Читать онлайн Великие научно-фантастические рассказы. 1939 год бесплатно
Золотой век. Начало конца
В литературе и искусстве контекст решает все. Научная фантастика, она же НФ, не исключение – принцип универсален. Чтобы понять, отчего знатоки и ценители с таким придыханием вспоминают золотой век англо-американской фантастики, 1930-1950-е годы, самой этой фантастики недостаточно – многие загадки остаются нераскрытыми. Как в сборник лучшей фантастической прозы под редакцией Айзека Азимова попал рассказ всеми забытого Эндо Биндера? Почему дебютный «Черный хищник» А. Э. Ван Вогта, по словам составителя антологии, «поставил его [Ван Вогта – В. В.] в один ряд с гигантами научно-фантастического мира»? В чем ценность «Линии жизни» Роберта Хайнлайна? Ответы на некоторые из этих вопросов Азимов дает в кратких вступлениях к каждому из рассказов сборника. Но далеко не на все. Тому, кто хочет разобраться в нюансах, неизбежно придется обратиться к истории жанра (хотя, разумеется, в строго литературоведческом значении назвать science fiction жанром можно лишь с большой натяжкой).
1939 год принято считать рубежной датой, началом новой эпохи в жизни НФ. К этому моменту американская литература XX века успела породить немало общепризнанных шедевров, «больших» книг: Фитцджеральд уже написал «Великого Гэтсби» (1925) и «Ночь нежна» (1934), Хемингуэй – «Фиесту» (1926) и «Прощай, оружие!» (1929), а Торнтон Уайлдер – «Мост короля Людовика Святого» (1927). Однако рядом кипела совсем другая жизнь, с другими авторитетами и звездами, другими эстетическими ориентирами и иным представлением о прекрасном. Целая вселенная, в которой слыхом не слыхивали о Хемингуэе, зато «Док» Смит, автор «Космического Жаворонка», боролся за звание лучшего писателя всех времен и народов со «взрывателем планет» Эдмондом Гамильтоном, а на пятки им наступал Джек Уильямсон, создатель бессмертных романов «Космический легион» и «Легион времени». Параллельный мир ранней американской фантастики, со своими поворотными моментами и историческими вехами: основание первого «мальчикового» палп-журнала Argosy (1882), первого журнала сверхъестественных ужасов Weird Tales (1923), первого журнала НФ Amazing Stories под редакцией Хьюго Гернсбека (1926) и т. д.
В 1939 году этот параллельный мир в очередной раз встряхнуло с ног до головы. Джон Вуд Кэмпбелл, только что заступивший на пост главного редактора журнала Astounding Science Fiction, разделался с наследием предыдущего редактора и начал формировать собственную команду постоянных авторов. Многие из этих писателей только недавно начали карьеру или вовсе были свежеиспеченными дебютантами: Айзек Азимов, Роберт Хайнлайн, Клиффорд Саймак, Теодор Старджон, Генри Каттнер, Лайон Спрэг де Камп и другие – авторы, которых мы знаем сегодня как классиков жанра, сформировавших канон современной НФ.
Что нового принесли в фантастическую литературу «птенцы гнезда кэмпблеллова»? Прежде всего – логичность, последовательность, связность повествования. События не случаются сами по себе, по одной лишь воле автора: у них всегда есть причины и следствия. Любое эпохальное открытие, небывалое изобретение, радикальная социальная реформа вызывают реакцию: изменение языка, экономики, эстетики, системы общественных отношений. Вроде бы ничего революционного, вещи в общем очевидные, даже банальные, не бином Ньютона. Но до прихода Кэмпбелла большинство фантастов с легкостью пренебрегало этими нехитрыми правилами, когда требовалось раскочегарить забуксовавший сюжет. Достаточно вспомнить, что в «Марсианском цикле» Эдгара Райса Берроуза, самого успешного американского фантаста до золотого века, главный герой переносится на Марс непонятным способом, во сне, а прекрасная и абсолютно антропоморфная марсианская принцесса откладывает яйца. Почему? Потому что автору так захотелось, а придумывать объяснения он поленился. Или другая крайность – открытия и изобретения часто использовались в ранней журнальной НФ как повод закатить десятистраничную лекцию с формулами и графиками, вопреки драматургии и динамике сюжета. Этим нередко грешили фантасты, пригретые Хьюго Гернсбеком, одержимым жюльверновской формулой «поучать развлекая».
Джон Кэмпбелл (кстати, физик-ядерщик по образованию) требовал от своих авторов правдоподобия настойчиво, жестко, даже деспотично, и иногда заставлял переписывать многообещающий текст несколько раз подряд. Никаких затянутых лекций, никаких провалов в логике – читатель этого не простит! Более того, Кэмпбелл готов был показать пример и как писатель: лучший и самый известный его рассказ «Кто ты?» (Who Goes There? 1938) настолько достоверен психологически и выстроен логически, что стал основой для двух экранизаций (в том числе для хрестоматийной адаптации Джона Карпентера) и нескольких киноприквелов.
При Джоне Кэмпбелле американская научная фантастика перешла на новый качественный уровень, взмыла ввысь, как ракета, отбросившая при разгоне очередную отработанную ступень. Остальные журналы были вынуждены или подстраиваться под Astounding – или довольствоваться объедками с барского стола. Отныне любой новый НФ-рассказ сперва предлагался Кэмпбеллу – и только если тот отвергал рукопись, отправлялся в другие журналы. «То был золотой век, время накала страстей и приключений, бурной жизни и трудной смерти… но никто этого не замечал, – писал, перефразируя “Повесть о двух городах” Чарльза Диккенса, Альфред Бестер в романе “Тигр! Тигр!”. – То была пора разбоя и воровства, культуры и порока, столетие крайностей и извращений… но никто его не любил». Astounding Science Fiction и его команде не понадобилось столетия – хватило десяти лет, чтобы сломать систему, задать принципиально новые стандарты «качественной» научной фантастики и расчистить площадку для следующего рывка.
Собственно, главная ценность первого тома серии антологий Isaac Asimov Presents The Great SF Stories в том и заключается: эта книга показывает, с чего начинался золотой век, как разгоралась маленькая революция, незаметная для окружающего мира, но чрезвычайно важная в контексте истории мировой фантастики. Азимов, Хайнлайн, Ван Вогт, Старджон, Каттнер, де Камп – даже когда их рассказы публиковались не на страницах Astounding, а в других НФ-журналах, эти тексты разительно отличались от сочинений «властителей дум» и «гигантов» предыдущего поколения. В них уже чувствуется потенциал, видна готовность авторов к росту и внутреннему изменению. А на такие вещи чутье у Кэмпбелла было безупречное, что нехотя признавали даже недоброжелатели. Потенциал оказался настолько велик, что многие из участников этой антологии со временем переросли рамки редакционной политики Astounding и продолжили творчески эволюционировать после завершения золотого века.
Этот сборник знакомит нас с контекстом, без которого сложнее понять процессы, происходившие в фантастике на протяжении следующих восьмидесяти с лишним лет. В литературе все взаимосвязано, каждый новый шаг логически вытекает из предыдущего. «Новая волна» шестидесятых, киберпанковское движение восьмидесятых, «новые странные» девяностых и так далее, вплоть до наших дней – части единой запутанной истории, где золотой век занимает отдельное почетное место.
Как человек, лично вовлеченный в эти давние события, в том числе эмоционально, Айзек Азимов, конечно, склонен несколько романтизировать эпоху. При всех своих редакторских талантах – чутье, упорстве, готовности работать над каждым словом вместе с молодыми авторами – Джон Кэмпбелл заложил под основание сообщества любителей фантастики несколько мин замедленного действия. Уже в конце 1940-х его главным увлечением стал поиск в литературе (и в жизни) идеальной панацеи, чудодейственного средства, технического изобретения или универсальной идеи, которая раз и навсегда избавит человечество от бед и страданий. (Что до определенной степени роднило его с советскими фантастами – однако с марксистами, отрицавшими идею частной собственности, ему оказалось решительно не по пути.) В зрелые годы это привело великого редактора к увлечению доктриной Рона Хаббарда, проектами вечных двигателей и другими псевдонаучными концепциями, что отнюдь не улучшило репутацию НФ в глазах истеблишмента.
Кроме того, читатели, выросшие на рассказах и повестях из Astounding с его культом достоверности, не очень четко понимали, что такое художественная условность, как работает метафора и гипербола, аллюзия и скрытая цитата, что такое фигура умолчания и кто такой ненадежный рассказчик. Позднее все это доставило немало проблем фантастам из круга Кэмпбелла, набравшимся литературного опыта, – в итоге большинство «птенцов» покинуло родное гнездо, некоторые со скандалом.
Дальние отголоски споров о достоверности мы слышим до сих пор, когда речь заходит о технических деталях фантастических технологий и о социальных отношениях в вымышленном обществе – литература и реальная жизнь слишком тесно сплелись в сознании читателей, чтобы простить авторам нарушение принципа правдоподобия. Еще одно наследие золотого века, от которого не так-то просто избавиться.
Но решать эти проблемы предстояло уже редакторам следующих поколений: Джон Вуд Кэмпбелл свое дело сделал – золотой век начался.
© Василий Владимирский, 15.09.2023
Эндо Биндер (1911–1975). Я, робот
Перевод Алисы Атаровой
Amazing Stories, январь
Эндо Биндер – это псевдоним, под которым братья Отто и Эрл писали научно-фантастические рассказы. С 1940 года Отто работал один. Братья Биндеры наиболее известны по трем циклам рассказов, публиковавшимся с конца 1930-х по начало 1940-х: рассказы про Антона Йорка, бессмертного человека, собранные в цикл «Бессмертный Антон Йорк» (1965); рассказы из цикла «Через», опубликованные под именем Гордона Э. Джайлса[1] в журнале Thrilling Wonder Stories; и рассказы о роботе Адаме Линке, вошедшие в цикл «Адам Линк – робот» (1965).
«Я, робот» – это самый известный рассказ Биндеров и самый интересный, потому что он стал одним из первых научно-фантастических рассказов, в котором повествование ведется от лица нечеловека. Приключения Адама Линка захватили воображение многих читателей. (И безусловно, привлекли и мое внимание. Через два месяца я сел за «Робби» – рассказ о роботе, способном чувствовать, и это положило начало моему циклу о позитронных роботах. Одиннадцать лет спустя, когда все мои девять рассказов были собраны в книгу, издатель вопреки моим возражениям назвал сборник «Я, робот». Хотя сегодня моя книга гораздо известнее, Отто назвал так свой рассказ первым. А.А.)
Мое сотворение
Многое из того, что произошло, озадачивает меня. Но я думаю, что теперь наконец начинаю понимать. Вы называете меня монстром, но вы ошибаетесь. Ужасно ошибаетесь! Я попробую доказать вам вашу неправоту, записав эту историю. Надеюсь, что у меня хватит времени ее закончить…
Я начну с самого начала: я родился, вернее, был создан шесть месяцев назад, третьего ноября прошлого года. Я в самом деле робот. Кажется, многие сомневаются в этом. Я сделан из проводов и шестеренок, а не из плоти и крови.
Моим первым осознанным воспоминанием было ощущение, что я прикован, и так оно и было. Вот уже три дня я мог слышать и видеть, но очень смутно. Теперь же мне захотелось встать и осмотреться, вглядеться в странную фигуру, которая мельтешила туда-сюда и издавала звуки. Этой фигурой был доктор Линк, мой создатель. Из всех объектов вокруг он был единственным, который двигался. Он и еще один объект – его пес Терри. Поэтому именно они привлекли мое внимание. Тогда я еще не ассоциировал движение с жизнью.
Но на четвертый день мне захотелось приблизиться к этим подвижным фигурам, особенно к той, что поменьше, и издать какой-нибудь звук. Эта фигура издавала резкие громкие звуки. Мне хотелось подняться и прекратить их. Но я был прикован. Они удерживали меня, чтобы я не сбежал и не довел себя до преждевременного конца или не причинил кому-либо вреда по незнанию, пока моя голова была девственно чиста.
Все это, конечно, доктор Линк объяснил мне позже, когда я научился упорядочивать мысли и понимать. Те первые три дня я был как младенец – как человеческий младенец. Я не такой, как другие так называемые роботы – не более чем автоматизированные машины, предназначенные для выполнения определенных команд и задач. Нет, у меня был искусственный мозг, способный воспринимать все те же раздражители, которые мог улавливать человеческий мозг. И он даже имел возможность в конечном счете научиться рациональности.
Но в первые три дня доктор Линк очень беспокоился о моем мозге. Я был подобен одновременно человеческому младенцу и чувствительной, но ненастроенной машине, отданной на милость механической погрешности. Мои глаза следовали за клочком бумаги, падающим на пол, но и раньше создавались фотоэлементы, способные на это. Мои механические уши поворачивались так, чтобы лучше улавливать звуки в определенном направлении, но любой ученый мог провернуть этот трюк с акустическими реле. Главный вопрос заключался в том, способен ли мой мозг, с которым соединялись эти глаза и уши, сохранить разнообразные впечатления для будущего пользования. Или, иными словами, обладаю ли я памятью?
Эти три дня я был словно новорожденный. А доктор Линк был похож на беспокойного отца, гадающего, не родилось ли его чадо безнадежным идиотом. Но на четвертый день он испугался, что создал дикого зверя. Мой голосовой аппарат стал скрежетать в ответ на резкий шум, издаваемый псом Терри. И я вращал головой и пытался освободиться от оков.
Позже Доктор Линк поведал мне, что какое-то время даже боялся меня. Я казался ему разъяренным обитателем джунглей, готовым впасть в бешенство. Он уже было собирался уничтожить меня, но один случай заставил его передумать, и я был спасен. Терри, этот маленький зверек, сердито лая, внезапно бросился на меня. Наверное, хотел укусить. Доктор Линк кинулся ему наперерез, но опоздал. Обнаружив, что ему не прокусить мои гладкие металлические ноги, пес с глупой храбростью запрыгнул мне на колени, чтобы вцепиться в горло. Одной рукой я схватил его поперек туловища. Мои металлические пальцы сжались слишком сильно, и пес взвизгнул от боли. Моя ладонь мгновенно разжалась, позволив существу сбежать! Мгновенно! Мой мозг обработал звук и узнал его. Сработала длинная цепочка ассоциативной памяти. Три дня назад, когда я впервые пришел в сознание, доктор Линк случайно наступил Терри на лапу. Пес взвизгнул от боли. Я видел, как доктор Линк, рискуя потерять равновесие, тут же отдернул ногу, и Терри перестал скулить.
Когда я сжал руку, Терри взвизгнул. Когда я разжал, он перестал визжать. Ассоциативная память. То, что психологи называют рефлекторной реакцией. Признак живого мозга.
Доктор Линк говорил мне, что вскрикнул от восторга. Он сразу понял, что я обладаю памятью. Он понял, что я не безмозглый монстр. Он понял, что у меня есть мыслительный орган и этот орган отлично работает. Почему? Потому что я отреагировал мгновенно. Чуть позже вы поймете, что это значит.
За три часа я научился ходить. Доктор Линк все же рисковал, освобождая меня от цепей. Он не мог быть уверен, что я не устремлюсь прочь, как неразумная машина. Но он знал, что должен научить меня ходить, прежде чем я научусь говорить. Точно так же, как он знал, что должен включить мой мозг, одновременно полностью соединив его с конечностями и искусственными органами, которыми мозг будет управлять позже. Если бы он просто отсоединил мои ноги и руки на первые три дня, мой пробудившийся мозг не смог бы использовать их позднее, получив над ними контроль. Думаете, если бы у вас выросла третья рука, вы бы смогли ею управлять? Почему вылечившемуся паралитику требуется так много времени, чтобы восстановить способность двигать своими конечностями, данными ему от природы? Все из-за слепых пятен в мозгу. Доктор Линк разобрался во всех этих странных психических тонкостях. Сначала ходьба – затем речь. Это известное правило, которому люди следуют с момента зарождения их вида. Так человеческие младенцы учатся лучше и быстрее всего. А я и был таким младенцем если не телом, то разумом.
Доктор Линк затаил дыхание, когда я впервые попытался встать. Я медленно поднялся и замер, покачиваясь на своих металлических ногах. У меня в голове был трехнаправленный ватерпас, проводами соединенный с мозгом. Он автоматически подсказывал мне, нахожусь ли я в горизонтальном, вертикальном или наклонном положении. Однако мой первый пробный шаг не был успешным. Коленные суставы выгнулись в обратном направлении. Я с грохотом упал на колени, которые, к счастью, были покрыты толстыми защитными пластинами, так что более хрупкие поворотные механизмы внутри не пострадали. Доктор Линк говорит, что тогда я посмотрел на него как испуганный ребенок. А затем я быстро пополз на коленях вперед, поскольку это было намного проще. Дети ползали бы дольше, если бы это не причиняло им боль. Я не знал, что такое боль.
После того как я целый день ползал в его лаборатории взад и вперед между мебелью, порядком ее попортив, перемещение на коленях стало для меня совершенно естественным. Доктор Линк задавался вопросом, как поднять меня на ноги. Он пытался подтянуть меня за руку, но мои триста фунтов[2] были слишком тяжелы для него. Решило проблему мое собственное быстро растущее любопытство. Когда я во второй раз попытался встать в полный рост, то обрадовался, как ребенок, поднявшийся с помощью ходунков. Я изо всех сил старался удержаться на ногах. В конце концов я освоил технику попеременного использования конечностей и переноса веса вперед.
Через пару часов доктор Линк уже водил меня по усыпанной гравием дорожке вокруг своей лаборатории. Теперь, когда я стоял на ногах, ему было намного легче тянуть меня за собой и таким образом вести вперед. Малыш Терри скакал за нами по пятам с радостным лаем. Пес считал меня своим новым другом.
В то время я вполне послушно следовал всем указаниям доктора Линка. Мой впечатлительный ум спокойно принял его как необходимый фактор сдерживания и контроля. Как он сказал мне позже, я несколько раз пытался уйти от дорожки в случайном направлении по неясным причинам, но его крепкая рука тут же тянула меня назад, возвращая на место. Он расхаживал со мной взад-вперед, как со слабоумным болваном.
Я бы мог и дальше часами без устали ходить по дорожке, но доктор Линк, уже будучи немолодым, быстро утомился и завел меня внутрь. Благополучно усадив меня на мой металлический стул, он щелкнул выключателем на моей груди, отключившим электричество, дающее мне жизнь. И в четвертый раз я провалился в небытие без сновидений, совпадавшее с периодами сна моего создателя.
Мое обучение
Три дня мне понадобилось, чтобы более или менее научиться говорить. В этом заслуга не только моя, но и доктора Линка. За эти три дня он назвал мне все предметы в лаборатории и вокруг. Эту пару сотен существительных он дополнил глаголами действия, которые мог продемонстрировать. Услышав и выучив слово, я больше никогда его не забывал и ни с чем не путал. Мгновенное восприятие, фотографическая память – вот что мне было дано. Это трудно объяснить. Машина всегда точна и неизменна. Я – такая машина. Электроны мгновенно передают импульсы. Электроны стимулируют мой металлический мозг.
Таким образом, к концу этих трех дней я достиг уровня развития пятилетнего ребенка, и доктор Линк начал учить меня читать. Когда мой наставник называл буквы, мои фотоэлектрические глаза мгновенно устанавливали связь между звуком и знаком. Ассоциативная память заполняла пробелы в понимании. Я сразу понял, что, к примеру, слово «лев» означает живое существо, схематично изображенное в книге. Я никогда не видел льва, но я тотчас узнал бы его.
От букварей и детских книг я менее чем за неделю перешел к книгам посложнее. Доктор Линк составил для меня список художественной и научной литературы из своей обширной библиотеки. В мой восприимчивый, цепкий мозг полились огромные объемы информации и знаний, которые никто до этого не мог усвоить за такое короткое время.
Кроме моего «сотворения» и «обучения», стоит упомянуть еще кое-что. Прежде всего, случай с домработницей. Она приходила раз в неделю убирать дом доктора Линка. Он смог уйти на покой благодаря изобретению, запатентованному им много лет назад, и теперь жил один, как настоящий отшельник, и даже еду готовил себе сам.
В предыдущие годы домработница наблюдала за процессом моего создания, но тогда я был лишь неодушевленной пародией на человека. Доктору Линку следовало быть осмотрительнее. Когда наступила первая суббота моей жизни, он забыл о том, что в этот день обычно приходит она. Доктор Линк увлеченно рассказывал мне о том, что «бежать» – это передвигаться быстрее, чем «идти».
– Продемонстрируй-ка, – попросил доктор Линк, когда я сказал, что понял его.
Я послушно сделал несколько медленных шагов перед ним.
– Идти, – сказал я.
Затем я вернулся назад и снова устремился вперед, пробежав несколько футов. Каменный пол грохотал под моими металлическими ногами.
– Я… правильно… показал? – спросил я своим довольно громким голосом.
В этот момент от двери послышался крик ужаса. Это была домработница, подоспевшая как раз вовремя, чтобы увидеть мою демонстрацию. Она кричала так громко, что наделала даже больше шуму, чем я.
– Это же сам Дьявол! Бегите, доктор Линк, бегите! Полиция… На помощь!.. – И она потеряла сознание.
Доктор Линк привел ее в чувство и попытался объяснить ей, что я такое, но ему все равно пришлось искать себе новую домработницу. После этого он никогда не забывал о субботах и в этот день прятал меня в кладовой, где я читал. Такой, казалось бы, пустяк, но он очень важен, и те, кто прочтет это, согласятся со мной.
Через два месяца после моего сотворения доктор Линк однажды заговорил со мной по-новому: не как учитель с учеником, а как человек с человеком.
– Ты – результат двадцатилетних трудов, – сказал он, – и успех этих трудов поражает даже меня. Тебе лишь немного не хватает до человеческого сознания. Ты монстр, механизм, но суть твоя – человеческая. У тебя нет наследственности, тебя формирует окружающая среда. Ты – доказательство того, что сознание – это электрический феномен, созданный окружающей средой. Тела людей – это среда, которую они наследуют, но из тебя я сделаю чистый разум! – Его глаза, казалось, горели каким-то странным огнем, но, когда он заговорил снова, его взгляд смягчился: – Я знал, что сделал что-то небывалое и невероятно важное двадцать лет назад, когда усовершенствовал иридиевую губку, чувствительную к удару каждого электрона. Это и была чувствительность мысли! Ментальные потоки в человеческом мозгу микроскопической величины. Теперь я мог копировать их в искусственную среду. Именно над этим я и работал все это время. Не так давно я закончил твой «мозг» – сложный комплекс из клеток, созданных на основе иридиевых губок. Прежде чем включить его, я заказал тебе тело у искусных мастеров. Я хотел, чтобы ты был как можно лучше подготовлен к жизни, чтобы ты мог двигаться и действовать практически как настоящий человек. С каким нетерпением я ждал твоего появления на свет! – Его глаза сияли. – Ты превзошел все мои ожидания. Ты не просто мыслящий робот, металлический человек. Ты живой! Новая форма жизни. Тебя можно научить думать, рассуждать и действовать. В будущем твой вид сможет оказать неоценимую помощь человечеству и нашей цивилизации. Ты первый в своем роде.
Дни и недели пролетали незаметно. Мой разум созревал и непрерывно впитывал знания из библиотеки доктора Линка. С течением времени я научился усваивать целые страницы с той же скоростью, с какой человеческий глаз прочитывает строки. Вы знаете, как работает телевидение: луч света сотни раз в секунду пробегает по объекту, который нужно передать на экран. Мои глаза, стимулируемые быстрыми электронами, могли делать то же самое. То, что я читал, моментально воспринималось, запоминалось и навсегда становилось частью моих познаний.
Мое особое внимание привлекали научные труды. В историях о людях всегда было что-то не поддающееся определению, что-то, чего я не мог до конца понять, но вот наука легко усваивалась моим созданным наукой мозгом. Вскоре я узнал все о себе и о том, как тикает мой мозг, – и гораздо подробнее, чем большинство людей знают о том, как они живут, думают и двигаются.
Принципы механики стали для меня совершенно просты. Я подсказал доктору Линку, как усовершенствовать мое тело, и он с готовностью согласился. Например, мы добавили функций моим пальцам, чтобы они стали почти такими же ловкими, как человеческие. Но лишь почти. Человеческое тело – это поразительно совершенная живая машина. Ни один робот никогда не сравнится с ним в эффективности и способности к адаптации. Я осознавал свои ограничения.
Возможно, вы лучше поймете, что я имею в виду, если я скажу вам, что мои глаза не способны видеть цвета. Вернее, я вижу только один цвет – синий и его оттенки. Потребовалась бы невероятно сложная система модулей, намного больше моего тела, чтобы я смог видеть все цвета. А для своих машин природа упаковала все это в пару небольших шариков. На это у нее ушел миллиард лет. А доктор Линк потратил только двадцать.
Но мой мозг – совсем другое дело. Имея лишь два органа чувств – одноцветное зрение и ограниченный слух, – он все же был способен предоставить полный спектр ощущений. Обоняние и вкус – это гастрономические чувства, мне они были не нужны. Чувства – это средство Природы для защиты хрупкого тела, а мое тело не хрупкое. Интеллекту необходимы только зрение и слух. Эйнштейн все равно остался бы Эйнштейном, будь он даже полумертвым дальтоником, лишенным вкуса, обоняния и осязания.
Сон для меня всего лишь слово. Когда доктор Линк понял, что я могу сам о себе позаботиться, он перестал «отключать» меня на ночь. Пока он спал, я проводил часы за чтением. Он научил меня, как в случае необходимости заменять разряженный аккумулятор в тазовой части моего металлического тела. Это было необходимо делать каждые сорок восемь часов. Электричество дает мне жизнь и силы, это моя еда, без него я лишь груда металла.
Но достаточно обо мне. Подозреваю, что и десять тысяч страниц описаний не смогли бы изменить ваше отношение, кто бы ни читал эти строки…
Не так давно произошел один забавный случай. Я не умею смеяться, но мой мозг способен оценить что-то смешное. Садовник, который много лет работал у доктора Линка, приехал без предупреждения. Он хотел спросить у него, как подстричь живую изгородь, и увидел нас со спины: мы совершали ежедневный небольшой променад. Садовник уже открыл было рот, но, разглядев меня, так и не смог его захлопнуть. Но он не упал в обморок от испуга, как домработница. Он просто застыл как вкопанный.
– В чем дело, Чарли? – резко спросил доктор Линк. Он настолько привык ко мне, что мгновение не мог понять, чему садовник так удивился.
– Эта… эта штука! – наконец выдохнул тот.
– А. Что ж, это робот, – сказал доктор Линк. – Неужели ты никогда не слышал о них? Разумный робот. Попробуй поговорить с ним, он ответит.
После недолгих уговоров садовник застенчиво повернулся ко мне.
– К-как поживаете, мистер Робот? – выдавил он.
– Все прекрасно, спасибо, мистер Чарли, – быстро ответил я, заметив веселое выражение лица доктора Линка. – Хорошая погода, не правда ли?
Долю секунды мне казалось, что садовник сейчас закричит и убежит прочь. Но он расправил плечи и скривил губы.
– Фокусы! – Он усмехнулся. – Эта штука не может быть разумной. У тебя внутри фонограф. Так что насчет живой изгороди?
– Я боюсь, что этот робот разумнее тебя, Чарли! – со смешком пробормотал доктор Линк.
Но он сказал это так тихо, что садовник его не услышал, а затем дал ему указания насчет изгороди. Чарли постриг ее из рук вон плохо. Кажется, он нервничал весь день.
Моя участь
Однажды доктор Линк с гордостью посмотрел на меня.
– Теперь ты обладаешь мудростью зрелого человека, – сказал он. – Скоро я объявлю о тебе миру, и ты займешь в нем свое место, как независимая личность – как гражданин!
– Хорошо, доктор Линк, – ответил я, – как пожелаете. Вы мой создатель – мой хозяин.
– Не думай обо мне так, – наставлял меня он. – В каком-то смысле ты мой сын. А отец перестает быть хозяином сыну, когда тот достигает зрелости. И ты уже получил этот статус. – Он задумчиво нахмурился. – У тебя должно быть имя! Адам! Адам Линк! – Он встал передо мной и положил руку на мое блестящее хромированное плечо. – Адам Линк, чем ты хочешь заниматься в жизни?
– Я хочу служить вам, доктор Линк.
– Но ты переживешь меня! Ты можешь пережить и всех остальных своих хозяев!
– Я буду служить любому хозяину, – медленно произнес я. Я уже обдумывал это раньше. – Меня создал человек. И я буду служить человеку.
Возможно, он просто проверял меня. Я не знаю. Но мои слова ему явно понравились.
– Теперь, – сказал он, – я могу без страха представить тебя миру!
На следующий день он умер.
Это было три дня назад. Я читал в кладовке – это был день, когда приходила домработница. Я услышал шум. Я взбежал по ступенькам в лабораторию. Доктор Линк лежал с проломленным черепом. Расшатавшаяся деталь трансформатора, закрепленного на электроизолированной платформе, соскользнула вниз и упала ему на голову, когда он сидел за своим рабочим столом. Я поднял ему голову и положил на скамейку, чтобы получше разглядеть рану. Он умер мгновенно.
Вот факты. Я сам поставил деталь на место. Кровь на моих руках появилась в результате того, что я поднял его голову, не зная в тот момент, что он уже давно мертв. В некотором смысле ответственность за этот несчастный случай лежала на мне – потому что в свои первые дни я врезался в эту трансформаторную полку и чуть не сбил ее со стены. Нам следовало заняться ее ремонтом.
Но то, что я убийца, как все вы считаете, это неправда. Домработница тоже услышала шум и вышла из дома, чтобы проверить, что случилось. Она задержалась лишь на секунду. Она увидела, что я склонился над доктором, что его голова разбита и в крови, а затем убежала, слишком испугавшись, чтобы закричать.
Мне трудно описать свои мысли в тот момент. Малыш Терри обнюхал тело и, почуяв беду, заскулил и опустился на живот. Он ощущал потерю хозяина. Как и я. Я не до конца понимаю человеческое чувство горя. Возможно, так глубоко я не могу чувствовать. Но я знаю, что солнечный свет для меня внезапно потускнел.
Я думаю быстро. Я простоял там всего с минуту, а затем решил уйти. И снова это было неверно истолковано. Вы посчитали это признанием вины, побегом убийцы с места преступления. Но в моем случае это просто было сильное желание выйти в мир и найти в нем свое место.
Доктор Линк и моя жизнь с ним теперь стали перевернутой страницей. Не было нужды оставаться и наблюдать за похоронами. Он привел меня в жизнь, и он ушел. Теперь я должен был найти место в мире, который я никогда не видел. Я не догадывался, что вы, люди, подумаете обо мне. Я думал, что все вы похожи на доктора Линка.
Первым делом я взял свежий аккумулятор взамен полуразряженного. Через сорок восемь часов мне понадобился бы еще один, но я был уверен, что об этом позаботится любой, кого я попрошу.
Я ушел. Терри последовал за мной. Он был со мной все это время. Я слышал, что собака – лучший друг человека. Даже металлического человека.
Вскоре оказалось, что мои познания в географии в лучшем случае смутны. Я представлял землю кишащей людьми и городами, без особых промежутков между ними. Я предполагал, что город, о котором упоминал доктор Линк, находится недалеко от его уединенного загородного дома – сразу за холмом. Но лес, через который я шел, казался бесконечным.
Лишь спустя несколько часов я встретил маленькую девочку. Она сидела на плоском камне, свесив босые ноги в речку. Я приблизился, чтобы спросить, где находится город. Она повернулась, когда я был в тридцати футах от нее. Мои внутренние механизмы не работают беззвучно, они издают ровный шум, который доктор Линк всегда описывал как звон монет.
Когда девочка увидела меня, ее лицо исказилось. Должно быть, я представляю собой ужасное зрелище в ваших глазах. Закричав от страха, она неловко вскочила, потеряла равновесие и упала в речку.
Я знал, что такое «тонуть». Я знал, что должен спасти ее. Я опустился на колени у края камня и потянулся за ней. Мне удалось схватить ее за руку и поднять. Я почувствовал, как треснули кости ее тонкого маленького запястья. Я забыл о своей силе. Мне пришлось схватить второй рукой ее маленькую ножку, чтобы вытащить девочку из воды. Когда я положил ее на траву, то увидел, как на ее белой коже проступили темные отметины. Теперь я могу догадаться, о чем все подумали. Ужасный сумасшедший монстр пытался утопить ее и сломать ее маленькое тельце в порыве бессмысленной жестокости!
В ответ на ее крики появились вы, люди, с которыми она была на пикнике. Вы, женщины, закричали и упали в обморок. Вы, мужчины, зарычали и стали бросать в меня камни. Но какая странная отвага охватила женщину, вероятно, мать девочки, которая подбежала ко мне вплотную, чтобы выхватить свою дочь? Ею я был восхищен. А вас, остальных, я презирал за то, что вы меня не слушали, хотя я пытался все объяснить. Но вы заглушили мой голос своими криками и воплями.
– Робот доктора Линка!.. Он сбежал и обезумел!.. Зачем он только создал этого монстра!.. Вызывайте полицию!.. Чуть не убил бедную Фрэнсис!..
Вы убегали прочь, крича это друг другу. Вы не заметили, что Терри яростно лает – на вас. Можно ли обмануть пса?
Мы отправились дальше. Теперь я действительно был растерян. Наконец я столкнулся с тем, что не мог рационализировать. Это так отличалось от мира, о котором я узнал из книг. Какие тонкости скрывались за прочитанными мною страницами? Что случилось с разумным и организованным миром, который мой мозг придумал для себя?
Наступила ночь. Мне пришлось остановиться и застыть в темноте. Я оперся на дерево и неподвижно замер. Некоторое время до меня доносился шум – малыш Терри рыскал в кустах в поисках еды. Затем я услышал, как он что-то грызет. Чуть позже он свернулся калачиком у моих ног и заснул. Медленно тянулись часы. Мой разум никак не мог понять, что недавно произошло. Я монстр! Почему они так решили?
Посреди ночи вдалеке я услышал ропот, как будто там шумела толпа. Я увидел огни. Все это имело отношение к следующему дню. На рассвете я тронул Терри пальцем ноги, и мы отправились дальше. Тот же ропот снова возник, теперь он нарастал. Потом я увидел вас – людей с дубинками, косами и ружьями. Вы заметили меня, и поднялся крик. Вы сгрудились, приближаясь ко мне.
Затем что-то с резким лязгом ударило меня в лобовую пластину: один из вас выстрелил.
– Стойте! Подождите! – закричал я, зная, что должен заговорить с вами, узнать, почему на меня объявили охоту, как на дикого зверя.
Я сделал шаг вперед, поднимая руку. Но вы не слушали. Прогремели новые выстрелы, оставляя вмятины на моем металлическом теле. Я повернулся и побежал. Пуля, попав в жизненно важное место, может погубить меня так же, как человека.
Вы следовали за мной, как стая гончих, но я опережал вас благодаря своим стальным мышцам. Терри отстал, и я потерял его. Вскоре наступил полдень, и я вспомнил, что мне нужен свежий аккумулятор. Мои конечности уже двигались с трудом. Через несколько часов без нового источника электричества я рухну на месте и… умру. А я не хотел умирать.
Я знал, что должен добраться до города. Наконец, я наткнулся на извилистую грунтовую дорогу и, исполнившись надежды, побрел по ней. Когда я увидел машину, припаркованную на обочине, я понял, что спасен: в машине доктора Линка были такие же аккумуляторы, как и у меня. Вокруг автомобиля никого не было. Подобно оголодавшему человеку, готовому наброситься на первую попавшуюся еду, я открыл щиток и заменил себе батарею.
Мое тело наполнилось новой силой. Я выпрямился как раз в тот момент, когда из-за деревьев вышли два человека – юноша и девушка. Они заметили меня. Ужас и недоверие отразились на их лицах. Девушка спряталась в объятьях юноши.
– Не бойтесь, – сказал я. – Я не причиню вам вреда. Я…
Но все мои слова были бесполезны, я это понимал. Юноша закатил глаза и рухнул в обморок, обмякнув на руках у девушки, а та потащила его прочь от меня, истерически рыдая.
Я ушел. С тех пор мой разум погрузился в то, что можно назвать глубокими раздумьями. Теперь мне не хотелось идти в город. Я начал осознавать, что с первого взгляда люди видят во мне лишь чужака.
Когда снова наступила ночь и я остановился, я услышал заветный звук – лай Терри! Он радостно подбежал ко мне, виляя обрубком хвоста. Я наклонился, чтобы почесать его за ухом. Все это время он преданно искал меня. Вероятно, он выследил меня по запаху масла. Что может стать причиной такой слепой преданности – да еще и металлическому человеку!
Может быть, дело в том, что, как однажды сказал доктор Линк, тело – человеческое или нет – является лишь оболочкой для разума? И означало ли это, что Терри признал во мне разум, схожий с человеческим, несмотря на мое искусственное тело? Если это так, то, осудив меня как монстра, вы были неправы. И я убежден в этом! Я слышу вас сейчас – ваши крики снаружи – берегитесь, чтобы из-за вас я не превратился в монстра, которым вы меня называете!
Когда наступило утро, вы снова настигли меня. Полетели пули. Я сбежал. В тот день все повторялось. Ваша толпа, пополненная свежими силами, разделилась на группы, пытаясь окружить меня. Вы выслеживали меня по моим глубоким следам. Каждый раз меня спасала моя скорость. Тем не менее ваши пули нанесли мне ущерб. Одна попала в правое колено, так что теперь моя нога выворачивалась на бегу. Другая пуля ударила в правую часть моей головы и разбила барабанную перепонку, из-за чего я оглох на одно ухо.
Но сильнее всего меня ранила та пуля, что убила Терри!
Выпустивший ее находился в двадцати ярдах от меня. Я мог бы подбежать к нему, мог бы сломать ему каждую кость своими твердыми, сильными руками. Задумались ли вы, почему я не стал мстить? А наверное, мне стоило!..
Весь тот день я безнадежно блуждал по бескрайнему лесу. Я ходил кругами и натыкался на вас столь же часто, что и вы на меня. Я пытался уйти подальше, прочь от вашей враждебности. Ближе к сумеркам я увидел что-то знакомое – лабораторию доктора Линка! Спрятавшись в кустах и дождавшись, когда стало совсем темно, я подошел и сломал замок на двери. Внутри никого не было. Тело доктора Линка, конечно же, тоже исчезло.
Это было место моего рождения! Первые шесть месяцев моей жизни здесь пронеслись в моей голове как в калейдоскопе. Интересно, были ли мои эмоции схожи с вашими, когда вы возвращались в хорошо знакомое вам место? Может быть, мои эмоции были даже намного глубже! Может быть, вся жизнь сосредоточена в разуме. Что-то, пульсируя, сжималось в моем сознании. Тени, которые отбрасывала тусклая газовая лампа, что я зажег, словно бы танцевали вокруг меня, как танцевал малыш Терри. Затем на столе, ящики которого были вывернуты, я нашел книгу «Франкенштейн». В личном столе доктора Линка. Эту книгу он скрывал от меня. Почему? Я прочел ее за полчаса, молниеносно пролистывая страницу за страницей. И тогда я понял!
Но ведь это самое глупое предположение из всех когда-либо сделанных: что сотворенный человек должен обязательно восстать против своего создателя, против человечества, из-за отсутствия у него души. Эта книга – сплошное заблуждение.
Или же нет?..
Кончая писать, здесь, среди разрушенных воспоминаний, с призраком Терри, притаившимся в тени, я задаюсь вопросом, стоило ли мне это делать…
Близится рассвет. Я знаю, что мне не на что надеяться. Вы окружили меня, отрезали путь к бегству. Я вижу свет ваших факелов между деревьями. С помощью этого света вы найдете меня, уничтожите меня. Ваша жгучая ненависть все растет. Ее утолит только одно – моя смерть.
Я не настолько сильно поврежден, чтобы мне не хватило сил и мощи прорваться сквозь ваши ряды и избежать этой участи. Но это будет стоить нескольким из вас жизни. И именно поэтому я держу руку на выключателе, который одним щелчком может оборвать мою жизнь.
Как иронично, не так ли, что я обладаю теми чувствами, которых, как вы уверены, у меня нет?
(подпись) Адам Линк
Роберт Блох (1917–1994). Странный полет Ричарда Клейтона
Перевод Надежды Волковой
Amazing Stories, март
Будучи в юности одним из членов «Круга Лавкрафта», Роберт Блох долгое время вращался в мире научной фантастики. Несмотря на то что в основном он известен как автор историй о сверхъестественном и жутком, Блох также написал несколько превосходных научно-фантастических произведений, большинство из которых входят в его сборники «Атомы и зло» (1962) и «Лучшее из Роберта Блоха» (1978). За мастерством рассказчика скрывается настоящий талант к шокирующему и неожиданному, о котором свидетельствует не относящийся к жанру научной фантастики роман «Психо». Блох также удостоился премии «Хьюго» за фантастический рассказ «Поезд в ад» (1958, премию получил в 1959).
Для многих космические путешествия – это научная фантастика, хотя изучение великих тайн космоса уже подарило нам множество замечательных произведений, равно как и путешествия, в которые мы отправляемся в нашем воображении.
(Этот рассказ появился в том же номере, где напечатали и мой первый опубликованный рассказ «В плену у Весты». На мой взгляд, лишь рассказ Боба был лучше моего. Видите ли, даже в те времена я не отличался особой скромностью. А.А.)
Ричард Клейтон собрался с духом и замер, как ныряльщик, который готовится прыгнуть с трамплина в синеву. По правде говоря, он и был ныряльщиком. Трамплином служил серебристый космический корабль, и Клейтону действительно предстояло погрузиться, но не вниз, а вверх, в синее небо. Только ему нужно было преодолеть не двадцать или тридцать футов: он погружался на миллионы миль.
Глубоко вздохнув, Клейтон, полноватый ученый с козлиной бородкой, протянул руки к холодному стальному рычагу, закрыл глаза и дернул. Переключатель опустился. На мгновение все замерло.
Затем внезапный толчок швырнул Клейтона на пол. Корабль «Грядущее» взлетел! Взмах крыльев птицы, взмывающей в небо, трепет крыльев мотылька в полете, дрожь напрягающихся мышц – вот на что это было похоже.
Космический корабль «Грядущее» бешено трясло. Его качало из стороны в сторону, стальные стены сотрясало гудение. Оцепенев, Ричард Клейтон лежал на полу, когда внутри судна раздался звенящий гул. Он поднялся, потирая ушибленный лоб, и, шатаясь, пошел к своей узкой койке. Корабль летел, но ужасная вибрация не ослабевала. Взглянув на панель управления, Клейтон выругался:
– Черт! Панель разбита вдребезги!
Да, так оно и было. Панель управления разлетелась от удара. Осколки стекла лежали на полу, а стрелки циферблатов хаотично вертелись на голой поверхности. Клейтон впал в отчаяние. Это была настоящая катастрофа.
Мысленно Ричард перенесся на тридцать лет назад, когда, будучи десятилетним мальчиком, он восхищался полетом Линдберга[3]. Он вспомнил, как во время учебы тратил миллионы своего отца, чтобы усовершенствовать летательный аппарат, способный пересечь само Пространство. В течение многих лет Ричард Клейтон работал, мечтал и планировал. Он изучил достижения русских и их ракеты, основал фонд Клейтона и пригласил механиков, математиков, астрономов и инженеров.
Затем изобрели атомный двигатель и построили «Грядущее». «Грядущее» представляло собой корпус из дюралюминия[4] и стали без иллюминаторов. Его герметичность была тщательно продумана. В крошечной каюте хранились кислородные баллоны, запасы пищевых таблеток, стимуляторы энергии, устройства для кондиционирования воздуха. Свободным оставалось пространство длиной в шесть шагов.
Всего лишь маленькая стальная камера, но именно в ней Ричард Клейтон намеревался воплотить в жизнь свою мечту. С помощью ракет, преодолевающих гравитационное притяжение Земли, и атомно-разрядного двигателя Клейтону предстояло достичь Марса и вернуться обратно.
Десять лет уйдет на путь до Марса, еще десять – на возвращение, а посадка корабля приведет к амортизации – дополнительному запуску двигателя. Тысяча миль в час – это будет не фантастическое путешествие со скоростью света, а долгий, унылый научно выверенный полет. Клейтону не нужно было задавать курс своего судна. Управление велось автоматически.
– И что теперь? – спросил Клейтон, уставившись на разбитое стекло.
Связь с внешним миром потеряна. Он не может отследить курс, не может определить время, расстояние и направление. Он просидит здесь десять, двадцать лет, совсем один в крошечной каюте, где не нашлось места ни книгам, ни бумаге, ни играм. Он заключен в черной пустоте Космоса.
Земля уже осталась далеко внизу, скоро она превратится в шар пылающего зеленого огня и станет меньше красного шара впереди – пылающего Марса.
Множество людей собралось на поле, чтобы посмотреть на взлет Клейтона, его помощник Джерри Чейз сдерживал толпу. Ричард представлял, как они провожают взглядом блестящий стальной цилиндр, появляющийся из газового облака и пулей устремляющийся в небо. Цилиндр растворяется в синеве, а толпа расходится по домам и со временем забывает о нем.
Только вот он остался здесь, на корабле, на десять, на двадцать лет.
Да, он остался, но когда прекратится вибрация? Дрожание стен и пола вокруг него было невыносимым: ни он, ни эксперты не подумали об этой проблеме. Боль пронзала голову. Что, если корабль не перестанет вибрировать, если так будет продолжаться в течение всего полета? Как долго Клейтон продержится, прежде чем сойдет с ума?
По крайней мере, можно было думать. Лежа на койке, Клейтон вспоминал и перебирал в голове мельчайшие подробности своей жизни от рождения до настоящего момента. Однако он исчерпал свои воспоминания прискорбно быстро. И тогда он снова почувствовал, как все вокруг пульсирует.
– Я могу двигаться, – произнес он вслух и стал расхаживать по комнате: шесть шагов вперед, шесть назад.
Но вскоре он устал. Вздохнув, Клейтон подошел к шкафчику с пищевыми капсулами и принял несколько.
– Я даже не могу потратить время на еду, – отстраненно отметил он. – Проглотил, и все.
Пульсация стерла ухмылку с его лица. Пульсация сводила с ума. Он снова лег на трясущуюся койку, включил подачу кислорода в душную каюту. Теперь он уснет, уснет, если позволит это проклятое гудение. Пытаясь отвлечься от ужасного лязга, звенящего в тишине, он выключил свет. Мысленно Клейтон вернулся к своему странному положению: он заключен в Космосе. Снаружи вращались горящие планеты, звезды проносились в кромешной темноте космической Пустоты. А он лежал в тепле и уюте в гудящей камере, отделяющей его от ледяного холода. Только бы прекратилась эта ужасная тряска!
Но все же были и плюсы. Во время полета он не увидит газет, изводящих его рассказами о жестокости людей друг к другу, не услышит глупых, раздражающих радио- и телепередач. Только эта проклятая вездесущая вибрация…
Клейтон спал, мчась сквозь Космос.
Когда он проснулся, он не увидел солнечного света. Не было больше ни дня, ни ночи. Теперь в Космосе только он и корабль. И постоянная вибрация, действовавшая на нервы бесконечной пульсацией в голове. На дрожащих ногах Клейтон подошел к шкафчику и проглотил таблетки.
Затем он сел и стал ждать. Им овладевало страшное чувство одиночества. Здесь он совершенно изолирован, отрезан от всего. Делать было нечего. Это гораздо хуже, чем заключение в одиночной камере. По крайней мере, там больше места, есть солнце и глоток свежего воздуха, и иногда мелькнет чье-нибудь лицо.
Клейтон считал себя мизантропом, отшельником. Теперь же он жаждал увидеть хоть кого-нибудь. Шли часы, и ему приходили в голову странные мысли. Он жаждал увидеть Жизнь в любой форме: он отдал бы целое состояние за маленькую букашку в своей парящей темнице. Человеческий голос звучал бы как райское пение. Он был так одинок.
Ему ничего не оставалось, кроме как терпеть тряску, мерить шагами каюту, глотать таблетки, пытаться уснуть. Не о чем думать. Клейтон уже скучал по тому времени, когда ему приходилось стричь ногти: сейчас он мог бы растянуть это занятие на несколько часов.
Он пристально рассматривал свою одежду, часами разглядывал в зеркальце свое бородатое лицо. Он изучил свое тело, пересчитал каждый предмет в салоне «Грядущего».
И все же он не настолько устал, чтобы снова заснуть.
В голове Клейтона постоянно пульсировала боль. Наконец, ему удалось закрыть глаза и погрузиться в сон, нарушаемый толчками, которые пугали и будили его.
Когда он все же встал, включил свет и увеличил подачу кислорода, он сделал ужасное открытие: он потерял чувство времени.
Ему всегда говорили, что время относительно. Теперь он осознал это. Ему нечем измерять время – ни часов, ни солнца, ни луны или звезд, ни распорядка дня. Как долго он уже летит? Как ни старался, он не мог вспомнить. Он ел каждые шесть часов? Каждые десять? Каждые двадцать? Спал ли он раз в день? Раз в три-четыре дня? Как часто он ходил по каюте? Не имея никаких приборов для определения своего местоположения, он был в полной растерянности. Он судорожно проглотил таблетки, пытаясь отвлечься от охватившей его паники.
Это было ужасно. Если он потерял счет Времени, то вскоре может потерять и осознание себя. Он сойдет с ума здесь, на космическом корабле, несущемся сквозь пустоту к далеким планетам. В крошечной камере, одинокий и измученный, он должен был мысленно за что-то цепляться. Что такое Время?
Он больше не хотел думать об этом. Он больше ни о чем не хотел думать. Он должен забыть мир, который остался позади, иначе воспоминания сведут его с ума.
– Я боюсь, – шептал он. – Мне страшно одному в темноте. Может быть, я уже пролетел мимо Луны. Может быть, сейчас я уже за миллион миль от Земли или за десять миллионов.
Вдруг Клейтон понял, что разговаривает сам с собой. Это был прямой путь к безумию, но он не мог остановиться, как не мог остановить и ужасную вездесущую вибрацию.
– Я боюсь, – шептал он голосом, глухо звучащим в крошечной гудящей камере. – Я боюсь. Сколько сейчас времени?
Продолжая шептать, он заснул, а Время полетело дальше.
Клейтон проснулся со свежими силами. Он решил, что просто потерял хватку. Давление космоса, несмотря на работу стабилизаторов, повлияло на нервную систему. Головокружение могло начаться из-за кислорода, а таблетки плохо заменяли обычную пищу. Но теперь слабость исчезла. Он улыбнулся и прошелся по каюте.
Но скоро тревожные мысли вернулись. Какой сегодня день? Сколько недель прошло со старта? Может быть, уже миновали месяцы, год, два года. Все земное казалось далеким, почти сном. Теперь он чувствовал себя ближе к Марсу, чем к Земле. Теперь он ждал будущего, а не оглядывался в прошлое.
Какое-то время он все делал автоматически. Включал и выключал свет только по необходимости, по привычке принимал таблетки, бесцельно расхаживал по каюте, машинально следил за системой кондиционирования, спал, не понимая, когда и для чего.
Со временем Ричард Клейтон перестал думать о себе и своей каюте. Пульсирующий гул в голове стал частью его самого, больной частью, напоминавшей, что он летит сквозь Космос серебряной пулей. Но теперь это не имело значения, потому что Клейтон больше не говорил сам с собой. Он забылся и мечтал только о Марсе. В вибрации судна слышалось: Марс – Марс – Марс.
Тут он почувствовал, что происходит нечто удивительное. «Грядущее» начинало посадку. Корабль, дрожа, пикировал. Он мягко опустился на окутанную газом поверхность красной планеты. Какое-то время Клейтон чувствовал влияние инопланетной гравитации, зная, что автоматика корабля замедляет работу двигателя за счет естественного притяжения Марса.
Корабль приземлился, и Клейтон открыл дверь. Он снял блокировку и вышел, легко спрыгнув на пурпурную траву. Он почувствовал себя свободным и бодрым. Здесь был свежий воздух, солнечный свет казался ярче, сильнее, хотя светящийся шар скрывали облака.
Вдали виднелись леса с пурпурной листвой раскидистых деревьев. Клейтон оставил корабль и пошел к тенистой роще. Ветви одного из деревьев склонялись к земле двумя конечностями. Конечности – самые настоящие конечности! Две зеленые руки потянулись к нему. Цепкие ветви схватили его и оторвали от земли. Холодные, скользкие, как у змеи, кольца крепко обвили его, прижали к темному стволу дерева. Он уставился на пурпурные наросты среди листвы.
Пурпурные наросты были головами.
Злые пурпурные лица уставились на него гнилыми глазами, похожими на трухлявые поганки. Сморщенные лица напоминали цветную капусту, только среди мясистой массы скрывался большой рот. У пурпурных лиц были пурпурные рты, пурпурные рты открывались, и из них сочилась кровь. Руки-сучья все сильнее прижимали его к холодному извивающемуся стволу, и одно из пурпурных лиц – женское – потянулось, чтобы поцеловать его.
Кровавый поцелуй! Алая кровь блестела на чувственных губах, жадно приникших к его собственным. Он сопротивлялся, но конечности крепко держали его, а поцелуй был холодным, как смерть. Ледяное пламя обожгло все его нутро, и он лишился чувств.
Клейтон очнулся и понял, что это был сон. Он весь покрылся испариной. Это вернуло его к реальности. Пошатываясь, он подошел к зеркалу. Едва взглянув на свое отражение, он в ужасе отшатнулся. Неужели это все еще сон?
В зеркале Клейтон увидел пожилого мужчину. Некогда округлое лицо осунулось, его покрыла густая борода, появились морщины. Но ужаснее всего были глаза: Клейтон больше не узнавал их. Покрасневшие глаза, глубоко сидевшие во впалых глазницах, горели диким ужасом. Он дотронулся до своего лица и увидел, как рука с синими венами провела по седеющим волосам.
К нему будто вернулось чувство времени. Он был здесь уже много лет. Лет! Он постарел!
Конечно, за время полета он мог состариться быстрее, но ведь, наверное, уже прошло много времени. Клейтон знал, что скоро достигнет цели своего путешествия. Ему хотелось прилететь до того, как он снова заснет. Отныне разум и тело должны сражаться с невидимым врагом – Временем. Шатаясь, он снова подошел к своей койке, а «Грядущее» – летящее металлическое чудовище – сотрясалось и мчалось вперед в темноте межпланетного Пространства.
Железными руками они колотили по обшивке корабля, пытаясь вломиться в дверь. Черные металлические монстры неуклюже вышагивали железной поступью. Их суровые высеченные из стали лица ничего не выражали. Они схватили Клейтона под руки и вытащили наружу. Они поволокли его через железную платформу, грузно топая ногами по металлу. Со всех сторон поднимались серебристыми спиралями огромные неподвижные валы. Клейтона затащили в железную башню. Вверх по лестнице громыхали гигантские металлические ноги – лязг, лязг, лязг.
А железная лестница бесконечно вилась по кругу, и все же они продолжали подъем. Выражение их лиц оставалось прежним, ведь железо не потеет. Они не знали усталости, Клейтон же еле дышал еще до того, как они поднялись на самый верх и бросили его перед Правителем в башенной зале. Металлические голоса механически жужжали, как испорченный фонограф.
Мы – нашли – его – в – птице – о – Повелитель.
Он – состоит – из – мяг – кости.
Он – жив – каким – то – странным – образом.
Жи – вот – но – е.
А затем раскатистый голос откуда-то снизу произнес:
– Я голодать.
Снизу на железном троне поднимался Повелитель. Гигантский железный капкан со стальными челюстями, как у парового экскаватора. Челюсти звучно раскрылись, сверкнув ужасными зубами. Изнутри донесся голос:
– Кормите меня.
Они бросили Клейтона в железные объятия, он оказался в пасти-ловушке чудовища. Челюсти сомкнулись, с наслаждением впиваясь в человеческую плоть…
Закричав, Клейтон проснулся. Когда он дрожащими руками нажал на выключатель, блеснуло зеркало. Он смотрел на пожилого мужчину с почти белыми волосами. Клейтон старел – и задавался вопросом, справится ли его разум.
Ешь таблетки, ходи по каюте, слушай вибрацию, дыши кислородом, лежи на койке – вот и все. А еще жди. Жди в гудящей камере пыток часы, дни, годы, столетия, долгие эры. На каждую эру по сну.
Он приземлился на Марсе, и из серого тумана, покачиваясь, выплыли призраки. Это были прозрачные туманные очертания, похожие на вязкую эктоплазму. Но все же они покачивались и приближались к нему, и их голоса отзывались в его душе слабым шепотом.
– Вот она, Жизнь, – шептали они. – Мы, чьи души после смерти пересекли Пустоту, ждали Жизни, чтобы попировать. Давайте же приступим к нашему пиршеству.
И они стали душить его под серыми одеялами и сосать его кровь серыми колючими ртами….
Он снова приземлился на планету. На ней ничего не было. Абсолютно ничего. Голая земля простиралась до горизонтов пустоты. Ни неба, ни солнца, только земля, без конца и без края.
Он осторожно ступил на нее. Он погрузился в пустоту. Пустота вибрировала так же, как и корабль, поглощая Клейтона. Он падал в бездонную яму, и забвение смыкалось вокруг него….
Клейтон спал стоя. Он открыл глаза перед зеркалом. Его ноги ослабли, он опирался на трясущиеся руки. Он посмотрел на лицо в зеркале – лицо семидесятилетнего старика.
– Боже! – пробормотал он.
Это был его голос – первый звук, который он услышал за… сколько времени? За сколько лет? Как долго он не слышал ничего, кроме адской вибрации корабля? Как далеко было «Грядущее»? Он уже совсем постарел.
Ужасная мысль пришла ему в голову. Может быть, что-то пошло не так. Возможно, расчеты оказались ошибочными, и он летит слишком медленно. В таком случае он вообще не достигнет Марса. С другой стороны – что было еще страшнее, – он мог пролететь мимо Марса, пропустив точно вычисленную орбиту планеты. Теперь он мчится в пустоту за ее пределами.
Он проглотил свои таблетки и лег на койку. Он немного успокоился – нужно быть спокойным. Впервые за долгое время он вспомнил о Земле.
Что, если ее больше нет? Что, если в его отсутствие на Земле разгорелась война, разразилась чума или другая болезнь? Или на Землю упал метеорит, или какая-нибудь умирающая звезда низвергла на нее смертельное пламя с обезумевших небес? Его одолевала ужасная мысль: что, если Захватчики пересекли Космос, чтобы завоевать Землю, точно так же, как он сейчас пересекает Космос навстречу Марсу?
Но не стоит волноваться об этом. Главная задача – достигнуть собственной цели. Несмотря на свою беспомощность, он должен терпеть, поддерживать в себе жизнь и сохранять рассудок как можно дольше, чтобы осуществить свою мечту. В этой ужасной тряске Клейтон собрал воедино все оставшиеся силы. Он будет жить и, когда приземлится, увидит Марс. Он достигнет своей цели независимо от того, вернется он домой живым или нет. С этого момента он решил бороться со снами. Он уже не может определить Время: есть только спутанные мысли и гудение этого адского космического корабля. Но он будет жить.
Снаружи доносились голоса. Призраки выли в темных глубинах Космоса. Клейтон прогонял от себя приходившие к нему мучительные сны и очертания чудовищ. Раз в час, день или год – он уже не понимал, когда именно, – Клейтон, пошатываясь, подходил к зеркалу. И каждый раз он замечал, что стремительно стареет. Его абсолютно белые волосы и морщинистое лицо указывали на это. Но Клейтон жил. Он был слишком стар, чтобы думать о чем-либо, и слишком измучен. Он просто жил в гудении корабля.
Он не сразу понял, что произошло. Он лежал на койке в забытье, закрыв слезящиеся глаза. И вдруг тряска прекратилась. Клейтон решил, что ему, видимо, снова снится сон. Он с трудом поднялся и протер глаза. Нет, корабль «Грядущее» не двигался. Он приземлился!
Дрожь Клейтона не проходила. Годы мучительной тряски, годы изоляции, когда он был один на один с безумными мыслями, сделали свое дело. Он едва стоял. Но вот оно. То, чего он ждал долгие десять лет. Нет, должно быть, прошло намного больше. Теперь он увидит Марс. Он смог, он совершил невозможное. Эта мысль должна была вдохновлять. Но Ричард Клейтон все бы отдал за то, чтобы только узнать, который час, и услышать человеческий голос.
Он с трудом подошел к двери, давно закрытой двери. Там находился рычаг. Его износившееся сердце забилось сильнее, когда он потянул рычаг вверх. Дверь открылась, солнечный свет проник внутрь, свежий воздух ворвался в корабль. Свет ослепил Ричарда, легкие захрипели от воздуха, ноги понесли его вперед…
Клейтон упал в объятия Джерри Чейза.
Клейтон не понимал, что это был Джерри Чейз. Он уже ничего не понимал. Слишком многое ему пришлось пережить.
Чейз смотрел на слабое тело.
– Где мистер Клейтон? – пробормотал он. – Кто вы такой? – Он уставился на старое морщинистое лицо. – Да ведь это и есть Клейтон! – выдохнул он. – Мистер Клейтон, что случилось, сэр? Атомный двигатель отказал, когда вы запустили его, но реакция продолжалась. Корабль так и не взлетел, но из-за сильной вибрации нам не удавалось связаться с вами. Мы не могли попасть в «Грядущее», пока она не прекратилась. Мы следили за кораблем день и ночь, и лишь недавно его перестало трясти. Что произошло, сэр?
Поблекшие голубые глаза Ричарда Клейтона приоткрылись. Его губы дрогнули, и он еле слышно прошептал:
– Я… потерял счет Времени. Как… как долго я пробыл в «Грядущем»?
Лицо Джерри Чейза помрачнело, он снова посмотрел на старика и тихо ответил:
– Всего одну неделю.
И когда глаза умирающего Ричарда Клейтона остекленели, его долгий полет закончился.
Гораций Голд (1914–1996). Трудности с водой
Перевод Марии Териной
Unknown, март
Гораций Леонард Голд – один из наиболее значимых людей в истории научной фантастики. Он был основателем и главным редактором журнала Galaxy Science Fiction. Под его руководством Galaxy быстро стал ведущим научно-фантастическим журналом своего времени.
К сожалению, редакторские заслуги во многом затмили его писательский талант. Однако Голд – самобытный, одаренный автор и большой мастер стилизации. Его лучший сборник вышел в 1955 году под названием «„Старики умирают богатыми“ и другие фантастические истории». Книга определенно заслуживает переиздания.
«Трудности с водой» – пожалуй, лучший его рассказ, и не только потому, что главного героя зовут Гринберг. Просто подумайте о нем в следующий раз, когда захотите пить.
(Это самый смешной фэнтезийный рассказ, который я прочитал в то время. Он был опубликован в первом номере журнала Unknown Fantasy Fiction. И хотя главным открытием журнала традиционно считается роман Эрика Фрэнка Рассела «Зловещий барьер», рассказ Горация стал моим любимым в этом выпуске. А.А.)
Гринберг заслуживал лучшего. В этом рыболовном сезоне он первым пришел к озеру с удочкой и потому, конечно, рассчитывал на хороший улов. В отличной целенькой лодке он отплыл подальше от берега. Вода была спокойна, и только легкая рябь изредка подергивала рыболовную мушку. Солнце припекало, но в воздухе витала прохлада. Гринберг уютно устроился на мягкой подстилке. С собой он прихватил сытный перекус и две бутылки пива, которые охлаждались в воде за бортом.
Любой другой на его месте был бы счастлив рыбачить в такой восхитительный день. Обычно Гринберг и сам любил посидеть с удочкой, но сегодня груз насущных проблем не давал ему расслабиться.
Этот невысокий, полноватый, совершенно лысый очень деловой человек постоянно кочевал туда-сюда. Летом он жил в гостинице с кухней в Рокавее, зимы же проводил в гостинице с кухней во Флориде. И там и там он управлял пляжными магазинчиками с едой и напитками. Вот уже несколько лет подряд каждые выходные шел дождь, а в День памяти, День труда и День независимости случались бури и целые потопы. Гринбергу не слишком нравилось то, чем он занимается, но так он зарабатывал на жизнь.
Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Ах, если бы вместо Рози у него родился сын! Все сложилось бы совсем по-другому. Сын мог бы делать хот-доги и гамбургеры, Эстер разливала бы пиво, а сам он готовил бы прохладительные напитки. Да, разница в выручке получилась бы небольшая, рассуждал Гринберг, зато ее можно было бы откладывать на безбедную старость, а не на приданое для их страшненькой коротконогой Рози.
– Ну, не выйдет она замуж, и что с того? – спрашивал он жену в тысячный раз. – Я буду ей помогать. Другие пристраивают мальчиков в магазины с двумя жалкими кранами содовой. Почему же я должен дарить неизвестному парню целое казино?
– Чтоб у тебя язык отсох, скупердяй несчастный! – кричала жена. – Ты хочешь, чтоб она до старости в девках ходила?! Я выдам нашу бедную Рози замуж, даже если нам самим придется помирать в какой-нибудь богадельне. Каждый непотраченный пенни пойдет на ее приданое!
Гринберг любил дочь и не винил ее во всех своих несчастьях. Но это из-за нее он сейчас ловил рыбу сломанной удочкой, склеенной на скорую руку.
Открыв глаза этим утром, его жена увидела, что он складывает снасти. Сон как рукой сняло.
– Давай! – завопила она (умение спокойно вести беседу не входило в список ее достоинств). – Проваливай на рыбалку, бездельник! Брось меня тут одну. Я и сама могу подсоединить трубки к пивным бочкам и подключить газ для содовой. Могу закупить сосиски, мороженое, булочки и сироп, присматривая в это время за электриком и газовщиком. А ты иди! Развлекайся!
– Я все уже заказал, – пытаясь ее успокоить, пробормотал он. – Электрика и газовщика сегодня не будет. Это мой последний шанс порыбачить. Мы открываемся уже завтра. Давай начистоту, Эстер, после открытия рыбачить я не смогу.
– Мне все равно! И вообще, жена я тебе или кто? Почему ты договариваешься о поставках, не спросив меня?
Он начал оправдываться. Это была тактическая ошибка. Ему стоило потихоньку улизнуть, пока она еще была в постели. Но когда спор дошел до приданого Рози, жена уже стояла к нему вплотную.
– Ладно, я! – кричала она. – Дочку бы пожалел! Сердца у тебя нет! Как ты можешь идти рыбачить, когда она места себе не находит? Сегодня такой день! Нет бы приготовить ужин и купить платье для нашей девочки. Тебя совсем не волнует, что вечером к нам придет славный мальчик и, может, даже позовет Рози на свидание. Никудышный ты отец!
Затем последовали возмущенные вопли и парочка гневных проклятий, а когда Гринберг обнаружил, что в руках у него только одна половина удочки, вторая летела ему прямо в лоб.
Теперь он сидел в своей замечательной сухой лодке посреди озера на Лонг-Айленде, прекрасно понимая, что первая же приличная рыбина легко сломает его перемотанную удочку.
Какая еще напасть свалится на его голову? Он пропустил поезд, владелец лодочной станции опоздал, любимая приманка куда-то исчезла, и с самого утра он не поймал ни одной рыбины. Ни одной!
Время шло. Терпеть больше не было сил. Гринберг сорвал крышку с бутылки пива и осушил ее. Набравшись смелости, он наконец решил поменять мушку на безыскусного мотыля. Совесть протестовала, но желание поймать рыбу было сильнее.
Крючок вместе с извивающимся червяком медленно уходил под воду. И, прежде чем удочка замерла, что-то клюнуло. Гринберг облегченно выдохнул и, дернув удилище, вогнал крючок поглубже. «Иногда клевать на искусственную приманку выше рыбьего достоинства», – подумал он и продолжил мотать леску.
– Господи, – взмолился он, – я отдам доллар на благотворительность, только пусть эта удочка выдержит.
Удилище тем временем опасно изогнулось в месте перелома. Глядя на это печальное зрелище, Гринберг поднял ставку до пяти долларов, но даже такое щедрое предложение вряд ли могло что-то изменить. Он попытался уменьшить натяжение и почти опустил удочку в воду. Слава богу, никто его не видел. Леска между тем шла слишком легко.
– Господи, я что, угря поймал или еще что-то некошерное? – пробурчал он. – Почему ты не сопротивляешься, черт возьми?
По большому счету, ему было все равно, кого именно он поймал – пусть даже угря. Да хоть что-нибудь! И тут он выудил из воды остроконечную зеленую шляпу без полей. Пару мгновений Гринберг просто таращился на нее с каменным лицом. Затем он яростно сдернул шляпу с крючка, бросил под ноги и растоптал, а потом возвел руки к небу в полнейшем отчаянии.
– Я рыбачу весь день, – завыл он. – Два доллара за поезд, доллар за лодку, четвертак за наживку, пять на благотворительность, еще и на новую удочку придется потратиться. И ради чего? Ради шляпы?!
– Извините, могу я получить назад свою шляпу? – раздался из воды на редкость вежливый голос.
Гринберг нахмурился. Он увидел маленького человечка, энергично плывущего прямо к нему. Его короткие ручки были гордо сложены на груди. Плыл он с помощью гигантских ушей, которые на удивление хорошо справлялись со своей задачей. Человечек решительно приближался к лодке. Оказавшись у правого борта, он остановился и с серьезным видом посмотрел на Гринберга.
– Вы растоптали мою шляпу, – сказал он самым учтивым тоном.
Гринберг не обратил на это никакого внимания и лишь презрительно усмехнулся.
– Да ты ведь гребешь ушами. Вот умора!
– Чем же еще я должен грести? – вежливо спросил человечек.
– Руками и ногами, конечно, как все нормальные люди.
– К людям я не имею ни малейшего отношения. Я водяной гном, родственник более известного горного гнома, что трудится в рудниках. Грести руками я никак не могу, они должны быть с достоинством сложены на груди, как и подобает водяному гному. Ноги мне нужны, чтобы держать перо и другие предметы. А вот уши идеально приспособлены для передвижения по воде. Именно так я их и использую. А теперь, пожалуйста, верните мою шляпу. Немало срочных дел требуют моего немедленного вмешательства. Мне нельзя терять ни секунды.
Грубость Гринберга по отношению к удивительно вежливому гному была вполне понятна: он наконец встретил того, над кем почувствовал превосходство. Насмехаясь над этим маленьким человечком, он тешил свое подавленное самолюбие, а гном в два фута ростом выглядел достаточно безобидно.
– Чем это таким важным ты занимаешься, Ушастый? – ехидно спросил он.
Гринберг надеялся задеть гнома. Но тот и не думал обижаться, ведь среди водяных гномов его уши считались совершенно нормальными. Вы бы тоже вряд ли оскорбились, если бы существо с атрофированными мышцами назвало вас «здоровяком». А может, и приняли бы это за комплимент.
– Я и правда очень тороплюсь, – с легкой тревогой в голосе сказал гном. – Но, если вернуть шляпу я смогу, только ответив на ваши вопросы, пусть будет так. Мы занимаемся увеличением численности рыб в восточных водах. В прошлом году их количество сильно сократилось. В некоторой степени мы сотрудничаем с Рыболовным бюро, но полностью полагаться на него не можем. Пока популяция не достигнет нормальной численности, всем рыбам настоятельно рекомендовано не клевать.
Гринберг скептически улыбнулся.
– Моя основная работа, – невозмутимо продолжал гном, – контроль осадков на Восточном побережье. Наш комитет по сбору данных, расположенный в метеорологическом центре континента, устанавливает необходимый уровень осадков на всем материке. Если где-то на востоке осадков выпало слишком мало, я вызываю там дождь ровно в том количестве, в котором нужно. А теперь могу я получить назад свою шляпу?
Гринберг грубо рассмеялся.
– С меня хватило и первой небылицы о просьбе к рыбам не бросаться на крючок. Из тебя такой же повелитель дождя, как из меня президент Соединенных Штатов. – Он наклонился к гному и хитро прищурился. – Как насчет доказательств?
– Конечно, если вы настаиваете. – Гном терпеливо поднял свое треугольное лицо и повернул его к совершенно безоблачному месту на небе прямо над Гринбергом. – Следите за этим участком.
Гринберг с усмешкой задрал голову. Даже когда на том ясном клочке неба появилось маленькое темное облачко, ухмылка не сошла с его лица. Совпадение, да и только. Но когда на двадцатифутовую тень прямо под тучей стали падать крупные капли самого настоящего дождя, улыбка погасла и Гринберг помрачнел.
Убедившись во всем окончательно, он с ненавистью взглянул на гнома.
– Так это ты, мелкий гаденыш, устраиваешь дождь по выходным!
– Летом, как правило, по выходным, – подтвердил гном. – Девяносто два процента потребления воды приходится на будние дни. Наша задача – восполнить потери. И выходные – самое подходящее время.
– Вор! – истерично завопил Гринберг. – Душегуб! Знаешь, что твой дождь творит с моим бизнесом? Дела и без него идут неважно, а ты устраиваешь целые потопы!
– Мне жаль, – ответил гном, ничуть не тронутый речью Гринберга, – но мы не работаем на благо людей. Мы защищаем рыбу. А теперь, пожалуйста, верните шляпу. Я и так потерял достаточно времени. Мне еще нужно подготовиться к проливному дождю, назначенному на эти выходные.
Гринберг вскочил на ноги, и лодка под ним закачалась.
– Ливень в эти выходные, когда я мог хоть что-то заработать для разнообразия?! Тебя вообще не волнует, что ты рушишь мой бизнес. Надеюсь, ты и твоя рыба сдохнете в страшных муках!
Он в ярости разорвал зеленую шляпу на куски и швырнул ее остатки прямо в гнома.
– Очень жаль, что вы так поступили, – сказал человечек, продолжая спокойно грести ушами на месте. Он старательно скрывал подступающее раздражение. – Мы, маленький народец, не теряем самообладания. Но иногда бывает не лишним проучить некоторых из вас, чтобы защитить нашу гномью честь. Я не зловредный гном, но, раз уж вы так не любите воду и ее обитателей, пусть вода и все, кто в ней живет, с этого момента держатся от вас подальше.
Не расцепляя гордо сложенных рук, маленький водяной гном взмахнул огромными ушами и нырнул под воду.
Гринберг сердито смотрел на расходящиеся рядом с лодкой круги. Он не осознал смысл гномьего запрета, да и не пытался как-то его понять. Вместо этого он недовольно косился на странную серую тучу, из которой лил дождь. Через мгновение гном, видимо, вспомнил о ней, потому что дождь резко прекратился. «Как будто кран перекрыли», – невольно подумал Гринберг.
– Прощай выходная выручка, – проворчал он. – Если Эстер узнает, что я поругался с коротышкой, который управляет дождем…
Он забросил удочку в надежде хоть что-то поймать. Крючок взмыл вверх и остановился в нескольких дюймах от поверхности озера, просто застыв в воздухе.
– А ну лезь в воду, черт возьми! – прорычал Гринберг и замотал удочкой взад-вперед, пытаясь вывести крючок из нелепого положения. Тот не поддался.
Бормоча нечто несвязное о том, что он скорее повесится, чем сдастся, Гринберг швырнул бесполезную удочку в воду. В этот раз он не удивился, когда она зависла в воздухе. Лишь посмотрел на нее красными глазами и выбросил за борт остатки гномьей шляпы, а затем схватился за весла.
Когда он попытался сделать гребок, они, конечно, даже не коснулись воды. Вместо этого весла легко проскользили по воздуху, и Гринберг чуть не уткнулся в нос лодки.
– Ага, приплыли, – простонал он, перегнувшись через борт.
Как он и предполагал, лодка парила над поверхностью озера на значительной высоте.
Загребая веслами воздух, Гринберг двигался к берегу раздражающе медленно, точно средневековый летательный аппарат. Его главной заботой было не попасться никому на глаза в этом унизительном положении.
Вернувшись в гостиницу, он хотел незаметно прошмыгнуть в ванную, минуя кухню. Эстер наверняка поджидала его там, чтобы закатить скандал из-за рыбалки накануне открытия магазина, да еще в тот самый день, когда к Рози придет такой «славный мальчик». Если быстро переодеться, может, она будет не так…
– Вот ты где, бездельник!
Он замер на месте.
– Посмотри на себя! – завопила она. – Ты весь пропах рыбой!
– Но я ничего не поймал, дорогая, – робко возразил он.
– От тебя все равно несет. Иди прими ванну, а лучше утопись в ней! У тебя есть пара минут, чтобы привести себя в приличный вид. Развлеки мальчика, когда он придет. Живее!
Он заперся в ванной, открыл кран, чтобы не слышать крики жены, и разделся. Гринберг надеялся, что горячая ванна поднимет ему настроение. Никакой рыбы! Да еще и дожди по выходным! Ох, и достанется же ему, если Эстер узнает. Но он, конечно, ничего ей не скажет.
– Обречь себя на вечные муки! Ни за что! – усмехнулся он.
Гринберг вставил в бритву новое лезвие, открыл тюбик с кремом и посмотрел на свое отражение. Сильнее всего на округлом лице выделялась безобразная черная щетина. Он гордо задрал подбородок и нахмурился. Вид у него был решительный и свирепый, что было совсем ему не свойственно. Жаль, Эстер никогда не видела его таким, иначе была бы с ним помягче.
– Герман Гринберг никогда не сдается! – отважно прошептал он. – Дождь по выходным и никакой рыбы – да пожалуйста! Меня так просто не возьмешь! Он приползет ко мне раньше, чем я к нему, уже поверьте.
Постепенно Гринберг стал понимать, что помазок все никак не намокает. Опустив глаза, он увидел, что струя воды разделилась на два отдельных потока, которые старательно обходят кисть для бритья стороной. Вся его решимость разом улетучилась – он попросту испугался. Гринберг судорожно ловил воду сложенными ладонями, пытался подлезть к ней сзади, как к пугливому зверьку, и сунуть в нее кисточку, но она каждый раз убегала, увиливая от любого прикосновения. Тогда он зажал кран ладонью, но, услышав булькающий шум в трубе, понял, что потерпел поражение. Вода текла в обратную сторону и, вероятно, уже добралась до городского водопровода.
– Что же теперь делать? – простонал он. – Эстер мне голову оторвет, если я не побреюсь. Но как? Как бриться без воды?
С убитым видом Гринберг закрыл кран и залез в ванну. Он лег в надежде наконец отмыться. Ужас парализовал его с головы до ног, когда он осознал, что лежит в пустой ванне – совершенно сухой. Вся вода в едином порыве отвращения выплеснулась на пол.
– Герман, прекрати плескаться! – прогремела жена. – Я только что вымыла пол. Если я увижу там хоть одну каплю, я тебя убью!
Гринберг посмотрел на пол, где образовался небольшой бассейн.
– Да, любимая, – печально прохрипел он.
Вооружившись импровизированной тряпкой в виде полотенца, он снова стал преследовать неуловимую воду. Он надеялся поймать ее до того, как она успеет просочиться на этаж ниже, но тряпка оставалась сухой. Он знал, что с потолка внизу уже капает. Вода все так же была на полу.
В отчаянии Гринберг присел на край ванны. Какое-то время он просто молчал. Вдруг в дверь забарабанила жена, очевидно, напоминая, что пора выходить. Он вздрогнул и начал одеваться.
Гринберг выскочил из ванной и плотно закрыл дверь, чтобы потоп не вырвался наружу. Внешний вид его оставлял желать лучшего: грязный, небритый, с царапинами на лице от экспериментов с бритвой.
– Рози! – позвал он хриплым шепотом. – Ш-ш-ш! Где мама?
Дочь сидела на диване и красила ногти на коротеньких пальцах.
– Выглядишь ужасно, – спокойно сказала она. – Может, тебе побриться?
Он отшатнулся. Ее голос прозвучал как вой сирены.
– Тише, Рози! Ш-ш-ш!
Для большей убедительности он прижал палец к губам. Он слышал, как жена расхаживает по кухне.
– Рози, – проворковал он, – там в ванной вода на полу, если вытрешь ее, дам доллар.
– Не могу, папа, – отрезала она. – Я уже оделась к ужину.
– Два доллара, Рози. Ну ладно, два с половиной, шантажистка ты эдакая.
Гринберг вздрогнул, когда из ванной раздался ее изумленный вскрик. Но, когда Рози вышла оттуда в мокрых туфлях, он уже бежал вниз по лестнице. Выскочив из гостиницы, он бесцельно побрел в сторону города.
Он был в западне: крики Эстер, слезы Рози, а теперь еще новая пара туфель и два с половиной доллара, которые он пообещал дочери. Хуже будет, только если он не сможет побриться.
Потирая саднящие порезы на лице, Гринберг принялся разглядывать аптечную витрину. Ничего подходящего он там не увидел, но все же вошел внутрь и с надеждой остановился у прилавка. За стеклом показалось лицо, и к Гринбергу вышел аптекарь, на вид опрятный толковый парень.
– Есть у вас что-нибудь для сухого бритья? – спросил Гринберг.
– Раздражение, да? – сказал фармацевт. – Есть у меня отличное средство.
– Да нет, просто… Просто я не люблю бриться с водой.
Аптекарь явно расстроился.
– Что ж, тогда могу предложить вам крем, который не нужно наносить кистью… – Тут его осенило. – А еще у нас есть электробритва – это намного лучше.
– И сколько она?.. – настороженно спросил Гринберг.
– Всего пятнадцать долларов. Зато она прослужит вам всю жизнь.
– Давайте крем, – сказал Гринберг.
С видом разведчика он бродил по окрестностям, дожидаясь наступления сумерек. Только после этого он направился к гостинице, чтобы еще немного подождать снаружи. Было около семи, и он уже порядком проголодался.
Всех, кто заходил в гостиницу, он знал: это были летние постояльцы, которые останавливались здесь каждый год. Вдруг мимо него пробежал незнакомец и стал подниматься по лестнице. На мгновение Гринберг засомневался. Незнакомец едва ли походил на «славного мальчика», как его описывала Эстер. Но, вспомнив ее вечную манеру выдавать желаемое за действительное, он поспешил за ним.
Остановившись у входа, Гринберг подождал пару минут, чтобы посетитель успел представиться, а Эстер и Рози приняли любезный вид. Затем он смело вошел в комнату, зная, что жена не устроит скандал при госте. Стараясь не замечать напряженной обстановки, он вежливо пожал руку гостю, врачу Сэмми Кацу. «Наверняка ищет способ открыть собственный кабинет», – подумал Гринберг и попросил его извинить.
В ванной Гринберг внимательно прочитал инструкцию на тюбике нового крема для бритья. Он почувствовал себя куда менее уверенно, когда узнал, что после процедуры крем рекомендуется смыть при помощи воды и мыла. Ни тем, ни другим он воспользоваться не мог, но все равно нанес крем на щетину и стал ждать, когда она смягчится. Уже во время бритья он понял, что этого так и не произошло. Гринберг обтер лицо полотенцем, которое превратилось в липкую, грязную тряпку с остатками крема и щетины. Он понимал, что это только начало. В конце концов ему придется выложить пятнадцать долларов за электробритву. Эта глупость будет стоить ему целое состояние!
Гринберг понимал, что ужин не начинали без него только ради приличия. Продолжая ослепительно улыбаться, Эстер прошипела:
– Погоди, я еще доберусь до тебя!
Он улыбнулся в ответ, что весьма болезненно отразилось на его многострадальном лице. Все еще можно было исправить. Нужно только быть крайне любезным с молодым человеком Рози. А если он сунет Сэмми пару долларов на прогулку с дочерью (опять расходы!), Эстер ему все простит.
Гринберг был так занят всяческим обхаживанием Сэмми, что не успел подумать, как будет справляться с блюдами после бутербродов с икрой. В других обстоятельствах его бы оттолкнули остроконечные вощеные усики гостя и его корыстные мотивы в отношении бедной Рози, но сейчас для Гринберга он был потенциальным спасителем.
– Вы еще не открыли приемный кабинет, доктор Кац?
– Пока нет. Вы же знаете, как тут все делается. И пожалуйста, зовите меня Сэмми.
Гринберг оценил этот стратегический ход, ведь он, кажется, пришелся по душе Эстер. Одним махом Сэмми снискал расположение хозяев и начал торговаться. Не говоря ни слова, Гринберг взял ложку, чтобы приступить к супу. Осадить этого настырного доктора он еще успеет. Доктор! Неудивительно, что Эстер и Рози в таком восторге. Гринберг опустил ложку в тарелку согласно всем правилам этикета. Часть супа тут же оказалась на скатерти.
– Аккуратнее, идиот, – прошипела Эстер.
Гринберг поднес ложку ко рту. Непослушный суп спрыгнул с нее и полетел прямо на штаны, но в последний момент передумал и плюхнулся на пол. Гринберг сглотнул и отодвинул тарелку. Остатки бульона перемахнули через край и огромной лужей разлились по столу.
– Я все равно больше не хочу. – Гринберг пытался держаться как можно непринужденнее.
«Повезло, что здесь Сэмми», – подумал он. Этот доктор не давал Эстер выйти из себя, отвлекая ее милой беседой. Несмотря на усы, этот Сэмми все-таки неплохой парень. И сейчас его присутствие было как нельзя кстати.
Страх все сильнее охватывал Гринберга. Икра была солонее любой селедки – неудивительно, что после нее ему ужасно хотелось пить. А мысль о том, что вода от него убегает, только усилила жажду. И он решил пойти на хитрость.
Пока остальные громко и оживленно болтали, Гринберг ждал, когда жажда пересилит страх. Затем он протянул над столом руку с пустым бокалом.
– Сэмми, если не трудно, плесните мне воды.
Под пристальным взглядом Эстер Сэмми стал наливать воду из графина. Гринберг знал, что сейчас произойдет, и все равно был поражен, когда вода выплеснулась из стакана прямо на единственный костюм молодого доктора.
– Что ж, извините, – сердито сказал Сэмми, – но я отказываюсь ужинать с психами.
Эстер плакала и умоляла его остаться, но он ушел. Рози так и застыла на месте. Хлопнула дверь, и Гринберг в полнейшем отчаянии посмотрел на жену. Она угрожающе приближалась с явным намерением его прикончить.
Гринберг стоял на деревянном настиле рядом со своим магазинчиком и отрешенно смотрел на мирный и ужасно противный синий океан. Он задумался, что будет, если шагнуть в воду и пойти вперед. Наверное, он дойдет до Европы, даже не намочив ноги.
Было рано, слишком рано для торговли, и он уже порядком устал. Этой ночью ни Гринберг, ни Эстер не спали, и их соседям, вероятно, тоже было не до сна. Но главное – его мучила невыносимая жажда.
Эксперимента ради он сделал себе содовую. Но вся жидкость, разумеется, растеклась по полу. На завтрак он попытал счастье с соком и кофе – тоже безуспешно.
Гринберг сидел на лавочке у своего магазина, сил почти не осталось, в горле совсем пересохло. Было утро пятницы, день обещал быть ясным и жарким. Будь это суббота, непременно пошел бы дождь.
– В этом году я окончательно разорюсь, – простонал он. – Если даже содовая меня не слушается, то и пиву не удержаться в моем стакане. Я ведь собирался нанять мальчика за десять долларов в неделю, чтобы он жарил хот-доги. Я бы делал содовую, Эстер разливала бы пиво. Но теперь придется платить двадцать, а то и двадцать пять долларов в неделю, чтобы кто-то мешал содовую вместо меня. Я даже не покрою расходы! Да я разорюсь!
Положение было самое отчаянное. Торговля в ларьке зависела от слишком большого количества факторов, а прибыль своим постоянством походила на капризного ребенка.
Во рту было сухо, и темные глаза Гринберга горели огнем. К этому времени в магазине уже подключили газ и электричество, к бочкам подсоединили пивные трубки, настроили сифон и включили холодильник.
Постепенно пляж стал заполняться людьми. Гринберг, скорчившись, сидел на скамейке и завидовал им. Они могли плавать, могли пить, жидкость не убегала от них в страхе и отвращении. Их не мучала жажда…
Он заметил первых покупателей. Многолетний опыт подсказывал Гринбергу, что утром люди берут только напитки. Он спешно закрыл магазинчик и помчался в гостиницу.
– Эстер! Я должен поговорить с тобой! Я больше не могу! – кричал он.
Жена держала в руках метлу, словно бейсбольную биту.
– Возвращайся к прилавку, полоумный! Ты уже достаточно поиздевался над нами.
Ему и так было хуже некуда, и слова Эстер не могли его задеть.
– Мне нужна твоя помощь, дорогая.
– Почему ты не побрился, скотина? Чего ты…
– Об этом я и хотел поговорить. Вчера я поссорился с водяным гномом…
– С кем? – Эстер подозрительно посмотрела на него.
– С водяным гномом, – торопливо сказал Гринберг. – Такой маленький человечек с большими ушами, он ими плавает, а еще он вызывает дождь…
– Герман! – закричала она. – Хватит нести чушь! Ты спятил!
Гринберг ударил себя по лбу.
– Я не спятил. Погоди, Эстер. Пойдем на кухню.
Она послушно направилась за ним, но ее настроение заставляло Гринберга чувствовать себя еще более беспомощным и одиноким. Уперев кулаки в широкие бедра, она настороженно наблюдала за его попытками налить воду в стакан.
– Видишь? – простонал он. – Не наливается. Не попадает в стакан. Вода от меня убегает.
Она не верила своим глазам.
– Что с тобой случилось?
Гринберг, запинаясь, рассказал жене о встрече с водяным гномом. Он постарался не упустить ни одной унизительной детали.
– Теперь я не могу даже прикоснуться к воде, – заключил он. – Не могу пить, не могу делать содовую. А еще эта жажда! Она меня доконает.
Эстер отреагировала мгновенно. Она тут же обняла его, прижала голову к своему плечу и стала успокаивать, как маленького ребенка.
– Герман! Бедный мой Герман! – нежно шептала она. – За что нам такое наказание?
– Что же мне делать, Эстер? – захныкал Гринберг.
Она отстранилась.
– Тебе нужно к врачу, – решительно сказала Эстер. – Как долго ты протянешь без воды? Ты ведь умрешь. Может, иногда я бываю строга с тобой, но ты же знаешь, как я тебя люблю.
– Знаю, мамочка, – сказал он. – Но чем мне поможет врач?
– Я же не врач! Откуда мне знать? Все равно сходи. Хуже не будет.
Он замялся.
– Мне нужно пятнадцать долларов на электробритву, – пролепетал он.
– Надо так надо, – ответила она. – Иди, дорогой. Я постою за прилавком.
Гринберг больше не чувствовал себя покинутым и одиноким. Уверенным шагом он отправился к врачу. Там он мужественно стал описывать симптомы своего недуга. Врач слушал и сочувственно кивал до тех пор, пока в рассказе не появился водяной гном. Тут он недоверчиво прищурился.
– Я знаю, что вам нужно, мистер Гринберг, – перебил он. – Ждите здесь, я сейчас вернусь.
Гринберг тихо ждал. На мгновение он даже понадеялся, что все вот-вот закончится. Но через секунду он услышал вой сирены. Тут же появились врач и два санитара, они набросились на Гринберга и попытались запихнуть его в какой-то мешок. Он, конечно, сопротивлялся и от испуга даже ударил одного из них по физиономии.
– Что вы делаете? – вопил он. – Не надевайте на меня эту штуку!
– Тише, тише, – успокаивал его врач, – все будет хорошо.
В этот момент в дверях показался полицейский, сопровождавший машину скорой помощи.
– Что тут у вас? – спросил он.
– Не стойте как истукан! – крикнул санитар. – У нас тут сумасшедший. Помогите надеть смирительную рубашку!
Полицейский нерешительно подошел.
– Спокойно, мистер Гринберг. Пока я рядом, они не причинят вам вреда. Что происходит?
– Майк! – воскликнул Гринберг и вцепился в рукав своего защитника. – Они думают, я сошел с ума.
– Конечно, сошел, – начал доктор. – Он заявился сюда и стал плести небылицы о проклятии водяного гнома.
– Что за проклятие, мистер Гринберг? – осторожно спросил Майк.
– Я нагрубил гному, который вызывает дождь и заботится о рыбе, – выпалил Гринберг. – Я порвал его шляпу. Теперь он не подпускает ко мне воду. Я не могу пить и все такое…
– Ну вот, – кивнул врач, – говорю же, натуральный псих.
– Помолчите!
Майк долго разглядывал Гринберга и наконец сказал:
– Кто-нибудь из вас, ученых врачей, проверял его слова? Сюда, мистер Гринберг.
Полицейский налил воды в бумажный стаканчик и протянул ему.
Гринберг наклонился за стаканом. Вода тут же отпрянула к дальней стенке, а когда он взял его в руки, жидкость катапультировалась в воздух.
– Сумасшедший, говорите? – ехидно спросил Майк. – Вижу, вы ничего не знаете о гномах и эльфах. Пойдемте со мной, мистер Гринберг.
Они вышли и направились к пляжу. Гринберг рассказал Майку обо всем, что с ним случилось, объяснил, сколько неприятностей это доставляет ему самому и как плохо сказывается на торговле.
– Да уж, врачи вам не помогут, – протянул Майк, – что они могут знать про маленький народец? За оскорбление гнома я вас не осуждаю. Вы ведь не ирландец, иначе бы знали, что с гномом нужно обращаться уважительно. Как бы то ни было, сперва нужно утолить жажду. Вы совсем ничего не можете пить?
– Ничего, – упавшим голосом ответил Гринберг.
Они подошли к магазинчику. Одного взгляда хватило, чтобы понять: дела идут неважно. Но Гринберг был так подавлен, что расстроиться сильнее уже не мог.
Эстер тут же подлетела к мужу.
– Ну что? – взволнованно спросила она.
– Ничего, – пожал плечами отчаявшийся Гринберг. – Они решили, что я сумасшедший.
Майк уставился на стойку с кранами и задумался. Казалось, было слышно, как в его голове скрипят шестеренки.
– Ну конечно! – после долгого молчания воскликнул он. – А пиво вы пробовали? В детстве мама рассказывала мне про эльфов, гномов и всех этих волшебных существ. Она была с ними знакома. Они ведь не прикасаются к алкоголю. Попробуйте выпить стаканчик пива.
Гринберг послушно подошел к стойке, поставил стакан и открыл кран. Вдруг его мрачное лицо просветлело. Пиво налилось в стакан и не думало выливаться! Майк и Эстер улыбнулись друг другу, а Гринберг, запрокинув голову, стал жадно пить.
– Я спасен, Майк! – радостно закричал он. – Вы должны выпить со мной!
– Ну… – вяло запротестовал Майк.
Вечером Эстер все-таки закрыла магазин и потащила мужа вместе с Майком в гостиницу.
На следующий день пошел ливень – наступила суббота. Гринберг страдал жутким похмельем, которое усугублялось после каждого стакана пива, хоть как-то утоляющего периодические приступы жажды. Он с вожделением думал о недоступных ему пакетиках со льдом и безалкогольных напитках.
– Я больше не могу! – простонал он. – Пиво на завтрак – фу!
– Лучше, чем ничего, – сказала Эстер, уже смирившаяся с новым положением вещей.
– Ох, даже не знаю. Дорогая, ты ведь не злишься на меня за Сэмми?
Она мягко улыбнулась.
– Пустяки! Как только речь пойдет о приданом, он тут же прибежит обратно.
– Так я и думал. Но что мне делать с этим проклятием?
Майк сложил зонтик и бодро вошел под руку со старушкой, которую представил как свою мать. Гринберг с завистью отметил живительную силу льда и безалкогольных напитков. А ведь вчера Майк был так же пьян, как и он.
– Майк рассказал мне о вашей ссоре с гномом, – начала старушка. – Я хорошо знаю маленький народец и не стану осуждать вас за оскорбление гнома. Вижу, вы никогда раньше с таким не сталкивались. Но вы ведь хотите снять с себя проклятие? Вы раскаиваетесь в том, что сделали?
– Пиво на завтрак! – Гринберг поежился. – Вы еще спрашиваете?
– Тогда идите к озеру и докажите это гному.
– Но как? – нетерпеливо спросил Гринберг.
– Принесите ему сахар. Маленький народец любит сладости, но…
– Эстер, ты слышала? – обрадовался Гринберг. – Я принесу целый мешок…
– Они любят сахар, но не могут его есть, – перебила старушка. – Он растворяется в воде. Вы должны придумать, как этого избежать. Тогда маленький джентльмен поймет, что вы и вправду раскаиваетесь.
Пока возбужденный ум Гринберга боролся с этой задачкой, в комнате царила сочувственная тишина.
– Когда я к вам пришла, то сразу поняла, что Майк не соврал, – прошептала старушка. – На улице льет как из ведра, а земля рядом с вами совершенно сухая. Я в жизни не видела ничего подобного!
Гринберг ее почти не слушал, Майк изредка кивал, а вот Эстер очень заинтересовалась. Так ничего и не придумав, Гринберг признал свое поражение и вдруг обнаружил, что остался в магазине совсем один. Что там говорила Эстер? Кажется, она сказала, что вернется через пару часов.
– Что же делать? – бормотал он. – Сахар, который не растворяется в воде… – Он налил себе стакан пива и задумчиво выпил. – Они, наверное, те еще привереды. Может, сойдет сахарный сироп? Он ведь тоже сладкий.
Гринберг расхаживал по магазинчику взад-вперед, ища себе занятие. Протереть краны на стойке он не мог. Народу из-за дождя не было, так что несколько сосисок, которые он пожарил, пропадали зря. Пол уже подмели. Поэтому Гринберг сел и снова стал думать.
– Пойду на озеро в понедельник, – решил он. – Завтра идти нет смысла, только простуду подхвачу из-за этого дождя.
Наконец вернулась Эстер. Она странно улыбалась и была с Гринбергом на удивление нежной и внимательной. Он был очень тронут. Но уже к вечеру понял причину ее чудесного преображения.
Его жена распустила слух, что, пока весь город заливает дождем, вокруг их магазинчика волшебным образом сухо. Поэтому, несмотря на головную боль, бьющую по вискам в такт учащенному пульсу, Гринберг все воскресенье работал как лошадь, развлекая народ, который пришел поглазеть на чудо и спрятаться от непогоды.
Никто так и не узнал, сколько они заработали. Гринберг взял за правило не обсуждать такие личные вопросы. Но всем было ясно, что даже в 1929 году он не получал столько за одни выходные.
В понедельник рано утром Гринберг стал тихонько одеваться, стараясь не разбудить жену, но Эстер все равно проснулась. Лежа в постели, она приподнялась на локте и с сомнением посмотрела на мужа.
– Герман, – тихо сказала она, – тебе точно нужно туда идти?
Гринберг в недоумении уставился на нее.
– Что значит «точно»?
– Ну… – запнулась она, – Герман, дорогой, может, ты подождешь до конца сезона?
Он в ужасе отшатнулся.
– Как эта страшная мысль могла прийти в голову моей собственной жене? – прохрипел он. – Вместо воды мне приходится пить пиво. Сил моих больше нет! Думаешь, я люблю пиво? Я даже помыться не могу. Люди уже от меня шарахаются. А что будет к концу сезона? С этой отросшей бородой я выгляжу как бродяга. Даже электробритва ее не берет. Я вечно пьяный. А в нашем роду никогда не было пьяниц. Я ведь хочу, чтоб меня уважали…
– Герман, дорогой, я понимаю, – Эстер вздохнула, – но я все думаю о нашей Рози. Такой выручки, как в эти выходные, у нас не было никогда. Если по субботам и воскресеньям наш магазин будет единственным сухим островком во всей округе, мы разбогатеем!
– Эстер! – закричал Герман. – А мое здоровье тебя совсем не волнует?
– Конечно, волнует, дорогой. Я только подумала, вдруг ты сможешь немножко потерпеть…
Схватив куртку, шляпу и галстук, Гринберг выбежал из комнаты, хлопнул дверью и в нерешительности остановился. Было слышно, как жена кричит ему вслед. Тут он понял, что, сняв с себя гномье проклятье, упустит отличную возможность заработать.
Он неторопливо оделся. Эстер была отчасти права. Если бы он выдержал эту пивную диету…
– Нет! – одернул себя Гринберг. – Меня теперь даже друзья сторонятся. Нехорошо такому уважаемому человеку, как я, пьянствовать и не мыться. Пусть мы заработаем меньше. Не в деньгах счастье… – И, преисполненный решимости, он направился к озеру.
Тем же вечером Майк по пути домой решил заглянуть в магазинчик Гринбергов. Там он увидел Германа. Тот сидел, обхватив голову руками, и медленно покачивался на стуле из стороны в сторону.
– Что такое, мистер Гринберг? – вежливо спросил он.
Гринберг поднял глаза. Вид у него был растерянный.
– А, это ты, Майк, – безучастно сказал он.
Через мгновение взгляд его прояснился, стал более осмысленным. Гринберг встал и повел Майка к барной стойке. Они молча сели пить пиво.
– Сегодня я был на озере, – отрешенно сказал Гринберг. – Ходил, звал гнома, кричал как сумасшедший. А он и мизинца из воды не высунул.
– Понимаю, – печально кивнул Майк. – Они всегда так заняты.
Гринберг развел руками.
– Что же мне делать? Я ведь не могу написать ему или отправить телеграмму! У него нет двери, в которую можно постучать, и нет звонка, в который можно позвонить. Как же мне выманить его наружу? – Он сгорбился. – Держи сигару, Майк. Ты стал мне хорошим другом. И кажется, мы уже напились.
Наступило неловкое молчание. Наконец Майк сказал:
– Жарко сегодня. Настоящее пекло.
– Да. Эстер говорит, если так будет продолжаться, дела у нашего магазинчика пойдут в гору.
Майк вертел в руках целлофановую обертку от сигары.
– Ладно, представим, что я найду гнома, – сказал Гринберг. – Но как быть с сахаром?
Снова повисла напряженная тишина. Майк явно чувствовал себя не в своей тарелке. Будучи человеком энергичным и деятельным, он совсем не знал, как поддерживать отчаявшихся друзей. Он сосредоточенно крутил сигару в руках, прислушиваясь к шуршанию обертки.
– Такие жаркие дни – настоящий ад для сигар, – пробормотал он, чтобы заполнить паузу. – Они ужасно сохнут. Хотя вот эта в порядке.
– Да-а, – отвлеченно сказал Гринберг. – Целлофан не дает им…
Они переглянулись.
– Святые папиросы! – воскликнул Майк.
– Сахар в целлофане! – только и смог сказать Гринберг.
– Точно! – восторженно отозвался Майк. – Я попрошу Джо меня подменить. Завтра пойдем на озеро вместе. Зайду за вами рано утром.
Гринберг в порыве чувств крепко пожал руку Майку, так и не найдя подходящих слов.
Наконец появилась Эстер и сменила его за прилавком. Оставив ей в помощь неумелого парня, отвечающего за хот-доги, Герман Гринберг помчался по городу на поиски кубиков сахара в целлофановых обертках.
Майк подошел к гостинице, едва встало солнце. Гринберг, полностью одетый, уже давно ждал его на крыльце. Майк искренне переживал за друга. Всю дорогу до станции Гринберга шатало, а глаза почти сбились в кучку от жуткого похмелья.
Они остановились у кафетерия, чтобы позавтракать. Майк заказал апельсиновый сок, яичницу с беконом и кофе с молоком. Гринберг тяжело сглотнул.
– Что будете брать? – спросил продавец.
Гринберг покраснел.
– Пиво, – сказал он хриплым голосом.
– Шутите, что ли?
Не в силах говорить, Гринберг замотал головой.
– Может, еще что-нибудь? Овсянку, тост, кусок пирога…
– Только пиво. – Он заставил себя сделать пару глотков, а затем повернулся к Майку. – Помоги мне. Еще одно пиво на завтрак меня убьет!
– Понимаю, – промычал Майк с набитым ртом.
В поезде они попытались придумать план. Но опыта в таких делах у них не было, поэтому они так ни к чему и не пришли. К озеру Майк и Гринберг шли молча и угрюмо. Они прекрасно понимали, что сегодня им придется действовать методом проб и ошибок и никакая теория здесь не поможет.
– Как насчет лодки? – предложил Майк.
– Если я сяду в лодку, она не поплывет. Ты не сможешь грести.
– И что же тогда делать?
Гринберг закусил губу и всмотрелся в прекрасное голубое озеро. Здесь живет гном, он совсем близко.
– Ты иди вдоль берега через лес и зови его что есть мочи. А я пойду в другую сторону. Мы сделаем круг и вернемся к лодочному сараю. Если увидишь гнома, крикни меня.
– Хорошо… – неуверенно сказал Майк.
Озеро оказалось довольно большим. Они шли медленно, то и дело останавливаясь, чтобы позвать гнома. Спустя два часа они оказались на противоположных берегах, ровно напротив друг друга. Гринберг слышал хриплый голос Майка:
– Эй, гном!
– Эй, гном! – вторил Гринберг. – Выходи!
Через час они наконец встретились. Оба ужасно устали и отчаялись, обоих мучала жажда. Из озера так никто и не появился, лишь рыбаки иногда тревожили воду своими удочками.
– К черту! – выругался Майк. – Все без толку. Надо возвращаться к станции.
– Что будем делать? – прохрипел Гринберг. – Я не могу сдаться!
Они поплелись дальше, продолжая вяло звать гнома. Сделав полный круг, Гринберг приготовился принять поражение. Вдруг они заметили хозяина лодочной станции. Он грозно приближался к ним.
– Эй вы, психи, убирайтесь отсюда! – рявкнул он. – Нечего своими криками распугивать рыбу! Парни жалуются…
– Кричать мы больше не будем, – сказал Гринберг. – Все равно бесполезно.
Как только они купили пиво, а Майк зачем-то арендовал лодку, хозяин сразу остыл и пошел доставать наживку.
– Зачем ты взял лодку? – спросил Гринберг. – Как я на ней поплыву?
– А вам и не нужно. Вы пойдете пешком.
– Снова вокруг озера? – воскликнул Гринберг.
– Нет-нет. Сейчас объясню, мистер Гринберг. Возможно, гном не слышит нас сквозь эту толщу воды. Гномы – существа не бессердечные. Если бы он услышал, что вы раскаиваетесь, то уже давно бы снял проклятие.
– Возможно, – с сомнением сказал Гринберг. – Так куда мне идти?
– Как я понял, вы каким-то образом отталкиваете воду, а значит, и вода отталкивает вас. По крайней мере, я на это надеюсь. Если я прав, вы можете спокойно идти по озеру. – Говоря это, Майк подбирал камни и укладывал их на дно лодки. – Помогите-ка мне.
«Даже бесполезное занятие лучше безделья», – рассудил Гринберг и принялся за работу. Они укладывали камни до тех пор, пока лодка не погрузилась в воду по самую кромку борта. Затем Майк залез внутрь и оттолкнулся от берега.
– Ну-ка, – сказал Майк, – попробуйте пройтись по воде.
– Думаешь, получится? – колебался Гринберг.
– Ничего с вами не случится. Вы не можете намокнуть, а значит, не можете утонуть.
Разумность доводов Майка несколько убедила Гринберга, и он отважно шагнул вперед. Когда вода под ногами спешно отпрянула, а невидимая сила удержала его над поверхностью озера, он облегченно выдохнул. Хотя воздушная опора не внушала особого доверия, при должной осторожности Гринберг мог двигаться вполне быстро.
– А теперь что? – спросил он почти радостно.
Майк поравнялся с Гринбергом, сложил весла и протянул ему камень.
– Будем бросать их в озеро. Наведем шуму и перебудим всех под водой. Это заставит гнома выплыть к нам.
Теперь все казалось не так безнадежно.
– Вот этот точно его поднимет! А этот прилетит прямо по тыкве! – подбадривали они друг друга, бросая камни.
Истратив примерно половину боеприпасов, Гринберг вдруг замер с булыжником в руке. Внутри все сжалось, и он разинул рот.
Майк проследил за его восторженным взглядом и увидел гнома, бойко загребающего воду ушами. Руки маленького человечка были гордо сложены на груди. Выглядело все это и правда забавно.
– Зачем, позвольте узнать, вы бросаете камни и отвлекаете нас от работы? – спросил гном.
Гринберг сглотнул.
– Простите, мистер Гном, – взволнованно сказал он. – Я не смог до вас докричаться.
Гном окинул его взглядом.
– А, вы тот самый смертный, которого я проучил. Зачем пожаловали?
– Чтобы извиниться. Я больше никогда не стану вам грубить, мистер Гном!
– Чем докажете вашу искренность? – сдержанно спросил человечек.
Нервно порывшись в кармане, Гринберг вытащил целую горсть кубиков сахара, завернутых в целлофан, и дрожащей рукой протянул их гному.
– Очень, очень умно, – сказал маленький джентльмен, разворачивая сахарный кубик и кидая его прямо в рот. – Давно сахар не бывал в моем животе.
Через секунду Гринберг плюхнулся в воду. Майк едва успел поймать его за край куртки и затащить в лодку, но Гринбергу было почти все равно. Сама мысль о том, что он может утонуть, приводила его в восторг.
Дон А. Стюарт (Джон В. Кэмпбелл-младший). Плащ Эсира
Перевод Анны Михалевой
Astounding Science Fiction, март
Под именем Дона А. Стюарта покойный Джон Кэмпбелл выпустил группу рассказов, которые изменили жанр научной фантастики. Хотя Кэмпбелл был прославленным редактором, его новаторство как писателя не было как следует изучено (была бы очень кстати хорошая критическая биография этого непростого и удивительного человека) – в самом деле, будущие историки этого направления, возможно, когда-нибудь сочтут, что его вклад в формирование литературных течений не уступал по значимости его редакторским дарованиям. В первую очередь известный как автор превосходных космических опер, таких как рассказы о Пентоне и Блейке и «Самая могучая машина» 1934 года, в образе Стюарта он сосредоточил внимание на восприятии людьми новых технологий и на вечных вопросах человеческого бытия. В этом смысле он сам положил начало «золотому веку научной фантастики».
«Плащ Эсира», независимое продолжение повести «Из мрака ночи» 1937 года, был последним рассказом, написанным Кэмпбеллом под псевдонимом Стюарт. Это памятный и значимый вклад в развитие научной фантастики.
(Для поклонников жанра, которые помнят 1930-е годы, всегда было нечто печальное в том, что приходилось выбирать между Джоном Кэмпбеллом – писателем и Джоном Кэмпбеллом – редактором. Мы никак не могли отказаться от редактора, и все же время от времени мы оплакиваем писателя и то, что могло бы быть создано им. А.А.)
Крошечное, почти человеческое личико Матери Сарна носило следы усталости от сорока часов непрерывного напряжения. Теперь, как она сильно опасалась, впереди было новое и более серьезное испытание. Ибо восемь Матерей Городов, уже занявших свои места в Сарнском зале собраний, не собирались благосклонно внимать ее рассказу. Для них, как хорошо было известно древней Матери Сарна, люди Земли были рабами. Рабами, созданными, чтобы трудиться, тупоголовыми рабами, до которых никому не было дела. Земля была планетой сарнов, планетой, около четырех тысяч лет назад отвоеванной ими у первоначально населявшей ее расы узколобых недомерков, называвших себя людьми. Изменить это представление было бы очень непросто. Особенно для Матери Сарна, которая в некотором роде была не из их числа. Мать Сарна была Бессмертной. И поэтому ее не любили.
Эти восемь, Матери Городов, были матриархальными правительницами Земли при сарнах. Каждая из них возвысилась до господства над континентом или околоконтинентальной областью ценой жесткой конкуренции с представителями всего народа. Они знали, что завоевали свое место, заслужили его по праву.
Но Мать Сарна? Единовластная правительница всей Земли, всех сарнов, равно как и всех людей? Она даже не унаследовала свое положение – она просто занимала его всегда. Ее победа затерялась во мраке веков. Сарны были народом долгожителей – возраст некоторых из них достигал тысячи лет, – но Мать Сарна была бессмертна; она существовала еще в мифические времена Забытой планеты, до того, как родной мир сарнов был разрушен космической катастрофой, которая заставила расу искать новые миры.
Мать Сарна завоевала для них этот мир, но это – как и все, кто сражался с человечеством в те времена, отделенные от настоящего сроком в четыре тысячи лет, – было предано забвению. Мать Сарна, пережиток той эпохи, давно должна была бы умереть. Так думали Матери Городов, амбициозные сарнки, которые – из-за проклятого бессмертия Матери – никогда не смогли бы достичь более высокого положения.
Древняя Мать Сарна знала это, как знала и то, что лишь владение тайной наукой, которую открыли ей тысячелетия жизни, позволяло ей оставаться в безопасности. Матери Городов боялись двух вещей: этой тщательно оберегаемой тайной науки и зависти своих сестер.
Старая сарнка устала от душевной борьбы, но она знала так же твердо, как знала о ненависти Матерей Городов, что ей предстоит еще одно сражение. Люди Земли поднимались в медленном, еще не до конца осознанном восстании. Ей и восьми Матерям Городов было об этом известно. Но Матери Городов не признавали и не собирались признавать, что люди способны на бунт. Всю свою жизнь люди были рабами, комнатными собачонками, одним из видов домашних животных. С таким же успехом стадо коров могло бы попытаться создать цивилизацию.
Мать Сарна была единственной, кто застал ту эпоху, четыре тысячи лет назад, когда Человечество, защищая Землю, почти одержало победу над вторгшимися на нее сарнами. Матерям Городов этого было не понять. Подсознательно они не готовы были признать что-то столь неприятное.
Острое эльфийское личико Матери Сарна устало улыбнулось в знак приветствия. Ее переливчатый голос, когда она заговорила с ними, также выдавал утомление.
– Я созвала вас, дочери, потому что произошло нечто чрезвычайно важное. Должно быть, вы уже слышали о процессе Грейта и Бартела?
– Ходят слухи, – сказала Мать Тарглана, города, приютившегося высоко в кристальной чистоте могучих Гималайских гор, – что ты вынесла оправдательный приговор. – В ее вкрадчивом голосе слышалось ехидство.
Выражение маленького острого личика Матери Сарна оставалось невозмутимым. Неприятности определенно начинались.
– На последнем Совете я говорила вам, что человеческий род возрождается, что поверженные разум и воля, которые перед нашим нападением на эту планету создали высокоразвитую цивилизацию, вновь набирают силы. Теперь, я думаю, она обладает такой же мощью, как до Завоевания. За время нашего правления Человечество даже избавилось от некоторых недостатков. Теперь в людях меньше жестокости и больше решимости.
Вам сложнее заметить это, ведь вы не знали людей до того, как они стали рабами. Я чувствую, что неволя начинает их угнетать. Большинство из них еще не знают – не сознают – причины смутного беспокойства, которое они испытывают. Зато их предводители все понимают. Их тревожит, что мы правим ими и контролируем их. Я надеялась воспользоваться неопределенностью их устремлений, чтобы подавить в них склонность к бунту. Я думала, что восстание можно направить против их собственного, подставного правительства. Поэтому я заставила людей восстать против своих лидеров, подчиненных нам, а не против сарнов.
Но даже я недооценила их. Грейт и Бартел, предводители человечества, предстали передо мной вместе с Драннелом, их конкурентом. Не буду описывать ход судебного процесса, скажу только, что Драннел был моим орудием против них. Я вынесла приговор Грейту и Бартелу. И тут появился Эсир – так он назвал себя. Он представлял собой сгусток тьмы в виде трехмерной тени. Почти двенадцати футов ростом, он был фута на четыре выше меня и в два раза превосходил обыкновенного человека. Его облик напоминал человеческий, хотя из-за колеблющейся тьмы черты его лица нельзя было рассмотреть. Он утверждал, что создан не из какого-либо вещества, но из застывших душ людей разных эпох, которые умерли за то, чтобы добиться свободы. Эсир говорил с помощью телепатии. От разума к разуму. Мы знаем, что люди близко подошли к такому способу общения до Завоевания, а наш собственный разум не так хорошо приспособлен к нему, как человеческий. Эсир использовал этот метод. Он стоял передо мной, заявляя все это, и все люди и сарны в зале суда внимали ему. Его рука, сотканная из тьмы, вытянулась и коснулась Драннела. Тот замертво упал на пол и разбился вдребезги, как хрупкая ваза. Его труп в мгновение ока застыл, стал твердым, как стекло.
Итак, я освободила Грейта и Бартела. Но я обратила против Эсира созданное мною оружие. Я направила на него атомные лучи с апертурой в одну шестнадцатую. За минуту один такой способен расщепить половину кубической мили вещества. Кроме того, я использовала против него сфокусированное атомное пламя с двухдюймовой апертурой, которое может расплавить двадцать две тонны стали за секунду. Это были мои первые попытки. При максимальной апертуре темнота поглощалась без звука и без статического разряда, но и тень не становилась светлее.
Губы Матери Сарна дрогнули в легкой ироничной улыбке.
– Было и кое-какое другое оружие, – мягко продолжала она. – «Смерть Матери», которую я однажды, около полутора тысячелетий лет назад, использовала против взбунтовавшейся Матери Города. Это была Татан Шоул, из Биш-Уолна. – Весело прищурившись, Мать Сарна взглянула на нынешнюю Мать Биш-Уолна, столицы Африканского континента. – Татан Шоул ошибочно полагала, что она может атаковать меня и победить. У нее было множество изобретений, в том числе экран, способный обращать вспять действие любого оружия, которое было ей известно. Чтобы вразумить ее, мне пришлось пожертвовать южной стеной зала суда, а также дельным и расторопным администратором. Ведь она была дельной и расторопной.
Дочь Тарглана, для расы будет лучше, если мы поделимся друг с другом имеющимися знаниями. Расскажите своей сестре из Биш-Уолна о замечательном прогрессе, которого достиг ваш физик в исследовании поля, известного как R-439-K.
Лицо Матери Тарглана не изменилось, по нему лишь разлился слабый золотистый румянец, а в глазах сверкнул гневный огонек. Поле R-439-K было ее самым заветным секретом.
– Это поле, – дружелюбно проговорила она, – которое вызывает атомный распад, продолжающийся до тех пор, пока активирован генератор. Поле всегда имеет сферическую форму, однако оно очень быстро разрушает генератор. Из него получилась бы превосходная бомба. – Последнее она добавила как бы в раздумье, с неясной, жестокой надеждой в голосе.
Мать Сарна улыбнулась и кивнула Матери Биш-Уолна. Глаза Правительницы Города были сердитыми, как и у ее предшественницы, отвечавшей на невысказанный приказ, но ее голос не выдавал никаких эмоций.
– Нет, сестра, отчасти это можно предотвратить. Генератор не обязательно разрушается, в отличие от излучателя, если вы используете поле эллипсоидной формы.
Мать Урнола улыбнулась, однако и ее улыбка была не слишком радостной.
– Излучатель тоже можно сохранить. Очень жаль, что я не знала о ваших исследованиях. Я могла бы избавить вас от многих трудностей.
Три Правительницы улыбнулись друг другу с притворной доброжелательностью. Каждая почувствовала легкое облегчение; все они подверглись наказанию, все были вынуждены раскрыть заветную тайну.
– Самое интересное, – мягко заметила Мать Сарна, – что никто из вас не может прервать работу этого поля. От него нельзя защититься. Около двадцати двух столетий назад я обнаружила эту любопытную модификацию поля атомного распада и в течение века структурировала ее. Десять столетий назад я сократила ее до размеров цилиндрической силовой трубки контролируемых размеров. Если бы Татан Шоул подождала еще пять столетий, прежде чем напасть на меня, мне не пришлось бы жертвовать южной стеной. Эта все же несколько отличается от трех остальных. Но я не могу остановить распространение этой силы.
– Я тоже, – по очереди признались Матери Городов. Их тон свидетельствовал о горьком разочаровании, поскольку каждая надеялась, что поле, действие которого они не могли контролировать, поможет им избавиться от старой ведьмы, Бессмертной Матери Сарна, правившей ими с незапамятных времен. Она была возмутительным анахронизмом, пережитком забытого прошлого, самóй Забытой Планеты, и должна была быть погребена вместе с ними.
– Эсир, – тихо сказала Мать Сарна, – поглотил «Смерть Матери» своей чернотой и, по-видимому, даже черпал из нее силы. Во всяком случае, и сам аппарат, и атомный генератор, который его питал, вышли из строя от внезапной перегрузки.
Думаю, нам следует больше сотрудничать друг с другом, чем прежде. Ведь однажды у нашей расы уже была ожесточенная схватка с человечеством. Матери Городов, кем, по-вашему, может быть этот Эсир?
Мать Тарглана сердито повела плечами.
– В моей области есть циркачи, которые забавляют своих собратьев разными трюками. У людей жесткие ноги, они гнутся лишь в немногих суставах. Этот недостаток гибкости позволяет людям делать удивительные вещи. К примеру, они могут увеличивать жесткость за счет опор из легкого металла, которые служат им как бы искусственными костями. С такими ногами некоторые циркачи могут казаться даже не двенадцати, а целых семнадцати футов ростом.
– Да, – сладко улыбаясь, отозвалась Мать Сарна, – циркачам в моей Северной Америке далеко до ваших. Они могут вырасти лишь до двенадцати футов. Но…
– Многие из моих людей, – сказала Мать Биш-Уолна, – могут мысленно общаться между собой. Если для вашего народа это новость…
– Да, – сладко улыбаясь, ответила Мать Сарна, – очевидно, люди в моей Северной Америке не чета вашим. Но позвольте полюбопытствовать: эти циркачи и ораторы питаются атомными лучами и греются у направленного на них сфокусированного пламени? Может быть, они настолько перегружают ваши генераторы атомного распада, что превращают их в расплавленный хлам?
Или, может быть, они, в отличие от вас, помнят, что Мать Сарна успела понаблюдать за людьми, их замыслами и уловками в восемь раз дольше, чем вы за ваши жалкие пять сотен лет?
В зале были люди, сарны и я. Посредством телепатии Эсир заговорил со всеми нами, поведал нам байку о своем рождении от бесплотных душ. Его трудно было не расслышать и не рассмотреть. Кроме того, он показал себя отличным психологом. Если бы меня предупредили – если бы я знала о нем заранее и у меня было время все обдумать, – я бы не направила против него ни лучи, ни пламя, ни тем более «Смерть Матери».
Теперь кто-нибудь из вас, так легко раскусивших моего бедного маленького двенадцатифутового клоуна, моего неумеху-телепата, – кто-нибудь из вас может расшифровать послание Эсира, которое он предназначал не для моего слуха, но для разума? Послание, которое он не произнес, но хотел донести?
Когда Мать Сарна вновь окинула взглядом всех собравшихся за столом, в ее лице не было ни намека на улыбку.
Матери Городов беспокойно поежились под обрушившимся на них потоком едкого презрения. Голос Матери Сарна стал еще ниже, пока потрескивание атомного пламени наверху почти совсем не заглушило ее слова.
– Спектакль был предназначен для дураков, дочери мои. Вас так увлек этот маскарад, что вы забыли о его цели и очень довольны собой, увидев под маской лицо человека. Но больше всего меня удивляет, что вы недооценили не только умственные способности человека с его блестящим, смертоносным интеллектом, но и мой собственный разум.
Люди – более мелкая нация, лучше, чем мы, приспособленная к жизни на этой более тяжелой планете. Но мы больше не в Забытом мире. Люди научились уважать рост, ибо правящая раса – рослая. Или Эсир по глупости сделал себя еще выше и воплотился в туманной черноте?
На наших черепах растут не волосы, как у людей, но более полезный стертан, который кажется людям естественным телепатором, поскольку мы можем разговаривать между собой так, как они могут только с помощью сверхвысокочастотных радиоприемников. Так значит, Эсир по глупости использует телепатию, обращаясь напрямую от разума к разуму? Люди знают об ограниченных возможностях высокочастотного радио, о том, что его сигнал достает лишь до горизонта. Но они не знают, каковы пределы телепатии и есть ли они вообще, поэтому она поражает их воображение.
Этот спектакль, дочери мои, предназначался исключительно для людей, для неспокойной массы людей, которые не знают, чего хотят. Он предназначался не для меня – разве только для того, чтобы позволить мне узнать, что услышали другие.
Я горжусь своими людьми, дочери. Но мне становится страшно за вас. Вы не проявили той сообразительности, какой ждал от вас этот человек. То послание, которое он мысленно передавал, было предназначено не мне. Мне он сказал: «Мать, мы должны по-новому распределить власть. Ты единоличная правительница Земли – но не для меня. Я бросаю тебе вызов: испытай все свое оружие – я, как и каждый на Земле, знаю, что оно у тебя есть, – и посмотри, сможет ли оно уничтожить меня». И когда я, не размышляя, а лишь инстинктивно реагируя на очевидную угрозу, которую представляла его чернота, так и сделала, он сказал еще больше. Он коснулся Драннела, и Драннел упал замертво. «У меня есть неуязвимая защита, – говорили его действия, – и даже нечто большее; у меня есть оружие. Ты не можешь уничтожить меня, Мать Сарна, а вот я могу уничтожить тебя. Поэтому мы должны по-новому распределить силы. Ты можешь уничтожить весь мой народ – но только не меня. А я могу уничтожить тебя, как и любого из твоих подданых.
Освободи этих двоих, Грейта и Бартела, и тогда мы обдумаем все еще раз. Сейчас не время для поспешных решений».
Эсир, дочери, далеко не глуп. Он не клоун – разве что притворяется таковым по веским причинам, – ибо он обладает блестящим умом. Он открыл закон, создал оружие, неизвестное нам и обладающее огромной силой. И, дочери мои, я не могу не уважать его. Я отпустила Грейта и Бартела, поскольку они, очевидно, только пешки в этой игре. Или, по крайней мере, эти двое – одни из немногих людей на Земле, которые, как я могу быть уверена, не являются Эсиром. И мне больше нравятся те, – в голосе Матери Сарна прозвучала горькая ирония, – кто ждет, что за маскарадом я увижу важную подоплеку, чем те, кто все объясняет трюкачеством и неразвитостью моих людей.
– Ты читаешь слова, которые не были написаны, – отрезала Мать Тарглана.
На мгновение глаза Матери Сарна вспыхнули от гнева перед такой непроходимой тупостью. Затем его сменило выражение глубокой задумчивости.
Мать Сарна не была человеком, и ее лицо не было лицом человека. По меркам людей, оно было очень неправильным, с острым подбородком и крошечным ртом, золотыми кошачьими глазами и резко очерченной линией волос, за которой волосы не росли. Но глаза, рот и высокий округлый лоб смутно напоминали человеческое лицо. Ее тело совершенно не походило на человеческое, но в том, как суставчатые руки и ноги крепились к корпусу, было сходство с конституцией человека, хотя четыре руки и напоминали могучих змей.
Однако и сарном она тоже не была. Мать была бессмертным, вечным разумом в мире, который рос, и слабел, и менялся вокруг нее. В ее памяти были живы воспоминания о планете, погребенной под космической пылью. Она помнила Великого Сарна, который рискнул всем и завоевал новую планету, одержал победу над человеческой цивилизацией, когда она была почти равна нынешней цивилизации сарнов.
Операция, которая позволила ей стать бессмертной, лишила ее возможности иметь потомков. У нее не было прямых связей с новым поколением. Единственная связующая нить тянулась от давно исчезнувшей планеты.
Четыре тысячи лет она правила Землей. Еще две тысячи она прожила на Забытой планете, пока не была задумана отчаянная попытка колонизации. Эти создания, сарны, вместе с их пятисотлетними жизнями казались ей эфемерными.
Шесть десятков веков – долгий срок для любого интеллекта. За это время все приедается, кроме одного: любопытства, игры и противостояния интеллектов. Мать была неутомимым искателем знаний, ибо ничто другое не могло надолго занять ее ум. Все остальное ей давным-давно было знакомо.
Она не была сарном из-за своего бессмертия, из-за тех шести тысяч лет, что отделяли ее от непосредственного контакта с ей подобными.
Она не была человеком только потому, что ее тело не было человеческим. Но за такой долгий срок тело надоедает и перестает иметь значение. Один лишь разум в его вечном развитии и трансформации всегда остается интересен.
Разум, скрывавшийся под черным покровом Эсира, был самым острым, самым проницательным из всех, что когда-либо видел этот мир. И – этот человек смог оценить острый ум самой Матери Сарна. В отличие от Матерей Городов.
Мать Сарна медленно отвела взгляд от Матери Тарглана.
– Слова, раскрывающие тайну этой черноты, не написаны, – мягко сказала она. Они были дочерьми ее расы, потомками сарна, которых она знала, с которыми делила труды, которых любила в течение шести тысяч лет. Они были… – Я должна снова увидеть этот плащ и лучше исследовать его. – Она вздохнула. – И вы, мои дочери, не должны недооценивать противника. Боюсь, что теперь нам следует называть людей так – или вскоре придется.
Много поколений – очень коротких поколений – люди были рабами, но они изменились. Они развиваются гораздо быстрее нас, потому что их жизни короче. Помните: по крайней мере один из них оказался достаточно умен, чтобы создать отражающее оружие, которое превосходит любое из известных нам до сих пор. Одно это делает его очень опасным.
Несколько долгих секунд Матери Городов молчали. Мать Сарна понимала, что она перевернула их представление о мире. Их матриархальный ум восставал против мысли, что человек – и особенно мужчина – способен разработать нечто, превосходящее все, чем они располагают.
– Если у него есть столь исключительное оружие, – наконец сказала Мать Тарглана, – которое способно защитить его от всего, чем обладаем мы, и в то же время смертельно опасно для нас, мы должны быть чрезвычайно благодарны ему. – Ее певучий голос источал мед. – Он был так добр, что не снабдил им никого из своих соплеменников и не напал на нас.
Остальные семь Матерей гордо выпрямились в своих креслах и, самодовольно улыбаясь, взглянули в ясное маленькое лицо Матери Сарна. Мать горько улыбнулась.
– Без сомнения, именно так поступила бы ты, если бы в твоем распоряжении было такое оружие, – согласилась она.
Мать Тарглана невозмутимо ответила на ее сердитый взгляд.
– Но твоя работа, – продолжала Мать, – всегда ограничивалась тем, что ты приказывала доставить тысячу фунтов вольфрама, если тебе было это нужно. Или заказывала пятьдесят генераторов № 27-R-29, когда надеялась создать детектор лжи. Кстати, дочь моя, у меня есть эффективный генератор невидимости. А твой детектор лжи не слишком хорош. Гораздо лучше было использовать здравый смысл и простые методы вместо возмутительно дорогого маскарада, который все равно не работает. У той шпионки, которую ты послала на прошлой неделе в один из городов, была очень неряшливая невидимость. Она весь день отлично просматривалась отсюда. Она включила семь различных сигналов тревоги и в конце концов попала в чудесную маленькую ловушку. Твоя сестра верит в простоту, а не в технические новшества.
Мать Тарглана застыла как каменная. В ее узких глазах запылала ненависть. Старая ведьма оказалась хитрей, чем она думала.
Старая ведьма устала. Ее до смерти утомили пререкания и недовольство этих Матерей Городов, которые не знали, чем занять свое время. К тому же она не спала уже сорок часов. А Мать Тарглана вела себя как непроходимая тупица.
Мать Биш-Уолна была заинтригована. Так вот кто подослал эту шпионку! У старой Матери, при всем ее нелепом отношении к людям, есть доля здравого смысла. Секрет успеха – в простоте. А эта таргланская шпионка была вся обмотана разными устрашающими и поражающими воображение приспособлениями, из-за которых ее – даже мертвую – было нелегко разглядеть. Когда она упала, звук был такой, как будто произошел обвал на стекольном заводе.
– Вернемся к теме, – жестко сказала Мать Сарна. – Стоит вам чего-то захотеть, вы немедленно это получаете. За исключением, – добавила она, сверкнув крошечными заостренными бело-зелеными зубами, – взаимопонимания. Если вам нужны материалы, вам их привозят. Если человеку нужны материалы, он крадет их. Признаю: вы превосходно все организовали, приняли замечательные меры против грабежей. Но я думала, тот факт, что люди по-прежнему хороши в воровстве, должен был убедить вас в их сообразительности.
– Крысы тоже хорошие воришки, – огрызнулась Мать Тарглана. – Но их-то не называют разумными.
– Совершенно верно, – признала Мать. Мать Тарглана начинала раздражаться, что доставляло старой Матери Сарна некоторое удовлетворение (сама она была очень рассержена). – Но люди другое дело. Мне потребовалось двенадцать лет, чтобы выяснить, каким образом, несмотря на мои датчики электростатического баланса, ежемесячно пропадало тридцать унций платины. Теперь я заставляю всех работников подстригать ногти и волосы. Поразительно, сколько пыли они смогли вынести таким образом.
Чтобы получить необходимые материалы, люди должны украсть их. И им, должно быть, чрезвычайно трудно находить такие вещества, как металлический цезий или газообразный фтор, и редкие газы, такие как гелий и неон. Мне кажется, как это ни печально, что значительное количество материала они добывают, ловко похищая атомные лампы. – Мать кивнула в сторону мягко потрескивающих ламп над головой.
– Значит, ваши рабочие прячут под ногтями целые атомные лампы? – переспросила Мать Тарглана. – Тогда ваши меры по борьбе с воровством действительно впечатляют. Атомный взрыватель одной лампы может привести в действие опасное оружие. Они выдерживают нагрузку почти в десять тысяч лошадиных сил.
Мать Сарна улыбнулась.
– Сколько атомных ламп украли у тебя, дочь?
– Ни одной! – отрезала Мать Тарглана.
– А что насчет ламп, – ласково спросила Мать, – которые были утрачены во время пожаров в человеческих домах?
– Не больше десяти за год.
– В таком случае пять из них достаются людям. У меня были случаи, когда два дома сожгли дотла, потому что их жильцам нужны были атомные лампы.
– Мы требуем, – надменно сказала Мать Города, – чтобы нам предоставляли их обломки.
– Прекрасно, – одобрила Мать Сарна. – Превосходная мера предосторожности. У вас есть химик, который анализирует расплавленные отходы? Людям, как правило, очень трудно добыть скандий, и это то, чего при анализе всегда недосчитываются. Все остальные элементы вы найдете. Они выплавили тщательно подобранную смесь всех необходимых элементов, за исключением галлия. Но они всегда могут сказать, что он просто выкипел.
Мать Тарглана остолбенела. Глаза Матери Сарна удовлетворенно блеснули. Она сама разгадала эту уловку только четыре дня назад.
– Как я уже сказала, людям трудно добыть материалы и инструменты. Но они по-настоящему изобретательны, и это вызывает у меня уважение. Если вы хотите и дальше править вашими городами, – добавила она, оглядывая сидящих за столом, – вам не стоит недооценивать ваших противников. Вот причина, по которой этот человек, Эсир, не смог сделать больше. У него есть оружие и защита – но их хватит только на него одного. Пока он не сможет получить материал, он не может сделать большего. Но он найдет материалы. – Раздражение Матери уже прошло. Она знала, что речь шла о безопасности всей расы. – Если он добудет достаточно материалов до того, как мы узнаем секрет его плаща, сарны больше не будут править этой планетой.
Мать Биш-Уолна пристально посмотрела на Бессмертную. Внезапно она заговорила:
– Я всегда считала людей недоумками. Я знала, что они сообразительны, как и другие низшие животные, только в большей степени. Но, Мать, мы не знаем, какой была их цивилизация до того, как мы пришли на эту планету. Насколько, в сущности, они были развиты?
Мать Сарна бросила проницательный взгляд на Мать Города. В лице последней было что-то странное; эта Мать Города, возраст которой составлял меньше двадцатой части от возраста Бессмертной, выглядела гораздо старше. Ее лицо, острое, как у всех представителей расы, было изборождено тонкими морщинами. В чертах этого смуглого лица чувствовались сила и целеустремленность. Правительница жаркого материка, чей город покоился в теплой и безоблачной атмосфере Сахары, она была одной из самых деятельных Матерей Городов.
Старая Мать Сарна с улыбкой кивнула.
– Сейчас я не могу рассказать тебе всего. Но спроси своего археолога, она выдающаяся сарнка и много знает об этом. Если говорить вкратце, то, когда мы приземлились, цивилизация людей насчитывала около пятнадцати тысяч лет. По их календарю это был 1977 год. Они недавно открыли атомную энергетику первого порядка, включающую паровые турбины, которые нагревались за счет атомного распада и приводили в действие электромагнитные генераторы. Они добывали нефть по всему миру, и по их земле проходила разветвленная, хорошо развитая транспортная сеть.
Из наших пятидесяти двух кораблей мы потеряли тридцать девять. Люди были знающими, умелыми и отчаянными бойцами. Мы смогли одолеть и поработить только худших из их расы. Лучшие представители человечества погибли, сражаясь с мрачным упорством, ужасавшим нас. Они были нацией воинов, которые не стремились нападать, но оборонялись до последнего.
Однако сейчас это не имеет значения. Если однажды они нападут на нас, то мы, конечно, должны будем в свою очередь атаковать их. И тогда в игру вступит их наследственная способность обороняться. Если это произойдет, то, поверьте мне, вы увидите, что, с оружием или без, даже если им придется сражаться голыми руками, люди – самые смертоносные существа из всех, с кем нам приходилось иметь дело. Они никогда не останавливаются на полпути. Иногда лучший выход – прервать бои, потеряв только десятую часть своих сил, если можно достичь разумного соглашения. Раса людей не понимает этого и никогда не поймет. Они останавливаются тогда и только тогда, когда уверены, что добились своего. Здравый смысл им чужд. Тем не менее они смертельно опасны.
Таково большинство людей. Теперь у них есть предводители, главный из которых – Эсир. Мы можем и даже должны держать их под контролем с его помощью. Он догадывается об инстинктах своих людей и поэтому попытается предотвратить эту самоубийственную войну.
А потому, если мы разгадаем секрет его черного плаща, мы сможем действовать.
– Я расспрошу своего археолога, Мать, – произнесла Мать Биш-Уолна.
– Что бы вы ни говорили об ужасной, смертоносной человеческой расе, – в голосе Матери Тарглана явственно звучала ирония, – было бы интересно узнать, как работает эта защита. Но может быть, он не захочет объяснить нам этого? А заставить его сделать это было бы очень непросто, если то, что вы говорите, правда.
– Разумеется, нам придется выяснить это самим, – устало сказала Мать. Впереди у нее было много работы и бессонных ночей. – Несколько часов назад я дала своим физикам распоряжение установить все приборы, которые, по их мнению, могли бы понадобиться, в Доме Скал.
Мать Тарглана непонимающе уставилась на нее, затем язвительно заметила:
– Из всех мест в Сарне это, по-моему, наименее подходящее для появления Эсира.
– Они, – продолжала Мать, уставшая от того, что ее перебивают, – будут готовы к его приходу часа через полтора. Эсир, очевидно, придет на помощь Грейту, если мы возьмем того в плен. Чтобы действовать наверняка – поскольку без Грейта они в общем-то могут обойтись, – мы схватим также Дею, представительницу человеческих женщин. Грейт собирается жениться на ней, и я уверена, что Эсир поможет ему освободить ее.
Мать Биш-Уолна слегка нахмурилась.
– Разве это хорошая тактика, Мать, – снова арестовывать, а затем освобождать этого человека? И опять-таки по настоянию Эсира.
– Именно поэтому я избрала Дом Скал. Ни один человек не может к нему приблизиться. Ни один человек не узнает, как произошел побег, – за исключением тех людей, которые тесно связаны с Грейтом и, следовательно, с Эсиром. Эти люди даже лучше, чем мы, знают, какой силой обладает Эсир, и они воспримут случившееся не как неудавшийся арест, а как испытание, которое он благополучно прошел. Наша тактика хороша для тех, кто осведомлен. Большинство людей просто ничего не узнает.
– Неужели они не заметят, – спросила Мать Друлона, города на далекой штормовой оконечности Южной Америки, – что Грейт, их представитель, был взят под стражу в Сарне, а потом снова оказался на свободе?
– Они не заметят, – улыбнулась Мать Сарна. Вытянув палец, она нажала на крошечную кнопку.
В то же мгновение в угольно-черной стене в дальнем конце обширного зала собраний открылась серебристая дверь. Тяжелый металлический заслон отъехал в сторону, и в проеме выросла стражница – огромная сарнка ростом больше восьми футов. На ее мощных гибких руках перекатывались сильные, как у удава, мускулы. Ее костюм напоминал форму декалона – командира десятка. Однако ее плащ был роскошного темно-бордового цвета, а золотые, серебряные и ярко-фиолетовые металлические нашивки в центре образовывали узор, который был личным символом Матери. И ее лицо – для того, кто умел читать по лицам, – не подходило простому декалону. Узкие глаза были глубоко посажены и широко расставлены, линия рта казалась чересчур твердой, подбородок – маленький и острый, на взгляд человека, – по меркам сарнов был квадратным, волевым. Золотистая кожа, которая обветрилась и приобрела коричневый оттенок под лучами солнца, была испещрена множеством морщинок. Эта сарнка не могла быть просто начальницей десяти стражниц.
– Декалон, – спокойно сказала Мать, – принеси плащи Матери и приведи свой отряд. У меня есть для тебя дело.
Стражница резко повернулась и бесшумно закрыла за собой металлическую дверь.
– Когда-то, – пояснила Мать, – Дарэт Топлар была командиром Стражи Сарна. Теперь она декалон. Потому что в моей личной охране всего десятеро.
Сейчас опасное время. Я открыла вам что-то, что каждая из вас считала тайной, и кое-что из того, что я держала в секрете. Я покажу вам плащи Матери. О них только ходили слухи, но они существуют на самом деле и обладают теми свойствами, о которых говорят. Вскоре вы увидите их в действии.
Декалон вернулась, и за ней вошли десять стражниц, одетых в такую же темно-бордовую униформу. Десять могучих воительниц-сарнок восьми футов ростом. У каждой на лице были написаны острый ум и преданность. В руках у декалона был футляр из темного дерева с массивными застежками из серебристого металла. Она положила его на край длинного стола собраний, и, когда ее пальцы разжались, рука Матери взметнулась и перебросила ей небольшой тщательно вырезанный металлический предмет. Декалон привычным движением вставила его в потайной замок.
В открытом футляре обнаружилось пространство размером два на три и на полфута. В нем, аккуратно расставленные вдоль одной из стенок, находились двадцать маленьких аккумуляторных ящичков с прикрепленными к ним гибкими кабелями, свернутыми в кольцо, и двадцать пар наушников с защитными очками странной конструкции. Футляр казался почти пустым.
Декалон просунула руку внутрь и привычным движением передала своим подчиненным защитные очки и футляры с аккумуляторами. Затем она уже осторожней опустила руку в футляр. Рука исчезла. Не прошло и минуты, как, фут за футом, ее тело чудесным образом растворилось, пока не осталась только пара ступней, исчезающих в пространстве. Затем и они пропали, как будто на них натянули невидимые ботинки.
Вскоре в комнате, казалось, остались только Матери Городов и Мать Сарна. Матери Городов беспокойно зашевелились.
Глаза Матери Тарглана горели золотым огнем гнева и досады. Этим одиннадцати – личной охране и шпионкам Матери Сарна – были известны все секреты ее лабораторий. И старая бессмертная ведьма тоже их знала. Должно быть, она тысячу раз хихикала, наблюдая за тем, как Мать Тарглана тешит себя тщетными надеждами и строит планы, обреченные на провал. Мать Тарглана чувствовала, как в ее душе нарастала волна беспомощной ярости, ярости, которую сдерживало ее же бессилие. Даже в том утешении, что Мать – всего лишь глупая старая карга, ей было отказано. То, чего Мать Тарглана тщетно добивалась – соль на ее раненую гордость, – Мать Сарна сделала, кажется, столетия назад! Мать превзошла ее как ученый.
В это время в совсем другом зале собраний – в кабинете избранного делегата от людей – встречались представители Человечества. В комнате, очертания которой, казалось, сглаживала ее древность, преобладали теплые цвета; старое вощеное дерево, за которым ухаживали десятками сотен лет, покрылось легкой патиной. Длинные косые лучи послеполуденного солнца не играли бликами на холодном гагатовом камне – их свет смягчался на великолепных панелях, выполненных из древесины разных пород: по одному из каждой части света, на делегата от каждого континента. Большой стол в центре весь пестрел маленькими бугорками и впадинами, проделанными руками сорока поколений делегатов; плотный, похожий на каучуковый настил истерся под их ногами. Но, как и в большом зале собраний в Сарнском дворце вблизи Сарна, здесь мягко потрескивали атомные лампы, подсвечивая лучи заходящего солнца.
За столом сидело только четверо мужчин. Они энергично жестикулировали, но их лица сохраняли странную настороженность. Все это происходило в полном безмолвии.
Грейт, высокий, худощавый представитель Человечества с проницательным взглядом, избранный делегат, завоевавший уважение глубоким знанием человеческой психологии, которое он проявил перед Матерью Сарна, политический лидер человечества. Бартел, маленький и плотный представитель от Северной Америки, закадычный друг Грейта, вместе с ним представший перед Матерью Сарна до того, как появился Эсир. И Кэррон, огромный командир легиона мира, единственного подобия армии, которое было разрешено людям, – полицейского подразделения, вооруженного крошечными газовыми гранатометами, способными произвести всего один оглушительный выстрел, и резиновыми дубинками.
Последним был Дарак, заместитель Грейта. Он сидел молча, время от времени делая пометки в блокноте, и на его ничем не примечательном круглом лице была написана скука. Пост Дарака не был выборным, он был назначен по приказу Грейта, который, пристально наблюдая за ним в течение долгих лет, убедился, что невыразительное лицо и заурядный характер этого человека не позволяли ему иметь много друзей. Не только друзей, но и тех, кто обращал на него хоть какое-то внимание. Дараку не был нужен плащ Матери: его собственная маскировка, основанная не на законах физики, а на знании психологии, была не менее эффективной. Люди не замечали Дарака. Он просто не стоил того, чтобы его замечать.
Четыре человека за старинным столом собраний, четверо мужчин, свободных настолько, насколько это было возможным под властью сарнов. Каждый носил на плаще знак своего положения в человеческом обществе. У каждого вокруг лба обвивалась лента с медальоном, который выдавался людям по достижении совершеннолетия. Лента мужественности или женственности, как называли ее сарны. Знак подчинения людей сарнам.
По крайней мере, это было так, пока Уэр не внес кое-какие изменения, а именно: в трехдюймовом диске было сделано углубление, чтобы он мог вмещать в себя крошечный механизм, состоящий из дисковых катушек и микроскопических кварцевых генераторов. Таким был первый телепатор, изобретение которого сделало возможным это беззвучное собрание. Благодаря ему же утратили смысл подслушивающие устройства, которые тысячу лет следили за каждым собранием Человечества.
Грейт улыбнулся, взглянув на бугорок атомной лампы. В этом устройстве, как и в десятке других мест этой комнаты, сарны давным-давно спрятали радиопередатчики. Тысячу лет каждое из собраний человечества было доступно поразительному радиочутью Матери и ее советников. Ибо похожие на волосы наросты на черепах сарнов были органом чувств, непосредственно воспринимавшим радиоволны.
«Здесь четверо мужчин, – мысленно обратился Грейт к своим соратникам, – четверо мужчин, которые только и делают, что шуршат бумагами. Сарнам, должно быть, очень любопытно, почему они молчат».
Круглое загорелое лицо Кэррона расплылось в широкой улыбке.
«Спустя тысячу лет этой комнате не помешает немного тишины. Мать хорошо понимает, что мы ей не соратники. Но я не думаю, что она будет стремиться разузнать побольше после истории с Эсиром».
«Мать Сарна, – раздался в их головах шепот от отдаленного телепатора, – сейчас занята проведением собственной конференции. Я уже несколько недель пытаюсь настроиться на частоту мыслей сарнов. Я уловил вспышки раздражения, но не более того. Мать устала, а Матери Городов, как я понимаю, упрямятся. Но модель мышления сарнов достаточно сильно отличается от человеческой, так что телепатор перестает действовать на расстоянии больше ста футов. А ведь даже самый прилежный электротехник не станет тратить все свое время на прокладку кабелей в Сарнском дворце».
«Не советую тебе делать больше того, что стал бы делать обычный электротехник, Уэр, – поспешно ответил Грейт. – И ради Эсира, оставайся дома в свое нерабочее время».
«Вы пришли к какому-то заключению? Я спал и очнулся только несколько минут назад. – Им показалось, что Уэр мысленно зевнул. – Я пытался придумать, как добыть побольше металла. О боги, если бы мне хоть на денек попасть на сарнскую электростанцию, я смог бы отремонтировать с десяток необходимых мне вещей. Математика была не самым легким предметом, но, думаю, я хорошо ее усвоил. – Он усмехнулся. – На самом деле мы должны благодарить мудрого старого Сарна. У него в подсознании крутилось одно надоедливое уравнение. Пока некий электротехник возился с проводами в пятидесяти футах от него, он возился с этим уравнением. Сарнам известны некоторые математические операции, о которых не знали наши предки и которые у меня поэтому не было возможности изучить. Кэррон, если тебе когда-нибудь захочется проломить череп старику Рэту Ларгуну, пощади его хотя бы за это».
«Ты сможешь использовать его снова?» – рассмеявшись, спросил Кэррон.
«О, я уже сделал это. Он стар, и его мысли блуждают сами по себе. Ему около тысячи лет – это очень много даже для сарна. Поскольку он мужчина, он не пользуется у своего народа тем уважением, которого заслуживает. Тем не менее он самый блестящий математик в Сарне. И, так как его мысли постоянно где-то блуждают, он верит, что сам придумывает уравнения».
«Смогут ли они потом узнать об этом?» – резко спросил Грейт.
«Т… П… – спокойно вымолвил Уэр. – Что за слово я сейчас произнес? Если ты не ответишь на этот вопрос, то и Сарн не сможет догадаться».
«Хорошо. – Грейт молча кивнул. – Уэр, у Кэррона в легионе мира есть семь техников, которые могут раздобыть кое-что из того, что тебе нужно. Они сами вызвались».
«Я не говорил, что мне нужно, и не скажу, – мгновенно отозвался Уэр. – Теперь каждый техник, уличенный в краже металла, должен быть немедленно уничтожен сарнами. Ни один человек не пожертвует своей жизнью ради того, на что я бы сам не решился. Кроме того, сейчас нам как никогда нужны две категории людей: техники и бойцы. Те, кто никогда не сражался, не могут считаться бойцами. Легионеры Кэррона – наши единственные хорошо обученные, опытные воины с волей и характером, необходимыми для сражения. А раз они еще и техники, мы просто не можем без них обойтись.
Ты сказал Дараку, что нужно сделать? Отдал ему диски?» – Уэр резко сменил тему, давая понять, что разговор окончен.
Кэррон не знал, какие металлы нужны Уэру; если бы ему это было известно, он, несмотря ни на что, как-нибудь раздобыл бы их.
«Я получил указания, и диски тоже, – негромко отозвался Дарак. – Двадцать пять телепаторов, каждый снабжен разрушающим устройством, которое сработает по мысленной команде. Я знаю, как отключить этот механизм, если доставка пройдет успешно. Грейт снабдил меня достаточным количеством депеш как для Дурбана, так и для Тарглана. Я начну отправлять их через двадцать две минуты».
«Тогда удачи тебе, Дарак».
«Спасибо. Может, лучше „да помогут тебе боги“?»
«Да поможет тебе Эсир – это в самый раз. – Уэр усмехнулся. – Ты не сможешь связаться со мной, кроме тех случаев, когда я буду использовать более мощный телепатор здесь, в лаборатории. Ты знаешь, в какое время меня можно застать?»
«Да, спасибо».
– Думаю, нам тоже пора. – Кэррон грузно поднялся. По сравнению с его огромной фигурой даже стол собраний показался маленьким. А его голос, когда он впервые заговорил, разнесся по комнате подобно удару грома. – Я провожу тебя до ворот Сарна, Дарак.
Он взглянул на руки заместителя, поигрывавшие чернильницей. На вид они были пухлыми, изнеженными и казались очень неуклюжими. Но то, как пузырек с чернилами мерцал и подрагивал, то появляясь, то исчезая из виду под его порхающими пальцами, выдавало их удивительную ловкость. Сверкнув в последний раз, чернильница скрылась под его ласковой пухлой ладонью, а в следующий момент вместо круглого красного пузырька он уже держал квадратный черный.
– Спасибо, Кэррон. Депеши, Грейт?
Голос Дарака был довольно высоким для мужчины, но в остальном ничем не примечательным. После Уэра Дарак был самым умным человеком своего времени. Но его склад ума был совершенно иным, чем у Грейта. Грейт был психологом, единственным человеком из ныне живущих, способным объединить и заставить действовать большие группы людей, Уэр – ученым, воплотившим многолетние усилия сарнов по развитию одаренных людей-техников. А Дарак? Дарак обладал пытливым умом Уэра, психологическим чутьем Грейта и решительностью, которая сделала великана Кэррона тем, кем он был.
Грейт бросил своему заместителю кипу бумаг, раздутую и бесформенную. Дарак быстро сложил их в портфель, который носил с собой. «Кое-что мне придется исправить, – телепатировал он. – Металл слишком сильно блестит». Двадцать пять серебристых дисков мелькнули среди быстро пролистываемых бумаг и исчезли, когда его толстые пальцы проскользнули мимо них.
– Все в порядке, – сказал он вслух. – До свидания. Я вернусь дня через четыре.
При ходьбе его ноги издавали едва ощутимый шум – достижение гораздо более трудное, чем беззвучная поступь. Незаметный шаг слышен ровно настолько, чтобы удовлетворить слух, но не настолько, чтобы привлечь внимание. Бесшумная поступь очень пугает, особенно у довольно полного, крепко сложенного мужчины.
Он прошел через приемную, миновав череду секретарей и клерков, которые собирали статистические данные по всему миру людей, сопоставляя и упорядочивая их для Грейта и человеческого правительства. Двое подняли головы, когда он проходил мимо, но ни один из них не обратил на него внимания. Они не заметили его, как не заметили одиннадцать восьмифутовых стражниц-сарнок, продвигавшихся мимо них в противоположном направлении совершенно бесшумно благодаря подушечкам на ногах, которыми их наградила природа. Ибо ни одна из сторон не желала быть замеченной, и у каждой был свой собственный покров, позволявший ей оставаться невидимой.
Дверь на мгновение приоткрылась, когда Кэррон и Грейт заканчивали разговор. Бартел вышел, а затем Кэррон, широко распахнув дверь, чтобы пройти, на мгновение задержался в проеме. Три сарнки, ростом даже выше, чем шестифутовый Кэррон, бесшумно проникли в кабинет.
Дверь за командиром легиона мира закрылась, и Грейт остался один. «Эсир – Эсир – Э-сир…» – безмолвно позвал он через телепатор.
«Да?» – рявкнул Уэр.
«В комнате три сарна, я не могу их видеть. Еще восемь – в приемной. И Кэррон, и Бартел пытаются связаться с тобой – они стояли в дверях, чтобы задержать тех троих. Все они невидимы. Я могу уловить их мысли, но не могу расшифровать».
«Знаю. Я научился „слышать“ их. Для этого нужно немного перенастроить телепатор из-за различных моделей мышления. Я сейчас пытаюсь разобрать, о чем они думают, но они слишком далеко. Не нравится мне все это».
– Грейт, представитель Человечества, – голос декалона с необычным сарнским акцентом раздался прямо из воздуха. Она говорила на языке, общем для людей и сарнов.
Грейт вздрогнул, огляделся по сторонам, яростно потряс головой и, словно в сомнении, потянулся к кнопке вызова.
– Стой, – рявкнула сарнка. Рука Грейта замерла в воздухе. – Мать Сарна послала нас за тобой. Встань.
– Г-где же вы? Вы…
Грейт резко замолчал. Мощные мускулистые руки сарнки внезапно обхватили его, и одновременно на него надвинулась непроницаемая чернота. Чернота более непроглядная, чем могла быть вызвана тем тонким и мягким материалом, по ощущениям напоминавшим ткань, который сопутствовал ей. До его ушей донесся очень слабый похожий на шуршание резины звук, и одновременно он почувствовал, как стражница-сарнка зашевелилась, поправляя свой плащ.
– На нас плащи Матери, – прошипела она. – Ты будешь вести себя тихо. Не издашь ни звука, не скажешь ни слова. Понятно?
– Да, – выдохнул Грейт. И безмолвно добавил: «Ты уловил мои ощущения, Уэр?»
«Да», – прошептал голос в его сознании. Присутствие человека, который находился с ним в тесном контакте, действовало успокоительно. Темнота, полная темнота сбивала с толку и вызывала панику. Огромные мускулистые руки сарнки, секретность незримого ареста – все это вызывало чувство неудержимого страха. В который снова мощно, но безмолвно вторглось невозмутимое спокойствие Уэра. «Эта чернота не имеет никакого отношения к моей. Я подозреваю, что она образуется благодаря тому, что свет полностью отражается от твоего тела. Чтобы стать невидимым, ты должен быть невосприимчив к видимому свету, поскольку любой орган, способный видеть, по своей природе задерживает свет. Поборись немного. Ударь по лицу кого-нибудь из стражников».
Грейт вздрогнул. Стражница что-то делала у его ног. Дрожь пробежала по его телу, и на какое-то мгновение он вырвался из мощных рук, с судорожным вздохом разбив их тиски внезапным ударом. Его рука наощупь вытянулась вперед. Затем, со следующим вздохом, похожим на всхлип, он затих под певучий, напряженный голос декалона, отдававший резкую команду.
«Защитные очки, – тихо сказал Уэр. – Трансформаторы, вероятно, работают на ультравидимом свете, что делает возможным зрение при полной невидимости».
От возбуждения Грейту казалось, что их разговор слышит полсотни других человеческих сознаний, полсотни людей во всем этом большом городе, Сарне, столице как человеческого, так и сарнского мира.
«Ты должен остановить их, – сознание Грейта уловило настойчивый шепот. – Уэр, ты должен освободить его. Тайное задержание означает, что они надеются отправить его туда, где Эсир не сможет найти и освободить его». Мысли Деи звучали тревожно. Предводительница человеческих женщин, решительная и готовая бросить вызов вековой власти сарнов, сковывающей разум, пришла в ужас от этого внезапного, почти сверхъестественного появления невидимых стражей – из-за человека, которого она любила.
«Оставайся там, где ты есть, Уэр, – мысленно отчеканил Грейт. – Сейчас они перемещают меня… выводят… нет, выносят меня из моего кабинета. Секунд через тридцать я совершенно потеряюсь; темнота ослепляет меня и сбивает с толку».
Грейт вдруг ощутил под ногами твердую почву. Затем он почувствовал, что его вращают вокруг своей оси четыре мускулистые руки огромной сарнки. Одно мгновение темнота бешено кружилась перед его глазами, затем он неуверенно встал на ноги, не имея ни малейшего представления о том, где он находится, когда сильные руки подтолкнули его вперед.
«Оставайся там, где ты есть. В любом случае я не знаю, где я, но кроме того, я уверен, что это ловушка, чтобы привести тебя туда, где специально приготовленное оружие Матери сможет уничтожить тебя и вместе с тобой нашу надежду на революцию. Я нужен ей только как приманка для тебя. Оставайся на месте!»
В голове Грейта мягко прозвучал легкий смешок Уэра. «Если бы я знал, где ты, друг мой, я бы уже пришел. Но я вскоре узнаю. В свое время Мать увидит, что известно вам – а значит, и мне. Она понимает, что вы можете телепатически общаться со мной. Насколько я знаю, она до сих пор не раскрывала секрет этих плащей-невидимок…»
«Были и другие необъяснимые исчезновения; это первый раз, когда телепатор может передавать сообщения», – вставила Дея.
«Неважно. Это очень вовремя, ибо никакая сила, никакое могущество, никакое оружие и излучение, никакая бомба и ничто другое не сможет сорвать плащ Эсира. Никакая энергия, какой бы огромной она ни была, не может пробить этот щит. Мать на это и не надеется, ведь только сегодня утром в зале суда она испытала на этом плаще все свои изобретения – об одном или двух из них, Грейт, не знает ни один сарн на Земле, кроме самой Матери. Тогда они не сработали, да и не могли бы. Она больше не собирается испытывать его, она только хочет понять, как он устроен».
Непринужденное ликование Уэра передалось Грейту, понемногу успокаивая его.
«Она ни на йоту не преуспеет в этом, Грейт. Нет, она хочет увидеть плащ в действии, увидеть его на ее собственных условиях, в выбранное ею время, в выбранном ею месте. И, клянусь Эсиром и всеми богами Земли, Грейт, мы покажем ей то, что она хочет увидеть. Клянусь всеми богами, от Митры до Тора, мы предоставим ей такую возможность, я буду морозить ее драгоценный дворец там, на Сарнском холме, пока не заболят ее старые кости. До сих пор ни один сарн не страдал от ревматизма, но, клянусь Землей и всеми людьми на ней, этой ночью мы узнаем, на что способна тысяча сарнских костей!»
«Ты останешься там, где ты есть, самодовольный ты болван! – взвыл Грейт в телепатор. – Это ты наша надежда на революцию, не я. Бартел способней меня, хоть и не мастер говорить. Мать Сарна в сотни раз старше тебя; она исследовала пространство, время и все виды энергии с помощью приборов и инструментов, о которых ты понятия не имеешь. Ты для нее ребенок, неразумный болтливый ребенок, Уэр. Оставайся там, где ты есть! Если ты не знаешь ни одного способа изучить или разрушить этот твой щит, это не значит, что его не знает Мать, в распоряжении которой вся десятитысячелетняя наука сарнов».
Заливистый смех Уэра странно прозвучал в телепаторе. «Все научные достижения сарнов давно опубликованы, Грейт. Телепатор, мой друг, работает как педагог, готовый уловить, расширить и выразить каждую мысль как сложившееся мнение, только он обращен внутрь. Так и человеческая наука, Грейт. Под моим домом – когда-то я пытался сделать лабораторию, которую не смогли бы найти сарны, – я обнаружил древнее метро и погребенную под землей лабораторию. Некие люди, которых подвергли преследованию, соорудили ее в свои последние дни, прежде чем взрывы и газовые атаки положили конец их жизни. Целые тонны книг и журналов неуклюже громоздились там как забытое завещание».
Грейт застонал. Кожа на его спине вдруг странно натянулась, как это бывает у телепатов, когда между двумя могущественными умами устанавливается сильная связь. На спине Уэра висел тяжелый рюкзак. Оглушительное шипение блока атомных ламп, переделанных так, чтобы выдерживать нагрузку, в миллион раз превышающую ту, на которую они были рассчитаны, – шипение, которое растворялось в пронзительном беззвучии. Перед глазами Грейта неясно вырисовывалась секретная лаборатория Уэра, обнесенная каменной стеной. Она на мгновение проступила на фоне окутавшей его кромешной тьмы. Затем Уэр нажал кнопку на своем поясе, и она превратилась в темноту, непонятную, непроглядную темноту и холод.
«Уэр, – взмолился Грейт, – я не знаю, где я. Если ты сейчас же не пообещаешь мне, что никуда не пойдешь, по крайней мере до тех пор, пока я не буду владеть хоть сколько-нибудь определенной информацией, я растопчу медальон Матери, и, клянусь богами, ты больше ничего не узнаешь».
«Я буду ждать», – со вздохом ответил Уэр.
«Но потом ты пойдешь, Уэр, правда?» – просительно сказала Дея.
«Это я тоже обещаю, Дея». – Уэр мысленно улыбнулся ей.
«Грейт, я продолжаю», – мысли Дарака из-за большого расстояния прозвучали тихо.
«Очень хорошо, – ответил Грейт. – Бартел!»
«Да».
«И Кэррон, и Оберн, Тарнот, Барлмью, Тодд – все вы продолжаете выполнять свои обязанности без каких-либо изменений. Не давайте понять, что вам известно о моем исчезновении, пока в этом не будет необходимости. Тодд, ты отвечаешь за приемную; ты хорошо поработал, если знал, что меня, невидимого, несут в десяти футах от тебя. Оставляю тебя за главного. Держи девушек подальше от моего кабинета под любым предлогом, пока у меня не сложится какое-то представление о том, что нам делать дальше. Это понятно?»
«Вполне».
«Дея перестала посылать сообщения, – сказал Уэр. – Больше того, она не отвечает, она отключила свой телепатор».
«Мы до сих пор шли – а теперь остановились. – Разум Грейта лихорадочно работал. – Дея, Дея, ответь мне!» В его сознании воцарилась напряженная тишина; было слышно только тихое многоголосое бормотание тысяч умов рядом с ним, занятых своими мыслями.
«Оберн, где ты?» – резко спросил Уэр.
«Дома».
«Прогуляйся по улице; ты живешь в трех шагах от Деи. Грейт, споткнись – чувствуешь пыль под ногами?»
«Да». – Грейт, неловко споткнувшись о гигантскую стражницу-сарнку, поволок ногу по пыльной дорожке, все еще оставаясь невидимым.
«Пыль поднялась, – заметил Оберн. – Дея, ты можешь мне ответить?»
«Да. – В ее мыслях слышались и злость, и испуг. – Мы снова движемся, но – так как они заставили меня крутиться – я не знаю, в каком направлении».
– Перестань волочить ногу, – сдавленным голосом прошептала сарнка на ухо Грейту.
«Уэр, мне все это не нравится». – Мысли Грейта были очень беспокойны.
«Пока ты был один, – с горечью отозвалась Дея, – все было в порядке; теперь, как я понимаю, ты гораздо меньше заботишься о том, чтобы Уэр держался отсюда подальше. Уэр, оставайся там, где находишься. Если это было мудрым решением для Грейта, единственного из нас, кто может расшевелить своих сторонников, то для меня это в сто раз мудрее».
«Думаю, – раздраженно сказал Уэр, – что мне пора заняться устройством, которое сможет определить местоположение телепатора. Это не должно быть особенно сложно, и, если так и дальше пойдет, оно нам понадобится. Я присоединюсь к вам, как только узнаю, где вы находитесь. А пока мне нужно подготовиться. Пожалуйста, прекратите отдавать и брать назад ваши приказы. Вы оба нужны нам; Мать хочет изучить этот механизм, и она не перестанет брать людей в заложники, пока не получит возможность сделать это. Она ничего не сможет выяснить, так что мы предоставим ей эту возможность.
«Боюсь, ты прав, – согласился Грейт. – Уже должно было стемнеть».
«Так и есть. Луна всходит в 1:45, так что у нас еще много времени. Думаю… думаю, будет очень пасмурно», – неожиданно предсказал Уэр. В его голове внезапно пронеслось множество сумбурных мыслей, настолько мимолетных, что остальные не смогли их уловить.
Шум реактивного самолета, шорох идущей мимо толпы, голоса и негромкий смех. Поспешные отступания в сторону, чтобы избежать встречи с невидимыми прохожими, тихий звук шагов по пыльным дорожкам или заросшим травой переулкам. Затем исхоженная более чем сотней поколений людей грубая брусчатка у них под ногами и затихающий гул площади позади.
Неровная булыжная мостовая внезапно сменилась гладким, как стекло, сарнским шоссе. Они миновали низкую старинную стену, отмечавшую границу, где беспрепятственно могли ходить люди. Теперь слышны были только тихие, сонные крики птиц в близлежащих садах, огромных, как парки, и громкий стрекот сверчков и ночных насекомых.
Шаги стражниц-сарнок ускорились, из-за их длинных ног и странной манеры втягивать их при каждом шаге люди еле поспевали за ними. Грейт услышал, как участилось дыхание Деи, когда они почти рысцой поднимались по невысокому склону, ведущему к Сарнскому дворцу.
Затем у него под ногами оказались ступеньки, и сильные руки сарнки подтолкнули его вверх, помогая идти спотыкающимся ногам. Эхо коридоров откликалось на его шаги, и на мгновение он понял, где находится. Их движение перестало быть для него блужданием в неизвестности, и он попытался собраться с мыслями. Направо, несколько поворотов – и они оказались за пределами знакомой ему части огромного Сарнского дворца.
Чья-то рука придержала его; он неподвижно стоял в кромешной тьме. В это мгновение откуда-то раздалось жужжание, затем зашуршали раздвижные двери, он сделал два шага вперед, и створки негромко лязгнули за его спиной. Сердце чуть не выскочило у него из груди, когда они внезапно начали падать вниз в кабине скоростного лифта, в полной темноте, не имея представления о месте, времени и намерениях их похитителей. Грейт застыл и услышал судорожный вздох Деи, когда земля, казалось, ушла у них из-под ног. Затем полу вернулась устойчивость, и только мягкое жужжание гравитационных регуляторов говорило о том, что они продолжают опускаться. Они потеряли счет времени и не знали, с какой скоростью движутся, и все же Грейт был уверен, что они опустились на много тысяч футов; атмосферное давление росло, и ему пришлось сглатывать так много раз, что в конце концов он перестал обращать внимание на этот примитивный метод измерения.
Однако они преодолели уже не меньше пяти тысячи футов… Больше мили! Ни один человек еще не бывал в недрах Сарнского дворца. Лишь однажды людям было позволено побывать там, и то лишь в верхних подземельях, когда Драннел и его люди по приказу Матери получили какое-то слабое оружие. Оружие для победы над Грейтом и Уэром.
«Больше мили – мы снижаем скорость, Уэр. Воздух спертый; должно быть, это почти в двух милях под землей. Даже воздух в моих легких кажется более плотным. Если нас снова не поднимут наверх…»
«Я спущусь к вам, – спокойно ответил разум Уэра. – Вам хорошо меня слышно?»
«Прекрасно», – подтвердил Грейт.
«Есть две вещи, в которых я хотел удостовериться. Антигравитационные устройства лифта не мешают приему сигнала. Две мили твердой породы не являются для него препятствием. Частоты мыслительных волн ниже, чем у всех известных излучений, сильнее всех прочих. Плащ Эсира довершит остальное».
«Мы идем по широкому коридору с каменными полом и стенами и с низким потолком. Здесь есть колонны, – сказала Дея. – Впереди я слышу голоса сарнов».
Они остановились, и эхо их шагов, странное «дзынь-дзынь-дзынь», отраженное рядами колонн, медленно затихая, исчезло в неизвестной, невидимой дали.
– Мать Сарна! Декалон Топлар докладывает, что прибыла со своим десятком и двумя людьми, за которыми ее послали, – раздался переливчатый голос декалона.
– Сними плащ Матери, декалон. Положи все плащи и маски в этот футляр.
Гигантская сарнка сдернула с Грейта странно шелестящий плащ, и его внезапно ослепил поток невыносимо яркого света. Постепенно его глаза привыкли; свет был не более ярким, чем мог распространить десяток огромных атомных ламп, подвешенных к высокому сводчатому потолку. Черная сверкающая гранитная плита была с двух сторон украшена двумя двадцатифутовыми золотыми дисками. Первый из них изображал Землю, второй – Забытую планету. Из скрытой в высоком куполе атомной лампы два прожектора отбрасывали ослепительные лучи на золотые диски. На Земной – луч яркого желто-белого света; на другой – тусклый холодный голубой луч.
Мать восседала на троне, ее окружали восемь Матерей Городов и два десятка великанш-стражниц. Еще одиннадцать, и вместе с ними Дея, в этот момент появлялись по частям прямо из воздуха, в то время как сарнка в защитных очках бережно упаковывала что-то невидимое в футляр из твердой древесины с серебристыми застежками, который стоял на длинном столе. Декалон рядом с ней аккуратно заправляла невидимые складки в углы, забирала защитные очки и батарейки у стражниц и, скрепляя крошечными булавками, возвращала их на место.
– По закону ни одно лицо, будь то человек или сарн, не может быть обвинен дважды в одном и том же, – сказал Грейт. – Вчера в зале суда меня судили и оправдали. По закону ни одно лицо, будь то человек или сарн, не может быть привлечено к суду без возможности защищаться, за исключением случаев, когда оно отказывается от этого права. Ни я, ни эта женщина, Дея, ни совершили никакого преступления против какого-либо лица, человека или сарна. И, поскольку это наше право, мы просим нашего обвинителя предстать перед нами и объяснить нам причину нашего ареста.
Узкие глаза Матери медленно закрылись и лениво открылись вновь. Ее могучее тело было так же неподвижно, как плита в этом зале; Матери Городов тоже не двигались и, казалось, даже не дышали.
Мать заговорила на певучем языке сарнов:
– Данный вам закон – Закон Матери. я обещала соблюдать его, за исключением чрезвычайных ситуаций. Сейчас как раз такая, Грейт. Вы, эта женщина и, возможно, кто-то еще готовили заговор против сарнов и Матери Сарна. Это – обвинение; я – обвинитель. Что вы имеете ответить?
– Если некто предстает перед Судом Матери и своим обвинителем, у него есть двадцать четыре часа, чтобы обдумать свой ответ. Обвинение должно быть достаточно обоснованным, чтобы Мать сочла его достойным ответа, и достаточно полным, чтобы обвиняемый знал, почему ему предъявлено это обвинение. Мать является обвинителем, но я должен спросить – согласно закону – на каких фактах основано это обвинение?
Глаза Матери блеснули. Едва заметная улыбка тронула ее тонкие губы, когда она посмотрела в проницательные серые глаза Грейта. Сарны гордились тем, что ни разу за те тысячелетия, что люди были в рабстве, с ними никто не обращался жестоко или намеренно несправедливо. Там, где закон сарнов подходил людям, для обеих рас действовали одни и те же правила; там, где законы не могли одинаково применяться к тем и другим – что естественно для двух рас, – действовала справедливость.
Сарны были справедливы; ни один человек не мог бы утверждать обратное. За прожитые ею тысячелетия Мать Сарнов видела сто двадцать поколений людей, и в некотором роде ее бессмертие одинаково отдаляло ее и от них, и от сарнов. А потому ей, знавшей человечество в его лучшие годы, было легче оценить ум и силу, таившиеся в упрямом лице Грейта, и, зная цену человечеству, предвидеть упорство, с каким он будет бороться, используя любой закон или его темные места, чтобы вернуть свободу Дее. И она оценила быстроту, с которой Грейт снова вынудил ее занять оборонительную позицию. Ее доводы были правдивы и надежны, но основывались на тысяче мелочей, имевших или не имевших места в реальности. Тонкие, психологически верные наблюдения – и почти никаких достоверных фактов. Из тех немногих, которыми она владела, три исключались, поскольку они уже были рассмотрены на более раннем судебном процессе, в результате которого Грейт был освобожден.
Сейчас у нее не было времени спорить с человеком, обладавшим, как ей было известно, таким же острым умом, как и ее Матери Городов. Были и другие, более важные дела, о чем этот человек хорошо знал. И ему так же хорошо, как и ей, было известно, что ее обвинение нельзя изложить и в десяти предложениях. А также то, что это было совершенно справедливое, хотя и недоказуемое обвинение.
– Несмотря на исключительность этого случая, Грейт, – мягко сказала Мать, – я дам вам двадцать четыре часа, которые вы требуете. И вашей спутнице, Дее. Декалон, пусть этих двоих отведут в пятнадцатую камеру в Доме скал.
Декалон со своим отрядом двинулись к ним. Грейт повернулся к Дее и слегка улыбнулся ей, когда десятеро окружили их. Стражницы повели их обратно к огромному, уходящему в невидимую даль коридору с колоннами, освещенному угасающими атомными лампами.
«Дом скал. Значит, это и есть пресловутая сарнская тюрьма. Уэр… Уэр…» – мысленно позвал Грайт.
«Я иду, Грейт. Я буду у вас через час. Вам не нужно постоянно связываться со мной, я установил с вами контакт и могу следить за вашими обычными мыслями. Небо, как я и говорил, затягивают тучи, ночь будет очень темной».
«Мы не смогли бы обойтись без его помощи», – вздохнула Дея.
«Не думаю, что мы бы справились».
Грейт слабо рассмеялся.
Грейт беспокойно расхаживал по камере. Декалон и ее отряд скрылись в туннеле, по которому они пришли сюда. С ними остался лишь старый сарн огромного роста, который выполнял функции надзирателя, ключника и стража. Он установил тумблеры на стальной двери и вышел, мягко шаркая подушечками пальцев.
Грейт остановился посреди комнаты, высоко подняв голову и задумавшись. На лбу у него залегли глубокие морщины. Дея неподвижно сидела в своем кресле, взгляд ее темно-синих глаз затуманился от внезапной мысли. Она медленно поднялась, прекрасная наследница народа, забытого пять тысяч лет назад, дочь викингов, с золотистым загаром от южного солнца этой полосы, но златовласая и голубоглазая, высокая и сильная.
Постепенно ее взгляд прояснился, и в глазах Грейта блеснуло понимание.
– Где-то рядом сарны. По меньшей мере дюжина. И если эти сарны – здешние пленники, то в лабораториях Матери не осталось талантливых ученых, – тихо сказала она.
«Эхо, – быстро подумал Грейт. – Не используй голос».
Дея улыбнулась.
– Все они говорят вслух, и все же мы не можем разобрать ни слова. Эхо не доносит слов, только звуки, сбивающие с толку, перемешанные, сливающиеся друг с другом звуки. А использование телепатии может оказать воздействие на те приборы, на которые не повлияло бы обычное мышление. Возможно, говорить сейчас лучше.
Грейт кивнул.
– Здесь по меньшей мере дюжина сарнов, все ученые. Они находятся в камере сверху, в камере снизу, в камерах с каждой стороны от нас. И единственное, что я могу разобрать в их мыслях, – это «Эсир» – и «инструменты».
«Я нашел эту шахту, – уловили они мысли Уэра. – Я не зря изучил всю электрическую сеть дворца и как дворцовый электротехник нашел много такого, чего не было на моих чертежах. Небо затягивают тяжелые тучи. В самом деле, будет очень темно. Я скоро присоединюсь к вам».
Мать молча указала вперед. На другом конце комнаты часть плиты отодвинулась в сторону, и за ней обнаружилась широкая сигнальная доска. Зеленый огонек неровно замигал, затем погас. Синяя лампочка на мгновение зажглась и, в свою очередь, погасла, в то время как желтая горела ровно.
– Значит, у шахты. Воздух для него закрыт.
Матери Городов беспокойно зашевелились. Вспыхнул второй желтый огонек.
– Если он опустится ниже шестого уровня… – начала Мать Дурбана.
– Кабина лифта там и останется, а он, думаю, нет. Однажды он уже прошел сквозь крепкую стену, значит, ему не составит труда пройти и сквозь толщу скалы.
Вспыхнули третья и четвертая лампочки. Мать спокойно наблюдала за ними. Когда зажглась пятая, Матери Городов заметно напряглись. Вдруг она погасла, и замигали по очереди синяя и зеленая лампочки.
– Он знал, – одобрительно сказала Мать. – Лифт не опустился. Уходите.
В каменной стене распахнулась невидимая дверь. Матери Городов бесшумно исчезли в проеме, и вместе с ними вышли высокие стражницы. Плита качнулась в сторону. Мать, одиноко восседавшая на своем высоком троне, увидела, как потемнели огни в конце длинного коридора.
И снова Эсир предстал перед Матерью, все тот же сгусток мрака, нечто, что не было черным, но было воплощением черноты. Существо около семи футов ростом, отдаленно напоминающее по очертаниям человека.
Тонкие губы Матери улыбнулись.
– Ты стал меньше, Эсир. Неужели часть из тех душ, о которых ты упоминал, покинули тебя?
В ее голове зазвучал голос, говоривший уважительно, но в то же время с легкой насмешкой: «Может быть, так оно и есть; в некоторых душах больше холодного металла, чем человеческого тепла. Но ради блага моей расы две души, которые ты держишь в плену, должны быть освобождены. Ради этого я пришел снова. И может быть, ты и те, кто ждет в пяти соседних каморках, сможете узнать меня получше. Я – сплав миллионов, миллиардов душ, Мать Сарна».
– Здесь нет людей, а сарнам не нужны сказки. – Мать сердито нахмурилась.
«Это не сказка, а чистая правда. Эта чернота соткана из них, возможно, не так, как это поняли бы люди, но все же это их производное».
Беззвучный голос в голове у Матери усмехнулся.
Мать медленно кивнула в знак согласия.
– Души, которые стремились к свободе, и знания. Возможно. Нам нужно перераспределить баланс сил, тебе и мне.
«…твоей расе и моей, – поправило черное существо. – Если бы дело было в нас с тобой, мы могли бы прийти к соглашению в одну минуту. Баланс был бы таков: твоя чаша весов опустилась бы так низко, что никто, ни сарн, ни человек, больше ничего не услышал бы о ней, в то время как моя даже не дрогнула бы».
– Да, – согласилась Мать. – Ты можешь уничтожить меня и останешься жив. Но твоя раса, не считая тебя, погибла бы, а моя бы выжила.
«В том, чтобы высказывать эти соображения, нет необходимости; каждому из нас все это известно. У человека есть одно большое преимущество перед сарнами: как раса люди больше способны к универсальной телепатии. Некоторые из моих людей уже могут разговаривать друг с другом. Я научился и другому способу телепатии – тому, которым пользуются сарны. Я могу говорить с тобой, а Грейт не может».
– Хотя кажется, что он знает, о чем думают сарны, когда находится рядом с нами. – Мать вздохнула. – Об этом я не подумала.
«Совершим обмен. – Эсир мысленно рассмеялся. – Ты хотела изучить, из чего состоит мой… мое тело. Я дам тебе такую возможность, а взамен…»
Эсир шагнул вперед и взял со стола серебристый футляр, в котором хранились плащи Матери и защитные очки. В то же мгновение палец Матери шевельнулся, и высеченная из мрамора часть ее высокого трона опустилась вниз. Из невидимых огнеметов с ревом вырвалось адское пламя, нестерпимое, губительное. Каменный пол в гигантском зале, бешено раскалившись, взвыл и вспучился. Огромный стол глухо загудел, внезапно превратившись в расплывающееся пятно багрового газа. Раздался пронзительный визг, эхом отозвавшийся в коридорах, пол огромной пещеры дрогнул от мощного потока пламени, пронзившего скалу толщиной в сотню футов за секунду космической ярости…
И замер в тишине. Мать закрыла лицо тремя скрюченными руками, моргая полными слез глазами. Эсир был тут же, темное пятно, висящее в воздухе, на фоне раскаленных каменных глыб. Его очертания изменились: теперь он представлял собой нечто нескладное со странным угловатым, почти прямоугольным выступом на месте живота. Но прямоугольником этот предмет не был; один из углов выглядел так, словно кто-то скрутил и откусил его.
«Я никогда не знал наверняка, – спокойно сказал Эсир, – но теперь уверен: планета сарнов была не такой тяжелой, как Земля. Ты несколько отстала, Мать».
Сгусток мрака бесшумно заскользил по коридору, исчезая из ее поля зрения. Золотистые глаза с яростью сверкнули вслед сгорбленной, изуродованной фигуре. Постепенно взгляд Матери из сердитого стал сосредоточенным, и, кажется, в нем даже промелькнул озорной огонек одобрения.
Палец Матери коснулся другой кнопки, и в тот же миг в зал ворвались два десятка стражниц с встревоженными лицами. Они казались неуклюжими с их воронкообразными ртами и оружием на изготовку. Они остановились у двери и уставились на докрасна раскаленный пол.
Матери Городов столпились за ними, глядя на сияющие камни, и на их тонких губах медленно расплывалась удовлетворенная улыбка. Мать Тарглана неторопливо заняла свое место.
– Так, значит, революции пришел конец, – с нескрываемым удовольствием произнесла она.
Мать Сарна сердито взглянула на нее.
– Дочь моя, – язвительно начала она, – неужели ты думаешь, что я установлю здесь столь же мощное оружие, как то, что находится в зале суда? Я направила всю силу этого оружия не на него, но на его плащ. Я успела разглядеть только краешек; он скрылся слишком быстро. Все эти чрезвычайные обстоятельства сбили меня с толку, и я не спала уже пятьдесят часов, иначе никогда не оставила бы этот футляр там, где он мог до него добраться. Эсир от этого обмена только выиграл: он непременно узнает, из чего сделан плащ Матери, а я смогу лишь узнать, из чего состоит его собственный.
Мать спокойно посмотрела в конец длинного коридора, где сгорбленная фигура сворачивала в узкую расщелину в огромной стене каменного туннеля.
Старый сарн, страж Дома скал, получил подробные инструкции. Мать Сарна не имела ни малейшего желания терять жизни своих соплеменников, но она хотела удержать Эсира в этой мрачной цитадели. Когда он появился, страж отвернулся и оставил проход свободным. Незримые стражницы, притаившиеся у узкой расщелины, ведущей в неприступную крепость, бездействовали, защищенные своей невидимостью.
Мрак полз вверх по ступеням, высеченным в сверкающей скале. Вдоль по коридору к серой стальной двери, за которой сознания Грейта и Деи направляли егопуть.
И – между рядами записывающих устройств, вмонтированных в каждую стену, мимо которой он проходил. Крошечные атомные огоньки, тоньше самой тонкой проволоки, протягивались, чтобы прикоснуться к темной материи его плаща. Невидимые силовые поля легонько дотрагивались до кромки тьмы. Болометры и термометры измеряли температуру воздуха, который исходил от тьмы. Ветерок, холодный, как ледяная корка на лужах, веял от этой тьмы и шлейфом тянулся по каменному полу позади нее. Белый иней покрыл пол коридора, когда он в своей мертвой черноте проходил по нему.
«Грейт, Дея, отойдите от двери. Как только она начнет растворяться в воздухе, пройдите через нее».
Сквозь непроницаемую черноту неуловимая ниточка мысли потянулась к заключенным, чтобы связаться с ними и подготовить их к тому, что произойдет.
Черная бесформенная рука Эсира неловко провела по серому металлу двери и, как будто эта рука была мокрой тряпкой, а дверь – надписью на грифельной доске, стерла ее. Там, где рука описала быстрый круг, тяжелый металл пошел волнами – и исчез.
Дея неуверенно вытянула руку и, коснувшись места, где только что была дверь, почувствовала смутное сопротивление, как будто на ее месте остался густой и очень вязкий газ. При этом его температура совершенно не ощущалась. Она рванулась сквозь него, преодолевая внезапное удушье, и встала в коридоре рядом с Эсиром. Грейт молча присоединился к ним.
«Плащи?» – спросил он.
«Они полезны только как источник информации. Лучи Матери проникают сквозь щели в футляре и, несомненно, выжигают на них причудливые узоры. Вы не можете использовать их. Нужно выбираться отсюда как есть. А теперь пойдем, и держитесь поближе ко мне. Мы должны воздвигнуть за собой стены, а это будет нелегко».
«Мы можем пройти сквозь скалы – или это невозможно?» – спросила Дея.
Бесформенная рука Эсира махнула назад. Позади них за дверью камеры была та же чернота, из которой состоял сам Эсир, чернота, быстро сгущающаяся вокруг двух искривленных теней, которые возникли на ее поверхности. Тени образовались там, где Дея и Грейт прошли сквозь прозрачную стену. От двери исходил смертельный холод, который все возрастал, втягивая в себя свет атомных ламп на потолке и замораживая воздух вокруг.
«Вы на мгновение почувствовали, что задыхаетесь. Вы не сможете дышать, находясь внутри стали или камня. Это состояние взаимной проницаемости мгновенно, но ужасно коварно. Нам нужно идти».
Уэр пошел вперед, и теперь, когда он проходил мимо тонких, как волосы, атомных огоньков, которые ощупывали его плащ, его палец указывал на них, и молнии вспыхивали там, где черные вспышки ударяли в направленные на него приборы. Безвредные для тьмы Эсира, они были смертельно опасны для беззащитных людей.
Внезапно огоньки зашипели и погасли. Сарн счел за лучшее поберечь оставшиеся приборы.
Теперь вниз по лестнице и наружу, подальше от сияния огромных атомных ламп, освещающих Дом скал. «Впереди невидимые стражи, – сказал Эсир. – Мать, я думаю, предупредила их, чтобы они не препятствовали мне. Но вас они могут попытаться задержать».
Это было против приказа Матери. Но эти стражницы-сарнки с их восемью футами мощи и полным презрением к людям, гордые тем, что никогда ни один заключенный не мог сбежать из Дома скал, направили свое невидимое оружие против Грейта и Деи.
Из плотной кисти Эсира вдруг вырос длинный гибкий гагатово-черный палец. Раздался треск, засверкали молнии, и дикий, пронзительный вопль смертельной боли резко оборвался. Фигура сарнки, черная, как сам Эсир, возникла из ниоткуда и исчезла за появившейся на глазах снежной завесой. Черный палец описал круг, и стражниц-сарнок охватила темнота, которую прорезали синие всполохи молний.
«А теперь бежим», – скомандовал Уэр.
Все трое двинулись вниз по прямой узкой расщелине, которая вела в наружный коридор. Эсир свернул направо, потом еще раз направо, и они оказались в туннеле с низким потолком. Еще один ряд лифтов, кабины нетронуты. Тяжелая металлическая дверь растворилась от прикосновения его руки, открыв вход в черную шахту, сверху и снизу уходящую в пустоту, в невидимые глубины и высоты. Еще дверь, и еще одна…
Наконец, лифт был найден, и все трое поспешили внутрь. Позади них в главном коридоре послышался тяжелый топот бегущих ног и лязг оружия. Тускло поблескивающий тупой нос боевого огнемета неуклюже сворачивал в коридор, а полдюжины гигантских сарнов тянули его за собой. Избавленный от гравитации, он свободно плыл в воздухе, но несколько тонн веса делали его неповоротливым, и управлять им в узких каменных туннелях было нелегко. Громкие мелодичные команды заставили его вывернуть к нужному месту, остановиться, и, когда был выключен дегравитатор, он с глухим стуком упал на пол. Двое сарнов стали крутить рычаги управления траекторией, а третий держал наготове трос.
Эсир потянулся к пульту управления лифтом, и в этот момент взрыв с хриплой яростью обрушился на запылавшие распадающиеся своды. Каменные стены слева и справа вспыхнули в смертоносном атомном пламени. В то же мгновение эта картина пропала, а прозрачная металлическая дверь мгновенно сменилась чернотой, которая жадно впитывала яростную энергию снаружи и ледяными пальцами вытягивала тепло из двух человеческих тел внутри.
«Жми на эту кнопку, Грейт, живо, – скомандовал Уэр. – Я не могу прикоснуться к ней в плаще».
Грейт нажал на одну из сотен кнопок. Пол кабины мгновение сопротивлялся, и затем, когда черный палец Уэра указал на что-то в механизме управления, их охватило ощущение, что они падают в невесомости. Чернота и ужасный холод высосали остатки тепла из резистора в механизме управления, и полный ток прошел через регулятор дегравитатора. Машина бешено рванулась вверх.
«У Матери многие из этих лифтов связаны с системой отключения электроэнергии. Если это один из них – а так, вероятно, оно и есть, – и она вовремя узнает, на каком лифте мы поехали, она может отключить нашу электрическую сеть. Если это так, у нас все-таки останется еще один шанс, хотя я никогда раньше не решался проделать это».
«Лучше снова ослабить ток, – тихо сказал Грейт. – Послушай, как завывает ветер наверху».
Свист ветра становился все громче. Высоко вверху, в закрытой трубе, сжатый поднимающейся кабиной лифта воздух с воем вырывался из какого-то клапана. Это была огромная напоминающая органную труба, мелодия которой звучала все выше и выше – все быстрее и быстрее по мере того, как конец трубы становился ближе, а давление возрастало.
«Я не могу. – Уэр покачал невидимой под плащом головой. – Давление воздуха должно остановить нас. Но не раньше, чем мы доберемся до верха здания и сработают автоматические защитные устройства. Они отключат ток в лифте и заставят его затормозить, когда мы будем проезжать самый верхний этаж. Если Мать еще этого не сделала».
Свист становился все громче. Внезапно лифт замер в воздухе. Грейт, уже крепко державшийся за резные стенки кабины, обвил Дею рукой и, стремясь уберечь ее, прижал к себе. Эсир взлетел вверх, к крыше кабины, непостижимым образом извернулся в полете и повис в воздухе.
«Не прикасайтесь ко мне, – промелькнули мысли Уэра в их головах, – если хотите остаться в живых».
Снова свистящий звук прорезал рев воздуха в трубе сверху, и Уэр вздохнул с облегчением.
«Мать опоздала. Она отключила электричество – но не раньше, чем мы поднялись так высоко и с такой скоростью, что сработала автоматическая защита. Подействовали аварийные тормоза».
Торможение прекратилось, и Уэр снова опустился на пол. Лифт остановился, медленно снижаясь. Снова раздался щелчок, и где-то под ногами сработал храповик. Дверца кабины с грохотом открылась, и наружная дверь скользнула в сторону. Все трое вышли в коридор, освещенный атомными лампами, высеченными из алебастра и золотистого янтаря. Они находились на самом верхнем этаже Сарнского дворца.
Далеко внизу Мать Сарна задумчиво смотрела на маленький ряд светящихся сигнальных ламп. Матери Городов проследили за ее взглядом и пришли в ярость, увидев, как загорелись двойные красные лампочки аварийных сигналов.
– Любопытно, – тихо сказала Мать Сарна. – Он, конечно, заморозил резистор в цепи дегравитатора своей чернотой, чтобы добиться такой безумной скорости подъема. Но у меня есть чувство, что Эсир не делает ничего, от чего у него не было бы средства защититься, и не предпринимает ничего, из чего он не нашел бы второго, спасительного выхода. Что он сделал бы, если бы я смогла обесточить лифт до того, как он добрался бы до предохранительных устройств?
Матери Городов не разделяли ее любопытства. Они нетерпеливо смотрели, как Мать теряет время, вместо того чтобы отправить отряд стражниц на верхний этаж.
Мать ничего не предпринимала. Она не видела смысла в том, чтобы выставлять свою стражу против сгустка тьмы, у которого, насколько она могла судить, не было слабых мест. Она понимала, что наилучшим решением для нее будет дождаться отчета своих ученых. Знание – та сила, которой ей сейчас недостает. Знание, а также власть, которой она уже обладала: она могла контролировать все источники материалов, без которых Эсир был безвреден – насколько это вообще возможно, когда идет революция.
Эсир стоял у входа в зал суда. Позади, сквозь открытые двери, виднелись Сарнские сады. Эсир-Уэр улыбнулся. «Я говорил, что ночь будет пасмурной», – прошептал он про себя.
Грейт и Дея съежились. Деревья гнулись от ветра, который с яростью налетал на них. В отсветах, сверкавших в низко нависшем небе, бушевала буря. Резко похолодало. Ветер, завывавший в садах, принес с собой дыхание свирепой зимы, пронзившее эту летнюю ночь.
– Думаю, будет дождь, – сказал Уэр.
Пока он говорил, небо вспыхнуло пламенем. Огромные языки молний прорезали небо, вонзились в Землю мощной сетью электрических разрядов. Воздух взорвался раскатом грома, от которого величественный Сарнский дворец содрогнулся до самых основ. И в то же мгновение небеса разверзлись. Облака лопнули и обрушились на землю потоками воды. Ревущий ветер гнал перед собой стену дождя, состоящую наполовину из капель, падающих сверху, наполовину – бьющих из земли, которая вдруг превратилась в озеро. Мерцающие огни человеческого города за стенами Сарна внезапно исчезли.
– Кажется, – довольно сказал Уэр, – я немного переборщил.
– Ты? – выдохнул Грейт. – Это сделал ты?
– Сарны ненавидят холод и сырость больше, чем любая кошка в мире. Сегодня вечером вы не найдете в садах ни одного гуляющего сарна. Наш путь к воротам очищен.
Дея вздрогнула и взглянула на темную фигуру Эсира.
– Ветер очень холодный, а дождь, должно быть, больше походит на мокрый снег. Я одета для июньской ночи, а не для февральской.
– Я использовал слишком много энергии, – пробормотал Уэр. – Никогда раньше этого не делал. Спиши это на неопытность.
– Экспериментальная ошибка. – Грейт вздохнул. – Господи, дружище, да ты чуть не смыл город с лица земли. Пойдем, нужно уходить, пока нам не пришлось плыть.
– Подожди минутку, – отозвался Уэр, – мне нужно сделать кое-что еще. Мать собиралась исследовать этот мой темный покров. Что ж, клянусь всеми богами, какие только существуют, я сделаю для нее все, что она захочет. Я заставлю ее хорошенько подумать, прежде чем она снова призовет Эсира забавы ради!
Он повернулся и оказался перед большим залом суда. В тусклом свете нескольких больших ламп комната поражала великолепием: гагатовый камень и хром, золото и сверкающий хрусталь. Рука Эсира превратилась в черную воронку, которая медленно описывала круги по комнате. Там, где она проходила, исчезали блеск полированного камня, сияние металла и драгоценностей. Комнату затопила непроницаемая чернота. Стены перестали быть стенами, они превратились в пустоту, уходящую в пространство бесконечной ночи. Блеск и шипение атомного пламени прекратились; его яркий свет потускнел, стал мрачным и гнетущим. И холод – холод потоком хлынул из Зала. Люди содрогнулись и выбежали из дверного проема, с которого внезапно заструились клубы холодного тумана. Воздух, такой холодный, что чуть не превращался в льдинки, казалось, стекал по стенам и сочился в дверь. Подул ветер, воздух со свистом устремился в верхнюю часть комнаты, чтобы тут же вырваться внизу невидимым ледяным потоком.
Грейт и Дея поспешили отойти в сторону, дрожа от невыносимого холода. Поток воздуха хлынул наружу, через вестибюль ко входу во дворец. Он стекал по ступеням, и у них на глазах капли дождя превращались в снежные хлопья и мокрым пластом застывали на камне.
– Да, – удовлетворенно сказал Уэр, – сарны ненавидят холод. Пройдет месяц, прежде чем они снова захотят войти в эту комнату. А теперь идем.
Он прошел сквозь поток и спустился по ступенькам к сгибающимся под ударами бури деревьям. Ветер завывал рядом с ним, вихрился вокруг его черного плаща. Его фигура была очерчена белым контуром, который кружился и поблескивал в слабом свете, исходившем от здания. Позади него прокладывали себе путь Грейт и Дея – две белые фигуры на черном фоне. Через мгновение они скрылись за движущейся, сверкающей завесой дождя.
Они мгновенно промокли и замерзли. Грейт почувствовал, как Дея дрожит в его объятиях.
– Уэр, – позвал он. – Уэр, иди вперед, мы тебя догоним. Мы можем следовать за этой чернотой только по снегу, который образуется вокруг тебя, а в такую ночь, как эта, будь я проклят, если последую за ходячей метелью. Я сейчас совсем окоченею, и Дея тоже.
– Уже окоченела, – слабо проговорила девушка.
– Я не могу отключить эту защиту, – ответил Уэр. – У моих приборов не настолько хорошая изоляция. Если вода коснется их, не останется ни Сарна, ни человеческого города, за который стоит бороться. Встретимся у меня дома. Вы сможете найти дорогу?
– Думаю, да, – кивнул Грейт, поеживаясь.
– Тогда отправляйтесь в путь. Вечером свет в окне будет гореть, как всегда. И, пока бушует эта сырая метель, поблизости не будет ни одного сарна.
– Хорошо.
Грейт и Дея пустились в путь почти бегом. Черный ветер с дождем, завывая, носились по саду. Небо снова вспыхнуло ослепительным светом, а от грохота земля у них под ногами задрожала так, что, даже наполовину замерзшие, они почувствовали ее сотрясение.
В суматохе той неспокойной ночи никто не видел, как Грейт и Дея достигли своей цели. Дождь непроницаемой пеленой покрывал их, когда они проскользнули к маленькому каменному коттеджу Уэра между склоненными ветром деревьями и вошли в неосвещенный коридор. Рука Уэра легла на плечо Грейту, и хозяин повел промокшую пару через крошечную комнату, внезапно озарившуюся вспышкой молнии. У дальней стены он нащупал камень, который со скрежетом сдвинулся в сторону. Затем Уэр молча повел их вниз, в еще меньшую комнату, облицованную грубым гранитом. Камень наверху вернулся на прежнее место, и тут же вспыхнул свет. Но Уэр снова что-то нащупал в углу и повел их еще ниже, в похожее на пещеру затхлое помещение, обнесенное стенами из заржавевшей от времени стали. Его потолок поддерживали ржавые стальные колонны, скрытые внутри более прочных опор – сталактитов и сталагмитов, которые образовались вокруг проржавевшего металла и поддерживали его.
– Старое метро, – объяснил Уэр. – Оно тянется на четверть мили в одну сторону и почти на милю в другую, пока дальнейший путь не преграждают обвалы. Как видите, оно целиком проходит под человеческим городом, по большей части – на глубине около ста двадцати футов. Моя лаборатория – вот здесь.
Она была установлена на бетонной платформе заброшенной станции.
– Снимайте ваши промокшие вещи и становитесь перед обогревателями, сюда.
Уэр повернулся к грубой панели управления, и решетка из железных прутьев стала теплой, горячей, затем раскалилась, и от нее повалил приятный жар.
– Мы скрываемся, – тихо спросила Дея, – или можем открыто вернуться?
– Если бы я знал, – печально ответил Уэр, – сколько еще будет продолжаться это наполовину явное, наполовину скрытое восстание, прежде чем я смогу чего-то добиться, мы, возможно, лучше понимали бы, что нам делать.
– Это навело меня на одну мысль, Уэр. Наполовину явное, наполовину скрытое, я имею в виду. К плащам Матери прилагаются защитные очки, которые дают возможность видеть. Я не знаю, что такое твоя чернота – за исключением того, что она несет с собой адский холод (я все еще не могу согреться!), – но, если ни один луч не может проникнуть сквозь нее, прошу, скажи мне, как ты можешь видеть, куда идешь.
Уэр, смеясь, поднял голову.
– Я и не вижу. И все же вечером я нашел дорогу через это болото, называемое Сарнским садом, легче, чем ты. Телепатия – вот мой ответ. Смотреть чужими глазами. Мать сама показала мне, где были спрятаны плащи. – Он кивнул в сторону искореженного футляра. – Если бы не ее глаза, я никогда бы не догадался захватить их.
– Может быть, – сказала Дея, – если бы мы лучше знали, что у тебя уже есть и чего тебе не хватает, мы могли бы быть тебе более полезны.
– Может быть, – хмуро предложил Грейт, – тебе просто смыть проклятых сарнов из города? Еще одна такая «пасмурная ночь», и ты сможешь сделать это.
– Сарн расположен выше человеческого города. – Уэр улыбнулся. – Но люди переносят холод и сырость намного лучше них.
– На практике это неосуществимо, да и времени заняло бы слишком много, – возразила Дея. – Что у тебя еще есть в запасе? У меня очень личный интерес к твоему плащу – спроси у моих костей, которые только-только начинают оттаивать.
Уэр глубоко вздохнул.
– Сложно сказать. Процентов девяносто из этого невозможно выразить словами или объяснить с помощью слов. Это математическая концепция, воплощенная в жизнь. Поэтому я сейчас приведу тебе обычную досарновскую аналогию, ведь ни ты, ни Грейт не можете вообразить математику в картинках. Это язык, такой же язык, как тот, на котором разговариваем мы или сарны. Некоторые термины можно перевести, некоторые нет. Например, x2 + y2 = c2 – на математическом языке означает «круг». Я приведу вам аналогии, которые, предупреждаю, не имеют отношения к действительности и искусно маскируют правду. Но это лучшее, что я могу сделать.
Дирак, физик досарновских времен, определил позитрон как элементарную частицу в поле отрицательно заряженных электронов. Пространство, по его словам, было целиком заполнено электронами, обладающими отрицательной энергией. Оно переполнилось и поделилось на электроны, которые мы можем распознать, – электроны из обычной материи.
Незадолго до того, как на Землю пришли сарны, люди стали подозревать, что за этим может стоять нечто большее. Так оно и есть. Электроны в положительном энергетическом состоянии при колебании выделяют излучение – свет, тепло и так далее. Если вы используете энергию в достаточно высокой концентрации, вы можете вызвать колебание отрицательно заряженных электронов. Можно сказать, они излучают отрицательную энергию. Они производят фотоны в состояниях с отрицательной энергией.
Как я уже говорил, это аналогия, которую я не могу как следует описать, но эффект заключается в излучении отрицательной энергии. При этом образуются холод, темнота или непроницаемость для рентгеновских лучей – все, что угодно.
Конечно, при сохранении энергии источник этого излучения вместо того, чтобы потреблять энергию, выделяет ее. Мои аппараты не излучают отрицательную энергию; они создают в воздухе вокруг меня такие условия, что атомы воздуха начинают излучать ее.
Атомное пламя, которое Мать направила на меня, в какой-то степени удовлетворило ненасытную потребность в энергии, вызванную отрицательной энергетической установкой. Сила, которая заставляет атомы воздуха вырабатывать излучение таким образом, делает их нестабильными – как бы расщепляет их на две части, на два полусформировавшихся атома материи. В этом состоянии ни одна из половин не существует в действительности, но каждая испытывает острую потребность в пополнении массы – в виде энергии, – чтобы сделаться реальной. В этом промежуточном состоянии материя взаимопроникаема. Например, мы проходим через стальные двери и каменные полы. Она на мгновение зависает в этой нестабильной точке полураспада, прежде чем вновь сформироваться в материю. Это состояние так же непредсказуемо, как гремучая змея или «прирученный» тигр. Взаимопроникновение может разрушить хрупкое равновесие и израсходовать нашу массу-энергию на переформирование. Когда стражницы-сарнки направили нам вслед атомное пламя, нестабильная материя стала жадно впитывать энергию и начала преобразовываться под ее воздействием. Если позволить этому процессу продолжиться, одна часть полуатомов поглотит другую, и материя снова придет в норму. А до тех пор она будет излучать черноту. И холод – как в зале суда Матери прямо сейчас.
Когда Мать направила на меня свои лучи, благодаря выделившейся энергии стали активно создаваться дополнительные атомы воздуха. Не важно, какое излучение она использовала – энергия поглощалась. Ее атомное пламя обладало огромной силой – и произвело много воздуха. Ее любопытные лучи, вызывающие распад атомов, несли не так уж много энергии, но из-за особой формы они были смертоносными. Теоретически луч мог пройти сквозь мой плащ, не изменив форму. Но энергия из него была извлечена.
Естественно, физики Матери сейчас сильно озадачены тем, что их приборы единодушно отказали. Ни один из них, конечно, не показывает значения ниже абсолютного нуля. Между тем температура щита составляет -55 000 по абсолютной шкале – или около того.
Я мог бы легко уничтожить сарнов. Но, – Уэр пожал плечами, – пока я буду заниматься этим, они уничтожат всех людей.
– Что же тебе нужно?
– Час, – вздохнул Уэр. – Один час в мастерских сарнов. Несколько фунтов молибдена, несколько аппаратов для волочения проволоки, несколько унций скандия и специальное оборудование для выдувания стекла. Тогда у меня был бы дубликат моей игрушки, который может защитить весь этот город на пятьдесят миль вокруг.
– Другими словами, – слегка улыбаясь, сказал Грейт, – если бы мы могли выгнать сарнов из города, мы избавились бы от них насовсем.
– Совершенно верно, – подтвердил Уэр. – Что обнадеживает, пусть и напрасно.
Дея задумчиво потерла левую руку ладонью правой и повернулась боком к обогревателю.
– Насколько велик радиус действия твоего нынешнего аппарата? – спросила она.
– Он не так уж мал. – Уэр ухмыльнулся. – Его достаточно, чтобы полностью покрыть весь Сарн. Я мог бы защитить его от любой атаки. Но не человеческий город.
– Это тоже может быть полезным. – Дея кивнула. – У меня есть одна идея. Мое платье уже высохло, хоть и помялось немного. Ты не принесешь нам чего-нибудь поесть, Уэр? Я проголодалась от холода.
– Что у тебя на уме? – нетерпеливо спросил Уэр. В его голосе слышалось раздражение. Телепаторы не передавали мысли, которые их владелец хотел бы скрыть.
– Я думаю… я предпочла бы сначала обсудить это с Грейтом. – Дея с сомнением покачала головой. – Возможно, я ошибаюсь.
Уэр покорно поднялся по грубой лестнице на кухню своего дома, расположенную сотней футов выше. Дея посмотрела на Грейта, пока они по очереди снимали свои телепаторы. Она натянула платье, разглаживая все еще немного влажные складочки.
– Как поживает Саймонс, Грейт?
Грейт озадаченно посмотрел на нее, продолжая надевать рубашку.
– Ты сама знаешь – он безнадежен. Но почему ты спрашиваешь? Он все равно не смог бы помочь нам.
Губы Деи сложились в слабую натянутую улыбку, в ее задумчивых глазах блеснул огонек.
– Я бы не была так уверена, Грейт. Не… была бы… так уверена. Уэр говорил, что все, что он может пропустить через усилитель звука, можно записать, не так ли? А если это можно записать, то можно и транслировать на другой волне, так может быть…
Грейт вздрогнул и застыл на месте.
– Клянусь Эсиром и всеми богами Земли! Дея! Что за фантазия пришла тебе в голову? Этот человек безумен, совершенно, пугающе безумен…
– Отрицательная энергия, – продолжала Дея, проворно поправляя волосы. – Если бы мы могли заставить сарнов сдаться без боя – от страха и безнадежности… Нам нужна не чисто физическая энергия, противостоять которой сарны привыкли, а что-то другое.
Грейт некоторое время стоял молча. Его разум работал так быстро, что он не мог управлять утомленным телом.
– Ты разговаривала с доктором Уэссоном? – спросил он, пристально глядя на нее.
Дея медленно кивнула.
– Да, только сегодня утром. – Она на секунду задумалась, прежде чем продолжить. – Или, скорее, вчера. Если шторм прекратился, часа через три рассветет. Мы должны доставить его сюда, пока это не произошло. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– Да! Я свяжусь с Кэрроном…
Уэр медленно спускался по лестнице, неся два подноса с хлебом, сыром и холодным мясом, пару чашек, сливки и кофе.
– Если ты используешь эти мензурки для воды, а лабораторные конфорки в качестве плиты, Дея, кофе выйдет даже лучше, чем у меня.
– Уэр, – взволнованно спросил Грейт, – ты можешь записать мысли – мысли, переданные через телепатор?
Уэр остановился, внезапно нахмурившись.
– Записать мысли? Зачем? Я никогда не пробовал – легче подумать еще раз.
– Но это можно было бы сделать?
– Хм-м… да, думаю, да.
– Сколько времени потребуется, чтобы создать такой аппарат? – спросил Грейт с тревогой.
Уэр поколебался, затем пожал плечами.
– Несколько часов. Я могу сделать его. Телепатор по своей природе должен быть крошечным. Нескольких крупинок труднодоступных элементов вполне достаточно, когда объем всего устройства меньше кубического миллиметра. Но на это нужно время. Диктофон и проигрыватель – скажем, два дня, как только у меня будет чертеж. Я думаю… да, я знаю, что смогу его сделать.
Грейт снова надел телепатор на голову. Его мысли быстро устремились прочь. «Кэррон… Кэррон…»
«Да?» – сонно откликнулся Кэррон.
«До рассвета три часа. Кэррон, все должно быть сделано до того, как проснутся первые люди. Прямо сейчас отправь инструментальщика Ормана к Уэру. Нужно сделать несколько телепаторов. Найди доктора Уэссона и скажи ему связаться с Уэром. Затем разбуди других, чтобы получать и передавать мои приказы, а сам немного поспи».
– Теперь, Уэр, нарисуй чертежи деталей, которые понадобятся тебе для этого аппарата, чтобы Орман мог начать, пока ты спишь. Ах да… ты ведь сможешь создать устройство для перевода человеческих мыслей на частоту сарнов?
– Что? Человеческую речь в сарнскую? Даже не знаю. Я работаю над этой проблемой уже несколько недель – время от времени.
– Значит, теперь самое время снова приняться за работу. Если ты сможешь сделать это, Уэр, мы снова отвоюем Землю!
Эти детальки были невероятно маленькими. Они лежали на ладони Уэра – две крошечные закрытые катушки, соединенные выпуклой перемычкой из металла размером где-то с половинку арахиса между двумя кусочками стального стержня толщиной в дюйм. Но работа была удивительно искусной.
– Это только проигрыватель, – со вздохом сказал Уэр. Его глаза были красными от усталости. – Магнитофон стоит там. Ты сказал, что он не обязательно должен быть портативным. Как ты и хотел, он делает запись человеческих мыслей на серебряной ленте и преобразует ее для сарнского диапазона. Лента непрерывна и воспроизводится до тех пор, пока она наматывается на эту маленькую пружинку.
А теперь могу я спросить, для чего тебе нужно все это? Я так сосредоточился на работе, что, кажется, ни один лишний вопрос не мог уместиться у меня в голове. Какую такую мысль нужно записать, чтобы изгнать сарнов? Бесконечно повторять: «Убирайтесь прочь»? Телепатические команды имеют не больше силы, чем слова, сами знаете.
– Не имеют, если им будут сопротивляться, – согласилась Дея. – Но они могут восприниматься на подсознательном уровне. Хочешь увидеть, кто и как…
Камень наверху сдвинулся с места. Грейт, Дея и Уэр подняли головы. Только измученный крепко спящий Орман не заметил этого вторжения.
– Вниз, Саймонс, – раздался голос доктора Уэссона. В его интонации была ласковая настойчивость, сострадание сочеталось с твердостью.
На лестницу ступила пара ног, спускавшихся медленно, устало, словно испытывая ужасное бесконечное изнеможение. Утомление, превышающее покой, страдание и безнадежность выражались в их тяжелом, унылом шарканье. Вяло, печально они спускались по длинной лестнице, и механические, ритмичные шаги были глухими вестниками поражения. Потом показалась расслабленная фигура мужчины: сильные мускулистые руки и плечи покорно опустились под мертвящим грузом всепоглощающего отчаяния. Ниже, ниже…
– Вниз, Саймонс. – Голос доктора был усталым, в нем слышалось странное отчаяние, которое, казалось, передалось ему от этого обреченного человека.
Уэр медленно обернулся, чтобы взглянуть на Дею и Грейта.
– Кто это – Саймонс?
Они не отвечали, и он снова повернулся, чтобы окинуть взглядом фигуру, которая теперь неподвижно стояла в ярком свете ламп этой погребенной под землей лаборатории. Лицо человека было бледно и изрезано морщинами. Когда-то властное, теперь оно было лишено внутренней силы, застыло как мертвая маска равнодушного отчаяния. В его глазах была тьма; они были черными колодцами, которые без надежды, без малейшего намека на надежду глядели в проницательные серые глаза Эсира. Уэр почувствовал, как что-то внутри него похолодело под пристальным взглядом этих глаз, в которых не осталось ни страха, ни надежды. Душа, прятавшаяся в них, не была мертва, но жаждала смерти. Ярко освещенная комната вдруг показалась холодной и тоскливой. Усталость от бесконечной борьбы с одолевающими их сарнами и ощущение ее обреченности навалились на Уэра. Безнадежность и отчаяние были столь глубоки, что он не стал бы возражать, потерпи он поражение.
Он с трудом отвел глаза.
– Дея… во имя всех богов, что… кто… что это такое?! – прошептал он.
– Это отрицательная энергия, Уэр. Отрицательная энергия разума, чернота Эсира, приложенная ко всем надеждам, ко всем стремлениям. Он сумасшедший, у него маниакально-депрессивное расстройство. У него нет ни надежды, ни желания убежать из этого отрицательного ада отчаяния, который далеко превзошел любое уныние. Он безумен, ибо ни один человек в здравом уме не смог бы выносить ту ужасную темноту, ту безнадежность, которые являются абсолютной, всепожирающей силой, наполняющей его существо.
Если бы его рассудок когда-нибудь вернулся к нему, он стал бы одержим самоубийством, пытался покончить с собой любым доступным ему способом, как бы ни был ужасен этот способ. Сейчас такая спасительная мысль не может прийти ему в голову. Это было бы борьбой, которая сама по себе является надеждой, а у него нет надежды. Воспринимать смерть как спасение – значит на что-то надеяться, верить в существование чего-то лучшего. Сейчас это ему не по силам, ибо надежда, борьба, стремление спастись – все это требует воли, которую он утратил.
Он безумен, Уэр, потому что ни один разум не может вместить то ужасное отчаяние, которое он испытывает постоянно, и остаться в здравом уме.
Запиши его мысли. Запиши их на этой серебряной ленте. Запиши его отчаяние, которому нельзя сопротивляться, которое нельзя побороть. Запиши это, и пусть его мысли разнесутся по всему Сарну!
Мать Сарна неподвижно сидела у высокого окна своей башни, тусклыми глазами глядя на Сарнские сады. Пышные плащи и тяжелые одеяла укутывали ее, но от них не было никакого прока. Холод пробирал ее до костей, высасывал из нее тепло. Огромная комната с окнами в каждой стене была погружена во мрак; стоял мороз, который усиливался с каждым часом, каждым днем, что она провела здесь почти без движения. Голые холодные камни стен от влажности покрылись ледяными каплями. Огромные обогреватели, скрытые в нишах, работали до красного каления, но темный воздух впитывал их тепло. Великолепные атомные лампы мягко потрескивали в высоком сводчатом потолке; их слабый вкрадчивый шелест бессмысленно прозвучал в ее ушах, а затем яркий свет угас. Едва уловимое изменение в воздухе – и он стал казаться серым и холодным.
Солнце здесь не показывалось. Непрерывный холодный дождь заливал сады внизу, бесконечными струйками стекал по оконным стеклам, извиваясь под порывами слабого безучастного ветра. Солнце здесь не показывалось. Оно сияло сквозь пелену лениво моросящего дождя далеко за границей ее садов. Там было чудесно, она знала это, там в ясном небе искрились яркие согревающие лучи. Там был июнь. Здесь времена года застыли, замороженные все возрастающим холодом, который расползался по земле и сковывал ее. Все возрастающий холод…
Это адское порождение мрака. Она почти разозлилась, темная удрученная фигура, которая, сжавшись в комок, сидела там, в самом центре своих садов – или того, что когда-то было садами. Теперь вместо них было выжженное место, изборожденное и истерзанное ревущими атомными лучами в отчаянном стремлении убрать это ползучее порождение тьмы. Это только вызвало гибель одного маленького островка красоты в унылом холодном мире.
Но эта утрата ничего не значила, потому что красоты больше не было и уже не будет. Только холод, который крадет тепло из воздуха, стен, у ее старого усталого тела, и неуловимая темнота, пробивавшаяся сквозь сияние атомных ламп и лишавшая свет живительного блеска, превращая все цвета в серый. Палец вяло шевельнулся и нажал на кнопку управления. Нет, все кончено, температурный предел достигнут, она знала это; какой смысл снова пытаться сделать то, что уже тысячу раз пыталась за эти бесконечные бессонные ночи и единственным результатом чего был один оттенок серого, сменявшийся на другой, более темный.
Тусклые глаза взглянули на запотевшие стены. Холодные каменные стены. Какими они были, когда она заказывала их? Теплым оттенком розового и зеленого мрамора. Теплым? Розовый стал цветом умирающего дня в преддверии ночного холода. Зеленый – цветом бескрайних арктических льдов. Они издевались над ней, вызывали озноб в ее древнем теле. Древнем как мир. Нескончаемые годы, которые проходили без всякой пользы, пока она ждала. Ждала, что прибудет ее народ или что наступит момент, когда она снова сможет отправиться на поиски в космос. Бесполезные годы бесплодных усилий узнать тот единственный, утраченный секрет скорости, превосходящей скорость света. Он утрачен – утрачен вместе с десятью подготовленными сарнами, погибшими четыре тысячи лет назад при подрыве этого города, который когда-то назывался Нью-Йорком. Слишком многое она должна была сделать тогда, чтобы узнать эту тайну.
Теперь у нее было время – протекло четыре тысячи лет. Но она больше не могла понять этого; знание ускользало от ее притупившегося разума и слабых умов деградирующей расы. Как ускользнул от нее Эсир, оставив ее сидеть, жалко скорчившись под бременем страданий, которые она должна была выносить по его воле.
Она шевельнулась. Холод пробирал насквозь. Горячая еда, горячие напитки – они согревали лишь на мгновение, а затем оседали мертвой, холодной массой внутри нее. Апатия, которая охватила ее теперь, жила в ней еще до того, как этот унылый холод заставил ее лучше осознать происходящее. Ее сарны были слабыми; изнеженные дети своего мира, слишком разумно организованного, чтобы развить в них острую, отточенную способность к конкуренции. А она была стара. В ее распоряжении было бессмертие и вечная телесная молодость. Но разум старел и притуплялся, мысленный поток сужался и замедлялся с течением лет и тысячелетий. Она никогда не вспоминала свой точный возраст – но какое он имел значение? Все это глупости. Не имело значения, думала она об этом или нет; годы прошли, они слились воедино и оставили свой след на ее жизни. И на ее расе. Они стали слабыми. Человечество окрепло, выросло с годами, ослабившими сарнов. Теперь она, сгорбившись, сидела посреди своих садов как памятник унынию, которое наводило ужас на весь свой город, бросало вызов умам всего Сарна. Это было вопросом времени, неизбежностью, предопределенной, как движение планет. И сейчас это время пришло. Люди стали сильнее.
Дверь позади нее медленно отворилась, но ее задумчивый взгляд оставался прикован к противоположной стене, пока нарушительница спокойствия не предстала перед ней. Баркен Тил. Когда-то Мать считала ее гениальной ученой, надеялась, что она сможет раскрыть забытую тайну сверхсветовой скорости. Теперь ее восьмифутовая фигура съежилась, потускнела от тумана и мрака, сгустившихся вокруг них.
– Да? – устало спросила Мать.
– Ничего нового. – Баркен Тил покачала головой. – Это бесполезно, Мать Сарна. Там чернота. Ни один экран, ни одна субстанция не могут остановить ее распространение. Они лишь фиксируют все тот же холод, который мы исследуем с помощью наших приборов. Они сообщают нам то, что мы и сами знаем: что воздух пропускает меньше света, меньше тепла. Чернота каким-то образом впитывает их, но при этом не нагревается. Вакуум по-прежнему передает энергию, но мы не можем жить в вакууме.
Тард Нило сошла с ума. Она сидит на своем стуле, уставившись в стену, и повторяет снова и снова: «Солнце светит жарко… Солнце светит ярко… Солнце светит жарко… Солнце светит ярко!» Она не трогается с места, пока мы сами не поведем ее. Она не сопротивляется, но ничего не делает сама.
– Солнце светит жарко, – тихо повторила Мать. – Солнце светит ярко… Солнце – теперь никогда не светит здесь. Но в Биш-Уолне солнце светит ярко и жарко, а воздух чистый и прозрачный. – Она медленно подняла усталые глаза на расслабленную фигуру Баркен Тил. – Я бы хотела… я собираюсь наведаться в Биш-Уолн. Место, где солнце светит жарко и ярко, а воздух… Я никогда не была там. Ни разу за все то время, что Земля стала нашей, ни разу за четыре тысячи лет я не покидала Сарн. Я никогда не видела Тарглан с его вечно голубыми небесами и белоснежными горами. Я никогда не видела Биш-Уолн в золотых песках… горячих песках. Кажется, сейчас, прежде чем человечество поднимет последнее восстание, я хотела бы увидеть все это. Кажется… да, думаю, я поеду.
Два часа спустя она с трудом поднялась, чтобы отдать необходимые приказания, а еще через несколько часов взошла на свой корабль. От металла и хрусталя исходил такой же холод, как от оледенелого зеленого камня. Она безучастно смотрела сквозь залитые дождем стекла, как покрытые мраком сады и город остаются позади. За ними медленно, лениво поднимался еще один корабль. Она смутно удивилась, что два корабля смогли вместить всех оставшихся жителей Сарна.
Впервые за четыре тысячи лет она покидала свой город. Впервые за четыре тысячи лет в Сарне не осталось ни одного сарна.
Облака и мрак вдруг оказались под ними – унылая серость, которая живым куполом вздымалась и корчилась над Сарном. Косые лучи заходящего багрово-красного солнца падали на человеческий город, неясно шевелившийся внизу. Тепло, которого она не знала уже шесть бесконечных дней, разлилось по ее древнему телу, и блаженный сон окутал ее, пока корабль быстро, уверенно набирал скорость, направляясь к искрящимся под далеким солнцем водам, к Биш-Уолну, сверкающему и жаркому в золотых песках Сахары.
Ее глаза закрылись, и она уже не увидела сквозь рассеивающиеся облака ни медленно выпрямлявшейся черной фигуры, ни легиона мира, который стройными рядами маршировал к пустому, безмолвному Сарнскому дворцу. За ними шла разрозненная толпа мужчин в рабочей форме, отправлявшихся обследовать покинутые темные мастерские города, где когда-то приземлились корабли сарнов.
Лестер дель Рей (1915–1993). На исходе дня
Перевод Елены Жилиной
Astounding Science Fiction, май
Лестер дель Рей играл в научной фантастике все самые важные роли – издателя, критика и писателя. Известен благодаря своим рассказам «Елена Лав» (1938), «Нервы» (1942), а его роман «Одиннадцатая заповедь» (1962) – одна из самых интересных трактовок религии в научной фантастике.
Этот рассказ – прекрасный пример «доисторического» направления нашего жанра, в котором поди попробуй напиши убедительно. Дель Рей, очевидно, в этом преуспел. Но уже не столь очевидно, что именно он хочет сказать читателю о наших социальных отношениях и о природе эволюционных изменений в революционном мире.
(Лестер очень любит напоминать мне – по крайней мере, раз в месяц, – как я плакал над этим рассказом в метро, пока ехал в Колумбийский университет читать лекции. Я, конечно, всегда объяснял, что плакал от боли при виде чудовищно написанного текста, но это неправда. Из всех рассказов Лестера этот – мой самый любимый. А.А.)
Хву почесывал волосы на животе, глядя, как над холмом поднимается солнце. Он вяло ударил себя в грудь, немного повыл и с тихим ворчанием затих. В юности он ревел и скакал, чтобы помочь богу подняться, но теперь в этом не было смысла. Ни в чем не было смысла. В волосах он нашел солоноватую крошку сала, слизнул ее с пальцев и перевалился на другой бок, чтобы снова уснуть.
Но сон не шел. По другую сторону холма уже слышались гам и вопли, кто-то бил в барабан под мерный напев. Старый неандерталец заворчал и прижал ладони к ушам, но заглушить песнь Согревающих Солнце не получалось. Еще одна причуда Говорящих. Эти Говорящие с их причудами…
В его дни мир был дивен, и в нем жили лохматые люди, понятные ему. Всюду хватало дичи, в пещерах клубился дым кухонных костров. Он играл с немногими сверстниками (с каждым годом детей в племени рождалось все меньше и меньше), и уже в ранней молодости ему было чем похвастаться. Но это было до того, как Говорящие сделали долину своими охотничьими угодьями.
Старые предания, частью рассказанные, частью понятые без слов, повествовали о давних временах, когда только его народ бродил по необъятной тундре. Они заселяли пещеры, и ни одно животное не могло укрыться, когда они выбирались на охоту огромной гурьбой. А животные во множестве стекались сюда, теснимые на юг четвертичным оледенением. Затем великий холод пришел снова, и стало тяжко. Многие из его племени погибли. Но многие выжили и с возвращением тепла и сухости вновь расселились по окрестностям, пока туда не пришли Говорящие. Хву беспокойно заворочался – он так и не нашел этому объяснения, но Говорящие занимали все больше и больше места, а его народ слабел и отступал. От отца Хву знал, что их немногочисленный род в долине – все, кто остался, и что это единственное место на всей огромной земле, куда Говорящие захаживают редко.