Читать онлайн Курша-2. Чёрное солнце бесплатно

В основе произведения лежат реальные события, произошедшие аномально жарким летом 1936 года в посёлке лесозаготовителей Курша-2, построенном в глухих Мещёрских лесах к северо-востоку от города Рязани.

Справочно: 3 августа 1936 года рабочий посёлок Курша-2 был полностью уничтожен крупным лесным пожаром. Погибло практически всё население посёлка – более 1000 человек.

Глава 1

Страшнее равнодушия, может быть только забвение…

..................................................................................................

Примечание автора

29 июля 1936 г.

Рельсы узкоколейки[1] о́жили, загудели едва уловимым характерным звуком, и из-за поворота лесного массива показался чёрный паровоз, лениво тащивший за собой пару пассажирских вагонов со сцепкой пустых платформ[2]. Полуденное солнце нещадно палило, и стройные сосны, образующие коричнево-зелёный коридор вдоль железной дороги, не могли скрыть под своей тенью вторгшегося в их мир чужака. Казалось, что это вовсе не поезд, а мираж – настолько его контуры были расплывчаты в потоке раскалённого воздуха, исходившего от нагретого металлического корпуса. И только столб серого дыма, вырывавшийся из трубы локомотива и оставлявший за собой реальный шлейф, делал кажущийся мираж явлением материальным.

Это лето выдалось на редкость жарким и засушливым. Зной стоял невообразимый! Третий месяц кряду земля не видела дождей. Обмелели водоемы и реки; усохли травы в лугах; опустилась, пожухла листва на деревьях; даже небо – и то выблекло! Днём не только люди, но также звери и птицы стремились укрыться в спасительной тени, всё живое как будто умирало, или впадало в летаргический сон. И лишь назойливые слепни в поисках добычи нарушали воцарившуюся тишину своим противным жужжанием, не сулившим ничего хорошего. Иной раз под вечер можно было услышать раскаты грома, но на этом всё и заканчивалось – небесная канцелярия не спешила радовать жителей Рязанщины спасительным дождём.

– Нет, нет больше моих сил! – с распаренным как после бани лицом, переключил на себя внимание машиниста молодой паренёк лет семнадцати-восемнадцати. Его посоловелые глаза уже не изучали с прежней увлечённостью многочисленные приборы и механизмы управления паровозом, – теперь они бесцельно смотрели куда-то в одну точку перед собой.

– Да… Жарковато… – осипшим голосом отозвался пожилой машинист. – Не припомню на своём веку подобного…

– Бросить бы всё, да на речку! Такую, как наша, но только чтоб водица прозрачная-прозрачная, словно хрусталь. И ледяная! Как полагаете, дядь Вань?.. – оживился паренёк подобно маленькому ребёнку, получившему одобрение взрослого.

– Полагаю я, что голова твоя не тем, чем требуется занята! Тебе, Колька, учиться надо. Ещё многому учиться… Вот и давай, перенимай опыт, так сказать! – на сей раз строгим, наставническим тоном произнёс Иван Фомич.

– Гори оно всё огнём! Вторую неделю подряд без продыху по такой жаре! Так и вся жизнь молодая пройдёт, а я уже и не помню, когда последний раз Катьку видел.

– Вообразите себе – обработался, сударь! – усмехнулся машинист. – Вот скоро в Куршу прибудем, мужики лес начнут грузить, тогда и посмотришь у кого работа не сахар. Так что считай, тебе повезло!

– Да я не о том, дядь Вань… – что сказать дальше Колька не знал, ведь в душе он прекрасно понимал, что дядя Ваня был прав – из родного села не только все без исключения мальчишки, но и многие взрослые мужчины ему завидовали. Да и девчата с тех пор, как он стал работать на железной дороге, не давали прохода. Большинство его товарищей дни напролёт гнули спины на колхозном поле. А он – без пяти минут помощник машиниста! Некоторые сельчане даже стали называть его уважительно Николай, а соседка баба Настя – Николай Харитонович! Отчего Кольку распирало чувство гордости и собственной значимости.

– Решительно, в Куршу приедем…

– Прибудем. – перебив ученика, поправил опытный машинист.

– Вот и я говорю, в Куршу прибудем – так первым делом на пруд, – освежиться! – стараясь держать фасон[3], продолжил Колька, следом поднял козырёк фуражки и вытер ладонью пот с лица.

– Освежишься… – задумчиво произнёс Иван Фомич и тут же, спохватившись, уже как можно серьёзнее, добавил: «А вообще, начальству оно видней: нам приказано – мы исполняем! Тут хочешь, не хочешь, наше дело маленькое. Вот план выполним, тогда и будем отдыхать».

Колька сделал вид, что слушает скучную речь машиниста, а сам уже рисовал в воображении, как завтра он, наконец-то, увидит Катьку… Как преподнесёт ей сюрприз в виде жестяной коробочки дефицитных леденцов «Монпансье»… Катька непременно состроит огромные от удивления глазки, потом по обыкновению хитро их прищурит и скромно поцелует его в щёку. Вдохнув полной грудью и расправив худощавые плечи, Николай Харитонович всё глубже и глубже погружался в мечту о предстоящей встрече…

…А за окном величественно проплывали корабельные сосны[4] с зарослями дикой ежевики и деревцами крушины, именуемой в народе «волчья ягода».

* * *

Приближаясь к станции, паровоз подал резкий протяжный гудок и застонал колёсами… Первым из него выскочил Колька. Оглядевшись по сторонам, он демонстративно за козырёк натянул пониже фуражку железнодорожника и важной походкой направился в сторону маленького пруда на краю посёлка, при этом поздоровался с кем-то на ходу, кивнув головой с широко посаженными глазами и курносым носом. Измученные дорогой немногочисленные пассажиры с разномастными корзинами, одинаковыми как под копирку чемоданами и перекинутыми за спину, разбухшими от внутреннего содержимого, мешками, спешили покинуть душные вагоны.

– Вот молодёжь пошла! – ворча себе под нос, Иван Фомич спускался по крутой металлической лестнице, крепко удерживаясь за поручень. – Всё бы им отдыхать да ничего не делать. – обращаясь неизвестно к кому, уже громче произнёс он.

Носок стоптанного кирзового сапога коснулся земли. Отойдя от паровоза на несколько шагов, машинист остановился и стал разминать затёкшую поясницу. Воздух был пронизан целым букетом разных запахов: тяжёлый запах железной дороги и раскалённого пыльного локомотива перемешивался с ароматом хвойного леса, вот подул ветерок – и повеяло скошенными травами, тут же чувствовалось присутствие расположенной неподалёку от станции конюшни. Само же здание станции представляло собой деревянное строение (по виду – небольшой домик) совсем рядом с железной дорогой, из треугольной крыши которого торчала печная труба, а над козырьком висела белая табличка с выведенной чёрной краской надписью «Курша-2»[5].

Дверь домика со скрипом открылась, оттуда вышла женщина среднего возраста и стремительно направилась к только что прибывшему поезду. Несмотря на изнуряющую жару, поверх белой блузки на ней был надет строгого покроя приталенный синий пиджак, и такого цвета юбка длины ниже колен.

– Уже заждались вас! – с ходу бросила женщина в синем пиджаке.

– Лидия Петровна, так мы это… – попытался оправдаться пожилой машинист, но растерялся с ответом. Несмотря на то, что Лидия Петровна годилась ему в дочери, он старался держаться от неё подальше и при всяком удобном случае обходил стороной.

Лидия Петровна имела должность диспетчера станции, одновременно являясь официальным представителем власти в посёлке, и стояла на хорошем счету у партийного руководства. Она росла старшим ребёнком в многодетной бедной семье, с ранних лет ощутив всю безысходность и трудность крестьянской жизни. Рано выйдя замуж и так же рано овдовев в период гражданской войны, одна воспитывала дочь, а когда та, повзрослев, сочеталась браком, родила первенца и переехала молодой семьёй в большой город, – осталась в полном одиночестве. Всё это только закалило и без того волевой характер русской женщины, поэтому за глаза многие называли её «железной бабой», а в лицо уважительно обращались – Лидия Петровна.

– Ну чего ждешь, Фомич? Поехали! – просверлив взглядом смущённого машиниста, она первой забралась в будку паровоза. – А ты почему один? Разгильдяй твой где?

– Освежиться от-отошёл… Скоро будет… – сконфуженно ответил Иван Фомич и втянул голову в плечи. И если бы не крепкий загар на лице, да въевшаяся в кожу сажа, Лидия Петровна заметила бы, что машинист покраснел.

– Ну-ну. – неодобрительно произнесла «железная баба». – Совсем распустились!

* * *

Железнодорожный состав зашёл в тупик, предназначенный для погрузки леса. Лидия Петровна уверенно шагнула с подножки паровоза и направилась к группе рабочих в одинаковых тёмно-серых спецодеждах, которые расположились под тенью вековых сосен, что-то активно обсуждая.

– Где бригадир? – командный голос диспетчера прервал их оживлённый разговор.

Отряхиваясь, рабочие поспешили подняться на ноги.

– В курилке он… – развязно произнёс за всех неприятного вида человек, – единственный, кто не отреагировал на появление начальства и так и остался сидеть на корточках. Косящий на один глаз, с надменным выражением лица и синими татуировками на руках, подчёркивающими криминальное прошлое их обладателя, он всем своим видом излучал враждебность.

Неприязненно поморщившись, диспетчер посмотрела в сторону курилки, откуда бежали, делая последние затяжки на ходу, двое мужчин с голыми, цвета тёмной бронзы, торсами.

– Здра-а-а-сьте… – выдыхая остатки папиросного дыма через плечо, поздоровался один из подбежавших – высокий жилистый парень лет тридцати-тридцати пяти с тонкой полоской шрама, пересекавшего верхнюю губу. Ещё тлеющий окурок папиросы как бы случайно выпал из его руки на землю, и втирающим движением он затушил его пыльным сапогом.

– Петя, я уже говорила тебе и всем остальным, что курить можно только в специально отведённом для этого месте – то есть в курилке! Говорила? – тон диспетчера не предвещал ничего хорошего.

– Да, говорили. – с показательным спокойствием и уверенностью ответил Пётр. Иначе он вести себя не мог – ведь за происходящим внимательно наблюдали его подчинённые.

Словно уловив это, диспетчер обвела взглядом присутствующих и снова задержалась на бригадире: низко надвинутая кепка; чёрные «цыганские» глаза с наглецой; чуть загнутый, с небольшой горбинкой нос, чем-то походивший на клюв хищной птицы; шрам по верхней губе. «А коли так, – после короткой заминки произнесла она, – если увижу ещё раз – будешь не грузить лес, а валить. Но не здесь, а в Сибири! Надеюсь, ты всё понял?!» – обожгла взглядом диспетчер и, не дожидаясь подтверждения, продолжила: «Никаких больше перекуров пока состав не загрузите, времени у вас в обрез! Да, и вот ещё что, после работы зайдёшь ко мне, разговор есть», – бросила «железная баба», развернулась и зашагала в направлении станции.

Позади послышались сдержанно-недовольные голоса рабочих, но диспетчер уже не обращала внимания на возникшие за её спиной перемолвки.

– Ну что, мужики, за работу. – без энтузиазма скомандовал Пётр и демонстративно сплюнул себе под ноги.

Нехотя, подчинённые направилась к ожидавшим погрузку брёвнам, уложенным в штабеля.

– Это всех касается! – заметил Пётр, обращаясь к неприятному человеку с татуировками, который по-прежнему сидел на корточках.

– От работы лошади дохнут! Уже как коней до пены загоняли, совсем за людей не принимаете… – всё также развязно произнёс татуированный. – Правильно я говорю, мужики? – громко обратился он за поддержкой к остальным.

Рабочие остановились и напряжённо переглянулись.

– Ах да, понимаю… – издевательски произнёс Пётр. – Ну что ж, если ты так устал – отдыхай, пожалуйста! А работать за тебя будут другие. Мы же не устали!

– А ты за всех не говори! – оскалился татуированный.

– Ну ведь ты же, Косой, за всех говоришь!

Лицо татуированного побагровело и скривилось от злости, но противопоставить в ответ он ничего не смог. Стоит добавить, что человек этот появился в посёлке совсем недавно – в начале весны. Был замкнут, нелюдим, ничего о себе не рассказывал, да и вообще первое время предпочитал молчать, больше присматриваясь к окружающим. Опыт неоднократного пребывания в «местах не столь отдалённых», что ни говори, накладывает свой отпечаток на любого человека, прошедшего столь суровую школу жизни.

– Значит так, – воспользовавшись замешательством, перехватил инициативу Пётр, – мы здесь не за пайку[6] вкалываем, и я хочу, чтобы все это понимали. А если кому-нибудь что-то не нравится – то я не держу. Можете идти на все четыре стороны. Хоть в работники посольства… Если, конечно, возьмут с такой биографией.

Все присутствующие обидно расхохотались и посмотрели на татуированного. Тот побагровел ещё больше. На этом возражения закончились. С торжественным выражением лица Пётр наблюдал, как рабочие отправились на погрузку, – своё главенство он в очередной раз доказал! Замелькали мышиного цвета спецовки. Дело пошло… Он окинул взглядом состав, совершая привычные расчеты в голове, и боковым зрением заметил приближающуюся к нему одну из серых фигур.

– Зря ты так с Косым, – негромко произнёс подошедший, – чувствуется мне, он такого не простит.

– А я в его прощении и не нуждаюсь! – огрызнулся Пётр, а про себя подумал: «Свалился этот Косой на мою голову. Чем дальше – тем всё наглее и наглее. Вот уже и на меня хвост поднимать стал. Нехорошо это. Не-хо-ро-шо…»

Пока рабочие грузили платформы, Иван Фомич решил передохнуть в курилке, сделанной в виде беседки с двумя деревянными скамейками, расположенными по бокам сбитого из нескольких широких досок столика. Крыша беседки спасала от палящего солнца, а повсюду чувствовался запах свежеспиленного хвойного леса. Усевшись на одну из скамеек, он расстегнул верхнюю пуговицу выцветшей гимнастёрки, достал из кармана галифе сложенную до размера кармана старую газету, вместе с ней – маленький мешочек, сшитый из плотной однотонной ткани, а также измятый коробок спичек, на котором красовалась этикетка с изображением затёртого льдами судна «Челюскин» и самолёта, летящего над ним. Оторвав от газеты небольшой кусочек, умело скрутил его в лодочку, затем раскрыл мешочек и тремя пальцами, стараясь не рассыпать, извлёк из него щепотку махорки, которую также аккуратно выложил в лодочку. Края бумаги свернул, поднёс к губам и склеил слюной. Затем поджёг самокрутку, затянулся и глухо откашлялся в кулак… Через минуту мыслями он уже был далеко от этого места…

* * *

Путь от тупика, где кипела погрузка, до деревянного домика станции с табличкой «Курша-2» составлял немногим более километра и занимал до двадцати минут неспешной ходьбы. Лидия Петровна толкнула дверь от себя и вошла внутрь. Из глубины слабоосвещённого помещения повеяло живительной прохладой. Усевшись за письменный стол, накрытый зелёным сукном, она осторожно откинулась на спинку расшатанного стула… В левом верхнем углу стола находилась ровная, листок к листку, тонкая стопка бумаг. Чуть ниже – начищенная до блеска керосинка[7] и обычные конторские счёты. В другом углу лежала потрёпанная, местами с затёртой и размазанной от пальцев рук типографской краской, газета «Коммунист» выпуска 20 октября 1935 года с главной статьёй «Множить ряды Стахановцев[8]» на первой полосе. В некоторых местах текст статьи был ровно подчёркнут, а на полях нарисованы жирные восклицательные знаки. В центре стола стояла простая стеклянная чернильница, рядом с которой лежали чернографитный карандаш фабрики имени «Красина» и перьевая ручка, представляющая из себя круглую крашеную палочку с металлическим зажимом на конце, в который было вставлено стальное перо. В дальнем углу помещения располагалась давно не используемая печка буржуйка, а напротив письменного стола вдоль стены – вместительная деревянная скамья, над которой с висящего в рамке портрета на диспетчера пристально смотрел всесильный вождь советского народа. Отогнав неприятные мысли о недавно совершённой краже (когда за ночь вскрыли местный магазин и унесли всю скопившуюся там двухнедельную выручку, за исключением незначительной суммы разменных монет), она взяла в руки стопку бумаг, отделила от неё нужные документы, а остальное вернула на прежнее место. Внимательно сверив между собой несколько листов и сделав отметку карандашом на одном из них, – облегчённо выдохнула, отложила в сторону карандаш и с отрешённым взглядом уставилась в окно.

Выполнение планов по заготовке и вывозке леса было главной задачей всего посёлка. Невыполнение же – строго каралось и могло повлечь самые непредсказуемые последствия. Это понимали все, и в первую очередь она – диспетчер и официальный представитель власти. «Железная баба» продолжала безучастно смотреть в окно. Волевая морщинка, расположенная вертикально между бровями, разгладилась, и незнакомому человеку могло показаться, что диспетчер имеет растерянный вид, но хорошо знавшие Лидию Петровну без труда распознали бы в этом верный признак редкой удовлетворённости и спокойствия. Несмотря на то, что месяц ещё не закончился, планы на июль уже были выполнены, а позади оставался очередной напряжённый календарный период. Жизнь продолжалась…

* * *

– Ты помни его немножко, станет твёрдым, как картошка! – подкравшись сзади и заразно хохоча, Колька ткнул пальцем в спину задремавшего машиниста. Настроение паренька после освежающих водных процедур явно улучшилось.

Иван Фомич тяжело открыл глаза, не сразу сообразив, где находится.

– Ты помни его немножко, станет твёрдым, как картошка! – не унимаясь, повторил Колька, и с ловкостью мангуста оказался уже спереди.

– Чего?

– Загадка такая, дядь Вань! Что это будет? – не отставал он.

– Я почём знаю! – отмахнувшись, словно от назойливого насекомого, Иван Фомич нехотя поднялся со скамейки и стал растирать руками заспанные глаза.

– Снежок… – теперь без энтузиазма дал ответ на свою же загадку Колька.

Когда гружёный массивными брёвнами железнодорожный состав уходил со станции «Курша-2», солнце уже скрылось за верхушками деревьев, и лес стал погружаться в полумрак. Безмятежно смотря на устремлённые в бесконечность рельсы, Колька вспомнил слова дяди Вани, подумав про себя – действительно повезло. Вот если бы он не устроился на железную дорогу, чем бы он тогда сейчас занимался?.. Гнул спину на колхозном поле с утра до вечера? Махал в лесу топором целый день? Или грузил вагоны?.. А здесь тебе и почёт, и деньги хорошие платят, да и романтика, что ни говори! Удовлетворённо шмыгнув носом, Колька принялся напевать тихим гнусливым голосом популярную песенку:

«Где б ни скитался я цветущею весной,

Там мне приснился сон, что ты была со мной…»

Впереди ожидало несколько десятков километров пути, за которым уже маячил такой вожделенный выходной день шестидневки[9].

* * *

Пустой вечерний перрон. Одинокое здание станции. Дверь приоткрылась: «Можно?» – послышалось снаружи.

– Заходи. И давай без любезностей. – ответил строгий женский голос.

Пётр зашёл внутрь и прикрыл за собой дверь. Вспомнив правила приличия, он снял головной убор и, зажав кепку в руке, остался стоять у двери.

– Особое приглашение нужно? Садись! – Лидия Петровна повелительно указала место напротив.

Заметно ссутулившись, то ли из-за невысокого потолка, а может по какой другой причине, Пётр прошёл и сел на край скамьи. Сейчас он чувствовал себя нервно и неуверенно, хотя всем видом старался этого не показывать. Казённая обстановка помещения давила на психику ещё больше.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – зашла издалека Лидия Петровна.

– Вполне. А что? – поёжился Пётр.

– Да так, ничего. Просто вид имеешь… не совсем здоровый. Впрочем, ладно, не для того я тебя сюда вызвала, чтоб справляться о здоровье. Догадываешься, зачем пришёл?

– Нет. – осторожно ответил тот.

Лидия Петровна, молча, откинулась на спинку стула. Тяжёлым, неморгающим взглядом она пристально уставилась на бригадира. Какая-то напряжённая, вязкая тишина заполнила всё вокруг. Время замерло… На миг ему даже представилось, что из глубины полутёмного помещения её глаза вот-вот вспыхнут красными злыми огоньками и женщина превратиться в страшного монстра. От этой мысли он непроизвольно дёрнул ногой.

– Скажи-ка мне вот что, Петя, – диспетчер прищурилась, – не твои ли это орлы кассу взяли?

– Какую кассу? – сразу напрягся бригадир грузчиков.

– Ну как какую? – недобро усмехнулась «железная баба». – Кассу магазина, конечно! Или может, я не всё знаю? Может быть, ещё какая-то касса была?

– А с чего… – голос бригадира сорвался, и он откашлял. – А с чего вы взяли, что это мои люди?

– Я конкретный вопрос задала! – жёстко напомнила диспетчер.

– Нет, не мои. – быстро ответил бригадир и забегал глазами.

– А ты уверен?.. – «железная баба» подалась вперёд и поставила локти на письменный стол. Своим взглядом она словно хотела просверлить дыру в сидящем напротив.

– Я не думаю что…

– Ты никогда не думаешь что! – не дав договорить, перебила Лидия Петровна. – А вот лично я, кроме как на твоих, больше ни на кого подумать не могу!

– Это почему? – удивлённо спросил Пётр.

– Это потому, что рожи у них уголовные! Особенно этот твой… Как его?.. Косой! – вспомнила она.

– А причём здесь рожи?! – попытался перейти в наступление бригадир. – С какими уродились, с такими и ходят. Или теперь что, всех у кого уголовная рожа – пересажать?

– Не передёргивай! – повысила голос диспетчер. – В этом компетентные органы разберутся, кого сажать, а кого ещё нет! Ну а сам-то ты в ту ночь, где был?..

– В ночь, когда магазин обчистили? – уточнил Пётр.

– Да. В ту самую, когда магазин ОБОКРАЛИ. – поправила она.

Бригадир изобразил задумчивость.

– …Спал, кажется… – выдержав паузу, ответил он. – Ну да, точно спал! Спал как обычно… А что же ещё ночью делать?!

– А вот мне сказали, видели тебя в ту ночь… – прищурилась диспетчер, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

– Как видели?! Кто?.. – побледнел бригадир.

– А вот так! Калган с младшим Екимовым, – они в ту ночь по посёлку дежурили[10].

– Не может быть… – тихо произнёс Пётр, и мысли беспорядочно забегали в его голове.

– Да ладно, не напрягайся, пошутила я. – с каменным выражением лица «железная баба» снова откинулась на спинку стула. – А чего это ты сразу так испугался, а? В нашей стране честным людям бояться нечего!

Пётр облегчённо пожал плечами и вытер о штаны вспотевшие ладони:

– Испугаешься тут… Время сами знаете какое – завистников много. Донесут, а потом не отмоешься.

– Это точно, не отмоешься. Да и не успеешь – за три дня к стенке поставят и всего делов-то! – недобро улыбнулась диспетчер.

– Между прочим, – доверительно заговорил бригадир, – лично я считаю, что кассу так вообще не наши брали.

– То есть?

– То есть залётные[11]. Ну сами посудите – магазин в самом центре посёлка, к нему надо незаметно подойти, без шума вскрыть, а потом так же незаметно уйти. А если кто увидит? Своих ведь сразу срисуют! Извините – распознают. Нет, слишком рискованно…

– Складно говоришь. – призадумалась диспетчер. – Но почему тогда они не сделали этого раньше? Откуда вообще они узнали, эти твои залётные, что в кассе выручка за две недели собралась?.. Обычно за деньгами приезжают когда? Правильно, после каждого выходного на следующий день, – выстраивалась логическая цепочка, – а в один из таких прекрасных дней за деньгами никто не приехал, по непонятным мне причинам. И на следующий день никто не приехал, и потом тоже…

– Случайность. – предположил Пётр. – Просто повезло!

– Я не знаю такого слова – случайность! – грозно процедила «железная баба». – Любая случайность – это последствия чьей-то непредусмотрительности или откровенной халатности! А в данном случае – кто-то определённо владел информацией и воспользовался ситуацией. Вот ты, например, я знаю, с Глашкой любуешься.

– С Глашкой?

– С Глашкой. Той, что продавщица из магазина…

– И что из этого? Ничего серьёзного у нас нет.

– А я и не спрашиваю о ваших чувствах. Я говорю, что ты мог владеть информацией.

– А почему только я?! – вскипел Пётр. – Вот Нинка – тоже продавщица. И у неё тоже хахаль есть!

Диспетчер выставила вперед открытую ладонь, означающую «замолчи», и заговорила сама:

– Это не твоего ума дело, у кого кто есть! Сейчас речь идёт именно о тебе. Так что в твоих же интересах, чтобы снять с себя определённые подозрения, рассказать всё, что знаешь. Ты не спеши, подумай, может необычное что-то заприметил, или, может быть, сорока на хвосте чего принесла?.. Вспомни…

Бригадир ничего не ответил и только развёл руками.

– Понятно… Кстати, про каких это ты там завистников говорил, Петя? И откуда им у тебя взяться? – припомнила диспетчер.

– Сейчас у каждого завистники найдутся, а у меня сами знаете – должность! Кому что не так сказал, на кого не так посмотрел.

– А-а-а-а… – с наигранным пониманием протянула «железная баба». – Должность это серьёзно, должность обязывает…

В знак согласия бригадир кивнул головой и перевёл взгляд на окно, по которому ползала чёрная жирная муха. Периодически долбясь в стекло, и противно жужжа крыльями, муха настойчиво стремилась вырваться на волю, из раза в раз натыкаясь на невидимое препятствие. Здесь же, на подоконнике, в слое пыли, валялись несколько засушенных её собратьев-насекомых, которым так и не удалось этого сделать. «Да уж… У каждого своя стена», – уныло отметил про себя Пётр, и желание всё бросить и уехать отсюда охватило его с новой силой. «Брось всё, уезжай навсегда!» – подсказывал внутренний голос. – «Уезжай… Уезжай!.. Уезжай!!!» Несомненно, он так бы и поступил, если бы не одна единственная, но очень веская причина, которая мёртвой хваткой держала его здесь.

– Значит, ничего не видел, не слышал, не знаешь? – перехватила взгляд диспетчер.

– Именно так. – не задумываясь, ответил бригадир.

– …Ну, тогда свободен… Пока свободен. – уточнив, поставила точку в разговоре «железная баба» и демонстративно положила перед собой стопку исписанных бумаг, которые взяла с угла стола. На данный момент дальнейшее продолжение собственного расследования она посчитала исключительно пустой тратой времени.

* * *

От погрузочной площадки тупика станции вглубь леса уходила довольно широкая (в сажень) грунтовая дорога. По ней лошадьми с помощью трелёвочных приспособлений осуществлялся вывоз брёвен с лесосеки[12]. Ничем особо примечательным дорога эта не обладала, разве что в одном месте (примерно на полпути) спускалась она в низину и огибала болотце с непроглядно-чёрной водой, а после непродолжительного подъёма – проныривала под тяжело нависавшими, раскидистыми ветвями старого-престарого дуба, – совершенно нехарактерного дерева для данной местности. Ствол дуба был настолько толстым, а ветви настолько мощными, что его вполне можно было представить заставшим времена ратных подвигов русских былинных богатырей. В конце дорога выводила на огромную поляну, усеянную множеством торчащих из земли пней.

С дальней окраины поляны слышался шум пил и отдающие эхом глухие удары топоров. В наступающих сумерках различались силуэты людей, занятых каждый своим делом: одни – валили деревья, другие – обрубали сучья поверженных исполинов, третьи – собирали порубочные остатки в большие кучи (предназначенные для последующего сжигания) и готовили очищенные стволы к трелёвке[13]. При этом, все до единого, несмотря на не отступающую жару, были одеты в спецодежду из плотной ткани – только таким образом можно было спастись от огромных полчищ назойливых комаров, обитающих в несметном количестве в Мещёрских[14] лесах.

Неожиданно звонкий затяжной свист разнёсся по поляне и «оркестр», составленный из рабочих инструментов, стих. Лишь где-то вдалеке не утихали одинокие удары топора. Свист повторился вновь. Топор замолчал, и сумеречный лес погрузился в непривычную тишину…

– Все? – пересчитав собравшихся, коротко спросил бригадир.

– Да. Все. – ответили ему сразу несколько голосов.

Бригадир лесорубов вытер рукавом пот со лба и сосредоточенно посмотрел на темнеющее небо, в котором уже виднелось дымчатое очертание луны. Луна… Сколько неизведанного и, одновременно с тем, притягательного таит она в себе… Скольких восхищает, будоражит, пугает. Свидетелем скольких клятв в верности и любви вечной, из числа людей ныне здравствующих и в тысячелетия канувших, была она: нет этому числа. Всегда холодная, всегда одинокая, и всегда такая непостоянная… Луна… Неизменная спутница ночной бездны… В какой-то миг почудилось, будто бездна ожила и стала манить к себе. Она зазывала первыми мерцающими звёздами, она нашептывала «будь со мной», она завладела каждой клеточкой тела… Но чем же притягательна эта бездна?! Что так манит туда?.. Страсть к познанию? Вряд ли… Скорее всего, это чувство навсегда осталось в детстве. Ощущение свободы? Тоже нет… Но тогда что? Что может так увлечь молодого мужчину, не для своих лет настолько уставшего от жизни?.. Только покой! Абсолютный покой… Зрачки его расширились и взгляд стал безмятежным…

Завязавшиеся вполголоса разговоры заставили оторваться от наливающегося темнотой неба. Вдохнув полной грудью кисловатый воздух хвойного леса, бригадир закинул на плечо массивный топор лесоруба с длинной рукоятью и, скомандовав «уходим», направился в сторону посёлка. За ним последовали остальные. Огромная поляна опустела…

* * *

Топор он оставил в сенях. Здесь же снял куртку и повесил на вбитый в стену гвоздь. Присев на лавку, с трудом стянул с отёкших ног сапоги. В ушах до сих пор не умолкал шум вгрызающихся в древесину пил и удары топоров. Он растёр пальцами пульсирующие виски. Встал… Сделав несколько шагов по скрипучим половицам – открыл дверь в избу. Прямо на пороге его встретил соблазнительный запах еды, отчего зажгло область солнечного сплетения, – так давал знать о себе голод. Дома было тихо и относительно прохладно. В левой части помещения находилась русская печь с обеденным столом у окна; по правую руку от входной двери стоял большой шкаф, за ним – самодельная детская кроватка, напротив неё у стены – две пружинные кровати, сдвинутые вместе, возле изголовья которых располагался ещё один шкаф (платяной), по своим габаритам уступавший первому. Таким образом, шкафы условно разделяли помещение на две части: кухню и спальню. Тихо, стараясь никого не разбудить, Степан прошёл на кухню и достал из печи чугунок с томлёной кашей. Зачерпнув из ведра колодезной воды, он жадно осушил ковш. Только после этого напряжение, накопившее за день, стало отступать: расслаблялись мышцы лица, шей, спины… Безжизненный, серебристый свет луны вливался в окно. Сидя за столом, бригадир посмотрел на свои руки: сухие растрескавшиеся ладони с наростами ороговевшей кожи мало походили на руки обычного тридцатилетнего мужчины – скорее, такие присущи бывалому каторжнику, оставившему здоровье в далёких сибирских рудниках, – именно подобное сравнение показалось ему сейчас наиболее верным…

Закончив поздний ужин, Степан подошёл к детской кроватке. В ней, свернувшись калачиком и прижав к себе самодельную тряпочную куклу, спала маленькая девочка. Он склонился над кроваткой и заботливо осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал дочку. Затем улёгся на свободное место рядом со спящей женой, после чего практически сразу же погрузился в глубокий сон.

Глава 2

30 июля 1936 г.

Шестой день шестидневной недели. Выходной.

"В центральных, северо-западных и восточных районах

европейской части Союза – небывало жаркая погода.

Термометры показывают рекордные температуры".

.................................................................................................

Газета «Правда» от 30 июля 1936 года

Температура воздуха в Москве +36,5 градусов в тени.

В Рязани +37,3 °С.

– Доброе утро… – сквозь сон послышался ласковый женский голос и мягкая, словно бархат, ладонь слегка потеребила его за плечо.

Солнечные лучи разливались по подушке. Степан неохотно открыл глаза, щурясь от яркого света.

– Полюбуйтесь, каков соня! – с игривой улыбкой Лиза склонилась к мужу и нежно поцеловала его в небритую щеку.

– Который час? – хриплым после сна голосом произнёс он.

– Уже девять доходит… Ах, совсем забыла: схожу воды принесу. – молодая симпатичная женщина направилась на кухню и стала сливать остатки воды в ковш, освобождая ведро.

Степан поднялся и сел на край кровати. Голова казалась невероятно тяжёлой; настолько тяжёлой, как если бы была отлита из свинца. В распахнутое настежь окно с улицы доносились радостные крики и смех детворы.

– А где Дашка? – обхватив голову руками, спросил он.

– С соседскими детишками играет. К Савёловым родственники из Костромы приехали, восемь человек! Родной брат Настасьи с женой, да шестеро детей. Самому младшенькому ещё четырех не исполнилось, а ростом и весом больше нашей будет! – как-то безрадостно ответила Лиза. – Завтрак твой на столе. Вставай, а то всё остынет! – добавила она и, уходя, оставила открытой входную дверь. Потянуло лёгким сквозняком.

Аппетита не было… Сделав из ковша несколько глотков воды, Степан подошёл к окну и посмотрел вслед супруги, направлявшейся с пустым ведром к ближайшему колодцу. Лиза приветливо поздоровалась с почтенного возраста соседкой и, перейдя на другую улицу, скрылась из вида.

* * *

Утреннее солнце ещё не успело раскалить воздух и не обжигало лучами редких прохожих, неспешно следующих каждым по своим делам. В единственный выходной многие отсыпались после тяжёлой рабочей недели. День начинался размеренно и неторопливо. Даже коты, совершенно не обращая внимания на воробьёв и голубей, вальяжно прогуливались мимо оных; либо, щурясь, лениво сидели на заборах и крылечках домов до поры, пока крепчающий к полудню зной не загонял их в тень.

Быстрой походкой с авоськой[15] в руках Колька шёл по пустым улочкам родного села Тума[16]. Пройдя мимо Троицкой церкви, славящейся своим беломраморным иконостасом работы итальянских мастеров, он повернул за угол и вскоре зашёл в единственный подъезд двухэтажного восьмиквартирного дома. Шустро перепрыгивая через ступеньки, по широкой деревянной лестнице заскочил на второй этаж и остановился у выкрашенной в коричневый цвет двери.

Немного отдышавшись, поправил кепку и посмотрел вниз. Пыльная обувь явно не придавала ему солидности. Достав из кармана штанов носовой платок, он до блеска протёр начищенные гуталином перед самым свиданием ботинки, а затем снова спрятал платок в карман. Подождав ещё немного, будто собираясь с мыслями, трижды постучал костяшками пальцев по двери и стал внимательно прислушиваться. Из глубины квартиры послышались приближающиеся шаги… Открылась дверь и за порогом показалась стройная ухоженная женщина, возрастом на вид не более лет тридцати пяти:

– Коленька, здравствуй! – с радушием встретила она гостя.

– Здрасьте, тёть Валь! – расплылся в ответ в улыбке Колька. – А Катя ещё спит?

– Катя уже проснулась… Ну что ты в дверях стоишь? Проходи скорее, а Катю я сейчас позову. – и, впустив гостя, тётя Валя поспешила в одну из комнат.

– Катя, к тебе Коля пришёл! – послышалось оттуда.

– Мам, скажи я скоро! – раздался в ответ такой родной и долгожданный голос.

Колька снял отполированные ботинки, аккуратно поставил их в сторонке, и стал терпеливо дожидаться у двери.

– Коленька, Катя сейчас выйдет, а ты проходи пока на кухню, чай пить будем. – выглянув из комнаты, сказала тётя Валя и снова скрылась.

Из комнаты доносился непонятный шорох и суетливые перебежки.

«Наверное, прихорашиваются… А если так, значит действительно рады видеть» – мелькнула мысль, и воодушевлённый Колька прошёл на кухню и уселся за стол.

Лучи утреннего солнца тёплым ярким светом заливали белые стены, отчего тесноватое помещение казалось больше и уютнее. На серванте стояли самовар и дорогой чайный сервиз из фарфора, который хозяйка доставала, как правило, по праздникам или для гостей. Рядом с заварным чайником, на блюдце, лежал пучок сушёной травы. Чабрец, – с присущей ему разборчивостью в травах, определил Колька. Тут же стояла баночка с земляничным вареньем. Он немного подвинул табурет и облокотился о прохладную стену. «Вот оно, счастье» – подумал Колька, и на его лице появилась блаженная улыбка.

Вдруг, послышался приближающийся топот детских ног – на кухню влетела маленькая девочка. Остановившись возле стола, она сердито посмотрела на гостя и высунула язык.

– Я тебе! – играючи, пригрозил ей Колька, и младшая Катькина сестра с развесёлым визгом бросилась наутёк.

– Иришка, оставь дядю в покое! – донёсся из глубины квартиры строгий голос тёти Вали.

Колька посмотрел на старые настенные часы, призадумался, и, сам того не замечая, погрузился в воспоминания…

Колька знал Катю с раннего детства. Она была родной сестрой его лучшего друга – Мишки. Когда-то раньше, когда он приходил к ним в гости, Катя первой встречала его у двери, неотступно следуя тенью всё то время, что он находился в гостях. Потом они с Мишкой уходили гулять, и Катька, с заплетёнными в косички волосами, как хвостик увязывалась за ними. Конечно же, мальчишкам не хотелось таскать за собой девчонку-малявку, которая была младше их на целых два года. Тогда они выходили из подъезда и прочь бежали со всех ног. Катька кидалась вдогонку, но довольно быстро останавливалась, надувала губки и начинала плакать от собственного бессилия. Время шло… И, как-то раз, неожиданно для себя, Колька заметил, что Мишкина сестра больше не увязывается за ними. Что она уже не заплетает косички. Не встречает его в дверях, когда он приходит к другу. Всё чаще во дворе её дома ошиваются пацаны с соседней улицы. Она уже не играет в куклы, а всё больше помогает родителям и присматривает за младшей сестрёнкой. Из маленькой девочки Катька вдруг превратилась в красивую стройную девушку с большими чёрными глазами и тёмными вьющимися волосами, спадающими на плечи… Потом репрессировали их отца, и уже более года от него не было никаких известий. А прошедшей зимой тяжело заболел и умер от пневмонии Мишка. К этому времени Колька устроился на работу, и как только мог, старался помогать семье друга – то продукты принесёт, то по дому выполнит мужскую работу. С каждым разом его визиты становились всё чаще да чаще…

Весной, в один из майских вечеров, Колька снова постучал в знакомую дверь, и, как когда-то давно, на пороге первой его встретила Катя. В этот день Мишка должен был отмечать свой день рождения… Вчетвером в тишине они пили чай на маленькой кухне. Потом тётя Валя засобиралась в гости к подруге, забрав с собой Иришку. За окном было уже темно, и мягкий свет керосиновой лампы выхватывал из полумрака грустные Катины глаза. Старые настенные часы методично отсчитывали навсегда убегающие секунды. В такт маятнику Колька тихо постукивал чайной ложечкой по краям опустевшей фарфоровой чашки. Они молча сидели друг напротив друга. Непонятное, щемящее чувство не давало ему покоя и так стремилось наружу. Несколько раз Колька пытался нарушить неловкое молчание, но не мог подобрать нужных слов… А во дворе дома цвела черёмуха. Её терпкий, дурманящий аромат врывался через открытую форточку и наполнял собой всё помещение, пьянил и кружил голову. Откуда-то издалека доносился несмолкаемый хор лягушек, наперебой исполнявших любовные серенады после долгой зимней спячки. Неожиданно по Катиной щеке скатилась слеза и упала на кружевную скатерть. Ни сказав ни слова, Колька вскочил из-за стола и выбежал на улицу. Стоя у подъезда, он задрал голову вверх, растеряно вглядываясь в тёмное ночное небо. Потом закрыл глаза и сделал глубокий вдох… Бодрящий свежий воздух ошпарил лёгкие. Уже в следующую минуту, не отдавая себе отчёта, он ломал черёмуху, ветка за веткой. Её белые лепестки как снег осыпались на голову и путались в русых волосах. Вернувшись на кухню, он протянул охапку обломанных веток. Печально улыбаясь, девушка взяла букет и утопила лицо в белые гроздья цветков. Колька робко обнял её за плечи, притянул к себе, и Катька тут же разрыдалась…

– Привет! – голос Кати вернул его из воспоминаний.

– Привет! – резко подскочив с табуретки от неожиданности, поздоровался он и застыл на месте. Лёгкое белое платьице, облегающее стройную фигурку девушки, и сияющая улыбка – на миг ввели его в оцепенение… «Это… Это вам», – Колька заворожённо протянул авоську со связкой свежих баранок, и, тут же спохватившись, быстро достал из неё красивую жестяную баночку: «А это – лично тебе!»

– Ой, а что это?! – глаза девушки вспыхнули от любопытства.

Она взяла подарок и заинтригованно приоткрыла крышку. Под солнечными лучами внутри переливались яркие разноцветные леденцы, а по кухне сразу разнёсся душистый фруктовый аромат.

– Коленька, спасибо! – с нескрываемым восторгом выговорила Катя, хитро прищурила глазки, и чмокнула парня в щёку.

* * *

– Папа, папа! – едва переступив через порог, Дашка радостно бросилась к отцу.

Степан протянул вперёд грубые ладони, как ту же две тонкие детские ручонки обхватили его за шею.

– Ну вот, хоть дочь увидишь, – Лиза закрыла за собой дверь и поставила на пол ведро с водой, – а то приходишь домой только переночевать. – с некоторой долей упрёка добавила она.

– Пап, посмотри какое я для куколки платье сшила! – чуть отстранившись от отца, Дашка с гордостью выставила напоказ самодельную тряпочную куклу, одетую в ярко-красное платье.

– Прямо-таки сама сшила? – деловито спросил он и посадил дочку к себе на колени.

– Ну-у-у… Мама помогала… – растягивая слова, смутилась девочка. – Совсем немного, самую малость!

– Ах ты моё сокровище! – Степан снова прижал к себе дочку и подмигнул жене.

В ответ Лиза расплылась в улыбке, а её глаза вмиг стали влажными, тем самым лишний раз подчёркивая сентиментальную натуру. Дашка же сияла от радости и внимательно рассматривала куклу, которую держала в руке за широкой спиной отца.

– А ты поиграешь со мной? – обратилась девочка к отцу.

– Обязательно поиграю, только немного позже.

– А когда?

– …Позже…

– Обещаешь? – полные надежд детские глаза теперь внимательно смотрели на отца.

– Обещаю! – не сумел сдержать улыбку он, и, выкрикнув «Ура!», девочка весело выскочила на улицу.

Дашка росла единственным ребёнком в семье, поэтому вся родительская любовь и забота доставались только ей, впрочем, как и повышенная притязательность со стороны отца, учитывая его суровый нрав и принципиальный характер. В свои шесть лет она уже старалась во всём помогать матери по хозяйству. Собственно говоря, и хозяйство было совсем небольшим – несколько соток огорода, одна коза да полдюжины кур. В свободное время Дашка часто играла с соседскими ребятишками и по-детски завидовала их большой и дружной семье, в которой воспитывалось четверо детей. Несколько раз она спрашивала у родителей, почему у неё нет братика или сестрички, но заметив резкие перемены в настроении матери, усмирила своё любопытство и в дальнейшем прекратила эти расспросы.

Первая беременность с последующим появлением на свет очаровательного крошечного создания, которому уже заранее было придумано имя – Даша, прошла без каких-либо осложнений. Однако, завести ещё детей у молодых родителей больше не получалось. Непонятный, и тем пугающий диагноз «вторичное бесплодие», поставленный в одной из Рязанских больниц пожилым доктором с бегающими глазами и седой козлиной бородкой, для Степана прозвучал как приговор. В отличие от смирившегося с данностью супруга, Лиза по-прежнему остро переживала из-за происходящего. Нескончаемый поток тягостных мыслей и безрезультатные, самоистязающие попытки понять «Почему?» и «За что?» не оставляли её. Но, как бы там ни было, в душе она надеялась, что у них всё ещё впереди, и непременно, когда-нибудь непременно (!) будет большая семья. Время шло, вот только ничего не менялось…

– Дорогой, а какие у нас планы на сегодняшний вечер? – Лиза подошла сзади и приобняла мужа, положив подбородок ему на плечо.

– У тебя есть пожелания? – вопросом на вопрос ответил Степан. – Или уже готовое предложение?

– Есть одно маленькое пожелание. Или предложение. Это как будет угодно…

– И какое?

– Я не знаю, как ты к этому отнесёшься… – заискивающе произнесла Лиза.

– Ну давай уже, говори, не томи!

– Я тут подумала, а может на танцы сходим?.. – ласковым, упрашивающим голосом сказала она, и Степан почувствовал горячее дыхание на шее.

Несмотря на непростой характер мужа, за всё время их совместной жизни Лиза отлично усвоила, как найти к нему подход. Знала, как можно о чём-либо попросить, в какой ситуации покритиковать, когда следует и поспорить, а в какие моменты – лучше вообще не трогать.

– Ну пожа-а-а-алуйста… – протянула она, видя сомнения супруга, и дотронулась губами до его небритой щеки. Тот заёрзал на стуле.

– …Хорошо… Пускай будет по-твоему.

– Спасибо!!! – Лиза радостно сжала кулачки, и как маленькая девочка бросилась к платяному шкафу, из которого тут же полетели на кровать летние платья и цветастые сарафаны.

* * *

На улице, у входа в единственный в посёлке магазин, стояла парочка.

Она (эмоционально размахивая руками):

– Вот так… Прям до слёз меня и довёл! Вцепился, как клещ. Наглый такой! А глаза! Глаза то какие! Взглянет – мороз по коже. Не удивлюсь, если из самой из Москвы по наши души его прислали! Всё личными связями интересовался. А какое ему дело до моей личной жизни, спрашивается?! Ещё про каких-то подозрительных посетителей выпытывал…

Он:

– А ты?

Она:

– А что я? Слежу я, что ли за всеми? Мне за это не платят.

Он:

– А если бы платили?

Она:

– Ну уж нет! Сто лет мне таких денег не надо!

Он (улыбаясь):

– Вот и зря – выдали бы тебе и форму, и револьвер. А самое главное – бирку[17] красную.

Увлечённые разговором они не заметили, как к ним подобрался неопрятно одетый, неухоженный мужичонка, про которого с иронией можно было бы сказать – местная «достопримечательность».

– П-п-привет, п-Петяй. – заикаясь, поздоровался мужичонка.

– Ну?.. – вместо ответного приветствия, нахмурился Пётр.

– Выручи?!

– Денег нет.

– Во-о-още?

– Вообще.

– Глафира батьковна, ваше б-благородие… – утратив интерес к несостоявшемуся собеседнику, с вселенской грустью в глазах, мужичонка переключился на его спутницу.

– Свинья на огороде ваше благородие! – желая поскорее избавиться от назойливого визитёра, повысив голос, пресёк его Пётр. – Она тоже не выручит!

– А если в долг? П-поллитру… – сделал очередную попытку мужичонка, но поймал на себе гневный взгляд и решил не искушать судьбу. – П-понял, улетаю. А п-п-покурить не найдётся?..

– Слышь, завязывай! – начал терять терпение Пётр.

– С чем? – осторожно осведомился мужичонка.

– Да совсем!

– Курить я буду, но п-пить не брошу! – твёрдо ответил тот, и пошатывающейся походкой направился куда-то дальше.

В это время в магазин заходил новый посетитель: «Здравствуй, Глафира. Привет, Петяй», – поздоровался он.

– Привет, Тантал! – учтивым голосом поприветствовал в ответ Пётр.

Посетитель зашёл в магазин и оттуда, неизвестно по какому поводу, послышался звонкий девичий смех продавщицы смежного отдела.

– Странно, – задумалась Глашка, – а почему именно Тантал? И что это слово означает?

– Не знаю, – пожал плечами, – такую вот гонялку приклеили[18]… Значит, до слёз, говоришь, довёл? – неожиданно вернулся к прерванному разговору Пётр. – А кого-нибудь конкретно он уже подозревает?

– Да что ты к нему привязался? Или, может быть, ты меня к нему ревнуешь?

– А хотя бы и ревную.

– Ой как! Смотрит лисой, а пахнет колбасой. Ревнует он… Ну, в таком случае, пригласил бы вечером девушку на танцы… – намекая на себя, кокетливо предложила Глашка.

– …Пардон, но сегодня вечером не получится. Дела, понимаешь ли…

– Не любишь ты меня. Уйду я от тебя, – то ли в шутку, а то ли всерьез, сказала Глашка.

– Куда это ты собралась, любовь моя? – подступил ближе Пётр.

Глашка демонстративно отвела глаза: «Да хотя бы к Иванову!»

– К Иванову? – изумился Пётр. – Так он же женатый!

– И что?! Женатый мужчина – это такой же мужчина, только с ограниченными возможностями!

Из магазина послышался проказливый девичий голос: «Глашка, у тебя посетитель!»

– В общем, пошла я… – несколько расстроено произнесла Глашка и, призывно виляя бёдрами, направилась к своему рабочему месту.

* * *

Тонкие пальцы коснулись клавиш, и из-под открытой крышки фортепиано зазвучала приятная мелодия. Пальцы перебирали клавиши быстрее – и мелодия нарастала, пальцы замедлялись… – и тогда звук утихал, вновь скрываясь под крышку фортепиано. С ощущением нереальности происходящего Колька не мог оторвать взгляд от изящных девичьих рук, повелевавших большим музыкальным инструментом. Он даже боялся лишний раз вздохнуть, дабы не нарушить это великолепие! А тонкие пальцы всё скользили и скользили по чёрно-белой дорожке, они жили своей жизнью, они будоражили и гипнотизировали единовременно, они порождали нечто удивительное, неземное. Но вот, прозвучала последняя нота, – воздух в гостиной взорвался, задрожал, после чего звук стал угасать, и наступила полная тишина…

– Как красиво!.. Что это было? – наконец, придя в себя, с тихим восторгом спросил Колька.

– Фредерик Шопен. Прелюдия номер четыре, ми минор. – улыбнулась Катя.

– Словно капли дождя стучат по крыше… Никогда в своей жизни ничего подобного я не слышал! А можешь повторить?

Девушка всплеснула руками и потрясающей красоты мелодия снова заполнила просторную гостиную…

– Ну, как-то вот так… – завершив повторное исполнение, смущённо произнесла Катя и отстранилась от фортепиано.

– Мне кажется, это можно слушать вечно…

– Согласна! – обворожительная улыбка засияла на лице девушки. – У Шопена много хороших произведений, но четвертая прелюдия – это… Это нечто особенное! Раньше моя мама часто исполняла Шопена для папы. Ему тоже нравилось. – на этот раз с грустью произнесла она.

– А я хорошо помню, как твоя мама учила играть тебя… Ты ещё маленькая, с косичками, за таким большим ящиком…

– Фортепиано. – поправила Катя.

– Прости, конечно же фортепиано! – поправился Колька и продолжил, – Так вот, мама тебе что-то говорит, показывает, а у тебя не получается, ты начинаешь расстраиваться и плачешь… Но плачешь совсем тихо, не слышно, словно в себя, и лишь изредка вздрагиваешь… А мы с Мишкой на всё это смотрим и смешно нам… Совсем глупые были… – тут он замолчал, оберегая возлюбленную от ранящих воспоминаний о брате, после чего вопросом увёл разговор в другую сторону: «А кто научил музыке твою маму?».

Катя словно ненадолго задумалась, потом подошла к резному буфету цвета «красное дерево», выдвинула один из его ящиков и, достав чёрно-белую фотографию в рамке, протянула её Кольке: «Когда-то давно, как говорила мама, фотография эта висела на стене, но не здесь, а в Московской квартире. Теперь же подобные вещи лучше хранить в укромном месте».

– В Моско-о-о-овской?! – удивился Колька.

Уверенным, полным достоинства взглядом с фотографии на него смотрел красивый офицер Русской императорской армии.

– Моя мама родилась и выросла в Москве… – присаживаясь на небольшой диванчик в гостиной, тихим голосом заговорила Катя. – Её папа, мой дедушка, был офицером царской армии. Мама говорит, я очень на него похожа.

– Действительно похожа! – сверяя изображение на фотографии с лицом возлюбленной, вставил Колька.

– Мама рассказывала, что он воевал с Германией и даже был ранен. – продолжала откровенничать Катя. – Я бы очень многое отдала, лишь бы увидеть его, поговорить, обнять… – слёзы навернулись на глаза девушки и ей пришлось сделать над собой усилие, дабы не разрыдаться. – А вот воспитанием мамы в основном занималась моя бабушка. Кроме мамы, у бабушки с дедушкой были ещё двое детей – девочки близняшки, но они умерли в младенчестве. Какая несправедливость!.. Чем они провинились? Чем они заслужили? – рассчитывая то ли на ответ, дать который не в силе никто из живущих, то ли за сочувствием, обратилась она к Кольке, но почему-то с виноватым выражением лица тот лишь пожал плечами.

Катя поднялась с диванчика, забрала у растерянного парня фотографию и поставила её на буфет, на самое видное место: «Ему не место в темноте. Он должен видеть свет!». Затем она вернулась на диванчик и стала рассказывать дальше:

– После полученного ранения дедушка с бабушкой, ну и с моей мамой, конечно, временно решили пожить подальше от большого города. Как раз в тот момент дедушку пригласил погостить к себе его сослуживец. Так моя мама впервые оказалась в Туме… Им здесь очень понравилось, и что бы в дальнейшем ни от кого не зависеть и иметь возможность почаще приезжать сюда – стали присматривать свой собственный, что называется, уголок. Выбор пал на эту квартиру. – вздохнув, Катя обвела глазами просторную гостиную…

– А дальше? Что было дальше? – заинтригованно спросил Колька.

– А дальше власть в стране сменилась… Сразу после этого дедушка привёз маму с бабушкой сюда, а сам вернулся в Москву и… И пропал… Больше о нём ничего слышно не было… Как мне сейчас кажется, он наперёд догадывался, что будет и сделал всё возможное, чтобы спасти свою семью…

Потрясённый рассказом, Колька тоже присел на край удобного диванчика:

– Но тогда зачем он вернулся? Почему не остался здесь?

– Я тоже задавала маме этот вопрос… – тихо произнесла Катя.

– И что она тебе ответила?

– Она сказала всего два слова – «честь офицера».

– Честь офицера?.. – растягивая слова, повторил Колька.

– Я и сама раньше не могла понять, что это значит… Впрочем, и теперь до конца не понимаю. Но, как мне кажется, это то, что сильнее смерти… А потом моя мама познакомилась с папой. – отгоняя прочь грустные мысли, уже бодрее заговорила Катя. – Родился Мишка, родилась я… Бабушки не стало, когда мне было всего полгодика. А потом на свет появилась Иришка… Так что своего дедушку я никогда не знала, а бабушку не помню… Говорю-говорю, а на твой вопрос так и не ответила. – грустно улыбнулась она.

– На какой вопрос? – не понял Колька.

– Уже забыл?.. Ты спрашивал кто давал уроки музыки моей маме.

– Ах да, совсем забыл, прости!

– Дедушка. Мама рассказывала – он очень хорошо играл на фортепиано и обладал чистым, красивым голосом. А ещё она рассказывала, как они сразу вдвоем любили играть на одном инструменте, и дедушка при этом пел. Наверное, это выглядело очень мило…

Колька встал с диванчика, подошёл к буфету и ещё раз внимательно посмотрел на чёрно-белую фотографию:

– Странно, его ты никогда не знала, но каждый день можешь видеть и помнишь.

– И правда! Раньше об этом я как-то не задумывалась! – с весёлыми нотками в голосе подхватила Катя.

– Интересно, а нас будут помнить?.. – на этот раз с грустью произнёс Колька.

– Нас тоже будут помнить… Обязательно будут!

– Мне бы этого очень хотелось… А может сходим погуляем?

– Пошли! – легко согласилась Катя. – А куда пойдём?

– Айда[19] на речку?!

– С удовольствием!..

* * *

В доме пахло раскалённым на углях утюгом.

– А как тебе вот это?! – с блеском в глазах Лиза примеряла синее ситцевое платье в мелкий белый горошек. Повернувшись на носочках вокруг себя, она, широко улыбаясь, смотрела на мужа.

Степан отстранился от зеркала, закреплённого над рукомойником с подъёмным стержнем, и вытер полотенцем только что выбритое лицо.

– Хорошо, его надень.

– Тебе правда нравится?

– Очень нравится! Бесподобно! – с раздражением ответил он и закинул полотенце на плечо.

Ему в принципе был непонятен смысл вопроса про платье, поскольку данный предмет ранее неоднократно надевался супругой и никоим образом не относился к категории новых вещей, покупка которых в большинстве своём и сопровождалась подобными расспросами. Она же, в свою очередь, пусть и в такой форме, но всё же получила столь необходимую ей порцию внимания.

– Ты у меня самый лучший! – Лиза подскочила к мужу и прижалась всем телом.

Степан ощутил приятный запах чистых, до конца не высохших после мытья, волос. От раздражения не осталось и следа.

– Я вот что ещё подумала… А давай поездку в Рязань запланируем? Всей семьёй! – предложила Лиза, распушая руками влажные волосы.