Читать онлайн Ломаный сентаво. Аргентинец бесплатно

Пролог

Солнце висело над джунглями и клонилось к горизонту. Они выехали в полдень, а сейчас наступил вечер. Но, несмотря на усталость от езды по пыльной грунтовой дороге, сочный кровавый закат вызвал у Гитлера вдохновение. Он глядел на резко изменившийся ландшафт из окна автомобиля и счёл это добрым знаком, предвещающим перемены и возврат к прежнему величию. Стоило выдержать нелёгкий многочасовой путь на север, чтобы увидеть разительный контраст с патагонской пустынной пампой. Здесь уже начинались знаменитые аргентинские джунгли. Вдали виднелись низкие, ничем не примечательные горы, с голыми, покрытыми травой вершинами, – но стоило опустить взгляд к подножию, и воображение было потрясено буйством природы. Тропические ливни и разливы рек создали мир с богатой безумной флорой. В этом многослойном разноцветном коктейле прекрасно уживались карандай-пальмы и восьмиметровые кустарники чаньяр, колючие чащи бобовых мимоз и дебри лавровых деревьев. И вся эта густая растительность всевозможных цветов и оттенков чудесным образом подчёркивалась кирпично-оранжевым цветом земли.

– Стоит сделать шаг в сторону, и наткнёшься на скрытое болото, водопад или ягуара, – кивнул за окно Борман. – А ещё всюду гады, малярия, ядовитая мошкара да дикие туземцы.

Сидевшая вместе с Гитлером на заднем сиденье автомобиля Ева взглянула на спину партайгеноссе и передёрнулась всем телом.

– Какая мерзость!

– Вот, обратите внимание, – Борман показал на небольшой просвет в непролазной гуще сплетённых веток. – Наверняка одна из нор индейцев Чако. Такими ходами они пользуются для торговли и разбоев. Но с этими хотя бы можно договариваться. Президент Перон пытается подчинить их закону. Но кроме Чако существуют и совсем дикие племена. Цивилизацию не признают, да и не знают, живут как звери. Проводники говорят, что они не отказываются от каннибализма, приносят человеческие жертвы.

Гитлер посмотрел на побледневшую Еву и поспешил сменить тему разговора.

– Нам ещё долго ехать? – кивнул он на сузившуюся дорогу.

Теперь ветви хлестали по стеклу автомобиля, а над головой образовалась арка, от которой в салоне стало темно.

– Ещё немного, – ответил Борман.

– Мрачное место, – заметил Гитлер.

– Основатели Хаймата искали уединения.

– Им это удалось, – согласилась Ева, припав лицом к стеклу. – У меня создаётся впечатление, что нашим мучениям не будет конца. А ещё кажется, что вы, Мартин, возите нас в этом лесу по замкнутому кругу.

Неожиданно густые дебри закончились, и она увидела белые аккуратные домики с ухоженными цветниками под окнами и вымощенные камнями тротуары.

– Хаймат?

– Приехали, – подтвердил Борман.

– Чудесная картина! – восхитилась Ева. – Какой сюрприз! А я уж подумала, что мы будем колесить до утра!

После мрачного вида сплетённых кустов и деревьев ей показалось, что они въехали в детский кукольный городок.

– Жителям пришлось потрудиться, чтобы отвоевать этот участок у джунглей.

– А где люди?

– На площади Фатерлянд.

– Площадь Отечества! Очень хорошо! Здесь всё дышит Германией! – хлопнул в ладони Гитлер, пытаясь стряхнуть усталость и настроить себя на бойцовский лад. – Надеюсь, их тысячи?

– Увидите, – увильнул от прямого ответа Борман.

Стройный ряд домов раздвоился, превратился в улицу, автомобиль проехал всю её насквозь и упёрся в небольшую площадь, скорее напоминающую сельский рынок, чем место для состязаний ораторов. В центре толпилось не более полусотни человек, при виде включённых фар разом повернувших в их сторону головы.

– Это все? – не поверил Гитлер. – Судя по количеству домов, их должно быть в десятки раз больше. Где мои обещанные немцы?

– Работоспособное население – на вырубке леса. За счёт этого живут.

– Работу нужно было отменить! К ним приехал фюрер! – возмутилась Ева.

– Не стоит расстраиваться, – нехотя произнёс Борман и отвернулся. – Каждое сказанное на площади слово уже к вечеру станет достоянием всех жителей посёлка.

Гитлер вышел из автомобиля и бросил недовольный взгляд на Бормана. Он уже догадался, что это не более чем очередное звено в запутанной игре его секретаря. Но когда он посмотрел перед собой, то едва не потерял дар речи. Публика на площади сплошь состояла из едва передвигающихся стариков. Рядом, не в состоянии стоять, на заменяющем лавочку бревне сидели три старые немки. Они были настолько древние, что из-за морщин не было видно глаз. Такая аудитория сильно обескуражила Гитлера. Он привык выступать перед братьями по партии в коричневых рубашках, до краёв заряженными энергией. Ею он питался от них, аккумулировал и возвращал обратно в толпу, многократно приумноженную.

Гитлер встал на подножку автомобиля и обвёл задумчивым взглядом глядящих на него немцев. Он лихорадочно перебирал в голове собственные речи, подбирая наиболее подходящую для подобной публики. Почти все свои речи он считал гениальными и помнил наизусть. «Пожалуй, не стоит давить, – подумал Гитлер, переведя взгляд на старика в кителе капитана Вермахта. – Подойдёт речь, сказанная по радио по случаю взятия Орла в октябре сорок первого». Тогда ему пришлось оправдываться за непозволительно огромные потери при взятии города. Дорога на Москву оказалась открыта, но некому было наступать, и пришлось срочно перебрасывать резервы.

Гитлер ещё раз обвёл взглядом толпу и начал устало, как занятой и деловой человек:

– Мои немцы, мои дорогие преданные немцы, сегодняшнее появление здесь далось мне нелегко.

Затем его голос начал набирать силу.

– Но я с вами для того, чтобы сказать – мы развязали неистовую борьбу, поистине решающую для всего мира. Её размеры и последствия оценят лишь наши потомки. Но я не хотел этой борьбы!

– Кто это? – переглянулись перезрелые фрау из первого ряда.

Однако Гитлер сделал вид, что не услышал.

– Ещё с тридцать третьего года, когда провидение ниспослало мне руководство империей, я и мои соратники делали всё для предотвращения войны! Я протянул миру руку, но мою руку оттолкнули! Заговоры демократов, евреев и масонов вынудили нас начать эту войну! И с тех пор не прекращается борьба между правдой и ложью! С востока Европе угрожало нашествие орды, подобной ордам Чингисхана, и только мы, немцы, сумели разбудить Европу! От Белого до Чёрного моря, рядом с немецкими солдатами, плечом к плечу сражались итальянцы, финны, венгры, румыны, словаки, хорваты, бельгийцы, голландцы, испанцы, датчане, норвежцы и даже французы!

Устав от перечисления наций, Гитлер выдохся и взял паузу. По толпе побежал недоумённый ропот, суть которого сформулировал в одном вопросе немец с большим животом и в видавшей виды старой тирольской шляпе.

– Ты кто?! – выкрикнул он, приставив к уху ладонь.

Гитлер бросил поверх голов величественный взгляд и приложил к сердцу руку.

– Мы начали эту войну, но не довели её до конца. Эта война не окончена, пока её не выиграет наша немецкая Родина! Это говорю вам я – ваш фюрер, Адольф Гитлер!

После этих слов он рассчитывал на эффект разорвавшейся бомбы, но по площади пробежало только вялое перешёптывание.

– Там Гитлер? – прищурилась старая немка, растолкав тростью первый ряд. – Где он? Покажите. Я не вижу. Похоже на дурацкий розыгрыш.

– Пойду-ка я домой, – согласилась её подруга в традиционном наряде из нескольких юбок, не доходящих до земли строго на высоту пивной кружки. – Я пришла, потому что мне сказали, что сегодня пастор Хейнер будет читать проповедь не в церкви, а здесь, на площади, под открытым небом. Но, видимо, я чего-то не поняла.

– Погодите! – выкрикнула Ева. – Куда вы? – растерялась она, заметив, что толпа собирается расходиться. – С вами говорит наш фюрер!

– Это фюрер? – хмыкнула немка с тростью. – Это не фюрер. Где пиджак, где чёлка, от которой меня бросало в трепет, где мои любимые усики?

– Верно! – поддакнул немец в серой военной кепке. – Я пришёл в форме капитана-пехотинца, а он – в линялой рубашке. Какой же это фюрер? Марта, – обратился он к сидевшей на бревне соседке. – Ты же видала нашего Адольфа?

– Я пожирала глазами нашего фюрера в тридцать девятом! – вскочила Марта, обрадовавшись всеобщему вниманию. – Вместе со всеми я кричала на площади: фюрер, мой фюрер, завещанный мне Господом! Это был такой восторг!

– Так это он? – переспросил сосед.

– Где? – не поняла Марта. – Этот? Нет. Мой фюрер герой, он великан с могучими руками, которые мне снились ночами. Он качал меня на них, как качают возлюбленную, перед тем как отнести в спальню!

– Вот ваш фюрер! – указала на Гитлера Ева, пытаясь перетянуть внимание на себя. – Единственный и непогрешимый!

– Не похож! Пусть докажет! – выкрикнули из толпы.

– Да! Пусть докажет!

Гитлер заглянул в салон автомобиля и достал экземпляр «Майн Кампф», который он планировал подарить самому ярому поклоннику. Но сейчас даже затруднялся, кому бы мог его вручить.

– Вот моя Библия! – поднял он книгу над головой. – Моя жизнь и моя борьба!

Он хотел повторить ту самую речь, которую произносил, когда презентовал свой труд на партийном съезде в Мюнхене, но его перебили.

– Такая есть и у меня! – показал точно такой же экземпляр старый пехотинец.

Открыв книгу наугад, он всмотрелся в страницу и выкрикнул:

– А ну-ка, скажи нам, что написано на странице пятьдесят семь?!

– Это шутка? – удивился Гитлер. – Я писал её двадцать лет назад!

– Всё ясно! – вынес вердикт капитанский китель. – Никакой это не фюрер. А то он бы знал, что борьба за уничтожение еврейства – это борьба за дело божие!

– Так это тот, про которого говорили! – загудела толпа. – Проходимец из Зальцбурга!

– Зальцбургский пройдоха!

– Его подкупили жиды, чтобы порочить святое имя!

– Стойте! – выкрикнула Ева. – Мартин, почему вы молчите?

Она заглянула через стекло на так и не вылезшего из автомобиля Бормана, но Борман сосредоточенно разглядывал собственные пальцы.

– Немедленно замолчите и вскиньте руки, приветствуя вашего фюрера!

– А это кто?

Ева смущённо поправила причёску, одёрнула юбку и гордо склонила голову:

– В девичестве Ева Браун, но сейчас я Ева Гитлер!

– Так это наша Ева? – уже откровенно засмеялась толпа.

– Эта облезлая кошка?

– Я и Еву видела! – тут же вмешалась почувствовавшая вкус внимания Марта. – Вот как вижу сейчас глухую Зельду. Грудь у нашей Евы вот! – Марта оттопырила вперёд два локтя. – А задница, как два пивных бочонка! А теперь посмотрите на эту ощипанную курицу! Да наш фюрер с такой даже не сел бы на одном поле срать!

Ответом ей был взрыв хохота. Ева покраснела, её губы задрожали, она посмотрела на Гитлера, но тот тоже был в растерянности. И тогда он сделал последнюю попытку. Вспомнив, какое впечатление произвели на него слова Фегелейна, Гитлер решил зачаровать ими и своих немцев.

– Здесь, в Хаймате! – попытался он перекричать толпу. – В море огня и лавы рождается новая история! Из рек металла поднимается новорожденный Рейх! Я прежде вёл вас к величию Германии, поведу и сейчас!

И вдруг толпа замолчала. Гитлер обрадовался, что это реакция на его слова, но быстро понял, что ошибся. Народ на площади обернулся и торопливо расступился. Прихрамывая и опираясь на заботливо подставленные руки, в центр вышел немец в форме штандартенфюрера СС, с ярко-красным шрамом от лба до подбородка. Чувствовалось, что народ питает к нему глубокое уважение. В руках эсэсовца Гитлер увидел собственную знаменитую фотографию личного фотографа Вальтера Френца, на которой он был изображён в полупрофиль, в генеральской фуражке и кожаном плаще. Фотография была в дорогой портретной рамке и с алыми бумажными цветами по углам. Штандартенфюрер остановился и поднял над головой портрет. Речь его была короткой, но эффектной:

– Вот наш фюрер! А этих гоните прочь!

После своих слов, он наклонился, подбирая камень. От возмущения Ева едва не задохнулась. Она заметила, что Борман наконец-то соизволил выбраться из автомобиля и, надеясь на долгожданную помощь, протянула к нему руки, но партайгеноссе схватил её за локоть и, не церемонясь, втолкнул в машину. То же он проделал с Гитлером.

– Мы должны срочно уехать, – объяснил он, кивнув водителю.

– Мартин, кого вы мне собрали? Кто эти люди? Что происходит? – спросил ошеломлённый Гитлер.

– Вы сами всё видели. Для них Гитлер – это тот, который на портрете, икона, имя, святой образ. Только тот, и другого они не примут. Пытаться их переубедить – святотатство! Ещё немного, и они разорвали бы нас на части.

– Но как они могли? – уронила в ладони лицо Ева. – Как они могли? Почему вы ничего им не сказали?

– Толпа слышит только себя, – улыбнулся Борман. – А спорить с ней глупо и бессмысленно. Скоро я пришлю за вами самолёт. Забудьте обо всём и улетайте. Обещаю, я сделаю всё, чтобы сделать вашу жизнь безбедной и счастливой. И помните об обещанном мною поваре. Я отправлю её к вам на ранчо вместе с самолётом.

Глава первая

На окнах висят бордовые шторы из необработанного шёлка, давно выцветшие, хотя когда-то они явно стоили немалых денег. Небольшой домик, такой же полинявший, как и шторы, кажется зелёным холмом у склона горы. Его стены увиты плющом до самой крыши, он скрывает от посторонних глаз и двери, и окна. Побеги плюща увивают и террасу, и со стороны кажется, что на неё накинули рыжую паутину ажурного покрывала. Клим сидит в плетёном кресле и, боясь спугнуть звенящую тишину, смотрит перед собой, на руки собеседника. С Сергеем Ильичом произошли разительные перемены. В костюме, с тростью, в строгой чёрной шляпе – в первую их встречу он показался Климу суровым чиновником из не менее сурового государственного учреждения. Таких Клим помнил по детдому. Они всегда приезжали неожиданно, и всегда казавшийся бесстрашным директор Данил Иванович перед ними вдруг начинал пасовать и говорить дрожащим голосом. Однако стоило Сергею Ильичу оказаться дома, и суровый чиновник превратился в добрейшего хозяина, с не сходящей с лица молчаливой улыбкой. Поначалу Клим не смог скрыть растерянности от такой перемены. Тогда, заметив его удивление, Ольга Павловна доверительно взяла его под руку и шепнула на ухо:

– Климушка, Сергей Ильич кажется лордом лишь тем, кто не знает, что этот костюм у него единственный. Он прекрасный человек, и вы очень скоро в этом убедитесь.

Так и случилось. Теперь у сидевшего напротив Сергея Ильича шляпа не скрывала седину, а синяя фланелевая рубашка лишь подчёркивала потрёпанное суровой жизнью лицо. Спустя три дня Клим знал о чете Милодановичей почти всё. Он – в прошлом царский офицер, она – выпускница последнего предреволюционного выпуска Смольного института благородных девиц. Об их знакомстве Ольга Павловна рассказала взахлёб в первый же вечер, на этой самой террасе, при свете керосиновой лампы и полной луны. На столе стояло блюдо с пирожками, начиненными мясом курицы и оливками, и полным кувшином свежевыжатого апельсинового сока. Клим слушал и представлял себе бравого офицера с золотыми эполетами, с шашкой на боку и в строго по уставу надвинутой на лоб фуражке.

– Нас представил друг другу сам генерал Маннергейм! – весело щебетала Ольга Павловна, подкладывая Климу очередной пирожок.

Она была в восторге от его аппетита, а ещё у неё сохранился удивительно звонкий девичий голос.

– Сергей Ильич был офицером его штаба. Скажу вам по секрету, Клим, – Ольга Павловна заговорчески приложила к губам палец. – Сергей Ильич участвовал вместе с Густавом Маннергеймом в его секретной разведывательной экспедиции в западный Китай, а потому пользовался его особым доверием. И вот представьте, Климушка, я с сёстрами на балу у княгини Волконской, звучит Штраус, и вдруг ко мне подходит генерал. Я, конечно, до этого ловила на себе смущённые взгляды Сергея Ильича, но сам он никак не решался подойти. Тогда это сделал Маннергейм. Генерал подвёл его ко мне и громовым голосом произнёс, словно командовал парадом: «Позвольте представить вам капитана Милодановича! Мадемуазель, сей офицер блестяще окончил артиллерийскую академию, однако, грубоват, маловоспитан, но честен до неприличия! И если вы соизволите подарить ему танец, взамен получите бесстрашное благородное сердце!» Генерал не обманул. Это сердце греет меня и по сей день.

От этих слов грубая кожа на лице Сергея Ильича зарделась юношеским румянцем. Он смущённо потупил взгляд, затем благодушно обернулся, словно речь шла совсем не о нём, и не произнёс ни слова. Он вообще очень много молчал. Если говорил, то только по делу. Ради колебания воздуха, лирики или пустого поддержания разговора – ни одного слова. Молчание его не тяготило. Сергей Ильич работал в порту консультантом-инспектором по безопасности, и о работе тоже предпочитал не распространяться. Но сегодня утром ему удалось удивить Клима ещё раз. Услышать из его уст рассуждение о природе – это уже было что-то из ряда вон.

– Здесь, на высокогорье, пейзажи кажутся пустыми и бесконечными, – неожиданно произнёс Сергей Ильич, кивнув за плетёную ограду. – Не верится, что эти места щедро одарены природой. Клим, не желаете взглянуть?

Почувствовав, что всё неспроста, Клим согласно кивнул. Затем они отправились в лес, начинавшийся сразу за домом, и вышли к небольшому озеру. Спящая зелёная вода, словно покрытый скатертью стол, а на краю стола ряд спиленных пеньков.

– Клим, вы хорошо стреляете? – неожиданно спросил Сергей Ильич.

– Нет, – честно признался Клим.

Тогда Сергей Ильич запустил руку под накинутую на плечи меховую куртку, как у пастухов гаучо, и достал отливающий воронёным металлом маузер. В ответ Клим поправил челюсть, стараясь сомкнуть губы и не походить на распахнутую коробку для карандашей.

– Это наши мужские тайны, мой мальчик, – заговорщически подмигнул Сергей Ильич. – Тайны настоящих мужчин.

– Понимаю, – прошептал Клим.

Потом они положили на пеньки зелёные шары гуавы. Каждый расстрелял по полной обойме, и тогда Клим увидел, как умели стрелять царские офицеры. Сергей Ильич дал ему фору, отмерив линию в десять шагов. Сам же он стрелял с двадцати, и каждый его выстрел взрывался зелёным облачком гуавы. Ох, не прост был Сергей Ильич, далеко не прост. А когда они вернулись в дом, там их уже поджидал накрытый стол. Ольга Павловна не могла не слышать выстрелы, но не произнесла ни слова и лишь загадочно улыбалась. Она томно вздохнула, и где-то в глубине её матриархальной души Клим увидел юную девушку, запавшую на безумный стальной взгляд и так не вязавшийся с этим суровым взглядом мальчишеский румянец. Её глаза говорили: «Я знаю, что вы делали, я не одобряю вашу затею, считаю её безрассудной, вы как малые дети, но как же я хотела быть с вами рядом! Будь неладен тот занудный этикет, не дающий мне испытать восторг от грохота в ушах пистолетных выстрелов!» Потом за столом Сергей Ильич снова таинственно молчал, а Клим с Ольгой Павловной шутили и смеялись, распугав в кронах деревьев крикливых попугаев. Невдалеке шумел и горел огнями Мар-дель-Плата, а здесь, на его окраине, было тихо и безмятежно. Клим поймал себя на мысли, что, вероятно, так чувствуют себя дети в любящей семье. Это было то незнакомое чувство, о котором он мечтал всё детство, и которое вдруг пришло, когда он уже не ждал.

– Клим, составите мне компанию завтра в походе на рынок? – повторила Ольга Павловна, улыбнувшись тому, что в первый раз, замечтавшись, он её не услышал.

– Конечно! – спохватился Клим.

– Прекрасно, – произнёс Сергей Ильич. – Теперь я спокоен, что у тебя, Оленька, будет надёжное сопровождение. Наш город беспокойный, и каждый раз мне приходится волноваться, что ты не дождалась меня с работы для похода за продуктами.

– Но, Серж, – возразила Ольга Павловна. – когда ты возвращаешься, на рынке уже нечего покупать.

– Единственная просьба, Клим, – лицо Сергея Ильича неожиданно посуровело. – Никому не говорите, что вы русский. К далёкой России здесь двоякое отношение, и чаще неприязненное. Мне трудно найти объяснение этому феномену несправедливости, но всё так и есть. Поверьте на слово, аргентинцы – довольно странный народ. Это причудливое смешение наций – итальянцы, говорящие по-испански и думающие, что они французы, живущие в Лондоне, и при всём при том дружно невзлюбившие коммунистическую Россию. Им эту ненависть вдалбливают газеты президента Перона. Прискорбно, но с этим приходится считаться. Нас с Ольгой Павловной не трогают только потому, что давно знают, а вы – человек новый. Ваш испанский с жутким акцентом, так что уж лучше выдавайте себя за какого-нибудь перуанца с европейскими корнями. Или ещё за кого-нибудь, но только не за русского.

Как и договаривались, утром следующего дня они двинулись в город дружной процессией. При выходе из дома, пропустив Клима и Ольгу Павловну вперёд, Сергей Ильич на мгновение задержался. Затворив дверь, он неожиданно склонился и приподнял коврик. Что он туда спрятал, Клим не успел заметить, но предположил, что, вероятней всего, ключ от двери.

– Воры как раз в первую очередь там и смотрят, – весело подмигнул он Ольге Павловне. – Наша Октябрина Захаровна именно так прятала ключи от комода с сахаром. Мы все об этом знали, но делали вид, что это главная тайна детдома. А когда она впадала в послеобеденный сон, мы с ложками выстраивались к комоду в очередь.

– А вот, Климушка, и не угадал! – засмеялась Ольга Павловна. – Так Сергей Ильич тешит свои застаревшие рефлексы. Там он спрятал кусочек печенья. Этому трюку его научил ещё Маннергейм. Генерал тот ещё был Фома неверующий. Хотя меня это тоже забавляет. Сколько здесь живём, а печенье всегда остаётся целым – но Сергей Ильич неисправим!

В ответ Сергей Ильич промолчал и, пропустив колкость мимо ушей, целеустремленно направился в сторону города. В неизменном строгом костюме, в чёрной шляпе, гордо вскидывая трость. У входа на рынок они расстались. Клим с Ольгой Павловной вошли в арочные ворота с изображением петуха, а Сергей Ильич направился в порт. Здешний базар не был таким, как виденный Климом рынок в Саратове. Тот был строго поделён на вещевой и продуктовый. Здесь всё было вперемешку. Скорее, это был блошиный рынок, пахнущий конским навозом, рыбой, с жужжащей тучей мух над гнилыми фруктами. Сразу за воротами Климу попытались впихнуть в руки тяжёлый чугунный утюг. Отбившись от первого продавца, Клим тут же попал в лапы второму. На этот раз ему предлагали деревянное колесо от телеги. Затем последовал старый огромный сундук. Клим предательски выделялся из толпы, и продавцы тянулись к нему, как мошкара на свет маяка.

– Клим, да вы здесь произвели фурор, – заметила Ольга Павловна. – Вы новое лицо, а местные всех без разбору европейцев считают богачами.

Но были и положительные моменты. Когда они пошли вдоль ряда с цитрусами, Клима угостили довольно крупным апельсином. «Регало!» – протянул руку продавец, и Клим с благодарностью принял подарок. Он впился зубами в апельсин, но его тут же поправила Ольга Павловна:

– Климушка, здесь апельсины не едят. Из них давят сок. Взгляните на продавца – он шокирован.

Затем Клим отстал, а Ольга Павловна ушла вперёд, где гортанно перекрикивались принесённые на заклание куры. Он залюбовался продавцом с широким изогнутым мачете. Тот размахивал им у себя перед носом, хвастаясь, что может разрубить любого своим орудием пополам.

– Лихо! – невольно засмотрелся, улыбаясь, Клим.

Увидев рядом кокосовый орех, он положил его на стол, под лезвие мачете, и предложил:

– А с этим ваше оружие справится?

Продавец озадаченно посмотрел на орех, затем на проявивших интерес соседей.

– Разрубите с одного удара! – показал ребром ладони Клим.

Тогда торговец отступил на шаг и повертел пальцем у виска. Покраснев, Клим смущённо отошёл и уже собрался было идти на розыски Ольги Павловны, как вдруг услышал за спиной:

– Ничего оскорбительного. Просто вы его озадачили. Этим жестом продавец показал, что он не понял и будет думать над вашими словами. В его руках не оружие, а всего лишь нож для разделки тростника. Сразу видно, что вы здесь недавно.

Рядом с Климом стоял молодой человек, с зачёсанными назад короткими волосами, высоким лбом и широкой обаятельной улыбкой.

– Простите, что не представился сразу – меня зовут Герман. Как и вы, я в Мар-дель-Плата прибыл не так давно, и мне тоже пока всё в диковинку. Но этот жест я уже успел узнать. Так кто вы?

Клим удивлённо посмотрел на незнакомца и вдруг неожиданно для самого себя произнёс:

– Вилли, – и протянул руку в ответ. – Вилли Шпрингер.

– Немец! – обрадовался Герман, переходя с испанского на немецкий. – Я сразу так и понял. У вас классическое арийское лицо. Дайте догадаюсь – вы наверняка из Хаймата? О вашем городке я уже наслышан. Немецкая школа, немецкие пивные, и даже поговаривают, что есть ресторан с нашей свастикой над дверью? За мэра у вас, кажется, там герр Клюбер?

– Нет, – возразил Клим, почувствовав, что его проверяют. – Я не из Хаймата.

– Неужели из самого Буэнос-Айреса?

– Да, – на этот раз согласился Клим. – Из пригорода.

– Понимаю. Я слышал, что там тоже есть наша диаспора. Большая?

– Не очень, – неопределённо пожал плечами Клим, оглядываясь в поисках Ольги Павловны.

– У вас явный эльзаский акцент. Вы из Страсбурга?

– Я уже давно там не был.

– И это понимаю. Сейчас в Страсбурге хозяйничают французы. Все мы изгои на этой чужой земле. Потому вдвойне приятно встретить своего соплеменника здесь, в далёкой Аргентине. А в Страсбурге наверняка знали салон мадам Марлен Михельс, что на Людвигштрассе? Я там часто бывал.

Клим перехватил внимательный взгляд Германа, выдержал и снисходительно похлопал того по плечу. Клим почти физически чувствовал изучающий взгляд немца у себя на лице. Тот словно беззастенчиво прощупывал его от живота к горлу.

– Не знаю, кто вы, но в Страсбурге нет Людвигштрассе, – выстрелил он наугад и не промахнулся. – Извините, мне пора.

– Простите, мой друг, – снова заулыбался Герман, – за эту невинную проверку. Но вокруг столько проходимцев. Вы здесь по делам?

– Да, – согласился Клим, рассудив, что помощь Ольге Павловне вполне можно считать серьёзным делом.

Затем, заметив, что Герман и не думает уходить, задал вопрос вежливости:

– А вы?

– О, да! Хочу, знаете, заняться бизнесом. Недалеко здесь за углом снял небольшой офис. Продажа, перепродажа и всё такое. Кстати, я подбираю группу единомышленников, не желаете присоединиться?

– Признаться, я в продажах ничего не смыслю.

– Ну, это наживное. Начальный капитал у меня не слишком велик, однако обещаю платить больше, чем может вам предложить любой из здешних работодателей. Для меня главное, что вы – немец. Подумайте, Вилли, над моим предложением. Тут недалеко есть улочка Сан-Лоренсо, на её пересечении с переулком Доррио и находится моя компания. Название я ещё не придумал, но надеюсь, сочиним вместе. Как вам, к примеру, «Ностальжи»? Вы ведь тоскуете по Родине?

– Ещё как! – не сдержался Клим.

– Ваша открытость красноречивее любых слов. Тогда мы с вами товарищи по несчастью, – понимающе кивнул Герман. – Мне весьма по нраву, что вы искренни и не скрываете нашей общей любви к Германии. Здесь мне встречались такие, которые уже стыдятся, что они немцы. Так я вас жду.

– Я подумаю, – уклонился от прямого ответа Клим.

Он вдруг увидел Ольгу Павловну в окружении местных гаучо – кажется, она его тоже искала.

– Простите, я не один.

Герман проследил за взглядом Клима и засмеялся.

– Да мы дважды друзья по несчастью! Я тоже не один и, как и вы, выполняю роль сопровождающего носильщика. Скажу вам откровенно – то ещё испытание! Всего четверть часа назад моей знакомой всучили разбитый горшок, заверив, что это амфора с древнего затонувшего корабля. Здесь всюду проходимцы, и честных людей спасает лишь единство. Приходите, Вилли, мы должны держаться вместе. А сейчас не смею вас задерживать, мне тоже надо вспомнить о своих обязанностях, иначе придётся вдобавок к амфоре тащить ещё кучу всякого хлама.

Ольга Павловна подошла, озадаченно посмотрела вслед уходящему Герману и спросила:

– Кто это?

– Не знаю, – пожал плечами Клим. – Какой-то немец. Кстати, он мне предложил работу.

– Работу? – удивилась Ольга Павловна. – Клим, вы здесь всего три дня!

– Вот именно! И уже чувствую себя иждивенцем. Я хотел поговорить с Сергеем Ильичом, чтобы помог устроиться в порту, но если есть возможность самому решить проблему, то почему бы не воспользоваться предложением?

– Проблему? Клим, о чём вы говорите?

– Не беспокойтесь, Ольга Павловна. Наш Данил Иванович говорил – если проблему можно решить, то и не стоит о ней беспокоиться. А если она нерешаемая, то и думать о ней бесполезно. Мне стыдно сидеть у вас на шее, а теперь я вижу, что эту проблему могу решить сам. Да и Герман, несмотря на то, что немец, показался мне вполне приятным и порядочным человеком.

Клим поискал его взглядом среди текущего на выход людского потока, и вдруг удивлённо присвистнул. Когда они разговаривали, Клим заметил пару раз прошедшего за спиной Германа человека в яркой национальной перуанской накидке. Ничего необычного, если бы этот человек не был европейцем. Он сутулился, прятал лицо за наброшенной на голову накидкой, с деланым вниманием разглядывал на столе товары, и, кажется, исподволь пытался прислушаться к их разговору. Тогда Клим счёл объектом подобного внимания себя, как чужака, но сейчас увидел, что оно адресовано его новому знакомому. Неизвестный, не отставая, шёл за Германом на расстоянии пяти шагов, успевая кивать продавцам и трогая предлагаемые товары. Однако, несмотря на все его старания, было видно, что он занят единственным делом – слежкой.

– Ольга Павловна, подождите меня минуту у ворот, – вытянув шею, старался не потерять из виду Германа Клим. – Я сейчас вернусь.

Он бросился к выходу и успел заметить, как Герман направился к женщине в строгом платье и накинутом на плечи пиджаке. Рядом с ней был ещё один мужчина, обвешанный сумками, которые он с трудом удерживал на каждом пальце и даже на локте согнутой руки. Герман открыл заднюю дверь стоявшей в тени дерева машины и небрежно бросил покупки на заднее сиденье. Затем пропустил туда же женщину и сел рядом с водителем. Клим проводил взглядом тронувшуюся машину, потом поискал незнакомца в пончо. Но тот уже уходил в противоположную сторону. Оглянулся на прохожих, подождал, когда они минуют его, и вошёл во двор. Клим прошёл вдоль стены дома, всем своим видом демонстрируя, будто заблудился и не знает, куда идти дальше, а когда поравнялся с выходом, заглянул во двор. Там стоял ещё один автомобиль, одно окно было опущено, и незнакомец с кем-то разговаривал, согнувшись и едва не просунув голову внутрь салона. Клим прочитал название вывески на доме, затем, изобразив радость по поводу того, что сообразил, где находится, пошёл обратно к рынку. Кажется, переговаривающиеся шпион в пончо и пассажир автомобиля не обратили на него никакого внимания.

– Герр Шмидт, это всё, – закончил доклад шпион и выпрямился, поглядывая то на водителя, то на своего босса. – В машине трое: он с неизвестной мне дамой и водитель.

– Передай их Пёшелю и свободен, – ответил герр Шмидт, закрывая окно.

Он ненадолго задумался, достав блокнот, сделал запись, затем приказал водителю:

– На дачу.

Трёхэтажный дом в центре города назвать дачей можно было лишь весьма условно и с весомой долей фантазии. Скорее, это была роскошная вилла, обнесённая сплошным каменным забором, с высокими окнами, закрытыми изнутри тяжёлыми непроницаемыми шторами. Охранник взглянул на подъехавший автомобиль, и ворота тут же поехали в сторону. Дождавшись, когда водитель откроет дверь, и оглядев себя со всех сторон, герр Шмидт подтянул насколько смог обвисшее брюшко и направился в дом. За дверью его встретил секретарь. Они молча перебросились понимающими взглядами, затем секретарь пересёк длинный коридор, устланный красно-чёрным ковром, и, заглянув в приоткрытую дверь, обернулся к герру Шмидту:

– Проходите. Вас ожидают.

И, вторя ему, из кабинета донеслось громкое:

– Заходите, Вольф, заходите! Давненько не было от вас вестей. Что же вы, дружище, обходите меня стороной?

– Господин группенфюрер, только ради того, чтобы не привлекать ко мне и к вам излишнего внимания, – замер на пороге Вольф.

– И как? Получается? – хохотнул Мюллер. – Да вы проходите, не стойте столбом.

– К сожалению, больше, чем мы привлекли, уже привлечь невозможно, – ответил, располагаясь на кожаном диване, Вольф.

– Всё так плохо?

– Хотелось бы, чтобы было иначе.

Задумчиво потерев подбородок, Мюллер бросил на подчинённого насмешливый взгляд и ехидно заметил:

– Дружище, вы признаётесь в собственной беспомощности?

– Никак нет! – вскочил на ноги Вольф. – Однако всплывающие новые обстоятельства, господин группенфюрер, иногда рушат отлично выверенные планы!

– Да, жизнь – она такая, – согласился Мюллер, жестом приказывая Вольфу снова сесть. – Но я ведь для того и внедрил вас в местную полицию, чтобы вы имели возможность корректировать причуды нашей капризной жизни.

– Иногда у меня недостаточно полномочий.

– Вы не можете справиться с комиссаром?

– Нет, здесь всё в порядке. Мариотти куплен нами со всеми потрохами и без приказа не сделает шага в сторону. Некоторые вопросы есть с мэром.

– К нему вы подход не нашли?

– Хуго Кабрера – социалист и, не стесняясь Перона, открыто выражает неудовольствие засилием в его городе немцев. Он недоволен, что на многих руководящих должностях наши люди. Ещё он кое-что пронюхал о U-530 и U-977, и есть подозрение, что свои догадки он передал американцам. А те теперь требуют выдачи экипажей.

– Не беспокойтесь, Хоффман, лодки затоплены в Заливе Попугаев, а экипажи рассеяны по нашим диаспорам. Им всем изменили имена и документы, так что здесь, как говорится – концы в воду. Если американцы чего-то там хотят, то это уже к дипломатам. Дальше их игры. А вот на неугомонного Кабреру мы теперь посмотрим более пристально. Если он действительно представляет опасность, то следует им заняться. Что ещё ему известно о нас?

– Кабрера пытается раскачать историю с лодкой капитан-лейтенанта Зимона.

– Ах, да, Зимон! – неожиданно вспомнил Мюллер. – Её так и не нашли?

– Нет. Но у побережья Аргентины исчез уругвайский пароход, и теперь Кабрера всячески пытается увязать эти два события.

– А вот здесь ему не препятствуйте. Пусть отвлекутся, ищут, больше думают об исчезнувшей лодке и меньше – о нас. Можете даже изобразить помощь, посоветовав, как и где лучше искать. Вы ведь лично видели подводника Зимона, так обрисуйте им его, составьте психологический портрет, поиграйте в участие.

Мюллер обошёл вокруг Хоффмана, затем сел напротив, в кожаное, под стать дивану, кресло, и закинул ногу на ногу. Он любил испытывать своих подчинённых долгим пристальным взглядом. Конечной целью было заставить их нервничать, но Вольф Хоффман оказался крепким орешком. Нет, Мюллер в нём не сомневался, но иногда не мог отказать себе в подобных играх. Оберштурмбаннфюрера Хоффмана, руководителя отдела гестапо, занимавшегося противодействием экономическому шпионажу, Мюллер прихватил с собой в Аргентину не случайно. Он был одним из немногих, которые не боялись перечить всемогущему шефу тайной государственной полиции, чем и снискал у того уважение. При этом его аргументы в споре всегда основывались на большом объёме знаний, любознательности исследователя, отрицании авторитетов, отстаивании собственного независимого суждения, – но в то же время Хоффман скромно делал вид, что ничего не замечает, когда руководитель беззастенчиво воровал его идеи. Спорить с Мюллером, казалось, доставляло Хоффману истинное удовольствие.

Вот он сидит на диване под пристальным взглядом шефа, вполне довольный, у него едва заметное брюшко, ладный чёрный костюм, гладко выбрит, руки ухоженные, напоказ улыбчив, и только Мюллер знал, что под личиной невинной овечки скрывается матёрый волк с титановыми зубами.

– Вольф, я никогда не был фанатиком или садистом, – произнёс Мюллер в ответ на безразличный взгляд Хоффмана, – зато я всегда умел прекрасно делать свою работу. Заключалась она в поиске инакомыслящих и добывании информации. С этим я справлялся виртуозно. То, что вы сейчас мне рассказали, представляет интерес, но вы прекрасно понимаете, что я жду от вас другого.

– Сложно работать, когда тебе пытаются вредить. В Германии я бы легко решил этот вопрос, но здесь мне приходится просить помощи у вас. С Кабрерой нужно покончить!

– Вижу, насолил вам мэр. Но мы не в Германии, здесь придётся работать тонко. Обещаю с ним разобраться. Вольф, вы увиливаете. Проявите проницательность и скажите мне то, чего я от вас жду.

Припёртый к стене, Хоффман помрачнел и опустил глаза.

– В этом направлении работать ещё сложнее. Подобраться к Борману непросто. Пробовали внедриться – не смогли. Завербовать кого-то из окружения тоже не получилось. Партайгеноссе хорошо платит – перекупить его людей невозможно.

– У кого золото, у того и верность, – согласился Мюллер. – А если золото найдём мы, то вся верная челядь Бормана тут же переметнётся в наш лагерь. Поработайте ещё в этом направлении. Не верю, что это бесполезно, – кто-нибудь да дрогнет.

– Есть одна мысль, – неуверенно начал Хоффман.

– Я никогда не сомневался, что у вас их нет, – улыбнулся Мюллер. – Слушаю.

– На некоего Бруно Штейбера, которого часто видели рядом с Борманом, пытался выйти Фегелейн. И есть информация, хотя и сомнительная, что вербовка удалась.

– Фегелейн? – вытянулось лицо Мюллера. – Наш маленький Герман решил поиграть во взрослые игры? Удивительный факт. Что же тебя смущает?

– Слишком легко у него всё получилось. Подозреваю, что с Фегелейном затеяли двойную игру. На Штейбера его вывел приставленный к Гитлеру охранник, как оказалось, они раньше вместе служили. На такой стадии я вполне верю в искренность дружеских отношений, но дальше – чем больше звеньев в цепи, тем меньше её прочность. Скажу даже, что Фегелейн пробовал выйти и на моих людей. Работает он топорно, грубо, а потому мне известно о каждом его шаге. А мысль моя в том, чтобы попробовать перехватить инициативу со Штейбером. Если он действительно продался, то его легко взять за горло.

– Вот так Герман! – не переставал удивляться Мюллер. – Я помог ему бежать лишь потому, что нашему Адольфу нужна была нянька. Он для этой роли подходил как никто. Но надо же – Герман вдруг возомнил себя разведчиком! Что ж, посмотрим, на что способен наш зарвавшийся конюх.

Группенфюрер СС Герман Отто Фегелейн, перед тем как жениться на сестре любовницы Гитлера и взлететь к вершине Третьего рейха, работал конюхом и жокеем. Война определила его в кавалерийские части СС, где, благодаря знанию вопроса, он быстро сумел выбиться в командный состав. Уже в начале сорок второго энергичный Фегелейн был командиром бригады СС, состоявшей из двух кавалерийских полков в составе частей знаменитой дивизии «Мёртвая голова». Карьера неплохо шла в гору, но она рванула к небесам куда резвее, когда в дело вмешался любвеобильный Амур. Но за глаза Германа по-прежнему называли конюхом. Эта кличка прикипела к нему намертво.

– Вот что я вам скажу, Вольф, – после долгого раздумья произнёс Мюллер. – Не отталкивайте Фегелейна. Подыграйте ему, пойдите навстречу, подружитесь. Возьмите его на дружеский поводок и держите так до поры до времени. Через него мне интересно узнать, что известно о сокровищах Гитлеру. Борман утверждает, что ровным счётом ничего. Но почему он тогда так рвётся его убрать? Обычно так поступают, когда хотят избавиться от опасных и знающих суть дела конкурентов. А по словам Бормана, Гитлер уже превратился в пустое место. Неувязка.

– Фегелейна тоже интересовало прибывшее с лодкой золото. Так что вполне вероятно, место клада Борман сумел скрыть от всех, и Гитлер действительно ничего не знает. Боюсь, что эта тайна пока известна лишь исключительно партайгеноссе.

– Борман единолично занимался банковскими счетами почти во всех банках мира, – подтвердил Мюллер. – Но вот то, что не сумел обратить в валюту, он спрятал здесь. Вы вот что, Хоффман, ненавязчиво сообщите Фегелейну информацию о сокровищах – ничего не значащую, но способную разжечь аппетит. – и понаблюдайте за реакцией. И вообще, почаще заводите с ним разговор о золоте партии. Если ему что-то известно, вы сразу поймёте. Конюх Герман против вас – щенок. Вы его расколете в два счёта.

– Я вас не подведу, – Хоффман поднялся, почувствовав, что разговор подошёл к концу. – Господин группенфюрер, я хочу получить полную свободу действий.

– Вы её получили, – кивнул Мюллер. – Что-то ещё?

– Этого мне вполне достаточно.

Покидал Хоффман дачу в приподнятом настроении. Он тоже давно был не прочь затеять свою собственную игру, и неожиданно развязанные руки давали ему полную свободу. Кое-что, известное ему о прибывших с Борманом на U-530 ящиках, Хоффман от Мюллера утаил и теперь рассчитывал и себе урвать жирный куш.

Глава вторая

Герман Фегелейн сгорал от нетерпения. Уже добрых полчаса он топтался перед дверью как боевой конь, но Ева была неумолима.

– Герман, нельзя! Ты же знаешь, что можешь всё испортить. К нему сейчас лучше не соваться.

– Да, знаю! – прикусил губу Фегелейн. – Но у меня очень ценная информация о золоте партии.

– Ты нашёл тайник Бормана? – недоверчиво спросила Ева, взглянув на плотно закрытую дверь.

– Однако, как у тебя всё быстро! – хмыкнул Фегелейн. – Нет, но я узнал, сколько там. Он давно начал просмотр?

– Почти сразу, как ты пришёл.

Фегелейн взглянул на часы и произвёл в уме несложный математический расчёт.

– Ещё час двадцать! Я не могу столько ждать. У меня важная встреча в городе.

Уж в какую сотню раз Гитлер пересматривал фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли». И в эти два часа ему действительно лучше было не мешать. Сказать, что это был его любимый фильм, – не сказать ничего. Он им жил. Наперёд знал каждую ноту возвышенной музыки, каждый свой жест на экране, каждую фразу, но снова и снова впадал в благоговейный экстаз, словно смотрел впервые. На протяжении всего фильма он сжимал кулаки, тяжело дышал, шевелил губами, повторяя за собой свои же лозунги, и боялся хоть на секунду оторвать взгляд от экрана. Иногда Гитлер действительно думал, что оглянись он – и гениально выстроенная нить сюжета вдруг необъяснимым образом изменится. Завершался фильм фразой Гесса: «Партия – это Гитлер! Гитлер же – это Германия, так же, как и Германия – это Гитлер!» – и только после неё Гитлер позволял себе расслабиться. На пару часов он заряжался энергией, улыбался, был со всеми снисходителен и щедр. Но прервать его до конца фильма было равносильно тому, чтобы дёрнуть за усы тигра.

Интрига ненадолго повисла в воздухе, Фегелейн замолчал, напустив загадочную улыбку, прислушиваясь, пробарабанил пальцами по портфелю опереточную мелодию и таинственно закрыл глаза, будто подсчитывая количество известной только ему добычи. Ева молча наблюдала за его руками, нервничала и неожиданно сломалась:

– Герман, золота много?

– Ха! – словно только того и ждал, воскликнул Фегелейн, хлопнув по замку портфеля. – Одних только бриллиантов пять тысяч карат!

– Пять тысяч! А что ещё?

– Много чего. Дай мне войти, и ты узнаешь такое, о чём даже не могла предполагать. Здесь, – Фегелейн указал на портфель. – данные о всех финансовых делах Бормана! И фюреру это будет весьма любопытно.

Поколебавшись, Ева бесшумно приоткрыла тяжёлую дубовую дверь, и в образовавшуюся щель Фегелейн услыхал стрекотание кинопроектора. На лице Евы отразился дёрганый луч света, она оценила происходящее на экране действо, немного выждала и, наконец решившись, вошла. Фегелейн прислушался, но голос Евы заглушался речами ораторов, выступавших с трибуны партийного съезда. О фильме у него было своё мнение, но им он ни с кем не делился. Однажды он услышал, как собственное суждение о «Триумфе воли» высказал знакомый офицер вермахта: «Вволя есть – ума не надо!» Второй раз Фегелейн его увидел уже без погон в камере минского отдела гестапо. С тех пор он очень строго следил за собственным языком, хотя и был уверен, что в своём фильме Лени Рифеншталь уж очень сильно переборщила с пафосом. На экране он лез из всех щелей. Сейчас Фегелейн тоже прислушался к речам, пытаясь вспомнить, кто выступает, но неожиданно голоса стихли, и в комнате вспыхнул свет. Из двери выглянула Ева и, улыбаясь, поманила войти. Гитлер прервал просмотр, и это уже было равносильно чуду. Фегелейн понимал: разочаруй он, и тогда ему придётся несладко. Сейчас фюрер заряжался энергией, пытаясь из трупа превратиться в живое существо, и чтобы его прервать, нужен был очень сильный повод. Опираясь на спинку кресла, Гитлер тяжело поднялся и продолжал глядеть на белый экран отсутствующим взглядом.

«Как же он сдал!» – подумал Фегелейн.

Вся левая сторона тела Гитлера дрожала. Он сделал два неуклюжих шага и тут же замер. Сутулясь больше, чем когда-либо, Гитлер поднял на Еву усталый взгляд. Движения и жесты были неловкими, в глазах пустота. Заметив удивление Фегелейна, Ева положила ладонь Гитлеру на плечо:

– Ади, присядь.

И Гитлер послушно сел в кресло.

– Я принесу лекарство.

Под лекарствами подразумевались стимуляторы, на которые Гитлера подсадил личный врач Теодор Моррель. Оксикодон, метамфетамин, морфин, и даже кокаин теперь всегда находились под рукой в сумочке Евы.

– Позже, – похлопал он её по руке, затем, словно очнувшись, удивлённо посмотрел на погасший экран.

Дабы обратить на себя внимание, Фегелейн кашлянул в кулак и начал с места в карьер, решительно переступив порог:

– Мой фюрер, теперь я могу доложить, что вы во мне не ошиблись! Как вы и предполагали, партайгеноссе Борман многое от вас скрывает.

Фегелейн бросил скользящий взгляд на недовольное лицо Гитлера, пытаясь уловить хоть какой-то интерес.

– В результате проведённой мною оперативной работы удалось добыть тому доказательства. Ещё год назад Борман начал переговоры с президентом Пероном, выторговывая гарантии безопасности.

– Мне это известно, – поднял глаза Гитлер, и Фегелейну показалось, что тот ничего не понял.

– Мой фюрер, речь идёт о гарантиях для самого Бормана! Лишь для него одного. Распоряжаясь средствами партии, партайгеноссе думал только о себе. Отдав три четверти Перону, взамен он получил клятву неприкосновенности для себя и абсолютно ничего для остальных! Однако я добыл то, что досталось самому Борману. Пресловутую четверть! И скажу – она немалая. А последнее поведение партайгеноссе указывает на то, что он и дальше намерен распоряжаться оставшимся достоянием партии единолично.

Фегелейн ловко выудил из портфеля печатный лист, купленный им у герра Шмидта. По данным Фегелейна, Шмидт занимал высокий пост в местной полиции, был, как и многие здесь, беглым гестаповцем, немало и с чувством говорил о возрождении Германии, обладал хорошими связями среди местных властей. И главное, как уверял сам Шмидт, – имел своих людей в окружении Мартина Бормана, а потому в подлинности документа Фегелейн не сомневался.

– Позвольте, мой фюрер, я зачитаю, – начал он, держа лист на вытянутой руке. – На данный момент в банках Аргентины, Бразилии, Уругвая и Мексики на валютных счетах Бормана числятся: сто восемьдесят семь миллионов шестьсот девяносто две тысячи четыреста рейхсмарок золотом, семнадцать миллионов пятьсот семьдесят шесть тысяч долларов США, двадцать пять миллионов швейцарских франков, четыре миллиона триста шестьдесят две тысячи фунтов стерлингов, восемь с половиной миллионов голландских гульденов и пятьдесят пять миллионов французских франков. И это только то, что распределено в банках. Доподлинно известно, что часть драгоценностей перевести в валюту Борман не успел. Есть информация, что U-530 доставила на побережье Аргентины ценный груз в составе… – Фегелейн достал следующий лист. – Две тысячи семьсот семьдесят килограмм золота, восемьдесят семь килограмм платины и четыре тысячи шестьсот тридцать восемь карат бриллиантов.

– Это всё где-то здесь, на берегу? – спросила потрясённая Ева.

– Я знаю об этом, – Гитлер нахмурился, осознав, что теперь это стало известно и другим. – Борману не мешало бы почище заметать следы.

– Ади, ты знал о таких богатствах и молчал?! – Ева недоверчиво взглянула на Фегелейна, затем на Гитлера. – Знал и позволял ими распоряжаться Борману? Так скажи теперь и нам, где всё это золото?

– Не знаю, – устало отвернулся Гитлер.

– По прибытии лодки ящики с грузом спрятали в пещере на побережье, – пришёл ему на помощь Фегелейн. – Затем их перевезли в горы на трёх грузовиках. В горах следы теряются. Но я обещаю, что найду их. Тайник где-то рядом. Грузовики видели сброшенными в пропасть всего в пятидесяти километрах от города. Там, где закончились дороги. А на руках такой груз далеко унести невозможно.

– Это золото для возрождения Рейха, а не для карманных расходов Бормана! – неожиданно вскочив, вспылил Гитлер. – Я заставлю его отчитаться за каждый пфенниг!

– Но как, Ади?! – развела руками Ева. – Как? Мы уже не можем влиять на Бормана! Мы полностью в его власти!

– Перон многим мне обязан, он предан лишь мне. Хуан не пойдёт на сделку с Борманом, – устало произнёс Гитлер и, выдохшись, снова рухнул в кресло. Он нервно потирал руку об руку, словно в комнате было холодно, Но Ева видела, что он и сам себе не верит.

– Ади, он уже с ним в сделке. Они с Пероном поделили наше золото, а о тебе даже не вспомнили.

– Это золото партии! – не сдавался Гитлер. – Ни наше, ни Бормана!

Ева мрачно сжала губы.

– Да, конечно, – помолчав, вздохнула она и взглянула на Фегелейна. – Герман, ты просто обязан его найти. Не жалея собственных ног. Иначе наша партия будет побираться на паперти у церкви. А вместе с ней и мы. Я не хочу жить впроголодь, во всём себе отказывая. Вчера в городском магазине мне уже пришлось брать недостающие сентаво у нашего водителя! Какой позор!

– К сожалению, – отвёл глаза Фегелейн, – недостаток средств сказывается и на моей работе. Информаторы нынче стоят дорого. Как и соратники по партии. Увы, преданность в наше время – самый дорогостоящий товар.

– Неужели их не волнует будущее Германии? – удивился Гитлер.

– Только если это принесёт им персональные дивиденды. Борцов за идею найти всё сложнее. За эту информацию, – Фегелейн протянул купленные у Шмидта листы, – мне пришлось вывернуть до дна собственные карманы. Замечу – их мне продал член партии с тридцать третьего года. Подвернись что ещё интересное о золоте, и мне придётся заложить наградные часы.

Протяжно застонав, Ева сняла с шеи сверкающее колье и вложила в ладонь Фегелейну.

– Возьми на нужды партии. И на поиски её золота.

– Ева, ты не должна этого делать, – насупился Гитлер. – При первой же встрече я потребую от Бормана доступ к счетам и отчёт обо всех затратах, а также о золоте.

– Боюсь, что Борман теперь для нас станет недоступен. Не будет ни первой встречи, ни второй. Через своих клерков твой преданный Мартин передаст, чтобы мы помалкивали и были благодарны за то, что он до сих пор оплачивает эту виллу. А ещё вскоре прилетит самолёт и увезёт нас в такую глушь, откуда мы не сможем выбраться до конца жизни.

Ева представила нарисованную собственным воображением картину, и её губы задрожали.

– Герман, найди золото! Умоляю, найди это чёртово золото! Как только оно окажется в наших руках, Борман сам приползёт, вымаливая прощение. Вот тогда мы будем вить из него верёвки. Только лишь золото вернёт нам власть. Больше этого не сделает никто!

– Немцы пойдут только за мной!

– Я их видела в Хаймате, больше не хочу. Герман, ищи золото. Если понадобится, я отдам и серьги! – руки Евы потянулись к бриллиантам в ушах.

– Не смей! – вскочил Гитлер. – Это же мой свадебный подарок!

Чувствуя, что назревает семейный скандал, Фегелейн попятился спиной к двери.

– Это лишнее, – торопливо заверил он Еву. – Я уже почти взял след. Я познакомился с нужными людьми и скоро узнаю о золоте всё.

Он хотел ещё сказать, что почти внедрился в окружение Бормана, но увидел, что Ева уже изготовилась пустить в ход главное женское оружие – истерику, щедро сдобренную промокшими носовыми платками. «Ну уж нет! – подумал он, переступив порог и прикрывая дверь. – Это не для меня! Такое зрелище пусть по праву принадлежит её мужу».

Группенфюрер СС Герман Отто Фегелейн был бы крайне удивлён, узнай он, что что-то подобное в данную минуту происходило и в кабинете Вольфа Хоффмана. С той лишь разницей, что обошлось без слёз и заламывания рук, но накал страстей не уступал ни на градус. Он звенел в воздухе натянутой струной.

– Почему?! – угрюмо повторил в очередной раз вопрос Хоффман стоявшим перед ним агентам. – Как такое могло произойти?

– Всё случилось внезапно, герр Шмидт, – отважился вставить старший из трёх филёров, чтобы хоть как-то скрасить собственный провал. – Это лишь подтверждает, что исчезновение тщательно готовилось. Вместе с Борманом исчез его глава охраны Тиллесен и ещё несколько доверенных людей из близкого окружения.

– Может, Борман снова уехал в Буэнос-Айрес? – задумчиво спросил Хоффман. – А вы не отследили его отъезда?

– Нет. Все автомобили Бормана на месте, а поезда мы проверяем не хуже самих кондукторов. Если бы они наняли самолёт, то я бы узнал об этом первым. Однако ночью в их гостиничных номерах не зажглось ни одно окно, и это показалось странным. Мы сунулись к портье, но он был предупреждён и наотрез отказался разговаривать. Тогда Ганс пробрался по трубе к окнам, но на этаже была лишь прислуга. Борман обманул всех. К сожалению, только сегодня стало известно, что незадолго до исчезновения Тиллесен купил с десяток мулов, арендовал в порту три грузовика и нанял проводника.

– Проводника?

– Из местных. Братья Наварро считаются лучшими в знании северной сельвы. Тиллесен нанял старшего – Пабло.

– Какое мне дело до какого-то туземного проводника?! – разозлился Хоффман. – Где Борман, я спрашиваю?

И вдруг его осенило. Он почувствовал, как под ногами качнулся пол, и невольно вжался в кресло. Внезапно он понял, что произошло ужасное, и всему виновником оказался он сам. Оторвав пуговицу, Хоффман дёрнул ворот рубашки и потянулся к стакану с водой. Его агенты переглянулись, однако продолжали хранить молчание. Тогда, не удостоив их взглядом, он вяло махнул рукой:

– Проваливайте. Пёшель, никому ни слова. Отвечаешь головой.

Оставшись в одиночестве, Хоффман сжал кулаки и тихо застонал. Месяц работы, равносильной хождению по лезвию ножа, – коту под хвост! Узнай об его самодеятельности Мюллер, и лежать бы Хоффману в придорожной канаве с простреленной головой. Но ставки были слишком высоки, и Вольф Хоффман решил рискнуть. Пока что ему неплохо удавалось водить группенфюрера за нос, изображая преданного служаку. Он добросовестно собирал информацию о местных чиновниках, их степени продажности и стоимости, налаживал связи, также накапливал сведения о прибывающих на побережье немцах, настроениях в диаспорах. На особо интересных заводил досье, делал аналитические обзоры, и всё это скрупулёзно ложилось Мюллеру на стол. При всём при том он старательно делал вид, будто то главное, что интересует Мюллера, ему, оберштурмбаннфюреру СС Хоффману, совершенно не интересно и занимается он этой работой исключительно из чувства долга. А больше всего группенфюрера Генриха Мюллера интересовало золото Бормана. Выполняя приказ, Хоффман искал его, но делал это весьма своеобразно. Напоказ, нехотя, кое-что недоговаривая, – всего лишь мелочи, но без этих мелочей общая картина приобретала совершенно иной вид. Да, именно его люди выследили грузовики с золотом, которое Борман перебросил с побережья вглубь горных пампасов. Но хитрый Хоффман умолчал об одной детали – что перед отбытием груз упаковали в водонепроницаемые контейнеры, а из обрисованной им Мюллеру картины складывалось впечатление, будто все ценности спрятали в горах. И лишь Хоффман знал, что искать следует в низине. Вероятней всего, сокровища утопили в озере или болоте. Он даже обрисовал круг поисков, и с каждым днём его радиус уменьшался. Ещё он предусмотрительно промолчал, что в окружении Бормана давно работает его крот. Ценный крот, которого Хоффман берёг, как своё собственное здоровье. Но накануне вечером с огромным трудом внедрённый агент Клюбер глупо погиб под колёсами машины пьяного портового докера. Увидав своего крота в сводках происшествий, Хоффман понадеялся, что это досадная случайность, хотя всю ночь его точил червячок сомнения. Но когда утром он узнал об исчезновении Бормана, жестокая реальность расставила всё по своим местам. Именно он, Хоффман, спугнул партайгеноссе и вынудил снова перепрятывать сокровища. Клюбер провалился в самый неподходящий момент. Когда клад уже, казалось, почти в руках. И узнай об этом Мюллер, останется только застрелиться. Хоффман сдавил виски, словно пытаясь выдавить изо лба спасительный выход. Сейчас ему придётся ехать на дачу с докладом, но, как назло, в голову не приходило ничего стоящего. И вдруг он вспомнил о Фегелейне! От неожиданности у Хоффмана даже вспотели ладони и перехватило дыхание. Вот он, виновник всех бед! Именно Мюллер предложил его привлечь, а ему, Хоффману, конюх сразу не понравился! Сам же Хоффман изначально был против, хотя и промолчал, но был вынужден подчиниться приказу. А вот когда он уже был готов доложить группенфюреру местонахождение клада, то всё испортил навязанный ему Фегелейн. Повеселев, Хоффман сложил документы в сейф, запер его и, нажав кнопку звонка, вызвал машину.

На этот раз, словно предчувствуя нехорошие новости, группенфюрер встречал его уже не так радушно, как в прошлый раз. Плотно заперев дверь, Мюллер не предложил Хоффману сесть, а подойдя к окну, стал разглядывать в приоткрытую портьеру его автомобиль.

– Надеюсь вы не для того запросили внеплановую встречу, чтобы пожаловаться на своего водителя? Глядя на мятый бампер, можно подумать, что он у вас ездит как пьяный извозчик.

– Это верно, – улыбнулся Хоффман, дав понять своему боссу, что оценил его шутку. – Давно хочу найти замену Йордану. Но я здесь по другому поводу. Произошли более неприятные события.

– Ещё не так давно вы уверяли меня, что всё идёт неплохо. Ах да, кажется, вам досаждал мэр? Это из-за него у вас такой унылый вид? Кабрера устроил вам с комиссаром взбучку?

– Герр группенфюрер, дело касается Бормана.

Мюллер потемнел лицом. До последнего мгновения он надеялся, что Хоффман приехал с очередной жалобой на трудности в работе или, как обычно, просьбой дать денег или кого-нибудь убрать. Что угодно, но только не Борман!

– Я слушаю, – произнёс он упавшим голосом.

– Борман исчез.

Задёрнув портьеру, Мюллер вернулся за стол и, наконец, предложил Хоффману сесть.

– Занятно. Так рассказывайте, что вы молчите, вам же есть что сказать? У вас наверняка имеются какие-то версии?

– Одна, но я уверен – самая правильная. К сожалению, было ошибкой посвятить в наши дела Фегелейна. Конюх – он и есть конюх. Мы запустили в ювелирный магазин взбесившегося жеребца, и он не оставил целой ни одной витрины.

– Мы? – с интересом посмотрел на Хоффмана Мюллер. – Вольф, я приказал вам всего лишь подружиться с Фегелейном и держать его под присмотром. Не такой уж он и тяжёлый человек, чтобы его дружба была вам в тягость. Так во что вы успели его посвятить?

– Я сообщил самую малость, но этого оказалось достаточно. Как вы и велели, я передал ему список присвоенных Борманом средств партии и намекнул, что знаю, где всё это искать. Ещё посетовал на то, что с нами нет настоящего лидера, такого, как был наш фюрер. Фегелейн легко проглотил наживку и тут же выложил мне о Гитлере всё, хотя мы с ним познакомились всего три дня назад. Мой группенфюрер, Фегелейн что дырявое ведро, ему я бы не доверил даже проверять пропуска на входе в полицейский участок. Ещё он не в меру импульсивен и невыдержан. Он тут же развёл бурную деятельность, чем и спугнул Бормана.

Протянув руку к телефону, Мюллер набрал номер гостиницы, где партайгеноссе снимал целый этаж. Дождавшись гудка, он прикрыл ладонью диск и набрал ещё известные только ему добавочные цифры. Трубку на том конце долго не поднимали, и Мюллер уже хотел дать отбой, как вдруг ответил женский голос, и группенфюрер сразу догадался, чей.

– Слушаю.

– Сеньорита Катарина, будьте любезны пригласить господина Риккардо Бауэра.

– Господина Риккардо Бауэра нет.

– Погодите, не кладите трубку. Господина Риккардо Бауэра хотел бы услышать сеньор Винсенте Эстадос.

Это был пароль, по которому Бормана должны были немедленно разыскать и пригласить на связь. Но на том конце провода, казалось, слова Мюллера не произвели никакой реакции.

– Сожалею, сеньор Эстадос, но господин Бауэр в отъезде.

– Когда же он уехал?

– Вчера. Прошу простить, но больше мне ничего не известно.

Мюллер отстранил запищавшую короткими гудками трубку и посмотрел на неё задумчивым взглядом. Возможно, любовница партайгеноссе Катарина Лопес не была посвящена в тонкости их с Борманом связи, но тогда трубку должен был взять кто-то из посвящённых. Теперь же складывалось впечатление, что на весь этаж осталась лишь скучающая любовница да её прислуга.

Но если бы Борман уехал в Буэнос-Айрес, как он делал не раз, размышлял Мюллер, – то прихватил бы с собой креолку Лопес и обязательно поставил в известность его, Мюллера. А это значит, что дружище Борман уже не находит нужным его предупреждать. Почему? Разве что больше не считает необходимым изображать дружбу. Когда-то это должно было произойти, но Мюллер был уверен, что время прямой конфронтации ещё не настало. Теперь у него закралось подозрение, что его переиграли.

– Хоффман, так что вы говорили о Фегелейне?

– Своей неуёмной энергией он спугнул Бормана. Допускаю, что Фегелейн слишком много распространялся о золоте, возможно, даже приврал, что знает, где оно находится, чем и заставил нашего партайгеноссе пойти на крайние меры. Тайно, в сжатые сроки, Борман, никому не передоверив, лично снарядил экспедицию, чтобы перепрятать клад в другое место.

– Как на него похоже. Всё делает сам. Если это так, то вся наша работа оказалась напрасной?

– Верно. Поиски придётся начинать сначала. А Фегелейн должен замолчать, иначе никому не известно, что ещё он может выкинуть. Увы, как бы жестоко ни звучало, но его тоже придётся убрать.

– Однако, как вы кардинально привыкли решать вопросы – «убрать». Если убрать Фегелейна, то кто знает, как поведёт себя Гитлер? Пока что он сидит тихо, и это хорошо. Их время ещё не настало.

– Ещё я подозреваю, что через Штейбера, друга Фегелейна, нашего конюха водят за нос люди Бормана.

– А вот это как раз неплохо. Этот трюк всегда работает безошибочно. Ненавязчиво, через наивного Генриха мы получим канал, по которому будем сливать Борману дезинформацию.

– И всё же я настаиваю на том, что с Фегелейном необходимо покончить. Пока от него только вред, и контролировать его дальше будет ещё сложнее. Мы уже потеряли всё, когда до цели было не дальше протянутой руки. И на этот раз Борман спрячет золото так, что найти его снова будет гораздо сложнее.

Мюллер поднялся и задумчиво обошёл вокруг стола. Хоффман понял, что сумел его поколебать. Теперь Фегелейн становился для него опасен. Встреться он с Мюллером, начни говорить, оправдываться – и всплывёт двойная игра Хоффмана.

– Хорошо, Вольф, – вдруг согласился Мюллер.

– Отдаю вам Фегелейна. Но уберёте вы его не здесь. Собирайтесь пока ещё по свежим следам Бормана и пригласите с собой нашего конюха. Если Борман решил идти ва-банк, то мы ответим ему тем же. Экстренно наберите группу – и в путь. Налегке вы их быстро догоните.

– Мне – в джунгли?! – напрягся Хоффман.

– Ну не мне же! Пораскиньте мозгами, кто бы мог вам помочь? – продолжал, ухмыльнувшись, Мюллер.

– Хотя бы направить по правильному пути. Но думаю, что выбор у Бормана не так и велик. Борман наверняка взял местного проводника. Вероятней всего, он потащится на северо-запад, дальше в джунгли, в сторону Парагвая. Вот там и сводите счёты с Фегелейном, раз уж вам так приспичило. На подготовку экспедиции даю сутки.

– Как мне следует поступить, когда мы догоним людей Бормана?

– Как обычно поступают на войне. Но не питайте иллюзий, что всё пройдёт гладко и за вами будет первенство. Я знаю Тиллесена, у него богатый опыт засад и диверсий в карпатских лесах. Вам, Хоффман, ещё придётся постараться, чтобы получить право на первый выстрел. Я дам вам своего проверенного бойца. Айземанн поможет и с Фегелейном, и с людьми Бормана.

«А ещё Айземанн будет присматривать за мной», – догадался Хоффман об истинной роли навязанного помощника.

– Мои люди тоже имеют боевой опыт… – сделал он слабую попытку возразить.

– Боевой опыт?! – перебил Мюллер, швырнув по столу ручку. – Вы бредите? Ваши костоломы способны лишь выбить душу из невинной жертвы! Зарубите на носу, Вольф! Это ваш единственный шанс. Вы или вернётесь с золотом, или можете не возвращаться вообще. Если я дал вам Айземанна, значит, понимаю, что вас ждёт. Ваша задача – добыть золото, а не изображать передо мною диверсанта Скорценни. Там – Мюллер безошибочно указал в сторону парагвайской границы, – каждый человек будет на счету, а штурмбаннфюрер Айземанн стоит десятка ваших бездельников.

– Но у меня свои принципы работы, – не сдавался Хоффман.

– Принципы?! – удивился Мюллер. – Что вы, чёрт побери, несёте? Что вы можете знать о принципах? Сейчас их нет ни у кого! Или вы думаете, что они есть у меня? Разочарую. Я чуть ли не единственный член СС, у которого нет под мышкой татуировки со знаками и группой крови. А ведь это главное правило, или, если хотите, принцип моего СС. Или принципы есть у Гитлера?! – выкрикнул Мюллер. – Вот уж кто должен быть как скала. А что мы имеем в сухом остатке? Как только запахло жареным, ещё за год до поражения, наш непоколебимый фюрер начинает готовить план бегства! Но он был бы не он, если бы напоследок не закатил комедию – ах, уговорите меня бежать, а то застрелюсь! Клоун, которому мы же вылизали до блеска ботинки, а он до сих пор в них любуется и никак не уймётся.

Кажется, выговорившись, группенфюрер начал успокаиваться. Во время всего разговора у него дрожали веки, но Хоффман знал, что это не так страшно, как если бы Мюллер вдруг стал подчёркнуто вежлив и внимателен. Он уже понял – на этот раз пронесло, и скоро его отпустят.

Покидал дачу Хоффман с двояким чувством. С одной стороны, он удачно свалил провал на Фегелейна, и даже добился разрешения на его устранение, но с другой… С другой – ему придётся покинуть на время тёплое кресло и тащиться в джунгли, о которых Хоффман имел представление лишь по рассказам аргентинцев. И если хотя бы половина из всего, что наговорили местные, выпив забродившей хинебры, было правдой, то это последнее место на планете, где Хоффман хотел бы оказаться.

Вечер настраивал на минорное настроение. Утихли в кронах попугаи, от озера потянуло влажной прохладой. Смолкли цикады, замерли шорохи в овивающем террасу плюще. И даже Ольга Павловна, предавшаяся воспоминаниям о жизни в дореволюционной России, неожиданно почувствовав повисшее в воздухе настроение, тоже впала в ностальгическое молчание. Воспользовавшись паузой, Клим хотел сказать главное, но не знал, с чего начать. Он никак не решался произнести вслух то, что способно огорчить эту прекрасную, так привязавшуюся к нему пару. Однако их опека начинала напоминать заботу Октябрины Захаровны, пытавшейся каждому встречному ребёнку вытереть фартуком нос. Если Сергей Ильич ещё напоказ сохранял мужскую сдержанность, то Ольга Павловна уже вот-вот была готова назвать его сыном. Копившаяся годами нерастраченная материнская любовь всё это время искала выход, как скованная каменными берегами река, и неожиданно нашла.

– Климушка, как мои блинчики? – улыбнулась Ольга Павловна.

– Они чудесны! – благодарно кивнул Клим.

И вдруг он понял, как повернуть разговор в нужное ему русло.

– Можно, я завтра возьму немного с собой? Пусть их попробуют мои новые друзья.

– Герман? – оторвался от газеты Сергей Ильич. – Судя по твоим рассказам, он типичный немецкий аристократ. Клим, тебя как комсомольца не смущает такое знакомство?

– Аристократ? – возмутился Клим. – Помилуйте, Сергей Ильич, Герман, скорее, типичный баварский труженик. Да, он немец, но я не сужу о людях по их национальности. Родись он в нашем Советском Союзе, мог бы стать передовиком труда. Он постоянно в движении, поиске. Создал свою компанию, теперь хочет заниматься разведкой ископаемых. Разве это не достойно уважения?

– Ископаемых? – удивилась Ольга Павловна.

– Да, он снаряжает экспедицию на поиски серебряных рудников. Герман говорит, что их здесь тьма, и потом, это выгодное дело.

– Клим, все серебряные рудники давно разведаны и уже истощены, – заметил Сергей Ильич. – Поверь, я знаю, о чём говорю.

– Но не на западе, в джунглях!

– Он хочет идти на запад?

– Да, на северо-запад, в сторону парагвайской границы. Герман зовёт и меня. И я дал согласие.

Ольга Павловна и Сергей Ильич переглянулись, и по их лицам Клим понял, что с оглашением главной новости он явно поторопился.

– Это всего несколько дней! Лёгкая прогулка. И за эту прогулку Герман обещает мне пять тысяч песо. Поймите, я не хочу больше сидеть у вас на шее!

– Клим, ну если уж ты так серьёзно настроен, то я мог бы подыскать тебе работу у нас в порту.

– Но не за такие деньги! Я хочу вас отблагодарить, а не отрабатывать завтраки.

– Клим… – опешила Ольга Павловна.

– Простите, Ольга Павловна, но всё решено.

– Когда же вы собираетесь на «лёгкую прогулку»?

– поинтересовался Сергей Ильич.

– Завтра.

– Теперь хотя бы понятно, почему ты вернулся так поздно.

– Да, мы были заняты сборами.

– Поверь, мой мальчик, фальшь в отношениях между людьми – не бог весть какое искусство, потому позволь мне бестактный вопрос, – отложил в сторону газету Сергей Ильич. – А что тебе ещё известно о Германе? Да, ты пропадал в городе все эти дни, и что-то да должен был о нём узнать. Я имею в виду, кроме того, что он охотник за серебром. Чем он занимался раньше? Год, два, пять лет назад?

– Он говорил, что торговлей.

– В Германии война, а крепкий молодой человек занимается торговлей? – усмехнулся Сергей Ильич.

– Любопытно. Так он геолог?

– Не уверен, – смутился Клим. – Герман сказал, что мы присоединимся к группе профессионалов, которая знает, что и где искать.

– Какая же роль отведена вам в этой экспедиции? Или профессионалы не знают, с кем поделиться добытым серебром? Допускаю, что вас хотят использовать как переносчиков грузов.

– А хоть бы и так. Если это научная экспедиция, то я не вижу ничего зазорного в том, чтобы нести рюкзаки с инструментом.

– Да-да… – вздохнул Сергей Ильич. – Теперь о том, куда вы собрались на «лёгкую прогулку». Аргентинская сельва до сих пор практически не исследована. Но что известно точно, так это то, что в её дебрях всё подчинено исключительно единственному рефлексу – убийству.

– Я всё понимаю, – перебил Клим, – и не боюсь. Возможно, весь мой предыдущий путь был проделан только для того, чтобы я сейчас себя испытал. Как мне понять, чего я стою? И где это сделать, как не здесь – в джунглях? Вы с Маннергеймом разведывали Гималаи, мёрзли на перевалах, отстреливались от бандитов – так почему я не могу испытать себя, как это делали вы, Сергей Ильич? Иногда мне кажется, что я иду предначертанным мне путём. Этот путь швыряет меня из стороны в сторону, подрывает на мине, погружает под воду, приводит к вам, теперь он требует, чтобы я отправился в джунгли. Опасный путь! Но он мой. Предрассудки, скажете вы? А я так не думаю. Всё в нашей жизни случается не просто так, а для чего-то. Всё имеет свой смысл и предназначение.

Напоминание о бурной молодости качнуло Сергея Ильича на философский лад. Он выслушал Клима подчёркнуто внимательно, затем медленно поднял руки и сложил ладоши, изобразив бесшумный хлопок.

– Браво, мой мальчик. Если ты, в твои-то годы, задаёшься такими вопросами: как, что и для чего, – то я вижу, что жизнь тебя не жалела. Но не надейся найти ответ – нам её не понять. Раньше я тоже думал, что Наполеон пришёл в Россию только для того, чтобы граф Лев Толстой написал «Войну и мир». Но после того, как оказался здесь, в Аргентине, понял, что ничего-то я не понимаю. Хочешь, расскажу притчу?

Клим осторожно кивнул.

– Мне её рассказал служивший под моим началом казак. В его родной станице жил есаул, у которого в конюшне был прекрасный конь. Он им гордился, берёг, не привлекал к работе, а слава о скакуне тем временем разлеталась далеко за пределы казацких степей. Да так взлетела молва, что прослышал о коне император и прислал своих конюхов. Те поглядели и решили, что такому красавцу самое место в царской конюшне. Но казак и не думал продавать коня. Какие деньги ни предлагали, даже слушать не хотел. Осудили его станичники. Мол, и сам мог разбогатеть, да и станицу прославить. Но, как на грех, вскоре конь перемахнул ограду и убежал в степь. Тут уж и вовсе его подняли на смех. Дескать, за жадность наказан. Конь же нагулялся, порезвился на свободе, а потом привёл казаку целый табун. Вот тут-то станичники зубами и заскрипели. Но скоро опять обрадовались. Сын казака хотел объездить коня, да свалился и переломал ноги. Решили – так ему и надо. За упрямство наказание. Однако дальше началась война. Всех забрали, одного сына есаула из-за ног не тронули. А из тех, кого забрали, никто не вернулся. Вот и решай, что да для чего.

Сергей Ильич встал и, оставив на террасе растерянного Клима, вошёл в дом. Вернулся он, держа на ладони небольшой чёрный пистолет со звездой на коричневой рукоятке.

– Держи. Из моей коллекции. Наш ТК Коровина. Редкость большая, в Советах выдавался только высшему командному составу. Сам поначалу не поверил, что подлинный, когда увидал у местных торговцев. Жаль, что у меня к нему всего две обоймы. Но и ты не на войну собрался. Иди, Клим, раз решил. Решай свою дилемму с жизнью. А нас с Ольгой Павловной не слушай. Возрастная это сентиментальность – имеем право. Там, в джунглях, придерживайся открытых троп, спи ближе к костру и держись подальше от всего яркого. Чем красивей цветок, тем больше в нём яда. Это же правило касается и прочих тварей. А уж людям верь в самую последнюю очередь.

Глава третья

Тяжёлый трёхосный американец «Джимми» взбирался по пологому склону, чадя из-под кузова чёрным дымом. Деревянный, наполовину закрытый брезентовым тентом кузов раскачивало, и Клим, склонив голову, раскачивался ему в такт. Кажется, вот-вот должен начаться дождь. Клим поднял обожжённое солнцем лицо навстречу опускавшейся с неба влажной росе, но в полноценные капли она так и не превратилась. Он облизал пересохшие губы и вновь уткнулся в стоявший между коленей рюкзак. Весь день они гнали грузовик по пыльной, едва угадывающейся в красных пампасах дороге, и лишь после полудня на горизонте показалась зелёная полоска джунглей. Справа, не выпуская из рук лежавший поперёк живота карабин, полулежал Герман, обычно ни на минуту не умолкающий. Но сейчас лицо его было на удивление задумчиво. Он искоса поглядывал на расположившегося напротив громилу Айземанна и нервно поглаживал приклад. Представился Айземанн авантюристом, охочим до приключений и путешествий. Странно представился, с вызовом, даже не пожав никому руку, а потому Климу Айземанн сразу не понравился. Отталкивающая личность. Полный рот зубов из нержавейки, выбритая, без единого волоска голова на мощной, с выпуклыми венами шее. Тонкий шрам, начинавшийся с уголка рта и уходящий под подбородок. Оттого, когда Айземанн улыбался, становилось жутковато. Всё это могло принадлежать кому угодно, но только не учёному-геологу.

А взглянув на Клима сверху вниз, Айземанн именно так и представился:

– Как погляжу, здесь собрались исключительно проходимцы. На такую публику я и рассчитывал. Люблю поискать приключений на свою задницу, особенно за чужой счёт. Я – Айземанн, а кто остальные – мне плевать.

– Вы геолог? – удивился Клим.

– Что? Угу. Что-то вроде того. Все мы геологи, когда есть тяга поискать блестящий жёлудь в навозной куче.

Слева, заняв угол кузова и провокационно вытянув ноги, сидел появившийся в последний момент небритый тип в серой куртке моряка, со свежеоторванной свастикой на рукаве. Герман представил его как своего хорошего друга Удо. Однако герр Шмидт, лишь только завидев перед отъездом Удо и Клима, заявил, что в экспедицию их не возьмёт. Может взять одного лишь Германа. И места в машине мало, и доверяет он исключительно проверенным людям. Однако, после долгого спора и после того, как Герман заявил, что без них не поедет, Шмидту пришлось уступить. Хотя вот из всех именно Шмидта Клим, пожалуй, смог бы отнести к учёной братии. Интеллигентный лоб, глубокий, с хитрецой взгляд, из кармана жилетки торчат тёмные очки, на голове пробковый шлем – всё как полагается. Заняв место в кабине рядом с водителем Францем, Шмидт сразу дал понять, кто он для остальных. Ещё в кузове сидели трое помощников Шмидта: Ганс, Каспар и Пёшель. Молчаливые, с бегающими глазами, нервно реагирующие на любой посторонний звук. Стоило Климу обратиться к Герману, и они сразу напрягались, ловя каждое обронённое слово. В Каспаре Клим узнал типа с рынка, следившего за Фегелейном. Между Пёшелем и Гансом, зажатый с двух сторон, отрешённо уткнувшись в колени, сидел проводник Сальвадор. Этот был единственный, у кого не было оружия. Во всяком случае, напоказ.

Неожиданно «Джимми» остановился и начал неприятно пятиться задом. Скользнув по гладкой каменной плите, грузовик качнулся и замер.

– Всем вон! – выкрикнул, распахнув дверь кабины, Франц.

И только сейчас Клим заметил, что пампасы закончились, а вокруг из густых кустов потянулись редкие деревья. От подобия дороги не осталось и следа. Каменные глыбы щедрой россыпью преграждали путь «Джимми» на полпути к вершине холма. Так и не сумев вскарабкаться на вершину и сдвинуть стальным носом тяжёлый камень, грузовик, наклонившись, замер, напоследок взревев перегретым двигателем, затем так же внезапно замолчал. Стоя на подножке кабины, Франц прислушался к скрипу под колёсами и, успокоившись, выкрикнул высыпавшим из кузова пассажирам:

– Пронесло! Всем сюда – придётся толкать.

Однако Шмидт думал иначе.

– Приехали, – обернулся он к подножию холма, – дальше пешком. Машину оставим здесь.

Посмотрев по сторонам, Шмидт уточнил:

– Вон там! – указал он на густые кусты акации ниже каменной тропы. – Рубите ветки и спрячьте грузовик так, чтобы ни одна обезьяна не смогла его увидеть!

Клим бросил на Шмидта удивлённый взгляд. Он понял, что Шмидт вовсе не приматов имел в виду. Удивлял тон, так не вязавшийся с его внешностью.

– Ганс, Каспар, чего рты открыли, доставайте!

После этого его помощники сбросили с кузова мешок и размотали тёмно-зелёную камуфляжную сеть с узлами тряпичных листьев. Шмидт и дальше приказывал не терпящим возражения тоном фельдфебеля:

– Франц, заезжай задом, мимо ручья. Перелей канистры в бак, да проверь давление. Остальным осмотреть снаряжение и готовиться в путь.

Поднявшись на вершину холма, Шмидт придирчиво взглянул на исчезнувшую среди деревьев машину и остался доволен. Спускались по другую сторону вдоль камней, уже растянувшись в длинную цепочку. Первым шёл проводник, рядом с ним Шмидт, и, постоянно сверяясь с компасом, делал на карте пометки. Герман шагал замыкающим. Клим, заметив его в конце вереницы, постепенно отстал, чтобы оказаться рядом.

– Кто эти люди? – шепнул он, склонив голову и пряча лицо от шедшего впереди Пёшеля. – Герман, они не те, за кого себя выдают.

– Вот как? – усмехнулся Герман. – Какой ты догадливый. И что ты теперь сделаешь? Повернёшь обратно?

– Я думал, ты должен знать.

– Послушай, Вилли, главное, что должен знать ты, – так это то, что получишь всё, что я тебе обещал. Ты, кажется, хотел кого-то там отблагодарить? Так отблагодаришь с лихвой. Но я сейчас думаю не об этом. Вот скажи мне как один немец, оказавшийся на чужбине, другому такому же несчастному немцу, потерявшему родину: разве в жизни главное – богатство? Сейчас мы с тобой творим историю. Запомни – великая идея способна обесценить любое золото. А для меня идея куда ценнее богатств, за которыми мы идём.

– Какая идея, Герман?

– Например, возрождение нашей с тобой Германии, – остановился Фегелейн. – Или, по-твоему, это не стоит всех богатств мира?

– Германии? Ты говорил, мы с геологами идём искать серебряный рудник. Это был обман? Герман, ты меня обманул?

– Нет. Всего лишь не договорил. Тебя интересует серебро? Вот здесь я слукавил. Вилли, мы будем искать золото и бриллианты. А ещё мы идём возрождать Четвёртый рейх. Такая цель тебя вдохновляет?

– Рейх? – замер потрясённый Клим.

– Вижу, вдохновляет, – подталкивая вперёд, похлопал его по спине Фегелейн. – Прости, Вилли, что не сказал сразу. Уверен, ты бы ни секунды не сомневался, однако я решил рассказать тебе всё уже в пути. Так надёжней: у тебя не возникнет желания поделиться ещё с кем-нибудь своей радостью.

– Что ты ещё не договорил? – нахмурился Клим.

– Ещё? – неожиданно тоже потемнел лицом Герман. – Ещё то, что наша экспедиция будет далеко не лёгкой прогулкой. И рассчитывать нам придётся только друг на друга. А что нас ждёт впереди, рад бы тебе рассказать, но уж поверь на слово – вот тут точно не знаю. Обещаю только массу неприятных сюрпризов. Так что уж будь готов и не выпускай из рук оружия.

У Германа на плече висел немецкий карабин, и Климу он дал точно такой же.

Клим с уважением погладил Маузер-98 и уверенно заявил:

– Хотел бы я увидеть тех сумасшедших, которые осмелятся встать на пути десятка вооружённых до зубов мужчин.

В ответ Герман посмотрел на него, как смотрят на самоуверенного ребёнка, которому ненадолго дали подержать в руках настоящее охотничье ружьё.

– Запомни, Вилли, меня не пугают те, с кем нам предстоит столкнуться. Тут как в бою – важно не то, кто у тебя впереди, а кто рядом. А рядом… – Фегелейн бросил вперёд красноречивый взгляд. – Рядом сброд. Рассчитывать ты можешь только на меня и на Удо. От остальных жди ножа в спину. Ты уж прости, что и об этом я тоже не успел рассказать. Но сейчас мне очень нужны свои верные люди. А тебе теперь только и остаётся, что быть мне верным до конца. Иначе этот конец наступит раньше, чем ты можешь представить.

Фегелейн обратил внимание, что идущий впереди Пёшель начал отставать, пытаясь подслушать их разговор.

– Я тебе ещё кое-что расскажу, позже. А сейчас не лови ноздрями мух. Ты только что прошёл рядом с греющейся на солнце уруту и даже не заметил.

Клим отшатнулся от свисавшей на уровне головы ветки, но так и не смог разглядеть прятавшуюся в листьях змею.

– Шутка, – невозмутимо произнёс Фегелейн. – Но в следующий раз может оказаться правдой.

– Ты втянул меня в эту авантюру, даже не спросив, – зло бросил ему в спину Клим.

– Вилли, а не тебе ли нужны были деньги? Ты ведь у нас такой благодарный! Тебе хотелось сделать людям добро? Когда ты это заявил, я сразу понял, что имею дело с тем, кто мне нужен. И сейчас я даю тебе возможность заработать.

– Ты же знаешь, эти деньги я хотел не для себя.

– Да какая разница. Деньги – они и есть деньги, в каком бы виде или валюте они не были. А кому, для кого и как хотел потратить – это оставь для проповеди, когда решишь покаяться. И что бы я сам там ни говорил о великой идее, от золота тоже никогда не откажусь. Иначе я выставлю себя идиотом, а нашему новому рейху идиоты не нужны.

– Ты знаешь, куда мы идём?

– Он знает, – указал вдоль строя Фегелейн, имея в виду проводника. – Брат идёт по следу брата. Не уверен, что по своей воле, но Шмидт умеет заставить.

Неожиданно идущий впереди Шмидт остановился, резко вздёрнув вверх руку.

– Стой! Остановимся здесь!

Он поднял взгляд на тонкую красную нить исчезающего в темнеющих джунглях солнца, затем оглянулся в поисках открытого места.

– Всем сюда!

Не оглядываясь, он решительно сошёл с тропы в направлении заросшей травой небольшой лужайки, призывая остальных следовать за ним. Распугивая ударами приклада по редким стеблям мелкую живность, Шмидт прошёл поляну от края до края и остался доволен.

– Заночуем здесь, – подвёл он итог первого дня.

Клим сбросил тяжёлый рюкзак и обессиленно рухнул рядом. Механически передвигая в колонне ноги, он не замечал, как устал. Теперь же почувствовал, что его ботинки словно налились свинцом. Рядом повалился Удо. Он таинственно подмигнул и достал из-под куртки плоскую алюминиевую флягу.

– Мои запасы ещё с лодки. Хлебнём за знакомство? Мы же теперь с тобой в одной лодке? Герман сказал, что ты наш. Бери, мне для своих не жалко.

Поначалу Клим отмахнулся, но потом протянул руку. Удо довольно взглянул на его скривившееся после глотка лицо и произнёс:

– Мне Герман про тебя рассказывал. Ты из Страсбурга, а я из Бремена. Как оказался в Аргентине?

– Не хочу вспоминать, – отвернулся Клим.

– А мне есть что вспомнить, – ничуть не обидевшись, шепнул Удо. – Тебе Герман что-нибудь обо мне говорил?

– Нет.

– Ещё бы. Это тайна за семью…

Заметив, что к ним подошёл Фегелейн, Удо внезапно замолчал. Раскрыв рюкзак, он развернул спальный мешок и лёг сверху.

– Ночь будет холодная, – произнёс он, потрогав быстро остывающую землю, и протянул флягу Герману. – Мы с Вилли уже познакомились, давай и ты выпей с нами.

Не поморщившись, Фегелейн влил в себя несколько глотков спирта, затем недовольно заметил:

– Опять треплешься, как помело?

– Я? Нет! – возмутился Удо. – Герман, я был уверен, что ты ему уже всё рассказал.

– Ещё не время.

– Я должен знать что-то ещё? – поднял голову Клим.

– Должен… – задумчиво глядя мимо Клима, кивнул Фегелейн.

– Тогда я слушаю.

– Что? – наконец посмотрел на него Фегелейн. – Ещё узнаешь. Мы вот что – будем спать по очереди. Удо, ты дежуришь первым. Делай вид, что спишь, но пока я тебя не сменю, чтобы не сомкнул глаз.

– К вахте мне не привыкать, – легко согласился Удо. – По два часа? – посмотрел он на часы Фегелейна. – Ночью удобнее как раз по два часа. Если больше, можно не выдержать и уснуть.

Фегелейн не ответил. Не отрывая глаз, он наблюдал за расположившимся на противоположной стороне поляны Шмидтом. Кажется, у того возникла перепалка с Айземанном. Развернув содержимое рюкзака в стороне от остальных, Айземанн разводил костёр, и это очень не понравилось Шмидту.

– Никакого огня! – резко вскочил Шмидт и бросился на дым. – Никакой самодеятельности, и впредь ничего не делать без моей команды! Айземанн, я к тебе обращаюсь, немедленно затуши костёр!

– Затушить? – даже ухом не повёл Айземанн. – Зачем? Не знаю, кто как, а лично я привык, перед тем как консервы съесть, их разогреть. Жир должен быть расплавленным, иначе будет изжога. А я этого не люблю.

– Сейчас же погаси огонь! – зашипел, нависая над ним, Шмидт.

– Ещё я не люблю, когда мне наступают на ноги и брызжут слюной, – с угрозой в голосе произнёс Айземанн. – И ещё мне не понравится, когда поутру, проснувшись, я обнаружу полные штаны всяческих гадов. Мелких, но очень ядовитых гадов. Знаешь, Хоффман, они любят наше тепло, а когда ты пытаешься от них избавиться, то им это тоже не нравится, и, представляешь, они жалят.

Шмидт нервно оглянулся и, понизив голос, чтобы его услышал только Айземанн, произнёс:

– Запомни, штурмбаннфюрер, для тебя я, как и для всех остальных, – герр Шмидт. Командир нашей экспедиции. И никак иначе.

– Да неужели? – нагло ухмыльнулся Айземанн. – Послушай, мы оба знаем, кто мы, и кто нас сюда отправил. Верно, оберштурмбаннфюрер Хоффман? И ты знаешь, для чего я здесь. Уж никак не для того, чтобы таскать твой рюкзак. Так что успокойся и оставь свой пыл для твоих псов.

Фегелейн последних слов не услышал, но увидел, как Шмидт неожиданно сник.

«Браво, Айземанн! – Герман невольно восхитился бритым громилой. – Хоть кто-то осадил этого выскочку, возомнившего себя новоиспечённым искателем Трои профессором Шлиманом».

– Что там? – поднял голову Удо.

– Мы как отряд взбудораженных скорпионов, – довольно ответил Фегелейн, – ещё ничего не нашли, но уже готовы друг друга жалить.

«И это хорошо, что Айземанн, оказывается, не на побегушках у Шмидта, – сделал он маленькое открытие, направившись к разгорающемуся костру. – Если переманить его на свой берег… – Фегелейн на ходу обдумывал начало разговора, – то баланс сил сразу качнётся в мою сторону».

– Наш друг Айземанн прав! – выкрикнул он, широкими шагами переступая опасные островки густой травы. – Спальный мешок не защитит от пожелавшей погреться у вас на груди гадюки. Те, кто его придумал, оставили полным-полно лазеек для этих гадов. Отогнать их можно только жаром пламени.

Шмидт с Айземанном удивлённо обернулись в его сторону.

– Господа, я возьму у вас огня поджечь и наш костёр, – Фегелейн наклонился к тлеющей головешке.

– Или, может, господин Шмидт боится других змей?

– Прекратите паясничать, – тихо процедил сквозь зубы Шмидт. – Вы, Фегелейн, тоже знаете, за кем мы гонимся. Они заметят огонь и догадаются о погоне. А я не хочу, чтобы нам устроили засаду.

– Так всё дело в Тиллесене? – спросил Айземанн.

– И в Тиллесене тоже, – подтвердил Шмидт. – Мы оба наслышаны, чего он стоит.

– Да, я его хорошо знаю, – согласился Айземанн, – и потому совершенно спокоен. Сейчас Тиллесен уже далеко. Он умеет держать темп и заставит не отставать других. Даже увальня Бормана. А кстати, этот ваш проводник Сальвадор, куда он нас ведёт?

– Сал знает, куда ушёл его брат. Теперь ведёт и нас по его следам.

– Я заметил, что он на поводке у Каспара, – добавил Айземанн. – Не сбежит?

– Что-что, а выгуливать на цепи собаку Каспару доверить можно. Да и я уже нашего проводника подробно обо всём расспросил и представляю, что за местность мы ищем. Есть что-то похожее на карте в двух днях пути. Река, разливающаяся на широкой равнине с десятком водопадов. Из всех вариантов Борман выбрал именно это место. Проводник говорит, что там нас ждут непроходимые джунгли. И, кстати, брат нашего Сала тоже пошёл проводником не по своей воле.

– Смотри, чтобы он не начал изображать героя и, спасая брата, не завёл нас в болото.

Шмидт задумался, затем отрицательно качнул головой.

– Не станет. Я его предупредил, что знаю о них всё. И если что не так, то их повесят рядом на одном столбе. А если всё пройдёт по плану, то проводник сможет купить новый дом.

– Неужели заплатишь? – ухмыльнулся Айземанн.

– Нет, конечно, – пожал плечами Шмидт. – Он слишком много узнает. Таких убирают, не раздумывая. Уверен, что и Тиллесен поступит с его братом так же. Так что у них обоих дорога только в один конец.

Фегелейн понимающе кивнул и, подув на тлеющий уголёк, молча пошёл обратно. Он неожиданно осознал, что ему тоже уготована участь проводника. Если ещё оставались какие-то сомнения, то сейчас они развеялись окончательно. Он уже сейчас знает достаточно, чтобы Шмидт вынес ему приговор. Как же он его недооценивал! Когда, впервые встретившись, Фегелейн рассказал приближённому к местной власти немцу Шмидту о Гитлере, то понадеялся, что в его лице встретил ещё одного приверженца их с фюрером идеи о Четвёртом рейхе. Шмидт выслушал с пониманием, напоказ обрадовался и обещал во всём помогать. Но сейчас Фегелейн понял, что Шмидту интересно лишь золото Бормана, а на новый рейх и Гитлера плевать он хотел с высокой башни. Впрочем, как и многие обосновавшиеся здесь немцы. Напрочь погрязшие в меркантильных желаниях, касающихся собственной шкуры, и поразительно быстро забывающие Германию. Но, в отличие от стремящихся побыстрей забыть Родину безразличных соотечественников, Шмидт выжмет из возникшей ситуации максимум. Он не станет делиться ни золотом, ни даже информацией о нём. Герр Шмидт зачистит следы, как зачищают отпечатки пальцев опытные шпионы.

Возвращаясь в мрачной задумчивости, Фегелейн собрал по пути сухой хворост и, бросив его между Климом и Удо, швырнул следом уголёк.

– Вилли, – начал он таинственным, наполненным тоской голосом. – Ты должен запомнить одну истину.

Фегелейн оглянулся на вспыхнувшие по разным краям поляны костры и обратил внимание, что дистанция между ними как ничто свидетельствует, какая между собравшимися в одну группу людьми пропасть. И если несколько часов назад он предупреждал Вилли об ожидании ножа в спину, скорее в виде аллегории, то сейчас оценивал это как вполне вероятный факт.

«А ведь они тоже не будут спать! – внезапно осенило Фегелейна. – Будут так же ждать ножа в спину от соседа и страдать бессонницей. Никто не будет спать! Уже сейчас каждый ждёт выстрела в затылок, а что будет, когда мы найдём золото?

– Вилли, – повторил Фегелейн, раздувая вспыхнувшие ветки. – И ты, Удо, знайте. Если мы найдём золото партии, будущие потомки высекут наши имена на стенах возрождённого рейхстага, а в школах дети станут изучать наши биографии.

– Партии? – не понял Клим.

– Да, нашей с тобой национал-социалистической немецкой рабочей партии. И сейчас мы здесь выполняем её задание. Да-да, именно так я и сказал – приказ партии и нашего фюрера. Пришло время тебе узнать всё.

– Это я привёз в Аргентину Гитлера, – гордо вставил Удо. – Я его видел, как сейчас вижу тебя.

– Гитлер здесь?! – не смог скрыть изумления Клим.

– Он с нами, – расценив его удивление как предсказуемо ожидаемую радость, удовлетворенно кивнул Фегелейн. – Рядом, и ждёт от нас отваги, а если потребуется, то и самопожертвования во имя возрождения Германии.

– Но я же сам слышал по радио…

– Так было надо. А теперь слушай внимательно. Не все преданы нашему фюреру, как мы – истинные патриоты. Другие в команде Шмитда ради наживы, а не ради нашей Родины. Но пока что они затаились. Сейчас им нужны силы, чтобы уничтожить отряд Бормана, а вот потом они займутся нами.

– Кто? – не понял Клим. – Шмидт?

– Шмидт и его «геологи», – горько улыбнулся Фегелейн.

И только после этих слов до Клима дошло.

– Борман тоже здесь? Он жив?

– Ещё как жив. Вижу, что воистину для тебя сегодня день потрясений. Ложись-ка ты лучше спать. Ночью я тебя разбужу.

Легко сказать – спать! Закрыв глаза, Клим ворочался у костра, прокручивая в голове каждое слово Фегелейна. Гитлер жив! Это не могло быть правдой, это несправедливо, так быть не должно, но он понимал, что Фегелейн не врёт. Земля вдруг опрокинулась. Всё теперь стало обретать совершенно иные краски. Экспедиция геологов превратилась, словно карета в тыкву, в вооружённый до зубов отряд нацистов. Обаятельный друг Герман неожиданно обернулся мечтающим о возрождении рейха фашистом. А его такое подкупающее желание каждому протянуть руку помощи – не более чем грубый приём вербовщика, заманивающего в свои сети наивных рекрутов. Впрочем, справедливости ради, Клим признавал грешок и за собой. Так получилось, что он тоже выдаёт себя не за того, кем является. «Что ж, – подумал он, – пожалуй, здесь мы квиты».

Сквозь смежающую глаза дрёму и сизый дымок костра Клим видел укрывшегося курткой с головой Удо. Заступив на дежурство, моряк не спал, только, как и обещал, делал вид.

– Эй, – тихо позвал Клим. – Расскажи, какой он, Гитлер?

Удо промолчал, но по тому, как прервалось его размеренное дыхание, стало понятно, что он всё слышит. Ну и чёрт с тобой! Перевернувшись на спину, Клим посмотрел в звёздное небо. Казалось, оно провисло под тяжестью тысяч звёзд.

«Почему это снова происходит со мной? – подумал он, неожиданно почувствовав, будто за ним наблюдают из огромной светящейся бездны. – Вы играете мною? Водите по шахматной доске, даже не посчитав нужным объяснить мою роль? Кто я для вас? Пешка, неожиданно ворвавшаяся в глубокий тыл врага? Пешка, по собственной глупости оторвавшаяся от передовых отрядов своих войск и не представляющая, что делать дальше? Пешка, ставшая свидетелем страшной тайны, но онемевшая и неспособная никому о ней поведать! Это тоже часть вашей игры?

Дым неожиданно дрогнул, потянувшись над травой полупрозрачным таинственным покрывалом. Звёзды в его мареве тонко задрожали, словно заметавшиеся полчища светлячков. Небеса, как обычно, промолчали, и Клим разочарованно отвернулся к огню. Костёр прогорал, уже почти ничего не освещая, а лишь отбрасывая тусклые красные тени. Скорее почувствовав, чем увидев, Клим вдруг догадался, что у костра сидит кто-то ещё. Фегелейн спит, прижав к груди карабин. Его беспокойный сон не оставляет сомнений, что он пустит в ход оружие, прежде чем успеет проснуться. Рядом, едва не угодив ботинком в огонь, свернулся Удо, и уже непонятно, спит он или продолжает притворяться. Но это кто-то третий! Он сидит, не шелохнувшись, и пристально смотрит на Клима. Кажется, этот кто-то знает его тайну и сейчас, созывая всех к себе, начнёт кричать, тыча в Клима пальцем. Но тёмное изваяние по-прежнему молчит, будто вырезанное из столетнего дерева. Тогда Клим несмело решается поднять взгляд. Кажется, это ничуть не беспокоит незнакомца. Они встречаются глаза в глаза, и Клим ощущает, как от ужаса немеет его тело. Он пытается закричать, однако лишь судорожно дёргает горлом. Такой же, как на карикатурах в газетах и на плакатах Кукрыниксов, по ту сторону костра сидел Гитлер. С тонкой цыплячьей шеей, длинной набок чёлкой и пучком усов из-под издевательски длинного носа. Он смотрел сквозь Клима немигающим взглядом, и от этого хотелось броситься бежать. Клим бы так и сделал, но ноги словно отнялись. Он старался встать, но лишь лихорадочно дёргал коленями. Пытался ползти, но даже не видел собственных рук. Его трясло из стороны в сторону, и, наконец, он открыл глаза.

– Кошмар? – участливо прошептал Фегелейн, снимая руку с его плеча.

Клим взглянул на вспыхнувший свежими ветками костёр и взволнованно кивнул.

– Да. Проклятый кошмар.

– Это хорошо. Не захочешь больше спать. Держи часы, разбудишь Удо в пять.

Не меняя лежачей позы, Фегелейн, словно змея, приподнял голову и пристально посмотрел на соседние костры.

– Похоже на то, что все спят, но ты, Вилли, не расслабляйся, – прошептал он, подтолкнув ближе беспризорно лежавший у костра карабин Клима. – Посматривай за Шмидтом. Чуть что заподозришь – буди.

Фегелейн отполз, и вскоре Клим услышал его размеренное дыхание. Клим покосился по сторонам, желая лишний раз убедиться, что всё оказалось лишь кошмарным сном. Там, где сидел Гитлер, сейчас раскинулся Удо. Тогда Клим снова лёг на спину и начал рассматривать безгранично глубокое небо. Звёзды спокойно мерцали, а Клим, чтобы не уснуть, принялся складывать из них собственные новые созвездия. Игра так увлекла его, что скоро он выкладывал целые картины. Это оказалось очень даже легко. Поначалу он соединял светящиеся точки в сцены охоты, затем без труда выложил подводную лодку. Дальше больше: звёзды начали складываться в чужие лица. Лица с огромными глазами, глядящие на него безразличными пустыми взглядами. Испугавшись, что снова засыпает, Клим приподнялся, встряхнув головой. Звёздные лица тут же рассыпались, превращаясь в прежние скучные созвездия южного полушария – Компас, Корму и Кита. И вот тут его осенило! Пешка поняла, что она и не пешка вовсе. И цель у неё королевская. И предназначение его пути не так уж глубоко и спрятано. Череда таинственных случайностей внезапно обрела смысл. От волнения Клим вскочил и, сев у костра, протянул руки к огню. Он вдруг понял, для чего он здесь. Всё это время провидение вело его замысловатой колеёй единственно ради этого дня! Теперь всё встало на свои места. Вот он, миг истины! Он тот, кто не даст злу исчезнуть, скрыться. Закон, справедливость, карающий перст судьбы – и всё это отныне досталось ему. Донести миру, что мир обманут! Зло не убито, оно здесь, прячется в густых аргентинских дебрях. Гитлер и Борман живы, а с ними и сотни других палачей. Конечно, сейчас ему никто не поверит, сочтут сумасшедшим. Но он доберётся до истины, найдёт доказательства, и тогда справедливость восторжествует! От накатившего волнения Клим не мог найти себе места. И вдруг он заметил, что за ним наблюдают. На этот раз не из кошмара, а из-за соседнего костра. Переводчик Сальвадор, подложив руку под голову, равнодушно смотрел на Клима, даже не пытаясь спрятать свой взгляд. Запястье руки переводчика охватывал заплетённый в несколько узлов канат, который тот использовал как жёсткую подушку. Второй конец верёвки заканчивался таким же узлом на руке спящего Каспара.

Клим медленно кивнул, и, кажется, ему ответили. Тогда он осторожно отполз от костра, сократив между ними расстояние до пары метров.

– Эй, – тихо позвал он, прикрыв ладонью рот. – Тебя, кажется, зовут Сал?

Ответом ему был всё тот же безразличный взгляд. Тогда Клим оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что все спят, и подполз ещё ближе.

– Я давно заметил, что ты на привязи. Говорят, Шмидт заставил тебя идти силой?

Проводник не шелохнулся, будто спал с открытыми глазами.

– Ты хоть знаешь, кто все эти люди? – спросил Клим, тщательно проговаривая испанские слова.

Реакция Сальвадора напоминала непонимание, и потому пришлось вспоминать весь словарный запас испанского. Клим посмотрел на протянувшуюся от руки к руке верёвку, середина которой лежала совсем рядом от тлеющих углей.

– А ты ведь давно мог сбежать, – кивнул Клим на столь очевидное решение. – Почему не воспользовался?

Проводник продолжал молчать, и Клим решился на собственное предположение:

– Понимаю. Есть что-то такое, что не даёт тебе это сделать. Но ты связался с плохой компанией. И если тебе чего-то там наобещали, то не верь. Здесь у всех разные цели. А наша компания – как дурной оркестр. Если на что и способна, так оттоптать друг другу ноги.

Поддержать разговор собеседник явно не хотел, и Клим, разочарованно вздохнув, пополз к своему костру.

– Беги.

От неожиданности он замер. Показалось, что ослышался.

– Что? – осторожно обернулся Клим.

– Беги, если хочешь жить.

– Бежать? Куда?

– Возвращайся назад по следам, а об остальных забудь.

Клим посмотрел на догорающие костры, опасаясь, что их могут услышать, и прошептал, потянувшись к проводнику.

– Не могу. Ещё днём я так бы и сделал, но сейчас не могу. Я должен доделать задуманное.

– Что бы ты ни задумал, ты этого не сделаешь.

– Почему?

– Мёртвые ничего не могут делать.

Проводник говорил, будто вещал с того света, и Климу показалось, что от него повеяло холодом.

– Мы все погибнем?

– Все.

– И ты?

– Останемся только мы с Пабло. Ты тоже можешь выжить, если сейчас уйдёшь.

– Тише, – прошептал Клим, приложив палец к губам.

– Они все спят, – уверенно произнёс проводник. – У тебя есть не меньше двух часов. Уходи.

– Почему ты хочешь мне помочь? А вдруг я всё расскажу?

– Нет, не расскажешь. Ты не с ними. Не медли, и ещё успеешь. Держи луну по правую руку и, не останавливаясь, иди на восток. Когда взойдёт солнце, выйдешь в долину ручьёв. Вдоль ручья спускайся к прииску, там будут люди, они тебе помогут.

– А почему ты сам так не сделаешь?

– Моё время ещё не настало. А твоё время уходит.

– Уже не могу, – повторил Клим.

Проводник недовольно хмыкнул и повернулся спиной. Однако Клим не хотел так быстро сдаваться. Он задумался, и неожиданно его лицо прояснилось.

– Кажется, я понимаю. Твой Пабло ведёт Бормана в западню?

– Тот могущественный человек приказал Пабло отвести его в такое место, куда никто никогда не сможет добраться, – обернувшись, ответил еле слышно Сальвадор. – Мой брат его не обманет. Есть такое место. Только Пабло промолчал, что из этого места никто не вернётся.

– И ты тоже нас ведёшь туда?

– Так захотел Шмидт. Я, как Пабло, выполню его приказ.

– А потом сбежишь?

Проводник промолчал.

– Там непроходимая сельва? – изменил вопрос Клим.

– Там проклятые земли. Искатели золота обходят их стороной, а охотники рассказывают о гигантских змеях и крокодилах размером с лодку. Но не это самое страшное. Там нас встретят духи джунглей. Они выпивают из людей кровь, отбирают жизни, души и даже лица.

– Местные легенды? – неуверенно спросил Клим.

– Как знать. Год назад слишком честолюбивый пастор Климент из Балькарсе прослышал о проживающих в тех джунглях диких племенах. Он снарядил миссионерскую экспедицию, дабы привести в лоно церкви новых заблудших. Ровно через месяц на них наткнулся сбившийся с пути охотник. Пастор и все его шесть помощников лежали в вымытой ручьём яме.

– Дикие звери?

– Нет. Духи. У всех были срезаны лица.

На долгую минуту повисла тишина. Проводник ждал вопросов, но их не было. Тогда он отвернулся, и вскоре Клим услышал его размеренное похрапывание. Он посмотрел на часы – пора будить Удо. Но Клим не стал. Он понял, что больше уснуть не сможет.

Глава четвертая

Казалось, влажность здесь ещё сильнее, чем на подводной лодке. Клим уже не обращал внимания на заливающий глаза и спину пот и шёл как машина, с трудом вытаскивая ноги из бурой шипящей жижи. Воздух висел неподвижный, насыщенный, сырой, как в парилке, и насквозь пропитанный запахом трав. Если ещё вчера Клим считал, что он уже в настоящей знаменитой сельве, то только теперь понял, что там была безобидная роща. Подлинная преисподняя начинается лишь сейчас. Они пробирались по едва заметной звериной тропе, тесно друг за другом, шаг в шаг, но всё равно он каждый раз терял из виду мокрую спину бредущего впереди Германа. Вокруг царил неописуемый разгул растений. Деревья, лианы, кусты, перегораживающие путь поваленные гнилые брёвна, из которых доносились подозрительные шорохи, – и всё это с такой невероятной плотностью на квадратный метр, что, казалось, отойди в сторону на пять шагов, пару раз обернись, и больше никогда не вернёшься обратно. А ещё тучи свирепствующих насекомых. Потревоженные, они взмывали вверх, затем набрасывались из листьев голодной стаей.

– Всем сюда! – донесся искажённый зарослями голос Шмидта.

Он стоял, измождённый, опираясь на карабин, как на посох и тяжело дышал. Заняв крохотный клочок сухой земли, вокруг него собрались и остальные. Вид у всех был измученный, и даже Айземанн с тяжёлым мачете в руках, весь забрызганный зелёным соком, не выдержав, обессилено опустился на поваленное бревно.

– Что? – только и смог он произнести.

– Передохнём, – коротко ответил Шмидт.

– А потом?

– Не знаю.

– Не знаешь?

– По компасу туда, – Шмидт махнул рукой в заросли, затем кивнул на проводника. – Он ведёт туда, – теперь рука махнула в сторону на девяносто градусов. – А кого слушать, одному чёрту известно.

– Зверь обязательно выведет к реке или ручью, – оправдывался Сальвадор, указывая на едва заметную звериную тропу. – Идти будет легче.

– Он прав, – согласился Айземанн. – Да и к тому же здесь я нигде не вижу следов Бормана. Если, конечно, он вообще здесь был.

– Тогда туда, – не стал спорить Шмидт, кивнув на притоптанные листья.