Читать онлайн Прикосновение Аполлона бесплатно
1
Аполлон шел по узкой улице между старинными каменными домами цвета обожженного песка. Он не оглядывался. Он слышал шаги за спиной и знал, что за ним словно тень следовал его верный друг. Гиацинт не отставал, шел приблизительно в метре от Аполлона и не сводил с него глаз. Солнце не щадило. Обжигало лицо, плечи, руки, все оголенные островки тела. Но Гиацинт забыл о солнце. Перед ним шел Аполлон. Он был его солнцем.
Аполлон скрылся за дверью трехэтажного здания. Двери были распахнуты. Из темноты раздавался гул включенного вентилятора. Чувствовался запах жаренных кофейных зерен. Гиацинт зашел в здание, проскользнул между столиками кафе и стал взбираться по лестнице, заметив складки белого хитона божества где-то там, наверху. Он поднялся на второй этаж и принялся искать. Он открывал одну дверь за другой. Везде было пусто. Наконец он толкнул самую последнюю из дверей, расположенную в тупике, у крошечного окна. И вот Гиацинт увидел его. Он лежал на кровати, хитро поглядывал и молчал.
Гиацинт медленно приближался к широкой деревянной кровати, а гостиничный номер тем временем расширялся, становился бесконечно огромным. Обстановка делалась роскошной: узкие окошки сменялись готическими арочными окнами, балкон с шелковыми занавесками вспыхивал ослепительными отблесками солнечного света, сверкающие золотыми нитями простыни, подушки, покрывала приковывали взгляд как магниты. Аполлон протягивал руки. Гиацинт приближался к нему, сбрасывая с себя одежду. Вот он тоже протянул руку и дотронулся до плеча Аполлона…
– Стоп-стоп-стоп! Что все это значит, Дик?! Во что ты превратил мой сценарий?!
Режиссер Дик Розенфельд буквально подскочил от неожиданности, повернулся и увидел в дверях сценаристку Таню Ифандис.
– Ты что так кипятишься, Таня?
– Да это не фильм об Аполлоне. Это порно!
– Ах, как грубо.
Дик посмотрел на Таню исподлобья и наигранно покачал головой. Актер в роли Аполлона, широкоплечий красавец с золотистыми густыми русыми волосами и огромными восточными карими глазами, привстал, закурил сигарету и выдохнул дым в сторону окна. Гиацинт (манерный блондин с бледной кожей и ярко-голубыми глазами) попросил одного из ассистентов принести его айфон и углубился в проверку пропущенных звонков. Послышался с трудом сдерживаемый хохоток помощника режиссера и тихий шепот оператора.
– Слушай, Таня, ты не с той ноги встала? – спросил Дик Розенфельд. – Когда ты подписывала контракт, ты все понимала…
– Да. Чего только не бывает, когда подписываешь контракты… Теперь вижу, во что превращаются мой некогда совсем неплохой сценарий…
– Выйдем? – тихо спросил Дик. – Поговорим?
– Давай…
Дик, грузный, очень высокий мужчина лет пятидесяти, с трудом поднялся с режиссерского кресла и, тяжело дыша, проследовал за Таней в коридор гостиницы. Они отошли подальше от номеров, занятых съемочной группой. Повсюду бегали работники кинокомпании, что-то кричали, громко переговаривались, передавали друг другу предметы реквизита. Из крошечного окна в самом конце коридора пробивалось огненное солнце. Оно буквально бурило стену своими тонкими, острыми пальцами.
– Ну в чем дело? – тихо спросил Дик, прислоняясь к стене и протирая вспотевшее лицо большим белым носовым платком. – Что не так-то?
– Прости, Дик… Но этот Луис Санчес… Он – не Аполлон.
– Мы снимаем уже месяц, а до тебя вдруг дошло, что роль Аполлона играет Санчес? И что он – не Аполлон?
– Нет. Не только что. Просто не хотела спорить с тобой. Я знаю, как ты к нему относишься. Не хотела расстраивать. Надеялась, что как-то все вырулит в нужную сторону. Понимаешь, дело не только в том, что Луис бывший порноактер… Он какой-то деревянный. Он – не Аполлон, одним словом. Он – пародия на Аполлона. Он – актер, играющий Аполлона, а не сам Аполлон.
– И каким же Аполлон должен быть, по-твоему?
– Каким?.. Сложно сказать. Это должен выразить актер… Настоящий актер. Я лишь сценарист и писатель. Он должен быть невыразимым, неземным. Не мужчиной, не женщиной, не ребенком, не стариком. Он должен быть божеством. То пастухом, пасущим овец, то музыкантом, играющим на кифаре, то спортсменом, равным которому в стрельбе из лука нет ни на земле, ни на Олимпе. И всегда разным. И он обязан быть настолько красивым, что, глядя на него, у зрителя должно перехватывать дыхание… А глядя на этого… с позволения сказать, Аполлона… у зрителя все мысли будут направлены в одну, совершенно определенную сторону. И еще будут приходить на ум известные всем видеоролики для взрослых, снятые где-то в Лос-Анджелесе…
– Но Санчес великолепен! У него изумительные данные. Ты видела его тело? И никто уже не помнит, где он начинал. После «Вселенной богов» он – суперзвезда!
– Да. Великолепен. Не спорю. Но не для того сценария, который написала я.
– Поверь. Именно это зрителю и нужно! Формы, тело, секс.
– Меня интересует то, что нужно мне!
– Да. Но если ориентироваться только на тебя и на твои вкусы, то можно снять хоум-видео или авторское кино для десятка любителей из Ютуба. И успокоиться. А мы снимаем кино для миллионов. И за миллионы… хочу напомнить…
Таня отвернулась в сторону окна. Солнце ослепило ее. Она зажмурилась.
– Скажи… Чего ты хочешь? – спросил Дик, поморщившись. – Съемки уже не остановить.
– Я понимаю, – тихо ответила она. – Все понимаю… Постарайся хоть немного… приподнять этого Санчеса над землей… ну хоть немного…
Дик улыбнулся.
– Постараюсь… Мне надо идти. Мы не можем прерываться надолго.
– Я понимаю.
– Поезжай домой. Выспись. Это ты после вчерашней вечеринки все не можешь прийти в себя. Поздно засиделись.
– Возможно, ты прав.
***
Она спустилась вниз, вышла из гостиницы и отправилась по узкой улочке туда, где мерцало море и проступали белые очертания катеров. У порта она нашла свою машину. Мимо проходило множество самых разных людей. Они были такими современными, такими закрытыми, поглощенными различными гаджетами. Их уши были заткнуты наушниками. Они были людьми ХХI века. Она словно переместилась к ним из далекого прошлого, из глубины тысячелетий. В гостинице, которую арендовала кинокомпания, все было устроено под древность или скорее какое-то безвременье, под западню времен. По ее сценарию бог Аполлон пребывал во всех веках сразу, перемещался, превращался, был невидимым, неслышимым. Ему была подвластна бесконечность. Но он все время возвращался туда, в свои доисторические лабиринты, в Золотой век богов. И все его спутники, все его возлюбленные, его родители, воспитатели, сестра Артемида всегда были рядом, всегда сопровождали его. То появлялись, то исчезали. Они составляли его. Они были кирпичиками его мифа. И он, в свою очередь, был одним из камешков, составляющих мифы о Зевсе, Лето, Артемиде, Гиацинте, Кипарисе, Дафне.
Для Тани образ Аполлона был центральным в древнегреческой мифологии. Иногда ей казалось, что он вовсе и не был героем мифа, он был живым, вечно живым духом света. Он оживлял, раскрашивал каждый ее новый день. Его многоликий образ одухотворял ее. Именно по одному из ее сценариев об Аполлоне и снимали фильм недалеко от горы Парнас и тех самых Дельф, где располагался знаменитый храм Аполлона.
Когда-то дед Тани, по происхождению грек, Петр Ифандис преподавал на кафедре классической филологии в одном из университетов Москвы. Он написал множество монографий о древней поэзии, посвященной Аполлону и его культу. Он объездил всю Грецию в поисках следов этого древнего верования. И всегда говорил в кругу семьи, посмеиваясь, что поиски наводили его на сумасшедшую мысль – Аполлон вовсе не мифологическое божество. Он – живой. Он жил когда-то давно. И, возможно, живет до сих пор. Он утверждал, что видел его собственными глазами. Правда он всегда смеялся при этом. Он вообще был загадочным человеком. Каждый раз при общении с ним было трудно понять, шутит ли он или говорит всерьез.
Дед умер несколько лет назад в возрасте более ста лет. Таня вместе с родителями еще в 1990-е переехала в Германию. Отец был дипломатом, мать – синхронным переводчиком при российском посольстве в Берлине. Дед часто приезжал из Москвы, и Таня проводила с ним долгие часы. Он много рассказывал, читал ей вслух. Мир греческой мифологии, оживленный его удивительно артистичной манерой повествования, буквально впитался в нее, засеялся, а чуть позднее дал всходы, поднялся внутри и вырос в прекрасный волшебный, никому не видимый снаружи, сложнейший мир далекого прошлого. Таня воспринимала историю Олимпа, борьбы Кроноса и Зевса, цикл о Ясоне, о взятии Трои и возвращении Одиссея в родную Итаку именно не мифом, а реальностью. И реальность эта имела удивительное свойство никогда не иссякать.
Да, Таня была современным человеком, жила в современном мире, но миф стал для нее особой вселенной, связывавшей ее, гречанку по происхождению, с давно забытым ее семьей миром далеких предков. Она была крошечной частью этого мира. И этот мир не мог существовать без нее.
Чаще и красочнее всего дед рассказывал о Фебе или Аполлоне. Он долго объяснял этимологию его имени. Он был связан с Солнцем, со светом. Он имел свойство превращаться в кого угодно. То он пас овец, то играл на лире или кифаре. От его стрел погибло много героев и простых смертных. Его гнев был беспощаден. А любовь его была бесконечной, незыблемой. У него был сын – Орфей. И было два возлюбленных, которые накрепко захватили его сердце, – Гиацинт и Дафна.
Тане совсем недавно исполнилось двадцать восемь, но она уже была известным сценаристом. Даже получила престижный приз на Берлинском фестивале за лучший сценарий к фильму «Розовое и голубое». Фильм был посвящен жизни и творчеству Пабло Пикассо. Самого Пикассо среди героев фильма не было. Действовали персонажи его картин, скульптур и арт-объектов. Они рассказывали о Пикассо, передавали самыми разными способами нюансы его внутреннего мира. Говорили как бы из его подсознания, из многогранной архитектоники его идей. Главными персонажами стали артисты цирка – клоуны и акробаты. Они ездили по Испании и повсюду на их пути возникали то быки, то Минотавр, то Тесей, то Ариадна. Каждый говорил, что думает о Пикассо и о его попытке исказить классический миф, исказить красоту, о его уходе от голубого и розового периодов в сторону эклектики абстракционизма. Каждый приходил к выводу, что, говоря о попытке «убить красоту», Пикассо словно посмеивался над своим зрителем. Убивая красоту, он рождал ее заново. Она просачивалась, светилась из каждой линии, каждого смешения цветов, построения композиции, соединения одной части арт-объекта с другой. Говоря об убийстве красоты, Пикассо испытывал, искушал своего зрителя. Поверит ли тот в этот обман или нет? Если же зритель верил, что красота мертва, то он был либо системой чисел, предполагаемым объектом, не существующим в реальности, либо иллюзией, человеком, которого не было. Ибо красота живет во всем, что наполнено прикосновением божественного. Человек, верящий в то, что красота мертва, отрицает ее присутствие в себе самом, а значит – не существует. Все создается мыслью или словом. И красота заложена в этом первоначальном слове, равно как и безобразное. Отрицая красоту, человек отрицает и безобразное. А значит – отрицает самого себя, неизбежно сотворенного этой самой дуалистической первопричиной. Если человек не мыслит красоту и ее оборотную сторону, то не мыслит и себя, а значит – не существует. Но это не так страшно, как может показаться. Мир – многообразен. Если одни люди не верят в Красоту, то другие – верят. И они живут, и мир жив благодаря этим людям. Фильм завершался фантасмагорией удивительного свечения, которое исходит от полотен Пикассо. Линии, краски, фигуры, идеи, композиции сплетались в удивительный синтез света – загорались, поднимались к небу и сливались с солнцем. Дик Розенфельд добавил в сценарий немало эротики. Но фильм это совсем не испортило.
2
Когда Таня вернулась на виллу, предоставленную ей на время съемок одним приятелем из Франкфурта, арт-стрит художником Куртом Фляйшем, было чуть более одиннадцати часов утра. Горничная давно завершила уборку и уехала за покупками. Солнце становилось разъедающе едким. Оно пробиралось даже в самые темные уголки дома, где были опущены ставни, зашторены окна и слышался тихий гул вентилятора.
Таня скинула с себя одежду, надела купальник и вышла к бассейну. Вокруг бассейна возвышались густые заросли всевозможных экзотических растений: фиолетовая бугенвилия, алый гибискус, белая и розовая лантана, оранжевые канны, лепестки которых подобны маленьким леопардам, готовящимся к прыжку, лагерстремия, похожая на взбитые сливки с клубникой и множество других невиданных растений. Зеленое полотно кустарников напоминало паутину. Она была подвижной. Огромная бирюзовая нейросеть со вспышками или узлами в виде розовых, красных, белых и желтых цветов. Сеть двигалась, шелестела, отражалась в нежно-голубой воде бассейна. Создавалось впечатление, что солнечные лучи, жара, воздух составляют единую умную или думающую материю. В центре поблескивало отражение золотого солнца. От него не было возможности улизнуть. Оно было повсюду. Когда же оно плавало посреди бассейна, словно древнеиндийский лотос, Тане казалось, что зной немного притуплялся, можно было вздохнуть свободнее.
Она села в шезлонг, надела солнечные очки и закрыла глаза. Она попыталась расслабиться, ощутить сначала все свое тело, от кончиков пальцев ног до макушки, затем пробраться дальше, глубже. Она любила представить, что нет никакого тела. Нет кожи, нет сухожилий, нет костей. Все лишь иллюзия. Она – прозрачная конструкция. Не оболочка, а именно структура. Видимая только ей самой, ее внутреннему зрению. Она была уверена, что был еще некто в этом гигантском, бесконечном, мире, кто был способен увидеть эту конструкцию. Она не знала его. Она его чувствовала. Их соединяла энергия. Бесконечная. Вневременная энергия. Эта энергия и помогала ей писать сценарии, а еще видеть удивительные сны по ночам.
Она видела себя посреди темного пространства, усеянного желтыми огоньками. Все ее тело представляло собой голубое стекло. Она не видела на себе ни волос, ни глаз, ни ушей, тело не было покрыто одеждой, но оно и не было голым. Это было прозрачное, гелиевое очертание ее тела. Оно уверенно шло посреди черного пространства, напоминающего космос, темную сторону интернета или нейронную сеть человеческого мозга. Она шла вперед и не оглядывалась по сторонам.
Неожиданно лицезрение себя внутри этой темной материи бытия было прервано невероятным грохотом. Таня подскочила от неожиданности, чуть не упав на керамические плиты. Не успела Таня снять темные очки и подняться с шезлонга, как холодная струя воды из бассейна окатила ее всю – с ног до головы. Очки при этом соскочили с лица и упали на пол. Таня встала и, смахивая воду с лица, посмотрела в сторону бассейна. Там как ни в чем не бывало плавал какой-то незнакомый, очень смуглый парень и нагловато поглядывал на нее.
– Эй! – крикнула Таня по-английски сдавленным голосом, не понимая до конца, как ей реагировать на это неожиданное сошествие неведомо кого, неведомо откуда на территорию частного владения.
Парень нырнул, потом быстро выплыл на поверхность и улыбнулся широченной улыбкой.
– Чего улыбаетесь?! – более уверенно крикнула Таня, отчего-то вдруг почувствовавшая силу своей неоспоримой правоты. – Кто вы?! Откуда здесь взялись?! Это частное владение…
Парень не отвечал. Плавал от одной стенки бассейна к другой и весело, даже явно с долей какой-то ироничной жалости поглядывал на нее. Видимо, действительно, она выглядела смешно после того, как он окатил ее. Мокрая курица, – промелькнула у нее мысль.
– Вы понимаете меня? – спросила Таня уже менее уверенно. – Чего молчите?
Парень будто бы не слышал ее, медленно плавал то в одну сторону, то в другую, демонстрируя то загорелые руки, ноги, то участки мускулистой спины. Наконец он нырнул, затем показался над водой и заскользил по направлению к лестнице. Таня стояла на значительном расстоянии от места спуска в бассейн. Она не хотела приближаться, так как не знала, чего можно ожидать от этого нарушителя частной территории и ее личного пространства. Тем временем парень вышел из воды, встал у самого спуска и лукаво взглянул на нее. Он не говорил ни слова. Только проводил ладонью по мокрым волосам. Гипнотизировал ее необыкновенно притягивающим взглядом. Глаза незнакомца были темно-карими, почти черными. Белые зубы выделялись на смуглом, немного вытянутом лице. Тело, к удивлению Тани, повидавшей за свою жизнь множество очень красивых людей, было похоже на произведение искусств, на ожившую статую древнеримского периода. Мышцы ног и туловища были пропорционально растянуты и распределены, широкие плечи и грудная клетка гармонично контрастировали с узкими прекрасно вылепленными бедрами. Он был выше Тани, хотя особенно высоким его нельзя было назвать. Во всем его теле царила невероятная гармония. Это была какая-то особая красота. Таня хорошо знала этот тип южных парней. От таких красавчиков нужно было сразу отмахиваться, иначе, если пойти у них на поводу, дать заговорить себя, можно было попасть в весьма темную историю с непредсказуемым финалом.
Парень сдвинулся с места и направился к Тане. Она отшатнулась и инстинктивно прыгнула за шезлонг, как будто бы он мог защитить ее от потенциального нападения.
– Что вам нужно? – пробормотала она совсем сдавленным от страха голосом. – Я вызову полицию…
Парень все улыбался и медленно приближался к ней. Внутри Тани все похолодело. Сейчас он ударит ее и попытается обчистить дом. Он был все ближе. Она уже представила, как он размахивается и бьет ее в лицо своим мощным кулаком. Но, подойдя к шезлонгу, парень наклонился, поднял ее солнечные очки, протянул их Тане, громко хихикнул, развернулся и побрел к двери, ведущей в дом. У самого входа он оглянулся и тихо сказал по-гречески:
– Τα λέμε…
Таня видела, как он исчез за стеклянной дверью. Его силуэт еще какое-то время скользил где-то в глубине дома и, в конце концов, растворился среди многочисленных предметов. Она стояла как завороженная и все смотрела на свои солнечные очки, сжатые в кулаке. Потом, словно очнувшись от гипнотического сеанса, она побежала в дом, пытаясь нагнать его, но там было тихо, ни шагов, ни голосов. Она бежала по коридору в сторону входной двери, но парня нигде не было. Значит, он уже вышел наружу. Но это было практически невозможно. Прошло не более минуты. За это время человек, плохо знающий дом, не мог так быстро его покинуть. Он непременно запутался бы во всевозможных переходах и комнатах. Дом Курта был особенным. Напоминал лабиринт. Это была старинная вилла, отреставрированная в 2000-х годах, но аутентичная планировка была сохранена архитектором. Значит, подумала Таня, этот пришелец знал дом Курта. Возможно, он был его приятелем. Открыв входную дверь, она вышла на улицу и стала оглядываться по сторонам. Прохожие с удивлением смотрели на нее – взъерошенную, полуодетую и мокрую. Но она не обращала никакого внимания на их сосредоточенные взгляды. Все всматривалась и всматривалась вдаль. Она решила созвониться с Куртом в тот же вечер и уточнить, кто это был и по какому праву он проник в дом, не предупредив ее заранее о визите.
3
Таня вернулась к бассейну и решила посмотреть, откуда мог появиться ее незваный гость. К бассейну прилегала высокая ограда из кирпича и бетона, заросшая всевозможными ползучими растениями. Таня подошла к ограде и стала внимательно рассматривать ее – нет ли разорванных стеблей, поврежденных стволов, облетевшей листвы или цветов? Она все смотрела и смотрела. Никаких обрывов не наблюдалось. Но не упал же он в этот бассейн прямо с неба? – думала она. Возможно, он вошел через дверь, прямо из дома. Значит, у него были ключи. Это открытие заставило ее поежиться. Но ничего. Курт все объяснит ей сегодня же вечером. Пусть он свяжется с парнем и запретит ему приходить вплоть до ее отъезда!
Она вернулась к бассейну и снова села на шезлонг. Вскоре из дома вышла горничная.
– Добрый день, Таня, – поздоровалась женщина по-английски. Таня, несмотря на свое греческое происхождение, не знала на языке предков ничего кроме «здравствуйте» и «до свидания».
– Добрый день, Катерина.
– Я купила все, что вы заказывали. Могу ли я быть свободной?
– Да… Хотя… Одну минуту…
– Слушаю вас.
– Скажите… Часто ли сюда заходит друг Курта?
– Друг? – женщина была явно удивлена вопросом Тани. – Какой друг?
– Ну такой невысокий брюнет, с карими глазами, спортивного телосложения… Лет двадцати…
– Никогда не видела. Да и никто к Курту не ходит в его отсутствие. Когда он приезжает, то здесь действительно собирается огромное количество народу… Да вы сами знаете. Сколько раз вы с вашим супругом гостили у хозяина. Но в его отсутствие никто не приходит… По крайней мере… при мне…
– Ах вот как… Вы можете быть не в курсе?
– Да. Я ведь ухожу после часа. Перед самой сиестой. Стараюсь, особенно летом, вернуться пораньше домой, до наступления жары.
– Хорошо… Спасибо, Катерина.
– Я могу идти?
– Да.
– До завтра, Таня.
– До завтра!
***
Прошло примерно полчаса, как Екатерина покинула дом. Таня немного пришла в себя после утреннего приключения и уже стала свыкаться с мыслью о том, что этот парень был дружком Курта. Она со своим, теперь уже практически бывшим, мужем Леоном не одно лето провела на его вилле и видела, какие толпы странных молодых людей здесь собирались на вечеринки. Этот парнишка вполне мог оказаться одним из них. В любом случае вечером она все уладит, и дело с концом.
Она искупалась и решила перекусить. Но только она переоделась, повесив сушиться купальник, как в дверь позвонили. И это был не просто звонок. Кто-то нажал на кнопку и не отпускал ее. Слышался грохот. Этот некто колотил в дверь кулаком и, по всей видимости, еще и хорошенько добавлял ногами. «Ну и денек…» – подумала Таня, взглянув на экран домофона. У двери стоял Санчес. Он явно был не трезв. Его немного покачивало в разные стороны.
– Что тебе надо? – спросила она в домофон.
– Открой, Таня, – ответил Санчес.
– Скажи, что нужно?
– Поговорить само собой.
– Давай в другой раз. Ты совсем не вовремя.
– Открой, Таня! Я не уйду. Буду колотить, пока полиция не приедет.
Она нажала на кнопку. Раздался писк открывающейся двери. Санчес вошел и, не обращая на нее никакого внимания, тут же отправился в гостиную. Его шатало в разные стороны, он спотыкался и цеплялся за встречные предметы, едва не свалив с постамента китайскую вазу, которой так гордился Курт. Таня вовремя поймала ее и зафиксировала в центре постамента.
– Когда ты успел так опьянеть? – спросила она, когда Луис свалился без сил на огромный диван из белой кожи посреди гостиной. – Мы виделись часа три назад. Ты был в полном порядке.
Санчес молчал и пристально смотрел на нее. Затем он достал сигарету и закурил.
– Скажи, Таня, – начал он, с трудом ворочая языком. – Что ты имеешь против меня?
– Честно? – Таня села рядом с ним.
– Да. Честно.
– Ничего.
– Тогда что ты сегодня устроила на площадке? Чего ты хотела от Дика? Когда ты уехала, он был сам не свой. Придирался ко мне по каждому чиху.
– Да неужели?
– Представь себе. Это твои гомофобные штучки… Я знаю…
– Это ложь. Я никогда не была гомофобом. Не смей меня в этом обвинять!
– Тогда что?! Что тебе надо от меня?! – взвизгнул Санчес и, обессилив, упал на спинку дивана.
– Что мне нужно?
– Да. Скажи.
Таня придвинулась к нему и пристально посмотрела Луису в глаза.
– Мне нужно, чтобы ты действительно был Аполлоном. Не комедиантом, изображающим Аполлона, – сказала она, немного повысив голос. – Не шутом! А самим Фебом! Светом! Огнем! Солнцем! Понимаешь?!
Произнося последние слова, Таня перешла на крик. Санчес замер и смотрел на нее во все глаза. Казалось, он с трудом мог дышать. Со лба скатывались капли пота. Весь его тонкий белый льняной костюм пропитался влагой. Он все смотрел и смотрел на Таню. Не мог оторвать глаз. Все думал о чем-то.
– Аполлоном? – прошептал он.
– Да.
– Но я человек… Всего лишь человек… Я знаю, ты помешана на методе Станиславского. Мне говорили об этом. Но я этому не учился. Я пришел в кино прямо со съемочной площадки… сама знаешь, откуда пришел.
– А раз знал, зачем брался?!
– Я не способен чувствовать так, как того хочешь ты. Я не учился чувствовать, вживаться, становиться кем-то.
– Не учился… Но ты все это понимаешь. У тебя получается. Не всегда, но получается.
Санчес завертел головой в знак несогласия.
– Нет. Не получается!
Таня вскочила с дивана и принялась расхаживать из угла в угол.
– Ты должен подумать, – сказала она. – Хорошенько подумать. Либо ты становишься Аполлоном, либо…
– Либо что?
– Либо мы все проиграем.
***
Едва Санчес, объятый серьезными и глубокими раздумьями, покинул дом, Таня тут же позвонила Курту. Он как раз разрисовывал здание в центре одного небольшого городка в Тироле. Лицо Курта было покрыто респиратором и прозрачными защитными очками. Он сидел в люльке посреди широченной и высокой стены. Над ним расстилалось бесконечное голубое небо без облаков. Где-то вдали летел малюсенький самолет. Внизу колыхались верхушки деревьев в парке. Парк напоминал зеленое озеро, его поверхность едва заметно колыхалась под порывами ветра.
– Как там дела, Таня? – прохрипел Курт сквозь маску. Она с трудом различала его голос.
– Да в целом все нормально. Работаем.
– Вот и я работаю.
Курт, видимо, улыбнулся. Таня заметила, как сузились его огромные глаза, казавшиеся из-за очков еще больше.
– Курт… – начала Таня, но осеклась, не понимая, как начать разговор о незнакомце.
– Да, я слушаю. Говори быстрее, пожалуйста. Кажется, поднимается ветер.
Курта немного качнуло. Самолет исчез с горизонта. Небо стало совсем синим.
– Послушай. Ты мог бы попросить своего друга не приходить в бассейн, пока я здесь? У меня тут все вещи, ноутбук со всеми записями, карточки… Все…
– Какого друга? – спросил Курт с нескрываемым удивлением.
– Ну такой смуглый, очень красивый, небольшого роста с темно-русыми волосами. Видимо, грек. Из местных.
Курт смотрел с недоумением в экран, казалось, пытался вспомнить что-то.
– Таня, я не понимаю, о ком ты. У меня там нет никаких близких друзей. Я приезжаю. Отдыхаю. Уезжаю… Но там бывают мои друзья. Вот как ты, например. Может это чей-то приятель… Ничего в голову не приходит. Мне это не нравится. А как он появился? Откуда?
– Да знать не знаю. Лежала в шезлонге у бассейна, задремала, а тут меня так и окатило водой. Открываю глаза, а он плавает как ни в чем ни бывало. Спрашиваю – Кто вы? Ничего не отвечает. Мне кажется, он не понимал по-английски. Уходя, сказал мне по-гречески – До встречи!
– Вот это новость! Если что, дружище, вызывай полицию. Это кто-то из местных воришек или бездомных. Они приходят в пустующие виллы и чувствуют себя, как дома. А потом от них не отделаться.
– Ну хорошо. Тогда, если что, звоню в полицию?
– Вот именно.
Таня завершила разговор и отправилась на кухню. Было около четырех. Солнце уже не казалось таким разъедающим. Его лучи тихо струились сквозь кухонное окно, заливали стены и пол. Таня ела салат из помидоров, сыра и огурцов и все смотрела на эти золотисто-розовые потоки. В голове вновь и вновь всплывал образ того паренька – хитрого и наглого. Но сейчас она ловила себя на мысли, что она уже и не испытывает к нему неприязни. Сначала это был действительно испуг, затем возмущение, а теперь, после всех расспросов, где-то внутри засело ощущение тайны, неразрешенной загадки. Откуда он взялся? Кто он такой? И почему его улыбка показалась ей такой знакомой, такой задевающей самые глубоко запрятанные клавиши ее души?
4
На следующее утро Таня отправилась на съемочную площадку. Дик разбудил ее в шесть утра телефонным звонком и попросил приехать, чтобы вместе посмотреть отснятый материал. Ее слова о подлинности Аполлона все же задели его за живое, и он стал сомневаться. Он хотел, чтобы они совместно приняли решение. Тем более Луис сорвался и не мог принимать участие в съемках. Накануне вечером он сильно перебрал, бегал по центральной улице города полуодетый, орал, приставал к прохожим и его забрали в полицию. Помощник Дика отправился в участок, чтобы заплатить за Санчеса штраф.
Чтобы день окончательно не пропал, Розенберг решил серьезно поговорить с Таней. Он подготовил для нее все сцены с Санчесом и решил, что сделает так, как она скажет. Он питал к Санчесу особые чувства. Их связывала многолетняя дружба. Они жили в Беверли-Хиллз в соседних домах. Он снял его уже в пяти своих картинах. Но в этот раз что-то действительно было не так. Таня, сама, возможно, того не желая, что-то перевернула в нем вчера. Заставила посмотреть на игру Луиса иным взглядом. Он был красив. Он был безупречен. Прекрасная органика, ослепительные физические данные, великолепная память, особая неповторимость, такая, которой обладают лишь звезды первой величины, но, он понимал, что было одно большое НО, он, действительно, не был Аполлоном внутри себя, он не был Аполлоном в своей глубине. Дик, неожиданно для самого себя, помимо мнения, высказанного Таней, как-то остро это почувствовал. Одного желания и мастерства здесь было мало. Дома, в Америке, Дик не сомневался, что Луис – Аполлон, а здесь, близ Дельф, все становилось очевидным. Таня открыла ему глаза на это смещение. Духовной «трансмуации» не получалось. Получалась лишь ничем не наполненная копия. Пустышка. Он не хотел совершить ошибку, судиться, возвращать инвесторам огромный штраф. Он хотел понять – сегодня, сейчас – можно ли из Луиса, как из очень перспективного материала, все же создать того самого обитателя Олимпа – стрелка из радужного лука, пастуха волшебных овец, метателя рокового диска? Или нужно было срочно искать другого актера?
Когда Таня приехала в гостиницу, где расположилась съемочная группа, Дик уже начал просматривать материал. Он внимательно вглядывался в экран, наблюдая за движениями Луиса. Материал еще не был озвучен. Луис просто двигался, открывал рот, переходил из помещения в помещение, из одного плана перемещался в другой. Дик так углубился в анализ органики актера, что не услышал шаги Тани за спиной. Она встала недалеко от Дика, и тоже молча вглядывалась в лицо Санчеса. Он то улыбался, то сердился, то казался равнодушным, то впадал в ярость, то в бесконечное веселье. Он двигался плавно, гармонично. Он казался действительно парящим над всеми, кто окружал его в кадре. Он был выше, он был сильнее физически, он был совершенен. Таня только сейчас, когда Луис двигался молча, беззвучно, заметила в нем нечто большее, чем то, что видела во время съемок. Она разглядела в его образе, в его подвижности некое волшебство. Оно все же действительно присутствовало в нем. Но только когда все замолкало. Она уловила это. Она поняла, что ему не хватало то ли тишины, то ли иного звучания. Ему не хватало какого-то иного наполнения. Этой форме не доставало некоего иного духа. В него, да, именно в него, в это тело, должен был вселиться, пробраться кто-то иной. Совершенно иной. Тогда, возможно, ему удастся стать Аполлоном.
Дик повернулся и посмотрел ей в глаза. Таня разглядела в его взгляде невероятную, глубинную грусть. Ей даже показалось, что у самых кончиков, у самых ресниц блеснула влага. Глаза были красными то ли от усталости, перенапряжения, то ли от нестерпимой жары.
– Пришла? – спроси он растерянно.
– Да. Прости. Попала в пробку.
– Вот… А я начал без тебя.
– Дик…
– Подожди… Я очень прошу тебя. Посмотри на него. Посмотри не разумом, а сердцем. Прошу тебя. Скажу тебе откровенно… Я не хочу отказываться от него. Но будет так, как ты скажешь.
– Я понимаю.
Таня подошла к Дику и села рядом. Луис продолжал беззвучно скользить по широченному экрану. Отснятые кадры проходили один за другим. Таня всматривалась ему в лицо. Оно было не то что красивым, оно было из тех, что как бы намечаются где-то очень далеко от земли и доходят до нас настолько редко, что являются предметом пристального наблюдения, анализа, бесконечных версий, ассоциаций и предположений: откуда могла взяться на земле такая красота? Его черты, его тело – все было безупречным. Она снова подметила, что двигался он плавно, как кошка. Мимика его была непередаваемой. Каждое неслышное слово предавала его чертам какой-то новый оттенок прекрасного. Но все это сходилось и становилось очевидным, лишь когда царила тишина. Когда же во время съемок Луис открывал рот и слышался его голос, все рушилось, все искажалось, все трескалось как в старом пожелтевшем зеркале. Он все портил сам. Своим собственным голосом, своим неумением точно, вовремя произносить слова. Его голос звучал как петли старой несмазанной двери, как колеса телеги, что мчалась по ухабам где-нибудь в грязной дождливой глуши – посреди разбитых дорог и нескошенных полей. Его голос уничтожал его собственную глубину, убивал Луиса как большого актера. Таня впервые поняла, что главной проблемой Луиса было дыхание. Ему словно не хватало сил дышать всей диафрагмой. Что-то сдерживало его. Появлялся некто невидимый, воздействующий на Санчеса. Он словно протягивал руки к его шее и груди и сдавливал. Санчес боялся чего-то. Таня поняла это сегодня, когда смотрела на его подвижное, но молчаливое лицо. Его глаза выдавали очень многое. Он чего-то боялся. Он не мог впустить в себя того, кого изображал. Он не жил своим персонажем, не переходил в его состояние, в данной роли он был лишь очень талантливым Луисом, изображавшим кого-то, кто так и не мог проникнуть в него, не мог стать им. Аполлон словно бы не впускал его, не позволял ему сыграть себя.
– Ты понимаешь, что с ним не так? Ты сам понимаешь? – спросила Таня.
Дик вглядывался в лицо Луиса, застывшее на экране в стоп-кадре.
– Голос… Дыхание… – тихо пробормотал Дик.
– Вот. Я подумала о том же.
– Что-то творится с его голосом. Раньше он не был таким.
– Нет, Дик. Он всегда был таким. Просто ты не хотел замечать этого. Да и роли были совсем другими.
Дик пожал плечами.
– Возможно, что и так…
– Дик, ты прости, но ни одного приза с ним ты так и не получил.
– Но зато фильмы с ним хорошо продаются.
Таня громко хихикнула.
– Еще бы! От него глаз не оторвать… Массовый зритель не вслушивается в такие мелочи. А вот специалисты это понимают. Думаю, именно это они и понимают.
– Да… – Дик отрешенно посмотрел на Таню. – Думаешь, нужно отказаться от него?.. У него сейчас сложный период. Он сорвется.
– Нет, Дик… Нет…
Дик смотрел на нее во все глаза.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он.
– Нет. Мы не откажемся от него.
– Правда?
– Да. Мы заставим его говорить иначе. Дышать иначе. Я попытаюсь заставить его дышать иначе. Я должна открыть в нем глубину. Я беру это на себя, Дик.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Дик улыбнулся и снова посмотрел на Луиса. Картинка ожила. Санчес повернулся к ним спиной и стал удаляться куда-то вглубь старинной узкой улицы. Мимо него проходили люди в белых одеждах, их лица были невидимыми, завешенными кусками материи. Он шел все дальше и дальше. Вот от него осталось лишь крошечное светлое пятнышко. Оно светилось издалека. Оно медленно превращалось в яркий свет, в солнце, всплывающее над крышами домов и острыми верхушками зеленых кипарисов.
***
Таня вышла из гостиницы и направилась вниз по улочке по направлению к порту. Солнце пекло беспощадно, разъедало глаза и кожу на лице. Таня достала из сумки бутылку с водой, открутила крышку и хотела сделать глоток, как вдруг услышала тихий хриплый голос, раздававшийся откуда-то снизу, с самой земли. Она опустила глаза и увидела перед собой девочку лет пяти с рыжим котенком на руках. Девочка была в длинном порванном в нескольких местах платье, с босыми грязными ногами. Длинные черные волосы были заплетены в две тонюсенькие косички. Таня сразу поняла, что это была маленькая попрошайка. Их много на улицах города. Они частенько привлекали к своей деятельности котят или щенков. Таня полезла было в карман за мелочью, но девочка отрицательно покачала головой и указала пальцем на бутылку с водой.
– Παρακαλώ δώστε νερό… (пожалуйста, дай воды) – произнесла девочка более отчетливо, но Таня все равно ничего не могла разбирать по-гречески.
Котенок спрыгнул с рук девочки и стал кружиться, гоняясь за собственным хвостом. Таня неожиданно почувствовала что-то вроде сильного головокружения. Она пристально посмотрела в глаза девочки. Они были какими-то необычными, ненормальными. Вместо зрачков Таня четко разглядела цифры. В одном глазу 8, в другом 6. Цифры стали вращаться, превращаясь то ли в моторы, то ли в цветы. Ее охватил ужас. Посреди удушающей жары ее вдруг сковал ледяной холод. Она протянула девочке бутылку. Та взяла и стала жадно пить. Потом она налила воды в небольшую миску, котенок тут же прильнул к ней и стал громко лакать.
– Ο ήλιος γυρίζει ευθεία…1 – тихо сказала девочка и засмеялась каким-то пронзительным, царапающим смехом. Когда она хохотала, Тане показалось, что перед ней была вовсе и не девочка. Это был кто-то иной. Очень знакомый. Она уже видела это лицо. Слышала этот голос. Этот кто-то проступал сквозь смуглое детское лицо.
Таня все стояла рядом и растерянно смотрела на девочку и кота. Затем она медленно подняла взгляд и посмотрела на возвышающиеся над городом горы, где прятались Дельфы и храм Аполлона. Горы буквально пылали в лучах утреннего солнца. Потом Таня, как завороженная, повернулась, сделала пару нерешительных шагов в сторону набережной, через пару минут, как будто очнувшись от затмения, обернулась, но, к своему удивлению, ни девочки, ни котенка уже не было на том месте, где она их оставила буквально пару секунд назад. Мимо проходили люди и удивленно смотрели, как Таня застыла посреди улицы. Она все вглядывалась, вслушивалась. Но все было напрасно. Все было тихо и пусто. Только нетронутая бутылка с водой лежала на том самом месте, где только что она поила девочку и котенка.
5
Ближе к вечеру Таня отправилась на набережную, где, в одном из ресторанов, договорилась встретиться с Диком. К ним должен был присоединиться Луис. Его выпустили из полицейского участка, после того как съемочная группа выплатила большой штраф за нарушение им общественного порядка.
Новость о происшествии уже разлетелась по интернету и местным газетам. Уже в утренних номерах пестрели фото, на которых Луис бегал практически без одежды по центру города, приставал к прохожим, пытался затеять драку с продавцом пива. Дику целый день звонили из кинокомпании, требовали принять меры. Грозились оштрафовать Санчеса на круглую сумму. Дик в связи со всем этим был на взводе. Таня поняла это, когда он позвонил ей после обеда и на повышенных тонах попросил поужинать вместе с ним и Луисом.
Когда Таня прибыла в ресторан, Дик и Луис уже сидели за столиком. Луис был мрачнее тучи. Он, прятав глаза за солнечными очками, молча выслушивал Дика, который, по-видимому, пытался вылить на него все, что накопилось в душе за время отсутствия актера. До Тани долетали отрывистые, визгливые причитания:
– Да что с тобой творится?! Я тебя не узнаю, Луис. Не узнаю. Ты всегда умел взять себя в руки, умел собраться. Что? Головокружения от успехов? Не рановато ли? До Брэда Питта тебе еще как до Луны!
Луис ничего не отвечал. Он время от времени пил воду и оглядывался по сторонам.
– Ты меня слушаешь вообще?! – кричал Дик.
Тот молча кивал в ответ.
– Вот! Послушай! Послушай! Ты заплатишь штраф за свое поведение!
Луис пожал плечами и тихо ответил.
– Заплачу, если нужно…
Наконец Луис заметил Таню и подал ей знак рукой. Дик повернулся и тоже оживленно замахал ей.
– Вот отпустили нашего пленника, – пошутил он, когда Таня заняла свое место за столом.
– Быстро все уладили. Молодцы, – сказала Таня, улыбаясь.
– Какая муха тебя укусила вчера, Луис? – спросил Дик. – Вот объясни нам.
– Да оставь ты его в покое, – перебила режиссера Таня. – Пусть придет в себя. Ты первый раз в полиции?
Услыхав вопрос, Луис залился нервным смехом.
– В Греции в первый раз… – процедил он.
Дик тоже хохотнул, нервно потирая щеку.
– А что, приходилось уже иметь дело с полицией? – недоумевала Таня.
– Детство и юность в Сан-Пауло дарит человеку незабываемый опыт, – ответил Санчес.
– А… Понимаю… А когда ты уехал из Бразилии?
– Мне было шестнадцать. Через год получил грин-карт.
– Понятно… А сниматься стал сразу же?
– Ну ты же знаешь, с чего я начинал. Там чем раньше, тем лучше.
Подошел официант и раздал карты. Луис снял очки и погрузился в чтение меню. Таня наконец смогла впервые подробно разглядеть его лицо после их вчерашнего разговора. К ее удивлению, в чертах еще совсем недавно беззаботного молодого актера проглядывали ноты меланхолии и серьезных раздумий. Она никогда не видела его раньше таким. Санчеса словно подменили. Появилась какая-то глубокомысленная складка между бровями и под глазами легли голубоватые тени. Таня списала это преображение на недолгое пребывание в полицейском участке, бессонную ночь и внушительное количество выпитого им накануне спиртного. Но все же, где-то в глубине создания, вибрировали совсем иные версии. Ей почему-то казалось, что все это было как-то связано с визитом незнакомца на виллу Курта, а еще с той девочкой и котенком, которых она поила утром водой, в конечном итоге оказавшейся нетронутой. Она чувствовала, что здесь было нечисто. Что-то было не так. Происходило какое-то смещение. Какое-то волшебство. Никогда раньше она не испытывала ничего подобного. И дело было даже не только в Луисе. Преобразился и Дик Розенфельд. Никогда раньше он не соглашался с ней, никогда не шел у нее на поводу. А тут, прямо как по мановению волшебной палочки, покладисто сказал утром, что сделает так, как она захочет. Да и она сама еще никогда не меняла так резко своего мнения о ком бы то ни было. Она всегда недолюбливала Санчеса, а тут смогла разглядеть в нем хорошего актера, да еще и пообещала Дику, что сделает из него, из Санчеса, настоящего Аполлона. Почему она так сказала? Откуда она набралась такой смелости?.. Откуда она вообще знала, что у нее это получится?! … Ответа на этот вопрос не было. Но вера в себя и в тех, кто ее окружал, переполняла ее. Какая-то сумасшедшая, огненная вера, воспламеняющая ее изнутри, побуждающая к немедленному действию. Все это было безрассудно, основано на эмоциях и более чем странно.
Вскоре принесли ужин и все трое принялись обсуждать отснятый материал, попивая вино и пробуя разнообразные блюда местной кухни. Сюжет фильма строился на взаимоотношениях Аполлона с Гиацинтом и Дафной. Точнее, речь шла о двух мирах, в которых обитал Аполлон. Это были миры прошлого, безвозвратно потерянного былого. Но оба источника неиссякаемой любви, несмотря на свои перевоплощения и фактическую гибель, продолжали жить. Они прятались от Аполлона. При этом Дафна становилась Гиацинтом, Гиацинт переходил в Дафну. Аполлон искал их повсюду. Переходил из одной страны в другую, из царства мертвых в царство живых, из одного времени в другое. Он превращался, перевоплощался. Становился то молодой женщиной, то старым бродягой, то малышом, о котором заботилась совсем юная одинокая мать, то он был молодым преподавателем университета, то членом королевской семьи. Он проникал повсюду и во всех, претворялся, играл, искал, звал, страдал, но неотступно шел вперед. Он был то ветром, то птицей, то плющом, ползущим вверх по скале, то ящерицей, убегающей быстро по занесенной песком и пылью потрескавшейся горной тропе.
Вся эта хаотичность была связана прочным лейтмотивом. Ведь под личинами Дафны и Гиацинта скрывалось одно лицо – его вечная любовь, его энергия, его демиург, его волшебный апейрон. Даже если этот апейрон приобретал человеческий облик, он был лишь вспышкой, лишь временной оболочкой, в которой случайно проникает дух, чтобы однажды вырваться и продолжить свой бесконечный путь – от Аполлона к Аполлону. И Аполлон ищет этот дух. Ищет, находит, теряет и разыскивает вновь.
И все это должен был играть Санчес. Этот мальчишка из трущоб Сан-Пауло, этот выскочка, на которого неожиданно свалилась слава, превратив его в манерного сноба. Таня смотрела, как нагло, высокомерно Луис поглядывал на окружающих, как он вызывающе держал бокал с вином, все внутри нее вскипало и кричало «нет! Только не Санчес!» Но тут же какой-то иной голос (нежный, прозрачный, едва уловимый) успокаивал ее и просил просто поплыть по течению, дать Санчесу действовать, просто быть рядом, как можно ближе и чаще. Не отходить от него. Говорить с ним. Просто смотреть на него. И все, якобы, будет хорошо, все выстроится, все сложится именно так, как должно сложиться.
Было отснято уже немало эпизодов. Позади остались сцены из ХIХ и XXI веков. В первом случае Аполлон был профессором знаменитого колледжа в Англии. Звали его Николас Сванн. Он читал лекции по физике и математике. Его связывали тесные отношения с одним из студентов – Генрихом Блэйком. Он был его помощником, позднее стал ассистентом. Между ними не было ничего, кроме очень тесных рабочих и дружеских отношений, но все же они друг для друга были намного больше, чем только друзья и коллеги. По университету по их поводу ходили самые нелицеприятные слухи, но все было бездоказательным, все было лишь пустыми слухами.
Вместе они исследовали то, что называют сегодня квантовой физикой. В колледже у них была небольшая лаборатория, по поводу которой тоже не утихали самые разнообразные пересуды. Их никто не воспринимал всерьез. Они буквально сражались за свои убеждения, стали своего рода рыцарями кванта, как некогда рыцари становились защитниками Прекрасной Дамы или Святой Девы. Они защищали свою идею, как крестоносцы защищали в Иерусалиме христианские ценности от неверных. На этой почве они очень сблизились, стали духовными братьями. Вокруг них сколотился тесный кружок единомышленников. Они буквально боготворили своего учителя Николаса Сванна, которого считали чем-то вроде кудесника или волшебника. Действительно. Порой Аполлон-Сванн показывал им нечто совершенно непостижимое, переходящее грани реальности, нечто по ту сторону материального. Перед ними открывались далекие картины космоса, широкие полотна с розово-голубыми вспышками газа, с падением метеоритов, со свечением гало. Он погружал их в нечто напоминающее гипноз или сон. Они не могли постигнуть, как ему это удавалось. Но они и не пытались вдумываться. Невозможно постичь непостижимое. Но от этого непостижимое не становится невозможным. Он показывал им черные дыры. Они словно огромные глаза вращались посреди темно-синей темноты. Они затягивали внутрь. Они порождали на свет новые миры. Вспыхивали звезды, кружились планеты, тихо пролетали неизвестные комические аппараты. Они видели все это. Они не могли показать, то что не видел никто кроме них, но они могли доказать все увиденное через математические формулы. Их каждый раз высмеивали. Но это не разочаровывало их, это лишь укрепляло их веру в эту бездоказательную неизбежность. Это делало их лишь еще убежденнее.
По ночам же Аполлон-Сванн возвращался на свой невидимый никому Олимп. Это уже был совсем не тот Олимп, к которому привыкли читатели Гомера или Вергилия. Это был Олимп XIX века. С пароходами и паровозами, с заводами по изготовлению волшебных стрел, колчанов, дисков, с чудесными телефонами и фотоаппаратами. Аполлон устало поднимался в свою башню, снимал костюм-визитку, оставался в рубашке, жилетке и брюках, садился в кресло и задумчиво вглядывался в бесконечную даль, которая открывалась из широченного окна его кабинета.
В следующем эпизоде Аполлон превращался в старого бродягу и жил под мостом в Париже в переходную эпоху – из двадцатого века в двадцать первый. Каждый день он выбирался из-под своего моста (где ютился в палатке), приветствовал таких же бродяг, своих соседей по набережной и мосту, а затем шел по городу, преставая к прохожим, выпрашивая деньги или сигареты. Одни от него шарахались, другие старались не смотреть ему в глаза и быстро совали в его грязную ладонь пару франков. Рядом с ним повсюду шла верная собака. Она была огромная, длинношерстая, только от жары шерсть скаталась и свисала длинными сосульками до самой земли.
Ближе к вечеру они возвращались под мост, ели и пили, то что смогли найти за день, потом до самой темноты молча смотрели на Сену, на здания, в которых загорался свет и отражался в колышущейся воде, потом забирались в палатку и, прижавшись друг к другу, быстро засыпали. Уже там, во сне, Аполлон выползал из личины клошара, выходил из палатки на воздух и снова отправлялся в город.
У самого моста его неизменно ждал черный «ягуар», он садился в него, ехал в старинный особняк XVII века, расположенный на острове Святого Людовика. В автомобиле он уже не был старым бродягой. Он был молодым и прекрасным. Только глаза выдавали целую вечность, прожитую то в грусти, то в сражениях, то в боли от неизбежных потерь. Глаза Аполлона были бесконечно, глубинно грустны. Он нередко прятал печаль то за темными очками, то за разноцветными линзами. В этой же машине он не прятал глаз. Он приезжал на остров Святого Людовика таким, каким был на самом деле. Настоящим, подлинным, оголенным, без прикрас.
Он выходил из машины, быстро прошмыгивал в особняк и поднимался по широченной лестнице на второй этаж. В доме было тихо. Он медленно шел, открывая одну дверь за другой. За окном серебрилась Сена, покачивались деревья. Он шел все дальше и дальше по темному пустому особняку. Наконец входил в огромный зал, расписанный фресками XVII века. В центре зала на белом диване лежала, закутанная в черный плед прекрасная девушка. Аполлон подходил к дивану и садился в кресло, расположенное неподалеку. Он молча смотрел на то, как она спит. Где-то в глубине дома через каждые пятнадцать минут били часы. Она спала. Он смотрел на то, как она спала.
Тут из центра огромного зала начинало расти дерево. Оно пробивало паркет и тянулось к потолку. На ветвях дерева серебрились продолговатые листья. Помещение наполнял удивительный запах – свежий и терпкий. Это был аромат лавра. Аполлон вставал с кресла, подходил к дереву и осторожно обнимал его. В этот момент на стенах начинали оживать фрески. Сначала пробуждалась та, на которой была изображена Дафна. Перед ней возникало жуткое волосатое чудовище, и девушка бросалась наутек. На следующей фреске Аполлон, юный и красивый, бежал за Дафной, пытаясь убедить ее в том. Что он вовсе не был чудовищем. Но та и слышать не хотела. Она оглядывалась и, объятая ужасом, неслась еще быстрее. На третьей фреске Аполлон уже почти догнал Дафну, но та медленно превращалась в дерево. Он звал, кричал, но все было напрасно. Она окончательно исчезла под корой и ветвями. На четвертой фреске удрученный Аполлон медленно брел по лесу и плел венок из сорванных на память ветвей лавра.
Аполлон все стоял и обнимал ствол дерева. Чем он теснее прижимался к стволу, тем отчетливее становился голос спящей девушки. По всей видимости, во сне она видела его истинное лицо.
– Как я жалею обо всем, – шептала она. – Как мне тяжело под корой этого дерева. Но меня заколдовали.
– Я знаю, – тихо отвечал Аполлон.
– Расколдуй меня, Аполлон, – просила Дафна.
– Это не в моих силах. Я бы сделал все, чтобы вернуть тебя. Но я не могу. Единственное, на что я способен, так это вечно любить тебя.
Потом девушка просыпалась, а в комнате никого не было. Она подходила к окну и смотрела на то, как медленно пробуждается город и над крышами домов встает розоватое солнце.
Санчесу удавалось многое в этих сценах. Но все же Тане казалось, что эпизод с Дафной был неискренним. Она не верила в те чувства, которые должен был испытывать Аполлон к одной из составляющих его вечного, глубочайшего эмоционального притяжения. Да. В сценах с Дафной он фальшивил. Таня намекнула на это Луису и ожидала, что он, как всегда, надуется и покинет ее и Дика в разгар обсуждения, но она ошибалась. На этот раз Луис, по каким-то неведомым ей причинам, слушал ее замечания внимательно, старался схватить каждое слово, практически не спорил. Он задал пару вопросов, но все они были по существу. Когда они расходились по домам, Санчес был как никогда задумчив. Он явно размышлял над ее замечаниями. И этот факт еще раз поразил ее. Все это казалось волшебством. Несомненным волшебством.
6
Приближалась ночь. Жара окончательно спала, становилось прохладно. Таня, вернувшись из ресторана, вышла в сад перед домом. Она села в бамбуковое кресло и, подняв голову, смотрела, как медленно на черном экране неба проявляются едва заметные золотистые вспышки звезд. Словно размытый силуэт на черно-белой фотографии в затемненной мастерской фотографа проступала белая луна. Все постепенно вставало на свои места – размытое небо становилось четким – черным с золотыми точками. Как и многие тысячелетия назад над миром загорались созвездия. Таня плохо знала их точное расположение, но ковши Малой и Большой медведиц всегда узнавала без труда. Вот она увидела, как где-то очень далеко летел спутник, помигивая разноцветными огоньками (в крайнем случае ей так хотелось думать, так мерещилось). Вот совсем низко пролетел пассажирский самолет. Она все смотрела и смотрела. В голове выстраивались какие-то новые картины, новые версии того, как Луису стоит играть ту или иную сцену. Она буквально забылась, отключилась от реальности. И была где-то очень далеко, очень глубоко. Совсем не здесь, не в этом саду, не под этим небом. Затем, очнувшись от размышлений из-за какого-то шороха, медленно опустив взгляд, она буквально похолодела от неожиданного зрелища. На высоченной бетонной стене, отгораживающий сад Курта от сада соседей, как ни в чем не бывало, сидел тот самый парень, что накануне искупался в бассейне. Он улыбался и без всякого стеснения, нагло поглядывал на нее. На этот раз он был в одежде – в джинсовых шортах и белой футболке с принтом в виде фотографии облаков. Обуви на ногах не было. У Тани совершенно некстати возникла дурацкая мысль: как это он умудрился взобраться на гладкую высокую стену с голыми пятками? Но она тут же одернула саму себя. Какие еще голые пятки? Какая стена? Нужно срочно вызвать полицию!
Она вскочила с кресла и взяла со столика смартфон. Прежде чем набрать 911, она обернулась и многозначительно посмотрела на парня, словно показывая, что дает ему последний шанс на возможность быстро улизнуть. Тот же еще шире улыбнулся и прилег на узкую платформу стены. Таня услышала звонкий смех. Он попросту издевался над ней. Она тем временем размышляла, вызывать полицию или не вызывать. Наконец она решила сделать вид, что звонит в участок.
– Алло, – крикнула она громко в пустоту. – Прошу срочно приехать. В мой дом проник вор. Дом пять. Улица Петрополис.
Она положила смартфон и повернулась к стене. Парень сидел на своем месте и не думал убегать. Он следил за ней как кот за мышью и тихо посмеивался.
– Ничего! – крикнула Таня. – Сейчас тебе будет не до смеха. Я вызвала полицию.
– Το ψέμα δεν είναι καλό! – отозвался парень и уставился на нее своими огромными наглыми глазами.
– Что ты там говоришь? Я не понимаю по-гречески.
– Καταλαβαίνετε Ελληνικά…
– Что-что?.. Вот напасть…
Незваный гость заливался громким смехом и беззаботно покачивал правой ногой. Его силуэт вырисовывался на фоне совсем почерневшего ночного неба. Недалеко от его головы проступала луна, а над плечом ярко светила полярная звезда. Он хохотал так громко, что Тане казалось, она вот-вот оглохнет от этого на редкость необузданного и явно гипертрофированного веселья. Неожиданно она поняла, что ее движения словно парализовало. Она просто стояла на месте, смотрела на этого пришельца и не могла ни двигаться, ни говорить, ни уже даже анализировать происходящее. Ее словно отключили от активности и сделали застывшим объектом. Тем временем незнакомец очень ловко слез с высоченной стены, заскользил между клумбами и ровно подстриженными кустами магнолии, вот он приблизился к ней и посмотрел Тане прямо в глаза. К ее удивлению, на этот раз молодой человек был намного выше ростом, метра под два не меньше, волосы на его голове были вовсе не черными, как утром, а светло-русыми, почти золотистыми. Он обошел вокруг нее, рассматривая Таню со всех сторон. Когда он возник перед ней снова, она, словно подчинившись неслышной команде, подняла голову и посмотрела в его глаза. Они тоже поменяли цвет. На этот раз они были светло-зеленые, как два циркона. Он улыбнулся и дотронулся рукой до ее щеки.
– Μην φοβάσαι… – тихо прошептал он. – Μην φοβάσαι… Φεύγω τώρα…
Таня не отводила глаз от его лица. Незнакомец все стоял и стоял рядом, все смотрел и смотрел на нее. Смех затихал. Становилось тихо. Неожиданно выражение его лица изменилось. Он стал серьезным, даже, можно сказать, в его глазах зажегся едва заметный огонек то ли гнева, то ли боли. Лоб пересекла неожиданно глубокая морщина, похожая на царапину. Он взял ее запястье и крепко сжал его. Было немного больно, но Таня терпела, не отводила руки.
Он постоял, глядя ей в лицо, еще несколько мгновений. Затем сказал:
– Τα λέμε…
Таня, как загипнотизированная, молчала и смотрела, как незнакомец уходил в сторону дома. Вот он прошел в распахнутую стеклянную дверь и растворился в полумраке комнаты.
Она стояла как парализованная еще несколько мгновений и тут почувствовала, что ее словно что-то отпустило изнутри. Руки, ноги, голова, все тело снова могли двигаться. Она подскочила и бросилась в сторону дома. Когда она вбежала в полутемную гостиную, то увидела во мраке удаляющуюся тень незнакомца.
– Подожди! – закричала она. – Стой!
Она бросилась в коридор, но едва достигнув его, поняла, что парня и след простыл. Его нигде не было. Раздавался тихий бой часов, в ее спальне работал телевизор, но шагов не было слышно. Он исчез. Растворился прямо у нее на глазах. Во входную дверь он не выходил. Она была заперта и закрыта на цепочку. Тане вдруг стало по-настоящему не по себе. Она остановилась, прислонилась к стене и стала жадно вглядываться в пустое пространство коридора и прихожей. Она не понимала, что происходило с ней вот уже второй день подряд. Сначала незнакомец плавал в ее бассейне. Потом она смогла каким-то чудесным образом научиться воздействовать на Луиса Санчеса и Дика Розенфельда. Потом девочка с котенком пили воду, которая оказалась в итоге не выпитой. Теперь опять этот незнакомец. На этот раз он мог запросто становиться то ниже, то выше, выглядел то беззаботным и веселым, то рассерженным и строгим. Она поняла, что испугалась его. В нем жила какая-то энергия – мощная и непостижимая. От него можно было ожидать всего, что угодно.
***
Около двенадцати ночи по Viber позвонил Луис. Таня уже лежала в кровати, телевизор работал, но звук был отключен. Она безэмоционально смотрела в экран, где скользили черно-белые тени. Одни парни дубасили других. Крови не было видно, но ее не могло не быть. Таня это понимала и ощущала абсурдность происходящего. Парни падали один за другим. Противники добивали их ногами, а крови не было.
– Я думал над твоими словами, – услышала она голос Луиса.
– И что же? – спросила она едва слышно, вглядываясь в лицо одному из поверженных. Крови не было, хотя он был мертв.
– Думаю, сцены в Париже нужно будет переснять или переозвучить. Я все пересмотрел в студии… Да… Из меня словно высосали жизнь. Я словно мертвый.
– Вот. Понимаешь теперь?
– Да. И как я раньше этого не чувствовал? Понять не могу…
– Всему свое время. Я поняла не так давно, что время чувствования наступает неизбежно. Кто-то это осознает очень рано. Кто-то поздно… Кто-то овладеет этим умением уже потом… после…
– После чего? – прошептал Луис.
– Ты правильно меня понял, – ответила Таня, осознавая, что произносит слова, которые проникают в ее мозг и ее речь откуда-то извне. Не она произносила слова, которые были направлены Луису. Кто-то говорил, она лишь дарила этим словам свой собственный голос и свою интонацию. Она заметила это превращение себя в кого-то еще, кто говорил внутри нее, еще в ресторане, но ей казалось, что она просто устала, что слишком много событий произошло за последние сутки. Теперь она четко понимала это и подчинялась этому. Какая-то сила взяла ее под свой контроль и заставляла каждого, кто сталкивался с ней, подчиняться ее словам.