Читать онлайн История Аптекаря, райских птиц и бронзовой головы слона бесплатно

История Аптекаря, райских птиц и бронзовой головы слона

В оформлении обложки использованы иллюстрации

© Natali Ximich / shutterstock.com

© Fer Gregory / shutterstock.com

Фото автора на обложке Руслана Ахмерова

Издание осуществлено при содействии Михаила Литвакова (Литературное агентство «Вимбо»)

© Лейк И., 2024

© ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024

Издательство АЗБУКА®

Глава первая

Кто сильнее – люди или их страхи? Вас не притягивает то, чего вы больше всего боитесь?

Иногда страх бывает настолько силен, что перерастает в странное отчаянное чувство – махнуть рукой, и пусть это лучше случится, чем подкрадывается и душит в паутине липких кошмаров.

Я очень боюсь заблудиться. Нет, я не хожу в лес, и по незнакомому городу меня обычно возит такси. Я начинаю бояться каждый раз, когда надо самой садиться за руль и ехать куда-нибудь далеко. Чем дальше, тем хуже. Я трусиха. Все кругом считали меня уверенной и смелой. Я не хотела никого разочаровывать и боролась со своими страхами, мне казалось – так правильно. Бояться меньше я не стала, но эта борьба привела в результате к удивительному повороту в моей жизни. Если бы в ту ночь я не села за руль и не поехала в маленький чужой город, я бы, может, и не заблудилась.

Если бы я не заблудилась, я бы никогда не оказалась в доме Аптекаря.

1

Моя собственная машина сломалась. А люди, которые сдали мне напрокат тот фиолетовый «пежо», оказались недобрыми. Иначе зачем было поступать так со мной, не сделавшей им ничего плохого, настолько усугубляя длительность и дальность моего путешествия? Они не стали предупреждать меня о коварном нраве этой машины и ни словом не обмолвились о прогнозе погоды – они улыбались и уверяли меня в своей надежности. Я взяла ключи, даже попыталась заранее посмотреть свой маршрут в навигаторе (нет, не думайте, я ничего не понимаю в навигаторах, это было просто приметой, как, например, дать коту посидеть на чемодане), потом позвонила тем, кто должен был меня ждать, купила в дорогу шоколада, яблок и поехала.

Зачем, скажите, я выехала ночью? Да еще сама не зная толком куда. Ведь в этой поездке не было никакой срочности. И даже тогда, на полпути, я ведь спокойно могла бы остаться на ночь в гостинице.

Вы любите гостиницы? Я очень люблю. Мне хорошо в любой гостинице, все равно в какой, там всегда уютно, и ты как будто скрываешься или ждешь кого-то на тайное свидание. Простыни хрустят и одинаково пахнут кондиционером для белья, в покрывале, независимо от звездности отеля, непременно круглая дырка, прожженная сигаретой, на подушке конфетка, в ванной куча бутылочек с шампунем, целлофановая шапочка для душа, и можно бросать полотенца на пол. И вот все эти удовольствия я променяла на дорогу посреди ночи. А дорога решила запутать меня с самого начала.

Вы не знаете человека, который ставит дорожные указатели? Жаль. Я бы хотела с ним встретиться. Выяснить, он на самом деле тайный злодей или просто несостоявшийся маньяк? Для чего он так искусно морочит головы ни в чем не повинным людям, пребывающим в дорожном стрессе? Конечно, я свернула не туда. И, видимо, не один раз. На лобовое стекло вечно ничейной машины стали лететь крупные капли, а потом будто кто-то размахнулся и вылил разом ведро воды. Начался ливень. Фонари сливались в оранжевые размытые пятна, машины впереди лениво подмигивали красным расплывшимся светом. Я стала нервничать. Я и так тряслась всю дорогу и наделала глупостей. Сначала решила вернуться на шоссе, потом искала в навигаторе путь по проселочным дорогам, потом остановилась на обочине, включила аварийку и стала нервно курить. Сигареты быстро закончились. Их и было всего четыре. Новой пачки в сумке не оказалось. Мое вечное везение вдруг подмигнуло поворотником проехавшей мимо машины и лихо унеслось от меня. «Ничего страшного», – сказала я себе и повернула ключ зажигания, но вместо приветливого рычания мотора раздался металлический щелчок и тишина. Я потрясла головой и попробовала еще раз.

С вами такое случалось? Наверняка сто раз. Попутно вспоминая все известные мне способы успокоиться, я старательно попросила у высших сил вытащить меня отсюда, пообещав, что, если машина заведется, я как миленькая переночую в ближайшем мотеле даже без намека на поиски приключений.

С пятого раза мой «баклажан» завелся. Не вылезая из правого ряда, я дотащилась до знаков с изображением ложки, вилки и елки, заботливо согнувшейся над лавочкой. Послушно свернула туда, куда предлагала стрелка, однако даже через двадцать минут ничего и близко похожего на мотель или хотя бы на придорожное кафе так и не встретилось. Были кусты, мусорные контейнеры, столбы и трансформаторные будки. До сих пор не знаю, почему же я не развернулась и не поехала назад, а продолжила ехать прямо. Ужасно глупо.

Очень скоро кусты с будками тоже закончились. По обеим сторонам дороги было только голое поле. Начни кто-нибудь меня искать, я бы даже не смогла объяснить, где нахожусь. Но ведь любая дорога должна куда-то вести. Так я себя успокаивала. Любая история начинается не просто так.

Вцепившись в руль и почти вплотную прижавшись лбом к стеклу, я все дальше забиралась в темноту и глушь. У каждого кошмара есть свои правила. Он должен развиваться. Лавинообразно или вспышками. Когда думаешь, что самое ужасное уже случилось, судьба приложит все усилия, чтобы тебя в этом разубедить.

Машина заглохла. Нет, она даже не глохла. Она просто затихла и остановилась. И я осталась одна. Неизвестно где. Я ненавижу пробки, но в тот момент я отдала бы все, лишь бы оказаться в пробке, чтобы кругом были люди. Мне стало так страшно, что я даже не могла заплакать. Чтобы успокоиться, надо заставить себя думать о чем-то другом, так меня учили. О чем другом? Во-первых, я заехала в самую сердцевину своего тайного страха. Во-вторых, я как раз и согласилась на эту поездку, чтобы хоть на время выкинуть из головы все другое, что творилось в моей жизни. Иногда мне казалось, что моя судьба целенаправленно надо мной издевается.

Попытки вызвать эвакуатор не увенчались успехом. Самое раннее – через три часа, сказали мне. Скандалить было бесполезно. Я сидела, уставившись в одну точку, считала свои вдохи и выдохи и пыталась хоть что-то сообразить. Точка вдалеке то приближалась, то удалялась, то становилась ярче, то исчезала совсем. Подожди-ка, сказала я сама себе и впечаталась носом в стекло. Огонек не был отражением лампочки с приборной доски, он горел там, далеко, по-настоящему и вполне мог оказаться окном обещанного мотеля. В машине стало совсем холодно. Мне вовсе не хотелось сидеть так еще три часа. Я высунулась на улицу: огонек светился не так уж далеко. Минут за двадцать я бы вполне до него добралась, хотя я никогда не умела оценивать расстояние на глаз. К тому же бродить в одиночку по ночам тоже не было моим любимым занятием. В этот момент зазвонил телефон. Эвакуатор обязательно к вам приедет, радостно сказали мне. Утром. Вместо того чтобы закричать на них, я как-то странно икнула. Телефон тоже икнул и отключился. Совсем. С утра я зарядила его как положено и специально посмотрела на полоску батарейки. Он не мог отключиться.

Кто-нибудь, разбудите меня, пожалуйста!

Но такой дождь вряд ли мог мне сниться. Я закрыла дверцу и стала рыться в сумке. Вы никогда не замечали, что большинство женщин в стрессовых ситуациях хватаются за сумку и начинают в ней что-то искать? Хотя, наверное, это правильно. Я сама никогда не знаю, что может найтись в моей сумке. В этот раз там нашлось мое спасение – маленькая фляжка с коньяком. Поскольку в этой ситуации никто не мог запретить мне пить за рулем, да и назвать это «за рулем» было весьма сложно, я изрядно приложилась к металлическому горлышку с холодной резьбой и опять уставилась на огонек. Очень скоро я почти согрелась, почти успокоилась и основательно осмелела. А огонек в поле стал значительно ближе. В конце концов, чем я рискую? В такую погоду психованные убийцы вряд ли забредут сюда по причине полного отсутствия потенциальных жертв. Хороших людей на свете больше, чем плохих, да и плохие люди тоже иногда делают добрые дела. Я доберусь до этого дома, мотеля, кафе или заправки, мне дадут телефон, я позвоню, и за мной приедут мои знакомые. И не надо будет всю ночь сидеть под дождем в холодной машине.

Идти безоружной я не решилась. В багажнике обнаружилась довольно большая доска, из которой торчал толстый ржавый гвоздь. Я очень удивилась, что столь именитая фирма по прокату автомобилей оснащает их именно такими техническими средствами, но все равно обрадовалась. Я надела перчатки, вытащила из багажника доску, пару раз замахнулась, оценивая силы, и осталась довольна – при желании ею можно было нанести серьезные травмы, пусть и моральные. Я забрала сумку, закрыла машину на ключ и пошла на огонек.

2

Принято считать, что скрыться от людей сложнее, чем от одиночества. Но что такое одиночество? Нежная, хрупкая субстанция. Его не надо бояться. Прежде чем бояться, надо постараться понять. Полюбить одиночество сложно, но гораздо сложнее посвятить себя ему, отдать себя полностью. Виной всему – люди. Они назойливы и бесцеремонны, они врываются в чужую жизнь, шумят, рушат порядок и хрупкое настроение грубыми вопросами, кидаются помогать, спасать. От чего? Что они знают об одиночестве? Что оно ранимо, похоже на ранний утренний туман. Что только в нем можно общаться с человеком, которому доверяешь, прощаешь, которого знаешь, – с собой.

Мой дом видел многих людей. И это было совсем неправильно. Я хотел, чтобы это был одинокий дом. Но что значили мои желания… Я все равно впускал их. Они делали вид, что приходили ко мне ради меня, но они все приходили с целью. Когда-то за мой талант меня лишили работы. Хотя я и сам не хотел работать на массовом производстве, с правилами и рецептурой. Что толку в рецептуре, если конечный результат далеко не идеален? Зачем нужны правила, если они не дают идти дальше? Я ушел оттуда сам. Я забрал свои вещи, халат и перчатки. И свой талант. Они знали, что я талантлив, но боялись моих экспериментов. Первым человеком, который пришел ко мне с просьбой и с целью, был мой бывший начальник. Я приготовил для него то, о чем он попросил. Я увидел, как он посмотрел на меня, и понял: он завидовал мне и моему таланту.

Талантом можно наслаждаться и в одиночестве. И у меня тоже была цель.

Я – Аптекарь. Не надо называть меня фармацевтом. Это неправильно. Фармацевты работают по рецептуре и правилам. Я все время искал новые формулы и нестандартные решения и уходил от правил. Я создавал уникальные препараты и искал филигранные комбинации. Мне было нужно одно – идеальные средства. Действующие мгновенно, приносящие облегчение в ту же секунду, избавляющие от боли легко и без побочных эффектов. Такие, что могли бы тут же вернуть человека к жизни. Или… избавить от нее.

Я долго учился. Я очень много и тяжело работал. Я люблю то, что я делаю. Во всем, что люблю, я превосходно разбираюсь. Я делаю невозможное, объединяя несовместимые элементы, заставляя их превращаться в чудодейственное средство. Я делаю невозможное, заставляя людей недоумевать и восхищаться. Мгновение – и все боли и неприятности в прошлом. Мгновение – и никаких следов.

Мой дом стоит далеко от людей. Я много размышляю. О том времени, которое прошло мимо, и я проглядел его. О том, чего я добился, а на что не стал обращать внимания и расходовать силы. О той, ради которой я жил и которой отдавал всю свою любовь, пока не оказалось, что любви было слишком много.

О той, что заглянула в мою жизнь так ненадолго.

3

Ветер и дождь – пренеприятная комбинация. Особенно если вы надели туфли на каблуках и легкий плащ. Каблуки тут же стали вязнуть в грязи, холод пронизывал, зонт каждую минуту норовил вывернуться наизнанку, и привести его в нормальное положение, пытаясь при этом удерживать в другой руке доску, было очень сложно. Пару раз я ее уронила, но все равно тащила за собой. Сумка съезжала с плеча, в туфлях хлюпала вода, мне казалось, я шла к этому дому целую вечность.

Я очень скоро поняла, что это не заправка и не кафе, а чей-то дом. Он стоял там совсем один серой, расплывшейся громадиной. Он был очень большой или просто показался мне таким в темноте и дожде. Я шла и шла, заставляя себя сосредоточиться на шагах, на движении и не обращать внимания ни на что вокруг, хотя вокруг кроме дождя ничего не было. На крыльцо я взобралась, как тонущий в океане человек, случайно обнаруживший надувной плот.

Как прикажете сообщить хозяевам о своем приходе, если у двери нет ни звонка, ни молотка-колотушки? Кричать всегда казалось мне дурным тоном. Я осторожно постучала в дверь доской. Дождь шумел сильнее. Я постучала еще и еще. В доме кто-то был, в трех окнах на втором этаже горел свет, но за дверью не раздавалось ни звука. Я походила по крыльцу туда-сюда, попрыгала перед дверью, повернулась спиной и только собралась стучать в дверь ногой, как она вдруг открылась. На крыльцо пролился тусклый серый свет, и низкий голос сказал:

– Зайдите.

– Добрый вечер! – сказала я и изобразила одну из самых очаровательных улыбок, на которую была способна. – Моя машина…

– Обувь снимите на коврике, – перебил меня голос. – А ваш прелестный инструмент, или что там у вас в руках, оставьте на крыльце. Не думаю, что кто-нибудь на него польстится.

Я прислонила доску к перилам и зашла в дом. Можете мне не верить, но я догадалась. Мне открыл Аптекарь.

Он был старше меня. Намного старше. Мужчины намного старше никогда особенно не привлекали меня как мужчины, с ними я в основном работала, выполняла их заказы или советовалась, иногда мы вместе проводили экспертизы. Я восхищалась такими мужчинами. Признаюсь, мне нравилось флиртовать с ними. Искусством флирта люди старшего поколения владеют, бесспорно, лучше. Но мне никогда не хотелось увлечься хотя бы одним из них. Самый взрослый из моих любовников был старше меня на год, мне нравились молодые люди, их энергетика, напор и внутренняя сила во взгляде. До тех пор, пока я не посмотрела в глаза Аптекарю. На свете есть люди, умудренные знаниями, собственным и чужим опытом. А есть те, которые просто все знают. Знают. Просто. Все. Или очень многое. От этого они относятся к жизни легко, они видят ее насквозь и смотрят с иронией, не давая шанса их удивить. Я немного побаиваюсь таких людей, мне хочется рассказать им обо всех моих поступках, которых я стесняюсь, до того, как они расскажут мне о них сами. Беседовать с ними – все равно что участвовать в тайном сговоре, когда между слов скрывается гораздо больше смысла, чем в самих словах.

– Извините, – снова попыталась я объяснить быстро и сбивчиво. – Моя машина сломалась, и телефон тоже не работает. Разрядился. Мне нужно только позвонить. У вас не найдется розетки? Он быстро заряжается. Может быть, вы разрешите воспользоваться вашим телефоном?

– Вам нужно согреться, просохнуть и выпить коньяку, – сказал Аптекарь, повернулся ко мне спиной и пошел вглубь темного дома. – А потом уже звонить.

Я опешила, растерялась и робко пошутила:

– А вы не маньяк?

– Даже если и так, то какой у вас выбор, когда вы уже у меня? – отозвался он совсем холодно, обернулся и посмотрел поверх тонких очков. – Не стоит бояться, вы не первая мокрая дамочка, которая постучалась в мой дом. Чем дрянней погода, тем больше их у меня на пороге. Я знал, что вы появитесь. Пойдемте же.

За все время, которое я потом провела в доме Аптекаря, я так и не смогла до конца узнать и понять его. То есть их. Ни самого Аптекаря, ни его дом. Оба они все время менялись, открывали мне много секретов, но от этого секретов и загадок становилась только больше. А тогда, в самую первую ночь, я пошла за Аптекарем по длинному коридору, заставленному старинными шкафами, мерцающими в полумраке фацетными стеклами. В шкафах были книги. И не только в шкафах. Книги были везде. Ровными стопками на полу, на полках, на столах и стульях. Они были не простые, а очень породистые. Это я сразу увидела. Потертые кожаные корешки, пахнущие временем. Книги, которые не позволят листать себя просто так. В одном из моих любимых снов меня заперли в старинной библиотеке. Вместо того чтобы бегать и искать выход, весь сон до самого утра я трогала книги. И проснулась с ощущением удовольствия, близкого к сексу. Книги – очень сильные существа.

Я шла за Аптекарем, забыв, что надо бояться. Я засматривалась на книги и пыталась рассмотреть его спину. Он не был ни очень высоким, ни очень крупным. Он был явно из тех людей, которые уделяют не слишком много внимания своему телу. Они считают достаточным просто содержать его в чистоте и иногда кормить. Если не забудут. Потому что кормление тела кажется им порой досадной тратой времени. На нем был длинный темный стеганый халат, подпоясанный витым шнуром с кистями. Мягкие войлочные туфли делали его шаги почти бесшумными. Аптекарь провел меня по бесконечному коридору, и мы оказались в огромной комнате. То ли столовой, то ли гостиной, то ли кухне. Аптекарь не любил давать имена комнатам. Здесь был темный дубовый стол, мягкие диваны и камин, от которого и исходил основной свет. Светильники в комнате продолжали эту мягкую волну. Головокружительно высокий потолок и полы были из деревянных досок.

– Присаживайтесь, – указал он мне на диван у огня, – а я пока приготовлю грог. Коньяка я вам не дам, я передумал, мне давно хотелось грога и новых историй, так что вы вовремя. И давайте ваш телефон, я поставлю его заряжаться.

Я не успела поблагодарить его, а он уже ушел к кухонной стойке далеко под темной лестницей. Тогда я осторожно устроилась на краешке дивана и стала осматриваться. На каминной полке стояли часы необычной конструкции с перекатывающимся по золотым рельсам грузом. Тоже породистые и старые, это я сразу увидела. На стенах не было ни одной картины, но повсюду висели странные таблицы: в них были химические элементы, цифры и какие-то непонятные знаки. Я спрятала ноги в мохнатую шкуру на полу. У огня на подставке лежали лопатки и щетки для золы, рядом с камином валялась кочерга. Я подвинулась по дивану ближе и подняла ее.

– Надумали от меня обороняться? – раздался за спиной голос. – Или любите старинные вещи?

В камине выстрелило полено, я вздрогнула.

– Она не старинная, – зачем-то сказала я, не выпуская кочергу из рук.

– Правильно. Ну что же, вы не парикмахерша, это ясно. Но не говорите мне, чем вы занимаетесь, я сам догадаюсь. – И добавил, уже отвернувшись: – Если мне будет интересно.

Он даже не улыбнулся, но эта холодность не пугала меня, а скорее интриговала. Он играл со мной. Я удивлялась сама себе и уже была готова броситься вдогонку за своими страхами. Такую храбрую себя я еще не знала. Аптекарь взял с полки какую-то стеклянную банку и снова ушел на кухню. Я прислонила кочергу к камину и стала разглядывать высокий шкаф-витрину у противоположной стены. Там тоже были книги и огромное количество самых разных стеклянных сосудов, от маленьких изогнутых стаканчиков до высоких колб, в которые я бы, например, ставила осенью гладиолусы. Но цветов в этой комнате не было. Как я узнала потом, Аптекарь держал их в доме только сухими.

Он поставил на маленький столик у дивана массивный деревянный поднос с двумя высокими стеклянными стаканами.

– Пейте и грейтесь, – сказал он таким строгим тоном, будто я посмела бы его ослушаться.

Я поблагодарила и обхватила окоченевшими пальцами горячее стекло, Аптекарь подошел к окну, за которым то и дело вспыхивали молнии.

– Ваш дом… – Надо было о чем-то говорить, я начала и запнулась.

– Некрасивый. Я знаю. Я ценю его не за красоту.

– Нет, почему же. Он уютный и необычный. И… большой. И еще у вас очень тепло пахнет.

Он задернул тяжелую занавеску, мне опять стало не по себе, и я сделала глоток. Лучшего грога я не пробовала. В тот момент я узнала, что значит, когда говорят «божественный напиток». Вам доводилось такой пробовать? Как можно так идеально подобрать все ингредиенты, мне потом тоже не удалось выведать у Аптекаря. Никогда больше, ни в одном из самых именитых ресторанов мне так и не смогли сделать грога, от которого по крови побежали бы блаженные горячие искры.

– Пахнет камином, – отозвался Аптекарь. – Секретов никаких нет, просто не надо совать в огонь какие ни попадя деревяшки. Любое дерево пахнет по-своему. Их надо правильно объединить. То же самое, что винный букет.

– Понятно, – я кивнула, замолчала, обвела глазами комнату и уставилась в пол. – Где ваша кошка?

– Демонстрируете чудеса проницательности? Понятно, что в большом доме, стоящем в таком сыром месте, должны быть мыши. И, разумеется, вы видели мои книги. Однако есть масса других способов защитить их от мышиных зубов помимо кошек.

– Я не хотела ничего демонстрировать. Просто я люблю, когда в доме кошка. В доме должна быть кошка. Тем более в доме с камином. Но я вовсе не настаивала, нет кошки – можно и без нее, ничего страшного…

– Моя кошка наверху, – снова оборвал меня Аптекарь. – Прячется в моих подушках. Она боится грозы. – И тут он улыбнулся: – Ничуть не меньше, чем мышей.

Я засмеялась. Впервые за этот день.

– Вы лучше, чем показались мне в дверях, – сказал он. – Не настолько скучная. Но признайтесь, вы думаете, что кошка у меня черная.

– Рыжая, – сказала я, и тут засмеялся Аптекарь. И кивнул.

– Итак, вы не парикмахер. Много ездите? – спросил он и сел напротив.

– Да, приходится. Сейчас много заказов. К серьезным клиентам приходится выезжать. – Мне вдруг показалось, что у меня слегка закружилась голова.

– Ваши клиенты – состоятельные люди?

– Не всегда. Если меня просит сделать что-то человек, для которого это очень важно, я, скорее всего, возьмусь за заказ. Но для этого я должна начать ему симпатизировать. Или симпатизировать его заказу, – схитрила я. – Так у меня тоже бывает. Но, отвечая на ваш вопрос, в последнее время – да, все больше состоятельные люди, корпорации, объединения… Вы пытаетесь разгадать, кем я работаю?

– Может быть.

– В любом случае, сначала я должна разобраться, понять, что за материал, прочувствовать, попробовать…

– Вам для вашей работы нужна какая-то особенная одежда? Простите за примитивный вопрос.

– Иногда, – улыбнулась я. – Вы уже знаете, кем я работаю?

– Я знаю про вас уже достаточно. Мне нравится, как вы смотрите, как держите предметы, но больше всего, пожалуй, я узнал из того, как вы смакуете мой грог.

– Он восхитительный.

– Согласен.

– Я нигде такого не пробовала.

– А я никогда и не пробую грог в других местах. Я не выезжал отсюда уже очень давно. – Он достал из кармана диковинные четки и стал перебирать их пальцами.

– Вы живете один? – осмелела я.

Головокружение как будто прекратилось.

– Да. – Он довольно улыбнулся в усы. – Мне повезло. Мое дело плохо сочетается с людьми. Хотя все, что я делаю, – ради них.

– У вас интересная работа?

– Да, я много работаю. Я все время занят. Если я ничего не делаю, то думаю о деле.

Он замолчал, я отпила еще грога. В комнате становилось светлее и жарче. Аптекарь смотрел на мои руки.

– У вас красивое кольцо, – кивнул он.

– Спасибо.

– Я создаю лекарства, – вдруг произнес Аптекарь, и я почувствовала его слова кожей. Фраза была как заклинание. – Идеальные лекарства. – Он посмотрел на меня, видимо, ожидая вопросов, но я молчала, начиная подозревать, что забрела в какую-то таинственную жутковатую сказку. – У большинства лекарств – чтобы вам было понятно, о чем я, собственно, говорю – есть два очень больших недостатка. Вам всегда приходится ждать, пока они начнут действовать.

Я кивнула, как прилежная школьница.

– А помимо этого, почти у всех лекарств, если они на самом деле действуют, есть весьма неприятные побочные эффекты. Ими порой злоупотребляют так называемые производители так называемых лекарственных средств. Одно тащит за собой другое, и пациентов можно лечить до бесконечности. Ведь так? Вылечите модными таблетками мигрень – схлопочете язву, избавитесь от язвы – вас обсыплет еще какой-нибудь неприятной дрянью.

– Ваши лекарства не такие? – Мне нравилось, как он говорил.

– Мои лекарства уникальны. Я создаю для каждого случая его собственное средство. То, что действует мгновенно и целенаправленно.

– У вас свои рецепты?

– И рецепты я каждый раз создаю снова.

– Интересно, – попыталась представить я. – Весы, порошки, пробирки.

– Не обязательно. Я беру не только традиционные вещества, хотя иногда и они справляются, если их грамотно сочетать. Я использую память некоторых веществ…

– Гомеопатия?

– Не совсем. У каждого метода и теории, безусловно, есть своя логика, у гомеопатов в основе тоже когда-то были неплохие идеи, но дело не в этом. Так вот, я беру память веществ или предметов, их энергетику и подбираю сочетания…

– Вы алхимик?

– Я аптекарь. Называйте вещи своими именами. Я не делаю из ртути золото. Я просто использую все возможное и невозможное, чтобы сделать идеальное лекарство, я не хочу, чтобы люди мучились от недугов или страдали по другим поводам.

– То есть вы можете приготовить лекарство от всего? От недугов и от поводов?

– Практически. Я стараюсь.

– Вы где-то их продаете? У вас, наверное, есть своя маленькая аптека?

– Представили меня за прилавком в крахмальном халате? – улыбнулся он. – Нет. Люди сами узнают обо мне, когда это становится нужно, и приходят сюда. Кого-то надо вылечить, другого мучают навязчивые желания. Когда люди не могут их исполнить, они хотят от них избавиться. Любые желания – это химический процесс в вашем теле, добавьте нужный компонент, нейтрализуйте лишний – и процесс развернется в ту сторону, куда вы захотите.

– И много процессов вы уже развернули?

– Достаточно. Но они очень индивидуальны. Мы относимся к себе по-разному. Кто-то весит сто сорок килограммов и гордится каждым из них, для другого это беда.

– Вы вообще отучите его есть?

– Не все так просто. Да, ему придется разлюбить сам процесс, но я не настолько жесток, чтобы грубо лишать людей их удовольствий. Взамен я, скорей всего, предложу такому человеку что-то другое. Он даже сможет выбрать, полюбит ли он дорогие сигары или итальянскую оперу. Не надо так удивляться. Духовные и плотские удовольствия гораздо ближе, чем кажутся. Но от мигрени и застарелых болей в суставах я тоже могу избавить. А также от многих фобий и некоторых маний. Хотя с ними расстаются очень неохотно. – Он замолчал. Снова внимательно посмотрел на мои руки. – Откуда у вас это кольцо? – вдруг спросил он. – Оно ведь не из вашей семьи.

– Купила в антикварной лавке, уже давно. У моего знакомого ювелирная антикварная лавка, я часто к нему заглядываю.

– Но носите его недавно.

– Ношу недавно, – кивнула я.

– Оно вам велико.

– Да. – Я покрутила кольцо на пальце. – Собиралась зайти к ювелиру, уменьшить, но все время забываю. Не хотелось бы потерять.

– Нет, велико не в том смысле. Человек, который носил его до вас. Та женщина… Вы с ней слишком разные. Хотя внешне, возможно, похожи. Но ее жизнь – это не ваша жизнь. Так что я бы на вашем месте поостерегся этой вещицы. Уж очень оно тяжелое, это ваше колечко. Не хотелось бы вас пугать…

– А я, представьте, не из пугливых.

Не знаю, то ли на меня так подействовал этот грог, то ли я осмелела от усталости, но я как будто забыла, что только что тряслась от страха, когда шла к этому дому. Аптекарь немного помолчал, а потом продолжил все тем же ровным спокойным тоном, как будто объяснял мне простые вещи, доступные для понимания даже ребенку.

– Чтобы быть бесстрашным, человек должен очень хорошо уметь испытывать страх. Знать его изнутри. Владеть материалом, если позволите так это назвать. Так что у меня есть все основания предположить, что вы профессиональная трусиха.

– В прошлом.

– Может быть, и сейчас?

Мне не нравилось, что он видел меня насквозь.

– Может быть. Но вот я же пришла посреди ночи в дом к незнакомому человеку, а у вас оказалось так уютно, так интересно. Вы меня даже заинтриговали. Я вообще люблю разные чувства и эмоции, если честно.

– Это я понял. Вы похожи на копилку. На аккумулятор. Вы накапливаете эмоции. Злость, радость, любовь – все равно. Страх. Накапливаете, но не тратите. Почему? Почему вы их не тратите?

Я не знала, что сказать. Он был как рентген.

– А страх – эмоция номер один. Только страх заставляет наш разум совершать невероятные усилия, чтобы избавиться от него. Страх крайне полезен для людей, он открывает в нас такие способности и скрытые качества…

– А как у вас обстоят дела с эмоциями? – Я попыталась перейти в наступление, чем сильно удивила его. – Вы живете тут один, с вашей кошкой в огромном доме на краю света. У вас случаются эмоции?

– Эмоции случаются. – Он улыбнулся в усы, поднялся с дивана и тщательно вытер крошечное пятно от грога на столе. – Но я не коплю их, как вы, я использую их, когда работаю. Злость прибавляет мне азарта, радость дает вдохновение, удивление приносит смелые идеи и комбинации. Иногда я даже пытаюсь искусственно вызывать их, программировать эмоции. Если мне надо разозлиться, или разочароваться, или слегка вознегодовать. Должен вам признаться, я человек суеверный, поэтому для меня еще очень важны знаки… Намеки, предзнаменования. Развлекаю себя. На вас я тоже загадал, между прочим.

– Хотели разозлиться? Или слегка негодовать?

– Думал разочароваться и порадоваться. Но вы оказались другой. Не такой, как я подумал сначала. Вы меня удивляете. Пока. Хотя от вас, конечно же, будет много хаоса…

Я быстро собрала в аккуратную горку кусочки бумажной салфетки, из которой сначала уже успела сложить пароходик, а потом мелко изорвать. Я все-таки нервничала.

– В вашем гроге перец чили, – сказала я, чтобы сменить тему.

– Вы переводчик, – сказал Аптекарь. – Или ресторанный критик.

Я поперхнулась грогом: это были две профессии, о которых я фанатично мечтала в детстве, я жила ими, я представляла себя взрослой, я грезила ими обеими, через день. В результате я стала реставратором. Но ответить Аптекарю я не успела, потому что откуда-то издалека раздался звонок моего ожившего телефона. Надо мной все-таки сжалились, эвакуатор был где-то поблизости.

– Спасибо вам, – улыбнулась я Аптекарю. – Я больше не буду злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Еще посмотрим, – ответил он с каким-то лукавством во взгляде из-под очков и повел меня по своим бесконечным коридорам к выходу.

Я опять прошла за ним шаг в шаг, хотя голова у меня еще немного кружилась, снова пробежалась взглядом по корешкам диковинных книг, вдохнула напоследок запах этого странного дома и стала искать свои мокрые туфли. Я оставила их где-то на маленьком коврике, но свет в просторной прихожей был такой тусклый, что я растерянно шарила по полу, и они никак не попадались мне под руку.

– Подождите, – сказал Аптекарь, щелкнул выключателем, я подняла голову и тут увидела на противоположной стене картину.

Это было как будто наваждение. С этим полотном мы не расставались последние три месяца, я знала каждый его миллиметр, каждый кракелюр, каждый нюанс в оттенках. Совсем недавно я закончила ее реставрировать, и картина вернулась на свое почетное место в зале самого главного музея этой страны. Я очень гордилась своей работой, и увидеть копию здесь, в доме Аптекаря, было так приятно. Как будто добрый знак, как будто меня здесь ждали, все были свои, и ничего дурного уже точно не могло бы случиться.

– Какая прекрасная копия, – выдохнула я, поднявшись, и улыбнулась картине, словно старой знакомой. – Дорогое удовольствие. Не так много людей нынче копирует шедевры на таком уровне.

Я подошла поближе. Работа действительно была прекрасная. Если бы я не знала, где висит подлинник, то могла бы заподозрить, что его украли и тайком притащили в берлогу Аптекаря на край земли, где круглый год идет дождь.

– А с чего вы взяли, что это копия? – эхом моих мыслей отозвался Аптекарь.

Я засмеялась.

– Потому что я точно знаю, где висит оригинал. Как и бо́льшая часть населения земного шара. Более того, я, пожалуй, похвастаюсь. Я ее реставрировала! Ой, простите, я проболталась вам о моей профессии.

– Вы реставратор… Понятно… Тогда все сходится. – Он довольно потер руки. – Так что же, вы хотели чем-то хвастаться?

– Так я же ее реставрировала! – воскликнула я. – Да-да, я! Совсем недавно, там был буквально пустяк, но мелкой возни с ним оказалось много… Разве этим нельзя хвастаться? Я, между прочим, приложила руку к такому шедевру… Видите, вот эту самую руку! Не каждого профессионала допустят… – Я любовно разглядывала полотно, все еще не скрывая восхищения мастерством загадочного копировальщика.

– Ну раз вы такой профессионал, – сказал Аптекарь у меня за спиной, – то вы, безусловно, узнаете свою руку… То есть – вашу работу…

– Что вы хотите сказать?

– Да что угодно, не обращайте внимания на стариковское бормотание. Вам показалось. И вообще, вам и правда уже пора, техническая служба наверняка подоспела. – Он снял с вешалки мой плащ и держал его наготове.

– Нет, постойте, вы что, смеетесь надо мной? Я, по-вашему, выгляжу как наивная дошкольница? Которой можно наплести, что у вас в доме висит подлинник, а вы на самом деле супермен, который ворует из музеев картины, и никто при этом ничего даже не подозревает?

– Боже упаси, моя милая гостья. Мы только что провели вместе чудесный вечер, и вы сами убедились в том, что я крайне приличный и даже скучный человек. Дом, кошка, склянки, пилюльки – вот и все мои развлечения, сами видели. Надевайте же ваш плащ, мне пора к моим пробиркам.

Но я опять увернулась от рукавов, которые он мне подсовывал.

– То есть вы намекаете, что это подлинник?

– Да чего вы так вскипятились? Хорошо еще, что я не дал вам коньяку, вы и от грога норовите буянить.

– Нет, подождите. – Я переводила взгляд с него на полотно.

Картина манила меня как магнит, втягивала в свое пространство, гипнотизировала бликами лака, по спине пробежал холодок, меня сбивало с толку то, что обычно я чувствовала так только подлинники, только они обладают подобной силой, но на этот раз я списала этот эффект на коварный аптекарский грог.

– Я прекрасно знаю оригинал! – отрезала я. – И знаю, где он!

– Вот и прекрасно. Доброй вам ночи и счастливо добраться.

– Благодарю за помощь! Я сильно вам обязана. – Я все-таки надела плащ и туфли и уже подошла к двери.

– Так, может, оставите мне хотя бы ваш номер телефона, раз уж вы моя должница? Вдруг и мне когда-нибудь пригодится ваша помощь. У меня, знаете, много… э-э-э-э… занятных копий известных произведений.

Он говорил серьезно, но его глаза смеялись как у ребенка. Они хохотали надо мной! Что-то здесь было не так.

– Отчего нет, – сказала я, достала из сумки визитную карточку и протянула ему. – Обращайтесь, конечно, долг, платеж и все такое… А я, пожалуй, и правда пойду. И еще раз спасибо.

Я открыла дверь, повернулась на пороге и на прощание еще раз бросила взгляд на картину. Нет, это не могло быть правдой. Я нормальная. Я не верю в детективные истории, только если они не происходят в кино. Да, в моем мире тоже случается что-то загадочное, но я всегда и всему могу найти логичное объяснение. Копия. У него гениальная копия.

– До свидания, – сказала я.

– Доброго пути и доброй ночи, – сказал мне Аптекарь, и я шагнула за порог.

Не помню, как я дошла до машины, кажется, очень быстро. Эвакуатор ждал меня, машину погрузили, я забралась в салон, устроилась в тепле поудобней, обхватила себя руками и собралась заснуть. Но сон не шел, потому что где-то внутри меня зудели тревога и любопытство. «Спокойно, – велела я себе. – Завтра зайду в музей и сама увижу, что мне чудится ерунда». Я осталась довольна таким решением, потерла руки и… похолодела. Моего любимого кольца на пальце не было. «Оно вам велико», – услышала я голос Аптекаря. Ну конечно, оно слетело у меня с руки, когда я шарила у него под вешалкой. Вот досада! Мне так не хотелось возвращаться. Оставалось надеяться, что Аптекарь сам позвонит мне и мы договоримся где-нибудь встретиться. Или мне все-таки надо было вернуться в его дом? Что он там говорил про знаки?

4

Ничего случайного в жизни не бывает. Люди напрасно ропщут. Все закономерно и подчиняется правилам. У каждого свой личный счет, каждое событие имеет свой вес. Ни одна просьба, брошенная во вселенную, не остается без ответа. Терпение вознаграждается. Сильные тоже окажутся слабыми. Слабые перестанут притворяться.

Справедливость не может торжествовать время от времени, она царствует постоянно. Что толку злиться и жаловаться, зачем тратить на это силы? Несправедливости нет, надо просто переждать. Собраться с силами. Все получат то, что заслужили.

Лишь бы она не догадалась. Не надо, чтобы она испугалась раньше времени.

5

Страх отношений. Вот чего точно не существует. Это самое нелепое сочетание слов, так я всегда считала. Как может нормальный человек бояться того, к чему так стремится каждый, как бы он ни притворялся. Страх отношений, боязнь привязанности – нелепый аргумент эгоистов без фантазии. Мне никогда не приходило в голову прикрывать таким способом нежелание быть с кем-то, я честно говорила, что мне стало скучно, что это невозможно, когда в постели все так быстро, просто и каждый раз одинаково. Я запросто могла, глядя в глаза, сказать, что я разочарована или, наоборот, чувствую, что недостаточно хороша, и меня это угнетает, что мы не подходим друг другу, что слишком много всего раздражает… Да что угодно, но никогда – что я боюсь привязаться. Может, я прятала эмоции, и Аптекарь меня раскусил?

У меня есть несколько любимых мест, чтобы работать, отдыхать, исчезать, когда все надоели, и просто чувствовать себя комфортно и безопасно. Я люблю свой дом и не боюсь жить одна, потому что внутри есть серьезная система безопасности, а снаружи – надежные и при этом не назойливые соседи. Я люблю поздно вечером приходить поплавать в бассейн неподалеку, на самый последний сеанс, когда так мало людей, приглушенный свет и слышно эхо от каждой капли. А потом долго болтать с охранником, который однажды, лет пятнадцать назад, снялся в эпизоде какого-то полицейского сериала, но с тех пор ведет себя как кинозвезда, снисходительно позволяет другим погреться в лучах своей «славы» и рассказывает смешные небылицы.

Еще я очень люблю кафе за углом за восхитительные запахи, которые оно распространяет по округе, и я, едва уловив их, сразу чувствую себя на своей территории. Кофе, яблоко с корицей, лимонные пироги. Сидеть там за самым дальним столиком и рисовать свои мечты на салфетках. Чтобы потом быстро порвать их, пока никто не увидел, а завтра сочинить новые.

Я люблю дом моей подруги и коллеги, потому что он запросто даст фору любой кунсткамере. Марта настолько уникальный специалист, что ей разрешают брать работу на дом, пока она сидит в декретном отпуске (а сидит она в нем безвылазно уже лет шесть). Сейчас, к примеру, у нее посреди гостиной на первом этаже стоит саркофаг какого-то средневекового рыцаря, причем с самим рыцарем внутри, потому что если его достать, то он немедленно рассыплется. Вокруг носятся дети, собаки, а она тихонько подчищает узоры на саркофаге и всегда что-то поет. Пару раз в неделю мы с ней ходим танцевать танго в маленькую студию, а потом засиживаемся в итальянском ресторане далеко за полночь.

Одним словом, у меня очень уютная жизнь, а в ней – множество хороших людей. Некоторые обладают на диво мерзкими характерами, но при этом остаются неотразимыми экземплярами. Один, например, уже много лет держит в центре города престижную галерею и никогда не забывает позвать меня на открытие выставки очередного подающего надежды таланта, чтобы, когда все гости разойдутся, валяться со мной на диванах с бокалом шампанского и хохотать над произведениями таланта до колик в животе. На этот раз он позвал меня на приезжую звезду. Пафоса было много, картины звезды доставляли чуть ли не из-за океана, ожидался большой наплыв народа, специалистов, журналистов, любителей и просто праздношатающейся публики. Я шла с конкретной целью. Я ходила на любые мероприятия с конкретной целью. Я вообще всегда ставила конкретные цели – знала, чего хочу, примерно с рождения, видела цель и не замечала препятствий. В детстве била лоб о столы и стулья; став взрослой, частенько попадала в очень острые ситуации, но, как правило, получала желаемое: работу на собеседовании, платье из коллекции, выгодного клиента, интересное знакомство, лучшее место в самолете, заказ из-под носа у конкурентов… и мужчин, в которых влюблялась. Наверное, в этом было что-то от детских страхов. Боязнь, что ты не понравишься, что тебя отвергнут, чего-то тебе не дадут.

На эту выставку я шла, чтобы флиртовать. Мне не надо было очаровывать потенциального заказчика, присматривать работу, налаживать нужные контакты, мне просто хотелось закрутить интрижку. Для настроения. У меня давно не было серьезных отношений, но я не переживала, жизнь и так была наполнена через край. Я была твердо уверена, что для каждого человека всему определено свое время, так что пока меня вполне устраивал флирт. Не исключено, что с далеко идущими приятными последствиями. Я пришла с солидным опозданием, когда хозяева и гости уже открыли выставку, рассмотрели картины, приложились к шампанскому, поговорили с кем нужно и уже начали немного скучать, но расходиться было еще не время. Я взяла с подноса бокал и стала просматривать публику. Кивала знакомым, весело отвечала на дежурные вопросы и сканировала присутствующих.

Его я сначала пропустила. Он не был ни низким, ни высоким, ни красавцем, ни брюнетом, ни ярким. Я пошла дальше, но потом обернулась к нему. Он меня зацепил. Тем, что даже не посмотрел на меня, только скользнул беглым взглядом. И мой дурацкий детский страх тут же зазвонил во мне колокольчиком. Где-то в подсознании я всегда боялась, что на меня не обратят внимания, что я не понравлюсь. Я подошла ближе и попыталась поймать его взгляд, он откликнулся и добросовестно оглядел меня с головы до ног, что не могло меня не порадовать. Но смотрел как-то странно, я сначала даже не поняла, что было не так в его взгляде. В нем не было аппетита. Здорового мужского плотоядного аппетита. Он смотрел с явным интересом, но он не загорелся. Говорят, мужчина и женщина уже в первые секунды общения знают, подходящий перед ними партнер или нет. Он сомневался, и меня это заводило.

– Добрый вечер, – я начала первой. – Как вам выставка?

– Вы знаете, неплохо, – отозвался он вежливо. – Все как-то очень… – он запнулся, – свежо.

– Да, весьма свежо, – согласилась я и обернулась на шедевр позади меня. На нем был коллаж из кукольных голов с воткнутой посередине полотна ручкой от старой мясорубки. Я улыбнулась, а когда повернулась к нему, он тоже улыбался.

– Меня притащили насильно, – вдруг тихо сказал он и подмигнул мне, как старой знакомой. – Друзья. А потом бросили тут, а сами сбежали, представляете?

– А я дружу с хозяином галереи, – призналась я. – Неудобно было отказать.

– У нас с вами много общего, – добавил он. – Любовь к искусству.

Следующие полчаса мы проговорили. У него оказалось неплохое чувство юмора, он живо поддерживал разговор, шутил и говорил комплименты, но при этом не делал ни намека на продолжение нашего знакомства. Он рассказывал мне личные и слишком откровенные для первой встречи вещи, но явно держал дистанцию. В нем была какая-то загадка, и мне это нравилось, он рассказал о выставках, на которые недавно ходил, я спросила, давно ли он так увлечен искусством и связано ли это с его профессией или только с друзьями. Оказалось, он архитектор, и довольно успешный. Он назвал мне несколько зданий, которые проектировал, я знала пару из них и кинулась расхваливать его на все лады, рассчитывая на то, что он не сможет устоять против этого простого приема. Но он сразу засмущался и стал сухо отвечать на мои вопросы. Когда я рассказала, что я реставратор, он снова оживился и даже попросил у меня визитку и разрешение как-нибудь мне позвонить, а когда увидел мое имя на карточке, то, кажется, даже обрадовался.

– Вы Агата? – зачем-то переспросил он.

– Вы любите редкие имена или детективы?

– Я люблю только это имя. Так зовут мою маму, – очень просто объяснил он. – А я – Марк.

К тому моменту гости стали расходиться, хозяин галереи начал активно махать мне руками и подмигивать, и мы с моим новым знакомым распрощались. Напоследок я первая сказала, что не против как-нибудь вместе выпить кофе, а он очень серьезно кивнул и пообещал перезвонить мне на днях. Я проводила его взглядом до двери, оценила пиджак и широкие плечи и почти вприпрыжку отправилась в объятия короля местных сплетен.

6

С людьми надо быть осторожным. Особенно с женщинами. Они приносят хаос, разрушают равновесие и порядок, они эгоистичны.

У нее тонкие пальцы, короткие ногти и темный, но не черный лак. Скорее бордо. Это стильно. Она в платье. Хорошо, что она в платье. Брюки – это небрежность. Это – наплевать на мужчин, это даже распущенность. Что за ерунда, при чем тут распущенность. Все ходят в брюках, это удобная одежда, только и всего, никто не придумывает для нее тайного смысла и сверхзадач. Смешно искать во всем второе дно. Но все равно это хорошо, что она в платье. Что у нее хорошая фигура. И длинные ноги. Когда она садится, то красиво ставит коленки и держит на них бокал. Гладит стекло пальцем. Нарочно? Женщины ничего не делают просто так. Ну, хватит. Она просто такая, какая есть. Пусть хоть одна будет такая. Она непростая, но улыбается очень открыто и честно. Как будто ничего не прячет. Это неправда. Все люди что-то прячут. Она задает вопросы не просто так, она по-настоящему слушает ответы. Много сейчас таких? Вот то-то! А она слушает, и ей интересно. Не может же она так притворяться. Может. Притворяются все. У нее маленькие морщинки в уголках глаз. Значит, она искренняя. Значит, готова пустить к себе ближе. Может, и ее стоит пустить к себе ближе, и ничего не случится? И никто не рассердится? Вдруг она окажется честной и бережной? У нее нежная кожа. Это видно, даже не надо трогать. Это хорошо. Трогать не обязательно. Можно смотреть. Это красиво. Нежная и, наверное, прохладная. Приятно. Приятно смотреть на что-то прохладное. Прикосновения могут все разрушить. У нее каштановые волосы. Они пахнут персиком. Не назойливо, но когда она поворачивает голову и волосы разлетаются, то воздух едва уловимо пахнет персиком. Наверное, у нее даже детский шампунь. Нежный. Чтобы не плакать. Не надо плакать, не надо показывать слабость, не надо показывать зависимость. Люди готовы дорого платить за независимость от других людей. Она красит волосы. Значит, все-таки лжет. Это природа женщин, в ней никогда ничего не изменится. Они всегда готовы обманывать. Только ты начинаешь верить в одно, как оно оказывается совершенно другим. Да что плохого в краске для волос? Ей идет этот цвет, он теплый, как и цвет ее глаз. У нее карие глаза, теплые. А так бывает не всегда. Чаще всего это обман. Карие глаза холодные и жесткие. Но она улыбается, и они блестят. А в них как будто искры от огня. Ей нравится сидеть у камина. Она смеется. И даже над своими шутками, и это не противно. Для женщины у нее очень неплохое чувство юмора. Значит, она умна. У нее хорошая фигура. Может, стоит попробовать? Зачем это?! О чем это?! Попробовать?! Уже пробовал, и ничего не вышло! И никогда ничего не выйдет! Никогда!

7

Прошло несколько дней, жизнь стремительно неслась вперед, не оставляя ни минуты на передышку, было много заказов, встреч, приключений и развлечений, но меня не оставляла одна мысль: мне хотелось вернуть мое кольцо. Я купила его несколько месяцев назад у одного знакомого ювелира. Увидела и не смогла оторваться, поняла, что без него я не смогу отсюда уйти, ведь это было мое кольцо, оно само просилось мне на руку. Я уже была готова выпотрошить кредитку, но когда услышала цену, то все равно засомневалась. Кольцо не стоило сумасшедших денег, но было дорогим. Старинная работа, прекрасный мастер, необычная форма и монограмма. Одним словом, кольцо-интрига, как раз для меня. И очень красивое! Разумеется, я его купила. На следующий день. Говорят, что, если вам очень нравится какая-то вещь, но вы не решаетесь ее купить, надо подождать следующего дня. Остаться наедине с этой мыслью на ночь, и на следующее утро все будет ясно. Я так и не смогла заснуть, провела всю ночь как на иголках и прыгала на крылечке у ювелира за час до открытия его лавки. Он пришел, посмотрел на меня как на чокнутую, и через пять минут мы с кольцом воссоединились. Разве могла я теперь так просто с ним расстаться? Конечно, мне надо было вернуться в дом Аптекаря.

Разумеется, кольцо стало предлогом. Им я морочила себе голову. На самом деле мне нужно было еще раз увидеть картину, я не хотела думать, что попалась на удочку Аптекаря и его намеки были просто предлогом заманить меня к себе еще раз. Я все время вспоминала то ощущение, когда смотрела на нее. Это не могла быть копия. Но это не мог быть и подлинник. Я знала, как выяснить правду. У меня имелся секрет. Гордыня – страшное чувство, грех, который сильнее страха. Страха быть разоблаченной. Я не лукавила, когда говорила, что приложила к шедевру руку.

Задача была простой: я расчищала старое покрытие, потемневший лак, миллиметр за миллиметром, под микроскопом. Нет, в этом нет ничего монотонного, поверьте, за этим кроется целый мир… Особенно когда речь идет о шедеврах. Это как будто ты ищешь клад, как будто вот-вот откроется дверь и ты разгадаешь все их секреты… Как у них так получалось, у этих гениев? Но и у них были свои слабости, уж я-то знаю. Кто-то страдал излишней праздностью, кто-то чревоугодием, а кто-то был слишком забывчивым. Настолько, что иногда забывал поставить на картине собственную подпись. Заканчивал работу, покрывал лаком, ждал, когда его прекрасное детище высохнет… и хлопал себя широкой ладонью по гениальному лбу. И подпись ложилась поверх лака. Ничего страшного, пару-тройку веков такая безделица вообще никого не волновала, но потом, пока поколения владельцев и их наследников таскали полотно по замкам и тайникам, по галереям и частным собраниям, время шло, лак темнел, твердел, шел трещинками, а за ним уже не так хорошо было видно волшебство красок и оттенков.

Мне часто приходилось расчищать старые полотна, давать им вторую жизнь. Разумеется, до того, как начать реставрацию, каждую картину непременно исследовали в инфракрасных лучах, и выяснялось, что подпись моложе. Но реставраторы тоже страдают забывчивостью. Я чуть-чуть зазевалась – и реактив съел хвостик гениальной подписи. Очень-очень маленький, крошечный, совсем незаметный без лупы, но все равно, я-то об этом знала. Что было делать? Это случилось буквально в последний день моей работы над полотном. Дорисовать подпись такого гения у меня не хватило совести, и я решила оставить все так, как есть. Только я одна знала, что раньше хвостик размашистой подписи заходил за трещинку в краске, а теперь заканчивался сразу перед ней. Но и я не смогла бы увидеть это без хорошего увеличительного стекла, а поэтому достала его из футляра, аккуратно завернула в мягкую ткань и уложила в сумочку.

Но куда ехать? Я не помнила того неправильного поворота, а Аптекарь не дал мне своей визитки, только забрал мою. Сам он так и не позвонил. Я стала напряженно вспоминать, на какой адрес вызвала эвакуатор, но потом поняла, что не сказала им никакого адреса, они нашли меня по спутнику, по противоугонной системе. Набравшись дерзости, я позвонила в прокатную фирму и наплела целую историю про то, что потеряла что-то ценное в той грязи, откуда меня храбро вытащили их доблестные работники, и теперь я собираюсь написать им благодарность на сайте фирмы. Через несколько минут у меня было название шоссе и всех возможных поворотов, которые я уже сама отследила по карте.

Я добралась туда на редкость быстро, наверное, потому что знала, куда еду и что буду искать. Это тогда, ночью, под проливным дождем каждый метр превращался для меня в километры. Хотя и сегодня я потратила довольно много времени, но не почувствовала этого. Я думала только о картине. Ну и о том, что верну кольцо. На этот раз я подъехала почти к самому дому, аккуратно припарковала машину, поднялась на крыльцо и постучала. Как и в прошлый раз, мне открыли не сразу, я приложила ухо к двери, но не услышала по ту сторону ни звука, я постучала еще раз, сильней и настойчивей, и подергала дверную ручку. Потом мне вдруг показалось, что за дверью застучали каблуки, я снова приложила ухо к двери, чтобы убедиться, что это галлюцинация, как вдруг дверь распахнулась, и я, потеряв равновесие, чуть не ввалилась с порога в аптекарский дом. Должна вам сказать, упасть в тот момент можно было не только от неожиданности, но и от изумления: мне открыла молодая женщина невероятной красоты. До этого я видела таких красоток разве что на картинах, которые спасала от следов времени, она была высокой, стройной и зеленоглазой, а по плечам разлетались огненно-рыжие кудри, целая грива. Такой красавицей невозможно было родиться, ее можно было только придумать и нарисовать. Таких женщин мужчины всех времен воспевали, лелеяли, боготворили, осыпали бриллиантами и наряжали в шелка, но этот диковинный цветок был одет в рваные джинсы и футболку, а в руках держал кухонное полотенце и бутылку жидкости для протирки стекол. Я никак не могла представить себе, что так выглядит домработница Аптекаря. Но кем она еще могла оказаться? Его дочерью? Любовницей?

Тем временем красавица не стала дожидаться, пока ко мне вернется дар речи, и первой сказала:

– Добрый день! Вы есть кто?

О, нет. Ну почему Господь кладет кому-то в ладошку только старую пуговку, а другого осыпает с головы до ног жемчугами и талантами? Кроме фантастической внешности, у нее оказался низкий заманчивый голос и необычный акцент.

– Здравствуйте! – Я старалась улыбаться изо всех сил, не сводя с нее изумленных глаз. – Мне нужен… Я оставила тут одну вещь. Я была в гостях… Я Агата! – наконец-то выпалила я.

– О! Он мне говаривать, – энергично кивнула девушка и пропустила меня в дом.

Пройти дальше коврика она меня не пригласила, а сама быстро подошла к шкафчику слева от двери, открыла нервно скрипнувшую дверцу и достала мое кольцо.

– Вот! – протянула она мне мою пропажу и без какой-либо паузы громко добавила: – До свидания! И он говаривает передавать, вам это не надо. Надо опасаться этот кольца! – И она выразительно погрозила перед моим носом идеальным пальцем.

Я ужасно растерялась. Мне нужно было во что бы то ни стало задержаться здесь, чтобы проверить подпись на картине, но рыжеволосая вела себя как хозяйка, и я все еще не могла прийти в себя от удивления. Это как если бы вы с утра в гостинице обнаружили в коридоре Скарлетт Йоханссон с пылесосом, которая как раз собиралась тщательно прибраться у вас в номере.

– Спасибо большое, – промямлила я. – И передайте, что я очень, очень благодарна.

Девушка кивнула и уже собиралась меня выпроводить. Надо было срочно спасать положение, еще минута, и я могла оказаться на пороге по другую сторону этой массивной двери. А на стене напротив висела картина. В нескольких шагах. Стоило мне взглянуть на нее, и я уже не могла оторваться.

– Простите! – выпалила я. – Вы не позволите мне воспользоваться вашей ванной комнатой?

– Ванная? Мыться? – не поняла меня рыжая чужестранка. – Нет! Вы мыться у вас дома! Зачем тут?

– Нет-нет, вы меня не поняли, – стала быстро объяснять я. – Мне очень нужно в туалет. – Я изобразила жалостливую гримасу. – В туалет. Я выпила много воды и долго ехала, понимаете?

Она засомневалась, но смягчилась.

– Ладно, – кивнула она. – Пойдем.

Я прошла за ней мимо картины, с трудом удержавшись, чтобы не кинуться рассматривать ее прямо сейчас, наплевав на последствия. В туалете я долго лила воду из крана, пару раз нажала на смыв, потом достала из сумки увеличительное стекло, развернула его и положила сверху так, чтобы удобно было достать. Вышла из туалета и чуть не врезалась в рыжеволосую, которая стояла прямо под дверью. Видимо, она все-таки ждала от меня какого-то подвоха. Я благодарно улыбнулась и пошла за ней к выходу, но у картины задержалась.

– Ах, какая красота, – вполне искренне восхитилась я. – Вы не позволите мне на нее взглянуть?

Красотка обернулась и посмотрела на меня с подозрением, но меня вряд ли можно было остановить взглядом, я принялась изучать картину, время от времени восторженно цокая языком.

– Просто прекрасно, восхитительно, – бормотала я себе под нос, запустив руку в сумку. – Я, знаете ли, очень люблю искусство, а тут такая красота, такая красота…

Рыжеволосая сделала предупредительный шаг в мою сторону и уперла руку в бок, в другой руке у нее по-прежнему было полотенце. Мне нечего было терять, поэтому я быстро достала из сумки лупу, но даже не успела поднести ее к картине, как девица с размаху ударила меня по руке, и лупа с грохотом покатилась по полу.

– Уходить! – закричала она. – Тут не музей, тут не смотреть картина! Уходить сейчас! Ты вор! Сейчас смотреть, а завтра картина нет!

Я пыталась оправдываться, но она кричала все громче, и вдруг тут откуда-то сверху прогремел голос Аптекаря.

– Нурция! – крикнул он, и из моей обидчицы как будто вытащили запал, а заодно отключили звук. Она перестала вопить, вцепилась в мой плащ и потащила к выходу, при этом что-то злобно шипя в мой адрес.

«Нурция? Что за имя? – успела подумать я. – Так она еще и итальянка?» А вслух изо всех сил закричала:

– Аптекарь! Аптекарь! Вы мне очень нужны! У меня только один вопрос! Ну пожалуйста! Аптекарь!

Я даже не знала, как его зовут.

– Уходить вон! – шипела итальянка. – Нельзя шуметь! Никогда нельзя шуметь, когда он работать!

Мы еще успели повалить друг друга на придверный коврик и смять его в комок, пока толкались и пинались, но я значительно уступала моей сопернице и в весе, и в росте, и в ловкости, так что мне пришлось сдаться и ретироваться. Она выставила меня, громко хлопнув дверью у меня за спиной. «Ну ничего, – сказала я себе, поднявшись. – Зато кольцо у меня. А сюда я точно еще вернусь!»

8

Этот дом я выбрал не случайно. Я не смог бы жить в маленькой хижине, хотя держать под контролем подобное жилище было бы гораздо проще, чем этот огромный дом. Но мне был дан знак. Я верю в знаки, до сих пор они меня не подводили, по ним я угадывал успех, предательство и правильных людей в моей жизни, они вели меня и научили ничего не бояться. Когда я еще работал не один, то часто выслушивал о себе много нелестных слов, если вдруг менял рецептуру, последовательность, температуру приготовления, брал другие ингредиенты, и только потому, что вдруг видел знак. Они все злились, но не из-за моего самовольства, а из-за того, что мои на ходу придуманные средства срабатывали на все сто процентов, а их, такие правильные и выверенные, не давали никакого результата, оказывались пустышкой. Они плавили над горелкой, а я вымораживал, они толкли в порошок, а я растворял и процеживал, они отмеряли миллиграммы в стерильной лаборатории, а я выходил на улицу подержать пробирку со средством на ветру, на солнце или в тумане, они считали меня сумасшедшим, но я всегда выигрывал у них, а потом я понял, что не хочу больше выигрывать и доказывать, что мне нужно больше тишины и свободы.

Я начал искать себе дом, но ни один мне не нравился, мы с ними не принимали друг друга, они показывали мне себя, но смотрели так, как те люди в лаборатории – я не мог стать их хозяином, не мог принести в них свой порядок. У этого дома на пороге лежала монета. Он оказался пройдохой, этот дом, захотел меня подкупить. Монета была непростой, она была старой и стертой – то ли сокровище, то ли безделица, но я попался. Я знал, что справиться с этим домом будет непросто, но мне в нем будет спокойно. Я знал, что он потребует от меня много сил, но как только я приручу его, он покорится мне и станет меня защищать. Я знал, что здесь ко мне будут приходить самые гениальные мысли и самые затейливые сны.

В этом доме царил беспорядок, в нем не было никакой логики, сплошной сумбур и нагромождение, в нем были перепутаны комнаты, этажи и коридоры, как будто его строили наобум, как придется, как подскажет настроение, или как будто он сам строил себя и вил из своих хозяев веревки, но я сумел его усмирить и этим спасти. Теперь он стал правильным и счастливым. Я баловал его, а он преподносил мне подарки, о которых всегда предупреждал заранее. В тот день он бросил мне под ноги медную ручку от старого шкафа, тонкую и вычурную. Я попытался приладить ее назад, но она в одно мгновение вдруг перестала подходить и оказалась сама по себе. Я удивился и с этой минуты стал ждать мою новую гостью. Когда пошел дождь, я понял, что она уже совсем близко, совсем скоро она постучится ко мне, и это будет не просто так. Я знал, что в ней будет много хаоса, но я постараюсь спасти ее, у меня должно получиться. Но все по порядку. Торопиться не стоит… Она уже не уйдет просто так.

9

Я люблю, когда у меня много работы. Желательно разной. Я всегда сочиняю истории, когда работаю. Я живу в картине, которая лежит передо мной, или придумываю про нее что-нибудь занятное. Иногда картины сами рассказывают мне о себе, кто их писал и о чем тогда думал. Они все разные. Настоящие шедевры дышат, думают, живут, они впитали в себя столько энергии и информации, что иногда я начинала чувствовать запахи и шум домов, в которых они были написаны. В бликах потемневшего лака мне мерещились отражения лиц их создателя и его домочадцев, любимых, завистников, врагов или даже убийц.

Не знаю, кому пришло в голову собирать картины вместе в музеях. По мне, музеи – опасные места. Вы не замечали, что там очень быстро устаешь, а смотрители в залах почти всегда спят? Нет, это не от того, что им скучно, и устаете вы не от пройденных расстояний – подумаешь, пройти пару залов. Это все картины. Они питаются нами. Если мы, конечно, говорим не о собрании работенок графоманов от кисти с красками. Настоящий шедевр – это хищник. Он сбивает вас с толку, приманивает яркими красками, необычными оттенками, а потом как будто втягивает в себя, и вам уже не вырваться. И пока вы завороженно смотрите на него, он тоже смотрит на вас, высасывая ваши силы, лакомясь вашей энергией. Ага, вот вы уже и его раб. Покорный кролик перед прекрасным удавом. Наверняка придете еще, только бы он дал на себя посмотреть. Бабушки-смотрительницы съедены первыми, они никогда не уходят на пенсию по доброй воле, заметьте, они в полном подчинении и, пока их еще носят шаркающие ноги, преданно оберегают покой своих великих хозяев. Картины враждуют между собой, если оказываются вместе в одном зале. Никогда нельзя вешать в одном помещении больше одной «звезды» или «черной дыры», иначе они поднимут настоящие энергетические вихри, провоцируя всех вокруг и разжигая среди людей нешуточные страсти. Миллионы, висящие на стенах. Попробуйте удержаться, остаться тихими и правильными, когда вокруг столько искушения, столько соблазна. Не важно, изображен ли он на картине или манит вас наяву…

Глава вторая

Директор музея изящных искусств был толстым, одышливым человеком. Он начинал задыхаться, когда поднимался по лестнице или сердился на своих подчиненных. Тогда у него на лысине совершенно некстати проступали аккуратные бусинки пота. Он очень стеснялся этого и на всякий случай время от времени протирал голову большим клетчатым платком. У него были короткие толстенькие пальцы, покрытые темными волосками, строгий начальственный взгляд и при этом располагающая улыбка. Сотрудники относились к нему с уважением за то, что он смог быстро навести порядок в музее после скандального ухода своего предшественника, который подозревался в контрабанде предметов искусства и поспешно сбежал за границу, как только понял, чем ему грозит такое обвинение.

Дело было шумным, но его постарались как можно скорее замять и назначили на директорский пост весьма уважаемого человека с безупречной репутацией. Надежды руководства он оправдал с лихвой. Совсем скоро о музее начали говорить уже не только в контексте скандальной истории, но как о настоящем культурном сердце города. Директор музея следил за актуальностью экспозиции, привозил из-за границы шедевры мировой скульптуры и живописи, открыл лекторий и отдал пустующий флигель под мастерские молодым перспективным художникам. Он часто появлялся на телевидении и давал интервью на радио, обращался к жителям города с плакатов, развешанных в метро, с призывами чаще приходить в музей с детьми. Под руку со своей статной и не менее упитанной женой он позировал на ковровых дорожках кинофестивалей, перерезал ленточки на вернисажах, а летом раздавал призы на конкурсе рисунков на асфальте, смахивая клетчатым платком пот с лысины. Удивительно, как его хватало на все. Директор музея изящных искусств был толстым, одышливым человеком… Но на самом деле… В глубине души… Директор музея был стройным, кудрявым и пылким! Директор музея был бесконечно и безнадежно влюблен.

Конечно, он понимал, что она не могла очароваться его волосатыми пальцами и толстым животом, на котором с трудом сходились пиджаки и рубашки. Она была намного моложе, такая юная и такая лучистая, такая смешливая. За этот ее смех он готов был отдать что угодно, лишь бы смотреть на ее ослепительную улыбку, на то, как трогательно она закрывает лицо ладошками, когда чего-то стесняется или не знает, на то, как она убирает за ушко белокурые волосы. Он знал, что вряд ли ее очаровали бы бусинки пота у него на лысине, и догадывался, что она гладит его круглый мохнатый живот, мурлыча, как довольный котенок, вовсе не потому, что получает от этого удовольствие. Но директору музея так нравилось обманываться, что он позволял ей обман, он готов был исполнить любой ее каприз и любое желание, а желаний было так много… И ладно бы она желала букетик майских ландышей или коробку бельгийского шоколада, но нет! У нее был хороший вкус и очень большие запросы. Прежде чем в очередной раз чего-то пожелать, она картинно закатывала свои ярко-голубые глаза и прикусывала пухлую губку, отчего на лысине у директора мгновенно выступала дополнительная порция бусинок. Она стоила денег. Больших денег. Запросы росли и становились абсурдными. Но она была так хороша, что директор музея готов был достать луну с неба, лишь бы иметь возможность касаться щеки этой нимфы и, пусть совсем редко, проводить с ней ночи. Она уже вытянула из него почти все сбережения, растоптала каблучками мечты о домике в Италии, куда его жена планировала перебраться на пенсии, заставляла его мозг работать на двести процентов, придумывая способы заработать, честные и не совсем…

Неизвестно, до чего бы мог дойти директор музея изящных искусств, если бы однажды не нашел тот тайник…

В тот день он забрел в самый дальний угол депозитария, потому что ему очень нужно было спокойно закончить один телефонный разговор, так, чтобы никто не мешал и не подслушивал, но сделать это никак не получалось. Они говорили уже больше часа, но белокурая нимфа никак не хотела слышать веские и логичные аргументы, а все время хныкала, сердилась, упрашивала, кричала, бросала трубку и тут же опять перезванивала.

Ей срочно понадобилось на Мальдивы. Непременно сейчас, в самый дорогой сезон. Но Мальдивы были никак не возможны, потому что директор музея буквально только что расплатился за новенький красный автомобильчик. Ну и что с того? Нимфа устала, ей было скучно, а от вечного дождика в этом городе у нее портился цвет лица, она упрямо требовала своего, уже привыкнув получать все, чего хочется, в какой-то момент она поняла, что директор музея уперся и никак не хочет уступать, и перешла к козырям. Что ж, раз все так грустно, ей, пожалуй, придется рассказать об их отношениях папе. А папе об их отношениях рассказывать было решительно нельзя, потому что волею ироничных судеб папа прелестницы был солидным человеком, занимал министерский пост и являлся непосредственным начальником директора музея изящных искусств. Вот в этот самый момент директор понял, что продолжать дискуссию в кабинете становится просто опасно, вытер взмокшую лысину и спустился в депозитарий спасать свою оказавшуюся под угрозой карьеру.

Он быстро прошел мимо выдвижных стен с картинами, не обращая внимания на нарочито почтительные улыбки сотрудников, отмахнулся от назойливой заведующей отделом малых голландцев, мысленно пожелав ей провалиться к ним в семнадцатый век, и забрался в самый дальний зал депозитария, прихлопнув за собой дверь.

Он объяснял, говорил о своих чувствах, о том, как она прекрасна, просил немного потерпеть, из последних сил сдерживался, чтобы не накричать на нее, чувствовал, что у него поднимается давление, и шарил рукой в кармане в поисках таблетки, но она ничего не слышала, а только требовала, требовала, требовала… Потом взвизгнула что-то совсем оскорбительное и бросила трубку, а директор музея от отчаяния размахнулся и швырнул телефон на старинный паркетный пол депозитария. К его удивлению, телефон не разлетелся на куски, а отскочил от паркета с каким-то странным звуком. Директор удивился, подошел поближе и постучал по паркету ногой. По одной дощечке, потом по соседней. Звук и в самом деле был странным. Директор выдохнул, подобрал живот, с трудом опустился на колени и стал простукивать паркет костяшками пальцев. Он не очень надеялся что-то найти, поскольку после скандала с его ушлым предшественником полиция прочесала в музее каждый уголок, но как знать, как знать… Он стучал по паркету и прислушивался: несколько досок действительно отзывались на его стук пустым гулким звуком, директор музея крайне озадачился этим фактом и попытался подцепить одну из досок, но она никак не поддавалась. Именно в этот момент дверь приоткрылась, и на пороге возникла все та же настырная заведующая малыми голландцами. Директор музея моментально сориентировался и быстро пополз в сторону своего упавшего телефона, а его не в меру активная подчиненная бросилась к нему на помощь.

Сотрудники депозитария в тот день получили неожиданные отгулы, а заведующая отделом малых голландцев – ничем не объяснимый отпуск на неделю. Сам директор вернулся в дальний зал депозитария спустя час, в кармане у него лежала маленькая стамеска и мастихин из какого-то благородного сплава, подаренный отделу реставраторов иностранной делегацией. Он снова простучал паркетные доски и нашел те самые, которые отзывались необычным звуком. Острым носиком мастихина директор довольно ловко подцепил доску и поднял ее вместе с соседней, потом боязливо просунул в отверстие руку и, к своему удивлению, нащупал холщовый мешок, который с трудом осторожно вытащил наружу. По форме мешка уже было понятно, что внутри картина или даже две, но когда директор музея развязал бечевку и достал их, у него сначала потемнело в глазах, а потом в голове как будто замелькали страницы каталогов и учебников по истории искусства: «…безусловно, одна из лучших работ великого мастера…», «жемчужина из великой сокровищницы культуры…», «утраченный шедевр мировой живописи…», «…огромная потеря для многовековой культуры человечества», «…безвозвратно утеряна»…

На самом деле ничто и никогда не теряется навсегда, безвозвратно и бесследно. На земле не часто выгорали дотла музеи, а наводнения не уничтожали бесценные коллекции. На свете не так много сумасшедших, которые жгли бы Пикассо в домовой печи или нарезали ленточками полотна Сезанна. Видит бог, все «безвозвратно утраченное» хранится в наилучших условиях с заботой и трепетом и надежно укрывается от широкой публики за широкими стенами частных владений. А иногда оказывается под полом в депозитарии известного музея.

Директор музея изящных искусств не мог поверить своему счастью. Он вообще с трудом верил своим глазам. Перед ним на полу лежали два величайших произведения искусства, шедевры великих гениев, давно утерянные человечеством и сейчас случайно найденные им. Это были именно они, это были подлинники, в мешке оказались ветхие документы и заключения экспертов, подтверждающие этот факт. Он переводил взгляд с одной картины на другую, не в силах оторваться, сразу поддавшись их власти. Разумеется, отдав сокровища в руки именно ему, солидному порядочному человеку с безупречной репутацией, директору музея, истинному знатоку и ценителю искусства, Провидение поступило так вовсе не случайно. Он знал, как должен поступить, он уже видел, как несет этот дар человечеству, и завтра его имя оказывается на страницах газет, а сам он красуется во всех выпусках новостей и становится настоящим героем! Недели на две. Может быть, на месяц. От силы на пару месяцев. А потом герой снова станет просто директором музея с окладом и премиальными время от времени. Ни того, ни другого не хватит на Мальдивы, красные автомобили и милые сережечки за полмиллиона. Конечно, он знал, как должен поступить.

Директор прислонился к стеллажам и достал клетчатый платок. Протер совершенно сухую лысину и ухватился за нее обеими руками. Он был ответственным руководителем, профессионалом и порядочным человеком. Толстым, одышливым человеком, преданно служащим своему делу. Но главным было не это… Он был стройным, кудрявым и пылким. Безнадежно влюбленным. И ему хотелось оставаться таким как можно дольше. Чего бы это ни стоило, какой угодно ценой!

Директор музея поднялся с пола и стал смотреть на картины сверху вниз. Он вдруг понял, что до сих пор держит холщовый мешок, залез в него рукой и нащупал что-то еще. Там оказалось кольцо. Он был профессионалом и сразу понял, что оно не стоило сумасшедших денег, но было дорогим. Старинная работа, прекрасный мастер, необычная форма и монограмма…

Глава третья

1

Телефонный звонок раздался через неделю. Не буду скрывать, я ждала его. Мне очень хотелось, чтобы он позвонил, тот молодой мужчина с выставки, Марк. Я уже все успела про него придумать. Мне нравилось придумывать истории про малознакомых людей – как они живут, что им нравится, кто они такие на самом деле. Я сочиняла чужие привычки и привязанности и потом очень радовалась, если они совпадали с реальностью.

Про Марка я уже успела придумать все до мелочей: каким он был ребенком, чего стеснялся подростком, какую любит еду, куда ездит в отпуск, и даже, признаюсь, придумала, что он носит белые трусы-боксеры с широкой резинкой. Он должен был оказаться открытым, веселым, чувствительным и не скучным. И еще мне очень хотелось, чтобы он все-таки заинтересовался мной.

Он позвонил. Я так обрадовалась его звонку, что сначала не давала ему произнести ни слова, сама говорила без умолку, отвечая на вопросы, которые он даже не успел мне задать. Потом мне все-таки удалось остановиться, а Марку – сказать пару фраз. По телефону общаться с ним было так же комфортно, как и живьем, мы разговорились, у нас нашлось много общих тем. Я забыла, что собиралась просто флиртовать, мне нравилось слушать его голос и его истории, я угадала, какие фильмы ему нравятся, и его это обрадовало. Он стал расспрашивать меня про мои пристрастия, и я сказала про работу, которая была моим главным делом и любимым хобби, он очень заинтересовался. Я пообещала ему показать свое ателье, и он сразу же спросил, когда ему зайти. Я немного стушевалась, мне на первом свидании больше нравилось встречаться в кафе или на другой нейтральной территории, но в этот раз все складывалось как будто само собой. К тому же Марк так быстро расположил меня к себе, что я не предполагала никакого подвоха. Вряд ли он мог оказаться занудой или неврастеником, которого мне немедленно захотелось бы выгнать. Мы договорились, что он заедет ко мне послезавтра после работы, и я покажу ему ателье, а потом мы сможем сходить куда-нибудь выпить или на вечерний сеанс в кинотеатр рядом с моим домом.

Его звонок поднял мне настроение, и весь остаток дня я летала как на крыльях, улыбалась всем подряд и легко справлялась со всеми делами. Это был прекрасный день, хотя вечером я получила какую-то странную эсэмэску, но не позволила такой мелочи испортить мне чувство приближающейся влюбленности. Сообщение и в самом деле было очень странным, оно пришло с незнакомого номера, и сначала я решила, что это какая-то очередная рекламная акция магазинов или салонов красоты. «Что ты задумала, райская птица? Хочешь поймать меня?» Я перечитала его пару раз и отправила в ответ логичное «Кто это?». Ответа долго не было. Потом телефон запищал снова. «Думаешь, можно ворваться ко мне и шуметь, райская птица?» Я перебрала своих знакомых, кто мог бы шутить так по-дурацки, но не смогла вычислить этого странного отправителя и просто написала: «Вы ошиблись номером». После этого телефон успокоился, а я продолжила сочинять, как пройдет наше с Марком свидание.

Уже ночью, засыпая, я вспомнила, что сообщение могло прийти от Аптекаря. К примеру, он рассердился на меня за то, что я устроила в его доме такой переполох с рыжей итальянкой, а сегодня выпил своего грога по причине скверной погоды и вспомнил обиду. «Надо непременно заехать извиниться», – сказала я сама себе, проваливаясь в сон. И к тому же нужно было разобраться с его картиной. Но до этого я, пожалуй, сначала наведаюсь в музей.

2

Моими клиентами были очень разные люди. Их объединяло только одно – им всем было страшно. И у всех была цель, связанная с другим страхом. Перед болезнью, перед другим человеком, перед самим страхом. Это так страшно – всегда чего-то бояться. Люди готовы на все, чтобы избавиться от этого, от того, что их мучает. Я давал им спокойствие.

Они, конечно, не приходили ко мне просто с улицы. Мое спокойствие было мне дороже всех их вместе взятых, так что я должен был быть уверен, что с ним ничего не случится. Они все приходили за избавлением, они знали, за чем они идут и на что им придется решиться. Нет, не всем, конечно. Кого-то я действительно просто спасал от мигрени, мне иногда тоже надо было развлечься. Они считали меня избавителем, а мне было забавно смотреть на лицо человека, который уже и не помнил, как это – жить без боли, а она вдруг исчезла, но он при этом остался здесь. С болью так бывает не всегда, но я научился ее побеждать и договариваться с ней.

Со временем я узнал себе цену. Я знал ее всегда, но боялся признаться самому себе. Как только я осмелился сказать себе, чего стою, мои дела резко пошли в гору. Мой талант получил подтверждение и стал раскрываться все больше, расти и удивлять меня самого. Я боялся забыть об осторожности, но постепенно стал позволять себе то, на что раньше никогда бы не решился. Мне всегда казалось, что у меня уже есть все, что нужно: немного одежды, еды и я сам. Но теперь выяснилось, что у меня может быть больше и это мне вовсе не повредит. Порядок не равен аскетизму. Роскошь тоже может быть под контролем.

Я решал неразрешимые задачи и получал щедрое вознаграждение. Никто из моих клиентов не оставался недовольным, никто не считал, что переплатил. Я был для них последней надеждой, спасением, избавлением. Даже если они боялись и не верили, у них все получалось с моей помощью. Мои средства всегда работали безотказно. Мне нравилось соревноваться с самим собой, ведь других достойных соперников у меня не было. Я был сам за себя и против себя. Мне не нужен был кто-то еще. Я не знал никого интереснее.

3

Утром следующего дня я отправилась в музей. Мне нравилось туда приходить, я знала там всех и каждого – и экспонаты, и сотрудников, у меня имелся собственный служебный пропуск, а в реставрационных мастерских было полно забытых мелочей и специально оставленные для уюта меховые сапожки. Меня часто приглашали сюда – выполнить работу, провести экспертизу. Сегодня я пришла по делу, важному лично для меня. Хотя, возможно, и для репутации музея тоже. Мне надо было убедиться. Я быстро прошла по коридорам и залам и вышла в сводчатую галерею, ведущую как раз к той самой картине, ради которой я и была сейчас здесь. Там, как обычно, толпились люди, даже несмотря на будний день. Я знала, что я сейчас почувствую, я почти не волновалась – как при встрече со старым другом. Мы провели с ней столько дней и ночей вместе, но, если честно, мне так и не удалось ее приручить. Она все равно имела надо мной огромную власть, которой я не сопротивлялась. Я знала: стоит мне только взглянуть на нее, и я окажусь внутри. Коридоры, лабиринты, вихри. Гениальная работа.

Я подошла ближе, протиснулась сквозь группу туристов, вдохнула, подняла на нее глаза и… ничего не почувствовала. Это была неживая картина. И самовнушение было тут ни при чем. Да, у меня богатая фантазия, да, я допускала даже абсурдную историю о том, что подлинник оказался у Аптекаря, но что бы я себе ни придумывала, та картина, которая висела сейчас передо мной, точно не была оригиналом. Я могла бы даже не проверять хвостик подписи. Она не дышала, она не пыталась меня схватить. Я зажмурилась, отвернулась на минуту и повернулась снова. Все то же самое. Тогда я все-таки достала из сумки лупу и подошла совсем близко. Мне стало немного страшно, потому что я знала, что сейчас увижу. Может, не стоило смотреть? Уйти и просто выкинуть все это из головы, а про Аптекаря забыть, будто его никогда и не было. Подумаешь, полчаса провела в чьем-то доме, пока ждала эвакуатор. И все останется как есть, экскурсоводы будут повторять свои заученные фразы, а зрители разглядывать то, что находится перед ними. Я поднесла лупу к подписи, посмотрела и похолодела – хвостик был на месте. Я убрала лупу в сумку, снова протиснулась между посетителями и села на скамейку в середине зала. Мне надо было подумать. Происходило что-то странное, и это странное могло кончиться для меня весьма скверно. Этого нельзя было исключать. В подлоге могли обвинить и меня. Картина вернулась на свое место после реставрации месяца два назад. Разумеется, с соблюдением всех процедур и правил. Ее смотрели эксперты, и никаких комментариев, кроме комплиментов, я не получила. Но сейчас в зале висела подделка. Подменить в мастерской ее не могли. На стену вернулся оригинал, это я знала точно, потому что меня трясло крупной дрожью из-за крошечного хвостика в подписи. Как оказалось, трясло напрасно. Исчезнувший из-за моей ошибки хвостик чудесным образом вернулся на свое место, вот только все остальное куда-то исчезло. Ясно было только одно: картину копировали еще до того, как я закончила ее реставрацию. Либо подпись художника копировали по снимкам из реставрационного паспорта. Интересно, как скоро мог открыться этот обман? Если только кто-то не был в нем серьезно заинтересован…

Приемная директора располагалась на втором этаже. Я на автопилоте прошла по мраморным лестницам, пытаясь сложить в голове загадочную мозаику. Картину скопировали и подменили, копия не могла быть совсем свежей. В мастерской картина провела почти полгода. Значит, копия уже существовала до этого? Когда речь идет о таких шедеврах, возможны любые махинации и подлоги. Стоимость картины и сумма страховки заставит работать самые гениальные умы. Мне нужно было узнать, кто же за всем этим стоит. И выходит – у Аптекаря все-таки был оригинал?

Я должна была действовать осторожно, нельзя было случайно сказать что-нибудь лишнее и вызывать этим ненужные подозрения. Чтобы успокоиться, я позвонила Марте и попросила ее встретиться со мной в музее, тем более что жила она совсем неподалеку.

В приемной директора восседала монументальная секретарша с вполне соответствующим заведению и собственной стати именем Артемида. Ей было примерно лет пятьдесят, но все называли ее просто по имени, потому что веса в нем хватало с лихвой. Только главный бухгалтер музея звала ее Темочкой. Артемида знала обо всем, что творилось в мире, в городе, в музее вообще и в жизни каждого сотрудника в частности, у нее в запасе всегда были свежие сплетни, комментарии и бесценные советы о том, как надо работать, выходить замуж, руководить страной, варить варенье из крыжовника или выбирать туфли.

Артемида обрадовалась, увидев меня, и попросила подождать, пока она узнает, насколько сильно занят сейчас господин Лунц. Я присела на диванчик для гостей между бронзовым дикобразом и позеленевшими доспехами – благодаря неиссякаемому потоку щедрых даров от дружественных музеев и частных почитателей приемная директора постепенно превращалась в кунсткамеру. Артемида выплыла из-за двойных дверей и кивнула мне, приглашая войти, но попросила не слишком обременять господина Лунца, так как, по ее словам, он в последнее время был настолько «весь в заботах, что просто сам не свой». Однако, зайдя в кабинет, я ничего не свойственного господину директору в нем не увидела, он сидел за своим бюро темного дерева в неизменном пиджаке в тонкую полоску и стильном галстуке, который явно сдавливал его основательную шею.

– Агата, – поприветствовал он меня, не отрывая взгляда от бумаг.

– Добрый день! Вот, решила зайти.

– Что ж, это весьма приятно, мы всегда рады вас видеть. С вами нам спокойнее. – Он наконец-то посмотрел на меня поверх очков. – Куда же мы без вас? Сами знаете, как мы вас ценим. Такая очаровательная молодая женщина, и при этом такой опытный и прекрасный специалист.

Господин Лунц был в своем репертуаре, даже если он собирался уволить кого-то из сотрудников женского пола, то все равно начинал с комплиментов. После обмена любезностями я решила перейти к делу.

– Хотела узнать, как дела у моего любимого пациента после реставрации, очень по нему скучаю.

– Все в порядке, в порядке, не устаю вас хвалить, прекрасно поработали! Шедевр вернулся к публике и чувствует себя отменно. Да вы присядьте, дорогая, я попросил Артемиду принести нам чай. Я очень рад вам, люблю приятных посетителей, которые ни на что не жалуются, ничего не требуют. Вы меня понимаете – директорская доля.

Я посочувствовала, на пороге появилась Артемида с подносом.

– Что говорят эксперты, как ведет себя покрытие?

– Прекрасно, вы же мастер своего дела. Благодарю, Артемида, мне с лимончиком. – Он удобней устроился в кресле. – Все прекрасно! Прошу вас, Агата, выпейте со мной чашечку. Как приятно, что вы зашли. Подарили мне небольшой перерыв, осветили мой сумрачный день своим сиянием, так сказать. Какие новости? Расскажите, что вы сейчас спасаете. Скоро мы опять к вам обратимся, все в соответствии с графиком. Мне кажется, вас дожидается старик Вермеер, да-да.

Я протянула руку за чашкой, и тут с господином директором произошло что-то странное. Он посмотрел на мою руку, на кольцо, которое я не снимала после той истории в доме Аптекаря, и заметно побледнел, мне показалось, он даже вспотел, и у него заблестела лысина.

– Вермеера я давно предвкушаю, – сказала я. – Это так интересно, с ним никогда не знаешь, что…

– А почему вы вдруг спрашиваете про картину, Агаточка? – ни с того ни с сего господин Лунц перешел в наступление, снял очки и прищурился. – Разве вы что-то упустили?

– Нет, что вы, я просто захотела узнать, как ведет себя защитный слой. Вы же мои любимые клиенты.

– А вы наш любимый мастер.

Директор музея улыбался, но его глаза стали холодными и колючими, он одним глотком опрокинул в себя свой чай и стал резкими движениями перекладывать бумаги на столе.

– Если бы все работали так, как вы, тогда не было бы никаких проблем, никаких проблем, – бормотал он. – Но, к сожалению, видите, что происходит, дел просто непочатый край. А вы молодец, молодец. И такая красавица, и знаете толк в красивых вещах. – Он опять покосился на кольцо.

– Спасибо, – тихо сказала я, потому что никак не могла сообразить, как лучше себя вести.

– Да… – протянул господин Лунц, а потом вдруг придвинулся ко мне и показал дужкой очков мне на руку. – Вот я все любуюсь вашим колечком. Прелестная вещица! Досталась от бабушки?

Не знаю почему, но я кивнула и зачем-то добавила:

– Да, свадебный подарок от дедушки…

Директор музея побелел еще больше, достал из кармана большой клетчатый платок и вытер лысину.

– Понятно, понятно. У вас, видимо, старинный род, колечко очень занятное. И непростое.

– Да, – зачем-то снова кивнула я и поняла, что сейчас мне лучше всего уйти.

Судя по всему, директор музея вряд ли собирался делиться со мной какой-то важной информацией и вел себя очень странно. Я сердечно поблагодарила его за чай и потраченное время, пообещала вовремя приступить к Вермееру и откланялась.

4

Я вышла из кабинета и попрощалась с Артемидой, пообещав ей непременно заходить почаще и получив ценный совет о том, какой длины юбки мне следует носить, чтобы наладить личную жизнь. На лестнице я достала из сумки телефон, чтобы посмотреть, не звонила ли мне Марта (я выключила звук, пока была у господина Лунца). На экране высветилось только новое сообщение: «Не боишься, райская птица? Хочешь дать мне урок?» Только этого не хватало, подумала я. Мало мне истории с исчезнувшим шедевром, так теперь меня достает какой-то псих. «Кто это?» – написала я. Ответ пришел, когда я уже входила в главный зал, где на скамейке посередине меня ждала Марта. «Чело-век». Именно так, через черточку. В сердцах я стерла эту ерунду и поспешила к подруге.

Марта сидела на той же скамейке, что и я час назад, а двое ее отпрысков ползали по полу вокруг. Третий спал, привязанный к Марте модным слингом. Она не обращала внимания ни на кого из них, самозабвенно рассматривала картины и ела булочку, время от времени смахивая крошки с младенческой макушки. Ей никто и никогда не делал замечаний в этом музее, потому что только она могла реставрировать многометровые статуи и потолочную лепнину, и, кроме того, ее обожали за легкий характер. Я села рядом и с удовольствием стала слушать все новости про всех знакомых, чувствуя, как растворяется тревога. Марта была удивительно уютной и умела создать атмосферу комфорта даже на шумном вокзале или в полицейском участке.

– Ты ничего не замечаешь? – спросила я у нее, кивнув на главную картину в зале.

– Как же, намного стала краше! – искренне ответила моя подруга. – Я очень хорошо все рассмотрела, работа отличная. Повозиться, конечно, пришлось, но ты отменно ее освежила. Подчищала кусками? Где совсем потемнело?

Даже она ничего не увидела. Но копия и правда была прекрасная.

– Ну, расскажи, что еще происходит? – сказала она, расправившись наконец с булкой, и теперь с таким же аппетитом смотрела на меня в ожидании моих историй.

Я вспомнила все, что произошло со мной за то время, пока мы не виделись, и решила ничего не говорить про Аптекаря, потому что у меня была новость значительно важнее таинственных домов и спрятанных подлинников.

– У меня свидание! – выпалила я.

– Наконец-то! – Марта всплеснула руками, отчего младенец завозился, а она стала раскачиваться из стороны в сторону, чтобы он не проснулся. – Рассказывай!

И я начала с самого начала, с той выставки, когда мы в первый раз увиделись.

– Как, ты говоришь, его зовут? – переспросила она. – Я знаю многих архитекторов, наверняка и с ним пересекалась.

Я пообещала их познакомить, а Марта посоветовала не забывать, что мне уже не пятнадцать лет, и отнестись хотя бы к этому парню серьезнее.

– Не всю жизнь же тебе куковать с Готфридами и Филиппами Четвертыми или сколько их там было, – сказала она. – Хотя если с этим архитектором не заладится, могу одолжить тебе своего Амедея Отважного, который почивает сейчас у меня в гостиной. Орден Чертополоха, между прочим, это тебе не фунт изюма, да и мужчина отличный, лежит себе тихонько, претензий не предъявляет, хлопот с ним никаких, если не кантовать, веков пять еще протянет запросто. И что самое приятное, исправно приносит денежки!

– А где ты, кстати, его взяла? – спросила я. – Частный музей?

– Нет. Безумный коллекционер. Частное лицо, неприлично богатое. Но человек при этом хороший, об искусстве заботится по-честному. Вот у него действительно дом-музей. Заходишь – голова кружится. Много копий, конечно, но копии очень достойные.

– Копии? – Она попала в точку, и я немедленно уцепилась за ее слова. – Послушай, так он наверняка знает, кто сейчас лучшие копировальщики.

– Ну да, – пожала плечами Марта. – Знает, но не факт, что выдаст, профессия-то, скажем прямо, на грани. Они все время под колпаком. А тебе зачем? Ты сама кого хочешь скопируешь при желании.

– Это не мне, – соврала я. – Один знакомый интересовался.

– А, наш новый друг архитектор, – опять оживилась Марта, и я не стала ее разубеждать. Мне тоже хотелось говорить только о нем. Он и правда мне очень понравился.

5

Мы договорились, что он заедет в семь. Начиная с четырех я стала выглядывать из окна на улицу с интервалом примерно минут пятнадцать. Разумеется, я придумала себе его появление в мельчайших деталях и была уверена, что он приедет на черной блестящей машине и в подарок я получу длинноногие розы непременно алого цвета. Он вышел из лимонного «мини-купера», который припарковал под деревом перед моими окнами, и долго доставал что-то с заднего сиденья. Вопреки моим ожиданиям, вместо цветов он привез с собой довольно большой прямоугольный сверток, перетянутый бечевкой. Похоже, внутри была картина, я подумала, что дарить картину реставратору – это как-то уж слишком, и отправилась открывать ему дверь в большом замешательстве. Марк сразу звонко поцеловал меня в щеку, как будто мы дружили сто лет, прошел в коридор и прислонил сверток к стене.

– Это потом, – сказал он, перехватив мой удивленный взгляд. – Все потом объясню. Ну, показывай, как у тебя тут что. Или давай я сам угадаю, где что и что к чему. – И он, потирая руки, направился прямиком в гостиную.

Удивляясь самой себе, я пошла за ним по собственному дому. Будь на месте Марка кто-то другой, я бы немедленно поставила его на место, не допустив подобной дерзости, но с ним все это было естественно: комфортно, легко и весело. Он вел себя свободно, но не был наглым, не переходил границ, он шутил, и мне было смешно, он подтрунивал надо мной, но мне не было обидно. В гостиной Марк с головой залез в камин, потому что ему стало интересно, что за необычная у него конструкция, в ателье внимательно рассмотрел все картины и сказал, что это самый красивый склад шедевров, какой ему доводилось видеть. В коридоре изучил фотографии на стенах и заявил, что я похожа на свою бабушку, а я не могла не похвастаться моим самым любимым снимком, где она стояла в шляпке под пальмами и игриво улыбалась фотографу.

– Это мама твоего отца?

– Нет, это мама моей мамы. Она придумала назвать меня Агатой.

– Твоя мама воспитывала тебя одна? То есть… как вообще у тебя дела с родителями?

– С родителями у меня все хорошо, – рассмеялась я. – У меня их полный комплект, с этим у меня полное везение, так что моей маме не пришлось мучиться со мной в одиночестве, да она бы и не справилась. Они когда-то работали вместе на…

– Ты часто с ними видишься? – перебил он, не отрывая взгляда от фотографий. – Они живут где-то рядом?

– Они живут в большом старом доме на другом конце города. Видимся мы не то чтобы очень часто, но слышу я их регулярно. Причем иногда даже без телефона. Видимо, некоторые воспитательные моменты записались у меня на подкорке, и когда мне, например, ужасно хочется наделать глупостей, мой мозг быстро находит в архиве подходящую запись выступления моей мамы по этому поводу и врубает мне ее на полную громкость.

Марк даже не улыбнулся моей шутке, а очень серьезно кивнул, как будто со знанием дела.

– А как твои родители? – вежливо поинтересовалась я. – Чем они занимаются? Они, наверное, сильно тебя любят. Ты такой… Мне кажется, ты рос в большой любви.

– Мою маму зовут Агата, – все так же серьезно сказал он и вдруг спросил чуть ли не радостно: – А где у тебя дверь на чердак?

– Чердак? – удивилась я.

– Ну да! У тебя же есть чердак, чтобы там прятаться?

– Чердак есть. Но я не прячусь. От кого мне прятаться?

– Не скажи. – Марк скорчил загадочную физиономию, взял меня за руку и потащил за собой в сторону кухни. – Чердак – крайне функциональное помещение, а прятаться там можно от кого угодно или от чего угодно. Чердаки помогают от разочарований, обид и дурных людей. Да и просто от самого себя там можно прекрасно спрятаться. Я в детстве очень любил забираться на чердак. Однажды, лет в восемь, мы забрались туда с моим другом, долго играли, бесились, а потом так устали, что заснули на коробках со всяким тряпьем, а мама не знала, где мы. И когда мама того мальчика пришла к нам забрать его… В общем, мне конкретно досталось, когда нас обнаружили. И мама моего друга запретила ему со мной дружить. Прямо там, при мне.

– Послушай, – сказала я, – ты, похоже, так настрадался, что я приготовлю тебе что-нибудь выпить. Тем более что ты привел меня ко мне на кухню.

– Кухня прекрасная, – осмотрелся он. – Большая. И много света… А там что?

– Там была старая кладовка и кусок соседской террасы, – крикнула я ему уже в спину. – Теперь – зимний сад. Импровизация на тему! Мне хотелось зимнего сада, но пространство не позволяло, так что пришлось сломать стенку, наделать лишних окон – и вот…

– Здорово! – отозвался он из-за высоких застекленных дверей. – Просто кусок лета! Тогда, конечно, и чердак не нужен. Любишь тут сидеть?

– Люблю. Не так сильно, как в ателье, но тоже очень люблю.

– В ателье ты ведь только работаешь?

– Не совсем. – Я достала с полки лучшие стаканы. – Я счастливый человек: люблю то, чем занимаюсь, и мне, представь, еще и платят за это деньги. Ну разве не красота? Так что ателье – это самое любимое место в доме, я там живу. А конкретно – поселяюсь в той картине, с которой работаю в данный момент. Да-да, не смейся, они для меня такие живые… Каждая картина… это как новая реальность, мне в них спокойно, так хорошо там внутри, пока я работаю. Я даже разговариваю с ними. Я в них прячусь!

– Даже если это батальные сцены или натюрморт с убитыми утками?

– Даже тогда. – Я засмеялась и протянула ему стакан. – А вот утку я, кстати, отменно готовлю!

– Надеюсь, когда-нибудь удастся попробовать. – Он подмигнул и сделал глоток.

Потом прищурился, сложил на груди руки и спросил:

– А кому ты готовишь?

– Себе. Друзьям. Гостям. На самом деле это бывает не так часто. А что?

– Ничего. Просто так.

Он вдруг сделал шаг ко мне, наклонился, почти коснувшись моей щеки, и мне показалось, что он собирается меня обнять. Если совсем честно, я была уверена, что он меня поцелует, но Марк всего-навсего поставил стакан на столешницу у меня за спиной и выпрямился. Он решил со мной играть?.. Я чувствовала себя девятиклассницей.

– Пригласишь меня на обед? – спросил он, а в глазах у него прямо-таки прыгали лукавые искры. – Или на ужин?

– С условием, что ты…

Но вместо того, чтобы продолжать партию игры во флирт, он вдруг вышел из кухни и куда-то направился.

– Марк?

– Мне нужно кое-что тебе показать. Иди сюда.

Я вышла из кухни. Он снимал бечевку со своего свертка.

– Что это? Сюрприз? Маленький прелестный Ренуар в подарок в честь нашего знакомства?

– Ренуара я куплю тебе, когда разбогатею, – абсолютно серьезно ответил он. – А сейчас мне нужна твоя консультация, тут вот что…

Внутри свертка действительно оказалась картина. Он снял с нее бумагу и повернул к свету. Старый лак отозвался бликами, полотно вздрогнуло в его руках, и я сразу увидела, в чем дело. Картина была ранена, кто-то ударил ее ножом. Чем-то острым. Я взяла ее у Марка и понесла в ателье, он шел за мной.

– Я тебе объясню, – начал он. – Это картина моих друзей. Они отдали мне ее на хранение, не могли оставить дома, уезжали в командировку. Надолго. Это их фамильное достояние, если так можно сказать. А у меня недавно был ремонт, я же архитектор, я все время что-то перестраиваю. Я снял ее со стены и нес в другую комнату, но оступился на лестнице, и так получилось, что она порвалась. Зацепился за край перил и…

Я поставила картину на мольберт и осматривала ее.

– Она не порвана, – сказала я. – Ты можешь ничего мне не рассказывать, я сама тебе все расскажу. Если бы она была порвана, это выглядело бы совершенно иначе, уж поверь мне, а тут порез, это и слепому видно, даже красочный слой осыпался, довольно много потерь…

Это был неплохой портрет: суровая, властная женщина восседала на стуле с высокой спинкой, чинно сложив руки на коленях поверх складок пышного платья. Скорее всего, девятнадцатый век. И именно на руки пришелся порез.

– Не удалось собрать остатки грунта там, где ее порезали? – спросила я.

– Ее не резали, – спокойно сказал Марк. – Я настаиваю.

– Марк, да мне-то какая разница? Я профессионал и знаю, что это порез, но я же не собираюсь заявлять в полицию. Тут нет никакого умышленного убийства, от силы этой дамочке переломали пару пальцев. Дело в принципе поправимое.

Он никак не отозвался на мою шутку и несколько минут молчал.

– Это важно, – сказал он после паузы. – На меня могут рассердиться. Мне это не нужно. Мне нужно, чтобы ты мне помогла. И… Она порвалась, потому что я оступился.

– Хорошо, – кивнула я. – Так вот, на том месте, где ты с ней оступился и она удивительным образом налетела на что-то тонкое и острое, ты не собрал остатки грунта?

– Это случилось в помещении… А, то есть ты же не про землю, конечно, а про краску?

– Ну да. Почти. На грунт наносят сам красочный слой. Так ты не собрал то, что с нее осыпалось? Потому что в принципе это можно вернуть обратно.

– Нет, я ничего не собирал. Ты сможешь что-то с ней сделать? Взять ее на реставрацию?

Я не знала, как реагировать, это было совсем не то, на что я рассчитывала. Получалось, что он заинтересовался не мной, а моей профессией? Ему надо было всего-навсего привести в порядок картину? Наверное, я должна была отказаться. Дать ему телефон кого-нибудь из коллег-конкурентов и закончить для себя эту историю. Но я почему-то сказала, что да, смогу.

– Отлично! Ты меня просто спасла! – Марк просиял и уселся на мой любимый стул. – А когда она будет готова?

И тут я начала злиться. В первую очередь на себя. Из-за того, что согласилась, а теперь еще буду выслушивать его требования и отвечать на вопросы, из-за того, что меня не позвали на свидание, а наняли на работу, которая на тот момент была мне совершенно не нужна. Да и дама на картине поглядывала на меня недобрым взглядом, словно предупреждая, что мы с ней не сработаемся.

– Не очень скоро, – твердо сказала я. – Это дело не на день и не на два. Если тебе нужна качественная работа, придется ждать.

– А что именно нужно делать так долго?

Он продолжал меня злить! Я сделала глубокий вдох и сказала себе, что это просто клиент. И разозлилась от этого еще больше.

– При порезах, – теперь я нарочно делала ударение на этом слове, – при порезах картину сначала нужно положить лицом вверх, потом заклеить края пореза, – я снова повысила голос, – папиросной бумагой, чтобы предотвратить дальнейшее осыпание красочного слоя, который в случае с нашей пациенткой и так изрядно пострадал. Грунт и красочный слой тут довольно хрупкие, это плохо. Потом нужно наложить компресс…

– Прости, пожалуйста, – перебил он меня, встал и взял за руки. – Я веду себя как последняя свинья. Спасибо тебе за то, что ты согласилась, ты меня просто спасешь! И, конечно, пусть это займет столько времени, сколько нужно. А сейчас давай оставим эту тетку тут у тебя, а сами сбежим в кино? А потом будем сидеть на террасе в кафе на бульварах и смотреть на дождь из-под навеса. Давай? Дождь точно будет, я узнавал!

В его глазах серебрились искры, руки были теплыми и сильными. От него притягательно и вкусно пахло. Я забыла, что должна была злиться, он так сильно нравился мне, что я даже испугалась.

– Давай. Только возьму зонтик и сумку.

Я побежала по ступенькам наверх, а Марк остался ждать меня в коридоре у двери. Он был явно очень доволен и что-то насвистывал, а я пронеслась по дому с реактивной скоростью. За секунду накрасила губы, поправила тушь, бросила в сумочку помаду и зеркальце, схватила с полки зонтик и в последний момент увидела свое любимое кольцо. Уже на бегу вниз по лестнице я пыталась попасть в него нужным пальцем, но сделать это мне удалось только внизу, когда я чуть не врезалась в Марка. Я поправила кольцо и подняла глаза на моего нового знакомого и неожиданного заказчика. Он вдруг резко перестал насвистывать и уставился на мое кольцо.

– Пойдем? – Я взяла его под локоть, но он неожиданно высвободился.

– Прости, – вдруг быстро сказал он. – Прости, пожалуйста, но мне очень нужно сейчас уйти. Мне позвонили. Прости! Я перезвоню.

Я не успела вымолвить ни слова, а он уже выскочил на улицу, оставив меня в полном недоумении с зонтиком, сумочкой и злосчастным кольцом. Все как будто сговорились притворяться ненормальными, стоило мне его надеть. Я смотрела вслед лимонной машине, крутила кольцо на пальце и вспоминала Аптекаря. Как все это странно… В этот момент у меня в сумке раздался звонок. Я села на ступеньку, достала телефон, посмотрела на незнакомый номер. Потом нажала на кнопку и… услышала голос самого Аптекаря.

– Милая барышня, – сказал он негромко, но его голос был бархатным и мгновенно заполнил собой все пространство вокруг. – Милая барышня, простите, что мне пришлось вас побеспокоить, но без этого никак не обойтись.

– Аптекарь… – Я улыбнулась в трубку.

Я не знаю почему, но мне захотелось немедленно рассказать именно ему все, что только что случилось с Марком. Может быть, он дал бы этому разумное объяснение без упоминания, что все проблемы оттого, что мое кольцо мне не по размеру.

– Я рада вашему звонку. Надеюсь, у вас все хорошо?

– Разумеется. Но я был обязан позвонить вам, чтобы принести извинения. Не люблю, когда приятные мне люди покидают мой дом обиженными. Дело в том, что моя домработница позволяет себе некоторые вольности. Да что там, она просто взбалмошна от природы, тут уже ничего не поделать. Если бы не ее виртуозное умение натирать полы и мыть пробирки, я давно бы ее выставил.

– Эта красавица с рыжими кудрями – ваша домработница? – выпалила я, не сумев сдержать удивления. – То есть она у вас прибирается? Вытирает пыль? Тряпкой?

– Да, и, заметьте, делает это превосходно. Есть только две вещи, с которыми она не может совладать, – это пылесос и ее собственный темперамент. Я терплю ее выходки ради чистых полов и пробирок. А еще она готовит свои итальянские сладости, и, если вы найдете время заехать ко мне, я счел бы за честь немного побаловать вас ими, чтобы смягчить обиду, которую нанесла вам эта разнузданная особа.

– Я приеду, Аптекарь, – сказала я. – Я непременно приеду.

6

«Вот ты и в гнезде, райская птица. Гнездо может стать ловушкой. Береги свои перья. Подумай и приготовься!»

Только ненормальный мог прислать такое в три часа ночи. Из-за этого сообщения я не выспалась.

Глава четвертая

Картину надо было продать. Хотя бы одну. И самым сложным было не найти нужных людей, не устроить сделку и даже не обеспечить себе конфиденциальность и безопасность. Самым сложным было договориться с собой. Переговоры с совестью заняли почти полтора месяца, но призрак Мальдив строил все более зловещие гримасы, счастье становилось все более хрупким, а перспектива разговора с папой нимфы – все более реальной, со всеми вытекающими последствиями. Другого выхода просто не было. То есть для обычных людей выходов было бы много, все очень правильные, честные и разумные, но для директора музея изящных искусств все они лопались, словно мыльные пузыри, стоило только взвесить «за» и «против». Собственно, «против» было только одно: вдруг лишиться этого бесценного небесного ощущения, которое превращает в кудрявого, пылкого и бесконечно влюбленного любого, даже самого лысого, толстого и одышливого человека.

У директора музея изящных искусств была безупречная репутация и обширные связи в самых разных сферах. Кроме того, у него перед глазами был грустный и поучительный пример его предшественника, ступившего на скользкую дорожку. Пример, научивший господина Лунца вовсе не избегать таких дорожек, а просто стараться не скользить. Он использовал все возможные способы заработать, давал интервью коммерческим изданиям, снимался в рекламе (при этом никогда не опускался до стиральных порошков и зубных протезов, заботясь о добром имени своего музея), открывал платные курсы, лектории и мастерские, проводил творческие конкурсы и привлекал всех возможных спонсоров. Надо сказать, получалось у него все это весьма успешно, и им с женой заработанных средств хватило бы с лихвой даже на самую нескромную пенсию, но сложившиеся обстоятельства требовали больше и больше. Капризничали, шантажировали и топали ножкой.

Как-то раз господин Лунц выступал перед коллегами на большом симпозиуме и на банкете по поводу его окончания разговорился с директором одного довольно крупного провинциального музея-усадьбы. Спонсором симпозиума выступал производитель одного популярного крепкого напитка, и директора усадьбы довольно скоро потянуло на откровения и неприкрытое хвастовство. То ли в нем заговорила зависть к столичной жизни и статусу господина Лунца, то ли действительно все у него складывалось настолько хорошо и счастливо, что это счастье неудержимо рвалось наружу, но, крепко держась за стакан со спонсорским напитком, он – разумеется, по секрету – поведал господину Лунцу, что открыл настоящую золотую жилу. Он придумал сдавать вверенные ему музейные помещения под корпоративные вечера, частные вечеринки и даже свадьбы. Свадьбы, по его словам, приносили просто феноменальный доход.

Господин Лунц по-отечески слегка пожурил коллегу, однако выслушал его рассказ очень внимательно и в последующие несколько дней снова и снова возвращался к их разговору, выстраивая в голове возможные схемы и варианты. Главный столичный музей и усадьба в провинции, разумеется, не шли друг с другом ни в какое сравнение, риск был намного серьезнее, но и деньги тоже оказались бы совсем другие. Возможно, господин Лунц так и продолжал бы просчитывать схемы и варианты, но тут все сложилось само собой.

На вручении премии лучшему предпринимателю года, где господин Лунц оказался в жюри, он познакомился с победителем в одной из номинаций, хозяином известной корпорации. Несмотря на довольно молодой возраст, хозяин корпорации вовсю демонстрировал усталость от успешности и своего скучного бизнеса и в оживленной беседе с господином Лунцем проявлял тягу к прекрасному. Пообещав директору музея солидную спонсорскую помощь в обмен на логотип компании, размещенный на баннерах между колоннами главного входа, предприниматель-победитель вдруг расчувствовался и стал вспоминать, как его водила в этот музей еще бабушка, и был он тогда совсем маленьким, увлекался историями про рыцарей, спасенных принцесс и поверженных драконов, воображал себя невиданным храбрецом и мечтал праздновать победы над драконами именно в таких прекрасных замках, каким казался ему тогда музей изящных искусств. Господин Лунц выслушал историю, проникновенно кивая, и, как только магнат замолчал, приложившись к бокалу, сказал, что вполне сможет осуществить его детскую мечту за соответствующее вознаграждение. Разумеется, детские мечты по нашим временам – это дело затратное, но на то они и мечты, чтобы идти ради них на многое.

Первый «корпоратив» прошел как по маслу. Господин Лунц продумал все до мелочей: цокольный этаж, дальний зал с массивной скульптурой, которой вряд ли можно было нанести ощутимый вред танцами и закусками, двое самых надежных охранников, жадных до денег и преданных директору, и даже объявление у входа о том, что именно в этот день в музее проходят закрытые мастер-классы для молодых талантливых художников. В принципе вариант был беспроигрышным: ночных проверок в музее никогда не случалось, а вход и выход гостей предусматривался через гаражную дверь. Магнат остался чрезвычайно доволен, а личный банковский счет господина Лунца приятно пополнился.

Не прошло и недели, как появилась возможность закрепить успех – у магната был друг, банкир, крайне удовлетворенный результатами финансового года и своими сотрудниками и пожелавший для них оригинального праздника. Кто же знал, что именно этих своевольных сотрудников вдруг понесет и в другие залы… Охранники клялись, что смотрели во все глаза и предотвратили еще более крупные неприятности, но господин Лунц подозревал, что их жадность в этот раз победила преданность директору и бдительность была слегка притуплена шелестом наличных купюр, превосходивших своим номиналом обещанную прибавку к жалованью. Как бы там ни было, но в тот вечер случилась неожиданная неприятность, по масштабам равная серьезной катастрофе.

Что именно произошло – то ли драка, то ли порыв внезапных страстей, то ли просто чья-то фатальная неловкость, – выяснить так и не удалось, но наутро господин Лунц обнаружил рядом с изящным постаментом останки кентавра с птичьим ликом, выполненного когда-то молодым Пикассо в керамических мастерских Жоржа Рамье.

Удержаться на грани кратковременного, но глубокого обморока директору помогла мысль о том, что сегодня в музее выходной день и до завтра он сможет успеть принять хоть какие-то меры. Звонить реставраторам смысла не было, это он понял сразу. Связываться со страховой компанией не могло прийти ему в голову, так как у них уже имелся один инцидент, стоивший немалых нервов. Нужна была копия, а если быть честным и назвать все своими именами – подделка. Мерзкое слово, которое господин Лунц ненавидел в соответствии со своими должностными обязанностями. Ему требовался копировальщик. У директора музея изящных искусств была безупречная репутация и обширные связи в самых разных сферах. Предметный разговор с двумя искусствоведами и одним скупщиком краденого вывел его на нужного человека, носившего странную фамилию Кислый, профессионала высочайшего уровня и отъявленного мерзавца, знавшего себе цену. Более того, уверенного, что цену эту заплатят, так как равных ему не было, а дамоклов меч над головами его клиентов нависал, как правило, ниже некуда. Он сразу оценил серьезность ситуации, когда у него на пороге возник лично директор музея изящных искусств, в крайне нервном состоянии беспрерывно протирающий лысину клетчатым платком. Кислый долго вел его по коридорам и проходным комнатам, убранство которых ничуть не уступало собранию музея, которым заведовал господин Лунц, но лишних вопросов тут никто не задавал, таковы были правила игры. Он усадил директора в кресло на львиных лапах, сам же ловко пристроил свое узкое длинное туловище на готический стул и сложил на груди руки, умудрившись переплести их значительно мудреней, чем это делали обычные люди. Он был похож на ртуть и все время двигался: и когда говорил, и когда молчал. Он взялся за работу, назвав космическую сумму, но спорить с ним господин Лунц не стал, слишком высоки были ставки: директор музея все больше увязал в неприятностях, а Кислый гарантированно спасал его хотя бы от одной.

В его компетенции можно было не сомневаться, но сумма, которую надо было отдать, превышала доход даже от десяти «корпоративов». Оставив солидный задаток, господин Лунц вышел на улицу, уже зная ответ на вопрос, где же брать деньги. Надо было продать картину. Он быстро прокрутил в голове еще один вариант, предложение Кислого, который на прощанье с хитрым прищуром порекомендовал ему услуги своей жены: в узком кругу посвященных людей о ней говорили как о гениальной копировальщице живописи. Ходили слухи, что ее работы не так уж редко выставляются в частных и государственных собраниях и отличить их от подлинника не может ни одна экспертиза. Поговаривали, что она много лет прожила за границей, училась в нескольких академиях художеств, подавала большие надежды, но вдруг увлеклась историей великого фальсификатора Ханса Ван Меегерена. Увлеклась, видимо, настолько, что спустя несколько лет окончательно перестала радовать художественный мир своими собственными работами, но именно в этот период на выставках, аукционах и в частных коллекциях вдруг стали появляться неизвестные работы великих импрессионистов и фовистов, неожиданно обнаруженные дальними наследниками или просто случайными счастливцами. Как ни старались эксперты, ни одну из этих картин они так и не смогли объявить фальшивкой.

Разумеется, господин Лунц мог бы заказать копии со своих обретенных шедевров и продать их, но весь вопрос снова упирался в деньги. За копии тоже надо было платить. Выбросив из головы клубок комбинаций, который только все больше запутывался, господин Лунц заставил себя взглянуть правде в глаза и принять наконец решение. Продажа хотя бы одной из найденных картин разрешила бы все его проблемы. Странно, но как только он четко сказал себе, что другого пути нет, ему сразу же стало гораздо легче. Он даже остановился, протер лысину, улыбнулся сам себе и зашагал дальше легкой походкой кудрявого, пылкого, стройного и бесконечно влюбленного человека.

Счастья хватило на восемь шагов. На девятом в кармане директора музея зазвонил телефон. Предмет его мечтаний всхлипывал в трубку и с трудом выговаривал слова. Когда слова, наконец, сложились во фразу, вся легкость господина Лунца тотчас улетучилась. Красный автомобильчик нимфы, за который господин Лунц только-только успел расплатиться, каким-то чудовищным образом и, разумеется, без какого-либо участия самой нимфы совершил наезд на черную и очень дорогую машину каких-то очень неприятных и явно очень опасных людей, которые немедленно вышли и сильно напугали нежную нимфу. Они разговаривали с ней крайне невежливо, потребовали денег, сказали, что ей не поможет ни одна страховка, и их не остановило даже то, что нимфа сказала им, что ее бойфренд – сам директор музея изящных искусств. После этих слов они сфотографировали ее на мобильный телефон и стали требовать в два раза больше. Господину Лунцу стало жарко, холодно и дурно, он велел нимфе просто сидеть и молчать, а сам помчался к ближайшему банкомату, но на полпути вспомнил, что оба счета он выпотрошил пару часов назад, чтобы заплатить задаток Кислому. Он полез в портфель, чтобы достать чистый платок, долго искал его, неловко придерживая открытый портфель за ручку, и ему все время попадалось что-то не то – таблетки, ключи и какой-то странный маленький сверток. Лунц наконец вытащил его: это оказалось кольцо, найденное им в тайнике с картинами и заботливо завернутое в кусочек синего бархата. Думать было некогда, и директор музея изящных искусств поспешил в ближайшую антикварную лавку.

Глава пятая

1

Почему все так сложно? Почему правила работают не всегда, даже если им подчиняешься? Может, проще подчинить себе их? Почему что-то всегда мешает, идет не так? Откуда берется весь этот вечный хаос, шумит в ушах, путает мысли? Когда уже все выстроено, продумано, просчитано, и вдруг… Как будто вздрагиваешь во сне, как будто окликнул кто-то, кого не хочешь видеть, как будто ответил на звонок и тебе сообщили плохую новость. Но только ты сам можешь вернуть контроль, только ты сам – власть над хаосом. Главное – не напугать себя самого. Надо было что-то делать, и ты все сделал правильно. А как теперь дальше – станет понятно. Наверное, без нее было бы проще, но теперь уже без нее никак. Не подать виду. А вдруг она и правда не притворяется? Говорят, такое бывает. Ведь и правила работают не всегда. Вдруг ее можно подпустить ближе? Нет! Страх, опять, опять… Опять все сначала. Но ведь все получится. Она ни о чем не догадывается. Ей даже нравится. У нее тонкие пальцы, она умница, она легко согласилась, у нее есть все, что мне нужно. Следующий шаг – вот он. Совсем скоро. Немного подождать. И успокоиться. Правила сработают. Ты сам – власть над хаосом. Все по порядку. Торопиться не стоит…

2

Честно говоря, я решила поехать к Аптекарю даже не из-за картины, хотя эта таинственная история, разумеется, не оставляла меня ни на минуту. Выманить какую-то информацию у господина Лунца не вышло, так что оставался только Аптекарь с подлинником. В том, что подлинник у него, я не сомневалась, но ехала к нему не только поэтому. Меня тянуло в его странный дом наперекор страху, мне хотелось историй и загадок, я чувствовала, что их у него очень много, и, возможно, мой детектив с картиной окажется легкой невинной игрой по сравнению с тем, что еще могут скрывать хитрые глаза Аптекаря и запертые двери его дома. Это как найти шкатулку с секретом и пытаться подобрать к ней ключ: ломать голову, ломать замки, чтобы потом выяснить, что ключ вовсе не нужен, а нужно, как в старых японских шкатулках, двигать детали и стенки. У меня была такая в детстве. Самый легкий уровень. Открыть можно было за девять шагов. За сколько шагов меня подпустит к себе Аптекарь? Любопытство распирало меня изнутри, но при этом и страх подбрасывал колких мурашек. Нужны ли мне были эти секреты? Сидела бы дома, спасала портрет, привезенный Марком, и ждала бы от него звонка.

Звонка на самом деле пришлось ждать совсем недолго. Я предполагала пару дней молчания, но уже на следующее утро от Марка пришло вежливое сообщение с вопросом, не занята ли я и когда мне удобнее поговорить с ним. Я написала, что освобожусь примерно через четверть часа, и он перезвонил ровно через пятнадцать минут, искренне извинился за вчерашнее, оказалось, что на работе у него случились большие неприятности, едва не потеряли крупного заказчика, но все обошлось. Я отвечала довольно холодно, потому что еще была обижена, да и вообще не совсем понимала теперь, как мне относиться к нему после просьбы о порезанном портрете. Впасть в эмоциональную зависимость, влюбиться, придумать себе лишнего, чтобы потом стыдиться самой себя – этого мне совсем не хотелось, так что я решила пока удерживать отношения на нейтральной ноте. Но он и тут оказался хитрее. Мне казалось, я была осторожной, спокойной и полностью контролировала ситуацию. Он еще раз объяснял что-то про вчерашний внезапный звонок от начальства, огромный контракт и неустойки, а потом замолчал на несколько секунд и вдруг совсем неожиданно сказал: «Я соскучился». И от моей холодности не осталось и следа. Он сказал это так честно и так просто, и я услышала, что он волновался. Мне нравилось распутывать сложные истории и разгадывать чье-то вранье, но я никогда не умела противостоять честным эмоциям. Конечно же я растаяла. Правда, попыталась осведомиться, не говорит ли в нем исключительно беспокойство за вверенную ему подопечную, с которой они так неловко упали с лестницы, но он попросил меня не обижаться и добавил, что на самом деле чувствует себя виноватым.

– Но почему? – удивилась я.

– Потому что запутал тебя. Ты думала, мы пойдем в кино и на бульвары, а я мало того, что притащил тебе работу, так еще и сбежал как придурок. Ты не сердишься? Мне ужасно неудобно.

– Я не сержусь.

– У меня еще одна просьба.

– Заказов я больше не возьму.

– Вот именно по этому поводу. Давай, если можно, держать эту тетку подальше от нас с тобой. Я буду вечно обязан тебе, если ты ее заштопаешь и меня не убьют мои друзья, но соскучился я по тебе. Честно. Увидимся послезавтра?

Половина восьмого, набережная, французское кафе и теплый пирог-перевертыш с ароматным кофе. Еще он пообещал мне нарциссы.

Я собиралась к Аптекарю, и настроение у меня было прекрасным, я предвкушала хорошую дорогу, скорость, музыку в машине, меня распирало любопытство и волнение от того, что я снова увижу картину, я то и дело мысленно проигрывала диалоги с Аптекарем. Это была игра, и я не предполагала, что могу оказаться настолько азартным игроком, при всей легкости характера я всегда строго следовала внутренней дисциплине и старалась не позволять себе лишней лени и праздности, хотя знала, что и они бывают полезными, потому что помогают накопить запас энергии и впечатлений, который потом окажется крайне необходимым. Но сегодня я предпочла работе поездку в гости к Аптекарю в надежде на что-то новое, загадочное, странное – какое угодно, но только не скучное. Мне нравилось то, что происходило. Меня тянуло в его дом.

Я быстро собралась, бросила в сумку шоколадку и пару яблок, заперла двери и, уже уходя, сунула руку в почтовый ящик. В нем обнаружились утренняя газета, телефонный счет, пара рекламных листовок и довольно большой конверт из плотной бумаги горчичного цвета. Ни адреса, ни даже имени на конверте не было. Решив, что это очередной буклет местного домоуправления, я надорвала конверт. Все, что произошло дальше, было настолько странно, что мне показалось, будто я смотрю на ситуацию со стороны: в конверте оказалась моя собственная фотография, я моментально узнала ее – солнечный яркий день, яркое платье и моя улыбка. Крупно, сочно, весело. Это была любимая фотография, я часто использовала ее в портфолио, она же висела на моем сайте. Я тогда только вернулась из отпуска – загорелая, довольная – и так заразительно улыбалась. На снимке, который я держала в руках, все было то же самое, но с моим лицом было что-то не так. Совсем не так! Когда я это поняла, то от испуга бросила конверт и фотографию на землю, но потом присела и подняла их. По моему лицу были прорисованы шрамы и раны, какой-то любитель фотошопа постарался на славу, так, что я стала похожа на обезображенную восковую куклу. Мне стало нехорошо, и я быстро убрала снимок в конверт.

Кто мог это сделать? Завистников или конкурентов у меня никогда не было, я старалась никого не обижать, а если и делала это, то спешила скорей извиниться. Единственная связь, которая возникла у меня в голове, – те странные сообщения про райских птиц. Неужели у меня появился собственный маньяк? Мне захотелось вернуться в дом и спрятаться от всех. Было ужасно неприятно, особенно от того, что конверт подложили в мой почтовый ящик. Выходит, этот сумасшедший знал, где я живу. Я хотела позвонить Марте, но потом подумала, что она только испугается понапрасну, а у нее дети и грудное вскармливание. Я решила звонить в полицию, но потом подумала, что они вряд ли отнесутся к этому всерьез, мне же никто не угрожал конкретно. Максимум, что они могли бы мне посоветовать, это быть осторожнее в знакомствах и запирать на ночь двери. Я сделала пару глубоких вдохов, убрала конверт в сумку и поехала к Аптекарю.

3

Я не помню, как доехала, потому что всю дорогу меня била дрожь, я вздрагивала, когда меня обгоняли другие машины, когда светофор переключался на зеленый, когда по радио громко передавали рекламу, и чуть не выехала на встречную полосу, когда в сумке зазвонил телефон. Марта хотела узнать, пойдем ли мы в субботу в бассейн, я сказала, что пойдем, но только в том случае, если с моим лицом не случится ничего еще более ужасного. Марта спросила, не выпила ли я за обедом лишнего, и я все-таки выпалила ей про конверт в почтовом ящике. Видимо, материнство и работа с усопшими рыцарями изрядно закалили нервную систему моей подруги, потому что она отреагировала на редкость спокойно. Во всем виноват стресс и грязный воздух, сказала она. И посоветовала мне установить на крыльце камеру.

– А чего ты хотела? – сказала она. – Ты успешная, ты на виду. Вот какая-то дрянь и решила попортить тебе жизнь. Ты ни у кого ничего не уводила в последнее время?

– Ты про что?

– Ну, не знаю. Мужчин, заказы, какие-то вещи в магазине из-под носа…

Я не смогла вспомнить ничего подобного. Марта пообещала узнать у мужа про камеры слежения и сказала, что я всегда могу ночевать у них, если вдруг мне станет страшно.

Когда я подъехала к дому Аптекаря, уже смеркалось. Я еще какое-то время сидела в машине, раздумывая и пытаясь успокоиться. Хорошо, что я приехала сюда, сказала я себе. Я отвлекусь, а потом, отключив страх и посторонние эмоции, смогу трезво оценить ситуацию и принять меры. Но вдруг у меня по позвоночнику как будто промчалась молния. А что, если это Аптекарь? Вдруг это он? Как давно я знала этого человека? И что я о нем знала? Да и история с подлинником известного на весь мир шедевра не добавляла его образу особой положительности. Странный отшельник на краю мира, создающий странные лекарства. А вдруг он просто псих? Как я могла ему доверять? Вдруг это именно он решил напугать меня? Но зачем он тогда позвал меня в гости? Он играет со мной? Ну, это я уже и так успела понять. И насколько опасной могла оказаться эта игра?

Когда кто-то постучал мне в окно, я подпрыгнула на сиденье, едва не стукнувшись макушкой о крышу. У машины стоял Аптекарь собственной персоной. Я остановилась прямо у его крыльца, и он, конечно, услышал и увидел, что я приехала. Я заставила себя собраться, улыбнулась и вышла к нему.

– Вы необыкновенно симпатичная и ужасно напуганная, – сказал Аптекарь.

Секунду назад он казался мне страшным маньяком, но стоило мне выйти из машины, увидеть его лицо и почувствовать запах его дома, как весь мой страх улетучился, и мне больше всего на свете захотелось расплакаться у Аптекаря на плече, вытирая слезы о его бархатный халат. Конечно, я сдержалась и не стала бросаться ему на шею. Уцепившись за остатки рационального, я даже предположила, что он специально брызнул на себя каким-то своим эликсиром, чтобы усыпить мою бдительность. Но это было бы скорее из фильмов про шпионов.

– Идемте немедленно в дом, – нарочито строго велел мне Аптекарь. – Вы отогреетесь, и я стану угощать вас разными вкусными вещами, а потом вы расскажете мне, что стряслось.

И я пошла за ним. Добровольно. Сама.

В ситуациях, когда мне становилось плохо – не важно, физически или морально, – я знала, что главное – это отвлечься. Заставить себя думать о чем-то совсем другом, переключиться и обмануть организм. Клин клином, страх страхом. Нет никаких фотографий, есть картина, которая принадлежала когда-то всему миру, а теперь оказалась в этом странном доме, побывав перед этим у меня в мастерской и у меня в руках. Я сняла плащ и направилась прямиком к ней.

– Так я, пожалуй, начну ревновать, – сказал за моей спиной Аптекарь. – Можно подумать, вы пришли сюда ради нее.

– А вы поселились здесь не ради нее? – спросила я. – Она того стоит.

– Я поселился здесь ради себя. Исключительно ради себя самого, моя милая гостья. Я, знаете ли, очень долго разбирался с тем, чего же стою я, а когда разобрался, зажил тут вполне счастливо ради себя самого и позволяю себе маленькие приятные мелочи, которые доставляют мне удовольствие и способны составить мой комфорт.

– Картина – это удовольствие? А ваша неземной красоты домработница – это комфорт?

– Картина живет у меня в доме, как и я. Ей тут хорошо, и мы заслужили общество друг друга, а что касается домработницы, то, во-первых, я еще раз очень прошу вас извинить меня за то, что не досмотрел за ней. Во-вторых, если честно, то я вообще с большим трудом переношу присутствие в моем доме посторонних людей.

Я удивленно подняла брови, но он продолжил:

– Близкое присутствие. Мои заказчики приходят и уходят. Вы в качестве гостьи мне приятны, ведете себя вполне прилично и не проявляете излишнего любопытства. По крайней мере пока. Я не люблю слишком близких контактов, и мой дом их не любит. А уборка – дело интимное, но необходимое. Человек, который приходит к вам наводить порядок, невольно допускается в ваше пространство. Это приходится терпеть. И да, вы правы, мне гораздо приятнее терпеть присутствие Нурции, нежели какой-нибудь угрюмой толстухи, шаркающей тряпкой, или безликих парней в фирменных комбинезонах. Я могу позволить себе эту роскошь, тем более что это скорее необходимость, мне для работы очень важен внутренний комфорт, а он зависит и от комфорта внешнего. Я пересмотрел сумасшедшее количество домработниц и домработников, пока мне не прислали ее. Эти прохиндеи из агентства запросили уйму денег, но повторюсь, я могу себе это позволить. Она не назойлива, радует мои эстетические чувства, прекрасно справляется с обязанностями, уважает мои странности, не поет и не свистит в доме. Что еще нужно? Ах да, пойдемте же со мной, я угощу вас тем, что она готовит. Да оторвитесь вы уже от картины, еще надышите мне на ней пятен.

Мама как-то сказала мне, что моя проблема состоит в следующем: я слишком хорошо отношусь к людям. «Даже в сером волке ты пытаешься найти Красную Шапочку, а напрасно». Она, разумеется, была права, и это с завидным постоянством подтверждали подлецы, которые попадались мне в жизни и старались если не растоптать мою веру в людей, то хотя бы в чем-то меня обставить. Но я продолжала смотреть людям в глаза и почему-то им верила. Глаза Аптекаря были лучистыми и смеялись, и я уже не могла представить себе, что это он сидел за компьютером и самозабвенно рисовал на мне шрамы. «Не раскисай и будь осторожной», – все-таки приказала я себе и проследовала за Аптекарем в ту гостиную, где мы сидели с ним в первый вечер. Камин не горел, но в комнате по-прежнему пахло ароматным дымом и какими-то цитрусовыми, горькими померанцами, мне захотелось забраться на диван с ногами или спрятаться под шкурой. Или хотя бы просто перестать дрожать.

– Я хотел сварить вам глинтвейн, но на улице, как назло, потеплело. – Аптекарь ушел на кухню, и его голос глухо отражался от деревянной лестницы у него над головой. – Тогда я подумал, что можно было бы удивить сангрией. Но потом вспомнил, что вы автомобилистка, а от моей сангрии все настолько теряют головы, что не могут остановиться и потом теряют управление над своими транспортными средствами. Так что…

– Вы нальете мне воды из-под крана…

– Вы очень легкомысленно относитесь к воде, – вдруг ответил он строго. – Вода, имейте в виду, может оказаться сильнейшим средством. Ни вкуса, ни цвета, а последствия такие, что уже ничего не вернуть.

Продолжить чтение