Читать онлайн 13 участок – 2. Ренегат бесплатно

13 участок – 2. Ренегат

Пролог

Зимнее солнце можно любить только в городе. Выберись из его лабиринта, добравшись до полей Джерси и солнце впору ненавидеть. Снег и солнце, день чудесный… Ненавижу.

Но иногда наша звезда мучает меня даже тут, посреди высоких домов, портовых складов и не очень старых деревьев Центрального парка. Жаль, не нацепишь темные очки, хорошо, хотя бы есть шляпа. Плохо, когда та тебе не положена.

Первое правило слежки – не привлекай внимания. Копы частенько похожи друг на друга, как яйца одной курицы. Шляпы, темные очки, поднятые воротники и газета перед глазами всегда привлекают внимание. А нужно ли оно нам? Да к черту, мы со Смитом старательно сливаемся с любителями прогулок, поклонниками кормления голубей и даже сторонниками гражданских прав, митингующих за всякую ерунду каждое воскресенье.

Мы со Смитом на работе.

Смитти жевал хот-дог и пялился на девчушек, несколько молоденьких подружек, занимающихся благотворительностью. Девчушки продавали печенье, пели, натягивая кусок ткани с призывом пожертвований детскому приюту. Благое дело, девчонки умницы, а крайняя справа еще и красавица.

Смитти пялился и улыбался зря. Ну, сегодня уж так точно, это понимал он сам.

На пальто каждой красотки поблескивал значок, явственно выдавая их принадлежность к высокодуховному обществу студентов и студенток. Возраст и социальное положение точно не подходили простому парню, работавшему в доках или на фабрике. А такими мы со Смитти сегодня и были – недалекими грубиянами, выбравшимися в Парк отдохнуть, попить пивка, съесть по паре сосисок и убраться восвояси, в свой Квинс, клеить подоходящих малышек из рабочих трущоб.

Рождество надвигалось на Город стремительно, уже начав переливаться гирляндами в витринах магазинов, плакатами о распродажах и зеленея ёлками на площадях со скверами, устанавливаемых за счет каждого района-боро. В Парке, с самого утра, стучали молотки, сколачивая балаганы и лотки, устанавливая карусели и даже самые настоящие ледяные горки.

Рождество, ура, праздник, подарки и много-много надежд.

А мы работали. Посреди белого дня и радостной толпы, орущих карапузов, добреньких старичков со старушками и наших коллег, пару раз уже останавливающихся неподалеку и ищущих повод докопаться до двух докеров, смотрящихся тут как седло на корове.

– Не хлопнуть ли нам кофейку, Лекси? – поинтересовался Смитти, состроив совершено идиотскую гримасу. – Замерз.

И ведь не поспоришь. Иногда, вот ведь, можно порадоваться отсутствию шляпы. У моей кепки окащались отличные опускающиеся уши, вместе с шарфом даже не так холодно.

Копы не отставали, совершенно точно вознамерившись поинтересоваться нашим, как минимум, настроением. Невовремя, парни, что и говорить, мы ж на работе.

Наводчик Смита рассказал про пушера-толкача, на выходных сбывающего в Парке пурпурную пыль. И не просто сбывающего, а торгующего чертову дурь унциями. Единственное, что мы знали – сволочь прикидывалась человеком, совершенно им не являясь и выглядела сущим ангелочком в виде школьника-старшеклассника. И обожала красный цвет.

Старшеклассников в парке оказалось много. Поклонников красных шарфов – куда меньше. Во в всяком случае среди парней и это казалось не очень хорошим знаком. Оставалось шляться взад-вперед и прикидываться олухами, шалеющими от нормального человеческого веселья. Ну и, чего уж, злиться на Смитти, настоявшего на чертовом маскараде. Любителей кожаных пальто, шляп и галстуков, выглядывавших из-под шарфов, тут хватало. Другое дело, что тяжелые рабочие ботинки, шедшие в комплекте, совершенно не скользили даже на льду, а свободные брюки точно не помешают пробежаться, если придется.

Суровые парни в форме явно решили пообщаться с нами и их совершенно не впечатлил наш поход за кофе. Ну, что поделать, придется объясняться с коллегами, раз уж…

Крик донесся из глубины парка. Кричало несколько голосов, дико и страшно. Копы, забыв про нас, кинулись туда. Мы присоединились к ним чуть позже.

К сожалению, выяснилось, что не зря.

Снег лег всего несколько дней назад. Удивительное дело, но вместе с ним пришел почти мороз и сугробы не растаяли. Только вот именно здесь и сейчас белого оказалось маловато. В отличие от красного, густо усеявшего с пару десятков квадратных футов, огороженных деревьями.

Холод превратил их в бревна, еще больше напомнив лесопилку. Наверное, только там можно так настрогать несколько человек, превратив их в подобное.

Три недавно виденные девчушки, за каким-то чертом попершиеся за деревья, уже сравнялись цветом лиц со снегом. Но хотя бы не орали. Мы со Смитом переглянулись.

– Хреновые дела, Кроу, – сказал Смит, – видно…

Он не договорил, но все было ясно и без слов. Наши клиенты, наши.

Кому еще потребуется разложить останки пятиконечной звездой, а головы разбросать по концам лучей? То-то, что кому-то из Ночного города.

– Эй, валите отсюда, парни! – наконец-то порадовался возможности рыкнуть в нашу сторону один из тех самых копов. – Это не ваше дело.

– Вот тут, дружище, ты как раз ошибаешься. – сказал Смитти.

– Эт точно, – согласился я, – и еще как, к сожалению, ошибаешься.

И мы потащили наружу значки.

Хреновое в этом году Рождество, ребятки.

Глава первая: Шекспир, бурбон и сигареты

Если рассматривать самый обычный револьвер со всех сторон, то в некоторых случаях он даже красив. Порой, как в случае с редкими у нас «французами», несколько странен, но, в целом, все равно револьверы весьма симпатичны. Ничего лишнего – сталь простого механического решения, как вершина инженерной мысли.

Если ты коп, то цену такой красоте знаешь чуть больше обычных людей. Результаты попаданий пуль видел неоднократно и всегда оценишь всю опасности этой смертельной красоты. Особенно, если рассматриваешь ствол, когда тот смотрит в твою сторону черным провалом, готовым выстрелить. Да уж…

Май.

Красное: 5

Черное: 7

Белое: 12

Интересно…

Снег летел густо, налипая на стекло. Зима.

Говорят, саморазрушению подвержены тонкие и трепетные натуры, романтики, меланхолики и просто разочаровавшиеся в жизни. Говорят, что…

Говорить можно что угодно, если задуматься. А уж отыскать пару-тройку причин для самобичевания легко отыщет кто угодно. Ну и от самобичевания до деструктивных действий просто подать рукой. Я, правда, не верил, еще пару дней назад. Оказалось, что зря.

– И дорожка лунного серебра, о, да

Разлетится под твоими ногами

Моя чёрная кошка…

Хрипло-медовый голос Морриса из «Моррис, Моррис и Мак-Кейн» замолчал, спрятался за последними тягучими риффами луизианского блюза. О, да, детка, лунное серебро такое, мать твою, хрупкое. Совсем как страдающая душа детектива 13 Алекса, черт меня дери, Кроу.

Я подмигнул отражению и приложился к горлышку. Оказалось, просто зря. Пойло-то закончилось, пришлось просто втянуть через нос пахучие эфирные остатки бурбона и снова закурить. Сигареты вроде бы у меня оставались, да?

За окном мотало уличный фонарь, свет прыгал по комнате, уже не раздражая. Зима подступилась неожиданно и очень серьезно, за последнюю неделю завалив город несколько раз. А ветрище, пришедший с океана, рвал вывески, тенты, ломал козырьки из крашеной жести и гнул тонкие шеи уличных фонарей. Прямо как сейчас…

– Не пошли бы вы все куда подальше? – поинтересовался я у пустоты комнаты и её сестры внутри меня самого. – Чертовы ублюдки, больше вы нет никто. Дерьмоеды, засранцы и бздуны!

Эй, Кроу, не сходить ли тебе в отпуск… Да, шеф, конечно, совершенно замотался, хочу выспаться, хочу пожить нормальной жизнью, спасибо, кэп. Точка, да уж.

За окном, несмотря на холод и снова поваливший снег, бурлила жизнь. Меня от нее, если честно, блевать тянуло и вовсе не в переносном смысле. Врач, осмотрев меня после первой жалобы, выписал какие-то пилюли на ночь и посоветовал не нервничать.

– Кроу, у нас дерьмовая работа, пусть ее и оплачивают. – сморщился Стеллан, чертов усатый морж, одинаково спокойно выписывающий аспирин и пластающий найденные трупы жертв. Стеллан любил пофилософствовать, сидя в своей берлоге, где сперва тебя записывала сестра, потом ты попадал в приемную, а пройдя через нее и операционную – рукой подать до прозекторской с шестеркой холодильников, куда складировали найденные бренные остатки. Хорошо, хоть их подвозили и заносили с другого входа.

– Она дерьмовая, но кто-то должен её делать, так, Кроу? – продолжал делиться мыслями старший врач 13, он же коронер и все такое. – А тебе впрямь нужно отдохнуть. Отоспись, погуляй, найди какую-то красотку… что я тебе советую? Ты взрослый бой и сам все знаешь.

Нервы? Недосып? Конечно, этого вполне хватало. Когда-то давно, почти два года назад, мысли вились совершенно другие. Да-да, в то самое время, как мне выдали значок детектива, эдакий прекрасный тяжелый жетон с зажимом, крепи куда хочешь или носи как настоящий агент из парней Гувера – в кожаном портмоне.

Под койкой, с огромным удивлением, обнаружил две полных бутылки «Корз». Приятный сюрприз, греющий созревающего внутри меня алкоголика. Неплохо, что и говорить, самый настоящий ужин. Ведь пиво, кроме мягкого седативного эффекта, еще и весьма питательно.

Когда меня не особо торжественно ввели в состав детективов и передали лично мистеру Макнамара, пива мне особо не пилось. Так, раз в неделю, чтобы не отрываться от старших товарищей, в баре у Смитти. Наш Смит почему-то не особо любил туда ходить, хотя именно оттуда к нему прицепилось дурацкой «Смитти», от чего Смит злился. А, да, дело-то совершенно в не в этом, пусть у меня уже и мысли заплетаются.

Какой, к черту, из меня детектив, если разбираться? Я самый обычный боевой офисный бурундук, попавший сюда исключительно из-за привычки курить. Да, помните же – круглосуточный на той стороне, переход, хрен-демон по имени Блэкстоун, выскочившие из пространства боевые маги, дырка в памяти и немножко везения с физической силой, подаренные демоном на прощанье. Да я даже детективы читать не особо любил, предпочитая всяких монстроуродов, охотящихся на них крутых мужиков с пушками, эти, как их… печко-гречко-ружбайко и, совсем немного, грудастых красоток, любящих любить крутых мужиков.

То-то и оно, а тут раз – поздравляю, Кроу, ты шагнул на ступеньку выше. Да чума на оба ваши дома!

Видно, последнее сказал вслух. И зря… Потому как:

– Пусть ложь сердец прикроет ложью лица!

Я тут приобрел привычку палить прямо в квартире, знаете ли. Ненадолго, ровно до явившейся ко мне во гневе ясной пани Ядвиги, моей домохозяйки. А палил же не с дуру, а ровно из-за такой вот чертовой декламации во, вроде бы, пустой комнате и поздно ночью. Выпустил половину магазина и мимо. Даже обидно, да поди попади в него.

– Все сказал? – поинтересовался я у Вортигерна.

– Совсем не знак бездушья молчаливость

Гремит лишь то, что пусто изнутри!

И не поспоришь.

Мой собеседник, старый ворон-гонец Вортигерн, приплывший из Старого Света давным-давно и подкармливаемый милостивой панной, решил поселиться у меня совершенно неожиданно. Черная, как смоль, птица, при надобности и без оной сыплящая цитатами великого Шекспира, упорно не желала пропадать из моей жизни. И даже привык, хотя еще пару раз пытался стрелять в нее, чтобы та перестала каркать классической литературой. Потом по лестнице сердито цокало, предвещая визит миссис Ковальски, потом… Ну, в общем вы поняли.

Мисс Китти, моя странная кошка-найденыш, не так давно отрастившая второй хвост и вызывающая постоянные косы взгляды пани Ковальски, свинтила на улицу точно перед его первым появлением. Как, понимаете, отшептали мою бархатно-черную красотку и, бывает же такое, мне её не хватало.

Когтистая нахалка никуда не делась, проживая на чердаке, подкармливая домовым-брауни, шляющаяся по лестницам с коридорами, подоконникам и коньку крыши, между трубами соседских домов и даже по тротуару, ночью, но домой не шла. Я сурово смотрел на старого ворона, тот делал вид, что спит и не спешил валить куда подальше. Интересная, в общем, сложилась ситуация.

Сейчас я уже не стрелял, рассматривая ворона, сидящего на столе.

– Ты б хоть лапы мыл, натащишь мне грязи.

– Судить грехи других вы так усердно рветесь… – завела свою шарманку птица.

Шиш, тут ты меня не проведешь, грач-переросток!

– Начните со своих и до чужих не доберетесь. Съел?

Птица каркнула и заткнулась.

Может, что зря. Мысли снова закрутились вокруг того самого, бутылка плавно поехала вверх и нытик-детектив Кроу продолжил любимое занятие – упиваться собственной бесполезностью, ненужностью и, для гармонии, неполноценностью мира вокруг. Мира, что так сильно нравился еще совсем недавно.

Что же случилось? О, тут все как раз очень просто.

Может, детектив из меня и впрямь, как из коровьего вымя настоящая волынка, но я все же детектив. Живу здесь, служу Городу и людям, пусть и не только, населяющими его, верно? Значит, должен служить на совесть. А вышло, как всегда, как в дерьмо макнули лицом.

Снег лег всего несколько дней назад. Удивительное дело, но вместе с ним пришел почти мороз и сугробы не растаяли. Только вот именно здесь и сейчас белого оказалось маловато. В отличие от красного, густо усеявшего с пару десятков квадратных футов, огороженных деревьями.

Холод превратил их в бревна, еще больше напомнив лесопилку. Наверное, только там можно так настрогать несколько человек, превратив их в подобное.

Три недавно виденные девчушки, за каким-то чертом попершиеся за деревья, уже сравнялись цветом лиц со снегом. Но хотя бы не орали. Мы со Смитом переглянулись.

– Хреновые дела, Кроу, – сказал Смит, – видно…

Он не договорил, но все было ясно и без слов. Наши клиенты, наши.

Кому еще потребуется разложить останки пятиконечной звездой, а головы разбросать по концам лучей? То-то, что кому-то из Ночного города.

– Эй, валите отсюда, парни! – наконец-то порадовался возможности рыкнуть в нашу сторону один из тех самых копов. – Это не ваше дело.

– Вот тут, дружище, ты как раз ошибаешься. – сказал Смитти.

– Эт точно, – согласился я, – и еще как, к сожалению, ошибаешься.

И мы потащили наружу значки.

Хреновое в этом году Рождество, ребятки.

Что мы со Смитом успели сделать? Дать указания обычным копами и связаться с 13, дожидаясь наших. Вместо них в парк пожаловали парни Гувера и Каттинга, ФБР и СиКей, близнецы в темных костюмах, пальто и галстуках, на почти одинаковых черных машинах и, как всегда, с сурово-умными мордами.

Нас потурили чуть ли не пинками, появился кэп, в дело пошли разные дипломатические выражения, а наш медведь иногда явно желал засветить коллегам-конкурентам и… дело ушло из нашей юрисдикции. Мол, парни, идите и ловите своего пушера, нечего вам тут делать, полный секрет с подпиской о неразглашении. Мы даже не узнали простейших вещей, включая личности и точное количество бедолаг, разложенных по снегу пентаграммой.

Не нашего ума, вот оно как, надо же…

На автомате мы спокойно словили толкача, оказавшегося полукровкой, учившего алхимию в какой-то закрытой школе Старых и исключенного пару месяцев назад. Случилось несколько переломанных челюстей у не желавших о нем рассказывать, письменные жалобы на произвол лягавых в Ковен и так далее. Но мы его взяли и, видно в качестве поощрения, отправились в отпуск.

Вчера в доках патрульные обнаружили новую икебану из не очень аккуратно нашинкованных тел. Мне об этом рассказал лейтенант, Сент-Клер, заехавший проведать свою заблудшую овцу, не желающую подходить к телефону. Вечером я самым решительным образом выбрался наружу и пополнил свои запасы в бакалее за углом. Родж, старый жирный гоблин, торгующий из-под полы спиртным, не стал спорить и выставил две пинты «Катти Сарк», закончившихся с час назад. И почему-то не пожелавших помочь моим нервам, никак не принимающим пилюльки доктора Стеллана.

Вчера в доках оказались наши парни и потому лейтенант вполне обоснованно поделился информацией. Натюрморт выложили из шести пока неопознанных жертв. Шести. Шесть погибших душ, превращенных в символ и не более. Думаете, дело уже у СиКей? Вы точно не ошиблись, так оно и есть.

Рождество в этом году становилось все более дерьмовым.

– Наши сомнения – наши предатели! – каркнул древний птиц и чего-то там закурлыкал.

Удивительное дело, но все его изречения постоянно подходили как нельзя кстати. Впору плюнуть на собственное обещание хотя бы уменьшить скуриваемые сигареты и закурить. «Лаки» ни шиша не поможет избавиться от злости, ворочавшейся внутри, но без нее вообще никак.

В дверь постучали.

А ведь лестница даже ни разу не скрипнула, да? Я уставился на ворона, Вортигерн отвернулся.

К двери пришлось подкрадываться осторожно, держа наготове кольт. Панна-ведьма Ковальска защищает свой дом, но шагов вот я не слышал, хотя дверь хлипкая, а лестница старая. Мало ли?

Моё «осторожно», после выпитого, превратилось в покатившуюся по полу бутылку, неожиданно заплясавшие ноги и удар плечом о стену.

– Открывай, Кроу, – донеслось из коридора, – ты там жив, я слышу.

Ну, я и открыл, тут же уставившись на «спешиал полис», лишь чуть смотревший не на меня.

Вообще, интересно рассматривать самый обычный револьвер со всех сторон, то в некоторых случаях он даже красив. Порой, как в случае с редкими у нас «французами», несколько странен, но, в целом, все равно револьверы весьма симпатичны. Ничего лишнего – сталь простого механического решения, как вершины инженерной мысли.

Если ты коп, то цену такой красоте знаешь чуть больше обычных людей. Результаты попаданий пуль видел неоднократно и всегда оценишь всю опасности этой смертельной красоты. Особенно, если рассматриваешь ствол, когда тот смотрит в твою сторону черным провалом, готовым выстрелить. Да уж…

– Господь всемогущий, Кроу! – фыркнула самая прекрасная женщина мира, а если точнее, то агент СиКей Агнесс Роецки. – Забери у меня ствол, как сказала твоя хозяйка, дай мне войти и умойся хотя бы. Ты тут что, пьешь как конюх?!

Глава вторая: интересные дела, новый виток и Агнешка

Людей всегда привлекают тайны, особенно грязные, вонючие и кровавые. Человеческая природа, мать её, вся в этом – интриги, скандалы, расследования. Кэпу доводиться общаться с журналистами из двух газетенок Ночного города и, думаю, ему порой очень хочется взять кого-то из этих ребятишек и…

И, крепко сжав шею своей клешней, потыкать носом в свежатинку, обнаруженную патрульными:

– Вот, познакомьтесь, мистер золотое перо, это выпущенные кишки, уважаемые выпущенные кишки – это сам мистер золотое перо…

Старые и люди, мы и Другие, кое в чем совершенно не отличаемся друг от друга. К сожалению.

Июнь.

Красное: 4

Черное: 5

Белое: 8

Точно?

– Господь всемогущий, Кроу! – фыркнула Роецки. – Забери у меня ствол, как сказала твоя хозяйка, дай мне войти и умойся хотя бы. Ты тут что, пьешь как конюх?!

– Как сапожник.

– Да ну к черту ваш клятый русский! – возмутилась Роецки. – Все не как у людей!

Я постарался махнуть рукой как можно гостеприимнее, приглашая её войти. Но чуть не упал и пришлось ухватиться за косяк. Как это вышло так набраться, вот что интересно…

– О, – сказал я. – А тебе что надо?

Вопрос относился к брауни, домовому, жившему у пани Ковальски, отвратной пакости, любившей устраивать всякую дрянь жильцам. Это чудо, едва достававшее мне до пупка, стояло в коридоре прямо за Роецки и обозревало ее прекрасную пятую точку. Роецки, к слову, была уже без пальто, оставив то внизу.

Интересный момент, слово чести, доблестная агент СиКей вызвала у ясной пани Ядвиги приятные положительные эмоции? Интересно, вследствие фамилии или чего иного?

– Кроу, куда ты пялишься?

Агнесса Роецки, лучшая и прекрасная из женщин, смотрела мрачнее тучи.

– Я смотрю на некоего, эм, типа, а вот он как раз пялится. Знаешь куда?

– На задницу? – абсолютно холодно протянула Роецки и повернулась к брауни. – А все ли документы у тебя в порядке, коротышка?

– Коротышка у него в штанах, – хрипнул домовой, – а я из благород…

– Благородному семейству английских домовых разрешено рассматривать женские задницы? – голос Агнешки умел превращать в лёд одним тембром и брауни стоило задуматься, прежде чем дерзить дальше. – Э?

– Был неправ, мисс.

– Откуда знаешь, что мисс, карикатура на человека?

– Порядочные миссис по чужим мужикам, тем более пьющим, по вечерам не шастают.

Чу! Показалось ли мне, либо Роецки уже потянулась внутрь пиджака своей неизменно стильной тройки за чем-то убийственным? Этого мне еще не хватало.

– Ты чего пришел то?

Чем любой Старый отличается от нас с вами? Врожденными фокусами, такими, что закачаешься. Этот вот, к примеру, спокойно и почти из воздуха, извлек поднос с кофейником, молочником, сахарницей и чашечками. Покрутил, мать его, на пальце, как хороший пиццьяла пиццу и гордо прошествовал внутрь.

– У тебя не хозяйка, а сокровище, – изволила улыбнуться лучшая из женщин, – взял бы да женился.

Прежде чем ей ответить, я захлопнул за брауни дверь. Пьяный или нет, но не стоит говорить некоторых вещей при чужих ушах, особенно таких, что любую женщину выведут из себя и обратят в фурию. А что из таких вещей точно произведут такой эффект? Верно! Именно эти:

– На ведьме возрастом в полтыщу лет? Жениться?

– Ну, наконец-то. – фыркнула Роецки и соизволила сесть на стул.

– Что наконец-то?

– Мобилизовался и включил голову. Вместо твоего «а-а-а-эмм-брр» и мата, явно для связи слов, услышала нормальную речь. Давай, ухаживая за несостоявшейся приличной миссис и налей мне кофе.

Вот так вот, не успев, прийти – сразу давай командовать. Не женщина, говорю же, богиня.

– Алекс, – Роецки удивительно мило дернула кончиком своего лисьего носика. – Я тебе все объясню, но потом. Приходи в себя, а простые механические движения и горячий сладкий кофе тебе помогут. Мне сахара один кусочек, мне еще талию блюсти, а себе…

Она порыскала глазами вокруг и, обнаружив мою кружку, взяла и понюхала, сморщившись:

– Ты тут стекломоем балуешься, что ли? Лей кофе сюда и сахару клади больше. Сахар диоксидирует алкоголь и поможет тебе вернуться в себя самого. Давай-давай, Алекс, ты мне нужен.

Самая прекрасная женщина всегда отличалась высоким интеллектом, но вот её-то «диоксидирует» убило напрочь. Я даже не стал спорить и интересоваться что-то и когда «потом», а просто сделал нам кофе. Пока возился с сахаром, из-за спины раздалось бульканье, явственно говорившее о резко закончившемся пиве, куда-то вылитом.

– Со свиданьицем, что ли? – спросила Агнешка, подняв чашечку для самого настоящего тоста.

Роецки явно темнила. Задевало ли такое меня после того случая пару месяцев назад? После ее «это была ошибка»? Хороший, черт, вопрос, с такой подковыркой, что сразу не ответишь.

Странно, но меня на самом деле зацепила та ситуация, зацепила крепко всей своей глупостью. Вроде и романтика – чушь полная, и адреналин хлестал тогда, чего уж, но…

Может, всплыла какая-то глупая обида, когда тебя взяли и отставили в сторону, а может что другое. О другом, учитывая прозрачный блеск глаз Роецки на расстоянии полутора футов, думать не желалось. Любовь штука глупая и непозволительная, а мисс агент, при всей её несравненной красоте и прочих дарованиях, остается собой. Агентом СиКей, умной, холодной и донельзя профессиональной.

– Эй, Алекс, ты со мной? – поинтересовалась Агнесс.

– Да.

– Хорошо, пей кофе и…

– Никак, нас неожиданно объединили? – Я достал «лаки» и закурил. – Так?

– Это точно просто кофе? – она покосилась на свою чашечку. – Ничего не подмешала твоя домохозяйка, по которой костер плачет? Ты, смотрю, не просто в себя пришел, а еще вдруг приобрел не всегда свойственную тебе проницательность.

– Так и ты мне не теорему Лобачевского с собой принесла.

– Не знаю, кто такой пан Лобачевский, хотя подозреваю, что математик, причем гениальный. Но это просто, он же поляк.

– Он русский.

– Лобачевский-то?! – фыркнула Роецки. – Ну-ну. Дай угадаю, Кроу. Наверное, что у тебя побывал кто-то из ваших. И не далее, как совсем недавно. Сейчас я удивлю тебя своей проницательностью и скажу – кто именно тут был. Поиграем в детективов?

Ага, я уже не Алекс, а Кроу, ну-ну. Хитрая лиса Роецки, как обычно, все сделала по плану, прибыла, проникла, сумела заинтересовать, взяла на слабо обычной манипуляцией с моим мужским эго и теперь хочет пободаться в дедукции. Все стандартно, а я-то, дурак, даже обрадовался.

А, я в этом признался? Надеюсь, хотя бы не вслух.

– С удовольствием, Роецки. Играть с тобой в детектива, надеюсь, также увлекательно, как в охотников за головами.

– Слабый ход, Кроу. Напоминать женщине о минуте слабости, знаешь ли, мужчину не красит.

Еще лучше, полагать, что «потом» развеет какие-то мои глупо-романтичные бредни, почему-то образовавшиеся по её поводу, не стоит и думать. Но зато честно.

– Ты уже начнешь доказывать все превосходство своего интеллекта?

Кофе, провалившись внутрь, неожиданно легко растекся и явно начал дио… диокси… в общем, приводил меня в норму с ужасающей скоростью.

– Всегда рада. – Агнесс снова дернула носиком, на этот раз в показушной гримаске из-за моей сигареты. – Все же проще, э-э-э, как у вас там, у москалей-большевиков говорят… пареной репы.

– Давай, Агнес, жги глаголом и проницай проницательностью, аки рентген.

– Кроу, не стоит считать, что такие вот слабенькие трюизмы делают тебя интеллектуальным покорителем женских сердец. Женщины любят приятный мед в ушки, а не этот вот сарказм с кислой мордой. Фу на тебя, Кроу, не разочаровывай меня сильнее, чем есть.

– Знаешь, – я налил еще адского черного варева от панны Ковальски. – Что мне всё это вот напоминает?

– М?

– Мы с тобой как двое учеников средней школы, искренне симпатизирующие друг другу, но совершенно не умеющие превратить это всё в правильно-взрослое состояние. Не хватает только постепенного сближения и неожиданного страстного поцелуя с продолжением.

– Да? – Агнесс явно призадумалась. – Ну, хорошо. Давай серьезно, если уж так. Тем более, что неожиданно-страстные лобзания с тобой в текущем виде… Грозит воспаленной кожей на половину лица. Ты чего не бреешься, Алекс?

И тут… и тут проснулся Вортигерн, все это время старательно изображавший из себя чучело, незаметно оказавшись на платяном шкафу:

– Прямых речей от женщин не жди

В её «уйди» звучит не уходи!..

Странно, но Роецки явно расслабилась и сейчас почти подпрыгнула, уставившись на ворона:

– Матка Боска Ченстоховска, Кроу, что это за… чтоб меня черти взяли!

– Вот уж кому-кому, Агнесс, но точно не нам поминать нечистых, зная про их существование, верно?

Она покосилась на меня, на Вортигерна, снова на меня. И ткнула в птицу пальцем:

– Это, мать его за ощипанную гузку, кто такой?!

Ворон перелетел на мое плечо и расселся как на любимой жердочке. Кракнул и:

– Как можешь ты судить о том,

Чего не знаешь…

И моргнул агатовым глазом.

– Это Вортигерн, ворон-гонец, – сказал я и, неожиданно, решил погладить птицу.

Та оказалась удивительно теплой, гладкой и приятной. Почти как кошка, разве что отличие небольшое – получить клювом даже больнее, чем практически мягкой лапкой.

– Сволочь, – констатировал я, – а ведь скормил тебе вчера половину своего сендвича.

– Откуда он? – Агнесс прищурилась. – Как давно с тобой, как появился, что делает, поч…

– Тихо-тихо, тихо-тихо, – сказал я по очереди, сперва возмущенно затрещавшей птице, потом яростно кося на мою гостью, – он тут лет триста, попав с первыми переселенцами, вернее, с тем самым домовым. Достался пани Ядвиге в наследство от прежних хозяев.

– Подожди.

Роецки опустила руку во внутренний карман и достала самый обычный очешник из плотной кожи.

– Я хорошо вижу, – предупреждающе сказала она и извлекла на свет Божий сложную конструкцию из нескольких разновеликих и разноцветных линз, удивительно невесомо закрепленных на оправе. – Птица, сиди спокойно и не притворяйся, что не понимаешь!

– Живи, пока ты жив, приятель

Вортигерн каркнул это все мрачно и совершенно не к месту, но, удивительное дело, замер на моем плече.

В мире Старых, мире Других, многое имеет значение. Я не особо знаток во всяких тонкостях, ибо неоткуда взяться знаниям всяких тонких материй. Но кое-что понятно даже такому дубу, как я.

Роецки искала в вороне следы фамильяра. Самого настоящего фамильяра, и не демона и не беса, существо, пришедшее с Тонкой Границы, из мира, где людям места не имелось.

Сент-Клер, ненавидящий Старых всей душой, как-то рассказал о них. Обычно из него, кроме наших дел, слова не вытащишь, но тогда, в самый Самайн, мы все сидели в участке, пили понемногу, курили, травили байки. В такие дни, четыре раза в год, 13 всегда в полном сборе. В Городе редко что случается, никому не нужны проблемы, но традиция дело такое, сами знаете.

Фамильяры, слуги, есть лишь у сильных Других, людей со способностями, полученными с рождения или приобретенных в учёбе. Способностей, позволяющих им бороться со Старыми. Существа с Тонкой Границы, переходя в наш мир, делали это самостоятельно или насильно. Добротой и гуманизмом те никогда не отличались и, само собой, были сущими занозами в заднице, если срывались с цепи.

Мог у Ядвиги Ковальски, жившей, если не врала, очень давно, иметься собственный фамильяр? Вполне. Было ли это плохо? Я не знаю.

Линзы щелкали, сменяя друг друга, свет, переламываясь через них, окрашивал глаза Роецки в разные цвета. СиКей, и признаться в таком не стыдно, куда серьезнее нас, обычных копов с необычными делами и клиентами. Сент-Клер знал о таких вот очках, позволяющих рассмотреть скрытое от взгляда людей без магического таланта.

Думаете – не стало ли мне страшновато в этот самый момент? Конечно, ведь алкоголя-то, из-за советов этой самой красотки и сахара, густо растворенного в кофе и крови, во мне не осталось. А представить, что на плече сидит бес с Границы… легче лёгкого, когда Ночной Город давно стал своим.

– Успокойся, Алекс, – Агнешка сняла свою оптику и улыбнулась. Облегченно и с явной радостью.

– Это на самом деле не совсем обычный ворон, вот и все, – она протянула руку и погладила перья. – Извини, дружок, так было нужно. И вот что я тебе скажу, милая красивая птица – лучше бы тебе держать клюв закрытым, либо валить из комнаты Кроу. Потому что дальше будет настолько не для всех, что я даже опасаюсь твоих шекспировских цитат.

Ворон покосился на нее и, важно-неторопливо, спрыгнул на пол, проскрипев когтями к двери.

– Какой умный мальчик, – ласково пропела Роецки, – а я-то думала, что враки про таких…

Вортигерн, явно желая доказать, что про враки – сущая правда, проскрипел обратно, подобрав у двери незамеченный раньше кусочек бекона с вчерашнего сендвича. И взлетел на мое плечо, растопырил крылья и каркнул, глядя на Агнешку.

– Дела-а-а…

– У тебя паранойя, – сказал я, – это птица, шпарящая, по делу и нет, классической поэзией, не больше. Давай, выкладывай секреты и не требуй с меня подписку. Только сперва скажи – кто же у меня все же был вчера. Изнемогаю от нетерпения увидеть настоящую профессиональную дедукцию.

– Секреты тебе? – Роецки дернула кончиком носа. – Ну-ну…

– Она хитрей змеи, хотя скромней голубки

Чиста как херувим, как сатана лукава…

Заявил Вортигерн и сделал фокус – взял и спрятал голову под крыло, явственно желая свить гнездо на моем плече и заснуть. Ну, или как там отдыхают пернатые.

– Интересно… – протянула Роецки. –Ну, да ладно. А был у тебя Сент-Клер, Алекс. Все же просто: вашему кэпу не по чину кататься к опальному детективу, Макнамара на всех плюет с колокольни и жаждет места лейтенанта, Смит отстранен также, как ты сам, а все остальные со вчерашнего дня роют землю ровно как свиньи в поисках трюфелей. Остается лишь милашка лейтенант. Так что, думаю, в целом ты в курсе случившегося и вполне понимаешь, что я к тебе заехала не по старой дружбе.

Змеюка подколодная, права мудрая птица!

– Не прожги во мне дырку, Алекс, – мягко протянула змеюка. – Сказала, что все объясню, так объясню. Потерпи, имей милость, не нужно вот этого вашего мужского здесь и сейчас, прям немедленно. Кулаком по столу лупить не станешь, требуя вывернуть перед тобой мою черную подлую душонку?

– В русском языке много разных выражений. – дипломатично заявил я. – Ты же знаешь.

– Знаю, – согласилась Роецки, – и потому слушай, не перебивая и начиная строить рабочие версии, готовясь наконец-то, вернуться к тому, для чего ты, поганец такой, все же создан.

Признание заслуг или неприкрытая лесть? Наверное, что все же первое.

– Ты нос не задирай, – посоветовала Роецки. – Если бы не вчерашняя ситуация, не было бы меня тут. Во всяком случае, так рано.

Ага, вот это уже интересно. Значит, есть в ней все же что-то морально-правильное и принципиально-человечное. Посмотрим.

– Ковен занимается этой мясорубкой по своим каналам, но, думается мне, что-то идет не так. – Роецки зябко повела плечами. – И мне это совсе мне нравится. Уважаемые ведьмаки с ведьмами ходят с гордым видом, но за ним прямо физическая растерянность. Вчера Майан узнала о решении моего шефа не допускать 13 к расследованию и про ваши отпуска. Вызвали капитана, а ваш медведь явился с видом доброго сраного Винни-Пуха, обиженного в лучших чувствах, говорят, мило косолапил, немного расстрескал палисандрово-наборную столешницу и чуть-чуть бранился, делясь своей точкой зрения на СиКей в целом и мистера Каттинга в частности.

– После этой драмы Ковен выдал предписание объединить все имеющиеся силы? – Я чуть было не покачал головой, но сдержался, больно уж театрально смотрелось бы. – Нет бы сразу…

– Вы просто гляньте, как преобразился наш страдалец в своем алкогольном заточении с самобичеванием… – протянула Роецки и фыркнула. – Не человек, а профессиональный Кодак с фотографом из «Таймс», фиксирующий все абсолютно четко. Да, дорогой напарник все именно так. И потому я явилась к тебе, чтобы дать тебе возможность стать нормальным Кроу и завтра с утра прибыть в участок. Ну, если хочешь, могу сама за тобой заехать. Судя по внешнему виду твоего бедного авто… даже он сам не хочет, чтобы ты садился за руль. Заезжать?

– Да. – Я кивнул и, чего уж, немного обрадовался.

Мне не нужно закрывать глаза, вспоминая подмерзшие бело-красные колоды в Парке. Я их помню и так. Мое дело – свинец, сталь и серебро, и оно мне нравится. Судьба решила дать мне шанс сделать что-то хорошее, найти мразь, убивающую страшно и жутко? Я этого шанса не упущу, уж поверьте.

– Надеюсь, – Роецки покосилась на почти целую подушку перьев, дрыхнувшую на мне, – эта птица на самом деле станет держать клюв на замке и не сможет ляпнуть лишнего твоей домохозяйке. Секретом тут не пахнет, но лишний треп никому не нужен.

– Журналисты?

Роецки вздохнула. Да уж, кто-кто, а эта братия всегда ждет чего погорячее. Даже если речь о Ночном Городе… не думаете же вы, что у нас нет своих газетчиков, падких до сенсаций?!

Людей всегда привлекают тайны, даже если те совсем не красивые, а весьма грязные, воняющие и кровавые. Человеческая природа, мать её, вся в этом. Интриги, скандалы, расследования. Кэпу доводиться общаться с журналистами из двух газетенок Ночного города и, думаю, ему порой очень хочется взять кого-то из этих ребятишек и…

И, крепко сжав шею, потыкать носом в свежатинку, обнаруженную патрульными.

– Вот, познакомьтесь, мистер золотое перо, это выпущенные кишки, уважаемые выпущенные кишки, это сам мистер золотое перо…

Старые и люди, мы и Другие, кое в чем совершенно не отличаемся друг от друга. К сожалению.

– Пока держим в тайне, – Роецки прикусила губку, – но, сам понимаешь, знают двое, так…

Вортигерн вынырнул из-под крыла и уставился на неё, а Роецки уставилась в ответ.

– Тогда лишь двое тайну соблюдают

Когда один из них её не знает.

Поделился ворон и вернул голову обратно, явно досыпать.

Глава третья: Тонкая Граница

Магия как наркотик. Этого не понять, если не столкнуться с ней лицом к лицу хотя бы раз. Другие, люди, зачерпнувшие из неё самую малую каплю, порой кажутся безумными. А порой ими, безумцами, и являются. А безумный Другой, это… боль, страх, кровь.

И даже нам порой не всегда удается их остановить. Чересчур часто, если честно.

Июль.

Красное: 7

Черное: 10

Белое: 8

Странно…

Позвонил ли я кэпу после её ухода? Конечно, как же ещё. Мистер О`Брайен, наш босс-медведь, счастливый обладатель семьи, лишних фунтов веса, миссис О`Брайен с её несравненно-волшебными руками, коллекции галстуков, зажимов и запонок, сорочек из настоящего шёлка, надеваемых по праздникам и крайне умелой маски увальня, того полностью заслуживал. Кэп прикрывал мою наглую задницу частенько и совершенно не стоило вверять себя агенту СиКей сразу да полностью, даже если та Агнешка Роецки. Или, особенно, если та Агнешка Роецки.

– А, Кроу, ты прямо припозднился, – пророкотал наш папа-мишка. – Была у тебя эта стерва?

– Да, шеф, недавно ушла.

– Хорошо, – пробасил он и засопел. – Ты, Кроу, вот что…

– Да, шеф?

– Будь осторожнее и крути головой во все стороны, примечай и, сам понимаешь, да?

– Да, шеф…

– Формально, Кроу, ты ей должен подчиняться. Фактически… не нужно же ничего объяснять?

– Да, шеф!

– Кроу, чертов подонок, ты долго собираешься меня шефствовать в хвост и гриву, э?

– Да-а-а… шеф?..

– И для чего я распинаюсь, интересно?.. – голос шефа минорно скатился в меланхолию. – Черт с тобой, дурень, радуйся возвращению и не забывай где служишь. У Роецки вся информация, пока ничего, мм-м, иного, да, иного, не накопали. И, да, Кроу, удачи.

– Спасибо, шеф. Вам тоже. Передавайте большой привет миссис О`Брайен.

– Да иди ты к дьяволу!

– Да, шеф!

Вот и поговорили. Послушай кто со стороны это вот всё, подумалось бы человеку – два круглых идиота ведут разговор а-ля парочка полных имбецилов. А на самом деле инструкции детектив 13 полицейского участка Ночного Города получил недвусмысленные. В том смысле, что война двух служб, блюдущих Договор, СиКей и нас, несчастных, продолжалась и не собиралась заканчиваться. Дурь, вроде бы, а так и есть.

Да и черт с ними.

К слову, Роецки, вылив мое «Корз» в единственное возможное место моей комнатушки – горшок с никак не желающим помирать цветком, никак не решила вопрос алкоголя. Полностью придя в себя вспомнил о бутылке «Джека», стоящей в шкафчике с обувью. Достал, покрутил в руках граненое горлышко и…

И отставил в сторону. Именно этим объяснялось мое утреннее брюзжание, недовольство вдруг выскочившим солнцем и снегом, за ночь завалившим все. Роецки, ждавшая внизу, терпеливо молчала и даже не бросалась своими колкостями с сарказмом. До поры до времени.

– Господь Всемогущий, прости меня за упоминание тебя всуе! – рявкнула она на мое замечание о чертовых уборщиках, слишком рьяно чистивших тротуары. – Кроу, да что с тобой?! Хватит сверлить дырку в моей голове, моя голова должна думать, а вместо этого в ней поселился чертов лесной дятел из мультфильмов!

– Я к тебе не напрашивался, – буркнул я, оскорбившись и окончательно решив смотреть в окно. – Я вообще наслаждался заслуженным отпуском, давно его заработав беспорочной службой во благо горожан.

– Прямо не человек, а архангел Гавриил, оскорбленный отставкой, – Роецки трагично выгнула брови. – Давай-ка, дружок, поступим вот как…

«Вот как…», в целом, меня устроило полностью. «Вот как…» включало в себя свиные сосиски с яичницей и блинчики с сиропом в отличной забегаловке «Хенк». Ничо так, оказалось вполне съедобно, жрать можно. А кофе, вообще, был выше всяких похвал. Огромная такая, знаете ли, кружка, полная смоляного и чертовски сладкого кофе. Ух, просто.

– Ну, в курс дела станешь входить? – поинтересовалась Роецки, пристально рассматривая мое, вроде бы гладко выбритое, лицо. – Или продолжишь заниматься самокопаниями, вместо того, чтобы начать копать под ублюдков, устраивающих эдакие живописные вернисажи с потрохами и оккультной направленностью?

– Ладно, не ворчи.

Жизнь входила в какой-то страно-легкий и правильный ритм, наполняясь красками одновременно с, наконец-то, спрятавшимся солнцем. Мороз и солнце, день чудесный, еще ты дремлешь, друг прелестный, бла-бла-бла. Ненавижу щуриться в ясную и морозную зимнюю погоду, спасибо за вновь накатившие снежные тучи и просто бело-грязное за окном. Заверните еще и так до конца чертовой зимы.

За стеклом, а у Хенка большие панорамные окна, кипела жизнь. Катились по своим делам совсем новенькие «паккарды», деловито шуршали серьезные «форды», пару раз мелькнули яркие «понтиаки». Прошла совершенно экпрессивная особа в красном приталенном пальто, заставив оглянуться немало клерков, идущих на работу. Нью-Йорк, Нью-Йо-о-о-рк…

– Кроу. – Роецки меланхолично помешивала сахар. – Ты мне нужен, приходи в себя. Сколько ты заливал непонятную обиду на весь мир? Три дня, больше?

– Почти пять. – Я закурил, внутренне изумившись почти неделе, выпавшей из жизни. «Лаки», вкусно пахнущая табаком, потрескивала и заставляла становиться собой. – Рассказывай, милая агент, я весь внимание.

– Оу, – Роецки хмыкнула, – хорошо. Слушай.

А слушать пришлось не особо долго, но зато вдумчиво, иначе не вышло. Чересчур уж странная и страшная картинка рисовалась, вгоняющая в самый настоящий ступор и отдающая чем-то старым, кровавым и пахнущим огромными неприятностями.

Как еще, если речь о жертвоприношении в мире Старых, Других и Тонкой Границы, всегда находящейся рядом? Думаете, нет ничего, страшнее ядерного взрыва? Ну-ну…

Вторая пентаграмма обнаружилась в строящейся станции подземки. Отыскали ее парни из охраны, поутру проверявшие инструмент, состояние путей и наличие бездомных. Ну, либо наоборот, тут уж кому как. Счастливым ли вышло совпадение, что звонок почему-то сразу поступил в 13? Нет, в такие совпадения верить не стоит, не случается подобного в таких ситуациях. И лишний повод задуматься о том, как выбираться из передряги, если перейдешь дорогу Ковену.

Тут нет спутников слежения, файерволлов с программами слежки, камер на каждом шагу и коммутатора, переводящего нужные звонки после кодовых слов. Да и вряд ли парни из охраны метрополитена в первую очередь произнесли «у нас тут форменная пентаграмма и пахнет демонолатрией», держи карман шире. Значит, дело в чем-то другом.

Только этот вопрос на потом, но забывать его не стоит.

Итак, парни звякнули прямиком в 13, что даже интереснее, а уж наши известили СиКей, при этом покопавшись на месте происшествия полностью. Фотографии, положенные Роецки на стол, делал Майки, я их узнаю из тысячи других. Наш полукровка еще тот талант, стремящийся отыскать эстетическую точку съемки всегда и везде. Больной ублюдок, что тут скажешь.

Тел оказалось ровно пять, по количеству точек самой звезды.

– Газетчики пока не знают, и хорошо, – Роецки потерла висок, – кроме наших. Этих, как обычно, не унять.

Эт верно, самая прекрасная из женщин, тут ты права. «Ночной Нью-Йорк», «Городской вестник» и «Сплетник» всегда найдут, как пролезть куда погрязнее и растрещать потом всем вокруг об увиденном. Хреновы идиоты.

Пять и пять равно десяти. Семь человек и трое из Ночного Города, счет выходил именно таким. Зацепка попалась сразу: в первой случае имелся один из Старых, слабенький африт, недавно перебравшийся в Гарлем. Во втором оказалось двое, полукровка-дриада, живущая у Парка и молоденький кобольд.

– Смотрю, ты уже добрался до самой мякотки? – Роецки кивнула на мой палец, упершийся в одинаковые места двух разных отчетов. – Да, Кроу, потому Ковен и лихорадит.

– Простая арифметика?

– Даже чересчур, а проверим мы выводы, сдается, быстро.

Цинизм при нашей профессии такая же обычная фиговина, как и у хороших прозекторов с патологоанатомами. В следующей пентаграмме окажется трое из Ночного Города, тут наши с Роецки точки зрения уже совпадали. И, скорее всего, вряд ли мы успеем найти ублюдка. Стоп…

– Ты говорила про ублюдков, значит, дальше в отчетах будет указано про найденные следы и уже имеющиеся рабочие версии?

– Трое, если судить по следам, кое-как найденных совместной работой экспертов. – Роецки протянула руку и вдруг взяла сигарету. – Дай прикурить.

– Что-то не указано?

А с чего вдруг наиумнейшая дева решила покурить второй раз за все время нашего знакомства? Только с какой-то совершеннейшей дичи, не указанной на бумаге, либо мною не замеченной. Ставлю на первое. Хотя…

– Первых, в парке, разделали после смерти?

Роецки кивнула.

– А этих потрошили… Твою мать!

Я прикурил вторую подряд, уставившись на фотографии. Вот, значит, как.

Мир Старых жутко непрост, отличаясь от моего прежнего, совершенно нормального, порой очень сильно. И дело даже не в существах, там, Дома, имеющих место быть лишь в фантазиях и недоказанных случаях контактов. Такое, кстати, вполне нормально, сам-то оказался тут только из-за такого кратковременного контакта. Дело в другом.

Тонкая Граница, Пограничье, неуловимый феномен, реалистичный и живой, всегда находится рядом с живущими здесь. С чем граничит мир? С парой-тройкой других, где мне совершенно не хотелось бы оказаться, если судить по известным данным. Имеющиеся в наличии для нас, для 13, четко доказывали одну простую хрень: в чем в чем, а вот в существовании места, очень напоминающего Ад, сомневаться не приходилось.

Плюс – имелся еще один момент, само собой, крайне тонкий.

Мир Старых живет за счет магии. Она не бесконечна, хотя никто непридумал единицу ее измерения и не знает всей глубины странноватой субстанции, позволяющей Старым и Другим вытворять свои фокусы. Но она конечна. И именно это не позволяет любой сумасшедшей дряни, в теории умеющей щелчком пальцев сложить пополам Крайслер-Билдинг, это сделать. Тупо не хватит сил и взять их особо неоткуда, если не начать убивать себе подобных. Себе подобные станут сопротивляться и пошло-поехало. Потому магические войны давно стали преданиями старины глубокой. И даже седой.

Зато Старые и Другие не очень любят своих же, обзаводящихся потомством. Появился ребенок, пусть и полукровка? Ему принадлежит крохотная частица магии, что уже не окажется в кармане чистокровного мага или ведьмы не менее чистых кровей. Понимаете? Магия здесь, как в моем нормальном мире власть. Самый сильный наркотик. Длинная-предлинная жизнь, возможности и могущество, имеющее рамки. Так куда интереснее, чем нам, обычным смертным.

Можно ли взять магии, ну, совсем чуток, в мирах за Тонкой Границей? А то, еще как можно. Только, чаще всего, вместо дополнительных сил, такие умники с умницами получали проблемы на свои головы. Или теряли, вместе с головами. Там, за Границей, не особо любят ни делиться, ни когда их вытаскивают как ключ, способный вскрыть едва уловимую преграду.

Тонкая Граница и пытатели счастья, целящиеся на обитающих ЗА ней, очень похожи на кое-что неприятное. На дуралеев, пытающихся выдавить фурункул, то есть, самый обычный чирей, принимая его за еще более обыкновенный прыщ. Им кажется – стоит нажать, и все, чпок, немного неприятно, результат растекается по коже и сразу все хорошо.

Только с фурункулами такое не прокатит, надавишь – сделаешь хуже, подготовишься, может и получится. Прорвет и кроме гноя, изводящего вас болью, наружу обязательно выступит кровь. Так и с желающими позаимствовать немножко магии с той стороны, если уж честно. Кровь при всем их умении будет обязательно. И даже, чаще всего, преднамеренно.

Ведь Тонкую Границу не вскроешь без крови, растекающейся по линиям, вычерченным согласно формул и рисунков пыльно-плесневелых гримуаров, чаще всего обтянутых человеческой кожей. Демонолатрия не терпит отсутствия боли и крови, и чем их больше, тем сильнее призыв.

А уж куда больнее, если человека, и даже не особо человека, кромсают заживо ритуальным ножом? И порой, вместе с тонким расчетом и долгой подготовкой, в ритуале легко найдется немного, либо через край, самого настоящего безумия. Другими словами и не скажешь.

Магия как наркотик. Этого не понять, если не столкнуться с ней лицом к лицу хотя бы раз. Другие, люди, зачерпнувшие из неё самую малую каплю, порой кажутся безумными. А порой ими, безумцами, и являются. А безумный Другой, это… боль, страх, кровь.

И даже нам порой не всегда удается их остановить. Чересчур часто, если честно.

– Понимаешь, насколько далеко все заходит?

Роецки сидела туча тучой, что с ней случалось редко. Не сказать, что видел ее частенько, но все же…

– Ковен на самом деле не может понять – кто это?

Она пожала плечами:

– Они не всесильны. Одно дело отыскать и прибить оборотня, прикрытого магическим покровом после того, как хозяина покрова убили. Другое – найти умелого и очень смелого малефика, жаждущего проткнуть сущее, чтобы добраться в другой мир. Так что, Кроу, потому и необходимы мы, как добровольцы при поиске пропавших в лесу. Пока профессионалы шастают с собаками, любители ходят и орут «ау», надеясь на результат. Глядишь, объединенными усилиями СиКей и копов что-то да выйдет, понимаешь?

Понимаю.

– Ну, и вот, когда определили количество людей, кому принадлежали следы, стало совсем нехорошо. Три – число непростое, Алекс и тебе это уже должно быть известно. Их трое, они Троица, и это плохо. Тёмная троица всегда плохо. Я тебе расскажу, по дороге.

– И куда мы с тобой отправляемся?

– О, ты не поверишь. К самому настоящему чернокнижнику, не состоящему на учёте в 13.

– С чего такое доверие?

Роецки подмигнула и потешно шевельнула своим лисьим носом. Специально, но меня, стреляного воробья, на мякине не проведешь и всякие девичьи штучки тут не сработают. Ишь, постоянно желает рулить мной, как каким-нибудь форменным подкаблучником.

– Я, Алекс, вовсе не бездушная стерва-карьеристка. И ты мне нравишься. И если я попрошу, то ни кэп, ни лейтенант Сент-Клер, ничего не узнают.

– А ты попросишь?

– Да. И ты согласишься.

– Интересный, блин, расклад… И с чего?

Роецки прикусила губку и трепыхнула ресницами. А у меня внутри, глядя на мелькнувший светлый кончик языка, что-то вдруг потеплело и закололо электричеством. Вот стерва!

– Просто так. Ты же, Кроу, прямо вылитый Ланцелот, причем на телеге, скрывающий свое истинное рыцарское нутро и сияющие доспехи.

– Почему именно Ланцелот?

– Тебе не нравится Ланцелот? Красавец-мужчина, мечом владеет как ты своими громыхалками, разве что ты палишь порой почем зря, а Ланцелот хирургически точно и эстетически красиво рубил врагов как мясник разделанную тушу. Туда кострец, сюда брыжейка, там вон, гляньте-ка, кусок уха, а тут аккуратно разделанная на антрекоты мякоть. Ну, чем не ты, когда тащишь наружу железяки и начинаешь валить всех без разбора?!

Женщины, женщины… как интересен порой ваш взгляд. Даже немного обидно, ведь стреляю я вроде неплохо, уж точно не хуже большинства парней участка. А эта сидит и знай насмехается. Фу, просто!

– Он, ну… не нравится, да. Мне нравится, скажем, Галахад. Галахад нашел Грааль, как не крути, а Ланцелот тупо закрутил с женой босса и подвел всех. Чего в нем хорошего?

– Хм… – хмыкнула Роецки и лениво, как кошка, потянулась. Медленно и очень красиво. – Галахад, мой милый Алекс, отличался целомудренностью. В отличие от, собственно, Ланцелота и, что мне весьма приятно констатировать, тебя самого. Усек, как это у вас, москалей говорится… А! Усёк, Васёк?!

И, глядя истинной победительницей, стукнула зубками. Мол, щёлк, Кроу, и все с тобой ясно.

За стеклом-1

В этом городе снег шёл редко. Хотя, нет, шёл он каждую зиму, но частенько не задерживался, успевая растаять за день-два. Непривычно, что и говорить, но она привыкла. Люди ко всему привыкают, а ей всегда хотелось считать себя именно человеком. Женщиной.

А не ведьмой, как думалось многим.

Людям свойственно легко врать и еще легче верить лжи. Ядвига Ковальска старалась никого и никогда лишний раз не обманывать. Ложь частенько выбирается наружу, несмотря на расстояния и прошедшее время. Ей случалось сталкиваться с такими делами и не сказать, что она радовалась. После последнего случая ей пришлось бежать из Европы сюда, в проклятую Господом Богом Америку.

Чай, пастилу и кусковой сахар она покупала в лавке Абрикосовых, эмигрантов из России, таких же, как она сама. Пани Ядвига Ковальски никому не призналась бы в двух вещах: что никакая она не пани с панной и что чай любит больше кофе, хотя позволяет себе наслаждаться настоящим китайским лишь в одиночестве.

Панночки, ясные девочки в шелках, кружеве и в чулочках с подвязками, ах, милые дочери вельможных господ и простых шляхтичей, как она им когда-то завидовала. Давно, но…

Имелась ещё одна вещь, правда о коей была известна только Ковену, но тем, кто имел право садиться в резные деревянные кресла-карлы, такое становилось известно без признаний со её стороны. Их Силы рядом с её скромной способностью – что линкор против сухогруза, переделанного в минный заградитель.

Члены Ковена прозревали её саму, её черную несчастную душу и их общее прошлое насквозь, как раскрытую на нужной странице и давно знакомую книгу.

Ядвига Ковальска не имела за спиной пятиста лет, отмеренных ведьме магией. Двести, да, двести годков, прожитых один за другим, нанизанных на нить судьбы как жемчуг, она прожила. Первые семнадцать, промелькнувшие как один день за непосильной работой, вспоминать не хотелось. Но Ядвига не могла не вспоминать, раз в день, в сумерках, садясь в эркере под крышей, заваривая чай и глядя на улицу, приютившую её.

Раз в день, год за годом, с тонкостенной фарфоровой чашкой, пахнущей недосягаемым в юности чаем, Ядвига Ковальска садилась в темное кресло грубой работы. Тикали часы-ходики за спиной, поскрипывали плохо смазанные ей, неумехой, пружины и шестеренки механизма. Светлые, без лопнувших сосудиков и старческой усталости, матка-Боска спасибо, глаза смотрели за почти сдвинутые темные шторы. Смотрели и, в такт часам, шарили по улице, такой знакомой и такой неизвестной в темноте. Глядели и искали того, чье появление Ядвига ждала и боялась.

Её красивые, до сих пор красивые тонкие пальцы чуть подрагивали, когда не совсем пани Ковальска сидела на своем обычном вечернем месте. Карты, её гадальные карты, в отличие от неё, чертовой лгуньи, никогда не врут. Даже хозяйке. И если сказано ими, ровесницами самой Ядвиги, что срок выйдет на грани света и тьмы, то так тому и быть.

Пальцы подрагивали, перебирая гладкие чечевицы чёток, выточенные из прозрачно-огненных и медово-желтых янтарных кусочков. Щелк – ложится слово защиты, щелк, через положенное время кладется следующее. Старый дом, купленный у умирающей старухи, помнившей Салем, впитывал заклятья, порой скрипел от наполняющей день за днем невзрачной Силы и терпел.

А она, плетя паутину своего последнего рубежа перед своим прошлым, пока еще где-то далеко крадущимся в ночи, вспоминала…

… – Ядка, глупая твоя голова, иди сюда!

Магда, нанятая паном Войцехом старая немка из Любека, смотрела за домом, командовала прислугой, гоняла, шпыняла, раздавала щипки с оплеухами и чувствовала себя почти полновластной хозяйкой.

– Ядка, гусыня, беги быстрее в подвал, тащи корчагу мёда, к пану приехал пан старый полковник!

Любославские жили на широкую ногу, старый пан Войцех, схоронив первую жену, горевал недолго, отыскав среди паненок, крутившихся при дворце круля, свеженькую темноглазую Малгожату. И закрутилось…

Дворовые и домашние слуги даже радовались, когда все случилось. Больше работы? Так та привычна, а с панского стола, да с гостевых карманов, знай себе перепадает то лишний грош, то оторвавшийся жемчуг, то недоеденный гусь. А что старая панна? Жили покойно, размеренно, скучно, дети подросли да разъехались, выйдя замуж или убывая в полки. По субботам в церковь, по праздникам – угощенье, вот и все веселье. То ли дело – сейчас.

Что ни день, в родовом поместье Любославских звенела дорогая посуда, раньше месяцами ждавшая срока в поставцах да шкапах с зеркальными дверцами. Лились вина, мальвазея, рейнское, текли водки с пивом, важно и лениво закипали хмельные меды. Разваливались под ножами колбасы и шпигованное мясо, шкворчали жиром цыплята с поросятами, лопались ягоды в дроздах-рябинниках, запеченных целиком, тянуло тяжелым запахом красного зверя, к травле на коего юная панна-хозяйка имела большое желание с охотой.

Гости, гости, так и наезжали к вельможному пану Любославскому, снова ныряющему в вернувшуюся молодость, густо пахнущую привозными с самого Кельна цветочными водами да духами, сладким потом горячей до всего, и уж до любви так тем более, красавицы-жены. Стукались чеканные золотые кубки, взятые предками пана и им самим в походах на турок, венгров и клятых соседов чехов с немцами. Звенели сабли в парке, вроде полностью заросшем при старой супруге, а сейчас вырубленном наполовину и с фонтаном, разбитым по плану, но пока еще не вставшим в самой глубине.

Звенели сабли соседей, кого на старости лет также бросило в дурную лихость последней вспышки молодости из-за чьих-то глазок. Звенели палаши господ офицер гусарского полка, стоящего в городке неподалеку. Звенели шпаги студентов, приехавших на вакации к семьям да родителям и зазванных к пану Любославскому ради грамотного обращения и умных образованных бесед.

Дворовые и домовые девки, трепещущие от вида усачей в мундирах, гладколицых юношей в кафтанах, шитых золотом по последней парижской моде и тяжело-полнокровных панов-соседей в бархатных кунтушах, завидовали паненкам, через день кружащимся в кадрилях и осыпаемых комплиментами. Куда до тех было конюхам, псарям, доезжачим и даже домовым лакеям, не говоря про простых дворовых и даже Юрку, садовнику, самим паном выписанным из Кракова.

Продолжить чтение