Читать онлайн Дело петрушечника бесплатно

* * *

Пролог

Когда Евгений Исаевич наконец вышел на улицу, ночь уже окончательно поглотила город. Днем, когда они только возвращались с экзамена, город шумел и дымил, пригретый первым весенним солнцем, пребывая в непрерывном, суетливом и жизнеутверждающем движении. Кричали торговки, звенели трамваи на бульваре, распугивая собак и мальчишек, теперь же лишь облака скоро неслись по небу, серые на черном, да ветер волновал воду в огромной луже посреди переулка, стояла тишина, но покоя в ней не было.

Евгений Исаевич уже собрался смело форсировать лужу, но прохудившийся левый сапог немедленно напомнил о себе, и препятствие пришлось униженно обходить с краю на цыпочках. После испытаний прошедшего дня и выпитой горилки ноги были словно чужие, а мысли в голове скакали, наталкиваясь одна на другую. Годы уже не те. Вот в молодости, сразу после санитарских курсов, он мог бы выдержать три такие студенческие попойки кряду, а потом бы еще пошел искать приключений с барышнями. Э-э-эх… Из оставшегося за спиной кабака послышался взрыв смеха, а потом нетрезвые голоса, неожиданно дружно затянули:

– Реве та стогне Дніпр широкий,
Сердитий вітер завива…

Еще раз вздохнув по ушедшей молодости, Евгений Исаевич натянул картуз по самые уши и побрел в сторону дома. Весь последний год домом для него была маленькая квартирка на последнем этаже, которую он снимал на двоих со своим товарищем по судьбе, таким же великовозрастным студентом Валентином Марковичем. Валентин Маркович обучался на первом курсе юридического факультета, а Евгений Исаевич корпел на первом курсе медицинского. Оба они были разночинцами, оба были не богаты, бессемейны, и, наконец, оба, достигнув сорокалетнего рубежа, решили попытать нового счастья в студенческой жизни.

Общие невзгоды сплотили случайных соседей, и они сожительствовали дружно, поддерживая взаимное уважение и порядок в своем скромном жилище. Евгений Исаевич, как отставной военный, насаждал дисциплину и следил за ее соблюдением, Валентин Маркович же, более робкий и мягкого характера, покорно подчинялся. Так прошел год, наполненный отчаянной зубрежкой, латынью, бесконечной экономией и ежедневными маршами с юго-западного конца города в центр и обратно. А теперь начались экзамены.

Ноги несли Евгения Исаевича привычным маршрутом, от фонаря к фонарю, огибая места, где грязь была непроходима, а в голове в сотый раз прокручивалась сцена сегодняшнего экзамена по анатомии. В душе его боролись стыд и облегчение – экзамен он все-таки сдал, с огромным напряжением сил, с третьей попытки, но сочувственный взгляд профессора не оставлял сомнений в том, что большая часть оценки была поставлена из уважения к его былым заслугам. Все преподаватели уже знали, что этот странный первокурсник с седеющими усами не простой санитар, а ветеран турецкой войны, служивший под началом самого Склифосовского!

И в этом не было никакого обмана: окончание санитарских курсов совпало с началом войны, и Евгений Исаевич, еще совсем молодой человек, действительно отправился на фронт, служить на перевязочном пункте. После переправы через Дунай, когда госпиталь наполнился стонущими ранеными, знаменитому доктору понравилось, как работает бойкий юноша, неутомимо делавший перевязки, бесстрашно державший трепещущие конечности во время ампутаций, и при этом не потерявший интереса и желания учиться профессии.

После этого он прошел вместе с Николаем Васильевичем Склифосовским всю кампанию, был под Плевной и при обороне Шипкинского перевала. Пилил, бинтовал, накладывал гипсовые повязки, таскал носилки, держал беснующихся от боли раненых во время операций. До сих пор в дурных снах ему являлись простыни, пропитанные кровью, словно пошитые из алой материи, белые лица умирающих, одежда, перепачканная гипсом и гноем, и тот болгарский стрелок с обмороженными ногами, который протяжно выл перед ампутацией…

Но продолжить службу и получить выслугу и достойный оклад, как ему мечталось, Евгению Исаевичу не довелось – уже в самом конце войны он заразился тифом и больше месяца пролежал в бреду, цепляясь за края жизни. После выздоровления осунувшегося и помрачневшего юношу признали полностью негодным к военной службе в связи со слабостью здоровья и перевели на службу гражданскую. Склифосовский уехал работать в Москву, а Евгения Исаевича пристроили в один из недавно открывшихся корпусов Александровской больницы, где он и провел почти всю свою жизнь, пока в прошлом году не решился-таки получить образование. Врачи, конечно же, и раньше не раз с укоризной замечали ему, что работа санитара ему не по таланту и что не годится растрачивать жизнь на наложение гипсов и смешивание порошков, когда знаешь медицину не хуже иных врачей, что из вчерашних студентов.

Но вдруг переменить свою жизнь казалось сложным, а может быть даже опасным, и Евгений Исаевич так и просидел на привычном месте, пока сороковой день рождения не возвестил печальным колоколом, что последний шанс его уходит навсегда. Так что же, может быть, все же попробовать себя в учебе? Чем черт не шутит? Стареющий санитар набрался решимости, ужался где смог, доведя свою и без того скромную жизнь до полного аскетизма, переехал в крошечную квартирку на окраине, да и ту делил пополам с соседом, продал домик, доставшийся от матери, воспользовался скромной помощью друзей и запоздало отправился-таки получать знания.

Но студенческая жизнь оказалась не такой простой, а учеба и вовсе давалась неважно – возраст давал о себе знать. Прочитанное не держалось в голове, складно писать не получалось, а весь его практический опыт с брызгами разбивался о безжалостные тома теории, требовавшие усердной зубрежки. И еще эта чертова латынь!

Воспоминание о поджидавшей его дома неоконченной книге вызвало тоску и зубную боль. Вдоль реки потянул промозглый ветерок, заставляя скукожиться и ускорить шаг. Евгений Исаевич, чертыхаясь, прошлепал по неизбежной грязи вдоль забора. За закрытыми воротами глухо и угрожающе залаяла собака, через дорогу ей ответила другая, потом третья. До квартиры оставалось уже недалеко, но сапог все-таки протек и начал предательски чавкать.

Чтобы отвлечься от унылых мыслей, он по привычке стал переживать о судьбе своего соседа Валентина Марковича. Да, у него-то дела похуже будут. До седых волос прослужил в крохотном уездном суде присяжным служащим, а проще говоря секретарем, потом перебрался сюда, а теперь удумал учиться на адвоката. Хе! И смех и грех! Наслушался выступлений в суде, написался протоколов заседаний, и решил что он – второй Федор Плевако! Да куда ему. Только зубрит с утра до вечера, а толку чуть! Нет, не сдаст он экзамены, нипочем не сдаст. И на снисхождение ему рассчитывать нечего! Это у нас – медиков есть промеж себя братство, и если ты свой, то тебе почет и всяческое вспоможение, а юристы только и рады друг другу в глотку вцепиться! Тем более какому-то секретаришке! Кому он там нужен, только хлеб отбирать!

Другое дело братья-медики. Приняли его без насмешки, хотя он и старше большинства лет на двадцать. Ну ясное дело, приняли, да не до конца. Все же они уже люди другого века, молодежь, куда старику с ними общий язык найти. А он и сам это все понимает, не лезет, не напрашивается, коли спросят – подскажет, если знает, а не разумеет – так и промолчит. Но вот позвали его в кабак, отмечать окончание экзаменов – не погнушался, пошел и сидел до последнего, пока горилка не кончилась.

Евгений Исаевич различил наконец знакомые очертания доходного дома, его черный угловатый силуэт завершал улицу, за ним начинался поросший ковылем пустырь, а за пустырем обнесенное стеной еврейское кладбище. Ветер разгонялся на просторе и выл на разные голоса, леденя уши и пролезая под шинель. К его удивлению, окошко на третьем этаже светилось тускло-оранжевым. Уже давно за полночь, а он все зубрит. Евгений Исаевич в некотором раздражении покачал головой. Его сосед действительно обладал способностью к заучиванию, просиживая часы за книгами с унылым упорством могильного червя, впрочем, заученное он редко понимал как должно и почти никогда не мог складно ответить, за что не раз был осмеян жестокими сокурсниками.

– Да, у нас побратимов-лекарей такого и в помине нет, – бормотал Евгений Исаевич, открывая скрипучую дверь парадной. – Как там профессор сегодня сказал? «Мало книжек, только кто кровь и гной нюхал, тот лекарь настоящий». А ты? Кто ты им, Валя? – спросил он в сердцах у пробегавшего по стене таракана и принялся карабкаться на третий этаж по скрипучей темной лестнице. – Они же… они же там все чистенькие, а ты? Ты же для них босоногий хлопчик на побегушках, был и будешь! Эх, Валя-Валя…

Наконец он достиг квартиры, на ощупь, долго тыча ключом, нашел замочную скважину и отпер дверь. Внутри было тихо, темно, слабо, но неистребимо пахло кислятиной и папиросным дымом. Дверь каморки Валентина Марковича была приоткрыта, и из нее поперек гостиной ложилась желтоватая полоса света. В дверной щели была различима сгорбленная фигура соседа, навалившаяся на стол. Окно было закрыто неплотно, и сквозняк слабо трепал оранжевые занавески, тени от лампы кривились и плясали по комнате. Евгений Исаевич откашлялся, громко и с некоторой угрозой. Тишина в ответ.

– Валентин Маркыч, голубчик вы мой, уж за полночь, не пора ли уже в кровать? – строго спросил он соседа, приоткрывая дверь. – Цицерон и Марк Корнелий никуда за ночь от вас не убегут, а утро вечера мудренее… Валя! Да проснись ты, в самом деле! Вон, и чернильницу опрокинул, черт криворукий! Ох!..

То, что показалось Евгению Исаевичу разлитыми чернилами, имело странно знакомый запах, который невозможно было спутать ни с чем другим. Кровь! Свежая и много. Она растеклась темной лужей на столе и медленно стекала на пол. Валентин Маркович лежал, повалившись на стол, рука была странно вывернута ладонью наружу. Указательный палец отсутствовал, на его месте была свежая рана. Вот отсюда и кровь. Старый санитар, уже без малого врач, мгновенно протрезвел, в голове звенело, по спине ползли мурашки. Резко, опытным движением он схватил соседа за одежду и запрокинул ему голову. Куда уж там… Помощь явно запоздала. Выбритое лицо Валентина Марковича было перемазано кровью, глаза остекленели, открытый рот перекошен в гримасе. Мертв, уже пару часов как. Но что это? Во рту торчит что-то белое. «Что же он, палец себе откусил, что ли?» – мелькнула странная мысль, Евгений Исаевич нахмурился и умело разжал челюсти трупа. Где-то в голове слабый голосок шептал и уговаривал не делать этого, но пальцы уже привычно сами залезли в рот, чтобы освободить дыхательные пути. Несчастный умер явно не от асфиксии, это было ясно и без диплома врача. Тогда что же это? Что-то белое и по размеру явно меньше, чем толстый волосатый палец Валентина Марковича. Он не мог оторвать взгляд от ужасной находки, не в силах понять ее смысл. Кровь ухала в висках, ноги подкосились, и Евгений Исаевич медленно сполз на пол по дверному косяку. Самым невероятным и чудовищным ему показалось то, что это «что-то» само имело пальцы. Пять маленьких аккуратненьких прижатых друг к другу кукольных пальчиков.

Глава 1

В здании у Чернышева моста, как всегда, царило оживление. Набережная у входа в министерство была забита дорогими экипажами, чиновники высокого ранга, генералы, курьеры и полицейские входили и выходили, впуская через высокие двери порывы холодного осеннего ветра. Укрывшись от общей суеты, в закутке возле лестницы, ведущей на второй этаж, собралась странная компания – высокий статный мужчина с седеющей бородкой, похожий на отставного военного, моложавый батюшка в коричневом подряснике и подозрительный патлатый тип в кургузом пальто, размахивающий стопкой помятой исписанной бумаги.

– Вы просто не можете понять всю важность момента, Роман Мирославович! – Барабанов почти что кричал, находясь в полной экзальтации. – Об этом напишут в английских газетах! Нет, я не смогу молчать! Теперь, когда я своими глазами видел все, всю тяжесть жизни простых людей, брошенных и забытых всеми, те лишения, которым они подвергаются и по причине которых творится неописуемое зло! Этих людей не видно из окна министерского кабинета, так я расскажу ему, все расскажу! Нет, и даже не просите! Я брошу эти слова ему прямо в лицо!

– Нестор, тише! Я вас умоляю! – Муромцев огляделся по сторонам. На счастье, окружающие были слишком заняты своими делами, и на троицу никто не обратил внимания. – Я уважаю ваш порыв, но пользы от этой выходки, которую вы задумали, не будет никакой. Министр придет в ярость, а вас упекут в крепость. А если хорошенько покопаются в ваших прошлых делах, то, может, и вовсе отправят на каторгу!

– Им не напугать меня оковами! – Нестор откинул спутанные волосы со лба и поглядел на друзей с выражением, должным выражать героическую решимость.

– Не сомневаюсь в вашей смелости. Но ведь после такого скандала наш отдел неизбежно закроют, а нас отстранят от дел. Кто же тогда поможет этим несчастным? Кто спасет их от злодеев? Прошу вас, перестаньте гримасничать и отдайте вашу речь, пока ее кто-нибудь не увидел. – Сыщик попытался забрать листы у Барабанова, но тот поспешно отдернул руку и запихал бумаги за пазуху. – Отец Глеб! Может, вы сумеете на него повлиять, пока он не натворил дел?

Священник посмотрел на Барабанова долгим взглядом и со вздохом проговорил:

– Иногда тихое, кроткое слово слышнее чем крик. Прежде чем кричать, позвольте мне сказать министру и градоначальнику свое тихое слово.

Барабанов все еще, пыхтя, раздумывал над ответом, когда Муромцев нетерпеливо заглянул ему через голову:

– Слава богу, вот и Будылин!

Начальник сыска уже заметил их и приближался с самой радушной улыбкой. Сзади за ним, блестя пенсне, пружинисто вышагивал Ларсен в сопровождении сопящего и отдувающегося Щекина.

– Роман Мирославович, коллеги, – Будылин принялся энергично пожимать руки своим подчиненным, – поздравляю с раскрытым делом! Но повременим с празднованием, у нас впереди встреча с высочайшими чинами, приятного в этом немного, но через эту святую инквизицию мы должны пройти, такова часть работы. Так не ударим в грязь лицом! Пойдемте же, не хватало еще опоздать.

Сыщики под предводительством Будылина заняли наконец свои места за овальным лакированным столом и устремили все взгляды на министра. Тот долгое время хранил молчание, перекладывал листы рапорта, многозначительно указывал сидевшему рядом градоначальнику на некоторые строки и задумчиво поглаживал свои невероятные бакенбарды. Через минуту, когда Барабанов, не выдержав напряжения, уже начал ерзать и покашливать, министр, вспомнил про своих посетителей и обратился к ним бодрым тоном:

– Ну что же, Иван Дмитриевич, позвольте вас поздравить! Вы снова сослужили отличную службу для Государя и для Отчизны. Как и ваши сыщики. Настоящие орлы!

Градоначальник, согласно кивавший речи министра из своего кресла, иронично оглядел разношерстную команду. Барабанов сидел мрачный как туча, Ларсен, напротив, сиял от начальственной похвалы, а Шеин безуспешно попытался подобраться и втянуть огромный живот. Министр продолжал:

– Преступления, которые вы расследуете, может, и не несут прямой угрозы Государству, но важность для нашего министерства имеют чрезвычайную, так как производят большое возмущение в губерниях, да и по всей Империи. Что уж там, иной раз зверство, совершаемое злодеями, настолько дико и несусветно, что доходит до самого Государя. – Министр благоговейно возвысил голос и прижал правую руку к орденам, покрывающим грудь. – А Государь наш человек добросердечный, жалеет несчастных и впадает временами в большое расстройство. Наше министерство подобного допустить не может, и всем нам должно проявлять величайшую добросовестность и усердие на защите Государя и Отчизны. И ведь есть от кого защищать! Поистине до страшных вещей может дойти человек! – Он вновь открыл рапорт и принялся водить пальцем по странице. – Но… Остановили негодяя, и теперь он уже не сможет никому навредить. Наше правосудие порой способно проявлять похвальную расторопность, и, как вам известно, преступник был приговорен к смертной казни и на прошлой неделе его уже вздернули на виселице, как бешеного пса. И я уверенно могу сказать, что это ваша, Роман Мирославович, заслуга. Ваша и вашей команды. Только так мы победим преступность и установим законопослушание. Только так – выжигая каленым железом эти гнойники, истребляя чудовищ, подобно античным героям! Роман Мирославович? С вами все хорошо? Что-то вы побледнели.

Министр раздухарился не на шутку и не сразу заметил, что лица сыщиков, ответственных за поимку убийцы, становятся все мрачнее и мрачнее. Министр в недоумении остановился:

– Ответьте же что-нибудь наконец!

– Я отвечу. – Муромцев говорил медленно, стараясь подбирать слова. – Эти чудовища. Они не созданы по злой воле бесов. Мне кажется, это важно понимать. Они в некотором роде созданы нами.

– Ну полноте, полноте, Роман Мирославович! – с некоторым раздражением прервал его градоначальник. – Что же вы, право слово, Плеханова начитались перед завтраком? Или думаете, что мы тут не имеем представления о том, что творится в губерниях? Да господин министр этому буквально свою жизнь посвящает!

– Да, да. – Министр устало покачал головой. – Это великая беда, с которой мы боремся не покладая рук. Все мы, начиная с Государя, разумеется, знаем и переживаем о невзгодах людей в отдаленных и бедных губерниях. Но, поймите сами, наше Министерство внутренних дел существует, чтобы ловить преступников, а не вытирать носы деревенским сиротам. Для заботы об убогих у нас существуют церковь, богоугодные организации, оставим им заниматься своей работой, а мы займемся своей.

Все взгляды устремились на отца Глеба, который уже давно сидел в печальном безмолвии. Словно проснувшись, он оглядел присутствующих и медленно кивнул, соглашаясь с министром:

– Да, вы правы. Это забота церкви. Но ведь и сама церковь в некоторых губерниях бедна как алтарная мышь и сама нуждается в помощи. Вот так и выходит, что никто не виноват, все заботились и радели, а дети все равно погибли…

Отец Глеб замолчал не в силах продолжать. Никто не решался прервать образовавшуюся тишину, пока наконец градоначальник не произнес примирительным тоном:

– Ну зачем же вы так убиваетесь, ваше преподобие. Вы сделали все, что могли, остановили убийцу, спасли, я уверен, множество жизней. Почему же вы так расстроены? Неужели было бы лучше, останься негодяй на свободе?

– Если бы я только мог знать раньше… – странным голосом произнес отец Глеб, ни к кому конкретно не обращаясь. – Прошу вас простить меня.

В полной тишине отец Глеб встал и покинул кабинет. Тяжелая дверь затворилась, шаги стихли в коридоре, а пауза по-прежнему висела в кабинете министра внутренних дел. Собравшиеся избегали смотреть друг другу в глаза.

– Конечно, хм… Такая специфическая служба тяжело сказывается на сотрудниках… – наконец выдавил из себя Будылин. – Возможно, стоит им дать небольшой отпуск, чтобы восстановить силы.

– Разумеется, разумеется. Отпуск, безусловно, стоит устроить, – оживился министр. – Роман Мирославович, можете отправляться в отпуск всей вашей командой. После того как закончите расследование в городе К., немедленно отправляйтесь на воды, нервы необходимо лечить, обязательно, обязательно.

– Нам нужно ехать в К.? – в недоумении переспросил Муромцев.

– И как можно скорее! Неужели Иван Дмитриевич вам ничего не сказал? Сегодня же в ночь собирайтесь, откладывать нельзя. Только вот… – министр замялся, – отца Глеба я бы на вашем месте пока с собой не брал. Что-то расклеился ваш батюшка совсем. Не выдержал морального напряжения.

Глава 2

Паровоз уже давно набрал скорость, и вагон первого класса плавно покачивался, пролетая мимо черных, покрытых островками снега полей. Снаружи царила промозглая сырость ранней северной весны, обещавшей, безусловно, приход тепла и возрождение жизни, но в перспективе весьма отдаленной и туманной. А поезд, посвистывая и пуская дымы, мчался на юг, туда, где уже было солнце и зеленая листва, и каждый пассажир ощущал это магическое приближение весны.

Голые черно-серые ветки однообразно мелькали за окном, и Барабанов, которому быстро наскучило зрелище, отлепил лоб от стекла и вновь обратился к спутнику:

– Роман Мирославович, объясните же наконец, почему Лилия не может быть с нами? Мы ведь одна команда, зачем ей ехать в другом вагоне?

Его собеседник, высокий крупный мужчина с тронутыми сединой висками, похожий на отставного военного, нехотя отвлекся от газеты и с упреком посмотрел на Барабанова:

– Нестор, полноте. Мы же еще на вокзале договорились. – Он наклонился вперед и понизил голос: – Конспирация. Госпожа Ансельм недавно овдовела и путешествует одна. Такова легенда. И не приставайте к ней с расспросами, она все равно ничего не ответит. Специальное секретное указание министра.

Он многозначительно поднял глаза к потолку и снова закрылся газетой. Барабанов ответил очередным тяжелым вздохом, взъерошил пятерней и без того возмутительную прическу и принялся свирепо размешивать сахар в стакане, продолжая недовольно бормотать:

– Первый класс! Мягкие диваны! Четыре копейки за версту! И мы даже не можем поговорить! Это верх жестокости!

Муромцев хотел было отпустить колкость, но сдержался, спрятавшись за листком «Санкт-Петербургских ведомостей». Лилию Ансельм было решено включить в следственную команду лишь после того, как Барабанов прибег к длительным и упорным уговорам, проще говоря, канючил и ныл, покуда терпение у Муромцева не лопнуло. Было решено взять Лилию в качестве внештатного консультанта, но на условии, что Нестор целиком возьмет на себя все денежное обеспечение, включая командировочные и дорожные расходы. Узнав, что путешествовать планируется первым классом, он пытался было начать возмущаться, но под суровыми взглядами начальства затих и согласился.

На вынужденную замену в команде сыщиков пришлось пойти, потому что отец Глеб, постоянный участник их экспедиций, до сих пор был болен. Последнее дело, расследованное командой, подорвало душевные силы священника, и он на несколько месяцев слег в горячке. Сейчас он уже шел на поправку, но Роман Мирославович, навещавший отца Глеба в лечебнице на берегу Мойки, однозначно решил, что тому все еще опасно участвовать в расследованиях. Лихорадка ослабила их товарища, он сильно похудел, был бледен, борода его отросла, и в ней добавилось седины, Муромцев отметил, что теперь он стал потрясающе похож на православного святого, какими их изображали на старинных иконах.

Путешественники провели несколько однообразных дней в скуке, читая газеты и наблюдая за медленно изменяющимся пейзажем, но наконец свежим солнечным утром поезд, звонко лязгнув буферами, остановился на вокзале города К. Муромцев в сопровождении помятого после сна, но сияющего от радости Барабанова объединился с Лилией Ансельм. Девушка-медиум, прежде похожая на модную кокаинистку-декадентку, теперь пребывала в образе одинокой вдовы. В черном строгом платье, с вуалеткой, приколотой к светлым волосам, она выглядела загадочно и неотразимо. Барабанов при виде Лилии подпрыгнул и дернулся было вперед, но Муромцев осадил его и шепотом напомнил о договоре. Ансельм поймала взгляд сыщика и едва заметно кивнула. Она помнила разговор с Муромцевым, проведенный тайком от Барабанова, и главное условие ее пребывания в команде – никаких разговоров, отвлеченных от дела, иначе – сразу домой. Для сыщика это был единственный способ работать, не превращая расследование в распрю и балаган.

Местный городовой, одетый уже по-летнему в белый китель, встречал их на дебаркадере. Безошибочно определив странную компанию как прибывших из Петербурга сыщиков, он взял под козырек и проводил их на улицу, где ожидала запряженная парой лошадей коляска с поднятым верхом. Там их уже ждал мужчина в полковничьем мундире и щегольской барашковой шапке. Он вежливо поприветствовал прибывших, помог им разместиться, и лишь когда коляска набрала ход, покачиваясь на мягких рессорах, представился:

– Я, как вам, должно быть, уже известно, Цеховский Вячеслав Иванович, полицмейстер К-ской губернии. – Он подкрутил роскошные усы, внимательно наблюдая за реакцией собеседников. – А вы, должно быть, господин Муромцев, а это ваша знаменитая группа сыщиков-спиритистов? Я слышал, вы используете весьма э-э-э… необычные методы расследования. – На лице полицмейстера промелькнула ироническая улыбка.

– Муромцев Роман Мирославович, – проигнорировав иронию, вежливо отрекомендовался сыщик. – А это наши консультанты, Лилия Ансельм и Нестор Барабанов.

– Нестор Барабанов, магистр естественных наук Санкт-Петербургского медицинского института, доцент… И никакие мы не спиритисты! – возмущенно вставил Барабанов, энергично сотрясая руку полицмейстера. Из института его уволили за ненадлежащую политическую активность, но об этом говорить было необязательно. – Наша сила – это исключительно наука!

– Не может не радовать… А дама? Тоже ученая?

Цеховский с трудом освободился из навязчивого рукопожатия и глазами указал Муромцеву на странную вдову, которая сидела молча с отрешенным и загадочным лицом. Муромцев открыл было рот, чтобы ответить, но Барабанов, ревниво зыркнув на начальника, снова влез вперед:

– Это наш внештатный консультант по вопросам экспериментальной психологии. Госпожа Ансельм. Очень редкий специалист.

– Что же, хм… Ясно-ясно…

Цеховский еще раз глянул на вдову и задумчиво покачал головой, словно давая понять, что уловил некий скрытый намек. После чего, явно стараясь побыстрее перейти к делу, извлек из папки несколько исписанных аккуратным почерком листов, верхний отдал Муромцеву, остальные оставил у себя.

– Вот, Роман Мирославович, полюбопытствуй-те. Ситуация тяжелая, скрывать не буду. Наше полицейское управление сдерживает панику как может. Газетчикам пока что почти ничего не известно, но… слухом земля полнится, думаю, если ничего не предпринять, в скором времени нас ожидает грандиозный скандал.

– Предпринять? – переспросил Муромцев, нахмуренно вчитываясь в обтекаемые формулировки полицейского рапорта. – Я вижу, что вы уже предприняли многие необходимые шаги. Вскрытие, отчет патологоанатома, опрос свидетелей, подробная информация о жертвах…

– Многие шаги, которые совершенно никак не прояснили картину преступления, – со скрытым раздражением добавил полицмейстер. – Поэтому мы и решили пригласить столичных специалистов, то есть вас, друзья. Наши сыскари, конечно же, тоже немалого стоят. Орлы! Мои воспитанники, полицейские высочайшего класса. Но вы сами понимаете, когда в дело вмешивается столичное управление, мы скромно отступаем на второй план, уступая вам всю славу в случае успеха…

– …и все шишки в случае провала, закончил за него Муромцев.

Цеховский неожиданно пристально поглядел на столичного сыщика и усмехнулся:

– Ну, полно вам, Роман Мирославович, неужели такие именитые профессионалы могут вдруг провалиться? Мы полностью рассчитываем на вас.

Муромцев поджал губы и воздержался от ответа. Цеховский был ему хорошо знаком по газетным статьям и рассказам людей, которым довелось работать с этим неординарным человеком. За несколько лет, которые Цеховский провел в должности полицмейстера, он несколько раз попадал на передовицы – в основном в связи с проведенной им в К. реформой полицейского управления, но случались поводы и более пикантные. В прошлом году, к примеру, прогремел грандиозный скандал о растрате Цеховским казенных средств. И хотя обстоятельства растрат были возмутительны, а покупки, сделанные полицмейстером за счет казны, совершенно баснословны, к удивлению Муромцева, он не только остался на своей должности, но в скором времени даже оказался приставлен к награде. Еще раньше, за пару лет до этого случая, Цеховского обвиняли в том, что он за взятки выдавал евреям разрешения на проживание в городе, потом – чуть ли не в прямом грабеже и участии в еврейских погромах, – и тут тоже обошлось без последствий.

Что за таинственный ангел-хранитель оберегает удачливого полицмейстера? Конечно, как ветерану войны и боевому офицеру ему многое сходило с рук, но Муромцев понимал – большая часть этой удачи заключается в лисьей вкрадчивой хитрости, совмещенной с хорошими манерами и острым умом. Это был ненадежный союзник и крайне опасный противник, с которым нужно было держать ухо востро.

– Ну что же, давайте не будем терять времени и перейдем непосредственно к фактуре. – Цеховский, словно не замечая неловкости, снова открыл папку и вручил Муромцеву пачку карандашных набросков. – Вот, это с места преступлений, наш судебный художник нарисовал, большой мастак, знаете ли. Вот это первая жертва… Это вторая… Очень похоже вышло, как на фотокарточке.

Муромцев, нахмурившись, разглядывал рисунки. На каждом из них с разных ракурсов были запечатлены тела жертв, лежащие в черных карандашных лужах крови. Особенно четко были прорисованы кисти рук с отсутствующим пальцем. Барабанов отчаянно сопел, стараясь заглянуть через плечо сыщика, и тот передал ему уже отсмотренные листы.

– Все убитые – мужчины. Это – Валентин Ничипоренко, сорок три года. Студент первого курса юридического факультета. Убит ударом но-жа в спину. Вот этот вот, который на спине лежит, доктор Евдоким Пилипей, шестьдесят лет. Задушен.

Цеховский комментировал рисунки таким то-ном, словно на них были изображены породистые собаки или пасторальные пейзажи.

– А это художник, Роман Никольский, тридцать семь годочков. И последний, Евген Радевич, пятидесяти лет от роду. Учитель истории. Все убитые – взрослые мужчины. Валентину нанесли удар со спины, остальным – в грудь. У каждого из убитых отнят палец неким инструментом вроде клещей. Причем, занимательная деталь, у каждой жертвы разный. У Романа – указательный, у Валентина – средний, у Евдокима – безымянный, и наконец, у Евгена – мизинец…

– Превосходная точность, – с уважением в голосе заметил Барабанов, тыкая в рисунок.

– Эти пальцы – далеко не самое удивительное в этих убийствах, – заметил полицмейстер, стараясь не выказывать раздражения. – Каждой жертве, очевидно, уже после смерти, убийца вкладывал в рот ручку от игрушки. Балаганной куклы Петрушки.

– Петрушки? – переспросил Муромцев, на-морщив лоб. История становилась все более странной.

– Да. Петрушка. Ванька-рататуй. Пульчинелла. Есть много названий. Народный балаган вы все видели наверняка. – Цеховский поднял холеную ладонь, изображая движения кукловода с куклой, надетой на руку. – Так вот, ручка каждый раз правая и взята от разных кукол. Убийца всовывал ее неглубоко, чтобы легко было найти…

– Ааааа… Ясно! – Барабанов, очевидно, испытав озарение, хлопнул себя ладонью по лбу. – Петрушка! В уличном балагане он по сюжету всегда был врагом различных лицемеров, ханжей и лжецов. Петрушка всегда выводит их на чистую воду и выставляет дураками. Похоже, убийца таким образом мстит обществу, которое его обидело. Он пытается подать нам знак!

– Какой еще знак? – окончательно опешив от этого словесного потока, удивился полицмейстер.

– Знак о своей боли, – невозмутимо продолжал Барабанов. – Рука Петрушки во рту у жертвы – это знак того, что общество почти что уже сожрало Петрушку, но он все равно собирается ему отомстить.

– А пальцы? Пальцы – это тоже знак?

– Разумеется. Пальцы разные, потому что это символ счета. Счета побежденных врагов. В представлениях балагана есть популярный сюжет – Петрушка проходит некий путь, по очереди побеждая своих врагов: глупого учителя, доктора-невежду, – загибал пальцы на руке Барабанов, – потом, извините меня, продажного полицейского, лживого попа, вороватого градоначальника и в финале самого черта. Можно предположить, что жертв будет пять, по количеству пальцев. Или десять.

В салоне повисла тишина. Коляска плавно остановилась, и снаружи послышался голос городового, что все это время стоял на запятках, а теперь ругался с кем-то снаружи. Цеховский, заметно помрачневший из-за речи Нестора, смерил столичных сыщиков неожиданно тяжелым взглядом.

– Так вот именно для этого вы сюда и прибыли. Чтобы не допустить ничего подобного.

Глава 3

В большом и светлом зале полицейского управления было людно и шумно, в воздухе витал стойкий запах сапожного гуталина и свежей краски. На задних рядах кто-то курил папиросу и тут же руками разгонял сизый дымок. Легкий весенний ветер иногда порывом влетал в приоткрытые окна, надувая легкие бежевые шторы, словно корабельные паруса. В зале собрались почти все чины сыскного отдела города, а также некоторые городские чиновники.

Муромцев с указкой стоял возле принесенной из ближайшей гимназии черной доски с мелом, на которой довольно схематично была нарисована кукла в дурацком колпаке, ниже доска была разделена на две половины. На одной было написано «Аполлон», а на другой «Дионисий». В первом столбце стояло несколько крестиков.

Рядом, за столом, покрытым зеленым сукном, сидели городской полицмейстер Цеховский, Лилия Ансельм и Нестор. Перед этим начальник полиции в приватной беседе сообщил Муромцеву о плачевном положении их дел, практически расписавшись в своей беспомощности – результатов нет, следствие в тупике, а убийства продолжаются.

Цеховский позвонил в колокольчик, стоявший на столе, и прочистил горло, вставая. В зале сразу воцарилась тишина, было лишь слышно, как в коридоре кто-то ходит, скрипя половицами.

– Господа, – громко начал он, – прошу вашего внимания! Надеюсь, вы уже в курсе той причины, по которой мы все здесь собрались! Прежде чем мы начнем, я прошу… нет, я требую, чтобы все сказанное здесь осталось тайной! Дело серьезное, господа! Настолько серьезное, что нам пришлось вызвать из столицы господина Муромцева с его коллегами в надежде, что им удастся распутать эту кошмарную головоломку.

Цеховский повернулся к Муромцеву:

– Роман Мирославович, я предлагаю начать расследование с чистого листа, имея в виду уже полученные нами результаты по делу. И вам будут предоставлены все наши силы, лучшие сыщики и специалисты.

Полицмейстер улыбнулся и снова сел в свое кресло. Роман галантно кивнул, затем нервным движением потер лоб, оставив на нем красное пятно, и, положив указку на стол, сказал:

– Благодарю вас. Если позволите, то я сразу начну с главного – с составления психологического портрета преступника. Опираясь на известные мне факты, я могу с уверенностью сказать, что убийца – психопат, то есть страдает психическим расстройством или даже множеством расстройств. Да, господа, так бывает!

Муромцев посмотрел на кусок мела в руке и положил его на полку доски, вытерев белые пальцы о полу пиджака.

– Итак, – продолжил он, – для нашего преступника убийство есть не что иное, как игра с полицией. Либо он таким образом компенсирует травмы и страдания, перенесенные в прошлом, возможно – в детстве. Позвольте мне немного посвятить вас в нашу категоризацию таких психопатов. Подобных, – Роман замолчал на мгновение и продолжил, выдохнув, – преступников, совершивших ряд убийств, можно грубо разделить на две группы. Эти группы мы выделяем по, так сказать, спецификации или образу преступлений. Есть маньяки типа Аполлона и типа Дионисия или же порядка и хаоса.

По залу пробежали смешки, однако Муромцев невозмутимо продолжил:

– В данном случае мы с вами видим извращенный, но однозначно порядок! У убийцы есть своя система, своя, скажем, градация и мифология, и с этим нам нужно разобраться. Только проникнув в голову маньяка, можно понять его мотивы и выявить образ действий – а в этом лежит ключ к его поимке.

Роман судорожно сглотнул и растерянно посмотрел по сторонам. Нестор уловил его взгляд, налил воды из графина и протянул шефу. Тот осушил стакан и стал прохаживаться вдоль первого ряда. Сидевшие там чиновники в зеленых мундирах с золочеными пуговицами с интересом разглядывали столичного сыщика, обмениваясь короткими репликами.

– Кроме того, – размеренно, словно учитель на уроке, продолжил Роман, – во многих убийствах, характерных для хаоса, мы зачастую можем увидеть сексуальную подоплеку, имеют место увечья, наносимые маньяком жертвам женского пола. Такое свойственно человеку ущербному, не имеющему успехов у слабого пола. Он таким образом желает отомстить женщинам за свою слабость или половое бессилие, продемонстрировать власть над жертвами, полностью подчинив их своей воле. Преступления, совершенные в вашем городе, не носят характера полового насилия, и в них мы наблюдаем определенную систему, что о многом говорит. Смотрите, все убитые – это взрослые мужчины, между которыми нет ничего общего, кроме, пожалуй, возраста. Это люди разных профессий, разного достатка и социального положения. Убиты они по-разному, и вполне возможно, что и орудие убийства, и метод умерщвления также имеют какой-то определенный, скрытый смысл или являются символом. Возможно, это такой ритуал, который отправляет маньяк.

Муромцев вдруг громко хлопнул ладонями и, улыбнувшись, спросил:

– Пока все понятно? Я отвечу на ваши вопросы в ходе следствия, господа. А пока могу с уверенностью сказать, что наш маньяк – это человек типа Аполлона, что дает нам возможность составить его приблизительный портрет. Скорее всего, это мужчина старше тридцати лет.

– Почему? – подал голос грузный сыщик с пышными рыжими усами, сидевший на заднем ряду.

– На этот вопрос лучше всего ответит мой помощник, – сказал Роман и кивнул Нестору.

Барабанов медленно поднялся и, посмотрев на усатого мужчину, ответил:

– Понимаете ли, господин сыщик, чаще всего подобные болезненные фантазии формируются у человека достаточно продолжительное время. Иногда на протяжении всей жизни, являя острую форму уже в зрелом возрасте. И тогда эти фантазии выражаются в конкретных действиях. Разумеется, бывают и исключения, но пока мы пробуем рисовать общую картину, исходя из наиболее статистически вероятных случаев. Я ответил на ваш вопрос?

Усатый кивнул, прижав к груди шляпу-котелок. Нестор вернулся за стол и бросил взгляд на Муромцева, который с явным удовольствием слушал своего ученика. Роман взял со стола тяжелую хрустальную пепельницу, подошел к открытому окну и поставил ее на подоконник. Закурив папиросу, он невозмутимо, не обращая внимания на удивленные взгляды сидевших в зале чиновников, продолжил:

– Скорее всего, господа, убийца – вполне нормальный член общества. У него есть работа, какой-нибудь чин и даже семья. Но он ведет двойную жизнь, так как его больная душа требует убийств ради того, чтобы закрыть, залечить весьма болезненные раны, полученные им в детстве. Или, возможно, притупить на время боль от них – отсюда много жертв.

Роман выпустил несколько дымных колец, наблюдая за их медленным полетом.

– Как я уже говорил ранее, все жертвы мужского пола, притом немолодые, потому можно предположить, что в них убийца видит своего отца или отчима – этого нельзя исключать, властного и жестокого человека, от которого ему пришлось настрадаться в детстве. Они любили друг друга по-своему, однако нанесенные мальчику травмы были столь болезненны, что он старался подавить их, убеждая себя, будто отцовская строгость – это нормально и отец желал ему лишь добра. Прошу отметить, что здесь большое значение имеют не физические травмы, а именно психологические. Таким образом, подсознание мальчика – это новый термин герра Фройда, популярного психолога из Вены, – не смогло терпеть подобных унижений, и в итоге, когда ребенок подрос и окреп, оно прорвалось наружу, как гнойник. А так как убийца не мог выместить свою ненависть на отце, которого уважал и боялся, он стал мстить неизвестным мужчинам, похожим на его мучителя.

Роман глубоко вздохнул и положил погасшую папиросу в пепельницу. Обведя притихший зал отстраненным взглядом, он добавил:

– Различие в возрасте убитых позволяет сделать предположение, что это как бы образы его отца в разном возрасте. И если вы внимательно изучите фотографии и рисунки судебного художника, то сможете заметить вполне очевидное внешнее сходство жертв. Прошу вас, господа, если угодно, подойти к столу и взглянуть на эти фотографии.

Барабанов взял со стола желтый бумажный пакет с красным штемпелем «Секретно!» и стал вытаскивать из него один за другим фотоснимки, раскладывая их на зеленом сукне. Несколько сыщиков поднялись и подошли к столу. Они внимательно всматривались в карточки, на которых были изображены жертвы при жизни и после смерти. Сходство, хоть и весьма относительное, в самом деле было. Слишком разные были возраста у погибших. Темные волосы (а у некоторых и с сединой) жителей южных губерний сочетались с прямым носом, глаза были умные и ясные.

С заднего ряда поднялся старый сыщик.

– Это все понятно, – пробасил он, – но как же нам приступать к иску? Кого искать? Кукловодов из народного балагана?

Роман кивнул и подошел к задавшему вопрос сыщику, остановившись между рядами. Он пристально посмотрел на него и сказал:

– Самый очевидный вариант не всегда правильный. Конечно, нам хотелось бы верить, что это некий балаганный петрушечник зачем-то убивает людей, вкладывая им в рот детали своих кукол. Куда проще, правда? Но, возможно, вы и правы, хотя в таких действиях я не вижу логики безумца. Впрочем, я полагаю, что вы первым делом опросили всех петрушечников в городе, верно?

В зале послышались смешки, а пожилой сыщик, гневно обернувшись в сторону смеявшихся, ответил:

– Так точно, господин Муромцев, всех каналий задержали да допросили как следует. Не вышло ничего у нас, не бьется! И ведь город у нас православный – скоморохов как кот наплакал, по пальцам пересчитать можно!

– И тем не менее, – сказал Роман, возвращаясь к столу и повышая голос, – я бы хотел ознакомиться с протоколами допросов этих ваших скоморохов. И вообще, со всеми протоколами допросов всех подозрительных лиц – начиная с бродяг и заканчивая сумасшедшими и докторами психиатрических клиник. Я уверен, что такие опытные сыщики, как вы, давно прошерстили весь город.

Тут Цеховский улыбнулся и, глядя на своего заместителя, сидевшего по правую от него руку, сказал Муромцеву:

– Ваши догадки верны, Роман Мирославович. Но все эти допросы никак нам не помогли. Видимо, здесь надо копать глубже, поэтому мы очень рассчитываем на вас и ваш опыт в таких делах.

Муромцев слегка поклонился в сторону полицмейстера и тут же повернулся к залу.

– Хорошо, – сказал он, – примем первую версию, согласно которой убийца действительно связан с народным балаганом. Мы ее скрупулезно изучим свежим взглядом и, возможно, найдем некоторые важные детали, которые вы могли упустить. Но не надо забывать и другой версии, что с уличным театром убийца никак не связан. Здесь он – обычный горожанин, для которого балаганная кукла имеет какое-то особое значение. Какое – пока непонятно. Где он берет эти куклы? Делает он их сам или заказывает у мастера? И кстати, почему вы назвали куклу именно Петрушкой? Вы уверены, что это тот самый персонаж?

– Господин Муромцев, ваша правда, – ответил старичок в черной, затертой блузе, поднявшись опять же с заднего ряда, – куклу эту как угодно можно назвать. Сама она выполнена весьма грубо, ручка деревянная, пальцы не разделены даже. Такие куклы только в скоморошьих балаганах и встретишь! А Петрушкой мы ее условно назвали, вы же можете ее назвать как вам угодно, хоть Арлекиной!

В зале раздался смех и старичок сел, вертя головой по сторонам и не понимая, что вызвало смех. Роман снова прошел в центр зала и обратился к старичку:

– Скажите, может такую куклу сделать простой человек, не имеющий необходимых навыков?

– При небольшой сноровке – вполне, – уверенно ответил старый сыщик.

– А кукловоды, что представления дают в балаганах, сами их делают или у кого-то заказывают?

Старичок медленно пригладил редкие седеющие волосы на круглой голове и так же медленно стал отвечать:

– Дело, господин Муромцев, вот в чем – ежели речь идет только о руке кукольной, что во ртах убитых находили, – то такую и гимназист первых классов смастерит, в ней нет ничего сложного. А вот если предположить, что мы имеем дело с деталью от настоящей скоморошьей куклы либо куклы-перчатки, то здесь сноровка нужна.

Старик говорил и при этом водил руками, словно управлял невидимой куклой:

– Суставы у нее, шельмы, на шарнирах специальных двигаются, считай как у людей! Сложно такое выполнить. Однако подсказку вашу мы поняли и попытаемся выяснить, кто такие куклы может изготавливать в городе.

Муромцев улыбнулся и, сев рядом со стариком на свободный стул, сказал:

– Эту версию можно еще больше углубить.

– Это как же? – спросил сыщик.

– Убийца может быть вовсе не скоморохом, но большим любителем подобного зрелища. Необходимо будет узнать, кто из мещан или крестьян часто посещает такие вертепы. Также стоит узнать, кто мог покупать куклы или, напротив, продавать. А мы, в свою очередь, попробуем провести более глубокий психологический анализ и предложить вам иные версии. Но только после того, как основательно ознакомимся с протоколами допросов.

Глава 4

В просторном гостиничном номере, куда градоначальство поселило Муромцева, собрался обновленный отряд «Ловцов черных душ», теперь уже не с отцом Глебом, а с Лилией Ансельм. Роман решил вернуть ей право голоса на время совещания, для которого они, собственно, и собрались. Обрадованный Нестор, не унимаясь, рассказывал ей об их успехах в расследовании, кружа вокруг спиритистки, которая сидела на массивном старом стуле и, словно не замечая Барабанова, отрешенно курила сигарету, вставленную в длинный коричневый мундштук.

– А старик и говорит, мол, любой может такую ручку деревянную выточить, – тараторил Нестор, размахивая руками, – представляете?

Лилия молча выпустила струйку дыма в его сторону и стала смотреть в окно, сохраняя таинственное молчание.

Муромцев, до этого сидевший на широком кожаном диване, наконец, встал и подошел к Лилии.

– Госпожа Ансельм, – сказал он, прервав жестом руки Барабанова, – может быть, вы поделитесь своими соображениями по поводу нашего дела? Вы целый день провели, изучая протоколы допросов и прочие материалы. Есть какие-нибудь конкретные выводы, которые вы сделали на основе логики и, так сказать… хм… ваших парапсихологических способностей?

Девушка вздрогнула, словно выйдя из оцепенения, и посмотрела на Романа. Пепел с сигареты упал ей на юбку, и она неловко стряхнула его, оставив серый след на черной ткани.

– Если вас интересует парапсихологическая сторона моего исследования, то в транс мне войти не удалось. Но, изучая фотокарточки этих несчастных мужчин, я четко смогла увидеть, что у каждого из них есть, – Лилия на секунду задумалась, устремив взгляд к потолку, – есть нить.

– Нить? – переспросил Нестор, – что еще за нить?

– Да, нить – горячая, жаркая нить, красно-лилового цвета!

Барабанов кинулся к столу и принялся рассматривать в который раз фотографии жертв, что-то бормоча под нос. Муромцев с усмешкой смотрел, как Нестор пристально рассматривает фотографии. Наконец, Барабанов отошел от стола, одернул полы пиджака и смущенно сказал, краснея:

– Конечно, я понял, это метафора такая.

Лилия вытащила окурок из мундштука и протянула его Нестору. Тот взял его и некоторое время непонимающе смотрел на девушку. Лилия улыбнулась и сказала:

– Нестор, выкинь его в пепельницу, пожалуйста! – и добавила: – Тебе надо срочно отдохнуть. Ты сколько уже не спишь?

Барабанов смущенно потушил сигарету в медной пепельнице, полной окурков, и, не ответив, уселся на диван. Роман открыл окно и, опершись на подоконник, сказал:

– Никаких связей, к сожалению, найти между жертвами не удалось, Лилия. Все эти люди были из абсолютно разных кругов, разного возраста и достатка, не знакомые между собой. Хотя стоит проверить более тщательно, но для этого парапсихология не требуется.

Нестор вскочил с дивана, встал позади Лилии, словно адвокат на судебном процессе, и взволнованно сказал:

– Роман Мирославович, но это ведь не значит, что Лилия плохо сработала! Ведь у нас тоже с результатами не густо. Я предлагаю взять ее завтра в морг, чтобы она попробовала установить контакт с духами!

Муромцев закатил глаза и тихо проговорил:

– Нам здесь только спиритических сеансов в морге не хватает.

– Прошу вас! Она оденется как медицинская сестра и станет мне ассистировать. Можете не переживать, ведь она окончила курсы сестер милосердия и знает, что к чему! Она мне на самом деле поможет!

– Хорошо, – сдавшись, сказал Муромцев, – есть что-то еще по делу?

– Я довольно долго медитировала на кукольную ручку, – тихо сказала Ансельм, – и она мне о многом сказала.

Муромцев бросил гневный взгляд на Барабанова. Тот вжал голову в плечи и плюхнулся на диван, смотря куда-то в сторону.

– На ручку? – крикнул Роман. – Откуда у вас взялась ручка в этой гостинице?! Она была подшита к делу и лежала в архиве полицейского управления!

Вопрос был адресован Лилии, но Роман смотрел на Барабанова, потирая лоб – боль пронзительно вернулась и в глазах привычно потемнело.

– Роман Мирославович, – начал негромко и виновато оправдываться Нестор, не поднимая глаз, – ручку я верну! Она, наверное, случайно оказалась в папке, которую я принес сюда. Но ведь она дала важные результаты! Все к лучшему!

Роман раздраженно сел на кресло, которое жалобно заскрипело под ним на все лады, и спросил устало:

– И каковы же результаты, позвольте поинтересоваться, этой… как ее… медитации?

Нестор оживился и ответил, закуривая:

– Ручка эта, как показал результат исследования, сделана из дуба и окрашена древесным лаком. Ее происхождение, то бишь какой мастер ее изготовил, мы и будем изучать!

– Это ты из медитации Лилии сделал вывод? – с сарказмом спросил Роман.

Нестор смутился и бросил страдальческий взгляд на Ансельм. Та посмотрела на Муромцева и тихо сказала:

– Мастер этот давно умер, Роман Мирославович. И это очень важно.

Глава 5

Муромцев, закрывшись в кабинете, временно пожалованном полицмейстером под нужды столичных сыщиков, уже долгое время бесплодно перелистывал толстую пачку рапортов, морщась от подступающей мигрени. Подчиненные Цеховского провернули огромную работу, но все было не то. Было во всем этом какое-то огромное упущение, какая-то важная, невидимая им всем деталь, вокруг которой они бродили, словно слепые, ощупывая ее руками, но не решаясь назвать. Сыщик со вздохом отодвинул в сторону документы, достал из внутреннего кармана жестяную коробочку и ак-куратно выложил на вытертое сукно стола маленькую кукольную ручку, рядом с ней еще одну и еще. Было что-то зловещее в этих маленьких деревянных предметах. Муромцев, сдерживая дыхание, словно опасаясь повредить хрупкую улику, медленно вынул из ящика стола массивную лупу в бронзовой оправе и принялся в сотый раз изучать находку, изредка моргая многократно увеличенным глазом.

В дверь кабинета постучали. Муромцев осторожно положил лупу на сукно и пригласил войти. Через порог, шаркая, переступил пожилой сыщик в поношенном сюртуке.

– А-а-а… Денис Трофимович! Рад вас видеть, с чем в этот раз пожаловали?!

Муромцев оживился, предлагая гостю одно из кресел напротив стола. Тот, бормоча слова приветствия, отодвинулся от двери, пропуская в кабинет хмурого старика с седыми вислыми усами, одетого в выгоревшую ситцевую вышиванку. Сыщик с необычной фамилией Спасибо обстоятельно прокашлялся и представил своего спутника:

– Вот, как и обещал. Осип Иванович, самый среди столяров-кукольников опытный, все другие мастера советовали к нему обратиться…

– Советовали! – сварливо перебил его столяр. – И насоветовали! Теперь я городового вижу чаще, чем свою старуху! Сколько ж можно одно и то же по кругу рассказывать? И сегодня что? Снова-здорово – волокут в управление! А працувати кто будет? У меня вторую неделю палисандровый гарнитур стоит недоделанный! Пан с меня шкуру спустить хочет из-за тех советчиков!

Выговорившись, старик еще пару раз недовольно пошевелил усами и уселся в предложенное кресло рядом с сыщиком. Заметив на столе лежащие рядком кукольные ручки, он поежился и машинально перекрестился, шевеля губами.

– Ну что ты, голубчик! Я уж по-всякому тебе втолковать пытался – то был наш сыщик, местный. А Роман Мирославович из самой столицы приехали, по специальному приказу министра, – укоризненно заметил Спасибо. – Потрудись уж еще раз осмотреть и рассказать все, может, что новое тебе на ум и придет.

– Из столицы? – Столяр, недоверчиво прищурившись, оглядел крупную фигуру Муромцева. – Ну чего делать… Делать нечего. Давайте…

Он еще какое-то время вздыхал и охал на разные лады, но все же в итоге взял любезно предложенную сыщиком лупу и, зажмурив глаз, склонился над разложенными на сукне деревянными детальками.

– Ничего нового я не вам не скажу, и не ждите! – пробурчал старик. Он брезгливо поднял со стола детальку, зажав ее между желтоватых толстых ногтей, словно гадкое насекомое, и медленно повертел перед лупой. – Работа, конечно, гарная. Но грубая. Мастерства никакого. Деревенский дурачок свистульку и то аккуратнее вырезает…

– А если бы мастер делал? – вкрадчиво поинтересовался Муромцев. – Вот вы, например, Осип Иванович, лучший в К. мастер. В деревянных куклах лучше всех разбираетесь, как бы вы такую вот ручку для куклы сделали? Чтобы все как положено было?

– Лучший… Ну лучший не лучший, а делал я когда-то неплохие куклы, марионетки. Но грошей на том много не заработаешь, приходится мебелями больше заниматься, а куклы да, было дело… – Мастер, явно польщенный, сменил гнев на милость. – Перво-наперво я бы на этой кукле пальчики сделал бы раздельно, так интереснее выглядит. Ладошка с пальчиками – она из-под рукава видна во время представления, поэтому это деталька важная, тут и постараться стоит. А эти… Эх…

Он с досадой покачал головой и поднес детальку к самому носу Муромцева, указывая ногтем на огрехи изделия:

– Вот, вот и вот. Смотрите сами, ваше высокоблагородие. Тут, где ладошка к руке крепится, нормальный мастер завсегда шарнирчик ставит, и тут в локте. Тогда ручка гнется по-разному и выглядит как живая. А это – просто крючок деревянный. Наверное, в плече шарнир все-таки был, да теперь не понять ничего, отломано как назло в этом месте…

– Что же, весьма занятно, – задумчиво ответил Муромцев, изо всех сил напрягая зрение. – А что вы скажете, давно ли была сделана эта работа?

– Давно? А кто же его знает? На глазок так и не скажешь точно. Хотя лак вроде свежий, царапин нет. Может, пару месяцев назад, а может, даже еще позже. Непонятно.

– Может быть, дерево может подсказать ответ на загадку?

– Дерево? Подсказать? – Столяр выпучил глаза, не понимая вопроса. – Дерево – дуб. Чего же оно, барин, нам подсказать-то может? Какая нам с него польза, окромя желудей?

– Я попробую спросить по-другому, – нахмурился Муромцев. – Может быть, по дереву, из которого изготовлена кукла, можно установить, когда мастер ее вырезал.

– А-а-а… Так бы и говорили, – протянул старик, почесав затылок. – Тут вот какое дело. Кабы мне всего этого Петрушку посмотреть, я бы тогда, может, и сказал бы – что за кукла, да когда сделана, да в какой губернии и даже для какого балагана. Раньше кукол проще делали, без затей, сейчас – больше марионеток со всякими хитростями, шарнирчиками, мелочами разными, по ним мастера узнать можно. А по одной детальке – что я вам скажу? Тем более такую ерундовину кто угодно может сделать, хоть гимназист, хоть дед-ложкорез. Да еще тут лаку столько, что ничего не видать! Петрушку лаком потемнее красят, потому как он лицом маленько бурый должен быть, так по задумке балаганной. Вот и не разглядеть теперь. Видать, что из дуба вырезано, да что с того? Ручки и голову завсегда из дуба делают, чтобы прочнее было, а тело из липы… Может быть, его год назад вырезали, может, и пять лет, а после только лаком покрыли.

– А может быть так, что ее покрывали несколькими слоями лака? – высказал неожиданную догадку Муромцев.

– Хе… Отчего же не может, сейчас посмотрим.

Прежде чем сыщики успели высказать какие-либо возражения, столяр вытащил из голенища шило и осторожным движением ковырнул ручку, вздыбливая лак и стружку. Полученный результат явно удовлетворил старого мастера. Он, увлекшись, перегнулся через стол и снова сунул детальку Муромцеву под нос.

– Хе-хе… А ты востроглазый, пан сыщик! И вправду, слой тут не один. Вот, гляди, тут еще несколько слоев под первым, постарше и даже цвета немного другого. Вот тут, даже отковырять можно!

Денис Трофимович Спасибо, который, как казалось, задремал в кресле, неожиданно громко прокашлялся, возмущенный фамильярностью, и на-летел на столяра, как старая ворона:

– Ты, любезный, поаккуратнее с уликами! На что ты тычешь в лицо? Не обращайте внимания, Роман Мирославович. А ты смотри, вот она, школа столичная! Вот что значит научный подход! Да, наши сыщики на такое внимания не обращали!

– Да, научный подход у нас прежде всего, – согласно покачал головой Муромцев. – Нам бы эти детальки на исследование отдать, чтобы их под микроскопом изучили поподробнее. Денис Трофимович, вы можете поспособствовать?

– Конечно, конечно! – оживленно поерзал в кресле Спасибо. – У нас в университете такие ученые есть! Такие светлые головы! Точно с этим разберутся!

– Ученые, значит?! А мы вам нешто мало ученые? Ишь ты, мелкоскоп! – возмущенно фыркнул столяр, прострелив Спасибо взглядом. Он вынул из кармана лупу-монокль, какие водились обычно у часовщиков и ювелиров, и, ловким движением вставив ее в глаз, склонился над столом, не переставая раздраженно бормотать: – У меня глаз-ватерпас! Ни у одного дохтура в аптеке такой точности нет, как у старого Осипа! Ни один ваш мелкоскоп вам такое не покажет! Та-а-ак… Ясно видать один, два… Хе-хе-хе! А Петрушка-то ваш не молодой уже! Сейчас глянем на других ручках. – Старик взял со стола другую детальку и ловко подковырнул слой лака кончиком шила. – Да, и на этих тоже по дюжине слоев. Видно, из одной партии…

– И как вы думаете, Осип Иванович, сколько лет этой игрушке?

– Ну, если как обычно, то куклу в балагане раз в год новым лаком покрывают. За год и трещинки появляются, царапины, облупляется лак, кукла блеклая становится, а должна яркой быть, радость нести, развлекать глаз. А чаще тоже смысла нет, впустую расходовать только. Тогда выходит, что Петрушке вашему никак не меньше десяти лет. Чуть побольше, может. Только вот…

– Что? – заинтересованно подался к нему сыщик.

– Все в толк не возьму, что он так возился с этим? Зачем это непотребство хранить, да еще столько раз лаком покрывать, дорого выходит же? Нормальный мастер выкинул бы эти негодные детальки и сделал новые, как полагается. Что он тетешкался с ними, если работа вышла грубая? Странно это все, пан сыщик.

Муромцев поблагодарил столяра и Спасибо, пожав обоим руки, и принялся укладывать деревянные детальки обратно в жестяную коробочку. Когда последняя зловещая кукольная ручка легла на место и крышка закрылась, старый мастер облегченно вздохнул. Он испытующе поглядел на столичного сыщика, уже обдумывающего полученную информацию, и негромко спросил:

– И что же это все значит-то, а? Чертовщина же сплошная.

Муромцев посмотрел на мастера долгим серьезным взглядом и сказал:

– Для этого мы здесь. Чтобы разобраться во всем этом.

Глава 6

Всю дорогу по пути к городскому моргу Нестор не умолкал – он на все лады восхищался Лилией, попутно успокаивая ее:

– Дорогая Лилия, вам совсем не стоит переживать по поводу нашего визита в морг, вы выглядите очень натурально!

Лилия, одетая сестрой милосердия, нервно одер-нула белый передник и поправила сползавший плат с красным крестом.

– Вы просто сидите и входите в транс, – продолжал Барабанов, – я прекрасно понимаю, что это для вас стресс, особенно после того, что вам довелось пережить!

– Дорогой мой Нестор, – отозвалась Ансельм, мгновенно вызвав краску на небритом лице молодого человека, – не бойтесь за меня. Свое дело я сделаю. И я вам благодарна.

– Это вам Роман Мирославович посоветовал не говорить со мной? – спросил Нестор. – Что же, понимаю, но вы ведь можете послать мне мысленный сигнал! Я же тоже увлекаюсь парапсихологией. Вот сейчас… я пошлю вам мысленный сигнал!

Лилия с усмешкой посмотрела на Барабанова – тот стоял, крепко зажмурившись, еле слышно что-то шепча. От мысленного усердия на шее надулись жилы.

– Вы услышали? Разобрали? – с надеждой в голосе спросил Нестор, открывая глаза.

– Я все сразу услышала, Нестор. Еще там, в Энске, как только вас увидела.

Барабанов смутился, снова густо покраснел, а затем тут же побледнел. Лилия с интересом наблюдала за метаморфозами на его лице и добавила:

– Но время еще не пришло, вы это сами знаете.

Нестор хотел что-то сказать, но она повернулась и пошла дальше по улице. Он, понурившись, поплелся вслед за девушкой, проклиная себя за свою неловкость.

Наконец они дошли до морга. Снаружи это было ничем не примечательное одноэтажное здание, выкрашенное в желтый цвет. Окна были завешены белой марлей. Внутри было тихо и чисто. В приемной их встретил местный эксперт – пожилой патологоанатом в пенсне и с редкой седой бородкой. Он довольно резво вскочил с табурета, покрытого белой тканью, и принялся трясти Нестору руку со словами:

– Здравствуйте, добро пожаловать в наши владения! Как же, как же, мне уже доложили о вас – все уже готово! Тела я подготовил, копии протоколов там же. Смотрите, так сказать, изучайте!

Он наконец отпустил руку Нестора и обратил внимание на Лилию.

– О, вы с сестричкой? – радостно выпалил он. – Прекрасно! Но если что, то могу дать вам санитаров. У меня весьма толковые ребята, свое дело знают! А то вон сестричка какая хрупкая у вас, еле дышит!

Лилия дернула плечами и посмотрела на Барабанова. Тот состроил на лице подобие улыбки и ответил:

– Ничего, она будет записывать, спасибо. К те-лам я ее не подпущу.

На этом Нестор быстрым шагом направился в сторону анатомического зала. Ансельм, так и не проронив ни слова, последовала за ним.

В большом и светлом зале на нескольких столах лежали тела, накрытые серой тканью. В нос ударил крепкий запах формалина, карболки, спирта и немного сладковатый запах трупного разложения. Лилия поморщилась и прикрыла нос рукой. Нестор подошел к ней и убрал ее руку от лица.

– Не надо, Лилия, – прошептал он, – так быстрее привыкнете. Готовьтесь записывать.

Он указал ей на стол, возле которого стоял круглый табурет на вращающейся ножке. Лилия молча села, положив руки на колени. Нестор надел черный фартук и принялся мыть руки в умывальнике, скребя их специальной щеткой.

– Вы вот что, Лилия, – сказал Барабанов, вытирая руки застиранным, в бурых пятнах, полотенцем, – вы, стало быть, записывайте мои тезисы, но главное, попытайтесь войти в транс и найти что-то на этих телах. Только подумайте, это будет гениальное открытие для всей судебной медицины! Никто еще не использовал медиумов в этих целях!

Ансельм судорожно вздохнула, ничего не ответив. Она взяла из стопки на столе чистый лист бумаги и выжидающе посмотрела на Нестора. Тот замялся и подошел к ближайшему столу. На каждом теле лежала копия протокола осмотра. Барабанов взял бумагу и прочитал:

– Валентин Ничипоренко, сорок три года. Студент первого курса юридического факультета. Что ж, посмотрим, что у нас тут…

Он сдернул покрывавшую тело ткань и принялся осматривать труп, начиная с головы.

– Хм, странно, – проворчал Нестор, снова взглянул в протокол и воскликнул: – Ага, понятно!

Барабанов резко, одним движением, перевернул труп на спину, и голова мертвеца с глухим стуком ударилась о стол, от чего Лилия вздрогнула.

– Убит ударом ножа в спину! – довольно сказал Нестор, не обращая внимания на девушку. – Так, тут все ясно. Кто там дальше?

Нестор переходил от стола к столу, делая быстрые и краткие выводы о причинах смерти жертв:

– Доктор Евдоким Пилипей, шестьдесят лет. Асфиксия в результате механического сдавления дыхательных путей или, проще говоря, его задушили. Далее, художник Роман Никольский, тридцать семь лет.

Нестор некоторое время повозился возле тела и перешел к следующему. Лилия быстро записывала все, что говорил Нестор, скрипя пером по желтой бумаге, время от времени со стуком окуная перо в стеклянную чернильницу.

– И последний, Евген Радевич, пятидесяти лет от роду, – продолжил Нестор, осматривая грудь трупа, – учитель истории. Итак, все убитые – это взрослые мужчины. Валентину нанесли удар со спины, а остальным – в грудь. У каждого из убитых отрезан палец. Причем, стоит отметить, здесь есть занимательная деталь – у каждой жертвы палец разный! У Романа это указательный, у Валентина – средний, у Евдокима – безымянный и, наконец, у Евгена – мизинец…

Нестор наложил на глубокий порез в груди несчастного учителя стальной ранорасширитель и, вооружившись огромной лупой, засунул в рану пальцы, внимательно всматриваясь внутрь.

– Да, – сказал он, подняв с пола упавший протокол осмотра, – все причины смерти установлены правильно. Они тут довольно грамотные, не лаптями щи хлебают! Так что я предлагаю, чтобы не было у нас с ними никаких конфликтов, просто написать в своих протоколах, что все установленные сведения я подтверждаю. Вы слышите, Лилия?

Нестор обернулся и посмотрел на девушку – медиум сидела неподвижно, опустив руки, и полуприкрытыми глазами смотрела на обнаженные трупы.

– Вместе! Как на фотографической карточке, – прошептала она.

Не желая отвлекать девушку, Барабанов на цыпочках вернулся к столу и снова погрузился в работу, бормоча себе под нос:

– Пальцы ампутированы, скорее всего, одним и тем же предметом, края раны рваные, неровные. В протоколе они записали клещи или топор, что вполне может быть. Правда, согласно результатам осмотра мест происшествий, никаких следов от ударов топором не нашлось. Так что это, могу предположить, скорее плотницкие клещи или что-то вроде них. Да, вот, тут хорошо видно, что кость размозжена.

Нестор перешел к другому телу, бросил взгляд на оцепеневшую Лилию и продолжил говорить вполголоса:

– Так, плотник укладывается в нашу версию с куклами – плотники, столяры, деревянных дел мастера и прочее. Однако в этом ряду пока совсем лишней выглядит сама кукла. Убийца же положил в рот убитому не просто деревяшку, а именно куклу, точнее, ее определенную деталь – руку. То есть, – Нестор вытер пот со лба рукавом, – было бы логично предположить, что убийца использует всего одну-единственную куклу – одному в рот кладет руку, другому – ногу, а третьему – скажем, голову. Так и на Петрушках можно сэкономить. Но здесь другой случай, фигурирует только рука, причем всегда правая, у левой руки шарнир в другом месте. Таким образом, мы приходим к выводу, что наш петрушечник для каждой жертвы использует по одному Петрушке, кладя в рот исключительно правую руку куклы. И это не может быть простым совпадением, для него этот ритуал почему-то важен. Ни одной жертве он не стал класть в рот левую ручку.

Барабанов медленно ходил между столами с телами, продолжая рассуждать, уже не смотря на Ансельм:

– Да, а вот палец у жертв ампутирован, наоборот, на левой руке и у каждого свой, особенный. И опять же, это не совпадение. Например, если взять средний палец, то возни с ним куда больше, но убийца отхватил именного его, а не, скажем, большой. Следовательно, это для него имело какое-то особое значение. Почему?

Этот вопрос Нестор задал уже Лилии. Он обернулся и замер – на лице медиума блуждала странная улыбка, и Барабанов понял, что она в трансе. Он сделал несколько шагов к ней, но Лилия вдруг встала и медленно, словно во сне, принялась вальсировать возле стола, держа руки на весу, будто обнимая невидимого партнера. Нестор замер и испуганно следил за жутким танцем. Она тем временем начала ускоряться, затем закружилась и, ударившись о край стола, упала на колени, прижав руки к губам. Лилия несколько раз повторила этот странный жест и наконец, обмякнув, стала валиться в изнеможении на холодный кафельный пол. Нестор едва успел подхватить девушку и помог ей сесть на стул. Белая косынка на ее голове сбилась набок, руки дрожали, а в глазах застыли слезы.

Услышав шум, в дверь вошел патологоанатом. Он пристально посмотрел на Ансельм и сказал, улыбнувшись:

– Ну, а вы говорили, она опытная! Молоденькая еще, рано ей на такое смотреть. Сейчас нашатыря дам.

– Не надо, – слабым голосом сказала Лилия, – мне уже лучше.

Эксперт посмотрел на Лилию – та действительно уже сидела ровно и улыбалась так, как не стала бы улыбаться какая-нибудь дамочка, что лишилась чувств при виде покойника.

– Я все же схожу, – сказал старик.

Она посмотрела на Нестора и сказала, проводя взглядом патологоанатома:

– Я была там, дорогой Нестор. Но уже ничего не помню. Сразу все смывается как волной, когда переходишь. Надеюсь, вы со стороны что-то увидели, и очень надеюсь, что вы что-нибудь из этого поняли.

Нестор тем временем стащил перчатки и бросил их в таз на полу.

– Хм, – проговорил он, запуская руки в лохматую шевелюру, – видеть-то я видел, но вот не очень понял. Да и ваш странный жест можно трактовать по-разному.

Эксперт вернулся, держа в руке пузырек с нашатырным спиртом, улыбка не сходила с его лица.

– Вы не переживайте, – сказал он, – дорогая моя. Уж такое у нас дело – здесь и мужчины взрослые без сознания падают, бывает. И рвет даже некоторых. Я сам, когда учился, пару раз испытывал такое помутнение. Все с опытом приходит, это дело привычки. Нынче-то мы на секционном столе запросто с санитарами и выпиваем, и закусываем. И я вам скажу, это не ради бравады какой-то, а просто чтобы в другой зал не бегать.

Выдав эту тираду, он подошел к ближайшему столу, демонстративно сдвинул ногу вскрытого трупа и стал изображать, как они тут закусывают с санитарами, поднося ко рту руку. Делал он это очень натурально, изображая, как что-то кусает и тщательно пережевывает, закусывая разбавленный медицинский спирт.

Барабанов с удивлением смотрел на манипуляции старого эксперта, а затем подпрыгнул, словно ошпаренный, и бросился к одному из трупов. Он схватил изуродованную кисть, поднял ее вверх и принялся трясти ей, показывая Лилии и испуганному доктору.

– Ну, конечно же, – закричал Нестор, – это был не топор! И не клещами пальцы ампутированы! Их откусили зубами!

Глава 7

В сопровождении двух сыщиков из главного городского полицейского управления, отряженных Цеховским, Муромцев направлялся, чтобы наконец познакомиться с главным и самым загадочным участником этого дела, свидетелем, а возможно, и обвиняемым – самим мистером Панчем, Пульчинеллой, Полишинелем или, по-русски, Петрушкой. В центре города уже несколько дней стояла большая ярмарка, и, помимо торговых рядов, плясок, музыки, ряженых и жуликов всех мастей, там можно было найти и старейший в городе кукольный балаган. Там Муромцев и рассчитывал встретить носатого скандалиста в красном колпаке.

– И что, в К. народ все еще ходит на ярмарки? Неужели уличный балаган еще кому-то интересен? – поинтересовался он у одного из хмурых сыщиков, явно недовольных перспективой провести воскресный день в шумной сутолоке. Тот почесал затылок, сплюнул табачную крошку на мостовую, откашлялся и ответил:

– Вы не думайте, Роман Мирославович, что мы тут в губернии лаптем щи хлебаем, город у нас культурный, даже весьма. Народ все больше по театрам, по операм! Билетов не сыскать! Да хоть бы на галерку если достать удается, и то хорошо…

– Да, народные вкусы здорово поменялись, – согласился со вздохом второй сыщик по фамилии Поплавский. – Ярмарочный балаган, каким мы его знаем с детства, увы, доживает свои последние деньки. Но нынче ярмарка большая, и если вы хотите увидеть представление петрушечника – мы непременно найдем его там. Вот уже и пришли. Вон, видите, слева от спуска, там, где кончается улица?

Издалека действительно доносились уханье му-зыки, гомон и крики торговок, а праздничная толпа наполняла уже подходы к ярмарке. Сыщики, навострив уши и внимательно глядя вокруг, ловко продвигались среди праздной публики и вскоре вывели столичного гостя в дальний угол площади, откуда доносилось глухое посвистывание шарманки. Там, перед импровизированным дощатым балаганом, толпились зрители с задранными вверх головами. Подростки, семейные люди с детьми и просто зеваки дружно внимали громоподобному хриплому басу, отвечая свистом, улюлюканьем и взрывами хохота.

Поплавский сделал знак напарнику, и тот, вооружившись кулечком гарбузовых семечек, занял наблюдательную позицию у входа в балаган. Сам же, ловко раздвигая толпу, провел Муромцева прямо в первый ряд, откуда было видно лучше всего.

Обладателем оглушительного баса оказался солидных размеров мужчина с огромными, жесткими, как стальная дратва, черными усами. Он грозно хмурил брови, топорщил усы и зазывал зрителей, размахивая пачкой билетиков:

– Ну, ребята, налетайте, мои билеты раскупайте! Вам билеты на цыгарки сгодятся, а у меня в кармане гроши зашевелятся. Все билеты участвуют в лотерее, разыгрывается воловий хвост да два филея! Еще разыгрывается китайский фарфор, был выкинут во двор – чайник без дна, только ручка одна, а я подобрал, да так разумею, что можно и фарфор разыграть в лотерею!

На вопрос Муромцева о шумном толстяке Поплавский только отмахнулся:

– Это дядя Яша, фрукт нам известный. Он уже не первый год тут «дедом» работает, то есть зазывалой в балагане. Это целое отдельное искусство, а дядя Яша в своем деле большой мастер.

Дядя Яша был действительно хорош. Его внешность, в другом случае показавшаяся бы комичной, здесь идеально вписывалась в амплуа. Он был еще не стар, но благодаря толщине, косматым бровям и громовому оглушительному голосу выглядел невероятно внушительно и солидно. Кроме того, Яша был отменным комедиантом. Публика слушала его, разинув рты или покатываясь от хохота, особенно дядю Яшу обожали дети. Стоило ему только, изогнув бровь, посмотреть своим самым грозным взглядом на маленьких баловников, как мальчишки и девчонки с визгом и смехом прятались за спины своих родителей в приступе того сладкого и веселого полупритворного ужаса, на который люди способны только в детстве.

Даже если Яше случалось раздухариться и его шутки становились чересчур развязными, то и тут публика принимала благосклонно все насмешки и издевательства. Обаяние дяди Яши было таковым, что даже самые грубые прибаутки выходили у него смешными, а самая вульгарная клоунада вместо стыда вызывала хохот.

– Эй вы, сестрички, собирайте тряпички, и вы, пустые головы, пожалте сюды! – басил он со своего скрипучего балкончика, ловко меняя билетики на монеты, а люди с улыбками выстраивались в очередь.

Однако бывало так, что не у всех хватало терпения на Яшины шутки. Однажды зазывала приволок в балаган смешное чучело на палке и размахивал им перед толпой с криком:

– Эй, сторонись, назем, – Губернатора везем!

А на следующий день в балаган пришел городовой, и Яшу на неделю посадили в «холодную», чтобы подумал над своими прибаутками. Но, освободившись, дядя Яша лишь принялся острить еще развязней.

Но вот зазывала исчез со своего балкончика, последние взрывы хохота затихли, и выцветший занавес балагана со скрипом раздвинулся, открывая зрителям полосатую ситцевую ширму и задник с аляписто намалеванным городом. Зрители замерли, открыв в ожидании рты, старый шарманщик наконец проснулся, и балаган огласился звуками шарманки, хрипло выводившей «Прелестную Катерину». Внезапно из-за ширмы раздались пронзительный дребезжащий смех, неразборчивые, но крайне лихие возгласы, и над ситцевой загородкой высунулась носатая кукла в красной рубахе, полосатых шароварах и лаковых сапожках. Огромную голову украшал красный дурацкий колпак. Кукла обвела зрителей жутковатыми нарисованными глазами и неожиданно заговорила пронзительной дребезжащей скороговоркой, визжащим нечеловеческим писком, кланяясь и подпрыгивая:

– Здравствуйте, господа! Я пришел… Я, Петрушка-мусье, пришел повеселить вас всех: больших и малых, молодых и старых! Я Петрушка, Петрушка, веселый мальчуган! Без меры вино пью, всегда весел и пою: Траля-ля! Траля-ля-ля-ля!..

Петрушка выхватил из-за барьера игрушечную бутылку и залихватски опрокинул ее в улыбающийся рот. После этого он вальяжно присел, закинув сапоги на барьер, и, постучав по ширме деревянной ручкой, недовольно прогундосил:

– Шарманщик! Ты что там, пьян с утра? Крути-ка музыку!

Шарманщик встрепенулся, поправляя усы, и вновь заиграла нехитрая мелодия, а Петрушка принялся паясничать и отплясывать, выкидывая коленца. Интермедию прервало появление чернявой куклы цыгана с кнутом за поясом. Цыган поклонился и заговорил густым басом:

– Здравствуй, Петрушка-мусье!

Петрушка в ответ заносчиво скрестил руки на груди:

– Здравствуй, здравствуй, фараоново отродье! Что тебе надобно, говори скорее, а то у меня недолго, враз надаю по шее!

– Петрушка-мусье, мне на ярмарке сказали, что тебе лошадь нужна.

– А, лошадь?! Нужна, нужна, нужна… А хороша ли лошадь? – с видом знатока поинтересовался Петрушка.

– Очень: под гору – бежит-скачет, а на гору ползет-плачет. А если в грязь упадет – сам тащи, как знаешь.

– Ха-ха-ха, ну тогда о цене сговоримся! – Кукла закатилась своим пронзительным дребезжащим смехом. – Поди-ка приведи!

Петрушка заговорщицким шепотом обратился к шарманщику:

– Что скажешь, старик, сколько давать за лошадь?

– Больше десяти целковых никак не давай! – помотал головой музыкант.

Тем временем цыган вернулся вместе с деревянной лошадкой.

– Ну и лошадка!.. Ай, ай, ай!.. Сколько тебе за нее? – покачал головой Петрушка.

– Немного, всего сто рублей.

– Дороговато… – угрожающе пропищал Петрушка и скрылся за ширмой, чтобы через секунду появиться вновь с огромной дубиной в руках. – Получи-ка лучше взамен палку-кучерявку да дубинку-горбинку и по шее тебе и в спинку!

Проказник в колпаке принялся под хохот зрителей охаживать цыгана дубинкой по голове. Покончив с цыганом, Петрушка обратил внимание на лошадь. Он прыгал вокруг и пытался взобраться на нее так и сяк, но всякий раз получал удары копытом и отлетал с потешными криками и бранью. Публика заливалась смехом и подзуживала героя. Наконец лошадь взбрыкнула и убежала, а Петрушка полетел за ширму и причитал оттуда о безвременной кончине добра-молодца, то есть себя.

Причитания прервало появление куклы-доктора в огромных очках. Муромцев невольно напрягся и вытянул шею. Доктор был одной из жертв убийцы-петрушечника. Сыщик инстинктивно оглядел толпу, но ничего странного не обнаружил. Тем временем на сцене кукольный доктор осматривал кривляющегося Петрушку.

– Тут болит?

– Чуть пониже!

– Тут?

– Чуть повыше!

– То пониже, то повыше! Встань да покажи!

Доктор в раздражении приподнял вертлявого пациента за ухо. Петрушка в ответ вскочил и шарахнул доктора по носу так, что у того очки съехали набок.

– Благодарю! Я, кажется, совершенно здоров!

– Тогда плати за лечение!

– Наше почтение! За что?

– Известно, за лечение!

– Хорошо! Сейчас, только за платой схожу! – Петрушка, зловеще потирая деревянные ручки, скрылся за ширмой и вновь появился с дубинкой. – Я бесплатно не лечусь, с тобою, Доктор, расплачусь!

Дубинка поднималась и опускалась под аккомпанемент визгливых криков и брани, пока кукольный доктор не повалился на барьер. На шум явился квартальный офицер с усами из конского волоса, подул в свисток и противным дискантом предъявил Петрушке обвинение в убийстве доктора. Последовали долгие препирательства, в которых герой, на радость толпе, гнусаво высмеивал и передразнивал недалекого «фатального фицера», а когда тот попытался отвести преступника в «холодную», Петрушка вытащил любимую дубинку, и полицейский был отлуплен под одобрительные крики зрителей.

Муромцев обернулся на Поплавского, надеясь увидеть его реакцию на подобное проявление кукольного вольнодумства, но тот наблюдал за виденным уже не раз представлением с непроницаемой скукой. Публика же пребывала в полном восторге, злодеяния, чинимые кукольным негодяем, вызывали у них лишь горячую поддержку и взрывы хохота. Петербургский сыщик внезапно почувствовал себя неуютно. Неужели ему одному происходящее на сцене кажется чем-то неприятным и зловещим? От криков, шума и пронзительного смеха куклы у Муромцева разболелась голова.

В это время торжествующий победу над соперниками Петрушка допекал вислоусого шарманщика новой причудой:

– Я задумал, старик, жениться. Что за жизнь холостого, все тебя обижают! А вот когда женюсь, приданое возьму… Ой, ой, ой, как заживу!

– И на ком же ты задумал жениться? – удивился музыкант.

– Ясно на ком – на дочке полицмейстера Цеховского! – важно ответил Петрушка под взрыв хохота в толпе.

– А приданого много берешь? – почесал голову шарманщик.

– У-у-у! Больше, чем сам стою!

Петрушка куражился и врал как мог, не замечая, как из-за ширмы приближалась собранная в комочек мохнатая фигурка, пока она не толкнула его под зад. Тот подпрыгнул от неожиданности и принялся прыгать вокруг новой игрушки.

– Что это, что это, старик?!

– Это барашек! – странным тоном ответил ему музыкант, отворачиваясь в сторону.

Петрушка в полном восторге принялся гладить мохнатое животное, приговаривая ласковые слова. Потом вдруг запрыгнул ему на спину, сделал, улюлюкая, несколько кругов вдоль барьера, когда рогатый комочек неожиданно скинул его, распрямляясь, и встал во весь рост. Это был не барашек. Это был черт собственной персоной. Кукла была изготовлена с пугающим мастерством – черт был вдвое больше остальных героев представления, поросший черными волосами, с крючковатым носом и длинным кумачовым языком, вырывающимся из зубастой пасти. Муромцев рассеянным жестом потер внезапно занывший висок.

Черт поддел Петрушку рогами и принялся терзать его, подбрасывая высоко в воздух. Руки и ноги куклы беспомощно болтались, Петрушка издавал пронзительные предсмертные вопли, пока черт не утащил его вниз сквозь картонные языки, символизирующие преисподнюю. Из-за ширмы раздался последний затихающий крик, и наступили несколько секунд жуткой тишины.

Но затем снова весело засвистела шарманка, а Яша, со своими прибаутками, пошел вдоль зрителей, собирая в шляпу деньги на водку для петрушечников и старого музыканта. Муромцев машинально кинул монетку и встал, растерянно озираясь. Поплавский подхватил его под локоть и ловко вывел через всю суматоху, прямо за сцену балагана.

За ситцевой ширмой, устало вытянув ноги, сидел на табурете тощий долговязый бородач и пил сбитень из дымящейся глиняной кружки.

– Добридень, дядя Миша! – приветливо подмигнул бородачу Поплавский. – Как ваше здравие? Вот, гляди, пан специальный сыщик из Петербурга приехал к нам. Поговорить с тобой хочет. Если нет у тебя срочных дел, конечно.

– Муромцев Роман Мирославович, – отрекомендовался сыщик. – Я хотел бы задать вам несколько вопросов по делу, которое мы сейчас расследуем. Оно связано с вашими э-э-э… представлениями. С Петрушкой.

– Вот как! Пан сыщик Петрушкой интересуется! – оживился дядя Миша. – И как вам наше представление?

– Весьма занятно и развлекательно. Признаюсь, таких ярких эмоций у публики я не видел ни в одном петербургском театре. И куклы… Вроде простые, но такие живые выходят, как настоящие. Скажите, а как вы так ловко меняете голос?

Петрушечник усмехнулся, отставил в сторону кружку и продемонстрировал гостю маленькую деревянную свистульку, напоминающую утиный манок, и ловко сунул ее за щеку, прижав языком к нёбу.

– А это, пан-сыщик, называется «пищик», из осиновой коры, для потехи детворы!

Зазвучал знакомый дребезжащий голос Петрушки. Дядя Миша сплюнул пищик в кулак и продолжил своим обычным голосом:

– Это и был весь вопрос?

Муромцев отрицательно покачал головой. Он извлек из кармана жестяную коробочку и открыл ее, демонстрируя кукольные ручки. Петрушечник осторожно взял одну, повертел перед носом.

– Старая работа… И не нашенская. Наши мастера таких не делают. Кукла эта на веревочках была – марионетка значит. Наши все больше перчаточных кукол делают, которые на руку надеваются. Как у меня. Вот смотрите сами.

Он выдвинул из-под табурета ящик, в котором лежали арапы в парчовых халатах, красавицы в тюлевых платьях, косматый черт и сверху сам Петрушка.

– У моего, вот, глядите, ручки долбленые, а это у вас совсем другое.

– Так кто же мог такие куклы делать? – нахмурился Муромцев.

– Так у нас обычно сами петрушечники и делают, невелика затея. Марионетка, оно, конечно, посложней будет, но все же не корабль построить – справиться можно.

– Может, вы помните кого-то, кто мог выступать с такими марионетками?

– С немецкими-то? Да не припомню я… Надобно старика спросить. Эй, Павло!

Дядя Миша подозвал шарманщика и передал ему вопрос Муромцева. После этого оба артиста долго думали, накручивая усы на пальцы и вспоминая былое, пока шарманщик наконец не изрек:

– Знавал я одного человека, у которого были похожие марионетки… Давно дело было, лет двадцать назад, а то уж и больше. Был я на большой ярмарке в Л., на границе с Царством Польским. Туда много кукольников съезжалось, все с неметчины больше. Так вот, выступал там один старик с подмастерьем, сам он не то в Вене жил, не то в Париже. И так он лихо с этими марионетками управлялся! Как живые они у него были. Много кукол привозил, штук так пятьдесят, всяких разных: и арапы, и собачки, и драконы, и рыцари. А вместо шарманки у него был, необычное дело, – мальчик-скрипач. Подмастерье его. Да сколько лет уж тому мальчонке… Да лет тридцать уж поди. Небось давно сам уже с куклами ходит… Чаво?..

Старик не понял, чего так встрепенулись сыщики. Муромцев и Поплавский обменялись взглядами и, поблагодарив артистов, поспешили в управление.

Глава 8

В маленьком трактире, куда зашли столичные «Ловцы черных душ», было шумно, накурено и не очень чисто – усатый половой, одетый в аляповатую национальную одежду не по размеру, лениво бродил между столиками и елозил по истертому паркетному полу тряпкой, намотанной на швабру. Подойдя к столику, за которым сидели сыщики, он остановился и принялся рассматривать Ансельм.

Лилия же не смутилась и бросила на него такой взгляд, от которого даже Нестор стушевался, застучав пальцами по столу.

– Милейший, – раздраженно выпалил он половому, – вам что-то нужно?

Тот лишь хмыкнул, перехватил швабру посередине и, ничего не ответив, удалился. Барабанов проводил его гневным взглядом и продолжил тираду, посвященную тому, как он и Лилия посетили морг.

– Понимаете, Роман Мирославович, как толь-ко госпожа Ансельм, – Нестор кивнул на Лилию, – показала эти жесты в своем трансе, у меня вот сразу все состыковалось! Стоит на коленях и так, словно ко рту прижала что-то, чавкает. Словно пелена с глаз спала! Я снова посмотрел на травматическую ампутацию пальцев и понял – их откусили! Зубами! Все сходится, раны идентичны!

Муромцев достал из портсигара папиросу и закурил от предложенной Нестором спички.

– Я слушаю, слушаю, – сказал Роман, жуя бумажную гильзу папиросы, – продолжайте.

– Так вот, – возбужденно зашептал Нестор, оглядываясь по сторонам, – пока не могу сказать, есть ли тут связь. Вот если взять ручку Петрушки: ладошка там сплошная, можно сказать, монолитная. Но если внимательно присмотреться, то можно разглядеть бороздки, разделяющие ладонь на условные пальцы, коих ровно четыре штуки. Большой отдельно от трех остальных. Из этого можно допустить такую версию, – Нестор покраснел и мельком посмотрел на Лилию, – если вы уже не догадались. Может быть, наш петрушечник откусывал лишний, по его мнению, палец? Ну, чтобы жертва, таким образом, превратилась в куклу или, скажем, стала похожа на нее. А для того, чтобы волшебный ритуал завершился, он засовывал кукольную ручку в рот жертвы.

Нестор снова посмотрел на Ансельм, словно ища ее поддержки. Но Лилия тихим, безжизненным голосом лишь сказала, глядя в сторону улицы:

– Правда, Нестор, непонятно, почему каждый раз убийца откусывал разные пальцы. Кукольные ручки-то все одинаковые.

– Дорогая моя Лилия, – Нестор словно ждал ее слов о разных пальцах, – я останусь при своем мнении! Ответ простой – так убийца считает жертвы! Ну, как по пальцам считают!

Барабанов вытянул над столом руки, растопырил длинные пальцы и принялся считать, загибая их, начиная с мизинца:

– Первый, второй, третий… видите, все сходится. У первой жертвы отсутствует мизинец, а не средний палец, например. Потому что именно с него начали.

Муромцев допил кофе, покривился и, промокнув губы салфеткой, спросил с интересом:

– И что же из всего этого следует?

– Роман Мирославович, – улыбнулся Нестор, разведя руки в стороны, – не надо быть семи пядей во лбу, чтобы не заметить болезненную зацикленность нашего кукольника на нескольких факторах. Во-первых, это сам палец. Его нет на кукольной ручке. А если точнее, то там вообще нет пальцев как таковых. Возможно, эта странная алогичность и привела его к срыву. То есть сам факт, что пальцев нет или они срослись. Такое, знаете, врожденное или приобретенное уродство.

Продолжить чтение