Читать онлайн Сказки Дании бесплатно

© Ю. В. Фокина, перевод, 2019

© Ю. А. Меньшикова, иллюстрации, 2019

© АО «Издательский Дом Мещерякова», 2019

Новый наряд императора

Много-много лет назад правил один император, и такой он был щёголь, что всю казну тратил на наряды. Есть правители, что так и норовят на соседа напасть и землю у него отвоевать; иные артистов привечают да театры строят. А наш император больше всего на свете любил красоваться в новых камзолах и мантиях. Каждый час менял он платье. Как о других говорят: «Его величество в совете», – так о нашем говорили: «Его величество в гардеробной».

Всякий знает, какова столица: жизнь кипит, что ни день, приезжают чужеземцы – кто с товарами, кто с хитрыми планами. И вот однажды объявились в столице двое мошенников. Выдавали они себя за искусных ткачей, распустили слух, будто умеют такую ткань произвести, какой ещё и на свете не бывало. Мол, не только мягка и нежна эта ткань, не только узоры на ней прекрасны, но есть у неё особое свойство. Вот какое: ткань невидима для всякого, кто не своё место занимает и кто непроходимо глуп.

«Поистине, то должна быть чудесная ткань. И из неё пошьют мне чудесный наряд! – подумал император. – Скоро я наверняка буду знать, кто из моих министров напрасно просиживает панталоны в совете; скоро я с лёгкостью стану отличать умных людей от глупцов! Пусть же ткачи немедленно принимаются за работу!»

Император отсыпал мошенникам золота, сколько они запросили. И работа закипела. Мошенники сняли помещение, установили два ткацких станка. День-деньской сидели они за станками, делая вид, будто ткут, хотя не было на станках ни единой нитки. Потребовали хитрецы лучших шёлковых и золотых нитей. Всё это отправилось в их бездонные карманы, а из ткацкой мастерской до позднего вечера слышался стук пустых механизмов.

«Интересно, как у них дело продвигается? – думал император. – Надо бы наведаться в мастерскую».

Крепко помнил император, что не увидит ткани лишь тот, кто глуп и кто не своё место занимает. Насчёт себя он не сомневался, но захотелось ему проверить способности своих приближённых. А по столице уже разнеслась весть о дивных свойствах ткани, и каждому было любопытно узнать: вдруг живут с ним по соседству глупцы и тунеядцы?

«Пожалуй, пошлю сначала своего самого опытного министра, – решил император. – Человек он дельный, в чём не раз я убеждался. Нет среди моих приближённых никого мудрее и надёжнее. Уж конечно, этот министр сразу оценит по достоинству чудесную ткань».

И вот старик-министр отправился в ткацкую мастерскую, где двое мошенников усердно делали вид, будто трудятся над полотном.

«Горе мне! – думал министр, таращась на пустые станки. – Ничегошеньки не вижу!»

Вслух он этого не сказал.

А мошенники вскочили с мест, подхватили старика под руки, подвели к мнимой ткани и давай расспрашивать: не правда ли, мягче и нежнее не сыщешь? Не правда ли, узор замысловатый и краски редчайшие? Бедняга министр только глазами хлопал, а сам думал: «Неужто я глуп? Если так, никто не должен это заподозрить! Неужто я для своей должности не гожусь? Нет-нет, никогда не сознаюсь я, что не вижу ткани!»

– Что же вы молчите, сударь? – спросил один из мошенников. – Разве вам нечего сказать о нашей работе?

– Дивная ткань, господа, поистине дивная, – пролепетал министр. – Что за краски! Что за узор! Непременно похвалю вашу работу его величеству.

– Ах, как мы рады! До чего приятно это слышать! – воскликнули мошенники и принялись обсуждать, как располагаются волокна, какой на ткани узор и в каких цветах он выполнен. Министр ловил каждое слово, чтобы всё в точности передать императору. Так он и сделал.

Скоро мошенники потребовали ещё денег, ещё шёлку, ещё золотых нитей. Всё добро опять осело у них в карманах, на станках же не появилось ни единой ниточки. Император послал взглянуть на работу ещё одного достойного советника, и с ним произошло ровно то же самое, что со стариком-министром. Как ни старался государственный муж разглядеть ткань, ничего не увидел.

– Разве она не прекрасна? – то и дело повторяли мошенники, описывая несуществующую ткань.

«Я точно знаю: я не глупец! – думал бедняга. – Стало быть, я для своей должности не подхожу. Очень, очень странно. Впрочем, нельзя, чтобы об этом хоть одна живая душа догадалась».

И он принялся превозносить мягкость, узор и краски, а когда вернулся во дворец, доложил императору, что ткань бесподобна и что работа близится к завершению.

Теперь уже во всей столице люди ни о чём думать не могли, кроме как о чудесной ткани.

И вот император решил лично взглянуть на неё. С большой свитой, в которой были и два министра, уже видевшие ткань, император отправился в мастерскую. Мнимых ткачей он застал за работой, но увы – на станках не было ни пушинки, ни шелковинки!

– Восхитительная ткань! – в один голос воскликнули оба министра. – Взгляните, ваше величество, какой на ней узор! Пощупайте, как она мягка и шелковиста!

И они стали указывать на пустые станки, полагая, что все остальные видят ткань.

«Святое небо! – ужаснулся император. – Я ничего не вижу! Вот кошмар! Неужели я глуп? Или – нет, только не это! – неужели я не гожусь носить корону?!»

Вслух он сказал:

– Поистине эта ткань очень, очень недурна. Даю ей своё высочайшее одобрение.

Император с милостивой улыбкой воззрился на пустые станки, а его свита, которая, конечно, тоже ничегошеньки не видела, стала на все лады повторять:

– Прелестно! Восхитительно! Дивно!

Один придворный сказал:

– Ваше величество, почему бы вам не пошить из этой ткани наряд для праздника? Открыв в этом наряде праздничную процессию, вы поразите всех своих подданных и всех иноземных посланников!

Снова зашелестело по мастерской: «Прекрасно! Бесподобно! Небывалая красота!» – и всё в таком духе, а император произвёл мошенников в придворные ткачи.

Накануне праздника мошенники трудились до утренней зари. Зажгли они в мастерской шестнадцать свечей, вооружились ножницами да иглами. На глазах у любопытных, что торчали под окнами, прохвосты делали вид, будто снимают ткань со станков, кроят её и сшивают детали. Наконец один из хитрецов провозгласил:

– Вот и готов императорский наряд!

Император явился в мастерскую со своей свитой. Мошенники, низко кланяясь, говорили ему:

– Вот панталоны. Вот сорочка. Вот жилет. Вот камзол. А вот и мантия!

Но в руках у них ничего не было.

– Наряд столь удобен и невесом, что может показаться, будто его и вовсе нет, – пояснил один плут. – Но в этом-то вся и прелесть!

– О да, – закивали императорские телохранители.

Никто из них не желал признаться, что не видит несуществующей одежды.

– Не соблаговолит ли ваше величество избавиться от старого костюма, с тем чтобы облачиться в новый? – спросил второй плут. – Пожалуйте сюда, поближе к зеркалу.

Императору ничего не оставалось, кроме как раздеться. Мошенники засуетились перед ним, словно облачая его в новый наряд. Скоро император уже вертелся перед зеркалом.

– Ах, как ловко пошит камзол! Как изящно ниспадает мантия! – заговорили стражники. – Что за ткань! Что за оттенки! Столь дивного наряда ещё на свете не бывало!

– Ваше величество, вас ждут носилки с балдахином. Пора открывать праздничную процессию, – сказал главный церемониймейстер.

– Я готов, – откликнулся император. – Взгляните-ка на мой новый наряд!

И он снова повернулся к зеркалу, якобы для того, чтобы оправить камзол.

Пажи преклонили колени и сделали вид, будто поднимают с пола длинную мантию. Очень они боялись, как бы император не усомнился в их пригодности и прочь не прогнал. Распрямились пажи, прошествовали вслед за своим повелителем, держа руки на весу, как будто была в них зажата волшебная ткань.

Так и возглавил император праздничную процессию, восседая на носилках, под балдахином. А из каждого окна по пути следования доносились восторженные возгласы:

– Несравненный наряд у нашего государя! Взгляните, как ниспадает великолепная мантия!

Никто не хотел показаться глупцом, а паче того – лишиться должности! И никогда прежде не хвалили императорский наряд в столь пышных выражениях.

Вдруг раздался детский голосок:

– Да ведь государь-то голый!

– Послушайте, что говорит невинное дитя! – сказал отец мальчика, и его слова эхом разнеслись в толпе. Передавали их сперва шёпотом, затем всё громче. Наконец все в один голос воскликнули:

– Да ведь государь-то голый!

Изумился император, услышав это. Сам он в душе тоже считал себя голым, но решил: «Не подам виду, не прерву праздник. Пусть несут меня дальше».

Так его и несли, а за носилками, держа в руках несуществующую мантию, выпрямив спины и расправив плечи, следовали перепуганные пажи[1].

Принцесса и свинопас

Жил да был бедный принц. Королевство ему досталось захудалое, это верно; только ведь люди и с меньшим достатком женятся. Так рассуждал наш принц, потому что присмотрел себе невесту.

Весьма дерзко с его стороны было бы взять да и спросить императорскую дочь: «Пойдёшь за меня?» И всё же принц решил попытаться – род-то его славился по всей земле, и не одна сотня принцесс ответила бы поспешным согласием. Но ведь то простые принцессы, а не императорские дочери!

Давайте же послушаем, как всё было.

На могиле старого короля рос розовый куст, прекраснейший розовый куст, доложу я вам. Только раз в пять лет он цвёл, и распускалась всего одна роза – но зато какая! От её аромата человек мигом забывал все печали, все горести и заботы. А ещё был у принца соловей, и знатоки говорили, что соловьиное горлышко способно воспроизвести все самые прекрасные мелодии, сколько их ни есть. Эти-то дары – розу и соловья – решил принц отправить принцессе. Роза была помещена в серебряный ларчик, соловей посажен в серебряную клетку, и в таком виде их доставили к императорскому двору.

Император тотчас распорядился нести подарки в большую залу, где принцесса и её фрейлины играли в игру «Я садовником родился». Первым внесли серебряный ларчик, и принцесса захлопала в ладоши от восторга.

– Ах, вот бы там был пушистенький котик!

Но в ларчике оказалась роза – прекраснейшая на свете.

– Что за миленькая вещица! – заахали фрейлины.

– Не просто миленькая, – возразил император, – а прямо-таки очаровательная!

Но принцесса потрогала розу пальчиком и чуть не расплакалась, бедняжка!

– Фи, папа! Роза – натуральная!

– Фи! – подхватили фрейлины. – Натуральная!

– Не будем слишком строги, – шикнул на них император. – Взглянем сначала, что ещё нам прислал этот дерзкий принц.

Внесли серебряную клетку, и соловей тотчас запел, защёлкал столь дивно и сладко, что и язык не поворачивался хаять его.

– Шарман! Шарман! – наперебой принялись хвалить фрейлины. Все они чирикали по-французски – одна другой хуже.

– Осмелюсь заметить, эта птичка очень напоминает мне музыкальную табакерку её величества покойной императрицы, – вздохнул старик-придворный. – Да-да, тот самый мотив, та самая аранжировка!

– Вы правы, друг мой, – согласился император и заплакал, как дитя.

– Надеюсь, хотя бы птичка сделана из какого-нибудь приличного материала, – произнесла принцесса.

– Нет, ваше высочество, птичка живая, – возразил посланник принца.

– Ну так пусть летит куда хочет! – заявила принцесса и велела передать принцу, чтоб не являлся к ней на глаза.

Но принц не отступился. Он вымазал себе лицо чёрной и коричневой краской, да ещё капюшон пониже надвинул, и постучался во дворец.

– Доброго утречка, ваше императорское величество, – сказал принц. – Не найдётся ли для меня работы?

– Работа есть, – отвечал император, – но и вас, соискателей, хоть отбавляй. Впрочем, дай подумать. Вот что: определю-ка я тебя в свинопасы. Свиней у нас целое стадо.

Так принц стал императорским свинопасом. Ему отвели каморку возле хлева. Там он целый день что-то мастерил, а вечером вышел во двор с премиленьким горшочком в руках. Горлышко горшочка было увешано миниатюрными колокольчиками: когда вода закипала, колокольчики принимались вызванивать старинную мелодию:

А самое-то главное – стоило подержать палец над паром и загадать любой дом в государстве, как тотчас узнаешь, что там сейчас стряпают! Это вам не какая-нибудь роза!

Принцесса вместе с фрейлинами как раз вышла прогуляться. Услыхав «Августина», принцесса просияла, ведь она отлично умела играть этот мотивчик на клавикордах. Правда, других мелодий принцесса не знала, зато уж эту исполняла виртуозно – одним пальцем.

– Ах, я и сама это играю! – воскликнула принцесса. – Похоже, наш новый свинопас получил недурное образование. Ступайте, – обратилась она к фрейлинам, – спросите, сколько стоит его инструмент.

Пришлось одной фрейлине надеть ужасно грубые деревянные башмаки. Только ведь с принцессой не поспоришь!

– Послушай, что ты хочешь за горшочек? – спросила фрейлина.

– Десять поцелуев принцессы, – отвечал свинопас.

– Боже сохрани! – воскликнула фрейлина.

– Торг неуместен, – отрезал свинопас.

Принцесса от нетерпения притопывала ножкой.

– Что он сказал? Сколько стоит горшочек?

– Ах, ваше высочество, право, у меня язык не поворачивается передать слова этого наглеца.

– Ну так шепни мне на ухо! – распорядилась принцесса. – …И впрямь чудовищный наглец!

Принцесса поджала губки, сделала несколько шажков прочь, но горшочек снова заиграл прелестнейшую мелодию:

– Вот что, – сказала принцесса. – Пусть кто-нибудь из вас пойдёт к этому неблагонадёжному свинопасу и узнает: быть может, он согласен получить десять поцелуев от фрейлины.

– Нет, так не годится, – отвечал свинопас. – Или десять принцессиных поцелуев, или горшок остаётся у меня.

– Какая досада! – воскликнула принцесса. – Ну-ка, становитесь передо мной, заслоните нас кринолинами!

Фрейлины тотчас окружили принцессу и свинопаса, и тот получил свои десять поцелуев, а принцесса стала счастливой обладательницей чудесного горшочка.

Какое тут началось веселье! Целый вечер и целый следующий день в горшочке кипела вода; принцесса и фрейлины проникли на каждую столичную кухню. Всё-то они теперь знали: и чем побалует себя канцлер, и что состряпает жена сапожника.

Фрейлины пританцовывали и хлопали в ладоши.

– А мы знаем, у кого сегодня суп и оладьи. А мы знаем, у кого каша и сосиски! Прелесть, не правда ли?

– О да, – согласилась первая статс-дама.

– Смотрите, не проболтайтесь! – предупредила принцесса. – Мне, как императорской дочери, честь особенно дорогá!

– Не беспокойтесь, ваше высочество! – хором воскликнули фрейлины.

А свинопас – точнее, принц, ведь только принцесса и фрейлины считали его свинопасом, – свинопас, говорю я, времени даром не терял. Целый день он что-то мастерил, а к вечеру вышел из своей каморки с трещоткой в руках. Удивительно: стоило крутнуть эту трещотку – она принималась наигрывать все вальсы, галопы и польки, какие только известны в мире.

– Ах, это же просто потрясающе! – произнесла принцесса. – В жизни не слышала более очаровательного попурри. Пусть одна из вас быстренько сбегает узнает, за сколько свинопас продаст этот инструмент. Только целоваться с ним я больше не собираюсь!

– Он требует сто поцелуев принцессы, – доложила фрейлина, вернувшись от свинопаса.

– Он не в своём уме! – заявила принцесса и зашагала прочь. Правда, очень скоро она остановилась. – Искусство нуждается в поддержке, – сказала принцесса. – Как императорская дочь я это отлично понимаю. Скажите свинопасу, что я, как вчера, осчастливлю его десятью поцелуями. Остальные может получить с моих фрейлин.

– Ах, нам это вовсе не по вкусу! – запищали фрейлины.

– Чепуха, – рассердилась принцесса. – Если уж я могу целоваться со свинопасом, вы и подавно потерпите. И не забывайте, что с каждой из вас я делю стол и кров.

Пришлось фрейлинам снова идти к свинопасу.

– Сто принцессиных поцелуев, – отрезал свинопас. – Или каждый останется при своём.

– Ну-ка, загородите нас кринолинами, – скомандовала принцесса.

Фрейлины повиновались, и свинопас принялся целовать принцессу.

– Так-так-так, – проговорил император, наблюдавший за своими придворными с балкона.

Он потёр глаза и надел очки.

– Что бы это фрейлинам делать возле хлева? Непорядок!

Император снял домашние шлёпанцы, которыми ему служили старые туфли со стоптанными задниками, и поспешил на скотный двор.

Ступал он бесшумно – туфли-то по пяткам не шлёпали! А фрейлины были очень заняты – вели строгий счёт поцелуям. Потому-то император подкрался незамеченным и встал на цыпочки.

– Это ещё что такое?! – воскликнул император и аккурат на восемьдесят шестом поцелуе метнул в целующихся туфлю. – Вон из страны! Оба!

Да-да, император, если что не по нём, бывал очень строг!

И вот принцесса и свинопас оказались за воротами. Принцесса всхлипывала, свинопас ворчал, дождь лил как из ведра.

– До чего же я несчастна! – приговаривала принцесса. – И почему только я отказала принцу? Ах, бедная я, бедная!

А свинопас зашёл за дерево, умылся как следует, сбросил грязные лохмотья, под которыми скрывался камзол, – и стал таким красавцем, что принцесса присела в книксене.

– Довольно! – сказал принц. – Теперь я тебя презираю, и только. Ты отвергла благородного принца, не оценила ни розу, ни соловья, а со свинопасом целовалась за безделушки. Поделом же тебе!

Принц ушёл в своё королевство, хлопнув дверью, а принцессе только и осталось, что мокнуть под дождём да напевать сквозь слёзы:

Огниво

Шёл солдат по дороге – ать-два, ать-два, левой-правой, левой-правой! За спиной ранец, на боку сабля, да только не на войну шагал солдат, а домой – кончилась для него служба.

Вдруг видит: стоит посреди дороги ведьма. Страшная, противная – губа чуть не до пояса отвисла. И говорит ведьма ласковым голосом:

– Здравствуй, солдатик! До чего ж у тебя ранец ладный, до чего ярко сабля начищена – залюбуешься. Небось, такому молодцу, как ты, денежки не помешают, а? Могу подсобить.

– Что ж, подсоби, бабушка, – отвечал солдат.

– Видишь дерево? – продолжала ведьма. – Оно внутри полое. Дай-ка я тебя верёвкой обвяжу, чтобы потом вытянуть. Полезай на верхушку, там будет дупло. Спускайся по стволу, очутишься в большой зале.

– И что мне там делать?

– Как что? Денежки собирать! Освещают эту залу три сотни светильников, и ведут из неё три двери. В каждом замкé ключ торчит. Смело открывай первую дверь. Попадёшь в комнату. Стоит в комнате сундук, на сундуке сидит пёс. Глаза у него что блюдца, да только ты не робей. Вот тебе мой синий клетчатый передник. Скорее расстилай его на полу, хватай пса и сажай на передник. А потом открывай сундук да денежки греби: там полно медных монет. Впрочем, если серебро тебе больше по вкусу, ступай во вторую комнату. Сидит там на сундуке пёс, а глаза у него что мельничные колёса. Расстилай передник на полу, хватай пса, на передник усаживай, а сам сундук открывай да денежки греби. Впрочем, если серебром брезгуешь, золото предпочитаешь, ступай в третью комнату. Сидит там на сундуке пёс, а глаза у него каждый величиной с копенгагенскую Круглую башню. Опасная зверюга этот пёс, да ты его не бойся. На передник сажай, а сам денежки греби сколько пожелаешь.

– Звучит неплохо, – отвечал солдат. – Да ведь только ты, старая карга, не задаром мне такое предлагаешь, верно?

– Верно, служивый! Ни одной монетки с тебя я не возьму, а принеси ты мне старое огниво. Бабушка моя забыла его в дупле, с тех пор оно там и валяется.

– Согласен. Давай, обвязывай меня верёвкой!

Ведьма обвязала солдата верёвкой вокруг пояса и дала ему синий клетчатый передник.

Полез солдат на дерево, нашёл дупло, спустился по стволу и очутился в просторной зале, где горели три сотни светильников, – как ведьма и обещала.

Открыл солдат первую дверь, видит: сидит на сундуке огромный пёс, глаза-блюдца таращит.

– Славная собачка, – промолвил солдат, быстренько расстелил на полу синий клетчатый передник, посадил туда глазастого пса.

Открывает сундук – там полно медных монет. Солдат набил карманы, пса на место вернул и вышел вон. Открыл дверь в следующую комнату – сидит на сундуке пёс, а глаза у него что мельничные колёса – так и вращаются!

– Ты бы не таращился на меня, – говорит солдат. – Глаза сломаешь!

Посадил он пса на передник, заглянул в сундук – а там полно серебра. Оставил тогда солдат медь на полу, вместо неё серебряных монет набрал полные карманы и полный ранец.

И пошёл в третью комнату. Вот где ужас! Сидит на сундуке пёс, а глаза у него и впрямь как две копенгагенские Круглые башни, да ещё и крутятся каждый в свою сторону! Солдат от изумления даже под козырёк взял и поприветствовал небывалого пса по всей форме:

– Здравия желаю!

А потом думает: эх, на войне и не такое встречалось! Взял огромного пса в охапку и на передник усадил. Открывает сундук – батюшки! Целая гора золотых монет! Этак можно целый город купить и вдобавок всех сахарных свинок, всех оловянных солдатиков, все лошадки-качалки и кнутики на свете! Солдат выбросил серебро, набил золотом и карманы, и ранец, и фуражку, и даже сапоги. Так отяжелел, что едва ноги передвигал, зато стал теперь богат. Посадил он пса обратно на сундук, позвал ведьму:

– Эй, старая карга! Тащи меня наверх!

– А огниво взял, служивый?

– Ох, огниво-то я и позабыл!

Нашёл огниво, снова кликнул ведьму, и вытащила она его из дупла. Немало потрудиться пришлось старухе – ведь солдат стал ужас до чего тяжёлый! Только оказался на земле – приступил к ведьме:

– Говори, старая карга, на что тебе огниво?

А ведьма в ответ:

– Не твоё дело. Ты деньги получил, вот и радуйся. А мне огниво отдавай за добрый совет.

– Ах не моё дело?! – рассердился солдат. – Живо говори, какая хитрость в огниве, не то я тебе голову срублю!

– Не скажу! – взвизгнула ведьма.

Солдат выхватил саблю из ножен да и срубил ведьме голову, а сам вытряхнул золотые монеты из сапог и фуражки, пересыпал в ведьмин клетчатый передник, завязал узлом и вскинул на плечо наподобие мешка. Огниво он тоже с собой взял.

Вот пришёл солдат в город. Красота кругом – улицы широкие, экипажи нарядные. Выбрал солдат самую дорогую гостиницу, поселился в лучших апартаментах, заказал себе на ужин самых изысканных кушаний, – разгулялся, словом. Правда, коридорный, когда чистил солдатские сапоги, всё никак не мог взять в толк, почему у такого богатого господина такая изношенная обувь. А просто солдат не успел ещё новую купить.

Зато уж назавтра купил он и башмаки, и фрак, и шляпу, – всё как полагается. Из отставного солдата превратился наш герой в благородного господина, и тотчас нашлись для него словоохотливые приятели, рассказали, что у короля есть дочь-красавица. Солдат очень заинтересовался:

– Как бы мне увидеть принцессу?

– Этого нельзя, ведь принцесса живёт в медном замке, окружённом крепостными стенами! Доступ туда открыт только для короля с королевой. А всё потому, что принцессе предрекли свадьбу с простым солдатом, а король, конечно, такого допустить никак не может.

«Эх и охота мне поглядеть на принцессу!» – подумал солдат. Но ничего не поделаешь: нельзя – значит, нельзя.

Зажил солдат весело – вечером в театр ездил, днём в парке прогуливался. Немало монет отдал он беднякам, ведь по себе знал, каково это – без гроша сидеть. Платье бывший солдат носил самое модное, и, конечно, при таком богатом и щедром господине постоянно вертелись верные друзья, которые без устали нахваливали его благородство. Всё это ужасно нравилось солдату.

Одна беда: денежки он тратил, а новых не зарабатывал. Вот и настал день, когда в кармане у солдата позвякивали только два шиллинга. Пришлось покинуть роскошные апартаменты и переселиться на чердак, самому чистить башмаки и даже латать их огромной иглой. Друзья солдата не навещали – ведь на чердак вела слишком длинная и крутая лестница!

Однажды сидел солдат в своей каморке в полной темноте – не осталось у него денег даже на свечку. Внезапно вспомнил он, что при огниве был крохотный свечной огарок. Живо нашёл солдат огниво, высек искру, – и что же? Распахнулась дверь, и вбежал в каморку пёс – тот самый, с глазами как блюдца! Встал перед солдатом и спрашивает:

– Чего хозяину угодно?

– Ну и дела! – воскликнул солдат. – Огниво-то не простое, а волшебное! Значит, всё я могу получить, что пожелаю! Ну-ка, пёсик, добудь мне деньжат.

Пёс исчез, а через несколько мгновений появился с большим кошельком в зубах.

Скоро солдат узнал, как использовать огниво. Одну искру высечешь – появляется пёс с глазами как блюдца; две искры высечешь – появляется пёс с глазами как мельничные колёса; три искры высечешь – появляется сторож сундука с золотом, пёс, у которого глаза как две копенгагенские Круглые башни. Перебрался солдат в роскошную гостиницу, стал носить платье моднее и дороже прежнего. Снова друзья повсюду его сопровождали и всячески превозносили его благородство.

Однажды подумал солдат: «Странно всё-таки: живёт принцесса взаперти, никто её не видит. Что проку от красоты да молодости, если приходится вянуть в медном замке? А не попробовать ли мне увидеть принцессу? Ведь у меня есть всемогущее огниво!»

Высек солдат искру, явился пёс с глазами как блюдца.

– Понимаю, – сказал ему солдат, – что ночь на дворе. А всё-таки очень мне желательно хоть на миг увидеть принцессу.

Пёс исчез, но вернулся прежде, чем солдат успел глазом моргнуть. На собачьей спине лежала спящая девушка, и была она так хороша и свежа, что любой сразу узнал бы в ней королевскую дочь. Солдат не удержался и поцеловал принцессу – он ведь был бравым молодцем и не привык в таких делах рассуждать.

Пёс помчался обратно к медному замку, вернул спящую принцессу в постель. Наутро, за чаем, принцесса рассказала королю и королеве, какой удивительный сон ей приснился. Будто каталась она на огромной собаке, а потом её солдат поцеловал.

– И впрямь, дитя моё, занятный сон, – произнесла королева.

Но с вечера приставила к принцессе фрейлину, чтобы та проверила: сон это был или что посущественнее.

Солдату снова страсть как захотелось повидать прекрасную принцессу, и по его велению пёс прыгнул в окно принцессиной опочивальни, схватил девушку и был таков. А фрейлина не дремала – мигом надела калоши и пустилась бежать за диковинной собакой. Увидела она, в каком доме скрылась собака с принцессой, и думает: «Ага! Теперь я всё знаю!» Взяла фрейлина кусочек мела и пометила дверь крестом, а после отправилась спать.

Вскоре пёс выскочил на улицу, чтобы отнести принцессу обратно в медный замок, и увидел крест на двери. Взял тогда пёс кусочек мела и нарисовал точно такие же кресты на всех дверях во всём городе. (Согласитесь, он очень умно поступил, ведь теперь фрейлине нипочём было не узнать, куда возили принцессу.)

Наутро король, королева, придворные дамы и королевские гвардейцы отправились смотреть, где пропадала принцесса.

– Вот где живёт злодей! – воскликнул король, едва ему на глаза попалась дверь с крестом.

– О нет, милый, вот его дом! – возразила королева, в свою очередь увидев крест.

– А вот ещё кресты! И ещё! И ещё! – закричали гвардейцы и придворные дамы.

Тут все поняли, что неизвестный похититель обвёл их вокруг пальца.

Да только королева была женщина умная, умела не только в карете разъезжать. Взяла она свои большущие золотые ножницы, отрезала кусок шёлка и сшила прехорошенький мешочек. Наполнила его отборной гречневой крупой и повязала принцессе на шею, а потом внизу мешочка проделала маленькую дырочку. Теперь, куда бы ни направилась принцесса, за ней потянулся бы след из гречневых крупинок.

Тем временем солдат успел страстно влюбиться в принцессу и начал жалеть, что он не принц и не может на ней жениться. Как всегда, среди ночи солдат отправил за принцессой верного пса, и пёс не заметил, что из мешочка струится гречневая крупа.

Утром по этому следу король с королевой без труда нашли дом, в котором пропадала их дочь.

Солдата схватили и бросили в тюрьму. Ох и скверно же там было – темно и сыро. Вдобавок объявили солдату, что завтра его повесят. От таких слов он, понятно, вовсе скис, тем более что огниво осталось в гостинице.

Наутро солдат приник к железной решётке, которой было забрано единственное оконце, и видит: весь город бурлит, кипит, народ к месту казни собирается. Бьют барабаны, маршируют гвардейцы, бегут, торопятся жители. Как раз под тюремным оконцем пробегал подмастерье башмачника в кожаном фартуке. Так спешил парнишка, что у него башмак с ноги свалился да о тюремную стену стукнулся.

– Эй, малый! – окликнул его солдат. – Куда торопишься? Без меня всё равно не начнут. Лучше сбегай в гостиницу, принеси моё огниво – я тебе четыре шиллинга дам. Только уговор: одна нога здесь, другая – там!

Подмастерью очень хотелось заработать четыре шиллинга, и он мигом сбегал за огнивом. А что было дальше – сейчас узнаете.

На городской окраине выстроили высоченную виселицу, поставили вокруг неё караул. Народу собралось – не одна тысяча! Король с королевой заняли почётные места напротив судей, а позади тронов столпились советники.

Наш солдат поднялся по лесенке. Накинули ему на шею петлю, и тут он взмолился:

– Даже самые закоренелые преступники да злодеи имеют право на последнее желание. Дозвольте, ваше величество, трубочку выкурить перед смертью!

Король не смог отказать. Солдат вытащил огниво, высек сначала одну искру, потом – две, потом – три. И появились все три пса разом: у одного глазищи как блюдца, у другого – как мельничные колёса, у третьего – как Круглые башни.

– Сделайте что-нибудь, избавьте меня от смерти! – скомандовал солдат.

Кинулись псы на судей да на советников. Кого за ногу схватили, кого за нос – и начали в воздух подбрасывать. Так высоко подбрасывали, что при падении каждый в лепёшку разбивался.

– Я этого не потерплю! – закричал король, но его схватил самый большой пёс, и королеву тоже. Обоих подбросили над толпой.

Гвардейцы перепугались, а народ взмолился:

– Добрый солдатик, смилуйся. Будь нашим королём, женись на принцессе!

Посадили солдата в королевскую карету, а все три пса встали на задние лапы и закричали «Ура!». Мальчишки принялись оглушительно свистеть, а гвардия присягнула на верность новому королю.

Принцесса наконец-то выбралась из медного замка и стала королевой; очень ей это пришлось по душе.

А свадьбу праздновали целых восемь дней. Верные псы сидели за столом на почётных местах да за гостями приглядывали[3].

Дюймовочка

Жила-была женщина, и очень ей хотелось иметь дитя – маленькую изящную девочку. Пошла она к колдунье и говорит:

– Я мечтаю о маленькой дочке. Не поможешь ли, не подскажешь ли, где взять её?

– Нет ничего проще, – отвечала колдунья. – Вот тебе ячменное зёрнышко. Не думай, не простой это ячмень, не тот, каким поля засевают, и не тот, каким кормят домашнюю птицу. Ты это зёрнышко посади в цветочный горшок – увидишь, что будет.

– Ах, спасибо! – сказала женщина и дала колдунье шиллинг – действительно, услуга стоила совсем не дорого.

Дома женщина посадила ячменное зёрнышко в цветочный горшок, и сразу же вырос из него дивный цветок, вроде тюльпана. Лепестки были плотно сжаты – тюльпан ещё не распустился.

– Какая красота! – воскликнула женщина и поцеловала сомкнутые красно-жёлтые лепестки.

И тугой бутон тотчас раскрылся. Оказалось, это и впрямь тюльпан; зато в самой серединке, там, где лепестки особенно бархатисты, сидела прехорошенькая крохотная девочка. Была она размером с полпальца, иначе – в дюйм высотой; вот женщина и назвала её Дюймовочкой.

Колыбелькой Дюймовочке служила тщательно выскобленная лакированная скорлупка грецкого ореха, перинкой были голубые фиалки, одеяльцем – лепесток розы. Так Дюймовочка спала ночью, а днём играла на столе. Матушка устроила для неё целое озеро. В большую миску налила воды, по краям уложила кувшинки. Вместо лодочки у Дюймовочки был лепесток тюльпана, вместо вёсел – два белых конских волоса. Целый день она плавала и распевала песенки нежнейшим голоском, и вряд ли кто видел более прелестное зрелище!

Но вот однажды ночью, когда Дюймовочка спала в своей чудесной колыбельке, на подоконник забралась старая жирная жаба. Протиснулась она через щель в разбитой оконной раме, плюхнулась брюхом прямо на стол, где стояла колыбелька, да и загляделась на девочку, покрытую алым розовым лепестком.

– Недурная будет жена моему сыночку, – сказала жаба, подхватила колыбельку и вернулась в сад.

А в саду бежал широкий ручей со скользкими илистыми берегами. Там-то, в ручье, и жили жабы – мамаша и сынок. И внешностью, и повадками пошёл сынок в мать – был такой же жирнобрюхий, бородавчатый и скользкий.

– Ква-ква-ква-ква-квакса! – только и вымолвил он, увидев прелестную девочку в ореховой скорлупке.

– Говори потише, не то разбудишь! – одёрнула жаба. – Вон она какая лёгонькая, что твоё пёрышко, – хоть сейчас может сбежать! Ну да ничего! Посадим её на широкий лист кувшинки; она там будет словно на острове. А мы пока подготовим комнату под мшистой кочкой. Там ты славно с нею заживёшь!

В ручье росло множество кувшинок, листья у них были широкие, гладкие. Казалось, они сами по себе плавают на поверхности воды. Старая жаба присмотрела самый дальний лист и поплыла к нему, гребя только одной передней лапой – в другой она держала ореховую скорлупку.

Крошка Дюймовочка проснулась на заре, огляделась и горько-горько заплакала. Ведь со всех сторон её окружала вода, и добраться до суши нечего было даже думать!

А старая жаба тем временем украшала комнату молодых тростниками да чередой. Она очень старалась угодить своей будущей невестке. Когда работа была закончена, жабы поплыли за ореховой скорлупкой, чтобы поставить её в новой спальне прежде, чем туда войдёт сама Дюймовочка.

Старая жаба низко поклонилась девочке и проквакала:

– Вот, познакомься – это мой сынок. Я нынче же вас поженю, и ты станешь жить припеваючи под мшистой кочкой!

– Ква-ква-ква-ква-квакса! – только и смог вымолвить жабий сын.

Жабы забрали колыбельку и уплыли, а бедняжка Дюймовочка осталась одна на огромном листе. Как горько она плакала – ведь ей совсем не хотелось жить с жабами, скользкими и самодовольными! А вокруг листа уже собрались маленькие рыбки: они отлично видели жаб и слышали их слова, и вот теперь стали высовываться из воды, чтобы взглянуть на невесту жабьего сынка. Крошка Дюймовочка показалась рыбкам очень миленькой. О нет, они не допустят этой свадьбы!

И рыбки стали кусать стебель, на котором крепился лист кувшинки. Кусали, кусали, да и перегрызли. Словно зелёный плот, устремился лист по течению, унося Дюймовочку от глупых жаб.

Дюймовочка миновала несколько селений. Птички, что гнездились в ивовых кустах, удивлённо щебетали при её появлении:

– Ах, что за милая девочка! Что за прелестная крошка!

А лист всё плыл и плыл, и вот Дюймовочка оказалась совсем далеко от дома, в чужом краю.

Над ней кружился белый мотылёк; порхал-порхал да и уселся на лист – очень ему понравилась Дюймовочка. Она и сама была рада, что не грозит ей больше свадьба с жабьим сынком. Кроме того, Дюймовочке понравилось путешествовать. Солнышко светило очень ласково, вода блестела точь-в-точь как серебро. Дюймовочка сняла поясок, один конец набросила на мотылька, а другой прикрепила к своему зелёному плоту, и теперь он скользил ещё быстрее, чем прежде.

Но вдруг зажужжал в небе майский жук. Увидел он Дюймовочку, спустился к ней, обхватил её всеми шестью лапами за тончайшую талию и унёс к себе на дерево. А лист так и плыл по течению, и мотылёк не мог освободиться!

Бедная Дюймовочка! Сколько страху она натерпелась, пока майский жук летел с ней по воздуху! Но ещё больше переживала девочка за мотылька. Самому ему ни за что не развязать пояс – значит, рано или поздно мотылёк умрёт от голода.

Впрочем, всё это нимало не заботило майского жука. Он уселся на просторный лист, угостил Дюймовочку цветочным нектаром и назвал её премиленькой, хоть и непохожей на его собратьев.

Скоро слетелись эти самые собратья – у них в обычае было навещать друг друга. Майские жуки принялись рассматривать Дюймовочку и отпускать всякие замечания:

– У неё всего две лапки! Уж-ж-жасное неудобство!

– У неё даж-ж-же нет усиков!

– Она без-з-зобраз-з-зна, без-з-зобраз-з-зна! – тоненько жужжали дамы-жуки.

На самом деле Дюймовочка была очаровательна; майский жук, который её похитил, отлично это видел. Но, услыхав, как хают Дюймовочку другие жуки, он в ней разочаровался. Нет, не нужна ему такая подруга! Снова майский жук обхватил Дюймовочку всеми шестью лапами и слетел на лужайку, где выбрал для Дюймовочки маргаритку поярче, да и был таков! А крошка-девочка залилась слезами: как же не плакать, если твоё уродство даже майского жука отпугнуло! Некому было открыть бедняжке правду, некому было сказать, что прелестнее и нежнее существа ещё и на свет не рождалось; что даже розовые лепестки – и те казались грубоватыми по сравнению с Дюймовочкиными щёчками!

Всё лето малютка Дюймовочка жила на лужайке совсем одна. Из травинок она сплела себе гамачок и подвесила его под листом клевера, чтобы защититься от дождя; она питалась цветочной пыльцой и пила свежую росу. Но вот лето кончилось, наступила осень, а за ней и зима – долгая холодная зима. Птички, что так нежно распевали для Дюймовочки, улетели на юг; деревья сбросили листву, а цветы завяли и засохли. Большой лист клевера, служивший Дюймовочке крышей, скукожился, а потом и вовсе отвалился от стебля. Бедная Дюймовочка жестоко мёрзла – платьице на ней было летнее, да и то давно износилось, а сама она была так мала и беззащитна! Ах, не иначе ждёт её лютая смерть от холода! Начался снегопад. Чтобы понять, как себя чувствовала Дюймовочка, вообразите-ка, будто вам в лицо снег швыряют целыми лопатами. Да-да, каждая снежинка была для крошки Дюймовочки что полсугроба для любого из нас, обычных людей! Бедняжка завернулась в сухой листок, но у того была дырка посерединке, и он нисколько не защищал от холода.

Вся дрожа, побрела Дюймовочка куда глаза глядят и добралась до широкого поля. Колосья давно были сжаты, только стерня[4] шуршала под ветром. Дюймовочка продиралась через жёсткие стебли, как через лес. К счастью, довольно скоро она заметила в земле дыру. То была не просто дыра – то был вход в нору. В норе проживала, не зная горя, полевая мышь. Зёрен она запасла полную кладовую, а на кухне у неё было тепло и уютно. Дюймовочка взмолилась о ячменном зёрнышке – ведь уже два дня она ничего не ела.

– Я смотрю, ты горюшка хлебнула, – сказала полевая мышь, особа весьма сердобольная. – Заходи, погрейся да поужинай со мной!

Видя, какой малостью насытилась Дюймовочка и как она скромна и деликатна, полевая мышь сказала:

– Если хочешь, оставайся у меня на зиму. Только за стол и кров будешь прибирать комнаты и сказки мне рассказывать. А то я тут одна скучаю.

Дюймовочка с радостью осталась. Всю работу по дому она выполняла прилежно и аккуратно, а полевая мышь её время от времени похваливала.

Однажды мышь сказала:

– Скоро у меня будет гость. Каждую неделю захаживает ко мне сосед, крот. Очень солидный господин, доложу я тебе. Что за хоромы у него под землёй! А какая замечательная шуба! Вся из чёрного бархата! Вот бы тебе выйти за него замуж – ты бы как сыр в масле каталась. Одно плохо: крот совсем слепой, не увидит, какая ты милашка. Ну да ничего – ты станешь рассказывать ему сказки, а голосок у тебя – заслушаться можно. Вот он и заслушается.

Дюймовочка не придала значения словам полевой мыши: стоит ли думать о каком-то кроте? А крот и впрямь вскоре явился, и шуба на нём действительно была из чёрного бархата.

– Мой сосед – настоящий богач, – нашёптывала Дюймовочке полевая мышь. – Дом у него просторнее моего раз в двадцать; добра не счесть, а уж сколько учёности! Что до солнца, крот его не выносит, и цветов всяких он тоже не видал, ты с ним на эту тему не говори.

Дюймовочке пришлось петь, и она исполнила «Божья коровка, полети на небо» и много других песенок, да так мило, что совершенно очаровала крота. Только он ни слова не сказал, он ведь был господин солидный и осмотрительный. Вскоре он прорыл галерею от своего жилища к дому полевой мыши и позволил обеим соседкам гулять по ней сколько захочется.

– Только, – предупредил крот, – не пугайтесь: в нише лежит мёртвая птица.

Действительно, птица была самая настоящая – с клювом и перьями; наверно, она умерла недавно и попалась кроту на пути, когда он рыл галерею.

Крот взял зубами гнилушку – в темноте ведь гнилушки светятся и заменяют фонарики – и пошёл первым, а мышь с Дюймовочкой последовали за ним. Добравшись до места, где лежала птица, крот проделал носом дыру в потолке, и галерею залил дневной свет. Тут-то Дюймовочка и увидела: это была мёртвая ласточка. Крылышки у неё были плотно прижаты к белоснежным бокам, головка спрятана под крыло, а лапки скрючены. Бедняжка, скорее всего, замёрзла насмерть.

Грустно стало Дюймовочке, ведь она так любила птичек, которые пели для неё всё лето! Но крот только пнул мёртвую ласточку своей куцей лапой и проворчал:

– Небось больше не будет чирикать! Упаси бог родиться такой вот свиристелкой! Хорошо, что такая судьба миновала меня и моих родичей. Птицы ведь всегда зимой голодают.

– Ах, до чего приятно слушать разумную речь! – заахала полевая мышь. – Птицы всё лето только развлекаются, вместо того чтобы запасать зерно впрок да норы обустраивать. Ну так пусть расплачиваются за своё легкомыслие!

Дюймовочка ничего не сказала, но, когда крот с мышью прошли вперёд, наклонилась над мёртвой ласточкой и поцеловала закрытые птичьи глаза.

«Может, именно она так славно пела всё лето! – подумала Дюймовочка. – Спасибо тебе, милая ласточка, за радость, что ты мне доставила!»

На обратном пути, провожая соседок, крот заткнул дыру над ласточкой.

Ночью Дюймовочке не спалось. Она потихоньку встала, сплела покрывало из соломинок и пробралась в галерею. Там она укутала мёртвую ласточку, а ещё нашла у мыши в комнате пух чертополоха, который ничуть не жёстче, чем чистый хлопок. Дюймовочка подложила его ласточке под брюшко, чтобы той было теплее лежать на сырой земле.

– Прощай, милая птичка! – прошептала Дюймовочка. – И спасибо тебе за твои чудесные песенки, которые ты пела при тёплом летнем солнышке, среди зелени и цветов!

С этими словами Дюймовочка приникла щёчкой к ласточкиной груди.

Между тем ласточка не умерла, она только окоченела от холода, но Дюймовочка отогрела её, и ласточкино сердце снова забилось. Как известно, осенью все ласточки улетают в тёплые края, а если какая-нибудь замешкается, то непременно замёрзнет и упадёт на землю, будто мёртвая, и снег засыплет бедняжку.

Дюймовочка вздрогнула, услыхав странные глухие удары, – она ведь не знала, что это ласточкино сердце возвращается к жизни. Вдобавок птица по сравнению с девочкой была просто огромной. Однако Дюймовочка подавила страх, получше укутала ласточку и сбегала за листом мяты, который служил ей одеялом, чтобы укрыть им ласточкину голову.

На следующую ночь девочка снова прокралась к ласточке. Та совсем ожила, только была очень слаба, но всё-таки смогла открыть глаза. Гнилушка в руках Дюймовочки озаряла подземелье тусклым светом, но другого фонаря у неё не было.

– Спасибо тебе, милое дитя! – произнесла ласточка. – Я так славно отогрелась. Скоро силы вернутся ко мне, и я улечу из этого подземелья к солнышку.

– Увы! – возразила Дюймовочка. – Сейчас зима, всюду снег и лёд. Оставайся лучше здесь, а я буду за тобой ухаживать.

И Дюймовочка принесла ласточке полный лепесток свежей водицы. Напившись, ласточка стала рассказывать, как поранила крыло в ежевичнике и отстала от своих сородичей, которые летели на юг. Выбившись из сил, она упала на землю – а дальше ничего уже не помнила.

Всю зиму провела ласточка в подземной галерее, а Дюймовочка тайком за ней ухаживала. Ни крот, ни мышь ничего не пронюхали – уж они бы не потерпели в своих владениях какую-то глупую свиристелку!

Пришла весна, пригрело солнышко, и Дюймовочка открыла дыру, которую когда-то проткнул в потолке крот. Целый сноп солнечного света ворвался в подземелье, ярко осветив Дюймовочку. Тут-то ласточка и спросила, не хочет ли её спасительница улететь в зелёную рощу. Дюймовочке давно надоело подземелье, но она знала: мышь огорчится, если сбежать от неё вот так, не прощаясь. В конце концов, мышь всю зиму давала ей пищу и кров!

– Нет, я останусь, – вздохнула Дюймовочка.

– Что ж, тогда прощай, добрая девочка! – отвечала ласточка.

В следующий миг она взвилась под самые облака. Дюймовочка проводила её глазами, полными слёз, – она очень привязалась к ласточке.

– Кви-кви! – щебетала ласточка, кувыркаясь в облаках.

А Дюймовочка чувствовала себя очень несчастной. Мышь запретила ей выходить на солнышко, а всходы на поле выросли и окрепли, стали настоящим густым, непролазным лесом для бедной крошки.

– Ты теперь невеста, – сказала полевая мышь. – Тебя, Дюймовочка, посватал наш сосед, крот. Удивительное везенье! Принимайся-ка за работу. Свадьба осенью, и ты должна успеть соткать себе приданое. Не хватало ещё, чтобы у избранницы такого солидного господина обнаружился недостаток в белье да чулках. Ну а уж замужем ты никакой нужды знать не будешь.

И полевая мышь засадила Дюймовочку за прялку. Каждый вечер наведывался жених и принимался рассуждать о том, что лето, слава богу, скоро кончится и солнце перестанет высушивать землю; тогда-то они и сыграют свадьбу! Бедной Дюймовочке такие речи вовсе не нравились. Крот казался ей глупым и самодовольным – как идти за такого замуж?

Каждое утро и каждый вечер девочка потихоньку выбиралась из мышиной норы. Ветерок шевелил колосья, и тогда Дюймовочка видела голубой лоскут неба и думала о том, как славно сейчас на воле, в роще или на лужайке. Вот бы снова повидать ласточку, мечтала Дюймовочка; но ласточка почему-то не появлялась – должно быть, жила теперь далеко от поля.

К осени приданое было готово.

– Свадьба через четыре недели! – объявила полевая мышь. – Ну, чего куксишься? Радоваться должна и меня благодарить! Быстро улыбнись, не то я тебя укушу! Этакого жениха себе отхватила, да ещё и недовольна! Даже король не носит такой чудесной бархатной шубы, а уж сколько у крота припасов – век голода не узнаешь!

Наконец настал день свадьбы. Крот явился за своей невестой, чтобы увести её в тёмное подземелье. Бедной Дюймовочке отныне следовало забыть про солнышко и свежий ветерок – ведь подобные вещи вызывали у крота отвращение.

Впрочем, жених позволил ей в последний раз выйти на поверхность земли, проститься с солнцем.

– Прощай, тёплое солнышко! – воскликнула Дюймовочка и протянула свои тоненькие ручки к небесам.

Как и год назад, колосья на поле были сжаты, только жёсткая стерня окружала девочку.

– Прощай, прощай, солнышко! Прощайте все! – плакала Дюймовочка. Напоследок она обняла маленький красный цветочек, что рос у самого входа в мышиную нору, и сказала: – Кланяйся от меня милой ласточке! Никогда больше я её не увижу!

– Кви-кви! – раздалось откуда-то сверху.

Дюймовочка подняла взгляд – и кого же она увидела? Свою подругу ласточку!

Дюймовочка рассказала ласточке, что её неволят выйти за противного крота; придётся ей жить под землёй и никогда больше не видеть солнышка. При этих словах бедняжка разрыдалась.

– Скоро зима, – заговорила ласточка. – Я должна лететь в тёплые края. Садись мне на спину, я унесу тебя с собой, далеко-далеко от крота и его подземелья! Мы полетим за горы, за моря! Солнце там светит куда ярче, чем здесь, а лето не кончается, и кругом цветут дивные цветы. Соглашайся, милая Дюймовочка! Я хочу отплатить тебе добром за то, что ты меня отогрела в подземной галерее!

– Да-да, я полечу с тобой! – воскликнула Дюймовочка и по ласточкиному крылу взобралась к ней на спину.

Ласточка взмыла в воздух, полетела над лесами и озёрами, над высокими горами, где никогда не тает снег. Ох и холодно же было в небесах! Дюймовочка зарылась в ласточкины перья, только головку высунула, чтобы любоваться всякими диковинами, что проплывали внизу.

Наконец ласточка достигла тёплых краёв. Солнце там светило ярко-ярко, небо казалось вдвое выше, и всюду простирались виноградники, где зрел прозрачно-зелёный и тёмно-пурпурный виноград. А ещё были там апельсиновые и лимонные рощи, воздух благоухал миртом и мятой, а хорошенькие малыши гонялись за огромными пёстрыми бабочками.

Всё дальше летела ласточка, и всё краше становился пейзаж. Вот показалось впереди чистое озеро. Мерцало оно в зелёной роще, а на берегу был дворец из ослепительно-белого мрамора. Стройные колонны обвивал кудрявый плющ, а под дворцовой крышей гнездилось множество ласточек. Одно из гнёзд принадлежало нашей ласточке.

– Здесь мой дом, – сказала она. – Только сейчас там не прибрано, и я не могу пригласить тебя в гости. Лучше выбери себе цветок, на нём и поселись.

– Ах, как это чудесно! – воскликнула Дюймовочка и захлопала в ладоши.

Одна колонна когда-то давно рухнула, разбилась на три крупных куска. Среди мраморных осколков цвели восхитительные белые цветы. Такой-то цветок и присмотрела для себя Дюймовочка. Но, когда ласточка усадила её на белый лепесток, выяснилось, что в серединке цветка уже кто-то живёт. То был юноша, сам подобный цветку – почти прозрачный, словно хрустальный, и с золотой короной на золотых кудрях. Ростом же юноша был под стать Дюймовочке.

Прежде она никогда не встречала эльфов – и вот встретила! Скоро из других цветов стали выглядывать другие эльфы – шутка ли, возле их короля уселась гигантская птица!

– Ах, что за красавчик! – шепнула Дюймовочка ласточке.

Король эльфов сначала очень испугался – ведь по сравнению с ласточкой он был совсем крошечным. Но вот он увидел Дюймовочку – и просиял. Никогда ещё не встречалась ему такая прелестная девочка! Король эльфов снял с головы корону, надел на Дюймовочку, начал расспрашивать, как её зовут, откуда она и не выйдет ли за него замуж, не согласится ли стать королевой цветов.

Да, вот это был жених так жених! Не какой-нибудь жабий сын или старый крот – скучный, даром что в бархатной шубе! Дюймовочка сразу сказала «да», и тут из каждого цветка выпорхнул эльф и преподнёс ей подарок. Лучше всего была пара прозрачных крылышек, ведь теперь Дюймовочка тоже могла летать вместе с эльфами. Все желали ей счастья, а ласточка сидела в гнезде и исполняла свадебный марш, хотя на сердце у неё было грустно. Она успела привязаться к милой Дюймовочке, а теперь их пути разошлись.

– Мы не будем называть тебя по-старому, Дюймовочкой, – объявил король эльфов. – Это некрасивое имя, оно тебе не подходит. Отныне зовись Майей, а цветком твоим будет чистый и непорочный боярышник.

– Прощай, прощай! – пропела ласточка и с тяжестью на сердце полетела обратно в Данию. Долог был её путь, но всё-таки добралась ласточка до маленького гнёздышка под крышей дома, где жил сказочник. Ему-то и поведала ласточка о Дюймовочке, а уж от сказочника и мы узнали эту историю[5].

Соловей

В Китае, как вам наверняка известно, император – китаец, и все подданные тоже китайцы. История, которую я сейчас расскажу, произошла много лет назад, ну да послушать всё-таки стоит, пока она совсем не забылась.

Не было в мире дворца краше, чем у китайского императора: весь он был построен из бесценного фарфора, такого хрупкого, что знай осматривайся, как бы чего не расколотить. А в императорском саду цвели дивные цветы, и к самым красивым из них крепились крохотные серебряные колокольчики. От малейшего ветерка – например, от такого, который поднимают шёлковые одеяния при ходьбе, – колокольчики звенели. Поневоле остановишься и залюбуешься!

Словом, всё в саду было устроено так, чтобы тешить взор, а сам сад простирался на огромное расстояние. Даже садовник не знал, где он заканчивается! Но если уж пройти сад насквозь, так обязательно очутишься в лесу. Деревья в том лесу росли сплошь вековые, озёра плескались хрустальные, и спускался лес прямо к лазурной морской бухте. На корабли, что стояли на причале, отбрасывали тень ветви могучих деревьев; в этих-то ветвях и гнездился соловей. Пел он так сладко, что даже бедный рыбак останавливал свою джонку и заслушивался дивными звуками. Правда, вскоре рыбак вспоминал, зачем приплыл – сети на ночь раскинуть.

– Ох и сладко же поёт! – вздыхал рыбак и возвращался к своим занятиям, а назавтра соловей вновь заводил свою песню, и рыбак вновь замирал, очарованный, и повторял: – Ох и сладко же поёт!

В китайскую столицу прибывали путешественники со всех концов земли; дивились на императорский дворец и сад, а когда слышали соловьиное пение, неизменно восклицали:

– И всё же главное чудо – соловей!

Вернувшись домой, путешественники охотно делились впечатлениями, а уж учёные люди с их слов писали целые трактаты. Не забывали они упомянуть и соловья; да что там упомянуть – его всячески превозносили, а поэты слагали изысканные стихи о соловье, что распевает по-над морем, среди изумрудных ветвей.

Эти трактаты издавались, переиздавались и неплохо продавались, и вот один из них попал в руки императора. Император восседал на золотом троне, читал с интересом и всё кивал головой, потому что приятно ведь читать о том, как чужеземцы восхищаются твоими сокровищами. «И всё же главное чудо – соловей!» – прочёл император.

– Главное чудо – соловей! – воскликнул он. – Почему мне до сих пор не доложили о соловье? Тут написано, что сия дивная птица обитает совсем рядом с моим дворцом – а я никогда её не слыхал и не видал! Безобразие! О своих же сокровищах приходится узнавать из чужеземных книг!

И он призвал к себе первого министра. А надо сказать, что первый министр был очень важной персоной. Если к нему обращался человек рангом пониже, первый министр раздувал щёки и говорил «Уф!», а это «Уф!» по-китайски ну ровно ничего не значит.

– Есть некая птица, именуемая соловьём, – начал император. – Говорят, этот самый соловей – величайшее чудо во всей моей империи. Так почему же мне до сих пор о нём не докладывали?

– Я никогда не слыхивал ни о каком соловье! – смутился первый министр. – Сию минуту выясню, ваше императорское величество!

Легко сказать – выясню! Первый министр бегал по дворцовым лестницам, залам и галереям и всех расспрашивал о соловье, но добиться ничего не мог. Никто из придворных не слыхивал про соловья! Отчаявшись, первый министр примчался к императору и высказал своё мнение: дескать, не всё правда, о чём пишут в книжках лукавые и коварные чужеземцы.

– Вашему императорскому величеству не следует доверять чужеземным авторам. Быть может, тот, кто написал это, – чернокнижник!

– Вовсе нет, – возразил император. – Книгу прислал мне его величество император Японии – значит, она правдивая. Итак, я желаю слышать соловья! Доставьте его сюда не позднее, чем нынче к вечеру. Я дарую соловью своё высочайшее разрешение явиться пред мои очи, а если не явится – велю всех придворных, и вас в том числе, сразу после ужина поколотить палками по пяткам.

– Цинь-пе! – произнёс первый министр, что по-китайски значит «Слушаю и повинуюсь!».

И снова началась беготня по лестницам, залам и галереям, и рядом с первым министром пыхтели и отдувались прочие важные особы, ведь никому не хотелось быть битым палками по пяткам, да ещё сразу после ужина. Придворные спрашивали всех встречных про соловья, о котором, похоже, знал весь свет – но только не они.

Наконец нашлась девочка, что помогала на кухне – чистила овощи и рыбу. Услыхав вопрос, девочка произнесла:

– Мне ли не знать! Соловей поёт так чудесно! Каждый вечер по высочайшему дозволению я ношу остатки еды моей бедной больной матушке и сажусь отдохнуть в лесу. Тогда-то я и слушаю соловья. Его пение трогает до слёз: мне чудится, будто матушка целует меня.

– Послушай, девочка, – заговорил первый министр, – я выхлопочу тебе должность главной поварихи и высочайшее дозволение лицезреть, как кушает император, только укажи нам, где искать соловья, ибо он приглашён нынче ко двору.

И девочка повела первого министра в лес, и увязалась за ними добрая половина придворных.

По дороге вся процессия услышала громкое и протяжное «му-у-у».

– Ах, – сказал один из придворных, – мы его нашли! Сколь мощен голос этого существа! Только, кажется, я уже слышал нечто подобное.

– Это не соловей, это корова мычит, – объяснила девочка. – До соловья ещё шагать и шагать!

Путь лежал через болотце, и придворные услышали «ква-ква-ква».

– Восхитительно! – воскликнул главный императорский мудрец. – Поистине этот голос будто бы создан, чтобы призывать к молитве!

– Да это же лягушки квакают, – возразила девочка. – Потерпите немного, мы почти пришли.

И тут наконец-то запел соловей.

– Это он! – сказала девочка. – Вон та серенькая птичка!

– Надо же! – удивился первый министр. – Вот никогда бы не подумал, что у соловья такая бледная внешность. Не иначе он сбросил пышное оперение из почтения к такому количеству высокопоставленных особ!

– Соловушка! – обратилась девочка к соловью. – Наш милостивый император желает, чтобы ты спел для него.

– С величайшим удовольствием, – отвечал соловей и залился такой дивной трелью, что придворные прослезились от умиления.

– Это похоже на звон стеклянных колокольчиков, – заметил первый министр. – А поглядите на его горлышко – в нём точно шарик перекатывается. Странно, что мы никогда раньше не слыхали соловья. Без сомнения, он будет иметь успех при дворе.

– Мне спеть ещё песню для императора? – спросил соловей: он подумал, что император сам явился в лес.

– Высокочтимый соловей, – заговорил первый министр, – я имею удовольствие пригласить вас нынче вечером ко двору его императорского величества, дабы вы своим несравненным пением усладили монарший слух.

– Мой голос лучше всего звучит в лесной чаще, – сказал соловей, однако с готовностью полетел во дворец.

А уж как во дворце готовились принять соловья! Фарфоровые полы и стены сияли при свете тысяч китайских фонариков; лучшие цветы из сада – те самые, с колокольчиками – переместили на дворцовые галереи. А слуги носились с такой живостью и так сильно колыхали дворцовый воздух своими широкими халатами, что колокольчики звенели не умолкая, и даже распоряжения главного церемониймейстера – и те невозможно было расслышать. Посреди парадной залы, рядом с императорским троном, установили золотой столб с жёрдочкой. На неё-то соловей и уселся.

Собрались все придворные, а маленькой служанке позволили стоять и слушать за дверью залы. К слову, девочка уже получила должность главной императорской поварихи. Все собравшиеся были разодеты в лучшее платье и не сводили глаз с неприметной серенькой птички. Наконец император кивнул соловью.

И соловей запел. От его песни, от сладчайших рулад, слёзы навернулись императору на глаза и покатились по щекам. А соловей заливался всё более вдохновенно, его песня проникала в самое сердце. Император так растрогался, что пожаловал соловью золотую туфлю на шею, однако соловей отказался в самых учтивых выражениях:

– Я уже видел слёзы императора, и большей награды для меня быть не может!

Вот как сказал соловей и снова запел своим чистейшим голосом.

– Ах, это прелестно! – защебетали придворные дамы. – Надо и нам выучиться так журчать горлышком.

И они дружно набрали в рот воды, чтобы издавать булькающие горловые звуки в случае, если с ними кто-то заговорит. Им казалось, что так они уподобятся сладкоголосому соловью. Да, и самое главное: лакеи и горничные остались довольны соловьём, а ведь, как известно, угодить этим людям особенно трудно. Словом, соловей имел большой успех. Теперь ему надлежало остаться при дворе, он получил личную клетку и разрешение гулять два раза днём и один раз ночью. К соловью приставили двенадцать слуг, каждый из них держался за шёлковый шнурок, которым была обвязана соловьиная лапка. Согласитесь – не очень-то полетаешь в таких условиях!

Весь город только и говорил, что о дивной птичке; в обиход вошло новое приветствие. Вместо «Доброго вам дня» отныне восклицали «Соло!», а в ответ надлежало сказать «Вей!», а не какое-нибудь старомодное «И вам того же». Далее следовало повздыхать, подняв глаза к небу. А зеленщик спешно переименовал одиннадцать своих отпрысков в честь соловья, даром что все они уродились на редкость немузыкальными.

Однажды император получил большую посылку с надписью «Соловей».

– Не иначе вышел новый трактат о нашей несравненной птичке! – предположил император.

Но в посылке оказалась вовсе не книга, а ларчик с механической птичкой. Игрушка представляла собой соловья, только не серенького, а сплошь усыпанного бриллиантами, рубинами и сапфирами. Стоило повернуть потайной ключик – и драгоценный соловей пел совсем как настоящий и подёргивал раззолочённым хвостиком. А ещё у него был изящный ошейничек с надписью «Соловей императора Японии ничто по сравнению с соловьём императора Китая».

– Как это – ничто? Он бесподобен! – сказали все, а человек, доставивший посылку, тотчас получил почётный титул – «Податель первого императорского соловья».

– Пусть-ка наши соловьи споют дуэтом, – распорядился император.

Но дуэт не сладился: живой соловей импровизировал, а заводной пел то, что вложили в его механизм.

– Он не виноват, – сказал руководитель дворцового оркестра. – Он выдерживает такт; я и сам добиваюсь этого от своих музыкантов.

Тогда механический соловей стал петь один. Успех он имел не меньший, чем живой соловей, зато уж смотреть на него было куда приятнее – он ведь сверкал и переливался настоящими драгоценными камнями.

Тридцать три раза исполнил соловей одну и ту же песню – и не устал. Придворные не прочь были послушать его ещё, но император решил, что пора бы спеть и живому соловью. Только куда он подевался? За живым соловьём не уследили, вот он и улетел в свой лес.

– Что же теперь делать? – расстроился император.

Но придворные стали ругать живого соловья: он-де неблагодарный и не ценил своего счастья.

– Всё равно нам осталась лучшая птичка! – уверяли придворные.

Пришлось механическому соловью петь свою песню в тридцать четвёртый раз. Да, это была та же песня, но ведь не все пока выучили её наизусть – такую сложную, с многочисленными переливами! Глава императорского оркестра без устали нахваливал драгоценную птичку, причём не только за красоту, но и за внутреннее содержание.

– Видите ли, ваше императорское величество, и вы, господа придворные, какая загвоздка с живым соловьём? Никогда не знаешь, что он запоёт и куда полетит. С соловьём механическим всё ясно. Его можно разобрать на детальки, можно поглядеть, где у него припрятаны мелодии и какая шестерёнка за какую цепляется!

– Да, и мы того же мнения! – сказали придворные, а глава императорского оркестра получил разрешение явить механическую птичку народу. Для этого отвели воскресный день.

– Пусть мои подданные тоже послушают драгоценного соловья, – распорядился император в своей бесконечной милости.

Подданные послушали и остались весьма довольны – будто напились вволю зелёного чая, а это ведь для китайца первое дело.

– Ах! – говорили столичные жители и поднимали указательные пальцы, одновременно кивая головами.

Только бедные рыбаки, которым доводилось слушать живого соловья, шептались между собой:

– Спору нет, эта птичка чисто выводит, да только недостаёт чего-то её пению, а чего – никак не поймём!

Вышел указ о том, что живому соловью надлежит покинуть империю. Механический соловей занял место на шёлковой подушке возле императорского ложа. Рядом помещались многочисленные призы за пение – золото и драгоценные камни; вскоре механическому соловью был пожалован титул Первого слева Императорского почивального певца. Надобно сказать, что император ставил свой левый бок выше правого, ведь именно слева находится сердце – и у императоров в том числе.

Глава императорского оркестра сочинил о механическом соловье научный трактат в двадцати пяти свитках. Насовал он туда мудрёных слов без счёта, но придворные уверяли, будто всё прочли и всё поняли. Иначе быть бы им битыми по пяткам!

Так минул год. Император, придворные, лакеи, горничные и все остальные китайцы выучили наизусть песенку механического соловья и были крайне довольны и соловьём, и собой. Ведь они могли теперь подпевать драгоценной птичке. «Тра-ля-ля-ля-ля», – горланили уличные мальчишки, а порой и сам император насвистывал себе под нос. Ну не прелесть ли?

Однажды вечером император лежал в постели, а механический соловей заливался на шёлковой подушке. И вдруг что-то щёлкнуло в соловье, сместилась какая-то шестерёнка, и пение смолкло. Император вскочил с постели, призвал придворного врача, да только врач ничего не мог поделать. Тогда послали за часовщиком. Тот разобрал птичку, долго изучал механизм и наконец изрёк:

– Детальки поизносились, ваше императорское величество, а новые достать невозможно. Я тут кое-что подремонтировал, но птичку отныне следует беречь. Я бы не рекомендовал заводить её чаще одного раза в год.

Вот несчастье так несчастье! Теперь механического соловья заводили только раз в году, но и это было для него большим напряжением. Впрочем, глава императорского оркестра сочинил речь, куда, по обыкновению, насовал мудрёных слов. Общий смысл был: всё в империи хорошо. Ну а раз хорошо – какие могут быть вопросы?

Минуло ещё пять лет, и великая печаль постигла китайский народ. Всё дело в том, что народ был до крайности предан императору – а император взял да и захворал. Поползли слухи, что болезнь смертельная.

Уже и нового императора выбрали, а народ всё подступал к первому министру с расспросами: как-де чувствует себя старый император? Первый министр только головой качал да пыхтел: «Уф! Уф!»

Бледный и похолодевший, лежал император на своём пышном ложе. Не иначе скончался, подумали придворные и один за другим покинули опочивальню, чтобы присягнуть новому императору. Фарфоровые полы во дворце были давно уже выстелены мягкой тканью, чтобы ни один звук не беспокоил больного императора. Ничто, ничто не нарушало мёртвой тишины.

Но император был ещё жив. Тишина угнетала его, он лежал и думал: «Вот бы кто-нибудь поговорил со мной, вот бы заиграла музыка!» О да, музыка прогнала бы тяжёлые мысли, развеяла предсмертную тоску!

Лунный свет лился в раскрытое окно, да только и во дворе, и в саду было невыносимо тихо.

– Музыки мне, музыки! – взмолился император. – Спой хоть ты для меня, драгоценная птичка! Я дал тебе наград без счёта, я пожаловал тебя собственной золотой туфлей – вон как сверкает она у тебя на шейке! Ну так спой же! Спой!

Увы, механический соловей безмолвствовал. Некому было завести его ключиком, а без завода он петь не мог. Жуткая тишина давила императору на сердце.

И вдруг в открытое окно ворвалась дивная трель. Это живой соловей, прослышав о болезни императора, прилетел утешить его жизнеутверждающей песней. Соловей пел, и кровь в императорских жилах согревалась и бежала быстрее, а болезнь отступала.

– Спасибо, спасибо тебе, дивная птичка! – произнёс император. – Я изгнал тебя из империи, а ты возвращаешь меня к жизни! Проси любую награду!

– Я уже награждён, – молвил соловей. – Первой своей песней я вызвал твои слёзы. Этого я никогда не забуду. Нет для певца ничего драгоценнее, чем слёзы слушателей. А теперь спи и набирайся сил, а я стану тебя баюкать.

И под соловьиную трель император погрузился в сладкий и спокойный сон из тех, что дарят истинное здоровье.

Император проснулся на рассвете, здоровый и бодрый. Никто не дежурил у его ложа, ведь все думали, что он умер. Лишь соловей сидел на подоконнике и распевал свои песни.

– Останься со мной навсегда, – попросил император. – Я не стану запирать тебя и требовать песен. Ты будешь петь лишь по собственному желанию. А механического соловья я велю разбить на тысячу осколков.

– Не делай этого! – сказал соловей. – Механическая птица служила тебе, сколько могла. Пусть остаётся во дворце. Но мы, живые соловьи, не строим гнёзд в пышных покоях. Лучше позволь навещать тебя. По вечерам я буду садиться на ветку напротив твоего окна, я буду в песнях рассказывать о добрых и злых делах, которые творятся в империи и о которых тебе не докладывают. Мы, маленькие птички, летаем всюду, мы знаем, как живут рыбаки, и крестьяне, и все те, кто далёк от дворца. Твоё сердце я ценю выше, чем твою корону, даром что она излучает небесное сияние. Обещаю петь для тебя, но и ты мне кое-что обещай.

– Всё что угодно! – воскликнул император. Он успел самостоятельно облачиться в парадные одежды и как раз опоясывался мечом в драгоценных золотых ножнах.

– Пожалуйста, никому не говори, что к тебе прилетает маленькая птичка и рассказывает о делах в империи. Лучше, если придворные не будут про это знать.

И соловей упорхнул.

Тут вошли слуги, чтобы обрядить мёртвого императора, а он, живой и здоровый, сказал им:

– Доброе утро![6]

Принцесса в сундуке

Жили когда-то король с королевой. Дворец их был прекрасен, земли, им принадлежавшие, – обширны и богаты, подданные – смирны и трудолюбивы. Великая любовь освещала жизнь супругов с самых первых дней знакомства, и счастье их было бы полным, если б не одно обстоятельство: у короля с королевой всё никак не рождалось дитя.

Женаты они были уже целых семь лет, но ни сына, ни дочери не родила королева. Невыразимо страдали от этого оба супруга. Король, горячий и нетерпеливый по натуре, часто выходил из себя и принимался королеву упрекать.

– Мы оба стареем, – говорил король. – Так и умрём бездетными, и на кого тогда останется королевство? Кто будет править им? Ты во всём виновата!

Тяжело слушать такие речи; королева уходила к себе в горницу, плакала, одна-одинёшенька, и корила себя нещадно.

Однажды так сказал ей король:

– Устал я ждать наследника. Слушай моё последнее слово, жена. Нынче я уезжаю, а вернусь через год. Если за это время родишь ты сына или дочь, радость моя будет безмерна. Никогда не попрекну я тебя ни вслух, ни мысленно, не скажу тебе ни единого резкого слова, но буду любить тебя и беречь. Если же пустым я найду гнездо – отошлю тебя прочь.

Уехал король. Бродила королева по дворцовым покоям, предаваясь печали и тоске. Тревога глодала её сердце, но пуще тревоги, пуще страха было чувство вины. Только себя корила королева за то, что нет у них с королём ни сына, ни дочери.

Видя страдания своей госпожи, осмелела одна из служанок, попросила дозволения слово молвить.

– Ежели ваше величество пожелает, могу я привести во дворец одну старушку. Живёт та старушка в глухой деревне, но не раз уже помогала она бездетным супругам. Поможет и вашему величеству.

Королева тотчас велела послать за знахаркой. Привезли знахарку во дворец, и поведала ей королева своё горе: нет у неё детей, не на кого будет оставить королевство, когда одряхлеет король.

А у знахарки уж рецепт был готов. Так сказала она королеве:

– Растёт у вашего величества в саду старый дуб. Вот как выйдете на крыльцо, как станете спиной к дверям, так по левую вашу ручку он и будет. А под тем дубом есть малый кустик. Не зелен кустик, а бур, не кудряв, а шипаст да колюч. Набухли на нём три бутона. Пускай весь день и всю ночь постится ваше величество, крошки хлеба, капли воды в рот не берёт, а на заре пускай выйдет в сад без фрейлин, без прислуги, без охраны. Надобно вашему величеству сорвать тот из трёх бутонов, что посерёдке, да и скушать его немедля, и тогда через шесть месяцев родится у вашего величества дочь. Едва появится она на свет, должна её забрать нянька – та, которую я укажу, – и удалиться с ней в уединённые покои. Там будет расти принцесса до четырнадцати годов. Никому – ни вашему величеству, ни даже самому государю – не дозволено её видеть. А если случится, что кто-нибудь увидит принцессу, страшные бедствия обрушатся на королевство.

Щедро наградила королева старую знахарку, целый день и целую ночь постилась, а на заре пошла одна в сад, отыскала колючий кустик под дубом, сорвала средний из трёх бутонов и тотчас съела. Сладок был бутон на вкус, но, едва проглотила королева последний кусочек, горечь разлилась по её гортани.

Через шесть месяцев произвела она на свет дочку. Нянька была уж давно выбрана знахаркой, только и поджидала, когда дитя родится, чтобы унести в уединённые покои, окна которых выходили в сад. Там заранее подготовили всё для маленькой принцессы и её воспитательницы. Королева не противилась, сразу отдала дочку няньке, всё исполнила, как знахарка велела.

Вскоре вернулся король. Узнав от челяди, что королева родила девочку, возрадовался он и, конечно, пожелал видеть долгожданное дитя.

Однако королева поведала ему о страшном предсказании, убедила подождать до того дня, когда принцессе исполнится четырнадцать лет.

Большой это срок. Хотелось королю поглядеть на дочь, и королева мечтала о том же. От няньки знала она, что их дитя не похоже на других: принцесса начала говорить, едва родившись, да не лепетала по-младенчески, а вела разумные речи, словно была уже умудрена долгой жизнью. Только этими вестями и приходилось довольствоваться королеве, но верила она им и всё больше убеждалась в могуществе старой знахарки. Строго следила королева за тем, чтобы никто не проник в покои принцессы. Король нередко терял терпение и рвался к дочери, но королеве всякий раз удавалось удержать его. Так текло время, и вот до четырнадцатилетия принцессы остался всего один день.

Король с королевой прогуливались по саду. Нетерпение давно уже мучило короля, и так заговорил он со своей женой:

– Больше я не намерен ждать. Если немедленно не увижу дочь – не выдержу. Завтра исполнится ей четырнадцать. По-моему, считаные часы, что остались до этого события, никакой роли не играют.

Королева взмолилась:

– Потерпи ещё немного, мой дорогой супруг. Наше ожидание и впрямь было долгим и трудным; но неужто не выдержим мы ещё несколько часов, раз выдержали целых четырнадцать лет?

Однако на сей раз не удалось королеве удержать короля.

– Довольно болтовни! – сказал он. – Принцесса – моя дочь в той же мере, что и твоя, и я увижу её нынче же, не будь я король!

С этими словами ринулся он прямо в уединённые покои.

Рывком отворил король двери, оттолкнул няньку, что не хотела его пускать, и наконец-то увидел свою дочь. Была она прелестна, бела и румяна – кровь с молоком. Очи синие, кудри золотые, и только в середине лба остался клок тёмных волос.

Бросилась принцесса к отцу, пала ему на шею, поцеловала и говорит:

– Ах, отец! Что ты наделал! Теперь мне смерть суждена. Завтра я умру, а тебе надо выбирать одно из трёх. Либо придёт в королевство моровая язва, выкосит всех твоих подданных; либо грянет война, которая на долгие годы затянется и всю страну опустошит; либо должен ты будеш