Читать онлайн Игра с кумом. Повесть бесплатно

Фотограф Ольга Владимировна Покровская

© Ольга Владимировна Покровская, 2024

© Ольга Владимировна Покровская, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0062-5926-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОЛЬГА ПОКРОВСКАЯ

ИГРА С КУМОМ

Повесть

Пролог

Серые «Жигули» забирались в подмосковную глушь по дороге, местами обледенелой, а их сосредоточенный водитель тонул в невеселых мыслях. Близился Новый год, душа истосковалась по празднику, а праздника все не было.

«Жигули» принадлежали его теще, и Денис – так звали водителя – вздрагивал на поворотах и воображал, какую мину состроит Римма Борисовна, заметив на авто покойного мужа хотя бы царапину. Отвлекаясь от тещи, он досадовал на прочие заботы. Что заночует в продуваемой даче, где из щелей несет стужей. Что не знает, каким увидит отца, застрявшего в депрессии после смерти жены. Что сестра Таня не отдаст за его покупки ни копейки, и что жена Инга, подведя финансовые итоги, обязательно посетует, что ей не хватает на колготки.

Эти колготки были его навязчивым кошмаром. Семь семьдесят, если немецкие. Откуда такие сумасшедшие цены?

Дорога вывела его к станции. В сизом небе висели фонари, в воздухе вилась метель. На площади мельтешила буйная компания – визжали бабы в платках, реготали пьяные мужики в шапках и без.

– Гегемоны, чтоб их… – процедил он с опаской.

Один мужичок накренился на капот, но устоял и погрозил машине кулаком, а Денис облегченно выдохнул и подъехал к магазину, где за стеклом угадывалось трогательное убранство из обвислого серпантина и бумажных гирлянд.

Отец любил деревенский хлеб, и Денис поднялся в магазин, пропахший солидолом и хозяйственным мылом. Единственная покупательница разглядывала тазы, консервы, ящики с гвоздями. Продавщица нехотя выложила на прилавок пять буханок.

– Вы не в Топилино? – спросила она. – Женщину подвезете?

Денис ехал в именно Топилино, но он не любил попутчиков. Особенно женщин, вечно теряющих помадные тюбики или оставляющих в салоне ароматы, которые его теща и жена выявляли, как завзятые собаки-ищейки. Незнакомка искательно заулыбалась. В ее блудливой улыбке и цыганских глазах сквозило что-то нездешнее.

Она не понравилась Денису. Он что-то буркнул, и через минуту отъехал от магазина. Дорога привела его к закрытому переезду, и он скучно уставился на красный сигнал под козырьком. Вокруг высились сугробы, за которыми угадывался лес с синюшными еловыми лапами. Казалось, что вокруг нет ни души, но тут из темноты прилетел снежок и ударился о лобовое стекло.

Испуганный Денис понял, что не зря опасался пьяной команды. Преследователей было пятеро, они предвкушали расправу, и Денис увидел, что голыми руками от них не отобьешься, а лезть в багажник за монтировкой уже поздно.

– Что людей давишь, сука! – взвыл один, плосколицый, и перед Денисом мелькнули глаза изувера, почуявшего кровь.

На него налетели двое, вцепились в его пальто, и что-то треснуло, но рядом закричала женщина, и нападавшие ослабили хватку. Денис отступил и увидел, что незнакомка из магазина, истошно вереща, лупит хулиганов сумкой. Ее надрывный визг вызывал озноб. Нападавшие растерялись, плосколицый поскользнулся и упал. Потом небритый главарь, стоящий в стороне, процедил сквозь зубы:

– Ладно… забирай свою бабу и катись.

Атака сдулась. Забияки развернулись и побрели прочь, как честные работяги, сделавшие дело. Незнакомка подхватила чемодан. Все произошло так быстро, что Денис очнулся только от сирены, зазвеневшей на переезде. Красный огонек мигнул, мерно прогрохотал грузовой состав, стало тихо. Шлагбаум вздрогнул.

– Что это было… – пробормотал Денис, садясь в машину.

Незнакомка уже устроилась в кресле и расстегнула аляповатую дубленку с настроченными цветами. В салоне завоняло косметической отдушкой, а Денис нахмурился, переключил скорость и наткнулся на теплое колено, обтянутое капроном. За переездом машина провалилась в лес. Изучая выбоины, освещенные фарами, Денис вдруг заподозрил, что эта странная женщина подговорила пьяниц напасть на него, и обнаружил, что боится ее сильнее, чем деревенских агрессоров.

Она показалась ему ведьмой. Он утопил тормоз, и вставшую машину резко повело среди дороги.

– Ты их подбила, – сказал он. – Вылезай. Дойдешь.

Вокруг сгущалась чернота, выделяя лишь бледные сугробы, за которыми пенились заиндевелые ветки. В просвете дороги висело тусклое жемчужное облако, подсвеченное луной. Обстановка была жутковатая, и незнакомка задергалась на сидении, как кошка.

– Что ты надумал, я замерзну. – Она навалилась на его плечо. – Сказал бы, что возьмешь натурой… только отгони на обочину.

Она потянула его к себе, ее смугловатое лицо и жирные губы встали перед его глазами. Денис отшвырнул женщину, схватился за руль и дал по газам.

Когда блеснули огоньки Топилино, он поравнялся с первым домом и остановился.

– Вылезай, – повторил он. – Тут недалеко.

Хлопнула дверца, холод ударил ему в бок, и Денис, стряхнув наваждение, поехал дальше. Он сразу забыл и о теще, и об Ингиных колготках, и даже об отцовой болезни.

– Ведьма, – пробормотал он. – Настоящая ведьма.

Добравшись до дачи, он уткнулся бампером в снег и затребовал у Тани лопату. Загнав машину в гараж, притерпелся к ацетоновой одури и обследовал капот, а потом проинспектировал сидение и снял с него длинный волос, который Инга сочла бы безусловным криминалом. Потом сел на табуретку и облокотился на стол с верстаком. Здесь было уютно, и только холод помешал ему прикорнуть среди хлама, старых покрышек и промасленного тряпья.

Понукая себя, он все же вытащил сумки и отправился в дом, непривычно горевший всеми окнами.

– Познакомься, – процедила Таня, когда он снимал в сенях ботинки. – Это Марго, дяди-Петина жена.

Денис вздрогнул, увидев в дверях свою незнакомку, переодетую в брюки из дешевого сукна, уже собравшего весь домовой пух. Извалянная в этом пуху, Марго выглядела так нелепо, что в ней не было ничего ведьмовского.

От родственника дяди Пети, куркуля и жлоба, подвизавшегося где-то директором камвольной фабрики, семья воротила нос, как от паршивой овцы. Когда проворовавшегося дядю Петю посадили, избавив родственников от общения лет на десять, все выдохнули, но оказывалось, что радовались рано.

Марго кивнула ему и продолжила извинительную речь:

– Город маленький, все норовят глаза выклевать, а после конфискации ловить нечего…

Денис поежился. Когда Марго исчезла, он втолкнул Таню на кухню и зашипел:

– Вы спятили?

Расстроенная Таня развела руками:

– Это отец… я ее с квартиры выставила, так она сюда.

Потом Денис отправился к отцу, опасаясь, что Евгения Ивановича скандализировала жена уголовника. Но того больше интересовали сын и его окружение.

– Как Римма Борисовна? – спросил он первым делом. – Вот же стойкая дама, и вас кормит-поит, и еще преподает философию… а слышал, что передали про наших болванов?

На даче Евгений Иванович переходил с родного телевидения на вражеские голоса, потому что западные станции ловились на «Спидолу» лучше, чем телеканалы – на переносную антенну.

– Да, анекдот, – продолжал Евгений Иванович. – Мужик сидит в метро, напротив него другой, с некрологом в газете. Мужик его спрашивает… – Евгений Иванович изобразил молчаливый вопрос. – А тот отвечает. – Евгений Иванович отрицательно покачал головой. – Довели страну. Неудивительно, что у меня похитили изобретение.

Приезжая на дачу, Денис всякий раз клялся, что приободрит отца, но только закисал сам. Он пробежался по всем семейным новостям, упомянув даже друга Риммы Борисовны, Аркадия Львовича, которого ироничный шурин Андрей называл амантом. Амант, презираемый семьей, привечал Дениса как собрата по домашнему остракизму. Исполнив сыновнюю повинность, Денис сбежал от отца в кухню и подавился полусырой перловой кашей, которую безрукая Таня патологически не умела готовить.

Пахло плесенью и керосином, под крышей свистел ветер, где-то дребезжал наличник, и Денис не находил себе места. Он поднялся в недостроенный этаж, где Таня разместила гостью. Под стропилами было тепло, в буржуйке трещал огонь, а Марго сидела на полу и собирала рассыпанные монеты. От ее темного, выразительного лица исходил жар, и вдруг что-то случилось: Денис наконец почувствовал себя дома.

– Извини, так получилось, – проговорил он, заикаясь. – Я не знал…

Он примостился на лавке, пригрелся, и вдруг его прорвало: он заговорил с Марго, будто знал ее много лет. Он рассказал, что любит жену, но мается в тещиной квартире, которую семья сохранила с тридцатых годов, несмотря на гримасы истории, – и что его теща, коренная москвичка, гордится, что выросла в старинных переулках и не знает панельных казарм, уродующих душу. Что в ее доме царит культ ее репрессированного отца и она готова на все, чтобы прояснить его биографию. Что на этой почве он, архивный служащий, сошелся с Ингой, а теща – с Аркадием Львовичем, которого она выловила на бульваре, зацепившись языком. Что ему хочется своего дома, но его зарплата в жилищно-коммунальном репозитории так смехотворна, что кооператив ему не светит. Что только Аркадий Львович не глядит на него свысока, потому что интересуется историей. Что они от скуки изгаляются над властью, вписывая в домовые книги экзотических знаменитостей, и что исследователи удивятся, обнаружив в Москве следы Мохандаса Ганди и Эрнесто Гевары де ла Серна. И что он не знает, как вернуть отца к жизни. Потом Марго поднялась и вытерла испачканную ладонь, а Денис оказался рядом с ней.

– Извини, – повторил он, и его ноздри опять защекотал косметический запах. – Это ты натравила гопников? – Она пятилась от него шаг за шагом и наконец уперлась в стену, а он обнял ее и затвердил, как попугай, без смысла: – Сознайся, я знаю, что это ты.

Он остался у нее в недостроенном этаже, игнорируя семейные мнения, а утром уехал рано, ни с кем не прощаясь, чтобы не испортить ночное послевкусие. Бодрящий воздух был свежим, сугробы покрывала пороша, небо и земля казались парадно белыми, и Денис радовался дню, зиме, природе, машине. Он с некоторой оторопью проезжал через поселок, но вчерашние монстры спали, и по дороге ему никто не встретился.

1

Спустя месяц Римма Борисовна возилась в прихожей, сортируя перчатки и пересыпая шерсть лавандой. Домочадцы были на работе, а семейная иждивенка, невестка Алена, делала вид, что занимается дочкой. Стены сталинского здания добросовестно глушили децибелы, но потом что-то подозрительно защелкало, и Римма Борисовна приникла к глазку. У соседской квартиры топтались двое: один в ратиновом пальто и треухе, другой в бушлате и лыжной шапке. Их затрапезная одежда выдавала чужаков с планеты, далекой от респектабельного дома. Соседи недавно уехали в заграничную командировку, их квартира стояла пустая, так что возня у выморочной двери выглядела непозволительно.

Римма Борисовна ничем не выдала себя. Тем временем незнакомцы открыли хитрый замок, зашли в квартиру, как к себе домой, и захлопнули дверь.

Шокированная Римма Борисовна набрала ЖЭК, но услышала лишь короткие гудки. Тогда она позвала Алену, но невестка, подтвердив свою репутацию туповатой девчонки, только пошлепала губами и манкировала проблемой. Римма Борисовна позвонила приятельнице, но та выслушала ее со скукой, а, справляясь о внучке, назвала ее Настей – Римма Борисовна не выносила этого лубочного имени. Для нее девочка была Асей: лучше по Тургеневу, чем по сказке «Морозко».

Раздраженная Римма Борисовна заварила себе чаю и сделала дыхательную гимнастику. Радио выдало в эфир Шопена, и музыкальные переливы вернули Римме Борисовне почву под ногами. У нее были соседские ключи, но ей не улыбалось изображать добровольную охрану. Когда Алена собирала Асю на прогулку, Римма Борисовна наказала невестке доложить председателю ЖЭКа, что в подъезде объявились варяги, но Алена даже не сунулась в набитую контору и на голубом глазу доложила, что председателя не оказалось на месте. Римма Борисовна, знавшая невестку, не поверила ее отговорке и вечером пожаловалась сыну:

– На нее нельзя положиться. Нас перережут, а ей шуточки.

Андрей прожевал макароны, посмотрел на мать и с постным видом процедил:

– Зачем ты послала их в этот бедлам, чтобы на ребенка надышали гриппом? Подумаешь, попятят у Виктора Альбиновича его дурацкий антиквариат.

Вопрос закрылся, хотя Римма Борисовна еще осудила порочную практику, когда каждый сам за себя, но на имущество выскочки Виктора Альбиновича, не имевшего корней в их заслуженном доме, ей было, в общем, наплевать.

Она спала тревожно. Каменные стены гасили шорохи, и только из-за окна заявляла о себе улица, верещала сирена на проспекте, упавший снежный ком стучал о подоконник. Все это были привычные шумы, но под утро Римму Борисовну разбудила зловещая воронья перекличка, похожая на плач по покойнику. Римма Борисовна не выдержала и подошла к окну. На крыше напротив, за перекрестьем проводов, среди хлипких ограждений и кривых антенн, напоминающих кресты на брошенном погосте, кто-то двигался, и Римма Борисовна содрогнулась, вообразив, как этот человек рискует на скользком железе. Его силуэт напомнил ей о незнакомце у соседской двери, а в его руках Римме Борисовне померещилось нечто, похожее на ружье. Раздался хлопок – Римма Борисовна испугалась и отскочила от окна. Она легла, закрыла глаза, но вороны орали так остервенело, словно их резали живьем. У Риммы Борисовны заболела голова и, разыскивая таблетки, она твердо решила все же найти председателя.

Поутру она читала лекции, вернулась около трех, кликнула Алену и, когда она расширяла назиданием невесткин кругозор, в дверь позвонили.

Звонок был какой-то робкий, а в глазке фокусировалась женщина, поэтому Римма Борисовна нехотя открыла. Гостья была в грязных сапогах и шарфе, закрученном веревкой. Она горячо заговорила, ломая руки, но Римма Борисовна поначалу ничего не поняла.

– У него ранение. – Женщина чуть не плакала. – Умоляю, откройте… у вас есть ключ.

Алена сбегала за старшим по подъезду, и тот, ковыряя ногтем в зубе, сообщил, что Виктор Альбинович пустил к себе постояльцев. Женщина размахивала паспортом и надсадно выла, что ее муж скончался. Римма Борисовна отказалась участвовать в авантюре и потребовала милицию, с которой почему-то никто, и она сама, не захотел связываться. Всех останавливало допущение, что милиция повредит пресловутый соседский антиквариат сильней, чем любые воры. Но Римме Борисовне не улыбалось жить с трупом за стеной, так что после долгой склоки старший по подъезду притащил тетрадь и составил расписку, а Римма Борисовна принесла ключи.

В квартире их встретила тишина. Делегация заглянула в маленькую комнату и оторопела, увидев молодого человека, который преспокойно крутил гантели и даже не поднял глаз на вошедших.

Женщина в ужасе закричала, так что эхо разнеслось по необъятной квартире Виктора Альбиновича:

– Брось гантель немедленно!

Молодой человек медленно опустил гантели на ковер.

– Хозяева в Индии, – объяснил он и достал из книги листок. – Вот их письмо.

– Где Костя? – опомнилась женщина, пока старший по подъезду доставал очки.

Все перебрались в гостиную, где на диване с валиками спал мужчина в майке-алкоголичке и семейных трусах. Его волосатая грудь ритмично вздымалась, в комнате пахло перегаром. Римма Борисовна, увидев эту омерзительную картину, попятилась, а женщина подскочила к спящему и затрясла его, причитая:

– Что ты делаешь, сволочь! Хочешь сдохнуть, чтоб алименты не платить?

Спящий разлепил глаза. В них засветилось подобие рассудка. Он взревел, привстал, коротким ударом отбросил супругу на пол, завалился обратно и захрапел.

Как ни странно, женщина сразу успокоилась.

– Слава богу, жив, – сказала она, поднимаясь и держась за скулу. Потом выдернула из кармана мятые перчатки и направилась к выходу, а остальные последовали за ней.

Дома Римма Борисовна вспомнила, как этот пьяный дебошир стрелял ворон, и впала в столбняк. Она поделилась страхом с домашними, но те отмахнулись, и только Денис тупо спросил про избитую женщину:

– Она была не в дубленке с вышивкой?

С памятного вечера Марго мерещилась ему повсюду, и в неожиданные моменты тот эпизод выплывал из памяти так свежо, словно это было вчера. Денис умалчивал о ней даже друзьям, предвидя, что любой его рассказ о Марго обернется совсем уж неприличным бахвальством в рыбацком стиле.

Когда пришел Аркадий Львович, Римма Борисовна посетовала ему на новую напасть, а Аркадий Львович только поахал, но ничего конструктивного не придумал.

2

Два дня Римма Борисовна твердила всем про вандалов, подкинутых коварным Виктором Альбиновичем. Домочадцы назубок выучили, как вести себя в подъезде, но вандалы вели себя тихо, хотя Римма Борисовна вздрагивала от каждого стука за окном.

Вандалы выбрались из квартиры только в субботу и отправились прямиком к соседям. Скандальный возмутитель спокойствия был трезв, выбрит, благоухал одеколоном «Спортклуб», а его воротник стягивал коричневый галстук. В руках он держал коробку с тортом «Птичье молоко». Его молодой спутник, облаченный в свитер и полиэстеровые брюки, был прилизан и неприметен, как моль. Он семенил в арьергарде, кривил малокровную физиономию и недовольно цедил:

– Молчали бы в тряпочку, они нас на порог не пустят.

– Придем еще, – ответил его старший товарищ, давя на звонок. – Это наше алиби.

Римма Борисовна увидела пришельцев, покачнулась и навалилась на руку Аркадия Львовича. Пока она очухивалась, возмутитель спокойствия прочистил горло и залился соловьем. Он представился: Константин Сергеевич, как Станиславский, а также представил спутника: Степан, сам по себе (Константин Сергеевич хохотнул с тошнотворной ужимкой военного ловеласа). Посерьезнев, он доложил, что вел себя непотребно и что всему виной дорога и злосчастное стечение обстоятельств. Римма Борисовна попыталась вклиниться, чтобы оборонить пару сухих фраз и отправить гостей восвояси, как вдруг Андрей выступил из-за ее спины:

– Проходите, что стоять, – сказал он. – Это вы в ворон стреляли?

Римма Борисовна открыла было рот, но процесс вышел из-под контроля. Обычно ее во всем поддерживал Аркадий Львович, но он не распоряжался на чужой территории, тем более в пику хозяевам. Поэтому гости беспрепятственно расселись вокруг стола, пока Константин Сергеевич оправдывался:

– Психанул… забыл, что они своего покойника не бросают. Просыпаюсь – сумасшедший гвалт, и голова раскалывается.

Аркадия Львовича хватило на недовольную реплику:

– Вы палили из ружья? – осведомился он. – В городской черте?

Аркадий Львович умел вложить в нейтральную фразу уничижительный намек, вгонявший человека в стыдную краску, но это умение действовало лишь на избранный круг, а толстокожий Константин Сергеевич только усмехнулся в усы.

– На крышу, да еще зимой, милиция не попрется, – объяснил он. – Разве кто донесет, но я надеюсь на человеческую порядочность.

Этой ловкой оговоркой он закрыл тему, потому что к доносам Римма Борисовна, как всякий интеллигентный человек, относилась отрицательно.

Андрей мигнул Алене, и та зажгла газ, наполнила чайник и даже крикнула Асе: «Смотри, шоколадный!» Тем временем незваный гость рассказывал, что приехал лечиться к светилу, которое пользует иглоукалыванием весь столичный бомонд. Степана взял как рабсилу, сиделку, а также источник заработка, если вдруг они поиздержатся в столице.

Услышав про полуподпольного рефлексотерапевта, Римма Борисовна нахмурилась. Этот странный человек сигнализировал ей, что он свой, но решительно все в нем отталкивало, мешая признать его своим. С виду ему следовало лечиться у предписанного уставом костоправа, дополняя медицинскую программу многодневными запоями, и это несоответствие Римме Борисовне не понравилось.

Она спросила, откуда он знает соседей, но сразу прокляла свое любопытство, потому что началась фантасмагория, и невозмутимый Константин Сергеевич поведал, что познакомился с Виктором Альбиновичем не где-нибудь, а в Гвинее.

– Чуть не получил язву, – пожаловался он лицемерно. – Французская кухня. Говоришь негру: не лей подливку – он мяса не положит, а мерзкого соуса плеснет. «Как же, – говорит, – месье?..»

– Вы знаете французский? – спросил Андрей иронично.

Гость ничтоже сумняшеся сообщил, что знает. И картаво произнес длинную фразу, выразив готовность переменить язык. За столом возникло гробовое молчание, которое невпопад нарушила Алена.

– Переведете мне выкройки? – спросила она. – А рецепты?

Римма Борисовна зыркнула на бестолковую невестку. Аркадий Львович цедил чай и зловеще молчал, и только его яйцеобразная голова все сильнее наливалась бурым.

– Раньше с французским ездили в Париж, – пробурчал он. – А теперь в Гвинею.

– Я был в Париже, – бросил Константин Сергеевич миролюбиво. – Возили на языковую практику.

Римма Борисовна отметила, что гость вел себя удручающе правильно. Скажи он, что бывал в Париже многократно, от него разбежались бы в ужасе, поняв, с кем имеют дело. Но он преподнес свою командировку, как полагалось советскому дикарю, дорвавшемуся до заграничных благ. Мол, один раз съездил, повезло.

Следующие полчаса он солировал, рассказывая о Париже, а Римма Борисовна, слушая его забавные рассказы, посматривала на безмолвного Аркадия Львовича, опасаясь, что того хватит удар. Потом Константин Сергеевич затребовал гитару, а изумленная Римма Борисовна выставилась на него даже с каким-то восхищением. Для пещерного человека он вовсе не был безнадежен. Она опасалась, что он сбросит заграничный флер и завоет что-то вроде «Клен ты мой опавший», но сосед, бренча по струнам, забасил про Елисейские поля и даже перевел Инге кое-какие тексты Дассена.

Его спутник не проронил ни слова. Сначала он ел торт размеренно, как автомат. Потом осмотрел куклу-грелку и сплетение труб под потолком, изучил подоконник с банками, укутанными в пергамент. Его белесые глаза казались затянутыми пленкой.

– Я выросла в центре Москвы, – сказала Римма Борисовна провокативно, понимая, что собеседник не блещет происхождением. – Няня водила меня на бульвары. Отца репрессировали, и мы жили в нищете, хотя, слава богу, сохранили квартиру. Я живу памятью об отце, мое первейшее желание – узнать о его судьбе. Говорят, сейчас это проще, но куда я только ни обращалась. В результате я получила зятя. – Она кивнула на безгласного Дениса. – Видимо, это закрытое… архивы КГБ, НКВД, не знаю.

Константин Сергеевич справился, как звали отца. Его акции все росли. Римма Борисовна рассказала об отце, позабыв про Аркадия Львовича, который ел третий кусок торта и багровел все сильнее.

– Человек попал в шестеренки государственного насилия, – пробулькал он с негодованием. – Вы знаете, что план по репрессиям принимался на съезде ВКПб? Разрабатывал Госплан, а спускали в министерство живодерства, в НКВД.

Назревала опасная историческая дискуссия, но зазвонил телефон, и Римма Борисовна отвлеклась.

– Сниму другую трубку, – проговорила она и вышла, но почти сразу вернулась.

– Когда я жил в коммуналке, – подхватил Константин Сергеевич, – у директора базы был телефон, соседи тоже сделали по отводной трубке, и я узнавал много интересного.

– Подслушивали? – прохрипел Аркадий Львович, достигший точки кипения. – Гнусность какая.

– Конечно, подслушивал, – весело согласился Константин Сергеевич. – Гнусность – это строить козни, а знать, что творится вокруг, это вопрос безопасности. Меня чуть не отравили метиловым спиртом, хотели захапать квартиру.

Аркадий Львович подскочил.

– У нас все наушничают, – изрек он с ненавистью, кривя рот. – Зона с вертухаями, а не страна. Стоит один раз пойти против совести… послушать… доложить, куда следует.

Степан повернулся к Константину Сергеевичу, словно ожидал команды. Инга поморщилась, Андрей посмотрел на Аркадия Львовича с нежностью, предвкушая, как от материнского любимца полетят клочки. Римма Борисовна вмешалась. Гость уже заинтересовал ее, и она не хотела ненужного конфликта.

– Не надо лезть на рожон – возразила она. – Учитывая, в какой мы стране. Тетя Нателла рассказывала, с кем она столкнулись в эвакуации – это звери.

Она милостиво улыбнулась, но Аркадий Львович словно сорвался с цепи.

– А я считаю, – проговорил он, задирая подбородок, – раз человек пришел в порядочный дом, он обязан высказаться, как относится к нашей подлой власти, иначе его нельзя пускать на порог.

Константин Сергеевич невозмутимо пошевелил усами.

– А я считаю, – ответил он в тон, – что тот, кто требует подобного от малознакомого человека – профессиональный провокатор.

Разразился скандал. Аркадий Львович завопил и затряс кулаками. Гости убрались, а Аркадий Львович, красный, как рак, еще долго выплевывал гневные тирады. Римма Борисовна тоже обиделась и выкинула остатки торта, не оставив Асе даже куска. Домочадцы потянулись по комнатам, и в коридоре Андрей поманил Ингу.

– На фоне французской чепухи этот хрен сказал умную вещь, – сказал он негромко. – Надо послушать, как мать говорит с этим правдолюбцем… все правдолюбцы, которых я знал, оказывались редкими сволочами. Не успеешь оглянуться, он ее окрутит, и про дедовы хоромы будешь рассказывать в Гнилово-Хреново, если повезет.

Все разбрелись, и квартира погрузилась в обычную тишину. Даже в коридор не долетали звуки из кухни, где Римма Борисовна приводила Аркадия Львовича в чувство. Потом Денис вышел в прихожую, снял трубку, но замер и прикрыл глаза рукой.

– Дьявольщина, – проговорил он, отгоняя видение. – Скоро черти примерещатся.

Он положил трубку обратно на рычаг и ушел к себе.

3

На другой день Константин Сергеевич, постукивая по перилам свернутой в трубочку газетой, поднялся на этаж, но только он приступил к замку, как открылась соседняя дверь и Андрей, в замаранной рубашке и шлепанцах, завис на пороге, как привидение.

– Караулишь? – спросил Константин Сергеевич, и Андрей ответил ему в тон:

– Не вы один… зайдете? Я тоже хозяин, я вас приглашаю.

Константин Сергеевич последовал за Андреем, и тот провел его в кухню. Растрепанная Алена сняла с плиты сотейник, отряхнула испачканный халат и убралась прочь. Константин Сергеевич скосился на тусклый электрический самовар. Его лицо, усеянное мелкими веснушками, казалось непроницаемым.

– Дадите мне уроки французского? – спросил Андрей, усадив гостя на табуретку. – Вы поцапались со Львовичем, при вас его ноги тут не будет. Может, он все же отвалит от матери, и мне профит: вы знаете язык, и деньги вам нужны.

Гость возразил, что никогда не репетиторствовал, а Андрей заметил, что людей, подобных Константину Сергеевичу, учат работать с людьми, и эта загадочная фраза, которую никто не конкретизировал, повисла в воздухе. Тут из коридора послышался нарочито вежливый голос Риммы Борисовны:

– Кхм… Андрюша, на минутку…

Андрюша отмахнулся, но Римма Борисовна настояла. Константин Сергеевич разобрал, как мать выговаривала сыну за безответственность, перешедшую все границы, и как хлопнула дверь – Аркадий Львович, не стерпев столь хамского выпада, демонстративно покинул помещение. Обстановка все накалялась, и Константин Сергеевич, не дожидаясь взрыва, раскланялся с хозяйкой. На площадке он столкнулся с Денисом, который при виде соседа вздрогнул и спросил, думая о чем-то своем:

– Вы знаетесь с чертями?

– Мы черти и есть, – весело ответил Константин Сергеевич. – На таких, как мы, чертях, все держится.

Он прошел в квартиру, где его ждал Степан.

– Я нашел халтуру, – доложил Константин Сергеевич, снимая пальто. – Мажорчик ищет красную тряпку для хахаля, а по ходу желает подтянуть иностранный язык.

– Зачем это вам? – спросил Степан, пока его старший товарищ оббивал ботинки.

– Алиби, – сказал Константин Сергеевич коротко. – Надо мозолить им глаза. Это не те люди, чтобы врать, отрапортуют в лучшем виде.

Тем временем Римма Борисовна избавилась от посторонних ушей и устроила Андрею порядочную трепку.

– Твоя неразборчивость омерзительна! – кричала она. – Почему ты лезешь в помойку с люмпенами, алкоголиками, шпаной! Ты не видишь, что от него за версту несет портянками и солеными огурцами! При том, что Лилия Осиповна уникальный преподаватель, с сорокалетним стажем!

Она топнула ногой и удалилась, а Андрей проверил уличный термометр, накинул курточку на рыбьем меху и, столкнувшись в коридоре с Ингой, проговорил негромко:

– Львович отчалил, сейчас они сядут на телефон, будут мне кости перемывать. Помнишь, что я сказал… бди, дорогая.

Инга презрительно фыркнула, пришла в кухню, сделала бутерброд с колбасой, включила концерт по заявкам. Она скучала, потому что Денис воткнулся в какой-то матч, а она не интересовалась спортом. Потом радиостанция «Маяк» сыграла три такта из «Подмосковных вечеров». Инга взяла банку с вареньем, полистала журнал, посмотрела в окно, на сосульки, венчавшие водосточную трубу. Мелкий снег заметал их нечищеный переулок, а в квартире стояла привычная, вязкая тишина. Инга отправилась в бывшую гостиную. Когда был жив ее отец, на круглом столе белела накрахмаленная скатерть, а на трюмо теснились флаконы с шелковыми кисточками и пахло духами. Инга сидела и жалела свое детство, в котором безраздельно владела собственной планетой, а с годами ее пространство сжалось, словно шагреневая кожа.

В коридоре зазвонил телефон. Брезгливость боролась в Инге с любопытством. Она приложила к уху отводную трубку, но поняла, что ошиблась, когда женский голос с немосковским выговором произнес:

– Что беспамятный, забыл про меня.

– Как номер узнала? – ответил Денис, и Инга давно не помнила своего мужа таким растерянным. – Ты спятила, не смей… отстань от меня, Марго!

Инга замерла. Она впитывала каждую фразу, понимая, что выслушивает не приятельскую стычку, а ссору любовников. Неизвестная женщина с пошлым именем вспоминала об интимном эпизоде, который Денис голосом, звенящим от испуга и нежности, умолял забыть навсегда.

Инге, захлестнутой обидой, захотелось кричать, бить, крушить. Она выскочила из комнаты и набросилась на Дениса. Она хлестала его по лицу и плечам, удивляясь проснувшемуся в ней зверству, и ее остановило лишь незримое присутствие Риммы Борисовны. Хозяйка дома явилась узнать, что происходит, а Инга уронила руки и заплакала.

– Мама, он подлец, – прорыдала она. – Он мне изменил.

– Это не измена, – выдавил Денис, красный от стыда и Ингиных затрещин. От испуга он тоже закричал. – В городе миллионы людей, всякое случается!

– Не суди по себе! – крикнула разгоряченная Инга.

Избитый и взъерошенный Денис только сейчас сообразил, что сглупил и мог бы все отрицать. Спохватившись, он попытался отыграть назад.

– Она меня добивается, а ничего…

– Ты мне врал! – закричала Инга.

Денис знал, что в запальчивости она не помнит себя, поэтому отталкивал от сознания унизительную брань. Теща все молчала, и в ее немигающих глазах горели огненные письмена, транслируя вековой опыт предков и морального авторитета – пращура, замученного людоедской властью. Денис отвернулся. Он расхаживал по коридору и говорил, что главное в семье – духовное родство и что кондовые порядки, считающие физический акт изменой, смехотворны. Что Инга отстала от жизни, что прогрессивные взгляды, обязательные для интеллигентного человека, несовместимы с консервативными устоями.

– Я тоже изменю! – сказала Инга злобно. – За мной ухаживает замечательный человек, он умный, воспитанный, он умеет жить, ты не стоишь его пальца!

Римма Борисовна заволновалась, что дочь пустится во все тяжкие.

– О ком ты говоришь? – спросила она с тревогой.

– Его зовут… Всеволод, – отрезала Инга. – Он личность, а ты слизняк!

Она перебрала имена, не ассоциированные с вечными Ванями, Данями, Панями, и почему-то вспомнила про хоккейного тренера Боброва, которым восторгался ее начальник.

Денис сорвал пальто, запутался в ботинках и вылетел из квартиры. Инга пометалась по коридору, распахнула дверь и тоже выскочила с криком:

– Можешь не возвращаться!..

Она осеклась, налетев на флегматичного Степана, который выволакивал на лестничную клетку пылесос. В минутной паузе между соседями накалилось взаимное, но очень доверительное напряжение. Наконец молчание стало тягостным, и Степан бессмысленно спросил:

– Ругаешься с мужем?

Инга очнулась.

– Не твое дело! – рявкнула она, развернулась и хлопнула дверью.

4

На улице Дениса подхватила пурга. Он завяз в сугробах, выскочил на проезжую часть и едва не угодил под грузовичок, который вырулил из-за мусорного ящика. Понимая, что его жизнь распалась, он силился представить себя без Инги и не мог. Его мысли кружили в странном сумбуре. Приноравливаясь к чьему-нибудь соразмерному темпу, он нашел в толпе старика с собакой, взял краем глаза согбенную спину и поплелся следом, упорядочивая мысли.

Старик свернул в подворотню, Денис повлекся за ним. Их связка заплутала через арки и проходы, и скоро Денис обнаружил, что какой-то плоский, как глиста, тип преследует старика на ювелирно выдержанной дистанции. Денис громко выругался и обнаружил себя. Преследователь обернулся, в его глазах мелькнула ненависть, а Денис испугался фортеля крысы, загнанной в угол. Наконец преследователь счел расклад невыгодным и шмыгнул за угол.

Старик ждал с видом, требующим объяснений, и Денис приблизился к нему.

– Он шел за вами, – оправдался он, сознавая, что и сам выглядит неоднозначно.

Из-под нерпичьей шапки, серебрящейся в фонарном свете, на Дениса посмотрели выпученные, как при дефектной щитовидке, глаза.

– Я не боюсь шпаны. – Старик поднял руку, и в рукаве его дубленки блеснул нож. – Если кого зарежу, я вне подозрений.

Он обмахнул от снега ближнюю лавочку, опешивший Денис покорно опустился на нее, а старик отбросил поводок и пнул собачонку:

– Пошла прочь!

Собачонка, визжа и подрагивая тщедушным тельцем, шарахнулась и исчезла, подхваченная пургой.

– Взял по дороге, чтобы руки занять, – объяснил старик, отряхивая ладони. – Экая пакость.

Пока Денис очухивался, старик повел крупным носом и нахмурился.

– Чем от тебя пахнет? – спросил он.

С одной стороны, Денис остерегся, как бы старик, которого он принял за номенклатурщика, обезумевшего на пенсии от безделья, не опрокинул и его в сугроб, как собачонку. В их районе попадались подобные персонажи. С другой, он необъяснимо потянулся к несимпатичному типу, который источал уверенность человека, привычного к первенству. Этот престарелый бандит заведомо знал ответы на все вопросы.

– От меня пахнет бедой, – выдавил он.

Ему надо было излить кому-то душу, и он рассказал старику, что случилось, а тот достал выглаженный платок и промокнул губы.

– Живете по-мещански, – проговорил он. – Вам кажется, что семья – это гнездо с клушей, которая обнимет, накормит и закроет крыльями. А семья – боевой корабль, который идет через бурное море. Жене позволено все, и нечего трястись над ней, как царь Кощей над златом. – Он ушел в отрадные воспоминания и проронил: – Моя жена переспала с прокурором, и я остался на свободе, а так бы гнил в лагере. – Он еще принюхался. – Рядом с тобой ведьма.

Денис вспомнил о Марго и вздохнул. Обнаружив, что порядком иззяб, он вытащил шарф, не надетый второпях, и на лавку выпал потешный документ, изготовленный для Аркадия Львовича. Старик, как коршун, завладел бумажным клочком.

– Зачем это? – спросил он, разглядывая правдоподобный милицейский протокол дебоша, учиненного первым космонавтом.

– Не терплю гладких биографий, – злобно сказал Денис, следя за бумагой. Он опасался, что старик положит ее в карман, и не нападать же на него, тем более что в рукаве у него нож, а дома – жена, переспавшая с прокурором. – Слепили икону из подопытной зверюшки. Могло же с ним происходить? Могло? Могло?..

Он затрясся в истерике. Старик покосился на него и отдал бумагу.

– Ты не годишься для игры, но ты не лыком шит, – произнес он глубокомысленно, и Денис похолодел, предчувствуя срок за подделку документов. – Архив? Коммунальный… не знал такого. Домовые книги, документы о прописке… кадастры? – Что-то сверкнуло в его глазах. – Москва, республика, федеральный? Да, милый, ты не прост. – Последние слова он процедил сквозь зубы.

– Международный, – сказал Денис.

Старик давил его таким превосходством, что он повеличался: – В подвале трофейные ящики с немецкими фондами, как свалили в сорок пятом, так и стоят.

Глаза старика вспыхнули, но тут же погасли. Возникла тягостная морозная пауза.

– Бери правильную бумагу, – буркнул старик. – Видно, что туфта.

Денис ждал любую реакцию, но не такую.

– Вы странный, – проговорил он. – Кто вы?

Старик надменно фыркнул и выдвинул челюсть.

– Я представитель. – Он бесстрастно пояснил: – Вы называете его сатаной, лукавым, князем тьмы, а в деревнях зовут по-домашнему, кумом, куманьком. Я из преисподней, дурья голова.

Старик был так органичен в своем безумии, что Денис испугался за свой разум и прикинул, как бы незаметно вызывать психиатрическую скорую.

– Ясно, – кивнул он, стараясь не раздражать собеседника. – Вы покупаете души?

– Кому они нужны, – отрезал старик. – Я подбираю игроков и устраняю помехи… а победитель получает все.

Он переменил тему и пустился в рассуждения о шрифтах и делопроизводстве, а Денис заподозрил в нем спекулянта, промышляющего антиквариатом и сбрендившего на почве конспирации. Это объясняло многое, в том числе прокурорский интерес. Заодно Денис узнал, что старика зовут Гордеем Фомичом и что он занимает пост с титулатурой, которая темному Денису ни о чем не говорила. Потом старик еще пошевелил ноздрями и загадочно сказал:

– Запах, архив, и рядом ведьма… тобой стоит заняться.

Он поднялся и оставил собеседника, не прощаясь. Когда он скрылся, Денис представил Ингу с абстрактным прокурором и содрогнулся.

Ноги понесли его по переулку, мимо снежных гор, воздвигнутых добросовестными дворниками. Вокруг сновали люди с авоськами и портфелями. Денис обходил всех, не глядя, и едва не налетел на дерганого прохожего в шапке-чулке. Он поднял глаза – это оказался Аркадий Львович.

– Везде тебя ищу, – выпалил запыхавшийся амант. – Объясни своей теще, что Андрей на меня клевещет! Твой шурин интриган, – его осенила идея, и он стукнул Дениса по рукаву. – Пойдем – подтвердишь, что у меня своя квартира. Какие у меня бывают люди, о-го-го!

Денис мандражировал возвращаться к Инге и позволил втащить себя в подъезд со сломанным лифтом. Аркадий Львович волочил его по ступенькам и бормотал:

– Таланты, личности, элита… ты, брат, в своем занюханном архиве таких не видел. Андрей напрасно брезгует, скажи ему, что он неправ…

Аркадий Львович отпер дверь, и на Дениса, ядовито отметившего, что гулянка происходит без хозяина, обрушился праздничный гул.

Играла ритмичная музыка, шлялись бородатые люди. Пробежал растрепанный ребенок лет пяти, его догнала женщина в длинной юбке. В коридор вышли двое, и один сказал другому возмущенно:

– Ваш Мусин – жулик, деляга. Дядя-эмигрант сделал ему имя на западе, а то расписывал бы детские садики и не жужжал. Подумаешь, барин – дипломаты ездят в коммуналку, скупают мазню. Будто он один умеет рисовать смятую газету «Правда».

Аркадий Львович провел Дениса в сумеречную комнату, где на комоде, покрытом вязанной скатертью, стояли водочные бутылки, тарелка с хлебом и консервы. Этой нехитрой снедью угощались несколько человек, среди которых выделялся статный мужчина с бородкой. Он держал граненый стакан и прихлебывал водку, как чай. На его костлявом лице светились прозрачные глаза.

– Ты наглец, Мусин, – сказал ему кто-то из темноты. – Как еще соседи не стукнули.

Мусин растянул тонкие губы.

– Моя соседка, Домна Васильевна, боится иностранцев, как огня, – проронил он. – Я говорю ей, что у американцев песьи головы и зубы. Когда звонок, она прячется за шкаф, баррикадирует дверь и умоляет: не пускай ко мне эту страсть, касатик. Я живу в трясине, но пользуюсь массовым невежеством в хвост и в гриву.

Какой-то субтильный человечек вылетел к свету, выпятил грудь и пьяно заверещал, пошатываясь и брызгая слюной:

– Мусин, ты жлоб и проститутка! Твою мазню только в сортир, тебе посольские клерки в уши надули, но мы-то знаем, что король голый, пэтэушники, которые портреты Ленина малюют, и то лучше тебя справляются, а у тебя – ничто, пустота!

Величественный Мусин продолжал жевать бутерброд, а компания заколыхалась и зароптала. Какая-то женщина ухватила скандалиста за свитер и оттащила в сторону, приговаривая:

– Ша, Маричек, ша… ведь мама вам так говорит?

Денис убрался подальше от конфликта. Квартира Аркадия Львовича походила на лабиринт. Денис выбрал стеллаж, стал разглядывать книги. Прочитывая титлы на корешках, он услышал шорох и оглянулся. Молодая женщина наблюдала за ним, отставив руку с сигаретой. Денис пригляделся к ней: плоская, длинноносая, размалеванная, но необъяснимо шикарная, несмотря на бесформенный балахон.

– Ну? – проговорила женщина грудным голосом, от которого у Дениса по спине пошли мурашки. – Вы кто?

От этого голоса, жеста, наклона ее головы Дениса потянуло на глупости.

– Я граф Монте-Кристо, – прохрипел он, удивляясь сам себе.

– Бросьте. – Женщина покачала головой. – Это мания величия, у вас ни гроша за душой. Это было у Островского в какой-то пьесе… – Она вздохнула. – От вас разит серостью, профсоюзными путевками, очередью на холодильник. Полторы извилины.

– А вы кто? – спросил обиженный Денис. Женщина затянулась.

– Я Диана-охотница. – Она что-то заметила в его лице и засмеялась. – Правда, меня зовут Диана.

– Ваш граф Монте-Кристо – фуфло! – провозгласил толстяк в кожаном пиджаке, бросаясь в кресло. – Представьте, Дианочка, что в Москве кто-то выбросил в розницу тонну золота и ящик бриллиантов. Этого пижона в два счета найдут и выпотрошат, как котенка, а что такое тогдашняя Франция? Три Москвы, тьфу. Сбыт – дело высшего пилотажа, а тем более камни.

Появился Аркадий Львович со стаканом.

– Вадим Германович, не обижай моего гостя, – проговорил он, ухватив обрывки разговора.

Он подсунул Денису стакан, обнял за плечи и повел на кухню.

– Бумага, – вспомнил Денис. Водка умиротворила его. – Я встретил спеца по писчебумажной промышленности, он пообещал подкинуть старых документов.

– Ты бы не трепался каждому встречному, – буркнул Аркадий Львович с досадой.

– Так вот, Гордей Фомич сказал… – начал Денис.

Аркадия Львовича перекосило, и вокруг повисло молчание, которое прервал болезненный стон – женщина в длинной юбке начала оседать на пол.

– Люша! – закричал Аркадий Львович, забыв про Дениса.

Бородачи подхватили Люшу под руки и повели в комнату, а Денис услышал чей-то негромкий голос:

– А говоришь, лапоть… ты кого привел?

Денис оскорбился и отступил к стене с гобеленовой тряпкой. Все захлопотали вокруг Люши и забыли про него. Из комнаты вышел Мусин, посмотрелся в зеркало, горделиво проследовал в туалет. Денис оглянулся и убедился, что ловить нечего. Лапоть, полторы извилины, серость. В его мозгу крутилась фраза «Андрей напрасно брезгует…» Значит, Аркадий Львович уже приглашал к себе Андрея?

Когда он добрел до подъезда, то с детской площадки доносилась пьяная разноголосица, а его друг Саня приплясывал от холода и поглядывал на часы.

– Звоню две недели, и ни ответа, ни привета, – парировал он Денисово удивление. – Что случилось? Посмотри на себя, ты весь зеленый.

– Ко мне нельзя, – сказал Денис. – У меня полный абзац.

Он рассказал, что его застукала жена. В этом было что-то молодцеватое, гусарское, достойное бахвальства, но Саня больше заинтересовался Гордеем Фомичом. Услышав про самозванца из преисподней, он загорелся не на шутку.

– Это игра! – обрадовался он. – Как миллион в лотерею! Что за крендель, как его найти?

Денис еле от него отделался и только в подъезде вспомнил, что не узнал, зачем Саня, собственно, являлся.

В квартире он услышал пластиночный голос, бубнящий Асину сказку. Денис прошел в комнату и сел на кровать. Инга, с головой укрытая пледом, вздрогнула, но не оттолкнула его, а осмелевший Денис заговорил, что семья – это боевой корабль, идущий через бурное море. Что он любит только Ингу, но не возразит, если она отважится на интрижку с этим, как его, Всеволодом… потому что доверяет жене и знает, что она его друг. Инга молчала; Денис разделся и лег рядом, легкомысленно вообразив, что прощен.

5

Ночью измученной Инге приснилось, что она выходит замуж, но ее венчальное платье куда-то исчезло. В конце концов Денис приносит ей пропажу, Инга примеряет это платье, но оказывается, что оно не сшито, а только сметано на скорую руку, а Денис убеждает ее, что это последняя мода и все теперь выходят замуж в платьях, сметанных кое-как.

Проснувшись, она вспомнила недавний кошмар. Домашние разговаривали с ней, как с обреченной. Римма Борисовна изображала улыбку на каменном лице, Андрей и Алена тактично не лезли в душу, Денис был сама любезность, и Ингу убивала общая предупредительность. Безмерная обида жгла ее, мешая осмыслить выход из тупика. Любовь тюфяка-мужа она, неотразимая красавица, считала данностью, а сейчас все встало с ног на голову.

Так продолжалось несколько дней. Оглушенная Инга ходила по улицам, загадывая, какими историями полнятся отвратительные жизни прохожих. Она разговаривала с коллегами, подозревая, что все они скрывают любовников и любовниц. Она смотрела телевизор, уверенная, что журналисты, актеры и передовики всевозможных производств лгут, утаивая грязные проделки.

Шло время. Пока она перетерпевала мужнин удар, семья приободрилась, и Инга постыдилась заговаривать о разводе. Но мучительная мысль засела в ее сознании, и она поклялась отплатить Денису тою же монетой, причинив ему равную боль. Лишь скороспелый экспромт вязал ее по рукам и ногам: среди ее знакомых не было ни одного Всеволода. Она кликнула клич через подруг, те поскребли по сусекам и доложили, что объект найден. Приятельница, выловившая этого зверя, сообщила, что он красив, выгодно женат и избалован дамским вниманием. Услышав пикантное предложение, он заявил, что он не племенной жеребец, но в виде одолжения согласился.

Он назначил свидание в ресторане гостиницы «Двина», и по дороге Ингу замучила бредовая мысль, что она добивается близости с незнакомым, пусть и красивым человеком. Но потом она убедила себя, что Всеволод подобен зубному врачу, и что короткую встречу с ним надо пережить, а потом забыть.

У ресторанных дверей обида понесла ее вперед, принуждая игнорировать длинную очередь. Мосты были сожжены. Инга уже покичилась перед семьей, что встречается с Всеволодом, но загадала, что, если тот не явился, она развернется и уйдет.

Пробившись через толпу, она обратилась к швейцару. Всеволод был здесь. Поежившись от страха, Инга отдала гардеробщику пальто, посмотрелась в зеркало и убедилась, что цветастый батник выгодно облегает ее бюст. Метрдотель указал на столик у колонны. У Инги потемнело в глазах. Она еще колебалась, но посмотрела на Всеволода и успокоилась. Во-первых, он тоже нервничал, ватные плечи его пиджака подергивались, а пальцы барабанили по скатерти. Во-вторых, Инга давно не встречала такого красавца с голубыми глазами, мужественной челюстью и ямочкой на подбородке. На его пальце красовалось увесистое обручальное кольцо, подтверждающее выгодный брак.

Кавалер выглядел недовольным, но увидел Ингу и смягчился.

– Вообще-то странно, – заговорил он, когда они покивали друг другу смущенно, как первоклашки. – Я говорил Элке: хоть бы фотографию, а то неизвестно, какой крокодил. Я ведь не должен – понимаешь, да? Нет, я всегда за, раз такое дело. Но, черт возьми, я же не мужчина по вызову, я нахлебался с дурными тетками по горло.

Он не походил ни на агрессора, ни на грубого мужлана. Как и она, он опасливо поглядывал на шумную компанию, которая прыгала перед эстрадой. Подошел официант, Инга взялась за меню, а Всеволод достал из сумки скоросшиватель.

– Позволь, – проговорил он, размещая скоросшиватель на столе, и Инге понравилось, что он не форсирует события. Она вовсе не хотела, чтобы он воспылал страстью и сразу перешел к действию.

Волнение отбило у нее аппетит – она заказала блинчики со сгущенкой и воспротивилась, когда кавалер предложил шампанского. В спорной ситуации она держалась хотя бы за ясность мысли.

Она вздрогнула, услышав среди общей кутерьмы твердый голос:

– Разрешите пригласить вашу даму?

Инга подняла голову и с трудом узнала Степана – собранного, пружинистого, в ладном костюме, с приспущенным галстуком и гнусным оскалом, сообразным обстановке, царившей в зале. Инга так удивилась его метаморфозе, что послушно подала ему руку и, как лунатик, направилась с ним к эстраде.

Из динамиков лилась итальянская песня, томная, но довольно быстрая, и все кругом прыгали, но Степан обнял Ингу и уверенно повел между танцорами.

– Сводишь счеты с мужем? – спросил он.

Минутная сцена на лестнице странно сблизила их. Он обращался к ней как старый приятель, и Инга ответила ему в тон:

– Не твое дело.

Степан круто повернул ее и дохнул ей в лицо коньяком.

– Зачем тебе этот подкаблучник? – спросил он. – Смотри, боится, что сфотографируют. Увидишь, он еще возьмет бумагу, мол, обсуждаем документ. На роже написано, что над ним высокопоставленный тесть, как дамоклов меч, но он не прочь налево.

Инга посмотрела на Всеволода, который с умным видом склонился над столом.

– И гостиница гнилая, – продолжал Степан, двигая Ингу между пляшущими кавказцами. – Барыги и извращенцы. Горничная заходит в номер, а под одеялом резиновая женщина. – Он тоскливо добавил: – Не ходи с ним.

Итальянская музыка закончилась, Степан отвел даму к столику. Ингу уже мутило от окружающей нечистоты. От пьяных рож, резиновой женщины, дрожащего кавалера, Степана – нежеланного свидетеля ее выходки…. Она поковыряла вилкой слипшиеся блинчики и, подметив в глазах Всеволода тревогу, оглянулась – Степан влился в компанию нагловатых пройдох, где смотрелся как свой.

– Послушай, – сказала Инга с надеждой. – Может, мы просто скажем, что были вместе… Зачем я это затеяла.

Ей захотелось домой. Здесь было мерзко, и щепетильная Инга не представляла, как ляжет в кровать, оскверненную отвратительным эрзацем. Она была уверена, что ее кавалер согласится, но он возмутился.

– Мне это нравится! – рассердился он по-бабьи, и Инга испугалась базарной склоки. – Так и знал, что это динамо! Я полдня потерял, настроился… я рискую, между прочим!

Он размахивал руками, и его красивые губы дрожали от обиды.

– Хорошо, – оборвала его Инга.

Она поняла, что при случае завертит им, как игрушкой, и его безобидность примирила ее с неизбежным. Она сказала себе, что он – лишь организм, рука, нога, другие части тела. Он – резиновая кукла, как принято в этой гостинице… забавный гимнастический снаряд.

Он еще ворчал, а Инга снова поковыряла вилкой пережаренное тесто.

– Потом доем, – сказала она. – Мы же вернемся?

Она принужденно равняла кульминацию свидания с мимолетной, вполне утилитарной отлучкой, как в туалет. Потом, подумала она, можно выпить шампанского.

Всеволод капризно отбросил салфетку и рванулся к выходу, оставив скоросшиватель на столе. Инга последовала за ним. Они прошли через холл. Степан из курилки проводил их недобрыми глазами, и его чернявый товарищ автоматически продублировал его взгляд.

– Навалять бы, – объяснил Степан. – Чтоб под чужих баб клинья не подбивал.

Чернявый хлопнул в ладоши.

– Гагик обещал за дочку кишки выпустить. – Он оскалился и выдохнул Степану в ухо: – Неделю хожу и оглядываюсь. Капнем на этого, Гагик дров наломает, будет тихо сидеть.

Он щелчком пальцев отправил в пепельницу сигарету, прочертившую в воздухе дугу. Кивнул Степану, и оба скрылись за служебной перегородкой.

Через полчаса довольная Инга прихорашивалась в номере. Ее страхи оказались позади, и она не понимала, зачем раньше хранила мужу унылую верность. Происшедшее было лишь приключением, которое Инга сочла приятным. У нее проснулся аппетит, и она с удовольствием вернулась бы к столику, чтобы заказать кусок мяса или что-нибудь сладкое. Внезапно кто-то заколотил в дверь, и Ингин испуг усугубила трусость Всеволода. Незадачливый любовник подскочил, забился и заголосил: