Читать онлайн Жизнь как на ладони. Книга 1 бесплатно

1

– Тимка, а Тимка, бери лукошко да ступай в лес. Кому говорю! Вон, глянь-кось, соседские мальчишки полну корзину сморчков нанесли. Ить весна на дворе. Пора и тебе, дармоеду, за работу приниматься! И так из милости живёшь! Весь дом обожрал!

Увесистый тёткин подзатыльник придал белоголовому парнишке ускорения, и он, схватив корзину, поспешно вымелся на крыльцо, чуть освещённое спозаранок неярким майским солнцем.

«Легко тётке Мане над сиротой измываться, – горько думал Тимошка, вытирая кулаком набежавшую слезинку, – своих Катьку с Кирькой в лес да на змеиные свадьбы, небось, не выставила. Давеча дед Иван ходил в лес на разведку, а после всем сказывал, что змеи по проталинам кишмя кишат. В клубы свиваются и жалят всех, кто на их змеиные глаза попадает. Не знаю, какие такие соседские мальчишки грибов нанесли. Вроде бы и не ходил никто…

Он окончательно приуныл, сунул иззябшие ноги в сапоги, оставшиеся от умершей по зиме матери, повесил на локоть тяжёлую, отсыревшую корзину и с неохотой поплёлся в сторону леса.

«Да и пускай меня там гады сожрут. Всё равно я никому не нужен…»

Хотя лес был лишь в полуверсте от села, Тимофей изрядно притомился в пути, да и есть до смерти хотелось. Он вспомнил, как осенью мама кормила его пирогами с капустой, и горестно вздохнул. Всего зиму и прожил у тётки, а уже и обноситься успел, и обголодаться. А самое страшное то, что ни разу за эти месяцы никто не сказал ему доброго словечка. Одно и слышишь каждый день: «лишний рот» да «лишний рот».

«А у меня ведь не только рот, но ещё и душа есть», – вздохнул мальчик и опасливо переступил кромку леса.

В этих местах всегда было немало змей, а сейчас – ранней весной – они, еще полусонные, выползали из своих нор и собирались в тугие шипящие комки. Только тронь – насмерть зажалят. Тимка подобрал крепкую палку и зорко осмотрелся по сторонам, высматривая первые грибы – сморчки. Ни одного…

«Наверно, придётся идти в горелый бор, оттуда народ завсегда грибы приносит», – решил он и двинулся по извилистой, едва заметной тропке, уходящей за большой холм.

Одному в лесу было страшновато, уж больно напряжённая тишина стояла вокруг: ни пения птиц, ни шума деревьев. Даже сломанные ветки под ногами не похрустывали, мягко вминаясь в сыроватую весеннюю почву, напоённую недавно сошедшим снегом. Тимошка вспомнил, как мужики рассказывали, будто в ближнем лесу под Рождество видели шальную медведицу. Ту, которая за лето жирку не подкопила и не залегла в берлогу. Да и подружка Любка шептала, что зверюга к весне начнёт особо лютовать – людей подкарауливать и человечью кровь пить. Жуть! Мальчик нервно повёл плечами и прибавил шагу.

– Куда путь держишь, добрый молодец? – услышал он насмешливый старческий голос и остановился: прямо на него шёл невесть откуда взявшийся благообразный старичок с походной котомкой за спиной.

Одет он был чудно – в точности, как на картинке, виденной в церковно-приходской школе, – холщовая рубаха до колен опоясана витой верёвкой, на ногах – лапотки, а в руке – посох. Хотел было Тимофей убежать, ничего не ответив, но что-то удержало. Остановился. Поклонился степенно, как покойный батюшка:

– За грибами иду, дедушка.

– Кто же это тебя за грибами наладил? – удивился странник. – Я полтыщи вёрст прошагал, считай, от самого города Сарова, и никаких грибов видом не видывал.

– Тётка меня за ними в лес отправила, видать, чтоб с глаз долой сбыть, – мрачно потупился Тимофей, – не нужен я ей. Лишний рот.

Осенью мои родители умерли, вот и пришлось податься к отцовой сестре, тётке Мане. А у неё своих детей двое, да муж – пьяница. Куда я там? Вот и мыкаюсь впроголодь, – пожаловался он совсем по-взрослому.

– Сирота, значит, – уточнил старичок.

– Ага, сирота. Круглая, – шмыгнул носом Тимка и переступил с ноги на ногу, – обуза тёткина. Вот она и лютует. Вишь, в лес меня послала. А я змей боюсь.

– Змей, говоришь, – усмехнулся дед. – Это ты зря! Змея – она тварь полезная, особенно если к ней с умом подойти. А тебе, паренёк, и вовсе грех змеи бояться. Попомни моё слово: ты всю жизнь со змеёй на груди проживёшь.

– Как же это, дедушка? – удивился Тимошка. – Неужто люди со змеями жить могут?

– Что другие люди могут, не могу сказать, а вот твою судьбу я словно на ладошке вижу. Ты ещё не раз меня вспомнишь. Храни тебя Бог, внучок.

Он не торопясь перекрестил растерявшегося мальчика, потрепал тяжёлой рукой по растрепавшимся русым волосёнкам и, не оглядываясь, потопал дальше по тропинке. Только Тимошка его и видел.

2

Тимка проводил глазами удаляющуюся спину странного деда и задумался. Слова старика озадачили и испугали его. Неужели он и взаправду всю жизнь проживёт со змеёй? Тимошка вспомнил, как ещё при жизни родителей он однажды побывал на ярмарке в большом селе Красное, около столичного Санкт-Петербурга.

Сперва они с отцом продали два воза сена, насушенного на душистых лесных лугах, и накупили по заказу матери всякой всячины. А потом отец показал ему на пёстрый балаган, похожий на огромную тюбетейку астраханских купцов, и спросил, не хочет ли Тимка посмотреть на индийского заклинателя змей. Тимка, конечно, с радостью согласился, хотя и боязно ему было.

На входе отец купил у толстой тётки два билета, и они вместе с толпой затискались в набитый битком небольшой зал с помостом посередине. Света не было, и какое-то время Тимка ничего не мог разглядеть. Но постепенно глаза привыкли к темноте, и он увидел, что на досках высокого помоста сидит раздетый до пояса худощавый мужичок с накрученным на голове полотенцем.

– Это и есть самый натоящий индус из государства Индия, – шепнул Тимофею отец, – они там в Индии все так одеваются. Я картинку на банке с чаем видал.

Тимофей согласно кивнул и затаил дыхание, потому что из-за занавеса сцены вышла индуска в длинном розовом платье и с факелом в руке.

– Смертельный номер! Всего один день! Самый лучший заклинатель змей! Чувствительных особ просим покинуть помещение! – на чистом русском языке прокричала индуска зычным голосом, подняв факел вверх, отчего голова заклинателя оказалась на свету.

Бросилось в глаза, что борода индуса – точно как у соседского козла, только чёрная.

Отец подхватил Тимку под мышки и посадил себе на плечи – чтоб было лучше видно. Мужчина на помосте кивнул помощнице головой и показал рукой на корзину около своих ног. Толпа испуганно затихла. Индус неспешно поднёс к губам дудочку, и из неё полилась заунывная монотонная мелодия.

«Наш пастух Колька-рыжий и то лучше играет», – разочарованно подумал Тимошка и вдруг испуганно вздрогнул: над корзинкой начала подниматься змеиная голова. Потом вторая, за ней – третья.

– Гляди-ко, и прям змеюки, – раздались голоса в толпе.

– Тише, не мешайте, – зашикали на них со всех сторон, и в шатре установилось полное безмолвие, нарушаемое нездешней мелодией.

Под тихие трели дудочки змеи плавно раскачивались из стороны в сторону, как заворожённые. Когда индус переставал играть, змеи начинали злобно шипеть, и тогда он снова поднимал свою волшебную дудочку.

…Нахлынувшие воспоминания заставили Тимошу вновь пережить радость того дня.

«Вот бы и мне стать циркачом, – размечтался он. Представил себя раздетым по пояс с дудочкой в руках и широко улыбнулся: – Точно! Решено! Сбегу от тётки в цирк и выучусь на заклинателя! Ох, и жизнь у меня настанет! Поеду в Индию, наловлю там змей…»

Мальчика вывело из задумчивости сердитое шипение. Он глянул вниз и обомлел от страха: около его ног извивался тугой скользкий клубок чёрных тонких змей. Тимофей испуганно вскрикнул, отпрыгнул на ближайшую кочку, оттуда – на другую, а потом бросился бежать, не разбирая дороги. Охваченный безотчётным страхом, он не замечал веток, хлещущих его по лицу, и, как слепой, тыкался руками в шершавые стволы сосен.

– Мамочка, миленькая моя, где ты? На кого ты меня покинула? – плакал он в голос и бежал, бежал, бежал, покуда ноги не вынесли его на широкую дорожную колею.

3

На дороге Тимофей наконец опомнился и перевёл дух. От пережитого испуга у него пересохло во рту, тряслись ноги.

«И что это я так напугался? – урезонивал он сам себя. – Ведь большой уже парень, одиннадцать лет по зиме сравнялось, а рванул от змей как маленький».

Мальчик взглянул на свои пустые руки и понял, что корзину он потерял.

«Ну, всё. За корзину тётка Маня меня живьём съест», – убито подумал Тимка, и это окончательно укрепило его в мысли больше не возвращаться в родное село.

Он с сомнением потрогал оторванную подошву на сапоге, поддёрнул сбившиеся от сумасшедшего бега штаны и решительно двинулся по незнакомой дороге. Идти пришлось долго. Дорога то сужалась, то расширялась, то становилась ровной, как полотно, то снова превращалась в тропку, еле заметную среди весенней грязи. Один раз Тимошка заметил надетый на берёзовый сук чей-то старый лапоть и обрадовался ему, как родному. Стало чуть спокойнее: видать, и здесь людишки бродят. Но тут же вспомнил о медведице-людоедке. Может, это она наозоровала? Человека растерзала, а лапоть на дерево закинула…

Чем дальше от дома уводила лесная дорога, тем упорнее лезли в голову разные мысли – одна страшнее другой.

«Интересно, куда я приду? – гадал Тимофей. – Вдруг попаду в логово к разбойникам? Вон мужики по осени обсуждали, что в этих местах какие-то варнаки орудуют, обозы с купцами грабят».

Как назло, навстречу не попадалось ни одного человека и спросить, куда ведёт неизвестная дорога, было не у кого.

«Хорошо бы оказаться в самом Санкт-Петербурге, – мечтал мальчик, – да попасться на глаза самой царице или даже царю. Уж они бы меня в обиду не дали. Наверняка определили бы в школу, я ведь страсть как учиться люблю».

Тимка припомнил, что царя зовут так же, как звали его покойного батюшку – Николай. Только отец был просто Николай Петров, а царя называют «Его Императорское Величество Николай Второй».

Голова кружилась от голода, а конца пути всё не было видно.

«Небось, и ночевать в лесу придётся», – прикинул мальчик, и в ту же секунду вдалеке раздался паровозный гудок. Это придало Тимке новые силы.

Казалось, что за лесом пыхтело и ворочалось крупное чудовище с тремя головами: «чух-чух-чух».

«Там чугунка, – понял Тимофей, – она меня в столицу выведет».

Хотя паровоза Тимка никогда не видел, но зато не раз слышал от отца, что в их волостной город Гатчину проложена из Санкт-Петербурга железная дорога, по которой ездит по чугунным рельсам паровая машина – паровоз.

– Знатная вещь, – нахваливал новшество батя, – вырастешь, Тимка, в ум войдёшь, покатаю тебя по чугунке. Не пожалею денег на билет. Вон, лавочник с сыном три раза в Гатчину ездили, а мельник свою дочку даже в Санкт-Петербург возил. И я не хуже, не сомневайся.

Вскоре дорога подошла к реденькому подлеску, и на открывшейся насыпи Тимофей увидел уложенные поперек пути брёвна, по которым была проложена тонкая колея. Он вскарабкался вверх по насыпи, опустился на коленки и опасливо потрогал пальцем блестящий рельс.

«Не понимаю, как это по нему можно ехать и не упасть. Телега бы нипочём не проехала, враз бы на бок завалилась, – подивился паренёк. – И выдумал же кто-то этакое чудо!»

Он почувствовал под рукой колебания и по поднявшейся с деревьев стае птиц понял, что скоро здесь пройдёт поезд.

«Спрячусь от греха подальше», – решил Тимка и кубарем скатился вниз в кусты ивняка.

Ох, и жуткой же машиной оказался этот паровоз! Из кустов было хорошо видно, как, дымя огромной трубой, по рельсам двигалось настоящее страшилище с огромными колёсами и круглой будкой наверху. Паровоз тащил за собой несколько хорошеньких голубых вагончиков, из окошек которых выглядывали нарядные дамы и господа. Из окна самого последнего вагончика высунулся мальчик в матросском костюмчике и приветливо помахал Тимке рукой.

«Ишь, рассмотрел меня, глазастый», – Тимофей выбрался из своего укрытия и побрёл по шпалам вслед удаляющемуся поезду.

Если от двух поездов Тимка шарахался, как конек-стригунок от первой упряжи, то потом попривык и стал присматривать, куда бы прицепиться, чтоб проехаться с ветерком, тем паче, что ноги-то не казённые. Наиболее подходящим для этого местом показалась ему приделанная к последнему вагону небольшая лесенка. Когда очередной поезд, обдав паренька струёй пара, неспешно проплывал мимо, он дождался последнего вагона, изловчился и вскочил на приклёпанные сзади покачивающиеся ступени.

Ехать на настоящем поезде, пусть даже и на весу, было так захватывающе, что Тимофей забыл обо всём на свете: и о выжигающем нутро голоде, и о злющей тётке Мане, и о пережитом недавно испуге, и даже о своей горькой сиротской доле.

В первые минуты ему хотелось во всё горло кричать от радости, но, поразмыслив, он благоразумно решил промолчать. И правильно сделал, потому что у него над головой хлопнула дверь, и на площадку заднего вагона вышли два человека.

– Видал, Колян, господинчика в третьем вагоне? Саквояж у него знатный, похоже, что сшит из крокодиловой кожи. Да и сам одет не бедно – пенсне в золотой оправе. Как думаешь, возьмём на гоп-стоп? – спросил один.

– А что ж, – отвечал ломкий юношеский голос, – это нам завсегда с большим удовольствием. Тем более что ты, Максимыч, дело знаешь, ещё никогда не бывал с пустыми руками – без добычи.

– Да не забудь у него ещё и часы срезать, – назидательно напомнил старший и сплюнул вниз, прямо Тимке на голову.

Парнишка вздрогнул и сжался в комочек.

«Разбойники», – догадался он и нахмурился.

Родители всегда учили своего Тимку жить честно, а батюшка в церкви говорил, что воровство и разбой – это смертный грех.

Пусть плюют сколько угодно, он всё равно себя не выдаст и обязательно предупредит мужчину в третьем вагоне, что его хотят ограбить. Тимофей хорошо знал, что слово «гоп-стоп» обозначает кражу, потому что среди его деревенских друзей в ходу были байки про знаменитого сыщика Путилина, направо и налево вступавшего в схватки с ворами и душегубцами, а Лёвка – сынишка одного дачника – показывал про него целую книжку с картинками.

Вскоре лес по сторонам дороги поредел, кое-где стали встречаться домишки, прижимавшиеся к обочинам дорог. Замелькали подводы, гружённые дровами, крестьянские телеги, и, наконец, поезд дал длинный гудок. Приближалась станция.

По замедлившемуся ходу поезда Тимоша сообразил, что близится конец пути. Это было как нельзя кстати – вцепившиеся в лесенку пальцы совсем одеревенели, а портки, подвязанные тонкой пеньковой верёвочкой, то и дело норовили свалиться вниз.

– Это что за пострелёнок! Я тебя ужо в полицию сдам! – услышал Тимофей истошный крик мужика в чёрной форме, торопливо соскочил с лесенки и юркнул за плавно остановившийся вагон. Краем глаза он увидел крупные буквы на верху дома, которые сложились в слово «ГАТЧИНА».

Куда бежать? Где искать третий вагон и господина, на которого охотятся два бандита?

«Барин должен быть в пенсне и с саквояжем», – вспомнил Тимошка и тут же его увидел. Мужчина неторопливо шёл по перрону, держа в руке красивый чемоданчик, который называется «саквояж». Такой же был у заезжавшего в их деревню господина из города. На носу у него поблескивало небольшое пенсне, из-под которого рассеянно поглядывали добрые светлые глаза.

– Дяденька-барин, берегись! – отчаянно выкрикнул мальчик и тут же почувствовал сильный толчок в спину.

Наступила глубокая темнота…

4

…Время от времени Тимошка открывал глаза и видел над головой венок из белых цветов. Потом глаза сами собой закрывались, и цветы пропадали. Его телу было тепло, мягко и уютно. Только голова сильно болела. В очередной раз выйдя из забытья, он расслышал чьи-то тихие голоса.

«Наверное, я уже умер, – подумал он, – неужто так говорят ангелы?»

Он попытался вслушаться в разговор, казавшийся поначалу сплошным гулом, и постепенно начал различать отдельные слова.

– Андрей Иванович, что вы думаете насчёт трепанации черепа? – спросил кто-то невидимый.

– Как вам сказать, Пётр Сергеевич, положение, конечно, серьёзное, но всё же давайте немного подождём. Детский организм гораздо выносливее взрослого, даже несмотря на то, что ребенок порядком истощён. Хотя удар головой об рельсы был очень сильный.

– Вы не узнавали, задержали ли тех подонков, что столкнули мальчика под поезд?

– Говорят, ищут.

Голоса стали звучать громче и внятнее. Тимка приоткрыл один глаз, чтобы подглядеть, как выглядят ангелы.

«Вдруг это не ангелы вовсе, а черти пришли по мою душу», – опасливо подумал он и хотел было снова закрыть глаз, но любопытство пересилило.

Оказалось, что голоса принадлежали совсем не ангелам, а двум господам. Один был одет в мягкую куртку, а второй – в яркую военную форму.

– Смотрите, Андрей Иванович, вы были правы, он открыл глаза, – обрадовался барин в куртке и надел пенсне, чтобы лучше рассмотреть Тимофея.

«Человек в пенсне из третьего вагона!» – озарило Тимку, и он вспомнил свой побег от вредной тётки, железную дорогу, воров и удар в спину.

– Ты меня слышишь? – спросил офицер.

«Да», – хотел ответить ему Тимка, но губы совсем не слушались. На всякий случай он снова смежил веки, чуть-чуть подсматривая в щёлочку между ресницами.

– Он слышит и даже пытается отвечать. Это великолепно, Пётр Сергеевич!

– Ну, слава Богу, – размашисто перекрестился господин в пенсне, – а то я уж начал тревожиться. Всё-таки мальчик три дня лежит без памяти. Теперь быстро пойдёт на поправку. Сима, Сима, иди сюда, – позвал он, и в комнату вошла пожилая женщина с приветливым лицом. – Серафима, мальчик очнулся. Напои его, пожалуйста, водой и накапай вот эту микстуру. Если его не стошнит, можно будет дать бульон.

Пётр Сергеевич протянул тётке бутылочку с лекарством и вслед за Андреем Ивановичем вышел из комнаты. Женщина торопливо взяла из рук Петра Сергеевича микстуру и опустилась на стул рядом с Тимошкой. На него повеяло тонким запахом цветущей черёмухи.

– Очнулся, голубчик! Вот и хорошо. Вот и молодец! Сейчас тётя Сима тебя обиходит, – приговаривала она мягким голосом.

Она казалась такой мягкой и нежной, что Тимофей не стал больше таиться и широко распахнул оба глаза. Тётя Сима ответно улыбнулась и, приподняв его голову, поднесла к губам Тимо-хи чашечку с носиком – наподобие заварочного чайника.

– Сейчас кушать будем. Желаешь похлебать тёпленького?

Тимка сглотнул микстуру и понял, что больше всего на свете он хочет есть. «Варёный сапог бы съел», – говаривал в таких случаях его отец.

Тётя Сима ушла и вскоре вернулась с красивой белой чашкой в руках. Она принялась осторожно кормить Тимку чуть тёплым солоноватым варевом. Какая вкуснота! Тимошка даже зажмурился от такого блаженства. Нет, не зря он подумал, что очутился в раю. Ну, чисто рай!

Сразу после еды к мальчику подошёл Петр Сергеевич с блестящим молоточком в руках и осторожно погладил его по грязным спутанным волосам:

– Изрядно напугал ты нас, дружок. Считай, второй раз на свет родился.

Он покрутил в руках молоточек и поднёс его к Тимкиному носу.

«Бить будет!» – ужаснулся Тимка.

Пётр Сергеевич, заметив его испуг, усмехнулся и попросил смотреть на самый кончик молотка, покачивая им из стороны в сторону перед глазами мальчика. Тимка заворожённо следил за молоточком, а сам в это время думал: как же странно всё обернулось – чужой господский дом, барин из третьего вагона с молоточком в руках, незнакомая тётя Сима, которая кормит его с ложечки…

Пётр Сергеевич как будто прочитал Тимошкины мысли. Он удовлетворённо отложил молоточек в сторону и прищёлкнул пальцами:

– С помощью молоточка я проверяю, в порядке ли твой мозг и зрение. Я, видишь ли, доктор. Зовут меня Пётр Сергеевич. А тебя как?

– Тимка.

– Ну вот, Тимофей, я подобрал тебя на вокзале без сознания и взял к себе на квартиру. Но скоро ты выздоровеешь и сможешь пойти домой. Там уже тебя, вероятно, с полицией ищут.

Тимошка попробовал отрицательно помотать головой, но тут же поморщился от резкой боли в шее.

– Некому меня искать, – глядя в глаза доктору, выговорил он запёкшимися губами, – сирота я, никому не нужный. Сам себе голова.

Пётр Сергеевич нахмурился и постучал молоточком по ладони:

– Голове ещё полежать требуется, а с твоей персоной мы что-нибудь придумаем. Я постараюсь похлопотать насчёт сиротского приюта. А ты спи пока, набирайся сил.

«Приют» – это страшное слово заставило Тимку забиться под одеяло. Ещё в деревне он слышал, как заезжая барыня в сердцах кричала своим расшалившимся дочкам: «Не будете слушать маменьку – сдам в приют».

«Зря я признался, что сирота, – огорчился Тимошка, – ну да ладно. Наступит ночь, убегу».

5

Несмотря на задуманный побег, сытый Тимошка спал всю ночь так крепко, что около его кровати можно было палить из пушек.

«Ладно, убегу следующей ночью», – решил он утром, когда открыл глаза.

Голова не болела, глаза смотрели ясно, и все вещи в комнате, виденные прежде словно сквозь дымку тумана, выглядели резко и чётко. Прямо над головой, на потолке, мальчик увидел большой лепной венок, посреди которого был приделан стеклянный шар.

«Экое чудо, – подивился он. – И чего только в барских домах не выдумают. У нас в избе весь потолок закопчён, куда уж там шары да горшки привешивать. Одно баловство».

Эти мысли прервала тётя Сима. Она вошла в комнату и повернула маленькую ручку на стене около двери. Шар на потолке вспыхнул жёлтым светом.

– Проснулся, голубчик? С добрым утром.

Она проследила за недоуменным Тимкиным взглядом и пояснила:

– Это электрическая лампа, изобретённая господином Яблочковым. Пойдём, дружок, помоемся, я тебе ванну налила.

Уж на что дивом показалась Тимофею лампа Яблочкова, но дальше чудес стало ещё больше. Сначала тётя Сима отвела его в маленький чуланчик, посередине которого стоял большой фаянсовый горшок странной формы с деревянным сиденьем и дыркой посередине:

– Это ватерклозет, туалет по-нашему, – строго сказала хозяйка, – когда сделаешь свои дела, надо потянуть вот за эту ручку.

Она дёрнула за привязанную на верёвку ручку, и из дырочки внутри горшка с шумом потекла вода.

Тимошка вздрогнул от неожиданности и разинул от удивления рот: ну и ну! Кому рассказать в деревне – нипочём не поверят.

Потом тётя Сима завела его в комнату, которую назвала «ванная», и посадила в огромное белое корыто на ножках, до краёв наполненное тёплой водой.

– Да у тебя одни кости, – заметила она, намыливая мочалкой худые мальчишечьи лопатки, – точь-в-точь, как у Вадика, сынка Петра Сергеевича. Уж три годка прошло, как они с матушкой, женой хозяина, умерли. Так доктор, бедолага, до сих пор в себя не пришёл. Даже плачет иногда ночью, – произнесла тётя Сима. – Я-то, почитай, уже лет десять у них в семье живу, всё про них знаю. Сначала в прислугах была, а позже в экономку-домоправительницу превратилась. Нынче весь дом на мне. А сам-то Пётр Сергеевич сейчас на работе. День и ночь работает. Что поделаешь, лекарь – должность наиважнейшая.

– Я видел здесь вчера дяденьку-военного, – робко сказал Тимка.

– А, это Андрей Иванович, тоже доктор, только военный, – махнула рукой тётка, – друг нашего барина.

– Разве бывают военные доктора? – удивился Тимошка.

– Знамо дело, бывают. Кто же солдатиков и господ офицеров лечить будет? А если война? Без врача в армии никак нельзя. У нас в Гатчине две бригады расквартированы – артиллеристы и кирасиры. Да и то сказать – сами государь император с семьёй частенько сюда в свой дворец наезжают.

Сам царь! У Тимки от такой удачи аж дыхание остановилось. Вот ведь! Ладил попасть в столицу, разыскать государя да в ноги ему кинуться, а тут, нате вам с кисточкой! Царь сам сюда приезжает!

«Погожу пока бежать, авось, Господь сжалится надо мной да сведёт с царём-батюшкой. Всё ему тогда расскажу про долю сиротскую», – принял решение Тимофей и по уши погрузился в изрядно почерневшую мыльную воду.

После ванны Тимка почувствовал себя лёгким, как цыплячье пёрышко.

Домоправительница выдала ему чистую мальчишескую одежду, в точности как у виденного на ярмарке барчука, и расчесала спутанные волосы:

– Какой ты у нас красавчик!

В просторной кухне с жарко натопленной чугунной плитой она наложила мальчику полную тарелку каши с молоком и от души полила её сверху вареньем. Такое богатство Тимошке было очень удивительно – в их селе кашу с молоком только по праздникам в печку ставят, а варенье он вообще всего один раз в жизни пробовал.

– Тётя Сима, а ты царя видела? – спросил он с набитым ртом.

– Конечно, видела, – няня намазала маслом хлеб и протянула мальчику. – Правда, он не так часто здесь гостит, как его батюшка, Александр Третий. Тот вообще в Гатчине жил. Каждый день в парке гулял. Своей царской рученькой уток в пруду кормить изволил.

– Вот бы и мне царя увидать, – мечтательно протянул Тимка и выглянул в окно.

Он представил, как перед окнами прогуливается сам император в короне и мантии. В руке он держит большой шар – державу, а в другой – скипетр. Как на открытке, привезённой отцом из города.

– Если царь самолично кормил уток, то куда он в это время девал державу и скипетр? Наверное, на камень клал? – спросил Тимошка тётю Симу.

Она рассмеялась:

– Да нешто государь так каждый день наряжается! Я его в самой обыкновенной одежде видала. Такой, как у Петра Сергеевича.

– А я думал, он всегда в царской ходит, – разочарованно протянул Тимошка.

«Поджоги в Гатчине! Поджоги в Гатчине! За три дня сгорело два дома! Покупайте свежую газету!» – раздался на улице звонкий мальчишеский голос разносчика газет.

– Что делается, что делается! – покачала головой тётя Сима и перекрестилась. – Вот уж напасть, так напасть. Люди говорят, что сюда из Франции самого знаменитого французского сыщика выписали, чтоб быстрее поджигателей сыскать. Вчера к Петру Сергеевичу в больницу сразу трёх обгоревших привезли. Он и сейчас там с ними возится.

– Здесь я уже, здесь, – раздался снизу знакомый голос.

Доктор тяжело прошёл в кухню и обессиленно опустился на стул.

– Целый день спасали пострадавших на пожаре. Мать и дочь. Малышка лет шести. Угорели сильно. Едва выжили.

Он пристукнул кулаком по столу:

– Эх, попался бы мне этот варнак, что дома поджигать удумал, живым бы не ушёл.

– Дяденька доктор, – тревожно посмотрел на него Тимошка, – вдруг это те самые разбойники, которые со мной на поезде ехали и хотели украсть твою сумку?

– А ведь верно! – оживился Пётр Сергеевич. – Поджоги как раз и начались с того дня, как тебя под поезд столкнуть пытались. Молодец, Тимофей, верно рассуждаешь! Давай, рассказывай, что помнишь.

Тимка, собираясь с мыслями, поёрзал на удобном высоком стуле, совсем не похожем на лавки в тёткиной избе, глубоко задышал и принялся рассказывать нехитрую историю всей своей коротенькой жизни. Хотя его рассказ занял от силы десять минут, тётя Сима успела пару раз жалостливо поплакать, а Пётр Сергеевич недовольно нахмуриться.

Наконец в кухне воцарилось молчание, изредка прерываемое потрескивающими в плите угольками и бульканьем кофейника.

– Знаешь что, Тимофей, – сказал хозяин и посмотрел на тётю Симу, – оставайся-ка ты пока у нас, а там видно будет.

6

Тимошка жил в доме Петра Сергеевича уже вторую неделю, за этот срок он успел всей душой привязаться к добрейшей тёте Симе и к вечно занятому доктору. Время от времени мальчик подумывал, что нехорошо быть обузой в чужом доме, «лишним ртом», как сказала бы тётка Маня, и тогда начинал изобретать планы самостоятельного зарабатывания денег.

– Завтра мы с тобой пойдём на лотерею-аллегри, – однажды сказал Тимошке Пётр Сергеевич. – Благотворительное общество будет продавать выигрышные билеты, все деньги от которых пойдут в пользу больницы для бедных.

Он радостно потёр руки:

– Хорошо бы оборудовать приличный хирургический кабинет с новейшей лампой для освещения операций.

«Лотерея-аллегри! Выигрышные билеты!» Это известие взбудоражило Тимошку. Даже в его родном селе все знали, что такое выигрыш в лотерею, что уж тут говорить про почти столичную Гатчину.

В городе только и было разговоров про предлагаемые призы. Накануне выходного дня Пётр Сергеевич принёс программу гуляния, и Тимошка, изрядно вспотев от старания, громко по складам прочитал: «2 июня 1903 года, в воскресенье, на военном поле против Дворца, в 2 часа пополудни начинается гуляние с лотереей-аллегри. Главные призы: три лошади, две коровы и коза. Цена лотерейного билета 10 копеек. Драматической труппой под управлением А.Лучезарова будет разыграно сочинение Полевого «Дядюшка на трёх ногах» и водевиль Григорьева «Иголкин – купец». Кроме театра будут выступать музыкальные клоуны братья Акатовы. По заключении гуляний, в 10 часов вечера, будет зажжён фейерверк».

О драматической труппе Тимошка слыхом не слыхивал и фейерверка никогда не видел, но что значит стать хозяином лошади или коровы, представлял даже очень хорошо.

«Больше всего повезёт тому, кто выиграет лошадь, – хозяйственно рассуждал он. – Ах, если бы это был я! Тогда бы на всем белом свете не нашлось такой тётки, пусть даже самой злющей, которая посмела бы обозвать меня дармоедом!»

Тимофей воображал, как въезжает на собственном коне в Соколовку, а со всех сторон к нему сбегается честной народ: мужики завистливо цокают языками, бабы всплёскивают руками, соседские девчонки таращат глаза от удивления, а пацаны просят прокатиться.

«Да если бы у меня была лошадь, то жил бы я себе припеваючи и горя не зная. А Петру Сергеевичу и тёте Симе за их доброту каждый день возил бы из села свежее молочко».

Ночью Тимке приснилось, что он едет на лошади вдоль реки, а с берега напротив ему машут рукой мама с папой.

– Сынок, сынок, – изо всех сил кричит матушка, – омут глубокий, нам реку не переплыть.

– Оставайся там, где стоишь, – вторит ей отец и кидает через реку извивающуюся змею. – Возьми, это тебе пригодится в жизни!

Проснулся Тимошка весь в слезах: надо же такому присниться. И опять непонятная змея. Не иначе как придётся идти в заклинатели змей. Отец зря не посоветует.

– Что-то ты с личика спал, – заохала тётя Сима, когда Тимка пришёл в кухню на завтрак. – Ну да я тебя враз развеселю. – Она покопалась в кармане передника и выудила оттуда медную монетку в десять копеек. – Вот тебе от меня подарочек. Купишь себе лотерейный билетик.

Тимошка чуть булочкой с повидлом не подавился: вот она, удача, сама в руки скачет! Потом в кухню зашёл Пётр Сергеевич и тоже дал Тимке десять копеек. На гулянье паренёк летел, как на крыльях. Да и как иначе, если на нём был новенький матросский костюмчик – в точности, как у барчука, который махал ему рукой из вагона поезда, а в кармашке лежало целых двадцать копеек. Время от времени Тимошка гладил их пальцами через плотную шерстяную ткань и думал, что он, наверное, самый счастливый мальчик на свете.

Военное поле было полно народа. У входа стояли балаганы с призами, в загоне, окружённые толпой крестьян, подрагивали лоснящимися боками каурые кони, а рядом неспешно жевала сено пёстрая тёлка-однолетка.

– Лотерея-аллегри, покупайте билеты! – в широкий медный рупор кричал зазывала и крутил большой стеклянный барабан, в котором, как живые, скакали свёрнутые в трубочку билеты.

– «Аллегри» – это значит мгновенно, – пояснил мальчику Пётр Сергеевич, – купил билетик, развернул – и готово: смотри, какой приз ты выиграл.

Доктор взял Тимку за руку и пристроился в очередь за лотерейными билетами.

– Эй, хозяин, не зевай, а билетик открывай, – весело подбадривал продавец каждого покупателя билета, и все в очереди, затаив дыхание, ждали, когда его обладатель торопливыми пальцами разорвёт скрученную бумажку и огласит свой выигрыш.

– Сервиз! Гип-гип, ура! – ликовал охрипшим голосом зазывала, а военный оркестр тут же начинал играть поздравительный «туш».

– Коза! Вы стали счастливой обладательницей наилучшей породистой козы! Позвольте поздравить вас с приобретением! – заходился от счастья продавец, чмокнув растерявшуюся барыню прямо в пальчики, зажимающие счастливый билет.

– Коза, ну и повезло же барыньке! – тихонько охнул кто-то за Тимкиной спиной.

Мальчик обернулся. Сзади него стояла бедно одетая женщина с маленькой девочкой и тревожно провожала глазами каждый выигрыш.

– Как думаешь, билетов на всех хватит? – спросила она Тимку.

Мальчик пожал плечами и весело запрыгал, потому что уже приближалась его очередь.

«Лошадь, лошадь, лошадь, – твердил он про себя. – Пожалуйста, Господи, пусть я выиграю лошадь».

Он протянул деньги подмигнувшему продавцу, и тот лихо закрутил барабан с заветными бумажками. Тимка выбрал глазами две из них и решил, что постарается вытащить именно их.

Барабан остановился, и продавец призывно распахнул стеклянную дверку:

– Пожалуйте, милостивый государь.

Тимофей приметил свои билетики и без колебаний выбрал две розоватые бумажки.

– Открывай парень, не томи, – весело завыла толпа.

Мальчик взглянул на Петра Сергеевича. Тот разрешающе кивнул головой и улыбнулся:

– Разворачивай, чего же ты ждёшь?

Тимофей раскрутил первую бумажку и увидел три слова: «Билет без выигрыша».

– На «нет» и суда нет, – подбодрил Пётр Сергеевич, – открывай следующий.

Тимка засопел, на всякий случай перекрестился, развернул второй билет и охнул: там был нарисован каурый конь с тележкой.

– Гип-гип ура! – в упоении заголосил продавец билетов. – Выигран главный приз – лошадь с тележкой-шарабаном! Юноша стал победителем! Поаплодируем победителю, господа!

В толпе загомонили. Пётр Сергеевич крепко взял Тимку за руку и отвёл в сторонку:

– Поздравляю с выигрышем, молодой человек.

Тимофей чувствовал себя на седьмом небе. В один миг он превратился из никому не нужного нахлебника в состоятельного мальчика.

«Буду извозом зарабатывать, а то и огород кому вспашу, – солидно обдумывал он свой выигрыш, – лошадь в деревне завсегда прокормит».

Только жалко было расставаться с Петром Сергеевичем и тётей Симой, но не век же на чужой шее сидеть. Взрослый уже, да и грамотный к тому же. Вон, соседский Колька в такие же годы уже половым работал в столичном трактире.

– Рад? – опечаленно спросил его доктор.

– А то! – встрепенулся Тимошка. – Вы не думайте, Пётр Сергеевич, я к вам с тётей Симой буду часто в гости наведываться, да с гостинцами. За всё ваше добро отслужу, – вспомнил он, как говаривал его отец.

– Да я и не думаю… – Пётр Сергеевич отвернулся и заговорил с подошедшим Андреем Ивановичем, а Тимошка хотел было двинуть за выигрышем, но вдруг услышал в стороне негромкий приглушённый плач. Он присмотрелся. Плакала та женщина с девочкой, что стояла позади него.

– Тётенька, что ты плачешь?

Женщина подняла на него красные глаза и криво усмехнулась:

– А, счастливчик… Легко тебе, барчук, живётся – вишь, лошадь с шарабаном себе на забаву выиграл. А я, вместо хлеба, на последние десять копеек билет купила, думала, хоть козёнку получу, чтоб моя дочурка с голоду не померла, да вот пустышку вытянула. Вдова я, погорелица. Слыхал, небось, про пожары в Гатчине?

Тимошка согласно мотнул головой и закусил губу.

– Вот мы с Алёнкой эти бедолаги и есть, – она ткнула заскорузлым пальцем в прижавшуюся к её ноге девчонку и махнула рукой. – Видать, нам судьба такая. На пожаре не сгорели, так под забором сгинем, как собаки.

Тимофей ещё раз посмотрел в полные отчаяния глаза женщины и медленно протянул ей свой билет:

– На, возьми. Нешто я не понимаю, сам вволю наголодался.

Баба кулём повалилась на колени прямо в липкую грязь, размазанную сотнями сапог:

– Век за тебя, кормилец, буду Бога молить!

Тимофей растерялся было, но почувствовал на своём плече тяжёлую руку Петра Сергеевича. Он поднял голову и увидел посветлевшее лицо доктора:

– Молодец, сынок, ты всё правильно сделал. Никому теперь тебя не отдам.

7

– Решил я, Серафима, усыновить нашего Тимошку согласно закону, – сообщил Пётр Сергеевич, когда все собрались у самовара на вечерний чай. – Что скажешь? – посмотрел он пытливо на тётю Симу и прижал к себе Тимку.

Та всплеснула руками, прослезилась и громко зашмыгала носом:

– И правильно удумали, барин. Бог сироток привечает, авось, и вам через него счастье выпадет. Богоданный-то сыночек – такой же родной.

Пётр Сергеевич потемнел лицом и невольно взглянул на портрет жены и сына:

– Я думаю, Маша одобрила бы мой поступок, да и Вадим не возражал бы. Он был очень открытым мальчиком, чутким к чужому горю.

Экономка всхлипнула и закрыла лицо фартуком.

– Ну, хватит, Серафима, полно. Не рви мне душу, – приказал Пётр Сергеевич. – Начнём готовить нашего Тимофея в гимназию. Надо ему документы выправить. Вели дворнику заказать мне экипаж, во вторник поедем в церковь, где Тимофея крестили, и выпишем ему метрическую справку. Не годится человеку без документов жить.

От этих слов Тимкино сердечко так и подпрыгнуло.

– Поедем ко мне в Соколовку? А тётка Маня меня назад не потребует?

– Силком тебя никто не отберёт, не волнуйся, – успокоил его Пётр Сергеевич. – Да ты ведь говорил, что не нужен тётке. Может, лукавил?

Тимофей так энергично затряс головой, что чай из чашки брызнул во все стороны:

– Ей Богу, дядя Петя, правда, правда не нужен, – покраснел мальчик. – Я подумал, что, может, вы меня вернуть хотите, – добавил он шёпотом.

– Не выдумывай ерунды, – подвёл итог Пётр Сергеевич, – а собирайся в путь.

Назавтра выехали спозаранку. И то сказать, путь не близкий – почитай, двадцать вёрст, да всё лесом. Тётя Сима сунула в повозку вкусно пахнущую свежими пирогами корзиночку, прикрытую чистым полотенцем, и тайком от доктора запихнула в карман Тимофею петушка на палочке.

«И почему дядя Петя не разрешает есть леденцы? – размышлял Тимофей под мерный стук лошадиных копыт. – Говорит, что они вредные. А в чём там вредность, если они такие вкусные? Я мог бы всю жизнь только леденцами и питаться».

Пётр Сергеевич завернул мальчика в клетчатое одеяло, и Тимошка, надышавшись пряным хвойным воздухом июньского леса, незаметно для себя крепко уснул. К деревне подъезжали за полдень. Тимка вытянулся в струнку. Было радостно и одновременно тревожно: а ну, как что-то пойдёт не так, как задумано? Вдруг тётка заартачится и не захочет отдавать Тимофея Петру Сергеевичу? Да и как-то неловко было показываться перед деревенскими друзьями в барчуковом наряде.

Он вложил свою ладошку в руку доктора, и тот успокаивающе сжал горячие после сна Тимошкины пальцы. Так рука об руку и въехали они в большое село Соколовка.

Первая, кого они увидели, была бабка Мирониха с пустыми вёдрами на коромысле.

– Ахти мне! – заголосила старуха так, что от её крика шарахнулся в сторону собиравшийся прокукарекать петух. – Никак это Тимка Петров! А разряжен-то, ну чисто королевич! Гляньте, люди добрые! Мы думали, что он в лесу пропал, а он целёхонек! Да с барином!

Она критически осмотрела Петра Сергеевича, сбавила тон и подскочила к повозке:

– Слышь-ко, барин, ты Маньке мальчонку не отдавай. Заест она его поедом, как пить дать заест.

– Поехали! – Пётр Сергеевич тронул возницу, и тот послушно натянул вожжи.

– Тимка! Гляньте, люди добрые, Тимка Петров! Живой и невредимый! – раздавалось со всех сторон.

Хотя Тимошка предполагал, что именно так всё оно и будет, но всё-таки не выдержал и спрятался за широкую спину своего названного батюшки.

– Вон он, наш дом, – показал мальчик на просторную крепкую избу в два этажа, – его мой дед Илья построил. Мы там все вместе жили, пока родители и дед от холеры не померли.

Пётр Сергеевич согласно кивнул и привлёк Тимошку к себе:

– Есть такая беда в России. Целые деревни от этой болезни вымирают. Самое обидное, что причиной тому – заражённая вода. Стоит только начать кипятить воду, и болезнь отступает.

– А ты смог бы вылечить маму и папу? – заглянул Тимошка в лицо доктору.

– Не знаю, – честно признался тот, – но обязательно попробовал бы. Я уже два раза ездил на холерные эпидемии. Один раз в Ростов Великий, а потом – в далёкую Среднюю Азию.

Повозка плавно остановилась у калитки, и Тимошка легко взбежал на родное крыльцо. Дверь была подперта поленом.

– Наверное, все на огороде, – предположил мальчик, – ведь пора картошку сажать.

Раздвигая заросли калины и бузины, Тимофей повёл Петра Сергеевича за угол дома, где у Петровых был большой огород.

– Муха! – обрадовался мальчик, когда ему под ноги с мяуканьем бросилась пёстрая кошка. – Муха, Мушенька, как ты тут без меня?

– Это ещё матушкина кошка, – объяснил он доктору. – Можно я её с собой возьму?

Пётр Сергеевич улыбнулся:

– Возьми. Будем надеяться, что Сима нас с ней не выгонит.

– Не выгонит, дядя Петя, – горячо прошептал Тимошка и прижал к себе худенькое кошачье тельце. – Небось, голодная. Тётка-то её не очень жалует.

– Доброго здравьица, барин. Дачу снять изволите? Это мы завсегда, со всем нашим почтением, – пропел из-за угла ласковый женский голос.

Тимошка вздрогнул: прямо на него, улыбаясь во весь рот и наскоро поправляя сбившийся платок, шла тётка Маня. Она льстиво согнулась и отвесила Петру Сергеевичу приветственный поклон:

– С сынком, барин, желаете въехать? Сынок-то у вас какой хорошенький – копия папашенька.

Она перевела взгляд на Тимошку, осеклась и стала как-то неловко, боком сползать по стене дома.

– Чур меня, чур, – закрестилась тётка, – ты же в лесу сгинул…

Она осмотрела Тимку с ног до головы и даже дрожащей рукой подёргала его за нарядную курточку.

– Не сгинул, как видите, – вежливо сказал Пётр Сергеевич. – Мы с Тимофеем, собственно, приехали за тем, чтобы сообщить вам, что я усыновляю этого мальчика.

От звука его голоса на бабу словно ушат холодной воды вылили. Она резко вскочила, подбоченилась и вздёрнула голову:

– А ты, господин хороший, кто таков есть, чтобы мне указывать?! Мой племяш! Что хочу, то с ним и делаю! Он мне ещё за хлеб-соль не отработал. Я его всю зимушку кормила, поила, лучший кусок от своих детей отрывала, сама недоедала. Не бывать такому, чтоб мои дети в деревне в навозе копались, а Колькин Тимка в барчуках в городе жил. Хочешь – бери себе вместо Тимки моего Кирьку. Или, вон, Катьку забери, она девка справная. Готовить, стирать тебе будет.

Тимошка даже зажмурился от ужаса: а ну как Пётр Сергеевич и впрямь передумает и усыновит Кирьяна или Катюху.

«Значит, так тому и быть, – вдруг вспомнил он мамину любимую приговорку. – Видно, не судьба мне…»

Но Петр Сергеевич, казалось, не обратил внимания на слова тётки. Он устремил на разъярённую женщину спокойный взгляд и тихо спросил:

– Как я понимаю, часть этого дома принадлежит Тимофею?

Баба замолчала, только глаза сузила от злости.

– Мы оставляем её вам. А это примите за потерянную корзинку.

Он вынул из кожаного портмоне новенький рубль, положил его на крыльцо:

– До свидания.

Пётр Сергеевич взял Тимошку за руку и уже совсем было собрался уходить, как вдруг мерное кудахтанье кур во дворе прервал детский крик:

– Спасите! Помогите! Умираю!

Все обернулись на этот отчаянный вопль и дружно ахнули: в калитку ввалился окровавленный мальчик лет семи.

8

– Убили! Кирьку моего убили! – птицей кинулась к мальчонке тётка Маня. – Кто тебя истерзал?

– Лиса! Меня лиса покусала!

Ребёнок, задыхаясь, хватался за мать окровавленными руками и как будто оправдывался:

– Я её и не трогал вовсе. Она сама из-за куста как выскочит и ну кусать, ровно бешеная!

– Бешеная! – тётка Маня вздрогнула, внезапно обессилев от страшной мысли.

– Бешеная… – эхом подхватил Тимошка и с жалостью посмотрел на Кирьяна.

Он хорошо помнил, как прошлым летом от укуса бешеной лисы погиб деревенский печник дядя Сеня. Умирал он долго и мучительно. Мальчишки бегали к его избе, заглядывали в окна и с замиранием сердца смотрели, как добрый и безобидный дядя Сеня клубком катается по полу и бьётся головой о ножки стола. Мама говорила, что при этой болезни люди не могут пить, поэтому её ещё называют «водобоязнь».

– Смотрите, ребятишки, без спросу в лес ни шагу, – предупреждала она Тимошку, Кирьку и Катьку, – от этакой хворобы ни один лекарь не вылечит. Да крепко запомните: ежели лиса или собака сама на людей бросается – быть беде.

Тимошке стало так жалко Кирьяна, что из глаз сами собой побежали непрошенные слезы. Хоть и вредный парень Кирька, нравный да капризный, но всё ж таки братушка – родная кровь.

– Мальчика необходимо срочно отвезти в больницу на прививочную станцию и привить от бешенства, – решительно сказал Пётр Сергеевич. – Занесите ребенка в дом. Я его перевяжу, я врач. Да поторапливайтесь, – скомандовал он тётке Мане.

Баба опомнилась и перестала выть:

– Ты лекарь?

Она вцепилась в полу пиджака доктора и поволочилась за ним по пыльному крыльцу, стуча коленями о ступени:

– Не дам! Не дам тебе своего Кирьку! Пусть дома умрёт, а в больницу везти не дам! Вы его там докторскими ножами зарежете и ядовитыми зельями опоите!

Доктор отпихнул обезумевшую женщину, взял Кирьяна на руки и понёс в избу, не обращая внимания на то, что кровь пачкает светлый рукав его пиджака.

– Сообщи вознице, что едем в Петербург, я заплачу, – сказал он Тимошке через плечо и принялся за перевязку.

Мальчик со всех ног кинулся к экипажу.

«Только бы скорее добраться до этой прививочной станции, – думал он, – а там дядя Петя обязательно вылечит Кирьку, раз обещал».

Но кучер неожиданно для него наотрез отказался:

– Хоть убей, барчук, не поеду. У моей лошади копыто сбилось, не дойдёт она до Петербурга. – Он расстроенно махнул рукой и стыдливо отвёл глаза. – А другой лошадки у меня нет. Обезножит эта – хоть в петлю лезь. Чем детей кормить?

«Надо бежать к лавочнику, у него есть лошадь», – вспомнил Тимошка и понёсся по узкой деревенской улице, срезая углы и перемахивая через заборы.

– Тимка, Тимошка! Откуда ты взялся? – бежали за ним друзья-приятели, пытаясь остановить и расспросить поподробнее, что с ним приключилось.

Школьная подружка Лушка поймала его за курточку и стала обнимать.

– Потом, Лушка, недосуг мне, беда у нас, – вырвался он из цепких девичьих пальцев, оставив в её руках две пуговицы.

Лавочника, дядьку Ефима, Тимка увидел издалека. Слава Богу! Дядька Ефим, как всегда в это время дня, сидел на завалинке около покосившейся двери лавки и задумчиво плевал в кучу песка шелуху тыквенных семечек, одновременно отпихивая сапогом наглого петуха, норовившего вскочить хозяину на руки.

– Тю! Никак Тимка Петров! – хлопнул он ладонью по коленке. – А бабы говорили, что ты в лесу пропал. Вот сороки! Языки бы им поотрезать. Да нарядный какой! Разбогатела Манька, что ли? Надо с неё долг взыскать, а то она мне аж десять рублей задолжала.

– Дядька Ефим, дайте лошадь до Петербурга, Кирьку бешеная лиса укусила, – перебил Тимошка торговца, – доктор говорит, что его надо срочно везти в больницу на прививочную станцию.

Мужик перестал жевать и немигающе уставился на мальчика:

– Бешеная, говоришь? Беда! Помрёт Кирьян, хоть вези его на станцию, хоть не вези. От бешенства все помирают.

– Дядя Ефим! Дай лошадь Христа ради! – заревел Тимошка.

– Да нет у меня лошади, – пожал плечами Ефим, – на дальнее поле с сыновьями отправлена картоху сажать. Чай сам знаешь, земельный надел у нас немалый, работы много. – Он призадумался. – Хотя, постой, спроси у батюшки Василия. Вроде бы его попадья говорила, что они уже отсажались.

«Точно!» – обрадовался Тимошка. Как же он забыл про сельского священника отца Василия? У него ведь тоже лошадка имеется. Батюшка часто ездил на ней в дальние деревни навещать больных, совершать требы да и просто поддержать свою паству добрым словом и отеческим наставлением. Батюшка точно даст! Тимофей не раздумывая кинулся дальше: – Брысь, Буян! – крикнул он на ходу Ефимовой собаке, собирающейся любовно схватить его за штаны. – Видишь, какое горе у нас!

Батюшка жил на горе, возле старинной каменной церкви красного кирпича, утопавшей в зелени вишнёвого сада и кущах цветущей сирени. Духмяный воздух был такой густой, что у мальчика на мгновение закружилась голова.

– Отец Василий, отец Василий, – сухими от быстрого бега губами выдохнул Тимка, едва завидя невысокую батюшкину фигуру в холщовом подряснике, – отец Василий, лошадь бы нам. Кирьку в Петербург свезти, его бешеная лиса покусала.

– Тимошка, ты? – опешил батюшка. Но больше не стал ни о чем расспрашивать и без лишних разговоров вывел из конюшни свою каурую кобылу Диану и сказал: – Помоги запрячь.

Тимка пулей метнулся в сарай за сбруей и через несколько минут уже подъезжал с батюшкой к тёткиному дому. Пётр Сергеевич ждал его у изгороди. Он приветственно, как давнему знакомому, кивнул батюшке, взял у него из рук вожжи и крикнул в глубину дома:

– Несите мальчика.

Дверь приоткрылась, и Тимка увидел бледную тётку Маню с забинтованным чистыми тряпками Кирькой на руках. За ними тащилась испуганная Катька, а из кухни доносилась развесёлая песня пьяного дяди Васи, тёткиного мужа. Кирьян чуть всхлипывал и с опаской поглядывал на строгое лицо Петра Сергеевича.

– Благословите, батюшка, нас на успешное лечение, – склонил голову доктор перед отцом Василием.

Сельский батюшка уверенной рукой перекрестил его, приложил свой крест к губам Кирьяна, поцеловал в макушку Тимошку:

– Бог в помощь. Будем ждать вас назад с хорошими вестями.

Шарабан тронулся, тётка Маня взвыла белугой и кинулась вслед за повозкой:

– Доктор, слышь, доктор! Бери себе Тимошку-то! Всё бери, только спаси Кирьку, – ещё долго слышался её рыдающий голос.

9

– Маманя! К мамане хочу! – время от времени подвывал Кирька, удобно устроенный в экипаже на куче чуть подопревшего сена. – Отпусти меня, дядька! – опасливо косился он в сторону Петра Сергеевича.

Тимошка скатился поближе к брату и втянул ноздрями знакомый запах сухой травы. Сразу вспомнилось, как тёмными зимними вечерами ходил он вместе с мамой в хлев, чтоб подоить белолобую коровку Милку. Пока мама крестила углы хлева и зажигала закопчённый огарок свечки, Тимошка обмывал тёплой водой корове вымя. Это была его обязанность. Потом он подкладывал Милке сена, чтоб не отвлекалась по сторонам во время дойки, и слушал, как в подставленную кружку стучат тёплые струйки молока.

– Первое молочко да в роток любимой детушки, – приговаривала мама.

От этих воспоминаний на глаза навернулись слёзы. Он торопливо отвернулся, чтобы дядя Петя не подумал, что у него, как у девчонки, глаза на мокром месте. И так сегодня наревелся вволю, аж нос распух.

«Не повезло Кирьке, напоролся на бешеную лисицу», – подумал он.

– Что ты в лесу-то искал? – тронул Тимка брата за плечо.

Тот надулся и пробурчал что-то нечленораздельное.

– Не трогай его, Тимоша, – обернулся с облучка Пётр Сергеевич, – он устал от боли, нанервничался. Ну да ничего, через пару часов приедем в Петербург, сразу же отправимся в больницу и начнём делать уколы от бешенства.

– Как это уколы? – зашмыгал носом Кирьян. – Шилом, что ли, колоть будут?

– Зачем шилом? – засмеялся доктор. – Специальным прибором, шприц называется. Это такая стеклянная трубочка с иголкой.

– Господи, помилуй, какие ужасы, – окончательно приуныл Кирьян.

– Ничего не ужасы, – строго остановил его Пётр Сергеевич, – это совершенно не больно. Зато скоро будешь здоров, как бычок.

– Вот ещё скажешь, барин, как бычок, – чуток повеселел мальчик и повернулся к Тимошке. – Спрашивал, почто я в лес ходил? Тебя высматривал. Вдруг, думаю, Тимка не сгинул без вести, а к разбойникам прибился или ещё куда. Люди говорили, будто видели тебя на старом покосе – как ты вместе с русалками в озере купаешься. А старуха Мирониха мамане баяла, что тебя цыгане к себе в табор забрали и пристроили медведя водить.

Тимошке так приятно стало, что Кирька не забыл о нём, как будто кто его тёплой рукой по спине погладил. Мальчик придвинулся поближе к Кирьяну и достал из изрядно перепачканного кармана петушка на палочке. Отколупал пальцем прилипшие крошки и протянул брату:

– На, возьми, это мне тётя Сима дала.

Он украдкой посмотрел на Петра Сергеевича, опасаясь, что доктор заставит выбросить вредную сладость, но доктор ничего не сказал, а только хмыкнул:

– Ну, Серафима, будет тебе на орехи, узнаешь, как мальчишке зубы портить.

Некоторое время ехали молча. Путь лежал через незнакомые деревни. Раз остановились у придорожного колодца, и Пётр Сергеевич налил лошади полное ведро воды.

«Эх, был бы у меня сейчас свой конь в шарабане, – подумал Тимошка, вспомнив свой выигрыш в лотерею и глядя на батюшкину лошадь, которая с пофыркиванием пила воду, – ехали бы с ветерком да посмеивались».

Но тут же остановил себя: бедной вдове лошадь была куда нужнее, чем ему, сытому и присмотренному мальчику, почти законному сыну доктора Мокеева.

«Интересно, сколько домов в Санкт-Петербурге? – гадал Тимка, глядя на проплывающие над ними облака. – Наверное, много. Как в трёх, или нет, в пяти сёлах».

Отец рассказывал, что в Питере есть настоящий зверинец, где народу показывают полосатую лошадь, а на каждой улице продают мороженое. Мысль о мороженом привела его в превосходное настроение. Сам он попробовал его совсем недавно, когда тётя Сима зазвала в дом незнакомого мужика в белом фартуке и с ящиком, поставленным на голову.

– Сахарно морожено, кушай не зевай, шире рот раскрывай! – подмигнул мужик Тимошке, открыл ящик и наскоблил оттуда на блюдечко круглые белые шарики.

Шарики были холодные, маслянистые, и Тимка сперва даже опасался их пробовать. А ну, как какая-нибудь гадость!

– Ешь, не бойся, – засмеялась тётя Сима, – потом спасибо скажешь.

Тимошка вспомнил, как волшебное мороженое растеклось на языке холодной сладостью, и наморщил от удовольствия нос.

– Дядя Петя, ты купишь Кирьке мороженое, когда он выздоровеет?

Пётр Сергеевич кивнул головой и озабоченно нахмурился:

– Куплю обязательно, только нам пока не до мороженого, каждая минута на счету.

Его тон так не понравился Тимошке, что мальчик забеспокоился: вдруг что-то идёт неправильно и на самом деле Кирьку не так-то просто вылечить? Он приподнялся на коленках и переполз на облучок. Рядом с доктором он чувствовал себя гораздо увереннее.

Пётр Сергеевич подвинулся.

– Видишь ли, Тимофей, – серьёзно объяснил он мальчику на ухо, – болезнь «бешенство, или водобоязнь» ещё не изучена до конца. Совсем недавно от неё не было никакого спасения, и любой человек, получивший смертельный укус, обязательно погибал. Лишь несколько лет назад французский учёный Луи Пастер смог получить исцеляющую вакцину.

– Французский? – ахнул мальчик. – Значит, нам надо ехать не в Петербург, а во Францию?

– Слава Господу и принцу Ольденбургскому, что теперь не надо ехать за вакциной в другое государство. Принц на свои деньги посылал к месье Пастеру наших гатчинских докторов, и они научились сами делать лекарство – вакцину от бешенства. Вот к ним в больницу мы сейчас и едем.

Доктор тревожно оглянулся на Кирьяна и дёрнул поводья:

– Но, Диана, не подведи нас, поспеши и получишь целый мешок отборного зерна.

Кобыла как будто поняла всю важность своей задачи и прибавила ходу. Скоро издалека показались высокие заводские трубы, потом деревянные домишки сменились на высокие каменные дома, и вскоре экипаж остановился около красного кирпичного здания больницы.

– Тимофей, не отставай, – скомандовал Пётр Сергеевич и вытащил из экипажа сомлевшего за дальнюю дорогу Кирьяна, – нам туда.

Он показал подбородком на самый отдалённый корпус, около которого стояла сестра милосердия в белой косынке, украшенной красным крестиком. Кирьян с испугом огляделся вокруг и снова начал плакать.

– Не пугайся, Кирюша, – доктор покачал его на руках, совсем как маленького. – Сейчас тебе сделаем первый укол, наложим свежую повязку, и будешь спокойно отдыхать до завтрашнего дня. И Тимофей пока с тобой побудет.

Тимошка согласно поддакнул и подумал, что дядя Петя очень правильно рассудил. Вдвоём-то оно, конечно, веселей. Пётр Сергеевич отстегнул от цепочки на жилете большие часы-луковицу, протянул их Тимошке и велел ждать на лавочке возле двери.

«Часы – это хорошо», – обрадовался мальчик.

Пётр Сергеевич уже давал их Тимошке, и тот прекрасно усвоил, как пользоваться такой замечательной вещью. Он с трепетом нажал на кнопочку, и крышка часов плавно поднялась вверх, открывая белый циферблат.

«Маленькая стрелка показывает часы, а большая – минуты, – повторил про себя Тимошка, – а самая тоненькая, вечно бегущая стрелочка, отсчитывает секунды, по которым доктор проверяет пульс у больного».

Тимошка на всякий случай потрогал свой пульс, а потом проверил время. Стрелки показывали семь часов вечера. Тимошка сидел как вкопанный, изредка поглядывая на хронометр, пока не заметил за углом, в куще сирени, какое-то странное шевеление. Он привстал и вытянул шею. Но с этого места ничего не было видно.

«Ничего страшного не случится, если я отойду на пару шагов», – подумал он и на цыпочках, чтоб не спугнуть обитателя кустов, двинулся в нужном направлении.

10

Шаг. Ещё шаг. Тимошка остановился и прислушался. Существо в кустах затаилось.

«Небось, приблудная собака», – решил мальчик и хотел было повернуть назад к скамейке, но любопытство пересилило. Очень уж странным ему показалось мелодичное пощёлкивание в кустах. Точно кто-то орехи колол. Ну не собака же орехи колет?!

Почти не дыша, он подкрался к зарослям сирени, постоял. Ни звука. Тогда Тимка решительно раздвинул руками упругие ветки и отпрянул: на него смотрел стеклянный глаз диковинной птицы. То, что птица ненастоящая, Тимка понял сразу: очень уж неестественно топорщились ярко-жёлтые перья и посверкивал похожий на пуговицу красный глаз. Он наклонился, чтобы рассмотреть диковинку поближе, но птица вдруг качнулась, подпрыгнула и поползла в сторону. Потом она приподнялась, и под ней обнаружилась маленькая старушка с жидкими спутанными волосами и в подпоясанном верёвкой засусленном синем зипуне. Тимошка прямо рот разинул от удивления. Он понял, что птаха была прикреплена к потёртой фетровой шляпке, и фыркнул: попробовала бы его мама или тётка Маня надеть подобный наряд в хлев или на сенокос! Всё село бы смеялось да пальцами у виска крутило.

Старушка обидчиво наклонила голову и показала Тимошке язык. Он возмутился. Мало того, что бабулька шастает по кустам в немыслимой шапке, так ещё и дразнится!

– Ты кто? – пытливо посмотрел он на бабку и хотел потрогать руками чудную птицу, но бабка вдруг пронзительно завизжала, завертелась колесом и выхватила у него из рук часы Петра Сергеевича.

Тимошка застыл от неожиданности, его прямо в жар бросило:

– Отдай!

Старуха снова показала ему язык, повернулась и живо засеменила к распахнутым воротам больницы.

– Бабуля, отдай часы! Это не мои! – побежал за ней Тимка.

Бабка припустила что есть мочи, да так быстро, что мальчику было за ней не угнаться. Время от времени она подпрыгивала и выкрикивала что-то вроде «Юх! Юх!»

Тимошка на мгновение оглянулся, чтобы посмотреть, не вышел ли на крыльцо кирпичного корпуса Пётр Сергеевич, и этого оказалось достаточно, чтобы прыткая старуха совершенно исчезла из виду. Как испарилась. Тимошка подбежал к тому месту, где только что стояла нищенка, и лихорадочно заметался по сторонам.

«Часы, часы, она украла дяди Петины часы, – в отчаянии повторял он. – Что мне скажет дядя Петя? Он ведь велел мне не отлучаться со скамейки, даже свои часы не пожалел, чтобы мне не было скучно. Что теперь делать?»

Тимошка обессилено опустился на придорожный камень и обхватил голову руками. Как теперь показаться на глаза Петру Сергеевичу, он не знал. Неподалёку раздался еле слышный шорох и уже знакомое пришёптывание: «Юх! Юх!» Мальчик встрепенулся и повернул голову в направлении звука: на соседней улице, огибающей высокий жёлтый дом, мелькнула знакомая птица. Бабка! Тимка вскочил, как настёганный, и кинулся вслед за воровкой. За углом никого не было. Только рядом с ним чуть скрипнула тяжёлая крашеная дверь. Старуха там! Тимошка всем телом навалился на неподатливую дверь, она распахнулась, и паренёк вывалился на красивую набережную незнакомой узкой речки.

«Как же так? – не понял он, – разве может быть дверь с улицы на реку?»

Тимошке на миг показалось, что он сошёл с ума, но вдали снова раздалось знакомое «Юх!» и он, забыв обо всём на свете, кроме украденных часов, помчался вдоль по вымощенному гранитом берегу.

Похитительница легко взбежала на изогнутый мостик с витыми перильцами и красивыми фонарями по обеим сторонам и призывно помахала Тимошке рукой.

«Заманивает к себе, – понял он, – сейчас я её догоню. Не может быть, чтобы старуха проворней меня оказалась. Я в деревне быстрее всех ребят бегал».

Но как только паренёк приблизился к мостику, бабка подобрала полы своего зипуна и поскакала на другую сторону так шустро, что птица на её шляпе запорхала вверх-вниз, точно живая.

– Стой, я тебя не обижу, только часы отдай! – с надеждой крикнул ей в спину Тимошка, когда увидел, что бабуля протискивается в какую-то узкую щель в стене.

Он рванулся следом, продрался сквозь обвалившуюся каменную кладку и оказался в узком дворике, сплошь заваленном дровами. Вокруг не было ни одного человека, только на крыше истошно драли глотки подгулявшие коты да в трубах завывал ветер с Финского залива. Тимошка обречённо обвёл глазами замкнутое пространство и подумал, что прав был его дед Илья, когда говорил, что пустое любопытство – большая глупость. Не пойди Тимошка заглядывать в этот проклятый куст, сидел бы сейчас на скамеечке да поджидал доктора с Кирькой.

Мысль о Петре Сергеевиче заставила его охнуть и ещё раз осмотреться вокруг. Где он и как теперь попадёт в больницу? Обратный путь Тимошка совершенно не помнил. Мальчик посмотрел на большую изрубленную плаху посредине двора, на которой, похоже, кололи дрова. В центре её сверкало что-то круглое. Он сделал шаг вперёд, и его сердце затрепыхалось, как овечий хвост: в ярких лучах вечернего северного солнца лежал дяди Петин хронометр.

Тимошка мгновенно схватил дорогую пропажу и крепко зажал в кулаке. Теперь эти часы не вырвут из его рук даже сто разбойников вместе взятые. Он ужом скользнул в знакомый проём между домами и выбрался к мостику.

«Надо перейти на другую сторону, вспомнил он, – потом пройти вдоль речки, а потом зайти в какую-то дверь…»

Дверей в домах на набережной было не перечесть. Почти на каждом фасаде красовались две, а то и три двери. Тимошка заглянул в одну, дёрнул другую, третью, но все они были заперты. Наконец, десятая по счёту дверь призывно распахнулась. Тимошка прошёл по длинному коридору, открыл ещё одну дверь и оказался в малюсенькой тесной комнатёнке, где, повалившись головой на стол, богатырским сном спал громадный мужик в белом фартуке.

Осторожно, чтобы не разбудить хозяина, Тимка развернулся, чтобы выйти, но не успел сделать и шага, как крепкая рука схватила его за шиворот и основательно тряхнула:

– Так вот кто тут по квартирам шарит! Я тебя, шпана уличная, давно караулю! Признавайся, сколько домов успел обчистить?

Мужик швырнул мальчика на стул и взял верёвку:

– В полицию я тебя сдавать не буду, а на первый раз сам проучу. Вздую так, что неделю сесть не сможешь.

– Пустите, дяденька, – взмолился Тимошка, – ей Богу, это не я! Я сегодня первый раз в жизни в Петербург приехал, из деревни я, сирота.

– Из деревни, говоришь? А костюмчик-то на тебе барский. Говори, у кого украл!

Незнакомец с силой разжал судорожно стиснутые Тимошкины пальцы и вытащил часы Петра Сергеевича.

– Понятно… – протянул он, – часы у барина стибрил.

Он сунул часы себе в карман и намотал на кулак концы верёвки:

– Скидовай штаны!

«Ничего говорить не буду, – обречённо решил Тимошка, – всё равно не поверит. И дядя Петя меня теперь не дождётся. Да и без часов я к нему вернуться не могу. Остаётся мне скитаться по улицам, как той бабульке, что часы у меня вырвала».

Он зажмурился в ожидании порки, перекрестился:

– Хочешь верь, дяденька, хочешь не верь, но суд ты чинишь над невиновным. Сирота я из села Соколовка, меня доктор усыновил. Это его часы.

Мужчина опустил поднятую было руку и кинул верёвку на пол:

– Соколовка, говоришь? Ну и чей ты сын?

– Тимка я. Николая Петрова сын.

– Кольки Петрова? – обрадовался дядька. – А не врёшь?

– С чего мне врать, – насупился Тимошка. – Померли по осени мои мама с батей и дед. Только я из всей семьи и выжил.

Он уже понял, что порки не будет, и несмело взглянул в лицо незнакомцу:

– А ты знал моих родичей, дяденька?

– Как не знать! Я с Колькой Петровым почитай всё детство на кулачках дрался. Девчонку делили. Только она мне отказала и за Кольку замуж пошла. Значит, ты есть ихний сынок Тимошка?

Тимка кивнул.

– Ну а меня Иваном звать. Иван Лукин. Наш дом в Соколовке у старого колодца. Слыхал, небось? А здесь я старшим дворником работаю.

– Знамо дело, слыхал, – сказал Тимошка. – Я деда Луку хорошо помню. Он мне один раз рогатку подарил.

– Это он любил мастерить, – расплылся в улыбке Иван. – Эх, землячок! Славно, что ты ко мне попал. Сейчас чайку попьём, самоварчик поставим. Хочешь, у меня оставайся, пристрою тебя к генеральше мальчишкой на побегушках. Свой кусок хлеба всегда заработаешь.

– Мне в больницу надо, – жалобно сказал Тимошка, – меня там дядя Петя, мой названный отец, ждёт. Братца моего Кирьку бешеная лиса укусила. Мы его в больницу привезли, а я потерялся.

– Жаль, что остаться не можешь, – Иван так хлопнул Тимку по плечу, что тот присел. – Ну да ладно. Пойдём, доведу тебя до больницы. Односельчанину грех не помочь. Только обещай, что будет время – забежишь ко мне проведать.

Тимошка облегчённо вздохнул:

– Спаси тебя, Господи, дяденька Иван.

Иван протянул Тимошке часы Петра Сергеевича, надел форменный картуз, на околыше которого был жетон с номером дома, и вывел его на улицу:

– Давай сюда.

Он провёл Тимку через длинный арочный двор, свернул за угол и показал пальцем налево:

– Вот она, больница.

Тимошка взглянул на часы. Они показывали восемь часов. Значит, он пробегал за бабкой целый час. Ждёт ли его Пётр Сергеевич? С замирающим сердцем мальчик подошёл к знакомому корпусу прививочной станции и опустился на лавочку.

11

Прошло ещё полчаса. По двору больницы то и дело озабоченно пробегали сёстры милосердия и дюжие мужики-санитары в фартуках и в белых нарукавниках. Один раз мимо него, помахивая тросточкой и посверкивая золотыми перстнями на толстых пальцах, прошёл купец в чёрном котелке, а Петра Сергеевича всё не было.

«Неужели он не нашёл меня и уехал в Гатчину? – забеспокоился Тимошка. – Может быть, думает, что я сбежал, и ищет меня по городу?»

Он совсем было решился заглянуть в больницу и спросить, где доктор, как дверь распахнулась, и оттуда показался Пётр Сергеевич. Кирьки с ним не было.

«Умер!» – с ужасом подумал Тимка, но сразу же понял, что с Кирьяном всё хорошо, потому что доктор улыбнулся ему и потрепал по голове:

– Соскучился?

Тимошка вскочил:

– Соскучился. Как Кирька?

– Надеюсь, поправится. Ему сделали перевязку, ввели инъекцию вакцины от бешенства, измерили температуру. Сейчас он спит в палате, а завтра утром мы его навестим.

Он взглянул на Тимошку и удивлённо заметил, что новенький матросский костюмчик за один день превратился в лохмотья.

– Да ты, брат, выглядишь, как каторжник на рудниках, – иронично хмыкнул доктор, – придётся покупать тебе обновку.

– Дядя Петя, я этот костюм выстираю! – горячо сказал Тимошка. – Ты не думай, я не озоровал. Это так получилось.

– Да я и не думаю. День у нас с тобой был хлопотный, пережить пришлось много, вот костюм и не выдержал.

– Точно! – повеселел Тимошка и протянул доктору его хронометр.

– Ого! Почти девять. Думаю, что ночевать мы поедем к моим друзьям Арефьевым. Они неподалёку от больницы живут. Да и не пора ли нам поесть, как ты думаешь? У нас с утра росинки во рту не было.

– А ведь и правда, – вспомнил мальчик, – мы сегодня совсем ничего не ели, если не считать тарелки овсяной каши на завтрак. Я бы сейчас целую бадью щей навернул!

Арефьевы действительно жили в двух шагах от больницы. Да еще в том доме, где работал дворником Иван Лукин. Тот заговорщицки подмигнул Тимке, чинно поздоровался с доктором и пошёл пристраивать в дворовую конюшню кобылу батюшки Василия.

– Нам сюда, – Пётр Сергеевич указал Тимке на полированную дубовую дверь и ввёл его в парадное, украшенное голубой изразцовой печью.

– Дядя Петя, а почему в Петербурге есть двери, которые ведут не в дом, а с улицы на улицу? – припомнил Тимошка свою беготню за странной старушкой.

– Наш пострел везде поспел, – пошутил Пётр Сергеевич и объяснил, что это и есть знаменитые петербургские проходные дворы и подъезды. – Дома построены так плотно друг к другу, что мышь не проскользнёт. Поэтому хозяева и надумали делать проход на обе стороны здания, чтобы можно было выйти на нужную улицу, не обходя весь квартал.

Господа Арефьевы были дома. Аккуратная горничная в коричневом платье и кружевной наколке на пышных волосах приняла у Петра Сергеевича шляпу и предложила Тимошке почистить его костюмчик. Он насупился. Ещё чего не хватало. Он и сам не маленький, справится и без посторонней помощи. Вот сейчас пойдёт в людскую, где живёт прислуга, и попросит там щётку. Но никуда уйти он не успел: навстречу им из глубины квартиры уже радостно спешила стройная, как девушка, хозяйка Нина Павловна.

– Юрий, к нам Петя приехал, – позвала она мужа и поцеловала Петра Сергеевича в щёку.

– Ты надолго?

– Как Бог даст, – сказал Пётр Сергеевич, – кстати, познакомьтесь с моим сыном.

Он подтолкнул Тимошку вперёд, и тот оказался перед невысоким полным господином с каштановыми усами.

– Я давний друг вашего батюшки, молодой человек, – представился он Тимке, – а звать меня Юрий Львович.

Тимошка подумал, что, наверное, надо бы шаркнуть ногой, как положено делать у господ при знакомстве, но застеснялся и неуклюже пожал протянутую хозяином руку.

– Серьёзный юноша, – засмеялась Нина Павловна и пригласила всех к столу.

Тимка решил, что сядет в самый уголок, чтоб не опозориться. Хотя тётя Сима не раз показывала ему, как правильно пользоваться ножом и вилкой, Тимка всё равно боялся опростоволоситься. Не так-то просто привыкнуть к новой жизни человеку, попавшему из крестьянской избы в барские хоромы.

Он присмотрел себе местечко и с удивлением заметил, что за столом уже сидит невысокая девочка того же возраста, что и он. Только он, Тимошка Петров, был обыкновенным курносым мальчиком, а девочка выглядела настоящей красавицей. Она искоса посмотрела на вошедших и сложила в улыбку очаровательные розовые губки:

– Добрый день, дядя Петя.

– А, Зиночка, – улыбнулся Пётр Сергеевич, – позволь познакомить тебя с моим сыном Тимофеем. Возьми его под своё покровительство.

Тимошка покраснел, как спелый помидор, а девочка презрительно осмотрела его с головы до ног и презрительно фыркнула:

– Тимофей, когда вы в последний раз были у портного? Ваш костюм в ужасном состоянии.

– Никогда не был, – растерялся мальчик.

– Никогда? – девочка выразительно подняла круглые бровки и отодвинулась, всем своим видом давая понять, что с Тимошкой ей не о чем разговаривать.

Ужин показался Тимошке необычайно вкусным. Он изо всех сил пытался есть медленно и аккуратно, но это получалось с большим трудом. Почему-то суп хлебался только полной ложкой, а жареная картошка была так хороша, что сама просилась в рот.

– Обжора, – сквозь зубы шепнула ему Зиночка и выпалила скороговоркой: «Робин Бобин Барабек скушал сорок человек».

Тимошка не знал, кто такой Робин Бобин и почему он слопал столько народу, но ему абсолютно не понравилась эта Зинка.

«Разве так можно вести себя с гостями?» – подумал он.

Тимошка вспомнил, как ещё при жизни родителей к ним в дом забрели нищие из Малороссии – худая, истощённая баба и бойкая, вредная девчонка. Ух, как та деваха ела! Ровно свинья у корыта: чавкала, крошила хлеб по столу. Не стесняясь никого, сунула нос в чугунок с картошкой и вырвала из рук Тимошки сладкую пареную репку. Он ей ни слова поперёк не сказал. Понимал, что гостям в доме – лучшее место. Правда, девахина мать все же старалась вколотить дочке науку поведения и всё время таскала её за тощую косицу.

«Хорошо бы и эту Зинку хоть раз оттаскать за красивые волосёнки с голубым бантом на макушке», – подумал Тимошка, и ему сразу же стало стыдно за свои мысли.

– Почему у нас Тимофей ничего не ест? – спросила Нина Павловна, заметив, что Тимка решительно отодвинул от себя мороженое. – Неужели есть дети, которые не любят мороженое? Наши девочки его обожают. Особенно Зиночка.

«Девочки? – обратил внимание на её слова Тимка. – Значит, кроме Зины есть ещё одна дочка. Наверное, такая же злющая, как эта». Он вздохнул: «Скорее бы домой к тёте Симе. Там никто не будет дразнить за лишнюю ложку похлёбки. Наоборот, тётя Сима всегда хвалила, когда видела, как я подбираю кусочком хлебушка все остаточки с тарелки».

После ужина гости и хозяева перешли в просторную гостиную. Тимошка не знал, куда ему сесть, и остался стоять около двери.

– Иди сюда, – позвал его Пётр Сергеевич и подвёл к большому стеклянному шкафу, в котором стоял большой игрушечный корабль под парусами. Совсем такой, какой Тимошка видел на картинках в доме доктора.

– Это макет судна «Гиляк», – объяснил Пётр Сергеевич, – Юрий Львович обошёл на нём вокруг света.

«Обошёл вокруг целого света!» – поразился мальчик и с уважением посмотрел на хозяина. – Наверно, это очень долго, – сказал он вслух.

– Да уж, не быстро, – засмеялись взрослые, а Зина тайком скорчила ему рожу.

– Ниночка, позволь мне телефонировать в Гатчину, мне нужно сообщить, что я внезапно оказался в Петербурге и не успею вернуться к завтрашнему дежурству в клинике, – обратился к хозяйке Пётр Сергеевич.

Она с улыбкой кивнула, и Пётр Сергеевич подошёл к небольшому деревянному ящичку с ручкой. Тимошка смотрел во все глаза. Он слышал, что есть специальные аппараты, по которым можно разговаривать с разными людьми, не выходя из дома, но никогда их не видел. Доктор покрутил ручку на ящике:

– Барышня, мне госпиталь в Гатчине, – очень громко и чётко сказал он в трубку и поднёс к уху чёрный рожок на проводе. – Алло, Николай Иванович? Говорит доктор Мокеев. Я вынужденно оказался в больнице принца Ольденбургского и прошу разрешения задержаться – хочу показать Тимофею Петербург.

От этих слов Тимошкина душа воспарила прямо к сияющей всеми огнями люстре и принялась летать кругами около потолка.

«Завтра я увижу зверинец! – задрожал от радости Тимка. – Подивлюсь на полосатую лошадь. Говорят, там есть и другие диковинные звери – слоны с длинным, как рукав, носом».

Но, посмотрев на помрачневшее лицо доктора, Тимка понял, что случилось неладное.

12

В гостиной воцарилась тишина. Все напряжённо смотрели на Петра Сергеевича, словно ожидали, что, как только он положит трубку, суровая складочка около его глаз разгладится, и он скажет что-нибудь забавное. Но этого не случилось.

Пётр Сергеевич закончил разговор, встал и взволнованно походил по комнате.

– В Поволжье большая вспышка холеры, – наконец сказал он, – мне приказано немедленно присоединяться к отряду врачей. Завтра туда отправляется санитарный поезд. Тимка, собирайся, едем в Гатчину прямо сейчас.

– Петя, Петя, хоть переночуй, – запротестовал Юрий Львович.

– Нет, Юра, нельзя медлить ни минуты. Пока доедем, пока соберёмся…

Он одобрительно посмотрел на Тимку, который уже стоял наготове около двери, и взглянул на Арефьевых:

– Я попрошу вас ежедневно навещать в больнице Кирьяна. Больной пробудет там около месяца. Ну а Тимофей пока прекрасно поживёт с Серафимой.

– Знаешь что, Петруша, – вмешалась в разговор хозяйка, – оставь нам Тимофея. Он будет сам навещать своего братца в клинике, а Зиночкин учитель начнёт готовить его в гимназию.

Пётр Сергеевич с уважением посмотрел на Нину Павловну:

– Ты, как всегда, находишь наилучшее решение, Ниночка. Пожалуй, это разумный выход.

Тимошка бросился к доктору и обхватил его руками:

– Дядя Петя, не оставляй меня здесь. Я с тобой поеду в Поволжье, буду тебе воду кипятить, чтоб ты не заболел, буду суп стряпать, кашу варить! Я очень ловкий, дядя Петя, я не буду тебе обузой!

Глаза Петра Сергеевича влажно заблестели, и он положил руки на плечи Тимошке:

– Мальчик мой дорогой, на эпидемии не положено брать детей, там только доктора и сёстры милосердия.

– Я обязательно, обязательно выучусь на лекаря и буду везде ездить с тобой! – закричал Тимошка. – Обещаю тебе, ты только не умирай на эпидемии, дядя Петя, как мои мамка с папкой померли!

– Да Бог с тобой, Тимошка, с чего ты взял, что я собрался умирать. Я ещё дождусь, когда ты станешь доктором, раз ты мне это пообещал.

Ну а пока тебе необходимо прилежно готовиться в гимназию. Трудно сделать это лучше, чем у Арефьевых. А Зиночка тебе поможет. Правда, Зина?

Девочка сделала умильное лицо и сладко улыбнулась:

– Даже и не сомневайтесь, дядя Петя, день и ночь буду с ним уроки готовить.

– Вот и славно, – подвёл итог Юрий Львович. – Петя, обязательно сообщи нам с дороги, как у тебя идут дела и как здоровье, а Тимошка станет ежедневно писать тебе письма. Грамоту знаешь? – спросил он Тимошку.

Мальчик кивнул и нехотя оторвался от названного отца. Пётр Сергеевич быстро прошёл в переднюю, взял из рук горничной свою шляпу и потрепал Тимошку по волосам:

– Не скучай без меня, лекарёк, лечи пока Кирьяна, а там, даст Господь, и я возвращусь.

Дверь за Петром Сергеевичем закрылась, и Тимошка сразу почувствовал себя одиноким и растерянным, почти таким же, каким ощущал себя пару часов назад, когда заплутал в незнакомом городе.

– Зиночка, дружок, покажи Тимофею комнату для гостей. Я думаю, ему понравится новое пристанище, – хозяйка ободряюще улыбнулась Тимошке. – Не сомневаюсь, что мы с тобой скоро подружимся, и ты перестанешь дичиться. Вот увидишь, у нас тебе будет интересно и полезно. А за Петра Сергеевича ты не беспокойся, – ласково добавила она. – Он не единожды ездил на эпидемии и, как видишь, всегда возвращался с победой.

– Мама, нам пора, – прервала мать Зина.

Она взяла Тимошку за рукав двумя пальцами и потянула в сторону коридора:

– Здесь ты будешь жить, – Зиночка открыла дверь и ввела мальчика в небольшую квадратную комнатку, в которой были только кровать, комод и письменный стол, украшенный красивой лампой под абажуром зелёного стекла. – Да не вздумай за мной ухаживать, я этого не люблю, – строго предупредила она его, – а то у вас, мальчишек, одно на уме.

«Ухаживать за этой мымрой!» – от возмущения Тимошка лишился дара речи. Да он бы с ней даже раков ловить не пошёл, не то, что ухаживать. Коров пасти – и то на другую сторону выгона убежал бы. Тимка решительно сел к столу и отвернулся к окну, всем своим видом показывая, что не намерен дальше разговаривать. Зиночка фыркнула и, тряхнув кудрявой головкой, вылетела из комнаты.

Тимошка поёрзал на кончике стула и уныло выглянул в окно на незнакомый, чисто выметенный двор, обрамлённый клумбами. Прямо напротив его окна было точно такое же окно, завешенное кисейной занавеской, через которую проглядывало неяркое пятно электрической лампы. Он посмотрел на верхние этажи двора-колодца.

«За каждым из них кто-то живёт, – думал он, глядя на мелькающие в обрамлении рам тени. – А я сижу и на них гляжу. Гадал ли я, садясь утром в экипаж, что вечером придётся ложиться спать в чужом доме без Петра Сергеевича и тёти Симы, а утром – мчаться в больницу проведывать Кирьку и любоваться на вредную Зиночку…»

С каждой минутой Тимошкины мысли становились всё унылее. К его грусти прибавился лёгкий летний дождь, который обильно полил стекло и набросал капель в открытую форточку. Тимошка ещё чуток посидел на стуле, пролистал лежащую на столе книжку с картинками кораблей и улёгся спать. В эту ночь сны в голове мальчика крутились, как крылья на старой мельнице. Снова и снова видел он кричащего, искусанного лисицей Кирьку, Петра Сергеевича, тощую бабульку, укравшую хронометр, и Зиночку – почему-то с птицей на голове. Птица истошно каркала и клевала Зиночкин бант.

Проснулся Тимошка оттого, что около его уха кто-то шумно дышал, совсем как собака. Тимка приоткрыл глаза и вжался в подушку: прямо над его головой склонилась незнакомая девушка с тонким бледным лицом. Она понюхала его волосы, а потом легко коснулась холодными пальцами его раскрасневшейся щеки.

«Кто это? Вдруг привидение?» – Тимошка постарался задержать дыхание и не шевелиться. Он вспомнил, что дед Илья советовал ему почаще читать Иисусову молитву, и торопливо зачастил про себя: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». Молитва, видать, подействовала, и привидение отошло от кровати. Оно приблизилось к столу, освещённому зыбким светом белой петербургской ночи. В её сумраке Тимошка смог рассмотреть призрак. Это была невысокая девушка лет пятнадцати в длинной ночной рубашке с распущенными каштановыми волосами. Ночная гостья двигалась странно и неуверенно, часто останавливаясь и ощупывая пальцами предметы вокруг себя. Вот она потрогала Тимошкину одежду, задела ногой ботинки, потом запуталась в проводе электрической лампы и нечленораздельно замычала.

– Ты кто? – шёпотом спросил Тимошка, но девушка даже не обернулась в его сторону.

«Это не дух, а живой человек», – решил Тимка.

Он сел, спустив ноги с кровати, и спросил погромче:

– Ты кто?

Ответа опять не последовало. Девушка повернулась и пошарила рукой по письменному столу. Пареньку было слышно, как её ладошка шлёпает по столешнице и перебирает карандаши в стаканчике.

«Она – лунатик! – осенило Тимошку. – Точно! Лавочник как-то раз рассказывал, что благородные господа часто болеют этой болезнью. Тогда человек ходит во сне куда ни попадя, а утром ничего не помнит».

Он решил, что девушку надо разбудить. Ведь не бродить же ей в его комнате до утра, да ещё босиком и в исподней одежде. Он на цыпочках приблизился к девушке и как можно ласковее тронул её за плечо:

– Эй, просыпайся…

Девушка громко замычала, рванулась в сторону и выбежала из комнаты. Растерянный Тимка так и остался стоять с поднятой рукой.

«Непонятно. Всё это очень непонятно», – подумал он, подошёл к двери и крадучись выглянул в коридор.

Там никого не было, только около иконы святого Николая едва теплилась негасимая лампада. Похоже, что все спали и не обращали на лунатичку никакого внимания. Он прошёл туда и обратно по направлению к туалету, заглянул в холодную тёмную ванную комнату. Тоже пусто.

Ну не привиделось же это?

Тимофей вспомнил, как Нина Павловна упомянула про ещё одну дочку. «Наверное, это она и есть», – догадался Тимошка, только уж очень чуднáя. Он вернулся в постель, свернулся комочком и решил больше не спать. Но усталость скоро взяла своё – он крепко заснул и проснулся только от стука горничной Маши, которая принесла ему новую одежду.

– Вставайте, барин, – приветливо сказала девушка, – скоро будет завтрак, а вы всё в постели лежите.

– Я не барин вовсе, а Тимошка из Соколовки, – возразил мальчик.

– Вот и поднимайся, коли Тимошка, барыня тебе новую одежду прислала. Минутами учитель придёт, пора за уроки приниматься.

Уроки! От этих слов Тимка вскочил, словно на пожар. Уж что-что, а заниматься он очень любил. Отец Василий, который учил их в церковно-приходской школе грамоте и арифметике, всегда нахваливал его перед другими ребятами. Прямо так и говорил: «Тимошке Петрову сегодня высший балл за успехи и усердие».

Тут он вспомнил ночное происшествие и спросил у Маши:

– Скажи, ко мне ночью приходила какая-то девочка, кто она?

Маша ответила не сразу. Она не торопясь протёрла влажной тряпкой подоконник, полила цветы и обернулась к Тимошке:

– Много будешь знать – скоро состаришься.

Тимошка прикусил язычок и призадумался: наверное, и впрямь в доме Арефьевых есть какая-то тайна или даже привидение, раз Маша не хочет ничего ему рассказывать. Ну и ладно. Не зря же тётя Сима в таких случаях говорит: «Любопытной Варваре не базаре нос оторвали».

Тимошка наскоро оделся, умылся и пошёл в кухню завтракать. По пути он встретил Зину, которая прошла мимо, вздёрнув нос, и даже не посмотрела в его сторону. Настроение с самого утра было испорчено.

«И зачем только дядя Петя оставил меня здесь? Надо было всё-таки напроситься домой, – корил сам себя Тимошка, усаживаясь рядом с Зиной за круглый стол в ожидании учителя. – Терпи теперь эту Зинку, а по ночам здесь ещё и привидение бродит».

Невесёлые мысли немного исправила очаровательная Нина Павловна, которая с ласковой улыбкой пообещала детям сводить их после обеда в городской сад покататься на карусели. Тимошка никогда не катался на карусели, только видел её на ярмарке один раз.

Учителем оказался весёлый розовощёкий студент в чёрной форменной тужурке с золотыми пуговицами. Звали его Алексей, а отчество было занятное – Модестович. Тимошка никогда прежде не слыхал такого отчества, хотя у них в селе всякие имена случались: церковного старосту звали дядя Завулон, а жену мельника – тётка Голиндуха. Мама рассказывала, что не все родители сами выбирают имена своим детям. Часто бывает, батюшка откроет святцы, и, какое имя в тот день выпадет, тем и наречёт младенца.

«Славно, что я родился в день святого Тимофея, которого ещё называют “Полузимником”», – с удовлетворением подумал Тимошка и приготовился слушать урок.

Для начала Алексей Модестович попросил Тимошку прочесть из красивой книжки с картинками стихи Пушкина, а потом решить трудный пример. Зиночка мешала ему изо всех сил: иронически хмыкала, шуршала бумажками и даже попыталась промычать какую-то песенку. Все это продолжалось до тех пор, пока Алексей Модестович не посадил её переписывать прописи.

Тимка справился с заданием хорошо и быстро и хотел уже было попросить у учителя следующую задачу, как вдруг дверь приоткрылась от сильного сквозняка, и в длинном коридоре он увидел свою ночную гостью.

13

Тимошка, торопясь, спросил у Алексея Модестовича разрешения выйти, соскочил с гнутого венского стула и поспешил за незнакомкой. Он решил, что не будет напоминать ей про ночное происшествие, а просто познакомится, и всё.

Девушку он нашёл в гостиной. Она стояла около рояля, одетая в простое белое платье и перебирала пальцами лепестки ромашек. Тимошка остановился сбоку от неё и стал ждать, когда девушка на него посмотрит. Но она, казалось, не замечала его.

Тимошка нарочито громко подышал и повозил стулом об пол. Она и теперь не оглянулась. Он сделал ещё шаг вперёд, девушка вздрогнула и втянула в себя воздух. Потом, совсем как собака, глубоко задышала и замерла на месте. Тимка понял, что его заметили и пора представиться:

– Добрый день, меня зовут Тимофей, – громко сказал он так, как учил его Пётр Сергеевич.

Незнакомка продолжала напряжённо принюхиваться, но с места не двигалась.

– Позвольте вам представиться, – снова произнёс Тимошка как можно вежливее, – меня зовут Тимка Петров. Дядя Петя Мокеев, мой названный батюшка, уехал на эпидемию холеры и оставил меня немного пожить у вас, потому что мой брательник Кирька лежит в больнице и его надо навещать. Я не буду вам мешать, вот увидите, – добавил он чуть потише.

– Она не увидит, – отчётливо проговорил за его спиной голос Нины Павловны. – Не увидит и не услышит. Это наша старшая дочь Таня. Она слепоглухонемая.

Тимошка так и сел где стоял.

– Как это «слепоглухонемая»? Нешто бывает вот так всё сразу?

– Как видишь, бывает.

Нина Павловна обняла застывшую от страха девушку и погладила её рукой по голове:

– Всё хорошо, Танюша, это друг. Мы, конечно, разговариваем с ней, хотя понимаем, что она нас не слышит, – обернулась она к Тимоше. – Видишь ли, слепоглухонемые очень пугливы и неохотно идут на контакт с окружающими людьми, но надеюсь, что Танечка постепенно привыкнет к тебе.

– Почему же мой дядя Петя не вылечил вашу Таню? – почти закричал Тимошка, глядя на девушку. Его сердце просто разрывалось от жалости.

– Он очень помог Тане появиться на свет, – бесхитростно сказала хозяйка, – но вылечить мою девочку не может ни один доктор на свете.

– Я вылечу, – неожиданно для себя самого пообещал Тимошка, – только подрасту чуть-чуть и выучусь на лекаря.

– Мы будем ждать, – глядя ему в глаза, серьёзно сказала Нина Павловна. – Будем ждать, – повторила она еще раз, как эхо. – Что нам ещё остаётся?

После чая с домашними плюшками Нина Павловна, Тимошка и Зина поехали в больницу к Кирьке.

«Так вот ты какой, Санкт-Петербург», – думал Тимошка, крутя головой во все стороны.

Вчера вечером город выглядел таинственно и негостеприимно, а сегодня, в ярком июньском свете, мальчику всё казалось прекрасным и удивительным, даже несмотря на то, что противная Зиночка демонстративно отодвинулась от него на край скамейки и брезгливо скривила губки. Тимошка увидел горбатый мостик, по которому он вчера гонялся за прыткой бабкой, и улыбнулся: «Как хорошо, что она вернула обратно дяди Петины часы. Наверное, это была не самая вредная старушка. А может быть, она просто хотела поиграть?»

Бородатые дворники в белых фартуках старательно мели и без того чистые тротуары, над золотыми куполами собора в синем небе парила стая голубей, а из соседнего экипажа с высокими колёсами и бархатными вишнёвыми сиденьями раздавался заливистый девичий смех.

«Я тут сижу, а дядя Петя едет лечить людей от опасной эпидемии, – погрустнел Тимошка. – Вот было бы здорово идти сейчас с ним в зверинец смотреть на диковинных зверюшек и лизать мороженое! Кирька, наверное, ещё никогда не пробовал мороженого», – подумал он.

Как раз в эту минуту Нина Павловна внимательно посмотрела на детей и предложила:

– А не купить ли нам мороженое? Я думаю, что Тимошкиному братцу мороженое может весьма украсить жизнь.

Тимошка обрадованно закивал:

– Премного благодарны вам, Нина Павловна!

Зиночка хмыкнула, а Нина Павловна засмеялась:

– Зачем так сложно выражать свои мысли, Тимоша. Достаточно просто сказать «спасибо».

Мороженое купили самое лучшее – ванильное с изюмом. Тимошке и Зиночке тоже досталось по маленькому желтоватому шарику на бумажке. Дома, в Гатчине, Тимка ел мороженое обычной чайной ложкой, а здесь в каждое мороженое была воткнута крошечная деревянная лопаточка.

«Кирька точно язык проглотит от такой вкусноты, – подумал Тимошка, блаженно слизывая сладчайшие густые капли лакомства. – Может быть, мне стоит выучиться на мороженщика? Ходил бы себе по дворам с ящиком на голове да продавал бы мороженое. А уж ел бы его, сколько хотел. Полными тарелками на завтрак, обед и ужин. Хотя, нет! Лекарем быть всё-таки лучше. Разве может мороженщик вылечить Кирьку или Таню? Нет, конечно. А доктор может».

Тимошка вспомнил свою встречу со странником в лесу и задумался: «А как же змеи? Ведь старичок в лесу посулил мне всю жизнь прожить со змеёй на груди. Непонятно».

Коляска мягко остановилась около больничных ворот, и Тимошка радостно выпрыгнул на мощённую камнем мостовую. Нина Павловна протянула ему мороженое для Кирьяна и попросила:

– Ты сходи пока один. Знаешь куда?

Тимошка кивнул.

– Вот и славно! А нам надо съездить на почтамт по важному делу. Здесь близко, а через часок мы за тобой заедем.

Тимошка благодарно улыбнулся, помахал рукой и побежал к корпусу прививочной станции. По дороге он покосился на уже знакомый куст, в котором вчера копошилась странная старуха, и ему показалось, что в его свежей зелени мелькает заморская пёстрая птица.

14

– Ты куда, шалопут? – прикрикнула на Тимошку молодая розовощёкая сестра милосердия, как только он перенёс ногу через больничный порог. – А ну, брысь отсюда!

– Не гони его, Катерина, это сынок Петра Сергеевича, – отозвался из-за письменного стола седой мужчина в халате. – Ты, небось, пришёл проведать вчерашнего больного, которого прививают от бешенства?

Тимошка согласно кивнул и с опаской покосился на строгую сестрицу:

– Ага, к Кирьке. То есть к Кирьяну. Братцу моему.

– Молодец, – поднялся из-за стола мужчина, – пойдём, провожу тебя. Я здесь фельдшером служу, а звать меня Яков Силыч.

– А я Тимофей Петров, – по всей форме представился ему Тимка, – я тоже собираюсь на лекаря учиться.

– Дело хорошее, нужное, – согласился с ним дядя Яков Силыч и открыл дверь в просторную палату.

В большой комнате в два ряда стояли железные кровати, накрытые одеялами зелёного сукна. Все они были заняты больными, которые с любопытством воззрились на вошедшего Тимошку. Увидев фельдшера, пациенты оживились.

– Яков Силыч, иди ко мне. Глянь, что-то сердце жмёт, – зычно пробасил тощенький мужичок в бязевых подштанниках.

Фельдшер шагнул к страдальцу и подтолкнул Тимошку вперёд себя:

– Вон твой братик.

Кирьку Тимошка увидал сразу. Мальчик, обряженный в огромную нижнюю мужскую рубашку, грустно пристроился около окна, положив на подушку умело забинтованную ногу.

– Тимка! – обрадовался он и приветственно зашевелил выглядывающими из-под повязки пальцами на ногах.

– Это тебе. Мороженое, – протянул ему Тимошка начинавшую подтаивать сладость.

– Гадость, небось, докторская, – недоверчиво пробурчал Кирька, осторожно облизывая деревянную лопаточку. – Ой, какая вкуснятина! Нешто такой в больничке кормят?

– Это тебе Нина Павловна передала, у которой я сейчас живу, – пояснил Тимошка. – Называется мороженое. Чуешь, какое ледяное?

Кирька разом упихал в рот холодный шарик и обнял Тимошку за шею липкими руками:

– Меня здесь страсть, как мучают, – жарко зашептал он ему в ухо. – Чистыми бинтами ноги закручивают, вонючей мазью мажут, а вчера ещё иголкой кололи. Знаешь куда? – Он показал пальцем на теряющуюся в складках больничного белья попку. – «Укол» называется. Больно! Не приведи, Господи.

– Да ладно тебе, «больно», – вмешался в разговор фельдшер, – ты большой парень, можешь и потерпеть.

– Не могу, – заплакал Кирька. – Тимка, возьми меня отсюда, я домой хочу. К мамке. Там меня Катька перевязывать будет. А в лес я больше – ни ногой!

– Не реви, парень, – вмешался больной с соседней кровати. – Ещё поделают уколы с месячишко да отправят домой. Вырастешь – спасибо скажешь, что тебя от верной смерти спасли.

Он успокаивающе подмигнул парнишкам и тяжело закашлялся:

– Вот меня теперь вряд ли кто вылечит.

Тимошка подал мужчине стакан воды и погладил его рукой по плечу.

– Дай, Господи, и ты поправишься, дяденька, вот увидишь. Верно тебе говорю.

– Ишь ты, лекарёк какой выискался.

Мужик пристально посмотрел на мальчугана и удивлённо хмыкнул:

– А ведь меня и впрямь отпустило, когда ты меня пожалел. Рука у тебя, видать, лёгкая, – похвалил он Тимофея. – Быть тебе доктором.

– Я буду, обязательно буду, дяденька.

Тимошка ещё немного посидел с Кирькой, рассказал, как ему жилось в докторском доме, и про лотерею-аллегри не забыл. Промолчал только про свой выигрыш. Ни к чему дразнить Кирьку, им с тёткой Маней да вечно пьяным отцом и так несладко живётся.

На улице Тимка опустился на уже знакомую ему лавочку рядом с Яковом Силычем.

– Дядя Яков, ты ведь тоже доктор?

– Можно и так сказать. Не дотянул я маленько до доктора. Из деревенских я, самоучкой при госпитале выучился на фельдшера. А фельдшер, брат, это первый человек после доктора.

Тимошка с уважением посмотрел на пожилого мужчину.

– Дядя Яков, расскажи мне про холеру.

Мужчина задумался.

– Про холеру? Про эту напасть можно много всего вспомнить. Сейчас-то доктора лучше научились помогать больным, а вот когда я мальчонкой был, то в России и холерные бунты случались. Про самый страшный бунт мне моя бабка рассказывала. Стряслось это при царе Николае Первом. Лето в тот год было жаркое, и, может быть, какая-нибудь падаль в воду попала, а люди ту воду попили. И пошла гулять по Петербургу смертушка с косой. Что ни день – полон город покойников. Царь учредил холерные бараки и распорядился туда заболевших свозить, а народишко по серости своей принялся роптать. Мол, врачи там больных не лекарством, а отравой поят. Долго ли надо человеку виноватых искать, когда ему горе глаза застит. Вот горожане и принялись бунтовать. В одну больницу ворвались, врачей из окон повыкидывали да пошли в другую, около Сенной площади.

Тимошка охнул и сжал руку фельдшера:

– Дядя Яша, а Петра Сергеевича из окна не выбросят?

– Не выбросят, – уверенно сказал собеседник, – теперь народ грамотный стал. Хотя, конечно, всякое бывает. Доложили, значит, вельможи царю про это безобразие. А император Николай Первый горяч был, мигом вскочил на коня и помчался прямиком на Сенную площадь.

Тимка охнул:

– Неужели не побоялся!

– Ясно, не побоялся! – Яков Силыч назидательно поднял указательный палец вверх. – Царь ведь! Это тебе не фунт изюма. Вот прискакал самодержец к бунтовщикам, встал посредине площади, топнул ногой да и приказывает: «Принесите мне из самого холерного барака склянку с лекарством». Поднесли ему полный стакан микстуры. Он её одним махом выпил, корочкой хлебца занюхал и велел народу по домам расходиться. Так бунт и закончился, а холера вскоре на убыль пошла. Да… – рассказчик хлопнул себя ладонью по коленке, – в точности так оно и было.

Когда проедешь мимо Исаакиевского собора, то взгляни на памятник императору Николаю Первому – скульптор на его постаменте тот случай изобразил.

Тимошка так заслушался, что не заметил, как к нему подошла Нина Павловна. Она поздоровалась с Яковом Силычем и взяла Тимошку за руку:

– Надеюсь, у Кирьяна всё хорошо?

– Превосходно, не тревожьтесь, – ответил за мальчика старый фельдшер, – сейчас больному спать пора, вы лучше завтра приходите.

«Надо обязательно посмотреть на этот памятник, – подумал Тимошка, устраиваясь в коляске рядом с Зиночкой, – как только дядя Петя вернётся, сразу попрошу его сводить меня на Исаакиевскую площадь».

Всю дорогу он думал, какая трудная у врача работа, ведь приходится не только лечить, но и учить больных, которые иногда совсем не хотят ни лечиться, ни учиться. Но он, Тимошка, всё равно будет лекарем, чего бы это ему ни стоило. А змею он себе и так добудет.

15

На карусели Тимошке, ой, как понравилось. Сначала он немножко стеснялся – всё-таки большой уже, а на соседних лошадках почти совсем малыши расселись. Но, когда заиграла музыка и карусель со скрипом завертелась, Тимка забыл обо всём на свете. Каждый раз, когда его лошадка проплывала мимо Нины Павловны, та махала ему рукой, а стоящая рядом Зиночка еле заметно показывала кончик языка и морщила нос.

– Вот если бы и у нас в селе была карусель, – размечтался Тимошка, – а то всего-то забав – качели да катание на санках с горы зимой. Этой осенью, как не стало мамы с папой, кататься и вовсе не пришлось. Тётка забрала у него единственные валенки и отдала Катьке, а Тимка просидел всю зимушку в холодной клети, перебирая негнущимися от холода пальцами подгнившую картошку на корм скоту. Сколько же он её перебрал? Наверное, целый воз.

Карусель остановилась, и Нина Павловна, постоянно раскланиваясь со встречными дамами, повела детей к выходу.

– Давайте прогуляемся пешком, – предложила она, когда их маленькая компания вышла за красивые чугунные ворота. – День великолепный, а дом наш совсем близко. Вон там, за цирком господина Чинизелли, – она показала Тимошке на круглую коричневую крышу, занимавшую чуть ли не половину улицы.

– Фи, мама, – сморщила носик Зиночка, – мимо этого противного цирка и проходить страшно. Того и гляди какой-нибудь тигр на волю вырвется.

– Не говори глупостей, – строго оборвала её Нина Павловна и взяла детей за руки, – днём все животные под замком. Я слышала, что их выводят гулять ночью и под надёжной охраной. Дворник Иван рассказывал Маше, что видел, как вдоль цирка в сумерках гуляет укротитель зверей с гигантской змеёй-питоном на груди.

Про цирк Тимошка уже слышал. Отец рассказывал ему, что в столичном цирке выступает непобедимый силач Иван Поддубный, одной рукой поднимающий десять человек! Оказывается, что кроме родного, русского богатыря Поддубного, в цирке есть заморские тигры и змеи! Тимка подумал, что хорошо было бы познакомиться с храбрым укротителем змей и спросить, как он смог заполучить настоящего питона? Вдруг это та самая змея, с которой он обязан прожить всю жизнь…

Из двери булочной потянуло восхитительным запахом свежей выпечки.

«Поставщик двора Его Императорского Величества» – прочитал Тимошка на отсвечивающем глянцем зеркальном стекле. Он с интересом уставился на толстого представительного пекаря в ослепительно-белом фартуке: неужели он носит булки самому царю и царице? Булочник подмигнул Тимке, поклонился Нине Павловне и расплылся в широкой улыбке:

– Заглядывайте к нам, барыня, не забывайте.

«Как тут забудешь, когда за день такой аппетит разгулялся, – вздохнул про себя Тимошка, – вырасту, куплю дяде Пете и тёте Симе самый большой крендель».

– Хи-хи, паренёк, подари и мне кусок, – раздался сзади тоненький голосок.

Тимошка обернулся и успел заметить, как в сумрачную арку проходного двора метнулась растрёпанная юркая тень.

– Чур меня, – перекрестился он украдкой, – не иначе как привиделось.

У ворот дома Арефьевых величаво возвышался над прохожими старший дворник Иван Лукин. Он снисходительно наблюдал, как крестьяне разгружают телегу с дровами, и время от времени зычно покрикивал на них, давая понять, кто здесь главный: «Пошевеливайтесь, лапотники, чай не у себя в деревне. В стольный город прибыли, это вам не хухры-мухры».

– Доброго здоровьица вашему семейству, – степенно поклонился он Нине Павловне и как давнему знакомому пожал руку Тимошке. – Землячок это мой, барыня, односельчанин, – пояснил он свои действия. – Вы уж отпустите его ко мне повечерять да чайку попить.

– Пообедаем, и отпущу, – пообещала Нина Павловна.

Тимошка козликом взбежал на второй этаж и нетерпеливо застыл около двери: «Как там Танечка? Наверное, ей было скучно одной?»

В темноте квартиры не было слышно ни шороха, и Тимошка отпрянул от неожиданности, когда из дверного проёма появилась горничная.

Нина Павловна стянула кружевные перчатки и вопросительно посмотрела на Машу:

– Как Танюша?

Девушка развела руки в стороны и укоризненно покачала головой:

– Сегодня наша барышня не в духе. До сих пор ничего не ела.

– Я её сама покормлю, – Нина Павловна поспешно отколола от пышной причёски изящную шляпку и прошла в комнаты.

Тимошка скользнул взглядом по враз ставшему недовольным лицу Зиночки и поспешил за хозяйкой:

– Нина Павловна, можно я вам помогу?

– Помоги. Но как только я подам знак, немедленно уходи. Танюша может сконфузиться.

Тимка кивнул и затаился в уголке столовой.

«Наверно, это очень тяжело быть не только слепым, но ещё глухим и немым», – сокрушался про себя Тимошка.

Он закрыл глаза, заткнул уши и попробовал вообразить себе, каково это – не видеть и не слышать, но понял, что даже представить этого не может. Неужели Таня никогда не видела маминого лица, не слышала её голоса, не понимает, одна она или около неё есть кто-то еще – тот, кто может помочь и защитить? Если бы Таня попала к тётке Мане, она бы точно пропала. Кто бы её кормил и поил?

Тимошка открыл глаза и увидел, как Нина Павловна медленно вводит Танюшу в столовую.

Он предупредительно придвинул к ней стул и помог усадить девушку. В отличие от вчерашнего дня, она не рванулась от него в сторону, а покорно приняла его помощь.

– Надо же, – удивилась Нина Павловна, – Танюша признала тебя с первого раза. Такое бывает крайне редко. Она стесняется даже своего крёстного отца Петра Сергеевича.

От её похвалы Тимка покраснел и осторожно погладил одним пальцем Танино запястье. На её лице появилось слабое подобие улыбки.

– Да ты просто волшебник! – обрадовалась Нина Павловна. – У тебя удивительно лёгкая рука.

Тимка поднял на нее удивленные глаза: эту похвалу в свой адрес он слышит сегодня уже второй раз. Хозяйка взяла из рук Маши чашку с бульоном и принялась, ласково уговаривая, кормить Таню из ложечки, как маленькую.

– Мама, ну что ты, право, она тебя всё равно не слышит, – Зиночка раздражённо хлопнула дверью и уселась в мягкое кожаное кресло. – Захочет есть – сама поест. Ты её и так избаловала.

– Ну что ты такое говоришь, Зиночка, – с отчаянием сказала Нина Павловна, – ведь это же твоя сестра.

Зиночка выразительно задышала и еле слышно прошептала, рассчитывая, что её никто не услышит:

– Лучше бы у меня не было такой позорной сестры.

Но Тимошка услышал ее очень хорошо. Он дернулся, как будто его крапивой по ногам ожгли, и с сочувствием перевёл взгляд на Танечку: «Мало того, что убогая, так ещё и родная сестра обижает…»

– Можно, я посижу с Таней? – спросил он у Нины Павловны, когда обед был закончен.

Не дожидаясь ответа, присел у ног девушки на низенькую скамеечку и замер. Танина ладонь осторожно опустилась ему на голову. Он подождал, пока лёгкие пальцы, подрагивая, исследовали его лицо, бережно взял Танину руку и мизинцем начертал на её ладошке большую букву «Т» – Тимошка. Потом снова провёл ею по своему лицу и ещё раз написал «Т». Таня кивнула.

– Поняла! Нина Павловна, Таня меня поняла! – обрадованно выпалил он так громко, что горничная чуть не выронила из рук фарфоровую чашку. – Она очень умная, ваша Танечка! Мне надо написать об этом дяде Пете!

В своей комнате Тимошка долго сидел за письменным столом, положив перед собой чистый листок бумаги и держа наготове пресс-папье, если вдруг с пера сорвётся непрошеная клякса. Он никогда прежде не пробовал писать чернилами, зато очень любил выводить буквы мелом на чёрной грифельной доске, которую отец Василий называл «аспидная». Папа хвалил батюшку и говорил, что во всей округе только он один добился того, чтобы у всех учеников церковно-приходской школы были свои маленькие досочки. А до письма пером Тимка ещё не дослужился. Вот теперь сиди и думай, как правильно это делать.

Мальчик набрался решимости, глубоко вздохнул, аккуратно опустил кончик стального перышка в хрустальную чернильницу и старательно нацарапал крупными буквами:

«Дорогой мой названный батюшка дядя Петя!

Кланяется тебе Тимошка Петров.

Я живу хорошо. Сегодня Таня меня поняла!

Она очень смышлёная, почти как моя подружка Любка, пастухова дочка.

Я написал Тане на руке букву «Т» – Тимошка.

А ещё я сегодня катался на карусели!

Как твоё драгоценное здоровье?

Храни тебя Господь.

Всегда твой, Тимофей, сын Николаев Петров».

Тимошка удовлетворённо отложил ручку, полюбовался на свою работу и с нажимом промокнул её пресс-папье. Оказывается, писать настоящими чернилами совсем не трудно, а очень интересно и приятно. Теперь остаётся вложить послание в конверт и отдать хозяевам. Скоро придёт со службы Юрий Львович и отправит письмо по назначению.

А у него сегодня ещё много дел: надо выучить уроки, навестить Таню и постараться лечь спать пораньше с тем, чтобы проснуться в самую полночь – тогда, когда около цирка выводят гулять зверей.

16

Перед ужином Тимошка провёл разведку: присмотрел, как открывается запор на двери квартиры, и определил, что ворота во двор на ночь тщательно запираются. Он своими глазами видел, что ровно в девять вечера, минута в минуту, дворник Иван Лукин навесил на чугунную решётку прочную цепь и замкнул замок на три оборота.

«Придётся перелезать», – понял Тимка, с сожалением посмотрев на только что купленный Ниной Павловной новенький костюмчик. «Надену старый, – решил он, – ему уже ничто не повредит».

Вечер тянулся невыносимо долго. Сначала пришедший со службы Юрий Львович дотошно выспрашивал, что дети делали на уроке, потом Зиночка декламировала выученные накануне стихи про цветы ромашки, и, наконец, Нина Павловна села за рояль музицировать.

Тимошка в первый раз в жизни слышал, как звучит этот инструмент. Прекрасная музыка потрясла его и увлекла в какой-то нездешний мир, где люди не ходят по земле, а летают по воздуху рядом с облаками. Звуки то плавно растекались по комнате, то громко барабанили по стеклу, то плыли вокруг сидящих в незримом хороводе. Тимошка следил за ловкими пальцами Нины Павловны и удивлялся силе человеческого разума: это надо же придумать такое великое чудо, как рояль!

Наконец все разошлись по своим комнатам, и Тимка приступил к осуществлению своего замысла. Для начала он переоделся в свой изрядно потрёпанный матросский костюмчик и прямо в нём улёгся под одеяло. Так будет быстрее собраться, если он придремлет. Мальчик свернулся калачиком и стал обдумывать свою тайную прогулку к цирку и то, о чём надо спросить хозяина толстой змеи со странным названием «питон».

Перво-наперво, конечно, стоит выведать, где он сумел раздобыть диковинного гада и по какой цене, а уж потом допытаться, чем таких змеюк кормят и где их держат. Может, придётся какую особую корзину для питона выплести. Так это Тимошке запросто. Он ремесло корзинщика давно осилил. Чего тут хитрого: напластал в лесу липовой дранки, уложил дно крест-накрест да выводи себе края до нужной высоты.

«Хорошо бы и Таню научить плести, – вспомнил он о своей новой подруге. – А что? Если как следует постараться, то корзинку и с закрытыми глазами можно сладить. Вот дед Петро совсем слепой был, а за корзинами к нему всё село ходило».

Тимошка пристроил голову на подушку, смежил отяжелевшие веки, и перед его взором промелькнул дед Петро в засаленном картузе, весёлая Таня в обнимку с корзинкой, из которой высовывался огромный питон и хриплым голосом спрашивал у Зиночки, который сейчас час.

«А действительно, который час?» – подумал Тимошка и открыл глаза.

Стрелки показывали половину первого ночи. Проспал! Тимка бесшумно вскочил с постели, проворно обулся и ужом выскользнул из своей комнаты. Дома, в Соколовке, он часто бегал по ночам во двор проведать, как там щенки у их собаки Копейки, а Петербург – это тебе не деревня, а столица Российской империи. Здесь надо осторожно. Городские дети, небось, одни по ночам не шастают.

Тимошка крадучись открыл цепочку на двери, крепко прикрыл, чтобы не открылась в его отсутствие, выбежал во двор и моментально перемахнул через ажурную чугунную решётку ворот. Теперь направо по улице до конца, а потом два раза повернуть – и окажешься около цирка.

Часто оглядываясь, он побежал в нужном направлении. Улица, чуть освещённая зыбким светом ночи, была совсем пустынной. Лишь изредка до слуха парнишки долетали неясные звуки голосов и стук каблуков о булыжную мостовую. Хотя на небе уже проглядывал лимонный диск луны, солнце ещё заходило, отбрасывая на крыши домов последние отблески.

Около розового дома, украшенного лепниной, день и ночь горел круглый фонарь, озаряя золочёную надпись «Аптека». Сквозь стекло витрины были видны расставленные вдоль прилавка медные ступки для растирания снадобий и разноцветные пузырьки с лекарствами.

Добежав до керосиновой лавки на углу, Тимошка предусмотрительно выглянул на соседнюю мостовую, нет ли какой опасности. На этой улице, широкой и ярко освещённой зазывными вывесками, прохожих было не меньше, чем днём: парами под ручку прогуливались женщины под вуальками, поигрывая тросточками фланировали господа в шляпах, а дверь ресторана с названием «Квисисана» была широко распахнута. Тимка обратил внимание, что вдоль тротуара цепочкой дежурили извозчики с пролётками наготове.

«Покоя лошадям не дают, – осудил он ездоков, – ночью скотина отдыхать должна».

– Стой, малец! Куда направляешься? – закричал Тимошке осанистый городовой в светлом мундире. – Ужо я тебя в участок сволоку. Живо брысь домой к мамке!

«А ну и вправду сволочёт? – испугался Тимошка. – Сраму тогда не оберёшься! Арефьевы ещё и дяде Пете отпишут: так, мол, и так, Пётр Сергеевич, забрали вашего Тимку ночью в кутузку. Теперь он не докторский приёмыш, а форменный каторжник».

– Эй, мальчик, лезь сюда, – услышал Тимка мальчишеский голос из закрытой подворотни. Он лёг на живот, прижимаясь к асфальту, шмыгнул в щель под воротами и очутился рядом с аккуратно подстриженным мальчиком, одетым в голубую курточку, коротенькие, выше колен, штанишки и лакированные ботиночки.

– Ты кто? – уставился Тимошка на неизвестного спасителя примерно одних с ним лет.

– Я – князь Всеволод Езерский, – мальчик наклонил голову и прищёлкнул каблучками, – но ты зови меня просто Сева. А ты кто?

– А я Тимка Петров. Сирота из села Соколовка под Гатчиной.

– Из настоящего села? Вот здорово! – обрадовался князь и лихо сплюнул через щёлку между зубами. – Везёт же тебе! Хоть детство на воле прожил. Не то что я…

Он сокрушённо махнул рукой и опустил голову, но тут же весело вскинулся:

– А ты часом не вор?

– Вор? Что ты, что ты, – испугался Тимошка, – как тебе такое в голову взбрело?

– Жалко, что не вор, – расстроился Всеволод. – А то я к ворам решил сбежать. Давай махнём вместе! Ты, я вижу, человек надёжный и бегаешь быстро.

Он помолчал и предложил:

– Будем с тобой, как братья-разбойники. Благородные, само собой. Первым делом мы похитим моего гувернёра, мистера Найтли, и всыплем ему сто, а лучше – сто десять плетей, чтоб сесть не мог. Я из-за него из дома сбежать хочу, чтоб его унылой английской рожи не видеть. Представляешь, он каждый день поднимает меня ровно в шесть часов утра, обливает ледяной водой, а потом заставляет стихи Шекспира наизусть учить.

«Бедный князь! Его Найтли, пожалуй, почище моей тётки Мани будет», – подумал Тимошка, но, тем не менее, отрицательно помотал головой. – Не, я не хочу идти в разбойники, я на лекаря выучусь, как мой названный отец, доктор Пётр Сергеевич Мокеев. Буду людей пользовать. Мне только надо где-то себе змею добыть, да такую, какую можно на грудь вешать. Потому как мне странник предсказал, что я всю жизнь проживу со змеёй на груди. Ты, часом, не видал, где тут циркач со змеёй на шее прогуливается? Говорят, что он ночами по набережной около цирка бродит. Я иду его искать.

– Не видал, – сказал Всеволод, – меня одного гулять не выпускают, только с гувернёром или гувернанткой мадемуазель Вивьен. Она не такая вредная, как мистер Найтли, но по-русски ни слова не понимает.

– Как же ты с ней разговариваешь? – удивился Тимошка.

– Обыкновенно, как все, по-французски. Знаешь что, – оживился Сева, – давай я с тобой тоже пойду. Вдруг на тебя кто-нибудь нападёт, а я умею очень хорошо фехтовать и боксировать. Да и потом, раз ты в разбойники со мной не желаешь, я могу и с цирком сбежать. Тоже неплохо.

Начну по разным странам ездить, спать, сколько хочу, про нудного Шекспира и думать забуду.

– Сева, ты когда-нибудь слышал про змею «питон»? – прервал его мечты Тимошка.

Князь усмехнулся:

– Само собой. Питон живёт в Африке. Не ядовит. Достигает семи футов в длину. Питается мелкими грызунами – крысами и кроликами.

Тимошка охнул:

– Не видать мне питона, как своих ушей. Не ехать же мне за ним в Африку.

Всеволод хлопнул нового друга по плечу:

– Не тревожься. Если будет надобность, я подарю тебе питона. А сейчас бежим к цирку!

Мальчики вылезли из-под ворот и побежали к виднеющемуся вдали коричневому шатру циркового купола. Часы на городской башне пробили ровно два часа ночи…

17

Тимошка кинул взгляд на особняк с белыми колоннами в глубине старого парка и чуть не споткнулся от неожиданности: в одно мгновение, словно по мановению волшебной палочки, тёмная махина здания заиграла бликами множества огней. Они метались из окна в окно, растекаясь лучами по купам раскидистых дубов, дрожали на портьерах и так же таинственно гасли с тем, чтобы через секунду загореться вновь.

– Сева, стой, – Тимошка указал новому другу на странный дом, – там что-то случилось! Может, пожар?

Тот беспечно махнул рукой:

– А, это меня ищут! Побежали скорее, пока не послали слуг в погоню.

– Ты понимаешь, – объяснил он, слегка задыхаясь от быстрого шага, – отец и мама поехали на ужин к государю, а у нашего мажордома сегодня именины – все слуги празднуют. Вот я и сбежал. А в обычный день за мной, знаешь, как смотрят. В сто глаз!

Тимошка сочувственно вздохнул:

– Тяжело тебе приходится. Но я тебе по чести скажу: лучше всё терпеть, но жить с матушкой и батюшкой, чем сиротой по родне из милости мыкаться.

– Твоя правда! – согласился князь и остановился. – Прибежали. Вот он, цирк.

Тимка перевёл дыхание и посмотрел по сторонам. Полукруглое здание цирка, украшенное по фасаду скульптурами, по красоте ничуть не уступало особняку князей Езерских. Около входа были установлены красочные щиты с картинами русалок и прыгающих через огненный круг львов. На щитах разноцветными буквами было написано: «Цирк Чинизелли. Сегодня на арене водная феерия с электрическим фонтаном и зверинец».

– Глянь, – Тимошка толкнул князя Езерского локтем в бок, – видишь, написано «зверинец», значит, здесь циркач и прогуливается с питоном на шее.

Но Всеволод даже не заметил его прикосновения: он как заворожённый застыл перед афишей.

– Восхитительно! – выдохнул он наконец. – Хоть бы одним глазком посмотреть на этот электрический фонтан. Что за глупые предрассудки посещать только оперу или балет. Когда вырасту, буду ходить в цирк каждый день.

– Ваше сиятельство, Всеволод Андреевич, отзовитесь. Княгиня изволит гневаться, – раздался где-то недалеко старческий голос.

Сева потянул Тимку за тумбу и полушёпотом пояснил:

– Старший лакей Никодим. Сейчас и другие слуги набегут. Давай обойдём здание с той стороны, вдруг нам посчастливится найти твоего питона, пока меня не сцапали.

Тимошка заколебался: разве можно идти поперёк воли старших? Не тому учили его родители, а от деда за непослушание можно было и хворостиной по мягкому месту получить. Он собирался сказать об этом Всеволоду, но тот уже мчался к западной стене цирка.

Делать было нечего. Тимка поспешил за новым знакомцем и нос к носу столкнулся с толстеньким мужичонкой в высоком котелке и пёстром шарфе на шее. Он хотел было проскочить мимо, как вдруг концы шарфа на шее у дядьки зашевелились, и Тимофей разглядел, что это и не шарф вовсе, а гладкая чёрная змея, разукрашенная жёлтыми пятнами. Питон! Тимошка застыл на одной ноге и чуть не упал на циркача.

Господин живо отпрыгнул в сторону и сердито выкрикнул:

– Be careful, boy! You can fall down on my snake![1]

Он выглядел таким недовольным, что Тимошка невольно попятился назад.

– Дяденька, я не хотел тебя обидеть, – примирительно пробормотал он, во все глаза глядя на толстенную змеищу.

– Go away, little boy[2], – повторил мужчина ещё более рассерженным голосом, и змея на его груди неторопливо заворочалась и повела хвостом по рукаву циркача.

– Дяденька, я тебя не понимаю, – взмолился Тимошка, – скажи помедленнее.

– Он боится, что ты упадёшь на его змею, и просит тебя уйти, – звонко сказал за его спиной голоc Всеволода. – Это англичанин, как мой гувернер мистер Найтли.

– Да, я есть from England[3], – закивал головой мужчина.

– Don’t be afraid. We are only looking at this beautiful pet, – вежливо обратился к нему князь. – I am prince Esersky. Я сказал, что я князь Езерский и мы хотим только посмотреть на его прекрасного любимца, – быстро перевёл он Тимошке свои слова.

Мужчина снял шляпу и низко поклонился. Змея снова шевельнулась, как бы включаясь в разговор своего господина.

– Вы прекрасно говорить мой английский язык, – сказал иноземец с сильным акцентом. – Вы должны меня простить, я боюсь ужасных уличных детей. Они хотят обижать мою Нелли, – артист погладил змею рукой и принялся разматывать тугой хвост гада, успевший обвиться вокруг его запястья.

Мальчики заворожённо следили, как под тонкой змеиной кожей волнами перекатываются сильные мышцы. Тимошка несмело поинтересовался:

– Милостивый государь дядя циркач, скажи, где ты купил эту змею?

– В Африке, где река Нил, – немедленно отозвался англичанин. – Это есть далеко на край земли. Там растут джунгли, а чёрный туземцы бьют чужой человек – пуф, пуф.

Он жестами изобразил, как стреляют из лука, и довольно усмехнулся:

– Такой, как моя Нелли, больше ни у кого нет.

Господин важно поклонился, надел шляпу и двинулся вдоль набережной, что-то нежно шепча своей необычной подруге. Тимошка погрустнел. В глубине души он надеялся, что в цирке ему обязательно расскажут про тайное место, где этих змей хоть пруд пруди.

«Ваше сиятельство, Всеволод Андреевич!» – снова настойчиво зааукал голос старшего лакея. К нему присоединилось высокое женское контральто: «Монсеньор Севолод!»

Всеволод недовольно топнул ногой:

– Вот тюремщики, не дадут человеку полчаса побыть на воле!

Тимошка ласково взял князя за руку и заглянул ему в лицо:

– Ты иди, Сева, как бы тебе не попало, а я под твои окна иногда прибегать буду, тебе рукой махать.

В глазах князя Езерского показались слёзы.

– Бить будут? – предположил Тимошка.

– Нет, не будут. Оставят без десерта и заставят сто раз написать: «Я поступил очень дурно».

Он вздохнул и положил Тимке руку на плечо:

– Давай попрощаемся сейчас на всякий случай!

Мальчики обнялись, и Тимка почувствовал от волос Всеволода тонкий аромат душистого мыла.

– Вон, смотри, мои мучители, – князь указал на другую сторону площади, откуда прямо на них надвигались кряжистый старик в очень длинном чёрном сюртуке и вертлявая женщина, без умолку тараторившая по-французски.

– Всеволод Андреевич, – взревел лакей, усмотрев сквозь мутное марево ночного петербургского солнца стоящего около цирка князя, – всё маменьке доложу!

Всеволод обречённо сделал шаг навстречу преследователям, но его прервал весёлый окрик «поберегись», и на площадь выкатился изящный закрытый экипаж. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы мальчики шмыгнули в гостеприимную тень старой аллеи. Карета остановилась, и из отворившейся дверцы на мощёную мостовую легко спрыгнула нарядная дама в сиреневом платье и бархатной накидке густо-вишнёвого цвета. Несмотря на сумерки, Тимошка разглядел, что барыня необыкновенно красива, словно сошла с картинки на жестяной крышке печенья «Эйнемъ».

– Сама Евгения Рассолова! Вот это да! – восхищённо выдохнул князь Всеволод.

18

Дама, нетерпеливо притопывая каблучком, по-хозяйски огляделась вокруг, что-то шепнула своему кучеру и оперлась на кружевной зонтик.

– Она кто? – одними губами спросил князя Тимошка.

Тот удивился:

– Ты что, разве не знаешь Евгению Рассолову? Это знаменитая актриса, прима Императорского театра. В неё весь Петербург влюблён, – добавил он шёпотом. – Меня самого ещё в театр не берут, но я один раз видел Рассолову на званом приёме у моей тётки. Она там декламировала стихи.

Всеволод закатил глаза и начал читать с подвыванием:

– Невесело звучит, – заметил Тимошка и сжал руку Севы: – Смотри, смотри!

Мальчики высунули головы из пышного куста белого жасмина и увидели, как к актрисе веретеном подкатилась невысокая тёмная фигура. Тимошка напряг зрение и удивлённо присвистнул – около Евгении Рассоловой стояла давешняя бабка, умыкнувшая дяди Петины часы. Тимка узнал её с одного взгляда: то же изношенное синее пальто, подпоясанное верёвкой, длинная чёрная юбка, обшитая красной каймой, та же нелепая шляпка. Он посмотрел на Всеволода и увидел, что его друг уже отвернулся и ищет глазами своего лакея с гувернанткой.

«Да, видать, нелегко быть князем, – в который раз за эту ночь пожалел Езерского Тимошка, – а я-то думал, что барская жизнь слаще сахара. Ан, нет!»

Его внимание привлекла резкая брань у кареты. Ребята взглянули в направлении шума и увидели, как старушонка охаживает знаменитую актрису кулачком по спине. Странное дело, та совершенно не защищалась, да и кучер не бросился на выручку своей госпоже, а равнодушно сидел на облучке и задумчиво изучал начинавшее розоветь небо в клочьях ночных облаков.

«Чудеса, да и только», – заключил про себя Тимошка и хотел было поделиться мыслями с наперсником, как из-за кустов на мальчиков накинулись два человека. Один из них сцапал Тимку за рубашонку и хрипло дал команду другому:

– Хватай его, Вивьенка, да держи покрепче, чтоб не выскользнул.

– Уи, уи! – заверещал женский голос. – Моншер Ладислав.

Тимошка понял, что несчастный князь тоже попался в ловушку и сейчас будет водворён в свои неласковые хоромы.

– Надо защитить Всеволода, а то неправильно получается – бегали вместе, а накажут его одного, – успел подумать Тимошка.

Он перестал вырываться и покорно позволил вытащить себя из их жасминового укрытия. На мостовой с опущенной головой уже стоял князь Езерский.

– Что же вы себе позволяете, ваше сиятельство? – принялся отчитывать Всеволода старый слуга, всё ещё крепко держа Тимошку за шиворот. – Даже и не знаю, как буду докладывать княгине о вашем своеволии. Непорядок это. Ваш папенька так никогда не делал в детстве. Он был очень примерным мальчиком.

Лакей сурово сдвинул брови и встряхнул Тимошку так, что у него голова замоталась из стороны в сторону:

– Ты, небось, князюшку сбил с панталыку? Признавайся, басурманин, кто тебя к князю подослал?

– Отпустите, дяденька, я не убегу, – попросил Тимка и высвободился из рук лакея. – Никто меня не подсылал, я хотел посмотреть, как около цирка циркачи со зверями гуляют, а Сева меня проводил. Не ругайте его, он не виноват.

– Ишь ты, Сева, – хмыкнул слуга. – Сева он для папеньки с маменькой да для государя-императора. А для тебя «ваше сиятельство князь Всеволод Андреевич». Запомнил?

Тимошка кивнул головой:

– Запомнил.

– То-то же!

– Пожалуйста, не браните его сиятельство Всеволода Андреевича, – снова принялся заступаться за друга мальчик. – Я бы без него заплутал. Я совсем недавно в Петербурге живу. Всего два дня. Братишку в больницу привёз. Его бешеная лиса укусила.

– Это я виноват, Никодим, – смело вступил в разговор князь, – мне и ответ держать. Езерские за чужие спины не прячутся.

Француженка что-то бурно ему залопотала, но Всеволод лишь махнул на неё рукой и пояснил Тимошке:

– Заступается.

Все обернулись на звук отъезжающей кареты и увидели, что площадь перед зданием цирка опустела.

– Ну и ночка, – пробурчал лакей Никодим. – Не приведи, Господи.

Он поскрёб рукой лоб под белым курчавым париком и обвёл глазами ребят.

– Пожалуй, промолчим мы с Вивьенкой о вашем вояже, князюшка. Но уж этого пострелёнка одного домой не отпустим, не обессудьте. Не ровён час, ваш дружок снова какой фортель выкинет, а нам потом переживай.

Он вопросительно посмотрел на гувернантку, и та по его улыбке поняла, что дело, пожалуй, заканчивается миром. Обрадованный Всеволод сказал ей что-то по-французски. Она энергично затрясла головой и защёлкала пальцами:

– Ванька, Ванька!

Тимошка уже слышал, что в Петербурге так часто называют извозчиков, и понял, что его хотят довезти до самого дома.

– Поезжай, Тимошка, не отказывайся, – попросил его Всеволод. – Я тебя никогда не забуду.

– Дай Бог, ещё увидимся, – по-взрослому попрощался с ним Тимка. – Если выпадет минутка и я мимо твоего дома буду пробегать, может, повезёт хоть мельком тебя увидеть.

Глядя на такое трогательное прощание, лакей прослезился от умиления и уже ласково подтолкнул Тимошку к подъехавшей пролётке:

– Садись, не задерживайся, да дорогу не забудь показать.

Он расплатился с извозчиком и сурово погрозил ему пальцем:

– Не балуй у меня, доставь парня по назначению. Я твой номер на всю жизнь запомнил.

– Не сумлевайтесь, ваше благородие! Домчим в наилучшем виде, – лихо отрапортовал возница и щёлкнул кнутом. – Вези, касатка!

Коляска, шурша колёсами на резиновом ходу, двинулась по уже знакомым улицам вдоль набережной небольшой речушки с названием Фонтанка. Тимошка, откинувшись на сиденье, думал о том, что князь Всеволод, наверняка, очень одинок в своём роскошном особняке, битком набитом людьми, и живётся ему там в сто раз хуже, чем самым распоследним, но дружным беднякам в их селе. Он вспомнил сельского пастуха дядю Колю, всегда окружённого ватагой детишек, и с грустью подумал, что ещё не скоро увидит его младшую дочку Любку, с которой так весело было бегать на пастбище – относить дяде Коле нехитрую еду, а взамен приносить целые охапки душистых берёзовых веников с чуть липким молодым листом.

– Сюда? – извозчик остановил лошадь около запертых ворот дома Арефьевых.

– Сюда.

Тимошка дождался, когда коляска скроется за поворотом, осмотрелся по сторонам, перелез через решётку и на носочках пробрался в свою комнату. Всё тихо. Он посмотрел на часы: они показывали три часа утра. Тимка разделся, юркнул под одеяло и мгновенно провалился в сон.

Разбудила его горничная Маша. Она с шумом откинула занавеску, распахнула окно, наслаждаясь свежестью ясного летнего утра, и ехидно прощебетала:

– А для тебя, Тимошка Петров, есть новость.

19

Тимошка вскочил с уютной кровати, словно подброшенный вверх тугой пружиной. Первая мысль была о том, что кто-то из соседей заметил его, перемахивающего через ворота, и нажаловался Нине Павловне или Юрию Львовичу.

Тимка тщательно оделся и вышел поздороваться с хозяйкой. В гостиной сидела одна Зиночка. Девочка подозрительно посмотрела на него и вздёрнула носик:

– Тебе принесли посылку. Любопытно, от кого бы это?

Изящным жестом она указала на лежащий на столе свёрток в мелованной бумаге с чёткой надписью «Тимофею в собственные руки». От радости Тимошку прямо в жар кинуло. Точно от дяди Пети! Раз шлёт посылку, значит, у него всё хорошо, и он жив и в добром здравии. Но тут же остановился – нет, наверное, не от дяди Пети, иначе Зиночка не спрашивала бы его, от кого это, и не сидела в карауле около посылки, не сводя с неё удивлённого взгляда.

Мальчик потрогал пакет ладонью. Он был тяжёлый и плотный. Интересно. Тимошка позвал Нину Павловну, с волнением разрезал бечеву тяжёлыми ножницами и развернул похрустывающую свежестью бумагу. Под ней оказалась толстая книга в зеленоватом кожаном переплёте с тиснёной надписью «Альфред Брем. Путешествие по Нилу».

– Весьма загадочно, – заметила Нина Павловна, внимательно исследовав неожиданный подарок, – ни надписи, ни визитки. Дворник сказал, что пакет передал какой-то важный старик. – Она лукаво посмотрела на Тимошку: – Вы делаете успехи в обществе, молодой человек.

Тимка покраснел, прижал книгу к груди и торопливо пошёл к себе в комнату. Его душа была переполнена любовью и благодарностью. Он догадывался, что эту книгу прислал для него Всеволод.

«Я буду хранить подарок князя Езерского на самом видном месте, – думал Тимошка, поглаживая рукой яркие картинки неведомых животных и разглядывая страницу за страницей. – Вот она, моя змея».

Он остановился на странице с рисунком королевского питона и долго любовался затейливым узором на змеиной коже. И какая только животинка не появится на свет Божий! Тимошкины мысли перекинулись на ночное приключение и странную старуху, которая второй день кряду попадается ему на глаза.

«Как же звали ту знаменитую актрису, которую шальная бабка лупила по спине? – подумал он. – Кажется, Сева назвал её Евгения Рассолова. Надо будет разузнать о ней у Нины Павловны».

Он услышал неуверенные шаги Танечки по коридору и выбежал ей навстречу поздороваться. Танюша словно бы ожидала Тимошкиного прихода. Она смело протянула к мальчику руку, и он, повинуясь какой-то неясной идее, сложил её пальцы в воронку, наподобие телефонного рожка, и громко сказал, поднеся губы к самому отверстию: «Тима, Тима», – а потом, как вчера, написал на её ладошке большую букву «Т».

Губы слепоглухой шевельнулись в безмолвном ответе, и Тимка обрадовался, что они с Танюшей сумели так быстро подружиться. Он взял девушку за руку и подвёл к открытому окну. Её лицо, освещённое тёплым летним солнцем, было удивительно спокойным и милым.

– Как жалко, что ты не можешь видеть этой красоты и никогда не услышишь моих слов, – сказал ей Тимошка. – Но ты не расстраивайся, мой дед говорил, что у каждого свой путь, и только Господь Бог знает, как для кого лучше.

Во дворе дома Тимошка заметил дворника Ивана Лукина и помахал ему как старому знакомому. Иван шутовски отдал ему честь и вытер вспотевший под пышным картузом лоб:

– Пора на прогулку. Ишь, какой денёк разгулялся. Нынче будет жара.

«А ведь и впрямь пора, – подумал Тимка. – Кирьян, поди, заждался».

На этот раз в больницу его повела горничная Маша. Как хорошо бежать впереди Маши по уже знакомому пути. Если бы девушка по дороге то и дело не останавливалась, чтобы поболтать с прислугой из соседних домов, они дошли бы за десять минут. Приятельницы Маши были, как правило, такие же, как она, – бойкие и симпатичные девушки, едва начинающие обживаться в столице. Особенно Тимошке понравилась острая на язык толстенькая Лена, которая смешно окала и ежесекундно хохотала, прихлопывая по бокам пухлыми ладошками.

– Иди, вон твоя больница, – сказала наконец Маша и подвела Тимошку почти к самому корпусу, около которого выстроилось несколько военных. – Я смотрю, здесь и солдатики есть.

Она проводила глазами строй молодых парней в артиллерийской форме и кокетливо поправила воротничок своей шёлковой блузки.

– Ты, Тимошка, беги по своим делам. Мне барыня приказала через пару часов тебя забрать. Будешь меня во дворе поджидать. А я – домой. У меня столько дел! Столько дел, прям не знаю, за что хвататься!

С этими словами она уселась на лавочку и принялась обмахиваться кружевным платочком, то и дело посматривая в сторону служивых и явно не собираясь в ближайшее время бежать по своим неотложным делам.

Кирьян уже не сидел горестно в палате, как в прошлый раз, а ковылял на забинтованных ногах по коридору, путаясь под ногами сестёр милосердия и распугивая случайно зашедших сюда больных.

– Ишь, как брательник твой разошёлся, – поприветствовал Тимошку фельдшер Яков Силыч, – прямо удержу на него нет, хоть верёвкой к койке привязывай. Уж два раза прикрикивать пришлось, чтоб не баловался.

– Да он и дома такой шустрый.

Тимошка солидно пожал руку Якова Силыча и схватил пробегавшего Кирьку за подол рубахи:

– Будешь озоровать здесь – всыплю по первое число, – он украдкой показал Кирьяну кулак.

– Мороженое принёс? – вместо ответа спросил брат и скорчил недовольную рожу, когда Тимка отрицательно покачал головой. – Пойдём, что интересное покажу!

Кирьян потащил Тимошку в дальний конец больничного коридора и приоткрыл дверь в одну из палат:

– Видишь мужика? У него ноги поездом отрезаны. Помрёт скоро. Я тут поблизости верчусь, мне посмотреть охота, как его душа отлетать будет. Как думаешь, душа какого цвета? Чёрная или белая?

Он воззрился на Тимошку, ожидая одобрения. Но Тимке его оживление совсем не понравилось. Он сурово нахмурился и строго взглянул на брата:

– Не подоспей к тебе вовремя мой дядя Петя, лежал бы ты сейчас и помирал, как этот мужик. Интересно тебе было бы?

Кирька призадумался и зачесал рукой в затылке:

– Не-а, не интересно.

– То-то же. Ты чем взад-вперёд по больнице гонять от безделья, подошёл бы и спросил, чем можешь помочь этому калеке. Вдруг ему водицы испить захочется, а ты тут с кружкой наготове и стоишь.

Тимошка решительно отправил Кирьку спать, открыл дверь крошечной палаты на одну койку и подошёл к больному, выглядевшему странно коротким под просторным больничным покрывалом. Глаза несчастного были полузакрыты, а по обросшим щетиной щекам размазана чёрная грязь. В каморке было невыносимо душно. В ноздри ударил тяжёлый запах застоявшейся крови и пота. Тимошку затошнило, он подошёл к окну и попытался распахнуть тяжёлые рамы. Не получилось.

Раненый на постели пошевелился и застонал: «Пить, пить». Мальчик поискал глазами кружку, не нашёл и бросился к посту дежурной медсестры:

– Там больной без ног просит пить!

Пожилая сестрица скатывала в трубочку свежевыстиранные бинты. Она нехотя оторвалась от своего занятия и громко возмутилась:

– Твоё какое дело? Пришёл к своему брату и сиди там. Нечего по палатам скакать. Мы без тебя знаем, кто хочет пить, а кто нет.

– Тётенька, ну пожалуйста, разреши попоить умирающего, – взмолился мальчик.

– Сказала нет, значит нет, а ты мне не указ, – отрезала сестра.

От обиды у Тимошки сжались кулаки, но он не отступил.

– Когда я буду лекарем, я всегда буду помогать больным, – чуть не закричал он.

В тихом коридоре его возглас прозвучал так громко, что из соседней палаты высунулся Яков Силыч.

– Почему шум? – спросил он строго.

– Мальчишка разорался. Все бинты мне перепутал, – не шевельнув бровью, соврала сестра.

– Это неправда! – чуть не плача, посмотрел на фельдшера Тимка. – Там больной пить просит, а она не даёт. Неужели дяденька без ног так и умрёт не попивши?

– Ну, Дарья Ивановна, дождёшься ты у меня. Опять у тебя на посту непорядок, – пригрозил женщине фельдшер.

– Да я ничего, я бы и сама пациента напоила, – заюлила сестра, пряча глаза. – На, мальчик, пои своего больного.

Она налила полный графин воды, накрыла его покорёженной жестяной кружкой и подала Тимофею.

– Она сказала «своего больного», – отметил Тимка, – значит, у меня уже есть свой больной. И я должен ему помогать. – Дядя Яков, разреши мне ухаживать за тем безногим. Я справлюсь. И с Кирькой посидеть успею, – горячо попросил Тимошка фельдшера.

Тимка так хотел, чтобы Яков Силыч позволил ему это, что в ожидании ответа у него даже сердечко заколотилось. Но старик не собирался спорить. Он хлопнул Тимошку по плечу и весело сказал:

– Я тоже мальчиком на подхвате в военном госпитале начинал. Раз ты решил выучиться на лекаря, значит, действуй. Если что, зови меня. А с Дарьей Ивановной, – он кивнул на сестру, – я этот вопрос улажу.

Фельдшер улыбнулся Тимошке сквозь длинные седые усы и снова скрылся в палате, откуда уже слышался нетерпеливый зов больного: «Яков Силыч, помоги ради Бога, натри поясницу, дюже кости ломит».

Когда Тимка прибежал к умирающему, тот уже даже не стонал, а только безнадёжно-тоскливо смотрел на бившуюся в стекло жужжащую жирную муху.

– Пей, дяденька, – Тимошка поднёс к запёкшимся от жара губам безногого кружку с водой, и тот принялся жадно пить, стуча зубами об её жестяной край.

Мальчик намочил водой край бинта, валявшегося рядом, и бережно обтёр больному лицо.

– Потерпи, потерпи чуток, ты поправишься, вот увидишь, – приговаривал мальчик так, как говорила ему мама.

Ему отчаянно хотелось помочь этому незнакомому человеку и хоть чуть-чуть облегчить его страдания.

Мужчина невнятно замычал и заворочался. «Буду сидеть около него, – решил Тимошка, – вдруг ему что понадобится».

Он пристроился на краешке постели да так и просидел всё отведённое ему время, не сводя жалостливого взгляда с лица своего больного. Кирька, похоже, набегавшись за утро, крепко спал, сестра милосердия не заходила, а больной снова впал в забытьё.

– Тебе пора, – заглянул в палату Яков Силыч, – за тобой такая раскрасавица явилась, что впору картину с неё писать. Эх, где мои молодые годы! Я бы за такой барышней хоть на край света побежал!

Он молодцевато подкрутил ус и уже серьёзным голосом пообещал:

– Я пригляну за твоим больным. Не волнуйся, всё будет в порядке.

20

– Ты представляешь! – возмущённо сказала Тимошке запыхавшаяся Маша. Она ждала его на улице под раскидистым старым тополём и, казалось, буквально кипела от ярости. – Ну, люди! Ну, люди! Не дают приличной девушке прогуляться!

Она погрозила кулаком куда-то в пространство и дёрнула Тимошку за руку:

– Пойдём отсюда, покуда эта старая карга ещё чего не учудила.

– О чём ты говоришь, Маша? – непонимающе спросил Тимка. – Ты объясни толком.

– Да что тут объяснять, – затараторила горничная. – Сижу я спокойно себе на лавочке, никого не трогаю, вдыхаю благоухание сирени, – она зарделась и потупила глаза, – которую мне знакомый солдатик подарил, а из кустов полоумная бабка как выскочит! Выхватила у меня цветы и ну бежать! Весь букет! Представляешь! – Маша сокрушённо покачала головой. – Кто же из знакомых теперь поверит, что мне кавалер симпатию оказал?

Тимошка остановился от удивления:

– Что ты говоришь, Маша?! Мне с этой старухой тоже довелось знакомство свести! Только знаешь, она совсем не злая и не воровка. Она мне мою вещь вернула.

– Да знаю, что не злая, – немного остыла девушка. – Эту бабку весь наш околоток знает. Она тут дни и ночи ошивается. Вроде как блаженная. Где кусок хлебца перехватит, где переночует, а где и сама подаст нищему кой-какую копейку.

Тимошка хотел было рассказать Маше, что этой ночью видел, как бабка лупила по спине знаменитую артистку Рассолову, но вовремя спохватился – тогда придётся признаться и в своей ночной прогулке.

– Давай пойдём домой по этой улочке, – предложила Маша и свернула в тесный проход между домами.

Тимошка уже знал про знаменитые петербургские проходные дворы, поэтому совсем не удивился, когда перед его глазами открылась небольшая площадь, от которой лучами бежали улицы, ровные, как пять пальцев одной руки.

– Это место называется «Пять углов», – пояснила Маша, – нам туда.

Она повернулась и быстрым шагом пошла в противоположную от дома сторону.

– Маша, ты, наверное, дорогу перепутала, – попытался вернуть девушку к действительности Тимошка, но горничная не останавливалась, а прибавляла ходу.

– Мы скоренько, – не оборачиваясь проговорила она, – живой ногой туда и обратно. Я только солдатику за букет спасибо скажу. Ты Нине Павловне не говори, что мы сюда бегали, ладно?

Тимошка согласно кивнул. Ему было интересно ходить по незнакомому, завораживающе красивому городу. Он засмотрелся на большое здание с куполами и башнями, похожее на дворец, и потянул Машу за рукав:

– Там сам царь живёт?

Маша захохотала, и на её щеках появились задорные ямочки:

– Ой, выдумаешь, царь живёт! Да это вокзал! Оттуда поезда в Царское Село и в Павловск отправляются. Я тоже один раз ездила, – похвасталась она, – меня Нина Павловна гулять в Павловский парк брала.

– Вон они, казармы Семёновского полка, «семенцы» по-нашему, – Маша перевела дух, указала на длинные жёлтые здания, тянущиеся вдоль улицы, и сменила быструю походку на медленный прогулочный шаг.

Мимо них то и дело проходили стайки нижних чинов, с интересом провожая глазами раскрасневшуюся девушку с мальчиком. Деловые унтер-офицеры отдавали приказания на построения, козыряя подъезжающим на пролётках офицерам в нестерпимо блестящих на солнце сапогах.

– Эй, красавица, не проходи мимо, – шутливо окликнул Машу кареглазый солдат, – у меня сестра такая, как ты, давай познакомимся.

– Прохода не дают воспитанной девушке, – вздёрнула носик горничная, – негде променад сделать.

Она нарочито безразлично два раза прошлась вдоль здания туда и обратно, крепко держа Тимошку за руку. Паренёк так засмотрелся на крепких рослых солдат в бледно-зелёных гимнастёрках, что вздрогнул от неожиданности, когда у него за спиной чей-то тоненький голосок пронзительно вывел короткую частушку:

Он резко обернулся – чуть позади них стояла давешняя старушка, лукаво перебирая пушистую охапку цветов. Сегодня она снова водрузила себе на голову странную шляпку с чучелом птицы, и теперь заморская птаха казалась сидящей на кусте пряной сирени.

– Это мой букет! – вскинулась на бабку Маша. – Отдай сию же минуту!

Старуха отскочила, притопнула тоненькими ножками и запела:

– Да ты, бабка, никак войну нам пророчишь! А ну, брысь отсюда! – командным голосом зыкнул на старуху пожилой унтер-офицер. – Ты мне агитацию тут не разводи.

Старуха игриво погрозила служивому пальцем и посеменила по пыльной мостовой, беспрестанно кланяясь рядовым и бросая под ноги молодым солдатам гроздья белой сирени.

– Причём здесь ваша война? – завелась Маша перед унтером. – Старуха у меня цветы умыкнула, а вы со своей войной встреваете!

Военный сурово посмотрел на распалившуюся горничную, и она мгновенно притихла под его тяжёлым взглядом:

– Ты, барышня, глупость сейчас сказала, война – дело серьёзное. Не бабское. Не дай Бог, враг зашевелится, не до букетиков нам будет. А старуха-то не зря беду предсказывает. Ох, чует моё сердце, не зря…

Весь обратный путь Тимошка думал о войне. Он вспомнил, что последняя война была с турками. Его дед Илья воевал тогда канониром на пушечной батарее. Как же старуха сказала? Тимошка мысленно перебирал её слова: «Всё равно пропадать на чужой сторонушке». Интересно, что она имела в виду? Дед Илья тоже воевал на чужой сторонушке. Она называлась «Болгария». Дедушка рассказывал, что наша армия освобождала болгар от иноземного ига. Что такое «иго», Тимошка не знал, но представлял нечто ужасное. Всякий раз, когда дед вспоминал войну и своих погибших друзей-солдатиков, он плакал.

«Наверное, очень страшно погибнуть в чужой стране, – думал мальчик, – и на могилку к тебе никто не придёт, и русскую молитву над тобой не прочитают».

Тимошка вздохнул.

«Хорошо, что на той турецкой войне русская армия победила и освободила от ига болгарских братушек, теперь будет кому нам на помощь прийти, если враг нагрянет».

На подходе к дому Тимошка усмотрел быстро промелькнувшую мимо них закрытую карету, и ему показалось, что за глянцево отсвечивающим стеклом маячит светлая головка его нового друга Севы – князя Всеволода.

– Ах, как благостно быть при деньгах, – завистливо вздохнула Маша, глядя на сытых лошадей барского выезда, резво перебирающих копытами по брусчатке. – Карета – это тебе не конка.

Она презрительно покосилась в сторону забитого простым людом фанерного вагончика, который с трудом тащила по рельсам понурая мохноногая лошадка.

– Была бы я барыней, нипочём бы на конке не ездила. А ещё накупила бы себе серёг, как у генеральши Мосиной, что на третьем этаже живёт, вот с такими брульянтами, – она сунула Тимошке под нос свой розовый ноготок на мизинце. – А шубу справила бы, как у актрисы Евгении Рассоловой. С соболями. Ты представляешь, какая у неё шуба? – напористо спросила Тимку горничная.

Он не представлял. Поэтому отрицательно мотнул головой и подумал, что, наверное, в Петербурге нет ни одного человека, который бы не знал знаменитую приму Императорского театра.

Маша раскланялась с важным почтальоном в форменной тужурке и с огромной брезентовой сумкой через плечо:

– День добрый! Нет ли мне письмеца какого или открыточки?

– Пишут тебе, Марья, пишут, – ответствовал мужчина. – А вот господам вашим есть весточка. Только что доставил по назначению.

Он поправил фуражку с гербом и многозначительно посмотрел на девушку. Тимошка встрепенулся:

– Это от дяди Пети! Маша, пойдём скорее!

Маша подобрала юбки, так что стали видны высокие шнурованные ботиночки, и, совсем как девчонка, перепрыгнула высокий порожек ворот:

– И то верно, время поспешать к обеду. Скоро Юрий Львович со службы прибудут, надо на стол подавать.

В квартире Арефьевых царила тишина. Зиночка, забравшись с ногами в кожаное кресло, рассматривала Тимошкину книгу про животных Африки, Танюша безмолвно перебирала руками бархатную тряпочку, время от времени поднося её к своей щеке, а Нина Павловна озабоченно читала какую-то бумагу. Рядом лежал белый конверт, и Тимка понял, что это и есть то письмо, про которое говорил почтальон.

21

Нина Павловна со вздохом сложила бумагу и убрала её в конверт, не забыв запереть письмо в ящик орехового бюро на гнутых ножках:

– Это от Петра Сергеевича. У него всё хорошо, завтра санитарный поезд прибудет на место. Он пишет, что для врачей уже подготовлен палаточный лагерь и поставлен полевой госпиталь. Пётр Сергеевич передаёт тебе поклон и велит прилежно готовиться в гимназию, – пояснила она Тимошке, но в её голосе чувствовалась необычно тревожная интонация, которую она постаралась скрыть за искусственным спокойствием.

Мальчик забеспокоился. Весь вечер он напряжённо ловил каждое слово и каждый взгляд, которым обменивались хозяева квартиры, но атмосфера дома была по-прежнему уравновешенной и безмятежной: Нина Павловна музицировала, а Юрий Львович пересматривал толстую кипу газет, накопившихся за неделю.

Тимошка посмотрел на Зиночку, которая старательно причёсывала большую фарфоровую куклу, изредка бросая на Тимошку недобрые косые взгляды, и подошёл к Танюше. Слепоглухая радостно повернулась навстречу, доверчиво протянув обе руки.

– Обрати внимание, Юра, насколько Танечка симпатизирует Тимофею, – обратилась к мужу Нина Павловна, не прерывая игры на рояле. – Они замечательно нашли общий язык.

Тимошка пожал Танюшины пальчики, так же, как утром, сложил из них кулачок и чётко сказал в этот живой рупор: «Тима. Тима. Меня зовут Тима».

Мальчик увидел, что Таня напряглась, облизнула губы и неясно замычала в ответ, отчаянно пытаясь разнообразить звуки.

– Юра, Зина! Наша Танечка заговорила! – вскрикнула Нина Павловна, и рояль умолк на оборванной ноте. – Она пытается разговаривать! Тимошка, ты сотворил невероятное!

Родные подбежали к Танюше и, как на чудо, уставились на её раскрасневшееся от усилий лицо. Танечка почувствовала, что она окружена людьми, заволновалась и замолчала.

– Всё хорошо, милая, – погладила её по голове мама. – Ты у нас умница.

– А я глупая, что ли? – недовольно пробурчала сзади Зиночка и демонстративно бросила куклу на пол.

Юрий Львович недовольно поморщился и посмотрел на жену:

– Не вижу я в нашей Зине истинной доброты. Меня это очень тревожит.

– У неё сейчас возраст сложный, – возразила Нина Павловна, – она перерастёт, вот увидишь. Я верю, что у неё добрая и чуткая душа, как у Тимофея.

Она полуобняла Тимошку и поцеловала его в макушку:

– Даже не представляю, как ты догадался этаким манером объясняться с Танечкой. Ведь мы сколько ни бились, стараясь до неё достучаться, но так и не нашли возможности сказать так, чтобы она услышала.

Тимошка зарделся от похвалы:

– Я увидел, как дядя Петя разговаривает по телефону, – смущённо ответил он. – Вот я и подумал, а что, если попробовать сделать из Таниных пальцев трубку на манер телефонной и говорить в неё. Вдруг Таня что-то почувствует?

– Просто, как всё гениальное, – потрясённо сказал Юрий Львович и тоже взял Танину руку.

– Папа, папа, я твой папа, – несколько раз повторил он и с волнением посмотрел на дочь.

Она неуверенно кивнула, и Юрий Львович порывисто обнял Танюшу.

– Понимаешь, Тимошка, мы возили Таню к английскому психиатру, обращались к самым лучшим педагогам, чтоб научить её общаться с окружающими, но никому из них не удалось достичь хотя бы минимального результата. А ты так легко и непринуждённо принёс в наш дом такую радость, такую радость… Глаза мужчины предательски заблестели, и он поспешно отвернулся, чтобы не выдать своей слабости. Тимошка посмотрел на брошенные на пол Юрием Львовичем газеты и подумал, что, возможно, из них он узнает новости об эпидемии холеры – те, о которых не хочет ему сообщать Нина Павловна.

– Можно я возьму почитать газеты? – спросил он у хозяина. – Конечно, читай на здоровье, – кивнул Юрий Львович, не отрываясь от дочери. – Хочешь, бери их себе в комнату, а мы тут с Танюшей ещё побудем. Тимошка живо подхватил растрёпанную пачку и побежал к себе. На письменном столе он ещё раз полюбовался томиком Брема – подарком Всеволода, погладил рукой его кожаный переплёт и, разложив газеты вокруг себя, принялся читать новости. Первым в его руки попался «Московский листок». Мальчик быстро просмотрел мелкие газетные строчки и остановился на странном заголовке: «Каков будет конец света». От таких потрясающих известий Тимошка даже поёжился и, торопясь, зашевелил губами, стараясь не пропустить ни одного слова:

Профессор Чикагского университета Мариенбург сообщает, что очень скоро нужно ожидать конца света. Он открыл, что наша земля «вышла из своей орбиты» и что по своему неровному движению она напоминает выпившего человека.

Как говорит знаменитый ученый, такое неправильное движение породит самые большие пертурбации, лето с каждым годом будет становиться все жарче и жарче, а зима – все холоднее. Спустя пятнадцать или двадцать лет, согласно его вычислению, все человечество или изжарится, или замерзнет.

По арифметике у Тимки всегда был самый высший балл, поэтому он быстро подсчитал, что конца света надо ожидать в 1923 году. Ну, через двадцать лет это ещё не скоро, решил он, к тому времени царь обязательно что-нибудь придумает. Ведь наверняка министры доложат ему, что конец света не за горами. Эта мысль успокоила мальчика, и он взял в руки газетный лист «Новостей дня».

Самый жирный текст на странице гласил следующее:

Смерть от электричества. В Одессе, на углу Софиевской и Торговой ул., на глазах многочисленных прохожих, ударом электрического тока от проволоки убит наповал рабочий «Акционерного общества одесского телефона» Иван Юргилевич.

«Я и не знал, что ток может убить», – удивился Тимошка, с опаской посмотрев на настольную лампу под зелёным абажуром, и на всякий случай выключил её от греха подальше.

Без света читать стало труднее, поэтому нужную заметку он разглядел не сразу. Она располагалась в самом низу листа газеты, которая так и называлась «Русский листок». Чёрным по белому там было написано:

Об эпидемии холеры в Поволжье нам телеграфируют следующие подробности: на сегодняшний день число заболевших достигает нескольких тысяч человек, около трёхсот из них умерли или находятся при смерти. Уездная медицина не в силах предотвратить распространение заразы. Вся надежда на столичных врачей.

«Вот оно то, о чём промолчала Нина Павловна, – понял Тимошка, – не захотела меня расстраивать». Желание читать пропало. Мальчик собрал газеты в стопку, ещё раз коснулся пальцами драгоценной книги от князя Всеволода и начал писать письмо доктору Мокееву:

Дорогой названный батюшка, дядя Петя!

Кланяется тебе Тимошка Петров, а ещё

Нина Павловна, Юрий Львович и Таня…

Он немного подумал, опустил перо в чернила и, с сомнением поджав губы, дописал:

… и Зина.

Таня начала мне улыбаться и кивать головой! Она меня понимает.

Кирька пошёл на поправку. А ещё у меня есть свой больной. У него нет ног.

Он снова глубоко задумался и решительно приписал:

Береги себя, дорогой батюшка, храни тебя Бог.

Навеки твой Тимошка.

И для верности добавил:

Жду ответа, как соловей лета.

22

Пошла уже вторая неделя, как Тимошка поселился в доме Арефьевых, а писем от Петра Сергеевича больше не приходило, хотя паренёк исправно караулил у окна приход почтальона и внимательно пересматривал всю корреспонденцию, лежащую в прихожей на тоненьком серебряном подносе с резной каёмкой.

Танечка с каждым днём всё лучше и лучше общалась с окружающими, подготовка к гимназии шла полным ходом, Кирькины ноги, покусанные лисой, уже вполне зажили, и он целыми днями весело носился по больничному двору, распугивая наглых голубей. Даже капризуля Зиночка начала посматривать на Тимошку поблагосклоннее и уже не фыркала при его появлении, словно рассерженная кошка.

Всё бы хорошо, только Тимкин личный больной никак не мог выжить. Неделю за неделей проводил он между жизнью и смертью, приходя в себя лишь на те короткие мгновения, когда Тимошка старательно обтирал его тело слабым раствором уксуса, выпрошенного у кухарки. В больницу Тимошка ходил теперь исправно, как на работу. Сразу после занятий с Алексеем Модестовичем он наскоро перекусывал, отпрашивался у Нины Павловны и вприпрыжку бежал по знакомым улицам, сожалея лишь о том, что путь не лежит мимо особняка князей Езерских.

«Хоть одним глазком посмотреть бы на Севу да поклониться ему за подарок, – мечтал Тимошка. – Как он там, бедняжка, один на один со своим злобным гувернёром-англичанином?»

Все прошедшие дни в Петербурге стояла неимоверная жара, а сегодня, на счастье, небо затянуло пузатыми тучами, и на уставший от непривычной суши город потрусил мелкий частый дождик. Когда Тимошка добежал до больницы, на нём ни одной сухой нитки не осталось.

«Ну да мне не привыкать, не сахарный, не растаю», – подумал он, отряхивая с русого чубчика тёплые дождевые капельки.

– Похоже, сегодня твой больной отдаст Богу душу, – сказала пробегавшая мимо него сестра милосердия Елизавета, которую он выделял из всех других сестёр за доброту и приветливость, – всю ночь в жару метался.

– Жалко его, – Тимошка с опаской переступил порог палаты и подошёл к низкой кровати с шевелящимся на ней человеческим обрубком, ожидая увидеть на лице несчастного какую-то особую смертную печать, но, к его удивлению, больной выглядел бодро и смотрел по сторонам вполне осмысленно.

– Где я? – спросил он еле слышным голосом, больше похожим на стон.

Тимошка обрадовался: вдруг да ошиблась сестрица, и его больной с этого дня начнёт крепнуть час от часу.

– Ты, дяденька, в больнице, – он поправил мужчине одеяло и примостился на загодя поставленную табуретку, – у тебя ноги поездом отрезаны. Но ты не бойся, ты обязательно поправишься. А я тебе подсоблю и ухаживать за тобой буду.

Мужчина отвёл взгляд от Тимки и тяжело сглотнул:

– Помру я, – он помолчал, а потом хрипло добавил: – Да и поделом мне, за грехи свои погибаю.

– Не говори так, дяденька, – горячо запротестовал Тимошка, – раз ты опомнился, значит, выправишься. А ноги… И без ног можно жить да людям служить.

Лицо больного исказила мучительная гримаса.

– Зови меня Максимыч.

Он бессильно откинулся на набитую сеном подушку, прикрыл глаза и прошептал:

– Пить.

Тимка поспешно выпростал из кармана пузырёк с куриным бульоном, которым все эти дни подпаивал своего больного вместо воды. Он хорошо помнил, каким вкусным показался ему бульон тети Симы, когда он очнулся в доме Петра Сергеевича.

– Спасибо.

Мужчина одним глотком осушил бутылочку и тревожно посмотрел на Тимошку.

– Исповедаться перед смертью уже не успею… Чую, последние минуты доживаю. Так и уйду на тот свет со страшным грехом на душе. Таким страшным, что не будет мне прощения во веки вечные.

Он некрасиво скривился от боли, и около его запавших глаз появились влажные дорожки слёз.

– Послушай хоть ты меня.

Тимошка согласно кивнул и погладил мужчину своей тёплой ладошкой по заскорузлой руке с выступившими жилами. Больной немного успокоился и начал рассказывать:

– Родился я в слободе около Финского залива. Об отце я ничего не ведаю, а мать моя была цапкой. Знаешь, что это такое?

– Нет, дядя Максимыч, слыхом не слыхивал.

– Был у местных баб такой разбойничий промысел – когда возы с сеном на рынок шли, бабы подбегали и цапали с телеги полные руки сена – кто сколь сумеет. Проворная цапка за день несколько мешков сеном набивала. А потом ямщикам подешёвке продавала. Так сызмальства я и привык к воровству. За особую честь почитал обирать добрых людей да куражиться над ними. А как в силу вошёл, меня вожаком над цапками признали. Только я не захотел с бабами работать, а пошёл сам воровской фарт искать. Стал поездным вором. Катался с напарником по чугунке и высматривал богато одетых господ. Выхватим, бывало, у нарядного господинчика саквояжик, у расфуфыренной барыньки ридикюльчик стянем, а то и серьги из ушей выдернем – в накладе не останемся…

У Тимошки в мозгу словно молния сверкнула: «Максимыч!» Это имя он слышал в поезде, когда хотел предупредить Петра Сергеевича, что того хотят ограбить. Так вот кто это был! Он во все глаза уставился на Максимыча, боясь пошевелиться от волнения. Тот понял его взгляд по-своему.

– Что смотришь? Противно с вором разговаривать? То-то же. И мне противно такой груз греха на тот свет за собой волочить. Но и это ещё не всё. Он перевёл дыхание и вдруг захрипел.

– Умирает! – прошептал Тимка и хотел было кинуться за фельдшером, как почувствовал, что его схватили за рубашку.

– Не уходи, парень, дослушай, не дай встретить смерть один на один.

Тимка покорно уселся на табурет.

– Самое страшное моё преступление, – с трудом выговорил Максимыч, – это то, что я мальчонку, аккурат такого, как ты, в Гатчине под поезд столкнул.

Тимка похолодел:

– Не может быть!

– Может, – заплакал вор, – верь мне, может! До последнего края я дошёл в своей подлости. Ну а потом уже вообще как с цепи сорвался: пил, дома поджигал. Ну, да что там говорить…

Он слабо махнул рукой и отчаянно приподнялся на локтях:

– Дай ответ, как умереть спокойно? Кто меня простит?

Тимка растерялся. Он с такой заботой пытался выхаживать этого страшного человека, оказавшегося вором и убийцей, так привязался к нему, желал выздоровления. А вон оно как сложилось… Ему было отчаянно жаль этого сильного русского мужика, бессмысленно и глупо прожившего свою единственную, подаренную ему Богом жизнь.

– Я прощаю тебя, дядя Максимыч, – неожиданно для себя сказал Тимошка. – Это меня ты столкнул под паровоз в Гатчине, и я прощаю тебя от всей души. Ну а за другие грехи тебе не передо мной ответ держать.

Мужчина напрягся, впился в Тимошкино лицо враз расширившимися зрачками и вдруг нечеловечески закричал, разрывая цепкими руками полотно тонкого покрывала:

– Господи! Господи, сила Твоя!!!

На его крик в палату вбежали фельдшер Яков Силыч и сёстры. Они оттеснили Тимошку в тёмный коридор и принялись хлопотать около кровати умирающего. Постепенно крики смолкли, из палаты показался бледный Яков Силыч и с сожалением посмотрел на мальчика:

– Скончался твой больной.

23

– Тимка, не плачь, – уговаривал Кирьян, чуть касаясь своей головой Тимошкиного лба, – ну, помер твой больной, жалко, конечно, но все говорили, что он скоро Богу душу отдаст.

Тимошка обнял братца и прижался к его тёплому боку:

– Эх, Кирька, знал бы ты…

Он не договорил и снова заплакал. Горько и безутешно. Разве расскажешь Кирюхе, что несчастный безногий, которого он с такой любовью выхаживал, оказался форменным разбойником? Они сидели на самой дальней скамейке больничного парка, закрытой густыми кустами только что отцветшей сирени, куда Тимошка забился, чтобы пережить тяжёлый разговор с умирающим.

– Оставь его, Кирьян, – сказал подошедший Яков Силыч. – У каждого лекаря, даже будущего, есть своё кладбище, где покоятся все, кому он закрыл глаза. А ты поплачь, поплачь, сынок, а то и свечечку в церкви поставь за упокой души новопреставленного. Легче будет.

Он взял Кирьку за руку и повёл в больничный корпус, ободряюще потрепав Тимку по плечу на прощание. Добрый фельдшер! Он даже не догадывался, какую ношу своих грехов перевалил на Тимошку только что умерший вор и поджигатель Максимыч.

«Что мне делать, кому рассказать? – думал Тимка, сглатывая солёные капли, разъедавшие глаза и потоком скатывающиеся со щёк. – Здешних батюшек в церкви я не знаю, дяди Пети нет, Нине Павловне и Юрию Львовичу этакое не расскажешь, Танечка меня не услышит, а как повидать Севу, князя Езерского, я и представить не могу».

Он лёг спиной на влажную от моросящего дождя скамью и подставил пылающее лицо под свежий ветер с Финского залива. Над головой в неведомые страны плыли серые облака, похожие на рваные застиранные тряпки, и весь мир вокруг Тимошки казался ему серым и измятым. Вдруг он почувствовал, что рядом кто-то есть. Мальчик выпрямился, встретившись взглядом с небольшими остренькими глазками, поглядывающими из-под затейливой шляпки с чучелом птицы. Бабка!

«Только её мне нынче и не хватает, – с раздражением подумал Тимка и отодвинулся на самый край скамейки, – скорее бы она убралась восвояси».

Но старуха не собиралась никуда уходить. Она по-хозяйски расположилась на лавке, порылась в старой, но изящной меховой сумке, висящей у неё на шее, и выудила оттуда носовой платок. На удивление чистый.

– На, утри слёзы, – сунула она платок Тимофею, – да не лей их зря. Побереги слезу-то. Она тебе ещё пригодится.

Тимошка насторожился. Интересно, что обозначают эти последние слова старухи? Он послушно взял носовой платок и вытер щёки.

– Так-то лучше, – удовлетворённо промурлыкала старуха. – А слёзы разливать – самое распоследнее дело. Помяни моё слово, не пройдёт и полвека, как вся наша Русь-матушка так слезами умоется, что никаких платков не хватит.

Она наклонила голову набок и оглядела Тимошку с головы до ног.

– Который день к тебе присматриваюсь и в толк взять не могу, из каких краёв ты такой объявился? Вроде бы самый обычный паренёк, собой не красавчик, а видно, что доброта в тебе есть особенная. Она-то и спасёт тебя в лихие годы. Ни одна змея не сможет в твою душу яда напустить…

– Что ты говоришь такое, бабушка, – запротестовал Тимошка, – о каких таких змеях ты рассуждаешь? Объясни! Мне про змей уже один старичок говаривал.

В ответ старуха лукаво хихикнула и, как маленькая, захлопала в ладоши:

– Угадай, угадай!

Тимошка в сердцах махнул рукой:

– Плохой я отгадчик. Ты вот, бабушка, наверно, со всеми в городе знакома?

– А то… – горделиво приосанилась собеседница. – Я в Петербурге всех знаю от последнего нищенца до великих князей.

– Вот-вот, – уцепился за словечко Тимошка, – князей мне и надобно. Точнее, одного князя, – он нахмурил лоб, припоминая, как старший лакей приказал ему величать друга Севу, и старательно выговорил: – Его сиятельство князя Всеволода Андреевича Езерского.

– Севу? – живо отреагировала бабка. – Хороший мальчишка, душевный. Под стать тебе. Всегда странников привечает. Один раз даже своё бланманже мне передал. Я с детства бланманже уважаю.

Она мечтательно улыбнулась, вспоминая лакомое блюдо, и спросила:

– А тебе князюшка на что?

– Друг это мой. Хочу ему письмо написать.

– Дру-у-уг, – протянула старуха и решительно пристукнула каблучками стоптанных сапожков. – Друг – это святое. Коли так, то помогу тебе. Пиши послание. Так и быть, отнесу его к Езерским и в самые княжичевы ручки передам.

Тимошка с уважением посмотрел на вездесущую бабулю и расстроенно подумал, что у него здесь нет ни бумаги, ни пера с чернилами. Старушка поняла его мысли:

– Ты вот что, касатик, отписывай весточку и приходи сюда, на лавочку. Я частенько здесь обретаюсь.

– Спасибо тебе, бабушка, – поклонился Тимошка и хотел поинтересоваться, как скоро она передаст Всеволоду его письмо, но старуха его уже не слушала. Она деловито отобрала у него платок, громко высморкалась в него и затолкала в сумочку.

– Запомни: меня зовут Досифея Никандровна.

Бабуля на прощанье кивнула так, что птица на её шляпке, как живая, затрепыхала крыльями, потом спрыгнула со скамейки и живо юркнула в мокрые от мороси кусты.

– Досифея Никандровна! Не перепутай! – донесся да Тимошки её задорный тоненький голосок.

Мальчик вышел вслед за новой знакомой на больничную дорожку, но она была уже пуста. На душе у него стало спокойно и ясно, словно Досифея Никандровна вытерла все его мятежные мысли своим большим носовым платком. Особенно радовало то, что можно передать поклон князю Езерскому.

«Хорошо, что всё устроилось таким образом, – успокоенно думал Тимошка об исповеди своего больного по пути домой. – Главное, что Максимыч успел повиниться перед смертью.

А ведь не приведи меня судьба в эту больницу, так и помер бы человек без прощения».

Мальчик тихонько перекрестился, поминая новопреставленного, засмотрелся на разносчика газет и чуть не столкнулся с дворником Иваном Лукиным.

– Тю, никак Тимка собственной персоной, – поприветствовал его односельчанин. – А вам почтальон письмо принёс. Видать, от твоего папашеньки с холерной эпидемии, потому как от конверта карболкой разит так, что дух перехватывает.

Письмо от дяди Пети! Тимошка прямо подпрыгнул от радости. Зря Досифея Никандров-на слёзы напророчила. Какая тут печаль, если долгожданная весточка голубем прилетела. Он припустил домой во все лопатки, не замечая, как из-под его башмаков фонтаном разлетаются грязноватые брызги петербургских луж, до колен обляпывая свежепостиранные брюки.

– Нина Павловна! Нина Павловна! Правда, что нам от дяди Пети письмо пришло? – выкрикнул он, с лёта перемахнув порог квартиры.

– Правда, Тима, – тускло отозвался непривычно тихий голос хозяйки, и он услышал, что Нина Павловна плачет.

24

Тимошка почувствовал, как у него пересохло во рту и ноги стали ватными.

– Письмо про дядю Петю? – ожидая ответа, он смятенно посмотрел на Нину Павловну.

Она кивнула, не выпуская из рук продолговатого конверта с коричневой маркой:

– Да. Не хотела тебе говорить, да шила в мешке не утаишь. Беда у нас. Пётр Сергеевич заболел холерой.

От такого известия у Тимошки земля ушла из-под ног: дядя Петя сейчас болен, лежит в бреду, не пивши, не евши, а он, Тимошка, ничем не может ему помочь. А вдруг дядя Петя уже умер? От такой ужасной мысли у Тимки даже голова закружилась. Нет! Этого не может случиться! Господь не допустит, чтобы он стал сиротой ещё раз и снова из-за этой проклятой холеры! Дядя Петя должен обязательно поправиться, ну что ему стоит, ведь он доктор.

Мальчик почувствовал, как сзади его мягко обняли чьи-то ласковые руки, и понял, что его жалеет Танюша, которая сквозь пелену своего безмолвия смогла ощутить его отчаяние.

– Юрий Львович сегодня будет телефонировать в канцелярию генерал-губернатора и постарается узнать все подробности, – пообещала Нина Павловна, – нам надо немного подождать.

Легко сказать «подождать»! Часы ожидания, казалось, никогда не закончатся. Сначала Тимошка без дела слонялся из комнаты в комнату, изредка поглядывая на притихшую Зиночку. Потом попросил кухарку Нюшу поручить ему почистить картошку и долго скоблил тупым ножом свежие лохматые клубешки нового урожая. Каждой картофелине он придумывал своё имя и с каждой разговаривал о своей беде.

– Понимаешь, Катя, – шептал он крутобокому розовому клубню, – холера – это очень плохая болезнь, но фельдшер Яков Силыч мне рассказывал, что её уже умеют лечить.

Картофелина Катя внимательно слушала его, посверкивая чисто вымытыми боками, но не возражала. А картофелина Дуся капризничала и ни за что не хотела чиститься, поэтому Тимошке пришлось взять более острый нож. Когда он выковыривал глазки из картофелины Муси, раздался телефонный звонок. Тимошка молнией выскочил в прихожую, где стоял телефонный аппарат, и схватил телефонную трубку, хотя делать это детям категорически воспрещалось.

– Алё, Нина? – раздался в трубке голос Юрия Львовича.

– Нет, это я, Тимошка, – чуть не плача от волнения, проговорил мальчик и оглянулся на Нину Павловну.

Она дала ему знак рукой: «разговаривай», и он, поощрённый её разрешением, уже более уверенным голосом спросил:

– Юрий Львович, что с дядей Петей?

А потом не удержался и предательски шмыгнул носом.

– Жив, – коротко ответил Юрий Львович, – это всё, что пока удалось узнать.

Тимошка отдал трубку Нине Павловне и, обессиленный, словно из него все косточки вынули, побрёл в свою комнату. Ну как же так? Как дядя Петя мог заболеть? Он же сильный, отменного здоровья! Он сам объяснял, что врачи редко болеют.

Тимошка сел за письменный стол и обхватил руками голову, но напряжение не отпускало его. Он медленно открыл крышку хрустальной чернильницы, обмакнул тонкое пёрышко длинной костяной ручки и стал писать, стараясь выводить буквы как можно ровнее:

Дорогой, любимый батюшка, дядя Петя!

Я люблю тебя и каждую минуточку молю

Бога о твоём драгоценном здравии.

Поправляйся, пожалуйста, дорогой батюшка.

Много раз тебе кланяюсь.

Навсегда твой сын Тимофей Петров.

Он наклонил голову, ещё раз перечитал своё коротенькое послание и решительной рукой добавил к своей фамилии ещё одно слово: «Петров – Мокеев».

Пусть дядя Петя поймёт, как он его почитает. Что бы ни случилось, он, Тимошка, всегда будет ему верным и любящим сыном.

После письма для Петра Сергеевича на душе у Тимошки чуть посветлело, и он решил написать послание ещё и князю Езерскому, раз смешная бабулька Досифея Никандровна взялась переправить его адресату. Он немного подумал, как правильнее начать, переложил лист бумаги поудобнее и написал:

Ваше сиятельство, князь Всеволод Андреевич, дорогой Сева!

Кланяется тебе твой верный друг Тимошка Петров, сын Николаев.

Покорно благодарю тебя за твой подарок – книгу про животных Африки.

Я читаю её каждый день и уже дочитал до жирафа.

У меня большое горе – заболел холерой мой названный батюшка, дядя Петя.

Помолись, пожалуйста, за его здравие.

А ещё сегодня умер мой больной. Он был вор, и у него отрезало поездом ноги.

А ещё я познакомился с бабкой Досифеей Никандровной.

Она принесёт тебе это письмо.

Скучаю по тебе. Храни тебя Господь.

Навсегда твой Тимофей Петров-Мокеев.

Тимошка тщательно промокнул письмо тяжёлым пресс-папье, украшенным медной шишечкой, и удовлетворённо свернул оба письма.

«Бабка Досифея сказала, что её всегда можно найти в больничном дворе, – припомнил он, – значит, завтра, в крайнем случае послезавтра, князь Сева получит это письмо. А если будет в настроении, то отпишет ответную записочку».

Порыв ветра ворвался в приоткрытое окно, и Тимошка вздрогнул от резкого удара грома. Гроза. Весёлый дождь забарабанил по кирпичной стене дома, стекая ручьями с покатой крыши в подставленные под водостоки дождевые бочки, и почти сразу же, прорывая тучи яркими лучами, засияло весёлое солнце, а над городом повисли две радуги.

«Хороший знак, – сам себе сказал Тимошка и улыбнулся. – Радуга – это к добру».

Этот вечер в доме Арефьевых, окрашенный заботой о здоровье Петра Сергеевича, прошёл необычайно тихо. Казалось, даже самовар на небольшом столике около окна пыхтел и свистел не так радостно, как обычно. Тимошке было приятно, что хозяева разделяют его тревогу об отце, но в то же время и беспокойно: а ну как положение серьёзнее, чем ему говорят, и Арефьевы знают что-то такое, о чём он даже не догадывается.

Тимофей долго сидел рядом с Танюшей, произнося в её кулачок несложные словечки и давая ей потрогать разные предметы. Она уже знала слова «яблоко» и «груша» и уверенно нащупывала эти фрукты среди других, лежащих в пологой серебряной вазе.

– Если так пойдёт дальше, то наша Танюша выучится читать, – заметила Нина Павловна.

Она оторвалась от своей вышивки и одобрительно улыбнулась Тимошке. Он удивился:

– Разве слепые могут читать?

– Могут, – сказал Юрий Львович, – только они читают не глазами, а пальцами. Для слепых используется специальная азбука, которую изобрёл великий французский учёный месье Луи Брайль. Он сам был слепым, поэтому догадался, что для невидящих людей можно накалывать буквы точками по бумаге. Они ощупывают текст кончиками пальцев и понимают, что написано.

– Но ведь все слепые умеют говорить, – возразил Тимка, – а Танюша не разговаривает.

– Она не умеет говорить лишь потому, что не слышит звуков, – грустно сказала Нина Павловна. – Если бы она их слышала, то говорила бы не хуже нас с тобой.

Как бы в ответ на эти слова Танечка взяла в руки грушу и несвязно промычала: «Уша, уша». Первые Танины слова были самой радостной новостью за весь этот длинный безрадостный день.

Спать Тимка лёг с тяжёлым сердцем, всю ночь его мысли метались от надежды к полному отчаянию и опять возвращались к надежде. Лишь под утро он забылся коротким сном, а вскочив, сразу стал собираться в больницу – туда, где его ждали новые события.

25

– Правду старики говорят, что утро вечера мудренее, – сказала Нина Павловна, накладывая Тимошке полную тарелку гречневой каши с жареным луком. – Я подумала на ясную голову и поняла, что, если письмо о болезни Петра Сергеевича шло к нам пять дней, а ещё вчера, когда Юрий Львович телефонировал в министерство здравоохранения, доктор был жив – значит, он уже не умрет. Если бы болезнь развивалась по наихудшему пути, то пяти дней он бы не прожил.

А ведь верно! Тимошка так и застыл с поднятой ложкой. Соседи рассказывали, что Тимкины родители за два дня умерли. Самого его тогда не было – бабка Дарья, материна крёстная, брала его с собой на богомолье в дальний монастырь. Тем и спасся. Тимка повеселел и отхлебнул большой глоток какао.

– Как это невоспитанно, – не преминула заметить ему Зиночка, – пить надо деликатно и маленькими глотками. В нашей гимназии девочкам с грубыми манерами прикалывают на фартук записку с надписью «невежа».

– Ещё чего не хватало, – с полным ртом каши пробурчал Тимошка, – я тогда в гимназию не пойду, лучше при больнице на лекаря учиться буду, как фельдшер Яков Силыч.

– Дети, не пикируйтесь, – остановила их Нина Павловна. – Зина, смотри в свою тарелку, а Тимофей не набивай полный рот.

Зиночка тайком скорчила Тимке рожицу, но он уже привык к её ужимкам и не обратил на это ровно никакого внимания. Все его мысли были заняты болезнью дяди Пети и предстоящим походом в больницу. Тимошка вспомнил ужасную смерть своего больного. И почему люди умирают? Непонятно. Жили бы себе и жили… Хотя нет. Если бы никто не умирал, то земля бы развалилась напополам от тяжести. Интересно, удастся ли сегодня передать письмо Всеволоду?

Тимка закончил завтрак и подбежал к окошку, чтобы не пропустить прихода почтальона. Выглянул на улицу и оторопел: на скамеечке около дворницкой Ивана Лукина, чинно сложив руки на коленях, сидела тётка Маня в праздничной кофте с красными бусами и не сводила взгляда с двери их парадной.

«Зачем тётка сюда припожаловала? – испугался Тимошка. – Она ведь разрешила дяде Пете забрать меня к себе!»

Но тут же опомнился:

– Как же я про Кирьку забыл? Наверняка тётка Маня его проведать наладилась.

Тимошка торопливо сунул в карман письмо для Всеволода, отпросился у Нины Павловны и быстро спустился во двор.

– Тимка, ты? – всколыхнулась тётка при виде Тимошки. – А я тут тебя поджидаю. Меня Ванюша на лавочку пустил и окошечки ваши показал, – заискивающе проговорила она, и Тимка увидел, что её руки задрожали. – Мне от доктора записочка пришла с разъяснением, куда Кирьяшу определили, вот я и решилась в город податься к Ванюше Лукину. Всё же не чужой. Мне и адресок его мамашенька дала. А здеся такая радость, такая радость – оказывается, что и ты рядышком проживаешь. Ты уж уважь меня, Тимошенька, проводи до сыночка. Как он там, моя кровиночка?

Тётка Маня приподнялась со скамейки и попыталась бухнуться Тимошке в ноги.

– Что ты, тётя Маня! – испугался он. – Кирька уже совсем поправился. Фельдшер говорит, что со дня на день домой выпишут. Пойдём, я тебя в больницу отведу.

Женщина поспешно подхватила сумку и засеменила рядом с Тимкой, ежеминутно оглядываясь по сторонам и громко причитая от удивления.

– Я ведь в первый раз в городе, – объяснила она Тимошке, – таких чудес и видом не видела, – она кивнула на рельсовую конку, со всех боков облепленную пассажирами, и охнула: – Ну и ну, диво дивное! Одна лошадь, а столько народу волочёт.

Особенно восхитил тётку Маню маленький фонтанчик посередине круглого сквера.

– Ловко здесь городским бабам бельё стирать! – позавидовала она горожанкам, зачерпнула полную пригоршню воды, вымыла лицо и отпила пару глотков. – Бельё стирать сгодится, а пить – нет, наша водица из речки Утки куда вкуснее.

И лепнину на фасадах домов тётка Маня не одобрила:

– Баловство это, – сказала она как отрезала, глядя на полураздетых кариатид с оголённой грудью, подпирающих затейливые балкончики углового дома, – я на свою избу эту срамоту нипочём не приспособила бы.

В ворота больницы Тимошка с тёткой Маней входили рука об руку, как лучшие друзья. Тимка дивился такой перемене в тёткином характере. Совсем недавно она была готова его с потрохами схрумкать, а нынче, смотри-ка ты, – чистый мёд!

В это утро Кирька сидел верхом на деревянном заборчике между больничными корпусами на манер лихого кавалериста и нахлёстывал длинным прутом густо росшую внизу тёмно-зелёную крапиву.

– Маманя, – радостно заорал он, увидев тётку Маню, и мешком рухнул в жгучую траву. – А-а-а-а-а!

– Сыночек, родимый, ты ещё живой? – рванулась к нему мать, но он уже и сам подбежал к ней и с плачем повис на шее родительницы.

– А потолстел-то как! – не могла налюбоваться она на сына. – Словно барчук!

– Мне Тимка каждый день пироги носил, – всхлипывая и потирая обожжённые крапивой ноги, похвастал он, – и ещё мороженое.

Тётка Маня повернулась к Тимошке и робко затеребила бусы на объёмистой груди.

– Прости меня, Тимушка. Виновата я перед тобой, – тихо, со слезами, проговорила она. – И перед родителями твоими виновата. Нешто я не понимаю, что ты из-за меня из дома ушёл. Дура я баба.

Тимошка ясно улыбнулся тётке и порывисто обнял её, неловко ткнувшись носом в оборку сатиновой кофты:

– Бог простит, тётя Маня, и я прощаю, – сказал он так, как говаривал его дед Илья, если ему случалось повздорить с сыновьями.

– Ура! – сверху на них навесился повизгивающий от боли и счастья Кирька и басовито забубнил о том, как хорошо ему жилось в больнице и как он хочет, чтобы маманя тоже немножко здесь полежала и полечилась.

– Нам домой, Кирька, пора, – отстранилась тётка Маня, – время подоспело картоху окучивать. Соседи-то уж справились, а мне всё недосуг. Помощников-то нетути. Папаня у нас ненадёжный, сам знаешь… – она безнадёжно махнула рукой, вспомнив о не просыхающем от пьянок муже. – Я тебя завтра заберу, ежели лекарь дозволит. Ночку здесь на лавочке пересижу, а утром и поедем, благословясь.