Читать онлайн Полина в долине друзей бесплатно

Пролог

Двадцать один час пятьдесят девять минут. Секунды – одна, две, три, четыре. Пожалуйста, нет. Не надо. Не надо этих картинок. Не могу их видеть больше. Это не страшно, но от них хочется выть, беззвучно открыв рот и зажав уши руками. Просто вот так, да, надавить, поближе к передней перепонке, растопырив пальцы с угловато обстриженными ногтями и кричать, беззвучно, сидя в постели, в темноту. Даже отрывая ладони от ушей, продолжать их закрывать, как будто на расстоянии. Как будто это могло бы чем-то помочь. Помочь не видеть? Не слышать? А что не слышать? Они и так приходят ко мне без звуков. Поверь, беззвучно едущий в тебя поезд, выпускающий пар и по логике в этот момент издающий гудок, но при этом ни децибела звука – это куда страшнее, чем если бы он оглушил сразу три перрона. Нет. Этот едет без звука. Не удивилась бы, если бы сквозь него поехал другой поезд, воняющий углем так, что не продышаться ни в вагоне, ни даже за пределами вокзала.

Глава 1, в которой Полина попала в начало

Меня зовут Поля. Но бабушка зовет меня Полина, а папа – просто По.

Эта история произошла в тот период, когда я отчаянно хотела попробовать лёд. Какой он на вкус? Мечтала прям отодрать большой мутный комок с лавочки возле дома, ломая ногти и пристывая к нему шелушащимися подушечками пальцев. Положить в рот и вжать языком в самое небо. Успеет ли он прилипнуть намертво к языку, прежде чем начнет таять? Или снизу прилипнет, а сверху нет? А если приоткрыть рот и тонкой узкой струйкой втянуть в рот воздух, то ледяной воздух острым лезвием пойдет по горлу, обжигая пищевод?

А если, если попробовать совсем другой лёд, что будет? Допустим, аккуратный кубик льда из белой формы из погреба – тот ведь другой совсем. Прозрачный, с застывшими в нем пузырьками воздуха. На вид он был более нежный и хрупкий. Одомашненный, что ли. Но от этого не менее холодный. Казалось, что тот – с улицы – будет на вкус как гуща разваренного гороха на дне кастрюли. Облепит язык, да останется на нем густым налетом. А домашний будет – как верхний слой отстоявшейся сыворотки – свежий на вкус, чуть солоноватый, чуть кисловатый и напоминающий вкус лета. Хотелось попробовать оба. Но бабушка сказала, что тот, кто съест лёд – обязательно заболеет и умрет. Как же так? При таком варианте я смогу попробовать только один кусок. Но вкус второго что – так и не узнаю? Два одновременно пробовать – смысла не было.

Иногда, правда, было такое настроение, что не до вкусов. Хотелось просто все закончить. Закончить все хотеть. Ну, узнаю вкус одного, и ладно. Другой – в следующей жизни попробую. Хотя – есть ли она – это следующая жизнь? Будет ли? Судя по тому, сколько грехов я творю каждый день – так говорит мама – гореть мне синим пламенем только в аду. Вроде так говорят? Там уж я точно лед не попробую. В общем, на эту тему – чистая безнадёга. Может, поэтому надо иметь очень много желаний? По теории вероятностей – да, я и ее чуть изучала – шансы сбыться будут далеко не у многих желаний. Ну, и вот чтоб не страдать за этим самым льдом – хорошо иметь еще список хотя бы из девяносто восьми штук. Пункт номер три – я… я хочу вернуться домой. Наверное. Не уверена, что там хорошо. Но там есть другие люди. Они меня не любят. Никто. За исключением Надьки, моей подруги. Она меня любит, хоть и говорит иногда, что я коза и она меня побьет если я еще раз посмотрю на Витьку – соседа по парте через проход. А он мне вот вообще не нравится. Но в общем мы с ней ладим. И даже скучаем друг за другом. А больше меня там никто не любит. Но – наверное, по сравнению с тем, как сейчас – пусть лучше кто-то не любит, чем никто и не любит, и не не любит. Вроде пока не путаюсь в мыслях. «Рассуждаю вполне здраво» – как изредка хвалила меня Лариса Ивановна – учительница по литературе.

В то воскресенье народу на перроне было – не протолкнуться. Яблоку негде упасть, как говорится. Да, опять она – Лариса Ивановна – разжевала нам тему фразеологизмов год назад так тщательно, что я, «не валяя дурака», «зарубила их прямо у себя на носу». Ага. Нет, яблоко-то на перроне могло упасть. Но точно попало бы кому-то по котелку или шляпке с вуалькой. Зачем эти вуальки придумали, никак в толк не возьму. Хочешь ты себя показать и народ посмотреть – смотри. А нет – так и нечего высовываться.

Да, я опять отвлеклась. Так часто бывает. Начну с начала, если уж решила рассказать вам эту историю.

Это случилось в выходное воскресенье. Я знаю, что так не говорят. Но выходные – они ведь не только для уборки или отдыха. Они для того, чтобы выходить. Так понимаю? Вот мы в это воскресенье и вышли. И не пошли на воскресную службу, как это бывало уже много лет подряд. Что, конечно, удивительно было уже само по себе. Даже если бы мы вышли и никуда не пошли. Но по порядку. С утра распогодилось, и мы оставили дома теплые пальто и накинули легкие плащи. Даже не взяли зонты. Но я, конечно, взяла с собой Дуню. Это моя любимая кукла и без нее я никуда не хожу. Только в школу не беру, а то засмеют. У Дуни нет лица, и она живет в лапте, но я расскажу о ней потом, может быть. А то опять отвлекусь. Ну вот, мы оставили теплые вещи дома и, как это обычно и бывает, с неба, когда вернутся домой мы уже не могли, полетели пушистые снежинки. Но льда нигде уже не было. Так что и соблазна попробовать его было поменьше. Нет – и нет. Майские снежинки, падая на чёрный паровоз – тут же таяли. А что им еще было делать? Такая горячая махина. Дым так и валил из высоченной трубы, скрывая небо и иногда – меня от мамы.

– Поля! Поля, где ты? На перроне надо вести себя аккуратно! Ах, ты рядом. Вот и стой. Никуда не отходи.

Маме-то было все равно, где я. Но мама с папой везли меня показать бабушке – «как вытянулась и выросла». Боялись, что вдруг с поезда сойду в Москве— а показать будет некого. Паровоз загудел и выпустил из трубы огромное – в пол неба белое мутное облако. Все ринулись к ступенькам, оттесняя вежливо улыбающегося проводника.

Паровоз загудел еще раз, на этот раз гораздо протяжней и тревожней. Дернулся, щелкнул, дернулся еще раз, и поехал так, словно никогда и не останавливался.

В вагоне сильно воняло гарью. До тошноты. В купе, на столике с нарисованной на нем картой, стояла лампа с абажуром из зеленого стекла. Полина, поёрзав на сиденье, скинула правый ботинок и подтянула ногу под себя. Ну и что, что так нельзя. Почему? Кому-то же можно было расковырять в дерматиновом сиденье огромную дырку, распотрошив грязный поролон. Он, конечно, был когда-то чистым и новым. Наверное, таким же, как и это выцветшее и обшарпанное, но все еще презентабельно выглядящее купе. Но поезду, наверное, уже много лет.

«Интересно, через сколько лет хождения или езды по рельсам, как у него, начинаешь терять вид? Сильно ли заметен этот период, или момент, когда ты ого-го и можешь не свернуть горы – нет, зачем их сворачивать, до сих пор не понимаю, а подняться по ним и… Нет, опять не то. Взбежать по ним, по прямой, до самой вершины, и – взметнуться ввысь, с самыми большими орлами. Чтобы увидеть тот самый мир, который ты прямо сейчас можешь покорить. Хотя нет, чуть-чуть позже. С того момента, как опустишься. И как понять, где началась та точка, в которой ты все еще покоряешь этот мир, а силы и вид – уже не те? Да и сиденье вот изрядно потрепалось, и ты ведь тоже можешь и не заметить того момента, когда треснет первая истертая петелька. Затем вторая, третья. – Снег плавно сменился дождем. Капля по ту сторону окна, сказав мягкое «Привет!» – присоединилась к раздумью. – А потом починить петельки будет недосуг. «Сейчас, сейчас, вот только доделаю…» И какой-нибудь хулиган ковырнет первую порцию поролона, выбросив кусок из самого нутра – на пол».

Поезд дернулся так внезапно, что лоб почти коснулся края ржавого истертого стола с выщербленными в три слоя, словно здесь велись геологические раскопки, кусками. Полина выскочила из дремоты, а пассажиры недовольно заголосили, завозмущались. Но поезд в свое оправдание сделал все, что мог. Дернулся еще раз, что было мочи, и пустил густую порцию свинцового вонючего дыма прямо в салон, сопровождая слабым свистящим звуком. Пассажиры закашлялись, позабыв о жалобах и угрозах. «Извинение принято, – старый поезд с облегчением улыбнулся, – а хорошо все-таки вот так, не спеша делать единственный и последний рейс за этот день. И на покой. Да. На заслуженный покой».

Капли по ту сторону окна занервничали, зачастили, падая и тонкой струйкой сбегая вправо и вниз. Вправо и вниз. Опять. Поезд, внезапно оборвав солнечные лучи, въехал в тоннель. Замелькали фонари. Красные блики просвечивали сквозь капли, расплываясь, словно смешные горошины акварели на тонком листе бумаги, излишне намоченному водой и пытающемуся, коли так, пойти настоящими морскими волнами. Полина, плотнее подоткнув под себя ногу в коричневом гольфе с оборкой по краю, часть из которой загнулась в сам гольф, представляя, а какой бы был на вкус лед вместе в этими размытыми цветными каплями, сощурила глаза. Красный блик, будто только этого и ждал – слился с дрожащей каплей, превратившись в идеально ровную толстую точку. Хотя нет. Точка – это как завершение. Какое же тут завершение? Поля улыбнулась и сощурилась еще сильнее. Идеально круглый шар – вот это точно. Ведь шар – он сейчас покатится. Обязательно! Он покатится, да не просто так, а в прекрасно-идеальном направлении! Да!

Она заерзала, и попыталась подоткнуть ногу под себя еще глубже, но глубже уже начиналась твердая спинка с навсегда крепко слежавшимся поролоном и со всеми, целыми до единой, петельками.

– Нет-нет. Тут без вариантов. Лучше опусти ногу и обуйся, как и полагается приличной девочке. Да и коричневые гольфы – что за дела? Приличные девочки ходят только в белых! Ну и молодежь! Ну и нравы!

– Оставь их, – вторило сиденье, – ты ж пойми, жить надо, пока живется. И ноги на сиденье задирать тоже надо – когда хочется. А то потом, как пойдут больные колени, а уж я-то наслышана, не то, что подогнуть – спасибо, что вообще досгибались до того, чтобы в поезд зайти!

Полина, зацепившись, как обычно о самую верхнюю из трех пуговиц, и плотнее закутавшись в вязаную кофту цвета горчицы, крепко обхватила себя ладонями. Красные фонари сменились зелеными. Красные расплывающиеся горошины, конечно, были эффектнее. Но зеленые… Сквозь зеленые горошины поехал, свернув слева и вдаль по дороге – белый автомобиль, едва подмигивающий фарами. Дождь закапал так часто, как только мог. Как знать – может, он посчитал, что размытых зеленых горошин, перемежающихся изумрудными и малахитовыми – недостаточно? А привлечь внимание сейчас – ох и дорогого стоит! Полина заулыбалась, уже не заботясь, как обычно, кто и что о ней подумает. Да и сложно в дремоте быть сдержанной и следить за манерами. Несколько крупных зеленых шаров пустили лучи вверх и вниз по диагонали. А автомобиль, немного потеряв контуры, остановился. Мелкие зеленые горошины тотчас же обрамили его – так будет более гармонично. Три шара слева, сливаясь воедино – передумали на полдороги, да так и остались – слитыми наполовину – зеленая, желтая, да белая. Автомобиль все стоял. И ждал – кого-то. Зеленые боке задрожали вместе со стеклами. Новая порция жесткого ливня неожиданно ударила по ним. А паровоз, вдруг решив извиниться еще раз, на всякий случай, вновь дернулся, и разбавил прозрачный воздух серыми парами.

Окошко с плотной зеленой и прозрачной белой занавесками – было не открыть, а терять утреннюю овсянку прямо на коврик в тамбуре я не хотела. Пока мама отвернулась, проскользнула вместе с Дуней под мышкой в коридор, а затем – в дверь, в соседний вагон. Если быстро идти – тошнота отпустит, уже знала по опыту. Правда, в движущемся поезде быстро идти никак не получится. Пара ног в бархатных темно-синих брюках, длинная коричневая юбка с носками лакированных маленьких туфель, белый пекинес, которого поначалу приняла за огромный ватный шар, и лишь два коричневых глаза, похожих на бусины, выдали его. Серые смокинги и перчатки, держащие цилиндры, платье красное атласное шуршащее, платье ванильное, удушающе пропитанное сладкими духами так, что даже моя Дуня чуть было не закашлялась – я врезалась во всех и в каждого. Как назло и бывает, когда спешишь. Вслед неслись возмущенные голоса, кашель, вопросы. Хлопали двери купе, щелками замки на чемоданах и створки окон. Юбки, трости, бахрома на зеленых занавесках, пятна на запотевающих стеклах, бордовые коврики, то и дело заворачивающиеся рулонами – все мелькало быстрее и быстрее. Двери между вагонами становились все тяжелее. К запаху гари добавился запах кофе и сейчас даже неизвестно было – какой из них хуже. Судя по окружающим меня жующим лицам, звону бокалов и проносимых мимо меня розовых пирожных на глянцевых блюдцах и звукам пианино – я попала в вагон-ресторан.

– Ррикардо хорроший! – Сквозь шум в ушах донеслось со стороны окна. – Хорроший мальчик!

– Что? – Резко остановившись, чуть не врезалась в огромный живот, шедший впереди хозяина, одетого в зеленый костюм в желтую полоску.

Ответом был лишь шум крыльев. Справа от меня сидел на жердочке большой попугай цвета выстиранного лимона и смотрел прямо в глаза.

– У, какой ты! Красивучий!

Тот в ответ задергал головой, приподнимая не богатый перьями хохолок на макушке. Попугай был такой роскошный и большой. И какой-то живой, свой – посреди всей этой суеты. Но, что-то было не так. Жердочка, поилка, зерна. Все, как полагается. Так в чем же дело?

Огромная высокая клетка. Я провела пальцами по холодной шершавой решётке. Её не должно было быть вокруг него! Прутья слегка ободрались, но не стали от этого менее прочными. Железные полосы, растущие от дна и вверх, выше, плавной дугой загибались вверх. Казалось бы – куда? Куда они могут загибаться? Забор, и тот – вот он идет и кончается гораздо раньше, чем небо, и даёт возможность идти дальше, хотя бы глазами – к нему. Или лететь. Ну, как хотите. А тут – нет. Эти прутья – они стекались сами в себя. Апогеем служила неаккуратная спаянная капля железа на самой верхушке. Дно, перетекающее в движение и, вроде, дающее надежду, но продолжающееся в верхушку – без окна. Переходящее в само себя – только вниз – что может быть страшнее? Скользить взглядом вверх, ожидая взлета, но, придя к капле безалаберной формы – скатываться по другой стороне вниз, уже понимая – что это конец. Каково вам? Тошнота, о которой было стала забывать, вернулась, подперев под самые мочки ушей.

– Почему ты в клетке? Так не должно быть!

Я смотрела на попугая. Поначалу не заметила, но он такой бледный. С парой рыжих пятнышек на грудке. Такой живой и не свободный. Хохолок вздымался. Наверное, в унисон его мыслям. Выше, ниже, выше. Мыслей, наверное, было много, хохолок почти не успокаивался. Я тоже. Мы иногда сталкивались взглядом. У попугая сложно отследить эмоции по глазам – ни зрачков, ни полутонов. Это был тот момент, когда не смогу отойти просто так и не думать о нем больше. Он чуть перепрыгивал с жердочки слева направо, приподнимая крылья. Что у него внутри? О чем он думает? Была ли у него семья? Как он оказался в этой клетке и сможет ли когда-нибудь еще оказаться на свободе? Попугай, может, устав от гляделок со мной, помедлил с полминуты, перепрыгнул к миске с зерном и стал увлеченно клевать.

Но мои мысли было не унять. Что ему снится? Что он сделал плохого или глупого, что очутился в клетке? Уф, здесь совсем нечем дышать! Даже окна запотели так, что и не разобрать есть ли за окном солнце. Попить бы. Попугай быстро клевал и иногда поднимал голову. Что в его мире? Откуда он? Как живет теперь один? Накрывают ли эту клетку на ночь тряпкой, или он так и спит, под мелькание фонарей, вдоль железной дороги? Здесь, в клетке – это же не жизнь. А сплошная безнадега. В голове вдруг что-то щелкнуло. С таким звуком переводят рельсы, переключая пути и меняя направления. Как ты, пернатый друг? Что в твоих мыслях? Что в твоем мире? Покажешь?

Попугай, перестав клевать, посмотрел прямо в мои зрачки. Да, не в глаза, а именно в зрачки. Скосил чуть голову набок, не отрывая глаз и продолжил клевать. Раз, раз, раз. Вдруг, среди зерен в миске я увидела одно, очень большое, раза в четыре больше любого зерна. Ну, не будет же он есть и его?

Посмотрев на меня еще с доли секунды, попугай поднял голову, оторвавшись от своего занятия. Застыл на пару секунд. И схватил клювом прямо его!

– Нет! Нет-нет, выплюнь его! – Вцепившись пальцами в решетку, я пыталась потрясти клетку, но та даже не шелохнулась. – Выплюнь его!

– Чей это ребенок?

– Уберите ее сейчас же от клетки!

– Как она вообще попала в вагон-ресторан?

Звуки были оглушающе громкими, но в воздух, видимо, пустили тумана, который постепенно обволакивал и предметы вокруг, и сами голоса, и мои, нечеткие теперь, мысли. Силуэты замельтешили. Что-то сзади ухватило меня за платье и дернуло. Попугай издал вибрирующий звук. Меня оттаскивали от клетки все дальше, я все пыталась уцепиться, да, как назло, кроме кисточек занавесок, ничего и не попадалось. Но и они предательски выскальзывали из ладоней – мол, прости, сделали все, что могли. Уже издалека, но все же успела увидеть – Рикардо крепко прижал крылья к тельцу – и, посмотрев на меня еще раз – рухнул с жердочки вниз. Глухой стук о газету был ужасен даже посреди оглушающего шума в голове и вокруг.

– Помогите! Помогите кто-нибудь! Помогите, он умер!

Мой страшный хриплый голос – это было последнее, что я слышала. Густая липкая чернота, залившись в рот, уши и глаза, выключила все мысли разом.

Темно. Вокруг все темно. Вытягиваю руки вперед, пытаясь понять, где я. Ничего. Пусто. Но дышу, это точно. По ощущениям я здесь уже пару часов как, хотя не знаю. Поднесла руки к лицу, пощупала его, подышала на пальцы. Все чувствую. И это я. Наверно, живая. Под ногами что-то есть, стою ведь. На ощупь гладкое. Ступать не пробовала. Жду. Дуня со мной, держу в правой руке. Её круглая голова меня всегда успокаивала. Если взять её в ладонь сверху, и сжать. Обычно помогало. Сейчас нет. Колючки въедались в спину, простреливая одна за одной, и почти толкая вперед. Но лучше не шевелиться.

Из темноты справа, по диагонали, послышалось словно эхо. Низкий гул. Он постепенно нарастал, приближаясь. Кончики пальцев заледенели в момент и холоднее быть уже не могли. Но всё же леденели дальше. К эху добавилось слабое холодное свечение. Смех. Это было похоже на детский смех. Мне ничего не оставалось кроме как прижать к себе Дуню со всей силы и обхватить нас обоих двумя руками так, что пальцы грозились выгнуться в другую сторону.

– Я тебе отвечаю, что это был говорящий хомяк! Клянусь! – Мальчишеский голос рикошетил о стены полупрозрачной серой арки, выплывшей из темноты. Вслед за ней, покачиваясь, появились еще две, непонятно как задевая, но при этом проникая друг в друга. Ледяные струи катились по моей спине, чудом не застывая на ней же ледяными дорожками.

– Да ты гонишь! Говорящий! Ты, часом, наверное, съел до этого тех зеленых ягод из леса! Говорили же, нельзя! – Второй чуть визгливый голос несся из-под свода слева.

– Он правду говорит, не только хомяк, и зайцы тоже, и мыши.

– Ох не могу, вы вместе те ягоды ели? – Девчачий смех заполнил собой все три свода. С детскими голосами разносились визги и звуки возни. Они все рикошетили о стены, потолок, уносились в темноту. Смех усиливался и разрастался. Разрастался так, что арки вот-вот могли поломаться. Но, вместо этого они заходили ходуном, как мармеладные червячки, впуская в себя колышущуюся волну из ниоткуда, плавно пропуская вибрацию через себя, и спокойно отпуская внизу, у самого своего основания. Ледяные колючки парализовывали мой позвоночник всё больше.

– Ррикардо хорроший! – Звук, похожий на хлопанье огромных крыльев перекрыл все остальные. Смех превращался в истеричный хохот, доводящий кирпичи до вибраций. Арки вибрировали все быстрее, способствуя тому, чтобы хохот перерастал в зловещее завывание.

В ту секунду, когда громкость стала невыносимой и я готова была лучше попрощаться с барабанными перепонками, чем выдерживать это дальше – все исчезло. Разом. Чернота поглотила свет и звук.

Щелкнул другой выключатель. Тут же. Надо мной появилось свечение. Из трубы шел дым. Серый, обычный дым. Из трубы в совершенно пустой крыше. Меня чуть зашатало, ну, не мудрено. Села прямо на пол. Да, это был пол. Пол дома, в котором был стальной каркас с четырьмя серыми стенами с дырой в одной из них, каркас крыши и… И труба. С дымом. В голове что-то леденело, твердело и сдавливало. Отключилась.

Открыла глаза, когда за домом снаружи затрещало. Выскакивать, чтобы посмотреть, что происходит, необходимости не было. В доме осталась одна стена, сзади. Примерно, метрах в… С математикой было всегда плохо. С длинами, величинами, и глазомером тоже. Да, «со всей головой было плохо» – это уже говорила моя мама. Не обижаюсь. Хорошо, что голова есть. А плохо из неё – у меня не всегда. Да и глазомер бы помог вряд ли. Дым из трубы сейчас чадил черным и вонял нефтью. Вообще, не знаю, как она пахнет, но мне кажется, именно так.

Треск усиливался. Это точно не было каким-то мимолетным шуршанием. Что-то лопалось и разрывалось внизу, все быстрее приближаясь в мою сторону и разрастаясь вширь. Вскочив, бросилась было назад, но через полтора шага чуть не встретилась лбом со стеной. Подбежав к краю дома, занесла ногу над землей, или чем там, под ним. Но неизвестно, что было лучше – ступить в черноту, или встретиться с разрывающим треском. Звук нарастал, будто огромный тролль вспарывал темную поверхность изнутри огромной медленной бензопилой. Вторая нога вернулась обратно, к первой. Я уперлась спиной в шаткую стену.

К треску добавился визг, выдавливающий воздух вместе с глазами и выносящий ушные раковины вовнутрь. Зажав руками по локоть и уши и глаза, втянув голову в колени – вжалась в пол. Гулко и смачно бабахнуло. Планета взорвалась. Спустя пару секунд осторожно разжала уши. Гулкий звук обрушивающихся обломков доносился откуда-то спереди и снизу. Если что-то куда-то обваливается – сама планета, вероятно, на месте. Открыла глаза.

Оказывается, есть степень черноты – чернее черного. Метрах в десяти от дома – все же рискну метрами – образовался зияющий провал. Огромный, судя по тому, что его краев по сторонам не увидела, а на дальней стороне и подавно. С краёв еще лениво продолжали сыпаться камни и куски земли. Судя по булькающему звуку спустя почти минуту, далеко внизу – была вода. Эхо спиралями разносило звук, грозя вибрациями обрушить провал еще дальше. Если было, куда дальше. Летящих частей становилось все меньше. Под ногами слегка завибрировало. Совсем немного, словно где-то начали маршировать тысяча муравьев. Дым в трубе накренило, невидимые ладони потянули его в сторону провала. Напор стал уменьшаться, улетая вниз, вслед за обломками. Каркас дома накренился туда же. Из дыры внизу послышался то ли гул, то ли низкая нота. Дым и каркас продолжали наклонять то ли невидимые ладони со стороны стены, то ли невидимые лапы из пропасти медленно, но неизбежно тянули их в сторону. Гул оказался не гулом. Из дыры неслась музыка. Задерживаясь на каждой ноте, окутывала эхом пространство вокруг себя, проникала в воду – судя по силе звука – до дна. Даже если оно было на другой стороне планеты. Вибрировало эхом в темноту вверх, уносясь в безмолвие, и тогда начиналась следующая нота, зовущая еще больше, чем предыдущая – уйти с ней – в неизвестность. Жуткая в своей мрачности мелодия могла бы сделать меня своей рабой – в ту секунду ради нее я готова была провалиться даже в дыру. Хотя… Желание начинало исполняться. Меня сдвинуло. На пару сантиметров. Нет, музыка прекрасна, но вдруг остро захотелось пожить еще. Попыталась было отойти в стену, но я же не привидение из мультфильма. Хм, подзабыла часом. Интересно, а привидениям бывает страшно? Какие своевременные мысли, когда я… Нет! Нет, нет, нет! Не хочу в эту дыру! Нет!

Словно из далёкой точки в темном провале, где предполагалось небо – появился поток воздуха, похожий на ветер. Но вряд ли это был он. Невидимый, но острый, он срезал дым мистическими ножницами, и, захватив часть темноты вокруг – да она и не сопротивлялась – просто понес его в эту дыру. Перестав цепляться за стену – подалась было за ним. Последние часы этот дым был единственным, почти живым существом вокруг, которое что-то делало и не особо страшило меня. Щемящее чувство потянулось из ямки на шее в низ живота. Такое же чувствовала, когда в детстве от меня сбежал любимый хомяк. Был рядом, рос, ел, играл, а потом – исчез. Очередная нота была нажата, поток разогнался, и дым – прощаясь, он оглянулся на меня – снесло в провал. В ноте тренькнуло, словно она сама упал на клавишу. Но было уже не до звуков. Поток возвращался. Он летел за мной. Нет! Нет, нет, я боюсь высоты, боюсь боли! Обещаю, что больше никогда не буду вор….

Треск и гул, залепившие уши, сменились пустой тишиной. Последнее, что я видела, или показалось – справа от меня – в темноту уносилось бледно-желтое пятно, взмахивающее чем-то, похожим на крылья.

Глава 2, в которой все начало перемешиваться

Жаркий полдень без ветра располагал к лентяйству. Хотя, был бы повод.

– Какие сегодня облака необычные. – Меховая собака Бабан валялся на изумрудной траве возле веранды своего дома и, прищурившись, смотрел вверх. Игра в крестики-нолики на пригорке из песка надоела уже час назад и была заброшена. – И запах. Ты чувствуешь, Звяк? Что-то такое знакомое, но не пойму – что именно.

По небу, сменяя облака, все больше плыло что-то круглое и желтое.

– Облака как облака, – Звяк, даже не посмотрев вверх, продолжил своё крайне важное занятие – лапой он строго вверх оттягивал крем, которым был наполнен вафельный рожок и, дотянув его до почти прозрачного состояния, отпускал. Крем моментально возвращался в рожок, дрожа и брызгаясь прямо в его желтую единорожную морду.

– Отвлекись и посмотри вверх. Мне одному кажется, что облака меняют форму?

– Знаешь, Бабан, вот что мне точно кажется, так это то, что в твой новый рецепт где-то закралась ошибка. – В растянутый в очередной раз крем с размаху врезалась синяя стрекоза и, отпружинив, упала в лужу.

– Хулиган! – Стрекоза, отряхнувшись, будто овчарка, недовольно взлетела и продолжила полёт не выше верхушек самой низкой травы.

– Простите. – Единорог, расстроившись, отложил рожок прямо в одуванчики.

– Посмотри, – Бабан, уже вскочив на лапы вовсю тряс единорога за правую лапу, – я тебе точно говорю: эти облака становятся совсем другими. А запах, что за запах?

Звяк безучастно поднял в небо печальные глаза и от удивления отступил на шаг назад, прямо на рожок, и покатившись еще дальше назад, бухнулся на свой же разноцветный хвост.

– Уфф, небо рухнуло. – Послышалось справа из-под попы единорога.

– Никогда не думал, что оно настолько тяжелое. – Пискнуло что-то слева.

Звяк, вскочив в испуге и примяв все одуванчики разом, быстро оглянулся. На траве – абсолютно плоские, как будто по ним проехал асфальтоукладчик – лежали три шиншиллы – Шмяк, Бряк и Трюк. Они-то надеялись забрать неожиданно свалившийся на голову рожок не замеченными, никак не ожидая падения неба.

– Бабан, что ты мне своими облаками всё утро портишь, – Звяк, аккуратно отлепив от травы одну шиншиллу за другой, встряхнул каждую, вернув первоначальные, почти круглые формы.

– Хулиган! – Шиншиллы в глубоком возмущении отправились прочь, в заросли лопухов. Правда, самый возмущенный Бряк бегом вернулся, и, хмыкнув и забрав резиновый рожок под мышку, скрылся вслед за друзьями. Его друг «хулиган» наконец, освободившись от злоключений, внимательно посмотрел вверх. По небу, вместо облаков плыли ажурные прозрачные… Блинчики! Их становилось всё больше и больше. И запах – этот чудный запах шел прямо от них. И становился все аппетитнее.

– Бабан! – Занервничал Звяк. – Я хочу блинов. Очень!

– Я что-то тоже вдруг проголодался! – В доказательство в животе у Бабана протяжно заурчало.

– Не знаю, правда, насколько они съедобные, но запах у них очень даже вдохновляющий! Может, и вкус не разочарует. Надо действовать незамедлительно, по-любому. Заодно и проверим.

Звяк отложил карандаш и скрылся в доме. Вскоре оттуда послышался страшный грохот, бряцанье, потом что-то упало и стало тихо. Бабан испугался. Но тут на пороге появился виновник шума – со стремянкой, сачком и корзинкой.

– Вперёд! – Скомандовал он и решительно направился вперед.

Бабан ничего не понял, но побежал следом. Звяк на ходу сочинял стихи.

Мы хотим летающие блины!

Хотя весьма удивлены,

Ведь были уверены,

Что на деревьях растут они.

На земляничной поляне сверкала сочная трава, прыгали кузнечики и дразнящими алыми каплями там и тут виднелась земляника. Бабан поначалу стал быстро срывать её и есть. Но Звяк строго посмотрел на него и указал на небо.

– Блины!

Они вышли на середину поляны. Единорог установил прямо в траву стремянку и вручил Бабану корзинку.

– Держи! И стремянку держи.

Бабан упёр задние лапы в землю, а передними схватился за стремянку. Звяк полез по ней вверх. Лестница затрещала, но выдержала. На самой верхней ступеньке он остановился и правой лапой поднял вверх сачок. Ажурные пахучие блинчики летели по небу и дразнили всех вокруг – и пчел, от удивления забывших зачем же они вылетели из улья, и ласточек, собиравшихся было оповещать жителей леса о приближающемся дожде. Звяк замахал сачком. Вправо, влево, направо, вверх. Стремянка наклонилась так, что все, вместе с Бабаном чуть не рухнули.

– А не простое это дело, оказывается! – Крикнул он сверху. – Блины-то ловить.

– Не сдаёмся-я-я! – Донеслось снизу. – Мы победим!

Звяк продолжил махать сачком. А блины всё летели, и ветер, играя, отклонял и отклонял их от него. Наконец, спустя полчаса, когда единорог уже стал немного мокрым от усилий, в сачок попался-таки первый блин.

– Победа! Есть блин! Точнее, пока не есть, но он уже есть! Просто блинный каламбур получился. – Охотник за блинами хотел было подпрыгнуть, но одумался. – Бабан, лови! – Из сачка блин полетел прямо в корзину.

– Спускайся, Звяк! – Бабан, забыв было что он держит лестницу, попробовал подпрыгнуть, но тут же одумался. – Давай разделим его пополам и срочно съедим!

– Ты что? – Звяк вовсю махал сачком дальше. – Этого мало. Нам надо два блина, а может – целых десять.

Вправо, влево, вверх, и спустя десять минут был пойман второй блин. А потом третий, четвертый. Время шло, друзья так увлеклись, что продолжили ловить блины до самого розового заката. А опомнились, когда вместо блинов на небе появилась первая звездочка.

– Ну нет. Звёздочки я есть не хочу.

Звяк, уставший и довольный, опустил сачок и слез с лестницы.

– Пойдём домой. Я голодный, как гиппопотам.

– Гиппопотам? А он много ест?

– По дороге расскажу.

Бабан заспешил было так, что начал спотыкаться и даже чуть не выронил корзинку с двадцатью блинами. Да, он уже успел их посчитать, чтобы понять, а наелся бы ими гиппопотам, или нет? День уже не сулил ничего волшебного, кроме вечернего чаепития с белками, как вдруг…

– Звяк, что это? Оно летит прямо на нас! – Бабан сильно пихнул под желтый бок Звяка. Тот чуть не выронил из лап надкушенный блин.

– Так, Бабан. Ты меня сейчас не отвлекай. Блины нам сейчас больше не нужны. А вот перекус отлагательств больше не перенесет. Дело, знаешь ли, – Звяк, дожевав блин, потянулся за следующим, – самое срочное из всех срочных!

– Нет, посмотри. Все облака на месте, а эти – они прям растут и растут.

Бабан стоял, разинув рот и продолжая смотреть в небо.

– П-подожди, они летят прямо на нас!

– Так а я тебе что твержу уже минут сколько-то? И знаешь, они мне что-то напоминают, эти облака. Что-то, что я видел буквально недавно.

– Ну, – Единорог обрадовался возможности поумничать сию секунду, – тогда понятно, что там летит. Какая-нибудь огромная буква. Тебе ведь везде встречаются буквы, мерещатся буквы, и даже снятся буквы.

– Нет-нет. Это… это… очень похоже на слона? Точно! Или на двух слонов. Хотя нет. Но это все равно похоже на то, что было у меня во сне, Звяк!

Надо сказать, что буквально накануне Бабан как раз видел странный сон. И запомнил его, потому что он очень отличался от его обычных снов. Его обычные сны были и правда – буквы. Почему? Потому что Бабан был очень умным. Конечно, не таким умным, как филин Фук. Но, может, вторым по количеству ума в лесу. С этим даже никто не пытался спорить. Разве что шиншиллы Шмяк, Бряк и Трюк, которые считали себя не только самыми умными, но и самыми главными в лесу. Но они были первыми в лесу скорее по количеству хитрости, но никак не мудрости.

А Бабан – у него было целых пять блокнотов! Один он всегда носил с собой и записывал в него все умные мысли и высказывания, свои или других зверей, в течение дня. Конечно, если эти высказывания были достойны записи. Само собой, что высказывания самого Бабана – записи им же самим были достойны всегда! Второй блокнот был для стихов и песен, услышанных в лесу или сочиненных его другом поэтом-песенником единорогом Звяком. Он сочинял всегда и везде, к месту и не к месту. Правда, тех стихов, что не к месту, было гораздо больше. Но с тем, что Звяк – главный поэт в лесу никто не спорил. Вы спрашиваете, а что же он сочинял? Небольшой шедевр вы видели уже чуть выше. Но вот еще, к примеру. Восхититесь:

Я сегодня рано встал

Может, вчера я не устал.

А если сегодня устану я,

Завтра не добудитесь вы меня.

Или вот:

Я, качаясь в гамаке,

Вдруг подумал о себе:

А ведь я – не так и плох

И застал себя врасплох.

Мы немного отвлеклись. Но ничего, это достойный повод. Вы еще встретите здесь шедевры от единорога! В третий блокнот Бабан зарисовывал то, что пришло в его умную голову, но не поддавалось описанию словами. Например, ему приснилось, как он делает гигантское желе на весь лес. И он зарисовал его. Или рецепт торта-колбаски. Правда, пока-что не знал ингредиенты, не придумал. Но вот нарисовать – вполне мог. В четвертый блокнот записывал все сведения о жителях долины. Даже о хитрых шиншиллах. Ведь Бабан считал себя уникальной собакой. А уникальная собака могла жить только в уникальной долине. Когда-нибудь Бабан собирался написать большую историю о своей жизни. Пятый блокнот был самым вкусным блокнотом. Магическая книга рецептов. С рецептами разными – неповторимыми, уникальными, съедобными, и – что скрывать, – несъедобными тоже. Почему магическую? Бабан абсолютно точно знал, что правильная колбаска может стать мостиком к дружбе. А свежая ватрушка обязательно поможет от грусти. Душистый компот может вдохновить на подвиги, пирог с клубникой поможет завязать беседу с любым, даже самым молчаливым собеседником, а свежее пюре снимет вечернюю усталость и подарит душевный покой. Магия, да и только.

Мы опять отвлеклись. Буквально накануне Бабан видел очень странный и яркий сон. К нему прилетели семь облаков, раскрашенных по цветам радуги, и, окружив, зашелестели.

– Мы тебя выбрали. – Начало красное облако.

– Потому что ты – особенный. – Продолжило оранжевое.

– Ты должен помочь спасти. – Шепнуло жёлтое.

– Наших друзей. – При этом зелёное облако вложило в лапу Бабана косынку в горох.

– И победить злой в…. – Голубое облако вдруг внезапно исчезло, не закончив.

– Победить свои страхи. – Синее облако боязливо оглянулось и улыбнулось.

– И научить не бояться себя и других. – При этом фиолетовое облако протянуло клубок с золотыми нитями.

Но тут порыв ветра, взявшись из ниоткуда, закружил облака, разметав цвета и смешав краски причудливыми узорами друг в друга. Перепутанные радужные облака завибрировали, разрастаясь во все стороны, и потянулись неторопливой тропинкой к невидимому горизонту. А потом – всё исчезло.

– Смотри, Бабан, это точно не облака. Это правда…

– Слон! Слон?

– И еще кто-то. Похожа на принцессу фиалок. Я как раз позавчера читал историю про нее. Вот это, наверное, она – в фиолетовой накидке?

Бабан и Звяк с преглупыми выражениями морд – застыли. На них летела принцесса с абсолютно белыми волосами и настоящий – точнее, не настоящий, но всё же – слон. Тут была одна странная штука. Бабан даже ущипнул себя, думая, что сон продолжается. Слон был абсолютно прозрачным! У него только и виднелись из темных пятен – глаза и точки на зонтиках огромного одуванчика, с котором он летел, уцепившись хоботом. Солнце играло по слону лучами, пронизывая наискось. Моментами он начинал переливаться разноцветными пятнами, словно огромный мыльный пузырь. И, хоть это было и непонятно, но красиво до невозможности.

– Звяк, боюсь нам надо куда-то спрятаться, на всякий случай.

– Они нас уже все равно увидели, наверное. – От волнения крылья единорога порхали, не унимаясь, словно он стал бабочкой.

Потоком воздуха слона стало относить все дальше и дальше, и, спустя минуту, где-то за кустами можжевельника послышался лёгкий хруст. Облако с принцессой полетело и упало дальше.

– Моё любопытство до пришельцев и довёдет. – Бабан решительно пошёл в сторону приземления.

– Я с тобой. Бояться вместе надёжнее.

Друзья пошли, не смотря под ноги, прямо по сочной землянике, чего обычно никогда не делали. Ежи бы им этого не простили, но сейчас случай был особенный. А с главным ежом Шуршем, которому сорока обязательно передаст о безобразии, разберутся потом.

В кустах можжевельника стоял треск. В воздухе летали сорванные со своих стебельков белые цветы, вперемешку с пушинками одуванчика. На звук, побросав все свои «дела», сбежались три шиншиллы с присоединившейся четвертой по имени Хрюк. На самом деле они были абсолютные бездельники, и при каждом удобном случае только и делали что спали, ели, и шутили свои шуршащие шуточки. Но перед всеми они вечно делали вид, что дико заняты делами, то и дело попадая в абсурдные ситуации. Вся долина смеялась над историей, когда они, завидев тащившего домой морковку бобра, не придумали ничего, кроме как пытаться приклеивать обратно к веткам опавшие осенние листья. Или, приметив ползущую к закату улитку, стали поливать ромашку сливовым морсом, который только что пили из большой кувшинки. Правда, ромашка на следующий день выпустила синие лепестки.

Бабан, Звяк и шиншиллы, сами того не заметив, не дыша, сбились в кучу. Треск стих. Взамен него, в полной тишине, нарушаемой лишь стуком дятла где-то далеко в соснах, послышался едва уловимый звон колокольчика. Такой, как будто в него не звонили, но тихо везли куда-то на деревянной тележке по зелёной поляне, а он – легонько подзынькивал. Из зеленых веток показалась круглая макушка. По бокам от неё зашуршало – и из неё расправились круглые уши, а снизу показался весь круглый слон целиком. Ну, разве что нижние лапы – там ведь точно лапы? – были скрыты за примятым кустом.

– Привет. – Увидев удивленных друзей, он переложил цветок в правую лапу и прозрачным хоботом разгладил несуществующую прическу.

Ответом было молчание. Только лишь проснувшийся посреди дня от мудрой мысли и подлетевший минуту назад филин Фук, был неизменно вежлив. Впрочем, как и всегда.

– Здравствуйте. Вы, собственно, кто? – Фук, поправив вечно заляпанные очки, пытался разглядеть собеседника.

– Я? Я – слон. А что, не видно? – Своими глазами-бусинками он оглядел сам себя, и одуванчик в лапе. – Всё на месте, вроде. Хотя, кажется, чего-то не хватает.

Единорог, сделав несмелый шаг вперед, ткнул лапой в направлении живота слона.

– Хоть и боюсь с вами разговаривать, но не могу не спросить, – жёлтый единорог стал красным, как свежесозревший помидор, – что внутри вас делает белый цветок? И как он туда попал с нашего куста?

И правда, внутри прозрачного слона, сквозь которого и так виднелись и маковое поле с редкими васильками позади него, и сосны на горизонте, и даже пролетающие красно-оранжевые бабочки – внутри него летал, словно в невесомости, белый цветок жасмина.

– Я, я его съел. – Слон мог бы покраснеть так же, как и единорог, но не смог. Зато слегка похудел, скукожившись от смущения.

Бабан начал икать.

– Как так – ты съел, и он целый, и его видно? Что ты вообще ешь? Надеюсь, шиншиллы тебе не симпатичны? Точнее, нет, что-то не так. – Шиншилла Хрюк, до этого делавшая вид что лапой протирает травинку от пыли, забыла о своем занятии в ожидании ответа.

– Нет-нет, шиншиллы должны быть всем симпатичны. Но в плане еды – не симпатичны. Да? – Шмяк, не теряя времени, то разравнивал кучку земли, то опят лапой собирал её в горку, не в силах решить, как будет полезнее для долины.

– Я ем цветы, – слон начал выбираться из кустов, продолжая держать за стебель огромный одуванчик, потерявший все свои парашюты, кроме четырех оставшихся. Трюк срочным образом обогнул слона и стал пытаться поднять обратно ветки можжевельника. – Цветы, и пыльцу, иногда сладкие ягоды, но они должны быть очень красивыми. Если будут некрасивыми – буду болеть. А самое-пресамое моё любимое – это, это, – слон почти запел в этом месте, – кабачки!

– А что с ними потом происходит? – Бабан, продолжая икать, подошел к слону поближе, рассматривая летающий внутри него цветок.

– Они отдают мне свою энергию. И исчезают. А потом, напитавшись воздухом и солнцем, опять появляются на каком-нибудь растении. Часто – не на своем. Не знаю, как это происходит.

– Принцесса! Батюшки-шишки! Там же была еще принцесса! Где она? – Филин, захлопав крыльями, ринулся бегом в кусты можжевельника, позабыв, что умеет летать. Похудев на глазах почти до состояния камбалы, протиснулся сквозь ветки. Все ринулись за ним, заглядывая друг через друга.

На траве лежала девочка. Такая белая, словно её обсыпали порошком из школьного мела. Белые волосы до плеч, белые ресницы. Длинное пышное фиолетовое платье в желтых цветочках, горчичного цвета кофта, коричневые гольфы и совсем не вяжущиеся с хрупкостью девочки грубые ботинки, покрытые разводами грязи. В правой руке она крепко держала что-то белое, похожее на ангела.

– Это принцесса? Настоящая? – Трюк, подобравшись поближе, дернул ее за прямой локон. Та чуть пошевелила головой и застонала.

– Трюк, ты что делаешь! – Бабан, грозно сдвинув брови, шагнул вперед. – Разве так можно? Тем более, если это и правда принцесса!

– Точно вам говорю – она! – Фук с умилением разглядывал белый кружевной воротник на ее платье. – Французское кружево, бог мой. Еще моя прабабка рассказывала, когда она была в… ох, запамятовал, где она была. Надо поднять семейные архивы. Займусь этим сегодня же ночью. Но как? Как она сюда попала?

– С неба! – Шмяк, подбежав к девочке с другой стороны, вложил в её свободную ладонь большую кедровую шишку.

– Гениально. – Бабан с каменной мордой даже не взглянул на Шмяка.

– Я её не видел, когда летел. – Слон тоже рассматривал цветы на её платье, но уже с точки зрения съедобности.

Что-то громко захлопало в огромном лавровом дереве справа. Желтое пятно, прорвавшись сквозь крону по диагонали снизу вверх, пулей вылетело в небо, и, тут же исчезло, будто нырнув в невидимые ворота. Ворох содранных листьев, плавно кружась, опадал на землю.

– Что это было? – Бряк, все это время от страха стоящий как лошадь, на дыбах, непроизвольно дернул правой лапой. – Еще одно солнце?

– Вы кто?

Все разом обернулись обратно. Принцесса, приподнявшись на локте и испуганно прижав куклу к груди, смотрела на них огромными прозрачно-голубыми глазами.

– Одуван. Меня зовут Одуван. Но иногда есть дела гораздо более важные, чем знакомство. – Слон, не выдержав голода, решительно направился в маковое поле и стал торопливо съедать маки вперемешку с васильками. – Но иногда кто-то съедает буквы – хотя они ведь невкусные. Невкусные? – Он на минуту застыл, перестав наполняться цветами. – Хотя. Может надо попробовать, особенно мягкие согласные? В общем, иногда меня называют Адван. Уже привык и к этому тоже.

Принцесса потерла глаза двумя руками сразу, не отпуская куклу, и сильно помотала головой, словно пытаясь вытряхнуть что-то из неё.

– Где я?

– В нашей долине. – Бабан сделал шаг вперед. – Я Бабан.

– Одуван, Бабан. – Девочка, словно разговаривая сама с собой, огляделась пошире. – Чёрный провал – тоже здесь? Вы тоже из него?

– Провал? Такого здесь вроде нет. Хотя, когда сходит снег и в овраге только и видно, что грязь да ручей – ты о нем? Но он почти не страшный, иначе бы ежи не селились рядом с ним. А здесь есть мы. И ты есть. Вроде – не страшная. – Звяк исподволь разглядывал куклу. – Ты не опасная? Чем питаешься? Фиалковая принцесса обычно питается водой и лучами солнца.

Девочка молчала, с любопытством разглядывая рисующего прямо на земле Шмяка – кстати, довольно неплохо, – девочку с куклой.

– Тебя как зовут? – Фук боязливо оглядывался то на слона, то на шиншилл.

– Полина. Была. – Девочка оглядела саму себя. Увидев куклу, вспыхнула счастливыми глазами, прижав ее крепко-крепко к груди. – Сегодня вот только не знаю, кто я. – Продолжая тискать куклу, заулыбалась. – Но Дуня – со мной. И, и я вовсе не принцесса.

– Полина и Дуня. – Бабан, подняв глаза к небу, словно вычислял что-то. – Хорошо. Добро пожаловать к нам! Раз уж так вышло.

– Как-то прям вышло. – Трюк наблюдал за всем, пожевывая колосок, словно зритель в кинотеатре. – Наша мама бы сказала, что случайных случайностей не бывает. Все предначертано свыше.

Бабан, сев прямо на свежесобранную кучу из земли, которую в очередной раз сгрёб Хрюк, лихорадочно стал обдумывать, в какой же из блокнотов записать эту историю.

– Честно говоря, все эти разговоры про еду вызвали у меня опять большой аппетит, несмотря на грусть. Я летел так давно, что уже и не помню, когда ел последний раз. – Одуван вдруг сник.

– Какая у тебя грусть? – Подавляя зевоту, Фук боролся с дневной дремотой. Звяк, вдруг тоже почувствовав голод, задумчиво откусил лепесток можжевельника – вдруг он тоже может питаться цветами?

Звяк, Бабан, Поля, Фук и шиншиллы направились в маковое поле поближе к слону. Звяк оторвал маковый лепесток. Жасмин ему не понравился, но, может, просто надо найти свой цветок? Фук, окончательно заснув не на своем месте, бухнулся в горку тополиного пуха, которую так кстати сгреб Хрюк прямо под деревом.

– Откуда ты к нам прилетел?

Друзья шли вслед за слоном, ошарашенно наблюдая, как тот вновь наполняется цветами, теряя прозрачность. Вдруг, сзади что-то зашуршало, еще громче, и еще. Шиншиллы кинулись врассыпную, раздавливая маки. Бабан, Звяк и Полина едва успели отпрыгнуть в сторону. Мимо пулей пронёсся огромный серый шар.

– Я огромный страшный ёж, ни на кого я не похож. – Ёж с фырканьем, сбивая колосья, торпедой полетел куда-то в горизонт, едва не сбив слона, который, к своему счастью, отклонился по тропинке вправо, пытаясь достать побольше сахарных синих васильков.

– Что это было? – Одуван возвращался обратно с тропинки, наполненный цветами почти до самого хобота. Бабан, тараща глаза, с отчаяньем похлопал себя по отсутствующим карманам в зелёных шортах.

– Как жаль-то, как я мог сегодня забыть блокнот, именно сегодня. Досадная досада. Как запомнить-то столько впечатлений?!

– Эй, Одуван, остановись, куда ты столько ешь? – Шмяк, тоже особо любивший поесть, так распереживался за него, что сам того не замечая, начал плести широкий венок из колосков, заодно съедая часть из них.

– И правда, лопнешь ещё, и будет тут дневной маковый салют. Хм, а красиво, наверное, было бы. Но не надо. – Звяк понял, что близится время полдника и занервничал. Дома его ждала любимая и вечно горячая запеканка. Не опоздать бы. Стресс стрессом, а запеканку отложить на потом ни за что нельзя.

– Чем это так пахнет от вас? – Слон, почуяв только сейчас какой-то дивный аромат, приблизился вплотную в Бабану и Звяку. – Что это?

Утренний пикник на берегу реки с круассанами со сливочным маслом и клубничным компотом, солнечный разморенный полдень в гамаке со стаканом шипучего лимонада под уютной кроной яблони, неторопливая прогулка по полю с ромашками и с авоськой спелых персиков, ночные чаепития со свежими пирогами у потрескивающего камина – какие только картинки не приходили в голову от запаха, витающего над – Одуван заглянул внутрь – увы! – пустой корзинкой.

– Там были блинчики. – Звяк вздохнул и тихонько улыбнулся приятным воспоминаниям. Но мы их съели еще до того, как вы долетели.

– Запах такой, что, кажется, в этой корзинке побывали все самые вкусные сказки. Что-ж, может, там вырастут новые. Да и я, пожалуй, наелся.

– Что у вас тут вообще происходит? – Поля, держась поодаль, только и успевала наблюдать то за исчезновением цветов, то за занятыми шиншиллами, то за Фуком, во сне постепенно скатывающимся с горы тополиного пуха.

– Всё как обычно. – Хрюк раздавил лапой шишку в попытке сделать её больше. – Только с вами суеты добавилось.

Слон тяжело бухнулся на цветы, и, посмотрев вокруг, глубоко вздохнул. Оживление пропало, как и не было. Большие уши Одувана обвисли и легли, словно покрывала, на плечи и лапы. Одуванчик так и оставался в его правой лапе.

Глава 3, в которой находят друзей, но не находят дом

– Где ваш дом? – Тихо спросил Бабан, присаживаясь рядом со слоном, и смотря на Полю.

– Наверное, где-то наверху, если я проваливалась вниз. Хотя до этого попадала еще куда-то. А до этого, – Поля рассеянно села в траву, – лучше не вспоминать. Тоже не знаю, была ли дома и был ли он домом вообще.

– Ещё одна запутанная история. – Проснувшийся Фук подлетел сзади.

– Да и я теперь точно не знаю, в какой стороне дом. И на какой планете он, может, и не на этой. Но я обычно чувствую дом, а сейчас чувствую, что он очень-очень далеко.

– Как называется твоя страна, или планета, или что? – Бабан, забыв про блокноты, понял, что прямо рядом с ним начинает происходить какое-то приключение.

– Страна Воздутия.

– Ух ты! – Звяк уже представлял, как он начинает есть запеканку, предварительно полив тягучей ванильной сгущенкой, – Воздутия, Надутия, Передутия. Сейчас, сейчас, мне кажется, могут появиться стихи.

Воздутия или Надутия.

Не разобрались, где она,

Эта далёкая страна,

Но она подарила нам слона.

Слон в этом месте совсем горько вздохнул, а Бабан пихнул Звяка в бок так, что тот на мгновение мысленно выронил запеканку. Но быстро подобрал.

– Всё расскажете по дороге домой, или уже дома. Сейчас пойдём к нам. Вам все равно некуда деваться, пока мы ничего не прояснили и не составили план, – у Бабана аж зачесалось левое ухо от слова «план». Ух, как он любил это всё!

Одуван тяжело поднялся и, вздохнув, посмотрел на пушистые облака. Цветов в нём стало в два раза меньше. Зато теперь они могли свободно парить, залетая то в лапы, то в большие уши.

– На тебя можно смотреть, как на мультфильм. – Поля не могла оторвать глаз.

– Или как на успокоительный фильм. – Бабан зевнул.

Пролетающая мимо пчела с двумя вёдрами, как обычно скучала и напевала свою монотонную песню. Как вдруг – цветы! Они танцевали прямо в воздухе, по кругу, влево, и вправо. Песенка пропала, вёдра полетели в траву, чуть не задев Хрюка.

– Бз?

Пчела зависла, но сомнение длилось доли секунды. Она просто не могла не попробовать танцующие парящие цветы и ринулась вперед. Одуван, почуяв неладное, бросился в бега изо всех слонячьих сил. Цветы затанцевали ещё быстрее. Бабан, Звяк и четыре шиншиллы понеслись следом, что-то крича и размахивая лапами. У пчелы потекли слюнки, сдуваемые от быстрого полёта. Слон, завидев вдалеке стог сена, поверил в спасение. Цветы замельтешили совсем быстро, еще быстрее, и вдруг – пропали все разом в огромной желтой колючей траве. Пчела, врезавшись в неё со всего размаху, отпружинила и зависла в воздухе. Ей точно стало понятно, что вообще ничего не понятно.

– Бз?

– Жужа, ты лети, лети обратно по своим делам! Ведёрки там твои, забери, – Бабан едва дышал от неожиданной физкультуры.

– Бз?

– Лети, говорю. Это не цветы были, это слон, Жужа. Давай потом поговорим, прилетай к нам вечером на малиновое варенье лучше!

– Бз! – Пчела оживилась и, посекундно оглядываясь, полетела за своими вёдрами.

– Одуван выходи! – Бабан потряс стог сена.

Слон, обрушив конструкцию, вылез. Внутри него вперемешку с цветами, была желтая трава.

– Ну, это фты зря, – Шмяк жевал семечки подсолнечника, – ты же не лофадь.

– Это было совсем не вкусно. – Одуван вздохнул.

– Пойдём к нам домой. – Звяк направился в сторону тюльпановой рощи.

Солнце, пройдя еще одним лучом сквозь цветы и сено в Одуване, исчезло за большой свинцовой тучей, взявшейся из ниоткуда. На горизонте ухнуло.

– Пойдём быстрее, похоже, будет ливень. – Бабан, захватив охапку сена с собой для новой подушки, припустил быстрым шагом. Все двинулись следом.

– Ливня по прогнозу сегодня не было, только солнце и летающих девочек со слонами обещали. – Бряк был самым известным в лесу псевдо-предсказателем погоды. Его прогнозы никогда не сбывались, но он не сдавался. Ведь то самое «попадание» должно было случится, рано или поздно. И тогда «звёздному часу» – быть.

– Это за мной пришли. Или за нами. – Одуван, прищурив глаза, пристально рассматривал небо, которое из прозрачного стало немного серым. Туч сверху становилось все больше. Казалось, они, застыв на пару минут, что-то действительно поняли, и полетели к ним быстрее.

– Ничего не понимаю, – Бабан ускорил шаг и бегло оглядел поле вокруг. С горизонта зашумело, и, судя по пригибающейся волной траве, которая задвигалась в их сторону, действительно, происходило что-то, чего не было раньше.

– Понимаю, что в нашем лесу много всего волшебного и не обычного, но живых туч вот нам только еще не хватало. Бежим!

Бабан, схватив Полю за руку, пустился бежать. Тучи, превратившись почти в черные, полетели еще быстрее, шум травы сзади нарастал так, будто это была огромная морская волна, вот-вот собирающаяся обрушиться на берег. Шиншиллы, визжа, тоже бежали.

Прямо перед Звяком в цветы бахнула молния. На месте маков остались угольки. Единорог, шарахнувшись, сбил Бряка, и, подхватив его на лапы, пустился бежать еще быстрее.

– Скорее, нам надо забежать в лес. Они нас будут видеть не так хорошо. Может, отстанут. Ненадолго. – Одуван, совершенно не привыкший к бегу, почти потерял форму слона и был похож скорее на перекатывающуся медузу.

– Скорее, еще чуть-чуть!

Ледяная стена дождя, почти царапая острыми гранями, хлынула абсолютно вертикально. Бабан готов был ущипнуть себя, потому что часть струй были абсолютно серебряными, будто это острые пики.

– Быстрее, забегайте! – Фук, проснувшись на сей раз от необычного шума с поля, перепрыгивал от нетерпения с лапы на лапу, забыв про достоинство и мудрое выражение морды. Открывшаяся картина пугала так, что, проснувшись, подумал, что во сне его перенесли из собственного леса в одну из страшных историй старого крота. Тот любил их сочинять, говоря, что «клянусь кроличьей норой, это правда, насилу ноги оттуда унёс сам». На что звери ему обычно говорили, что лучше бы он лапы оттуда не уносил. Слишком ужасными были его истории для мирных жителей долины.

Бабан, Звяк, Одуван, Поля и шиншиллы забежали под деревья. Где же, где же? Дышали так громко, что даже заглушили на минуту грохот с поля.

– Успели! – От Фука полетели перья во все стороны. Он так сильно хлопал себя крыльями по бокам, что стал похож на курицу.

– Что это было, Поля, Одуван? – Бабан, отдышавшись, строго и испуганно посмотрел на них.

– Сейчас точно не время для бесед, – Звяк не отрывал глаз от поля. Ливня – как не бывало. Серая туча, замешкавшись, резко взлетела вверх, и, захватив остальные тучи, исчезла. Стало так тихо, что даже стрекотание невидимых цикад показалось не уместным. Появилось солнце и тут же задвигалось вниз. Близился закат. С листьев берез на краю поля, падали в траву со стуком тяжелые нездешние капли.

– Ну, идем же. Скоро вечер. Надо успеть все обсудить. – Бабан, огибая толстые подберезовики, молча пошел впереди, – Фук, прилетай к нам.

– Так и не понял, какая связь между слонами, ямами и облаками. Нет, я понял, что вы рассказали, но представить не могу.

Бабан, включив гирлянду на веранде, заваривал в прозрачном чайнике ягоды шиповника, боярышника и вишни, с неведомо откуда взявшейся шишкой на дне. За ней пристально следил Шмяк и чертил палкой какую-то схему на песке.

– Ну, я тоже толком не знаю, как мы это делаем. Просто всегда это делали, кто-то делает облака, а кто-то – теплый ветер. И мы почти никогда не меняемся друг с другом этими занятиями. Потому что для создания ветра и облаков нужны совершенно разные характеры. Но вот как именно мы это делаем. – Одуван, сделав паузу, проглотил очередной кабачок из ведра со льдом, поставленного прямо на стол, рядом с блюдом с цветами лаванды. – Подумаю, как объяснить. Я знаю, но пока не знаю.

– Вот и я – не особо понимаю. – Поля, вздохнув, прижала к себе Дуню. – Дыра – это, оказалось и нора тоже. Но что за дыра, и зачем? И что с этим делать?

– Я знаю всё кроме чего-нибудь, – Овечка Шерстёк, покачиваясь в специально для неё принесённом Бабаном кресле-качалка, как обычно вязала свой бесконечный шарф. Большой Розовый бант, который она никогда не снимала, при каждом качании всё больше сползал на глаза. Шерстёк отодвигала его назад вновь и вновь.

– Да оно, может, и не сильно важно, – Звяк расставлял на большом столе блюдца с вареньями – малиновым, можжевеловым и ёльчатым. К варенью этим вечером полагались свежеприготовленные Бабаном мягкие пухлые вафли. Звяк, откусив на всякий случай уголок от одной, умиротворенно закрыв глаза, вздохнул. Всё-таки он побаивался, когда Бабан что-то готовил по новому рецепту. Вспомнив утреннюю обиженную пчелу, Звяк даже на секунду потерял аппетит. Но секунда быстро пролетела. Да и его любимая вечно горячая запеканка уж очень сильно заждалась его, но это после вафель.

– Вечер добрый, мои неугомонные друзья. – Фук появился прямо из темных листьев ольхи. – Нет ли у вас ореховых вафель на сегодня, да орехового варенья к ним? Думается мне, вечером нынешним вы без меня не обойдетесь, впрочем, как и всегда. Да и я сегодня склонен прямо-таки к многомыслию за вашим гостеприимным столом.

– Фук, вафли у нас сегодня – просто вафли. А ореховую начинку сейчас сообразим. Шмяк, можешь помочь? Эй, эй, ты что творишь?

Шмяк, открыв заварочный чайник с кипятком, тыкал в него длинной палкой, пытаясь перегнать шишку со дна к середине. В соответствии со схемой, которую начертил, шишка, лежа на дне чайника, смотрелась не гармонично, и её надо было срочно переместить. Непременно так, чтобы по бокам были вишни, а под ней – шиповник. В планах еще было сверху положить хвост от ананаса. И тогда гармонии – быть!

– Шмяк а ну уйди! Уйди от кипятка, говорю тебе! Заберите у него кто-нибудь палку! Уйди вообще со стола! И со своими вечными схемами – тоже.

Шмяк, застигнутый врасплох, утопил палку прямо в заварнике, расплескав чай по столу, и кинулся вниз по скатерти. Всхлипывая, затоптал схему на песке, и шмыгая, побежал к малиновым кустам.

– Ну, Бабан, ты чего наделал? – Фук, поняв, что ореховой начинки не дождется, откусил пустую вафлю, – тебе его вовсе не жаль? Отнял последнюю надежду.

– Полно, Фук. – Шерстёк, равномерно стуча спицами, лишь спокойно поправляла очки да наблюдала за происходящим в те минуты, пока бант не успел ещё сползти и закрыть обзор. – Какую последнюю надежду? У него еще много глупостей впереди.

– Отвлеклись мы, – Звяк, решительно подвинув стул и выкинув в кусты палку из заварника, разлил всем чай, – так мы к сути не перейдем. Вы скажите, Одуван, Поля, толком, где ваш дом? И вообще надо ли вам туда возвращаться? А то может, – Звяк, отхлебнув чай, насыпал в него еще с десяток бархатных малин, – с нами останетесь. Избушки вам сделать поможем, или что захотите. Нора вряд ли вам подойдет.

Поля, неожиданно для себя, чаще захлопала ресницами, поняв, что сейчас заплачет. Домой вроде и не хотелось, но оставаться здесь – было бы неожиданно и тревожно. Хотя, в такой компании может было бы и хорошо.

Слон, онемев от неожиданности, выронил из лап седьмой кабачок, который собирался съесть. Предыдущие шесть уже парили внутри. Правда, с цветами он смотрелся красивее, чем с кабачками.

– Как это, остаться? А мой дом? Мои друзья? Они меня будут искать. Да и я, что здесь буду делать? Я не могу не делать облаков, для меня это очень важно. Сидишь, и дуешь, дуешь, потом форму создаёшь, а потом, – вдалеке леса что-то грохнуло, – поправляешь. Слышали? Что это?

– Не знаю. У нас такого звука обычно не бывает. – Бабан, отложив вафли в сторону, придвинул к себе блокнот и взял карандаш с полосками в форме леденца.

– Вот и это, тоже. Я, кстати, наелся, спасибо большое. Это, боюсь, за мной. Меня ищут. И это не мои друзья. Опасности подвергаюсь не только я, но и вы, пока я рядом с вами.

– А кто это?

– Те, кто обрушивают облака.

– Час от часу не легче. А дальше-то, что будет? – Шерстёк застучала спицами ещё быстрее.

– Что будет? – Бряк с интересом пытался примерить на себя двухметровый шарф, спускающийся на землю и лежащий уже довязанной частью в специальной корзинке на тележке. Шерстёк промолчала.

– В их стране создают самые холодные ветра, бури, ураганы и штормы. Они охотятся за воздушными слонами, чтобы навсегда сделать своими слугами. Новых работников им брать неоткуда. – Одуван вздрогнул, в кустах справа что-то то ли треснуло, то ли вспорхнуло, – но они хотят, чтобы холодные ветра, ливни и темнота захватили все пространства. Целиком.

– Темнота? Та самая, в которую меня утянуло? – Поля чуть побледнела.

– Зачем им это? – Шмяк, мгновенно забыв о расстройстве, как только рядом с ним в кустах что-то хрустнуло, вернулся под свет гирлянд.

– Ну, как же? – Фук стал надуваться, топорща перья, все шире и шире – вселенское могущество и мировое господство. Уфф, мне даже больно от количества моей мудрости.

– В общем филин, может, и прав. – Одуван так и не выпускал из рук поникший одуванчик, всё пересчитывая и пересчитывая остатки зонтиков, – но там не настолько умны, чтобы мечтать о таком. Просто, им нравится злиться, и… Знаете, давайте пока больше не будем об этом. Мне надо попасть домой.

– Да-да! – Бабан хлопнул лапой по столу так, что светлячки, решившие было попробовать ёльчатое варенье, заметавшись и стукнув друг друга, попадали прямо на вафлю, – вот пока вы обсуждаете это все, я очень напряженно думал. Ну, это-то, впрочем, как обычно, – он на секунду замолчал, довольно улыбаясь самому себе.

Он обожал радовать себя своим же «звёздным часом», признавая заслуги и не заслуги любого рода. Хваля даже за резиновые рожки. В его философии любая неудача или провал – были так же победой, так как если они случились, значит, он уже не сидел на месте и вообще пытался что-то сделать. Вот и молодец – уже за это.

– Да, пока вы ни о чем этом всем общались, я в общих чертах разработал, так и назовём, собственно – «Большой план по возвращению слона и феи».

– Ух ты! – Одуван встал, едва не задавив Бряка, который всё это время рассматривал кабачки внутри слона, и ждал, когда же исчезнет следующий, делая при этом галочки на песке. Четвертый кабачок вот-вот должен был исчезнуть, но, досада – великое научное наблюдение было сорвано, и очередная галочка – не проставлена.

Поля, было, подняла руку, чтобы ей дали возможность задать вопрос. Но вдруг вспомнила, что она не в школе.

– Что за план? Я же даже точно не знаю, как добираться обратно. Хотя могу догадаться, в какую сторону. – Она с опаской посмотрела вверх. Понятно, что падать вниз – проще простого. Хотя, когда так сильно боишься – оно тоже непросто. Но как падать наоборот – это вопрос.

– Если провалилась вниз, наверное, надо провалиться наверх. Большой план вот. – Бабан развернул лист в сторону зрителей. Несколько кружков и стрелок грозились стать самым главным шедевром в истории долины, судя по выражению его морды. Все ахнули, каждый о своем, потому что было неприлично промолчать, когда художник – так горд.

– Так вот, тишина! – Бабан возмущенно посмотрел в сторону, откуда доносился стрекот цикад. – Ну, да что с них взять, они ни в искусстве, ни в стратегиях ничего не понимают.

Цикады смолкли. Тишина наступила такая, что, казалось, стала слышно, как на другом конце планеты в холодном ночном море плещется серебряная рыба.

– План. Большой. Будет еще больше, но мне надо для этого больше поесть и больше поспать. И еще больше тишины.

Рыба на другом конце планеты плескаться перестала.

– Вот – слон. – Бабан указал карандашом в маленький нарисованный круг. Он здесь – в нашей долине, – Бабан обвел слона другим кругом. – А вот здесь, – на другом конце листа он нарисовал другой круг, – его дом. Вот Поля, – треугольник с бантиком оказался в центре внимания, – её дом – чуть ниже, чем дом Одувана. Но выше долины. Здесь. Логично. И нам надо, нам надо, – Бабан старательно вывел по прямой кривую линию, – нам надо вот так по стрелочкам, ну, по дорогам, или по воздуху, вернуть их домой.

Посреди тишины вдруг раздался звук сдуваемого шара. Фук вдруг стал терять весь свой объем.

– Ге-ни-ально! – Сдуваемый звук прекратился, и филин ненадолго стал похож на дрозда неправильной формы. – Браво, Бабан! Браво! – Это вот все на листе от тебя – это самое гениальное что я сегодня слышал и видел! Браво! Правда, я проспал целый день. Ну, не суть. Ты даже почти домудрел до меня. Хотя… Ну да ладно, еще немного подмудриться, и будет! Восторг!

– Да, план хороший. – Одуван подошел рассмотреть поближе, но, охватив объем плана за секунду, даже расстроился.

– Мне кажется, здесь не хватает пары деталей, чтобы всё получилось. – Звяк, покраснев от своей дерзости, начал убирать посуду со стола.

– Да не проблема. – Бабан, свернув лист трубочкой, пожалел, что у него нет важной сургучной печати и тубуса. Надо бы попросить бобров что-то сообразить в этом направлении. – Завтра доработаем, и в дорогу.

Сзади послышался храп. Шерстёк заснула на зеленом пятисот втором ряду за вечер, своего бесконечного шарфа. Розовый бант прекрасно справлялся с функцией ночной маски для сна.

– Всё, все по дуплам. – Фук захлопал крыльями, надуваясь обратно. – Гениальности на сегодня достаточно. Шмяк, Бряк, Трюк, Хрюк, а ну хватит делать вид что вы даже храпите с пользой, марш домой. До завтра, и, – уже Бабану и Звяку, – берегите слона и фею.

Кресло с Шерстёк перенесли на веранду, укрыв ее клетчатым зелёным пледом. Она уже не первый раз засыпала в разгар страстей. Бабан, раздвинув ветки, пропустил вперед Одувана, Звяка и Полину. Жили они в большом дереве, попросив когда-то очень давно, дятла сделать окна, а бобры помогли сделать внутри перегородки. Кроты прорыли подвал. А потом Бабан и Звяк чуть не поссорились навсегда – аж до вечера. Бабан сказал, что всё внутри дома должно быть строго – никаких скатёрок, ярких красок, ковриков и вазочек. Всё должно быть серое, черное, белое да коричневое. Со Звяком – как он услышал это – случилась большая грусть. Он хотел исключительно разнообразия цветов, радости, и радужности. Занавесок в цветочек, разноцветных тарелок и ярких ламп. Спорили и ругались и вслух, и молча несколько часов. Потом решили, что каждый заполнит разные углы и места на свой вкус. Поэтому рядом, после этого договора, можно было встретить железную табуретку, прибитую к полу, и табуретку-пуфик – мечту ватной феи, с воздушной подушкой сверху и ножками, расписанными яркими бабочками. Окна идеальной чистоты с трёхъярусными белоснежными занавесками соседствовали с окнами с тяжелыми неприступными деревянными ставнями, захлопывающимися на ночь на железный замок. Так и зажили дальше, разнообразно.

– Одуван и Поля, ложитесь в спальню Звяка. Он все равно у меня на диване спит.

С некоторых пор Звяк действительно перебрался в спальню к Бабану. Дело в том, что ему очень часто ночью снились кексы. Он их ел. Ел и ел. И стал очень бояться переесть и однажды утром не смочь взлететь. Так-то он летал. По целой секунде, оторвавшись от земли на целых пару сантиметров. Но съедая во сне столько кексов, – сильно рисковал, поэтому попросил Бабана во сне контролировать его аппетит. У Бабана выбора не было – он же хотел, чтобы его друг смог продолжать летать.

– Мне грустно и тревожно, – Одуван все ворочался под ярко-желтым пледом, выданным Звяком, – боюсь никогда не вернутся домой.

– А я даже не знаю, хочу ли домой. Там моя школа, и тетради. Но надо ли мне туда – не пойму. – Поля рассматривала светлячка, зависшего напротив окна с улицы.

– Не сдуваться всем! А слону – так особенно. Иначе станешь похож на воздушный шар через месяц летания. Всё решим. Всё натворим. Тишина, отбой.

Под стрекот цикад Бабан, сидя под Зелёным старинным абажуром еще долго сидел и записывал всё произошедшее за день в блокноты номер один и номер четыре.

Лёжа в кровати, я крепко прижимала к себе Дуню. Как гадко во рту. Вот бы сейчас съесть кусок льда. Любого. Хоть мутного, хоть прозрачного. Закутавшись в большое стёганое одеяло, подоткнула его со всех сторон так плотно, словно я – гусеница. Может, я и правда гусеница? Хотя, вряд ли. Они-то превращаются в бабочек, а я? Я вряд ли в нее превращусь. Что теперь делать? Где я? Может, так крепко заснула или со мной что-то произошло, и я не знаю? Может, на самом деле лежу сейчас в больнице с ободранными стенками, и из меня торчат прозрачные трубки, уходящие вверх к подвешенным ёмкостям с жизнеобеспечивающими лекарствами? Вокруг экраны с бегающими синими полосами, показывающими, жива ли я. А из одного из них слышен стук сердца, которое думает – продолжать ему биться, или нет? Интересно, если сейчас прислушаюсь, может, услышу и пульс, и как медсестры переговариваются в коридоре, бряцают тележками с колбами, полными от только что взятых анализов? Перестав дышать, открыла глаза, прислушиваясь. Звук, будто кто-то пишет за стеной, урчание, видимо в животе со стороны слона, и стрекот где-то далеко за окном. Вроде я здесь. А не в больнице. Хотя уверенности быть не может. Где тогда? И – чуть не подпрыгнула в кровати – попугай! Где он? Летя в дыру – видела ведь, что и его затащило в неё же! В пров…

Темно. Вокруг все стало темно. Вытягиваю руки вперед, пытаясь понять, где я. Ничего. Пусто. Но я дышу, это точно. Темнота проникает в уши, голову, особо давит под мышками и сдавливает щиколотки. Хоть что-нибудь. Увидеть хоть что-нибудь. Темнота, словно запульсировав, посередине вспыхнула белым светом. Оглушающий звук несущегося паровоза. Сильнее. Такой мощный, что проникал в горло, пробиваясь наружу через уши. В темноте показались рельсы. Многопутевые рельсы. Выходящие из ниоткуда и исчезающие концами в воздухе. Пять пересечений, или семь. Рябило. Они настолько переходили сами в себя или друг в друга, что было не разобрать. Стальные, ледяные даже на вид, они чуть вибрировали и светились как хирургический светильник. Звук поезда нарастал, несясь в мою сторону. Ближе, ближе. Черная сталь поезда могла поспорить за право быть самым черным цветом из всех черных. Вслед за гудком повалил серый дым. Нет, не из трубы, а резко начинаясь выше, метра на два. Все пути, заскрежетав, медленно и нехотя, будто толкаемые небесными гигантами, стали сдвигаться навстречу друг другу. Щелчок с черными искрами заполнил бы звуком с лихвой и еще пару планет рядом. Все пути схлестнулись в один. Без начала, но концом направляясь прямо в меня. Поезд становился все больше. Мощная труба со стальными наваренными вкруговую полосами становилась больше, чем сам поезд. Серый дым полетел впереди паровоза. Такой вонючий, что мог бы разъесть, словно кислота, и сам паровоз. Глаза защипало. Открыла рот, чтобы закричать, но из него было тихо. Зажав растопыренными ладонями уши, вжалась лицом в колени, проваливаясь в ледяную жуть.

Глава 4, в которой слон пропадает, а король ищет себе свиту

– Бабан, вставай, слона украли!

Утро началось не с кофе, а с воплей Звяка.

– Кого-кого? – Бабан ничего не понял, сон был оборван на полубукве – он как раз писал во сне своё самое гениальное произведение во всей долине.

– Слона!

– У нас не было слона. Дай доспать.

– Одуван, ты что, забыл?

Бабан, мгновенно всё вспомнив, вскочил, и тут же поскользнулся на полосатом коврике с бахромой.

– Тряпки эти, говорю-же, дом должен быть без тряпок. Где пропал слон?

– Так заснул здесь, – они зашли в комнату Звяка, – а теперь нет его. Смотри, окно открыто. Ну всё, утащили. – Звяк выглянул в окно, словно мог еще успеть увидеть, как утаскивают пропажу. – Или сдулся.

Звяк заглянул под кровать.

– Вот. Вот всё это потому, что в этой комнате на окнах не было ставней. Теперь что?

Полина проснулась от голосов, сонно нащупывая Дуню. Нашарила ее рукой под мокрой подушкой.

– Вы не исчезли? – Тараща глаза на собаку и единорога, села в кровати.

– Мы и не должны были исчезнуть. Доброе утро. А вот слон исчез. – Звяк приветливо помахал лапой.

– И слон, да, не показался значит?

– Как он мог показаться? Только теперь весь план придётся переписывать, причём срочно. – Ворчливость Бабана по утрам и так не знала границ. Но сейчас был ещё и весомый повод для неё. – Вчера был план «Как вернуть слона и девочку», а сегодня он хуже – «Как разыскать слона». Девочка на месте, правда. Это славно. Хлопот меньше в два раза. Правды, планы теперь все пойдут вразнобой. Никакой дисциплины с вами. В конце концов, если находились вместе, то и теряться надо вместе. Хотя, что-то тоже не то.

– Давай поищем, может, он вышел поесть или подышать?

Они принялись заглядывать в тумбы, в шкафы. Полина продолжала сидеть, не понимая, что лучше – оставаться на месте, или искать прозрачного слона, признаваясь самой себе, что с её головой все же что-то не в порядке.

Звяк заглядывал под ковры, на случай если вдруг слон все же сдулся совсем. Бабан, решив посмотреть, нет ли слона на шкафу, приставил к нему стремянку, но верх шкафа оказался еще выше. Тогда он, взяв табуретку, залез опять на стремянку, и, доставив сверху еще и табуретку почти, ну почти, залез на самый верх, и… Раздался впечатляющий грохот.

– Полный провал, или обвал. – Бабан, проверяя бока, выбирался из кучи-немалы.

Полина вздрогнула, проснувшись совсем. На лбу мгновенно выступила ледяная испарина.

– У вас всегда так шумно по утрам? – Раздалось откуда-то сверху.

Под высоким-превысоким потолком парил слон со своим обтрёпанным одуванчиком.

– Долетался. – Мечтательно протянул Звяк.

– План номер два отменяется. План номер один снова в силе. – Пробормотал себе под нос Бабан. – Это хорошо. Он интересней. Что, слон? – Он, усилив громкость посмотрел на Одувана. – Кто туда тебя поднял и подвесил?

– Я взлетел.

– И я всегда хотела летать. – Мечтательно протянула Поля. Ну, а что? Если все разговаривают со слоном, и он всё же есть и сегодня, тогда и ей можно с ним поговорить. – Только, если я взлечу, то очень испугаюсь.

– А крылья? – Звяк позавидовал слону на самую маленькую карамельку.

– Забыл сказать, но во сне я взлетаю. Поэтому мне надо привязывать себя к чему-нибудь. Лучше к конфетам. – Слон слегка смутился.

– Так ты летаешь… – Звяк мысленно уже начал прикидывать, как бы ему успеть взять пару уроков уже сегодня.

– Да нет же, я не умею. И очень хочу есть, извините. А цветов у вас на потолке, увы, нет.

– Вот были же мысли нарисовать. – Звяк удрученно цокнул. – Но кое-кто не дал.

– Ну дела. – Бабан, оправившись от удивления, уже отмерял муку для утренних сырников из березовых почек. – А ты там так и будешь теперь жить? – Взбивая венчиком пыльцу с мукой, он вдруг понял, что прямо на ходу придётся еще и составлять план «Как спустить слона почти с небес». Хотя, до этого он вроде и хотел в них подняться и вернуться домой. Но, видимо, в начале всё же придется его спустить, накормить, и сделать всё по еще одному плану.

– Я просто незаменим. Как обычно. – Бабан, удовлетворённо вздохнув, вылил на сковородку порции для четырех сырников.

– Ты умеешь готовить? – Полина, притащив Дуню на кухню, не веря себе, смотрела как блины, осторожно начиная пузыриться, медленно подворачиваются по краям тончайшей коричневой корочкой изнутри.

– Еще как умею. – Бабан победно облизал ложку и скосил глаза на Полю. Как здорово что можно будет удивлять шедеврами еще кого-то, новенького.

– Что за шум у вас? Похоже, и драка была. – Послышалось с веранды. Шерстёк, давно проснувшись, уже вовсю вязала свой бесконечный шарф. Триста пятьдесят утренних петелек уже благополучно свисали вниз.

– У нас есть теперь летающий слон. Который не умеет летать. Ага. – Звяк вдруг понял, что у него есть теперь надежда тоже взлететь случайным образом. Стихи родились сами собой.

Полёт без крыльев возможен всегда,

Иногда сами крылья – ерунда,

Взлетишь ты однажды без труда,

Земное притяжение предотвратя.

– Бабан, запиши срочно стихи, пожалуйста. А то утром у меня память только для одного места. – Звяк доедал свою вечно горячую запеканку.

– Сейчас. – Бабан, быстро вытерев лапы в мокром тесте о полотенце, взял карандаш, мгновенно прилипнув к нему грязной лапой. – Хм, а это идея – самоприклеивающийся карандаш. Тогда мыслей можно будет не упустить еще больше. В блокнот номер два отправился еще один шедевр вместе с куском прилипшего теста.

– Я тут взяла доесть вчерашнюю вафлю, – Шерстёк поправила сползший бант, – а она куда-то исчезла. Вот дела.

– Я злой и страшный серый ёж, – кто-то, явно что-то дожевывающий, пробежал мимо, – меня ты утром не найдешь.

– Там слон, несчастный, под потолком. – Поля, не обращаясь ни к кому конкретно, подумала, было, достать его сама, но после ночи с кошмарами перед глазами все плыло.

– Эй, достаньте меня отсюда! – Жалобно послышалось сверху.

– Надо позвать кого-нибудь летающего.

– Здесь я, друзья мои, – филин Фук влетел в открытую дверь, – с вашими недоприключениями у меня весь режим сбился. Так же как было и у моего прапрадедушки. Ухх, нельзя этого допустить. Мы рыжеем, если не спим днём. А дед мой – о, кто его туда забросил? – Фук увидел отчаявшегося совсем слона.

– Жизнь его туда забросила, – Шерстёк переходила уже к вязанию четыреста седьмого синего ряда, – она и не туда забросить может.

– Сначала сюда, потом туда. И еще через то и это. – Поля, накладывала на сырник ежевичный джем. Сырники для нее на завтрак никто никогда не жарил. И вообще – не на завтрак – тоже. Объедение!

– Ну так вот, – Фук, держа Одувана за лапу, – спустился с ним вниз, – дед мой с таким режимом стал совсем оранжевым. Вот уж потешались летучие мыши над ним. Слоника-то, привяжите пока. Шерстёк, дай нитку, а то взлетит опять.

– Я днем не взлетаю. – Послышалось с порога. Одуван бегом направлялся к клумбе с ромашками. Так долго не подкрепляться было категорически нельзя.

– А ты сырники не ешь? – Но тот уже не слышал. Бабан залил новую порцию теста для вновь проснувшихся и прилетевших.

– Так, а дед твой что? – Единорога всегда живо интересовали всякие перемены и изменения.

– А, ты про оранжевость? Стеснялся. А потом стал самым модным в лесу, даже бледные белки завидовали.

Клумба с ромашками изрядно опустела. Через половину слона лес позади перестал быть виден. Вдруг, оживление у Одувана спало. Он сел прямо в подорожник и вздохнул с отчаяньем.

– Дома после завтрака мы всегда шли надувать самые большие за день облака.

– Тебе с нами плохо? – Бабан безуспешно пытался отлепить карандаш от лапы.

– Не плохо. Но мой дом – там. Или там, или, – он взглянул в небо, – или там. Но не здесь.

– А я теперь не знаю, где мой дом. И надо ли мне туда. – Поля тяжело вздохнула, обняв Дуню и поняв, что четвертый сырник она не осилит. Жаль. И грустно, и хорошо – надо же, как бывает.

– Тут не так, и так не так, и даже когда так – тоже не так. И нет того так, которое так, пока вот так. – Шерстёк вязала следующий ряд, забыв, что бант давно сполз на очки.

– Сделаем так. А что не знаем, Поля – узнаем. Или придумаем. Или сочиним всё заново. Все поели? Пойдем сейчас к горизонту. Нужно найти нужную мысль, чтобы так.

Звяк, Одуван, Поля с Дуней, Бабан и Фук сидели на краю обрыва, пытаясь понять геометрию облаков. Горизонт для Бабана всегда был там, куда дальше идти никак не получится. Но если очень постараться, и получится, то вполне можно пойти к другому горизонту. Шмяк, Бряк, Трюк и Хрюк, присоединившись по дороге, были заняты кто – чем, но обязательно полезным. Измерение длины пятой травы слева, пересчет количества лепестков у лютиков, постановка рекорда – кто кого больше переотдыхает – дел у шиншилл было невпроворот.

– Облако слева точно наше. Это тоже. И это.

– Что ты знаешь вообще, что вокруг вашей страны, и как тебя вообще из неё вынесло?

– Знаю, что путь к нашей стране лежит через большой холод и Северный Ветер. Он никогда не перестает дуть. Если сильно приблизится к краю, то… То может унести. У нас, – Одуван, поникнув ушами, посмотрел на второй горизонт вдалеке, – у нас так унесло трёх слонов.

– Они вернулись? – Шмяк бросил разбирать камни на две кучки – мелкие и крупные.

– Нет. Пока никто не возвращался.

– Но есть какие-то варианты вернуться? Может, ты слышал что-то, как попадают обратно? – Фук, забыв про важный вид, нервно теребил перья на правом крыле.

– Хорошо, наверное, знать, с какого ты облака. А если я прилетела из темной дыры? Мне искать дыру? – Поля, занервничав, вскочила и стала ходить туда-сюда. – И потом что – мне хотеть вернуться в темную темноту? А из неё куда? Или мне надо искать… или мне надо искать попугая? Ведь с него все началось. От этих мыслей лопается голова!

– Какого такого попугая? – Фук, забыв о горизонте, насторожился.

На втором горизонте что-то сверкнуло. Хрюк, бросив подбирать сосновые иголки, чтобы приклеить к берёзе после, приготовился считать сверкания.

– Когда я был маленький, то однажды, когда побежал к самому яркому одуванчику, то провалился. – Слон, задумчиво посмотрев на Полю, направил взгляд куда-то перед собой. – Это было очень странно, потому что у нас нет ям. Долго летел по ней, но как-то странно, как будто очень медленно. Приземлившись в белый песок, похожий на снег, но не холодный, увидел длинный тоннель. Пошел по нему, так как было совершенно непонятно, что еще делать. Шёл и шёл по нему, бесконечно длинному, и света становилось всё меньше и меньше, пытался идти обратно, но меня заворачивало обратно к темноте и в какой-то момент что-то стало тянуть вперед. Внутри появился голос: «Забери её, если ты уже здесь. Забери». Меня продолжало толкать вперед, становилось всё холоднее, а песок снизу защипал холодом лапы. Мимо пролетали белые ни то попугаи, ни то летучие мыши, и каждая из них, не говоря ни слова, говорила мне: «Стой, а то замерзнешь». А голос внутри продолжал шептать: «Забери её, забери сейчас». Я всё шел. А потом, когда песка становилось всё больше, и попугаи стукались в меня на каждом шагу – опять провалился. Вокруг всё было в холодном белом порошке. Я врезался так сильно, что, казалось, сам стал ледышкой. Передо мной была большая золотая книга, вмурованная в глыбу льда. «Забери её, забери, только ты» – шептало что-то внутри. Я тогда не понимал, что вообще происходит. Правда ли это. «Как?» – попробовал я тогда спросить мысленно. «Грей внутри. Ты сильный, у тебя получится» – ответил мне голос.

Рядом послышался такой сильный храп, что история мгновенно оборвалась. Все посмотрели в сторону звука. Фук громко и давно спал. Но от тишины резко проснулся.

– О, – глаза всех присутствующих были обращены на него, – такая захватывающая история, что я просто, просто переперился и очень сильно рассредоточился. Ох, нет, сосредоточился.

– Смотрите, смотрите, что это?

Прямо с неба в долину, впереди обрыва, медленно надвигалась тень. Она спускалась прямо с неба.

– Это же… – Звяк перебирал крыльями и готов был вот-вот взлететь.

– Это падающее чёрное облако. Бежим. – Бабан подскочил, схватив ларами Бряка и Трюка.

– Стойте, стойте. – Одуван остался сидеть на первом горизонте. – Это облако падает. Бежать никуда не надо. Мы сейчас ничего не сможем с этим сделать, но мне надо срочно домой. Помогите, пожалуйста.

– Так, а облако? Оно же вот-вот опустится в Брусничную Долину, и что дальше?

– Оно останется там лежать прямо на полях до тех пор, пока не вернусь домой.

– Так у вас это что, известная история? Про падающие облака. – Фук не сводил глаз с огромной сахарной черной ваты, приближающейся к колосьям и кустам, и на расширяющуюся тень от него.

– В книге, о которой так и не договорил, что-то было про это. Толком, правда, не знаю, я тогда был еще очень маленьким. Но когда стали пропадать слоны, то по одному облаку после каждого слона стало падать на землю.

– А что-то про пропадающих девочек и чёрные дыры было в той книге?

– Так это что, если продолжится похищение слонов, – Шмяк напряженно перебил, так как приготовился пересчитывать солнца. Первое уже подсчитал, но второго солнца заждался и от скуки присоединилась к беседе, – то всё небо упадет прямо на нас, и останется лежать?

– Да, так и будет. Но, ой, надеюсь не будет. Шмяк, ну что ты такие вопросы задаешь, от которых мне захотелось съесть кактус – пусть лучше будет больно, чем так страшно.

– Да ну вас, из-за вас пропустил второе солнце, теперь опять ждать.

– Одуван, а было ли там что-то про черную дыру? – Поля встала прямо напротив слона, держа за руку безнадёжно повисшую куклу.

– А как-же теперь будет в Брусничной Долине, с этим облаком? – Звяк перебил, тоже позабыв о хороших манерах.

– Там будет большой густой туман, до тех пор, пока я не вернусь. Поля, про черную дыру… Дай-ка вспомнить. Что-то было. Но что.? Тогда не обратил внимания, мы ведь жили наверху, а дыра – внизу, но все же попробую вспомнить.

– А как мы можем помочь тебя вернуть домой, если ты сам не знаешь, где дом?

– Из той книги помню, что слонов можно вернуть назад только Северным Ветром. Правда, он же слонов и похищает. Но чтобы вернуться назад, всё равно надо в него прыгнуть, и долететь хотя бы до начала Вечной Страны Льдов. Дальше не получится, потому что все станет смертельно холодным.

– Какой кошмар – погибнуть, замерзнув в стране льдов. Дома, получается, было не так и плохо. – Поля, запутавшись в происходящем, решила, что правильных выводов ни о чем пока делать не получится.

В землю что-то стукнуло так, что друзья подпрыгнули на не ровном месте. Облако с глухим «бук» упало в Брусничную Долину. На втором горизонте сверкнуло. Еще раз, ближе. В небе кто-то ударил барабанными палочками. В секунду единственно подсчитанное на сегодня солнце сменилось стеной ливня.