Читать онлайн Эфемерность бесплатно
Татьяна Диско
Эфемерность
01. ЛИЛЯ
– Цветы мы не отмечаем, – сказал географ.
– Почему?! Это ведь самое красивое!
– Потому что цветы эфемерны.
Антуан де Сент-Экзюпери
«Маленький принц»
В шесть утра меня будит телефонный звонок. Я открываю глаза и с удивлением нахожу под боком Майю – рука обвивает ее огромный голый живот. Золотистые кудри щекочут мое лицо. Я быстро просыпаюсь и понимаю, что к чему: ночью была гроза, а Майя до чертиков боится грома.
Потирая сонное лицо, заставляю себя подняться с кровати и под рокот-скрип старого деревянного пола добираюсь до прихожей. Телефон продолжает звонить.
– Алло?
В горле ужасно першит – пытаюсь откашляться, чтобы избавиться от неприятного ощущения.
– Лилечка, деточка, здравствуй.
В трубке телефона с дисковым номеронабирателем, красного цвета (отчего телефон по праву считается самой яркой вещью в доме, но только после Майи) – Людмила Ивановна. Голос у нее старческий, с хрипотцой, от которой так просто не откашляешься; бежит по голосовым связкам, и с них от дребезжания как будто бы сыпется пыль. В ответ мне хочется чихать.
– Лилечка, он опять перепутал окна!
Фраза, которой достаточно, чтобы привести меня в бешенство.
– Ты прости, что я так рано вам звоню, но…
– Не извиняйтесь, – перебиваю я, чтобы бедная женщина успокоилась и не искала себе оправданий. – Спасибо, что нам, а не в милицию. Он ведь наш… друг.
Говорю «наш», но мысленно поправляю себя: «Майин».
– Лилечка, приходите скорее, ладно? – продолжает Людмила Ивановна все тем же извиняющимся тоном, от которого становится неловко даже мне.
Ну, правда ведь, другая соседка на ее месте устроила бы скандал, а эта еще и прощения просит, хотя это нам следовало бы чувствовать себя виноватыми.
– Хорошо, мы сейчас будем.
Я кладу трубку и иду на кухню, ставлю чайник на огонь. В одну кружку насыпаю кофе (а точнее, растворимый пепел кофейных зерен, мысль о существовании которого горчит больше, чем он сам), в другую – листья Иван-чая, в третью кладу пакетик с мелиссой и мятой.
– Майя, вставай.
Вернувшись в свою комнату, первым делом надеваю очки, а уже потом влезаю в джинсы и белую майку.
За окном вовсю заливаются птицы, словно им тоже не терпится разбудить диснеевскую принцессу.
– Поднимайся, Майя.
Капли кончившегося дождя срываются с крыши и стучат по подоконнику. Воздух окрашен мягким оранжевым светом – я отдергиваю штору и впускаю его в комнату. Только Майя не двигается. Она ничего не слышит, ничего не чувствует и не пошевелится, даже если простыня под ней сейчас же займется пожаром от ярких солнечных лучей.
Но я знаю заклинание, способное привести ее в чувства: мне достаточно опуститься на корточки возле спящей красавицы и прошептать:
– Майя, просыпайся, иначе опоздаешь на работу.
На слове «работа» у Майи замыкает извилины-провода, и волшебный спусковой механизм заставляет ее резко оторвать от подушки голову.
– Я опаздываю?! Который час?! – на полном серьезе спрашивает она, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
В свете солнца у нее вместо радужек – две зеленые планетки, усаженные травами, деревьями и цветами. Густые рыжие ресницы кажутся почти прозрачными.
– Сейчас шесть тринадцать утра, – объявляю я, выпрямляясь во весь рост, и Майя тут же цирковым тюленем ныряет назад в объятия подушки. – Иванов опять излагает свои любовные откровения под балконом тети Люды.
Чайник свистит, зовет меня на кухню, и я отправляюсь разливать кипяток по кружкам. У всех нормальных семей – целые сервизы одинаковой посуды, и только у нас даже двух похожих кружек не найдется: цвет, форма, объем – все у них разное. Единственный плюс такого разнообразия – можно подбирать гостю посуду, исходя из его характера. Игра, о которой даже Майе не известно.
Проходит несколько секунд – и за моей спиной появляется теплое живое существо; на этот раз – не домовой: домовые не носят бежевые халаты длиной до самых пяток и не воруют утренний кофе своих хозяев.
– Тебе нельзя.
Я с готовностью перехватываю проворную ручонку и разворачиваюсь лицом к бывшей кофеманке.
– Но врачи говорят, что двести миллилитров в день…
– Я твой врач. Почему босая?
Она широко зевает и пожимает плечами, словно не понимает, чего я от нее хочу.
– Тапки надеть, быстро! – приказываю я и отпиваю немного кофе.
На вкус не так уж бездарно, как ожидалось (или я уже привыкла?), напиток довольно быстро оживляет сознание, чего так не достает после двух часов сна.
Спустя две минуты мы стучимся в дверь тети Люды.
– Ох, девоньки, вы пришли! – вскидывает руки взволнованная соседка, будто уже и не чаяла нас увидеть. – Майечка, золотце, он стихи декламировал минут двадцать, а теперь петь начал. Я старалась не вслушиваться – все-таки оно тебе предназначено, личное это. Но прямо не знаю, что с ним делать…
На глазах у старушки появляются слезы, от которых мне становится зябко, и я вновь разражаюсь чихами.
Но вместо того, чтобы отправиться на балкон (будь он трижды неладен) и разобраться наконец с назойливым кавалером, глупая сонная Майя тянет руки к огорченной соседке, заключает ее в объятия, и вместе они принимаются страшно голосить по причине их нелегкой долюшки-судьбы. Спасаясь от повышенной влажности и одолевшего меня на этом фоне чихания, я первой выхожу на балкон. Все мысли мои о том, как бы он так обрушился невзначай, да прямо на голову Иванову.
Но тот стоит, увы, недостаточно близко. В руках – гитара. Из-под пальцев льется какая-то мелодия, о которой известно лишь, что она способна в случае необходимости прочистить чужой желудок. Из рюкзака за спиной выглядывает букетик тюльпанов. Иванов похож на влюбленного школьника, хотя человеку девятнадцать лет.
Я опираюсь на металлическое ограждение балкона и, попивая из кружки кофе, пытаюсь дать песне еще один шанс – прислушиваюсь к словам. Парень чересчур старается, звучит неестественно, слишком высоко в отдельных местах, где этого не требуется, но, пожалуй, что-то в его песне есть, стоит это признать. Если, конечно, быть объективным, чего лично я не собираюсь делать.
– Ну, все, все, хватит!
Музыка обрывается. Наконец-то Иванов замечает меня наверху.
– Что? – орет он, запрокинув голову.
– Я говорю, поешь не очень!
После паузы парень обиженно заявляет:
– А я не для тебя пою!
– Я знаю. Но разве можно посвящать такое любимой девушке? Настолько ли она любима?
Я смеюсь, а мой оппонент по дебатам взрывается с новой силой:
– Тоже мне! Певичка нашлась! Я между прочим…
– Я – последняя буква в алфавите. А первая знаешь, какая? Та, что тебе придется научиться тянуть, чтобы сносно исполнять свою песню. Слышал про упражнения для постановки голоса?
Я снова смеюсь. Иванов вспыхивает, и даже с балкона видно, как он пылает (только уже не от любви).
– Майю позови, – просит он в конце концов, насупившись.
– Не буду.
Пауза.
– Почему?
На мгновение мне даже становится его жалко: в тот момент у него голос звучит еще более расстроенным, чем гитара. Но это лишь на мгновение.
– Слушай, Иванов, вот ты зачем пришел? Знаю, знаю, ответ как бы очевиден: зачем молодому человеку в шесть утра стоять под чужим балконом с гитарой наперевес? Конечно, чтобы перебудить весь дом, ошибиться окном и не дать…
– Лиля.
На мое плечо мягко ложится теплая Майина ладонь. Оборачиваюсь.
– Не надо с ним так.
И разве я могу перечить, видя ее лицо в тот момент?
Она подходит к ограждению и, опершись на прямые руки, вдруг наклоняется вперед. Я машинально хватаю неуклюжую за локоть: если не спасу, то хотя бы отправлюсь следом. Но вниз по случайности отправляется только моя кружка.
– Леша, ты зачем пришел?!
Я вздыхаю: могла бы придумать вопрос пооригинальнее.
Иванов при виде Майи заметно расцветает, присоединяясь тем самым к букету у себя за спиной. Он делает пару шагов назад и ладонью заслоняет лицо от солнечного света, чтобы лучше разглядеть свою Джульетту.
– Майя Львовна, здравствуйте. А я вас пришел увидеть. И… это… до колледжа проводить. Можно?
– Скажи, чтобы проваливал, – бурчу я себе под нос, стоя спиной к улице, и продолжаю придерживать Майю под руку.
– Леша, сейчас шесть утра! Люди еще спят! Ты подумал о том, что можешь кого-то разбудить?
И снова пауза. Кажется, этот болван не мог себе даже представить что-то подобное. А теперь молчит, будто только что осознал собственную глупость и боится открыть рот, чтобы другие ее не обнаружили.
Майя вздыхает. Она его жалеет. Она слишком добрая.
– Ладно, поднимайся! Семнадцатая квартира, не перепутай!
Поздравляю, Майя, ты только что напомнила соседям, в какой квартире искать нарушителей их утреннего спокойствия для расправы…
Чай давно остыл, но это неважно: они оба любят холодный. У них вообще много чего общего, а мне остается лишь молча за этим наблюдать.
«Печенье в шкафчике возле холодильника», – собираюсь напомнить горе хозяюшке, чтобы ее гость не остался голодным, но сама вспоминаю, что мое рыжее чудо на седьмом месяце беременности и если может дотянуться до полки, то с огромным трудом. Правда, она все равно совершает попытку взять шкафчик штурмом, даже без моей подсказки.
– Садись, я сама.
Иванов мнется в проходе, выбирая, куда пристроить гитару. Я быстро справляюсь с язычком на упаковке печенья, высыпаю содержимое в рельефную вазочку и протягиваю Иванову руку:
– Давай.
– На.
Чуть подумав, он всучивает мне свою семиструнную подругу.
– Нет. Букет.
– А-а-а-а!
Иванов достает из рюкзака цветы с чуть помявшимися листиками. Знает, что Майя обожает тюльпаны. Только вряд ли ему известно, как она ревет – душераздирающе, в голос, – когда, завядшие, те отправляются в мусорное ведро ее рукой.
Еще несколько мгновений наш гений раздумывает: позволить мне повозиться с цветами или сперва вручить их Майе лично в руки.
– Да давай уже!
Я решаю за него и выдергиваю букет.
Цветы мне не нравятся, тем более от назойливого мальчишки. Но я с должной заботой отношусь к Майиному подарку и удаляюсь из кухни в поисках вазы, позволяя парочке остаться на какое-то время вдвоем. Вообще-то, мне бы стоило вовсе уйти и не вмешиваться в их дела, конечно. Но, боюсь, в мое отсутствие Майя так и не отважится на серьезный диалог, а начнет опять трепаться о любимых сериалах, русских поэтах и несправедливо завышенных ценах на товары для младенцев. Так что я не заставляю себя ждать.
Иванов, хитрый ползучий гад, сидит уже подле Майи, дышит ей в ухо, скромно сложив ладони у себя на коленях. Смотрит смущенно, улыбается, а Майя улыбается в ответ.
Не успев набрать цветам воды, я, однако, с грохотом ставлю вазу на стол, дабы скорее предотвратить срамоту, и усаживаюсь рядом на хиленькую табуретку.
– Итак…
Майя не сразу читает в моих глазах намек на взрослый разговор с ее поклонником, но скоро улыбка пропадает с ее лица.
– Так, да, Леша… Давай с тобой обсудим твою… твой… твое поведение.
Майе с трудом даются слова. Время от времени она отпивает из кружки чай с мелиссой и мятой – то, что нужно в стрессовой ситуации, которой для нее становится этот скромный завтрак. Я сижу, сложив руки на груди, и внимательно наблюдаю за ее потугами. А ведь в университете ей преподавали педагогику, а значит, должна понимать, как воспитывать непослушных детишек.
– Ты приходишь уже который раз. Соседи жалуются… Может больше не надо, а? Или хотя бы в другое время суток…
И это все? Это вся проблема? А как же: «Я – женщина, вынашивающая ребенка, а ты – глупый влюбленный мальчишка, студент без гроша в кармане! Мне сейчас не до тебя и твоих ухаживаний!»
Нет, Майя никогда бы не сказала ничего подобного. В отличие от меня, конечно.
Иванов ежится под моим взглядом.
– Я… буду вести себя потише, – обещает он.
Из меня невольно вырывается смешок.
– Нет-нет, продолжайте, – отмахиваюсь я, когда две пары глаз устремляются в мою сторону.
Гитара одиноко жмется к стенке, несправедливо выставленная за пределы нашего круга встречи добрых друзей. Я беру ее, сажусь поудобнее и начинаю медленно перебирать струны, попутно настраивая инструмент. Делаю вид, будто мне и вовсе плевать на разговор. Будто я – часть интерьера, часть гитары, и мы с ней вдвоем заменяем один полноценный магнитофон.
А с лица не сходит ухмылка.
– Как… ребеночек? – не скоро решается Иванов.
Заметно, как ему неловко. Но Майя веселеет, услышав его вопрос.
– Хорошо! Ребеночек хорошо!
Ее руки механически ложатся на живот, словно в поисках подтверждения этих слов.
– Сегодня ночью гроза была…
– Да, я знаю.
– … так он немножко брыкался. Видно, уже перенял от своей непутевой мамы страх перед громом… Спасибо, что спросил!
Я – интерьер, я не вмешиваюсь.
– И за цветы спасибо!
Иванов молчит. Смущается. Майины глазки бегают между ним и мной. В результате она просто берет печенье с тарелки.
– Скоро семь, – изрекает Иванов, разглядев среди цветочных горшков на подоконнике маленький тикающий механизм. – Майя Львовна, вам пора собираться.
Его интонация – наивная попытка выглядеть взрослым. Из меня снова вырывается смешок, но он похож на дребезжание струны, так что остается незамеченным.
А Майя и рада наконец подвести черту под этой неловкой встречей.
– Ой, правда?
Она выскакивает из-за стола так бодро, будто и не носит внутри себя головку капусты с развитым спинным мозгом. Но прежде, чем отправиться на сборы, по мне проезжает требовательный взгляд: по глазам читается – призывает вести себя разумно. Не добившись обратной связи, Майя обещает:
– Я быстро.
Нет никаких оснований ей верить. Теперь Иванов у меня в плену. И едва рыжая копна скрывается за дверью, мои пальцы замирают на струнах.
– Ну вот, настроила тебе гитару, – объявляю я и протягиваю инструмент владельцу. – Пользуйся на здоровье. Только будь осторожен. Слышал про скрипки Страдивари? Или гитару Роберта Джонсона? Порой инструменты ведут себя как одержимые, знаешь ли. Одни заставляют тебя играть до кровавых мозолей на пальцах, другие – не позволят собой овладеть, каким бы виртуозом ты ни был.
Иванов внемлет, глядя на меня сквозь колышущее воздух напряжение.
– И что ты хочешь этим сказать?
– Что, пока вы с Майей болтали, я составила диалог с твоей гитарой и выяснила: поддаваться тебе она не намерена. Ей не по душе такой хозяин.
– Опять за свое! – Парень скрещивает руки на груди и откидывается спиной к холодильнику. – Объясни толком, чего тебе от меня нужно?
– Нет, это ты мне объясни! – Я подрываюсь с места, выбрасываю руки над столом и хватаюсь за воротник Ивановой рубашки. – Ты объясни мне, мальчик, что тебе нужно от Майи! Только не говори мне о вселенской любови к этому человеку, ладно? Ты – ребенок, а Майя – женщина.
– У нас разница всего лишь…
– Беременная, между прочим! С двумя детьми она вряд ли справится, а я помогать с вами нянчиться не стану.
Ну вот, не выдержала.
Мне хочется разразиться громом и молнией, хлынуть на Иванова кислотным дождем и растворить, чтобы от него ничего не осталось. Но даже угрожать приходится шепотом, чтобы Майя не слышала.
Мгновение, вдавленный в стул под моим напором, Иванов кажется букашкой, полностью соответствующей моему описанию. Но в какой-то крохотный момент, который по неведомой мне причине я не смогла заранее предвидеть, он вдруг меняется в лице, всем телом подается мне навстречу и вот уже готов воинственно ответить на мою грубость, но вдруг замолкает, глядя куда-то мимо меня, и его черты вновь приобретают виновато-растерянный вид. Я быстро разжимаю пальцы, буквально выбрасываю Иванова из рук, разворачиваюсь и ухожу из кухни, минуя Майю.
– Подожди, – просит она. – Ты не видела мою серебряную цепочку?
Я оборачиваюсь в дверях своей комнаты. Майя стоит в коридоре – невинная овечка – и смотрит на меня так, что я безвольно вздыхаю и напрягаю память:
– Ты вчера снимала ее в ванной. Посмотри там, может, завалилась куда.
Она кивает, и я захлопываю дверь.
Перед тем, как отправиться на работу, Майя заходит попрощаться.
– Не забудь про второй завтрак, – говорю я, обнимая ее за худенькие плечи.
– У нас в столовой очень вкусные котлеты, – отвечает Майя мне в шею – просто мастер светских разговоров, кладезь бесполезной информации. – Заведующая столовой поменялась, теперь там можно кушать.
– Деньги есть?
Она кивает. Спустя несколько секунд я решаюсь напомнить:
– Ты мой самый дорогой человек. Никто на свете не любит тебя так сильно, как я.
Майя снова кивает и подтверждает:
– Я знаю.
02. МАЙЯ
Я возвращаюсь домой к шести, вымотанная и голодная. Лиля встречает меня, выглядывая из кухни в коридор раздобренной, раскрасневшейся от жара моськой (не то, что утром).
– Привет, Майюша.
От улыбки на ее щеках появляются милые ямочки. Жаль, что так редко доводится их видеть.
– Привет.
Она вновь пропадает в пару́ кухонных стен, где что-то шипит и шкварчит, пока я снимаю обувь. Ноги страшно отекают последние несколько месяцев.
– Для тебя куриный суп с чечевицей, запеканка из макарон с помидорами и шоколадно-вишневый кекс с молочным улуном.
Признаться, Лиля у нас – настоящий шеф-повар! Только никакие кулинарные курсы она не заканчивала и ни единого выпуска ток-шоу с Гордоном Рамзи, сдается мне, не смотрела. Мы сами устраиваем себе домашнее шоу: всякий раз, пробуя новое блюдо, приготовленное Лилей, я воображаю себя кулинарным критиком, а она с затаенным дыханием ждет моей рецензии и сидит, забавная, в розовом фартуке с котятками в чепчиках, смотрит на меня внимательно, обнимается с половником. Ни одно микровыражение на моем лице не ускользнет от ее глаз в тот миг.
Только день за днем (и сегодняшний не стал исключением) я начинаю подобно утонченному дегустатору, а заканчиваю аки рядовой обжора, быстро орудуя столовыми приборами и вымаливая у Лили добавку.
– Конечно-конечно, – смеется та, когда я втягиваю в себя последнюю макаронину с тарелки.
Уже семь месяцев как моя любовь к еде удвоилась.
– Спасибо большое, Лиля! Было как всегда вкусно!
Я еле поднимаюсь со стула. Лиля спешит на помощь, подставляет плечо. После ужина такое ощущение, будто врач ошибся, и во мне как минимум двойняшки, а не один-единственный чудный мальчик с белой кожей и кудряшками, как у мамы.
Лиля помогает мне добраться до дивана. Не снимая одежды, я отправляюсь в его нежные объятия и довольно выдыхаю.
– Ох, божечки, как же я устала!
– Тяжелый выдался день?
– Не то слово!
– Хочешь поделиться?
– Ммм…
Самое смешное и запоминающееся за день случилось еще по утру, когда мы с Лешей явились в колледж к первому уроку, позабыв, что на деле и ему, и мне следовало быть к третьему. Так что мы полтора часа проторчали в столовой, обсуждая «Волшебников из Вэйверли Плэйс» и изучая состав на упаковке купленного им для меня стаканчика мороженого.
– Нет, не хочу даже думать о работе!
– Может, включить тебе телек?
Лиля суетится, будто это не я готовлюсь стать мамой, а она сама давно примерила на себя эту роль, из которой уже не может выйти: подсовывает подушку мне под голову, другую – под ноги, бережно поправляет спутавшиеся волосы. Сама Лиля носит короткую стрижку и не особо следит за прической: обычное дело по возвращению домой видеть у нее на голове тот же беспорядок, что наблюдался с утра. Может, это странно, но ей идет. Или я просто привыкла видеть ее такой.
– А давай ты нам почитаешь? – предлагаю я и беру со стола книжицу с торчащей из нее закладкой. – Мы остановились в середине. Вот. «Маленький принц никак не мог понять, для чего на крохотной планетке нужны фонарь и фонарщик»…
Лиля вздыхает, и я уже готова услышать вежливый отказ.
– Опять уходишь? – догадываюсь, едва она успевает открыть рот.
Лиля садится на корточки рядом с диваном и теплой ладонью поглаживает мой лоб, объясняя:
– Если раньше уйду, то смогу и вернуться пораньше. Ничего страшного?
Я знаю: одно мое слово – и она останется. Однажды целая кастрюля котлет полетела в мусорное ведро на мое необдуманное «пересолила». Вместе с кастрюлей. Такова Лиля. С тех пор я бережно подбираю слова, хотя у меня это не слишком хорошо получается. Но сейчас я киваю и искренне улыбаюсь:
– Можешь идти. Я буду тебя ждать.
И опять не дождусь. Лиля придет, как обычно, слишком поздно, когда я буду спать без задних ног. Мы обе знаем это, но она все равно отвечает:
– Конечно, будешь.
Хоть я и преподаю русский язык и литературу и, казалось бы, должна хорошо владеть словом, уметь изъясняться, но на деле, в быту, мне ужасно тяжело формулировать мысли, так что я снова упускаю подходящий момент, чтобы спросить у Лили, где она пропадает по ночам и откуда берет деньги на продукты, чтобы регулярно баловать меня всякими вкусностями.
Без особой радости или намека на энтузиазм она поднимается и уходит к себе. Обычно на сборы ей требуется не больше пяти минут.
Я раздумываю над тем, как правильно сформулировать вопрос…
«Лиля, куда ты уходишь каждую ночь?»
Нет.
«Где мне тебя искать, если что-то случится?»
…но все равно не решаюсь задать его вслух, только сердцебиение учащается, словно я нахожусь на пороге какого-то важного открытия – надо лишь толкнуть обозначившуюся впереди дверь. Хотя, наверное, в тот момент внешне я больше похожа на одного из моих студентов, трясущихся во время проверки домашнего задания.
Лиля окончательно сбивает меня с толку своим сообщением:
– Я покормила Фродо и Фрейда, так что можешь не беспокоиться.
– Как они себя вели сегодня?
– Как и положено аквариумным рыбам: без умолку болтали, дрались на хвостах и пытались призвать Посейдона. Ничего необычного.
Я смеюсь и вспоминаю, как впервые появилась на пороге Лилиной квартиры с чемоданом в одной руке и рыбой по имени Фродо, бултыхающейся в литровой банке, в другой. А потом мы вместе ходили в зоомагазин, там я увидела Фрейда и сразу поняла: ну вылитый великий психолог, будь он рыбой! Пока за ним наблюдали покупатели, он отказывался есть и все время уплывал к противоположной стенке аквариума, с гордым видом отворачиваясь от назойливых зрителей и сородичей. Сама Лиля никогда не любила ни рыбок, ни родоначальника психоанализа. Однако это ее не спасло: сейчас ей приходится заботиться о нас троих.
– Чем займешься, пока меня не будет?
Лиля появляется на пороге с раскрытой пачкой печенья в руках. Приходится извернуться и запрокинуть голову, чтобы ее увидеть.
– Не знаю. Пока не решила.
Кроме одежды во внешности Лили ничего не изменилось: красок на лице не стало больше, волосы по-прежнему торчат в разные стороны, и она все так же напоминает тощего, вытянутого мальчишку. Причем поклонника «металла»: с черной футболки горящими глазами смотрит череп, в джинсы затянут клепаный ремень, а запястья увиты тяжелыми браслетами и цепями.
– Я бы замерзла ночью в одной футболке…
Май в этом году ведет себя, как девочка-подросток с гормональной перестройкой: жаркие дни чередуются с зябкими, дождливыми ночами. Синоптикам как никогда плохо дается предсказание погоды. Так что время от времени мы с Лилей берем их работу на себя с той лишь разницей, что прикидываемся шаманами – тянем из ее хэллоуинской шляпы бумажки с указанными на них данными: температурой, облачностью, атмосферным давлением и вероятностью выпадения осадков. Честно говоря, накануне я сама вытащила себе грозу…
Лиля загадочно улыбается и вдруг произносит:
– Я бы тоже замерзла, только ты обо мне многого не знаешь…
Что правда то правда.
Я замираю в предвкушении: может, Лиля наконец готова признаться в чем-то важном?
Но она пропадает в коридоре – всего на мгновение, – а когда снова появляется, я вижу у нее в руках теплую толстовку черного цвета с капюшоном и эмблемой какой-то там спортивной команды.
– Например, что я собираюсь взять с собой вот это.
Лиля заставляет меня подняться, чтобы я заперлась на ключ. Она обнимает меня – каждый раз, как последний. А после долгих наставлений по поводу того, что нужно опасаться поздних телефонных звонков и уж тем более стука в дверь, Лиля пропадает на лестничной клетке, и я иду принимать ванну.
Проходит часа два (настолько мне нравится вода), прежде чем, завернувшись в халат, я набираю на телефоне номер Полины.
– Майя? – тут же угадывает она, и я в который раз удивляюсь:
– Откуда знаешь?
Она усмехается в трубку, но не признается. Этот секрет откроется мне случайно несколькими днями позже. Тогда, позволив студенту выйти в коридор, чтобы ответить на звонок, я, наконец, пойму: других знакомых, использующих домашний телефон в качестве основного средства связи, у Полины попросту нет. Как у меня нет ни сотового, ни компьютера, и пользоваться интернетом меня никто не научил.
– Уже проверила свои тетрадки? – спрашивает Полина.
В трубке слышно, как стучат по клавишам ее пальцы и время от времени щелкает кнопка мыши.
– Нет еще, что-то не хочется, – признаюсь я, накручивая провод на палец.
Становится чуточку стыдно, чувствую себя не совсем добросовестным преподавателем. Но работать после тепленькой, расслабляющей ванны совсем не охота.
Однако Полина и не собирается меня отчитывать.
– Супер! У меня для тебя кое-что есть! – Она выдерживает интригующую паузу. – Две новые серии «Однажды в сказке»!
– Ух ты! – От избытка чувств голос переходит в радостный писк.
– Ага, раньше, чем увидишь по телеку. Полезно дружить с интернетом. И со мной ха-ха-ха!
– Ты лучшая! Все, я тебя жду, у нас есть еда!
Она тащит ко мне ноутбук за тридевять автобусных остановок, и на ближайших несколько часов наш дом озаряется голубоватым свечением технического прогресса.
Мы с Полиной коллеги. Вообще-то, она старше меня на семь лет, о чем сложно догадаться по ее внешности, поведению или семейному статусу. Порой ко мне приходит осознание, что кроме совместных «форточек» в колледже и любви к сериалам у нас мало чего общего. Но я все равно испытываю к ней теплые чувства.
– А где мамочка? – с порога спрашивает гостья немного язвительно – обычное дело, когда речь заходит о Лиле.
Я знаю: мнение Полины касательно моей соседки по квартире не самое лестное, хотя, какие бы аргументы ни прозвучали в его пользу за время нашего знакомства, я так и не смогла понять, в чем причина такого отношения.
– Лиля ушла.
Полина вынимает из сумки яркие, блестящие баночки с лаком для ногтей и выставляет их на стол рядом с ноутбуком.
– Значит, нам никто не помешает?
А, ну точно, как я могла забыть. Лиля утверждает, что мне вредно смотреть сериалы. И дружить с Полиной, соответственно, тоже. Иногда она действительно напоминает сердобольную мамочку.
Полина колдует за ноутбуком, а когда на экране появляется картинка, берет в руки одну из красивых баночек. Мы устраиваемся поудобнее на диване, и она приступает к работе. Ее способности к рисованию просто поражают; с любым материалом, будь то акварель или карандаш, холст или бумажная салфетка, стены квартиры или часть человеческого тела, – Полина легко справляется со всем. Так что за две просмотренные серии мои ноготки (как на руках, так и на ногах) разрисованы чудны́м узором мне под стать.
– Ну, будто прямиком из салона красоты! – восхищенно выдыхаю я, разглядывая результат Полининых трудов.
– Да у тебя такая здоровская форма ногтей, что любой мастер сам тебе заплатит, чтобы с ними поработать! – отвешивает подруга комплимент, непременно вгоняя меня в краску.
Такая вот предательски неудобная способность – по любому поводу с легкостью заливаться румянцем.
– Да ну, у меня самые обычные ногти! Это ты замечательно рисуешь, вот они и выглядят так чудесно. Тебе не обидно, что твой талант пропадает?
– Почему же пропадает? Я красиво студентам в тетрадках неуды рисую!
Полина смеется и добавляет тоном пожившей жизнь тетушки:
– Да и талант тебя счастливой не сделает.
– Почему? – наивно вопрошаю, на мгновение забыв про белый тоненький след на загорелом безымянном пальчике правой руки Полины – неоспоримый повод для горечи в ее голосе.
– Потому что в ночи не обнимет.
Тема любовных отношений не сильно меня заботит, сказать мне об этом нечего, так что я пожимаю плечами:
– Ну, не знаю, меня в ночи никто не обнимает, но мне неплохо живется. А вот таланта нет, и жаль.
– Еще бы, – хмыкает Полина, – у тебя и так жизнь кипит: ребенок вон на подходе, кавалер в порванных кедах пасет на переменах, а дома – Лиля, хранительница очага. Да у тебя талант притягивать к себе людей!
– Это еще что значит?
– Ну а где я не права? Лиля тебе то ли мать, то ли старшая сестра, вообще непонятно кто, но точно больше, чем подруга. Может, она скрывает от тебя что-то? Может, она внебрачная дочь твоего отца, вот и объявилась в твоей жизни так внезапно, решила воссоединиться с семьей?
– Внебрачная дочь?
– Ну а что! Думаешь, такое только в сериалах бывает?
Пока я озадаченно обрабатываю поступившую информацию, лицо Полины выражает недоброе: видно, что придумала еще что-то из ряда вон выходящее, самодовольничает и уже готова потешаться надо мной с новой силой.
– А может, она и вовсе хочет занять твое место, позавидовав твоей жизни! Сживет тебя со свету, присвоит твое имя, ребенка, и не поминайте лихом Майю Львовну!
– Ты что! Да разве на такое кто-то способен! – отрицаю я на полном серьезе, пока Полина катится со смеху.
А ведь знает про мою внушаемость и что я в любую сказку готова поверить, даже если понимаю всю абсурдность повествования.
– Способен, способен, – утирает проступившие слезы гостья. – Ты бы в интернет зашла, почитала, какие там истории рассказывают. В мире много чего бывает, как-никак две тысячи десятый на дворе, человечество вошло в новое десятилетие! А у тебя вон… телефон с диском!
А потом Полина просто оставляет меня наедине с этими смутными мыслями, посеянными ею, и уходит на остановку, прихватив свои вещички. Последний автобус, на котором она может уехать, отправляется около полуночи. Я благодарю ее за хороший вечер и остаюсь одна. В отсутствие собеседников, способных отвлечь от мысленных картин своей речью, вновь разыгрывается воображение. Так я отправляюсь в постель: веки все время норовят опуститься, а под ними – Лиля, внебрачная дочь моего отца, пытается отнять у меня сына…
Я лежу в темноте и смотрю на длинный луч света, пересекающий пол от окошка до стены. Он отгораживает вход в комнату и бережет меня от всякой нечисти, способной сюда проникнуть в ночное время суток. Так говорит Лиля. И я уже настолько привыкла к этой мысли, что она кажется мне моей собственной.
Когда ее лицо возникает перед мысленным взором, я улыбаюсь. И в то же время грущу, ведь снова засыпаю в пустой квартире. Лиля опять меня обманула. Но она – тот луч света, который отделяет меня от опасного мира.
Так где же она сейчас?
03. ЛИЛЯ
– И все это ваше? – переспросил Маленький принц.
– Да, – отвечал король.
Ибо он был поистине полновластный монарх и не знал никаких пределов и ограничений.
– И звезды вам повинуются? – спросил Маленький принц.
– Ну конечно, – отвечал король. – Звезды повинуются мгновенно.
Антуан де Сент-Экзюпери
«Маленький принц»
Майя права: ближе к ночи становится холодно, и я с удовольствием надеваю толстовку.
– Одна из главных тем для обсуждения у сетевой школоты – связь представителей стороны зла с печеньем. Шутят, мол, переходите на сторону зла, у нас есть печеньки… У нас.
– Блин, как вообще произошла утечка? Кто сдал?
– Да случайно ляпнул какой-то дурак, вот и все. Пальцем в небо тыкал, а попал в яблочко. То есть в печеньку. Публика шутку благополучно скушала, а мысль об истинности утверждения и в голову никому не пришла.
– Блин, тупые людишки!
Сеня злится и слегка пинает ногой дерево, в тени которого затаился Илья. Макс сидит рядом со мной, с ногами забравшись на скамейку, время от времени косится в мою сторону. Я упорно делаю вид, что не замечаю траекторию его взгляда. Я единственная, кто не принимает участие в разговоре: тема, на мой взгляд, бессмысленная. А парни продолжают спорить.
Мы сидим в заросшем, заброшенном парке, не видевшем цивилизации, кажется, после года так двухтысячного, в окружении высоченных деревьев, успокоительно шелестящих листвой. Одинокий фонарь сияет над головами – такое чувство, будто единственный на всю территорию парка. Лишь круглая луна составляет ему компанию, и при взгляде на ночное небо создается впечатление, что наша планета обзавелась двумя спутниками вместо одного.
– Эй, детишки, вам, блин, не пора по домам? – гаркает Сеня, и я отрываю глаза от рисунка на моих кедах.
Мы все устремляем взгляд в сгустившуюся темноту парка, откуда доносится легкий шорох. Я поправляю очки. В отличие от безупречного зрения ребят, мои глаза не так зорки – позавидовать нечему. Но и я вскоре могу рассмотреть компанию захмелевших подростков, снующихся между деревьями. Они огрызаются, скручивают пальцы в недвусмысленных жестах. Видно, смелость их соответствует принятому градусу. Мне плевать на такие выходки. Избавиться от человека, тем более, когда он – пятнадцатилетний ребенок, не составит особого труда. А вот отмыть свою репутацию от крови и грязи этого ничтожества будет куда сложнее.
– Что?! Что вы сказали?! Так, блин, я не расслышал!
Только Сеня не был бы собой, если бы не рвался в бой. Глаза становятся красными – в тон слегка отросшим волосам. Губы растягиваются, обнажая звериный оскал. Он срывается с места; несколько прыжков – и лисом пропадает в черных, колючих кустах, взмахнув рыжим хвостом.
– Надеюсь, он не настолько дурак, – вздыхает Илья и достает из кармана кожаной куртки сигареты – ночь лишь начинается, а пачка уже на исходе.
Из темноты доносятся крики-писки, и теперь кусты шуршат в направлении выхода из парка.
Даже по меркам сверхъестественного мира нервы у Сени слабоваты. Но принимать успокоительные средства он в жизни не станет, говорит: «Эта отрава притупляет ум». А для охоты ум должен оставаться светлым. Я предлагала ему чай из вербены, мяты, боярышника и валерианы, но так и не добилась согласия.
– Он там что – сдох? – вопрошает Илья, и за издевкой-ширмой в его голосе слышатся нотки беспокойства.
– Он пережил бомбардировку Хиросимы, – усмехается Макс. – Правда считаешь, что парочка наглых детишек для него проблема?
И правда, все мы знаем историю о том, как Сеня влюбился в какую-то провидицу, тут же взял на себя обязанности мальчика на побегушках и, следуя каждому наставлению девицы, отправился в Хиросиму за неким волшебным снадобьем. Какое совпадение, что именно в это время там случился ядерный удар. Правда, Сеня до сих пор не верит, что это было ничто иное, как покушение на его жизнь.
Из кустов доносится слабый скулеж. Сперва я замечаю красные волосы, а уже потом из темноты вырисовывается их обладатель.
– Бли-ин, – протягивает он, щупая затылок. – Какая-то дура с перепугу шандарахнула меня бревном по голове!
Парни хохочут.
– А чего ты хотел? – пожимает плечами Макс. – Самозащита – обычное дело в таких ситуациях.
– Ну, так блин, я же не собирался ничего плохого им делать! Просто решил разогнать, пока тут еще безопасно.
– Безопасно? – смеется Илья – не столько с самой ситуации, сколько с очаровательно уязвленного и растерянного вида друга с листиками и веточками в волосах. – Злое зубастое чудище внезапно прыгает тебе на голову…
– Логично предположить, что в этот момент им движут только гуманные побуждения, – прибавляет Макс, поддразнивая Сеню.
Тот переминается с ноги на ногу, сунув одну руку в карман джинсов, другой продолжает потирать ушибленное место. И вдруг выдает со всей серьезностью, на которую способен:
– Не собирался я их есть! Хватит, блин, с меня проблем!
Ребята замолкают, и, готова поклясться, у каждого из них в тот момент в голове одни и те же мысли, одинаковые картинки.
В тишине ожидание снова становится неприятно волнительным. В этой компании отбросов на каждого приходится львиная доля беспокойства, только эти болваны хотя бы могут курить: Илья по новой перевязывает волосы на затылке, собрав те, чтобы выбились из пучка из-за приступа смеха, и снова блаженно затягивается; Сеня просит у друга сигарету, поддавшись нездоровой рекламе. Мне тоже хочется последовать его примеру, но я не могу: обязалась бросить и держусь с того самого дня, как Майя поселилась у меня в квартире. Макс в курсе моего акта самопожертвования, так что на протянутую Ильей пачку реагирует отказом. И снова косится на меня, будто ожидает признательности или хоть какой-то положительной реакции. Но я по-прежнему молчу. Он мнит себя моим спасителем, не понимая, что я ни за что не сорвусь, пока мои мысли заняты куда более сильным наркотиком, чем сигареты.
– Будешь?
Протягивает раскрытую пачку и ждет ответа, который так и останется не услышанным, прерванный резким взрывом песка и пыли от удара чего-то тяжелого, рухнувшего из-под темной небесной глади на землю в паре метров от нас.
– Твою мать, Ваше Величество!
Пыль еще не осела, лишает возможности что-либо разобрать, но Сеня уже торопится к месту катастрофы, где у деревьев обломаны могучие ветви и вырыт в земле котлован. Илья же предпочитает держаться на расстоянии, ждет, когда картинка прояснится, а мы с Максом подрываемся, но так и замираем, стоя на скамейке в нелепых, напряженных позах. Я натягиваю капюшон, щурюсь с прицелом в темноту, ожидаю нового выпада, оглядываюсь по сторонам, но не нахожу врагов. Макс не глядя заводит руку за спину и хватает ветку растущего позади дерева, с легкостью ломает ее, а, когда выбрасывает руку вперед, та превращается в длинный сверкающий меч.
– Ваше Величество! – доносится спереди.
Пыль понемногу рассеивается, и я вижу, как Сеня выковыривает вялое тело из земли.
Бросаюсь вперед, к Его Величеству, запрокидываю голову в поисках опасности. Крохотное белое пятнышко светится высоко в небе – звезда, которую не увидишь ни на одной звездной карте.
Проклятые небожители!
За ненадобностью снимаю капюшон и кричу оставшимся позади ребятам (Илья тоже уже успел принять боевую форму):
– Они ушли!
После падаю на колени по другую сторону от Его Величества и протягиваю руки, чтобы помочь выбраться из земли.
– Лиля права, – говорит он слегка охрипшим голосом и откашливается. – Как всегда права.
Его Величество хватается рукой за Сенино плечо и совершает усилие, чтобы сесть. Неугомонный правонарушитель с красными волосами злится, матерится и отчитывает свалившегося с неба хозяина, а сам не замечает, что слезы вот-вот хлынут из его глаз.
– Блин, тебе стоило смириться с моей участью и отдать меня им на растерзание! Это я совершил преступление – мне и расплачиваться жизнью! А теперь что? Работы на всю ночь – пока пересчитаешь твои косточки, все ли на месте! Ты же наш король, так какого хрена жертвуешь собой ради такого отморозка, как я?!
Его Величество сплевывает песок, терпеливо стряхивает пыль с одежды и темных волос, насколько это возможно, но никак не реагирует на Сенины слова, позволяя мальчишке высказать наболевшее. Неизменна лишь его улыбка. Черт побери, он всегда улыбается! Будь то самое опасное приключение, пережитое нами, из которого мы выходим живыми лишь по счастливой случайности, – он неизменно будет сверкать улыбкой направо и налево. Это, честно сказать, обескураживает и даже при осознании всей плачевности ситуации внушает небывалое спокойствие. Так что и я улыбаюсь. Дружески хлопаю по плечу Его Величество, убедившись, что все в норме, и поднимаюсь с колен.
У Макса с Ильей реакция аналогична моей. Только Сеня не замечает очевидного, продолжая тараторить чепуху про «королевское достоинство» и «зачем ради меня лицом в грязь», пока Его Величество, отряхнувшись, натурально не закрывает рукой его болтливый рот.
– Заткнись, – просит он по-доброму, с улыбкой, и у Сени глаза вдруг становятся шире, как от внезапного озарения. – Хочешь стать мучеником небожителей? Окей, в следующий раз я исполню твою просьбу. И даже позволю пересчитать мои кости, раз тебе это так нравится, лишь бы ты замолчал. Помнишь хотя бы, сколько их было в прошлый раз?
Сеня растерянно молчит, видимо, не веря своему счастью.
– Это он сейчас кудахчет, якобы ты зря его спас, – обнажает правду Илья и закуривает, но уже не от волнения, а от дурной привычки. – А весь вечер дрожал от страха lâche renard1.
Сеня и без того легко впадает в ярость, а заимствование слов из других языков, которыми, безусловно, владеет Илья, всякий раз окончательно его добивает, подчеркивая напыщенность друга. Он решительно смахивает руку Его Величества, заодно – проступившие на глазах слезы.
– Я не за себя дрожал!
Он толкает Илью в плечо, проходя мимо, но тот отзывается безучастно:
– Опять завелся…
И выдыхает вслед облако сигаретного дыма, словно вдогонку пытается коснуться Сениного затылка. Илья выше и крепче, нежели Сеня. Как человек. Но если бы ребятам вздумалось помериться силой в своих настоящих обликах, не факт, что победителем вышел бы именно он. Однако этого мы никогда не узнаем: на серьезную стычку члены одного семейства никогда не пойдут.
– Блин, достал…
– Мелкая собака громко тявкает…
Они все еще препираются, пока мы с Максом протягиваем руки Его Величеству и помогаем встать. Тот делает глубокий вдох, прогибая спину. Кости хрустят. Его Величество вправляет себе челюсть, локоть и лодыжку. Черные, помятые, обуглившиеся крылья, сброшенные им со спины, остаются в яме. К утру они превратятся в пепел, а Его Величество чуть позже отрастит себе новые.
– Так тебе удалось договориться? – интересуется Макс.
За всей этой театральщиной мы забываем, что факт возвращения Его Величества домой еще не означает благополучного исхода.
Но он кивает. Мы шагаем по парку, все дальше от фонаря, своим светом созвавшего на шабаш ночных бабочек.
– На этот раз они простили Сене его баловство, – рассказывает Его Величество. – Но больше нам так не повезет – это мне ясно дали понять.
– Баловство? – отзывается Илья. – Подослать небожителям маньяка-убийцу, дабы воровать у них из-под носа человеческие жизни? Точно, именно так это и называется!
– Простили, как же! – Сеня игнорирует замечание Ильи, специально делает акцент на подлости небесных обитателей. – Проехались по морде да по достоинству нашего короля!
– Небольшая плата, – отвечает Его Величество и, смеясь, потирает пальцами челюсть.
Синяки, как обычно, проявляются чуть позже.
За кустами и деревьями прячется старый особняк, давно забытый человечеством. Наше убежище. Внутри все выглядит совсем не так убого, как снаружи; наоборот, по-королевски, под стать Его Величеству, сотворившему всю эту красоту своей нечеловеческой силой. Да, и черти обладают чувством прекрасного.
В холле при свете хрустальных люстр становятся обозримы царапины на королевском лице; губы разбиты, из них сочится кровь.
– Ваше Величество, кажется, у тебя сломан нос…
Сеня смотрит на него с затаенным дыханием.
– Да? – Тот удивленно ощупывает лицо. – Потом поправлю…
Но я в первую очередь вижу не ушибы и переломы его тела, а усталость.
Он несет остатки своего величия наверх, по ступеням огромной, широкой лестницы, расположенной прямо по центру холла, пачкает грязью с подошв своих туфель красный ковер. Парни же отправляются прямиком под лестницу: там их излюбленный диван, проеденный домашней крысой, и телевизор с огромным экраном. Только Макс предварительно провожает меня глазами, молчаливо наблюдая, как я поднимаюсь следом за Его Величеством. Снова этот прожигающий спину взгляд, от которого мне хочется вырвать его глаза…
– Как дела, Лиля?
Я закрываю за нами дверь и, сунув руки в карманы толстовки, прислоняюсь к стене. Взгляд целомудренно отправляется в пол, пока Его Величество напускает в ванну воду и снимает с себя всю одежду. Периферическим зрением улавливаю движения нагого тела у дальней стены.
– Все нормально.
Пожимаю плечами. Говорю негромко, хотя звук моего голоса съеден шумом воды, но я не стараюсь его перекричать. Мне не страшно остаться неуслышанной. Это же Его Величество.
– Все нормально, но ты, тем не менее, здесь? Ты поднялась ко мне, значит, есть что обсудить.
– Я думала, тебе самому захочется спросить меня о чем-нибудь.
– Хм… Ну, что ж… Как ребенок? Как Майя?
Я резко поднимаю голову. А он улыбается, стоя возле ванны, ни капли не смущаясь своей наготы. Мужественный, красивый, изящный, живое воплощение наших надежд, нашей преданности и любви.
Избитый, искалеченный, худой до костей, в синяках и кровоподтеках. Самые свежие следы напоминают последствия примененных розог, и я догадываюсь, как выглядела плата за Сенино «баловство». Вновь отворачиваюсь, потому что не могу видеть его таким.
– Майя? – Конечно, стоило ожидать, что именно она станет темой нашего разговора. – С ней все хорошо. С ребенком тоже.
Пальцы самопроизвольно тянутся к туалетному столику. Под руку попадается фигурка девушки в зеленом платье со светлыми волосами. Принимаюсь вертеть ее в странном порыве избавиться от намеков на нервозность. Сердце подозрительно учащает бой.
Его Величество подходит к зеркалу и осматривает свое лицо.
– Она счастлива?
Я не знаю. Сложно сказать, наблюдая со стороны, когда сама имеешь о счастье размытое представление.
– Наверное, – пожимаю плечами.
Комната все больше наполняется паром, и мои щеки начинают полыхать. Редкое явление для моей неизменно белой кожи. Тут же приходит на ум суеверное объяснение: когда подобное случается с Майей, она утверждает, якобы кто-то ее вспоминает.
– Это хорошо, – отзывается Его Величество и заново ломает себе нос, вставляя кость на первоначальное место.
Желание увидеть его оставшуюся с обгорелыми отростками вместо крыльев спину сильнее моей порядочности, и я уступаю ему. Она кажется уродливой и прекрасной одновременно. Преимущество падших ангелов – возможность сбрасывать перья, когда тебе заблагорассудится, и отращивать на их месте новые. Небожителям не повезло: лишившись крыльев, они лишаются жизни. Либо пригретого местечка на небесах, но это в сущности одно и то же.
Его Величество возвращается к ванне, переступая разбросанные по полу книжки, выключает воду и забирается внутрь. Теперь я вижу лишь его затылок.
Я возвращаю фигурку девушки на место и отрываюсь от стены, понимая, что больше мне здесь делать нечего.
– Знаешь, Лиля, – напоследок делится Его Величество, – я ведь как-то раз, в другой жизни, тоже был, так скажем, двойным агентом, внедренным в преступную группировку для раскрытия членов банды.
– Нет, не знаю. И чем все кончилось?
– Не стану тебе рассказывать наперед, ведь то же самое ждет и тебя. Только об одном тебя прошу: когда окажешься перед сложным выбором, вспомни о них.
Я понимаю, что речь идет о ребятах внизу, жующих печенье и ставящих космические рекорды в «Марио» (не без участия колдовской силы).
– Мне осталось недолго, независимо от того, взойдет мой наследник на престол или нет. Но, когда меня не станет, кто-то должен их защищать.
Я едва могу держать себя в руках: то ли от желания расплакаться, то ли в страхе выразить злость.
– Доброй ночи, – желаю коротко, оставляю Его Величество без ответа и быстро отправляюсь за дверь.
После встречи с ним всегда остается осадок. Улыбчивый, добрый, заботливый негодяй. Несчастный, с отвратительной аурой и огромным сердцем, вместившим все наше многочисленное семейство. Непредсказуемый. Он вызывает одновременно сочувствие и справедливое чувство страха.
Снаружи – Макс, хочет спросить о чем-то, но я киваю на прощание, быстрым шагом проношусь мимо:
– Доброй ночи, – и выпрыгиваю на свежий воздух.
Здесь становится чуточку легче – дышать и думать. Мысли прочнее выстраиваются в логический ряд, чем дальше от этого места я нахожусь; сердце успокаивается, чем дальше я нахожусь от Его Величества. И крепчает моя уверенность в правильности сделанного выбора, чем ближе я к Майе.
Она спит. Луч света не дает подойти к ней. И я стою в дверях, смотрю на нее несколько минут. Или часов: когда я прихожу в себя, в комнате становится значительно светлее.
Надо укладываться спать. Чтобы утро, которое вот-вот наступит, стало началом нового дня, а не продолжением предыдущей ночи…
____________
1 франц. Трусливый лис.
04. МАЙЯ
Письма нам не приходят. Раз в месяц мы получаем квитанцию об оплате коммунальных услуг и рекламную рассылку, на этом все. Раз в месяц Лиля выходит на лестничную клетку, чтобы опустошить ящик. Сегодня такой день. И именно сегодня…
– Держи.
Лиля протягивает мне запечатанный конверт, и я смотрю на него удивленно, оторвав глаза от телевизора; маковая булка застревает во рту.
– Мне?
– Указано твое имя.
Быстро отряхиваю ладони от крошек, беру письмо и с изумлением нахожу имя в строчке отправителя.
– Мама?!
Все происходящее вокруг разом теряет значение. Я открываю конверт с предвкушением ребенка, получившего подарок ко дню рождения, и одновременно переживаю небезосновательную тревогу по поводу содержимого письма. Ведь мама не только никогда не писала мне – ни разу сама не позвонила за все время, что я здесь.
– Давай я, – предлагает Лиля, заметив, что мне требуется помощь.
В конверте – три страницы текста. Я заглядываю поверх Лилиного плеча и вижу знакомые круглые буковки, от вида которых на глазах выступают слезы. Лиля сперва сама пробегает глазами по ровным строчкам, а уже потом зачитывает вслух:
– «Моя драгоценная дочурка! Как ты там поживаешь? Тепло ли одеваешься? Ты всегда была болезненным ребенком, так что я беспокоюсь, оставив тебя без присмотра. Береги свое здоровье! Если с тобой что-нибудь случится, твоя мама этого не перенесет…»
Пауза.
– «Махди оказался ужасным типом, моя дорогая, как и предрекала твоя всезнайка-тетка Оксана! И не в смысле, что лицом не удался, как раз-таки наоборот, он очень привлекательный мужчина. Но, кажется мне, что все привлекательные восточные мужчины…» Так, ладно, это мы опустим.
Вновь пауза. Лиля переворачивает страницу.
– «Мы разъехались. Он оставил меня в этом грязном Париже, а сам…» Нет, не то. Вот. «Тут я и вспомнила про мою любимую дочурку! И решила: почему бы ее не навестить? Так что ждите меня с Лилей двадцатого мая!»
Голос замолкает. Я жду продолжения, но его нет. Лиля откладывает письмо, тяжело вздыхает и откидывается на спинку дивана. Смотрит на меня сочувственно. Я тоже молчу и не знаю, что говорить. Лиля тянет меня за руку, а после обнимает, когда я приникаю ухом к ее груди. Ее сердце бьется ровно и спокойно, действует успокаивающе.
– Ну, по крайней мере, нам будет чем ее накормить. Да и спальное место имеется, – рассуждает Лиля, поглаживая мои волосы, и я усмехаюсь.
Рука тянется к письму; я все-таки заставляю себя посмотреть на него вблизи и пробегаюсь глазами по пропущенным Лилей подробностям.
– Она не написала, во сколько приезжает и где ее встречать.
– Ага.
Лиля считает себя не вправе осуждать мою маму: за беспечность и инфантильное отношение к собственной семье. А я бы и не прочь услышать какой-нибудь укол в ее сторону, чтобы у меня появилась возможность высказаться. Сама-то я точно не начну подобный разговор.
Я кладу письмо обратно на стол, и мой взгляд падает на числа календаря, пирамидкой устроившегося там же. Подскакиваю, как ошпаренная:
– Батюшки! Так сегодня же двадцатое!
После скромных математических расчетов с Лилиной стороны, мы бежим на ж/д вокзал встречать мою маму. Точнее, это я почти бегу, придерживая шляпу, да то и дело сетуя на непослушную юбку, гармошкой собирающуюся между моих коленок. Лиля, чинно взяв меня под локоть, медленно идет рядом, не дает бежать, то и дело напоминая, что беременным противопоказано злоупотреблять спортом.
– Да ладно бы злоупотреблять, – огорчаюсь я. – Я себе вон какие щеки отъела, мама, наверное, и не узнает меня!
– Ну и ничего страшного. Если не узнает, мы просто тихонько домой вернемся и все, – утешает Лиля.
– Она же все равно знает наш адрес!
– Ну, так мы чемоданчик твой быстро соберем – мой вот всегда на всякий случай готов. И все, поминай как звали.
– Лиля! – смеюсь я.
– Увезем твои располневшие щечки на Мальдивы! Там им самое место!
Я и вправду зря тороплюсь: мамы на вокзале пока еще нет. Я усаживаюсь на согретую солнцем скамейку, расправляю юбку и уже хлещу воду из бутылки, которую Лиля заботливо прихватила с собой. Сама она предпочитает стоять рядом: осанка ровная, макушка устремляется к небу; ей богу верный страж, а не соседка по квартире.
Сегодня один из тех ужасно жарких дней, когда хочется просто залезть в бочку с холодной водой и провести в ней остаток жизни! Солнце жарит, ветра нет, а на вокзале все скамейки под козырьками заняты, приходится торчать на открытой лучам территории. Но вдруг я понимаю: Лиля как раз создает спасительную тень, стоя рядом. Пока я обмахиваюсь веером и платком вытираю лицо, она стоит как ни в чем не бывало, словно жара на нее и не действует вовсе.
– Надо было тебе оставаться дома, – сетует Лиля, возвратившись из ларька, торгующего мороженым. – Я бы сама встретила твою маму.
Но я снова верчу головой, как вертела еще дома, отказываясь от такого заманчивого предложения, и охотно беру мороженое из Лилиных рук.
– А сама не будешь?
– Не хочется. Хорошо, хоть шляпу согласилась надеть…
У нее на голове убора нет. А волосы – черные-черные, как смола! Должно быть, сильно припекает. Но внезапный душевный порыв поделиться собственной шляпой, как на штык, напарывается на непоколебимое:
– Даже не думай…
С каждым часом становится все жарче. Скоротать время до маминого прибытия помогают лишь люди, в разноцветных футболках и шлепанцах слоняющиеся из стороны в сторону по сугубо личным маршрутам.
Из магазинчика за углом то и дело выкатываются вслед за чемоданами люди; в руках у них чебуреки, беляши, пирожные-корзиночки – традиционные угощения перед дальней дорогой.
– Фисташковый! Я говорю фисташковый! Не голубой, не зеленый, не цвет морской волны, а фисташковый! – доказывает кому-то в телефонную трубку девушка в цветастом платье и солнечных очках; рядом с ней – огромный бежевый чемодан. – Делай, что хочешь, но чтобы цвет, который ты возьмешь, совпадал с тем, в который уже выкрашена половина нашей гостиной!
И я ее понимаю: у нас самих назревает ремонт.
И тут, как по волшебству, мимо проносится и исчезает на автобусной остановке девушка с длинными волосами описанного в телефонном разговоре цвета. До чего яркие люди порой встречаются!
Неподалеку кружат цыганки, норовят подойти, предсказать будущее, но почему-то, завидев Лилю, быстренько исчезают из поля зрения.
Мальчишки катаются на самокатах, носятся по кругу, а один из них, самый маленький, отчего, наверное, и остался без средства передвижения, бегает в центре, выкрикивает:
– Егол! Егол! Дай мне покататься! Дай мне!
– Какое коварное имя…
Лиля усмехается.
– Вычеркиваем из списка?
Но я не согласна.
– Нет. Знаешь, как говорят: буква «р» в имени означает, что ребенок вырастет морально крепким. Я хочу, чтобы мой сынишка был сильным, мальчикам у нас порой приходится несладко. Так что без «р» ему уж никак.
Лиля относится к моим словам с уважением: молча кивает, принимая услышанное на веру.
Мама появляется где-то еще час спустя после этого разговора. Странное дело, поезд прибывает на перрон, и тут же срабатывает Лилина чуйка: тот самый! Ошибки быть не может! Сколько раз с момента нашей первой встречи она вот так же вытягивалась по струнке и задирала носик к небу, словно и впрямь что-то чуяла им. Для проверки интуиции Лиля щурит глаза, вглядывается в надпись на табличке одного из вагонов.
– Пойдем!
Она хватает меня за руку и с легкостью поднимает со скамейки.
Ее чувство мгновенно распространяется на меня: я тоже понимаю, что это «тот самый». Сердце в груди взволнованно тарабанит, я едва помню, как дышать, а взгляд тем временем мечется по толпе хлынувших из поезда людей. Только Лиля помогает мне сохранить связь с реальностью, крепко сжимая мою руку и массируя пальцами ладонь. На ее языке это означает: все будет в порядке!
– Дочурка-а-а!
– О, нет, – случайно вылетает из моего рта, но в действительности от знакомого голоса – голоса из детства – напряжение моментально спадает, все опасения (достаточно ли хорошо я одета? не переборщила ли с макияжем? от меня приятно пахнет?) отходят на второй план.
Мама бойко шагает нам навстречу против течения толпы, махает руками и широко улыбается. Совсем не изменилась. Мы не виделись год или чуть больше, а мне кажется, будто с момента нашего последнего свидания минуло пару дней.
– Милая моя, родная, сказочная!
От ее слов я таю, как сахарная принцесса на солнце.
Лиля выпускает ладонь, предугадывая мой следующий шаг – долгие, долгие объятия. От мамы пахнет ее бесконечными дорогами и насыщенной приключениями жизнью, обновками, пряностями и летом, которое в Европе давно уже наступило. Я не знаю, о чем заговорить с ней, потому что все мысли вдруг куда-то разбегаются, а в горле – предательский ком. Вот только мама спасает ситуацию, за словом в карман она никогда не лезет.
– Ох, девочка моя! Какая же ты взрослая стала! Не могу поверить, что ты больше не моя маленькая крошечка!
Мама ослабляет объятия, и я украдкой смахиваю проступившие слезы. Она берет меня за плечи и заглядывает в лицо.
– Красавица!
В ее голосе чувствуется нежность, неподдельная материнская любовь хлещет через край. Невзначай она замечает:
– А какой у тебя животик! Папа говорил мне, что прошло шесть месяцев, но я никак не ожидала…
– Уже семь, мам, – поправляю я, скромно улыбаясь, и вся покрываюсь красными пятнами; но кое-что из ее слов заботит меня больше остального: – Ты сказала папа?..
Но она перебивает:
– Уже седьмой! Как быстро время летит! А еще недавно, казалось, я сама вынашивала мою девочку…
Она поправляет волосы на моем плече, а я никак не могу заставить себя убрать с ее обнаженных локотков руки; только так, касаясь мамы, мне удается поверить в реальность происходящего.
– Вы с папой все еще в ссоре?
У меня сжимается сердце от ее вопроса. Благо, отвечать не приходится – все и так понятно по выражению моего лица.
– Ну, ничего, все еще наладится, дочурка!
И я верю ей. Мамы ведь не врут своим детям.
– А это, конечно же, наша Лиля. Здравствуй, Лиля!
Мама смотрит мне за спину, кивает, и по отсутствию каких-либо звуков я догадываюсь, что Лиля привычным образом поздоровалась поднятой вверх ладонью.
– Ты еще краше, чем Майка когда-то рассказывала! Как моя девочка себя ведет, а? Не сильно капризничает? Она и до беременности не шибко ангелом была, а сейчас так поди…
– Ну, ма-ам, – протягиваю, демонстрируя обиженную гримасу.
– Что вы, Любовь Александровна, Майя замечательная, – дает тактичный ответ моя соседка, отчего теплая волна смешанного со смущением удовольствия проносится по моему телу.
Мы отправляемся в город пешком, не прибегая к помощи общественного транспорта, и всю дорогу я продолжаю держать маму за руку, как первоклашка в день «линейки». Теперь у меня есть возможность получше ее рассмотреть, пока Лиля покорно и безропотно берет на себя удар из маминых бесконечных историй про поездки по всему свету. Светлые мамины волосы уложены в аккуратное каре. Возможно, цвет стал немного холоднее – видимо, сменила краску. И определенно потеряла в весе (лицо выглядит у́же, руки на ощупь – тоньше), может даже стала чуточку ниже (на каблуках она одного со мной роста, а я сама невысокая), но не постарела ни на секунду. Не только за прошедшее время в разлуке со мной; дело в том, что после определенного дня рождения мама как будто и вовсе перестала меняться.
Я сильнее сжимаю ее руку и прислоняюсь плечом к плечу. И лишь теперь обращаю внимание:
– Мам, ты налегке? А где чемодан?
Она замолкает на полуслове и бросает взгляд на свою сумочку (другого багажа при ней нет).
– Ой, ну что ты, дорогая, разве даме вроде меня полагается тащить за собой чемодан, даже если он набит драгоценными камнями и коктейльными платьями? Пока при мне нет мужчины, большего багажа, чем ручная кладь, ты у меня не увидишь.
И она смеется заливисто и звонко, как всегда. А мне и в голову не приходит, что мама приехала налегке, потому как не планирует задержаться у нас даже на сутки…
– …и вот я бросаю букет Пьеру в лицо со словами «Убирайся к своей тренерше по дайвингу с четвертым размером, если тело в костюме для погружения способно тронуть твой ум больше, чем необъятная вселенная внутри меня!» Вот так-то!
– Какая точная цитата… Но по-моему, вы писали про Махди, – замечает Лиля.
Каким-то чудом ей удается сохранить ниточку между всеми частями раздробленного маминого рассказа.
– Махди? О, эта песенка давно уже спета! – отмахивается мама. – После того, как он меня бросил, я повстречала Пьера – собственно, там же, в Париже. Или я сперва повстречала его, а уже потом… Неважно! А где я писала?
– Мы получили письмо.
– Ах, письмо! Я отправила его больше месяца назад.
– Ты не поставила дату, мам.
– Ну, милая, а печать на лицевой стороне конверта тебе зачем? Там как раз все указано, и не нужно тратить чернила на какие-то даты. Ты же знаешь, я не люблю все эти ваши… числа! – Она брезгливо кривит лицо. – Какая разница, какой сегодня день, какой год? Это все неважно! Важнее то, что мы с вами сейчас… О! Книжный магазинчик! Обожаю книжные магазинчики!
Мамино настроение вновь становится приподнятым. Такие резкие перемены немного настораживают, но я не подаю вида – не желаю портить нашу встречу.
– Заглянем? Конечно, заглянем, куда нам торопиться!
Мама дергает за ручку раньше, чем получает наше с Лилей согласие, а я и вовсе с тоской вспоминаю оставшийся дома обед, по которому уже успела соскучиться.
– Какую литературу вы ей читаете? – спрашивает мама так же громко и задорно, как разговаривала на улице, отчего на нас оборачиваются немногочисленные посетители магазина.
– Мам, это мальчик.
– Ох, простите! Почему-то была уверена, что у меня внучка. В нашей родословной уже поколений пять мальчишек не рождалось.
Она направляется к полкам с детскими книжками – большими, яркими и крайне тонкими. Берет одну, листает.
– Ну, так что?
Я не тороплюсь с ответом.
– Ну…
– «Маленького принца», например, – в очередной раз выручает Лиля и помимо всего прочего берет на себя неблагосклонную мамину реакцию.
– Ой, как нехорошо, – отзывается та, внезапно понизив голос. – Вы что, хотите, чтобы он вырос… отсталым? Или, что еще хуже… кхм…голубым?
– Мама, ты что! – ужасаюсь я. – Как это вообще связано?
– А что? Вы вникали в суть сего «шедевра»? Оно как минимум девчачье, а как максимум написано для отстающих в развитии детей.
Лиля пробует заступиться:
– Во-первых, оно написано и для взрослых в том числе. А во-вторых, мы с Майей не думаем, что книги стоит делить на девичьи и…
– Нет! Моему внуку просто жизненно необходимы порядочные сказки! Да, мой сладкий?
Мама наклоняется к моему животу и, широко улыбаясь, касается его длинным накрашенным ногтем. Мне тоже приходится улыбаться, хотя радости внутри все меньше и меньше.
И тут…
– Майя Львовна?
Не успев задуматься о том, что происходит, я оборачиваюсь с глупым выражением на румяном, вспотевшем лице и вижу за спиной Лешу.
– Привет! – только и получается вымолвить. – Вот так встреча…
А губы сами собой складываются в улыбку. Несмотря на всю плачевность ситуации, бодрости духа во мне прибавляется.
– Здравствуйте, – отвечает Леша несмело.
Лиля выглядывает из-за стеллажа, да и мама обращает на юношу внимание, как бы ей ни хотелось вместо этого привлекать его к себе.
– Приве-ет! – расцветает она в улыбке, предлагает Леше потискать ее миниатюрную ладошку. – А ты у нас кто будешь?
– Алексей, – сознается паренек и смущается под пристальным маминым взглядом.
– Ага, кавалер, значит.
– Ой, нет! – Теперь мы смущаемся оба. – Я учусь в колледже, где работает Майя Львовна.
– Студент, получается, хм-м…
Мама загадочно улыбается и кивает, пока Леша играет глазами в пинг-понг, испуганно переводя взгляд между мамой, мной и в довесок Лилей.
– Хорошо учишься, студент?
– Ну… Не знаю…
Тут во мне просыпается чувство справедливости, и я подаю голос:
– Леша – один из лучших студентов своего курса!
– Ну-ну, не перехвали парня! – отзывается мама и подмигивает новому знакомому. – У преподавателей ведь не должно быть любимчиков, да?
Мы стоим, оба румяные, больше всего в тот момент напоминая пристыженную детвору.
– Эй, Леш? Ну, ты что там? – доносится за его спиной спасительный голос; появляется шанс улизнуть.
– Ой, мне пора!
Он захлопывает книгу, которую так и держал развернутой все это время, и смотрит на меня виновато, будто не хочет подводить и оставлять одну.
– Извините, Майя Львовна, я правда тороплюсь.
– Ничего-ничего!
Леша убегает, а мама подтрунивает надо мной всю дорогу до нашего дома: «Неужто этот студентик – отец моего внука и будущий зять? Ты поэтому ничего не рассказывала? Ему восемнадцать-то есть?» Лиля косится недоверчиво, но меня не выдает; понимает: раз уж есть какие-то секреты, хранимые мной от семьи, то лучше им так и оставаться нераскрытыми.
Порог квартиры мы переступаем с огромными пакетами бессмысленных детских книжек и голубого цвета вещичек, которые вряд ли понадобятся моему сыну. И то Лиля своевременно (после десятого магазина) предлагает отправиться домой на автобусе, ведь все изрядно устали, но я понимаю, что, продолжи мы следовать тем же маршрутом, натолкнулись бы еще на детский универмаг в три этажа ростом.
Дом встречает нас приятной прохладой. Наконец-то мы здесь, и можно расслабиться!
– Ты в порядке? – шепчет Лиля обеспокоенно, склонившись надо мной.
– Да, все в норме, – улыбаюсь в ответ.
Она отправляется на кухню, чтобы разогреть еду к ужину, но мама категорически против.
– Нет! Я не позволю! – Она выдергивает фартук из Лилиных рук. – Мама приехала! Мама сегодня хозяйничает!
И кажется, она говорит это – «мама» – так, будто сама пытается привыкнуть к этому слову.
И все никак не может.
Лиля с трудом уступает любимую плиту. Для нее это последняя капля. Никому не дозволено занимать ее место на кухне, но что поделать. Она молчаливо уходит в гостиную и располагается в кресле с принесенной из магазина книгой.
– Вот и славно!
Мама, довольная, берется за готовку. В результате мы ужинаем спустя час, зато все вместе, за одним столом, как настоящая семья. В целом ужин не такой потрясающий, как те, какими меня привыкла баловать Лиля, но все мы в отличном расположении духа, чему я безмерно рада.
– Ну, Николя все-таки уговорил меня сесть на этого дурацкого быка, так что… Да, милая, ты можешь гордиться своей мамой: она продержалась на этом треклятом аттракционе добрых полминуты!
– Ух ты!
Мама смеется. Я тоже. Лиля отвечает сдержанной улыбкой. Моих сил хватает лишь на то, чтобы время от времени вставлять в мамин рассказ односложные предложения вроде «Понятно», или «Ну, да», или «Как мило». А мама рассказывает байки, не замечая времени и усталости на наших лицах.
И когда мы все вместе располагаемся перед телевизором, у меня уже слипаются глаза. Лиля и вовсе украдкой читает книгу. Мама обнимаем меня и поглаживает волосы. Я старательно проглатываю зевки, чтобы не обидеть ее, пока она рассказывает, и рассказывает, и рассказывает…
А когда я открываю глаза, мамы уже нет. Кажется, я мигнула – и она растворилась в воздухе, а может, ее и вовсе не было с самого начала. Вместо нее – подушка. В комнате – полумрак. Только Лиля – все в той же позе, с новой книгой в руках, до финальных страниц которой остается уже совсем немного.
Я приподнимаюсь на локтях. Голос звучит охрипшим:
– Зрение совсем испортишь. Тебе разве что-нибудь видно?
Лиля поворачивает ко мне лицо и смотрит долгим, глубоким взглядом.
– Это был сон? – спрашиваю я, потирая глаза, и она закрывает книгу, встает с кресла, подходит ко мне и садится рядом.
Я кладу голову на ее колени.
– Который сейчас час?
В полумраке взгляду внезапно открывается ужасная картина разбросанных по полу книг, поломанных дисков, испорченных детских вещей.
Значит, не сон.
– За полночь.
– Как? И ты здесь?
Веки то и дело норовят опуститься, но я держусь, только постоянно зеваю.
– А мама где?
– Уехала.
Больно колет в груди, но я отчего-то улыбаюсь, хоть и горько.
– Сказала, что семейные узы – это не по ее части.
– Сказала?
– Ну да, вообще-то, она кричала. Я была уверена, что ты проснешься, но ты… как обычно.
– Опять меня оставила …
– Еще пыталась прихватить с собой Фродо…
– Что?! Фродо?!
И вдруг сна – ни в одном глазу! Вихрем проношусь по комнате к аквариуму, чтобы убедиться: обе любимые рыбы дома.
– Она вообще придумала, якобы явилась сюда за ним. Мол, Фродо на самом деле принадлежит твоему отцу, а он в депрессии после его исчезновения, поэтому вы и в ссоре.
– Очень похоже на маму, – вновь усмехаюсь я и возвращаюсь к Лиле. – А знаешь, с каждым разом как будто становится не так больно… Но я ее все равно люблю, она же моя мама. И я буду давать ей столько шансов, сколько потребуется. А пока…прости меня, Лиля. Я весь день тебя не замечала, думала только о себе – набралась от мамы эгоизма.
– Скажешь тоже. – Лиля поднимается с дивана, вытирает слезы с моего лица. – Есть хочешь?
Она улыбается – искренне, честно, открыто. И я ей в ответ – точно так же, не скрывая чувств, не обманывая себя или ее. И признаюсь:
– Еще как!
– Ну, так пойдем.
05. ЛИЛЯ
Фильм длится два часа. Я оставляю Майю на пятнадцатой минуте и обещаю в скором времени быть в моем кресле с огромным ведром попкорна. Лгу, но в зале кинотеатра достаточно темно, а Майя чересчур увлечена происходящим на экране, чтобы разглядеть мою ложь.
Макс ждет меня в последних рядах кинозала, хватает за руку, когда я прохожу мимо его кресла, поднимается, и мы выходим на улицу вместе.
– У нас полтора часа, и я должна вернуться к финальной сцене, иначе Майя никогда мне этого не простит.
– Я сам себе не прощу, что пожертвовал сегодняшней премьерой ради какой-то стычки.
Я натягиваю капюшон и втихаря разглядываю лицо Макса – огорченное, раздосадованное, упрямое. Напоминает надувшегося ребенка. Либо Майю.
Мы шагаем по просторной людной улице. Солнце припекает, но я не могу позволить себе снять толстовку, служащую мне плащом-невидимкой. Да и это ни к чему: я давно привыкла к температурным изменениям моего тела, и если это не костер инквизиции, то переживать нечего.
– Давай пойдем в кино, когда все это закончится, – предлагает Макс, и мой взгляд, устремленный к нему, становится озадаченно-заинтригованным, чего, впрочем, нельзя заметить за толстыми стеклами очков и границей капюшона.
Я уточняю, делая акцент на последнем слове:
– Когда закончится все?
А это когда-нибудь случится?
Макс перебирает слова, соглашаясь с двусмысленностью прозвучавшего предложения.
– Когда закончится все на сегодня, – поправляется он и приводит заранее подготовленные аргументы, пока я не успела возразить. – Я все равно хочу увидеть этот фильм, а тебе придется ознакомиться с его содержанием из-за Майи. Так почему бы не сделать это вместе?
Глупо, конечно, но он прав. Только давать согласие я все равно не спешу. И оставляю вопрос открытым, вслух замечая, что мы почти добрались до места.
– Это здесь? – Макс кивает в сторону огромного здания музея, обнесенного по периметру строительными лесами. – На реставрации?
Он делает вид, будто не замечает моего желания улизнуть от прежней темы. Но он определенно прав: старое здание готово вот-вот развалиться, как карточный домик, но милостью городских властей вовремя закрылось на реставрацию, которая, впрочем, изрядно затянулась, как оно обычно и происходит. Небожители с готовностью облюбовали новое убежище. Так уж повелось, что все мы, сверхъестественные твари, селимся на развалинах человечества. Только наши, чертовы, хоромы не подлежат ремонту, стремясь к конечному разрушению и обращению в пыль. Их же – всегда отгорожены от мира, защищены властью города; те, что однажды превращаются в достояние общественности и становятся предметом гордости и любви горожан.
– Что ж, будем аккуратно, – усмехается Макс, и я киваю.
Пусть мы и черти, но древняя архитектура города не представляет для нас угрозы, чтобы поощрять ее уничтожение.
Редеет толпа, чем ближе мы к месту назначения. Еще одна закономерность: люди избегают наши скопления – обеих рас. Неосознанно. Может, так у них срабатывает инстинкт самосохранения.
Приходится взять Макса за руку, чтобы моя способность оставаться незамеченной распространилась на него. Теплые пальцы обхватывают мою ладонь, я чувствую закравшееся в них напряжение. В который раз обращаю взгляд к его лицу, но на этот раз его выражение ни о чем мне не говорит.
– Думаешь, мы все делаем правильно? – только и спрашивает он.
Но ответ не имеет значения.
Потому что чувство, которое нами движет, не поддается логическому обоснованию.
Потому что это чувство – любовь к Его Величеству.
Я лишь пожимаю плечами.
Я могу втайне (либо открыто) ненавидеть нашего короля, испытывать к нему страх или отвращение, злиться, протестовать против принимаемых им решений. Но так или иначе я иду мстить за его изувеченное тело, за унижения, которым он подвергся со стороны небожителей, ведь все мои эмоциональные переживания сходят на нет в сравнении с привитой мне временем и законами природы любовью к Его Величеству.
Это всеобъемлющее чувство, присущее каждому черту. Оно давит, режет, жжет изнутри, лишает свободы воли, но ты не в силах от него избавиться. У Макса оно сопровождается теми же побочными симптомами, иначе он не стал бы задавать глупых вопросов по типу этого. И он ждет, что я отвечу: «Мы идиоты, Макс! Давай, разворачивайся, и уходим отсюда! Не станем же мы рисковать нашими жизнями ради этого мерзавца». Но этого не происходит. И правда в том, что ни я, ни Макс уже не знаем, какие из наших желаний навязаны чувством любви к Его Величеству, а какие – итог собственного выбора. Жажда мести кажется нам такой натуральной, идущей из глубин сердца, что мы покорно шагаем вперед.
Попасть внутрь легко: я растворяюсь в воздухе и черной дымкой просачиваюсь в щели строительных лесов; Макс преодолевает препятствие в прыжке, на долю секунды превратившись в волка. Все происходит быстро и в отсутствие свидетелей – мы осторожны.
Держаться за руки больше не имеет смысла. Если мы замечены, то времени на побег небожителям не остается.
Внутри музея – одно сплошное помещение, стен практически нет, отсутствует часть крыши, все кругом в белой пыли, брошены строительные материалы. Крылатые демонстративно игнорируют нас – такой знак уважения с их стороны.
Их четверо. С виду – обычные подростки. Трое сидят на импровизированной лавочке ближе к стене. Еще один что-то весело рассказывает, стоя к ним лицом, кривляясь и размахивая руками. У каждого по банке пива.
Макс обменивается со мной тревожным взглядом. Он не уверен в правильности определенного мною места. Только двуликим тварям меня не обставить. Чувствовать их – моя способность.
– Это он. – Я выбрасываю руку вперед и указываю на стоящего к нам спиною парня. – Это его звезда была в ту ночь в небе.
Макс кивает, а детишки затихают. Три пары глаз внимательно, по-взрослому, с полным пониманием происходящего смотрят на нас из-за темной фигуры. Меня пронзает осознание связи этой троицы с травмами Его Величества.
Макс приходит к тому же выводу, что и я:
– Остальные, значит, соучастники.
Темная фигура оборачивается, и я вижу, как растягиваются в улыбке изуродованные пирсингом губы.
– Вы это о чем?
Невинное выражение на лице врага подначивает сию же минуту разбить ему челюсть. Но мы пока держимся.
– Как вы посмели поднять руку на Его Величество!
Голос Макса грозный, уверенный, однако дает детишкам шанс обойтись без кровопролития и объясниться словами.
– Ну-у, чува-ак, – разводит руками ответчик. – Ваш король понес наказание за преступление своего слуги. Все по-честному, разве нет?
Две девчонки на скамейке хихикают. Они не слишком озабочены тем, что до нас доносятся их реплики:
– Как вспомню эту рожу – мамочки! Ха-ха-ха!
– Дьявольский король избит детьми! Позорище!
Рвусь ответить, но Макс опережает:
– У нас нет слуг.
– Не-ет, чува-ак, – торопится возразить небожитель. – У вас же монархия! Король и прочее средневековое дерьмо. Вот у нас царит демократия. Ну, знаешь, равенство, свобода слова…
– Безнаказанность и отсутствие контроля! – завершаю список – чересчур эмоционально для своей обычной реакции, но адекватно в силу сложившихся обстоятельств.
Другой мальчишка, сидящий с краю скамейки, скучающе вздыхает и откидывает голову к стене, выдавая что-то совершенно переходящее границы дозволенного:
– Нет, Марк, ну кого они к нам подослали? Сколько можно трепаться? Я драться хочу!
– Потерпи, – отзывается другой, вновь отвернувшись. – Они вот-вот созреют. Ты же знаешь: начавшая бой сторона будет виновна в нарушении правил и…
Он не успевает закончить мысль: я в одно мгновение, с нечеловеческой скоростью, пересекаю расстояние до говорящего и врезаюсь кулаком в его череп раньше, чем кто-то из детишек успевает осмыслить случившееся.
Плевать на правила, когда дело касается чести Его Величества. Оставить без подтверждения свою любовь и преданность королю куда страшнее трибунала, инквизиции или войны между светом и тьмой.
Тело сгибается под ударом, и я продолжаю бить, пока небожитель не успел выпустить крылья.
Макс заставляет ждать его всего секунду – столько времени ему требуется на принятие последствий, которые не заставят себя ждать после моего дурного поступка. Он прикрывает меня, берет на себя атаку троицы. Та всем составом подрывается с лавки. Пока я за волосы оттаскиваю добычу подальше от их скопления, Макс волком выпрыгивает вперед и вонзает клыки в шею одной из девочек. Другая испуганно шарахается и, едва выпустив крылья, пятится назад, падает на пол и закрывает голову руками.
Стремительности моего напарника можно позавидовать, в этом его преимущество. Вот он уже переключается на опасного типа с огромными белыми крыльями за спиной и застывшим в глазах безумием. Попеременно принимая то человеческий облик, то облик волка, Макс быстро атакует с разных ракурсов: вгрызается клыками, бьет кулаками, рвет когтями плоть.
Мое преимущество в том, что я зла. Парень у меня в руках высвобождает крылья, те бьются о поверхность пола, пока он барахтается, оттягиваемый мною в сторону. В конце концов я останавливаюсь и бью его в голову – так, что крылатый пробивает черепом дыру в полу. Он морщится, пытаясь прийти в сознание, но я ему не позволяю – придавливаю шею ногой.
– Хочешь извиниться перед Его Величеством? Тогда оставлю в живых.
Я тяжело дышу, но моему заложнику и вовсе не удается дышать. Однако с его стороны – никакого раскаяния и желания идти на попятную, так что я легко соглашаюсь:
– Ну, ладно.
Парень выхватывает нож откуда-то из кармана, но не успевает вонзить его в мою ногу: я растворяюсь в воздухе, а в следующий миг появляюсь в другом месте, оставив за собой облако черного дыма. Нельзя позволить поранить себя – нельзя, чтобы Майя видела мои шрамы.
Парень резко садится, хватаясь за горло, но не может так быстро оклематься и расправить крылья. Я пользуюсь случаем: стоя позади, беру его за запястья и заламываю руки. Он пытается вырваться, но, когда я в бешенстве, мои силы возрастают.
– Макс! – окликаю я. – Есть, чем его связать?
Только Макс сейчас – волк и слишком занят разделыванием трупа небожителя, чтобы ответить. Оборачивается с окровавленной пастью и красным огнем в глазах. Я отмахиваюсь:
– Ладно, – и начинаю ломать небожителю крыло.
Тот кричит и стонет, корчится, вырывается, но ничего не может сделать.
– Подожди-подожди, – приговариваю я, черными ногтями впиваясь в кожу. – У тебя же их два, а это всего лишь первое…
Кости хрустят, когда я прикладываю максимум усилий и вырываю крыло из пока еще живой плоти. После другое. Перья летят на пол. В какой-то момент небожитель сдается и прекращает дергаться.
Я оставляю его валяться в луже крови, бросив рядом тяжелые крылья, а сама отступаю на пару шагов, чтобы взглянуть на свою работу. Макс, приняв человеческий вид, присоединяется, вытирает рот тыльной стороной ладони. А вскоре он стоит возле меня и слизывает кровь с моих рук.
– Теперь ты один из нас, добро пожаловать, – без тени радости объявляю я. – Даже если крылья отрастут. Ты знаешь.
Парень молчит, не шевелится, попросту боясь сдвинуться с места. Из угла доносятся всхлипы, я смотрю на ревущую девчонку.
– И эти дети избили Его Величество… Неужели не ясно, что он позволил им это сделать?
Макс соглашается, оставляет мои руки в покое, облизывается.
Я кричу на девчонку:
– Помоги ему! Ты же небожитель! Ты – представитель стороны света, так какого черта?!
Но та продолжает реветь, вжавшись в угол, опустив лицо в колени, и даже не думает выручать друга – ей сейчас важнее спастись самой.
Я сокрушенно вздыхаю, разворачиваюсь к выходу.
– Куда катится мир, если сегодня это – лицо добра и справедливости?
Макс тащится следом, безмолвно выслушивая мои рассуждения.
– Не будь я чертом, взялась бы за истребление всей нечисти. И чертей, и небожителей…