Читать онлайн Сумеречный Сад бесплатно

Сумеречный Сад

Tracy Higley

NIGHTFALL IN THE GARDEN OF DEEP TIME

© 2022 Stonewater Books LLC

© Беккерман А., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Оформление обложки Екатерины Климовой

* * *

  • Душа живет в глубоком времени.
  • Нас движет, нас зовет вперед
  • Невыносимая тоска по дому.
  • И прошлое, и настоящее время на самом деле
  • Один и тот же Дом, один и тот же зов…
Ричард Рор

Пролог

МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ: С УЛИЦЫ

Заброшенный участок, скрытый за кирпичной стеной. Пустующий, если не считать сорняков, выросших размером с деревья, и занесенный ветром мусор, скопившийся от нескольких равнодушных поколений. Посреди стоят кованые железные ворота. Они проржавели, и сложно вообразить, что они когда-то гостеприимно распахивались навстречу человеку.

За воротами стебли растений тянутся к небу, к соседним домам, к железным прутьям, оплетая ворота густым зеленым покровом, из-под которого выглядывает ржавчина, и никого не пропуская внутрь.

Пустой участок. Запущенный, заброшенный, забытый.

ВНУТРИ – НЕЗРИМО:

Жизнь.

Музыка и живопись.

Поэзия и История.

Истина, Красота и Добро.

Ждут, пока их откроют, увидят.

Пока их получат как благословение – и как упрек.

Как средство или, возможно, как цель.

Ждут зрячих, чтобы те увидели, слышащих, чтобы те услышали.

Ждут Келси, пока она бежит к книжному магазину, держа в одной руке стакан с горячим кофе, а в другой – пакет печенья, мысленно сочиняя…

Глава 1

Если увидеть город на грани весны глазами воображения, то кажется, что он держит в своих асфальтовых ладонях обещание и возможности. Он вызывает стужу отыграться за последнее поражение и расставляет своих солдат – пешеходов, снявших куртки, и водителей, открывающих окна в машинах, – готовясь к битве за тепло, листья, птичье пение…

Нет, не пойдет.

Начинать текст с погоды. Что может быть ленивее.

И на сколько же я опаздываю?

Я отвлекаюсь от опасных хребтов и долин покрытого трещинами тротуара и поворачиваю запястье, чтобы посмотреть на часы.

Кофе вот-вот прольется, хотя дисплей даже не загорелся. Должно быть, скоро три. В любой момент придут ученики, а у подростков терпение короткое. Мне очень нужны эти встречи с ними, сегодня – особенно. На час, что мы проведем вместе, я могу перестать думать о своей дилемме.

Как водится, в кафе я потеряла счет времени, пока запасалась печеньем для прилавка книжного и обсуждала с Анамарией свою новую маркетинговую идею, плод отчаяния. К тому же по дороге домой я поддалась порыву сочинить нелепую оду весне и замедлилась.

«Ворон считаешь», – так бы Ба назвала мои видения города, который вместе со своими жителями идет в бой, чтобы вернуть в мир весну. Она бы улыбнулась и подмигнула, но все равно. Слишком много проблем нужно решать в реальности, нет времени спускаться по затейливым тропинкам сознания.

Воображение на хлеб не намажешь.

От кафе Анамарии я прошла уже три квартала сквозь милый сердцу район Линкольн Виллидж. Прохожу мимо музыкального магазина «Ритм и чудо», потом мимо пустой кирпично-красной стены рядом с магазином – и наконец я у Книжной лавки на Каштановой улице… бывшей когда-то Театром на Каштановой улице. Скульптурный фасад, уложенный завитками в карниз над резными дверьми – отзвук первого предназначения здания. Мускулистый Дионис лежит, развалившись, над головами прохожих и поднимает кубок за бурное веселье театра.

Я перехватываю бумажный пакет с печеньем в зубы, а освободившейся рукой открываю дверь, задевая колокольчик над головой.

– Келси, ты что, скотчтерьер какой-то? – Гнусавый голос Лизы пронзает весеннее тепло, а затем она подхватывает у меня печенье.

– Который час? Они уже здесь? – Я забираю у нее пакет и ставлю печенье и свой кофе на прилавок из полированного красного дерева.

– Всего лишь 14:30, – щурится Лиза. Кивком она указывает на мое запястье: – Почему бы тебе не посмотреть на свою игрушку?

«Игрушка»! Говорит, как будто ей семьдесят лет, но на самом деле ей около сорока, хотя годы и не были к ней благосклонны. Рваная прямая стрижка неровно обрамляет глубоко посаженные глаза и рот. На ней сегодня желтый шарф, только подчеркивающий нездоровый цвет кожи. Она выглядит так, будто не выспалась.

– Я просто… Кофе… – Я качаю головой. Спорить с Лизой бессмысленно. К тому же она не очень пунктуальна и мой единственный подчиненный, поэтому я не хочу ее раздражать.

Вместо этого я разрываю пакет, достаю из него печенье и, открыв витрину, раскладываю печенье на верхнем ярусе, как черепицу на крыше, для толпы голодных после школы подростков.

Лиза возвращается к работе (или избеганию ее) в комнате за кассой.

Пользуясь случаем, я вгрызаюсь в шоколадное печенье, делаю глоток кофе и, опершись на прилавок, позволяю себе оглядеть книжный, залитый лучами медового послеобеденного солнца сквозь витражные окна, расположенные высоко на правой от меня стене, над фресками с портретами знаменитых писателей. Пылинки танцуют в воздухе под нежные ноты Вивальди, словно крошечные феи Динь-Динь летают по Нетландии.

Несмотря на все, что происходит, я наслаждаюсь этой минутой в моем уютном гнездышке и чувствую благодарность за этот книжный – здесь все, что я люблю, разложено по стопкам, перевязано и расставлено на полки в огромном помещении со множеством таинственных укромных уголков. Для девушки с генеалогическим деревом, состоящим из одних пробелов, этот магазин – дом, и семья, и жизнь.

Любому, кто знает историю этого места или кто задержался на входе и прочитал подписи под пожелтевшими фотографиями, очевидно, что раньше это был общественный театр. Возвышения раньше были сценой, над моей головой – театральный балкон, а в задних комнатах еще стоят подсвеченные зеркала и вешалки с костюмами вместо книжных шкафов с подписями «ИСТОРИЯ ИСКУССТВА» или «ЗАРУБЕЖНАЯ ФИЛОСОФИЯ».

Уже больше шестидесяти лет прошло с тех пор, как Ба связала воедино свою любовь к театру и любовь к книгам и выкупила это обреченное место, чтобы сделать из него книжный рай.

И обожаю я здесь не театр, а книги. От невыветрившегося запаха чернил свежих изданий до пыльного аромата подержанных кожаных переплетов, ждущих своего читателя, который бы оживил их любовью, от каждой книги веет ностальгией и радостью. Я всегда провожу пальцами по острым обрезам новых поступлений или поглаживаю бархатно-мягкие букинистические находки в потрепанных текстильных обложках с золотым тиснением.

Книга – это тысячи и тысячи порталов в другие миры между страницами… слова любви и тоски, счастья и печали, вопросы, тайны, судьба. Стопки книг обнимают стены здания и дни моей жизни, одновременно утешая и удушая.

Шестьдесят лет любители книг посещают Книжную лавку на Каштановой улице…

Все это скоро пойдет ко дну из-за моей невероятной некомпетентности.

Вместо печенья чувствую во рту привкус пепла и, обогнув прилавок, кладу его внутрь, рядом с книжкой по маркетингу. Вечером я возьму ее домой – пролистать в поисках вдохновения.

Колокольчик над дверью снова звенит.

Я оборачиваюсь на звук, ожидая увидеть группу ребят, которые приходят по вторникам и четвергам – я радостно назвала их «Писатели будущего».

Но от вида нашего посетителя моя улыбка скрывается в глубине горла, а кофе становится горьким и кислым.

Я молчу и жду, когда он скажет, зачем пришел.

Будто бы я не знаю.

Он смотрит на меня с высоты своего носа сквозь очки со слоновьей оправой. Наверное, ему кажется, что в них он выглядит умнее. За стеклами его зеленые глаза отливают золотом – пугающие глаза кошки, спрятавшейся в тенях.

– Мисс Уиллоби.

Я демонстративно киваю.

– Чарльз Даймонд Блэкбёрн.

В награду за мой сарказм я получаю злую складку между бровей. Но человек, настаивающий на помпезном обращении, заслушивает такое же по отношению к себе. И почему Даймонд? Мама подарила такое имечко? Или он сам так назвался, желая впечатлить кого-то?

Я смотрю на часы. 14:57. Лиза, как водится, ошиблась со временем. Сердце бьется в такт цифровой секундной стрелке. У меня есть три минуты, чтобы убедить Блэкбёрна уйти. Ему нельзя быть здесь, когда придут дети.

Я обхожу прилавок, рукой показывая на дверь.

– К сожалению, сейчас не время. У меня скоро занятие…

– Я не займу у вас много времени.

Все в нем раздражает меня. Его седеющие волосы и невероятно дорогая стрижка, подстриженная в салоне бородка, белый треугольничек платка, выглядывающий из кармана пиджака.

Я выпрямляю спину, вздрагивая, будто у меня по спине ползут насекомые.

– На самом деле вы нисколько не займете, потому что разговаривать нам не о чем.

– О, боюсь, что это не так. На днях я узнал удивительные новости от городской налоговой службы.

Я поджимаю губы, стараясь унять пулеметную очередь, с которой его слова повторяются в моей голове.

Он хищно улыбается, и ряды зубных коронок блестят, как надгробия из слоновой кости.

– Я был очень удивлен, мисс Уиллоби, но поскольку я часто общаюсь с господами из налоговой, рано или поздно я бы узнал о вашем положении.

Словоохотливый. На моей ментальной доске с полароидами фотография Блэкбёрна подписана этим словом, по старой привычке я ищу для всех идеальное определение. Я не могла выбрать между «словоохотливый» и «многоречивый», но первое мне больше нравится по звучанию.

– Вижу по вашей реакции, мисс Уиллоби, что о ваших проблемах с налоговой вы осведомлены.

Я хватаю с прилавка тряпку, воняющую лимонным полиролем, и вдавливаю ее в деревянную поверхность, будто я леди Макбет, смывающая с рук вину. Ткань цепляется за царапину у выступа.

– Я справлюсь с магазином без вашей помощи. – Я вырываю нити из деревянного плена и провожу пальцем по трещине. Она становится больше? Неужели она будет расти как волшебное проклятие и расколет весь прилавок?

Блэкбёрн усмехается, как злодей из мультфильма, демонстрируя все свои коронки:

– Я пришел не для того, чтобы давать советы, и вам это прекрасно известно.

Это правда.

Я кидаю тряпку на прилавок и смотрю прямо на пепельно-серый пиджак в тонкую полоску, как заключенный на расстрельную команду.

– Я обещала Ба.

Я ее не подведу. Не после всего, что эта чудесная женщина для меня сделала, особенно не сейчас. Холод сковывает спину прямо.

Ба доверила мне свое наследие, как передают раненую птицу, просят позаботиться о ней, вылечить.

Если б я только знала, что делать.

Он смеется невесело и снисходительно.

– Вы молоды, мисс Уиллоби. Если бы здесь была Элизабет…

– Не говорите о ней так, будто знаете ее. Она бы ни за что не продала магазин.

Лиза появляется из комнаты, проскальзывает ко мне, поправляя черно-желтый шарф, и цвета внезапно напоминают мне полицейскую ленту.

– Мистер Блэкбёрн! Не заметила, что вы зашли. Какая приятная встреча. – Пальцы заправляют прядь волос за ухо.

Я вдыхаю сквозь сжатые зубы:

– Я справлюсь, Лиза.

Лиза проводит рукой по витрине.

– Не хотите печенье? Они только из печи, а вам не повредит перекусить.

– Нет, спасибо, дорогая, – Блэкбёрн похлопывает себя по пуговицам пиджака, – слежу за фигурой.

Лиза смеется – я не помню, чтобы она издавала такие трели по другому поводу.

– О, вам не о чем беспокоиться.

Я встаю между ними и смотрю прямо в кошачьи глаза Блэкбёрна – одно из явных преимуществ высокого роста.

– Окей, если вам больше ничего…

– Мисс Джонсон из налоговой милостиво сообщила мне во всех подробностях, что с вашего последнего уведомления истекло достаточно много времени.

Снова звенит колокольчик, и в магазин вваливается поток школьников, толкаясь и смеясь.

Я хватаю его под локоть и веду к двери:

– Благодарю вас за визит, Чарльз Даймонд Блэкбёрн, и за то великое множество сформулированных, составленных и произнесенных слов, которыми вы милостиво уведомили меня обо всем, что мне и так известно. Но, как видите, у меня дела.

Я выталкиваю его из еще открытой двери на тротуар. Ни в коем случае я не могу позволить ему сказать хоть словом больше в присутствии учеников. Я так старалась создать между нами хрупкое доверие, необходимое для творческого полета, а если они узнают правду, то я их больше не увижу. Не говоря уже о том, что мне нужна та небольшая сумма, которую школа платит за программу.

Блэкбёрн с шумом втягивает воздух и поднимает выщипанные брови в ответ на оскорбление – то, что я выставила его на улицу. Сомневаюсь, что он понял мою насмешку над его стилем речи. Он встает на тротуаре.

– Мисс Уиллоби, возможно, вам стоит меньше времени уделять книжкам и детям и больше – вашему бедственному положению. Даю вам последний шанс принять мое предложение. Боюсь, вы скоро пожалеете, что не поспешили извлечь возможную выгоду из вашей безнадежной ситуации. Это место – не святыня, и потом, продажа – не самый плохой вариант.

Неужели я слышу завуалированную угрозу?

Скрестив руки на груди, я не свожу с него глаз:

– Для меня – нет.

– От того, что вы игнорируете правду, она никуда не исчезнет, мисс Уиллоби.

– Возможно. А если игнорировать вас, вы исчезнете?

Я не дожидаюсь ответа. Едва сдерживаю порыв саркастически взмахнуть своими длинными волосами ему в лицо. Ба бы ужаснулась моей «вздорности», но с этим человеком, кажется, по-другому нельзя.

На самом деле моя бравада – фальшивка. Строительные леса, пожирающие магазинчики на Каштановой улице, кричат о его правоте. Мне нужно заняться практической пользой, а не витать в облаках, думая о книжках, и красоте, и весне.

Даже если писатель-любитель внутри меня шепчет, что все знают, как заканчивается история противостояния большим и страшным застройщикам.

Дыши глубже, Келси.

Скажи этому голосу убираться обратно в тени.

Сосредоточься на важном.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 2

Я предполагаю, что история одного из нас в какой-то степени является историей всех нас.

Фредерик Бегбедер

Не обращать внимания на уходящего Блэкбёрна, налепить на лицо бодрую улыбку для семи «писателей будущего», вернуться в книжный и обнаружить, что они уже ждут меня.

– Готовы повеселиться?

Некоторые закатывают глаза.

Однако я всегда напоминаю им, что наше время вместе должно быть в удовольствие. Больше всего я хочу, чтобы в своих текстах они не боялись играть, хочу облегчить ношу стремления к совершенству.

Если бы только кто-то так помог мне.

Так что сегодня я засовываю подальше все мысли о Чарльзе Даймонде Блэкбёрне и о его угрозах и все внимание уделяю моим талантливым ученикам, а потом вновь спущусь вниз по кроличьей норе.

Я подхватываю кофе и подталкиваю их внутрь магазинчика, мимо вращающихся стоек и сквозь столы, расставленные, как стеганое одеяло, заваленные книгами и подписанные «НОВИНКИ», «ЛУЧШИЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ КНИГИ ГОДА» и «ЛЮБИМЫЕ ИСТОРИИ».

Я медлю у стены с застекленными винтажными туристическими плакатами из двадцатых и тридцатых годов, поддаваясь любимой фантазии. Плакаты зовут меня «провести лето изящно!» на Амальфитанском побережье Италии рядом с модной брюнеткой – в одной руке она балансирует мундштук, в другой – бокал мартини. Или они обещают убежище в бронзовом песке с точками верблюдов, направляющихся к пирамиде Гиза, «загадочному чуду света!».

Что такого в других местах, что так отчаянно зовет нас исследовать их?

Сколько раз я представляла себе, как увольняюсь и отправляюсь в кругосветное путешествие, чтобы набраться достаточно опыта и вдохновения и, возможно, написать что-то стоящее самой?

Лиза как-то посмеялась надо мной из-за любви к плакатам, сказала, что мне не хватит смелости. Насмешка меня задела. Но я не могу оставить магазин. И я не оставлю Ба. Сейчас мне достаточно путешествовать по страницам чужих книг.

Почти.

Внутри меня живет дурное желание откликнуться на зов, вскочить в самолет и забыть о своих обязанностях, но я только киваю роскошным путешественникам, признавая их превосходство и свою тоску.

Жизнь – это череда выборов, как я поняла, и каждый выбор – это голос со своим ритмом и очарованием. Иногда те, что шепчут рьянее всего и говорят с сокровенными глубинами нашей души, – самые опасные.

После плакатов меня подзывает пустыми обещаниями дерево «Туда и обратно» из папье-маше.

Прошлый выпуск писателей помог мне сделать эту скульптуру, оммаж[1] «Хоббиту». Вдохновленные Широм ствол и ветви слеплены из любимых страниц, вырванных из подержанной книги в бумажной обложке, вымоченных в крепком кофе и замазанных клеем. Пальцами провожу по неровной поверхности моей любимой цитаты – она слишком длинная, и прочитать я ее не успею, но мне и не нужно, чтобы понять насмешку.

В этом краю мира нет безопасных дорог. Помни, вы оказались на краю Диких Земель, и куда бы ни пошли, вас ждут всевозможные развлечения.

Может быть, однажды, Гэндальф. Может быть, однажды.

Будто бы в ответ на предупреждение Гэндальфа ребята подступают ко входу в детский отдел, моему величайшему достижению, с тех пор как несколько лет назад я взялась за дизайн магазина.

Подростки сначала сопротивлялись идее встречаться в детском отделе для их внеурочных занятий, но через пару недель мое изобретение их покорило.

Неиспользованное пространство театра в конце длинного тесного коридора годами простаивало в роли пыльного хранилища, но однажды в своих набегах на барахолки я нашла огромный деревянный шкаф.

С чужой помощью я донесла его до магазина, отпилила видавшие виды ножки и разместила так, чтобы он стоял на полу и закрывал собой вход в коридор, а в задней стенке вырубила отверстие. Двери шкафа всегда открыты, внутри висят разномастные шубы из фальшивой шерсти, напоминая вешалки с костюмами старого театра. Обычно шубы раздвинуты, так что проход видно сразу же. Но по вторникам и четвергам я задергиваю вешалки, заставляя идущего впереди подростка раздвигать их самостоятельно.

Я замыкаю шествие, сгибаясь пополам, чтобы пролезть внутрь.

Мы проходим в коридор, блестящий пурпурно-черным. Свет из комнаты в конце пути освещает рисунки местного художника по стенам.

Этот коридор – моя дань уважения тайным входам в неизведанное, всем местечкам за углом и как всем невинно выглядящим порталам, так и приглашающим заглянуть. Здесь безлиственные, похожие на тени деревья обрамляют зимний лес, костяные снежинки ложатся на погнутый уличный фонарь, а фавн с рыжеватым мехом в красном шарфе несет посылки и останавливается поговорить с маленькой девочкой.

Сложно было уговорить пожарных оставить эту конструкцию, несмотря на то, что с другой стороны детского отдела есть другая дверь, которая ведет в переулок между книжным и художественным музеем позади него. Инспектор позволил шкафу остаться только после того, как я закрепила дверцы в открытом положении.

Однако эффект, конечно… волшебный. Даже подростки соглашаются, что нет лучше способа раззадорить воображение, чем для начала уйти в Нарнию, сбежать из реальности и завернуться в магию.

Величайшая радость для меня – видеть, как оживает их творческая энергия. Здесь, вдалеке от посторонних голосов, они чувствуют себя в безопасности и могут свободно делиться своими мечтами.

Я отталкиваю тревогу, всплывающую каждый раз, когда я думаю, что могу их подвести.

Сказки – это для детей. Даже через двадцать лет воспоминание еще болит.

Едва я усадила детей за столы и раздала задания, Лиза зовет меня обратно.

– Сейчас вернусь, – говорю я семи будущим писателям прежде, чем встретиться с Лизой в конце коридора, уперев руки в бока. – Лиза, мы только начали…

– Да, ну, у меня тут готовенький. Нужна твоя волшебная рука.

Я оглядываю учеников, водящих ручками по бумаге. Без меня они быстро выдохнутся.

– Продолжайте, – говорю я им и следую за Лизой.

Я замечаю потертости на ее стоптанных бежевых туфлях и рваную кромку на радужном свитере.

«Волшебной рукой» Лиза называет способность найти подходящую книгу даже для самых требовательных клиентов. Ей кажется, что это своего рода талант, а вовсе не навык, необходимый для работы в книжном. Навык, которого Лизе ощутимо не хватает – вместе с пунктуальностью, организованностью и другими. Но я обещала Ба ее не увольнять, как обещала сохранить магазин – и я сдержу свое слово. Хотя в обоих случаях я никогда не понимала – почему.

– Чем я могу вам помочь?

«Готовенький» оказывается коренастым мужчиной в черном пальто и ярко-зеленом берете. Он бесцветно улыбается и пускается в описание необходимой ему книги – наполовину исторической, наполовину конспирологической – о том, построили ли пирамиды пришельцы.

Удивительно, я ведь только что рассматривала туристические плакаты о Египте.

Мы проходим мимо полок с надписями «ПРИРОДА» и «ЯЗЫКИ» к узкому шкафу под окнами, где составлены книги по псевдоархеологии.

Шутки ради я оборачиваюсь к нему и закрываю глаза. «Посмотрим, смогу ли я ее найти» – провожу рукой вниз по шкафу, нахожу нужный ряд, затем пробегаюсь пальцами по корешкам, чтобы почувствовать их размер, материал обложки. Где-то на середине я останавливаюсь, выбираю книгу и открываю глаза.

– Как вы ее нашли? – Он явно удивлен.

Я пожимаю плечами и отдаю ему белую книгу в твердом переплете, на обложке – пирамида с всевидящим оком.

Он пробегается пальцами по обрезу.

– Вы ее, должно быть, читали?

– Боюсь, что эту – нет.

– Автор – гений, скажу я вам. Естественно, ученые хотят все замять.

– Конечно. – Я улыбаюсь, надеюсь, что не снисходительно. По правде говоря, я бы хотела, как этот мужчина, верить, что в мире больше чего-то загадочного, чем кредиторов и неоплаченных счетов. Лиза зовет меня «выдумщицей», от нее это не звучит как похвала. Несмотря на мою любовь к туристическим плакатам и Нарнии, сейчас я стараюсь быть более практичной.

Мне нужно вернуться к ученикам, но покупатель продолжает разговаривать, поэтому я перехожу на шаг, не прерывая дискуссии, и веду его к кассе.

– Я могу вам что-то еще подсказать?

Он с видом победителя трясет книгой.

– Нет, я уже нашел то, что искал!

– Отлично. Лиза вас рассчитает.

Он продолжает разговаривать с Лизой, доставая кожаный кошелек. Еще один болтливый.

Но у Лизы есть одно преимущество – она умеет ладить с людьми, и он уходит от нее с улыбкой, прежде чем я успеваю поправить пару сбитых с места экземпляров на столе «ДОСУГ».

Лиза тычет в спину уходящему мужчине:

– Вот такие книжки мы должны выставлять, чтобы у нас покупали. Спорные. Не эту скукотищу, – она взмахивает рукой в сторону «ЛУЧШИХ ИСТОРИЧЕСКИХ КНИГ ЗА ГОД». – Или сделать большой стенд с тем бестселлером, о котором все говорят – «Звездный фолиант». Я все еще не понимаю, почему ты не…

– Я не хочу видеть эту книгу в магазине, Лиза. Я тебе говорила.

– Да, но они разлетаются как горячие пирожки! Ты с ума сошла, если не хочешь ее продавать. Я знаю, ты тот еще литературный сноб, но все еще это не имеет…

– Я сказала, что не хочу продавать эту дурацкую книгу! – Я повышаю голос.

Секунду спустя слышен перезвон колокольчиков с двери.

– Какую дурацкую книгу?

Остин вваливается в магазин, одетый в серебристо-серый хлопковый костюм. Выглядит он идеально. В руках – два стаканчика кофе из «Старбакса», вопросительно поднята бровь.

– Не важно. Что ты тут делаешь? – Я чувствую, как к лицу приливает кровь.

Он подходит ближе и быстро целует меня в щеку.

– Тоже рад тебя видеть.

Остин милый, как и обещала моя бывшая соседка по колледжу, Аманда, когда она нас познакомила. Сказала: «Вы хорошо подходите друг другу». Он немного меня выше, а его светлые волосы и голубые глаза полная противоположность моим.

– Прости. – Я принимаю предложенный стаканчик. – Просто я тебя не ожидала. У меня сегодня занятие…

– Какое занятие?

Я вздыхаю. Сколько раз я говорила, что у меня заняты вторники и четверги? Мы, правда, встречаемся всего около месяца, но он уже зовет меня «своей девушкой», а это накладывает определенные обязательства – внимание к деталям, например.

– Мои юные писатели. Я должна к ним вернуться. Что такое? – Я бросаю взгляд на шкаф.

– Очевидно, кофе.

– Почему ты меня не спросил? Я уже выпила кофе сегодня.

– Если ты его брала в той забегаловке…

– Кафе «Глазунья» – не забегаловка, Остин. И кофе Анамария варит замечательный.

Он пожимает плечами.

– Как скажешь. Но я эти стаканчики пять кварталов нес, потому что рядом ни одной приличной кофейни нет.

Я вздыхаю еще раз и делаю глоток. После долгого пути кофе едва теплый.

– Предпочитаю местный бизнес, Остин. Важно поддерживать соседей по району.

Мы оба оборачиваемся на звук Лизиного нескрываемого смеха. Она разводит руками.

– Для вашего сведения: кажется, поддерживать район – дохлый номер.

– Анамария согласилась предоставить кофе для нашей большой акции – КофеПятница! – В конце реплики мой голос съезжает в режим продавца. – При покупке книги по пятницам получаешь бесплатный кофе!

– Не думаю, что кофе тут чем-нибудь поможет, Келси. – Лиза переглядывается с Остином, как будто они сообщники по пессимизму, и говорит ему: – Блэкбёрн заходил сегодня.

– Келси, когда ты уже признаешь неизбежное? – Остин отпивает кофе, морща нос из-за температуры, и почему-то мне кажется, что это моя вина. Он машет рукой в сторону столов с рукоделием. – Даже если тебе удастся держать магазинчик на плаву, раздавая кофе и продавая хлам от местных ткачей и гончаров, отель все равно задушит это место.

Я с громким стуком ставлю стаканчик на стойку, отчего кофе проливается через маленькое отверстие в крышке. Медленно смахиваю каплю с поверхности.

Остин озвучил мой самый большой страх, будто бы я этого не понимаю. Словно сигнал, предупреждающий о том, что топливо заканчивается, когда ты уже много километров внимательно следишь за движением стрелки на датчике.

– Кроме того, тебе нужны деньги на дом престарелых для твоей бабушки.

– Она не моя… – Я проглатываю последние слова. Мы с ним еще не на этой стадии. – Разве можно сказать наверняка. Может быть, отель принесет нам новых покупателей, когда его достроят.

Тем не менее я понимаю, что хватаюсь за соломинку. Если я откажусь продавать магазин, роскошный отель «Белая орхидея» будет моим соседом с восточной стороны, но клиентура его будет проводить время по другую сторону отеля, в примыкающем к нему конференц-центре – отнюдь не в местных книжных.

– Кроме того, в чем смысл платить за уход за Ба деньгами от сделки с Блэкбёрном? Сам факт продажи ее убьет.

Остин тяжело вздыхает, как терпеливый родитель, поставленный в тупик, и проводит рукой по своим коротким волосам:

– Тогда вот тебе мой совет – совет человека, который пока что довольно хорошо справлялся, заметим – сделай из этого места высококлассную кофейню-пекарню с книжной тематикой. Сделай ставку на престиж и статус, разрекламируй богачам в отеле, которые не будут пить кофе из забегаловок.

Я повожу плечами: не в первый раз я слышу это предложение, и оно меня по-прежнему не привлекает. Знаю я, в какую кофейню он хочет превратить мой книжный: черно-белый интерьер, пафосное меню на меловых досках, гул кофемашин, дорогущие «кейк-попсы»[2] на витринах, псевдовинтажные бочонки с комбучей[3] – все освещено лампочками без абажуров, свисающими с голого потолка. Можете звать меня старомодной, но нет, спасибо.

Вдруг я чувствую, что очень злюсь: тому виной и недавний разговор с Блэкбёрном, и этот разговор тоже. – Кто вообще сейчас читает, Келси. Хватит мечтать. Надо думать серьезно.

Представьте себе, что бы он сказал, знай, сколько я мечтаю на самом деле.

– Надо продавать то, что они хотят купить. А книги, – рукой он показывает на полки магазина, – оставь как декорации, если они так уж много значат для тебя.

Декорации? Значат для меня? Да, всего-навсего годы и годы, прожитые с Ба, то, как она знакомила меня с подающими надежды авторами, позволяла мне выбрать себе новый дневник из только что пришедшей канцелярии, разрешала сидеть между стеллажей и делать домашку, пока она обслуживала покупателей…

– У меня есть пара идей, Остин. Новая расстановка…

– Келс, если бы успех предприятия зависел от навыков папье-маше, ты бы в золоте купалась. Но это так не работает.

Лиза бурчит:

– Я ей то же самое говорю. Надо продавать бестселлеры. Типа той книжки, «Звездный фолиант»…

Я метаю острый, как нож, взгляд в сторону Лизы.

Она вскидывает руки вверх и качает головой.

– Остин, я должна вернуться к ученикам. Завтра в силе?

Он вздыхает, как будто я развалила его великий план обольстить меня холодным кофе.

– Я о тебе забочусь, Келси. Надо жить своей жизнью, иначе это место тебя доконает. – Он кивает Лизе на прощание и целует меня в щеку. – До завтра.

Всего за тридцать минут я дважды проигнорировала советы двух мужчин-всезнаек. Надо бы себя похвалить. Однако, возможно, моя защита – лишь упрямая гордыня, ведь я все еще чувствую слово НЕУДАЧНИЦА, большими буквами написанное у себя на лбу.

Да, я должна вернуться к занятию. А хочется только убежать.

Я отворачиваюсь от звенящих колокольчиков на двери к Лизе – она протягивает мне сегодняшнюю пачку конвертов.

– Он хоть и красавчик, – говорит она, – но ты не должна ему позволять так снисходительно разговаривать с собой. Ты заслуживаешь лучшего.

Забота Лизы смягчает мое раздражение. Я ценю ее верность. Ей доставалось от мужчин, возможно, поэтому она и эксперт в таких делах.

– Спасибо, Лиза. И прости, что рассердилась раньше, по поводу книги, – я не могу даже произнести название.

Лиза пожимает плечами:

– Надо чем-то платить, – она указывает на конверты у меня в руках.

Счета, неоплаченные счета, просроченные счета. И это еще вчерашний чек от сантехника не пришел – неизбежные расходы на починку мужского туалета.

Я засовываю конверты в папку под прилавком. Она давно трещит по швам.

Просто позвольте мне сбежать к ученикам. По крайней мере с ними я чувствую себя полезной. Мне лишь надо убедиться, что к концу года они напишут по произведению, если программа столько продержится.

Невеселый внутренний монолог прерывается старомодным дребезжанием винтажного телефона за кассой.

Лиза хватает трубку, будто давно ждет звонка, поэтому я направляюсь обратно к платяному шкафу.

– Книжный на Каштановой улице… Да, она здесь. – Она прикрывает ладонью трубку и громко шепчет: – Это из дома престарелых. Говорят, срочно.

Я сбиваюсь с шага и мешкаю, опуская руку. Срочно это «у Ба проблемы со здоровьем» или «у вас нечем платить»? Я всю неделю пропускаю их звонки. Но рисковать нельзя. Я возвращаюсь, беру помятую трубку, а другой рукой разматываю перекрученный провод.

– Слушаю. Что-то случилось?

– Келси, привет, это Дженни из регистратуры. Медсестры попросили позвонить тебе. У нее не лучший день. Не понимает, где находится, но зовет тебя.

Я переглядываюсь с Лизой, прикрыв трубку:

– Ты сможешь присмотреть за ребятами? И закрыться?

Она кивает.

– Спасибо, Дженни. Я скоро буду.

– Хорошо. И еще, Келси? Меган из бухгалтерии просила тебя заглянуть к ней, когда придешь.

Я закрываю глаза, повесив голову.

– Окей, спасибо, Дженни.

Я будто стараюсь балансировать на качелях. С одной стороны – здоровье Ба, с другой – магазин. Как только я сосредотачиваюсь на чем-то одном, второй конец доски взлетает в небо.

Мне хотелось бы самой заботиться о Ба, но в моей студии на втором этаже это невозможно.

Я c силой кладу трубку, разрывая звонок с глубоким удовлетворением, которого не получишь от кнопки на тачскрине.

Ба не знает о Блэкбёрне, об отеле, об упадке Каштановой улицы. Мне тошно рассказывать ей. Боюсь, она не переживет известий.

Но небольшой приток денег можно направлять только в одну сторону: или на помощь Ба, или в магазин. И как выбрать?

И даже если я пожертвую магазином, потеряв при этом работу и жилье, в конце концов, Ба тоже канет в Лету.

Та, кто меня вырастила, единственная моя родственница.

Собираю кошелек, телефон, куртку. Весенний полдень скоро уступит место прохладному вечеру.

– До четверга тогда? – Лиза двигает бровями.

– Что? А, да. Хорошо. – По средам у меня выходной, и Лиза всегда третирует меня, если я не могу с собой совладать и оказываюсь в магазине.

Подхватываю ключи с крючка у двери и выхожу на улицу. Смогу ли я сегодня успокоить Ба? Это нелегко.

Недавно я чуть не шагнула на проезжую часть перед такси. Остин тогда пошутил: «Никто не вечен». Мы посмеялись, хоть и немного нервно. Но этот штамп не безобиден. Скорее, он кажется безобидным, а потом становится несмешным. Как будто цирковой клоун, жонглирующий булавами, вдруг смотрит на тебя мертвыми глазами, улыбается нарисованной улыбкой, и у тебя волосы встают дыбом.

Никто не вечен.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 3

Задача поэта – рассказать не что произошло, но что происходит: не что случилось, но что случается постоянно.

Нортроп Фрай

– Чепуха. Медсестра такая же рассказчица, как и ты, Келси.

Я поправляю смятые подушки под головой у Ба.

– То есть ты не требовала навестить мистера Переса в сто седьмой комнате? Не говорила, что уволишь его, если он к четвергу не выучит текст?

Ба ворчит:

– Этот старый хрен? Он не может запомнить ни строчки, даже если они вышиты на его носовом платке.

Я смеюсь и двигаю потрепанное кресло с потрескавшейся виниловой обивкой цвета старых монеток поближе к кровати, морщась, когда ножки скрипят по плитке.

Инцидент, из-за которого меня вызвали из книжного, исчерпал сам себя. Ба спокойна и в сознании, выглядит, как всегда, прекрасно. На ней ее любимая рубашка: белая с большими красными сердцами, выцветшими до розоватых.

Бросив взгляд на часы, я закрываю дверь в ее комнату, оставляя в коридоре отупляющий беспрестанный динь-динь-динь, раздающийся со стола медсестер. Без двадцати пять – через двадцать минут уйдет бухгалтерия, и я в безопасности.

Зарегистрировавшись на входе в дом престарелых «АдвантаМед», я, словно ниндзя, проскользнула мимо офиса бухгалтерии, и Меган не заметила меня. Если я не буду показываться ей на глаза еще двадцать минут, я смогу избежать неудобных вопросов.

Я возвращаюсь и сажусь в кресло.

– Как прошел твой день?

– Ну, пока простыней не накрыли, не так ли?

Сияние ее голубых глаз подчеркнуто короткими седыми кудрями, которые она носит уже на протяжении тридцати лет. Мы совсем не похожи. Ее светлые пружинки совершенно не напоминают мои прямые волосы до пояса цвета черного кофе. Она невысокая, когда мой рост – выше среднего, и кожа у нее – белая, а у меня – оливкового оттенка, который на солнце загорает до бронзы. Без сомнения, любой, кто встречает нас, недоумевает, что случилось за поколение между нами.

Я сама часто гадала, что же произошло.

– Нет, простыни не вижу. Выглядишь, будто не даешь житья медсестрам.

– О, они меня любят. Добавляю немножко разнообразия в их скучную жизнь.

– Как скажешь.

«АдвантаМед» – место не плохое и не хорошее. Как и все заведения такого рода у нас, здание старое и потрепанное, под стать его обитателям. Сереющие обои в цветочек за кроватью Ба полосками отстают от стены, пружины матрасов проседают и ноют. Все здесь, кажется, стремится к земле, будто в борьбе с силами гравитации сложно оставаться на поверхности.

Тем не менее я слежу за тем, как к Ба относятся: сотрудники тут внимательны и в основном добры. Я благодарна за их заботу о ней – это ужасная ответственность, о которой я даже думать не могу.

Я включаю плейлист, который собрала специально для Ба, затем кладу телефон на столик рядом с банкой с ромашками, позволяя Simon and Garfunkel заглушить новости по телевизору в соседней комнате.

– Пожалуй, пора сменить цветы, – я киваю в сторону ромашек. Лимонно-яркие глазки еще свежие, но лепестки поникли, как мокрая бумага.

Я пыталась приободрить вездесущее увядание, окружив Ба привычными вещами. Пара теплых ламп, чтобы не включать холодный верхний свет, старые фотографии в рамках на прикроватном столике, любимое розовое одеяло в ногах, пара акварелей, нарисованных дорогими друзьями, развешанные там и сям по стенам.

Ба смотрит на цветы, будто пытаясь понять мою реплику.

– Ба? Ты меня слышишь? – Я беру ее теплую ладонь в свою, замерзшую по дороге.

Она поворачивается ко мне и улыбается рассеянно. Вот и все.

Я наклоняюсь ближе и растираю ей руку, будто ей нужно согреться. Кожа мягкая, как шелк. Провожу пальцами по зеленовато-голубым венам, переплетающимся с коричневыми пятнами и создающими узоры, похожие на крылья бабочки. Ба упорно носит на одной руке огромное кольцо с гранатом, а на другой – зеленый топаз. Они держатся только на среднем и большом пальцах, и то только из-за того, что суставы распухли от артрита.

– Расскажи мне историю, Келси. Какую-нибудь из твоих волшебных историй.

– Ой, Ба. Я так давно не сочиняла для тебя историй.

– Что? – Она опускает голову на подушку. – Нет, не давно! Помнишь историю о фиолетовом тигре в крапинку?

– Я помню.

Бабушка часто моргает и закрывает глаза.

– Все же сбылось, ты знаешь. Я не хотела тебе рассказывать, но однажды я увидела фиолетового тигра в городском зоопарке.

– Правда, что ли?

С ней всегда так было, еще задолго до того, как реальность поблекла для нее. Я рассказывала истории, а Ба пересказывала мне их с большим размахом и воображением, отчего они становились все более и более странными. Она – актриса, поэтесса и стареющая хиппи – никогда не довольствовалась прагматичным взглядом на вещи. Под ее именем изданы три книги стихотворений, которые, конечно, принесли немного денег и еще меньше славы, но зато уважались ее друзьями-литераторами.

– Истории имеют силу, ты знаешь, Келси. Может, тебе нужно вдохновение. Для этого и существует сад.

Я хлопаю глазами и наклоняю голову.

– Сад – тут? В «АдвантаМед»?

В прошлом месяце я прогулялась по бетонным дорожкам между несколькими клумбами, на которых не осталось ничего, кроме пожухших за зиму стебельков очитков и почерневших гераней. Не могу вообразить, что неухоженные клумбы, даже в цвету – хорошая пища для вдохновения.

– Или ты про крышу?

Летом я держу пару горшочков петуний и бархатцев на крыше книжного, рядом с шатающимся раскладным креслом. Жалкие подачки для моей любви к растениям – все, на что у меня хватает времени. Разве это можно назвать садом.

За моей спиной под окном ветряной обогреватель выдыхает первый затхлый воздух и начинает мерно дышать мне в шею теплом.

Ба поднимает голову, но не отвечает – ее отвлек скрип колес в коридоре.

– Ужин едет, да, Ба? Что сегодня в меню?

– Ха! Я знаю не больше твоего.

Наша шутка, хоть и грустная: никогда нельзя различить, что за еда на подносе. Я много раз жаловалась в разной степени ярости, но никакого результата. Повара работают за десятерых, а получают копейки, поэтому не слишком боятся оскорбить своей стряпней нежные вкусы посетителей.

– Не переживай, я кое-что принесла.

Уголки губ приподнимаются.

– Молодец.

Поднос, полный привычной еды, пахнет старыми консервными банками. Я разрезаю неопознанное мясо на кусочки, распределяю по тарелке высохшие горошины, кладу холодное масло в бледную картошку, затем отстраняюсь и жду, пока Ба поест.

Она недовольно морщится, но продолжает есть.

– Когда там выходит твоя книга? – спрашивает она между делом.

Я стараюсь улыбаться.

– Боюсь, у меня никакая книга не выходит, Ба.

– Конечно, выходит. Та, про магазин.

Несмотря на мои усилия, в голове всплывает обложка дурацкого бестселлера. Его сюжет похож на роман, который я написала давным-давно, – осмеянный моим литературным кружком, похороненный в ящике стола. Ни к чему повторять мучения.

– Не-а, боюсь, она не готова к публикации. Может быть, однажды. – Я с усилием произношу пустые обещания, улыбаясь.

Ба медлит, держа вилку с горошком на полпути ко рту:

– Знаю, тебе тяжело, Келси, но никто не может помешать тебе рассказать свою историю. Кроме тебя самой.

Кажется, она всегда будет мои наставником.

Я решаю не спорить о том, что меня останавливает: долг и вина, нехватка таланта и времени, не поддающаяся описанию уязвимость.

– Наверное, ты права. Но сейчас самое главное для меня – магазин.

– Да, как там дела? Люди скоро придут запасаться чтением на лето, а?

Я прикусываю губу. Ба скорее провалится под землю, как все в «АвантаМед», чем позволит продать свой магазин. Но деньги с продажи ее дома, где я выросла, почти закончились, а уход в доме престарелых стоит невероятно дорого.

– Разумеется. Только, может, они закупаются на Amazon. Или скачивают книжки на телефон.

– Пфф. – Ненависть Ба к электронным книгам не знает границ. Она отталкивает побитую тарелку с остатками еды.

– Сейчас книжным сложно выйти в плюс, Ба. Много конкуренции в Интернете. И Каштановая улица уже не та, что прежде.

Самое близкое к правде, что я могу ей сказать. Затаив дыхание, я жду ответа.

– У нас ведь как-то устраивал автограф-сессию Фолкнер. Незадолго до смерти.

Ба опять в своем мире.

– Знаю.

Она берет мою ладонь своими слабыми пальцами.

– Но у тебя все еще есть сад, девочка моя. Твой особенный дар. Он всегда будет с тобой.

Снова.

– Что за сад, Ба?

Она смотрит на меня растерянно:

– Рядом с магазином, очевидно. Ты же знаешь.

Пустое место между музыкальным магазином «Ритм и чудо» и нашим книжным? Всю мою жизнь оно обнесено стеной. Я почти забыла, что это тоже часть книжного. Жаль, что оно с другой стороны от магазина – можно было бы продать его Блэкбёрну и, возможно, спасти наши финансы.

– Ты заботишься о нем. – Ба держит меня крепче. – Ты конечно же о нем заботишься.

– Ба, мы… можем его продать? – Может, кто-то рискнет построить рядом еще один магазин?

– Продать? – Она отпускает мою руку и садится на кровати прямо, затем начинает спускать ноги на пол.

– Подожди, ты куда? Дай мне подогнать коляску.

– Я собираюсь в магазин! Надо проверить… я… я… я не знаю, что ты там творишь!

– Нет, Ба, все нормально. Все хорошо, Ба. – Я стараюсь уложить ее обратно, одна рука на плече, вторая – на руке.

– Отпусти! Мне нужно на работу!

В комнату заглядывает проходившая мимо медсестра:

– У вас все в порядке?

– Нет! – кричит Ба в сторону двери. – Эта женщина не выпускает меня, а я опаздываю на работу!

Я встречаюсь глазами с медсестрой, безмолвно прося о помощи.

Вдвоем нам удается успокоить Ба и уложить в кровать, убрать поднос с ужином, укутать ее в пушистое розовое одеяло.

Медсестра смотрит на меня с укоризной.

– Нельзя ее волновать. Плохо дело, если она начнет бродить.

Я киваю. Мне говорили это тысячи раз.

Нас оставляют вдвоем. Ба часто моргает: после выбросов энергии, как это часто бывает, приходит сон.

Моя рука лежит на ее руке. Я борюсь с желанием сжать ее до боли крепко, но вместо этого вцепляюсь за раму кровати.

Когда мне было лет шесть, Ба купила мне шарик в виде головы панды в городском зоопарке. Некоторое время спустя я случайно выпустила нить, и в ту же секунду шарик взмыл в небо. Я следила за виражами черно-белой сферы, которая никогда-никогда не вернется, и в груди рождалось ощущение утраты – необратимой, непоправимой – мне казалось, я задохнусь. В какой-то степени это была потеря невинности. Первое столкновение с горем, понимание, что контроль – лишь иллюзия. Странно, но я сделала вид, что ничего не произошло, ведь мне не хотелось, чтобы Ба тратилась на замену. Однако я навсегда запомнила чувство беспомощности, не покидавшее меня, пока шарик уносился прочь.

Здесь, сейчас, держа старушку за руку и видя, как ее слезящиеся глаза осматривают комнату, я ощущаю, что тяжесть скорой потери не дает дышать. Если бы я могла схватить покрепче, может, у меня бы получилось ее удержать. Как и в шесть лет, я улыбаюсь и скрываю боль, чтобы Ба не увидела.

– Поспишь немного, Ба?

Она кивает: веки слипаются, губы разомкнуты.

– Чуть-чуть.

Приступы нерегулярные и непредсказуемые. Я не могу угадать, что приведет ее мозг в беспорядок. Одно я выучила – не говорить о продаже магазина. Теперь, кажется, можно добавить в список продажу участка рядом с ним – сада.

Однако наше положение все хуже, и скоро у меня не останется выбора. Со всех сторон магазин в опасности: начиная от неутомимой налоговой, как часы считающей дни просрочки, и до предательских интернет-магазинов. Еще и страшный монстр – отель Блэкбёрна, пожирающий магазинчики на Каштановой улице, из-за которого к нам почти перестали заходить покупатели. Я уже пропустила один платеж по кредиту на обучение, потому что после зарплаты Лизы денег почти не осталось.

Несмотря на все мои усилия, я не могу перестать думать о будущем, в котором у меня не будет ни книжного, ни дома, ни работы, и не будет Ба.

Ощущение пустоты. Шарик улетает в жестокое синее небо. Ничего не поделать.

Я поправляю одеяло у Ба на плечах, выключаю лампу на столе и на цыпочках выхожу из комнаты.

Я отказываюсь подводить Ба. Должен быть какой-то выход.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 4

Так называемая «детская литература» знает то, о чем забыли многие взрослые – что повседневность, ограниченный временем мир достоверных фактов – это вторичный мир, мир теней, а реальность показывается нам в проблесках сквозь песни, сказки, картины.

Мадлен Л’ Энгл

Кафе «Глазунья» кажется обустроенным в стиле ретро, но на самом деле все здесь – продукты своего времени. Внутренний дизайн – это артефакт давно минувших дней, здесь можно забыть, что фастфуд победил в битве за современность. Шахматная плитка на полу, хромированные барные стулья, обитые красным винилом, плексигласовая вращающаяся витрина со свежими пирогами – интерьер пропитан духом старой доброй Америки, ведь все мы, в сущности, рабы ностальгии.

В то же время заведует этим патриотическим заведением Анамария Ортиз, эмигрантка из Пуэрто-Рико во втором поколении. Она ставит музыку под стать своему наследию, добавляет в ламинированные меню тостонес и эмпанады[4] и раздает инструкции на кухне на смеси испанского и английского. В волосах у нее ни следа седины, несмотря на почтенный возраст. Она укладывает их в пучок и закалывает его карандашом, которым записывает заказы. Ее внук сидит за дальним концом стойки, склонившись над домашкой, а его мать, дочь Анамарии – Люсия, заведует кухней.

– Тебе точно больше ничего не хочется? – Анамария смотрит на меня черными глазами, прищурив бровь.

Я облокачиваюсь на стойку, в ожидании постукивая пальцами по пластиковому контейнеру.

– Да, просто хочу немножко себя порадовать. Блэкбёрн заходил.

Она качает головой.

– Если он придет сюда, я ему в кофе плюну. А ты – ты береги себя. С такой диетой ты до сорока сердечный приступ схлопочешь.

– Дома обязательно поем что-то полезное, обещаю. – Я улыбаюсь в ответ на беспокойный взгляд. – Спасибо, что присматриваешь за мной.

По правде говоря, после встречи с Ба и поездки в город все, чего я хочу – это раствориться в горячей и соленой жареной юке с адобо[5] по знаменитому рецепту Анамарии.

Я оплачиваю заказ, выхожу на вечерний воздух, открываю контейнер и вдыхаю. Прогуляюсь по городу, поедая юку, анализируя маркетинговые стратегии окружающих нас магазинов. КофеПятница, наверное, не принесет достаточно дохода в нужный срок, чтобы хватило на счета, налоги, уход за Ба. Что еще я могу сделать?

Все жильцы Линкольн Виллидж, как и Анамария, присматривают друг за другом. Вот что я люблю в этом районе – на втором месте стоит возможность везде дойти пешком. Я люблю ветвящиеся улочки, ведущие к театрам, музеям, садам и паркам. Люблю разнообразие зданий: от простых и функциональных до причудливых архитектурных достопримечательностей. Люблю удивительных людей, которых можно здесь встретить, окружающую пестроту.

Впрочем, возможно, вскоре Каштановую улицу будет сложно назвать пестрой. Сегодня вечером я иду, не обращая внимание на все, что мне так дорого, мыслями носясь сквозь мириады терзаний и непригодных решений, как уличный голубь, не желающий садиться на землю.

Через час весеннее солнце зайдет, улицы располосуют длинные тени – темные отражения высоких зданий. Поеживаясь, я застегиваю куртку, засовываю в рот сразу несколько палочек жареной юки и, медленно идя по тротуару, изучаю лавки и магазины.

Окей, Келси, разберись.

Как им удалось сохранить выручку в мире, стремящемуся к коробкам одинаковых магазинов и бесконечному потоку онлайн-всего-на-свете?

А удалось ли? Если присмотреться, видны трещины. Первые вестники разлома, ведущего к краху. Краска отходит. Вывески устарели. Поручни проржавели. Район стареет, как Ба. Элегантно, в какой-то мере, но неуклонно стареет.

Подхожу ближе к местной аптеке, «Фармацевт» – название с помощью трафарета нанесено на краснокирпичную стену, в конце добавлено «с 1978 года», как будто бы это был 1778. Как и кафе «Глазунья», магазин играет на чувстве ностальгии. Работает ли?

Медлю перед витриной. Какими продуктами они стараются заинтересовать покупателя?

Три стопки книг в твердом переплете расставлены как три маленькие винтовые лестницы для книжных духов. Желтый шрифт на темно-синем бросается в глаза, прежде чем я успеваю понять, на что я смотрю.

Опять эта книга. «Звездный фолиант». Повсюду. Насмешка надо мной.

Я засовываю в рот еще пару кусочков еды, яростно жую, слишком быстро глотаю, закашливаюсь.

Я немного слышала про автора. Селена Мэннинг – загадка, отшельница, помалкивает, никаких интервью. Хорошо устроилась, сидит в своей башне слоновой кости, разбрасывая свои книги, как цветы, ожидающей внизу толпе, а они и рады их подхватывать, пока другие писатели вынуждены работать как на заводе, производя второсортные безделушки, годящиеся, лишь чтобы заполнить пустоту на книжных полках.

Дверь аптеки открывается. Из нее выходит дедушка с белоснежной головой, позвякивая ключами.

– Я скоро закрываюсь, но если думаете, брать эту книгу или нет, говорю вам, это ше…

– Нет! – Выкрик пугает старика. – Нет, но спасибо.

– Уверены? Вам, кажется, не повредит напоминание, что в мире еще есть что-то хорошее.

– Нет. Спасибо.

Он пожимает плечами, закрывает дверь на ключ и машет на прощание рукой.

Зависть мне не к лицу. Я посредственность, и это не вина этой книги или ее автора. Даже если мой талант можно развить, если во мне что-то ждет шанса проявить себя, мне пришлось бы пожертвовать более важными сторонами своей жизни. Я не могу этого позволить.

Признаюсь, как-то вечером я прочла несколько отзывов на «Звездный фолиант» с низкими оценками, порадовалась язвительности критиков, а потом захлопнула ноутбук и винила себя за мелочность.

Мой телефон жужжит. Я достаю его из кармана, удерживая контейнер с едой, и читаю сообщение от Остина:

«Прости за кофе. Надо было идти быстрее».

Делаю шумный вздох. С ним постоянно одно и то же: комплименты звучат как завуалированные оскорбления, извинения – как требования о прощении.

Набираю текст одним пальцем: «Не переживай, я ценю…»

Нет, стираем. Назад, назад, назад.

«Хорошо, что я захватила кофе из кафе!»

Ха.

Жму «отправить», пока не передумала язвить. Похоже, бестселлер на витрине меня задел.

Еще полчаса гуляю и изучаю район. Еда кончилась, усиливается холодный ветер, солнце оставило попытки осветить улицы.

Пришла пора сдаться – у меня ноль идей, как спасти книжный.

Я зашла далеко от Каштановой улицы, но мой внутренний компас подсказывает повернуть на запад, сначала вниз по Кленовой, затем налево по Вязовой три квартала.

Атмосфера пятидесятых в кафе и старомодная вывеска аптеки подталкивают меня вызывать в воображении иллюзорный Линкольн Виллидж. Я борюсь с соблазном, но воображение сильнее – оно предлагает мне обезболивающее из обещаний.

Я подчиняюсь зову, жажде создавать другие миры, всего на мгновение…

В голове злые гудки автомобилей меняются на «Привет, сосед, привет». Трещины, выбоины, облезлая краска – все замазано и закрашено. Непрестанный вой кондиционеров и двигателей грузовиков становится радостным гулом промышленности в городе успеха.

На Каштановую улицу я пришла, мыслями находясь далеко в ненастоящем. Проходя мимо музыкального магазина «Ритм и чудо», борюсь с желанием помахать в окно хозяину. Несмотря на то, что нас разделяет только пустующий участок, я говорила с ним лишь однажды. Владелец – недружелюбный человек лет сорока; когда-то магазином заведовала его мать, но я давненько ее не видела. Жива ли она еще?

Стараясь игнорировать очередное напоминание об упадке и времени, я подхожу к кирпичной стене, окружающей пустой участок. Напротив него последний выдох солнца просачивается сквозь дома, испаряется, достигая меня, блестя под конец кое-где на обвитых плющом воротах

Я медлю у ворот. Как там Ба сказала?

У тебя все еще есть сад. Твой особенный дар.

Она выращивала тут овощи?

Я пытаюсь заглянуть внутрь.

Моргаю, прищуриваюсь.

Что-то светится за оградой, в дикой траве. Блестит разок, другой. Игра умирающего солнечного света?

Странное чувство – мурашки по коже, как при встрече с невозможным.

Берусь за металлическую решетку и тяну. Не поддается.

Нет, судя по всему, ворота открываются вовнутрь. Я пробую замок, но он заперт. Отверстие для ключа большое, старинное – вспоминается огромный железный ключ, висящий на гвоздике.

Вот, снова. На краю поля зрения что-то сверкает.

Прислонившись лбом к холодному железу, я разглядываю траву. Своим телом я блокирую оставшийся солнечный свет, так что это не может быть отблеск от забытого металлического предмета.

Но ведь свет пропал, так ведь?

Я снова смотрю слегка в сторону и снова ощущаю едва заметное мерцание с краю.

И вновь – радостная дрожь.

Не просто возбуждение. Что-то еще, нечто среднее между сладостью рождественского утра и ожиданием, затаив дыхание, неотвратимого раската грома после вспышки молнии.

Я посмеиваюсь над собой. Свет, видимый только когда на него не смотришь? Это приглашение – очевидное, насколько только может быть очевидным выдуманный зов к приключениям.

– Не помню даже, когда я последний раз видел их открытыми.

Я вздрагиваю от неожиданного голоса совсем рядом со мной.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 5

Если посмотреть с правильной стороны, ты увидишь, что весь мир – это сад.

«Таинственный сад», Фрэнсис Ходжсон Бёрнетт

– Уильям! Ты меня напугал! – Я хватаю за руку мужчину за моей спиной.

– Прости. Думал, ты слышала, как я подошел.

Уильям Джексон, владелец магазина виниловых пластинок «С иголочки» напротив Книжного на Каштановой улице, ведет свое дело почти столько же, сколько и Ба. Ему недавно исполнилось семьдесят, и, технически, он годится Ба в сыновья, но ведут они себя как друзья, и ко мне он относился как добрый дядя.

Я прикладываю руку к бьющемуся сердцу.

– Нет. Нет… Я просто смотрела… – Мне вдруг стало очень неловко делиться своим беспричинным восторгом. – Не знаешь, где ключ от этих ворот?

Уильям пожимает плечами. Его короткие, давно поседевшие волосы красиво контрастируют с его темной кожей – он похож на стареющего музыканта прошлого века, все еще крутящего свои пластинки.

– Твоя Ба знает. – Его широкая улыбка бледнеет. – По крайней мере, знала бы.

Я киваю и снова обращаюсь к диким джунглям за воротами. Тени становятся длиннее, сложно что-то различить.

– Интересно, что же там… – В моем голосе проскальзывает грусть.

– Понятия не имею. – Он смеется. – Но согласись, напоминает о том самом волшебном таинственном саде?

Я резко поворачиваюсь:

– Каком саде?

– Ну же, девочка. Это ты из книжек не вылазишь. Там про сироту и ее двоюродного брата. «Таинственный сад». По ней еще несколько фильмов было. Моя Сара их очень любит.

Сирота и ее таинственный сад. Я снова чувствую непередаваемую тоску.

Как назвать это ощущение? Невидимое притяжение – горькая радость или светлая грусть, озаренная неизвестным? Я глубоко вдыхаю полной грудью и пальцами тянусь сквозь прутья.

Уильям не знает, не имеет ни малейшего понятия, как меня притягивают загадочные места.

Как часто я видела обыкновенные на вид, шепчущие призывно порталы. И каждый раз чувствовала необыкновенную легкость пополам с ужасом, радостную тоску по недостижимому. Желание быть не здесь, а там, не зная, есть ли оно на самом деле, которое ведет меня к неизвестной, но важной правде.

– Как дела у Элизабет? – В голосе Уильяма слышно сожаление. – Нам с Сарой надо навестить ее.

Я качаю головой, чтобы растрясти вату в голове, не в ответ Уильяму.

– По-разному. Но она будет очень рада вас видеть. Особенно Сару. – Я подмигиваю. Жена Уильяма из тех женщин, что приносят с собой ощущение праздника.

– Ой ладно, я и так знаю, что она из нас двоих лучшая половина, – Уильям смеется. – Она мне это сама говорит, уже пятьдесят лет!

Я улыбаюсь и кутаюсь в куртку, прячась от кусачего вечернего ветра.

Уильям бросает взгляд на книжный.

– Держишься еще против Блэкбёрна?

Я киваю.

– Этот отель не может расширяться вечно.

Он пожимает плечами.

– Пусть «С иголочки» будет последней жертвой.

Несколько недель назад Уильям сказал мне, что решил уйти на пенсию, продать магазин под землю для отеля и проводить зимы во Флориде. Я не могу его винить, но это не значит, что я должна поступить так же.

– Слушай, Келси, ты мне скажи, если понадобится приковать себя к магазину или что-то в таком духе. Ты меня знаешь.

Я улыбаюсь.

– Знаю. Ты рассказывал про антивоенные протесты во время Вьетнама. Анамария обещала плюнуть ему в кофе, еще ты с наручниками – у него нет шансов. – Я поворачиваюсь к ветру спиной, и волосы летят мне в лицо.

– Иди, пора уже. – Он приобнимает меня. – Холодает.

Я ненадолго кладу голову ему на плечо, затем киваю.

– Ночи, Уильям. – И заставляю себя дойти до моего магазина, не заглядываясь на пустой участок.

Придя на второй этаж, я ем протеиновый батончик, чтобы исполнить мое обещание Анамарии, переодеваюсь в домашние штаны со следами от краски и толстовку с логотипом колледжа, а затем оказываюсь у одного из книжных шкафов, без проблем находя на забитой сверху донизу полке нужную книгу.

Фрэнсис Ходжсон Бернетт написала «Таинственный сад» в тысяча девятьсот десятом – это замечательная история о перевоспитании самовлюбленной сироты Мэри Леннокс. Она переезжает в поместье к своему дяде-калеке и его прикованному к кровати сыну. Только сад – спрятанный, заброшенный на годы, неухоженный, но все еще прекрасный – излечивает их всех.

Я провожу ладонью по книге: твердый переплет, невероятно красивые иллюстрации – подарок Ба на мой седьмой день рождения.

И я знаю, что спрятано под обложкой.

Включив лампу, я вместе с книгой и моим жалким подобием ужина усаживаюсь на затертый кожаный диван, разделяющий «гостиную» и кровать с комодом – спальню.

Свет не очень помогает против сгущающейся темноты. Окна здесь только с двух сторон, с видом на Каштановую улицу и крышу «С иголочки», поэтому в квартире не слишком светло с утра, а после заката в квартиру попадает только немного уличного освещения. Темное дерево книжных шкафов, голая кирпичная стена, деревянный пол – все это поглощает свет, но я люблю свою квартирку, заставленную сувенирами из мест, где я еще не была, и винтажной мебелью, которую я собирала годами.

Вспоминается первое впечатление Остина об этой квартире: «Ты как будто просверлила дырку в потолке книжного и позволила ему перебраться наверх».

Может быть. Ну и что?

В желтом круге света я разворачиваю батончик, откусываю треть и откладываю, открываю книгу, решительно игнорируя разлинованные тетрадные страницы под обложкой.

Я пролистываю к первому знакомству Мэри с садом, впитывая абзацы описания.

Сложно было вообразить более чудесное, более таинственное место. Высокие стены, окружавшие сад, едва виднелись под покровом переплетенных стеблей вьющихся роз…

И другие деревья росли в этом саду, но вьющиеся розы придавали ему удивительный и красивый вид. Розы обвивали деревья, свисали длинными волнующимися занавесками, и то тут, то там сплетались меж собой или цеплялись с ветки одного дерева на другое, как самодельные мосты.

Именно из-за паутины из роз между деревьями все выглядело так таинственно. Мэри подумала, что этот сад отличается от других, незаброшенных садов – и действительно, подобных мест Мэри в своей жизни никогда не видела.

– Как же здесь тихо, – прошептала она, – как тихо.

Но на улице, перед железными воротами, меня влекла не тишина. Скорее ощущение чего-то осознанного, пробужденного. Будто в дикой зелени что-то живое ожидало встречи со мной.

Я погружаюсь в историю Мэри, пока доедаю свой ужин, затем откладываю книгу и беру сложенные тетрадные страницы. Столько времени прошло. Хочу ли я вспомнить?

Я разворачиваю листы – штук десять, наверное – и читаю первую строчку, накарябанную на первой страничке полувысохшей чернильной ручкой. Я помню, как держала ее, когда мне было десять – подарок от Ба из витрины с дорогими пишущими принадлежностями. Я впервые почувствовала себя «серьезным» писателем. Сколько я бумаги исписала этой ручкой.

Давным-давно жила-была девочка-сиротка, растила ее бабушка, которая ей была вовсе не бабушка. Девочка не знала, кто она, но ей предстояло пережить множество приключений и увидеть много загадочных мест.

Хватит. Я резко складываю страницы, засовываю их обратно в книгу и кидаю ее на другой конец дивана. Будто я могу избавиться от преследующего меня позора.

Что за чушь. У меня столько проблем в реальности, нет времени на загадочное мерцание на пустом участке и недописанные истории.

Глупо с моей стороны было позволить себе воображать на прогулке. Мне только дай волю – и начну видеть то, чего нет на самом деле. Я всегда такой была, несмотря на старания усмирить блуждающие, безответственные мысли у меня в голове, и сосредоточиться на реальности. В голове прозвучал голос Чарльза Даймонда Блэкбёрна. Может, мне стоит проводить меньше времени с книгами и с детьми.

Интересно, где сейчас ключ к воротам.

Нет, довольно. Надо почитать что-то другое. С утра я оставила книгу по маркетингу под прилавком, но она все еще там – как и мое недоеденное печенье. Нет сил идти за ней. Я провожу пальцами по корешкам любимых книг в поисках отдушины. Ищу непохожую на темно-синюю обложку с желтым насмешливым названием в окне аптеки.

В конце концов, выигрывает Нетфликс, а я усаживаюсь снова на диван, испытывая к себе отвращение. Через сорок пять минут я выключаю приложение, прежде чем оно самостоятельно включит следующий эпизод, и откидываю голову на твердую подушку.

Я устала, мне плохо, я немного в депрессии.

Давным-давно жила-была девочка-сиротка, растила ее бабушка, которая ей была вовсе не бабушка.

Слышны тихие звуки музыки. Неужели я забыла выключить телевизор?

Нет, музыка раздается с улицы. Синкопа, танец пальцев по клавишам пианино в сопровождении залихватских басовых нот, шорох барабанных кистей. Я люблю джаз, но не разбираюсь в нем, поэтому не могу опознать мелодию.

Я расслабляюсь, следую за странствующей мелодией, тянусь к еле слышным, нежным звукам.

На восточной стороне нет окон. Почему? Никогда об этом не задумывалась. Как и на первом этаже, в книжном. Должно быть, раньше там было здание с общей стеной, из-за чего просверлить окно было невозможно.

Что это было за место? И почему его больше нет?

Что там сейчас?

Музыка становится увереннее, звон тарелок и более напористый ритм все громче.

Она доносится с пустого участка.

Я знаю это, хотя и не понимаю, откуда.

Как будто помимо моей воли ставлю ноги на пол.

Уже совсем стемнело, если там что-то и происходит, то наверняка что-то связанное с наркотиками – покупка, продажа, потребление. Они прикрываются музыкой?

Но ноги уже несут меня вниз, в темноту книжного. С телефонным фонариком в руке я открываю дверь и выскальзываю на улицу.

Я прислоняю фонарик к ноге и поеживаюсь на холодном ветру, гуляющему по Каштановой улице. Десяток шагов – и я у железных ворот. Мурашки предчувствия бегут по спине.

В темноте я ясно вижу мерцание, которое заметила раньше. Тут и там между побегов и стеблей что-то переливается. И музыка, все еще негромкая, но отчетливо слышная за воротами.

Почти бездумно, по крайней мере не рассуждая, я снова трогаю замок и тяну вниз металлическую щеколду, хоть это и бесполезно.

Щеколда со стуком поддается. Ворота открываются. Немного, но достаточно.

Открыто.

Открыто в ожидании меня.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 6

Как я могу искать красоту и истину, если не знаю в глубине сердца, что такое истина и красота?

Должно быть, мы все храним в глубине души воспоминания о потерянном рае.

Генри Ноуэн

Ворота открываются с трудом.

Я толкаю сначала одной рукой, потом прячу телефон в карман и толкаю обеими. Ворота слегка поддаются, и я нажимаю плечом, чувствуя пульсацию крови в венах.

Плющ держится крепко, его поддерживают стебли трав настолько толстые, что больше похожи на кустарники.

Градус за градусом я открываю створку ворот, завороженная, как дитя, едва слышными звуками дудочки крысолова за решеткой. Где-то там я смогу найти ответ, хотя и не понимаю еще вопроса.

Ворота не поддаются. Я морщусь от боли, когда железо ударяет мне в грудную клетку. Не сошла ли я с ума, что пытаюсь силой посреди ночи открыть непонятные ворота?

Еще один рывок, и я проскальзываю внутрь, ощущая на лице шелковые поцелуи листьев.

Ворота захлопываются за мной, как железные челюсти. Я внутри.

Включаю фонарик. Сердце вот-вот выскочит из груди. Встречу ли я группу бездомных вокруг костра? Или что похуже?

Свободной рукой раздвигаю реку трав и веток и ныряю в образовавшийся изумрудно-зеленый тоннель. Свет телефонного фонарика танцует на листьях, будто светлячок, ищущий дорогу домой.

Музыка все громче, мерцание, которое я видела с улицы, усиливается до теплого сияния в глубине. Я выключаю фонарик, прячу телефон и иду на свет. Двумя руками я раздвигаю заросли, пригибаясь, чтобы не получить по лицу веткой или плющом. Травянистый тоннель пахнет мокрой глиной и новой жизнью, как теплица зимой. Я вдыхаю чудесный землистый, болотистый запах полной грудью.

И вот наконец я вываливаюсь на край широкой лужайки размером с парк, но почему-то уютной, как объятия.

Голова кружится. Я пытаюсь схватиться за что-нибудь, удержать равновесие и цепляюсь за ветку клена не толще палочки волшебника.

– Что… Что это? – Слова выскальзывают из моих губ, и от удивления я не могу набрать в легкие достаточно воздуха, чтобы сказать что-то еще.

Глаза разбегаются.

В центре поляны возвышается гигантское дерево – должно быть, виргинский дуб, единственный вид вечнозеленых дубов, украшенный свежими листьями, несмотря на то, что сейчас только ранняя весна.

Хотя сейчас так не кажется… воздух стал намного теплее.

В нескольких метрах над землей ствол цвета корицы разделяется на несколько ветвей, каждая из которых смотрит в своем направлении. Гостеприимные руки дерева над поляной образуют подобие беседки, они похожи на мать, защищающую своих детей. В заплатках между листьями видны персиково-кобальтовые сумерки.

Но внимание мое приковывает то, что происходит под деревом.

Пустые железные сферы висят на тросах разной высоты. Каждая сфера – это глобус размером с дыню, внутри каждого горит рубиново-белый огонек, подсвечивающий силуэты континентов, как раскаленное ядро внутри земли. Фонари-глобусы освещают стол, покрытый матово-белой хлопковой скатертью до земли. По краям его украшают гирлянды из зелени, щедро усыпанные маленькими розами. На столе расставлен пир из самых изысканных угощений, которые можно себе представить.

У корней дерева лежит что-то еще, но мое внимание привлекают люди.

Человек пятьдесят, одетые в исторические костюмы – но какую эпоху они изображают? – заполняют этот прием разговорами и смехом, стоя в небольших кругах с бокалами в руках или сидя за круглыми столами, на которых покоятся стеклянные миски с водой, цветами и свечками.

– Невероятно, – снова шепчу, боясь спугнуть наваждение.

Я потираю руки в предвкушении, затем оборачиваюсь, чтобы рассмотреть все.

Что-то не так с моей одеждой.

Домашние штаны и толстовка исчезли. Провожу рукой по мягчайшей ткани незнакомого платья. Ткань цвета слоновой кости отлично сочетается с вышитыми аметистовыми цветами вистерии на стеблях цвета морской волны, распустившимися на пышной юбке. На ногах – нежно-розовые сандалии на завязках. Ветер щекочет мою шею, и, подняв руку, я обнаруживаю, что мои волосы убраны в безупречный французский пучок, за правое ухо заправлена пара лепестков, а сережки стали длиннее.

Ощущение изысканной утонченности смешивается с приливом детской наивности, и я снова кружусь, кружусь, кружусь, и моя юбка кружится вокруг меня, как лавандово-белая юла.

Смеюсь. У меня будто дежавю.

Я останавливаюсь, прежде чем упаду с ног от головокружения. Я оборачиваюсь, ища глазами мой травяной проход. Скамейка из белого мрамора с черными прожилками, белая магнолия, вокруг – высокие терракотовые горшки, из которых, теснясь, свешиваются роскошные розовые, бордовые и золотистые цветы: бугенвиллеи и астильбы. За горшками стоит факел, освещающий растения.

На нетвердых ногах я делаю несколько шагов назад и сажусь на скамейку, не отводя глаз от людей у дерева. Глубокий вдох – и выдох. Моя тревога улетучивается.

Под ногами в прожилках мозаики из серого сланца змеится мох. Воздух наполнен запахом жасмина и жимолости, я почти чувствую их сладость во рту. Будто из ниоткуда слышны всплески и тихое журчание воды, смешивающиеся с потрескиванием факела.

Почему все это время я растила только скучные однолетники на крыше книжного? Когда мы продали дом Ба, я рассталась со своей любовью к садоводству. Оставила позади ощутимое выращивание красоты, когда-то питавшее мою душу.

Меня вдруг охватило неудержимое желание запустить руки в землю.

Никто из обитателей неземного сада меня еще не заметил. Сколько еще я могу так наблюдать, скрываясь в уголочке? Я хочу оставаться в тени, но жажду общения.

Попросят ли меня уйти? Очевидно, мне здесь не место.

В чем здесь загадка? Сад на вид больше, чем ограждающие его кирпичные стены. Да и величественный дуб, должно быть, видно с улицы.

Я наблюдаю за разговорами, смехом и светом, над столами витает дух содружества, сопровождающий несомненно умные и интеллектуальные беседы. Изящная еда и вино, жизнь в изобилии в укрытии древа.

Невинность – вот что за слово вертится у меня в голове. Не как антоним к «разврату», а в противоположность холодной реальности, нападающей на нас в юности и крадущей детское удивление, веру в чудеса.

Меня влечет мелодия. Рядом со столом, заполненным едой, стоят три человека с инструментами. Чернокожий мужчина отбивает стаккато на барабанах, усатый латиноамериканец ударяет по туго натянутым струнам сияющего контрабаса, большая белая женщина с короткими седыми волосами, в мужском костюме и узком галстуке бьет по клавишам пианино, играя радостную версию «Day and Night» Коула Портера. Рядом с ней стоит белый мужчина в очках с темной оправой, улыбаясь и кивая, как довольный учитель.

Так вот она – музыка, приведшая меня сюда. А фонари, сияющие на фоне сумеречного неба, – мерцание в траве.

На секунду я закрываю глаза, не в силах справиться с нахлынувшими запахами, калейдоскопом цветов и мажорной мелодией. Меня пронизывает тепло, пустоту в душе заполняет спокойствие, тревога улетучивается.

Я снова открываю глаза, недвижима внутри, наблюдая снаружи. Я чувствую, будто связана с деревом золотой нитью, и эта связь проходит через мое сердце и сквозь каждого человека на этой невозможной вечеринке.

Приглядевшись, я вижу предметы у корней дерева: несколько мольбертов, блестящая в свете фонарей скульптура. Небольшой столик со стопками – наверное, книги и бумаги?

Может ли существовать такое пристанище для нетронутой красоты? Я сплю, наверняка сплю, и все же окружение кажется мне более реальным, если и существует «реальность», чем вся моя жизнь до этого. Я чувствую себя здесь… своей. Будто это мой настоящий дом, забытое прошлое. Как, если я никогда раньше здесь не была?

Я дотрагиваюсь до своей щеки и обнаруживаю, что пальцы мокрые от слез.

Жест отвлекает внимание одного из мужчин от разговора. Его собеседница – бледная невысокая женщина, одетая в платье по моде 1930-х годов, волосы пострижены в короткое каре – бросает взгляд в мою сторону. Мужчина слегка улыбается мне, в глазах – дружеское недоумение, лоб нахмурен. Кивнув женщине, он идет ко мне, останавливаясь у одного из столиков, чтобы опустошить хрустальный декантер в два бокала.

Обеими руками вытираю слезы, затем выпрямляю спину, держу подбородок прямо и улыбаюсь. Может быть, учитывая платье, туфли и прическу, я и не выгляжу не к месту.

Мужчина, улыбаясь, подходит ко мне с двумя бокалами вина. Пламя факела освещает его лицо. Он меня старше – должно быть, ему за сорок. Бледная кожа, густые черные волосы зачесаны назад от резкого косого пробора. Красивый, хотя уши у него большеваты. Из-за серого шерстяного костюма, белой рубашки и темного галстука он напоминает банкира.

– А вот и ты, Кей, – подзывает он. – Ты чего спряталась?

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 7

  • Поэта взгляд в безумии высоком
  • С небес на землю смотрит, на небо —
  • С земли. Когда воображение являет
  • Неведомые образы, поэт
  • Пером своим дарует духам праздным
  • Название и место под луной.
У. Шекспир, «Сон в летнюю ночь»

Мужчина, должно быть, принял меня за кого-то знакомого – он подходит к моей скамейке, протягивает мне один из бокалов, затем отпивает сверкающий рубиновый напиток из своего.

Я принимаю чашу, все еще сидя на скамейке, и стараюсь улыбнуться. Стеклянная ножка холодит пальцы. Надо ли подыграть? Здесь все так странно, имеет ли смысл уточнять, что он ошибся и принял меня за другую?

Скрывая недоумение, я пью. Не могу сказать, что разбираюсь в вине, но это – лучшее, что я пробовала в жизни. Неужели я упустила такую роскошь – или ничего подобного не существует на самом деле?

Мужчина все еще смотрит на меня, подняв брови. Кажется, его вопрос не риторический.

– Я… я хотела посмотреть на вечер со стороны. Так красиво.

Ладно, это было плохо.

Он оборачивается, чтобы тоже взглянуть на дерево:

– Спокойная точка вращающегося мира.

Слова омывают мое сердце, как прилив, разливаясь, заполняет трещины в скалах. Я молчу.

– Прости. – Его тихий смех подходит гостиным и салонам. – Приступ философии. – Он указывает на скамейку. – Хватит тут места для старого поэта?

– Конечно. – Я сдвигаюсь на край.

Он присаживается рядом, скрещивает ноги и опирается на руку.

Наши плечи касаются, я чувствую приятное тепло.

– Музыка чудесная. – Я улыбаюсь в направлении джаз-трио.

– Не правда ли? Она с каждой мелодией играет все лучше.

На поляне нас замечает другой мужчина, вовлеченный в разговор. Он мой ровесник, волосы его темные, коротко стриженная борода больше напоминает щетину. Незнакомец широко улыбается. Белая блузка обтягивает мускулистые плечи, рукава подвернуты до локтей, черный двубортный жилет придает ему элегантный, но расслабленный вид. В одной руке он держит маленькую тарелку. Когда мужчина возвращается к разговору, второй рукой он активно жестикулирует, будто тема его очень волнует.

Я почти спрашиваю моего соседа по скамейке, знает ли он этого человека, но останавливаю себя: вдруг мне положено знать тут всех?

– Похоже, у кого-то завелся поклонник.

– Что? – Я смотрю по сторонам. – Я… что?

Мой собеседник смеется.

– Ой, Кей, ну же. Не притворяйся, что не понимаешь, когда мужчина на тебя смотрит.

Я выбираю промолчать. Может быть, мускулистый мужчина – парень Кей. Или сталкер.

– Ты принесла? – Он отпивает свое вино. Вроде бы простой вопрос, но звучит как личный.

– Принесла?..

– Твою историю, глупышка. Она готова? Уже на столе?

Окей, все зашло слишком далеко. Мой двойник, Кей – писательница?

– Нет. Она еще не готова. – Кажется, это самый безопасный ответ.

– Ну так чего же ты ждешь? Надеюсь, ты не стесняешься. Все остальные несут подарки. – Он поднимает бокал в сторону дерева.

Подарок? Он имеет в виду картины и скульптуру? Стопки листов на столе?

– Мне сказали, моя история… она так себе. – Я перестала говорить за загадочную Кей и стала говорить за себя.

– Так себе? Ты же знаешь, Кей, у тебя есть обязательства. – Он меня отчитывает, хотя тон дружеский и даже сочувствующий.

– Над ней еще нужно поработать. Возможно, полностью переписать.

Он отмахивается:

  • Неслучившееся – только абстракция,
  • Навсегда остающаяся возможностью
  • Лишь в мире предположений.

Похоже на стихи. И он представился как поэт.

«Драматичный» – возможно, слишком рано подбирать ему определение, но судя по его одежде, поэзии, нерву в голосе, мне кажется, он смог бы выступать на сцене.

– Это твои стихи? – Я ободряюще улыбаюсь.

Мой собеседник пожимает плечами.

– Они еще не закончены. Обкатываю их на языке. Скорее всего, ничего стоящего.

– Мне нравится. – Это правда. Звучит знакомо, будто я где-то уже читала эти строки.

Он толкает меня в плечо.

– Ты всегда хороший слушатель. – Он кивает в сторону моего так называемого поклонника. – Но, возможно, тебе стоит послушать кого-то еще. Кажется, твой друг не сдается.

Незнакомец действительно все еще смотрит на меня. Всем телом он повернут к своим собеседникам – мужчине и женщине, он кивает в такт разговору, но глаза следят за мной.

Как давно он наблюдает? Видел ли он, как я кружилась, как ребенок?

Поймав мой взгляд, мужчина улыбается и смотрит мне прямо в глаза, после чего возвращается к беседе.

У меня перехватывает дыхание. Я опускаю глаза, хотя он уже отвернулся. Я чувствую, как шея начинает краснеть.

– Пожалуй, я останусь здесь. Тут спокойно.

– Хм-м. Осторожничаешь и в работе, и в любви? Так нельзя, Кей. Надо закончить твою историю.

– Боюсь, у меня полно забот и нет времени на хобби. – Мои слова звучат ненамеренно резко.

Мой собеседник напряженно поворачивается ко мне.

– Хобби? Хобби? – В его голосе слышно отвращение, как будто я его оскорбила этим словом.

– Я имела в виду про себя… Я недостаточно талантлива, чтобы писать профессионально, поэтому все, что я сочиняю, это лишь…

– Профессионально? – Все то же отвращение.

Я прячу улыбку, отвернув лицо в другую сторону. Чувствую, как он качает головой.

– Я был о тебе лучшего мнения, девочка моя.

Не знаю, что ответить. Что сказать?

– Прости, я не хотела никого обидеть. Просто мне надо как-то выживать, понимаешь?

Почти ожидаю, что он скажет: «Выживать?» – но мужчина лишь вздыхает:

– Да, понимаю. Выживание. Старание. Это проигрышная ситуация, не так ли? Мы хотим выжить, но – вот горькая ирония – вместо этого загоняем себя в тупик и теряем надежду.

Так ли это? Неужели это моя судьба, если я продолжу попытки быть практичной?

Он поворачивается ко мне, на лице его читается честность, похожая на беспокойство.

– Ты должна проснуться, Кей, принять в свои объятия истину, красоту, жизнь, – но ты говоришь лишь о смерти. У тебя хорошее воображение. Ты должна найти себя – настоящую в спокойной точке, Кей. «Спокойной точке вращающегося мира».

– И эта точка?..

  • Если б не точка, не спокойная точка,
  • Не было бы танца, и есть только танец.

Больше загадочной поэзии, снова будто знакомой, но все еще нет ответа.

– Мне просто никогда не хватает времени.

Он пожимает плечами:

– И все же всегда есть настоящее.

Группа из трех человек с моим «поклонником» распадается, и женщина направляется к нам. Она не красавица, но выражение лица у нее приятное. Как и остальные, она одета в исторический костюм, облегающее черное платье достает ей до щиколоток. Волосы уложены по моде тридцатых годов в короткие волны, заканчивающиеся над ушами.

Мой сосед встает, скорее всего только из галантности, но я на всякий случай встаю тоже.

– Я пришла тебя спасти, дорогая. – Женщина улыбается моему собеседнику. – Как я вижу, Ти прибрал тебя к рукам и удерживает в тени. – Она протягивает мне руку в украшениях. – Пойдем, поешь что-нибудь.

Я перевожу взгляд на мужчину.

– Поймала с поличным, А. Ты знаешь, не могу оставить в покое добровольного слушателя.

Ти? и… А?

Должно быть, это буквы. Здесь не в почете имена, по всей видимости. Все обращаются друг к другу по инициалам.

Меня пробирает дрожь.

Не Кей.

К.

Как Келси.

Меня здесь знают? По-настоящему?

– Я бы хотела, чтобы вы называли меня по имени! – выпаливаю я. – Если вы знаете мое настоящее имя, конечно.

Т. смеется.

– Боюсь, на этот вопрос тебе придется ответить самой, девочка.

А. все еще протягивает мне руку, нетерпеливо подзывая меня пальцами.

– Пойдем, самое время съесть что-нибудь кроме вина.

Оставив позади Т., женщина ведет меня мимо разговоров к главному столу с кушаньями. По пути я опускаю руку и касаюсь золотых лепестков далии, задеваю жесткие стебли карликовой вишни. Здесь все, включая меня, невообразимо живое.

Мужчина, наблюдавший за мной ранее, следит за моими передвижениями и сейчас, но я не смотрю на него в ответ. Одного нового собеседника пока достаточно.

Мы подходим к великолепному Древу, от которого, как переливающиеся дороги, расходятся четыре ручейка. Каждый выложен по краям белой галькой, блестящей, как летний град. Тот, что ближе ко мне, извиваясь, бежит сквозь болтающую толпу, скрывается под мостиком там, где должна быть Каштановая улица, вливается в широкий пруд и переливается через край, вероятно, в следующий пруд.

Удивительное место, сумасшедшее, невозможное. И все же – идеальное.

Стол заставлен всеми вообразимыми кушаньями. Тарелки жареной курицы с ананасовым соусом, серебряные блюда-этажерки, на которых лежат пирожки из слоеного теста с сыром фета и шпинатом, фарфоровые чаши с салатом с брусникой и тонко нарезанными кусочками апельсина, горы пряного кускуса. Я вдыхаю аромат марокканского карри и провожу пальцами по хлопковой скатерти, расшитой изумрудными листьями магнолии.

А. дает мне фарфоровую тарелочку и рекомендует мне свои любимые блюда.

– Спасибо, – шепчу я, накладывая на тарелку несколько конвертиков долмы в виноградных листьях и разноцветные греческие оливки.

– Не за что, дорогая моя. – А. указывает рукой в направлении вечеринки. Свет ламп играет на ее тяжелых серебряных кольцах с сапфирами и нефритом. – Мы, рассказчики, должны держаться вместе среди остальных. Ты понимаешь.

Пусть она и ошибается, мне приятно, что меня включают в их круг. Она назвала меня «рассказчик» – и будто в моем сердце пробился маленький росток, зеленый и живой, но в то же время нежный, уязвимый. Не в силах совладать с эмоциями, я отпиваю вино из бокала, чтобы сглотнуть ком в горле.

– Не все здесь – писатели? – Я оглядываю головы собравшихся.

– Нет! И так более чем достаточно историй, не находишь?

– Достаточно для чего?

– Чтобы нас разбудить! – Она щелкает пальцами перед моим лицом, как гипнотизер. Но если я все это время была под гипнозом, то, судя по всему, команды А. не хватит, чтобы развеять иллюзию.

– Мир в полусне, моя дорогая. Чтобы пробудить его, нам понадобятся все тайны, вся красота, которую мы можем сотворить. – Она качает головой, глубоко вдыхает, будто ей тяжело говорить на эту тему. – Но я заболталась, где же твоя Э.? – Она откусывает кусочек канапе и откидывает голову назад, закатив глаза – настолько оно вкусное.

Я прикусываю губу, не зная, что ответить.

– Э.?

– Не глупи. Она тебя вырастила. – А. хмурится.

Но ее слова оглушают. Она имеет в виду Элизабет? Ба?

У тебя все еще есть сад. Твой особенный дар.

Я не вспоминала о словах Ба с тех пор, как попала в это волшебное место.

Возможно ли, что она тоже была здесь?

Тогда, получается, я не сплю.

А. хлопает меня по плечу:

– Не переживай. Наверное, ее зажал в угол Т. и рассуждает о своих стихах, но ты меня знаешь. – Она подмигивает, наклоняется поближе и с улыбкой говорит: – Я предпочту любому стихотворению старое доброе убийство.

Убийство? Мурашки бегут по коже. Но А., скорее всего, говорит про детективы.

– Э. себя плохо чувствует. – Я прикусываю губу. Значит ли это что-нибудь в этом месте? Не могу поверить, что она говорит о Ба, но не могу упустить шанс.

– Неужели! Очень грустно это слышать. Такая добрая женщина, и взять тебя на воспитание после… Она чудесная. Скажи ей, она непременно должна поправиться – мы не потерпим возражений!

– Кто должен поправиться? – обращается к нам мужчина с огромными усами, складывавший на свою тарелочку канапе. Он одет в коричневый твидовый жилет и смотрит на меня поверх очков в золотой оправе.

– Помнишь Э.? Замечательная женщина, ты еще подписал ей одно из своих первых изданий. Ей нездоровится. – А. подмигивает мне. – Первые издания Ф. когда-нибудь будут стоить золотые горы, вот увидишь.

Стеклянный шкаф с первыми изданиями – я не помню, когда его открывали последний раз. Там стоят книги в тканевых обложках цвета стареющих кирпичей или выцветших джинсов. Позолоченные буквы, потрепанные корешки.

Все люди здесь – настоящие?

Затем меня догоняет другая мысль – А. сказала, что Ба «взяла меня на воспитание после»… После чего?

– Расскажи мне об Э. Как она меня взяла к себе. Почему она это сделала?

А. изучает мое лицо.

– Почему мы вообще что-то делаем? Полагаю, из любви. – Она смотрит куда-то за мое плечо, глаза вспыхивают. – О, это Г.? Я должна поздороваться.

И она ускользает, оставляя меня рядом со столом. Я бросаю взгляд на Ф. Могу ли я спросить, как его зовут?

Он улыбается мне, будто подбадривает, но заговаривает прежде, чем я успеваю открыть рот:

– Тебе не пора уходить?

– Уходить? – Я разочарованно выдыхаю. Он понял, что мне здесь не место? – Тут так… светло. Я хотела бы остаться.

– Да, так всегда и бывает, правда? Стоишь на пороге чего-то нового, и вдруг старая жизнь кажется такой чудесной, идеальной – и как ее оставить?

Здесь все говорят загадками? Или только писатели?

– На пороге?

Он поднимает бокал в сторону дальней части сада, в другой стороне от книжного, за освещенным факелами кругом. Где должна быть стена «Ритм и чудо».

– Конечно. Это лишь начало. Тебе предстоит зайти дальше.

Я стараюсь рассмотреть, что там за краем сада, или что может быть краем.

Вижу только кустарники, цветы и извилистую дорожку из серого камня со статуями по бокам. В глубине – только неизведанная темнота.

– Куда она ведет?

– Хм. Для каждого из нас по-своему, так ведь? Но, конечно, главное здесь – воображение.

Я улыбаюсь.

– Звучишь как Э. Но я стараюсь смотреть на вещи практичнее.

Я вру, конечно. Или выдаю желаемое за действительное.

– Чушь! Как ты думаешь, откуда у нас паровой двигатель? Телефон? Автомобили? Это все нужно было выдумать, прежде чем они стали реальностью. Люди с хорошим воображением – вот кто создает новое, изобретает, двигает прогресс!

– Может, вы и правы. – Я кладу в рот соленую оливку и раскусываю.

– Нет никаких «может»! Чтобы жить полноценно, мы должны пройти сквозь двери в более удивительный, чудесный мир. Шанс. Судьба. С таким не шутят.

Я делаю глубокий вдох, не зная, что сказать.

– Ну же, иди, – он кивает в сторону тропинки, ведущей во тьму.

– Простите?

– Надо пройти сквозь двери.

Значит, не метафора.

Но все это уже слишком. Я люблю тайные проходы, но ни за что не пойду в темный лес, даже если на его месте на самом деле должна быть стена.

– Я… мне нужно…

Ф. цыкает.

– Что нужно? Что может быть важнее?

– У Э. проблемы со здоровьем. Я должна проверить, как она. И в магазине дела плохи.

Он наклоняет голову, слегка нахмурившись.

– Все потому, что ты не знаешь, кто ты такая.

Я открываю рот, но не могу выдавить ни звука. Ф. знает меня? Может быть, даже моих родителей?

– Когда ты не знаешь, кто ты на самом деле, другие люди могут у тебя забрать. Забрать то, что является твоим. – Он трогает меня за плечо, подталкивая к краю сада. – Ты найдешь там ответы на все свои вопросы. Если осмелишься.

Он заставит меня идти туда?

Впервые за вечер я чувствую страх, порыв сбежать, хотя другая часть меня жаждет обрести найденное.

– Я должна идти, была очень… рада знакомству… то есть встрече.

Я разворачиваюсь от Ф., от стола.

Где же та скамейка, рядом с которой был мой вход?

Я стремглав бегу по буйной траве, но почти у самой скамьи я спотыкаюсь и падаю. Последнее, что я вижу в мерцании свечей – летящий в воздухе бокал и удивленный взгляд мужчины, которого Т. назвал моим поклонником.

Затем – темнота.

Глава 8

Любовь – жизнь пробуждающаяся, ты – сон.

Из «Слово в пустыне», Малкольм Гайт

Из темноты меня зовет тихое, мелодичное птичье пение.

Я просыпаюсь медленно, пробираюсь с закрытыми глазами сквозь туман подсознания.

Вспоминаю. Сад. Я в волшебном мерцающем Саду.

Открываю глаза, чтобы найти птицу, поющую мне доброе утро – может быть, она слетела с ветвей величественного дуба?

Но я вижу только желтеющий потолок моей квартиры.

На мне снова домашние штаны, заляпанные краской, и старая толстовка. Платье с вышитыми цветами вистерии пропало.

Птичье пение – всего лишь будильник, звенящий все громче с прикроватной тумбочки.

Со стоном нашариваю рукой телефон и выключаю будильник.

Сон. Всего лишь сон.

Закрываю глаза ладонями и чувствую горячие слезы.

Почему я плачу?

Потому что сад казался настоящим, таким… целебным.

Странное слово, но оно первое приходит мне в голову.

Меня приняли в круг «настоящих» писателей. Сообщество людей, ценящих творчество и красоту. Мои люди. Как будто находишь оазис в пустыне. Изысканные блюда, принесенные подарки, ощущение вечности.

В саду я нашла все, что люблю. Алхимия, замешанная на моей крови: ностальгия и элегантность, загадки и любопытство. Радость и принятие.

Но я знаю, откуда они пришли.

Я скатываюсь с кровати, выхожу в гостиную и снова беру с полки «Таинственный сад». Затем вынимаю тетрадные листы. Растрепанный край страниц там, где раньше они крепились к пружинке, разваливается у меня в руках на маленькие квадратики.

Я сажусь на диван, как вчера читая первые строчки – неужели только вчера?

Давным-давно жила-была девочка-сиротка, растила ее бабушка, которая ей была вовсе не бабушка. Девочка не знала, кто она, но ей предстояло пережить множество приключений и увидеть много загадочных мест.

Первым местом, в котором она нашла Себя, был очень волшебный сад с волшебными людьми, которые ее любили.

И снова слезы. Я откладываю страницы и массирую онемевшими пальцами лоб, пытаясь стереть из мозга захватившее его за ночь сумасшествие.

Зачитанная до дыр книга о Мэри и ее таинственном саде. Страницы, написанные мной в десять лет. Плюс, Уильям упомянул эту историю, когда мы смотрели сквозь запертые ворота. Даже «Звездный фолиант», постоянно мозолящий мне глаза, – все это соединилось в одну иллюзию, убежище от реальности, где я могу быть кем-то еще. Келси, ты сходишь с ума.

Но что это был за сон! Никогда я не видела ничего подобного. Мои органы чувств и мои эмоции работали сообща, я помню все запахи и вкусы – не как в обычных, ускользающих обрывках видений.

Больше было похоже на пробуждение.

Я должна знать правду.

Засовываю ноги в кроссовки, не завязывая шнурки, несусь вниз сквозь книжный. Открываю дверь, лечу до железной двери и обеими руками пытаюсь ее открыть.

Если бы двери открывались отчаянием и надеждой, они распахнулись бы без усилий.

Вместо этого я всем телом влетаю в железные прутья.

Так и остаюсь, глотая горечь, вжатая в ворота.

Должен же быть ключ. Может, вчера кто-то открыл ворота, а потом запер снова?

Я просто не в себе. Это единственное объяснение. Почему еще я бегу обратно в магазин и хожу кругами вокруг кассы, закрыв глаза?

Где я видела ключ? Где-то на крючке.

Где же, Ба, где?

В детском отделе.

Я включаю свет по всему магазину, помещение наполняется шипением галогеновых ламп.

Вскоре я уже пробираюсь между шуб в платяном шкафу и бегу сквозь Нарнийский лес в комнату, где мои юные писатели хранят свои тетрадки на пружинках, заполняя их мечтами, которые могут оказаться реальностью.

Вот здесь стена с «диковинками», как она их называла. Пара дюжин безделушек, купленных в антикварных магазинах и выловленных из ящиков с реквизитом, скопившихся за шестьдесят лет истории Книжной лавки на Каштановой улице. Ба сама повесила ржавый железный ключ на крючок.

«Никогда не знаешь, что он может открывать», – сказала она тогда, хитро улыбаясь.

Знала ли ты, что он открывает? Помнишь ли до сих пор?

Я хватаю ключ и бегу обратно сквозь Нарнию и Книжный на улицу.

Дрожащими руками вставляю ключ в замочную скважину ворот, не дыша.

Подходит. Поворачивается.

Щелк.

Дверь открыта. Я снова пробираюсь сквозь заросли травы и плющ к волшебному саду

Но никакой магии здесь нет.

Трава, еще трава. Мусор, еще мусор. Десятилетиями пьяные подростки, смеясь, закидывали сюда пивные банки, ветер заносил промокшие под дождем обертки, бумажки. В центре стоит старая стиральная машинка, и как она сюда попала – непонятно.

Я скрещиваю руки на груди и медленно поворачиваюсь назад, чувствуя непреодолимую грусть. Но чего я ждала? Почувствовать себя дома здесь, среди заросшего мусора?

«Все потому, что ты не знаешь, кто ты такая», – сказал мне Ф. прошлой ночью.

Ну-ну. Неудивительно, что слово «дом» всегда звучит для меня со скрытым знаком вопроса.

Я правда пыталась. Все эти годы я расспрашивала Ба, но она всегда молчала. О чем я только не мечтала подростком: богатые родители, потерявшие меня и продолжавшие поиски. Или, может быть, я была похищенной принцессой и на крыльцо Книжного меня доставили по приказу узурпатора трона моей далекой родины. Я воображала слезные воссоединения, богатые дни рождения, подарки, обернутые в блестящую бумагу и перевязанные красными лентами.

Потом – письмо. Я все еще вижу его. Оно спрятано, но не забыто.

Ощущаемая пустота мне не в новинку. Просто встреча лицом к лицу с преследующей меня отчужденностью.

С трудом продираюсь сквозь сорняки, снова закрываю ворота, кладу ключ в карман штанов. Тяжелый и холодный металл упирается в ногу.

Что лучше: лишь вкусить или никогда не попробовать? Так ведь говорят: лучше любить и потерять, чем не любить вообще?

Прошлой ночью в саду я снова ожила, отвлекшись от губительной для души фиксации на нашей финансовой катастрофе. Как я могу теперь снова вернуться к безнадежности?

Оставлю этот вопрос на потом. Сегодня – душевная боль, нехватка воздуха в груди, горечь непролитых слез.

Через полчаса, когда я выхожу из горячего душа, в голове всплывает строчка из вчерашнего сна:

Первые издания Ф. когда-нибудь будут стоить золотые горы, вот увидишь.

Стеклянный шкаф на первом этаже, запечатанный и закрытый от посторонних, хранит свои сокровища.

Может, одного из них – или даже всех – хватит, чтобы отсрочить катастрофу? Шкаф стоит у задней стены магазина, поэтому на него особо никто не обращает внимания, но если выставить книгу на продажу в Интернете? Наверняка найдется покупатель, готовый хорошо заплатить.

Переодеваюсь в джинсы и футболку и, несмотря на мой выходной, спускаюсь в магазин.

Лиза как раз заходит внутрь. Она хмурится:

– Дверь была не заперта. Это небезопасно.

– Все в порядке. Я выходила только что, поэтому не закрыла.

– Мне все равно не по нутру, что ты здесь одна, а дверь нараспашку. Тут так-то ценные вещи лежат.

Я улыбаюсь в ответ на ее заботу, хотя ее, кажется, больше волнует товар.

– Как выходной? – Лиза вводит код разблокировки кассы.

Я поднимаю руки, будто сдаваясь под натиском ее сарказма – у меня правда не выходит отдыхать по средам.

– Знаю, знаю, я просто хотела кое-что проверить.

Лиза качает головой:

– Нет, я спросила, как прошел твой выходной вчера.

Я смеюсь:

– Сегодня среда, Лиза. Мне жаль, но до пятницы еще два дня.

Лиза хмурится, смотрит на часы, затем на меня.

– Я не столько вчера выпила. Сегодня четверг. Вообще-то, тебя вчера весь день не было.

Сердце начинает отбивать стаккато, я вынимаю телефон. Дата «Четверг, 31 марта» смотрит на меня, как и серия непрочитанных сообщений от Остина, присланных прошлой ночью.

Ты где?

Затем:

Ты придешь?

Ты забыла про встречу?

Серьезно?

И наконец: Ухожу. Напиши, как прочтешь. Надеюсь, все ОК.

Сложно дышать. В поисках опоры хватаюсь за шкаф. Неужели я весь день провела во сне?

Я пытаюсь вспомнить. Я слишком много выпила? У меня жар?

– Ты в порядке? – Лиза скрещивает руки на груди. – Выглядишь так себе.

Задней частью ладони меряю температуру – лоб холодный.

– Правда? Кажется, все в порядке.

– Тебе, может, взять еще один выходной? У меня все под контролем.

– Нет! Нет, все хорошо. Я… я пойду в офис на минутку.

Дверь закрывается, в окружении стопок несортированных книг я роняю голову на стол.

Думай, Келси. Как такое возможно?

Никак. Это невозможно.

Нет ни единого объяснения, и ничего тут не поделать.

Лиза стучит, затем заглядывает в кабинет:

– Тебе письмо. По-моему, неприятное.

– Спасибо.

Оставшись в одиночестве, я открываю письмо из городской налоговой.

Как и ожидалось, это требование об уплате налога с указанием пени. Однако дальше указана новая информация.

Если я не соглашусь признать решение суда до пятнадцатого апреля, они смогут конфисковать мое имущество и продать с молотка.

Внутренним взором вижу пренеприятную картину: Чарльз Даймонд Блэкбёрн с довольной ухмылкой машет аукционной карточкой, делая ставку.

«Признать решение суда» в данном случае значит выплачивать накопившийся долг в течение долгих десяти лет, не забывая про новые начисления. Но если я просрочу налоги снова, то администрация будет в праве конфисковать все, чем я владею, и я не смогу протестовать. Я не соглашалась до последнего, но до пятнадцатого апреля осталось всего две недели.

Хватит с меня таинственных садов на пустырях. Время действовать.

Я засовываю письмо в ящик и направляюсь в магазин.

Лиза открывает рот, чтобы что-то сказать, но, видя выражение моего лица, решает промолчать.

– Я тут подумала. Как считаешь, сколько мы можем выручить за них? – Я подхожу к стеклянному шкафу и просматриваю названия книг.

Фолкнер, «Когда я умирала». Элис Уокер, «Цвет пурпурный».

Л. Фрэнк Баум «Волшебник страны Оз».

Фрэнк, как Ф.? Или он должен был быть Л.? Сердце пронзает боль, я не реагирую. Больше никаких бредней.

Но я спонтанно вынимаю телефон и ищу фотографию Л. Фрэнка Баума. Прищурившись, смотрю на шахматную доску из черно-белых картинок.

Мурашки бегут по шее – я узнаю этого человека, хотя на большинстве фотографий он старше. Это Ф., который, по словам А., подписал Э. – Ба? – одно из своих первых изданий. Так ведь?

– Ну? – Лиза спрашивает, заглядывая мне через плечо.

Я прижимаю телефон к груди.

– Что?

– Хороший куш? – она кивает на мой телефон. – Боишься, что я потребую долю, если узнаю, сколько оно стоит?

– Что? Нет, я не смотрела цену. Я искала… одного из авторов, – я указываю на красную, белую и зеленую книги на полке.

Лиза поднимает брови:

– Ну покажи.

Я протягиваю Лизе экран с фотографией. Тот же квадратный подбородок, густые усы, добрые глаза за золотой оправой.

– Хм. Симпатичный. Такой винтажный.

Я качаю головой.

– Это один из самых популярных писателей девятнадцатого века, а ты: «симпатичный».

– Эй, я что вижу, то и говорю!

Звенит колокольчик на двери, и Лиза идет встретить покупателя.

Я снова смотрю на картинку. Сердце колотится в груди.

Дрожащими руками я печатаю в строке поиска: «Спокойная точка вращающегося мира».

Запоминающаяся строчка. Вчера она мне показалась знакомой. Мой собеседник сказал, что это его стихи, но, может, я где-то уже читала…

Ох. Стихотворение, поэт, его фотография – все это появляется у меня на экране.

И вот он, мой новый друг Т., выглядит точно так же, как вчера.

Т. – сокращение от Томас. Томас Стернз Элиот.

На обложках книг – Т. С. Элиот.

Цитата оказывается из поэмы «Бернт Нортон», первой из цикла «Четыре квартета», который мы читали в колледже.

Я глазами пробегаю по строкам поэмы и нахожу другие цитаты:

  • Неслучившееся – только абстракция,
  • Навсегда остающаяся возможностью
  • Лишь в мире предположений.

Я не могла помнить эти строки так хорошо, чтобы воспроизвести их во сне, так ведь?

Кто еще?

Лиза занята покупателем. Воздух застревает у меня в горле.

Кто еще?

Красивый мужчина, заглядывавшийся на меня весь вечер, – с подвернутыми рукавами в черной жилетке. Но мне неоткуда начать, я не знаю его инициалов. Ничего.

Женщина, которая отвела меня к столу – А.

Что я о ней знаю?

Я предпочту любому стихотворению старое доброе убийство.

Тогда я решила, что речь идет о детективных романах.

Я отрываюсь от телефона и смотрю в сторону стеллажа с надписью «ДЕТЕКТИВЫ» – туда, где раньше был театральный балкон.

На самом деле это ни к чему.

Любой читатель скажет вам имя писательницы детективов с именем на букву «А».

Я даже помню фотографию с обложки ее автобиографии, хотя там она старше.

Едва попадая пальцами по маленькой клавиатуре, я ищу еще раз.

Множество фотографий.

Прокручиваю в поисках картинки, сделанной в ранние годы.

Когда она появляется на экране, я чуть не роняю телефон.

Снова прижимаю экран к груди – то ли чтобы уберечь правду, то ли чтобы отрицать, я не знаю.

Но сомнений нет.

Прошлой ночью, на приеме в невозможном саду, я встретила Агату Кристи, гранд-даму британского детектива.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 9

Ибо в этом конечная цель искусства: восстановить мир, показывая его таким, какой он есть.

Жан-Поль Сартр

Ба хочет посмотреть на сад «АдвантаМед», хотя оловянное небо затягивают тучи цвета сажи.

– Берти сказал, что первые луковичные уже распустились. Ты знаешь, я обожаю весенние цветы.

Я разворачиваю коляску, пока не оказываюсь спиной к двойной двери в так называемый сад, затем пытаюсь открыть дверь локтем.

Звучит сигнализация.

Не для того я пришла сюда, чтобы любоваться растениями, но я стараюсь не демонстрировать свое расстройство.

Я извинилась перед Остином за сорванный ужин, и мы перенесли свидание на сегодня. Утро я провела, уточняя стоимость книг в стеклянном шкафу, и по итогу выставила на несколько сайтов издание «Волшебника страны Оз» Л. Фрэнка Баума из тысяча девятисотого года, одну из самых ценных книг в нашей коллекции. Я преждевременно пообещала бухгалтерии, что скоро смогу заплатить по счетам. Но хотя Ба давным-давно написала на меня доверенность, чтобы я могла платить и подписывать чеки, карт-бланша на пользование ее деньгами у меня нет. Она любит быть в курсе, даже если в этом уже давно нет смысла.

Если честно, я хотела бы задать ей еще пару маленьких вопросов о некотором пустыре рядом с магазином. Однако мне почти удалось убедить себя, что та ночь была продуктом остаточных знаний по литературе из колледжа и нервов по поводу денег.

Сотрудница лет двадцати подходит к нам, чтобы выключить сигнализацию.

– Давайте я введу код. – Она наклоняет голову и говорит Ба снисходительным тоном: – Мы не можем позволить нашим гостям бродить где угодно, так ведь?

Ба выпрямляет спину. Она все еще величественна и элегантна, сливовая водолазка подчеркивает белые волосы.

Ее самоконтроль впечатляет. Ба ненавидит такое обращение. Надеюсь, эта девочка не попробует назвать ее «милая», а то выговора не миновать.

– Ты уверена, что хочешь на улицу, Ба? Дождь вот-вот начнется.

– Я уже давно не боюсь промокнуть. – Венозными руками она хватается за ручки коляски. – Я с ума схожу в этой комнатушке. Просто вернемся к обеду.

Воздух снаружи похож на тропики – несмотря на раннюю весну, сейчас очень тепло и сыро. С деревьев, загораживающих автомобильную дорогу, раздается пение одинокой птицы.

Я направляю коляску к прямоугольным клумбам, расположенным в сетке их потрескавшегося тротуара. Похожи на могильные плиты.

– Побыстрее, девочка моя. Я не младенец, в конце концов.

Я смеюсь.

– Ты видела этот асфальт? Если я поеду быстрее, ты вылетишь из кресла при первой же трещине.

– Тогда развернись еще раз, как ты сделала на выходе.

– Ты с ума сошла, – но я слушаюсь, кручу ее в кресле и на максимально возможной скорости довожу до клумб.

Она в восторге, как школьник, которого отпустили с занятий пораньше, потрясает кулаком в воздухе, хватается за подлокотник снова и радостно кричит, когда из-за трещины на дороге ее подкидывает в кресле.

– Довольна? – Я смеюсь и притормаживаю, поворачивая Ба лицом к клумбам ярко-желтых нарциссов, склонившим головки будто в молении, и хору крокусов с лавандовыми шейками.

Я останавливаю кресло у скамейки и подпираю тормоз.

Ба тянется к моей руке, пока я сажусь.

– Да, довольна. – Она улыбается мне, не цветам.

Я легонько жму ее руку и пытаюсь отогнать подступающие слезы. Недолго осталось нашей маленькой семье. Да, расти с женщиной за шестьдесят и за семьдесят в роли матери было тяжело, но она всегда принимала меня полностью, как я есть. Кто будет так относиться ко мне, когда ее не станет? Лиза? Остин?

Может, это мой страх потери мутит воды моей фантазии и создает в голове радушную компанию мертвых писателей?

Я указываю на цветы.

– Похоже, и в таком месте жизнь не запретить.

– Хм. Да. – Ба смотрит на клумбы, в основном еще спящие под покровом прошлогодней смерти. Она протягивает хрупкую руку к ближайшему нарциссу. – Сады так себя и ведут, правда? Воплощают красоту в реальность, даже если на них никто не смотрит. Напоминают нам, что все наше человеческое искусство – только отражение чего-то большего. Все сады в мире, наверное, связаны с архетипическим изначальным садом. Осколки рая, разбросанные по миру.

– Красиво, Ба. Ты все еще хороший поэт.

Она еле слышно смеется.

– Может быть. – Ее взгляд обращается ко мне. – Ну а ты и твои истории?

Я отворачиваюсь, смотрю на серо-зеленые стебли ирисов, взрезающих темную землю. Слышно, как первая пчела вьется у цветка.

– Боюсь, у меня нет времени сейчас.

Ба снова выпрямляется, смотрит мне в глаза.

– Чушь несешь и сама это понимаешь, девочка моя. – Она поджимает губы в прямую линию.

– Все в порядке, Ба. Просто я этим баловалась в детстве…

– Не только!

– Ну да, но…

– Так когда она выходит? Вот что мне хотелось бы знать!

– Ба, не так все просто. – Хотя технически могло быть и просто. У меня есть роман, и ничего не мешает мне отправить его в большое плавание…

Только вот у дурацкого бестселлера «Звездный фолиант» сюжет невероятно похож на мой. Если я и опубликую книгу сейчас, меня высмеют за вторичность.

– Глупышка. Конечно, это непросто. Кто сказал, что будет легко? Ты все еще не поняла, что должна вступить в борьбу!

– Какую еще борьбу? – Я сразу же сожалею, что спросила. Она волнуется.

– Борьбу против коварства зла!

Окей, если я хочу что-то узнать сегодня, то нужно спрашивать быстро, прежде чем истощение ее доконает.

Ба смотрит в сторону дверей:

– Как думаешь, уже обед?

– Я хочу спросить кое-что, Ба. У нас в стеклянном шкафу есть старинные издания…

Она кивает:

– Ты хочешь их продать.

Я выдыхаю.

– Они стоят чуть больше, чем указано на ценниках. «Волшебник страны Оз»… нас бы очень выручил.

– «Выручил»? Нужны деньги?

Я прикусываю губу. Ненавижу беспокоить Ба. Или заставлять ее сомневаться в том, что я справляюсь с магазином.

– Да, нам нужны деньги. Мы немного не успеваем оплатить налог на недвижимость. И еще нужно было вызывать сантехника. Если продать книгу, то можно заплатить налоги и покрыть пару месяцев здесь.

– Ты сама виновата, что сдалась и больше не пишешь. Трусиха! – В голосе ее слышен гнев.

Я закрываю глаза.

Птица больше не поет, мир затих, как всегда бывает перед грозой. За деревьями гул машин становится все громче.

Я делаю глубокий вдох, нервно облизываю губы.

– У нас не так много покупателей сейчас.

– Просто спад. Скоро все наладится.

– Надеюсь. А пока… ты будешь против, если мы продадим книгу?

– Я не против. Но Бобби не говори, он на нее уже давно слюни пускает. Фрэнк мне ее сам подарил, хотя это было так давно, что он уже и не помнит, наверное. Я думаю, он бы понял.

Вот опять. Я почти отговорила себя поднимать эту тему. Но сейчас…

Игнорируя «Бобби», я спрашиваю про самое интересное упомянутое имя.

– Фрэнк сам ее тебе отдал? Фрэнк Баум, автор книги?

– Конечно, кто же еще?

– Но он… умер. Задолго до твоего рождения.

– Они так помогли мне, когда ты была маленькая. Тебе стоит спросить у них. Они наверняка нас выручат. Они знают, что мне больно видеть магазин на мели.

– Кто, Ба?

– В саду конечно же! Они помнят, что для меня значил тот день – день, когда ты появилась в моей жизни.

Мое сердце оседает под весом новой информации. Мое прошлое, мои родители тоже часть всего этого?

Нет, должно быть, стареющий мозг Ба выдумывает небылицы. Я не верю ей, но лучше подыграть, чтобы не расстраивать старушку.

– Расскажи мне о том дне.

Ба улыбается морщинками в уголках глаз и прикладывает палец к губам.

– У всех свои секреты, девочка моя.

Первые капли дождя падают из промокших облаков, раскрашивая бежевую дорожку в кружки размером с медную монетку.

Ба поднимает руку и рассматривает каплю на обвисшей коже.

– Дождь начинается, – почему-то она звучит так, будто боится.

– Да, пора возвращаться.

– Почему ты меня вытащила в дождь? Убить меня хочешь?

– Конечно нет. Я сейчас увезу тебя. – Я поворачиваю коляску к дому и аккуратно везу ее по потрескавшимся дорожкам.

– Мокро! – Она пытается повернуть кресло, в глазах огонь.

– Прости, Ба. – Я пытаюсь не заплакать. – Прости.

Все чаще появляются приступы – словно Ба заменил злой двойник. Меня предупреждали, что мозг подводит ее, как и тело.

– Теперь из-за тебя мы опоздали на обед! – ее ярость наступила быстрее, чем дождь.

– Еще не поздно. – Я ускоряю шаг. – Сейчас мы пообедаем.

За моей спиной сад занавешен пеленой дождя.

В голове моей больше вопросов, чем ответов, а в сердце больше трещин, чем в этом тротуаре.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 10

Главная задача любого автора – рассказать историю о людских переживаниях, и я имею в виду универсальные, общие переживания: тревоги, заботы и дары человеческого сердца, которые не знают расы, времени, условий.

Уильям Фолкнер

Вторую половину дня я провела, разбирая счета, решая, какие расходы можно урезать, и обыскивая Интернет в поисках инструкций, как вести успешный бизнес; первый совет в списке: найдите место с большим потоком людей.

Отлично.

По крайней мере безрезультатные поиски отвлекают меня от фразы: «Они помнят, что для меня значил тот день – день, когда ты появилась в моей жизни».

Безумие, от начала и до конца. Только представьте себе, что Сад действительно существует, Фрэнк Баум подарил Ба первый экземпляр «Волшебника страны Оз», и самое главное, что люди, которых я увидела во сне в этом Саду – все мертвые писатели – могут что-то знать о том, кто я и как спасти Книжный магазин.

Даже если бы я правда верила, что поиск себя настоящей даст ответы на мои вопросы, почему я стала бы искать эту информацию в Саду, а не в частных или открытых архивах?

Приходят мои Писатели будущего, но как только я отсылаю их в шкаф, Лиза зовет меня обратно к прилавку.

Курьер на велосипеде просит расписаться за получение солидно выглядящего отправления.

– Что там? – Лиза за кассой встает на цыпочки.

Я вскрываю конверт. Хоть бы раз в почте оказалось что-то хорошее.

Пробегаюсь глазами по единственной страничке, отпечатанной на бланке городской администрации.

Затем возвращаюсь к началу письма со слезами на глазах и комом в горле.

– Что там? Что такое? – Лиза выходит из-за стойки и заглядывает мне через плечо.

– Администрация забирает книжный. – Слова едва слышно, будто я не могу говорить.

– Как они… – Она смотрит на лист, который я прочла уже трижды. – Рекви…

– Реквизиция. Проще говоря, они могут забрать частную собственность для городского использования. Конечно, они должны выплатить компенсацию, но имущество они забирают.

– Зачем городу понадобился Книжный?

Я снова читаю письмо, будто в этот раз буквы скажут мне что-то приятнее.

– Они его продадут застройщикам, потому что отель обещает больше выгоды для города. Судя по всему, этого достаточно.

– Это…

– Ужасно.

Должно быть, вот в чем Блэкбёрн угрожал мне пару дней назад. Последний шанс, а не то будет хуже.

Когда ты не знаешь, кто ты на самом деле, другие люди могут забрать у тебя. Забрать то, что является твоим.

Так, сейчас не об этом. Слишком странно, что Л. Фрэнк Баум тоже мог меня предупреждать.

– Нельзя сдаваться, Келси. Что-то же можно сделать…

– Конечно. И денег на адвоката у меня в избытке.

Я засовываю письмо обратно в конверт и кладу его за кассу.

Хочется углубиться в Интернет и начать искать информацию о нашей последней катастрофе, но меня ждут ученики.

Иду обратно мимо стены с плакатами, поддаваясь неверной фантазии лишь на миг, пока пробегаюсь пальцами по силуэту египетских пирамид, итальянского побережья, голубых куполов Греции, византийским башням Стамбула. Они так красивы, что зовут за собой, по ту сторону реальности.

Ученики не пишут.

Хаос затихает, когда я вхожу в детский отдел и прочищаю горло на манер недовольной библиотекарши.

– Как идут дела?

Дети разбегаются по местам, берутся за ручки.

Я ухмыляюсь, чтобы сбросить напряжение. В конце концов, наши занятия должны быть веселыми.

– Ну же, вы знаете, я рассчитываю на вас. Хотя бы один должен стать будущим Фицджеральдом или Хемингуэем. За вычетом алкоголизма, конечно.

Саанви Мета, девятиклассница, поднимает руку.

Я улыбаюсь и присаживаюсь за деревянный стул во главе стола.

– Можешь не поднимать руку, Саанви. Мы все здесь друзья и коллеги по перу.

Она нервно проводит рукой по волосам, мягким, как вороное крыло.

– Хорошо. Я просто подумала – вы не рассказали нам, о чем ваша история.

Безобидный вопрос наносит мне тяжелый удар прямо в сердце, выбивает воздух из легких. Группа по вторникам и четвергам должна радовать меня, а не напоминать об ушедших возможностях.

– Я здесь, чтобы помочь вам развить творческие способности. – Я осматриваю скрытый потенциал, сидящий со мной за столом. Милые дети, встраивающиеся в иерархию средней школы ничуть не лучше, чем я в свое время. Надеюсь, что никому не довелось пережить тех же ран. – Я здесь, чтобы помочь вам стать гениями, потому что я уверена, что внутри каждого из вас живет шедевр, и очень важно, чтобы вы его написали.

– Почему? – Лили дергает спиральный корешок на своей тетрадке. – Почему это важно? Случится что-то плохое?

Хороший вопрос.

В конце стола Алехандро наклоняется и кричит:

– Конец светаааа…

Я смеюсь.

– Может, не настолько плохое.

– Мисс Келси, а у вас внутри есть шедевр? – спрашивает Джэ, мальчик с растрепанными волосами и толстыми очками – и те, и те кажутся слишком большими для его головы.

Может быть. Наверное, нет.

Жизнь научила меня, что мои истории скорее всего слишком оптимистичны, слишком по-детски наивны, это не те безнадежно-депрессивные книжки, что сейчас становятся бестселлерами. Одна из причин, по которой я за последние два года не написала ни слова.

Без таланта к коммерциализации творчество и истории быстро превратились в трату времени, попытку эскапизма. Но я не собираюсь расстраивать детей правдой, ведь вдруг кто-то из них этот талант имеет?

– Мисс Келси? Алло?

– Простите. Ворон считаю. – Я улыбаюсь, думая о Ба, и продираюсь обратно к хорошим мыслям. – Может, у всех есть шедевры здесь, – я стучу пальцем по виску, – или, если быть точным, здесь, – я прикладываю руку к сердцу. – Но ты об этом не узнаешь, пока он не окажется здесь, – моя рука ложится на тетрадь Лили между нами, исчерченную фиолетовыми вихрями шариковой ручки. – Даже великие не знали, что они великие, пока они не сели и не начали писать. Если бы Ба была здесь, она бы вам рассказала.

Дети никогда не встречали Ба, но я столько ее описывала – энергичную богемную старушку, сражающуюся с «человеком» своей поэзией, – что они будто бы знакомы.

– Она дружила с лучшими авторами двадцатого века. Некоторые даже устраивали здесь автограф-сессии. Уильям Фолкнер, Айзек Азимов, даже Роальд Даль.

– «Чарли и шоколадная фабрика», – улыбается Лили. – Я в детстве очень любила эту книгу.

– Не удивительно. – Я толкаю ее локтем. – Ты странненькая.

– А вы здесь тогда уже работали? – Алехандро спрашивает серьезно.

– Ай, Алехандро! Как ты думаешь, сколько мне лет?

Он ухмыляется и пожимает плечами:

– Двадцать?

Я смеюсь.

– Вывернулся, молодец. Нет, мне на прошлой неделе исполнилось двадцать девять, если вам так важно знать. – Признание нелегко мне дается. Надвигается цифра тридцать, издеваясь над моими скромными достижениями. – Все эти мужчины умерли до моего рождения.

– А женщины? Были знаменитые писательницы? – Саанви наклоняется вперед, будто ответ значит для нее все.

– Конечно, за всю историю литературы было много знаменитых писательниц, но я не уверена, что кто-то из них раздавал здесь автографы. Придется тебе быть первой, Саанви.

В темных глазах загорается искорка. Вызов принят.

– Мисс Келси, а ваши родители тоже знали знаменитых писателей?

Я сжимаюсь в комок.

– Хм-м, вот этого я вам еще не рассказывала. – Я шевелю бровями. – У меня нет родителей.

Тишина за столом.

Я преувеличенно подмигиваю, чтобы снять напряжение.

– Загадочно, правда? Вдруг я вылупилась из яйца? Или прибыла с другой планеты?

Дети неловко улыбаются, понимая, что больше из меня не вытянут.

Ящик в столе Ба, письмо, запрятанное на самое дно…

Будто по команде детский отдел заполняет громогласная сирена.

Через секунду врывается Лиза.

– Келс, срочно. У нас проблемы.

На улице авария?

– Скоро вернусь, ребята. Пишите пока.

Я следую за Лизой по коридору.

– Что случилось?

– Наводнение.

Мы у входной двери – и правда, по Каштановой улице течет поток воды, лишь на пару сантиметров ниже тротуара.

– Что… Откуда? – Я выбегаю из магазина, Лиза за мной.

Слышна сирена, из пожарной машины выпрыгивают спасатели.

Я делаю вдох и поворачиваюсь проверить свое здание, затем «С иголочки», даже частично разобранный вьетнамский ресторан по другую сторону магазина винила. Где-то пожар?

Уильям стоит на тротуаре.

– Магистральную трубу прорвало, – кричит он. – Строители что-то сломали, кажется.

Вода заливает тротуар, и Уильям уходит в магазин.

Потоп течет к Книжной лавке, но поворачивает в углубление у подвального окна.

Я лечу к окну и смотрю вниз: вода заполняет укрепленное металлом углубление – как и каждый раз, когда идет дождь. Но в этот раз воды слишком много, а пломбам на окнах несколько десятков лет. Через минуту вода начинает просачиваться внутрь, а с улицы поток не успокаивается.

– Подвал! – Я бегу к двери, слыша шаги Лизы за мной.

Лестница в подвал книжного находится в задней части магазина, поэтому я добираюсь к ступенькам уже выдохшись. Я спускаюсь в подземелье – хранилище под зданием.

Куда пропала Лиза?

Не поддаваясь раздражению, я бегу через весь этаж к окнам, сквозь которые уже сочится вода, разливаясь масляной пленкой по полу. Вода тянет скользкие пальцы к коробкам со старыми документами и записями: часть из них относятся к книжному, остальные принадлежат временам, когда здесь еще был театр.

Я начинаю хватать коробки, оттаскивая их назад, подальше от воды. В подвале нет полок, никаких возвышений. Надеюсь, воду скоро перекроют.

Спустя несколько мгновений сзади раздается громоподобный звук – и рядом со мной оказываются семь подростков и Лиза.

– Чем помочь, мисс Келси?

– Коробки! Тащите их к задней стене подвала, как можно дальше.

Дно одной из коробок рассыпается у меня в руках, роняя на пол пачки пожелтевших листов.

Джэ и Саанви помогают подобрать их и унести подальше от воды, в другой конец подвала.

Фотографии актерских трупп разных лет, газетные вырезки с отзывами на старые постановки. Провожу пальцами по верхней картинке. Может, обществу любителей истории они будут интересны? Мы с Ба зря оставили их плесневеть.

Двадцать минут спустя вода едва течет, коробки в безопасности. Наша группа поднимается обратно.

Я стараюсь занять детей чем-то в оставшееся время, но в голове слишком много мыслей о «реквизировании», ущербе от воды, налогах. Что еще пойдет не так? Нужно будет починить окна – еще одна статья расходов.

Лучше бы «Волшебнику страны Оз» продаться быстрее, и за «хорошенькую сумму».

Но могу ли я не отдавать городу магазин?

Вскоре после того, как мы возвращаемся в детский отдел, время нашего урока подходит к концу. Ученики забирают рюкзаки, и я провожаю их из Нарнии в настоящий мир, до входной двери. Я приобнимаю каждого и напоминаю, что сочинения должны быть готовы к следующей неделе.

Серьезная тихоня Оливия задерживается.

– Мисс Келси, можно вопрос?

Я киваю и жду.

– Почему у вас есть Ба, но нет родителей?

Я сжимаю пальцами переносицу. Предчувствие головной боли давит на глаза.

– В другой раз расскажу, Оливия.

Когда за последним учеником закрывается дверь, я оборачиваюсь и вижу, как Лиза запихивает мусор в черный мешок.

– Не понимаю, почему ты не расскажешь им правду.

– Это и есть правда.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 11

Сочиняя истории, мы узнаем, что живет внутри нас. Сам процесс письма раскрывает то, что живо внутри нас.

Генри Нувен

Наконец-то пять часов! Я переворачиваю табличку на двери с «Когда-то, давным-давно…» на «Конец» и с облегчением закрываю замок.

Весь день у меня не было времени изучить ситуацию с реквизированием, и я начинаю жалеть о том, что перенесла ужин с Остином на сегодня, но отказываться сейчас будет невежливо. Может, получится распрощаться пораньше и вернуться домой, чтобы поискать выход.

Лиза закончила на пару минут пораньше, чтобы выкурить сигарету на крыше, прежде чем уйти.

Я поднимаюсь по лестнице до своей квартиры, затем на крышу – задать вопрос, весь день маячивший у меня в голове сквозь туман катастроф.

В середине дня прошел краткий дождь, во второй половине снова вышло солнце. Крыша из гудрона и гравия еще хранит немного тепла.

Лиза смотрит на город, оперевшись на парапет.

Прежде чем присоединиться к ней, я подхожу к восточной стороне здания и заглядываю вниз, на пустой участок.

Как и ожидалось, только сорняки и мусор от книжного до разрушающейся стены «Ритм и чудо». По левую руку от меня – Каштановая улица, по правую – задняя стена музея и переулок.

Я отталкиваюсь от ограждения и иду к Лизе, не обращая внимания на жалкие горшки, где в прошлом году я выращивала бархатцы и петунии рядом со старым раскладным стулом из дома Ба. После роскоши воображаемого сада неухоженные однолетники будто бы насмехаются над моими полуусилиями и забытыми увлечениями.

Лиза поворачивает голову, когда я подхожу, и протягивает пачку сигарет.

– Нет, спасибо.

Она пожимает плечами, прячет пачку в карман неопрятного кардигана и выдыхает тонкую струю дыма через нос.

– Подумала, что если ты когда и начнешь, то сегодня.

Я облокачиваюсь на стену и осматриваю вид. Склонившееся над городом солнце на той стороне улицы раскрашивает крыши в цвет пламени.

Лиза качает головой.

– Если бы у меня были деньги, я бы нашла тебе адвоката или что-то такое.

– Я ценю порыв.

Лиза – хороший человек, несмотря на то, что жизненные передряги ее потрепали. Сколько лет из своих сорока с чем-то она была счастлива?

– Я тут подумала. Твоя мама и Ба были близки, так ведь?

Лиза глубоко затягивается и выдыхает.

– Ну да. А что?

Она как будто готовится защищаться. Наверное, потому что было очевидно: Ба не увольняла Лизу – почти семь лет – не потому, что она такой замечательный работник. Я бы даже сказала, Лиза то приходила, то уходила, пытаясь справиться с алкогольной зависимостью, очередным никчемным парнем и даже парой месяцев без крыши над головой. Доброта Ба, оправдываемая верностью давно умершей подруге, была мне непонятна.

– А она… Она обо мне когда-нибудь говорила? Твоя мама. Когда-нибудь говорила о моем удочерении?

– Она тогда уже умерла.

– Что? Мне так жаль… ты тогда была еще совсем ребенком?

– Мне было четырнадцать, да.

– Ого.

– Почему ты об этом спрашиваешь? – Лиза тушит сигарету о каменную стену и кашляет, прочищая горло.

– Просто было интересно. Узнать про своих родителей.

– Элизабет тебе ничего не рассказывала?

Я пожимаю плечами.

– Да нет. Название агентства, и все.

– И ты никогда не пыталась выяснить?

Я медлю.

То самое письмо.

Больно вспоминать, как детское любопытство выросло до тревожной необходимости понять, кто я и откуда.

– Было дело, – выдыхаю я, чувствуя, как падает камень с души. – Я написала запрос в агентство, когда мне было шестнадцать.

Лиза кутается в свой кардиган от весеннего холода.

– И как?

– Ответа не было. Я тогда подумала, что они не хотели или не могли мне ничего рассказать.

Лиза пожимает плечами и смотрит на городские крыши:

– Не знаю, как это работает.

– А через два года я нашла свое письмо у Ба в ящике стола. Неотправленное.

Сейчас я рассказываю эту историю спокойно, а тогда чувствовала себя глубоко преданной. Да и сейчас чувствую.

Лиза хмурится.

– То есть?

– Она, наверное, забрала его из ящика и не послала.

– Ты ее об этом спрашивала?

– Да. Она сказала: «Лучше тебе не знать, Келси».

Воспоминание обжигает. Разочарование Ба. Загадочные, зловещие слова о Письме. Ощущение, что во мне, моем прошлом или моей семье скрывается что-то по-настоящему ужасное.

– Она права.

Я поворачиваюсь к Лизе и жду продолжения.

– Ба – твоя мать, Келси. Она тебя вырастила. Вот что важно. – Обычно грубая, Лиза кажется мягче. – Ты должна быть благодарна. Не всем так везет.

Я киваю.

– Я знаю. Ты права. Но иногда мне тяжело. Не знать… – Я провожу пальцами по рассыпающемуся камню и продолжаю тише: – Когда я была маленькой, я придумывала всякие истории про мое прошлое. О том, кто я такая.

– Типа, что тебя подменили при рождении?

Я смеюсь.

– Что-то в этом роде, да.

– Ну, Элизабет говорит, ты всегда была рассказчицей. – В ее тоне чувствуется снисходительность. – Всегда пыталась сбежать в свои книжки.

– Да, это бессмысленно. Кроме того, если моя мать от меня отказалась, стоит ли мне ее знать?

Она пожимает плечами, достает еще одну сигарету, зажигает.

– Почему ты об этом сейчас задумалась? У тебя и без того хлопот полон рот.

Тут она тоже права. Время, потраченное на размышления о моих биологических родителях или о выдуманном таинственном саде – это время, которое можно было бы потратить на решение нашей проблемы.

– Все так. Я не рассказчик, я владелец книжного магазина. И я борюсь за свой маленький независимый бизнес против жадности корпораций, онлайн-обезличивания и бездумных алгоритмов.

Лиза улыбается, но грустно.

– Вау, ты себе не изменяешь. Даже это предложение загнула, будто ты Дон Кихот, сражающийся с мельницами.

– Лиза, это что, литературная отсылка? – Я ухмыляюсь. – Неужели Книжный на Каштановой улице забирается тебе в голову?

– Не надейся. Покупательница сегодня сказала эту фразу, а потом ей пришлось мне объяснить, что к чему.

– Ну, я пока не сдаюсь. Мы еще поборемся.

– А про родителей? Будешь искать дальше? – Лиза говорит спокойно, но тело ее напряжено. Может, ее мама все-таки что-то знала? А Лиза не говорит мне из верности Ба? Или еще хуже – она шантажирует Ба, чтобы та ее не уволила?

И почему я никогда больше не пыталась? Прошло десять лет с тех пор, как я нашла неотправленное письмо. Я последовала совету Ба и держалась подальше от этой темы, но сейчас Ба на моих глазах угасает…

Я трясу головой и отталкиваюсь от стены.

– Нет. Нечего искать. Я должна спасти свой Книжный.

Рис.0 Сумеречный Сад

Глава 12

Писатель работает на перекрестке, где каким-то образом встречаются пространство, время и вечность. Его задача – найти это место.

Генри Нувен

Полтора часа спустя я жду Остина в полутемном фойе ресторана «Les Trois» и чувствую себя нехорошо.

На мой вкус «Les Trois» слишком пафосное место. Сегодня мне хочется чего-то привычного, панини или макароны в сливочном соусе с лобстером. Здесь же скорее подадут boeuf bourguignon или бифштекс по-татарски[6]. Но Остин пригласил – ему нравится водить меня в вычурные места, и надо бы быть благодарной.

Быстрый поиск в Интернете о реквизиции меня не обнадеживает. Формально процедура называется «изъятие», прецедентов довольно много. Термин звучит по-дурацки и снова напоминает мне о предупреждении Фрэнка Баума. В своей голове я уже произношу название с заглавной буквы, готовясь к Эпической Схватке с Изъятием.

Кажется, закон на стороне города. Все случаи, в которых суд выигрывали владельцы, касались только большей финансовой компенсации. Никому не удалось отстоять собственность.

Я не хочу компенсацию. Я хочу сохранить Книжную лавку. Мой дом.

Для этого мне понадобится адвокат.

В голове все еще роятся мысли о Саде и подсказки Ба. Может, загадочные гости действительно могли бы помочь – в конце концов, они подсказали продать раритеты в стеклянном шкафу. Но времени на догадки нет.

Смотрю на часы: 18:40. Остин опаздывает на десять минут. Это месть за мое вчерашнее молчание? Наверное, он не поверил в мое неубедительное оправдание: у меня так болела голова, что я забыла ему написать.

Пять минут, и я пойду попытаю счастья у ворот. Когда я вернусь, солнце почти зайдет – как когда я впервые заметила мерцающий свет.

О чем я вообще думаю?

В ресторан заходит пара, шепчут свои имена администратору, и она, улыбаясь, проводит их в зал. Я возвращаюсь к телефону и ищу более успешные случаи борьбы с Изъятием.

Еще две минуты и я пойду обратно, домой, к пустому участку. Нужно ли мне переодеться? Сейчас я в легком платье с цветочным узором. Интересно… Я не замечала, как похоже оно на то, что я носила в своем… сне.

– Мисс? – Администратор трогает меня за локоть.

– А?

– Кажется, ваш друг здесь.

– Что? О.

Остин стоит у входа в большой зал, склонив голову набок и вопросительно подняв брови.

– Ты идешь?

– Прости, не видела, как ты зашел.

И что это говорит о наших отношениях, если я не рада, что он пришел до того, как я собиралась уйти? Может быть, отношения тут ни при чем – я просто помешалась на таинственном саде.

Я подхожу к нему. Он кратко целует меня в щеку, и мы следуем за администратором.

– Хорошо выглядишь.

Я улыбаюсь.

– Спасибо, ты тоже.

Мы присаживаемся за стол со свечой, заказываем обед, после чего я стараюсь проявить внимание к своему собеседнику.

– Как прошел твой день?

Остин расправляет черную салфетку и аккуратно кладет ее на колени.

– Невероятно.

Я пью воду со льдом.

– Ты меня заинтриговал.

На самом деле нет. Остин занимается финансами, а меня это совершенно не увлекает. Пока Остин рассказывает о выгодной сделке, которую он провернул, я думаю о катастрофе, доставленной курьером. Я c усилием возвращаюсь к его словам, снедаемая виной. Мне надо заинтересоваться его работой так же, как он интересуется Книжным.

Подают салат «Цезарь». Гоняю по тарелке кусочки латука, покрывая их тертым пармезаном и соусом из анчоусов, прежде чем уложить их на вилку и отправить в рот.

Перерыв на еду позволяет мне сменить тему, и я вкратце рассказываю новости об Изъятии.

1 Оммаж (от фр. hommage – признательность, дань уважения) в искусстве – это работа-подражание и жест уважения другому художнику.
2 Круглое пирожное на палочке.
3 Ферментированный напиток, который готовят из чая, сахара, дрожжей и бактерий.
4 Тостонес – обжаренные ломтики бананов, эмпанады – пирожки из пшеничной муки, обжаренные в масле.
5 Адобо – соус из специй и уксуса, в котором обваливают уже готовое блюдо. Юка, известный также как маниок или кассава – растение, корнеплод которого после приготовления напоминает картошку.
6 Говядина по-бургундски – блюдо французской кухни, тушенная в винном соусе говядина; бифштекс по-татарски – мелко рубленная сырая говядина с желтком и специями.
Продолжить чтение