Читать онлайн Родное. Избранное бесплатно

Издание осуществлено при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

В оформлении обложки использована картина художницы Марины Скромовой.

Времена

«Обернёшься – окно запотело….»

Обернёшься – окно запотело.
Полутьма за стеклом, забытьё.
Жизнь меня переделать хотела,
Я хотел переделать её.

Как азартно мы лгали друг другу,
Отрицая взаимный недуг,
Где разумно хожденье по кругу
И безумие – выйти за круг!

Дерева в поднебесье роптали,
Новый опыт рождался из мук,
Но изъян поселился в гортани,
Искажая таинственный звук.

Век недолгий – горящая спичка,
Но до самой последней межи
Ты со мной, роковая привычка
Примеряться к обыденной лжи.

Так незрячая туча в дороге
Застилает божественный свет.
Потому и печальны итоги.
Вывод ясен.
А времени нет.

Болезнь

Зажат со всех сторон
В узилище законном,
Сиди, считай ворон
В пространстве заоконном.

Как будто жизнь саму,
Исследуй, занедужив,
На ветках бахрому
Заледеневших кружев.

Грехи, не без труда,
Припоминай, печалясь,
Из тех, что никогда
Тобой не замечались.

Сочувствие родни
Превозмогай, как участь.
Итожь труды и дни,
Их малостью измучась.

Но путь, который смог
Пройти над самой бездной,
Прими не как итог —
Как промысел небесный.

Весеннее

Снова даль прозрачней акварели,
Дымкой чуть окутанная днём.
Тополя, как спички, отсырели,
Но зелёным вспыхнули огнём.

Небо щедро дождик сыплет наземь,
Хоть земля водой уже сыта…
И ворчит прохожий: «Сколько грязи!»
А другой: «Какая красота!»

Поводырь

Торопимся, нет отдыха ногам.
Картину эту видели, однако:
Незрячего сквозь толчею и гам
Ведёт большая умная собака.

Мы слепы все, по правде говоря, —
Большая человеческая стая.
Живём на свете без поводыря,
В трёх соснах по инерции плутая.

О, этот вечный камень на пути!
Тот выбор, что умом непостигаем.
И кажется порой: куда идти —
Собаки знают.
Мы – предполагаем.

«Стрелок неостановимый ход…»

Стрелок неостановимый ход.
Морок заледеневших рек…
Вот и кончается долгий год,
Но продолжается краткий век.

Зимние ночи сведут с ума,
Но по надёжнейшей из примет,
Если сгущается в мире тьма,
Значит, рождается где-то свет.

«Не покупайте поэзию!..»

Поэзию не покупают.
Из разговора в книжном магазине

Не покупайте поэзию!
Не забивайте голову.
Страшно ходить по лезвию,
Среди одетых – голому.

Здравому это лишнее,
Для бытия не главное:
Слышать – другим не слышное,
Видеть – другим не явное.

Так и живи, поэзия —
Крепость моя бумажная:
Самая бесполезная,
Самая непродажная!

В гостях

В доме вышитая скатерть,
Старый дедовский буфет.
Вдруг из прошлого накатит
То, чему названья нет.

Голоса, улыбки, вздохи,
Восклицанья, шёпот, смех:
Аромат иной эпохи,
Той, где все любили всех.

И пускай неправда это —
Были ссоры и беда,
Почему-то больше света
В приснопамятном всегда.

Там, где все нужны и кстати,
Словно пальчики в горсти…
Надо вышитую скатерть
Непременно завести.

«Резвится жизнь: то чёт, то нечет…»

Резвится жизнь: то чёт, то нечет,
То синь, то хмарь над головой.
Мой друг, стихи души не лечат,
А только делают живой.

Душа… Одна морока с нею.
Пойми вот, отчего больна?
Но тем надёжней
И сильнее,
Чем уязвимее она.

День рождения

Листай листки календаря,
За всё судьбу благодаря!
Благодарю её за чудо,
Поскольку жив-здоров покуда
И до сих пор в своём уме,
На вольной воле,
Не в тюрьме.
За то, что всякие напасти
Не обходили стороной,
Но не измазался во власти,
Не трясся над своей мошной.
Когда страну на части рвали,
И cучий длился карнавал,
Меня друзья не предавали —
И я друзей не предавал.

За всю счастливую дорогу,
За хмарь и солнце, даль и близь.
Ещё за то, что – слава Богу!
Не все мечты мои сбылись.

«Берега речные опустели…»

Берега речные опустели,
Стынет в чёрном омуте вода.
И давно затихли коростели,
Видно, разбежались кто куда.

Холодом нездешним тянет с луга,
Серебрится мёртвая трава.
До костей продрогшая округа
Замирает после Покрова.

Ни возни, ни птичьих отголосков,
Ни живого всплеска на реке…
Только неба ярая полоска
Догорает где-то вдалеке.

Даже пёс ни шагу от порога,
Всё скулит ночами неспроста.
Вдребезги разбитая дорога,
Как душа уставшая пуста.

В час, когда предзимняя истома
Грезит зимней заметью и льдом,
Страшно – не имеющему дома
И вдвойне – имеющему дом.

«Мне в поездах давно не спится…»

Мне в поездах давно не спится,
А ночь безжалостно длинна.
Сидишь, как пойманная птица
У запотевшего окна.
Где в лунном сумеречном блеске,
Как будто прожитые дни,
Плывут перроны, перелески,
Да в поле редкие огни.
В пути от дома или к дому,
Звездой случайной озарён
И ты к движению земному
Причастен и приговорён.
В подрагивающем вагоне
Вдруг ощутишь в какой-то миг
Всю боль рождений и агоний
И в мире неслучайность их.

«Смехачи, шуты и скоморохи…»

Смехачи, шуты и скоморохи
У спесивой власти не в чести.
На скрижали сумрачной эпохи
Вас не пожелают занести.

Самый добросовестный историк
Вас не назовёт по именам.
Вот судьба —
Народ смешить до колик,
Вопреки угрюмым временам.

Быть по духу вольными в неволе,
С каждым из обиженных в родстве.
Сколько сострадания и боли
В безыскусном вашем шутовстве!

Царь земной величествен и грозен,
То мечом карает, то огнём…
Если век нахмурен и серьёзен,
Мало человеческого в нём.

Осеннее окно

В дождливый полумрак
Укутано предместье.
Ни звука, ни души,
Лишь светится одно,
Сквозь годы и дожди,
Как доброе предвестье,
Осеннее окно,
Осеннее окно.

На память о тебе
Рябиновые кисти.
Не зря они горчат,
Как старое вино.
Роняют дерева
Оранжевые листья
В осеннее окно,
В осеннее окно.

Минувшего тепло
Нас посещает редко:
Растрачено оно…
Кому вменить вину?
Как женщина к плечу,
На миг прильнула ветка
К осеннему окну,
К осеннему окну.

Напрасно укорять
И сетовать напрасно.
Предзимье повстречать
Не каждому дано.
И жизнь не прожита,
Покуда не погасло
Далёкое
Твоё
Осеннее окно.

«Долго идти до Синюхина брода…»

Долго идти до Синюхина брода:
Церковь, погост и опять же погост…
Сколько легло в эту землю народа?
Больше, должно быть, чем на небе звёзд!

Вдруг понимаешь без гнева и боли —
Жизни законы по сути просты:
Света полно золотистое поле,
Скорбные рядом темнеют кресты.

Буйно восходит из тлена и праха,
Всё принимая, забвенья трава…
Только одна милосердная птаха
Плачет и плачет, как чья-то вдова.

«Превратностей земная череда…»

Превратностей земная череда
Для смертного, увы, недолго длится,
Но дерево и камень, и вода
Нас памятливей на слова и лица.

Унылому забвенью вопреки,
Не принимая тленья и распада,
Они хранят касание руки
И трепет губ,
И безмятежность взгляда.

Мы разные, но мы одних кровей
Со всем преобразившимся однажды
В молчанье камня,
Музыку ветвей,
Глоток воды, спасающий от жажды.

Сороковой день

Он ушёл от родимого крова.
Гаснет день, остывает строка…
Помяните поэта Кострова,
Поле русское, роща, река!

Помяните, прибрежные ивы,
Что стоят у воды в серебре.
Сколько раз, словно мальчик счастливый,
Удил рыбу он здесь на заре.

Не кумир, не записан в святые,
Но великую тайну словес
Знал, как знают шмели золотые
Да наполненный звуками лес.

Жизнь была то добра, то сурова,
Бесконечна, а всё ж коротка…
Помяните поэта Кострова,
Поле русское, роща, река.

«На Руси предзимье…»

На Руси предзимье.
Порыжело
В ожиданье первого снежка
Вымокшее поле возле Ржева,
Луговина около Торжка.

На венцах колодезного сруба
Смыта влагой летняя пыльца.
Ветрено в дубравах Стародуба,
Изморозь на куполах Ельца.

Как царевна юная наивна
В небе пышнотелая луна,
А под ней Коломна
И Крапивна,
Нерехта, Кириллов, Балахна…

Примеряют белые одежды
Улочки, бегущие к реке.
Ангелы тревоги и надежды
Неразлучны в каждом городке.

Свят покров над пажитью и пущей.
Шепчут губы: «Господи, спаси!»
Что нам обещает день грядущий?
Холодно.
Предзимье на Руси.

«Задыхаюсь от косноязычья…»

Задыхаюсь от косноязычья,
Но уже не зайти за черту —
Слово рыбье, звериное, птичье,
Словно кость, застревает во рту.

Снова древнюю книгу листаю,
Чей волнующий запах знаком.
Вы, от века живущие в стае,
Не считайте меня чужаком!

Беззащитен и разумом смутен,
Смуглый пасынок ночи и дня,
Я такой же по крови и сути —
Муравью и пичуге родня.

Но природа, закрывшая двери,
Немотой продолжает корить.
О, свободные птицы и звери,
Научите меня говорить!

Старое дерево

Красное зарево, логово зверево,
Ворона в чёрном на мёртвом суку…
Старое дерево, старое дерево,
Всё повидало на долгом веку.

Радость – негаданна, горе – непрошено.
В небе растаяли дни-журавли.
Как тебя гнули ветра заполошные!
Гнули, да только сломать не смогли.

Варится варево, мелется мелево —
Вечности неистощимая снедь.
Старое дерево, старое дерево
Снова надеется зазеленеть.

Свежей корой затянуло отметину
Молнии, плоть опалившей твою.
Слышишь, за речкой кукушка ответила
Юному, в неге любви, соловью?

Кроне густой благодарны, как терему,
Птицы, птенцов сберегая в дупле.
Старому дереву, старому дереву,
Господи, дай устоять на земле!

Дождь

Возникшая у кромки леса,
Плывёт над лугом, погодя,
Полупрозрачная завеса
Живого, доброго дождя.

Плывёт, колышется, не тает.
Вся – нежность и полутона,
Как будто музыка витает
У отворённого окна.

А там, размыты и нечётки,
Вдоль мокрых улочек пустых,
Берёз растрёпанные чёлки,
Рябин рубиновые чётки
И липы в каплях золотых.

«В небе осеннем свинец…»

В небе осеннем свинец
И в реке.
Глянешь:
И сердце сожмётся от боли.
Чёрная птица
Летит вдалеке
Через остывшее
Чёрное поле.

Тёмной водою набрякла межа.
Дикого хмеля оборваны плети.
И замирает, как поле, душа,
Жить без тепла привыкая на свете.

Могила поэта

Памяти Н.И. Тряпкина

Люди не ходят,
А травы к поэту пришли,
Следуя зову приятельства и простодушья.
Немудрено украшенье могильной земли —
Мята, кипрей, одуванчик
да сумка пастушья.

Ты укрощал табуны полудиких словес
И приручал своевольную птицу гагару…
Что там теперь
с неулыбчивых видно небес?
Тяжко ль молчания вынести вечную кару?

Крест потемневший
доверчиво обнял вьюнок.
В гуще крапивы
дождя мимолётного блёстки.
Славный поэту природа
соткала венок —
Хвощ да осот,
Сон-трава да кукушкины слёзки.

Люди больны,
Времена безнадёжно глухи.
Я бы и сам не поверил в наивные сказки,
Если б не знал,
Как растут из забвенья стихи —
Чертополох, василёк и анютины глазки.

Истина

Давайте о главном,
О сущем,
Чему и названия нет,
Как этим вот липам цветущим,
Густой источающим свет.

Что толку в раскладе учёном,
Ведь истина наверняка
В неявленном,
Ненаречённом,
Непонятом нами пока.

Как некая дивная птица,
Внезапно мелькнёт у лица…
И манит она,
И таится,
И гибнет
В руках у ловца.

Судимир

Ночной перрон как будто вымер,
Безлюден крохотный вокзал.
– Какая станция?
– Судимир!
Случайный голос мне сказал.

Живя обыденным и сущим,
Кто не загадывал из нас
О предстоящем,
О грядущем,
Что ожидает в некий час?

Бесстрастно время, словно молох,
Нам не дано его продлить…
Но заглянуть за тёмный полог?
Предвидеть?
Предопределить?

За что же будем мы судимы?
Когда и кем?
Предвосхити,
Поскольку неисповедимы
Земные краткие пути.

Но больше не было ответа,
Лишь волновало душу мне
Чередованье тьмы и света
В незанавешенном окне.

Жизнь

Просто ужин на плите,
Просто взгляды, встречи, лица…
Жизнь – прогулки в темноте
С тайной жаждой
Заблудиться.

Вот провал, а вот проём.
Дал же Бог такую ночку!
Оступаемся вдвоём,
Только падать
В одиночку.

Ветер вечности-реки
Продувает,
Злой и хлёсткий,
Отношений тупики,
Заблуждений перекрёстки.

Наступает в свой черёд
То, что было многократно:
Даже двигаясь вперёд,
Возвращаешься в обратно.

Прорастает, как лоза,
Наше прошлое в грядущем,
Но раскаянья слеза
Не видна во след идущим.

Так бывает, и притом
Понимать необходимо:
Человеческим судом
Только явное судимо.

Всё же тайного стыда
Малодушно не отриньте,
Чтоб не сгинуть без следа
В этом странном лабиринте.

«Льнёт паутина к седеющим мхам…»

Льнёт паутина к седеющим мхам.
Свет убывает.
Время рождаться грибам и стихам.
Так и бывает.

Снова сгорают в багряном огне
Тихие рощи.
Время подумать о завтрашнем дне
Строже и проще.

Что там в логу, на ветру трепеща,
Шепчет осина?
Время прощать,
Даже то, что прощать
Невыносимо.

«Остановлюсь и лягу у куста…»

Остановлюсь и лягу у куста,
Пока легки печали и пожитки,
На оборотной стороне листа
Разглядывать лучистые прожилки.

При светлячках,
При солнце,
При свечах
Мир созерцать отнюдь небесполезно:
В подробностях,
Деталях,
Мелочах
Не хаос открывается, а бездна.

Вселенная без края и конца
Вселяла б ужас до последней клетки,
Когда б не трепыхался у лица
Листок зелёный
С муравьём на ветке.

«Заглохший сад…»

Заглохший сад.
Пугливых яблонь ряд.
В озябших кронах трепет лунных пятен.
Есть час, когда деревья говорят,
Но их язык для нас уже невнятен.

И остаётся только горевать,
Как человечий бесполезен опыт,
Чтобы понять или истолковать
Листвы живой и первобытный шёпот.

«Листья повымело дочиста…»

Листья повымело дочиста,
Изморось на тополях.
Не тяготит одиночество
В этих остывших полях.

С дымкой предутренней млечною
И лебедой у межи
Кажется ясной и вечною
Небесконечная жизнь.

Звёзды качаются в омуте,
В чёрном лесу камыша.
Тикают ходики в комнате,
Вечно куда-то спеша.

Ночью

Густеет ночь у Девичьего вира —
В округе полусонной
Ни огня.
Загадочнее сотворенья мира
Грядущее возникновенье дня.

В кромешной тьме неясно отразятся
Неровный шаг
И сбивчивая речь…
Подумаешь:
Откуда свету взяться?
Да и кому дано его зажечь?

И призрачным покажется вращенье
Вокруг светила тверди и воды.
И долго душу мучит ощущенье
Какой-то неминуемой беды.

Дорога

А путь туда нескладный да безрельсовый:
Беда, коль дождь нагрянет проливной!
Старается, пыхтит автобус рейсовый,
Качаясь, будто пьяница в пивной.

Намаешься, но к пункту назначения
Особо торопиться не с руки,
Пока несёт,
Баюкает течение
День ото дня мелеющей реки.

Пусть на удачу грех уже надеяться,
Когда минуешь самый дальний плёс,
Но над обрывом вспыхнувшее деревце
Вдруг отчего-то станет жаль до слёз.

Ах, жизнь моя, полова да окалина,
Небесконечных дней веретено…
Вот деревце —
От века неприкаянно,
Вот я стою, такой же, как оно.

Герань

И всё же рай не за горами,
Как нам порою говорят,
А там, где мамины герани
На подоконниках горят.

Сентиментальностью и грустью,
И беззащитностью пьяня,
Цветок российских захолустий,
Ты вновь приветствуешь меня.

Таится серое предместье,
В тумане улица и храм,
А ты пылаешь в перекрестье
Дождями выбеленных рам.

Картинка северного лета
На краски ярые бедна,
Но сколько нежности и света
Идёт от этого окна!

Так вот он, рай,
Не за горами,
И лучше сыщется навряд,
Покуда мамины герани
На подоконниках горят.

На Медведице

Николаю Старшинову

Графика дождём промытых линий:
Тёмный бор,
Холодная река.
Тихо тлеют свечки белых лилий
В заводях, где дремлют облака.

С выводком пугливым, неумелым
Исчезает утка в камыше…
Есть ещё места на свете белом —
Рай глазам и вольница душе.

В срок, пока земля не стала пухом
И ходить не тягостно по ней,
Надышаться б вдоволь терпким духом
Смоляных обугленных корней.

В сонном царстве рыжиков и белых
Воздухом целебным пировать,
На лесных прогалинах замшелых
Позднюю чернику целовать.

Ветрено.
Просторно.
Одиноко.
И плывёт сквозь долгие века
Месяца недремлющее око,
Тёмный бор,
Холодная река.

Река Сестра

Моя река, моя Сестра!
Над синью омутов и бродов
Дымок осеннего костра
Плывёт с окрестных огородов.

И я плыву
По череде
Дней, чей запас, увы, редеет,
По той таинственной воде,
Что и без нас не оскудеет.

Не широка и не долга
Река, не ставшая великой,
Но как же пахнут берега
Твои
Румяной земляникой!

Потом грибами и дождём,
Потом снегами и разлукой
И всем, чего от жизни ждём
За каждой новою излукой.

Чтоб в свой черёд
Уже иной
Мальчишка
Где-нибудь в Рязани
Увидел дивный мир земной
Моими жадными глазами.

Покров

Просыпайся, душа!
Из нездешних миров
Вновь слетает,
Кружа,
Первый снег на Покров.

Осыпая листы
С почерневших ветвей,
Украшая кресты
И могил, и церквей.

Чёрно-белый наряд
От села до села,
И повсюду горят
Купола, купола.

В небе облака след,
А над Русью святой
Этот снег,
Этот свет
Золотой-золотой.

Мы остаёмся

Тянемся взглядом за стаей гусиной,
Но остаёмся с тобою, река,
С этой пылающей
Горькой осиной,
С полем, ещё не остывшим пока.

С этим просёлком, где вязнут машины
И безнадёжно гудят провода,
С рощей, глухими дождями прошитой,
В блёстках мерцающих первого льда.

Мы остаёмся,
Не в силах расстаться
С небом, где ранняя зреет звезда,
С непроницаемым сумраком станций,
Мимо которых летят поезда.

Мы остаёмся,
Где веси и хляби,
В нужды и беды уйдя с головой,
Под нескончаемый
Жалостно-бабий
Русской метели космический вой.

Что же нас держит?
Вопрос без ответа…
Просто в душе понимает любой:
Только на этом вот краешке света
Мы остаёмся самими собой.

Ранний снег

Спутав приметы, прогнозы и сроки,
Осень уходит бочком да тишком.
Белым по золоту пишутся строки
Первым, ещё неокрепшим, снежком.

Гуси пролётные отголосили
Из поднебесной сырой пелены,
Но на юру березняк и осинник —
Белым по золоту —
Света полны.

Встать на заре, потеплее одеться,
Мерять дорогу, забыв о делах…
Белым по золоту —
Не наглядеться! —
Снег на деревьях и на куполах.

«Ненастьем истерзанный чертополох…»

Ненастьем истерзанный чертополох,
За кромкой пустого песчаного пляжа.
Природа, как женщина без макияжа,
Укрыться от зрителя ищет предлог.

Листвы перепрелой пьянящий настой,
Качнётся под птицей взлетающей ветка,
И сердце защемит,
И станет пустой
Грудная,
Не самая прочная клетка.

«Ходишь по краю…»

Ходишь по краю,
Стоишь на краю,
Всем неугоден.
Каждою клеточкой
Осознаю —
Время уходит.

Глупо, родная,
На краткость пенять
Ясной погоде.
Просто пора наступает
Понять —
Время уходит!

Не потому ли
Нас тянет самих
К той несвободе,
Где невозможно
Расстаться на миг —
Время уходит!

«Пишите от руки…»

Пишите от руки
Раскованно и вольно.
Пишите от реки,
От рощи белоствольной.

От первого лица
Пишите ночью мглистой,
От первого скворца
На веточке безлистой.

В предутренней тиши,
Где свет мерцает влажно,
Пишите от души…
А прочее – неважно.

Снегирь

Не копи ни обиды, ни страха
На пути к неземному суду…
Вновь снегирь, беспечальная птаха,
Поселился в январском саду.

По тебе я соскучился за год,
Угощаю, чем только могу —
От звенящих рубиновых ягод
До семян золотых на снегу.

Оскудевшего неба кольчуга.
Затяжное ненастье грядёт…
Ничего, перетерпим, пичуга.
Всё проходит, и это пройдёт.

Я, конечно, неволить не буду,
Только ты не спеши улетать.
Хорошо мне с тобой, красногрудый,
Эти стылые дни коротать.

Научи одержимости взмаха,
Безоглядной свободе крыла,
Чтобы жизнь без унынья и страха
Шла впёред,
Убывала,
Была!

Зимняя река

Даже ворон не крикнет. Откуда?
И полозья не скрипнут. Куда?
Комариного звонкого гуда
Не осталось давно и следа.

Только стужа ворчит, матерея,
Да метелица путает след,
Вместо жаркого цвета кипрея
Рассыпая серебряный цвет.

Где трепещет сухая осока,
Обнажённая стонет ветла —
Гулом крови,
Движением сока
Жизнь как будто недавно была.

А теперь, словно в доме без окон,
В этой чёрной воде подо льдом
Затаился воинственный окунь,
Дремлют чуткая щука и сом.

Ходит солнце по низкому кругу,
Гаснут стылые дни вдалеке,
Чтобы снова по кроткому лугу
Вышла цапля к остывшей реке.

Это дерево знает и птица,
И вода понимает,
И твердь:
Можно заново будет родиться,
Если только рискнёшь умереть.

Странник

Всё бродит, взяв суму да посох,
Вдали от псов сторожевых,
В полях пустых и безголосых,
В лесах почти что неживых.

Где ливень хлещет,
Ветер свищет,
Блистают молнии во мгле…
Того, что странник этот ищет,
И не бывает на земле.

Смешно за выдуманным светом
Гоняться, не смыкая глаз,
Но он,
Не знающий об этом,
Счастливей каждого из нас.

Желанье

Отчего на сердце злость?
Каждый день, как на закланье.
Неожиданно сбылось
Затаённое желанье.

Оказалась тяжкой кладь:
Ни поднять, ни распроститься…
Надо прежде, чем желать,
Раза три перекреститься.

«Услышать можно «нет» и «да»…»

Услышать можно «нет» и «да»
В случайной фразе.
Так преломляется вода
В хрустальной вазе.

Опять бессвязный шум дождя
У самой двери.
Так что-то шепчут, уходя,
В уход не веря.

Надежда ветреная лжёт
О счастье рядом.
А вдруг и вправду обожжёт
Случайным взглядом?

Судьба ль замыслила менять
Пути и сроки…
Но разве смертному понять
Её намеки?

Попутчица

Вдвоём полсуток едем.
Читает, взгляд тая,
Несклонная к беседе
Попутчица моя.

Состав идёт рывками,
Как будто дышит так,
И ложечка в стакане
Позвякивает в такт.

Сидит, поджав колени,
Склонив лица овал.
А за окном сирени
Неукротимый вал.

Неведомая птица
Туманностей иных,
И ничему не сбыться
Из помыслов шальных.

Нашла коса на камень
И камень не винит.
А ложечка в стакане
Звенит, звенит, звенит…

«Где точит берег невысокий…»

Где точит берег невысокий
Густая тёмная вода,
На струнах высохшей осоки
Скрипач играет иногда.

Смычок невидимый взлетает
В озябшей маленькой руке,
И, невесомая,
Не тает
Снежинка на его щеке.

Но услыхать мотив нездешний
Не всем дано, и потому
Лишь опустелая скворешня
Внимает с берега ему.

Наивно требовать оваций,
Но даже зная, что почём,
Невыносимо оставаться
Неоценённым скрипачом.

И он задумается грустно,
Иронизируя незло,
Что лишь сочувствие – искусство,
Всё остальное – ремесло.

«Вот за этой стеною…»

Вот за этой стеною
Жил с детьми и женой,
Ну а всё остальное
Лишь придумано мной.

В суете, круговерти,
В назидание вам,
Потому и не верьте
Ни делам, ни словам.

Объясняю, как судьям,
Каждый сделанный шаг:
Это не было сутью —
Только видится так.

То тюремщик, то узник
На нестрашном суде,
Так и не был я узнан
Никогда и нигде.

Даже там, за стеною,
При бессонной свече
Всё придумано мною
Неизвестно зачем.

Друзьям

Не уходите, друзья мои,
не уходите!
Разве не нам
предназначено солнце в зените,
Преданность женщин
со всепонимающим взглядом,
Промыслом Божьим
в пути оказавшихся рядом?

Разве не мы полюбили
до боли, до крика
Мир, где соседствуют
чертополох и гвоздика,
Где не всегда и не всем
воздают по заслугам,
Но ослепительна музыка
радуг над лугом?

Не уходите,
Помедлите чуть у порога,
Не возвращает ушедшего эта дорога.
Прошлое можно лишь
памятью сердца окликнуть.
Надо привыкнуть,
к чему невозможно привыкнуть.

Только успеть бы,
свечой на ветру догорая,
Просто обняться
у самого-самого края,
У рубежа,
за которым иная обитель…
Не уходите, друзья мои,
не уходите!

Точка

Точка – это не конец.
Ну, куда от пауз деться?
Не петля и не свинец,
Просто повод оглядеться.

Жизнь казалась, видит Бог,
Бесконечною, как поле…
Время подвести итог,
Промежуточный, не боле.

Бросить пить, сменить режим,
Предпочесть горбушке мякоть
И над замыслом чужим
От отчаянья заплакать.

Оттепель

К ночи сгущается воздух сырой,
Вольно и наспех прошитый капелью.
Пахнет в округе набухшей корой,
Дымом печным и оттаявшей елью.

Забуксовало зимы колесо —
Дерзко и весело царствует влага!
В зыбком тумане
Почти невесом
Звук торопливого женского шага.

Снега январского жалко до слёз…
Много ли проку в такой канители,
Если ненадолго и не всерьёз
В чаще лесной затаились метели?

Их возвращения не тороплю,
Видимо, свыкся с погодой сырою.
Утром остывшую печь затоплю,
Стол на двоих, как бывало, накрою.

Красная скатерть, хмельное вино,
Встречи на миг, остальное – разлука.
Буду смотреть в зоревое окно,
Ждать понапрасну условного стука.

Лучше б весь мир занесло, замело,
Снежная запеленала одежда…
Необъяснимо такое тепло.
Необъяснимее только надежда.

На реке

Застывшим Буддой,
Без движенья,
Сижу с удилищем в руке.
Уженье – это как служенье,
Причастность небу и реке.

Услышу:
Как младенец кроток,
Спокойно дышит шар земной.
Увижу:
Добрый зимородок
На ветке
Рядышком со мной.

За поплавком живым слеженье
Полезней йоги и ушу,
И вот уже без раздраженья
На суетливый мир гляжу.

«Сечёт по стёклам тёмная вода…»

Сечёт по стёклам тёмная вода.
Вздремнёшь и усомнишься поневоле,
Что где-то есть большие города,
Там, за рекой,
Где чёрный лес и поле.

Но дождь пройдёт,
И капли на ветле
Горят, как бус серебряная нитка.
И весело
На сорванной петле
Качается скрипучая калитка.

Метро. Кольцевая

День и ночь грохочет кольцевая,
Не смолкая летом и зимой…
Вывози, как водится, кривая,
Если не выходит по прямой.

Каждому победы и потери
Круговерть подарит в свой черёд.
Поскорее закрывайте двери,
Проходите, граждане, вперёд!

Лезем напролом, покуда живы,
Пробиваем стены головой —
Все, без исключенья, пассажиры
Хитроумной ветки кольцевой.

Узнаю затылок этот бычий,
Лысину крутую, как гора…
Никаких особенных отличий
Нету между завтра и вчера.

Жизнь в который раз идёт по кругу
И яснее ясного уже:
Надо лишь тесней прильнуть друг к другу,
Чтобы устоять на вираже.

«Когда одолеют печаль и усталость…»

Когда одолеют печаль и усталость,
Деньки золотые за годы сочти!
В Москве голубятников мало осталось,
В Москве голубятен не стало почти.

А было, чего уж там, кажется, проще —
Вот стаи взмывают под свист ребятни,
Плывут над Филями,
Над Марьиной Рощей.
Не плачь, дорогая, вернутся они.

Ах, дяденька строгий, за шум извините!
Наш двор проходной раскалён добела,
И дверь нараспашку,
И солнце в зените,
И белые в небе мерцают крыла.

Какое там горе,
Какая там старость
В полёте беспечном, ты это учти…
В Москве голубятников мало осталось,
В Москве голубятен не стало почти.

«Побудь со мною, тишина!..»

Побудь со мною, тишина!
Давно искал я этой встречи.
От праздной человечьей речи
Душа остывшая темна.
Побудь со мною, тишина.

Лишь на мгновенье отреши
От нескончаемого быта.
Какая музыка в тиши
От сердца суетного скрыта!
Лишь на мгновенье отреши…

Судьбой добытые слова
Растают в небе легче дыма,
Поскольку жизнь неизъяснима
И в пепел обращать права
Судьбой добытые слова.

Молчат высокие леса,
Безмолвны медленные реки,
Чтобы могли мы в кои веки
Ушедших слышать голоса.
Молчат высокие леса.

Побудь со мною, тишина!
Моё проклятье и спасенье,
Раскаянье и воскресенье,
И оправданье, и вина.
Побудь со мною, тишина.

«Вслед за омутом – мели…»

Вслед за омутом – мели,
Блики солнца на дне,
В дымке чёрные ели:
Тихий август на Цне.

Пахнет поле полынью,
В небе ястреба тень,
И последней теплынью
Наливается день.

Храма Божьего главки,
Желтизна там и тут.
Лишь старушки на лавке
Безмятежно цветут.

Чей-то слышится клёкот
За остывшей рекой…
До зимы недалёкой
Далеко-далеко.

Тихо катится солнце
За рябиновый куст,
А вода из колодца
Ледяная на вкус.

«Леса одеты в рыжий мех…»

Леса одеты в рыжий мех,
В огонь, прозрачный и летучий.
Уже без солнечных прорех
Неповоротливые тучи.

Дрожат заречные огни
Живою строчкой многоточий.
Чем быстротечней гаснут дни,
Тем нескончаемее ночи.

Уснули стылые ветра,
Лишь тьма колышется сырая…
Глаз не смыкаешь до утра,
По крохам жизнь перебирая.

Неверной памяти вино
Отравит горечью былого
И отболевшее давно
Вдруг обожжёт до боли снова.

Встречая осень у крыльца,
Поймёшь, печальный и смущённый,
Как прост был замысел Творца.
Тобой ни в чём не воплощённый.

«Всё это было так…»

Г. З.

Всё это было так:
Вечерний снегопад
И музыка не в такт,
И речи невпопад.

Струящийся в окно
Невыразимый свет,
Забвенное вино
Необратимых лет.

И мы – к щеке щека,
И мы – рука в руке,
И впереди – века,
И – жилка на виске.

Сошедшие с ума,
Повергнутые ниц.
Два маленьких холма,
Две тени от ресниц.

Жизнь, как предсмертный крик,
Не набело, вчерне.
Ей холодно, старик,
В твоём худом челне.

Таится по углам
Кладбищенская мгла,
Но мы остались там,
Где музыка была.

Нас времени река
Несёт – рука в руке.
И впереди – века,
И – жилка на виске.

Звезда

Таинственную обретая силу,
Стремительно пронзая толщу лет,
Летит к земле
Её неугасимый
И всё-таки
Такой холодный свет.
Горящая бестрепетно и вольно
Немыслимые долгие века,
Она глядит на праздники
И войны,
На горести людские
Свысока.
Подвластная законам мирозданья,
На перекрёстках судеб и орбит,
Она не знает чувства состраданья,
Ни боли,
Ни печали,
Ни обид.
Но отчего, когда порой гляжу я
Бессонной ночью в искристую даль,
Мне жаль её,
Холодную,
Чужую,
Как самое родное только жаль.

«Полуоткрыты оконные створки…»

Полуоткрыты оконные створки:
В небо впечатана церковь на взгорке.
Дальше – полоска сутулого бора,
Ближе – сирени костёр у забора.

Мир непридуманный, мир настоящий,
Ливнем омытый,
Поющий, летящий.
Птица, растение, ветка немая
Празднуют ясную радугу мая.

Долго земля эту силу копила:
Тянутся ввысь лебеда и крапива,
Люди, деревья и церковь на взгорке…
Полуоткрыты оконные створки.

«Ни тропинки, ни следа…»

Ни тропинки, ни следа,
Травы в пояс, бор – стеною,
А под елями вода,
Вёдрышко берестяное.

Манит белое, как снег
Средь полуденного зноя…
Видно, добрый человек
Проходил передо мною.

Стая

Тьма воронья в озябшей кроне,
И так шумлив гортанный хор,
Как будто птиц не стало,
Кроме
Вот этих, сбившихся на ор.

До сплетен всяческих охочи,
Томимы жаждой барыша,
Они с утра до поздней ночи
Галдят, отбросы вороша.

Не лезь в разбойничью породу,
Подальше выбери приют!
Здесь чужака не примут сроду:
Забьют, затравят, заклюют.

Здесь и своим порой несладко:
От гибели на волосок,
Когда внезапно вспыхнет схватка
За подвернувшийся кусок.

Война!
Хотя последний житель
Тут с юных лет уже учён,
Что первым делом
Победитель
Стать новой жертвой обречён.

Поездка

Сухие старческие плечи,
Морщин кривые колеи.
«Садитесь, это недалече.
Тут на сто вёрст кругом свои».

И мы поехали,
И плыли
За нами следом
До поры
Густые клубы рыжей пыли,
Как бесконечные миры.

Цвела июньская картошка,
Гудели в клевере шмели,
И товарняк-сороконожка
Полз, еле видимый, вдали.

Кладбища тёмная ограда
Вдруг проплыла передо мной,
Но в этом не было разлада
С наивной прелестью земной.

И долго помнилось мгновенье,
Когда в полуденной тиши
Впервые
Умиротворенье
Коснулось суетной души.

Роща

Вот и птицы певчие оттенькали,
Стало подмораживать к утру.
Невообразимыми оттенками
Полыхает роща на ветру.

С тихим звоном ветви долу клонятся
Вдоль стволов,
Отмытых добела.
Храм пресветлый,
Золотая звонница,
В поднебесье кроны – купола.

Ослепит высокое сияние
Подожжённых холодом дерев —
И душа запросит покаяния,
Запоздалой мудростью прозрев.

То стыдом,
То горечью охвачена,
Заболит, замечется она…
Видно, рано думать, что заплачено
За ошибки прошлые сполна.

«Здесь только вороньё витийствует картаво…»

Здесь только вороньё витийствует картаво,
А я хочу к тебе, в убежище твоё
В полутора часах от городских кварталов,
Где яблони цветут и сушится бельё.

Ещё не пить с утра я не давал зарока,
Но трезвый как стекло, лишь кепка набекрень.
А вот и на столбе знакомая сорока,
Крылечко во дворе и пылкая сирень.

Что будет – поглядим, а прошлого не жалко,
Хотя оно внутри, как взведенный курок.
Сто первый километр —
всё та же коммуналка:
Распахнутая дверь, весёлый матерок.

Иному – тяжкий крест,
а грешнику – отрада,
Я всплеском этих рук заведомо сражён.
Не верю, что ждала, но так наивно рада
Случайная моя и лучшая из жён.

Потом минует день и вскрикнет электричка,
И я тебе шепну: «Любимая, держись!»
Платок твой вдалеке
Погаснет, будто спичка,
А может быть, свеча,
А может быть, и жизнь…

Змея

Тёмный зев разрушенного дота,
Где на камне греется змея,
И настырный запах креозота:
Два луча – стальная колея.

Клевера наивные головки.
Времени застывшая зола.
Улетает вдаль без остановки
Поезда зелёная стрела.

Сталь гудит, натянутая туго,
Как струна от лёгкого смычка,
Но ни удивленья,
Ни испуга
В глубине змеиного зрачка.

Мир вокруг гремит, как дискотека,
И звенит, и стонет колея,
Но боится
Только человека
Молодая мудрая змея.

«Лежу на диване, болею…»

Лежу на диване, болею.
В озябшее вижу окно
Безлюдную к ночи аллею,
Рекламу авто и кино.

Мерцает она, раздражая,
Когда и безделье – не мёд,
И жизнь, как одежка чужая,
У самого ворота жмёт.

«Обычности искус…»

Обычности искус —
Обманка для разинь.
Искусство из искусств
Плетение корзин.

Угонишься навряд
За парой лёгких рук,
Когда за рядом ряд,
Когда за кругом круг.

Из гущи лозняка,
Бесформенности мглы
Вдруг станут возникать
Изгибы и углы.

Лозы текучей медь
Обречена пленять.
О, мне бы так уметь
Слова соединять!

Слово

Возница, палица, подпруга,
Аршин, ярыга, бука, ряж…
Слова, как люди, сходят с круга,
Ветшая,
Выходя в тираж.

Живое с уст не сходит слово.
Но срок наступит, и оно,
Мертво для доброго и злого,
В миру окажется равно.

Ещё вчера вело и грело,
Роднило город и село,
А вот, поди ж ты, устарело,
Музейный статус обрело.

Мертво для споров и оценок,
Для откровений и суда,
Как будто в радуге оттенок
Теперь утрачен навсегда.

Желание

Солнца медленное кружение,
Свет последний неугасим.
Это время самосожжения
Клёнов, ясеней и осин.

Ни безверия, ни распада…
Так бы встретить суметь и мне
Время грустное листопада,
Остывающий свет в окне.

Не юродствуя,
Не озлобясь.
Камень ближнему не тая,
Чтобы раньше на миг, чем совесть,
С белым светом расстался я.

«Уходя подобру-поздорову…»

Уходя подобру-поздорову,
Обожгусь, задувая свечу…
К твоему ненадёжному крову
Ни за что привыкать не хочу.

Есть резон у такого итога:
Безнадёжна любовь-инвалид.
Отчего же не место ожога —
Всё простившее сердце болит?

«Давно забытая отрада…»

Давно забытая отрада —
От счастья голову терять,
Но девичьего винограда
Так дерзко пламенеет прядь!

Так воздух утренний разрежен
И удивителен на вкус,
И, облетевший, не заснежен
Вдали черёмуховый куст.

Пускай седыми холодами
Грозит недальняя зима,
Пускай не видимся годами
С той, что свела меня с ума.

Но иногда приходят снами —
Её лицо, улыбка, речь…
И очарованная память
Уже дороже новых встреч.

«Не знаю, как любовь кончается…»

Не знаю, как любовь кончается.
Быть может, над землёю тленной,
Как струйка дыма, истончается,
Чтобы остаться во Вселенной.

А может, нищенкой на паперти —
Ни мёртвая и ни живая,
За медяками нашей памяти
Стоит, лица не открывая.

Неизгладима и невенчана,
Забвенна и неотторжима…
Прости, что музыка не вечная
Нас на путях земных кружила.

Ведь так бывает, так случается:
Вдруг разминулись бестолково…
Не знаю, как любовь кончается.
Со мною не было такого.

Выстрел

Уповая на чудо,
Отпустил тетиву.
В никуда ниоткуда,
Наугад,
В синеву.

И пошёл за стрелою
Через поле и рвы.
Лишь лихое да злое
Повстречалось, увы.

В никуда ниоткуда
Проутюжил стерню.
Молодецкую удаль
Загубил на корню.

Заблудился не первым
В дикой чаще лесной:
Ни лягушки-царевны,
Ни стрелы запасной.

Вот наука невежде…
Хватит ваньку валять!
Надо целиться прежде,
А потом уж стрелять.

«Вот мальчик…»

Вот мальчик.
Влюблён и наивен.
Охотник, дитя, дуралей.
Вот женщина.
Лето и ливень,
И чувственный сумрак аллей.

Наверное, это случится
И душу отравит, как яд.
Зовёт, ускользает, лучится
Её понимающий взгляд.

Так следуй, мальчишка отважный,
Ознобному гулу кровей!
…Как волосы пахнут
На влажной,
Дождями омытой траве.

О, женщина!
Автор и зритель
Спектакля, что создан шутя.
Пусть думает: он – победитель!
Охотник наивный,
Дитя.

Соловей

Сколько их под этой звёздной сферой —
То правее трели, то левей…
Говорят, он маленький
И серый,
В зарослях поющий соловей.

В темноте почти бессильно зренье,
Но глубок и осязаем звук.
Ни к чему цветное оперенье
Этой песне воли и разлук.

Ничего не знаю совершенней.
Слушаю – живую воду пью!
Никаких особых украшений
Русскому не надо соловью.

«Всего не постигнуть умом…»

Всего не постигнуть умом
И не надо:
Есть тайна в предутреннем шелесте сада,
В гуденье недавно растопленной печки,
В несвязном журчанье мелеющей речки.

Как сладко услышать средь тысяч созвучий
Таинственный зов пламенеющей тучи
И шум поднебесный угрюмого бора
Раскатами неисчислимого хора!

Душе ведь не нужно особой науки —
Ловить на лету эти ритмы и звуки,
Мелодии, жалобы, вздохи и пенье,
В которых сливаются страсть и терпенье.

Неявную весть о былом и грядущем
Навеют дорога и поле, и пуща.
Не всё и всегда уловимо для слуха,
Но сердце стократно надёжнее уха.

«Речки заросшее узкое русло…»

Речки заросшее узкое русло,
Непроницаемый сумрак дерев.
Что ж вы молчите и смотрите грустно,
Щёку ладонью легко подперев?

Где-то кричит одинокая птица,
Рыба играет и вьётся вьюнок,
Всё впереди – и простить,
И проститься.
Всё позади – и вина, и вино.

Знаю, победа сродни пораженью,
Зыбок над временем наш перевес.
Белые лилии льнут к отраженью
Немолодых предзакатных небес.

Краток роман, оттого и не скучен,
Скоро забудутся год и число.
Только вот лодка со скрипом уключин,
Вечер
И в золоте капель весло…

«Сначала полем…»

Сначала полем
до речной излуки,
Где лунный свет
восходит из глубин.
Как август щедр
на запахи и звуки,
На красный цвет
осинок и рябин!

Ещё тепло,
и птичий посвист нежен,
И жизнь кипит
В любом из уголков,
Но спелый воздух
вымыт и процежен
Сквозь марлю
загустевших облаков.

Антоновкой пропахшая
и сеном,
Округа дремлет,
вечностью дыша,
Но исподволь готовы
к переменам
созревшие
Природа и душа.

«Был вечер сер и тих…»

Был вечер сер и тих,
Вдруг вспыхивает свет
На самый краткий миг,
Но остаётся след.

Как память о тепле,
Что берегут вдвоём,
След капли на стекле
И на лице твоём.

Как зыбок этот мир!
И как непрочен след!
Но, вспыхнувший на миг,
Не угасает свет…

«И дым черёмух у крыльца…»

И дым черёмух у крыльца,
И этот ливень с чёрной тучей
Недолговечны, как пыльца
На крыльях бабочки летучей.

Но встал и замер у стены,
Когда явились вдруг,
Нерезки,
Твои глаза
Из глубины
Полуосыпавшейся фрески.

«Рябины стынущий рубин…»

Рябины стынущий рубин
Под вьюгой нервною…
Я эту женщину любил.
Любил, наверное.

Своим теплом отогревал
В беде без робости,
И целовал,
И предавал
У самой пропасти.

У той немыслимой черты,
Во тьме скрываемой,
Нерасторжимостью четы
Одолеваемой.

Я эту женщину любил.
Любил, наверное.
Недаром ангел вострубил
В конце над скверною.

Душа, остывшая до дна,
Прими отмщение!
Но казнь всегда была одна —
Её прощение.

«Небеса набухшей парусиною…»

Небеса набухшей парусиною
Тянут лето красное на дно.
Залетело пёрышко гусиное
В полуотворённое окно.

Прошлое связав и настоящее,
Отлучив на миг от суеты —
Лёгкое, весёлое, манящее
Несказанным светом высоты.

От неё отвык я, как и водится —
Человек обычный, во плоти.
Ветер набежит,
И распогодится:
Поднимайся, пёрышко, лети!

Ах, душа, омытая печалями,
Что ж ты полюбила гладь да тишь?
В свой черёд
За дальними причалами
Пёрышком по небу полетишь.

Время будто надвое расколется,
Но, не ошибаясь и во тьме,
Проплывёшь над милою околицей,
Над церквушкой тихой на холме.

Над остывшим полем, над Россиею.
Надо всем, что в жизни нам дано…
Залетело пёрышко гусиное
В полуотворённое окно.

«Разве слово о малости…»

Разве слово о малости,
Если стала тоской
Ностальгия по жалости
Бескорыстной людской?

Той, в фуфаечке ношеной,
Что встречалась в пути,
Необидной,
Непрошенной,
Незаметной почти.

«Не беда, перемелется,
Это слёзы не те…»
Так безудержно верится
Лишь одной доброте.

На Руси и при голоде
Не пропасть на миру,
Отчего ж это в городе
Пусто, как на юру?

Отчего наваждение
Не избыть до конца —
Холод и отчуждение
Дорогого лица?

Где отыщешь виновного
В том, что живы едва
Узы единокровного
И иного родства?

«Для горечи немало оснований…»

Для горечи немало оснований:
Болезнь, обман, неотданный должок…
О, бесконечных разочарований
Жестокий и завистливый божок!

Уныния смертельная отрава
Отрадна и по-своему сладка,
Когда едва забрезжившая слава
Украдена, как булочка с лотка.

Есть женщина, которая из плена
Отчаянья
Несла со мною кладь…
Но где любовь, а где её подмена —
Уже и самому не разобрать.

Пусть заметает времени пороша
Казавшиеся главными дела.
Несбывшегося тягостная ноша,
В конце концов, не так и тяжела.

И я, как все, взлетал и разбивался,
И мне утраты остужали пыл.
Кто в жизни вдрызг не разочаровался,
Тот эту жизнь взахлёб и не любил.

«Бесчисленных встреч и прощаний…»

Бесчисленных встреч и прощаний
Мне был по душе карнавал,
Но, кажется, я обещаний
Тогда никому не давал.

А память по давнему следу
Ведёт сквозь глухие дожди:
«Вернусь… Не забуду… Приеду…
Ты только, пожалуйста, жди!»

Когда это было на свете?
В какой сумасшедшей весне?
Той девочкой в синем берете
Зачем ты приходишь во сне?

Нас так помотало по свету —
Случалось больнее грешить.
Зачем же историю эту
Почти у черты ворошить?

Судьбы не изменит прощенье.
К чему мне сегодня оно?
Но горькое это смущенье
Уже до конца суждено.

«Какая долгая зима!..»

Какая долгая зима!
Луны лучина…
Давно я понял:
Свет и тьма
Неразлучимы.

Не зря струится белый снег
Из мглы кромешной,
Когда бредёт,
Не видя вех,
В метели пеший.

Да я и сам блуждал в ночи,
Ведомый роком,
Пока не вымолил свечи
В окне далёком.

Среди бесчисленных огней
Живётся проще,
А я с тех пор иду за ней
Почти на ощупь.

Дорога к истине крива,
Черно над нею.
Свеча горит едва-едва,
Но с ней виднее.

Лесное озеро

Тропинка вывела кривая,
Как бы сама собой,
Туда,
Где дремлет добрая,
Живая,
Незамутнённая вода.

Где всё исполнено значенья,
Как в мудрой речи стариков,
И так загадочно
Свеченье
Студёных донных родников.

Неразличимы глазу всуе,
Как утром пасмурным дымы,
Восходят солнечные струи
Из непреодолимой тьмы.

Лучей причудливы изломы,
И там, где чуть редеет мгла,
Сияют древние шеломы
И золотые купола.

Мерцают огненные блики
На тёмном движущемся дне,
И тайны их
Равновелики
Непостижимой глубине.

«Хорошо быть дающим…»

Хорошо быть дающим,
труднее – просящим.
Вот бы жить научиться
с душою в ладу!
Собираю грибы
под дождём моросящим,
Словно рыжее солнце
в корзину кладу.

Хорошо полюбить
и уже не расстаться
До конца, до предела
пути и судьбы.
Сколько будет ещё
эта книга листаться?
Я не знаю…
Хожу, собираю грибы.

От земли до небес
перелески да чащи,
Огнеликих рябин
верстовые столбы.
Что на свете ещё
горше жизни и слаще?
Я не знаю…
Хожу, собираю грибы.

«Какое счастье пёрышком скрипеть!..»

Какое счастье пёрышком скрипеть!
Переводить лиловые чернила.
Описывая то, что учинила
Над нами жизнь,
Её перетерпеть.

За веком не стремиться поспешать,
Земные сроки меряя чинами.
Какое счастье
Медленно ветшать,
Как шуба, позабытая в чулане.

Всё проиграть,
Но партию спасти.
Пройти в ферзи, изображая пешку.
Чтобы шутя триумф перевести
В пародию, иллюзию, насмешку.

«Подошёл, похлопал по плечу…»

Подошёл, похлопал по плечу.
Что-то говорит, а я молчу.
Надо научиться – что скрывать? —
Старые обиды забывать.
Предал друг?
Ну что же – век такой.
Не кляни,
забудь,
махни рукой.
…Подошёл, похлопал по плечу.
Что-то говорит, а я молчу.

Последний снег

Летит, прогнозами нечаемый,
Из галактических прорех
Неосмотрительно отчаянный
И обречённо поздний снег.

Над городами и над пашнями
Уже весенними вполне.
И эта дерзость бесшабашная,
Необъяснимая,
По мне.

По мне,
Поскольку откровения
Невыносимо серых дней
Не стоят одного мгновения
Полёта к гибели своей.

«Всё в душе отзовётся…»

Всё в душе отзовётся:
И ливень, и пекло, и вьюга,
И безмолвие туч,
Что плывут голова к голове…
Но прекраснее нет
Безмятежно цветущего луга
С огоньками вразбег
Земляники в поющей траве.

«Мне столько в жизни выпало любви!..»

Мне столько в жизни выпало любви!
Ту речку вспоминаю и поныне,
Где молнией мерцали голавли
В предутреннем тумане
На стремнине.

Стоял июнь,
Цвели вокруг луга,
К воде клонились сумрачные ели…
Потом иные были берега,
Водовороты, омуты и мели.

Мир превращений и метаморфоз
Слепил, да так – мороз бежал по коже.
Но голубые крылышки стрекоз
Мне всех чудес немыслимых дороже.

Жизнь, как река —
Внезапна и быстра.
А был ли счастлив я на самом деле?
Лишь только там,
У тихого костра,
Среди земли,
Как будто в колыбели.

Смерть пастуха

На свете всё по Божьей воле,
А наши чаянья – труха…
На Спас медовый
В чистом поле
В грозу
Убило пастуха.

Как в той игре – орёл иль решка —
Вдруг обозначена черта.
Таилась смутная усмешка
В углах обугленного рта.

Едва початая бутылка
Торчала из пустой сумы,
Трава чернела у затылка,
А он глядел уже из тьмы.

И не в тоске, и не в обиде,
Вперёд, а не по сторонам,
Как будто чувствуя
И видя ещё неведомое нам.

Потом расслабленной походкой
Шли в дом,
Где споро на комод
Поставлен был налитый водкой
Стакан и чёрного ломоть.

Запахло в горнице свечами,
Покойник высился в гробу,
И шепотком односельчане
Корили мачеху-судьбу.

Старухи выли, распаляясь,
И только призванный к Творцу
Лежал,
Ничуть не удивляясь
Такому странному концу.

«Видит Бог: я разлюбил дорогу…»

Видит Бог: я разлюбил дорогу
До того, что привязалась блажь —
Вызывает смутную тревогу
За окном изменчивый пейзаж.

Колеся до головокруженья,
Озирая мельком белый свет,
Узнаёшь иллюзию движенья
Под названьем «суета сует».

Никуда из поезда не деться,
Но под стук и лязганье колёс
На ходу в глаза не наглядеться,
Никого не полюбить до слёз.

Не желаю встреч и расставаний,
Суматохи,
Криков «гой еси!».
Буду ездить только на диване,
По ночам,
Вокруг земной оси.

«Ты уже не боишься своей наготы…»

Ты уже не боишься своей наготы,
Как речная вода
И лесные цветы.
Кто тебя надоумил
В одежде и без
Нисходить, точно ангел,
С незримых небес?

Я давно убеждён:
Этот крохотный шрам —
Знак причастности
К непостижимым мирам.
Эта родинка —
Полная власть надо мной,
Я давно растворился
В тебе, неземной.

Кто придумал
Укутывать женщин в меха?
Для влюбленного нет
Ни стыда, ни греха.
Ты уже не боишься
Своей наготы,
Как речная вода
И лесные цветы.

«Холодный ум небескорыстен…»

Холодный ум небескорыстен,
Лукавы речи мудреца —
Лишь чистота банальных истин
С тобой пребудет до конца.

Иди, лети по белу свету,
Свергая идолов, юнец!
Они найдут тебя по следу,
Как предназначенный свинец.

Блажи, кликушествуй, юродствуй —
Во тьме,
В беспамятной ночи,
Банальных истин благородство —
Как пламя ясное свечи.

Наивны, искренни, избиты —
Из дальних лет,
Из детских снов,
Корявой жизнью не избыты —
Они основа из основ.

В их непреложности чугунной
Соединились до конца
Языческая дерзость гунна
И озарение Творца.

Тьма

Ночь дышит сыростью озёрной.
Едва заметные в воде
Желтеют звёзды, словно зёрна
В парной и зыбкой борозде.

Мерцай, таинственная влага,
Отталкивая и маня!
Нам ночь дарована как благо
За суету и злобу дня.

Не оттого ль бессильно зренье,
Что тьма сама собой уже
Есть и намёк,
И озаренье
О предстоящем рубеже?

«Каждому дан этот выбор…»

Каждому дан этот выбор,
Как и в начале начал:
Либо с Учителем,
Либо…
Трижды петух прокричал.

«Какие сиротские зимы!..»

Какие сиротские зимы!
Унылая слякоть с утра.
По хлябям невообразимым
Кочуют сырые ветра.

Есть время сугробов и грядок,
Но скажет вам ныне любой:
И этот извечный порядок
Даёт непредвиденный сбой.

Погода турусы городит,
Кривляется всем напоказ.
Ах, что-то неладно в природе!
А может быть, всё-таки в нас?

«Как спящая женщина, дышит вода…»

Как спящая женщина, дышит вода,
И свет перламутровый брезжит.
Однажды истлеют мои невода
На тёплом песке побережья.

Костёр, согревавший так долго во мгле,
К утру равнодушно остынет.
Душа, прикипевшая к этой земле,
Её неизбежно покинет.

Струится поющий камыш у лица,
И манит куда-то протока —
Другому удача
И зверь на ловца,
Но тоже до срока,
До срока.

За лодкой легко разойдутся круги,
Растают в тумане белёсом
Мерцание лилий и запах куги,
И зыбкое зеркало плёса.

Предутренний луч и заката кайма…
Спасибо, что был я на свете.
На свете, который меня не поймал
В свои золотистые сети.

«Сырая ночь хмельнее браги…»

Сырая ночь хмельнее браги,
А за околицей села
Опять черёмуха в овраге
Белым-бела, белым-бела.

А ведь была весна иная
Среди моих житейских вех:
Цветёт черёмуха шальная,
Метёт в лицо душистый снег.

Косынка падает на плечи,
И поцелуи без конца,
И звёзд мерцающие свечи
Почти у самого лица.

О, эта юность,
Одержимость,
Где всё взахлёб и нарасхват!
А если что-то не сложилось,
Так это сам я виноват.

Твоё письмо – листок бумаги
На самом краешке стола…
Опять черёмуха в овраге
Белым-бела, белым-бела.

«Ледяная прозрачна заря…»

Ледяная прозрачна заря.
В поле рыскает ветер-повеса.
Чёрно-белый пейзаж января:
Снег да кромка елового леса.

Сеет с тихого неба крупа,
Чёрно-белая дремлет сорока.
Как природа на краски скупа!
Как она бережлива до срока!

Так терпи, хоть узлом завяжись —
Ученик, подмастерье, подпасок.
Хороша чёрно-белая жизнь
В нестерпимом сиянии красок.

«На Родине моей лежат снега…»

На Родине моей лежат снега —
Небесной жатвы светлая полова,
И роща так прозрачна
И нага,
Как Господом дарованное слово.

Воспоминание

В день, когда глазам бело до рези
И струится холод голубой,
Хорошо в дороге дальней грезить
Светлой и натопленной избой.

Все иные радости – пустое;
Если вдруг задремлешь невзначай,
Снится только самое простое:
Печка раскалённая да чай.

А потом, намёрзшемуся вволю,
Долго будет видеться в ночи
Белое заснеженное поле
И следов холодные лучи.

«Плачет окно…»

Плачет окно —
отпотело,
Каплет слезой ледяной,
Словно зима захотела
Так вот проститься со мной.

Снова, как будто впервые,
Грежу о скором тепле.
Нежные и неживые
Тают цветы на стекле.

Ныне малиновым эхом
Слуха коснётся едва:
Под умирающим снегом
Дышит живая трава.

«Всё это длилось только миг…»

Всё это длилось только миг,
Самой судьбы благословенье:
Рук нестыдливых,
Рук твоих
Летящее прикосновенье.

И бирюзовый перстенёк,
И холод узкого запястья,
Как предвкушенье,
Как намёк —
Билетик, вынутый на счастье.

Благодарю, а не виню
За это мнимое сближенье,
За то, что я шагнул к огню,
За дерзость,
За самосожженье.

Благодарю, что было мне —
Или почудилось? – мгновенье:
Рук обжигающих
Во сне
Случайное прикосновенье.

«Как этот палисадник одичал…»

Как этот палисадник одичал
За столько лет!
И – время виновато —
Я в зарослях уже не замечал
Цветов, тобой посаженных когда-то.

Под небом равнодушным и нагим
Ни астр,
Ни легкомысленных анюток,
Но ведь и я пришёл сюда другим,
И век другой,
И даже время суток.

Да здравствуют лопух и лебеда
Взамен цветов!
Лишь оттого досада,
Что девичьего узкого следа
Не отыскать в угрюмых кущах сада.

«Словно солнца весёлые слитки…»

Словно солнца весёлые слитки,
Накануне осенней поры —
Золотые шары у калитки,
У крыльца золотые шары.

За горами ещё,
За долами
Снеговей, заметающий след.
Я люблю это жёлтое пламя,
Угасающий трепетный свет.

Межсезонья штрихи и детали,
Остывающий полог небес.
Всё яснее заречные дали,
Всё безмолвнее поле и лес.

Буду слушать – такая удача! —
Отходя безмятежно ко сну,
На вчера ещё суетных дачах
Неземную почти тишину.

Всюду радости этой приметы,
Как грядущего чуда ростки.
…У крыльца лепестки золотые,
У калитки твоей лепестки.

«Музыка…»

Музыка,
Тобой не надышаться!
Торжествуйте, медь и серебро,
Чтоб могли нечаянно свершаться
Вечные надежды на добро.

Мудрая,
Звучи не угасая,
Дай тобой напраздноваться всласть!
Может, это девочка босая
В дальнем далеке отозвалась.

Может, снова стать случилось юным
Под зелёным пологом лесным,
Где поют, как солнечные струны,
Ветви заскорузлые сосны.

Где ничем ещё не запорошено
Озаренье юношеских грёз.
Потому и музыка хорошая
Неизменно трогает до слёз.

«Вот голова седа…»

Вот голова седа,
И – без предупрежденья —
Ранние холода,
Поздние заблужденья.

Музыка за стеной —
Грозное, роковое.
В комнате ледяной,
В мире бессонном
Двое.

Сумерки или свет?
Явь ты или виденье?
Несовпаденье лет,
Жизней несовпаденье.

Музыка. Дом. Звезда.
Нежность и отчужденье.
Ранние холода,
Поздние заблужденья.

Прибавление дня

Вовсю метель гудит ночами,
И неприметен к лету сдвиг,
Да мы и дней не замечаем,
Не то что краткий этот миг.

Но кто-то угли теплит в горне
И отнимает миг у тьмы,
И под землёю слышат корни
Всё то, чего не слышим мы.

В лесу

Где-то возится сойка —
Зелёного дома жилица!
Зазывает, хлопочет,
хозяйкой шумит у стола,
А умолкнет – и слышно:
В полуденной дрёме живица
Оплывает слезой
по щеке векового ствола.

И захочется вдруг
Сострадания или прощенья,
И себе самому
не покажешься в этом нелеп.
И нахлынет печаль,
Неожиданно, как очищенье,
Потому что душа
не заложенный наглухо склеп.

Никуда не спеши —
Скоро всё возвратится на круги,
Где зеркал дорогих нам
привычна уже кривизна,
Ведь не зря над тобой,
Распластав обнажённые руки,
Как над малым ребёнком,
Столетняя плачет сосна.

Тихий дождик грибной
В поседелой запутался кроне,
Любопытные травы, как дети,
встают на носки…
Всё быльём порастёт,
Всё на свете забудется,
Кроме
Этой радости краткой
И этой случайной тоски.

«Мерцанье прилива-отлива…»

Мерцанье прилива-отлива,
Качелей безумный полёт.
Как всё-таки жизнь прихотлива:
То зной нестерпимый, то лёд!

То вдруг полуночная дева
Чужая
Пьянит без вина.
За это неправое дело
Однажды отвечу сполна.

Но, грешник и бабий угодник,
Целую, пока не погиб,
Жнивья золотой треугольник,
Бедра молодого изгиб.

«Утренним лугом бегу…»

Утренним лугом бегу —
Маленький.
Светлоголовый.
Цапля на отмели ждёт…
Никогда я не стану счастливей!

«Жизнь не так и плоха…»

Жизнь не так и плоха,
Лишь терпенья чуток:
Есть на свете ольха,
А под ней омуток.

Там и небо синей,
И шелковей трава,
А в речной глубине —
Золотая плотва.

Там вода, как слеза,
А вдали – островок…
Шевелит стрекоза
Голубой поплавок.

Ни тиха, ни быстра,
Что-то шепчет река.
Лишь дымок от костра
Нынче горек слегка.

Чёрный ворон во тьму
Прогорланит: «Ты где?»
Не отвечу ему.
Не поверю беде.

«Мальчонка спит в зелёной зыбке…»

Мальчонка спит в зелёной зыбке
Травы,
Устав от шумных игр.
Темнеют крохотные цыпки
На загорелой коже икр.

Так сладок сон его летучий,
Что поутихли ковыли
И ходят молнии и тучи
Почти на цыпочках вдали.

«Индевеют лодки на приколе…»

Индевеют лодки на приколе.
Гол и светел краснотала куст.
За рекою конь в остывшем поле
Чутко осень пробует на вкус.

Он травы касается губами,
И в глазах от жёлтого рябит.
Стылый ветер, пахнущий грибами,
Как ребёнок, гриву теребит.

Вестниками скорого мороза
Листья вдаль уносятся, шурша.
Мужики стоят у перевоза
И в молчанье курят не спеша.

В час, когда на белом свете сиро,
Мучит тайна каждого своя:
Одного – непостижимость мира,
А другого – краткость бытия.

«Я по земле ходил…»

Я по земле ходил
Окрылён,
Счастлив был милых волос касаться.
Даже не думал, что королём
Голым
Придётся вдруг оказаться.

В лодке давно появилась течь,
Но, торопливо былое скомкав,
Не удалось ни огня зажечь,
Ни очага сложить из обломков.

Много ли стоит любовный пыл,
Ведь у любимой – иная мерка?
Может быть, всё-таки праздник был,
Только без грохота фейерверка?

Трудно глупее придумать роль —
Душу оправдывать златоусто.
Пьеса окончена.
Гол король.
Пусто.

Ремесло

Дед шёл работать спозаранок,
Я звуки помню до сих пор:
В его ладонях пел рубанок
И чудеса творил топор.

Вилась затейливая стружка
Неутомимо с верстака,
И золотая,
Как игрушка,
Звенела гладкая доска.

А я, не думая о славе,
Катаю слово, как бревно:
Чем узловатей
И корявей,

Продолжить чтение