Читать онлайн Дом бесплатно

* * *

Марго, Луи, Розе, Анук, Жюльетт, Инес, Орсо – в порядке появления в то лето в Аяччо, – озарившим солнечным светом недели, в которые я, когда не играл с ними, рассказывал историю этого Дома.

Восстанавливать жилище или строить дом – в точности то же самое, что учить или писать.
Ли Ю (1611–1679)
Цитируется Жаком Дарсом в «Тайных дневниках Ли Ю»

I

Ехать в свой дом – точнее, на участок, где будет ее дом, – было для Х все равно что спешить на любовное свидание. На встречу, которая утолит ее печали, наполнит радостью, удивит – в этот раз и всегда – тем, что так желанно.

Поездка на остров была целой экспедицией. Сначала два часа на машине – если движение не застопорится на выезде из города и на окраинах других городов, которые приходилось объезжать, тоже не будет пробок. Дальше, когда кончаются жилые районы, – пригородные шоссе, длинные, широкие автострады среди бесконечных дремучих лесов. Потом еще городок, крошечный, притаившийся в бухточке, к которому подъезжали уже по обычному шоссе. Этот городок не представлял никакого интереса, Х был знаком в нем только порт, отправная точка на пути к острову.

Там, припарковав машину на большой стоянке, надо было дожидаться отплытия парома. Атмосфера, всегда милая, привычная, была уже атмосферой острова, помноженной на взбудораженность от путешествия. Приходилось пристраиваться в хвост – иногда под дождем, на ветру, на холоде, иногда бывало еще темно, подмораживало, – и стоять в очереди, чтобы купить билеты. Потом – перенести к парому багаж. Для этой цели компания предоставляла в распоряжение пассажиров тележки. Это же с ума сойти, сколько берешь с собой вещей в поездку на несколько дней на остров, полагая, что они будут нужны, – и сколько действительно оказываются нужны. Все грузили сюда, на этот крошечный паром, который четыре раза в день – или четыре раза в неделю в зимний сезон – курсировал между островом и континентом. Тюки, ящики, мебель, чемоданы, сумки с продуктами: на тележках громоздились шаткие кучи, которые пассажиры выкладывали на пристань, куда должен был причалить паром, или прямо в трюм, если судно было уже на месте. Путешественники уходили выпить кофе или перекусить, чтобы скоротать ожидание. Другие просто прогуливались по набережной. Пахло морем, водорослями. Кричали чайки. Рыбацкие суденышки покачивались у свай, черных от сырости. Многие из них носили женские имена или имена далеких островов: мечты, мечты. Их запах лежалой рыбы не был Х неприятен.

Потом надо было подняться на корабль через крытый ангар, и казалось, едва нога ступает на металл, ты будто переходишь в другой мир, мир моря, не имеющий ничего общего с континентом. Мир суровый, соленый, зыбкий, полный шума двигателей и запахов мазута. Мир приключений. Если погода стояла хорошая, можно было посидеть на палубе, под теплым ветром, под жарким солнцем. Легко представлялось, будто бороздишь океаны, открываешь неизвестные острова. В прохладную погоду, в дождь приходилось располагаться в салоне с низким потолком, похожем на унылый кинозал, где мутные от брызг иллюминаторы едва пропускали свет. Пассажиры на жестких сиденьях часто задремывали после раннего подъема и долгой дороги. На борту Х любила заказывать коктейли – «Кровавую Мэри», «Александру»: хмель от спиртного, помноженный на упоение от поездки на остров, усиливал чувство разрыва с континентом.

Для Х плавание всегда было счастьем. Обещанием. Она чаяла его месяцами, ждала в предшествующие дни. Она думала о нем, предвидела подробности, выстраивала его в голове. После ожидания сам путь, превратившийся в ритуал, казался легким. Х была влюблена в свой дом. В идею своего дома. В то, что станет иллюстрацией ее идеала дома и жизни. Она была влюблена в участок, на котором он будет построен. В вид. В остров, выбранный ею. От всех приложенных усилий, чтобы добраться до этого места, до этой мечты, она уже была счастлива.

Порт острова был местом неказистым: причал и несколько ангаров под защитой от волн и ветров. Но Х виделась дверь в иной мир, чистый, спокойный, неспешный. Она высаживалась здесь в сотый, в тысячный раз, но продолжала любить то, что поражало пассажира, увидевшего порт впервые: все было меньше, чем на континенте, и какое-то дружелюбное. Совсем мало машин, никаких мотоциклов, никакого рева моторов. Остров сразу представлялся местом для жизни простой и здоровой, все здесь было легко, и счастье казалось в порядке вещей.

От жилого района порта – повсюду разбросанных домиков в цветах и гаража, где Х между поездками оставляла машину, – убегала на юг узкая асфальтированная дорога. Посередине росли пучки травы. Через несколько километров покрытие кончалось, дорога становилась проселочной, местами топкой, вилась между болотистых лугов, часто на ней попадались выбоины. Дом еще надо было заслужить, но тернистый путь того стоил. В чем смысл, если, чтобы добраться до него, достаточно было бы щелкнуть пальцами?

Расположение тоже дорогого стоило: на вершине утеса, над морем, на юге острова, в самом солнечном его месте. Расчищенный участок был ограничен невысокими стенами из песчаника. Внизу, ближе к морю – дикие заросли, кусты ежевики и утесника. В нескольких десятках метров от дома, на другом краю горы – белый маяк, потом еще дома, дальше от моря, фермы, виллы, занятые островитянами или отпускниками. Всегда бескрайний горизонт. Свет без преград. Всегда, ясные или пасмурные, оживленные невероятно подвижными облаками, чудные небеса.

* * *

До сих пор Х жила беззаботно, легко – жизнью трудовой, серьезной, во всех отношениях упорядоченной. Она усердно катила по проторенной для нее жизнью дороге свой маленький камешек, не пасуя, и была вознаграждена; во всем, что ни возьми, она преодолела встреченные на жизненном пути препятствия. Судьба была к ней добра. В ее жизни не было ничего исключительного; мелких неприятностей хватало, но текла она мирно.

И вот однажды ее захватила мысль об острове. Наплевать на прочное профессиональное положение, наплевать на комфортабельное жилье в городе, наплевать на сына – единственного, делавшего блестящую карьеру, – наплевать на гражданского мужа, солидного, любящего, надежного, рядом с которым ей жилось так размеренно. Наплевать на все, что давало ей душевный покой, отдохновение, стабильность и мир. Теперь она хотела дом на острове.

Надо сказать, что остров был для нее средоточием лучших воспоминаний детства. Ее мать еще в молодости открыла этот рай и обзавелась там прекрасным домом, который стал семейным гнездом, просторным, уютным, гостеприимным, с террасой и всегда зеленеющим садом в цвету. На острове Х проводила дивные летние месяцы. Целые сезоны сладкого безделья и ловли ракушек, мечтаний, игры в мяч с другими детьми, прогулок по острову с братом, с матерью. Пешком, на велосипеде. Там, на острове, сформировалась ее восприимчивая натура, пробудились первые желания. Там ей лучше всего, просто идеально, мечталось. Там ее связали с другими семьями, такими же завсегдатаями острова, нерасторжимые узы, укреплявшиеся из поколения в поколение. Эти люди стали в каком-то смысле второй семьей, еще более дружной и внимательной, чем ее собственная.

И вот Х, в свою очередь, захотела дом на острове. После смерти мамы ее брату – единственному – семейное гнездо досталось в наследство, что сначала обидело ее, чему она по первости пыталась воспротивиться, но впустую, а потом смирилась с этой мыслью и вбила себе в голову тоже заиметь, для себя и своего потомства, летний домик, который станет родовой усадьбой, где детям ее сына, а после и его внукам будет, в свою очередь, что вспомнить, где они смогут сформировать свою восприимчивость и запастись счастьем, радостью, здоровьем, душевным равновесием и солнцем на весь остаток года – как она сама когда-то копила прогулки по лугам, бег наперегонки по пляжу, лошадиные дозы йода и незабываемые впечатления.

Ей хотелось самоутвердиться перед мамой – той уже не было в живых, но требовались, наверно, годы, чтобы окончательно рассеять ее опеку, ее властное, покровительственное, а порой и грозное присутствие, если его вообще удастся когда-нибудь забыть. Хотелось самоутвердиться и перед братом, который, облачившись в одеяние главы семьи, блюстителя семейного духа, продолжал – и в блистательном темпе – поддерживать жизнь в достопочтенном доме своей матери. Хотелось и просто-напросто самоутвердиться, для себя, хотелось преуспеть не хуже матери и брата, но главное, хотелось придать своим представлениям о жизни, своим мечтам – своим желаниям – конкретную форму.

Да, Х хотела дом, и это была не блажь. Это было неосознанное, но чрезвычайно сильное стремление, вдохновленное желанием облечь остаток своих дней в тот же идеальный, лучезарный ритм, что был задан месяцами и годами, проведенными на острове. Дом, который она решила построить, был ответом на ее чаяние идеальной жизни, безмятежной, открытой, вольной, жизни, залитой солнцем и щедрой. Жизни ребенка. Это было желание тем более сильное и властное, что после смерти матери, когда дом достался брату, она испытала разочарование, как будто ее лишили тихой семейной гавани.

Шел месяц за месяцем, и решение захватило ее целиком, стало душой ее бытия. Как будто она сама себя приговорила к воплощению этой мечты. Обрекла на осуществление своих желаний. Приговор был, конечно, добровольным, но пожизненным.

Найти на острове участок под застройку давно стало невозможно. Вся территория была охраняемой, часть имела статус природного заповедника, а в другой части, открытой штормам и приливам, нельзя было строиться из соображений безопасности. Единственной возможностью заиметь там жилье было купить дом, в лучшем случае перестроить его на свой вкус. Этим и решила довольствоваться Х.

Она поделилась своим намерением с друзьями, накрутила всех островитян из своих знакомых – или знакомых ее мамы, – обращалась в агентства недвижимости, просматривала объявления, бродила, искала, выспрашивала, выведывала. И месяцами осматривала самые разные дома – ни один не подошел. Слишком велик, слишком мал, плохое состояние, плохое расположение, слишком близко к дому брата, слишком дорого, далеко от любимых уголков, без вида, сырой, бездушный, шумный, унылый. Х искала не дом: она искала рай на острове. Критерии ее были беспощадны.

Наконец на юге острова, на вершине утеса, под бескрайним небом, ей показали старенькую деревянную лачугу, полуразвалившуюся, слишком маленькую для ее нужд, зато с потрясающим видом: океан насколько хватало глаз. В небе птицы, а в море тюлени – их, играющих в волнах, можно было невзначай принять за пловцов в неопреновых гидрокостюмах.

Дом был когда-то собственностью одного адвоката, который по дружбе и тайком оказал услугу, поселив в нем своего клиента в бегах. В знак протеста против политики правительства этот человек сжег флаг, и за это тяжкое преступление – оскорбление государственных символов – его преследовала вся полиция страны. Он жил там затворником, никого к себе не пускал, выходил из дома по минимуму – обычно в сумерках, украдкой, – и все время, когда не читал, смотрел на море, на небо, слушал плеск волн у подножия утеса, следил за проплывающими облаками. Остров очень нравился бердвотчерам. В теплый сезон они прибывали с континента в больших количествах, оснащенные непромокаемыми плащами и биноклями, чтобы наблюдать за альбатросами и бакланами, перелетными птицами и маленькими обитателями низкой растительности. Были и профессиональные орнитологи, которые вели статистику, проводили серьезные исследования, кольцевали птиц. Однажды дом окружила большая их толпа, все были с такими мощными подзорными трубами, что их можно было принять за телескопы: это оказались переодетые полицейские, которые выследили мятежника и явились его арестовать.

Дом был продан некому благотворительному фонду – решительно, оказывать услуги было его призванием, – потом, через несколько лет, снова выставлен на продажу. Х выдвинула свою кандидатуру – ведь на острове недвижимость не купишь просто так: надо быть своим, допущенным в закрытый клуб собственников острова. Ее досье приняли, потом, в последнюю минуту, другой покупатель набавил цену – или представил более убедительное досье, – и дом ушел у нее из-под носа. Это просто не ее дом, утешала она себя. Потом жена набавившего цену, которой он и собирался подарить домишко, вдруг его не захотела. Слишком уединенный, решила она, слишком маленький и слишком больших требует вложений. Она отказалась от подарка, и покупатель снял свою кандидатуру. Х повезло с этой новой возможностью проявить интерес к дому, и она его получила. Знак судьбы, сказала она себе. Знамение небес.

С первой встречи Х – бессознательно – сделала этот дом символом своей жизни. Дом надо было обновить, расширить – в общем, переосмыслить, чтобы он стал абсолютно современным: какая прекрасная программа. Она уже смутно предвидела, поскольку хотела этого, что вложится в него целиком, со своими деньгами и своими мечтами, своим прошлым, своим настоящим и оставшимся у нее будущим; она поняла, что придется все поставить на кон, свою энергию и свои надежды, отдаться безраздельно, обречь себя на него душой и телом.

II

По мере того как продвигалось ее предприятие, до Х доходило: дом – это не просто дом, но нечто гораздо большее. Его постройка была, конечно, проектом практическим, конкретным, исключительно сложным и многогранным, пожиравшим время, силы, деньги, но на самом деле – чем-то гораздо большим. Настоящим созиданием, творчеством. Вся затея была порождена желанием – неуловимым и смутным, как всякое желание, – но результат намного превосходил сумму составляющих ее элементов. Так картина не может быть сведена только к холсту и тюбикам с краской.

Будучи творчеством, постройка дома была явлением двойственным, подобно многим свершениям в нашей жизни, имеющим две тесно переплетенные цели. Резоны одной более чем ясны – дом существует, чтобы в нем жить, защищает от непогоды, от жары и от холода, собирает живущих вместе, дарит им тепло, точку опоры, ориентир; в данном случае речь шла о загородной резиденции, чтобы с приятностью проводить каникулы; это могло быть помещением капитала, родовым гнездом для будущих поколений или же способом продемонстрировать свой успех, доказать свою принадлежность к завидному социальному рангу, к рангу владельцев летних домов на острове, – но у созидания имелась и другая сторона, оно было самовыражением, возможностью сказать всем: «Смотрите, что я сделал, смотрите, кто я есть, любите меня…» Наверно, вы строите – или ремонтируете, или перестраиваете – дом не только для того, чтобы жить в нем и владеть им, – с риском, что это он будет в вас жить и вами владеть, – но и чтобы вас знали и признавали через него. Чтобы быть любимым, а значит, понятым, что есть одна из самых сокровенных потребностей человека. Причем из тех, для которых так сложно подобрать формулировку, чтобы она не казалась бы ребяческой или нелепой.

Эта двойственность тем глубже отпечаталась в сознании Х, что ее дом, полагала она, должен был стать выражением любви, которая жила в ней, – и пристанищем для этой любви. Того, что было всего драгоценнее. Это предназначение и объясняло ее интерес к своему дому: Х мечтала о любви. Х попросту, как все на свете, с первого дня своей жизни и на каждом шагу жизненного пути мечтала о любви. О самом сильном и самом сладком в человеческих отношениях. Она ввязалась не только в сооружение постройки – четыре стены и крыша, несколько окон, терраса, камин, красивая мебель, – нет; она, добавляя травинку к травинке, крошечный жест к крошечному жесту, вила гнездо, свое гнездо, вместилище самого на свете необходимого, жизни и преемственности жизни. Строительство дома было делом трудным и важным, как всякая практическая затея, местами сложная, если к делу нет навыков, – но его предмет в символическом плане, по крайней мере в сознании владелицы, обладал огромной ценностью.

Архитектору – одной из ее подруг, чьей поддержкой она заранее заручилась, – Х описала «дом по образу и подобию своему, открытый и гостеприимный, в гармонии с природой». Она высказала ей потребность – и желание – «жилья без претензий, простого, безыскусного, светлого». Совершенно естественное – можно ли представить себе хозяина, мечтающего о темном, запутанном, замкнутом на себе жилище? – это намерение выдавало личность уравновешенную, открытую, с современными вкусами, а постройка предполагала проект без излишеств. Если бы Х пришлось выбрать один-единственный эпитет для своего представления о доме, она предложила бы «солнечный». Она не хотела терять ни крупицы роскошного света, отражавшегося от моря и заливавшего юг острова.

Пользуясь совершенно чуждым Х лексиконом – надо было «вопрошать пространство», «ощущать объем», изучать «уровни» и производить «трехмерный анализ», – приверженка чистого искусства призывала ее не пренебрегать «утонченностью», «плавностью перспектив», предлагала «скромную изысканность», «контрасты» и «смещения»; все эти абстрактные понятия очень скоро стали раздражать Х, она испугалась, что проект будет чересчур замысловатым, непохожим на нее, и это побудило ее порвать – в профессиональном плане – со своей подругой. Советы той были «слишком сложны, слишком претенциозны», объяснила она, проехавшись по ее «нарциссизму», «догматическим» точкам зрения и «мании величия».

Итак, лишившись архитектора, Х осталась одна, целиком и полностью в ответе за свой дом, а стало быть, одновременно в ответе и за мечту о доме, за свою идею – эту мечту она, быть может, носила в себе с малых лет, но должна была теперь адаптировать ее к своему клочку земли, к его ориентации, рельефу, виду… – в ответе за проект дома – то есть за переход от идеи к действительности, – за его конкретное воплощение, за стройку и всех тех, кто примет в ней участие; за все детали и финансирование, за бюрократические, юридические, технические вопросы, за отношения с рабочими и с соседями, с муниципалитетом, с поставщиками стройматериалов, коммунальными службами и продавцами сантехники. Перспектива обнадеживающая. Задача не из легких. Будь ее затея с домом морской экспедицией в эпоху великих открытий, предприятием, стало быть, ненадежным, захватывающим, рискованным – и разве ей не подходили все эти эпитеты? – Х была бы одновременно мечтательницей, задумавшей экспедицию, судовладельцем, рискнувшим своими средствами ради проекта, капитаном, вставшим на мостике у руля, опытным штурманом, помогающим принимать непростые решения, ученым, сведущим во всех науках, который осуществлял бы замеры, в частности гидрографические и геологические, и производил подсчеты. Месяц за месяцем ведя дневник строительства, она была бы также писцом. И, обнаружив в себе многочисленные таланты – неожиданные таланты, о которых сама не подозревала, – она все это делала, потому что предприятие, в которое она нырнула с головой, не дробилось на части: все работы были равно необходимы и тесно связаны между собой. Может быть, когда-нибудь, мысленно вернувшись к своим поучительным приключениям на острове, если вдруг захочется ими поделиться, Х вдобавок станет романисткой, летописцем своего дома и своей жизни.

Х тем легче рассталась со своим архитектором, что всецело доверяла одному жителю острова, которого знала с детства, Роберу. Этот замечательный человек еще в те времена занимался обслуживанием и ремонтом жилища ее мамы. Ему она и поручила строительство своего дома. В Робере Х нашла не только надежного мастера на все руки, компетентного и преданного помощника, но и единомышленника. Она не сомневалась, что ее проект будет отчасти и его проектом. Островитянин на свой маргинальный лад, Робер не повиновался обычным законам, по которым живет человечество. Проворный, сноровистый, на него можно было положиться – Х говорила о его «золотых руках», уверяла, что он «все умеет», – однако его очень мало волновала рентабельность, и он никуда не спешил. Ни в чем. Он был лучшим из людей, серьезным и с фантазией, но работал один, в одиночестве погружаясь в задумчивость и, пожалуй, даже в апатию. Он трудился в своем ритме – в ритме природы и острова, – неспособен был подсуетиться или внять гласу какой-нибудь сирены – например, заманчивым финансовым предложениям гражданского мужа Х и ее сына, заинтересованных в ускорении работ. Роберу было глубоко наплевать. Иметь немного больше денег – зачем? Он имел все необходимое и сверх того. Он был счастливейшим из людей. Его называли раздолбаем – он не спорил, был артистом в душе, его всегда переполняли чувства, как и его славную подругу жизни, непризнанную художницу и реставратора произведений искусства; его считали непрактичным – а он жил в свое удовольствие на свежем воздухе, загорелый, приветливый, готовый предложить каждому встречному превосходные дары земли и моря; он не нажил богатства – да кому оно нужно: он был счастлив. И свободен.

Х была Робером покорена. Не в любовном, чувственном плане – но с ним ей было спокойно. Успокаивала память обо всем, что он делал у ее матери, и умиротворяла его несокрушимая сила. Его укорененность в земле острова. Его мудрость. С Робером, практичным, опытным, надежным, у которого на все находился ответ, Х было не так одиноко в ее затее с домом. В этом человеке, прочно стоявшем ногами на земле, она ощущала опору.

На самом деле в ходе строительства Х открылась еще одна неожиданная грань Роберова характера: его спокойствие перерастало в медлительность, в склонность тянуть резину, откладывать на завтра, бросать начатое… Не от равнодушия или лени, но, может быть, подумала тогда Х, оттого что так сильна его любовь к свободе, вот ему и приходилось хочешь не хочешь распыляться, гоняться за тридцатью зайцами сразу, не приемля никаких ограничений, будь то соблюдение срока или пополнение банковского счета.

По мере того как стройка затягивалась – хотя вовсе не была строительством Вавилонской башни, – Х все чаще задумывалась о Робере – и не могла найти ответов на все вопросы, которыми задавалась на его счет. Кто он такой внутри себя, в глубине своей души? Что им движет? Чем он живет? В материальном плане она мало-мальски создала о нем представление, но в духовном, более глубоком – чем питал он свою душу? Был ли Робер просто расхлябанным, неорганизованным работником или же истинным поэтом, далеким от практических реалий, от законов и логики общества торговли? Был ли он кем-то вроде Бартлби[1], этого скромного писца, воплощения независимой души, свободы, норова и неповиновения приказам, от кого бы они ни исходили, у которого был на все один ответ: я предпочел бы не? Независимость души, свобода – именно этого хотела Х, решив поселиться на острове. Как будто попалась в западню собственной мечты…

Затеяв строительство своего дома, Х целиком и полностью положилась на Робера, которому слепо доверяла. Со временем это доверие не ослабло, но ей предстояло понять, что у этого человека есть и недостатки – как у всех нас, – или, по крайней мере, черты характера, создающие неудобства: он доставлял ей столько же забот, сколько и снимал проблем, приносил столько же беспокойства, сколько и оказывал помощи… Прошло несколько сезонов, стройка затягивалась, Х пришлось признать, что она действительно осталась одна. Совсем одна. Наедине со всевозможными трудностями и с неожиданным открытием: ее сбивали с толку проволочки человека, которого в какой-то момент она, наверно, больше всех на свете уважала.

Кому, будь это в ее характере – но Х была независима, горда и, главное, счастлива от своей затеи, – кому она могла бы пожаловаться на тяготы предприятия? Никто ее не заставлял. Она сама захотела, отвечая давнему и очень глубокому желанию. Никто не принуждал ее к этой стройке, никто не взваливал это бремя на ее плечи. И если ей случалось порой находить его тягостным, винить она могла только себя. Или судьбу.

Еще до первого удара молотка, чтобы облечь в форму ее дом – или, может быть, это был удар кирки, она уже не помнила, – Х пришлось столкнуться со всевозможными испытаниями. Задним числом она говорила себе, что они были своего рода инициацией, что жизнь на острове надо заслужить, и даже хорошо, что нельзя просто так, в одночасье, привезти туда свои чемоданы и построить невесть что. Когда она бывала в форме, ей думалось, что все эти трудности пошли на благо, что они были созидательными: они позволили ей познать себя и лучше познакомиться с территорией, во всех смыслах этого слова. Она узнала, из чего состоит земля на ее клочке с засушливыми участками и сырыми уголками, но не только: узнала и «человеческую территорию» острова, своих соседей, постоянных жителей близ ее участка, и еще узнала, из чего сделана грозная «административная составляющая», все эти дотошные службы на континенте, все эти правила, процедуры, бланки, всех этих мелких чиновников, которые так хорошо умели дать понять, что являются шестеренками огромного механизма и за каждым стоят большие люди и высокие инстанции, с благословения, в конечном счете, народной воли и всесильного закона. Это леденило кровь. Эти составляющие «территории» были по меньшей мере так же важны, как зоны торфа и каменистые пласты, на которых она намеревалась вырастить творение своей жизни. Чтобы утешиться, когда настроение было на нуле, чтобы порадоваться, когда оно зашкаливало, она говорила себе, что все эти сложности, предшествующие постройке дома, были, в конечном счете, к лучшему.

Она вспоминала. Когда она уведомила администрацию о своем намерении перестроить старый деревянный домишко, первая реакция была однозначна: нет. Перестраивать что бы то ни было запрещается. Эта развалюха стояла с незапамятных времен, была должным образом внесена в кадастр – потому ее и терпели, – но не могло быть и речи о том, чтобы ее видоизменить. Побережье есть побережье, место святое и неприкосновенное, которое не подлежит застройке и со временем должно вернуться к природному состоянию. И неприятности посыпались на Х как из рога изобилия: повестки, предписания и прочие заказные письма. Два общества охраны природы подали на нее иск, судебный процесс тянулся месяцы, годы, как всякое дело в суде. Проиграв в первой инстанции, истратив целое состояние на адвокатов – их гонорары почти вдвое превысили стоимость участка! – она выиграла апелляцию: правосудие позволило ей осуществить свою мечту об «открытом и гостеприимном» доме. У Х не было ни малейшей предрасположенности к походной аскезе – или она думала, что у нее нет предрасположенности, – и свой дом она замыслила отвечающим нормам современного комфорта и канонам актуального дизайна.

Когда Х начала работы, точнее, когда она поручила Роберу начать работы, ее поддерживала и не давала опустить руки надежда на осуществление своей мечты: на вершине утеса будет стоять красивый дом, «простой и светлый».

III

Начав перестройку своего дома, Х немного растерялась под натиском тысячи вопросов, оказалась на распутье перед таким же количеством возможных путей, чтобы воплотить в жизнь идеальные – но расплывчатые – картины, которые она себе нарисовала. За несколько недель проект накрыл ее с головой. Она постоянно перебирала в уме – а порой даже пережевывала – различные аспекты своего дома: расположение постройки на участке, размеры, она обдумывала объемы и пропорции, материалы, окна и двери, краски, уже планировала отделочные работы, не забывала про сад, представляла себе общий вид, рассматривала детали, от деталей переходила к плану в целом, перечеркивала то, что замыслила минуту назад. Она разрывалась между эстетическими вопросами и техническими ограничениями. Ее бросало от бюджета к планам идеального дома. Она мечтала, грезила, подсчитывала, фантазировала. Ее мозг кипел, кипела она вся. Выйдя на прогулку, в городе ли, за городом, она невольно рассматривала чужие дома: не найдется ли новой идейки позаимствовать? Она листала журналы и брошюры по архитектуре и дизайну, проводила часы на сайтах по этой тематике в поисках вдохновения: не сможет ли она перенести к себе, на остров, то, что художники воплотили на другом конце света? Она думала о своем доме непрестанно. Вернее сказать, только о нем и думала. Ее дом стал для нее всем миром, а остальной мир исчез. Так бывает, когда влюблен: один-единственный человек становится всей Вселенной, и других как будто нет. О своем доме Х думала днем и вечером, думала ночами – в своих сновидениях и своих бессонницах, – думала, когда была на острове и когда была от него далеко, когда работала и на отдыхе, в часы досуга, в будние дни и в воскресенье. Она думала о своем доме, толком не различая, где строящийся дом с его конкретными нуждами, а где дом вымечтанный, наложившийся на реальную вершину утеса.

Этот внутренний жар, для кого-то, наверно, утомительный, был ей приятен.

Однажды, задавшись вопросом, откуда взялось у нее это ощущение полноты, она вдруг поняла, что ее дом, строительство которого она затеяла вовсе не ради этого, но по причинам куда более глубоким, давним, по большей части подсознательным, мог послужить иллюстрацией к «Семи секретам счастья» – так называлась книга, которую одна подруга когда-то предложила ей написать в четыре руки. Проект не пошел дальше намерения, но она помнила семь сформулированных ими правил, как быть счастливыми, – если не считать смешной саму попытку свести счастье к практическим рецептам.

Чтобы быть счастливыми, рассуждали они тогда, нужно – правило номер один – познать себя. Второе, старое ницшеанское правило – нужно стать самим собой. Правило номер три: нужно хотеть быть счастливым; это правило исходило из посылки, что счастье – мускул и его надо тренировать. Они установили четвертый принцип: смотреть на мир иначе, по-доброму; превращать негатив в позитив; убедить себя, что то или иное возможно, значит, уже сделать его возможным. Родилось и пятое правило: чтобы быть счастливым, нужно множить маленькие радости, а это значит не терять ни одного из случаев, которые каждый день дарит нам жизнь, почувствовать себя счастливым, быть счастливым. Их шестой секрет тоже был ницшеанским: вечное возвращение, то есть регулярно видеть вновь то, что было приятно, утешительно, отрадно. Наконец, последний секрет счастья, седьмой, звучал множественным наказом: дерзать, рисковать, порвать с рутиной…

Их книга так и не увидела свет; наверно, обе женщины сочли свою философию отчасти плоской, ей не хватало сути и рельефа. Х сохранила папку в дальнем уголке своего компьютера. Она забыла о ней, а потом, по невероятной случайности, эти файлы всплыли, когда она была – страстно, увлеченно – поглощена проектом своего дома. Простая истина бросилась ей в глаза: ее дом был источником счастья. Думать о его постройке, преобразовании, украшении было для нее бальзамом на душу. Эта затея позволила ей соблюсти все семь правил, которые они с подругой разработали когда-то, не придавая этому большого значения, почти в насмешку над книгами по личностному росту, пользовавшимися бешеным успехом.

В своей повседневной жизни, в обществе, в семье, на работе, за рулем машины Х порой как будто мысленно куда-то уносилась. Физически она была здесь, иногда даже разговаривала с близкими, но те через некоторое время понимали, что она где-то витает. Когда ей задавали вопрос, она отвечала невпопад. Когда спрашивали ее мнения, она путалась, меняла тему: надо понимать, вовсе не слушала, что ей говорили. Она была далеко. Посторонние от этого терялись. А близкие знали, что она мыслями в своем доме, обдумывает новые преобразования, совершенствует очередную деталь, постоянно погружена в мечты.

Зачастую она призывала друзей в свидетели.

– Как думаешь, стоит сделать это окно побольше? Что скажешь насчет черных перил?

Вопросы эти звучали нелепо, возникая посреди обеда, когда говорили о другом, на серьезном профессиональном совещании или с бухты-барахты в телефонном сообщении.

Для нее, если вдуматься – к этому выводу она пришла постепенно, за несколько месяцев продвижения работ, – строительство не было самоцелью. Она, бесспорно, хотела свой дом и действительно обдумывала возможности получить не какой-нибудь, а красивый, удобный и солнечный. Но вся затея обернулась для нее как бы инструментом, способом помочь ей сбросить старую шкурку, которую она носила с рождения, и влезть в новую – старая шкурка, новая шкурка, недаром они женского рода, – которая, она чувствовала, вызревала глубоко в ней. То есть попытаться избежать сна разума и остаться такой, какой она была извечно, – молодой. Вот секрет счастья, дарованный воодушевляющим строительством ее дома: оно позволяло Х сохранить – или возродить – свою юную душу.

Х – вот еще одна черта ее характера – было трудно переходить из измерения абсолютного, идеального, где комфортно располагалась ее душа, в измерение конкретных реалий, в земной мир. Ей нравилось – она буквально купалась – в дружбе с большими абстрактными понятиями, в соседстве с солнцем и звездами. Она не всегда допускала, чтобы реалии нашего земного мира не дотягивали до уровня этого совершенства… Для нее, хоть она и ввязалась в предприятие, вынуждавшее стоять двумя ногами на земле, идея строительства дома стала возможностью удержаться на уровне идеального, абсолютного мира, который был так ей дорог. Тоже способ оставаться молодой.

Порой, когда Х была на острове, она как будто сидела сложа руки. Одна на своем участке, над морем, она созерцала пейзаж, молча и неподвижно. Она могла сидеть так часами, завороженная бескрайностью стихий. Не произнося ни слова. Даже не думая о чем бы то ни было конкретном. Для нее, натуры предприимчивой, деятельной, чей ум был в непрестанном движении вокруг ее великого замысла, медитация тоже была действием. Важные вещи в жизни зачастую нуждаются в тайне. План строительства дома вырабатывался и так, в тишине и покое, в медитации.

В эти часы погружения в себя, на своем участке, Х думала, разумеется, о своем доме, но как-то смутно, расплывчато: здесь, на месте, она плохо представляла себе детали своего проекта. Ее мысли блуждали, она уносилась в небесную высь, далеко-далеко, напитываясь бесконечностью. Лучше всего осознавала она сейчас все блага острова, мира привилегированного и замкнутого, в котором было так спокойно и надежно. На этом участке, где строился ее дом, она чувствовала себя если не в раю – это понятие ничего для нее не значило, как и счастье, могла бы она объяснить, рай ведь находится в нас, – то, по крайней мере, в безопасности.

Однажды под вечер, Х, пребывающей в сладком оцепенении долгих часов медитации, был нанесен удар. Прямо в ее владениях, на ее участке, на вершине утеса. Удар физический. Жестокий. Она купалась в самых нежных думах, успокоенная тишиной, убаюканная плеском моря о скалы, на которых она сидела. Она почти не думала о своем доме – он стал идеальным местом где-то между небом и землей, – когда ее атаковала целая орава молодых людей. Вслед за агрессивной, чрезвычайно громкой музыкой они кружили вокруг ее участка на мотоциклах и квадроциклах, развивая бешеную скорость, дрифтуя, вздымая тучи пыли, с диким ревом моторов и радостным визгом. Родео, да и только. Х не имела никакого представления об этом персонаже, но, знай она его, легко почувствовала бы себя подвергшейся нападению самого дьявола, Сатаны или одного из его присных. У мотоциклистов, кстати, были на руках татуировки с изображением Лукавого. Она об этом не подумала, но была просто убита. Какой шум! Какое безобразие! Какая вульгарность! Подкатила еще молодежь, тоже с музыкой, клаксонами и воплями, кружа на пикапах. Ужас. Что они празднуют? Почему они здесь, у ее участка? По какому праву оглушили ее этим кошмарным шумом? Оскорбление месту, его красоте, совершенству мечты. Покушение на идею дома. Удар, нанесенный ей лично.

У Х быстро чередовались моменты восторженности с приливами уныния. Когда она была счастлива, оптимистично настроена, счастью и оптимизму не было предела, она могла бы в таких случаях, сияя улыбкой, с легкостью преодолеть все препятствия, взобраться на гору, взлететь. Когда же, наоборот, с ней случалась малейшая неприятность, она, казалось, бывала сражена наповал, не могла больше жить, думать, смотреть на мир трезвым и спокойным взглядом. Свет гас: она была подавлена, мрачна, ни на что неспособна.

Наезд шумных соседей глубоко ее задел. Она была травмирована не столько шумом как таковым – в конце концов, такие вещи приходят и уходят, все мы были молоды, говорила она себе, – сколько мыслью, что всем этим юнцам – островитяне они или гости? – до такой степени невдомек достоинства острова и прежде всего – его тишина. Что все эти юнцы не нашли другого развлечения, кроме такого – загрязняющего воздух, глупого и агрессивного. Она пала духом, готова была все бросить – и дом, и остров. Разумно ли, спросила она себя, затратить столько энергии, внимания, любви, столько изобретательности и фантазии, возложить столько надежд на дом, чтобы обречь себя на соседство с подобными людьми, непочтительными к красоте и зачем-то сотрясающими воздух этим жутким шумом?

Работы должны были вот-вот начаться. Из соображений безопасности администрация настаивала на укреплении существующей электропроводки. Надо было заменить старенькое, ненадежное оборудование современным, более прочным, обеспечивающим лучшую подачу электричества. Это требовало серьезных денег. Расход был непредвиденный, однако Х включила его в свой бюджет. Старый кабель еще в давние времена проложили – под землей – через участок соседа. В тот самый вечер родео мотоциклистов Робер пришел к Х с новостью: ссылаясь на соображения безопасности – он-де гиперчувствителен к электромагнитным волнам и боится обесценить свою землю, обременив ее ограничениями, – сосед не разрешает прокладывать кабель через свою собственность. Это окончательно и обжалованию не подлежит. Придется обогнуть его участок, проложить провода вдоль шоссе на несколько сотен метров, через скалистую зону, через болото, что значительно увеличивало бюджет: с этой новой непредвиденной помехой речь шла уже не просто о досадном расходе, но о непомерной сумме, составляющей больше двух третей стоимости участка. Избежать этих затрат было невозможно.

Такая перспектива подкосила Х, стала для нее психологическим шоком и повергла в настоящую депрессию. Два удара подряд – шумные соседи и этот феноменальный расход – раздавили ее морально, умственно, физически, она часами лежала в предоставленной ей комнате, в темноте, закрыв все окна, не ела и не пила, не раздевалась и не одевалась, никого к себе не пускала, ни с кем не разговаривала, все видела в черном цвете. Не находила никаких доводов себе в утешение. Не слышала слов Робера, который продолжал говорить о проекте в целом, пытаясь заинтересовать Х положительными сторонами строительства. Х не думала больше о доме. Она была выбита из седла, раздавлена гнетом дурных новостей, уверена, что не сможет подняться. Впору было умереть.

IV

Отчаявшись найти слова утешения, чтобы поднять настроение Х, попутно опрокинув в себя некоторое количество виски, Робер ушел. После долгих разговоров об обходном пути нового кабеля и шумных соседях он оставил ее без сил на софе, почти уснувшую, предложив ей увидеться завтра, чтобы поговорить о стройке. Х осталась одна. Без малейшего желания звонить кому бы то ни было: какой смысл подавать сигнал бедствия? К чему грузить остальной мир своими горестями и невзгодами? Ее близкие – гражданский муж, сын, лучшая подруга – заняты своими делами на континенте, далеко отсюда: в этот вечер в тишине острова она будет наедине со своим жребием, со своей судьбой, истомившись от одиночества.

Ее приютили в своем большом доме друзья детства – одна из семей, друживших с ее семьей, чьи дети, как и она, сохранили привычку проводить каникулы на острове, где они купили или построили дома; они знали друг друга всю жизнь. Их жилище, большое, предназначенное для летних каникул, в это время года пустовало и выглядело заброшенным: кресла и диваны затянуты чехлами, ковры скатаны, садовая мебель убрана. Ставни закрыты, занавески сняты, покинутый дом покрывался пылью. Был конец осени. Смеркалось. В большой гостиной Х, вымотанная, еле живая от испытаний, подремывала со своими заботами – и со стаканом виски. Одна, с настроением ниже плинтуса. И с сомнениями: какой смысл в этой тяжелой – и затратной – перестройке? К чему эти трудности? Эта враждебность? К чему эта непосильная ноша? Тьма окутывала остров, Х мысленно перебирала все вопросы, возникшие в связи со стройкой, и хандрила. Ее сморил сон.

Вот в этих-то обстоятельствах и появилась ее мать, у подножия лестницы, возникнув прямо-таки из ниоткуда. Все бросили Х, но мать была с ней, преданная мать, с ее материнским мужеством, материнской верностью и добротой, с верой в нее, нерушимой, несмотря на темноту: мать знала, что ее дочь преодолеет испытания и все у нее получится. Она пришла, чтобы ей это сказать.

Вид матери, ее запах, ее слова – вдобавок в этом доме, знакомом с детства, где она маленькой играла, смеялась, ела, иногда спала, – вид матери, ладонь, поглаживающая ее руку, голос – все это всколыхнуло в душе Х скопища, целые джунгли счастливых воспоминаний. Ей семь лет, может, восемь. Белые одежки, как и у друзей-ровесников, сандалики, отглаженная юбочка. С длинными тонкими ракетками они бегали по лугу с подружками, играя в бадминтон, считали несуществующие очки, веселились, задирали друг дружку. Они были счастливы. Резвились на лоне природы. Проводили целые дни на пляже, качались на волнах, строили города и замки, украшая их цветами и сухими водорослями, – уже эта тяга к строительству! Они ловили бабочек – или крабов, – приносили домой охапки полевых цветов: они были свободны. Став постарше, они колесили по острову на велосипедах – как их матери, – прихватив купальные принадлежности в больших корзинах, привязанных к багажнику. Нажимали на педали, въезжая на горку, скатывались на спусках. Всегда держались группкой, крепко дружили, смеялись. В детстве и юности каникулы сводились к долгим солнечным ваннам, бесконечным йодным процедурам, огромным глоткам свежего воздуха. Этими запасами они пользовались весь оставшийся год, и сейчас Х понимала, что запаслась и на всю жизнь. Из этих чудесных, бесценных, богатых на эмоции каникул запомнились еще и общие трапезы за длинными столами, когда все семьи и все поколения собирались вместе.

1 Герой рассказа Германа Мелвилла «Писец Бартлби». – Здесь и далее примеч. пер.

Продолжить чтение