Читать онлайн Линка бесплатно

Вы знаете, кто я? Могучая воительница с великанами, и один из них застыл передо мной, ожидая своей скорбной участи. Хотя нет, знаете, возможно я – искательница приключений, попавшая в плен, а мой друг – добрый тролль, наконец, пришел мне на помощь. А, возможно, я узница древнего Бога, что сейчас навис надо мной, грозно зыркает глазами и недовольно чешет густую и черную бороду.

Впрочем, знаете? На самом деле я – кукла. Безвольный кусок пластмассы, который ради потехи сунули в душный шкаф. А, может быть, моя хозяйка была художницей и использовала меня, как натурщицу, но случайно оставила здесь. Или забывчивая девчонка, играясь в дочки-матери, сунула за несуществующую провинность в шкаф, как будто наказала, и забыла. Много раз я думала над тем, как же оказалась в своем импровизированном узилище, а воображение каждый раз услужливо рисовало мне новую картину.

А сейчас я стою, привалившись спиной и волосами к стенке шкафа, улыбаюсь нарисованной улыбкой и терпеливо жду – что же будет дальше? Ответить на этот вопрос не так трудно – вскоре моя псевдожизнь закончится. Закончится, сгинет во тьму, куда я временами проваливаюсь, и всё. Сейчас человек, нашедший меня, возьмет и сунет в мусорный бак. Кто я для него? Игрушка-найденыш, кукла-потеряшка, ненужная вещь, мозолящая глаза? Выкинет и даже думать не станет, а я потону в гуще нечистот ближайшей помойки. Остается разве что грустно вздохнуть и подметить, что такова жизнь.

Но, знаете что? Я не хочу умирать. Не хочу уходить в страшную, всепоглощающую, густую как сметана, тьму. Не хочу уходить навсегда, не видеть солнечного света, не слышать пения птиц, не думать. Не хочу быть бездушным куском пластмассы, каким меня и задумывали. Пожалуйста, помогите мне, кто-нибудь!

Великан медленно протягивает ко мне руку. Большой, сытый, довольный жизнью человек, но сильно уставший. Он только что приехал – я слышала, как скрипел под его шагами пол, как несло из дорожной сумки недоеденным завтраком, как водопадом лилась вода в душе. Часто моргая глазами, поправляя свободной рукой очки, он поднес меня поближе к лицу, потом провел пальцем по волосам. Скажите, вас когда-нибудь хватало существо, гораздо больше вас по размерам, разглядывая, как некую диковинку? Воображение подсказывало мне, что сейчас добрая улыбка обратится хищным оскалом, а он откусит мне голову… хотя. Подождите, люди же ведь не едят кукол? Или едят? Я не помню.

Я сжалась от страха, точнее, сделала бы это, если бы только могла. Еще там, стоя в ящике шкафа, я надеялась, что однажды, если буду стараться – смогу двигать руками и ногами самостоятельно, но у судьбы были свои планы на этот счет. Все мои попытки шли прахом…

Человек шагнул в сторону стола, а меня резко качнуло из стороны в сторону. Взгляд уцепился за мусорное ведро. Вон она, моя смерть, стоит под столом, оправленная черной каймой пакета. Сейчас нагнется, протянет руку и я окажусь на дне – останется дождаться только уборки комнат. Мне бы зажмуриться, мне бы только не видеть, мне бы…

Он поиграл моими ногами, раздвинув их чуточку пошире, нашел терпения, чтобы поставить на стол. Дальше я наблюдала только за тем, как мой новый хозяин рыщет по сумкам, в надежде отыскать сменную одежду. Большой, рыхлый, с неопрятной и плохо пробритой бородкой, клочьями торчащей в разные стороны. Самый обыкновенный парнишка-неряха, коими полнится мир. И мне жутко хотелось сказать ему спасибо. Сколько времени я проторчала там, в ящике, пока дожидалась его спасительной руки? Не знаю. Помню только, что предыдущие гости часто шумели водой, громко разговаривали. Иногда моих ушей касались детские голоса и я в тайне надеялась, что однажды любопытство какой-нибудь девочки возобладает, и я буду найдена! У меня вновь появится хозяйка, с которой мы обязательно будем играть, смотреть телевизор, учить уроки и читать книжки. И жутко боялась, что однажды дверцу моей импровизированной тюрьмы грубо рванет на себя какой-нибудь мальчишка. В памяти всплывало заплаканное лицо веснушчатой, светловолосой девчонки с косичками, ухмыляющиеся хари ребят постарше, тупое жало маркера, нещадно мажущее мое лицо. Липкие пальцы срывали с меня одежду, желая как можно скорее узнать, что же под ней скрыто. И разочарование здоровенных лбов, что в моей промежности не оказалось абсолютным образом ничего. А давайте пририсуем, нахально предложил кто-то из них…

А я улыбалась, как и обычно, потому что куклы не умеют говорить, куклы не умеют постоять за себя, куклы безвольны. Безвольны, беспомощны, беззащитны…

– Ну и что мне с тобой делать? – поинтересовался он глядя на меня, будто в самом деле надеясь, что я ему отвечу. Встану в какую-нибудь причудливую позу и заговорю с ним в ответ. Вы представляете, а ничего подобного не произошло! Я все так же стояла, как и до этого, разве что немного потеряла равновесие и опасно накренилась, собираясь поддаться беспощадной силе притяжения.

Часто, когда приходила ночь, а в щели не было видно ни единого лучика света, я погружалась в раздумья – откуда я так много знаю? Кем я была, на самом деле, раньше? Иногда воспоминания всплывали во сне, заставляя меня сразу же проснуться и потерять сон на долгое время. А иногда я проваливалась во вселенское ничто. Густая чернота бездны, абсолютное ничто, и лишь, если прислушаться, где-то вдалеке слышен грохот тяжелой поступи. Кто-то идет, большой и страшный. Пройдет время – и я уйду к нему. День, может быть неделя, или даже целый месяц – и я больше никогда не проснусь, не смогу чувствовать, бояться, думать, мыслить. Кусок пластика, наконец, станет таковым, каким и должен быть – бездушным. А сейчас-то у меня есть душа? Не знаю, надо сначала понять, что такое эта самая душа…

Равновесие подвело меня. Точнее сказать, это мой негаданный спаситель меня неправильно поставил. Я приготовилась, что сейчас будет больно, а где-то на задворках сознанья червем скользнула мысль о том, что куклам больно не бывает, только неприятно. Мощная, большая ладонь возникла подо мной прежде, чем я успела врезаться резным носиком в крышку стола.

– Падать вредно, малыш, – подметил человек, прежде чем поставить меня обратно. На этот раз он уже был осмотрительней и привалил меня к большой бутылке, наполненной какой-то черной гадостью. Почему гадостью? Ну, черная жидкость ведь по определению полезной быть не может, разве не так?

Что теперь со мной будут делать? Я взывала к привычному инструменту – воображению, но сегодня оно молчало. Сама, мол, придумай, хватит уже без дела сидеть. Ну, ладно, оценим тогда ситуацию. Меня нашли – и это хорошо. Меня нашел молодой парень – это уже средне. Я не знаю, кто он такой и, возможно, никогда не узнаю – ничто не мешает ему, наигравшись со мной, выкинуть. Люди жестоки к тому, что считают простыми вещами. А я ведь, как ни крути, просто кукла.

Парень вытащил из сумки нечто напоминающее черную книгу, вот только, почему-то, состоящую из одной только обложки, без страниц. Недолго думая, он поставил её рядом со мной, раскрыл, щелкнул какой-то кнопкой. Краем глаза я могла видеть, как экран вспыхнул. Ага, я поняла – это никакая не книга вовсе, это переносной телевизор! Вот только зачем он ему, если вон там, в углу, чуть дальше стоит черный ящик-великан. Даже побольше будет, и с проводами возиться не надо. Толстые, похожие на змеи, они ложились позади меня. Мне захотелось вздрогнуть – а вдруг провода оживут? Оживут, и нападут на меня, скрутят, раздавят своей мощью. Мне вдруг вспомнилось, что я уже где-то видела подобное, вот только бы вспомнить где.

– Спасибо – тихо шепнула я. Точнее сказать, мысленно шепнула. Ну а что еще я могу сказать, кроме слов благодарности? Я ведь уже говорила, что в скором времени, скорее всего, кану во вселенское ничто, а тут, словно добрый бог, появляется этот пухлый парнишка и вытаскивает меня на свет. За окном высились громадами этажи небоскребов, гордо парили кричайки, ветер игрался с ветвями многолетних деревьев. Где-то там, внизу, шумели двигателями автомобили, рычали железные кони-мотоциклы, важно голосила сирена, возвещая о какой-то погоне. Впрочем, может быть, это огнеборцы спешат к кому-нибудь на помощь, а, может быть, врач пробивается сквозь толщу автомобильной пробки, чтобы запустить чужое сердце.

– Всегда пожалуйста, – отозвалось у меня в голове. Я чуть не упала во второй раз. Мой спаситель смотрел на меня без удивления, будто каждый день только и делает, что с куклами-найденышами разговаривает. Я испуганно примолкла. Разве люди могут разговаривать с куклами? Нет, потому что мы не разговариваем. За всех, конечно, говорить не буду, но что-то мне подсказывает, что это ненормально для обычного пластика – разговаривать. Хотя, впрочем, вдруг передо мной самый обыкновенный сумасшедший? Мне стало жутко и страшно – что сумасшедший может сделать со мной? Я слышала, что некоторые люди раздевают кукол, ставят в разнообразных позах, отрывают им головы. Мажут томатным соусом, изображая кровь и фотографируют. Вдруг этот один из них?

Мысль о том, что мой спаситель и не спаситель вовсе внезапно получила свое подтверждение: недолго погодя, как зажегся экран переносного телевизора, пальцы человека угрожающе нависли над кучей клавиш. Всего секунда – и они обрушились беспощадным градом на ни в чем неповинные клавиши. Те, в свою очередь, отзывались неприятным скрипом. Да и кому понравится, когда по тебе так долбят?

Впрочем, вдруг я ошиблась? Я продолжала разглядывать парнишку. Телевизор с кнопками, такого я раньше не видела. Но ведь есть же! Вдруг у него где-нибудь в ухе торчит еще какое-нибудь устройство и он разговаривает с другим человеком – на другом конце провода. Если так можно сказать? А сумасшедшей, на самом деле, окажусь всего лишь я. Как еще можно назвать мыслящую куклу?

А вдруг передо мной самый настоящий экстрасенс? Умеет читать мысли, я слышала, что такие существуют. Надо попробовать заговорить с ним еще раз. Сделать вид, что говорю, как и до этого, послать мысленный сигнал и посмотреть, что будет дальше.

– Привет?

Молчание в ответ и лишь скрипят кнопки странного телевизора. Ну, так я и думала: всего лишь показалось. Где-то внутри зло усмехнулся сарказм – неужели ты и вправду надеялась, что ЧЕЛОВЕК будет говорить с тобой?

– Ась? – оторвался ненадолго от своего занятия парнишка, посмотрев на меня. Сарказм в тот же миг изволил заткнуться и спрятаться куда подальше, а где-то внутри меня дала о себе знать странное желание. Что, если я буду разговаривать с человеком? Пускай, это будет глупо, наигранно и, возможно, он просто сумасшедший – пускай! Но если он будет отвечать мне – я приобрету собеседника.

Раньше со мной говорила только хозяйка, лица которой я даже не помню. Но она разговаривала, не слушая меня, не слыша меня, отвечая за меня. Мне хватало, но сейчас, раз появилась такая возможность.

– Ты… ты слышишь меня, да? Да?! – мне на миг показалось, что где-то в области моей груди стукнуло крохотное несуществующее сердце. Я ожидала, что сейчас человек встанет, стукнет пальцем по кнопке в своем ухе, уйдет в другую комнату, бранясь на невидимого собеседника, а я опять уйду в пучину собственной печали.

– Да, – ответил он. Я ждала. Долго ждала, что вот прямо сейчас рухнет неба, потолок пойдет ходуном, обрушит нам на головы белую штукатурку. Ждала, что слезут обои с причудливыми завитушками узора, трещинами разойдутся стены и мир изменится навсегда.

На окно села кричайка – огромная, пугающая, с большущим клювом и жадными до добычи глазами, постучалась в толстое стекло. Зыркнула на меня, словно собираясь утащить в своё гнездо, но, поняв, что это невозможно, вспорхнула и улетела. Мир не рухнул, ничего, в общем счете, не произошло. Просто мне отвечали. С вами, наверно, такое каждый день случается?

* * *

Скажите, что бы вы чувствовали, если бы вам сказали, что ваша жизнь кончится через десять дней, а перед этим исполнили ваше самое заветное желание? Если бы вам вдруг сказали, что вы не сможете двигаться, но зато сможете наблюдать за тем, что происходит и у вас будет всего один единственный собеседник, в руках которого ваша судьба?

Он уедет через десять дней, по крайней мере, так сказал. Начинающий писатель, возжелавший чуточку отдохнуть в столице и встретиться вместе со своей девушкой. То, что он полез в ящик – моя счастливая случайность, ибо ему было просто любопытно. Я гордо восседала прямо перед клавишами его компьютера – по крайней мере, то, что я приняла за телевизор, называлось именно так. Он уедет, а я, скорее всего, останусь. Лекса – он сказал, что его зовут именно так – ловко ушел от ответа и пожал плечами. Мол, не знаю, скорее всего, нет. Разве что напрямую не расхохотался прямо в лицо, спросив – на кой ты мне сдалась, маленькая?

Пальцы то и дело взлетали над клавишами, рожая очередную фразу, предложение или целый абзац. Но проходило мгновенье, и он, покрывшись холодной испариной, жал на кнопку отмены. Я с непонятным мне упоением наблюдала за тем, как гибнут недавно рожденные строки, чтобы через пару минут возродиться – в новом, улучшенном виде. И чтобы так же пасть жертвой прекрасному.

– Почему ты постоянно все переписываешь?

– Мне не нравится.

– Тебе не нравится? – я пробежалась взглядом по только что написанным строкам. Мне они казались идеальными, а ему – почему-то нет.

Он не так много говорил со мной, отвечал не на все вопросы. Может быть, просто не слышал их, а может быть, просто не хотел. Увлеченный, со странным огоньком в глазах, он исступленно рождал новый, пока еще непонятный мне мир. И лишь устав, откидывался на спинку стула, чтобы подарить самому себе секунду отдыха. Пройдет мгновенье и он вновь вернется туда – в мир рыцарей на мотоциклах, могучих джиннов, вихрелетов и магов смерти.

Элфи посмотрела на свою хозяйку и обиженно шмыгнула носом. Почему так? Где-то за спиной полыхал огнем погребальный костер, на котором упокоился добряк-толстяк Тарас. Девочке вспомнилось, как караванщик катал её на своих плечах, задумчиво хмыкал в роскошную бороду, даже давал подудеть в свою свистульку. А сейчас всепожирающий огонь наслаждался его плотью, унося вонючим дымом куда-то под облака. Хасс – могучий темнокожий великан тихо плакал на камне перед костром, безучастный ко всему, прятал лицо в громадной ладони, надеясь, что никто не увидит его слез. И хозяйка – добрая хозяйка, с которой они вместе прошли огонь и воду, в каких только передрягах не бывали – лежала перед ней и умирала. Маленькая эльфийка подобрала плюшевого кротокрыса, прижала его поближе к себе, упала рядом с женщиной, легла под бок. Пока она здесь, Смерть не посмеет тронуть хозяйку, не посмеет! Элфи очень хотелось верить в это.

– А кто такая эльфийка? – спросила я? Мне очень хотелось повернуть голову и посмотреть юному творцу в глаза. За что он обрекает несчастную маленькую девочку на подобные страдания? И почему у неё есть хозяйка? Может быть эльфийка – это слово синоним кукле? Но как куклы могут отгонять смерть и ложится рядом?

– Человек.

– Человек? – не веря своим ушам переспросила я? – тогда почему ты называешь её эльфийкой? Почему у неё хозяйка? Разве у человека может быть хозяин?

– Она в рабстве, малыш. Знаешь, что такое рабство?

– Нет, но звучит не очень красиво? Это что-то плохое, да?

– Да. Эльфы – люди, только уши у них чуточку длиннее.

– Ааа, – многозначительно протянула я, сделав вид, что мне всё вдруг стало понятно. Я не буду доставать его лишними вопросами, я буду читать. Постараюсь поспеть за его мыслью и постоянными правками и все таки пойму. Чудный мир, где барханами высится песок, Смерть приходит по ночам и позволяет маленьким девочкам спорить с ней.

Вечер подкрался незаметно. За окном падал снег – Лекса сказал, что сегодня Хладная Госпожа разошлась не на шутку и, верно, опрокинула на столицу недельный запас осадков. Я что-то помнила про эту самую Госпожу – кажется, каждую зиму она приходила, чтобы прогнать рыжую девчонку осень и занять её место. И так до прихода Веснушчатой весны. А пока она в своих правах – серебрит крыши и кристальные ели толстым слоем снега, злится жгучими морозами, заставляет ветер дуть сильнее. Мне представился толстяк-здоровяк, почти как Лекса, что смешно раздувает щеки и мне стало смешно.

Лекса встал из-за стола, щелкнул кнопку выключения компьютера, выдернул шнур – мы находились в комнате гостиницы, а он не желал, видимо, себе лишних проблем.

– Ты куда?

– Я же тебе говорил, что приехал сюда к своей девушке.

– Тогда почему же ты поселился тут, а не у неё?

– Ты слишком любопытная для куклы.

Очередной вопрос застрял у меня в глотке, а я сникла и замолкла. Он человек и находится в своем праве, может делать что захочет. И какое я имею право спрашивать его о личной жизни? Быть бы благодарной за то, что вообще тратит на меня своё время.

Накинув броскую шапку ушанку, он остановился у самой двери, проверил наличие бумажника в кармане. Вернулся к столу, и посадил меня чуточку удобней, а голову повернул в сторону окна – чтобы мне не было скучно, как пояснил он. А после скрылся, скрипнув на прощанье дверью.

Знаете, мне всегда казалось, что существует где-то тайная секта слесарей, что специально не смазывают ставни дверей, чтобы те противно скрипели. А, может, они и не скрипят вовсе, а говорят на каком-то причудливом, просто непонятном для нас языке.

Уходя, Лекса потушил лампу, погрузив комнату во тьму, а мне стало страшно. Что вот сейчас меня тряханет, а я очнусь – всё в том же душном ящике шкафа, что всё это – всего лишь причудливый сон, порожденный моей фантазией. И где-то над ухом зловеще усмехнется всеобщая тьма.

А за окном ожил город. Ожил тысячью огней, далеким жужжанием самолетов, разноцветной гирляндой фонарей и огней. Мне до жути хотелось ожить – прямо как это бывает в сказках на день Обновления. Маленькая куколка хорошо вела себя в этом обновлении, а Белый Лис делает очередной шаг, и потому силы добра превращают её в настоящую девушку. Сценарий, лучше некуда. Если Лекса вернется, обязательно предложу ему, вот он удивится.

А вдруг он не вернется? Вдруг, останется у своей девушки на ночь, спрячется в девичьих объятиях, утонет в обывательском тепле её кровати? И оставит меня здесь – совершенно одну. Страх уже ушел, его место заняла грусть. Почему я – кукла? Почему я не могу встать, подняться, пошевелить конечностями. Почему не могу подойти ближе и посмотреть туда, вниз? Кто так жестоко определил за меня, что мне позволено, а что нет? И кто милосердно, словно подачку, подарил не жизнь, жалкий обрубок? Оч-чень хотелось бы посмотреть ему в глаза.

На миг мне показалось, что я могу двигаться. Попробовала – моя рука коснулась черных, неухоженных и немытых волос. Глаза моргнули от счастья, а нарисованная улыбка обратилась самой настоящей. Шарниры и болты затянулись, обратившись самой настоящей, теплой кожей, где-то в груди колотилось самое настоящее сердце – мое сердце. Порыв внезапно налетевшего, теплого ветра подхватил меня, унося куда-то ввысь. Потолок пошел паутиной трещин, а после и вовсе, разорвался – могучий порыв уносил куски штукатурки, обломки досок и раствора, заставляя их исчезнуть в ночи. А я выпорхнула – прямо как та фея из рекламы игрушек, в ноздри ударил дурманящий запах ночной морозной свежести. Белесые, крупные снежинки мерно опускались на землю, торопились высадиться молочным десантом, но миновали меня, видимо, решив, что не достойна их внимания.

Я оттолкнулась ногой от воздуха, словно знала, что у меня это получится – и устремилась чуточку выше. Ухмыльнулась рябая насмешница луна, подмигнула большим и тусклым глазом, проводила меня взглядом. Ступай, словно бы говорила она мне, ступай дальше, взгляни на ночное покрывало, на россыпь драгоценных камней-звезд, что я щедро обронила сегодня. Тебе нравится? Мне нравится. А внизу, под моими ногами, копошатся сотни, тысячи крохотных человечков – почти игрушечных. Казалось, наклонись я прямо сейчас – и смогу поймать вон ту спешащую-девушку блондинку. Ухватить её за туловище, поднести к лицу. Нет, они слишком далеко. Они не видят, как я парю среди звезд, как я сама вот-вот стану крохотной звездой.

Рядом со мной парят остальные – куклы? Звезды? Не знаю, не могу разглядеть, просто лечу вместе. Склизкое и противное обвивается вокруг моей щиколотки – внезапно и неожиданно, резко дергает, останавливает мой стремительный полет. Я пытаюсь разглядеть, кто же мне мешает, трясу ногой, стараясь сбить неприятеля. Тщетно. Внизу уже нет города, ничего нет – черный туман заполонил собой тихие улицы, погасил огни, поглотил людей. Я вырываюсь из чужой хватки, оборачиваюсь – мои товарки уходят все дальше и дальше, не желая прийти мне на помощь. Я вскрикивая от ужаса, понимая, что уже не лечу, что меня тянет туда, обратно, в темноту. А мгла беснуется, исходит клубами дыма, разевает многочисленные беззубые пасти. У тьмы нет глаз, а мне кажется, что она смотрит на меня. С жадностью, с огромным желанием скорее добраться до меня, объять собой, сделать со мной тоже самое, что с городом. Вздыхает надкушенная печенька Луны, качая острыми краями плечиков – ничего мол, не могу поделать. И тут я уже готова зайтись безумным криком…

Когда ключ-карта с скрипом вошел в замок, а с той стороны повернули ручку, открывая дверь, я вздрогнула и проснулась. Сон-мечта развеялся, ушел, выплюнув меня обратно в реальность. К звездам, стало быть, потянуло? Живой быть захотелось? А вот н-на тебе! Получи абсолютную беспомощность, вкуси всю свою ничтожность на фоне чужого могущества!

Дверь отворилась, а на пороге застыл человеческий силуэт. Лекса вернулся – от одной только этой мысли мне стало теплей и спокойней. Не одна.

* * *

– Нуууу! – недовольно заголосила я. Была бы возможность, еще бы и упиралась. Мои штаны плавно опустились рядом с курткой. Еще немного и ловкие пальцы Лексы доберутся до белья.

Утро встретило меня в ванной. Стоило мне очнуться и придти в себя, как я заметила, что Лекса старательно меня раздевает. Причем, моё мнение об этом он узнать, конечно же, не посчитал нужным.

– И нечего нукать, – совершенно спокойно ответил он, положив остатки одежды на стол. Его рука высвободила мои волосы от резинок, а вскоре я осталась совсем без одежды. Вода в ванной неумолимо шумела. Много раз я мечтала о том, что смогу войти под теплые струи, вымыть голову. Воображение рисовало мне красивые картины того, что я величественной Богиней-Великаншей вхожу в теплое озеро, чтобы омыть своё тело под водопадом. А реальность плюнула мне в лицо тем, что меня собирались сунуть в самую обыкновенную раковину.

Нет, я вовсе не привередничаю, да и вымыть голову – некогда было пределом моих мечтаний. Теперь же – вот она, струя воды что есть мочи разбивается о керамическое дно, жаждет, когда же мне намажут волосы шампунем, а мне стало страшно. Мечтать о чем-то и делать это здесь и сейчас – вещи абсолютно разные, а иногда всё выглядит не так, каким казалось изначально.

Над раковиной висело зеркало и я смогла увидеть себя – щуплая, девичья фигура, космы черных, покрытых пылью волос, роскошные ресницы над глазами – не рисованные, а самые настоящие.

Коричневая масса сгущенным молоком пролилась мне на голову, а я почувствовала стойкий и приятный аромат шоколада. Это теперь так будут пахнуть мои волосы? Мне понравилось.

Посвежевшая и вымытая, я наслаждалась спокойствием. Хотелось закрыть голову и провалиться – не в черную бездну ничего, как обычно, а в некое подобие вчерашнего сна. Так вот что испытывают люди, когда примут душ? Или, не тоже самое? Надо будет спросить об этом у Лексы.

Парнишка занимался тем же самым, что и вчера. Грозно нависнув над клавиатурой – мой словарный запас пополнялся не по дням, а по часам, – он строчил очередные злоключения несчастной девочки эльфийки.

Я удовлетворенно выдохнула, и продолжила смотреть в экран компьютера. Смерть в очередной раз явилась затем, чтобы лишить малышку её драгоценной хозяйки. А несчастная рабыня, будто не осознавая своего счастья, противилась этому изо всех сил.

– Почему она спорит со Смертью? Ведь если хозяйка умрет, она станет свободной. – поинтересовалась я и, немного погодя, добавила, – своей собственной.

– А кому она кроме своей хозяйки нужна?

– Ну, она могла бы жить самостоятельно. Если она такая отважная девочка, что может спорить со Смертью и даже находит в себе силы, чтобы отогнать её – она и одна как-нибудь справится.

– А она не хочет – одна. Ей не нужна такая свобода, в которой нет хозяйки. Женщина была единственным человеком, который обратил на неё внимание. Единственная, кто всё это время заботилась, защищала, оберегала, изредка баловала сладостями…

Мне стало неудобно. Я представила, что ночью Лекса будет умирать, хрипя в агонии, страдая от нестерпимой боли, а некий шаман в черной накидке из шкуры медведя, нависнув над ним, с усмешкой будет смотреть на меня. А я буду протестующее пищать, пытаясь прогнать эту страшную бестию прочь. И, что справедливо, я в самом деле буду всеми силами стараться сделать это. Лекса уже успел стать для меня не просто человеком, нашедшим меня. Он успел стать для меня хозяином. Что будет, если я так и буду его называть? Неприятным уколом сознание напомнило о том, что через десять… уже через девять дней он упакует свои вещи обратно в сумку, обвесится подарками и сувенирами. А меня оставит здесь.

– Ты куда? – поинтересовалась я, стоило ему только встать из-за стола.

– Вернусь скоро. Подождешь?

Как будто бы у меня был хоть какой-то выбор. Юноша щелкнул парой кнопок на компьютере, запустил какую-то программу. Передо мной мелькало многообразие образов. Вспыхивали белые прямоугольники, вещая о каких-то очень важных вещах, угрожающе моргал красный круг, текст которого я не успела прочитать, моргнул синим треугольник, но через мгновение скрылся, как только Лекса с раздражением выругался.

– Что это? – экран моргнул белым, а передо мной возник целый список каких-то странных названий и застывших изображений. Лекса щелкнул по одной из них указателем – и в тот же миг крохотное изображение увеличилось в размерах, став шириной во весь экран. Немолодой мужчина в кепке и очках грозно и смешно хмурил брови.

– Посмотри, пока меня не будет. Я скоро вернусь.

Дверь отворилась, а Уставший Критик все продолжал и продолжал рассказывать о ошибках и нелепостях незнакомого мне фильма. Хоть я и видела его в первый раз, но мне он показался очень смешным. Лекса вернулся с большущим пакетом в руках, сквозь который черным проступала пузатая бутылка.

Пакет рухнул рядом со столом, а бутыль в тот же миг перекочевала в руку молодого писателя. Заученным движением Лекса скрутил голову-пробку. Засевший внутри змей отозвался грозным шипением, но изошел белесым дымком, растворился в воздухе.

– Что это такое ты пьешь?

– Черный ахес – довольно крякнув после первого глотка ответил мне Лекса. – Хорошая вещь, жаль, что ты не можешь попробовать.

Да, подумала я, наверное, жаль.

– Он же черный, этот твой ахес. Разве что-то черное может быть хорошим? Не знаю как у остальных. А у меня этот цвет всегда ассоциировался с чем-то плохим и нехорошим. Парень лишь пожал плечами в ответ – откуда мол, мне знать? Нравиться просто, вот и пью.

– А он не вредный?

– От него только жопа растет. Вкусный он. – отозвался он и зарылся в недрах пакета. Тот возмущенно зашуршал, но выпустил из своего чрева несколько пышущих жаром бутербродов с коричневой корочкой котлет.

– Вкусно… – проговорила я, поиграв этим словом на языке. – Что это такое ваше вкусно? Я слышала его раньше.

– Сложно объяснить, малыш. Сложно и. наверно, невозможно.

– Невозможно? Почему?

– Ну, ты можешь представить себя экономикой? Что купля-продажа, это ты. Что манипулирование фьючерсами на… – он вывалил мне на голову такой огромный поток слов, что я ничего не поняла. Решила, что лучше буду избегать подобных вопросов.

Глянув на часы, Лекса развалился на кровати. Критики все так же продолжал строить рожи и гримасничать. Красная лента с шариком на конце подходила к краю экрана, и, как я поняла, возвещала о том, что скоро веселье подойдет к концу. Интересно, а Лекса запустит мне посмотреть что-нибудь еще?

– Хозяин, а… можно мне посмотреть что-нибудь еще?

Парень поперхнулся, как только услышал подобный вопрос от меня, закашлялся, заскрипела старая кровать.

– Что? – словно не поверив тому, что услышал, переспросил он. Немедленно вскочив с кровати, он угрожающе навис надо мной, развернул к себе лицом. Словно ему было обязательно видеть мои глаза. – Как ты меня назвала?

– Хо… хозяин? – ничего не понимая, ответила я. А как еще мне называть его? По имени? Но ведь это как-то некрасиво. Фактически, он мой владетель, вот и…

– Никогда, слышишь, никогда больше не называй меня так. Поняла? – он не кричал, даже не раскрывал рта для того, чтобы сказать это. Слова сами по себе громом отзывались у меня в голове, пробуждая давно уснувший ужас. Захотелось в тот же миг согласно закивать головой и спрятаться куда-нибудь подальше. Словно в наказание, он выключил компьютер, отрицательно покачал головой, что-то вслух бурча себе под нос.

Повисла неловкая и неприятная тишина. Я смотрела на бликующий черный экран, не зная, чего сейчас во мне больше – удивления? Или все таки обиды? За что он так со мной и чем я это заслужила? Когда чувствуешь к себе отношение, как к настоящей живой девушке – начинаешь мыслить, как живая. Расплакаться? Но ведь у меня нет слез, а так хотелось бы. Большой, толстый и бесчувственный… я не знала, как его назвать. Молчала, стараясь сдержать обиду внутри самой себя.

Пата-пата-пата-пон – отзывалась где-то за моей спиной игровая приставка в его руках, а он молчал. И предавался тягостным размышлениям, костерил меня на чем свет стоит, взывал к мудрости белого лиса и подлости темневеда. Не слышала, но чувствовала, что чем-то задела его за живое. Задела, обидела, можно даже сказать оскорбила. Понять бы вот еще только чем именно…

Он ушел, ничего не сказав мне напоследок. Не попрощался, не провел рукой по волосам, накинул на свою голову шапку и скрылся – аккуратно и тихо закрыв за собой дверь. А я рухнула в пропасть собственного уничижения. Дура! Я обидела единственного человека, который проявил ко мне интерес, который решил позаботиться обо мне? День, начавшийся так хорошо, обернулся катастрофой, по крайней мере, для меня. Что. Если он больше никогда в жизни не заговорит со мной? Придет и со злостью швырнет в мусорный бак, а то и вовсе выкинет в окно? Я плакала без слез. Выла от чувства собственной ничтожности, от безысходности, что навалилась на меня, от обиды – на весь мир разом. Разве это я виновата, что родилась такой – куклой? Что где-то в мире станок неправильно ляпнул кусок пластика, а я вдруг осознала себя живой – моя вина?

Ночь приближалась, сгущая краски тьмы, скрадывая очертания предметов. Сегодня он не придет и осознание этого факта четко засело у меня в голове. Противный смешок коснулся моих ушей, заставив вздрогнуть – и от неожиданности, и от страха.

– Кто здесь? – не очень-то надеясь, что мне ответят, спросила я у пустоты. Хлопнула незакрытая форточка, в комнату ворвался ледяной, холодный ветер. А вместе с ним – я чувствовала, вошло что-то еще. Нечто большее, чем я могу понять и осознать.

Смешок повторился, на этот раз уже почти у самого уха. Казалось, сама тьма обрела голос, чтобы насладиться моей беспомощностью. А после я услышала шепот, странный, доносящийся неизвестно откуда, пугающий и непонятный. Интересно, что бывает, когда кукла сходит с ума? Бывает ли у кукол свои психологи? Думаю, что нет, а это значит, что…

– Какая маленькая крошка. Жалкая, бедненькая, несчастненькая – шепот перерос в самый настоящий голос, а я уже готова была завопить от страха. Вот только бы разжать губы, вот только бы ощутить во рту язык… или проснуться. Осознание того, что это просто сон – обыкновенный кошмар из череды тех, что уже снились мне однажды, пришло откуда-то извне. Проснуться, сказала я самой себе. Надо всего лишь разогнать тьму, прийти в себя, понять, что вокруг – все ненастоящее. И голос, что говорит со мной, ненастоящий. И этот пробирающий до шарниров мороз – тоже. А сейчас я проснусь, встрепенусь сидящей фигуркой на раскрытом компьютере, увижу массивную фигуру Лексы, уже пришедшего обратно и спрятавшегося под одеялом и…

– Он не придет, – голос оказался женским.

– П… покажись! – найдя в себе силы быть мужественной, насколько это для меня возможно, потребовала я. Собеседница не усмехнулась – расхохоталась от подобной наглости, но все же решила представиться. Сгусток тьмы отделился от кровати. То, что в ночи казалось мне просто скомканным одеялом, вдруг подросло, выровнялось извивающимся столпом. Словно где-то там, в кровати, всё это время пряталась огромных размеров змея. Я смотрела, не в силах оторваться от этого зрелища. Смешно, конечно, потому что двигаться самостоятельно я так и не научилась. Столп подернулся дымкой, начал таять, приобретая вполне человеческие очертания. Если всё это мне не снится, то я точно сошла с ума. Вот Лекса-то оценит, если, конечно, ещё когда-либо захочет говорить со мной.

Очертания становились всё более и более женственными. Широкий таз, крепкая, массивная грудь, длинная грива волос, грузно простирающаяся по спине. Обнаженная женщина явилась передо мной из дыма, тьмы и черноты ночи. Мне вдруг представилось, что сейчас мой знакомый писатель откроет дверь и увидит престранную картину. Или ничего не увидит – мне ведь, верно, всё это кажется. А вдруг это сама Смерть пришла за ним, а мне сейчас придется…

– Наглая, нахальная, маленькая тварь. В тебе хватает дерзости говорить со мной в таком тоне? – женщина не злилась, вовсе нет. Казалось, её даже забавлял тот факт, что я позволила себе заговорить с ней. Только не завизжать от страха. Кем бы ни была эта великанша, она так же, как и Лекса, прекрасно слышит меня. Не бояться, не визжать, не кричать. Что она мне может сделать? Оторвать руку? Неприятно. Конечно, но не смертельно. Наверняка со мной когда-то уже проделывали подобные фокусы. Убьёт? Но я по статусу не могу быть живой. Стало быть, мне и бояться совсем нечего?

Разум на подобные вопросы отвечать не спешил. Что ему, сознательному, до моих глупых измышлений и логики. Дескать, ты как хочешь, милая, а я вот не хочу искушать судьбу, лучше буду и дальше бояться.

– Ты забавная, маленькая игрушка. – женщина осторожно подняла меня, провела ладонью по волосам, целиком и полностью наслаждаясь непередаваемым чувством власти. Пускай так, я сдаваться не собиралась.

– Ч-что тебе нужно? Уйди! Сейчас придет Лекса! – я надеялась, что у меня получится её напугать. Интересно, чего я ждала на самом деле? Что сейчас она в испуге отшвырнет меня на стол, скрестит руки на груди, застыдившись и испариться в ночи точно так же, как и появилась.

А она вместо этого расхохоталась. Громко, звонко, нахально. Мне даже стало странно, что никто не постучал по батарее, пытаясь призвать нас к порядку. Я ждала. Что не пройдет и пары секунд, как в дверь постучится техничка, желая справиться, что же тут такого происходит?

– Лекса? И что же он мне сделает, интересно? Напугает удивленной мордочкой? Пустит газы со страху, чтобы я испарилась?

Ног у моей собеседницы не было. Точнее сказать, они. Наверно были, ведь стоит же она на чем-то, но их скрывала черная дымка. Словно она в любой момент готова вновь обратиться тем самым столпом, снопом дыма, коим и была еще пять минут назад.

– Что тебе нужно от меня?

– Всего лишь закусить тобой и ничего больше.

Дым, который закусывает куклами. Осталось дождаться воды, что пьет камень и будет совсем замечательно. Однако, перспектива быть съеденной, пусть даже дымом, меня не очень прельщала. Я ведь, можно так сказать, только жить начинаю!

– Съесть? – мне ничего не оставалось, как втянуть незваную гостью в разговор. Долгий, нудный, с разъяснениями и объяснениями, а там, может быть, придет мой спаситель. Белый Лис, только бы он не остался на ночь у своей пассии, только бы…

– Жизнь бывает не только приятной, она еще может быть очень вкусной. Ты знаешь, что такое «вкус»? Спорю, что нет. Мне жаль тебя, маленькая кроха – за последнее время ты одна из немногих, в ком действительно есть жизнь и искра – настоящие, истинные. Я так долго ждала, что ты рухнешь в мои объятия, что успела потерять надежду.

Я ничего не могла сказать, удивленно замолчав. До этого стояла никому не нужным чурбанчиком в ящике, бери, не хочу! А тут внезапно всем и сразу понадобилась. Одному – поговорить, другой пообедать, третьему, хоть его еще нет, тоже чего-нибудь потребуется – и непременно от несчастной маленькой куколки.

– Но ты вкусила чего-то еще. То, что в тебе почти угасло, вспыхнуло вновь, стало сильней – и вот я уже остаюсь без своей законной добычи! – она поднесла меня ближе к лицу, злобно оскалив клыки и сильнее сжав в кулаке. Злобно блеснули глаза в темноте, всполошились, ожили волосы, чем-то напоминая змей.

Ключ карта встала в паз, щелкнул замок. Незваная гостья вздрогнула, выронила меня из рук. Я обреченно рухнула на стол, наблюдая, как она медленно тает, становиться просто дымом, растворяясь в темноте.

Лекса удивленно покосился на раскрытую форточку, пожал плечами. Взъерошенная кровать не привлекла его внимания. Пошатываясь из стороны в сторону, он скинул сапоги, отрицательно покачал головой, что-то буркнул себе под нос и рассмеялся собственной же шутке.

– Полина, значит? – глянул он на меня, остановившись рядом, пытаясь поставить меня на ноги – безуспешно. Я непослушно падала раз от раза.

* * *

Над головой парил самый настоящий рой светлячков. Я с слабой надеждой смотрела им вслед. Они уходили туда – к звездам, все выше и выше, оставляя меня совершенно одну. Ноги увязли в чем-то липком, а за спиной не было крыльев. Я медленно погружалась во тьму, утопая в бесконечной топи мглы. Она все так же клубилась перекисью азота, исходила вонючим черным дымом.

– Знаешь, ты довольно забавная игрушка.

И снова она – повелительница тьмы, прямо передо мной. Растет туловищем из той же самой топи, вот только тонуть не собирается, скорее наоборот. Только теперь не такая огромная, как вечером, одного со мной размера.

– Тебе, верно, показалось, что ты легко отделалась? Страшный монстр ушел, оставил тебя в покое, испугался твоего живчика.

Живчик? Кто такой живчик? Может, она имела ввиду Лекса?

– Не хочу тебя расстраивать. Я всего лишь жду. Жду, когда ты станешь чуточку потолще.

Я попыталась высвободить ногу, почуяв слабину. Сейчас, шептала мне на ухо слепая надежда, сейчас мы воспарим и улетим, оставим эту дамочку с носом. Блажен, кто верует. Почуяв моё сопротивление, топь потянула меня ниже, резко дернула – и я по самую грудь утонула в черной жиже. Мне было мерзко и противно, вспомнился недавний освежающий душ.

– Чего тебе от меня нужно? Что ты ко мне привязалась? Отстань от меня!

Сверчки уносились все выше и выше. Последний из них моргнул на прощанье далеким светом и исчез. Они далеко, мне их уже не догнать.

– Мне нужна жизнь. Не твоя, а та, что вошла в тебя. Двойная жизнь, особый коктейль. Питательный, понимаешь? Ни темневеда ты не понимаешь – она махнула рукой, перетекла дымом мне за спину, её пальцы коснулись моего подбородка. Руки коснулись туманной пелены и увязли, не в силах высвободиться. Мушка, попавшая в сети к пауку.

– П… почему я? Разве больше нет… таких, как я? – сердце исступленно билось, гулом отдавая у меня в ушах. Я уже в этой жиже по самый подбородок. Еще чуть-чуть, и я уйду вниз с головой, рот забьет этой мглистой дрянью, а там… что будет дальше?

– Потому что ты умеешь жить! Не можешь, а хочешь! И жрешь его, жрешь!

Я поймала ртом последний вздох, сжала губы. Тьма вот-вот сойдется над моей головой, в уши проник её противный, радостный смех и…

Я проснулась. Еще не помня, что уже не во сне, я ужаснулась тому, что не могу дышать. Пата-пата-пата-пон – вещала игровая приставка в руках писателя. Где-то за окном недружелюбно подвывал холод и я мысленно поежилась, представила себя на улице.

– Лекса?

– Ммм? – неохотно отозвался писатель. Кажется, он уже почти уснул, а тут я со своими расспросами.

– Что-то случилось? – ему было нехорошо, и я это чувствовала. Ему нехорошо, а мне – жутко. Я боялась темноты, что установилась сразу же, как только он вновь погасил свет, я ужасалась тишины. Мне казалось, что стоит моему спасителю блаженно засопеть, утопая в объятиях перины, как из мглы вынырнет её рука. Повелительница тьмы вновь явится сюда, чтобы закончить начатое, вонзит в меня свои белые до дрожи зубы, откусит побольше… Я не хочу этой ночью вздрагивать от каждого звука, я не хочу, чтобы эта – кем бы они ни была – приходила снова, угрожала мне, а самое главное, Лексе. Вот уж кому я не хотела проблем, так это именно ему.

– Да нет, все в порядке – суховато отозвался парень, видимо, все ещё помня о своей обиде.

– А… а можно ты включишь свет?

– Зачем?

– Мне страшно, – еще никогда в своей крохотной жизни я не испытывала такой неловкости. Даже когда потехи ради с меня сорвали одежду и пытались разрисовать маркером. Да и вообще – откуда я знаю это понятие – неловкость? Я не испытывала его раньше. Странное ощущение, что мне жутко не хочется говорить того, что недавно слетело с моего языка. Что мне стыдно показаться перед ним напуганной глупышкой.

– Что? – на этот раз в его вопросе была заинтересованность. Он явно не подозревал, что я могу чего бояться. Рассказать ему о том, что произошло, пока его не было? И поверит ли он мне? А, может быть, посоветует что-нибудь?

– Мне страшно, – повторила я гораздо тише, чем сказала это в первый раз. Он приподнялся на локтях, словно не поверив. Пожалуй, было чему не верить. Я ждала, что сейчас он грубо спросит у меня – чего мне надо? А потом, не дождавшись ответа, накроет голову подушкой и сделает вид что спит. И не уснет.

– Поговори со мной… пожалуйста!

* * *

– И часто ты к ней так приезжаешь? – над нами навис огромный белый плафон светильника. Под моими руками чувствовалась мягкая ткань его футболки, а я тупо уставилась в потолок. Иногда я бросала взгляд на экран игровой приставки. Пата-пата-пата-пон – задорно отбивали ритм крохотные круглые человечки, танцуя и размахивая копьями, продвигаясь вперед. Иногда ритм звучал иначе.

– Не очень. Раза два, а то и один, в год. Как повезет с работой. Отпуск не всегда дают, когда надо.

– Вот оно что – протяжно ответила я и мне стало грустно. Несчастный парнишка вот уже который год добивался руки и сердца милой и прекрасной, по его же словам, девушки, но всё время умудрялся попасть впросак. Удивительно, но все эти годы его избранница оставалась одна, а потому с каждым разом в груди Лексы вновь загорался огонь надежды. Сегодняшнюю ночь он хотел встретить не в одиночестве. И не со мной.

– Когда-нибудь, если у меня будет здесь своё жильё… – мечтательно выдохнул он. Противно скрипел пластик клавиш. Крести-крестик, треугольник, крестик. Пата-пата-пон-пата.

– И на что ты планируешь его купить? – вопрос родился у меня в голове сам собой.

– Может быть, издамся…

– И поэтому ты пишешь книги? Ты издавался?

– Нет, но хотелось бы. Несколько текстов забраковали.

– И ты всё равно продолжаешь писать? Тратить на это время?

– Да.

Он отвечал односложно, явно не расположенный к длинным тирадам. Такой многословный в описаниях, он, казалось, не умел подбирать нужные слова здесь и сейчас. А, может быть, просто не хотел. Я лежала у него на груди, изредка покачиваясь из стороны в сторону, когда он двигал руками. Такой большой, массивный, теплый и мягкий. Словно мне разрешил полежать на себе гигантский плюшевый мишка. Казалось, еще минута – и я утону в нем, как до этого тонула во сне. Только на этот раз не во мгле, а душевной доброте.

– Лекса?

Пон-пон-пата-пон – и глазастые кругляшки, смешно перебирая крохотными ножками, устремились в последнюю атаку на великана. Тот пошатнулся, удивленной подобной прыти малышей, а потом и вовсе замертво упал. Или решил притвориться мертвым и не связываться с глупой малышней. Выплывшая с нижнего края экрана надпись возгласила о победе. Не прошло и секунды, как экран потух, а Лекса заворочался, чуть не уронил меня на пол, но вовремя придержал рукой. Приставка скользнула под кровать.

– Лекса?

– Тебе все еще страшно?

От него пахло ландышами и потом.

– Нет… уже нет. Можно я… останусь на тебя? – признаваться в том, что змей ужаса все еще ворочается у меня где-то внутри, не хотелось. Но и возвращаться туда, на стол – так далеко от него, не очень льстило. Он ничего не ответил мне. Мерцал в повисшей ужасной тишине плафон светильника. Его рука чуть придавила меня к его груди.

– Лекса?

– М?

– Это ведь ненормально, да? Что я говорю с тобой?

– Наверно.

– Лекса?

Писатель молчал, тщательно делая вид, что уже уснул. А, может быть, так оно и было. Мне уже не так страшно, я успокоилась, вот только я поклялась самой себе в том, что не буду спать. Лучше подумаю о чем-нибудь, а еще лучше – о ком-нибудь. Повелительница тьмы мне мало интересна, а вот Лекса – лучше думать о нем. У него теплая, большая, мозолистая ладонь. Где он там говорил, работает? На заводе? Мне сразу же представилась вереница станков, стальные гиганты, возвышающиеся над крохотными людьми. Мощь железа и электроэнергии, вой пугающих механизмов, скрип шестеренок, искры и летящая во все стороны стружка. И человек, умело лавирующий между слетающими с резца огненными снарядами. Стоит лишь коснуться его одежды, как она опалится, пойдет черным…

Я повернула голову в сторону, чтобы было поудобней лежать и… что я только что сделала? Повернула голову? Сама?

– Лекса? – вновь попробовала я дозваться своего спасителя, но тщетно. Он буркнул что-то невнятное, шумно вздохнул и громко захрапел. А мне стало смешно и хорошо. Я двигалась! Сама! Это же означает, что я могу научиться ходить, быть почти настоящим человеком! Лекса, почему же ты спишь, я так хочу рассказать об этом – тебе и только тебе!

Может быть, он просто слишком сильно надавил на тебя, а пук волос за спино мешался, вот голова и повернулась – поспешил расстроить меня разум. Тогда как проверить? Есть только один способ – повторить эксперемент. Я поднатужилась и… ничего. Тогда как же оно получилось в прошлый раз? Может быть и вправду. Просто сильно нажал…

Сдаваться так просто не хотелось. Это не совпадение, звонко голосила далеко упрятанная надежда, мы можем двигаться! Я представила, что поворачиваю шею в сторону. Меня кольнуло так, что я вскрикнула, изошла вздохом, полным боли и отчаянья, распласталась на его груди. Теперь передо мной вновь висел белый, не выключенный плафон. Писатель оставил его включенным, наверняка, для меня, чтобы мне было не так страшно.

У меня вновь получилось, вот только радости по этому поводу я не испытывала. Боль – незнакомое чувство, медленно выходило из меня. Так значит, вот она как выглядит? То есть, чувствуется, конечно же. Не завидуя я тогда людям…

Сил на то, чтобы еще раз повернуть голову у меня не осталось. Шарнир при каждой новой попытке отдавался отголосками боли, а сама она будто норовила вновь скользнуть в моё тело – мало показалось, болезная? Сейчас мы тебя еще разок!

Но ведь когда мою голову двигают люди – я ничего не ощущаю. Никакой боли, разве только что угол обзора меняется. Мне вдруг вспомнилось, что когда-то моя бывшая хозяйка обернула голову на целый оборот – вокруг своей оси. Ничего подобного, на то, что я испытала только что. Стало быть, это происходит только тогда, когда я пытаюсь сделать движение самостоятельно? А, может быть, это мироздание сопротивляется мне? Подавляет самым примитивным, но самым действенным способом. Испытывать подобное еще когда-либо у меня не было никакого желания. Но, постойте, я ведь первый раз ничего не почувствовала. Загадка за загадкой! Стоило только Лексе появиться в моей жизни, как он успел вдохнуть в меня надежду, посеять ростки обычных, но недоступных мне ранее чувств, даже Повелительница Тьмы – только сейчас появилась! Странно всё это. И необычно.

* * *

Боец без особой уверенности поводил стволом ружья из стороны в сторону. Хищное дуло старательно выискивало цель. Явись же, хоть кто-нибудь, явись – и я выдам тебе порцию горячей радости! До ушей долетали чьи-то крики, шипел динамик, изредка доносились координаты очередного противника.

– Сектоид на двадцать пять-шестьдесят четыре!

Слишком далеко, он не успеет. А сканер неумолимо пищит, предупреждая о том, что кто-то есть поблизости, знать бы только кто. В памяти всплыла маленькая девочка – веснушчатая рыжуха прижимала к груди плюшевого мишку, размазывая слезы по грязному лицу. Она не видела, как сквозь пыль и грязь к ней подбираются мутоны и криссалид. Появись он десятью секундами позже, не вытащи её к кораблю и тогда…

– Счастливчик, что там у тебя?

Он не ответил, закусил нижнюю губу. Не отвечать сослуживцам – нехорошо, мало ли чего подумают. Проскрипел сервомоторами могучий бронескафандр, пробегающий рядом. Наши рядом – теплотой отозвалась мысль, разливаясь по телу. Когда наши – хорошо. Плохо, когда чужие.

– Счастливчик?

– Ищу, – сухо, сквозь зубы, выплюнул он. Ему пообещали прислать кого-то в помощь. Только бы не Ольгу – девка еще пороха не нюхала, не знает, насколько тут может быть опасно.

Скрежет заставил его вздрогнуть, резко развернуться – нет, показалось. Но противник его видит и теперь дразнит, з-зараза. Когда дразнит – это плохо. Счастливчик делил всё происходящее с ним только на хорошо или плохо. Капля крови пробороздила на его грязном лице борозду, сорвалась вниз, заставила шмыгнуть носом. Задели – там, у магазина. Теперь три дня в санчасти лежать. Хорош-шо, черт побери, оч-чень хорошо. В санчасти девки мясистые, хорошие, на ощупь мягкие. И пайка двойная…

За дверью. Сканер торжественно мурлыкнул – тама вон ищи, будет тебе счастье. Было бы мне счастье, подумал Счастливчик, да несчастье подошло. Или как там звучала эта пословица?

Дверь с грохотом раскрылась от удара его сапога, рухнула на пол, поднимая тучу пыли. Гранату надо было, высказал свое мнение сухим голосом разум, гранату – и делов! Граната – хорошо, а если гражданские? Плохо. Склад, на который, верно, заглядывали только по праздникам. Бесконечность полупустых полок, небоскребы картонных коробок, ухмылка рыжей ржавчины. Кто-то шмыгнул носом. Человек, кажется, хотя кто их знает. Маскироваться научились, с-суки.

Плачет. Счастливчик улыбнулся. Сейчас он зайдет вон за тот стенд, увидит чудом спасшуюся от бластеров пришельцев и погонит её к «Рейнджеру». А там, глядишь, Томаш сообщит, что усе, робятки, округ зачищен, можно лететь домой и ужираться в хлам. Ужираться, конечно же, плохо, но так приятно…

Он не прогадал. Девчонка. Рыдает, сжавшись в комок, боится открывать глаза. Серая миниюбка, на массивной груди, что пряталась под белой блузкой – бейджик. Секретарша. Счастливчик выругался – на его внучку похожа. Поди, только вчера школу закончила, а вон смотри-ка – сегодня уже так важно. Секретарша!

Медленно, не делая лишних движений – а то вдруг она уже инфицирована? Подобрали тогда паренька. Выглядел странно, живот раздулся. А оказалось – в нем криссалид засел. Счастливчик в зомби не верил, до тех пор, пока своими глазами не увидел. Тот засланный казачок тогда чуть весь экипаж не пожрал. Благо, Томаш тогда наготове был – придавили гадину прежде чем делов натворила.

Но эта, вроде. Не толстая, не брюхатая.

– Человек, девушка. – Счастливчик очень пожалел, что у него нет новейшего доспеха из лаборатории. В нем не только сканер встроен, а еще и способность проверить – не прячется ли под личиной кто-нибудь другой, провести анализ воздуха и…

Сканер вспыхнул красной точкой. Сзади кто-то – на уровне рефлексов понял боец, развернулся.

– Идем, Марк, мы уже идем! – голосил из динамиков Томаш, поняв, в какую передрягу угодил его соратник. Потерялась где-то посланная ранее Ольга, а, может быть, увязла в каком-нибудь уличном бою. Бывает, всё бывает.

Криссалид водил толстыми жвалами, роняя противные и жгучие, как кислота, капли слюны. Не один – сердце Счастливчика ушло в пятки. Двое, трое, четвертый, как в фильмах ужасов ползет по стене. Ловушка.

Ловушка – это плохо, но разве не бывал он в таких передрягах? В таких – не бывал – услужливо отозвалось сознание. Палец дернул спусковой крюк – ружье плюнуло огненным градом в сторону ближайшего противника, разорвало его на части. Оставшиеся не стали дожидаться. Двое бросились на Счастливчика, тот что по стене, криссалид-паук чертов, наметился на девушку.

– М-мать! – выругался боец. Первый подоспевший получил костяшками стальной перчатке прямо в хиленькое туловище, успел плюнуть в Счастливчика, но промазал. Отлетел тряпичной куклой в сторону, обрушил плеяды поставленных друг на друга коробок. Пошатнулся стенд…

Девчонка осознала, в какой передряге оказалась, теперь уже не хныкала – выла волчицей, находясь в неизбывном ужасе.

Второй криссалид попытался скользнуть под ноги, повалить человека, а когда тот неуклюже начнет подниматься – прикончить.

Счастливчик обладал хорошей реакцией. Наверно, даже слишком хорошей для его лет. Выстрел прошел мимо, обдал криссалида искрами, ушел рикошетом куда-то в сторону. Последний патрон. А я ведь говорил – перезарядись! – гневно выпалил напоследок рассудок. Деревянный приклад рухнул на голову огромного насекомого, мощный пинок отправил его вслед за своим собратом.

А третий, тот, что полз к девушке, уже готов был рухнуть на неё сверху. Внучка расстроится, грустно подумал Счастливчик, юркнув под него. Криссалид упал на него, вонзил жвала, разрывая кожу. Алая кровь брызгами обагрила стены, тонкая костная игла проникала внутрь – занести паразита. Пищал сканер – свои рядом. Свои – это хорошо…

Очередь прошлась над головой у криссалида – Ольга еще плохо умела стрелять и никогда до этого, вживую, не видела инопланетянина. Переволновалась, испугалась и…

Жук подпрыгнул, забавно перебирая лапками по воздуху, шмякнулся о стену, оставляя на стене желто-зеленый след своих внутренностей.

– Готов! – обреченно заметил Томаш, шмыгнул носом. Прижучил гаденыша, а радости не было. Счастливчика-то больше нет. Ольга выводила девчонку, а Томаш подумал, о том, что ему жаль, попросил прощения заранее и швырнул гранату.

Стена рядом с снайпером обрушилась, мощный удар отшвырнул юойца в сторону. Двое – мехбоец и берсерк сплелись в единое целое, как клубок змей, и то и дело обрушивали друг на друга могучие удары. Скрипела сталь, шипели разорванные в клочья потроха механического гиганта, из пробоин торчали некрасивые трубы и шестерни скелета. Засада – от осознания такой оплошности Томашу захотелось завопить. От обиды, ярости, злости и чего-то еще. Остальные идут, остальные спешат на помощь.

Мутон выпрыгнул из пробоины в стене, прошелся бластером рядом с командиром отрядом. Хорошо, что у них зрение слабое, подумал Томаш. Кулак рухнул на голову мехбойца, а та лопнула, как арбуз. Берсерк грузно поднялся и завопил во всю мощь своей глотки. Победитель!

Победителем он был недолго. Лазарь, хоть и был медиком, но сегодня сжимал в своих руках тяжелый лазерный лучемет. Не прошло и мгновений, как берсерк обратился в кровавую кашу.

Бухнул взрыв брошенной Томашем гранаты, обдав осколками мутона – тот повалился на пол и затих. В динамиках прохрипел визг Ольги. Минус один, Томаш облизнул высохшие и разбитые в кровь губы, минус один…

– Что с тобой?

– Ничего, – я, наверное, пожала бы плечами. Лекса сидел, стиснув зубы, теребя собственный подбородок. На экране компьютера игрушечные бойцы стреляли, взрывали, вспыхивали огнем, падали замертво. Он шмыгнул носом – кажется, он чувствовал тоже самое, что и я.

– Да ты, никак, плачешь?

Я не плачу. Не могу плакать, а хочется.

– Почему ты так сделал? Почему ты дал им умереть, почему бросил того бойца под ту тварь, почему? Ты ведь мог… загрузить! Ты же сохранял игру, ты же можешь переиграть! – я обрушила на него плеяду обвинений. Словно это лично Лекса устроил засаду из жуков-переростков, словно именно его волей они напали на несчастных бойцов с инопланетной угрозой. Я понимала, что не он. – Тебе просто лень, да? Лень щелкнуть на кнопку?

Я ждала, что он усмехнется. Улыбнется во весь рот, потреплет пальцем по волосам и скажет, что это – всего лишь игра. Там всё – ненастоящее. И умирают там не люди, а всего лишь… всего лишь игрушки. Куски кода, текстурки и модельки…

Он стиснул зубы покрепче, почему-то посмотрел в сторону окна. Не улыбнулся. Не рассмеялся.

– А если бы я… настоящими вот так командовал? Тоже бы перезагрузился?

Мне вдруг стало стыдно, а он провел пальцем по моим глазам. Не плачь, малыш, куклы не плачут. Куклы не плачут, согласилась я, но ведь так хочется научиться…

* * *

Лекса хрустел чипсами за моей спиной. Оранжевые пластины методично исчезали у него во рту, а он пялился в толстую книгу. Оную ему подарила девушка, а потому он гордо поклялся самому себе, что прочтет её от корки до корки. Даже если не интересно будет. Стоило мне только спросить у него о избраннице, как он тут же расцветал лицом, в мыслях представляя её лик. А вот показать фотографию отказался, сославшись на то, что у него её нет. Ну, нет так нет, я не против.

Телевизор работал только для меня. Под меня Лекса заботливо сунул свернутый носовой платок, аргументировав тем, чтобы мне помягче было. Помягче мне не было. Никак вообще не было, но я поблагодарила его за заботу. В конце концов, когда за тобой ухаживает кто-то такой сильный, большой и заботливый – очень приятно. Я с удовольствием смотрела абсолютно всё, что показывали. Компьютер и телевизор уже успели обогатить мои знания о мире и стране, в которой мы находимся. С каждой секундой, стоило мне увидеть текст, я жадно глотала его целыми абзацами. И не понимала, как Лексе могут нравиться чьи-то чужие выдумки, когда собственный мир полон… я не знаю чего! Всего и сразу! Странностями и необычностями, банальностями и обыденностями. И все – все они мне интересны.

Впрочем, чужие выдумки оказались не так уж и плохи. После того, как Лекса проснулся – не бросился строчить продолжение приключений маленькой эльфы, а объявил, что сегодня у него – выходной и он, следовательно, будет отдыхать. Он долго объяснял мне, почему не хочет сегодня писать, будто бы я его в этом обвиняла. Успокоившись, он запустил игру. Я ожидала увидеть некое подобие тех человечков на тонких ножках, а увидела чуть ли не настоящее кино. Лекса объяснил мне, как делают подобные игры, а я вместе с ним с головой ушла в борьбу с инопланетянами. До того самого момента, как он потерял половину группы в одном из боев.

Тройка синих коней тащили за собой телегу без ямщика, чтобы через секунду рассыпаться кучей квадратных пикселей. А они, в свою очередь, нырнули под днище телеги, обратились в надпись «Вести», приподняли её над собой.

– С вами Игорь Лушеев на телеканале «Телега» с последними известиями за сегодняшний день! – бодро возгласил корреспондент, то и дело подглядывая в лежащий на столе лист. За пять минут я успела узнать, что войска на юге соседней страны столкнулись с отчаянным напором сепаратистов. Землетрясение в стране цветов и больших, желтых ягод локализовано и обошлось почти без жертв. Одетый в накидку из волчьей шерсти, размахивал лапкой на цепи священник Белого Лиса, благословляя народ и желая всем доброго утра и дня.

Белый Лис – я вдруг вспомнила, что частенько и сама поминала его, вот только не знала, кто он на самом деле. Правитель этой страны? Вождь, может быть, мудрый шаман?

– Лекса, а кто такой Белый Лис? – я словно бы забыла о том, что он занят чтением.

– Бог, – спокойно и, я уверена, не отрывая глаз от книги, ответил он.

– Бог?

– Ну, существо, которое стоит выше над всеми людьми. Якобы, он создал нас всех и вообще всё.

– И… и это правда? Он правда всех нас создал?

– Нет, конечно же, – почти обиженно отозвался писатель. – Глупо верить, что где-то под облаками сидит большой волк и раздает людям радости и благодати.

– А он раздает? – словно не слыша всё то, что он сказал до этого, вновь поинтересовалась я. Мир – не душный ящик шкафа, мир – бесконечность. Бесконечность, которую мне никогда не познать, даже если я научусь ходить и двигаться. Стоит ему сказать о вчерашнем успехе, подмигнуло мне сознанье. Я подумала, что не стоит. Говорить или делать вид, что разговариваешь с куклой – один вид сумасшествия. Но если вдруг увидишь нечто совсем из ряда вон выходящее – испугаешься. Мне вспомнился ужас, когда перед моими глазами из мрака и тьмы явилась Повелительница. Не хочу пугать Лексу.

– Кто его знает. Честно говоря, я не верю. Но это еще не означает, что его нет. Точнее сказать – я предполагаю его существование как таковое, но не верю, что он такой, каким его так щедро расписывают служители логова. Ответ показался мне неопределенным, словно Лекса сомневался в собственных словах и не знал, как их правильно сформулировать. Мне в голову пришла мысль о том, что когда-нибудь, когда я смогу двигаться, я буду в тайне от Лексы включать компьютер и искать, искать, искать информацию в интернете. А через семь дней он уедет – едко напомнила мне память. Через семь дней всё закончится.

– Ты возьмешь меня с собой? – в очередной раз, позабыв про телевизор, спросила я.

– Не знаю. Может быть. Я подумаю над этим завтра, – нехотя, после недолгого молчания отозвался парнишка. Интересно, что ему мешает? Ведь я же… я же маленькая кукла, не займу много места – ни в сумках, ни у него дома. Тогда почему он не хочет меня забрать, чего боится? И почему не может сказать прямо, отделываясь от меня обещаниями подумать завтра?

– Нет, нет и еще раз нет! – мордастый и бородатый мужик тряс свернутой газетой в руках. Побагровев от негодования он, верно, готов был проглотить собственный галстук. Я продолжила смотреть новости. – Работники службы ОНО нарушают права человека! Доколе, я вас спрашиваю, доколе они будут издеваться над нами? Красть наших детей и проводить над ними бесчеловечные опыты, допросы, тестирования? И каждый раз, каждый раз, когда мы выглядываем в окно – что мы видим? Вооруженный отряд из трех человек, в масках, патрулирует улицы. Они работники правопорядка? Нет! Может быть, у нас военное положение, чтобы ходить с штурмовыми винтовками наперевес? Нет! А вы только посмотрите на их начальников! Сытые и довольные рожи! В прошлом году финансирование здравоохранения и образования уменьшилось на пять процентов. Зачем? Чтобы передать дополнительные средства в службу ОНО!

Репортер молчал, лишь часто моргая и не смея вставить даже слово в этот проницательный монолог. Наконец, свирепый бородач успокоился, сделал несколько глотков из стакана с водой.

– Но что вы скажете о том, что они защищают нас от аномалий? – набравшись смелости, поинтересовался репортер. – Только за последний год им удалось спасти свыше миллиона человек от всевозможных аномальных ситуаций. Вспомните инцидент в…

– Я ничего не буду вспоминать! – мне казалось, что мордастый сейчас вскочит со своего места и попытается придушить. Неважно кого – лишь бы выплеснуть свою злобу. Но вместо этого он продолжал поливать ядом: – Эти так называемые аномалии – тщательно проработанные мистификации. Скажите, зачем нужен был королю Анхурсу инквизитора, когда ведьмы исчезли? Ответ очевиден и инквизиция была распущена, что послужило уроком для всех остальных. Угроза – истинная или мнимая должна быть всегда! И не важно, как она будет называться – ведьмы. Драконы или же аномалии.

– Да, но, позвольте, есть свидетельства людей, которые пострадали от этих самых аномалий и…

– Именно! ОНО не только занимается тем, что врет нам в глаза, выкачивая деньги из карманов честных граждан и бюджета страны, они еще и калечат нас за это!

Он говорил что-то еще, но я больше не слушала. Аномалии. Что это такое и как они выглядят? Обыденность этого мира вползала в моё сознание новыми красками. Когда кажется. Что ты видела уже почти всё – внезапно появляется что-то новое. Интересное, необычное, захватывающее.

– Я скоро вернусь. – Лекса уже влезал в свою куртку – я за своими размышлениями и не услышала, как он начал собираться на улицу.

– А… когда ты вернешься?

– Скоро. Знаешь ли, людям надо что-то есть. – словно в упрек ответил он мне. Телевизор моргнул на прощание и покрылся черной пеленой потушенного экрана. Оставлять включенной какую-либо технику писатель не хотел.

* * *

Одиночество и тишина – прекрасные учителя. Только что ты готов был разливаться соловьем, радуя разговором собеседника, а вот уже сидишь – молча, задумываясь над каждым сказанным словом. Сколько слов мы умудряемся сказать зазря? Выболтнуть, вытолкнуть из себя, сорвать с языка, пустить конфетным фантиком по ветру. Словно выбрасываем мусор. Знаете, если у вас не получается найти слова – то это лишь потому, что они теряются в потоке своих товарок. Помолчите, окунитесь с головой в тишину и может быть тогда вам улыбнется удача.

Я, как и прежде, думала и мечтала, разве только что теперь оба эти занятия вышли на новый уровень. Раньше я могла думать только о том, чтобы увидеть белый свет, а мечтала найти себе новую хозяйку. Теперь же я думаю о том, сколько тайн хранит в себе мир и мечтаю не стать обедом для одной очень импульсивной дамы. Которую, к тому же, видела только я. Кукла-сумасшедший, марионетка, возомнившая о себе невесть что. Крутится в несуществующих мозгах недавно услышанное слово – аномалия. Что, если я – это аномалия? И те самые сотрудники службы ОНО должны явиться за мной, утащить в свои застенки и уничтожить? Мне представился огромный конвейер: масляный, выдыхающий пар из чугунных труб, грохочущий механизмами. Течет, ползет змейкой лента-цепь, за которую клещами подвешены обезображенные, потерявшие в тяжелых боях конечности, обнаженные куклы. Как я. С треском опускается на пластик беспощадный пресс, хрустит расколотый пластик. И все в беззвучной тишине – по близости нет тех, кто умеет слышать кукол…

Стало страшно. Вдруг, они сейчас ворвутся прямо сюда, в комнату, с пулеметами наперевес? Прямо как те бойцы с инопланетянами? Что чувствовал сектоид, прежде чем в него разрядили половину магазина? Не знаю.

Солнце ласково улыбалась своими лучами сквозь окно и задернутую занавеску. Я поднапряглась и попыталась повернуть голову – в этот раз мне было больно, но уже не так, как вчера. А что, если боль пропадает после тренировок? Как у людей – чем больше тягаешь штангу, тем…

– Молодец.

Меньше всего я ожидала сейчас чужой похвалы. Скажи мне это Лекса – и я готова была бы вертеть головой с утра до ночи, лишь бы он хвалил меня почаще. Но писатель ушел за обедом, так что говорить со мной могла разве что Повелительница Тьмы. Я осторожно повернула голову на голос – пусть нахалка знает, что я не так проста, как кажусь. Лишь спустя мгновение до меня дошло, сколь глупы и тщетны подобные выходки перед ней.

Говорят, что мир спешит удивлять. Что стоит только появиться на свет – как поток новой информации захлестнет, смоет… а потом низвергнет вниз крутым водопадом. Рядом с столом стояла девочка. Маленькая, лет десяти, может быть даже младше. Моя хозяйка решила вернуться за мной? Да нет, моя-то рыжей была, а эта – златоволосая. Улыбается, хлопает длинными ресницами, сапфирами горят голубые глаза. Из-за спины выглядывают белоснежные маленькие крылышки, почти до пола достает длинное белое одеяние.

Я молчала. Задавать вопрос о том, кто сегодня решил закусить мной – излишне. Пусть сами чешут языками, а мне лень. Гостья, в отличии от прошлой, выглядела не злобной, милой и доброжелательной. Руки с маленькими пальчиками, красивая белозубая улыбка, сияющий круг над головой.

– Я – Аюста, – представилась, наконец, девочка, протянув свою ладошку к моей руке и подержавшись пальцами за нее. Мне вспомнилось, что тоже самое делали люди, когда здоровались друг с другом.

– П-привет? – неоднозначно ответила я. В конце концов, я не знаю, чего ожидать от этой девчонки. Следуя последним событиям, может произойти что угодно. Она заявит, что Повелительница Тьмы – её мама и попросила забрать меня, так сказать и принести к ужину. А, может быть, она сейчас усядется на полу и будет играть со мной в дочки-матери. Мне стало противно об одной только мысли об этом. Противно и странно – еще четыре дня назад это был предел моих мечтаний…

– Тебя ведь Полиной зовут, правда?

Вот оно что. Я еще вчера хотела спросить, что значат слова Лексы, когда он только зашел в комнату. А теперь, оказывается, это моё имя. Остается только гадать, каким образом он сумел его узнать. И почему его знает эта девочка? Меня неприятно кольнула мысль о том, что моё имя знают абсолютно все, кроме меня самой.

Молчание затянулось. Аюста, кажется, не знала, о чем говорить дальше и я решила её подтолкнуть.

– Ита-ак, Аюста… кто ты такая? И – главный вопрос: ты не собираешься меня съесть?

Последний вопрос заставил девочку смущенно зардеться. Она осуждающе посмотрела на меня, словно спрашивая, как я могла только подумать о ней подобное? Мне стало стыдно – девочка и в самом деле не вызывала каких-то опасений.

– Она уже была здесь, да? – Аюста без разрешения взяла меня в руки. Я промолчала против такого произвола. Девочка притулилась в углу, рядом с огромными черными сумками Лекса. Торчал большущий красный игрушечный руль из шелестящего пакета, улыбалась мордашкой плюшевая лисичка. Надо будет попросить у Лексы потрогать это чудо…

– Повелительница тьмы? – на всякий случай поинтересовалась я, сначала не поняв, о ком идет речь. Девочка ловко управлялась с моими подвижными частями, усердно придавая моему телу определенную позу. Покончив с этим, Аюста усадила меня в своих ладонях. Я терпеливо ждала, понимая, что наконец-то нашелся тот, кто ответит хотя бы на парочку вопросов и рассеет туман таинственности.

– Юма. Её зовут Юма. Она поедает таких, как ты, точнее сказать… – маленький ангел посмотрела на потолок, словно ища там подсказку, лишь потом вновь опустила взгляд на меня. – Точнее сказать, она ест жизнь таких как ты.

Юма, значит. Звучит, как имя злобной колдуньи из простейшего мультика. Я представила на вчерашней гостье черный колпак и мантию, увитую змеями. Получилось довольно похоже.

– А таких, как я – много? – следующим вопросом, который я планировала задать, должен был стать о людях, как Лекса. Их тоже много? На каждую куколку – свой писатель?

– Нет, не очень, – лицо девочки вмиг погрустнело. Второго вопроса мне задать не дали, Аюста сразу перешла к делу: – Я – дитя света, мы приглядываем за… такими, как ты.

Она смутилась еще больше. Видимо, «такие, как я» зовутся не очень приятным для слуха словом. Ну и ладно, в обиде не буду. – Я пришла затем, чтобы помочь тебе. Ты ведь научилась… двигаться сама, да?

Мне собирались помочь. День ото дня не легче, и я, как всегда, в центре происходящего. Оставалось гадать – кто придет ко мне завтра? Не сильно удивлюсь, если Белый Лис спустится из своего небесного логова…

Не говоря лишних слов, я поднапряглась. Голова повернулась, устремив мой взор прямо ей в глаза. Аюста, кажется, только сейчас поняла, что всё это время я смотрела лишь на её щеки и подбородок.

– Молодец! – девочка мигом позабыла о своём промахе и, казалось, готова захлопать в ладоши, не потрудившись вынуть меня из них. Она невольно качнулась, а я чуть не упала.

– Извини, я не хотела. Ты можешь двигаться! Ты… можешь… двигаться! – в её глазах читалась самая настоящая, искренняя радость. Не удивление, словно она каждый день слышала о том, что куклы могут двигаться самостоятельно, а радость от того, что, наконец, увидела такую диковинку. Словно она была не Аюстой с крыльями за спиной, что пришла помочь мне бороться с злобной Юмой, а самой обыкновенной девочкой. Мало ли малышек мечтает о том, чтобы их любимая кукла вдруг заговорила или начала ловко двигать руками и ногами? Странно вот только – она ведь уже видела, как я повернула голову, когда пришла ко мне. Или она хвалила меня за что-то другое?

– Это очень хорошо, – уняв собственный восторг, выдохнула она. Мне показалось, что девочка очень хочет поправить мешающий ей локон волос, неудобно упавший прямо на глаза. Но она боится выронить меня из рук. Тот самый неловкий момент, когда чувствуешь себя чем-то важным… – Ты и дальше должна пробовать двигаться – самостоятельно. Тебе ведь снилось, что тебя утягивает темнота?

Я вспомнила те кошмары, что снились мне до этого и те, что были недавно. Хотелось кивнуть головой, но, на этот раз, движение отозвалось жуткой болью. Это не скрылось от глаз Аюсты.

– Тебе будет больно, но только поначалу. Знаешь ли, куклы не должны двигаться, вот твоё собственное тело и сопротивляется этому. Оно не привыкло к тому, что ты можешь так делать.

– Кстати, а почему я так могу делать?

– В тебе есть искра. Ты знаешь, что-нибудь про искру? Вижу, что не знаешь. Это… нечто вроде того, что может сделать живым неживое. Как волшебство. Так вот, возвращаясь к кошмарам – ты ослабла искрой, её в тебе почти не осталось, а потому Юма тебя чуть не съела. Но… я не знаю, что произошло, но ты стала сильней. Она ведь пыталась тебя напугать, да?

– Еще как! – тут же отозвалась я.

– Когда ты учишься чему-то, пытаешься сделать что-то самостоятельно – твоя искра растет. Становиться сильнее, не такой жидкой, чтобы её можно было поглотить. Вот она и пытается тебя запугать, заставить потерять надежду. А страх убивает искру.

Я не заметила, как за окном вновь потемнело – от Аюсты, как истинной дочери света, исходило свечение, будто от лампочки. Лекса же обещал вернуться пораньше – опять обманул? Хотя, сколько прошло времени с того момента, как он ушел? Не знаю.

Комната задрожала. Покосилась картина над нашими головами, подпрыгнул – я слышала, компьютер Лексы, рухнул на пол пульт от телевизора. Аюста подняла голову. Осмотрелась по сторонам. Кажется, ей стало страшно – точно так же, как и мне, только она не хотела этого показывать. Тьма в том месте, до куда не доставал свет от девочки, сгущалась, обращаясь густым туманом, а потом и черным дымом. Кажется, сегодня встретятся две противницы. Аюста, конечно, девочка хорошая, но, я сомневаюсь в том, что она сможет что-то противопоставить силе взрослой женщины. Хотя, кто их знает, внешность бывает обманчивой. Вдруг под личиной стеснительной и милой девочки прячется могучий воин? Сейчас щелкнет застежкой молнии, сверкнет мечом света, заиграет бугристыми мышцами и…

Повелительница Тьмы – звать её Юмой у меня почему-то не получалось – сверкнула белыми зрачками глаз на Аюсту. Та прижала меня к груди, не собираясь отдавать злой колдунье.

– Забавно.

Я ждала, что сейчас польется поток слов, проклятий, насмешек. А Дымная Дама, кажется, всё в мире считала забавным. Меня, мою жизнь, Аюсту, что сжимает меня в руках… Я не видела, но представляла, как девочка сейчас озлобленно зыркает на противницу.

– Уходи! – голос Аюсты дал слабину, прозвучал, как визг.

– Вдвойне забавно. Знаешь, я ждала кого угодно, но чтобы тебя…

А потом было нечто…

* * *

Ладони Аюсты пылали если не огнем, то чем-то очень похожим на него. Черные, словно в смоле, руки её противницы мерцали сиреневым светом. Весь мир – одна большая комната, залитая лишь темнотой. Весь мир – вспышка света, что слепит глаза. Еще секунда и, наверно, увидишь, как зарождался мир. Озлобленные, не девочка с женщиной, а свет с тьмой столкнулись лбами, отвешиваю друг дружке массивные удары. Я не успевала следить за ними, повиснув над полом. Я вновь обладала кожей, я вновь была человеком. Грустно, подумала я – ведь это всего лишь сон. Последний кошмар, чтобы завтра уже – не проснуться. Лекса найдет в своей комнате не любопытную Полину, готовую поглощать новую информацию вагонами – а всего лишь безжизненную тушку. Тельце с шарнирами, кусок пластика, место которому – в душном ящике. Что он, интересно, подумает? И что будет делать? И что сталось там, в комнате?

Аюста проигрывала и я это видела. Еще одним ударом больше, и она согнется, прогнется под тьму, падет на колени, а свет, что исходит от неё – померкнет. А там из пола вынырнет щупальце мрака, обовьет её крохотное тельце, утащит в свою трясину. Можно не расстраиваться – я следующая.

Я верила в то, что этого не допустят. Что тот, кто послал ко мне юную малышку, вдруг одумается и прервет это избиение. Юма неумолимо осыпала соперницу ударами, ловко уходя от каждого её выпада, словно заранее зная, куда та собирается бить. Мне казалось, что с неба спуститься великан в сияющих доспехах, урезонит колдунью, моргнёт ослепляющим светом, заставит тьму свиться жалким остатком в уголке.

Но никто не торопился прервать бой. Из носа девочки брызнула струя крови, потекла по губе, подбородку… мне почему-то вспомнился Счастливчик из игры. Аюста то и дело поглядывала на меня – с удивлением, будто ожидая, что я вступлюсь за неё. А как кукла может вступаться за кого-то? Я не знала ответа на этот вопрос. Но, ведь если моя маленькая союзница ждёт от меня помощи, может быть, я и в самом деле могу это сделать? Что она там говорила мне про искру? Что в своих кошмарах я могу пользоваться её силой, чтобы подавить, прогнать, напугать противницу. Звучит прекрасно. Да вот только как это сделать?

Меня дернуло вниз – щупальце тьмы языком скользнуло по моей ноге, а потом, словно плеть, обвилась вокруг щиколотки. Нет, нет и еще раз нет! Кажется, я не следующая, я первая! Вот же Повелительница Тьмы сегодня попирует. Дочь Света, живая куколка с искрой – просто праздник живота, не иначе!

Моя защитница старалась изо всех сил. Я видела, как с её рук шнурами били лучи света, но утопали во всеобщем мраке. Мир уже не был чернобелым, он уже понял, кто сегодня правит балом. Мрак торжествовал, мрак преждевременно ликовал и праздновал победу. Меня затянуло по пояс. Попытаться высвободиться? Да что толку теперь…

Они бились в безмолвной тишине. Словно обоим нечего сказать друг дружке. Сколько они враждовали до меня? Сколько кукол с искрой поглотила Юма и выхватила из рук Аюсты, прежде, чем появилась я? Из глаз девочки брызнули слезы – поражение уже ухмыльнось ей в глаза. Думала, что сегодня всё будет иначе, глупышка? Ошиблась.

Аюста рухнула на колени после очередного удара, плюнула кровью, подняла глаза на соперницу и разрыдалась. Зашлась тихим плачем, гневно и беспомощно смотря Юме прямо в глаза, словно с укором спрашивая – ну что, довольна? Рот Повелительницы Тьмы оскалился, не в ухмылке – улыбке. Наивность, беспечность, беспомощность – того и гляди, женщина доброй матушкой поможет Аюсте встать на ноги, вытрет лицо платком. Лишь спустя мгновение, когда в руках мучительницы вспыхнул ярким пламенем, извиваясь змеиными хвостами, хлыст, я поняла, что это улыбка собственного могущества. Как приятно осознавать, что у твоих ног валяется маленькое и беззащитное перед тобой, слабое существо?

– Ай-яй-яй, какая плохая девочка, – наконец, сподобилась до разговора Юма, не торопясь обрушить на Аюсту своё ужасающее орудие. Медленно, не торопясь, наслаждаясь каждой секундой своей победы, она подходила к девочке все ближе и ближе. У меня перехватило дыхание. Что же, что же надо сделать для того, чтобы прекратить это безумие? Громко закричать, рвануться, что есть силы, надеясь, что вот после этого Повелительница Тьмы бежит в страхе. Не бежит и не в страхе. Усмехнется, расхохочется, прямо мне в глаза, тем самым продлевая нашу с Аюстой муку.

Искра, говорила мне девочка, искра жизни дает свет. Вот только, что это значит – я спросить не успела. И как задействовать свою искру? И останется ли она у меня после того, как я смогу ей воспользоваться? Останется, наверно, мелькнула у меня мысль в голове, Аюста же не глупая.

Искра равна жизни. Она дает возможность ощущать, мыслить, любить… Я тяжело дышала, пытаясь отыскать внутри себя эту самую «искру». Какой она должна быть? Как выглядит, где сидит, в какие дебри меня спряталась и не желает вылезать наружу?

– Надо наказать, – не скрывая самодовольства, Юма остановилась рядом с девочкой. Кончик плети щелкнул в воздухе, обещая мало хорошего. Но через мгновение хлыст растворился в воздухе, изошел на нет, потух восковой свечой. Женщина ухватила недавнюю соперницу за волосы, подтащила к себе, забросила на колени. Сейчас выпорет, пронеслось у меня в голове и захотелось зажмуриться. Мне вспомнилась подобная сцена с моей хозяйкой. Ребенок – кукла, беззащитен, безволен и слаб в руках взрослого.

– Маленькая дрянь! – казалось, Повелительница Тьмы наслаждается сложившейся ситуацией. Схватить раздражение, обиду прошлых неудач, желание отомстить – и вложить в унизительный для соперницы шлепок. Пусть кричит, пусть плачет, пусть познает себя не дочерью Света, а всего лишь маленькой, запуганной девчонкой. Пусть сожмется в комок от собственного бессилия и унижения – и вот тогда… тогда она поглотит её.

А ты, малышка, плачь! Плачь, кричи, бейся в истерике, вкушай всю прелесть собственного унижения. Юма, старательно изображая разгневанную матушку, то и дело что-то бурчала себе под нос, а каждый хлопок отзывался в моих ушах ужасным грохотом и я зажмурилась. Плачь – вопил шлепок, моли о пощаде, рыдай, роняй слезы! Ритм ударов колоколом бил у меня в голове.

Ритм.

Аюста не плакала, лишь вздрагивала, каждый раз, с трудом сдерживая рыдания. Но долго это не продлилось – Аюста вскрикнула – не от боли, от обиды, с глаз брызнул поток слез.

Ритм…

Пата-пата-пата-пон – шагают игрушечные человечки, чеканят шаг, радостно подпрыгивают – и удрученно замолкают, если ритм отзывается неправильно. Тук-тук – отозвалось моё крохотное сердце. Пон-пон-пата-пон – барабанщик лупит в свои барабаны, а войско вскидывает копья. Бойся враг, готовься враг, будешь бит, враг! Тук-тук, тук-тук. Ритм равен жизни? Но если мое сердце стучит в ритме, значит, оно живое? Искра, что так долго пряталась от меня?

Моё тело озарило вспышкой. Туман мглы, что до этого стискивал меня в своих объятиях, дрогнул, боязливо отступил, змеями пополз, спасаясь в самых дальних углах. Юма занесла руку в очередной раз, но не опустила, посмотрела на меня, одарила улыбкой – странной. А в глазах Аюсты по прежнему стояли слезы. Я-то надеялась увидеть на её лице улыбку, что же я сделала не так?

– Похвально… похвально, – Юма отшвырнула девочку подальше от себя. Кажется, моя попытка защитить себя только раззадорила её. С другой стороны – с неё слетел весь тот лоск и самоуверенность. Лицо спряталось за маской удивления, подобной выходки от меня никак не ожидали. – Малышка показывает зубки и, оказывается, умеет кусаться. Похвально.

С женщины то и дело срывались куски тьмы, обращались в уродливых безглазых червей, разевали черные пасти и таяли в губительном для них свете. Сама Юма даже не пыталась подойти ко мне хоть чуточку ближе. Она хотела уйти, но думала над тем, как сделать это, не потеряв лица.

– Сегодня, миленькая моя куколка, я оставлю вас в покое. Но не думай, что тебе это сойдет с рук.

Аюста поднималась на ноги, размазывая высыхающие слезы на лице. Немного подумав, она придирчиво осмотрела по прежнему беленькое платьице, принялась стряхивать несуществующую грязь. А, может быть, тьма успела налипнуть к ней и…

Повелительница Тьмы растаяла прямо передо мной, рассыпалась на мириады крохотных теней, что боязливо разбежались в разные стороны. Победа?

Победа – улыбнулась мне Аюста…

* * *

Теперь она снова была гораздо больше меня. Всё та же комната, ничего не изменилось. Возможно, конечно, стало чуточку холодней, а я теперь не слышу стук собственного сердца, но уже гораздо лучше. Мы сидели молча и я боялась что-нибудь спросить у девочки, а она расположилась в том же самом углу, позволив мне, как и раньше, сидеть в её ладонях. Притронуться к малышке, ухватиться крохотными ручками за её палец, пожалеть, погладить, принять часть боли… не боли – обиды, принять её часть на себя, пережить вместе с ней. Бывает, маленькая, всякое бывает. Большие всегда обижают маленьких, не плачь.

Не плачу – молчаливо говорили мне её глаза, уставившиеся в темноту. А мне представился Лекса, что сейчас разгоряченный обедом и прогулкой ворвется в свою комнату. Что он увидит – маленькую девочку, что сидит у него в комнате и неизвестно каким чудом сюда попавшую? Что некий недруг подослал к нему девчонку и вот-вот нагрянет полиция? Не знаю. Юма испарилась, растаяла во тьме, ушла не солоно хлебавши. Туда ей и дорога! Не плачь, Аюста.

Не плачу. Молчание больше не напрягало – успокаивало. Легкое дыхание, девочка, похожая на забитого и бедного, всеми брошенного воробушка. Защитница? Куда тебе в защитницы, кроха, когда тебя саму нужно защищать? Я тут же устыдилась собственных мыслей. Если бы не Аюста – кто знает, что стало бы сегодня со мной? Молчание многозначно послужило мне ответом.

Тишина. Говорят, что среди тишины рождаются слова. Рождаются – и в тот же миг умирают. Мне припомнилось, как погибали только что написанные строки под безжалостным ластиком программы. Вычеркнуть, убрать, вымарать, глаза бы мои не видели! Лекса жесток к словам, не до конца понимая их значения. Слова – ритм. Ритм – жизнь. Слова равны жизни? С сегодняшнего дня в копилку моих вопросов только прибавилось. Знать бы только, когда явится добряк, стукнет по ней молоточком, раскроет всё и сразу.

Всё и сразу – не интересно, подумалось мне.

– Я должна уйти, – заявила мне девочка. После этих слов мне сразу же стало чуточку спокойней. Проблема объяснений с Лексой – которые он, конечно же, и не послушает – валуном свалилась с моих плеч и сгинула где-то в недрах пучины беспечности.

Девочка поднялась на ноги, усадила меня на стол – прямо там, где я и сидела, постаравшись придать тот же вид, в котором я была до этого.

– Аюста? – позвала я девочку, когда она выпрямилась передо мной. На раскрасневшемся лице появилось недоумение. – Мы победили?

– Сегодня – да.

Я хотела было спросить – а будет ли завтра? Неужели это превратится в еженощную битву? Если так, то не знаю, насколько меня хватит.

– Спасибо. – Аюста слабо улыбнулась прежде, чем исчезнуть. Словно тысяча фей вынырнули из сказок и окружили её своим сияньем. Моя новая подруга исчезала в танце крохотных звездочек, пока совсем не исчезла, оставив в напоминание о себе блестящую пыльцу. Секунду, и она стала самой обыкновенной пылью, а в комнате зажегся свет.

– Это я, – Лекса был доволен, глаза лоснились, пылали странным огнем. Волосы стояли торчком, будто он нещадно теребил собственную голову на протяжении часа, губы ширились в хитрой улыбке.

Он ляжет спать, подумала я – и тогда я смогу подумать. Вопросы вопросами. Но стоит поразмышлять над новой информацией и всем тем, что удалось узнать сегодня. А новостей было некуда девать – хоть целую книгу пиши.

– Знаешь, я тут подумал…

* * *

– Опять ребят танком закапывают, – тихо, сквозь слезы, проговорил солдат, облаченный в рваный бронежилет. Слезы бороздили грязь на измученном и уставшем лице, сквозь губы пробивался оскал.

Там, за стенами ветхого корпуса, танк мощными гусеницами катался по трупам. Трещали кости, земля и асфальт жадно впитывали алую кровь, красной кашей обращались те, кто еще два дня назад улыбался, шутил, жил…

Музыка касалась моих ушей, заставляя содрогаться. Я отрицательно покачала головой – Лекса даже не заметил этого. Он не смотрел на экран, а я видела – на белой стене то и дело вспыхивали символы букв, чтобы через мгновение обратиться новым предложением, а по соседству, старый полковник бранился на танкиста, танкист молча, с скорбной миной на лице, давил уже неживое, плакали много чего повидавшие на своем веку солдаты. Мне хотелось спрятаться. Испуганно забиться в угол, как до этого Аюста мечтала подальше оказаться от Повелительницы Тьмы. А в глазах моего спасителя – азарт, огонь, не желание видеть творящегося прямо под носом, страшная, уродливая улыбка. Мне показалось, что еще мгновение – и симпатичное мне до этого лицо обратится в поросячью харя.

На какой-то миг прямо перед моими глазами скользнула зеленая линия – прямо из экрана, устремившаяся мягкой волной прямо в сердце писателя. Улыбка ширилась, норовя покинуть пределы лица, изображая высший предел наслаждения. И, словно конвеер, Лексы изрыгал из себя это – буквами, словами, предложениями.

Я отвернулась. Нет, не хочу видеть этого азарта на костях, вдохновения на плаче. Чем Лекса лучше Юмы, если наслаждается… подобным? Жестокость? А может быть что-то другое, чего я просто не могу понять? Лекса – тот, что положил меня спать рядом с собой, когда мне было страшно, включивший для меня телевизор, объясняющий, добрый, безобидный – и вдруг страшный монстр? Всё – лишь шелуха, а стоит её снять, как сверкнут озлобленные глазки труса и подлеца?

– Ты опять плачешь?

– С чего ты взял? – грубо ответила я ему вопросом на вопрос.

– Чувствую. Не плачь. Тебе сегодня не страшно?

– Не страшно.

Лекса попытался коснуться меня пальцем, погладить, но я потребовала оставить меня в покое. Мне было противно, что его пальцы касались меня, что еще вчера я получала наслаждение от того, что лежу рядом с ним. Словно вся та чернь, грязь и мерзость, которую он столь старательно вбирал внутрь себя коснулась меня – холодными пальцами. Нырнула в глубину дыши и копается, вытаскивая все мои страхи наружу, обращая образ милого толстячка – в кровожадного монстра.

А в моей голове мысли устроили самую настоящую войну. Лекса не может быть подлецом, тебе просто показалось! – кричали одни. Еще как может – мухой жужжали другие. Ты только вспомни его глаза, когда он писал? Почему он запустил именно этот ролик? Почему оставил его на экране, когда мог спрятать за белым покрывалом документа? Мог, но не сделал – словно желал показать мне свою истинную суть. Но если желал показать свою суть, значит – он не желал от меня ничего скрывать и даже, в какой-то мере, поступил благородно? Сразу и начистоту?

Хватит – сказала я самой себе. Как-нибудь потом с этим разберусь, а сейчас лучше поразмышляю над тем, что сказала мне Аюста. Начнем с того, что она – моя защитница? Но где она была все то время до этого? Почему, зная, что во мне есть хоть капля искры – ведь я могла думать, они не попытались меня спасти? Почему не поддержали, почему не научили? А, вдруг у них там союз? Ну, у света с тьмой. Мелочь, вроде меня, приносят в жертву всепоглощающей мгле, чтобы защитить действительно живых. Людей, например. Мне представился огромный алтарь, на котором приносят в жертву живые предметы. Стонет под натиском всеразрушающего молота фарфоровая чашка, отбивают последний час умирающим механизмом старые часы, влажнеют глаза раздробленной куклы. Меня. Я тут же отбросила эту версию прочь. Надо будет обязательно спросить об этом у Аюсты, если она придет ко мне еще раз. Надеюсь, что девочка не отделается от меня простым пожатием плечиков. Мол, опоздала просто, с кем не бывает? Знаешь, сколько оттуда до тебя лететь…

Ладно. Юма утверждала, что я кого-то жру. Живчик. Буду думать, что это Лекса. Но как я могу его есть? Я не людоедка. Представьте себе только – хороший сюжет для страшной сказки: кукла-людоедка. А еще она говорила о том, что хочет попридержать меня на потом – мол, чуточку стану потолще и…

Толстеть я не собиралась, хоть и дизайнер-извращенец сделал меня излишне худощавой. Сдается мне, Повелительница Тьмы имела ввиду что-то другое. Знать бы только, что именно? Может быть, стану живей? Моя искра разгорится, станет больше и… но ведь Аюста говорила о том, что если я буду развивать свою искру – смогу быть почти живой и тогда смогу сопротивляться Юме. Примерно, как это было сегодня вечером. Мне вспомнилось, как она хоть и не в испуге, но с удивлением, уходила от меня. Не победившая, но и не побежденная. Прямо какой-то затык. Чего я не понимаю? Ритм – жизнь? Слова – жизнь? Слова можно сложить в ритм? А можно ли поделить жизнь на ритм, чтобы получить слова? Загадка не из простых, а информации не хватает.

Мне вспомнилось, каким сегодня Лекса ворвался в комнату. Взбудораженный, восторженный, возбужденный. Положи перед ним тогда обнаженную красотку – он бы даже и глазом не моргнул, а бросился к компьютеру. Писать, нести в свет, родить какую-то мысль, идею, что застряла у него в голове. Опорожниться, а потом облегченно откинуться на спинку стула – мол, усе. Как будто в туалет сходил, теперь дышится легче.

Нет, не так Лекса заканчивал писать. Уставший и слегка злой, он нуждался в отдыхе. Никакого расслабления, наоборот – казалось, в его голове прокручиваются сотни вариантов того, как всё должно было выглядеть на самом деле. Чтобы, не выдержав, вновь ворваться в созданный самим собой мир и в, который раз, чуточку, но поменять правила.

Давным-давно кончился ролик про похороны танком. Лекса поубавил пыла – кажется, моё изменившееся поведение по отношению к нему его расстроило. Пальцы уже не так часто долбили по клавишам, высекая очередной абзац. А, может быть, он просто устал? Шатался где-то до поздней ночи, вот и…

Смерть кружила вокруг. Переглянулись караванщики, сидящие у огня, повеяло холодом, стало жутко. Ланая, привалившаяся спиной к большому бурдюку, вдруг поежилась и укуталась в шерстяной плед – не помогло. Элфи ждала этого прихода – сидела на коленках рядом с хозяйкой, то и дело припадая к её груди – дышит ли? Жива ли?

Дышит и жива – но это ведь только пока. Каждую ночь девочке хотелось затаиться, спрятаться где-нибудь, просто уйти – но она не могла. Кто же тогда будет защищать Хозяйку? Девочка устало зевнула, пожевала успевшую зачерстветь лепешку. Ей почему-то вдруг вспомнилась халва, которую женщина покупала ей по праздникам. А лакомство было сладким и вкусным – закроешь глаза, сунешь кусочек в рот и нет конца бесконечному наслаждению. А ведь, бывало, иногда Хозяйка щедро осыпала её конфетами или фруктами. Редко, конечно, за какие-нибудь особые заслуги – хорошо и правильно прочитала текст в большой волшебной книге, хорошо себя вела, что-нибудь еще…

Ветер надул щеки – и что есть силы обдал её колючим ветром и песком, словно норовя засыпать им малышку. Девочка старательно отряхнулась, смочила тряпочку водой, потом провела по губам Хозяйки. Пейте, Госпожа. Пожалуйста, ну пейте же! Больше всего на свете она ждала, что розовый язык облизнет высохшие губы и тогда…

– Может, пойдешь в шатер? – Ланая положила ей руку на плечо. Это ничего, подумала Элфи. Ланая – она хорошая, она просто не понимает, что мне нельзя уходить. Не понимает, что тогда придет Белоликая и женщина умрет. Девочка отрицательно покачала головой, а потом посмотрела прямо в глаза целительнице. Та, верно, подумывала утащить упрямую девчонку силой – ради её же безопасности, но сейчас передумала, угрюмо пошла прочь. Ланая старалась, думала рабыня, мы вместе помогали Хозяйке, но почему раны оказались столь сильными, почему они никак не желали проходить – ни под действием волшебства, ни под целительными мазями? От отчаянья ей хотелось разрыдаться.

– Привет, – белоликая никогда не забывала поздороваться. Элфи осмотрелась по сторонам – бледную девушку, с черными волосами, ярким венком и босыми ногами почему-то никто не заметил. Белый саван простирался над землей, а ночная гостья парила над землей. Девочка угрюмо посмотрела на мучительницу, а потом, нахмурившись, топнула ногой.

– Уходи! – грозно потребовала Элфи. В руках она сжимала молчаливого Ю. Плюшевый кротокрыс, казалось, ощерился плюшевыми же зубами, приготовившись защищать малышку. Белоликую это, кажется, позабавило.

– Уходи! – маленькая рабыня затрясла головой, того и гляди, вот-вот упадет на четвереньки и зарычит. Ночную гостью это ничуть не пугало и, не обращая на это внимание, она проплыла по воздуху к лежащей на земле женщине. Отрицательно покачав головой, бросила осуждающий взгляд на девочку – зачем. Мол, мучаешь? Дай ей уже умереть спокойно.

– Ну уйди… пожалуйста – Элфи упала на колени. Кожа коснулась остывшего песка. Крохотные камни так и норовили впиться в коленки, кто-то угрожающе прошуршал там, под песком. Черви-пескоеды, вспомнилась ей тут же сказка от Хасса и в тот же миг захотелось вскочить на ноги. Не вскочила. Посмотрев по сторонам, она пыталась отыскать Хасса – он обещался, что придет сегодня ночью, не заснет, как обычно, что поможет.

Врун и лгун! Всё из-за него! Если бы он сейчас пришел…

– Он не может прийти. Я его усыпила, – вступилась за него белоликая, а потом всё же опустилась на землю, страшно сверкнула глазами и белозубая донельзя улыбкой.

– Не отдам!

– Не отдашь? – картинно изумилась посланница Смерти. Третья ночь, кажется, обещала быть точно такой же долгой, как и две другие до этого. Белоликая дева скинула с головы венок, но тот не успел коснуться земли. Девушка воспирали над землей, растянулась туманом над девочкой и женщиной. Словно желала быть везде и сразу.

Элфи попятилась назад, но тут же натолкнулась на свою ночную собеседницу. Та обхватила малышку холодной рукой.

– Чему ты сопротивляешься, глупышка? Свободе? Она изойдет духом, а я заберу её с собой. И всё – ты сможешь вернуться домой!

– Домой? – переспросила Элфи, словно не веря собственным ушам. Белоликая надела ей на голову свой венок, а перед глазами проплыла черная дымка – чтобы через мгновенье развеяться.

Джаллин влетела в номер – как фурия, как вихрь, великаном нависла над сидящей на кровати девочкой. Элфи сжимала в руках шоколадку или то, что от неё осталось. Немедленное чувство вины и скорого наказания в тот же миг скользнули ей в душу.

– Я… – малышка искала самой себе оправдания, потупилась. Женщина схватила её за руку, стащила с кровати, грубо поставила на ноги. В дверном проеме показался какой-то бородатый мужлан. Неужели хозяйка хочет отдать её этому… ему? Всего лишь за то, что она съела шоколадку…

– Я неее… – захныкала девочка, когда Джаллин вышвырнула её за дверь. Девочка по инерции ударилась о стену.

– Халвы куплю. Завтра – пообещала в каком-то странном вожделении Хозяйка, захлопнув за собой дверь, швырнув рабыне свернутое в ком одеяло…

– Помнишь? Как думаешь, чем там занималась тогда твоя наилюбимейшая хозяйка?

Элфи не знала и даже представить себе не могла. Ей вдруг вспомнилось, как она с плачем, свернувшись калачиком, сидела под дверью и, закутавшись в одеяло, то и дело колотила ладошками в дверь. Джаллин кричала – пронзительно, исступленно, жалобно – тот бородатый мучает Хозяйку, сразу же догадалась девочка. Вырву бороду, выцарапаю глаза, пусть только появиться – девочка самой себе давала клятвы и обещания лютой мести. Только бы вышел, только бы открыл дверь, только бы…

– Она развлекалась, – приоткрыла завесу тайны Белоликая, стаскивая с малышки свой венок. – А ты? Ты не нужна ей! Помеха для счастливой жизни. Единственное, что ты делала, глупыш, это мешалась. В любви, в личной жизни, везде. Даже сейчас ты не даешь её попросту сдохнуть, всегда найдешь, куда пихнуть палку в колесо.

Элфи закусила нижнюю губу, стараясь не слушать, что говорит предвестница смерти. Не слушать не получалось, а её слова больно били её прямо в сердце. Девочке захотелось сжаться в комок, укутаться в одеяло, прямо как тогда – и уснуть. Уснуть, забыться и больше никогда не мешать.

– Тебя ждут дома. Ты помнишь маму? Помнишь свой дом? А помнишь, какими теплыми были вечера у камина? Нет, не помнишь. Подумай, чего ты была лишена всё это время – и знаешь по чьей воле? Виновница лежит здесь, прямо перед тобой.

Туман рассеялся, открыв рядом с Элфи безвольное тело Джаллин. Сделать шаг, развернуться – резко, дерзко, не понурив голову, не плача, сказав что-нибудь обидное и…

Не получилось. Она разрыдалась, желая залить собственное горе слезами. Еще никогда в жизни она не думала о том, что может попросту мешать Хозяйке в достижении её целей. Не просто мешать – а быть бельмом на глазу. Но ведь если оно так – почему Хозяйка не продала её? Почему не вышвырнула на улицу, когда была такая возможность, почему всегда возвращалась?

Отголосок воспоминания слабо пискнул где-то на задворках сознания, а девочка поторопилась ухватиться за него. Джаллин сидит в кресле, разглядывая картину, а Элфи, опять же, сжавшись, сидит у неё на коленях. Пальцы женщины нежно, аккуратно касаются волос, теребят торчащие острые ушки, гладят. В ноздри бьет противный и дурманящий запах амисовой настойки, а малышке все равно. Хозяйка пригрела – пришла после прогулки не злой, как обычно, не с мужчиной, а одна – и долго-долго смотрела на девочку, прежде чем привлечь к себе. Тепло рук, нежность, всё это время прятавшаяся внутри, бороздки слезинок на щеках женщины. Это ничего, думала Элфи, вспоминая, как её выпороли вчера. Это ведь ничего, главное, что мы вместе. Женщина молчала – ей не нужны были слова.

– Не отдам! – сквозь слезы девочка метнулась к телу на песке, обхватила руками, зло сверкнула глазами на белоликую. Та грустно улыбнулась, вздохнула и отрицательно покачала головой. Всё это превращалось в какую-то игру – с каждой ночью соперница за жизнь Джаллин возвращалась всё с более весомыми аргументами, стараясь доказать, что женщина обязана умереть. А Элфи все трудней и трудней было приводить доводы в пользу обратного. Эта ночь, кажется, вновь осталась за рабыней, солнце лениво вынырнуло из-за горизонта. Вот только чем она будет оправдывать сегодняшним вечером? А, может быть, белоликая больше не придет? Элфи очень хотелось этого…

Вот уже которую главу девочка упорно вытаскивала свою хозяйку из лап смерти и каждую ночь находила неопровержимые аргументы, чтобы пожинательница душ вновь ушла посрамленной и несолоно хлебавши. Можно ли обмануть смерть? А договориться с ней? Не желаете ли, Юма, познать всю суть и важность моих аргументов? Сегодня вам не стоит есть мою искру, лучше загляните завтра – а ну-ка я потолще стану? В следующий раз как она придет, надо будет обязательно попробовать. Вот только у меня возник вопрос – Лекса слушает тяжелую для восприятия музыку. Печальную, грустную, наталкивающую на не самые лучшие мысли. А потом сдабривает всё это сценами из фильмов, на которые нельзя смотреть без содрогания.

Потому что это – правда, вдруг кольнула меня очередная мысль. Он слушает правду такой, какая она есть. Принимает её такой, какой она есть, не желая поддаваться сладости обмана. Но почему он пишет о печалях и любви маленькой девочки именно под такую музыку? Зачем? Можно было бы включить чего-нибудь повеселее. Недавняя обида, заставлявшая меня грубить писателю уже сошла на нет, а сама я теперь хотела взглянуть на него еще раз. Под новым углом, под другим ракурсом, раскрыть завесу тайны его личности. Или одной из граней его личности, а сколько их еще кроется где-то внутри? А что, если они все нужны ему для того, чтобы вызвать очередной приступ необходимых эмоций? Как можно писать о том, чего никогда не виде собственными глазами? Остается лишь прибегать к чужому опыту. Можно ли заключить любовь в слова? Схватить, описать, указать, что вон там она начинается, а вон там граница заканчивается. Нет, наверное, нельзя. А смех, радость, печаль или грусть? Их можно, значит? Я вспомнила, как мне было жалко Элфи. Кто же ты, Лекса? Трус, мерзавец, жестокий мучитель, получающий удовольствие от того, как над девочкой издевается самый дорогой ей человек или же умелец, что собирает в себе концентрат чужой боли, дабы выплеснуть её на бумагу?

Движение – жизнь? Аюста говорила мне. А мне было больно, когда я двигалась. Движение – боль? Боль – жизнь? Где ты прячешься, искорка, что тогда заставила Юму испуганно уйти в небытие? Клац-клац – отбивали судьбу малышки пальцы писателя. Он не смотрел, не видел, не думал – он творил. Юный Бог, получивший на руки карт-бланш. Махнет рукой – река разольется, махнет другой – возвысятся горы. Найдет третью, ей тоже – так, словно отмахиваясь от мухи – и вот уже высятся бесконечно зеленые леса. Как ему это удается? Откуда он берет поток слов, рекой льющийся с кончиков пальцев. Интересно, а если бы не было компьютеров, если бы не было возможности печатать – что бы он делал тогда? Мне представился Лекса при свечах, что постоянно оглядывается, смотрит в окно – и хватается за заточенное гусиное перо. Скрип и тихий писк, будто где-то на кончике засела обиженная мышь, растекается по столу уродливая черная клякса.

Я моргнула, прогоняя наваждение. Воображение, как мне показалось, посмеялось надо мной. Откуда столь причудливые образы? Лекса ничего не сказал мне, вставая из-за стола. Через мгновение он скинул с себя одежду и развалился на кровати – устало и опустошенно. Выплеснул, выплюнул, опорожнился словотворчеством – мелькнула на лице усталая улыбка. Словно писатель вот-вот желал вскинуть руки, потянуться и крикнуть во всю глотку о только что пришедшей к нему свободе.

* * *

Я летела. Время от времени я боязливо смотрела себе под ноги – нет ли там щупалец, что норовят удержать меня внизу, не дать мне догнать своих сестер, дотянуться до той яркой, но очень далекой звезды. Я долечу – говорила я самой себе и улыбалась. В груди щекотало от легкости. Словно я маленькое перышко, возносимое ветром в самую высь. Где-то там, внизу обиженно хмурилась Юма, мелькнуло лицо дочери света, одарив меня улыбкой. Я вернула улыбку, кивнула головой. Свободна! Могу лететь! Могу парить! Могу делать всё, что только захочу, но я должна добраться до звезды. Беззвучными сверчками мои товарки уплывали всё выше и выше, предлагая мне догнать их. Не можешь, будто бы спрашивали они – ну и не надо. Нам больше достанется. Я тоже хочу – обиженно насупившись бормочу себе под нос и прибавляю в скорости. Не кукла, не кусок пластика. Нечто большее…

* * *

Я – кукла. Но не простая, не такая, каких полным полно в магазинах игрушек. Я не уродливый кусок пластика. Не ошибка дизайнера, я просто живая. Где-то внутри вместо сердца полыхает голубым пламенем моя искра. Почему голубым? Не знаю, просто мне так хочется. А еще меня зовут Полина. Кстати говоря, о именах…

– Лекса?

Писатель теребил подбородок, читая сегодняшние новости в интернете. Судя по выражению лица – они были не самыми приятными. Что же могло так разочаровать мучителя детских душ?

– Агась? – после минутного молчания, наконец, отозвался он.

– Ты вчера сказал, что меня зовут Полина. С чего ты взял? – обида, столь некстати зародившаяся в моей души прошлым вечером испарилась, изошла простой глупостью. И что мне тогда взбрело в голову? Человек ведь волен слушать любую музыку, которая ему нравиться. И если ему нравиться слушать про предательства и уходить с головой под скорбную мелодию с аккомпанементом из треска костей… от одного только воспоминания я передернулась – не хотелось видеть нечто подобное ещё раз.

– Я вчера был в магазине игрушек. Видел такую же, как ты. Там, на коробке было написано, что твою товарку зовут «Полиной».

Вот оно значит как. Я грустно посмотрела на свои руки, на пятно, что каким-то чудом оказалась на черных штанах. Носок белого пластикового ботинка с вызовом смотрел в потолок. Будто вот-вот раззявит пасть и проглотит весь мир. Вот оно что – пронеслось в моих мыслях. Зачем он ходил в магазин игрушек? Может быть, хотел купить мне подружку? Выходит, он с любой куклой может вот так, не только со мной?

– А что ты там делал? – я тут же поняла всю глупость собственного вопроса, вспомнив про игрушечный руль, который он купил для… я вдруг осознала, что у Лексы могут быть дети. Крикливые, плачущие, капризные…

Это глупость, ответила я самой себе. Какие дети, если сюда он приехал затем, чтобы встречаться с девушкой? Хотя, кто его знает.

– Племяннику подарок покупал. Руль, видишь? – он, словно насмехался надо мной. Как я могу его видеть, если Лекса загораживал собой весь обзор? Но я промолчала. Юный писатель поправил очки на носу, вздохнул, потянулся.

– Я буду называть тебя Линка. Можно?

– Линка – я повторила за ним, словно пробуя своё новое имя на вкус. Мне оно одновременно казалось и дерзким, и приятным на слух. – Знаешь. Мне даже нравиться. Линка, Линка… это ведь производное от «Полина»?

– А какая разница? – Лекса был прав. Абсолютно никакой.

* * *

Я стояла у окна. Лекса, словно догадавшись о том, что я просто помираю со скуки, когда он уходит, решил мою проблему. Он поднес меня к окну, плотно закрыл форточку, выставил мои руки, позволив им упираться в толщь стекла. Таким образом мне удавалось видеть и то, как красиво режут крыльями небеса кричайки, и как мобили бороздят сеть местных дорог. Я готова была расцеловать своего спасителя за такой подарок! И почему я сама никогда не думала о подобном? Стоило ведь разок попросить и…

Лекса еще не ушел, а я уже наслаждалась своим новым развлечением. Казалось, я смотрю в монитор компьютера, где не происходит ничего интересного, но с другой стороны – меня чем-то увлекала вся эта людская сутолока. Кто-то куда-то спешит; маленькая девочка одной рукой тащит за собой младшего братца, а тот смешно семенит за ней следом. Сжимает что-то в кулачке – наверно, деньги на мороженное. Вон, и кафе напротив – манит большущим рожком-рекламой, с глазами и ртом. Зайдите, мол, отведайте! Мне вдруг почему-то стало грустно – мороженного я никогда в своей жизни не попробую. Как и ничего другого, вообщем-то. Я не смогу любить – как человек, не смогу наслаждаться едой, много чего еще не смогу. Меня наградили искрой? Или же все-таки прокляли? Плюнули крохотным огарком в сторону игрушечного тельца – и получилась я. Тебе теперь ничего нельзя, но ты можешь жить. Довольна?

Довольна, смело бы ответила я. И всё же…

И как же, все-таки, мы высоко жили. Я подсчитала окна в соседнем здании, досчитала до десяти – а ведь мы с Лексой жили гораздо выше! Масса игрушечных человечков внизу торопилась. Того и гляди, смогу ощутить себя всевластной богиней. Сижу – под облаками, смотрю – на всех и сразу.

Казалось, что я больше никогда не захочу вернуться туда – в утлую, маленькую комнатку. Зачем, когда там, снаружи самый настоящий, огромный мир? По нему, грохоча подошвами ботфорт и сапогов, гордо подняв голову вышагивают великаны. Люди, настоящие живые, коим не требуется для жизни искра, если Аюста не соврала мне. К ним не приходят озлобленные Повелительницы Тьмы, их не хотят съесть. Мне в тот же миг захотелось стать человеком. Не человечком – крохотной фигуркой, шныряющей у гигантов под ногами, а такой же, как они. Я смотрела – и предвкушала. Скоро опустится ночь и тогда город не просто преобразится, а очарует меня своим сказочным видом. Мне вспомнилось, как он представился в моем недавнем сне, и во мне само собой зародилось желание сравнить. Где лучше? Во сне или же наяву? Наверно, еще никогда я не ждала вечер с таким нетерпением.

Сумбур моих мыслей иногда собирался, приходя к единой точке, к контрапункту, заставляя меня возвращаться к вчерашним вопросам. Придет ли сегодня Аюста, принеся с собой россыпь ответов, не захочет ли Юма вновь испытать мою зародившуюся жизнь на прочность, смогу ли я понять Лексу? Вспомнив о писателе, я в тот же миг вздохнула.

Лекса… почему он подумал обо мне, прежде, чем уйти? Не оставил, как обычно, сидя на столе, а решил озаботиться моим досугом? Это ведь не как не вяжется с теми коррективами, что я успела внести в его образ. Решила, что буду принимать его таким. Каков он есть, а писатель вновь решил преподнести мне неожиданный сюрприз. Получите и распишитесь! Движение – боль – жизнь – музыка – ритм. Того и гляди сейчас вновь запоют человечки-кругляши. Что, если музыка, песни, которые он слушал вчера – всего лишь фон для его творчества? Этакая среда, в которой просто обязан окунуться его талант. Иначе – не выйдет, иначе – получится ерунда. Но ведь до этого у него получалось писать и без всякой музыки, иногда даже отрываясь на разговоры со мной. Что же выходит – я тоже для него всего лишь фон? Не всего лишь. Он заботится обо мне, он боится за меня, волнуется. А я неблагодарно смотрю на него – свысока. Вон, двинулась крохотная круглая фигурка, завернула за угол. Где-то там, верно, где я не вижу, его поджидает девушка. Красивая ли, хорошая ли, чем ей удалось закогтить его душу?

Мне хотелось походить по подоконнику, чуть сменить угол обзора, заглянуть чуточку дальше, чем позволила мне забота Лексы. Я попыталась сделать шаг – двинуть ногой. Поначалу ничего не получалось. Я повторила фокус с вращением головы – боль лишь дала о себе знать, но тут же ушла. Кажется, моё тело привыкало к тому, что я теперь – не обычная кукла, что внутри меня горит искра, что я просто пылаю жизнью, если можно так сказать. Шарнир скрипнул – неприятно и очень больно, а я потеряла равновесие и чуть не распростерлась на подоконнике лицом вниз. Вот было бы забавно – самой себя лишить такого подарка! Нет уж, ничего забавного в этом точно нет и… какая же я дура! Осознание стукнуло в голову, чуть вновь не сбив меня с ног.

Мне хотелось биться головой о стену, вечно просить у своего спасителя прощения. Ну как? Как же я не догадалась до этого сразу? Следовало всего лишь чуточку подумать вчера – головой, и тогда я не дулась бы зря на Лексу. Промелькнула перед глазами цепочка из того, что такое жизнь. Движение, ритм, боль…

Ему нужна была чужая боль для того, чтобы творить. Не стоны и крики пытаемых людей, а именно концентрат. Эликсир предательства, боли и страданий, что смогли сделать из музыки. Помните, я спрашивала, как можно облечь любовь в слова? А, выходит, что можно – у писателей ведь получается. Кто сказал, что подобное не может получиться у музыкантов? Наложить гриф на струну и сыграть, скажем, боль от потери, грусть, печаль, просто тоску? Зачем? Да потому что оно всё – живое! Не было бы таким – не могло бы тронуть, не заставило бы переживать, плакать, думать. Лексе просто не хватало жизни для своих слов – и он почерпнул её в другом источнике. Кто-то, возможно, так же будет читать его книги – чтобы вырвать из них искру. Мне захотелось, чтобы сейчас же передо мной появилась Аюста. Вопросы множились в геометрической прогрессии, а ответы всё не желали приходить. Но я чувствовала, что моя догадка – верна, что я не ошибаюсь. Но если всё так, значит, искусство тоже живое? А может ли оно таким быть? Почему нет – спросил рассудок. Логика лишь пожимала плечами. Она пасовала уже перед тем, что неодушевленные предметы могут жить, а уж о том, чтобы считать витальными ЯВЛЕНИЯ…

Экономика может быть злой? А наука – доброй? Может ли любовь что-нибудь чувствовать? Не знаю. А кто знает, у кого бы спросить? Поймать за грудки, потрясти, грозно глядя в глаза и брызжа слюной: знаешь, знаешь, паршивец? Говори!

Тьма густым туманом опускалась на столицу, а я смотрела, как вереницей разноцветных бус в разные стороны проносятся мобили. Гудят, свистят, визжат тормозами и рычат многомощными моторами. Солнце плавно, словно не торопясь, опускается за горизонт – будто его там в самом деле кто-то ждет. Я смотрела и ждала, наслаждалась и предавалась ужасу одновременно. Мне казалось, что моя противница вот-вот явиться, а я не смогу – как в прошлый раз, сделать пару ловких движений, освободиться от пут, вспыхнуть искрой жизни.

Воображение рисовало, что где-то внутри меня есть нить, а то и ворох, целая сеть крохотных и тонких нитей. Носится по ним маленькая искра – заплутавшийся светлячок. Моргнет светом вон там – и я могу думать, метнется на другой волос, вспыхнет чуть ярче обычного – и вот я уже могу двигать головой. Еще чуточку поднатужится – и я смогу чувствовать. Не те плоские чувства, что иногда все же пробиваются ко мне, а как настоящий человек. Может быть, Лекса сумел уловить в скорбных мелодиях что-то, что из-за моего недуга и скудности я не смогла попросту понять? Зря обидела его? А он не обиделся.

Мобиль внизу зло завизжал тормозами, и кто-то вскрикнул. В воздух взлетело что-то небольшое – я даже не успела рассмотреть и лишь через мгновенье поняла, что это – маленькая девочка. Мир остановился, застыл на мгновенье, а окружающие позабыли про свои дела. Размеренность лопнула стеклянным шаром, зазвенела крупными осколками. Медленно, словно боясь, что на них точно так же хищно выскочит стальной монстр, прохожие подходили ближе. К малышке, лежащей на асфальте – чуть дальше пешеходного перехода. Недалеко, рядом с урной валялся небольшой ранец, тетради с учебниками выглянули на улицу. Какой-то дядька, не глядя под ноги, чуть не споткнулся, стараясь уйти как можно дальше от места происшествия. Водительница, уже давно покинув автомобиль, прижимала к себе окровавленное тельце, мерно раскачиваясь из стороны в сторону и захлебываясь в собственных рыданиях. Свист милицейского свистка, оглушающий рев сирены машины скорой помощи.

Я ждала. Ждала, что прямо сейчас из ниоткуда, раздвигая толщу людей, словно горячий нож сквозь масло, здесь пройдет Смерть собственной персоной. Как там описывал её Лекса? Черный балахон, желтые зубы, безглазый взгляд. Мрачная фигура нависнет над девочкой, поводит над её тельцем здоровенной косой, а потом, кивнув самой себе, столь же тихо удалиться, оставляя всех в недоумении. Нет, Смерть не шла, не торопилась, не было никакой вестницы Потустороннего Мира. Это ведь образ, всего лишь образ – а настоящая Смерть – она вон там! Она в закружившейся, кажется, в бесконечном танце россыпи монеток. В лопнувшем пенале, где мордашки рисованных фей испачкались в промозглой зимней грязи, в черных следах от шин на асфальте.

Меня ударило в дрожь. Мне хотелось оттолкнуться руками от стекла и в то же время не хватало сил сделать это. Я не хотела смотреть, зажмуриться бы, да почему-то не получалось. Казалось, сейчас с моего лица сползет нарисованная улыбка. Воет сиренами скорая помощь. Это ничего, понимаю я, пройдет всего лишь десять минут и временная остановка прекратится. Лопнет набухшим воздушным шаром. Вновь понесутся в разные стороны машины, вновь побегут по своим делам люди, а все получат то, что хотели. Зевакам – зрелище свежей крови, пробирающий до костей ужас смерти и радость, что случилось не с ними, реанимации – очередной работы, милиционерам – еще один протокол и виновницу. Все довольны, всё закончилось, можно расходиться. И лишь где-то далеко врачи устало вздохнут, остервенело покачают головой – и будут спорить. Как Элфи, только с пинцетом и скальпелем наперевес, они вступят в неравный спор со Смертью. У каждого врача должно быть своё кладбище, вдруг вспомнилось мне и сразу же стало грустно. Страх проснулся от недавней спячки, шамкнул беззубым ртом, пошарил зенками в недрах моего сознания – нет ли чего-нибудь подкрепится? Было – я вспомнила о том, как беспечно мой писатель убежал вниз, как жизнерадостно смотрел по сторонам и как торопился пройти по полосатой дорожке чуть раньше, чем ему высветит зеленый свет – словно назло всем автолюбителям сразу. Возникла сама собой мысль о том, что, вдруг, такое произойдет с Лексой? Он далеко, спешит к своей девушке с любовью наперевес, забывая глядеть по сторонам. А смерть притаится за углом, выскочит страшным монстром, завизжит на прощание тормозами и поглотит. Потечет красной лужей искра жизни, впитываясь в асфальт. И я его больше никогда в жизни не увижу. Что будет потом?

Только бы он вернулся. Я клялась самой себе, что попрошу у него прощения, что никогда больше не упрекну его в чем-либо. Глупая, избалованная его вниманием кукла, как я вообще посмела? А ведь он ушел и не попрощался, ничего не сказал. А вдруг вот прямо сейчас его так же уносит машиной скорой помощи? Я умоляла дверь – скрипнуть прямо сейчас за спиной. Пусть сюда войдет кто угодно, хоть уборщица, хоть консьержка. Хоть кто-нибудь. Я не хотела оставаться одной, мне необходимо было поделиться своим страхом с кем-нибудь еще, понять, что я просто не одна. Холод пронизывал до самого основания, а я даже не понимала – дрожу я или нет. Руки послушались запоздалого порыва, слабо оттолкнулись от холода стекла – но ничего не вышло.

Люди не разошлись. Мир вдруг решил устроить зевакам кровавый праздник. Мобиль, к которому вот-вот должен был прибыть эвакуатор, вдруг сдвинулся, а мне показалось, что я попросту сошла с ума. Разыгралось воображение, переволновалось, вот и видится всякое.

Машина приподнялась на передние колеса – самостоятельно, без чьей либо помощи. Зеваки попятились, словно знали, что сейчас произойдет. Двери распахнулись сами собой, будто кто-то изнутри постарался дать им хорошего пинка, а некая сила разорвала автомобиль. Вылезли, обнажились механические потроха, утробный, громкий грохот встающего на ноги существа пугал и устрашал. Не выдержав зрелища, потеряла сознание какая-то излишне нежная девушка, повиснув на руках у своего кавалера. Бабулька взмахнула клюкой, словно это в самом деле могло защитить её от родившегося из машины чудовища, зашелся плачем ребенок на руках у матери. Вереница, какафония случайных звуков складывалась в определенный ритм, проникающий в мозг. Жизнь в очередной раз ухмыльнулась, словно специально показывая мне весь свой ужас. Хочешь быть человеком, маленькая, а как тебе такое?

Я смотрела, не зная, что и думать. Может быть, всё это опять – сон? Стоит раскрыть глаза и я…

Двери обратились в наплечники человекоподобного чудища, то и дело, при каждом шаге, хлопая о массивные, выросшие из двигателя, руки. Капот раскрыл ужасающую пасть, полную непонятно откуда взявшихся стальных резцов. Зло, будто глаза, сверкали передние фары.

Аномалия, вскрикнул кто-то из присутствующих. Кто был подальше, достал из кармана мобильный телефон, в надежде заснять очередное чудо этого мира. Аномалия – вспомнился мне сегодняшний репортаж и толстомордый… чиновник, депутат, ученый? Неважно. Ничего теперь не важно. Аномалия – вот она, самая настоящая. Я не спросила у Лексы, что это такое, а ответ решил явиться передо мной воочию. Никогда бы такого ответа не видеть.

Массивная пятка грузно опустилась на подвернувшуюся собачонку. Та взвизгнула. Дернула лапами напоследок и, верно, сдохла. Её хозяин – рослый парень в джинсах и куртке, испуганно пятился назад, позабыв как бегают. Люди бежали, вопя на разные голоса, ища спасения – в узких переходах, за другими людьми, за автомобилями.

Рука чудомобиля сжалась на туловище парня, приподняла, с силой, а улицу огласил пронзительный и полный ужаса вой. Куда там Повелительнице Тьмы? Вот он – самый настоящий ужас, здесь и прямо передо мной. Спуститься только на десяток-другой метров пониже – и окажусь участницей этого дивного действия. К общему ритму звуков прибавился скрежет метала, врываясь в меня безудержной паникой. Бежать – прямо сейчас, не разбирая дороги, спрыгнуть на пол, забиться под кровать, свернувшись калачиком и ждать – ждать, когда этот кошмар закончится.

Плохо быть куклой. Лапа потащила парня к пасти-капоту, старательно пытаясь его запихнуть в металлическое чрево. Тот отчаянно вопил и сопротивлялся, перебирая ногами по воздуху. Фары озлобленно зыркали на тех, кто еще не ушел, словно выбирая следующую жертву. Я не успела заметить, когда они появились. Несколько человек в одинаковой форме словно появились из ниоткуда. Не милиция, ни врачи и, я откуда-то точно знала, что не служба спасения. Шипящий снаряд, вырвался из толстой, тупой трубки, устремился к аномалии. Я зажмурилась. Ракета, тут же пояснило мне сознание. Сейчас будет взрыв, чудовище развалится на части, а парень в его руках – что будет с ним? Кровавая каша размазывается по гусеницам танка…

От хлопка задрожали стекла, обещая лопнуть в любой момент. Из чудовища повалил черный, густой клубящийся дым, хозяин собачки каким-то чудом выжил и уже был рядом с другим человеком. Черная куртка, такого же цвета штаны и темные солнцезащитные очки нежданного спасителя нелепо смотрелись на фоне ослепительно белой зимы. Словно персонаж вырвался со страниц сказок – злобный Дарибас-Манопас решил измениться, и начал творить добро. Вон, каким-то чудом человека из пасти аномалии вытащил, а сейчас достает что-то из недр куртки.

Автоматные очереди высекали искры из обескураженной аномалии. Подобного отпора на первых секундах своей жизни она никак не ожидала, а мне захотелось возликовать. Хлопнуть в ладоши, притопнуть ногой, радостно взвизгнуть. Испуг испарился, как будто его и не было вовсе, на смену обескураживающей панике пришла всепоглощающая надежда. Надежда, что сейчас они, вот сейчас… что-нибудь сделают!

На спинах подоспевших к аномалии людей гордо красовались огромные желтые буквы «ОНО». Толстомордый, кажется, о них тоже говорил. Он много чего тогда говорил…

Сюда бы его, под эту самую аномалию, вдруг подумалось мне. Прямо вот сюда, чтобы он визжал, мочился в штаны, колотил кулаками по воздуху, умоляя о пощаде и спасении. Вот что бы он сейчас сказал о этих людях, ОНОшниках?

Тот, кто был в черной куртке, кажется, был главным. Стальной гигант уже пришел в себя после взрыва, сделал несколько шагов в сторону бойцов. Пули щелкали по нему, дырявя насквозь, обещая в скором времени превратить в дуршлаг, но и монстр не собирался сдаваться без боя. Даже наоборот – они его раззадорили и он готов был порвать их в клочья прямо сейчас. Плетью повисла стальная рука, грозя вот-вот отвалится, шипели, искря синим, провода, грузно и на разные лады скрипел покореженный метал. Не прошло и мгновения, мне показалось, что я моргнула, а главный сотрудник ОНО уже восседал на капоте чудовища, старательно целясь черным цилиндром прямо в пасть чудовища. Огромные механические руки старательно пытались сбить с себя надоедливую муху, вот только, кажется, все было тщетно. Аномалия не обладала такой подвижностью, как человек – и человек ли? Черная куртка мелькала то тут, то там – я видела, как ловко он перетекает, уходит от ударов, высвобождается из, казалось бы, смертельной хватки.

Внутри ожившего мобиля бухнуло и он вновь пошатнулся, но на этот раз повалился на землю, разлетелся грудой искореженного и мятого металла, обратился из страшного чудища горой металлолома и горстью разбросанных болтов.

Главный ОНОшник глянул на своих сотрудников, покачал головой, что-то сказал им и – перетек. Зашел черным вихрем, обратился густым дымом, словно поленившись слезть ногами, и вновь обратился в самого себя рядом с напарниками. Я отшатнулась – мне наконец удалось это сделать. Пошатнувшись, словно недавняя аномалия, я чуть не бухнулась на спину. А что, если я – аномалия? Что если меня не должно быть? Уничтожают ли они таких же, как я, неопасных? И что значит, неопасных? Вдруг, хозяйка тоже разговаривала со своей машиной время от времени, а потом она переродилась… в это?

Я попыталась посмотреть на свой живот, мгновенно пришло ощущение, что где-то внутри меня прячется вредный паразит. Растет, перебирает крохотными лапками-жвалами – а потом р-раз, разорвет, испортит моё тельце – в кого я обращусь тогда? Куклы-убийцы атакуют! – усмехнулось воображение, нарисовав мне обложку будущей газеты, а мне захотелось сплюнуть. Страх обратился волнением – а вдруг в самом деле? Проснусь однажды от диких болей, а потом наброшусь на Лексу и….

И он придавит тщедушную меня одной рукой, даже не прилагая к этому никаких усилий. Как только он придет – я поговорю с ним. Давно уже назревал разговор, а сейчас он был просто необходим мне. Наблюдая за действиями всё прибывающих и прибывающих ОНОшников, я старательно смотрела за угол – не появиться ли оттуда Лекса? Не уставится ли, обескураженный, на то, что осталось от аномалии, не побежит ли скорее смотреть в интернете, пряча восторженную и азартную улыбку?

Они в самом деле работали. Не только бегали с автоматами и гранатометами наперевес, как это представляют некоторые, а работали. Несколько мобилей собрались рядом с местом происшествия. Уже никого, наверно, не интересовала маленькая девочка, сбитая здесь буквально пятнадцать минут назад, а сегодня ночью в интернете появится целая уйма роликов – снятых с разных ракурсов. Я видела подобные названия на том сайте, где Лекса запускал разные ролики подобные названия, с «аномалиями», но мой… спаситель? их почему-то старательно избегал. Мне стало стыдно за свои недавние мысли – ведь не зря же он даже не смотрит в их сторону. Есть, видимо, причина…

Черная Куртка гордо расхаживал из стороны в сторону, раздавая приказы, о чем-то разговаривая по телефону, яро жестикулируя руками. Несколько людей в белых халатах что-то обсуждали, подходя то к одному, то к другому обломку. Вопреки моим подозрениям оторванная, но почти целая рука даже не заинтересовала их. А вот внутренности, механический склад, куча болтов, гаек, шпилек и чего-то еще – очень даже. Казалось, они готовы были и есть и спать рядом с этой кучей.

Милиция уже во второй раз прибыла сюда, как, впрочем, и Скорая Помощь. Сегодня, верно, у них прибавилось работы. И как только, интересно, люди живут с этим? Если такое происходит каждый день, то… я не знала, что тогда. Страшно, ужасно? А, может быть, обыденно? Люди каждый день попадают под колеса автомобилей, некоторые решают свести счеты с жизнью и смело шагают с крыши – вниз. А кто-то, сжимая в руках штурмовую винтовку, воюет – далеко отсюда. Люди старательно строят собственный апокалипсис, будто бы им не хватает… страданий?

И снова я возвращаюсь к страданиям. Может быть, люди так устроены, что просто не могут существовать без этого? Не могут прожить и дня, не глядя в многочисленные и всезнающие недра интернета. Не умер ли кто-нибудь мучительной смертью? Не попал ли кто-нибудь под минометный обстрел, не застрял ли кто в доме, предназначенном на снос? Было дело? Ну и хорошо, что это не я! Гаденькая радость – оттого, что оно просто случилось у другого, решило обойти тебя стороной. Радость? А, может быть, облегчение? Я не знаю. Я запуталась…

Я поймала на себе чужой взгляд – Черная Куртка смотрел на меня – пристально, снизу вверх, прямо в окно шестнадцатого этажа. Поправлял солнцезащитные очки и, кажется, ухмыльнулся.

Мои ноги подвели меня. Наконец-то я рухнула, упала, скатилась по подоконнику, чтобы устремиться в полете к полу. Мягкий ковер нежно принял моё тело. Гудела толстая батарея, обдавая меня целой волной жара, а я хотела заснуть – и не просыпаться подольше. Куда ушел вчерашний день, когда мне удалось победить Юму, подружиться с Аюстой? Всего лишь несколько часов назад мне казалось, что теперь полку моих проблем поубавилось, а на самом-то деле – только прибыло.

Теперь не Повелительница Тьмы пугала меня, а Черная Куртка. Он поднимется сейчас на наш этаж, подойдет к комнате, откроет – и унесет меня с собой, чтобы… чтобы что? Утилизировать? Засунуть в мусорный бак? Спустить в канализацию? От мысли о последнем мне стало дурно…

* * *

– Лекса? – уже в который раз взывала я к нему, удобно сидя на его руке. Молчание, молоком разлившееся по комнате, как только он вошел, уже успело мне надоесть. Он молчал, отрицательно покачал головой каким-то своим мыслям, зло буркнул себе под нос, спрятался в душе. А я молчала, боясь спросить у него хоть что-то. И лишь, когда он освеженный, с мокрой головой, полуобнаженный уселся вновь за компьютер, я не вытерпела. Мне хотелось броситься на него, облепить крохотными ладошками, вцепиться пластиковыми руками – и так повиснуть на нём навсегда. Чтобы больше никуда без меня не уходил. Чтобы больше никогда не оставлял меня здесь одну – наедине лишь с пустотой и собственными мыслями.

Его остановили, когда он шел обратно. Да он и сам встал – когда увидел у гостиницы груду металлолома, кучу народа, ОНОшников. Признался, что немного испугался, когда ему поначалу не позволили пройти, а после и вовсе к нему подошел их командир и задержал на парочку вопросов. Я спросила у Лексы, что такое аномалии и вместо того, чтобы уйти в пространные объяснения, он решил попросту запустить видео. Смотри мол, сама. На мониторе огненный вихрь кружился рядом с плачущей девушкой, а несколько людей с автоматами пытались ей помочь. Бессилие плюющихся свинцом винтовок, казалось, их раздражало и злило. Что может пуля против стихии? Ролик подходил к концу, а мне было интересно, чем оно всё закончится.

– М? – он отвечал мне. Стоило мне только спросить у него хоть что-то, он с готовностью оголодавшего по разговорам болтуна торопился ответить мне. Словно ему хотелось только одного – чтобы я не переставая задавала ему глупые вопросы. Надеялся спрятать собственное волнение в мишуре пустой болтовни. Обернуть истинные чувства в красивый фантик, не упасть передо мной в грязь лицом.

– Прости меня, Лекса.

– Ну что ты… – было спросил он, погладив меня рукой по волосам. Зайди сюда, верно, уборщица и могла бы смело звонить в сумасшедший дом. Более глупой картины, когда здоровенный детина играет с куколкой, представить сложно.

Девушку, наверно, не спасли. Красная лента мигнула, словно на прощание, а интернет поторопился загрузить очередной ролик из списка. Теперь уже перед нами было голубое небо, с белыми барашками облаков. И куча черных точек – наверно, именно так должны были бы выглядеть антиподы звезд днем.

– Вчера… вчера я была не права. Знаешь, когда ты запустил эти самые, похороны танком, я смотрела на твое лицо. Ты улыбался, ты был поглощен азартом, в глазах было что-то такое… Что-то такое, Лекса, было. Непонятное. И мне показалось, что ты наслаждаешься – не зрелищем, а самим осознанием того, что это жестко, жестоко, противно и мерзко, а ты весь такой героичный и на всё тебе наплевать. Мне показалось, будто ты мне хочешь показать, насколько ты крут.

Он не поспешил заверить меня, что всё это – глупости, ерунда и сущие пустяки, не о чем беспокоиться. Если бы он прямо сейчас вальяжно махнул рукой и сказал – чего уж там, прощаю! – не знаю, как я отреагировала бы. Но он промолчал – многозначно, задумчиво, мудро.

ОНОшники палили в белый свет, как в копеечку. Оператор, человек неробкого десятка, старался держать камеру ровней и выхватить главного героя представления. Клоун, полный острых зубов и когтей кружился на овалообразном шаре, пытаясь хоть до кого-нибудь дотянуться. Судя по кровавым отметинам, что изредка мелькали в кадре – у него уже это получилось. Не смешной, а страшный, с расплывшимся в ужасной ухмылке ртом, нашпигованный свинцом, клоун повалился на асфальт. Завыл от ужаса рядом стоящий автомобильчик.

– А что думаешь теперь? – спросил он наконец.

– Ты не наслаждался. Ты искал, выуживал, выкраивал из музыки, фона, всего остального необходимую тебе информацию. Как консервы – будто тебе вдруг понадобилось добавить грусти в свой рассказ.

– То есть, по твоему, я взял ложку побольше, зачерпнул ей грусти, да с горкой, и ляпнул на страницу? Нате, мол, жрите, наслаждайтесь! Смотрите – каков я молодец?

Мне нечего было ответить на подобный выпад. На могучей, хотя и почти женской, рыхлой груди Лексы буйным цветом росли волосы. От них непередаваемо пахло конфетами и шоколадом – хотелось зарыться в них лицом, спрятаться от его вопроса, молча углубиться в свои размышления – и мечты.

– Нет, – вздохнув, ответила я. – Не совсем так. Ты ведь пишешь не для того, чтобы показать, какой ты молодец. Просто… просто не все чувства ты можешь испытывать, а как-то описать их надо. Ты же ведь никогда не терял близкого тебе человека и…

– Терял, – совершенно спокойно ответил он, а мне пришлось замолчать. Он сбил меня с мысли и я теперь не знала, как изъясняться дальше. Заблудилась, потерялась, просто запуталась. Его пальцы непроизвольно приподняли мою руку чуть выше – и получалось так, будто я прильнула к нему своим тельцем – вот-вот и спрячусь в этой туше…туше чего? Добра, таланта и мудрости? Жестокости, грубости и неудобных вопросов?

– Ты кое в чем права, – он решил не ждать, когда я соберусь с мыслями. – Музыка, фильмы, книги, картины – всё это чьи-то консервы. Попытка передать своё – другим. Чтобы прочувствовали, чтобы – проняло. Заставило стынуть кровь в жилах, ужаснуться или обрадоваться, зарыдать от переполнившего счастья. Люди держат в руках книгу – и редко осознают, что в неё вложил автор. Не историю о девочке и её Хозяйке и их похождениях в пустыне. Люди слышат, как бездомная, но талантливая девочка выводит мелодию за мелодией – живо, звонко, бойко – и не понимают, что это не просто приятные на слух мелодии. Это идеи, это, если хочешь знать, жизнь.

– Жизнь? – удивленно переспросила я, а в копилку моих знаний об этом понятии рухнула ещё одна монетка.

– Да, наверное, так. Мне так кажется. Вчера мне хотелось, чтобы мне было грустно.

– Но ты улыбался, – напомнила я на всякий случай.

– Да. Но это было лишь потому, что мне было хорошо – не от того, что я слышу чужую боль, а от того, что удается трансформировать её в свою и передать – перелить туда, на бумагу, – он посмотрел на монитор и смутился. Компьютер плохо походил на упоминаемую бумагу.

Тишина, что до этого лишь раздражала, сейчас обратилась в самый настоящий филиал спокойствия. Его руки – сильные, грубые, с корками мозолей гладили меня не переставая, а мне хотелось чтобы этот миг продлился вечность. Может ли быть кукле приятно? А можно ли трансформировать любовь в слова? А как насчет того, чтобы нащелкать на клавиатуре, скажем, горечь от потери? У Лексы получалось, как получалось у сотен до него. Значит, можно?

– Лекса? – вновь позвала я его и не дожидаясь ответа, озадачила новым вопросом: – Кто я для тебя?

– В каком смысле?

– Ну, кто? Просто кукла, говорящий кусок пластика, кто? Почему ты возишься со мной? – наверно, сейчас бы я тяжело дышала. Настал час истины, чтобы узнать – кто передо мной? Сколько раз я думала об этом – сумасшедший, телепат, а может быть просто гений?

– Ты для меня человек, глупыш. Человечек. – он улыбнулся, по доброму, без снисхождения, как равной. Будто я в самом деле была живым существом, точно таким же, как и он, размерами разве что не удалась. И мне стало тепло, хорошо и приятно.

Я – человечек! Гордый, маленький, живой. Он гений, я сразу это поняла – долгое время он не знал, как рассеять мои сомнения по поводу его натуры, а сейчас всего одним словом сумел объяснить всё – и сразу. Я для него не просто кусок пластика, случайно обнаруженный в шкафу. Вот почему он возится со мной, зачем включает для меня телевизор, для чего клал тогда с собой спать, когда мне было страшно. Нет, не потому, что я человечек – просто для него я живая. Наверно, в этот миг меня озарила краткая вспышка счастья. Мне хотелось подобраться прямо к его уху и выкрикнуть – спасибо! Визжать от радости, не переставая, упиваться жизнью, радоваться. Может быть – это и есть жизнь, может быть тут – искра?

Следующий ролик показывал нам то, как пара ОНОшников смело бились с демоноподобной девушкой – при помощи ножей, словно позабыв про то, что в кобурах ждет своего часа пистолет. Мне вспомнился Черная Куртка, как в стеклах его очках отражались неоновые вывески и как он смотрел в наше окно. Вспомнила, как он перетекал дымом – когда, казалось, никто не видел, чтобы уйти от очередного удара, как Повелительница Тьмы, Юма.

– Лекса, а я могу быть аномалией?

– Нет, – он закачал головой, да так уверенно, что я не посмела сомневаться в правдивости его слов. Тогда, значит, мне не стоит бояться Черную Куртку? Но, а вдруг он точно такой же, как Юма? Что, если Лекса ошибается, а Юма – всего лишь ОНОшник и пытается спасти от меня… писателя? А кто тогда Аюста? Мысль о том, что эта светлая со всех сторон девчушка может оказаться не такой хорошей, какой представилась, никак не помещалась у меня в голове. Нет уж, увольте, должно же в этом мире быть хоть что-то закономерное. Дочь Света – так будет добром! Порождение тьмы – так постарайся нагонять страху! Они и старались, вдруг вспомнилось мне. Тогда почему ОНОшник посмотрел на меня. А, может быть, я просто наговариваю? Задумался человек, посмотрел наверх и…

– Лекса, а люди могут… перемещаться дымом? – зачем-то спросила я, прекрасно зная ответ. Конечно же не могут. Тогда кто Черная Куртка? Может быть, мне показалось? Да нет, не показалось, да и обязательно ли ОНОшнику быть человеком? Клин клином вышибается. Может, тот мордастый был не так уж и не прав…

* * *

Лекса спал, забыв выключить компьютер. Тот обиженно моргнул белым экраном через некоторое время, да и потух, оставив работать лишь шумные охладители. А вдруг, случится пожар, подумала я? Случится пожар, всё загорится, а Лекса не проснётся, задохнется дымом и тогда…

Что тогда – спросила я у самой себя. Не знаю. Умру, сгорю вместе с ним? Как ни крути, а двигаться самостоятельно я не могу. Ну, или пока что еще не могу. В мои планы входили тренировки – ежедневные попытки совладать с своим телом, с реальностью и этим миром. Как там говорила Аюста? Это неестественно для мироздания, что движешься, потому что для него ты – кукла. Как забавно – для мироздания я всего лишь кукла, а для спящего рядом писателя – человечек. Кто прав, скажите мне? Мироздание я в глаза не видела, а вот Лекса…

Писатель озаботился тем, что усадил меня рядом со своей подушкой. Перед тем, как заснуть, он ворочался столь увлеченно, что я боялась упасть на пол. С другой стороны, падение не отозвалось бы болью, но было бы неприятно провести ночь вот так.

Спать совершенно не хотелось. А вдруг, подумала я, сейчас придет Юма? Почему она не приходит сюда, когда Лекса находится в номере? Боится? Да чего ей бояться-то, по сути? С другой стороны, может ли она съесть его искру? В который раз я укорила себя за то, что не говорю своему большому другу о том, что здесь происходит в его отсутствие. Быть может, тогда часть вопросов чудесным образом разрешилась. А вдруг явление таких вот Юм – это обыденность?

Лекса заворочался, бухнул рукой по подушке, а я подпрыгнула, опасливо приблизившись к краю. Попытаться встать? Нет, не получится – слишком мягко, а я еще не умею держать равновесие самостоятельно. Да и можно ли стоять, когда твои ноги постоянно проваливаются, а земля в любой момент может задрожать и опрокинуть тебя? Не думаю.

Падать – не больно, но что, если я разобьюсь? Например, от меня отвалится рука или нога? Будет ли мне больно? Проверять не хотелось. Интересно, а если собрать моё тело из разных кукол, оставив лишь голову – останусь ли я такой же, какая есть? В плане – смогу ли мыслить? Может быть, моя искра-жизнь не в голове, а вообще в руке где-нибудь или в туловище? Какая часть меня главенствующая? Или все разом?

Я отодвинулась обратно к подушке. Руки почти не подчинялись, но, зацепившись ладонью за материал покрывала. Мне удалось оттащить саму себя назад. Боль кольнула. Медленно затихая и уходя прочь, а я зашипела. Ничего, мирозданию, верно, тоже было больно. И мне, почему-то, страсть как хотелось, чтобы ему было даже чуточку больнее, чтобы саднило и кололо куда сильней.

Ладно, теперь сосредоточимся, надо двигаться. Начну с рук – понятное дело, что двигать собственное тело я смогу лишь так, как позволят мне шарниры. Ни сжать пальцы в кулак, ни согнуть руку в локте…

Лекса застонал, а я вскочила на ноги – неожиданно даже для самой себя. Шарниры трещали, двигались словно по наитию. Вскочила. Словно вот-вот готова была броситься к своему спасителю на выручку, вытащить его из страшных кошмаров, уберечь от любой напасти и…

Боль возвернулась, да такая, что мне показалось, будто бы я сейчас взорвусь. Рассыплюсь тысячью крохотных звездочек, изойду пыльцой фей. Боль жалила все глубже и глубже, заставив меня безмолвно орать во всю глотку. Я не боялась разбудить своим криком Лексу, я надеялась на это. Прости, прости, трижды прости меня мироздание, реальность, Белый Лис, кто угодно, лишь бы было не так больно! Я не устояла и повалилась на кровать, меня придавило ладонью Лексы. Хорошо хоть так – не упаду на пол. Это продолжалось до тех пор, пока боль не отступила, заставив меня провалится в бессознательный сон.

Чернота окружила со всех сторон, сплелась в единый поток, затмила глаза. Я ждала, что сейчас вынырнет Юма – явит себя, прямо как белоликая дева перед Элфи. Мол, вот он, настал её долгожданный час, когда я… когда я что? Наверно, сейчас от резких и быстрых телодвижений моя искра должна полыхать как никогда. Разве движение – не жизнь? Да какая уж тут жизнь – отозвалось забитое сознание. Разве можно в такой боли жить? От боли, разве что, помирают быстрее.

Тонкой нитью луч света рассекал тьму на две половинки. Я подошла ближе – и уцепилась за него, словно за бечевку, решив идти туда, куда он ведет. Благо, что во сне я не шарнирный болванчик, что здесь мироздание не сопротивляется и…

И почему оно не сопротивляется тому, что я вижу сны? Разве это естественно для игрушек? Наверно, каждый раз, как только я закрываю глаза – меня должна охватывать страшная боль, а любой сон – и вовсе погружать в пучины погибели. Но нет. Еще одна загадка, ответ на которую я никогда не узнаю. Нить была горячей и склизкой на ощупь – словно я сжимала в своих руках живую змею. Меня передернуло от отвращения.

Нить-змея привела меня, как ни странно, к дверце. Странно, если до этого мне снилось, что я бесконечно возношусь к какой-то яркой цели, то сейчас… с другой стороны, а почему мне должен видится только один и тот же сюжет?

Дверь, поддаваясь древним канонам жанра, обладала выцветшей медной ручкой, большущим, позеленевшим от старости кольцом. Щерился зубами старый лев. Наверно, некогда он был блестящим, а сейчас… впрочем, кого это интересует в кромешной темноте? А вот состояние двери говорит лишь о том, что давненько тут никого не было. Старые ставни лязгнули, словно укоряя меня за подобную ошибку, стараясь противным скрипом прогнать меня прочь. Уходи, глупая девчонка, беги, спасайся!

Я не глупая, мне не зачем бежать. Мир раскрылся передо мной после яркой вспышке. Мягкий ворс окружал мои ноги, витиеватый рисунок узором шел по земле… или как можно назвать твердую шерсть под моими ногами? Пруд с зеленой, мутной водой, рогоз, кувшинки. В ноздри ударил неприятный запах болота. Неужели это снова тьма, только на этот раз более… более светлая? Там я болота не видела, а здесь… лучше не стало.

Я прошлась по берегу – меня напрягала абсолютная тишина. Я открыла рот, чтобы хоть что-то сказать, но боязливо замолкла. Казалось, стоить ляпнуть мне хоть что-нибудь, как мир пойдет трещинами, лопнет тонким стеклом, осыплется и тогда… тогда я навсегда останусь тут? Не очень бы хотелось. И лишь стук собственного сердца в ушах – всё напряженней, все медленней, всё тяжелей…

Отсутствие звуков напрягало, давило. Нет ритма, нет… жизни? Мои ноги разом ослабели. Сердце стукнуло и пропустило два, а то и три удара. Прежде чем вновь оповестить о своём существовании. Может быть, и в самом деле не стоило соваться сюда? Я оглянулась – дверь, от которой я отошла не так уж и далеко, качнулась, словно от ветра, только на этот раз уже абсолютно беззвучно. Скрип потонул в абсолютной тишине, запутался в мареве-паутине, исчез.

Я подошла поближе к озеру, прислонилась к дереву – стоять на ногах было сложно, то и дело хотелось бросить всё и прилечь отдохнуть. Поспать. Интересно, а как можно спать внутри сна? А мне приснится сон? Я зевнула, не зная ответ на этот вопрос, сама не замечая, как уже сидела на мягком ворсе желтой травы. Вообще-то она больше всего была похожа на покрытие ковра. Моя рука опустилась на серый камень – тот отозвался удивительной мягкостью. Вот и подушка, радостно подумала я, собираясь вот-вот положить его себе под голову. Никогда раньше до этого не лежала на подушках, думаю, это будет приятно и…

В ноздри мне ударило зловонное дыхание, а сердце, почти остановившее свой бой, затрепыхалось, словно птица в клетке. Инстинктивно, нежели что-то почувствовав, я нырнула в сторону, быстро оторвавшись от земли: и вовремя – рядом со мной беззвучно сомкнулись здоровенные челюсти зеленого чудовища. Я в ужасе откатилась в сторону. Чудовище, аномалия, какая-то чертовщина, порождение Юмы? Не знаю! Зеленое, огромное, носатое, с рядом острейших зубов, желтыми, исходящими огнем глазами. Больше всего он был похож на огромную рыбу. Зачем-то вставшую на коротенькие и, на первый взгляд, слишком тонкие ноги-лапы. То, что заменяло руки монстру, безвольно болтались из стороны в сторону – и зачем, спрашивается, они ему только нужны.

Через мгновение я поймала себя на том, что стою без движений почти в паре метров от него и боюсь даже пошевелиться, а он внимательно разглядывает меня, изучает. Розовый язык червем высунулся из пасти, провел по толстым губам, спрятался обратно. Лишь только сейчас я заметила, что на шее у него нечто вроде ошейника. Длинная, стальная цепь уходила куда-то обратно в болото – словно он был сторожевой пес своего пруда. Мне стало его жалко, а желание бежать пропало. Сделала шаг поближе – может, снять с него этот ошейник, и тогда… нет, это только в хороших сказках: стоит только освободить чудовище, как оно тут же встанет на твою сторону. Реальность подсказывала, что мой исход будет печален. Зеленая рыбина щелкнула зубами – этот звук умудрился прорваться через пелену тишины.

Болотная тина всколыхнулась, пошла пузырями, а через мгновение нечто маленькое, но очень похожее на черного пушистого котенка вынырнуло из воды, бросилось к моим ногам, ища защиты. Вслед за ним выскочила вторая рыбина – только на этот раз не такая крупная, больше похожая на червя с крохотными лапками. Несмотря на это, второе чудовище резво перебирало этими самыми лапками, пытаясь догнать котенка. Тот юркнул прямо мне под ноги, да так, что я чуть не наступила на него. Второй монстр добрался бы до нас – если бы не точно такой же поводок, твердо не дававший ему пройти дальше. Ветер беззвучно дунул мне прямо в лицо, поигрался моими волосами, закружил перед глазами каскад осенней прелой листвы. Страшилища не уходили, продолжая беззлобно смотреть на меня, но угрожающе – на котенка. Я решила получше рассмотреть несчастного и усмехнулась самой себе. Не так часто мне приходилось видеть кого-то, кто был бы меньше и беспомощней меня самой. Даже во сне.

Котенок котенком, конечно же, не был. Черный, ушастый, с переливающейся в синеву черной шерстью. Умоляюще смотрели на меня голубые глаза. Словно просили унести как можно дальше отсюда, спасти из лап этих чудовищ. Что мешало ему самому нырнуть к дверям, я не знаю. Нагнувшись, я усадила бедолагу на свою ладонь. А, всё таки, приятно быть большой! Погладив малыша по шерстке, я решила осмотреть… врагов? Стражей? Хранителей? Как мне их называть? Не зря же, в конце концов, они тут стояли. А, может быть, это какие-нибудь очередные пожиратели, точно так же, как и Юма, к примеру? А этот бедолага в моих руках – некто вроде Аюсты? Жизнь подкидывала задачку за задачкой.

Зеленая рыбина на ногах, та, что чуть не сожрала меня у дерева, казалось, была сделано из одних только острых углов. Угловатые черты бугрящихся мышц, угловатая морда, глаза прищурены в треугольник… Второй же был почти полной противоположностью своему собрату. Зеленый – этого у них обоих не отнимешь, но не со столь длинными, больше похожими на игрушечные, лапки, с закрытой пастью. Казалось, он даже и не дышит, не то что рта не раскрывает. Очертание рта сложились в… ухмылку? Нет, в улыбку. Если он – злое существо, почему тогда так по доброму улыбается? Верно, для того, чтобы обманывать внешним видом таких дурочек, как я, подсказало мне сознание. Подойди только на расстояние вытянутой руки – и узнаешь, что поводок не столь крепок, цепи не столь коротки, а зубы гораздо острей, чем кажутся.

Рисковать я не решилась, просто развернулась, собираясь уйти прочь. А что тут делать, когда тебе не рады? Остается только… лицом к… ммм… морде я столкнулась с еще одним удивительным существом этого необычного мира. Передо мной стоял единорог – голубого окраса, с белой, мне даже показалось, шерстяной гривой. Что ж тут все такие шерстяные то? Я решила, что обязательно подумаю над этим вопросом позже. Фиалковые глаза не изучали мне, как те две рыбины до этого, они смотрели на меня в упор. Глаза-сверла, глаза-буравчики, будто вот-вот вонзятся в меня и вырвут всё потаенное наружу. Меня передернуло – не от отвращения, а от собственного богатого воображения. Нет, единорог взирал на меня как на своего давнего и заклятого врага. Казалось, еще мгновение, и он проткнет меня рогом насквозь. Тот, к слову, завивался точно так же, как недавно упомянутые мной буравчики.

– Я… я пойду? – мои губы шлепали друг о друга, а звука не было. Единорог, понятное дело, отвечать не торопился и лишь нетерпеливо копал землю передним копытом. Прогоняет, поняла я. Я есть! – стуком откликнулось сердце, про которое я уже успело забыть. Ритм возвращался, словно этот мир отпустил меня – не принял, а дал мне возможность по мирному выйти.

Перед дверью я остановилась, бросив взгляд на умильного черныша в моих руках. Так хотелось бы, чтобы он остался со мной – жаль, что это всего лишь сон. Или не сон? Вдруг, когда мне кажется. Будто я сплю, моя искра на самом деле путешествует по другим реальностям? Где-то на задворках сознания цинично ухмыльнулся здравый смысл.

Я почувствовала легкий толчок в спину, тем не менее, заставивший меня сделать пару шагов. Обернулась – единорог, единственный, кто не был связан цепями или кожаным ремнем поводка, поторапливал меня убраться отсюда побыстрее.

Миру больно, вспомнила я слова Аюсты, он сопротивляется. Выходит, везде я мешаюсь, везде от меня вред? Стало обидно и я смело шагнуло обратно, тауда, в темноту.

Лекса резко дернул рукой, стащив меня с кровати, словно отшвырнув от себя подальше. Я ждала встречи с полом, но её не последовало…

* * *

Кричайка подхватила кусочек хлеба на лету, запрокинула в стремительном полете голову и проглотила его. Только глаза благодарно сверкнули. Девочка сидела на краю крыши, побалтывая ногами. Я сидела рядом с ней на чём-то вроде носового платка, стараясь не смотреть вниз. Одно дело – стоять у окна, где толщь стекла спасает тебя от ощущения высоты и недолгого полета. Другое дело – находиться у самого края. Неловкое движение – и вот меня уже нет. Я мысленно передернулась – а даже представлять не хотелось, как буду падать.

Меня то и дело заносило снегом. Белые, жирные, рыхлые снежинки комом налипали мне на одежду, волосы и лицо, норовя попасть в глаз, а Аюста неустанно отряхивала меня от них. Мы молчали, словно ожидая – кто не выдержит тишину первой. А, может, и не надо вовсе никаких слов? Разве для того, чтобы поговорить – надо обязательно неустанно чесать языком? Меня тут же кольнула мысль о том, что мир полон несказанных кому-то слов, фраз и предложений. Что мир трещит по швам от незаданных вопросов и не озвученных ответов. Интересно, а когда-нибудь он лопнет, осыплется на головы ни в чем неповинных людей – что будет тогда? Все разом сойдут с ума? Я повернула голову и посмотрела на Аюсту. Девочка грустно вздыхала, поглядывая вниз. Немногочисленные ночные гуляки спешили по домам, теплей закутавшись в шарфы и пальто, надеялись спастись от разыгравшейся непогоды. А мы, верно, были сейчас похожи на маленького ангелочка, что смотрит на муравьиную возню людей, вздыхает, и лишь отряхивает одежку своей куколки от снега. Зачем ангелу кукла? Кто его знает…

– Значит, скоро Юма снова придет за мной? – спросила я у девочки. Она ворвалась ночью в наш с Лексой номер только для того, чтобы предупредить меня об опасности. Страшно рискуя при этом нарваться на порождений тьмы и ночи. Я смотрела на девочку, ощущая себя виноватой перед ней – она готова пожертвовать собой – и всё только ради куска пластика, научившегося думать! Героизм? Глупость? Отвага? Сумасшествие? Где-то между…

– Да, – дочь света кивнула, поправила волосы, стряхнула с них снег. Кажется, ей было тяжело говорить, а, может, просто не хотелось. В глазах – целый океан усталости и отчаяния. Будто бы путь назад уложен ядовитыми шипами.

– А… не хочешь остаться с нами на ночь? Со мной… Лексой… – предложила я, чувствуя, как моё собственное предложение затухает. Что скажет сам Лекса на всё это? Навряд ли он мечтает проснуться – и обнаружить у себя еще одну гостью. Но, вдруг, Аюсте удастся дождаться рассвета и она спокойно уйдет туда… интересно, а куда она уходит? Куда ушла в прошлый раз? Мне вспомнилось, как она испарилась в вспышке света, а ведь на улице была чернейшая ночь, хоть глаз коли. Стало быть, солнце и все остальное – необязательно?

Машины усердно бороздили колесами подтаявший грязный снег, задорно расшвыривая его во все стороны. Прохожие, имевшие несчастья оказаться рядом во время этого действия ругались, сотрясали воздух кулаками, да и уходили восвояси. Неоном полыхали вывески магазинов, баров, клубов. Девица, очерченная красным свечением, поднимала ко рту рюмку, игриво улыбаясь, как будто приглашая присоединиться к ней. Аюста вздохнула и отрицательно покачала головой.

– Нет, спасибо, но я не могу. Надо будет вернуться.

– Домой?

– Что? – не поняла вопроса девочка.

– Ну, то место, куда ты возвращаешься – можно ведь назвать домом?

Дочь света задумалась над ответом, но предпочла промолчать. Поежилась, пожала плечами – несмотря на завывающий ветер, метель и мороз – ей было вовсе не холодно. А вот меня пробивал какой-то странный озноб. А стоило мне только глянуть вниз, так и вовсе…

– Аюста, а что такое жизнь?

– Искра, наверное, – тихо прошептала она, глядя куда-то в сторону и лишь потом обратив свой взор на меня.

– Но ведь… ведь я двигаюсь. Миру больно, я поняла и потому он старается ответить мне тем же. Но ведь в таком случае мне должно быть больно всегда, разве нет? Каждый раз, как только я поверну голову или еще что…

– Нет – девчонка отрицательно помотала головой. Несколько снежинок нагло осели в её волосах, но в тот же миг поспешили растаять. – Ты… становишься частью этого мира. Точнее сказать, он делает тебе поблажку.

Мне не очень понравилось подобное объяснение, но я поняла, что Аюста больше ничего не скажет – по крайней мере, нового.

Вновь повисло тягучее, словно сгущенное молоко, молчание. Мы обе увязли в нем, словно мухи в паутине. Хотелось откинуться назад, немного поерзать, принимая удобную позу – и лежать, позабыв обо всем. Что под тобой не мягкое тепло матраса, а холодный бетон, что вокруг не уют домашнего очага, а бушует чуть ли не самый настоящий ураган. Забыть, забыть, унестись в грезы, мечтать о чем-нибудь приятном. О котятах, о Лексе, о лете. Я вдруг поняла, что никогда не видела лета. Где-то в памяти, на задворках, робко постучалось воспоминание – яркий солнечный луч в стекло окна, душистая зелень бьет своим ароматом прямо в нос, на подоконнике – россыпь цветов в больших, пузатых пластмассовых горшках. Хозяйка ставила игрушечную кровать на окно, изображая, что там моя собственная квартира.

Лето придет, я точно это знала. Оно придет, а я попрошу Лексу взять меня с собой на прогулку – интересно. Не откажется? Хотелось вновь дышать, смотреть на свежую зелень, на распустившиеся цветы, на улыбки детей и малышни. Жить хотелось.

Юма придет – набатом звучало напоминание. Злая пожирательница Искры, выползет из своей темной дыры и придет поужинать мной. Пощупает костлявым пальцем, потычет в бока – потолстела ли? Достаточно ли пышная стала? А потом… собственно говоря, я с трудом представляла процесс поглощения моей искры.

Придет, вот только когда? Сегодня, как только Аюста уйдет? Завтра вечером? Послезавтра? И я буду один на один с ней – защищаться в одиночку? С другой стороны – а почему обязательно драться? Почему я должна полыхать искрой, как падающая звезда, а она насылать в меня червей тьмы? Мне вдруг вспомнилась маленькая эльфийская рабыня. Девочка из кожи вон лезла, но умудрялась договориться с самой Смертью. Чем Юма страшнее?

– Аюста, а можно с ней договориться? Почему обязательно сражаться?

Девочка посмотрела на меня, как на неразумного ребенка.

– Ты устыдить её хочешь? Что, мол, не кушай меня, злая тётя, так делать нехорошо? – дочь света противно исказила свой голос, а меня бросило в дрожь. В тот же миг стало неприятно, а девочка продолжила: – Не поможет. Нельзя её устыдить. Что такое стыдно? Это когда почувствовал себя немножечко неправым, а через час уже все прошло. А вот боль… боль она поймет. Это язык, на котором она говорит. – Аюста увлеклась, вытянула ручку над собой, злобно сжала кулак, будто на ладони должна была оказаться пресловутая Юма. Мне на миг показалось, что в глазах девочки мелькнуло что-то от самой Повелительницы Тьмы. Надеюсь, что просто показалось.

– Я жить хочу, – робко высказалась я. Мне представилось, что наступает новый день, восходит солнце, на улице гуляют, играют, спешат по своим делам люди. Носятся мобили, неосторожно сбивают, сталкиваются друг с дружкой, лавируют в пробках. Поднимает неоновую рюмку не менее неоновая девушка – а меня в этом мире больше нет. Вчера еще была – а на сегодня уже вдруг не стало. А Лекса безуспешно пытается выдавить из разом опустевшего тельца хоть словечко, хоть что-нибудь. И я этого никогда не увижу. Не увижу лето, не увижу того, как выглядит девушка писателя, не увижу, как он издаёт свою книгу, его улыбку. И его рук – больших, сильных и теплых – их больше никогда не будет. Я смотрела на дочь света, ожидая от неё хоть какого-нибудь совета. А мигом повзрослевшая Аюста, разом обратилась в напуганную девчонку. Она грустно уставилась на кончики ножных пальцев, не зная, что посоветовать мне, чем помочь, как поддержать?

– Ты поможешь мне? – я ждала ответа на свой вопрос, внимательно глядя ей прямо в глаза. Печальный вздох дал мне понять, что жду я напрасно…

* * *

Машина смерти, тяжело перебирая колесами, выехала на огневую позицию. Еще секунда – и позади, где вместо кузова установлены рельсы с остроносыми ракетами, разразиться самая настоящая огненная буря. Снаряды, дико завывая, будто заранее оплакивая незавидную судьбу своих жертв устремятся в последнем полете. Чтобы где то там рухнуть – неважно где – рухнуть тяжелым булыжником на хрупкую стену чужих грез, надежд и желаний. Порвется жизни нить у десятка-другого человека, разобьется вдребезги чья-то любовь, осколками по земле расстелится порушенная мечта, судьба, жизнь.

Мне не хотелось смотреть, а Лекса, будто специально не замечая этого, не торопился переключить канал. Таращился в свою книгу, изредка перелистывая страницы, покусывал нижнюю губу. Меня иногда подмывало спросить у него – из чего состоит его жизнь? Скучный однообразная цикличность дней – один за другим. Прогулки по ночам, после работы, клацанье клавиатуры во время творческого порыва и стакан черного ахеса перед сном? Может быть потому-то писатель и стремиться нырнуть в мир собственных фантазий и грёз, потому что там есть приключения, герои и интриги. То, чего ему так не хватает. Даже читая книгу, чужую. Он погружается в неё с головой. Торопиться нырнуть, словно в омут, да там и остаться. Чтобы через час-другой оторваться – всего лишь на миг! – облегченно вздохнуть и с упоением отложить чужую нетленку в сторону. Приключениям тоже нужна мера.

Генерал Метель сверкал черными стеклами солнцезащитных очков, то и дело норовил посмотреть в сторону, спрятать взгляд от объективов телекамер, постоянно хмыкал, ухмылялся и говорил о том, что скоро устроит врагу настоящую «метель». Корреспондент уточнял, что война уже идет вот около года и никак не заканчивается. Кадры с пулеметчиком, прижавшимся щекой к своему оружию тут же перемежались с съемками чьей-то квартиры. Обшарпанные стены, безногий инвалид, девочка с растрепанными волосами и заспанными глазами. Это так далеко – подумалось мне, когда я посмотрела в сторону окна. Здесь не рвутся снаряды, не стреляют каждый день, не воют бомбами самолеты. Здесь за окном случаются маленькие трагедии – и большие. Чудовище выросло из автомобиля, хлопнуло ртом-капотом, страшно раззявило пасть. Меня передернуло от воспоминания.

– Лекса? – я дождалась момента, когда писатель отложит книгу в сторону. Он вопросительно глянул на меня, а потом развалился на кровати. Спать он не собирался – просто полежать и помечтать о чем-нибудь. – Почему люди воюют?

Он тут же приподнялся и оживился, а мне показалось, что я сумела зацепить его излюбленную тему. Не зря же он тогда включал тот ролик с танком. Я посмотрела в экран телевизора – там отряд бойцов отважно сражался… сражался с другим, не менее отважным отрядом. А потом приедет здоровенная махина, выкрашенная в зеленые цвета, и передавит тех, кому не повезло.

– У вас ведь есть аномалии, вы давите друг дружку машинами, разбиваетесь насмерть, поскользнувшись на льду. Тогда зачем? Разве вам мало?

– Люди воюют столько же, сколько существуют. Это естественный процесс. Кто-то что-то не поделил и решил отнять это у другого силой. Представь двух малышей, которым дали всего одну конфетку. Или даже так – у одного были красивые игрушки и конфеты, а у другого не было ничего. Но он был сильнее, старше и имел возможность отнять…

– А взрослые?

– Стоят рядом и наблюдают, дожидаясь развязки и аргументируя тем, что малыши должны научиться сами решать свои проблемы.

– Но ведь груднички максимум надают друг дружке тумаков или обойдутся ручьем слез. А тут бомбы падают на города! Не очень правильное ты выбрал сравнение.

– Да в том-то и дело, – Лекса вздохнул, – что правильное. Груднички – это правители. Они пободаются армиями и, возможно, заключат потом пакт, перемирию, объявят друг дружку союзниками, а годы войны – ошибкой. Просто у каждой ошибки есть своя цена. Им не важно, что будет с сотней, с тысячью, да что там – с миллионом человек. Лишь бы угодить своим амбициям.

– Но почему тогда люди идут воевать? Пусть те самые правители сами садятся в танки, берут в руки автоматы – и вперед! – я поймала себя на мысли о том, что мне жуть как хочется вскочить. Затрясти кулачками от негодования. В миг представилось, сколь же это глупо и нелепо будет смотреться со стороны. Я продолжала сидеть, как и сидела.

– Ну, как тебе объяснить? Люди – разные. Кто-то верит, что после этой войны им обязательно станет лучше жить, кому-то нужно придумать сказку о том, что его граждане нуждаются в подобной защите, третьим ничего не подавай, кроме как резать других. Героям – подвиг. Подонкам – повод. Война почти никогда не меняется. Ну а люди с другой стороны, когда по их землям топчет вражеский сапог, жжет хаты, насилует женщин, убивает детей – просто встает на защиту своих родных.

Эти слова не укладывались у меня в голове. Жизнь дается только раз – всего лишь раз. Стоит её потерять – по глупости ли, защищая ли друзей и родных, но она никогда не вернется обратно. Смерти все равно, какие у тебя были порывы – благородные или пакостные. Не вылезет смешная обезьянка из игры, не протянет бонусную попытку. Я вдруг представила Лексу, валяющегося где-то далеко отсюда – в белом камуфляже, занесенный снегом, стискивает в руках обломок автомата, скалит грязные зубы. Белизна одежд успела окраситься багрово-грязным, глаза бессмысленно смотрят в небо. Стало страшно и захотелось как можно скорее оказаться к писателю поближе. Прижать крохотными ручками к себе, защитить от всех и вся, и…

Генерал Метель говорил и говорил. Казалось, что выпуск новостей будет длиться целую вечность и никогда не кончится. А в запасе у «холодного» офицера кроется еще сотня крутых и бойких фразочек. Он сегодня не пойдет в атаку, с ружьем наперевес, он отдаст приказ по рации, нальет в рюмку еще коньяка. Час, другой – и будет результат. Победили – выпьем за победу! Поражение? Ну что ж, не повезло – нальём за упокой.

Мне вдруг представилось, что руки этого самого Метели покрыты красной коркой запекшейся крови. Не отдам – я не отдам ему своего Лексу, ни за что! И тут я поняла. Наконец, что хотел донести до меня Лекса. Я такая же, как и люди – я готова встать на защиту тех, кто мне дорог. Вспомнилась вдруг Аюста и тот самый порыв, заставивший мою искру вспыхнуть. Почему? Потому что – борьба, желание наказать недруга не только за свою обиду, но и за обиды остальных. Вложить всё в один удар и…

Жизнь – борьба. Постоянная и непрекращающаяся – с врагом, с Повелительницей Тьмы, с голодом, любопытством, страхом, зубной болью. Цепочка радостно звякнула, обзаведясь еще одним звеном. Наверно – еще чуть-чуть и я смогу сказать, что же такое жизнь. Я вдруг поняла, что совсем забыла, зачем хочу это узнать? Какая мне разница, в чем заключается жизнь? Я просто хочу жить.

* * *

Ночь словно боялась опускаться на уставший город. То и дело под окнами гостиницы, снизу раздавались задорные пьяные песни. То и дело, гремя музыкой, проезжали мобили, о чем-то верещали радостные детишки. Человек, одетый в костюм большущего серого зайца ловко нырял в свой мешок, извлекая оттуда то леденец, то конфету, то шоколадку. Детвора, окружившая его, довольно улюлюкала и требовала продолжения, неохотно и чуть ли не со слезами уходя, когда за ними возвращались родители. Лекса ушел гулять, а я вновь изъявила желание стоять у окна. Где-то внутри меня сидел страх, что стоит мне только вновь встать перед толщью стекла – как на улице обязательно что-нибудь произойдет. Что-нибудь страшное, непонятное, пугающее. А еще больше я боялась, что именно сейчас сюда явиться Юма или вдруг изъявит желание проверить нашу комнату на наличие аномалий Черная Куртка. Иногда я даже задавалась вопросом – кого боюсь больше – старого врага или нового незнакомца? Ответ терялся где-то на задворках сознания.

Девочка, которой, кажется, не досталась шоколадка, потому что мешок загадочно опустел, раскрыла рот и принялась вопить, что есть мочи. От жадности и обиды – как же так? Другим дали, а мне? Парень, одетый в зайца тут же нашелся. Из карманов он вытащил несколько красных шариков, ловко пожонглировал ими и тут же прогнал смертельную печаль с маленького лица. Мне вдруг показалось, что подобный фокус прошел бы не у каждого взрослого.

Столица готовилась ко дню обновления. Сегодня, со вздохом сказал Лекса. Прежде чем уйти, сегодня вечером прогремят канонады фейерверков, а от хлопков можно будет ощутить себя почти что на войне. Последнего мне не хотелось, а вот посмотреть на то, как маленькая ракета расцветает ярким взрывом – очень. Заходила уборщица, что-то шепча под нос о неряхах и своей неудавшейся жизни. Отдернула занавеску, открыла форточку, чтобы проветрить комнату, ухмыльнулась, глянув на меня. По крайней мере, мне показалось, что она ухмыльнулась.

Интересно, что же такое на самом деле было вчера? Когда я рухнула под руку Лексы и вдруг оказалась в странном мире. Мне вдруг вспомнилось, что Аюста лишь пожала плечами, когда я спросила её об этом – значит светоносная девочка не знает всего на свете. А жаль… жаль. Знаете, мне пришла гениальная мысль о том, что жизнь, на самом деле, вовсе не ритм, борьба или что-то еще, что я то и дело перечисляю, вовсе нет. Жизнь на самом деле – длинная, а то и вовсе бесконечная, череда вопросов. Стоит только приоткрыть завесу тайну и поближе подобраться к ответу хоть на один из них – ватага новых, словно из ниоткуда, беспощадно атакуют тебя. Мир большой, сказала я самой себе, просто огромный – особенно для такой малютки, как я. Я ожила ведь не только сейчас, я жила и до этого. Когда-то, как-то, наверно, не особо задумываясь над тем, что происходит. Что же вдруг произошло со мной, что я начала интересоваться? Миром, людьми, их поступками…

За уборщицей захлопнулась дверь, а я облегченно покачала головой – этот жест сам собой вырвался у меня, как у настоящего человека. Может ли кукла быть человеком? Не игрушкой, не человечком, а самым настоящим человеком? И если может – то что для этого надо сделать, чего достичь? Не знаю. Я покачала головой – снова, отбрасывая глупые мысли. Мне никогда не стать настоящим живым человеком. Я не стану большой, как Лекса, а пластик не обтянется упругой и мягкой, теплой кожей. В груди не заколотится сердце, а мне никогда не будет нужен воздух для дыхания.

Странно, но мне не было грустно. Скоро, верно, придет Юма и слопает меня, да так, что за ушами только свист стоять будет. Мне захотелось рассмеяться от собственной не самой удачной шутки.

Лекса вернулся ещё до того, как солнце опустилось, а на улице стемнело. Скинув одежду, он неторопливо встал у окна – вместе со мной. Мне на мгновение стало теплей. Не могу объяснить, как это чувство прокралось в меня, но приятная волна теплоты протекла по моему телу. Будь я живой – зажмурилась бы от удовольствия.

– Тебе здесь нравится?

– Очень, – не кривя душой, отозвалась я, не очень понимая, к чему клонит Лекса. Болезненно кольнуло в груди – а что если это намек на то, что он оставит меня тут? С другой стороны – какая разница? Юма придет, а Аюста мне не поможет – я буду биться совсем одна. Будет ли толк, если он заберет с собой опустевшую оболочку? Не конфетку, а лишь фантик…

– Мне тоже. Знаешь, я бы хотел здесь жить, – сказал он, а у меня отлегло. – Мне нравится тут. Иду вот по улице, смотрю по сторонам – и понимаю, что это мой город.

– Я тоже…

– Что – тоже? – не понял писатель.

– Тоже так хочу. Идти по улице и смотреть по сторонам. Пение птиц хочу слышать. И вообще…

Лекса смущенно примолк, стараясь не смотреть в мою сторону. Парень, одетый в костюм зайца уже давным-давно куда-то свинтил, оставив после себя разве что пустой мешок. Забыл, подумалось мне. Я боролась с желанием обернуться, повернуть голову и посмотреть на Лексу, обратить на него свой взор. Испугается? Подпрыгнет до потолка? Скажет, что я аномалия? А вдруг? Мне очень не хотелось, чтобы он меня боялся.

Прошло всего несколько часов. Мой писатель тискал в руках ребристый черный телефон, ожидая звонка – а может и сам кому-то хотел позвонить. Он не посвящал меня в свои будущие планы, загадочно улыбался, а мне оставалось только ждать. Скоро полночь, говорили политики, актеры и певцы. Скоро Белый Лис сделает еще один шаг, а в календарике придется менять цифру – мудро вещали священнослужители разных стран. Генерала Метель не показывали, а в новостях все вдруг забыли о том, что где-то рядом с границей идет война. Брызгало шампанское, разливаясь по бокалам, престарелые девы не первой свежести, разодевшись в черно-блестящие наряды, скалили неестественно белые зубы в устрашающих улыбках. То и дело на заднем плане появлялся то серый заяц, символ обновления, то Хладная Госпожа, вместе с слугой недотепой, то высовывалась мордочка пресловутого Лиса – вот-вот собирающегося перешагнуть. Куда? Куда-то в будущее. А у нас с Лексой лишь пузатая пластиковая бутыль черного ахеса, да и тот, если верить разочарованному ворчанию писателя, теплый. Ахес, говорил он, всегда должен быть хорошо газированным и чуть ли не до льда холодный. Только тогда можно прочувствовать его вкус. А еще неплохо к нему корочку черного хлеба…

Корочкой черного хлеба нас перед праздником не одарили, однако Лекса приволок большущий блин, облитый красно-желтым соусом, с вкраплениями грибов, колбасы и чего-то еще. Пирог бедняков называется, сказал. Пахло очень даже ничего. Глядя на то, как Лекса с упоением поглощает этот самый пирог, я завистливо поглядывала на него. Я не ощущаю вкуса, не могу что-то попробовать на зуб, на язык – мне даровано лишь было улавливать запахи. Вместе с тем, я понимала, что теряю нечто большее, чем просто наслаждение пищей. Иногда мне вот так же хотелось налить в стакан холодного ахеса, послушать, как он шипит и играет газами, а потом, маленькими глоточками, пить на протяжении часа, а то и двух, как это любил делать писатель.

Песни были все как на подбор. Белокурая женщина лет сорока, а может быть и больше, во всю тискала в руках микрофон и завывала почти веселую песню – про пять минут. Что вот эти-то самые пять минут до обновления – как раз то самое время, чтобы обо всём друг другу рассказать и попросить прощения – если есть за что. Почти сразу же моих ушей коснулась фальшь, а я не могла понять, что же именно мне так не нравиться в этой песне? Может быть, ритм? Так нет же, четко выверен – скрипка, трубы и тонкая свирель флейты. Всё, как и требуется. Тогда, может быть, голос? Так нет же – попадает в ритм, не фальшивит… тогда что же это, мне неугодно то, что песня просто спета идеально? Или же она мне просто не нравится? Лекса, прослушав первый куплет, нахмурился и переключил.

– Каждое обновление одно и тоже, – пробубнил он себе под нос, отрицательно покачав головой.

– Знаешь, эта песня… какая-то фальшивая. Как будто ненастоящая. – неуверенно, словно стесняясь продолжить, начала я. Лекса внимательно смотрел на меня, ожидая продолжения. – Ну, тут вроде всё хорошо: и ритм, и музыка, и голос… а всё равно что-то же не так.

– Эта песня под фанеру.

– Под фанеру?

– Ну, то есть, она ненастоящая. Думаешь, это на самом деле та тётка пела? Песня записана на пластинку – вместе со словами музыкой. Её тысячу раз пели, перепевали – чтобы звучала идеально.

– Она и звучит идеально! – вступилась я. – Вот только всё равно как-то… не по-настоящему.

– Наверно, если очень долго мучить одни и те же слова, произнося их не для того, чтобы спеть, а для того, чтобы они звучали идеально – теряется жизнь в самой песне?

Цепочка приветственно лязгнула, словно подсказывая мне, что сейчас я получу еще один ответ на свой вопрос, еще одно звено. Радоваться или смеяться?

– Подожди, что ты хочешь этим сказать?

– Представь, что я пишу книгу. Пишу не для того, чтобы высказать какую-то мысль или чему-то научить читателя, а просто для того, чтобы там был… текст. Идеальный, выверенный, вымученный – но текст без души, без особого смысла, без идеи.

– Но я много раз видела, как ты пишешь, а потом тут же стираешь! – я возмутилась. Наверно, будь я чуточку поподвижней, еще бы заерзала на одном месте. А цепь насмешливо звенела – я буквально слышала шелест трения звеньев друг о дружку. Тайна, вопрос, загадка насмехается надо мной, не желая давать определенного ответа несчастной кукле. Хочешь быть живой? А зачем тебе? Лучше коллекционирую то, с чем жизнь можно сравнить, складывай, сплетай и может быть тогда… что будет тогда? Не знаю.

– Да, – не стал отрицать Лекса и качнул головой, – но ты ведь не забывай, что читатель должен мою мысль понять. Это я, когда печатаю, знаю, что хочу сказать – но не всегда получается это сделать так, чтобы было понятно остальным. Я не мучаю текст, я всего лишь правлю его, шлифую, делаю не идеальным – а понятным. Он остается живой. С песней, наверно, так не получится. Для творчество нужно настроение – особое, необычное. И вдохновение, а оно штука редкая. Бывает, придешь домой с желанием бухнуться на стул, сцапать клавиатуру и писать – писать до потери пульса. А выходит две-три строки и те не так, как должны быть.

– И что же ты тогда делаешь?

– Откладываю в сторону. Беру выходной, таймаут, маленький отпуск. День, два, ну, может быть, неделя.

Я видела, как Лекса печатает. Каждый день и самозабвенно. Его пальцы так и парят над ни в чем неповинными клавишами, отстукивают дробь чужой судьбы и жизни. Мне иногда казалось, что жизнь человека можно уложить в одно предложение. Ну, максимум, в два или три. А он умудрялся найти слова для того, чтобы облечь чужую жизнь в интересную и длинную историю. И потому мне с трудом верилось, что такой человек, как он хоть раз откладывал своё увлечение в сторону.

– Собираюсь с мыслями, перечитываю, подмечаю огрехи. И с новыми силами правлю их – творческий порыв подсказывает то или иное решение. А до некоторых сюжетных поворотов я додумался только в процессе именно что отдыха. Пришлось перекраивать сюжет и…

Лекса, наверное, дай ему волю, готов был бы рассказывать мне об этом на протяжении многих часов. К сожалению, а может быть и счастью, наш разговор прервал звук фанфар. На экране телевизора, где еще совсем недавно восседала элита страны, сливки общества, комики, певцы и артисты, вдруг всё поменялось. Ночное небо, крупные хлопья снега, верхушки царственных башен уносятся ввысь. Гремят торжественные фанфары, обещая провозгласить – что? – начало нового обновления. Мне захотелось закутаться во что-нибудь теплое, когда я увидела статного мужчину на фоне древнего краснокаменного замка или крепости. Пиджачок, белая рубаха, подогнанный черный галстук и рюмка с чем-то желтым в руках. В глазах – уверенность, сила, знание. Словно он всё-всё обо мне знает. Мне вдруг вспомнились фиалковые глаза единорога, столь нагло сверлившие меня в бредовом угаре сна.

Фанфары проиграли в третий раз.

– Началось, – заверил меня Лекса, расположив поудобней, чтобы мне лучше было видно. Бутыль черного ахеса с шипением открылась, а он налил себе очередной – третий или четвертый стакан за сегодняшний вечер. Праздник, оправдывался он, сегодня можно.

Речь мужчины с экрана была недолгой и витиеватой. Он пожелал всем счастья, обновления во всем и долгих обнов жизни.

За окном взорвались тысячи выпущенных снарядов. Крохотные ракеты, оставляя за собой дымный след, мигая, словно вознесшиеся с земли звезды, разрывались чередой крохотных осколков – а те словно рисовали в небе распускающийся цветок. Хлопнул очередной снаряд – и вот уже вместо цветка, изошедшего дымом, потухшего в падении, на небосводе занял свое место большерогий олень. Следом за ним была мордочка лиса и убегающий вдаль заяц. Фейерверки то и дело взмывали в небо, стремясь нарисовать очередную, неповторимую картину. А я смотрела – смотрела с забвением, сжимаемая Лексой и даже не замечала этого. Мне захотелось примкнуть к стеклу лицом, руками, оказаться чуточку ближе к творящемуся чуду. Я не заметила, как протянула руку вперед, словно желал коснуться распускающихся огненных цветков и животных пальцами. Казалось, стоит мне только дотянуться до них – и я сразу же стану причастна к творящемуся празднеству. Улыбка – сегодня она была совершенно оправдана на моих губах. Может быть… может быть, в этом тоже есть частица жизни? Умение создавать почти живое из неживого? В плане – вкладывать частицу той самой живоносной искры во всё остальное – и только тогда и поэтому оно смотрится столь великолепно, столь привлекательно, столь реально? Не та заученная и тысячу раз спетая песенка на потеху толпе, да еще и запущенная в записи, а именно то, что сейчас делали люди? Я ожидала, что цепь понятий вновь зазвенит, обрадовав меня очередным звеном, прислушалась. Нет, молчит. Где же я ошиблась? А, может быть, и не было никакой ошибки, может быть…

– Знаешь, я тут подумал… ну, над твоим вопросом? – вдруг сказал Лекса, как только фейерверки перешли в обыкновенные взрывающиеся и хлопающие снаряды.

– Над каким из них?

– Ну, над тем, возьму ли я тебя с собой…

Мне вдруг стало тоскливо. Праздник мигом потух, а впечатления от недавно увиденного чуда притупились, потускнели, стали бледными. Оставит – поняла я по тону голоса. Сейчас вздохнет и скажет, что не может меня забрать с собой в силу сложившихся обстоятельств, да и вообще…

Лекса вздохнул.

– Я возьму тебя с собой.

Мне поначалу показалось, что я ослышалась. Я боялась переспросить – а вдруг он ухмыльнется и скажет, что передумал? Или, что это была всего лишь глупая шутка? Он повернул меня к себе лицом и смотрел прямо в глаза. То же самое делала и я – старалась угадать, о чём он думает сейчас.

– Честно признаться, я уже давно надумал, что заберу тебя с собой. А вот сказать решил только сейчас.

– Но почему? – возмущению моему не было предела.

– Иначе бы не получилось сюрприза.

Сюрприз получился. Не сюрприз, а самый настоящий сюрпризище. Шипел газами в кружке ахес, надкушенный кусок бедняцкого пирога сиротливо желал на краю клавиатуры, упивалась в шампанских брызгах и заходясь счастливым визгом столичная элита. Звезды всё так же слабо светили, бледно ухмылялась луна. Ничего вновь не произошло – не рухнул потолок, не обрушился мир.

– Почему ты решил взять меня с собой? – спросила я, вдруг ощутив, что его сюрприз меня радует. Но в то же время – печалит. И я никак не могу понять почему. Сейчас он скажет – что ему жалко оставлять меня здесь. А мне станет противно, что я беспомощная, жалкая куколка, которую берут не как друга, а как забавную игрушку. Поставят на полочку по приезду домой и… Жалко оставлять. Прихвачу-ка я с собой!

– Потому что ты милый маленький глупыш, – он улыбнулся, потеребил мои волосы, но после продолжил – уже серьезней: – Как я могу оставить тебя здесь? Это было бы предательство.

– Предательство? – мне почему-то вдруг захотелось спросить, как можно предать куклу. С другой стороны – как можно расписать любовь? Когда-то я ведь уже задавала себе подобный вопрос.

– Конечно. Я успел с тобой подружиться, да и ты, я думаю, не прочь, уехать со мной. А если я оставлю тебя здесь – что с тобой будет? Тебя могут выкинуть. Или… не знаю, сделают что-нибудь еще. В любом случае, мне кажется, со мной тебе будет лучше.

– А ты никогда не думал спросить меня о том, хочу ли я поехать с тобой?

– Думал. Но ты слишком часто спрашивала меня о том, заберу ли я тебя? Тебе надоело одиночество.

– Надоело… – я согласилась. Изнутри меня будто бы взорвался самый настоящий вулкан. Я не знала, как выразить ту бурю чувств, что переполняла меня сейчас. А вместо этого я прильнула к Лексе – самостоятельно, не боясь его напугать, всем своим тельцем, а он будто бы и не заметил этого.

– Спасибо, Лекса, я… просто спасибо.

Лекса кивнул головой в ответ. Только сейчас я заметила что он то и дело поглядывал на лоснящуюся поверхность мобильного телефона. Ждал, что тот сейчас разразится трелью, позовет его к себе. В глазах полыхнул огонь азартного охотника, что ждёт свою добычу. Наверно, его девушка должна была бы позвонить ему, чтобы поздравить с очередным Обновлением, подумала я. Телефон злорадно молчал, будто всем назло, но спустя мгновение, все же, заиграл, запрыгал на столе – беззвучно. Лекса, видимо, предпочитал виброзвонок. Писатель, несмотря на всю неповоротливость собственной фигуры, с грацией кошки метнулся к столу. Телефонная трубка тут же оказалась раскрыта и прижата к уху. Он выдохнул приветствие – с надеждой, улыбкой на лице, восторгом в глазах. Позвонила, поздравила, снизошла – так и читалось в его взгляде. Улыбка через мгновение спала с лица, начала тускнеть, а радость сменилась разочарованием.

– Ошиблись номером… – сказал он, словно оправдываясь передо мной, а потом тут же торопливо добавил: – Она сейчас позвонит, она всегда звонит немного с запозданием.

Я ничего не ответила, ощущая лишь только то, как во мне растет раздражение и ненависть к его избраннице. Да как она только смеет заставлять его ждать? Писатель, не выдержав, сам набрал её номер, глядя в экран мобильника – там качалась из стороны в сторону забавная мордашка, изредка показывая язык. Будто поддразнивала – а вот фигушки тебе, не возьмет она трубку! Она не брала…

* * *

Тишина нас преследовала. Казалось, мы каждую ночь с ним вот так лежим – и безысходно смотрим в потолок. Я слушала стук сердца Лекса, вздрагивая каждый раз, как только его ритм хоть чуточку замедлялся. Или мне так просто казалось? Ребристая поверхность мобильного телефона скрывалась под его широкой ладонью. Он смотрел в белый потолок, в люстру, не двигаясь и, кажется, иногда даже забывая дышать. Девушка ему не позвонила. Отписалась коротким сообщением, трусливо не снимая трубки, обещала ответить как-нибудь позже. Потом звонили родители и родственники Лексы, поздравляли – он натянуто и устало улыбался, отвечал – иногда невпопад. Разочарование черным змеем влезло ему в душу, и не хотело отпускать.

За окном усиленно завывал ветер, заставляя меня чувствовать себя немного неуютно. Мне вдруг представилось, что мы вместе с Лексой – там, на улице, на морозе, и больше некуда идти. В карманах звенят последние остатки денег, зияет дырой старенькая куртка, прохудились штаны…

Не так я представляла сегодняшнюю ночь. После того прекрасного фейерверка, я думала, что и дальше, почти до самого утра, нам вместе с Лексой будет весело. К тому же он сообщил мне радостную новость – возьмет с собой домой. Лучшего подарка я и не ожидала.

Он не вздыхал – удрученно, устало или обреченно, просто лежал, старательно прогоняя сон. Сон, кажется, был с ним солидарен и бежал писателя. Почему она не позвонила? Я не знаю. Почему не ответила сразу же, как только он сам взял инициативу в свои руки? Не знаю и не узнаю, наверно, никогда. Мне представилась кисейная барышня, лежащая среди горы подушек и сладостей. Темнокожие рабы старательно работают опахалами, на полу небрежно раскидана яркая цветастая одежда. Что её до какого-то там Лексы, сжимающего в ладони телефон и с надеждой глядящего в маленький экран? Что ей до его любви? И любовь ли у них? Вдруг всё обстоит так, что Лекса её любит, а она его – вовсе нет? Спросить об этому у писателя напрямую? Мне вдруг стало неловко, да ещё в такой момент. Не сделаю ли я только хуже?

А ему сейчас, наверно, хотелось тишины и возможности остаться наедине с собственными мыслями. Я, наверно, отдала бы возможность поворачивать голову в разные стороны только ради того, чтобы узнать, о чём же он сейчас думает, чем обеспокоен, как чувствует? Я догадывалась, о ЧЁМ он думает, что егт беспокоит и так далее – да вот только догадываться не тоже самое, что знать наверняка.

Мне хотелось его пожалеть. Хотелось, чтобы он стал крошечным-крошечным – примерно таким же, как я для него – и тогда я смогла бы прижать его к себе, спрятать в больших могучих руках от всех проблем. Не бойся, маленький писатель, я никогда тебя не оставлю!

Глупо, подумала я. Очень глупо.

Я боялась, что сейчас его сердце стукнет еще раз – и, вдруг, замолчит. А что будет, если он сейчас умрет? От горя, от тоски, печали? Я не знаю, умирают ли от этого люди, но не очень хочу это проверять. И каждый раз – стоило сердцу откликнуться на мой призыв – бейся же, бейся! – как я облегченно вздыхала. Лекса будто бы и не замечал этого, да и, мне кажется, ему сейчас на многое было плевать. Любовь всей его жизни… отвергла? Нет, просто оставила глухой праздничной ночью в одиночестве.

Девушка усердно подпевала солисту, а тот голосил на все лады о своей печальной истории любви. Любил, шубу купил, изменил, прости, был я дебил, и всё в точно таком же духе. Мне казалось, что там, наверху, кто-то решил поиздеваться над музыкой – ну и над Лексой заодно.

За окном по прежнему слышались многочисленные хлопки петард, шутих и фейерверков. То и дело сквозь занавешенное окно норовил пробить отблеск очередного взрыва. Люди радовались, люди гуляли, отдыхали, праздновали. Громкая музыка лилась откуда-то с верхнего этажа. Всем сегодня хорошо – кроме нас двоих. Словно наша комната, гостиничный номер, отделились от всего мира и только лишь для того, чтобы кануть в пучину уныния. Подбодрить Лексу, сказать ему что-нибудь приятное? Я не знала, с чего начать. Да и неубедительными ему покажутся ободрения куклы. Я не знала что делать и это-то больше всего мне не нравилось. Неизвестность, словно Юма, разевала голодную слюнявую пасть, обещая… ничего хорошего не обещая. Не было еще такой неизвестности, которая бы напрочь сквозила приятностями. Разве только что «не».

– Лекса, а… – я заговорила и вдруг все заготовленные мной слова растерялись. Разбежались стайкой напуганных зайцев, а я не знала, что говорить дальше? – А твоя девушка, она какая?

Наверно, будь у меня возможность вспыхнуть от стыда, я бы уже давно пылала синим пламенем.

Лекса вздохнул и я поняла – не ответит. Не хочет или…

– Особенная, – писатель, кажется, решил пойти наперекор моим догадкам.

– И что же в ней особенного? – недоуменно поинтересовалась я.

– Красивая. Умная, добрая…

Я промолчала, вместо очередного, вертевшегося на языке вопроса. Добрая, красивая и умная? И что же она тогда, такая вся из себя великолепная, не ответила на звонок? Почему не позвонила сама – ведь для этого-то и надо было всего лишь взять телефон в руки, ткнуть своим прелестным пальчиком в пару кнопок и сказать: поздравляю, успехов тебе! Всего-то лишь, всего-то лишь пара слов, одна маленькая фраза могла привести писателя в полнейший восторг, подогреть жажду жизни, наполнить посеревшую ночь новыми красками. Но нет – ей было лень потратить на эту невероятно сложную задачу пары минут. Чем же она была так занята? Может быть, спасала мир? Вот если бы я… если бы только я могла оказаться на её месте!

Мысль была столь неожиданной и столь дикой, что я поторопилась тут же выбросить её из головы. Наверху парень закончил петь про несчастную любовь тем, что, не изменяйте, мол, парни девушкам, не будьте дебилами. Да как же тут не изменять, вдруг подумала я. Если бы у меня только был шанс, если бы только была возможность – хоть на часок, хоть на минуточку, на мгновение…

Чуда в вечер обновления не произошло. Белый Лис не явился сюда собственной персоной. Чтобы взмахнуть волшебным хвостом и обратить меня в нормальную, живую девушку. Лекса как лежал, так и продолжал лежать – стараясь не шевелиться. Наверно, он сегодня не уснет – от волнения.

– Лекса, а если бы я была… ну, если бы я была настоящей девушкой, ты бы ходил со мной гулять? – я выдохнула этот вопрос. Он был неожиданным – даже для меня самой. Родился и тут же слетел с губ. Интересно, какого ответа я ждала?

– Пожалуй, – немного подумав, ответил Лекса, часто заморгав глазами. Он сдвинулся с места, чтобы принять позу поудобней – впервые за последние два часа! Казалось, словно чего-то подобного он и ждал от меня, а это значит, что надо продолжать.

– И ты стал бы встречаться со мной?

Он повис в собственных размышлениях, шмыгнул носом, давая понять, что не хочет говорить на эту тему. А мне хотелось обрушить на себя поток самой распоследней брани. Дура, просто глупая дура-идиотка. О чём я только думала, когда задавала подобный вопрос? И что теперь? Что дальше? Лекса вздохнул, обхватил моё туловище рукой, прижал к себе – поближе, кажется, ему уже надоело лежать вот так. Он закрыл глаза, словно позабыв обо всех своих проблемах, пришел к какому-то выводу – какому? – не знаю. Что-то решил для самого себя и решил уйти в царство снов и кошмаров. Интересно, что сегодня ему уготовил песочный человек? Я и сама почувствовала дикую усталость – будто бы весь день до этого таскала тяжеленные мешки.

* * *

Я – искринка. Большой, искрящийся змей, уносящийся вверх как воздушный шарик в потоках теплого воздуха. Я не лечу – парю, и всё равно пытаюсь вырваться чуточку вперед. Где-то там, на горизонте, в толще тумана непроглядной мглы греет своим теплом огромная звезда. Струится лучами, хлещет себя по бокам множеством отростков-хвостов, словно подманивает – ну где же вы, родимые, летите скорей? И мои товарки, словно им кто дал пинка, ускоряются, а я не отстаю. Когда-то давно – наверно, это было целую вечность назад, я была позади всех. Неприятное ощущения тьмы – не окружающей, а той, что в самом низу, почти на дне, которая хватает щупальцами и торопится утянуть в свою топь. Вырвалась – бешено колотится мысль в… в голове? У меня есть голова? Не знаю, наверно нет. Несусь ввысь – словно меня там кто-то ждет. Главное сейчас – обогнать всех остальных и первой добраться до звезды. Наверно тогда что-нибудь произойдет. Я не знаю, что именно, да и какая, собственно говоря, разница? Внизу – тьма, а там, куда я лечу – свет, стало быть, я делаю всё правильно. Свет приятный, не обжигающий, теплый, ласкающий. Если первым придет кто-нибудь другой, тогда, верно, мне меньше достанется этого тепла, а потому я очень тороплюсь. Огромная звезда, я вижу её, бухает, изредка бухает, словно гигантское сердце. Стукнет раз, стукнет другой – и вот уже кажется, что звезда горит ярче, светлее, теплей. Мерный грохот отзывается приятной для ушей музыкой. Стучит – прямо в ритм, а где-то в сознании кроется знание, что ритм это жизнь. Звякает цепь множеством уже собранных звеньев. Откуда бы ей здесь взяться?

Я тороплюсь, не разбирая дороги, стукнулась кончиком хвоста о абсолютно тонкую, словно некормленую, искринку. Та свилась червячком, на миг было ухнула туда, в пропасть безвременья, но тут же восстановила свой полет. Следом я чуть не врезалась в другую – вот только это была не червь и не змейка, а самый настоящий дракон. Способный посоперничать с самой звездой как размерами, так и теплом, исходящим от него. Впрочем, звезда точно гораздо больше. Я боязливо плыву в сторону, уступаю дорогу – ничего, я найду способ обогнать этого здоровяка. В конце концов. Не такой уж он и быстрый. Я спешу чувствовать – здесь и сейчас. Страх, восторг, радость, печаль, грусть – не смесь, не концентрат эмоций, а каждое чувство – по отдельности. Чувствовать – тоже жить. А я очень хочу жить.

Мне пытаются мешать – несколько нитей идут вровень со мной, вьются змеями, пытаются нырнуть в мою сторону. Толкнуть, отшвырнуть, отбросить, сбавить мою скорость. Очередная товарка подплыла ко мне. Она, кажется, была чуточку ярче, чуточку толще, чуточку красившее, чем я. Всего понемногу, но мне тут же стало неприятно. Будто кто-то нарочно макнул меня лицом в грязную лужу.

Противница нырнула в мою сторону, обвилась вокруг меня, резко дернула вниз, потащила туда, обратно, во тьму. Мне словно перекрыли кислород – как будто задыхаясь, я тянула всеми кончиками своей искры туда, обратно, наверх! Нагнать, перегнать, вырваться вперед, почему ты мне мешаешь? Почему не хочешь, чтобы я пришла первой, почему сама не идешь наверх, почему? Мы не можем тут говорить. Я чувствовала, что обвившая меня – соперница. Соперница за что? За что-то. За ту звезду, что ждет всех нас в конце пути. Ведь наряду с ритмом и борьба – тоже жизнь. Боротся всегда надо – и неважно за что именно. Потому что без неё не прожить. Моя соперница, кажется, это понимает.

Поиграем, молчаливо поинтересовалась я с остервенением, не надеясь на ответ. Поиграем, мотнула кончиком хвоста соперница. Я рванулась вверх – она сжала меня еще сильней. Тянет вниз. Кто она? Поборница Повелительницы Тьмы? Вот-вот явиться пожирающая искру и…

Словно почуяв её скорый приход, я начала извиваться – сжалась, заставив обвившую меня искрящуюся змею сомкнуться пружиной, оттолкнулась – от воздуха. Наверно, сумела высвободиться, по крайней мере, не целиком, хотя бы наполовину. Мой хвост щелкнул по противнице – той это явно пришлось не по вкусу и она выпустила меня из собственного захвата. Рвануться вверх, вырваться вперед, бросить нахалку тут, внизу? Наши товарки уплывали всё выше и выше, вот-вот норовя обратится крохотными звездочками. Нет, нельзя оставлять её здесь вот так – быстро нагонит и повторит атаку. Не хочу быть еще ниже! Не хочу так далеко от звезды! Не хочу, чтобы досталась другим!

Словно обезумевшая, ныряю в сторону – прочь от соперницы, но только лишь для того, чтобы набрать скорости. Бью мордой прямо в неё, очень надеясь разинуть пасть, если у меня таковая есть. Откусить, отгрызть кусочек побольше, стать потолще, покрасившее, поярче – чтобы не я, а она чувствовала себя здесь худшей. Не получается – нет рта у таких, как я. По счастью, у неё тоже. От своих коварных планов низвергнуть меня во тьму она не отказалась, кажется, наоборот – еще больше набралась решительности. Двигаться, двигаться, двигаться – мной просто овладевает жажда быть в постоянном движении. Быть скрученной – плохо, это ведь несвобода. А свобода – это жизнь? Приветливо звякнула цепь, словно говоря, что вот-вот обзаведется новым звеном. Это хорошо? Наверно. Не помню. Но я знаю только одно – если я перестану двигаться, ослабну. Буду как тот червячок, которого я чуть не сбросила вниз, в пучину, когда столкнулась. Вот бы точно так же с соперницей поступить…