Читать онлайн Калиго: лицо холода бесплатно

Часть

I

. Пока судьба не разделит нас

Их останется двое. Двое против стужи, против несправедливости и суровости Севера, против целой Вселенной, стремительно разваливающейся у них под ногами. Двое, которые смогут все изменить. Двое, которые смогут все исправить. Разрушить, воскресить, воссоздать из праха, чтоб планета обрела новую жизнь. Как они поступят? С чего начнут? Смогут ли встать на ноги и дать отпор самому Холоду? Возможно, они лишатся жизни. Может, станут героями. Вероятно, потерпят провал, тем самым обрекая на ужасную участь все человечество. Но нелегкий путь еще впереди, а пока этим двоим нужно научиться жить в согласии друг с другом и с чуждым им обоим миром.

Северные земли встречают их тоскливым завыванием мистраля. Он поглаживает верхушки гор, пронизывает разреженный воздух, покачивает горнолыжную кабинку, и без того едва поднимающуюся в горную высь. Пока та, вздрогнув, не застывает на кусочке заснеженной почвы. Протяжный скрип металла объявляет о прибытии, вот только туристы не спешат выходить наружу. Может быть, потому, что не знают, как открыть дверь? По правде сказать, никто из них понятия не имеет, как работает этот странный механизм, отдаленно напоминающий подъемник. В далеком прошлом он двигался за счет электричества, опускаясь и поднимаясь на гору по бесконечному кругу, но те времена давно прошли. Не имея источников питания, сааллы не нашли ничего лучше, как использовать ручную рукоятку для подъема, которую каждый из представителей сильной половины группы крутил по очереди, чтоб приблизить их к вершине. Пока местный житель не подал сигнал об остановке.

– Мы на место, – объявляет Силкэ с присущим людям севера грубоватым акцентом, когда металлические створки со скрежетом разъезжаются в стороны.

– Какая красота!

Ивейнджин первой выбирается из проржавелого зверя. Впервые поднявшись на высоту четырех тысяч метров, девушка теряет дар речи. Белые пески, изогнутая спина скал, клубы облаков, нависших над каменными шпилями бескрайним пылевым облаком: совершенно другой мир. Она словно ступила с земли прямиком в невесомость. Вот топталась у заснеженного подножия, а вот уже парит над небосклоном. Это не просто горный хребет. Это сердце Скандинавии. Жаль, не все члены группы разделяют ее восторг.

– Наконец-то, я уже задолбался крутить это гребаное колесо, – выпрыгивает из кабинки Акли, хлопая бесцветными ресницами. – Если б знал, что на острове нет нормального фуникулера, заказал бы нам вертолет. Пошевеливайтесь, сонные мухи. Мне еще предстоит выиграть гонку.

Красоты скандинавских краев интересуют его меньше всего, впрочем, как и желания других. Единственное, что для него имеет значение – выиграть пари и сделать своего одногруппника Калеба в соревновании по спусковым лыжам.

– Мечте дурак радуется, – фыркает Калеб, бросая на землю чехол со снаряжением.

– Ты кого дураком обозвал?

– Это устойчивое выражение. Имеется в виду, что радоваться нужно не мечтам, а результатам.

По его лицу юноша понимает, что поговорки в борьбе с Аком бесполезны, и качает головой.

– Рано торжествуешь. Я катаюсь на лыжах с одиннадцати лет, участвовал в сотнях конкурсов, в большинстве из которых одержал призовые места. Что-что, но гонку с выскочкой-любителем я уж точно не проиграю.

– Ага. Ну вот и посмотрим, кто круче! – растягивает такие же бледные, как и все его лицо губы Ак. Его улыбка, как разряд тока по мокрой коже – такая же резкая, отдающаяся болезненным спазмом в горле. Калеб хочет ответить, но решает не спорить. Это все равно, что биться головой о стену. Если Акли Гудмен вбил себе что-то в голову, его не переубедить, а силы юноше лучше поберечь для предстоящего заезда.

Ветер пронизывает до костей. Проникает в щели, хлещет плетью по голой коже, выдувает даже сами мысли о тепле, давая понять, что вершина Сапмелас саалла не сильно рада новым гостям. Калеба настораживает столь холодный прием, но абориген дает понять, что на такой высоте сквозной бора – дело привычное. Не то, чтоб парень не верил незнакомцу (хотя, он, в принципе, никому не доверяет), но порывы кажутся ему слишком сильными для середины дня, а Силкэ – чересчур спокойным для человека, которому пришлось тащиться на гору в нерабочий сезон. Говоря по правде, местный сам вызвался стать их проводником, но Калеб сомневается, что им правили благие намерения. Скорее всего, выгода – вечный двигатель человеческой души. Это место считается священным для сааллов – коренного народа Саарге. Поэтому, когда чужаки из Америки приплыли на их земли, намереваясь потревожить местное святилище, у местного жителя не оставалось выбора. Отпускать иноземцев в одиночку то же самое, что четвертовать всех семерых собственными руками. По крайней мере, так сказал Силкэ.

Калеб знал, что, отправляясь на остров, который пользуется славой «Проклятого пятна» на лице Севера, они с друзьями немало рискуют. Эта местность обросла множеством легенд и мистических историй. Якобы жители здесь исчезают, как снежинки на раскаленном камне, корабли близ берегов по неизвестным причинам тонут, а их останки, погребенные под весом глубины, так и не находят. Даже самолеты, курс которых пролегает через Саарге, исчезают с радаров бесследно, словно распадаются на мириады снежинок, сливающихся с вечно белыми верхушками скал. Такой себе осколок Бермудского треугольника посреди Северного Ледовитого океана. И все это могло бы отпугнуть юношу от поездки, если бы не одно «но»: Калеб Колдвотер не верит в сказки, еще реже – в страшилки.

– Чилл, кунчики, – посылает им воздушный поцелуй Джаззи. – Вы как знайте, а я пошла селфиться. Кэт, гоу со мной?

Пока лыжники-дуэлянты подготавливают инвентарь, звезда ютюба Джаззи щелкает себя со всех ракурсов в объектив новенького айфона в стремлении сделать идеальное селфи. Ее копна рыжих кудрей горит на фоне заснеженных просторов, подобно раскаленным углям в печи. История острова, как и его малочисленных поселенцев, интересует ее в последнюю очередь, и то лишь для того, чтоб привлечь подписчиков в свой влог. А вот Кэт относится к традициям вымирающих скандинавских народов куда более почтительно. Как будущий писатель, которым она надеется стать после окончания Нью-Йоркского университета, брюнетка имеет непреодолимую слабость ко всему, что окутано пеленой таинственности.

– А это что такое? – машет она рукой на деревянный домик вдали. Вопрос явно предназначается местному, но вместо него отвечает Элиот.

– Видать какая-то хибара для пахарей.

– Фальде! – подтверждает Силкэ. Из-за неожиданного шквала ему приходится повысить голос.

– Зачем нужна эта хижина? – спрашивает Ивейн, поднимая камеру. Но из-за резкого ветра Силкэ не улавливает суть вопроса. – Говорю, она нужна для отдыха?

– Нет! Для хранить припасов!

Калеб выискивает взглядом силуэт лачуги, но тут же отворачивается от неожиданного броска снега в глаза. Кажется, метель становится все сильнее, и это не на шутку тревожит Аллестера.

– Вам не кажется, что погода слишком резко переменилась?!

– На вершина всегда сильне дуть. Так горный дух приветствовать или предупреждать гости!

– И как мы узнаем разницу?

– О, – одергивает меховую шапку Силкэ, – вы понять это без ошибок.

Аллестер подходит ближе к Кэт, опасливо осматривается по сторонам. Упоминание сверхъестественного заставляет его тоненькие руки стиснуть видеокамеру до боли в пальцах. Как студент журфака, он заимел полезную, но жутко раздражающую привычку снимать все, что попадает в ореол его громоздких очков. Он с трудом пережил перелет, а ступив на палубу парома, едва не свалился в обморок от слабой качки. Всю дорогу до острова ему казалось, что судно сейчас развалится по частям, а они с друзьями упадут в открытое море на съедение белым акулам, которые в окрестности Скандинавского полуострова даже не водятся. Ивейн прониклась симпатией к этим милым кудряшкам и темным, как бусинки, глазам, перебегающим из стороны в сторону, словно две жемчужины на шелковой нити. Но на этом приязнь к нему в группе заканчивается.

– Что за горный дух? – подключается к разговору Кэйтин. – Это какое-то здешнее божество?

Местный отрицательно качает головой.

– Нэй. Это Владыка Саарге. Все, что вы видеть – его земли. Мы всего лишь гость и служить он, чтоб иметь возможность здесь жить.

– Что? – подставляет ладонь к уху Ивейнджин. – Что он сказал?!

А вот сейчас приходится действительно кричать, чтоб быть услышанным. Внезапно поднявшаяся вьюга вздымает в воздух белые хлопья, закручивая их в буйном вихре. Ветер дует настолько сильно, что не дает сделать вдох, словно его порывы выдувают из него весь кислород. Подобные изменения кажутся неестественными, будто кто-то нажал на рычаг «запустить ураган», и теперь он на всех парах мчится прямиком на вершину.

– Че за дичь?! – хватается за шею Элиот, чтоб удержать шарф. – Гля, как резко небо затянуло! Ни фени не видно! Кажись твой дух не больно нам рад, белобрысый!

– Может… – начинает было Ивейн, но бросок снега прерывает ее. Она прикрывает лицо ладонями, но заговорить так и не получается. Силкэ хватает ее за локоть и машет остальным.

– Нужен немедленно спускаться! Надвигаться скёрнинг! Снежный буря!

Его слова вызывают всплеск эмоций у Джаззи

– Хей! Че за нафиг? Я только шестьдесят селфи успела сделать! Это просто горный винд! – говорит она, а у самой чуть перчатки с рук не срывает.

– Никто никуда не идет! Мы не для того сюда тащились, чтоб спускаться через час! У нас впереди большая гонка!

– Ты что, с ума сошел, Ак?! – чуть не задыхается от возмущения Калеб. – Кататься при таких условиях? Мы же разобьемся!

Такую реакцию Акли воспринимает как личное оскорбление.

– Так и знал, что ты сдрейфишь!

– Я не бою…

– Чего?

– Говорю, – ураганный порыв бьет Калеба по щекам, словно хлыстом. Ему приходится натянуть капюшон, чтоб защититься, – дело не в сложности! Просто я не такой отбитый, чтоб рисковать своей жизнью!

– Ну уж нет, ты, мозгляк! Все студенты только и треплются, что о Колдвотере-младшем – лучшем лыжнике Нью-Йоркского университета!

– Акли! – кричит Кэт при виде поднимающейся на горе снежной стены.

– Лучший ты только на словах? Так давай, отвоюй свой титул! Покажи, на что способен!

– Аааклии!

Парни поворачиваются и застывают на месте, наблюдая, как над головами закручивается водоворот снега. Отталкивая друг друга, они бросаются к подъемнику, стремясь как можно скорее покинуть эпицентр бури. Не успевают створки ржавой двери сомкнуться за спиной отстающего Аллестера, как Силкэ наваливается на рукоятку, и кабинка уносится в пропасть в поисках спасения. Ветер волком воет в щели, копны снега бьются о потемневшее стекло так яро, что Кэйтин кажется, будто оно вот-вот вылетит ей прямо в лицо. Она отодвигается от него так далеко, как только позволяет впившееся в шею плечо Калеба и притиснутая к предплечью рука Ивейн, когда неожиданный грохот выбивает из ее легких весь воздух.

– Что это было?!

– Кажется, механизм заклинить!

– Сейчас не подходящее время для поломки!

Местный дергает маховик, но тот словно в цемент окунули. Порыв ветра кулаком ударяет в окно, пошатнув конструкцию в сторону так резко, что ее скрип перекричал разрастающийся над головой буран. Стекольный хруст заставляет группу судорожно прижаться друг к другу.

– Сделай же что-то, Силкэ!

Мужчина наваливается на рычаг всем весом, но тот резко отцепляется и остается у него в руке. Стекло слева разбивается в дребезги. Металлический скрип эхом разносится по округе.

– Она не выдержит! – вопит Эл.

Калеб с Аком с трудом раздвигают заледеневшие створки. Все одновременно устремляются к двери, борясь за право на жизнь, пока предостерегающий вой металла не подгоняет их в спину.

– Джаззи, быстрее!

Рыжеволосая едва успевает выпрыгнуть, как ледяная вьюга сметает в пропасть кусок заснеженной тверди прямо перед застывшей кабинкой. Если бы не Силкэ, вовремя оттащивший девушку со склона, Джаззи бы улетела в пропасть. Постепенно нарастающий шквал перерастает в шторм, а тот – в ураган, настоящий нордовый хаос на краю земли, с которой нет пути обратно. Снег впивается в глаза, забивается в щели. Ветер хлещет по коже до боли, до крови, до последнего беззвучного крика. Его вой перетекает в ярость, настоящую, остылую, неконтролируемую. Ярость, причина которой гостям острова неизвестна. Гнев, который они не в силах понять. Боль, которая выливается потоками стылой лавы. Отрезвляет, поучает, угрожает, скатываясь в сплошной снежный пласт, несущийся с вершины прямиком к восьмерым путникам.

Аллестер, снимающий происходящее на камеру, оторопело опускает объектив, замирая от ужаса.

– В хижину! – вопит Калеб, на ходу хватая лыжи.

Акли порывается вперед, позабыв об остальных. Джаззи скачет по сугробам с крепко зажатым в руке смартфоном и только Иви не двигается с места. Вид белой стены вводит девушку в ступор, и если бы не Элиот, потянувший ее за собой, как куклу, она б даже не пискнула, когда лавина смыла бы ее потоком.

– Сюда! Скорей!

Силкэ раскрывает дверь нараспашку и уже готовится ее захлопнуть, когда Иви подставляет ногу в дверной проем.

– Стойте, там еще Кэт!

Десять метров. Кэйтин мчится со всех сил, но ботинки грузнут в сугробах, тормозя движение. Белая волна стремительно пожирает склон.

– Кити, ты сможешь! – высовывается в щелку Джаззи.

Пять метров. Поток движущегося снега заглатывает лачугу, как акула мелкую рыбешку.

– Давай! – протягивает руку Ивейн.

– Прыгай!

Снежная река хватает брюнетку за щиколотки, а буря толкает в спину, когда она делает отчаянный рывок.

– КЭТ!

– Да спасти нас всех Акмелас!

Ледяное цунами сотрясает бревенчатые стены, как спичечный коробок, погребая лачугу под тонной белой мглы, а вместе с ней и всех, кому посчастливилось в ней оказаться.

Глава 1. Под брюхом небосвода

Oднажды в далеком-далеком прошлом, когда холод еще не смешался с воздухом, а густая растительность покрывала каждый сантиметр острова Саарге, юноша по имени Сирилланд решил бросить вызов Богу равноденствия Акме́ласу – прародителю Истины и руководящей руке Справедливости. Это не было спланированным деянием или злым умыслом, всего лишь случайностью, которая чуть не разрушила весь мировой порядок. Один взгляд, одно решение, одна стрела, угодившая прямо в священного оленя, разрушила природный устой, подвергнув все живое опасности. Спицы Мировой прялки, на которой, по поверьям сааллов, держалась вселенная, лопнули вместе с падением зверя, грани переместились, а колесо сошло с оси в момент, когда его дыхание оборвалось. Столь непростительное нарушение могло погубить и небеса, и землю, отдав их в руки всесветного Хаоса, если бы не вмешалась Троица Истинных Богов Севера. Три силы, три высших Божества, правивших миром, сошли с Асгарда1 на владения смертных, дабы придать суду того, кто осмелился нарушить вселенский порядок: Акмелас – повелитель льдов, Куту́лус – покровитель морей и Орфлаг – владыка земной тверди.

Кутулус хотел отдать грешника на съедение рыбам, а его грешную оболочку обратить в морскую пену. Орфлаг предлагал упокоить негодяя в самых недрах планеты, чтоб под мощью ее тяжести и давления по истечении многих мучительных столетий его тело превратилось в камень. Но Акмелас был умнее и изобретательнее. Его неусыпное око видело то, что ускользало от зрения его собратьев. Виновник самого тяжкого из возможных преступлений не боялся умереть. Разделить участь океана или слиться с природой его не страшило. Лишь одна вещь во вселенной заставляла его грудь трепетать от страха: холод, который лишил его соплеменников всего. Стужа, обратившая родные края в обитель вечных льдов. Нескончаемая зима, отнявшая у его семьи пищу и обрекшая ее на голодную гибель. И именно эту напасть и использовал Верховный Бог. Он вынул из повинного кости, заменив льдом и использовал их для сотворения новых спиц Мировой прялки. Сердце нечестивца послужило осью для уравновешивания колеса, место которого в груди юноши заменил кусок горного хрусталя. Душа же, как вечная и священная субстанция, получила шанс на перерождение в другом смертном, безвинном и не испорченном грехом. Акмелас сумел найти наказание, которое принесло бы провинившемуся больше пыток, чем сама смерть, превратив его в то, что он больше всего ненавидел, что вызывало одновременно боязнь и отвращение, вожделение и ужас, трепет и тревогу. Объединив виновного с метелью и стужей, Акмелас сослал его на родной остров, запретив покидать пределы до тех пор, пока отнятая у него душа сама не отыщет его.

Верховный Бог был уверен, что сила хлада довольно быстро разрушит бренную плоть, поглотив ее без остатка, но Сирилланд оказался гораздо сильнее, чем тот полагал. Он сумел не только выжить, но и примериться с этой способностью, а со временем – и управлять ею. Хотя сдерживать подобное могущество было невыносимо сложно. Одно неверное движение, злость, обида, мимолетное раздражение могло выпустить сокрушительную мощь на волю, поглотив парня без остатка, а вместе с ним и весь мир. Он стал живым воплощением мороза, Владыкой семи нордовых ветров, Правителем вьюг, Повелителем Севера. Тем, кого впоследствии сааллы прозвали «Калиго» или лицом самого Холода.

Никто так и не узнал, почему юный охотник поднял руку на священнейшего из существ. Одни говорили, что им правила жажда переворота. Другие – что он желал выказать неуважение Троице Истинных Богов. Третьи – что таким образом хотел доказать презренность собственного народа и его традиций. Но правда так и осталась погребена под коркой нетронутого снега. На самом деле никого не интересовало, что двигало его поступками, что мотивировало, что подстрекало. Не потому, что истина плавала на поверхности, а оттого, что никому до этого не было дела. Грех совершен. Равновесие нарушено. Зло выбралось на поверхность. Боги узрели результат, а больше им и не было нужно. И по сей день сааллы, передавая из уст в уста легенду рождения Калиго, не ведают истинной причины деяний парня, имя которого стерлось с памяти жителей быстрее, чем снежная пыль, поднятая ввысь северным ветром.

Со временем Калиго осознал, что ждать освобождения так же бессмысленно, как и молить Богов о прощении. Не имея собственной души, он начал выискивать ее у других, пытаясь вернуть то, что у него так несправедливо отняли, но все усилия были напрасными. Его поиски продолжались из года в год, из десятилетия в столетие, и так по бесконечному кругу временной стрелки. Надежда отыскать частичку себя, которую Акмелас отослал на землю, все уменьшалась, постепенно истончаясь до ширины паучьей нити. Ведь в отличие от Калиго, человеческое тело не вечно. Оно быстро истлевает, и часть прежней жизни Владыки отправляется в новый путь.

Постепенно уныние въелось в плоть юноши, изменив ее до неузнаваемости. Когда-то золотистые волосы приобрели холодные оттенок хрусталя, который он так оберегал в горных пещерах. Левый глаз цвета небесной голубизны и правый – окраса древесной коры, потемнели, наполнившись таким же неживым оттенком, как и графитовые залежи, которые он выращивал глубоко в недрах Сапмелас саалла. Кожа стала бледнее тумана, пелену которого Сирилланд напускал на гору, чтоб укрыться от всевидящего ока Акмеласа. Все, что осталось за тысячу лет – это пустая оболочка, хранившая в себе воспоминания об утерянном, но не забытом прошлом. Под гнетом его правления когда-то цветущий и наполненный жизнью Саарге превратился в обитель льда, белую пустыню, в которой не было места для жизни.

В поисках смысла своего бренного существования Калиго стал заведовать пустотами – павшими людьми, души которых отправились в Асгард, а греховные тела, не найдя покоя на земле, застряли на ней навеки. Пустые, брошенные, ненужные, проклятые на бессмысленное существование в мире, где никто и ничто их не ждет. Они стали его новой семьей, его окружением, его верными прислужниками, помогающими скоротать эту одинокую и тоскливую вечность. Но однажды, когда юноша уже позабыл звук биения собственного сердца, на остров прибыл тот, чье внутреннее тепло выдавало искру чужой души, бережно хранившуюся под слоем хрупкой плоти. Души Сирилланда. Американский турист, приехавший из теплых краев в поисках развлечений. Один из восьми. Один из миллиона. Единственный в своем роде. И Калиго пойдет на все, лишь бы заполучить того, кто обещан ему самой Судьбой.

****

– Кажись, утихло, – прорезается в темноте голос Элиота. – Нехило так трясонуло.

Калеб подается вперед, чувствуя, как внутри просыпается тревога. Перед глазами мелькают картинки из прошлого, которые он отгоняет взмахом руки: металлические стеллажи, злобное шипение где-то в середине мрака, бетонные стены подвала, в котором его запирали, как надоедливого кота. Темнота всегда вызывала у него неприятные ощущения, поднимая из затворок памяти болезненные детские воспоминания. Благо, он умеет держать их в узде.

– Все живы? Отзовитесь.

Эхо голосов сливается в какофонию звуков, которая дает понять, что никто из группы не пострадал. Не то, чтоб Калеб предполагал о возможных потерях, но недавняя буря напугала всех не на шутку. Им пришлось несколько часов торчать на входе бревенчатой хижины, удерживая дверь, чтоб ту не оторвало. Дом сотрясало так сильно, что друзья не раз прощались с жизнью, думая, что он вот-вот взлетит в воздух вместе с очередным порывом ветра. Такой страшной вьюги Силкэ не видел уже много лет, а ведь он в своей жизни повидал побольше снежных штормов, чем жители солнечного Нью-Йорка.

– О май гад! – подпрыгивает Джаззи. – Я че-то нащупала. Че-то твердое и шершавое. Омг, оно еще и мягкое!

– Это моя голова, дура, – судя по звуку, Акли пробирается вперед, расталкивая все окружающие предметы.

– Предупреждать надо! Меня чуть криз не хватил от крипоты! Кто-нибудь щелкните же свет!

– Сомневаюсь, что здесь есть электричество.

Это Кэт. Она судорожно толкает дверь, но та не поддается. Очевидно, лавина была не маленькой. Остается лишь надеется, что она не засыпала эту хибару по крышу.

– НЕТ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА?! Эт тип, джоук такой? Как же мне тогда зарядить свой смарт? У меня всего пятьдесят два процента!

«Смартфон»! – тут же соображает Калеб. Слава богу, что Джаззи везде таскает с собой этот кусок пластика.

– Дай мне свой телефон.

– Ауф, эт еще зачем?

– На нем должен быть фонарик.

– Эт айфон, а не шахтерская каска. Последней версии, дэм!

– Просто дай мне его!

Поведение новоиспеченной подружки Кэйтин раздражает юношу с первой минуты знакомства. По правде сказать, он в жизни не видел девушки глупее и противнее. Калеб готов поспорить, она даже не подозревает о возможности совершения звонков со своей «волшебной пластинки с камерой». Единственное, для чего рыжевласка использует мобильный – это видео для блога и фото, в которых достопримечательности выступают лишь фоном для бесчисленных селфи.

– Оки, лови, кунчик.

Мягкий силикон опускается в руку Калеба. Вспышка света озаряет грудь парня, и он тут же чертыхается.

– Че там? Ящерица, паук, монстр?

– Ты поранился? – выдвигает свою версию Кэйтин.

– Хуже. Я испачкал куртку.

Кэт толкает его локтем, и он разворачивает телефон, освещая небольшое помещение, заставленное всяческим барахлом. В центре полутемной комнаты выплывает силуэт старого каменного очага, выложенного полукругом. Конструкция больше напоминает огромную груду булыжников, но судя по темной копоти и недогоревшим поленьям в чаше, ее не раз использовали по назначению. Слева от камина виднеются несколько стопок древесины. Это уже неплохо. Можно погреться и дом как следует осмотреть, но возникает другая проблема: чем зажечь огонь?

– У кого-нибудь есть спички?

Вопрос Калеба относится ко всем присутствующим, но первым отвечает Эл, так, словно он предназначался ему лично.

– Сорян, я такими делишками не практикуюсь. Ты ж в курсах, я спортсмен.

Грузный боксер вроде Элиота может позволить себе любое пристрастие. Один вид на его квадратное лицо и скулы, заостренные настолько, что о них можно порезать палец, заставляет проникнуться к нему если не страхом, то как минимум осторожностью. Вряд ли он вправду ведет здоровый образ жизни. Скорее всего, это лишь очередное напоминание о том, что перед ними будущая звезда американского бокса.

Калеб вопросительно смотрит на Аллестера, но тот лишь машет головой из стороны в сторону.

– Сожалею, но я никогда не предавался подобным излишествам.

– Излишествам! – прыскает со смеху Акли. – Ну ты гонишь! Кто тебя вообще так говорить научил?

Никто из присутствующих не курит, а значит, и пламя развести нечем. Калеб лишь изредка балует себя сигареткой, но с собой их, естественно, не носит. Если бы только отец пронюхал об этом, юноша лишился бы обеда и ужина на несколько суток, а то и на неделю. Он уже собирается признать свою беспомощность, когда Ивейн его опережает.

– Думаю… я… могу с этим помочь.

Тоненькие девичьи пальцы ныряют под ворот парки и достают кристальный кулон в металлической огранке. Сначала Калебу кажется, что это просто подвеска, но девушка делает один легкий жест, и из-под лилово-пурпурного минерала показывается острие, вытянутое, как ручка. В другой части заключается стальная пластина.

– У этой фитюльки рилли странный лук, – комментирует Джаззи. – Ауф, я знаю! Это свисток!

Ее предположение заставляет Ивейнджин нахмуриться.

– Нет. Это…

– Огни́во, – заканчивает за нее Калеб. Кэт озадаченно потирает лоб.

– Позволь уточнить, ты носишь на шее приспособление для разжигания огня? Извини, но даже для меня это странно.

И не только для Кэт. Увидев в руках хрупкой блондинки огниво, Калеб всерьез засомневался в ее адекватности, хотя и раньше не сильно был в этом уверен. Конечно, парня приятно удивляет, что такая недалекая с виду барышня не только знает, как и чем разводить костер, но еще и взяла эту вещицу с собой в горы. По крайней мере, хоть у кого-то из этих шестерых, кроме него, мозги работают как надо. Но все же, носить его с собой на шее…

– Это мамин подарок… – теребит светло-русую косичку Иви. – Я… я никогда его не снимаю…

– А мне маман обычно дарит брюлики от Тиффани энд Коу и прочий дрип.

Щеки Иви краснеют от неловкости.

– Если хотите мой тейк… – продолжает блогерша, но Калеб вмиг ее затыкает. Была б его воля, эта девчонка открывала бы рот только, чтоб поесть. Но, увы, это было бы слишком идеально. Ивейнджин протягивает ему кулон, но он передает честь поджечь первое бревно ей. В конце концов, откуда Калебу знать, как это делается? Он ведь не в подворотнях Нью-Джерси вырос. В пентхаусе Колдвотеров эту работу выполняют слуги. Но когда стены постепенно озаряет блеклый свет, юноша вздыхает с облегчением. Теперь картина перед глазами становится ярче, и даже можно рассмотреть близстоящие предметы, вот только легче от этого не становится.

– И че это за халупа? – чешет белесый затылок Акли. – Такое ощущение, что здесь никто не был лет сто.

Его предположение недалеко от правды. Домик, в котором они очутились, оказывается нежилой лачугой, использующейся местными шахтерами в рабочий сезон: пара запущенных комнат, две двери, пять оконных рам и весьма бедный интерьер. Из предметов мебели в ней есть только письменный стол, несколько стульев, череп рыси на стене и куча коробок с неизвестным содержимым. Как позже им объясняет Силкэ, в этом здании хранится рабочий инвентарь и продовольственные запасы для экстренного случая. На деревянных стенах развешаны всевозможные инструменты: огромные молотки, проржавелые кирки, лопаты, ручные сверла. Некоторые выглядят так, словно предназначены для средневековых пыток, а не добычи полезных ископаемых. К примеру, вот это странное приспособление в виде толстого стального стержня, изогнутого в виде буквы «G». Калеб обращает внимание на два небольших окна, за которыми виднеется белоснежная стена. Отлично. Похоже, лавина завалила хижину по самую кровлю. Значит, им еще долго придется здесь торчать. Если они только не придумают план спасения.

Джаззи проходит вперед, окидывая взглядом помещение. Ее узкая оранжевая куртка обтягивает стройную талию, едва закрываясь на груди. Элиот подозревает, что она специально надела верхнюю одежду на размер меньше, чтобы продемонстрировать фигуру. Правда, подобная вещь, как и ее розовые угги со стразами, в условиях высокогорья выглядят так же уместно, как и бальное платье на овце. Она напоминает Калебу конфету, завернутую в пеструю обертку, которая так и просится в рот. Девушка подмигивает парню, поймав на себе его взгляд. Хоть Калеб и не может терпеть блогершу, глупо отрицать ее привлекательность. Пышная копна кудрей цвета охры, россыпь хаотичных веснушек, игривое колечко пирсинга в носу и большие глаза оттенка морской пены: все это в полной мере сглаживает ее невыносимые манеры и краткость ума, вернее, его полное отсутствие. Добавить еще лебединую шею и пышный бюст, – и получаем весьма располагающую к себе внешность. Это, пожалуй, единственная причина, по которой Калеб ее терпит. Если бы только она была на несколько килограмм тяжелее, а грудь на пару размеров меньше, он вряд ли бы позволил ей ошиваться вокруг него, будь она хоть сестрой-двойняшкой Кэт.

– Есть идеи, как отсюда выбраться? – спрашивает Кэт, кивая на прикиданную снегом оконную раму.

– Втф, мы че здесь застряли?!

– Не прошло и трех часов, – хмыкает Калеб. – С такими успехами скоро освоишь искусство своевременного ответа.

Голубые глаза Джаззи удивленно округляются.

– Дэм! Эт че джоук? Я не собираюсь затухать в этой дыре. Я звоню девять-один-один.

Рыжевласка выхватывает у юноши из рук телефон цвета переспевшего мандарина и набирает номер, но стоит ей нажать на кнопку вызова, как звонок тут же обрывается. Блогерша с ужасом обнаруживает надпись в верхнем углу экрана, о существовании которой знала только по фильмам ужасов: «Нет сигнала».

– Это же остров.

Судя по виду Джаззи, уточнение Кэт ни о чем не говорит. Калеб картинно закатывает глаза.

– Мы на кусочке земли посреди Норвежского моря, народ которого до сих пор общается посредством рунического письма. Ты действительно думаешь, что здесь есть связь?

– Пофигу. Главное, чтоб был вай-фай.

Наманикюренная рука тянется к потолку, пытаясь поймать хоть одну палочку сети.

– Насколько я знаю – переводит тему Кэйтин, – сааллы – горный народ. Они работают в высокогорных выработках. Должны же у них быть хоть какие-то средства связи.

– Сомневаюсь, что у них есть хотя бы радио, – осматривается вокруг Калеб. – Техника на Саарге дает сбой. Именно поэтому в этих местах нередко исчезают авиалайнеры, а корабли разбиваются о прибрежные рифы. Я слышал десять лет назад здесь потерялся грузовой самолет. Он доставлял продовольствие работающим в те времена в хрустальных шахтах норвежцам, но в один день просто пропал с радаров. Больше никто ничего не слышал ни о нем, ни о пилотах.

– Вы… вы понимаете, что у нас есть проблема посерьезнее коммуникации? – дрожащими то ли от холода, то ли от паники губами шепчет Аллестер. – Если мы не ввыбберемся из этого жиллища, у нас ппопросту закончится ввоздух. О Господи… мммы задохнемся. Мы… все уммрем в тысячи… километрах… от дддома… где никто ннас… ннне найдет…

Он судорожно втягивает воздух и хватается за грудь, словно его легкие уже сжались от неминуемой гипоксии. Кэт даже показалось, что он побледнел. Хотя, это может быть последствием панической атаки. Неожиданно слова Калеба наталкивают Ивейн на разумную мысль.

– А как насчет рации?

– Ратзии? – переспрашивает Силкэ, который все это время не сильно вникал в разговор незнакомцев. Вполне возможно, что он не понял и половины сказанного.

– Телефон, сотовый, связная аппаратура, – вмешивается Кэйтин, поправляя воротник своей алой куртки, – что-то, чтоб подать сигнал жителям внизу.

Местный все еще не улавливает суть вопроса, пока Ивейнджин не говорит ему что-то на непонятном языке.

– Хольсан, яаре! Да, я знать. Сюда.

Кэт удивленно косится на блондинку.

– С каких пор ты знаешь сааллский?

– Немного подучила перед путешествием.

– И что ты ему сказала?

– Что нам нужно то, с помощью чего чужаки разговорили друг с другом на расстоянии.

– Думаешь, сааллы такое хранят?

Ивейнджин неловко опускает глаза, как ребенок, которого подловили на подглядывании за взрослыми.

– Оглянись. Мы в месте, возле которого чаще всего исчезают корабли. Наверняка местные собирают их обломки или… то, что от них осталось.

Кэт сжимает губы, провожая ее взглядом. Они планировали поездку на Саарге несколько недель. Вполне естественно, что Ивейн захотела заучить несколько фраз, чтоб упростить их пребывание. Но как она смогла разучить такой редкий язык народа, численность которого едва доходит до сотни? К тому же, одно дело спросить, который час, а другое – поинтересоваться, где местные прячут пожитки из затонувших пароходов, найденные на берегу моря. Брюнетку охватывает странное чувство, что подруга ей что-то не договаривает.

– Должный быть где-то тут.

Мужчина ведет их к письменному столу в углу комнаты, справа от которого покоится с десяток ящиков. Калеб опирается о бревенчатую стенку, не без интереса наблюдая за сааллом, спина которого изгибается неправильной дугой. На вид ему не дашь и сорока семи, но густая паутинка морщин возле глаз и рта свидетельствует о куда более преклонном возрасте. Силкэ с самого начала привлек внимание парня. Острый, словно выточенный лезвием нос, массивные руки, поджатый торс, слишком широкий, как для таких худых ног. Он словно сложен по неправильной пропорции начинающим художником, который понятия не имеет, как должно выглядеть человеческое тело. Меховая накидка и такая же пушистая шапка с хвостом какого-то дикого зверька придают его внешности особого колорита, не говоря уже о суконной рубахе с кожаным поясом и высоких замшевых сапогах, явно ручной работы. Такое впечатление, что вся его одежда сшита из шкур животных, причем мехом внутрь. Наверное, чтоб удерживать тепло.

– Фалле диир! – наконец кивает саалл, опуская на столешницу странный предмет, больше напоминающий экспонат исторического музея, чем устройство связи. Сплошная деревянная подставка, занимающая добрую половину стола, многочисленные кнопки, большая катушка, подобно той, которая используется для просмотра старых пленочных фильмов, и рычаг, напоминающий дверную ручку. Чем-бы это ни было, Акли крайне сомневается, что оно способно выполнить хоть какую-то функцию.

– И что это за лабудень?

– Эт типа того… ну это… – щелкает пальцем Элиот, – та фигня, че мутит черно-белые видосы. Как ее там?

– Проектор? – приходит на помощь Аллестер.

– Диаскоп? – выдвигает свою версию Кэт.

– Бесполезная хреновина? – предполагает Ак.

– Это радиотелеграф.

Головы всех поворачиваются в сторону Иви. Девушка редко открывает рот, но когда это делает, из него вырываются диковинные вещи, например, информация об оборудовании для передачи данных, настолько древнем, что о технологии его применения известно разве что Линкольну.

– Такой использовался на кораблях вплоть до конца восьмидесятых. Где вы его отыскали?

– Все это, – местный кивает на гору коробок на полу, – мы находить на горе или на берег.

– Так ты у нас, оказывается, специалист по радиосвязи, – складывает руки домиком Калеб. – Есть еще какие-нибудь утаенные таланты?

В голосе парня нет ни грамма сарказма, но от этого румянец блондинки не уменьшается.

– Ты знаешь, как им пользоваться? – интересуется Кэт.

– Все радиотелеграфы работают по одинаковому принципу. Если второй передатчик до сих пор в рабочем состоянии, мы можем обратиться за помощью. Как давно здесь это устройство? – абориген пожимает плечами. Девушка говорит ему что-то на сааллском, и мужчина смыкает указательные и большие пальцы обеих рук, показывая круг.

– Он не знает, сколько точно, но за это время Луна наливалась кровью несколько сотен раз.

– А поточнее нельзя? Ну, там месяц или век.

– Сааллы не используют традиционные единицы измерения времени, – объясняет Иви. – Для них год – это когда Солнце дважды стоит на месте на минимальной высоте или, когда его трижды пожирает темнота, а Луна…

– …наливается кровью, – заканчивает Калеб, пряча под шапку каштановый локон. – Очень поэтично. А теперь вернемся к делам насущным: что делать с этой грудой не сданного металлолома?

Аллестер, который до этого не подавал признаков жизни, наконец-то решает напомнить о себе.

– Вполне вввероятно, что радиоточка до сих пор исссправна, – закусывает он кончик шарфа, чтоб унять клацающие от волнения зубы. – Как правило, пподобное оборудование используется на ппротяжении достаточно долгого периода вввремени. Стоит попробовать пеее… редать послание.

– Куда? В какой-то музей военно-морской техники, выставивший довоенные рации в качестве экспонатов?

– Лейм полнейший, – кивает Джаззи, поднимая смартфон в поисках сигнала. – Если вы надеетесь, что этот дэмн сработает, то вы точно крейзи.

– Разве у нас есть выбор?

Ответ на этот вопрос известен всей группе, поэтому сейчас все надежды падают на хрупкие плечи Ивейн, чьи пальцы уже тянутся к верхней крышке устройства. Она берется за катушку, отматывает ее назад, подобно карандашу в центре пленочной кассеты, затем оттягивает рычаг-ручку, отбивая ломаный ритм из трех долгих, трех коротких и снова долгих звуков. Минута ожидания тянется вечность, спустя которую не происходит ничего нового. Иви повторяет процедуру, но вместо подтверждения слышит лишь удручающую тишину. Кэт нависает над подругой проливной тучей.

– Получилось?

– Не знаю. Обычно получатель должен отправить кодировку, чтоб дать понять, что сообщение получено, но… никто не отвечает…

– Я же говорила, леймовая идея это.

– Быть может, придумаешь что-то получше? – не выдерживает Калеб.

Рыжеволосая отрывается от экрана и небрежно машет в угол.

– Мэйби, в этом трэше есть че-то, чтоб откопать дверь?

Единственная дельная мысль за последние полчаса. Калеб удивляется, что она слетела с губ того, кого кроме интернета вообще мало что в жизни интересует, но решает не заострять на этом внимание, а то блогерша начнет выдавать другие «гениальные» мысли, от которых его голова точно взорвется.

По велению Калеба Элиот подается к груде картонок, крутя напряженной шеей. Боксер не привык так долго находиться без движения. Даже вылазка в метро казалась ему пыткой, что уже говорить о пятнадцатичасовой поездке на автомобиле и двухдневном круизе по океанским просторам. Не упоминая о перелете, который занял добрую половину дня. Его мышцам необходимо движение так же остро, как легким воздух. Поэтому, когда они, наконец, прибыли на злополучный остров, первым делом парень пошел пройтись по окрестностям, пока остальные нежились возле камина, деля дом с семьей сааллов, любезно пустивших их к себе. На участке земли меж хибарами, который, судя по столбу с высеченными лицами богов, играл роль центральной площади, Эл и повстречал Силкэ, который в последствии стал их гидом в мир высокогорья.

Местная деревушка Рильхе насчитывает не больше ста жителей, численность которых стремительно уменьшается. Само поселение состоит из дюжины лачуг, которые и домами-то назвать язык не поворачивается. Построенные из бревен с декором в виде черепов и щитов, они выглядели, как игрушечные кости, небрежно брошенные у подножия горы рукой пьяницы. И в это богом и дьяволом забытое место друзья Эла приехали на каникулы. Боксер до сих пор не понимает, зачем они притащились в такую даль, ведь горнолыжные курорты по всему миру только и ждут, пока к ним приедут такие заядлые любители фрирайда, как Акли с Калебом. Однако Элиот подозревает, что дело вовсе не в любви к лыжам и даже не в адреналине, который растекается по венам, когда перепрыгиваешь очередной заснеженный выступ, а в банальном желании Ака выделиться.

Пока Эл с Силкэ опускает верхние коробки на пол, остальные изучают их содержимое, но ни в первой, ни второй, ни даже десятой нет того, что могло бы им помочь.

– Твою мать!

Акли со всей дури бьет кулаком по ящику, и тот падает прямиком под ноги Аллестера, заставив отскочить в сторону.

– Здесь один хлам!

– Гля, че я надыбал, – Элиот достает из картонки сверток темно-синей ткани. – Спальные мешки. В натуре, полезная вещь!

– В жопу это все! – бушует Гудмен, пиная все, что только попадается под ногу. – Сколько мы еще будем здесь торчать? Пора действовать! Вынесем эту гребаную дверь вместе со створками. Кто со мной?

Боевой клич Элиота дает понять, что он «за» обеими руками. Если уж где-то требуется применением грубой силы, он первый скачет в ряду. В отличие от Калеба, который предпочитает более деликатные методы решения проблем. Сорвав со стены две кирки, Ак метает одну боксеру и впивается инструментом в отсыревшее дверное полотно. Спустя время Силкэ нехотя присоединяется к ним, не желая оставлять всю тяжелую работу «гостям горы». Кэт бросает вопрошающий взгляд на Калеба, но тот лишь беспомощно вскидывает плечи.

– Извини, эти руки не созданы для каторжного труда.

– А для чего тогда? Чтоб считать свои несметные богатства?

– Считать и пересчитывать, коль будет угодно.

– Ой, простите, Ваше Величество. Не соблаг… – Кэт сжимает губы трубочкой, пытаясь выдать нужное слово, – собвлаг…

– Соблаговолите, – выговаривает за нее Калеб, но брюнетка лишь отмахивается и уходит к окну.

«Соблаговолить» – такое поэтичное слово. И почему Кэйтин из-за него так психует? Ничего не скажешь. Простолюдинка.

– Ладно. Раз уж ты настаиваешь, я займусь осмотром имения. Возможно, получится отыскать что-то достойное внимания.

– Я с тобой! – радостно подпрыгивает Джаззи, направившись следом за парнем.

Осмотрев каждый метр этой ветхой лачуги с таким видом, словно она несет прямую угрозу его существованию, Аллестер опасливо присаживается на корточки. Тонкие кисти, костистые плечи, длинная, словно стебель растения, шея и тело, как гриф виолончели – для дел, требующих приложения физических сил, он явно не лучший кандидат. К тому же от медленно прорастающей изнутри паники руки будущего журналиста дрожат так сильно, что он едва может удержать камеру. Лишь съемка помогает немного унять этот судорожный тремор. Пока парни пытаются отворить входную дверь, Аллестер заснимает каждый угол, балку и киянку в хижине. «Такое ощущение, что ему ставят оценки не за смысл видео, а за длительность», – думает Кэт, но не решается поднять эту тему. Аллестер – типичный представитель своей профессии. Что с него взять. Ко всему прочему, он с самого начала не скрывал, что едет с ними только ради сбора информации об острове. Ну и, конечно же, интервью у представителей двух самых влиятельных семей Нью-Йорка: Акли Гудмена и Калеба Колдвотера.

Между тем Ивейнджин успевает изучить содержимое почти десяти ящиков. Как оказывается, большинство из них набито инструментами, причем довольно старыми: ножами, ледоколами, топорами, крюками, масляными лампами, которые в цивилизованном мире давно отошли в категорию антиквариата. Но есть и те, наполнение которых ее удивляет. Например, вот эта небольшая коробочка доверху заполнена круглыми деталями, напоминающими гайки. А эта, возле рабочего стола – веревками, причем настолько длинными, что девушка не смогла найти конец ни одной из них. Вполне возможно это один сплошной трос, конец которого потерялся у самого подножия Сапмелас саалла. Видимо, местные шахтеры работают, пользуясь дедовскими методами. И как они только до сих пор живы?

Тем временем Джаззи, наступавшая на пятки Калебу в соседней комнате, наконец-то решает перейти в наступление.

– Ну так че, – облокачивается она на пирамиду из дров, – мутить будем?

– Прошу прощения?

– А мне показалось, ты просил кое-что другое. Хотя, нет, даже требовал, мистер «похотливые глазки».

Парень вопросительно выгибает бровь.

– Это было не желание, а антипатия. Их часто путают.

– Да ладно тебе, кунчик. Я же вижу, че ты от меня глазенок не отдираешь, – она обхватывает его за шею, прижимаясь к торсу. – Гадаешь, настоящие они или нет. Ле-вуаля, сладкий, можешь чекнуть.

Она обхватывает его ладони и опускает себе на грудь.

– Не думаю, что это…

– Не ломайся. Я знаю, ты этого хочешь.

Ладонь Калеба скользит по ее спине. Пальцы блогерши расстегивают молнию его куртки, кисти прижимаются к тазу, тихий, истомный стон заполняет тишину комнаты. Лицо рыжеволосой придвигается к нему, грудь вздымается от тягостного вздоха, но как только ее пухлые губы приближаются в предвкушении поцелуя, юноша отшатывается от них, как от раскаленного клейма.

– Хей, че за трабл?

Перед глазами проплывают белые пятна, рот заполняет тошнотворно-солоноватый вкус. На секунду Калеб теряет связь с реальностью, возвращаясь в далекое прошлое. Прошлое, от которого всеми фибрами души пытался сбежать. Он отталкивает Джаззи и направляется к выходу, когда в дверном проеме появляется Ивейн. Парень невольно задумывается: как много она видела? Судя по растерянным карим глазам, перебегающим то на него, то на фигуру за его плечом, она ничего не заметила, но была близко к этому. Хотя, откровенно говоря, ему на это плевать. Он двигается к камину и устраивается на коробке возле Аллестера, который тут же отсаживается подальше, словно боится подхватить от него тиф. В голове пробегает мысль присоединиться к команде спасателей, но она тут же тает, не успев закрепить позиции. В делах, требующих грубой силы, от Калеба мало толку. К тому же места возле входа едва хватает для троих. Не зная, чем себя занять, он осматривает помещение, когда замечает в отражении окна свою растрепанную прическу. Под влиянием сырости его вьющиеся каштановые волосы, кажется, зажили своей жизнью, выбиваясь из-под головного убора, подобно бобовым росткам. Как жаль, что в бесчисленном хламе хижины не найдется геля для укладки.

Вернувшись в помещение, Джаззи с гордо задранным подбородком направляется к столу, но по пути спотыкается о коробку, и та падает на пол, вывернув содержимое. Лицо блогерши вмиг озаряется радостью.

– Йоу, тиммейты! Кажись, я нашла еду! Хештег удача, хештег – молодчинка.

Она запускает руку внутрь и достает консерву непрезентабельного вида, которую тут же перехватывает Кэт.

– Выглядит не особо, но все же лучше, чем ничего.

– Да им же лет сто! Дата производства совсем стерлась, – кривится Калеб, бросая брезгливый взгляд на находку. – Ты как знаешь, но я не имею привычки есть то, что не доели другие. Я ведь не какая-то там Кукушка, подбирающая крохи за сливками общества.

Кэйтин поворачивается, театрально окидывая помещение взглядом.

– Где это ты здесь сливки увидел? Лично я вижу лишь обезжиренное молоко, причем сомнительного качества.

Аллестер нервно хихикает, но под тяжестью взора Калеба тут же смолкает, отсаживаясь от него еще дальше. В это время Ивейн молча собирает обратно в ящик разбросанные Кэйтин консервы. Судя по всему, мысль о том, что припасы, хоть и сомнительного качества, пригодятся не только им, но и бедному сааллскому народу, приходит в голову только ей. Девушка уже давно поняла, что альтруизм в Кэт развит слабее, чем практичность, а временами и полностью отсутствует, словно она становится другим человеком. Это все Акли. Ивейнджин не раз замечала, что он плохо влияет на окружающих из-за своей «убежденной уникальности». Виной тому не только его внешность, но и происхождение. Родиться альбиносом – уже редкость, но жить в семье одного из самых богатых и уважаемых людей США – исключительная привилегия, доступная лишь избранным. Ак – не лучший пример для подражания и все же почему-то к нему прислушиваются. Наверное, в этом не последнюю роль играют деньги и влияние. Иначе как еще объяснить, что люди тянутся к тому, чье мнение ни гроша ни стоит?

Протяжный скрип свидетельствует о том, что усилия парней не напрасны: входная дверь потихоньку открывается, лишь на пару сантиметров, но это уже успех. Кэт подходит, чтоб оценить прогресс, но стоит ей только податься вперед, как головка кирки отлетает, а вместе с ней и их надежда на освобождение.

– Ах ты ж чертов… Мать вашу! С этим доисторическим старьем мы до конца недели будем колупаться!

Ак яростно отбрасывает рукоять, пиная дверное полотно ногой, но от этого оно шире не отворяется. Наблюдающий за этой печальной картиной Калеб удрученно качает головой.

– Я так и знал, что что-нибудь случится. Это путешествие изначально было обречено на провал.

– Ах, знал, многознайка хренов?! – отпрыгивает Ак, сужая бледно-голубые глаза. – Может, тогда подскажешь всем нам, тупоголовым дубинам, как отсюда выбраться? Через заваленную дверь?

Иви устало потирает трещащие виски. «Помни», – повторяет она про себя, – «ты здесь только ради мамы. Ты обязана докопаться до правды во что бы то ни стало». Эта мантра помогает ей в трудные времена, когда хочется все бросить, опустить руки, забыть свое имя и больше никогда его не вспоминать. Но она должна помнить, ведь кроме нее никто не сможет выяснить истинную причину маминой гибели. Стараясь не обращать внимания на споры, блондинка шагает к камину и наводит фокус на разрастающееся пламя. С первых минут на вершине Ивейн старается поймать в объектив своего старенького Альтикса 40-годов как можно больше красот, будто это бабочки, а фотоаппарат – сачок, которым она лишает их свободы. И сейчас эти пылающие мотыльки поднимаются вверх, развеиваются облачком дыма, исчезающим в старой кирпичной шахте. Она кажется такой ветхой, словно стоит здесь на полвека дольше самого дома. Каменная кладка выложена грубо, будто кто-то просто сгреб кучу валунов и соединил их с помощью странной клеящей смеси, по цвету напоминающей древесную смолу. Девушка проводит ладонью по выпуклой поверхности, когда замечает одну важную деталь: труба выходит не через проход дымоотвода, а простую брешь в крыше.

– Через щель в полу, – плюется слюной Акли, – засыпанное окно или дыру в твоей заднице?

– Через проем дымохода.

Взгляды всех присутствующих устремляется к Ивейн.

– В месте соединения дымоходного канала с потолком есть прореха. Если убрать камни, мы сможем выбраться через нее наружу.

Калеб подходит к очагу и бьет по нему рукой, отчего камни едва заметно пошатываются. С потолка осыпается снежная пыль.

– Да она едва держится. Пару ударов и от нее не останется ни следа.

Настроение Ака неожиданно улучшается.

– Кто мы мог подумать. Мышка нашла выход из норы. Молодец.

Похлопав Иви по спине, он направляется к столу, но от этого мимолетного касания по всему телу девушки прокатывает волна дрожи. Ей не нравится кличка, придуманная Акли, как и его манера обращения, но будущего бизнесмена не интересует чужое мнение, особенно если оно отличается от его собственного. Акли велит остальным отойти в сторону и заносит молот. Всего несколько ударов, и каменная кладка рассыпается, подобно детской пирамидке, оголив немаленький пролом в потолке, в который тут же проваливается охапка снега. Судя по диаметру, человек в него протиснется без проблем. Соорудив возвышение из коробок, группа по очереди выбирается наружу, радуясь долгожданному освобождению. Опасность миновала. Можно вздохнуть с облегчением и, наконец, спуститься с этой проклятой горы, но мимолетная радость тут же улетучивается, стоит им только подойти к скалистому обрыву.

– Гггдее.... же подъеммник? – едва выговаривает Аллестер при виде белоснежной глади. Ни следов обветшалого механизма, ни стального троса. Будто и не было здесь кабинки, поднявшей их с земли в горную ввысь. – Она ведь выглядела ддостаточно крепкой.

– Как для парка аттракционов тысяча девятисотых годов, да, – поправляет кончик темно-синего шарфа Калеб. – А вот для снежной бури, как видишь, недостаточно.

Джаззи сгибается пополам в приступе паники, жадно втягивая ртом воздух.

– Чизис! Я не хочу здесь застрять! Внизу осталась моя сменная батарея, дэм!

– И что нам делать, гений? – поворачивается к Калебу Ак с таким видом, словно это он оборвал провода, отправив их последнюю надежду на дно ущелья.

– От меня ты чего хочешь? Это не я затащил нас на верхушку дьявольских рогов.

– Откуда мне было знать, что налетит гребаная буря!

– Не нужно было тебя слушать. Ты никогда не думаешь о последствиях!

Гудмен толкает Калеба в грудь так сильно, что тот чуть не поскальзывается.

– Никто тебя за шкирку сюда не тащил, Каб. Раз такой сообразительный, че внизу не остался-то?

– Решил в кои-то веки на тебя положиться. Забыл, что у тебя в мозгу одна извилина, и та прямая.

– Перестаньте байтить друг друга! – вопит и без того напуганная Джаззи.

– Еще раз это скажешь, и я выковыряю тебе все глаза!

– Неужели? – изгибается бровь Калеба. – И много выковыривать собрался? Два или два?

Кэт вмешивается прежде, чем ссора перерастет в драку.

– Хватит вам! Не имеет значения, кто виноват. Важно понять, как быть теперь. Поэтому придержите свое эго при себе и лучше пораскиньте умом!

Калеб массирует пульсирующие виски. Раньше он все гадал, как можно физически устать от общения? Ведь это просто обмен данными, он не требует особых сил. Теперь он понимает, что проблема вовсе не в количестве информации, а в тех, кто ее передает. Некоторые люди утомляют одним своим присутствием, а здесь таких аж целых шесть, не считая аборигена, который, к счастью, крайне молчалив. В отличие от Элиота, который решает вставить свои пять центов.

– Видать, своими двумя колесить придется.

– Склон Сапмелас саалла, – поясняет Калеб, – это дикая неочищенная территория с периодическими вьюгами и углом наклона до сорока пяти градусов. Ты серьезно думаешь, что идти пешком – хорошая идея?

– Ё-моё. Эт че, так сложно?

– Это как пилотировать вертолет без вентиля, со сломанным двигателем, который вот-вот взорвется. Раз плюнуть.

– Простите, что вмешиваться, – неожиданно перебивает Силкэ, – но молодой человек правый. Если сидеть, сложа руку, мы замерзнуть. До начало рабочий сезона никто не подниматься на гора. Со всем уважением, гер Калеб, но мы должен сам подать сигнал бедствий.

– Благодарю за заботу, – склоняется в полупоклоне Калеб, – но у меня есть идея получше. Я спущусь на лыжах в Рильхе и приведу помощь, а вы – пересидите непогоду в хижине. Какая продолжительность спуска? – обращается он к местному, но тот лишь мямлит что-то про тридцать две звезды и высоту солнца. Притихшая до этого Ивейн неожиданно оживает.

– Нет! Это опасно! Ты не можешь ставить свою жизнь под угрозу ради нас!

Да никто, в общем-то, и не собирался. Тем более ради такой недалекой цели. Калеб Колдвотер имеет много достоинств, но самопожертвование не входит в их число. Рисковать собственным благом ради спасения утопающих – гиблое дело, особенно когда они того не стоят.

– У нас есть дилемма посерьезнее, – наконец совладает с дрожью в голосе Аллестер. – Акли заплатил паромщику, чтоб тот приплыл за нами во вторник, а значит, у нас есть ровно неделя, чтоб отыскать путь вниз. Если нас не будет на берегу, когда приплывет корабль…

– …мы застрянем здесь неизвестно на сколько, – заканчивает за него Кэт.

Джаззи, все это время с надеждой сжимающая айфон, словно от силы ее сжатия зависит сигнала сотовой связи, удивленно косится на подругу.

– Ауф, ты типа гонишь? Корабль же не киданет нас здесь? Они должны нас искать, дэм!

– Наверное, – поднимает указательный палец Калеб, – но есть одна малеееенькая сложность: к тому моменту, как они хватятся, некоторые из нас уже могут быть на полпути в Хельхейм2. И да, под «маленькая» я имел в виду катастрофически-убийственная, стоящая жизни проблема.

– Разве городок внизу называется не Рильхе?

Калеб пропускает вопрос Ака мимо ушей, как, в общем-то, все, что так или иначе вылетает из его рта.

– Итак, кто за план с лыжным спуском?

Аллестер, Элиот, Кэт и Джаззи тянут ладонь кверху. Силкэ кивает головой. Ивейнджин неловко вскидывает плечами и лишь Акли скрещивает руки на груди, показательно отвернувшись. Ему не по душе сидеть на лаве запасных, пока Калеб перетягивает на себя покрывало лидерства, но его лыжи погребены под слоем снежных завалов, поэтому выбора у него не остается.

– Отлично. Я за экипировкой.

Калеб возвращается к хижине, затем подзывает к себе Элиота, чтоб тот помог вытащить снаряжение наружу. Увесистый чехол как будто потяжелел еще на несколько килограмм. По крайней мере, так показалось Калебу. Хотя, может сказывается холод, который проедает в мышцах дыры. Но сейчас не время давать осечку. Если у него получится, он уберется подальше от этих людей, которые по какой-то причине называют его другом, быстрее, чем на небе засияет луна. К счастью, лыжи смогли пережить бурю не хуже него самого. Хотя, скорее всего, это заслуга футляра из телячьей кожи, который он выиграл на соревнованиях в Мерибеле. Парень погружается в ботинки, опускает подошву на лыжи, фиксирует стяжку и уже готовится пуститься в путь, когда замечает маленький изъян на крепящей скобе. Небольшая, еле заметная шероховатость, которой здесь быть не должно. Он тянет крепление на себя, и то просто отваливается, словно держалось лишь на одной уверенности Калеба на победу. На краях крепежа видны следы, мелкие, неровные, как от пилочки для ногтей. Подобный предмет есть только у одного члена группы, но вряд ли Джаззи с ее трехсантиметровым маникюром принялась бы портить его снаряжение, даже несмотря на то, что произошло между ними в хижине. Нет, это дело рук человека более алчного и изворотливого, готового ради победы на все.

– Это ты сделал? – обращается он к Акли, толкая его в грудь. – Ты испортил лыжи, чтоб я не смог спуститься первым?

– Чего? Да как тебе в голову могло такое прийти?

Как для бизнесмена и наследника главы сети крупнейших в мире банковских холдингов, Акли Гудмен врет на уровне ребенка, хотя делает это также часто, как люди пьют кофе. Но это далеко не единственный его недостаток. За годы совместного обучения в Нью-Йоркской бизнес-школе Калеб насчитал у напарника по меньшей мере дюжину изъянов, каждый из которых по степени гнусности вытесняет предыдущий. Но именно подлость раздражает его больше всего.

– Ты псих! Ты хоть понимаешь, как это опасно? Я мог умереть, если б не заметил!

– Каб, – ладони Ака опускаются ему на плечи, – старина, я тебя уверяю. Я к этому не причастен. Наверняка, они повредились во время бури.

– Ну, конечно.

– Да не трогал я твои поганые палки!

– Ладно, проехали, – складывает он снаряжение обратно. – Что ж, придется спускаться в Рильхе на своих двоих. Надеюсь, вы к этому готовы.

Силкэ прижимает большой палец к губам, поднимая глаза к небу.

– Тильги ом аргум. Да помочь нам всем Акмелас.

– Бог не поможет в месте, которое подчиняется правилам ада, – отрезает Калеб, – как и другие мученики и святые. Чтоб выжить, нужен ум и снаряжение, а у большинства из нас нет ни того, ни другого. Мы обречены, друг мой. Все мы.

Группа затягивает лямки рюкзаков и нехотя двигается к спуску, не замечая зыбкую тень, согнутым деревом наблюдающую за ними со склона. Силуэт выпрямляет покатые плечи, заправляет за уши серебристые волосы, отбрасывая в сторону белоснежную накидку. Порывистый ветер обдувает обескровленное лицо прохладой, оседающей застывшими каплями в легких. Сирилланд возвышается на вершине горы, подобно заснеженному пику, ее естественному продолжению, ее лобной кости, срастающейся с холодным бледным телом.

– Так-так. Похоже, к нам пожаловали новые гости. Что думаешь, Тува? – его пальцы поглаживают белесый меховой воротник, который затягивается узлом на шее.

Владыка семи ветров невозмутимо наблюдает за движением восьми расплывчатых точек, ползущих по снегам, подобно муравьям на белой скатерти. Светловолосая девушка поднимает к лицу фотоаппарат, обсуждая что-то с короткостриженой брюнеткой. Бледнолицый парень вместе со своим смуглым товарищем борются за право быть впереди. Силач с короткой копной красновато-золотых волос осматривается вокруг, а рыжеволосая бестия неустанно вытягивает руку вверх, поднимая над головой оранжевую пластинку, которую, как Сирилланд выяснил несколько лет назад, называют «мобильным». Все держатся рядом, но в то же время отдельно друг от друга, словно установив невидимые границы между своими ценностями и окружающим миром. Повелитель представляет, как их мышцы потихоньку коченеют, а кровь превращается в жидкое подобие льда, отдаваясь болезненным жжением на коже. Толстой, чересчур мягкой, отвратительно теплой, чрезмерно загорелой, как для здешних мест коже.

Когда-то Сирилланд был готов отдать все, чтоб спасти жизни тех, кто неотвратимо умирает в снегах: пожертвовать телом, расплатиться душой, принести в жертву собственное благо, лишь бы залечить чужие раны, но эти дары не были приняты. Люди не оценили его жертвы. Они поймали его в ловушку, связав по рукам и ногам. Он пытался противостоять, сражаться за остатки былой жизни, но все, что ему в конечном итоге оставалось – это смотреть. Наблюдать, как бесследно исчезает в снегах фигура его брата в безуспешных поисках зверя. Как младшая сестра иссыхает от голода и хлада. Как последний вздох выходит из груди отца, когда он истекает кровью в сугробах, а огонь охватывает двери его дома, за которыми мать в отчаянии прижимает к себе дочерей. Люди, которым он доверял, которым верил и пытался помочь. Все это сделали они – люди.

Глядя, как жестокий рок вытягивает жизнь из родных, юноша взывал к милосердию Акмеласа, просил его сжалиться, проявить сочувствие, не к нему, провинившемуся за столь неблагочестивый поступок, а к его бедной семье, обреченной на столь ужасную смерть. Но тот так и не удостоил его ответа. Прошло много лет. Постепенно воспоминания Сирилланда поблекли и растаяли, слившись с заледенелыми пиками скал. Просидев более тысячи лет на вершине святилища его народа под руку со своим проклятием, он научился видеть разницу между собственным побуждением и чужим влиянием, осознав, что во всех его бедах виновен лишь Акмелас – Бог Справедливости, такой далекий от праведности и благородства. Он отнял у Сирилланда все, включая мечты, внутренности и бесценные фибры невинной души. Теперь он вечный узник, заключенный в ледяную ловушку, проклятый на извечное скитание по заснеженным землям Саарге в обличии худшего из существ, пока солнце не потухнет, а луна не утратит свой блеск.

Акмелас был идолом его народа, но упал в его глазах ниже Хельхейма. Из объекта поклонения он превратился в предмет ненависти, презрения, мести, мысли о которой грели стынущее тело Сирилланда. На протяжении веков он вынашивал план возмездия, сладкого и горького одновременно, справедливого, но жестокого, которого и заслуживал его обидчик. В его голове зародились триллионы мыслей, мириады идей, сотни тысяч замыслов и бесчисленное множество планов, которые стали смыслом его жизни, но все они изначально обречены на провал, пока он не вернет себе душу.

Теперь, глядя на силуэты тех, в ком еще бьется жизнь, Сирилланд не испытывает былого трепета и непреодолимого желания помочь, а лишь отчужденность и бесконечную печаль от разорванной на куски судьбы.

– Я полностью разделяю твое мнение, мой маленький друг, – он подставляет горностаю руку и опускает его на землю. – Еще несколько солдат, призванных послужить нашей благой цели. Давай же покажем им, для чего они рождены.

Владыка подносит ладонь к губам и дует, поднимая в воздух крупицы белой пыли. Закручиваясь в воздухе, они множатся, разрастаются, завиваясь в водовороте белоснежной вьюги. Ломающей ветви, сдвигающей камни, обдающей щеки невидимыми плетями. Заставляющей бороться за жизнь руками и ногами, молясь всем богам, оберегающим этот бренный мир. Вот только они им в этом не помогут, потому что на Саарге нет божеств. Есть только Калиго.

Глава 2. По тропам карибу

Сначала был свет, затем родилась тьма, альянс которых создал священного оленя – первое божественное творение, порождающее все живое. Вода, капающая из его глаз, дала исток всем рекам и озерам. Воздух, выходящий из его ноздрей, породил семь равноденствующих ветров, а тяжесть его тела заставляла расцветать и плодоносить грунт. Его великие могучие рога дали начало всем деревьям Вселенной, а стук копыт образовал твердую земную гладь, из которой цветочными семенами проросли люди. Долгие годы жители планеты оберегали оленя, которого величаво прозвали «Эйктюрниром» или «Дуборогим». Многие расы поклонялись ему, приносили дары наряду с Троицей Истинных Богов Севера, веря, что до тех пор, пока священное животное живо, вокруг будет царить тепло и гармония. Пока однажды один непокорный юноша не наплевал на многовековые традиции своего племени, обратив их владения в вечное пристанище мороза.

Бесконечные снега окутали райский остров Саарге, отрезав проклятую богами землю от окружающего мира. Теперь это уже не обитель священного зверя, не колыбель, в которой зародилось Мирозданье, а кусок извечного льда, покрывающий каждый метр нечестивого острова. Cмиренный сааллский народ поработили вьюги и стужи, которым не было видно конца. Рыба замерзала, не доплывая до берегов. Птицы вымирали от неестественно низких температур. Растения поникали, а вскоре и вовсе перестали пускать ростки. Невидимая сила выедала любые зачатки жизни, стремящие пробиться сквозь мерзлую корку. И имя этой силе – «Холод». Столь сильный, настолько лютый и до того голодный, что под его касанием малейший стебель превращался в «ничто». Он выжигал растущее, пресекал движущееся, пожирал мнимоумершее, пока не осталось ничего, а Хлад не заполучил новое имя, сберегшееся до наших времен: «Калиго».

– Я не догнал, – почесывает рыжую щетину Элиот. – Так че с оленем-то случилось? Как он откинулся?

– Откинулся? – повторяет Силкэ, словно впервые услышал подобный глагол.

– Как он сдох, от старости или от нудной участи в ваших сказочках? – подкалывает Акли, но когда никто не подхватывает его истерический смешок, моментально стихает.

Силкэ опускает голову, поправляя белесые волосы, сплетенные в тугую косу. Кэт показалось, что в глазах аборигена мелькнула грусть, хотя из-за снегопада сложно сказать что-либо наверняка.

– Его убить грех. Каждый саалл знать, что Эйктюрнир нужен оберегать, но однажды один «квельхунг» поднять на него лук. Это был жадный, глупый и жестокий поступок от такой же недостойный человек, погубивший свой народ, – он прочищает горло, словно от тяжести обрушившегося на его плечи позора ему стало сложно облекать мысли в слова. – После смерть священный олень начаться эпоха правления Холода. С его приходом кусок земля отколоться от большой берег и уйти в открытый море, образовав Саарге, но многие погибнуть в тот роковой время.

Ивейнджин переступает через камень, поравнявшись с остальными. Блондинка слышала множество предположений, развеивающих загадку столь стремительного формирования острова. Что под ним пролегают сильные морские течения или подводный вулкан, которого не видно на самой суше. Но ни одна из теорий не нашла научного подтверждения, хотя в последнее время Иви все чаще подозревает, что науке в этих краях делать нечего.

– Вы узнали, кто был этот «грешник»? – переводит для других непонятное слово Ивейн. – Вы его наказали?

– Троица Истинный Богов покарать его за содеянный. Он больше не есть человек. Это ледяной дьявол во плоть. Никогда не при каких обстоятельствам не недооценивать он. Что касаться нас, мы жить лишь с позволение Акмеласа, да простить он всех нас.

«Во плоти», – раздражительно закатывает глаза Калеб. Рассказ Силкэ нагнал на него смертную скуку. Он слишком взрослый и рассудительный, чтоб верить в сказки, а ничем другим подобный рассказ и не назовешь. Никто ведь в здравом уме не поверит в легенду о животворящем олене. По крайней мере, так он думал, пока не увидел Аллестера, жадно снимающего Силкэ со всех возможных ракурсов.

– Что ты делаешь? – не успевает Калеб задать вопрос, как объектив камеры утыкается ему в щеку.

– Я просто записываю. Древнее сказание, поведанное представителем вымирающей народности – исключительная редкость.

– А меня-то ты зачем снимаешь?

– Ох, прошу прощения, – поправляет съехавшие на нос очки журналист. – Я немного увлекся. Съемка – такое занимательное занятие.

– О, да. Снимать все подряд без разбора, наверное, очень интересно.

Не уловив запаха сарказма, Аллестер поспешно вытягивает из кармана блокнот и размахивает им перед Калебом.

– Я еще и записи веду. Не желаешь ознакомиться?

– Еще бы. Должно быть они очень увлекательные: «День первый: мы застряли на вершине горы. День второй: мы все еще на горе. День третий: я уже писал, что мы находимся на вершине?»

Акли давится смехом, хотя Калеб более чем уверен, что суть шутки он не уловил. Он часто так делает: улыбается, когда нужно плакать, соглашается, не услышав вопрос, кивает, когда не понял ни слова сказанного. Просто чтоб не смотреться полным идиотом. Хотя при этом он им еще больше выглядит.

Спуск по Сапмелас саалла оказался еще более безумной затеей, чем предполагалось. Уже на первом же холме Джаззи чуть не сломала ногу, а Ивейн с Аллестером наверняка бы свернули шеи, если б не успели вовремя ухватиться друг за друга. Не облегчают задачу и набитые вещами рюкзаки, которые группа позаимствовала в хижине. Конечно, лишний вес сильно тормозит, но без фонарика, походной фляжки и спальных мешков отправляться в такой путь было бы неразумно, особенно когда все это оказалось под рукой. Кэт даже удалось отыскать среди хлама альтиметр и две палатки, что в нынешних условиях приравнивалось к настоящему чуду. Консервы все же пришлось оставить в лачуге, не только из-за их сомнительного вида, но и из-за боязни отравления. К тому же, четырех банок едва ли хватило бы на группу из восьми человек.

Рабочая хижина осталась далеко позади. Лед все чаще перемежается редкими камнями, чернеющими, словно островки посреди белоснежной пустыни. Вскоре из-под заснеженных дюн показываются первые кустарники: голые, скрюченные, мертвые, как и вся природа на Саарге. Силкэ ни на шаг не отступает от чужаков, боясь оставлять их без присмотра. Здесь, во владениях Севера, солнце может сыграть с ними злую шутку, отразив лучи с другой стороны скалы, тем самым запутав человека, не знакомого с причудами здешних краев. Сааллы давно привыкли вычислять длину дня по небосводу, но приезжие пользуются для этого странными приспособлениями в виде дисков с нарисованными точками. Одни они прячут в карман, другие – носят на запястье, как ритуальные браслеты для праздника Дагар в честь Троицы Истинных Богов. В середине круга размещается небольшая стрела, которая якобы говорит, сколько времени осталось до прихода ночи. Она также указывает, в какой стороне восток, а в какой юг, но Силкэ всегда с осторожностью относился к подобным вещам. Только Верховному Божеству известно, куда закатится небесное светило и где поднимется, объявляя о приходе утра.

Чужаки всегда стремились показать свое превосходство над простым народом Рильхе, но их чародейные поделки сааллам нипочем, ведь они много веков живут по собственным традициям. Им не нужно знать, когда наступит тьма, а когда придет свет, в какую сторону отправляться на поиски хрусталя и сколько в дне того, что чужестранцы называют «часами». Все эти знания бесполезны, когда твоей рукой управляет Акмелас, помогая дождаться еще одного рассвета. Но детям Заморья не понять, каково это, ведь они живут без веры. Силкэ ощущает это, глядя на смуглого парня в светлых одеждах перед ним. Его взгляд пропитан неверием и безразличием, несмотря на яркие, живые, почти сказочные для этих мест оттенки зелени, наполнившие его глаза.

Словно ощутив, что он стал объектом чужих мыслей, Калеб косится на местного, обхватив себя руками. От озноба хочется выть волком, вот только это вряд ли поможет. Ноги одеревенели, пальцы отнялись, кожа превратилась в мрамор. Еще немного, и можно стучать, как по камню. И это лишь начало пути. Как сааллы умудряются здесь жить? Оставаться на этом заледенелом клочке земли дольше недели – все равно что быть засунутым голым в морозильную камеру. От такого мороза не спасет ни пара теплых одеял, ни чашка обжигающего чая, разве что тебя в нее засунут целиком. Это холод чистый, истинный, который творит ледники и сдвигает горы. Им, городским, не понять прелестей подобной жизни. Если они, конечно, есть, но, глядя на Силкэ, который обводит восторженным взглядом каждую заснеженную дюну, сказать, что он не любит родной край язык, не повернется. Местные настолько адаптировались к вечной стуже и бесконечным снегам, что буквально сливаются с окружающим их пейзажем: белесые волосы, бледно-голубая кожа, бескровные губы и глаза двух разных оттенков. Сама их внешность кричит о принадлежности к Северу, выражая одновременно любовь и повиновение.

В отличие от аборигена, склоняющегося перед мощью скандинавской природы, Акли пинает ногой всякий камень, который под нее попадается, не забывая при этом громко выругаться. Его лишенная малейшего намека на румянец кожа гармонично сливается с белоснежным ландшафтом, заставляя задуматься, а не из этих ли он краев родом? Вот только лучше не предполагать подобного, если не желаешь остаться без глаза. Конечно, бизнесмен и раньше не проявлял энтузиазма, но сейчас, кажется, еще больше озлобился. Вот только непонятно, на кого: остров или окружающих его людей? Очередной выступ выводит их прямиком к обрыву, по бокам от которого расходятся две тропы: справа плоская и прямая, слева – извилистая и узкая, огибающая скалу прямиком на границе с ущельем. Силкэ, не задумываясь, сворачивает налево.

– Эй, ты че удумал, поубивать нас всех? – вспыхивает Ак. – Другая дорога ж проще.

– Второй путь больше легкий вначале, но трудный в конце. Он вывести нас к берег, но не к Рильхе. Тогда нужно еще пройти день до поселение. Это долго и сложно. Плохой вариант.

– Да? А ковылять по краю пропасти, по-твоему, лучше, что ли? Лично я не собираюсь рисковать своей шкурой, чтоб сэкономить денек. Давайте, – машет он рукой, поворачивая в противоположную сторону, – сюда, за мной.

Блондин ступает вперед, но никто так и не двигается с места.

– Извини, приятель, – поправляет шарф Калеб, – но местный явно получше ориентируется в местности. К тому же, еще одни сутки пути по такому холоду мы не потянем.

Юноша двигается вслед за сааллом, а за ним и остальная часть группы, оставляя Ака позади. Он стискивает челюсть, сжимает кулаки, но все же нехотя бредет за ними. Оставаться одному в незнакомом месте, да еще и на вершине горы – не самый безопасный вариант. Ивейнджин подмечает, что чем дольше они спускаются, тем больше Гудмен-младший замыкается в себе и отдаляется от остальных, словно и вовсе желает быть подальше от них. Это ее слегка настораживает.

– Почему Акли так себя ведет? – поднимает она разговор с Кэт – Мы же не виноваты, что снежная буря уничтожила кабинку. А он делает вид, будто это все наша вина.

– Такой уж у него характер. Если нет виновного, Ак выберет его сам.

– Но это несправедливо!

Кэйтин равнодушно пожимает плечами, натягивая шарф. Его край и так уже покрывает смуглую кожу до самой переносицы, открывая лишь линию не менее темных глаз. Но от этого теплее не становится.

– Не понимаю, как ты можешь с этим мириться?

– Ты еще многого не осознаешь, дорогая. Это приходит со временем.

После ее слов у Ивейн остается неприятный осадок, от которого она еще долго не может избавиться. Подруга говорит так, словно Ивейнджин – ребенок, который ничего не понимает и не разбирается в жизни. Но сама Кэт при этом всего на год старше. Тогда к чему вся эта показная мудрость? Иногда ее высокомерие взлетает выше четырехтысячника, с которого им предстоит спуститься, и причина этого, как всегда, одна: Ак.

Когда они с Иви познакомились, Кэйтин была милейшей девушкой, но все это кануло к Лету, когда она встретила Акли Гудмена, к которому сразу же, по непонятной Ивейн причине, прониклась симпатией. Постепенно податливость и стремление соответствовать массе вытеснили приятные черты Кэт, изменив ее до неузнаваемости. Она настолько хотела влиться в коллектив избалованных деньгами и статусом студентов, что это желание граничило с риском потерять себя. Ивейнджин до сих пор не понимает, чем этот самовлюбленный, эгоцентричный, порой жестокий и падкий на лесть грубиян мог ее заинтересовать. Судя по всему, это останется для нее загадкой навсегда.

– Никогда не думала, что поход – такое тяжкое занятие, – выдыхает Кэйт, скидывая с плеча рюкзак. Она тянется к брелоку на лямке, на котором разместился крошечный альтиметр. – Четыре тысячи пять метров. Мы не прошли и километра, а я уже хочу умереть со скуки.

– Споки! Сейчас мы эту проблемку отфиксим, – щелчок фотокамеры, и Джаззи с айфоном выжигающего-глаза-оранжевого цвета уже спешит на помощь. – Ну-ка, помаши фолловерам рученькой!

Брюнетка натянуто улыбается и машет ладонью, хотя больше это напоминает жест защиты, а не приветствия.

– Приветик, коржики мои. В оффстриме ваша любимая булочка. Вы не представляете, как я по вам скучала!

Калеб раздраженно закатывает глаза. Все эти уменьшительно-ласкательные словечки, откровенно говоря, раздражают. Как и привычка всем тыкать свой телефон в лицо. И что это за мода присваивать людям названия кондитерских изделий? Такое ощущение, что она не о путешествиях ведет блог, а о выпечке.

– Мы находимся на верхушке горы загадочного островка Саарге, и вот что я вам скажу. Это просто имба! Не знаю, откуда у саальцев эта лав к двойным буквам, но они встречаются почти в каждом словечке. ОМГ! Почему это местечко такое таинственное? Об этом я чирикну вам чуть позже!

«Монофтонги», – мысленно поправляет Калеб. – «Две одинаковые гласные буквы, идущие подряд, называются монофтонгами, а народ – сааллами». И хотя Джаззи понятия не имеет, как правильно сочетать и выговаривать слова, ее фанатов это, судя по всему, не смущает.

– На сей раз я со своими тиммейтами, о которых вам обязательно прощебечу лейтер. А вот и они! Ну же, кексики, гоу сюда! – ее рука разворачивает смартфон, снимая отдыхающую на рюкзаках группу. Аллестер неловко улыбается, поправляя очки, в то время как Элиот с Акли обмениваются умоляющими взглядом. Нагнувшись, Иви проскальзывает мимо, чтоб не попасть в камеру, и Калеба это не удивляет. С таким видом лучше вообще не светиться перед объективом. Не то чтоб она совсем уж страшная, но полное отсутствие макияжа, густые брови и вечно растрепанные волосы цвета придорожной пыли, словно в двадцать первом веке она до сих пор не подозревает о существовании средств для укладки, придают ее внешности некую неопрятность. А это единственное, чего Калеб терпеть не может.

– Итак, пупсики, что мы имеем? Фолловеры не раз спрашивали меня, как мне удается находить такие кульные споты. Это все сенкс ту развитой интуиции, которая ведет меня в те направления, в которые большинство человечков и не глянет.

– Вернее, меня ведет, детка, – выныривает из-за ее плеча Ак, – ведь это я нашел это место и устроил поездку.

Из губ Кэт срывается сдавленный смешок. Ее всегда поражало, как Акли удается перетянуть одеяло на свою сторону, даже когда его заслуг нет совсем. Ведь, по сути, мысль отправиться на малонаселенный осколок Скандинавского полуострова подала ему она, но это, как всегда, не в счет. Впрочем, Джаззи тоже скромности не занимать.

– Мэйби, Ак мне немного хелпнул, – надувает пухлые губки блогерша, – но этот трип для вас я спланировала собственнолично. Вскоре я выложу видос для влога о своих приключениях посреди Севера. Следите за моими сторис, пироженки, чтоб не упустить пробивной рилс! Биз всем! Лайков и мьюшек!

Акли становится мрачнее тучи.

– Это была моя идея о поездке.

– Плиииз! – отмахивается наманикюренной ручкой рыжеволосая. – Ты только глянь на эту дыру. Гордиться здесь нечем, бро. Без обид, но я не лезу в твои интервью, вот и ты не суй свой белесый носик в мой влог. Оки?

Калеб наблюдает, как Ак провожает Джаззи сверлящим взглядом и качает головой. «Дерутся как собаки за кость. Всегда в центре внимания, прямо как Триа», – думает он и тут же одергивает себя. – «Не нужно вспоминать то, чего уже не вернуть. Пользы это не принесет, а вот старые раны разворошить может запросто. А ведь они и так едва затянулись».

К всеобщему удивлению, Силкэ в представлении участия не принимает. Он вообще любил побыть один и использовал для этого каждый привал. Калеб замечает интересую вещь в поведении местного: как тот периодически склоняется над камнями, как будто что-то на них оставляет. Это длится буквально несколько секунд, и, скорее всего, никто из группы даже не обратил на это внимания, но только не он. Когда мужчина в очередной раз приседает над куском скалы, а затем быстрым шагом отмеряет расстояние к группе, Калеб задерживается у склона и рассматривает странный рисунок на каменной поверхности. Непонятная закорючка, похожая на перевернутые набок песочные часы. Рядом – изображение оленя, вернее, его головы с кривоватыми рогами (видимо аборигены не очень способные художники). Калеб не силен в германских языках, впрочем, как и в скандинавской мифологии, но даже его поверхностных знаний достаточно, чтоб понять: это не обычная каракуля, а руна – древнескандинавский письменный символ. В прошлом они использовались для письма, однако позже приобрели мистическое значение. С древних времен считается, что рунические знаки способны наделять человека различными способностями, а также оберегать его от злого умысла. Юноша в это все, конечно, не верит, но они сейчас находятся на кусочке земли, принадлежащему Скандинавскому полуострову, а значит, высока вероятность, что сааллы используют эти письмена не просто так.

– Вы отличаться любопытством, гер Калеб.

Парень вздрагивает и оборачивается, встречаясь с взглядом голубо-карих глаз. Силкэ не выглядит разгневанным за столь наглое вторжение в его традиции, поэтому юноша решает воспользоваться ситуацией.

– Что это?

– Это есть райхе. Руаны использовать его для уберечься от злой дух. Он скрывать нас от ледяной глаз Владыка гора.

Брови Калеба поднимаются на лоб. Он всегда старался подавлять свой скептицизм или, по крайней мере, не вздымать его до немыслимых высот, но это уже чересчур. Магические иероглифы для защиты от Повелителя горной вершины? Серьезно? Двадцать первый век на дворе, а люди до сих пор верят в подобную чушь. И это неудивительно, ведь Саарге практически отрезан от цивилизации. Может через пару десятков лет, когда люди будут свободно летать на Марс и телепортироваться из одной точки планеты в другую, здесь сааллы до сих пор будут сжигать идолов из сена и приносить коз в жертву великим богам.

– Кто такие руаны?

Лицо мужчины просияло, словно его попросили рассказать о любимой книге.

– Это есть племя сааллов, к который я принадлежать. Мы разделять традиции с собратьями уже многие век.

– С братьями? Значит, вас здесь много?

– Мы есть первое племя на остров, одно из четыре, – объясняет он, осматривая выгравированный на камне символ. – Ольфмунды жить на верх горы и почитать рысь. Благородный племя ихиллов, поклоняющийся киту, давно покинуть земли вместе с вальфаллами, которые боготворить священный серебряный чайка.

Калеб выдвигает полку своей мысленной кладовой знаний, добавляя сверток с указанием четырех родов сааллов, половина из которых уже не живет на Саарге. Значит, остались лишь двое: руаны и поборники рысей. Юноша не подозревал, что так высоко в горах водятся дикие звери. Это немного усложняет их задачу. В случае опасности смогут ли они сразиться с хищником? Может быть, из-за этого местный такой дерганый?

– А как же руаны? – неожиданно вмешивается женский голосок. Калеб замечает неподалеку от выступа Ивейн с фотоаппаратом в руках. Объектив нацелен прямиком на руну. Он ее даже не заметил. Хотя с такой невзрачной внешностью это неудивительно.

– Мы проживать у подножия гор и поклоняться северный олень, который мой народ звать карибу. Это мирный община. Мы не убивать животный, а хранить живой существ.

– Чем же вы тогда питаетесь?

– Жители Рильхе жить благодарности рыбный промысл и горный шахта. Но ольфмунды… – нос местного изрезает глубокая морщина, – они народность одичалый, живущий за счет смерть других. Их городок, Варанэ, подчиняться дикий порывам, не прописанным законами Троица Истинных Богов. К ним не соваться ни в кой случай. И вообще не отходить далеко от лагерь. Яалле дир?

Калеб кивает, хоть и не понял последний оборот. Он старается не исправлять рабочего каждый раз, когда тот совершает ошибку, хотя язык так и зудит произнести слово правильно. Все-таки тот не американец. Вполне естественно для него коверкать склонения или говорить со странным акцентом, выделяя шипящие и сонорные согласные, в особенности буквы «с», «р», «н» и «л», которые в сааллском языке встречаются довольно часто. Если бы только у него был словарь английского языка, а еще лучше – учебник грамматики… Может, у Аллестера найдется с собой экземпляр? Если тот еще не одолжил его Элиоту.

– Уж больно он много волнуется для человека, выросшего в этих краях, – обращается Калеб к Иви, когда силуэт местного отдаляется. – Как думаешь, что он скрывает?

– Он просто переживает, чтоб мы благополучно добрались в город.

– Ну да, – ухмыляется парень, – конечно.

Блондинка незаметно наводит фокус на рубец, сливающийся с уголком его рта. Крохотный полукруг, отпечаток полумесяца на щеке, такой притягательный и одновременно пугающий. Манящий потому, что добавляет своему обладателю индивидуальности. Ужасающий потому, что скрывает под слоем ороговевшей кожи тайну своего происхождения. Знаменитый шрам-серп, дарующий Калебу Колдвотеру маску вечной полуулыбки. Юноша замечает ее интерес и Ивейн поспешно опускает камеру.

– Думаю, наш новоиспеченный проводник знает куда больше, чем род занятий сааллских племен. Ночью все кошки серы.

Ивейнджин никогда не любила это выражение, ставящее под сомнение не только рациональность человека, но и честь кошек. В конце концов, разве то, что саалл вызвался провести их на гору, когда никто другой не соглашался, уже само по себе не доказательство его добродетели? К тому же он не знал о буре, как и другие. Она возникла так неожиданно, словно по взмаху чьей-то грациозной руки, вскинутой в нетерпеливом жесте. Взмаху, который мог стоять им всем жизни.

С тех пор, как они покинули хижину, погода менялась еще несколько раз, и все так же нежданно: в один момент над головой светит солнце, но стоит лишь закрыть глаза, как тучи жадно пожирают чистый небосвод, а снегопад захватывает все вокруг своими невидимыми ладонями. И Иви не могла найти объяснение этому феномену. Ее мама, признанный геолог университета Мэна, немало писала о природных аномалиях этого острова: о странностях берегового рельефа, о скрытых под ледяным настом рифах, о налетающей из-ниоткуда непогоде и суровых ураганах, которые стирают с лица земли целые поселения. В ее записях было много непонятного, но одно Иви даже в юном возрасте понять смогла: Саарге не похож ни на одно другое место в мире. Он хранит немало тайн, за раскрытие которых многие смельчаки поплатились жизнью. И, к несчастью, ее мама – одна из них.

После недолгой передышки группа выдвигается в путь, спеша продвинуться как можно дальше до наступления заката. Силкэ идет впереди, прислушиваясь не только к шепоту горного ветра, но и к тому, что говорит под его ногой лед. Ритмичный скрип дает понять, что их путь безопасен. Резкий хруст, подобно перелому мельчайшей из костей, кричит об опасности, но услышать все знаки судьбы куда труднее, чем обычно из-за непрекращающегося стенания чужеземцев. Первый день для них был сродни пытке. Светлоголовый парень вместе с рыжеволосой девушкой с лисьим лицом неустанно жалуются на усталость. Юноша постройнее, смуглый, высокий, с серповидной отметиной возле рта и шевелюрой цвета мокрой древесины двигается уверенным размашистым шагом. Он словно сама противоположность своего белокурого товарища: умеет сохранять невозмутимость в любой ситуации. А вот его собрат с буйными кудрями и странными ледяными пластинами на глазах не отличается теми же качествами. Он волнуется обо всем на свете, болтает без умолку, тратя бесценный кислород, хотя его никто даже не слушает.

Брюнетка с квадратными чертами лица и загорелой кожей держится стойче остальных, но даже она под вечер едва переставляет ноги. Единственной, кто не высказывает ни единой жалобы является блондинка – самая худенькая и низенькая девушка в группе, со странной прямоугольной коробкой на шее. Иногда она смотрит в блестящее отверстие короба, словно может рассмотреть в нем то, чего не позволяет увидеть человеческое око. Нажимает на крошечную выемку, и внутри зеркального шара вспыхивает белая искра. Силкэ подозревает, что при таком телосложении спуск дается ей в пять раз сложнее, чем остальным, и невольно проникается уважением к мужеству незнакомки. Для самого саалла этот день – своего рода обряд очищения. Из-за возраста он давно не поднимался на вершину и рад провести лишний день на священной горе, хоть и понимает, какие это может повлечь последствия. Наверняка Калиго уже наблюдает за ними.

– Стоять, – останавливает он Иви, когда та ступает по нетронутой заснеженной горке.

– Че такое? – застывает за ее спиной Элиот.

– Слышать этот звук?

Блондинка приподнимает края шапки, улавлия едва заметный свист, доносящийся из-под сугробов.

– Он означать, что под снег есть пустота, которые мочь привести к снёрфлоге. То же самый касаться трещин на снежный корка. Они вести к разлом и падение белый волна. Идти в обход.

Эл переводит непонимающий взгляд на Ивейн, и она объясняет ему, что Силкэ предупреждает о лавиноопасной зоне впереди, на которую лучше не соваться. Им и одного раза вполне хватило. Недолго думая, Элиот поворачивает назад, подмечая, как со временем меняется походка местного. Становится все быстрее, размашистее, словно он куда-то бежит или от кого-то. Раньше он шел осторожно, ведь на склоне такого уклона можно легко свернуть шею, но сейчас без понятной причины начал почти мчаться вниз, при том, что снаряжения в его рюкзаке не меньше, чем у остальных. Возможно, он спешит преодолеть этот холм до прихода темноты, но что-то в поведении аборигена явно настораживает.

– Быстрый! – говорит он, поправляя лямки рюкзака. – Мешкать нельзя, иначе холод убить нас всех.

Очередная ошибка будто хлыстом огревает Калеба по спине, но он предпочитает не дергать мужчину всякий раз, когда слово ломается под неправильным склонением. В отличие от Кэт, которая тыкает Силкэ носом в правильный вариант произношения, как мальчишку, разбившего мамину любимую вазу. Элиот интересуется у местного, куда он так спешит, но тот отвечает лишь что-то невнятное про Повелителя горной вершины.

– Этот Повелитель, о котором вы постоянно упоминаете… – подает голос Ивейн. – Он и есть «лицо Холода», овладевшее островом?

– Верный, – одобрительно кивает он. – Владыка семь ветров. Правитель вьюг, обличье сам мороза. Он очень недоброжелательный и не прощать вторжения на свой территории.

– Это что-то вроде Скади3 только в мужском обличии?

– Нэй, – откидывает предположение Аллестера мужчина. – Он не божество, а лишь сосуд для стужа. Из-за него погибнуть много люди.

– Как именно? – влезает в разговор Кэт. Силкэ бросает обеспокоенный взгляд на горизонт, над которым поспешно опускается солнце, и машет рукой.

– На это нет время. Нам нужен поспешить, пока не наступить темнота.

– Оба-на. А эт че за дичь? – все поворачиваются на голос Эла, который застыл перед нависающими над головой фигурами. Единицами, десятками, распадающимися на крошечные осколки и снова склеивающиеся в цельные ледяные глыбы. Они вздымаются в небо изломанными пиками, срастаются между собой надтреснутыми костями, клонясь к земле оледенелыми выступами. Но самое пугающее – это не размер, а форма. Если хорошо присмотреться, в этих нескладных силуэтах изо льда проглядываются вполне различимые человеческие очертания.

– Не хочу показаться неучтивым, – отступает назад Калеб, – но что это на хрен такое?

– Ратсбирг или переход мертвый душ.

– Мммертвых? – вжимается в воротник парки Аллестер. – Ммогу я поинтересоваться, почемму их так назвали?

– По легенда первые поселенцы Саарге напасть на Горный Владыка, не зная о его могуществе. Они хотеть отобрать у него земля, защитить свой дом, но тот разгневаться на них за дерзость и превратить обидчиков в лед.

– Тип как ледяных троллей?

Калеб, Ивейн и Кэт резко поворачиваются к Джаззи, словно она не предположение выдвинула, а формулу вечной жизни.

– Че? Я же трип-блогер! Я знаю много о переданиях.

– Может, о преданиях?

– Да пофигу – взмахивает она, занося смартфон для селфи.

Разговоры о мертвецах заставляют Аллестера почувствовать себя неуютно.

– Все сказания сааллов такие мррачные?

– Да, если они связаны с Калиго. Может, ест…

Не успевает Иви договорить, как лицо Силкэ перекашивается, словно от удара плети.

– Не произносить это имя! Твои слова мочь накликать на нас беды!

– Простите… я не…

– Никогда не говорить вслух! – хватает он ее за плечи. – Не при какой обстоятельство! Он ощущать движение твоих губ, когда ты называть его! Он мочь обозлиться на нас!

Девушка пытается вырваться, но руки мужчины сжали ее, словно тиски. Ее рот безмолвно открывается, но так и не может произнести ни одного внятного слова, только невразумительные извинения, которые пролетают мимо ушей Силкэ.

– Все хорошо. Она поняла, – вмешивается Калеб, опуская ладонь на грудь местного. – Отпусти ее.

Абориген смотрит на него, на Ивейн, а затем резко уходит, словно осознал, что только что чуть не совершил непростительную ошибку.

– Что это было? – поворачивается он к Иви, но она лишь хватает рюкзак и молча бросается вперед, оставляя друзей в полном недоумении. Они растерянно переглядываются между собой, но решают последовать ее примеру. Оставаться в окружении ледяных скульптур, по которым медленно ползут тени, нет желания ни у кого из присутствующих.

Полдня спуска не проходят незамеченными. Никто из группы не привык к подобным физическим нагрузкам. Даже отлогие уступы даются с огромным трудом, что уже говорить о крутосклонах, где каждый шаг граничит со смертью. У Акли дыхание сбивается через каждые три метра, Кэйтин перестает ощущать пальцы рук, а Аллестер не прекращает чистить запотевающие с каждым выдохом очки, из-за чего не только не видит, куда идет, но и изрядно отстает от остальных. По истечении пары часов Ивейнджин уже не чувствует ног, а ее щеки иссыхают до такой степени, что напоминают скорее кусок старого пергамента, чем кожу. Она укутывает лицо шарфом, когда ощущает во рту солоноватый привкус. Это губы не выдержали касания мороза.

Головокружение, одышка, тошнота, потеря ориентиров, спутанность сознания – верные спутники горной болезни. Те, у кого организм посильнее (Акли, Калеб, Элиот, Силкэ), отделываются головной болью, утрудненным дыханием и учащенным сердцебиением. Слабым звеньям (Ивейн, Аллестер, Кэт, Джаззи) высотная акклиматизация дается куда сложнее. Привыкание может длиться от несколько дней до десяти суток. Все зависит от индивидуальных особенностей организма. Поэтому, когда появляется возможность дать покой мышцам, никто не возражает. Труднее всех приходится Аллестеру, который никогда ранее не поднимался выше полутора тысяч метров. Опустив на снег видеокамеру, он приседает прямо в сугроб, опустив голову на колени, словно это положение помогает ему хоть как-то сгладить острые пики морозного воздуха, царапающие легкие. Ивейн не отходит от него ни на минуту, хоть и сама ощущает заметную слабость. Она даже предлагает поделиться с журналистом батончиком-мюсли – своей единственной едой, но тот решительно отказывается. Холод испепеляет любые мысли о еде. Выжигает легкие, разъедает суставы, дерет невидимыми когтями горло, проникает в каждую косточку, заставляя прочувствовать весь скелет, словно тот сделан изо льда. Тяжелого, арктического, накопленного многими годами непрекращающегося мороза. Он разливается по венам потоками воды настолько обжигающей, что не понятно: горячая она или ледяная. Ясно лишь одно: она убивает. Всех до одного, постепенно, по очереди. Отгораживает друзей стылой стеной друг от друга, и первым в силки хлада попадает Акли.

Он держится в стороне, не желая вливаться в этот убогий коллектив выживающих. Вся сложившаяся ситуация отталкивает у него желание подключиться к дружеской беседе, а урчание в желудке и стужа, оседающая невидимой пыльцой на спине, поднимает в нем стремительно растущее раздражение. Он не рассчитывал задерживаться в горах так долго, да еще и в окружении друзей-неудачников и чернорабочего из местного хутора. От такой компании у кого угодно живот сведет. Не стоит удивляться, что он только и мечтает, чтоб сбежать отсюда куда подальше и как можно скорее.

– Ауф! Какая сасная верхушка! – выдыхает Джаззи, указывая рукой на вершину. – Как горка пломбира с шоколадом! Да здесь же можно сделать перфект селфи! Инстаграм разорвет от такого количества лайков!

Калеб бросает на нее быстрый взгляд и тут же отворачивается. Ивейн кажется или она увидела мелькнувший на дне изумрудно-зеленых глаз страх? Эта мысль заставляет блондинку задуматься. Она заметила, как тяжело дышал юноша после приставаний Джаззи в хижине, так, словно она не поцеловать его пыталась, а заколоть ржавым гвоздем, найденным в подворотне. Это была явно не та реакция, которая возникает у парней при виде привлекательной девушки. Вот только почему он так отреагировал и чего испугался?

– Это слишком рискованно, – качает головой Кэт. – Ты можешь замерзнуть или свалиться с порывом ветра.

– Если не опочиешь раньше от холода или голода.

Комментарий Калеба заставляет рыжеволосую поежиться.

– Еще чего! Я слишком красива, чтоб так отстойно скапутиться, дэм!

– Все когда-то умрут, Джазз. У одного это займет секунду, у другого час, а у кого-то – целую вечность невыносимой боли, во время которой захочется скончаться еще несколько раз, прямо как во время разговора с тобой.

Блогерша высовывает язык, демонстрируя Калебу блестящее колечко на его кончике.

– Закуси, сладкий.

«Вернее, выкуси» – бьет мысленный молоточек в голове парня. Правила, правила… неужели так сложно им следовать? Он поправляет перчатки и, ощутив заметное покалывание в левой кисти, снимает с нее блестящий Ролекс. Носить металлические часы на морозе – не лучшая идея. Хоть металл и не прилипнет к коже, но из-за высокой теплопроводности он быстро адаптируется к окружающей среде, буквально впитывая холод, а от этого Калебу уж точно теплее не станет. Кэт наблюдает, как он расстегивает стальной браслет и засовывает часы во внутренний карман куртки с нескрываемым недоумением.

– В рюкзаке надежнее будет. Не находишь?

– Лучше переусердствовать, чем недоглядеть, – вскидывает плечи Калеб. – Как говорится: «Что богач не сбережет, Кукушка умыкнет».

Кэйтин демонстративно закатывает глаза. Эта придуманная наспех поговорка стала известна на весь Нью-Йорк. Такое ощущение, что ее знает каждый младенец, бездомный и умалишенный громкой столицы. А все благодаря искусной воровке по кличке Кукушка, которая терроризирует мегаполис вот уже четвертый год. Точнее, мужскую половину ее элитной верхушки, у которой есть что своровать. Вот Калеб и переживает о своих пожитках, правда, непонятно почему. Кукушки ведь осталась далеко за пределами Саарге.

– Можешь расслабиться. Здесь она тебя не достанет.

– Как знать, – прикусывает губу парень, бросая мимолетный взгляд на Ивейн. Кэйтин не поняла, что было в нем заложено, но вряд ли что-то стоящее. Наверняка у Колдвотера-младшего просто мозги барахлят от кислородного голодания. Вот он и не знает, чем себя поразвлечь.

Юноша скатывает снежный шарик и отчищает едва заметное пятнышко на рукаве бело-голубой куртки, затем подносит его ко рту, чтоб хоть как-то восполнить запасы жидкости, но Иви советует ему этого не делать.

– Если не хочешь умереть от инфекции или отказа почек, лучше отфильтровать воду, растопив сугроб.

С помощью огнива и ошметков ящиков, прихваченных с хижины, девушка разжигает костер, возле которого помещает фляжку, наполненную снегом. После того как тот тает, а вода закипает, она переносит нагретую посудину в сугроб и перевязывает ее горлышко куском ткани, оторванным от рюкзак, сообщая, что этих запасов хватит на пару дней. Калеб с интересом наблюдает за происходящим. Он никогда не посещал лагерь скаутов (отец бы ни за что не отправил наследника многомиллионной империи в замшелый кемпинг среди болот и лесов), поэтому каждая идея Ивейн воспринимается им как что-то из ряда вон выходящее. Он даже не замечает, что не сводит с нее глаз до того, как в радиусе его внимания не появляется Акли.

– Чего скучаем, кого ждем?

Бизнесмен устраивается на камне поодаль от остальных, но рядом с Калебом, чему тот не сильно рад.

– Извини, не могу сейчас разговаривать.

– Почему?

– Потому что не хочу.

– Но ты ничем не занят.

– В этом и вся прелесть.

Ак непонимающе почесывает затылок и решает идти напролом. По сути, это единственный метод общения, который ему известен.

– Что, потянуло на потехи?

– Ты о чем?

– Я о нашей мышке, – кивает он на спину Ивейнджин, растягивая губы в похотливой ухмылке. – Из вас получилась бы отличная парочка.

Калеб непонимающе поднимает брови. Что этот неотесанный сандаль с эмоциональным диапазоном на уровне улитки может сказать ему о выборе пассии? Уж что-то, но в «амурных» делах Калеб Колдвотер разберется без чужих советов, тем более от парня, для которого само значение этого слова остается загадкой.

– Да ты спятил. У тебя мозг отмирает от дефицита кислорода.

– Угу, – Ак поднимается на ноги, почесывая пятую точку. – Вы бы прекрасно смотрелись вместе. Тигр и овечка. Нет-нет. Черный ягуар и полевая мышь, – проводит он рукой по воздуху, будто рисует невидимый слоган. – Во как звучит!

Калеб посылает приятеля куда подальше, и тот немедленно отправляется выполнять просьбу. Предположить, что они с Ивейн могли бы быть вместе – то же самое, что уверовать во второе воскрешение Иисуса, когда Калеб и в первое-то не верил. Да он же ее едва знает! Они виделись всего раз шесть, а разговаривали и того меньше. Не то чтоб Ивейн не была в его вкусе, просто само это понятие к ней неприменимо. Она никакая. Типичная замухрышка из захолустья где-то на севере Род-Айленда. Тихая, блеклая, слабохарактерная, не ходит на вечеринки, даже алкоголь не употребляет. Вся такая правильная, аж в сон клонит. Классические черты, веснушчатые щеки, ничем непримечательная фигура и волосы самого банального из возможных цветов: светло-русого. Не белого, как свежее молоко. Не коричневого, как свежемолотый кофе. Не черного, как предрассветный смог. Просто… русые. Словно пыль, скопившаяся на книжных полках за неделю. У нее даже цвет глаз самый заурядный в мире – карий. Кроме ума в этой девчонке нет ничего интересного. Наверняка у нее даже парней не было. А, черт. Калеб сплюнул подступающуюся к горлу дурноту. Он никогда не понимал, откуда Акли берет эти свои идеи-фикс, не имеющие ничего общего ни с логикой, ни с действительностью. Пускай он говорит, что хочет, но в этом тихом омуте Калебу нечего ловить. Уж лучше Джаззи с ее непреодолимой тягой с самофотографированию.

А вот, собственно, и наша рыжая бестия. Вытягивает перед собой айфон в желании сделать очередное из миллиона таких же одинаковых, как заснеженные дюны, фото, но вдруг замечает, что у нее почти стерлась помада. Она ныряет рукой в карман в поисках пудреницы, поправляет макияж, а также выбившийся из копны кудрявый локон. Затем переводит взгляд на Иви, чья косичка выглядит так, словно ее заплетали дикие волки когтями.

– Май гад, держи. Твой хэйрстайл совсем не айс.

Но не успевает ее ладонь развернуть зеркало, как блондинка отворачивается от него, как от взгляда Медузы Горгоны, словно опасаясь, что тот превратит ее в камень.

– Нет! Не нужно… я… Я, пожалуй, прогуляюсь.

Ивейнджин скрывается из виду быстрее, чем кто-либо успевает что-то сказать, оставляя группу в недоумении.

– Хей, – фыркает блогерша, – че за трабл у нее с зеркалами?

Кэйтин молча качает головой.

– Авось, боится того, что увидит в отражении? – регочет Акли, настроение у которого резко повысилось. – Или не увидит. Ну и беги-беги, мышонок. Ныкайся в свою нору!

Элиот вытирает проступившие от смеха слезы, Кэт недовольно толкает Ака локтем, а Калеб лишь проводит стремительно удаляющуюся из виду фигуру. Его вдруг охватывает странное желание пойти за ней следом, но он откидывает его на стадии зарождения. Лучше не отделяться от остальных, в любом смысле.

Пока парни устанавливают палатки, а Кэйтин пытается объяснить Джаззи, что боязнь блондинки – не слабоумие, а всего лишь странная фобия, сама же Иви решает побыть немного наедине. Она отходит в сторону, осматривает близстоящее деревце, которое оказываются не елью, как ей показалось издалека, а сосной с округлыми чешуйчатыми шишками. Вообще, на подобной высоте мало растительности, и это, пожалуй, четвертое из деревьев, обнаруженных Ивейнджин за все время спуска. К сожалению, бо́льшую часть года они не плодоносят. Зато их можно использовать для розжига костра и постройки укрытий, что немаловажно в условиях отдаленности от цивилизации. Из-за суровых условий, растительный мир на горе крайне скудный, по крайней мере, на вершине, но как только они спустятся до отметки хотя бы три тысячи метров, флора станет богаче. Ивейн много читала о горном климате, поэтому знает, что низкая температура – не порок для природы. На высоте от одной до четырех тысяч километров могут произрастать не только кустарники, но и небольшие леса и даже цветы. Не так давно девушке посчастливилось наткнуться на самый настоящий эдельвейс. Жаль, что Акли испортил этот прекрасный момент, (как и многие до этого) растоптав находку.

Ивейн машинально обхватывает себя руками. Яростный порыв откидывает косичку за плечо, выбивая из нее несколько прядей. Ветер дует так сильно, словно хочет вынуть душу из ее тела. Блондинка давно заметила, что к вечеру он все больше набирает оборотов. Она содрогнулась, представляя, как Повелитель Холода невидимыми копьями протыкает ее насквозь. Дырявит вены, калечит органы, пронзает самую сердцевину памяти, заставив ее позабыть своих родных и все, о чем она когда-либо мечтала. От одной этой мысли ей становится еще холоднее. Калиго… Иви так и не удалось разузнать у местного, что же скрывается за этим запретным именем. Стоит только кому-то из группы поднять эту тему, как Силкэ отворачивается, проведя большим пальцем линию от лба до подбородка. Ивейнджин знает, что для сааллов этот жест – что-то вроде молитвы. Подобным образом народ оберегает себя от темной силы начертанием Иса – символом чистоты и покорности, но есть ли от него хоть какой-то толк, никто, кроме самих местных, знать не может.

Разглядывая прелести горных краев, Ивейн не замечает, как подходит к обрыву, на краю которого мелькает отдаленный силуэт. По цвету накидки и пышному меху на плечах девушка сразу же узнает Силкэ. В руках мужчины странный предмет, похожий на деревяшку, которую он подносит к губам, так, словно шепчет ей что-то на ухо. Иви тихонько подступает вперед. Руки невольно тянутся к фотоаппарату, движимые внутренним порывом. Колпачок линзы, кнопка затвора и кусочки происходящего отражаются на экране дисплея под звуки незнакомых слов.

– Ёльгельд иг аффог хаальге. Эльгеи ии штильхёйт.

Настроив фокусировку, Иви понимает, что загадочным предметом выступает кукла, сплетенная из веток. Вот тоненькие ножки, вот руки из сплетений сухого побега, а вот – скрученная витым пучком голова. Силкэ достает нож и проводит лезвием по ладони, затем сжимает ее в кулак и проливает несколько алых капель на лицо веточного человечка. Девушка застывает как вкопанная. Что тут происходит? Сначала местный сетует на злобного Владыку горы, якобы вредящего всем, кто вторгается на его владения. Потом резко скрывается без объяснений, напугав всех до полусмерти. А теперь проводит какой-то странный кровавый обряд?

Иви собирается вернуться к остальным, чтоб поделиться увиденным, но предательский скрип снега выдает ее намерения. Мужчина подпрыгивает на месте от неожиданности.

– Ах, это вы, фру Мёрси. Вы настичь меня врасплох.

– Извини, – смущенно выдыхает она, – не хотела напугать.

– По правда говорить, это я должен извиняться. Я вести себя очень резкий. Просить меня простить. Это быть не почтительно к гостям.

– Да ничего… я понимаю. А что ты читал?

Ивейн неловко переминается с ноги на ногу, ожидая, что абориген прогонит ее в любой момент, но на его лице не образуется ни одной морщинки злости. Скорее, наоборот. Похоже, ему приятно, что кто-то интересуется традициями его народа.

– Всего лишь старый молитва от злый духов, а это, – его рука дергается в сторону, – Фаллесунд.

– Для чего он нужен?

– Для защита, но при правильном использование он выполнять все пожелания создателя. Это своего рода айрдунг.

– То есть оберег?

– Яаре, – соглашается он.

Девушка понемногу привыкает к тому, что Силкэ время от времени вставляет сааллские обороты. Некоторые из них она понимает, другие – так и остаются загадкой. Например, из мольбы мужчины Ивейн удалось разобрать лишь три слова: «ёльгельд», что переводится как «природа», «хаальге», приравнивающееся к «нас» или «нам» и «штильхёйт», что означает «поглощать». То есть буквально он просил, чтоб их не поглотила природа. Довольно странная просьба для молитвы.

– И какие поручения может выполнить Фаллесунд?

– Разный. Это зависеть от помысел создатель, – он опускает плетенную фигурку на снег. – Если он добрый, кукол оберегать его родных и защищать невинный. Если же его душа черный и запятнанный грех – оберег будет мстить и убивать тех, кто причинить хозяин боль.

– То есть, – хмурит тонкие брови Иви, – от этих действий он буквально… оживает? Как Голем?

Силкэ улавливает оттенок недоверия в ее голосе и отрицательно качает головой.

– Нэй, икке хойлет. Эти обычаи может показаться странными для Заморцев.

– Заморцев?

– Так говорить сааллы на люди, живущий на земля Заморья, то есть за морями, – поясняет он, бросая взгляд на фигурку у своих ног. – Сам оберег не иметь сила, наша вера и кровь делать он такой. Но она же мочь его и остановить.

Девушка кивает, провожая уходящего Силкэ взглядом. Чем дольше Ивейнджин общается с сааллами, тем ближе ей становится их культура. Хотя Акли и называет их шайкой скачущих у костра дикарей (или это Калеб?), Ивейн кажется, что в их белесых головах вмещается куда больше знаний о мире, чем у всех ее друзей вместе взятых. Она поворачивает назад, когда замечает какое-то движение на вершине. Словно чей-то силуэт растворяется в предсумеречном свете, но стоит ей только повернуться, как она понимает: наверху никого нет. Глупость какая. Должно быть, горная болезнь сказывается сильнее, чем она думала, раз ей уже мерещится всякое. Голова раскалывается, виски сжимает, правая лодыжка немеет, как и пальцы на объективе камеры. Поэтому девушка не находит ничего лучше, как вернуться в лагерь к остальным. Отдых бы ей не помешал.

****

1008 год – Саарге, Варанэ

Это было во времена, когда северные земли еще не покрывали бесконечные льды, а снег не смешивался с воздухом. Когда растительность буйствовала густо и богато, а люди жили в мире с природой. История эта не о могучем центурионе, не о бравом воине или бесстрашном зверолове, а об обычном юноше, чья добрая душа и преданное сердце завели своего обладателя в самое жерло краха и разброда. Речь идет о Сирилланде из Варанэ, сыне старой травницы Илвы и охотника Ааберга.

Варанэ – небольшая деревушка на склоне горы Сапмелас саалла, которая насчитывала сорок девять ольфмундов – жителей высокогорья. Тихое мирное место, народ которого выживал за счет ловли зверя, а также производства сетей и оружия для своих собратьев из прибрежных городков. Жизнь в поселении текла вяло и лениво, как весенний ручеек под коркой растаявшего после долгой зимы снега. Жизнь, не терпящая спешки. Не нуждающаяся в защите, не стремящаяся к совершенству, но запрашивающая определенные дары. Жизнь, которая требует беспрекословного повиновения традициям, установленным так давно, что их истоки затерялись в нитях самой Мировой прялки. Каждый день, неделя, год – новая невинная жертва, принесенная во славу великой Троицы Истинных Богов.

Для ольфмундов охота – не только способ выживания, но и священный обычай, к которому приобщаются все юноши поселения по достижению восемнадцатилетия. Сирилланд знал, что этот обычай не обойдет стороной его, – сына самого искусного зверолова поселка, – но до последнего верил, что ему удастся избежать участи бездумного душегуба. Пока однажды, уйдя с братьями в поле, отец не вручил ему в руки лук.

– Настала пора, мой мальчик. Ты должен проявить себя и сделать подношение Богам.

– Нет… – бледнеет лицо парня. – Я не… еще слишком рано.

– Акмелас решил иначе.

Сирилланд прослеживает за кивком старика и замечает едва видимый силуэт вдали. Развесистые рога закручиваются полукругом над головой, подобно корням могучего древа. Ветер подымает в высь охапку снега, рассеивая ее пылью прямо на спину горного козла. Юноша чувствует, как под ребрами предательски сжимается сердце. Эта белоснежная шерсть, длинные ноги, грациозный изгиб шеи… Как можно умертвить подобную красоту? Стоящий позади старший брат не выдерживает и просовывается вперед.

– Давай лучше я это сделаю, пока мы его не потеряли.

Он вытаскивает из кобуры стрелу, но мужчина его останавливает.

– Нет, Асбъёрн. Ты уже приносил домой славный улов. Предоставь эту честь Сирилланду. Это будет его первая добыча, как раз к празднику Дагар.

Юноша откидывает за спину длинную серебристую косу и недовольно хмурится, но оружие все же опускает. Поддавать волю отца сомнению не в его привычках, но младший братец едва может разделать зайца, не говоря уже о том, чтоб его собственноручно убить. Хотел бы Асбъёрн посмотреть, как тот завалит целого ибекса4. Стоящий в сторонке Коэргус также выжидающе поворачивается к брату. Похоже, теперь у Сирилла нет выбора. Время, которого он так долго боялся и всеми силами оттягивал, пришло. Он берет отцовское оружие и по его велению натягивает тетиву, направляя острие прямиком на белоснежную спину.

– Ну же, мой мальчик. Давай, не медли.

Ладонь на рукояти дрожит, пальцы сжимает судорожный тремор. Сухожилья от долгого напряжения натягиваются сплошной проволокой, царапающей кожу, но парень не может заставить себя отпустить оперение стрелы.

– Стреляй, либо он уйдет!

Зверь поднимает на них глаза и бросается в сторону. Сирилланд судорожно втягивает воздух и опускает лук, но заостренный наконечник все же попадает в сердце животного, сбив его с ног одним ударом. Вот только стрела эта принадлежит не ему, а Асбъёрну.

– Я так и знал, что этот хиляк не сможет выстрелить, – фыркает он, закидывая кобуру на спину, – чуть такого козла не упустили из-за твоей мягкотелости. Если б ты стоял во главе семьи, она бы уже давно померла от бескормицы!

– Полегче, чего ты? – начинает было Коэргус, но тот его сразу же затыкает.

– Чей бы заяц прыгал. Сам-то последний раз, когда добычу приносил или ты забыл о священном долге мужчин Варанэ?

– Хватит! – обрезает его отец. – Ты и сам-то не пример для подражания. Я сказал тебе подождать, но ты не смог и этого сделать. Твое нетерпение рано или поздно дорого тебе обойдется.

– Я сделал то, что должен был! Мы не могли потерять такую дичь из-за него! – его рука пренебрежительно машет в сторону Сирилланда, который и так под землю мечтает провалиться.

– Я приказал это сделать твоему брату, не тебе, а ты нарушил мое слово. Ступай домой.

На лице Асбъёрна вспыхивает негодование.

– Но…

– Я сказал иди домой!

Парень хватает сумку и бросается прочь, даже не оборачиваясь. Его упрямство и гордыня ни за что не позволили бы ему оглянуться вслед тому, кто его прогнал, не позволив забрать свою охотничью награду.

– Ты тоже, Коэргус.

Золотоволосый юноша склоняет голову и удаляется следом за братцем, правда, слишком медленно, чтоб его догнать. Старик подходит к Сирилланду, но тот не отводит взгляда от земли. Он не боится перечить старшему в семье или выразить свое мнение, лишь посмотреть в лицо тому, кто возлагал на него высокие надежды, которые он не оправдал.

– Я так не могу… это неправильно.

– Что именно, сын мой?

– Я не понимаю, зачем нужно убивать этих животных, ведь у нас достаточно еды. Мы можем собирать растения, взращивать коренья, фрукты, овощи. У нас есть все, чтоб жить, не причиняя вреда другим.

Мозолистая рука опускается на плечо юноши.

– Ты еще слишком юн, Сирилланд, и не понимаешь, как устроен мир. Мировая прялка прядет свои нити из человеческих жизней, а люди – берут энергию от иных существ. Таков естественный оборот вселенского колеса, и избежать этого или изменить не дано ни одному человеку.

Но убеждения Сирилланда сломить сложнее, чем трехвековой ледник.

– Вера ольфмундов учит нас черпать силы от других зверей, при этом поклоняясь рыси. Но чем она лучше остальных? Разве Акмелас счет это справедливым?

– Фаральге, – голос старика дрогнет от хрипа, – мы лишь узлы в рыболовной сети Троицы Истинных Богов. Мы живем по традициям, увековеченным нашими предками, которые передались им от их прадедов. Не в нашей власти ставить под сомнение всемирный устой, даже если он кажется нам несвычным и диковинным. Каждого, кто усомнится во властии Акмеласа, постигнет скорбная участь, и тебе прекрасно об этом известно.

– Лишать жизни тех, кто не может ее защитить, постыднее бесславной гибели. Прошу, не заставляй меня участвовать в этом… Молю…

– Ты чересчур уперт, мальчик мой, – сжимает плечо парня отец, – а я чересчур стар, чтоб принуждать тебя. Иди своим путем, делая, как велит тебе сердце. Если оно противится против уродования живых существ, не убивай их, а лечи. Делай то, что у тебя получается лучше всего. Мы найдем другой способ почтить Богов, но если это повлечет за собой их гнев, помни, что судьба нашего поселения будет на твоей совести.

И старик ушел следом за сыновьями, оставив Сирилланда один на один с животным, из которого вытекала жизнь. Юноша опускается перед умирающим зверем на колени, кладет ладонь на вздымающуюся шею, ощутив, как под ней лопаются последние капли кислорода. Он не плачет, не молится, не взывает к Божествам. Что толку? Это ведь произошло из-за них. Из-за их милости люди приносят в жертву живых существ, чтоб спасти собственные шкуры и усладить божественное самолюбие, но на самом деле Боги законченные эгоисты. На жителей Варанэ им наплевать, а бедные сааллы слепо вынуждены им угождать, не взирая на боль утраты и удары несправедливости, которым нет конца. Человеческие горести пролетают незаметно. До них никому нет дела, ведь есть те, кто больше нуждается во внимании. В тени Богов людей не видно. И никогда не будет, пока народ не научится стоять за себя. И когда-нибудь Сирилланд будет первым, кто бросит им вызов.

****

Существует какой-то особый вид тишины в местах, где природа господствует над жизнью, а смерть лишается своих прав. Она упругая и волглая, как мячик для гольфа со всеми его гранями и впадинками. Глядишь, и звук провалится в один из таких крошечных кратеров, не найдя выхода наружу. Или увязнет в совершенной гармонии. Но Ивейн единственная, кто подмечает прелести высотного мира. Объектив ее фотоаппарата улавливает малейшие колебания цвета, мелькающие посреди белесой пустыни. Правда, подобные проблески бывают редко из-за непроглядной темноты, которая опускается на плечи группы гораздо раньше обычного. Все из-за Сапмелас Саалла, вершина которой нависла над головами путешественников, отрезая от них солнце. Времени на поиски подходящего ночлега не осталось, поэтому выход лишь один – разбить лагерь посреди склона. По указанию Иви Элиот и Калеб делают подстилки из сосновых веток, которые, хоть и впиваются в спину, но все же отгораживают от холода. Силкэ с Кэт устанавливают палатки и расстилают спальные мешки, в то время как сама Ивейн занимается розжигом костра.

Две пачки чипсов, упаковка мятного печенья, семь банок лимонада и пачка вяленой говядины – все запасы продовольствия группы на последующие дни. Точнее, должны были быть до того, как Акли с Элом уничтожили их за один присест, едва ли удосужившись поделиться с остальными. Если бы не Кэт, выбившая у них последнюю стопку мяса и крекеров, остальным бы пришлось питаться одними мечтами о сытном ужине. Жар огня помогает отогреть заледенелые руки-ноги и хоть как-то скрасить вечер, но обстановка не настраивает на отдых. После шести часов ходьбы под пронзительный вой вьюги тишина звучит для ушей подобно музыке, когда внезапный шелест разрушает воцарившееся умиротворение.

– Что это за напасть? – подпрыгивает Аллестер, выставляя вперед камеру, словно щит.

Калеб с небрежным видом отдергивает подол куртки.

– Похоже на завывание ветра.

– Где эт ты слыхал, чтоб ветер вот так шебуршал? – фыркает Элиот. – Эт скорее зверье какое-то.

И правда. Пронесшийся со скоростью света шум напоминал шипение какого-то хищника, только Калеб никогда не слышал, чтоб животное издавало подобный звук. Тонкий, низкий, острый, как кончик ледокола, впившегося в заледенелую скалу.

– Это Владыка учуять наше присутствие, – поправляет меховой воротник Силкэ. – Нашептывать нам скаргейклимдан диир.

«искушения…» – мысленно переводит Ивейн. А вот, что означает второе слово? Она изучала сааллский перед путешествием, но ее познаний недостаточно, чтоб понять все, что говорит местный. Их язык сильно отличается от норвежского, исландского и других представителей скандинавской группы, и если бы Силкэ не владел английским (хоть и далеко не идеальным), они бы, наверное, общались только жестами.

– Вероятно, – аккуратно поправляет перчатки Калеб, – он послабит сеть, когда узнает, с кем связался.

Аккуратность, чистоплотность и педантичность – квинтэссенция поведения Калеба Колдвотера. Ими пропитано каждое его движение: от легкого взмаха выбившегося из-под шапки коричневого локона до постоянного стремления контролировать позицию завязанного на шее шарфа. Иногда кажется, что малейшее скашивание узла на несколько сантиметров в сторону может привести парня в настоящее бешенство, хотя следить за опрятностью в условиях экстремального выживания – занятие глупое и бессмысленное, по мнению Ивейн. На самом деле не она одна так считает, но Калеб – сын всемирноизвестного телекоммуникационного магната. За его статус и смазливую мордашку ему многое сходит с рук.

– Чертовски верные слова! Узнаю старину Кэла! – оживленно выпаливает Ак, пихая того в бок. От его возгласа Калеб чуть не глохнет на левое ухо. Особняк Гудменов располагается неподалеку от апартаментов Колдвотеров. Их разделяет несколько домов не менее влиятельных и состоятельных обитателей Нью-Йорка, но иногда поздно вечером Калеб вскакивает на кровати от душераздирающего вопля Акли с другой стороны улицы. Он никогда не задавался вопросом, что творится в его доме по ночам, но вряд ли что-нибудь хорошее.

– Этот криповый сеттинг мне вообще не лайк, – тревожится Джаззи, зажав в ладошке телефон. – Как нам тогда дефолтить, если появится волк?

Блогерша хочет было добавить, что этот шорох портит весь «муд», но ее скрипучий, как несмазанная дверь, голосок прерывает тоненький свист. Он вырастает в воздухе без единого предупреждения и в считанные секунды разносится эхом по горам. Высокий, пустой, переливчатый. Он сливается воедино с ветром, приглушая его шепот. Трубное дребезжание, заунывный вой, стон проклинающего жизнь шакала, который исходит… со стороны местного. В руках Силкэ появилась светлая трубка, извивающаяся под кривым углом, будто мазок под кистью художника. Завиток кверху, закрученный шип книзу, ровный продольный гребень. Что это такое? Ивейн наклоняется поближе, чтоб рассмотреть странный инструмент, издающий столь загадочные звуки. С виду это похоже на флейту. По крайне мере, саалл держит его именно так. К тому же, по всей поверхности свирели, материал которой напоминает слоновую кость, расположены крошечные углубления. Двадцать дыр по десять в ряду. Некоторые мужчина прижимает пальцами, другие – перекрывает щекой.

– Это че за фиговина? – едва слышно спрашивает Элиот, словно боится нарушить священную церемонию, но никто не отвечает. Взгляды всех, как и уши, прикованы к волшебной флейте, преображающей унылое завывание в сладостную, хоть и жалостную мелодию. Внезапно Иви понимает, что это вовсе не дерево и не кость поет в руках саалла. Это оленьей рог, а вернее его часть. Девушка достает из рюкзака фотоаппарат и делает несколько фото. Эти кадры точно украсят ее серию снимков «Прелести северного мира».

Когда мелодия стихает, Силкэ опускает инструмент и обводит присутствующих взглядом.

– Этот песнь должен отогнать Холод. Теперь вы спать спокойно.

– Вот сейчас это и проверим.

Недолго думая, Акли забирается в палатку. Аллестер тоже решает последовать его примеру, когда Кэт неожиданно поднимает животрепещущий для всех вопрос.

– Ты так нам так ничего толком и не рассказал о Владыке семи ветров. Самое время для занимательной истории.

– Нет-нет. Я не должен его гневить. Это может плохо закончиться.

– Да брось, – закатывает глаза Калеб – ничего плохого не случится. Сааллам уже давно пора развивать туристический бизнес. К тому же немного осведомленности нам не помешает. В интернете об острове практически ничего не сказано. Лишь то, что он появился гораздо позже Скандинавии, правда, неизвестно как.

– Просим, Силкэ, – взмолился Аллестер, усаживаясь обратно на рюкзак, – поведай хоть малость. Нам всем не терпеться узнать аспекты вашего вероучения.

Абориген отводит взгляд в сторону. Делает вид, что рассматривает что-то вдали, хотя кроме одинокого дерева на холме смотреть больше не на что. Кэт медленно наклоняется к нему.

– Ты ведь не хочешь, чтоб мы сами начали рыть информацию? Кто знает, что нам удастся отыскать. Еще введем окружающий мир в заблуждение, и к вам повалят тысячи туристов…

Лицо гида белеет на глазах, хотя казалось, что светлее его кожа стать уже не может. Его передергивает при одной мысли, что Саарге могут заполнить толпы людей. В таком случае вековым традициям сааллов, которые они оберегают много лет, придет конец.

– Ирке фаалле! Ни в кой случай! Я… ладно. Ваш взял, – откашливается он, понизив голос, словно о том, что он собирается им рассказать, не принято говорить вслух. – Гора Сапмелас саалла принадлежит могуществен Повелитель, который не стоит тревожить, если вам дорога жизнь. В переводе с сааллский его имя означать «лицо холода». Так его назвать не просто так, а потому что на нем лежать древний проклятие, посланный Верховный из Священной Троицы, за убийство священный олень – прародитель Природа и кровник всей жизни.

Калеб лениво подпирает кулаком щеку. Как настоящий представитель своего народа, Силкэ имеет неприятную привычку начинать издалека и раздувать рассказ до немыслимо нудных масштабов. С такими темпами возможно, что он вскоре присоединится к дремлющим в палатке.

– Бог Справедливость и Покорность, Акмелас, – мужчина целует большой палец и вздымает ладонь кверху, будто мысленно прославляя великое божество, – покарать неверующий за столь гнусный деяние. Он заключить в его тело вся сила Севера, думая, что она убить его, но юноша выжить и подчинить себе эта мощь. Он стать могущественный и непобедимый, единый воплощение Хлада на земля. За многие годы правлений Властитель мороза мстить сааллам за случившийся. Он превратить Саарге в царство лед и вечный стужа, на который умирать все живое. Он…

– … великий и могучий горный дух, – передразнивает его Калеб. – Повелитель вьюг, испепеляющий одним взглядом. Да-да. Мы поняли. Нужно смотреть в оба, чтоб злобный бабайка нас не утянул.

Парень ловит на себе неодобрительный взгляд Ивейн и закатывает глаза. Ну в самом деле, сколько можно?

– Он не утаскивать чужаков лично, – резко погрубевшим голосом добавляет Силкэ. – О, нет. Вы даже не заметить, что он рядом, если он это не хотеть. Он уметь проникать в голова, путать мысли, сбивать с верный пути, доставать из глубин подсознаний самый темный желания и заставлять им следовать. Под его влияние даже самый добрый житель терять рассудок и превращаться в чудовище.

– То есть, – уточняет Кэт, – он вселяется в человека? Как демон?

– Нэй. Он гораздо коварный, – местный складывает руки на груди. В свете полыхающего костра Иви не может не обратить внимания на его глаза. Уж больно они необычного цвета для приезжих. Левый – голубой, а правый – карий. Гетерохромия. Ивейнджин читала об этом. Чистые племенные сааллы имеют одинаковый окрас радужки. Различие появилось в результате кровосмешения с другими расами. Коричневый оттенок означает, что предки у аборигена были азиатами или европейцами. Зеленый – восточнославянскими народами. Светло-синий тон напоминает об исконно скандинавских корнях жителей острова. Конечно, девушка заметила это и раньше, но старалась не глазеть открыто. Все-таки это неприлично.

– Ауф, че это? Ты слышала? – подпрыгивает на месте Джаззи, словно ее пчела ужалила.

– Ты о чем? – не понимает Кэт.

– Звук… как будто кто-то шепчет мое имя, зовет…

Она хватается за руку подруги, но встретившись с саркастическими взглядами друзей, тут же отодвигается, выдавливая лучезарную улыбку.

– Чилл, Кити. Мэйби показалось.

Кэт ненавидит, когда Джазз называет ее «кошачьим» именем, но старается не обращать внимания. Исправлять блогершу так же бесполезно, как пытаться потушить Солнце: только силы тратишь впустую. Джаззи, или, точнее, Вивиан, (как ее зовут на самом деле) всегда говорит и делает то, что первое приходит в голову, и никогда не отступает от своих привычек. Кэйтин не знает, положительная это черта характера или плохая, но однозначно раздражающая.

– Владыка семи ветров, – продолжает рассказ саалл, – как называть его старожилы, никогда не показываться лично, если сам того не желать. Он иметь изменчивую плоть, позволяющий ему принимать разный облик, чтоб добиться желаемый. Говорить, что человек сходить с ума от один его прикосновение или шепот. Тот, кто потревожить его дом, никогда не найти дорогу в свой.

– И нафига ему это? – чешет рыжий затылок Элиот. – Ну, там путать челов и все такое?

– Все предельный просто: чтоб заполучить их душу.

Кэт с Ивейн встречаются взглядами. Блондинку не на шутку настораживают слова Силкэ, а вот Кэйтин воспринимает все, как страшилку у костра вожатых. Но, несмотря на разницу в восприятии, обе слушают, затаив дыхание.

– Значит, Калиго охотится на людей, – подытоживает Калеб. Звук имени духа, сорвавшийся с губ чужака, обдает местного, словно кипятком.

– Не произносить его имя вслух!

– Не будьте таким суеверным. Это всего лишь слова.

– Слова обладать магическими свойствам. Они притягивать события. Тот, кто не уметь с ними обращаться, рано или поздно платить по счетам.

Калеб устремляет взгляд в небо, но не отвечает. Прежде всего, потому что не хочет выслушивать пятичасовую проповедь о волшебном свойстве речи. Все эти разговоры о сверхъестественном, конечно, очень увлекательны. Он и сам читал немало загадочных историй об острове: что возле него пропадают корабли, аппаратура дает сбой, а в неестественно густом смоге над горой бесследно исчезают любые авиасудна. Но не стоит откидывать тот факт, что уже далеко за полночь. В такое время мозг гораздо сложнее воспринимает факты и намного легче суеверия, чем, судя по всему, и пользуется Силкэ.

– Может, заглохнете уже? Тут люди вообще-то спать пытаются, – выплевывает Акли в отверстие палатки, но поглощенная рассказом Иви его даже не слышит.

– А почему нельзя его называть по имени?

– Произносить называние Владыки Севера можно, только если вы приносить ему дары. Иначе он может воспринимать это как насмешание.

– Вернее, насмешку? – поправляет Кэт.

– Йалле, – кивает Силкэ. – Повелитель уже много людей загубить. Если нарушить его владения, он вас не оставить, пока не получить свой жертва.

– То есть он тип нас всех укокошит?

Мужчина не отвечает, но по его глазам и так понятно: вряд ли слово «жертва» может иметь много значений.

– Да когда вы уже заткнетесь? – резко дергает замок палатки Акли. – Я спать хочу, а вы тут со своими сказочками.

– Но все же, – не обращает на него внимания Ивейн, – можно ли как-то защититься от этого Повелителя?

– Существует предание о рог Хейльлаг, тот самый, который носить священный олень. Первый племена верить, что только он мочь убить Хлад.

– И где его взять, этот святой… как там его?

– Я… – мотает головой Силкэ, словно отгоняет от себя запоздалую мысль, – это лишь старый легенда. Не думать об этой.

Но Кэт не привыкла так легко сдаваться.

– Сначала ты говоришь, что за нами следует сам Холод, рассказываешь его историю, в которую, как мы уже убедились, верит весь сааллский народ, а теперь – что это всего лишь предание? Что-то не сходится. Ты точно не хочешь ничего добавить?

Бледное лицо аборигена отворачивается к костру, озаряясь багряно-горячими бликами.

– Единственное, что я мочь вам сказать – здесь нельзя долгий задерживаться. Вам нужен как можно скорее убраться с остров. Если разгневать Властелин, он не успокоится, пока не остановиться сердце каждый из вас.

На плечи оседает тишина. Минута, две тянутся длиннее часа. Напряжение от каждой невысказанной вслух мысли только усиливается, несмотря на то, что каждому из группы есть что сказать.

– Все? – врывается в покой ночи голос Акли. – Закончили трепаться о своих Калиго?

– Не произносить и…

– Калиго! Калиго! Калиго!

Силкэ подрывается на ноги, словно его ножом ударили в спину.

– Ты не понимать, что делать! Когда дух гневаться, происходить ужасный вещи!

– Ау, Калиго! – прыскает со смеха Ак. – Приди и возьми меня, всесильный владелец горы! Я здесь! Я вызываю тебя!

– Кончай буллить, Ак! Это не фанни!

– Видишь? Ничего он мне не сделает. Ты ведь сказал, что он дух, без тела. Как же он тогда до меня доберется, если у него рук нету? А может, – прищуривается он, подступая к сааллу, – ты просто втираешь нам все эту муру, чтоб потом воспользоваться ситуацией? Решил напугать до чертиков, а потом прирезать, пока мы кемарим, свернув все на сказочного божка? Что скажешь, белобрысый? Захотелось разжиться новеньким ролексом?

Он пихает мужчину в грудь, когда между ними вклинивается Калеб.

– У тебя что, шарики за ролики зашли?

– Какие на хрен шарики? На кой черт они мне здесь?

Калеб раздраженно стискивает челюсть.

– Что на тебя нашло?

– Не ты ли кудахтал, что этому типу нельзя верить?

– Я не это имел в виду.

– Как же, – оскаливает белесые зубы Акли. – Может, ты просто первый хотел пойти в атаку, став всеобщим спасителем?

– Да в чем проблема, Ак? – не выдерживает Кэт, но вместо него отвечает Калеб.

– Его проблема в отсутствии проблемы, которую он пытается восполнить, придумав ее. Не так ли, старина?

Плечи бизнесмена напрягаются.

– Силкэ всего лишь поделился легендой своего народа, – недоуменно поправляет очки Аллестер. – Не понимаю, из-за чего весь этот сыр да бор.

– Ну и пес с вами, – машет рукой блондин. – Лучше бы пожрать что раздобыли, а не разводили эту призрачную галиматью. Два дня уже ничего не ели! Поглядим, как вы запоете, когда кто-то из нас скопытится с голода.

Окинув Калеба сверлящим взглядом, словно последний комментарий касался его лично, Ак направляется в сторону опушки, подальше от этой кучки сдвинутых на нежити трепачей. Будучи убежденным скептиком, он привык откидывать даже то, что происходит у него под носом. Впрочем, как и Калеб, но Ивейн совсем не такая. Выросшая в провинциальном городке с матерью, помешавшейся на суевериях и оккультизме, она приучилась доверять чутью и не откидывать предупреждения, даже если те кажутся несущественными. Ведь разум обмануть легко, но тонкие сплетения внутреннего голоса не заглушить ничем.

В отличие от друзей, которые отключились, едва застегнув спальник, Иви еще долго не может сомкнуть глаз, и виной тому рассказ местного. «Cåligoe». Девушка мысленно обводит рукой каждую букву этого запретного слова, высеченную чернилом на листах маминого блокнота. Она слышала о нем. По правде сказать, Ивейнджин немало знает об этом месте. Еще за несколько лет до ожидаемой поездки она начала собирать информацию о загадочном острове посреди Северного Ледовитого океана, чье поселение славилось навыками рыбной ловли и весьма своеобразными верованиями. В записях своей мамы, Эвэлэнс, которые девушка изучала после ее смерти, Калиго упоминался в качестве охотника, который лишился семьи и был проклят самим Акмеласом. Тогда это казалось блондинке лишь сказкой с печальным концом. Теперь она здесь, на Саарге. Видит его красоты, вдыхает его воздух, слушает его шепот, цепляясь обеими руками за реальность, но сказания древних народов все сильнее дышат в спину. Существует ли Владыка на самом деле? Так ли он ужасен и зол, как описывают сааллы? Связан ли с последним путешествием Эвэлэнс до того, как произошло непоправимое? Ответы на эти вопросы Иви надеялась получить от местного, но, судя по всему, ей придется добывать их самостоятельно.

Погружаясь все глубже в раздумья, Ивейнджин не замечает, как начинает клевать носом. Перед глазами возникают смутные образы, вырастают дюны, расплываются горные пейзажи, сливаясь в человеческие очертания. Парень. Его покатые плечи возвышаются над заснеженными сугробами подобно опорам, поддерживающим исхудавшее тело. Натянутый лук покоится у его ног вместе со стрелами, вырезанными собственноручно, но так и не нашедшими практического применения. Все потому, что зверь в округе либо вымер от невыносимого холода, либо попрятался в самые недра ущелий, таких глубоких, что сами дверги5 не смогут их отыскать.

Погода в последние дни рассеивает надежду на внятную добычу, но Сирилланд не теряет веру в лучшее. Он должен что-то поймать. По-другому и быть не может, ведь в противном случае его родители и сестры умрут. Его семья уже несколько недель висит на лоскутном волоске между суровым выживанием и голодной, но милостивой гибелью. Он и так уже потерял двоих братьев. Больше смертей по своей вине он не допустит. В это тяжелое для всех сааллов время, когда Враге – ледяной северный буран – бушует уже не один месяц, карая остров триадой лютых морозов, люди вынуждены бороться за жизнь всеми возможными способами, коих на земле, покрытой льдами и окруженной океаном, не так много. Охота и рыбалка – единственные возможности добычи пищи, вот только рыба из-за экстремально низкой температуры воды в этом году редко заплывает так далеко на север. Их братья, руаны, живущие у подножия горы, едва могут прокормить детей, но ольфмундам, обитающим в высокогорье, повезло еще меньше. Запасы вяленого мяса давно исчерпались, грибов, дикого лука и съедобных корней сейчас не добудешь, а суп из засушенных листьев яснотки дает лишь временный заряд, которого едва хватает на выполнение повседневных дел.

С той поры, как соплеменник последний раз выследил волка, луна восходила семь раз, и каждый новый восход знаменовал приход нового предела голода. Именно поэтому, завидев среди бескрайней белизны карибу, Сирилланд не смог поверить собственным глазам, сулящим ему столь небывалую удачу. Выследить куропатку или пустельгу было бы уже неслыханным счастьем, но самого северного оленя, да еще и такого крупного, что его тушку едва ли смогли сдвинуть с места четверо мужчин… Юноша застыл, как деревянный идол на площади их поселения. За все годы, прожитые на вершине, он видел сотни хищников, но никогда не сталкивался ни с чем подобным. Ростом не меньше двоих людей, карибу стоял у обрыва, гордо подняв голову. В лучах уходящего солнца его светлая шерсть отливала серебром, а рога изгибались кверху, подобно стволу тысячелетнего дерева, такого высокого, что своими ветвями царапает небо. Зверь будто вынырнул из рассказов старика Ансфрида о священном Эйктюрнире, давшем начало всему живому. И хоть Сирилланд, как представитель ольфмундов, почитал рысь, а не оленей, его пальцы на древке лука дрогнули. Убить сакральное животное, предав собратьев с низины – это одно, но умертвить самого Дуборогого, накликав на себя божественный гнев… Стоит ли жертва клейма несмываемого греха? Нужно ли пятнать честь во имя семейного благополучия? Ставить на кон достоинство семьи ради ее спасения?

Юноша опустился на колено, достав из кобуры стрелу. Ноги онемели, во рту пересохло, как бывало каждый раз, когда в его руках оказывалось оружие. Он много раз ходил с отцом и братьями на охоту, но еще никогда не прерывал течение чужой жизни. Это гнусно, жестоко и неправильно во всех смыслах. Даже если Троица Истинных Богов не воспрещала животноубийство, его собственная душа противилась этому из последних сил. Но необходимость сжимала костяшки на рукояти до боли. Это всего лишь старая сааллская легенда. Не более того. Упускать такую возможность из-за старческих предрассудков глупо, тем более, когда твои родные находятся на грани смерти. Либо олень, либо родители и сестры. Выбор более чем очевиден, но ладонь, за многие годы привыкшая повиноваться зову совести, не слушается веления разума.

«Нет ничего проще…» – нашептывал в голове ехидный голосок Асбъёрна. – «Лишь отпусти, и стрела сделает за тебя все дело. Или ты и этого сделать не можешь? Какой от тебя тогда толк?»

«Лишать жизни других не дурно, мой мальчик», – раздался в унисон его сердцебиению шепот отца. – «Таков естественный оборот вселенского колеса.»

Дрожащие пальцы натянули тетиву, ком в горле осел камнем в груди.

– Не ради себя. Ради общего блага.

Карибу опустил голову и повернулся в сторону, намереваясь уйти, когда в его левый бок впился заостренный стержень. Крик эхом разнесся по округе, сбивая снег с верхушек скал. Низкий, острый, душераздирающий, он вонзился в сердце парня острым лезвием, заставляя содрогнуться от боли, словно это его плоть проткнул металлический наконечник, будто это он сам оказался на месте добычи. В тот же миг, когда с серебряных рогов опала последняя снежинка, небо над головой разверзлось градом, солнце утонуло в чернильном смоге, а грунт у ног Сирилланда покрылся сетью расщелин, трескаясь подобно корочке льда. Словно сам небосвод обрушился на голову, а почва не выдержала тяжести совершенного греха. Внезапно налетевший вихрь закрутил в воздухе сугробы, а вместе с ними камни и части скалы. Юноша упал на колени вместе с поверженным оленем, когда трещина поглотила мир, подобно огромному обезумевшему зверю.

Ивейн резко вскакивает, хватаясь за горло. Кажется, ледяные порывы иссушили его до состояния пергаментного листа. Вот только она вовсе не стояла все это время с луком на морозе, а лежала в спальном мешке, здесь, в палатке. Неужели это был сон? Священный олень, вылитый из серебра и снега, молодой охотник, нарушивший традиции своего народа… Видимо, сказывается влияние Силкэ. Но все выглядело настолько реалистичным, что в это невозможно поверить. Холод пробирал ее кожу до мурашек. Ветер хлестал плетью по щекам. Столько боли, желания, страданий. Она чувствовала голод, замерзающие слезы на ресницах парня и стрелу, пронзившую невинную плоть. Пока что-то не вытолкнуло ее обратно в реальность. Реальность, в которой нет ни идолов, ни Божеств, ни родовых тотемов. Есть лишь она и ее друзья, мирно посапывающие в спальниках рядом. По крайней мере, девушка на это искренне надеялась.

****

Первым просыпается Элиот. Регулярные тренировки в боксерском клубе приучили его многим вещам, главной из которых является дисциплинированность. Подъем в полшестого утра стал одной из его привычек, помимо ежедневной предрассветной пробежки и пива с луковыми кольцами вместо завтрака. Когда проводишь на задворках Манхеттена столько времени, что аромат раскаленного асфальта становится твоим парфюмом, общепринятые нормы отходят на третий план вместе с воспитанностью и культурностью, которые первыми летят в мусорное ведро. Обычно за обучение детей отвечают родители, но мать будущего боксера откинула свой священный долг туда же, куда ее сын – правила поведения. Эла воспитывала улица. Она же его кормила, поила, одевала и научила защищаться при необходимости (а такие случаи бывали довольно часто). Единственное, чему за девятнадцать лет она его обучить не смогла – это изысканным манерам.

– Че, как оно? – подошел он к сидящей на камне Кэт. – Бельма не слипаются?

Кэйтин смеряет его оценивающим взглядом, но не отвечает. Может быть, потому, что ни слова не поняла из сказанного.

– Эт понятно. Прикорнешь тут, когда над головой ветер скулит.

– Дело не в этом. Просто… голова болит. Наверное, горная болезнь.

– Че ж ты на гору-то поперлась, коль больна?

Любая другая девушка обиделась бы, если б к ней так обратились, но не Кэт. Она знакома с Элиотом всего пару лет, но этого хватило, чтоб брюнетка привыкла к его манере общения. Кто-кто, а Эл на любезности уж точно не разменивается.

– По той же причине, что и ты. Или ты сюда галок считать пришел?

– Мотал я каких-то там галков. Эт че за зверь ваще?

– Лучше тебе не знать, – улыбается она. Его тугой ум часто выводит Кэт из себя, но также и забавляет. Ей нравится его дразнить. Правда, действовать в этом случае нужно деликатно. Если здоровяк поймет, что над ним издеваются, кто-то может не досчитаться зуба.

– Что за суматоха? – выходит из палатки Калеб. – Вы почему не спите?

– Извини, Каби. Тебя наша маленькая дискуссия разбудила?

Юноша нервно откидывает край шарфа за спину. Его всегда раздражало, когда его называли непонятными кличками и сокращениями. У него славное звучное имя. Неужели так сложно произносить его до конца? Но больше всего его выводит из себя не манера обращения Кэт, а само прозвище. Каби… так его называла только Триа, а она… О ней он не любил вспоминать больше всего.

– И какова же тема вашей беседы?

– Птицы, – подмигивает брюнетка Элиоту, – а точнее, альпийская галка. Весьма благородная и умная пичуга. Она не только общается с собратьями посредством особых звуков, но и имеет привычку подбирать птенцов других видов или высаживать яйца в их гнездах.

– Как Кукушка? – уточняет Калеб, присаживаясь на рюкзак.

– Не совсем, но схожести есть.

– Я имел в виду другую пернатую, не менее смышленую, но куда более коварную.

Брюнетка недоумевающе склоняет голову, хотя по мимолетному блеску в ее черных, как угли, глазах парень понимает, что она прекрасно поняла, куда он клонит. В отличие от Эла, чьи каштаново-рыжеватые брови сползают на переносицу.

– Можно как-то попрощее для уличных пацанов? Так, о чем базар?

– Об известной на весь Нью-Йорк воровке, – поясняет Кэйтин.

– Не просто известной. Ловкой, неуловимой, искусной грабительнице, терроризирующей отпрысков богатых семей.

– Птица-ворюга? Ты меня че, идиотом считаешь, Каб?

– Конечно, но суть не в этом, – продолжает с невозмутимым видом тот. – Кукушка не простая мошенница. Она – искусник своего дела. Полиция за ней уже четыре года без толку гоняется. Все потому, что она мастер перевоплощения. Говорят, никто никогда не видел, как она на самом деле выглядит. Такой себе Арсен Люпен6 в юбке. Интересно, какая же она?

Калеб задумчиво потирает ладонь об ладонь. Он не раз размышлял, какой на самом деле может быть главная преступница столицы? Неотразимой красавицей с длинными ногами и томным взглядом, перед которыми не устоял бы сам Папа Римский, или же, наоборот: блеклым, невзрачным куском ничего, на который никто даже в здравом уме не обратил бы внимания? Юноша невольно косится на палатку, где, свернувшись калачиком, посапывает Ивейн, и качает головой. Нет, это было бы слишком легко. К счастью, хриплый голос Элиота выводит его из раздумий.

– Если она такая козырная, откуда эта барыжная кликуха?

– Это не псевдоним, – перетягивает на себя покрывало внимания Кэйтин, – а ее метод. Кукушка не просто обирает сынков столичных миллионеров, но и подбрасывает улики, указывающие на абсолютно других людей, тем самым перекладывая вину на них.

– Типа как Больса?

Кэт и Калеб недоумевающе переглядываются.

– Ну тот отбитый чувак из «Во все тяжкие». Он был важной шишкой у мексикосов, толкал всем разбавленную наркоту, и никто не мог ее прищучить.

– Дааа, – протягивает Калеб, – примерно.

На самом деле юноша понятия не имеет, что общего у главы мексиканского наркокартеля и преступницы, обворовывающей мужскую половину элиты столицы, но решает, что поднимать спор с тем, чью голову били больше раз, чем он может себе представить, бесполезно.

– И че она до сих пор делает в Нью-Йорке? Стыбрила бы у кого-то лимон и сквознула в теплые края.

– Возможно, у нее нет выбора.

– Или у нее такая стратегия, – добавляет безучастно Калеб.

– Или она слишком твердолобая, чтоб такое провернуть.

Утверждение Элиота ударяет Кэт, словно ломом между ребер.

– Кукушка не глупа. Она всегда берет немного: драгоценный камень с оправы часов, золотую серьгу, фамильный портсигар, кольцо. То, – нарочито подчеркивает она, подняв указательный палец, – о пропаже чего владельцы заподозрят не сразу, а если и заметят, она уже будет вне зоны досягаемости. Однажды она тайком стащила у одного парня рубиновый крестик с груди, пока он пил виски, подменив его медальоном с Микки Маусом. Это не так-то просто сделать, знаешь-ли, даже с пьяным.

Калеб задумчиво кивает, хотя ее слова кажутся ему слегка сбивчивыми. Он не помнит, чтоб в новостях освещали подобный случай.

– Довольствуется малым, как истинный профессионал. Жалость лишь, что это добыто бесчестным путем.

– Каждому приходилось делать то, чем мы не гордимся, – пожимает плечами Кэт. – Не так ли, Каб?

Парень судорожно сглатывает, теряя дар речи. Намек брюнетки кажется настолько очевидным, что у него перехватывает дыхание. Голосок в голове начинает ворошить его уверенность, нашептывая темные мысли: «Нет, она не может об этом знать. Это невозможно. То, что произошло с Триа – твоя тайна, и никого больше, и ни Кэт, ни кто бы то ни было не в состоянии выведать правду». Спустя несколько минут, длинной в час, Калеб берет свое волнение в узду, когда замечает, что девушка давным-давно растаяла из поля зрения.

– Куда подевалась Кэт?

– Отошла по делам.

По тому, как боксер выделяет последнее слово, Калеб понимает природу этих самых «дел» и немного расслабляется. Скорее всего, брюнетке известно о его прошлом еще меньше, чем о будущем. Поэтому поводов для волнения нет, но в момент, когда он расслаблено оседает на рюкзаке, раскатистый вопль обрезает нить тишины, а вместе с ней и его спокойствие. Юноша мчится на крик и обнаруживает Кэт, согнувшуюся над скрюченным телом на снегу, в чертах которого не без труда можно узнать Джаззи.

Глава 3. Неожиданные потери

Кэйтин опускается на колени, теребя блогершу за плечи, которые оказываются холоднее и тверже, чем скалы вокруг.

– Джаззи? Ты меня слышишь?!

– Кэт, – опускает руку на ее плечо Калеб, – боюсь, она тебе уже не ответит.

Брюнетка переводит взгляд на подругу и медленно отодвигается. Слова Калеба бьют в голову, будто снежным шаром, позволяя разглядеть в темноте предутреннего смога то, на что она сразу не обратила внимания: ледяная кожа, голубовато-пудровый оттенок лица, оцепенелые мышцы рук, приоткрытые щелочки глаз… Рыжевласка не двигается, не дышит и даже не моргает. Это сложно признать, но от отрицания не станет легче: Джаззи мертва.

– Че за шняга творится? – вырастает рядом Элиот. При виде лежащей на снегу блогерши вся его напыщенность слетает, как обертка от подарочной коробки. – Эт че… как эт? Она че… того?

Кэт молча отворачивается. Калеб тяжело вздыхает, когда внезапно замечает что-то неподалеку. Он отступает в сторону, к темным пятнам на заснеженной земле, в которых сразу же распознает следы.

– Кажется, я что-то нашел.

Сугроб толщиной не меньше десяти сантиметров, а в нем – отпечаток человеческой ноги, тонкий, вытянутый, как капля утренней росы, с заостренным носком. В области пятки квадратное углубление, вроде каблука. Хотя в последнем Калеб не уверен. Уж больно много снега насыпалось сверху.

– Она была не одна, – выглядывает из-за его спины Кэйтин. – Кто-то приходил сюда раньше нас.

Верно, и этот «кто-то» определенно что-то видел или, что еще хуже… сделал. Хорошо, что Калеб не поспел к этому месту раньше, а то мог бы стать невольным свидетелем или даже очередной жертвой. Не успевает он вымолвить ни слова, как позади слышится скрип шагов вперемешку с дребезжащими голосами.

– Какого хрена? – лениво вытягивает руки над головой Акли. – Вы чего раскаркались? Пожар, что ли?

– Мы слышали, что вы взывали к Джаззи, – нервно топчется на месте Аллестер. Рука по привычке тянется к объективу видеокамеры, которая всегда при нем. – Надеюсь, ее не утащили медведи или пумы, или… Здесь ведь есть дикие звери… ввверно?

Крик Ивейн заполняет тишину. Настолько высокий, острый, что, кажется, своей волной перерезает натянутое в воздухе напряжение. Шок от увиденного скручивает ее пополам, выталкивая наружу непереваренный ужин. Аллестер прослеживает за ней взглядом и замечает маленькое тельце, скрюченное в позе эмбриона.

– Святые угодники… Этто… я… Чтто с ней? Она в поррядке?

– Я, конечно, не анатом, но, по-моему, голубая кожа и сломанная шея говорят сами за себя.

Кэт бросает на Калеба тяжелый взгляд, и он тут же смолкает, понимая, что сейчас не время для колкостей. Силкэ зажимает рот рукой, очерчивая в воздухе какой-то символ. Элиот с Аком замирают, как восковые фигуры. Иви едва совладает с нахлынувшими нервами. И только Аллестер сохраняет оттенок самообладания. Более того, он находит силы не только двигаться, но и снимать.

– Прекрати немедленно! – шипит на него Кэйтин. – Как ты можешь?!

Когда он не останавливается, Калеб вырывает у него объектив и швыряет на землю. Его состояние получше, чем у Ивейн, но лишь потому, что юноша умеет держать свои эмоции в узде. Правда, сейчас это дается с трудом. Каким бы собранным и волевым ты ни был, невозможно оставаться хладнокровным, когда одного из твоих приятелей находят мертвым в сугробе.

Тишина становится настолько сильной, что ощущается буквально физически. Кажется, еще немного и ее можно будет ухватить и скомкать, как старый, выцветший от времени лист. И первым это делает Эл.

– Так че с ней стряслось-то? Че она вообще забыла тут? Да еще и посреди ночи.

– Авось йети пошла искать? – почесывает затылок Акли. – Черт его знает, что взбрело в голову нашей милой Джазз.

Кэт бросает на него резкий взгляд.

– Вивиан. Джаззи это ее сценический псевдоним. Точнее, был…

Брюнетка единственная, кто об этом не забыл. Возможно, потому, что, как ни крути, рыжеволосая считала ее своей подругой. А может, оттого, что Кэйтин и сама когда-то сменила имя. Калеб опускается перед блогершей на корточки. Вид распростертого на белом тела поднимает в памяти неприятные воспоминания, которые он не любил ворошить: сырость, бетонный пол больницы, Триа… Юноша закрывает глаза, делает глубокий вдох и заставляет себя посмотреть на то, что еще вчера вечером было их общей знакомой: остекленевшие глаза уставились в пустоту, ноги подогнуты, локоть вывернут в другую сторону. Такое ощущение, что она упала, причем с приличной высоты. Об этом свидетельствует большая кровавая вмятина на лбу, при этом сама девушка лежит лицом к небу, словно… ее кто-то перевернул. Внезапно ему в голову приходит мысль, что Джаззи могла заснять того, кто к ней приходил. Он ныряет рукой в карман девичьей куртки и вытягивает смартфон, экран которого разбит в дребезги.

– Мертвый, как и хозяйка, – констатирует он.

– Неужто она все же полезла делать селфи на вершину скалы? Вот дура.

Калеб бы согласился с утверждением Ака, но следы… они не дают юноше покоя. Вокруг нее и у обрыва. Он поведывает остальным о своей находке, но когда ведет их к злополучному сугробу, не находит ни намека на пребывание неизвестного прохожего. Снегопад уничтожил все улики.

– Они были здесь! – тычет пальцем Кэйтин. – На этом самом месте!

– Какая теперь уж… разница? – качает головой из стороны в сторону Иви, словно на шее нет костей. Ее вид не на шутку пугает Аллестера. Вдруг это симптом истерии или какой-то групповой болезни?

– Мне далеко до звания криминолога, – откашливается Калеб, – но отпечатки появились здесь не просто так. Кто-то был здесь, и явно не для полуночной прогулки. Когда мы с Кэт поспели, они были четкими. Значит, виновный все еще неподалеку.

– Ччччто? – подпрыгивает Аллестер, прижимая дрожащими ладонями к груди камеру. – Тттоесть… где-то ррядом ходит… душшшегуб?

Группа опасливо переглядывается между собой. От мысли о блуждающем поблизости убийце ноги Иви еще больше подкашиваются. Кажется, на земле ее удерживают только руки Кэт у нее на плечах.

– Мы могли бы это… ну эт… выследить его, – неожиданно для всех предлагает Элиот, и Калеб невольно удивляется его чуть ли не первой здравой мысли за всю поездку. – Найдем засранца, и дело с конем.

«С концом, черт возьми…»

– Следы обрываются у обрыва, словно тот, кто их оставил просто… испарился в воздухе или шагнул вниз. Поэтому, вряд ли мы смо…

– О ббоже… – чуть не поскальзывается от озарения Аллестер. – Как я рраньше не сообразил… Это… это же Кали… то есть Ддух горы!

Калеб обводит его саркастичным взглядом.

– Знаешь, как для человека с таким умным видом, ты не слишком-то блещешь интеллектом.

– Агась, – взрывается истерическим смехом Ак. – Мифический божок свернул шею нашей блогерше. На кой черт, интересно? Позавидовал ее охватам в инстаграм?

– Говорю вам, это был он! Сами подумайте! – пальцы журналиста нервно забарабанили на объективе. – Странные звуки накануне, исчезающий след. В этом определенно есть доля сверхъестественного. Скажи им, Силкэ!

Группа поворачивается к гиду, который все это время тихонько стоял в сторонке, словно боялся навлечь очередную беду.

– Это вполне мочь быть Владыка и… – только и выдыхает он. Калебу показалось, он хотел добавить что-то еще, но осекся, чтоб не взболтнуть лишнего.

– Вот! – ликующе поднимает палец Аллестер. – Здесь творится настоящая чертовщина! Я заподозрил нелладное, как только мы подплыли к острову. Есть в нем что-то зллловещее… Вы видели, что случилось с фуникулером? Это, – он машет в сторону покрывшейся снежной пылью Джаззи, – происки самого Ддьявола!

– Хватит! Не смешно! – не выдерживает Кэт, и Калеб невольно присоединяется к ее недовольству.

– Не нужно обладать неземными способностями, чтоб совершить злодеяние. Это вполне может быть делом рук обычного человека. Того, кто контактировал не только с Джаззи, но со всеми нами.

Ивейнджин изумленно прочищает горло.

– Ты… думаешь… это сделал кто-то из… нас?

Кэт опускается на ближайший камень. Слова Калеба будто стряхнули пелену с ее глаз, показав сокурсников в совершенно другом свете. Она бы мечтала забыть сказанное, как самый страшный сон, поверить, что на вершине бродит незнакомец, но какая-то часть ее подсознания понимает, что юноша прав. Нужно смотреть фактам в лицо: за все дни их спуска они не видели на горе ни души, ни тени, ни блеклого контура живого существа. А значит, вероятность того, что один из группы потерял связь с реальностью и убил бедняжку блогершу, куда выше.

– Нет… – качает головой Иви. – Я… не верю, что один из нас на такое способен.

– Точняк, Кэб, – потирает лоб Элиот. – Я, конечно, вскочил раньше всех, базара нет. Но не думаешь же ты, что я мог укокошить малышку, пока вы все грелись на боковой?

Калебу тоже не хотелось в это верить, но в том, что никто из присутствующих не способен на подобные зверства, есть большое сомнение. По крайней мере, в одном из них.

– Ты, может, и нет… – переводит он взгляд на Ака.

– Ты че, серьезно? Да я вообще дрыхал, пока вы меня не разбудили своим ором, – складывает руки на груди блондин с таким осуждающим видом, словно это было худшим из преступлений, а не смерть одного из группы. – Если б не ваша возня, я б уже видел шестой сон. На кой хрен мне ее укокошивать?

Травянисто-зеленые глаза Калеба превращаются в щелочки. Ответ Акли кажется вполне логичным, но что-то в его реакции настораживает. Уж слишком спокойно он реагирует на всю эту ситуацию.

– Это ты нам скажи. Возможно, потому, что она забирала твое место под солнцем и присваивала себе твои лавры. А может из-за твоей неконтролируемой агрессии и врожденной мании величия.

– Чего-чего? – подступает он ближе. – Я что, похож на какого-то отбитого социофоба?

– Социопата, тупица.

– Ты догнал, о чем я. Может, это ты не выдержал ее бесконечного трепа? А, Каби-Габи?

– Не смей меня так называть!

Аллестер машинально отступает, ощутив дрожь по спине. Мысль о том, что это мог сделать Ак, не идет у него из головы, но дело не только в этом. До этого он не брал во внимание состав команды, но после произошедшего каждый стал казаться ему подозрительным. Да чего уж там. Любой мог это сделать! Но проблема не в том, что кто-то из его так называемых «друзей» окунул пальчики в кровь, а в том, что если дело дошло до Джаззи, то вскоре придет и его черед. Ведь в их компании не так много слабых шестеренок, и он – одна из них.

– Господи…Это ммог быть кто-угодно из вас…

Головы всех поворачиваются к журналисту, будто он не слово сказал, а выпустил в воздух сигнальный патрон.

– У каждого была возможность это сделать, а за мотивом в карман ллезть не нужно. Вот взять хотя бы тебя, – тычет он дрожащим пальцем на Калеба. – Ты относишься ко ввсем свысока. К тому же Вивиан тебе тотчас пришлась не по нраву.

– Я не психопат. И в отличие от некоторых, в ладах и согласии с головой.

– Ну, а ты, Силкэ, – тусклое лицо местного бледнеет еще на несколько тонов. – Нничего личного, но среди нас ты – единственный чужак. Ты знаешь здешние мместа и не любишь приезжих. Ты легко мог завести Джаззи к обрыву, где она бы ничего не заподозрила.

– Гер Аллестер… я ни за что не делать такой. Мы, руаны, охранять все живой существа!

На лице Акли появляется странная и до жути пугающая улыбка.

– Без обид, корефан, но с твоей логикой каждый встречный может оказаться головорезом.

– Кэйтин, – продолжает журналист, не слушая. – ты, конечно, не пррроявляла неприязни по отношению к Джазз, но ты единственная, у кого есть нож.

– Ты что, совсем поехал? Она была моей подругой!

Не успевает Кэт ничего добавить, как костер осуждений перекидывается на Ивейн.

– А ты… – его голос падает на пару тонов, – ттты как сирена. Можешь притворяться хорошей, вводить в заблуждение окружающих своей безобидностью, но я увверен, что под этой невинностью скрывается сущее зло.

Иви едва успевает сделать вдох, как руки Аллестера впиваются в ее плечи.

– Ну же, скажи! Это ты сделала? Я ввидел, как вы с ней общалась! Она дразнила тебя, насмехалась… Ты явно точила на нее зуб! Признайся, это ты отвела ее пподальше от лагеря и..

– Прекрати! – Калеб отталкивает журналиста, закрыв девушку спиной. На ее лице выступают слезы, колени подкашиваются. Еще немного, и она просто свалится в обморок. – Ивейн не могла этого сделать! Ты только взгляни на нее!

– Отчего же? Ппотому что она вся такая белая и пушистая? В фильмах убийцей всегда оказывается самый ббезобидный персонаж!

– Эт тебе не киношка какая-нибудь, – встревает Элиот. – Ты просто в шоке. Пойди, проспись маленько.

– Может, это тебе пора бы наконец ссойти с ринга?

– Не понял. Ты на кого бочку катишь, очкозавр?

– А как же ты, репортеришка? – неожиданно вступает в игру Акли. – Плюешь на всех обвинениями, а сам мог стянуть ножик у Кэти и тихонечко себе прирезать рыженькую. А теперь вот пытаешься выкрутиться, чтоб отвести подозрение. Че притих-то?

Крик Калеба обрезает гомон голосов, словно лезвие ленту.

– Достаточно! Обвиняя друг друга, мы лишь усугубляем ситуацию. Нам нужно держаться вместе. Нельзя позволять подозрению пробраться в наши головы. Мы все в одном каноэ и должны действовать сообща, ведь если кто-то не будет грести, лодка просто не сдвинется с места.

– Какое на хрен каноэ? – брызгает слюной Ак. – Мы посреди гор!

– Это метафора, кретин.

– Да пошел ты, умник гребаный! Кто виноват, кто нет… У меня живот от голода сводит. Я скоро сам загнусь, если мы не найдем жратву! Я… – он зыркает на скрюченное на снегу тело и облизывает обветренные губы, – нужно срочно отсюда валить.

Аллестер воспринимает его комментарий как призыв к действию.

– Да, ты пправ. Я не… не могу здесь оставаться. Я… я… немедленно возвращаюсь!

– Ну и куда ты намылился? – окрикивает отдаляющегося журналиста Элиот. – Че, запамятовал, что мы застряли на этом айсберге до следующей недели? Кораблик-то раньше времени не приплывет!

– Нничего, я его вввнизу подожду. Один, без вас!

– Нельзя разделяться, особенно сейчас! Ты слышишь? Эй! – кричит ему вслед Калеб, но вытянутая фигура уже растворилась в темноте сгущающейся ночи. Юноша озадаченно качает головой, переглядываясь с не менее ошарашенной Иви. Но не от того, как поступил Аллестер, а от неожиданно свалившегося на нее открытия. Вечером за костром она не придала рассказу Силкэ особого значения, но теперь, когда один из них лежит в сугробах без намека на жизнь, его предупреждения больше не оттеняют вымыслом. Кто знает, чему верить. Странное поведение Акли накануне, истерика Аллестера сейчас. Журналист ни разу плохого слова не проронил в их сторону, а теперь… Что, если Силкэ был прав, и на этих двоих оказывает дурное влияние Калиго?

Иви переводит размытый взгляд на местного, который поднимает ко лбу большой палец, проводя сплошную вертикальную линию до рта.

– Акмелас кгхи. Кутулус кхерн. Орфлаг врагх.

Это древняя пословица, за многие годы переродившаяся в молитву, которую сааллы повторяют, дабы унять пыл Троицы Великих Богов: «Акмелас простит. Кутулус сотрет. Орфлаг воссоздаст». Но ни одно Божество не сможет исправить то, что случилось, в особенности, когда Калиго уже поджидает павшую в своей ледяной обители. Он сотрет ее лицо, покроет настом кожу, высосет из когда-то жившего тела все краски, превратив в часть этого обледенелого мира. Никому еще не удавалось избежать этой печальной участи, и ни мольба, ни надежда не помогут скрыться от того, кто одновременно нигде и повсюду. Единственное, на что надеется Силкэ – что капелька его веры поможет душе Джаззи не заблудиться на извилистом пути в Асгард.

****

Силкэ выходит вперед и задает темп, прислушиваясь не только к шепоту ветра, но и к тому, что говорит под его ногой лед. Ритмичный скрип дает понять, что их путь безопасен. Резкий хруст, подобно перелому кости – кричит об опасности. Вскоре Акли ровняется с ним, чтобы не терять позиции первенства, хотя понятия не имеет, куда идти.

– У тебя есть… – рука местного метается к глазам, опоясывая их вокруг головы. Мужчина не знает, как по-английски называется та непонятная вещь, которую белоснежный парень вместе со смуглым товарищем надевает, чтоб защититься от солнечных лучей. Внешне это напоминало какую-то блестящую повязку, в отражении которой Силкэ видел свое лицо так же ясно, как в горном пруду. Сааллы называют такую перевязь фальглаас или «ледяные зеницы», хотя понятия не имеют, из какого материала она сделана.

– Очки что ли? – чешет белесый висок Ак. – Неа. Посеял где-то во время бури.

– Тогда закрывать взгляд ткань. С непривычек многие приезжий повреждать зрение навеки.

Но Акли лучше знает, как выживать на заснеженных просторах.

– Не учи ученого. Я тебе не какой-то там тупой туристишка. Сам разберусь.

Силкэ молча кивает. Он понимает, что говорить со светлоголовым бесполезно. Его высокомерие слепит сильнее полуденного солнца. Местному чуть за пятьдесят, и хоть он и не выглядит на свой возраст, в своей жизни он повидал немало чужаков. Одних он проводил на гору, других – спускал с нее на погребальных носилках. Некоторые люди слепли, другие – лишались ушей, пальцев, губ и даже конечностей. Большинство из них были уверены в собственной правоте, откидывая предостережения местных, и многие в конечном итоге терялись в белоснежных просторах навсегда.

По результатам голосования группа решила оставить Джаззи на вершине, вернувшись за ней потом. Это было трудное решение в пользу общего блага и здравого смысла. Как бы ни желали Ивейн и Кэт, взять погибшую с собой было бы неоправданным риском. Нести мерзлое тело, когда силы и кислород и без того на исходе, было бы полным самоубийством. Как, впрочем, и бросать живого члена команды. Силкэ пришлось приложить немало усилий, чтоб уговорить Аллестера не бросать остальных, ссылаясь на его мизерные шансы выживания в одиночестве. Немалую роль в его решении остаться сыграли слова Кэт о риске лавин, одно упоминание которых заставило журналиста надолго прилипнуть к спинам группы.

– На подобной высоте ветер подталкивает снежные массы вниз, и они поглощают то, что уцелело от холода, – пугала она его, как маленького ребенка. – Природа всесильна. Как не сбегай, она постепенно возьмет свое. Достаточно одного шага, одного вздоха или звука, и все будет кончено. Для всех нас. Хотя, если ты не боишься, то можешь, конечно, справиться и в одиночке. Ты ведь смышленый малый.

Глядя на побледневшее до неузнаваемости лицо Аллестера, его тонкие, как спички, ручки и трясущиеся от малейшего дуновения ноги, вероятность того, что он самостоятельно дойдет до Рильхе, тает быстрее, чем снежинка на голой ладони. Силкэ лучше всех знает, что чужестранцу выжить на Сапмелас саалла без посторонней помощи почти невозможно. Земля в этих местах мертвая, бесплодная, но еще жестокая и жадная до жертв. Она никогда не насытится, сколько бы кровью ее ни поливали. Однако для сааллского народа она была и остается Родиной, которую они лелеют и защищают, хоть и недолюбливают. Но это неважно. Дом необязательно любить, но он навсегда останется в сердце. Ты можешь его ненавидеть, можешь пренебрегать и презирать, но не вычеркнешь из своей жизни. Все, что остается – лишь примириться.

Так сааллы научились не бороться с холодом, а свыкнуться с ним. Не жаловаться на свою судьбу, а смириться, отыскивая в ней все новые преимущества. Не имея ничего, они начали ценить пустоту, осознав, что действительность не так сурова, как казалось. Почва не безжизненная, если знать, где искать. Ветер не пустой, если приучиться слушать. Лед не бесцветный, если приловчиться видеть. У него есть форма, оттенок, аромат и даже вкус, отличительный в зависимости от местности. По окрасу можно определить возраст льдины, по запаху – характер образования, а по звуку – крепость. Во льдах чувствуется присутствие Акмеласа – Бога Справедливости, Покорности и Хлада, но люди, приехавшие из дальнего Заморья, не способны распознать тонкости северного мира. Их заботят лишь собственные проблемы, занимающие все их мысли. Как и сейчас.

Хоть друзья больше не обмолвились ни словом о случившемся, Силкэ ощущает витающее в воздухе амбре напряжения, сковывающее движения каждой пары ног. Это подозрение незримой лентой обвивает голенные жилки присутствующих. Когда один из членов команды покоится под слоем обрастающего настом снега, живые невольно задаются вопросом: кто? Кто это сделал? Кто посмел наложить руку на беззащитную девушку? Кто нарушил священный закон Троицы Истинных, забрав душу, принадлежащую Богам? Силкэ видел отражение этой дилеммы во взгляде каждого из американцев, и хоть вслух этого никто не озвучивал, недоверие уже поселилось в их сердцах. Единственная загадка: кто сорвется первым?

– Поспешите! – подгоняет он, размахивая руками. – Нельзя терять ни минута! Скоро закат! Нужен идти!

День и правда стремительно клонится к закату, но волнует мужчину вовсе не это, а незримая угроза, о которой приезжие даже не подозревают. Все, кроме Калеба. Он единственный, кому тягостные обстоятельства казались подозрительными.

– Тебе не кажется это странным? – начинает он, поравнявшись с Аком.

– Что именно?

– То, что Силкэ так удачно оказался вместе с нами. Только мы поднялись на гору, как путь к отступлению улетел в пропасть, а местный – единственный, кто знает дорогу в поселение. А теперь вот еще и Джаззи. Любопытное совпадение, не находишь?

– Че мне находить-то? Я ничего не терял.

Калеб медленно вдыхает и дает воздуху свободно покинуть легкие. Он понимает, что Вселенная послала Ака на его голову, чтоб юноша тренировал выдержку и терпение. Единственное, чего он не может осознать: так это за что?

– Забудь все, что я тебе говорил. Вплоть до «приятно познакомиться».

Больше разговор на какую-либо тему с блондином Калеб не заводит. От этого все равно нет толку, но мысль об интересном совпадении еще долго не покидает его голову.

Силкэ с легкостью преодолевает склон за склоном, будто проделывал такой путь каждый день на протяжении последних двадцати лет. Кэт едва за ним поспевает, не говоря уже о бедной Иви, усталость и одышка которой пронизывают каждое ее движение. Сказывается не только горная болезнь, но и голод, который вот уже второй день следует за друзьями по пятам (банку лимонада и пачку крекеров едва ли считать за ужин, а больше еды не осталось). Спустя несколько часов непрерывного спуска блондинка готова молить об отдыхе, но даже на это у нее не остается сил. К счастью, до того, как Ивейнджин теряет сознание, а Аллестер заваливается в сугроб, местный, наконец, решает над ними сжалиться.

– Пора строй лагерь и спать, – громко объявляет он, скидывая рюкзак. Мужчина всегда брал с собой на гору только кожаный мешок с самым необходимым: едой, рунами и стютуром – музыкальным инструментом из оленьего рога, который помогал отгонять злых духов. Но у приезжих так много сумок, что абориген невольно решает помочь, отняв одну из них у худощавой блондинки.

– Солнце еще только начинает садиться, – показывает на горизонт Кэт. – Не рановато ли ложиться?

– Темнота на Сапмелас саалла – одна из вещь, который следует бояться. Она застает врасплох и не отпускать. В ней воплощаться все ваши страхи и мысли. Поэтому когда небо начинать темнеть, готовиться к сон и ни в коем-случай не уходить далеко.

Кэйтин ловит на себе взгляд Калеба, но решает не перечить гиду. Все-таки это его территория. Кто, как не он, лучше знает, чего бояться. Поскольку виновный в гибели Джаззи по-прежнему не найден, друзья решают внедрить меры предосторожности: не ходить поодиночке, спать по парам, не отдалятся далеко от стоянки, а также дежурить по очереди в вечернее время.

Элиот с Кэт устанавливают палатки, пока Ивейнджин, как единственный хранитель орудия для розжига, разводит костер, возле которого усаживаются все члены группы. После стольких часов беспрерывной ходьбы разогнавшаяся по венам кровь не дает рукам-ногам замерзнуть, но стоит хоть на минуту присесть, как мороз решает наверстать упущенное. Иви протирает линзу фотоаппарата, наводя фокус на греющегося в лучах пламени Силкэ. Кэт натягивает воротник свитера цвета переспевшего винограда до самих глаз в попытках согреть раскрасневшийся нос. Ак с Элом трут ладонь о ладонь, стирая покрывшую их корочку льда, а Калеб присаживается поближе к огню, стараясь при этом держать осанку. Из-за резкой смены температуры его смуглые щеки тоже приобрели несвойственный им румянец, но юноша предпочитает терпеть, чем натянуть на них шарф, при этом испортив идеально завязанный на нем узел.

Лишь Аллестер держится в стороне, усаживаясь так далеко, как это возможно, пока не понимает, что так долго не протянет.

– Садись уже, размазня, – шипит на него, скаля зубы, Акли. – Мы не кусаемся. По крайней мере, пока.

Журналист нехотя присаживается между боксером и Аком, опасливо поглядывая то на одного, то на второго, словно боясь, что они могут наброситься на него, как шакалы. Калеб отлично разделяет его беспокойство. Все-таки один из них может оказаться убийцей. В его голове до сих пор не помещается подобная мысль. Она кажется слишком громадной, объемной, чересчур тяжелой для его трещащей от горной акклиматизации черепной коробки. Один из них, но кто? Аллестер с его явной панофобией и стремительно развивающейся паранойей? Кэт с ее нестабильными привычками и теневым прошлым? Акли со своим эгоцентризмом и вспышками агрессии? Элиот с его вечным желанием угодить Гудмену – верному и единственному спонсору его боев? Не стоит исключать также Силкэ, поведение которого с первого вечера наводит на размышления. Единственной, кто практически не мог совершить убийство, является Ивейн, но именно этот факт накладывает на нее несомненный отпечаток. Калебу сложно представить, что кто-то из его знакомых способен на такие зверства. Но, с другой стороны: кто, как не они? Не винить же в смерти блогерши Владыку семи ветров, которого сааллы любят приплетать везде и всюду. Нет, Калеб слишком умен, чтоб верить в сказки. Тот, кто это сделал, из плоти и крови, и следы были тому доказательством. Жаль, что снегопад стер их быстрее, чем они успели сверить отпечатки с подошвой каждого из них. В конечном итоге Аллестер был прав: ни у кого из присутствующих нет веских поводов навредить Джаззи, а значит, это может быть любой из них.

Тем временем Кэт подмечает, как напряжен Силкэ. С момента, когда на плечи опустился сумрак, мужчина словно воды в рот набрал. Плечи приподняты, кулаки сжаты, скулы заострились, очертывая линию, настолько острую, что о нее можно порезать палец. Не говоря уже о глазах, взгляд которых не отрывается от язычков пламени, словно мужчина впал в какой-то транс. Кэйтин невольно задумывается: почему местные не любят ночь и что, в конце концов, скрывают? Узнать об этом можно лишь одним способом.

– Почему сааллы так боятся мрака?

Ее вопрос застает врасплох не только гида, но и остальных членов группы, которые уже привыкли к звукам воцарившейся тишины.

– Темнота нужен лишь для того, чтоб отчетливо было виден свет. Но без она мир куда лучше. Эти земля хранить слишком много опасности.

– Коль здесь действительно так опасно, – подключается Аллестер, – разве мы не должны быть осведомлены? Как минимум, чтоб оберечься.

Абориген задумчиво склоняет голову. В словах хилого парня есть доля правды, о которой он раньше не размышлял. Может, стоит раскрыть незнакомцам еще несколько карт? Вопрос Ивейн помогает ему с решением:

– В прошлый раз ты сказал, что когда Владыка холода гневается, происходят ужасные вещи. Какие, к примеру?

– Когда Повелитель серьезно разозлиться… – смолкает тот словно сомневается, стоит ли делиться с туристами столь сокровенной информацией. – В последний раз, когда он выходить из себя, пропасть целый шахта, а вместе с ней и бригада рабочий.

– Чего? – закидывает ногу на ногу Акли. – Ты че, зашугать нас всех решил?

– Ах, да! – отзывается Калеб, о присутствии которого все, казалось, забыли. – Я читал об этом в интернете. В начале две тысячи десятого года норвежцы проложили на Сапмелас саалла горную выработку, оборудовали единственный подъемник, но спустя пару-тройку лет она просто исчезла.

– Ккак так? – нервно поправляет очки Аллестер. – Не могла же она взять и раствориться.

– В этих снегах может происходить все, что угоден, – отрезает здешний житель. – Снежный волна покрывать северный штольня так глубоко, что мы никогда более ее не находить.

– То есть, – уточняет Кэт, – она все же есть, просто ее засыпало лавиной.

– Нэй. Ее стереть с лицо земля. Даже пики скал, служившие нам за ориентуры, утопать в сугроб.

«Ориентиры» – мысленно исправляет Кэйтин, но вслух говорит только:

– Нужно было собрать спасательную бригаду, прочесать местность, задействовать вертолеты. Господи, неужели вы не знаете месторасположения собственной шахты?

– Фарральге вар лаайт.

Кэт подается назад. Из уст Силкэ это звучит как угроза.

– Местность обыскать, – переводит он. – Мы организовать поисковой лагерь. Жители прочесать все от восточный холм до вершина. Ни единый след. Словно ее и нет никогда. Вы нездешние, и не знать, что в этих местах координаты – точки на чистый листе. Они не значить ничего и не указывать путь.

– Че за галиматья? – мямлит Ак, хрустнув затекшей шеей. – Ты еще скажи, что люди не люди и все – не то, чем кажется. Лучше б жрачку нам с таким же рвением искал.

Эл поддерживает товарища насмешливым фырканьем.

– И вы до сих пор ее не нашли? – удивленно вскидывает брови Иви.

– Невозможно найти то, что не должен быть найденный. Поверить мне, Саарге – худший место, где можно затеряться. Нюрах им скиин хёльг.

«Потерянного постигнет смерть» – переводит подруге Ивейн, чьи познания в сааллском с каждым днем становятся все лучше. Хотя он имеет германские корни и много в чем схож с исландским и норвежским, его грамматика проще, а слова короче, чем у своих сородичей. Может, потому, что это язык жителей заброшенной рыбацкой деревушки у черта на куличиках? В конце концов, зачем сельскому народу сложные обороты речи и возвратные глаголы?

– Странно… – потирает кончик покрасневшего носа Кэт. – Чтоб полностью засыпать горную выработку, должна была сойти череда лавин, как минимум средней силы. Не знаю, что могло вызвать подобное.

– Взрыв? – предполагает Калеб.

– Думаешь, кто-то подорвал шахту? Нарочно?

– Это бы объяснило множественные обвалы.

Неожиданное течение разговора заставляет сердце Ивейнджин забиться быстрее.

– Внутри ведь было полно шахтеров! Кто на такое способен?

– Наверное тот, кем движет цель.

Силкэ нехотя соглашается с Калебом.

– Руаны полагать, что это происк Повелитель гора, но если это дело руки человека, у него черный душа.

Аллестер, который, помимо теребления шарфа и нервного покусывания губы, не подавал признаков жизни, решает перевести тему.

– А что касательно горнорабочих?

– К сожалению, никто не выжить, кроме…

– Значит, – резко подается вперед Кэт, – кому-то все же удалось спастись?

Здешний ныряет ногой в сугроб, словно нарочно растягивает время.

– Вёрлааг мее… – неуверенно выговаривает Иви, заставив мужчину улыбнуться.

– Ты говорить, как ребенок. Такой же произношение.

Ивейн заливается краской, но от этих слов ей почему-то становится приятно.

– Однажды утром, – продолжает он, – один из пропавших вернуться. Он быть совершенно не в себя. Говорить невнятно, дрожать и постоянно оборачиваться, словно за ним кто-то гнаться. Говорить о чудовища, обитавший на гора, и о том насколько они ужасный.

– Этот выживший, – уточняет Калеб, неожиданно вернувший интерес к беседе, – он рассказал, что произошло в шахте?

– Да, но звучать это непонятно. Он говорить о тени, кожа, блестящий как поверхность озеро глаза, о голос, взывающий из-ниоткуда и зал изо льда. Повторять, что они выпустить древний зло, а еще о Шульдс и их странный находка.

Косматые брови Элиота сходятся на переносице.

– Че за рыба, этот Шульдс?

– Профессор земельной наука. В те времена он приехать на остров со свой помощники, чтоб изучать его почва. Глава университета послать его для добыча хрусталь и графит на Сапмелас саалла.

«Наука о земле… это же геология!» – тут же оживает Ивейн, улавливая прямую связь с целью ее поисков. Возможно, речь идет о другой экспедиции, а не о последней поездке ее матери на Саарге. Может, Силкэ имеет в виду иную группу исследователей из другого штата, но, черт возьми… Если есть хоть малейший шанс, что это связано с Эвэлэнс… Девушка просто обязана это выяснить.

– А из какого университета приехал этот профессор? – как-бы невзначай интересуется блондинка.

– Не знать, но он часто повторять слово «мэн», который я не понимать.

Услышав название штата, в котором обучалась ее мама, Иви чуть не подпрыгивает от воодушевления, но вовремя себя останавливает. «Спокойно. Держи себя в руках. Стоит разузнать подробнее, перед тем, как строить предположения. Но сделать это нужно крайне аккуратно, иначе привлечешь к себе внимание».

– И где этот геолог сейчас? Почему у него не спросили насчет его необычной находки?

– Потому что он пропасть вместе с двадцать три рабочих, чей тела мы так и не найти. Жестокая-жестокая гора… – качает головой Силкэ, будто пытается избавиться от тревожных мыслей. – Сколько жертв не приносить, ей всегда быть мало. Что-что ужасный таиться в эти скалы. Об этом знать каждый житель Рильхе. Именно поэтому мы стараться с уважением относиться к житель вершин, чтоб не потревожить их покой.

– Херня это все, – фыркает Акли, пиная ногой снег. – Мужик вас разводит, а вы и рады. А ты, раз такой умный, лучше б подумал, где раздобыть че-то пожрать. Я скоро с голоду с ума сойду!

Калеб выпрямляет спину и задумывается. История местного, конечно, звучит как полный бред, особенно в ореоле призрачного вмешательства, но что-то в ней есть. Не зря ведь об этом писали статьи в интернете, вот только обнародованная версия уж больно богата на загадки. Куда подевалась штольня? Почему внезапно и бесследно пропала? Что случилось с рабочими? И что за загадочная находка профессора, о которой упоминал выживший? Больше вопросов, чем ответов, как и полагается в страшилках. Вот только есть ли в ней хоть доля правды? Калебу, как никому другому, известно, что слова – ненадежный источник информации. Рассказать можно все, что угодно, но где подтверждение, доказывающее правдивость изложенного?

– Спасшийся не сказал, где искать выработку? – интересуется Кэт.

– Не успеть. До утра он содрать с себя половина кожи и умереть от кровной потеря.

У Ивейн волосы на затылке становятся дыбом.

– Ильх шваре юстас… – начинает местный, но запинается на полуслове. Это первая часть сааллской пословицы «Земля дает…». Ивейнджин изучила культуру этого народа не так долго и знала лишь некоторые поговорки, но вторая часть этой была ей известна: «Земля дает, лед поглощает». Прямо как с шахтой.

Тишина незримым гостем наведывается в лагерь, приглашая измотанных туристов в мир снов. Унылое завывание ветра перекрикивается с треском огня и неизвестным клекотом, который сложно игнорировать. Но Элиоту это удается, и уже через полчаса к общей какофонии ночного хора прибавляется его храп. Ивейн старается не думать о непонятном шуме, но чем дольше горит костер, тем становится ясней: шорох не угасает. Он снежным вихрем крутится вокруг них, нависает над головой стаей стервятников, ожидая, когда же падет очередная жертва. Иногда блондинке кажется, что сквозь сумбурный набор звуков пробивается чей-то вкрадчивый голос. Словно кто-то зовет ее, будто чьи-то губы шепчут ее имя снова и снова, но девушка старается об этом не думать.

Стоит ей только закрыть глаза, как в голове снежными комьями пролетают обрывки недавнего сна: серебряный олень, резной лук и юноша с белоснежной шевелюрой, в последствии ставший худшим из существ. Был ли в рассказе Силкэ хоть отблеск правды? В понимании сааллов Калиго не просто житель Сапмелас саалла, а покровитель, властитель, оберегатель и каратель в одном лице. Он их все. Конечно, это намеренно или неосознанно преувеличено, но все же что-то в словах аборигена привлекает ее внимание. Девушке становится интересно: каким на самом деле был бы грозный Повелитель холода, будь он человеком из плоти и крови, а не льда и снега? Человеком, прожившим не один век и повидавшим не одну бурю. Человеком с собственной уникальной историей, которую Ивейн так бы желала узнать.

****

Лезвие меча проносится прямо возле уха Сирилланда, едва не задев мочку. Он отпрыгивает в сторону, но топор из рук не выпускает.

– Это все на что ты способен? Ну же, покажи хоть одну достойную атаку.

Сирилланд заносит оружие над головой и с боевым кличем бросается на соперника. Его острие метается из стороны в сторону, снизу-вверх, но рассекает лишь пустой воздух. Пинок ногой застает парня врасплох, но он чудом удерживает равновесие. Все говорили, что это лишь тренировочный бой для оттачивания навыков, но Сирилланд прекрасно знал: с Асбъёрном нельзя сражаться понарошку. Каждая битва со старшим братом норовит обернуться настоящей войной, которая может понести свои жертвы. Его движения быстрее, а взмахи меча еще мощнее и жестче, чем при настоящем сражении с викингами. Одно неловкое движение – и кончик клинка задевает плечо Сирилланда, оставляя на нем глубокий порез. Юноша делает выпад, но Асбъёрн его успешно блокирует. Он нападает на противника с разворотом, но брат увиливает от броска и одним ловким ударом улаживает того в грязь. Бросок оказывается настолько сильным, что, падая, Сирилланд прикусывает губу. Не успевает он коснуться земли, как блондин нависает над ним скалой.

– Ты настолько же слаб, насколько жалко выглядишь, Сири, – кончик оружия впивается в его шею, до ушей доносятся ликующие возгласы других меченосцев. – И дерешься не лучше, чем престарелая портниха. Когда-нибудь придет время защищаться от врагов, и тогда твои навыки врачевания тебе не помогут. Но, не переживай, – он вытирает лезвие о рукав и засовывает в ножны, – мы с настоящими воинами защитим этот город.

Асбъёрн уходит вместе с приятелями, встречающими его одобрительными хлопками по спине, пока Сирилланд с трудом перекатывается на живот. Рот наполняет соленовато-едкий привкус собственной крови. Юноша терпеть не может, когда старший брат называет его женским именем. Словно того, что он валяется у его ног в луже, недостаточно, чтоб принизить его мужественность. Он ненавидит драться и предпочитает решать проблемы окольными путями, но Асбъёрн не воспринимает никаких методов, кроме чистого насилия. Лишь оно приносит ему удовольствие. Каждый вопль, стон, плач, свист лезвия, разрезающего кожу, кровавый всплеск, окатывающий сугроб – услада для его души. Если бы крик боли можно было засунуть в стеклянную банку и слушать, когда тебе вздумается, Асбъёрн бы так и поступил, а кровью врагов умывался бы по утрам. Иногда юноше кажется, что судьба громко над ним посмеялась, заставив жить под одной крышей с живорезом.

– Все прошло не так уж плохо, – Сирилланд поднимает голову и натыкается на протянутую ладонь.

– Все не плохо, а просто ужасно.

Коэргус выдавливает кислую улыбку и помогает парню подняться. Его золотистые волосы сегодня заплетены в тугую косу, которую полагается носить всем воинам Варанэ. Сирилланд такой почести не заслужил, и его белесая, измазанная слякотью шевелюра свободно свисает на плечи.

– Вначале всегда сложно. Ты ведь еще только учишься. Ты хоть представляешь, сколько раз меня тыкал лицом в грязь Асбъёрн, пока я не научился как следует держать клинок?

– Неужели?

– А-то, – фыркает он. – Или ты думаешь, этот шрам у меня для красоты?

Сирилланд пытается встать на ноги, но те предательски подкашиваются. Ему повезло, что рядом оказался Коэргус, способный подхватить его и довести домой. Юноша никогда не задумывался, откуда у того кривая отметина на щеке. Будучи младшим из трех братьев, Сирилланд всегда полагал, что ему достается больше всех, но, как оказывается, Асбъёрн не щадил никого из них. Парни не спеша продвигаются к хижине. Они были еще за холмом, когда мать, заприметившая их с окна, уже спешила навстречу.

– Что случилось? – ее обычно бархатистый голос вздрагивает от волнения. – Это снова Асбъёрн? Я ему руки повыкручиваю!

– Все нормально, – с трудом выдавливает Сирилл. – Мы лишь тренировались. Такое случается.

– С этими тренировками я останусь без сыновей! Я… как же он… святой Акмелас, – она застывает при виде глубоких порезов на коже юноши. – Веди его в дом. Живо!

Коэргус кивает и отправляется к лачуге, поддерживая раненого с одной стороны, а мать – с другой. Вместе они заводят его на кухню и усаживают на лежанку возле очага. По велению женщины средний сын удаляется, предоставляя ей возможность заняться ранениями младшего. Сирилланд с благодарностью смотрит, как Илва стягивает с него стеганую рубаху, как набирает в ковш воды, промывает раны и наносит на них свежеприготовленную кашицу из тысячелистника, чтоб купировать кровотечение. Далее следовало бы наложить листья остролиста для обеззараживания. Парень прекрасно об этом знает, потому что сам делал так не один раз. Матерь научила его этим древним методам лечения, которые передавались испокон веков от Годы7 к Годе, и хоть прошло много лет с тех пор, как она покинула палату врачевателей, знания, полученные в ней, она унесет с собой в Асгард.

– Ты очень смелый, Сирилл, – выдыхает она, накладывая на его предплечье лоскут ткани. – Ты храбро выдерживаешь все поношения брата, но вам вовсе не обязательно воевать. В ваших жилах течет одна кровь.

– Это не так, – прочищает горло он. – Тогда как в моих жилах течет кровь, в его – струится раскаленная лава, жаждущая испепелить все на своем пути. Мы вылиты не из одного сплава. Мы совершенно разные.

– Когда-то твой отец говорил то же самое.

Белесые брови Сирилланда сходятся на переносице.

– Да, а ты думал, ты единственный на Саарге, у кого проблемы с родичами? В свое время Аабергу доставалось не меньше, – взгляд седоволосой женщины потускнел, словно ее мысли перенеслись в другое время, а тело осталось здесь, в Варанэ, в собственной кухне, перед камином, согревающим порезы ее униженного, но горячо любимого сына. – Твой отец рос в семье рыболова, который возлагал на него большие надежды. Он стремился воспитать такого же преданного подледника, как и он сам, но вместо этого взрастил доблестного воина, лучшего охотника в деревне, который по сей день удерживает этот гордый статус.

Юноша мрачно опускает голову.

– Ты говоришь это мне, чтоб застыдить?

– Я рассказываю тебе это, чтоб показать, что не все дети оправдывают ожидания родителей. Некоторые их разбивают, ломая собственные жизни, другие – отвергают, позоря свою семью и род, но есть и те особенные единицы, готовые зубами и ногтями бороться за свою мечту. Ты – особенный, Сирилланд, – теплая ладонь опускается на грудь юноше, согревая его сердце. – Ты не похож на остальных. В твоем теле нет стержня меченосца, но зато есть стебель траволечителя, крепнущий день за днем. Твоя душа послана в этот мир для великих свершений. Она жаждет его спасти от горестей и несправедливости, и когда-нибудь ей это удастся. Обязательно.

Женщина сама не понимала, насколько была близка к правде. Материнское сердце видело то, что было незаметно для окружающих, а может, оно просто пыталось ободрить сына. Но так или иначе, ее слова попали в сердцевину истины, в которой Сирилл застрял на тысячу лет. Роковой случай со священным оленем разрушил всю его жизнь, но в то же время подарил небывалый дар, открыв немыслимые для обычного человека возможности. Сирилланд, сын Ааберга из Варанэ, и правда особенный, ведь теперь, наделенный силой холода, подчинивший себе семь равноденствующих ветров, он действительно может изменить мировой устой к лучшему. Сразить все невзгоды, иссечь дремлющее зло, искоренить грех на зачаточном уровне. Только ему и никому другому дана возможность очистить людские тела от пороков и пагубы, отправить души в высший мир, в котором они не познают боли, утраты и страданий. Сирилланд не просто особенный. Он – избранный, поцелованный в ледяную щеку самой Судьбой. И он ни за что не подведет ее. Он приведет свой народ к чудесному перерождению.

****

Калеб открывает глаза и втягивает в себя горный воздух. В его легких, привыкших к затхлым выхлопам Нью-Йорка, он кажется чужим. Чем-то незнакомым, неестественным, немного диким, слегка нелепым, подобно дыму на дне океана. Вкус долгожданной свободы отдается кислинкой во рту, которую не помогло бы сгладить даже хорошее вино. Хотя, может, это лишь послевкусие ужасной похлебки из консервов? Правда, сейчас, после полутора суток голода, Калеб был бы рад даже ей. Он здесь, на высоте четырех тысяч километров, в миллионах метров от цепкой хватки отца, но ощущение, что тот, не прекращая, наблюдает за ним своим пыльным оком, не отпускает ни на мгновение. Словно он – Бог или Дьявол, а то и все вместе. В детстве Калеб именно так и считал. То, что Старик Колдвотер так просто отпустил единственного наследника к черту на куличики, да еще и без охраны, до сих пор не приживается у него в голове. Скорее всего, это влияние отца Акли, Гудмена-старшего. Как бы там ни было, Калебу бы не хотелось потратить этот единственный шанс пожить свободной жизнью, чтоб потеряться на горе и замерзнуть насмерть.

Аллестер нервно ворочается в спальнике, бубня какую-то несуразицу про Повелителя холода. Калеб тоже пытается забыться сном, но что-то не дает ему покоя. Запах. Должно быть, сказывается усталость и голодание, но юноша готов поклясться, что слышит аромат жареной тушки. Он переворачивается, надеясь, что смена позы поможет успокоить раздразненный желудок, но тут замечает белеющий силуэт Акли возле огня. С ним Кэт. Что они там делают? Сидят, мило беседуют, смеются, тянут… ало-черные кусочки ко рту? Это же… Калеб не может поверить своим глазам. Неужели это действительно… мясо? Но откуда?

– Что здесь происходит?

– А, это ты, Кэб, – поспешно прожевывает Кэйтин, завидев юношу возле костра. – Присоединяйся к нам. Мы тут пируем.

Юноша пропускает ее приглашение мимо ушей.

– Откуда у вас еда?

– Ак поймал ночью какого-то зверя. Вкус у него просто невероятный. Вот, – протягивает она ему кусочек. – Попробуй.

От запаха жаркого у Калеба живот сводит, но он не спешит набрасываться на дичь. Его больше интересует Акли и его неожиданно раскрывшиеся охотничьи способности.

– И какого же хищника ты выследил?

– Тихо, я сам справлюсь, – шепчет блондин куда-то в пустоту. – Это рысь.

Дурное предчувствие бьет Калеба в затылок. Гудмен никогда не отличался внимательностью и терпением. Они нередко ездили с группой на охоту, чтоб отточить навыки стрельбы из лука, но Ак ни разу не удосужился подстрелить даже утку. А сейчас целая рысь – одно из самых опасных диких существ Севера. Юноше сложно в это поверить еще и потому, что единственный нож, который они нашли в рабочей хижине, находится у Кэйтин. В это время Ивейн просыпается от шума и, заметив ажиотаж возле огня, тут же будит Элиота.

– Вы че тут раскудахтались? – плюхается на снег боксер. – О, наконец хоть че-то едабельное!

Он тут же хватает кусок побольше и впивается в него зубами. Ак ловит недоумевающий взгляд Иви и нервно оглядывается.

– Как же ты умудрился преуспеть на охоте, – продолжает Калеб, – без оружия?

– Я взял складень8.

– Неужели?

Скулы Ака выступают вперед. Он ведет себя странно, и теперь это подмечает не только Калеб. Ерзает на месте, шикает в сторону, словно кто-то мешает ему сосредоточиться. Вот только позади него никого нет.

– Мальчики, – старается сгладить обстановку Кэйтин, – может, не стоит каждый раз биться лбами, как буйволы? Давайте просто поед…

– Забавно, потому что нож остался в рюкзаке Кэт.

Юноша кивает брюнетке, и она нехотя проверяет его догадку, вытягивая из кармана складную ручку.

– Ой, а ведь правда! А как же ты так, Ак?

– Цыц – машет он в сторону рукой, словно прогоняет назойливого комара. – У меня есть свой.

Ивейнджин смотрит ему за спину, но так и не понимает, к кому он только что обращался: к Кэйтин или к самому себе? Пальцы так и тянутся к поджаренному ломтю, но Калеб останавливает ее движением, и по натянутости его плечевых мышц девушка невольно улавливает: что-то здесь не так.

– Чье это мясо, Акли?

– Я ведь уже сказал! Че непонятно-то?!

Крик бизнесмена будит Аллестера, о котором, казалось, все забыли.

– А ты постарайся объяснить поточнее.

– Да какая разница-то?!

– В самом деле, в чем смысл спора? – усаживается журналист, откусывая от румяного куска. – И где это Силкэ?

Бледные губы Гудмена-младшего вытягиваются тонкой линией. Он открывает рот, но вместо ответа лишь шепчет что-то в сторону. Иви различает едва заметное свечение за его плечами, похожее на блик от костра. Только пламя горит теплым светом, а пятно возле бизнесмена отливает холодным металлическим отблеском. Будто тонкая серебряная пленка, обволакивающая Ака с головой. Может, Иви подводят глаза от горной болезни?

– Нам всем надо питаться, если хотим дойти до поселка. Не один ли хрен, откуда оно, если с его помощью мы не подохнем с голоду? – обращается Ак к группе. Эл одобрительно кивает.

– В натуре, Каб, че ты к нему присосался?

Блик внезапно перемещается вправо, увлекая Ивейнджин за собой. Чем дольше девушка на него смотрит, тем больше становится пятно. Расширяется, темнеет, проявляется, обрастая все более четкими контурами. Может, так сказывается гипоксия или изнеможение, но Ивейн готова поклясться, что у видения мужские черты. Не успевает блондинка приблизиться, как клякса тает в воздухе, оставив после себя лишь темный след в сугробе. Что это: камень, ветвь?

– Не заставляй меня повторять.

– Ак, – не выдерживает Кэт, – скажи ты уже ему!

Иви откапывает находку, поднося ее к свету.

– Говори! – хватает Калеб блондина за ворот. – Чье это мясо?!

– Того, кто уже не будет нам надоедать.

Визг Ивейн перекрывает вой ветра. Она со всей силы швыряет ветку в сторону, и та приземляется перед костром, являя присутствующим обглоданные человеческие пальцы. Кэт выворачивает содержимое желудка на снег. Элиот отпрыгивает в сторону, упав на спину. Аллестер впервые за все дни выпускает из рук камеру. И все это время Иви не перестает кричать, показывая пальцем в сторону, где между россыпью валунов сидит окоченелый Силкэ… без левой руки.

– Чертов псих! – ладони Калеба смыкаются на шее Акли. – Ты просто рехнулся!

– Это я еще шизанутый?! Нам нужно что-то жрать, чтоб не подохнуть! Подойдет любая еда!

– Он не еда, а человек! Это ты убил Джаззи?!

– Убил? – сплевывает на землю Ак, отталкивает его в грудь. – Ха! Да этой дуре и помогать не надо было. Достаточно было слегка подтолкнуть, и она сама слетела со скалы. Нечего было присваивать себе мои заслуги.

Калеб валит блондина на землю. Аллестер пятится назад, споткнувшись о свою же видеокамеру, Кэт судорожно запихивает спальники в рюкзаки, пока Иви пытается сдержать надрывной плач.

– Перестаньте! Хватит!

Элиот с трудом разнимает сцепившихся в драке.

– Жевать человечинку – гнусно, – потирает кровоточащую губу Ак. – А окочуриться, по-твоему, лучше? Лично я не собираюсь загибаться здесь, как скотина, и пойду на все, чтоб спастись. Когда речь заходит о выживании, принципы летят к чертям. Этот местный поступил бы с нами так же.

– Да ты только послушай себя! – хватается за голову Ивейн. – То, что ты говоришь, ужасно, мерзко и…

– Он прав, – неожиданно перебивает ее Эл. Кэт застывает с вещами, не в силах поверить ушам. Впрочем, как и Калеб.

– Невероятно. Вы что, здесь все сдвинулись?!

– Знаю, это паршиво, но Ак дело говорит. Когда на кону твоя жизнь, выбора нету. Кажись, это наш единственный шанс.

– Может, твой, но у меня другое мнение!

Калеб подбирает с земли нож и устремляется к Акли. Тот выставляет руку вперед, и лезвие рассекает его куртку до крови. Боксер пытается оттянуть его, но парень отталкивает его.

– Чего ты… всегда… все… усложняешь? – шипит Ак, оттаскивая оружие от шеи. – Будь-то тусовка или… бизнес-встреча, ты… всегда все гро…бишь. Ты хоть… представляешь… как мне это… осточертело, Каби?

– Не называй меня так!

Хук слева, удар лбом: Гудмен-младший упорно борется за жизнь, пиная противника коленом в живот. От неожиданно нахлынувшей боли Калеб теряет равновесие и падает, ударившись головой, в то время как Ак нависает над ним с его же клинком.

– Я буду называть тебя, как захочу и делать то, что мне вздумается!

– Не трогай его! – вырывается крик Ивейн.

На лице Ака загорается садистская улыбка, когда лезвие прижимается к пульсирующей шее. Достаточно легкого движения, вдоха, подергивания, чтоб все закончилось.

– Покеда, Каби.

Он сжимает пальцы на рукояти, когда внезапно что-то откидывает его в сторону.

– Поднимайся! – Ивейнджин выпускает из рук камень. – Быстрее, вставай!

Накинув один рюкзак на спину и второй на грудь, Кэт помогает Ивейн оттащить Калеба к холму, пока Эл приводит в чувства Акли. Растерявшись от увиденного, Аллестер прикипает к месту. Он понимает, что нужно бежать, но шок и страх притупляют движения. Опомнившись, журналист бросается следом за остальными, когда Ак преграждает ему дорогу.

– Куда-то собрался?

Юноша врастает ногами в землю, выставляя вперед видеокамеру, как щит.

– Я? Нееееет… Что тты? Коннечно же, нннет…

– Хорошо, – вытирает он кровь с затылка. – Ты мне еще пригодишься, очкарик.

Ак бросает сверлящий взгляд на опушку, за которой скрылась остальная часть группы. Будь его желание, он мог бы сейчас догнать трусов и разделаться с ними, но он не хочет тратить силы. Лучше растянуть удовольствие. Тем более это было бы слишком легкой расправой. Нет, им нужно подготовить что-то получше, особенно для этой говорливой выскочки Калеба. Что-то оригинальнее, интереснее, пикантнее, и Акли обязательно найдет способ, как это сделать.

Ветер взмахнул невидимой рукой, стряхнув снег с крепкого мужского плеча. Владыка повернул голову, подставляя лицо солнцу, лучи которого стали столь редким явлением на мертвых землях Саарге. Раньше оно светило здесь постоянно, но чем дольше он оставался в обличие Калиго, тем пасмурнее и тоскливее становилось на острове. Сирилланд шагнул на границу поселения, которое в былые времена, когда земля еще не была отколовшимся осколком льда, а луна и звезды служили единственным временным ориентиром, было ему домом. Настоящим, уютным, семейным очагом, а не пристанищем, в котором он вынужден уживаться из безвыходности. Кажется, это было настолько давно, что воспоминания практически выцвели из его памяти, подобно балкам бревенчатых хижин его родного городка.

Это место едва держится. Каждая из дюжины хибар раскачивается на ветру, словно трухлявая ветка, грозящая обвалиться в любой момент. Одно ледяное дуновение отделяет деревню от краха, и если бы не сила Калиго, Север бы уже сделал ее частью заснеженного пейзажа. Повелитель опускает руку на вытертое пятно двери, и блеклая клякса под белоснежной ладонью вмиг наливается цветом. Осевшие стены склеиваются, проседающая под гнетом снега крыша выравнивается, трещины на балках сливаются воедино, обнажая идеально ровную древесину, и лачуга вновь наливается жизнью. Такое ощущение, что стоит только закрыть глаза, как из двери выскользнет отец с топором, чтоб наколоть дров для очага. Спина матери прогнется у окна, вывешивая на плетеной веревке рубахи. Силуэты братьев и сестер мелькнут недалеко от пастбища, играя в Кубби. Уголки бесцветных губ Сирилла приподнимаются, когда он представляет, как дети, громко ссорясь, распределяют игроков. Его младшая сестричка, Вольфра, всегда хотела быть наравне со взрослыми, поэтому братья, Асбъёрн и Коэргус, возьмут ее к себе в состав. Средняя сестра, Тацилла, и старшая Ольфелла, всегда вместе, как две капли из одного водоема, будут в одной группе. Каждая команда получает по пять Кубберов – защитников в виде срубленных оснований веток, и одного Кубба – Короля, сбить которого приравнивалось к победе.

Тацилла была смышленнее остальных и нередко выигрывала, но только Сириллу удавалось сшибать по две кегли за один удар камнем, что приводило Асбъёрна в настоящую ярость, ведь это против правил. Коэргусу часто приходилось их разнимать, сцепившихся в драке за собственные убеждения, которые нередко заканчивались вырванными волосами и синяками под глазами. Мать подобное поведение ужасало. Она боялась, что рано или поздно эти двое «варваров» поубивают друг друга. «Старший должен защищать младших», – любила повторять она Асбъёрну, – «а не отравлять их жизнь. Акмелас накажет вас обоих за строптивость и сошлет в Хельхейм9, где ваши душу поглотит вечный хлад». Но старший сын всегда отвечал, что его душа и так уже в аду, ведь она должна уживаться с тремя девчонками, одним бесполезным братом и вторым идиотом, который даже соблюдать правила игры не может. Он всегда видел мир в темнейшем из его окрасов, и матерь, несмотря на все нравоучения, не смогла раскрыть ему глаза. Большинство из ее предупреждений были пустой угрозой, но насчет одного она оказалась права: холод Хельхейма действительно охватил одного из них, въевшись так глубоко, что заполнил собой пустоту, на месте которой должно было быть сердце.

Сирилланд тысячи раз вспоминал их с Асбъёрном ссоры, и чем больше он прокручивал едкие слова в голове, тем бессмысленнее они становились. Он бы пожертвовал всеми богатствами Севера за возможность снова с ним поговорить, сказать, как он был не прав, даже если его вины в случившемся было не больше, чем повинности солнца в приходе луны. Иногда приходится идти на уступки ради тех, кого любишь, и Сирилл готов переступить через себя неисчислимое количество раз, если б это позволило ему хоть немного побыть с ненавистным братцем. Даже, если тот в итоге выбил бы ему оба глаза. Но этому не дано свершится. Дабы избавить Сирилланда от мимолетной радости, Акмелас забрал души его близких к себе в Асгард, запрятав их в самом недоступном месте, лишь для того, чтобы ужесточить броню его и без того сурового наказания, которое Сирилл обязан носить до той поры, пока не погаснут звезды.

Судьба возложила на его плечи священную миссию – заботиться о семье, которую Сирилланд с треском провалил. Он подвел мать, отца и младших сестер. Подвел среднего брата, умершего по его вине и старшего, который отдал жизнь, выполняя свой священный долг перед родными. Сирилл подвел и себя прежнего, мечты которого рухнули вместе с падением священного оленя. Он – одно сплошное разочарование, живое огорчение, вечное напоминание о том, чего может стоить милосердие и предательство собственных убеждений. Он больше не тот парень, который бросал камни за лачугой, сбивая Кубберы. Он – Владыка семи ветров, Повелитель вьюг, лицо самого Холода, поддерживающее тонкое равновесие на земле вечного хлада и стужи. Сам того не понимая, Акмелас нажил заклятого врага, который во что бы то ни стало, через десять, сто или целый миллениум лет, найдет способ отомстить за разбитые мечты.

– Мы ступили на нелегкую стезю, Тува, но игра стоит свеч. – рука Владыки накрывает пушистую спину горностая, которого тут же затягивает туманом. Так всегда происходило, когда внутри Сирилланда затаивалась грусть, словно природа ощущала весь тот непомерный груз, который ему приходилось носить под белоснежным плащом.

– Вскоре мы обретем то, что у нас отняли и покажем Акмеласу, на что способен падший. Очень скоро, благодаря новым гостям, наш план воплотится наконец в реальность. Нужна лишь воля случая и немного терпения, мой маленький друг. Терпения…

****

Две тысячи двадцать второй год – эпоха миди юбок, пайеток, джинсов с низкой талией и электронной музыки, вернувшейся из нулевых. Кэт отлично помнит этот период, ведь именно тогда произошел переворот в ее жизни, подтолкнувший к той заурядной фигуре, от имени которой сейчас кровь стынет в жилах: Акли. В тот день она спешила на встречу с клиентом. Очередной сибарит, решивший потратить папенькины деньжата на красивую барышню с силиконовой грудью. Впрочем, бюст у Фейт (как звали ее до смены имени) был настоящий. Она никогда не гордилась тем, чем занималась, но обслуживание богатых сынков позволяло ей оплачивать счета и покупать себе все, что заслуживала ее израненная травмами прошлого душа. В этот раз ей пришлось потратить немало времени на подготовку: купить белокурый парик, сделать французский маникюр, отточить навыки макияжа с длинными стрелками на египетский манер. Для каждого клиента Кэйтин подбирала новый образ, который чаще всего воровала у одной из далеких и не сильно приятных знакомых. На этот раз выбор пал на Керри Мерингтон – фигуристую маникюршу из салона красоты в Бруклине, у которой Кэт когда-то заказывала японский нейл-арт, а получила не очень качественную роспись в стиле «что-могу-то-и-делаю». За полчаса до назначенной встречи Кэт стояла перед барной стойкой отеля Пенинсула, угощаясь мартини, который, как она заверила бармена, мистер Клэвис с радостью оплатит.

Но все ее планы сорвались в бездну, когда сын известного на всю столицу брокера Фредерика Гудмена подошел к ней со стаканом скотча. Он шепнул ей на ухо всего одно слово, которое скомкало ее сердце, как старый газетный лист: Фейт. Уже очень долго она не встречала человека, который бы знал ее настоящее имя, и это пугало девушку еще больше, чем статус парня. Будь у него желание, он бы мог сдать ее полиции, обрушив те жалкие огрызки, которые она старалась возвести на руинах разрушенных реалий. Всего один анонимный звонок и Кэт обзавелась бы стабильным, но весьма угрюмым жильем с решетчатыми окнами на многие годы. Она так и не раскусила, откуда Акли узнал о ее прошлом, которое она так тщательно скрывала, но поняла одно: Гудмена ее арест не интересовал. Он не стал на нее давить, не начал шантажировать. Вместо этого Ак прибегнул к весьма распространенному в кругах бизнесменов трюку – предложил ей лучшее решение. Исполнение приказов взамен на деньги и защиту. Танец под его дудку в обмен на влияние и светлое будущее. И это было отнюдь не самое плохое предложение в ее жизни.

Кэт выполняла для него самые разные поручения: воровала акции, подделывала договоры, подбрасывая фальшивые улики людям, которые этого заслуживали или нет, задабривала деловых партнеров. Жесткие методы избавления от конкурентов Гудмена-младшего не были для Кэт секретом. Каждый, кто перешел ему дорогу, перетянул покрывало первенства или внимания, автоматически попадал в его список мести, рискуя лишиться всего, что у него было, включая жизнь. Кэйтин об этом знала, но предпочитала держать язык за зубами, пока очередь не дошла до нее. Иногда она играла роль его девушки, когда нужно было обеспечить алиби в каком-то сомнительном дельце, время от времени прикрывала, когда брокер проводил очередную бурную ночь из разряда «выпивка-красотки-кокаин». В целом все было не так уж плохо. Кэйтин получила стабильный заработок, квартиру на Манхеттене и даже билет в университет «Нового плюща», о котором грезила с двенадцати лет, но уже тогда она улавливала аромат надвигающейся бури, ведь счастье не бывает вечным. Оно аппетитное, теплое, но превратное, как спелое, отполированное до глянцевого блеска яблоко, в котором обязательно рано или поздно появится червоточина.

Гудмен-старший быстро заподозрил неладное, найдя счета за квартиру, о съеме которой не ведал и об оплате учебного заведения, в которое Акли взяли на полную стипендию. Слухи о том, что его младший сынишка ведет разгульную жизнь, накрыли столицу подобно грозовым тучам, угрожающим пролиться проливным дождем расплаты. Поэтому Аку пришлось официально подтвердить их якобы с Кэйтин отношения в прессе. На самом деле между ними не было ничего личного. Их роман был лишь прикрытием, взаимовыгодным союзом, не имеющим ничего общего с настоящими чувствами.

Кэт уже давно перешагнула через свои принципы. В мире осталось довольно мало вещей, которые могли бы повергнуть ее в шок, но Акли сумел ее удивить своими каннибалистскими наклонностями. Когда кажется, что хуже уже некуда, у Дьявола открывается второе дыхание. Жалела ли Кэт о том, что связалась с ним? Да, без сомнений. Хотела бы она избавиться от оков молодого бизнесмена, заполучив свободу? Определенно, но при условии, что часть его денег останется ей. Желала бы что-то изменить? Возможно, вот только прошлое не изменишь, а настоящее не раскрывает тайн несостоявшегося будущего. Будь у нее способ вернуться назад, девушка, скорее всего, сделала бы тот же выбор, ведь пока не наступишь на грабли, не поймешь, что оступилась. Порой нужно повторить ошибку, чтоб полученный урок навечно отпечатался в памяти. Жаль, что иногда эта погрешность может стоить кому-то жизни.

Кэт только сейчас поняла, как устала. Не только от бесконечной борьбы за теплое место под солнцем. От всего. Морально, душевно, физически и Калеб, лежащий без сознания на земляном полу никак не помогает сгладить острые углы ее реальности. Не то, чтоб она за него волновалась. Колдвотер-младший ей никогда не нравился, но все же мысль о том, что он может присоединиться к Силкэ, щекочет нервы. Брюнетка не помнила, как они с Иви добрались до пещеры. Не могла сообразить, куда идти и что делать дальше. Первое время она даже дышать нормально не могла. Стоит вдохнуть, как металлический запах крови заполняет легкие подобно угарному газу, разливаясь по пищеводу привкусом чужой плоти. Желудок предательски выворачивается от одной мысли о том, что ему предстоит переварить. Ивейн не в лучшем состоянии: притихла в углу, дрожит, обхватив себя руками, бурчит что-то по нос, словно до сих пор пытается примириться со случившимся. Ей тяжело. Это понятно, но, по крайней мере, она не успела полакомиться человечиной.

– Ай… что за…

Калеб приходит в себя, хватаясь за макушку, которую невидимой стрелой пронзает боль. Это вполне естественно. С учетом того, как сильно он ударился головой, ему несказанно повезло, что обошлось без сотрясения. Холод в спине, онемение ног, защемление мышц шеи. Судя по всему, он пролежал в одном положении довольно долго. Несколько минут юноша пытается понять, где находится, но сгущающаяся темнота вокруг обрекает эти попытки на провал.

– Калеб, как ты?

Этот негромкий сопрано ему знаком. Ивейн. По всей видимости, она где-то рядом, но где, понять ему так и не удается. Парень пытается связать буквы в слова, но язык не слушается, словно он забыл о своем прямом предназначении.

– Ты меня слышишь? Скажи, хоть что-то.

– Я не глухой… – с трудом откашливается он, – просто сложно говорить.

– Ну слава богу! Я уже думала Акли…

Она не договаривает, но ход ее мыслей и так ясен: «…думала, что Акли и тебя убил». К счастью, это не так, хотя трещащие по швам виски Калеба свидетельствует об обратном.

– Больно?

– Было бы странно, если б она не болела, – Иви тянется к его лбу, но юноша тут же убирает ее руку. – Лучше не нужно.

Он поднимается на локтях, осматриваясь, но вокруг сплошная чернота. Единственное, что он видит – это бледное лицо Ивейнджин и белое пятно на темном фоне, сияющее словно кусочек луны на ночном небе. Должно быть, снег. Значит, они спрятались где-то в скалах. Неожиданно для себя он замечает что-то необычное: выражение лица Ивейн. Что это, радость, облегчение, успокоение? Чем бы это ни было, похоже, причина… в нем. Это его удивляет и трогает одновременно. Удивляет потому, что речь зашла об игре на выживание. Будь Калеб на ее месте, то вздохнул бы с облегчением, если б она не очнулась, ведь тогда ему не пришлось бы тянуть лишний вес до самого подножия, тратя при этом бесценный кислород. Трогает потому, что впервые за много лет кому-то действительно есть до него дело. Хотя, может, причина в чем-то другом?

– Где мы?

– Понятия не имею. Мы бежали, куда глаза глядели. Вот, – протягивает она ему фляжку, – выпей, полегчает.

Калеб садится, оперевшись о что-то холодное и делает пару глотков. Судя по окружающему их мраку, сейчас до сих пор ночь. Значит, убегали они недолго и далеко, скорее всего, уйти на смогли. Он потирает затекшие лодыжки, когда замечает движение слева.

– Кэт?

Брюнетка отвечает протяжным вздохом.

– Не могу сказать, что рада тебя видеть.

– И тебе того же.

Темнота зашевелилась, растягивая уголки рта в кривой полуулыбке, от которой Калебу становится немного легче. По крайней мере, никто больше не пополнил извращенное меню Акли Гудмена. Пока.

– Силкэ мертв, – выдыхает Ивейнджин облачко пара, словно ставит невидимую точку в воздухе. – Он просто… Как же так? Он был единственным, кто знал дорогу в Рильхе.

– Я не понимаю, что случилось. – пожимает плечами Кэт. – Все было хорошо, а потом… Ак, словно с катушек съехал. Что, черт возьми, с ним произошло?

– Я бы сказал, что он сошел с ума, но вряд ли там было с чего сходить.

Брюнетка одаривает Калеба строгим взглядом, от которого боль в его висках вспыхивает с новой силой. Слова Силкэ бесконечным водоворотом крутятся в голове Иви, не давая сосредоточиться. Каждый рассказ, слух, предупреждение подталкивает ее к невероятному выводу: а что, если все это… реально? Что если сказания о Калиго правда? Да, звучит глупо и с первого раза в это сложно поверить, впрочем, как и со второго, но все же. Если откинуть логику, засунуть скептицизм в дубовую коробку и запрятать ее в самые недра объективного мышления, что, если Владыка семи ветров существует и пытается отнять их жизни?

– А, если серьезно, – возвращается к теме Калеб, – я понятия не имею. Вероятно, он хотел убрать конкурентов, избавиться от свидетелей или же просто свихнулся от гипотермии и голода.

– Мы не ели всего два дня!

Юноша пожимает плечами, правда, Иви не поняла, что это: жест озадаченности или безразличия.

– Никто не знает, как много отделяет человека от законченного психопата.

– Главное не почему он это сделал, а как нам теперь быть. Мы же не можем прятаться в этой пещере вечно.

Пещера. Точно! И как Калеб сразу не сообразил! Ведь вокруг не полная темень, иначе, как он мог бы разглядеть их лица? Судя по всему, способность к размышлению возвращается к нему гораздо медленнее, чем хотелось.

– Нужно добраться до поселения. Это наш единственный шанс спастись.

Кэт тянется к альтиметру, прикрепленному на лямке рюкзака и смотрит на показатель: три тысячи шестьсот семьдесят два метра. Высоковато до подножия.

– Если мы пропустим паром, то застрянем здесь надолго.

– Значит, у нас есть пять дней.

– Нет, – качает головой Ивейн, – мы не можем просто так уйти. Мы должны что-то сделать.

– Что?

– Что угодно! Ведь так нельзя. Бездействуя, мы поступаем не лучше него. Это неправильно… нет…Что, если Акли навредит еще кому-то? Из местных или… может…

Калеб только сейчас замечает, какие красные у нее глаза. Должно быть она плакала не один час, так как капельки на ресницах уже успели кристаллизироваться. Сбитое дыхание, надтреснутый голос, дрожащие пальцы… да она на пороге срыва. Еще чего доброго истерику закатит.

– Я следующая? – всхлипывает Иви, опускаясь на землю. – Теперь, когда с Силкэ покончено, он возьмется за меня… потому что ненавидит… Прятаться, бежать… бесполезно…

Нервы Калеба натягиваются стальной проволокой вокруг шеи. Он знает четыре языка, занимается лыжным спортом и верховой ездой, искусно владеет рапирой, умеет танцевать венский вальс и толкать публичные речи, но усмирение рыдающих барышень не входит в список его достоинств. Парень испуганно поворачивается к Кэт в поисках спасения, но та лишь прячет лицо в ладонях. Отличная поддержка. Как хорошо, что у него есть друзья.

– Успокойся, он тебя не тронет… – пытается обуздать поднимающийся ураган Калеб, но девушка его даже не слышит. – Ивейн, пожалуй…

– Посмотри на меня. Ты – спортсмен. Кэт – стратег. Вы двое сможете спуститься. У меня же нет никаких шансов против двух помешанных громил! Если не они меня убьют, так природа. Я… не хочу умирать… вот так… не здесь… не…

– Послушай же меня! – крик Калеба заставляет ее притихнуть. – Ты умная, начитанная, много знаешь о выживании. Ты смогла отфильтровать воду, разжечь костер. Да, я силен, а Кэйтин – хитра, но сила без мозгов ничего не стоит. Мы – команда. Понимаешь? Чтоб выжить нам нужно держаться вместе.

Глубокий вдох и кивок. Наконец-то хоть отблеск понимания. Калеб осознает, что в словах блондинки есть оттенок правды. Акли не отпустит их просто так и дело не только в помутнении сознания. Если он принял какое-то решение, то предпримет все возможное и немыслимое, чтоб добиться цели. Он глупый, бездарный, безнравственный, неряшливый и нечестный, но целеустремленности ему не занимать. Кто же мог подумать, что одна из немногих его положительных черт окажется разрушительной для всех них. Однако, истерикой и самобичеванием тут ничем не помочь.

– Думаешь, он будет нас искать?

– Кто ведает, какой ураган развивается в воспаленном мозгу у Акли Гудмена. Господи… – выдыхает Калеб, подбирая с земли камень, – и повезло же ему с фамилией. Ирония самой судьбы. Нужно как можно скорее убраться с этого проклятого острова. Пока мы здесь, жизнь каждого из нас подвергается опасности.

– Но не моя, – качает головой брюнетка. – Меня он не тронет. Я все-таки его вторая половинка. Я нужна ему.

Подобное заявление выдавливает из груди Калеба сдавленный смешок, который тут же отдается болью в макушке.

– Разве то, что он тебя отпустил, не наталкивает на определенные выводы?

– Какие?

– То, что Акли самодостаточен и не нуждается в запасных частях.

Заточенное лезвие врезается в стену пещеры, оставляя на ней ровные отметины. Сначала Кэт кажется, что у Колдвотера-младшего от удара поехала крыша, но вскоре хаотичные царапины обретают форму, сливаясь в буквы, а те – во вполне различимую надпись: «Если вы это читаете, значит, Акли Гудмен нас всех убил. Найдите этого засранца».

Кэт вопросительно выгибает бровь.

– Это так, – оправдывается парень, – на всякий случай.

Ивейнджин, которая все это время пыталась собрать все части своего разлетевшегося вдребезги самообладания, подтягивает к груди колени. Она мало знает о судьбе, еще меньше об иронии, но несмотря на это, девушка лучше всех присутствующих понимает, что действия Ака не имеют прочной основы. Вне сомнений, он полный психопат, у которого сорвало пломбы. Как только появится возможность, Иви первая выдаст его полиции, но, несмотря на весь пережитый ужас, что-то во всей этой истории кажется ей странным. Даже самый последний мерзавец в мире не может вот так хладнокровно разделываться с ни в чем не повинными людьми. Одно дело избавиться от конкурентов в лице Джаззи или Калеба, совсем другое – убить безвредного саалла, который не только никак не навредил Аку, но и был их верным проводником в Рильхе. Нет, это определенно не имеет смысла. Что-то повлияло на него, подтолкнуло к столь ужасному поступку. Вот только что Иви никак не может осознать.

– Пять дней, – подводит итог Калеб, – чтоб преодолеть три с половиной тысячи километров вниз, не утонув в бесконечных снегах и не наткнувшись на нож старого приятеля-каннибала. Пан или пропал. Делайте ваши ставки, господа.

Два дня назад

Акли перепрыгивает через камень, нырнув ногами в сугроб. Миллионы крошечных кристалликов треснули под тяжестью его тела, распавшись на еще большее количество ассиметричных льдинок. Этот звук раздражает Ака, как и холод, спуск и необходимость делать над собой усилие для каждого последующего шага. Он не привык принуждать себя. Его самообладание и выносливость развиты также слабо, как и его словарный запас. Выдержка предполагает силу духа, а ее у будущего бизнесмена меньше, чем пигмента в роговице глаза.

С раннего детства Акли привык быть особенным. Его бледная, лишенная малейшего намека на румянец кожа впитывала в себя восхищенные взгляды, как губка, требуя все больше внимания, которое близкие ему предоставить не могли. Фредерик и Одет Гудмен не были ни плохими, ни хорошими родителями. Они просто были. Из двух их сыновей младшему и последнему во всех смыслах Аку приходилось довольствоваться малым. Отца и мать не радовали его успехи, не расстраивали неудачи, не восхищали идеи. Сказать по правде, их вообще мало что интересовало из жизни парня, кроме репутации благородного рода Гудменов, которую тот неуклонно обязался поддерживать.

В своей семье Ак занимал второстепенное место, за которое не предполагалось ни медали, ни кубка, разве что утешительный приз за участие. Но сам Акли считал подобное отношение, скорее, благодатью, чем наказанием, ведь предки предоставили ему то, о чем ни один мальчишка и мечтать не мог: полную свободу. С раннего детства он мог делать все, о чем пожелает: есть мороженое на завтрак, обед и ужин, стричь усы уснувшему в домике для прислуги садовнику, заказывать ножи в интернете, обзывать горничную, ездить по особняку на карте и даже стрелять по тарелкам из настоящего ружья. Разгульная жизнь настолько вошла в привычку, что Ак стал неподвластен контролю. Малейшие ограничения приводили его в бешенство, а тот, кто их устанавливал, рисковал поплатиться не только карьерой, но и головой. За свои двадцать лет Акли привык всегда и во всем быть лучшим, несмотря на запрашиваемую цену. Он бил без предупреждения, обнажал клыки, первым бросался в атаку, даже, когда опасности не было, потому что так учил его отец.

«Зверь, который не нападает первым, в конечном итоге становится жертвой. Ты ведь не хочешь, чтоб конкуренты разорвали тебя на кусочки?»

Это была одна из немногих истин, которой руководствовался Фредерик Гудмен как в бизнесе, так и в жизни, и которой Акли строго придерживался по сей день. Пока не повстречал Калеба. Едва появившись на пороге бизнес-школы, этот самовлюбленный выскочка привлек к себе больше взглядов, чем Ак за весь год учебы. Парень старался затмить новенького скабрезными шуточками и пожертвованиями, но с харизмой и тонким интеллектом Колдвотера-младшего ему было не сравниться. Калеб получал высшие оценки, похвалу учителей, а в конце года удостоился грамоты за выдающиеся успехи, превратившись с вшивого салаги всеобщим любимцем. Он стремительно вскочил по карьерной лестнице с первой ступени до верхней площадки, перешагнув через все социальные сложности, с которыми вынужден был бороться Акли.

Даже сейчас, умудрившись застрять на высоте четырех тысяч метров, Калеб выставлял его настоящим идиотом в глазах группы, заступаясь за местного. Силкэ даже не часть команды. Твою мать, да он никто! Обычный неотесанный селянин, который даже разговаривать нормально не может. Как остальные могли прислушаться к нему, а не к Аку? Да они рассудком все двинулись! Злость просто распирает Гудмена-младшего изнутри, заставляя то и дело пинать ногой снег, хотя тот не повинен ни в одном смертном грехе, помимо излишней белизны.

– Вижу, тебя что-то гложет.

Ак подпрыгивает от неожиданности. Он хочет сказать Элиоту, чтоб перестал его преследовать, как хренов извращенец, но фигура за спиной принадлежит не боксеру, а парню, которого тот видит впервые в жизни.

– Ты еще что за червь?

Грубость Ака не пошатывает умиротворенность незнакомца. Опустившись на заснеженный валун, он закидывает ногу на ногу так легко и небрежно, будто находится в собственной гостиной, а не на вершине горы в покинутом богом месте. Его бледная кожа так и серебрится в лучах предзакатного солнца, а струящиеся до плеч волосы будто впитывают в себя весь холод дымчатых скал.

– По-моему, есть вещи, которые волнуют тебя больше моей скромной персоны.

– Да ну? И какие ж это?

– Твои друзья и то, как несправедливо они себя с тобой ведут.

Облаченный в серебряную рубаху и длинную белоснежную накидку с мехом, юноша выглядит, как не из мира сего. Еще бы. Кто надевает суконный костюм для горного похода? На нем даже шапки нет, а ведь холод стоит зверский. Его вид наталкивает Ака на мысль, о которой стоило задуматься с момента его появления.

– Я че, брежу из-за голода? Или недостатка воздуха?

– Ммм… – неизвестный поднимает темные глаза в небо, – ни то, ни другое. Это не дефект и не болезнь. Скорее, излечение.

– От чего?

– От недооцененности.

Ак не успевает и моргнуть, как юноша вдруг оказывается прямо перед ним.

– Кто ты?

– Я тот, кого местные прозвали «лицом Холода». Но ты можешь звать меня Сирилланд.

Упоминание сказочки, в которую так верят местные, заставляет Акли прыснуть со смеху.

– Всемогущий горный дух? Ты че, издеваешься? Я может и тупой, но не настолько.

– Я пришел сюда из-за тебя.

– Да? А как насчет того, чтоб пойти еще дальше? – сжав кулаки, он порывается вперед, но не успевает его рука коснуться мантии чужака, как та развеивается клубнями тумана. Акли оглядывается по сторонам и обнаруживает юношу в паре метров от него. – Это еще че за фокусы?

Недолго думая, бизнесмен снова бросается к Сирилланду, но тот испаряется с морозным порывом ветра.

– Знаешь, – звучит его голос с вершины опушки, – я ведь могу так делать целый день, но вряд ли это то, чего тебе действительно хочется. Тогда, может, наконец побеседуем?

– Что происходит? Че те от меня надо?!

– Разве это не ты меня позвал, произнеся мое имя?

Лишенное цвета лицо Ака становится еще светлее при воспоминании своих слов у костра. Издеваясь над аборигеном, он даже на секунду не мог представить, что все сказанное им может оказаться правдой.

– Обычно, – откидывает прядь серебристых волос юноша, – тот, кто вызывает меня, приносят дары. Негоже встречать Владыку семи ветров с пустыми руками. Но я не в обиде, ведь ты можешь дать мне нечто большее скромных крестьянских подношений.

– Слушай, я это не специально. Если б я знал, то не стал бы…

– Расскажи мне, – перебивает его Сирилланд. Ак поворачивается на голос и вдруг обнаруживает его сидящим в сугробе возле его плеча, – как так получилось, что ты потерял среди приятелей авторитет?

– Это из-за этого долбанного местного. Все слушают его, потому что он как бы единственный знает дорогу.

– И ты боишься, что этот самый Силкэ отнимет твое место?

– Я боюсь, – поправляет Ак, – что он заведет нас в гребаную глухомань и киданет, но… про место ты четко подметил.

Имя гида, слетевшее с уст незнакомца, врезается в уши Акли проржавелым гвоздем, но он упускает это из виду.

– Старые-добрые друзья… Они все поступают несправедливо по отношению к тебе. – склоняет он голову набок. – Силкэ притягивает к себе внимание, которое должно принадлежать тебе. Джаззи присваивает себе твои заслуги. Элиот требует постоянных капиталовложений в свои бои, которые тебе лично ничего не приносят. Калеб перетягивает одеяло славы на свою сторону. А Кэйтин… – он смолкает, склонив голову, словно прислушивается к собственным ощущением, – просто пользуется тобой. Какая же она только корыстная.

– Вот говно, в яблочко! Но… как ты это разнюхал?

– Я часть этого мира, а он хранит сокровенные мысли и тайны всех на свете.

– Если ты все знаешь, тогда к чему эта трепотня?

Сирилланд похлопывает серыми, как и вся его одежда ресницами. Он кажется таким юным, не старше самого Ака, но в то же время в его поведении проскальзывает отблеск старины. Его осанка, речь, манеры, будто драгоценный смарагд, добытый в другом столетии и вставленный в современную рамку.

– Я хочу задать тебе один важный вопрос, Акли Гудмен, и ты, уж будь добр, ответь на него честно. – он складывает руки за спиной и отмеряет шагами расстояние между ними. – Чего ты хочешь добиться?

– Че? Это как?

– Твоя жизнь, какой ты ее себе представляешь? К чему стремишься? Чего жаждешь?

Ак задумчиво потирает лоб. Кончики пальцев давно онемели от холода, как и ноги. Но Сирилланду, похоже, здешняя погода по вкусу. За все время их разговора, он ни разу не поежился, а ведь на нем лишь одна накидка с меховым воротником. На его плечах скопился тоненький слой снега, но он даже не удосуживается его смахнуть.

– Власти, бабок, славы. Хочу стать директором самой крутой фирмы не только в Нью-Йорке, во всех штатах. Чтоб мое имя знал каждый человек, ребенок, каждая собака и…

– Но ведь это все у тебя уже есть.

Владыка останавливается напротив парня, и он только сейчас замечает, насколько темны его глаза. Как два графита, добытые из недр горных пещер. Несколько секунд, минута, две эти дымчатые минералы смотрят на него, не моргая, будто пытаются узреть все его сокровенные тайны. Тишина разрастается паутинками инея между ними, пока наконец не тает под влиянием бархатного баритона.

– Скажи, кто твой отец?

– Фредерик Элвин Гудмен, владелец кр…

– … крупнейшей сети инвестиционных компаний столицы, – заканчивает за него Сирилл. – Ты воспитанник Нью-Йоркского университета – одного из лучших учебных заведений Америки, возглавляешь лигу студентов «Нового плюща». А теперь скажи мне, какова вероятность, что в будущем ты станешь кем-то иным, кроме как владетелем отцовского достояния? Зачем же тогда желать того, что ты и так получишь?

Ак растерянно моргает.

– А чего еще мне хотеть?

– Вот именно. Ничего, – приобнимает он бизнесмена за плечо. На фоне его иссиня-бледной, покрытой изморозью кожи, лицо Акли просто сияет румянцем. – Человеческий мир – скучное, ограниченное, монотонное место, в котором такие как ты теряются в потоке обыденности. Их будущее блекнет, возможности растворяются в рутине. Но я могу предложить тебе нечто большее. Царство, в котором ты можешь стать, кем пожелаешь, получить все, о чем подумаешь, подчинить себе всех, кто этого заслуживает: Карригард.

Внезапно под ногами Акли мелькает отблеск, блики которого сливаются в образы. Размытые контуры, полупрозрачные формы… мерцают подобно пламени свечи, сливаясь в призрачные силуэты, в одном из которых бизнесмен узнает себя. Десятки кусочков, сотни историй складываются в единое полотно, образуя граничащую с умопомешательством, но такую притягательную реальность. В один миг перед Аком проносится наполненная возможностью жизнь. Миллионы дней, непохожих ни на один предыдущий. Тысячи событий, пропитанных властью, господством и уважением. Он видит все, что может получить, став частью мира Владыки семи ветров и на мгновение эти видения затмевают его сознание.

– Это реально?

– Может стать, если ты этого захочешь.

– Да, но… что, если мне и этого будет мало?

Скулы Сирилла заостряются.

– Все, что я могу – лишь предложить тебе лучшее будущее, – оборачивается он, – но, если тебе это не интересно, я не стану обременять тебя своей компанией.

– Стой!

Уголки губ Повелителя поднимаются кверху, но тут же опускаются, когда он оборачивается.

– Я согласен. Забери меня к себе.

– Не так быстро, Акли. Для начала ты должен доказать, что достоин этого.

– И как это сделать?

– Очень легко. Ты должен лишь привести ко мне девушку, одну из твоей группы.

– Кэт что ли?

– Нет, не Кэйтин. Ту, у которой волосы цвета утреннего тумана.

Бизнесмен презрительно фыркает, понимая, о ком идет речь.

– Ты о серой мышке? На кой хрен она тебе сдалась? Она же бесполезная.

– А это уже мне решать. Я лишь делаю тебе предложение. Принять его или отклонить, решение за тобой.

Акли сжимает кулаки в карманах, не отрывая глаз от ледяного пятна под ногами. То, что предлагает ему Сирилланд, не помещается в его голове. Он не раз задумывался о своих грядущих перспективах, но о таких возможностях даже мечтать не мог. Откуда этот чудик только знает, чего он на самом деле хочет?

– Ну, так что? – не выдерживает Сирилланд. – Мы договорились?

– Почему именно я?

– Потому что ты особенный, Акли-Агли. И дело здесь не только во внешности, хотя и она прекрасна, – он обводит бизнесмена взглядом от макушки до пяток, словно любуется куском резного хрусталя. – Твой характер, нрав, мировоззрение, эмоции: все в тебе так и пропитано лидерством и жаждой признания. Я никогда не встречал таких волевых людей и хочу, чтоб ты использовал этот потенциал, стал сильнее, опытнее. Ты заслуживаешь большего, Агли и готов бороться за это, ведь правда?

– Да.

– Значит, мы договорились? – Владыка протягивает ему бледную ладонь и Ак не задумываясь отвечает на рукопожатие. Если дух, дьявол или кем бы он ни был на самом деле, может наделить его властью и всесилием, он готов пойти на что угодно, чтоб это получить.

– Я даю тебе слово, что выполню часть сделки и надеюсь, что ты так же беспрекословно исполнишь и свою, невзирая на любые препятствия. А до тех пор ты останешься пленником среднего мира. Я найду тебя, когда придет время.

Сирилланд оборачивается, но Ак хватает его за плечо.

– А что, если я облажаюсь?

– Тогда ты не получишь желаемого и снова станешь рабом обыденности, приговоренным к жалкому существованию в пучине серой массы. Но ведь этого не произойдет, не так ли?

Парень не успевает ответить, как стоящая перед ним фигура рассыпается на сотни снежинок. Некоторые опадают на сугробы. Другие – тают в воздухе, даже не коснувшись земли. Остальные, подхваченные внезапно налетевшим ветром, уносятся вдаль, сливаясь с заледенелыми верхушками скал. Тогда Ак еще не знал, что одним необдуманным словом изменил всю свою жизнь. Теперь у него уже нет сомнений: он получил дар свыше. Дар, требующий жертв и, в отличие от мягкотелого Калеба, неспособного и пальцем ударить ради собственного спасения, Акли готов пойти на все, чтоб добиться своего. Он не застрянет в этой дыре. Здесь, на этой треклятой горе он единственный человек, готовый бороться за свое будущее.

****

Мотылек может просидеть у огня минуту, прежде, чем его крылья сгорят дотла. Стремясь к свету в поисках спасения, он находит свою погибель. Крошечное создание, незадачливый странник, всего лишь слабый намек на бабочку, но в конце концов между мотыльками и людьми не так уж много отличий. Когда опасность дышит в спину, а все вокруг упорно пытается тебя сожрать, ты стараешься приложить все мыслимые и невообразимые усилия, чтоб остаться в живых. Даже, если это будет в ущерб другому.

Раньше Ивейн не задумывалась, как много требует жизнь, но сейчас, когда сугробы поглощают ноги подобно голодному зверю, а метель сгибает спины друзей под углом в сорок пять градусов, девушка как никогда ранее осознает, что ничего в этом мире не дается даром. Преодолев несколько склонов и один сплошной спуск, длинной в небесный свод, Иви ощущает, как силы покидают ее тело в тщетных попытках бороться со стужей. Временами блондинке кажется, что ее голова становится ватной, а мозг растекается, как яйцо, скорлупу которого случайно ударили о край стола. Это сказывается гипоксия, лишающая органы жизненно-важного источника питания. Но тяжелее всего дается не спадающий мороз. Выросшая в климате влажного Мэна, Ивейн привыкла к умеренному морозу, но зима ни в одном из штатов США не сравнится с тем вечным хладом, который правит на землях Саарге.

Ноги проваливаются в белое месиво по щиколотку. Иногда глубина доходит и до колена. Тогда девушке приходится просить помощи у Калеба. Поддерживать разговор с Кэт становится все сложнее, в особенности из-за разряженного воздуха, который упрямо не хочет задерживаться в легких. Ветер словно выдувает из него весь кислород, оставляя соединение азота, гелия и углекислого газа – ценные для атмосферы, но губительное для человеческого организма.

Подав знак остальным, Ивейн устало усаживается на камень. Перед глазами проплывает светлое пятно, и она беспокойно моргает, полагая, что у нее начались галлюцинации, но это всего лишь воспоминание, плывшее из далекого, позабытого детства. «Папа и мама», – вдруг понимает она, распознав в белой кляксе знакомые черты. Это их кожа, веснушки, морщинки у уголков рта, их лица, искаженные необузданным гневом. В тот вечер их ссору можно было услышать даже с домика на дереве. Девочка никогда не слышала, чтоб они так сердились. Это был день, когда Эвэлэнс подарила Иви огниво, а после измазала все зеркала в доме раскаленным маслом и разрисовала стены ее комнаты колдовскими рунами, остаточно доказав наличие проблемы, которую глава семьи, Кристофер Мёрси, искусно игнорировал. Пока не настало время применить меры. Правда, у отца Ивейн был свой подход.

Убедившись в невменяемости супруги, он не отправил ее в психиатрическую лечебницу, как поступил бы каждый уважающий себя и жену человек, а запер ее в спальне, предварительно заколотив все окна. Кровать, комод, шкаф и пара дюжин книг на висящей над письменным столом полке: вот все, что было в распоряжении мамы до конца ее дней. Он также притащил в комнату телевизор с гостиной, но в порыве гнева Эвэлэнс разбила экран вдребезги. Папа проделал в дверном полотне небольшое отверстие, напоминающее отверстие для почты, в которое тот просовывал тарелки с едой, а поздно вечером забирал то, что скопилось за день.

Со временем Кристофер выработал свои привычки и распорядок дня. Подъем – пять тридцать. Душ, готовка еды, пробежка – до семи утра. Завтрак мамы – восемь тридцать. Обед и ужин соответственно в двенадцать тридцать и восемнадцать ноль-ноль. Дверь запиралась на семь замков, ключи от которых мужчина всегда носил на шее, а Иви строго настрого запрещалось подходить к дверному проему ближе, чем на метр. Отец всегда говорил, что это не заключение, а лечение. Мол, это гуманнее, чем привязывать пациента к кровати и фаршировать таблетками. Что вскоре все изменится к лучшему и Эвэлэнс поправится. Но лучше не становилось.

Женщина кричала круглыми сутками, билась о стену, выламывала створки. По вечерам до ушей Иви доносились звуки бьющейся посуды и разлетающейся в щепку мебели. Однажды девочка не смогла побороть искушение и подняла крышку щели, увидев маму, сидящую на полу в ореоле лунного света, который лишь добавлял увиденному обреченности. Она казалась такой грустной и одинокой, брошенной, как и сама комната, которую отгородили от семейного очага толстым слоем металлических крючков и скважин. Книги валялись на паркете, платья и блузки разбросаны по кровати, расческа и флакончики с духами – притаились по углам. Ивейн разглядела красные пятна на руках матери и испугалась, подумав, что это кровь. Но это была всего лишь губная помада. Девочка подняла глаза и с ужасом заметила запятнавшие обои надписи. Она напрягла зрение, но не поняла их значения. Казалось, это были просто какие-то каракули, придуманные матерью, чтоб не потерять связь с реальностью. Среди них был силуэт горы, который издали напоминал большую букву «А». Лишь одно слово было написано достаточно четко, чтобы прочесть: «сиеты». Но даже оно казалось непонятным набором букв, случайно затерявшихся в сетях маминого безумства.

– Они живут без жизни… – послышался шепот со стороны кровати. – Там, где ничто не выживает. Люди без души, пустые тела, пополняющие чужую коллекцию… От них не скрыться… Против них нет спасения…

– Мам? – девочка опускается на колени. – Ты как?

Глупо спрашивать, но глядя в эти потускневшие глаза, которые когда-то сияли жизнью, Ивейнджин не знала, что еще сказать.

– Все в порядке. Здесь ты в безопасности. Можешь расслабиться и отдохнуть.

– Ах, девочка моя, – Эвэлэнс обхватила ноги руками. – Я не заслуживаю ни успокоения, ни прощения. Я совершила ужасное, чудовищное… пускай уже придут за мной. Пускай увезут, лишь бы не тронули тебя. Я так боюсь, что однажды они заберут мою тыковку для этой ужасной коллекции…

На вопрос, кто ее должен забрать, женщина лишь выдавила тихое, напористое «он», словно вкладывала в него какой-то тайный смысл.

– Никто меня не заберет. Папа не даст. Он запрет все двери на двенадцать, нет, двадцать защелок! И тогда никакие призраки не смогут к нам пробраться!

Эвэлэнс выдавила грустную улыбку. Иногда она казалась Ивейн абсолютно нормальной, просто очень слабой и сломленной, и в такие моменты желание сбить замки краем литой статуэтки вспыхивало в ней как никогда ярко.

– Ты не понимаешь… – опустила она голову на колени. – Ему не нужны двери, чтоб войти. Он чувствует тебя, прямо здесь, сейчас.

Иви просунула руки в отверстие, словно хотела стать тарелкой, тоненькой фарфоровой пластиной, способной проскользнуть сквозь крохотную щелочку в форме шрама. Шрама, отделяющего ее от матери.

– Так объясни! Кто они, эти сиеты? Чего им всем нужно от тебя?!

– Не меня, а тебя… – от того, как Эвэлэнс выделила последнее слово, по спине Иви побежали мурашки. – Ты их королева, их оружие, надежда. Твои мысли тебе не принадлежат. Не верь им, не верь ему и даже мне. Когда-то они отыщут тебя и тогда… мир, он… и ты… когда-то… все рухнет…

– А если я отыщу их и скажу, чтоб не трогали те…

Не успела Ивейн закончить, как мать подскочила к ней и впилась ногтями в ладони.

– Не вздумай этого делать, ты глупое дитя! Он заберет твою душу, высосет из тебя жизнь! Сделает послушным роботом, исполняющим его приказы! Он заставит тебя творить ужасные вещи! Ты не знаешь, на что он способен! Не знаешь! НЕ ЗНАЕШЬ!

Ужас в глазах матери просочился под кожу Ивейн. Она попыталась вырваться, но ногти так глубоко вошли в пальцы, что, казалось, царапали кость. Неожиданно кто-то оттянул ее назад, вырвав из холодной материнской хватки.

– Хрустальное сердце, ледяные кости… Хрустальное сердце, ледяные кос…

Женщина повторяла это, не останавливаясь, как какую-то неведомую мантру, пока руки отца обхватывали маленькие детские плечи, унося ее подальше от этого кошмара. С тех пор прошло много лет. Папа думал, что время стерло воспоминания из ее памяти, но Иви помнила все: каждый крик, вопль, стон, каждую мольбу о помощи матери, которую ей не предоставили, и мимолетный взгляд в узкую дверную прорезь, один из которых стал последним.

Ивейнджин снимает шерстяную перчатку и проводит пальцем по четырем грубым пятнышкам на тыльной стороне ладони. Она так долго не доставала эти частички прошлого из сейфа своего расшатанного сознания, что надеялась, что они давно исчезли. Сгнили, растворились, сгорели, развеявшись по ветру крупицами седого пепла. Но вот, они снова всплыли, напоминая о том, что она может пойти по стопам матери. Эвэлэнс стала такой после поездки на этот проклятый и забытый богами всех народов остров. Ивейн до сих пор не понимает, почему женщина так сильно изменилась после поездки, но нутром ощущает: это не простое совпадение. Что-то произошло с ней на этих овладевших вечным холодом землях, что-то, изменившее ее жизнь навсегда. Друзья считали, что Иви поехала в это путешествие ради фото для своей выставки. Это была не вся правда, но и не полная ложь, лишь ширма, прикрывающая настоящую причину ее приезда. Безжизненные пейзажи, заснеженные вершины и изгибы горных хребтов имеют свой шарм, но не могут дать девушке того, чего она так отчаянно жаждала многие годы: ответов. Что произошло с мамой девять лет назад? Почему она так сильно изменилась после геологической экспедиции на Саарге? Что заставило ее предать научные убеждения и податься в оккультизм? О чем она грезила, что пыталась доказать и был ли в ее словах хоть слабый отблеск смысла? Иви просто обязана это выяснить, и она не уедет, пока этого не сделает.

– А, к ччерту, – ворчит Кэт, стуча зубами от холода. – Давайте устраиваться на ночлег, иначе я ппросто умру.

Полумрак быстро густеет, опускаясь на плечи махровым одеялом, поэтому, откладывать ночевку больше нельзя. Лучше продолжить путь на рассвете, чтоб дать себе передохнуть, в особенности, Калебу, чья раскалывающаяся на части голова нуждается в особом отдыхе. Хорошо хоть Кэйтин додумалась сложить их вещи, пока они с Гудменом-младшим кувыркались в снегу. Правда, рюкзаков удалось взять лишь два, (Кэт все же не настолько сильна, чтоб тащить на себе снаряжение каждого). Зато брюнетке удалось запихнуть в них три спальных мешка, фляжку и свой походный нож, который им уж точно пригодится. Пока Иви пытается развести костер с помощью кулона-огнива, Кэт вжимается в свою куртку с логотипом Нью-Йорк Янкиз, но из-за дрожи высечь искру никак не получается. Собранные наспех ветки отсырели и не желали поддаваться.

– Попробуй ты, – обращается она к Калебу после очередного провала. – У меня пальцы совсем окоченели.

– Развести огонь? Серьезно?

Блондинка игнорирует презрительную интонацию парня и обхватывает его ладони, всовывая в них огниво.

– Этто не сложно. Просто поднеси кресало к кремнию и ккак следует наддави.

Ее руки манипулируют его, передвигая части амулета, но как только девушка подходит ближе, Калеб, словно испугавшись отступает назад.

– Прости, – неловко улыбается он, – я плох в ручном труде. Может, я просто принесу еще хвороста?

Не успевает она кивнуть, как юноша тут же отправляется к упавшим елям неподалеку, провожаемый оценивающим взглядом Кэт. Брюнетка подмечает внезапно залившиеся алым щеки подруги и прочищает горло.

– Не ведись.

– Ччто? – неожиданно поворачивается Ивейн.

– Говорю, не ведись ты на эту обаятельную улыбку и непринужденные манеры. Если ты рассчитывала, что путешествие поможет вам с Калебом найти общий язык, тебя ждут разочарования. Поверь, если кто-то и стоит усилий, то уж точно не законченный эгоист Колдвотер.

Румянец на лице блондинки вспыхивает с новой силой.

– Это я так, на всякий случай. Считай это предупреждением утопающему.

Ивейн кивает, хотя на самом деле не понимает наставлений подруги. О Калебе, конечно, ходят разные слухи, но девушка сомневается, что он настолько плох. В каждом человеке есть частичка добра, так или иначе. К тому же, она вовсе не намеревалась ни с кем сближаться. Она просто пытается выжить.

Когда Калеб возвращается с хворостом, Ивейнджин уже ног не чувствует, но все равно берется за огниво. Благодаря временному затишью задача упрощается, ведь ветер не задувает зародыши костра и вскоре мало-помалу он распускает свои искристые щупальца. Хоть на холоде жажда проявляется куда сдержаннее, длительное движение вытягивает из организма не только силы, но и бесценную влагу, которую необходимо восполнять. Ивейн узнала об этом еще в лагере бойскаутов. Раньше она нечасто применяла подобные знания на практике, но любезная судьба-распорядительница решила подкинуть ей такую возможность.

– Кэт, дай свою фляжку. Попробую отфильтровать воду.

– А она разве у нас есть?

– Нет, – улыбается блондинка, – но будет.

Кэйтин достает металлическую посудину и передает подруге, которая тут же наполняет ее снегом. Закупоренную флягу Иви укладывает на несколько минут к костру, после чего, используя прутик, перекатывает ее в снег, чтоб та остыла.

– И это все?

– Не совсем, – она собирает несколько угольков и бросает их в воду, затем достает литровую бутылку из-под сока. Оторвав кусок от своего шарфа, девушка помещает один край в наполненную металлическую бутыль, а второй – в пластиковую. Наблюдая за странным приспособлением Калеб озадаченно вскидывает брови.

– Не хочу показаться грубым, но эта конструкция не внушает доверия. Там же плавает клочок ткани.

– Уголь – природный фильтр, – объясняет Иви. – Он убьет вредные микробы, а материя поможет испарившейся жидкости перейти в чистую емкость, в то время как осадок останется в другой. Через пару часов сможем напиться. Правда, много пить талой жидкости нельзя.

– Почему? – удивляется Кэт. – В горах ведь благоприятный климат и снег должен быть чистым.

– В том-то и проблема. Он слишком чистый. В воде, которую мы пьем, содержатся важные компоненты, минералы, соли, а в этой – ничего. Поэтому и энергию она не восполнит. Просто не даст умереть от жажды.

– Умерли от обезвоживания посреди снегов, – фыркает Калеб. – Это была бы поистине эпическая смерть.

Ивейн пропускает его комментарий мимо ушей, поудобнее усаживаясь напротив костра. Жар огня оказывает поистине магическое влияние на отсыревший механизм тела: размягчает загрубевшие мышцы, прогревает заржавелые кости, растапливает заледенелые суставы, медленно, но уверенно возвращая их к жизни. Вместе с теплом приходит и сон, словно охотник, выжидающий подходящего момента. Кэйтин отключается с первым лучом лунного света. Ее храп сглаживает шепот ветра, который не прекращается ни на секунду, словно нашептывает им на ухо секреты этого опустелого места. Ивейнджин и не замечает, как начинает дремать. Единственным, кто не может сомкнуть глаз остается Калеб. Из-за боли в макушке парень не может впустить в себя отдых ни на минуту. Несмотря на усталость, впивающуюся в спину и ноющие от долгой ходьбы лодыжки. Юноша устало потирает затылок, пытаясь избавиться от непрошенных мыслей, но они назойливыми мухами слетаются на запах его страха и волнения от перспективы возможного неутешительного будущего.

Калеб до сих пор не понимает, как так получилось. Конечно, Гудмен всегда был жестким. Однажды он сбросил с лестницы новичка из своей группы лишь за то, что тот выступил с докладом по международному маркетингу на ту же тему, что и он. Все было выставлено как несчастный случай, но Калеб знал правду, потому что видел, как это произошло. Ак наверняка бы разделался и с ним, если бы не влияние Колдвотера-старшего. Но проблема вовсе не в Акли с его вкусовыми предпочтениями. Даже, если им удастся каким-то образом избежать расправы Акли, они все-равно стали свидетелями двух убийств, и жертвы на этом, возможно, не закончатся. Отец его распнет, а кусочки разбросает по разным уголкам света, если узнает, что Калеб во всем этом хоть как-то замешан. Парень сжимает виски, но предательский голос старика не перестает звенеть в нем тревожным колокольчиком: «Репутация – это наше все. Если ты до завтрашнего дня не распутаешь этот клубок проблем, распутывать будет нечем».

Между лопаток пробегает холодок, когда Калеб представляет темный, сырой короб подвала, в который его загоняли как скот. «Для воспитательных мер» – говорил всегда отец. На самом же деле это был один из множества способов сломить прямые линии Калеба, заставив их сгибаться под тем углом, под которым хотел старик. Нет, он не позволит этому случиться. Он туда больше не вернется. А значит, ему срочно нужно решить этот вопрос и вернуть все, как было. Вот только, как? Когда все это…

– Нет, нет… Не трогай меня…

Калеб замирает и поворачивается к Иви, которая нервно ворочается в спальнике. Видимо, ей снится кошмар. Не трудно догадаться, о чем.

– Не смей! Уйди!

Девушка резко вскакивает, не переставая что-то стряхивать с себя, словно по ней ползают невидимые жуки. Она видит белую пыль, подкидываемую ветром и заинтересованное лицо Калеба, но смотрит на него с неким недоверием, будто и вовсе сомневается в его реальности. Наконец, окончательно отогнав плохой сон, она опускает лицо в ладони.

– Извини. Приснилось, что Акли нас нашел.

– Если не перестанешь кричать, так и будет.

Ивейнджин выдавливает истерический смешок. Тут плакать нужно, но почему-то именно в этот момент ей хочется засмеяться. Наверное, нервы капитулировали без боя.

– В голове не укладывается. Он ведь ваш друг. Как он может так поступать?

Теперь улыбается Калеб, только ухмылка эта больше напыщенная, чем измученная.

– Сразу видно, что ты его недолго знаешь. У Акли нет друзей. Есть только люди нужные и бесполезные. Причем грань эта очень тонка.

– Но как же Элиот и Кэт? Я думала, они близки.

– Вряд ли можно так выразиться. – хмурится Калеб, лениво откинувшись на спину. – У каждого свои преимущества иметь такого приятеля, как Ак. Кэт нужно его влияние и деньги. Возможно, еще щепотка славы в придачу. Подозреваю, ему известно о чем-то, что Кэйтин стремится уберечь от огласки. Элиоту всегда нужна была опора. Он тянулся к влиятельным людям, но лишь Гудмен предложил ему полное и безоговорочное спонсорство. Теперь старина-боксер пойдет ради него на все. Что касается Джаззи… полагаю, она тоже была не прочь от такого покровительства, ведь кто-то же должен был продвигать ее бездарный видео-блог.

– А ты? – не выдерживает Ивейн. Манера разбора вещей Калеба ее раздражает. – В чем твоя выгода?

– В моем случае все сложнее, – он закидывает руки за голову, будто беседует о сонате Моцарта, а не о своем спятившем от голода и гипоксии друге. – Мы с Акли можно сказать, что росли бок о бок. Наши семьи – богатейшие представители Нью-Йорка, которые вращаются на одной орбите. Мы вместе играли на бирже в старших классах, ходили на вечеринки, выпивали, но дружбой это не назовешь. Скорее взаимовыгодой. Есть такой сорт людей, с которыми ты вынужден общаться и к которым просто привыкаешь. В конечном итоге, они переходят в категорию друзей, хоть ими и не являются. Всего лишь финансовые партнеры. Единственный вопрос, – поворачивается юноша к Иви, – как в этой смутной компании оказалась ты? Ты совершенно не вписываешься в ее туманные грани. Такие личности из другого мира.

Ивейнджин пропускает мимо ушей подкол про неравенство классов, хотя знает, что к этой теме еще вернется.

– Как ты можешь быть таким бессовестным?

– Совесть? – почти с болью в голосе повторяет парень. – Это ты про ту штуку, которой тебя упрекают, когда ты не соответствуешь чьим-то идеалам?

– Я о том, что делает из законченного эгоиста человека. Хотя, откуда тебе знать?

– Все люди эгоисты, просто в разной степени и Кэти – живой тому пример. То, что ты об этом не знаешь, лишь доказывает верность моего утверждения.

Иви хочется кинуть в него снежком, чтоб развеять темный хаос в его голове, но, похоже, он въелся настолько глубоко, что даже лоботомия не поможет.

– Мы познакомились с Кэт на первом курсе. Она моя лучшая подруга и мне противно то, как ты о ней говоришь. Она вовсе не такая.

– Понимаю, – кивает Калеб, хотя на самом деле не улавливает причины ее раздражения, – это неприятно слышать, но факты на лицо. Акли содержит Кэт. Она буквально зависит от него. У нее нет ни семьи, ни статуса, ни истории. Никто вообще не знает, откуда она и как оказалась в Нью-Йорке. Лично мне кажется, что под белесым пушком эта птичка скрывает темные перышки.

– Меня от тебя тошнит.

– Я часто это слышу.

Девушка отворачивается к нему спиной. Больше развивать этот разговор она не намерена и уж тем более слушать мнение двадцатилетнего избалованного циника, считающего, что он знает все и обо всех. Но для Калеба тема еще не закрыта.

– Когда твой мир рушится, это всегда больно, но иногда нужно, чтоб кто-то показал тебе, какой он на самом деле.

– Это не моя реальность, а твоя. – сквозь зубы шипит Иви. – В моем мире друзья не убивают друг друга и не съедают на ужин.

– Славный у тебя тогда мирок. Может, как-нибудь заскочу туда на летние каникулы.

Он надеется, что шутка немного разрядит обстановку, но Ивейнджин, похоже, не настроена веселиться. А может, ей и вовсе чуждо чувство юмора. Этого Калеб пока не выяснил, но отчетливо уловил, каким она его считает: высокомерным, заносчивым, избалованным, наглым. В общем, как и все. Ничего нового. Песня стара, как планета. Хоть бы кто-то придумал что-то оригинальнее. Да, его сострадание пошло трещинами, а отзывчивость и того давно разлетелась в щепки, и это неудивительно. Годы жесткой дисциплины отца оставили немалые пробоины в его душе. Принуждение, издевательство, наказание за любое непослушание – все это терроризировало его сознание изо дня в день. Кто знает, что еще важного оно могло повредить? Спасибо за то, что хоть это смогло уцелеть.

Беря пример с Ивейн, юноша поворачивается набок, не потому, что злится. Просто так удобнее спать. Закрывает глаза, хоть и не чувствует сонливости. Скорее, бурлящее по венам возбуждение и жажду наполнить себя пищей. Этот вечный голод, сопровождающий их, куда бы они ни пошли. Он уже и забыл какое отвратительное это чувство. Логично предположить, что тому, кто растет в состоятельной семье, чуждо само это понятие, но только не Калебу. Ему прекрасно знакомо ощущение, когда живот прилипает к позвоночнику, а желудочная кислота разъедает тебя живьем в отчаянных попытках насытиться. Он ощущал это не раз, но лишь в те редкие моменты, когда выступал против установленных в доме Колдвотеров правил. Подъем в четко обозначенное время, завтрак, занятия с репетитором по испанскому, перерыв на ланч, урок верховой езды, обучение математике, этике, экономике. С детства его день был расписан буквально по часам, поэтому времени на скуку не оставалось. Впрочем, как и на жизнь. Иногда его едва хватало на сон, но характер отца был непоколебим, как эти заснеженные горы. Его сын обязан хорошо обучиться, чтоб поступить в самый престижный университет столицы, а после перенять управление фамильной компанией Ка энд Коу Интерпрайзис. Вот только, чего желал сам Калеб мало кого интересовало. А ему так иногда хотелось побыть обычным мальчиком. Разбрасывать машинки, есть арахисовое масло из банки, играть в прятки и не бояться наказания старика.

Однажды вечером, когда вместо перекуса после лекции по деловому английскому Калеб сбежал на улицу поиграть с местными ребятами, старик прилюдно выпорол его, а на самих детей напустил охрану с собаками. «Нечего Колдвотерам водиться с уличными отбросами. Еще чего доброго вшей подцепишь», – сказал он тогда сыну. Наказанием за непослушание было лишение обеда и ужина на все выходные. Это была одна из тех дорогостоящих ошибок, которая стоила урчащего желудка и унижения. Иногда Калеб задумывался, что было б, если бы отец его не поймал? Узнал бы он о прогуле? Стал бы за ним следить? Может, он смог бы сбегать почаще, вот только после случившегося никто из мальчишек не хотел бы иметь с ним ничего общего. Их не в чем винить. Старину Колдвотера все боялись, как огня.

Вскоре Калеб забросил попытки с кем-то подружиться и стал тем, кем его хотели видеть – примерным воспитанником, вундеркиндом, лучшим гимназистом Манхэттенской бизнес-школы, подающим обманчивые надежды. Все его поведение – результат отцовского воспитания и навязанного с детства мировоззрения, которое со временем переросло в его собственное. Срослось с нутром, опутало жилы, сплелось единой нитью с извилинами, которые теперь невозможно отсоединить от мозга. Единственной, кто видела его настоящего была Триа. Только ей было известно, какие испытания ставил перед ним старик. Лишь она одна знала, через сколько кругов ада ему приходилось проходить, отвоевывая свое право на свободу. Только она, его заботливая старшая сестричка… Его коллега, его кумир, его единственный друг и пример для подражания, который не выдержал тяжести отцовского давления. Калеб хотел бы все изменить. Хотел бы вернуться в прошлое, но юноша не уверен, что смог бы отыскать решение, которое помогло бы сохранить Патрисии жизнь.

Внезапный шорох развеивает его мысли вместе со спокойствием Ивейн.

– Ты это слышал?

Треск, едва слышный. Словно кристаллики снега лопаются под весом чьей-то ноги. Калеб списал бы все на ветер, если б его вой не затих пару часов назад. Он бросается к костру и засыпает его снегом.

– Что ты…

– Тшш! – шикает он, показывая в сторону елей, ветки которых заметно всколыхнулись. Иви стремглав запихивает спальники в рюкзак. Калеб будит Кэт. При виде тени у деревьев, в голове Ивейн тут же возникает образ Акли с окровавленным ножом в руке, но вместо него в поле зрения появляются два сияющих стеклышка и тонкие руки, обхватывающие объектив видеокамеры.

– Аллестер? – воодушевляется Кэт. Вот только тот, похоже, не сильно рад ее видеть.

– Господь Всемогущий! Что вы здесь делаете?

– Мы отдыхали. Хотели переноч…

– Уходите немммедленно! Вы не… Он не должен вас видеть!

Кэйтин ловит взгляд Калеба и хмурится.

– Нам стоит с ним хотя бы поговорить. Может, мы сможем все уладить.

– Разве ты еще не пппоняла? – цепляется он в ее плечи. – Акли… сссам Дьявол! Он не успокоится, пока не перебьет каждого! Всех вас… до единного…

– Успокойся. Думай, что угодно, но Ак не монстр. Он, конечно, много дров наломал, но…

Шорох за спиной прерывает их разговор. Аллестер толкает Кэт в сторону.

– Быстрее, прячьтесь! Под стволы!

Дважды повторять не нужно. Одна секунда и все трое забираются под упавшие ели так далеко, как только могут, но места под ними едва ли хватает для троих. Шум шагов заставляет их задержать дыхание, когда в щелочке между упавшими деревьями показываются светло-коричневые «Тимберленды10».

– Ты их нашел?

– Да, то есть… ннет, – подрагивает голос Аллестера. Наверное, от страха у него сейчас дрожат и пальцы. – Я оттыскал их следы, но онни старые. Должно быть, они уже ддалеко отсюда.

Ак молча подступает к журналисту. Он так близко, всего в нескольких шагах. Если он только решит поправить штанину, завязать шнурки, поднять соскользнувший с шеи шарф, такой же светлый, как и сам его обладатель… они пропали. Но Гудмен не спешит бросаться на поиски. Вместо этого он забирает из рук Аллестера камеру и бьет его ею со всей силы.

Хруст его челюсти застревает в груди Ивейн немым криком, но Калеб вовремя закрывает ей рот. Аллестер падает на землю, прикрывая голову. Пытается кричать, но непрекращающаяся череда ударов не оставляет ему возможности. Звуки заглатывают Иви целиком, лишая возможности думать. Брызги крови окропляют ее щеку. Щелчок объектива, хряск лицевых костей, треск стекла, гул, лязг. Так громко, так четко. Они словно внутри ее головы. В щелочке между бревнами Кэт видит наполненные болью глаза и ладони, которые безвольно падают, переставая защищаться. Лицо Аллестера поворачивается в сторону друзей и застывает вместе с остановившимся от страха сердцем.

– Эй! – выныривает из зарослей Эл. – На кой болт, кент? Он же был с нами!

– Он нас заложил. Отпустил их, а мне наклал, что не видел. Вон, там был костер, еще теплый.

Элиот задумчиво осматривает тело. Кэйтин кажется, что сейчас здоровила наконец-то отплатит приятелю за содеянное той же монетой, но он только вскидывает руки.

– Рылом чуял, что этот очкозавр чет такое вычудит. Нафига ты ток разрешил ему остаться.

– Да уж. Ну ничего. – сверкает белоснежными зубами Ак. – Возможно, это к лучшему. Я проголодался.

Иви едва сдерживает рвотный рефлекс и то только благодаря ладони Калеба. Поверить только! Эл с самого начала был с Акли заодно, несмотря на его очевидное помешательство! Но, как и почему? Зачем подыгрывать этому психопату? Из-за их партнерства? Потому что Ак согласился быть его пожизненным спонсором? Неужели он не понимает, что когда запасы на ужин закончатся, он рискует повторить судьбу Аллестера? Или он думает, что бизнесмен с ним не справится?

– Ну, – меняется в лице Элиот, – так как ты выследишь своих друзяшек?

На лице Ака вдруг появляется улыбка, такая мерзкая, кривая, вытянутая, как старый, уродливый шрам на морщинистой коже.

– Друзья – слишком громкое словечко для тех, от чьей физиономии мне блевать хочется. Думаешь, мне правда на них не наплевать? Ивейн меня всегда бесила. Кэт, – он облизывает пересохшие губы, – сладкая штучка, но всего лишь пустышка. Она со мной только из-за бабок и связей, что мне немало осточертело. Что до Кэба, я давно мечтал избавиться от этого напыщенного урода. На одного бизнес-конкурента станет меньше.

Иви всхлипывает, чувствуя, как крепче сжимаются пальцы Калеба на ее губах.

– Они знают о Силкэ, – Акли надевает на шею камеру, на которой до сих пор мигает индикатор записи, – и не отвалят, пока не упекут меня в тюрьму. Это лишь способ выживания, такой же, как и не подохнуть от холода. Но, хватит об этом трепаться. Пора браться за дело.

Он обхватывает Аллестера за запястья, а Эл – за ноги, утаскивая его бездыханное тело в сторону зарослей. Только, когда их фигуры растворяются в темноте, Ивейн снова начинает дышать, правда лихорадочно, сбивчиво, словно воздух – это испуганные птицы, которые она насильно пытается засунуть в клетку своих истертых легких.

– Так, что ты там говорила насчет монстра? – поворачивается Калеб к Кэт. Вместо ответа она бьет его в плечо и зарывается лицом в снег, пытаясь скрыться от происходящего вокруг хаоса.

Глава 5. В тени тайн прошлого

Шесть лет прошло с тех пор, как мечты Фейт Волынски, известной сегодня как Кэйтин Эванс, рухнули подобно каменной стене, проломив под собой фундамент. Семьдесят два месяца с тех пор, как она стала сиротой, не нужной ни окружающим, ни миру. Триста тринадцать недель от той поры, как коснулась дна, так с него и не поднявшись. Момент, когда она опустилась ниже плинтуса, запомнился девушке на всю жизнь, отпечатавшись набухшей веной на ее почерневшем от времени сердце. Тот день ничем не отличался от обычных летних будней, которые Фейт проводила на крыше их апартаментов в Манхеттене, растянувшись на шезлонге с бокалом Дайкири. Подставляя оголенную спину солнцу, девушка не сильно спешила на занятия. Тратить такую прекрасную пятницу на учебу – кощунство, особенно, когда сама погода велела остаться. К счастью, благодаря связям с дирекцией колледжа, папа всегда мог уладить этот щекотливый вопрос, пока она принимала солнечную ванну.

Фейт частенько прогуливала пары по стилистике, истории журналистики и литературному редактированию, но это никак не сказывалось на ее оценках (еще один плюс влиятельных родителей). Да и зачем вкалывать, как претенденты на стипендию, если твой отец владеет шестидесятью процентами всех печатных изданий столицы, включая предприятия по производству бумаги для таких мировых акул, как Нью-Йорк Таймс и Харпер Коллинс11? Чтоб прославиться на весь мир, ей вовсе не обязательно нырять в омут писательской деятельности. Достаточно просто написать более-менее внятный роман, а уж остальное сделает за дочь Алариус Волынски. Попивая коктейль, Фейт не подозревала, что где-то внизу, на высоте нескольких этажей и расстоянии десятков ступеней ее отец стоит перед нелегким выбором, решающим не только его дальнейшую участь, но и судьбу всей семьи. Покрывая свою оливковую кожу маслом, девушка не знала, что роковое решение уже принято, морской узел затянут, а петля дожидается подходящего момента.

Мать нашла его в кабинете, висящем на люстре на собственном галстуке. Семьдесят восемь килограмм унижения, обиды и горести на позолоченном каркасе под потолком. На удивление галстук выдержал такую ношу и даже не растянулся. Вот что значит качество от Версаче. Эта драма предназначалась, скорее, для налоговой службы. Возможно, это было подстроено специально с расчетом времени, когда Фейт возвращается с колледжа, а мама – с агентства по недвижимости. Может, Алариус даже надеялся, что его найдут вовремя, чтоб предотвратить плачевный исход, но в тот вечер супруга заехала за букетом цветов для требовательной клиентки. Из-за длинной очереди в магазине она попала в пробку и смогла вернуться домой не раньше шести, а Фейт… Она как всегда выскользнула из апартаментов, чтоб успеть на вечеринку в особняке Дисгроусов, чьи родители улетели на Карибы.

Пока тело ее отца испускало дух, она танцевала на барной стойке, разливая ликер по всему полу и тому, до чего могла дотянуться. Когда мама позвонила ей едва в состоянии сложить два слога, девушка лишь отмахнулась и бросила трубку со словами «Потом уладим». Но уладить ничего не удалось. Кульминационный момент своей жизни, сломивший ее пополам, а после еще на множество частей, Фейт пропустила, как и то, что было после. Алкоголь помогал размыть контуры горя, но вместе с ним растушевывал и границы здравого смысла, за которые нужно было держаться обеими руками. Может, если бы Фейт образумилась, она бы осознала, какие последствия нанес матери пережитый ужас. Возможно, если бы ее взор не был затуманен высоким градусом, она бы заметила, как сильно осунулись плечи Ребекки, как кривой дугой изогнулась ее всегда идеально ровная спина, как скрючились ее длинные наманикюренные пальцы, а на лице натянулась белозубая улыбка, уж больно неестественная для их покореженных реалий.

После неудачного капиталовложения в биржевый фонд Майерсов, компания Алариуса Волынски лишилась всего, оставшись в непомерных долгах. Мужчина не выдержал подобного удара его детищу, которое он собственнолично взращивал из ничего. Если Фейт была для него занозой под ногтем, то Империал Инкорпорейтед была его святилищем, кровью от крови, его ребенком, творением и настоящей любовью. Лишиться ее было равнозначно смерти. Что он и выбрал, в конечном итоге, оставив семью не только с грузом утраты, но и с непомерными долгами, выплатить которые Ребекка была не в состоянии. Не только по причинам финансовой немощности (зарплата агентов по недвижимости не так уж велика), но и из-за психической невменяемости.

Это не было похоже на молнию посреди безоблачного неба или снегопад в разгар знойного лета. Предпосылки к будущей проблеме начали проявляться уже на похоронах главы корпорации, но Фейт не обращала на них внимания. Возможно, потому, что страдала от похмелья, а, может быть, оттого, что просто не хотела их замечать, пока не стало поздно. Пока бокал вина не разбился о деревянный пол. Пока голубые глаза Ребекки не закатились, фигура не дрогнула, стройные ноги не подкосились, а надрывной, истерический крик не отбился эхом от мраморных стен гостиной.

Шесть лет прошло, но по ощущениям целая вечность, за которую несостоявшаяся писательница успела изменить своим принципам, переломать линию характера и научиться подстраиваться под обстоятельства, запрятав вольнолюбие в долгий ящик. Именно это и происходит с людьми, потерявшими все: они ломаются, как старые ненужные игрушки, которые жалко выбросить. Чем упорнее заставляешь себя что-либо делать, тем короче становится полоса жизни. Чем сильнее на себя давишь, тем больше проседает граница между уничижением и собственным достоинством. Чем глубже засовываешь сокровенные желания, тем тускнее они становятся, пока и вовсе не растворяются в пучине безличного террора.

Сейчас, сидя на камне на вершине обдуваемой семи ветрами горы, девушка, которая давно не Фейт, понимает, как много она могла тогда изменить одним словом. Коротким замечанием, похлопыванием по спине, поддержкой, в которой так нуждалась ее бедная мама и которой так и не дождалась. А ведь все могло сложиться иначе. Прояви она хоть тысячную долю той заботы, которой с ног до головы покрывала Ребекка, она бы не потеряла голову, не угодила в психиатрическую больницу, не растеряла б остатки рассудка, не вскрыла бы себе вену гвоздем, и, возможно, сейчас до сих пор была бы с дочерью. В глубине души Кэт понимает: не она стала причиной гибели матери, а поступок отца и его последствия, с которыми та не смогла совладать. Но мысль о возможности изменить столь трагичный исход семьи Волынски не покидает девушку на протяжении многие лет. Она могла это сделать, как и предотвратить гибель Аллестера. Достаточно было утянуть его за собой под стволы, уговорить, удержать и парень был бы жив. Она ведь могла, но не стала. Как и всегда. Между чужим благом и собственной судьбой, Кэт всегда выбирает второе. Как бы тяжело это ни было, как бы справедливо ни казалось и сколько бы боли ни принесло. Потому что по-другому она попросту не умеет. Хотя менять уже что-либо поздно, а болезненные мысли лишь распаривают незаживающую рану, Кэйтин все-равно невольно возвращается к болезненным воспоминаниям. «Чтобы не забывать, кем я была» – раньше думала она, но вскоре поняла, что просто наказывала себя за ошибки прошлого, которые неизменно повторяла снова.

– Эй, ты в порядке? – интересуется Калеб. Его лицо заметно побледнело за последние несколько часов. То ли от холода, то ли от пережитого кошмара. Кэт быстро кивает, не вдаваясь в подробности своего эмоционального состояния. Если она чего-то и не может терпеть сильнее позерства, так это жалость.

После случившегося ни у кого из троицы нет желания долго задерживаться на месте и, хоть ноги тяжелеют с каждым движением, а сухожилья натягиваются проволокой сплошных нервов, Калеб, Ивейн и Кэт упорно продолжают свой путь. Невзирая на боль, отгоняя страх, вопреки смятению и природе, пытающейся поймать их своими незримыми руками. Они продолжают идти сквозь метель и вьюгу, отбиваясь от мороза и хлестких ударов ветряной плети. Они не сдаются, потому что знают: остановка сулит смерть, если не от рук Акли, так от естественных причин. Бездействие дает холоду зеленый свет. Тот пробивается через все слои одежды, просачивается сквозь кожу, разливается по венам, всасывается в кровь, превращая ее в подобие жидкого льда. Достаточно нескольких часов, чтоб человек больше никогда не смог сделать вдох. Поэтому двигаться в условиях Севера жизненно важно, даже, если это движение по кругу.

Кэйтин не помнит, как давно они уже в пути. Вроде бы ночь наступала всего трижды, но по ощущениям с момента, как отплыл паром, прошел не один год. Еще одно влияние окружающей среды. Под воздействием стабильно низкой температуры мозг дает сбой. Умственные процессы постепенно отключаются, связи слабеют, чувства замерзают, как капли воды, брошенные в стылый воздух. Постепенно мысли становятся бессвязными, слова – чужими. Все твое тело словно тебе не подчиняется. Оно принадлежит кому-то другому, кому-то твердому и неподвижному, кому-то жесткому и непоколебимому, кто лучше вписывается в этот промозглый насквозь мир. Скрипя ботинками по свежевыпавшему снегу, Кэт не перестает повторять свое имя. Так она не только напоминает себе, кто она, но и говорит острову: «Я личность. У меня есть своя история, свое настоящее и будущее, принадлежащее только мне. Я – Фейт Волынски из Нью-Йорка, и ты меня не получишь».

– Нужно передохну́ть, – громко выдыхает Кэйтин, усаживаясь на рюкзак. – Пять минут.

– Снова? Скоро стемнеет. Нужно найти укрытие на ночь.

– Всего пару минут!

Калеб обессиленно разводит руками. Психическое благополучие Кэт оставляет желать лучшего. Он это осознает и не давит. Единственное, чего парень не понимает, почему из-за ее злостных нападок должен страдать он сам. Случившееся с Аллестером подкосило и его мировоззрение тоже, но он ведь не бросается на остальных, скрипя зубами. Хотя, может быть, виной тому его противоварварский иммунитет? Трудное детство закалило характер Калеба, а суровые методы избавления от конкуренции Колдвотера-старшего показали, что есть вещи похуже смерти. И ни гибель знакомого, ни суровые условия выживания не должны позволять эмоциям Калеба взять верх над холодным расчетом. Только он в нынешней ситуации поможет юноше не потерять равновесия. Ведь как бы высоко они ни забрались, в какую бы передрягу ни попали, он не должен забывать о главной истине, которая уже не раз сберегала ему жизнь: переживать нужно только за себя.

Ивейн проводит рукой по щеке и тут же отшатывается при виде грязно-красных пятен. Кровь. Она все еще на ней. Девушка снимает перчатку и трет ею кожу до боли и даже когда злополучные капли стираются, ее все-равно не покидает ощущение, что ее лицо запятнала чужая смерть. Акли. Убил. Аллестера. Вот так просто. Взял и убил, забил насмерть его же видеокамерой, которую журналист берег, как зеницу ока. Как он мог? Неужели ему действительно на всех наплевать? Девушка пытается понять, что же толкнуло брокера на ужасный поступок, найти подтекст, просыпать все через сито логики, чтоб отыскать хоть несколько крупиц здравого смысла, но понимает, что это бесполезно. Либо ее умственный центр пострадал в борьбе за здравомыслие, либо она полностью и безвозвратно потеряла связь с реальностью. Теперь, когда все точки над и расставлены, а сомнения откинуты, Ивейн без зазрений совести может признать: парень ее лучшей подруги – настоящий монстр.

– Ты как?

Это Калеб. Чего он хочет? Если переживает, чтоб Иви не свихнулась от увиденного, то он слегка опоздал.

– Хочешь поговорить?

О чем? Акли прикончил Аллестера прямо у них на виду. На ее щеке и шарфе осталась его кровь. Разве есть, что обсуждать? Кроме того, что теперь они следующие. Эта мысль задевает в голове Ивейнджин напряженную струну, которая откликается тупой болью в висках. Нет, об этом лучше не думать. Только не сейчас, когда она так близка к разгадке маминой смерти. Иви показывает парню, что все в порядке, и поднимается, натягивая усыпанный снегом рюкзак, когда вдруг замечает смятение на лице Кэт.

– Ты чего?

Глаза цвета граненного оникса округляются до почти идеальных шаров, а губы подрагивают в такт раскатов. Валун под Калебом неожиданно вздымается, едва не оторвав парня от земли, которая идет под его ногами волной. Крик Кэт сливается с рокотом камней, изгибающихся над их головами сгорбленной спиной, из которой вырастает пара длинных рук.

– Спасайтесь!

По округе разносится рычание. Воздух сдувает с ног подобно порыву северного бурана. Оледенелая груда обрастает силуэтом, на котором возвышается голова с непропорционально большим носом. Заплывшие глаза застывают на Ивейн, определив свою цель.

– Иви, беги!

Крик Кэт возвращает девушке самообладание, заставив снова ощутить почву под ногами. Она бросается следом за Калебом, который уже успел немало отдалиться. Почва содрогается, словно от удара, и Иви понимает, что тролль устремляется прямиком за ней. Каждое его движение преследует оглушительный грохот, сливающийся с треском льдистого тела. Ботинки Ивейн тяжело проваливаются в сугробы. Лодыжки напрягаются, дыхание отдается в ушах дребезжанием собственного сердца, но она не перестает бежать. Ужас подталкивает ее вперед, заставляя преодолевать каждый шаг, каждый выступ и спуск, несмотря на немеющие мышцы.

Внезапный стук проносится над головой Иви так близко, что она едва успевает отскочить в сторону, прежде чем гигантская стопа не втаптывает в снег слетевший с ее шеи кулон. Ивейнджин не понимает, как снова оказывается на ногах, но тут же съезжает с горки за силуэтом Калеба. Она задыхается, спотыкается, больно ударяется коленями о ледяную корку озера, но не перестает бежать. Как и тролль, чьи ступни приземляются на твердую гладь подобно грому. У Ивейн возникает тревожная мысль, что он просто провалится в воду, утянув и их с друзьями, но деваться некуда.

Страх невидимым кулаком бьет в затылок, подталкивая Иви вперед. Благодаря ему она не только набирает немыслимую для ее состояния скорость, но и равняется с Калебом, когда ее ботинок налетает на камень. Линия гор на горизонте вздрагивает, и девушка катится кубарем, содрав кожу на подбородке. Снег, озеро, горный хребет: все вокруг сливается в белую дымку, в которой она может разглядеть лишь темное пятно, пронесшееся возле нее со скоростью грома.

– Калеб! Помоги!

Размытая клякса замирает. Тело подается вперед, но тут же останавливается, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Голова покачивается из стороны в сторону перед тем, как окончательно скрыться вдали.

«Переживать нужно только за себя».

Ивейн не может вдохнуть. Не в силах окрикнуть, не в состоянии подняться. Все, что она может – это молча смотреть в спину парня, который, несмотря на зов совести, бросил ее умирать. Услышав утробный вопль, девушка успевает лишь перевернуться, чтоб встретить свою смерть лицом, когда чей-то голос врезается в ее сознание сотней льдистых кусочков.

– Нет!

Уродливая морда нависает над ней грозовой тучей, толстые пальцы касаются талии и… тут же рассыпаются на мириады осколков, остроту которых Ивейн ощущает на своих губах. Ее спасителем оказывается парень в белой накидке. Его рубаха отсвечивает серебром, мех цвета морской пены грациозно обвивает шею, ниспадая на плечо головой какого-то мелкого зверька. Незнакомец небрежно оттряхивает одежду. Такое легкое и непринужденное движение, от которого Иви отшатывается, словно от огненной стрелы.

– Нет причин для страха, – звенит хлесткий, словно удар кусочков хрусталя, баритон. – Я ведь спас тебя, а не ранил. Хотя, полагаю, учитывая характер моего появления, это вполне естественная реакция.

Он откидывает прядь серебряных волос за спину, потирает бледные пальцы, стряхивая с них пыльцу. Такие тонкие, изящные, блестящие… будто кусочек звездного неба оторвался от небосвода лишь для того, чтоб обволокнуть эти костлявые фаланги.

– С троллями нужно вести себя поаккуратнее. Стоит раз потревожить их сон, и они уже от тебя не отстанут.

Ивейнджин не знает, что делать: кричать, бежать или лежать неподвижно, надеясь на лучшее. На губах колотым льдом скрипит вопрос, но в силу обстоятельств задавать его глупо. Личность незнакомца ясна без слов. Кто еще мог создать заледенелых чудищ, чтоб потом самому же слить их с лицом этого безжизненного мира, как не… Калиго.

– Знаешь, – парень расправляет подол белесого манто, – вежливым жестом было бы поблагодарить меня.

– За создание этого чудовища?

– За спасение твоей жизни.

– Разве одного не было бы без другого?

Тонкие, как швейная иголка губы изгибаются в улыбке. Так легко, непринужденно, что на душе Иви вмиг становится теплее. Ей даже показалось, что в этот момент небо над его головой посветлело, а солнечные лучи пробились сквозь предсумеречный смог.

– Ты не выглядишь изумленной.

Ну еще бы, ведь Ивейнджин не просто удивлена. Она в ужасе.

– Видимо в твоем мире нападение ледяного тролля – явление привычное.

«Не то слово. Как вафли на завтрак».

– Не ушиблась?

Девушка качает головой из стороны в сторону, хотя подозревает, что это не правда. Бедро пронзила жгучая боль, ногу отняло от обжигающего мороза, а сознание так остро реагирует на звуки, что, кажется, будто они шипами вонзаются в мозг. Но показывать слабости тому, кто может превратить тебя в обмерзшую глыбу – не лучшая идея. Парень протягивает ей руку, но Иви лишь опасливо косится на нее. Пару минут назад одно касание этих переплетающихся линий на ладони превратило грозного Детрита12 в призрачную пыль.

– Не беспокойся, – развеивает он страх, застывший бледными пятнами на ее лице. – Я не причиню тебе вреда.

– Почему я должна тебе верить?

– Потому что иначе я бы просто не стал тебя спасать.

Ивейн не может отделаться от мысли, что это тот самый Повелитель холода, которого страшатся все сааллы, но все равно позволяет ему поднять себя на ноги. Оказавшись рядом, Иви удивляется насколько он молод. На вид ему не больше двадцати, хотя, если верить местным легендам, он – та движущая сила, которая правит Саарге уже не одно столетие. Девушка так много слышала о Владыке Сапмелас саалла, о зле, которое он сотворил и жизнях, которые отнял, но даже представить не могла, что он окажется таким прекрасным. Если и был в мире человек красивее, то Ивейн Мёрси его не встречала.

Только спустя время она понимает, что до сих пор держит его руку, но ни его, ни ее это не смущает. Мир словно останавливается. Время прекращает свое течение. Ветер обрывает свое дыхание и все для того, чтоб этот момент продлился вечно. Рядом скрипит проседающий под тяжестью веса лед, но парень заставляет трещину исчезнуть одним щелчком пальцев. Словно заживляет рваную царапину на лице Саарге, придавая ей все тот же мертвенно-бледный, но по-своему чарующий вид.

– Я тебя уже видела, – неожиданно понимает Иви. – Во снах. Ты охотился на священного оленя и победил его.

Улыбка на лице парня угасает, а вместе с ней и солнце. Темные, словно осколки графита, глаза чернеют, небо затягивает предсумеречной дымкой, в которой грузнут все чувства Иви. Владыка семи ветров окидывает блондинку взглядом, затем наклоняется к ней так близко, что она буквально ощущает холод, исходящий от его покрытой инеем кожи.

– Я одолел его, а он меня. Мы квиты.

– Ивейн!

Юноша оборачивается на зов. Вдали Кэт с Калебом, уже мчатся ей на помощь.

– Что ж, – с заметным огорчением выдыхает он, – приятно было познакомиться и до новой встречи.

– С чего ты взял, что мы еще встретимся?

– Потому что мир цикличен. То, что однажды случилось, произойдет вновь, как стрелка часов, отмерившая полночь лишь для того, чтоб снова к ней вернуться. Жди своей полночи, Ива.

Ивейнджин готова поклясться, что меховой воротник на его шее зашевелился в такт его словам. Взмах мантии – и юноша оборачивается снежной пылью, оставив после себя лишь негодование, привкус крови на губах и дуновение ветра, скользнувшее по щеке невидимыми пальцами.

– Иви, ты цела? – хватает ее за плечи поспевшая Кэт, сжимая в руке огниво. – Что это было, черт возьми?!

Ивейн и сама задается подобным вопросом. Она не понимает ни что произошло, ни почему Калиго посчитал ее жизнь достойной спасения, но в этом призрачном касании девушка ощутила не только нестерпимый мороз, но и обещание скорой встречи. Встречи, которая изменит ее восприятие мира навсегда.

****

Кровь оказалась совсем не такой на вкус, как представляла Иви. В детстве она, конечно, ее пробовала, беря в рот ушибленный палец, но тогда она представляла, что пьет вишневый сок, и жидкость казалась слаще. На самом деле кровь намного жиже и соленее, с оттенком полированного металла, давно покрывшегося ржавчиной. Как-будто лизнула стальные перила на лестнице в больнице. Она ощущала этот привкус после гибели Аллестера, чувствует и сейчас, когда губы, не выдержав стабильно низких температур, покрылись паутинками трещин, выпустив наружу все ее страхи и опасения.

Горная акклиматизация продолжает свое течение, понемногу наращивая обороты. Если первые дни путников волновала лишь одышка, сонливость и умственная вялость, то сейчас головная боль вступила в исконные права, прихватив свою подругу «бессонницу» и близкую приятельницу «тошноту». Как оказывается то, что у друзей закончились припасы, не является проблемой, когда все, что отдаленно напоминает еду, откликается рвотной волной от желудка к груди. Конечно, есть в подобных условиях необходимо, особенно, когда организм тратит бóльшую часть энергии на то, чтоб не окоченеть. Но дается это так же тяжело, как и сама ходьба.

Стоит только встать, как виски откликаются пульсирующей болью, которая не стихает ни на минуту. Ивейнджин буквально ощущает биение пульса, пронизывающее ее насквозь. Ровное, тихое, размеренное, словно девушка последние несколько дней не горный склон преодолевала, а занималась йогой или медитировала под священным деревом Бодхи. Видимо, из-за постепенного увеличения кислорода в воздухе давление потихоньку падает. Девушка обессиленно опускается на камень, потирая замерзшие пальцы. Она уже забыла, когда в последний раз снимала перчатки. Казалось, бледно-коричневые кусочки шерсти стали второй кожей, которая, хоть и защищает от повреждения, но не греет. Ивейнджин понимает, что нужно хоть как-то размять одеревенелые фаланги, если она не хочет в ближайшем будущем лишиться пальца. Она вытягивает тоненький прут из запасов в рюкзаке и начинает активно его тереть между ладонями, наблюдая как лицо Кэт принимает озадаченное выражение.

– Довольно странный способ розжига костра с учетом отсутствия дров. У тебя ведь есть огниво.

– Это не для огня, а чтоб согреться, – объясняет Иви, поглядывая на лилово-прозрачный кристалл на шее. Какая удача, что Кэт отыскала его в сугробах. Если бы девушка лишилась бесценного маминого подарка, она бы этого не пережила. – На коже рук находится множество биологических точек. Активизируя их, мы создаем трение, что увеличивает кровоток, помогая конечностям согреться.

Кэйтин не понимает и половины сказанного, но прекрасно улавливает суть: если не хочешь стать калекой, лучше прислушаться к совету их независимого эксперта.

– Не проще ли развести огонь и прогреть онемевшие костяшки? – спрашивает Калеб, но блондинка даже к нему не поворачивается.

Спустя время Кэйтин решает поднять тему, которую каждый из них избегает вот уже несколько часов.

– И что это, черт возьми, было? Там, на озере?

Калеб отворачивается, Ивейн лишь задумчиво поджимает губы.

– Мы наткнулись на огромного ледяного тролля и даже это не обсудим?!

– А что здесь обсуждать? – наконец выдыхает Иви. – Ты и сама все видела.

– Да, но… как такое возможно? Откуда он взялся? Как живет? Чем питается и что вообще…

– На большую часть вопросов у тебя уже есть ответы, а то, о чем умалчиваешь, ты знать не желаешь, – Ивейнджин пожимает плечами, не переставая вертеть в руках прутик. – Судя по рассказам Силкэ, это место таит множество чудес, и, думаю, это не самое странное, что мы увидим.

– А вариант, что это были происки горной болезни, вообще не рассматривается, я так полагаю? – фыркает Калеб, но Иви продолжает его игнорировать. И это, наверное, к лучшему. Видеть выражение полного разочарования на ее лице, просочившегося в медово-коричную радужку, выше его сил. Особенно, когда это разочарование в нем. Он часто видел эту мрачную мину. Сначала в глазах матери, потом отца, а затем и самого себя. После того, что произошло с Триа, по-другому и быть не могло, даже, если бы Калеб постарался все изменить. Он далек от героизма. В нем нет великодушия, самоотверженности, бескорыстия. Он – не его сестра, и никогда ею не будет. Несмотря на все успехи, она всегда была и будет лучше.

Патрисия была хороша во многих вещах. Она была мастером по фехтованию, виртуозно владела флейтой, отлично плавала и даже побила рекорд по задержке дыхания при погружении на глубину десять метров. Триа была веселой, общительной, открытой, одаренной, живой, но всегда боялась высоты и именно поэтому старик Колдвотер отдал ее в школу скалолазания. У нее был лишь один страх, один недостаток, одно слабое место, куда он не раздумывая ткнул набалдашником своей трости. Казалось, ему приносило это удовольствие: вынюхивать людские слабости, давить на их тонкие нервы, передавливать вены, наблюдая, как они медленно набухают, меняя свой цвет. Но Патрис отнюдь не была слабой. Она пыталась доказать это с момента своего рождения, когда по случайной ошибке или божественному велению, судьба одарила ее не тем полом. Расти под тиранией отца, жаждущего всеми силами увековечить свой род, было нелегко, особенно для тонкой женской натуры. Однако Патрисия Колдвотер очень быстро поняла, что в этом мире красота ее не спасет, как и доблестный принц. Ей поможет только стальная броня, которую она ковала многие годы сущих издевательств и унижений.

Несмотря на фобию, девушка заставила себя надеть страховочный пояс и ухватиться руками за скалистый выступ, хоть голова и шла кругом при малейшем взгляде вниз. Она преодолела препятствие, обуздала страх, переступила через себя и научилась жить в невесомости с ощущением скользкого камня под рукой и пустоты под ногами. За четыре года тренировок Триа заработала славу покорительницы скал, которую репортеры негласно окрестили «Стенолазкой» (созвучно с одноименной птицей). У нее появились поклонники и собственный фан-клуб. Она карабкалась все выше, преодолевая новые горизонты, но трос беспечности не выдержал главного испытания, к которому готовил ее старик: пересечение наибольшего ущелья Гранд Каньона.

Четыреста пятьдесят семь метров высоты на стальном тросе – подобный трюк мог бы войти в книгу рекордов Гиннесса, увековечив фамилию Колдвотеров, а Триа сделав первым в мире человеком, пересекшим Большой Каньон без страховки. Но так же легко мог и отнять жизнь девушки, которая всего лишь хотела добиться благосклонности отца. В ту секунду, когда руки Триа ухватились за канат, сердце Калеба замерло и с тех пор, казалось, никак не может возобновить свой ход. Этот день юноша не забудет никогда. День, когда ноги сестры зависли над пропастью, а тонкие девичьи пальцы соскользнули с веревки. Вечер, когда он лишился сестры. Утро, когда остался один, с того самого момента и по сей день. Навеки. До тех пор, пока отцовский гнет не отравит и его организм тоже.

Темнота, будто выскользнув из его неутешительных мыслей, незаметно разлилась по округе. До прихода ночи остается еще час, но силы на поиск ночлега уже иссякли. Друзья потратили их на блуждание по заснеженным просторам и обогрев медленно обледеневающего тела, и теперь, когда необходимость тревожно постукивает в спину, все трое не знают, что ей сказать. Калеб уже было подумывает вернуться обратно к скалам, когда голос Иви прерывает ход его мыслей.

– Что это там, внизу?

Вопрос явно предназначался Кэт. С того момента на озере Ивейн с ним не общалась. И не без причины. Все-таки он чуть не дал ей умереть. «Чуть» – ключевое слово, ведь в конечном итоге все обошлось. Поэтому Калеб не видит особой причины раздувать эту маленькую неурядицу до размеров полномасштабной трагедии, ведь это было не нарочно. Им двигал инстинкт самосохранения. Он уверен, что любой на его месте поступил бы так же, чтоб выжить. В конце концов своя, шкура важнее.

– Может, камни? – наконец отвечает Кэт, подставив ладонь к бровям.

Калеб прослеживает за ее рукой и замечает размытый контур, растянувшийся не на один километр. Вряд ли это горный массив, ведь они до сих пор посреди озера. По мере приближения силуэты становятся больше, выше, разделяясь на отдельные островки темнеющих тел. Постепенно начинают прорисовываться отдельные детали: темно-бурые стены, заточенные верхушки, вытянутые корпуса, слишком острые и выпуклые, как для валунов. Каждый шаг – очередной штрих на полотне новоявленной картины, пока не становится ясно: это вовсе не огрызки гор и не каменные выступы, а… корабли. Точнее, то, что от них осталось.

****

Калеб никогда не любил море. Оно казалось ему бесконечным, пустым простором, под глянцевой гладью которого покоились костяки суден и человеческие останки. Объедки рыб, омертвевшие кораллы, похороненные заживо предметы: большое синее кладбище. Только вместо надгробий шпили суден, а вместо зелени – непроглядная глубь. Ему никогда не нравилось плавать, но всегда хотелось побывать на необитаемом острове – кусочке земли посреди голубой пустыни, на которую не ступала нога человека. Сейчас Калеб далеко от воды, но по-своему потерян. Вокруг только снег и мертвые горы, большинству из которых не суждено встретиться ни с одним людским созданием. Скалы – фрегаты, белесые дюны – волны, высота под ногами – глубина. А они лишь буйки, погребенные под тонной белой тишины.

И хоть на горизонте не видно ни одной чайки, парня преследует именно такое чувство – ощущение потерянности посреди ничего. Только вместо того, чтоб ступать босыми ногами по песку, он незамедлительно и безошибочно идет ко дну. Все его мысли и убеждения разошлись по швам, как старый неаккуратно заштопанный башмак, при виде кораблей на вершине Сапмелас саалла. Не льдистых выступов, не отколовшихся валунов, а парусных шхун, брошенных посреди белизны. Словно выброшенные на берег костяки рыб, они раскинулись по всему периметру заснеженного плато. Головы склонены, металлическое брюхо вспорото, в рваных временем дырах зияют железные кости. Некоторые лежат на боку, выставив проржавелые плавники, другие – покоятся под слоем льда и холода, навеки сохраненные, но не упокоенные на кладбище затерянных суден.

– Господи… – едва выдыхает Ивейн, наводя фокус на близстоящий силуэт. – Вы только посмотрите, как их много. Как они здесь оказались?

– Возможно, раньше здесь было море? – предполагает Кэт, хотя сама в это не верит. Высота сааллского святилища – четыре тысячи двести сорок восемь метров. Крайне маловероятно, что на таком пике была вода, ведь чтоб она поднялась на подобный уровень, нужно по меньшей мере несколько тысяч лет, а большинство кораблей не похожи на древние. Самый ветхий корабль – прогнившая рухлядь с одной уцелевшей мачтой и висячими ошметками парусов – на вид не старее позапрошлого века. Некоторые и вовсе выглядят так, словно они пролежали на этой равнине не одно столетие. Однако, есть и те, чей вид практически не отличим от современных парусников, будто только вчера они бороздили просторы океана, а сейчас врезаются остроконечными носами в ледяную поверхность озера.

Проходя возле выпуклого борта, Калеб замечает покрытую ржавчиной надпись, которая заставляет его сердце сильнее забиться о грудную клетку.

– Разрази меня гром… Это же «Реджина».

Кэт одаривает его непонимающим взглядом.

– Круизный лайнер, пропавший в конце семидесятых вместе со всеми пассажирами. – объясняет он. – Я смотрел документальный фильм о нем.

– Это невозможно… – опускает фотоаппарат Иви. Казалось бы, вот оно – доказательство, прямо перед ними, но сама вероятность того, что судно, исчезнувшее почти пятьдесят лет назад, находится в сотне километрах от предположительного места исчезновения на верхушке четырехтысячника, приравнивается к нулю.

– Скажи это проржавелой посудине у нас перед глазами.

– Но как? Да еще и так высоко!

– Ау, – не выдерживает Кэт. – Кто-нибудь объяснит, что это за штука и что в ней такого удивительного?