Читать онлайн Ледяная маска, теплые чувства бесплатно

Пхеньян. Подземка. Тусклый свет во всем вагоне, но портреты вождей видны очень хорошо, потому что рядом с ними горят сразу три лампочки.

Суен (имя означает – «красивый голос») смотрела на эти портреты и была счастливы. Ей правда не было понятно, почему не все люди в вагоне такие же счастливые, как она. Ведь все они, как и она, живут в такой прекрасной, такой чудной стране как Корейская Народно-Демократическая Республика… Эти слова факелом горели в ее воображении, потому что именно такими их всегда рисовали учителя, политработники, наставники, руководители – вообще все, кто только говорил об этом когда-то. Нет ничего чудеснее, чем жить в такой прекрасной стране, где есть справедливость.

Да, это самое главное слово, которое они учили день ото дня. В их стране, единственной стране мира, восторжествовала справедливость. Дорогой ценой, не без этого, но восторжествовала… И сейчас, когда она смотрела на портреты вождей, висящие в самом начале вагона, то думала именно об этом – о справедливости. Ведь если есть справедливость общая, то она обязательно будет и личной. Все вожди это говорили. Все вожди говорили, что каждый будет счастлив по отдельности, раз счастлив в коллективе.

Поэтому она очень старалась быть счастливой. И именно такой счастливой она встретит своего суженого. Того самого, что будет любить ее так же, как она любит вождей. Того самого, что будет заботится о ней так же, как она день ото дня заботится о благосостоянии общего дела. И самое прекрасное, что может быть на Земле, так это чувствовать, что все это чистая правда, и что все это искренне и идет прямо от души.

Суен улыбнулась и оглядела вагон: большинство сидело на места, кто-то стоял, но почему-то не многие улыбались. Собственно, кроме нее так вообще никто не улыбался. Ей стало немного не по себе – неужели они не чувствуют того же, что чувствует она. Неужели они не чувствует, что жить с каждый днем становится легче и лучше. И не надо быть сильно умным человеком, чтобы понимать это, когда есть мудрые вожди, которые сделают это за тебя. Неужели так трудно всего лишь идти вслед за ними?

Ей захотелось подойти к кому-нибудь и сказать, что счастье в неведении. Ведь этот человек не понимает даже того счастья, что сейчас едет в метро. Нигде кроме как в Пхеньяне больше нет метро. Это все знают… Так почему не все восторгаются этим? Почему не все восторгаются мудрым решением вождей когда-то обезопасить людей и построить для них метро, чтобы они могли быстро и безопасностно добираться до работы и обратно домой? Неужели все эти люди считают, что это всего лишь какая-то данность, которая случилась сама собой?

Конечно, не у всех есть дедушка, который есть у нее. Который был большим начальником, руководил целой бригадой, когда строилось это метро. Дедушка Сухен (имя означает «мудрость и долголетие») многому ее научил, и благодаря ему в системе сонбун их семья находится на столь высоком положении. Именно благодаря ему все они перебрались в Пхеньян, именно благодаря ему она получила свою работу и теперь может ездить на нее на метро… Может быть, другие родились уже здесь и не понимают своего счастья?

Хотя это тоже немного странно. Ведь у них те же глаза, что и у нее. Ведь они тоже видят то же, что и она. Ту же красоту или безобразие. И когда они смотрят на своды и балюстраду станции «Енгван», то неужели они не видят прекрасного? Да там же одни потолки высотой метров в 15! Да какие там люстры, иображающие грозья рябины! Да какие колонны, словно факелы, извергающие из себя пламя, держащее потолки! Они же видят тоже самое своими же глазами, и не восторгаются при этом?

Прав был на великий вечный президент Ким Ир Сен, что построение великого дома надо держить в умелых руках. Всеми должен руководить дальновидный и расчетливый лидер, способный принимать сложные и правильные решения. И только это может привести к такому результату. А руководи всем некто бездарный, то никогда бы не увидели эти гроздья рябины в свое собственном подземном метро…

Суен стало немного грустно. Как бы она хотела себе такого же мужа, как их вождь. Как их мудрый генеральный секретарь Ким Чен Ын… Конечно, в голову иногда приходили и мысли о том, чтобы стать именно его женой, женой генерального секретаря. Но о таком можно было только мечтать. И то мечтать совсем чуть-чуть, чтобы никто не заподозрил. Не подумал даже о том, какого размаха мысли бывают у нее в голове… Но если бы ее суженый был хотя бы на него похож… С такой же лучезарной улыбкой, которая радует всех вокруг и заставляет быть сильнее и бодрее. Которая словно вселяет жизнь в их души и двигает вперед, к лучшей жизни… Чего же стоит одна только улыбка их вождя? Она бесценна. Она чудесна. Она озаряет все вокруг, и единственно, что можно делать, так это плакать от радости, смотря на нее.

Думая об этом, Суен даже обронила слезу. Она вспомнила, как бабушка, ныну покойная, некогда была плакальщицей на одном из визитов Ким Ир Сена… Тогда они еще не жили в столице, и все, что у них было, так это немного места в общем бараке. Они все трудились на посевной, и за это им предоставляли дополнительный паек, помимо полагающейся зарплаты. Бабушка была одной из самых красивых и высоких девушек, поэтому ее отобрали для того, чтобы быть плакальщицей – искренне рыдающей девушки, прощающеейся с уезжающим вождем. Она много раз рассказывала об этом, и только одна мысль о том, что он сейчас уедет, вызывала у нее слезы. Те самые слезы, за преждевременное извергание которых серьезно ругали. «Чем вы будете плакать по вождю, если сейчас всю потратите впустую?» – говорил им политрук. Он приехал заранее из самого Пхеньяна, чтобы готовить их к этому событию, и хотя они видели его в первый раз, от него веяло такой важностью и значимостью, что никто даже не подумал о том, чтобы сомневаться хоть в одном его слове… И когда, наконец, наступил сам момент прощания, то те часами сдерживаемые эмоции пролились настоящей лавиной. По словам бабушки, они рыдали без устали, словно вождь уезжает на свои похороны. Это было настолько грусто и печально, что в тот момент им не хотелось жить самим. И, когда все закончилось, только строгий голос политрука возвестил им, что они отлично справились со своим благородным делом, угодным партии. Какие многозначительные это были слово. Бабушка несколько раз повторяла их и не могли передать, какое облегчение она испытала, когда осознала, что все случилось так, как угодно вождю.

Суен не сомневалась, что выполнила бы это ничуть не хуже. Ведь она уже знает, что нельзя проливать слезы по вождю заранее, не тогда, когда для этого наступает момент – это должны зафиксировать камеры, чтобы все последующие поколения знали правду об их истинных чувствах. Тех чувствах, которые нельзя подделать.

И тех чувствах, которые она так готовит для своего суженого… Как же хочется, чтоб он был похож на нашего генерального секретаря. Как же хочется, чтобы он был таким же прекрасным, сильным и умным. И так же заботился о ней лично, как вождь заботится о всех нас… Ее суженному надо совсем немного. Это почти ничего по сравнению с вождем – заботиться лишь о ней одной, а не о целой стране.

Она, наконец, доехала до свое станции «Пухын». Она была не такой красивой как «Енгван», но такой же монументальной. Не было факел-колонн по бокам – своды держались стенами, а люстры не были похожи на рябину, а скорее на горящую красную свечку, обращенную вниз. Зато в самом конце станции была мозайка во всю стену с изображением вечного президента Ким Ир Сена в окружении трудящихся.

Суен походила к ней каждый раз, когда приезжала на станция. Собственно, из-за этого она каждый раз выезжала из дома на 10 минут раньше – чтобы еще раз полюбоваться этим единением разных профессий. Ведь это основа идеи чучхе – той самой идеи, что объединяет их, что со временем делает их жизнь лучше и лучше. И ведь это видно по самим рабочий, которые изображены на этой мозаике.

Они все счастливы. И нет сомнений, что это искренне. Трудно сказать, делали ли это с какого-то конкретного мероприятия или это скомпонованные моменты разных посещений рабочих мест вечным президентом, но совершенно очевидно, что чувства, передаваемые на этой мозаике, абсолютно правдивы.

И ведь какой еще тонкий момент изображен на этой мозаике. Ведь тот рабочий, что в синей форме, первым ступает на нижнюю ступень. Первее, чем вождь… Какую его великую мудрость это показывает! Ведь дело сделано, и он может пропустить других вперед, чтобы они пожимали плоды их трудов. На этой мозаике всем дали четко понять, что когда дело сделано, то вождь такой же как все остальные, он получает ровно столько же, сколько и все. И совсем не важно, что его вклад был несоизмеримо больше, чем вклад всех остальных.

Суен не могла оторваться от этой мозаики. Она бы и целый день здесь проводила, и только строго выверенное время заставляло ее двигаться дальше – у нее есть не более 10 минут, чтобы насладиться этим. Насладиться видом того момента, когда то дело, что они так упорно делают каждый день, наконец-то сделано, и они могут пожинать его плоды.

Как же она будет обнимать своего суженого, когда это наконец произойдет. Как он будет обнимать ее и говорить, что это великое счастье для них, что они родились именно в этой стране, а не в какой-то другой.

Суен поклонилась изображению Ким Ир Сена и пошла к выходу со станции. Удивительно тоже, почему именно она так трепетно относится к этой мозаике? Остальные разве не видят, какой глубокий смысл в нее заложен?

– Нельзя винить других в том, что ты что-то лучше понимаешь. – Суен вспомнила слова своего деда и лишь обрадовалась этому. Да, ей всего 22 года, а она уже столько понимает… Надо поторопиться, лучше прийти чуть пораньше, чтобы приступить к ежеутренней читке газет.

Этот ритуал был каждое утро – все садились в классе и внимательно читали утреннюю газету, а затем слушали комментарии начальника цеха по наиболее важным новостям.

***

Класс был не очень большой – всего мест на 50. Всего на предприятии было пять таких классов, и сейчас читка газет проходила во всех из них. После прочтения на них разбирали отдельные статьи, которые разъясняли начальники цехов, а иногда можно было даже выступить самому. Эта была отдельная часть, которая доставалась лишь немногим и лишь за особые заслуги в труде.

Сейчас Суен разглядывала первую страницу. Первая новость не сильно отличалась от второй: «Уважаемый товарищ Ким Чен Ын наблюдал за контрольно-проверочной стрельбой снаряда реактивного орудия 240-милиметрового калибра, произведенного новым оборонно-промышленным предприятием» и «Сообщение об участии батарей сверхкрупного реактивного орудия 600-миллиметрового калибра в первых комплексных тактических учениях по нанесению условного ядерного контрудара».

Ей не очень хотелось читать эти новости, хотя она прекрасно понимала, насколько важно партии доносить до народа, что они живут в полной безопасности. Что армия, которая защищает страну, никогда не даст в обиду никого. И что единственное, что мы может сделать, так это обеспечить им крепкий тыл – тот самый тыл, что сможет обеспечивать их всем необходимым столько, сколько потребуется.

Суен не очень хотелось думать о том, сколько может потребоваться, если в какой-то злосчастный день проклятые империалисты все же задумают напасть на них, но она была уверена, что при любом раскладе сил у них хватит. И хватит лично у нее. Она была даже готова работать сразу за две смены, целиком отдаваясь общему делу, лишь бы приблизить час победы.

И тут в глаза ей бросилась другая новость «Заявление для печати представителя МИД КНДР», в которой представитель обличал клеветнический доклад США о «соблюдении прав человека в различных странах мира». И ведь до чего же глупо и нелепо им самим говорить об этом – в стране, где постоянно нарушаются права человека. И как справедливо заметил наш представитель – пусть они сначала расскажут про свои нарушения и дадут возможность другим странам прокомментировать их… Вот тут мы бы посмотрели, какие они «чистые». Но это ведь и так все знают. Все знают, сколько войн устроили американцы, объясняя свои вторжения данным предлогом. Они бы и на нас напали, не будь у нас такой сильной армии и столько сплоченного населения.

До чего ведь глупо такое поведение! Пытаться порочить честную власть, когда своя такая запятнанная. Ведь наш народ един и готов смело защищать свои права. Мы все твердо верим в свою партию и знаем, что только она способна защитить нас. Что только наш лидер настолько самоотверженный, что не пожалеет и себя, чтобы довести дело до конца. Их лидеры-то на такое не способны.

Суен показалось, что какие-то слова она произнесла вслух, а в какой-то момент даже помяла край бумаги, сжав руку от возмущения. Учитывая, что она сидела достаточно близко к начальнику цеха, то он не применул заметить это:

– Суен. Я вижу, что Вы хотели бы нам что-то сказать. Вас что-то удивило или задело в наших новостях? – начальник говорил очень приветливо, и она прекрасно знала, насколько он снисходительно у ней относится.

Суен быстро поднялась:

– Да, товарищ начальник цеха! Меня возмутило как подло клевещут на нас американцы!

Начальник цеха медленно кивнул и указал рукой на место перед доской:

– Прошу Вас, Суен. Выйдите, расскажите нам о том, что Вы думаете по этому поводу.

Она вышла и повернулась ко всем лицом. Вначале ей казалось, что все захотят ее услышать, захотеть, чтобы кто-то озвучил то, что все они ощущают, но ничего похожего в их глазах она не увидела – все смотрела достаточно грустно, без интереса, а кто-то и с весьма уставшими глазами. Наверно, много работали…

– Я лишь хотела сказать, что у нас нет ровно ничего, в чем обвиняют нас США. У нас ни нарушений, ни чего бы то ни было похожего. Вот сейчас я стою перед всеми и свободно говорю то, что думаю. Это и есть настоящая свобода, Та самая свобода, которой нет ни в США, ни в какой бы то ни было другой империалистической стране… И тем более обидны их упреки, что когда-то они уже нападали на нас. Они убили множество людей. Множество мирных граждан, а теперь продолжают клеветать нас. – пока Суен говорила это, ей захотелось добавить какой-то конкретики в цифрах, чтобы ее мнение звучало убедительнее, и она обратила свой взор на газету. – Вот! США тратят миллионы долларов , поддерживают массовое убийство невинного мирного населения!

Когда она читала это, ей казалось, что она говорит что-то очень важное и конкретное, но прочитав до конца, не смогла сама же определить, чего именно тут конкретного. То есть оно как бы есть, но все же не до конца… С другой стороны, оно и понятно, это же, видимо, секретная информация, наши власти не могут раскрывать ее, чтобы не выдать своих разведчиков, иначе бы все оказалось напрасным… И все же кое-какая конкретика есть – миллионы долларов. Это сколько же у них денег, нагло наворованных у своих же граждан, что они так бездумно тратят их на заведомо провальные мероприятия…

Она посмотрела на начальника цеха, и ей показалось, что он что-то хочет ей сказать. То ли похвалить, то ли привести в пример. Причем это должно было бы быть чем-то новым, тем, чего не было раньше. Вся душа сейчас ей говорила об этом, и она была готова поклясться, что это ей не чудится…

– Спасибо, Суен. Возвращайтесь, пожалуйста, на свое место. – начальник улыбнулся, а когда она вернулась обратно и присела, то продолжил за нее то, что было начато ей. Он говорил про то, как важно быть вместе с вождем, следовать заветам вечного президента и генерального секретаря, и тогда мы сможем твердо верить в свое будущее.

Она слушала это и с каждым его словом ей все больше казалось, что все же что-то он хотел ей сказать, что-то хотел объявить всем, чтобы все знали о чем-то том самом выдающемся, что касается только ее. Почему же он не сказал про это что-то?

***

Суен вернулась домой как обычно. Ей хотелось работать еще и еще, но закончилась ее смена. И теперь кто-то другой собирает масленки вместо нее. И вспомнить только, как еще каких-то три года назад она относилась к этой работе – ей казалось, что это какое-то совершенно не женское дело собирать масленки для оружия. Но теперь… Теперь она понимает, как это важно. Как важно, чтобы оружие было смазано маслом вовремя, что позволит ему работать точно и слаженно. И тогда наши бойцы смогут точно поражать наших врагов… Подумать только, а ведь раньше она считала эту работу какой-то безделицей, какой-то поблажкой для ее молодого возраста. Собирать масленки для армии. Да одно только слово «армия» сколько веса придает этому делу!

Правда, сейчас ей очень хотелось есть. Вовремя есть ее некогда научил дедушка. Какое это важно слово – вовремя. Все надо делать вовремя. И есть вовремя тоже… он научил ее есть суп с бульоном только дома, только в окружении своей семьи… Это ведь одна из четырех давних грез любого корейца – суп с бульоном. И ее большой дед смог добиться этого, что его семья получила эту награду – суп с бульоном… Возможно, именно поэтому она такая высокая. Дедушка хорошо знал, что делал, когда хорошо кормил именно ее, старшую внучку… Могли недоедать все, и даже он сам, но ей всегда доставалась полная порция – они знали, что Суен должна вырасти большой и высокой, потому что рост в наше время открывает многие двери. Ведь и бабушку тоже когда-то взяли плакальщицей в том числе и из-за роста…

Сейчас они жили в квартире, в которой было все две комнаты на пять человек. А все благодаря дедушке Сухен. Он с бабушкой занимал дальнюю комнату, в которой иногда запирался, чтобы послушать радио. А в основной комнате спала она с мамой и младшей сестрой. Жаль еще, что ее отец не увидел этого, ведь он утонул еще до переезда в Пхеньян.

И сейчас они как обычно вечером собрались в большой комнате за небольшим квадратным столом на коротких ножках и сидели на полу, ожидая когда подойдет дедушка и расскажет, какой сегодня был день.

Дедушка Сухен был очень взволнован. Это не видавали никакие его движения, но то было хорошо видно в глазах. Суен никогда не видела, чтобы его глаза так нервно поглядывали из стороны в сторону, словно ожидая удара с какой бы то ни было стороны… Он присел и потом посмотрел на портреты вождей Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, начальствующий состав портретов, а все благодаря тому, что он некогда был большим начальником, бригадиром строительной команды. И любой, кто только заходил в квартиру сразу видел, что в доме проживает большой человек.

– Суен, для тебя большая новость. – наконец возвестил дедушка. – И за это надо благодарить наших мудрых вождей. Которые посылают нам такие возможности. Дают в жизни такие шансы, какие дают далеко не каждому.

Все замерли, а сама Суен стала ощущать, как сильно бьется ее сердце. Она словно чувствовала, что сегодня особенный день. Не могла только понять, в чем же его особенность. И когда, наконец, уже разуверилась и решила ждать других дней, то вот и оно. Новость из уст главы ее семьи.

– Сегодня я говорил с районным руководителем нашей партии, и он сказал мне, что Суен отобрана среди тех, кто в этом году поедет на заработки в Китайскую Народную Республику. Суен, ты же знаешь, какая это большая возможность для личных заработков?

Она не могла поверить своим ушам – ее отправляют в Китай. Это так волнительно. И это такая честь… Но, честно говоря, она не хотела никуда ехать. Хоть и знала, что там можно зарабатывать по 300 долларов в месяц, что почти в десять раз больше, чем она зарабатывала сейчас, но ей не хотелось отдаляться от дома. Ей казалось, что там страшно и тяжело, хоть это и дружественная страна, но не родной дом… С другой стороны, ведь это такая честь… Партия выбрала ее, а партии куда виднее, как поступать… Наверно, все по той же причине, что она такая высокая. Дедушка знал, что делал, когда кормил ее супом с бульоном каждый день, не доедая сам.

– Я знаю, что там можно зарабатывать 300 долларов в месяц, дедушка… – сказал Суен и опустила глаза. Ей не хотелось врать, что это первое о чем она подумала, но с другой стороны, она столько сможет всего купить для своих родных, если у нее будет хотя бы парочка месяцев работы в Китае. Хотя бы пара месяцев, а потом можно будет уступить место кому-нибудь еще. Ведь она не для себя. Она сделает это для семьи… 300 долларов в месяц – это целое состояние, правда ей до сих казалось каким-то абсурдом, что все до сих пор считают все в долларах. Это ведь валюта империалистической державы. Это ведь валюта, которой платят за убийство и грабежи, а все исчисляют в ней. Какой замыслей наших вождей в том, чтобы исчислять самые важные вещи именно в ней? Ведь должен же быть какой-то смысл, который понимают только они…

– Да, там можно зарабатывать 300 долларов в месяц, и ты будешь столько зарабатывать. – сказал дедушка, и в его словах чувствовалось что-то еще. Было непонятно, что это именно, но ощущалась какая-то тяжесть, которую он не хотел произносить вслух.

– Отец… – мать долго не решалась что-то сказать, но все же наконец это вырвалось. – Отец, это ведь так далеко, а Суен еще очень молода. Это может быть опасно для такой молодой девушки.

– Не молодых туда не отправляют. – видно было, что дедушка Сухен прекрасно понимал, что имеет в виду его дочь, и что какие-то опасения действительно имеют место, но также было видно, что то было не столько решение некоего руководителя в партии, сколько его решение. Суен почем-то подумала, что это именно так – все это провернул ее дед. У него ведь и правда были связи, он и правда мог сделать нечто подобное, и уж тем более для своей родной внучки.

– С тобой отправили бы и Минджи (имя означает «умное сердце» – примечание автора). – продолжил дедушка Сухен, повернувшись к внучке. – Но из-за ее брата все отменилось. Ее брат испортил сонбун всей своей семье, что совсем не удивляет.

Минджи была ее подругой, очень близкой, еще со времени учебы в школе. Они вместе учились, играли на детской площадке, мечтали о будущем. И, честно говоря, Суен всегда считала Минджи намного способнее и умнее себя, правда не такой красивой. Уж не говоря про то, что она совсем маленькая и с короткими ногами. И раз дедушка сказал, что ее бы то же отправили, то ее бы точно и отправили, если бы не выходка ее брата.

Совсем недавно в городское собрание были выборы. Как и всегда есть только один кандидат от Трудовой партии, но голосовать можно было не как всегда. Обычно можно было только проголосовать за, но теперь можно было проголосовать и против кандидата… На выборах стояло две урны: красная и зеленая. И свой бюллетень необходимо было кидать в соответствующую урну: согласен – кидай в зеленую, против – в красную. Разумеется, всем было понятно, что партия не могла представить такого кандидата, которому нечего делать на новом выборном месте. Это ведь тоже было понятно абсолютно всем. Всем было понятно, что партия лишь хочет убедиться, что ее народ вместе с ней и готов поддержать ее всегда, что народ доверяет партии и своему вождю. Это знали абсолютно все.

И трудно предположить, что такие вещи не знал брат Минджи. Знал ведь точно… Он всегда была безалаберным, всегда делал все по-своему. Такой у него нрав. Это все знали. Все знали, что он такой, и что может повести себя странно даже в самой понятной ситуации. Но никто не мог предположить, что он изберет для этого такое важное ответственное мероприятие как выборы, чтобы проголосовать против правительственного кандидата.

Суен считала это настоящим предательством. Ведь вождь во главе партии так много делает для нас, так нещадно себя не жалеет, чтобы привести народ корее к ее заветным четырем мечтам: дом с черепичной крышей, белый рис, суп с бульоном и одежда из шелка. Наш любимы генеральный секретарь так старается, так жертвует собой, и вот находятся такие как брат Минджи и плюют буквально в лицо всем этим стараниям!

Жаль, конечно, Минджи. Жаль, что она не поедет. С ней было бы веселее и надежнее… Так это было бы так, если бы не ее брат. А теперь и самой не хочется, чтобы она ехала, даже если бы разрешили. Как на нее будут смотреть, если рядом с ней будет сестра такого бессовестного подлеца? Такого эгоистичного и безнравственного человека, который думает только о себе…

– Но вместо нее поедет Енми (имя означает «прекрасная» – примечание автора). – добавил дедушка Сухен.

Вот это новость! Суен считала Енми откровенной дурой, которая только и делает, что думает о мальчиках. Причем совсем не так, как думает она сама. Для Суен важен был некто, кто станет для нее опорой, с кем она будет воспитывать их детей, кто будет с ней до конца жизни. А вот для Енми мужчины были какими-то красивыми игрушками, с которыми интересно проводить время, что, собственно, она и делала… Как-то Суен спросила ее, что та думает про вождя, и на удивление получила ответ, что он слишком толстый. Это было просто поразительно. Она ведь спрашивала про вождя, про него самого, а не про то, сколько он весит или как выглядит. И так понятно, что выглядит он отлично. А толстый он просто потому что ему нельзя быть худым – он же лицо нации. Нельзя показывать врагам, что кто-то ест недостаточно – пусть думают, что у нас дела идут лучше, чем есть на самом деле. Совершенно точно, такова задумка нашего вождя, он ведь умный и дальновидный. А Енми просто назвала его толстым… Вообще о чем она думала? Неужели она представляла себя рядом с ним? Неужели она рассчитывала, что может оказаться близ него и заигрывать так же, как она это делает со знакомыми парнями. Интересно, какие вообще у них отношения с управдомом?

Суен вспомнила эту чудесную должность управдома, тетеньки, которая в курсе всех дел, что происходят во всем доме в быту. И этой же самой тетеньке надо сообщать, если кто-то остался на ночь, если этот человек здесь не проживает. Ведь правильная же норма – если так сообщать, то кто попало никогда случайно не останется там, где не стоит этому человеку быть. Благодаря этому люди делают такие вещи только осознанно и думают о последствиях – не то, что в какой-нибудь Америке… И как вот интересно, Енми каждый раз сообщает о своем новом ухажере своему управдому? Или что? Не сообщает вовсе? Укрывает и прячет, словно это наворованное? И как ее после этого отправляют на заработки в Китай?!

Обо всем этом Суен не захотела говорить дедушке. Хватило и того, что случилось с Минджи, как ей все испортил ее брат. Хватило того, что кто-то пострадал по чужой вине. Теперь самое главное сделать то, ради чего ее дедушка так старался и вернуться обратно с американской валютой в кармане…

– Дедушка Сухен, я все же хотела спросить. – не удержалась Суен.

Дедушка посмотрел на нее и стал ожидать вопроса.

– Дедушка, почему мы самые важные вещи мерим в долларах? Ведь это валюта американцев. Ведь на эту валюту они покупают убийства, на эту валюту ведут войны. Почему мы сами мерим столь важные для себя вещи в их валюте?

Дедушка Сухен улыбнулся. Похоже он сам не раз задавался столь важным вопросом, в глубине души понимая, что на то есть какое-то очень важное решение наших вождей. Что есть что-то такое, что не положено знать простым людям, которые не несут столь тяжелую ответственность. И ответ его был не менее запутанным, чем все собственные рассуждения Суен.

– Потому что наши мудрые вожди разрешили нам это делать. – ответил дедушка Сухен.

***

Поезд был очень красивым. Суен давно не видела столь новую технику, где все сделано буквально только что, нигде не скрипит, а ковры вдоль всего коридора в вагоне выглядят не просто свежими, а совершенно новыми. Ведь многие же говорят, что мы движемся вперед, а многие не хотят верить в это. Ну вот пусть посмотрят на этот поезд и скажут еще раз, что они не верят! Раз мы можем так, то сможем и еще лучше.

У Суен была полка как раз над Енми, и пока еще было светло, они вместе сидели на нижней. Напротив тоже сидело две девушки, которых, правда, они видели в первый раз. Как, собственно, и тех двух, которые сидели на двух местах возле прохода. Выглядело все так, будто их отправляли парами или вовсе по одной. Может быть, это из-за того, что трудно вообще найти знакомых, когда столь узкий выбор? Может быть. Может. Хотелось в это верить, иначе как такое объяснить? Не отбирал же кто-то специально так, чтобы не было людей знакомых друг с другом…

– Ты хоть довольна этому? – спросил Енми, немного улыбаясь. Она говорила в полголоса, так чтоб ее если и было слышно, то лишь только тем двум девушкам, что сидели напротив, при том что сами они упорно молчали и просто смотрели в окно, разглядывая леса, мимо которых проезжал поезд.

– Я довольна, что смогу купить что-то для своей семьи. И особенно отблагодарить дедушку. – еще тише ответила Суен.

– 300 долларов в месяц. Подумать только. – улыбка Енми стала шире, а в глазах загорелся маленький, но яркий огонек.

– А как ты думаешь, это все потому что мы такие высокие?

– Вряд ли. Скорей, потому что мы хорошо учили китайский. Раз учили китайский, то нас и отправляют в Китай на заработки. Все ведь логично.

– Но ведь многие вместе с нами учили китайский. – Суен и правда показалось несколько странным такая версия. Она никогда не видела, чтобы кто-то знал китайский сильно больше, чем все остальные. Учебники ведь были одинаковые, у всех одинаковое количество заданий и занятий. И когда кто-то отвечал, то было же видно, что знает он не больше и не меньше, чем знает она сама. Так где разница, кто как знает китайский? Лучше или хуже, чем другие? Ведь система сама по себе такая, чтобы подтягивать тех, кто отстает. Отстающих-то нет, так как кто-то уйдет при этом вперед, если всегда все будут ждать самого последнего?

– Значит, мы учили его лучше. – убеждала Енми. – И это уж куда понятней, чем твоя теория про рост.

– Но ведь ты тоже высокая. Вот тебя тоже отправили на заработки. А есть те, кто не очень высокий, и их не отправили. Вот как Минджи, например. – Суен в тот же момент пожалела, что сказала про свою лучшую подругу, которой не было рядом в этот момент. От этого стало очень обидно, особенно от того, что на самом деле Минджи тут не было совсем по другой причине.

Енми рассмеялась:

– Ее не взяли, потому что ее братец – дурень. Вот почему ее не взяли. И все это знают… Теперь ни твою Минджи, ни ее братца, ни кого-то из всей их семьи вообще никуда не возьмут. И никакого бульона им не видать!

Это правда было обидно. Настолько обидно, что Суен отвернулась и стала смотреть в окно. Там высились зеленые елки и сосны, которым не было конца. Все же до чего прекрасна наша страна. Такая красивая. С такими умными и твердыми лидерами, которые придумали строгие, но справедливые правила. Да, все же стоит справедливость таких жертв. Иначе никакой справедливости не будет ни у кого совсем. Как бы ни было при этом жаль Минджи и всех тех, кто не смог с ними поехать…

***

Через примерно полдня поезд остановился и всех попросили на выход. Вещи не трогать – лишь самим выйти из вагонов. Дедушка предупреждал об этом – как только они доедут до границы, их будут проверять еще раз, как и сам поезд, чтобы не допустить никого, кто мог бы оказаться там случайно.

С края от путей располагался настоящий плац, на котором могла поместиться, наверно, целая дивизия, но они заняли лишь малую его часть. Оно и понятно, их всего лишь каких-то 150 человек со всего Пхеньяна. Интересно, если они занимают всего два с половиной вагона, то в остальных двенадцати кто едет? Не охрана же их…

Суен очень хотела оказаться поближе к первой шеренге и очень расстроилась, когда оказалась всего в четвертой. Ей стало казаться, что это какое-то не очень благожелательный знак – в классе она всегда сидела в первом ряду, а стоило чуть отъехать от дома, то вот тебе и сразу четвертый. Очень не хороший знак…

– Товарищи! – возвестил партийный руководитель, стоявший перед ними. Суен основательно запомнила его имя «Тэхен» (имя означает «великое процветание» – примечание автора) и знала, что надо слушать и запоминать все, что он говорит, ведь сейчас он лицо партии, сейчас из его уст разносится то, что должно железно держаться в их головах, пока они будут за границей. Хоть они будут и в дружественной стране, но это не их дом, а значит надо быть всегда настороже… Ох, как будет здорово, когда они вернуться домой со своими честно заработанными долларами и будут жить еще лучше, чем раньше. Суен поймала себя на мысли, что сама думает о деньгах прежде всего как о долларах и ей не стало стыдно. Теперь не стало стыдно. Ведь она помнила, что дедушка сказал, что их вожди разрешили им мерить все в долларах. Раз разрешили, значит так и надо делать.

– Мы остановились здесь, чтобы напомнить друг другу те заветы, которые оставили нам наши вожди! – продолжал Тэхен. – Через несколько минут мы пересечем границу нашей Родины и окажемся в чужой стране. Да, это дружественная нам страна. Китайская Народная Республика неоднократно демонстрировала нам свои добрые намерения, о чем неоднократно говорил наш генеральный секретарь товарищ Ким Чен Ын. Но так же мы должны помнить о том, что товарищ Ким Чен Ын говорил вместе с этим – мы всегда должны быть бдительны! Всегда! Я подчеркну это слово, потому что в чужой стране вы не будете чувствовать себя в такой безопасности, как дома. Потому что не дома всегда есть место вражеским шпионам, которые только и делают, что ищут самых невнимательных, самых простодушных из нас. Поэтому повторю еще раз – вы всегда должны быть бдительны! И еще кое-что…

Суен слушала это и с каждым словом начинала становиться все крепче и крепче, ей теперь казалось, что она должна оставаться такой, пока снова не пересечет границу и снова не окажется дома – какая же это тяжелая задача вот так оказываться не дома. Все же не права была и она, и Енми – их отправили только согласуясь с принципом личной преданности вождю и партии… Ведь там опасно. Политрук не просто так все это говорит. Мы даже сделали отдельную остановку, чтобы он все это сказал, чтобы он все это напомнил. И как же правильно это – она-то уже как расслабилась. Половину дороги думала о долларах, а не о том, как надо быть внимательной в чужой стране.

– Кое-что, что вы должны помнить не меньше… – Тэхен оглядел всех собравшихся едким грозным взглядом, как бы испепеля все вокруг. – Если кто-то из вас захочет сбежать… Если кто-то из вас даже попытается это сделать… Тот пусть меняет на себя и свою беспечность, потому что его семья будет строго наказана. По всей строгости и справедливости наших мудрых законов. Будет наказана за измену нашей Родине как люди, неспособные воспитать достойного члена общества.

Суен была буквально в шоке – а что разве так кто-то делает?! Разве кто-то может вот так вот просто убежать куда-то в чужой стране все бросив? Чем они думают-то при этом? На что рассчитывают? Или им так дурманят мозги эти 300 долларов, что они считают, что будут до конца своих дней их зарабатывать и жить припеваюче. Вот так вот просто за чужой счет? Скорее всего, это просто предостережение. Так, на всякий случай. Случаи уж в партии точно все предполагают, они же там очень дальновидные и рассчетливые. Это понятно… Или, может, быть кто-то находился такой, кто вот так убегал?

Она слышала несколько историй о перебезчиках, но то были истории людей, которые убегали из самой КНДР, а не во время заработков в Китае. Были такие случае, и она хорошо знала, как потом возвращались эти люди, возвращались и были приняты обратно в страну. Их никто не наказывал, к ним просто относились как к людям, которые заблудились, а потом вернулись на правильный путь. Ведь они и сами об этом говорили… На одной из общих встреч с таким вернувшимся перебезчиком она слушала его рассказы о том, как много нищих в Южной Корее, как там правят всем американские солдаты, а рядовым корейцам страшно выходить из дома. Он просто посмотрел на это и вернулся обратно… Суен была в полной уверенности, что так поступают все перебезчики, разве что кроме тех, кто изначально и не был здесь рожден, а с самого начала работал на американскую или какую-то другую империалистическую шпионскую сеть.

– Да когда он закончит языком молоть… – послышалось откуда-то справа.

Суен была уверена, что она услышала эти слова от девушки, стоявшей чуть сзади и справа от нее, и обернулась к ней. Та посмотрела на нее уставшим взглядом, и стало понятно, что это действительно ее слова.

– Да что ты такое говоришь? – возмутилась Суен, не поняв, что говорил во весь голос.

Все вокруг моментально обернулись к ней, а вместе с ними и политрук:

– Вы, товарищ. И вы. – Тэхен указал на Суен и ту девушку с уставшими глазами, которая внезапно начала трястить. – Выйдите из строя и подойдите ко мне.

Суен очень испугалась – ей показалось, что ее будут сейчас очень сильно ругать за то, что она что-то сказала во время речи партийного руководителя. Это выглядело как грубое нарушение и неуважение не только лично товарища Тэхена, но и самой партии. Вместе с тем, ведь не она же в этом виновата – она лишь не сдержалась при нелепой фразе той девушки… Ноги были как ватные – Суен ступала вперед, проходила мимо других женщин, которые смотрели на нее очень по-разному. Кто-то с каким-то странным презрением, кто-то с упреком, а кто-то даже как-то улыбаясь или насмехаясь что ли. Или, может, это не над ней они так насмехались?

– Назовите всем свое имя, товарищ. – обратился вначале к Суен политрук.

– Товарищ Тэхен, мое имя Суен. – робко сказала Суен и опустила глаза на асфальт. Ей хотелось буквально вселиться в этот асфальт, и пусть по ней ходят, сколько хотят, только не ругают. Ведь она не хотела сделать ничего плохого.

– Теперь Вы, товарищ. – Тэхен обратился ко второй девушке.

– Данби (имя означает «дождь, который падает обязательно, когда нужно» – примечание автора). – ответила девушка намного более живо, чем это сказала Суен.

– Теперь, Суен, повторите, что Вы сказали, когда находились на своем месте. – политрук говорил это громко и во всеуслышанье, даже не смотря на саму Суен. Он возвещал это всем, словно сейчас ей надо будет рассказать всем какое-то стихотворение, прославляющее партию.

– Я сказала… – Суен откашлянула, зажав ладонью рот, а затем почувствовала, что сейчас заплачет, но сдержалась и продолжила. – Я сказала, «Да что ты такое говоришь»…

– Это Вы мне сказали, товарищ Суен? – заискивающе спросил политрук.

Суен это очень удивило. Ведь она была повернута головой совсем в другую сторону – он точно должен был видеть, что она обращалась не к нему, а к той девушке, которая сейчас стоит рядом с ней. Зачем же он так спрашивает? Или он правда не видел? Неужели все еще хуже, что казалось всего только минуту назад?

– Нет, что Вы, товарищ Тэхен… Я сказала это этой девушке… Товарищу Данби. Я сказала это ей. – Суен говорила ему прямо в глаза, понимая, что говоря в глаза она показывает, что говорит чистую правду. Он должен ей поверить. Не может быть, что ответственный руководитель в партии что-то заметил не таким, какое оно было на самом деле.

– Это правда? – Тэхен повернулся к Данби и спросил у нее. Это показалось каким-то очень артистичным, словно он выжидал момент, чтобы к ней обратиться. Но зачем политруку какой-то артистизм?

Данби сжала губы, а потом кивнула, закрыв глаза:

– Правда, товарищ Тэхен.

Политрук снова повернулся к Суен, которой моментом стало намного легче. Она перестала чувствовать себя виноватой. Ну а как еще – в нашей же стране есть справедливость. Уже которое поколение так дорого платит за то, чтобы в стране была справедливость, и вот это очередной показатель ее.

– Товарищ Суен, скажите, что Вы такое услышали от товарища Данби, что сказали ей это? – спросил политрук, снова смотря на всех остальных. Он оглянул девушек, а потом остановил свой взгляд где-то далеко на горизонте.

– Она сказала «да когда он закончит языком молоть». – Суен казалось, что она большая молодец, что в точности помнит эту фразу и способна слово в слово повторить ее, ничего не перепутав. Все же память у нее хорошая, и она точно может сказать, что ничего не соврала ни в прямом, ни в переносном смысле. В конце концов всем же понятно, что Данби просто устала стоять, вот и сболтнула лишнего. Понятно, что и думать такое мерзко, а сказать тем более, но все же можно ее понять и наказать совсем не строго. Вон все же видят это и согласны.

– Это было так? Слово в слово? – политрук опять повернулся к Данби, которая в ответ только кивнула и коротка сказала:

– Да.

Суен на душе сильно полегчало. Справедливость – какое это честное и воздушное слово. И как оно характерно для нашей страны. Единственной такой страны в мире, где мудрые вожди возглавляют партию, вершающую справедливость… И Данби же во всем созналась. Партия очень снисходительна к тем, кто признает свою вину. Это тоже все знают… Уже и перебезчиков прощают, а это и вовсе пустяк. Все просто встало на свои места, а Данби больше не будет говорить таких глупостей, тем более на таком важном собрании.

Политрук улыбнулся и опять обратился ко всем:

– Прошу всех обратить внимание на внимательность и осознанность товарища Суен, которая проявила бдительность и личное мужество. Не побоялась немедленно возмутиться необдуманному легкомысленному поступку даже во время речи партийного руководителя. Поприветствуем товарища Суен!

Он начал аплодировать, а за ним это сделали и все, кто стоял на площади, кроме самой Суен и Данби, которая лишь один раз поглядела в сторону Суен, а потом тупо уставилась взглядом в асфальт прямо перед собой. Правда, этот взгляд почему-то показался Суен совсем не таким, какой верно был у нее самой, когда она смотрела в асфальт. Это был никакой не стыд. Это была печаль. Та самая печаль, какую она иногда видела в глазах у своей мамы, которая никогда не говорила ей, что это значит на самом деле.

***

Когда они вернулись в вагон, то все было перевернуто вверх дном – все вещи, чемоданы, сумки. Все волялось и тут и там, раскиданное буквально везде. Все аккуратно проходили на свои места, не понимая, что же здесь произошло и рассчитывая лишь увидеть все не слишком разгромленное на своем собственном месте.

Место Суен было примерно таким же, как и все остальные. Ее чемодан был раскрыт, некоторые вещи раскиданы по сторонам, но, в общем, все на месте, тем более что большинство вещей так и остались лежать в самом чемодане – кто-то, видимо, просто перевернул их не вынимая.

Послышался голос политрука из дальнего конца вагона:

– Не волнуйтесь, товарищи! Это обычная проверка. Чтобы не оказалось, что в чужую страну попало что-то запрещенное, что нельзя иметь в этой стране.

Потом он улыбнулся и достал из кармана красные женские кружевные трусики:

– И все вот из-за этого! Мы нашли эти труселя, решили взорвать, и вот это вот все у нас получилось…

Политрук кинул их куда-то в сторону и удалился. По всей видимости, в других вагонах сейчас у него будут схожие представления. Какой все-таки артистичный и колоритый у нас политрук. Наверняка, его поставили на это место именно потому что надо держать боевой дух товарищей на высоком уровне тогда, когда это особенно сложно.

Складывая вещи обратно в чемодан, Суен стала ощущать, что все буквально изо всех сил молчат. Ничего не говорят и стараются даже не смотреть в ее сторону. Все. И Енми в том числе.

– У тебя все на месте, Енми? – спросила Суен, смотря как та рыщет по сторонам.

– Да, спасибо. Все на месте. – ответила Енми.

– А чего ты ищешь тогда?

– Так, просто смотрю… У меня все хорошо. – она наконец высмотрела что-то под столиком возле окна. Это оказалась коричневая юбка, которую Енми бросила на верх всех вещей и захлопнула чемодан.

К этому моменту закончила и Суен. Она снова уселась на свое прежнее место возле окна, ожидая, что как и раньше Енми сядет рядом. Но та оказалась совсем близко к проходу.

– Садись поближе. Сейчас же граница будет – посмотришь. – сказала ей Суен.

– Спасибо, я посмотрю с этой стороны. – Енми даже не повернулась в ее сторону, разглядывая вид из прямопротивоположного окна.

Это все явно из-за того случая с этой Данби. Все они теперь будут думать, что это Суен виновата, что ее накажут… Такое впечатление, что слов политрука про «бдительность» Суен вообще не надо принимать в расчет. Вот так оно и получается, что люди жертвуют собой ради чего-то, а их не ценят вовсе. Никто не ценит, кроме нашей партии.

Суен начинала злиться на всех за это. Ведь она сделала так, как ее учили все ее жизнь. Она старалась учиться. Всегда старалась. И в тех вопросах, что касаются жизни – тоже… В эти моменты она начала думать, что ее суженый должен быть партийным руководителем – таким человеком, который будет решать за других, где они виноваты, а где нет. Потому что сами люди не способны делать это правильно. Потому что сами люди всегда будут думать о чем-то другом, своем и бестолковом! И никогда они не будут думать о справедливости. Люди не хотят справедливости. Они хотят только получать все себе и ничего не давать взамен. Вот, что они хотят. И только сильный человек, сильный лидер может не только правильно решить за них, как им стоит верно думать, но и заставить делать правильно.

Она смотрела в окно на проезжаемые мимо территории. Леса иногда сменялись маленькими поселками, затем началась приграничная полоса, где виднелось много разных военных и иногда даже военной техники. Потом они проехали еще какие-то не совсем понятные для нее сооружения, заграждения и что-то в этом роде, а через несколько минут она начала понимать, что теперь это уже Китай.