Читать онлайн Огневица бесплатно

Пролог

Глава 1. Город на перекрестке

– Четыре серебрушки.

Стрелец поправил тяжелую пищаль на плече и сбил шапку на затылок. В ожидании ответа он скучающе скользил взглядом поверх длинной пестрой змеи, шипящей, рычащей, блеющей и ругающейся на всех языках Беловодья. Змея эта состояла из торгового люда и всяческого зверья, которое притащили на продажу. Через несколько дней должна была начаться летняя ярмарка, и по традиции первым городом, где она разворачивалась, была Каменка. Но не только купцов манил дух наживы – всегда были и другие. Такие, как эта четверка: три парня и девка невысокого росточку. Стрелец бросил взгляд на девушку и украдкой вздохнул. Мала-то мала, а глаза рысьи, злые…

– Клянусь Алте-Анкх, впервые вижу такое чудовищное проявление людской жадности! Да ты в своем ли уме, морокунов сын? За четыре серебрушки я твой забор перелечу быстрее! – возмутился смазливый шехх, тряхнув густой гривой черных волос. Стражник переглянулся со своим напарником и лениво подкрутил и без того залихватски торчащий ус:

– Лети, – спокойно предложил он шехху. – Мои ребята и не такую дичь бивали. А уж мимо тебя ни один не промажет.

Шехх зыркнул на выстроенный вдоль забора помост, где и впрямь прохаживались стражники, пробормотал что-то под нос и скользнул рукой за пазуху. Стрелец погладил затвор пищали, но шехх лишь достал худой мешочек, отсчитал четыре серебряные монеты с волнистым краем и рунами – светлых богов с одной стороны, темных с другой – и ссыпал их в широкую ладонь стража.

– Лучом золотым дорога, – махнул стрелец, пряча мзду за пазуху. Шехх фыркнул и задрал нос, проходя мимо. Девчонка-рысь последовала за приятелем молча. Высокий мужчина за ее спиной приветливо кивнул стражнику и задержался подле, чтобы спросить, где в Каменке наливают лучшее пшеничное пиво.

– Так в «Золотой ладье», – охотливо отозвался десятник. – Там пан Слад по-свойски варит. Ни одного худого слова о евоном пиве не слыхал.

– Добро, – кивнул мужчина и двинулся следом за товарищами.

Последний из их компании натянул капюшон так низко, что на виду остались только тонкие плотно сжатые губы и небольшая ямочка на подбородке. Двигался путник мягко, бесшумно ступая по настеленным доскам, по сторонам не смотрел и явно знал, куда шел.

Четверка выглядела не более заметной, чем другие многочисленные путники, проходящие через западные ворота Каменки. Но что–то в их облике говорило стрельцу, что в ближайшие дни стоит держать ухо востро.

* * *

Каменка была местом зажиточным и крепким. Выросшая возле главного сухопутного торгового тракта Беловодья, она обзавелась несколькими добрыми корчмами, соревнующимися качеством сбитня и затейливостью развлечений, постоянно действующей маленькой ярмаркой и даже двумя крохотными храмами – деревянными и одноглавыми, но сработанными на совесть. Обитель светлых богов сверкала серебристым лемехом купола в восточной части городка. На куполе ярко светился знак: солнце Светозарной Сауле, а перед ним – молния Небесного Кузнеца Перкунаса. В городах покрупнее, не говоря уж о столице, храмов было бы два, но здесь супруги делили один дом на двоих.

Храмы Среброликой Гильтине и Хозяина Ночи Вельнаса тоже были в черте города, и тем Каменка отличалась от остальных городов. Ведь если храмы светлым богам всегда строили на возвышении, чтобы они были ближе к небу и солнцу, то святилища темных ставили возле входа в мир подземный: в низинах, у подножий холмов или, если подле города рос лес, то в чащобе.

Злые языки звали Каменку навьим местом, ведь она стояла на перекрестье трех путей, а перекрестки, как известно, одно из излюбленных обиталищ для нечистой силы. Но другие, те, кто посмекалистей да посмелее, только хитро щурили глаза и расстилали соломку помягче. На много верст окрест иного ночлега, кроме Каменки, было не встретить. А купцам, странствующим в поисках лучшего места для сбыта товара, тоже хотелось поспать на чистых простынях и поесть горячего после долгих дней тряски на лошадях да в телегах.

В Каменке разговаривали в полный голос, смеялись от души, обожали всяческие празднества и рады были любому гостю. А еще корчмы веселого городка каждый год сражались за звание той, где подают лучшее пиво. И вот уже третий год подряд эту жаркую битву выигрывала «Золотая ладья», к которой пришельцам охотно указал путь первый же встречный.

Корчма встретила их запахами солода, меда и свежего хлеба. Тихо звякнули ветряные колокольчики, подвешенные возле двери, и их пение было отчетливо слышно, пока бродяжники потрясенно оглядывались вокруг.

«Золотая ладья» была тем местом, где не только посидеть и выпить можно было в свое удовольствие, но и посмотреть было на что. Ее хозяин, Слад Пивовар обожал всяческие диковинки, и порой вместо платы посетители оставляли ему подарки – поющие кувшины жаркой страны, раскинувшейся за Великой Пустыней; расписные тарелки и искусно сплетенные гобелены с островов Ущербной Луны; колдовской фонарь из цветного стекла, крутящийся вокруг своей оси и раскрашивающий потолок звездами не хуже, чем на ночном небе; музыкальные инструменты всех мастей, специи и сладости в маленьких шкатулках и, конечно, оружие.

Кто другой на месте Слада прятал бы все эти сокровища за семью замками, но корчмарь любил, когда люди смотрят на красоту, и потому использовал все дары для украшения своего бесконечно обожаемого детища – «Ладьи». Она была единственной корчмой на все Беловодье, где посетители могли сидеть на лавках, как привыкли, а могли и на цветных подушках расположиться. Стены прикрывали картины всех мастей – выцарапанные на бересте, выжженные на дереве, нарисованные на коже и тканях и даже было несколько картин на бумаге. Впрочем, на самой дешевой.

Стойка корчмаря была сверху донизу увешана полками, на которых хаотично громоздились банки и баночки, коробки, туеса, свертки – все это обилие безумно благоухало, и с непривычки у того, кто стоял рядом, начинала кружиться голова. Под потолком протянулись многочисленные фонари, стеклянные шары, вперемежку позвякивали ловцы ветра и шуршали ловцы снов.

Казалось бы, такое обилие красок, запахов и вещей должно было сбивать с ног и тревожить, но вместо того любой гость «Ладьи», переступив порог, чувствовал себя так, будто вернулся домой.

Слад и себя любил приукрасить. Шелковый халат шеххов или нарядный кафтан воленцев, борода, заплетенная в косички по обычаю караалов, расписные сапоги и тюрбан – догадаться, как именно вырядится каменский корчмарь сегодня, было невозможно.

День едва начался, и посетителей было немного. Только двое усталого вида воленцев средних лет, расстегнув ворот свиток и вытянув ноги в запылившихся лаптях, потягивали пиво из запотевших глиняных кружек за столом возле окна. Девушка с рысьими глазами подняла руку и тронула тут же запевшие громче серебристые палочки. Им откликнулись другие, разной длины и формы, в беспорядке развешенные на балках там, где в обычных едальнях болтались бы плетенки лука и чеснока. Здесь ими и не пахло, зато нос щекотали странные теплые ароматы, навевающие мысли о пирогах и почему-то об осени.

– Место славное, хоть и пестрое, как ковер. Ну что, долго на пороге топтаться будем? – недовольно поторопил приятелей шехх.

– И вправду, чего это мы? – прогудел воленец. Он на голову возвышался над товарищами, светлея гривой волнистых волос. Про такой цвет в Беловодье говорили: «Сауле поцеловала» – теплый, словно молоко с медом намешали. А вот густая борода была куда темнее, и темнота эта подчеркивала черты грубоватого лица. Широкие темные же брови вразлет притеняли некрупные карие глаза, глядящие спокойно, но внимательно. Горбинка на носу и тяжеловатое дыхание выдавали давний плохо сросшийся перелом. Мощная шея переходила в широкие плечи и тяжелые жилистые руки. Воленец двигался осторожно, зная о своей телесной силе, а за его спиной легко могли укрыться двое из троих его спутников.

Мужчина приметил столик в затененном углу, где как раз могли разместиться четверо, и поманил всех за собой. Темноволосая девушка и последний из четверки, все еще не снявший капюшон, пошли следом за ним. Шехха же куда больше, чем необычная корчма, увлекла румяная разносчица, несущая заказ другим гостям. Уроженец Золотой пустыни мигом оказался возле нее и придержал оступившуюся девушку. Подождал, пока она ловко сбросит ароматно пахнущие миски и тарелки на стол, и предложил донести поднос до кухни. От его нежных улыбок и мурлыкающего голоса девушка раскраснелась до кончиков волос.

Народ шеххов жил по другую сторону Золотого моря. В их стране не было зимы, зато на сотни верст раскинулись жаркие безводные пустыни. Шеххи гоняли по ним песчаные корабли и жили за счет торговцев, желающих сократить путь вместо того, чтобы огибать пустыни по морям, кишащим дикими безымянными тварями и морскими разбойниками.

Проводив девушку, синеглазый сын Великой Пустыни вернулся за столик к остальным и сел на единственное место, освещенное косыми лучами солнца, падающими из окна. В то время, как другие искали тень и прохладу, шехх всегда устраивался как можно ближе к огню.

– Надеюсь, пиво будет свежим. Не хочется тащиться куда-то еще, – протянул он, развалившись на лавке как кот.

– Пиво и прочие радости будут после того, как Итрида сторгуется с купцом. Так что закатай губу, Даромир. У нас денег – одну ночь переночевать не в сарае да по миске каши на брата, – заметила черноволосая спутница шехха.

– Ох, Бояна, и как ты не устаешь от самой себя? Даже помечтать не даешь лишний раз, – покачал головой Даромир, поймал взгляд высунувшейся из кухни разносчицы и подмигнул ей.

– А тебе дай волю, ты все монеты спустишь на баб да притирания, – Бояна поправила перевязь с кинжалами и кивнула разносчице, привлекая ее внимание. Шехх скривился, но смолчал. Откуда знать бедной деревенской девочке силу красоты? Сама-то ею не блещет.

– Хватит собачиться, – последний из четверки бродяжников откинул капюшон и прислонился к теплой стене, не сдержав облегченного вздоха. Длинные пальцы с аккуратно обрезанными ногтями растерли глубокую морщинку между бровей. Стражник Западных ворот удивился бы, увидев сейчас того, кого он принял за парня. Конечно, скрученные в тугой узел рыжие волосы могли бы и мужчине принадлежать, но это была девушка. Сейчас она хмурилась, щурила черные глаза и покусывала тонкие губы.

– Бояна права. Денег у нас немного, но и сезон охоты едва начался. Сейчас затянем пояса, зато к зиме подкопим монет.

Шехх недовольно скривился, но тут же снова просиял улыбкой, когда разносчица подала каждому из бродяжников миску рассыпчатой золотой каши и ломоть еще исходящего паром хлеба. В их животах, уже седмицу видавших только дичь да лесные ягоды, громко и слаженно заурчало.

– Все же нет ничего лучше домашней еды. Даже если тебе ее приготовили за деньги, – подняв ложку, высказался Даромир. Ответом ему было согласное хмыкание. Какое-то время за столом царила тишина, и только спорый стук ложек о края мисок ее нарушал. Шехх расправился со своей порцией быстрее всех. Обвел скучающим взглядом зал, не нашел ничего интересного, но и молчать долго было не в его правилах.

– Итка, а ты на что потратишь свою часть вышатиных денег? Давай сложим наши доли и купим какой-нибудь миленький домишко в глухой волости, – шехх облокотился на стол и подмигнул рыжеволосой девушке. Бояна зашипела на Даромира и замахнулась ложкой, на что он скорчил ей рожу и снова повернулся к Итриде. Та пожала плечами и медленно поскребла дно миски, втайне сожалея, что на добавку денег и правда нет.

– Давно хотела серебряные шипы на куртку приладить. А еще полосы из серебра – вот тут. Чтобы навьи зубы пообломали, – девушка мазнула пальцами по шее и рукавам потрепанной, но все еще крепкой куртки. Слова шехха о покупке дома она оставила без внимания.

Бояна и светловолосый воленец переглянулись, и мужчина осторожно спросил:

– Слушай, Итка… Тебе никогда не хотелось…ну… осесть где-нибудь? Хату купить? Чем морокун не шутит – замуж выйти? – как обычно, стоило Храбру сказать больше трех слов, и говорок его родной волости дал о себе знать. Загорелую кожу воленца тронул румянец, едва заметный под густой бородой, но он по-прежнему выжидательно смотрел на Итриду.

Итрида недоуменно глянула на товарища:

– Зачем, Храбр? Мне это не нужно.

Она положила ложку чашечкой вверх, отдавая должное рукам того, кто умудрился сделать нехитрое кушанье достойным княжеского стола, и глянула за окно. Солнце медленно карабкалось к зениту; на улице слышались голоса, то и дело раздавался цокот копыт. Стояла жара – разгар червеня выдался засушливым, – но под крышей «Золотой ладьи» царила приятная прохлада, выходить из которой не хотелось. Вот только встреча с купцом Вышатой была назначена на полдень, так что об отдыхе помышлять пока не приходилось.

– Итрида, – начала было Бояна, но та перебила ее:

– Нам пора получить таки свою награду. Со мной пойдут Храбр и Дар. Бояна, договорись насчет комнат. Если все сладится, сможем несколько дней передохнуть прежде, чем уходить на новый лов.

– Опять?! – Даромир застонал, обхватив голову руками. – Мы же только вернулись! Вот-вот ярмарка начнется, а мы снова в лес? Да я сам скоро мхом зарасту! Итрида, послушай, давай возьмемся за заказ того кожевенника! Я знаю такие яды, что не оставляют ни следа, без вкуса и запаха, он и не почувствует ничего! Столько денег могли бы получить! До следующего лета…

– Хватит, – осадила Итрида Даромира. Шехх посмурнел и отвернулся в угол, но Итрида продолжала говорить, и каждое ее слово звучало как удар:

– Мы не убиваем людей за деньги, Дар. Забыл, о чем мы уговорились, когда ты захотел ходить с нами? Мне все равно, что было в твоем прошлом. Люди не скот, чтобы резать их просто потому, что кто-то больше заплатит.

Шехх искоса глянул на бродяжницу, и взгляд его потяжелел.

– Странно, что об этом говоришь ты – которая готова убивать по слову любой обиженной девчонки. А как за деньги – так вон какая краля сразу…

Кинжал, отливающий синевой, вонзился в стол между пальцев Даромира, так близко, что рассек верхний слой кожи – не до крови, а лишь как напоминание.

– Собирайся, – только и бросила Итрида побледневшему шехху. – Вышата ждать не будет.

* * *

Вышата слово сдержал и заплатил за шкуры по чести. Прохладные монеты приятно тянули пояс, навевая мысли о роскошном ужине и сне на чистых простынях. Только одно тревожило Итриду – то, что пришли они на подворье купца втроем, а уходили вдвоем. Все то время, пока бродяжники и купец осматривали добычу, дочь Вышаты не сводила глаз со статного шехха.

Что и говорить, Даромир был хорош собой. Пожалуй, слишком хорош – длинные волнистые волосы падали на широкие плечи, глаза сверкали синевой предрассветного неба, на жилистом теле ладно сидела любая одежда, а вечно улыбающиеся губы, казалось, были дадены ему исключительно чтобы произносить всякую похабщину. Он был ярок – и тем отвлекал внимание от товарищей. И порой эта его особенность была им очень на руку.

Итрида успела разузнать, кто таков этот Вышата, прежде чем согласилась поработать с ним, и потому кое-что знала и о его дочери. Черноволосую Кажену отец растил не как малахольную девицу. Боги не дали ему сыновей. Обычно в таких случаях отцы спешили повыгодней запродать дочь замуж, но Вышата измыслил другое: он принялся вразумлять и обучать Кажену, объясняя ей все тонкости купеческого ремесла. То и дело ее головка на хрупкой шейке склонялась к отцу, позвякивая серебряными височными кольцами, а он серьезно объяснял ей что-то. Кажена кивала, порой записывая несколько слов на сероватых листочках, и ни скуки, ни отвращения на ее лице Итрида не замечала. А вот нежный румянец, расцветший на белой коже и не сходивший с нее с того мига, как в горницу с поклоном вошел Даромир, разглядела еще как.

– Только глупостей не натвори, – хмуро предупредила Итрида шехха, когда он шепнул ей, что догонит их с Храбром позже. – Это тебе не селянка какая, чтобы запросто по лавкам кувыркаться.

– А ты правда думаешь, что я ее девства лишать буду? – Даромир рассмеялся, и смех его прозвучал обидно. – Полно, Итрида. Эта краля давно уже знает, что ей нравится в постели. Впрочем, думаю, мне все-таки есть чем ее удивить. Идите, вас там Боянка заждалась. Встретимся на рассвете… или ближе к обеду.

И шехх растворился в вечерних тенях.

Итрида достала мешочек с заработком, отсчитала несколько монет, а остальное вручила Храбру.

– Передай Бояне.

– А как же ты? – похожий на медведя парень подкинул мешочек на ладони, вопросительно глянув на подругу. Итрида втянула носом наконец-то похолодевший воздух, повела плечами и улыбнулась приятелю:

– Прогуляюсь немного.

Глава 2. Воришка с огоньком

Марий спешился и неторопливо побрел по выстланной досками улице, ведя Стрыгу в поводу. Лошадь недовольно фыркала, но послушно шла следом, лишь иногда прихватывая мягкими губами воротник хозяина и тепло дыша ему в затылок. Дейвас шутливо щелкал чернуху по горбатому носу, когда она особенно увлеченно принималась жевать его куртку, та возмущенно ржала, и друзья продолжали путь.

Встречные девушки с интересом посматривали на Мария и перешептывались с подружками, прикрываясь ладонями и алея здоровым румянцем. В его нынешнем облике сложно было распознать огненного колдуна. Болотник сменил привычный черный кафтан на зеленую рубаху, куртку и штаны, пошитые из крашеной лесным орехом мягкой коричневой кожи. Рунический меч был надежно упрятан в невзрачные ножны. Марий сейчас походил на наемника или княжеского воя в увольнительной – вид достаточно опасный, чтобы излишне ретивые селяне обходили его стороной, но куда менее заметный, чем облик служителя Дейва. И дюже привлекательный для молодых девиц.

Марий улыбался им в ответ, но проходил мимо не оборачиваясь. Не за тем он приехал в Каменку.

А вот зачем – он и сам толком не понимал.

Знал только, что если бы задержался в черных каменных стенах Школы Дейва еще хоть на седмицу, то сошел бы с ума. И, видно, копящийся в нем взрыв был заметен и со стороны. В один день сразу двое – светлый княже и советник Мария, Совий Буревестник – ему о том сказали и мягко попросили убраться куда-нибудь подальше. И найти там нормальное лицо, а не «эту зверскую перекошенную рожу, с которой ты разгуливаешь всю весну», как метко выразился Буревестник. Он сам-то лучился счастьем после очередного визита в Серую Чащу, и Марий поймал себя на мысли, что с радостью оставит бородатого рыжего советника тут за главного. Чтобы не сверкал улыбкой так откровенно.

Выехав за ворота, Марий пустил Стрыгу ходкой рысью, доверив лошади выбирать путь. И как-то само получилось, что они добрались до Каменки – городка в седмице пути от Червена.

Марий любил Каменку. Она напоминала ему цыганку в пестрых юбках, звенящую позолоченными браслетами и зазывно сверкающую черными глазами. Оглянуться не успеешь, как налетит, закрутит-заворожит, вцепится в руку и втянет в круг, очерченный светом костра. И проснешься наутро, распоясанный, взъерошенный, босоногий, возле остывающих углей в чистом поле. А дышаться почему-то будет легко и пьяно, так, словно все печали и горести вместе с вещами исчезли.

Этот городок совсем не похож был на крепко сбитое и твердо стоящее на земле Приречье. То было надежное и устойчивое, как воин, вернувшийся домой из-за старости, но не потерявший ни сноровки, ни телесной силы. Да, было дело…

Марий усмехнулся воспоминаниям и поднял голову, разглядывая двухэтажное здание с крутящимися на теплом ветру флюгерами в виде кораблей. «Золотая ладья» – так звалась корчма, куда держал путь огненосец. Сейчас, по темноте, было не так заметно, а при дневном свете бревна, из которых была выложена корчма, и впрямь чуть сияли, точно медом облитые. Хозяин секрет не раскрывал, но как-то обмолвился, что причиной была краска с островов Ущербной Луны – редкая и безмерно дорогая. Помимо красоты, она еще и защищала дерево от вредителей и ненастья.

Болотник привязал Стрыгу к коновязи и потянул ее за уздцы, удерживая взглядом бархатистые карие очи в обрамлении густых ресниц:

– Смотри не балуй. Конюших не кусай, захочешь зубы поточить – точи о бревно. Будешь хорошо себя вести, куплю тебе окорок.

Худенький мальчишка, ходящий за лошадьми, отшатнулся, услышав наказ дейваса, но Марий убедил его, что Стрыга, несмотря на кличку и любовь к мясному, людей не ест. Так… надкусывает иногда.

Впрочем, последние слова он добавил мысленно.

Марий кивнул подпирающему стену вышибале, удостоился неохотного приветственного кивка и оценивающего взгляда и, наконец, окунулся в долгожданную прохладу, пропахшую солодом, хлебом и теплым духом специй. Переливчато звякнул ловец ветра, потревоженный сквозняком.

– Перкунасова борода! А я уж было решил, что глаза меня обманывают. Так и сказал себе: «Слад, ты постарел или выпил слишком много пива, раз видишь то, чего быть никак не может». Никогда так не радовался своей ошибке. Сам пан Болотник решил заглянуть в наше захолустье! Какими судьбами, о вельможный?

Слад Пивовар, хозяин «Золотой ладьи», спешащий навстречу дейвасу, был таким же дородным, как его вышибала. Вдобавок солидности ему добавляла густая борода соломенного цвета, сейчас заботливо заплетенная в две косицы на манер северного народа караалов. Поговаривали, что Пивовар, получивший второе именование уже в зрелом возрасте, пришел из-за Белых гор, босой, грязный и заросший волосами до самых глаз. Прибился к храму Сауле, где его отмыли и подлечили и дали имя Слад за то, что он мог поладить с кем угодно. Так и жил приблудыш при храме, помогая жрицам по хозяйству. А так как парень был видный, то сошелся с одной из них, и стали молодые вместе жить.

И вот однажды, на ежегодной ярмарке, он пришел в торговые ряды и выставил на скамеечке жбан пива, предлагая всем по ковшику всего за одну медную монетку. Поначалу Слада обходили стороной, не доверяя хоть и мирному, а все же чужаку. Но жара и безветрие сделали свое дело – один за другим потянулись люди за питьем. Вот только едва попробовав, теряли дар речи – до того оказалось пиво хорошо!

Слух о сказочном пивоваре быстро разошелся по всему Беловодью, и со всех его краев стали стекаться любопытствующие, желающие попробовать дивный напиток, а то и секрет разузнать. Так и разбогател Слад, получивший второе именование Пивовар. Отстроил корчму и только было собрался дать ей имя, как случилось горе – его возлюбленная заболела неизвестной хворью и всего за несколько дней сгорела от лихорадки, которая позже прокатилась по Каменке, собирая дань из людских жизней.

Откуда пришла болезнь, никто не знал. Но вся Каменка в едином порыве встала на защиту своих жителей.

Слад день и ночь вместе с другими, кто мог стоять на ногах, обходил дома с заболевшими, кормил и обтирал их, помогал по хозяйству, поддерживал как умел. Он отдал свою новенькую корчму под приют тем, за кем присмотр требовался днем и ночью. Слад говорил, что делает это в память о погибшей жене. Позже, когда все закончилось, из корчмы сделали Болезный дом – место, где людей лечили знахари, а позже и возвратившиеся в Беловодье лаумы. В Болезном доме любой мог попросить о помощи. А Сладу всем городом отстроили новую корчму, которую он назвал «Золотой ладьей» – потому что его возлюбленная была родом с побережья Золотого моря.

Именно там, в охваченной болезнью Каменке, и познакомились Марий Болотник и Слад Пивовар. Марий привел дейвасов, чтобы защитить ослабевший город от навий, сползающихся на запах смерти.

– Заткнись, Слад, – беззлобно отозвался Марий, опускаясь за облюбованный стол. Пивовар без спросу грохнул перед дейвасом две кружки с горячим сбитнем на травах и тарелку чесночных сухарей. Махнул рукой выглянувшей из подсобки краснощекой девахе, придвинул к себе одну кружку и с шумом отхлебнул. Закусил сухариком, разглядывая Мария и подмечая темные круги вокруг глаз, свалявшиеся волосы и небрежно застегнутую куртку. Не переставая жевать, толкнул к дейвасу вторую кружку. Болотник покосился на питье, вздохнул, но все же пригубил терпко пахнущую жидкость темно-янтарного цвета. И с удивлением понял, что гнет событий последних дней и усталость от долгой дороги отступили, давая хоть ненадолго расправить плечи.

– Так-то лучше, – довольно кивнул Слад и откинулся на спинку лавки, положив на нее одну руку. – Ну рассказывай, зачем пожаловал?

– Ты не рад меня видеть? – глянул поверх кружки Марий.

– Рад, клянусь бородой Перкунаса! Только ты в последний раз заявлялся чуть не с полгода назад, пробыл два дня и исчез, ровно туман поутру – ни ответа, ни привета. Думаешь, поверю, что сейчас без нужды прикатил? У тебя там дела государственной важности, колдуны без присмотра бегают, князь опять же…

На лице Мария резче выступили скулы. Слад понятливо хмыкнул и уперся локтями в стол, наклоняясь к дейвасу.

– Как он?

Болотник коротко вздохнул.

– Выпроводил меня перевести дух, а сам, того и гляди, в тень превратится. Мало нам было проблем, еще и эти морокуновы пожары добавились…

– Н-да уж, – Слад покачал головой. – Не хотел бы я быть на его месте. А вот на своем – хотел! Так ты, значит, отдыхать приехал?

– Ну как сказать….

– Э, нет! Знаешь что, колдун? Сегодня разговоры не будем разговаривать. Завтра. Когда мне плохо, я всегда говорю себе: «Слад, утро вечера мудренее». И всегда помогает! Сегодня ты не дейвас, а обычный путник. Не спорь, – Слад поднял в воздух толстый палец и помахал им перед носом желавшего возразить Мария. Дейвас усмехнулся и смолчал. – Вот и славно. Пей, гуляй, сходи на площадь, там какой-то глумец уже четвертый день людей завораживает. Инструмент у него чудной – то ли хитара, то ли мытара… И выспись наконец, смотреть на тебя и вправду тошно.

– Гитара? – с интересом уточнил Марий. Слад закивал так яростно, что пшеничные косицы бороды заплясали в воздухе, позвякивая привязанными к концам бубенчиками. Дейвас отхлебнул еще сбитня, прислушался к растекающемуся по телу теплу, вздохнул и кивнул. Светогор тоже говорил ему не измываться над собой. Вряд ли еще одна ночь, добавленная к уже прошедшей седмице, принесет слишком много вреда, зато силы восстановить поможет. Да и гитара – вещь в Беловодье слишком редкая, чтобы просто пройти мимо.

– Уговорил. Ложница моя свободна?

– Обижаешь – широко ухмыльнулся корчмарь. – Завсегда для тебя держим!

– Тогда вели застелить к моему возвращению. И еще: окорок есть у тебя? С чесноком.

– Ты никак Стрыгу выгулять сподобился? Добро! Будет тебе мясо.

На том и порешили.

* * *

Оставив Стрыгу наслаждаться остро пахнущим куском мяса, Марий, как и собирался, отправился в город. Лошадь, изловленная дейвасом в Серой Чаще с разрешения ее бессменной хранительницы, сначала было заартачилась, поняв, что хозяин собирается идти гулять без нее, но при виде окорока успокоилась и благосклонно запустила в мясо длинные змеиные клыки.

Проходя мимо храма светлых богов, дейвас поневоле замедлил шаг. Солнце, неторопливо ползущее к горизонту, погладило лучами серебристую луковицу, венчающую крепкое здание. И одновременно четыре окошка, выходящие на стороны света, загорелись, будто поймали в плен частицу его сияния. Момент был выгадан идеально, и Марий мысленно отдал должное храмовникам. Такой эффект создавали зеркала. В середине купола был выложен каменный очаг, и в миг, когда солнце гасло, храмовники по команде воспламеняли каменное дерево. Пойманный хитро посеребреной гладкой поверхностью зеркал, свет будто стократ усиливался, обтекая купол. Вечерняя служба заканчивалась аккурат вместе с зажжением огней. Двери, ведущие в храм, распахнулись, и наружу повалил народ. Дейвас подался в сторону, чтобы ни с кем не столкнуться, огляделся, нырнул в тень возле стены, да там и замер, неподвижный и невидимый.

Людской поток быстро иссяк. Последним вышел высокий парень в низко надвинутом на глаза капюшоне видавшей виды куртки. Он шел мягко, ступая по-кошачьи бесшумно. Марий окинул его взглядом… И подался вперед, едва сдержавшись от удивленного вздоха.

На ногах незнакомца, порядком запыленные, темнели сапоги. Их голенища были украшены вышивкой, и хоть сейчас она была покрыта коркой грязи, но Марий был готов поклясться своим мечом, что знает мастера, тачавшего эту обувку. Аккурат с три седмицы назад тот заливал горе крепкой медовухой, жалуясь, что последний заказ, над которым он работал, бессовестно украли.

Может, Марий не признал бы работу сапожника, если бы на его собственных ногах не красовались родные братья пропажи.

– Уж не ты ли тот самый загадочный воришка? – задумчиво пробормотал дейвас. Конечно, он собирался сегодня отдыхать… Но решить интересную задачку – чем не отдых? И Марий двинулся следом за уходящим парнем.

Тот шел неторопливо, голову держал прямо и остановился лишь раз – купил кулек орехов в медовой глазури. Марий поморщился – до чего же приторная гадость! А воришка идет себе, в рот кидает один орех за другим и, видно, в радость ему.

Незнакомец привел дейваса к площади, где суетился народ, занимая лучшие места в ожидании глумца. Марий оглянулся по сторонам и раздраженно поджал губы: людей привалило уже столько, что пройти в передние ряды никакой возможности не было. А что же похититель сапог? Болотник вдруг понял, что тот исчез, будто растворился, и он его самым глупым образом проморгал! Дейвас выругался сквозь зубы, помянув Вельнаса, и подле него остановилась опрятная старушка в белом платочке:

– Язык прикуси, морокунов сын! – неожиданно зычным голосом прикрикнула она на дейваса. – Неча Подземника к ночи поминать.

– Я приятеля из виду потерял, – не растерялся Марий. – Вот только возле топал, моргнул – и нет его.

– Впервой что ль в большом городе-то? – задумчиво огладила платочек старушка, разглядывая Мария и особое внимание уделяя торчащему над его плечом оголовью меча. Болотник спорить не стал, лишь кивнул, стараясь сдержать смешок. Похожая на сову жительница Каменки подбоченилась и ткнула дейваса в грудь узловатым пальцем.

– А ну-ка, каков он, приятель твой?

Марий сказал.

Старушка глянула вправо-влево и вдруг крутанулась с неожиданной резвостью, так, что пыль столбом поднялась. Забормотала что-то невнятное, плюнула Марию под ноги – тот едва успел отпрыгнуть и открыл было рот, чтобы возмутиться – протянула палец-сучок и указала в сторону от площади.

– Там он. Уж не оборотень ли?

– С чего ты взяла? – Марий прищурился, глядя в ту же сторону, и с удивлением обнаружил свою пропажу, ловко усевшуюся на шаткий заборчик.

– Да расселся, ишь ты, ровно кречет когтями уцепился. Ну, бывай, охотник! И Подземника больше не поминай – его только кликни, не отцепится!

Марий собрался было поблагодарить кметку, да пока оборачивался, той и след простыл. Впрочем… следов в пыли как раз и не нашлось. Меч за спиной дейваса остался безмятежно-прохладным – значит, навьей тварью старуха не была. Марий задумчиво взлохматил волосы. Ему не оставалось ничего другого, кроме как продолжить преследовать воришку сапог.

Дейвас смешался с толпой, встав так, чтобы видеть «приятеля». А посмотреть было на что. Тот сперва сидел спокойно, чуть насмешливо поблескивая глазами из-под капюшона, но стоило глумцу заиграть – и впрямь на настоящей гитаре – как парень подался вперед, едва не свалившись с забора. Марий мог бы поклясться, что под капюшоном блеснули слезы. Парень настолько любит музыку? Или мелодия знакома? Может, он из тех краев, что и глумец, и музыка напомнила ему о доме? Впрочем, лучший способ узнать ответы – задать вопросы.

И Марий начал медленно продвигаться ближе к заветному забору. Да только не успел: гитара стихла, и на смену мелодии пришел грохот рукоплескания и одобрительных выкриков. Парень ловко спрыгнул с забора и принялся проталкиваться через толпу. Марий, который занимался тем же самым, не понимал, как незнакомцу удавалось подвинуть людей. И вдруг он застыл, присмотревшись.

Парень легонько проводил рукой по бокам и плечам тех, кто подвинуться не желал ни в коем разе. И кончик пальца у него светился, словно под кожей бился маленький огонек. Едва заметный, неощутимый – но злой и едкий, судя по тому, как люди с руганью отшатывались в стороны.

Если бы Марий не следил за парнем, то углядеть огонек бы не сумел. Но теперь, зная, куда смотреть, не мог поверить своим глазам. Огненный маг балуется мелкими пакостями? Использует дар, чтобы пробиться к глумцу? Это кто же из его Школы настолько разум потерял?

– Что ж, – прозвучал надреснутый голос глумца, – тогда Волоха сыграет нечто особенное просто так.

Песня была красива и печальна, и Марий в иное время с удовольствием послушал бы – глумец оказался Мастером своего дела, – но сейчас куда больше его занимал странный паренек, вздрогнувший всем телом при первых отзвуках этой песни. Он удалялся прочь от людей, а мелодия летела ему вслед, и на миг дейвасу показалось, что он видит в воздухе расплывающийся след огненного хвоста.

Марий подождал, пока незнакомец отойдет на достаточное расстояние, и двинулся следом.

Но парня словно след простыл. Как ни искал дейвас, как ни спрашивал людей – всех их словно кто-то заворожил. Неизвестный огненосец провалился сквозь землю как заправская навь, и Марию оставалось только, поминая морокуна, вернуться в «Золотую ладью».

Глава 3. Птичьим криком, волчьим шагом

Итрида сидела на заборе.

Под покровом сгущающейся темноты и плотного капюшона ее толстая рыжая коса, кольцом скрученная на затылке, не выдавала хозяйку ни единым отблеском. Мужская рубаха и штаны скрывали изгибы совсем не юношеского тела, а высокий рост и не по-женски низкий голос дополняли облик, избавляя Итриду от лишних вопросов. Вот разве что сапоги не смотрелись с ее простым нарядом. На них многие задерживали взгляд, и в конце концов, Итриде это надоело. Она свернула в сторону, не доходя нескольких шагов до площади, облюбовала забор, за которым виднелся приземистый домишко с темными провалами сонных окон, и ловко взобралась на шаткие доски. С ее места волнующаяся в ожидании глумца толпа была хорошо видна, а вот на нее саму, скрытую тенями и низко склонившимися ветками старой рябины, внимание обращать наконец перестали.

Итрида покачала одной ногой, задумавшись, не сменить ли приметные сапоги на что-то другое. Имени сапожника из Рябинника, так беспечно выставившего обувку на окно, Итрида узнать не удосужилась, но пару монет в уплату оставила. Уж больно ей глянулся прихотливый золотистый узор, обнимающий голенище и стекающий к мыскам, превращаясь по пути в птичьи перья, острые, точно клинки на ее поясе. Золотая вышивка на черненой коже – точно как Итриде всегда нравилось. Да только где простой деревенской девке получить подобную красоту? Ее удел – серые платья да грубо сработанный жилет, а к тому – лапти вместо остроносых сапожков и кичка, под которой ни единого рыжего волоска не видно будет. И вся девица станет серая, сгорбленная, будто доля прижмет ее к земле и все соки высосет, отдав их свежевспаханным грядам…

Итрида сдула упрямые пряди, выбившиеся из косы и настойчиво лезущие в лицо. Мать, помнится, ворчала, что волосы у Итки такие же упрямые, как она сама, и больно драла гребнем тяжелую гриву, пытаясь вычесать из нее репьи. В конце концов Итриде надоело терпеть материны упреки, и она стала убегать куда глаза глядели при одном только виде расчески. А глядели они чаще всего в сторону леса – темного, дремучего, пахнущего мхом и костяникой. Поначалу боязно было – страсть. За каждым стволом Итриде виделся лешак, в каждой луже мерещились белые руки мавок, а любая тень в глазах испуганного ребенка превращалась в безжалостного пущевика.

Вот только единственными, кого она и правда рассмотреть могла, были белки да зайцы. Однажды видела и волка – крупного белого зверя с по-людски разумным взглядом. Тот волк не подошел близко, только повел мордой, взвыл коротко, словно приказ отдал, и исчез, ровно морок какой. А следом – тени побежали… стая то бишь. И не тронул Итку ни один, будто Белый наказ такой отдал.

С той поры все страхи маленькой Итки как отрезало. И в лес стала она выбираться еще чаще, стыдливо отводя глаза при виде все быстрее белеющей материной головы. Но поделать с собой не могла ничего.

Итрида росла высокой и сильной. Лупила двух своих братьев без стеснения, а потом вместе с ними лупила злоязыких мальчишек, зовущих их троих навьими отродьями. И не понимала, почему с каждым годом все меньше становится у нее подруг и все тяжелеет материнская рука. Не понимала, пока не подслушала разговор на реке, в котором соседка называла ее Иткой-парнем и предупреждала мать, что та еще хлебнет позора с такой-то дочерью. Мать ни слова не сказала в защиту Итриды, только вздыхала и разводила руками, жалуясь, как ей тяжело одной с тремя управляться. Соседка сказала, что надо Итриде поскорей мужа найти, чтобы в черном теле ее держал, а она и думать не смела о том, чтобы с парнями драться и мужские порты носить. И мать согласилась.

Вот только никто из них не мог и представить, как все сложится на самом деле…

От воспоминаний запекло в груди, и Итрида поморщилась. Она подтянула колени еще выше и обхватила их одной рукой. Второй ей все же пришлось держаться за навершия досок, сделанные в виде куполов храма. Итрида, может, и не стала бы жертвовать мягким местом, в которое сейчас беспощадно впивались острые доски, но уж больно хотелось ей послушать глумцов. Птичка на хвосте принесла, что те новую байку привезли с восточных волостей: о беловолосой ведьме, огненной реке и дейвасе, не побоявшемся в Навь войти.

Итрида снова поерзала, пытаясь устроиться поудобнее. Ведьма та, небось, лаума какая-нибудь – хоть и прошло десять весен с тех пор, как водяницы вернулись в Беловодье, проснувшись от колдовского сна, да только до сих пор к ним не очень-то привыкли. В маленьких волостях водяниц и вовсе чурались и на порог их пускали очень неохотно. Про огненную реку Итриде тоже не верилось: в любом мало-мальски сытом доме по праздникам такие реки текут, что не приведи Перкунас кресалом черкануть – сам воздух вспыхнет. А вот про дейваса послушать бродяжнице очень хотелось. Про то, как он с силой своей управляется.

Может, и ей пригодится услышанное?

Жар в груди стал сильнее, и Итриду словно кто-то царапнул изнутри. Она выпрямилась, пережидая, пока тревожное чувство утихнет.

Ей очень нужны были знания, и надежней учителей, чем носители искры Перкунаса, во всем Беловодье было не сыскать. Но Итрида понимала, что ни одному из них ей и на глаза показаться нельзя. Потому как не водились в Беловодье женщины-огненосицы. А узнай дейвасы, как ей достался ее огонь… Итриде страшно было представить, чем для нее это могло обернуться.

Вот и сидела она на заборе, упрямо сгорбившись и сливаясь темным нарядом с тенями, вместо того, чтобы отправиться вместе с Храбром к Бояне, наслаждаться вкусным ужином и поджидать загулявшего Даромира. Все для того, чтобы добавить хотя бы крупицу знаний к собственным, обретенным через боль и кровь.

Народу на площади становилось все больше. Люди притаскивали с собой кадки, чтобы было где посидеть. Кто-то приволок целую лавку и теперь гонял с нее пронырливую детвору, то и дело хлопая ладонью по гладкому горбылю. Ребятишки уворачивались и хихикали, но, стоило хозяину лавки отвернуться, тут же забирались обратно.

Площадь, очищенную для выступления глумцов, по кругу обнесли факелами. Ветер полоскал языки пламени, пляшущего на промасленных тряпках в медных чашах, игрался ими, как котенок клубком, и был сегодня ласков и мягок. Итрида подставила лицо его касаниям и легонько улыбнулась. Незримые когти наконец оставили ее в покое. Дела остались под слепящим солнечным кругом и становились уже бесконечно далекими – такими же, как ушедшее утро. Переговаривались люди, тихонько бренчали гусли и посвистывала дудочка, распеваясь, чтобы лечь под нитку байки ровным полотнищем. Навершия забора кололи все сильнее, и Итрида начала нетерпеливо ерзать, утомленная долгим, хоть и безмятежным ожиданием. Наконец разговоры стали стихать, будто толпа была прудом, и кто-то бросил в середину камешек, а волны от того камешка несли людям молчание.

Откуда появился глумец, Итрида рассмотреть не успела, да и не пыталась особо. Сказитель был высок, хоть и сутулился. В объятиях длинных рук, как младенец в колыбели, лежал инструмент, подобного которому она еще не встречала. Белеющий в сумраке, точно обглоданные временем кости, прихотливо изгибающийся, как девичий стан, изукрашенный тонкой резьбой и звенящий едва слышно россыпью серебристых струн. И хозяину вон как дорог: тот присел на заготовленную лавку, помедлил мгновение, потом прикоснулся губами к длинной рукояти и наконец пробежался по струнам затейливым перебором.

Итрида прерывисто вздохнула и подалась вперед, едва не свалившись с забора. Чарующая музыка пролилась в ночь живительной влагой после долгой засухи. Она струилась широкой полноводной рекой и танцевала по речным перекатам прозрачными струями. Падала нежными вишневыми лепестками и гарцевала табуном горячих диких коней, выбивающих красную пыль из растрескавшейся от жара земли. Глумец закрыл глаза и наклонил голову, болезненно кусая губы. Он выглядел одержимым – да он и был таким – и люди волей-неволей подпадали под его колдовское очарование. Женщины плакали, не таясь. Мужчины хмурились и рыскали взглядом по сторонам, стесняясь облечь в слезы то неведомое, что заморский инструмент и странный, непохожий ни на кого глумец поднимал со дна их душ.

Итрида не услышала – почуяла миг, когда музыка оборвалась. Вот только катилась приливной волной, пытаясь угнаться за лунным светом – и нет ее. Лишь холодеют на ночном ветру слезы, заставляя шмыгать носом и утираться рукавом. Люди, отделявшие бродяжницу от музыканта, заволновались, начали гомонить потихоньку и кидать монетки в старую шапку, которую тот поставил возле себя. Итрида поспешно, пока никто не видел, отерла слезы тыльной стороной ладони, соскочила с забора и подошла к площади. Помедлила на границе толпы и нырнула в открывшийся на мгновение просвет

Порой ее задевали, подталкивали или чья-то спина оказывалась чересчур широкой, и тогда девушка легонько чиркала помеху указательным пальцем по боку. Человек охал и ругался на дурня, который догадался огниво в толпе затеплить, а Итрида продолжала двигаться вперед, пока не оказалась в передней линии. Девушка нащупала в кармане монету, погладила руны и щелчком отправила ее в нутро шапки, перекошенной на один бок от россыпи медяков. Полновесный золотой – часть платы от купца Вышаты – упал ровно как задумано: чуть с краю, чтобы в глаза не бросаться, удачно запутавшись в меховых складках.

Глумец вскинул голову, и его глаза тускло блеснули из-под густых нахмуренных бровей.

– Пани хочет, чтобы Волоха сыграл что-то особенное? – хрипло спросил мужчина. Итрида не отвела глаза и не отшатнулась, но по ее телу прокатились мурашки. Такая – в куртке, с убранными волосами и низко надвинутым капюшоном – она ничем не напоминала девицу. Но бродячий музыкант обладал соколиным зрением. Люди зашушукались. Своими неосторожными словами мужчина будто сорвал с Итриды полог невидимости, и каменчане вдруг разом обратили внимание на странную чужачку.

– Пани, может, и хочет, – лениво протянула Итрида, ловко меняя свой и без того низкий голос, – да только я спросить не сподобился.

Кто-то гоготнул, смешок подхватили остальные. Чей-то голос выкрикнул: «Молодец, парень, неча бабе вопросы задавать, надо к делу сразу!», его метко срезала соседка, и люди загомонили, разом порвав напряженную тишину.

Волоха же не повел и бровью, продолжая задумчиво поглаживать костяные изгибы.

– Что ж, – обронил он, – тогда Волоха сыграет нечто особенное просто так.

Итрида усмехнулась в ответ и повернулась спиной к вновь начавшему перебирать струны музыканту, желая скрыться в толпе. Но замерла, когда вслед полился протяжный голос, от которого все нутро будто опалило огнем:

Ты назад не смотри, огневица, там волки спешат за тобой.

Роют землю когтями и пахнут горелой травой.

Опустив морду вниз, они держат зубами твой след

И летят через ночь, через стылость чуждых побед.

Ты бежишь от огня, но несешь его в сердце своем.

Ты боишься обжечься, а пламя ликует: "Споем?"

Пляшет сталь между пальцев, и кровью окропится путь.

Этот выбор не твой, но тебе уж с него не свернуть.

За спиною твоей стяг из перьев, чернее чем ночь.

Прорастают сквозь кожу – не вырвать, не бросить их прочь,

Только с ними сгореть. Почему же ты не бежишь?

Почему, огневица, ты волков своих ждешь и молчишь?

Серый лес проходя, знай, что ты до костей обгоришь.

И, срываясь с обрыва, знай, что ты никогда не взлетишь.

Волчья стая рассыплется пеплом средь красных рябин,

И останется только одна

Из двух половин.

Итрида быстро шла прочь от площади, сунув руки подмышки. Ее лицо было спокойно, и никому не удалось бы прочесть, что творилось в ее душе. Разве что человек с немалым коробом жизненных неурядиц за плечами мог заглянуть в черные глаза и вздрогнуть, уловив отзвук чего-то страшного.

Но в глаза бродяжнице никто не смотрел.

* * *

Итрида без приключений добралась до «Ладьи». К вечеру народу в корчму набилось столько, что яблоку негде было упасть, и оттого в едальне было тесно и душно. Поприветствовав Бояну и Храбра, Итрида на одном духу осушила кружку прохладного пива. Сейчас, когда глумец вместе с его колдовским инструментом и бьющими в самое нутро песенками остался далеко, бродяжница ругала себя, что не сдержалась и воспользовалась огнем. Она прижала ко лбу холодную кружку и устало закрыла глаза.

– Эй, – окликнула ее Бояна, уже какое-то время обеспокоенно наблюдавшая за подругой. – На тебе лица нет. Стряслось чего?

Итрида в ответ только покачала головой.

– Надо дождаться Даромира и валить отсюда. Какой ближайший город, куда мы можем податься?

– Пожалуй, Берестье, – прогудел Храбр, задумчиво потирая подбородок. – Только куды спешить? Расплатились с нами по чести. «Ладья» эта – лучшая корчма Каменки, а тутошнее пиво таково, что я готов его вместо еды кушать. Может, хоть пару дней дух переведем?

– Тревожно мне, – Итрида со стуком опустила кружку на стол и махнула разносчице, чтобы та снова ее наполнила.

– Встретила кого-то? – осторожно спросила Бояна, но Итрида лишь покачала головой.

– Нет. Из людей – никого.

Только из воспоминаний.

Итрида осматривала зал, скользя взглядом по лицам и не задерживаясь ни на одном из них. Пальцы покалывало. Итрида почувствовала, как к царапанью когтей внутри добавилось странное ощущение, словно ее касается чья-то жесткая шерсть. Бродяжница чуть поморщилась, скрывая исказившееся лицо за кружкой с пивом, потом заметила хозяина корчмы и невольно принялась за ним наблюдать. Его светловолосая голова и заплетенная в две косицы борода мелькали тот тут, тот там, пока он самолично разносил свое знаменитое пшеничное пиво, ловко сбрасывая на столы по восемь кружек за раз. В «Золотой ладье» было шумно; дымовая завеса от курительных трубок шеххов наполняла нос вкрадчивым сладковатым дурманом. Хозяин подошел к столу, где расселись, распоясав шелковые халаты и вольготно раскинувшись, шеххи, наклонился к ним и негромко что-то сказал. Купцы возмутились: их лица сморщились, затряслись короткие напомаженные бородки, – но корчмарь стукнул по столу внушительным кулаком. Неизвестно, чем кончилось бы дело, но тут старший шехх положил на стол два золотых кругляша и что-то негромко сказал. Корчмарь кивнул, сгреб монеты и пошел к другим жаждущим промочить горло, а шеххи под строгим взглядом старца погасили трубки и спрятали их в особые мешочки на поясах.

Бояна, нахмурившись, наблюдала за Итридой. Не выдержав, она тронула ее руку. Итрида тут же шарахнулась в сторону, но осознав, кто ее коснулся, сухо улыбнулась:

– Прости. Думала, какая-то пьянь лапы тянет.

– Ты сама не своя, – Бояна не слушала оправдания подруги. Она разглядывала побледневшее лицо Итриды, жалея, что они не могут остаться наедине. Легче всего успокоить тревогу черноглазой бродяжницы было прикосновениями, но на людях Итрида не разрешала себя трогать.

На взмокшем лбу Итриды закудрявились тонкие прядки темно-рыжих волос.

Она не ответила подруге и снова принялась осматривать зал. Неподалеку сидели четверо путников – Итрида приметила их, едва они расселись. Трое ничем не отличались от небогатых торговцев, заглянувших в корчму промочить горло после удачной ярмарки, а вот четвертый…

Он был тощий, но высокий – когда выпрямлялся, почти на голову превосходил любого из спутников. Вот только выпрямлялся мужчина редко – почти все время он сидел, сгорбившись, кутался в теплый тулуп, невзирая на летнюю ночь, и трясся, как в лихорадке. Однажды незнакомец словно почувствовал внимание Итриды и поднял голову, посмотрев прямиком на нее. Бродяжница взгляда не отвела, но внутри нее все сжалось. Мужчина выглядел больным: под его глазами залегли тени, нос заострился, на бледных щеках алели неровные пятна, волосы и борода были всклокочены, а тулуп застегнут кое-как. Итриде поблазнилось на мгновение, что в тусклых глазах мелькнула красная искра. Впрочем, видение тут же сгинуло, и бродяжница решила, что это был лишь отблеск от свечи. Мужчина ничего не сказал, быстро отвернулся и сжался еще сильнее.

Завидев пристальное внимание Итриды, один из спутников недужного неспешно поднялся и подошел к столику бродяжников.

– Лучом золотым дорога, паны и пани. Вы не бойтесь, Лексей не заразный. Он головой ударился сильно, с тех пор и трясется.

Друзья переглянулись, и за всех ответил Храбр:

– Уж не в Болезный ли дом вы свово друга привезли?

– Туда, – кивнул торговец. – Слыхал, в Каменке отменные знахари, а порой и лаумы заглядывают. Лексей хороший мужик… был. Пошел на охоту и пропал. Нашелся две седмицы спустя на болотах совсем в другой стороне, и с тех пор он вот такой. Всем богам молились, все жрецы его глядели и все в один голос сошлись: навьего духа в нем нет, только телесная немощь. А мы как раз в Каменку на ярмарку собирались, когда все стряслось. Вот и взяли его с собой. Так что нечего его бояться, – снова повторил воленец, кивнул и вернулся к своим друзьям.

Итрида проводила его взглядом.

Под крышей «Ладьи» собрались шеххи – дети Великой пустыни, воленцы – самый многочисленный народ Беловодья, караалы – белокожие крепкие северяне, и даже, кажется, мелькнули бледные лица кого-то из живников, но последние могли и померещиться. Вдруг Итриду словно ожгло: она поняла, что уже какое-то время разглядывает мужчину в одежде воленского наемника. Он показался ей смутно знакомым, и Итрида припомнила, что видела его на площади, где выступал Волоха. Гордая осанка, ярко-зеленые глаза и необычный цвет волос, в которых мешались красные блики, чернота и тонкие серебристые прядки, привлекали внимание не меньше, чем меч, который наемник прикрепил за спину. Носить мечи могли только знатные люди, а значит, он был не так прост, как мог показаться на первый взгляд. Впрочем, Итрида позабыла о зеленоглазом, стоило Волохе запеть ту морокунову песню. И вот – судьба свела их снова.

За стол воленца присел хозяин корчмы. Судя по завязавшемуся разговору, они были знакомы. Итрида еще какое-то время полюбовалась красивым мужчиной, потом поднялась из-за стола и запахнула куртку.

– Ты куда? Я с тобой! – обеспокоенно привстала Бояна, но Итрида жестом остановила ее.

– Не надо. Я на улицу, подышу немного и вернусь. Лучше возьми мне еще пива. И пирог с вареньем.

– И как в тебя столько сластей влезает? – буркнула Бояна, но послушно замахала разносчице. Итрида пробралась к выходу, умудрившись ни с кем не столкнуться, пропустила стайку раскрасневшихся юнцов, спешащих отведать горячительного, пока родители не хватились, и вышла на улицу. Прохладный ночной ветерок приятно охладил разгоряченное лицо. Прислонившись плечом к резной балке, бродяжница задышала глубоко и ровно, наполняя грудь этой прохладой.

Вдруг ее взгляд упал на тень, размазанную по забору возле одной из распахнутых створок ворот. Тень шевельнулась, и бродяжница всмотрелась внимательнее.

Показалось?

Люди входили и выходили, гомонили и всплескивали руками, делились новостями прошедшего дня, обсуждали цены на зерно и скотину, жаловались на мужей, жен и детей – ничего нового и ничего необычного. Все выглядело так мирно, что Итрида почти убедила себя, что ей все-таки почудилось. Но она все равно успела прижать ногти к запястью и прочертить ими четыре ярко-красные полосы. Девушка поморщилась и одернула рукава, скрывая царапины. А когда подняла голову, то увидела его.

Он чуть выдвинулся из теней – высокая нескладная фигура с длинными безвольно повисшими вдоль тела руками. Тень не отпустила его до конца, и Итриде привиделось, что за его спиной вытянулся тяжелый темный плащ, опускающийся почти до земли. Тела было не различить из-за бесформенной одежды. Незнакомец пошевелился, по его наряду скользнули блики и высветили нечто, похожее на перья.

Сначала Итрида решила, что на его лицо надвинут капюшон. Но, присмотревшись, почувствовала, как по спине стекает холодок. Вместо лица на нее смотрела маска – черная, блестящая, словно облитая маслом, с крючковатым загнутым книзу клювом. В прорезях маски что-то сверкнуло, и блеск этот показался неживым. Совладав с первым испугом, Итрида разозлилась: празднества ряженых давно прошли, чтобы бродить таким страховидлом. Хотя чего хотел, незнакомец добился – ей сделалось не по себе. Итрида собралась было окрикнуть странного ряженого, но тут клюв приоткрылся, мелькнул красный язык и раздался хриплый, похожий на карканье голос:

– Что ты здесь делаешь, Пылающая? Тебя послали проверить меня?

– Ты кто такой? – крикнула бродяжница. Кое-кто из торопящихся в «Ладью» гостей недоуменно глянул на нее, но Итрида не обратила на них внимания. Она с брезгливым любопытством рассматривала существо из теней. Ряженый искусно прятался возле ворот: стоило кому-то скользнуть по нему взглядом, как он застывал, пропадая из виду, хотя стоял всего в нескольких шагах от прохожих. В миг, когда Итрида осознала, что человеком ряженый не был, холодок страха вернулся и вцепился в ее загривок острыми когтями.

Незнакомец в маске ворона снова подался вперед.

– Ты пахнешь огнем, но не знаешь, кто я? Любопытно…

Итрида повела плечами и сжала рукоять кинжала. Не отводя взгляда от ряженого, она стала спускаться по ступеням.

– Ты не ответил на вопрос.

На Итриду оборачивались уже многие, кое-кто и пальцем у виска крутил. Она шла все быстрее, но все равно не успела: лунный свет блеснул на острых треугольных зубах, красный язык свернулся узелком, и существо прошипело:

– Уверен, Госпоже будет интересно узнать о тебе. Жди скорой встречи, Пылающая. Ну а пока – наслаждайся зрелищем.

И существо целиком скрылось в тени.

Итрида преодолела весь двор за один удар сердца. Но, уже протягивая руку в темноту, она знала, что ничего там не нащупает. Ряженый исчез.

С трудом обретенный покой рассыпался колючими осколками, и Итрида, грязно выругавшись, вернулась в корчму. Тревога и боль вернулись; мир на мгновение заволокло черными изломанными линиями, похожими на корявые ветви, и там, среди этих ветвей, пошевелился силуэт, окрашенный в цвета ночи и огня. Итрида вцепилась в край стола до побелевших костяшек и прикусила щеку изнутри. Бояна обеспокоенно смотрела на нее, но уже ни о чем не спрашивала. По корчме пронесся сквозняк, и многочисленные серебристые палочки ловцов ветра запели на разные голоса, задетые его стремительным полетом. Бродяжники повернулись к двери и увидели знакомый силуэт, застывший на мгновение прежде, чем шагнуть вперед и смешаться с разномастной толпой.

– Шо это на нем лица нет? – протянул Храбр, удивленно подняв брови. Итрида глянула на приближающегося к ним шехха и нахмурилась. Храбр был прав: привычная лоснящаяся уверенностью в себе улыбка Даромира не угадывалась даже в его синих глазах.

– Похоже, новой крале Дара не угодили его умения, – криво усмехнулась Бояна, глядя в ту же сторону.

– Как бы нам ее обида не вышла боком, – Итрида следила за шеххом и хмурилась все сильнее. Он был бледен; на узком лице подсыхали коричневые разводы, слишком похожие на кровь. Но двигался шехх по-прежнему легко – что ж, по крайней мере, ему ничего не сломали.

Дар допетлял до стола, где разместились бродяжники, и рухнул на лавку. Сгорбился и запустил обе руки в темную волнистую гриву.

– Эй, – Итрида тронула его за плечо, и шехх вскинулся, но, увидев, что это всего лишь она, снова сгорбил плечи, вцепляясь длинными пальцами в волосы. – Что случилось? На тебе лица нет. Ты что, в постели вместо пани навью тварь повстречал?

– Хуже, – простонал Дар, сжимая пальцы так сильно, что Итрида испугалась, как бы он себе клок волос не отхватил. – Навьи хоть просто жрут, а люди гадят так, что нежити и не снилось! Будь проклят тот миг, когда я встретил эту белокожую гадюку!

– Уже интересно, – Бояна подалась вперед, поставив локти на стол и положив подбородок на ладони. Она старательно прятала ехидную ухмылку, с преувеличенным вниманием слушая стенания Дара.

– Может, все-таки скажешь толком, шо случилось? – примирительно прогудел Храбр.

И Даромир рассказал.

Когда они с Каженой вдоволь натешились друг другом, Даромир собрался сбежать, как привык. Но девица уболтала его задержаться: мол, засовы на двери крепки, а без разрешения ни одна собака к ней не посмеет заглянуть. Почему бы не вздремнуть, а затем не повторить приятное общение? И Даромир послушал ее, развесил уши, как сопливый щенок – а может, всему виной сладко пахнущие дорогими притираниями простыни, истома во всем теле и любовь шехха к красивым женщинам? В общем, он и в самом деле задремал.

Проснулся шехх от страшного грохота, ворвавшегося в полумрак покоев Кажены словно удар топора рассерженного Перкунаса по наковальне Небесной Кузницы…

– Так уж и самого Перкунаса? – фыркнула в кулачок Бояна. Даромир только зло зыркнул на нее и продолжил.

Оказалось, что племянник Вышаты Казимир Кожемяка нежданно-негаданно явился в гости на день раньше срока, и ему тут же донесли, что двоюродная сестрица ведет себя неподобающе. Огромный, разъяренный точно бык Казимир чуть не захлебнулся от ярости и бросился к сестре, рыча на ходу угрозы тому, кого найдет на ее ложе. Его не остановил ни засов, ни гневные крики Кажены…

– А меня самого спасло чудо и умение лазать по стенам, – плаксиво закончил Даромир и окончательно сполз на стол, уткнувшись лбом в теплое полированное дерево. Храбр сочувственно похлопал шехха по плечу, пока Бояна давилась смехом. Итрида лишь закатила глаза к потолку, услышав окончание этой истории – вполне ожидаемое для любвеобильного шехха. Но его следующие слова согнали улыбки с лиц бродяжников:

– Знаете, что самое паршивое? – отлепился Дар от стола. – Казимир этот, оказывается, очень дружен с городничим Каменки. Вряд ли им составит много труда найти нас всех в этой корчме и спеленать тепленькими, как младенчиков. А если и сбежим – нам нигде не дадут приюта и, случись что, не помогут в Болезном доме.

Итрида смотрела в виноватые синие глаза и с трудом удерживалась, чтобы не вдарить по кудрявому затылку так, чтобы раздался хруст ломаемого об стол носа. Может, она и не сдержалась бы, но резкие голоса за соседним столиком ее отвлекли.

После встречи с ряженым в маске ворона она и думать забыла про безумного Лексея. Да только тот сам о себе напомнил: вдруг вскочил на ноги и заорал надтреснутым хриплым голосом, до того похожим на голос ряженого, что Итрида вздрогнула и вскинула голову, нащупывая кинжал и хищно раздувая ноздри. И не сразу она осознала, что именно кричит недужный:

– Думаете, я не вижу? Не верите вы мне, небось, решили, что Лексей головой треснулся и совсем разумом помутился? А я вам говорю, что огонь в меня влили! Как будто я кувшин пустой, наполнили до краешков. Вот оттого и больно мне, братцы! Потому что огонь этот, он на свободу рвется, он не хочет во мне быть, выжигает он меня. Того и гляди… потечет… вот только мне того и надо. Пусть течет! Пусть… Лучше уж помереть, чем вот так. Ведь у меня горит все внутри, братцы. Когда сплю – горит. И когда глаза открываю – горит. Вы думаете, я мерзну? А я – горю.

Лексея услышала не только Итрида. Бродяжники в едином порыве сдвинулись ближе к Итриде, с беспокойством глядя на нее. А она, бездумно уставившись в стол и побледнев как снег, продолжала слушать отчаянные крики несчастного. Ей отчего-то было страшно снова на него посмотреть. Как будто она боялась увидеть не тощего мужичонку в тулупе.

А себя.

– Да провались оно все в Навь!!! – голос Лексея сорвался на визг и оборвался. Тут же загремели отодвигаемые лавки, заскрипели натужно столы, кто-то вскрикнул, брякнула оброненная ложка. Итрида резко обернулась и замерла. Люди разбегались во все стороны от Лексея, а он и вправду горел. Его охватило пламя: оно изливалось у него из глаз, распахнутого в беззвучном крике рта, текло по телу, пожирая одежду и кожу… Несчастный запрокинул голову так сильно, что его шея грозила переломиться. Кто-то подбежал с ушатом и выплеснул воду на пылающего человека, но она лишь зашипела, испаряясь и раня горячим облаком всех, кто не успел убраться подальше. Спутники Лексея в ужасе пятились прочь, не сводя широко распахнутых глаз с товарища. И одна только Итрида смотрела на его лицо.

Вовсе не мукой оно было искажено.

На нем было облегчение.

Пламя хлынуло еще сильнее, и вдруг раздался оглушительный взрыв, ударом кузнечного молота разметавший гостей «Ладьи» в стороны вперемешку с щепками и осколками. На глазах оглушенной Итриды Бояна влетела спиной в балку и хэкнула: из ее рта на подбородок плеснула кровь. Итрида затрясла головой, пытаясь прогнать мерзкий звон в ушах, но от этого движения перед глазами все закрутилось волчком, а желудок принялся карабкаться к горлу. Рядом Бояна скрючилась и сблевала на усыпанный опилками пол. Итрида метнулась к ней, схватила за плечо и вздернула подругу на ноги. Пара несильных шлепков по щекам заставила Бояну предупреждающе зарычать. Руки действовали быстрее разума, и прежде, чем девушка сумела-таки сосредоточить взгляд на черных глазах Итриды, один из ножей уже упирался той в живот.

– Какого морокуна стряслось? – выдавила Бояна, отводя клинок. Ее голос звучал для Итриды глухо, будто в уши натолкали тряпок.

Итрида мельком глянула на то, что осталось от Лексея, и отвела глаза.

– Чья-то злая ворожба случилась, вот что. Надо валить, пока на нас самих не свалили то, из-под чего выползти не получится.

– У тебя кровь, – Бояна потянулась к щеке подруги, но та только мотнула головой, отталкивая руку девушки.

– Щепкой задело на излете, пустое.

Бояна попробовала сделать шаг и слабо дернулась, выругавшись от прострелившей спину боли. Итрида нахмурилась еще сильнее, зло сверкая глазами. В ее волосах запутались мелкие щепки, кольца лука, осколки глиняного кувшина. Лицо мелко запорошило пылью, на которой темнели потеки из глубокого пореза, пересекавшего щеку.

– Парни где? – просипела Бояна.

– Вон они, у выхода. Да смотри ты под ноги, морокун тебя…!

Бояна споткнулась о чье-то тело. Нижней части лица у умершего не было – его начисто срезало широким осколком стекла, и только удивленные голубые глаза мертво уставились в потолок. К ним метнулась размытая фигура, и Итрида выпустила плечо подруги. Развернулась к нападавшему и вытащила парные кинжалы, чьи лезвия потемнели от яда – подарочек Даромира. Бояна привалилась спиной к уцелевшей стене и глубоко задышала, пытаясь вернуть ясность зрения.

Вокруг метались и кричали люди. Тоненько, на одной ноте, визжала баба. Бояна нашла ее взглядом – простоволосую, стоявшую на коленях возле очередного неподвижного тела – отлепилась от стеночки и, пошатываясь, добрела. Размахнулась и влепила пощечину, мысленно порадовавшись, что попала. Баба схватилась за щеку и уставилась на обидчицу бешеными глазами.

– Беги отсюда, – ласково посоветовала Бояна, щурясь, чтобы хотя бы лицо рассмотреть. – Юбку в руки и пошла прочь! Как бы второй раз не грохнуло.

До женщины доходило медленно. Бояна плюнула и отвернулась, мигом потеряв всякий интерес к кликуше. Орать перестала, и ладно. Итрида избавилась от напавшего на нее мародера и успела подхватить Бояну до того, как та начала медленно падать на колени искаженным отражением голосившей минуту назад женщины.

Итрида зло цыкнула и закинула руку Бояны себе на плечо.

– Идти можешь?

– Даже сплясать могу. Недолго, правда… – съязвила Бояна. Итрида потащила ее к черному прямоугольнику выхода, то и дело прикрывая собой от мечущихся людей. Они почти дошли, когда на пороге вдруг выросла громадная тень. Топор с серебряной оплеткой на длинной рукояти свистнул и вышиб щепки в пяди от их сапог.

– Куда собрались, навьи дети? Думали сбежать под шумок?

– Ты чего, мужик, совсем разум потерял? Беги отсюда! – крикнула ему Итрида, но незнакомец только ощерил в ухмылке крупные белые зубы и рывком оторвал топор от пола, замахиваясь второй раз. Итрида помянула морокуна и дернулась в сторону, утягивая за собой Бояну, которая становилась все тяжелее. Топор свистнул, снова пролетая мимо, и взлетел в третий раз. Итрида выдернула из-за пояса кинжал, но метнуть его не успела – в бок напавшего на них высокого светловолосого мужчины кто-то врезался, и он, не удержавшись, рухнул, впрочем, тут же ловко снова вскочив на ноги. Перед Итридой и Бояной встал Даромир, держащий в каждой руке по кинжалу с тонкой черной полосой посередине – там был яд, собственноручно изготовленный шеххом.

– Казимир, ну до чего ж не вовремя тебя морокун принес!

– Это от него ты удирал? – поразилась Итрида, и шехх коротко кивнул. – Не мог найти кого-нибудь помельче?!

– Ну извини, у девиц на лбу не написано, кто у них в родичах ходит! – огрызнулся шехх.

– Убью!!! – взревел Казимир и кинулся на шехха. Но споткнулся и чуть не упал, ошалело глядя на Итриду, вставшую возле Даромира. Глаза девушки вспыхнули, их черная радужка налилась золотом. Итрида подняла руку. Жилы под бледной кожей набухли и выступили так явно, что каждую можно было разглядеть… или перерезать. Они начали светиться, точно в них что-то вливали. То же золотистое сияние, что и в глазах, заменяло сейчас кровь в теле Итриды. Казимир шагнул назад; его лицо побелело.

– Ты же не волховка, – прошептал он.

– Я похуже буду, – оскалилась Итрида, и из ее ладони в грудь мужчины ударил поток пламени.

Глава 4. Дурные вести

Марий клял себя, что не заметил, с какой стороны явился колдун. Тело сработало само: едва несчастный кмет вспыхнул, как Марий вскочил и рывком опрокинул перед собой стол. Он успел вовремя: корчму тряхнуло от подвала до чердака, и здание застонало, словно живое существо. Марий осторожно выглянул из своего убежища. С другой стороны зала из-за стойки точно так же выглядывал Слад, и Марий перевел дух, осознав, что корчмарь не пострадал.

Но Пивовар был одним из немногих, кому повезло.

Марий в сердцах помянул морокуна и выпрямился. Дернул из-за спины меч, уже не заботясь о скрывающих его тряпках. С исписанного белыми рунами клинка потекло пламя, и те, кто был в сознании, шарахнулись в стороны от колдовского огня. В воздухе медленно оседала мелкая белесая пыль, из-за которой казалось, будто корчму окутал туман.

От сгоревшего осталось только темное пятно на полу.

Внимание дейваса привлек шум у двери. Глянув в ту сторону, Болотник подобрался: тот самый парень в краденых сапогах, так безмятежно распивающий пиво в паре столиков от наблюдавшего за ним дейваса, замер на пороге. На его плечо тяжело опиралась темноволосая девушка, рядом с которой он сидел, когда все вокруг взлетело на воздух. Оба бродяжника были запорошены пылью и опилками до того, что ни одежду, ни цвет волос было не разглядеть. К тому же, парень как не снял капюшон, так и теперь не торопился этого делать. Перед бродяжниками размахивал внушительным топором огромный мужчина, одетый на манер восточных волостей. Пока Марий пробирался к сражающимся, к ним присоединился их приятель-шехх. Внезапно парень в капюшоне поднял руку, и в грудь его противника ударил огонь. Тот рухнул на колени, а троица снова стала пробираться к выходу, торопясь покинуть негостеприимное место. Ударная волна от огня наконец сорвала капюшон с высокого бродяжника, и по его плечам рассыпались густые рыжие волосы. Темноволосая девушка повисла кулем, и шехх подхватил ее с другой стороны, не давая упасть.

Марий не раздумывая кинулся следом за ними. Болотник знал всех дейвасов, которые были отправлены им в эту часть Беловодья – и ни у одного из них не было таких роскошных волос.

Уж не этот ли рыжий заколдовал сгоревшего кмета?

Марий выскочил на улицу, но не успел оглядеться, как дорогу ему загородили двое разбойничьего вида мужиков.

– Ты, собака пришлая, корчму попортил? – рявкнул тот, что стоял слева.

– Кто тут еще пришлый, – Марий мельком глянул на разбойников, темноволосых и темноглазых, и попытался их обойти. Но второй, доселе молчавший, метнулся наперерез дейвасу. Он успел только дернуть мужчину за рукав, как черный меч ударил его плоской стороной по щеке. Руны вспыхнули красным, и мужик завизжал как поросенок, прижимая пальцы к стремительно пухнущему лицу. Марий развернулся ко второму, но не успел сказать ни слова: горе-разбойник оступился, упал на землю, да так и пополз прочь на заду, не отрывая выпученных глаз от странного человека в одеждах наемника.

– Ты чего, э… Ты огневик что ли?! Так мы ж не знали, мы-то думали… Хватко, уходим!

– Но этот…

– Валим, говорю, э! Огневик это!

Не прошло и минуты, как несостоявшиеся разбойники, поддерживая друг друга, убрались вниз по улице, ловко лавируя между спешащими к корчме людьми. Марий плюнул им вслед и загнал меч в ножны. Огляделся, уже понимая, что ничего не найдет. За то время, что ему пришлось прочищать себе дорогу, неизвестный дейвас мог десять раз скрыться. Так оно и вышло.

– Чтоб вас Вельнас в Навь утащил, – в сердцах выругался Марий и пошел обратно в корчму. Там быстро сыскался Слад, которого взрывом лишь слегка оглушило. Бородатый корчмарь был зол, как десяток разъяренных быков, но Мария интересовало другое:

– Есть у тебя ворон? Не казенный, а личный?

– Болотник, отстань, Перкунасовой бородой заклинаю, не видишь разве – не до тебя сейчас!

Марий сгреб в кулак встрепанную бороду Слада, притянул дородного мужика к себе, так, чтобы их глаза оказались на одном уровне, и еще раз, очень тихо и очень четко повторил:

– Ворон. Не казенный. Есть у тебя?

– Отпусти, малахольный! Есть. Пиши свое послание, чтоб тебя навьи драли! – Слад дернулся, и Марий кивнул, отпуская приятеля. Проводил взглядом разносчицу, спешащую к раненым со стопкой чистых тряпок, на которые, кажется, располосовали запас фартуков. Снова помянул Вельнаса, встрепал волосы и пошел за Сладом.

Вести в Школу Марий, конечно же, пошлет. Но сначала поможет другу.

Этим злосчастным вечером на Сладе Пивоваре красовался черный кафтан, подозрительно похожий на облаченье дейвасов. Разве что вместо золотой вышивки по воротнику могучую шею обвивал яркий алый платок. Привычные запахи корицы, пчелиного воска, жареного мяса и золотистых пирогов были едва ощутимы. Их напрочь забивала гарь тлеющей кожи и сожженного дерева. Кафтан Слада оказался исполосован так, что из прорех торчала окровавленная исподняя рубаха – самая обычная, воленская. От пышной бороды остались обгорелые клочья, на одной щеке и вовсе прожженные до розовеющей как у младенца кожи. Весь пол «Ладьи» усыпали цветные осколки и обрывки тканей. Во многих местах их цвет было не различить из-за подсыхающих бурых пятен.

Можно было ожидать от Слада, что он будет причитать и сокрушаться по поводу столь тяжелой раны его детища. Но Слад вместо того носился взад-вперед сполохом красного шарфа: раздавал одеяла, кувшины с чистой водой и улыбки, на которые, как прекрасно знал Марий, Пивовар был всегда очень щедр. К тому же, корчмарь где-то уже успел наварить душистого взвара с толикой успокоительных трав, которым его помощница сейчас отпаивала пострадавших.

– Чего застыл? – прикрикнул Слад на Мария, проносясь мимо. – Давай помогай!

Ждать от Мария улыбок и сбитня мог только полный идиот, да Слад и не о том просил старого друга. Близкое знакомство с магией лаум не могло не оставить след на дейвасе. Он не знал, делал ли еще кто-нибудь подобное до него, но упорно практиковался в лечении. Порой ему помогала Хранительница Серой Чащи, подсказывая, почему вода упрямится и не хочет течь исцеляющим потоком. Конечно, до лаум или даже до уровня ныне исчезнувших раган Марию было далеко, но затянуть легкие раны он вполне мог. Потому дейвас сдержал раздраженный вздох и засучил рукава.

Марий сам не знал, сколько времени прошло. Только боль в натруженной спине и цветные пятна перед глазами заставили его ненадолго перевести дух. Дейвас не стал терять времени зря, а воспользовался перерывом и в несколько строчек уместил все случившееся – и неизвестного огненосца, и погибшую корчму – и отправил ворона с привязанной к лапке запиской в Червен. Буревестник и Светогор хотели, чтобы он отдохнул, но Пряхи, видно, имели свое мнение на сей счет, причудливо запутывая нитку его жизни.

Марий расправил плечи и вдохнул влажный воздух раннего утра, подсвеченный розовым сиянием неспешно пробуждающегося солнца. За его спиной скрипнула дверь, и на крыльцо, точнее, на то, что от него осталось, вышел Слад. Раскуроченные доски торчали как пеньки гнилых зубов. Пострадавшие, кто мог идти своим ходом, разбрелись по домам, зарекшись вовек пить где-то, кроме родной избы. Тех же, кто был плох, уже пользовали каменские знахари из Болезного дома. Марий сел на крыльцо и вытянул длинные ноги, жалея, что не курит: он бы не отказался от трубочки шеххского зелья.

Хрустнули осколки и щепки, и рядом с дейвасом грузно опустился Слад. Только позаботившись обо всех пострадавших, корчмарь подпустил к себе муть усталости. Марий вздохнул и размял шею. Сейчас бы в баню, да попариться от души. А потом крепкого лесного чая, как заваривала ему одна зеленоглазая ведьма…

– Жаль, лаумы у вас тут своей нет, – посетовал Марий.

– Не доросли еще, – крякнул Слад. – Вроде и не волость уже, а целый городок, ан нет – все равно слишком мало водяниц, чтобы посадить одну в нашем Болезном доме. Хотя погоди-ка! Вот я всегда говорил: «Слад, слушай все, что говорят в твоей корчме, не бывает ненужных сплетен», – Слад встрепенулся, и его тусклые глаза загорелись новой идеей. – К купцу Вышате Кожемяке намедни гостья пожаловала. Поговаривают, как раз лаума и есть!

– Но точно никто не знает? – уточнил Марий.

– Не, – Слад мотнул подбородком. – Она не объявляла себя. Может, просто погостить заглянула.

– С чего тогда ты взял, что она водяница?

– Слухами земля полнится, – ухмыльнулся владелец самой знаменитой корчмы на всю округу.

Марий прищурился, разглядывая медленно наливающееся золотом небо.

– Где живет этот Вышата?

Слад без запинки назвал улицу.

* * *

В суматохе Марий совсем забыл про Стрыгу, но она не сильно страдала от случившегося. Взрыв раскрошил стену кладовой, и запасы оказались беззащитны и доступны всем желающим. Впрочем, желающих не нашлось – сложно было соперничать с внушительной зверюгой, на морде которой сверкали голодные красные глаза и влажно блестели клыки в палец длиной. К тому же вышеупомянутая животина нагло втиснулась в кладовку. На виду остался лишь объемистый холеный зад и весьма узкий проход для тех, кто готов был отважиться и все-таки прокрасться мимо навьей твари, по недоразумению принявшей лошадиное обличье. Из кладовки доносилось чавканье, звук разрываемой плоти и подозрительный треск. Сунувшиеся было к задорно колышущемуся волнистому хвосту суеверно рисовали на груди знак защиты от темных сил и тихонько пятились, надеясь, что несчастный, попавший на зубок к черному стражу, окажется достаточно вкусным, чтобы навь не отвлекалась.

Марий только закатил глаза, увидев, куда забралась Стрыга, и окликнул лошадь. Та подпрыгнула и заржала: звук был глухой из-за того, что морда Стрыги была засунута в мешок с солониной. Но голос хозяина слышать лошадь была рада и принялась пятиться, мотая головой и упираясь в землю всеми копытами. Кое-как выбравшись из кладовки, Стрыга по-кошачьи принялась стягивать копытами застрявший на клыках мешок, но без помощи Мария она бы вряд ли справилась.

Дейвас оглядел перемазанную жиром и маслом умильную морду и вздохнул.

– После такого обеда не мечтай поспать в стойле, – предупредил он лошадь. Та оскалилась, блеснув клыками, и звонко фыркнула в лицо хозяину. Марий поморщился, обошел приплясывающую кобылу и одним движением вскочил на мосластую спину. Поерзал – мослы двигались тоже, создавая наиболее удобную форму для всадника, – подхватил длинную мягкую гриву на манер поводьев и причмокнул губами.

Ехать нужно было на другой конец Каменки. По извилистым улочкам на лошади можно было передвигаться только шагом, но Стрыга была не совсем лошадью, и спустя десять минут уже всхрапывала возле высокого забора, сложенного из цельных бревен.

– Однако, – присвистнул Марий, – Хорошую защиту справил себе этот Вышата. Похоже, шкуры – очень прибыльное дело.

Спешившись, Марий огляделся. Как он и ожидал, в углу кованых ворот висел изящный медный колокольчик. Дейвас позвонил в него и уловил тихий нежный отзвук где-то в глубине дома, и почти сразу же ворота заскрипели и медленно отворились. Его встречал сторож – высоченный детина с равнодушным лицом и пищалью на плече. Чем-то он напомнил Марию вышибалу из «Ладьи». Стражник оглядел черноволосого мужчину, испачканного в крови, грязи и специях, и прищурился.

– Пан Вышата не принимает, – прогудел он. Марий отвернул ворот, демонстрируя знак Школы, и в глазах мужчины мелькнуло удивление.

– Обождите, доложу, – все так же гулко пробасил стражник и дернулся было закрыть ворота, но не успел: его остановило щупальце тумана, протянувшееся откуда-то с подворья прямо к дейвасу. Только когда его лица коснулась мокрая прохлада, Марий осознал, что кожа пылает от множества мелких царапин и ссадин. Не будь он дейвасом, еще и ожоги бы добавились. А залечить свои ранения он, как всегда, забыл. Прохлада окутала дейваса на считанные секунды, а когда схлынула, вместе с ней ушла и боль. Зато вместо нее с подворья зазвучал женский голос.

– Впусти его, Павло. Этот гость пришел ко мне.

– Пан Вышата…

– Велел не чинить мне препятствий. Не так ли?

– Да, пани.

Широкоплечий Павло еще раз окинул дейваса взглядом и наконец посторонился, пропуская его на подворье Вышаты. Проходя мимо бдительного стража, Марий поймал себя на желании повторить глупую шалость неизвестного огненосца и легонько чиркнуть нагревшимися пальцами по завязкам щитков, а потом нарочито удивиться, как плохо сторож закрепил защиту.

Марий помотал головой и ускорил шаг, высматривая обладательницу прохладного голоса, который открыл перед ним кованые ворота. Он узнал этот голос. Встреча будет интересной.

Она беседовала с богато одетой девушкой, скромно опустившей очи долу. Тонкие руки женщины с прозрачной кожей, под которой виднелись переплетения голубоватых вен, были чинно сложены поверх тяжелой темно-синей поневы, подчеркивающей хрупкость ее облика. На правом запястье позвякивали серебряные браслеты шириной не больше пальца, все – с разными узорами. На левом виднелся лишь кожаный шнурок, удерживающий в красивом плетении овальный аметист такого густого цвета, что камень казался почти черным. Женщина говорила, не повышая голоса, но девушка гнула спину все сильнее, уставившись в пол. Наконец пани закончила и качнула головой, отпуская нерадивую то ли челядинку, то ли ученицу. Звякнули длинные жемчужные бусы, спускающиеся с кички на узкие плечи. Женщина перевела взгляд холодных светлых глаз на Мария, будто только его увидела.

Ни гостья подворья Вышаты, ни дейвас не заметили, как девушка злобно глянула через плечо на наставницу и сжала губы, а потом быстрым шагом почти что побежала прочь.

Марий чуть склонил подбородок, не опуская глаз. От низенькой хрупкой фигурки веяло силой, вызывающей озноб по коже, но все же… Все же он был Главой Школы Дейва.

– Пани Мирослава.

– Пан Марий. Как удачно, что ты решил заглянуть к моему другу именно сейчас. Пойдем. Нам уже сделали чай.

– Мне некогда распивать чаи, пани, – качнул головой Марий. – Я пришел за лаумой. Случилась беда…

– Знаю, – оборвала его Мирослава небрежным взмахом тонких пальцев. – Почаевничаем, а потом поедем, куда скажешь. Я ведь здесь не просто так. Я искала тебя, Марий. Совий Буревестник сказал, что ты можешь быть здесь, и я немедля отправилась в Каменку.

– Почему… – начал было Марий, но Мирослава уже скрылась за расписной дверью, ведущей в добротный терем, возвышающийся над землей на два этажа. Марий поморщился, но пошел следом, по привычке оглядев двор. Полумрак горницы пах смолой и пылью. Впрочем, всего через пару шагов он сменился рассветным сиянием, проливающимся через высокие окна с настоящим стеклом. Посреди комнаты и вправду стоял низенький столик и два стула. На столике выстроились многочисленные мисочки с медом и вареньем, а посередине красовался начищенный до блеска чайник на подставке.

Мирослава терпеливо ждала его у входа в комнату. Едва за дейвасом закрылась дверь, как ее лицо изменилось: оно словно обрело краски и задвигалось, светлые глаза вспыхнули изнутри, а тонкие губы растянулись в ехидной усмешке.

– Хоть с тобой можно не держать лицо, – Мирослава растерла запястья, звякнув браслетами, и присела на стул. Плеснула чаю себе и Марию, пододвинула поближе тонко нарезанный, еще исходящий паром хлеб и мисочку с вишневым вареньем.

– Садись, – скомандовала она ему тоном человека, уверенного, что ему не откажут. – У меня для тебя много новостей, и ни одна не терпит.

– Пани, кажется, вы забываете, с кем говорите, – устало произнес Марий.

– О, – ложка в руке Мирославы замерла на мгновение. – И с кем же? Я вижу перед собой молодого человека, который, кажется, забыл манеры и хочет нанести оскорбление пожилой женщине, – ложка нацелилась в дейваса словно кинжал.

– Я глава Школы Дейва.

– А я правая рука Верховной лаумы, юноша. Еще померяемся регалиями, или ты все-таки сядешь и выслушаешь меня? Как ты думаешь, я примчалась бы в это захолустье, если бы вопрос мог хоть немного потерпеть?

Марий открыл и закрыл рот, но так ничего и не сказал. Усмехнулся, взъерошил волосы и наконец присел за столик. Мирослава удовлетворенно хмыкнула и опустила ложечку в варенье, искоса наблюдая, как дейвас осторожно пробует горячий чай. С каждым глотком усталость и раздрай, снедавшие его, отступали. Марий взялся за кружку обеими руками и допил ее содержимое на одном вдохе.

– Так-то лучше, – кивнула внимательно наблюдавшая за ним Мирослава. – Хорошо было бы медком закусить, но ты сладкое не любишь, я помню. Странный человек. Как можно не любить сладкое? Я вот его обожаю. Хотя, кажется, раньше не любила. Интересно, почему со временем вкусы так меняются?

Как всегда, когда Чаща напоминала о себе, подвижное лицо Мирославы застыло, и на мгновение она снова стала холодной и отстраненной, как ее личина, которую она натягивала в моменты, подобные тому, что застал Марий на крыльце.

Наваждение схлынуло, и Мирослава решительно очистила мисочку с вареньем:

– Никогда не пойму, как можно воротить нос от сластей!

– Пани, как вас занесло в Каменку? – тихо прервал Марий поток слов. Мирослава аккуратно сняла губами ягодку с ложки, положила ложку на блюдце и отпила глоток чая из собственной кружки. Незаметно принюхавшись, Марий понял, что ее напиток был иным. Сильнее всего звучал пустырник. Марий присмотрелся к чуть подрагивающим пальцам, чересчур быстрому биению живчика на сухопарой руке, к бегающим глазам, затененным пушистыми ресницами…

– Что произошло?

– Огонь. Он пожирает огненосцев, – прошептала Мирослава. Она смотрела в одну точку, будто пыталась разглядеть в ней ответы на все вопросы.

– Пани Жизнелюба, сейчас не время шутить и рассказывать байки, – Марий оттолкнулся от столика и встал, едва не опрокинув стул. Его затопила злость. Там, в «Золотой ладье», страдают люди. Прямо сейчас они отходят от шока и начинают чувствовать боль. В эту минуту кто-то начинает харкать кровью, кричать или стонать, глядя на пустой рукав или штанину. А немолодая женщина с острым лицом и такой фигурой, что со спины ее часто принимали за девочку, распивает чаи и шутит шуточки, будто ей все равно. Порой Марий задумывался, не отдали ли лаумы в уплату за возвращение что-то еще, кроме памяти о времени, проведенном в Навьем мире.

– Сядь, юноша! Это не байка. Я видела… Я сама видела, как это было, – Мирослава вдруг схватила Мария за рукав и подняла на него полный страдания взгляд. – Он рассыпался в пепел прямо посреди площади.

Услышав слова Жизнелюбы, Марий стиснул зубы. Даже малым детям в Беловодье известно: огонь не может повредить дейвасу. Так же, как ни одна лаума никогда не захлебнется и не утонет. Стихия, родственная силе колдуна или ведьмы, бережет их от самой себя. Сила не делает дейваса неуязвимым и не защитит ни от метко пущенной стрелы, ни от разъяренной толпы, ни от смертельной случайности, но одного с огненным колдуном не случится точно – он не сгорит.

– Значит, вы видели не дейваса, пани. А кого-то, кого настигла злая ворожба…

Марий аккуратно взял руку Мирославы и попытался отцепить ее от своего рукава. Но лаума только сильнее перехватила ткань и потянула дейваса ближе.

– Выслушай меня, Болотник! Я знаю, что все это звучит как блажь умалишенного. Поверь, я бы первой рассмеялась в лицо тому, кто решился бы сказать мне подобное!

– Пани Мирослава, мне кажется, вам стоит выпить еще вашего чаю. Одной кружки явно не хватило.

Мирослава сжала губы и сама отпустила Мария. Она отступила на пару шагов, не сводя глаз с дейваса. Тонкие руки бессильно упали вдоль тела, тускло блеснул аметист. Лаума глубоко вдохнула и вдруг топнула ногой в синем сафьяновом сапожке. Едва каблук ударился в гладко струганные доски пола, как от него во все стороны брызнули потоки тумана.

Марий приподнял подбородок и сощурил глаза. Он встал вполоборота к лауме и потянулся к мечу, пока еще не вытягивая его из ножен:

– Мирослава. Не вздумай.

– Ты выслушаешь меня, мальчишка, – в голосе Жизнелюбы крошился лед и ревели горные водопады. Порыв ветра взметнул тяжелую ткань юбок; жалобно закричали-зазвенели височные кольца. Глаза лаумы потемнели до цвета грозового неба. Туман густел очень быстро: в нем уже скрылись наполненные золотом рассвета окна, столик с угощением, изукрашенный потолок и резные деревянные балки. Туман обнял лауму со спины, задержавшись на мгновение. Марий подбросил на ладони комок огня и метнул его под ноги Мирославы, но она шагнула назад и растворилась в молочно-белой взвеси. Вспышка света и брызги пламени лишь чуть отодвинули туман, быстро вернувшийся обратно.

Марий снова повел рукой, зажигая пламя. Сквозь окружившую его водяную завесу не было видно ровным счетом ничего, и дейвас не спешил двигаться с места – дверей он все равно не видел, а с Мирославы станется водить его кругами по маленькой светлице. Мелкие капли шипели, испаряясь, когда до них дотягивались танцующие нити огня.

– У него было такое же пламя, – голос Жизнелюбы зазвучал из-за спины, и Марий резко обернулся, поднимая огонь повыше. Но, как он и думал, позади никого не было. – Он был молод. Не больше семнадцати весен.

Туман потянулся к лицу Мария и с хрустом начал замерзать, превращаясь в жутковатую копию его самого. Дейвас, не размахиваясь, вбил в ледяную маску огонь, и она обрушилась на пол кипящей водой. Когда Болотник поднял голову, на него со всех сторон глядели десятки его собственных ледяных лиц с застывшими глазами. Они одновременно открыли рты и заговорили. Марий, не слушая, свел ладони, а потом резко раскинул руки в стороны, и между его пальцами протянулся огонь. Дейвас стиснул левую руку в кулак, стряхнув с правой брызжущие искрами нити. Взмахнул получившимся хлыстом, и от ударов его ледяные копии одна за другой стали обращаться в исходящие паром лужи. Но голос Мирославы, искаженный силой водяницы, все равно продолжал звучать, и волей-неволей Марий прислушался.

– Он выбежал на площадь, измученный и обожженный. Споткнулся и упал на колени. И не смог подняться. Мальчик задыхался, кричал, глядя в небо, и словно что-то в нем искал. Его одежда была разорвана в клочья, будто ее рвали когтями. На нем было одеяние простого кмета – ни значка, ни кафтана. Люди не узнали в мальчике огненосца и шарахнулись в стороны, решив, что он чумной. Я случайно оказалась на той же площади и почуяла неладное, едва завидев его. Но пока я добралась до него…

Голос Мирославы оборвался, словно у нее перехватило горло, и маски на миг замолчали. А потом заговорили снова:

– Он поднял руки – точно как ты – и на каждой его ладони появилось пламя. Сначала он радостно улыбнулся, словно получил великий дар. Потом опустил голову и посмотрел на меня. Его глаза, Марий… Его глаза были огнем. У ваших юнцов, еще не научившихся контролировать силу, вокруг зрачка горит кольцо пламени, а глаза этого мальчика выглядели как два костра. Я призвала туман. И в этот миг мальчик загорелся. Пламя поползло по его рукам, растеклось по телу, вцепилось в кожу и лицо, как дикий зверь. Он закричал. Он так страшно кричал…

Последнее ледяное лицо разлетелось в мелкую крошку от удара огненного хлыста, и Марий опустил руку, глядя в глаза настоящей Мирославе. За ее спиной темнела настежь открытая дверь, но Болотник не спешил обогнуть лауму и покинуть пахнущую мокрым деревом и дымом светлицу.

– Он обратился в пепел меньше чем за минуту, – тихо проговорила женщина. Сейчас, когда вокруг ее рта залегли жесткие складки, а лоб прорезала глубокая морщина, никто не назвал бы лауму девочкой. – Ветер разметал то, что от него осталось, по площади, и мне пришлось призвать озерные воды, чтобы очистить город. Но страх не смыть никакой водой – а он поселился в сердцах всех, кто видел страшную смерть огненосца. Страх, что некто, безжалостный и владеющий силой огня, ходит по земле Беловодья.

– Что еще ты видела? – тихо спросил Марий.

Мирослава опустила глаза в пол, нахмурившись и приложив пальцы к губам. Медленно, словно она вспоминала давний сон, лаума проговорила:

– Вороны. Они слетались со всех сторон, как будто их кто-то позвал. Рассаживались на крышах и деревьях и смотрели. А потом, когда… когда тело мальчика догорело, разом поднялись в воздух и разлетелись прочь.

Марий глубоко вздохнул, прикрыв глаза. Потом огляделся вокруг – на мокрую от пола до потолка светлицу и черные пятна на полу, там, куда ударил его огонь. Перед его глазами встала рыжая грива волос и черные с золотом краденые сапоги. Вести, рассказанные Жизнелюбой, были важны. Но и неизвестный огненосец был не менее важен. Марий недолго колебался, принимая решение.

– Отправляйтесь в Школу Дейва, пани. Я напишу письмо для Буревестника: расскажите ему все, что сказали мне. В отличие от меня, он поверит вам сразу, – дернул Марий уголком губ, но Мирослава не улыбнулась в ответ. Она продолжала внимательно глядеть на дейваса, потом опустила глаза и переплела пальцы, спрятав их в складках синей поневы.

– Но не прямо сейчас. Сейчас ваша сила нужна другим людям, – добавил Болотник и повел рукой в сторону открытой двери.

Глава 5. Ведьма с болот

Глава 6. Белая кость, горячая кровь

Глава 7. Бесконечная ночь

Почуяв запах воды, Итрида свернула в первый же попавшийся на пути проулок. Здесь не было масляных светочей, и неширокая плотно утоптанная дорожка освещалась только лунным светом, заливающим мир серебром. Итрида закинула в рот сладкий орешек и не спеша побрела вперед, прислушиваясь к тихому плеску. Все поселения Беловодья строились возле рек, и этот городок вряд ли мог стать исключением.

Итрида не ошиблась: вскоре тропинка вывела ее за околицу и резво побежала вниз с холма, к ленте реки, почерневшей с наступлением ночи. Девушка глубоко вдохнула прохладу, которую принес ветер, и упруго зашагала к воде. Наверняка где-нибудь неподалеку сыскалась бы мыльня, но хорошие мыльни на ночь закрывались, а идти в паршивую Итриде не хотелось. Летняя ночь была теплой, к тому же, стемнело совсем недавно, и река еще не успела растерять накопленное за день тепло. Пусть не помыться, так хотя бы искупаться Итрида сможет.

Тропа скатилась с угора и заизвивалась к берегу, словно была следом огромной змеи, проползшей здесь много веков назад. То и дело обочина обрывалась в глубокие лужи, полные стоячей, густо подернутой ряской воды. Комариный гул смешивался с хрустальным пением многочисленных лягушек и стрекотом светло-зеленых кузнечиков. С каждым шагом в слаженный хор вплетались новые звуки – биение волны о бока сонных лодочек, шум леса на другом берегу, плеск реки на песчаных перекатах. Итрида вышла на берег, разулась и ступила в воду, приятно охладившую разгоряченные ступни. Бродяжница дышала ровно и размеренно. Ярость, разбуженная словами Даромира поутихла, но возвращаться в корчму Итрида не спешила.

Отойдя от связанных между собой, точно сушеные рыбины, лодок, Итрида бросила сапоги на песок. Следом полетела остальная одежда, поверх которой лег амулет в виде ухмыляющейся волчьей морды. Бродяжница скрутила волосы в тугой тяжелый узел и зябко повела плечами, когда по коже хлестнул порыв не по-летнему холодного ветра. Еще раз оглядевшись и убедившись, что вокруг ни души, девушка медленно пошла в воду. Та в самом деле оказалась теплой, как парное молоко.

Вдоволь наплававшись, Итрида встала в воде так, что она едва прикрывала ей грудь. Раскинула руки, трогая мелкие набегающие волны, и закрыла глаза. Ноги защекотал песок со дна, а потом и мелкие любопытные рыбки, сонно пощипывающие кожу. Итрида хотела бы вечность стоять вот так, окруженная темнотой, серебром и бесконечным бегом воды…

Но ее покой разорвал девичий крик, раздавшийся с берега. Итрида поморщилась и выдохнула так глубоко, что свело живот. С трудом обретенное равновесие разбилось вдребезги.

– Морокун вас побери, – выругалась Итрида, открыла глаза и бросилась к берегу. Выбравшись из воды, она натянула рубашку и амулет и выхватила из оставшейся кучи одежды отравленные кинжалы. Развернулась в сторону, откуда донесся крик, и поняла, что едва успела: прямо на нее бежала простоволосая девица, то и дело спотыкающаяся о собственный подол. Лицо девушки было искажено страхом, заметным даже в темноте. Бродяжница глянула за спину беглянке. За ней гнались… впрочем, нет, не гнались. Двое мужчин неспешно бежали следом, скаля зубы и перебрасываясь сальными шуточками. Девушка запнулась о засохшую корягу, коварно торчащую из песка, всплеснула руками и упала, вскрикнув от удара. Она подняла лицо – на мокрые следы слез налипли мелкие песчинки – и беззвучно выдохнула:

– Помогите.

Насильники не заметили Итриду, стоявшую в тени густых ивовых кустов. Они остановились возле упавшей кметки. Один наклонился и рывком перевернул ее на спину. Девушка вскрикнула жалобно, как олененок, и попыталась отползти, путаясь в складках одежды. Мужчина схватил ее за шею и чуть сжал пальцы:

– Не рыпайся, девка. Вот увидишь, тебе понравится.

Второй встал над приятелем, прижимающим испуганную девушку к земле. Он не стремился принять участие в жестокой забаве. Стоял, широко расставив ноги, и оглядывался по сторонам – должно быть, проверял, чтобы никто не помешал насильнику.

Нож с темным желобком яда посередине певуче свистнул, незаметный в темноте, и вонзился в песок прямо у ног стоящего мужчины. Он отшатнулся и выругался, тут же принявшись настороженно вглядываться в заросли ивняка. Не отводя глаз от колышущихся теней, присел и тронул товарища за плечо. Легкого касания хватило, чтобы тяжелое тело грузно повалилось навзничь. В небеса, таинственно мерцающие россыпями звездной пыли, уставились незрячие глаза. Из пореза на щеке медленно потекла кровь.

– Побери меня Навь, – выдохнул товарищ почившего и попятился. Девушка отползала в другую сторону, скуля и не сводя взгляда с преследователя. Одной рукой она пыталась стянуть на груди рубаху, второй цеплялась за песок. Ее пальцы проваливались в рыхлый ракушечник, девушка теряла равновесие и едва не падала, но продолжала ползти, обливаясь слезами.

Итрида медленно вышла на свет. Порыв ветра игриво дернул подол ее рубахи, под которой не было ничего, но мужик даже не глянул на оголившееся тело. Все его внимание занимал второй нож, родной брат первого, торчавшего из песка, нацеленный ему в грудь.

– Слышь, девка, – попробовал заговорить мужик, поперхнулся, кашлянул, прочищая горло, и попытался снова. – Слышь, ты это… не дури.

Итрида наклонила голову к плечу, по-прежнему не говоря ни слова.

– Не трогал я ее!.. Смотрел только. Ведь правда, Анушка? Я же не трогал тебя? – несчастный говорил громко, будто боялся, что Итрида не расслышит его слова. Бродяжница продолжала идти, пока не дошла до девушки. Не сводя глаз с незнакомца, наклонилась и провела ладонью по спутавшимся волосам дрожащей Анушки.

– Он помог тебе? Одернул своего приятеля? – спокойно осведомилась Итрида. Незнакомка замотала головой. Ее губы дрожали, но и такого ответа Итриде было довольно. Взгляд мужчины метался от ножа бродяжницы к ее лицу.

– Ты думаешь, только тот, кто трогает, виноват? – Итрида выпрямилась и снова пошла по берегу, приближаясь к несостоявшемуся насильнику. У него были все шансы заполучить косоглазие, так отчаянно он пытался уследить и за Итридой, и за ее оружием одновременно. Не выдержав, мужчина начал медленно отступать, Он бы наверняка напал, если бы своими глазами не видел, как быстро убивает яд на клинках жуткой незнакомки. Теперь ему оставалось уповать только на то, что она пощадит его, ведь он правда не тронул и пальцем эту девицу. Да, просто не успел, но теперь радовался промедлению, как самому дорогому подарку. Не выдержав, кмет все же развернулся и побежал прочь, до боли сведя лопатки и почти чувствуя едва ощутимый укол, после которого останется только тьма.

Итрида проводила взглядом удирающего мужика. Дождалась, пока он удалится достаточно, чтобы почувствовать себя в безопасности – глянь-ка, обернулся, крикнул что-то, кулаком погрозил. Итрида растянула губы в улыбке. Сжала пальцы свободной руки в щепоть и сделала движение, будто что-то бросила. Лицо мужчины вытянулось, и он на миг непонимающе замер. А потом его перекосило от ужаса, и он побежал со всех ног, споткнулся, едва удержал равновесие, снова побежал, крича и втягивая голову в плечи…

Ком огня догнал его и врезался в спину, сбивая с ног. Кмет кувыркнулся, упал, тут же вскочил и закрутился на месте, страшно крича и пытаясь сбить пламя, вгрызающееся в его одежду и тело.

Итрида, прищурившись, наблюдала за агонией несчастного до тех пор, пока он не упал и не затих. Только тогда она отвернулась и глянула на девушку по имени Анушка. Та поднялась и неуверенно приблизилась, остановившись в нескольких шагах от Итриды.

– Спасибо, пани огнено…сица, – неловко поклонилась Анушка. Итрида коснулась ее подбородка, заставляя смотреть себе в глаза.

– Больше не гуляй ночью одна. В другой раз меня рядом не будет.

Глаза девушки вдруг наполнились слезами, и Итрида удивленно вздернула бровь.

– Ночь тут ни при чем, пани… Это все пан Доха!

– Кто? – не поняла Итрида.

– Пан Доха. Жених мой, – шепотом выговорила Анушка и спрятала лицо в ладонях, заглушая вырвавшиеся рыдания.

– Хорош женишок, раз ты от одного его имени в слезы кидаешься, – Итрида развернулась к девушке всем телом и неловко похлопала ее по плечу. – Погоди. Я все-таки оденусь, а потом ты расскажешь мне, что к чему.

* * *

Грохот музыки и пьяные выкрики Итрида услышала еще на соседней улице. Ей так хотелось скорее оказаться в тепле ложницы и упасть на застеленную свежим бельем постель… но реальность ударила молодецким свистом и пьяной руганью, разбивая несбывшиеся чаяния. Музыка, простая, грубая, но бьющаяся в жилах, грохотала тем громче, чем ближе бродяжница подходила к корчме. Она натянула капюшон пониже и горячо взмолилась Перкунасу, прося, чтобы Небесный Кузнец оградил ее от ненужных встреч.

На улице народу было столько, что Итрида то и дело прижималась к заборам, пропуская очередных гуляк. Те, кто шел от корчмы, пьяно шатались и горланили песни нестройными голосами, норовили обнять всех, кто встречался им на пути, и выглядели более чем довольными жизнью. Волей-неволей девушка стала прислушиваться к обрывкам долетавших разговоров, поглаживая кинжал.

– Эк выплясывает, шельма!

– Где ж учат такому непотребству?

– А тебе зачем? Тоже научиться хочешь?

– Уж больно ловок…

Двое гогочущих кметов прошли мимо, не заметив Итриду, вжавшуюся в забор. Дух крепкой браги, следующий за ними, как шлейф дорогих притираний за богатой панной, обжег нос, и Итрида невольно чихнула. Почесав саднящий нос, она двинулась на грохот музыки, уже не сомневаясь, кто виной всего происходящего сабантуя.

«Ну, Даромир… Дай только до тебя добраться! Повыдергаю все твои патлы и наподдам под зад коленом, чтобы до самого Золотого моря летел без остановок!»

Итрида рычала сквозь зубы ругательства, и люди опасливо оглядывались на нее, теперь предпочитая держаться подальше без всяких ухищрений со стороны бродяжницы. Кто-то презрительно кривился, распознав в рыжем парне переодетую девку, но ей было все равно. Тело ломило усталостью, этот длинный день никак не хотел заканчиваться, а товарищ, на которого Итрида рассчитывала, поставил на уши корчму вместе со всей прилегающей к ней улицей. Значит, о том, чтобы просто прийти в ложницу и уснуть до утра, не было и речи.

– Эй, пацан, полегче! Не видишь, тут взрослые паны очереди ждут. Куда лезешь?

Итриду грубо дернули за руку, когда она прокладывала себе путь локтями через желающих промочить горло. То ли они не желали уступать друг другу дорогу и потому застряли в дверях, то ли корчма была переполнена, и людей наружу выдавливало, но дела обстояли неладно: троица дородных мужиков напрочь перекрыла вход.

Музыка билась в костях, вырываясь из распахнутых окон. Итрида все еще старалась не замечать ее, но при кажущейся простоте ритм оплетал ее огненным хлыстом, размывая мир в красное марево, где оставались только руки, летающие по воздуху, и ноги, плетущие узор танца на полу.

Девушка затрясла головой, сбрасывая наваждение, и не глядя двинула локтем назад и вверх. Кто-то хэкнул, и ее локоть тут же освободился. Она метнулась в сторону окна за мгновение до того, как кулак размером с ее голову обрушился на то место, где Итрида только что стояла. Окна едальни располагались высоко. Пнув под колено такого же умника, Итрида вскочила ему на спину, уцепилась кончиками пальцев за внешнюю раму, подтянулась и не слишком ловко перевалилась через подоконник, прямо в гущу творящегося мракобесия. Ей вслед летели проклятия, и даже блеснул рыбкой чей-то нож, задрожавший в оконной раме в паре пальцев от виска бродяжницы. Она в ответ ухмыльнулась, показала оттопыренный палец плюющемуся мужику и отвернулась, потеряв к нему всякий интерес.

На мгновение Итриде показалось, что она ослепла, но нет – всему виной была дымовая завеса, повисшая под низким потолком, такая густая, что от людей остались лишь расплывчатые силуэты. Едва вдохнув, Итрида тут же закашлялась и закрылась рукавом. Она подхватила свободной рукой кувшин с ближайшего столика, не обратив внимания на возмущенный вопль его хозяина. Плеснула содержимое прямо на рукав рубахи и глубоко вдохнула запах дрожжей, надеясь, что он перебьет шеххские дурманные зелья. Хотя бы на те несколько минут, которые потребуются, чтобы отыскать друга и утащить его в ложницу. Где Дар нашел эту отраву? За все время, что он провел с бродяжниками, никто из них не видел, чтобы он курил.

Шеххи обожали самокрутки из сушеных коричневых листов, набитых смесью порошка из костей пустынных червей, толченых веток саксаула и какого-то секретного ингредиента. Курили они жадно и помногу и говорили, что курево расслабляет их после трудного дела, а еще – очищает мысли и позволяет говорить с богами. В Беловодье лучшим средством расслабления почитали хорошую баню да с дубовым веничком, а то, как шеххи начинали вести себя, накурившись своих самокруток, больше походило на пляску одержимого навьей тварью, чем на единение с богами. Отец нынешнего князя издал указ, по которому курить разрешалось только на улице и только вдали от толпы людей. Но сегодня в «Великолесском кабане» кто-то нарушил оба запрета разом.

Итрида поежилась, представив, что могло бы случиться, если бы не музыка. Биение, в котором уже отчетливо слышался кудес, подхватило всех под белы рученьки и увело за собой, погрузив тех, кто надышался сладкого дыма, в свои рокочущие волны. Нехитрый мотив ходил по кругу, снова и снова. После очередного круга бродяжница поймала себя на том, что ей трудно удержать в голове какие-то связные мысли.

Люди вокруг изгибались, размахивали руками, топали ногами и крутились волчком. Их лица были пусты. У многих оказались закрыты глаза, и Итриде пришлось то и дело уворачиваться от их неуклюжих шагов, не забывая прижимать пропитанный пивом рукав к носу.

– Даромир!

Ее голос потонул в дыме. Итрида искала знакомую шевелюру и не находила.

– Дар! Где ты, морокун тебя побери!

– Зачем тебе этот Дар, посмотри лучше на меня! Вот я – истинный дар богов! – крупный воленец с светлыми, почти белыми волосами, заплетенными во множество косичек, поднялся из-за стола, глядя на Итриду хмельным взором. – Давай попляшем!

– Ты слепой что ли? – невежливо буркнула она из-за рукава. – Нашел на кого зариться. Иди найди себе гулящую девку да дари себя хоть до утра. Даромир!

– Девку… Да.

Воленец послушно, точно куколка на нитках, повернулся в сторону двери. Он шел напролом, не обращая внимания на испуганно замершую троицу, по-прежнему не решившую, кто кому должен уступить. Воленец просто вынес их вместе с косяком, и что там так затрещало – кости или дерево – Итрида толком не разобрала. Но в следующий миг бродяжница наконец нашла приятеля, и мысли о воленце выбило из ее головы.

Шехх танцевал на столе. Точнее, на нескольких столах, сдвинутых вместе посреди комнаты. Возле них, сидя прямо на полу, расположился незнакомый Итриде мужчина, неуловимо похожий на Дара. Его лицо было изодрано чьими-то не слишком ласковыми когтями, на правой щеке темнел странный знак, но выглядел шехх спокойным. По его губам блуждала улыбка. Загорелые дочерна руки, так же, как и лицо, покрытые шрамами, гуляли по куску кожи, натянутому на обод и расписанному знаками, не похожими на знакомые Итриде руны. Эти знаки сплетались в сложную вязь, а в центре нее красовался силуэт ворона. Именно этот ритм сейчас опасно бился в крови Итриды, тревожа поселившийся в ней огонь. Девушка была в ярости, и огонь это чувствовал, откликался, просыпался, посылая зуд по рукам. Итрида провела ногтями по коже, слабо надеясь отсрочить появление огненных разводов. Ее взгляд оказался прикован к извивающейся фигуре на столе, и вдруг она почувствовала, как ярость плавится в нечто иное.

Огонь развешанных по стенам чашек с маслом словно притянулся полуобнаженным телом. Даромир скинул рубаху и сапоги, оставшись в одних только черных штанах из дорогой ткани, обливших его ноги как кусочек ночи. Кажется, они больше подчеркивали, чем скрывали. Видно было, что отплясывал он не первый час: парень вспотел, и в каждой капле пота, блестевшей на загорелой коже, дрожал отсвет пламени. Темные волосы летали, словно раздуваемые ветром, которого на самом деле не было. Шехх рвал дурман взмахами рук, и тот обвивался вокруг, превращаясь в серый мех, скользящий по чистому золоту, которым стала его кожа. Даромир запрокинул голову, чуть приоткрыв губы. Его глаза были закрыты; он не слышал ничего, кроме биения вороньего кудеса. Он кружился, то на полной стопе, то на кончиках пальцев. Итрида протолкалась к крайнему столу и замешкалась, размышляя, как подобраться к одурманенному приятелю. Ноздри ее невольно дрогнули, когда Даромир оказался слишком близко, и она учуяла его запах. Отчетливо мужской, терпкий, сплетенный намертво со сладостью шеххских зелий, остротой ядов, которыми Дар травил свои кинжалы, терпкостью пшеничного пива, он и сам превращался в зелье. Итрида невольно подалась вперед…

… И, помянув морокуна, запрыгнула на стол. Даромир выгнулся так, что стало больно на него смотреть, но Итрида и не собиралась. Она схватила его за руку и дернула к себе так сильно, что шехх мигом распахнул затуманенные синие глаза. Зрачок заливал синеву тьмой. Парень остановился, тяжело дыша и пытаясь разобраться, кто прервал его дикий танец. Одурманенные люди один за другим останавливались тоже, недоуменно тряся головами и оглядываясь. Только тогда Итрида поняла, что музыка стихла. Бродяжница глянула на шехха с вороньим кудесом и наткнулась на острый, совершенно трезвый взгляд карих глаз. У кого-то иного этот цвет был бы теплым, согревающим. Глазами этого человека на Итриду глянула сама Навь. По ее спине прокатился рой холодных мурашек, замораживая не к месту проснувшееся желание.

– Итрида, – выдохнул Даромир возле ее виска, обжигая кожу дыханием. Его запах окутывал ее теплым облаком, дурманя не хуже шеххских самокруток. Дар покачнулся и неожиданно навалился на Итриду, обхватив ее руками. Бродяжница оказалась прижата к его обнаженной груди и застыла, не понимая, как себя вести. Незнакомец с кудесом криво усмехнулся. Поднялся на ноги, а потом просто исчез. Разумом Итрида понимала, что он смешался с толпой, а дым послужил ему отличным прикрытием, но выглядело это так, словно он и сам родом из Нави.

Между тем Даромир налегал на Итриду все сильнее. Она зашипела и вывернулась из его хватки. Парень обиженно глянул на бродяжницу и шагнул ей навстречу, но запутался в собственных ногах и рухнул прямо на столы.

– Побери тебя Навь, Дар! Мало того, что ты весь воняешь шеххским куревом, ты еще и пьян, как последняя стерва! – запах перегара пробрался даже через злосчастный рукав, который Итрида по-прежнему не отнимала от носа, хотя руку уже сводило. Даромир оторвал голову от стола и улыбнулся ей глупой детской улыбкой.

– Ну ты же любишь, когда я вонюч и печален.

– Ты забыл добавить, что еще и трезв! – Итрида наклонилась к Дару и закинула его руку себе на плечо. – Давай-давай, давно пора в кроватку, а ты все колобродишь.

– А ты тоже… в кроватку? – шехх с трудом, но поднялся на ноги, опасно покачнувшись и едва не рухнув со столов вместе с бродяжницей.

– Куда ж я денусь. Кровать у нас одна.

– Да я сегодня счастливчик, клянусь Навью! – бурно возликовал Даромир и таки рухнул на пол. Итриде повезло: она успела вовремя вывернуться из-под его руки и не полетела следом. Глянув вниз, Итрида убедилась, что шехх не пострадал, упав на четвереньки, как кот, тяжело вздохнула и спрыгнула следом. Кое-как подняв пьяного вдрызг Даромира, Итрида повела его в ложницу. Как только музыка смолкла, люди стали приходить в себя. Кто-то вышел на улицу, кто-то тихо уснул прямо на полу. Дым медленно выветривался через освобожденные воленцем двери и распахнутые окна. Через пару часов о том, что творилось, будут напоминать только сдвинутые столы.

Кое-как дотащив пьяно улыбающегося Даромира до ложницы, Итрида втолкнула его внутрь и уложила на кровать. Он порывался обнять девушку, но все время промахивался и падал обратно. Итрида уже начала подумывать, не треснуть ли его хорошенько, чтобы он потерял сознание, а там, глядишь, и уснет. Но Даромир затих сам, раскинувшись поперек узкой кровати. Кроме нее, в комнате был только стул и ушат с водой для умывания. Итрида скривилась, поняв, что придется спать на полу, завернувшись в куртку. Потом с сомнением взглянула на злосчастную кровать…

Во сне лицо Даромира не становилось детским, как у многих, но без вечной ухмылки и с закрытыми глазами он выглядел спокойным. Расслабленным. Таким, каким Итрида его никогда не видела. Девушка осторожно присела на край кровати и провела пальцами по воздуху возле острой скулы. Прикусила губу и осторожно обвела кончиками пальцев густые темные брови. Ее рука нерешительно замерла возле приоткрытых губ; кожу обожгло теплым дыханием.

Итрида рассматривала Даромира, удивляясь тому, какими совершенными бывают люди. Все – от мягких темных волос, разлившихся по кровати потоками ночной тьмы, до переплетений жил на руках и четких мышц живота – казалось созданным талантливым художником.

Внезапно Даромир забился на постели. Его пальцы царапали грубую ткань простыни, согнувшись словно когти хищной птицы. Шехх глухо застонал и скорчился.

– Даромир, проснись! Дар! Дар, открой глаза!

Итрида вцепилась в плечи друга и затрясла его, пытаясь разбудить от кошмара. Но шехх не отвечал и не просыпался. Его лицо жалко скривилось; из-под опущенных ресниц потекли слезы. Бродяжница заполошно огляделась по сторонам, увидела ушат и кинулась к нему. Зачерпнула остывшей воды и с оборота выплеснула ее в лицо Даромиру. Шехх глубоко вздохнул и распахнул глаза.

– Хвала Перкунасу! Что с тобой… – не договорив, Итрида поняла, что что-то не так. Хотя глаза Дара были открыты, но взгляд остался слеп. Он царапал воздух по-прежнему скрюченными пальцами. Вдруг одна его рука метнулась к шее, и Даромир захрипел, будто что-то его душило. Простыни сбились и пропитались потом и выплеснутой Итридой водой. Бродяжница схватила лицо друга обеими руками:

– Даромир, прошу тебя! Вернись ко мне! Это сон, всего лишь сон. Поверь и вернись ко мне! Вернись в Явь, Даромир, я прошу тебя!

Итрида то ли кричала, то ли шептала. Она и сама не заметила, как ее ладони стали нагреваться – все сильнее, гораздо сильнее, чем просто из-за прикосновения к чужой коже. Бродяжница едва успела отнять руки, как они вдруг побелели – а после вспыхнули, словно молния. Итрида вскрикнула и дернула руками, случайно попав по груди Даромира. Парень выгнулся дугой и захрипел, упал на простыни и… заморгал, удивленно глядя на бродяжницу.

– Итрида? Что произошло? Где это мы?

– Ты… Глаза разуй, – ее голос дрогнул. Да и вся она дрожала как новорожденный котенок. Даромир не обратил внимания на то, как ответила ему Итрида. Он огляделся по сторонам, а потом взял ее за ладонь и внимательно всмотрелся в медленно гаснущее свечение. Взглянул на свою грудь, где краснел отпечаток ладони, и криво ухмыльнулся:

– Кажется, я должен сказать тебе спасибо. Я шел на твой голос, но мне не хватало сил. А потом пришел огонь. Было больно, но он высветил путь. Иначе я бы не выбрался… – и Даромир медленно и очень нежно поцеловал ладонь девушки. По ее спине пробежали мурашки, и Итрида мягко высвободила руку. На лице шехха мелькнуло разочарование. Но вместо того чтобы отойти, Итрида легла возле друга и притянула к себе его голову, поглаживая взмокшие пряди.

– Так уж и быть, – шепнула бродяжница в его макушку. – Сегодня я поберегу твой сон.

Даромир недоверчиво глянул на Итриду. Шехх выглядел словно ребенок, которому протянули желанный подарок, но он боится, что его обманут и отберут эту вещь. Странная смесь нежности и жалости защемила сердце Итриды, и она спрятала лицо в волосах парня, не желая, чтобы Дар прочитал на нем то, о чем она говорить не была готова.

Прошло совсем немного времени прежде, чем дыхание Даромира стало глубоким и спокойным. Следом уснула и Итрида.

В Беловодье верили, что через сны с людьми говорит Навь, открывая тайны мертвого мира. К счастью, в ту ночь она оказалась не слишком разговорчива. Итрида проспала до утра без сновидений.

Глава 8. Плата по справедливости

Анушка толкнула дверь ногой, обеими руками удерживая наполненную до краев кадку. Кряхтя, перевалила ее через порог избы и вздрогнула, когда босые ноги облила ледяная колодезная водица. Анушка поставила ношу на пол, быстро перевязала подол узлом возле коленей, чтобы не замочить, и снова дернула кадку. Худые жилистые руки напряглись, Анушка закусила губу, но все же упрямо потащила воду в глубину избы, туда, где ее ждала тетка с хворостиной наперевес. Завтра явятся сваты, и к их приезду изба должна сиять так, чтобы никто не усомнился: хороша из Анушки хозяйка выйдет. А после того, как свежевымытые полы затопчут красные сафьяновые сапоги, сваты изволят откушать угощений, специально наготовленных невестящейся девицей. И это значило, что после уборки Анушке предстояло до полуночи стоять возле печи, пытаясь из нехитрых запасов соорудить богатый пир.

Анушка плюхнула кадку на пол перед закрытой дверью и перевела дух.

Когда готовишься для любимого – не тяжко. Когда спишь и видишь, как бы войти в дом, где хозяйкой будешь – все само спорится и ладится, пироги будут пышные и белые, каша – рассыпчатая, хлеб – румяный и хрустящий, щи – наваристые и ароматные. Но Анушку сосватал нелюбый. Купец Доха из соседней волости – тот самый, что третью жену недавно схоронил – приметил Анушку на торге и принялся разузнавать о ней у деревенских. Тетка сдуру обрадовалась и расстаралась, зазывая Доху в гости. Вот только о том, куда девались его прежние жены – все как одна молодые и сильные, вышедшие из «земельных» – крестьян, живущих за счет продажи урожаев в города – тетка почему-то думать не стала. Хотелось ей племянницу в теплый дом определить да самой расписные платки на старости лет поносить, и за желанием этим тетка Анушки не видела дальше своего носа.

Анушка наотрез отказалась идти за Доху. До сих пор ей страшно было вспоминать, как разозлился купец. Лицом закаменел и сквозь зубы процедил, что она пожалеет еще, что сразу не согласилась. Анушка в ответ только губы сжала добела. А поздним вечером, когда она возвращалась домой с торга, ей преградили путь двое мужиков – незнакомых, страшных, лицом темных… Анушка каким-то чудом – не иначе как с перепугу – вырвалась от них и побежала куда глаза глядели. Глядели они почему-то в сторону реки, и лишь выбравшись на берег, поняла Анушка, что сама себя в ловушку завела.

Если бы не та странная рыжая девица, Итрида, ох и горько бы сейчас было Анушке. А то и вовсе сгибла бы. Ох, боги…

Анушка быстро обрисовала указательным и средним пальцем круг на груди, перечеркнула его наискось и толкнула дверь.

– Тетушка? Я воды принесла.

Ее голос потонул в глухой недоброй тишине. Анушка подождала, пока глаза привыкнут к полумраку, и осторожно пошла вперед. Кадка, из-за которой голые ноги уже сводило от холода, оказалась позабыта.

В углу шевельнулась какая-то темная куча, и Анушка вскрикнула с перепугу. Раздался хрип.

– Сохрани Светозарная, защити Кузнец Небесный.. . – Анушка попятилась и уперлась спиной в захлопнувшуюся дверь.

– Ну-у-ша… – прохрипел жуткий голос. Из вороха тряпок протянулась белая скрюченная рука, и девушка спиной вжалась в дверь, отчаянно толкая ее и позабыв, что надо в другую сторону. Со страху язык у нее отнялся. Как есть навья в дом пробралась, и откуда только нечисть принесло?

– Нуша, помоги, – позвал тот же голос.

– Не подходи! – выдохнула девушка. Дверь все никак не поддавалась.

– Дочка… В груди больно… помоги…

Анушка, чьи глаза наконец привыкли к полумраку, не поверила своим ушам. Искоса она присмотрелась к ворочающейся куче. Взгляд скользнул по знакомым лаптям, зацепился за оберег, выскользнувший из ворота рубахи, прошелся по растрепанным волосам, выбившимся из-под платка.

И поняла девушка, что ошиблась. Не навья то была, а тетка ее. Должно быть, споткнулась неловко, завалилась да сдернула на себя с лавки изношенное одеяло, а в темноте Анушка приняла ее за чудь неведомую. Тетка дышала хрипло, со свистом, и все пыталась встать на ноги.

В голове Анушки мигом пролетел вихрь мыслей. Детей у тетки не было. Из родни только она у Анушки и осталась. Но любви между ними это не прибавило: тетка использовала ее как рабочую силу, а теперь и вовсе решила выгодно продать Дохе. Что будет, если Анушка ей поможет? Замужество с нелюбым? То, после которого здоровые девки мрут как мухи?

А если тетка помрет – это что же? Анушка свободной станет?

И сможет сама хозяйством править?

Анушка не думала о том, что Доха может заявить на нее права. Она видела себя – без хворостины, гуляющей по спине каждый день, без подгорелой каши, в собственной, чисто отмытой и уютной избе. И картина эта была так хороша, что Анушка не спешила расставаться с ее сладким образом и спешить на помощь тетке.

Она не заметила, в какой момент хрип затих. Увидела только, что рука, царапающая пол, замерла, распласталась бессильно. Пальцы сжались, словно лапки погибшего паука. Анушка медленно попятилась, тихо-тихо закрыла за собой дверь и побрела на крыльцо. Она шла не поднимая головы и почти уперлась лбом в обтянутую нарядным кафтаном грудь. Даже запахи чеснока и медового взвара не расслышала вовремя – так погружена была в свои думы. Только когда толстые волосатые пальцы сжали ее плечи и встряхнули так, что у девушки клацнули зубы, Анушка подняла голову и недоуменно моргнула.

– Пан Доха…

– Что ж ты, невестушка, невесела? – осклабился Доха. Его взгляд то и дело стекал с лица Анушки на топорщащиеся под сарафаном холмики молодых грудей. Купец быстрым движением языка облизнул губы и растянул их не то в оскале, не то в улыбке.

– Я так спешил тебя повидать, что даже сватов обогнал. Ну да ничего, мы им не скажем, правда? Времени вдосталь. Может, порадуешь будущего мужа лаской да поцелуем? – и купец потянулся к ней пухлыми красными губами. Анушка каким-то чудом дернулась прочь, вырвалась из жадных рук, отбежала, точно испуганная косуля, и застыла, настороженно следя за самодовольно усмехающимся купцом.

– Не пристало нам… Я девушка честная, а вы человек разумный и степенный, пан Доха. Сватов ваших я еще не видала и ответа своего не давала, – дрожащим голоском ответила она.

Анушка оглянулась украдкой, но, как назло, улица возле дома была пуста, куда ни глянь. Стояла летняя страда, и все ушли на покос, по домам остались только старики да дети малые, и тех нещадное светило загнало в прохладу изб. Некого было окликнуть, некому было прийти Анушке на помощь. Вот бы сейчас здесь оказалась рыжая Итрида с ее ядовитыми ножами! Но Итрида хоть и обещала Анушке помочь, вот только не сказала, как и когда. Меж тем Доха уже приближался, не тая своих намерений. Наклонился, схватил за руку и потянул в дом. Анушка вспомнила о мертвой тетке и забилась пойманной рыбой, но мужчина был сильнее.

«Закричу. Ей-бо, закричу», – прикусила губу Анушка. Уже открыла было рот, уже Доха занес руку, чтобы оплеухой заставить ее замолчать…

Коротко свистнул нож, и купец взвыл. Бросил Анушку и схватился за запястье, с ужасом выпучив глаза на ладонь, пришпиленную маленьким ладным кинжалом к стене дома. Анушка отшатнулась, споткнулась о позабытое посреди двора полено, упала и поползла, не думая о том, что задравшийся подол обнажил ее ноги аж до колена. Она не сводила глаз со знакомого лезвия – вот только на нем не было полоски яда, потому Доха и не думал мертвяком падать наземь.

Через забор перемахнули две темные тени. Они мигом окружили купца, и второй клинок, родной брат первого, уперся в ходивший ходуном кадык. Поверх повязки, затянувшей лицо того, кто держал нож, холодно сверкали черные глаза. Доха задергался, подвывая, и кинжал чуть кольнул его шею:

– Не ори, не свинья. Хоть и похож с виду…

Голос звучал тихо, и разобрать по нему, кто говорит, было никак нельзя.

Второй человек в черном рывком вздернул с земли Анушку. Девушка затряслась и тонко заскулила, но одного взгляда Итриды, брошенного в ее сторону, оказалось достаточно, чтобы Анушка мигом прикусила язык.

– Он тебе кто?

– Ж-жених…

– Жених, значит. Ну, поздравляю, невестушка. Повезло тебе. Живой останешься. Правда, вдовой. Грустно тебе будет?

Еще утром Анушка должна была выйти замуж за человека, который был ей ненавистен, перейти из рук в руки, как товар. А сейчас Пряхи наново выплетали нить ее судьбы, и Анушка чувствовала это так, словно вместо кудели те брали ее собственные жилы. Но где-то под тошнотворным ощущением было робкое ликование.

– Нет, – прошептала она. – Не будет мне грустно.

– Тогда беги, – приятель Итриды отпустил ее, отошел на два шага и кивнул на калитку. – Только орать начинай не сразу. Смекаешь?

Анушка кивнула и белкой скакнула к калитке. Доха пытался что-то прохрипеть ей вслед, но оба страшных чужина тут же повернулись в его сторону, и купец побелел.

– А с тобой потолкуем, – Итрида пошла к Дохе. Их загородил второй разбойник. Что было дальше, Анушка не видела – она бежала что есть мочи, бежала прочь, но ни словечка не сорвалось с ее губ – ни сразу, ни после. Больше в родной волости ее никто с той поры не видел.

В доме, где прежде жила Анушка с теткой, нашли два мертвых тела. И говорят, одно было изуродовано так, что старый мельник, много чего повидавший на своем веку, окончательно поседел, едва взглянув на останки купца Дохи, любителя молоденьких нетронутых девиц.

* * *

Итрида откинула капюшон, жмурясь из-за лучей солнца, щедро заливающих землю теплом. Дорога ложилась под ноги ровным полотнищем, плотно утоптанным десятками ног и копыт. Горячка боя в крови потихоньку унималась, и бродяжница почувствовала веяние прохладного ветра на коже. Внутри нее все пылало. Так всегда было после жестокой схватки или убийства: словно ее сила хлебала крови и ярилась от солоноватого вкуса. Даромир, помнится, спросил ее, не пожалеет ли она потом о свершенном. Итрида лишь глянула на него непроницаемо-черным взглядом и отозвалась, что тот, кто смеет грозить слабой девице насилием и позором, хуже бешеного зверя. Уж коли тех извести стараются, то что говорить про еще более опасную тварь – человека? Даромир поглядел на бродяжницу так, словно увидел ее впервые, покачал головой и чуть отстал, двигаясь не возле Итриды, а чуть позади. Она только презрительно хмыкнула.

Чистоплюй.

Бродяжница растерла грудь, пытаясь через кости и плоть дотянуться до жгучего клубка, грызущего нутро.

Даромир недолго ехал в стороне. Догнал Итриду и тронул за руку, обеспокоенно заглядывая в глаза.

– Что с тобой, Итка? Клянусь пламенным ликом Алте-Анкх, я тебя такой еще не видел.

– Ничего.

– Прекрати! Ты бледна как упырица.

Итрида вяло ощерила зубы, но Даромир шутку не оценил. Вокруг все потемнело, и бродяжница мельком глянула на небо, ожидая увидеть там наползающую тучу. Но безмятежную голубизну не пятнал ни единый лоскуток облака.

– Туман что ли поднимается?

– Итрида! Нет никакого тумана. Давай отойдем.

Даромир подцепил девушку под локоть и утянул на обочину. Мимо прогромыхала телега, на которой подпрыгивали человеческие головы. Итрида почувствовала, как у нее отвисает челюсть, а глаза лезут на лоб.

– Ты видел? Он что, с казни едет? Но в той стороне даже крупных городов нет!

– С какой казни?! Это всего лишь телега с капустой. Итрида, посмотри на меня. Смотри в глаза, – Дар пощелкал пальцами перед лицом бродяжницы. Итрида широко улыбнулась и рухнула на друга, споткнувшись на ровном месте.

– Да ты вся горишь! Пусть меня сожрут песчаные черви, если я солгу, но последний раз так пылал старик Иллай Хаджин, когда его нашли в песках через седмицу после того, как он вышел за изюмом! – ахнул шехх, коснувшись запястьем ее лба. Он зашарил по карманам и поднес к губам девушки флягу с водой. Итрида не стала спорить: огненный волк, живущий внутри нее, все сильнее вцеплялся в плоть. Живительная влага пролилась в глотку, на мгновение возвращая бродяжницу в Явь.

– Дар, уведи меня от людей, – успела прохрипеть Итрида прежде, чем ее разум померк. Глаза шехха потемнели до грозовой синевы, но ответить он не успел.

Девушка обмякла на его руках, тяжело навалившись телом, пылающим даже через одежду. Этот жар был слишком пугающим – казалось, будто Итрида повстречалась с одной из двенадцати Сестер-Лихорадок. Но те всегда приносили с собой что-то еще: судороги, кашель или струпья по всему телу. А Итрида лишь становилась все горячее. Даромир поглядел на солнце, прищурившись и закусив губу. Они стояли на обочине; мимо шли люди, изредка катились телеги и проезжали конники. Тракт был оживленный, но никто не обращал внимания на двух путников в поношенной запыленной одежде. Куда бежать за помощью? Что делать?

Раньше Даромир лишь слышал от Бояны расплывчатые намеки на то, как Итрида справляется со своим огнем. Иногда он видел, как Бояна и Итрида садились в стороне от мужчин, и Бояна подолгу держала Итриду за руку. Помнится, после таких посиделок Бояна выглядела не лучше, чем Итрида сейчас. Что она делала для Итриды?

И что может сделать он?

Итрида попросила увести ее подальше от людей. Вот только тех, как назло, становилось все больше. Некоторые путники бросали любопытные взгляды на растерянного шехха и его ношу. Невысокая пухленькая кметка с толстенной косой остановилась, не обращая внимания на спутника. Тому явно не понравилось, как пристально девушка смотрит на потерявшую сознание Итриду. Но кметка лишь отмахнулась от парня и направилась к шехху.

Даромир поймал ее взгляд и отрицательно качнул головой. Девушка растерянно замерла, а шехх повернулся спиной к тракту и исчез в переплетении низко склонившихся еловых ветвей.

Идти по лесу с бессознательной ношей на руках было нелегко. Они с Итридой были одного роста, и, хоть девушка была неширока в кости, но наработанные годами разбойного образа жизни жилы пушинкой ее не делали. Земля в лесу была неровная и рыхлая, а, отойдя на несколько десятков шагов от видневшегося в просветах тракта, Даромир уперся в многослойный валежник, по которому он и без Итриды с трудом смог бы передвигаться. Даромир сжал губы и пошел по полосе, свободной от валежника. Какое-то время она тянулась вдоль тракта, а потом резко вильнула в сторону. Итрида дышала тяжело, с присвистом, будто что-то сдавило ей легкие и не давало им расправиться в полную силу. Ее лицо Даромир прижал к плечу, и ему казалось, что дыхание девушки вот-вот прожжет в нем дыру.

Дорога вывела их на поле, тихо шуршащее на ветру золотом колосьев. В ослепительной вышине неба разливался песней одинокий жаворонок. Даромир полной грудью вдохнул сухой воздух и понял, что впервые за последний год ему дышится легко. Ведь он был рожден в Великой Пустыне, а этот горячий ветер, бьющий в лицо, до боли напомнил ему Ее дыхание…

Дорога упиралась в амбар. Приблизившись, шехх разглядел рухнувшую крышу, проломы в стенах и клочки сена, разбросанного тут и там – старого и потемневшего от дождей и снега. Итрида вдруг протяжно застонала и распахнула слепые глаза. Даромир вздрогнул, не увидев привычной бархатной темноты зрачков – на их месте бушевало алое пламя. Шехх поспешил к сараю. Хранилище встретило его темнотой и тишиной, запахом мышей и плесневелого зерна. Через узкие окошки под крышей пробивался свет, пересекаясь на полу, словно скрещенные мечи. В углу лежала куча сена, накрытая чьим-то кожухом, порядком потрепанным мышами. Даромир осторожно уложил Итриду, дышащую часто и мелко, на кожух и приложил к ее сухим губам флягу.

Не по-женски сильная рука стиснула его запястье, и Даромир чуть не выронил воду. Итрида лихорадочно облизнула потрескавшиеся губы, снимая с них капли. Пламя, бушующее в ее глазах, делало взгляд равнодушным и далеким. Итрида смотрела на шехха, но он понимал, что она его не узнает.

– Итрида, пожалуйста, – Даромир осторожно взял другой рукой флягу, отложил ее в сторону и смахнул пот со лба часто дышащей девушки, – вернись ко мне.

Шехх вздрогнул, вдруг вспомнив, что именно так звала его Итрида, когда его пытался забрать мир духов.

На мгновение ее взгляд прояснился, и через огонь проступила тьма. Итрида заморгала, как просыпающийся от тяжелого сна человек, и сосредоточилась на лице Даромира. Но прежде чем он успел обрадоваться и сказать хоть слово, она оттолкнула его с нечеловеческой силой.

– Беги, – выдохнула она. А в следующий миг огонь заполнил ее глаза, засиял под кожей, пролился по жилам от шеи к рукам и ключицам, нырнул под одежду… Даромир попятился, не в силах отвести взгляда от поднимающейся ему навстречу огненосицы. Она пылала: глаза, кожа, волосы – все сияло так ярко, что смотреть было больно. Темнота амбара высветилась до самого дальнего угла, будто под крышей засияло солнце. Даромир почувствовал сухой горячий жар. Он подкрадывался к шехху и набирал силу так быстро, что испарина на коже мигом высохла, а волосы стали скручиваться в обожженные завитки. Итрида шагнула к Даромиру, и с ее пальцев закапало пламя – ярко-красное с золотой каймой по краям. Ее лицо застыло маской, не отражая ни единого чувства.

И Даромир побежал.

Он успел вылететь из амбара и захлопнуть за собой дверь. Уперся обеими руками в тяжелый разбухший засов. Ноги заскользили по земле, и Даромир зарычал от натуги. Засов едва поддался, и шехх налег на него изо всех сил. Рывок – и в миг, когда дверь выгнулась и жалобно заскрипела от сотрясшего ее изнутри удара, засов встал на место.

Даромир попятился, не отводя взгляда от амбара. Несмотря на печальный облик, засов держался крепко, не выпуская огненосицу. Сияло, выло и грохотало, длинные языки пламени вырывались из окон, слепящие даже при дневном свете. Даромир разрывался между желанием броситься внутрь и пониманием, что он не сумеет совладать с огненной ворожбой. Все, что ему оставалось – ждать.

Постепенно всплески огня становились все тише, пока не прекратились вовсе. Когда их гудение стихло, Даромир прислушался. По воленской привычке помянул морокуна и кинулся вытаскивать засов.

Внутри все было черным-черно из-за пламени, опалившего амбар. Густой удушливый дым висел под крышей, и разглядеть в нем что-либо было невозможно. Шехх припомнил, в какой стороне он оставил Итриду, и шагнул было туда. Но она сама встала перед ним – чумазая, вся в саже, с обычными глазами и посеревшим усталым лицом. Вот только огонь, вырвавшись из ее тела, не пожелал униматься и теперь жадно пожирал уцелевшие перекрытия и окружал людей, протягивая к ним когтистые лапы. Даромир подхватил покачнувшуюся девушку и вытащил ее на улицу.

Они отбежали шагов на сорок и рухнули в пшеницу. Итрида лежала ничком, тяжело дыша. Даромир сидел, подогнув колени и зажав в зубах сорванный колосок. На его глазах здание рассыпалось, давно позаброшенное и теперь окончательно умершее. Что ж, у него получился достойный погребальный костер.

Итрида перевернулась на спину и приподнялась, опираясь на локти.