Читать онлайн Дорога в Оксиану. Трэвел-блог английского аристократа. Италия. Персия. Афганистан бесплатно

Венеция

Венеция, 20 августа 1933 года. – А здесь весело, не то что на Джудекке два года назад. Сегодня утром мы отправились на Лидо, и Дворец дожей с быстроходного катера выглядел великолепнее, чем когда-либо с гондолы. В безветренный день в Европе не найти хуже места, чтобы поплавать: окурки то и дело заплывают кому-нибудь в рот, и повсюду рои медуз.

Лифарь пришёл на ужин.

Венеция, 21 августа. – После осмотра двух дворцов, палаццо Лабиа с фреской Тьеполо «Пир Клеопатры» и Пападополи, душного лабиринта из роскоши, мы сбежали от избытка культуры в бар «У Гарри». Среди грозного шума разговоров раздался шквал приветствий: заходили англичане.

Вечером мы вернулись в этот бар, и хозяин угостил нас коктейлем из шампанского с вишнёвым бренди. «Для правильного эффекта, – выдал нам секрет Гарри, – надо брать худший вишнёвый бренди.» И он оказался прав.

До этого моё знакомство с ним ограничивалось встречей на охоте. Сейчас в зелёной пляжной тельняшке и белом форменном пиджаке его было не узнать.

Венеция, 22 августа. – Плавание на гондоле до Сан-Рокко. Я уже и забыл, но от увиденного там «Распятия» Тинторетто у меня перехватило дыхание. Старую книгу посетителей с именем Ленина убрали. На Лидо дул бриз, волны очистили море от мусора, оно было холодным и неспокойным.

Мы отправились пить чай на Мальконтенту по новому маршруту, проходящему через лагуны вдоль железной дороги. Девять лет назад Ландсберг обнаружил, что эту знаменитую виллу, которую расхваливали в каждой книге о Палладио1, превратили в амбар, и стоит она без дверей и окон в таком состоянии, что вот-вот обратится в руины. Он сделал здание вновь пригодным для жизни. Пропорции банкетного зала и парадных комнат точно математическая ода. Другой бы обставил их так называемой итальянской мебелью, старьём, которое продавцы называют антиквариатом, и позолотой. Ландсберг же заказал мебель из недорогого дерева у местных мастеров. Никаких раритетных вещиц, кроме подсвечников, которые необходимы в отсутствие электричества.

Разглядывая здание со всех сторон, люди спорят и критикуют задний фасад. Но парадный вход разногласий не вызывает. Сколько ни рассматривай, это идеал в своей ясности и простоте. Я стоял с Дианой на лужайке перед портиком, и на мгновение зарево заката отчётливее подсветило каждый элемент архитектурного замысла. Европа не могла бы одарить меня более душевным напутствием, чем это восторженное утверждение достижений европейского разума. «Это ошибка – покидать цивилизацию», – озвучила мои сомнения Диана, зная, что доказательства сейчас прямо перед нашим взором. Настроение омрачилось.

На вилле при зажжённых свечах танцевал Лифарь2. Возвращались под проливным дождём, я завёл будильник и лёг спать.

Пароход «Италия»

Пароход «Италия», 26 августа. – Усатый толстяк-гондольер ждал меня в пять. Все города одинаковы на рассвете: как даже опустевшая Оксфорд-стрит может быть прекрасна, так и Венеция казалась теперь не кричаще, а умеренно живописной. Дайте мне Венецию, какой её впервые увидел Рёскин3, – без железной дороги – или предоставьте взамен быстрый катер и все сокровища мира. Этот людской музей ужасен, как те острова у побережья Голландии, где жители носят национальную одежду.

Отплытие этого судна из Триеста сопровождалось сценами, впервые описанными в Ветхом Завете. Евреи-беженцы из Германии отправлялись в Палестину. Тут был и почтенный раввин, чьи традиционные локоны и круглая бобровая шапка задавали моду его ученикам cтарше восьми лет, и яркая группа мальчиков и девочек в пляжной одежде, чьё волнение выражалось в песне. Их провожала целая толпа. Когда пароход снимался с якоря, личные тревоги каждого – будь то потерянный чемодан или неправомерно занятое место – были забыты. Этот раввин и сопровождающие его старейшины принялись неистово махать руками оставшимся на берегу; мальчики и девочки запели торжественный гимн, в котором на возвышенной ноте повторялось слово «Иерусалим». В толпе на берегу подхватили их песню и следовали вдоль набережной до самого края, где стояли, пока корабль был виден на горизонте. Прибывший на причал в этот момент Ральф Стокли, почётный помощник Верховного комиссара Палестины, обнаружил, что пароход уплыл без него. Его метания и погоня за пароходом на катере разрядили общую нервную обстановку.

Ветер с севера покрывает сапфировое море белыми бликами и заставляет утихнуть шумных евреев внизу. Вчера мы проплыли Ионические острова. Знакомые берега казались иссушёнными и безлюдными, но, окутанные розовой дымкой, были невероятно прекрасны. На юго-западной оконечности Греции мы повернули на восток, в заливе миновали Каламату и подошли к мысу Матапан, который я в последний раз видел с горных склонов Тайгета очерченным далеким морем, прямо как на карте. Скалы отливали красным золотом, тени – прозрачной лазурью. Солнце зашло, Греция превратилась в рваный силуэт, и замигал самый южный маяк Европы. Пароход обогнул мыс, в следующем заливе замерцали огни Гитиона.

Стокли вспомнил историю о своём шефе, как тому прострелили ноги во время англо-бурской войны и он прождал помощи тридцать шесть часов. Над ним и другими несчастными кружили стервятники. Пока люди могли двигаться, пусть и слабо, птицы держались в стороне. Когда движения замирали, раненым выклёвывали глаза ещё при жизни. Шеф Стокли рассказал всё, что пережил в ожидании той же участи, пока птицы вились в нескольких футах над ним.

Этим утром двойные пики Санторини прорезали коралловый рассвет. Уже виден Родос. Мы прибудем на Кипр завтра днём. У меня будет свободная неделя до прибытия угольщиков4 в Бейрут 6 сентября.

Кипр

Кипр: Кириния, 29 августа. – У этого острова богатейшая история. Настолько, что это с трудом укладывается голове. В Никосии новый Дом правительства отстроили на месте разрушенного во время восстания 1931 году. Снаружи стоит пушка, подаренная королём Англии Генрихом VIII Ордену Святого Иоанна Иерусалимского в 1527 году. На ней изображён герб Тюдоров. Но на монетах, отчеканенных к юбилею британского правления в 1928 году, изображён герб Ричарда Львиное Сердце, который завоевал остров в 1191 году, в том же году здесь состоялось его венчание. Я сошёл с парохода в Ларнаке. В нескольких милях отсюда, в 45 году высадились апостолы Павел и Варнава. В Ларнаке были обретены мощи праведного Лазаря. Здесь же покоятся племянники епископа Кена, Ион и Вильгельм, умершие в 1693 и 1707 годах. Хроники начинаются с египетских упоминаний 1450 г. до н. э. С расцветом культуры при правлении династии Лузиньянов в конце XII столетия к острову пришла известность: королю Кипра Пьеру I де Лузиньяну посвящали книги самые разные авторы, от Боккаччо до св. Фомы Аквинского. В 1489 году королева Катерина Корнаро уступила права на остров венецианцам, а восемьдесят лет спустя турки расправились с последним венецианским полководцем. Последовавшие за этим три столетия забвения завершились Берлинским трактатом, по которому остров перешёл под протекторат англичан. В 1914 году мы его аннексировали.

Виды больше напоминают Азию, чем другие греческие острова. Земля иссушена и выбелена, как будто с влагой из неё испарился весь цвет; только зелёные клочки виноградников или отара чёрных и рыжих коз разбавляют этот пустынный пейзаж. Вдоль идеальной асфальтовой дороги, которая привела меня из Ларнаки в Никосию, посажены деревья, казуарины и кипарисы. Но и они повержены бешеными порывами горячего ветра, который всегда здесь дует с моря после полудня и вращает бесчисленные водяные колёса. Эти хмурые железные остовы стоят в рощицах на окраинах городов, их скрипучий хор – главная песня острова. Вдалеке виднеются горы. И над всей этой картиной струится особый свет, будто сиренево-серебристая глазурь, которая очерчивает контуры и горизонт и заставляет каждую бредущую козу, каждое одинокое рожковое дерево выделяться на бесцветном фоне – будто наблюдаешь всё в стереоскоп.

Панорама сама по себе красива, но места эти суровы и малопригодны для жизни человека. В это время года не встретишь даже цветов, за исключением маленького серого асфоделя, колышущегося, словно тень. Греки называют его «пламя свечи». Северная сторона гор, между Никосией и побережьем, более радушна. Здесь земля с красным отливом как будто более плодородна, а на террасных полях выращивают рожковые деревья. Когда я проезжал мимо, сбор урожая был в самом разгаре: мужчины сбивали плоды длинными шестами, женщины складывали их в мешки и грузили на ослов. Плоды рожкового дерева идут на производство кормов для животных. Эти плоды в виде стручков напоминают сушёные бананы, а на вкус, я бы сказал, как тряпичный коврик, на который пролили что-то сладкое.

Я связался с архиепископом в Никосии, мне нужно было письмо к священнику деревушки Кити. Его помощники оказались неучтивы из-за того, что Церковь возглавляет оппозицию англичанам, а они вряд ли могли знать, что я представлял их интересы в английской прессе. Но архиепископ, глуховатый старик, казалось, был рад посетителю и распорядился, чтобы секретарь напечатал письмо на машинке. Когда письмо было готово, ему принесли перо и он поставил свою подпись красными чернилами по праву, дарованному императором Зиноном в V веке: «+ Кирилл Кипрский». С тех пор светская власть острова присвоила себе это право. Турки поступали так – чтобы досадить, англичане – чтобы покрасоваться.

Сегодня утром я отправился смотреть аббатство Беллапаис. По дороге мой водитель заехал к невесте, которая живёт в деревне неподалёку. Она встретила нас со своей тётушкой и угостила кофе и засахаренными грецкими орехами. Мы расположились на балконе в окружении горшков с базиликом и гвоздикой – за деревенскими крышами открывался вид на море. Сын тёти, двухлетний мальчишка, не переставая толкал стулья и визжал: «Я пароход, я машинка». Когда я уезжал на настоящем автомобиле, он обиженно зарыдал, и его всхлипы неслись мне вдогонку.

Сегодня днём в замке мне указали на джентльмена с седой бородой в белой пробковой шляпе-топи, это был мистер Джеффри. Поскольку он был хранителем памятников древности на острове, я решил обратиться к нему. Он отстранился. Я попытался исправить ситуацию, упомянув его книгу об осаде Киринии. «Я написал их столько, что всё не запомнишь, – ответил он. – Но иногда, вы знаете, я перечитываю их и нахожу весьма интересными».

Мы направились к замку и заметили там нескольких каторжан, занятых без особого энтузиазма земляными работами. Когда мы появились, они побросали лопаты, скинули одежду и выбежали через боковую дверь к морю искупаться, как обычно после обеда. «Хорошо живётся, – сказал мистер Джеффри. – Они приходят сюда, когда хотят отдохнуть». Он продемонстрировал план фундамента XIII века, который удалось составить благодаря раскопкам, сделанным каторжанами. Экскурсию пришлось прервать, мистер Джеффри ужасно хотел пить, и мы пошли внутрь взять по стакану воды. «Вода плоха тем, что она вызывает жажду ещё сильнее», – сказал он.

Кириния, 30 августа. – Верхом на осле шоколадного цвета с предлинными ушами я подъехал к замку Святого Илариона. У стен замка мы привязали осла и его собрата, серого мула, нёсшего массивную глиняную амфору с холодной водой, прикрытой листьями рожкового дерева. Дорожки и ступеньки, круто уходившие вверх, вели через часовни, павильоны, резервуары с водой, темницы к самой высокой платформе и дозорной башне. Ниже уровня сияющих серебристых вершин и невысоких зелёных сосен горы простирались на три тысячи футов к прибрежной равнине – это была бесконечная панорама выцветшего красного цвета с мириадами вкраплений из крошечных деревьев, отбрасывающих тени, – а за ней в шестидесяти милях, за синим морем, появлялись очертания Малой Азии и Таврских гор. Даже в осаждённой крепости люди могли найти утешение в таких видах.

Никосия (500 футов), 31 августа. – «Авария, прибытие в Бейрут откладывается на неделю до четырнадцатого, сообщили Кристоферу, машина стоит, не по вине оборудования.»

Значит, в моём распоряжении дополнительная неделя. Я проведу её в Иерусалиме. Под «оборудованием», я полагаю, имеется в виду газогенератор, работающий на угле. Учитывая стоимость телеграмм, я могу предположить, что он он всё же неисправен. Иначе, зачем вообще сообщать об этом?

Очень давно в посольстве Греции в Лондоне меня представили нервному парнишке в длинном балахоне, он держал в руке стакан лимонада. Это был Блаженнейший Мар Шимун, патриарх Ассирийский церкви, а поскольку он сейчас находится в изгнании на Кипре, сегодня утром я отправился навестить его в гостинице «Кресэнт». Статная бородатая фигура во фланелевых брюках поприветствовала меня с восточным акцентом, характерным для английских университетов (в его случае это был Кембридж). Я выразил своё сочувствие. Он обратился к недавним событиям: «Как я сказал сэру Фрэнсису Хэмфри, газеты в Багдаде на протяжении нескольких месяцев разжигали религиозную нетерпимость к нам. Я спросил его, может ли он гарантировать нам безопасность, он ответил, что может, и всё в таком духе. Меня посадили в тюрьму четыре месяца назад – и даже тогда он ничего не сделал, хотя все знали, чего ожидать. Отсюда я отправлюсь в Женеву и буду отстаивать в суде наши права и всё в так0м духе. Меня посадили на самолет против моей воли, но что станет с моим бедным народом, который подвергается насилию, который расстреливают из пулемётов и всё в таком духе».

Есть ещё один характерный для эпохи предательства британской внешней политики пример. Прекратится ли это когда-нибудь? Несомненно, ассирийцы были несговорчивы. Но выводы, которые сделал Мар Шимун, а я считаю их правдивыми, состоят в том, что британские власти знали или располагали достаточными средствами, чтобы узнать о намерениях иракцев, и не предприняли ничего, чтобы предотвратить это5.

Фамагуста, 2 сентября. – Фактически здесь два города: Вароша6, греческий, и Фамагуста, турецкий. К ним примыкает английский пригород, в котором расположены офисы администрации, английский клуб, парк, многочисленные виллы и гостиница «Савой», где я остановился. Фамагуста – древний город, его стены примыкают к порту.

Если бы Кипр принадлежал французам или итальянцам, в Фамагусту заходило бы не меньше судов с туристами, чем на Родос. Под английским правлением посетителю мешает нарочито пренебрежительное отношение к истории этих мест. Готическая часть города до сих пор обнесена стеной. Испортить облик этой части города может любая постройка, поскольку новое строительство здесь не запрещено, запущенность старых домов особенно заметна на фоне современных, церкви заняты неимущими семьями, бастионы ежедневно превращаются в отхожее место, цитадель принадлежит Департаменту общественных работ и служит столярной мастерской, ко дворцу можно пройти только через отдел полиции – все эти проявления британского управления, пусть и неприглядные, полезны хотя бы тем, что не дают установиться здесь скучной, застывшей атмосфере музея. Отсутствие гидов, продавцов открыток и их братии тоже имеет свою привлекательность. Но в целых двух городах найдётся только один человек, знающий хотя бы названия церквей, и это школьный учитель-грек, стеснительный настолько, что поговорить разумно не удастся; единственная книга, написанная мистером Джеффри, которая может познакомить приезжего с историей и топографией местности, продаётся только в Никосии, в сорока милях отсюда; все церкви, за исключением кафедрального собора, всегда закрыты, а ключи от них хранятся, если это вообще удастся разузнать, у отдельных чиновников, священников или семей, в чьё пользование была передана та или иная церковь, и которых обычно нужно искать не в Фамагусте, а в Вароше – всех этих препятствий было слишком много даже для меня, говорящего немного по-гречески, – а большинство туристов не говорят на этом языке вовсе – и за целых три дня я не смог осмотреть архитектуру. Такое равнодушие может представлять интерес само по себе для студентов Английской республики. Но это не тот интерес, который привлекает состоятельную публику. Для них здесь только одна достопримечательность, «Башня Отелло», нелепая выдумка времён английского завоевания. Но эту легенду поддерживают не только таксисты. На здании есть официальная табличка с таким названием, как если бы это была вывеска на чайном магазине или клубе джентльменов. Эта табличка – единственное, чем власти удостоили туристов и на что могут указать местные.

Я стою на бастионе Мартиненго, огромном земляном укреплении, облицованном тёсаным камнем и защищённом высеченным в горной породе рвом глубиной сорок футов, дно которого когда-то было заполнено морской водой. Из недр этого горного укрепления к моим ногам выходят на свет два низинных проезда. Справа и слева тянутся парапеты крепостных стен, прерываемые вереницей широких круглых башен. На переднем плане пустынное пространство, по нему плывёт караван верблюдов, ведомый турком в шароварах. Укрывшись под тенью фигового дерева что-то готовят две турчанки. За ними начинается город – мозаика из крошечных домиков – среди них есть глиняные, есть сложенные из камня, украденного с исторических сооружений, есть отделанные белой штукатуркой и покрытые черепичной крышей. Никакого плана застройки и намёка на благоустройство городской среды. Пальмы растут между домами, их окружают небольшие земельные участки. Среди этого беспорядка возвышаются декоративные элементы и контрфорсы готического собора, чей оранжевый камень пересекает отдалённый союз неба и моря, лазури и сапфира. Слева береговая линия продолжается цепью сиреневых гор. Навстречу им из гавани выходит корабль. Под моими ногами внизу выезжает телега, запряжённая волами. Верблюды прилегли отдохнуть. А на соседней башне девушка в розовом платье и изысканной нарядной шляпке мечтательно смотрит вдаль, туда, где виднеется Никосия.

Ларнака, 3 сентября. – Здесь отель не соответствует стандартам. В других местах они чистые, аккуратные и, главное, дешёвые. Еда не слишком вкусная, но даже английское завоевание не смогло испортить греческую кухню. Есть хорошие вина. Вода приятная на вкус.

Я поехал в деревню Кити, в восьми милях отсюда. Священник и церковный смотритель, оба в шароварах и высоких сапогах, с почтением приняли письмо архиепископа. Меня провели в церковь7, украшенную искусной мозаикой, я бы отнёс технику её исполнения к X веку, хотя другие склоняются к VI веку. Одеяние Богородицы дымчато-сиреневого, почти серого цвета. Ангелы рядом с ней в лёгких белого, серого и цвета охры накидках; зелень их павлиньих крыльев повторяется в зелёных сферах, которые они держат. Лица, руки и ступни выложены мозаикой меньшего размера, чем всё остальное. Всей композиции присуща необычайная гармония. Её размеры невелики, как если бы изображение на ней не отличалось масштабом от реальной сцены, а церковь настолько низкая, что её свод можно рассматривать в десяти футах над головой.

Пароход «Марта Вашингтон», 4 сентября. – Я отыскал Кристофера на пристани, на лице его красовалась аккуратная, но непривычная пятидневная небритость. Он ничего не слышал об угольщиках, но с энтузиазмом ожидал прибытия в Иерусалим.

На борту 900 пассажиров. Кристофер провёл мне экскурсию по каютам третьего класса. Если бы в таких условиях содержали собак, добропорядочный англичанин сообщил бы об этом в Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными. Но билеты на эти места дешёвые, и каждый здесь, будучи евреем, знает, что при желании все они могли бы заплатить дороже. Первый класс не намного лучше. Я делю каюту с адвокатом-французом, чьи флакончики и щёгольские предметы одежды не оставляют места ни для единой булавки. Он рассказывал мне об английских соборах. Дарем можно посмотреть. «Остальное не стоит вашего внимания, мой дорогой сэр, это просто палки, которые установили вертикально.»

За ужином рядом со мной сидел англичанин, я начал разговор, выразив надежду, что его путешествие проходит удачно. В ответ я услышал:

– Несомненно. Благость и милость сопровождают нас повсюду.

Мимо шла уставшая женщина, держа за руку капризного ребёнка. Я обратился и к ней:

– Мне всегда так жаль женщин, путешествующих с детьми.

На что она возразила:

– Позвольте с вами не согласиться. Для меня маленькие дети словно лучики солнца.

Позже я увидел это создание читающим Библию в шезлонге. Вот что протестанты называют миссионерством.

Палестина

Палестина: Иерусалим (2800 футов), 6 сентября. – Портовые власти Британского мандата8 проявили бы большее снисхождение к никарагуанскому прокажённому, чем к нам вчера. Они поднялись на борт в пять утра. Спустя два часа подошла моя очередь, у меня поинтересовались, как же я намерен сойти с парохода без визы и за неимением отметки в моём паспорте о разрешении на посещение Палестины. Я объяснил, что могу оплатить визу, а систему разрешений, не имеющую никакого отношения к подтверждению подлинности паспорта, считаю грубым мошенничеством, совершаемым нашим Министерством иностранных дел. Ещё один дотошный тип обнаружил, что я был в России. Когда и зачем? О, ради развлечения? И как, оправдала ли поездка ожидания? Куда я направлялся теперь? В Афганистан? Зачем? Снова ради развлечения, в самом деле? Он решил, что я отправился в захватывающее кругосветное путешествие. Затем они так увлеклись дипломатической визой Кристофера, что забыли выдать ему разрешение на высадку с парохода.

У трапа столпился взволнованный народ. Евреи могут выглядеть совершенно по-разному, одни – достойнейше, другие представляют собой ужасное зрелище. Эти относились ко второму типу. От них воняло, они пялились, расталкивали других и вопили. Один мужчина, пробыв в такой атмосфере пять часов, начал плакать. Раввину не удалось его успокоить, и тогда Кристофер предложил ему виски с содовой из бара. Тот отказался. Наш багаж постепенно погрузили в лодку, я следом за ним, а Кристоферу пришлось вернуться за документом. Мы преодолевали прибойный риф, который представляет собой «порт» Яффы, на море было сильное волнение. Женщине возле меня стало плохо. Её муж нянчил ребёнка, придерживая другой рукой горшок с высоким цветком вероники.

«Наверх, пожалуйста!» Взмыленная, расстроенная толпа разделилась на две очереди. Через полчаса я попал к врачу. Он извинился за долгое ожидание и выдал мне справку без медосмотра. Внизу лодочники шумно требовали оплаты. «Вы пишете книги?» – спросил сотрудник таможни, заподозрив, что перед ним автор нецензурщины, облагаемой пошлиной. Я сказал, что не имею счастья быть лордом Байроном, и намекнул ему заняться своими обязанностями. Наконец мы нашли машину и, опустив откидной верх в знак почтения к Святой Земле, отправились в Иерусалим.

Отель «Царь Давид» – единственный хороший отель в Азии по эту сторону от Шанхая. Нам дорога была каждая минута, проведённая здесь. Оформление в целом гармоничное и сдержанное, даже строгое. Но вы не догадаетесь об этом по описанию, которое вывешено в фойе:

ИНФОРМАЦИЯ О ВНУТРЕННЕМ УБРАНСТВЕ ОТЕЛЯ «ЦАРЬ ДАВИД», ИЕРУСАЛИМ

С помощью мотивов древних семитских стилей в отеле воссоздана атмосфера славного периода правления царя Давида.

Точное воссоздание было невозможно, поэтому мастера старались адаптировать к современности различные старые иудейские стили.

Вестибюль Аванзал: Период правления царя Давида (ассирийское влияние).

Главный зал: Период правления царя Давида (хеттское влияние).

Читальный зал: Период правления царя Соломона.

Бар: Период правления царя Соломона.

Ресторан: Греко-сирийский стиль

Банкетный зал: Финикийский стиль (ассирийское влияние) и т. д.

Г. А. ХУФШМИДХудожник-оформитель, O.E.V. & S.W.B.Женева

Красота Иерусалима с его природным ландшафтом сравнима с испанским Толедо. Город расположился среди гор: пейзаж с куполами и башнями, окружённый зубчатыми стенами, раскинулся на плоскогорье высоко над долиной. До самых дальних Моавских гор очертания страны напоминают контуры на карте, устремляясь вверх по склонам повторяющимися изгибами и отбрасывая величественные тени в неожиданных долинах. Земля и горная порода отбрасывают огненно-опаловый свет. Такое расположение города, случайное или задуманное кем-то, сотворило из него произведение искусства.

Но в деталях и Толедо не сравнится с этими крутыми извилистыми улочками, выложенными большими ступенями, и узкими настолько, что верблюд создаст здесь столько же проблем, сколько трамвай в английском переулке. C рассвета до заката cнующий по улице царя Давида народ по-прежнему представляет собой живописную картину Востока, в которую всё ещё не влился поток чужеземцев в элегантных расслабленных костюмам и очках в роговой оправе. Вот словно из пустыни материализовался араб с фантастическими усами, парящий в своём просторном расшитом золотом одеянии из верблюжьей шерсти, арабская женщина с татуировками на лице в расшитом платье несёт корзину на голове, а вот кто-то из исламского духовенства с подстриженной бородой в аккуратной белой чалме, обёрнутой вокруг фески, ортодоксальный еврей с локонами в бобровой шапке и чёрном сюртуке, священник и монах, оба греки, бородатые в чёрных цилиндрических шапках, прозванных в шутку дымоходами, священники и монахи из Египта, Абиссинии и Армении, батюшка Латинской церкви в коричневой мантии и белом топи от солнца на голове, женщина из Вифлеема в склонённом назад головном уборе под белой вуалью, напоминающем о наследии норманнского королевства – и среди них, на этом колоритном, но привычном здесь фоне, случайно промелькнёт костюм, кретоновое платье или турист с фотоаппаратом.

Иерусалим не просто живописен, всё в нём настоящее, его нельзя уличить в поддельной роскоши, которую заметишь во множестве восточных городов. Здесь может быть грязь, но нет ни выцветшего кирпича, ни осыпающейся штукатурки. Здания полностью из камня, почти белого, как творог, чистого и сияющего, который на солнце играет всеми оттенками красного золота. Шарм и романтика здесь уступают место открытости и гармонии. Представления об истории и религии, глубоко укоренившиеся в первых детских воспоминаниях, растворяются перед реальным явлением. Прилив веры, плач иудеев и христиан, почитание в исламе священного камня9 окутывает гений места – и нет в этом никакой мистики. Этот дух – мощное излучение, вызывающее суеверное почтение, и, возможно, поддерживаемое им, но существующее независимо. Он более участлив к воинам, чем к священникам. И воины снова здесь. Они носят шорты и шляпы-топи и рады ответить с йоркширским акцентом, когда к ним обращаются.

В этом излучающем свет обрамлении храм Воскресения Христова10 кажется самым неприглядным из всех существующих. В нём будто бы темнее, чем есть на самом деле, его архитектура будто бы неуместна своей обыденностью, его почитание заметно ослабло. Каждый вошедший пребывает в замешательстве: притворяться равнодушным – высокомерно, изобразить восторженный вид будет лицемерием, но я избежал этого выбора. На входе я встретил знакомое лицо, он показал, как правильно себя вести в святых местах.

Мой друг был монахом в чёрном одеянии и высоком цилиндре, он носил короткую бороду и длинные волосы.

– Приветствую, – сказал я по-гречески. – Вы прибыли с горы Афон?

– Верно, – ответил он, – из монастыря Дохиар. Меня зовут Гэбриэл.

– Вы брат Аристарха?

– Да.

– Он умер?

– Так и есть, но откуда вы узнали?

Я описал Аристарха в другой книге. Он был монахом в Ватопеди, богатейшем из афонских монастырей, куда мы попали после пяти недель странствий по Святой Горе, уставшие и голодные. Мы были у Аристарха на попечении. Раньше он был стюардом на английской яхте и каждое утро спрашивал у меня: «Во сколько вы изволите сегодня обедать, сэр?» Он был молод, энергичен, практичен, совершенно не подходил для монашеского призвания и был полон решимости, если накопит достаточно денег, отправиться в Америку. Старших монахов, которые его унижали, он ненавидел.

Однажды, год или два спустя после нашего визита, он раздобыл револьвер и застрелил двоих из этих преподобных обидчиков. Так говорят. Точно известно, что потом он покончил с собой. Более здравомыслящего человека, чем Аристарх, а выглядел он именно таким, казалось, не существовало, и афонская община стыдилась произошедшего и не распространялась о трагедии.

– Аристарх выжил из ума, – сказал Гэбриэл, слегка постучав себе по голове. По рассказам Аристарха я знал, что Гэбриэл был счастлив в своём призвании, а в жестокости своего брата мог усмотреть только помрачение ума. – Вы в Иерусалиме впервые? – продолжил он, сменив тему.

– Мы прибыли сегодня утром.

– Я всё вам здесь покажу. Вчера я был у самого Гроба Господня. Завтра в одиннадцать пойду снова. Сюда, пожалуйста.

Теперь мы находились в просторном высоком круглом зале, в котором пологий свод поддерживался кольцом массивных опор. Посреди пустого пространства стояла святыня, миниатюрная церковь, напоминающая старые модели паровозов.

– Когда вы в последний раз были на Афоне? – спросил Гэбриэл.

– В 1927.

– Помню, вы останавливались в Дохиаре.

– Да. Как там мой друг Синесий?

– У него всё замечательно. Но он ещё слишком молод, чтобы быть старейшиной. Идёмте сюда.

Я оказался в маленькой мраморной комнате, оформленной в турецком барочном стиле. Путь ко внутреннему святилищу был преграждён тремя стоявшими на коленях монахами-францисканцами.

– Кого ещё из Дохиара вы знаете?

– Франкфорта. Как он поживает?

– Франкфорт?

– Франкфорт, кот Синесия.

– Ах! его кот… Не обращайте внимания на этих людей, они католики. Это чёрный кот…

– Да, и прыгает.

– Я знаю. Мы на месте. Осторожно, не ударьтесь головой.

Обойдя францисканцев, как крапиву, Гэбриэл нырнул в проём высотой в три фута, откуда исходил яркий свет. Я следом за ним. Внутри на небольшом пространстве у низкой каменной плиты преклонив колени, в состоянии религиозного восторга, стояла француженка, а рядом с ней ещё один греческий монах.

– Этот джентльмен был на Афоне, – доложил Гэбриэл своему приятелю, тот пожал мне руку, дотянувшись через француженку. – Шесть лет назад, представь, и он помнит кота Синесия… Это главная святыня, – он указал на каменную плиту. – Завтра я пробуду здесь весь день. Вы должны прийти повидаться со мной. Здесь не так много места, вы не находите? Давайте выйдем. Теперь я покажу вам другие места. На этом красном камне они омыли тело Христа. Четыре лампады греческие, другие – католические и армянские. Голгофа наверху. Попросите вашего друга подойти. Это греческая часть, там католическая. Но католики стоят у греческого алтаря, потому что Голгофа была там. Посмотрите на дарственную надпись над крестом, она из настоящих бриллиантов и подарена царём. И взгляните на этот образ. Приходят католики и дарят ей эти вещи.

Гэбриэл указал на витрину под стеклом. Внутри я увидел восковую Деву Марию, которую украшали цепочки, часы и кулоны, целый запас ломбарда.

– Мой друг – католик, – колко уведомил я Гэбриэла.

– О, в самом деле? А вы? Протестант? Или ни к какой вере себя не относите?

– Пока я здесь, буду православным.

– Я поведаю об этом Богу. Видите эти два углубления? Они поместили в них ноги Христа.

– А это точно есть в Библии?

– Конечно, это есть в Библии. Вот то место Голгофы, где землетрясением раскололо скалу. У моей матери на Самосе было тринадцать детей. Теперь из них остались только мой брат, он в Америке, сестра в Константинополе и я. Там гробница Никодима, а вот там покоится Иосиф Аримафейский11.

– А другие две маленькие гробницы?

– В них упокоились дети Иосифа Аримафейского.

– Я думал, что он похоронен в Англии.

Гэбриэл недоверчиво улыбнулся, в его взгляде читалось: «Какой вздор, рассказывайте это морским пехотинцам – моряки не поверят».

– Здесь, – продолжал он, – изображён Александр Македонский, дошедший до Иерусалима и встреченный одним из пророков, не помню, кем именно.

– Но действительно ли он бывал когда-либо в Иерусалиме?

– Несомненно. То, что я вам говорю, правда.

– Простите, думал, это скорее легенда.

Наконец-то мы выбрались на свежий воздух.

– Если вы придёте повидаться со мной послезавтра, я снова выйду из святилища. Я провожу там всю ночь и выхожу в одиннадцать.

– И вы не засыпаете?

– Нет. Я не люблю спать.

Другие святыни в Иерусалиме – это Стена Плача и Купол Скалы. Склонившиеся над своими книгами, уткнувшиеся головами в расщелины огромной каменной кладки, еврейские плакальщики здесь не привлекательнее тех, кого мы видели в храме. Но по крайней мере тут светит солнце, а сама Стена Плача напоминает стены инков. Мечеть Купол Скалы воздвигнута над выступом скалы, огромным камнем – священным Камнем Основания, откуда пророк Мухаммед вознёсся на небеса. И наконец мы имеем не просто представления о великом городе, перед нами настоящий памятник, достойный Иерусалима. К площади из белого мрамора, занимающей несколько акров, с разных сторон ведут восемь лестничных пролетов, обозначенных наверху линиями арок. Отсюда открывается вид на городские стены и Елеонскую гору12. Посреди площади, теряясь на фоне величественной мечети, стоит невысокий восьмигранник, украшенный голубой мозаикой, он поддерживает такую же мозаичную платформу, напоминающую барабан, ширина которой составляет примерно треть ширины восьмигранника. На вершине барабана находится слегка выпуклый купол, покрытый античной позолотой. С одной стороны стоит ещё миниатюрный восьмигранник, как бы дитя большего, опирающийся на колонны и накрывающий фонтан. Во внутреннем убранстве мечети заметно греческое влияние: мраморные колонны увенчаны византийскими капителями, а своды из золотой мозаики украшены причудливыми арабесками, должно быть, работы греческих мастеров. Алтарные преграды из металла напоминают о христианском периоде, когда крестоносцы превратили это место в церковь. Как мечеть храм был основан в VII веке. Но многие века внесли свой вклад в его нынешний облик. Совсем недавно византийские капители снова покрыли сверкающей позолотой. Со временем она вновь потускнеет.

Photo by Jorge Fernández Salas on Unsplash

В первый раз, когда мы сюда добрались, для посещения мечети было уже поздно, и мы только мельком увидели её от входа в конце улицы царя Давида. Какой-то араб преградил нам дорогу и начал что-то говорить. Я ответил, что сейчас предпочёл бы посмотреть на мечеть, а рассказ о ней оставить на завтра; не будет ли он так любезен отойти в сторону и пропустить нас? На это он заявил: «Я араб и буду стоять, где хочу. Эта мечеть принадлежит мне, а не вам». И куда же подевалось арабское обаяние.

Photo by Oğuzhan EDMAN on Unsplash

Этим вечером мы отправились в Вифлеем13. Было уже темно, и мы едва могли различить величественные ряды колонн, поддерживающих базилику. Экскурсоводы утомили нас ещё больше, чем те, что были утром в храме. Я оставил Кристофера смотреть вертеп, или что там они показывали.

Иерусалим, 7 сентября. – Я сел отдохнуть под оливковым деревом во дворе Купола Скалы, арабский мальчик тоже устроился в его тени и громко повторял уроки, уроки английского:

– За́ливы и мысы, за́ливы и мысы, за́ливы и мысы.

– Правильно не за́ливы, – перебил я, – а зали́вы.

– За́-ли́вы и мысы, за́-ли́вы и мысы, за́-ли́вы и мысы…

Я узнал, что он лучший на уроках рисования и надеется поехать в Каир учиться и стать художником.

Вчера мы провели вечер в приятной компании двух арабов, которых позвал на ужин Стокли. Один из них раньше работал в Министерстве иностранных дел Турции и был знаком с Кемалем14 и его матерью. Он рассказал, что война застала его в Салониках на должности консула, откуда он был депортирован Сарраем15 в Тулон – поскольку турецкая граница находилась очень близко, эта неприятная мера была излишней, в результате он потерял всю свою мебель и имущество. Разговор зашёл об Арлозорове, еврейском лидере, который был застрелен на побережье в Яффе16 во время прогулки с женой. Предполагается, что преступление совершили еврейские ревизионисты, экстремистская партия, которая хочет избавиться от английского управления и создать еврейское государство. Я не знаю, как долго, по их мнению, арабы будут терпеть существование хотя бы одного еврея после ухода англичан.

Сегодня утром мы отправились в Тель-Авив в качестве гостей мистера Джошуа Гордона, главы отдела безопасности Еврейского агентства17. В муниципалитете, где Кристофера приняли как достойного сына его уважаемого отца18, стены были увешаны портретами апостолов сионизма: Бальфура, Сэмюэла, Алленби, Эйнштейна, Рединга19. Карта показывала развитие этого места по годам, от борющегося за утопические идеалы населения в 3000 человек до бурно развивающегося общества численностью 70 000. За бокалом рейнвейна в отеле «Палестина» в Яффе я проверил аргументы арабов на мистере Гордоне. Приняв надменный вид, он рассказал, что для помощи безземельным арабам была создана комиссия, таковых набралось всего несколько сот человек, при этом арабы из Трансиордании упрашивали евреев отправиться развивать этот регион.

Я спросил, не стоит ли евреям пойти на уступки арабам, чтобы утихомирить их, даже в ущерб себе, ради мира в будущем. Мистер Гордон сказал «нет». Единственной возможной основой для арабо-еврейского взаимопонимания была совместная оппозиция англичанам, а этого еврейские лидеры не одобряли. «Если страна хочет развиваться, арабы должны с этим смириться, несмотря на то, что развития они не любят. И тут нечего более обсуждать.» У сыновей пустыни в последнее время было достаточно апологетов. Я нахожу более приятным видеть растущий бюджет – единственный в мире на данный момент – и поздравляю с этим евреев.

Итальянцы были ещё одним скрытым врагом мистера Гордона, как бы сказали англичане, змеёй на его газоне. Некоторое время назад он совместно с другими людьми пытался запустить англо-палестинскую судоходную линию, чтобы доставлять корреспонденцию вместо итальянских судов. Идея провалилась из-за незаинтересованности англичан в сотрудничестве. Итальянцы предлагают бесплатное образование в Риме всем палестинцам и сниженные тарифы на проезд. Правда, в год этим правом пользуются не более 200 человек. Но мистеру Гордону было мучительно сознавать, с какими трудностями сталкивается любой студент, желающий закончить образование в Лондоне, даже за свой счёт.

После посещения апельсиновых садов и оперного театра мы пошли купаться. Неожиданно в толпе на набережной нас заметил мистер Аарансон, наш знакомый с парохода «Италия».

– Привет, привет, вы тоже здесь? Иерусалим в это время года пустеет. Но я, возможно, загляну туда завтра. До свидания.

Если бы Тель-Авив находился в России, мир был бы в восторге от его планировки и архитектуры, его приветливого общинного образа жизни, его интеллектуальной и молодёжной атмосферы. Но в отличие от России, здесь всё это есть в настоящем, а не остаётся лишь целью на будущее.

Иерусалим, 10 сентября. – Вчера мы обедали у полковника Киша. Кристофер вошёл первым, но полковник обратился сначала ко мне: «Вы, я вижу, сын сэра Марка Сайкса», – подразумевая под этим, как нам показалось, что ни один англичанин такого происхождения не носит бороду. За обедом полковник сообщил нам о кончине короля Фейсала20 в Швейцарии. На стене висела прекрасная картина с Иерусалимом работы Рубина, навестить самого художника в Тель-Авиве нам рекомендовал мистер Гордон, если, конечно, тот не будет в отъезде.

Я пошёл поплавать в бассейне молодёжной христианской организации напротив моего отеля. Пришлось заплатить два шиллинга, отказаться от медицинского осмотра, переодеться среди множества мохнатых гномов, от которых пахло чесноком, и, наконец, принять горячий душ, выслушивая язвительные замечания, потому что я отказался натираться мылом против насекомых. Только после этого я отправился в бассейн, проплыл несколько ярдов, пока играл в водное поло, организованное тренером; вынырнул я насквозь пропахнув антисептиком, так что срочно пришлось вернуться в отель и ещё раз принять душ перед ужином.

Мы очень приятно провели вечер с Верховным комиссаром. Не было тех обязательных формальностей, которые хороши на больших приёмах, но смущают в узком кругу. На самом деле, если бы не обслуживающий персонал, состоящий из арабов, это вполне мог бы быть ужин в английском загородном доме. Напоминал ли Понтий Пилат своим гостям итальянского эсквайра?

Когда мы вернулись, в отеле были танцы. Кристофер встретил в баре университетского друга, который умолял его, во имя их альма-матер, сбрить бороду: «Я хочу сказать, Сайкс, ты знаешь, однозначно, нет, мне не нравится это говорить, ну, я имею в виду, неважно, я бы предпочёл не говорить, ты видишь, старина, на твоём месте я бы сбрил бороду, однозначно, потому что люди, по-любому, думают, ты знаешь, что я имею в виду, нет, честно, я не скажу этого, это было бы недостойно. Ну хорошо, если ты реально хочешь знать, ты прижал меня, чтобы я это сказал, я хочу сказать, что люди могут подумать, что ты немного хам и не уважаешь никого вокруг, ты это знаешь».

Когда все разошлись спать, я отправился в старый город. Улицы были окутаны туманом, словно я гулял по ноябрьскому Лондону. В храме Воскресения Христова шла православная служба в сопровождении хора русских крестьянок. Эти русские песнопения всё преобразили, место стало торжественным и подлинно священным, когда седобородый епископ в своей круглой алмазной короне и расшитом одеянии вышел из дверей святыни в мягкое сияние свечей. Появился Гэбриэл и после службы затолкал меня в ризницу выпить кофе со старцем и казначеем. Я вернулся в отель в половине четвёртого.

Сирия

Сирия: Дамаск (2200 футов), 12 сентября. – Вот Восток в его нетронутом беспорядке. Моё окно выходит на узкую мощёную улочку, ароматы пряной кухни, доносящиеся оттуда, ненадолго развеялись порывом прохладного воздуха. Наступает утро. Люди зашевелились, разбуженные неземным призывом муэдзина с маленького минарета напротив и доносящимися в отдалении. Скоро поднимется шум торговцев и стук копыт.

Я пожалел, что уехал из Палестины. Приятно найти страну с великолепной красоты природой, со столицей, внешний вид которой достоин её славы, с процветающим земледелием и стремительно растущими доходами, с появляющейся собственной современной культурой, которую создают художники, музыканты и архитекторы, и с администрацией, управление которой напоминает благодушного лорда поместья среди его семейства. Не нужно быть сионистом, чтобы осознать, что всё обстоит так благодаря евреям. Они прибывают в страну и осваиваются. В прошлом году разрешение на въезд получили 6000 человек, а прибыли 17000, эти дополнительные 11000 пересекли границы там, где их сложно охранять. Оказавшись в Палестине, они выбрасывают свои паспорта, и поэтому их не могут депортировать. Однако, похоже, в стране есть средства для их поддержки. Сами же они обладают настойчивостью, предпринимательскими навыками, техническими знаниями и капиталами.

Омрачает ситуацию враждебность арабов. Стороннему наблюдателю кажется, что правительство, уступая обидчивости арабов, поощряет их в этом чувстве угнетённости, не добиваясь при этом их расположения. Арабы ненавидят англичан и не упускают возможности выместить на них своё раздражение. Я не понимаю, почему это должно доказывать их правоту в глазах правительства. У них нет оправдания, как у индусов, сталкивавшихся с дискриминацией по цвету кожи.

Прошлым вечером за ужином Кристофер заговорил о Персии и заметил, что компания за соседним столиком пристально нас разглядывает. Неожиданно он услышал их разговор на персидском. Он попытался вспомнить, спрашивая меня шёпотом, не сказал ли он чего-нибудь оскорбительного в адрес шаха или его страны. Кажется, мы приближаемся к тому, что в наше время за неполиткорректность и чью-то обидчивость к нам применят средневековую тиранию. Был такой дипломатический казус, когда миссис Николсон рассказала английской общественности, что ей не продали мармелад в Тегеране.

Дамаск, 13 сентября. – Мечеть Омейядов датируется VIII веком, но чтобы её восстановить после пожара 1893 года потребовалось провести значительные работы. Её величественная аркада с галереей наверху, несмотря на свой простой исламский вид, имеет такие же правильные пропорции и стройный ритм, как и библиотека Сансовино в Венеции. Первоначально эта простота была облачена в блеск мозаики. Кое-что сохранилось: первые пейзажи, выполненные в европейской традиции. При всей их помпейской картинности, с их дворцами и колоннадами, замками, окружёнными скалами, это настоящие пейзажи с самобытной природой и энергией водных потоков, а не просто декорации. Их, должно быть, сделали греки, и они во многом послужили для Эль Греко прообразом его пейзажей Толедо. Даже теперь, когда солнце освещает лишь фрагмент наружной стены, можно представить первозданное великолепие пышной зелени и золота, когда весь двор сиял теми чарующими сценами, созданными арабской фантазией, чтобы вознаградить за выжженную бесконечность пустыни.

Бейрут, 14 сентября. – Мы ехали сюда на машине. Позади нас, придерживая коленками корзину с овощами, сидел джентльмен-араб необъятных размеров в наряде, напоминавшем осу, в чёрную и жёлтую полоску. Впереди расположилась арабка-вдова с маленьким сыном и ещё одной корзиной овощей. Каждые двадцать минут её тошнило в окно. Иногда мы останавливались; если мы этого не делали, всё, что вылетало из вдовы, залетало обратно через другое окно. Это были не самые приятные три часа.

Почта доставила газеты, в них писали об отъезде угольщиков. Даже в «Таймс» есть половина колонки. «Дейли Экспресс» пишет:

Пятеро человек покинули отель в Вест-Энде прошлым вечером и отправились в секретную экспедицию. Это может оказаться самым фантастическим путешествием из когда-либо предпринятых.

Из Лондона они отправились в Марсель и далее в пустыню Сахару. Пункт назначения держится в тайне и известен лишь нескольким людям.

ПРЕЖДЕВРЕМЕННОЕ РАЗГЛАШЕНИЕ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ К СЕРЬЕЗНЫМ ПОЛИТИЧЕСКИМ ПОСЛЕДСТВИЯМ.

Эти пятеро будут путешествовать на двух грузовых автомобилях, приводимых в движение портативными газогенераторами. В качестве топлива используется обычный древесный уголь, и дозаправка потребуется только через пятьдесят—шестьдесят миль. Новое изобретение впервые пройдёт тест-драйв, но, вероятно, в будущем найдёт широкое применение в дорожном транспорте.

Досадно, что знакомые имена ассоциируются с такой чушью.

Теперь мы дожидаемся прибытия «Шампольона»21 с автомобилями и командой на борту.

Бейрут, 16 сентября. – Случилось то, чего я опасался.

Рано утром я поднялся на борт «Шампольона». Голдман? Хендерсон? Два грузовых автомобиля? О них никто не слышал. Но я встретил Раттера, рассказавшего какой-то абсурд об аварии.

Машины сломались в Абвиле. Они могли бы продолжать путь на бензине, но их тайно вернули в Англию, чтобы устранить неисправности. Повторный старт должен состояться примерно через месяц, но на этот раз событие скроют от прессы. Из опасений, что я тоже вернусь и своим появлением в Лондоне выдам провал предприятия, Раттера послали вперёд, чтобы под надёжным присмотром доставить меня в Персию. Получается, я теперь могу быть влиятельным шантажистом.

Почти весь день, проведённый на море, помог забыть о неприятностях; на вторник мы забронировали места до Багдада в транспортной компании Нэрна22.

Сам мистер Нэрн зашел сегодня вечером выпить и расспросить об автомобилях, работающих на угле. Много лет интересуясь этим и подобными изобретениями, он относился к ним скептически, и при всём желании мы не могли уверенно возразить на его сомнения. Вся Сирия в восторге от фотографий его нового пульмановского автобуса, который должен прибыть в ноябре.

Дамаск, 18 сентября. – С тех пор как мы прибыли на эти берега, Кристофер и я усвоили, что цену на всё, от бутылки газированной воды до королевского номера, можно сбить вдвое, просто сказав, что это должно стоить вдвое дешевле. Наш приём прекрасно сработал в отеле в Баальбеке.

– Четыреста пиастров за этот номер? Четыреста, вы сказали? Боже милостивый! Уходим! Вызовите машину. Триста пятьдесят? Сто пятьдесят, вы хотели сказать. Триста? Вы, кажется, не расслышали? Я сказал сто пятьдесят. Мы вынуждены уйти. Здесь есть и другие отели. Идём, загружайте багаж. Сомневаюсь, что мы вообще останемся в Баальбеке.

– Но, сэр, это первоклассный отель. Для вас накроют очень хороший ужин из пяти блюд. Это наш лучший номер, сэр, с ванной и видом на руины – очень красиво.

– Ах, руины, вы говорите, а они ваши? Должны ли мы платить за сам воздух? Пяти блюд на ужин слишком много, и я не уверен, что ванна в исправности. Вы всё ещё говорите триста? Сделайте дешевле. Я говорю, немного дешевле. Для нас двести пятьдесят. Я сказал сто пятьдесят. Двести. Остальные пятьдесят вы заплатите из собственного кармана? Сделайте милость, я буду очень рад. Тогда двести? Нет? Очень хорошо. (Мы сбегаем вниз по лестнице и распахиваем двери отеля.) До свидания. Что? Я не услышал. Двести. Я так и думал.

– А теперь виски с содовой. Сколько вы за это берёте? Пятьдесят пиастров. Пятьдесят пиастров, да неужели? За кого вы нас принимаете? В любом случае, вы всегда переливаете виски. Я заплачу пятнадцать пиастров, а не пятьдесят. Можете даже не улыбаться. И не уходите. Принесите мне полпорции виски, ни больше ни меньше, я хочу именно столько. Тридцать, вы сказали? Разве тридцать – это половина от пятидесяти? Вы не научились считать? Ещё содовая. Значит, двадцать. Нет, не двадцать пять. Двадцать. В этом вся разница, вы не понимаете? Принесите бутылку побыстрее, и ради всего святого, без лишних разговоров.

За ужином из обещанных пяти блюд мы похвалили блюдо из сочной дичи.

– Куропатки, сэр, – ответил повар, – я готовлю откормленных.

Посетить руины стоит пять шиллингов с человека. Добившись снижения этой стоимости звонком в Бейрут, мы отправились посмотреть на них.

– Гид, мсье?

Тишина.

– Гид, мсье?

Тишина.

– Чего вы желаете, сэр?

Тишина.

– Откуда вы прибыли, сэр?

Тишина.

– Куда вы направляетесь, сэр?

Тишина.

– Вы здесь по делам, сэр?

– Нет.

– У вас есть дела в Багдаде, сэр?

– Нет.

– Быть может, в Тегеране, сэр?

– Нет.

– Так чем же вы занимаетесь, сэр?

– Я путешествую по Сирии.

– Вы морской офицер, сэр?

– Нет.

– Так кто же вы, сэр?

– Я человек.

– Что, простите?

– Человек.

– А, понятно, турист.

На этом расспросы на французском завершились.

Даже слово «путешественник» устарело, поскольку звучит лестно. Раньше путешественниками называли тех, кто отправлялся на поиски знаний, и местные жители рады были оказать им гостеприимство, познакомить с традициями и с гордостью показывали достопримечательностями. В Европе это отношение, основанное на взаимном уважении, давно исчезло. Но там по крайней мере туристы перестали быть чем-то необычным и стали частью повседневной жизни городов, и в девяти случаях из десяти у них не остаётся денег, чтобы потратиться сверх того, что они заплатили за поездку. Здесь же они по-прежнему явление исключительное. И если вы можете приехать из Лондона в Сирию по делам, вы обязаны быть богатым. Если вы отправляетесь в такую даль не по долгу службы, а просто так, развеяться, вы должны быть сказочно богаты. Никого не заботит, нравится вам здесь или нет, и почему. Вы просто турист, особый вид рода человеческого, который существует для того, чтобы его можно было обобрать как липку.

В довершение мы вытерпели и это безобразие: у турникета заторможенный старичок по десять минут выписывал нам каждый билет. После чего мы сбежали от такой тривиальности в великолепие античности.

Храм Юпитера в Баальбеке, древнем городе Ливана: Photo by Charbel Aoun on Unsplash

Баальбек – это триумф камня, это великолепие таких масштабов, которое своим видом низводит Нью-Йорк до муравейника. Камень персикового цвета покрыт красным золотом, как колонны Сент-Мартин-ин-зе-Филдс23 покрыты сажей. У него мраморная текстура, не прозрачная, а слегка припудренная, как налёт на сливе. Рассвет – время увидеть всё это, взглянуть вверх на Шесть Колонн, когда они сияют персиковым золотом также ярко, как и голубое небо, и даже пустые основания, на которых нет колонн, имеют живую, благословленную солнцем самобытность в отличие от их ночного вида под фиолетовыми глубинами небосвода. Вы только взгляните, пройдите взглядом вверх по этим глыбам, по громадным колоннам к разбитым капителям и карнизу, величиной с целое здание, парящими в синеве неба. Посмотрите поверх стен на зелёные рощи белых тополей, а за ними на далёкий Ливан, сияющий сиреневыми, голубыми, золотыми и розовыми красками. Посмотрите вдоль гор на пространство пустыни: на это каменистое, безлюдное море. Вдохните воздуха на здешней высоте. Легко проведите рукой по поверхности камня. Попрощайтесь с Западом, если там ваш дом. А затем туристом возвращайтесь на Восток.

Вот они, Шесть колонн храма Юпитера: Photo by Chloe Christine on Unsplash

Мы так и поступили после закрытия руин для посетителей. Было уже темно. Девушки и молодые люди отдельными компаниями устраивали пикник на траве у воды. Некоторые расположились на сиденьях у мраморных фонтанов и потягивали кальян; другие ужинали на траве под случайными деревьями при свете фонариков, принесённых с собой. На небе вышли звёзды, и склоны гор почернели. Я почувствовал умиротворение ислама. И если я упоминаю об этом обыденном моменте, то только потому, что в Египте и Турции тот мирный ислам теперь отрицается, а в Индии ислам представляется, как и всё остальное, уникальным и исключительно индийским явлением. В определённом смысле это так, потому что ни человек, ни общество не могут, столкнувшись с таким масштабным явлением, не претерпеть изменения в себе. Скажу о своём восприятии: путешествуя по магометанской Индии, не узнав прежде Персии, я сравнивал себя с индийцем, начинающим изучать европейский классицизм на берегах Балтики, а не Средиземного моря.

Пикник на траве: Photo by Hamid Tajik on Unsplash

Вчера днём в Баальбеке Кристофер пожаловался на усталость и прилёг в номере отеля, из-за чего мы выехали гораздо позже: на вершине Ливана уже стемнело и резко похолодало. Когда мы добрались до Дамаска, он лёг спать, приняв две таблетки хинина, с такой головной болью, что ему приснилось, будто он носорог с рогом. Сегодня утром он проснулся с температурой, но несмотря на это кризис миновал. Мы отменили поездку, запланированную на завтра, и забронировали места в автобусе на пятницу.

Дамаск, 21 сентября. – В отеле есть официант, ну вылитый Гитлер, и когда я обратил на это внимание, услышавшие меня молодой еврей, менеджер отеля и сам официант едва не попадали от хохота. Еврей стал нашим приятелем.

Когда мы с Раттером пересекали участок пыльной земли, загубленный французскими бомбардировками24, мы увидели гадалку, делавшую какие-то отметки на подносе с песком, и бедную женщину с измождённым ребёнком, ждавшую известий о его судьбе. Рядом был второй предсказатель без клиентов. Я присел возле него. Он насыпал мне на ладонь горстку песка и велел сбросить его на поднос. Затем начертил на песке три строчки иероглифов, прошёлся по ним раз или два, как если бы раскладывал пасьянс, остановился в раздумье и неожиданно прочертил глубокую диагональ, после чего произнёс слова, которые Раттер, когда-то проведший девять месяцев в Мекке, выдавая себя за араба, перевёл, скорее всего, достаточно точно:

«У вас есть друг, который вам дорог и которому дороги вы. Через несколько дней он пришлёт вам некоторую сумму на расходы в ваших странствиях. Он присоединится к вам позже. Ваше путешествие будет удачным».

Похоже, здесь не обошлось без моих шантажистских способностей, которые действуют сами по себе.

Отель принадлежит мистеру Алуфу, на верхнем этаже живут его дети. Как-то раз вечером он провёл нас в непроветриваемый погреб со стеклянными витринами и сейфом. Оттуда он извлёк следующие предметы:

пару больших серебряных чаш с христианскими символами и сюжетом Благовещения;

документ, написанный на холсте бурого цвета, три-четыре фута в длину и восемнадцать дюймов в ширину, претендующий на то, чтобы быть завещанием Абу Бакра, первого праведного халифа, и якобы привезённый из Медины семьёй короля Хусейна в 1925 году;

бутылку из византийского стекла тёмно-синего цвета, тонкого, как яичная скорлупа, без сколов и трещин, около десяти дюймов в высоту;

золотую голову эпохи эллинизма с приоткрытыми губами, стеклянными глазами и ярко-голубыми бровями;

золотую мумию в сундуке;

и серебряную статуэтку в девять с половиной дюймов высотой, которую мистер Алуф назвал хеттской, но сверить свои предположения ему было не с чем. Если она подлинная, то это должно быть одним из самых удивительных открытий последних лет на Ближнем Востоке. Статуэтка представляет собой фигурку мужчины с широкими плечами и узкими бёдрами. На голове у него очень высокая остроконечная шляпа. Левая рука сломана, правой он удерживает за крюк рогатого быка и скипетр. Вокруг талии пояс из проволоки. Пояс, скипетр, хвост и рога быка, а также шляпа – всё из золота. А золото настолько мягкое, что мистер Алуф с радостью это продемонстрировал – согнул скипетр под прямым углом и снова выпрямил. Никакими доводами я не убедил его позволить мне сфотографировать статуэтку. Интересно всё же, когда и как её вызволят из этого подземелья.

К среде Кристоферу стало лучше, и Раттер пригласил нас на чай с Аль Хадж Мохаммадом ибн аль-Бассамом, пожилым человеком лет семидесяти в бедуинской одежде. Его семья была дружна с Даути25, и он популярная фигура среди арабофилов. Сделав состояние на верблюдах, после войны он потерял 40 000 фунтов стерлингов из-за спекуляций с немецкими марками. Мы пили чай за мраморным столом, но из-за низких стульев мы едва доставали до него подбородками. Гомон арабских разговоров, сопровождавшийся чавканьем, отхлёбыванием и прочими неприличными звуками, напомнил мне манеру произносить речи Уинстона Черчилля. Арабы ненавидят французов сильнее, чем нас. Имея на то все основания, они при этом ведут себя корректно при встрече с европейцем, они научились не относить былой негативный опыт на свой счёт. Это делает Дамаск приятным городом для путешественника.

ИРАК

ИРАК: Багдад (115 футов), 27 сентября. – Если это место и могло выглядеть привлекательно, то только в сравнении с той дорогой которой мы сюда добирались. Мы ехали в вагончике на двух колёсах, напоминавшем формой банан, прицепленном к двухместному бьюику, – всё это именовалось достойным словом «аэробус». Позади ехал автобус побольше, родоначальник всех междугородних автобусов. Снаружи наш вагончик был плотно покрыт слоем пыли, а внутри на нас попадали капли из протекающего бака с питьевой водой, нас, изнурённых солнцем, оглушённых дробью камешков об обшивку тонкого пола и задыхавшихся от запаха ещё пяти потеющих пассажиров, подбрасывало по бездорожью пустыни на скорости сорок миль в час. В полдень мы остановились перекусить, ланч в картонной коробке с надписью «Улыбчивый сервис» предоставила автобусная компания. Если мы когда-нибудь запустим транспорт в этих краях, это будет хмурый сервис. Упаковочная бумага, пропитанная маслом, и яичная скорлупа разлетались, губя арабскую природу. На закате мы прибыли в Эр-Рутбу, здесь я обедал по пути в Индию в 1929 году; теперь город был окружён азиатами-чернорабочими, которых называют кули, и их палаточным городком: результат строительства нефтепровода в Мосуле. Мы поужинали, порция виски с содовой стоила шесть шиллингов. К ночи настроение улучшилось, в окно светила луна, пятеро иракцев под руководством миссис Муллы пели. Мы проехали колонну бронированных автомобилей, которые сопровождали братьев Фейсала, бывшего короля Али и эмира Абдуллу, возвращавшихся с похорон Фейсала. С восходом солнца нам открылась не сияющая золотом пустыня, а грязь, бесконечная грязь. Приближаясь к Багдаду, мы наблюдали всё большую разруху. Миссис Мулла, до этого всё время державшаяся больше кокетливо, чем скромно, скрыла своё очарование под плотной чёрной вуалью. Мужчины достали чёрные фуражки. И к девяти часам мы уже могли представить себя затерявшимися где-то в конце Эджвер-роуд26, когда город из «Тысячи и одной ночи» развернул свою главную улицу.

Мало утешения в том, что когда-то Месопотамия была так состоятельна, так богата на искусство и изобретения, так радушна к шумерам, династиям Селевкидов и Сасанидов. Ключевым фактом месопотамской истории стало то, что в XIII веке монгольский правитель Хулагу разрушил ирригационную систему страны, и что с того дня и по нынешний Месопотамия остаётся территорией высохшей бурой земли, некогда приносившей богатые урожаи овощных культур. Эта глиняная равнина настолько плоская, что одинокая цапля, стоящая на одной ноге у редкого ручейка в канаве, кажется высокой, как радиоантенна. Из этой равнины вырастают деревни и города из глины. В реках те же мутные потоки. Воздух наполнен их испарениями. Люди с глиняным цветом кожи носят одежду цвета глины, а их национальный головной убор похож на застывший пирог из глины. Багдад – достойная столица этой благодатной земли. Он скрывается в пыльном мгле, когда температура опускается ниже 110 (43° C), жители жалуются на холодную погоду и кутаются в меха. Только одним он сейчас знаменит: это столица страны, устроившей расправу над ассирийцами, трагедия, которая надолго оставит шрам.

Кристофер, которому это место не нравится больше, чем мне, называет его раем по сравнению с Тегераном. Безусловно, если бы я верил всему, что он рассказывал мне о Персии, я бы воспринял наш завтрашний отъезд как ссылку в колонию. Но я ему не верил, потому что Кристофер на самом деле влюблён в Персию. Он говорит так, как благовоспитанный китаец: если вы спросите, как дела у его жены, он ответит, что эта стерва и пугало огородное на самом деле ещё жива, – имея в виду, что его прекрасная уважаемая самая красивая и замечательная супруга цветёт и пахнет.

Отелем управляют приветливые ассирийцы, представители маленького, но гордого народа с печальной судьбой, которые до сих пор подвергаются террору. Среди них есть только один, кого я бы назвал багдадцем, предприимчивый юноша по имени Дауд (Дэвид), который поднял цены на все автомобили до Тегерана и отзывался об арке в Ктесифоне27 словами «прекрасное зрелище, сэр, высокое зрелище».

Эта арка возвышается над землёй на 121½ фут и имеет пролёт 82 фута. Она тоже сделана из глины, но тем не менее просуществовала четырнадцать веков. Есть фотографии, на которых она запечатлена с двумя стенами вместо одной и с частью фасада бывшего здания. Плохо обожжённые кирпичи большей частью имеют красивый коричневый оттенок цвета буйволовой кожи на фоне неба, которое снова стало голубым, когда мы покидали Багдад. Основание недавно отремонтировали, возможно, впервые с момента постройки.

Музей в Багдаде охраняется не столько для того, чтобы сокровища Ура28 были в безопасности, а для того, чтобы посетители не пачкали витрины, разглядывая их вблизи. Любой из экспонатов не больше напёрстка, поэтому рассмотреть сокровища невозможно. По указанию короля Фейсала на стене музея размещена мемориальная табличка Гертруде Белл29. Король, вероятно, хотел, чтобы посетители прочли, что на ней написано, но этого явно не хотели полицейские. Когда я шагнул в ту сторону, четверо из них подняли крик и оттащили меня. Я потребовал объяснений у директора музея. «Если у вас близорукость, вы можете получить специальное разрешение», – нахамил он. Вот опять – арабское обаяние во всей красе.

Мы ужинали с Питером Скарлеттом, друг которого, Уорд, рассказал историю, случившуюся на похоронах Фейсала. Был жаркий день, и крупный негр пробрался за ограждение, где находились высокопоставленные лица, но его очень быстро выдворили. «Проклятье, – закричал командующий английскими войсками, – они отняли у меня тень».

Как и обещал предсказатель, здесь меня ждали деньги.

ПЕРСИЯ

ПЕРСИЯ: Кирманшах (4900 футов), 29 сентября. – Вчера мы провели в пути двадцать часов, но споры отняли у нас больше сил, чем сама дорога.

По дороге в Ханикин нас накрыла песчаная буря. Сквозь тьму виднелись очертания холмов. Кристофер схватил меня за руку и торжественно объявил: «Бастионы Ирана!» Минутой позже мы преодолели небольшой склон и снова оказались на равнине. Так происходило каждые пять миль, пока оазис унылой зелени не сообщил нам своим видом о приближении к городу и границе.

Здесь мы сменили машины, поскольку Персия запрещает въезд иракским водителям, а в Ираке действует аналогичный запрет для персидских водителей. В остальном переход через границу был благоприятным: персидские служащие выразили нам сочувствие по поводу безобразных таможенных правил и продержали три часа. Когда я оплачивал пошлину за фотоплёнки и лекарства, они брали деньги, отводя глаза, будто герцогиня, собирающая благотворительные пожертвования.

Я поделился с Кристофером своими наблюдениями по поводу странной одежды:

– Почему шах заставляет их носить эти шляпы30?

– Тише. Нельзя говорить о шахе громко. Зови его мистер Смит.

– Я всегда называю Муссолини мистером Смитом в Италии.

– Хорошо, мистер Браун.

– Нет, это имя Сталина в России.

– Тогда мистер Джонс.

– Джонс тоже плохой вариант. Теперь, когда Примо де Ривера почил, так будут называть Гитлера. И всё равно я путаюсь в этих обычных именах. Нам лучше называть его Марджорибанкс, если мы хотим помнить, о ком идёт речь.

– Ну хорошо. И записывать лучше тоже так, на случай, если твой дневник конфискуют.

– Я это учту.

В Каср-э-Ширине нас задержали ещё на час – полиция оформляла нам пропуск в Тегеран. Вот где действительно перед нами развернулось величие Ирана. Освещённая позади заходящим солнцем, а впереди восходящей луной, грандиозная панорама округлых предгорий, мерцая тут и там янтарными огнями деревень, уходила вдаль от сасанидских руин, туда, где поднималась мощная гряда пиков, настоящие бастионы, наконец. По спускам и подъёмам, по чистому бодрящему воздуху мы мчались к подножию гор, затем всё выше и выше к перевалу между рваными снежными вершинами, напоминавшими силуэты сосен, которые смешивались со звёздным орнаментом. С другой стороны был Каринд (Керенд-э-Герб), где мы поужинали под музыку ручьёв и сверчков, любуясь на парк с залитыми лунным светом тополями, и съели на десерт целую корзинку сладкого винограда. Комната была увешана плакатами с изображением Персии в образе женщины в надёжных руках Марджорибанкса, на которого с одобрением взирали с вершины арки в Ктесифоне Джамшид, Артаксеркс и Дарий, иранские правители прошлого.

Тегеран (3900 футов), 2 октября. – В Кирманшахе водитель решил продемонстрировать свой характер. Он не хотел ночевать в Хамадане, ему непременно нужно было попасть в Казвин. Причин он не назвал, и я сомневаюсь, что они были, он вёл себя как ребёнок, который хочет одну куклу, а не другую. Чтобы прекратить этот спор, в который начал вовлекаться весь персонал отеля, к утру я поехал в Таке-Бостан31. В тот день мы не уехали дальше Хамадана.

Над гротами в Таке-Бостане работал, должно быть, не один скульптор. У ангелов над аркой коптские лица, а драпировка их одежд почти гладкая, нерельефная, и такая же филигранная, как изображения на бронзовых медалях эпохи Возрождения. Боковые панели внутри арки имеют более высокий рельеф, но отличаются друг от друга; изображение на стене слева имеет изящный завершённый вид, а оформление противоположной стены так и не было закончено, на ней выступает ряд плоских граней, которые будто бы приклеены к скале, а не высечены в ней. На заднем плане, резко контрастируя с этими подвижными кинематографичными сценами охоты и суда, стоит исполинская фигура короля на коне, чья тупая безжалостность напоминает немецкий военный мемориал. Это типично сасанидский стиль. Не верится, что остальные мастера были персами.

Гроты вырублены в основании огромного горного выступа и отражаются в озере. Рядом с ними стоит полуразрушенный домик для отдыха, я наблюдал за женской компанией, устроившей в нём пикник. Дополнив самобытную картину, к ним присоединился джентльмен с заострёнными чертами лица, в старой рубашке навыпуск, сиреневых свободных бриджах, какие носят гольфисты, и хлопковых гольфах на сиреневых подтяжках.

Мы задержались на минуту у Бехистунской надписи, огромной клинописи, начертанной, как страницы книги, на красной скале, а также у Кангавара, разрушенного маленького местечка, которое может похвастаться развалинами эллинистического храма и бандой детишек, которые бросались в нас камнями. В Хамадане мы не почтили вниманием усыпальницы Эсфири и Авиценны, но посетили Гонбад Алавиан, мавзолей династии Сельджукидов XII века, чьи неокрашенные лепные панели среди изобилия растительности выглядят всё столь же парадно и богато, как Версаль – вероятно, богаче, учитывая возможности, ведь когда великолепие достигается только резцом и гипсом, а не богатствами всего мира, это великолепие одной лишь композиции и исполнения. В моём сознании магометанское искусство олицетворяли Альгамбра и Тадж-Махал, после увиденного я избавился от этих стереотипов.

День в пути выдался экстремальным. Вверх и вниз по горам, по бесконечным равнинам нас всю дорогу трясло и подбрасывало. Солнце жгло нещадно. Огромные клубы пыли, танцующие, словно демоны, над пустыней, остановили наш удалой «Шевроле», и мы едва могли дышать. Неожиданно далеко в долине мелькнул бирюзовый кувшин, покачивающийся на осле. Его хозяин в более тусклой голубой одежде шёл рядом. И, увидев этих двоих, затерянных на пространстве гигантской каменистой пустыни, я осознал, почему синий – символичный для Персии цвет, и почему в их языке слово, означающее этот цвет, означает и воду.

К ночи мы добрались до столицы. Ни один огонёк не моргнул нам на горизонте, чтобы предупредить о приближении к городу. Деревья, потом дома внезапно обступили нас. Днём здесь балканский колорит. Но Эльбурс32, закрывающий полнеба, придаёт неожиданный вид улицам.

Тегеран, 3 октября. – В английском клубе мы застали Крефтера, помощника Герцфельда33 в Персеполе, занятого беседой с Уодсвортом, первым секретарём американской дипломатической службы. Тема их разговора была секретной, но настолько впечатляющей, что они не могли удержаться и не рассказать: пока Герцфельд был в отъезде, Крефтер на раскопках нашёл довольно много золотых и серебряных табличек, рассказывающих об основании Персеполя Дарием. Он рассчитал их расположение математически, именно в тех местах их и обнаружили при раскопках, помещёнными в каменные ящики. Довольно неохотно он показал нам их фотографии, профессиональная ревность и подозрительность промелькнули в его взгляде. Герцфельд, похоже, превратил Персеполь в свои частные владения и запрещает кому-либо там фотографировать.

В этот же день я навестил Мирзу Янца, маленького учтивого пожилого джентльмена. Он принимал меня в своём кабинете, окна выходили на небольшой круглый пруд и сад с геранью и петуниями, которые он сам посадил. Он является представителем армянской колонии Джульфы за пределами Исфахана и переводчиком «Корсара» на свой родной язык – Байрон дорог армянскому сердцу за упоминание об их национальном монастыре в Венеции. Мы говорили о войне34, в которой большинство персов ставили свои деньги (как в прямом, так и в переносном смысле) на Центральные державы. Не имея представления о морских державах, они не могли себе даже вообразить, какой ущерб Англия может нанести Германии, находящейся в 200 фарсахах35 от неё. Мирза Янц был более дальновиден:

«Раньше я рассказывал людям эту историю. Однажды я путешествовал из Басры в Багдад и остановился на несколько дней у шейха, который принимал меня как самого дорогого гостя. Он дал мне прокатиться на великолепной серой кобыле, которая скакала и брыкалась, в то время как сам он ехал степенно рядом со мной на тихой вороной лошадёнке, ступающей шагом. Тогда я спросил его:

– Почему ты отдал мне это прекрасное животное, а себе оставил ту загнанную лошадь?

– Ты думаешь, она так плоха? – спросил шейх. – Давай устроим скачки.

Первую четверть мили я шёл впереди. Затем я огляделся.

– Гони, гони! – махнул рукой шейх.

Я понёсся дальше. Совсем скоро я понял, что вороная приближается, и пришпорил лошадь. Это было уже бесполезно. Тёмная лошадка шейха пролетела мимо меня и казалась всё такой же тихой и спокойной.

Раньше я говорил людям, что серая кобыла – это Германия, а вороная – Англия».

Голхак36 (4500 футов), 5 октября. – Ленивое утро. Деревья пестрят сквозь жалюзи на лоджии. А в них проглядывают горы и голубое небо. Горный ручей устремляется в бассейн, выложенный голубой плиткой. Из граммофона звучит «Волшебная флейта».

Здесь словно в индийской Симле37.

Чемодан доставил из Багдада офицер военно-воздушных сил, который помогал вывозить ассирийцев. Он сказал, что если бы ему и его сослуживцам был отдан приказ бомбить ассирийцев, а этот вопрос обсуждался, они бы сложили свои полномочия. Аэродром близ Мосула, где они приземлились, был покрыт телами людей, убитых выстрелами в гениталии; прибывшим британцам пришлось их хоронить. С наветренной стороны деревни также шло ужасное зловоние, напомнившее военным, которые были старше возрастом, о событиях прошедшей мировой войны. Они задокументировали преступления на фотографиях, но по возвращении в Багдад снимки были конфискованы, и был отдан приказ о неразглашении. Офицер был в ярости, как и любой другой на его месте, потому что Британская империя скрывала жестокие преступления ради сохранения своей репутации.

За обедом мы познакомились с мистером Уайли, американцем, который охотился на куланов вблизи Исфахана. Разговор зашёл о каспийском тигре и нерпе, дикой лошади и персидском льве. Тигры и нерпы встречаются довольно часто. А вот лошади – редкость, как утверждают, два года назад немец застрелил одну, но, к сожалению, его прислуга съела не только лошадиное мясо, но и кожу, больше никто никогда диких лошадей здесь не видел. Льва последний раз замечали во время войны недалеко от Шуштара.

Горы выглядели просто великолепно. Эта ясная и жизнеутверждающая картина притягивала нас, словно зов голоса. Мы ехали к их голым предгорьям через огороды и фруктовые сады. На востоке виднелась одинокая снежная шапка, вершина Демавенда38. Заходило солнце. Наши тени удлинились, слившись в одну большую тень над всей равниной. Тень накрыла нижние холмы, затем верхние и сами вершины. На Демавенде всё ещё было солнце, розоватый уголёк на темнеющем небе. А затем, когда мы повернули лошадей, произошло обратное превращение, солнце на закате снова проглянуло, но под облаками. Теперь Демавенд был в тени, а предгорья освещены. На этот раз тень поднялась быстрее. Вокруг стемнело. Розоватый уголёк замерцал снова – всего на минуту. И звёзды вышли из укрытия.

Вечером пришло известие о том, что в тюрьме скончался Теймур Таш39, это случилось позавчера в десять часов вечера, после того как его лишили всех удобств и спального места. Я лишь был в одно время с ним в Москве в 1932 году и нахожу это горестным, те, кто знали и любили его как всемогущего визиря, крайне поражены произошедшим. Но правосудие здесь – личное дело правителя, его вполне могли забить до смерти на публике. Марджорибанкс управляет этой страной с помощью страха, самый большой из которых – страх королевского сапога. Кто-то может возразить, что это делает ему честь в век оружия, способного уничтожать на расстоянии.

Тегеран, 7 октября. – За содействием в своих путешествиях я наведывался к разным людям, включая Махмуда Джама, министра внутренних дел, Мустафу Фатеха, управляющего поставками англо-персидской нефтяной компании, и эпиграфиста Фараджоллу Базла. Затем чаепитие у Мирзы Янца, было многолюдно, разговор шёл на английском, греческом, армянском, русском и персидском. Главным гостем стал Эмир-и-Джанг, брат военного министра Сардара Асада и один из великих бахтиарских40 вождей. Он подарил дочери хозяина дома кукольную мебель с позолотой и плюшем. В восторг пришли все гости, звучало «Вау!» на английском и «Вах!» по-персидски.

Шир Ахмад, афганский посол, похож на тигра, переодетого евреем. Я обратился к нему с просьбой:

– Если ваше превосходительство даст мне позволение, я надеюсь посетить Афганистан.

– Надеетесь посетить Афганистан? (Тигриный рык) О ЧЁМ Р-РЕЧЬ! Р-РЕШЕНО! Вы посетите Афганистан НЕПР-РЕМЕННО.

По его словам, из Герата в Мазари-Шариф действительно есть дорога.

Тегеран, 10 октября. – В шести милях отсюда в городе Рее есть рифлёная башня-мавзолей, нижняя часть которой выполнена в сельджукском стиле, ещё одна башня расположена дальше, в Варамине, она меньших размеров, но более изящная. Как мы обнаружили, у этого сооружения есть крыша и жилец. Его занял любитель опиума, который отвлёкся от приготовления обеда, чтобы рассказать нам, что эта башня, построенная 3000 лет назад, теперь служит ему домом. Мечеть в Варамине датируется XIV веком. Издалека она напоминает разрушенное аббатство, Тинтерн, к примеру, но вместо шпиля здесь купол, который вырастает из восьмиугольного среднего яруса над квадратным помещением для молитв в западной части. Сложенная вся из простого кирпича цвета кофе с молоком, прочного и неприхотливого, в правильных пропорциях, мечеть выражает идею важности внутреннего содержания, а не внешнего блеска, чего никогда не бывает в мавританской и индийской фасадной архитектуре. Внутри находится михраб41 с лепниной, выполненной в той же техники, что и Гонбад Алавиан в Хамадане, но рисунок, несмотря на то что сделан в более поздний период, грубый и неясный.

В мечети к нам подошёл человек, одетый, как портовый грузчик, впрочем, так одевается большинство персов при нынешних законах о роскоши. На его запястье сидел крапчатый серо-белый сокол в кожаном клобучке. Он вырастил его, выкрав из гнезда.

Мы ужинали с Ганнибалом, чей род, как и Пушкина, происходит от арапа Петра Великого, и таким образом он приходится кузеном некоторым английским королевским особам. Сбежав от большевиков, он стал персидским подданным и теперь живет жизнью более персидской, чем сами персы. Слуга, нёсший в руках бумажный фонарь высотой в три фута, провел нас к его дому по лабиринтам старого восточного базара. Другими гостями были каджарский42 принц, сын Фармана Фармы43, и его жена, выросшая в Гонконге. Они, будучи больше англичанами, чем сами англичане, были смущены тем, что им приходилось есть буквально с пола. Дом был крохотным, но его миниатюрная башня-ветролов и затонувший дворик44, создавали ощущение пространства. Ганнибал в настоящее время занят созданием библиотеки Фирдоуси, в честь тысячелетия поэта в следующем году.

Затонувший дворик мечети Ага Бозорг в Кашане: Photo bymostafa meraji onUnsplash

Зенджан (5500 футов), 12 октября. – Мы пытались и всё ещё пытаемся добраться до Тебриза на грузовике. Пока путешествие идёт не по плану. Грузовик должен был выехать в четыре. В половине пятого нас посадили на извозчика и отправили на другую автостоянку за заставой Казвина. В пять часов здесь нас попытались усадить в разбитый автобус, всем видом демонстрируя, что никакого грузовика тут вообще никогда не было. Поэтому мы взяли автомобиль напрокат, но перед отправлением решили вернуться на ту стоянку, где договаривались о грузовике, и потребовать задаток. Это вызвало бурю возмущений. Тем временем подъехал наш грузовик, водитель автомобиля пригрозил обратиться в полицию, если мы его бросим. Мы не стали отказываться от его услуг.

На следующее утро в Казвине мы наняли другого водителя. Он отказался опускать верх, поэтому, когда машина неслась по ухабам на скорости сорок миль в час, мой лоб врезался в деревянную балку. Пришлось хорошенько ткнуть его в спину. Машина остановилась как вкопанная лошадь. Мы велели ехать. Он послушался, но плёлся теперь со скоростью десять миль в час. Мы попросили ехать быстрее. На короткий промежуток это подействовало, но затем он снова сбавил скорость.

Кристофер: Быстрее! Быстрее!

Водитель: Как я могу вести машину, если вы все меня бьёте?

Р. Б.: Поезжай!

Водитель: Как я могу вести машину, если ага45 меня не уважает?

Кристофер: Веди осторожно. У нас нет к тебе претензий, но нас не устраивает твоё опасное вождение.

Водитель: Увы, как я могу водить? Ага ненавидит меня. О, я несчастный.

Кристофер: Ага тебя уважает.

Водитель: Нет, ведь из-за меня у него разбита голова.

И так на протяжении нескольких миль, пока мы не подъехали к посту полиции. Тут он остановился, сказав, что должен подать жалобу. Нам оставалось только одно: опередить его. Мы выпрыгнули из машины и направились к полиции. Это обеспокоило нашего водителя, потому что было очевидно, раз мы с такой решительностью ищем полицию, то они будут на нашей стороне, а не его. Он предложил ехать дальше, и мы согласились.

Случившееся наглядно нам показало и предупредило о том, какой сковывающий ужас испытывают персы даже при намёке на физическое насилие.

Оставляя милю за милей позади, мы ехали по прямому пути между параллельными горными цепями. Купол Султанеи возвышался над пустыней. Чтобы добраться до него, нам пришлось разрушить целую ирригационную систему. Здесь мы увидели другую Персию. Всего несколько миль от главной дороги, но тут уже не носили современные шляпы Пехлеви, их заменяли стародавние шапки в форме шлема, которые изображены на рельефах в Персеполе. Большинство жителей говорили на турецком. В чайном домике мы съели пиалу местного творога, курута, с лавашем, размером с шатёр, и пошли в мечеть.

Купол Султанеи, мечеть Олджайту в городе Султанее (Сольтание): Photo by Sahand Rezvan on Unsplash

Это примечательное здание было достроено при монгольском правителе Олджайту в 1313 году. Яйцевидный купол высотой около 100 футов стоит на высоком восьмиугольнике и окружён по углам частоколом из восьми минаретов. Кирпич розовых оттенков. Но минареты изначально были бирюзовыми, как и трилистники, обведённые лазуритом и сверкающие вокруг основания купола. На фоне плоской пустыни, зажатый среди глинобитных домов, этот исполинский памятник Монгольской империи свидетельствует о той могущественности Центральной Азии, которая при Сельджукидах, монголах и империи Тимуридов отразилась в великолепных образцах персидской архитектуры. Безусловно, это парадная архитектура: прототип Тадж-Махала и сотни других святынь. Но он по-прежнему дышит силой и содержанием, тогда как его последователи добиваются лишь внешнего изящества. В нём есть дерзость настоящего изобретения; изящество приносится в жертву идее, и в результате, каким бы несовершенным он ни был, представляет собой триумф мысли, несмотря на технические ограничения. Такова большая часть великой архитектуры. Здесь повод вспомнить о Брунеллески46.

Маленькая гостиница называется «Гранд Отель – Таун Холл». Мы там почти не были, поскольку Хусейн Мохаммад Ангорани, местный представитель англо-персидской нефтяной компании, пригласил нас на ужин. Он принимал нас в длинной белой гостиной с великолепно расписанным потолком, даже двери и окна были покрыты белым муслином. Обстановка состояла из двух бронзовых кушеток с атласными подушками-валиками и стоящих кругом жёстких диванчиков в белой обивке, перед каждым из которых стояло по маленькому столу, накрытому белой скатертью, с вазами угощений – дынями, виноградом и сладостями. Посреди зала, на полу, устланному двумя слоями ковров, стояли три высокие масляные лампы без абажуров. К нашим услугам был седобородый дворецкий в бежевом сюртуке, к которому хозяин дома обращался «ага».

В нашем рекомендательном письме было упомянуто, что мы бы хотели посетить Султанею. Если мы вернемся этой дорогой, сказал хозяин, он отвезёт нас на своей машине. Не будет ли это затруднительно для него? Нет, он ездит в Султанею каждый день по делам или для занятий спортом. Вообще-то у него там есть дом, в котором он мог бы нас принять. По своей наивности я принимал все эти любезности за чистую правду. Но Кристофер разбирался в тонкостях восточного этикета лучше. После обильной трапезы, во время которой мы ели руками, дворецкий проводил нас обратно в нашу тесную каморку в «Гранд Отель – Таун Холл».

Я сижу на улице у гостиницы, ибо согреться тут можно только в лучах утреннего солнца. Пафосный старик в клетчатом твиде, с важностью британского премьер-министра, только что подошёл и назвался Рейс-и-Шоса. Это означает «капитан шоссейных дорог», другими словами – управляющий окружной дорогой. Он сопровождал англичан в Баку, где наградой за его помощь стала большевистская тюрьма.

Тебриз (4500 футов), 15 октября. – В Зенджане нам наконец-то удалось пересесть на грузовик. Пока Кристофер фотографировал меня сидящим на заднем сиденье, подошёл полицейский и предупредил, что фотографировать запрещено. Водителем был ассириец из окрестностей озера Урмии, а рядом с ним сидела школьная учительница, тоже ассирийка, возвращавшаяся с миссионерской конференции в Тегеране. Она угостила нас айвой. Они очень заинтересовались моим знакомством с Маром Шимуном и посоветовали помалкивать об этом в Тебризе, там сейчас происходят гонения на христиан, а женский клуб миссис Кокран в Урмии закрыла полиция. Задумавшись об этом, они вместе запели гимн «Веди, добрый свет», кстати, она разучила его слова с водителем, чтобы он не пел то, что обычно любят петь за рулём. А я сказал, что предпочёл бы шофёрские песни. Ещё она, оказывается, убедила его снять голубые чётки с крышки радиатора – по её выражению они были суеверием «этих мусульман». Надо признать, я её весьма удивил, когда сказал, что такие чётки распространены среди православных христиан. Тогда она призналась, что и сама подвержена суевериям: однажды в гостиной отца её мужа бес, назовём его Мехмет, у которого была обычная жена из мира людей, через неё предсказал мировую войну. Она называла себя библейским работником, интересовалась, курит ли большинство людей в Англии или нет, и никак не могла понять, почему врачи не запрещают табак и алкоголь, а вместо этого позволяют подобное и себе.

Я начал сочувствовать персидским властям. Миссионерство – дело благородное, но как только они обращают в свою веру или находят местных христиан, оказывается, что их деятельность не столь полезна.

Кристофер в это время читал в кузове грузовика, где вместе с ним ехали тегеранец, исфаханец, два погонщика мулов и помощник водителя.

Тегеранец: О чём книга?

Кристофер: Об истории.

Тегеранец: Какой истории?

Кристофер: Об истории Рума47 и соседних с ним стран: Персии, Египта, Турции и Франкистана48.

Помощник водителя (открывая книгу): Ya Ali! Что за иероглифы!

Тегеранец: Ты можешь это прочитать?

Кристофер: Конечно. Это мой язык.

Тегеранец: Прочти нам.

Кристофер: Но вы не понимаете этот язык.

Исфаганец: Неважно. Прочти немного.

Погонщики мулов: Вперёд-вперёд!

Кристофер: «Тот факт, что римский понтифик воздвиг в самом сердце Франции трибунал, откуда обрушил свои проклятия на короля, может вызвать недоумение, но оно исчезнет, как только у нас сложится объективное представление о короле Франции одиннадцатого века.»

Техерани: О чём это?

Кристофер: О Папе.

Тегеранец: А кто это?

Кристофер: халиф Рума.

Погонщик мулов: Это история халифа Рума.

Тегеранец: Помолчи! Это новая книга?

Помощник водителя: Она наполнена праведными мыслями?

Кристофер: В ней нет религии. Человек, написавший это, не верил в пророков.

Тегеранец: Верил ли он в Бога?

Кристофер: Возможно. Однако он отвергал пророков. Он сказал, что Иисус был обычным человеком (все согласились), и что Мухаммед был обычным человеком (все приуныли), и что Заратустра был обычным человеком.

Погонщик мулов (говорит по-турецки и не очень хорошо понимает): Его звали Заратустра?

Кристофер: Нет, того, кто это написал, звали Гиббон.

Хором: Гвибун! Гвибун!

Тегеранец: Есть ли религия, которая говорит, что Бога нет?

Кристофер: Думаю, нет. Но в Африке поклоняются идолам.

Тегеранец: А много ли таких в Англии?

Дорога шла в горы, к огромному ущелью, приведшему нас к реке Золотого пловца. По легенде этим пловцом был пастух Леандр, ради встречи с любимой ему приходилось переплывать реку, пока она не построила поистине прекрасный мост, по которому переправились и мы. Рядом с нами резвилось стадо газелей. Наконец мы выехали на азербайджанское нагорье – серые просторы, напоминавшие зимнюю Испанию. Мы проехали Миану (об этих местах рассказывают, что здесь обитают жуки, кусающие только чужеземцев) и остановились на ночь в уединённом караван-сарае, во дворе которого на привязи сидел волк. В Тебризе полиция запросила у нас по пять фотографий (их у нас не было) и выдала бланк для заполнения:

Я нижеподписавшийся:

Роберт Байрон

Кристофер Сайкс

Подданство:

английское

английское

и занимающийся профессией:

художника

философа

заявляет, что прибыл:

13 октября

13 октября

в сопровождении:

джинна

книги Генри Джеймса

и т. д.

В Тебризе есть свои отличительные черты: вид на роскошные красочные горы, к которым подходят лимонного цвета предгорья; вполне приличное белое вино и скверное пиво; несколько миль великолепных базаров с кирпичными сводами и новый городской парк с бронзовой статуей Марджорибанкса в накидке. Здесь есть два памятника старины: развалины знаменитой Голубой мечети с мозаикой XV века и цитадель, гора маленьких искусно сложенный красно-коричневых кирпичей, которая выглядит так, будто когда-то была мечетью, и если эти предположения верны, то это была одна из самых больших когда-либо построенных мечетей. Все, за исключением официальных лиц, говорят только на турецком языке. Торговцы раньше были богаты, но их разорила вера Марджорибанкса в плановую экономику.

Кирпичные своды Гранд-базара в Тебризе: Photo by Idin Ebrahimi on Unsplash

Мераге (4900 футов), 16 октября. – Мы приехали сюда сегодня утром за четыре часа, пейзажи по дороге напомнили мне ирландский Донегол. Вдалеке показалось озеро Урмия, полоса серебристо-синего цвета, а за ним горы. Квадратные башенки с голубятнями придавали деревням вид крепостей. Повсюду раскинулись виноградники и рощи рябины, которую здесь называют санджук, с узкими серыми листьями и жёлтыми гроздьями.

Пейзажи вокруг Мераге, Иран, остан Восточный Азербайджан: Photo by Alirad Zare on Unsplash

Сам по себе Мераге не интересен. Широкие прямые улицы прорезают старые восточные базары и лишают город характера. Ребёнок с длинными кукольными ресницами говорил по-персидски и провёл нас к нужным сотрудникам, а те, в свою очередь, показали нам изящную многоугольную башню XII века, известную как усыпальница Матери Хулагу49 (Гунбад-и Кабуд), из сливово-красного кирпича с узорами и надписями. Этот приятный старинный материал, как бы перенесённый из английского сада на службу текстам Корана и сверкающий синей инкрустацией, удивительно эффектен и красив. Под крышей проходит фриз с куфическим письмом50, ниже которого по всему периметру видны отверстия для голубиных гнёзд.

Куфическое письмо на башне Гунбад-и Кабуд: Photo by Yassin Mohammadi on Unsplash

Photo by Yassin Mohammadi on Unsplash

У нас возникла идея отправиться отсюда прямо в Миану, отсекая таким образом две стороны треугольника с вершиной в Тебризе. Мы проедем по неизвестной, по крайней мере в архитектурном плане, местности – на карте здесь почти ничего не отмечено. Оказалось трудно достать лошадей. Мы согласились на цену одного владельца, но, как выяснилось, наше решение застало его врасплох, он недавно потерял жену, и некому было присмотреть за детьми в его отсутствие. После часа убеждений он согласился. Но потом, увидев лошадей, мы сами решили отказаться. Хозяин гостиницы ищет других. Надеемся выехать завтра вечером. Мы переняли местную традицию – откладывать дела на конец дня.

Тас Канд51 (около 5000 футов), 17 октября. – Я очень старался правильно записать название этого места, хотя это не столь важно, поскольку оно состоит из одного дома и находится всего в фарсахе от Мераге. Сейчас нас будет интересовать фарсах (парасанг у Ксенофонта). Принято считать, что фарсах равен четырём милям, но в широком употреблении у него нет точного значения, этот термин употребляется к расстояниям от трёх до семи миль.

Наши овчинные тулупы и спальные мешки расстелены в верхней комнате. В незастеклённом окне проглядывают вершины тополей и последний проблеск неба, напоминающий о зиме… Вспыхивает спичка, фонарь освещает неровности глинобитной стены, в окне становится темно. Полицейский Аббас склонился над жаровней, разогревая в щипцах кубик опиума. Он предложил мне попробовать – напоминает картофель. Погонщика мулов, что сидит в углу, зовут Хаджи Баба. Кристофер всё ещё читает Гиббона. Курица и лук томятся в котелке. А я, смотря на всё это, размышляю о том, что надо было быть предусмотрительнее, отправляясь в такое путешествие, и запастись едой и средствами от насекомых.

Должностные лица из Мераге слышали о Расатхане, что значит «звёздный дом», обсерваторию, но никто никогда не видел её. Она была построена при Хулагу в XIII веке, и её наблюдения были самым передовым вкладом ислама в астрономию до тех пор, пока Улугбек не изменил календарь в начале XV века. Выехали рано, преодолев гору на полном скаку, мы оказались на равнине, где к разным холмам с четырёх сторон света вели прямые мощёные дорожки, пересекающиеся под прямым углом. Эти дорожки, по нашим предположениям, помогали в астрономических вычислениях, холмы оказались грудами разрушенных зданий. Если это и было целью нашей поездки, то где пропадала остальная часть группы, глава города, шеф полиции и военный комендант, которые ехали впереди нас? Пока наши сопровождающие скакали повсюду, пытаясь их разыскать, мы стояли у края склона, обозревая великолепные просторы и озеро Урмию вдалеке, и ожидали, с долей сомнения, что наши ищейки появятся из укрытия тополей у подножия горы. Неожиданно пропавшие объявились внизу на склоне, на полпути от нас, буквально под нашими ногами; мы спустились к ним, ведя лошадей, и заметили, что в скале есть полукруглая ниша, а в её центре находится вход в пещеру. Этот вход изначально мог быть естественного происхождения, но его искусственно расширили.

Внутри пещеры мы обнаружили два алтаря, один обращён ко входу, на юг, а другой – направо, или на восток. Каждый был высечен прямо в скале и представлял собой своего рода пьедестал с остроконечным сводом. За алтарём, справа на стене, высечен грубый михраб, направленный в сторону Мекки. По обе стороны от алтаря в углублении были входы в два туннеля. Они переходили в маленькие камеры, в стенах которых были ниши для ламп, а затем шли дальше, но были слишком забиты землёй, чтобы мы могли пройти. Интересно, сообщялись ли они раньше с обсерваторией наверху, и если да, то велись ли наблюдения при дневном свете. Говорят, на солнце со дна колодца видны звёзды.

Пока я фотографировал внутри пещеры, думая, какими скучными покажутся снимки другим, Кристофер нечаянно услышал, как шеф полиции шёпотом говорил военному коменданту: «И зачем британскому правительству понадобились фотографии этой пещеры». Вероятно, они решили, что мы работаем на власти.

Лошадей, пригнувших задние ноги, спускали с крутого уклона в деревню у подножия. Мы скользили за ними, здесь, в доме местного главы, для нас уже приготовили фрукты, чай и арак.

Когда мы выезжали из города этим вечером, я заметил ещё одну башню XII века сразу за воротами, опять же из старого кирпича земляничного цвета, но квадратную и установленную на основании из гранёного камня. Три из сторон башни разделены на две арочные панели, выложенные из кирпича твидовым узором. Углы башни скрыты полукруглыми колоннами. На четвёртой стороне одна большая панель, украшенная куфическими надписями и синей инкрустацией, обрамляла дверной проём. Внутри башни оказался пологий свод, поддерживаемый четырьмя глубокими, но очень низкими выступами. Здесь не было никаких орнаментов, да они и не нужны, достаточно было идеальных пропорций, чтобы создать такое классическое, объёмное совершенство, лиричное и в то же время строгое, открывающее европейцу новый архитектурный мир. Чужеземный гость воображает, что открыл нечто особенное, каковы бы ни были другие красоты азиатской архитектуры. Удивительно найти подобное совершенство не только в Азии и говорящее совершенно на другом архитектурном языке.

Саома (около 5500 футов), 18 октября. – Этим утром Аббас и погонщики мулов пребывали под сильным воздействием опиума, поэтому вовремя мы не выехали. На замечания они только смеялись нам в лицо. Ведут они себя гнусно, а в стране, где хорошие манеры ценятся превыше всего, нет нужды терпеть подобные выходки. Поэтому вечером, когда они начали усаживаться в нашей комнате, я их прогнал, вместе с кальяном, самоваром и всем остальным. Это смутило Кристофера, он сказал, что здесь так не принято, и в доказательство поведал мне историю, как он однажды останавливался у вождя бахтиаров и бесспорно шокировал его просьбой выставить слуг за дверь, когда хотел поговорить с ним наедине. Я ответил, что у меня тоже есть свои традиции, и одна из них – не испытывать неудобств из-за дыма или присутствия погонщиков, которых я же и нанял.

Сегодня мы проехали пять фарсахов на одной чашке творога, а деревянные сёдла были настоящей пыткой. Вскоре после Тас Канда дорога пересекала прекрасный старый мост, три арки которого, чередуясь с двумя маленькими над каменными опорами, были из насыщенно красного кирпича. Затем мы поднялись на холмистое нагорье, обширное, обнажившееся и хмурое глубокой осенью. Местами было перепахано, и открывалась плодородная почва, но для земледелия пригодна вся местность, эти земли могли бы обеспечить больше населения, чем сейчас. Это была первая большая деревня. Посреди неё стоит массивная каменная плита с примитивной опорой, на которой жители отжимают масло.

Мы заняли лучшую комнату в доме старосты деревни, однако пахнет в ней, как в конюшне, поскольку комната находится именно над ней. Есть настоящий камин, вдоль недавно побеленных стен расположены ниши, в которых хранится домашняя утварь, кувшины, чаши, оловянные кружки, некоторые из них наполнены смесью лепестков роз и трав. Никакой мебели, только ковры. Вдоль стеновых панелей навалены груды подушек и одеял, покрытых старомодным ситцем. До мировой войны эти ситцы изготавливались в России специально для рынка Центральной Азии: на одной из подушек-валиков изображены пароходы, ранние автомобили и первый аэроплан в цветочных виньетках на алом фоне. Выглядит это ярко и чисто. Но только что на мою руку прыгнула блоха, и я в ужасе от предстоящей ночи, я боюсь не за себя, меня никогда не кусают, а за Кристофера, для которого блохи представляют нешуточную угрозу.

Нам принесли чашку парного молока. По такому поводу мы выпили виски за здоровье коровы.

Говоря на персидском, азербайджанцы произносят к как ч, а когда нужно произнести ч, то говорят ц.

Каджук (около 5500 футов), 19 октября. – На ясном небе проплывают небольшие облака. Мы поднимаемся по пологим склонам, и нам открывается панорама бурой бугристой местности, расчерченной красными и чёрными пашнями, укрывающей у подножия холмов серые деревеньки с башнями и испещрённой розовыми и лимонными прожилками на подступах к далёким горам; и наконец гряда за грядой очерчивают панораму рваными краями сиреневого цвета. Двойные пики над Тебризом следуют за нами, как и жёлтые бабочки, порхающие вокруг. Далеко внизу появился всадник. «Мир тебе». – «Мир тебе». Цок, цок, цок, цок, цок, цок… Мы снова одни.

Вчера Кристофер дал хозяину дома банкноту в два тумана для размена. А сегодня утром Аббас, взявший разменянные деньги, отказался их отдавать. «Ты вор?» – спросил Кристофер. «Да», – ответил тот. Позже он очень жаловался на оскорбление, сказал, что у него 1000 туманов в кармане и тотчас же вздыхал, что не может жить без даров, которые время от времени падают ему в руки. Мы и без того уже едва его терпели, но он ещё попытался украсть деньги, которые мы заплатили хозяину за обед. Он замахнулся кнутом на старика-хозяина и ударил бы, если бы не моё вмешательство и оскорбления, я назвал его воровским отродьем.

Поэтому особенно досадно было обнаружить в пути, когда мы ехали по пустынной долине, держась солёного ручья, что Кристофер потерял кошелёк с нашими деньгами. Теперь мы полностью зависим от Аббаса, которому придётся просить для нас бесплатный ночлег. В тот момент он был где-то позади, сказав, что ему нужно заглянуть в одну отдалённую деревню. Мы заподозрили, что он нашёл кошелёк и сбежал, но через несколько минут появился и, выслушав нас, со слегка заметным триумфом, отправил одного из погонщиков мулов на поиски.

Радушный приём в доме местного богача немного компенсировал нам ущерб, теперь мы отдыхаем у огня за игрой в бридж, окутанные ароматами благовоний. Кипящий самовар придаёт уюта. Молюсь, чтобы погонщик мулов вернулся с пропажей – он только что вошёл. Нет, на самом деле он ещё даже не отправлялся и хочет, чтобы Хаджи Баба пошёл с ним и чтобы каждому заплатили по туману. Я отдал им два тумана из оставшихся двенадцати, и вот мы в центре Азербайджана52, а у нас чуть больше фунта, чтобы вернуться в Тегеран.

Немного спустя. – Кристофер нашел кошелёк в своих вещах. Останавливать погонщиков было уже поздно, но мы дали Аббасу два тумана в качестве извинения за наши невысказанные, но имевшие место, подозрения.

Ак Булаг (около 5500 футов), 20 октября. – Наутро Кристоферу, искусанному блохами, было плохо. Управляющий, увидя его, принёс рожок практически чёрного мёда и сказал употреблять данное снадобье в течение четырёх дней и отказаться от местного творога и роганда, прогорклого масла, на котором здесь готовят практически всё, тогда блохи перестанут его кусать. Пока мы завтракали у огня молоком и яйцами, вошёл мальчик лет четырнадцати в сопровождении старика и свиты слуг. Он, как оказалось, был землевладельцем в этой деревне, и ему мы обязаны вкусной едой и заботой, а старик был его дядей. Его зовут Мохаммед Али Хан, и управляющий назвал его «повелителем всех деревень».

Погонщики прошли ночью двадцать миль – до деревни, где мы обедали, и обратно. Но сегодня они были даже энергичнее, чем обычно, ведь у них не было опиума.

Через один фарсах дорога привёла нас в посёлок Сарасканд, который может гордиться старой кирпичной чайханой. Мы купили винограда в местном магазине, в котором ещё были баварские карандаши, стальные перья и ситец. Днём мы доехали до Даш-Булага и остановились отдохнуть у ручья, созерцая небольшие скопления серых глинобитных домиков, остроконечных башен, покрытых птичьим помётом, и высокие белые стволы золотисто-зелёных деревьев на фоне розовеющих лишённых растительности холмов.

Ак Булаг расположен выше и открыт всем ветрам, одно согнутое деревце – всё его укрытие. Солнце село за двойными горными пиками. В нашей убогой, без окон, комнате при свете фонаря я растирал Кристофера холодной водой, чтобы сбить жар, вызванный укусами. В некоторых местах был такой сильный зуд, что мы обработали их виски, единственным дезинфицирующим средством, что оказалось под рукой. К счастью, Кристофер не так плох и в состоянии ответить старосте на его учтивость:

– Мир вам.

– Мир вам.

– Состояние господина хорошее, с божьей помощью?

– Благодарение Богу за ваши добрые поступки, всё очень хорошо.

– Всё, что господин прикажет, ваш любящий раб постарается выполнить. Этот дом – ваш дом. Всем для вас пожертвую.

– Да не уменьшится тень, укрывающая вас53.

Этот строгий старик сидел в церемониальной позе, подогнув под себя ноги, соединив ладони и опустив веки, в то время как мы растянулись на коврах. Семнадцать лет назад, рассказал он, здесь были четверо русских, но франков54 здесь никогда не видели. Рядом с ним сидел его сын, Исмаил, слабый мальчик, который несколько лет назад так болел, что его отец отправился в Мешхед помолиться за него.

В качестве лекарства Кристофер принял опиум и чашку жидкого чёрного мёда. Это лучшее, что мы можем сделать.

Зенджан, 22 октября. – «Гранд-отель – Таун Холл», опять.

Долгий спуск к Миане становился утомительным, а город так и не появлялся. Мальчишка-пастух, одетый как Дарий, попросил у нас сигарету, называя её русским словом «папироса». В чайных домах вдоль дороги к нам часто обращались по-русски, что было необычно в этих отдалённых горах. Погонщики мулов и Аббас курили свои полуденные трубки в уединённом блокгаузе, единственном доме, встретившемся нам за двадцать миль пути. Когда Миана появилась в поле зрения, лошади оживились и ускорили шаг, хотя до города всё ещё оставалось два часа пути. Перейдя вброд русло реки, мы въехали в город с запада.

Казалось, мы упали с небес. Люди, высыпав из домов, окружили нас. Я принял на себя удар гражданской полиции. Кристофер отправился в дорожную полицию, к которой относился Аббас, и вернулся с капитаном. Тот был крайне подозрительным.

– Вы фотографировали что-нибудь по пути?

– Да, – вежливо ответил Кристофер, – восхитительный старый камень в Саоме. В самом деле, ага, вы должны на это посмотреть.

Подозрения капитана не исчезли, даже когда Аббас подтвердил, что всё сказанное – истинная правда.

Погонщикам мулов, конечно, сказали взять с нас больше денег, чем им причиталось. Кристофер дал им одну из своих персидских визитных карточек и предложил жаловаться или своему работодателю, или британскому консулу в Тебризе. Мы запрыгнули в грузовик и к часу ночи были в Зенджане, где нас разместили на ночь в кладовке. Этим утром в своём спальном мешке я задавил шестнадцать каких-то букашек, пять блох и одну вошь.

Кристофер в ужасном состоянии. Его ноги до колен распухли и покрылись волдырями. Мы нашли машину, которая выезжает отсюда сегодня днём, к полуночи должны быть в Тегеране.

Тегеран

Тегеран, 25 октября. – Здесь меня ожидала телеграмма от Раттера: экспедиция на угольных автомобилях отправится из Бейрута 21 числа. Сообщение было отослано неделей ранее, и пока нет никаких известий об их прибытии в Марсель. Теперь, полагаю, я должен ждать их здесь, если, конечно, не станет известно об отмене поездки. Но в преддверии зимы нельзя терять столько времени.

Мы живём в пансионе месье и мадам Питро «Кок д’Ор» («Золотой петух»), в котором обитают их многочисленные питомцы. Питро раньше был шеф-поваром у японского посла, а начинал карьеру поварёнком у лорда Дерби в Париже. Де Баты тоже здесь со своей турецкой пастушьей собакой Карагозлу.

Кристофер сходил в лечебницу, ему перебинтовали ноги. Повязки нельзя снимать в течение десяти дней, и даже после этого язвы могут заживать ещё месяц. Блохи в Азербайджане – опасный враг.

Дворец Голестан: Photo by Sina HN Yazdi on Unsplash

Я отправился в Голестан, где шах проводит публичные аудиенции. Это дворец-фантазия из экстравагантной мозаики XIX века и хрустальных сталактитов (сотовых сводов). Павлиний трон хорошо вписывается в такую обстановку, но только барельеф льва под сиденьем, украшенным драгоценностями и эмалью, выглядит достаточно старым, чтобы быть частью подлинного трона из Дели. Есть и другой трон, который Каджары вывезли из Шираза, он находится в зале с открытыми проёмами в сад, похожем на индийский Дурбар Холл. Этот трон представляет собой высокую платформу, которую поддерживают статуи, он вырезан из полупрозрачного жёлто-зелёного мрамора, кое-где осталась позолота. Перед троном шаха небольшой водоём.

Photo by Manou Azadi on Unsplash

Тегеран, 6 ноября. – Всё ещё здесь.

Никаких вестей от экспедиции угольщиков. Но последний курьер из Багдада принёс слух, что автомобили окончательно сломались. Между тем в заметке «Таймс» говорится, что полковник Ноэль отправился из Лондона в Индию на «Роллс-Ройсе» с таким же угольным аппаратом. Должно быть, он видел отчёт о старте первой экспедиции в прессе и счёл это доказательством надёжности изобретения. Что ж, удачи ему!

В отчаянии два дня назад я чуть не отправился в Афганистан самостоятельно. И чудом избежал катастрофы.

Уодсворт, американский поверенный в делах, представил меня Фаркуарсону. Я увидел отталкивающее худое лицо с выступающей челюстью и почти сросшимися на переносице бровями. Речь его была нудной и монотонной. И всё же, думал я, надо быть снисходительнее. Теперь, когда Кристоферу для выздоровления нужен постельный режим, будет трудно найти компанию для путешествия.

Р. Б.: Я слышал, вы планируете ехать в Афганистан. Возможно, мы могли бы объединиться, если вы…

Фаркуарсон: Первым делом я должен объяснить вам, что я здесь, чтобы совершить оч-чень спешную поездку. Я уже провёл два дня в Тегеране. Говорят, что я должен увидеть Павлиний трон, что бы это ни было. Меня особо эта идея не привлекает. Честно говоря, мне не интересно разглядывать предметы. Я интересуюсь историей, свободой. Даже в Америке свобода совсем не та, что была раньше. Я хочу вам объяснить, что я очень ограничен во времени. Мои родители не слишком рады моей поездке. Мой отец недавно открыл рекламную фирму в Мемфисе и надеется, что я вернусь домой к Рождеству. Пожалуй, я задержусь до января, буду смотреть по обстоятельствам. Планирую поездку на юг, один день в Исфахане и второй – в Ширазе. Ещё есть Тебриз и Афганистан. Честно говоря, если получится, а бы съездил в Афганистан. У меня нет чётких планов. Когда уезжал, я даже не знал, попаду ли в Персию. В Штатах меня предупреждали, что это рискованно. То же самое здесь говорят об Афганистане. Они, может, и правы, но я сомневаюсь в этом. Я много путешествовал. Я посетил все европейские страны, даже Исландию, только в России не был. Однажды в Албании я спал в канаве. Это не оч-чень меня затруднило, но потом я много рассказывал об этом в Мемфисе. Итак, если возможно, я хотел бы поехать в Афганистан. Но я могу совершить только оч-чень спешную поездку. Мы можем добраться до Кабула, а можем и нет. Если всё же доберёмся, я могу вернуться сюда на арендованном аэроплане. В настоящий момент мне не слишком интересна Индия. Это большая страна, и я оставляю её на другой раз. В Тегеране я уже два дня. В основном они заняты приятным общением. Но я приехал не за этим. Я здесь, как вы понимаете, чтобы совершить оч-чень спешную поездку. Если удастся, я отправлюсь в Афганистан завтра утром. Мистер Уодсворт, он тоже из Мемфиса, сопроводил меня письмом к афганскому послу, я потерял его, он дал мне ещё одно. Я заходил к нему сегодня утром, но посол не смог меня принять. Он был занят обществом нескольких дам. Я встретил его секретаря, но тот не говорил по-английски, а мой университетский французский не позволяет свободно изъясняться, так что разговор не удался. Я могу получить визу, а могу и нет. В любом случае, я бы желал выехать завтра утром. Видите ли, я здесь для оч-чень спешной поездки.

Р. Б.: Если вам нужен попутчик, я мог бы поехать с вами, и мы бы сэкономили на дороге. Меня бы это устроило, поскольку нанимать машину только для себя дорого.

Фаркуарсон: Хочу заметить, я совершенно не стеснён в средствах. Я работаю, как и все в Штатах. С вами в Европе всё по-другому. А у нас нет людей, ведущих праздный образ жизни. Каждый работает, даже если ему это не очень нужно. Если вы не будете работать, в обществе о вас будут плохого мнения. Я отложил на свою поездку четыре тысячи долларов. Но это неважно, в любом случае, я не намерен выбрасывать деньги на ветер. Полагаю, что могу позволить себе поездку в Афганистан, если у меня будет достаточно времени. Видите ли, я здесь для оч-чень спешной поездки.

Р. Б.: Если бы вы точно сказали мне, сколько времени у вас есть, возможно, мы могли бы составить план поездки.

Фаркуарсон: Смотря по обстоятельствам. (Повторяет всё ранее сказанное, но в ещё более длинной речи.)

В итоге я сам пошёл в афганское посольство, чтобы узнать, не смогу ли я помочь Фаркуарсону в подаче заявления на визу. Тем временем мы договорились встретиться на следующий день. Он пришёл в наш пансион, когда я и Кристофер завтракали с Герцфельдом, только что вернувшимся из Европы.

Фаркуарсон (задыхаясь, скачет через столовую): Мои планы складываются лучшим образом. Собственно, я ещё не получил визу, но думаю, что получу. Теперь есть один или два момента, которые я оч-чень хочу обсудить с вами…

Р.Б.: Могу я представить профессора Герцфельда?

Фаркуарсон: … Оч-чень рад встрече, сэр. Как видите, я здесь для оч-чень спешной поездки, и я собирался сказать…

Кристофер: Не хотите ли присесть?

Фаркуарсон: Прежде всего я собирался сказать, что оч-чень хотел бы ехать завтра же утром. Но конечно, это может и не получиться. Но если получится, это и есть мой план.

Герцфельд (пытаясь разогнать скуку): О! У вас во дворе прирученная лиса.

Кристофер: Раньше тут жил ещё и дикий кабан. Но его застрелили, потому что он пробрался в кровать постояльцев, когда они спали. Мадам Питро так и не поняла, почему гости были против, кабан всего лишь хотел, чтобы ему почесали животик. Но они это сделали, конец истории.

Р. Б.: Лиса тоже залезает в кровати и гадит на них.

Фаркуарсон: Конечно, это оч-чень занимательно, хотя, боюсь, я не понял шутки. Теперь у меня есть один или два момента, которые я оч-чень хочу обсудить с вами.

Герцфельд: В Персеполе у меня живёт дикобраз. Он совсем домашний. Если чай опаздывает хотя бы на минуту, он начинает злиться, и его иглы встают дыбом.

Фаркухарсон: Есть один или два момента…

Герцфельд: А ещё он пользуется туалетной комнатой, как человек. Каждое утро я должен ждать своей очереди. Мы все должны ждать его.

Фаркуарсон (несмело): Это чрезвычайно интересно, но я не совсем улавливаю суть. У меня один или два…

Р. Б.: Нам лучше пойти в мой номер. (Мы идем.)

Фаркуарсон: Есть один или два момента, которые мне оч-чень нужно обсудить с вами. Хочу прояснить, что если я действительно поеду в Афганистан, это будет оч-чень спешная поездка. Теперь я хочу поговорить с вами оч-чень открыто. Вы не знаете меня, я не знаю вас. Я думаю, мы поладим. Я на это надеюсь. Но мы должны попытаться и всё прояснить заранее. Я записал несколько пунктов, я сейчас их прочитаю. Первое, я назвал это личные отношения. Я путешествовал немало. Поэтому я знаю, что путешествия выявляют в людях худшие стороны. Вот, например, у меня есть брат в Мемфисе. Он оч-чень любит музыку, в отличие от меня. Мы вместе были в Париже. После ужина он пошёл на концерт, а я нет. Я люблю своего брата, но при этом могут возникнуть недоразумения подобного рода. И я не знаю вас, а вы не знаете меня. У нас могут случиться неприятности, мы можем заболеть. В таком состоянии мы можем быть не в духе. Мы должны помнить об этом пункте про личные отношения. Второе, я назвал этот пункт политическим. Буду говорить оч-чень открыто. Поймите, у меня здесь мало времени, и если мы вместе поедем в Афганистан, а я на это надеюсь, я хочу дать понять, что я должен быть наделён влиянием во время этой поездки. Вот почему я назвал этот второй пункт политическим. Если я решу никуда не идти, тогда мы должны будем поступить именно так. Я сделаю всё возможное, чтобы выполнить ваши пожелания. Постараюсь быть справедливым. Мистер Уодсворт, он тоже из Мемфиса, знает мою семью, и я думаю, он подтвердит это. Но я должен быть главным. Третье, финансы. Поскольку я потратил столько усилий на эту поездку, я готов заплатить за машину чуть больше половины. Но вы же понимаете, что у меня мало времени, я намерен совершить оч-чень спешную поездку и, возможно, потом отправлюсь прямо в Индию, а там пересяду на корабль. Как я понимаю из ваших слов, вы стеснены в средствах. Я не могу оставить попутчика без денег в Индии. Так вот, прежде чем мы отправимся, я хочу убедиться, что у вас достаточно денег для возвращения в Персию, и я бы хотел увидеть банкноты у вас в руках…

Р. Б.: Что?

Фаркуарсон: Я хотел видеть, хватит ли вам денег…

РБ: До свидания.

Фаркуарсон: … перед отъездом я должен быть совершенно уверен, что вы сможете сами уехать в случае…

Р. Б.: Вы плохо слышите? ПОШЛИ ВОН.

Фаркуарсон убежал. На выходе он столкнулся с Герцфельдом и Кристофером и пожал им руки. «Оч-чень рад встрече. До свидания. Я должен идти. Видите ли, мне предстоит оч-чень спешная поездка…»

Я вышел следом за ним. Нет, без резиновых перчаток и дезинфицирующего средства я его точно не трону. Но он умел угрожать. Днём ранее я видел, как он одевался, и заметил оч-чень слабо развитые мускулы.

Тегеран, 9 ноября. – Всё ещё здесь.

В Кабуле убит король Надир-шах.

Утром до банка дошла базарная молва о том, что король Ирака Гази тоже мёртв. В дипмиссии достоверная информация стала известна в час дня. Агентство «Рейтерс» вечером это подтвердило. Правительство Индии в истерике. Из самого Афганистана нет никаких известий. Вне зависимости от того, начались ли там волнения или нет, такое событие вряд ли поспособствует моей поездке, если мне вообще удастся выехать.

Один из вождей бахтиаров, старый друг Кристофера, пришёл пообедать с нами в приватной обстановке. Он попросил сохранять наше знакомство в тайне, поскольку контакты с иностранцами опасны для человека его статуса – носящего титул хана племени. Марджорибанск негласно держит всех этих вождей почти в плену. Они могут жить в Тегеране и тратить деньги, но не могут вернуться в свою провинцию, Бахтиарию. Марджорибанкс опасается влиятельности племён, поэтому расселяет их по деревням под контролем полиции и отстраняет вождей. В прошлом слишком часто королями становились их ставленники.

О будущем наш гость говорил с дурными предчувствиями. Он сказал, что смирился с ситуацией. В Персии всегда было так. Единственное, что нужно сделать, – набраться терпения, пока тиран не сгинет.

Тегеран, 11 ноября. – Суббота. Всё ещё здесь.

В понедельник, решив уехать на следующий день, я нашёл автомобиль «Моррис» за 30 фунтов. Казалось, это выгодная сделка, и я смогу уехать, когда запланировал.

Но перед этим требовалось: получить документы на автомобиль, получить разрешение на вождение, разрешение на пребывание в Персии, на поездку в Мешхед, получить письма к губернатору Мешхеда и других городов по пути – четыре дня было вычеркнуто. Меня называли «не покорным закону» из-за отсутствия карты, удостоверяющей личность. Чтобы её получить, я предоставил государственному архиву информацию о месте рождения моей матери в трёх экземплярах. Тем временем владелец машины уехал из Тегерана, оставив доверенность престарелому адвокату в розовом твидовом сюртуке. Сделку приостановили. Подписи были официально засвидетельствованы, но полиция отказалась зарегистрировать передачу автомобиля, поскольку он не был упомянут в списке вещей, прилагаемом к доверенности, хотя сама доверенность адвоката распространялась на всё имущество владельца машины. Решение отменили после обращения к вышестоящему полицейскому чину, который уведомил об этом подчиненного по телефону. Но когда мы вернулись в другой отдел, в 300 ярдах, там ничего об этом не знали. Соседние отделы тоже не получали сообщения. Наконец кто-то вспомнил, что человек, отвечающий на телефонные звонки, вышел. Хвала небесам, мы встретили его на улице и проследовали к его рабочему месту. Мы выводили его из себя. Он отказался что-либо делать без копии доверенности, и пока её у нас не будет, попросил его не беспокоить. Адвокат, с палочкой, поковылял, чтобы купить бумагу. Я, сын владельца автомобиля и хозяин гаража расположились прямо на тротуаре главной площади, мы сидели на корточках вокруг ворчливого старого писаря, пока его очки сползали с носа, а перо царапало бумагу, превращая её в трафарет. И одного предложения не было закончено, как полиция попросила нас отодвинуться подальше, едва приступили ко второму – просьба повторилась. Как колония встревоженных лягушек, мы прыгали с места на место, вставляя по слову то тут, то там, пока совсем не стемнело. Когда копия была предъявлена, в отделении полиции потребовался ещё один экземпляр. В конторе отключилось электричество, и пришлось переписывать документ, чиркая спичками и обжигая пальцы – на тротуаре всё же было удобнее. Я смеялся, остальные тоже, полицейские хохотали, как сумасшедшие, но, неожиданно приняв серьёзный вид, сказали, что свидетельство о праве собственности будет готово через три дня или позже. Час пререканий – и мне пообещали отдать документ утром. На следующее утро я отправился к ним, чтобы опять услышать про три дня. Но теперь я был один, и у меня было преимущество: моих знаний персидского было достаточно, чтобы изложить свои требования, но недостаточно, чтобы понять отказ. Мы снова направились к офицеру через улицу. Люди метались из комнаты в комнату. Телефон трезвонил. Документ появился. И всё это, позволю себе заметить, только десятая часть того, через что я прошёл за эти четыре дня.

Автомобиль был 1926 года выпуска, поэтому требовалось проверить двигатель. Вчера я решил провести небольшой тест-драйва и планировал выехать сегодня в шесть утра. Но к концу поездки вышел из строя аккумулятор. Я выезжаю днём и надеюсь добраться до Амирие к вечеру, худший участок пути будет позади, останется только один опасный перевал.

Группа Ноэля прибыла прошлой ночью на двух «Роллс-Ройсах». В Дувре они избавились от угольного аппарата. Говорили, что первая экспедиция провела пять ночей в пустыне между Дамаском и Багдадом, сломались шатуны, которые сейчас отправлены на ремонт. У меня всё ещё нет уверенности, что они появятся здесь, а ждать просто так нельзя. В любой день после пятнадцатого числа дороги могут быть заблокированы.

Эйн Варзан (около 5000 футов), после 19.30. – В шестидесяти милях от Тегерана сломалась задняя ось.

«В Хорасан! В Хорасан!» – кричал полицейский у городских ворот. Я ощущал поразительный прилив бодрости, когда мы пробирались по тропам Эльбурса. Двигатель всегда работал на низшей передаче, только это могло спасти нас от падения на крутых поворотах горного серпантина.

Семь мужичков-селян с песнями толкали машину в гору, к сараю в этой деревне. Это полный провал, но я не стану возвращаться в Тегеран.

Шахруд (4400 футов), 13 ноября. – На следующее утро в Эйн Варзан прибыл целый автобус паломниц, направлявшихся в Мешхед. Я проснулся от их голосов во дворе. Через пять минут я уже занял место рядом с водителем, а мой багаж разместили под ногами у дам.

С перевала над Амирие мы смотрели назад поверх массива горных хребтов на белый конус Демавенда высоко-высоко в небе, а вперёди за бескрайними равнинами вздымались и опускались горы, как волны в прилив и отлив, где-то тёмные, где-то сияющие, в то время как тень и солнечный свет следовали за облаками по земной арене. Деревья по-осеннему жёлтого цвета окружали уединённые деревни. Повсюду пустыня – каменистая, с чёрным блеском – пустыня восточной Персии. В Семнане, пока паломницы пили чай в караван-сарае, я услышал о старом минарете и нашёл его до того, как полиция нашла меня. Когда им это удалось, я сказал, что опечален, поскольку не могу оставаться дольше в их прекрасном городе, и мы уехали в закат. «Поедем с нами в Мешхед», – предложил водитель-темнокожий, назвав цену, доказывающую дружеское отношение. Но, настояв на своём, я сошёл в Дамгане.

В этом месте есть две круглые башни, надпись на них свидетельствует об их постройке в XI веке. Они сложены их красивого кофейно-молочного кирпича, но кирпичная кладка неровная. Разрушенная мечеть, известная как Тарикхане, или «Исторический дом», ещё старше, её низкие широкие колонны напоминают английскую деревенскую церковь норманнского периода и, должно быть, унаследовали свой неожиданный романский стиль от сасанидских традиций. Вся исламская архитектура заимствовала эти традиции после того, как Персия была завоёвана исламом. Но интересно видеть истоки этого процесса, из каких грубых форм берёт начало архитектура, достигшая художественной ценности.

Полицейские, добродушные парни, начали падать от голода, когда я задержал их в обеденное время. Ближе к вечеру с запада подъехал грузовик, куда меня затолкали, не теряя надежды всё же поесть в этот день. К восьми часам мы были в Шахруде, а уехать должны в полночь.

Такое удивительное традиционное явление, как персидский караван-сарай, не исчезло c появлением современного транспорта. Конечно, стоянки-гаражи есть везде. Но они воспроизводят старые привычные образцы. Тот, в котором нахожусь я, представляет собой большой прямоугольный двор, размером с оксфордский колледж, и защищён огромными воротами. У ворот, рядом с арочным проёмом, есть помещение для приготовления еды, столовая, общая комната для отдыха и ночёвки и помещение для торговых сделок. Вдоль трёх других сторон расположены ряды небольших комнат, напоминающих монашеские кельи, а также загоны для лошадей и гараж. Эти современные караван-сараи отличаются по степени комфорта. Здесь, в «Гараж Массис», у меня есть кровать с матрасом, ковёр и печка, я ел вкусного цыплёнка и сладкий виноград. В Дамгане вообще не было мебели, а из еды предлагался остывший слипшийся рис.

Нишапур (4000 футов), 14 ноября. – Экспертом можно стать в чём угодно. Во всей Персии не найти такого грузовика, какой я поймал в Дамгане: новенький «Рео Спид Вэггон», способный развивать скорость до тридцати пяти миль в час на равнинной местности, с двойными колёсами, радиатором охлаждения и подсветкой в кабине водителя. Махмуд и Исмаил доезжают от Тегерана до границы с Индией за рекордно короткое время. Они каждые пять минут спрашивают о моём самочувствии и предлагают отправиться с ними прямо в Дуздаб (город Захедан).

Печальный рассвет пробивался сквозь ветреную ночь с моросящим дождём. Я съел на завтрак сыр и остатки куриной грудки из Шахруда. Две низкорослые ивы и чайный домик просматривались в тумане над пустыней. Вошли Махмуд и Исмаил, они поприветствовали других путешественников, этих закадычных друзей дорог. Я задремал там, где сидел.

В Аббасабаде мы грелись у костра, а местные жители пытались продать нам бусы, мундштуки и игральные кубики из неяркого серо-зелёного камня. Они происходили от грузинских переселенцев, обосновавшихся здесь при шахе Аббасе, и носили алые русские блузы. Затем снова в путь, преодолевая встречный пронизывающий ветер и холмистые серые пустоши. Серые быстрые облака, словно дирижабли, проплывали совсем низко. Деревни встречались нечасто и казались серыми и безлюдными. Столпившись вокруг разрушенных цитаделей, древние формы – купол в виде пчелиного улья и зиккурат55 – сливаются с фоном под дождём. Они также исчезали на заре истории, но с наступлением лета вновь вырастут из кирпичей. Пурпурные потоки несутся по улицам в поля и далее в пустыню. Дорога превратилась в бурное течение. За ночь облетели тополя, а на платанах листва продержались ещё день. Вереницы верблюдов покачиваются неподалёку от нас – их колокольчики звенят и отдаляются. Пастухи в белых плащах пробираются сквозь сильный ветер вслед за пасущимися стадами. Появились чёрные шатры и чёрные шапки туркоманов (туркменов), значит, мы приближаемся к границе Центральной Азии. Вот и Золотой путь. И восемь веков назад минарет Хосругирда наблюдал за движением по этому пути, как сейчас наблюдает за нами. Двумя милями далее расположился Себзевар. В караван-сарае путникам предлагают кебаб, гранаты, местный творог и кларет, местное красное вино.

Когда стемнело, вышли из строя фары. У этой незадачливой парочки рекордсменов, Махмуда и Исмаила, не нашлось ни спичек, ни фитиля. У меня было и то, и другое, но устранить поломку оказалось не так просто, поэтому вместо того, чтобы добираться до Мешхеда, мы остановились здесь – в городе Омара Хайяма, я был очень зол на это место.

Мешхед (3100 футов), 16 ноября. – От Нишапура до Мешхеда девяносто миль. Я надеялся быть здесь в середине дня.

Но мой замечательный «Рео Спид Вэггон» сломался, и было уже девять часов, когда я пересел в британский автобус с паломниками. Через шестнадцать миль, в Кадамга, водитель услужливо остановился у очередной достопримечательности. Этот интересный маленький восьмиугольник с куполом был построен в середине XVII века в память о месте упокоения имама Ризы. Он расположен под скалистым утёсом, в окружении высоких раскидистых пиний и шумных ручьёв. Пробивающиеся солнечные лучи падали на облицовку, и здание начинало сверкать голубым, розовым и жёлтым отливом на фоне тёмной листвы и хмурого неба. Бородатый сеид в чёрном тюрбане собирал деньги. Подпрыгивая и постукивая палками, угрожающе быстро приближались хромой и слепой. Я сбежал в автобус.

В автобусе ехало вдвое больше пассажиров, чем положено по инструкции, к тому же у всех был багаж. Пребывая в приподнятом настроении, оттого что поездка подходит к концу, водитель рванул вниз по склону, перелетел русло реки и только достиг противоположного склона, как, к моему великому удивлению, отскочившее переднее колесо понеслось назад в моём направлении, со скрежетом погнуло подножку и умчалось в пустыню. «Ты англичанин? – с раздражением спросил водитель. – Взгляни на это». Дюйм британской стали был пробит насквозь.

Потребовалось полтора часа, чтобы автобус снова был на ходу. Паломники пытались согреться, развернувшись к ветру спиной и кутаясь в тёплую одежду, овчинные тулупы и накидки. Три курицы, связанные друг с другом за лапы, наслаждались временной свободой, но их кудахтанье не сулило надежды. Когда мы наконец-то сдвинулись с места, водитель впал в состояние крайней осторожности. Он ехал со скоростью пять миль в час, останавливаясь у каждого караван-сарая, чтобы подбодриться чашкой чая, пока наконец мы не достигли небольшого перевала с новыми видами.

Освещённые огнями ярусы гор окаймляли горизонт. Ночь и облака, словно прибой, надвигались с востока. Внизу на равнине виднелись деревья, дома и дымок, возвещавшие о приближении Мешхеда, священного города шиитов. Сверкнул золотой купол, а вот замаячил и голубой купол в холодной осенней дымке. Век за веком, с тех пор как имам Риза56 был погребён рядом с халифом Харун ар-Рашидом, это видение придавало сил уставшим от однообразия пустыни паломникам, купцам, армиям, королям и путешественникам и теперь дарит новую надежду измотанным пассажирам неисправного автобуса.

Пирамидами из камней были обозначены подходящие места для молитв. Паломники-мужчины направились туда. Водитель спустился вслед за ними собрать плату за проезд, но поскольку те были заняты молитвой, повернувшись спиной к Мешхеду, лицом – к Мекке, ему волей-неволей пришлось обратиться к их жёнам. Крики протестов, переросшие в оглушительный истеричный визг, разрушили момент вознесения молитв. В молитве набожные мужья ударялись лбами о камни пирамид, тяжело вздыхали и поднимали взоры к небу, решительно не желая расплачиваться. Вокруг автобуса пританцовывали водитель и его помощник, уклоняясь от этих укутанных в тряпьё гарпий. Один за другим мужья пытались увернуться и незаметно проскользнуть на свои места. Водители ловили одного за другим. Каждый протестовал по четверти часа. Но только трое в итоге отказались платить, их, огрызающихся и извергающих проклятия, кулаками и пинками выставили из автобуса. Ведомые хныкающим фарисеем, самым активным из них (он ехал рядом со мной на переднем сиденье автобуса), они неспешно спускались по склону.

Едва автобус тронулся, женщины на задних сиденьях подняли невообразимый шум. Своими кулаками и колотушками они бы вскоре снесли тонкую деревянную перегородку, отделявшую их от меня с водителем. Автобус остановился. Откинув вуали, эти фурии требовали вернуть тех троих. К тому моменту у меня было только одно желание – добраться до отеля, пока совсем не стемнело. «Или усаживайте их обратно, или поезжайте немедленно, – сказал я водителю. – Если мы не поедем сию же минуту, я тоже откажусь платить». Угроза подействовала. Он догнал мужчин, бежавших по дороге, и предложил им вернуться. Отступив в кювет, они категорически отказались сделать одолжение извергу, осквернившему самый святой момент их жизни. Женщины снова подняли крик. Автобус сотрясался. «Да едь уже!» – прикрикнул я, топая ногами. Выскочив, водитель схватил дезертиров, отколошматил их, пока те не начали просить о пощаде, и затолкал обратно в автобус. Фарисей хотел занять своё прежнее место возле меня. Но теперь настала моя очередь изобразить безумие. Я сказал, что не хочу терпеть его рядом с собой. В ответ он, схватив мою руку, начал её лобызать. Я выскочил из автобуса, заявив несчастному измученному водителю, что дойду до Мешхеда пешком, и мои деньги останутся при мне. Теперь женщины накинулись на фарисея и усадили эту скотину на заднее сиденье. И мы помчались в священный город со скоростью, способной разгромить орудийный лафет.

Переглянувшись, мы с водителем рассмеялись.

Мешхед, 17 ноября. – Храм доминирует на городском фоне. Туркоманы, казахи, афганцы, таджики и хазарейцы толпятся у его входа, смешиваясь с сомнительной толпой персов-псевдоевропейцев. Полиция боится этих фанатиков, поэтому доступ в храм по-прежнему закрыт для иноверцев, несмотря на официальную антиклерикальную политику, в соответствии с которой мечети в других местах открыты для всех. «Если вы очень хотите туда попасть, – сказал мне сотрудник в отеле, – можете одолжить мою шляпу. Этого будет достаточно». Я брезгливо взглянул на этот потрёпанный символ правления Марджорибанкса, пародию на французские кепи, и пришёл к выводу, что человеку с голубыми глазами и светлыми усами пройти через досмотр это не поможет.

Не так давно Марджорибанкс впервые посетил Систан. Чтобы угодить его пристрастию к современной планировке улиц, перепуганные местные власти, следуя хитрости Потёмкина, построили целый новый город, стены которого, хотя и были подсвечены электричеством, не окружали ничего, кроме полей. За день до его визита привезли грузовик детской одежды. На следующее утро собрали целую школу, одетую как французский детский сад. Подъехал монарх, пробыл достаточно долго, чтобы уволить директора школы за отставшую от моды форму, и покатил дальше. Но не успел он выйти из школы, как детей вытряхнули из одежды, запихнули вещи обратно в грузовик, который, обгоняя монарха, помчался к месту его следующего визита. Персия по-прежнему остаётся страной Хаджи-Бабы57.

Экспедиция Ноэля прибыла вчера. Я забронировал место в афганском грузовике, разрисованном розами. Отъезд намечен на послезавтра.

Мешхед, 18 ноября. – Тус, родной город Фирдоуси, старше Мешхеда, выросшего вокруг храма имама Ризы. Он расположен в восемнадцати милях к северо-западу, недалеко от дороги на Ашхабад на границе с Россией.

Насыпи и кровля домов выдают очертания старого города. Через реку перекинут древний арочный мост. А на фоне голубых гор возвышается купол массивного мавзолея, сложенного из кирпича цвета пепла розы. История не сохранила, в память о ком он построен, но судя по сходству с мавзолеем султана Санджара в Мерве, постройку можно отнести к XII веку. Это всё, что сохранилось от великолепия Туса.

Тем не менее в следующем году будет отмечаться тысячелетний юбилей со дня рождения Фирдоуси. Иностранцы слышали о нём и ценят его так, как можно ценить поэта, которого никто из них никогда не читал. И поэтому, ожидаемо, что их дань уважения относится скорее не к его поэзии, а к национальности. На это, по крайней мере, надеются сами персы. Праздничная программа уже объявлена. Государства, чьи границы или интересы совпадают с персидскими, посылают делегации, чтобы выразить почтение не столько Фирдоуси, сколько Марджорибанксу и его заслугам, превзошедшим заслуги поэта. Они обязательно заметят, что новая железная дорога Его Величества, его справедливость и открытое правосудие, его страсть к европейским костюмам дают надежду сбившемуся с пути миру.