Читать онлайн Когда я встречу тебя вновь. Книга 1: Любить нельзя забыть бесплатно

Пролог

Я пряталась от мамы в кустах, что росли вдоль металлического забора на территории санатория, где мы отдыхали. Она позвала меня на процедуры, назначенные врачом, но я терпеть не могла электрофорез и убежала от нее в парк. Вокруг было полно незнакомых цветов и кустарников, которые разноцветным ковром устилали территорию санатория и порхающие над ними бабочки так и норовили выдать мое укромное местечко. Они пролетали мимо меня и только неприязнь к электрофорезу удерживала меня от желания побежать за ними вдогонку.

Мы с родителями отдыхали в санатории уже неделю, я быстро освоилась на местности и не боялась потеряться. Со своего тайного уголка я наблюдала, как мама сновала по дорожке, спрашивая всех постояльцев санатория, попадавшихся на ее пути, не видели ли они светловолосую голубоглазую девочку семи лет с длинной косой в зеленом платье. Кто-то равнодушно коротко отвечал, что не видел и спешил дальше по своим делам, а кто-то проявлял участие и подключался к поискам, пытаясь выяснить у мамы подробности моего исчезновения, и не могу ли я прятаться в самом корпусе. Они разбивались по группам, одна из которых уходила искать меня в санатории, другая исследовала территорию снаружи. Папа же находился на процедурах и не знал, что вокруг меня поднялась такая суматоха.

– Привет, – услышала я позади себя голос.

От неожиданности я вздрогнула, резко обернулась и увидела за металлическим забором высокого ребенка с неприкрытой головой. Он стоял в тени густо цветущих розовыми цветочками кустарников, росших по ту сторону ограды, и держался за ее прутья. Я прежде не видела таких черных глаз и столь угольно-темных волос. Они свисали до самых плеч и приводили меня в замешательство в определении пола этого ребенка. Выцветшие синие шорты до самых колен и красная в белый горошек рубаха на выпуск с отсутствующей пуговицей в самом низу указывали, что передо мной мальчишка, но его длинные волосы не вязались с привычным моему восприятию образом мальчика. Какое-то чудо-юдо. На его подбородке я заметила ямочку и сначала решила, что она возникла в результате какой-то травмы, но ямка выглядела аккуратной и ровной, и, в конце концов, я пришла к выводу, что это врожденный дефект, который не портил его лица, но и не делал его краше.

Я приложила указательный палец к губам, призывая к тишине.

– Ты от кого-то прячешься? – спросил «чудо-юдо» по-русски, но что-то в его говоре отличало речь от русской. Кажется, это называется акцентом.

– Да, от мамы, – тихо ответила я.

– Почему?

– Не хочу идти на электрофорез.

– Куда?

– На электрофорез.

– Это кто такой?

– Это такая процедура. Лечебная. Но мне она не нравится.

– А зачем ты на нее ходишь?

– Так доктор прописал.

– Зачем он ее прописал?

– Потому что папа сказал доктору, что я много болею.

– Папа тебя не любит?

– Нет. Любит и даже очень. Но он врач и думает, что этот электрофорез меня вылечит. А он бьет меня током, и мне это не нравится.

У «чудо-юдо» глаза стали по пять копеек.

– Током? Это же больно! Я бы тоже сбежал.

Его ответ окончательно убедил меня, что он – мальчик.

– Не больно, но мне неприятно.

По дорожке парка снова забегали люди, кто-то заглядывал в кусты, и мне пришлось присесть возле одного из кустарников, прижавшись к его листьям, чтобы остаться незамеченной. Мое зеленое платье сослужило для меня добрую службу, слившись с листвой. Мальчика я знаками просила соблюдать тишину и не выдавать меня.

– Они ушли, – сказал он.

Я поднялась, огляделась по сторонам, и, убедившись, что никого рядом нет, подошла к забору. Мальчик был выше на целую голову и от этого казался старше на несколько лет. Под его ногтями я заметила грязь и представила себе, как возмутилась бы моя мама, если бы обнаружила такое у меня. Она во всем любила чистоту и порядок и не допускала, чтобы я была грязной и неопрятной.

– Ты тоже живешь в этом санатории? – спросила я.

– Нет.

– А почему ты один?

– Я с мамой. Она там.

И мальчик показал пальцем налево от себя. С моего места ее не было видно, но я и не стремилась обнаружить ее. Вдруг она выдаст меня маме.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Юра́ш. А тебя?

– Лиза. А что за странное имя у тебя?

– Меня так мама называет.

Ну точно чудо-юдо.

– Сколько тебе лет? – спросила я.

– Не знаю.

– Почему не знаешь?!

– Я не хожу в школу.

– Такой большой и в школу не ходишь?!

– Мама сказала, в школу я пойду осенью.

– В первый класс?

– Да. Кажется, так.

– Ты дурак? Почему тебя раньше в школу не отдали?

– Я не дурак!

Мальчик нахмурился, отпустил решетку и сжал кулаки.

– А читать ты умеешь?

– Нет. Я же в школу не хожу!

– И я не хожу, но читать умею. И считать тоже. Меня мама научила. Она учительница.

– А зачем ходить в школу, если мама учительница? Она не может тебя сама учить?

– Она учительница только по двум предметам, а в школе учат намного больше.

– Читать и считать умеешь, зачем больше?

– Ты и, правда, дурак!

Я рассмеялась. Мальчик обозлился, вздул ноздри и топнул ногой.

– Не называй меня так!

Я услышала за спиной голоса и быстро шмыгнула в кусты, призывая мальчика замолчать.

– Вот возьму тебя и выдам! – сказал он. – И тогда узнаешь, какой я дурак.

Я цыкнула на него.

– Хорошо, – шепотом сказала я, – ты не дурак. Только помолчи, пожалуйста.

В этот момент к нему подошла какая-то бабушка. Она проходила мимо, услышала его голос и заглянула за кустарник. Ее лицо было испещрено морщинами, и именно так я представляла себе старуху, которой сто лет. Она взяла мальчика за плечо.

– Девочка, а ты почему одна?

– Я мальчик!

– Ох, а космы-то отпустил, как у девчонки. А родители твои где?

– Мама там.

Он вышел на тротуар и показал в ту же сторону, что и раньше.

– Видите там женщину? Она гадает. Это моя мама.

Старуха резко одернула свою руку от мальчика и отряхнула ее о другую руку, словно вымазалась в грязи.

– Цыган?! – ее участливый тон как ветром сдуло. – Тогда понятно.

И она пошла дальше своей дорогой. Голоса позади меня стихли, и я вылезла из своего укрытия. Подошла к забору и с любопытством воззрилась на мальчика.

Мне не доводилось видеть цыган, но я помнила, как мама пренебрежительно рассказывала нам с папой о своей встрече с цыганами на рынке. Кажется, цыгане хотели кого-то ограбить, и только благодаря маминой бдительности преступление удалось остановить. Она называла их мерзавцами, мошенниками и грязными оборванцами, и я сделала для себя выводы, что цыгане – скверный народ и лучше держаться от них подальше.

Я снова пробежала взглядом по мальчику. Я не знала, как выглядят мошенники и мерзавцы, но грязным оборванцем его назвать не могла. Его одежда хоть и выглядела изрядно поношенной, но была чистой и целой. Только пуговицы одной не было. И даже грязь под его ногтями и спутанные и лохматые волосы не характеризовали его как грязнулю. Возможно, его волосы спутал ветер, а ногти замарались от игры в земле – мне же неизвестно, чем он занимался до встречи со мной.

– Ты – цыган?

– Да.

– А твоя мама – цыганка?

– Конечно.

– А мне она может погадать?

Юраш прищурился и посмотрел на меня оценивающе из-под своих пушистых черных ресниц.

– Не знаю. У тебя деньги есть?

– Нет. Но у меня есть сережки.

Я показала мальчику на свои уши. В них были вставлены золотые серьги на петельке в виде бабочки.

Он несколько секунд продолжал меня буравить своим пронзительным взглядом, а потом сжал губы, и, как будто смирившись с неизбежным, сказал:

– Пошли.

Я прокралась вдоль забора, не забывая следить за тем, чтобы не попасться никому на глаза. От остальной территории парка, а, главным образом, от асфальтовой дорожки, меня отделяли пышно цветущие кустарники, и я надеялась, что их листва служит мне надежным прикрытием. Я добралась до ворот и выбежала наружу.

Цыганка гадала молодой женщине по руке на другой стороне улицы, где за пальмами и кустами прятались невысокие дома, отличающиеся внешней отделкой и этажностью. Мимо проходили люди: одни из них шли на пляж, другие – оттуда возвращались, в их движениях не было спешности, но я замечала, как они ускоряли свой шаг или переходили на другую сторону, завидев цыганку. Словно она была прокаженная.

Мальчик, взяв меня за руку, повел к своей матери. Машин на дороге не оказалось, и мы беспрепятственно пересекли ее. Приблизившись к цыганке, я разглядела ее лучше. Крупная и высокая женщина с маленькими хитрыми глазками и длинным крючковатым носом. Своей одеждой и манерой поведения она не походила ни на одну из женщин, которых мне приходилось встречать ранее. На ее голове был легкий красный платок, из-под которого свисали длинные черные кудри, а тело украшали синяя юбка в пол с красными маками, пестрая кофта с длинными рукавами и пару крупных бус из желтого и синего стекла, и от этого обилия цветов у меня зарябило в глазах. Неужели именно так и выглядят мерзавцы и мошенники?

Женщина отпустила клиентку, спрятав полученные от нее деньги под лиф своей блузки, и воззрилась на нас. Ее сын заговорил с ней на непонятном мне языке, указывая на меня пальцем, и мне стало неуютно, потому что я подумала, он жалуется ей на то, что я назвала его дураком.

Но вместо того, чтобы осерчать на меня, женщина коснулась моего лица, провела пальцами по ушам и улыбнулась. От этого ее нос почти коснулся губ. Улыбка цыганки мне показалась доброй и приветливой, и, несмотря на ее диковинный наряд, я расслабилась и расположилась к ней.

– Что ты хочешь узнать у меня, деточка?

Я протянула к ней правую руку.

– Скажите мне, я выйду замуж за Марка?

Одной рукой женщина взяла мою кисть, а второй накрыла ее своей ладонью. У нее были короткие круглые ногти, окрашенные красным лаком. Местами он облупился и обнажал грязь под ногтями женщины. Но, как и в случае с мальчиком, это был единственный признак ее нечистоплотности, в ее одежде я не заметила неряшливости.

– Кто такой Марк? – спросила она.

В ее голосе я слышала убаюкивающие нотки, с какими мама читала мне на ночь.

– Это мой друг.

– Ты хочешь за него замуж?

– Нет… не знаю. Я просто подслушала, как мама говорила с тетей Мариной, это мама Марка, что было бы неплохо, если бы мы с ним поженились, когда вырастем.

Цыганка убрала свою ладонь и взглянула на мою руку, повертела ее так, словно она была переливным календариком, и, чуть согнув мои пальцы в пригоршню, сказала:

– Детская рука очень непредсказуема. Линии еще нечеткие. Твоя судьба только формируется на ней. Я не могу знать, что будет в твоей жизни так далеко вперед.

– Что это значит?

– Я не вижу линию брака на твоей руке. Ее еще нет. Ты слишком юна.

– Но она появится, когда я вырасту?

– Скорее всего, да.

– И у него этой линии нет? – я показала на ее сына, стоявшего справа от матери.

– У него очень слабая, но есть. Он цыган, а цыгане рано женятся. Поэтому линия брака уже обозначена на его руке.

– А если у меня никогда эта линия не появится, это значит, что я не выйду замуж?

– Если ты очень захочешь, то судьба нарисует тебе линию брака на руке. Ты хорошая девочка, у тебя добрые глаза и красивая улыбка. Ты обязательно встретишь свою любовь и выйдешь замуж. Только живи по совести, не сворачивай с честного пути, и жизнь тебя отблагодарит по заслугам.

– А что вы видите сейчас?

– Я вижу, что ты много болеешь, и родители привезли тебя лечиться.

– Да, верно. Я буду здоровой?

Женщина расправила мою руку и чуть наклонилась.

– Да, обязательно. Скоро твои болезни пройдут, и ты будешь здоровой.

Цыганка отпустила мою руку, и я потянулась к серьгам, хотела их снять и отдать женщине.

– Нет, деточка, – она аккуратно отвела мою руку от ушей. – С детей я не беру деньги и украшения. Иди с богом, он будет тебя направлять.

– Спасибо, вы очень хорошая.

Женщина погладила меня по голове.

– И тебе спасибо на добром слове.

– Лиза! – услышала я крик мамы. – А ну убери от нее свои грязные руки!

Цыганка поспешила отвести руку от моей головы. Я испуганно повернулась к маме. Она неслась ко мне с территории санатория, в ее покрасневших от слез глазах я увидела гнев и страх одновременно. Словно надо мной нависла страшная опасность, и если она не успеет ее предотвратить, то я обязательно погибну.

– Юраш, пойдем, – сказала цыганка и потянула сына за собой.

Я бросилась к маме, чтобы остановить ее. Вслед за ней бежали две другие женщины, и о чем-то причитали. Я слышала грубость в их голосе, но не вполне разбирала, о чем были их речи.

– Что она с тобой сделала?

Мама упала передо мной на колени прямо на асфальт и стала разглядывать со всех сторон. Первым делом проверила серьги в моих ушах.

– Она тебе не навредила?

– Нет, мама. Она очень хорошая. Она мне погадала и даже сережки не взяла.

– Вот мерзавцы! – в сердцах воскликнула мама. – Уже и до детей добрались. Куда милиция смотрит?

– А что толку от милиции? – поддакивала одна из женщин в белом халате. – Подержат в камере, да отпустят. У нас тут постоянно так.

– Зачем ты убежала, негодница? – продолжала скулить мама. – Ты знаешь, как я за тебя перепугалась? А если бы эта мошенница украла тебя? Для цыган это в порядке вещей. И как бы ты потом жила с ними без нас? А мы с папой как?

Она стала меня обнимать, но не переставала ругать и причитать, по ее щекам катились слезы.

– Мама, все хорошо. Меня никто не обидел. Но я не хочу на электрофорез.

– Так ты из-за него убежала? Ладно, я поговорю с папой. Пошли в санаторий. И больше не убегай.

Мама поднялась на ноги, и, взяв меня за руку, потянула за собой. Я обернулась и бросила последний взгляд в ту сторону, куда уходила цыганка со своим сыном. Я увидела их на углу улицы. Мальчик, насупившись, наблюдал за нами и даже не улыбнулся, когда это сделала я, помахав ему рукой. Меня обозлило его равнодушие, и тогда я покрутила пальцем у виска, высунула ему язык и скрылась за воротами…

Глава первая

Меня разбудил запах выпечки, который проник ко мне в комнату через полуоткрытую дверь. В смешении ароматов я отчетливо ощутила ваниль и корицу. Не открывая глаз, я стала фантазировать, чем меня решила удивить мама. Обычно с ванилью она пекла булочки или пирожки с ягодой, а корицу добавляла к яблокам – могло ли это означать, что она приготовила яблочный пирог? Он у нее получался плотным и рассыпчатым, а сметанная заливка придавала ему нежности и мягкости, и нам с папой он очень нравился. Я открыла глаза и улыбнулась. Как замечательно, когда твоя мама домохозяйка и с утра тебя ожидает свежий и аппетитный завтрак!

Я бы повалялась в кровати дольше, но мой взгляд упал на компьютерный стол с новым монитором, и поняла, что времени на безделье не осталось. Я не подготовила доклад к конференции, которая состоится уже завтра, и чтобы с ним закончить, надо ехать в библиотеку.

Я скинула с себя одеяло, потянулась, зевнула и села на кровати. Две недели назад мы закончили ремонт в моей спальне, но я до сих пор не могла привыкнуть к переменам в ней. Новая мебель, белая и компактная, молочные тисненные обои с вплетенными серебряными нитями, мягкий серый ковер с рисунком в виде извилистых линий и легкие мерцающие шторы – вот и всё убранство отведенных мне десяти квадратных метров. Комната стала светлой и просторной и дышала свежестью и чистотой.

Раньше в моей комнате был магнитофон, и я любила послушать поп-музыку, напевая любимые хиты перед зеркалом, используя вместо микрофона флакон из-под лака, но после ремонта мы перенесли его в зал, а на полку, надстроенную над столом, поставили принтер, который мне нужнее. Я не обладала вокальными данными и представьте, как обрадовались соседи, когда вопли из моей комнаты прекратились и ничто больше не тревожило их чувствительный слух.

Я заправила кровать, накрыв ее стеганым покрывалом голубого цвета, и выровняла складки. На полу сидел мой любимый плюшевый медведь, которого мне подарили на восьмой день рождения, и сколько бы не менялся интерьер моей комнаты, медвежонок оставался единственным неизменным его атрибутом. Его черные бусины глаз смотрели мне прямо в душу, и хоть у него и не было рта, но мне казалось, что он мне улыбается. Его шерсть свалялась, глаза несколько раз отрывались и мне приходилось их приклеивать, но это был кусочек моего детства, и расставаться с ним я не собиралась.

Я усадила бурого медведя на кровать и, оставшись удовлетворенной ее убранством, подошла к окну открыть шторы. Гладкие и нежные занавески, сшитые из того же материала, что и покрывало, легко распахнулись в разные стороны, и солнечные лучи озарили часть обоев на стене. Они засверкали разными цветами, словно граненные бусины.

Поправив складки на тюли, к которым мама относилась весьма придирчиво, я взглянула на свое отражение в зеркале. С дверцы плательного шкафа на меня смотрела невысокого роста девушка двадцати лет с небольшим вздернутым носом и яркими голубыми глазами, обрамленными густыми светлыми ресницами. Короткая атласная сорочка черного цвета на бретелях с кружевной вставкой на груди подчеркивала все мои прелести и высвечивала округлую упругую грудь и стройные ноги. Длинные золотистые волосы, ниспадающие по моим плечам, прикрывали ягодицы и не безосновательно являлись нашей с мамой гордостью. Мы растили их больше десяти лет, и наши ожидания оправдались. Их блеск, густота и мягкость вызывали всеобщую зависть и выделяли меня в любой компании. Я люблю, когда мама их расчесывает и заплетает в красивые косы. Пусть они уже не в моде, но я редко ей следую и в своем образе ценю удобство и комфорт.

Я давно отказалась от челки, которую в школьные годы начесывала и укладывала на левый бок. Она напоминала птичье гнездо, и, разглядывая фотографии тех лет, я смеялась, не понимая, как такое могло быть модным. Без челки сердцевидная форма моего лица стала заметнее, и казалось, сама любовь участвовала в моем сотворении. А, впрочем, в этом я нисколько не сомневалась.

Я обратила взгляд на свои чуть впалые щеки и заостренный подбородок, по которым никто бы не сказал, что мой завтрак состоит из сдобных булок, провела по ним пальцами и насладилась гладкостью кожи. Как чудесно быть молодой и красивой!

Я переоделась в майку и шорты, в которых ходила дома, умылась и вошла на кухню.

– Доброе утро, Лиза, – сказала мама. – Не ожидала, что ты так рано встанешь.

– Доброе утро, мама. Уже девять часов, разве это рано?

Я опустилась на диванчик мягкого кухонного уголка. Мама суетилась около плиты.  Она вооружилась толстыми прихватками, вынула из духовки форму с шарлоткой и поставила ее на стол. Все-таки я ошиблась. Она испекла пирог, но не тот, о котором я подумала.

Небольшой телевизор, забравшийся на холодильник, транслировал бразильский сериал, но мама практически его не смотрела, вероятно, потому что видела эту серию накануне вечером. Подтверждала это и рябь на экране, которую она не пыталась устранить, как случалось при просмотре новой серии.

– Куда-то собралась?

– В библиотеку. Нужно закончить с докладом к конференции. Она уже завтра.

Мама достала из шкафа большое круглое блюдо и стала перекладывать пирог из формы.

– Как обычно дотянула до последнего?

– Надеялась, на меня снизойдет озарение.

– Зачем ты вообще вызвалась на эту конференцию? Насколько я знаю, на них ходят особо одаренные студенты. Ты разве из их числа?

– Спасибо, мама, за высокую оценку моих умственных способностей. Но я не вызывалась. Мне предложили выступить, и я решила рискнуть.

– Откуда такое рвение?

– Тем, кто будут выступать, Дмитрий Сергеевич обещал экзамен автоматом.

– Ясно, тогда дерзай.

Мама достала из шкафа баночку с сахарной пудрой и посыпала ее на пирог.

– Кашу будешь? – спросила она.

– Да, положи, пожалуйста.

– Накормлю тебя, и хочу на кухне генеральную уборку сделать. Давно не убиралась в шкафах, и фартук надо помыть.

Я пробежала глазами по кухонному гарнитуру. Мама ежедневно протирала стены и дверцы шкафов, когда заканчивала готовить, и в их чистоте сомневаться не приходилось. Внутри она тоже следила за порядком, и чем вызван ее порыв прибраться – непонятно.

– Мама, ты делала это две недели назад.

– Разве? Нет, это было перед восьмым марта, уже больше месяца прошло.

– И все равно не так давно. Ты трешь кухню каждый день, откуда грязи взяться?

– В шкафах пыль. Я так не люблю.

– Подожди до выходных, я тебе помогу.

– Ерунда, сама справлюсь. Чем мне еще заниматься?

Вот такая она – моя мама. Ни минуты покоя. Дом основа основ и она не устает за ним следить. При этом не забывает ухаживать и за собой.

Ей всего сорок два года, морщинки едва тронули ее серые чуть вытянутые к вискам глаза, и многие удивляются, что ей больше тридцати пяти. Однажды кто-то даже принял ее за мою сестру, хотя внешне мы не похожи, и только в каких-то жестах и мимике обнаруживалось сходство. Год назад мама состригла свои длинные русые волосы, которые ничуть не уступали моим, сначала до плеч, а потом и вовсе коротко, обнажив уши, потому что решила, что в ее возрасте уже негоже носить такую шевелюру. Это как-то легкомысленно. В чем легкомысленность я не поняла, но с короткой стрижкой мама мне тоже нравилась. В чертах ее лица на было изъянов, и оно заслуживало того, чтобы сделать на себе акцент.

Мама подала мне кашу, я нарезала к ней сыр и стала завтракать. Между тем спросила у нее, не слышала ли она прогноз погоды.

– Дождь обещали.

– Дождь? – я посмотрела в окно.

Сквозь полупрозрачные шторки я видела голубое небо и ни единого намека на облака, не говоря уже о тучах.

– Сказали, что будет во второй половине дня. Ты лучше возьми зонт. Он у тебя маленький, места много не займет.

Закончив с завтраком, я заплела косу и накрасила тушью глаза. В шкафу я выбрала синее платье из хлопка с широкой юбкой, V-образным вырезом на груди и с молнией на левом боку. Моя любимая длина рукава в три четверти согревала плечи и оставляла запястья открытыми, придавая простоватому прикиду изюминку.  Подобрав к платью светлые капроновые колготки, я посчитала свой образ завершенным и поехала в библиотеку.

Я планировала сделать ксерокопии с нескольких источников и вернуться с ними домой, чтобы сформировать доклад на компьютере, и распечатать на принтере. Задача была ясна, и сложностей не предвиделось.

Но, как любит говорить мой отец: «Мы полагаем, а бог располагает». Ксерокс в читальном зале сломался, о чем извещала табличка с рукописной информацией о его технической неисправности, и я, вооружившись тремя набранными мною источниками литературы, поспешила найти свободный стол, и приступить к поиску необходимой информации по теме: «Екатерина II и ее роль в истории России».

В просторном помещении читального зала находились четыре ряда светлых деревянных столов. Возле окон небольшие квадратные столики с тремя венскими стульями, а по центру длинные столы, рассчитанные на десятерых человек, и, приходя в библиотеку одна, я обычно занимала место у окна, но в этот раз свободного не оказалось, и я пристроилась в центральном ряду, положив свою сумку на соседнем стуле.

На другом конце стола обосновалась еще одна девушка, вероятно, тоже студентка. Она мельком взглянула на меня, словно хотела удостовериться, не близко ли к ней я расположилась, и, убедившись, что я не собираюсь сидеть с ней рядом, снова погрузилась в свои тетради.

Тишину в зале нарушали шелест страниц и легкое шептание двух девиц, которые отвлекались на болтовню чаще, чем обращались к своим работам. Они сидели в двух рядах от меня, и я замечала, как посетители библиотеки косились на них, не решаясь сделать замечание. Когда девушки обнаруживали на себе взгляды, они откидывались на свои стулья и, делая умный вид, погружались в книги, но вдруг одна из них что-нибудь вспоминала и вновь склонялась к подруге, начиная нашептывать ей свои воспоминания. И так без конца.

Я постаралась отключиться от их болтовни и взялась за просмотр книг. Две из них были полностью посвящены Екатерине Великой, ее биографии, политике, реформам и любовным романам, а третья содержала одну главу с краткой информацией по теме. Короткие выдержки из литературы я уже набросала на черновики в свои прошлые выходы в библиотеку, но ни своих взглядов на изучаемую тему, ни анализа, ни выводов я не сделала. И как связать все воедино в своем докладе я не понимала.

Еще одним препятствием для меня был регламент в десять минут, в который я должна уложиться со своим выступлением, и дополнительно пять минут отводится на вопросы и ответы. Итого за пятнадцать минут мне надо раскрыть свою тему, при этом звучать ярко и интересно, чтобы слушатели не заскучали и не начали зевать.

Я не умела выделить главную мысль и коротко обрисовать ее на бумаге. Мне казалось важным все, и, опустив какие-то незначительные детали, я будто бы делала содержание своего доклада усеченным и неинформативным. Я писала и зачеркивала, писала и зачеркивала. То мне казалось, что я чересчур углубляюсь по какому-то пункту своего плана, то не добираю по-другому, то листы исписанной бумаги увеличивались, то после очередного зачеркивания, резко сокращались. Через час я зачеркнула все и начала заново. Решила писать и не заморачиваться по поводу объема. Я запишу все, а потом подумаю, что выбрать из этого и оставить в своем докладе. Но исписав несколько страниц и не видя им конца, я удрученно откинулась на спинку стула и тяжело вздохнула.

Я неплохо училась. Все зачеты и экзамены сдавала вовремя и без троек. Изучение конспектов по лекциям, начитываемых преподавателями, сложностей не вызывало. Все, что я записывала с их слов, я легко усваивала и возвращала устными ответами на семинарах. Сложности возникали у меня с письменными работами – рефератами, докладами или курсовыми. В этих работах требовалось проводить анализ, искать причинно-следственные связи, делать выводы и отражать собственное мнение. А с этой частью я справлялась с трудом. И лучше бы я сдала на два экзамена больше, чем написала одну письменную работу. Но я рискнула и согласилась подготовить доклад. Однако, по всей видимости, переоценила свои силы, и теперешние мучения как расплата за самонадеянность, спровоцировавшую меня откликнуться на предложение одного из наших преподавателей выступить на студенческой конференции с докладом.

Вновь зашептавшиеся девицы оторвали меня от рукописей, и я решила поискать среди посетителей библиотеки знакомые лица. Возможно, кто-то поможет. Или хотя бы наведет на мысль, как соединить материал из разных источников с моими мыслями и изложить их на бумаге. Я пробегала глазами по посетителям, и сидящих ко мне лицом, я не знала, а чтобы разглядеть остальных, требовалось пройти в конец зала и повернуться к ним. И в отчаянии я уже собиралась так поступить, прикрываясь необходимостью сдать ненужную книгу, но вдруг увидела его и замерла на месте. Вот он – источник моих нынешних терзаний.

Шандор сидел за последним (или первым – это как посмотреть) столом у окна с солнечной стороны и что-то строчил на бумаге. Я не заметила, как он пришел, и поэтому удивилась его присутствию. Словно небесные силы откликнулись на мои мольбы и послали его в читальный зал. Что он пишет? Доклад к завтрашней конференции? Сомнительно. У такого круглого отличника, наверняка, доклад уже готов. Очевидно, идет с опережением и пишет какую-нибудь курсовую работу. Он сосредоточен и полностью абстрагирован от окружающей обстановки. Казалось, что солнце, светившее ему в глаза, его не беспокоит, и он его даже не замечает.

Я вспомнила, как он впервые обратил на себя мое внимание. Когда на первом курсе мы с одногруппниками стали друг с другом знакомиться, общаться, Шандор держался от нас в стороне и не стремился войти в наш круг. Мы списывали это на его скромность и необщительность, и не проявляли рвения к знакомству с ним, вокруг было полно других ребят, охотнее шедших на контакт и больше располагавших к общению.

Но для меня все изменилось на втором семинаре по истории, когда мы готовили рефераты о любой из национальностей Краснодарского края, об их истории, обычаях и традициях, которые сохранились до наших дней. Тогда Шандор впервые рассказал о себе, и мы узнали, что он цыган. Настоящий чистокровный цыган. Я помню, как прошла волна удивления по аудитории. Как бы мы не любили фильмы о цыганах, их музыку и не были очарованы их танцами, этот народ нас настораживал и вызывал подозрения – мы понимали, за дружелюбным и улыбчивым обликом может скрываться настоящий мошенник.

Он начал рассказывать свой реферат со слов: «Я – цыган и мой доклад будет о моем народе», и перед моими глазами сразу возникли мальчик и его мать-цыганка, с которыми я встретилась много лет назад на отдыхе в санатории города Сочи. Они перевернули мое представление о цыганах, сложенное со слов мамы, особенно женщина, и я расстроилась, что больше их не увидела. Потому что, поделившись с папой подробностями той встречи, получила от него выговор за то, как пренебрежительно отнеслась к мальчику, и хотела перед ним извиниться. Я устыдилась своего поведения, и сожалела о сказанных мною словах в его адрес. Но мои переживания длились недолго, потому что скоро мы уехали домой, и я редко вспоминала ту встречу. Воспоминания настигали меня, когда на моем пути попадались другие цыгане, но новые встречи отталкивали меня от этого народа, и со временем я вернулась к мысли, что эти люди не заслуживают моего снисхождения и уважения, потому что соответствуют тому мнению, которое о них сложилось.

И вот состоялась очередная встреча с настоящим цыганом. И где?! В стенах университета, в которых я и не ожидала увидеть представителей этого народа. Тогда в голове успела промелькнуть мысль, что без связей не обошлось. Но стоило Шандору продолжить чтение реферата, проникнув своей речью – грамотной речью – и страстностью изложения в самую глубь моей души, тогда я осознала, он здесь не случайно и не по блату. Он исключение из правил и заслуживает того, чтобы учиться в университете.

От него мы узнали, что цыгане родом из западной Индии, оттуда началась их миграция в Европу и Азию в разные периоды истории при различных обстоятельствах. Он коротко описал, как протекало это движение по странам, и как первые цыгане появились в России. Этот народ живет по всему миру и при этом не имеет своего государства. Цыганский язык отличается среди разных этнических групп, и даже внутри одной страны существуют различные диалекты цыганского языка, из-за этого цыгане одной этнической группы могут не понимать языка другой, и поэтому в России они говорят на русском языке, который для них общий. В своем рассказе Шандор упомянул, что сейчас цыгане стали оседлыми и живут в поселениях с другими нациями, но в стороне от них, и при этом сохраняют традиции и обычаи, которые следовали с ними веками.

Он коротко описал их суть, но я, очаровавшись тембром его голоса, и сконцентрировавшись на грамотности изложения его доклада, не вникла в само содержание рассказа и прослушала большую часть информации о традициях и обычаях его народа, и к четвертому курсу помнила только две вещи.  Главный в семье мужчина, и у цыган два имени. Одно дается им при крещении, и это имя в его паспорте, второе – это прозвище, которое он получает, когда подрастает. Так, по документам Шандор – Юрий Георгиевич Слобода. Но среди своего народа имеет другое, цыганское имя, которое закрепилось за ним уже после двенадцати лет. Я хорошо его запомнила. Шандор. Оно означает на его языке – гордый. И хотя вслух мы называли его Юрой, мысленно для меня он был именно Шандором.

И, обнаружив его в читальном зале, я поняла, что он тот, кто может мне помочь. Шандор лучше всех на нашем курсе разбирался в истории, был готов к каждому семинару, легко отвечал на вопросы преподавателей и, казалось, нет темы, которую бы он не знал. Почти четыре года он поражал меня своими докладами и рефератами, которые читал страстно и вдохновенно, словно от его выступления зависела чья-то жизнь. Он редко смотрел на аудиторию, направляя своей взгляд вперед – будто говорил не для нас, а для невидимого нам слушателя, и для него звучали эти пламенные речи. Я проникалась его выступлениями, заслушивалась звучанием его бархатного голоса и расстраивалась, когда Шандор читал свои доклады в числе первых. После него остальные докладчики звучали скучно и уныло.

Он редко общался с парнями нашей группы, ограничиваясь короткими диалогами в рамках учебы, и никогда – с нами, девчонками. Казалось, он даже не знает наших имен.  За четыре года учебы я поняла, что Шандора невозможно завлечь короткой юбкой или глубоким декольте. Он человек другого склада, и произвести на него впечатление можно только умом и активной позицией в учебном процессе. И поэтому я решила выделиться и сразить Шандора, выступив с ярким докладом и блеснув ответами на самые неожиданные вопросы. Конечно, я и раньше делала доклады на семинарах и участвовала в коллоквиумах, и Шандор много раз слышал мою речь, но конференция – событие другого масштаба, и не всякий студент может на нее попасть. И если мне выпал этот счастливый билет, как я могла от него отказаться? Вот только выяснилось, что ума у меня не много, а при его недостатке справиться с поставленной задачей затруднительно.

Наш первый контакт с Шандором, состоявшийся три недели назад, сложно назвать дружеским. Я читала на семинаре по истории доклад о Мао Цзэдуне и его политике середины двадцатого века. Я написала его по одному источнику, упомянув в списке используемой литературы пять книг, и не ограничивалась строго по времени в своем выступлении – в этом состоял успех моей работы. Я справилась с выступлением, прочитав доклад легко и непринужденно, без заминки ответила на вопросы Дмитрия Сергеевича Короля, нашего преподавателя, и уже планировала вернуться на свое место, когда Его Величество Король, как мы за глаза его называли, обратился к остальной группе студентов, предлагая, задать мне вопросы по моей теме. Редко кто-то откликался на такие призывы, а если и случалось, то это был заранее подготовленный вопрос с готовым к нему ответом. Помню, как я улыбнулась своим мыслям, понимая, что «валить» меня никто не станет, одну ногу уже занесла вперед, чтобы пройти к своему столу, как вдруг с задней парты я услышала: «У меня есть вопрос», вызвавший легкую волну недоумения в рядах моих одногруппников.

Я резко перевела взгляд на Шандора, улыбка на моем лице растворилась, уступив место волнению. Он не делал этого прежде, хотя я не сомневалась, что ему было, о чем спросить. Мне казалось, он знал по каждой теме больше, чем нам давалось на лекциях, и «завалить» любого из нас ему не составило бы труда. Но он молчал, и мы привыкли отделываться ответами на вопросы только от преподавателей. И вдруг он решил заговорить. И ни с кем-нибудь, а со мной. Словно почувствовал, что мой пламенный доклад, прежде всего, был рассчитан на его уши. Он достиг цели, но я не ожидала такой реакции.

За пару секунд, что последовали между его «у меня есть вопрос» и самим вопросом, я успела помолиться о том, чтобы у меня нашелся ответ, и я достойно его преподнесла. В какой-то степени это был шанс, о котором я грезила, и упустить его было бы глупо.

– Какую роль сыграла «красная книжечка» в истории Китая?

Этого не было в моем докладе, но, слава богу, я знала ответ и, расслабившись, дала его в развернутой форме, пояснив о какой «красной книжечке» идет речь, что она собой представляла и какое значение носила для каждого революционера во времена «культурной революции». Шандор спрашивал о цитатнике Мао Цзэдуна, в котором были собраны тексты, речи и лозунги председателя, и его были обязаны иметь при себе все граждане Китая. Для этого он был издан в карманном формате, и любой китаец начинал и заканчивал свой день коллективным чтением цитат «великого кормчего».

Ответ удовлетворил Шандора, он сдержанно улыбнулся, и других вопросов далее не последовало. Дмитрий Сергеевич отпустил меня на место, но просил подойти к нему после семинара. Меня взволновала эта просьба, и я решила, что она связана с моим выступлением. И даже пятерка за доклад меня не успокоила, и я продолжала искать причину этого приглашения.

Кроме того, я, да и мои подруги, озадачились тем, что заставило Слободу задать свой вопрос. Он не был сложным, и, имея цель «засыпать» меня, он бы выбрал другой, позаковыристее, из раздела «неизвестные факты об известной личности», но он этого не сделал. Значит, цель была другая. Но какая? Мы не знали, но я надеялась, что настанет день, когда я найду этому объяснение.

После семинара я подошла к Дмитрию Сергеевичу, и он объяснил свой интерес ко мне, предложив выступить на внутри вузовской конференции через три недели. Тему доклада я могла выбрать сама, но он рекомендовал подобрать такую, которая бы перекликалась с темой будущего дипломного проекта. Чтобы в дальнейшем эти наработки использовать при написании выпускной работы. Он дал мне время подумать, но рассчитывал, что я откликнусь на его призыв. На его взгляд, моя хорошо поставленная речь и способность доносить информацию до слушателей заслуживала публичного выступления. Я полюбопытствовала, будет ли участвовать в этой конференции кто-то из моих одногруппников, мысленно желая услышать только одно имя, и получила удовлетворивший меня ответ, что Юрий Слобода. Это и сыграло решающую роль в моем согласии на участие в конференции.

И сейчас, сидя в библиотеке в нескольких метрах от Шандора, я не знала, как подойти к нему и попросить о помощи. Не испытывая сложностей в знакомстве с новыми людьми, я быстро шла на контакт с ними и легко находила общие темы для разговора, но впервые у меня возник страх. Я боялась показаться Шандору странной и назойливой, боялась обнаружить свой интерес к нему, боялась быть отвергнутой. Если бы он сделал первый шаг навстречу, это бы облегчило мою задачу, но кроме того вопроса на семинаре, других попыток к сближению он не проявлял, и способов преодолеть этот барьер в общении я не находила.

Вдруг Шандор засуетился на месте, стал рыться в своем портфеле. Он что-то искал. А потом оторвал взгляд от сумки и направил его в зал. Огляделся по сторонам. Невольно я сделала то же самое. В читальном зале сидели человек пятьдесят, в основном, студенты, и в большинстве – девушки. Еще около десяти человек стояли на раздаче, ожидая своей очереди к получению учебных пособий.

Когда я вновь посмотрела на Шандора, он уже двигался к противоположному ряду у окна. Мне стало любопытно, куда он направляется, и я следила за ним, вместе с тем замечая, как другие реагирует на его передвижение.

Так уж генетически сложилось, что где бы он не появлялся, он резко выделялся своим высоким ростом, смуглой кожей и длинными черными волосами, которые собирал в хвост.  Мне нравились короткие мужские стрижки, и первый год нашей учебы я не принимала прическу Шандора, усматривая в ней небрежность и леность, но постепенно к ней привыкла, и уже не представляла Шандора без хвоста. Он не был красавцем, но привлекал внимание своими выразительными чертами лица. Четкая линия нешироких прямых бровей, нависающих над близко посаженными черными, как смоль глазами, длинный широкий с небольшой горбинкой нос на вытянутом худощавом лице, пикантная ямочка на подбородке и пухлые зажатые губы – и во всем этом сквозит напряженность, твердость и непримиримость. Словно его лицо отливали из стали и смягчить его другими сплавами не потрудились.

Кому-то – вероятно, моей лучшей подруге Юле – могло бы показаться (знай, она о моих тайных желаниях и стремлениях выделиться среди остальных девчонок), что я влюблена в Шандора. Но я очень серьезно относилась к этому чувству, и не считала себя способной влюбиться только за внешние данные и умение говорить. Но однозначно я была им увлечена как умелым рассказчиком, как человеком, с которым было бы, о чем поговорить, если бы мы стали друзьями. И чем дольше мы учились вместе, чем чаще он выступал перед нами с докладами, тем сильнее мне хотелось познакомиться с ним ближе.

Шандор о чем-то спросил парней – одного, второго, третьего, – они отрицательно покачали головами. Меня распирало от любопытства, и я ждала, что будет дальше. Он отвернулся от них, как мне показалось, удрученно вздохнул и челюсти его заиграли. Словно от негодования. Слобода снова огляделся вокруг и направился по моему ряду в конец зала, прошел мимо меня, я потупила взгляд и не решалась оглянуться назад, чтобы посмотреть, что творится за моей спиной. Девицы напротив меня снова о чем-то зашептались, и мне показалось, что объектом их разговоров стал Шандор. Я не видела, где он, но что-то мне подсказывало, их взгляды и речи складывались о нем.

Слобода долго не возвращался, и я, не выдержав, повернулась. Он стоял возле маленького стола, за которым сидел один молодой человек, тот рылся в своем рюкзаке, но потом удрученно покачал головой, и по его губам я прочитала: «Извини». В этот момент я догадалась, что Шандор ищет ручку, вероятно у него закончилась паста, а запасного стержня с собой не оказалось. Не было его и у парней. Я стала соображать, могу ли помочь ему в решении его проблемы, есть ли у меня то, что он ищет. Разве можно упустить шанс быть ему полезной, быть им замеченной!

И вдруг он повернул голову и…наши взгляды встретились. Хмурость сошла с его лица и уступила место чему-то необъяснимо притягательному. Он смотрел на меня не моргая, и я чувствовала, как меня засасывает в пучину черного омута его глаз – небольших, но таких глубоких. Я не шевелилась, но ощущала, как покинула свое тело и устремилась в бездну. Мне показалось, я услышала его голос где-то в своей голове и легкое покалывание в висках просигнализировало мне о сильном перенапряжении. Что это? Магия? Так цыгане проникают в твое сознание и вынуждают совершать безумные поступки, объяснения которым найти невозможно?

Невероятными усилиями я заставила себя моргнуть и колдовство пропало. Я резко отвернулась от него и уставилась в книгу. Сердце бешено колотилось в груди, словно я пробежала стометровку, меня потряхивало и в животе возник резкий спазм.  Ох, Лиза, ты уверена, что хочешь дружить с таким человеком?

И вот Шандор уже рядом. Его длинные пальцы распластались по столешнице, и он навис надо мной, заполонив собой все пространство.

– Привет, – тихо, почти шепотом произнес он.

Я сглотнула и боязливо подняла на него глаза. Он слегка улыбнулся, и я увидела перед собой другого человека. Его взгляд просветлел, морщинка между бровей разгладилась и в лице появилось больше мягкости и дружелюбия.

– Привет, – ответила я.

– Ты Лизавета, верно? Не найдется ли у тебя запасной ручки, Лизавета? – он улыбнулся шире, и взгляд потеплел еще больше.

Надо же – он знает, как меня зовут! А Юлю знает, а Лену? А что еще ему обо мне известно? Он помнит, что я – та самая студентка, которой он задавал вопрос на семинаре несколько недель назад? Могу я сейчас спросить, для чего он это сделал? Ой, а почему он меня назвал Лизаветой? Лизавета… Боже, как странно это звучит. Пожалуй, меня впервые так назвали. Лизой, Лиз, Лизком, Лизонькой, Елизаветой я была, – но Лизаветой не помню. Что за чудно́е произношение? Он откуда – из девятнадцатого века?

Его бровь чуть приподнялась. Что такое? Ах, да, он же задал вопрос, а я молчу и ищу ответ на какой угодно вопрос, но только не на тот, который озвучил он. Хм, а о чем он спросил? О Господи, Лиза, соберись, а то ведешь себя как влюбленная дурочка, а ты же не такая.

– Прости, что ты спросил?

Он повторил вопрос. Я оказалась права в своих подозрениях, потянулась к своей сумке, моля бога, чтобы запасная ручка у меня нашлась. И – о чудо! – ручка оказалась на месте.

– Возьми, только она черная.

Мы продолжали говорить шепотом, стараясь не нарушать тишину в зале.

– Спасибо, мне подойдет. Я обязательно верну. Если уйдешь раньше, завтра принесу.

Он стал разгибаться во весь рост с намерением уйти, но я накрыла его запястье своей рукой, призывая остановиться. Сама судьба привела его ко мне, и упустить свой шанс я не могла.

– Ша́ндор, погоди.

Он посмотрел на меня с удивлением, словно изумляясь, что я помню его цыганское имя, потом резко перевел взгляд на мою руку, удерживающую его, и вновь между его бровей пролегла складка. Жгучий уголь его глаз прожег мою кисть насквозь, и я ощутила, как моя ладонь взмокла. Он не предпринимал попыток высвободиться, но всем своим видом демонстрировал недовольство от моего касания. Я поспешила отпустить его, опасаясь, что проявила непозволительную вольность и гореть ему теперь за это в адском огне. Да и мне, видимо, тоже.

Его реакция выбила меня из колеи, и я растерялась. Как теперь озвучить свою просьбу? Не слишком ли самонадеянно думать, что он удовлетворит ее? Но пребывая в крайней степени отчаяния, я собралась с духом и положилась на судьбу. Будь что будет. Хуже – только отказ от выступления на конференции и разочарование во мне Дмитрия Сергеевича.

– Прости, – сказала я, – мне нужна твоя помощь.

Я взмахнула в сторону учебников и продолжила:

– Я в тупике. Не знаю, как систематизировать всю информацию в короткий десятиминутный доклад.

Он посмотрел на мои книги.

– Какая тема? – спросил он.

Я протянула листок с темой. Затем он сам взял мои наброски. Пробежал по ним глазами. У меня красивый округлый почерк, и он без труда понял их содержание. Поднял одну книгу, посмотрел оглавление, вторую и потом последнюю.

– Может, ты сядешь?

Я подхватила свою сумку и пересела на соседний стул, приглашая его сесть рядом. Шандор оторвался от книг и напряжено посмотрел на освободившееся место. Его брови почти сомкнулись на переносице, и в лице вновь появилась жесткость, которую мы часто у него наблюдали. Затем Слобода покосился на стул напротив, долго буравил его, будто вел с ним немой разговор, и в заключении кинул взгляд на девушку, сидевшую в конце стола. Она водила пальцем по книге и замирая на каком-нибудь слове, переписывала текст из нее в свою тетрадь и не обращала ни на кого внимания. О чем он думает? Переживает, что мы можем помешать ей? А другие его не заботят? И, в конце концов, он обратил свой взор на меня. Что было в этом взгляде? Что я сделала не так? Не понимая причин его молчания, и почему он не садился, я разволновалась, что навязываюсь ему, и у него нет желания мне помогать.

– Прости, – сказала я, – если ты занят и не можешь… Не буду тебя отвлекать…

Шандор вышел из оцепенения и оглядел зал. Особенно задержался на девицах, не перестававших шушукаться, даже невзирая на сделанное им замечание, затем посмотрел на свое место и снова склонился ко мне, не сильно низко, но так, чтобы я слышала:

– Ты можешь пересесть за предпоследний стол на том ряду?

Он указал на столы возле окна, освещаемые солнцем.

– Там удобнее всё обсудить, – пояснил он.

Значит, он согласен?! Он мне поможет?! Ох, ну тогда я пойду за ним хоть на край света! Он взял мои книги, я собрала свои черновики, схватила сумку, и мы направились к его столу.

Следуя за ним, я отметила, насколько он крепче и выше меня. Туфли на низком каблуке лишь немного приподнимали меня над его широкими покатыми плечами, и на каждый его шаг я делала два своих, чтобы не отставать. Эдакая суматошная пигалица, боящаяся наступить на пятки и заслужить выговор от грозного учителя.

Шандор предложил мне сесть за соседний стол и развернуться к нему. Тихо, чтобы не привлекать к нам внимания, он указал на мои ошибки, и возникшие из-за них сложности. Мой доклад лишен живости и интереса, потому что перечислены голые факты без ссылок на первоисточник, а именно они оживляют доклад и отображают проведенную над ним работу. Он предложил мне найти сочинения государственных деятелей, состоящих на службе у императрицы, записи иностранных дипломатов, труды известных историков, и свести воедино мои выдержки из разных источников с воспоминаниями и очерками современников Екатерины, и тогда доклад сразу обретет достоверность и живость.

Я последовала его совету и через полчаса вернулась за стол с двумя новыми источниками литературы. Шандор пробежал глазами по моим рукописям, затем заглянул в одну из книг. Я тем временем с любопытством рассматривала учебники на его столе и пыталась понять в его черновиках, что он пишет.  Но в его записях я не смогла разобрать ни слова, и у меня мелькнула мысль, что с таким почерком ему надо было бы стать врачом.

Шандор нашел в книге воспоминания статс-секретаря императрицы Гавриила Романовича Державина, провел параллель с моими записями, и на примере показал, как соединить их в единое целое. Затем предложил сделать то же самое мне. У меня это заняло больше времени, но, когда я выдала ему результат, он похвалил меня и сказал действовать также по остальным пунктам моего плана. Я озадачилась тем, что и без того не малый объем, возрастет в разы, но Шандор просил не зацикливаться на этом.

– Это нормально, – сказал он, – что на бумаге будет большой объем. Ограничения действуют только на устное изложение доклада. Записывай всё, что у тебя есть, а что из этого осветить на конференции, мы обсудим позже.

И в этом тоже была моя ошибка. Я так озадачилась регламентом в десять минут, что решила весь устный доклад уместить на двух листах, и совсем не подумала, что в печатном варианте ограничений по страницам нет.

Я поблагодарила Шандора за помощь и развернулась к своему столу. Солнечные лучи изрядно нагрели мне спину, и я хотела пересесть на другой ряд, но, заметив в небе облака с характерными для дождя кудрями, которые скрыли от нас солнце, подивилась точности прогноза погоды и осталась на месте.

Закончив с набросками, мы покинули читальный зал, потому что людей в нем прибавилось, и наше шептание вызывало недовольство. Шандор предложил спуститься в фойе и внизу доработать мои записи, разделив доклад по ним на несколько частей. Его участливость казалась искренней, и я не стала скромничать и согласилась.

В холле Шандор отказался сесть на лавку, и мы пристроились возле окна, потупив взоры в мои бумажки. Он начал объяснять, что я должна осветить в каждой из частей, и как выделить в них главную мысль, чтобы заинтересовать слушателя. Я доверяла его богатому опыту и жадно вникала всем рекомендациям, делая на весу поправки в тексте и расставляя акценты.

Мы перешли к выводам и анализу, когда послышался стук в окно. Одновременно повернув голову, мы обнаружили, что на улице пошел дождь.

– Вот это сюрприз, – произнес Шандор.

– Ты с зонтом?

– Нет.

– Может, он ненадолго.

Вместо ответа он пожал плечами и вернулся к моему докладу.

Непогода разыгралась не на шутку, и в здание то и дело забегали молодые люди, у которых не оказалось при себе зонта. Одни из них злились на стихию, нервно стряхивали с одежды капли, словно избавляясь от назойливого жука, другие хохотали и не выглядели пострадавшими. Они сдавали намокшие плащи и куртки в гардероб, и его работница недовольно бурчала, что ей некуда вешать их мокрые одежды.  И пока они разбирались, как им поступить, уборщица вооружилась тряпкой и стала махать ею из стороны в сторону, смывая следы грязи, которую нанесли вновь прибывшие.

Добравшись до нас, она стала ворчать, что шли бы мы лучше в зал или куда подальше и не мешали ей работать. Это была женщина предпенсионного возраста с пышными формами, одетая как типичная уборщица: синий халат, белый платок на голове и резиновые тапки – с отображением всех тягот жизни на лице и вступить с ней в конфликт – всё равно, что накликать на себя беду.

– Шандор, может, мы сходим в кафе и там закончим? Я жутко проголодалась, и не отказалась бы от обеда.

Он напряжено посмотрел на меня и насупился, словно я предложила что-то непристойное. Что не так? Думает, я с ним заигрываю?

– У меня есть зонт, если твои сомнения в этом. Я провожу тебя до остановки, если дождь не закончится. Тебе в какую сторону?

– До университета.

– Ты живешь в общежитии?

– Нет, рядом. Нам не по пути.

Неужели ему известно, где я живу? Откуда?

– Ничего страшного. Я провожу сначала тебя, потом уеду сама.

Он не спешил соглашаться и посматривал в окно. Нет, кафе определенно не входило в его планы. Да и я, по всей видимости, тоже. В своей попытке сблизиться с ним, я очевидно, перегнула палку. Его хмурый взгляд с ярко выраженным неодобрением блуждал с уборщицы на окно, и снова на меня, и я, осознав, что выгляжу чересчур навязчивой, стала гадать, как вернуть ему радушие и расстаться добрыми друзьями.

– Молодые люди, – снова подала голос уборщица, – вы определились, уходите вы отсюда или остаетесь?

– Мы уходим, – сказал Шандор.

Получив в гардеробе одежду, мы стали одеваться. Я привыкла, что парни помогали мне с верхней одеждой, и подсознательно ждала этого от Шандора, но он даже не смотрел в мою сторону – быстро накинул свою бежевую куртку из хлопка, и взял в руки свой коричневый портфель из кожзама. Я сама безропотно надела свой плащ, застегнула все пуговицы и завязала пояс на талии.

– Я провожу тебя до остановки, – сказала я.

– Ты же хотела в кафе!

– Мне показалось, тебе эта идея не понравилась. Я не хочу навязываться. Ты и так мне сильно помог, за что я тебе очень благодарна, но дальше я справлюсь сама. Спасибо за помощь.

– Ты уверена? Мы еще не отсекли лишнее.

– Я не хочу злоупотреблять твоим временем.

Уборщица встала в нескольких шагах от нас, уперлась в бока и ждала, когда мы освободим помещение. Шандор метнул на нее взгляд и сказал:

– Давай выйдем.

Я вынула зонт из сумки.

– Ты извини, зонт маленький…

– У меня и такого нет. Давай его буду держать я.

Мы вышли на улицу, Шандор открыл зонт, и тяжелые капли дождя застучали по его поверхности. Сверкнула молния, и я мысленно стала отсчитывать время до того, как прогремит гром. Но Шандор сбил меня со счета своими словами:

– Мы идем в кафе. Веди, где оно?

– Шандор, ты не обязан…

– Не обязан, – перебил он и чуть улыбнулся, – но я тоже голоден.

Зачем он это делает? Ему же совсем неохота идти со мной в кафе! Однако его взгляд уже смягчился, и казалось других намерений у него и не было.

– Кафе на углу Красной и Советской, – сказала я. – Называется «Вареник». Может, видел его?

– Да, видел. Но не бывал.

Мы поспешили по указанному адресу. Гром прогремел где-то вдалеке, из чего я заключила, что гроза только надвигается, и быстрого избавления от нее ожидать не стоит. Ветер швырял нам в лицо капли дождя, и мой маленький зонт от его порывов норовил выгнуться в другую сторону. Рискуя вымочить руку, я схватилась за спицу и с силой удерживала ее от прогиба. Чтобы защитить свои сумки, мы прижали их к своей груди свободной рукой, и мне приходилось подстраивать свои шажки под широкий шаг Шандора, чтобы не отставать и быстрее добраться до укрытия. Ноги погружались в воду по самые щиколотки, как я не старалась перепрыгивать через лужи. Кажется, я даже издала визг, когда в очередной раз угодила в холодную воду. Тогда же мысленно я попрощалась со своими новыми туфлями. Подол плаща тоже изрядно намок, и особой защиты в зонте я не видела.

Джинсы Шандора с потертыми коленями тоже стали мокрыми, и я боялась даже предположить, что он думает о создавшейся ситуации. Ведь если бы не я, он мог бы покинуть библиотеку еще до того, как начался дождь…

В кафе мы скинули намокшие куртки и расположились за столиком возле окна. Я первая опустилась на стул и взяла меню, которое нам поднес официант. Шандор продолжал стоять, и я была вынуждена поднять на него глаза. И снова в его глазах напряжение. Он будто бы не решался сесть и размышлял, как избавить себя от этой необходимости.

– Что-то не так? – спросила я. – Тебе не нравится это место? Можем пересесть на другое.

Он неуверенно сел на стул напротив меня.

– Нет, все нормально. Я знал, на что иду.

Он с опаской пробежал глазами по другим посетителям кафе, и я машинально повторила за ним его действия. Молодые люди, которые сидели за соседними столиками, вели между собой дружеские беседы, смеялись и на нас не смотрели. Что его беспокоит? Боится, нас могут увидеть вместе? Почему? Это как-то связано с его верой, традициями и обычаями? И что значит фраза: «Я знал, на что иду»? Будто он отважился на грехопадение. Узнаю ли я ответы на эти вопросы за нашим обедом? Готов ли он приоткрыть завесу таинственности, которой окружен на протяжении четырех лет?

Я подумала о том, как бы отреагировали мои подруги на странности в поведении Шандора, и мысленно усмехнулась. Девчонки даже не стали бы выяснять их причины, приняли бы его за чудака и списали все на цыганскую кровь. Но я была не такая. Он представлял для меня интерес, и я надеялась, наше общение не ограничится сегодняшним днем, а потому решила вести себя с ним осторожно и деликатно, чтобы не вспугнуть своим любопытством и не потерять его расположение.

Кухня в кафе была незамысловатая и не отличалась особыми изысками, но нам того и не требовалось. Мы просто хотели утолить голод. Поэтому я выбрала небольшую порцию вареников с творогом и сметаной, и на десерт пирожное «Наполеон», а Шандор заказал себе борщ с пампушками и блинчики с мясом. От сладкого он отказался. Из напитков наш выбор пал на зеленый чай. Согреться им после дождя было в самый раз, пока нам готовили горячее.

Ожидая свой заказ, мы вернулись к моему докладу и его доработке. Шандор снова пустился в объяснения, и я слушала его как завороженная. С его помощью я выделила главные мысли в своих записях, сделала ссылки на первоисточники, озвучила выводы по своему докладу, быстро записала их на свободных листах, и удовлетворенно улыбнулась, когда работа была окончена. Оставалось только переписать доклад в чистовом варианте.

Нам принесли чайник и посуду, и я разлила чай. Слобода добавил в него сахар и размешал ложкой, стуча по стенкам чашки.

– Шандор, спасибо тебе огромное. Не знаю, что бы я без тебя делала.

– Ерунда, ты сама его написала. Я только направил и объяснил. Кстати, то же самое мог сделать Дмитрий Сергеевич. Почему ты не консультировалась с ним?

– Я консультировалась. В самом начале своей работы. Заходила на кафедру, мы с ним пообщались, я показала то, что написала на тот момент. Мы это обсудили, он дал мне рекомендации, и казалось, я все поняла. Но когда снова взялась за работу, что-то пошло не так, и я позабыла все подсказки Дмитрия Сергеевича. А сейчас слушала тебя и поймала себя на мысли, что он говорил те же вещи, что и ты. Наверное, мне нужно было сразу закрепить информацию на бумаге, а я протянула несколько дней и тем самым себя наказала.

– У тебя проблемы с памятью?

– Нет. Но есть сложности с письменными работами. Они даются мне с трудом.

– Даже если так, по твоим выступлениям я этого не заметил. Нареканий они не вызывали.

Он следил за моей учебой? Мне стало приятно от его слов. Если он обратил внимание на меня, значит, я шла в верном направлении.

– Спасибо. Я старалась.

Шандор окинул помещение взглядом, будто только сейчас зашел в него. А посмотреть было на что. Непривычные глазу неокрашенные кирпичные стены, искусственно состаренные – со сколотыми краями и неровной укладкой раствора, деревянные балки на потолке, выкрашенные в темно-коричневый цвет, свисающие над столами небольшие металлические светильники, по форме напоминающие мегафон и темные квадратные столики на металлических ножках придавали помещению брутальности и строгости, но вместе с тем обладали суровым шармом и простотой.

– Интересная обстановка, – сказал он. – Ты бывала здесь раньше, Лизавета?

– Да, с отцом. Он работает неподалеку отсюда, мы часто с ним здесь пересекаемся.

– Вы живете раздельно?

Я усмехнулась.

– Нет, вместе. Но иногда нам удобнее пообщаться за пределами от дома.

– Кто-то мешает вам это делать дома?

– Нет, не мешает. Но мы любим уединиться, если это можно так назвать, в кафе, где нет мамы. Здесь другая атмосфера.

– У вас с отцом есть секреты от нее?

– Не то чтобы секреты. Просто у меня с отцом более доверительные отношения, чем с мамой.

Я взяла чашку и сделала небольшой глоток чая. Он все еще был горячим, и приятно согревал тело своим теплом.

– Я люблю делиться с ним своими переживаниями, – продолжила я, – потому что знаю, он искренне порадуется моим успехам, словно это его личные достижения, приободрит, если меня постигнет неудача, и сделает все от него зависящее, чтобы помочь мне ее преодолеть.

Шандор опустил взгляд в свою чашку и с грустью улыбаясь сказал:

– Это здорово, что у вас с отцом такие теплые отношения. Многие об этом могут только мечтать.

Я услышала подтекст в его словах и хотела уточнить, не о себе ли он говорит, но Шандор стряхнул с себя печаль и опередил мой вопрос:

– С мамой у тебя нет такого единодушия?

– Ты не подумай ничего плохого, мама у меня хорошая, добрая и заботливая, и я ее очень люблю, но порой чересчур требовательная и придирчивая, с ней тяжело делиться своими чувствами, она часто подвергает их критике и сомнению.

– Ты не любишь критику?

– Конструктивную я готова выслушать. Может быть не сразу, но приму ее. Но такой она бывает не всегда.

Девушки, которые сидели в соседнем ряду, неожиданно громко засмеялись, и все посетители кафе к ним обернулись. Видимо, они и сами не ожидали от себя такого, потому что тут же смутились и стыдливо посмотрели на нас. Мы с Шандором переглянулись, улыбнулись друг другу, и он вновь вернулся к разговору о моем отце:

– А где работает твой отец?

– В детской краевой больнице. Он врач.

– Врач…

Шандор как-то странно посмотрел в мои глаза, затем перевел взгляд куда-то в сторону – то ли на мое плечо, то ли на косу – и о чем-то задумался.  Смотрел на меня, но как будто бы сквозь меня.

– Что-то не так? – не выдержала я его немого созерцания.

Шандор вернулся из прострации и улыбнулся:

– Извини, кое-что вспомнил.

– Поделишься?

– Не о чем говорить. Пустяки. Скажи лучше, какой врач твой отец?

– Педиатр и гематолог-онколог в одном лице.

– О! Серьезная профессия. Он лечит больных детей? Рак?

– Да, в основном рак.

Это была грустная тема, на которую мне не хотелось говорить, но Шандора она очень заинтересовала.

– И каков процент спасенных жизней?

– Статистики я не знаю. Мы нечасто говорим о его работе. Но я вижу, когда день был удачный, когда нет. Он работает с детьми уже много лет, казалось, должен бы привыкнуть, но порой ему сложно остаться невозмутимым. Случается, что маленькие пациенты уходят, как бы за их жизнь не бились врачи. Отец воспринимает это как личную трагедию. Это тяжело. Но он не видит себя никем другим.

– Почему он выбрал эту профессию?

– Много лет назад у папы был старший брат. Между ними была разница в три года, и они очень дружили. Для отца он был примером, папа во всем ему подражал. А потом брат заболел, и его не спасли. Он был еще жив, когда мой папа пообещал ему, «что вырастет и станет врачом, и будет спасать детей. И не останется ни одного ребенка, который сделает своих родных и близких несчастными. Потому что он их всех спасет, и они будут жить долго и счастливо». С этой клятвой он живет всю жизнь. Можешь представить, как нелегко ему терять своих пациентов? Словно он нарушил слово, данное любимому брату.

– Да, это тяжело, – согласился Шандор.

Он поднес чашку к своим губам, подул в нее и сделал небольшой глоток.

– А чем занимается твоя мама? – спросил Слобода.

– Она домохозяйка.

– Давно? – и тут же поправился: – Я хотел спросить, она всегда была домохозяйкой или чем-то еще занималась?

– Можно сказать, что всегда домохозяйкой.

На лице Шандора промелькнуло легкое недоумение, словно он не ожидал такого ответа.

– Конечно, мама училась в педагогическом институте, окончила его, и это несмотря на то, что я родилась у нее на четвертом курсе, но проработала она совсем мало. Из-за меня. Сначала со мной сидела бабушка, пока мама училась, а потом она умерла, и меня отдали в детский сад. Я часто болела, и родители приняли решение, что мама будет сидеть дома со мной, а зарабатывать деньги станет папа.

– На кого она училась?

– На учителя русского языка и литературы.

Шандор улыбнулся. Его интерес ко мне и моим родным подпитывал надежду на дружеские отношения между нами, которые и мне позволят узнать его лучше. А пока я отвечала на его вопросы, получая основание задать свои. Как говорится, откровенность за откровенность.

– Что тебя насмешило? – спросила я.

– Я ожидал такой ответ.

– Почему?

– У тебя очень аккуратный и красивый почерк, и у меня возникли именно такие ассоциации.

Я посмеялась.

– Тогда я боюсь предположить, кто твои родители, – вырвалось у меня.

Шандор сдержанно улыбнулся. Я тут же поняла, что сказала лишнее. Необдуманно, не со зла, даже забыв, что он чистокровный цыган, я как будто бы посмеялась над его родными и его происхождением.

– Прости, Шандор. Я не то имела в виду.

– Ты права. Я из семьи людей, которые окончили только пять классов, и о моем почерке никто не заботился.

– Шандор, прости…

Для человека, желавшего стать ему другом, я повела себя чересчур бестактно. И готова была провалиться сквозь землю от стыда за свои слова.

– Я даже не думала об этом, когда говорила. Это случайно сорвалось. Прости.

– Я понимаю. Не кори себя. Все хорошо.

– Правда? Мне так неловко…

– Перестань.

– Я уверена, твои родители хорошие люди, и неважно, сколько классов они окончили. Главное, что они вложили в тебя.

Шандор опустил глаза, и на его лице снова появилась хмурость. Он сделал несколько глотков чая и поставил пустую чашку на стол. Я предложила ему налить еще, и он согласно кивнул. Неужели я снова что-то не то сказала? Отчего он нахмурился?

- Чем ты болела в детстве? – сменил он тему. – Надеюсь, ничего серьезного?

– Всем тем, чем обычно болеют дети. ОРЗ, ОРВИ, ветрянка…

– Я думал, у врачей дети не болеют.

– Открою тебе секрет, – тихо, как заговорщик, сказала я, – дети врачей тоже люди и ничто человеческое им не чуждо.

Мы посмеялись, и я порадовалась, что смогла своей незамысловатой шуткой вернуть ему былое радушие.

– Поэтому, – сказала я, – мы часто с родителями в детстве ездили в санатории и пансионаты на море. Отцу давали путевки на работе.

– Ты быва́ла в Сочи? – спросил он.

– На моей памяти был один раз. Но чаще мы ездили в Анапу или Геленджик. Почему ты спросил про Сочи?

Он не успел ответить, потому что нам принесли заказ и столовые приборы. Правда, Шандору подали только блины, а борщ пообещали донести через десять минут.  Я, позабыв о своем вопросе, с любопытством воззрилась на Шандора, желая узнать, владеет ли он ножом и вилкой в совокупности. Он отложил нож и стал кромсать свой фаршированный блин одной вилкой. После этого мне стало неловко воспользоваться ножом самой, и я стала насаживать вареники на вилку, макать их в сметану и есть, откусывая половинку.

– Приятного аппетита, – сказала я.

– Спасибо. Тебе тоже приятного аппетита.

Шандор макнул часть своего блина в соус, поданный в отдельной соуснице, с осторожностью попробовал его, нашел приемлемым и уже увереннее закончил с пережевыванием своего блина. Я тем временем съела половинку своего вареника и, вспомнив терзавший меня вопрос, решила наконец-таки получить на него ответ.

– Шандор… – но осеклась, – прости, я даже не уточнила… Ничего, что я называю тебя цыганским именем? Может, ты хочешь, чтобы я обращалась к тебе по имени Юра?

Шандор пробежал языком за закрытым ртом по своим зубам, и мне показалось, он попытался за этим жестом скрыть улыбку, вызванную моим вопросом. Мне осталась непонятна ее суть, но я не стала размышлять по этому поводу.

– Называй меня так, как тебе удобнее. Я привык к любому имени.

– Хорошо, спасибо. Я хотела спросить… Тот вопрос на семинаре… Почему ты его задал?

– Проверял твою готовность на неожиданные вопросы.

– Что это значит?

– Я заметил, что в последнее время ты проявляешь рвение к учебе – особенно на предметах Дмитрия Сергеевича – и подумал, ты хочешь произвести на него впечатление. Поэтому помог тебе в твоих стараниях.

Он заметил… Боже, я действительно обратила на себя его внимание. Только он все неверно истолковал. И от этого хотелось засмеяться. Если бы он только знал, на кого я производила впечатление… Но мне проще согласиться с его версией моего рвения, чем объяснить реальную его причину. Я подавила в себе смех и сказала:

– Но ты задал легкий вопрос. Не думаю, что ответом на него можно отличиться.

– Суть была не в самом вопросе. Он действительно был легким. И я знал, что ты на него ответишь. Я хотел проверить твою способность быстро и четко формулировать ответы на неожиданные вопросы. И в данном случае не сам вопрос был неожиданным, а тот, кто его задал. Ты ведь не ожидала услышать его от меня. И то, как ты не растерялась и быстро и непринужденно дала ответ, пошло тебе в зачет. И если завтра ты выступаешь на конференции, значит, твоя цель обратить внимание Короля достигнута.

Я съела очередную порцию вареника.

– Только бы оправдать его ожидания, – прожевав, сказала я. – И не впасть в ступор от неожиданных вопросов.

Мы посмеялись. В этот момент официант принес борщ с пампушками, пожелал нам приятного аппетита, и Шандор, отставив в сторону блины, принялся за суп.

– Интересно, – сказал Шандор, – кафе называется «Вареник» из-за того, что здесь большой выбор этого блюда?

Я улыбнулась.

– Я тоже так думала. Но однажды мы с отцом задали этот же вопрос официанту, и он разубедил нас в этом.

– Что он сказал?

– Жену хозяина зовут Варвара, а он ласково называет ее Вареник, и кафе назвал в честь нее.

– Надо же! – удивился Шандор. – Неожиданно.

– Почему неожиданно? Я знаю много заведений, названия которых носят женские имена, и нередко это имена жен или дочерей.

– Возможно, это неожиданно для меня. У цыган так не принято.

– Как – так?

– Цыгане не говорят о своих женах. Даже в такой скрытой форме… Мой отец редко упоминает имя моей матери в присутствии других мужчин. А если такое случается, то ему приходится извиняться перед собеседниками.

– Почему они избегают таких разговоров?

Я вся обратилась вслух. Я готовилась узнать для себя что-то новое о Шандоре и его обычаях, и это ожидание взбудоражило меня. Но он не спешил удовлетворить мое любопытство. Устремив взгляд в свою тарелку, он поддел ложкой кусок мяса и зажевал его.

– Извини, мне немного неловко с тобой об этом говорить…

– Потому что я женщина?

– Именно.

– Давай абстрагируемся. Представь, что ты на семинаре рассказываешь о своих обычаях и традициях.

Шандор прожевал мясо, зачерпнул ложку борща и поспешно съел ее.

– Ты рассказывал об этом на семинаре прежде, на первом курсе? Прости, я тогда не очень внимательно тебя слушала.

– Об этом я не упоминал. Русским такого не понять.

– Ты доходчиво объясняешь, может, все-таки поделишься?

Шандор посмотрел в окно. В его взгляде некоторое раздражение и досада. Дождь был уже не таким обильным, но все еще стучал по лужам, и затянутое тучами небо не предвещало перемен в ближайшее время. Мне показалось, Шандор торопился уйти, и я не исключала, что мое любопытство было тому виной.

Я потянулась за чашкой чая, нервничая, что испортила радушный настрой, который между нами установился, и переживая, что он больше не захочет со мной общаться. Я поспешила вернуть его расположение к себе и извинилась:

– Прости, я слишком любопытна.

Я сделала несколько глотков чая, затем взялась за чайник, добавила себе горячего.

– Тебе подлить еще? – спросила я.

– Да, спасибо.

Я наполнила его чашку, указала на сахар, спрашивая, подсластить ли новую порцию чая, он отказался. Я вернула чайник на место и решила сменить тему:

– Как тебе блины?

– Вкусные. Очень сытные.

– Ты любишь печень? Мне у них с печенью нравятся. Вкус специфический, но это на любителя.

– Я всеядный.

– Если будешь здесь еще когда-нибудь, попробуй, думаю, тебе понравится. А вот с мясом моя мама готовит вкуснее, чем здесь. Я не знаю, в чем ее секрет, но они у нее получаются нежнее и прямо тают во рту.

– Твоя мама хорошо готовит?

– Да. Годы практики дают о себе знать. Особенно хорошо у нее получается выпечка.

– А ты умеешь готовить?

Я смутилась. Врать я не умела, а реальность не заслуживала похвалы. Я редко стояла у плиты – готовила крем или какой-нибудь соус, которые требовались маме для ее блюд, а до готовки чего-то серьезного мама меня не допускала.

– Исторически сложилось, что мама у нас главная на кухне, и она всем заведует. Я лишь изредка ей помогаю. В основном по праздникам.

Мне стало стыдно за себя, потому что я заметила неодобрение во взгляде Слободы. Желая возвыситься в глазах Шандора, я вдруг поняла, как ничтожны мои старания. С докладом самостоятельно не справилась, готовить не умею, слишком любопытна и неосторожна в словах. Неудивительно, что он так часто поглядывает в окно и наверняка ждет избавления от моего общества.

– Я несколько раз пыталась посягнуть на мамину территорию, – стала оправдаться я, – но что бы я ни делала, мама не одобряет. То ей кажется, что я пересолила, то переварила. Она трепетно относится ко вкусу блюд, поэтому не терпит, когда что-то в них не так.

– Она тебя балует. И в данном случае это тебе вредит. Ты чья-то будущая жена, а мужчины высоко ценят женщин, которые умеют готовить… Во всяком случае так у цыган. Но думаю у русских точно также.

– Ты прав. Передам маме твои слова. Мне кажется, разговор о моем браке способен изменить ее мнение о моем присутствии на кухне.

Я улыбнулась и вспомнила, как мама грезит моим замужеством с сыном ее любимой подруги, и обе поощряют нашу дружбу, которая, как они надеются, перерастет в любовь.

– А твоя мама вкусно готовит? – спросила я.

– Очень. Возможно, я необъективен, но вкуснее нее никто не готовит в нашем селе. Ее борщ – выше всяких похвал! Этот, – Шандор ткнул в свою тарелку, – его слабая пародия. А как она готовит мясо! Лучше всякого мужчины, – и шепотом добавил: – только моему отцу об этом не говори.

Я посмеялась и съела очередной вареник.

– Чем еще занимается твоя мама, кроме приготовления борща и мяса?

– А чем еще может заниматься цыганка?

– Гадает?

– Да.

– По руке или на картах?

– И по руке, и на картах.

– Она гадала тебе? – спросила я.

– Да, но уже давно.

– И что она тебе нагадала?

– Уже не помню. Я весьма скептически отношусь к гаданиям цыганок.

– То, что они гадают, неправда?

– Боюсь, что да, – сказал Шандор. – Мы сами строим свою судьбу, и никакие линии на руке нами не управляют.

– Но линии меняются. В детстве они не такие как сейчас. Разве это ничего не значит?

Шандор улыбнулся, откусил пампушку, зачерпнул ложкой порцию борща и спросил:

– Тебе когда-нибудь гадала цыганка?

– Да, кажется, однажды. Мне тогда было всего семь лет.

– И что она сказала?

– Я уже плохо помню.

Я проткнула вареник вилкой и макнула его в сметану.

– Кажется, она сказала что-то о непредсказуемости детской судьбы, потому что рука еще не сформировалась. И где сегодня нет линий, завтра они появятся.

– А что она увидела на тот момент?

– Что я буду здоровой.

– Ты избавилась от своих недугов?

– Сейчас я редко болею.

– Что-то еще?

Я смутилась. Вспомнила, какой вопрос меня интересовал больше всего, и озвучить его Шандору – все равно, что показать себя с легкомысленной стороны. Как будто кроме брака меня ничего не заботит.

– Неважно. Ты всё равно думаешь, это неправда.

– Потому что я цыган и знаю, о чем говорю.

– Ты считаешь цыганок мошенницами? Даже свою мать?

– Нет. Она хороший психолог. И часто считывает по лицам, а не по руке. Линии на наших руках – это только указатель, а реальную картину она видит в лицах людей. А иногда люди сами помогают с ответами, задавая вопросы о своих ожиданиях в той или иной области. Например, женщину интересует, позовет ли ее замуж человек, с которым она встречается год или больше. И если ее заботит такой вопрос, очевидно, она ждет брака, а вторая половина не торопится. Возможно, есть какие-то препятствия. Страхи, сомнения…  Цыганка задает встречные вопросы, которые как будто бы и не вопросы, а проверка, в какую сторону пойти, чтобы наткнуться на ключ к ответу. Она говорит своей клиентке: «Ты красивая, и переживаешь из-за таких пустяков, разве ты сомневаешься в любви твоего мужчины?» Обычно в этом месте женщины выдают, в чем состоит их тревога. Если нет, цыганка копает глубже. Она тыкает по линиям на руке и озвучивает какие-то моменты, видимые ей, а сама тем временем проверяет, как реагирует на ее слова клиентка. И если она видит реакцию, то идет в том направлении. Тут главное грамотно прочитать чувства на лицах. Мама владеет этим в совершенстве.

– А если клиентка так и не выдаст своих эмоций?

– Значит, ей надо стать чуточку чувствительнее и все у нее наладится. Обычно мама выходит из положения подобными советами. И знаешь, иногда советы или слова, сказанные другим человеком в твой адрес, особенно обидные и задевающие за живое, способны изменить твое мироощущение и направить совсем по другому пути, чем тебе было предначертано судьбой изначально. И ты видишь в этих словах больший смысл для себя, чем в гаданиях по линиям.

Шандор произнес эту речь проникновенно и смотрел на меня так пристально, что невольно мне стало неуютно от его взгляда. Будто бы я виновата в смене его мироощущения, и он остался недоволен, как сложилась его жизнь.

– Это что-то из личного опыта? – спросила я.

Слобода улыбнулся и опустил глаза в свою тарелку. Он о чем-то думал и не спешил этим делиться со мной, а так хотелось проникнуть в его мысли и знать о нем все.

– Я думаю, – сказал он, – у каждого человека в жизни звучали слова, которые тем или иным образом влияли на его судьбу и меняли ее. И я не исключение. В моем случае эти слова помогли мне окончить школу, поступить в университет и стать тем, кто я есть сейчас.

– Значит, это были нужные и правильные слова. И я рада, что человек, который произнес их, встретился на твоем пути…

Шандор как-то странно посмотрел на меня, и я, решив, что он вообразил о моем неравнодушии к нему, поспешила добавить:

– Иначе как бы я написала свой доклад без тебя?

Мы посмеялись. Я не стала пытать его, что это были за слова и кто их сказал, понимая, что и так чересчур любопытна и болтлива, но надеялась, что со временем обязательно это узнаю. Ведь это не последняя наша встреча. Я рассчитывала на продолжение.

– А чем занимается твой отец?

– Он выращивает и разводит лошадей.

– Для чего? – спросила я.

– На продажу. И для личного хозяйства.

– Кому нужны лошади в наше время? – удивилась я.

– Мы живем недалеко от Хостинского района Сочи, это туристическая зона, а Сочи богат на развлечения, связанные с лошадьми. Состоятельные люди покупают лошадей для скачек.

Я поняла, почему он спросил, бывала ли я в Сочи. Оказывается, там его дом. Пусть не в самом городе, но в его окрестностях.

– И насколько этот бизнес прибыльный?

– В сезон лошади весьма востребованы. Главным образом из-за нашего географического положения. Зимой, конечно, наступает затишье.

– И чем живет твоя семья зимой? Я так понимаю, лошади – это не единственный источник дохода твоей семьи.

– Ты права. В городе есть несколько павильонов, где мы продаем глиняную посуду.

– Вы сами ее делаете?

– Да, в доме моего отца и дяди есть гончарные круги и на них мы делаем горшки, кувшины, тарелки и прочую утварь.

– Глиняную посуду покупают?

– У любой вещи есть свои покупатель. Бешеного спроса нет, но этот бизнес скорее для удовольствия, чем для прибыли.

Я съела последний вареник и запила его остатками чая. В кафе вошла молодая девушка с букетом алых роз и парень. С его зонта стекали капли воды, но на их одежде я не заметила следов дождя. Молодые люди оглядели помещение, увидели свободный столик справа от нас в другом углу и направились к нему. Они держались за руку, и я предположила, что они пребывают в конфетно-букетном периоде, потому что все их действия пронизаны любовью и заботой друг о друге. Меня умиляли такие пары, и я фантазировала, как долго они знакомы, и когда он позовет ее замуж. Реального подтверждения своим фантазиям я не получала, но цель состояла не в этом. Я просто любила сочинить маленькую историю чужой любви и довести ее до счастливого финала.

– Ты их знаешь?

Я обернулась к Шандору. Он заметил мой интерес к молодой паре, и не удержался от вопроса. Я смутилась, потому что не знала, как объяснить ему свое внимание к вновь прибывшим.

– Нет. Просто засмотрелась на цветы, – нашлась я с ответом, и решила вернуться к разговору о глиняной посуде: – Ты тоже умеешь работать за гончарным кругом?

– У нас все мужчины этим владеют.

– Твои изделия тоже продаются в Сочи?

– Я не так часто в последнее время бываю дома, поэтому моих, наверное, уже нет.

– Продали?

– Надеюсь.

– Тебе что-то с этого перепадает?

– Деньги ты имеешь в виду? – Я согласно кивнула. – Я на это не претендую. Мне важнее, чтобы они были у родных.

Шандор доел свой борщ и вернулся к блинам. Чай закончился, и я спросила у Шандора, нужно ли нам еще. Он бросил взгляд на мое пирожное и ответил утвердительно. Мы пригласили официанта и попросили принести нам еще чай. Когда официант ушел, я спросила:

– Почему ты не пошел учиться на ветеринара? Наверняка это востребованная профессия в бизнесе твоего отца.

– Получение мною высшего образования никогда не рассматривалось в семейном кругу, – начал Шандор. – Продолжение учебы после школы – мое личное решение. Чтобы ты лучше понимала, о чем речь – не все цыгане имеют хоть какое-то образование. Я уже озвучивал, что мои родители окончили только пять классов, в нашем селе и по сей день многие цыганские дети ходят в школу только до окончания начальной школы. Я своего рода исключение. Я окончил десять классов и не хотел останавливаться на достигнутом. Поэтому поступил в университет.

– Почему на исторический факультет?

– У меня есть друг в селе, Глеб, он русский. Однажды я увидел у него дома целую библиотеку книг по истории, они были такие яркие – с золотыми буквами на переплете, с позолоченными торцами. Мне захотелось их прочитать. Не столько из-за интереса к истории, сколько из-за оформления. У нас дома никогда не было книг, даже самых обычных, не говоря уже о таких ярких и дорогих. Эта коллекция из двенадцати томов досталась им по наследству от какого-то интеллигентного родственника из Ленинграда. Они сами не читали их, книги пылились на полках, пока их не обнаружил я. Родители моего друга сомневались, давать ли мне, цыганскому голодранцу, столь ценные экземпляры, но Глеб смог их убедить, что я не причиню книгам вреда. Дал под свою ответственность. И я очень благодарен ему за доверие и дружбу.

Нам принесли чай, и я разлила его по чашкам. Шандор добавил в него сахар и снова застучал ложкой по стенкам чашки. Но, к счастью, длилось это недолго.

– Книги оказались не только красивыми, но и интересными. Так я увлекся историей. И стал мечтать поступить в университет. И сделал это… Даже вопреки воле отца.

– Почему он возражал?

Шандор ответил не сразу. Я подозревала, он не хотел говорить всей правды и искал, как выкрутиться.

– По его мнению, образование нам ни к чему. Семья – главное, к чему должен стремиться человек. Он считает, что внешний мир развращает наши умы и направляет по ложному пути. Я не могу тебе всего объяснить, ты не поймешь.

Он протер губы салфеткой и посмотрел на часы на своей руке, давая понять, что разговор окончен. Я опустила глаза на свое пирожное, чтобы скрыть разочарование. Прежде всего, в самой себе. Он уже сложил мнение обо мне, и его «ты не поймешь» – круче любой оценки. Хорошее начало – ничего не скажешь. Есть ли у меня шансы реабилитироваться?

Я осмелилась поднять глаза, и заметила, как Шандор переводил взгляд с часов на окно, и его желание уйти стало очевиднее. Дождь утих, и идти под зонтом не представляло опасности.

– Будешь заказывать что-то еще? – спросил Шандор.

– Нет. Я наелась.

– Тогда я попрошу счет.

Я потянулась к сумке, чтобы достать кошелек. Отыскала его на самом дне за бумажками и вынула наружу. Шандор нахмурился.

– Зачем это? Я рассчитаюсь.

– Я пригласила, я плачу.

– Еще чего?! – возмутился Шандор. – Чтобы женщина за меня платила! Нет, я рассчитаюсь.

– Мы можем рассчитаться каждый за себя.

– Нет, я плачу и закроем тему, – твердо закончил Шандор и достал свой кошелек из портфеля. – Слава богу, его я не забыл сегодня.

Словно мы только встретились, я бросила взгляд на его одежду и портфель. Полиняла черная футболка без рисунка, джинсы с потертыми коленями, простая куртка из хлопка и обычные кварцевые часы на левой руке с трещиной на стекле. Портфель потрёпанный в местах сгибов и на швах. Недорогой и обветшалый прикид должен был бы насторожить меня, когда я звала его в кафе, но я не привыкла оценивать людей по одежке и не подумала, что Шандору такой выход мог быть не по карману.

Я вдруг вспомнила того мальчика-цыгана, которого когда-то назвала дураком, и как отец отчитал меня за эту грубость. С детской наивностью я полагала, что все дети в моем возрасте должны уметь читать и считать и любые отклонения от этой нормы заслуживают порицания. Но отец разъяснил мне, что отсутствие каких-то навыков у моих ровесников не повод для осуждения и оскорбления. Жизненные условия у всех разные и нельзя всех мерить по шаблону. Наоборот, мы должны помогать тем, кому повезло в этой жизни меньше нас, не смеяться над их слабостями и быть достойным примером для подражания.

И сейчас я вновь ощутила себя провинившимся ребенком, который невольно принудил человека из низших социальных слоев к тратам, которые у него явно не были запланированы, но гордость не позволяла ему в этом признаться. Ах, папа, что бы ты сказал на это?

Мы с родителями не жили богато, но я никогда не чувствовала нужды. Деньги всегда водились в нашем доме, и я видела в этом заслугу не только моего отца, но и бабушки, матери моей мамы, которая живет в Витязево и имеет небольшой туристический бизнес. Она сдает несколько комнат в своем доме отдыхающим, и в сезон на этом имеет достаточную прибыль, чтобы частью ее поделиться с нами. Отцу неловко пользоваться такой помощью от тещи, но ради моего благополучия, он способен закрыть глаза на многие вещи. При этом он и сам зарабатывает дополнительные средства, соглашаясь на ночные дежурства. Карманные деньги, которые он мне выделяет, я трачу по своему усмотрению, и не считаю накладным для себя пару-тройку раз за месяц выйти с друзьями в кафе. С друзьями, которые могут себе это позволить. Но Шандор… Как я могла?

Когда официант принес счет, Шандор открыл свой портмоне, и я с любопытством вытянула шею, всматриваясь в его содержимое. Мысленно я молилась, чтобы он не оказался пустым, или почти пустым. К моему облегчению, в кошельке я разглядела купюры разных достоинств, включая и купюры розового цвета. Деньги у него были, и немало. Но насколько дней рассчитан этот бюджет? На неделю, месяц или… полгода? И все-таки моя совесть немного успокоилась, когда я поняла, что не лишила его последних средств к существованию.

Как Шандор не сопротивлялся, я проводила его до остановки под своим зонтом. Автобус подошел быстро, и в очередной раз обменявшись благодарностями, мы расстались.

Я перешла на другую сторону, дошла до своей остановки и села в троллейбус. Пока он неспешно добирался до моего дома, я прокручивала в голове события этого дня. Вроде бы ничего такого не произошло, но вместе с тем я чувствовала – моя жизнь уже не будет прежней, что-то в ней изменилось навсегда.

Потому что в ней появился Шандор. Пусть пока не как друг, но с претензией на этот статус. Оказалось, что он может быть не только хмурым и угрюмым «ботаном», но и отзывчивым и дружелюбным парнем. И я рада, что не обманулась в своих ожиданиях. Он действительно приятный собеседник. В его поведении и недосказанности много странного, но тем он для меня и привлекательнее.

В его рассказах об отце чувствуется напряженность и сдержанность, граничащие с грустью и болью. Что-то у них не ладится, но пока Шандор не готов об этом рассказать. Мне сложно поверить, что разногласия возникли из-за стремления сына к учебе. Есть что-то еще на пути их взаимопонимания, и я обязательно это узнаю.

А вот о своей матери он говорит с теплотой и любовью. И невольно мое воображение рисует образ милой улыбчивой женщины, так похожий на ту цыганку, которую я встретила в Сочи. Нет, я не могла помнить ее лица спустя столько лет, но мне казалось, ее улыбку мне не забыть никогда. Отчего-то мне чудилось, что у Шандора она точно такая же – мягкая и добродушная. Может, потому что он тоже цыган?

Он не открылся мне полностью – то ли от недоверия, то ли из боязни быть непонятым, но я не теряла надежду однажды проникнуть во все его тайны. Конечно, задача не самая легкая. Шандор привык жить «в домике» и открываться, кому попало он не станет. Но я – никто попало. Я готова стать ему другом. Только как этого добиться? Как не оттолкнуть Шандора от себя своим любопытством? Готов ли он пойти на сближение? И почему он должен этого хотеть?

Он не собирался знакомиться со мной, тем более обедать. Лишь стечения обстоятельств привели Шандора ко мне. Он выделил меня среди других девушек в библиотеке не потому, что я какая-то особенная, а потому, что знал только меня. Никаких иллюзий по поводу симпатии ко мне. Мои прикосновения были ему неприятны, он не помогал мне ни накинуть на себя плащ, ни снять его в кафе, конфузился от близости со мной под одним зонтом, и даже как будто бы находиться со мной за одним столом ему было неуютно. Но почему? Эта загадка подогревала мой интерес к этому чудаковатому парню, и я хотела ее разгадать.

Глава вторая

Пока я ужинала, мама внимательно меня изучала. Словно что-то в моем облике изменилось и казалось ей подозрительным. Она сидела напротив за чашкой чая и помешивала ложкой сахар, который давно растворился. Если бы на ее месте был папа, я бы рассказала ему, как прошел мой день. Рассказала бы ему о Шандоре. Но с мамой такие разговоры были под запретом. Она неодобрительно относилась к моей дружбе с одногруппниками мужского пола – в каждом из них она видела соперника Марка, и переживала, что они могут помешать ее планам выдать меня за него замуж. Я старалась не относиться к этому серьезно, в чем меня поддерживал и сам Марк. За двадцать лет мы привыкли к матримониальным планам наших матушек, и относились к ним с юмором и легкостью.

По телевизору шел бразильский сериал, видимо продолжение той серии, которую я видела утром, экран снова рябил, но мама практически на него не смотрела – настолько ее поглотило изучение моего лица. Из открытой форточки дул ветерок, приносящий с собой влажность и прохладу, прозрачные шторки колыхались, и вместе с ними бабочки-булавки, наколотые на них, и казалось, что они залетели к нам, прячась от непогоды.

На столе помимо моей тарелки с супом стояли хрустальная салатница с крабовым салатом, блюдечко с нарезанными кусочками сала, большое блюдо с пирогом, накрытое металлическим куполом, белая фарфоровая сахарница и пару чашек с чаем.

– Ты какая-то молчаливая, – сказала мама. – И задумчивая.

– Устала. Но надо еще доклад переписать и оформить согласно требованию.

– Тебя долго не было, а говорила вернешься быстро.

Я почувствовала подозрительные нотки в ее голосе, и, стараясь сохранять безмятежность, ответила:

– Ксерокс не работал – писала все вручную.

Мама приготовила борщ, и, зачерпывая очередную порцию супа в ложку, я невольно вспомнила Шандора. Что бы он сказал по поводу маминого супа?

– Чему улыбаешься? – спросила она.

– Так… кое-что вспомнила, – не поднимая глаз от тарелки, ответила я.

– Вот я и говорю, странная ты какая-то. Точно была в библиотеке?

– Да, мама. Тебе показать мои рукописи?

– С Марком давно говорила? – вместо ответа спросила мама.

Она вспомнила, что собиралась пить чай, отложила ложку и сделала глоток.

– На прошлой неделе. Что-то случилось? – поднимая глаза, спросила я.

– Нет. Просто вы давно не встречались.

– Мы общаемся по телефону. Мне некогда. У меня учеба, у него работа.

– Мы в свое время все успевали. И учиться, и встречаться.

– Я помню – в мои годы у тебя уже была я. Но не всем так везет, как тебе, мамочка. Своего принца я еще не встретила.

– А как же Марк?

– Марк – не мой принц. Мы уже об этом говорили. Если что-то в наших отношениях с Марком изменится, ты узнаешь об этом первая.

– Чем тебе Марк не угодил? – Она снова отпила чай. – Вы столько лет знакомы. И так хорошо вместе смотритесь.

Продолжать разговор было бессмысленно. Все равно каждый останется при своем мнении. Я сделала вид, что засмотрелась на экран телевизора, где через край выплескивались бразильские эмоции. Мама тоже повернула голову к телевизору, и на несколько секунд мы погрузились в просмотр «мыльной оперы». Пока не началась реклама. Это вернуло меня в реальный мир.

– Папа на дежурстве?

– Да, и мне опять придется коротать вечер в одиночестве, – вздохнула мама.

– Позвони тете Марине, поболтайте. Или посмотри свои любимые сериалы.

Неожиданно мама сжала губы и вздула ноздри. Так быстро менять настроение могла только она… Нет, не только. И Шандор тоже…

– Вся в отца! И даже говоришь, как он.

– Мам, что опять не так? У тебя что-то случилось?

Я отложила ложку и посмотрела в ее глаза.

– Что у меня может случиться? Я целыми днями одна! Мою, стираю, убираю, а этого никто не ценит.

Она нервно подскочила с табурета, подошла к холодильнику, открыла его и стала осматривать содержимое, будто что-то искала. Но делала это не сознательно и бесцельно.

– Я живого общения хочу! С тобой, с Андреем. Иногда, мне кажется, он берет эти дежурства, чтобы меня не видеть.

– Мама, что ты такое говоришь? Он делает много добра, мы должны быть его поддержкой.

Она резко повернулась к столу и стала убирать посуду. У меня в тарелке оставалось пару ложек супа, но и тот она практически вырвала из моих рук. Чай пить после такого у меня пропало желание. Мама включила кран и начала перемывать посуду.

– Ерунда! – сказала она. – Ему просто с нами скучно. Наверняка, кто-то другой служит ему поддержкой, пока я слежу за порядком в его доме. Вернее, кто-то другая.

– Мама! Как ты можешь подозревать папу в таких вещах?! Он не способен на измену.

Она звучно хмыкнула.

– Лиза, какая ты еще молодая и глупая! Все мужчины изменяют, это у них в крови.

Это был камень в огород мужа ее подруги.  Отец здесь ни при чем. Несколько лет назад тетя Марина, мать Марка, узнала об измене супруга и прогнала его из дома. А он и не возражал – собрал вещи и ушел. Сын вырос, и ничто больше не держало его рядом с нелюбимой женщиной.

– Мама, папа не такой. Он ценит семью и никогда нас не предаст.

Я все-таки потянулась к своей чашке чая. Взяла кусочек пирога и немного откусила.

– Тогда почему я постоянно чувствую запах женских духов на его вещах? Это не мои духи, слишком приторный аромат.

– Мама, какие духи? Папа работает в онкологическом отделении. Сомневаюсь, что женщины пользуются духами в больнице.

– Вот и я о том же. Значит, он встречается с этой женщиной после работы. И когда мы думаем, что он дежурит, на самом деле он с ней. Где-то за пределами больницы.

– Мама, у тебя слишком богатое воображение. Наверняка есть какое-то логическое объяснение этим ароматам. Ты спрашивала об этом папу?

– Он все отрицает. Говорит, это запах порошка.

– Кстати, он прав. Нам надо сменить порошок, иногда я тоже чувствую его на своей одежде.

Мама убрала в шкаф последнюю тарелку, отключила воду и повернулась ко мне.

– Конечно, ты как обычно на его стороне. Два сапога – пара.

Я с осторожностью улыбнулась и смягчила взгляд.

– Мама, перестань. Ты у нас такая умница и красавица, зачем папе кто-то еще?

Она вытерла руки о полотенце, словно бы тем самым успокоив демонов, бесновавшихся у нее внутри, и опустилась на табурет. В ее глазах ютилась надежда.

– Думаешь, у него никого нет? – спросила она. – Он ничем себя не выдавал?

– Не было такого, – твердо сказала я. – И не будет. Я верю папе.

– Но если ты что-то узнаешь, ты мне скажешь?

Она умоляюще посмотрела в мои глаза. Я доедала свой кусок пирога, и в глубине души потешалась над мамиными страхами.

– Мама, я не могу ничего узнать. Потому что это плод твоих фантазий.

– И все же… Пообещай, что скажешь мне.

Я протянула руку к маме, взяла ее за кисть и сжала.

– Мама, у нас все хорошо. Папа нас любит, и никто ему, кроме нас не нужен… Разве что его пациенты. Но это совсем другая история. Не переживай. Мы – семья, и это навсегда.

Мама выдохнула и улыбнулась.

– Ты извини, – сказала я, – но мне нужно писать доклад. Спасибо за ужин. Все было очень вкусно.

С утра снова шел мелкий моросящий дождь и дул пронизывающий ветер.

Мы с моей подругой Юлей Войнович добирались до университета вместе, но каждая под своим зонтом. Обе в темных плащах, закрытых черных туфлях, и если бы не разные прически, то со спины нас можно было бы перепутать – мы часто слышали от других, что имеем схожие силуэты. На моей голове снова заплетена французская коса, а Юля собрала свои волосы в хвост на затылке. Она давно перестала укладывать их в прическу и больше не стремилась кому-то понравиться.

Мы дружили с ней с пятого класса, и вместе решили поступать на исторический факультет. Юля всегда отличалась энтузиазмом и активностью, и, благодаря ей мои школьные годы прошли в походах по лесам и горам, и первые песни у костра я пела вместе с ней. Мы жили, да и до сих пор живем в соседних домах, и в подростковом возрасте любили ночевать друг у друга. Тогда в моей комнате был раскладной диван, и мы спали на нем вместе. Правда, сном это трудно назвать. Ночь напролет мы болтали с ней о том, что нас волновало, радовало и вдохновляло – о мальчиках. Не о моих. О Юлиных.

Сколько ее помню, она постоянно была в кого-то влюблена – то в Толю Голубева с соседнего подъезда, то в Мишу Кондратьева этажом выше (она его так и называла – Миша – этажом выше), то в Руслана Красько из параллельного класса, а однажды сразу в обоих братьев-близнецов – Максима и Славу Заковыркиных, которые приходились ей какими-то дальними родственниками – что называется, седьмая вода на киселе. Все ее кумиры на одно лицо – смазливые мальчишки с белокурыми волосами и голубыми глазами. И, конечно, задиры. Такие часто нравятся девочкам-подросткам.

Когда фигура Юли стала приобретать женские формы, а произошли эти метаморфозы с ней раньше, чем со мной, у нее сразу появился первый друг. Кажется, его звали Тимур. Красавчик, старше ее на три года, боксер и душа любой компании. Как в такого не влюбиться? И Юля влюбилась. Но держала дистанцию. Как бы ей не сносило голову, рассудок оставался на страже. Девочки хоть и созревают раньше мальчиков, но не торопятся распрощаться со своей девственностью, проявляя разборчивость и осторожность. Во всяком случае, мы с Юлей берегли ее для того единственного и неповторимого, без которого жить невозможно – нет. Первые объятья, первые поцелуи, прогулки за ручку – все это было, но остальное – ни-ни. Ей только четырнадцать, она еще морально не готова раздеться перед мальчиком. Не говоря уже обо всем остальном. И этим она меня очень успокоила – я переживала, как бы она не наделала глупостей.

Их дружба длилась два месяца, а потом Тимур просто исчез и не давал о себе знать. И оказалось, что Юля толком-то его и не знает – ни где живет, ни где учится, ни как его фамилия. И друзей общих у них не было. Где его искать – непонятно. А воображение разыгрывалось не на шутку. Чего только Юля не навыдумывала, пытаясь найти ответы на его исчезновение. Вплоть до того, что его украли инопланетяне. Это была любимая наша страшилка, и мы периодически к ней прибегали, когда кто-то пропадал.

Но горевала Юля недолго. Довольно скоро объявился новый объект обожания, и она переключилась на него. Не помню его имени. Но и с ним ничего не вышло. Он не исчез, как Тимур, но быстренько пресытился одними поцелуями и откровенно признался Юле, что хочет секса. Нормальное здоровое желание восемнадцатилетнего парня, но она все еще была не готова. И они тоже расстались.

Уже после Юля случайно встретила Тимура и потребовала у него объяснений. «Да зеленая ты еще, мне девочки постарше нравятся. Которые не ломаются» – был его ответ. И разошлись по разным сторонам. Юля им давно переболела, и не очень-то и расстроилась. Да и красавчиком он уже не выглядел. Он же боксер, кто-то снес ему носовую перегородку и порядочно исказил физиономию. Для себя подруга решила, что этот кто-то оказался ее другом – и отомстил за нее. За все ее страдания и ожидания. А сам Тимур трус и негодяй.

Но как бы тяжело Юля не переживала свои расставания с парнями, она быстро утешалась в объятьях другого. Она верила, что новый друг окажется тем единственным и неповторимым, который, прежде всего, оценит ее душу, а не тело. Но, Господи, кто из парней в этом возрасте думает о душе? Нам такие не попадались.

Я тоже мечтала о чистой и преданной любви, но в отличие от Юли в свои двадцать лет ни разу не влюблялась. Это находилось за гранью понимания влюбчивой натуры подруги, и она не переставала спрашивать, как я могу оставаться равнодушной, когда вокруг столько симпатичных парней? Особенно Марк, мой друг детства и почти член семьи. Отношения с ним вызывали у нее сильнейшее недоумение. Как частый гость в моем доме, она пересекалась с ним и считала его тем самым симпатичным парнем, в которого невозможно не влюбиться.

Был момент, когда я думала, что она сама к нему неравнодушна. А случилось это на моем шестнадцатилетии, когда Марк пригласил ее танцевать. Мы с ним ходили в танцевальную студию, и искусством танца он владел практически в совершенстве. Чему и пытался за несколько минут научить Юлю, но она путалась в движениях, наступала ему на ноги и без конца хохотала.

После праздника она осталась у меня ночевать, и всю ночь трещала, какой Марк приятный молодой человек, как терпеливо выносил ее неуклюжее топтание по его ногам, вспоминала его комплименты ее гибкому стану и пылала, признаваясь, как он ее поцеловал на прощание. В щечку, по-дружески. Но так – будто он одарил ее самым страстным поцелуем. Я заподозрила ее во влюбленности в него, тем более что Марк соответствовал все ее вкусам, но она все отрицала и сказала, что не уводит парней у подруг. Кроме того, ей показалось, он влюблен в меня.

– Юля, не говори ерунду! Ты же знаешь, мы с Марком вместе с пеленок. Он мне как брат! Если он тебе нравится, ты можешь без зазрения совести принимать его ухаживания. Мне кажется, что и он к тебе расположен, а не проявляет активность только потому, что ты постоянно оглядываешься на меня и боишься моей ревностной реакции. Поверь, Марк не герой моего романа.

– Но почему? Он хорош собой, шикарно танцует, и у него такие обалденные пухлые губки! Так и тянет их поцеловать!

Мы прыснули со смеху. Хоть Юля и отрицала, но на лицо все признаки влюбленности в Марка. Уж я это ее состояние знала хорошо.

– Ты обязательно должна попробовать их на вкус, – продолжала Юля, – и рассказать мне, как это было.

– Почему бы тебе самой не попробовать и не рассказать мне?

– Нет, Марк принадлежит тебе. И перестань твердить, что он тебе как брат! Это не так. И нет ничего предосудительного, если вы с ним поцелуетесь. Разве тебе не любопытно, узнать, как это – когда твои губы накрывают губы мужчины? Попробуй. Я уверена тебе понравится, и твое отношение к Марку изменится… И ты будешь без конца с ним целоваться…

Юля захохотала, и я не удержалась и тоже засмеялась. Ах, Юля, если бы ты только знала… Но я ей об этом не рассказывала. Этап первого поцелуя с Марком я уже прошла. Понравилось, да. Но это ничего не изменило в моем отношении к нему.

– Юля, разве на поцелуях строятся отношения? Это, конечно, приятный бонус к ним, но должно быть что-то еще. То, что будет выделять его среди других. Марк потрясающий, я не спорю, – созналась я. – Он веселый, открытый и дружелюбный парень. И этим он сильно отличается от своего отца, который никогда не улыбается и немногословен. С Марком хорошо проводить время, но… дозированно. Не каждый день. Ты знаешь, что он увлекся игровой приставкой и может часами сидеть за ней, забывая обо всем на свете, и даже об удовлетворении естественных потребностей?

– Да кто сейчас не играет в приставку? Даже я иногда балуюсь. Это пройдет, игры пресытятся, и он вернется в реальный мир.

– Может быть. Но с Марком невозможно говорить на высокие темы. Ему это не интересно.

– Что ты имеешь в виду?

– Иногда мне хочется почитать стихи или послушать их в чужом прочтении. Или обсудить какую-нибудь книгу… Сходить в театр. Или поговорить о чем-то… о звездах, например, или об искусстве… Или еще о чем-нибудь таком, в чем я и сама не разбираюсь, но мне хочется, чтобы кто-то мне об этом рассказал… и мир открылся для меня в новом свете.

– Стихи ты можешь почитать и с мамой. Она же у тебя литератор.

– Юля, это все не то.

– Я поняла. Ты ищешь парня, похожего на твоего отца. Такого же интеллигентного, начитанного и мудрого, как он. Да, такой тип мужчины мне тоже нравится. И я очень уважаю Андрея Александровича. Но, Лиза, таких единицы, и разбирают их еще младенцами. А Марк – реальный и рядом. И повторюсь, влюбленный в тебя. А подстроить его под себя – дело техники. Моя мама вообще считает, что мужчина – это кусок глины, чем интенсивнее его мнешь, тем покладистей становится. И лепи из него, что хочешь. Правда, моей маме не очень-то это удалось. Но пить папа бросил. Когда появилась Вика.

Вика – младшая сестра Юли. Нам исполнилось по десять лет, когда она родилась. Отец Юли тогда страшно пил, уходил в запои, и однажды чуть не стал виновником трагедии, когда оставил младшую дочь без присмотра, опорожнив целую бутылку водки и завалившись спать. Вика тогда уже ползала и добралась до кухни, каким-то образом умудрилась включить газовую духовку и… Все могла бы плачевно закончиться, если бы в тот момент мама Юли не вернулась домой. Девочка отделалась легким испугом, а отец после этого напрочь завязал с алкоголем. Для этого нужен характер, и слава богу он его сохранил.

На первом курсе университета Юля стала старостой группы и отнеслась к своей «должности» со всей ответственностью. Она знала все – когда зачеты, когда экзамены, сроки их пересдачи, как заселиться в общежитие, к кому обратиться, чтобы получить какую-нибудь справку, кто болен, а кто прогуливает, – и, кроме того, вне учебное время организовывала выходы группой на какие-нибудь культурные мероприятия, проходящие в городе. Порой у нее голова шла кругом от многозадачности, но ей нравилось это состояние – состояние важности и значимости среди одногруппников – и она безропотно выполняла свои обязанности.

Тогда же Юля познакомилась с парнем, его звали Петром, который тоже учился на историческом факультете, но на три курса старше нас, и тоже был старостой. Они встретились в деканате, куда оба пришли по направлению своих групп, и, по словам Юли, между ними сразу возникла какая-то химия – отношения быстро переросли в роман. И впервые она влюбилась всерьез.

Ее большие серые глаза распахнулись еще шире и засветились от счастья. С круглого лица не сходила улыбка, и две ямочки на щеках, как поцелуи Купидона добавили ей очарования. Русые волосы она подстригла лесенкой и стала ежедневно укладывать в прическу. Преображение пошло ей на пользу, и она похорошела.

Имя Пети не сходило с ее уст, а сам он был полон одних достоинств. Спортивный, энергичный, активный, с огромным чувством юмора, амбициозный и предприимчивый. Еще на первом курсе с ребятами он открыл пару сигаретных ларьков, а к четвертому курсу обзавелся сетью табачных магазинчиков. На мизинце левой руки он носил золотой перстень с агатом, доставшийся ему по наследству от деда, а в ухе серьгу, и с сигарой во рту на новом мотоцикле он окончательно свел Юлю с ума. Она сменила юбку на джинсы и пересела с ним на байк.

Но и у такого отличного парня нашлись свои недостатки. Он курил, много курил. Отсюда и его страсть к табачному бизнесу. Но Юля не считала эту привычку пагубной. Курение придавало его голосу хрипотцу, которая доводила ее до мурашек. Особенно, когда пел…

Да, он еще и пел. Я тоже его слышала. Пробирает, но не до мурашек.

С Петей подруга распрощалась со своей невинностью. В комнате общежития, где он жил с другим мальчиком из параллельной группы. Это не похоже на Юлю, которая в свой первый раз грезила о романтике и чувственной атмосфере, а отдалась своему герою на старых простынях, скрипучей кровати с каркающими за окном воронами. Но любовь творит чудеса. Ценности меняются. Мир видится в ярких цветах, и все ничтожно, когда он рядом.

Петя завладел Юлей с головы до ног, и я отошла в сторону. Так бывает, когда появляется тот единственный и неповторимый в жизни подруги. Обижалась ли я? Нет… Наверное, нет. Правильнее будет сказать – грустила. И чуточку завидовала.

Но спустя два года мою подругу постигло горькое разочарование. Петр был из Крымска, и, окончив университет, уехал домой. На прощание сказал Юле, что их отношения были несерьезными, и в его намерения не входило жениться на ней. Более того в Крымске у него есть другая девушка, и именно ее он видит в будущем своей супругой.

Мне не забыть тот день, когда она прибежала ко мне домой вся в слезах, и полчаса я не могла привести ее в себя и узнать, что произошло. Когда она, наконец, смогла мне все объяснить, я до глубины души растрогалась ее горем, мы поплакали вместе, и в ту ночь она снова осталась у меня ночевать. Мы больше не трещали и не смеялись, как раньше, а просто пролежали в обнимку всю ночь, не говоря друг другу ни слова.

С тех пор прошло почти два года, раны Юли затянулись, она снова стала улыбаться и радоваться жизни. Но ее отношение к парням изменилось. Она больше не шла ни с кем на сближение и как будто бы закрыла для себя тему любви. Мы снова сблизились, и я отмечала для себя, что наша дружба стала крепче.

Мы с Юлей оказались около аудитории самыми первыми. Она находилась на втором этаже, и, пройдя с лестницы через холл налево, мы попали в длинный коридор. В нем не было окон, и освещался только люминесцентными лампами. Одна из них постоянно моргала и неприятно раздражала глаза. Мы остановились как раз под ней, и, развешав зонты на ручке двери, подперли стену и стали ждать остальных ребят.

С приходом одногруппников в коридоре стало оживленнее. Юля начала щебетать о чем-то с парнями, а я делала вид, что слушаю ее, мысленно находясь далеко отсюда. Я поглядывала в холл, ожидая появления Шандора. Обычно он не опаздывал, и поэтому его отсутствие немного беспокоило. Назначенная на час дня конференция пересекалась с двумя последними по расписанию лентами, и нас с Шандором от них освободили, но я не допускала мысли, что он пропустит и первую пару, прикрываясь подготовкой к предстоящему мероприятию. Это не в его духе.

В коридоре появилась Лена Тимирязева и помахала нам приветливо рукой. Несколько дней она меня сторонилась, не удостаивала даже взглядом, а тут вдруг такая любезность. Или она помахала не мне? На ней короткая черная юбка в рубчик, подчеркивающая ее худобу, темные капроновые колготки на двух тонких спичках, называемых ногами, голубая вязаная кофточка на пуговицах с V-образной глубокой горловиной, за которой полное отсутствие бюстгальтера, и черные туфли без каблука на шнуровке. Это ее любимый стиль одежды, к которому все привыкли. Короткий крючковатый нос, скошенный подбородок, поникшие уголки карих глаз, низкие брови и тонкие губы – без претензий на красоту, но с лихвой компенсируемые ярким макияжем и вызывающим прикидом.

Воспитывает Лену одна мать. Об отце мы никогда не слышали, и его вроде как не было. Нет, был, конечно, но знал ли он о существовании своей дочери, нам не известно. Мать у Лены немолодая, и вероятно родила дочь для себя – чтобы не остаться одинокой на старости лет. Желая обеспечить Лене счастливое будущее, она вкалывает на двух работах, и гордится тем, что ее дочь учится в университете. Каждый год на дне рождения у Лены женщина хвастается успехами дочери в школьные годы – ведь она хорошо училась, и даже участвовала в нескольких олимпиадах – и показывает нам ее грамоты и медали, но сама Лена связывает свой успех не с наличием ума, а с изворотливостью и находчивостью. Искусное владение шпаргалками и умение «лить воду» помогали ей справляться с учебой и в школе, и в университете. Она знает историю, и если бы меньше ленилась и больше прикладывала усилий к учебе, то могла бы быть отличницей.

Лена полна решимости встретить мужчину своей мечты. Ее идеал – «принц на белом коне», но так чтобы – принц побогаче, а лошадиных сил в «коне» побольше. Ей претит жизнь, как у матери, она грезит об удачном замужестве и отчего-то думает, что богатого мужика встретит в ночном клубе.

Однажды даже вывела нас с Юлей в такое место. Этот клуб только-только открылся в нашем городе и никаких законов по нему еще не писано. В девяностые годы так было повсюду – кругом хаос и полная вседозволенность. Впечатлений нам хватило на всю жизнь.  Громкая музыка, из-за которой невозможно разговаривать, туман по всему залу, от которого резало глаза, дым сигарет, раздражающий нос и горло, будто я сама курила, и невыносимый запах алкоголя – это то немногое, что встретило нас в многолюдном зале. Всюду пьяные мужики, пытающиеся тебя обнять, залезть к тебе под юбку и беспардонно тянущие к тебе свои губы. От одного такого я еле отбилась, и если бы не подоспевшая на помощь Юля, не знаю, чем бы это кончилось. В глазах многих танцующих отсутствие здравого смысла и нездоровая эйфория. И именно здесь Лена хотела найти своего принца.

Мы с Юлей не пробыли там и часа. Нас стало воротить от окружающей обстановки, и мы просили Лену оставить это место. Она долго отказывалась, называла нас занудами, предлагала выпить вина, расслабиться, и почувствовать вкус настоящей жизни. Она познакомилась с каким-то парнем, который не стесняясь шарил руками по ее заду, терся губами о ее шею, и это ее нисколько не смущало, а как будто бы даже заводило, и потому намерения уезжать у нее не было. Более того она сказала, что если нам здесь не нравится, она нас не держит, но сама остается, тем более что о ней есть кому позаботиться. Но мы проявили настойчивость, вырвали Лену из рук ее ухажера и настойчиво повели на выход. Она возмущалась, вырывалась, но мы не могли бросить ее одну. Мы пришли вместе, и уйти должны были втроем. Иначе, какие мы подруги?

Больше в клуб с Леной мы не ходили и отговаривали ее от его посещения, но она только отмахивалась от нас. Снова называла занудами и зубрилками, не понимающими вкус жизни. Мы перестали обращать внимание на ее «выходы в свет», как она это называла, и смирились с ее ночным образом жизни. Оставалась надежда, что она, наконец, встретит того, кто будет соответствовать ее требованиям, и он возьмет на себя заботу о ее безопасности.

Но к четвертому курсу Лена по-прежнему оставалась одна, ее случайные связи длились не больше одной ночи, но в ее поведении каких-то расстройств по этому поводу мы не замечали. Казалось, ей нравился сам процесс поиска своего принца, а не его результат, и именно в этом она находила особое упоение.

– Девчонки, – начала Лена, отводя нас в сторону от парней, – как я вчера классно сходила в клуб! Вы знаете, кого я там встретила?

– Мамочка родная, – театрально изобразила удивление Юля, – неужели своего принца на белом Мерседесе?

– Почти. Нашего Кулагина! Он, конечно, еще не на Мерседесе, но думаю, дело за тем не встанет. Мы с ним так классно покутили! Он угощал меня вином, мы так выплясывали…

О, тогда понятно, откуда такая расположенность ко мне… – мелькнула мысль в голове и дальше я перестала слышать Лену, потому что увидела Шандора. Он показался в коридоре – в белой рубашке, черных брюках, с портфелем в руках. Светлые тона в одежде выгодно подчеркивали его смуглую кожу, и невольно я засмотрелась на него, потеряв всякую бдительность.  Пришла в себя лишь когда скрестила с ним взгляды. Я чуть кивнула в знак приветствия, и поспешно, не дождавшись ответного кивка, перевела взгляд на девчонок.

Внезапно я разволновалась, что он подойдет ко мне и спросит, как я справилась со своей работой, все ли правильно оформила. Я не была готова объяснять подругам, откуда такое внимание к моему докладу, и без того нервничая из-за конференции. Даже проснулась в пять утра. И добавлять к своему волнению переживания из-за бурной фантазии Юли мне не хотелось.

Мои опасения оказались напрасными, он прошел мимо, и я выдохнула с облегчением. Правда, тут же устыдилась своих мыслей. Шандору со стороны могло показаться, что я не желала общения с ним – чересчур резко я переключилась на девчонок.

– Куда он так вырядился? – обронила Лена.

Мы проследили за ее взглядом. Он был устремлен на Шандора. Слобода остановился в нескольких шагах от нас и рылся в своем портфеле.

– Вероятно, на конференцию, – тихо предположила я.

– Ах, точно! – вспомнила Лена. – Ты ведь тоже участвуешь! Ну и как? Готова?

– Надеюсь. Легла в двенадцать, проснулась в пять – совершенно не выспалась.

Лена хмыкнула. Ее не удивишь таким режимом сна. Она наверняка спала сегодня и того меньше. Ее взгляд пробежался по мне с ног до головы. Я тоже, как и Шандор, была одета в черный низ, белый верх. Только на мне юбка-пенал и блузка.

– Слабо тебе заткнуть за пояс этого выскочку? – сказала она довольно громко, и я разволновалась, что Шандор мог ее услышать.

– В смысле?

– Можешь своим выступлением произвести фурор в рядах преподавателей? Они ведь там будут присутствовать?

– Думаю, да. Но у меня нет цели – кого-либо заткнуть. Я просто зачитаю свой доклад.

– Готова к коварным вопросам Слободы? – не унималась Тимирязева на тех же децибелах.

– Лена, говори тише, пожалуйста. Там будет масса других студентов, кроме него. Думаю, мне больше стоит бояться их вопросов, а не вопросов Слободы.

– А твой доклад напечатают в какой-нибудь брошюре? – спросила Юля.

– Наверное, это зависит от того, как я выступлю. Но давайте поговорим о чем-нибудь другом. Я и без того нервничаю.

– Не нервничай, – сказала Лена, – ты же зубрилка. Все будет хорошо.

К нам подошел Егор Кулагин. Помятый, будто только отодрал голову от подушки. Короткий светлый волос взъерошен, весь его узкий лоб и брови собраны на переносице. На длинном тонком носу то и дело вздуваются ноздри, которые и без того широкие. Признаки похмелья на лицо. Лена не упустила возможности прокомментировать его вид, и ее замечания обозлили Егора – он поджал губы и взглядом своих маленьких туманно-серых глаз дал понять, что предпочел бы забыть о вчерашнем.

В клубе они встретились случайно. Он пришел с девушкой, танцевал, пил водку, угощал вином свою спутницу, а потом на горизонте возникла Лена и по-свойски взяла его в оборот, оттеснив его подружку на задний план. Конечно, девушке это не понравилось, и она поругалась с Егором. Но он как будто бы не расстроился, когда она ушла, оставив его коротать ночь с Леной. Вот они и отрывались в клубе по полной. До самого рассвета.

Интерес Лены к Кулагину возник лишь на четвертом курсе. Когда отец Егора, обычный инженер из телефонной компании, занялся бизнесом в сфере услуг связи. А может и не совсем обычный, если ввязался в дело, которое только набирало оборот. Как пояснил Егор, это направление весьма перспективное и в нем все наше будущее. Он мусолил эту тему каждый день, придавая значимости бизнесу отца и изображая из себя крутого чувака с мобильным телефоном. Он мог позвонить, куда угодно, и оперативно решить любой вопрос, не утруждая себя поисками телефонной будки или стационарного телефона, и мы признавали удобство беспроводной связи, но стоимость таких услуг казалась нам дороговатой. И кто-то из ребят предположил, что из-за этого мобильные телефоны не приживутся, либо приживутся только у обеспеченных слоев населения, а обычным людям сотовая связь останется недоступна.  На это у Егора был пример с появлением телевизоров, которые пройдя непродолжительную эволюцию развития, оказались в домах у каждой советской семьи. И за «сотовыми» не заржавеет. И тогда те, кто стоит у руля зарождения новой сети, окажутся очень богатыми и влиятельными людьми.

Лена прониклась его речами и смекнула, что к чему. И как будто бы впервые увидела Егора, глаз ее загорелся. Хотя на самом деле мы общались с ним с первого курса – он постоянно толкался возле нас. Мы знали, что с девяти лет его растит один отец, а мать умерла от рака, что последние пять лет он ходит в спортзал при боксерском клубе, а по утрам бегает на школьной площадке, что история была его любимым предметом в школе, и он хотел поступать на юридический, но провалил экзамены и смог набрать необходимые баллы только для поступления на исторический. А еще он известен нам как непроходимый альфонс, и когда он не с нами, то с какой-нибудь девицей. Его накаченное тело и мощные бицепсы буграми выделяются сквозь футболку, и этим он обеспечивает себе успех у многих девушек.

Только меня они не впечатляют. И когда я замечаю, как Егор начинает играть своими мускулами под облегающей одеждой, пытаясь сразить своими прелестями, я только усмехаюсь в ответ. На мой взгляд, мужчина, чересчур увлеченный красотой своего тела, как, впрочем, и женщина, не любит никого, кроме себя. Эгоист высшей пробы. Уж лучше бы поработал над развитием своих мозгов, а не тела. Куда выгоднее вложение.

Но Лена вдруг оценила его целиком – и тело, и машину, которую папа купил ему после третьего курса, и парфюм, но в первую очередь деньги, которыми он стал сыпать направо и налево, приглашая нас в кофейню или в кино. Она всегда соглашалась и беззастенчиво пользовалась всеми преимуществами такой дружбы. Но Егор никак не выделял ее среди других девчонок и игнорировал любые знаки внимания с ее стороны. Она ему не нравилась.

А нравилась я. Как и другие красивые и привлекательные девушки. Он то загорался моим соблазнением, крутясь рядом целыми днями, провожая до дома, и непрозрачно намекая, что хотел бы быть моим парнем, то вдруг утихал и переключался на другой объект своего вожделения, но через какое-то время его снова накрывало страстью ко мне, и он терся возле меня, посылая пламенные взгляды.

Как я на это реагировала? Я обращала все в шутку. А как иначе? Всерьез ухаживания Егора я не воспринимала, и его слова, что он готов остепениться и встречаться только со мной, не убеждали меня в серьезности его намерений. Я держала его на расстоянии, и максимально, что позволяла себе с ним – легкий флирт. И когда Егор поцеловал меня в подъезде перед моей дверью с надеждой, что я приглашу его на чай, я не сильно, но настойчиво его оттолкнула и грозно сказала, чтобы он больше этого не делал, у меня есть Марк, и я не променяю его ни на кого другого.

Да, я прикрывалась Марком. Всегда так делала, когда хотела избавиться от навязчивых поклонников. «Девушка, вашей маме зять не нужен?», или «Девушка, можно с вами познакомиться?», или «Девушка, можно вас пригласить в кафе?» и так далее и тому подобное. И на все был один ответ: «У меня есть парень».

Егор знал Марка, они познакомились на моем дне рождения, и ему не нужно было объяснять, кто это такой. Но он не думал, что у нас с ним все серьезно, на его памяти Савельев был моим другом детства и никакой романтики за нами он не замечал. Я приложила все усилия, чтобы убедить Кулагина в обратном, и кажется, он мне поверил. И Марк мне в этом подыграл, когда мы в следующий раз все вместе встретились. Это немного охладило пыл Егора, он стал сдержаннее и больше не предпринимал попыток меня поцеловать. И до дома не провожал. Но в университете время от времени вился возле меня, словно проверяя, не изменились ли мои предпочтения.

Лена все видела и понимала. И злилась. Не понятно, на кого – на меня, на себя или на Кулагина. Но в чем я виновата? Егор меня не интересовал, и она это прекрасно знала. А на него злиться – смысла никакого. Он ей ничего не обещал и надежд не подавал. Выходит, злилась на себя? Из-за того, что не может найти к нему подход? А надо ли? У Кулагина определенные критерии на женские формы, уж я-то про них наслышана, и Лена не вписывалась в эти параметры. Зачем ей нужен такой примитивный тип? Ах, да, из-за денег. Как можно быть такой меркантильной? А как же гордость? Но, видимо, Лена о ней ничего не слышала.

 За последний год она часто на меня дулась и могла неделями не заговаривать со мной. Когда Кулагин находился поблизости. Но со сменой его предпочтений, ее дружелюбие возвращалось, и мы общались, словно перерыва и не было.

Юлю эта ситуация сильно забавляла, и она шутливо делала ставки на то, сколько продлится «молчанка» Лены в очередной раз. Последний период оказался самым коротким, но лишь благодаря стечению обстоятельств, которые свели Егора с Леной в ночном клубе. Тимирязева «оторвалась» со своим «принцем» и спешила поделиться всеми подробностями с нами…

Время было безжалостно ко мне, и полтора часа пролетели как один миг. Я сильно нервничала, и беспокойство усилилось, когда я увидела, сколько студентов будут принимать участие в конференции. Семнадцать человек. Среди них и гуманитарии, и представители точных и естественных наук. У каждого интеллект читался в глазах, и я вдруг почувствовала себя глупой и несмышленой девчонкой, заблудившейся в коридорах, и не понимающей, как сюда попала и с какой целью. Это ощущение возросло, когда стала слушать выступления этих студентов в актовом зале.

Я вышла читать свой доклад седьмой по счету. Так выпал жребий, и я надеялась, это число станет для меня счастливым. Трибуна стояла на сцене и с высоты актовый зал выглядел намного внушительнее. Пришли не только студенты и преподаватели, но и сторонние слушатели, которые решили поддержать своих друзей. Глаза присутствующих обращены на меня, и это никак не способствовало моему успокоению – руки тряслись, и в горле все пересохло. Стакан воды бы не помешал, но об этом никто не позаботился. Надо было подумать самой.

Прежде чем представиться и зачитать название своего доклада, я посмотрела на Шандора. Точно ища в нем поддержку. Он сидел в первом ряду, и я хорошо видела его глаза. Мы пришли в актовый зал раздельно, он не заговаривал со мной, и я не знала, как обратиться к нему первой. И в этом затишье я наиболее остро чувствовала свою вину. Как будто бы я воспользовалась его помощью в личных целях и снова отвернулась от него, побоявшись открыто поздороваться, когда мы встретились сегодня утром. Словно устыдившись его.

Неожиданно Шандор моргнул глазами, улыбнулся, прошептал одними губами: «Удачи» – и на душе сразу отлегло. Он не обижен на меня. И я дала себе установку обязательно подойти к нему после конференции и еще раз поблагодарить за помощь и эту негласную поддержку.

Я начала прочтение своего доклада тихо, с волнением в голосе, часто подсматривала в свои записи, боясь сбиться и потерять нить повествования, но постепенно взяла себя в руки и уже на третьей минуте вещала с чувством, с толком, с расстановкой. Я не смотрела на Шандора, чтобы не сбиться с настроя, увидев в его глазах оценку своего прочтения, но чувствовала, что он испепеляет меня своим взглядом. Я смотрела прямо перед собой, периодами посматривала на Дмитрия Сергеевича, который, конечно, тоже присутствовал в этом зале и сидел во втором ряду. Он и еще пару студентов задали мне несколько вопросов, я ответила, и только тогда взглянула на Шандора. Едва заметно он улыбнулся и поднял большой палец вверх. «Молодец!» – прочитала я по его губам. Он не стал задавать мне вопросы, и, если честно, это меня порадовало.

Закончив со своим докладом, я окончательно расслабилась и позволила себе следить за выступлениями остальных студентов без оценки степени их подготовленности, а просто наслаждаясь проделанной ими работой и восхищаясь их стремлением выразить свои мысли и мнение на широкую публику. С особым интересом я, конечно, отнеслась к докладу Шандора. Он был на высоте и по моей субъективной оценке на голову превосходил всех остальных. Я не слышала в его голосе волнения, он говорил уверенно и без заминок. Точно также ответил на вопросы, которые прозвучали от преподавателей, и был отпущен на свое место под бурные аплодисменты. Он вел себя как завсегдатай мероприятия и нисколько не смущался проявлению с нашей стороны таких благодарностей.

По окончании всех выступлений за кафедрой выступили преподаватели университета. Они отметили понравившиеся им доклады, похвалили за уникальность и актуальность выбранных тем, сделали свои замечания, подсказали, в каком направлении двигаться, развивая свою тему, изучение которой может быть продолжено в дипломной работе, и по итогу ими было принято решение опубликовать сборник наших докладов. Мы встретили последние слова аплодисментами. Лучшей оценки для наших стараний и не придумаешь.

Шандор задержался в актовом зале, вступив в диалог с Дмитрием Сергеевичем, и я решила подождать его в коридоре. Зал находился на самом верхнем этаже и за его дверями меня встретил лестничный пролет с высоким потолком и панорамными окнами. Я пристроилась около окна и выглянула на улицу. Дождь прекратился, но небо оставалось хмурым, деревья гнулись под порывами ветра, который – хотелось верить – несет перемену погоды.

Из актового зала вышел худощавый студент (кажется, он учился на пятом курсе), читавший доклад по ядерной физике, и, смахнув рукой мешавшие его глазам волосы, похвалил меня за выступление. Я немного растерялась от его комплимента, даже не сразу поняла, что его слова адресованы мне, но так как рядом больше никого не было, то приняла его похвалу на свой счет.

– Спасибо. Ваше выступление тоже было очень ярким. Желаю дальнейших успехов.

– Буду стараться. Меня зовут Аслан. А вы, насколько я помню, Елизавета?

– Верно. Ко мне можно на «ты».

– Хорошо. Ты кого-то ждешь?

– Своего одногруппника.

Молодой человек поравнялся со мной. Он был выше меня на полголовы, одет, как и многие выступавшие студенты, в черные брюки и белую рубашку, его черные отросшие волосы были небрежно распределены по всей голове, челка лезла в глаза, но внимание к себе привлекал его большой орлиный нос. Он выдавал в нем представителя кавказской национальности, что слышалось и в его легком акценте, и мысленно я пыталась угадать, к какому народу он принадлежит. Грузин? Армянин? Или кто-то из южных республик России?

– Это высокий темноволосый парень с хвостом? – спросил он.

– Да.

– Вижу его не в первый раз на конференциях.

– Он частый их участник.

– Ты встречаешься с ним?

Я снова растерялась. Вопрос прозвучал так поспешно за моим ответом, что выбил меня из колеи.

– Что ты имеешь в виду?

– Он твой парень?

– Нет, – сказала я. – Мы просто вместе учимся.

– Тогда могу я пригласить тебя в кафе? Отметим успешное окончание конференции.

Я вновь смутилась. В коридоре появился Шандор, а вместе с ним и Дмитрий Сергеевич. В руках Шандора его постоянный спутник – портфель, а у Короля – папка, в которой, как я подозревала, наши доклады. Мог ли Слобода с Дмитрием Сергеевичем услышать слова моего нового знакомого? Не громко ли он их произнес? В помещении других людей не было, и голоса звучали особенно звучно. Только бы они не подумали обо мне, как о какой-то ветренице, заводящей знакомства на лестничной клетке.

– Извини, но не можешь. У меня есть парень.

– Жаль… И завидую твоему парню.

Шандор стал спускаться с Королем по лестнице, они о чем-то продолжали разговаривать, Слобода поглядывал на моего собеседника, но что скрывалось за этим взглядом – разобрать не могла.

Мой новый знакомый, заметив, что я переключила свое внимание на спускавшихся по лестнице, поспешил откланяться, и я, бросив последний взгляд на него, вздохнула с облегчением. Он определенно мешал моим дальнейшим планам.

– Костолевская, – сказал Дмитрий Сергеевич, – примите мои поздравления в связи с дебютом на конференции. Я не сомневался в правильности принятого мною решения относительно вас.

Я бросила беглый взгляд на Шандора и улыбнулась.

– Спасибо, Дмитрий Сергеевич. Услышать комплимент из ваших уст вдвойне приятно.

Они поравнялись со мной на лестничном пролете. Дмитрий Сергеевич был среднего роста, но весьма статен и подтянут. Его осанке мог бы позавидовать любой танцор. Ему было лет пятьдесят, в уголках его небольших карих глаз виднелись морщинки, которые пробрались и на его лоб, темные виски уже тронула седина, но в целом он выглядел довольно молодо и привлекательно. Король всегда носил белые рубашки, галстук и классический черный (в данном случае на нем был именно этой расцветки) или темно-синий костюм, его туфли были начищены до блеска, и в этом мы усматривали полное соответствие его звучной фамилии. Она обязывала его соответствовать «статусу», и в этом он был непогрешим.

– Хотите поучаствовать еще раз? В мае будет конференция, посвященная Великой Отечественной войне. Мы с Юрой только что ее обсуждали.

– О, это так неожиданно, – растерялась я. – У меня есть время подумать?

– Да, еще неделя.

– Хорошо, спасибо за предложение.

– Вы знаете, где кафедра и как меня найти.

– Поняла. Буду иметь в виду.

– Вы извините, оставлю вас, – сказал Король.

И Дмитрий Сергеевич, пожав руку Слободе, довольно лихо сбежал по лестнице на третий этаж и скрылся за поворотом налево. Мы продолжали стоять в пролете.

– Ты кого-то ждешь? – спросил Шандор.

– Тебя.

– Тогда мы можем спуститься вниз…

– Конечно.

И мы неспешно пошли по лестнице до первого этажа.

– Ты разговаривала с Асланом…– сказал Шандор. – Ты его знаешь?

– Нет, я впервые его встретила сегодня. Он просто поделился со мной впечатлениями от конференции. Вы знакомы с ним?

– Поверхностно. Уже встречались раньше на подобном мероприятии.

– Ясно.

– А как твои впечатления?

– Я сильно переволновалась. Думаю, это было заметно.

– Немного, – согласился Шандор, – начала неубедительно, но потом справилась с эмоциями и закончила достойно. Должен признаться, для новичка ты выступила весьма недурно.

– Шандор, перестань, мне неловко выслушивать комплименты по этому поводу. Это не моя заслуга. Без тебя я бы не осилила доклад.

– Почему ты недооцениваешь себя?

– Потому что ты как никто знаешь, чего стоила моя работа до твоего участия в ней. Если честно, я сегодня чувствовала себя не в своей тарелке среди всех этих талантливых студентов.

– Это с непривычки. Поверь мне, твое выступление было достойным и весьма регламентированным. Ты раскрыла свою тему и не вышла за рамки отведенного времени. В этом не моя заслуга. А твоя. Я только пояснил, как писать, а остальное ты сделала сама. Ведь если бы то же самое тебе рассказал Дмитрий Сергеевич на своей консультации, разве бы ты считала, что твой доклад написал он?

Я улыбнулась.

– Хорошо, ты меня убедил. Я была неплоха.

– И очередное предложение Короля, лишнее тому подтверждение. Ты подумаешь над ним?

Перед моим взором возникла гора книг, журналов и газет, которые я пролистываю в поисках нужной информации по заданной теме. Великая Отечественная война… О чем я могу рассказать? О каком-то подвиге? О какой-то битве? Что нового я привнесу в общеизвестные факты? Чем смогу удивить? Этого я не знала. Но зато ясно видела очередные сложности с формированием текста доклада, определением концепции и подведением итогов по продленной работе. Снова упускаю какие-то важные детали, и предложения кажутся сумбурными и не связанными между собой. Хочу ли я повторить свои мучения? Ответ очевиден.

– Больше, чем уверена, что откажусь, – сказала я.

Мы спустились до второго этажа, и здесь Шандор остановился. Мне пришлось последовать его примеру.

– Почему, Лизавета?

– Пожалуйста, не называй меня этим именем. Оно звучит странно и… старомодно.

Шандор насмешливо улыбнулся:

– А мне кажется, Лизавета звучит гораздо… нежнее, чем просто Лиза.

Я растерялась от его слов. Нежнее? Чей слух он услаждает таким произношением? Мой… или свой? Но нет, заподозрить его в романтическом отношении ко мне, это чересчур. Уж я-то знаю взгляды увлеченных мною парней. У Шандора таких я не замечала. Но бог с ним! Пусть зовет, как ему хочется. Возможно, так оно звучит на цыганский лад, и такое произношение ему ближе.

– Извини, – сказала я, – мы отвлеклись, о чем мы говорили?

– Я спросил, почему ты склонна отказаться от выступления на следующей конференции?

– У меня еще пару работ не написано. Нужно заняться ими. Но и это не главная причина… Шандор, я не уверена, что справлюсь с новым докладом. Это очень ответственный и кропотливый труд, в чем я убедилась на первом опыте, боюсь, что снова попаду в тупик и не смогу верно сформулировать свои мысли. Я говорила, у меня с этим сложности.

– Я могу помочь.

Мне было приятно слышать такие слова, ради них можно было бы даже рискнуть. И снова окунуться в общение с ним, узнать тайны, которые он скрыл вчера. Но как бы ни было велико мое желание использовать учебу в личных целях, я не считала, что это честно.

– Зачем тебе это? – спросила я.

– Я всегда за развитие и стремление добиться большего. Если для твоих достижений требуется моя помощь, я готов ее оказать. Постепенно ты научишься находить главное и размышлять самостоятельно. И дипломный проект станет для тебя посильной задачей.

– Шандор, на мой взгляд… и думаю, ты с ним согласишься, написание доклада для конференции – это все-таки индивидуальная работа, с консультацией научного руководителя, но преимущественно самостоятельная. И пользуясь твоей помощью, я будто бы прибегаю к обману.

Я снова стала спускаться по лестнице, и Шандор пошел следом.

– Конечно, – продолжила я, – было интересно попробовать себя в чем-то новом, но мне кажется, я все-таки не готова к такому уровню.

– У тебя кто-нибудь принимал участие в Великой Отечественной войне?

– Можно сказать, что нет. Мои деды по обеим родительским линиям были малы, чтобы идти на фронт, на войну мобилизовали только одного прадеда, по отцу, но до фронта он не добрался, потому что его поезд подбили немцы. А второй прадед, по маминой линии, погиб еще в 1940 году.

– А в оккупации кто-то был?

– Нет, моя прабабушка с двумя маленькими детьми, как началась война переехала к родственникам на Урал. А семья моего отца переехала в Краснодар уже после войны. В нашей семье не было никого, кто бы находился в городе в военные годы.

Я посмотрела на Шандора.

– Думаешь, если бы мои деды воевали, мне было бы проще подготовить доклад?

– Конечно. Можно было бы поднять домашние архивы, записать какие-то воспоминания.

– Ты прав. Но увы. А у тебя кто-то воевал?

– Да, но преимущественно мой доклад… как ты понимаешь, я буду участвовать в конференции, будет посвящен не семейным архивам, а несколько иным событиям. Хотя о своем прадеде я тоже немного расскажу.

– Любопытно тебя послушать. Я могу быть слушателем на конференции?

– Да.

Мы перешли на последнюю лестницу, за ней только гардероб и выход на улицу. И мне снова не хотелось с ним расставаться. Я стала судорожно соображать, как оттянуть минуту разлуки. Ведь я не знала, что снова ждет нас завтра. Продолжим ли мы это общение?

– Шандор, что ты писал вчера в библиотеке? Твоя тема на конференции не была связана с тем, что я видела накануне…

Он насмешливо улыбнулся. Я смутилась. Я будто подглядывала за ним.

– Прости, я обратила внимание на книги, что лежали на твоем столе.

– Я писал не для себя.

– А для кого?

– Иногда я подрабатываю на написании курсовых работ и рефератов.

Я даже остановилась.

– Ты пишешь кому-то из наших одногруппников?

– Не только. Для младших курсов тоже.

Шандор остановился на две ступени ниже и обернулся ко мне. Мы стали почти одного роста, и я смогла отчетливее увидеть его черные глаза, в которых практически не замечала зрачков.

– Тебе за это платят?

– Да.

– А как ты к этому пришел?

– Однажды я увидел на стенде нашего факультета объявление, написанное каким-то студентом, в котором говорилось, что он пишет рефераты, курсовые, доклады и просит обращаться по такому-то адресу. Объявление провисело на доске недолго, кто-то из деканата его быстро снял и выбросил, но я успел его увидеть. И воодушевился этой идеей. Написал свое объявление и повесил его на доске объявлений в общежитии. Так у меня появились первые клиенты.

Я восхитилась его предпринимательской жилкой и снова тронулась в путь. Мы дошли до гардероба и пока одевались, я поинтересовалась, кому в нашей группе он писал такие работы. Он назвал мне список из трех человек, и в их числе оказался Кулагин.

– Егор? Он никогда не говорил об этом.

– Думаю, об этом не принято говорить. Все должно выглядеть, будто это его работа.

– Так я должна тебе денег?

– За что?

– За мой доклад.

– Ты написала его сама.

– А консультации у тебя бесплатные?

– Мне не доводилось проводить их раньше. Но теперь я об этом задумаюсь.

Мы посмеялись. Я снова чувствовала, как с ним легко общаться. Словно мы знали друг друга много лет.

Я надела плащ, завязала пояс и присмотрелась к окнам, пытаясь понять, не пошел ли снова дождь. Шандор набросил свою куртку, но не стал ее застегивать. Помимо портфеля в его руке оказался пакет, и он посчитал нужным прокомментировать его наличие:

– Сегодня я с зонтом.

Я улыбнулась, и мы пошли на выход. По-прежнему было пасмурно, дул ветер, но местами я замечала голубые проблески неба. Вероятно, вечером оно прояснится, и завтра нас ждет солнечная погода. Во всяком случае, я на нее рассчитывала.

Мы оказались за воротами университета. Перед нами дорога, и вдоль проезжей части росли платаны. На них появились листья, и их сочная окраска добавляла яркого цвета хмурой погоде, поднимая настроение. Дальше наши пути с Шандором расходились. Но я поторопилась задержать его еще на несколько слов:

– Ты живешь недалеко отсюда?

– Да, вот мой дом.

Он указал на другую сторону улицы, где между двумя домами, стоящими к нам фасадом, я заметила еще один пятиэтажный корпус, расположенный торцом.

– О, так близко. А мне туда, на остановку.

Я указала направо от себя. В душе теплилась надежда, что он предложит меня проводить, и тогда мы сможем продолжить разговор, но он только кивнул, соглашаясь с моими словами, и ничего не сказал. Мне не хотелось заканчивать встречу неопределенностью, и я стала судорожно соображать, чем его можно завлечь, чтобы закрепить наши дружеские отношения.

– Шандор, как ты смотришь на то, чтобы куда-нибудь сходить? – выпалила я.

Он пристально посмотрел в мои глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– В кино… в театр… или… что ты предпочитаешь?

– С кем?

– Ты и я, вдвоем.

– Зачем?

Его брови сошлись на переносице, и в голосе я услышала жесткие нотки.

– Просто… по-дружески…

Но вдруг я вспомнила, как накануне корила себя за расточительство, к которому принудила Шандора, и поспешила поправить себя:

– Или в парк… или сквер. Просто погулять на свежем воздухе… пообщаться.

Он продолжал смотреть на меня хмуро и напряженно. Взглядом пробежался по всему моему телу, и затем снова посмотрел в мои глаза. Мне стало неуютно, и я испуганно потупила взор. Что я снова сказала не так? Почему он так осуждающе на меня смотрит, будто я предложила ему что-то непристойное? Вот бы отмотать пленку назад и отказаться от своих слов, но, к сожалению, я не обладала этими фантастическими способностями, и стала выкручиваться из ситуации, причину возникновения конфликта в которой не понимала.

– Прости, – подняв на него глаза, сказала я, – я снова навязываюсь.

– Нет, дело не в этом. Просто… я не могу. Спасибо за предложение, но не могу.

– Не можешь сегодня или вообще? Мы можем завтра… В любой удобный день, когда…

– Нет, – твердо произнес Шандор, – ни сегодня, ни завтра… ни в этой жизни… Прости…

И он резко развернулся и пошел к пешеходному переходу, едва не сбив с ног женщину, которая оказалась на его пути. Он извинился перед ней, и поспешил дальше.

Я с недоумением следила за его удаляющейся фигурой. Что я снова сделала не так? Почему его ответ был таким категоричным? Чего он испугался? Ведь он сам вызвался мне помочь с очередным докладом, значит, не против общения со мной. Отчего обычная прогулка вызвала такой резонанс? Или он склонен общаться только в рамках учебы? Почему? И тут меня осенила догадка – у него есть девушка. Но почему он открыто об этом не сказал? Я бы поняла. И хоть я не намеревалась стать ему кем-то больше, чем друг, мне бы тоже не понравилось, если бы мой парень гулял с другой девушкой в свободное от учебы время. Нет, здесь что-то другое. Но узнаю ли я что? Ответы на эти и другие вопросы снова откладывались. И мне ничего не оставалось, как дойти до своей остановки и поехать домой.

Глава третья

На выходных я встретила в подъезде нашу соседку тетю Валю. На вид ей лет шестьдесят, и сколько себя помню, она всегда жила в нашем доме. Это пышнотелая женщина с двойным подбородком и бородавкой на носу, большими круглыми глазами и высокими как будто удивленными бровями очень добродушная и с детства проявляет ко мне симпатию. Своих дочерей у нее не было, только сыновья, и я ни раз слышала, как повезло моим родителям, что у них такая славная девочка.

Отец тети Вали был ветераном войны, прошел ее от начала и до конца, принимал участие в битве за Днепр, дважды был ранен, но снова возвращался на фронт, получил множество наград и медалей. После войны числился без вести пропавшим, но в июне сорок пятого вернулся домой, и тетя Валя, будучи семилетней девочкой, очень хорошо запомнила этот момент. Как ее мать плакала на груди отца, как он прижимал жену к своему сердцу и осыпал макушку горячими поцелуями, как она сама смотрела на него, не веря своим глазам и не решаясь приблизиться. Она боялась, что это мираж, и стоит сделать хоть шаг навстречу, видение исчезнет, и рядом окажется только унылая, серая, исхудавшая мать и уголек ее глаз с выжженным взглядом пролитых слез. У всех детей в доме отцы погибли на войне, и она тоже была в их числе. Но вот он стоял перед ней живой, покалеченный, но – живой, и она впервые узнала, что такое настоящее счастье. И мама плачет не от горя. И в доме, хоть и инвалид с одной рукой, но все-таки живой отец. И она больше не сирота.

Тетя Валя им гордится, и с трепетом рассматривает и изучает его медали, которые он ежегодно надевает себе на грудь, празднуя День Победы. Она знает, за что отец их получил, после какого сражения, и кто ему вручил эту награду. Он говорит о войне лишь раз в год, на 9 Мая, в другие дни делится воспоминаниями неохотно, желает все забыть. Особенно как гибли его товарищи, с которыми он воевал плечом к плечу и без которых этот день был бы невозможен.

Ее мать хранит его письма с фронта долгие годы, и после его смерти, на тридцатую годовщину окончания войны передает их издательству, чтобы те напечатали их в своей газете. Тетя Валя трепетно относится к этой публикации, держит ее в особой коробке, и на 9 Мая перечитывает отцовские письма, вспоминает его рассказы, больше пронизанные человеческими чувствами – дружбой, взаимопомощью, состраданием, – нежели боевыми действиями. И в том, что мне доводилось от нее слышать, я чувствую героизм русского народа, гордость за нашу страну, за силу и отвагу наших солдат.

И встретив ее в эти дни, я вдруг вспомнила про ее отца и конференцию, посвященную Великой Отечественной войне. А что если мне принять участие в ней и рассказать о подвигах не своих дедов, воспользоваться архивами не из своих семейных альбомов, а поведать историю отца моей соседки? Ведь и материал для этого у меня есть. Он бережно хранится в воспоминаниях и коробках тети Вали. Если к ним присовокупить информацию из книг по сражениям, в которых участвовал ее отец, то это подойдет для целого доклада. И все кажется так легко. Даже без помощи Шандора. И так реально.

Мы ехали вместе с тетей Валей в лифте, и я заговорила с ней о ее здоровье. Она как обычно стала жаловаться на свой варикоз, на отечность и тяжесть в ногах, на усталость к концу дня. Врачи ей рекомендовали носить компрессионные чулки и сесть на диету. Но чулки ей особо не помогали, а для диеты не хватало силы воли. Я сказала ей пару ободряющих фраз, порекомендовала добавить в свой рацион больше фруктов, после чего спросила ее о семье. Дочерей у нее не было, но были внучки. И они часто навещали свою бабушку. Она рассказала мне об их последних проказах, и мы вместе посмеялись над детскими шалостями, за которыми я вспомнила и собственные.

Наше общение не уложилось в те несколько секунд, за которые мы проехали до пятого этажа, а мы продолжили разговор около наших дверей. В нашем подъезде не так давно сделали косметический ремонт, и вместо облезших бирюзово-грязных стен с надписями и рисунками, оставленными нерадивыми подростками, на выходе из лифта нас встретили наполовину выкрашенные в ярко-зеленый цвет стены. На потолке заменили лампы, и теперь в темное время суток нам не приходилось добираться до двери на ощупь.

– А как с учебой дела? На каком ты курсе?

– Четвертый заканчиваю. На днях выступала на конференции. Еще в одной предложили поучаствовать. Посвященной Великой Отечественной войне.

– О как! Что будешь готовить?

– Пока не знаю. Вам известно, героев у нас в семье нет, рассказать не о ком.

– А надо рассказать о каком-то герое?

– Необязательно. Можно о каком-то сражении, поделиться воспоминаниями участников этой битвы. Все в этом духе.

Я внимательно следила за тетей Валей. Предложит ли она мне выступить с докладом о ее отце? Или мне все-таки надо попросить разрешения?

– А где будешь выступать?

– В университете. Это внутри вузовская конференция.

– Хочешь рассказать о моем отце? Я дам тебе его письма, вырезки из газеты. За чаем можем поговорить о том, что рассказывал мне папа.

– Это было бы здорово. Вы уже много мне рассказывали о нем, но если повторитесь, буду вам благодарна.

Она протянула руку и взяла меня за запястье.

– Ты тогда забегай, как будешь свободна.

– Хорошо. Обязательно. Спасибо большое.

– Тебе спасибо. Я думаю, о таких вещах нужно рассказывать, чтобы память о тех событиях оставалась с нами дольше.

На следующий день я оставила заявку на участие в конференции на кафедре истории. Дмитрий Сергеевич просиял в ответ, коротко описал требования к докладу, выслушал мои соображения по теме будущей работы и одобрил мой предварительный план. Также дал пару рекомендаций, как сделать его наиболее ярким. Я тут же записала их на своих черновиках, чтобы не забыть, и обратилась с просьбой, не говорить ничего о моем участии Слободе. Пояснила, что хочу сделать ему сюрприз. Король обещал держать все в тайне, но заподозрил меня в романтических чувствах к Шандору – его насмешливый взгляд и фраза: «Ох, молодежь!» говорили именно об этом.

В коридоре меня ждала Юля. Я отправила ее вниз до гардероба, но она не ушла. Она не понимала моего интереса к кафедре истории, и мне пришлось поделиться с ней своими планами, что вызвало у нее еще большее недоумение.

– Что ты собралась сделать?!

– Буду участвовать еще в одной конференции.

– Ты ли это?

– Как видишь я. Пойдем домой.

Я потянула ее на выход к лестнице.

– Погоди, Лиза. Что происходит?

Она схватила меня за запястье и вынудила остановиться. Заглянула в мои глаза. Я видела любопытство и подозрительность в ее взгляде, граничащее с ощущением раскрытия какой-то тайны. Мы оказались на проходе и отступили к стене, чтобы не создавать помех.

– Что не так? – спросила я.

– Я знаю тебя сто лет, ты никогда не любила писать доклады. Откуда такие перемены?

– Ничего странного. Я попробовала себя в новом формате, и мне это понравилось. Это захватывает. Появляется уверенность в себе, в своих силах.

– Ты влюбилась?

Я рассмеялась. Ну вот, все довольно предсказуемо. Как после этого что-то рассказывать Юле? Ей кругом мерещится любовь.

– Юля, когда люди влюбляются, они, наоборот, «забивают» на учебу и летают где-то в облаках?

– Пожалуй, соглашусь. Но ты у нас уникальная личность. Может, у тебя все наоборот?

– Чем же я уникальна?

– Тем, что тебе может понравиться умный занудный тип, который не прочь поговорить о высоком. А конференция – это сборище умников и зануд. Ты уже познакомилась с таким на конференции? Из-за него ты снова хочешь участвовать?

Я освободилась из рук Юли. На первом курсе она заподозрила меня в неравнодушии к Слободе, когда я выразила восторг его уму и грамотности, и мне пришлось оправдываться, что никаких романтических чувств к нему я не испытываю. После этого я стала восхищаться им втайне от подруги, и ни слова не сказала ей о нашей встрече в библиотеке, и тем более о том, что последовало дальше. Не собиралась я открываться ей и сейчас. Она снова вообразит, что я влюбилась в Слободу, и не дай боже ее подозрения дойдут до него. С ним и так нелегко в общении, и не хотелось бы усугублять его настороженность домыслами подруги.

– Пойдем домой, – сказала я. – Я жутко хочу есть.

Я повернулась и пошла к лестнице. Подозрения Юли меня изрядно веселили. Нельзя сказать, чтобы она совсем шла в неверном направлении, повод моим стремлениям, разумеется, был, но точно не связанный с влюбленностью. Но разве Юля поверит, что мной движет только желание дружбы? Тем более сейчас, когда ее воображение разыгралось пуще прежнего.

– Лиза, мы же подруги. Поделись со мной, что творится в твоей голове?

– Юля, я поделилась, а ты мне не веришь.

– Потому что я тебя слишком хорошо знаю.

– Мне интересна тема Великой Отечественной войны, поэтому хочу участвовать. И моя соседка меня поддержала. Это хороший повод рассказать о подвигах ее отца. Возможно, меня напечатают в сборнике, и я подарю его ей. Тете Вале будет приятно.

Мы спустились вниз в фойе и подошли к гардеробу. Женщина, здесь работавшая, едва справлялась с потоком студентов, пришедших одеваться. Она подала какому-то парню чужую куртку, и он возмутился ее оплошности. Он стал описывать, как выглядит его куртка, а мы тем временем замерли в очереди, потому что ни он сам, ни гардеробщица не помнили, какие цифры были на его номерке. В итоге она пошла искать куртку, соответствующую описанию, в ту сторону, откуда принесла чужую вещь.

– Ах! – воскликнула Юля. – Я поняла!

Сразу несколько человек обернулись в нашу сторону. Юля, сообразив, что привлекла лишнее внимание, оттащила меня от раздевалки, и так, чтобы никто не слышал, спросила:

– Ты влюбилась в Дмитрия Сергеевича?!

Я пару секунд смотрела в ее глаза, переваривая вопрос и серьезность, с какой она его задала, а потом прыснула со смеху.

– Что смешного? Разве так не бывает? Студентки часто влюбляются в своих преподавателей. А Дмитрий Сергеевич очень импозантный мужчина, да еще с такой фамилией.

– Юля, он старше моего отца, как ты могла такое подумать?

– Ну, знаешь, тех, кто младше твоего отца, ты тоже не особо жалуешь.

В этот момент к раздевалке подошел Аслан с двумя другими парнями и заметил меня.

– Лиза, привет. Как дела?

Юля отпустила мою руку и с любопытством посмотрела на молодого человека. Затем перевела взгляд на меня, и стала пытливо искать признаки волнения в моих глазах.

– Привет, Аслан. Все отлично.

– Слышал, у вашего факультета будет еще одна конференция, ты будешь участвовать?

– Возможно. Я еще думаю.

– В любом случае, желаю удачи.

– Спасибо.

Очередь вновь стала двигаться. Аслан забрал свою куртку и двинулся на выход. Юля приподняла брови, ожидая моих комментариев.

– Это физик. Он участвовал в прошлой конференции. Это все.

Юля продолжала молчать и пытливо смотреть на меня.

– Хорошо, – сказала я, – он предлагал сходить с ним в кафе, я отказалась. Сказала, у меня есть парень.

– И кто этот парень?

– Кроме Марка никого у меня нет, а про Марка ты все знаешь. Я так говорю, чтобы не клеились.

Я подошла к гардеробу и протянула свой номерок.

– Можно мне прийти на конференцию и послушать, как ты выступаешь?

Я улыбнулась. Юля продолжала проявлять подозрительность. Ей захотелось лично убедиться в отсутствии романтических побуждений моим действиям. Ее присутствие не входило в мои планы, но отказать ей, означало подтвердить ее догадки. Но над решением этой проблемы я хотела подумать позднее.

Прошла неделя после конференции. Шандор вернулся в прежнее состояние – не замечал меня. Это и огорчало, и в то же время подстегивало к достижению поставленной цели. С предвкушением ждала конференции, представляя, как удивлю его своим присутствием на ней.

Я ходила в библиотеку, подбирала литературу к своему докладу, делала выдержки из нее. В один из вечеров наведалась в гости к тете Вале, принесла к ней булочки, которые испекла мама, мы выпили чай, и женщина снова поделилась своими воспоминаниями об отце, дала его письма и вырезки из газеты, я обещала вернуть все в целости и сохранности. Мною был составлен план доклада, уже вырисовывался определенный объем и последовательность изложения. Все складывалось так легко, что порой мне становилось страшно. А то ли я делаю? Отчего прежде у меня были трудности с письменными работами? Почему сейчас все так ясно и понятно? У меня был хороший учитель? Не исключено, ведь во многом я руководствовалась рекомендациями Шандора. И чтобы быть уверенной, что двигаюсь в верном направлении и мои переживания напрасны, я спешила сделать первые наброски доклада, и показать их Дмитрию Сергеевичу.

У нас закончилась одна лента, и в этой же аудитории мы ожидали начала следующей. Как и во всем университете стены кабинета были окрашены голубой краской, из окон на них отбрасывались тени деревьев, колыхавшихся на ветру, под ногами скрипел паркетный пол, а сидели мы за партами, к которым были приставлены скамейки со спинками.

Рядом со мной Юля Войнович, а перед нами расположились Лена с Егором. Денис Кравченко, еще один наш одногруппник, сидел на соседнем ряду и посмеивался над своим соседом Сашей Мигуновым, который уставился в свою тетрадь и лихорадочно бегал глазами по написанным в ней строчкам. Денис выдвинул предположение, что сегодня Саша падет «жертвой» Лисицкой, и поэтому он так пытливо теребит свою тетрадь, пытаясь подготовиться к занятию и выдержать натиск Екатерины Сергеевны хотя бы правильными ответами. Мы поддержали его смехом и тоже стали подтрунивать над Сашей.

Волнение Мигунова было понятно каждому в нашей группе. Лисицкая Екатерина Сергеевна, аспирантка, которая ведет у нас семинары по истории России. Она немногим старше нас, и как мы успели обнаружить, весьма неравнодушная к противоположному полу. Когда она задает вопросы по пройденному материалу парням, мы замечаем, как меняется ее тон и взгляд – она будто бы оценивает не только их подготовленность к занятию, но и способность выдержать ее очаровывающий натиск. Объекты ее внимания постоянно меняются, и каждый раз мы гадаем, кого она одарит своим томным взглядом на следующем семинаре.

Денис продолжал шутить, и я с любопытством поглядывала на Юлю, которая заливалась смехом над его шуточками и не скупилась на собственные. Эти двое всегда были душой любой компании, и я гордилась тем, что могла назвать их своими друзьями. Внешне Денис напоминал богатыря из русских народных сказок, был рыхлого, но не толстого телосложения, очень активен и легок на подъем. Его оттопыренные уши, длинный крупный нос, карие круглые глаза и обаятельная улыбка не могли оставить никого равнодушными. И именно такого человека я называла харизматичным.

Я помню, как после первого курса мы ездили на ознакомительную практику на раскопки, и там Денис проявил себя во всей красе, играя у вечерних костров на гитаре и напевая походные песни. Мы отмечали у него приятный баритон и часто позволяли ему исполнять песни сольно, не желая портить звучание его голоса своим не идеальным вокалом. Денис нравился мне тем, что был простым парнем и легко находил способы поддержки в трудную минуту. Особенно она была полезна перед сдачей экзамена. Его ободряющие речи, часто сопровождаемые юмором, помогали расслабиться и настроиться на позитив.

Денис отличался отзывчивостью и добротой и первым реагировал на все просьбы Юли, связанные с выходными мероприятиями. Можно сказать, он был вторым старостой в группе, помогая Юле в решении организационных вопросов по проведению досуга, и она была благодарна ему за такую помощь. С чем это связано я поняла лишь спустя два года, когда моя подруга рассталась с Петром.

Денис заметил перемены в настроении Юли в начале третьего курса и поинтересовался у меня, в чем причина ее грусти и отрешенности, не случилось ли какой беды с ней летом. Юля не афишировала своего расставания с Петей, и я не знала, имею ли права выдавать ее секреты, но будь я на ее месте, мне бы не хотелось, чтобы о моих невзгодах подруга делилась с другими людьми. Поэтому я только сказала Денису, что Юля переживает нелегкий период в своей жизни, и лучше не пытаться выяснить, что ее печалит, а помочь выйти из этого состояния известными ему методами – шутками, помощью и поддержкой. Денис больше ни о чем не спрашивал, и я решила, он затаил на меня обиду за недоверие, но я не нашла этому подтверждения. Напротив, он последовал моему совету и окружил Юлю своей заботой и вниманием. Он практически стал ее тенью, и я поняла, что он в нее влюблен. И вероятно, не первый год.

Я наблюдала за ними несколько месяцев, особенно за Юлей, и мне показалось, благодаря ему она вернулась в свое былое расположение духа. Я думала, она ответила на его чувства. Но подруга не спешила поделиться со мной своими переживаниями, и тогда я сама заговорила с ней об этом. Впервые Юля с трудом находила слова для объяснения тому, что происходит. Она знала, что Денис в нее влюблен, о чем ей открыто признался, но ее сердце оставалось глухо на взаимность, и от этого она испытывала стыд и досаду. Ей было горько причинять ему боль своим отказом, ведь он так много для нее делал, но строить отношения на благодарности она тоже не хотела, считала, что это нечестно и неправильно.

Насколько ранило Дениса Юлино решение нам неизвестно. Внешне он никак не проявлял своей обиды и печали, сохраняя к ней теплое дружеское расположение, и никто посторонний даже не догадывался, какие реальные чувства он испытывал к моей подруге. Но остальные два года я очень надеялась, что Юля все же разглядит в Денисе достоинства, которых нет в других парнях, и ответит на его любовь. Но пока этого не случилось. А мне так хотелось этого союза двух близких мне людей!

Вдруг Егор встал и на всю аудиторию предложил:

– Дорогие одногруппники, а не пойти ли нам завтра в кино?

Ребята, словно только и ждали такого предложения, воодушевились и стали спрашивать Егора, что идет в кинотеатрах. Из фильмов, заслуживающих внимания, оказалось только два – историческая мелодрама и триллер. Ребята оживились и поддержали идею Егора, но мнения разделились. Девчонки преимущественно хотели пойти на мелодраму, а парни на триллер. И только Шандор оставался безучастным, уткнувшись в свою тетрадь. Как обычно, он сидел на последней парте около окна.

– Лиз, ты со мной? – вновь опустившись на скамью, спросил Егор.

Со мной?! Куда его опять понесло?

– Тебе мало компании остальных? У меня другие планы на выходные.

– Да брось, скоро начнется сессия и некогда будет по кино ходить. Соглашайся. Разве ты не в восторге от «сопливых» мелодрам?

Я поморщила нос.

– Я не очень люблю кино. Театр мне нравится больше. Действия в нем происходят здесь и сейчас, и это я считаю наиболее ценным.

– Хорошо. Я пойду с тобой в театр, если ты сходишь со мной в кино. Только выбери жанр.

– Эй, – помахала между нами Лена, сжимая скулы, – мы вам не мешаем? Идем в кино или нет?

Ребята стали всерьез обсуждать выход в кино, рассуждая, в какой конкретно день, и на какой сеанс лучше пойти.

Я посмотрела на Шандора. Казалось, он не видел и не слышал нас, находясь в другом, параллельном мире. Такой одинокий… В стороне ото всех, точно изгой. Почему так? Разве ему, умному и красноречивому парню, не хочется присоединиться к нам и поучаствовать в этой дискуссии? Предложить что-то свое, более культурное и увлекательное, чем кино?

Я вспомнила, как он отреагировал на мое предложение неделю назад. «…ни сегодня, ни завтра… ни в этой жизни…» Нет, кино это последнее, что может его заинтересовать. Или дело не в кино, а в компании?

– Лиз! – услышала я Егора.

Вероятно, он не в первый раз позвал меня, а я не откликалась, и он обратился уже громче.

– Что ты выбираешь – мелодраму или триллер?

– Кто сказал, что я иду в кино? Я не хочу.

– Ну нет, – протянул Кулагин, – у нас разделились голоса, не хватает твоего. Он решающий.

– Неужели та часть, что выбрала триллер, пойдет на мелодраму, если мой выбор склонится в сторону мелодрамы? И наоборот? Не лучше ли выбрать тот жанр, который понравится всем?

– Ничего интересного кроме этих двух фильмов сейчас нет, – подвел итог Егор.

– Я выбираю мелодраму, но сама не пойду.

Мой голос не оказался решающим, потому что половина ребят отказалась идти на мелодраму, и поэтому голосование не имело смысла.

Егор предложил Юле пересесть на переднюю парту, а сам занял ее место. И сел так близко ко мне, что одна его нога едва ли не обнимала мою.

– Лиз, ты разобьешь мне сердце, если не пойдешь.

О, нет, началось… Лена отвернулась, и я поняла, что снова началась «молчанка». Юля, делай ставки.

– Кулагин, прекрати, я не хочу в кино.

– Может быть, ты не хочешь идти со всеми? Пошли только со мной.

Правая рука Егора скользнула по скамейке за моей спиной.

– О боже, как ты догадался? – подыграла я ему.

Боковым зрением я уловила взгляд Шандора в нашу сторону. Лишь мимолетный, как будто бы случайный. Что привлекло его? Отчего выражение его лица сделалось более жестким? Ему не понравилось, что Егор сидит так близко ко мне, почти обнимает (я чувствовала, как его рука ненавязчиво поглаживает мою спину)? Ревнует? Но – нет. Слишком самонадеянно думать, что Шандора волнует кто-то больше его книжек и тетрадок.

Егор продолжал настаивать на своем, и я молилась, чтобы Лисицкая скорее вошла в кабинет. Кулагин становился чересчур назойливым.

– Хорошо, я пойду в кино. На любой сеанс, только давай оставим эту тему.

– Отлично!

Егор выкрикнул так громко, что все обернулись к нему. Даже Шандор поднял глаза.

– Она согласилась! Я самый счастливый человек на свете!

В конце концов, мы пошли на мелодраму. То была суббота, 28 апреля. Нас собралось 15 человек из 23 возможных, и этой дружной компанией, состоящей в основном из девчонок, мы вошли в кинотеатр. Всем мест в одном ряду не нашлось, и мы разбрелись по залу.

Разумеется, Егор выбрал место рядом со мной. Хорошо, что не в последнем ряду. Он купил попкорн (причем, один на двоих), газированную воду, и мы расположились в центре зала. Позади нас места заняли Лена, Юля, Анжела и Таня, и соседство с ними меня порадовало. Чересчур навязчивым становился Егор в последнее время, его шутки плоскими, а вольность рук выходила за рамки дружеских пожатий. Я устала от флирта, пустая никчемная болтовня вызывала скуку, и я мечтала насытить свою жизнь новыми и увлекательными событиями.

Кулагин сделал все, чтобы я пожалела о своем решении. Весь сеанс он отпускал сальные шуточки, мурлыкал мне в ухо банальные комплименты, и однажды я ощутила его губы на своей шее. Его поведение меня раздражало, и пару раз я порывалась уйти, но Егор был начеку и не позволил. Он демонстрировал жестами, что «больше не будет так себя вести», и на какое-то время действительно оставлял меня в покое, но вскоре забывался, и все повторялось заново. Никогда три часа, проведенных в его компании, не казались мне такими долгими, как сегодня.

Когда фильм закончился, я оказалась первой, кто мчался на выход. Егор предложил подвезти меня, но я отказалась. Он стал мне неприятен, и я, не очень деликатно с ним попрощавшись, поспешила с Юлей на автобусную остановку.

Она пыталась шутить, сравнивая меня с Золушкой, бегущей с бала, но я была не в том настроении, чтобы воспринять ее юмор, а потому тему с Егором мы закрыли. И я рассчитывала – навсегда.

Когда я говорила Егору, что в субботу у меня есть другие планы, я не лукавила. Действительно, дома намечалось праздничное мероприятие по случаю дня рождения моего отца. Мама со «скрипом» отпустила меня в кино. Ей требовалась моя помощь в накрытии стола. Чтобы хоть как-то сгладить свое отсутствие, я помогла ей приготовить пару салатов с вечера. Отец накануне замариновал мясо, и едва я поднялась на пятый этаж, как меня встретил аромат специй и приправ, заставивший жалобно заурчать мой проголодавшийся желудок.

Я заскочила домой и включила в коридоре свет.

– Мама, папа, я дома.

На голос из кухни вышел отец. Он уже принарядился, но, чтобы не испачкаться, надел на себя один из маминых фартуков. На нем светло-серые брюки и белая рубашка, идеально отутюженные маминой рукой и превосходно сидевшие на его фигуре. Накануне отец постригся и с коротко выстриженными висками выглядел моложе своих пятидесяти лет. Я бы не дала ему больше сорока пяти. Даже несмотря на морщины, которые появлялись на его лице во время улыбки. Возможно, его моложавости способствовали светлые волосы, в которых едва замечалась седина, и отсутствие лишних килограммов в теле. Для меня он был самым красивым мужчиной в расцвете лет, и я с гордостью выслушивала комплименты в свой адрес, когда мне говорили, что я как две капли воды похожа на своего отца. У него были тот же широкий лоб, те же голубые глаза, тот же небольшой вздернутый нос, те же губы, что и у меня. Даже улыбка мне досталась от него. Он был чуть выше среднего роста, коренастого телосложения, и с мягким тембром голоса, который так убаюкивал меня в детстве.

– Как кино? – спросил отец.

– Сюжет затянувшийся, можно было бы уложить его и в полтора часа.

Отец улыбнулся. Я поцеловала его в гладко выбритую щеку, еще раз поздравила и извинилась за свое отсутствие.

– Все хорошо. Мы справились и без тебя.

На торцевом стеллаже шкафа зазвонил телефон, и отец взял трубку. Кто-то из коллег позвонил, чтобы его поздравить, и он рассыпался в благодарностях за теплые слова, звучащие на другом конце провода.

В гости к нам были приглашены Марина Федоровна, подруга мамы, ее сын Марк Савельев, за которого мама не переставала меня сватать, пару друзей и коллег отца, а также наши соседи с четвертого этажа, с которыми родители дружили много лет.

Мама и Марина Федоровна познакомились на пятом курсе института, когда тетя Марина вышла из академического отпуска, в котором находилась два года по причине рождения сына, а мама только родила меня. И так как у обеих были дети, то они быстро нашли общий язык. Помогал этому сближению и мой отец, потому что был педиатром, и стал личным врачом не только для меня, но и для Марка.

Наше общение с Марком началось в те далекие дни, когда я была совсем крохой, и первые семь лет своей жизни я считала его своим братом. Не родным, конечно. Двоюродным. А наши мамы родные сестры. Мы постоянно были вместе, и это казалось естественным. О том, что мы не родственники я узнала незадолго до своего семилетия, когда подслушала разговор наших матушек, мечтавших, чтобы однажды мы поженились. Я вышла к ним из укрытия с вопросом о возможности такого союза между близкими родственниками, и тогда они объяснили, что Марк мне не брат, а просто друг и ничто не препятствует нашему браку, когда мы станем взрослыми. В нашей с Марком жизни после этого ничего не изменилось, но ко мне закралась грусть от услышанного. Словно я потеряла брата.

И после этого я стала просить у родителей братика или сестричку, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту в семейной ячейке. Они улыбались и говорили, что просят аиста выполнить мою просьбу, но прошли годы, а я так и осталась единственным ребенком в нашей семье. Я смирилась с такой судьбой и даже стала радоваться, что одна у родителей. Я уже не представляла, как смогла бы делить их любовь с другими детьми.

В детстве я посещала много разных кружков, в их числе рисование, плавание, французский язык, но дольше всего я задержалась на танцах. И туда нас отдали вместе с Марком. Мне было тогда одиннадцать лет, Марку тринадцать. Чтобы добиться каких-то результатов в этом виде, нужно начинать заниматься бальными танцами еще в детском саду, а мы пришли довольно поздно. Больших достижений за нами не числилось. Мы ездили на танцевальные конкурсы, побывали за границей, но победителями никогда не были. Мы не расстраивались по этому поводу, получая удовольствие от самих танцев, а не от их результатов.

Я училась на втором курсе, когда Марк, будучи за рулем своей машины, попал в аварию. Мы сильно перепугались за него, но худшее, что с ним случилось, это перелом ноги. На пару месяцев он вышел из строя, а я не захотела менять партнера, и потому с танцами было покончено. Когда Марк встал на ноги, он предпринял попытку вернуться в танцы, но особого рвения не проявил, и тоже бросил их. Так эта страница жизни оказалась для нас перевернутой.

Мне было около шестнадцати лет, когда я впервые поцеловалась в губы, и моим учителем стал Марк. Савельевы пришли к нам в гости, и пока взрослые сидели за столом в зале, мы с Марком уединились в моей комнате. Разместившись на диване, мы болтали о новом увлечении Марка. Он встречался уже с третьей девушкой, и делал это втайне от своей мамы, которая велела ему не водить девиц домой. И о причине этого мы догадывались. Тетя Марина желала видеть в доме только меня. Но Марк все равно умудрялся приводить девушек к себе, пока мать отсутствовала.

Я просила Марка не делиться подробностями этих встреч, покрываясь красными пятнами от смущения. Эта дурацкая особенность моего организма забавляла Марка, и он нарочно смаковал каждую деталь. Тогда же он и поинтересовался, а было ли что-то у меня, и очень удивился, узнав, что я даже всерьез не целовалась.

– А тебе хочется попробовать? – был его вопрос.

– Хочется – не хочется, мне не с кем.

– А как же я?

– Ты мне как брат.

– Перестань. Мы оба знаем, что это не так. Никакого греха в этом нет.

– А как же твоя девушка? Что она скажет, узнав, что ты целуешься с другими?

– Мы ей не расскажем.

Марк плотнее придвинулся ко мне, одна его рука скользнула к моей шее.

– Давай я тебя научу. А то встретишь своего суженого, он начнет тебя целовать, а ты не знаешь, как ответить. Чтобы ему понравилось.

– Я думаю, мой суженый захочет сам меня всему научить.

Я попыталась высвободиться из рук Марка, но делала это не слишком уверенно и настойчиво. На самом деле мне было любопытно попробовать, но я бы скорее откусила себе язык, чем призналась в этом.

Губы Марка совсем близко с моими, я чувствую его дыхание.

– Нужно чуть-чуть приоткрыть рот, – сказал Марк, – и обхватить мою верхнюю или нижнюю губу.

Марк продемонстрировал то, о чем говорил. Он нежно захватил мою нижнюю губу и стал ее слегка засасывать. Аккуратно, будто пил воду через трубочку. Его губы мягкие и нежные. И так странно чувствовать их на своих губах… Он и раньше целовал меня коротким дружеским поцелуем, но вот так… по-взрослому… с почти братом…

Надо представить, что это не Марк, а кто-то другой. Но кто? Мне же никто не нравится. Воображать Юлиных ухажеров это даже в мыслях неприлично, да и не в моем они вкусе. Но кого же тогда? Как выглядит тот, с кем бы мне хотелось целоваться? Я четко представляла его внутренние качества, его характер, но как он должен выглядеть внешне? Внешность не важна, но представить кого-то надо!

Не думайте, что прежде чем я ответила на поцелуй Марка прошло много времени, на самом деле не больше десяти секунд, ведь мысли так быстротечны, и порой столько ерунды способно прийти в голову, пока ты делаешь одно движение глазами, называемое морганием. Я смогла-таки вообразить себе высокого брюнета с крепкой фигурой и сильными руками. Кажется, он похож на какого-то актера из бразильского сериала, который смотрит моя мама. Да и пусть! Лучше уж представлять его, чем Марка. Да, так-то лучше. Даже захотелось обнять и крепче прижаться к его груди. Чтобы услышать биение его сердца. И я сделала это.

Ох, и что же произошло с моим партнером? Он осмелел и напрягся от страсти. Ну… наверное от страсти. Я почувствовала, как что-то твердое уперлось мне в бедро, и даже не имея сексуального опыта поняла, что это и есть то самое орудие его страсти. Он навалился на меня и прижал к спинке дивана, рука скользнула к моей груди поверх майки, а между зубов я ощутила поползновения его языка, пробирающего к моему языку точно змей, и воображение вмиг покинуло меня. «Мыльный» герой исчез, и передо мной вновь мой «почти брат».

Я оттолкнула Марка от себя.

– Марк! Не надо.

– Тебе не нравится с языком?

– Нет. Это уже слишком.

– Но поцелуи с языком так возбуждают.

– Марк! Мы – друзья, забыл? Спасибо за урок, я все поняла.

Он все еще не выпускал меня из своих рук.

– Давай еще разок, – сказал Марк, – для закрепления. Обещаю, что без языка.

– Марк, ты увлекся.

– Ты красивая девушка, как не увлечься. Я могу и не тому тебя научить…

Он опустил глаза на мои груди, ложбинка между которыми виднелась сверху моей майки.

– Марк, все остальное не для тебя. Отпусти меня.

В тот момент в комнату зашла мама, которая хотела пригласить нас к столу, и представленная ее взору картина – я в объятьях Марка – наверняка, пришлась ей по душе. Она тут же смущенно вышла, и из-за дверей озвучила цель своего прихода. Я рассмеялась, представляя, как она будет делиться с тетей Мариной увиденной сценой. Это должно было прибавить им уверенности, что все идет по их плану.

После того случая я целовалась с Марком еще один раз. Он тогда пребывал в подавленном состоянии, а я не знала, как выразить ему свое сочувствие, чтобы это выглядело убедительно и подбодрило его. И поцелуй – единственное, что пришло мне на ум. Я поцеловала его в щеку. Он повернул голову, посмотрел на меня страдальческим взглядом, и недолго думая, приник к моим губам жадным и отчаянным поцелуем. Так тонущие люди хватаются за соломинку, надеясь на спасение. Я не оттолкнула его, а позволила себя целовать, и сама отвечала на поцелуй. А перед глазами все тот же бразильский актер. Но ощутив под своим затылком диван, я ужаснулась. Марк повалил меня и стал стягивать одежду. Это вмиг отрезвило меня, и я уперлась ему в грудь. «Нет!» – вскрикнула я, и это подействовало на него как холодный душ. Марк встал с дивана, отошел к окну и долго пытался восстановить дыхание. Потом обернулся, виновато улыбнулся и попросил прощения. Он был не в себе, и, если бы не душевные переживания из-за поступка отца, этого бы не случилось. Мы друзья – и по-другому между нами быть не может.

Но что же натворил его отец, что так ранило Марка? Пожалуй, стоит рассказать обо всем, что этому предшествовало, и позволить вам самим оценить степень его помешательства. И так, приступим.

Владимир Петрович, отец Марка, среднего роста, но очень статный мужчина с невыразительными серыми глубоко посаженными глазами всегда вызывал у меня странные чувства. Но прежде всего – пугал. Своим прищуренным взглядом, холодным голосом и крепко сжатыми губами. Он постоянно находился в глубоком мыслительном раздумье и даже смотрел как будто бы не на нас, а сквозь нас. Когда мама говорила мне про «бабайку», который придет и заберет меня, если я буду вести себя плохо, я представляла именно Владимира Петровича. Он был отцом моего любимого Марка, но мне виделся чужим и страшным, как бабайка. Не помню ни одного случая, когда бы он улыбнулся или рассказал смешную историю. Он был немногословен и строг, и я не понимала, как Марк мог любить такого человека.

А Марк его любил. И не боялся. Во всяком случае в детстве. Отец часто находился в командировках, приезжал домой на неделю или две, иногда на месяц, а потом снова уезжал и мог отсутствовать до двух месяцев, и любое свидание с ним Марк воспринимал как праздник. Едва отец переступал порог дома, Марк кружил вокруг него, рассказывая, чем были наполнены дни в его отсутствие, что он за это время смастерил и, конечно, как он по нему скучал. Мужчина сдержанно выслушивал радостные щебетания сына, когда-то хвалил его, в другой раз хмурил брови и ругал, но Марк не обижался, а прислушивался к словам отца, старался исправиться и быть хорошим мальчиком.

Они выходили в парк, иногда брали с собой меня, но я не любила такие прогулки. Они заставляли меня нервничать. Мне казалось, что я не нравлюсь дяде Володе, хотя он никак не выдавал мне своего нерасположения. Просто один его вид наводил на меня страх и нервозность. С ним я боялась быть ребенком, мне не хотелось веселиться и резвиться, потому что я думала, Владимир Петрович этого не одобряет.

Но Марк воспринимал все иначе. Отец был его кумиром, и в этом заслуга прежде всего его матери. Марина Федоровна не говорила о муже плохо. На вопросы сына, почему папа постоянно в отъездах и почему не бросит такую работу, она объясняла, что работа папы очень важна и другой такой нет. Марк должен уважать его труд и быть ему благодарным, потому что все, что отец делает, он делает для него. И Марк почитал и уважал отца и его работу. Мы не знали, кем он работает, вернее, знали, но не понимали, что значит «адвокат», и в моем воображении это было что-то близкое к разведчику.

Когда началась школа, Марк показывал отцу свои тетради и дневник. Если он хвалил, то сухо, если ругал, то со всей строгостью. Ремнем не бил, конечно, но так отчитывал, что лучше бы раз жиганул. Марк брался за учебу, что-то читал, зубрил, закрывал двояки, но словесной порки хватало ненадолго. Лень брала верх, и он снова учился на авось. Возвращения отца ждал уже с другим настроением. Подмешивался страх, что отец снова заругает за учебу. Но ругал он не всегда. Иногда просто удрученно качал головой, а в глазах разочарование. И вроде и голос не повышал отец на него, а больно становилось, хоть вой. Разве нельзя гордиться и любить его просто за то, что он его сын? За то, что этот самый сын любит его и ждет с нетерпением домой? Даже несмотря на вероятность быть наказанным. Но Владимир Петрович не умел любить просто так, я сомневаюсь, что он вообще умел любить. Он ждал от сына определенных дивидендов, и главным вложением для их получения должны были стать старания и добросовестное отношение к учебе. Но Марк с этим не справлялся.

Марк подрос еще и стал драться с мальчишками. Они называли его безотцовщиной, и это задевало Марка. «У меня есть отец! И он самый лучший!» «Тогда где он?» «Он работает! Он адвокат, он вас всех посадит, если вы меня тронете!» «Ха-ха! Адвокат! Размечтался. С бабой он крутит, а не работает». Разве можно на такое спокойно реагировать? И Марк взрывался…

Да, к тому времени мы уже разбирались, кто такой адвокат. У Владимира Петровича было много дел, он был востребован в Москве и Санкт-Петербурге. Девяностые – лихие годы, его услуги нарасхват. В стране безработица, дефицит, а у Савельевых и работа, и деньги, и продуктов вдоволь. Только благодаря им и выживали мои родители в те годы – Владимир Петрович хоть и был разъездной, но даже издалека мог договориться, достать и доставить семье и нам все необходимое.

Когда Марк рассказал о стычке с мальчишками отцу, вернувшемуся с командировки, тот нахмурился и спросил, не сильно ли его поколотили? «Сильно», – ответил Марк, утирая нос. «Тебе не танцами, а самбо заниматься надо». Владимир Петрович сразу не одобрил выбор Марины Федоровны, отдавшей сына на танцы, а в этой ситуации и подавно. Что за бабское занятие трясти задом перед публикой? Мужик должен заниматься серьезным делом, уметь постоять за себя, прийти на помощь своей семье в трудную минуту. А какой толк в танцах? И Марк пошел еще и на самбо. Но танцы не оставил. Однако бить его не переставали. Только отцу он больше не жаловался. Он ждал от него помощи, но пришлось рассчитывать только на самого себя.

На самбо он проходил полтора года, а потом бросил. Мальчишки налетали на него гурьбой, и хоть он и пытался применить свои навыки на деле, в неравном бою его шансы были невелики.

Тогда за сына впряглась Марина Федоровна. Она работала в отделе народного образования и уже имела некоторую власть. Она призвала остановить беспредел в школе и наказать виновников. Эти мальчишки были хулиганами и мутузили не только Марка, но и любого другого беззащитного паренька, который был им неугоден. Их выставили на линейке на всеобщее обозрение, публично отчитали и отправили на перевоспитание в спец интернат. Их дальнейшая судьба нам доподлинно неизвестна, потому что Савельевы переехали в другой район, и Марк сменил школу, но по слухам, они пошли по наклонной и не раз привлекались к уголовной ответственности.

Владимир Петрович остался недоволен вмешательством супруги в дела сына. Кто из него вырастет, если мать будет за него решать проблемы и научит бежать от неприятностей? Он будущий мужчина – должен смотреть трудностям прямо в глаза и не бояться самостоятельно их преодолевать. Это закаляет характер и придает уверенности в себе. На что Марина Федоровна отметила, что если бы не вступилась за сына, то и закалять характер было бы некому. Рано или поздно эти отморозки угробили бы Марка, и с той же интонацией Владимир Петрович отчитывал бы ее за то, что не уберегла сына в его отсутствие. Наверное, это было преувеличением с ее стороны так думать, но как мать ее понять можно. Не каждая выдержит, когда ее сына без конца бьют. Тут и самой сломаться недолго, а что говорить о неустойчивой психике подростка? Конфликт был исчерпан, но каждый остался при своем мнении. После того случая Марина Федоровна стала заступаться за сына не столь явно, чтобы супруг вновь не заподозрил ее в излишней опеке над Марком.

Когда Марк оканчивал школу, Владимир Петрович спросил его, кем он хочет быть. Где-то глубоко в душе Марк хотел заняться танцами профессионально, выучиться на хореографа, но знал, что отец этого не одобрит и вслух свои мысли не выразил. Вместо этого он пожал плечами и неуверенно ответил, что может быть юристом. Он понимал, что отец ждет от него именно этого – чтобы сын пошел по его стопам. И поэтому особенно тщательно проверял тетради по русскому языку, и гонял по учебнику истории. «А потянешь?» – чуть скривив губы в некоем подобии то ли улыбки, то ли насмешки, спросил отец. «Я буду стараться».

Владимир Петрович мог бы подключить свои связи, и Марк без проблем бы поступил в университет. Но тогда бы это был не Владимир Петрович. Нет, он конечно помог сыну стать студентом юридического факультета, но никто из преподавателей в экзаменационной комиссии даже не знал, что он «сын того самого Савельева». Он оплатил Марку подготовительные курсы, и лично проверял их усвоение. Марк действительно старался. Как и обещал отцу. Он понимал, что если не сдаст экзамены на отлично, отец палец о палец не стукнет, чтобы ему помочь.

Но ведь можно махнуть рукой и пойти своим путем! В хореографию. Это тоже своего рода мужской поступок. В том плане, что сам захотел, сам поступил, сам сделал. Не об этом ли отец все время говорит? Чем не проявление характера? Но разве отец это оценит? А угодить отцу так важно для Марка. Ну хоть раз в жизни оправдать его надежды. И Марк поступает на юрфак. Сам – сдает все экзамены на отлично.

И что же отец? Он пожал ему руку, чуть улыбнулся и вымолвил короткое: «Молодец. Можешь, когда хочешь». И все. А чего ждал Марк? Что он обнимет его и расцелует брежневским поцелуем? Это уж слишком.

А через год все рухнуло. Марку исполнилось восемнадцать, и Владимир Петрович признался жене, что у него есть другая семья в Питере, и он уезжает к ним. Он позаботился о Марке, и теперь ему нужно взять на себя заботу о двух других детях. Он будет и дальше поддерживать связь со старшим сыном, но жить больше с ним не будет. Обстоятельства вынуждают его уйти в ту семью, но какие он не сказал. И никто не спросил. Уже всего сказанного оказалось достаточно, чтобы кумир был повержен в прах. Все фотографии с ним сожжены, и любое упоминание о нем под запретом.

Догадывался ли кто-нибудь о наличие у Владимира Петровича другой семьи? Когда я повзрослела, я даже с тетей Мариной его с трудом представляла в одной постели, что уж говорить о других женщинах? Как можно спать с камнем? Как вообще можно испытывать к нему хоть что-нибудь теплое, когда он сам так холоден? А тут любовница и двое детей – мальчик и девочка. Младше Марка на семь и девять лет.

Марина Федоровна была разбита горем, и после ухода мужа мы с Марком узнали обо всех обстоятельствах их брака. Они познакомились на судебном процессе, который вел Владимир Петрович будучи молодым начинающим адвокатом. Старший брат Марины Федоровны угодил за решетку по обвинению в убийстве своей сожительницы, и дядя Володя его вызволял. Мужчина был далек от идеала романтического героя, но именно своим неприступным и сдержанным видом привлек юное сердце студентки педагогического института. Она почувствовала в нем силу, волю и смелый дух. И влюбилась. Сделала первый шаг, и мужчина не устоял. Надо отметить этому поспособствовали пышные формы тети Марины, которые не оставили его равнодушным. Нет, она не пышечка, но с юности имела аппетитные округлости там, где надо. И еще до завершения судебного дела, она забеременела. Неизвестно, как в реальности к этому отнесся мужчина, но предложение руки и сердца последовало от него сразу же, как он узнал о ее положении. И они поженились.

Процесс будущий отец выиграл, и новоиспеченный шурин вышел из тюрьмы. Убийцей оказался бывший муж убитой, не вполне здоровый на голову, который решил ей отомстить за то, что она нашла ему замену. Несмотря на снятые обвинения брат Марины Федоровны, Сергей не смог реабилитироваться в глазах коллег и попал под сокращение. Соседи в доме тоже на него косились, будто он вымарал руки в крови, и мужчина не выдержал и переехал в другой город – подальше от всего случившегося и от воспоминаний. Но как-то перестало у него все складываться в жизни после судебного процесса, он стал пить, и спустя пять лет покончил собой. Но это уже совсем другая история.

Главное, что мы усвоили – брак родителей Марка был «по залету», и неизвестно, как сложилась бы их жизнь, если бы Марина Федоровна не забеременела. Владимир Петрович поступил благородно, взяв на себя ответственность за допущенную им вольность с сестрой своего подзащитного, но любил ли он ее? Пожаловаться на пренебрежение супружеским долгом Марина Федоровна не могла, заботу о себе и сыне чувствовала всегда, и хоть порой муж и бывал излишне строг с Марком, но иных разногласий между ними не было. Чем она заслужила такое предательство? Она, которая ценила и уважала его! Она отказывалась это понять, принять и поставила перед Марком ультиматум – он должен выбрать, с кем ему хочется общаться – с отцом или матерью. И если он выбирает отца, то она знать его больше не хочет. Он такой же предатель, как и его отец. И Марк сделал выбор.

Нелегкий. Но единственно возможный в сложившихся обстоятельствах. Он выбрал мать. Отец был его кумиром, но именно она всегда и во всем поддерживала своего сына. Хоть прав он был, хоть неправ. Она любила его безусловно, и за это он ее ценил. И не мог предать. Он перестал общаться с отцом и не отвечал на его звонки. Хотел даже бросить университет, но я его отговорила. Да и тетя Марина не позволила. Юридическим образованием не раскидываются. Тем более, когда она добыто таким трудом. И Марк кое-как доучился.

Сейчас он работает по специальности в крупной торговой компании, набирается опыта и мечтает стать профессионалом своего дела. Но особого рвения к карьерному росту я за ним не замечаю. Он так и остался мальчиком с огромным желанием угодить отцу, но леность по-прежнему берет над ним верх.

К приходу гостей я переоделась в белое шелковое платье в черный горох с широкой юбкой, переплела косу и надела на ноги летние босоножки. Вошла в зал. Здесь слева от входа около углового дивана темно-синего цвета уже стоял накрытый стол, который мы раскладываем для гостей. В другое время он находится в сложенном состоянии около окна, и на нем восседает какой-нибудь горшок с цветами. Но в последнее время на нем стоит магнитофон, который перекочевал из моей комнаты. Стол разложили, магнитофон временно поместили на пол.