Читать онлайн Валя-Валентина бесплатно

Часть      первая

Конец двухтысячного. Через пять минут, страна должна уже жить в следующем тысячелетие. Какой он будет 21 век для народов России?.. Но, а тут еще, это явление… Борис Николаевич Ельцин объявляет стране, о своем досрочном уходе, с поста президента. И даже просит своего потенциального преемника: «Беречь Россию». Нам гражданам этой страны, казалось бы, радоваться только, что, наконец, уходит в небытие этот человек, клявший этому народу, что он ляжет на рельсы, но не будет обесценена рубль. Но не прошло и много времени, как эти «упыри», из касты рыжика Чубайса, завладели богатствами страны, а сама нация, чтобы не «протянуть ноги на полки», от этих уродливых реформаторов, бросились колесить по миру. Кто-то, действительно, с проклятиями ушел в челночники, собрав свои последние обесцененные рубли, а кто-то, поняв, что их банально просто обманули, бросились за границу, заново обустраивая там свою жизнь.

О такой России мечтал обманутый им народ?..

Так думала в своих простецких думах, далекая от политики, в ту новогоднюю ночь, Ольга Васильевна Берёза.

Жила она в деревне, в своем небольшом доме. Обычный такой бревенчатый дом, какими славится вся российская провинция. Дом этот ей, по наследству досталась от родителя. И был у нее сын, и пяти стенка, но недоделанная еще до конца. У второй комнаты, отсутствовал потолок и русская печка. Потому они жили пока «временно» в передней комнате. И кровати стояли вдоль стен, почти как в рабочих общежитиях.

У Ольги Васильевны, после гражданского брака старшей дочери, в доме оставалась кроме ее сына, еще и пятнадцатилетняя дочь, которая тоже спала со всеми, в этой передней комнате. Дочь, не по мере других соседских девочек, была недурна, и правда, умом. Во всяком случае, так говорили о ней учителя в школе. Грезилась ей всегда почему-то, что станет она со временем знаменитой артисткой. Понятно. Согласится можно. В ее годы, многие молоденькие мечтали, что они станут «нужными народу людьми». Так ведь партия и комсомол воспитывала их в то время. Сначала их принимали в пионеры, затем и в комсомол. Радио, да и эти «упаковочные» районные газеты, которых они по принуждению (пусть будет, по уговору), выписывали по указу райкома партии, урывками узнавали, как страна живет, строиться, далеко от их деревни. И мечтали они эти деревенские, начитались этих газет, какая тогда будет жизнь в стране. Зажмуривали глаза, в темноте уже видели эту «химеру» – светлое будущее. А как, же. Это ведь партия говорила им изо дня в день неустанно:

«В труде твое богатство, товарищ!»

После девятого класса – а в деревне, была только девятилетняя школа. Ольга Васильевна, ночь поплакала, обнимая жалостливо единственную овцу, а на утро ее заколов с помощью сына, отнесла через знакомого, директору техникума. Единственное учебное заведение в небольшом моно городке, недалеко от ее деревни, куда она пристроила свою дочь учиться на агронома.

Отправляя ее туда, сыну даже пожаловалась, пуская слезу.

«Хоть один из нашей семьи будет путевым, в этой нынешней «жизни».

. А как тогда мечта ее дочери?.. Она ведь с детства грезилась стать артисткой. Слез столько пролила, уговаривая мамку, чтобы она ее отпустила в областной город.

И уехала бы, но проблема была, вечная нехватка денег в семье.

Ну, где бы она взяла этих денег, дочери на дорогу, и на её жизнь в городе, когда в погребе картошка уже кончается – главная пища в семье, не знаешь, чем кормить сына детей, да и самим ведь как-то надо продержаться до этого нового урожая. А в колхозе теперь, уже ООО – ограниченными возможностями, деньгами за работу перестали выдавать.

В день зарплаты, Ольга Васильевна, пришибленно стояла у окошечка «ООО» кассы, как нищая на парапете, а ей, за место денег суют, то талончик на водку, то на стиральный порошок.

А куда было деваться. Вешаться, что ли ей было?.. Такая жизнь тогда была, при той власти Ельцина. Вот и приходится Ольге Васильевне ходить через лес в район, сплавлять этот ненужный для семьи талоны: то алкашам и продавцам рынка.

В новой России теперь, и порядки другие пошли. Магазины тоже в большинстве стали частными. А частникам, какой резон было в долг отдавать товар?.. Вот и приходится Ольге Васильевне, думать изо дня в день о семейном благополучии. Теперь и овцы уже нет. К следующей зиме детям не накатать ей валенок, не связать носочков. Снова думы, где шерсть брать, и кому на поклон идти, чтобы дети в зиму ходили не с голыми пятками, а с валенками. А учиться дочери все же надо. Без каких там подсказок соседей – понимала. Хотя, оно, что ей на соседей было глядеть. Они еще не дошли до такого маразма. Соседка, – а это правда, не выдумка – своего мужа, справляя утром на работу «ООО», пекла из жмыха ему хлеб, совала у двери мужу. И еще, выталкивая его из дома, кричала ему вслед.

«Чай, не помрешь!.. Животные, вон, как радуются, когда я им перемешиваю с водой этот жмых. Хвосты крутят с радости. И ты не помрешь»

Он уходил, приземисто сгорбившись от унижения от такой жизни, а она, забивалась где-то в сенях, от горечи в слезах, жевала кончик подвешенного на голову платка, поливала его горькими слезами.

Ольга Васильевна знала, как живут её ближайшие соседи, да и другие «горемыки» в деревне. Работы ведь не было в деревне, после как расформировали тут колхоз. А этот «ООО», от него толка теперь было мало. Сам еле дышал, от такой скудной в стране жизни. Винить ведь некому было в этой анархии. Москва далеко, да и что Москва. Она, – честно положа руку на сердце,– что думала тогда о провинции, когда страна разваливался, когда люди в городах, особенно учителя, это было правда, стояли на парапетах, с протянутыми руками, прося милость. Поэтому, чтобы совсем не упасть на самое дно, Ольга Васильевна, доделав не хитрую работу по дому, отправлялась пешим ходом в монастырь, через этот лес. Так дорога до монастыря, короче была, чем обходным путем. Да и платить ей еще надо было на обходную дорогу. Монах там ей иногда давал работу в монастыре.

Так она пока выкручивалась.

Трудно ей семьей так жить, но она понимала, дочери надо учиться.

Слава бога, через этого знакомого, ее в этот техникум взяли. Вроде, одного рта в доме меньше стало. Еще бы обувь дочери справить. Сама видела, как она, со слезами на глазах клеила переднюю подошву клеем, накануне, перед тем как ее отправить в район.

«Ничего, доченька. Ничего. Перетерпи, – растерянно говорила она дочери сдержанно, чтобы только при дочери не расплакаться, от такой, и правда, скудной жизни, в котором проживала ее семья. – Ты там учись только, чтоб не стыдно было, а обувь мы тебе обязательно справим. Накоплю работой в монастыре немного чуточку денег, обязательно тебе купим ботинки».

Хотя она и не верила своим словам. Ну, где она могла взять этих денег. Где?..

***

.. В зиму, в двухтысячном первом, вроде жить стало чуть полегче. Картошка, слава богу, в погребе хватало до посадки нового урожая, да и невестка сына, начала, наконец, что-то получать на своей работе, на ферме «ООО». Но, вот, беда, в монастыре ей теперь монах перестал деньги за ее работу давать. За место денег, подсовывал ей трясущейся рукою пучок лука, или килограммов два картошки. Хотя еще в голоде не сидели – картошка в погребе еще была. Она их выручала, но теперь к дочери в район, Ольга Васильевна могла навещать только изредка. Часто ездить, или ходить через лес, не получалось. Денег, на объездную дорогу не было, а те, что дочь получала пенсию, за безвременно умершего отца, ну, что там, с этими двести рублями было делать?.. Из них еще чуточку в доме, надо было оставлять – на сахар, детям. А невесты деньги, которые она получала, почти вся, уходила на покупку только муки из магазина. Да и дочь сына, старшая, в школу пошла. Семи нет, а отправили ее. В школе, как малообеспеченную, там вроде подкармливали её один раз, во время обеденного перерыва, а вечером, мать ее из фермы тащила под полом бутылочку, из водочной посудины, молока.

Теперь бы и сыну найти работу. Но в деревне для него работы не было, после того как тут упростили колхоз. Невестка, чтобы он не сидел в доме, в «ООО», с каким – то Макаром, до сих пор неясно ей. Но невестка убедила ей, что выписала этого молодого жеребца, за счет, якобы, работы на ферме.

«После, приучит лошадь к оглоблям, весной кому вспашет огород, или из леса кому привезет дровишек», – радовалась теперь Ольга Васильевна».

Но одного она, все же, упустила из вида. Эти нынешние мужики в деревне, как упростили тут колхоз, знают только: пьют. А после выпивки самогона, какая там работа. Вот и приходится быть ей при сыне, еще и надзирателем.

Дочери теперь нет, осмелел он. Даже покрикивать на нее стал.

«Эх! – вздыхает она, с мыслями переключаясь на дочь, – суметь бы дочери до зимы справить обувь».

Надежда у нее только на телке, которая скоро должна отелиться – скоро уже. Может тогда, теленка родившую продадут, а на полученные деньги и справят дочери обувь. Сама она чуть не провалилась со стыда, когда приехала к дочери с очередным огородным продуктом: картошка, лук, морковка. Стояла перед дочерью, краснела, переминая с ноги на ногу. Наваляли, вроде, ей валенки, с подшивками. Ну, куда это годилось. Другие подруги ее по техникуму щеголяют в сапожках, а ее дочь…

Однажды дочь ей в слезах даже бросила в лицо, что бросит она этот техникум, если ей не купят сапожки.

– Я, мама, как последняя нищенка здесь. Все смеются. Двадцать первый век на улице, мама!..

Что она ей в ответ могла сказать?.. Тык, мык, и все. Пенсия у нее еще не скоро. Работу, которую она когда-то выполняла, молодняк весь после роспуска колхоза, отправили на мясокомбинат. Даже из области какую-то бумагу получили благодарственную, что район из-за сдачи молодняка на мясокомбинат, перевыполнил план.

А так, сидела дома с детьми. А как старшую дочь сына отправили в школу, с малым дитем от нужды, стала ходить в монастырь, в общество: «Во славу боже».

Странное это было общество. Приходили сюда, и безработные мужики, и вышедшие из тюрьмы, эти несчастные люди. Все они трудились на тяжелых работах в монастыре. Одно только огорчало. За работу они деньги не получали. Их подкармливали, давали даже Х/Б – одежду. В их числе работали и женщины. Получали огородными продуктами, да еще подкармливали их, монастырской жидкой пищей. А в конце дня батюшка, после, разрешал этим женщинам брать в домой несколько пучков лука, моркови, отправлял домой.

В зиму в монастыре, не было работы. Ольга Васильевна в зиму сидела дома. А ближе к весне, у дочери начались каникулы.

Появившись однажды в доме, с порога сразу огорошила.

– Мама, у нас каникулы. Дома поживу. Хорошо?..

Какая же мать выгонит дочь на улицу. Обрадовалась, помогла дочери раздеться. Но ее каникулы, почему-то растянулись потом на долгие месяцы. Она ведь ничего не понимала об этих каникулах. Просто поверила дочь. Спасибо соседке, надоумила ее однажды, прокричав ей через плетень.

– Ольга! – позвала она ей. – Подойди ближе на минутку. Что-то, твоя дочь долго задержалась в каникулах?.. Спроси, спроси. Тут что-то не так. Спроси прямо. Так и этак. – В конце уже, жалобно запричитала. – Ой!.. Тяжко – то стало жить. Ты еще «Во славу боже», все еще ходишь?..

– Еще ведь рано, кума. Сыро еще на улице.

– Оно так. Рано еще. Снег еще не совсем растаял. Но корову вашу видела, с внуком все водите на пойму в каждое утро. Лошаденку вашу тоже видела, тоже тащите туда. Овсы бы ему. Таскает невеста с фермы в кармашках, поди?..

– Стыдись, кума!.. – меняясь в лице, кричит ей, Ольга Васильевна, замахиваясь на нее кулаком. – Поймают, выгонят ее тут же из доярки.

Бежать бы ей сейчас к дочери, но как убежишь, не попрощавшись. Обидеться еще соседка. После еще разнесет сплетню по деревне. После лучше на улицу не выходи.

– Ладно, кума, – отмахивается она от соседки рукою. – Спрошу у дочери. Обязательно спрошу…

И торопливо скрывается в сенях. Еще от волнения прислонясь спиною к стенке, осеняет себя крестом. В конце разрыдалась от тяжелых дум, от разговора соседкой.

Плохая она была. Многие в деревне говорили: «У нее нехорошие глаза. Сглазит еще».

Жила она одна в доме. Сын у нее был, жил в областном городе. Чем он занимался, никто толком не понимал. Наверное, бандитом был. Профессия такая тогда была повсеместно. Приезжал иногда на навороченной машине, напуская на себя непрозрачность, знакомым хвастался.

– Я в городе живу, как жир в масле.

А по матери, деревня же видела…

Недавно, вот. Ольга Васильевна, выкроив у дочери пенсию, выписала из монастырской пилорамы ненужного горбыля. Их все равно отправляли на опилку, или жгли, как ненужный хлам. Вот она уговорила батюшку, чтобы чуть выделили из этого материала на поправку предбанника. В телеге привез сын этого горбыля – сто рублей за них заплатил. Радовалась, когда вместе сыном разгружала из телеги этих горбылей, складывая их возле бани.

– Как только подтает совсем снег, займемся с предбанником, – сказала она тогда сыну.

А то ведь стыдно ей было. Когда мылась в бане, стеснялась выбегать из бани в предбанник голой. И занавесить нечем было этих щелей.

«Теперь, сын подремонтирует» – говорила она, домашним, заранее радуясь.

Но не успели. Соседка ночью все горбыли перетащила на свой огород.

Милицию вызывать?..

Соседка стояла на своем.

– Это поклеп!.. В суд я подам!.. Я знаю законы… сын, в случае поможет. У меня это давно лежат. И ни воровка я вовсе.

Харкнула с обиды на соседку, Ольга Васильевна, ушла от нее восвояси.

Теперь, вот, газа в дом надо проводить. Но нет денег. Хоть ты вешайся. Волком вой. Все равно денег не прибавится. Хотя в сельсовете, ее чуть подбодрили, жалея. Но, а что толку от этих обещаний. Вон и Москва обещает, стыдно ему, что нация его сидит в провинциях в нищете.

– Ольга! – сказали ей там. – Скоро у тебя пенсия. Всего-то ждать каких-то два года. Потерпи как – нибудь. Будешь получать пенсию. Деньги появятся. Да и невеста сына поможет. Проведете тогда этого газа, уж точно.

В дом она вошла тихо. В углу, у окна, потчевала с внуком в обнимку ее дочь, Валентина.

– Валь, ты спишь? – позвала она, сдерживая свое неспокойное дыхание.

– Что, мама, – сонно бормочет она, выпрастывая свою руку от объятия. – Который уже час, мама?.. На улице сыро?.. Тает снег?..

– Тает, дочь. Тает. Вот, ноги подмочила пока по двору бегала. А ты сама как?.. Что-то у тебя каникулы растянулись, доченька?.. Не бросила ли ты случаем свой техникум, дочь?..

В ожидании ответа, она обвела глазами свою жалкую убогую комнату, три, на четыре. Вокруг голых бревенчатых стен, железные кровати расставлены, голландка торчком стоит почти посреди комнаты. Не побелен. Все хотела побелить мелом, но все некогда. Да этот еще странный запах от подпола тянется. Спустится, с лампой керосиновой, пока помнила, но с дочерью надо сначала поговорить. Потом уж, точно, полезет в подпол, прошарит все углы там – кошка у нее недавно пропала. Нет, что она вытворяет?.. Нюни распустила. Плачет, что ли она?..

– Ты чего, дочь?.. Приснилось тебе что?.. Плачешь.

– Мама. Я отца Михея во сне видела. Он мне молил, чтобы ты его не убивала обухом топора. Мама, скажи?.. Он после твоего удара заболел, помер?..

Упоминание дочерью о ее последнем мужике, заставило ее уйти в стопор. Три мужа, или как она говорила в откровениях, приживалок у нее было. От старшей дочери, Архип, он теперь жил в районе, в Темникове, со своей новой семьей. Двое детей у него уже, и все нормальные, не пришибленные. Вроде, успокоился. Остепенился, не пьет. Водочные талончики, алкашам только сплавляет. Сам крестится всем, ни капельки, – говорит, – в рот не беру. Сбежал от нее. Ушел и не вернулся. Причину ухода его до сих пор она не знает. Вышла, или опять же, пустила жить этого сына отца. Обрюхатил он ее, а на вторую зиму, где-то выпил деревенского самогона, кто – то из алкашей опоил, видимо его, замерз по дороге, почти у самого дома. Погоревала, и к лету, привела в дом этого Михея. Детей, родившихся до него, надо было кормить, одевать, а без мужика в доме, да еще в деревне сейчас – это караул ведь!.. Слава бога, тогда еще колхоз не совсем еще был развален, еще работала. Получала, конечно, за работу мало, но хлеб в доме все равно всегда на столе был. Да и молоко детям правление колхоза, всегда ей отпускал. Но и с его приходом, жизнь в доме, лучше не стало. Привычка у него была дурная. Как выпивал он этого самогона, превращался просто раненого зверя. Трогать он ее не трогал, руки не распускал, но эта его ревность просто убивала ее. Как что, заводился, начинал кричать, что она такая – сякая… непролазная… А когда дочь от него родила, увез ее в район к своим родным, начертав в бумаге, что он от нее уходит, после того, как она его обухом топора огорошила. Зачем?.. Сама до сих пор понять не может. После рождения дочери, страх, она мужиков просто возненавидела. Михею она ведь тогда еще говорила.

«Лучше огрызок свой отрежь, а мой, соломой законопать. Не хочу я больше тебя!.. Надоели вы все!.. Зачем я сходилась с вами?.. Чтобы только поперхнуться?.. Не хочу я больше мужиков!..»

А обухом топора он от нее получил, когда ему уже не в силах было терпеть. Мужик же он. Взял ее силой. И она, нашарила в темноте рукою топор под кроватью, стукнула его по голове. И, видимо, сильно стукнула. После он заболел и тихо представился. А потом уже, после как похоронила его, забрала от его родных, и свою Валю – Валентину. Те, конечно, рады были, что она забирает дочь. В то время, во времена власти Ельцина, жизнь в районе была, и правда, тяжелая. Иногда от такого существования, когда уже дышать становилось тяжело, Ольга Васильевна, устремляла мокрые глаза к потолку, в сердцах спрашивала.

«Может, так живут люди только у нас в деревне?.. Может, в других местах лучше живут?.. В телевизоре, вон, как все пляшут. Видимо, хорошо им там.

Отвлеклась, видимо, думами. Потому она не сразу поняла, что дочь ей говорит, сквозь рев.

– Что?.. Что ты сказала?.. – переспрашивает она, подходя вплотную к дочери.

– Мама. Не ругай меня. Я техникум больше не вернусь. Мне стыдно мама в этих валенках ходить по техникуму. На улице сыро. Все мои подруги, в обуви, обуты, а я в чем виноватая?.. А питалась?.. Шесть картошек в неделю. Я хочу артисткой быть. Пенсию, как получу, летом поеду в областной город, поступать в культпросветучилище, на артиста. Я узнавала, да и учитель пения, в школе еще, всегда мне говорил.

«Валентина. Твое призвание в пение».

– Мама!.. Помоги. Ну, хоть что делай?.. Мне скоро шестнадцать исполнится. Помоги мне уехать, мама. Выдержу, мама. Если поступлю, выдержу. Жалко, вот, меня лишат пенсию. Узнают, что бросила техникум, перестанут больше выдавать пенсию. Не честно?! Где, мама!.. Ты видела!.. Что честно живут в этой стране?.. Документы я пока не буду обратно забирать. Сколько это можно. Потом скажу, болела, потому пропускала занятие. Мама?.. Ты бы сходила в эту амбулаторию, тете Маше, может она справку выпишет, что я болела?.. Меня, правда, качает часто. Мама, прошу?.. Делай хоть что-то для своей дочери?.. Я ведь молода, красива, училась в школе хорошо. Ни одной троечки, а по пению у меня всегда пятерки были.

– Что делать та, доченька?.. Теленка нам не продать. Сына жена не разрешит. Да и скоро она отелится. Молоко детям надо. А лошадь, тем более. Никто мне не разрешит его продать. Сама посуди. Сын на нем подрабатывает. Благодаря лошади в доме хлеб есть. Продадим, совсем по миру пойдем. Не знаю, не знаю. Что я скажу Оксане?.. Надо дождаться ее. Придет с дойки, поговорю с нею. А пока иди в баню. Там еще воды много. Умойся, подмойся. От тебя менструацией разит. Слава бога у меня эти циклы кончились. Намаялась я этих тряпок совать, выстирывать их потом. Кончились мои беды. А ты молодая. Не сиди, иди!.. Поменяй тряпицу. Вот я тебе белье дам. В магазине белую простынку купила. Иди!.. А я уж с внуком посижу. Покормлю, как только он проснется. Да не забудь, после тряпицу свою застирать. Холодной водою стирай. И с мылом хозяйственным. Два куска там, в предбаннике, на потолке, в углу, справа. Нашаришь рукою. Найдешь, не первый раз…

Хватило у нее усилие себя еще сдержать, чтобы при дочери не расплакаться. Как только дочь ее прикрыла за собою дверь, шаги ее, шаркающие по полу, удалились, утихли ее шаги, Ольга Васильевна, охнула, бросилась на кровать, разрыдалась, бросая в тесное пространства свое проклятие. Прошло почти пятьдесят три года, а что она видела в своей жизни?.. Нечего ей даже вспоминать. А старалась. Родила этих детей от разных мужиков. И ни у одного нормальной жизни нет. Даже замуж и жениться человечески не смогли. Живут, как они говорят, в гражданском браке. Да что она судит детей?! Сама она, далеко ли стоит от них?.. Всю жизнь чего-то искала, гонялась за красивой жизнью, которую в кино только показывают. Кто тут виноват?.. Жизнь, или она сама таким родилась, с наследственным изъяном?.. Отец у нее еще жив был, сыну старшему справил своими руками дом, при советах еще, отделил, а ей, сказал только: обожди!.. Успеешь. Ты, баба. Замуж, вот, выйдешь, муж тебя обеспечить. Выпроводил после седьмого класса (тогда семилетка только была в деревне), в город Иваново. Там она, помыкалась чуть на стройке, вернулась обратно в деревню. А отец ее, вскоре переехал к сыну. Второй комнаты в доме тогда еще не было. Это сын уж, который год мучается, никак отстроить не может. То у него денег нет на потолок досок купить, то, вот, кирпича нет, поднять там русскую печку. А жить в этой комнате пятерым, каково?.. Теперь еще, думать надо, где поставить для дочери кровать?.. А эти молодые, любить ночами хотят, а все слышно. Неудобно даже. Молча вставала тенью, уходила на улицу, пока они любовью возились. Теперь, вот, дочь. Сын, нет да нет, иной раз шипит.

– Мать!.. Вешаться мне что ли?.. Я ведь с женою хочу жить?.. Как же так?.. Все слышно. Скоро сбежит жена от меня?..

– Ты бы доделал вторую комнату?.. – говорила она тогда в сердцах, тоже крича на сына. – Она «ООО», сам говоришь, заработок деньгами теперь стали получать. Поговори, может этот «ООО» тебе выделит материала?..

Видимо, зря сказала. Он тут же накричал на нее.

– Мама!.. Ты знаешь, чем ей потом расплачиваться?.. Ты думала, я ничего не ведаю?.. Знаю. Просто эту обиду далеко загнал в грудь, из-за детей. Блядствовать она больше не будет. А лошадь я продам. Не могу глядеть на него. Каким багажом он нам достался. Стыдно же, мама!.. Мужик я, или, не мужик.

Да, она была поражена. Ведь она была уверена, тайну эту они с Оксаной, договорились хранить вечно, чтобы он о ее измене никогда в жизни не узнал. А он, каким-то путем все же докопался до этой истины, или кто-то специально ему помог, шепнул в ушко. Как это часто происходит в деревне. Он, хоть, и молчун, но иной раз такое услышишь от него – не знаешь, куда бежать от его выкриков. Умом, он, конечно, был не велик.

– Ладно, – говорит она ему, чуть, остывая. – Я поговорю с Оксаной. Даст согласие – продадим лошадь. Тем более, в доме позарез деньги нужны.

 ***

А Валентина в это время, сидела на лавке в бане, и при керосиновом свете лампы, стирала в тазу кровавую тряпочку – прокладку. Горько и обидно это было ей осознавать, но ведь она этих готовых прокладок не могла купить. Денег не было. И когда это у нее в тринадцать пошли, мама ей сунула из старой простыни кусок ткани, сказала, чтобы положила ее в то место, откуда вытекает кровь.

– Бояться, доченька, этого не надо, – объяснила она ей. – Становишься женщиной. Так нам женщинам природой заложено. Болезненно, конечно, скоро привыкнешь.

А потом эта трагедия, когда крестный, застав ее одной в бане, страшно, больно, изнасиловал ее. Как она тогда не сошла с ума?.. Матери пожаловаться нельзя, убьет, если узнает, а этот еще уходя, с угрозой пригрозил.

– Скажешь маме, удавлю.

Случай это ее потрясло до глубины души. Теперь она боялась всего. Даже шороха. Перестала ходить в баню одна. Чтобы забыться от этого кошмара, Валентина стала учиться усердно. Только четверки и пятерки получала. А что ей не учиться было. В ее классе было всего пятеро учеников. Филонить не приходилось. Учителя успевали за урок всех вызвать к классной доске. Поэтому, когда она девять классов окончила, мама ее отправила учиться в этот техникум на агронома. Теперь ей волей-неволей придется, добиться разрешения от мамы, чтобы она летом отпустила ее в областной город, учиться на артиста. А петь, судя учителя пения, она умела. Но ей, все же, страшно чуть. А если, в городе в том, не понравится кому-то ее пение, что тогда она будет делать?.. Денег ведь, если она не поступит, обратно на дорогу у нее не будет. Да и жить ей где-то надо. Узнавала, куда она стремилась: в училище этом, общежитие было, но получит ли она там место?.. Не одна ведь она такая сегодня. Малообеспеченная. Богатых родственников у нее нет. Нет, пока лучше ей успокоится, зачем раньше времени беспокоить себя. Может, ей, и правда, повезет?.. Мир ведь не без добрых людей. Так говорят старые люди в деревне. Встретит на ее пути какой-то человек, глядишь, поможет ей на первое время. А бояться будет, лучше вообще тогда не думать о городе.

Как раз на этом ее размышлении, дверь бани постучала, Ольга Васильевна. Сначала она дернула, привычно дверь на себя. Но дверь была почему-то заперта на крючок. Потому она и крикнула дочери, чтобы она ей открыла дверь.

– Открывай, доченька дверь. Это – мама. Ты что там заперлась?.. Боишься, кто-то чужой забредет к тебе?.. Оно может и так. А хороша ты у меня все же. Ноги, какие налитые у тебя. Что и говорить. Красивая ты у меня. Эх!.. Мужика бы тебе хорошего. Как сыр в масле купалась. Суждено ли это тебе?.. Ну, ладно. Постирала прокладку?.. Висит?.. Ну и пусть. Я прихватила еще тряпицу. Подложи эту, а твою, когда подсохнет, поменяешь в следующем разе. Больно?.. Морщишься. Ты уже способная рожать. Помни это. Какая ты у меня. Влюбиться можно. Ладно, ладно. Это я так. Не смущайся. Помылась, тогда одевайся. Скоро сына жена вернется с дойки. Поговорим, посидим. Может, к чему и придем согласию.

***

Вот и настал день. Валентина этого дня ждала, как смерть, с самого начала весны. Хотя она в областном городе никогда не была, от других, которые жили там, узнала много такого: где, что стоит, и где и в каком районе расположена здание, в котором она мечтала связать свою молодую жизнь.

Продать лошадь, Оксану, добили, уговорили. Нелегко, было, в начале. Пришлось Валиной маме пойти и на ухищрение, напомнить Оксане, если она возбраняется продажей лошади, то, скажет сыну, как она с этим кобелем «ООО» …

– Мама!.. – Оксана хотела ее образумить. – Ты ж обещала молчать?..

– Обещала. А сейчас я Оксана, передумала. Деньги позарез нужны. И вам и моей дочери. Потерпим. Корова скоро отелится. Быка, или, теленка, после продадим, когда подрастет. Надо, Оксана. Надо продать эту лошадь. И забыть о его существовании. Выручка эта нам, точно, даст нам немного передышки.

Все это было странно. Ольгу Васильевну, действительно, понять было тяжело. Казалось бы, она говорила, как нормальные люди, но наблюдая за нею, совсем виделось – другой, ушедший от реальности человек.

«Ну и что, – говорила она, оправдывая себя. – Умнее попозже будет».

А в голову ей не приходило, что эта подло по отношению к невестке. Видимо, на первом месте стояла все же судьба ее дочери, которую она, защищала, как умела.

А Вале, что?.. Она получила из этой сделки еще и выгоду.

Оделась, да еще на дорогу дала мама ей пятьсот рублей. Скрыв этого даже от Оксаны, и сына. Конечно, и пенсию за Михея отца, Вале удалось отстоять.

Теперь, надо было документы забрать из техникума, но тут Валентина была тверда.

– Мама,– сказала она ей. – Я не могу с тобою поехать. Мне стыдно. Попробуй, может, уговоришь этого директора техникума, чтобы он дал мне справку, что я первый курс отучила.

А ведь получилось, как она хотела.

– Ладно. Я все понимаю,– сказал ей директор техникума. – Не буду я ломать судьбу вашей дочери. Напишу справочку, что первый курс она окончила. А если, она там, в городе поступит, как вы говорите, любит она петь, напишу соответствующую бумагу, как перевод ее туда.

Но пятьсот рублей, он, все же, от нее взял. Она дала, а он, взял.

Обратно, Ольга Васильевна бежала к дочери через лес чуть не бегом. Хотя было ей и страшно одной по лесной дороге. На каждом шаге мерещилось ей, что вот-вот из-за куста выбежит лесной бандит, и именно, с длинным ножом, бросится на нее.

Ворвалась в дом, вся потная. С порога сразу обессиленно выдохнула, прислонясь к косяку двери.

– Чуть не описалась от страха, – сказала она сыну.

На это ее сын, видимо, слышал, в лесу сейчас живут бомжи – бездомные, выселенные чиновниками из города, сказал.

– Мама. Осторожнее надо. Там бездомные обитают в землянках, которых из города вывезли гор советчики.

– У меня ничего нет. Кидаться на старую женщину – зачем им головная боль? Пусть резвятся в лесу. Я никого не трогаю. Пусть и меня никто не трогает. Завтра. Ой!.. Боюсь я. Убьют доченька тебя там в городе. Никого ведь ты там не знаешь. Как же я тебя отпущу?..

– Мама, суждено умереть, никуда от нее не спрячешься. Поеду я. Я должна, мама.

***

И, вот, стоит Валя – Валентина на привокзальной площади автовокзала в областном городе. Когда она вышла, из маршрутного автобуса «Икаруса», вначале, как всегда бывает деревенскими, попавшие в большой город, заторможено растерялась. Не знала, в какую сторону первый шаг сделать. От этого шага ведь зависело у нее вся дальнейшая судьба. Время на часах автовокзала, показывал три часа после обеда. Целых пять часов, выходит, она ехала до города из своего районного центра. Во рту у нее ни капли крошки с самого утра. Да и пить ей сильно хотелось. Куда бежать, где утолить жажду. Спросить бы у кого, бегающих вокруг нее людей, но она стеснялась сейчас всего. Спросит, а тот возьми и потребует знакомства. Одета она была. В длинную, до ниже колен, из джинсовой ткани юбку. Мамка так посоветовала. Коленки чтоб закрыты были. Мужиков не привлекать. Поверх этой юбки, у нее блузка, полутемного цвета. А на ногах у нее, те вожделенные, с низким каблуком, темные глянцевые туфли. Мечта её. Конечно, туфли у нее не были кожаные. Ну и что. Теперь ей не стыдно стоять посреди площади. Волосы у нее длинные, русые, заплетены в косу. Хотела их дома еще распустить, как в кино показывают, но мама сказала.

– Городе тебе надо быть скромной, доченька.

Права она, видимо. А так, у нее личико сейчас, наивно привлекательное. Не красавица она, как на обложке женского журнала, и не крашенная, но что-то в ней было запоминающееся. Приятный цвет лица, лоб открыт, прибраны волосы, а вот, покрасить ногти, мама ей так и не разрешила.

– Примут тебя тогда там за вертихвостку. Сама в Иванове в молодости жила. Намучилась там. Ученая. На ярких девушек липнут мужики, а тут ты, как сама невинность.

Ага. Знала бы ее мама. Невинность она в тринадцать лет потеряла – крестный лишил ее невинность. Спасибо хоть, не забеременела. И то ладно. Невинность уже не восстановишь. Потеряно навсегда. А жить надо. И добиваться чего-то от жизни надо, раз родилась. Потому она и здесь.

Валя вспомнила вдруг с беспокойством, торча все еще на этом пятачке напротив автовокзала, где она в эту ночь будет ночевать?.. Когда ехала сюда, хитро у соседки расспрашивала, с которой она сидела рядом.

«Вокзал ночью закрывается?..»

«Конечно. Автовокзал же, не железнодорожный».

Это Валентина запомнила. Знала, и мама говорила ей дома, сегодня она опоздает по времени идти прямо культпросвет училище. По времени, точно, поздно, а идти до железнодорожного вокзала – это, в какую сторону же ей пойти?.. Из вещей у нее было: из использованного сахара пакет – это, чтобы в дороге не разорвало, ведро картошки. Мама посоветовала взять еще и лука, которую принесла от батюшки из монастыря, где она по весне снова начала работать в обществе: «Во славу боже». Немного, но лук, все же, не последняя пища для растущего организма. Да еще булка деревенского круглого хлеба. Тяжело все это ей на руках держать. Конечно, это смешно кому – то, кто ее сейчас видит с такой ношей. Ей надо у кого-то, осмелев, спросить, как ей доехать до железнодорожного вокзала, где она мечтала, еще в деревне, просидеть до утра, но эта нерасторопность, скупость ее, опять снова подвела. Хотя в ее кармашке лежал, в трусике, семьсот рублей. Пятьсот, мамка дала, а двести – это её пенсия за умершего отца. Но пожадничала его разменять. Поэтому, так и не спросив ни у кого, как ей доехать до намеченного ей пункта, пошла пешком совсем в другую сторону. И зачем она так сделала?.. Надо было ей, все же, спросить. Язык не отнялся бы у нее. Ведь, чем дальше она отходила от автовокзала, людей тут пеших, совсем не стало. А машины, троллейбусы проезжали мимо нее, обдавая на нее выхлопным газом.

Шла она по этой незнакомой дороге почти часа два. Руки у нее от тяжести, просто отрывались. Она раскраснелась. Даже, в пути всплакнула, жалея себя.

«Мама, мама,– говорила она себе, жалуясь. – Как мне плохо. Лучше с голоду помереть, чем нести на руках эту картошку».

Даже желание в какой-то момент появилось, вывалить эту картошку, освободится от этой тяжелой ноши.

Солнце, сзади её нещадно обжигала спину. Глаза у нее упали на пыльные туфли.

Валентина, просто обмерла, что её обувь вот-вот развалится, стопчется.

Разрыдалась с жалости к себе.

Пришла к ней и злоба за свое не умное действие.

Сняла туфли, дальше пошла босиком, уже не обращая на сигналы проезжающих машин. Время, как она поняла, много, а вокзала на ее пути все не было.

Когда она усталая, потная, дошла до какого-то большого рынка, не обращая на странности людей, глазеющих на нее удивленно, как на дурочку, увидела скамейку, упала, расплакалась.

В это время, как раз из рынка выехал милицейский УАЗ.

Видимо, ее странность, привлек наряд патрульной милиции.

Машина остановилась недалеко от бордюра дороги, из машины выскочил с татарским ликом, сержант, и, играя игрушкой, резиновой дубинкой, неторопливо подошел к Валентине, попросил документы.

– Девушка, я к тебе обращаюсь?.. Паспорт у тебя с собою есть?..

Валентина, от неожиданности, и страха, закрыла лицо руками, обмерла, не зная, что ей сказать этому человеку, форме милиционера.

– Жду. И почему босая?.. Ограбили тебя?..

***

– Пакете,– бледнея лицом, говорит ему Валентина. – Сняла. Жалко, растопчу их, а мне больше нечего обуть?..

– Приезжая?.. Значит. Откуда?.. Нет, сначала покажи паспорт. Странно ты выглядишь.

– Отвернитесь, пожалуйста. У меня паспорт припрятан… сейчас, достану.

– Что, в трусы зашила?.. – смеется сержант. – Ладно, отвернусь. Только быстро.

Валентина, как занавеска, положила пакет с луком и хлебом на колени, и, краснея, полезла под блузку вниз к трусам, в кармашке, пришитой накануне мамой.

Как ей было стыдно. Но ведь она не виноватая!.. Жизнь у нее такая. Не как в кино, где показывают. Или сделала её такой, новая зарождающаяся «демократия», этого Ельцина. Удивительно, кто же привел его во власть таково?..

Вокруг, ходили люди, а она ковырялась в трусах. Еле вытянула паспорт, направление из районного техникума рекомендательное письмо, а семьсот рублей в страхе зажала в кулаке.

– Других денег у меня нет. А тут у меня, – указала кивком головы на другой пакет, – картошка, дяденька милиционер.

– Ладно, не волнуйся. Ознакомлюсь сначала, твоими данными. Так, Валентина. Красивое имя. Ты смотри, она еще поет?.. Приехала учиться?.. Поехали.

– Куда, дядя милиционер, – совсем обмерла от страха Валентина. – Я ничего плохого не делала. Сейчас, вот, обую туфли. Дядя милиционер, – Валя от страха снова разрыдалась. – Не забирайте меня?.. Я не виноватая…

– Ты хочешь на железнодорожный вокзал?.. Мне по пути. Поехали. Ты, девушка, с районом ошиблась. Нет, спросить у людей, как доехать тебе до вокзала, перла в такую даль сюда. Шестнадцать, все же, тебе лет скоро. Не маленькая. Поехали, поехали. Довезу я тебя до вокзала. Спасибо хоть не забудь сказать после.

До железнодорожного вокзала ехали почти тридцать минут. Это же через весь город надо было ехать.

В машине, сержант, молчал. Смотрелся он в годах тридцать пять, тридцать шесть. Смуглый. Татарин же. Глаза озорно смеются, когда он оглядывался в пути на приезжую. Под конец, видимо, ему надоело молча ехать, раскричался на нее.

– Ты бы, как ты говоришь, семьсот рублей припрятала на место, откуда вытащила. В ладошке у тебя он уже взмок, видимо. Положи назад обратно. Не держи в руке. Я не буду глядеть. А паспорт оставь в юбочном кармане. Видел, там у тебя пуговкой пристегнута. А то потеряешь еще паспорт. Ой!.. Как тяжело с этими приезжими?.. Как дети. Едут, ничего не знают. Да еще не боятся выйти на дорогу. Эх!.. Валя – Валентина. О чем ты думала?.. Ладно. Это я так для профилактики. У меня у самого твоего возраста дочь. Беда с вами. Слушай внимательно. Так и быть… Я тебя довезу до вокзала. Посажу на скамейку и жди меня. Никуда не отходи. Поняла. И не бойся. Ладно. Помогу я тебе. Восемь, я подъеду. – И уже вздыхая, вслух рассуждать стал. – Будет мне сегодня нагоняй от моей Люси. Но ничего, переживем. Не пропадем. А петь, если, действительно, поешь, когда-нибудь пригласишь меня на свой концерт, а Валентина?.. Доехали. Дай сюда мне твой пакет. Тяжелый. Надеешься, поступишь?..

– Училась я хорошо.

– Умная, значит. А в быту, ты, Валентина, нуль!.. Это город. Понимать надо. Тут и страшные люди живут рядом с нами. Могут и обидеть. Ой!.. Валентина. Удивляешь ты меня. Неужели и моя дочь такая растет?.. Жди. Обязательно приеду. Сиди. А пока я забегу вокзальную милицию. Предупрежу, чтобы тебя не беспокоили.

Но, он вновь снова подошел, смущенно сказал Валентине.

– Совсем забыл. Не красней только. Помнишь, где я машину милицейскую оставил?.. А напротив, туалет. Сходи, а я пока послежу за твоими вещами. Не красней. Только быстро. С документами там осторожно, не вырони.

Правда, Валентина не знала, как освободится от этой натуги. Очень она хотела в туалет. Потому, тут же, сорвалась…

***

Вскоре она вернулась. Умытая, посвежевшая. Даже чуть осмелела. Сказала этому милиционеру.

– Умыла я лицо. Спасибо. А как вас зовут?.. Хороший человек.

Сержант, при ее последнем слове, криво ухмыльнулся, зашипел.

– Никому не доверяй. Запомни!.. И я не очень хороший. Попалась ты мне под горячую руку, показал я тебе, какой я. Ладно. Там, рядом с твоим пакетом, кулек с пирожками. Поешь. И сок я тебе купил. Подкрепись. Голодная, вижу.

Валентина осталась одна, вожделенно глядя на кулек с пирожками. Она от голода чуть не умирала. Жадно схватила кулек, стала глотать эти пирожки. Какие они были вкусными. Потом напилась из пакета бумажного этого сока. Довольная, трапезой, стала смотреть по сторонам. К ней вернулось спокойствие. Страх, сковавший ее, отошел, привел ее бодрое состояние. От радости, что все хорошо разрешилось, разрыдалась. Даже, воровато оглянувшись по сторонам, осенила себя крестом, поблагодарив Господа бога, что он направил этого человека к ней. Повезло ей, конечно. А так бы, сколько носилась с этими тяжестями по городу. Не шутка ведь, как она устала за этот день. С раннего утра на ногах. Сначала пошли пешком через этот лес, в район. Хорошо еще, брат помог донести эту картошку. А там, по незнанию, носились еще долго по автовокзалу района. Пока билет купили, выстояв очередь – это все сказывалось. Да еще мама всю дорогу выла, в страхе держа ее со своими высказываниями, что если плохой человек встретиться на ее пути?..

«Караул тогда, доченька, кричи. Боюсь я. Убьют ведь тебя в чужом городе?..»

А дочь ей все заученно.

«Мама!.. Суждено мне умереть, пусть так и будет. Тут, в деревне у меня, я знаю, жизни не будет. Жить, как сестра, не хочу. Гражданский её муж, пьет. Дерутся. Такой жизни, мама, я не хочу. Лучше умереть, но не знать ничего этого».

А тут, на вокзале ей сидеть, было шумно, спокойно. Никто ее не трогал. Если у нее завтра ничего не изменится, она сдаст документы в это училище, а там, что будет, то будет. Экзамены она сдаст – хорошо училась в школе. Да еще у нее, есть рекомендательное письмо. Только бы ей еще осмелеть, стать уверенной, а усталость у нее пройдет. Если, и правда, с общежитием у нее ничего не получится?.. Лучше пока об этом не думать. Все это завтра, завтра выяснится.

Прошел мимо нее вокзальный милиционер, улыбнулся ей, как бы взбадривает: все хорошо?.. Хотелось выйти на привокзальную площадь, проветрится, но Валентине, страшно этого делать. Отойдет, а если этот милиционер приедет, не найдет ее на месте, где он ее оставил, разозлится. В туалет ей теперь не надо. Потерпит. Только, вот, сока она много выпила. Жажда мучила ее еще с утра. Не вытерпела. Почти всю выпила. А если?.. Снова в туалет?.. Ой!.. Не хочется об этом даже думать. Быстрее бы время пролетела – на часах, перед выходом из вокзала, показывал пять минут восьмого. Скоро уже, немного ждать ей осталось. Главное, не обманул. Устала ведь она. Хочется нормальную пищу поесть. Принять, как у нее в бане в деревне, облить себя студеной водою, освежится и лечь спать. Не важно, где она будет спать. На полу, на диване?.. Голову бы тяжелую положить, заснуть сладостным сном до утра. А утром, встать, и бежать в училище, куда она уже, как полгода стремилась попасть.

«Господи, – говорит она. – Господи. Минуй и спаси меня. Помоги?.. Много ведь не прошу. Вот столечко только».

Пока она молитву свою читала, Сашка – сержант, вырвавшись снова на минут тридцать, сорок, заехал сначала к себе домой, рассказал о приключениях девушки своей Люсе.

– Какая, Валя!.. – выкрикнула, уставшая от одиночества, Люся. – Ты все время околачиваешься у себя на работе, а семьей у тебя нет времени общаться. Вот, когда ты дочь свою видел последний раз?.. Не помнишь?.. Могу напомнить. Неделю назад, когда приполз домой после своей милицейской работы. Не стыдно тебе?.. А тут еще у него объявилась, какая-та девушка. Жалко ему, видите ли. А нашу дочь тебе не жалко?.. Ладно. Объясни мне с толком, вразумительно. Откуда она?.. Из деревни?.. говоришь. Это что-то странно с тобою, Саша. Записался помощником ей?.. Ах!.. Не говори. Не надо. Всем сейчас тяжело. Зачем она к нам?.. Пропадет, если ты ей не поможешь?.. Удивляешь ты меня. Ладно… Привези, сама разберусь.

Потому, восемь вечера он приехал на вокзал.

– Пришли?..

– Пришел, Валентина. Поехали. Люся моя, разоралась, ждет нас. Это, чтобы ты у меня дома вела скромно, чтобы моей Люсе понравиться.

Ехали снова в тот район, откуда он Валентину возле рынка подобрал. Ночной город тускло освещал дорогу. На столбах потушены фонари – это, видимо, городское начальство экономил электричество Чубайса. Было еще чуть прохладно. В кабину, из приспущенного с водительской стороны окна продувала. От этого, от этой сырой прохлады, в блузке, Валентина чуть озябла. Хотя она и не давала повода, что ей чуть прохладно, Саша милиционер, обратил это не сразу. После уже, приподнял приспущенное стекло, вздохнул, сказал.