Читать онлайн Забытый берег Эрбфорда бесплатно

Глава 1

1974 год. Эрбфорд.

Поместье Прэнтон Хиган.

–Я боюсь, вам осталось жить не больше года, мистер Аллертон, – доктор Гиллеберт достал из нагрудного кармана пиджака платок, стянул с носа очки в круглой оправе и дрожащими руками промокнул тканью лицо.

–Миссис Аллертон…– он осекся- Маргарет, я сделал все, что мог, но болезнь перетекла в последнюю стадию, препараты больше не помогают. Вашему мужу необходим постоянный уход.

В большой комнате царила практически полная темнота: шторы плотно задернуты, на комоде и тумбе плавились огарки свечей- их треск, как лезвие, разрезал тошную тягостную тишину. Из дальнего окна тянуло прохладой, едким запахом соленой воды и прибившихся к берегу водорослей. Море сегодня неспокойное, возможно, приближается шторм.

Миссис Аллертон нежно поглаживала руку мужа, прижимала ее к губам, оставляя на сухой жилистой коже размашистые следы алой помады. Она не плакала, лишь смотрела пустыми глазами на его изнеможденное худое лицо. Внезапно больной резким движением выдернул ладонь, рот его открылся, как у рыбы, потрескавшиеся губы яростно зашевелились.

–Подайте воды! – вскрикнула женщина.

Доктор поспешил поднести стакан, но мужчина на постели порывисто замахал руками, небрежно замотал головой, как в припадке, и выбил его из рук врача. Граненное стекло, звонко ударившись о деревянный пол, разлетелось по комнате крошечными острыми осколками.

– Paula! Se enteraron… Нас нашли! – мистер Аллертон бился на постели, задыхаясь от ужаса.

– Это я- Маргарет! Твоя жена, дорогой, ты помнишь? – женщина схватила его по рукам и выпытывающе всматривалась в глаза, но больной уже затих, его тело, как тряпичная кукла, всем весом разом повалилось на кровать, – Оставьте нас с мужем наедине!

Доктор Гиллеберт помялся у двери, теребя руками смятый платок, но миссис Аллертон смерила его ледяным взглядом: «Сейчас мне не понадобится ваша помощь».

Спустя пол часа женщина вошла в гостиную, где уже сидели двое.

–Ох, Джозеф, добрый вечер. Должно быть мистер Гиллеберт уже рассказал вам новости, – она, пошатываясь, прошла вдоль комнаты к буфету, взяла бутылку Balvenie и, добротно плеснув виски в стакан, опрокинула его залпом. Затем разлила на троих, раскинула по бокалам кубики льда и подала гостям: «Прошу».

Стояла гробовая тишина, никто не решался нарушить молчание. За окном тем временем уже выл ветер, от его мощных порывов зазвенели оконные стекла. Миссис Аллертон небрежно опустилась в продавленное мягкое кресло и заговорила первой, белесыми глазами смотря в окно, на вздымающиеся черные волны.

–Когда мы с Джеймсом поженились, мой отец уже тяжело болел. После его смерти, нам отошла небольшая рыбная лавка, да старая худая лодка. Джеймс каждое утро уходил на ней далеко в море, а я работала в лавке торговкой- продавала, то, что удалось поймать. Одним утром, он взял меня в плаванье, и ближе к ночи мы попали в шторм, такой, как сегодня. Помню, нашу лодку мотало на волнах до первых лучей солнца, Джеймс не выпускал из рук весел много часов, держа её носом к волнам. Я тогда думала- мы скоро сгинем. Море успокоилось утром, Джеймс уже лежал на дне лодки и почти не дышал, я уложила его голову себе на колени, чтобы заслонить от палящего солнца. Я не знала, куда грести- вокруг вода и больше ничего. Нас подобрал местный рыбак спустя несколько часов: обезвоженных, изнеможденных, у Джеймса была сильная лихорадка.

Миссис Аллертон неожиданно замолчала. Она заметила, что искусала высушенные синеющие губы так, что на них появились кровавые подтеки. Женщина не слушавшейся рукой встряхнула темные с проседью волосы, которые когда-то были завернуты в пучок, но теперь растрепались и прилипли к её взмокшему лицу. Повернула взгляд к собеседникам и продолжила говорить.

–В лихорадке и бреду он постоянно звал меня- Маргарет, Маргарет…А когда пришел в себя, сразу спросил: «Она жива?». Он говорил, что до конца своих дней будет моим защитником и покровителем, а затем, когда родилась Андреа, говорил это и ей. Теперь он зовет меня другим именем…Что-то мне нездоровится.

Миссис Аллертон тяжело поднялась, шаркая ногами, начала пробираться по комнате к буфету, схватилась дрожащей рукой за голову; перед глазами у неё явно кружило. Доктор Гиллеберт поспешил подхватить женщину под локти, но она рассыпалась в его руках, словно песок, и начала припадать на пол. Джозеф бросился к телефону, оттуда послышались лишь далекие глухие гудки, видимо, шторм оборвал провода- связи с ближайшим островом не было. Врач приказал срочно подать лекарство, параллельно прощупывая у женщины пульс, но сердцебиение остановилось.

Когда Джозеф, запыхавшись, вбежал в комнату, доктор Гиллеберт уже стоял на коленях перед неподвижным телом женщины и то припадал к её губам, то надавливал всем весом ей на грудь- с его лба струились капли пота, он порывисто дышал, неотрывно глядя на её бледнеющее лицо.

Джозеф подошел сзади и легонько тряхнул доктора за плечо: «Эммануэль, прошу, хватит». Мистер Гиллеберт отпрянул- женщина была мертва, она спокойным пустым взором полузакрытых глаз смотрела на стену, где в резных деревянных рамах висели портреты семьи Аллертонов. Доктор упал на спину, провел руками по чернявым мокрым волосам, с силой надавил пальцами на закрытые веки и вдруг зарыдал, срываясь на крик.

–Прощай, Маргарет, – Джозеф, стоя над телом женщины, снял шляпу и перекрестился. Затем взглянул на напольные большие часы.

Стрелки показывали 23:45.

Неделю спустя. Берлингтон.

Шаг. Еще шаг. Спуститься по лестнице. Выйти за ворота. Сесть в машину.

–Милая, если страшно- скажи. Мы отложим поездку на другой день, – мама появилась сзади совсем незаметно, нежно обняла мои плечи и опустила голову, её теплое дыхание щекотало шею.

Я стояла на крыльце дома и чувствовала, как по телу катится крупная дрожь, ноги онемели от самых кончиков пальцев, паника нарастала- от голеней все выше и выше, к животу, затем к груди- и вот горло уже пронзила тошнота. Мои руки непроизвольно вцепились в дощатые белые перила, ногти расцарапали на них краску, тонкие пальцы побелели.

Джордж поднялся на ступени и потянулся ко мне ладонями, как бы предлагая помощь.

Не сегодня. Не могу.

Я уже собиралась пойти в дом, попробовала перетащить ватные ноги, но они предательски подкосились, увлекая меня вниз. Лужайка перед домом завертелась вихрем, я увидела нашу медного цвета крышу и ощутила на коже прикосновение чьих-то сухих гладких пальцев. Меня вынесли за ворота, усадили на заднее сидение машины- только пристегнутый ремень помог не вывалиться из нее на землю. Как по щелчку, все звуки разом исчезли, чернота кованных прутьев забора поглотила лужайку, мамин сад с гортензиями, бледно-голубое небо и белый фасад нашего дома- все слилось воедино, а затем схлопнулось, образовав пустоту.

Я с трудом подняла тяжелые веки. Голова звенела, как колокол. Мы ехали по пустой трассе вдоль береговой линии: за окном простиралось бесконечное серо-сизое море, белыми пенистыми волнами разливаясь на камни и бронзовый песок. Тело по-прежнему не слушалось, в глазах рябило, но я уже могла отчетливо слышать.

В машине играло радио. Мама, на переднем сиденье нашей новенькой Тойоты ритмично постукивала пальцами по рулю и высоким заливистым голоском пела «You can’t hurry love».

–Что, очнулась? – Саманта лукавым поблескивающим от самодовольства взглядом смотрела прямо на меня, -говорила, нужно было дать ей больше таблеток.

Она ехидно улыбнулась, не сводя глаз с моего бледно-зеленого лица.

Мама поспешно выключила радио. Все в машине притихли, будто раздумывая, как поступить. Джордж одной рукой притянул меня за плечо, тяжелая голова бессильно обрушилась ему на грудь. Я чувствовала, как он деревянными пальцами убирает со лба мои растрепавшиеся волосы.

–Хочешь воды? – он протянул к моим губам открытую пластиковую бутылку из-под Pepsi.

Там точно снотворное или успокоительное, но лучше уж так, чем самой вылезать из машины. За окном пронесся дорожный указатель: «Эрбфорд, 46 миль». Я вдруг уловила в зеркале заднего вида густой мрачный взгляд Роберта, он отвел его сразу, как меня заметил- еще один чертов кретин.

Со всем усилием я попыталась кивнуть Джорджу в знак согласия, мне хватило пары глотков, чтобы мир вновь завертелся и меня поглотила чернота.

Пульсирующая боль в висках то накрывала порывистыми приступами, то отступала, оставляя место глубокой пустоте. Я попыталась отыскать в ней хоть малейшие мысли, но новые всплески мигрени свели все попытки к неудаче. Поднять отяжелевшие подергивающиеся веки оказалось трудной задачей. Когда глаза полностью распахнулись, передо мной предстала незнакомая комната, окутанная мраком. Её освещал лишь догоравший в камине огонь и серебристые полосы лунного света, слабо пробивавшиеся в щели между задернутыми шторами. В темноте мне удалось разобрать очертания двух массивных кресел напротив, высокий буфет, небольшие, выдающиеся вперед рамы на стене. Воздух наполнил сладкий дурманящий запах гиацинтов. Я лежала на толстом теплом диване в окружении пышных, туго набитых, подушек, окантованных кружевом. Это явно была гостиная, но чья?

Мысли роились, как осы в гнезде, неспособные собраться в единую колонию. Глаза ощупывали холодные керамические вазы, ореховые квадратные рамы картин, шелковый абажур лампы, шершавую бумагу с гербом на резном столике у дивана. Меня заинтересовал этот герб. Я из последних сил приподняла голову с подушек и протянула руку к столу. Это была стопка вскрытых ранее писем, я пробежалась глазами по каждому из них- печать с изображением парусного корабля на волнах была лишь на одном.

«…от имени всей паствы Фриготеона выражаем искренние соболезнования…Упокой, Господи…»

«…семья Хилл глубоко скорбит…»

«…с чувством глубокой скорби и сострадания…»

«Светлая память о Маргарет Аллертон…»

Я отбросила письма в сторону, в висках застучали отбойные молоточки, сердце лихорадочно забилось, с глаз в одно мгновение спала пелена – я все вспомнила. Горькое растущее осознание вонзилось в тело мучительной болью и прибило его к бархатной поверхности дивана, которая вдруг сделалась мертвенно холодной. Я ощутила на языке прогорклый вкус утраты- прямо, как в тот день, когда мне сообщили, что она безвозвратно ушла. Я вспомнила все. Бабушка умерла.

Глава 2

Следующая неделя пролетела, как молния. Дом гудел от наплыва гостей- семьи со всего Эрбфорда то и дело приходили со словами соболезнований, приносили в знак скорби венки с черными лентами, кто-то предлагал маме помощь по дому или с организацией похорон, но она благодарственно от всего отказывалась. Я скрывалась от зачастивших визитеров, сидя на краю лестницы на втором этаже поместья- отсюда меня было не видно другим, но мне было слышно и видно каждого вошедшего, и я была осведомлена о происходящих в доме событиях с потрясающей доскональностью. В один из дней, я заметила на пороге дома немолодого мужчину. Он вошел в черные кованные двери без стука, запыхаясь, пригладил сальные, зачесанные назад редкие волосы, поправил черную длинную робу и громко, многозначительно прокашлялся. Мама выметнулась из кухни и рассыпалась в горячих приветствиях.

–Отец Альберт, как я ждала вашего визита! Благодарю, что посетили нашу семью в это непростое время, – её глаза святились благоговением, а руки сложились на груди в признательном жесте, – прошу, входите!

На раскрасневшемся круглом лице мужчины появилась спесивая улыбка, он оголил желтоватые зубы, отчего рыхлые щеки поползи наверх, а глаза исчезли за беззастенчивым прищуром. Мама повела пастора в гостиную. Он, кряхтя и обильно потея, всем телом взгомозился на диван, потирая белым платком высокий округлый лоб.

Я изо всех сил напрягла слух и постаралась как можно более бесшумно продвинуться на ступени прямо к перилам лестницы.

–Жарко сегодня, – хрипловатым голосом произнёс мужчина, облокотившись на подушки. Мама поднесла две чашки горячего травяного чая, пастор в замешательстве взглянул на поднос, -спасибо, но я, пожалуй, откажусь.

Почти час они вели разговоры о церкви. Священник был весьма счастлив узнать, что мама- благочестивая католичка. Мужчина увлеченно завел монолог о неком Фриготеоне. Я видела это слово в письмах и поняла— это название местной, и по всей видимости, единственной церкви Эрбфорда. Пастор объяснил, где находится храм, говорил о высокодуховности всех прихожан, делился историями чудесного исцеления больных, сопровождая свою речь волнительными восклицаниями. Если бы я видела в этот момент его лицо, уверена, передо мной предстали бы непорочные глаза и честнейшая убедительная улыбка. Разговор окончился обещанием мамы прийти на воскресную литургию. Затем она проводила мужчину до дверей, и он, со всей любезностью, попрощался с ней до похорон.

В день прощания с бабушкой, поместье превратилось в растревоженный улей. В гостиной и столовой слышался звон посуды, перешептывания множества голосов, сливавшихся в низкий гул, тихие надрывные всхлипывания и бесконечные громогласные речи о том, «какой замечательной женщиной была Маргарет Аллертон». Я с самого утра затаилась в комнате наверху и убивала время и мрачные мысли за чтением. То и дело в комнату осторожно заглядывала мама.

–Не хочешь пойти и помочь брату и сестре разнести угощения? Людей пришло больше, чем я ожидала- её тон был мягким, почти упрашивающим.

Свое отсутствие на похоронах я предусмотрела заранее, когда несколько дней помогала прибирать запустевший пропыленный дом. Спускаться к столпотворению незнакомцев в гостиной было выше моих сил. Я оторвала взгляд от книги и перевела глаза, выражающие крайнюю степень несогласия, на неё. Маме хватило секунды осознать мой немой ответ.

Солнце плавно опускалось за горизонт, скрываясь за сверкающей неподвижной гладью воды. По ней от пристани, лениво покачиваясь на мелких волнах, отплывало не меньше двенадцати лодок- деревянных и алюминиевых гребных, надувных с мотором, я заметила даже чье-то синее каноэ.

–Мы отправляемся на вечернюю мессу, – мама подошла совсем неслышно, трепетно обвила мои плечи и ласково поцеловала в макушку, – присмотри за дедушкой.

Опустевший дом пронзил слух давящей тишиной. Я заглянула в темную, прохладную комнату- дедушка безмятежно посапывал на постели.

Над черной гладью воды уже поднялась большая серебряная луна, её поочередно заслоняли текучие рваные облака. Я открыла окно в гостиной- в нос ударил солоноватый запах ночного бриза, плечи защекотало от влажной прохлады. Я поставила на бабушкином граммофоне пластинку «L-О-V-E» Кинга Коула, сквозь свежий воздух комнаты поплыла томная мелодия. Слишком уж я люблю тихие темные прохладные ночи.

Тревога суетливого дня отступила, я уже, плавно двигая руками, скользила по комнате в блаженном танце, как вдруг на крыльце дома послышались шаги, скрип ступеней и чье-то нервное кряхтение. Тяжёлая дверь, дребезжа, плавно отворялась. Я бессознательно схватила со стола первую попавшуюся вилку и направила руку в сторону двери- гостей не ожидалось, а бежать было некуда. На пороге появился невысокий старик с густой седой бородой, разросшейся почти до самых глаз, чистых и голубых, как просторы неба в ясный день. Он молчал, пребывая в густом смятении, несколько секунд, пока вдруг не произнес:

–Я думал, здесь никого.

Я стояла неподвижно, холодным взглядом ловя каждое его движение, чтобы не упустить момент, когда он набросится на меня. Хотя моё тело онемело от ужаса, и я могла лишь изучать его потрепанный старый свитер, потертую куртку, белоснежную копну густых жестких волос и тяжелые ботинки на грубой подошве.

–Мое имя- Джозеф Брукс, а вы, должно быть- Аманда. Рад встрече. Как вы похожи на свою покойную бабушку, мисс! – старик подошел ближе, протянул могучую руку, изрисованную выпирающими жилками, но я не шевельнулась- может положите это на место?

Он одними глазами указал на вилку в моей ладони. С расстояния полутора метров можно было различить терпкий застоявшийся запах алкоголя, старик был в состоянии затянувшегося похмелья и сохранял равновесие с большим усилием. Мама строго запретила спиртное на похоронах, значит его там не было. Полупьяный, в оборванной одежде, мужчина не внушал страха, скорее сокрушительную жалость. Я плавно положила прибор обратно на стол.

–Вы знали мою бабушку? – в моем голосе внезапно возникли нотки надежды. Старик рассмеялся хрипловатым тихим басом, затем утробно откашлялся, но на вопрос не ответил.

–Я живу здесь, на острове, вверх по склону- прямо рядом с маяком, белая хижина- ни за что не пропустите. Приходите завтра вечером, днем я часто в городе и не принимаю гостей. Мне есть, что вам рассказать, маленькая мисс- он сердечно улыбнулся, в его глазах заплясали огоньки.

Я промолчала, с подозрением вглядываясь в его лицо.

–Вообще, я заходил проведать мистера Аллертона, но, пожалуй, не буду вам сегодня мешать, – мужчина уже стоял у дверей, собираясь уходить, – приходите, Аманда, не бойтесь.

Входная дверь с грохотом захлопнулась. В гостиной по кругу играла все та же пластинка, от поднявшегося ветра заколыхались шторы у открытого окна. Обстановка была такая, словно никакого внезапного ночного посетителя и не бывало, но мое нутро мучалось тревогой от произошедшего. Я опустилась на диван и, раздираемая вопросами, погрузилась в напряженные размышления.

Следующее утро выдалось на редкость спокойным. Мама сидела на кухне, водрузив на нос очки, её брови сосредоточенно сдвинулись, образовав на лбу неглубокие продольные морщинки. Она сгорбилась над кипой документов и шептала себе под нос слова вроде: счет, заплатить и поставка. Я присела напротив неё, разложив на столе перед собой школьные тетради и, имитируя вдумчивую работу, принялась водить ручкой по линованной бумаге.

–Ты не знаешь, что за седой мужчина с бородой живет на острове? – слова вылились легко, будто я спросила это невзначай, между делом.

–Ты о Джозефе? – мама подняла на меня заинтересованный взгляд, – старый друг бабушки. Он заходил? Я не видела его уже несколько дней, и на похороны он не пришел, нужно будет проведать старика.

–Нет, не заходил, видела его на холме за садом, – мои губы растянулись в лучезарной невинной улыбке.

Когда над морем поднималась луна, поместье уже погрузилось в беспробудный тягучий сон- было слышно лишь стрекотание сверчков за окном и плеск вздымающихся волн. Я подхватила старый керосиновый фонарь и бесшумно выскользнула из задней двери дома.

Глава 3

Сто сорок четыре. Сто сорок пять. Сто сорок шесть.

Я, пройдя вдоль каменистой дорожки, пересекла сад, вышла за покошенный дощатый заборчик- кольчатая высокая железная ограда с большими воротами отделяла территорию поместья от пляжа только впереди дома- и уже продиралась через густые заросли тростника и сухой пожелтевшей травы. Ноги в легких туфлях утопали в рыхлом песке, заострённые тонкие стебли осоки пробирались под платье и колко царапали кожу ног. Поднявшись, наконец, на холм, я отдышалась. Перед глазами простиралось бескрайнее темно-сизое море, оно спадало на горизонте куда-то вниз, как водопад, вокруг крошечного отблеска полной луны кружили яркие мигающие звезды. На краю скал величественно возвышался белый сужающийся конус маяка, прямо под небесным сводом горела самая яркая звезда – это его прожектор разносил свое сияние на много миль вокруг. Хижина старика расположилась неподалеку.

Каменное приземистое здание с темной крышей встретило меня угрюмым молчанием: впадающие в фасад небольшие прямоугольники окон затягивали бездонной чернотой, в доме не раздавалось ни звука. Я легонько постучала одними костяшками в хлипкую дверь- ничего. Подняла руку во второй раз, и тут раздался протяжный скрип. На пороге появился хозяин, вид его был куда более презентабельный, чем во время нашей первой встречи: аккуратно заправленная рубашка под синим вязанным свитером, темно-зеленая рыбацкая куртка, он явно причесался и подстриг бороду. От него тянуло запахом прибрежной тины, скислой рыбы и прогорклых едких папирос.

–Аманда! – рот старика приоткрылся и растянулся в блаженной улыбке, я заметила, что в ней не хватало пары-тройки зубов, – я знал, что вы придете. Проходите, прошу.

Пришлось наклониться, чтобы войти в низкую дверь. Я потушила фонарь. Жилище представляло собой одну большую комнату, которая была и гостиной, и кухней, и столовой. Спальню отгораживала от общего пространства потертая широкая занавеска. Я заметила лишь одну дверь- должно быть, за ней была уборная. Старик усадил меня за колченогий деревянный стол с белой скатертью и принялся заливать воду из большого железного ведра в жестяной скрипящий чайник. Пронзительный свист разнесся по кухне спустя несколько минут, мужчина к этому времени уже зажег в камине дрова. На стол звонко брякнулись чашки с крепким черным чаем. Я отодвинула предложенную мне и уставилась выжидающим взглядом в лицо старика. По комнате разнесся его гортанный смех.

–А вы чрезвычайно осторожны, мисс, это похвально! Не бойтесь, чай не отравлен, – он опустил тяжелые морщинистые веки и большими грубыми пальцами покрутил обе чаши в произвольном направлении, так быстро, что они завертелись вихрем и я потеряла из вида свою, – берите любую.

Я, в знак доверия, отхлебнула из той, что была слева. Затем легким движением руки поправила пояс на платье- в него был замотан небольшой складной нож, который я стащила накануне из кухни.

– Благодарю, сэр!

– Зовите меня Джозеф. Вы умеете играть в шахматы? Давайте сыграем партию.

Он разложил на столе клетчатую деревяную доску и расставил на ней фигуры. Сегодня я играла белыми.

– D2-D4 – моя голова была переполнена загустевшими мыслями, действовать нестандартно не хотелось- вы любили мою бабушку?

Старик уже хотел ответить на ход, но мой вопрос сбил его с толку. Я заметила уставленные за кухонной тумбой пустые бутылки с мутным зеленым стеклом, как только вошла в хижину. Пришла мысль, что никто не стал бы заливать в себя эту дрянь несколько дней из-за почившей старушки, хоть он и был её другом.

– Это долгая история, – его лицо помрачнело, блики от горящего камина зловеще плясали на сдвинутых бровях, искривленной болью улыбке, отражались мерцающим светом в небесного цвета глазах, -D7-D5.

– До рассвета еще далеко, – мое тело заполнял огонь азарта, я не уйду, пока не узнаю о ней все. Рука сама потянулась сделать следующий ход -C2-C4.

Старик залился судорожным рокочущий смехом, меня начинала раздражать его привычка гоготать в ответ на любой мой вопрос. Он неожиданно замолчал, потер рукой жесткую высушенную бороду, прикурил самодельную рассыпчатую папиросу. Воздух заволокло прогорклым ароматом табака.

– Я знал Маргарет с самого детства. Поместья тогда еще и в помине не было, на том месте стояла маленькая деревянная хибара. Тогда в Эрбфорде все жили бедно, захолустный прибрежный жалкий городишко, что вылавливали, тем и питались. Ваша бабушка была озорной девчушкой с тоненькими темными косичками, – мужчина, словно пребывая в глубоком трансе, уставился куда-то в пустоту, размашисто покрутил руками у лица, будто дотрагиваясь до невидимых длинных заплетенных волос, – а потом выросла в настоящую красавицу. Она часто выходила на лодке недалеко в море. Я часами наблюдал с холма, как она уверенно, с лебединой грациозностью, вставала и двигалась на волнах, море было для нее настоящим домом. Я побаивался её строгости и статного характера, она никогда не улыбалась, но однажды…какой же это был год…наверное, девятьсот пятнадцатый, да-да, точно! Ей тогда было шестнадцать, прямо, как вам, мисс.

Я слушала молча, стараясь не перебить мыслей старика, время от времени отвечая на его шахматные ходы. Он вдруг вперился изучающим взглядом прямо на меня, я ощутила на коже легкое покалывание и дрожь, словно находилась под микроскопом.

–Однажды я спустился с холма на пляж, – старик неожиданно продолжил, будто ничего и не было, – она оттащила лодку в кусты и сидела на горячем песке, прислонившись спиной к хрупкому борту, с книгой в руках. Я тогда впервые увидел её улыбку, очаровательную улыбку. Она дочитывала последние страницы «Алой буквы», я понял, что в книге происходило нечто печальное, потому что её улыбка была сочувственной, скорбной, а глаза раскраснелись от нахлынувших слез. Я тогда впервые решился с ней заговорить, с того вечера прошло почти шестьдесят лет, и больше не было ни дня, когда бы я не хотел видеть её улыбку – застенчивую, беспечную, лукавую, задорную, но никогда- грустную.

Я часто забегал к её отцу в лавку, она продавала там рыбу, бывало, помогал разгрузить товар, развесить таранку. Её истории из прочитанных книг лились в уши полноводными потоками слов, но я рад был их слушать, и то, как она вела рассуждения о путешествиях героя в «Марди», и то, как сокрушалась о разрушенной судьбе Изабель из «Женского Портрета»– мне все было интересно. Прохладными ночами, по темноте, когда над морем уже поднималась луна, мы вместе плыли на лодке до острова, я провожал её до дверей старой хижины, а она всегда оборачивалась прежде, чем зайти в дом, и я, проходя несколько метров, оборачивался тоже.

Помню как-то вечером, мы сидели на берегу в тени разросшейся осоки, смотрели, как солнце сползает за горизонт. Она неожиданно полушепотом начала читать вслух «Ночью на морском берегу», прямо по памяти. Я тогда ничего не понял.

Старик уверенно сходил пешкой C5-C4, и после размена, я была вынуждена отступить слоном D3-C2.

«Джозеф, вы такой глупец!»– я с усилием подавила грубые слова, они скатились вниз по горлу зубчатым камнем за секунду до того, как быть произнесенными, и позволила ему продолжить, едкий тугой ком мешал вставить в разговор и единой фразы.

–Джеймс приехал в наш город в девятьсот восемнадцатом, как сейчас помню. Одним вечером я сидел один в «Спиритс», как и каждую пятницу на протяжении всей последующей жизни, и вдруг увидел незнакомое лицо. Я знал каждого горожанина в Эрбфорде, но этот мужчина был не из наших. И выглядел он не по-местному – молодой, чуть старше двадцати, смуглый, с темными кудрями, в широкополой шляпе, на поясе толстый ремень с крупной бляхой, под поношенной короткой курткой заправленная белая рубаха. Я тогда с порога пошутил, уж не пришел ли он нас грабить, а то одет, как заправский бандит. Он подсел ко мне, разговорились, я угостил его пивом. Оказалось, Джеймс путешествовал из Европы, направлялся куда-то на юг, к дальним родственникам- вся близкая родня ушла на тот свет. Он умел расположить к себе, без конца говорил о своих скитаниях, да с такой убедительной экспрессией, что веришь каждому слову. Местные девицы были от него без ума- свободный странник, красноречив, обаятелен, да еще хорош собой, и не циник, не эгоцентрист. Я познакомил его с Маргарет, случайно- мы столкнулись на берегу, он заматывал удочки, а мы прогуливались с ней вдвоем. Если есть любовь с первого взгляда – это была она. Ассоль наконец встретила своего Грэя, когда ни его, ни её еще не существовало. Они поженились почти сразу, пока отец Маргарет еще был жив и мог дать согласие на брак. Мне выпала честь быть шафером на их свадьбе. Как я страдал…

–Между вами с бабушкой…-я потупила взгляд, -с Маргарет, что-то было?

Мои пальцы скрестились под столом, в голове вымаливающе пронеслась мысль: «только бы Джозеф не оказался моим дедом».

–Не приведи Господь! – старик был страшно возмущен, он в негодовании поднял правую руку и властно принялся трясти указательным пальцем – замужняя женщина! Не подумайте, Джеймс был хорошим человеком. Оказался весьма предприимчивым малым, трудолюбивым, поднял убогую лавку с колен, построил поместье, они потом всю жизнь жили при прислуге, у Маргарет появилась приличная домашняя библиотека, цветущий сад. Я искренне был рад за неё… В конце то концов, что я мог ей дать?! Наследный смотритель маяка, завсегдатай местных «кабачков», да и любить её издалека было всяко проще. Характер у неё был непростой, независимый, бурный. Ваш дед умел с ней совладать, развлекал историями из жизни, привлек в торговлю, чтобы она не скучала. Я мог лишь слушать, как она говорит, но почти никогда не говорил сам- не знал, что ответить.

Конечно, у меня потом было много женщин, но я так и не женился. Видите, как оно вышло…Ни семьи, ни детей, ни внуков. Одиночество покойно. Вы- моя семья- Джеймс, Андреа, Саманта, вы, мисс, с Джорджем. А скоро уже свидимся и с Маргарет…

Я молчала, каждый уголок сознания опустел. За окном брезжил рассвет, заливая бледно-желтым свечением ровную гладь воды, небо окрасилось янтарем с переливами сверкающего кораллового. Полосы первых солнечных лучей украдкой проникли к занавешенное окно комнаты и плавно текли по деревянному голому полу.

–Вам мат, мисс, – старик лукаво улыбнулся, – постойте, я кое-что принесу.

Уже на пороге, Джозеф протянул мне книгу в потрепанной пыльной обложке. Я прочла слова, выведенные золотыми чернилами на темном ветхом переплете: «Миссис Крэддок».

–Маргарет подарила мне эту книгу на Рождество семнадцатого года. Я тогда счел это личным оскорблением, чуть было не выкинул подарок, но многим позже обрадовался- мы увидели друг друга без пелены на глазах. Я смог осознать, какая жизнь была мне по-настоящему нужна. Она была рядом- этого достаточно. Быть может, поэтому нам удалось остаться добрыми друзьями.

Я раскрыла хрустящий переплет, на первой пожелтевшей пустой странице карандашом было аккуратно выведено: «Я освободилась. От Маргарет, навеки дорогому моему сердцу другу Джозефу Бруксу. С Рождеством!»

Тепло попрощавшись со стариком, я сбежала вниз по холму, пересекла разросшиеся поля сухой осоки и вышла к саду. Солнце спешно поднималось над горизонтом, разливалось ослепительным светом на кирпичные крыши города, пробиралось в окна, будя горожан. На рассвете дышалось легко, прозрачный воздух был пропитан сладким медово-фруктовым ароматом кустовой розы и магнолии, с моря тянуло прохладой с привкусом лаванды и морской соли. Я постояла у порога с минуту, а затем, прикрыв дверь, неслышно пробралась в дом.

Глава 4

С того вечера я стала частой гостьей в хижине Джозефа. Почти каждую ночь я поднималась на холм, наблюдала, как солнце исчезает за горизонтом, уступая место беспощадно темной ночи, и шла к старику. Мы играли в шахматы, пару раз мне даже удавалось поставить ему мат, старик делился бесконечными историями из жизни- в молодости он несколько месяцев воевал солдатом на западном фронте, но говорил об этом неохотно, хоть мне и удалось уговорить его показать несколько военных снимков. На них Джозеф был еще совсем парнишкой лет двадцати, в тяжелой чугунной каске, с ружьем наперевес, стоял, потягивая папиросы со своими сослуживцами, перед отправлением на фронт. С фотографий на меня смотрел будто другой человек, с еще не потускневшими глазами, с сияющим счастливым лицом.

К моей радости, о бабушке Джозеф говорил куда охотнее. Со следующих фотографий мне улыбалась женщина с темными короткими кудрями, в клетчатом платье, поверх которого был повязан белый мужской галстук. Меня позабавила её привычка тех лет надевать длинные носки из шерсти в мелкий горох под черные дамские лакированные туфельки на небольшом каблуке. На других снимках бабушка, стоя на пирсе, в матросской фуражке, юбке в пол и коротком пиджаке поверх рубашки с тем же пресловутым мужским галстуком, вальяжно подкуривала сигарету.

–Скажи, что «это» прировняет женщину к мужчине и «это» тут же станет популярным- подумалось мне, – даже если это рак легких или порезы от бритвы.

Днями я просиживала в саду с очередной книгой, любезно подаренной Джозефом- некоторые были подписаны бабушкой, некоторые нет. Несколько недель я наблюдала за любовной драмой между Диком, Розмари и Николь, поднималась с самых низов жизни с Керри и ужасалась, к какому несчастному существованию может привести брак двух несостоявшихся людей, подобных Френку и Эйприл. В один из таких солнечных дней я привычно разместилась на траве между разросшимся кустом лобелии и цветущим дельфиниумом, прикрыла голову шляпой, распахнула переплет книги и вдруг не смогла прочитать не единой строки. Я потупила взгляд, попыталась всмотреться в слова, но они лениво плавали по потертым страницам, буквы рассыпались в медленном танце. Сегодня не хотелось читать, нужно было вернуться в дом.

Моя комната встретила меня отчаянной тишиной, даже скрип открывшейся двери, будто побоявшись нарушить покой, стих так же резко, как и возник. Что-то в интерьере смущало сознание. Заправленная кровать, большое эркерное окно с множеством подушек, деревянный стеллаж, уставленный книгами, массивный письменный стол, за который я никогда не садилась, отдавая предпочтение кухонному, напольное зеркало в старой резной раме- все было на своих местах, но что-то явно изменилось. Я приблизилась к мутному стеклу винтажного зеркала, оттуда на меня смотрело незнакомое лицо. Оно, уподобляясь моим движениям, растягивало тонкую кожу худых впалых щек, водило пальцами по бледным губам, забиралось руками в длинные каштановые волосы: я посмотрела вниз- к мокрым ладоням прилипли скатавшиеся тонкие волосинки. Отражение безразлично уставилось на меня тусклыми просветами голубых глаз. Я отпрянула- этот взгляд утягивал в бездну, пугал, будто нечто по ту сторону вот-вот вылезет, схватит за воротник платья и потащит в глубину- туда, где нет солнца и вечная мерзлота.

–Ты ничто- с обратной стороны внезапно заговорили. Я обернулась так резко, что чуть не вскричала. Но никто не говорил, из зеркала на меня смотрела перепуганная девушка, щеки которой были обильно залиты слезами. Что-то подкрадывалось тихой поступью сзади, начало залезать на спину, и, наконец, удобно устроившись, навалилось всей тяжестью, продавив плечи, грудину, позвонки. Смертельно захотелось спать. Я расстелила постель, раскидала по комнате аккуратно уложенные подушки и рухнула, забывшись тяжелым глубоким сном.

–Отец, она не встает с постели пятый день, ничего не ест, молчит, либо бредит какими-то демонами, сидящими на спине, выползающими из зеркала и еще Бог знает откуда- мама, сидя в кухне тихо плакала, – я думала это никогда не повторится. Свежий воздух, море…что ей еще нужно?

Я случайно подслушала её разговор с пастором, когда впервые за целый день смогла встать и дойти до уборной. Ступени протяжно заскрипели под чьим-то грузным телом, я ринулась обратно в постель и закуталась одеялом до самой макушки. В дверь с грохотом постучали большой сильной рукой.

–Добрый вечер, Аманда, – на пороге появился отец Альберт. Я, даже не взглянув на священника, распознала его громогласный с легкой хрипотцой голос, – миссис Брайтон поведала мне о вашем недуге.

Пастор пододвинул стул к моей кровати и тяжело уселся.

–Я хотел бы рассказать вам одну историю, зная, что вас тяготит, это могло бы стать полезным, – священник кашлянул в кулак и продолжил, в его руках зашелестели страницы неизвестной мне книги, – позвольте прочесть вам вторую главу Евангелия от Луки.

Читал священник долго, я вслушивалась в слова, пытаясь уловить смысл хоть единой строки, но в мыслях витала пустота. Закончив, мужчина стянул очки, потер влажный лоб и объяснил:

–Понимаете, дело в том, что в тридцать восьмом стихе Анна фактически занимается миссионерством, что отчасти неприемлемо для женщины. Но это её призвание, она искренне верит в то, что делает, и делает это с любовью. Я хочу сказать, Бог никогда не приказывает, каким путем идти, при рождении каждому из нас дан талант, если ваш- быть матерью- будьте ей, если вы хотите врачевать, честно рассуживать людей по законам мирским, стихотворствовать или по-иному служить Господу- служите со всей любовью к своему делу. Демоны по углам – это мысли ваши греховные о ничтожности и незначительности, но Бог никого не сделал таковыми. Перед ним все равны- и женщины, и мужчины.

Я впервые взглянула в лицо пастора, его лицо выражало обеспокоенность и благоговение, он весь зардел от пылкости своих слов. Мои губы исказились в легкой усмешке, тело так распалилось от накопленных эмоций, что я рывком села на кровати. Но порыв испарился в момент, и я так и осталась сидеть, молча всматриваясь в глаза мужчины, пока, наконец, не решила заговорить.

–Мир не так непосредственен, как вам кажется, Отец, – слова прозвучали слишком грубо, в моем голосе послышался вызов и я, сбавив тон, продолжила, – иногда тебя выбрасывает на свалку жизни, и в этом даже нет твоей вины. И где в это время ваш Господь?

Я встала с кровати. Ярость, разлившаяся по телу, не давала усидеть на месте. Под влиянием её порывов, я нервной поступью подбежала к окну, тяжело прошлась вдоль комнаты и уселась на эркер. Глаза ослепила яркая вспышка, воспоминания прошлых лет вонзились в голову, на языке горьким привкусом нежилась мысль, которую необходимо было высказать.

–Вы ведь не первый человек, с которым я завожу подобную беседу, Отец. Вы, должно быть, знаете, что я обучалась некоторое время в частной женской школе Харбор-Вью, одном из лучших учебных заведений для девушек в наше время. В полном одиночестве отправиться за тысячу миль от дома- родители с гордостью решили, что это мой шанс проявить себя. Знали бы вы, как я была воодушевлена тем, что смогла поступить, я осчастливила их, осчастливила себя. Казалось бы, вот она- твердая почва под ногами, а не рыхлые пески! -я на секунду предалась воспоминаниям о своем былом триумфе, – Жить там оказалось нелегко. Учеба со временем превратилась в невыносимую муку, а в отсутствие подруг среди воспитанниц, в совершенном одиночестве, я справлялась все хуже и хуже. Это место истребило во мне всякую веру в себя, ноша, которую я влачила, оказалась неподъемной. Родители приехали за мной во время рождественских каникул. Я тогда подслушала их разговор с миссис Карпентер, нашей директрисой, когда они на целый час заперлись у нее в кабинете. Она сказала, что ей стоило огромного труда заставить учениц прекратить злословствовать за моей спиной, иначе это переросло бы в откровенную травлю. Я жила с этими девушками бок о бок, проводила вечера в библиотеке, обедала в саду, приходила на их концерты, когда проводились «Дни талантов» …

Я прервала свой монолог, ощутив, как на глаза начали наворачиваться слезы. Я зашла слишком далеко, позабыв к чему вела изначальную мысль. Мои раздумья перебил лукавый голос священника.

–Ваша матушка, миссис Брайтон, поделилась со мной немного иными воспоминаниями. Аманда, я пытаюсь помочь, примите же мою помощь. Гордыня- первый из семи грехов. Вы ведь возгордились, не так ли?

Я смутилась его тона, старый священник разматывал меня, как клубок ниток.

–Допустим, -мой взгляд впился в ворсистую поверхность ковра, я заговорила еле слышно, – Мне и вправду льстило мое нахождение там, среди, как мне тогда казалось, людей одухотворенных, интеллигентных, проницательных. Это был фарс, и, признаться, я уподобилась этому фарсу. Первой значимое достижение- почему я не могла этому возрадоваться? Вам не понять, но для женщины, любой, даже самый крошечный шаг- маленькая победа. Мужчинам с ранних лет твердят об уготованной им успешности, иначе и быть не может, как же тогда он будет содержать себя и свою маленькую беспомощную жену. А мы пробираемся сквозь осуждение, порицание и бесконечные попытки заставить людей себя уважать, как человека, прежде всего.

Я пересела на кровать, чтобы быть ближе к пастору и, неожиданно для себя, посмотрела на него взглядом, полным тоски.

–Признаться, я жалею о том, что из-за беспочвенной храбрости была резка и груба с преподавателями, не смогла распознать волчиц в овечьих шкурах в своих соученицах, недостаточно старалась, но меня никто не готовил ни к двуличию людей, ни к тому, что победа в битве не равна победе в войне. Вы считаете, я потеряла свой истинный путь?

Пастор с досадой взмахнул руками.

–Право, что вы! Пути Господни неисповедимы. Мы никогда не поймем Божьего замысла, значит вам уготована иная судьба. Я вовсе не пытаюсь убедить вас, что при любом испытании следует немедленно сдаться, но посудите сами, вам было плохо в Харбор-Вью. Само место вас отторгало, а вы все напирали, как гренадер. Господь лишь избавил вас от мучения, показал, как не должно быть. Может, когда-нибудь, вы оглянетесь назад и увидите- Бог все это время вел вас правильной дорогой?.. К слову, к чему вы завели разговор о неком пасторе?

Я опомнилась. От слов святого отца в груди затрепетала надежда, но в мгновение угасла, как только сознанию явился образ немолодого мужчины с густой черной бородой.

–Когда я вернулась в Берлингтон, родители подняли чудовищный «бунт на корабле». Отец уже подсчитывал, сколько денег семья потеряла на оплате моего неоправдавшегося обучения, а для мамы я стала простой бездарностью и неблагодарной дочерью. Меня определили в местную школу, но я уже заперла себя в четырех стенах, и так не пришла ни на одно занятие. Тогда ко мне пригласили местного священника, родители верили, что мои мытарства происходят исключительно от лени и безделья. Я чувствовала, что физически умираю, говоря с ним! Он полтора часа вычитывал мне отрывки и из второй главы Ветхого Завета, и из послания к Ефесянам от Павла, и цитировал Августина Аврелия, и Фому Аквинского.

Священник мрачнел на глазах, мне даже не нужно было пояснять, о чем был тогда тот разговор, но я все же это сделала, подведя жирную черту под своим монологом.

–Он сказал, что мое счастье, раз меня исключили из Харбор-Вью, потому как во мне, очевидно, нет способностей ни к арифметике, ни к сочинительству, ни к философии. И это оправдано, ведь Бог создал меня из мужского ребра, а значит я заведомо принадлежу неизвестному мне по сей день мужчине, а моя цель- найти его, полюбить, а затем всю жизнь идти по его стопам, прислуживая, как заправский лакей. И еще…, – я судорожно провела пальцами по своим длинным расплетенным волосам, – он сказал, что я очень красива. А значит мне не составит никакого труда выйти замуж за состоятельного хирурга или военного, ведь при наличии мужа, все проблемы женщины, как известно, исчезают. Не спорю, чью-то жизнь может спасти и один только любимый рядом, но речь ведь обо мне. Неужели я есть красота и не более того? И меня ведь не любил никто вовсе…

–И вы этому поверили? – священник, чуть наклонившись, внимательно вглядывался в мое лицо, в его глазах читалась немая печаль.

–Верю по сей день.

Отец Альберт вздохнул так протяжно и тяжело, что его ноздри широко раздулись и весь воздух устремился от окна в комнату.

–К чему вы слушаете спесивцев и потворствуете их чванству? Слово Божье и слово человека- не одно! Не читая писаний, верить гордецам! Господь создал женщину из костей и плоти человеческих, а значит она равна ему. Я осознаю, почему вы противитесь принять мои слова, но, поймите, Библия одна, а пониманий её тысячи. Каждый может вычленить то, что угодно ему самому, но распознать истинный голос Господа можно, лишь посмотрев на мир очами веры, -мужчина устало откинулся на спинку стула, – Аманда, «Он знает состав наш, помнит, что мы – персть». Вы имеете право на ошибки, потому как являетесь всего лишь человеком. Господь уже простил вас, так будьте благодарными за этот опыт, примите его, простите себя, но всегда помните, что вам это дало. Вы выглядите истощенной и обезумевшей, прячетесь в стенах, которые сами себе возвели. С вашего позволения, я посоветую вашей матушке обратиться к доктору, вам необходим хороший собеседник, время и новые мысли. Да исцелит вас Господь!

Священник вытащил из кармана подрясника небольшую книгу в темной обложке и протянул мне.

–Пусть она будет у вас.

Я взяла в руки шершавый переплет, украшенный позолотой- на обложке крупными ровными буквами было выведено «Holy Bible».

Мужчина встал, подвинул стул обратно к столу, и потянулся к двери, собираясь уходить.

–Благодарю за беседу, Аманда. Я помолюсь за вас!

Я не успела поблагодарить пастора в ответ, как дверь уже захлопнулась.

Этой ночью мне совсем не спалось. Я лежала, тяготимая мучительными мыслями, бесцельно всматривалась в танцующие пучки света на потолке. Сегодня, наверняка, полнолуние. Я поднялась, взяла с тумбы книгу и разложилась на подушках эркерного окна. Тонкие хрупкие пальцы принялись на ощупь изучать шероховатые страницы. Нет, во все неземное я решительно не верила, и даже слова священника не убедили меня в обратном. Однако этот разговор посеял в душе зерно решимости, и я ощущала, как оно прорастает. Оставался вопрос: чем поливать такое хрупкое растение, чтобы оно вновь не ушло в почву?

Вид из широкого окна был прекрасен: облака мягкими прикосновениями обнимали яркую полную луну, которая высоко поднялась над водой и покачивалась в отражении в такт мерцающим вдали звездам. Мой взгляд уловил неясное движение под окном, длинная человеческая тень пробиралась через палисадник прямиком к воротам. В нескольких шагах от забора, человек вдруг остановился, я напрягла глаза – это был Джордж. Он в замешательстве оглядывался по сторонам, пока вдруг не обернулся и поднял голову наверх. Мы столкнулись взглядами, он добродушно улыбнулся и, чуть приподняв руку, легко покачал ей, как бы приветствуя меня. Затем развернулся, выскользнул из ворот поместья и широким решительным шагом двинулся к пристани.

–Счастливец, – подумала я.

Глава 5

Следующим утром, спустившись на завтрак, я обнаружила в гостиной Джозефа. Он сидел, задумчиво потягивая чай, и явно кого-то ждал. Старик был рад узнать, что я вышла на кухню взять несколько свежих яблок и немного омлета.

–Вы уже проявляете интерес к еде, ваше здоровье, похоже, улучшилось! Вы все еще желанная гостья в моем доме, Аманда, я каждый вечер сижу в ожидании, что с заходом солнца в мою дверь трижды постучит ваша тонкая легкая рука, – мужчина произнес это так просто, будто по-иному и быть не могло.

Я не нашлась, что ответить, лишь робко попросила принести для меня книгу, обязательно хорошую, со счастливым концом. Как я могла дать старику обещание визита, когда моя железная клетка уже начала точеными прутьями разрывать кожу, проникать под нее, срастаясь с костями, а ржавое железо металла смешалось с железом в моей крови.

Мама спустилась в гостиную, выкрикнув на ходу: «Джозеф! Отец чувствует себя хорошо, можете подняться к нему и побеседовать», но, завидев меня, резко смутилась, застыла статуей и осталась стоять у лестницы, позабыв даже прикрыть рот. Я покинула комнату так быстро, как только могла, прошмыгнула мимо её окаменевшего силуэта и поспешно двинулась вверх по лестнице- сегодня завтрака не будет.

Старый смотритель вошел в мою комнату к обеду. С его стороны было предусмотрительным принести сразу три книги. Он осознавал- мое следующее появление на холме случится не скоро, либо не случится вовсе.

–Я ожидала, что вы принесете пару занимательных романов, – я оглядывала обложки старых изданий, каждое изображение представляло собой смесь сюрреализма и кубизма, приправленное легким оттенком тоски, безвыходности и покорного смирение с бессмысленностью жизни, – меня и так уже достаточно тошнит.

Я протянула книги старику, выжидающе уставилась в его лицо, но он мягко оттолкнул мою руку.

–Возьмите, Аманда! Это покажется абсурдным, но я полагаю, через них вы обретете новые мысли. Разве не этого вам хотелось, выскользнуть из собственного сознания?

Последующую неделю я исследовала самые укромные уголки, затопленные подвалы и захламлённые чердаки внутри своей головы. Разум- самое безопасное, защищенное место в мире, оказался полон ложных предубеждений, напрасных, и даже опасных, ожиданий и навязанных истин. Моя клетка вдруг превратилась из надежного бастиона, каждодневно охраняющего хрупкий город, воздвигнутый на мотивах прошлого, в нечто совершенно чуждое. Хотелось выжечь каждый миллиметр кожи и острым письменным ножом выскрести из костей, жилок, хрящей все «вчера», вспороть осточертевшее нутро, слить всю кровь, чтобы она стекала быстрыми неровными потоками, орошая прибрежные заросли осоки, струясь по камням, соединялась с солеными водами моря. А затем встать под потоки ветра и впустить гуляющий воздух между ребер, в кости глазниц, чтобы они окутали живое бьющееся сердце, подвешенное на аорте. Превратиться в нечто иное, не имеющее ни воспоминаний, ни мыслей. Осознание катастрофической невозможности выбраться из собственной оболочки разъедало по крупицам и душу, и само тело.

Одним утром я не слушавшейся рукой стянула с пыльного зеркала плотную ткань простыни, которую повесила туда месяцем ранее. Девушка, смотрящая на меня из зазеркалья, ужасала. Её волосы спускались на плечи темными потоками водопада, жирное сало уже образовало на них мутную, как ил на поверхности болота, пленку. В серости лица с трудом угадывалась жизнь, оно больше походило на каменную статую- неподвижную, холодную, с окоченевшими чертами мертвеца. Я судорожно приблизила руки к стеклу, кончиков пальцев коснулась прохлада. Дама из зеркала подняла взгляд, из-под подрагивающих ресниц на меня уставились не выражающие ничего усталые глаза. Раньше их цвет походил на цвет морских волн в ясный день, поблескивающий золотым свечением от яркого солнца, теперь- скорее на выжженый серый песок у причала или золу в камине, оставшуюся от догоревших сухих поленьев, которую мама выметала в совок, а затем рассыпала на почву в саду.

Я присела, облокотившись о тяжелую деревянную раму, пальцы сами потянулись к щекам- теплая кожа под ними оказалась мокрой от нахлынувших слез. Что-то трепетало под костью плотно обтянутой кожей скулы быстрым движением отбойного молоточка, пытаясь разорвать препятствие и выбраться наружу. Я дотронулась до верхней части шеи, там, откуда исходило это ощущение. Неровный пульс – вот доказательство, что я действительно жива. Внезапный шум отвлек меня от всецелостного нахождения в этом ощущении. Я никогда не замечала настойчивого тиканья прикроватных часов, теперь этот звук ворвался в уши, сливаясь с шумом моря из открытого окна, гоготанием птиц, протяжным скрипом лестницы, хлопаньем дверей, дребезжащим звоном посуды в кухне. Мимо меня проносились тысячи и тысячи звуков, я могла слышать, как шуршат парящие в воздухе крохотные комки пыли. Я приподняла невесомый подол ночной сорочки, пальцы босых ног оживленно задвигались, под ними возникло грубое дерево дощатых половиц. Ноги окутало волной ледяного воздуха, тянущегося сквозняком по полу комнаты. Сухие губы робко дотронулись до стянутой белесой кожи колен- трепетно поцеловали одну, затем вторую.

Я обернулась на зеркало- за ним не было никого, только мое отражение, любое движение которого было предсказуемым и своевременным. Я совершенно точно не могла избавиться ни от воспоминаний, ни от мыслей, но мое естество было одноликим. Не существовало ни прошлой меня, ни настоящей- вся едина.

Ноги мягко ступали на сухую траву, я вышла за сад и двинулась прямиком к побережью. Туфли произвольно покачивались в руке. Я сняла их, когда покидала поместье, и осталась босой, чтобы ничто не мешало ощутить, как мелкие камешки гальки впиваются в пятки, как разогретый за день песок обжигает пальцы, как его маленькие песчинки щекочут кожу, как высушенные стебли царапают ступни, оставляя тонкие кровоточащие порезы. Я столько раз представляла, каково это- в свободном полете рассечь потоки воздуха, с глухим ударом свалиться на омытые соленой водой отточенные камни и остаться там навсегда, ощущая, как из-под волос растекается горячая густая масса. Но это было бессмысленно- мир не пошатнется, не заметит отсутствия одного сердечного биения. Корабли и груженные баржи будут продолжать размеренно плыть, пересекая бесконечные темные воды морей и океанов, ветер не поменяет направления, ранним утром люди привычно поцелуют детей и отправятся на заводы, в бухгалтерские конторы, на биржи, заведутся машины, в ответ на их рев с задних дворов залают собаки. Все придет в движение, которое зовется жизнью. А я не пошевельнусь ни от единого звука, буду как рыба, выброшенная на берег, бездыханно лежать где-то на краю этого движения. Эта рыба смиренно наблюдает за течением времени, не способная встать, размять фантомные конечности. Её рот открывается в безмолвном вздохе, полном отчаяния и ярости, слепой надежды на спасение. Она ждет шумной волны, которая подхватит и унесет её измученное тело в открытое море, туда, где можно свободно расправить жабры и, наконец, задышать. Но пока рыба лежит на камнях, и лучи солнца постепенно испаряют влагу с её склизкой чешуи.

Невозможность вернуться в жизнь – вот, что по-настоящему пугало. В моих костях прочно обосновались железные ржавые прутья развалившейся клетки, они обвились лозами тонких сосудов и стали моей истинной плотью. Ничто не могло избавить тело от этой невыносимой муки.

Я вернулась в поместье на закате, пролежав весь день на траве холма, слушая шум вздымающихся волн.

–Завтра утром прибудет доктор, прошу, приведи себя в порядок, – мама встретила меня на пороге, она выглядела уставшей, её взгляд рассредоточено блуждал. Казалось, она думала о чем-то совершенно ином и произносила слова скорее машинально, не вдумываясь в их смысл.

Встречи с разного рода шарлатанами, зовущимися психиатрами, мне были не новы. Все они заканчивались одинаково- ощущением легкости и новизны сознания, которое рассеивалось через день-другой под гнетом единообразия жизни. Однако следующим утром я покорно оделась в длинное кружевное платье, подхватила под руку листы бумаги и направилась в сад ожидать прихода загадочного врача. В тени земляничного дерева веяло прохладой, я уселась на белый стул из кованого железа и принялась водить потупленным огрызком карандаша по шероховатой бумаге. Линии плавными витиеватыми узорами двигались по листу, изображая разросшиеся лапы деревьев, неспокойные волны моря, широкие размашистые крылья гагар, белые нежные лепестки орхидей. Набросок начинал походить на лицо- ветви сплелись, образуя завитые локоны, рябь воды превратилась в вымученную улыбку, плоды барбариса сделались глазами, высеченные камни мягко легли на подбородок, а длинные шеи гаг склонились в подобие ушной раковины. Время тянулось мучительно медленно, от полуденного солнца меня разморило, и на голову накатила сладкая дрема.

–Мисс Брайтон, прошу прощения! Я заставил вас ждать, – резкий звонкий голос сорвал пелену захватившего сознание сна.

По садовой дорожке широкими резвыми шагами ко мне приближался мужчина в черном пиджаке по колено, из нагрудного кармана которого выглядывал белый носовой платок. Незнакомец держал в руке старинного вида трость, но двигался свободно и совсем не хромал.

–Доктор Эммануэль Гиллеберт, – мужчина протянул руку в знак приветствия. Удивительным было, как при таком вычурном наряде он не надел шелковых белых перчаток.

–Я было подумала, передо мной сам Фред Астер, -мои руки театрально поправили воображаемую бабочку и ловко сняли с головы фантомный цилиндр.

Мужчина добродушно усмехнулся и убрал проигнорированную мной руку в карман узких твидовых брюк. Человек в костюме совершенно не походил на ординарного врача психиатра, с коими мне доводилось встречаться раньше. Его неподдельная беспечность, легкость жестов и слов в сочетании со строгостью внешнего вида создавала противоречивое впечатление. К тому же мужчина была чрезвычайно молод- на первый взгляд не старше тридцати. Я невольно сжалась на стуле и неотрывно следила за каждый движением самоназванного врача. Он тем временем, подобрав полы пиджака, степенно опустился на стул напротив, подпер рукой угловатый, с легкой щетиной, подбородок, и оживленно заговорил.

–Мой паром задержался на добрую четверть часа, еще раз приношу извинения за свое нелепое опоздание, – он устремил пристальный взгляд прямо на меня, – я вижу в ваших глазах недоверие, мисс Брайтон. Смею вас заверить, я никакой не «мозгоправ», не Скиннер и, уж тем более, не Джон Уотсон. Мой отец был довольно значимым врачом в Эсслинне, что находится на Северо-Западе Германии. В моих глазах он был великим человеком, я с детства твердил, что стану доктором и сделаю все, чтобы не опорочить честь нашей семьи. Окончил Честерфордскую медицинскую академию- уже здесь, в Америке. С отличием. Конечно, отец оплатил обучение с накоплений, которые собирал долгие годы, я бы никогда не стал столь компетентным доктором, не имея его статной покровительственной фигуры за спиной. Я учился со всем энтузиазмом и трудолюбием, которые только есть в моей душе, выбился в список лучших студентов, отдавал всего себя на практике, даже в самых захудалых больницах. Одиннадцать лет! Это был тернистый, полный неизбежных испытаний путь. Но таков долг врача, я счастлив с гордостью называть себя доктором! К тому же, на финансовые трудности жаловаться мне не приходиться. Не магнат, но, если бы в профессию шли исключительно ради заоблачных доходов… Меня заметили еще студентом академии, один из профессоров предложил место младшего специалиста клиники в Хитленде. Я хочу сказать, мисс Брайтон, за моими плечами тысячи часов практики, сотни пациентов, защита диссертации. Смею предполагать, в моих силах побороть ваш скептицизм. В ином случае, я хотя бы отвлеку ваши печали занимательной беседой.

Мужчина лучезарно улыбнулся. Каков бахвалец- подумалось мне. Я уже порывалась встать и скрыться в доме, но доктор, обратив взор в сторону простирающегося до горизонта моря, неожиданно продолжил.

–Забыл упомянуть- я не психиатр. Моя специальность- неврология. Конечно, я окончил курсы по психотерапии, но в остальном, не в моих привычках искать ответы на интересующие меня вопросы в сознании пациентов. К тому же, вы не моя пациентка, мисс Брайтон. Я лечу вашего деда, мистера Аллертона. Мне неизвестны подробности его знакомства с моим отцом, но знаю, что они приходились друг другу старыми друзьями- мой отец уже почил. На протяжении десятилетий в наш дом неизменно приходили письма из Эрбфорда. Когда отец узнал о болезни дорогого друга, я получил от него телеграмму с просьбой взяться за лечение, мой старик был уже не в состоянии лететь через океан, поэтому доверил это дело мне. Я был рад возможности исполнить последнюю волю отца и отправился из Нью-Бера в Сторменд, что в полутора часах плаванья на пароме отсюда. Надо признать, миссис Аллертон щедро платила за мою помощь, до последнего верила в исцеление вашего деда, но я был в состоянии лишь отсрочить развитие болезни. Когда мистер Аллертон начал терять рассудок, лавка пришла в упадок, мое жалованье сократилось почти вдвое, но я уже не мог уехать- до того привязался за эти полтора года к чете Аллертонов. Отец никогда бы не назвал гнусного человека своим другом. Посему, я планирую оставаться в Сторменде до самого конца и заезжать в поместье каждую неделю.

Мужчина легкой рукой поправил выбившуюся прядь черных, блестящих от обильного количества лака, волос и взглянул на меня.

–Так что с вами стряслось, Аманда?

Я побагровела от ярости, на лбу проступили длинные голубоватые полосы вен, мои глаза метали молниями во все стороны, но самая ослепительная и раскаленная устремилась доктору прямо в лицо.

–Вас послала до меня моя дорогая мама, – мой голос был безжалостно холоден, однако на слове «дорогая» он дрогнул, в нем послышались саркастичные нотки, -если она желает узнать о моем здоровье, или о чем-либо другом, так пусть хоть раз поднимется ко мне и спросит сама. К чему мне тратить время на пустые разговоры с незнакомцами? Чтобы вы после доложили ей, что успокоили мои мысли, и она может более не волноваться?

Доктор Гиллеберт лишь усмехнулся в ответ, но я заметила, как его грубо очерченные скулы напряглись, от чего стали еще сильнее выдаваться вперед.

–Вы правы, я здесь действительно по просьбе миссис Брайтон, однако, – он заговорил заметно громче, – не в моих обязанностях выдавать подробности наших бесед. Повторюсь, мисс, я не ваш врач, так почему бы вам не воспринимать наш разговор, как диалог с участливым другом? К тому же, который в состоянии понять вас. Вам должно быть, хочется, наконец, высказаться? Скиньте этот ненужный груз с плеч, все останется между нами, даю слово. Я доложу миссис Андреа, что вы в порядке.

Он поднялся, поправил борта пиджака и устремил взгляд за садовую ограду, куда уводила мощеная дорожка.

–Нам следует пройтись, мисс – мужчина обернулся ко мне и слегка прищурил глаза, -ни к чему, чтобы нас слышали чужие уши.

Мы неспешно прогуливались вдоль скалистого берега. Далеко снизу под ногами бурно плескалась вода, ударяясь о покрытые морской тиной обточенные камни. День выдался на редкость ясным, солнце нещадно палило на выжженые пески пляжа. В воздухе витал сладковатый свежий аромат цветов розмарина и лаванды. Легкий ветер поддевал полы моего платья и выбивал мелкие вьющиеся пряди из заколотых на затылке волос.

–Вы правда не вздумаете болтать о том, что я вам скажу? – мой тон был мягким, но глаза давали понять, что отрицательного ответа я не потерплю. Мужчина прикрыл глаза и слегка кивнул. Безрассудно было выдавать ему то, о чем я молчала даже матери, но в одном доктор был прав- тягостные мысли роились в моей голове, точно трупные черви, постепенно поедая все иные размышления- теплые, душевные, нежные. Не имея выхода, они угрожали поглотить меня полностью, не оставив и крупицы человеческой личности. Наблюдать в отражении чужое страшное лицо, ощущать чужие холодные прикосновения от собственных рук, слышать чужие голоса внутри своей головы – это была пытка, с которой мое изможденное тело и душа больше не могли мириться. К тому же, спокойствие, обходительность и холодный ум доктора и впрямь вызывали уважение, коих я не испытывала прежде к людям его ремесла.

– Это произошло полтора года назад, в Харбор-Вью, куда я, стараниями родителей, поступила на учебу, – мой голос зазвучал несмело, будто спрашивал разрешения продолжать говорить. Доктор оживился и взглянул на меня с нескрываемым интересом.

Осень 1973 г. Академия для девушек Харбор-Вью.

Отец упоенно потирал пальцами тонкий кожаный руль нашей новенькой Шевроле. Его бизнес по продаже автомобилей был на пике своего триумфа. Несмотря на кризис, пошатнувший рынок в начале года, он смог удачно вложиться в японское предприятие и стал одним из его акционеров. Наша семья никогда не была обеспеченнее, чем в тот момент. Отец всегда был бережлив, но не слишком предприимчив. С легкой руки матери, которая с самого открытия фирмы работала в ней секретаршей и бухгалтером, отец перестал перебиваться случайными заработками и, наконец, исполнил давнюю мечту- стал влиятельным предпринимателем. Она, подавая утренний чай и свежие газеты, каждодневно справлялась о состоянии дел в конторе, невзначай подбрасывая новые идеи, куда можно инвестировать капитал. Вечерами, когда мы собирались семьей на ужин, после молитвы отец, с сияющими от гордости глазами, делился концепциями по расширению бизнеса, а мать, лучезарно улыбаясь, брала его руку и со всей нежностью в голосе говорила: «Дорогой, я восхищаюсь твоим пытливым умом! Непостижимо, как тебе только приходит все это в голову!» Отец, должно быть, всю жизнь мнил себя непризнанным гением. В глубине души я посмеивалась над его показной уверенностью, но вместе с тем недоумевала, отчего матери доставляет удовольствие стоять за спиной неумелого капитана, когда она с легкостью могла взять штурвал в свои руки. Однако, я не лезла в ход событий, чинить паровоз, который исправно везет семью прямо в золотые шахты казалось гиблым делом.

В салоне машины витал технический запах из смеси резины, кожи, древесных ноток и пластика. Мы остановились на подъездной дорожке около двухэтажного кирпичного здания академии, на крыше которого возвышался поблескивающий золотым свечением массивный колокол. Я была измотана долгой поездкой, перелет занял бы куда меньше времени, но отец изъявил желание обкатать свою новую «ласточку», да и мать никогда бы не отпустила меня одну на самолет. Процесс регистрации, заселения и короткой экскурсии по зданию прошел без особого впечатления- я отметила только огромный сад за академией, дорожки которого уводили прямиком в лесной массив, раскинувшийся до самых холмов. Природа в этих местах была действительно потрясающей всякое воображение. Пока отец переносил из машины вещи в выделенную мне комнату, мама тихо подошла ко мне, нежно обхватила за плечи и посмотрела прямо в глаза. Я заметила, как по её щекам обильно стекали прозрачные слезы.

–Иногда мне чудится, что ты была рождена для того, чтобы оказаться здесь. Помни, какую огромную работу проделали мы с твоим отцом и ты сама, – она вдруг задумалась, изредка приглушенно всхлипывая, а затем легко провела пальцами по моим волосам, -ты станешь первой из семьи, кто поступит в колледж. Престижный колледж. Мы все тобой очень гордимся.

Родители собирались остаться на ночь в Элкхорне- небольшом городе в паре миль от академии, если ехать по лесной дороге- а утром возвращаться в Берлингтон. Прощание было душераздирающим- мама все плакала и не могла отпустить моих рук. Отец явно мечтал поскорее добраться до мотеля, потому успокаивал встревоженную жену, как мог. Я широко улыбалась и, подняв высоко руку, махала ей изо всех сил, пока машина, наконец, не скрылась за воротами. В следующий раз мы должны были встретиться на День Благодарения.

Мама была права, я проделала огромную работу- весь прошлый год пролетел за подготовкой к вступительным экзаменам, собиранием характеристик от бывших преподавателей и списков оценок за последние несколько лет. Лето превратилось в бесконечную череду собеседований и тестирований, пока мою кандидатуру, наконец, не утвердили. Выбиться в бюджетники не удалось- эти места предоставляли лишь выдающимся талантам, а я, помимо отличных оценок, не выделялась ни музыкальными, ни спортивными, ни художественными достижениями. Однако, отчаиваться было рано, впереди ждало целых три года обучения, у меня оставался шанс найти свою нишу и получить стипендию для колледжа.

Тем же вечером я вышла в сад, устроилась на скамье под цветущими каштанами и принялась листать учебники по философии, тригонометрии, мировой истории, которые накануне забрала из библиотеки. В моей прежней школе и близко не было тех дисциплин, что предстояло изучить за семестр здесь, но мой разум был рассредоточен. Подготовка к поступлению настолько измотала нервы, что сил на само обучение почти не осталось, но я не могла подвести ни себя, ни своих дорогих родителей. Мой взгляд на секунду оторвался от книг- перед глазами расстилалось огромное зеленое полотно сада и поля за ним, солнце плавно опускалось за возвышающиеся над лесом холмы, каменистые дорожки окрасились оранжевым от его теплого закатного света. Внезапно за спиной раздалось быстрое постукивание каблучков о гранит тропинки, я обернулась- ко мне приближалась невысокая девушка с выжженными от аммиачной краски белыми волосами. Когда она подошла к скамье я смогла всецело её разглядеть: за черными, как смоль широкими стрелками почти не было видно век, однако они подчеркивали по-кошачьи сверкающие темно-зеленые глаза, пухлые губы незнакомки приоткрылись, будто она хотела что-то сказать, я отметила её без единой неровности кожу и округлые щеки, которые особенно выделялись, когда она приподнимала уголки рта. Создавалось ощущение, что за дерзким образом скрывалось совершенно детское лицо.

–Я заметила тебя с крыльца школы, – девушка обернулась и указала длинным ногтем на здание академии, – тебе не выдали форму? У нас не принято расхаживать в чем попало по территории. Ты новенькая? Мы, по-моему, не знакомы? Дебора Картер.

Я коротко кивнула, не зная, на какой вопрос ответить первым и стоит ли вообще отвечать. Девушка говорила так громко и оживленно, что у меня зазвенело в ушах.

–Аманда Брайтон. Едва ли вот это, – я нарочито пренебрежительно обвела пальцем свое лицо, намекая на её вычурный макияж, – более приемлемо, чем мое повседневное платье.

Назойливая девица начинала меня раздражать.

–Я только с репетиции, мы готовим номер для завтрашней церемонии открытия начала семестра. Я танцовщица, – девушка поправила юбку и опустилась на скамью рядом со мной, – не обижайся. Это не проблема, пока тебя вижу лишь я, а не миссис Карпентер. Да ты и правда новенькая! Какой год? У тебя такие длинные волосы, ты что никогда их не стригла?

Дебора аккуратно взяла рукой прядь и принялась с восхищением её изучать. Меня потрясло, как резко она переключалась с темы на тему, невозможно уместить такой поток мыслей в одной голове. Я резким движением выдернула волосы из её пальцев и закинула их за спину. Больше всего возмущала наглость и чересчур беззастенчивое поведение девушки.

–Второй, год второй, – я постаралась сохранить в словах все самообладание, но вышло лишь процедить их сквозь зубы, – нет, не стригла. Мама говорит- сила женщины в её волосах.

Мои плечи невольно вздрогнули, когда уши пронзил звонкий заливистый смех девушки.

–Ничего глупее не слышала, – Дебора опустила руку мне на плечо, продолжая безудержно смеяться, пока, наконец, не смогла успокоиться, – я уже выпускница, но не переживай, ты всегда можешь обратиться ко мне, если возникнут трудности.

Девушка на минуту задумалась, устремив взгляд вглубь сада.

–Хочешь кое-что покажу? Пошли.

Я не успела возразить, прежде чем Дебора крепкой хваткой тонких пальцев схватила мою руку и потащила за собой. Начинало смеркаться, мы пробирались практически в полной темноте под кронами раскинувшихся баттернатов, мимо разросшейся тсуги, разносящей хвойный аромат по всему саду, чьи густые лапы норовили зацепиться за подол моего платья, пока не вышли к небольшому фонтану. Я заметила две статуи ангелов, слева и справа от него. Дебора опустилась на парапет, порылась в карманах пиджака и извлекла пачку сигарет темно-рубинового цвета.

–Будешь? – она протянула одну мне. Я повертела её в руках, на фильтре вырисовывалась золотистая надпись «Палл Малл», – если захочешь, парни из Норт-Вью достанут еще пачку. Могу их попросить.

Я протянула предложенную сигарету обратно Деборе и поинтересовалась, о чем она говорит. Девушка простодушно засмеялась.

–Ну ты и темная! Норт-Вью – это та же академия, что и Харбор-Вью, но для парней, – она неспешно затянулась, в воздухе повис сладковатый запах табака, – считай это просто одним из корпусов- по воскресеньям мы все ходим в одну церковь. И многие игры проводятся совместно. До неё где-то полмили отсюда по лесу. Как-нибудь сходим, познакомлю тебя со студентами.

Перспектива идти через лес на встречу с кучкой парней меня совсем не привлекла, но я решила промолчать и отказаться позже, когда дело дойдет до реального предложения. Между тем, моя собеседница и не думала прекращать монолог.

–Я обычно тоже не курю- сегодня был сумбурный день. Хочешь секрет? Когда родители притащили меня в Харбор-Вью, первой мыслью было- сбежать. Мы жили в квартирке на две семьи в Нью-Бере, рядом с железной дорогой. Оживленный многоликий мегаполис! Жилье наше, конечно, было не в элитном районе, но и не в гетто. Мы с соседской девчонкой- она на два года младше- выбирались по ночам из нашего квартала и шли гулять по городу. Ты когда-нибудь пробиралась тайком в кабаре послушать, как поет Стив Росс? Да ты не видела жизни! У нас, конечно, были поддельные документы, но мама давала ровно доллар в неделю на расходы. Этого не хватило бы и на одну ночь приключений, поэтому я шла со смятой купюрой к парню, который торговал сигаретами на углу Трименн Стрит. Конечно, нас частенько ловила охрана и вышвыривала вон с шоу- моя спутница совсем не походила на совершеннолетнюю девушку из высшего света. Тогда мы отправлялись по ближайшим клубам, куда удавалось войти. Чего там только не происходило! Часто после вечеринок подруга тащила меня на открытые крыши, наблюдать за рассветом, который отражался в огромных окнах бежевых, залитых светом утреннего солнца, небоскребов. Моим излюбленным местом был книжный магазин для взрослых на 43-й улице, я натаскала оттуда столько литературы, что можно собрать второй том «Школы Разврата». Представляешь, я смогла привезти несколько книг в академию, спрятала их по разным полкам в школьной библиотеке. Обязательно одолжу тебе почитать!

Дебора притихла на минуту, потушила докуренную сигарету о бортик фонтана и со словами: «Мы тут не мусорим», сунула бычок в пачку. Удушающий запах табака, к моему счастью, перестал беспощадно резать чувствительные носовые рецепторы, но уши оставались во власти болтливой девушки.

–Моя отец трудился грузчиком в порту, – Дебора продолжила, но её голос звучал нетвердо и глухо, словно исходил от бестелесной сущности, – пока не погиб. Несчастный случай во время смены. Худший день. Через два года мама вышла замуж за Грегора. Отец был бесхитростным, обладал живым характером и чрезмерным прямодушием, он мог меня развеселить или отвлечь от серой повседневности. Грегор лукавый и пронырливый, трудолюбивый, как писаки желтых газетенок. Может потому и стал воротилой, он крупнейший агропоставщик в штате. После свадьбы Грегор забрал нас с мамой в квартиру, находившуюся почти в самом центре Нью-Бера, а затем пристроил меня в Харбор-Вью. Он сам окончил Норт-Вью и решил, что для меня нет лучше места для учебы, чем школа в захолустье среди леса и холмов. После шумного, пестрящего красками города сельская местность с её бесконечной зеленостью, насекомыми на пахучих цветах и приглушенностью звуков кажется однообразной, смертельно тоскливой. Куда ни посмотри- неизменно уткнешься взглядом в дерево, возвышенность или безошибочно вперишься глазами в небо. И девушки здесь сплошь чопорные аристократки, с моральными принципами незыблемыми, как мраморная статуя Давида. Секрет в том, что они притворяются- большинство этих девиц отъявленные трусихи, оттого двуличные и подлые. Они боятся, что кто-то пошатнет их авторитет и займет отсиженное ими за годы место в списке стипендиаток. Дам тебе совет- если задумала выйти за рамки приличественных правил, будь готова сделать все идеально с первого раза, потому как второго не будет. Даже к самому скверному обществу можно приспособиться, если понимать, по каким законам оно живет. Не понимаешь- не высовывайся. Здесь каждый сам за себя, а инициатива, как известно наказуема, Аманда Брайтон.

Дебора, игриво смеясь, легонько щелкнула меня по носу, так, словно мы были старыми подругами. Этот небрежный жест вызвал внутри саднящее чувство раздражения.

–Ты говоришь так, будто знаешь меня до крупиц – это неуместно.

–Тебе бы меня благодарить! – Дебора с досадой взмахнула руками, было видно, как сильно её задела моя холодность, – я видела девушек, как ты, преисполненных надеждами, напыщенных, как гусыни, твердо уверенных в своей гениальности. У этих особ с треском ломались позвонки, вместе с тем, как улетучивалась вся претенциозность после месяца, проведенного в Харбор-Вью. Я прибыла сюда без каких-либо высокопарных ожиданий, по принуждению. Но не ты, я же вижу. Оставь блаженные грезы в родительском доме, откуда бы ты не была.

Я поднялась с парапета, на котором сидела весь разговор и, бросив на девушку презрительный взгляд, устремилась через разросшиеся кусты обратно в сад. Дебора нагнала меня уже почти у входа в академию и, резво схватив за локоть, потащила к дальнему окну здания.

– Сейчас слишком поздно, мы не сможем войти в главные двери. Прости, я не хотела тебя напугать, – казалось, девушка говорила искренне, – завтра покажу тебе иную сторону Харбор-Вью, считай это погружением во внутреннюю кухню здешних мест.

Дебора трижды постучала костяшками пальцев о раму, после чего окно со скрипом распахнулось. Это оказалась комната старших студенток. Девушки помогли нам забраться внутрь, и поинтересовались, что потянуло нас на прогулку среди ночи. Я и сама хотела понять причину своего безрассудного решения бродить по саду после отбоя, ведя беседы с сомнительной особой, но разумного ответа не нашлось.

Время приближалось к полуночи, когда я, крадучись по коридору, наконец, добралась до спальни. Завтрашний день должен был стать открытием учебного семестра, следовало выспаться, но беспорядочные тревожные мысли срывали пелену сна. Я проворочалась в постели ни меньше получаса, пока усталость, наконец, не взяла свое.

Глава 6

Это утро выдалось солнечным- яркие теплые лучи, проникнув сквозь занавески, упали на закрытые веки слепящим светом. Я, не открывая глаз, поморщилась и собралась было отвернуть лицо от окна, как вдруг мои уши отчетливо различили в утренней тишине женский сдавленный плач. Создавалось ощущение, что горюющая отчаянно старалась подавить слезы и надрывные всхлипы, то и дело вырывающиеся из её горла, но не могла побороть рефлекторный позыв. Она звучала как ребенок, уже успокоенный матерью после затяжной истерики, но продолжающий похныкивать и подергивать плечами раз в пару минут. Я приподнялась на локтях и увидела перед собой тощую, длинную, как палка из-под огородного пугала, девушку, сидящую на соседней кровати. Она подняла на меня опухшее от слез раскрасневшееся лицо, её темные до плеч волосы в крупных локонах местами прилипли к худым впалым щекам, а взгляд выражал смесь безумия, жгучей тоски и трагичной безысходности.

–Почему ты плачешь?

Незнакомка, словно испугавшись моего голоса, нервно подскочила, схватила сумку, которая на фоне её худого тела выглядела непомерно огромной, и выбежала за дверь. Если она продолжит отмалчиваться и, завидев меня, моментально покидать комнату, то мы точно уживемся- подумалось мне.

Ближе к семи коридоры академии наполнились десятками мелодичных, звонких, возбужденных голосов- студентки, одетые в парадную форму, спешно направлялись в левое крыло здания, туда, где находился зеркальный зал. Поражало, как при такой торопливости, девушки сохраняли дистанцию и не образовывали давку. Толпа, двигаясь по узким проходам и коридорам к месту церемонии, походила на единый механизм, где каждый винт находился на своем месте, а каждая шестеренка выполняла строго отведенную ей функцию. Я же то и дело натыкалась на чью-нибудь спину и наступала кому-нибудь на пятку в лакированной туфле.

Зеркальный зал представлял собой огромную округлую комнату, стены которой соединяясь под потолком, плавно переходили в куполообразный свод. По обеим сторонам, в освещенных нишах висели картины, я уловила взглядом полотна с яркими портретами женщин, вероятно кисти Мэри Кэссетт, мрачные живые пейзажи Томаса Коула, и заметила несколько работ экспрессионистов, но не смогла определить, чьего авторства. Высокий потолок комнаты украшала выцветшая от времени фреска, изображающая битву небесного воинства с острокрылыми людьми, походящими на демонов, с копьями в руках. Я, подняв голову, с интересом всмотрелась в написанное- с одного края изображение сияло ангельским светом, с другого зияло чернотой, но ближе к середине, вместе с тем, как в сражении смешивались человекообразные божества, так смешивались и цвета, плавно переходя в полутона с преобладанием то темных, то светлых оттенков. Определить, кто выйдет победителем из схватки было никак не возможно.

К моему удивлению, зеркал в зале было совсем немного, их начищенные рамы благородно блестели золотом в свете мягкого утреннего солнца, но стекло затерлось, потускнело и прибрело землистый оттенок.

–По-моему религия устарела. Кому нужен Бог, когда существует мораль и здравый смысл? – я невольно вздрогнула, когда до ушей донесся тихий женский голос. Слева от меня сидела утренняя беглянка. Выглядела девушка куда лучше, чем несколько часов назад, её надменно-задумчивый вид ничем не выдавал недавнего состояния тоски и отрешенности. Темного, почти черного, цвета глаза были сухими, со следами свежей туши на густых коротких ресницах. На лице девушки читалась невообразимая скука, даже округлые вскинутые брови и широкие тонкие губы в жалком подобии полуулыбки не придавали ему особых эмоций. Она обернулась ко мне и коротко представилась, – Сара Кларк.

До конца церемонии мы не проронили больше ни слова. После девушка поспешила одной из первых покинуть зал, но я нагнала её в дверях- не лишним было узнать, с кем мне предстояло прожить вместе целый год. Мы расположились на одной из деревянных скамеек в нише коридора, студентки сновали туда-сюда, их звонкие голоса сливались в беспорядочный шум, но Сара, казалось, не замечала этого гула. Девушка, как и я, оказалась новой студенткой Харбор-Вью. Она рассказывала о прежней школе, которая подобно нашей академии была католической. В иных заведениях девушка никогда не училась- её отец был священником и мало доверял светскому образованию. Сара, в свою очередь, мало доверяла отеческому взгляду на жизнь.

–Смотри, – девушка вынула из сумки смятый конверт и протянула мне. Я нерешительно открыла его, развернула бумагу и прочла несколько первых абзацев письма- оно было наполнено безутешной печалью и трепетным беспокойством, по всему тексту красной нитью тянулся вопрос: «Когда ты вернешься ко мне?»

–Его отдал мне мой парень в день отъезда, – Сара продолжила говорить, пока я с интересом изучала написанное, – отец отправил меня подальше, когда узнал, что мы влюблены. Разве есть что-то плохое в том, чтобы кого-то любить?

Девушка пристально всмотрелась в мое лицо, будто ища в нем ответ на вопрос, но я лишь смутилась и неопределенно пожала плечами.

–Нет. Может твой отец всего лишь хотел, чтобы ты не забросила учебу? Или чтобы тебя не тревожили лишние мысли по поводу, – я нервно облизнула нижнюю губу, силясь найти подходящее слово, – ваших взаимоотношений?

Сара с досадой выдохнула.

–Конечно, между нами бывают недомолвки, он старше и временами пытается меня поучать, – её уголки губ чуть дрогнули, а глаза заблестели чистым светом- видимо, в памяти всплыл его образ, – но я живу им, живу чувствами к нему. К чему мне обучаться высшим наукам, если в конечном итоге я останусь несчастна? Жизнь без любви- сплошная тьма.

Я на минуту задумалась над словами девушки. Мое существование определенно не было похоже на вечную ночь, скорее оно походило на тихую гавань в ясный день, куда изредка подмывало вонючую тину и вязкий ил. Но то несло течением из далекого холодного океана чужих мыслей- если не покидать гавань, то с отливом трясину уносило обратно в незнакомые мрачные воды, а ты оставался лежать на чистом теплом песке. Я постаралась разделить сладостную эмоцию с девушкой, но, покопавшись в сознании, ничего не обнаружила. Заливами в мою гавань не несло ни ароматных цветов, ни диковинных рыб, туда не слетались ни махаоны, ни бабочки-монархи. Это место было пристанищем безмятежности, но вместе с тем безбрежной пустоты. Я с ужасом осознала, что не имею никакого представления о том, что значит любить.

Я вложила письмо обратно в руку девушки. Она, помолчав, внезапно сменила тему и заговорила легким непринужденным тоном.

–Ты уже думала над факультативным предметом? Я выбрала чирлидинг, как самый популярный вид спорта, честно говоря- им занимается, наверное, треть студенток.

Жизнь в академии я распланировала на годы вперед, еще летом опробовав себя и пении, и в игре на фортепиано, и в спорте. Все, что касалось командной работы приводило мое сознание в неистовство- мириться с чужой безалаберностью, теряя состояние полного контроля над ситуацией, было мучительным бременем. Как известно, паршивая овца все стадо портит, а допустить подобного в Харбор-Вью было нельзя, потому я решительно отвергла идею участия в спортивных мероприятиях.

Вместе с тем, игра на инструментах не вызывала во мне ни трепета, ни увлеченности- музицировала я откровенно неохотно, бесстрастно и нескладно, а уроки сольфеджио и вовсе заставляли тело содрогаться от ужаса. Одна из именитых преподавательниц по вокалу во время репетиции а капеллы, остановила хор и, снисходительно глянув на меня, произнесла: «Мисс Брайтон, вы Флоренс Фостер во плоти! Столь же неотразимы, сколь бездарны». Её высказывание я сочла резонным, и вскоре вышла из труппы.

Лишь одно увлечение заставляло душу мерцать, подобно светлячкам тёмной ночью. Я страстно любила живопись. Это пылкое обожание цвета и формы пришло в жизнь жарким июньским вечером шестого дня рождения, когда я впервые вошла в Берлингстонский музей искусств. Картины скользили одна за другой мимо взгляда, пока перед глазами не предстала пара, танцующая в Буживале. Женщина, в морковного шляпе цвета, легко уложив руки на плечи мужчины, двигалась, подобно бабочке, пока за спиной влюбленных шло шумное застолье. Я, опешив, указала пальчиком на полотно и шепнула маме: «Посмотри, они танцуют». Мама, слегка кивнув, ответила: «Конечно, танцуют». Но она не поняла моего восхищения- я видела, как они танцуют. В стремительном порыве кружились лепестки сирени, дама энергично притоптывала ножкой в крохотной туфле, слышался звон стаканов, шум женских и мужских голосов, оживленная мелодия скрипки доносилась из-за деревьев. Я видела взгляд мужчины, походящего на Ван-Гога, хоть он и был скрыт соломенной шляпой. Помню, как за спинами шумной компании тянулась в левый угол звездная ночь, а затем я отвернулась- и все разом стихло.

У пустых полотен нет души, но она есть во мне, а значит можно подарить её часть чему-то неодушевлённому- так я решила, медленно удаляясь от веселящейся пары.

Эти обстоятельства не оставили никаких сомнений- в Харбор-Вью я отдамся своей страсти без остатка- буду писать картины, пока не иссякнет сама душа. Об этом я и сообщила своей новоиспеченной знакомой. По спокойному прежде лицу девушки пробежала тень, она лишь задумчиво хмыкнула в ответ на мои изречения. Её тонкие губы снисходительно растянулись в слащавой улыбке, а в глазах замерцал огонь плохо скрываемой зависти. Эта эмоция застала меня врасплох, я собиралась было узнать причину столь неясной реакции, но не успела- к нашей скамейке, подобно Торнадо Трех штатов, взявшись ниоткуда подлетела Дебора.

–Я с ног сбилась, пока искала тебя, – она порывисто вдохнула, поправила сбившиеся волосы, и, даже не взглянув на Сару, продолжила, – через пол часа после отбоя дождись стука в окно. Не вздумай надевать форму- нас сразу заметят. Проберемся через сад к северной стороне ограды, там есть пробоина в камнях, еще старшие студентки её сделали. Оттуда выйдем к лесу и по тропе доберемся до развилки на Элкхорн. Парни из Норт-Вью подъедут ровно в одиннадцать, так что придется поторопиться, – она на секунду замолчала, будто размышляя о чем-то, и вдруг почти умоляюще проговорила, – и прошу, никаких длинных юбок, нацепляешь колючек да и идти придется дольше.

Я перестала улавливать смысл слов Деборы в тот момент, когда подняла на неё взгляд- девушка выглядела совершенно не так, как в нашу первую встречу. Растрепанные жесткие волосы, торчавшие прежде по сторонам, были уложены в тугой пучок и обильно залиты лаком, так что ни единый волосок не выбивался из приглаженной прически. Глаза не были подведены толстыми стрелками, казалось, девушка лишь немного подкрутила ресницы. Я изумилась этой перемене еще в зеркальном зале, когда трупа студенток, одетых в белоснежные шелковые платья, плавно выплыла на сцену после вступительной речи миссис Карпентер. В центре, скользя на вытянутых носках, грациозно, и вместе с тем величественно, двигалась Дебора. Её лицо было расслабленно-серьезным, она не издавала ни звука, но я отчетливо улавливала каждое слово и эмоцию танца- она говорила телом. Вначале повествование шло неспешно- девушки, словно лебеди, плывущие по прозрачной глади воды, плавно скользили по блестящей паркетной сцене. Затем, одна за другой, вытянули напряженные до самых кончиков пальцев руки и устремились вниз, их гибкие спины элегантно выгнулись, образовав четкий полукруг. Каждая мышца моего тела невольно напряглась, я ощутила, как глухая боль окутала плечи и устремилась ниже по спине. Девушки изображали пронзительно болезненную сцену, казалось, в этот момент вся тяжесть мира разом обрушилась на их тела, заставив покорно преклониться. Мелодия внезапно затихла, но уже через секунду зазвучала вновь, нарастая и усиливаясь, словно вой ветра перед грозой. Первой выпрямила изящный стан Дебора, за ней, упрямо, как фишки домино, поднялись другие танцовщицы. Девушки степенно вскинули головы, их решительные взгляды устремились вверх, а руки протянулись к чему-то незримому, будто силясь поймать пальцами клочок света или выпорхнувшую голубку. На сцене происходило нечто величественное.

Я невольно опешила, когда Дебора, вдохнув полной грудью, поднялась на носках, и, словно сбросив напряжение и натянутость, опустила руку в свободном полете. Мой взгляд неотрывно следил за каждым её движением. В мгновение музыка сменилась с лиричной на торжественную. Девушки ловко подхватили легкие юбки и закружили по площадке. Лишь в тот момент я осознала, насколько крепко сложены их тела, насколько сильно им подчинены. Их подвижные ноги взмывали и опускались четко в такт, натянутые носки, рассекая запыленный от солнца воздух, эскизно выписывали округлые фигуры. Под конец танца все девушки разом упали, словно пораженные пулей- по залу прокатилась волна восторженных аплодисментов и одобрительных восклицаний. Мои сияющие глаза пылко уставились на сцену. Я поднялась со всеми и искренне рукоплескала, не в силах сдержать волнения.

Дебора, порывисто дыша, спешно оглядывала публику, пока её взгляд не упал на меня. На долю секунды уголки её губ приподнялись, а глаза победно свернули. Церемония продолжилась выступлением женского хора, исполняющего немецкую оперу под одну из симфоний Фанни Мендельсон. До напутственного слова преподавательского состава я пребывала в отрешенности, лишь мельком улавливая происходящее на сцене. Думалось о предстоящем годе в академии, о том, обрету ли я предназначение здесь, открою ли новое в себе, как для меня это сделала Дебора? Не увидь я, как безгранично отдает себя движению эта неуемно разговорчивая, похожая на неугомонную стрекозу, девушка, никогда бы не приняла её всерьез. Человек раскрывается в любви, и неважно, чему она посвящена.

На краткий монолог Деборы я ответила лишь вопросом.

–Выходит, ты меня обманула? -она в изумлении вскинула бровь, -вчера не было никакой репетиции. К чему был весь маскарад? Я ожидала увидеть на сцене чарльстон или, в крайнем случае, диско.

Сосредоточенный взгляд Деборы задержался на мне на целых пол минуты, казалось, девушка тщетно старалась понять, в чем её упрекают. Я почти потеряла надежду, как вдруг она разразилась заливистым смехом.

–Ты ведь не из тех, кто судит о человеке лишь по его лицу? Мы не в двадцатых, к тому же церемония- не вечер в подпольном казино. А диско я натанцевалась в эпатажных лофтах Нью-Бера. Я бы и рада отдать дань почтения флэпперам, к тому же жемчужные бусы и шляпка-колокол пришлись бы мне к лицу, но миссис Карпентер безжалостно покарала бы всю труппу за столь дерзкий выпад. Я всецело разделяю идею жизни без предрассудков…да я олицетворение этой идеи! Но в условиях ограниченного выбора можно прибегнуть к хитрости и приспособленчеству. Мы превратили затертую до дыр историю в оригинальную путем облачения её в новую форму. Иметь возможность создавать- чем же это не свобода?

–О какой истории ты говоришь?

–Мы заперты за закрытыми воротами в каменном тесном замке времен колонизаторов, окруженном охраной. Мы вынуждены носить форму, жить и думать, опираясь на суждения людей, которые параллельны нашим. О какой свободе ты вообще говоришь?!

Надрывный, почти истеричный возглас Сары прокатился по узкому коридору, подобно грому среди ясного неба. Дебора, потупив взгляд, шокировано уставилась на неё, словно вместо Сары на скамейке восседало огромное насекомое. По всей видимости, танцовщица действительно до этого момента совершенно не замечала мою спутницу. Девушка с силой тряхнула головой, словно сбросив наваждение, и многозначительно изрекла:

–Ты чрезвычайно слаба в истории…

–Сара, – от её голоса потянуло пронизывающим холодом.

–Сара, -коротко повторила Дебора, – колонизаторы не строили на этой земле замков, мы находимся в бывшем поместье, которое некогда принадлежало одной небезызвестной художнице. А караул стоит лишь на главных воротах- на территории столько лазеек во внешний мир, что тебе и не снилось. Мне столько нужно вам рассказать! Я, пожалуй, присяду.

Девушка легонько хлопнула меня по ноге, и мы с Сарой послушно отползли к краю скамьи. Дебора пристально оглядела противоположную стену и, остановив взгляд, движеньем подбородка указала на одну из картин.

–Видите портрет? Это Элизабет Харбор. Здесь каждая студентка знает на память историю её жизни. В начале девятнадцатого века её отец необычайно разбогател на переработке хлопка, прежде вместо сада за поместьем было поле, которое обрабатывалось невольными рабочими. Человеком он был религиозным, ревностным католиком, когда большая часть общества еще придерживалась пуританства. При строительстве здания, – Дебора вскинула голову, устремив взгляд в потолок, прямо над нами на крыше возвышался золотой колокол, – первым делом образовалась именно церковь. Он дал Элизабет превосходное домашнее образование, грезил, что чем образованнее женщина, тем лучшей женой она будет. Сможет воспитать достойных детей. Но Элизабет так никогда и не стала матерью. Вместо этого она отправилась странствовать по Европе, и в конце концов обосновалась в Англии. Жизнь её была крайне бедной, ни о каких деньгах на Женский колледж и даже просто на сытую жизнь она и мечтать не могла- отец отрекся от дочери, как только та села на паром. Элизабет была упрямой, под стать родителю, и вскоре записалась вольнослушательницей в столичную Академию изящных искусств. Студенты относились к ней, как и прочем ко всем девушкам, снисходительно, а порой откровенно смотрели свысока. Но именно там она встретила человека, который стал её единомышленником, сердечным другом и единственной истинной любовью. Он увидел в ней то, чего не признавали другие- проницательный ум, пылкую страсть к познанию и, пожалуй, самое главное, тонкое ощущение реальности. Его звали Дариус Кроуфорд. Он окончил историко-литературный факультет, когда только зарождался романтизм и появилась «Немецкая мифология». Мечтал написать собственный труд, но сначала отправиться на пару лет в путешествие по Европе вместе с Элизабет. Но случилось непредвиденное- отец девушки заболел и скоропостижно скончался, оставив дочери-беглянке внушительное наследство. Элизабет незамедлительно отправилась в родовое поместье, Дариус последовал за ней. В Европу они больше никогда не вернулись.

Когда похороны и канцелярские дела остались позади, жизнь в Элкхорне, тогда еще небольшом поселении на несколько сотен человек, явилась для молодой просвещённой пары беспросветной тоской и меланхоличным наваждением. Дариус погрузился в исследования, дни и ночи проводил в темной библиотеке, склонившись со свечей над книгами бывшего хозяина. Но писать, в сущности, ему было не о чем- ни один сборник не дал бы столько умудренности, сколько сама жизнь. Тогда то, из несбывшихся мечтаний, из неуемного желания двух людей привнести значимый вклад в мир, родился прообраз Харбор-Вью- пансион Кроухард. Они дали ему незамысловатое название, сплетенное из сочетаний фамилий. Как по мне, это даже могла быть их маленькая шутка. В Элкхорне не были рады открытию нового учебного заведения. Многие именитые семьи, разбогатевшие в свое время подобно отцу Элизабет благодаря хлопковому буму, точили зуб на владения Кроухард. Они бойкотировали предложения отдавать на обучение своих отпрысков, пускали грязные слухи, будто бы в пансионе детей развращают европейскими науками, заставляя их отворачиваться от Бога, делают их чуть ли не Антихристами. Конечно, все знали- ничего подобного в Кроухард и близко не происходило, тем не менее ненависть многих горожан была ядовита и безжалостна. Потому, поначалу, в поместье обучались лишь выходцы из бедных семей, живущих в сельской местности окрестностей Элкхорна. Дариус почти не принимал участия в классах- он отписывал труды, учебник за учебником, по философии, истории, теории литературы. Элизабет обучала воспитанников чтению, письму, счету, а на досуге выходила с учениками к холмам на плэнер. Все изменилось лишь когда местные власти взяли пансион под протекторат- прежде все финансирование текло с того, что осталось от хлопковой фермы, однако поля скудели, спрос уменьшился в разы, а конкуренция возросла, сбросив семью Харбор с пьедестала монополистов. Элизабет была несведуща в делах отца, но обладала удивительным даром дипломатии- она и провела все переговоры с властями, ей даже удалось привлечь несколько инвесторов из числа состоятельных фермеров. Дариус писал в дневниках, что перестал узнавать жену- она, прежде кроткая, тонкая особа, вдруг сделалась заискивающей, расчетливой дамой. То было влияние обстоятельств и умелая игра. В мемуарах, обнаруженных под досками пола уже после её смерти, Элизабет описывала глубочайшее разочарование. Она, женщина, подарившая надежду стольким детям, богобоязненная, чуткая и сострадательная, была бесцеремонно обсмеяна и оболгана лощенными циниками. Каждый день, вставая с постели, Элизабет с пол часа отрешенно бродила по комнате, а затем, нараспев посвистывая мелодии Готшалка, шла поднимать детей к завтраку. Она была весела и участлива, наигрывая на фортепиано «Весну любви» в утренние часы в кругу завороженно сидящих воспитанников, наставляла о нравственности, морали и любви к Богу, читая им вечерами «Дом под сиренями» или «Я буду любить тебя…». Кроухард в те времена был райским уголком, местом, наполненным не только серьёзным учением, но и блаженным теплом, благоговейной любовью.

Вскоре былые душевные невзгоды покинули Элизабет. Спонсирование от Элкхорнской церкви и местных землевладельцев позволило нанять выдающихся учителей, освободив миссис Харбор от забот преподавания. Она всерьез взялась за живопись, её картины удачно скупали не только в Элкхорне, но и в близлежащих городах- слава пансиона Кроухард и семьи Харбор стремительно росла. Деньги потекли рекой, и вот, первые выпускники отправились прямиком в Европу для дальнейшего обучения. Молодые дамы и джентльмены, дети поколенных фермеров, не ожидающие от жизни ничего, кроме работы в поле, теперь могли обосноваться в Лондоне, Монпелье или Бордо, став дипломированными специалистами в области искусства.

Элизабет было семьдесят четыре, когда её не стало. Она прожила долгую, насыщенную жизнь, оставив после себя сотни картин, мемуаров, а главное пансион Кроухард. Дариус пережил её на два года, завещав поместье и все наследие Харбор католической церкви Элкхорна. После этого все стало иначе, пансион разделили на две академии, отстроили новое здание к северу отсюда, дали академиям названия в честь его основательницы. Но изменилось еще кое-что, здесь больше не встретить выходцев ни из фермеров, ни из ремесленников, ни из других небогатых семей. Харбор-Вью- одна из лучших академий целой страны, у неё богатая, преисполненная благонравием, прославленная история. Не гоже обучать здесь всех и каждого безмездно. Мы, все студентки и студенты, есть лицо, честь и доброе имя Харбор-Вью. На главных воротах выгравирована старая, позолоченная надпись на латыни «SEMEL HERES, SEMPER HERES», что буквально значит «Единожды наследник-всегда наследник». По правде говоря, эта фраза взята из римского наследственного права, но для нас она значит- даже выйдя за ворота академии, нужно оставаться достойным. Достойным её.

В воздухе повисло торжественное молчание. Дебора с почтительным обожанием вглядывалась в портрет женщины со сложенными на груди руками.

–Как эта история относится к танцу труппы? – я тихо заговорила, озадаченно взглянув в отрешенное лицо девушки.

Дебора ехидно улыбнулась, словно всю жизнь ждала этого вопроса.

–Мы рассказали эту легенду в танце. Это особая техника Марты Грэхем. Сила духа в сочетании с яркой эмоцией рождает свободу. Мой маленький бунт, если тебе угодно. Всем наскучило кружить балетные па, кои мы ставим из года в год. Я предложила взглянуть на Элизабет по-новому, а её историю изобразить со всей трагичностью, величием и несокрушимостью. Она ведь в одиночку отстаивала эти земли, обвела вокруг пальца безжалостных притеснителей, а большинство думает о ней, как о женщине, которая была набожна и блестяще рисовала. И, представляешь, миссис Карпентер одобрила идею! Даже поставила меня на место примы на весь год. Это очень поможет в колледже…

Дебора внезапно притихла. Я вымолвила лишь короткое «Мои поздравления», но та уже поднялась и небрежно бросила:

–Вечерняя месса начнется в восемь. Сразу по возвращении объявят отбой, у тебя будет не больше получаса на сборы. Я постучу в окно три раза.

Не дождавшись ответа, девушка испарилась так же внезапно, как и возникла. Сара пребывала в раздраженном замешательстве, а я уже раздумывала, как отказать новоиспеченной подруге в прогулке по ночному бескрайнему лесу.

Мы двигались на закате через раскинувшееся поле прямо к возвышавшейся над равниной белой одноэтажной церкви. Её остроконечный шпиль, казалось, упирался прямиком в золотые кучевые облака. Заходящее солнце озарило окрестности на десятки миль вокруг, отчего зеленые возвышенности сделались янтарными, и походили на ржаные поля.

Внутри храма было многолюдно. Нас сопроводили в левую часть здания, и лишь тогда я подняла ослепленные солнцем глаза и поразилась. Каменные, украшенные позолотой, колонны вздымались к потолку, закручивались, образовывая множество арок. Рядом с каждой покачивалась тонкая, почти невесомая люстра, с вырезанными гравировкой изображениями ангелов. Под верхними окнами красовались цветные фрески. Количество драгоценных камней, золота и изысканной резьбы по дереву приводило в упоенное волнение. Воздух наполнился тягучим душистым ладаном. Стоя под сводами, подобными самому небу, я ощущала сладостную невесомость, но вместе с тем трогательное единение. В «Kyrie eleison» сливались десятки мелодичных, звонких, глубоких голосов, они будто проплывали сквозь тело, окутывая его безмятежным спокойствием. Я вдруг уловила в общем хоре чуть слышное звучание глухого баритона- по правую сторону стояли воспитанники Норт-Вью. Значит, Дебора не врала, служения и правда проходят совместно.

Я с любопытством осмотрела ряды, где стояли студенты в сине-бирюзовых пиджаках с эмблемой академии. Кто-то откровенно зевал, потирая рукавом слипающиеся глаза, кто-то безучастным взглядом скользил по окнам, аркам и сводам, кто-то беззвучно пел, то и дело невпопад разлепляя губы. И вдруг что-то заставило меня остановиться. Моему взору предстал темно-русый парень с взъерошенными волосами, который, с чуть лукавой улыбкой, шептал что-то своему сокурснику. Он выделялся из толпы, не то точностью движений, не то уверенным, немного суровым взглядом.

Было в нем еще кое-что, а именно то, как просто и вместе с тем твердо он держался. В нем не было показной напыщенности и тривиальной искусственности, среди изысканного антуража он выглядел столь же естественно, сколь выглядит цветущий мак на полях Вердена.

Пожалуй, я встречала людей куда более притягательных внешне, но в тот момент они все забылись, и казалось- никто не сравнился бы с ним в выразительной обворожительности черт лица.

Плавное размеренное звучание молитвы внезапно прервал глухой стук- из моих рук небрежно выскользнул песенник и упал прямо на пол. Я вздрогнула и торопливым движением подняла книгу, а когда разогнулась, мои глаза ослепила яркая вспышка света, а тело задрожало от робости и смятения. Он, чуть склонив голову, смотрел на меня сквозь толпу внимательным изучающим взглядом. Казалось, будто я взглянула в само небо, настолько чистым и светлым было свечение ярко-голубых глаз.

Дебора и вправду пришла к окну моей комнаты за полтора часа до полуночи. Я даже не содрогнулась, когда в ночной тишине, нарушаемой лишь далеким стрекотанием сверчков, раздался тихий, но настойчивый стук. Девушка была во все оружии, в своем причудливом одеянии она снова выглядела дерзко и беспечно, как и в нашу первую встречу. Я решительно отвергла предложение идти с ней, на что та лишь лукаво улыбнулась.

–Хочешь снова увидеть его? Дастина. Я наблюдала за вашими переглядами на мессе.

Мое тело оцепенело. Я в ужасе уставилась на Дебору, не в силах понять, как так глупо выдала себя. Девушка тем временем продолжала.

–Он будет с нами вечером. Мы давно знакомы, могу даже кое-что рассказать о нем.

Я колебалась, но жгучее любопытство, трепещущее в груди, не утихало. Уже через минуту мои руки протянулись к Деборе, и она помогла мне спуститься с окна. Я бесшумно затворила ставни, и мы, крадучись, двинулись в ночь.