Читать онлайн ЕВА. История эволюции женского тела. История человечества бесплатно

День у Элизабет Шоу не задался. По задумке режиссера Ридли Скотта, она беременна большим злобным инопланетным кальмаром и теперь, находясь на борту космического корабля «Прометей», ей нужно найти способ абортировать незваного гостя и при этом не умереть от потери крови. Доковыляв до футуристичного хирургического отсека, она просит компьютер сделать кесарево сечение. «Ошибка, – отвечает система. – Этот модуль предназначен для пациентов мужского пола и не содержит указываемую вами процедуру».

«Черт, – вырвалось у женщины позади меня, – да кто так делает?»

Далее следует жуткая сцена с участием лазеров, скоб и извивающихся щупалец. В 2012 году, сидя в темноте нью-йоркского кинотеатра на приквеле к «Чужому», я не могла не подумать: действительно, да кто так делает? Кто отправляет в космос экспедицию стоимостью в несколько триллионов долларов, не проверив, что оборудование подходит женщинам?

К сожалению, такое происходит не только в кино. В современном мире мужчинам и женщинам часто назначают одинаковые дозы антидепрессантов, хотя они – и это доказано – могут по-разному воздействовать на представителей разных полов. Рецепты на обезболивающие препараты также выписывают без поправки на пол, несмотря на убедительные доказательства того, что некоторые из них могут быть менее эффективны для женщин. Женщины чаще умирают от сердечных приступов, хотя сама вероятность приступа у них ниже – симптомы у разных полов различаются, поэтому ни женщины, ни врачи не могут вовремя их выявить. Анестетики в хирургии, методы лечения болезни Альцгеймера, даже учебные программы государственного образования страдают от опрометчивого представления о том, что женское тело – это просто тело: мягкое и мясистое. Да, в нем отсутствует пара важных запчастей, но в остальном оно точно такое же, как у мужчин.

До недавних пор изучение женского тела вообще сильно отставало от изучения тела мужского. Не потому, что врачи и ученые не утруждали себя поиском данных о конкретном поле, а потому, что данных не существовало. С 1996 по 2006 год более 79 % исследований на животных, опубликованных в научном журнале Pain, включали только самцов. До 1990-х годов статистика была еще более непропорциональной. И в этом нет ничего необычного – в десятках известных научных журналов ситуация та же. Причина этого слепого пятна в отношении женских тел, говорим ли мы об основах биологии или нюансах медицины, заключается не только в сексизме. Это интеллектуальная проблема, которая стала социальной: долгое время мы совершенно неправильно думали о том, что такое тела разного пола и как нам следует их изучать.

В биологических науках до сих пор существует понятие «мужской нормы»[1]. В лаборатории изучается мужское тело, от мыши до человека. Если мы не исследуем яичники, матку, эстрогены или грудь, женских тел там нет. Вспомните о последнем научном исследовании, о котором вы слышали, о какой-нибудь статье про новые открытия в области ожирения, или переносимости боли, или памяти, или старении. Более чем вероятно, что в этом исследовании женщин не учитывали. Это верно как для мышей, так и для собак, свиней, обезьян и – слишком часто – людей. К моменту клинических испытаний нового лекарства на людях оно могло вообще не тестироваться на самках животных. Так что, когда мы думаем об Элизабет Шоу, научно-фантастически срывающейся на женоненавистническую медкапсулу, мы не должны испытывать только ужас, жалость и отрицание. Мы должны проникнуть в суть проблемы.

Почему это все еще происходит? Разве науки не должны быть объективными? Свободными от сексизма? Связанными эмпирическим методом?

Впервые узнав о мужской норме, я была ошарашена, и не потому, что я женщина, а потому, что в то время я была кандидатом наук в Колумбийском университете, изучала эволюцию нарратива и познания – мозга и историй, если можно так выразиться, – и их двухсоттысячелетнюю историю. Я преподавала и проводила исследования в ряде ведущих учебных и научных заведений современного мира. И потому я думала, что имею довольно хорошее представление о положении женщин в науке. Лично я никогда не сталкивалась с открытым сексизмом в лаборатории, хоть что-то и замечала. Мысль о том, что большая часть биологических наук по-прежнему опирается на «мужскую норму», не могла быть для меня более шокирующей. Я считаю себя феминисткой, но не в идеологии, а скорее на практике: просто быть женщиной, проводящей количественные исследования, было для меня революционным делом. И, честно говоря, все биологи, нейробиологи, психологи и биофизики, которых я знала – от тех, с кем я работала, до тех, с кем пропускала по стаканчику, – были одними из самых космополитичных, трезвомыслящих, интеллигентных и, откровенно говоря, хороших людей, которых я когда-либо встречала. Если бы мы гадали, кто же укореняет любую системную несправедливость (не говоря уже о той, которая подрывает науку), я бы никогда не подумала на них.

Это не совсем их вина. Многие исследователи выбирают испытуемых мужского пола по практическим соображениям: контролировать влияние циклов женской фертильности трудно, особенно у млекопитающих. Их организм через регулярные промежутки времени наполняет сложный комплекс гормонов, в то время как половые гормоны мужчин более стабильны. Хороший научный эксперимент должен быть простым, проведенным с учетом как можно меньшего количества мешающих факторов. Как однажды сказал мне постдок в лаборатории нобелевского лауреата, «с мужскими особями проще заниматься чистой наукой». Другими словами, переменными легче управлять, данные легче интерпретировать, а результаты будут более значимыми. Это особенно верно для сложных систем, используемых в поведенческих исследованиях, но может стать проблемой даже с такими элементарными вещами, как метаболизм. Тратить время на отслеживание женского репродуктивного цикла считается делом сложным и дорогостоящим; сам по себе яичник уже воспринимается как «мешающий фактор». Таким образом, если ученый не задается вопросом именно о женщинах, женский пол исключается из уравнения. Эксперименты проводятся быстрее, статьи выходят раньше, и у исследователя больше шансов получить финансирование и продлить срок пребывания в должности.

Однако принятие таких решений по «упрощению» также вызвано (и увековечено) гораздо более старым пониманием того, что такое тела разного пола. Не потому, что ведущие ученые все еще верят в создание женского тела Богом из ребра Адама. Дело скорее в предположении, что пол – это только половые органы, что каким-то образом женское тело – это просто платоновская форма с незначительными изменениями. Однако сегодня мы все больше понимаем, что женские тела – это не просто мужские тела с «дополнениями» (жиром, грудью, маткой). И яички с яичниками не взаимозаменяемы. Половая принадлежность пронизывает все основные черты наших млекопитающих тел и жизней, которые мы в них проводим. Это верно как для мыши, так и для человека. Когда ученые берут в расчет только мужскую норму, мы видим меньше половины сложной картины; слишком часто мы не знаем, что упускаем из виду, игнорируя половые различия, потому что просто не задаем вопросы.

Когда меня поразила стойкая реальность мужской нормы, я сделала то, что любят делать исследователи: пошла рыться в базах данных, чтобы понять масштаб проблемы. И она просто гигантская. Во многих газетах даже не упоминается, что использованы были только испытуемые мужского пола. Мне часто приходилось напрямую писать авторам по электронной почте и спрашивать.

Ладно, возможно, дело в мышах, подумала я. Возможно, проблема только в исследованиях на животных.

К сожалению, нет. Согласно правилам, установленным в 1970-х годах, в клинических испытаниях в США, например, «настоятельно рекомендуется» не использовать испытуемых женского пола, которые «могут быть детородного возраста». Использование беременных субъектов практически запрещено. Хотя на первый взгляд все разумно – никто же не хочет навредить нашим детям, – это также означает, что мы продолжаем блуждать в темноте. В 1994 году Национальным институтам здравоохранения США удалось обновить некоторые из этих правил, но в них регулярно находятся лазейки. По состоянию на 2000 год в каждом пятом клиническом испытании лекарств женщин по-прежнему не учитывали, а в почти двух третьих исследований, в которых женщины все-таки были, авторы не удосужились проанализировать данные на наличие половых различий. Даже если бы все на самом деле следовали новым правилам, обычно лекарству требуется более десяти лет, чтобы выйти из клинических испытаний на рынок. Что делает 2004-й первым годом, когда любое новое лекарство, одобренное для продажи, было испытано на значительном количестве женщин. Лекарства, которые были выпущены до вступления в силу новых правил, никоим образом не обязаны проходить испытания повторно[2].

Таким образом, большинство субъектов клинических испытаний по-прежнему мужчины, точно так же, как в подавляющем большинстве исследований на животных используются самцы. Между тем женщинам чаще назначают обезболивающие и психотропные препараты – препараты, которые не были протестированы на достаточном количестве женских тел. Поскольку дозировка обычно основывается на массе тела и возрасте, в случае отсутствия конкретных рекомендаций, полученных в результате исследований, врачам приходится полагаться на неподтвержденные данные[3], чтобы понять, не нужно ли «поколдовать» над рецептом для пациентки.

Хуже всего дело обстоит с обезболивающими препаратами. Хотя недавние исследования показали, что женщинам требуются более высокие дозы, чтобы чувствовать тот же уровень облегчения боли, что и мужчинам, эти данные в настоящее время не включены в рекомендации по дозировке. А откуда им там быть? Официальные рекомендации, как правило, основаны на результатах клинических испытаний. Для многих обезболивающих, представленных сегодня на рынке, – например, для OxyContin, выпущенного в 1996 году, – результаты клинических испытаний не проверяли на наличие половых различий, потому что это было не обязательно. Во многих случаях исследователей юридически поощряли не делать этого, потому что испытания проводились до изменения правил. С тех пор OxyContin стал одним из самых популярных обезболивающих в мире, и его обычно назначают женщинам, страдающим эндометриозом и маточными болями. Беременных женщин, зависимых от таких медикаментов, предупреждают, чтобы они не бросали прием, потому что синдром отмены может привести к выкидышу. (Эти женщины обычно получают метадон.) Другие становятся зависимыми во время беременности, иногда после того, как врач из лучших побуждений прописывает обезболивающее, не подозревая, что пациентка беременна (или вот-вот забеременеет). Одно исследование, опубликованное в 2012 году, показывает, что всего за десять лет число младенцев, рожденных с зависимостью от опиатов, утроилось, отчасти из-за того, что матери пристрастились к таким препаратам, как OxyContin. И это число продолжает расти.

Согласно недавнему отчету Американской академии педиатрии, многие матери не осознавали, что эти препараты могут нанести вред их детям. Они просто почувствовали боль, обратились за помощью к врачу, и врач выписал им рецепт. Но, в отличие от пациентов-мужчин, эти женщины, скорее всего, принимали больше препарата и делали это чаще, потому что не чувствовали ожидаемого облегчения или облегчение проходило слишком быстро. Большинство клинических исследований показывают, что при приеме некоторых типов наркотиков женщины усваивают их быстрее, чем мужчины[4]. Однако на это обычно не обращают внимания, когда приходит время обратиться за медицинской помощью. И к сожалению, чем больше дозировка и чем чаще человек принимает обезболивающее, тем выше вероятность развития зависимости. Другими словами, женщины, принимающие OxyContin, с большей вероятностью будут делать именно то, что сформирует у их организма зависимость: закидываться таблетками до такой степени, что в организме накопится определенный «нормальный» уровень наркотика. Если бы такие препараты, как OxyContin, были должным образом проверены на женщинах во время клинических испытаний, врачи не прописывали бы их своим пациенткам, и меньше новорожденных начали бы свою жизнь наркоманами.

Важно помнить, что «препараты» – это не только таблетки, которые мы храним в аптечках. Спросите себя: как получилось, что только в 1999 году мы удосужились проверить половые различия для общей анестезии? Оказывается, женщины просыпаются быстрее, чем мужчины, независимо от возраста, веса или дозы, которую им дали. (Не знаю, как вам, а мне не нравится перспектива проснуться во время операции.) И это исследование даже не ставило целью обнаружить половые различия. Исследователи просто хотели протестировать новый мониторинг ЭЭГ во время анестезии. В исследовании участвовали пациенты, которым уже была назначена операция, и четыре разные исследовательские больницы, поэтому, вопреки обыкновению, в нем было много субъектов – как женщин, так и мужчин. ЭЭГ мониторинг оказался полезным, но эта информация вызвала гораздо меньше интереса, чем результаты анестезии у женщин. Кажется, только тогда ученые проанализировали старые данные на наличие половых различий. Другими словами, раньше они просто не задавали вопросов.

Не задавать вопросы опасно. Я полностью поддерживаю проведение простых экспериментов, но кто в здравом уме назовет это «чистой наукой»?

В то же время, когда я узнала, насколько серьезной является проблема мужской нормы, я начала находить новые исследования женского тела, которым не уделялось должного внимания. Ученые не часто читают работы не по своей специальности, однако моя область исследований требует, чтобы я регулярно читала исследования по крайней мере по трем различным дисциплинам (когнитивная психология, эволюционные теории познания и компьютерная лингвистика), и я также должна быть в курсе тенденций в литературоведении. Но даже для меня было довольно непривычно копаться в журналах по анестезии, в исследованиях метаболизма, в палеоантропологии. Я была вынуждена снова и снова задавать вопрос: «А что насчет женщин?» Что изменится, если спросить: «Чем отличается женское тело? Что мы упускаем?»

Почему, например, женщины толще мужчин (грубо говоря)? Будучи американкой двадцать первого века, я слишком много времени тратила на мысли о своем жире, но не имела ни малейшего представления, что жировая ткань на самом деле является органом. Не говоря уже о том, что она развилась из того же древнего органа, что и печень и большая часть иммунной системы.

Приведу пример из жизни. В 2011 году в The New York Times была опубликована статья о результатах липосакции. Выяснилось, что женщины, которые сделали липосакцию бедер и ягодиц, снова накапливают часть жира, но в других местах. По сути: бедра могут стать тоньше, но тогда толще станут плечи. Миленько. Но я – наверное, в отличие от большинства пластических хирургов – пошла дальше, и прочитала последние исследования об эволюции жировой ткани, особенно женской жировой ткани.

Как оказалось, женский жир сильно отличается от мужского. Все жировые отложения в нашем теле функционируют по-разному[5], а женский жир на бедрах и ягодицах – «ягодично-бедренный» жир – битком набит необычными липидами: длинноцепочечными полиненасыщенными жирными кислотами, или ДЦ-ПНЖК. Наша печень плохо вырабатывает эти виды жиров с нуля, поэтому мы должны получать большую их часть из рациона. И во время беременности женские тела нуждаются в них, чтобы создавать детские мозги и сетчатки.

Большую часть времени женский ягодично-бедренный жир сопротивляется метаболизму. Многим женщинам известно, что именно в этих областях мы в первую очередь набираем вес и в последнюю очередь теряем[6]. Но в последнем триместре беременности, когда плод ускоряет развитие своего мозга и накапливает собственный жир, организм матери начинает извлекать эти специальные липиды и в большом количестве вбрасывать их в тело ребенка. Захват ягодично-бедренных жировых запасов матери продолжается в течение первого года грудного вскармливания – наиболее важного времени для развития мозга и глаз младенца. Некоторые биологи-эволюционисты считают, что жир в бедрах женщин эволюционно обусловлен именно тем, что он нужен для обеспечения развития большого мозга человеческих младенцев. Поскольку мы не можем получить достаточное количество ДЦ-ПНЖК из нашего ежедневного рациона, женщины начинают накапливать их с детства. Другим приматам этот паттерн, кажется, не свойственен.

Между тем всего несколько лет назад мы узнали – опять же, кто-то наконец задал вопрос, – что жир на бедрах может быть одним из лучших предикторов того, когда у девушки начнутся первые месячные. Не развитие ее скелета, не рост, даже не ежедневная диета, а то, сколько у нее ягодично-бедренного жира. Вот насколько важен этот жир для размножения. Наши яичники не начнут работать, пока мы не накопим достаточно жира, чтобы сформировать приличный базовый уровень. Когда мы резко теряем вес, месячные могут прекратиться. Недавно мы также узнали из одного исследования, что, хотя прием пищевых добавок может повысить уровень ДЦ-ПНЖК кормящей женщины, подавляющее большинство того, что получает ребенок, поступает из жировых запасов тела матери[7].

Но каждый год только в США липосакции подвергаются около 190 000 женщин. Как сообщалось в различных медицинских журналах с 2013 года, в насильственном разрушении тканей во время липосакции, по-видимому, есть что-то, что препятствует восстановлению жира в месте операции[8]. Я подозреваю, что новый жир, который накапливается в подмышечных впадинах женщин после липосакции, – это не тот же по структуре жир, который был высосан из бедер и ягодиц. Поэтому я не могу не задать вопрос: что произойдет с организмом, чей запас ДЦ-ПНЖК разрушен, если этот организм забеременеет?

Я не должна быть первой, кто спрашивает. В течение многих десятилетий мы «косметически» высасывали жир из женского тела, как если бы это было так же просто, как подстричься, и кто-то должен был задуматься. Кто-то уже должен был провести исследование. Но никто этого не сделал, как бы я ни пыталась добиться хоть чего-то после прочтения статьи в Times.

Но тогда я была аспиранткой отделения, где не было подходящих морозильных камер для хранения грудного молока для анализа – молока, которое я собиралась получить от группы женщин в Манхэттене, которые много лет назад сделали липосакцию и теперь кормят своих детей грудью[9]. Поэтому я отправила несколько электронных писем ученым из других лабораторий. Все согласились, что кто-то должен провести исследование. «Однажды кто-нибудь проведет». Между тем женщины продолжают делать липосакцию, и никто не знает, имеет ли значение, какой именно жировой запас они уничтожают. Как и во многих областях современной медицины, женщины-пациенты и их врачи в основном скрещивают пальцы на удачу.

Все будет хорошо? Может быть. Материнское тело на удивление жизнестойкое: изношенное во всех отношениях, оно эволюционировало быть таким и каким-то невероятным образом оставаться живым. Человеческое грудное молоко, как я узнала позже, также удивительно адаптивно. Молоко всех млекопитающих. Делать детей так, как это делаем мы, – грязное и опасное дело. Но так было всегда, поэтому у системы есть кое-какие предохранители.

И пока большинство ученых по-прежнему (фактически) игнорируют женщин, в науке назревает тихая революция. За последние пятнадцать лет исследователи в самых разных областях открыли удивительные вещи о женском теле и его эволюции. Но большинство не знает об этой революции. И если даже ученые не знают – потому что не читают исследований за пределами своей области, а их область все еще держится на мужской норме, – как кто-то другой сможет собрать все воедино?

Вам знакомо это чувство, когда вы понимаете, что что-то нужно сделать, и вы не уверены, что именно вы подходящий человек, но, черт возьми, кто-то же должен? Именно оно настигло меня в том переполненном кинотеатре, где Ридли Скотт избавлялся от своих «проблем с мамочкой» посредством сексистской медкапсулы[10]. Женщина в ряду позади меня почувствовала это. Я почувствовала. И держу пари, каждая другая женщина в том кинотеатре тоже. У меня словно голова закружилась. Такое же чувство охватило меня, когда я читала статью в Times о липосакции, ту самую, в которой женщины высмеивались за их потолстевшие руки. Я была практически на 100 % уверена, что ни автор статьи, ни авторы исследовательской работы, о которой он писал, ни женщины, прошедшие процедуру, не знали, что наша жировая ткань, наша печень и наша иммунная система происходят из одного и того же первичного органа, называемого «жировым телом». Вероятно, поэтому у них так много общих свойств: регенерация тканей, передача гормональных сигналов, глубокая реакция на изменения во внешних условиях. Древнее жировое тело – вот причина, по которой не нужно пересаживать пациенту целую печень: хватит небольшой доли, и готово – на ее месте вырастет новая печень. Жировая ткань тоже отлично регенерирует. Но, в отличие от печени, отдельные жировые отложения в нашем организме, похоже, предназначены для разной работы, каждая из которых неразрывно связана с пищеварительной, эндокринной и репродуктивной системами. Вот почему люди, изучающие жировую ткань, стали называть ее системой органов: кусочек жира под вашим подбородком не существует сам по себе, а является маленькой, едва заметной частью вашего жирового органа. Наш подкожный жир работает не так, как глубокие жировые отложения вокруг сердца и других жизненно важных органов. Жир на ягодицах женщины может быть важнее для ее возможного потомства, чем жир под мышками.

Мы не знаем точно, когда это началось – у большинства млекопитающих возле яичников и задних конечностей есть специальные жировые отложения, – но предполагаем, что это произошло тогда, когда наши древние предки отделились от плодовых мушек (у которых, кстати, до сих пор сохранилось древнее «жировое тело»): 600 миллионов лет назад. Если слишком долго думать об этой временной шкале, у вас может закружиться голова, но, по крайней мере, это будет полезно. Это объясняет, почему трудно «избавиться» от своего жира: если жировая ткань – это система органов всего тела, обладающая регенеративными свойствами, чей возраст насчитывает 600 миллионов лет, возможно, отсечение ее кусочка в одном месте естественным образом запускает защитную реакцию, и она эффективно «отрастает» в другом. И, как и во всем ужасно старом, должны быть более молодые, новые черты, наложенные сверху: например, особенные области, которые не вырастают снова. Потерянная функциональность.

Тела в целом являются единицами времени. То, что мы называем индивидуальным «телом», – это способ заключить в рамки серию каскадных событий, которые следуют самовоспроизводящимся схемам, пока наконец не воцарится энтропия и все не пойдет к черту, пока силы, которые не дают вам разойтись по швам, наконец не ослабнут. Виды в некотором роде также являются единицами времени. Но что необычного в теле (если вы начнете думать о нем таким образом), так это то, что ваша основная пищеварительная система весьма древняя. А мозг нет. Мочевой пузырь – рабочая лошадка, которая выполняет, по сути, ту же работу, что и в течение сотен миллионов лет: удерживает продукты жизнедеятельности миллионов ваших клеток от приводящего к смерти отравления организма. Он не виноват, что матка млекопитающих эволюционировала, чтобы усесться на нем, как Квазимодо. Это произошло всего около сорока миллионов лет назад. А давить на него сверху по всем законам силы тяжести она и вовсе начала всего четыре миллиона лет назад. До этого нашим предкам хватало ума не ходить на двух ногах, сплющивая в туловищах все наши давно развившиеся органы один поверх другого (не говоря уже о порче позвоночника).

В 2012 году, придя домой из кинотеатра, я осознала: нам нужно что-то вроде руководства для самки млекопитающего. Бескомпромиссный, жесткий, проработанный (но читабельный) отчет о том, кто мы есть. Как развивались наши тела, как они работают, что на самом деле значит быть женщиной. Что-то, что привлекло бы внимание как женщин в целом, так и ученых. Что-то, что разрушит мужскую норму и поставит на ее место лучшую науку. Что-то, что перепишет историю женских тел. Ведь именно этим мы сейчас и занимаемся в лабораториях, изучая половые различия. Мы создаем новую историю. Лучшую. Более правдивую.

Эта книга – и есть история[11]. Она прослеживает эволюцию женского тела, от груди до пальцев ног, и то, как эта эволюция формирует нашу жизнь сегодня. Собирая воедино эволюцию и связывая ее с недавними открытиями, я надеюсь дать самые свежие ответы на основные вопросы женщин об их телах. Зачем нам менструации? Почему женщины живут дольше? Почему у нас больше шансов развития болезни Альцгеймера? Почему девочки показывают лучшие результаты по всем академическим предметам до полового созревания, а после оценки резко падают? Существует ли на самом деле такая вещь, как «женский мозг»? И почему мы должны каждую ночь обливаться потом, когда наступает менопауза?

Чтобы ответить на такого рода вопросы, мы должны принять одну простую истину: мы и есть эти тела. Страдаем мы или радостны, дееспособны или инвалиды, в болезни или в здравии, пока смерть не разрушит нас, наши тела и содержащиеся в них мозги – это то, чем мы являемся. Мы есть эта плоть, эти кости, эта краткая гармония материи. От того, как растут наши ногти, до того, как мы думаем, – все, что мы называем человеком, в основном определяется тем, как развивались наши тела. И поскольку мы, как биологический вид, разделены по половому признаку, есть важные вещи, которые мы должны держать в уме, когда говорим о том, что значит быть Homo sapiens. Мы должны осветить женское тело. Ведь и современная медицина, и нейробиология, и палеоантропология, и даже эволюционная биология страдают, когда мы игнорируем тот факт, что у половины из нас есть грудь.

Итак, пришло время поговорить о груди. О груди, и крови, и жире, и вагинах, и матках – обо всем. Как они появились и как мы живем с ними сейчас, какой бы странной или смешной ни была правда. В этой книге я стремлюсь проследить то, что мы наконец начинаем понимать об эволюции женского тела и о том, как его история формирует нашу жизнь. И сейчас самое подходящее время: в лабораториях и клиниках по всему миру ученые выдвигают теории, приводят доказательства, задают вопросы об эволюции женщин. Мы наконец переписываем историю о том, кто мы есть и как мы появились, глава за главой.

Как думать о 200 миллионах лет

Так как же написать историю почти каждой женщины, везде и во все времена?

Если вы готовы, то все довольно просто. Вот как можно обрисовать эволюционную историю женщин: примерно 3,8 миллиарда лет назад на тонкой корке нашей одинокой маленькой планеты, вращающейся вокруг своей желтой звезды, жили изолированные микробы. 1–2 миллиарда лет назад появились эукариоты – одноклеточные организмы с ядром. (Амебы, помните таких?) Затем среди множества пересекающихся ветвей на нашем эволюционном древе появляется подтип позвоночных. Самые ранние записи окаменелостей позвоночных – то есть животных с хребтами – датируются 500 миллионами лет назад. Позвоночные животные по-прежнему составляют лишь около 1 % всех живых существ[12]. Таким образом, большая часть того, что мы с вами называем эволюцией, – то, о чем мы бесконечно спорим в тяжбах и комментариях на страницах статей, в противоречащих друг другу учебниках разных обществ, эта штука, доставившая столько неприятностей, – представляет собой лишь 13 % того времени, что на Земле вообще существовала жизнь.

Как только начинаешь думать о масштабе времени, быстро понимаешь, что человеческие тела новы, потому что все тела довольно новы. Не так уж и давно большие пальцы у нас на ногах были противопоставлены, как сейчас на руках. Поэтому то, что эволюция женского тела должна формировать наше восприятие жизни, это не преувеличение – это факт. Каждая особенность нашего тела имеет свою собственную эволюционную историю, и мы все еще эволюционируем. Эволюция – это выпуск мелких обновлений для существующих систем. Как только в теле появляется новая особенность, это новоизмененное тело взаимодействует с окружающей средой, и его взаимодействия влияют на появление других особенностей. Они приводят к последующим изменениям, которые часто возвращаются к первому, меняя и его: молоко ведет к соскам, а поведенческая забота, связанная с кормлением грудью, способствует развитию плацентарной матки. Затем плацентарная матка влияет на метаболизм и потребности потомства, поэтому начинает меняться грудное молоко, и со временем родовые пути превращаются в чашки Петри для бактерий, которые помогают новорожденным переваривать сладкое молоко. По сути, ребенок на выходе покрыт полезными бактериями, которые эволюционировали вместе с нашим грудным молоком.

Эволюция чем-то напоминает фильм П. Т. Андерсона «Магнолия», или «Столкновение» Пола Хаггиса, или «Вавилон» Иньярриту. Ее невозможно по-настоящему отследить, если не уделить внимание более чем одному главному герою. Это сложное повествование, в котором много причуд, случайностей и вещей, которые сначала кажутся бессмысленными, но на деле оказываются жизненно важными. Это не роман воспитания. Но зато, в отличие от чрезмерно упрощенных историй о нашем происхождении, это правда. Разгадка того, как на самом деле возникла каждая из наших черт, дает нам лучшее представление о том, что представляют собой женщины: половина очень молодого, сложного и завораживающего вида.

Настоящая проблема всех историй о происхождении человека состоит в том, что наши тела не являются чем-то одним. У нас нет единой праматери. Все системы в нашем теле разного возраста. Не только потому, что скорость клеточного обновления различается в зависимости от типа клеток и их местоположения (например, клетки кожи намного моложе, чем большинство клеток мозга), но и потому, что признаки, которые мы считаем отличительными для нашего вида, эволюционировали в разное время и в разных местах. У нас нет одной матери. Их много. И у каждой нашей Евы был свой особый Эдем: у нас такие груди, потому что млекопитающие эволюционировали, чтобы производить молоко. У нас есть матка, потому что мы эволюционировали, чтобы «высиживать яйца» внутри собственного тела. У нас есть лица и сенсорное восприятие, потому что приматы эволюционировали, чтобы жить на деревьях. Наши прямоходящие ноги, использование инструментов, жирные мозги, болтливые рты и климактерические бабушки – все эти черты, которые делают нас «людьми», появились в разное время в нашем эволюционном прошлом. По правде говоря, у нас есть миллиарды Эдемов, но всего несколько мест и времен, которые сделали наши тела такими, какие они есть. Эти конкретные Эдемы часто находятся там, где мы видоизменялись: когда наши тела развивались таким образом, что мы слишком отличались от других видов, чтобы иметь возможность и дальше размножаться с ними. И если вы хотите понять женские тела, вам нужно думать обо всех этих Евах и их Эдемах.

Поэтому каждая глава этой книги будет следовать за одной из наших определяющих черт вплоть до ее истоков – ее Евы, а иногда множества Ев и их Эдемов, от влажных болот позднего триаса до травянистых холмов плейстоцена. Я также рассмотрю споры о том, как эволюция этих черт влияет на жизнь женщин сегодня, принимая во внимание данные современной науки по каждой теме.

Хотя мне придется прыгать во времени вперед-назад, чтобы все охватить, черты будут появляться в книге примерно в том же порядке, в котором они впервые появились в нашей эволюционной линии. Таким образом, каждая глава будет основываться на предыдущей, двигаясь вперед во времени и следствиях, точно так же, как наши тела строили более поздние модели самих себя на основе предыдущих воплощений. Без покрытого молоком живота нашей пушистой Евы у нас, возможно, никогда не развилась бы грудь. Без использования инструментов, необходимых для гинекологии, мы, возможно, никогда не развили бы общества, способные поддерживать период детства, который сформировал наш массивный человеческий мозг. Без больших, сложных социальных групп, которые могли бы заботиться о пожилых (отчасти благодаря гинекологии), у нас, возможно, никогда не наступила бы менопауза. Каждая эволюционная случайность строится на предшествующей случайности; каждая новая функция зависит от обстоятельств, которые делают ее достаточно полезной, чтобы перевешивать ее стоимость.

Как только я определила порядок своего «руководства», выбрать признаки для глав было просто: я обращалась к нашему таксономическому адресу – организующему принципу, который биологи используют для определения того, что представляет собой организм. Таксономия описывает наше отношение к остальной жизни на планете в соответствии с чертами, которые мы разделяем с другими. Женщины, как и все люди, являются Homo sapiens. Поскольку мы млекопитающие, мы производим молоко. Поскольку мы плацентарные, у нас есть матка, и мы рожаем живых детенышей. Поскольку мы приматы, у нас большие глаза с цветовым зрением и уши, способные слышать широкий диапазон звуков. Поскольку мы гоминиды, мы двуногие, и у нас гигантский мозг. И так далее и тому подобное, поднимаясь по эволюционному древу. Изучая каждую черту в нашей истории, я задавалась вопросом, есть ли в ней особая история для женщин: способна ли эта черта иметь особенное влияние на нас? Есть ли новые исследования, которые ставят под сомнение наши предположения об этой черте и, следовательно, обо всем человечестве?

Наиболее распространенный способ, который биологи-эволюционисты используют, чтобы понять, как работают признаки, – это думать об имеющем этот признак последнем общем предке, которого мы разделяем с другими видами. Поэтому я нашла – или попыталась найти – Еву для каждой черты. Для прямохождения – Арди. Мы нашли ее только в 1992 году. Для молока – странного маленького зверька, похожего на ласку и жившего под ногами динозавров![13] В поисках Евы я часто обнаруживала удивительные исследования в области палеонтологии и микробиологии, которые бросали вызов еще большему количеству предположений о женских телах.

Наряду со всем этим я предлагаю вам подумать о себе: подумать о том, откуда взялось ваше тело, как его формирует эволюция женского пола – и как все это встроено в повседневную жизнь человечества. В своем эссе для книги Энни Лейбовиц «Женщины» Сьюзан Сонтаг писала: «Любое крупномасштабное изображение женщин связано с вечной историей о том, как женщины представлены и как им предлагается думать о себе». Таким образом, поднимается «вопрос о женщинах – эквивалентного “вопроса о мужчинах” не существует. Мужчины, в отличие от женщин, не находятся в стадии разработки». С научной точки зрения Сонтаг ошибается: эволюция не остановилась. Все наши виды продолжают развиваться. Но в том смысле, который она вложила в свои слова: что взгляд на женщин вызывает «вопрос о женщинах», а взгляд на мужчин не вызывает никаких вопросов, – она абсолютно права.

Зачем нам говорить об эволюции женщин, если ею не пренебрегали? Зачем нам фокусироваться на женских телах, если (до сих пор!) такой фокус – не редкость? Нет лучшего способа «показать» женщин, чем попросить читателя подумать обо всех женщинах, везде и всегда. И я делаю это. Я действительно прошу каждого из вас посмотреть на женские тела и хорошенько подумать, как они формируют то, что значит быть человеком.

Евы

«Морги» – Morganucodon. 205 миллионов лет назад. Ева молока. Первоначально была найдена в Уэльсе, но теперь останки находят даже в Китае. Она была похожа на помесь ласки и мыши. Предполагается, что это не наш прямой предок, а «образцовый» род. Наша настоящая кормящая Ева, вероятно, была очень похожа на Морги.

«Донна» – Protungulatum donnae. 67–63 миллиона лет назад. Ева плацентарных млекопитающих (не сумчатых, не однопроходных, а существ с маткой наподобие человеческой). Похоже, она появилась сразу после астероидного апокалипсиса, уничтожившего всех нептичьих динозавров, но линия ее вида может простираться до мелового периода. Эта Ева точно определена обширным сравнительным анализом ископаемых и генетическим анализом. Это была ласка-белка.

«Пурги» – Purgatorius. 66–63 миллиона лет назад, предок приматов и, как следствие, сенсорного восприятия приматов, рождавшихся на верхушках деревьев. Она – Ева восприятия, причина, по которой женщины ощущают мир так, а не иначе. Ее окаменелые останки были найдены в формации Форт-Юнион в Хелл-Крик, глубоко в бесплодных землях на северо-востоке штата Монтана. Она, скорее всего, была современницей Донны. Обезьяна-ласка-белка.

«Арди» – Ardipithecus ramidus. 4,4 миллиона лет назад. Первый известный прямоходящий гоминин. Превосходные останки, только недавно изученные. Они демонстрируют большой скачок, как во времени, так и в эволюции, по сравнению с Евами-белками, которые были до нее.

«Умелая» – Homo habilis. 2,8–1,5 миллиона лет назад. Она – Ева простых инструментов и связанной с ними разумной социальности. Активно использующий орудия труда, вид Нomo habilis сосуществовал в Африке с Homo erectus в течение полумиллиона лет. Ее останки были найдены в Олдувайском ущелье в Танзании.

«Прямоходящая» – Homo erectus. 1,89–110 000 лет назад. Она лучше владела инструментами, много мигрировала и имела большой мозг. Она – Ева более сложных инструментов и разумной социальной деятельности. Мы будем искать у нее один из истоков мозга, похожего на человеческий (и по крайней мере часть периода детства, который необходим для его развития).

«Разумная» – Homo sapiens. Примерно 300 000 лет назад и по настоящее время[14]. Ева языка, менопаузы, современной любви и социальных отношений.

Другие персонажи

«Люси» – Australopithecus afarensis. 3,85–2,95 миллиона лет назад. Многие ассоциируют австралопитеков с орудиями труда, и общее предположение состоит в том, что большинство из них (если не все) использовали орудия того или иного рода. Учитывая, что сегодняшние шимпанзе, как известно, пользуются инструментами, было бы странно предположить, что наши древние предки (такие как Люси) не делали так же, если не более разумно. Австралопитек входит в число самых известных гоминидов (к настоящему времени было найдено более трехсот отдельных скелетов) и является самым долгоживущим. Другими словами, их телосложение и образ жизни хорошо работали в течение очень долгого времени. Останки находят на территории современных Эфиопии и Танзании. Жили австралопитеки на деревьях и на земле и были полностью прямоходящими.

«Африканус» – Australopithecus africanus. 3,3–2,1 миллиона лет назад. Ее останки были найдены в южной части Африки, и неизвестно, является ли Африканус потомком вида Люси. Ее черепная коробка была больше, чем у Люси, а зубы меньше, но в остальном она все еще была похожа на обезьяну, хоть и была прямоходящей.

«Гейдельбергская» – Homo heidelbergensis. 790 000–200 000 лет назад, а возможно, и до 1,3 миллиона лет. Вероятный предок неандертальцев, денисовцев и Homo sapiens (или, по крайней мере, она имеет с ними общего предка) с расхождением от 350 000 до 400 000 лет назад. Европейская ветвь привела к неандертальцам. Африканская ветвь (Homo rhodesiensis) привела к Homo sapiens. Тем временем Heidelbergensis продолжал существовать и вымер как раз перед тем, как на сцене официально появился Homo sapiens. Это был первый вид, который строил простые убежища из дерева и камня. Она определенно владела огнем и охотилась с деревянными копьями – первая известная охотница на крупную дичь (в отличие от собирателей). Она жила в более холодных местах, и мы можем заметить в ее теле признаки адаптации к этим проблемам. Как следует из названия, ее останки были найдены в Германии, а затем также в Израиле и Франции.

«Неандерталка» – Homo neanderthalensis. 400 000–40 000 лет назад. Неандертальцы сосуществовали с Homo sapiens по мере их распространения по Европе, и два этих вида скрещивались между собой[15]. Антропологи нашли массу окаменелостей и сред обитания этого успешного вида. Прежние предположения о неандертальцах теперь опровергнуты: известно, что у них была сложная культура, включающая погребения, одежду, огонь, изготовление инструментов и украшений, и, возможно, они даже могли говорить. Их черепные коробки имели другую форму, но были не меньше, чем у Homo sapiens, – на самом деле иногда они были даже больше (что может соответствовать их более крупным, крепким телам). Однако они, кажется, развивались быстрее, чем мы; период их детства был короче.

«Денисова» – предположительно Homo denisova или Homo sapiens denisova, хотя официально они еще не описаны. 500 000–15 000 лет назад. Эта Ева известна только по трем зубам, кости мизинца и нижней челюсти, найденным в пещере в Сибири, и благодаря сравнительному секвенированию ДНК. Известно, что денисовцы жили не менее 120 000 лет назад, причем анализом донных отложений и исследованиями ДНК определяется более продолжительный период. Считаются небольшой популяцией, жившей в Сибири и Восточной Азии, в том числе на больших высотах на территории современного Тибета, потенциально передавая ген, который продолжает помогать популяциям в этих регионах успешно выживать на такой высоте. Исследования ДНК установили, что многие современные люди, особенно меланезийцы и коренные австралийцы, разделяют до 5 % своей ДНК с этими предками, а это означает, что, как и неандертальцы, древние люди, вероятно, скрещивались с ними. Все это межродственное скрещивание, по сути, делает «видовые» границы между более поздними группами гоминидов довольно размытыми.

Там, в мягкой траве, в вечерней влажности ждала она: покрытое каплями дождя мохнатое тело, не больше человеческого большого пальца.

Мы зовем ее Морги. Маленькая охотница. Одна из первых Ев.

Она ждала у входа в свою нору, потому что небо все еще было бледным – полосатые нити фотонов пробивались сквозь облака, за которыми сгущалась синева. Она ждала, потому что так велели ей клетки, все часики в ее системе, и глаза, и усы, подергивающиеся в воздухе, и температура грязи под подушечками лап. Она ждала, потому что в мире были монстры, и они тоже ждали – ее.

Когда наконец стемнело, Морги рискнула, пронеслась по земле в поисках добычи – насекомых, некоторые из которых были почти такими же большими, как она сама. Она услышала их раньше, чем увидела: пронзительный гул крыльев, хриплое постукивание ног. Стремительно сомкнулись челюсти. Ей нравился сладкий хруст хитина, нравилась капелька жидкости, стекающая по подбородку. Она облизнулась и возобновила охоту. Останавливаться всегда опасно. Повсюду челюсти. Когти и зубы. Дерево могло оказаться ногой; ветер в папоротниках мог быть горячим дыханием. Итак, она бежала, и охотилась, и бежала, и пряталась от влажного воздуха, тяжелого, как кулак. Она мелькала между ногами динозавров, словно кузнечик у ног слона. Их низкий рев был для нее не столько звуком, сколько землетрясением.

Так проходила каждая ночь Морганукодона: той, что жила под гигантами.

Устав, она вернулась туда, откуда начала, спасаясь от серого рассвета. Она ползла по тоннелю, как ящерица, волоча живот по знакомой земле, лапы тянули ее вперед, в тесную тьму дома. В норе было тепло от мягкого дыхания ее детенышей. От них пахло старым молоком. Обрывки кожистых яиц заплесневели в грязи вместе с мочой, калом и засохшей слюной, запахи смешивались в сырой яме, которую она вырыла для своей семьи. Место, защищенное от монстров, чьи шаги грохотали наверху. Достаточно защищенное.

Измученная, она устроилась поудобнее. Ее дети проснулись, слепые, и, пища, поползли друг через друга к ее животу, где капли молока выступили из кожи. Каждый боролся за лучшее место. Они лизали ее мокрый мех, и вскоре их мордочки покрылись молоком. Она вытянулась на боку, усами нашла ближайшего к своей голове. Лениво перевернула его на спину, уткнувшись носом в его развернутые уши, в его тонкие веки, все еще закрытые. Она провела своим шершавым языком по его животу, чтобы помочь ему испражниться. Сделать это самостоятельно он пока не мог.

Молоко, моча и остатки яиц в этой темной норке – вот истоки груди. Морги – настоящая Мадонна. Существа, подобные ей, выкармливали своих детенышей молоком не только для того, чтобы насытить их, но и для того, чтобы обеспечить их безопасность.

Проще говоря, у женщин есть грудь, потому что мы производим молоко. Как и все млекопитающие, мы выкармливаем своих детенышей приторно-сладкой водянистой слизью, которую выделяем из специальных желез. Почему человеческие груди расположены высоко, а не рядом с тазом, почему у нас их только две вместо шести или восьми и почему они в той или иной степени окружены жировой тканью, которую некоторые люди находят сексуально привлекательной, – все эти вопросы мы рассмотрим. Но основа такова: у людей есть грудь, потому что мы производим молоко.

И, насколько могут определить последние научные исследования, мы производим молоко, потому что раньше откладывали яйца и, как ни странно, потому что у нас давняя интрижка с миллионами бактерий. Оба обстоятельства можно проследить до Морги.

Что было первым, курица или яйцо…

Чудовища юрского периода каждый день топтались над норой Морги. Мясоеды размером с грузовик бегали, как страусы на стероидах. Некоторые и выглядели соответствующе. В морях жили похожие на Лохнесское чудовище плезиозавры. Все крупные ниши в экосистеме были заняты, поэтому большинство ранних Ев эволюционировало под чужими ногами, а это вряд ли то место, где хотелось бы находиться 200 миллионов лет назад. Даже сама земля была опасна: суперконтинент Пангея начал распадаться. Тектонические сдвиги разорвали мир Морги на части. Вода устремилась в расщелины, заполняя их под шипение лавы, порождая новые океаны.

Тем не менее Морги принадлежала к невероятно успешному виду. Ее окаменелые останки находят повсюду от Южного Уэльса до Южного Китая. Морги жила везде, где могла выжить. Она была адаптивной. Находчивой. И у нее было много детей. Генетик Дж. Б. С. Холдейн[18] любил говорить, что Бог обожает жуков, раз создал их так много; их поедание было успешной стратегией для насекомоядных вроде Морги. Ибо Бог любил как жуков, так и мохнатых, теплых, трепещущих сердцем Ев, которые их ели.

Но не только избыток жуков сделал вид Морги таким успешным. В отличие от Ев, которые были до нее, Морги кормила своих детенышей молоком.

Новорожденные животные сталкиваются с четырьмя основными опасностями: иссушением, хищниками, голодом и болезнями. Они могут умереть от жажды. Они могут стать чьим-то ужином. Они могут умереть от голода. И если им удастся избежать всего вышеперечисленного, они все равно могут умереть – от бактерий или паразитов, подавляющих их иммунную систему. Каждая мать в животном мире разработала стратегии для защиты своего потомства, но Морги удалось побороть все четыре опасности разом: ее дети питались веществом, выработанным ее собственным телом.

Когда мы говорим о грудном молоке, мы обычно определяем его как первую пищу ребенка. Нет ничего хуже, чем недокармливать ребенка, потому что новорожденному нужны ресурсы для образования нового жира, крови, костей и тканей. Из-за этого, когда новорожденные кричат, мы обычно предполагаем, что они голодны и хотят молока, но это не всегда так. Самое главное, что нужно младенцу после рождения, – это вода.

Все живые существа, млекопитающие или нет, в основном состоят из воды. В то время как тело взрослого человека состоит из воды на 65 %, тело новорожденного – на 75 %. Большинство животных, по сути, представляют собой пирожки с океаном. Если бы мы хотели описать жизнь на Земле в самых простых терминах, то могли бы сказать, что все живое – энергетические мешки, наполненные строго упорядоченной водой.

Мы используем эту воду для транспортировки молекул между клетками, между органами, для сращивания молекул и создания новых, для сворачивания белков, для смягчения различных наших выпуклостей, для перемещения питательных веществ и отходов в правильном направлении. Сама наша ДНК сохраняет свою форму благодаря окружению из тщательно структурированных молекул воды. Взрослый человек может обходиться без еды до месяца, а без воды мы умираем через три-четыре дня. Любой биолог скажет вам, что история жизни – это история воды. Наши земные клетки развивались в мелководных океанах, и они так и не оправились от этого.

Поэтому новорожденным земным животным сразу же нужна вода. Рыбы пьют постоянно с момента появления на свет. На суше утолить жажду сложнее. Некоторые новорожденные рептилии настолько малы, что могут пить росу и впитывать влагу тумана через кожу. Некоторые ищут лужи и ручьи. Другие, например новорожденные морские черепахи, сразу направляются к большим водоемам. Но млекопитающие ищут океан в животе своей матери. Человеческое грудное молоко почти на 90 % состоит из воды.

Со временем древние наземные млекопитающие, такие как Морги, научились утолять жажду своих детенышей молоком. Такая адаптация имеет ряд преимуществ. Например, новорожденным не нужно никуда идти: вода идет к ним. Детеныши роющих животных могут оставаться в безопасности норы намного дольше, чем существа, которым нужно добираться до источников живительной влаги. Кроме того, молоко – это не просто вода, а сложная смесь из воды, минералов и других полезных веществ. Пить слишком много чистой воды за раз может быть опасным как для детей, так и для взрослых. Водой можно даже «отравиться», получив вместо утоления жажды такие неприятные побочные эффекты, как отек мозга, бред и, в конце концов, смерть. Нашим детям нельзя давать воду, пока им не исполнится шесть месяцев. Если они хотят пить, они должны пить больше молока или смеси[19].

Были и другие преимущества в замене воды материнским молоком. Вода – идеальная среда для передачи болезней. В больших водоемах почти всегда обитают миллионы и миллионы бактерий, некоторые из которых могут быть опасными патогенами. Таким образом, контроль взаимодействия с водой и поиск способов обеспечить чистоту питьевой воды являются двумя лучшими стратегиями для поддержания здоровья любого животного.

Думайте о теле Морги как о лучшем в мире юрского периода фильтре. Крошечные, хрупкие новорожденные особенно восприимчивы к патогенам, отчасти из-за своего небольшого размера, а отчасти из-за того, что их иммунная система все еще развивается. Молоко Морги, возможно, содержало какие-то болезнетворные микроорганизмы, но для ее детенышей в них не было ничего нового. Иммунная система Морги отважно боролась, пока дети не стали достаточно взрослыми, чтобы бороться за себя самим.

Ученые считают, что молоко появилось в ходе эволюции, чтобы разом решить проблему и жажды, и иммунитета. Но как это началось – как на самом деле образовались самые первые капельки молока, – вот где история принимает неожиданный оборот.

Как и все ранние формы млекопитающих, Морги откладывала яйца. И, как у многих современных рептилий, эти яйца были мягкие и кожистые. Когда вы разбиваете куриное яйцо, вы на самом деле разбиваете структуру, созданную динозаврами: твердую скорлупу, которая предотвращает испарение жидкости внутри яйца[20]. Яйца большинства рептилий, насекомых и, в том числе, той бессистемной линии, которая привела к ранним млекопитающим, были мягкими. Эта стратегия имеет ряд преимуществ. Например, твердая яичная скорлупа в основном состоит из кальция. Как и все, что тело пытается создать для рождения детей, весь этот кальций должен откуда-то поступать. Морги была размером с современную полевую мышь. Если бы она попыталась снести куриное яйцо, оно бы вымыло весь кальций из ее маленьких костей и зубов[21]. Даже сейчас известно, что животные, откладывающие яйца с твердой скорлупой, перед размножением ищут пищу, богатую кальцием. (Куры на промышленных яичных фермах часто страдают остеопорозом, хрупкие кости их ног ломаются под тяжестью собственного тела.)

Но маленькие кожистые яйца, как у Морги, могут высохнуть до того, как детеныши будут готовы вылупиться. Так что Морги нужно было не только держать свою кладку в тепле, но и следить за ее влажностью.

Есть несколько разных способов делать это. Современные морские черепахи, например, находят участок влажного песка над линией прилива и закапывают свои мягкие яйца в неглубокую яму, покрывая каждое из них густой прозрачной слизью, которую они выделяют в процессе родов. Если вы мать позаботливее, вы тоже можете использовать трюк со слизью, но в довесок будете торчать рядом и периодически облизывать яйца или выделять на них новую слизь. Вот, например, что делает утконос, одно из последних живых млекопитающих, которое все еще откладывает яйца. Самка сначала выкапывает влажную нору, затем выстилает ее мокрой растительной массой. Заползая в центр этой сырой ямы, она откладывает яйца прямо на себя и накрывает их хвостом. И ждет, свернувшись вокруг своих яиц, пока они не вылупятся. Яйца утконоса также имеют дополнительный слизистый слой, который сохраняется до рождения и особенно богат противомикробными веществами.

Морги нужно было держать яйца влажными, но при этом не допустить, чтобы они превратились в среду для размножения бактерий и грибков, передающихся через воду. Большинство ученых предполагают, что слизь ее яиц содержала множество противогрибковых и антибактериальных веществ, как и слизь современных морских черепах и утконосов.

Когда детеныш готов вылупиться из кожистого яйца, он использует специально эволюционировавший орган (обычно острый «яйцевый зуб», который позже выпадает), чтобы проколоть скорлупу. Затем он слизывает покрывающую яйцо слизь. Первая в его жизни еда формируется с влажной стороны яичной скорлупы. По всей вероятности, это был ранний вариант материнского молока – покрывающая яйцо слизь, которую Морги выделяла из специальных желез возле таза. Когда ее детеныши вылупились, те, кто облизал яйцо, получили серьезное эволюционное преимущество. К тому времени, когда появилась Морги, эти железы развились, чтобы выделять слизь, содержащую больше воды, сахаров и липидов. В конце концов они превратились в «маммарные зоны», покрытые специальным мехом, который помогал направлять слизь в нетерпеливые рты детенышей. Даже сегодня новорожденные утконосы слизывают молоко с пор на животе матери – у нее нет сосков.

Молоко ранних млекопитающих, вероятно, было очень похоже на молозиво современных женщин: густая, желтоватая, липко-сладкая слизь, насыщенная иммунологическим материалом и белком. В течение первых нескольких дней после родов молоко женщины особенное – сверхсильный заряд для иммунной системы ее новорожденного ребенка. Новоиспеченных матерей может беспокоить молозиво, так как оно немного похоже на гной, но всего за несколько дней оно превращается в голубовато-белую субстанцию, которую мы привыкли называть грудным молоком. Так же дело обстоит у большинства млекопитающих: сначала молозиво, а затем более жидкое, зрелое молоко, насыщенное жирами. Каждый из этих жировых шариков окружен мембраной, которая содержит ксантиноксидазу – фермент, помогающий убить массу нежелательных и опасных микробов.

Однако именно молозиво особенно насыщено иммуноглобулинами – антителами, предназначенными для реагирования на опасные для материнского организма патогены. На самом деле, до того как мы открыли пенициллин, в качестве антибиотика обычно использовалось коровье молозиво[22].

Несмотря на его очевидные преимущества, на протяжении всей истории женщины ошибочно считали молозиво тухлым молоком или тем, что они тогда называли животным молоком. Некоторые даже опасались давать его своим детям. В XV веке Бартоломеус Метлингер написал первый в Европе учебник по педиатрии. Несмотря на отсутствие у него груди, немец не постеснялся снисходительно объяснить, что такое женское молоко и что с ним делать:

Первые 14 дней лучше, чтобы ребенка кормила другая женщина, так как молоко матери не несет ему пользы. В это время грудь матери должен сосать молодой волк.

Понятия не имею, где, по его мнению, каждая новоиспеченная мать должна найти молодого волка. Любая рекомендация не давать детям молозиво была и остается абсолютно ошибочной. Характер лактации млекопитающих – от густого, желтого, богатого белком молозива до жидкого, белого, насыщенного жиром молока – специально приспособлен для развития новорожденного. Время решает здесь все. Четыре врага – иссушение, хищники, голод и болезни – опасны по-разному в зависимости от времени. В норе высыхание представляет первую опасность как для яиц, так и для только что вылупившихся. Голод приходит позже, так как тело всегда может съесть немного самого себя, чтобы выжить[23]. Хищники также являются более поздней проблемой, особенно если детенышу не нужно покидать свою подземную люльку. Но болезнь – это сразу серьезно. Молозиво не просто укрепляет иммунную систему ребенка путем введения антител; это еще и надежное слабительное, которое также имеет решающее значение для укрепления иммунной системы ребенка.

Помимо густой желтой массы, выходящей из ее сосков, новоиспеченная человеческая мать может также быть встревожена тем, что выходит из ее маленького любимца. Меконий, первый стул ребенка (на самом деле первые несколько), – густой, дегтеобразный и тревожно зелено-черный. К счастью, он не так уж сильно пахнет, потому что в основном это переваренные кровь, белок и жидкость, которую плод проглотил внутри матки. Но важно, чтобы эта дрянь вышла достаточно быстро, и слабительные свойства молозива помогают ускорить процесс – настолько хорошо, что кишечник новорожденного, пьющего молозиво, очищается полностью. Именно так и должно быть.

Прежде чем ребенок начнет переваривать богатую энергией пищу, необходимо, чтобы его кишечник заполнили бактерии, которые помогут расщепить эту пищу. Млекопитающие эволюционировали вместе с кишечными бактериями, потому что в этом деле важна помощь каждого.

Полезные бактерии, присутствующие в материнском молоке, во влагалище и на коже, быстро заселяют кишечник новорожденного. Представьте себе новый район: какая группа заселится первой, та и определит вектор развития. Из-за относительного отсутствия конкуренции ранние бактериальные колонии процветают, размножаясь по всей стенке кишечника. Первичные колонии в кишечнике новорожденных также имеют пути сообщения с клетками ткани кишечника. Толл-подобные рецепторы, как дозорные, узнают, каким типам бактерий следует угождать, а какие опасны. На эти рецепторы имеют серьезное влияние первые обитатели кишечника. Это одна из причин, по которой недоношенным детям в отделении интенсивной терапии, если возможно, дают донорское грудное молоко и концентрированное молозиво – иначе их иммунная система может быть опасно подорвана.

Молозиво не просто расчищает путь для первых бактерий-поселенцев. Оно также содержит факторы роста бактерий, которые помогают этим колониям закрепиться. Растущему району может понадобиться сочетание государственных структур и малого бизнеса, а для кишечных бактерий это убойная доза 6’-сиалиллактозы. Это олигосахарид, один из особых молочных сахаров, которые наша грудь производит для наших детей. Ранние бактериальные колонизаторы кишечника новорожденных – бифидобактерии, клостридии и кишечная палочка (хорошие виды) – очень его любят. Это их амброзия. Она помогает им не только расти и размножаться, но и формировать сложные биопленки: связные колонии бактерий, которые не мигрируют, а прилипают к стенке кишечника. Обосновавшись, эти бактерии помогают новорожденным переваривать молоко, которым кормят их матери. Более того, недавно мы обнаружили, что олигосахариды сами по себе могут удерживать опасные патогены от прилипания к стенкам кишечника. Не в силах найти удобное, неконкурентное место, нежеланные гости дрейфуют и в конце концов терпят поражение.

Это одно из самых удивительных открытий о грудном молоке. Только в последнее десятилетие ученые пришли к выводу, что, возможно, его питательная ценность не самое важное. Молоко связано с инфраструктурой. Оно командует городским планированием. Сочетает в себе полицию, службу утилизации отходов и инженеров-строителей.

Есть еще один факт, противоречащий теории, что молоко млекопитающих эволюционировало главным образом для питания. Оказывается, значительная часть молока даже не усваивается.

Современное грудное молоко в основном состоит из воды. Среди того, что не является водой, – белков, ферментов, липидов, сахаров, бактерий, гормонов, материнских иммунных клеток и минералов – выделяется одна 6’-сиалиллактоза, которую молозиво доставляет в кишечник новорожденного. Но она не единственный олигосахарид в грудном молоке. Фактически из олигосахаридов состоит третий по величине твердый компонент молока, а эти сложные молочные сахара человеческим организмом даже не усваиваются. Мы их не используем. Они не для нас. Они для наших бактерий.

Олигосахариды – это пребиотики: вещество, которое способствует росту и обеспечивает благополучие полезных бактерий в кишечнике. Пребиотики также помогают определенным видам их деятельности, например, уничтожать недружественные бактерии. Комменсальные бактерии незаменимы, они играют сложную роль в пищеварительной и иммунной системах, особенности которых мы только начинаем понимать. Но без пребиотиков они по уши в дерьме. (Пребиотики – не пробиотики, о которых вы, вероятно, слышали, – это бактерии, такие как L. acidophilus, которые естественным образом содержатся в человеческом организме. Употреблять пробиотики в чистом виде – это как сажать цветы без удобрений или даже без почвы. Чтобы заставить систему работать, нужны пребиотики.)

Молочные сахара в США стали предметом совершенно нового направления: лабораторного производства порошкообразного и/или концентрированного человеческого грудного молока. Некоммерческие банки молока не платят матерям, сдающим свое грудное молоко. Они считают, что помогают пациентам, которым такое молоко необходимо по медицинским показаниям. С другой стороны, коммерческие компании обезвоживают молоко, которое купили у матерей, а затем продают больницам свой продукт, рассчитывая получить прибыль за поставку дополнительного количества олигосахаридов, необходимых недоношенным детям. За несколько недель ежедневные дозы концентрированного грудного молока (стоимостью до 10 000 долларов) могут помочь маленьким пациентам набрать вес и быстрее развить зрелую иммунную систему[24].

Другие биотехнологические компании пытаются самостоятельно создавать олигосахариды человеческого типа, устраняя потребность в женском грудном молоке. Неясно, будет ли более выгодно с финансовой точки зрения создавать сахара с нуля или получать их от платных доноров и будет ли вообще рынок для этих сахаров востребован. Ученые лихорадочно пытаются выяснить, можно ли использовать их при лечении пациентов, например, с болезнью Крона, СРК, диабетом или ожирением. Мы просто не знаем, выиграет ли взрослый микробиом от тех же видов пребиотиков, что и кишечные колонии младенцев. Технически это те же бактерии. Но их взаимодействие со стенками кишечника младенца и помощь в «обучении» иммунной системы в критический период развития – это все, о чем у нас сейчас есть какая-то информация. Мы знаем, что молоко млекопитающих эволюционировало вместе с кишечником. Мы знаем, что бактерии важны для нашего благополучия. Но как именно, почему и когда? Спросите лет через двадцать.

Тем не менее люди не славятся своей рациональностью, когда дело касается их собственного тела. Некоторые бодибилдеры, например, покупают на черном рынке человеческое грудное молоко, ошибочно полагая, что оно поможет им нарастить мышечную массу, хотя человеческое молоко содержит гораздо меньше белка, чем коровье, а мышечная ткань в основном состоит из белка. Если хотите стать качком, намного дешевле и эффективнее купить и выпить литр коровьего молока.

За двести миллионов лет до того, как появилась лженаука, не говоря уже об отделе пищевых добавок, Морги лежала в своей маленькой норке, опьяненная запахом своего спящего потомства, и поток приятных чувств захлестывал ее мозг. И глубоко в теплой темноте ее кишечника бактериальные колонии делали то, что делают всегда: ферментировали сахара, помогали телу усваивать минералы и совместно регулировали иммунную систему. Возможно, в этом все дело. Если первоначальная цель молока заключалась не в том, чтобы кормить детенышей, а в том, чтобы решить проблемы с водой и иммунитетом, и питательные свойства развились позже, постфактум, – можете думать о них как о приятном сюрпризе, – тогда можно с уверенностью сказать, что история молока не только о нас. Она о том, что должно означать это «мы».

В конце концов, рождение – это не только наше размножение. Это также ключевой момент для бактерий внутри и снаружи тела: создание совершенно новой среды, подходящей для их выживания. Помощь бактерий в этом процессе можно даже отнести к тому, что биологи называют «созданием ниши». Простыми словами, создание ниши – это способ, с помощью которого организмы изменяют окружающую среду, чтобы она лучше подходила для их детей и внуков. Например, бобр создает плотину, которая расширяет и углубляет водоток, блокирует его, превращая в заводь, меняя экосистему, чтобы она лучше подходила для бобра и его потомства. В этих более глубоких водах процветают разные виды рыб, речных птиц и даже микроорганизмов: бобровые запруды кардинально отличаются от водоемов, где бобров нет. Таким образом, утверждают некоторые ученые, бобрята наследуют как генетический материал своих родителей, так и измененную среду[25]. Существует тесная двусторонняя связь между эволюцией наших генов и наследованием среды, измененной под влиянием этих генов.

Так чем же наша пищеварительная система и кишечные бактерии похожи на бобров и их плотины? Скажем так: главная дорога через город нашего организма проходит ото рта до ануса. То, что находится внутри вашего пищеварительного тракта, технически находится вне вас, хотя бактерии настолько тесно связаны с работой нашего кишечника, что трудно сказать, где заканчивается кишечник и начинаются бактерии. Уничтожение всех бактерий в кишечнике человека может быть опасным для жизни. Пациенты, принимающие сильные антибиотики, как известно, подвержены инфекциям, вызываемым C. difficile, от которых очень трудно избавиться. До недавнего времени эти пациенты страдали от повторяющихся приступов изнурительной диареи, которая могла привести к смерти. Лучшее лекарство, как мы узнали в последние десять лет, состоит в том, чтобы закачать в кишечник пациента коричневую суспензию испражнений здорового человека. Некоторые чувствуют себя лучше через пару дней. Многие излечиваются полностью в течение недели[26].

Но вот что: река обычно не умирает лет через восемьдесят после постройки плотины. А человеческий кишечник умирает. Итак, если наши кишечные бактерии хотят передать свои гены, они будут развиваться таким образом, чтобы помочь потомкам колонизировать кишечник младенцев своих хозяев. У млекопитающих молоко является одним из ключевых способов сделать это. Наше молоко меняется в зависимости от окружающей среды и того, что мы едим, что логично, ведь грудное молоко – один из первых бастионов защиты наших детей, и оно должно реагировать как на местные ресурсы, так и на местные опасности. Эта адаптивность есть и у других видов. У шимпанзе, например, грудное молоко в дикой природе заметно отличается от молока в зоопарках (как и у женщин с разным рационом). Но что остается постоянным в грудном молоке, независимо от того, где мы находимся и что едим, так это невероятное количество олигосахаридов, которые наш организм в него добавляет. На самом деле человеческое молоко содержит самое большое количество разнообразных олигосахаридов среди всех наших кузенов-приматов, вероятно, потому, что, в отличие от других человекообразных обезьян, современным людям приходится иметь дело с городами и скоростными путешествиями.

Города – это бактериальные выгребные ямы. Люди – не просто социальные приматы, мы дико социальны. Живя в тесных помещениях днем и ночью, человеческий организм регулярно сталкивается с натиском чужеродных бактерий. Патогены могут легко переходить от хозяина к хозяину, распространяясь по большой популяции, как лесной пожар. Более того, мы изобрели технологии, позволяющие быстро переносить наши тела (и их бактерии) по суше и морю, и жителям каждого нового порта приходится противостоять бактериальным гостям, которых мы случайно привозим с собой. Некоторые ученые считают, что наши молочные сахара настолько отличаются от сахаров других приматов, потому что они эволюционировали, чтобы помочь кишечным бактериям справиться с сумасшедшим образом жизни людей. Они могут даже дать ключ к разгадке причин появления специфических инфекций, которые были у наших предков в прошлом: наш особый молочный сахар не только питает полезные бактерии, но может также обмануть патогены, чтобы они прикрепились к этим бактериям, а не к кишечнику младенца, и отправились прямиком в подгузник.

Наши кишки, по сути, так же социальны, как и наш мозг, или, по крайней мере, находятся под влиянием нашей склонной к болезням социальной природы, и это тоже заставило наше молоко измениться. Забудьте о палеодиете: современные Homo sapiens уже адаптировались к урбанизации и связанным с ней бактериальным проблемам.

Молоко личное

Когда одомашненные кошки подлизываются к своим владельцам / соседям / поставщикам еды, они часто мнут тело хозяина передними лапами – левая лапа, правая, левая, правая. Когда котята сосут грудь, они делают то же самое движение: разминают живот матери по обе стороны от соска, помогая вытолкнуть молоко в свои ждущие ротики. Специалисты по поведению животных считают, что взрослые кошки делают это, когда они довольны и формируют привязанность. Эти движения просто настолько укоренились в них с рождения, что даже без сосков их лапы работают как часть знакомой цепи удовольствия. Они делают так, когда им хорошо. Они делают так, когда хотят, чтобы им было хорошо. Они делают так, когда чувствуют связь с другим существом. И может быть, они делают так, когда им скучно.

Человеческие младенцы не сосут из цепочки сосков, как котята. Может быть, именно поэтому у наших детей нет такого «мнущего» паттерна. У младенцев есть способность сосать грудь. И они могут это делать, потому что у женщин есть соски.

За исключением утконоса и ехидны, у всех ныне живущих млекопитающих есть соски: приподнятые, пористые, бугорчатые участки кожи, под которыми работают высокоразвитые молочные железы. В какой-то момент до появления сумчатых и плацентарных – где-то между 200 миллионами лет Морги и 100 миллионами лет сумчатых – родилась Ева сосков. На ее груди находились уже не несколько потных клочков шерсти, а утолщенные бугорки кожи, которые помогали ее ребенку сосать грудь.

Сосок современного человека представляет собой утолщенный участок кожи на груди, окруженный плоским участком более темной кожи – ареолой. В среднем сосок имеет от пятнадцати до двадцати маленьких отверстий, которые через трубки соединены с молочными железами в груди. Когда самка млекопитающего беременеет, ткани вокруг соска наполняются кровью и увеличиваются, молочные железы готовятся к работе. Кожа становится темнее и краснее. Вены набухают. Новые ветви капилляров питают растущую ткань. У многих млекопитающих именно в этот момент соски впервые становятся видны невооруженным взглядом, поскольку, набухнув, они выступают из меха на нижней части живота, по двум длинным линиям от подмышки до паха. У людей, чьи соски, как правило, не покрыты волосами, можно заметить изменение формы и размера.

Понятно, почему появились соски. Хотя «молочный мех» Морги, вероятно, помогал направлять молоко в рот детенышам, у этой системы имелся один очевидный недостаток. Молоко неизбежно тратилось впустую. Поскольку для его создания требуется много энергии, наличие специализированного выхода к молочным железам кажется очевидным шагом с точки зрения эволюции. Контроль над растратой – не единственная функция соска. Организм млекопитающего и сам вырабатывает немного молока, поэтому беременные женщины «подтекают» в неподходящие моменты – во время деловых встреч, в метро или в особо эмоциональном споре с партнером. Но это ничто по сравнению с тем, как организм реагирует на сосание.

Для млекопитающих с сосками большая часть молока является «совместно производимым биологическим продуктом». Это означает, что тело матери его производит, а рот младенца побуждает тело матери к производству. Более того, младенец играет важную роль в типе молока, которое вырабатывает организм матери. Здесь задействовано несколько различных механизмов, но наиболее важными являются два: рефлекс прилива и вакуум.

Вопреки распространенному мнению, груди кормящей матери не наполнены молоком. Конечно, они опухшие, иногда до такой степени, что напоминают мясистые водяные шары, но они полны крови, жира и железистой ткани. Грудь – это не мочевой пузырь, не чашка молока, которая опорожняется, когда ребенок сосет грудь, а затем снова наполняется, готовясь к следующему разу. Даже вымя дойной коровы – это не мешок с молоком, как вы могли бы подумать. Как и у нас, коровье вымя представляет собой видимую часть молочной железы и несколько сосков[27]. Груди кормящего человека могут вмещать максимум пару столовых ложек молока. Именно акт сосания обычно запускает «рефлекс прилива» – каскад сигналов, которые приказывают молочным железам увеличить выработку и выбрасывать свежее молоко через парадную дверь.

То же происходит во рту со слюной. При пережевывании еды выделяется около половины чашки слюны. Но у нас не всегда полчашки слюны во рту. Слюнные железы получают сигнал к увеличению выработки слюны, когда мы чувствуем запах чего-то вкусного, и особенно когда начинаем жевать.

Когда младенец начинает сосать грудь, нервы в груди посылают сигналы в мозг матери. В ответ мозг приказывает гипофизу вырабатывать больше двух специфических молекул: белка пролактина и пептида окситоцина. Пролактин стимулирует выработку молока. Окситоцин помогает выдавливать молоко из желез в протоки, которые затем опорожняются за счет вакуума во рту ребенка.

Корни происхождения двух этих молекул связаны с эволюцией самого молока. Некоторые из корней уходят дальше Морги. Пролактин существует с тех пор, как появились рыбы. У рыб он, по-видимому, в основном связан с регулированием солевого баланса. Продвигаясь вверх по эволюционной цепочке, пролактин выполняет все больше функций в иммунной системе. В настоящее время он также связан с сексуальным удовлетворением: независимо от пола, чем больше пролактина в организме после секса, тем более человек удовлетворен и расслаблен. Это может быть связано с тем, что пролактин противодействует дофамину, который тело ведрами вырабатывает при сексуальном возбуждении. И поэтому, если в организме слишком много пролактина, человек, скорее всего, страдает от импотенции[28].

Окситоцин тоже эволюционировал, чтобы служить нескольким целям. В последнее время этот маленький пептид привлек к себе массу внимания из-за его связи с эмоциями. Некоторые научные данные об окситоцине хороши, а некоторые настолько испорчены стереотипами о женственности, что на них можно надеть розовую пачку с оборками: «Окситоцин заставляет тебя любить своего ребенка». «Окситоцин заставляет тебя любить своего мужчину». «Моногамные мужчины производят больше окситоцина, чем мужчины, которые изменяют». В то время как окситоцин, по-видимому, связан с рядом психологических состояний у различных млекопитающих, а более высокие уровни окситоцина связаны с более просоциальным поведением, существует слишком много других факторов, чтобы рассматривать окситоцин как единственного игрока на поле. После дозы окситоцина люди ведут себя более альтруистично по отношению к членам своей группы, но также настроены более оборонительно и агрессивно по отношению к тем, кого членами своей группы не считают. Так что вряд ли он делает нас лучше. И никто на самом деле не знает, как окситоцин влияет на мозг: заставляет нас по-другому интерпретировать социальные сигналы? Или уделять больше внимания лицам? Или теплее воспринимать известное (например, людей, которых знаем), и холоднее – неизвестное (людей, которых не знаем)? В конце концов, единственное, в чем мы абсолютно уверены, – это в том, что из-за окситоцина определенные виды тканей сокращаются.

Во время оргазма окситоцин заставляет ритмично сокращаться мышцы таза и нижней части живота. Это верно как для мужчин, так и для женщин. У мужчин эти сокращения помогают выбрасывать сперму из уретры, также сокращаются мышцы ягодиц и ануса, повышая вероятность газоиспускания. У женщины во время оргазма сокращаются мышцы матки и влагалища, а также ануса, ягодиц и верхней части бедер. Иногда сокращения настолько сильны, что не прекращаются вместе с оргазмом, и женщина испытывает довольно болезненные спазмы, похожие на менструальные (к которым, кстати, также причастен окситоцин: он помогает матке ритмично, а иногда и болезненно сокращаться, чтобы отшелушить старый слой эндометрия). Когда у женщины начинаются роды, окситоцин тоже играет важную роль, настолько большую, что даже включен ВОЗ в список «основных лекарственных средств».

Когда ребенок сосет грудь и гипофиз регулирует уровень окситоцина, кормящая мать может испытать глубокое чувство удовлетворения и социальной связи со своим ребенком. Мужчины и женщины после оргазма тоже склонны в некоторой степени это чувствовать. Мы не знаем, когда именно функция «сокращения» окситоцина стала связана с сигналами «социальной связи» и «хорошего самочувствия», но теперь они, как правило, идут рука об руку.

Когда человеческий младенец сосет грудь, он обхватывает ртом всю ареолу матери, его губы выпячены в форме буквы «О», похожей на миногу. В ответ на прикосновение сосок сжимается в мясистую, выступающую вперед пирамиду. Когда ребенок правильно берет грудь, основание пирамиды опирается на беззубую нижнюю десну, а ее кончик доходит до задней части рта. И тогда щеки сжимаются, выталкивая изо рта весь воздух, создавая вакуум вокруг соска, который помогает втягивать освобожденное окситоцином молоко в горло ребенка. Язык и мышцы нижней челюсти двигаются вперед-назад, массируя сосок от основания до кончика, вакуумом выжимая из него все молоко. Некоторое количество молока может попасть в носовые пазухи и выйти пузырями из крошечного носа ребенка, но большая часть между глотками воздуха проглатывается в пищевод. Механика всего процесса невероятна.

Сосание – это не то, что новорожденное млекопитающее сразу умеет делать. Хотя у млекопитающих, кажется, есть общий поисковый рефлекс – то, как младенец начинает вертеть головой в поисках соска, когда приближается к большой, теплой, мягкой поверхности, – захватить сосок немного сложнее. Некоторые младенцы обхватывают губами только кончик пирамиды и не могут создать хороший вакуум. Некоторые справляются с вакуумом, но не двигают языком и челюстью так, как должны. Некоторые, кажется, настолько этим всем замучены, что даже не пытаются, доводя и себя, и мать до слез.

И слезы ждут ее, бедную дочь Морги, потому что ее соски могут пересохнуть, потрескаться и начать кровоточить, высосанные и зажеванные ребенком, который не может понять, как есть. (Мой первенец так сильно повредил мои соски в первые же сутки, что они расцвели черно-фиолетовыми синяками, встревожив даже закаленных медсестер)[29]. На самом деле прикладывание – это такая проблема, что в больницах появилось множество «консультантов по грудному вскармливанию», которые помогают молодым матерям научить детей недавно появившейся у нашего вида механике. Большинство учатся. Рано или поздно. С точки зрения эволюции грудь лучше умеет доиться, чем рот умеет сосать.

К счастью, сосок развил одну полезную компенсаторную меру, помогающую выдерживать процесс обучения. Некоторые отверстия в сосках соединяются не с молочными железами, а с железами Монтгомери, которые производят жирное вещество, покрывающее сосок и помогающее предотвратить полное разрушение кожи из-за настойчивого жевания. Когда женщина беременна, железы Монтгомери набухают, и сосок выглядит немного бугристым. У некоторых из нас эти маленькие шишки видно всегда. Как и сами молочные железы, железы Монтгомери, вероятно, произошли от примитивных сальных желез, которые естественным образом множатся в коже. Но вместо того, чтобы производить обычное кожное сало, железы Монтгомери начали выдавать смазку промышленного качества, которая могла выдержать трение, причиняемое грудным ребенком.

Однако именно вакуум действительно изменил все – он смог образовать своего рода стыковочную станцию между телом матери и ее потомством. Как только он появился, молоко перестало быть чем-то, что тело матери производит само по себе, и стало тем, что тела матери и ребенка производят вместе. По мере того как ритмичное перекатывание языка и челюсти ребенка перемещает фокус вакуума вперед и назад, между грудью и ртом образуется своего рода течение. В этом течении молоко идет вверх, а снизу слюна ребенка всасывается в сосок матери в своего рода эволюционно целенаправленной обратной промывке. Ученые, занимающиеся лактацией, называют это «всасыванием». И тут все становится по-настоящему интересным.

Сам сосок наполнен нервами, помогающими обнаружить вакуум, который запускает цепную реакцию окситоцина для рефлекса прилива. Поэтому, например, современные женщины могут использовать молокоотсос. Почти любой вакуум будет способствовать производству молока. Но чего молокоотсосы, очевидно, не могут сделать, так это впрыснуть в сосок слюну. Молочные протоки матери, от соска до желез, выстланы целой армией иммуногенов. И в зависимости от того, что окажется в слюне ребенка в конкретный день, грудь матери изменит состав молока.

Например, если ребенок борется с инфекцией, в его слюне присутствуют различные индикаторы этой инфекции, от реальных инфекционных агентов, таких как вирусы и бактерии, до более тонких сигналов, таких как гормон стресса кортизол. Когда эта слюна попадает в грудь матери, ткани реагируют, и материнская иммунная система вырабатывает агенты для борьбы с патогеном. Молоко перенесет их в рот ребенка, предоставив дополнительных солдат и помогая собственной иммунной системе ребенка научиться бороться. В ответ на повышенный уровень кортизола молочные железы и окружающие ткани также увеличивают дозу иммуномодуляторов, чтобы успокоить ребенка. Некоторые из них являются гормональными – веществами, непосредственно противодействующими воспалительным свойствам кортизола. Некоторые питательные, способные заодно изменить настроение ребенка. Например, молоко, вырабатываемое для ребенка, находящегося в состоянии стресса, как правило, имеет другое соотношение сахаров и жиров, что обеспечивает дополнительную энергию, помогающую организму бороться с любым потенциальным вторжением. Оно также может действовать как анальгетик, ослабляя болевую реакцию и помогая ребенку отдохнуть: в конце концов, сон и спокойствие способствуют излечению. Подобные особенности реакции, по-видимому, свойственны всем млекопитающим. Конкретное волшебное зелье варьируется от вида к виду – разным телам нужны разные виды грудного целительного супчика, – но общий принцип верен для всех.

Полученный эффект настолько силен, что, когда дети вырастают, их мозг по-прежнему связывает сигналы о молоке с исцелением и комфортом. Употребление жирной и/или богатой углеводами пищи, особенно если она сладкая на вкус, – то, к чему стремятся многие люди, испытывающие стресс или чувство одиночества, – оказывает обезболивающее действие на целый ряд различных млекопитающих. Как у крысы, так и у человека «комфортная еда» может ослабить реакцию организма на боль, такой вот заменитель груди для взрослых[30].

Эволюция сосков млекопитающих обеспечила новую, вакуумную точку сообщения между матерью и ребенком. Это способ вместе производить молоко и общаться друг с другом. Общение, по сути, является настолько важной частью кормления у млекопитающих, что дело не только в сосках: способы и время, когда матери кормят своих детей, также определяются тем, что мы хотим «сказать» друг другу. Матери из семейства кошачьих склонны урчать и тяжело дышать; обезьяны улюлюкают и чмокают губами. Большинство человеческих женщин предпочитают баюкать своих младенцев и кормить их левой грудью, также обращаясь к ребенку той стороной лица, которая более выразительна. Правда-правда, и другие приматы тоже так делают. У людей мышцы на левой стороне лица несколько лучше приспособлены к передаче социальных сигналов, и от 60 до 90 % женщин предпочитают укачивать младенцев слева от средней линии тела, при этом голова ребенка повернута к левой стороне лица женщины. Это предпочтение наиболее сильно проявляется в первые три месяца жизни младенца, именно в тот период, когда молодые матери чаще всего кормят грудью. Наблюдение верно для разных человеческих культур и исторических периодов.

Между тем правое полушарие взрослого мозга в значительной степени отвечает за интерпретацию социально-эмоциональных сигналов человека, и оно получает эти сигналы преимущественно через левый глаз. Таким образом, левый глаз матери внимательно наблюдает за лицом младенца, интерпретируя его эмоциональное состояние, в то время как младенец пристально смотрит вверх на наиболее выразительную сторону лица матери, учась читать ее эмоции и соответственно реагировать – на это люди тратят огромную часть детства[31].

Молоко социальное

Возвращаясь с охоты каждое утро, Морги испытывала стресс. И неудивительно – в таком мире она жила. Но если в конкретную ночь вылазка была опаснее или если Морги была голоднее, чем обычно, ее тело производило более высокую дозу кортизола. И молоко, которым она кормила своих детенышей, должно было содержать такой же более высокий уровень.

Молоко с высоким содержанием кортизола имеет тенденцию (по крайней мере, у крыс, мышей и некоторых видов обезьян) формировать у ребенка личность, менее склонную к риску, и эти черты, по-видимому, сохраняются на протяжении всей жизни особи. Они меньше исследуют окружающую среду. Меньше взаимодействуют с другими представителями своего вида. Более пугливо реагируют на неизвестные раздражители. Любят перестраховываться. С другой стороны, дети, выкормленные молоком с низким содержанием кортизола, исследуют больше. Они более социальны. Они проводят больше времени, играя со своими товарищами по норе. И когда они вырастают, их личность, как правило, имеет те же черты. Формирование личности зависит от многих факторов, но, по крайней мере, среди видов, которые мы можем изучать в лаборатории, состав потребляемого молока уже является сильным прогностическим фактором[32].

Но прежде чем мы обвиним в нашей социальной тревоге переутомленных матерей, давайте подумаем об эволюционных причинах этого паттерна. Быть социальным требует энергии. Если молоко – а это все, что вы пьете в детстве, – содержит меньше сахара или если вы можете сосать грудь реже, чем хотелось бы, то у вас меньше энергии. Вы хотите сберечь эту энергию, чтобы ваше молодое тело смогло превратиться во что-то, что сможет дожить до взрослой жизни. Тратить эту энергию на буйную разведку и общение неразумно. Живя в очень опасном мире, вы «узнаете» по уровню кортизола и другим компонентам молока вашей матери, что бояться – это, наверное, хорошо.

Молоко с высоким содержанием кортизола, как правило, также богато белком, что, по идее, помогает младенцу нарастить мышечную массу, полезную для скорейшего убегания в безопасное место. Молоко с высоким содержанием сахара, напротив, отлично подходит для создания жировой ткани – комфортного энергетического буфера – и для подпитки растущего мозга. В конце концов, мозг – это суперкомпьютер, работающий на сахаре. Чтобы быть общительным, требуется много умственных способностей – много сахарной энергии. Даже сейчас Homo sapiens, убедившие себя в том, что низкоуглеводная диета – это хорошая идея, в результате ощущают вялость, словно в голове туман[33].

Тем не менее нельзя сказать, что лучший сценарий – это молоко без кортизола. Низкое и стабильное количество кортизола в молоке матери помогает ее потомству в более позднем возрасте. Если питьевая вода крысы-матери содержит низкий уровень кортизола, ее дети будут лучше справляться с тестами в лабиринте, лучше ориентироваться в пространстве и, как правило, будут менее подвержены стрессу при столкновении с проблемами, по сравнению с крысами, чьи матери не пили воду с дозой кортизола.

Было проведено не так много исследований, в которых проверялась бы непосредственно взаимосвязь уровней кортизола у матери во время кормления грудью и характера ее ребенка. Кроме того, характеры многих детей со временем меняются (ужасные двухлетки – это не навсегда). Но одно исследование показало, что, когда уровень кортизола у кормящей матери превышал определенный порог, она с большей вероятностью описывала своего ребенка как «пугливого» или робкого. Чего не делали женщины с высоким уровнем кортизола, которые кормили своих детей из бутылочки. Некоторая степень изменений в грудном молоке, по-видимому, вызывала изменения в поведении младенца.

Итак, хотим мы, чтобы наши дети пили «стрессовое молоко», или нет? Ответ, по-видимому, заключается в том, что мы хотим молоко с достаточным количеством кортизола и других веществ в правильном балансе и в нужное время. Вспомните крыс: небольшое количество кортизола заставляет крысят учиться лучше, а избыток – сильнее нервничать. В этом есть смысл. Исследователи считают, что в определенной степени умеренно сложные условия приучают детей к предстоящим стрессам взрослой жизни. Так что, возможно, лучше, чтобы материнское молоко «демонстрировало» такие условия. Но если женщина все время нервничает, а уровень кортизола зашкаливает, ее дети могут испытывать больше страха, не решаясь исследовать и узнавать новое. Другими словами, наши тела учат детей миру, не только активно показывая им окружающую среду, но и тем, что мы кладем им в рот. Заботливые матери уже давно эволюционировали, чтобы использовать в своих интересах каждую возможность подготовить потомство к надвигающейся независимости. Поскольку мы млекопитающие, сосок – одна из наших первых линий связи.

Организм матери адаптирует состав молока к потребностям своего потомства с помощью сложной системы связи между ртом и грудью. Личность младенцев формируется благодаря особенностям молока; жиры, сахара и гормоны успокаивают его, а кишечник очищается и заселяется дружественными бактериями. Мы не только производим молоко, мы им общаемся. Оно стало социальным.

Честно говоря, не всю работу делает молоко. Например, во многих культурах матери используют свою слюну, чтобы стереть что-то со щеки ребенка; на самом деле это настолько распространено, что может считаться базовым человеческим поведением. Постоянное взаимодействие с более сильной иммунной системой матери, будь то через слюну, молоко, дыхание или контакт с кожей, должно, в теории, помочь собственной иммунной системе ребенка развиться и научиться реагировать на окружающую среду. Это также относится ко взаимодействию со слюной отца, старшего брата и любого другого взрослого, который имеет физический контакт с ребенком. Просто грудное молоко малыши потребляют активно и регулярно, поэтому можно с уверенностью предположить, что именно организм матери находится с ним в наибольшей молекулярной «связи» [34]. На первом году жизни человеческие младенцы выпивают около трех чашек грудного молока в день. Тут явно больше возможностей для биохимической передачи сигналов, чем в почти любом другом способе[35].

А как же мужские соски? Они явно не созданы для этой тяжелой работы, так почему они все еще существуют?

Мы склонны считать мужские соски «рудиментарными», но это не совсем так. Во-первых, «рудиментарный» – это термин, который подразумевает эволюционный пережиток, который больше не служит никакой цели. Но тело ненавидит растрачивать ресурсы. У нас очень мало рудиментарных черт. Даже аппендикс, который долгое время считался рудиментарным, согласно последним исследованиям – может играть важную роль в поддержании здоровья микробиома толстой кишки. Сосок взрослого мужчины может при определенных обстоятельствах давать молоко. Не так хорошо, как сосок взрослой женщины, но может. Серьезно. Мужчины могут – неэффективно и с трудом – кормить ребенка грудью.

В Конго живет группа людей, называющих себя ака. В этом племени гендерные роли удивительно размыты. И мужчины, и женщины охотятся. И мужчины, и женщины заботятся о детях. В какой-то день женщина может готовить и присматривать за ребенком, пока отец охотится. Если используется сеть, а не копье, родители вполне могут привязать ребенка к себе и охотиться вместе с ним. На другой день женщина охотится, а мужчина заботится о ребенке. Мужчины ака либо держат своих детей на руках, либо находятся от них на расстоянии вытянутой руки более 47 % всего времени. Беременность, похоже, также не меняет это соотношение: известно, что одна женщина ака охотилась на восьмом месяце беременности. А после того, как она родила, отец по-прежнему изо дня в день менялся с ней обязанностями, и не только ухаживал за ребенком, но и давал ему грудь.

Предположительно, у большинства мужчин ака нет лактации; в антропологическом исследовании об этом не упомянуто, но даже если некоторые и лактируют, они не производят столько молока, сколько женщины. Дело в том, что прикладывание ребенка к груди в их культуре рассматривается не как что-то, унижающее мужчину, а как обыденность. Подавляющему большинству родителей известно – если младенец капризничает, один из верных способов – сунуть ему в рот сосок. Американки если не дают свой, то дают пустышку. Мужчины ака дают свою встроенную пустышку.

Вероятно, мужчины все еще имеют соски не для того, чтобы быть резервными специалистами по грудному вскармливанию. У мужчин есть соски в основном потому, что они есть у женщин. Избавление от мужских сосков может привести к переписыванию программы базового развития туловища млекопитающих в утробе матери, что является дорогостоящим и опасным процессом с большим риском мутаций. Зачем в это лезть? Ткани молочных желез и соски запрограммированы реагировать на гормоны, поэтому относительно легко изменить то, что они делают в период полового созревания. Поэтому у большинства человеческих плодов развиваются соски[36].

Непонятно, почему в женской груди так много лишнего жира. Форма груди человека в значительной степени определяется размещением крупных жировых отложений, пронизывающих ткань молочной железы и окружающих ее. Но хотя эта жировая ткань, вероятно, играет роль как в составе молока (в грудном молоке много жира), так и в его формировании (жировая ткань, вероятно, помогает генерировать по крайней мере часть иммунологического содержимого), мы также знаем, что существует огромный диапазон объема и формы груди. Исследования показали, что большие, полные жира, отвислые груди не производят молоко более высокого качества, чем «тощие» груди. Они также не склонны производить хоть в какой-то степени больше молока. Пока кормящая мать здорова и хорошо питается, ее молоко, скорее всего, будет в порядке, независимо от того, сколько жира у нее в груди.

Мы также знаем, что в период полового созревания молочные железы развиваются в ответ на гормоны не только в женских телах, но и в телах, испытывающих гормональные колебания в целом. У многих мальчиков развивается протогрудь, но по мере прогрессирования полового созревания жировые комки уменьшаются. У тучных мужчин также может развиться дополнительная ткань – не только жировая, но и молочной железы, – вероятно, потому, что жировая ткань сама по себе вызывает повышенную выработку эстрогена в организме человека (это верно и для других млекопитающих). Но кормление младенца, кажется, не требует дополнительных жировых отложений вокруг молочных желез.

Так почему в женской груди столько жира? Почему она имеет такую форму?

Многие люди ошибочно полагают, что груди эволюционировали таким образом, потому что самцы Homo sapiens с большей вероятностью спаривались с самками, у которых была большая грудь. Взгляните, например, на бурное распространение операций по увеличению груди: если мужчинам не нравится смотреть на большую грудь, с какой стати женщины ложатся под нож? И учитывая это, почему бы не предположить, что именно по этой причине грудь стала такой большой?

Первым очевидным сигналом того, что дело не в сексе, является разнообразие совершенно функциональных размеров и форм груди, от ягодок до арбузов. Грудь, как правило, с одной стороны меньше, чем с другой, и расположена асимметрично – у большинства из нас лишь незначительно, но у некоторых очень заметно[37]. Ничто из этого не влияет на молоко и способность к грудному вскармливанию. Но где-то в промежутке между нашим отделением от шимпанзе (между пятью и семью миллионами лет назад) и нынешним строением тела гоминина к грудным стенкам самок добавилось множество жировой ткани.

Мы понятия не имеем, когда именно за два миллиона лет это произошло[38]. Мы не знаем, какие гены контролируют размер и форму груди, поэтому ученые не могут провести анализ частоты генетических мутаций. Грудь, как и все мягкие ткани, не сохраняется в окаменелостях. Единственным достоверным доказательством того, что у людей была такая грудь, является статуэтка под названием «Венера Виллендорфская». Вырезанная из куска камня, она изображает человеческую женщину с большим животом и огромной грудью. Тридцать тысяч лет назад. К тому моменту у нас развилась грудь человеческого типа, а не холмики наших кузин-приматов.

Учитывая, что у нас нет точного представления о том, когда развился этот вид груди, еще труднее понять, появилась ли она как репродуктивный сигнал для мужчин. Мы знаем, что среди современных Homo sapiens женщины с маленькой грудью регулярно рожают совершенно здоровых детей и могут вырабатывать много молока, и нет никаких доказательств того, что женщины с большой грудью рожают больше детей (или больше занимаются сексом), они также не производят больше молока. Среди исследований, которые пытаются проанализировать современное мужское желание, не размер груди женщины, а соотношение бедер и талии является лучшим показателем того, найдут ли ее привлекательной мужчины, и это справедливо для многих человеческих культур.

Есть еще один аргумент против этой теории: большая грудь не является надежным признаком фертильности. На самом деле женская грудь больше всего не тогда, когда у женщины овуляция, а когда у нее менструация, она уже беременна или кормит грудью. Мало того что в это время она менее восприимчива к сексуальным знакам внимания, а ее груди часто болят и слишком чувствительны, так еще и поклонникам-мужчинам уже ничего не светит. Сексуальное влечение к большой набухшей груди по большому счету не дает немедленного эволюционного вознаграждения. Однако большая грудь может свидетельствовать о фенотипе с высоким содержанием эстрогенов, особенно в сочетании с относительно узкой талией, которая в целом может быть полезна для вынашивания детей. Как и любая припухлость в женском теле, она также является хорошим признаком того, что женщина здорова и имеет готовые запасы жира.

Одна из наиболее популярных теорий о развитии груди современного человека состоит в том, что ее форма – каплевидная со слегка приподнятым соском – облегчает сосание нашим плосколицым детям. После того как человеческий мозг вырос, а нос уменьшился, детям было трудно сосать плоскую грудь. Их маленькие носы прижимались к матери, и им было трудно дышать. Или так гласит теория. Но на самом деле, чтобы решить эту проблему, эволюции нужно было приподнять сосок совсем немного.

Другие думают, что это результат прямохождения. Когда мы начали ходить, нося младенцев на руках, нам понадобились груди, которые могли бы доставать до рта в нескольких положениях. Это привлекательная идея по ряду причин, не последней из которых является тот факт, что большая грудь не имеет каплевидной формы, когда не запихнута в бюстгальтер. Большая грудь, которая никогда не видела лифчика и кормила одного или нескольких детей, имеет тенденцию выглядеть как сдутый воздушный шар. Подумайте о силе гравитации и бесконечном сосании. Зрелая женская грудь эволюционировала так выглядеть.

Я не говорю, что современная человеческая грудь не является сексуально-демонстрационной чертой. Дело скорее в том, что первоначальным двигателем ее эволюции мог быть не половой отбор. Даже среди черт, по которым он осуществляется, результат не всегда положительный. Например, нет ясной эволюционной причины, по которой мужские гениталии Homo sapiens такие, какие есть.

Скажем так: среднее влагалище имеет глубину всего от трех до четырех дюймов. Когда женщина испытывает сексуальное возбуждение, гормональные изменения напрягают связки, удерживающие матку и шейку матки на месте. Это заставляет их подниматься относительно входа во влагалище, поскольку влагалище значительно расширяет свою глубину. Но шестидюймовое возбужденное влагалище не вмещает семидюймовый эрегированный пенис. В длинном человеческом пенисе нет ничего полезного для адаптации, когда четырех-шести дюймов в состоянии эрекции вполне достаточно. С точки зрения эволюции, вероятно, именно поэтому средний пенис человека в состоянии эрекции до сих пор имеет длину немногим более пяти дюймов[39]. И все же в ряде исследований женщины оценивают изображения мужчин с более длинными пенисами как более привлекательные. Другими словами, существует разрыв между человеческим пенисом как сексуально-демонстрационной чертой и его функциональностью.

Присутствует и проблема плохо защищенной, покрытой редким мехом мошонки мужчины. Вероятно, дело не в том, что семенники млекопитающих эволюционировали подобным образом, чтобы не перегревать сперму. Первоначальная причина, по которой они выпали из живота, могла быть больше связана с бегом. Это была проблема передвижения. У Морги был растянутый таз с торчащими в стороны ногами, как у аллигатора. Но у ее потомков был более прямой таз, как у собаки. А когда ее внуки пытались скакать с бедренными костями, вертикально вставленными в тазобедренные суставы, они оказывали сильное давление на низ живота. «Гипотеза галопа» эволюции мошонки утверждает, что хрупкие яички были вытолкнуты из мужского туловища, потому что бег, прыжки и скачки причиняли боль[40]. Точно так же эволюция человеческой груди, вероятно, была связана с ее общей функцией и лишь во вторую очередь являлась демонстрационной чертой.

Но это не остановило теоретиков от написания ярких историй, некоторые из которых уходят корнями в далекое прошлое. Например, благодаря Гиппократу европейские анатомы даже в XVII веке были убеждены, что у всех женщин есть вена, соединяющая матку с грудью, которая существует с единственной целью – превращать «горячую» менструальную кровь в «прохладное и чистое» молоко матери. Даже Леонардо да Винчи, аккуратный анатом, рисовал на своих диаграммах вены, соединяющие матку с грудью. Несмотря на отсутствие такой вены во всех вскрытых телах, каждый анатом считал, что она есть. Она называлась vasa menstrualis, что, вероятно, следует перевести как «Новое платье короля».

Тем не менее идея vasa menstrualis, вероятно, родилась в результате наблюдений. В конце концов, у беременных женщин менструаций почти нет, а у кормящих женщин, как правило, какое-то время после родов не бывает менструаций вообще. Таким образом, женщины перестают терять один вид жидкости из одной части своего тела и начинают изливать другую жидкость из другой. Любой разумный человек может понять, почему был сделан такой вывод.

Но мысль о том, что Леонардо (и многие другие) рисовал vasa menstrualis, которые даже не видел, просто из-за непоколебимой веры в то, что они должны существовать, не дает мне спать по ночам. Видите ли, представления людей о реальности – из чего она состоит, как она работает, как мы все вписываемся в более масштабные схемы – могут коренным образом измениться. Иногда эти изменения настолько драматичные и далеко идущие, что становится почти невозможно понимать мир так, как мы это делали раньше. В истории науки микробная теория болезней была одним из таких сдвигов парадигмы: известно, что инфекции не являются результатом миазмов, дисбаланса жидкостей в организме или божественного наказания, а вызываются бактериями и вирусами. Тем не менее даже после того, как ученые открыли микробную теорию, наше понимание того, из чего состоит человеческое тело, было настолько глубоко укоренившимся, что потребовалось много времени, чтобы принять новую реальность.

Я знаю, что некоторые идеи о биологии человека, которых мы придерживаемся прямо сейчас, в конечном итоге окажутся глубоко неверными. Конечно, мы не знаем какие; они «неизвестные неизвестные». Я бы поставила на то, что человеческий микробиом и эмерджентные свойства сложных систем сформируют основу для смены парадигмы в биологии: во многих областях исследований мы находимся в процессе размывания границ того, что представляют собой отдельные организмы. Но опять же, по определению, люди, которые живут, думают и работают до и даже во время смены парадигмы, в основном находятся в неведении.

Единственная причина, по которой это еще не свело меня с ума, заключается в том, что есть маленькие хитрости, которые можно использовать для определения хотя бы некоторых из наших слепых зон[41]. Начать можно везде, где есть научные предположения, которые кажутся подозрительно культурными, – другими словами, привязанными к недавним человеческим представлениям о том, как устроены вещи, а не к числам, – и копнуть глубже.

Например, существует давнее предположение, что города возникли из-за сельского хозяйства. Мы предполагаем, что большее количество пищи позволило популяциям расти, и эти более крупные популяции оставались на одном месте, чтобы заниматься обработкой, хранением и распределением этой пищи. Легко последовала городская специализация: один класс людей занимался выращиванием пищи, другой – ее хранением, третий – строительством убежищ и лечением больных, а кто-то не делал ничего из этого, посвятив себя (быть может, самому популярному человеческому занятию) общению с невидимыми богами и/или обучению. Неправда, что для специализации нужны города – современные охотники-собиратели играют особую роль в своих обществах, – но допустим, так и было.

Все это имеет смысл. Но я также знаю, что мы часто забываем, насколько на самом деле несовершенна человеческая репродукция. И мы склонны забывать об этом, потому что у нас есть культурные представления о женщинах. Большинство людей думают, что им легко рожать детей. Это не так. Мы не кролики. Наши репродуктивные системы даже не так надежны, как у большинства других приматов. Морги было намного легче откладывать яйца и выделять молоко из пор на животе. А значит, в игру вступает множество поведенческих факторов, позволяющих быстро увеличивать человеческую популяцию. Итак, давайте признаем, что сельское хозяйство имело решающее значение для роста городов. Но тогда зададимся другим вопросом: не кто кормит взрослых, а кто кормит младенцев растущего населения и как это влияет на зарождение городов вообще. В конце концов, женские тела – это буквально инженеры городского населения.

Сельское хозяйство, возможно, помогло множеству тел собраться вместе, заполняя городские ниши, но мы также должны помнить, что из-за тесного контакта возникают новые проблемы: например, широкое распространение инфекций, наследие которого мы можем видеть в олигосахаридах человеческого молока. Мы также знаем, что еще на заре письменной цивилизации люди пользовались услугами кормилиц. Эти женщины, которых нанимали или порабощали, чтобы они кормили грудью чужих детей, способствовали демографическому буму. Фактически человеческие города могут быть величайшим наследием Морги. Без кормилиц городская жизнь, возможно, никогда бы так не наладилась.

Я не первая выдвигаю этот аргумент, хотя в основном он скрывается в академических журналах, которые читает лишь горстка исследователей и ученых. Он звучит так: хотя сельское хозяйство могло позволить большему количеству людей жить в одном месте, проблемы, связанные с плотностью населения, должны были сами по себе сдерживать экспоненциальный рост этого населения. В том числе поэтому первые человеческие города, возникшие где-то между четырьмя и семью тысячами лет назад, как предполагается, были ненамного больше деревень – в них жило от всего пары сотен до целых трех тысяч человек[42]. Сельское хозяйство требовало обширных площадей, что, по-видимому, удерживало большую часть «пригородов» этих «городов» довольно рассредоточенными (если они вообще существовали). Те, кто жил в густонаселенных городских центрах, страдали от повышенной смертности и сниженной рождаемости из-за болезней и анемии, и в этих обстоятельствах росло число молодых людей в репродуктивном возрасте, которые погибали в насильственных конфликтах, вызванных социальными трениями. Чем больше становится город, тем сильнее давление городской жизни может сдерживать рост его населения.

И все же каким-то образом возникли большие города. Случаи взрывного роста городов задокументированы в самых ранних письменных источниках. А в некоторых из этих раздувающихся городов женщины регулярно нанимали кормилиц, чтобы те кормили их детей.

Давайте немного посчитаем. В современных африканских племенах охотников-собирателей кунг женщины регулярно кормят грудью своих детей до трех лет, а средний интервал между родами составляет 4,1 года. Эти женщины рожают в среднем от четырех до пяти детей за свою жизнь. В середине ХХ века североамериканские гуттериты – сельская религиозная группа, не принимающая противозачаточных средств и отлучающая своих детей от груди до достижения ими годовалого возраста, – имели средний интервал рождаемости в два года и рожали более десяти детей[43]. У женщин, которые вообще не кормили своих детей грудью (например, у британок в 1970-х годах), средний интервал между родами составляет 1,3 года.

Грудное вскармливание, другими словами, является очень предсказуемым видом контроля над рождаемостью. Он несовершенен, гораздо менее успешен, чем наши современные варианты (презервативы, гормоны, кусочки меди, вставленные в матку), но тем не менее грудное вскармливание – это пилюля природы. У Морги не было сил кормить одновременно более одной группы детенышей. Снова забеременеть было равноценно самоубийству. По этой причине предпочтение отдавалось генетическим мутациям, которые позволяли устанавливать интервалы между родами. Как только приматы эволюционировали так, чтобы у них стало меньше потомства, это эволюционное наследие прочно закрепилось. Да и вообще, наши яичники молчат, пока наша грудь работает.

Итак, представьте, что происходит с населением города, когда большой процент его матерей нанимает кормилиц. Это значительно сократило бы средний интервал между родами: с 4,1 года до всего лишь 1,3 года. Беременность длится около 9 месяцев. Вы были бы беременны практически постоянно.

Между тем кормилицы не были бы беременны так же часто, как вы, но поскольку грудное вскармливание является несовершенным средством подавления овуляции, они также не были бы постоянно небеременными. У многих были бы собственные дети, некоторые родились непосредственно перед вашими, а некоторые родились, когда ваши еще находились на грудном вскармливании. Многие женщины вполне способны выкормить более двух детей. Эти так называемые суперпроизводители – мы можем предположить, что такие женщины с большей вероятностью находили постоянную работу в качестве кормилицы, – могут кормить одновременно трех или четырех детей без значительного увеличения детской смертности. Нетрудно представить, как население древнего города подскочило в таких обстоятельствах.

Помните также, что люди, у которых много детей, являются представителями высшего и высшего среднего класса (того, что можно ими считать). Если их дети вырастут с достаточными ресурсами, чтобы нанять собственных кормилиц (что, конечно, невозможно для детей самих кормилиц), это увеличит долю городского населения, пользующегося услугами кормилиц, что ускорит рост населения. В конце концов, либо городу придется нанимать женщин из близлежащих сельских районов, либо своего рода восстание против кормилиц свергнет смехотворно плодовитый правящий класс.

В этом воображаемом мире, где на население города влияет только кормилица, у Хаммурапи на руках было бы чертовски много младенцев. Неудивительно, что правила кормления грудью вошли в его письменный закон. Конечно, в реальном мире многие другие факторы сдерживали городское население: голод, болезни, наводнения, насилие. Например, во Франции XVIII века, где не только богатые, но и большие слои среднего класса нанимали сельских кормилиц, многие младенцы, отданные в сельскую местность, умирали, предположительно от болезней или отсутствия должного ухода. Это стало такой проблемой, что было создано общенациональное регулирующее агентство под названием Bureau des Nourrices[44], чтобы защищать младенцев и заботиться об интересах как матерей, так и кормилиц. Оно работало до 1876 года. Французы продолжали нанимать кормилиц и во время Первой мировой войны. В США афроамериканские женщины регулярно кормили грудью белых младенцев американского Юга во время рабства, в период Реконструкции, а в некоторых случаях вплоть до середины XX века.

Помните Вавилон? Этот огромный, ужасающий город? Около 1000 года до н. э. его население составляло примерно 60 000 человек. Между тем население Золотого города Иерусалима при царе Давиде (та же эпоха) насчитывало всего лишь 2500 человек. В то время как некоторые женщины, как известно, кормили грудью чужих детей, матери-еврейки имели обыкновение самостоятельно кормить своих, как призывали их к этому священные тексты[45]. В Вавилоне были кормилицы. Их боги были более городскими. Снова и снова древние города-кормилицы видели, как их население разрасталось и вздымалось к их стенам: Мохенджо-Даро, 50 000 человек; Фивы, 60 000 человек; Ниневия, 200 000 человек. Древние римляне создавали организации для регулирования этой практики. Римские семьи обращались за услугами кормилиц на городской площади у Columna Lactaria[46].

Таким образом, наследие Морги было как благом, так и проклятием для Homo sapiens. Древние города сталкивались с серьезной проблемой перенаселения, и эта проблема прослеживается в историях их происхождения. Кажется, например, что история о Ное и ковчеге изначально была не о грешных людях. Речь шла о перенаселении городов и контроле над рождаемостью.

Среди ученых, посвятивших изучению таких вещей свою жизнь, в целом принято мнение, что древнееврейский миф о потопе возник не среди древних евреев. Самое раннее сообщение о таком мифе относится к шумерам. Расположенные между двумя реками в засушливой земле, шумерские города зависели от оросительных каналов и регулярного цикла приливов и отливов, чтобы удобрять посевы. Но если прилив выходил из-под контроля, города могли быть разрушены. По всему миру есть и другие культуры с мифами о потопе, но шумерский имеет достаточно общего с историей о Ное и ковчеге, чтобы быть очевидным предшественником. И он удивительно связан с женской репродукцией.

Как гласит легенда, шумерские боги были ленивы. Им не нравилось выполнять утомительную работу по выращиванию еды и изготовлению одежды. Они отдали эту работу Человеку. Но человеческие города росли так быстро, что раздражали богов. Один бог, Энлиль, прославившийся тем, что совокуплялся с холмами и порождал времена года, проснулся ото сна, потому что соседний город был перенаселен и настолько шумен, что стук и бормотание мешали ему спать[47]. По-царски разозлившись, он решил стереть людей с лица земли потопом. Это бы сработало, если бы не вмешался другой бог. Этот бог рассказал о потопе человеку по имени Утнапиштим – шумерскому Ною – и велел ему построить лодку, на которую он посадил бы свою жену, растения и по паре всех животных. Когда Энлиль наслал ужасный потоп, Утнапиштим и его семья выжили. Позже, когда ворон, которого они послали с лодки, не вернулся, они поняли, что вода отступила[48]. Они быстро заселили город своими детьми.

Но вскоре он снова переполнился. Именно тогда вмешались Энлиль и остальные боги. Помимо изобретения смертности, чтобы установить верхний предел человеческой жизни, они также издали ряд указов о контроле над рождаемостью и сексуальностью, чтобы детей было меньше. Женщины были разделены на священных храмовых проституток со специальными знаниями о травах и контроле над рождаемостью; жен, с которыми можно заниматься сексом и размножением; и «запретных женщин», недоступных для секса. Другие шумерские клинописные таблички содержат советы по использованию трав и методы как для повышения, так и для снижения фертильности.

Но это все совсем недавняя история. Homo sapiens существует уже 200 тысяч лет. Млекопитающие – 200 миллионов. Мы не можем требовать извинений от Морги, убегающей в свою маленькую нору в начале юрского периода, и она ничего нам не должна. В целом я бы сказала, что матери всего мира должны нам гораздо меньше, чем мы думаем. А мы должны им больше.

Полное готовых к бою иммунных клеток, молоко расширяет защитные границы материнского тела, чтобы окутать детей. Но, как и многое из того, что мы делаем, чтобы защитить наших детей, это дорого нам обходится. Рак молочной железы распространен и смертелен именно потому, что ткань молочной железы эволюционировала, чтобы остро реагировать на гормональные изменения. Везде, где есть группа клеток, пролиферирующих, изменяющихся и ревертирующихся, можно найти клетки, которые выходят из-под контроля. Не только у нас: собаки, кошки, белухи, морские львы – все животные с тканями молочной железы, как известно, болеют раком молочной железы[49]. В то время как 1 % случаев рака молочной железы встречается у мужчин, он составляет целых 30 % всех случаев рака у женщин.

К сожалению, это также вторая по значимости причина смерти от рака среди женщин. Поскольку молочные железы развились из кожи вдоль туловища, человеческая грудь расположена прямо над сердцем и легкими, пронизана кровеносными сосудами и лимфатической тканью. Существует очень большая вероятность того, что рак молочной железы даст метастазы еще до того, как его заметят[50]. В последнее время смертность от рака молочной железы снижается, в основном потому, что мы чаще находим его и лечим до того, как метастазы выйдут из груди. Но заболеваемость раком груди ничуть не снижается. Вероятность того, что у меня, как у американки, в какой-то момент жизни разовьется рак молочной железы, составляет один к восьми, и эта статистика во всем мире примерно одинакова[51]. Иными словами, иметь грудь и вырабатывать молоко не просто социально дорого; это само по себе опасное дело.

Это материнство – даже для женщин, которые не стали матерями и никогда ими не станут. Наследие эволюции млекопитающих в женском теле готовит нас к подвигам с разной степенью затрат. От иммунной системы до кишечной флоры, жировой ткани, тканей молочных желез и репродуктивных органов самка млекопитающего рождается готовой к удару. Подготовка к выработке молока является его частью. Подготовка к рождению детей, выращенных в утробе, – это совсем другое.

Морги это было не нужно. Живорождение пришло позже. Причина, по которой в наши дни рожать и восстанавливаться так до смешного трудно, заключается в том, что мы живородящие. И с этим приходится считаться.

Было холодно. Пепел падал как снег в течение многих лет. Когда он кончился, все было мертво: огромные звери ростом с деревья и хищники с крючковатыми зубами, озерные и речные твари. Но она выжила, как и другие существа, которые были достаточно малы или зарылись достаточно глубоко, чтобы спрятаться. Крошечные. Миниатюрные. Те немногие, кого так легко забыть.

Те, кто мог жить за счет мертвых, тоже выжили, питаясь массивными трупами, опускавшимися на дно океана. Тела падали вниз, глубоко, на столы веретенообразных и присосочных, которые пировали, как короли, пока и сами не умолкли. Но на суше, словно манна небесная, вскоре появились нежные всходы и насекомые. И возрадовались тогда наши Евы – как вообще могут радоваться оголодавшие крысы-ласки, пережившие конец света.

Мы не знаем, была это комета или астероид. Многие считают, что астероид. Но мы почти точно знаем, куда он упал: у побережья места, которое мы называем Юкатаном, есть кратер диаметром 110 и глубиной 12 миль, наполовину погребенный под водой. Астероид был 6 миль в поперечнике, и он столкнулся с Землей с силой, превышающей сто тератонн в тротиловом эквиваленте: более миллиарда Хиросим.

Существует такая вещь, как граница K-Pg – странный сдвиг в палеонтологической летописи между меловым и палеогеновым периодами. Если копнуть достаточно глубоко, можно найти тонкий слой глины, пропитанной иридием – звездным веществом, очень редким в земной коре, но обычным для астероидов и комет. Все потому, что, когда этот огромный кусок камня упал, сила удара выбросила в воздух фрагменты и пыль, богатые иридием, и разнесла их в облаках по всему земному шару. Облака закрыли солнце, но похолодало не сразу. Сначала мир загорелся. Чистая энергия удара запустила в небо расплавленные обломки, горячий пепел и другие выбросы, а когда они упали обратно, планета вспыхнула, как трут. Лесные пожары полыхали на континентах, жара пульсировала многие дни. Пепел от пожаров присоединился к облакам пыли, которые взметнулись в небо массивными смерчами и размашистыми огненными струями. Небо стало темнее. С него падал пепел. А когда костры наконец погасли, стало холодно. Холодно и тихо.

Этот глиняный слой датируется примерно шестьюдесятью шестью миллионами лет назад. Как и камни в кратере у Юкатана. До него мир полнился всевозможными динозаврами. После – в основном птицами. И нами. Вернее, тем, что стало нами. И некоторыми ящерицами. Земноводными. Лягушками и жуками, стрекозами и комарами. Мы – потомки выживших, тех, кто сумел приспособиться.

В истории человечества нет такой бойни, стихийного бедствия или террора, который мог бы сравниться по масштабу разрушений с падением этого астероида. Мы просто не можем себе его вообразить. Мы знаем, что там был пепел. Мы знаем, что много лет было очень холодно.

И мы знаем, что где-то там, в пеплопаде, и кроется причина, по которой у женщин есть месячные. В разгар одной из самых страшных катастроф[52] в мире плацентарные одержали победу, начав рожать живых детенышей.

ПРАВДА В ТОМ, ЧТО ВАГИН ДОЛЖНО БЫТЬ БОЛЬШЕ

Со времен Морги млекопитающие кормят своих детенышей молоком. В течение некоторого периода после того, как новорожденные млекопитающие покидают матку матери, они сосут грудь.

Но где-то в далеком прошлом, после Евы молока, но до Чикшулуба, тела млекопитающих начали сворачивать с главной дороги. Вместо того чтобы откладывать яйца, некоторые из древних существ начали инкубировать их внутри своих тел. Некоторые стали сумчатыми, а другие, как и мы, – плацентарными. Мы не просто согревали свои яйца; все женское тело стало двигателем беременности.

Не уверена, что могу объяснить, насколько это безумно. Большинство многоклеточных животных откладывают яйца. Некоторые выпускают их в океан свободно плавающим потоком. Некоторые надежно прячут их в липкий шарик. Некоторые остаются с кладкой, охраняя ее, пока детеныши не вылупятся. А некоторые сбегают. Другими словами, отношение к яйцам у животных разное. Но откладывать яйца – это нормально.

Что ненормально, так это позволять яйцам развиваться и вылупляться внутри тела, где они могут нанести всевозможный катастрофический ущерб. Ненормально – образование плаценты и прикрепление развивающегося плода к стенке матки, превращающее тело матери в своего рода мясную фабрику из кошмара Х. Р. Гигера. Иными словами, ненормальным является живорождение.