Читать онлайн А что за горизонтом бесплатно

Часть первая. Ржев

Пролог или собираю мысли в кучу

Сколько раз говорил себе: записывай каждую удачную мысль. Хватай карандаш и пиши, не останавливаясь, пока они не разбежались в разные стороны, как клопы. Потом же не соберёшь их в кучу. Время-то не стоит на месте. Что за подлая натура? Во всём виновата лень – вечная спутница жизни.

В голове калейдоскоп событий и воспоминаний всё никак не соберёт их в одну кучу и не расставит по своим местам. А ведь ещё кто-то из великих говорил: родилась мысль – запиши! Пригодится. И вот сижу… Пишу… Но больше просто сижу в ступоре. Казалось бы, что может быть проще, чем писать мемуары. Готовых шаблонов, мало-мальски напоминающих твою биографию, бесконечное множество. По-моему, всё уже тысячу раз написано и миллион раз переписано. Подставляй нужные имена, города, названия улиц, и готово. Можно потом напечатать сей «шедевр» на глянцевой бумаге, чтобы (мало ли кому) в уборной было неуютно, упаковать в красивую обложку, поставить на полку на видное место и гордиться. Или краснеть. Мои дети такое событие наверняка воспримут благосклонно и сдержанно. Внуки, возможно, будут очень рады за возможность окунуться в дедовский исторический экскурс, и, может быть, даже гордиться. Археологи – ржать в голос, когда откопают эту дрянь на свалке. А впрочем…

Итак, я родился!

Рождение. Что это событие значит для того, кто явился на свет? Ни наука, ни религия не дают точного ответа на этот вопрос. Он настолько дискуссионный, что просто нет смысла сколь-нибудь подробно заострять на этом внимание. Разве можно описать момент собственного рождения? Уж простите, мне с трудом верится фантазиям на этот счёт. А если честно, то не верится совсем. В идеале, точнее, в силу моих познаний, наблюдений и опыта обычный среднестатистический младенец рождается полуслепым, полуглухим и вечно сонным. Вот это точно про меня! Да, я – среднестатистический. Да, самый обыкновенный, такой же, как все. Я – идеален!

Гораздо интереснее, когда к человеку приходит сознание. Ощущение самого себя, что вот он я. Как это происходит? Кто включает этот невидимый тумблер? И в какой момент это происходит? Слишком много вопросов? Будет ещё больше. Малыш только родился. Он ещё только пытается разглядеть всё вокруг, а в маленьких глазках уже тысячи вопросов. И их становится только больше. Но вот я уже в том возрасте, когда Чехов дописывал свой последний рассказ, а я лишь делаю первые попытки, пытаясь дотянуться как можно дальше, ухватиться за самое раннее событие, вырвать из памяти самое первое воспоминание… Мамино тепло, мамин взгляд, мамин ласковый голос. Наверное, всё это было, даже скорее всего. Просто в памяти всего этого нет, не сохранилось. Но мне есть с чем сравнить, видя, как тянутся к ней внуки. И всё, что остаётся сейчас, это наблюдать со стороны, всматриваться вдаль событий, открыв старенький альбом с фотографиями и слушать мамины истории.

Вот он, младенец, завёрнутый в конверт – это я. А тот ползёт куда-то по ковру голышом – тоже я. Дядька в пальто и меховой шапке с коляской, в которой, конечно, тоже я. Это была весна 1979 года, поэтому дядька на чёрно-белой фотографии одет так тепло. Дядька этот – мой папа. Он счастлив, ведь его первенец – мальчик. Он мечтал о сыне… А что, если сейчас попробовать покопаться в чулане под названием память? Вырвать по крупицам воспоминания самых ранних лет. Как далеко я сейчас смогу дотянуться?..

Вселенная, отзовись!

Ржев – самое первое, самое яркое воспоминание! Нет, это не уютный ржевский дворик с лавочкой возле подъезда, где есть горка, качели и песочница. Это огромный двор самой длинной панельной пятиэтажки в районе, с длинной очередью на горку, с дракой за качели и с пустой песочницей, потому что самосвалы на верёвочке за смену успевали вывозить весь песок в неизвестном направлении.

Зима 1981 года. Стою возле деревянной лавочки своего подъезда в пальто и меховой шапке и ору на всю вселенную, потому что отморозил пальцы. Но вселенная меня не слышит. Не то, чтобы ей было сейчас не до меня и моих пальцев, просто во дворе такой гул, что, скорей всего, слышу себя только я один. И самое обидное, что это великое событие никак не влияет на происходящее вокруг. Вот армия из четырёх бойцов пытается взять неприступную крепость, забрасывая обороняющихся снежками. Атака благополучно отбита. С каждым новым наступлением крепость становится выше и неприступнее, так как процесс строительства не прекращается ни на секунду. Вот с поля боя за шкирку тащат домой раненого бойца, такого же обмороженного и орущего, как я. Память выдёргивает картинки из детства, первые, обрывочные, меняет события местами во времени, но неизменно возвращает всё в тот же шумный двор. Но, всё-таки, самые первые воспоминания – это, наверное, первые сильные эмоции и не всегда хорошие. Хорошие будут потом. Много хорошего. А пока… Вселенная, отзовись!

Прочь сомнения и здравый смысл!

Снег падает, не переставая, огромными хлопьями. Очень много снега, как будто там высоко на небе кто-то разорвал большую подушку и вытряхнул всё из неё на землю. Белое покрывало укутывает древний город на Волге. Вот она – настоящая русская зима, о которой писали Пушкин и Некрасов. Зима, созданная для самого счастливого детства, для весёлых игр и шалостей. Особенно шалостей. Огромный сугроб возле деревянных сараев никого не мог оставить равнодушным. Вот первый смельчак забирается на крышу сарая, карабкаясь по выступающим доскам, смотрит вниз, оценивает взглядом белый снежный холмик внизу, поворачивается спиной… и летит. Исчезает! И, вдруг, под радостные вопли из сугроба появляется улыбающаяся и сверкающая глазками снежная голова. И никому не могло прийти на ум, какая опасность могла скрываться в том сугробе. Но, прочь сомнения и здравый смысл! Первопроходец остался цел и невредим, и вот уже старый сарай недовольно поскрипывает под ногами весёлой толпы.

Снег по-прежнему валит. Его очень много. Снега хватит на всех. Во дворах растут баррикады и замки, укрытия и берлоги. Снег – идеальный строительный материал. Что за зима без снега! И пока его много, детям и взрослым скучать не придётся. Причём, во всех смыслах. Снегоуборочной технике тоже.

Зимнее детство во Ржеве

Зима во Ржеве словно волшебная фея дарит сказку маленьким восторженным сердцам. Вот самый опытный из взрослых прокладывает лыжню. Следом за ним по готовой лыжне катаются все подряд – и взрослые, и дети. Сходить с лыжни очень тяжело, но каждому хочется непременно проложить свой собственный путь, и вот уже снежный покров превращается в лабиринт. Из сарая папа достаёт длинные широкие доски и сколачивает из них огромную швабру. По крайней мере конструкция очень напоминала большую швабру. И с этим нехитрым прибором, с коньками наперевес, мы шли на болото. Папа расчищал шваброй лёд от снега, чтобы можно было кататься на коньках. Когда Волга достаточно промерзала и лёд становился крепкий, начинался главный аттракцион. С высокого склона на левом берегу на огромной скорости неслись кто на санках, кто на лыжах, кто на фанерке, а кто и вовсе кувырком. Ну и кто не катался на паровозике из саней? Обычно он был не очень длинный, потому что чаще всего катали самых маленьких пассажиров. Тягачом служил чей-нибудь сильный папа, зато с заносами, разворотами и препятствиями в виде сугроба. Детвора была в восторге.

Такое вот оно было зимнее детство. Такими были первые яркие воспоминания о самом любимом и родном, почти никогда не умолкающем дворе лучшего на свете города с таким грозным и рычащим названием – Ржев. Это потом, гораздо позднее, я узнал, что Ржев – старинный город ткачей и ремесленников, город, переживший страшные месяцы оккупации и практически стёртый с лица земли войной. Город, который, несмотря ни на что, выстоял, а из уцелевшей церквушки, едва ли ни единственной сохранившейся постройки в городе, навстречу освободителям вышли немногим более двухсот жителей, оставшихся в живых из пятитысячного населения. Всё перемолола война, сожгла и уничтожила, оставив незаживающие раны в сердцах людей. Слёзы и скорбь.

Ржев – город-памятник на Волге

Но жизнь всё равно сильней. Жизнь прорастает сквозь бетонный гранит, просачивается между камней, тянет свои листочки к свету, копошится в гнёздах, кричит и плачет, поёт и баюкает. Не зря же пел Высоцкий: «Кто сказал, что Земля умерла? Нет! Она затаилась на время.» Затаилась в ожидании и дождалась. Наша земля и больше ничья – до последнего камушка, до последней травинки. Земля, на которой стоит и будет стоять всегда мой родной город. Город Ржев со своими уютными двориками, покосившимися сарайчиками и дворами, подобными моему, который не заканчивался вовсе. Впрочем, начала у него тоже не было. Город с бесконечными панельными многоэтажками, словно его собирали из конструктора. Город с вечно переполненным транспортом. Создавалось впечатление, что городского транспорта было ровно столько, чтобы перевозить определённое количество людей. И откуда берутся остальные люди, и зачем они лезут в переполненный автобус, совершенно непонятно. Город башенных кранов, город железнодорожных путей, заброшенных строек и топких болот. Город-мемориал. Город-памятник.

А посреди всего этого великолепия течёт Волга. Она делит город на две части, соединённые между собой двумя мостами – Старым и Новым. Волга-матушка, Волга-кормилица. Река с характером, вопреки всему несущая свои воды в противоположном направлении, она не впадает в океан, как все реки. У неё истинно русский характер. Волга широкой дельтой впадает в Каспий, оставаясь всегда на материке. Всё, что происходит по обеим её берегам, вот уже многие века мелькает как в калейдоскопе. А движение воды всё так же неспешно и спокойно, время от времени сковываясь льдами. Здесь ранней весной, воскресным вечером, начался мой отсчёт времени.

И снова зима, и снова снег

Первые впечатления и первые эмоции связаны именно с зимой, с зимними приключениями. Это настолько яркие воспоминания, что практически затмевают всё остальное, происходившее в самые ранние годы.

Мама часто рассказывала, как я приходил с прогулки домой весь грязный и мокрый. Снег имеет свойство таять и превращаться в воду, а грязь – становиться жидкой. Меня поднимали на вытянутых руках, подставляли тазик и несли, как награду победителю, в ванную комнату. Там уже начинался ритуал раздевания. Мокрая насквозь одежда отправлялась в стирку, обмороженное радостное тело отогревалось и выслушивало нотации о том, что на улицу сегодня больше не пойдёт. Не выпустить больше гулять с друзьями в то время считалось высшей мерой наказания, поэтому каждый старался без лишней необходимости даже не заглядывать за дверь своей квартиры. А вдруг без меня двор захватят инопланетяне? А может там сейчас начнётся чемпионат, и на воротах стоять некому? Нет, сидеть дома в такой ответственный момент, это всё равно, что быть запертым в Бастилии, и никакой Дюма не сможет описать тех страданий. Но ещё страшней то, что все окна выходили на соседний двор. Тихий, уютный и спокойный, как кладбище.

А жизнь в это время кипит совсем с противоположной стороны, и это обидно вдвойне. План побега придумывать тоже бесполезно, потому что, собственно, и бежать-то было не в чем – вся одежда насквозь промокла. Самое время открыть комод и достать оттуда любимые игрушки, коих было множество. Уж чего-чего, а этого добра было в достатке. Телевизор включался нечасто, так как смотреть в нём было особо не на что. Вечное политбюро изредка прерывалось каким-нибудь балетом. Так что посреди комнаты начинал расти большой игрушечный город. И уже совсем неважно, какая погода за окном, какие баталии происходят во дворе. В моём городе всегда сухо и тепло, ведь он расположился на мягком ковре. Город, построенный собственными руками из игрушек, стульев и подушек. Город, который к ночи исчезает и вновь вырастает как по волшебству, каждый раз причудливо меняя свой облик в зависимости от того, какую часть интерьера получится отбить у родителей.

Но во Ржеве, как и в большинстве городов нашей необъятной родины, была не только зима. Конечно, события, происходившие в первые годы жизни, удобнее всего сравнивать со снежным комом, растущим во временной шкале прожитых лет. Но, всё-таки, случалось и лето, и прочие сезонные изменения.

Кто не ест – не играет в игрушки!

Детский сад, этот оазис посреди серых пятиэтажек, располагался прямо на углу нашего дома. Поэтому особых трудностей, чтобы до него добраться, не возникало, кроме, разве что, самого детского сада, точнее, его дружного коллектива. Наверное, каждый человек в своём нежном возрасте сталкивался с изощрёнными методами наказания в детсадовской группе и своеобразной системой воспитания. Если нет, то вы, скорей всего, в детском саду никогда не были, либо вы жили в эпоху правления царя Гороха.

Тихий час в детском саду. Как можно спать днём? Это я начал понимать только через сорок лет. А в то время, кто не спит – сидит весь тихий час на стуле. Кто не ест – не играет в игрушки. Вместо прогулки можно просидеть всё время в тёмной комнате. Да и сама прогулка порой превращалась в пытку, когда твой родной двор весь перед глазами, как на ладони, а ты стоишь за оградой и смотришь с тоской, как во дворе играют и веселятся твои друзья, которые чуть старше и уже пошли в школу. Их уроки недавно закончились, и они с деловым видом проходят мимо ограды детского сада и издевательски изображают сочувственный вид.

Ясельная группа ничем особенным-то и не запомнилась, кроме того, что мы дружно сидели на горшках и обсуждали что-то очень важное. В более зрелые детсадовские годы жизнь была уже более насыщенной. Говорят, что дети очень жестоки по своей наивности, потому что не чувствуют ответственности. Чепуха всё это. Мы были самыми настоящими естествоиспытателями, первооткрывателями и нервомотателями, лишёнными страха и всякого здравого смысла. Я уже сказал, что коллектив в нашем саду был особенный, если не сказать странный. Имея ввиду воспитателей. Иначе как ещё объяснить события, которые я опишу ниже?

Недетские игры в детском саду

Во дворе детского сада росли огромные деревья. И деревья были большими не потому, что дети были маленькими. А это действительно росли гиганты с громадными ветвями. Кажется, это были липы, если память у меня не совсем липовая. Так вот, на ветви этих самых лип часто прилетали голуби. Ну прилетали и прилетали. Нам же это не давало покоя. Вот несколько оболтусов хватают камни и швыряют вверх, пытаясь попасть по голубям. Некоторым это, конечно, удаётся. Подбитые, но ещё живые птицы, само собой летать уже не могут. Они просто ходят по земле и даже не пытаются махать крыльями. В это время заботливые детские ручки хватают голубей и подбрасывают вверх. Смотрят, чья птица взлетит выше. И эта «весёлая игра» могла продолжаться всю прогулку. Но больше всего доставалось паукам и лягушкам. А уж эти увлекательные эксперименты я описывать не буду. Назвать это жестокостью язык не поворачивается. Наивность и детская непосредственность? Возможно. А ещё, скорей всего – вседозволенность и отсутствие контроля. Если не запрещено – значит разрешено. Воспитатель в это время совершенно безучастно сидит на лавочке, ну а дети как могут познают мир.

Я понимаю и тогда знал, что Ржев – это город, в котором война оставила свой неизгладимый след. Памятники героям и военной технике в городе тому подтверждение. Но как во дворе детского сада могла очутиться настоящая граната, для меня до сих пор загадка. Гадать можно бесконечно. Она была круглая, шипастая и ржавая. Перепутать с какой-нибудь деталью от трактора очень сложно. Может быть, это и была запчасть. Во всяком случае, мы твёрдо верили, что это настоящая боевая граната времён войны. Что сделает нормальный человек, обнаружив такой подарок судьбы? Правильно: он не то что прикасаться не будет, даже близко не подойдёт. Вертеть в руках ржавую гранату – не лучший способ увидеться с далёкими предками. Что сделали мы? Конечно же, решили проверить её работоспособность, а заодно посмотреть, что у неё внутри. И не нашли ничего лучшего, как попытаться разбить гранату о камень. Судя по тому, что я сижу и пишу эти строки, у нас ничего не получилось. Ну, или как минимум, не было ожидаемого результата.

Сопящие деревья и хихикающие кусты

А что же девочки? Любимым занятием девочек всегда, или почти всегда, была игра в дочки-матери. Мальчики старались в это время не попадаться девочкам на глаза и всячески обходили стороной подобные мероприятия. Игра представляла собой уменьшенную копию взрослой жизни. Девочки, повинуясь инстинкту материнскому и хранительниц домашнего очага, устраивали семейные жилища в густых зарослях кустарников, между турниками и лесенками, в общем, в любом укромном месте. Жилища заполнялись мебелью, кухонной утварью, предметами быта. Так создавался домашний уют. А дальше начиналось самое интересное – создание семьи. Мало кто из мальчишек добровольно соглашался на время стать мужем, отцом или младенцем. Участвовать в семейных интригах, добывать пропитание, изображать безнадёжно больного, которого обязательно вылечат листиком подорожника и градусником из палки. Но девочкам обязательно нужна была полноценная семья, так что мальчишки уговорами и разными хитростями так или иначе включались в игру.

Вообще, первый опыт взаимоотношения с противоположным полом составляет весьма забавную картину. Девочку, которая нравилась, надо было обязательно дразнить, всячески обзывать, дёргать и задевать. Практически доводить до истерики. Этакий способ привлечь к себе внимание. И потом обижаться, что девчонки ябедничают, показывают на тебя пальцем и корчат рожицы. Как-то сразу вспоминается тот анекдот: «Почему все красивые девушки такие дуры? Потому что в детстве часто получали чем-нибудь тяжёлым по голове». Тут надо сразу оговориться, что моё отношение к девочкам было совсем иным. И это связано даже не столько с воспитанием, а скорей в силу природного характера. Да, мне был интересен этот девчачий мир, эта бесконечная возня с куклами, обсуждение бытовых игрушечных проблем. Я всегда понимал, что девочки другие, но никогда не опускался до чего-то такого, о чём потом даже самому себе было бы стыдно признаться. И дальнейшая жизнь тому доказательство.

Как бы там ни было, мы весело проводили время с девочками. Лазили по деревьям, играли в догонялки, одинаково краснели, услышав дразнилку о женихе и невесте. И могли бесконечно болтать обо всём на свете. А ещё девчонки обожали игру в прятки. Пожалуй, больше, чем кукол, они любили прятаться. При этом найти надо было обязательно всех, иначе можно было получить обиженный испепеляющий взгляд. Благо, поиски были не особо затруднены. Проказниц каждый раз выдавал хихикающий куст или сопящее дерево. И вот уже надо изо всех сил бежать наперегонки к заветной двери, чтобы застукать находку. Вряд ли нужно объяснять правила игры в прятки, но, на всякий случай, напомню. Водящий поворачивается лицом к двери подъезда, закрывает глаза и начинает бубнить считалочку. Два или три раза получает дверью по лбу от тех, кто пытается выйти на улицу со словами: «Нашли место!» Потом громко кричит: «Я иду искать!!!» так, чтобы было слышно на другом конце города. И начинаются поиски с тяжёлым чувством, что ты не можешь в этот момент раздвоиться, а лучше, растрои́ться, чтобы искать во всех направлениях сразу. Обнаруженную добычу нужно тут же застукать и добежать до подъезда обязательно первым, чтобы в следующем раунде опять не бодаться с дверью. Тем, кто спрятался, но забыл, что находится в игре, нужно об этом напомнить. А тех, кто, вдруг, играть расхотел – снова уговорить.

Поход на Волгу и другие экстримы

Прятки, догонялки, чердаки, подвалы, заброшенные дома и сараи. Настоящий паровоз за забором кирпичного завода и лабиринт из бетонных блоков. Вопли сторожа. Разве можно себе представить лучшее детство? Конечно, нет. Мы уходили тайком от родителей гулять на болота. Прыгали с кочки на кочку, даже не подозревая, что оступиться могло стоить очень дорого. Но жажда приключений всегда брала верх над страхом скрыться в трясине.

Однако самым опасным приключением считался поход на Волгу. Быстрое течение с множеством омутов и водоворотов зачастую не оставляло шансов даже самому опытному пловцу, не говоря уже о юных «героях», как мы. Помню байки о тех, кто пробовал переплыть реку и кому было не суждено помахать ручкой с противоположного берега. Мы, детвора, конечно же понимали, что это были не просто страшилки от взрослых. Это были предостережения об опасности. Река коварна. Мама часто давала наказ, чтобы я не гулял за пределами двора, особенно, не ходил на реку и находился в поле её зрения, но при этом уходила заниматься домашними делами. Мне становилось интересно, как она тогда собирается за мной наблюдать. А вечером с Волги, конвоируемый отцом, я понурый брёл домой, подгоняемый хворостиной.

Родители очень сильно переживали за нас. Оно и понятно. Опасностей кругом было великое множество. Быстрое течение реки Волги с одной стороны, с другой – болота, которые начинались сразу за кирпичным заводом. Заброшенный двухэтажный квартирный дом в соседнем дворе, который и по сей день там стоит и наводит ужас одним своим видом. Зато ключи от квартиры у многих лежали под ковриком перед входной дверью, либо дверь вовсе не запиралась. И это было абсолютно нормально. Зачем носить ключ с собой, если его можно потерять. А вдруг чадо прибежит с прогулки по каким-нибудь срочным делам, а мама, как всегда, ушла к соседке на минуточку и задержалась часа на два. Ещё незапертую дверь можно было открыть и покричать внутрь, чтобы не отрывать хозяина от насущных дел. Звонок был для чужих. Звонок нёс мало информации, а вот зычный голос соседки мог одновременно рассказать кучу новостей и спросить какой-нибудь рецепт. Детвора часто была накормлена чьей-нибудь заботливой мамой только потому, что просто попадались под руку, играя у кого-нибудь в гостях. Кто-то и просто мог засидеться допоздна в гостях у друга и уснуть. Наш дом напоминал мне старые добрые анекдоты про одесский дворик. Мы были одной большой семьёй.

Как пахнут сыроежки!

К великому сожалению, я никогда не вёл дневников. Даже малюсеньких записей не осталось. Если я о чём-то и жалею в своей жизни, то только об этом. Даже пара словечек могла бы дать очень хорошую зацепку, чтобы вспомнить и рассказать какое-нибудь забытое приключение. Много ещё чего интересного происходило на Волге. Возможно, я ещё вернусь к ней. Но нельзя не упомянуть наши семейные поездки в лес в окрестностях Ржева по грибы, по ягоды. Разве бумага сможет передать ароматы земляники с черникой? А как пахнут сыроежки! Нет, бумага пахнет бумагой, а электронные буквы и вовсе не имеют запаха. На стареньком «Москвиче», гружённом корзинами, вёдрами и тазами, наш путь лежал в сторону Титова Бора. Это живописное место находится недалеко от города. Густой сосновый лес с могучими деревьями. Сосны там настолько велики, что даже не видно макушек.

Моя основная задача была – не уходить далеко, чтобы не заблудиться и не вытаптывать всё вокруг, чтобы было что собирать. Если с ягодами было всё просто – их достаточно найти, то для грибов, по понятным причинам, у меня была своя отдельная корзина.

Сейчас настало время описать всю красоту соснового бора, но это не так просто по прошествии стольких лет. Нужно опять из памяти по крупицам выдёргивать какие-нибудь самые яркие моменты. Пожалуй, самый запоминающийся момент – это тишина, сосны и пение кукушки, если это вообще можно назвать песней. Да, лес для меня всегда ассоциировался с кукушкой. Если я слышу кукушку, значит, я в лесу. Шумят ли сосны? Я такого не помню. Шуршит листва под ногами и поганки, которые я сбиваю палкой. И вечное «ку-ку». Вот и все звуки природы. Не очень-то поэтично, зато от всей души.

А вечером, само собой, начинался извечный ритуал: собранный урожай надо было срочно переработать. В ванной комнате и на кухне развешивались гирлянды из грибов. Черника и земляника превращались в компот и варенье. Запах стоял по всей квартире, выходил на площадку и бродил по этажам. Как раз в то время и родилась притча:

– Мама, когда мы откроем варенье?

– Как выпадет первый снег, тогда и откроем. Это же заготовки на зиму?

Наступали холода, и я каждый день выглядывал в окно, не пошёл ли снег. Ну хоть одна снежинка. И когда утром после первых заморозков появлялся иней, я радостно кричал:

– Давай открывать варенье! Снег пошёл!

Так начинался процесс поедания зимних запасов. Разве можно было устоять под напором таких веских аргументов? Конечно, нет. Снег есть? Открывай, мама, варенье.

На деревню к бабушкам!

А потом неизменно приходило лето – пора отпусков. Лето – это маленькая жизнь. Для меня выражение «уехать на деревню к бабушке» имело особый смысл и как само собой разумеющееся. Бабушки должны жить где-то далеко и непременно в сельской местности. Примерно так оно всё и было. Поездом мы добирались до Москвы и оттуда самолётом летели в Ставрополь – ворота Кавказа. Тёплый и гостеприимный край, где меня ждала не одна, а целых три бабушки. Точнее две бабушки и прабабушка. Самолёт вылетал обычно из Внуково. И я был уверен, что аэропорт так назвали, потому что из Внуково все дети летят к своим бабушкам и дедушкам. Для этого и существует этот аэропорт. Все бабушки ждут своих внуков из Внуково.

Негритянский загар и тёплый летний снег

Москва. Стоит ли описывать этот прекрасный город? Ну конечно же, стоит! Красная площадь, Арбат, ВДНХ, Пушкинская площадь – это всё то, чего я так и не увидел тогда, потому что в то время, да и сейчас, Москва для путешественника – это большой перевалочный пункт. Люди, курсируя по стране, в основном видели вокзалы и аэропорты. Это уже потом, гораздо позднее, мы с женой организовали себе тур по Москве. Утренний кофе на Старом Арбате, белые лебеди и поющий фонтан в Царицыне, подземная жизнь метрополитена и бесконечная суета широких проспектов и площадей. Всё это было потом, а пока самолёт, разгоняясь и покачивая крыльями, мчался по взлётной полосе и, отрывая колёса от земли, стремительно набирал высоту, унося любимого внука из Внуково в «Бабушкино».

У любой нормальной советской семьи многочисленная родня была разбросана по всей нашей необъятной родине. Моя семья не является исключением. Основной её костяк проживает на ставропольской земле. Сюда когда-то, в поисках лучшей жизни, приехали мои дедушки и бабушки с семьями. Здесь познакомились мои родители. Сюда было суждено приехать и мне – жить, работать, создавать семью. Тощий, как трёхколёсный велосипед, с почти прозрачной синюшной кожей и торчащими рёбрами, я за летние месяцы, проведённые у бабушек, приобретал здоровый румянец, почти негритянский загар и целую уйму впечатлений.

Пожалуй, самое большое и яркое впечатление в то время моего пребывания у бабушек оставили тополя, как бы странно это ни звучало. Тополиный пух на время становился самым настоящим украшением улиц. Тёплый летний снег сбивался в целые сугробы. Он падал на землю и снова поднимался в воздух, кружился и падал. И никому тогда в голову не приходило, что эта красота ещё и горит красиво, если поджечь. И слава богу.

Выбираю сестричку

Летние денёчки таяли быстро. Нужно было возвращаться. Снова поезда, самолёты, вокзалы и аэропорты. Поезд Москва – Рига, который и по сей день останавливается во Ржеве глубокой ночью. Снова детский сад с его вечным распорядком дня и поломанным печеньем на завтрак. И попробуй докажи ребёнку, что его печенье никто не грыз, а оно само поломалось. Опять этот скучный послеобеденный тихий час, в один из которых я до смерти напугал воспитателей своим загаром. Посреди белых простыней и не менее белых одногруппников, я лежал словно обугленная головёшка. Воспитатель так и сказала – кто привёл в сад негритёнка?

Но что-то происходило ещё. Что-то, что вот-вот должно было нарушить привычный порядок вещей. То, что должно было навсегда изменить мою жизнь.

В один прекрасный день мама, проявляя чудеса дипломатии и загадочно улыбаясь, задала вопрос, который прозвучал словно гром среди ясного неба, – кого бы мне хотелось, братика или сестричку? Я бы, наверное, ответил, что мне хотелось радиоуправляемый вертолёт, если бы он существовал в то время. Поэтому честно ответил, что сестричку. И мама, само собой, сдержала своё слово. Хорошо, что я не попросил сразу двойню или тройню. Мало ли чем бы это обернулось. Нет, я ничуть не против братьев и сестёр. Ведь само слово «семья» стремится к большому количеству сородичей. Мне просто хочется сказать спасибо тем мудрым родителям, которые умеют подготовить старших детей к пополнению в семье, находят правильные слова для этого, а не просто ставят перед фактом.

Главное – правильная постановка вопроса. Вот, если бы у меня спросили, хочу ли я в принципе, чтобы у меня родился братик или сестричка, то я бы уверенно сказал «нет». А так надо скорей выбирать, пока ещё что-нибудь не придумали.

Летающая колбаска в обмен на имя

Сестра родилась в январе, когда термометр показывал минус 44. Очень изысканный способ сразу показать свой характер. Была жуткая метель или пурга, или всё сразу. В общем, холод был собачий. Мы с папой короткими перебежками, согреваясь в магазинчиках и подъездах жилых домов, спешили в роддом. Папа нёс копчёную колбасу, хлеб, кефир, что-то ещё. В общем всё самое необходимое для первых дней новорождённой. Самое главное, по дороге мы придумывали какое дать имя новому члену семьи. Папе нравилось имя Вика, Виктория. Может потому, что он сам был Виктор. Виктория Викторовна звучало бы очень даже солидно. Мне же почему-то хотелось назвать сестру Мариной. В итоге на том и порешали, назвав девочку Катей. Кто решил назвать Катю Катей, споры не утихают по сей день. Катя у меня как-то спросила:

– Ты другого имени не мог что-ли придумать?

– А как бы ты хотела, чтобы тебя звали? – говорю.

– Ну я не знаю.

– А хотела бы быть Викой или Мариной?

– Фу!

И вот этот ответ длиной в две буквы был более чем красноречивым. А наше короткое свидание с мамой под окнами палаты в роддоме закончилось тем, что в окно влетело имя Катя, а из окна вылетели колбаса и прочие бесполезные продукты.

Девчоночий мир – особенный

Я как-то быстро привык к новому положению вещей, кроме, конечно, отдельных случаев. Например, трудно привыкнуть к тому, что тебя могут без предупреждения совершенно неожиданно огреть по голове трёхлитровой банкой, пусть и пустой, или железным игрушечным пистолетом. Я очень старался верить, что это делалось неосознанно, что ребёнок ещё маленький и ничего не понимает. Но от этого синяки не становились менее синими, а шишки менее высокими. А ещё появились определённые обязанности. Куда ж без них на правах старшего брата? Это вечное: посиди с Катей, поиграй, возьми с собой на прогулку, просто присмотри, чтобы никуда не залезла. Хотел бы я всё вернуть назад, когда был единственным ребёнком? Когда всё внимание было моим, и всё крутилось вокруг меня одного? Да ни за что на свете! Я и сейчас начинаю скучать, когда мы подолгу не видимся и не созваниваемся.

В общем, я был очень рад появлению сестры. И не потому, что девочки обычно играют в куклы и мои машинки с солдатиками были в относительной безопасности, нет. Скажу больше – сестричка играла вообще всем, что под руку попадётся. Особенно ей нравилось играть отцовскими инструментами. Радовался я совершенно другому. Как уже говорилось раньше, девчоночий мир – особенный. Мне трудно это объяснить даже самому себе. Видимо неспроста я сам стал отцом девочки. Что-то есть в этом символичное.

Конфетти из тетрадок и буквы в обнимку

Тем временем наступала пора вступать во взрослую жизнь. Ну как во взрослую? Идти в школу, в первый класс. Последние дни в детском саду омрачились моей болезнью. Какой-то вирус пробрался в мою внутреннюю фабрику по переработке еды и не давал мне ни чихнуть, ни засмеяться. Закончилось всё больничной палатой человек примерно на сорок. Болезнь сопровождалась жуткой диареей, при которой боишься делать не то что резких движений, а вообще лишний раз пошевелиться. Но спасибо медперсоналу, который не давал скучать. Нас кормили горстями таблеток, зачем-то взвешивали каждые пять минут и развлекали мультиками, отчего приходилось менять исподнее в два раза чаще. Родители, видя такой «прогресс», приняли единственное разумное решение. Меня прямиком из больницы отправили к бабушкам на Кавказ, лечиться солнцем, воздухом и здоровым питанием.

Так я пропустил первый в своей жизни выпускной, потому что по возвращении домой нужно уже было собирать портфель в школу. И вообще, выпускных в моей жизни было немного. А те, которые всё-таки случались, оставляли жалкое впечатление, во всяком случае для меня.

Самое главное для первоклассника в первый день – это сохранить бодрость духа и не впасть в отчаяние. Ну и не потеряться в лабиринте школьных коридоров. Наш класс хоть и был на первом этаже, но, чтобы в него попасть, нужно было пройти через все коридоры с переходами и несколько поворотов с разворотами. Мне этот путь казался длиннее, чем дорога от школьной остановки. Гуськом, дружно всем классом, боясь отстать и потеряться, сразу после линейки мы шагали в свой класс на самый первый в жизни урок. Правда, с портфелем был один я. Почему-то все, кроме меня, знали, что в первый день можно приходить только с цветами. Зато мой портфель заботливо собирал папа. Он умудрился сложить туда все тетради, учебники и канцелярские принадлежности. Не хватало только глобуса и футбольного мяча.

Учительница привела нас в класс, рассадила по своему усмотрению, произнесла, как мне теперь кажется, дежурные приветственные речи, со всеми познакомилась и начались школьные будни. Я очень быстро понял, что смотреть в окно было гораздо интереснее, чем на доску. С тоской глядя на свои каракули в прописях, я вспоминал беззаботные дни в детском саду. Крючки и кружочки никак не хотели выстраиваться в ровные ряды. Буквы то приседали, то прыгали, то корчили рожицы, то стояли порознь, а иные – в обнимку. Зато двойки в дневнике были просто загляденье – огромные и с красивой подписью на хвосте. В общем, учёба как-то не задалась с самого начала. Но, может быть, проблема не только во мне? Наверное, есть смысл дать портрет самого педагога. Это была крупная женщина с короткой стрижкой и басовитым голосом. Она заводилась с пол-оборота, как мопед нашего соседа. Могла орать так, что в соседнем классе дребезжали стёкла. Тетради после проверки она возвращала в разорванном виде. Эта макулатура уже переставала быть тетрадями. Я даже представляю, как она, сидя дома, с пеной у рта превращает наши тетрадки в рваное конфетти, аккуратно складывает в обложки, чтобы с утра каждому швырнуть это в физиономию. Чему можно научиться с таким отношением? Правильно, полюбить самый главный предмет в школе – перемену! Вот где не действовали никакие законы, даже гравитации. Следы от ботинок можно было увидеть даже на потолке.

Спорт и ничего, кроме спорта

Но всё-таки энергия выплёскивалась наружу, требовала выхода. Шило в известном месте не утаишь. И я начал посещать все кружки подряд, какие были в школе и во Дворце пионеров напротив. Пытался стать художником в кружке рисования, но опыт рисования кленового листа показал, что Левитан из меня тот ещё. Да и терпения не хватало, и усидчивости. У меня в прописях творился такой андеграунд, что было ну совсем не до кленовых листьев. Попытка школы раскрыть мой театральный талант, также не имела успеха. Максимум, что я мог бы сыграть, это роль мухомора на лесной опушке. Если там вообще растут мухоморы. Нравилось бывать в кружке юных натуралистов, но стать постоянным участником этого благого дела я был как-то не готов, хотя всегда любил всё, что ползает, квакает, плавает и чирикает.

На картингах не давали покататься. Говорили, что не дорос ещё. И я, как заворожённый, наблюдал, как маленькие машинки с визгом носились вокруг стадиона. Были ещё кружок авиамоделирования, шахматный кружок, библиотека и логопед. Всё – не то. Спасением стал урок со странным названием – ритмика. Он проводился как школьный предмет в зале Дворца пионеров, где тренировали балерин, с брусьями вдоль стены и зеркалами. Там разрешалось делать всё, что душе угодно: бегать, прыгать, стоять на голове, ходить по потолку. Занятия были построены в игровой форме, и мы всем классом в конце урока буквально выползали оттуда на четвереньках.

В один из дней к нам в класс пришёл невысокий человек в спортивной форме и стал спрашивать, кто из детей хочет заниматься гимнастикой. Опрос был только среди мальчиков, так как это был тренер мужской команды. Встали несколько человек, разумеется, и я в их числе. И это стало главным и поворотным событием в моей жизни на ближайший год. Поиски подходящего занятия для себя наконец-то увенчались успехом. Спорт и ничего, кроме спорта. Разминки и тренировки отнимали львиную долю времени. Расслабиться нельзя ни на секунду. Тело быстро всё забывает. А что ещё нужно растущему организму? Конечно же, гимнастика! Кольца, брусья, перекладины. Сальто вперёд, сальто назад. Кувырки, кручения, прыжки на батуте. Моё тело становилось гуттаперчевым. Меня можно было завязывать узлом.

Режим и яма с поролоном

Казалось бы, появился режим, а с ним и дисциплина. Хотя, кто говорит о дисциплине? Стоило только тренеру отлучиться ненадолго, как в зале начиналась беготня и хаос. В углу зала находилась бетонная яма, наполненная кусками поролона. Назначение этого сооружения для меня и по сей день остаётся загадкой. Хотя, возможно, это был прародитель современного бассейна с шариками. Случайно свалиться в эту яму дело было нехитрым, но совершенно безопасным. А вот выбраться без посторонней помощи, практически невозможно. И вот, пока тренер ходил по каким-то своим важным делам, яма заполнялась мальчишками. Туда сталкивали зазевавшихся и просто проходящих мимо. Кого-то раскачивали за руки и за ноги прежде, чем закинуть в яму. За это не ругали и не наказывали. Помогли тебе выбраться – хорошо. А если нет – жди тренера.

Под запретом был батут, причём очень строгим. За него могли даже выгнать из зала, причём навсегда. Во время тренировки на батут пускали по одному и под строгим надзором. Этот снаряд не прощал даже малейшей ошибки, так как во время прыжков можно было оказаться в любой точке спортзала. И хорошо, если ты улетишь в яму с поролоном. Гораздо хуже после прыжка оказаться верхом на коне или сыграть в боулинг своими товарищами. Мягко говоря, неприятно будет всем.

Ну и, конечно, бревно. Этот снаряд был особенно коварен. Побывав однажды наверху, натерпевшись страху до дрожи в коленках, мы перестали смеяться над девчонками, которые могли не просто удерживать равновесие на бревне, но и выполняли какие-то сложные элементы. Тут надо упомянуть, что загнала нас на это бревно именно тренер девочек. То ли для того, чтобы прекратились наши хохмы, то ли у нас по программе была тренировка баланса и удержания равновесия. Знаю только одно, что после этого мы в сторону бревна с девочками больше не смотрели, ну или смотрели уже с уважением. Разбиться об него было делом пары секунд, ведь с бревна надо ещё научиться правильно упасть. Поэтому фраза «Спорт – это жизнь» приобрела для нас особый смысл.

Макароны гриль

В школе я впервые понял смысл выражения «Голод не тётка». И не просто понял, а прямо-таки ощутил на себе. Придя домой после уроков, я голодным хищным взглядом изучал содержимое холодильника. Молодой организм требовал подкрепления, говоря простым языком, безумно хотелось жрать, а не просто чем-то перекусить. Счастливое детсадовское время безвозвратно ушло, и, значит, никто не придёт, столы не накроет, с ложечки не покормит. На глаза попалась кастрюля с макаронами. Что было проще, как поставить этот кулинарный шедевр на газовую плиту и разогреть. Сказано – сделано. По квартире начал расползаться божественный аромат макарон, который быстро сменился едкой гарью. Макароны благополучно сгорели. Кто ж знал, что нужно было переложить еду на сковородку и разогревать с маслом? Но чувство голода никуда не делось, и я среди угольков ещё мог наковырять уцелевшие макаронины. В холодильнике ещё были яйца, но с яичницей получилась та же самая беда.

Пришли Чебурашки, и мы летим на юг

Первый учебный год приближался к концу. Позади остались новогодние праздники, за ними маёвки и субботники. Что-то ещё было интересного и что-то не очень. Всего не упомнишь. Появились первые звоночки надвигающейся катастрофы. В газетах и в телевизоре всё чаще появлялось слово «перестройка». Я совершенно искренне думал, что это как-то связано со строительством, что начнут перестраивать дома. Но зачем? Тем более сказали, что перестройка коснётся каждого. Мне мой дом, к примеру, нравился. Он меня полностью устраивал в том виде, в каком он был. Совершенно непонятно, зачем его нужно перестраивать, и где нам в это время придётся жить. Видимо, к власти пришли Чебурашки, которые хотели всех одиноких и бездомных наконец передружить. Как в любимом мультфильме: строили мы строили – наконец построили! Тем временем приближался новый учебный год. Летние каникулы пролетели со скоростью поезда Москва–Рига, который никак не хотел ехать помедленнее, чтобы ещё на чуть-чуть продлить лето. Опять школа, уроки, учителя, тренеры… и… вдруг, всё это оборвалось, перестало иметь значение. Конечно же, всё происходило не совсем «вдруг». Родители уже готовились к переменам.

Странное письмо и фото с детьми

Всё началось со странного письма, которое сопровождала не менее странная чёрно-белая фотография с детьми. Что было в этом письме, и что за дети были на той фотографии, стало понятно чуть позднее. Советский рынок недвижимости в основном строился по принципу обмена. Купить квартиру было нельзя, поэтому люди менялись и разменивались. Менялись номерами, улицами, посёлками и городами. Так мы стали готовиться к переезду в Ставропольский край, чтобы влиться в свою большую семью. На той фотографии были дети хозяев нашей будущей квартиры. То ли их надо было пожалеть и срочно освободить жилплощадь, то ли это был ещё какой-то рекламный ход, не знаю. Мы стали готовиться к переезду. Комнаты наполнялись ящиками, коробками, тюками и чемоданами. Я совсем не хотел уезжать из родного города. Здесь были друзья, здесь я знал глубину каждой лужи, помнил наизусть все ходы и лазейки, все рисунки и надписи на домах. Но разве мог я знать, что из Ржева уезжали только два человека – мы с сестрой? Родители же просто возвращались к своим родителям.

Последние часы перед отъездом пролетели незаметно. Нужно было собираться на вокзал. Был прохладный осенний вечер. Мы вышли из подъезда, и я ещё раз окинул взглядом наш двор. Всё в нём было как прежде на своих местах; деревья, качели, песочница, лавочки. Только всё это прямо на глазах становилось моим прошлым. Теряло свои краски, становилось блёклым. Я мысленно прощался со всем этим, уходя в осенний туман своего будущего. Ещё вчера друзья не верили, что наша семья уезжает жить в другой город, а завтра они с удивлением заметят, что меня уже и след простыл. Больше мне вспомнить уже и нечего.

Двадцать лет спустя

Пройдёт каких-нибудь двадцать лет, и всё тот же старенький поезд Москва–Рига глубокой ночью остановится на ржевском вокзале. Я приехал на родину всего на пару дней, но и этого хватило, чтобы пройтись по знакомым местам. Прогуляться по новому мосту, спуститься к мосту старому. Выйти на берег Волги… Я с удивлением заметил, что городской транспорт уменьшился в размерах. Огромным «Икарусам» тяжело было маневрировать по улочкам Ржева. Теперь каждые две-три минуты к остановке подъезжает ПАЗик. На нём я доехал до знакомой остановки, вышел и отправился в свой старенький двор. Там, сидя на лавочке перед подъездом нашей бывшей квартиры, я разглядывал наш по-прежнему огромный двор. Он стал ещё больше, потому что людям, видимо, всё-таки надоели сарайчики и их снесли. Я даже не удивлюсь, если там однажды случился пожар. А может, городские власти просто избавлялись от стихийных застроек, кто знает.

Постучать в свою квартиру я не решался, хотя было очень любопытно посмотреть, как внутри всё изменилось, что стало с моей детской комнатой, и как люди поместились на крохотной кухне. Там жила уже совершенно другая семья и даже не та, с которой мы когда-то совершали обмен. Вот мимо меня пробежала девчушка лет пяти, проскользнула в подъезд, и я только успел заметить, как она скрылась за дверью «нашей» квартиры. Так вот кто там сейчас живёт! Вот чьи игрушки будут разбросаны по комнате. Я мысленно порадовался тому, что квартира имела такую хорошую ауру, и в ней непременно жили дети. Что называется – в добрый путь! А мне, тем временем, уже пора было возвращаться в гостиницу.

Часть вторая. В поисках себя

Посёлок Рыздвяный – другое Рождество

Самолёт приземлился в аэропорту города Ставрополя. К трапу почему-то не приехал автобус, как раньше, поэтому пришлось идти пешком. Толпа разделилась на две группы. Те, кому нужно было забирать багаж, направились в сторону здания аэропорта. Остальные же пошли к ограде с калиткой, где стояла толпа встречающих. Контейнер с нашими пожитками где-то путешествовал сам по себе, поэтому у нас была лишь ручная кладь. Встречал нас дедушка на своём «Москвиче».

Тёплая ставропольская осень больше походила на лето. Деревья шелестели ещё зелёной листвой. Дедушкин «Москвич» урчал и покачивался, шурша своими колёсами. Вдоль дороги росли высокие тополя. Времени на отдых было не очень много, ведь нужно ещё осмотреть будущую квартиру. Да и школьная пора в разгаре.

Бабушки жили в селе Шпаковское (ныне город Михайловск), что примыкает к Ставрополю. Нам же предстояло переехать в небольшой посёлок с рычащим названием – Рыздвяный. Он находится в тридцати километрах от Шпаковки, как мы любили её называть. Те, кто верит в судьбу, должен испытать удовольствие. Ведь что Ржев, что Рыздвяный на разных языках означают рождество. Получалось, из одного рождества я уехал в другое. Ну не судьба ли?

Первое впечатление посёлок производил довольно скучное. Это обычный на первый взгляд небольшой населённый пункт, каких тысячи. Более подробное его описание может вызвать только зевоту, поскольку ничего примечательного я в нём не увидел. Один квартал двух- и трёхэтажек, несколько магазинчиков, стихийный рынок и газетный киоск. Хочу сразу оговориться, что речь идёт о 1988-89 годах. Так что, если кто решит, что я заслуживаю побивания камнями за подобные описания, пусть не забывает, о каком времени идёт речь. Пожалуй, главной особенностью посёлка было то, что на центральной улице располагались конторы Газопромыслового управления.

Рыздвяный появился на карте страны как маленький полустанок железнодорожной линии Кавказская – Ставрополь. Здесь жили и трудились сезонные работники, которые обрабатывали землю, выращивали и собирали урожай, грузили его в вагоны. Также жили те, кто эту железную дорогу обслуживал. Дальнейшая история происходила как в старом анекдоте:

– Мальчик, как ты сумел разбогатеть?

– Я продавал яблоки, которые мама мне давала с собой в школу.

– А потом?

– А потом умерла моя богатая бабушка и оставила мне громадное наследство.

В середине 50-х годов в недрах земли, на которой расположился посёлок, было обнаружено и открыто крупнейшее газовое месторождение. С этого времени началась новая эпоха в жизни Рыздвяного и его жителей. Но к моему приезду всё выглядело не так радужно, как на стендах перед управлением Газпрома. И, разумеется, мой приезд на это никак не повлиял.

Наша квартира располагалась в кирпичной трёхэтажке. Двора как такового не было, в привычном для меня понимании. Крохотная детская площадка ютилась где-то за углом, а прямо перед домом у жителей были клумбы, огороды и фруктовые деревья. А из земли торчали люки погребов, где хранились запасы на зиму. Ни о какой весёлой шумной детской толпе не могло быть и речи. Казалось, что жизнь предстоит скучная и унылая.

Тоскливый реквием по уходящей юности

С переездом началась не просто новая жизнь, не похожая на прежнюю, но что-то изменилось и во мне самом.

И вот меня, второклассника, привели в новую школу, единственную в посёлке. Самое первое для меня открытие, пожалуй, было то, что учитель может быть добрым. Оказывается, можно учиться хорошо или плохо, либо вообще не учиться, и тебя за это никак не накажут, по крайней мере, в классе. Не наорут и не швырнут разорванной тетрадью в физиономию. Это было так непривычно, что в душе я тихо радовался таким переменам.

Будучи новеньким в классе, я на время превратился в экспонат для изучения. Мне кажется, это вполне нормальное явление, когда новый коллектив тебя хочет узнать поближе, рассмотреть и пощупать. Главное, чтобы не пытались разобрать и заглянуть внутрь. Этого я мог не пережить.

Так началась моя новая жизнь, совсем не похожая на прежнюю. Волей-неволей нужно было смириться с неизбежным, начать перестраиваться на новый лад, оставить прошлое и смотреть уже в будущее. Надо было срочно заводить себе новых друзей, чтобы не свихнуться со скуки. Единственной наградой было то, что можно теперь почти каждые выходные ездить к бабушкам. Благо, они теперь жили совсем рядом.

Дружба с ровесниками завязалась очень быстро. В таком возрасте дети обычно легко находят общий язык. Мы с мальчишками встречались возле школьной двери по утрам, чтобы толпой ввалиться в класс, а после уроков такой же толпой провожали друг друга домой. Живя ближе всех к школе, я умудрялся приходить домой самым последним. Надо же каждого обязательно проводить до самого подъезда.

Так получилось, что в классе я был самого маленького роста. Сам себе я напоминал того Рыжикова из «Электроника», или Чижикова (вечно забываю), который постоянно путался в ногах. На физкультуре я постоянно замыкал строй мальчиков и начинал строй девочек. Получалось, что рядом со мной стояла самая высокая девочка в классе. И когда учитель объявлял расчёт на первый и второй, то голос этой девочки для меня звучал где-то наверху. Зато очень удобно было маршировать в строю, зная, что никто не будет наступать на пятки. Вообще, в своём новом классе я ощущал себя лилипутом в стране Гулливеров.

А ещё в посёлке не было ни Дворца пионеров, ни вообще каких бы то ни было спортивных секций. Был стадион, но он был наполовину завален стройматериалами строящейся панельной пятиэтажки. Мне очень не хватало занятий спортом, я скучал по своей любимой гимнастике. Постепенно мои спортивные навыки терялись, а заниматься самому без тренера я не умел. Сказать, что никто в посёлке не занимался спортом, было бы неправильно. Отсутствие спортивной школы не мешало людям играть в футбол и волейбол, даже устраивать соревнования. Только всё это было не то. Видимо произошло то, о чём я говорил выше. Что-то изменилось во мне самом, а точнее, надломилось. Мне нужна была только моя любимая гимнастика с батутом, с коварным бревном, с брусьями, кольцами и нашей весёлой командой. Наконец, мне нужен был мой ржевский тренер.

Не помню с какого перепугу я решил, что стану вдруг музыкантом. Причин может быть несколько. Во-первых, наличие самой музыкальной школы, которая располагалась в дальнем крыле начальной школы. Во-вторых, музыку я вообще-то люблю, и мне было интересно даже просто взять инструмент в руки. Ну а в-третьих, надо же было себя наконец хоть чем-нибудь занять. Надо сказать, что об этом своём решении я жалею до сих пор. И дело даже не в преподавателях, хотя и в них тоже. Просто иногда надо вовремя передумать, переменить решение и выбрать более подходящее для себя занятие.

Долгие четыре года я тянул меха аккордеона, получая линейкой по пальцам, и с каждым уроком ненавидя бедный инструмент всё больше. Моя учёба напоминала тоскливый реквием по уходящей юности, исполняемый на испорченной волынке. Родители не разрешали просто взять и бросить музыкальную школу, значит, оставалось всячески саботировать эту каторгу. Тут моя фантазия работала на пределе своих возможностей. Я прогуливал занятия под самыми разными предлогами: болит живот или голова, запутался в расписании или перепутал дни. Если же меня всё-таки удавалось вытолкнуть из дома, то я мог просто дойти до школы, постоять возле двери и вернуться домой. Кое-как дотянув до выпускных экзаменов, я получил злосчастное свидетельство об окончании, засунул его в папку со всеми семейными документами и больше никогда не доставал. К счастью, музыку я любить не перестал, как бы учителя ни старались убить во мне эту любовь. И она давно стала неотъемлемой частью моей жизни.

Это всё было потом, а пока заканчивалась начальная школа, приближались летние каникулы. Учительница организовала в классе символический выпускной с чаепитием и дискотекой под магнитофон. И со слезами на глазах проводила во взрослую жизнь будущих старшеклассников. Из третьего класса мы дружно переходили сразу в пятый. Мне, конечно, пытались объяснить, что это было частью тогдашней реформы образования. Но я до сих пор не могу понять, как знания за четвёртый пропущенный класс смогли бы сами собой попасть ко мне в голову. И не переведут ли нас из пятого сразу в седьмой, потом в девятый класс? В общем, сюрпризов было ещё много.

Вот-вот должна появиться первая любовь

Жизнь на Кавказе – это, практически, тоже самое, что жить на курорте, без преувеличения. Летние каникулы становились более разнообразными. Рядом жила вся моя многочисленная родня: дедушки, бабушки, дяди, тёти, братья и сёстры. Совсем близко стало к морю − всего несколько часов езды. Ещё ближе Кавминводы с нарзанными источниками и Большой Кавказский хребет, над которым возвышается красавец Эльбрус. Такой сильный контраст по сравнению с Поволжьем, что даже не поддаётся и сравнению. Конечно же, Ржев постепенно уходил в прошлое. Но не сам город, а та жизнь, что была у меня раньше, до переезда. Живя здесь, на Кавказе, мы стали чаще выезжать куда-нибудь семьями, да и просто собираться в одну большую дружную компанию. Я вдруг понял, что необязательно быть запертым на этом маленьком клочке земли под названием Рыздвяный. Частые поездки в Ставрополь и окрестности становились больше необходимостью, чем средством от скуки. И пусть простит меня посёлок, что он так и не стал для меня второй родиной, я влюблялся в Ставрополье целиком.

Лето, как всегда, пролетело мгновенно. Кто-то, наверное, всё-таки включает невидимый тумблер, и начало июня сразу превращается в конец августа. А так хочется уцепиться за последние летние денёчки и продлить хотя бы ещё на чуть-чуть летние каникулы. Загар давно перестал быть летним и недолговечным, так как темнеть я начинал уже в середине апреля. Кожа со временем приобрела постоянный смуглый оттенок, и я превратился в настоящего южанина. Солнца на Кавказе всегда много. И если Ржев навсегда запомнился своей зимней погодой и всем, что связано с этим временем года, то Ставрополье – это настоящее южное солнце.

Тёплых дней впереди ещё было много, но каникулы уже заканчивались, и нужно было снова собираться в школу. Сентябрь на носу. Я теперь пятиклассник, почти взрослый уже. Помню у меня была любимая книга «Мы в пятом классе». Это значит, что меня наконец примут в пионеры, и вот-вот должна появиться первая любовь, если верить книге.

Ритуал принятия в пионеры меня пугал лишь тем, что надо было клятву рассказать наизусть. То есть выучить то, что вообще ни в одной строчке не рифмуется. От этого волосы вставали дыбом. Я жутко волновался. А поскольку клятву пионера мы должны были рассказывать хором, небольшими группами, то я решил, что буду просто открывать рот на тот случай, если так и не смогу её выучить. Видимо, так подумали и все остальные. Поэтому на торжественной линейке под дружный смех всей школы зазвучало наше нестройное блеяние о том, что мы теперь пионеры и готовы быть всем и во всём примером. Разве кто-нибудь из нас в то время задумывался о каких-то высоких материях и светлых идеях коммунизма? Кто угодно, только не я. И не потому, что я не проникся идеей лозунгов о пролетариях и прочих идеологических атрибутах Советского Союза. Просто в моих, тогда ещё совсем детских, глазах всё это выглядело как ещё одно весёлое приключение. Вот и всё. К слову сказать, наш советский герб я по-прежнему считаю самым красивым.

Всё мероприятие закончилось повязыванием галстука, с которым у меня так и не сложились нормальные отношения. Дело было в том, что я никак по утрам не мог завязать этот злосчастный «правильный» узел. Даже пробовал надевать через голову, чтобы не развязывать. А к вечеру этот узел затягивался так, что желание было одно − на нём же и повеситься. Безупречней всего на той линейке выступил барабанщик, за что честь ему и хвала.

Что касается первой любви в пятом классе, как у писательницы Людмилы Матвеевой, то в моём случае было всё более чем прозаично. Девчонки сами проявляли интерес к моей персоне, но не те, которые нравились мне. А те, которым я сам дарил знаки внимания, в мою сторону даже не смотрели. Вот такой пердимонокль. Я понимал, что дружить с девчонками как раньше, будет всё сложнее, потому что мы разные. И чем старше мы становились, тем разница была сильнее. Где-то в девчачьих дневниках остались мои анкеты, наброски, пожелания и рисунки. Кажется, есть даже стихи. Но всё это было хулиганством и детскими шалостями, не более. Настоящие чувства пришли гораздо позже, как и понимание смысла самих отношений. А пока что я носился по классу, как угорелый, уворачивался от мокрой тряпки, брошенной в мою сторону, и рисовал на доске Чебурашку. Да, именно Чебурашку. В общем, был обычным школьником. Первые чувства, отдалённо напоминающие влюблённость, пришли ко мне по прошествии лет. А моя будущая жена и вовсе только недавно пошла в детский сад.

Рождественский треугольник

Сюрпризы же начались следующим летом, после чего я это слово стал тихо ненавидеть. Вместе с новыми учебниками, которые и в макулатуру-то нести было стыдно, мне досталось учиться в совершенно новом коллективе. Точнее, несколько обновлённом. Всё дело в том, что руководство школы решило из трёх шестых классов сделать четыре таких же полноценных класса. Перетасовали все шестые классы как карточную колоду и из каждого класса, уж не знаю по какому принципу, закинули часть учеников во вновь созданный класс «г». Само собой, досталось и мне. Почему именно я? Чем я провинился в предыдущем классе? В общем, нужно было ко всему привыкать заново, уж в который раз. К слову, в этом «г» мне и предстояло доучиваться до самого выпускного. И на том спасибо.

Примерно в то же время состоялась наша поездка в Татарстан к маминым родственникам. Мы, двумя семьями, во главе с бабушкой, на комфортабельном самолёте АН-24, который, спасибо, не развалился, прогрызая небесную твердь, кое-как долетели до аэропорта Набережных Челнов. После посадки головы у всех гудели как турбины того самолёта. В аэропорту нас встретил мамин родственник на старенькой «Ниве», в которую мы набились как селёдки в банку, и с ветерком, шутками и прибаутками домчал нас до города.

Не вдаваясь в хитросплетения родственных связей, скажу лишь то, что наша родня в Татарии ничем не отличалась от нас. Такие же дяди и тёти со своими детьми примерно нашего возраста. А троюродное родство для меня всегда было тем же самым, что и просто хорошее знакомство.

Набережные Челны мне казались большим промышленным городом, стоящим на реке Кама, с широкими проспектами и довольно интенсивным движением. Каждое утро примерно в пять часов я просыпался под весёлый звон трамвая. Он, словно нарочно, проезжая под нашими окнами, начинал трезвонить. Было лето, поэтому спали с открытыми окнами. Город просыпался очень рано.

Из Набережных Челнов было решено по реке плыть в село Три Озера, где родилась мама и её сёстры. На катере на подводных крыльях путь лежал через шлюзы из Камы в Волгу. Местные до сих пор спорят, пытаясь друг другу доказать, что именно Волга впадает в Каму, или наоборот. Проплывая мимо живописных окрестностей двух рек и огибая многочисленные острова, катер причалил наконец к пристани. До места ещё предстояло добираться на автобусе. Село нас встречало редкими деревянными хатёнками, мимо которых мы шли по пыльной просёлочной дороге. Мама с бабушкой само собой предавались воспоминаниям, рассказывая о людях из своей прошлой, мне неведомой, жизни в Трёх Озёрах. Мне же гораздо интересней было посчитать сами озёра. Их как раз было ровно три. Значит название всё ещё соответствовало действительности. Я был доволен этим открытием. А сейчас я с удивлением сделал ещё одно открытие – оказывается, село Три Озера какое-то время называлось Рождественское. Так получилось, что рождество сопровождает меня повсюду в течение жизни: Ржев, Рыздвяный – Рождество, Три Озера – Рождественское.

Погостив у родственников трёхозёрцев и насобирав большую корзину белых грибов, мы отправились в дальнейший путь, который лежал в село Танкеевка. Историю происхождения названия Танкеевки я так и не смог найти, зато ассоциации напрашивались сами собой. Асфальтированной дороги между сёлами Три Озера и Танкеевкой, видимо, не было, потому что нас повезли по дороге грунтовой. Сама дорога выглядела так, словно недавно здесь была бомбёжка. К тому же, накануне прошёл сильный ливень, и поездка превратилась в ралли по бездорожью. Погостив немного у танкеевских родственников, мы решили, что пришла пора возвращаться в Набережные Челны, а оттуда уже к себе домой.

Назад уже добирались поездом через Москву. В принципе, для меня подобная дальняя поездка не была первой. Но именно она дала мне понимание того, что горизонты можно и нужно расширять, что границы зачастую существуют только в нашей голове. А ещё я понял, что СССР был не просто самое большое государство на карте мира. Он был огромен во всех отношениях, вмещая в себя множество народов и культур, абсолютно всех природных зон, какие только существуют на планете. Я ещё помню картинку в детском атласе, где были изображены народы союзных республик в национальных одеждах. Реки, горы, пустыни, бескрайняя тайга и бесконечно далёкий Владивосток. Разве хватит одной жизни, чтобы побывать в каждом уголке нашей необъятной родины?

Может водку сразу выпить?

Однажды как-то вечером по телевизору шёл фильм-катастрофа про большой пассажирский самолёт, который на протяжении всего фильма пытался упасть и разбиться, а ему всё никак не давали этого сделать. Вдруг, посреди кадра, появилась какая-то напуганная тётка и начала вопить, что телестудию «Останкино» и её саму кто-то пытается захватить. Потом опять этот злосчастный самолёт продолжил борьбу с гравитацией. Всё происходящее вызывало весьма смешанные и непонятные чувства. Фильм постоянно прерывался какой-то суетой в телестудии. Это продолжалось очень долго. Становилось немного жутковато.

Буквально через несколько дней с экрана телевизора объявили, что СССР больше не существует. С советского герба союзные республики посыпались как осенние листья, а на месте изображения планеты Земля появился грозный орёл с двумя головами, которые смотрят в разные стороны и показывают всем язык. Люди вдруг снова стали господами, как при царе. Разве что крепостное право не вернули. Так получилось, что тот падающий самолёт в итоге кое-как смогли спасти, а вот страны, в которой я родился, не стало.

Наступили грозные девяностые годы. Время, которое запомнилось для меня лично двумя страшными словами: «дефицит» и «реклама». Как-то разом с магазинных полок исчезли все основные товары – еда и одежда. Государство ввело для населения карточную систему. Само собой разумеется, я в то время даже не пытался вникать в хитрости тогдашней экономики. Ну карточки и карточки. Вроде как деньги, но обменять их можно лишь на то, что в самих же карточках и указано. И это было лишь полбеды. Вместе с карточками появились длиннющие многочасовые очереди.

В то время бытовал такой анекдот:

«Приходит маленькая девочка в магазин отоваривать карточки. А у неё карточки были только на водку и на мыло. И говорит продавщице:

– Дайте мне пять бутылок водки и две упаковки мыла.

– А не тяжело ли тебе, ребёнок, будет всё это нести? – спрашивает продавщица.

– Да я тоже думаю, – говорит девочка, – может водку сразу выпить?

Бесконечные очереди стали частью повседневной жизни. Причём люди умудрялись занимать одновременно несколько очередей, зачастую даже не зная, какой товар отпускают в начале очереди и хватит ли того, за чем они стоят, на всю толпу. Стоя подолгу в очередях, можно было узнать много чего интересного. Например, какие события происходят в мире или хотя бы в соседнем дворе, прогноз погоды на ближайшие год-два. В очереди можно было получить консультацию опытного терапевта, познать тайны всхожести семян, выяснить, наконец, где прячется та самая злосчастная искра в карбюраторе, и даже получить высшее образование. Очередь не делила людей ни по какому принципу, поэтому разговоры можно было услышать абсолютно на любые, самые разнообразные, темы. Благо карточная система продолжалась не очень долго, и пора очередей постепенно шла на спад.

Второе страшное слово, которое прочно вошло в девяностые окончательно и бесповоротно – это «реклама». Никогда прежде я не испытывал такого стыда, глядя в экран телевизора. Я и раньше знал, что гигиена очень важна в жизни человека. Нам рассказывали это ещё на уроках природоведения. О том, как важно чистить зубы, каждый день купаться и в принципе следить за всеми частями тела. Но чтобы в каждом рекламном ролике это показывалось так откровенно и со всеми подробностями − было уже слишком. Вообще довольно дико было смотреть, к примеру, любимый гайдаевский фильм, посреди которого появлялась какая-нибудь дамочка, которая радостно начинала верещать о своих женских проблемах. Рекламы становилось не просто много, она буквально заполняла собой всё жизненное пространство. Шагу нельзя было ступить, чтобы не нарваться на какое-нибудь рекламное объявление. Куда бы ни был обращён твой взор, он обязательно наткнётся на рекламу. Сразу возникает вопрос – что же в то время так усердно рекламировали? Ответ самый банальный и состоит всего из трёх букв – всё! Были даже такие вещи, которые, казалось, и в рекламе то не нуждались. Нет, сама реклама превращалась не в двигатель торговли, чем она и должна быть, а в какую-то отдельную культуру. Или даже не знаю каким это словом назвать, чтобы не порочить слово «культура».

Ученик-невидимка

Тем временем школьная пора шла своим чередом. Пионерские галстуки, как и все атрибуты Советского Союза, теряли свою актуальность и постепенно исчезали из вида. Лишь немногие ещё долго повязывали эти кусочки знамени на своей шее. Остальные же, повинуясь скорее стадному чувству, дабы не выделяться из толпы, чем какому-то своему внутреннему убеждению, галстуки носить перестали. Школьную форму ждала та же самая участь. Старая либо износилась, либо становилась мала, а новую пока ещё не придумали. Школьники стали наряжаться в меру своего вкуса и родительского кошелька. Школа, которая когда-то была похожа на инкубатор, стала напоминать показ высокой моды в бедном квартале. Одевались кто во что горазд, пока не пришли к обычным брюкам, рубашкам, а девочки к юбкам и сарафанам. В памяти почему-то очень хорошо запечатлелись девочки в брючных костюмах. Кажется, для меня это было в новинку в ту пору. Конечно же, мода молниеносно выходила за привычные рамки, наступала эпоха глянцевых журналов.

Поскольку дальнейший мой рассказ рискует превратиться в жалобную книгу, я постараюсь применить всю силу своего красноречия, чтобы максимально этого избежать. Шли обычные школьные годы, которые совершенно перестали отличаться друг от друга. Какая была успеваемость в школе? Вообще никакая. Я никуда не спешил, поэтому никуда и не успевал. Больше всего мне нравилось разглядывать карту мира, которая висела в моей комнате, и которую подарила мне бабушка. Вот её я мог изучать часами. Не бабушку, конечно, а карту. Я выучил практически все столицы государств, горы, равнины, реки и моря, мысленно совершая большое путешествие по всему земному шару. Стоя на вершине Килиманджаро, я с восхищением разглядывал африканские саванны. В одиночку на плоту пересекал Тихий океан. Забирался на самую высокую точку мира и спускался в самые глубокие ущелья. Спасался от жары в пустыне и от холода на полюсах.

Карта была физическая, поэтому на ней не было границ. Не было ничего, что помешало бы спокойно гулять по всей планете: ни таможен, ни высоких заборов, ни злых дядек с собаками, ничего такого, что могло бы помешать моим путешествиям. На стене висела моя карта, в мечтах − мой воображаемый мир.

На уроках географии учитель, тыча указкой в свою карту, монотонно рассказывал о движении тектонических плит, о часовых поясах и климатических изменениях на нашей планете. О том, как человечество влияет на все эти процессы. По очереди надо было выходить к доске и очерчивать указкой границы Евразии. Зачем-то обязательно надо было отличать Нигер от Нигерии и каждому в классе найти эти страны на карте. Каждый урок превращался в конвейер из учеников, которые по очереди выходили к доске и тыкали указкой в одну и ту же точку. Уроки истории же проходили более интересно, но лишь те, где учитель давал новый материал. Учить параграфы и пересказывать никто не любил, только слушать.

Хорошо запомнились те уроки, которые у нас вёл сам директор школы, когда замещал учителя истории. Мы тогда впервые ощутили себя участниками исторических событий, полностью погрузившись в атмосферу происходящего. Значит, многое зависит от того, кто и как преподаёт свой предмет? Он никого никогда не вызывал к доске, а ведя свой рассказ, курсировал по классу и иногда задавал вопросы, превращая таким образом уроки в дискуссию на разные темы. К слову, тема была – Великая Отечественная. Мы дружно всем классом ходили в разведку, выбирали более подходящую местность для атаки, наводили понтоны через реки и много чего ещё. Я со своим отрядом благополучно был разбит через пятнадцать секунд после атаки благодаря слишком прямолинейной тактике. Кто-то и вовсе небольшим отрядом попытался окружить целый гарнизон, не зная его размеров.

Эти несколько ярких страниц навсегда запечатлелись в моей памяти. Вся остальная учёба спрессовалась в однородную серую массу и больше напоминала тюремное заключение – от звонка до звонка. Сказать бы, что дело было исключительно во мне самом, в моей природной лени, но это не совсем так. Да, я откровенно дремал на уроках, особенно, если урок был скучным, а тема непонятной. Больше интересовался тем, что происходит за окном, нежели в классе. Но один лишь я?

Однажды учительница физики вместо обычного урока устроила нам разбор полётов, срываясь на крик. Она вопила, выпучивая глаза:

− Я вижу перед собой сплошную серую массу! Ваш класс напоминает какое-то болото! Никому ничего не надо! Какие знания я могу вам дать?!

Это была очень длинная тирада, которую даже нет смысла всю вспоминать и воспроизводить. Помню только, что на том уроке никаких новых для себя законов физики мы так не узнали, кроме, пожалуй, влияния ультразвуковых волн из глотки учителя на барабанные перепонки учащихся. Наверное, и она была в чём-то права, хотя была и другая сторона медали. Физичку открыто все не любили как человека, а не как преподавателя. Кто-то в душе́ даже ненавидел. А кому захочется получать знания от монстра?

Мне самому уже не хотелось вступать в контакт с учителями, выходить к доске и даже отвечать с места. Видимо, они это чувствовали, и наступил такой момент, когда меня вовсе перестали спрашивать, причём, по всем предметам. И это меня более чем устраивало. Таким образом, негласная договорённость была достигнута. Конечно, двоечником я не стал, просто закончились мои показательные выступления перед классом. В дневнике оценок становилось всё меньше, а к девятому классу они и вовсе перестали там появляться. Этот бесполезный документ был уже неинтересен ни мне, ни учителям, ни родителям.

Возможно, это прозвучит немного странно, но в итоге я превратился практически в невидимку. Был такой случай, который произошёл всего один раз за все мои школьные годы. Однажды утром родители ушли на работу, даже не разбудив меня, а может быть и пытались разбудить, или просто забыли. Когда я наконец проснулся, то вдруг понял, что на первый урок уже не успеваю. Быстро вскочив с кровати, наспех собравшись, даже не позавтракав, я сломя голову побежал на второй урок. Каково же было моё удивление, когда на мой вопрос, что сказал учитель про моё отсутствие, мне ответили:

− Тебя не было на уроке? А мы думали, что ты в классе.

Макраме из проводов

Когда-то давно, ещё в детском саду нам задавали традиционный вопрос – кто кем хочет стать, когда вырастет, имея ввиду профессию. Как обычно, девочки разделились на врачей и учителей, а мальчики – на космонавтов и водителей. Я, кажется, тоже пробурчал что-то в этом роде. К девятому классу этот вопрос уже начинал вставать острым клином между мной и школой. Я просто катастрофически не видел себя в старших классах. Оставшиеся два года учёбы мне казались каторгой и совершенно бесполезной тратой времени. Хотелось наконец поменять обстановку, видеть совсем другие лица, получить уже какую-нибудь специальность, да и просто изменить свою жизнь. Мне казалось, что сто́ит только бросить школу, как всё в жизни наладится само собой, проблемы исчезнут или улетучатся. Отчасти так оно и произошло. Я смог сбросить, как оказалось, огромную гору с плеч, которая меня к тому времени уже практически раздавила.

Наверняка у большинства школьников были свои определённые цели: получить аттестат, отгулять на выпускных, запустить в небо шарики, голубей или что-нибудь ещё, способное летать. Само собой, с хорошими баллами или относительно хорошими, поступить в ВУЗ. В мои планы всё это никак не вписывалось, потому что единственным желанием было бежать из школы как можно дальше, и не оглядываясь. Я даже удивился, как легко это получилось осуществить. Тем более, что родители полностью поддержали моё желание, видя какую тоску на меня нагоняет одно упоминание о школе. Хотя учителя и ждали до последнего, что я подам документы в десятый класс, но были очень удивлены, что этого так и не произошло.

Встал вопрос о дальнейшем обучении, ну и само собой, выборе профессии. Как бы странно это сейчас ни звучало, но я до сих пор не знаю почему выбрал именно специальность электрика. Абсолютный гуманитарий по складу ума и полный профан в точных науках, я понятия не имел, откуда берётся ток в проводах и куда он девается, когда перегорает лампочка. Возможно, из меня мог бы получиться неплохой ботаник. Я всегда любил наблюдать за растительной жизнью и что-нибудь выращивать самому. Возможно, я смог бы стать архивариусом или библиотекарем. Возможно, даже искусствоведом. Но…

Электротехнический колледж принял меня с распростёртыми объятиями. С этого момента я на долгие восемь лет фактически переехал в Ставрополь, живя то у родственников, то на съёмных квартирах, а то и вовсе у друзей. Как мог получал образование, а позже отдавал долг родине.

Два года учёбы в колледже были настолько беззаботными, что больше напоминали длинные каникулы, чем получение хоть каких-то знаний. Само собой, новому я там ничему не научился. Школьные предметы носили больше факультативный характер, а по основной специальности преподаватель на протяжении двух лет зачем-то рисовал на доске, как мне казалось, одну и ту же электрическую схему. То ли эта схема имела какой-то сакральный смысл и считалась наиболее важной в электротехнике, то ли нашу группу считали умственно отсталой. На практических занятиях мы в основном плели макраме из проводов, либо проверяли на прочность заземления путём коротких замыканий, пока пьяный мастер досматривал радужные сны в своей подсобке.

Электрик-философ

Неудивительно, что самым любимым предметом у всей группы, за малым исключением, была физкультура. Как оказалось, я учился в кругу поклонников баскетбола. Пару раз за семестр мы сдавали нормативы по бегу, прыжкам и подтягиваниям, остальное же время играли в баскетбол. Я ничего не имею против этой прекрасной игры, но она рассчитана в основном на высоких парней, каковые составляли большинство в группе. Поэтому я почти никогда не выходил на игровую площадку, чтобы не запутаться в чьих-нибудь ногах. Ещё, хуже того, перепутают с мячом, и окажешься в кольце.