Читать онлайн Куриный бульон для души. Мама и сын. 101 история о безграничной любви бесплатно

Не моргайте

Будущая судьба ребенка – это всегда работа его матери.

Наполеон Бонапарт

Чтобы подготовиться к материнству, я прочитала все доступные на тот момент книги доктора Спока, Пенелопы Лич и Т. Берри Бразелтон. Я разговаривала как с молодыми, так и с «опытными» матерями и получила от них массу информации и советов по воспитанию детей. Однако на самом деле единственный совет, который мне стоило бы усвоить, звучит так: «Не моргай».

Казалось, только вчера мы с моим мальчиком болтали по игрушечному телефону Fisher-Price, но стоило мне моргнуть, и вдруг оказалось, что это ему принадлежит низкий голос в трубке, и это он говорит мне: «Привет» в перерывах между важными встречами.

Я соглашалась включить телевизор, чтобы он мог посмотреть «Улицу Сезам», а потом моргнула – и вот этот подросток уже является единственным членом семьи, кто может управлять растущим числом пультов дистанционного управления для DVD-проигрывателя, кабельного телевидения, PlayStation, стереосистемы и далее по списку.

Я давала своему сыну разноцветные карточки Playskool, чтобы он играл с ними по дороге в магазин или зоопарк, – потом моргнула, а он уже просит ключи от нашей машины и хочет самостоятельно исследовать новые места.

Я провела много часов, помогая ему выучить алфавит, – потом моргнула – а в его жизни уже появились новые пугающие сочетания из тех же самых букв: SAT, GPA и AP[1].

Сколько раз я переживала, когда мой маленький мальчик жаловался, что ему не с кем играть, – потом моргнула – и теперь он просит совета, где купить дюжину роз, чтобы отправить возлюбленной на День святого Валентина.

Помню, как отвела сына в детский сад и целых три часа я не находила себе места, пока не пришло, наконец, время забирать его. Но потом моргнула – и вот уже везу своего студента в колледж, зная, что не увижу его в течение следующих трех месяцев.

Когда он учился в первом классе, я собирала сумку, с которой он должен был ехать к другу, живущему через два дома от нас, на вечеринку с ночевкой, – потом моргнула – а он сам пакует свой багаж, чтобы провести целых полгода в учебном заведении на другом конце света.

Кажется, еще совсем недавно, одним весенним днем я сняла тренировочные колеса с его новенького блестящего велосипеда – потом моргнула – и оказалось, что этот решительный молодой человек уже скопил достаточно денег, чтобы купить свою собственную машину.

Вот только вчера вечером я укладывала его спать в десять часов вечера – потом моргнула – и теперь, сама отправляясь в кровать, я слышу, как он выходит из дома, чтобы провести вечер с друзьями.

Я сделала сотню фотографий своего мальчика в квадратной академической шапочке на торжественной церемонии по случаю окончания подготовительной школы – потом моргнула – а он уже жмет руку президенту университета и получает свой диплом выпускника колледжа.

Раньше мне приходилось наклоняться, чтобы крепко обнять и поцеловать сына в макушку, но потом я моргнула и обнаружила, что теперь, обнимая его, мне надо самой встать на цыпочки.

Помню, с каким трудом я поддалась на уговоры, когда еще в школе он просил купить ему сотовый телефон. Потом я моргнула – и мой сын-второкурсник стал первым из всех членов семьи, кто смог дозвониться до меня 11 сентября. Он хотел убедиться, что я выбралась из Всемирного торгового центра.

«Мама! Ты в порядке?»

И если вам, как мне когда-то, нужен совет от опытной женщины, то скажу вам так: «Не моргайте».

Памела Хакетт Хобсон

Возвращение с высоты

Думай по правилам, думай без правил, думай о простом, думай о сложном. Придумать можно все что угодно, если постараться.

Доктор Сьюз

Мой сын Алекс был готов покорять вершины сразу, как только появился на свет. Мы с ним еще даже не вернулись домой из больницы, а у него уже был такой вид, будто он собирается встать на ножки, если только кто-нибудь протянет ему мизинцы для страховки. Прошло много лет, и мой тощий маленький подросток впервые собрал свое снаряжение, обувь, мел и веревки и отправился покорять Альпы.

Каждый раз, когда Алекс ходил на скалодром, я втайне надеялась, что ему это надоест. Но оказалось, что лазание по горам – это единственное, что ему действительно нравится. Поэтому я просто не могла ответить отказом, когда он стал умолять меня отпустить его в Швейцарские Альпы. Я понимала, что там ему предстоит совершить восхождение вместе со своим приятелем Пьером и его отцом. Но признаться, что от одной только мысли об этом меня охватывает настоящий ужас, было выше моих сил.

Если бы тогда я увидела «скалу», на которую они собирались взобраться в тот солнечный день, то ни за что бы не согласилась. Филипп (так звали отца его приятеля) заверил, что она вполне по силам моему сыну.

И вот мы на месте. Монолит (как я могла не задаться вопросом, почему он так называется?) возвышался над Национальным парком Верхняя Савойя, рассекая небо подобно небоскребу – трехсотфутовый вертикальный меч из светлого гранита.

Я ахнула.

– Что?!

Нет, они не могли находиться там наверху – Алекс никогда бы не сделал ничего столь безрассудного! Не может быть, чтобы ЭТО было по силам моему сыну.

– Regardez![2]

Собравшиеся у подножия горы люди показывали на двух альпинистов, цеплявшихся за склон. Те двое двигались очень медленно и были едва различимы. Я запрокинула голову, не в силах оторвать взгляд от крошечных фигурок. Через несколько минут у меня заболела шея.

– Там наверху люди! – прокомментировал кто-то по-французски, указывая в небо. Чувство вины накрыло меня. Я должна была знать, куда они направляются. Должна была настоять на своем и сказать: «Нет». Теперь моя глупость могла стоить жизни моему сыну и отцу его друга.

В неподвижном альпийском воздухе был отчетливо слышен каждый звук. Голос Алекса казался тихим и неуверенным, когда он отвечал на указания Филиппа. Хотя Алекс прекрасно говорил по-французски, Филипп на всякий случай обращался к нему по-английски. Перестраховывался! Эта ирония не ускользнула от меня, пока я сжимала и разжимала кулаки и старалась дышать как можно медленней.

Между тем толпа у подножия горы росла.

– Ce n’est pas des Français, ça[3], – сказал кто-то. – Они говорят по-английски.

Раздался ропот, затем несколько человек понимающе закивали:

– Эти англичане сумасшедшие!

Англичане или нет, но безумная парочка продолжала медленно, с остановками, подниматься по отвесному склону скалы. Зачем кому-то понадобилось вот так цепляться за скользкую каменную стену?

Алекс не смотрел вниз – лишь на Филиппа, который выкрикивал ему указания, пока мой сын поднимался вслед за ним в небо.

Снова послышались голоса – кто-то сделал еще одно открытие.

– Там, наверху, маленький мальчик!

Это откровение задело всех за живое, теперь в их голосах зазвучало осуждение.

– Где мать этого мальчика? – спросил один наблюдатель. – Как она могла позволить ему сделать такое?

«Действительно, как?» – повторила я про себя, борясь с подступившей тошнотой.

Вдруг наступила тишина: зрители отвлеклись от скалы высотой в тысячу футов и заметили, что я стою поблизости, но не присоединяюсь к ним. Теперь все они смотрели на меня – на единственную подозреваемую, на плохую мать. Кое-кто осмелился сочувственно мне улыбнуться. Я улыбнулась в ответ.

– C’est mon fils[4], – наконец призналась я. – Это мой сын.

Пришлось рассказать, почему альпинисты говорят по-английски.

– А, американцы… – Это, по-видимому, все объясняло.

И тут я почувствовала, что атмосфера у подножия горы изменилась. Или это просто я заметила то, что до той минуты ускользало от меня. Люди по-прежнему смотрели вверх, но в их позах и взглядах я видела не осуждение, а сочувствие и заботу.

Я прищурилась. Улыбка возвращалась ко мне, сердце понемногу успокоилось. Там, наверху, был мой сын. Все за ним наблюдали, а он совершал нечто, о чем мы, привязанные к земле существа, не осмеливались и мечтать. Он следовал за своей страстью.

Когда Филипп и Алекс, перевязанные веревкой, словно в замедленной съемке, благополучно спустились обратно на землю, толпа разразилась аплодисментами в честь маленького мальчика, который покорил большую гору. Слезы, которые я смахнула, прежде чем обнять его, не были слезами страха. Я гордилась им.

Алекс улыбался, и такой улыбки на его лице я не видела еще никогда. Он излучал тихую гордость за свое высшее достижение. Не то, которого я желала ему, а то, что он выбрал для себя сам. Он сам поставил перед собой препятствие и преодолел его. Разве это не было истинным показателем успеха?

И пусть в обычной жизни Алекс по-прежнему забывал подбирать свои носки, складывать грязную одежду в корзину для белья и наводить порядок на кухне. Но он познал радость победы на своей собственной священной земле, выиграл свою первую битву.

Я не могу обещать, что никогда больше не буду беспокоиться о его безопасности. Да и какая мать смогла бы? Но в тот день, у подножия Монолита, я тоже начала свой путь – путь к доверию и бесстрашию.

Диердре У. Хоннольд

Кубок для тренера

Каждый набор для выживания должен включать в себя чувство юмора.

Автор неизвестен

Наш ближайший сосед был тренером команды моего старшего сына. Он часто выводил команду на поле для тренировок.

Однажды теплым весенним днем я возилась с домашними делами, когда раздался стук в дверь. На пороге стояли двое парней. Они сказали, что мистеру П., тренеру, нужен кубок. Я сразу же принесла один из комнаты сыновей. Мальчики забрали кубок и побежали с ним обратно на поле.

Через несколько минут стук раздался снова. Те двое вернулись, чтобы прояснить ситуацию: оказалось, что мистеру П. не нужен был спортивный кубок, ему был нужен стакан для воды.

Но знаете, привыкаешь думать определенным образом, когда воспитываешь сыновей.

Джоанна П. Брейди

Брайан

Лучшая часть жизни праведного человека – это его небольшие, безымянные и всеми позабытые поступки, вызванные любовью и добротой.

Уильям Вордсворт

Брайану семь. Он мечтатель и сводит свою учительницу с ума. А она такая же жесткая, как ириска в декабре.

Однажды Брайан пришел в школу с опозданием на час. Учительница выбежала из класса, спустилась в кабинет директора и позвонила матери Брайана.

– Брайан сегодня опоздал на час, – сказала она. – С меня хватит!

Мать Брайана волновалась весь день. Наконец, Брайан вернулся домой.

– Брайан, что случилось в школе?

– Я опоздал. Моя учительница разозлилась.

– Я знаю, Брайан. Она позвонила мне. Так что случилось?

– Ну, – начал Брайан, – ночью шел дождь. Весь тротуар был усеян червями.

Он немного помолчал и продолжил:

– Я знал, что дети на них наступят, поэтому попытался засунуть их обратно в отверстия в земле.

Брайн посмотрел на мать:

– Это заняло много времени, потому что они не хотели туда залезать.

Мать обняла его.

– Я люблю тебя, Брайан, – сказала она.

Джей О’Каллахан

Мама из Младшей лиги

Иные виды спорта – это просто спорт. Бейсбол – это любовь.

Брайант Гамбел

Поскольку у нас с женой растут трое сыновей, ей пришлой забыть о своей неприязни к спорту и официально стать «матерью из Младшей лиги».

Недавно у нас родился четвертый малыш.

Помню, как медсестра вышла в приемный покой больницы, чтобы позвать меня. Жену везли на каталке в палату, когда я догнал ее.

– Ваш муж пока не знает, кто у вас родился, – предупредила ее медсестра.

Моя жена перевела на меня взгляд и сонно улыбнулась:

– Еще четыре года в Младшей лиге мне обеспечены.

Гарри Дель Гранде

Обряд инициации

Человеку столько лет, на сколько он себя ощущает.

Гватемальская поговорка

Снекоторых пор мой четырнадцатилетний сын Тайлер стал вести себя более ответственно: без напоминания выполнял свои обязанности по дому, поддерживал порядок в своей комнате, держал слово. Для меня такие перемены означали лишь одно: Тайлер вырос.

Моментов, когда я вдруг со всей остротой осознавала происходящие в нем перемены, за нашу жизнь было несколько. Например, когда исчез его младенческий запах, или когда я сняла с его велосипеда тренировочные колеса. Помню, с какой тоской я наблюдала, как он избавляется от всех своих игрушек – тогда он сохранил только плюшевую гориллу, которую моя мать подарила ему, когда еще была жива. Похоже, нынешнее изменение будет самым радикальным. Проглотив слезы, я начала планировать особенный день – день инициации для моего сына.

Особенный день Тайлера начался с завтрака в ресторане. На этот раз детей среди приглашенных не было – только отец Тайлера, его мачеха, отчим и я. Тайлер казался таким счастливым, впервые оказавшись с нами наравне.

За несколько недель до церемонии я подарила Тайлеру специальный дневник. Я записала в него множество вопросов и попросила, чтобы он подумал и ответил на них. Кто был его героем и почему? Когда он почувствовал самую глубокую связь с Богом? Какой подарок в его жизни был его самым любимым и почему?

Кроме того, Тайлер сам выбрал нескольких взрослых, которые имели большое значение в его жизни, и я договорилась, чтобы каждый из них нашел время, чтобы погулять с ним в тот важный день, стараясь быть настолько открытым и откровенным, насколько это возможно.

Среди приглашенных был директор школы, в которой учился Тайлер. Он поделился с сыном своей любимой молитвой – молитвой святого Франциска. Ту же самую молитву моя мать читала каждое утро на протяжении всей своей жизни. Они с Тайлером были очень близки, и позже он признался, как ему казалось, что и она была там в те мгновения.

В сумерках семья и друзья собрались на церемонию на причале у озера. Короткий дождь освежил воздух, теперь в нем чувствовалась осенняя прохлада. Мы сидели вокруг костра, играла кассета с записью индейской флейты. Тайлер поделился со всеми своими намерениями относительно своей ответственности перед планетой, гости благословили его, а мы – его родители – дали устное обещание, что с этого момента в своих сердцах будем считать его мужчиной.

Гостей попросили принести подарки, никак не связанные с деньгами. В результате наш сын получил коробку с записками на тему «Что мне нравится в Тайлере», желудь могучего дуба, мешочки ручной работы и многое другое. Один мужчина прочитал вслух стихотворение, посвященное его отцу.

Во время церемонии и в последующие недели люди подходили ко мне и говорили: «Сегодня я был бы другим человеком, если бы мои родители подарили мне обряд инициации». Никогда – даже в самых смелых мечтах – я не могла предвидеть того чувства единения и святости, которое мы с сыном испытали в его особенный день.

Теперь в нашем доме стало все по-другому: появилось уважение друг к другу. Часто, прежде чем заговорить с Тайлером, я спрашиваю себя: «Как бы я сказала это мужчине?» А Тайлер кажется менее погруженным в себя и более чувствительным к переживаниям других людей.

Помню, как однажды, несколько месяцев спустя, наша семья планировала прогулку. За окном было дождливо и холодно, и все, кроме меня, хотели пойти поиграть в игровые автоматы. Я сделала несколько слабых попыток предложить что-то другое, но их энтузиазм победил. В тот день у меня не было сил постоять за себя.

Мы уже стояли на пороге, когда Тайлер, который теперь был на голову выше меня, обнял меня за плечи и сказал: «Я вижу, что ты на самом деле не хочешь идти в игровой центр. Давай сядем и решим, что мы все хотим сделать. Потому что я никуда не пойду, пока ты тоже не будешь счастлива».

Я была так удивлена, что расплакалась, но это были слезы счастья. Было чудесно чувствовать, что о тебе заботятся, и знать, что мой сын когда-нибудь станет любящим мужем и отцом для своей собственной семьи. Да, Тайлер стал мужчиной – прекрасным мужчиной.

Кэтрин Кволс

Записка ко Дню матери

У меня два сына-подростка, Люк и Сэм. Я воспитываю их одна и, будто самые важные сокровища на свете, собираю все, что они когда-либо сказали или сделали. Недавно в моей копилке появился еще один бесценный подарок – записка, которую передал мне мой сын Люк на День матери.

В то утро я чувствовала себя вдвойне благословенной, когда, сидя в церкви между сыновьями, слушала слова пастора о семьях и матерях. Это послание было ободряющим, в нем говорилось о том, что родители и дети должны проявлять любовь и заботу друг к другу.

Во время проповеди Люк что-то нацарапал на листе бумаги и передал его мне. Мое сердце сжалось, когда я начала разворачивать его письменное признание в любви. Я уже предвкушала сообщение, что я лучшая мама в мире, и изо всех сил старалась не расплакаться на публике. Я даже закусила губу, чтобы сдержать свои эмоции, когда прочитала: «Посмотри за меня сегодняшнюю игру «Лейкерс», пока я на работе».

Джери Крисонг

Один из мальчиков

Смех – это мгновенный отдых.

Милтон Берл

– Кто лучше? – спросила я мужа через несколько недель после свадьбы, – Кассиус Клей или Мухаммед Али?

Мой муж смотрел на меня широко раскрытыми от ужаса глазами:

– Ты смеешься, правда?

Я смиренно покачала головой.

– Это один и тот же человек, – ответил муж и снова уткнулся в газету.

У меня было оправдание: я просто пыталась приспособиться к миру спорта, в котором обитал мой муж. Мой отец и братья увлекались спортом, но их интерес не шел ни в какое сравнение с одержимостью моего суженого. Он смотрел все игры, знал всю статистику, анализировал всех тренеров и слушал все спортивные ток-шоу по радио.

Он изо всех сил старался вовлечь во все это и меня. «Посмотри повтор!» – кричал он из комнаты, где стоял телевизор.

И я, бросив все, что делала в тот момент, мчалась через весь дом, чтобы увидеть еще один впечатляющий захват, блок, удар, финиш или прыжок. Все это было очень впечатляюще, однако все равно не привлекло моего внимания так, как хорошая книга, долгая прогулка, звезды в ясную ночь или картина Моне.

По мере того как наш брак продвигался по игровому полю жизни, у нас родились трое сыновей. Теперь в нашем доме сложилась идеальная команда: питчер, кэтчер и отбивающий. Пока мои подруги с дочерями наряжались для обедов и походов по магазинам, я натягивала джинсы и часами торчала на поле, выкрикивая: «Беги! Ты можешь сделать это!»

– Скажи, ты не слишком разочарована тем, что у тебя нет дочки? – спрашивали подруги.

– Вовсе нет, – честно отвечала я.

– Что ж, на небесах есть особое место для матерей троих мальчиков, – вздыхали они, цитируя популярное руководство для родителей.

По мере того как каждый из сыновей взрослел и за завтраком открывал свой раздел спортивной страницы, я тоже менялась. Я отказывалась оставаться на скамейке запасных. Ну и что с того, что у меня не было длинных волос, милых платьев и балетных туфель? Зато я могла быть девушкой, подающей мячи, или выйти на поле с битой.

Я сама не заметила, как стала своим парнем. Я подавала и забрасывала мяч, я ловила рыбу. Передо мной открылся совершенно новый мир. Занятия, которые я никогда бы не выбрала сама, превратились в удивительные приключения.

Будучи питчером в игре с соседскими ребятами, я открыла для себя удовольствие от удачного удара по мячу и полюбила землистый запах вытоптанной травы жарким летним днем.

Будучи драйвером на лужайке для гольфа, я восхищалась точностью выполнения четырехфутового удара и заодно успевала порадоваться трелям птиц, которые пели нам серенады с соседнего дуба.

Как специалист по насаживанию наживки на крючок, я ощущала волнение рыбы, дергающей леску, и краем глаза замечала все оттенки заходящего солнца.

Стоило мне привыкнуть ко всем этим занятиям, как мальчики вступили в подростковый возраст, что потребовало от меня новых решительных изменений. Однажды, в очередной раз доставив их на место встречи с друзьями, я поняла, что нет никакого смысла просто сидеть и ждать. Вопреки здравому смыслу, я присоединилась к их занятиям.

Холодным пасмурным днем я взбиралась на сорокафутовую сосну, раскачивалась на веревке и кричала: «Тарзан!», прежде чем окунуться в холодные воды озера Нортвудс. Я каталась на самых быстрых и крутых американских горках тематического парка, вопя во все горло, и посещала бейсбольные конференции, где бегала с толпой фанатов за автографами игроков, которых я даже не знала. Будучи начинающим лыжником, я оказалась на вершине заснеженной горной вершины, на слишком крутом склоне просто потому, что мои сыновья решили, что мне понравится открывающийся оттуда вид.

«Дерзай, мама, – сказали они. – Ты можешь это сделать!»

И я это делала.

Однако пик моей спортивной карьеры наступил, когда сыновья перешли на мое игровое поле.

Однажды мой восемнадцатилетний сын вернулся из города и описал приватную экскурсию по художественному музею, которую он устроил своим друзьям. Вслед за этим мой шестнадцатилетний сын принялся обсуждать контрастные романы популярного автора, а мой тринадцатилетний сын заметил в бархатной темноте неба сверкающий Орион и объявил, что это его любимое созвездие. Это был успех.

Недавно мы возвращались домой после того, как отвезли нашего старшего сына в колледж. Младшие сыновья и муж затеяли спортивную викторину.

– Назовите три профессиональные баскетбольные команды, названия которых не заканчиваются на «с».

– Кому принадлежит рекорд по количеству хоум-ранов кэтчера?

Я рассеянно слушала, следя, как лучи фар фермерских тракторов скользят по рядам залитых лунным светом кукурузных полей. В окно лился сладкий аромат урожая. Вдруг вопросы иссякли. Я воспользовалась моментом.

– Кто был лучше, – спросила я, – Мухаммед Али или Кассиус Клей?

Ошеломленная тишина.

– Мухаммед Али? – ответил один.

– Кассиус Клей? – догадался другой.

Муж расхохотался:

– Это один и тот же человек!

– Эй, это классный вопрос с подвохом, мама! – воскликнул мой средний сын.

– Давай опробуем его на Билли и Греге, когда вернемся домой, – предложил младший.

Двадцать пять лет спустя я отыгралась. Только не спрашивайте меня о счете.

Марни О. Мамминга

Простые удовольствия

Повзрослев, мы теряем радость простых событий. Возможно, именно поэтому Бог позволяет нам быть родителями. Восторг, который мой десятилетний сын Колби испытывает от автомобильных гонок, смягчает мое сердце и открывает новые горизонты.

Помню, как мы отправились на гонку в Канзас-Сити, чтобы увидеть заезды NASCAR Busch и Winston Cup. Я и раньше посещала подобные мероприятия, но для моего сына это был первый раз. Он пришел в настоящий восторг от новой трассы и еще больше – от составленных мною планов.

Великого штурмана из меня бы никогда не вышло – я умудрялась заблудиться каждый раз, стоило нам только выйти на улицу. Но я и не думала расстраиваться. Потому что каждый раз, потерявшись, мы вдруг натыкались на какой-нибудь выставочный автомобиль. Мы увидели машину Джеффа Гордона, любимую машину моего сына, пока искали ресторан «Венди», чтобы пообедать. Нашли симулятор вождения автомобиля Tide в продуктовом магазине, сделав крюк на десять миль в поисках съезда на межштатную автомагистраль. Мы случайно стали свидетелями разгрузки машины M&Ms – какой кайф вызвали у нас эти звуки!

В наш первый вечер в городе я планировала пойти на праздник фанатов, который должен был состояться на местной ярмарке. Ожидалось, что там появится много пилотов. Очередь за автографами выстроилась еще до нашего прихода, поэтому нам оставалось просто стоять и ждать. На этот раз нашей целью был Расти Уоллес. Мой внутренний взрослый сто раз успел усомниться в успехе этого ожидания, однако счастливое предвкушение, которое испытывал сын, заглушило мой скептицизм. Пока я дежурила в очереди, Колби бегал с места на место, делая снимок за снимком, а затем отчитывался передо мной.

Первое (и, возможно, самое острое) волнение охватило сына, когда на сцену поднялся Марк Мартин. Десятилетний Колби взобрался вслед за ним, встал всего в шести футах и направил в его сторону фотоаппарат. Сделав быстрый снимок, он остался на месте и уставился на гонщика. Вам знакомо чувство, возникающее, когда кто-то буквально сверлит вас глазами? Марк обернулся и встретился взглядом с восхищенным молодым поклонником. Он улыбнулся, а затем продолжил разговаривать с толпой. Колби тут же отправил мне сообщение о «волнении всей его жизни», как он это назвал.

Потом мы, наконец, добрались до начала очереди, чтобы встретиться с Расти Уоллесом. Колби захотел сфотографироваться. Это было непросто, ведь очередь нельзя было остановить даже на секунду. Зная это, мы разработали целый план, и его требовалось выполнить идеально, поскольку у нас был только один шанс.

Итак, Колби запрыгнул на платформу, где сидел Расти. Чтобы удержать равновесие, он изо всех сил ухватился за стол. Расти, услышав, как какая-то легкомысленная мамочка выкрикнула его имя (разумеется, это была я), поднял голову и одарил нас улыбкой. Кадр был сделан. Мы двинулись дальше, чрезвычайно гордые собой.

День гонки несколько померк по сравнению со встречами со знаменитыми гонщиками. И все же сын прижался всем своим маленьким телом к забору, чтобы подобраться как можно ближе к Джеффу Гордону после его представления, и фотографировал своего любимого пилота, пока тот ехал, махая рукой толпе. В тот день Джефф выиграл.

Я устала от болей в ногах, страдала от недосыпа и нездоровой пищи в выходные, но все равно улыбалась, когда слышала, как Колби рассказывает о той первой гонке. «Я встретил Расти Уоллеса, – говорит он. – Марк Мартин улыбнулся мне, а Джефф Гордон ПОБЕДИЛ!»

Вот он, идеальный уик-энд для любого десятилетнего фаната гонок. Что до меня, то мне просто посчастливилось разделить с ним эту радость.

Кэрол Эйнарссон

Юношеские обещания

Говорят, что возраст – это то, что у вас в голове. Хитрость заключается в том, чтобы не дать ему проникнуть в ваше тело.

Автор неизвестен

Вода искрится подо мной. Легкий ветерок развевает мои волосы. Я чувствую себя молодой.

Вот уже несколько дней мы с мужем и двумя сыновьями наслаждаемся отпуском, и сегодня я решила взять напрокат катер и покататься на водных лыжах. Я подумала, что это великолепная идея. Представляла, как становлюсь активным участником этого семейного события и выхожу, наконец, из привычной роли уставшей мамы-болельщицы. Признаюсь, с годами я стала менее активной, и мне это не очень-то нравится. Так что я пристыдила своего упрямого мужа, буквально заставив его арендовать катер. Я назвала его брюзгой средних лет, лишенным жажды приключений и уделяющим слишком мало времени отстаиванию своей мужской спортивной доблести. Кажется, это сработало.

В то утро, натягивая старый купальник (на всякий случай – подальше от зеркала), я чувствовала себя необычайно резвой и дерзкой. Я вспомнила ту молодую девушку, чуть больше двадцати. Ах, я была такой милой, такой загорелой, такой худенькой. Однажды я каталась на лыжах по чистому голубому озеру в Колорадо. Каким высоким казалось мне небо! Весь мир был у моих ног. У меня все было под контролем. Я могла сделать все, стоило только захотеть!

Поток волнующих воспоминаний нахлынул на меня, заглушая смутное неприятное сомнение. Внутренний голос шептал: «Ты делала это только один раз!» Но кого в такие моменты волнует осторожность? Я была в восторге! Я была готова! Мой муж наверняка тоже разглядел особый блеск в моих глазах и оценил мою решимость катиться на лыжах навстречу собственной молодости. Он понимал, что никакие слова не разубедят меня. Поэтому просто медленно покачивал головой.

Первый обязательный шаг заключался в том, чтобы найти спасательный жилет подходящего размера. Пошарив в катере и примерив три или четыре, которые, конечно же, были сшиты для больших сильных мужчин (умеющих кататься на лыжах), я, наконец, нашла симпатичный маленький красный жилет. Мне он показался почти идеальным, поскольку скрывал большую часть моего тела.

Дальше предстояло спрыгнуть – пусть и неуклюже – с лодки в воду. Это был единственный раз, когда я заколебалась, вспомнив о стае отвратительного вида рыб, дежуривших у причала. Однако в тот момент у меня были более насущные проблемы. Мальчишки бросили мне лыжи. С большим трудом я начала надевать на ноги эти тонкие, очень длинные приспособления, а это непростая задача, особенно когда ты находишься в воде в своем милом маленьком спасательном жилете, который вздулся на шее и постоянно заставляет тебя переворачиваться на спину. И все же я выполнила это неподобающее для леди задание и сразу же почувствовала себя чертовски хорошо – более сильной, более уверенной и уже гораздо больше похожей на прежнюю молодую женщину.

Все это время ребята кружили вокруг меня на катере. Сквозь гул двигателя я слышала, как они кричат: «Тряси! тряси!» Трясти? Почему они хотят, чтобы я что-то трясла? Я начала совершать руками какие-то круговые движения, и тут мой сын перегнулся через борт лодки и рявкнул мне на ухо: «Трос!» О да! Трос! Нужно ухватиться за трос, когда он будет рядом. Я знаю это. Все, что мне нужно сделать, это найти трос, который плавает где-то в стороне от меня. Я не вижу его, но ребята продолжают кричать и показывать пальцами, так что я решаю, что он рядом, и продолжаю искать. Гребу в одну сторону, гребу в другую, кружусь на месте… «Он прямо здесь, мам! Прямо здесь!» – «Прямо здесь, где… ГДЕ?» Наконец, мальчики бросают трос так, чтобы я могла его увидеть. Мне интересно, почему они просто не сделали этого с самого начала.

Итак, трос в руке, лыжи приподняты, я киваю головой, как настоящий профессионал: «Вперед!» Теперь я уверена, что смогу это сделать. Однажды я уже сделала это, не так ли? Двигатель начинает набирать обороты, гребной винт – вращаться. Мой муж нажимает на педаль газа и медленно выводит катер – мне кажется или он склонил голову в молитве?

Я чувствую, как вода течет по моей коже, пробуждая воспоминания о прошлом. Ааа, да. Я постепенно расслабляюсь, лодка набирает скорость. Я крепче сжимаю трос. Потом мы вдруг начинаем двигаться быстро… быстрее… а потом уже и слишком быстро! Я не знаю, что произошло, но без всякого предупреждения этот гладкий, блестящий новый катер превратился в ревущего монстра, который, извиваясь и поворачиваясь, несется по воде с головокружительной скоростью.

Я ничего не помню. Что я должна теперь сделать? Нет времени думать. Поэтому я просто продолжаю хвататься за трос, даже когда мне кажется, что мои руки отрываются от остального тела! По-моему, надо держать ноги вместе, но… о, вода. Там так много воды! Я не помню столько воды. Она идет на меня стальной стеной. Я использую каждый мускул своих пятидесятилетних ног, изо всех сил стараясь удержать их вместе. Пытаясь сохранить равновесие и хоть немного достоинства, я начинаю подниматься вверх, вверх – еще чуть-чуть – и тут… через наносекунду я это чувствую! Боже мой! Мои ноги на самом деле расходятся – это происходит – это – это шпагат!

Трос вырывается у меня из рук, после чего я врезаюсь лицом в нечто, похожее на кирпичную стену. Вода немедленно начинает заполнять нос и рот. Неужели я тону? Это все? Будут ли в моем некрологе такие слова: «Утонула, разбившись о воду»? Но потом я чувствую, как меня что-то подхватывает и переворачивает на спину – о, мой дорогой, дорогой маленький красный спасательный жилет!

Ошеломленная и отплевывающаяся, я выныриваю на поверхность. Семья умоляет меня вернуться на катер, что было бы самым разумным поступком. Но я пока не могу расстаться со своей мечтой. И лишь после еще двух попыток, которые были точными копиями первой, я, наконец, принимаю поражение. С тяжелым чувством смирения в душе и еще более тяжелым – в теле я неуклюже забираюсь обратно на борт, ударившись лодыжкой о гребной винт – последнее унижение. Последний способ монстра сказать: «Попалась!»

Я оглядываюсь назад, понимая, что оставила свою юность где-то там, на бескрайних просторах голубой воды. В глазу появляется слеза и скатывается по моей загорелой (слегка морщинистой) щеке. Мой разум знает, что пришло время попрощаться. На сердце… что ж – на сердце тяжело и грустно.

Мои мальчики уже готовятся спрыгнуть с лодки и начать свое потрясающее путешествие. Наблюдая за ними, я чувствую, как понемногу успокаивается мое печальное и тяжелое сердце. Исцеление займет некоторое время, но я, несомненно, скоро приду в себя. Я чувствую, как мои кости расслабляются, а кожа впитывает солнечные лучи. Может быть – всего лишь может быть, – у взросления, которому я так сопротивлялась, есть свои преимущества. Жесткие, необузданные действия юности уступают место мягкости и мудрости. Возможно, мне больше не придется так сильно бороться. Меня уносят волны времени, и с этой мыслью я проваливаюсь в желанный сон.

Дениз Флеминг

День первой рыбалки

Большая часть нашего счастья зависит от нашего характера, а не от обстоятельств.

Марта Вашингтон

Все лето наш шестилетний сын Крис умолял отца взять его с собой на первую рыбалку. Важный день должен был настать завтра, но Рона вызвали на работу, и момент оказался испорчен. Я видела разочарование в глазах сына. Едва сдерживая слезы, он повернулся, чтобы уйти.

– Подожди минутку, Крис, – сказала я. – Можно я пойду с тобой на рыбалку?

– Ну, э-э, хорошо, мам, – протянул он, как будто не был уверен, что правильно меня расслышал.

– Мы встанем в пять часов утра. Это нормально?

– Конечно. – Его слезы уже сменились улыбкой.

Мне следовало бы серьезней подумать, прежде чем обещать, ведь я никогда раньше не рыбачила.

Ровно в пять утра зазвонил будильник. Не помню, когда в последний раз вставала так рано. Быстро съев по миске хлопьев, мы погрузили в машину большой ящик, набитый бутербродами, напитками и огромным количеством льда – достаточным, чтобы упаковать всю рыбу, которую мы собирались поймать. Со списком необходимых нам вещей мы заехали в ближайший рыболовный магазин, чтобы купить удочку, леску, крючки и немного червей. Потом мы отправились на озеро.

Стояло типичное августовское утро, солнце уже палило вовсю. Согнувшись под тяжестью снаряжения, мы тащились вдоль скалистого берега, пока, наконец, не устроились под неким подобием дерева. Я объяснила Крису, что «подобие» дерева – это растение, которое хотело бы стать настоящим деревом, но не смогло, потому что деревья здесь, в Аризоне, растут не очень большими из-за сильной жары и отсутствия дождей. Он согласился, что слабая тень все же лучше, чем ее полное отсутствие.

Я нацепила леску на удочку и закрепила крючок таким узлом, который удержал бы Моби Дика.

Следующего шага я опасалась больше всего.

– Мама, ты поможешь мне насадить червяка на крючок?

– Хорошо, но тебе лучше побыстрее научиться самому. Это первый и последний раз, когда я это делаю.

«Ладно, я с этим справлюсь», – подумала я, зажмурила глаза и быстро схватила первого червяка, который тут же стал извиваться у меня между большим и указательным пальцами. Следующей задачей было насадить червяка на крючок. Я не знала, что черви бывают разных размеров; этот был очень тощим. Крис отступил назад – отчасти из-за выражения моего лица, а отчасти потому, что его поразило, что я вообще осмелилась прикоснуться к червю. Должно быть, он читал мои мысли.

– Он не хочет оставаться на крючке, – прошептал он.

Червяк продолжал извиваться изо всех сил.

И тут, совершенно случайно, я все же проткнула червя. Он повис на крючке, смертельно раненный, корчась от боли.

– Быстро бросай леску в воду! – закричала я.

Крис ни за что не смог бы насадить этих тощих червей на крючок, при этом не зацепившись сам. Осознание того, что мне придется возиться со всеми остальными извивающимися, скользкими маленькими ползучими существами, не привело меня в восторг, однако вскоре я стала настоящим экспертом по «случайному» насаживанию червей на крючок.

Три часа спустя в углу нашего холодильника аккуратно лежали в ряд три маленьких синежаберных солнечника. Остальные рыбы в озере остались равнодушны к нашим «худосочным» подношениям. Мы решили возвращаться домой.

Рон все еще был на работе. Я вспотела, от меня пахло рыбой, наш улов оказался весьма скудным.

– Мам, мы будем их готовить?

– Я думаю, мы могли бы, – поморщилась я. Такая мысль даже не приходила мне в голову. Рыбины были настолько мелкими, что вряд ли из каждой из них вышло бы больше, чем по два маленьких кусочка. Тем не менее я выложила их на сковороду. Через несколько минут все три рыбы перекочевали на тарелку Криса.

– Нет, мам, тоже возьми себе одну, – настаивал он.

Мой план не сработал; мне придется съесть одну рыбу. Крис откусил первый кусочек и не выплюнул его, так что я тоже попробовала. На вкус рыба была точь-в-точь как озерная вода, но я заставила себя проглотить ее. Рон вошел как раз в тот момент, когда я доедала последний кусочек.

– Ну, как прошла ваша поездка? – спросил он.

Крис заговорил прежде, чем я успела произнести хоть слово.

– Это было здорово, папа! Вода была такой прозрачной и гладкой, а небо – по-настоящему голубым. Когда мы только приехали туда, там не было лодок, так что было очень тихо. Мы слышали пение птиц. Мы с мамой сидели на камне и смотрели, как утка плавает и оставляет след в воде. Это оказалось действительно весело, и мама была самой лучшей!

Затем он рассказал Рону все о «подобии» деревьев. Когда он закончил говорить, Крис повернулся и обнял меня.

Было ли небо таким уж голубым? Какие поющие птицы? И я даже не видела утку. Я была слишком поглощена насаживанием червей на крючок, чтобы оценить всю красоту, но Крис все сделал за меня.

– Спасибо, мам. Давай в следующие выходные снова поедем к нашему месту? – попросил Крис, и его глаза заблестели.

Как я могла отказаться?

– Конечно, милый, мы обязательно туда поедем.

Таня Брид

Мама делает крученый бросок

Мать – это та, которая может занять место всех других, но чье место не может занять никто другой.

Кардинал Мермиллод

Летние каникулы у мальчиков в самом разгаре. Досмотрев по телевизору бейсбольный матч высшей лиги, мой сын Дэниел роется в шкафу в поисках своей пластиковой биты, мяча и миниатюрной бейсбольной перчатки.

– Давай, мам! – говорит он. – Пойдем поиграем в мяч.

Я знаю, что он не даст мне покоя, пока мы не выйдем на близлежащее бейсбольное поле, чтобы сыграть в его не подчиненную никаким правилам, но очень воодушевляющую версию бейсбола. Поэтому я надеваю свою поношенную кепку «Нью-Йорк Метс», беру собственную потрепанную перчатку, и мы идем.

По дороге в парк мне становится грустно от того, что этот маленький мальчик должен играть в бейсбол со своей матерью. Не то чтобы я была неуклюжей – в конце концов, в старшей школе и колледже я была звездой софтбола и до сих пор являюсь одним из ведущих игроков местных любительских команд. И дело не в том, что я не люблю бейсбол, потому что я его люблю. Просто иногда мне хочется, чтобы у моего сына был кто-то, кто играл бы с ним в мяч. Кто-то мужского пола.

Быть матерью-одиночкой подрастающего мальчика – одна из самых трудных вещей, которые я когда-либо делала в своей жизни. Да, я многому могу научить своего сына. Могу сидеть рядом с ним на трибуне и авторитетно описывать действия на бриллианте[5]. Могу показать, как подавать, как добиться плавного ритма заводки, растяжки и подачи с красивой синхронностью. Могу научить бить битой: «Убери свой стик с плеча! Подними локоть! Глубоко вдохни! Выходи на поле и действуй!»

Я могу показать своему сыну, как ударить ногой по первой базе так, чтобы у него был прямой путь ко второй, и при этом он не выходил слишком далеко за пределы базовой линии. Я могу натренировать его отбиваться боком, низко надев перчатку, расслабив конечности, в погоне за сильным ударом граундера на второй базе. Я могу обучить его навыкам хорошего кэтчера – в том числе тому, как блокировать пластину своим телом и как безропотно принимать резкий удар. Именно так я сама играю в мяч. И он тоже будет хорошим игроком.

Но есть много вещей, которым я не в состоянии его научить. Даже если я расскажу ему, как должен вести себя молодой человек, я сделаю это с точки зрения женщины. Я не могу объяснить ему, как быть мужчиной. Я ничего не знаю о тонкостях и секретах мужественности. Я могу играть в мужские игры сколько угодно, и играть в них убедительно, и мой сын чему-нибудь непременно научится. Но это будет не то же самое, как если бы в его жизни был мужчина, которым он мог бы восхищаться, с которым мог бы общаться и у которого мог бы учиться.

Я ищу для него образцы для подражания, но это легче сказать, чем сделать. Я разборчива – я и должна быть такой. Я хочу, чтобы Даниэль стал хорошим, смелым человеком, уважающим женщин, равенство и разнообразие, сильным и уверенным в себе. К счастью, вокруг нас достаточно мужчин, готовых взять на себя обязательство быть частью жизни моего сына в отсутствие полноценного отца. Все вместе они дают моему сыну отличное представление о том, каким человеком он может в перспективе стать.

Я хочу, чтобы у моего сына было общественное сознание Фрэнка, чувство юмора Алана, трудовая этика Даррена и мягкость Стива. Я хочу, чтобы у него была любовь Фила к своей матери, преданность Дэвида церкви и семье, стремление Тони к образованию и веселый дух Теда. Я хочу, чтобы у него было тихое спокойствие Ларри, дружелюбие Левона, услужливость Билла и тяга к приключениям Бена. Я хочу, чтобы Дэниел обладал всеми этими качествами и кое-чем большим. Я хочу, чтобы он взял все, чему научился у этих людей, и однажды передал это другому мальчику, установив с ним неразрывную связь.

Я надеюсь, что мой сын когда-нибудь в скором времени будет играть в бейсбол с кем-то, кто заодно во время игры расскажет ему о некоторых жизненных нюансах. С кем-то, кто будет говорить с ним так, как я не могу, – как мужчина с мальчиком, с мужской точкой зрения и с мужской любовью. Моему сыну очень повезет, если он встретит такого человека.

А пока у меня есть одна мечта.

Мировая Серия[6] только что закончилась. Мой сын, самый ценный игрок Серии, привел свою команду к победе, продемонстрировав идеальную игру: ни пробежек, ни пропущенных голов, ни ошибок, ни обходов. Все поражены: ведь он еще так молод!

– Кто научил вас так подавать? – спрашивает репортер.

Мой сын улыбается.

– Моя мать, – говорит он. – У мамы отличный крученый бросок. Таня Дж. Тайлер

Мама бьет в лунку

Разум обладает огромным контролем над телом; очень немногие болезни могут победить сосредоточенную энергию и решительный дух.

Кэтрин Ламберт-Скронс

Однажды вечером я разговаривал с матерью по телефону. Она только что вернулась со своего первого занятия по гольфу.

– Уверена, что мне действительно нравится эта игра, – заявила она.

На прошлое Рождество мы с братом, сестрой и подругой купили маме стартовый набор клюшек. У мамы есть собственный бизнес в сфере спортивного страхования и пособий, и уже много лет она попадает на деловые встречи Дорал и Пеббл-Бич. При этом она, единственная из всех членов семьи, не играет в гольф. «Ну, я могла бы сыграть там раунд, если бы умела, – говорила она. – Зато мне нравится кататься по полю на карте. Вы же знаете, как я люблю шум океана».

Естественно, наша семья не могла долго этого выносить. Поэтому мы рискнули и удивили ее клюшками. Мы были уверены, что она станет неплохим игроком, потому что однажды видели, как она сделала несколько взмахов на тренировочном поле и один раз здорово отбила мяч. Кроме того, это стало бы хорошей физической нагрузкой.

Мама была очень взволнована – она так мало знала о гольфе и боялась выглядеть глупо.

– Просто ненадолго сходи на рейндж[7], мам. Затем ты можешь попробовать сыграть на нескольких лунках и постепенно дойти до полного раунда, – посоветовал я.

За эти первые несколько месяцев она ходила на рейндж всего пару раз. Зато ей очень понравилось покупать одежду. «Сегодня я купила себе новый костюм для гольфа». «Теперь у меня есть туфли для гольфа»…

– Как насчет твоего свинга? Ты забивала мячи в последнее время?

– Нет, но я хочу быть полностью готовой, когда придет время ехать в гольф-лагерь!

Мы с братом и сестрой посовещались и порекомендовали ей начать делать хотя бы простую растяжку и упражнения за несколько недель до поездки в лагерь «Сосновые Иголки». Потом расслабились и стали ждать.

Целую неделю мы не общались. Но узнав, что занятия в школе закончились, я позвонил маме.

– О, нам было так весело! – воскликнула она. – И знаешь что? Вчера я сыграла свой первый раунд.

– Ого, целых восемнадцать лунок?

– Ну, это был раунд с девятью лунками. И моя команда победила! Это был, что называется, «лучший мяч». И на одной лунке я вела его до самого грина, и мы использовали мой мяч.

– Что ты имеешь в виду – это был пар-3 или пар-4?

– О, я не знаю.

– Мне нравится такое отношение, мама.

Это была правда.

– Все, что я знаю, – призналась она, – это то, что надо стараться загнать мяч в лунку как можно меньшим количеством ударов. Удары других дам были гораздо короче, и одна из них сказала: «О боже, мяч Салли на грине».

Уверен, что это был один из тех переломных разговоров, которые происходят только раз в жизни.

– Итак, позже я сыграла еще девять лунок, и знаешь что? Я выбила еще. Когда я сказала бармену, сколько я забила, он удивился и сказал: «Салли, ты понимаешь, что если ты пройдешь все восемнадцать лунок, то забьешь 100? Это фантастика». Еще раз спасибо тебе за клюшки, Адам. О, знаешь что? Мне нужно узнать, где ты их взял, чтобы я могла купить сэнд-ведж и питчинг-ведж.

– Ну конечно, – я даже смутился, – мы же купили тебе только стартовый набор. Думаю, тебе еще понадобятся клюшки с четными номерами.

– О, боже, нет. Пока нет. Но я узнала о том, чем бить и на какие расстояния. Конечно, сейчас я, наверное, отступлю, но мне очень нравится эта игра!

Таково было чудесное, полное мимолетной невинности, знакомство моей матери с гольфом. Она открыла для себя прелести игры и наслаждалась самим действием. Эксперимент удался.

Адам Брунс

Сомнения

Мой сын Мэтт впервые заплакал февральским утром, в одиннадцать часов. Это был не последний раз, но точно – самый лучший.

Полная энтузиазма молодая медсестра улыбнулась:

– У вас прекрасный мальчик! Вы хотите его увидеть?

– Нет, – был мой категоричный ответ. Она хихикнула и вынесла сына из-за ширмы.

– Ох… он такой уродливый, – только и смогла произнести я.

Младенец был лысым, если не считать челки из густых каштановых волос, свисавших до самых плеч. Все его тельце покрывала кровь и какая-то отвратительная слизь. Мое сознание еще не прояснилось после анестезии. Помню, как спрашивала себя: «Что такое ты говоришь? Ты не должна так поступать!»

Это было в четверг. К следующему четвергу мы уже были дома, и я ждала, когда же во мне проснется пресловутая «материнская любовь». Я ухаживала за сыном, держала его на руках, переодевала его, купала – я делала все, что положено… и ждала.

Не знаю точно, когда это произошло: раскачивала ли я в тот момент качели или выбрасывала очередной испачканный подгузник, но мое сердце вдруг подпрыгнуло словно от мощного удара. Если бы оно тогда могло вырваться из моей груди, то сейчас наверняка кружило бы где-то в районе орбиты Венеры. Меня накрыла любовь.

На протяжении следующих двадцати лет я не раз сомневалась, и эти сомнения были столь же глубоки, как любовь, которую я питала к своему сыну. Его детство было преисполнено трудностей. Денег всегда не хватало. Никакой Прекрасный Принц не пришел и не спас нас от бедности, которую я мучительно пыталась преодолеть. Положительных мужских образцов для подражания для моего сына не существовало. Ни один из тех мужчин, что ухаживали за мной, не торопился создать семью, а на меньшее я была не согласна.

Несмотря на все мои усилия, единственной карьерной возможностью для меня стала неполная занятость. В надежде стать педагогом я вернулась в колледж. Когда детский сад был мне не по карману, я тащила Мэтта с собой на занятия, и он безропотно сидел рядом на долгих лекциях. Четыреста шестьдесят четыре доллара, составлявшие мой ежемесячный доход, не раз ставили нас перед трудным выбором. Мы просили у социальных служб еду и одежду. Большинство наших блюд состояли из одной только вареной картошки. Я наконец-то получила степень бакалавра, но моя мечта стать учителем так и не осуществилась, потому что аспирантура оказалась слишком сложной задачей для матери-одиночки.

Я потерпела неудачу.

Каким образцом для подражания я была? Может быть, мне стоило оставить своего сына? Должна ли я была отдать его семье, которая обеспечила бы его гораздо лучше, чем я? Эти сомнения возвращались с каждым увольнением, жертвой которых я становилась.

Единственным, в чем я никогда не сомневалась, была моя любовь к Мэтту и ответственность перед ним. Он вдохновлял меня, когда искать вдохновения больше было негде. Я наблюдала, как он рос, и вместе с ним росли его собственные мечты. Он повзрослел намного раньше положенного срока. Когда меня охватывало беспокойство, он утешал меня, утирая слезы, которые лились рекой, несмотря на все мои усилия сдержать их. Этот любящий, чудесный ребенок заслуживал гораздо лучшего. Я не могла избавиться от чувства, что оказала ему медвежью услугу в тот день, когда стала его матерью.

Да, я сомневалась в себе, но он ни на секунду не сомневался в этой единственной миссии в моей жизни. Мы открыто говорили обо всем, что его интересовало. В меру своих возможностей я отвечала на его вопросы и признавала свою ограниченность, когда ответа не было. Но вот что я точно знала: он никогда не был плохим, просто иногда совершал нехорошие поступки. Я была убеждена, что любовь без условий – это не любовь без ответственности. В тех немногих случаях, когда он попадал в беду, он должен был столкнуться с последствиями своих действий, но, несмотря ни на что, я всегда оставалась рядом.

Несмотря на трудности, мы выстояли и смеялись гораздо чаще, чем плакали. Мы с Мэттом стали командой.

Переживания и потрясения были неотъемлемой частью его существования. Денежные проблемы вынуждали нас много переезжать. Мэтт сменил семь начальных школ. Каждый переезд становился либо попыткой улучшить наше положение, либо спасением от бездомной жизни. В те дни существовало лишь две константы: наша любовь и мои сомнения.

К тому времени, когда мой сын перешел в среднюю школу, стало ясно, что он – особенный. Неоднократные переезды лишили его многих возможностей, однако Мэтт везде блистательно проявлял себя. Его упорный труд, полученные стипендии и финансовая помощь позволили ему поступить в колледж.

Мы продолжали разговаривать обо всем, что происходило в его жизни. Однажды, будучи уже студентом второго курса, он приехал погостить на праздники. Не могу сейчас вспомнить, с чего начался разговор, но сын рассказал мне об одном из своих соседей по комнате. Отец того мальчика, Джона, был генеральным директором крупной международной корпорации, и тот вырос, ни в чем не нуждаясь. Джон признался, что променял бы все, что у него было, на отношения, подобные тем, что были между нами.

Мэтт сказал мне:

– Мама, я хочу, чтобы ты знала, что, несмотря на нашу бедность и на то, что мы иногда не знали, где в следующий раз взять еду, детство было самым счастливым временем в моей жизни. Я ни за что на свете не променял бы тебя на другую мать. Ты дала мне чувство собственного достоинства и уверенность, что я могу достичь чего угодно, если захочу. На твоем примере я узнал, что такое настоящая любовь. Я не смог бы желать лучшего родителя. Мне невероятно повезло, что ты моя мать. Спасибо тебе за то, что ты дала мне жизнь.

Мэтт окончил колледж с отличием. Ему удалось год проучиться за границей, и сейчас он живет в Калифорнии, занимаясь актерской карьерой. И я больше не беспокоюсь о том, правильно ли я поступила тем февральским утром.

Ванда Симпсон

Правило «никаких объятий»

Нет ничего похожего на объятия мамы.

Адабелла Радичи

В свой первый день в детском саду

Он побежал к двери,

Отмахиваясь от объятий матери.

Эти объятья ему больше не нужны —

Ведь теперь он стал совсем взрослым —

Слишком взрослым для разных нежностей.

Вместо этого он быстро помахал ей на прощание,

Надеясь, что этого будет достаточно.

В первый день, когда он вернулся из школы,

Она спросила: «Что вы сегодня делали?»,

И он протянул ей лист бумаги

С большим круглым желтым солнцем на нем.

Картина была совсем неидеальна,

Потому что он запачкал ее,

Но она как будто этого не заметила,

Или для нее это было неважно.

В первый день в средней школе

Он снова направился к двери,

Убегая от объятий своей матери:

Они ему больше не были нужны.

Она что-то кричала ему вслед,

Когда он торопливо шел по улице

В сторону перекрестка,

Где планировал встретиться с друзьями.

Он надеялся, что она поймет,

Почему ему приходится ходить в школу пешком:

Ведь ехать со своей матерью

Просто было бы не круто.

Дома она снова спросила его:

«Что вы сегодня делали?»

Он протянул ей листки бумаги,

Где крестиками были помечены строчки:

Учитель специально отметил

Неправильные ответы, их было слишком много,

Но его мать, казалось, опять ничего не заметила,

Или для нее это было неважно.

В первый день в старшей школе

Он быстро прошел к двери,

Запрыгнул на водительское сиденье

Своего нового блестящего «Форда».

Он ушел, не позавтракав

И вообще не сказав ни слова,

Однако, прежде чем отъехать от обочины,

Он все же посмотрел назад

И увидел, как она отчаянно машет ему рукой,

Он нажал на клаксон всего один раз,

Чтобы хоть как-то скрасить ее день,

И увидел, как на ее лице появилась улыбка.

А потом он скрылся из виду —

И умчался вперед, в другой мир,

В свою новую захватывающую жизнь.

А после выпускного,

Когда слезы гордости блестели в ее глазах,

Он понял, что теперь пришло время

Попрощаться со своей мамой,

Потому что он уезжал в колледж

Навстречу лучшим дням.

Больше не было никаких правил,

Отныне он сам будет искать свой путь.

Чемоданы заполняли багажник

Его грязного потрепанного «Форда».

Он не мог дождаться, когда, наконец, уедет в колледж,

Чтобы заселиться в комнату в общежитии.

Мать открыла перед ним дверцу машины

И закрыла ее, когда он уселся,

Затем она улыбнулась своему сыну,

Хотя с ее подбородка капали слезы.

Она просунула руки в открытое окно,

Пожелала ему удачи в колледже,

А потом притянула ближе к себе своего сына

И нарушила правило «никаких объятий».

Он почувствовал запах свободы,

Выезжая на шоссе между штатами,

Наконец-то его жизнь принадлежала ему одному,

И судьба сулила надежды.

Студенческая жизнь оказалась сложной,

Совсем не такого он ждал когда-то.

Его мать часто писала,

Но у него не было времени отвечать на письма.

К тому же он был взрослым,

Слишком взрослым для разных нежностей.

Его визиты во время каникул —

этого вполне достаточно.

Скоро начнутся экзамены,

Давление было огромным,

Он занимался до поздней ночи.

Его желание сдать их было огромным,

Он задавался вопросом, как он справится,

Как он вообще справится,

Что, если он провалит свои экзамены?

Неужели не будет никакой надежды?

И вот однажды вечером

Он сел в машину

И выехал на магистраль на полной скорости.

Он вернулся на улицу,

На которой когда-то играл,

И вошел в открытую дверь

В дом своей матери.

Она сидела за столом,

А перед ней лежал тот рисунок в рамке.

Воспоминания из прошлого —

Они приносили одновременно радость и боль.

Ей не нужно было спрашивать,

Почему он вернулся из колледжа,

Потому что она знала ответ.

И тогда он нарушил правило «никаких объятий»,

Его руки крепко обнимали ее,

Он смотрел на старый рисунок:

Много деревьев, кривые ветки

И большое круглое желтое солнце.

Мать улыбнулась понимающей улыбкой,

А потом сказала:

«Сынок, я всегда буду тобой очень гордиться,

Ибо посмотри, как далеко ты продвинулся

От того маленького мальчика, такого храброго,

Который, отправляясь в детский сад,

Взмахнул на прощание рукой.

Конечно, ты совершал ошибки,

Но, сынок, я тоже делала это.

Быть идеальным невозможно.

Просто делай все, что в твоих силах,

И не ожидай большего.

Ведь жизнь должна быть веселой,

Ты живешь ее один только раз,

Делай то, что лучше для тебя, сынок».

Позже, сидя в своей комнате,

Чувствуя сомнения и тревогу,

И как становится невозможным

Все, к чему он стремился,

Он смотрел на свой детский рисунок,

На котором большое круглое желтое солнце,

И вдруг понимал,

Что и правда ушел далеко:

От детства – к зрелости,

Борясь со многими страхами,

Сквозь испытания и невзгоды,

Сдерживая слезы,

Зная, что пройти все тесты —

Еще не значит быть успешным.

И лишь тогда ты споткнешься в жизни,

Когда не сделаешь все, что в твоих силах.

Таким был главный урок, который он усвоил,

И этому не учили в школе…

Оказывается, что даже мужчина может

Нарушить правило «никаких объятий».

Шерил Костелло-Форши

Мама

Я стала мамой не так, как все. Я могла забеременеть, но мы с мужем решили вначале усыновить ребенка-инвалида, желающего попасть в семью.

Мы знали, что на нас станут косо смотреть и донимать грубыми вопросами, но все же чувствовали, что это правильный путь. Я еще рожу ребенка, и это будет невероятный и особенный опыт. Я знаю это, потому что однажды вечером уже стала мамой.

Мы решили усыновить двух братьев – пятилетнего Джесси и четырехлетнего Марио. Нам показали фотографии этих мальчиков, сделанные в день, когда их нашли. Они выглядели такими истощенными и больными, что мы перестали сомневаться в нашем решении. Мы приняли их всей душой еще до нашей первой встречи. Но готовы ли они принять нас в свою жизнь?

Кто-то купает ребенка в ванне или кормит его, а я сидела, скрестив ноги, на полу чужого дома, безуспешно пытаясь соединить два кусочка пластика, чтобы построить подводную лодку из «Лего» с одним из моих новых сыновей.

Я не могла отвести взгляда от лиц моих мальчиков. Руки Марио так и летали над катером, который он строил, поглядывая на меня, чтобы убедиться, что я все еще не ушла. Он был прекрасен – длинные ресницы трепетали на его щеках, огромные карие глаза пристально изучали игрушку, зажатую в руке. Я не могла поверить, что ему четыре года – он был таким крохотным, больше похожим на двухлетнего ребенка, а от воспоминания о фотографии, которую я видела раньше, мое сердце сжималось. Теперь он стал пухленьким – и резво передвигал своими крепкими ножками, бегая за игрушками, которые ему хотелось показать нам. Он был таким счастливым, таким доверчивым.

Джесси, напротив, казался намного старше своих пяти лет. Его день рождения был только через несколько месяцев, но его поведение больше соответствовало восьми- или девятилетнему. Он был очень серьезным и страшно переживал о благополучии и поведении своего брата. Несколько раз за вечер он поправлял Марио и заботливо крутился вокруг него, чтобы убедиться, что незнакомые новые родители не навредят братику, которого он защищал и растил всю свою еще недолгую жизнь.

Неужели однажды он позволит нам взять всю ответственность на себя и станет вести себя как ребенок – не снова, а первый раз в жизни? Я надеялась, что Джесси еще может довериться взрослым и впустить их в свое юное сердце. Неужели я взвалила на себя непосильную ношу?

– Мама, передай мне детальку, – услышала я тоненький голос.

Потом этот голос прозвучал вновь, уже громче:

– Мама, передай детальку, пожалуйста.

Опекунши Джесси как раз не было в комнате. Я повернулась, чтобы сказать ему об этом, но осеклась, когда поняла, что он смотрит на меня.

Мама?..

– Ты… ты это мне, Джесси? – тихонько спросила я.

Он кивнул головой и показал мне за плечо:

– Мне нужна вон та деталь, на столе.

Я потянулась за спину, взяла с кофейного столика синий кусочек пластмассы и передала ему. Джесси улыбнулся.

– Спасибо, – вежливо сказал он, ставя фрагмент конструктора на место.

– А можно я тебя обниму? Ты не против? – Мне было немного страшно просить его об этом.

Джесси засомневался, потом посмотрел на меня. Я видела, что он усердно раздумывает. Неужели он доверится мне?

Потом Джесси кивнул.

– Ладно, – сказал он, откладывая лодку в сторонку.

Я потянулась к нему, он подошел и уселся ко мне на колени. Я обвила его руками и крепко прижала к себе. В ответ он тоже обхватил мою шею и обнял меня.

И тут я поняла, что он подарил мне возможность стать мамой. И возможно, я смогу дать ему шанс побыть ребенком.

Барбара Л. Уорнер

Достойная инвестиция

У моей мамы было хрупкое маленькое тело, но большое сердце – такое большое, что и чужое горе, и чужие радости находили в нем отклик и приют.

Марк Твен

Мы всегда подозревали, что наша мать немного сумасшедшая. Взять, к примеру, такой случай.

Однажды осенью, в субботу, мама вернулась домой после целого дня, проведенного в поездках по городу. Мы – пятеро ее детей – сгребали листья во дворе перед домом, когда ее старенький потрепанный пикап вырулил на подъездную дорожку (до сих пор удивляюсь, почему вид этого жалкого подобия машины нисколько ее не смущал).

– Эй, детки, идите посмотрите, что у меня есть! – крикнула мама.

Мы бросились к ней. Никогда нельзя было знать наверняка, что она задумала.

Между тем мать уже забралась в кузов грузовичка и широко раскинула руки:

– Та-даам! Вы можете поверить, что все это совершенно бесплатно?

На ее лице сияла широкая улыбка – она предвкушала эффект.

Забравшись в пикап, мы увидели самый уродливый в мире диван. Некогда его украшала сине-красная клетка, но теперь обивка выцвела и запачкалась, а поролон в некоторых местах вылез наружу.

– Мама, пожалуйста, скажи, что ты не поставишь это в гостиной! – простонала я.

Я уже представляла, как буду объяснять появление этого чудовища друзьям. И вообще, подобные трюки должны проделывать мальчики-подростки, но уж никак не матери! Иногда я думала, что мама просто чокнутая.

– Конечно, нет! – рассмеялась мама. – Я собираюсь поставить его в гараж. Видишь ли, мне кажется, что мы могли бы немного прибраться в гараже и превратить его в комнату для детских посиделок. Мистер Ларсон, который живет на нашей улице, сказал, что, если мы захотим, то можем взять его старый стол для пинг-понга всего за десять долларов. Когда к вам будут приходить друзья, вы сможете тусоваться в гараже допоздна и никого не беспокоить! Итак, что ты думаешь?

Я посмотрела на братьев и сестер – вот кто пришел от этой идеи в восторг.

– Ура! – ликовал Крис. – Это будет тусовка только для парней. Девушкам вход воспрещен. Верно, Джон?

Джон тоже быстро согласился, но мама прервала его:

– Мы все будем делить гараж. Мы ведь всегда так делаем! Однако прежде всего мы должны его вычистить. Пошли!

Мы побросали грабли и последовали за мамой. Должна признать, что, какой бы сумасшедшей ни показалась мне мама, притащившая домой отвратительный диван, идея о комнате для тусовок определенно имела смысл. Перед гаражом уже стояло баскетбольное кольцо и мишень для игры в дартс. Он действительно мог бы стать довольно крутым местом для времяпрепровождения. Я не была уверена, что мои подруги увлекаются настольным теннисом, но, по крайней мере, мы могли посидеть на диване (при условии, что я нашла бы чистое одеяло, чтобы прикрыть все пятна) и просто поболтать.

Гараж быстро стал любимым местом для всех соседских детей – все были не прочь потусоваться и расслабиться. Мама была на седьмом небе от счастья. Ей нравилось, когда в доме было много молодежи. Гости тоже любили ее и относились к ней как к члену своей банды. Иногда по вечерам я приходила домой с друзьями и уже ложилась спать, а мама и мои друзья все еще сидели и болтали! Все считали ее своим другом, и я втайне гордилась тем, что у меня такая классная мама.

Мама сделала наш дом местом, которое всегда было открыто для друзей, независимо от их происхождения и репутации. Родители не одобряли вечеринок и свиданий на стороне, но были рады, когда друзья приходили к нам.

Больше всего мама заботилась о нашей безопасности. Она была гораздо счастливее, зная, что вечеринка проходит внизу, а не где-то еще! Думаю, что мама и папа провели много бессонных ночей под стук баскетбольного мяча или щелканье мячиков от пинг-понга. Но мы ни разу не слышали, чтобы они жаловались. Теперь я понимаю, что с их стороны это была настоящая жертва.

Мама не принадлежала к числу матерей, у которых всегда наготове имеется печенье и молоко для нас и наших друзей. Зато на ее кухне не переводилось охлажденное тесто, смеси для пирожных и попкорн для микроволновки. Даже сейчас, приезжая с мужем в гости к родителям, мы можем рассчитывать на то, что увидим там братьев, сестер и друзей. Случается, что вместо самих братьев и сестер есть их друзья! Мама так расположила их к себе своей политикой открытого дома, что они знают, что всегда могут на нее рассчитывать.

Старый диван все еще стоит в гараже. Он почти развалился, но расставаться с ним никто не спешит. Этот диван напоминает нам о «странностях» нашей мамы и о том, как они повлияли на нашу собственную жизнь.

Эллисон Йейтс Гаскинс

Первое мая

Мистер Кобб завернул полдюжины гвоздик, несколько декоративных зеленых листьев и изящных веток гипсофилы с крошечными цветками в пленку. Очень мило с его стороны было прикрепить ленту вокруг подарка, который я приготовил для матери к празднику Первого мая.

– Как ты все это донесешь, Эрни? – спросил он.

– Я на велосипеде, – ответил я.

– На велосипеде в такую погоду?

Мы выглянули из окна цветочного магазина: деревья гнулись к тротуару из-за сильнейшего ветра. Я кивнул в ответ.

– Что, если обернуть твой букет бумагой?

Мистер Кобб взял цветы и завернул их в два слоя прочной коричневой бумаги. Отдавая сверток, он пожелал мне удачи.

Поблагодарив, я сунул букет под пальто и застегнул пуговицы как можно выше. Лепестки щекотали шею и подбородок, но вряд ли бы они долго продержались, если бы я просто прижал их руками к рулю велосипеда. Я не особо разбирался в цветах, но точно знал, что моя мать заслуживает гораздо большего, чем разодранный букет из стеблей.

И вот я оказался во власти ветра, способного подхватить и унести на два квартала вперед. В тот день поднялся необычайный по силе ветер, и ехать против него было совсем нелегко. Я чувствовал тяжесть в ногах на педалях, руки были сжаты до предела, легкие перехватило. Ветер дул прямо в лицо, и каждый раз, посмотрев вперед, я видел перед собой все тот же магазин в том же квартале. По крайней мере, так казалось.

Из носа потекло, и у меня не было платка, чтобы вытереть его. Не прошло много времени, как растрескались губы. Уши болели до самой глубины, будто кто-то тыкал в барабанные перепонки зубочисткой. Глаза настолько высохли, что я не мог моргнуть, и каждая мышца в теле отдавала болью.

Трасса стала еще оживленнее к заходу солнца. Ветер выбивал меня из велосипедной полосы на проезжую часть, прямо под колеса машин. Водитель грузовика посигналил и резко свернул в сторону, чтобы не задеть меня. Мужчина за рулем «Кадиллака» высунулся из окна и велел мне тащить «свою-знаешь-что» домой.

Уже совсем стемнело, когда я добрался до своего квартала. К тому моменту мои родители уже должны были с ума сходить от беспокойства. Я выглядывал папин минивэн или мамин микроавтобус. Скорее всего, они искали меня. В любой момент они могли проехать мимо, остановиться, погрузить меня с велосипедом и цветами в уютный, теплый автомобиль и довезти до дома. Чем дольше я искал и не видел до боли знакомых фар, тем злее становился.

Вся эта глупая поездка на велосипеде была ради мамы. Самое меньшее, что она могла сделать, – это спасти мою жизнь.

В четырех улицах от дома, выбившись из сил, я остановился и вытащил букет из-под пальто. Мне хотелось выбросить его. Пусть цветы унесет ветер.

Но вид белых гвоздик остановил меня. Они выглядели слегка потрепанными, как и ветки гипсофилы, но в целом букет все еще был красивым. Столько сил потрачено на то, чтобы привезти его сюда, и было бы глупо сейчас выбрасывать.

Я зажал в зубах стебли с бумагой и поехал медленно-медленно, чтобы ветер их не растрепал.

Велосипед занесло и склонило к земле. Скатившись, я приземлился по крайней мере в трех футах от подъездной дорожки и кубарем покатился до самой лужайки перед домом. Цветы были разбросаны по всему двору, оторванные лепестки летали вокруг, как конфетти.

Не обращая внимания на царапины, я обежал двор, чтобы собрать все, что осталось от маминого букета, – шесть ободранных стеблей.

Хлопнула входная дверь, выпуская во двор маму. Я спрятал цветы за спиной.

– С тобой все в порядке? – с беспокойством разглядывая мое лицо, спросила она.

– Со мной все хорошо, – ответил я, сглатывая комок в горле.

– Ты уверен? – переспросила мама. – Почему ты прячешь руки?

– С руками все в порядке. Видишь? – И я показал безобразие, которое до этого было букетом цветов. – Я подарю тебе что-нибудь другое, – пробормотал я в слезах.

Мама сжала цветы вместе с моими руками и вдыхала их так долго, что я уже стал опасаться за ее нос. Наконец она их опустила, и тут я увидел, что она тоже плачет.

– Они прекрасны. Спасибо тебе.

Только тогда я вспомнил, почему купил их для нее. Не потому что был особый день в календаре, а потому что она любила меня, несмотря ни на что. Цветы были мертвы, но в руках мамы они ожили и вновь стали красивыми.

Эрни Джилберт для Донны Гетцингер

Через полмира

Эта история произошла летом 1942 года. Мне в то время было девятнадцать лет, я служил связистом третьего класса на американском корабле «Астория», дислоцированном в южной части Тихого океана.

Однажды жаркой августовской ночью мы вступили в перестрелку с японцами. Этот бой стал одним из первых в знаменитой кровопролитной битве за Гуадалканал[8], однако мы об этом еще не знали. В полночь я закончил свое дежурство на вахте. Все еще одетый в рабочую униформу, я на минуту замешкался, чтобы отстегнуть и положить рядом с собой спасательный пояс, а затем сразу же провалился в сон.

Два часа спустя меня разбудили звуки взрывов. Я вскочил на ноги, мое сердце бешено колотилось. Недолго думая, я схватил свой спасательный пояс и пристегнул его. В последовавшем хаосе я мог лишь уклоняться от вражеских снарядов, которые сеяли смерть и разрушения повсюду. Несколько осколков впились в мое правое плечо и ногу, но каким-то чудом я все же избежал смерти.

Первое сражение на острове Саво[9] продолжалось двадцать минут. После того как вражеский огонь прекратился, часть из нас бросились помогать раненым, а остальные вернулись к орудиям.

Я пробирался к орудийной башне, когда внезапно палуба исчезла у меня из-под ног. Сердце ухнуло в пятки – я понял, что, поднятый взрывной волной, лечу с высоты тридцати футов вниз, в темную воду. Счастье, что я успел надеть свой спасательный пояс!

Я принялся грести изо всех сил, стараясь сохранять спокойствие. Иногда мне казалось, что к моим ногам что-то прикасается. Здешние воды кишели акулами, так что любая секунда могла стать для меня последней. И акулы были не единственной опасностью: мощное течение грозило унести меня в море.

Так прошло четыре мучительных часа. Уже начинало светать, когда я увидел приближающийся корабль – это был американский эсминец. Матросы на борту бросили мне канат и втащили на борт.

Стоило мне ступить на палубу, как мои ноги подкосились, и я рухнул как подкошенный. Меня накормили и позволили немного отдохнуть. Затем доставили обратно на «Асторию», которая, хотя и была выведена из строя, все еще оставалась на плаву. Капитан пытался посадить корабль на мель, чтобы произвести необходимый ремонт.

Следующие шесть часов я провел вместе с сослуживцами, готовя убитых к погребению в море. Через некоторое время стало ясно, что наше судно повреждено безвозвратно. Корабль набирал воду. Спустя примерно двенадцать часов «Астория» сильно накренилась и стала медленно тонуть.

Последнее, чего мне хотелось, – это снова лезть в эту проклятую воду, но я знал, что мне придется это сделать. Охваченный ужасом, я снова спрыгнул с высокого борта корабля и поплыл. Спасательный пояс все еще был надет на мне, но его нельзя было надуть во второй раз. К счастью, вскоре меня подобрал другой эсминец и перевез на линкор ВМС США «Джексон».

Я стал одним из немногих выживших в битве у острова Саво. Нам выдали форму морской пехоты. Теперь, в ожидании возвращения в Сан-Франциско и предстоящего отпуска, я проводил время, сидя на палубе «Джексона» и выполняя указания врачей.

Хотя мне было непривычно носить незнакомую форму, я не грустил из-за потери своих старых рабочих штанов и футболки. Единственное, с чем я не захотел расставаться, – это мой обтянутый тканью цвета хаки спасательный пояс.

Этикетка на поясе гласила, что он был изготовлен фирмой Firestone Tire and Rubber Company из Акрона, штат Огайо, – моего родного города. Я решил сохранить пояс в качестве сувенира, который напоминал бы о том, как мне повезло.

В отпуск я поехал домой, к своей семье, в Огайо. Помню, как после весьма эмоционального приветствия я сидел с мамой на кухне и рассказывал ей о своем недавнем испытании. Мама призналась, что, «чтобы внести свою лепту», она на время войны устроилась на работу на завод Firestone. От удивления я вскочил, выхватил спасательный пояс из спортивной сумки и положил его на кухонный стол.

– Посмотри на него, мам, – сказал я. – Он был сделан прямо здесь, в Акроне, на вашем заводе.

Она наклонилась вперед и прочитала этикетку. Той ужасной ночью этот пояс спас мне жизнь. Потом мама подняла глаза.

– Сынок, я работаю инспектором в Firestone. Это мой личный номер, – прошептала она.

Мы уставились друг на друга, слишком ошеломленные, чтобы говорить. Затем я встал, обошел стол и поднял маму. Мы крепко обняли друг друга. Моя мать никогда не была экспансивной женщиной, но столь невероятное совпадение заставило ее расплакаться.

Мы долго-долго обнимали друг друга, не произнося ни слова. Моя мать протянула руки через полмира, чтобы спасти меня.

Элджин Стейплс

Жертва Мейсона

Вы растите не героев, вы растите сыновей. И если вы будете относиться к ним как к сыновьям, они станут героями, даже если это будет только в ваших собственных глазах.

Уолтер М. Ширра-старший

В тот год, когда моему единственному сыну Мейсону исполнилось тринадцать лет, тоже наступило Рождество. Я растила его одна. Отец Мейсона умер от рака, когда сыну было всего три. Эти годы были трудными, но, возможно, именно благодаря этому обстоятельству у нас с моим сыном возникла совершенно особая связь. Мы стали лучшими друзьями, а Мейсон был самым вдумчивым и заботливым человеком, которого я знала.

В свои тринадцать лет Мейсон получал от меня еженедельное пособие в размере пяти долларов за то, что поддерживал в своей комнате чистоту и выполнял разную работу по дому. После каждой «зарплаты» Мейсон садился на велосипед и ехал в ближайший магазин, чтобы купить конфет или свежий журнал. Не было похоже, чтобы он хоть как-то экономил свои деньги, поэтому я была уверена, что к Рождеству у него вряд ли хватит средств, чтобы купить подарки. Поскольку я до сих пор ни разу не получала от него подарков, которые не были бы сделаны собственными руками, то и в этом году не ожидала ничего другого.

И вот наступило рождественское утро. Закончив открывать свои подарки, Мейсон поблагодарил меня, поцеловал и быстро ускользнул в свою комнату. Я удивилась: разве ему не хочется заняться новыми игрушками? Некоторое время я сидела, погруженная в свои мысли, но тут появился Мейсон. Он остановился прямо передо мной, держа в руках красиво упакованный подарок. Я была уверена, что это поделка, сделанная в школе. Мне не терпелось увидеть, что он создал на этот раз. Я дорожила всеми его подарками так же, как дорожила им самим.

Но внутри коробки оказалась пара дорогих черных кожаных перчаток, к которым все еще был прикреплен ценник. Слезы навернулись на мои глаза, и я, окончательно растерявшись, спросила Мейсона, где он их взял.

– В магазине, мама, где же еще? – просто ответил он.

Я была смущена: ведь у него не было столько денег. Может, кто-нибудь помогал ему? Но Мейсон только покачал головой: нет, он купил перчатки сам.

Наконец, справившись с волнением, я попросила его рассказать, как он смог купить такие красивые перчатки. Оказалось, он продал своему школьному другу новенький велосипед, полученный на день рождения двумя месяцами ранее.

Я плакала, думая о его жертве. Сквозь слезы я призналась, что это была самая лучшая вещь, которую он когда-либо делал для меня, но что я все же хотела бы вернуть ему его велосипед.

– Нет, мама, пожалуйста, не надо, – возразил Мейсон. – Папы больше нет, поэтому ты никогда не получаешь хороших подарков на Рождество и сама не покупаешь себе красивых вещей. Я хотел подарить их тебе. На самом деле мой старый велосипед все еще в полном порядке. Пожалуйста, мама, сохрани перчатки и каждый раз, надевая их, знай, что я тебя люблю.

В то утро мы болтали несколько часов, и за все это время я так и не сняла перчатки. После я надевала их так часто, что в конце концов протерла в них дырки. Теперь они лежат, спрятанные в ящике шкафа. Время от времени я натыкаюсь на них, и они напоминают мне о жертве Мейсона. И я снова получаю этот дар любви. Любви, которая наполнила меня в то рождественское утро, – той, что никогда не изнашивается.

Венета Леонард

Мой ангел

Множество прекрасных вещей в жизни приходят к нам парами и тройками, дюжинами и сотнями. В нашей жизни много роз, звезд, закатов, радуг, братьев и сестер, теток и двоюродных братьев, товарищей и друзей. Но мать на всем свете только одна.

Кейт Дуглас Виггин

Я наблюдаю через окно за забавной птицей. Она купается в лужице, образовавшейся на подъездной дорожке после вчерашнего ливня. Я думаю: а что, если бы я был птицей? Куда бы я полетел? Что бы я сделал? Конечно, я знаю, что это невозможно – особенно сейчас. Поэтому просто сижу и слушаю, как проходит моя жизнь: секунда за секундой, минута за минутой. Я знаю, что должен сделать что-то продуктивное – например, домашнее задание, но почему-то в этот момент мне кажется, что главная моя работа заключается в том, чтобы наблюдать за птицей. Потом она улетает, а я включаю телевизор и смотрю передачу про буйволов.

Школа почти закончилась, но я все равно сижу дома. Должно быть, я болен, застрял с гриппом, застрял под этим одеялом.

На улице прекрасный день, а я чувствую себя таким больным. Я чувствую, что падаю, – такое просто невозможно, но я точно чувствую это. У меня кружится голова. В моем мозгу начинает стучать, как будто кто-то бьет меня молотком по черепу. Светит солнце, но это не помогает, от этого только хуже. Я прячусь под одеялом. Это единственный раз, когда я думаю, что солнце – это плохо.

Затем у меня начинает болеть еще и живот, поэтому я перебираюсь с дивана в свою комнату и ложусь в кровать. Голова по-прежнему гудит, но я начинаю думать. Даю волю своему воображению.

Я думаю о том, насколько легче притопывать ногой под кантри-песню, чем под рок-композицию. О том, каким долгим кажется день, когда тебе скучно, но когда ты занимаешься чем-то веселым, время летит незаметно. О том, как нас заставляют сидеть в школе по семь часов и после этого ждут, что вечером мы еще три часа будем делать домашнее задание и готовиться к тесту по естественным наукам или истории.

Я принимаюсь грезить наяву. Почему-то мне в голову приходит мысль об ангелах. Как они выглядят? Есть ли у них золотые крылья? Живут ли они настоящим моментом, а не прошлым или будущим? Легкие ли они?

По какой-то причине я не могу перестать думать о них. Может ли человек стать ангелом после смерти? Мои друзья говорят мне «нет», но я думаю, что мой дедушка – ангел-хранитель моей бабушки. Я достаю лист бумаги и начинаю рисовать то, как, по моему мнению, выглядит ангел. На готовом рисунке у девушки-ангела золотистые волосы – яркие, как солнце, и золотые крылья, которыми она может дотронуться до сердца каждого. На ее лице улыбка, на ней – белое платье. А над головой – нимб из звезд.

Рисунок вызывает у меня улыбку, я чувствую себя немного лучше. Я думаю, что завтрашний день будет лучше. И засыпаю.

– Есть кто дома? – слышу я голос мамы.

– Привет, мам, – отвечаю я.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она.

– Лучше.

Она все равно настаивает на том, чтобы приготовить мне куриный суп с лапшой. Мама точно знает, как заставить меня чувствовать себя лучше, когда я болею. Кажется, она бы забрала у меня мою болезнь в одно мгновение и взяла ее себе, если бы могла. Вот для чего нужны мамы – чтобы всегда быть рядом с тобой. Матери не могут видеть, как страдают их дети, даже если это всего лишь обычный грипп.

Мне больше не нужно знать, как выглядит ангел, – думаю, я это уже знаю. Ангел – это мама, моя Мама. Ее улыбка – это свет, который наполняет комнату, когда в ней темно. Ее любовь, словно крылья, трогает мое сердце. Моя мама – ангел, присматривающий за мной. Спасибо, мам.

Натан Кантуэлл

Вспоминая Эрика

Думаю, он никак не ожидал увидеть меня, поэтому застыл как вкопанный. Его зеленые глаза раскрылись широко-широко.

Вот он, мой одиннадцатилетний сын Эрик. Одноклассники обгоняют его, торопясь на обед, огибают, словно остров в океане. Издали я помахала ему рукой и подняла повыше пакетом с фастфудом. Это будет наше особенное время, один из самых приятных моментов, проведенных с моим сыном.

Помню, как сейчас, что все это случилось в среду. Обстановка в офисе была напряженной: телефон разрывался от звонков, к концу дня нужно было подготовить множество отчетов, а после обеда предстояло важное совещание. Я до сих пор еще не выпила свою первую чашку кофе. Машинально сунув руку в карман в поисках любимой мятной жвачки, я обнаружила розовую бумажку со списком всего, что намеревалась купить в магазине во время обеденного перерыва. Нужно добавить еще несколько пунктов, подумала я.

Я перевернула бумажку: это была листовка, приглашающая родителей прийти в школу и пообедать вместе со своим ребенком. Как такое могло вылететь у меня из головы? Наверное, я вообще не обратила особого внимания на листовку, потому что мой сын не любил подобные мероприятия.

И все же, по какой-то необъяснимой причине, я никак не могла выбросить это приглашение из головы. Эрик учился в пятом классе, в следующем году ему предстояло окончить начальную школу и перейти в среднюю. Очень может быть, что это моя последняя возможность пообедать с моим сыном. Я взглянула на часы: немного времени у меня еще оставалось. Я все еще могла это сделать. За сорок пять минут до назначенного обеда я выключила компьютер, заперла картотечные шкафы и бросилась за любимым двойным чизбургером Эрика и картошкой фри.

И вот я стою на школьном дворе и смотрю на своего сына. Это не тот ребенок, которого я отправила на занятия тем утром. Эрик, которого я высадила из машины, был одет в чистые темно-синие брюки и безупречно чистую накрахмаленную рубашку на пуговицах. А на этом парне – белая футбольная майка (без рубашки) и темно-синие флисовые шорты (на три размера больше, чем нужно). Его ухо украшает довольно крупная золотая серьга, а шею – цепочка с болтающейся на ней буквой «А». Я понадеялась было, что эта буква означает высшую оценку, которую намеревается получить мой сын, однако очень быстро выяснилось, что цепочка с подвеской принадлежат маленькой девочке по имени Ашанти.

Наконец, мы оба пришли в себя и медленно двинулись к обеденным столам. Признаться, я боялась, что Эрик будет слишком смущен, чтобы обедать со своей матерью. Ведь всего три года назад он категорически отказался сфотографироваться со мной в школе на глазах у своих приятелей. Я подготовилась. Знала, что он не станет грубить, но постарается поесть как можно быстрее и тише, а затем убежать играть с друзьями.

Однако все вышло совсем не так. Эрик стал рассказывать, что он делал в тот день на уроках. Он поведал мне историю, которую прочитал в книге по обществознанию, и подробно описал фильм об индейцах. При этом он ни словом не обмолвился по поводу своего переодевания. Мне так нравилось его общество, что я тоже решила не поднимать эту тему.

Пока Эрик говорил, я как будто видела перед собой маленького мальчика, который в детском саду рисовал картинку, чтобы показать ее мне. Он был ребенком, просившим, чтобы я стояла ночью на коленях у его постели и молилась вместе с ним. Это был мой маленький сын, который торжествующе вопил, когда впервые смог проехать по улице на своем двухколесном велосипеде.

Кетчуп стекал по его губам и капал на белую сетчатую футбольную майку. Казалось, он ничего не замечает и ни о чем не заботится. Девочки, проходя мимо, пытались привлечь его внимание, они шептались и хихикали при виде того, как он тараторит, – в этот момент он совсем не был похож на крутого парня – спортсмена, которого они обожали.

Мне очень не хотелось, чтобы обед заканчивался, но время шло. Мы стали собирать пустые пакеты. Эрику нужно было вернуться на игровую площадку, чтобы закончить перемену с одноклассниками. Я возвращалась в свой офис – на этот раз в гораздо лучшем расположении духа. Эрик действительно был рад, что я приехала. Мой сын наслаждался моим обществом так же сильно, как я наслаждалась его. Внезапно он попытался пошутить, но разразился истерическим смехом, не успев договорить. И этот смех был таким заразительным, что я тоже согнулась пополам, и мы оба хохотали так долго, что рисковали остаться без своих обедов.

На самом деле не имело значения, закончил ли он шутку и оказалась ли она смешной. Главным было то, что на двадцать минут в среду днем мы отключились от всего мира: никого, кроме нас, не существовало. У нас остались волшебные воспоминания о мгновениях, проведенных за обеденным столом в начальной школе, с особым гамбургером за 2,99 доллара.

Через две недели после нашего совместного обеда мой сын, за которого я молилась, которого любила и обожала, которым дорожила, умер ночью, внезапно и беззвучно, от обширного инсульта.

Смешных историй больше нет. У меня больше нет возможности крепко обнять его и поцеловать в лоб. Не будет новых фотографий.

Его друзья растут, но он навсегда остается тем же одиннадцатилетним мальчиком. Я до сих пор с ним разговариваю. Постоянно думаю о нем. Ужасно по нему скучаю. Память о нем мне очень дорога. За то короткое время, что мы были вместе, мы многое пережили. Я благодарю небеса за то, что нашла тогда время для школьного обеда. Это был один из лучших моментов в моей жизни.

Трейси Клаузелл-Александр

Радость Пасхи

Это случилось восемь лет назад. Помню, как вернулась домой и увидела своего семнадцатилетнего сына, который корчился от боли прямо во дворе. Ему было настолько плохо, что не мог выговорить ни единого слова, чтобы объяснить, что случилось.

Врачи поставили диагноз: чрезвычайно редкий и практически неизлечимый вид рака – лимфома Беркитта. В тот же день моя жизнь изменилась навсегда.

Теперь сына должны были самолетом доставить на юг, в клинику Ванкувера, где он мог получить необходимую помощь. В День благодарения вся наша семья молилась в больничной часовне, умоляя придать нам мужества и сил.

Ночью мы с сыном поднялись на борт рейса санитарной авиации. Выглянув в маленькое окошко, я увидела темнеющее синее небо. На мгновение красота притупила страх и боль. Я вспомнила, как отец Форд однажды сказал, что мы можем найти Бога в природе – клянусь, в тот момент я испытала именно это чувство. Я ощутила присутствие Бога и передала нас обоих в его руки.

Когда мы прибыли в Ванкувер, врачи клиники уже ждали нас. Они обследовали сына и сказали, что он не доживет до утра. Все это заняло всего несколько минут. Я попросила сделать все возможное, чтобы хотя бы облегчить боль, и тихо добавила:

– Только Бог знает, когда кто-то умрет.

Возможно, я в их глазах выглядела как религиозный фанатик.

Наступило утро, мой сын пережил эту ночь. Затем последовали долгие дни и недели лучевой терапии и химиотерапии. Постепенно рак перешел в стадию ремиссии. Пересадка костного мозга была нашей единственной надеждой, и самым чудесным образом старшая сестра и младший брат идеально подошли в качестве доноров.

К сожалению, трансплантация принесла лишь временное облегчение – рак вернулся со смертельной силой. Врачи снова сказали, что шансов нет, и на этот раз это правда.

В тот вечер, в темноте больничной палаты, мой сын храбро спросил:

– На что это будет похоже – умереть?

Я не знала, что сказать, но старалась быть честной и поделиться с ним тем, во что верила. Я призналась, как каждый день радуюсь тому, что жива, но все равно с нетерпением жду момента, когда попаду на небеса, и вот теперь он окажется там первым, чтобы встретить меня. Мы больше не могли разговаривать – на самом деле в словах не было необходимости. Смерть больше не была нашим врагом. После всех разговоров и молитв она приобрела совершенно другой смысл. Это было началом нового путешествия, от жизни к вечности и Богу.

Следующие дни были потрачены на планирование похорон, которые сын назвал своей «прощальной вечеринкой». У него были очень конкретные пожелания к этому мероприятию – например, он хотел, чтобы на его похоронах были воздушные шары. Я сказала, что относительно шаров у меня есть сомнения, но он возразил:

– Спроси отца Форда. Уверен, он позволит нам развесить их.

Сын хотел, чтобы его кремировали, а прах развеяли в его любимых местах. Он просил нас установить в доме его бабушки и дедушки в Новой Шотландии небольшой деревянный крест с видом на океан и надписью: «Мир – это видеть закат и знать, кого благодарить». У меня и по этому поводу были свои опасения, но сын сказал:

– Мама, просто сделай это. Бог поймет.

Он быстро ускользал от нас. Его уже несколько месяцев кормили внутривенно, и он терпеливо ждал дня, когда снова сможет есть пиццу. Однажды потеряла контроль над собой и закричала, что даже самый страшный преступник в камере смертников получает право выбора последнего блюда, а мой сын не может съесть пиццу! Но он прошептал:

– Мама, сегодня утром я причастился. У меня есть вся еда, которая мне нужна.

В тот момент я поняла, что все наши молитвы были услышаны. Он больше не боялся умереть, а я больше не боялась отпустить его. Он отдал себя в руки Господа.

Сын умер у меня на руках в Страстную среду. Его последними словами были: «Мама, это прекрасный день для смерти».

Его похороны стали праздником жизни. Церковь была полна его друзей, державших в руках воздушные шары, которые нужно было выпустить со словами молитвы. Его прах был развеян, как он и просил. Дедушка с любовью смастерил деревянный крест, который теперь стоит лицом к морю.

Прошло несколько лет, прежде чем я снова посетила это место. Идя по вересковым пустошам к морю, я увидела мужчину с двумя маленькими детьми, которые возлагали у креста полевые цветы. Когда я приблизилась, он поднял голову.

– Вы знали эту семью? – спросил он.

– Этот мальчик был моим сыном, – ответила я.

Я осталась там с ними на некоторое время, мы молча смотрели, как гаснет закат в багровом небе.

И тогда я вновь прочитала слова, выгравированные на кресте, и как будто в первый раз уловила их значение. Мое сердце было переполнено, слезы сами потекли по щекам. Я услышала тихий голос сына: «Бог поймет». Я знала, кого мне надо благодарить.

Марион Бланшар

Кошка, которая любила музыку

Музыка была моим убежищем. Я могла бы заползти в пространство между нотами и свернуться калачиком спиной к одиночеству.

Майя Анджелу. «Соберитесь во имя мое»

Ранним июльским утром 1999 года нас разбудил телефонный звонок.

– Ваш сын не выжил, – коротко сказал голос на другом конце провода.

Наш сын, Дон-младший, жил в Северной Каролине и готовился получить докторскую степень по классической гитаре, чтобы стать преподавателем. У него уже была степень магистра музыкального исполнительства в Южном Методистском университете в Техасе. 17 июля сын заснул за рулем своего автомобиля и врезался в опору моста. Он погиб мгновенно.

После смерти Донни мы получили в наследство его кошку Одри. В предыдущие годы он привозил ее к нам домой всего несколько раз, и каждый раз она пряталась под кроватью. Одри была пугливой и застенчивой – серая красавица-кошка, которую он взял в приюте, когда жил в Мемфисе, штат Теннесси. Сын называл Одри «чопорной мисс» и говорил, что она терпит ласки только на своих условиях и только когда у нее есть для этого настроение.

Одри появилась в нашем доме всего через месяц после того, как мы усыновили Моджо, также спасенного из местного приюта. Все свое время Одри проводила прячась под кроватью или диваном. Моджо, будучи властным самцом, постоянно преследовал ее. Мне хотелось, чтобы Одри познакомилась с нами поближе, но она боялась выходить из своего укрытия и находиться на открытом пространстве дольше, чем требовалось для того, чтобы проглотить свою утреннюю трапезу.

У Одри была одна особенность – она любила музыку. Всякий раз, когда играла музыка, она высовывала голову и оглядывалась по сторонам, как будто хотела каким-то образом стать ее частью.

– Только подумай обо всей музыке, с которой она познакомилась, – сказала я мужу. – Должно быть, кошка слышит знакомые звуки и успокаивается.

Мой сын любил музыку всех стилей. Он сам каждый день играл на гитаре, да еще и приглашал друзей поиграть на разных музыкальных инструментах. Я знаю, что у него было много компакт-дисков – все, от классики до блюграсса. Да, мы с ним разделяли любовь к хорошей акустической музыке в стиле блюграсс.

Одри пробыла с нами около трех недель, когда моя хорошая подруга потеряла свою любимую маленькую собачку. Чтобы помочь ей справиться с горем, я предложила отдать ей Моджо. Пусть я буду скучать по Моджо, но зато его отсутствие позволит Одри выйти, наконец, из укрытия. Мне так хотелось, чтобы она чувствовала себя у нас как дома: чтобы мы любили ее, а она отвечала нам взаимностью.

А потом случилось вот что. Однажды вечером Моджо все-таки покинул наш дом. После этого я в течение нескольких часов пыталась выманить Одри из укрытия. Внезапно у меня появилась идея: я вытащила один из компакт-дисков с концертами Донни и включила его. Какое счастье, что мой муж в свое время перенес все гитарные выступления Донни с кассет на компакт-диски, чтобы его музыка всегда была с нами!

И вот музыка заиграла, и мои глаза наполнились слезами, стоило мне представить себе сына, сидящего передо мной со своей гитарой. Он никогда не бывал так счастлив, как во время выступления. Мысленным взором я видела его в отблесках солнечного света, светлые волосы падали ему на лоб. Иногда он качал головой, чтобы подчеркнуть какую-нибудь ноту. Я прибавила звук, позволяя музыке звучать громче и терзать мою душу.

Через несколько минут я почувствовала осторожное прикосновение – Одри терлась о мою ногу и мурлыкала! Затем она принялась ходить кругами по комнате, словно искала что-то. Где же ее любимый Донни? Она слушала его раньше и все запомнила – я просто знала, что она запомнила!

Я осторожно обогнула ее, чтобы не напугать и не вынудить снова спрятаться, и достала из шкафа стеганое одеяло сына. Это одеяло я сшила для него сама, и он часто спал на нем, используя как простыню в своей квартире. Со дня его смерти я так и не нашла в себе сил, чтобы постирать одеяло. Теперь я тихо расстелила его на полу и позвала мужа. К этому времени слезы уже градом катились по моему лицу: я чувствовала, что сын находится рядом с нами.

Одри прошлась по одеялу, потом вдруг упала и покатилась. Она переворачивалась снова и снова, то и дело утыкаясь щекой в одеяло, как бы говоря: «Эй, я любила вашего сына; теперь я тоже люблю вас». В тот день были пролиты счастливые слезы – Одри приняла любовь, которую мы так отчаянно хотели ей показать. Я искренне верю, что она по-своему переживала отсутствие Донни и внезапно осознала, что связывает нас с этим замечательным молодым человеком, когда снова услышала, как он играет на гитаре.

Кошка, которая любит музыку, каждый день благословляет нашу жизнь. Теперь мы с ней разделяем эту «страсть к блюграссу». Стоит мне включить наши любимые диски, как она подбегает, чтобы мурлыкать и тереться о мои щиколотки. Одри чувствует, когда мне грустно или когда я скучаю по сыну. Некоторые музыкальные произведения все еще напоминают о нем – услышав их, она прижимается ко мне всем тельцем. В такие моменты мне кажется, что сын разговаривает со мной через свою кошку. Я знаю, что Одри появилась в моей жизни не просто так. Она – как связной между мной и Донни, ее миссия заключается в том, чтобы наш диалог никогда не прерывался.

Беверли Ф. Уокер

Я снова выбираю слово «мама»

Вы не можете сделать добро слишком рано, потому что никогда не знаете, как скоро будет слишком поздно.

Ральф Уолдо Эмерсон

Сквозь пелену, застилавшую глаза, я смотрела, как мой муж Чак уходит со своей бывшей женой. Тяжесть на сердце была почти невыносимой.

Я вернулась к гробу пасынка и помогла своим детям вытянуть розы из венка с надписью «Брату» – позже мы положим их между страницами Библии. Продолжая беззвучно плакать, я еще на пару минут задержалась возле венка и положила на него руку. Я больше не знала, где мое место.

– Боже, – шепотом взмолилась я, – как вышло, что Конан стал частью моей жизни?

Я испытывала благоговейный трепет перед этим похожим на ангела маленьким мальчиком, чьи светлые волосы, казалось, излучали небесное сияние. Уже в полтора года он был сложен как трехлетний ребенок. Крепкий и коренастый, Конан спал, свернувшись калачиком у меня на коленях, его крошечное сердце билось в унисон с моим, и именно тогда я впервые почувствовала по отношению к нему материнскую привязанность.

Спустя год после первой встречи я стала мачехой Конана и его старшей сестры Лори. А еще через некоторое время мой врач сообщил мне обескураживающие новости.

– У вас бесплодие, – сказал он, – и, возможно, никогда не будет собственных детей.

Мне тогда едва исполнилось двадцать два года, я всегда хотела стать матерью. Выходит единственное, что я смогу получить в своей жизни, это быть мачехой.

К счастью, через четыре года я забеременела. Родился Чейз, а еще два года спустя мы были благословлены нашей дочерью Челси.

Мне нравилось быть и мамой, и мачехой, хотя, как и в жизни любой смешанной семьи, здесь были свои плюсы и минусы. Бывшая жена Чака получила опеку над его детьми и стала давать им больше свободы, чем мы давали нашим детям. Пытаясь следовать нашим собственным правилам, мы, вероятно, казались чрезмерно строгими по отношению к Конану и Лори. Во время их визитов по выходным я нередко чувствовала себя старой клячей.

Будучи второй женой, я ревновала к матери приемных детей. Я жаловалась на нее и ее мужа, когда приемные дети слышали это, и даже ворчала по поводу того, что приходится покупать им что-то сверх алиментов, которые выплачивал мой муж. Каким-то образом я упустила из виду тот важный факт, что мои пасынки были всего лишь невинными детьми, не по своей воле оказавшимися в смешанной семье.

Однажды я заметила, как моя мать подошла к моей же мачехе и обняла ее. А обернувшись, увидела, что мои отец и отчим смеются вместе. Поскольку я всегда ценила добрые отношения, сложившиеся у моих родителей и отчима с мачехой, то мне пришло в голову, что дети Чака стремились к тому же. Поэтому мы с Чаком решили усердно работать над устранением пробелов, вместо того чтобы создавать их.

Это было нелегко, и перемены произошли не в одночасье, но они произошли. К тому времени, когда Конану исполнилось пятнадцать, между взрослыми, наконец, установился мир. Вместо того чтобы жаловаться на выплаты алиментов, мы добровольно увеличили их. Пришло время, и мама Конана передала нам копии его табелей успеваемости и расписания футбольных матчей.

Я гордилась своими детьми и пасынками. После окончания колледжа моя падчерица вышла замуж, и они с мужем вместе построили дом. В семнадцать лет Конан стал рассудительным, интеллигентным молодым человеком. Он обладал суровой внешностью и глубоким баритоном, и я задавалась вопросом, кто та счастливица, которой удастся его подцепить.

Но потом раздался телефонный звонок, навсегда изменивший нашу жизнь, – Конан мгновенно погиб под колесами автомобиля, которым управлял пьяный водитель.

Все те годы, что мы были женаты, Чак заверял меня, что я тоже являюсь родителем для его детей. Он интересовался моим мнением в вопросах, касающихся их, и полагался на меня, чтобы сделать Рождество и дни рождения особенными. Мне нравилось заниматься всем этим, и я действительно считала себя их второй матерью.

Однако в своем горе сразу после смерти Конана Чак внезапно перестал интересоваться моим мнением и сфокусировался на своей бывшей жене. Я знала, что им предстояло вместе принять много окончательных решений, к тому же он явно пытался избавить меня от ужасных подробностей. Я поняла все это позже, но в тот момент вдруг почувствовала себя посторонним человеком, а не родителем.

Водитель, виновный в аварии, должен был предстать перед судом, а это означало, что Чак и его бывшая жена будут поддерживать связь. Уродливая ревность из прошлого вернулась, когда ночь за ночью он разговаривал с ней и почти никогда не обсуждал ничего со мной.

Меня задевало, когда друзья спрашивали лишь о том, как справляется Чак, или присылали открытки с соболезнованиями, адресованные только ему, забывая обо мне и о двух наших детях. Некоторые принижали мое горе, потому что я была «всего лишь» приемным родителем. Кто-нибудь осознал мою потерю и боль? Я испытывала сильные материнские чувства к Конану; он считал меня своей второй матерью – или все было не так? По мере того как недели превращались в месяцы, этот вопрос преследовал меня. Мне захотелось знать, в чем же именно заключалась моя роль.

Я рылась в коробках с фотографиями и выкапывала старые бумаги, обыскивала дом в поисках сувениров и рождественских украшений, которые он сделал.

Я нашла несколько утешительных выдержек из собственного дневника: в одной из них описывались адресованные мне телефонные звонки Конана ко Дню матери, в другой говорилось о белой пуансеттии, которую он подарил мне на Рождество. Я дорожила своими воспоминаниями, помнила его крепкие объятия, которыми он награждал меня после того, как я приготовила его любимое блюдо, или поцелуй просто за то, что постирала его одежду. Однако, какими бы утешительными ни были эти вещи, их все же было недостаточно.

Однажды, спустя почти год после смерти Конана, я сидела у окна и с любовью гладила засушенную розу из траурного венка, которую хранила в своей Библии. Внезапно я почувствовала острую необходимость в одиночестве сходить к нему на могилу. Я никогда не делала этого раньше, но мне отчаянно нужны были ответы на некоторые вопросы.

Уже подходя к кладбищу, я вспомнила слова Чака о недавно привезенном постоянном надгробии. Чак сказал маме Конана выбрать то, которое она захочет. Надгробие было из блестящего мрамора, на его поверхности я увидела выполненную в бронзе спортивную эмблему и фотографию Конана, навечно закрепленную под толстым стеклом.

Я наклонилась и с любовью провела пальцами по выгравированному имени и датам короткой жизни моего пасынка. Вспомнила его буйным, любящим веселье маленьким мальчиком. Ребенок, которого я так много лет помогала воспитывать, возможно, не прошел через мое тело, но я была избрана Богом, чтобы оказать материнское влияние на его жизнь. Не для того, чтобы занять место матери, а чтобы быть всего лишь «в шаге» от него. Я вдруг почувствовала себя очень гордой за то, что стала избранной.

– Для меня было честью быть твоей мачехой, – прошептала я и наклонилась, чтобы поцеловать фотографию.

Наконец-то на душе у меня появилось ощущение покоя. Вздохнув, я встала, чтобы уйти, и вдруг увидела, как солнце блеснуло на краю надгробия.

«О боже мой! Как я могла не заметить этого раньше?»

Вся кайма надгробного камня была отделана золотыми колосьями пшеницы… точь-в-точь как та золотая брошка с колосьями пшеницы, которую Конан подарил мне много лет назад. Мурашки пробежали по моей спине. Я не видела эту брошку уже много лет.

Это было недостающее звено. Теперь я просто обязана была найти ее.

Обратный путь домой прошел как в тумане. Оказавшись, наконец, в своей спальне, я принялась рыться в шкатулке с драгоценностями. Где она? Вывалив содержимое на кровать, я лихорадочно раскидывала повсюду серьги и брошки.

Ничего.

Боже, это важно. Пожалуйста, помоги мне найти ее, молилась я.

Внезапно я почувствовала необходимость обыскать комод. Еще минут десять я безрезультатно просматривала ящик за ящиком, пока, наконец, не нащупала ее – в самой глубине. Это была маленькая белая коробочка с моим именем, нацарапанным сверху детским почерком. Я раскрыла ее и мгновенно провалилась в прошлое.

Конану было примерно десять, это был вечер перед отъездом в отпуск во Флориду. Он должен был ехать с нами, и я собирала вещи в своей комнате, когда услышала стук в дверь. Конан стоял на пороге, опустив глаза и заложив руки за спину.

– В чем дело, сынок? – спросила я, обеспокоенная этим неожиданным визитом.

Он подошел, шаркая ногами, и быстро проговорил:

– Я не знаю, почему я нечасто называю тебя «мама», хотя зову своего отчима папой.

Я обняла его и заверила, что он может называть меня так, как ему удобно. Тогда он как-то неловко улыбнулся и протянул мне маленькую белую коробочку.

– Выбирай ты! – крикнул он и выбежал из комнаты.

Предполагая, что внутри коробки я найду два предмета, я открыла ее. Вместо этого внутри лежала одна-единственная золотая брошка, которую он купил на гаражной распродаже на свои собственные деньги.

На крышке коробки были нацарапаны слова: «Я люблю тебя. Маме или Конни».

Это случилось почти десять лет назад, но сегодня, когда я отодвинула в сторону содержимое своей шкатулки с драгоценностями и медленно присела на край кровати, мне показалось, что это было вчера.

Благодарю тебя, Боже, за то, что ты помог найти эту брошку и записку, которая к ней прилагалась.

Вытирая слезы, я размышляла о похожем на ангела маленьком мальчике, чье сердце билось рядом с моим.

Я снова выбираю слово «мама».

Конни Штурм Кэмерон

Не отпускай мою руку

Пол был мертв. Мой двадцатиоднолетний сын был убит при попытке угона автомобиля. Пуля, вошедшая в его сердце, разбила и мое, навсегда разрушив мой уютный мир. Как раз в тот момент, когда казалось, что главные трудности остались позади и теперь нам с ним будет легче, его жизнь была бессмысленно отнята, а моя больше не имела никакого смысла.

Я воспитывала Пола одна, мы очень заботились друг о друге. Он учился на последнем курсе колледжа, планировал жениться на замечательной молодой женщине, и моя жизнь тоже перешла бы в другое измерение. Мне больше не нужно было бы ежемесячно подписывать чек, чтобы помочь ему оплатить расходы на колледж. Вечером накануне его убийства мы болтали о том, что я буду делать со всеми деньгами, которые перестану тратить после его выпуска.

Нет слов, чтобы описать ту ярость, которую я испытывала по отношению к семнадцатилетнему парню, который попросил Пола подвезти его, а затем хладнокровно убил. Я сидела в зале суда в Остине и смотрела на молодого человека ростом более шести футов. Если бы взглядом можно было убивать, он бы встретил свою судьбу немедленно, потому что от меня не исходило ничего, кроме абсолютной ненависти.

Чарльз Уайт получил сорокалетний тюремный срок, и я снова пришла в ярость: Пол был мертв, а этому никчемному парню позволили жить! На мои налоги его будут содержать, оплачивать его охрану и снабжать одеждой и едой. Пол мертв. Это было все, о чем я могла думать. Мне не давало покоя осознание того, что убийца отсидит лишь тринадцать лет «фиксированного срока» за убийство Пола. Пола больше никогда не будет в живых, ни через тринадцать, ни через двадцать три, ни через тридцать три года!

Каждые три месяца я отправляла очередное язвительное письмо в Совет по помилованию и условно-досрочному освобождению, изливая в нем свою великую тоску и боль. Мне было бы легче, если бы я знала, что кто-то прочтет эти слова и почувствует вместе со мной ту всепоглощающую пустоту, которая возникает после потери любимого человека. Два раза в год, 18 февраля (в день убийства Пола) и каждый август, я лично ездила в Остин, чтобы поговорить с сотрудником и узнать последние новости о действиях Чарльза в тюрьме. Я была в восторге, когда он попадал в неприятности и когда окончательно «потерял шансы на освобождение». Это доказывало, что он действительно был плохим парнем.

Прошли годы (тринадцать, если быть точными), а мне все не было покоя. Я продолжала писать свои письма и наносить личные визиты в знак протеста и жила, ненавидя убийцу моего драгоценного Пола. Однажды, просматривая почту в офисе, я обнаружила письмо из комиссии по условно-досрочному освобождению, в котором сообщалось, что убийца моего сына рассматривается на предмет помилования. Мне стало физически плохо, пришлось даже покинуть офис. Мои коллеги не знали, в чем дело, но поняли, что произошло нечто ужасное.

Как они только додумались до того, чтобы отпустить его на свободу? Я чувствовала себя подавленной и беспомощной. Ведь на протяжении многих лет мне говорили: «Он не выйдет на свободу». Теперь я поняла, что должна немедленно принять меры: я поеду и сама поговорю с убийцей моего сына.

В штате Техас есть программа, которая позволяет жертвам встречаться с преступниками. Я сделала страшный звонок и получила подтверждение, что могу участвовать в программе. Еще больший гнев охватил меня, потому что я была обязана сама оплачивать предстоящие поездки в Остин. Чарльз же сидел в тюрьме, и моими налогами были оплачены в том числе и услуги медиатора, который помог подготовить его ко встрече со мной.

Встреча была назначена на 9 июня 1998 года. Я оплатила поездку в Остин, но в тюрьму меня отвезли на государственной машине. До этого дня я побывала во многих тюрьмах в качестве спикера программ воздействия на жертв, но здесь сразу почувствовала себя по-другому. ОН ЗДЕСЬ! Это ЕГО тюрьма! Мое сердце бешено колотилось, я не знала, смогу ли довести встречу до конца.

Все это время я готовилась. Тщательно продумывала, что мне взять с собой на эту знаменательную встречу. Я надеялась навсегда лишить его покоя: когда я уйду, он поймет, что разрушил мой мир одной-единственной пулей.

Сказать, что встреча была неловкой, значит ничего не сказать. Все в комнате, включая охранников, хранили молчание, но мой тихий голос все равно был едва слышен. Предыдущую ночь я вообще не спала – расхаживала по крошечному гостиничному номеру наедине со своими мыслями. Меня попросили записать вопросы, которые я хотела бы задать убийце Пола, и расположить их по порядку, чтобы встреча могла проходить организованно. Из семидесяти семи вопросов тот, который я задала первым, был самым простым: ПОЧЕМУ?

Молодой человек внешне не сильно отличался от того, каким я видела его в последний раз тринадцать лет назад. Он ничего не смог мне ответить – лишь покачал головой и произнес:

– Это был просто глупый поступок. Глупый, просто глупый, глупый, глупый…

Я не испытывала к нему жалости: он бессмысленно убил моего сына. Я хотела, чтобы он чувствовал мою боль и сам корчился от нее. Слезы текли по моему лицу, когда я говорила о Поле. Я сказала ему:

– Если бы ты знал, как сильно я его любила, ты бы не убил его.

Он сидел за столом напротив меня, не выказывая никаких эмоций.

Для этой встречи я увеличила фотографии Пола до размера четырнадцать на восемнадцать дюймов. Я хотела, чтобы он знал Пола как реального человека, а не как «его, чувака, пацана», как он называл Пола в своих письмах к медиатору. Он сказал, что даже не помнит, как выглядел Пол, и мне захотелось закричать: «Как ты можешь не помнить? Ты же убил его!»

Вместо этого я стала говорить сама с собой. Рассказала, как Пол позвонил, чтобы узнать, в порядке ли моя машина. Как он пообещал, что приедет домой на выходные, чтобы решить проблему вместо меня. Вспомнила, как он собирался заодно навести порядок на заднем дворе, потому что, по его словам, я «слишком мала, чтобы косить газон».

И в этот момент что-то произошло. Я не могла поверить, но по лицу мужчины, сидевшего напротив меня за столом, потекли слезы. Что происходит? Наконец, Чарльз обхватил голову руками и зарыдал. Недолго думая, я вытащила салфетку из коробки на столе и протянула ему:

– Держи.

Эти слезы стыда и раскаяния глубоко тронули меня. Тон встречи изменился; внезапно мать и убийца начали сближаться. Я слушала рассказ Чарльза о том, как он рос в крайней нищете: один из нескольких детей, живших на улицах. Пол, напротив, был единственным ребенком в семье и знал только любовь и безопасность, которую я могла ему обеспечить.

В самый первый раз я по-настоящему посмотрела в глаза убийце моего сына и была поражена тем, что больше не испытываю ненависти. Я попросила его прекратить проявлять насилие в тюрьме. Посоветовала посещать занятия и получить аттестат зрелости. Он посмотрел на меня с недоверием, потому что тоже понял, что моя ярость прошла. Встреча закончилась тем, что он согласился посещать занятия и прекратить совершать насильственные поступки. Я поблагодарила его и вдруг почувствовала острую потребность наклониться через стол и взять его за руку, однако не осмелилась этого сделать. Он застрелил моего сына. Если бы я сделала это, то потянулась бы к руке, державшей пистолет, из которого был убит Пол.

И все же это произошло – почти против моей воли. Ощутив его прикосновение, я закричала от боли. А он накрыл мою руку обеими своими и плакал. Человек, который тринадцать лет назад нажал на спусковой крючок и навсегда разрушил мой мир, теперь цеплялся за меня, будто я была его спасательным кругом. Чарльз так никогда и не сказал: «Мне жаль, пожалуйста, простите меня», а я не ответила: «Я прощаю тебя». Но мы оба обрели покой. Наше общение продолжается по сей день.

Томас Энн Хайнс

Я подарю тебе радугу

Есть вещи, которые мы не хотим, но должны принять, вещи, которые мы не хотим знать, но должны узнать, и люди, без которых мы не можем жить, но которых должны отпустить.

Автор неизвестен

Оглядываясь назад, я часто думаю, что врачам следовало бы выписать свидетельство о смерти не только для моего сына, но и для меня, ведь когда он умер, я тоже перестала жить.

Энди было почти двенадцать. Более трех лет он боролся с раком. Энди прошел курс лучевой терапии и химиотерапии; у него была ремиссия, и он снова и снова выкарабкивался – даже не один раз, а несколько. Я была поражена его стойкостью: рак сбивал его с ног, но он снова поднимался. Возможно, именно его отвага и выдержка сформировали мое собственное отношение к будущему Энди. Или я просто боялась столкнуться с возможностью его смерти. Но какой бы ни была причина, я всегда была уверена, что Энди справится. Он был бы тем самым парнем, который превосходил все ожидания.

Три летних месяца Энди проводил в лагере для детей, больных раком. Ему это нравилось – казалось, он наслаждался днями, когда можно было забыть о больницах и болезнях и снова стать просто ребенком. На следующий день после того, как он вернулся со своей третьей смены в лагере, мы отправились в клинику на плановый осмотр. Новости оказались плохими. Врач назначил пересадку костного мозга – операция должна была состояться через два дня в больнице в трехстах милях от нашего дома. Утром мы побросали наши вещи в чемодан и поехали.

В своем чемодане я спрятала подарок, который Энди привез мне из лагеря, – пластикового «ловца солнца» в форме радуги, с присоской, чтобы прикреплять его к окну. Как и большинство матерей, я считала любой подарок от своего ребенка сокровищем и хотела, чтобы он всегда был при мне.

Мы прибыли в больницу и приступили к изнурительному испытанию, которое, по словам врачей, было единственным шансом для моего сына. Мы провели там семь недель. Как оказалось позже – последние семь недель жизни Энди.

Мы никогда не говорили о смерти – за исключением одного раза. Энди был измотан и, должно быть, понимал, что теряет позиции. Он пытался узнать у меня правду. Испытывая тошноту и слабость после одной из многих сложных процедур, сын повернулся ко мне и спросил: