Читать онлайн Гретхен бесплатно

Глава первая,

в которой пока решительно ничего не происходит, но зато дается подробное описание пяти ходячих Тумбочек

Маргарета Мария Закмайер, или попросту Гретхен, – четырнадцатилетняя школьница с крапчато-серыми глазами цвета дунайской гальки, с вьющимися темно-рыжими волосами, напоминающими шерсть кокер-спаниеля, и крошечным носом-пуговкой. Рост у нее – метр шестьдесят, вес – шестьдесят четыре килограмма и триста граммов. Сказать определенно, что она толстушка, пожалуй, нельзя. Ведь полнота, как и многое другое в жизни, понятие относительное. В спортивном зале рядом с худой как палка Эвелиной и тощей как соломина Сабиной в гимнастических костюмах тридцать шестого размера[1] Гретхен сама себе казалась настоящей бочкой, прямо кадушкой с гусиным жиром. Зато дома, рядом с папой, мамой, Гансиком и Магдой она чувствовала себя, можно сказать, стройной и подтянутой. Потому что, по сравнению с папиным внушительным животом, мамиными пухлыми боками, отвислостями Гансика и хомячьими щеками Магды, у Гретхен все лишнее было равномерно распределено по телу. А цветльская бабушка, которую так называли потому, что она жила в Цветле[2], и которая гармонично сочетала в себе папин живот, мамины бока, отвислости Гансика и хомячьи щеки Магды, – так вот, цветльская бабушка и вовсе считала Гретхен заморышем, каких свет не видывал с послевоенных времен, и потому изо всех сил старалась ее как следует подкормить.

Никому не нравится быть толстым. И Гретхен в этом смысле не исключение. Вот почему она с таким удовольствием ездила в Цветль к бабушке, любила посидеть дома и не очень – ходить в школу, а уроки физкультуры и вовсе ненавидела. В те дни, когда по расписанию у них была физкультура, Гретхен уже с утра начинала страдать и с трудом заставляла себя вылезти из постели. Легче написать десять контрольных по английскому, чем пережить один урок физкультуры! Когда год назад их учительница физкультуры ушла с работы, потому что у нее родился ребенок, для Гретхен настали счастливые времена. Новая учительница оказалась довольно наивной и простодушной. Она на удивление легко принимала всякие отговорки. Правда, Гретхен тут действовала с умом. Она быстро сообразила, что будет не очень хорошо, если она один раз отпросится из-за насморка, другой раз – из-за живота, третий – из-за горла, а потом – из-за «критических дней». Столько хворей в такой розовощекой и крепкой на вид девочке даже у самой наивной и простодушной учительницы вызовут подозрения. Гретхен рассудила, что уж лучше сделать ставку на какую-нибудь одну хроническую проблему и подавать ее под разными соусами. Тема «девичьих недомоганий» для этих целей подходила как нельзя лучше: всевозможных вариаций хватало почти на месяц. Конечно, такой мухлеж может пройти только в том случае, если мама готова покрывать все твои хитрости. У Гретхен мама была из таких. Глазом не моргнув, она дважды в неделю писала объяснительные записки и не испытывала ни малейших угрызений совести, когда учительница физкультуры вызывала ее в школу и принималась обсуждать состояние здоровья Гретхен.

Дома, рассказывая папе об очередном походе в школу, мама объясняла свое поведение так:

– Мы-то знаем, каково это! Полные люди всегда страдают от комплекса неполноценности! Хотя сами ни в чем не виноваты! Хороша бы я была мамаша, если бы не защитила родную дочь! – и со вздохом одергивала длинный свитер.

У нее была такая привычка. Раз сто на дню она одергивала свитер, вытягивая его с боков. Так что со временем все мамины свитера спереди и сзади оказывались короче, чем по бокам.

– Прячем, прячем жирок! – подтрунивал папа, глядя на ее манипуляции.

Сам-то он свой жирок никогда не прятал. Да и как его спрячешь? Такое пузо ни одна рубашка не скроет. Наоборот, все рубашки у папы на животе слегка расходились, и сквозь щелки-дырочки между пуговицами любой желающий мог разглядеть его сокровище, которым он даже гордился. У папы, правда, тоже была привычка: он постоянно теребил усы. Усы у него были пышные, черные и блестящие. И чем бы папа ни занимался – смотрел телевизор, читал, разгадывал кроссворд, говорил или слушал, – его пальцы ловко скручивали волоски в тугие спиральки или превращали их в тонкие загогулины.

У Гансика, двенадцатилетнего брата Гретхен, тоже имелась привычка. Он чувствовал себя хорошо только тогда, когда его левый указательный палец оказывался в правой ноздре. Отвадить его от этого не удалось даже учительнице начальных классов, хотя таких упорных и строгих дам еще поискать. При этом Гансик ничего плохого не делал – просто затыкал ноздрю, и все.

А вот у Магды никаких особых привычек не было, не считая, конечно, того, что она постоянно куксилась, капризничала и ныла. Но это скорее особенности характера. Наверное, до того, чтобы обзавестись настоящими привычками, она еще просто не доросла, ведь ей только-только исполнилось шесть лет.

Зато у Гретхен было сразу несколько привычек. Она любила, например, жевать прядки своих кудрявых волос: сунет кончики в рот и покусывает. А еще – заплетать челку в мелкие косички, особенно если на уроке становится скучно. Ей нравилось хрустеть пальцами: возьмет один и тянет, пока не раздастся громкий хруст. Кроме того, она частенько почесывала живот – просто так, а не потому что он действительно чесался. Еще одно любимое занятие – разрисовывать ручкой левое запястье, как будто оно забинтовано. Помимо этого Гретхен иногда морщила нос и сопела. Можно было подумать, что она принюхивается, учуяв какой-то подозрительный неприятный запах. Но сопеть Гретхен начинала, когда кого-нибудь внимательно слушала, и сама этого не замечала.

В доме, где жила семья Закмайеров, соседи за глаза называли их Тумбами. Пошло это с легкой руки Конни, соседского сынка. Сам он тощий как щепка, и все толстяки казались ему несуразными и смешными.

Каждое воскресенье, ровно в девять утра, Конни занимал позицию у окна, зная, что в это время Тумбы выезжают в Цветль, к бабушке. Завидев Гретхен, Гансика, Магду, маму и папу Закмайеров, он радостно вопил, призывая своих родителей:

– Тумбы, Тумбочки выползли! Скорее, а то всё пропустите!

Родители Конни тут же бросались к окну, и вся троица хихикала и потешалась над тем, как Закмайеры загружаются в свою «мини», которая изрядно проседала под тяжестью пассажиров. Глядя сверху на то, как маленькую машинку качает из стороны в сторону, наблюдатели страшно веселились и отпускали шуточки.

– Ай да чудо-таратайка! Прямо резиновая! Сколько сала влезает! – восклицал папа Конни.

– Спорим, что мамаша сейчас застрянет! – говорила мама Конни. – Вон какую попу отрастила, в такую дверцу не пройдет!

– Застряла, застряла! – подхватывал Конни.

Когда синяя машинка Закмайеров наконец трогалась, Конни с родителями смотрели ей вслед, огорченные, что воскресное представление завершилось.

– Конец супершоу «Шесть толстяков», – объявлял Конни, отходя от окна. Он придумал такое название, потому что, кроме Гретхен, Гансика, Магды, мамы и папы Закмайеров, шестым «пассажиром» в машине ехал увесистый пакет с провиантом, который семейство неизменно брало с собой.

Закмайеры, конечно, и не подозревали, что о них говорят соседи, пока они, утрамбовавшись, как селедки в бочке, выезжали со двора, мечтая поскорее добраться до Цветля и бабушки.

Что еще добавить к портрету Закмайеров? Наверное, то, что жили они дружно, не ссорились и даже к вечному нытью маленькой Магды относились терпимо. Может быть, еще нелишне будет знать, что папу Закмайера звали Эгон и работал он в правлении макаронной фабрики, а маму звали Элизабет и она не работала – если, конечно, работу по дому работой не считать.

Да, еще: Гансик собирал птичьи перья. У него было уже три огромных альбома с перьями разных птиц: куриц, голубей, фазанов, волнистых попугайчиков и прочих. Магда в этом году пошла в школу, правда, без особого удовольствия, и ей очень хотелось иметь черную кошку. Гретхен много времени проводила за чтением. Больше всего ей нравились всякие душещипательные драмы, в которых действовали разные графы, графини, бароны и баронессы, но читала она такие книжки потихоньку, потому что немного стеснялась этого увлечения. У мамы тоже была своя страсть – она любила готовить.

– Кулинария – мое главное хобби! – говорила она.

Мама могла ни с того ни с сего испечь хитрый торт: с тремя слоями разного бисквита, с двумя разными кремовыми прослойками и украшением из марципана и засахаренных вишен. Папа всякий раз, увидев такое произведение, поначалу пугался: неужели у кого-то день рождения, а он забыл? Или вообще годовщина свадьбы? Пропустить ее было бы уж совсем непростительно. Но мама его успокаивала:

– Да нет, просто мне захотелось испечь что-нибудь вкусненькое!

Вкусненькое все Закмайеры очень любили. Они дружно набрасывались на торт и уплетали его с такой скоростью, будто прибыли с голодного острова.

Пожалуй, больше ничего о Закмайерах знать не нужно, и, значит, можно начинать нашу историю.

Глава вторая,

в которой у мамы Гретхен появляются новые привычки, а Гретхен с ужасом смотрит правде в глаза

Трудно сказать, где и когда начинается та или иная история. Потому что у всякой истории есть своя предыстория, которая тоже важна. Как знать, может быть, все началось в тот момент, когда тетушка Эмма с умилением заглянула в коляску, чтобы полюбоваться на крошку Гретхен. Или еще раньше – когда дядюшка Август c интересом сунул нос в коляску, в которой лежала новорожденная мама Гретхен. Не исключено, что и то и другое одинаково значимо. Как тут разобраться, с какого момента начинать рассказ? Чтобы не гадать попусту, начнем просто с понедельника. С того самого понедельника, накануне которого мама Гретхен ходила на встречу одноклассников по случаю пятнадцатилетия окончания школы.

В тот понедельник, утром, Гретхен, как всегда, пришла в кухню, чтобы позавтракать. Обычно мама к этому времени уже успевала всё приготовить, и Гретхен поджидали тосты, масло, сыр, ветчина и кофе. Но в этот раз все было по-другому. Мама сидела за столом и молча смотрела в большую чашку с чаем с таким видом, будто там на дне лежала мертвая золотая рыбка, которую она очень любила.

Гретхен взяла три булочки, намазала их маслом и медом и развела какао в пол-литровой кружке. Папа стоял у плиты и жарил себе яичницу со шкварками, из трех яиц. Яичницу на завтрак папа всегда делал сам, потому что считал, что у мамы шкварки получаются недостаточно шкварчатые.

– Яичница со шкварками – единственное блюдо, которое мама готовить не умеет! – заявлял он.

Гансик и Магда еще не вышли из ванной комнаты. Было слышно, как они громко спорят, выясняя, кому сегодня достанется лучшее место. Лучшим считалось место рядом с ванной, потому что тогда можно было уютненько усесться на краешек и спокойно себе чистить зубы и умываться.

Папа покосился на мамину чашку с чаем.

– У тебя что, живот болит? – спросил он.

– М-м-м, – промычала мама в ответ.

Если бы дело было вечером или в воскресенье, то папа поинтересовался бы, что означает это «м-м-м». Но в понедельник утром у него совершенно не было времени. Он быстро проглотил яичницу, вытер жирный рот салфеткой, натянул пиджак и, бросив на ходу «Пока, до вечера!», помчался на работу.

– М-м-м, – промычала мама ему вслед.

У Гретхен тоже не было времени разбираться с маминым мычанием. Ей нужно было еще вытурить из ванной комнаты Гансика с Магдой и собрать рюкзак в школу. Полить молочай она уже не успевала, хотя обычно делала это с утра. Но сегодня она страшно торопилась и потому выскочила из дома, даже не завязав толком шнурки на кроссовках и не подобрав волосы, которые всегда собирала в два хвостика. Еще никогда Гретхен так не опаздывала. А все из-за того, что накануне они ездили к цветльской бабушке без мамы, которая всегда следила за тем, чтобы не засидеться и вовремя выехать домой. Но вчера мама ходила на встречу одноклассников, и пошевелить папу было некому. Часов до десяти он просидел у бабушки и дяди Эмиля за разговорами о жизни. Домой Закмайеры добрались только к полуночи. По дороге Гретхен, конечно, заснула, но когда едешь в машине по колдобистой дороге, получается не сон, а сплошное мученье. К тому же с заднего сиденья постоянно доносилось нытье: Магда нудила без остановки и тоже изрядно мешала спать.

Гретхен понеслась по улице к трамвайной остановке. Бегать она не любила. И не потому, что была толстой. Тем более что особо толстой ее все же назвать было нельзя. Бегать она не любила потому, что во время бега чувствовалось, как прыгает грудь. И это Гретхен категорически не нравилось. Она считала, что тело чувствоваться не должно. Мама посоветовала Гретхен носить бюстгальтер. Но найти подходящий оказалось невозможно. Эти дурацкие лифчики шьют совершенно бестолково! Они вечно либо маленького обхвата и с крошечными чашечками, либо большого обхвата и с гигантскими чашечками. Вот такое железное правило: чем больше обхват, тем больше чашечки. А Гретхен нужен приличный обхват и маленькие чашечки. Такую комбинацию днем с огнем не сыскать. Гретхен порядком надоело ходить с мамой за ручку по магазинам и терпеть продавщиц, которые разглядывали ее со всех сторон и только качали головами. Уж лучше обходиться без лифчика и поменьше бегать!

На остановке Гретхен заметила, что один гольф у нее надет наизнанку. Гольфы у нее были в зеленую и голубую полоску. И с изнанки, конечно, тоже, но там кое-где еще болтались противные нитки, и выглядело это ужасно. В довершение всего Гретхен обнаружила, что времени-то уже гораздо больше, чем она думала. Потому что подошедший трамвай был почти пустым. А почти пустым трамвай приходил только тогда, когда все дети были уже в школе.

Гретхен села в последний вагон. Там вообще никого не было. Даже кондуктора. Всю дорогу, пока трамвай катил по главной улице, Гретхен пыталась определить точное время: она чуть голову себе не свернула, стараясь разглядеть, что показывают часы на больших магазинах. Но все часы шли вразнобой, а когда опаздываешь, важна каждая секунда! Гретхен сердилась на себя за то, что забыла свои часы дома, в ванной комнате. Теперь приходилось нервничать. На нервной почве Гретхен принялась жевать кончики волос, хрустеть пальцами и сопеть, хотя в этот момент никто ей ничего интересного не рассказывал.

Вот если бы школьные часы были поставлены по часам шляпного магазина, то она еще вполне успевала к первому звонку. А если судить по тем, что над часовым магазином, то она опаздывает уже минут на пять. Но, наверное, им веры больше.

Заходить в класс с опозданием было для Гретхен такой же мукой, как кувыркаться в спортивном зале. Потому что заходишь в класс – а там все сидят тише воды ниже травы и смотрят на тебя. А Гретхен не любила, чтобы на нее пялились. Особенно если у нее что-нибудь не в порядке – как сегодня, например, подумала она и посмотрела на вывернутый наизнанку гольф.

Но с гольфом еще можно было как-то разобраться. Гретхен быстро вылезла из кроссовки, стянула с ноги гольф и вывернула его на правильную сторону. В этот момент трамвай остановился, двери открылись, и в вагон ввалился запыхавшийся Флориан Кальб. Гретхен от испуга уронила гольф и так и застыла с задранной голой ногой. Флориан Кальб учился с Гретхен в одном классе. Он был довольно высокий, довольно красивый и довольно языкастый. А к полным людям он относился приблизительно так же, как сосед Конни: все толстяки казались ему несуразными и смешными.

Двери захлопнулись, и трамвай тронулся. Флориан Кальб отдышался, окинул взглядом Гретхен и, тыча пальцем в ее голую розовую пятку, принялся ржать, как дикий осел.

– Прикольно! – просипел он, давясь от смеха. – Одеваться в трамвае! Одежду в охапку, прыг в трамвай и давай шмотки напяливать. Вот это тайминг!

Гретхен подняла гольф с пола. Теперь он был весь в грязи, а сама Гретхен покраснела до ушей.

– Да я просто гольф переодеваю! Натянула дома наизнанку, вот и все, – попыталась оправдаться Гретхен.

Она сунула ногу в кроссовку и больше ничего говорить не стала. Трамвай как раз пошел на поворот и отчаянно скрежетал, так что Флориан ее все равно не услышал бы. Хотя и без этого шума он ее вряд ли услышал бы, потому что продолжал ржать.

За поворотом была предпоследняя остановка перед школой. Там в вагон вошли Урсула Майер и Урсула Коль. Флориан тут же сообщил им, что у него сногсшибательная новость: оказывается, Гретхен одевается в трамвае! Он, дескать, сам застукал ее за этим делом! Сидела тут без носков, в расстегнутой юбке и возилась с пуговицами на кофточке.

Гретхен решительно запротестовала:

– Врет он все! Не слушайте его!

– Ничего не вру! – гнул свое Флориан. – Вон, поглядите, у нее шнурки до сих пор не завязаны!

Шнурки у Гретхен действительно были не завязаны, и обе Урсулы сочли это достаточным доказательством того, что Флориан Кальб говорит правду. Теперь и они захихикали. Хотя смеялись они скорее просто потому, что, как и Флориан, любили похохотать. Ну как не посмеяться с друзьями по дороге в школу или из школы – иначе никакого удовольствия, мрак один, считали они. И уж тем более если есть повод. Пусть и ерундовый – выбирать не приходится. С утра пораньше в трамвае обычно ничего веселого не происходит. А тут хоть что-то. Ведь если ждать, пока произойдет что-нибудь действительно смешное, то можно и состариться.

Трамвай остановился у школьных ворот. Одна из Урсул посмотрела на часы и ахнула:

– Ужас! Пять минут девятого!

– А первая у нас – математика! Получим по полной программе! – мрачно сказала вторая Урсула.

Флориан только пожал плечами со скучающим видом. Он вообще никогда не приходил в школу вовремя. Такая привычка.

Гретхен лихорадочно соображала, как лучше поступить. С одной стороны, ей хотелось зайти в класс вместе с Урсулами и Флорианом. Тогда она не будет в центре внимания и все будут пялиться и на других опоздавших тоже. И если учитель начнет их отчитывать, то на ее долю придется только четверть нотаций. С другой стороны, ей совершенно не хотелось бежать с ними в одной компании – они же только что так противно над ней потешались! Гретхен нашла выход: пока поднимались по лестнице, до самого четвертого этажа, она держалась от Флориана и девочек на некотором расстоянии, потом, когда повернули в пустынный тихий коридор, слегка сократила дистанцию, а когда Флориан уже взялся за ручку двери, припустила изо всех сил, чтобы влететь в класс сразу за второй Урсулой.

Учитель математики посмотрел на них очень сердито.

– Ну что, проспали? – спросил он. – Или, может, опять относили больного голубя к ветеринару? (Такую «голубиную отговорку» как-то выдал Флориан.)

Флориан тут же возмутился и сказал, что голуби тут совершенно ни при чем и что он вообще не понимает, к чему эти намеки. В действительности же все дело в том, что сломался трамвай. Дуга слетела. Или стрелку заклинило. Точно он сказать не может, потому что устройство трамвая на физике еще не разбирали. Во всяком случае, трамвай простоял целых десять минут. В подтверждение своих слов Флориан сослался на Гретхен, которая тоже опоздала, хотя всем известно, что она никогда не опаздывает – по ней часы проверять можно.

Этот аргумент, похоже, учителя убедил.

– Так и было, Гретхен? – спросил он.

У Гретхен мелькнуло в голове: вот он, момент истины! Сейчас она отомстит Флориану за его идиотские насмешки! И за все его дурацкие выдумки. Сейчас скажу правду, и ему конец! Но пока голова обдумывала, как бы ловчее все преподнести, с языка нежданно-негаданно сорвалось:

– Да, господин профессор, трамвай застрял.

Учитель кивнул и милостиво разрешил опоздавшим сесть. Гретхен прошествовала к своей парте. Доставая из рюкзака вещи для урока, Гретхен все думала о том, почему не отомстила Флориану. Сначала она решила, что не стала этого делать, просто чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Ведь, скажи она правду, началось бы разбирательство, все стали бы на нее пялиться, а этого она терпеть не может!

Но потом, возясь с грифелем, который никак не вставлялся в циркуль, она пришла к выводу, что вообще-то ей совершенно не хотелось мстить Флориану. Ведь жажда мести возникает от ярости, но никакой ярости она не испытывала; ей было просто неприятно и грустно, что Флориан над ней потешается.

Сделав такое открытие, Гретхен несказанно удивилась. Она положила циркуль на парту, взяла ручку и написала на промокашке большими буквами: ПОЧЕМУ? Потом нарисовала то же самое слово у себя на руке, но тут же быстро стерла его слюной.

Промокашка из тетрадки по математике целый день пролежала у Гретхен на парте. Она успела приписать еще штук двадцать «почему» и разрисовать всё вопросительными знаками. Эта бумажка все не давала ей покоя, так что даже Отто Хорнек, сосед Гретхен по парте, заинтересовался ее странными художествами.

– Почему – что? – спросил он, подтянув к себе листок с вопросительными знаками.

– Да так, ничего, – ответила Гретхен, отнимая у него свою промокашку. Она не собиралась откровенничать с Отто и объяснять ему, какое отношение ее вопросительные знаки имеют к Флориану Кальбу.

После уроков Гретхен не захотелось ехать на трамвае. Она пошла домой пешком, вместе с Сабиной. Сабина была вроде как ее подругой, а вроде и не совсем. Потому что временами она дружила с Гретхен, а временами – нет, и почему происходили такие перемены, Гретхен не понимала. Просто иногда Сабина переставала обращать на нее внимание, почти не разговаривала, не делилась бутербродами, не просила списать домашнее задание, домой шла с кем-нибудь другим и по дороге рассказывала о том, что интересного с ней произошло накануне вечером. А потом – пройдет недели две, и Сабина опять уже предлагает Гретхен свой бутерброд, просит списать домашнее задание и без умолку трещит, так что у Гретхен уши отваливаются от ее рассказов. Предыдущая же «подружка», с которой Сабина две недели подряд была неразлучна, отправляется в отставку. Похоже, Сабина относилась к подругам как к фотографиям в рамке: захотела – вынула и заменила другой. И получалось, что у нее в рамке сначала Гретхен, потом обе Урсулы, потом Кати, потом Софи и наконец снова Гретхен. Сегодня как раз настала очередь Гретхен. Сабина проводила Гретхен до самого дома и еще с полчаса проболтала, стоя на улице, – все рассказывала о своем кузене, который объяснился ей в любви. Интересно, можно ли в принципе завести отношения с двоюродным братом, допытывалась она у Гретхен. По правилам вроде как нельзя, хотя вообще-то отношения с кузеном – очень удобно, считала Сабина. С такой строгой мамой, как у нее, это, можно сказать, единственный выход.

– Ведь если я пойду навестить тетю с дядей, то в этом ничего такого нет, верно? – рассуждала Сабина. – А если мы с двоюродным братом закроемся в комнате, то кто нам что скажет – обычное дело, правда?

У Гретхен пока не было мнения о любовных отношениях между кузинами и кузенами. Вернее, о таких отношениях в реальности. В книжках о благородных дамах и кавалерах подобное встречалось сплошь и рядом, но героев, оказавшихся в такой ситуации, больше занимал вопрос, что стоит за их сердечной склонностью – «настоящая любовь» или «голос крови». Вряд ли Сабине помогут советы из романов о жизни аристократических семейств, так что Гретхен предпочла просто промолчать. Тем более что ей уже страшно хотелось есть, и она мечтала поскорее оказаться дома, где ее ждали лапша с ветчиной и овощной салат. По понедельникам у них на обед всегда была лапша с ветчиной. А еще Гретхен про себя надеялась, что на маму сегодня накатило «печное настроение» и она испекла какой-нибудь рулет или трубочки с кремом. Вкуснее домашнего рулета и трубочек нет ничего на свете! Можно только пожалеть тех, кто покупает такие вещи в магазине, – покупные рулеты и трубочки ни в какое сравнение с настоящими, домашними не идут!

Но надеждам Гретхен не суждено было сбыться. На обед была цветная капуста в панировке. Вся квартира пропахла ею. Магда с Гансиком бурно возмущались скучным обедом и потребовали бутербродов с салом на закуску.

– И с чего это у нас сегодня цветная капуста? – в сотый раз спрашивала неугомонная Магда. – Сегодня понедельник! А по понедельникам у нас лапша с ветчиной!

Мама, промычав только свое «м-м-м», покорно принялась делать бутерброды с салом. При этом сама она к капусте не притронулась и опять сидела, печально уставившись в чашку с чаем. Только теперь она еще бросила туда две маленькие таблетки. Гретхен не придала этому значения, решив, что после ужина на встрече с одноклассниками у мамы заболел живот. Бывает. Наверное, таблетки – от живота. Но то, что мама жевала жвачку, Гретхен действительно удивило.

– Ты ведь говорила, что терпеть не можешь эту «вредную резину»! – сказала она.

Мама попыталась вынуть жвачку изо рта: тянула, тянула резиновые нитки, потом кое-как отлепилась от них и, выдавив из себя очередное «м-м-м», ушла в спальню.

Гретхен отправилась в детскую и принялась за домашние задания. Надо было делать математику. Через некоторое время к ней подсел Гансик.

– Знаешь, чем мама в спальне занимается? – спросил он.

– Чем-чем… Прилегла, наверное, – ответила Гретхен. – У нее живот, похоже, болит.

Гансик покачал головой:

– Не прилегла, а легла. Причем на пол. Она там отжимается!

Гретхен так перепугалась, что даже выронила циркуль, которым собиралась строить биссектрису угла.

– А жвачку видала? – продолжал Гансик. – Она штук шесть за раз в рот засунула! Куда это годится? Целый день молчит, только все «м-м-м» да «м-м-м», хлещет чай с какими-то пилюлями, жует жвачку и отжимается!

Гансик был явно встревожен.

– Может, она у нас с ума сошла? – с беспокойством спросил он.

– Пойдем спросим, что все это значит! – решила Гретхен и поднялась со стула.

– Я уже спрашивал, только что, – сообщил Гансик.

– Ну и что она ответила?

– Промычала свое «м-м-м», и все.

Гретхен опять уселась на место.

– Подождем, пока папа придет. Он разберется.

Гансик подошел к двухъярусной кровати, лихо забрался наверх, плюхнулся на матрац, так что пружины заскрипели, засунул по обыкновению палец в нос, закрыл глаза и погрузился в сон. Тихий час! Для Гансика – дело святое.

Гретхен обработала еще семь углов и начертила три треугольника со всеми полагающимися биссектрисами – правда, биссектрисы аккуратно сошлись в центре почему-то только в одном. Справившись с математикой, Гретхен выдвинула нижний ящик стола и достала «Придворные страсти». Она открыла книжку на том месте, где у нее была загнута страница, а для прикрытия положила рядом промокашку из тетради по математике, чтобы в случае чего быстро спрятать постыдное чтиво. А то вдруг еще мама, наотжимавшись, решит заглянуть к Гретхен в комнату и застукает ее за этим занятием. Конечно, никто не запрещал Гретхен читать дешевые романы из жизни благородных семейств. Просто, зная, как мама с папой потешаются над тетушкой Эммой, которая тоннами заглатывает любовные истории не слишком высокого пошиба, Гретхен предпочитала не обнаруживать свои читательские пристрастия.

Она погрузилась в чтение:

«Глубокая печаль сумрачной тенью легла на правильные черты Астрид фон Гоэнлоэ, когда граф Бодо фон Эссельфинг с язвительной усмешкой на устах отвернулся от нее. Сердце несчастной трепетало, а душа говорила одно: „Он негодяй, но я люблю его! Люблю!“»

Гретхен в ужасе прикрыла страницу промокашкой. В ужас она пришла от того, что осознала: читая о графе Бодо фон Эссельфинге, она представляет себе Флориана Кальба. В ее воображении книжный граф как две капли воды был похож на Флориана! А еще эта дурацкая промокашка с настырными вопросительными знаками: почему от его насмешек ей стало грустно? Почему она не рассердилась, а расстроилась?

Гретхен резко вскочила, хотя обычно никогда не вскакивала с места как ужаленная. В следующую секунду она уже стояла перед большим зеркалом. Перед зеркалом она тоже никогда особо не стояла. У нее не было привычки разглядывать себя. Теперь же она стала внимательно всматриваться в свое отражение. Серо-крапчатые глаза, курносый нос, кудрявые волосы… Ей показалось, что лицо у нее довольно правильное, всякие «черты» имеются и даже глубокая печаль с сумрачной тенью обнаружились. Если рассуждать логически, то сам собою напрашивался вывод: ее сердце целиком и полностью принадлежит Флориану Кальбу! Она любит его! Вот почему в ее душе нет ярости, а только печаль. Вот почему в чертах Бодо фон Эссельфинга она видит Флориана! Все ясно как дважды два!

Сумрачная тень на лице Гретхен как-то вдруг совсем потемнела и стала, можно сказать, просто черной.

– Ёлки-палки, стрекоза, забодай тебя коза! – пробормотала она, продолжая смотреть на себя в зеркало.

Так ругалась цветльская бабушка, если ей что-то очень не нравилось. Других ругательств Гретхен не знала, да и поводов для подобных выражений у нее в жизни, пожалуй, не было. Она вообще отличалась спокойным, мягким характером.

Глава третья,

в которой папа легкомысленно игнорирует мамины новые привычки, Гретхен поневоле тесно общается с Флорианом Кальбом, а Магда выдает сногсшибательную новость, но ее никто не принимает всерьез

Вечером, когда папа вернулся с работы, мама продолжала вести себя странно. Вместо того чтобы, как обычно, поприветствовать папу словами «Здравствуй, дорогой!», она только промычала свое «м-м-м», а на его вопрос, как прошел денек, ответила таким же мычанием. Папа удивился и принялся теребить усы. Его загогулины напоминали теперь настоящие вопросительные знаки.

– И так сегодня весь день! – пожаловалась Магда. – Даже в дурака ни разу не сыграли! Хотя я написала все предложения и сосчитала все кружочки!

Магда уже больше месяца ходила в школу и полагала, что четырех часов сидения за партой для общего развития вполне достаточно. Она искренне не понимала, зачем еще и дома писать дурацкие предложения о какой-то Соне, у которой, видите ли, косы, и про сосну, у которой сук, и вдобавок пересчитывать по отдельности синие и красные кружочки, – это ее глубоко возмущало. Вот почему мама заключила с ней соглашение: за каждое сделанное упражнение по чистописанию и за каждую порцию пересчитанных кружочков полагалась партия в дурака. До сих пор мама честно выполняла условия договора.

Папа потеребил еще немного усы, усадил Магду к себе на колени, чмокнул ее в макушку и громко сказал:

– Пора ужинать!

Мама достала четыре тарелки, приборы и накрыла стол в гостиной. Потом принесла из кухни кастрюлю с гуляшом и целую миску макарон. Под конец поставила на стол четыре стакана, бутылку апельсинового сока и – чашку с чаем. Папа потянул носом: аппетитный запах гуляша и макарошек его явно воодушевил, и он радостно навалил себе целую тарелку.

– Ну как твой живот? Не утихомирился? – спросил он с озабоченным видом.

Услышав очередное «м-м-м», он решил, что живот еще болит. Папа нагрузил на вилку увесистую порцию гуляша и отправил ее в рот, стараясь по дороге ничего не растерять. Но не успел он как следует прожевать эту первую «загрузку», как на лице его нарисовалось несказанное удивление.

– Матушка моя, макароны-то совсем не соленые, а гуляш переперчен! – ахнул папа.

Такого еще у Закмайеров не бывало!

– Как это тебя угораздило? – решил разобраться папа.

– Ой-ой-ой! Жжет, жжет! – завопила в эту секунду Магда и принялась отчаянно махать ладошкой, чтобы нагнать побольше воздуху в рот и остудить пожар. В какой-то момент она не выдержала и просто выплюнула все обратно в тарелку. Гретхен и Гансик тоже сидели слегка перекошенные. В такой ситуации мама уже не могла отделаться простым «м-м-м».

– Вы уж простите меня, – сказала она тихим голосом. – Просто я, когда готовила, не могла попробовать… Потому что ничего не ем…

– Знаешь, мама, это уж слишком! – возмутился папа и подкрутил усы. Теперь крайняя загогулина напоминала восклицательный знак. – Ну не могла же ты вчера от капли какого-нибудь соуса так отравиться, что сегодня в тебя совсем ничего не лезет!

Мама вынула изо рта жвачку, положила ее на стол и скатала из нее шарик. Шарик получился внушительный, хоть в настольный теннис играй.

– С чего ты взял, что я отравилась? Ничего я не отравилась! Просто худею.

– Вот напасть-то! – пробормотал папа и принялся ковыряться вилкой в гуляше. Он подцепил кусок мяса и попытался его оприходовать, но в ту же секунду его прошиб холодный пот, и он чуть не поперхнулся.

– И сколько это будет продолжаться на сей раз? – спросил он, отдуваясь.

– До тех пор, пока я не смогу надеть юбку сорокового размера! – ответила мама твердо и решительно.

Гретхен прекрасно помнила, как мама худела в последний раз. Это было два года назад и продолжалось целую неделю. От тех дней осталось ощущение тихого ужаса!

– А что, от жвачки худеют? – поинтересовалась Магда, разглядывая грязно-серый шарик.

– Нет, но когда хочется хоть что-то пожевать, она спасает, – ответила мама.

– Скажи, а сейчас у тебя какой размер? – решил вникнуть в проблему встревоженный Гансик. Не получив ответа, он стал гадать: – Шестидесятый?

Мама бросила в его сторону укоризненный взгляд.

Гретхен прикинула на глазок и сообщила результат:

– Cверху – сорок восьмой, снизу – пятьдесят четвертый. Да?

Мама грустно кивнула.

– Зря ты, мама, расстраиваешься! По-моему, ты выглядишь очень аппетитно! Мне нравится! – ласково сказал папа и навертел несколько бодрых загогулин.

– Да при чем здесь ты! – рассердилась мама. – Все ты, ты, тебе, тебе! Это я хочу похудеть! Я! Для себя самой! А не для тебя!

– Но мама… – начал было папа, но договорить не успел.

Мама с силой хлопнула рукой по столу, так что жвачка превратилась в лепешку, похожую на мини-пиццу.

– И перестань меня называть мамой! – в сердцах выпалила она. – С ума сойти можно! Я тебе не мама, я твоя жена, и зовут меня Элизабет!

– Элизабет, я есть хочу! – встряла тут Магда. – Чем бы закусить эту гадость?

Гретхен поднялась из-за стола и пошла в детскую. Ей было не по себе. У них в семье всегда все было тихо-мирно. Она ни разу в жизни не слышала, чтобы мама так орала на папу. Даже когда худела в былые времена. Ну, строговата бывала, это да, притихшая такая ходила. А несколько раз даже плакала. От стыда. Из-за того, что, проголодав сутки, не выдерживала и опустошала одним махом весь холодильник.

Позже, когда Гретхен чистила зубы в ванной комнате, к ней пришел папа, уже одетый в полосатую пижаму. Он сел на краешек ванны и растерянно огляделся, будто пытаясь найти хоть что-нибудь утешительное.

– Больше чем на неделю ее не хватит, – проговорила Гретхен, сплевывая в раковину белую с зелеными крапинками пену.

– А все эта дурацкая встреча одноклассников! – сказал папа. – Она сама призналась, – он озабоченно покачал головой. – Говорит, что якобы была там самая толстая. Мари-Луиза – они в школе дружили – тоже раньше была толстая, а теперь, видите ли, постройнела. И вот эта самая Мари-Луиза рассказала маме, что у нее были такие же проблемы и что она ей поможет…

Гретхен уже не слушала папу. Она думала о том, что он действительно часто говорит «мама», и это действительно странно! Собственную мать он называет бабушкой, а жену – мамой. Гретхен даже невольно захихикала, представив себе, что по этой логике папа ее саму должен назвать не доченькой, а женушкой.

– Тебе хорошо смеяться! – вздохнул папа.

Гретхен тут же перестала хихикать. Она вспомнила, что ей совсем не до смеха, потому что она страдает от несчастной любви и пребывает в глубокой тенистой печали. Она еще раз сполоснула рот, посмотрелась в зеркало, шмыгнула носом и театральным голосом изрекла:

– Ах, какое там веселье! Бог видит, мне ни до чего! – реплика, достойная какой-нибудь книжной графини.

– У тебя что, тоже проблемы? – встревожился папа. Родительский долг, конечно, обязывал его поинтересоваться состоянием дочери, но в его вопросе слышался скорее панический ужас, как будто он хотел сказать: «Еще одна беда на мою голову! Я этого не перенесу!»

В глубине души Гретхен была возмущена. В конце концов, она такой же важный член семьи, как мама. Подумаешь, растолстела! Лишний жир, даже если его много, все равно мелочь в сравнении с несчастной любовью!

Гретхен принялась задумчиво чесать живот.

– Может, ты двойку схватила? Или даже две двойки? – допытывался папа.

Гретхен хрустнула пальцами. Ну как всегда! Родители думают только об оценках! Гретхен сунула в рот прядку и стала ее жевать.

– С оценками все в порядке, – буркнула она. – Просто я влюбилась.

– Правда? – оживился папа, и в глазах у него загорелось любопытство.

– Да, но только у меня несчастная любовь, – сообщила Гретхен и засопела в ожидании папиной реакции.

Но папа истуканом сидел на краешке ванны, вцепившись в коленки, и молчал. Гретхен пожалела, что поделилась с ним тайной. Ведь сколько раз она слышала в школе от ребят: с родителями такие темы обсуждать невозможно! Похоже, Сабина права. Она всегда говорит, что взрослые в этом не секут, их интересует только собственная ерунда.

Гретхен вздохнула и подумала: «А я-то считала, что мои родители совсем другие!»

Тут папа наконец отцепился от своих полосатых коленок, потер руки, как будто ему стало холодно, и спросил:

– И что, ты ему разонравилась?

– Я ему никогда и не нравилась.

– А я его знаю?

Конечно, папа знал Флориана Кальба! Ведь Гретхен с Флорианом ходили даже в один детский сад. Но Гретхен покачала головой и тихо проговорила:

– Нет, не знаешь.

На такое чистой воды вранье у Гретхен были свои причины. Во-первых, она вспомнила, что папа с давних пор считал Флориана «плохим мальчиком». Во-вторых, папа явно легкомысленно отнесся к ее сердечной драме: она заметила, что усы у него подозрительно дрожат, как будто он изо всех сил старается удержаться от смеха. В-третьих, папа никак не мог ей помочь в ее безвыходном положении. И в-четвертых, все так сложно и непросто, что никакими словами не передашь.

– Да я пошутила, – небрежно проговорила Гретхен. – Никакой безответной любви!

– Вот и хорошо, – сказал папа и зевнул. В животе под полосатой пижамой отчаянно забурчало. – Извини! Голод не тетка…

С этими словами папа поднялся, вышел из ванной комнаты и направился в сторону кухни.

Гретхен пошла спать. Над ней, на верхнем ярусе кровати, храпел Гансик, напротив, у другой стенки, спала Магда, которая что-то бормотала во сне. Магда могла так болтать сама с собою всю ночь. Гретхен натянула одеяло до самых ушей. «Вот бы иметь отдельную комнату!» – подумала она. А то так даже не почитать на ночь. Если включить лампу на тумбочке, Магда тут же проснется и заверещит.

Гретхен так устала за день, что глаза уже закрывались сами собой. Но заснуть не получилось: в животе страшно забурчало, прямо как у папы пять минут назад. Просто невозможно! Пришлось вставать.

Папа еще сидел в кухне. Перед ним на столе лежал огромный шмат копченого сала, от которого он отпиливал тонкие ломтики. Гретхен пристроилась к папе.

– Правильно, надо подкрепиться! – проговорил папа с набитым ртом и настрогал сала для Гретхен. – От голодного желудка душе одно беспокойство!

Гретхен набросилась на сало.

– Я вот раньше часто влюблялся, и тоже все безответно, – сказал папа.

Услышав это заявление, Гретхен покосилась на папу. Пальцы у него были черные от перца и прочих приправ, покрывавших толстым слоем все сало, подбородок и щеки лоснились от жира, а в усах застряли хлебные крошки. Его живот-арбуз как будто даже немного увеличился в размерах и с трудом помещался под пижамой. Гретхен как-то иначе представляла себе подходящего собеседника для разговоров на любовные темы.

– Я же сказала: ни в кого я не влюбилась! Ты что, шуток не понимаешь? – сердито пробурчала она.

– Так я же не о тебе говорю, а о себе, – сказал папа и вытер рукавом пижамы сальный подбородок. – Но если тебе неинтересно…

Обижать папу Гретхен не хотелось.

– Да нет, интересно! – постаралась она сгладить неловкость. – Расскажи, что там у тебя было с твоей безответной любовью…

– Ох, это было ужасно! – папа подкрутил себе усы. – Просто ужасно!

– Почему?

– Ну, когда ты безнадежно влюблен – это всегда ужасно!

Ничего нового для себя Гретхен так и не услышала и потому отправилась спать.

Следующим вечером Габриэла устраивала у себя дома праздник по случаю своего дня рождения. Габриэла училась с Гретхен в одном классе, и ее вечеринки славились на всю школу – всем вечеринкам вечеринки! Все мечтали оказаться среди приглашенных, даже ребята из других классов! Гретхен каждый год получала приглашения. Но вовсе не потому, что они с Габриэлой были закадычными подружками. А потому, что так хотела мама Габриэлы. А ее мама так хотела, потому что папа Габриэлы работал на той же макаронной фабрике, что и папа Гретхен. И к тому же мама Габриэлы поддерживала дружеские отношения с мамой Гретхен, да и вообще считала, что Гретхен – чудесная милая девочка.

– Почему бы тебе не общаться побольше с Гретхен? – спрашивала она Габриэлу чуть ли не каждый день. – Уж она тебя плохому не научит, не то что ужасные типы, с которыми ты вечно болтаешься.

Нельзя сказать, что друзья у Габриэлы были действительно какие-то ужасные. Просто в каждом из них было что-то необычное – скорее их можно было бы назвать «типажи». Один мальчик, например, худенький и бледный, сделал себе на щеке татуировку – огромную бабочку-капустницу. Другой обрил себе голову под ноль, а лучшая подружка Габриэлы ходила с какой-то щетиной на макушке: ее прическа напоминала парик с торчащими во все стороны иголками. Можно себе вообразить, сколько геля она изводила по утрам, чтобы навести такую красоту! Еще один друг Габриэлы уже года два кряду не расставался с гипсом: то у него рука загипсована, то нога, то грудь… Гретхен казалось, что на нем уже ни одного живого места не осталось. Недавно он явился в школу в гипсовом воротнике – свалился с мопеда и повредил себе позвонок, якобы из-за того, что шлем оказался с каким-то дефектом и толком ни от чего не защищал. Но на день рождения к Габриэле он все равно собирался прийти. Габриэла была старше Гретхен, ей исполнялось пятнадцать. В одном классе они учились потому, что Габриэла один раз оставалась на второй год.

Все друзья Габриэлы как один явились на праздник: и Щетинистая Макушка, и Бритый, и Бабочка, и две девочки, похожие как две капли воды на панк-рок-певицу Нину Хаген. Пришел и Флориан Кальб. Но его пригласили тоже по необходимости: он дружил с братом Габриэлы. Кроме того, было еще человек двадцать гостей, но они не представляли собой ничего особо примечательного.

Гретхен надела на вечеринку новое платье из индийского шелка, которое мама подарила ей на день рождения. Оно было голубого цвета, с золотой вышивкой по горловине и длинной широкой юбкой – универсальный фасон, годится даже для беременных.

– Шикарно выглядишь, Гретхен! – одобрительно сказала мама Габриэлы.

Сама-то Гретхен предпочла бы такой наряд, как у Щетинистой Макушки, но достаточно трезво оценивала себя, чтобы понимать: при ее комплекции носить некоторые вещи совершенно невозможно. Щетинистая Макушка пришла в ярко-розовых лосинах, в полосатой желто-коричнево-зеленой футболке по колено, а поверх футболки у нее был надет сиреневый коротенький жакетик в облипочку с огромным Микки-Маусом на спине. Бабочка явился весь в черной коже, а одна из Нин Хаген красовалась в леопардовой майке.

– Меня прямо тошнит, когда эти типы являются к нам домой, – жаловалась, бывало, мама Габриэлы маме Гретхен. – Но что поделать? Разве ж нынешние дети кого-нибудь слушаются? Никакой управы!

Гретхен от друзей Габриэлы совершенно не тошнило. Они даже вызывали у нее симпатию. У «этих типов» было одно несомненное достоинство: они ни к кому не цеплялись и не приставали. Правда, дымили как паровозы – что, конечно, Гретхен совершенно не нравилось, – но, по крайней мере, никого не заставляли курить с ними вместе. Они и по части выпивки были мастера, но никогда никому алкоголь не навязывали, что было, с точки зрения Гретхен, не одобрявшей в целом любителей крепких напитков, все же большим плюсом. И главное – им было совершенно наплевать, худой ты или толстый.

А многие другие вели себя совершенно иначе. Вот у Сабины на вечеринках всегда дымят, а если ты не куришь, обязательно язвительно скажут: «Что, мамочка не разрешает?» На сборищах у Отто Хорнека пьют до одурения. Вообще-то у Отто дома сухой закон, но мальчики всякий раз умудряются протащить контрабандой литры алкоголя, а потом смешивают: колу с водкой, сок с джином. И если попросить просто колы или чистого сока, то только и будет слышно «малявка», «зануда», «трезвенница» и все в таком духе.

На вечеринках Гретхен обычно не танцевала. Только у Габриэлы. Да и то в основном с Бритым, потому что он однажды сказал ей, не скрывая своего восхищения:

– Это ж надо, как в тебе волны музыки отзываются! Ты прямо сама как волна!

Другие-то, бывало, прохаживались на ее счет. Во всяком случае, Гретхен доводилось слышать, как за ее спиной шушукались и говорили:

– Гляди, гляди, как она танцует! Прямо пол дрожит! И сама вся ходуном ходит!

С «типами» можно было даже поболтать – если, конечно, привыкнуть к их манере речи. Потому что говорили они гораздо медленнее, чем другие, постоянно вставляли английские словечки и произносили всё монотонно, с одной интонацией.

Габриэла, в общем-то, тоже была нормальной девчонкой. Гретхен предпочла бы иметь в подругах ее, а не вертихвостку Сабину. И если бы мама Габриэлы не нахваливала Гретхен с утра до ночи и не приводила бы ее постоянно в пример в качестве образцово-показательной дочери, то, пожалуй, они действительно могли бы подружиться.

Флориану Кальбу друзья Габриэлы не очень-то нравились. Он утверждал, что от «этих типов» воняет, и не исключал, что у них даже водятся вши. А по поводу их одежды говорил: «Свиньям на смех!» На день рождения он пришел только потому, что его пригласил брат Габриэлы, и потому, что рассчитывал встретить кузину Габриэлы, Дорис. Она была предметом его обожания. Но Дорис, судя по всему, своего обожателя ни во что не ставила. Во всяком случае, Гретхен своими ушами слышала, как та сказала Габриэле:

– А этот противный Флор-Мажор что опять тут делает?

Гретхен от души натанцевалась с Бритым. Потом пообщалась с Гипсом – обсудила с ним тему детских домов и приемных детей. Гипс, как оказалось, знал об этом не понаслышке. С одной из Нин Хаген Гретхен поспорила о родителях: спор шел вокруг того, надо ли «отправить на свалку» всех родителей скопом или только некоторых. А с Габриэлой они навертели в кухне целую кучу бутербродов. Время от времени Гретхен посматривала в сторону Флориана, который все пытался подобраться к Дорис. Происходило это приблизительно так: Флориан наливал себе в бокал виски, закидывал туда кусок льда и направлялся к Дорис. Подойдя к Дорис, он что-то говорил ей и приподнимал бокал, в котором громко звякал лед. Дорис отвечала ему односложно и отворачивалась, чтобы продолжить прерванную беседу. Беседовала она в основном с мальчиком, которого все называли Джонни и у которого на щеках и подбородке пробивалась нежнейшая золотистая поросль. Флориан, получив от ворот поворот, что-то бормотал себе под нос и выпивал виски залпом. По наблюдениям Гретхен, так повторялось по меньшей мере раз восемь. Она не представляла, сколько нужно виски, чтобы опьянеть так, как Отто Хорнек на последней тусовке, но Флориан явно двигался в том же направлении. Она поделилась своими опасениями с Габриэлой, и та вдруг страшно разозлилась.

– Откуда он взял виски?! – возмутилась она. – Это же папина бутылка! Я ее специально подальше убрала!

Она отобрала у Флориана бутылку и ахнула: он успел выпить почти половину.

– Вот придурок! – процедила она сквозь зубы. – Представляю, что завтра скажут предки. Дескать, это всё мои дружки набезобразничали!

Около десяти вечера пришла мама Габриэлы и объявила, что праздник окончен. Гости медленно потянулись на выход. Гретхен еще осталась, чтобы помочь имениннице, – они собрали грязную посуду, мусор, пепельницы и отнесли всё в кухню. Потом и Гретхен стала прощаться. Уже стоя на пороге, девочки вдруг услышали странные звуки, от которых им стало как-то не по себе. Явственно слышался то ли хрип, то ли сипение.

– Жуть какая! – прошептала Габриэла и схватила Гретхен за руку.

– Похоже на прохудившийся велосипедный насос, у нас дома такой есть. Тоже так хрипит-сипит.

Гретхен пошла на звук. Он доносился со стороны лестницы, ведущей в подвал. Там внизу лежал Флориан Кальб и спал. Гретхен с Габриэлой с трудом выволокли его наверх. Пришлось потрясти Флориана, чтобы он хоть немного пришел в чувство.

– Надо поскорее вытурить его отсюда, – нервно проговорила Габриэла. – Если мама его увидит, она мне больше не разрешит устраивать вечеринки.

– Но ты же не виновата! – возразила Гретхен.

– Я всегда во всем виновата, – отмахнулась Габриэла, сгребла Флориана в охапку и вытолкала его из дома. – На свежем воздухе, глядишь, протрезвеет! – сказала она, наскоро попрощалась с Гретхен и поспешила закрыть дверь.

Свежий воздух действительно благотворно подействовал на Флориана. Во всяком случае, он смог передвигаться на собственных ногах. Правда, прямо идти у него не получалось, и зигзагом – тоже. Он шагал по кругу. Как цирковая лошадь. И если бы Гретхен не задала нужный курс, он, наверное, до самого утра нарезал бы круги вокруг вишни перед домом Габриэлы. Гретхен пришлось изрядно попыхтеть. Она крепко держала Флориана под руку и тащила его вперед. Один раз Флориан попытался снова зайти на круг, но Гретхен удалось выправить вектор движения, и они продолжили путь, медленно, но верно приближаясь к цели. Но неприятнее всего был запах: от Флориана несло какой-то кислятиной. И точно не алкоголем.

В какой-то момент Флориан повис у Гретхен на шее – хотел ли он этим выразить свои чувства или просто искал дополнительной опоры, осталось загадкой.

До дома Флориана оставалось совсем чуть-чуть, когда он вдруг заартачился. Тяжелым мешком он плюхнулся на землю и пробормотал:

– Поезд дальше не пойдет!

Гретхен хотелось плюнуть на все и сбежать. Было еще только около одиннадцати и полно народу вокруг. Прохожие бросали на них сердитые взгляды и реагировали соответственно.

– Сейчас полицию вызову! – пригрозил один.

– Выпороть как следует, чтоб запомнили на всю жизнь! – сказал другой.

– При Гитлере такого не было! – услышала Гретхен и не поверила своим ушам.

Она не знала, что делать. Но в конечном счете любовь взяла верх. Как там говорила графиня фон Гоэнлоэ на странице 13? «Я буду делить с тобой все радости и горести, мой дорогой! Отныне мы всегда будем вместе, и никаким злым силам нас не разлучить!»

Передохнув, Гретхен кое-как поставила Флориана на ноги, подперев оседающее тело плечом. Затем она обхватила его одной рукой за пояс и сделала шаг вперед. Дело пошло. Пыхтя и сопя, Гретхен доволокла Флориана до его дома и сгрузила у входа. Флориан свернулся клубочком, явно собираясь так проспать до утра. Гретхен обшарила его карманы в поисках ключей. Ничего не найдя, она решительно нажала на кнопку звонка возле таблички с фамилией Кальб.

– Кто там? – спросил в домофон чей-то скрипучий голос.

– Это Флориан, – ответила Гретхен. – Он без ключей! Откройте, пожалуйста.

– Флориан! – сердито проскрипел голос. – Ты что там, язык проглотил? Почему молчишь?

– Ему нехорошо, – ответила Гретхен.

– Сейчас спущусь! – буркнул домофон.

Гретхен хотела было уже уходить, сочтя, что долг любви выполнен в полной мере, но Флориан неожиданно очнулся и ухватил ее за ногу.

– Стоять! Всем стоять! – пробормотал он.

Пришлось остаться. Вскоре дверь отворилась и вышел мужчина – высокого роста, не очень молодой и похожий на Флориана. Он присел на корточки возле задремавшего гуляки.

– «Ему нехорошо», говоришь?! Да он просто пьян в стельку! И весь облевался! Ну и вонища!

Мужчина поднялся и нажал на звонок.

– Хедвига! – рявкнул он в домофон. – Спускайся! Поможешь втащить наверх наше пьяное сокровище! – Потом он повернулся к Гретхен и сказал: – Обязательно надо напиваться до смерти, да?

– Я не напивалась! – возразила Гретхен.

Она высвободилась из цепких пальцев Флориана, быстро попрощалась и пошла прочь. По дороге она все принюхивалась – ее преследовал подозрительный противный запах. Похоже, она слишком долго была рядом с Флорианом: теперь и от нее несло кислятиной.

На следующий день Флориан на занятия не явился.

– Отсутствует по причине ангины! – сообщил староста класса.

Габриэла украдкой посмотрела на Гретхен и ухмыльнулась. Гретхен никак не отреагировала на это. Ей было неприятно вспоминать о том, чем закончился вчерашний вечер. Да и в школе сегодня ничего такого особо приятного не происходило. Одна радость – что она была освобождена от физкультуры и весь урок просидела на скамейке, думая о своем, то есть о Флориане. Теперь-то он не будет над ней потешаться! Ведь, что ни говори, она пришла ему на помощь в тяжелую минуту жизни. Если бы не она, он, наверное, так бы и валялся в какой-нибудь канаве. Или, того хуже, угодил бы в полицию. Такое совместное «приключение» не может не сказаться на отношениях, считала Гретхен. Все должно измениться, причем в лучшую сторону, решила она.

Домой Гретхен вернулась только около четырех, потому что после уроков была репетиция хора, а хор Гретхен старалась не пропускать – ведь она пела первым голосом.

Когда Гретхен, голодная как волк, наконец добралась до дома, мамы не было. В детской ее встретил заспанный Гансик.

– Мама у этой своей Мари-Луизы! – сообщил он и сунул палец в нос. – Велела, чтобы ты разогрела себе гороховый суп и сделала бутерброд с сыром.

Гретхен суп разогревать не стала, а похлебала так, холодным, прямо из кастрюли – чтобы не мыть тарелку.

– А где Магда? – крикнула она из кухни.

Гансик объяснил, что мама взяла Магду с собой, потому что он отказался за ней присматривать.

– Что я ей, нянька?! – добавил он.

– Но ты же обычно с ней сидишь, когда маме надо по делам! – удивилась Гретхен. Вообще-то Гансик с Магдой жили душа в душу.

– Когда по делам – да, – прокричал в ответ Гансик из детской. – Но она-то пошла к Мари-Луизе! А от этой Мари-Луизы один вред! Втягивает маму во всякие глупости! И папа так считает.

– Что значит «втягивает»? Во что втягивает?

– В голодание втягивает, вот во что! – сказал Гансик, входя в кухню. – И вообще, зачем ей подруга? Тем более такая.

– Имеет право, – ответила Гретхен.

Гансик решительно покачал головой.

– Нет, от нее никакого проку! – заявил он. – Знаешь, сколько времени мама с ней разговаривает по телефону? Вчера тридцать семь минут не могла оторваться от трубки! Все болтала без остановки! Сегодня – тринадцать с половиной минут! А если я минутку поговорю, так она сразу мне на вид ставит: нечего, дескать, попусту деньги тратить! Сама-то тратит деньги на что хочет – вон, весы напольные купила! Папа придерживается такого же мнения: эта Мари-Луиза – совершенно никчемная тетка!

– Но ты же ее совсем не знаешь! – возразила Гретхен.

– Можно подумать, ты знаешь!

– Не знаю, – призналась Гретхен.

– Не знаешь, а споришь! – торжествующе воскликнул Гансик и вынул палец из носа.

Вот и вся логика. Нет, приводить весомые аргументы Гансик не умел. Он просто почувствовал разлад в доме, а раз это совпало с разговорами о Мари-Луизе, значит, эта самая Мари-Луиза во всем и виновата – достаточное основание, чтобы ее возненавидеть!

Мама вернулась домой около шести. Магда, против обыкновения, пребывала в превосходном настроении и трещала как сорока, рассказывая о каком-то Зеппи и каком-то Пепи. Через некоторое время выяснилось, что Пепи – это маленький мальчик, а Зеппи – большой кот, и оба они – члены семьи Мари-Луизы.

Ужин сегодня состоял из бутербродов и чая. Мама жевала жвачку и так ничего и не ела. Но по крайней мере перестала мычать. За столом она разговаривала со всеми как обычно и вид имела веселый.

После ужина Гансик разложил на столе в гостиной свою коллекцию перьев и погрузился в сортировку. Папа уселся смотреть телевизор. Гретхен пристроилась рядом, но не столько смотрела, сколько слушала, потому что вязала шапку с узором «косичка». Магда забралась под стол и принялась накручивать кукле Аманде волосы на бигуди. Мама расположилась в кухне, у нее была намечена большая глажка. Ей предстояло выгладить целую гору рубашек – папиных и Гансика.

Вскоре из-под обеденного стола донеслось сердитое бурчание: Магда до глубины души была возмущена тем, что бигуди никак не хотят держаться на Амандиной голове.

– Магдуся, можно потише? – попросил папа. – А то так ничего не слышно!

Магда притихла ненадолго, а потом вдруг ясно и громко изрекла:

– А мама у нас будет домработницей! С понедельника.

– Чья мама? – спросил Гансик.

– Наша мама! – ответила Магда.

Гретхен с Гансиком прыснули от смеха.

– Честное слово! – крикнула Магда из-под стола. – Я точно знаю! Мама будет убирать у профессора!

Гретхен с Гансиком разразились безудержным хохотом.

– Тихо вы! – шикнул на них папа.

– Ты слышал, что выдала Магда? – спросила Гретхен папу, все еще продолжая хихикать. – Она говорит, что мама будет домработницей у какого-то профессора!

Тут захохотал и папа. И никому из них даже в голову не пришло поинтересоваться у мамы, что это за сказки Магда рассказывает. Домработницей у профессора! Это же полный абсурд!

Глава четвертая,

в которой фигурируют две тележки с продуктами и седовласый господин, из-за которого папа выходит из себя, а затем случается нечто, что заставляет Гретхен пересмотреть свои представления о настоящей любви

Флориан не появлялся в школе уже целую неделю, и Гретхен размышляла, не позвонить ли ему. Все-таки было как-то тревожно. Гретхен рассказала маме о том, как Флориан напился. По мнению мамы, вся эта история могла закончиться настоящим алкогольным отравлением, а это не шутки! И будет совершенно нормально, если Гретхен справится о состоянии здоровья своего одноклассника, а как же иначе? Раз двадцать за вечер Гретхен подходила к телефону, снимала трубку и клала ее обратно. Она боялась услышать в трубке тот самый сердитый скрипучий голос, который отвечал ей в домофон, – вспоминать о том разговоре было неприятно.

До самой субботы жизнь в доме Закмайеров текла тихо-мирно, без особых происшествий. Мама даже начала немного есть: хрустящие хлебцы, сырую морковку и огурцы. В ванной комнате над весами она повесила на стене таблицу, куда каждое утро вписывала свой вес. Судя по этим цифрам, он уменьшался. За неделю она похудела на два килограмма и триста граммов. Правда, по маме это было незаметно. Ведь невооруженным глазом невозможно различить, весит ли человек девяносто и три десятых или восемьдесят восемь килограммов.

Неприятности начались в субботу утром во время похода в магазин. Каждую субботу папа с мамой ездили в гипермаркет на окраине города. В эту субботу к ним присоединилась Гретхен, потому что у них отменили сдвоенный урок черчения из-за ремонта чертежного класса и она уже в десять была свободна.

Обычно такие поездки в гипермаркет для семейства Закмайеров были праздником, но сегодня все вышло иначе. Мама без всякого энтузиазма катила тележку вдоль рядов с продуктами, мрачно приговаривая:

– Ужас! Столько еды! От одного вида тошнит!

Всякий раз, когда папа брал с полки какую-нибудь банку или коробку, мама хмурилась и спрашивала:

– Может, обойдемся без этого?

В конце концов папа страшно разозлился и заявил, что она портит ему все удовольствие: вместо того чтобы спокойно тратить деньги, он вынужден слушать ее дурацкие комментарии. А все почему? Потому что она затеяла, видите ли, худеть! И не надо говорить, что это ее личное дело! От этой глупости теперь должна страдать вся семья!

– Хорошо, – невозмутимо сказала мама, – если так, то я пойду в кофейню, почитаю газету, не буду портить вам удовольствие! Когда справитесь, зайдите за мной.

Папа открыл было рот, чтобы возразить, но мама уже шмыгнула в щель между баррикадами из сыра и рыбных консервов и скрылась из виду.

– Ну что ж, тогда пошли! За мной! – решительно скомандовал папа, сердито толкнул тележку и пошел сметать с полок всё подряд. Даже макароны прихватил, хотя он, как сотрудник макаронной фабрики, мог получать их вагонами, причем даром!

Вся эта крупномасштабная шопинг-акция прошла, надо сказать, без огонька – выглядел папа довольно мрачным. Наконец с двумя полными тележками они с Гретхен добрались до кассы. Папа расплатился, кассирша выдала километровый чек, и Гретхен покатила свою телегу к машине, стараясь не отставать от папы. Уложить такое количество покупок в миниатюрную машинку – дело тоже не простое!

– Главное – оптимально использовать пространство! – изрек папа, укладывая в багажник приобретенное добро.

Гретхен уже поняла: домой ей придется ехать с шестью пакетами на коленях.

– Сходи за мамой! – распорядился папа, закончив погрузку.

То, что папа послал за мамой Гретхен, было дурным знаком. Семейный мир под угрозой! Гретхен попыталась спасти положение:

– Пойдем вместе, пап! – сказала она. – Выпьем чего-нибудь в кофейне.

– И не подумаю! – отрезал папа. – Мама там прохлаждается с газеткой, пока я тут ишачу!

– Но ведь ты практически сам ее спровадил, потому что она тебе якобы настроение портила! – справедливости ради заметила Гретхен.

– А что, по-твоему, не портила? Еще как портила! – ответил папа.

Иногда он разговаривает как Гансик, подумала Гретхен. Никакой логики и непробиваемое упрямство! Гретхен вздохнула и побрела в кофейню.

Мама остолбенела, увидев забитый под завязку багажник и гору пакетов на заднем сидении, но ничего не сказала. Она молча взяла два пакета себе на колени и один поставила в ногах, чтобы чуть-чуть освободить Гретхен от продуктовых завалов.

Дорога домой тянулась бесконечно долго. Они ползли с черепашьей скоростью в длинной череде машин, двигавшихся от гипермаркета в город.

– Наверное, там впереди авария, – предположила мама.

Папа на это ничего не ответил.

– Хорошо бы попасть домой до того, как Магда вернется из школы, – добавила мама.

Папа продолжал молчать.

– Обычно по субботам все едут из города, а в город дорога свободна, – заметила мама.

Никакой реакции.

– Да, кстати, – продолжала мама. – Я завтра в Цветль не поеду. Перед бабушкиным маковым рулетом мне не устоять! А ведь будет еще жаркое из свинины… Сплошные соблазны! Тем более с твоей мамой не забалуешь – всех заставит есть!

– Ты и в прошлое воскресенье не ездила! – буркнул папа.

– Ну и что? – рассмеялась мама. – Скажи, что я заболела. Грипп!

– Это твое последнее слово? – спросил папа.

– По поводу поездки в Цветль – да, – ответила мама.

Дальше они всю дорогу молчали. Гретхен, задавленная грудой пакетов, совсем приуныла. Она все не могла решить, кто больше виноват в размолвке – папа или мама. А может быть, подумала она, Гансик прав, и во всем виновата Мари-Луиза?

В воскресенье мама действительно в Цветль не поехала. По этому случаю Магда тоже решила остаться дома. Папа, Гансик и Гретхен отправились без них и добрались быстрее, чем обычно, – уменьшение «полезного груза» за счет отсутствия мамы и Магды явно прибавило «мини» скорости.

Цветльская бабушка в мамин грипп не поверила.

– Что ты мне сказки рассказываешь?! – возмутилась она. – На той неделе встреча одноклассников, теперь грипп! Кому другому такими байками голову морочь! – Бабушка сморщила нос, прямо как Гретхен. – Вы что, поссорились? Семейный кризис?

Папа выложил все как на духу, и бабушка пришла в неописуемое негодование. Гретхен еще ни разу не видела ее такой сердитой. С бабушкиной точки зрения, вся эта мамина диета – чистой воды предательство по отношению к роду Закмайеров.

– Мы, Закмайеры, все фигуристые и пышные. Это у нас наследственное!

Гретхен возразила, что наследственность в данном случае ни при чем, ведь мама не из Закмайеров, а только вышла замуж за одного из представителей этого рода.

– Глупости! – отмела этот довод бабушка. – Теперь-то она Закмайер, а все Закмайеры – пухлые и упитанные! До замужества на нее без слез смотреть было нельзя! Соломина какая-то была, ветром сдуть могло!

Бабушку понесло: она все никак не могла остановиться и ругала на чем свет стоит все эти диеты, манию похудения, идиотские женские журналы, которые толкают недалеких читательниц на такие безобразия.

Папа сказал, что на сей раз виноваты не журналы, а некая Мари-Луиза – крайне неприятная особа, которую он сто лет уже не видел. Смутно помнит только, что она все время вертелась возле мамы, когда они только познакомились. Слава богу, потом она уехала в Англию, там вышла замуж и родила троих детей.

– Но теперь, – с тяжелым вздохом сказал папа, – она вернулась. Без мужа и с одним ребенком. Двое других остались с отцом в Англии. После развода она похудела на тридцать килограммов!

– Еще и разведенная! – презрительно проговорила бабушка. – И двоих детей сбагрила мужу! Ну молодец, нечего сказать! Разве ж это подходящая компания для твоей жены? Я бы на твоем месте запретила им общаться!

Папа попытался втолковать бабушке, что мама не малый ребенок, чтобы он мог ей запрещать с кем-то общаться.

– Да, но ты муж! А муж имеет право запретить своей жене делать то, что ему не нравится! – заявила бабушка.

– Я же не тиран! – возразил папа.

– А жаль, – тут же отреагировала бабушка. – Женщина, бросившая своих детей, – совсем не подходящее общество для приличных людей! Таких подруг надо гнать поганой метлой! – совсем уж разошлась бабушка.

– Правильно! Гнать поганой метлой! – поддакнул Гансик, уплетая за обе щеки маковый рулет.

В этот раз папа стал собираться домой раньше обычного. Бабушкины тирады ему явно действовали на нервы. Бабушка, со своей стороны, не стала их удерживать, потому что была недовольна папой. Она даже не поцеловала его на прощание, а только пробурчала:

– Нельзя быть таким мямлей! И в кого ты такой уродился?

Молча катили папа с Гансиком и Гретхен по разбитой дороге.

– А все-таки бабушка странная, – сказала вдруг Гретхен.

Папа ничего на это не ответил, зато Гансик тут же подал голос:

– Никакая не странная! Она права! Нечего маме водиться с этой Мари-Луизой!

– Да при чем здесь Мари-Луиза? Я о другом! Что такого плохого в том, если дети остаются у отца? Она так говорит, будто отцы – какие-то звери несусветные!

– Ничего такого она не говорила! – возразил Гансик. – Она говорила, что хорошая мать никогда не отдаст своих детей.

– Ага, а хороший отец, получается, отдаст… Интересно, почему? – ехидно спросила Гретхен.

– Потому что в природе существует материнский инстинкт, а отцовского инстинкта, кажется, не бывает, – вмешался в разговор папа.

– Значит, у тебя нет отцовского инстинкта? – решил уточнить Гансик.

– Не знаю, – честно признался папа.

– А вот если ты разведешься с мамой…

– Я не собираюсь разводиться с мамой, – не дал ему договорить папа.

– Ну хорошо, а вот если мама с тобой разведется, то…

– Мама не собирается со мной разводиться! – опять перебил его папа.

– Это понятно, но ведь можно представить себе такое, – продолжал гнуть свою линию настырный Гансик.

– Можно, – согласился папа, – теоретически.

– Я и говорю, теоретически, – не отставал Гансик. – А что будет тогда с нами?

Папа бибикнул и пошел на обгон молоковоза. Гретхен замерла. Обгонять здоровенную машину с цистерной на извилистой дороге – дело небезопасное, особенно если у тебя самого автомобиль, который выжимает максимум девяносто пять километров в час.

– Так кому мы достанемся? – спросил Гансик, когда папа опять вырулил на свою полосу.

Папа ответил, что не знает, потому что никогда на эту тему не думал.

– А ты бы взял нас к себе? – не отставал от него Гансик.

– Всех троих? – в папином голосе явно прозвучало легкое смятение.

– Да, всех троих! – ответил Гансик.

– Мама вас никогда не отдаст! – уклонился от прямого ответа папа.

– А если все-таки отдаст? – упрямо стоял на своем Гансик.

Папа всерьез задумался над неожиданной проблемой и попросил Гретхен дать ему сигарету. В трудных ситуациях ему всегда надо было закурить. Такая у него была вредная привычка. Гретхен выудила пачку из кармана папиной куртки и передала ему. Гансик, который в подобных случаях всегда рвался выступить в роли ассистента, был настолько поглощен проблемой разделения детей, что даже пропустил этот момент. Он неотрывно смотрел папе в затылок и напряженно ждал ответа.

– Значит, вы бы хотели жить со мной? – спросил папа.

– Ну допустим, – ответила Гретхен.

– Тогда я попытался бы как-то устроить нашу жизнь, – твердо сказал папа и, похоже, почувствовал себя настоящим героем. – Вот только как с Магдой быть – не знаю, – добавил он гораздо менее героическим тоном. – Мне будет с ней довольно трудно справиться. Ведь она еще такая маленькая!

Продолжая рулить одной рукой, папа принялся другой теребить усы и скоро уже навертел множество вопросительных знаков вперемешку с восклицательными.

– Вот видишь! – воскликнула Гретхен, поворачиваясь к Гансику. – Может быть, у Мари-Луизы была такая же ситуация! Старшие дети захотели остаться с папой в Англии, а малыша он не смог взять к себе!

– Что ты все время защищаешь эту тетку! – возмутился Гансик и бросил в сторону Гретхен сердитый взгляд. – Если бы она была хорошей матерью, дети не захотели бы жить с отцом!

– А если он – хороший отец? – с хитрой улыбкой спросила Гретхен.

– Чушь cобачья! – заорал Гансик.

Гансик всегда так орал, когда у него не хватало аргументов. Гретхен знала эту его особенность и не обижалась. Она просто отвернулась от него, помня мамин совет: никогда не демонстрировать глупцу свое умственное превосходство. Папа же продолжал вслух развивать неожиданно возникшую тему, прикидывая так и этак, как будет выглядеть их жизнь втроем. В результате он пришел к выводу, что главное – правильно распределить обязанности и перестроиться, тогда все будет работать как часы. Без проблем! Гретхен вслушивалась в папины рассуждения и не переставала удивляться, как ловко он все придумал: в основе гипотетической жизни втроем лежало справедливое распределение обязанностей между Гансиком и Гретхен, которым предстояло заниматься совсем не детскими делами – стиркой, уборкой, готовкой и прочими домашними заботами. Папе же самому особо перестраиваться не придется. На его долю выпадало только зарабатывание денег да приготовление яичницы со шкварками. Так что в целом жизнь втроем представлялась папе вполне приемлемой и даже приятной.

Гретхен не успела высказать критические замечания по поводу такого плана, потому что они как раз подъехали к дому.

– А ты все еще сердишься на маму? – спросил Гансик.

Перед их отъездом в Цветль папа с мамой не обмолвились между собой ни словом и смотрели друг на друга не слишком ласково.

– Нет, больше не сержусь, – ответил папа. – Я все обдумал. Чего сердиться? Нет никакого смысла. Рано или поздно она плюнет на это свое голодание. Надо просто набраться терпения.

Гретхен не любила вмешиваться в чужие дела, но сегодня, решила она, придется поступиться правилами.

– А знаешь, – сказала она, когда они с папой и Гансиком подходили к дверям квартиры, – может быть, тебе действительно не стоит все время называть ее мамой. Она не любит этого. Звучит как-то не очень, правда!

– Да? Ты считаешь? – переспросил папа, доставая ключи от квартиры.

Он открыл дверь и, заговорщицки кивнув Гретхен, прокричал с порога:

– Элизабет! Это мы! Элизабет, ты где?

Папа направился в гостиную, Гретхен и Гансик – за ним. На пороге гостиной он резко затормозил и уставился на мягкий уголок. Там, в кресле, сидела мама, а напротив нее, на черном кожаном диване, устроился пожилой седовласый господин с трубкой, который держал Магду на коленях!

– А, это вы! – воскликнула мама, явно в замешательстве. – Что-то вы рано вернулись!

– Может, нам уйти? – спросил папа ледяным тоном.

Магда сползла с коленей незнакомца и подбежала к папе.

– Позвольте представить вам моего мужа и старших детей, – сказала мама, обращаясь к старику.

Тот поднялся и подал руку всем по очереди – папе, Гретхен и Гансику. При этом он что-то бормотал себе под нос, вероятно, свое имя.

– Ну что же, – проговорил старик, обращаясь к маме, – не смею более занимать ваше время. Мы обо всем договорились. До завтра, сударыня!

Отвесив легкий поклон папе, он, прихрамывая, направился в прихожую; мама поспешила следом.

– Ваша шляпа, господин профессор, ваша трость, господин профессор, – послышался мамин голос.

– Благодарю вас, сударыня, – раздалось в ответ.

Магда потянула папу к обеденному столу. Там стояла ваза с огромным букетом желтых роз.

– Понюхай, как пахнут! – сказала Магда. – Это профессор принес!

Папа нюхать розы отказался.

В прихожей хлопнула дверь.

– Что это еще за профессор? – спросил Гансик у Магды.

– Ну, у которого мама домработницей будет, – объяснила Магда.

– Кем будет мама? – папа схватил Магду за руку, да с такой силой, что та от неожиданности взвизгнула. – Повтори, кем она будет?

– Я уже говорила! – пропищала Магда. – Домработницей у профессора! Пусти! Мне больно!

Папа отцепился от Магды. Тем временем мама вернулась в гостиную и села в кожаное кресло. Магда подбежала к ней, чтобы пожаловаться на папу.

– Папа мне больно сделал! – сказала она, показывая руку.

Мама погладила больное место и посмотрела на мужа.

– Что все это означает? – строго спросил он. – Что этот трухлявый пень делал у нас в доме?

Папа подошел почти вплотную к маминому креслу и принялся отчаянно теребить свои усы, как будто они были накладные и ему хотелось поскорее от них избавиться.

– Это не трухлявый пень, а господин Майзенгайер, профессор. Он живет один, и ему нужен человек, который будет следить за порядком в доме. Вот этим я и займусь. С завтрашнего дня.

– Ты что, рехнулась?! – завопил папа.

Гретхен никогда еще не слышала, чтобы папа так орал. Магда от испуга уткнулась маме в колени.

– Да успокойся ты! – сказала мама. – Работа только по утрам. К приходу детей из школы я уже сто лет как буду дома!

Но это нисколько не успокоило папу. Он, правда, перестал кричать, но зато теперь метался по гостиной, как зверь в клетке, и говорил, говорил, говорил. Во-первых, он достаточно зарабатывает, чтобы избавить свою жену от необходимости работать. Во-вторых, если ей нечем заняться, то он готов ей помочь и показать, сколько всего полезного еще можно и нужно сделать в доме. И в-третьих, если ее обуревает такая жажда деятельности, то вовсе не обязательно идти в домработницы, а лучше выбрать работу поприличнее. Ответственный работник макаронной фабрики не может быть женат на прислуге!

От этой пламенной речи папа изрядно устал и в изнеможении плюхнулся на диван. Мама вытянула изо рта длиннющую нить жвачки, намотала ее на палец и сказала:

– Во-первых, ты не можешь мне ничего запретить, мы же не в Средневековье живем. Во-вторых, дело не в том, сколько ты зарабатываешь, а в том, что я хочу зарабатывать сама! И в-третьих, я вовсе не в домработницы нанялась, домработница у профессора уже есть. Магде просто это слово нравится. В действительности же профессор пригласил меня в помощницы, и о таком месте можно только мечтать!

Дальше мама объяснила, что место это ей устроила Мари-Луиза, причем на очень выгодных условиях: работать она будет без договора, то есть не нужно будет платить никаких отчислений, при этом профессор назначил ей щедрое жалованье и к тому же живет совсем рядом. И приходить минута в минуту тоже не обязательно. А если один день она и вовсе не сможет прийти – тоже не беда.

– Очень даже подходящая для меня работа, – сказала мама. – Моя задача – готовить и гулять с собакой. Так что я буду много бывать на свежем воздухе!

– С каких это пор ты вдруг заскучала по свежему воздуху? – удивился папа.

– С тех пор как решила изменить себя! – ответила мама. – Потому что, если хочешь похудеть, нужно в первую очередь изменить свою жизнь! Тут все взаимосвязано, понимаешь?! Быть женой, матерью, домохозяйкой – это, конечно, прекрасно, но для меня недостаточно, у меня есть и другие жизненные цели!

Папа всплеснул руками и воскликнул:

– Ну, это уже ни в какие ворота! Что это за жизненная цель такая – обихаживать дряхлого старика?! Может, нам завести четвертого ребенка? Хоть посмотреть будет приятно!

Мама выпрямилась в кресле и сидела теперь с прямой спиной, как будто аршин проглотила.

– Выбирай, пожалуйста, выражения! И думай, что говоришь! Четвертый ребенок, между прочим, мне за работу не заплатит!

– Ну не заплатит, и что? – папа вскочил с дивана и снова принялся мерить шагами гостиную. – При чем здесь вообще деньги?! У нас денег в банке – больше, чем у некоторых долгов! Чего тебе не хватает? Хочешь большую машину – пожалуйста! Новую мебель? Пожалуйста! Шубу норковую? Пожалуйста! – Папа даже остановился, пораженный собственной щедростью. – Ты ведь сама сколько раз говорила, что новую мебель покупать не будем, потому что и старая еще послужит, что шубы тебе не надо, что «мини» – единственный разумный выбор в эпоху экономии энергии! – Папа опять зашагал по комнате. – Это ведь была твоя идея – откладывать деньги, чтобы купить дом где-нибудь в деревне! Возьми все отложенные деньги и делай с ними что хочешь!

– Ты что, меня совсем не слышишь? – возмутилась мама. – Я хочу сама зарабатывать! Понимаешь, сама! Чтобы у меня были свои деньги!

– А чем тебя мои деньги не устраивают? Я же тебе не мешаю их тратить!

– Это как посмотреть, – сухо ответила мама. – В любом случае, мне нужны собственные деньги, которыми я могла бы свободно распоряжаться.

– И на что ты собираешься пустить эти свои собственные деньги? – поинтересовался папа.

– Есть у меня кое-какие планы, но пока их рано еще обсуждать… – уклонилась мама от прямого ответа.

Гретхен надоело слушать, как ссорятся родители, и она потихоньку ушла из гостиной. Все это страшно глупо. И то, что маме вдруг понадобилось непременно самой зарабатывать деньги, глупо, и то, что папа против, тоже. Гретхен отправилась в кухню в надежде найти что-нибудь съестное. Но никакой еды не обнаружилось. Ничего удивительного, потому что обычно по воскресеньям они ужинали у бабушки в Цветле. Откуда маме было знать, что вопреки обыкновению бабушкин ужин в этот нескладный день вдруг выпадет из программы.

В прихожей зазвонил телефон. Гретхен побежала к аппарату и сняла трубку. Флориан Кальб. Гретхен еще ни разу не разговаривала с ним по телефону, и ее от неожиданности пробила дрожь.

– Извини за беспокойство, – сказал Флориан, – но я ни до кого не могу дозвониться, никого нет дома. А мне нужно узнать задания по математике за всю неделю, потому что я завтра собираюсь прийти. – Тут Флориан перешел на шепот: – Предки требуют, чтобы я сделал домашку за все пропущенные дни! – Потом он снова заговорил нормальным голосом: – Продиктуешь, что задано? И спасибо, что довела меня до дома! – прошептал он в трубку. – Похоже, я тогда изрядно надрался…

– Да нет, ничего особенного, – тактично сказала Гретхен. – А с математикой… – она замялась. – На последнем уроке мы проходили новые уравнения… Довольно противные… – Гретхен набралась духу и выпалила: – Если хочешь, могу дать списать. Хоть сейчас… Принести тебе тетрадь?

– Это было бы круто! – тихо ответил Флориан и добавил совсем уже еле слышно, так что Гретхен с трудом смогла разобрать слова: – Только приходи не раньше половины седьмого, когда мои двинут в кино. А то еще начнут выступать, что я списываю, а не сам делаю…

Флориан умолк. Гретхен услышала знакомый скрипучий голос. Судя по всему, скрипун подошел к Флориану.

– Что ты так долго разговариваешь по телефону? – строго спросил он.

– Давай проверим, – снова раздался в трубке голос Флориана. – Значит, номер 1246, примеры а, б, в, г, д, е. И на странице 92 последние пять примеров. Спасибо, Отто! До завтра! – попрощался Флориан и отключился.

Гретхен пошла в ванную комнату. До встречи оставался еще час, и она хотела потратить его на то, чтобы «навести красоту». Но как наводить эту самую красоту, Гретхен толком не знала. До сих пор она обходилась без всяких ухищрений. Кожа у нее была нежная и чистая, как у многих полных людей, ресницы – длинные и густые, щеки – розовые, губы – яркие. Гретхен наложила легкие голубые тени на веки. Больше ей ничего в голову не пришло. Можно было, конечно, еще подвести глаза черной тушью. Один раз мама ей так делала, когда в школе был карнавал. Папа тогда заявил, что с такой подводкой Гретхен похожа на племенную корову на выставке сельхоздостижений. Надо же было такое придумать! Но как знать, вдруг и Флориан придерживается похожих взглядов, подумала Гретхен и решила не рисковать.

Гретхен выбрала себе джинсы из запасов Гансика и попыталась втиснуться в них, что оказалось делом непростым. Чтобы застегнуть молнию, пришлось лечь на пол – в таком положении живот втягивается. Но лишний жир – штука коварная! В одном месте прижмешь – в другом вылезает! Застегнуть-то джинсы она застегнула, но теперь над поясом по всей окружности нависала порядочная колбаса. Гретхен достала из шкафа мамину черную шелковую блузку и надела ее. Получилось очень даже модно: свободный фасон и ничего лишнего не торчит. Спасительный пятидесятый размер надежно все скрывал.

Оставалось разобраться с прической. Гретхен собрала волосы в пучок на макушке, потому что где-то читала, что это визуально удлиняет лицо.

Гретхен набросила плащ, взяла свою тетрадку по математике и, заглянув в гостиную, сообщила:

– Я пошла к Флориану Кальбу отнести задание по математике!

Папа с мамой все еще громко ссорились. Гансик с Магдой чинно сидели за столом и внимательно слушали то одного, то другого, как будто перед ними разыгрывалась какая-то увлекательная пьеса, а сами они – зрители в кукольном театре.

Никто из них на слова Гретхен не отреагировал, поэтому она на всякий случай повторила:

– Я пошла к Флориану, отнесу ему математику!

Опять никакой реакции. Гретхен затворила дверь в гостиную и отправилась по своим делам.

В двадцать пять минут седьмого она уже стояла перед домом Флориана, но звонить в дверь пока боялась. Она ведь не знала, к какой породе людей относятся скрипун и его жена – к тем, кто вечно опаздывает, или к тем, кто всегда выходит из дома заблаговременно. О своих родителях, к примеру, Гретхен знала: если они назначали выход из дома на половину седьмого, то раньше семи это счастливое событие точно не произойдет.

Гретхен решила не торопиться и заняла позицию возле единственной освещенной витрины в доме, где жили Кальбы. От нечего делать она принялась разглядывать выложенные в витрине покрасочные пистолеты самых разных типов и размеров. Ровно в половине седьмого родители Флориана вышли на улицу. Гретхен подождала, пока они дойдут до перекрестка. Только тогда она подбежала к домофону и нажала на кнопку возле таблички с фамилией Кальб и номером квартиры – 21, запомнила Гретхен. Дверь загудела и открылась. Гретхен пришлось одолеть 144 ступеньки. Когда она, запыхавшись, добралась до пятого этажа, Флориан уже поджидал ее на пороге.

– Давай скорей! – сказал он, махнув рукой. – Чтоб соседи не увидели!

Он буквально втащил Гретхен в квартиру, что несколько удивило ее. Она ж не ведьма какая, чтобы прятать ее от соседей. Им-то наверняка до лампочки, сам делает Флориан домашние задания или списывает! Но еще больше Гретхен удивила прихожая в квартире Кальбов.

Мама назвала бы подобный интерьер «мечтой тетушки Эммы». Так мама называла все, что ей казалось пошлым, некрасивым и никчемным, потому что это напоминало ей папину сестру, тетю Эмму, вся квартира которой была забита кучей несуразных предметов. Прихожая у Кальбов сверкала розовыми обоями с золотым узором, которые по-своему сочетались с телефоном в красном бархатном чехле на столике с изогнутыми ножками. Рядом красовалась подставка для зонтиков в виде слоновьей ноги. Рога, служившие крючками для верхней одежды, торчали из стены, обитой мягкой стеганой панелью с «Подсолнухами» Ван Гога. Все это освещалось множеством бра, развешанных по стенам тут и там. Не менее впечатляюще выглядела и домашняя обувь Флориана: на ногах у него были какие-то фетровые ботики в желто-коричневую клетку с металлическими пряжками. Даже цветльская бабушка сочла бы такие боты старомодными.

– Вот тебе математика, – сказала Гретхен, протягивая Флориану тетрадь.

– Да ты проходи, – предложил Флориан и повел Гретхен к себе в комнату по устланному навощенным линолеумом коридору.

Комната Флориана напоминала казарму. Во всяком случае, Гретхен именно так представляла себе солдатское жилье: кровать, шкафчик, стол, стул. Что еще нужно молодому человеку?

Гретхен присела на краешек железной кровати.

– Тебе подиктовать? – спросила она.

Флориан кивнул. Он сел за стол и открыл свою тетрадь по математике. Гретхен надиктовала ему целых три страницы разных уравнений со всякими a, b, c и x, y, z, а потом попыталась объяснить построение углов и треугольников со всеми средними линиями, медианами и биссектрисами. Но Флориан никогда особо не блистал в математике, так что Гретхен пришлось подойти к столу и показать наглядно.

– Смотри: ставишь циркуль сюда, делаешь засечку! – объясняла она. – Потом второй раз. Через эту точку и вершину проводишь линию – получается биссектриса…

Увлеченная объяснениями, Гретхен даже не почувствовала, что слишком близко наклонилась над Флорианом и теперь ее грудь касается его плеча. Это вышло не специально, она совершенно не собиралась прижиматься к нему. Гретхен вообще старалась держаться от Флориана подальше, чтобы ненароком не обнаружились ее «колбасные прелести», и потому изо всех сил втягивала живот. Но если втягивать живот, то грудь автоматически выставляется вперед – это знает всякий ребенок, даже не занимающийся гимнастикой.

Зато Флориан прикосновение сразу почувствовал. Он покраснел до ушей и с трудом понимал, что говорит Гретхен. В голове у него шумело, и все ее команды вроде «циркуль сюда» и «откладываем здесь» тонули в этом гуле. Флориан стал потихоньку отодвигаться и скоро наполовину съехал со стула.

– Садись! Чего стоять! – сказал он сдавленным голосом, показывая на освободившееся место.

Гретхен села, и стул накренился. У него подломились ножки, причем именно с той стороны, где попыталась угнездиться Гретхен. Медленно, но верно они начали заваливаться. Этому дряхлому стулу давно уже пора было на свалку! Гретхен невольно уцепилась за Флориана, который честно попытался спасти ее от падения, но все кончилось тем, что оба они очутились на полу – в обнимку, придавленные сверху колченогим стулом.

– Ты не ушиблась? – испуганно спросил Флориан.

– Да нет, – ответила Гретхен, хотя рухнула она прямо на отвалившиеся ножки, которые теперь больно врезались ей в бок.

– От тебя вкусно пахнет, – сказал Флориан.

Вкусно пахла мамина блузка. Мама душилась «Miss Dior».

– Так пахнет в августе на виноградниках, – добавил Флориан и уткнулся носом в шею Гретхен.

Гретхен засмеялась: шея у нее была самым «щекотливым» местом.

– Ты когда-нибудь целовалась? – спросил Флориан.

Гретхен на это ничего не ответила. До сих пор она целовалась только с родственниками, но это ведь не настоящие поцелуи. В ее любимых романах отсутствие опыта в «поцелуйном деле» считалось скорее добродетелью, зато в школе, судя по разговорам с Сабиной, – наоборот, признаком непроходимой отсталости. Если тебя еще никто не целовал или ты сам никого не целовал, то, с точки зрения большинства, такая «второсортная личность» не заслуживает внимания и место ей – в детском саду. Гретхен решила, что самое время высвободиться из объятий Флориана. К тому же ей надоели противные ножки от стула – лежать на них все-таки было не слишком удобно. Гретхен попыталась откатиться в сторону, но Флориан и не подумал отцепляться.

– Пусти! – пропыхтела Гретхен.

Флориан еще крепче стиснул ее и поцеловал. Гретхен часто представляла себе первый поцелуй. Но обдумать, насколько поцелуй Флориана соответствует ее представлениям, она не успела, потому что в этот самый момент раздался крайне неприятный звук, изрядно ее напугавший. В ту секунду, когда губы Флориана коснулись губ Гретхен и та от неожиданности отпрянула, мамина блузка, зацепившаяся за ножку стула, сделала «хрясь» и разъехалась на спине. Натуральный шелк, похоже, плохо сочетается с натуральным деревом!

Теперь у Гретхен на спине зияла прореха, сверху донизу. Мамина блузка была безнадежно испорчена. Гретхен расстроилась. А Флориан, не подозревавший о ее терзаниях – ведь он не знал, что блузка мамина и к тому же дорогая, – решил закрепить успех и поцеловал Гретхен еще раз. При этом его руки настырно пытались нащупать ее грудь. Это Гретхен совершенно не понравилось. Она вяло дала себя поцеловать второй раз, никак особо не участвуя в этой процедуре, и, как только Флориан оторвался от нее, поспешила напомнить:

– У нас еще целых два треугольника не сделаны!

– Плевать на треугольники! – пробормотал Флориан и нацелился на третий поцелуй.

Гретхен удивилась тому, что и после этой третьей атаки в ее душе ничто не шевельнулось – никакого глубокого чувства, которое должно было бы захватить ее целиком и полностью, не обнаруживалось. Флориан же, судя по всему, был страшно доволен. Широкая улыбка от уха до уха расплылась по его раскрасневшейся физиономии. Он потянулся к Гретхен, явно намереваясь расстегнуть пуговицы на маминой блузке. Гретхен решительно воспротивилась.

– Ты же теперь моя подруга, а раз так, я имею право видеть тебя голой!

Гретхен обеими руками закрыла доступ к пуговицам. Никто не имеет права видеть ее жир, нависший над поясом джинсов!

– Прекрати, иначе я закричу! – пригрозила она.

Угроза подействовала. Флориан оставил мамину блузку в покое. Он принес из кухни два стула и приготовился дальше чертить треугольники под руководством Гретхен.

– Но только давай в школе никому о наших отношениях рассказывать не будем, – сказал он, проводя биссектрису.

– Почему? – спросила Гретхен.

– Чтобы про нас не болтали. Я этого не люблю, – объяснил Флориан.

Такой довод показался Гретхен убедительным.

Часам к восьми они управились с треугольниками. На прощание Флориан еще раз поцеловал Гретхен. К счастью, на этот раз к пуговицам он не тянулся.

На обратном пути Гретхен все думала о том, как встретят ее домашние после таких событий. Она была уверена: по ее лицу яснее ясного, что произошло. Но оказалось, что до ее лица тем вечером совершенно никому нет дела. Дома ее встречал только Гансик. Он обосновался в кухне и поедал маринованные огурцы.

– Мама уже спит. Магда тоже. А папа отправился в ресторан, чтобы порадовать себя гуляшом.

Гретхен подумала, что, пожалуй, и ей пора на боковую, но Гансик уговорил ее сыграть в карты. Решили резаться в очко, на кукурузу. Чтобы не мешать Магде, они расположились в кухне и погрузились в игру. За этим занятием время пролетело незаметно. Около полуночи открылась входная дверь – вернулся папа.

– А что это мои зайчики еще не в сарайчике? – проговорил он, заходя в кухню.

Взгляд у него был какой-то мутный, и язык шевелился с трудом.

– Ты что, пьяный? – удивился Гансик.

– Только самую малость выпил! – сообщил папа.

– Может, тебе нужно что-нибудь? – спросила Гретхен.

– Нет, зайчик мой, ничего бедному папе уже не нужно! – проговорил он и направился в темную гостиную.

Там он растянулся на диване и затих.

Гретхен с Гансиком отложили карты и пошли за папой.

– Пап, шел бы ты в кровать! Лег бы как следует… – сказала Гретхен.

– Папа будет спать тут, – раздалось с дивана. – Папа отказывается спать в чужой постели! Хорошо бы только одеяльце… Зайчики мои, принесите папе его одеяло…

– Чего он хочет? – переспросил Гансик.

– Просит принести его одеяло! – ответила Гретхен.

Только вот своего одеяла у папы не было. Обычно они с мамой накрывались одним, двуспальным.

– А мама что, без одеяла останется? – озадачился Гансик.

– Разрезать пополам! Ровно посередине, – пробормотал папа, слегка приподнявшись. – Левая половина моя! – заявил он и снова вытянулся на диване.

Гретхен взяла клетчатый плед, которым мама укутывала ноги, когда смотрела телевизор, и собралась уже накрывать папу им.

– Нет, плед не годится! – воскликнул Гансик. – Он же совсем короткий!

Он сбегал в детскую и притащил свое пуховое одеяло.

– А я плед возьму, мне в самый раз! – великодушно сказал Гансик.

Папа натянул пухлое одеяло на голову. Гретхен с Гансиком еще постояли немного, прислушиваясь к жизни в недрах пуховой горы. Вскоре оттуда донеслось мерное посапывание, и они решили, что можно отправляться к себе. По дороге в детскую оба страшно зевали. Сказывалась усталость. Сегодняшний день всех изрядно вымотал. Настолько, что у Гретхен с Гансиком не было сил даже пожелать друг другу спокойной ночи.

На следующий день Гретхен пришла в школу совершенно невыспавшейся и с трудом сдерживала зевоту. На большой перемене она осталась в классе в надежде, что Флориан посмотрит на нее хотя бы украдкой или подаст еще какой-нибудь знак. Конечно, не нужно рассказывать всем об их отношениях, но устраивать из этого совсем уж несусветную тайну – тоже лишнее, считала Гретхен. Флориан в компании с Отто Хорнеком и несколькими другими мальчиками отправился во двор. Когда после звонка они вернулись в класс, вид у них был какой-то глумливый. За весь день Флориан так ни разу и не посмотрел в сторону Гретхен, а после уроков сделал вид, что страшно занят разговором с Александром Хюберлем, и тоже ее проигнорировал.

Совершенно подавленная, Гретхен отправилась домой вместе с Сабиной.

– Это правда? – вдруг спросила Сабина с противным смешком, когда они уже собрались прощаться.

– Что правда? – не поняла Гретхен.

– Урсула Коль сказала, что ей сказала Урсула Майер, что той сказал Отто Хорнек, что Флориан сказал ему, что он вчера тебя целовал. И за грудь трогал.

Гретхен побледнела. Лицо ее стало белым как полотно. На глаза навернулись слезы.

– Чего реветь-то? – попыталась сгладить ситуацию Сабина.

Гретхен больше не могла сдерживать нахлынувшие слезы.

– Оставьте меня все в покое! – выдавила она и бросилась бежать.

Слезы текли у нее рекой, Гретхен ничего не видела вокруг. У самой парадной она со всего размаха врезалась в господина Свободу.

– А кто это у нас тут плачет? – шутливо спросил он. – Не надо плакать. До свадьбы все заживет! Перемелется – мука будет!

Господин Свобода протянул Гретхен бумажный платок. Она утерла слезы и громко высморкалась.

– Что, двойку схватила? – сочувственно поинтересовался господин Свобода.

Гретхен покачала головой и вошла в дом.

Гансик и Магда уже обедали, бодро уплетая понедельничную лапшу с ветчиной.

– Гретхен, у тебя насморк? Или ты плакала? – спросила мама.

Гретхен ничего не ответила. Молча она села за стол и принялась уныло ковыряться в тарелке. Дождавшись, пока Гансик с Магдой закончат есть и уйдут в детскую, она, заливаясь слезами, все рассказала маме. Та возмутилась безобразным поведением Флориана. Из-за порванной блузки она нисколько не расстроилась.

– Я ее все равно не любила, – сказала мама. – Больно мрачная, от нее сразу настроение прямо похоронное.

Ее беспокоило совсем другое.

– И как это тебя угораздило влюбиться в такого типа, Гретхен? Не понимаю…

Гретхен пообещала как следует подумать и, может быть, пересмотреть свое отношение к Флориану.

– Вот и правильно, дорогая, – сказала мама. – А я пойду в магазин, надо на завтра продуктов купить.

Только когда мама ушла, Гретхен сообразила, что сегодня у нее был первый рабочий день. «А я даже ни о чем не спросила!» – подумала Гретхен. Но когда на душе так тошно, обо всем забываешь и ни до кого нет дела.

Глава пятая,

которую читатель, ждущий сногсшибательных событий, может спокойно пропустить, потому что в ней ничего особенного не происходит, кроме того, что ситуация становится все более сложной и запутанной

Гретхен погрузилась в размышления. Она попыталась разобраться со своими чувствами к Флориану Кальбу и понять, можно ли эти чувства назвать «настоящей любовью» или речь идет скорее о «сердечной склонности», возникшей по недоразумению. Она уже практически пришла к выводу, что все произошедшее – роковая ошибка, как вдруг зазвонил телефон. Гансик снял трубку и через секунду сообщил:

– Гретхен, с тобой желает говорить господин Скальп.

– Кто-кто? – переспросила Гретхен.

– Какой-то Скальп, а может, Кальб, не знаю, – сказал Гансик и протянул Гретхен трубку.

Гретхен подошла к телефону с твердым намерением сказать Флориану, чтобы он оставил ее в покое и что он для нее умер, отныне и навсегда. А потом она сразу повесит трубку и не станет слушать, что он там будет мямлить в ответ. Она покажет, что почем! Сейчас получит по заслугам!

Но, к сожалению, едва Гретхен взяла трубку, Флориан затараторил как из пулемета. Гретхен уже собралась с духом, чтобы вылить на него все свое презрение, как он выпалил, что стоит в телефонной будке возле ее дома и у него больше нет мелочи, чтобы говорить дальше, так что он просто будет ждать Гретхен на улице. Раздался щелчок, и трубка загудела: «Ту-ту-ту». Либо Флориан сам прервал разговор, либо деньги кончились.

Если бы мама была дома, Гретхен могла бы с ней посоветоваться, что делать. Наверняка мама сказала бы, что лучше всего проигнорировать этого типа и с презрением отвергнуть его домогательства – пусть себе торчит в телефонной будке до посинения. Но мама ушла в магазин, а Гансик с Магдой в советчики не годились.

Гретхен подбежала к окну в родительской спальне. Оттуда была хорошо видна телефонная будка, возле которой стоял Флориан Кальб и неотрывно смотрел на парадную их дома. Гретхен отметила про себя, что Флориан выглядит весьма привлекательно. Высокий, стройный, загорелый, он казался каким-то дерзким, интересным и необыкновенным. Как молодой ковбой из рекламы, готовый проскакать сто миль за удравшей коровой!

В спальню вошел Гансик.

– Ты чего там разглядываешь? – спросил он, застав сестру за таким необычным занятием. Гретхен вообще-то не имела привычки без дела пялиться в окошко. Не говоря уже о том, чтобы прятаться за шторой и подсматривать в щелку за происходящим на улице.

– Да ничего, – буркнула Гретхен.

Но Гансик решил сам убедиться в том, что снаружи действительно ничего достойного внимания нет. Он отодвинул штору и расположился на подоконнике. Сверху были видны только крыши проезжавших мимо машин и шляпы прохожих. Еще обнаружилась одна детская коляска и какой-то старик на велосипеде. Вот и всё. Гансик уже собрался было покинуть свой наблюдательный пост, как вдруг заметил Флориана, прислонившегося к телефонной будке.

– Там тип из твоего класса… Торчит возле автомата, – сообщил Гансик.

– Знаю, – отозвалась Гретхен. – Он меня ждет!

– Этот красавчик? Тебя? Ни за что не поверю! – отрезал Гансик.

Он явно хотел сказать: «Не смеши! Кому ты нужна, такая хавронья? Уж такой супермен точно не про твою честь!»

Гретхен наморщила нос и сунула прядку волос в рот.

– Спорим, что меня? – сказала она с вызовом. – На десятку!

– По рукам! – согласился Гансик.

Гретхен побежала в прихожую, набросила плащ и поправила перед зеркалом челку.

Она уже была на пороге, когда в прихожей возник Гансик.

– Постой-постой! А чем докажешь? Так каждый может с три короба наврать! – решил обсудить условия спора он.

– Шагай к окну, сам все увидишь: сейчас я выйду и с ним заговорю, – попыталась отмахнуться от брата Гретхен.

– Это еще ничего не доказывает! – гнул свою линию Гансик, осознавший, что вполне может потерять десятку. – Подумаешь, дело – подойти к однокласснику, сказать: «Привет! Ты чего тут топчешься? Домашку сделал?», ну и так далее – большого ума не надо.

А вот если этот парень действительно поджидает Гретхен, продолжал развивать свою мысль Гансик, то он, Гансик, как человек, поставивший на кон последнюю десятку, вправе рассчитывать на то, что они вместе пойдут по улице, за ручку или под ручку, а еще лучше – в обнимочку.

– Он ведь только что звонил! Ты же сам подходил к телефону! Какие тебе еще нужны доказательства?! – возмутилась Гретхен.

– Почем мне знать, кто тебе звонил? Уж точно не этот типчик внизу! – Гансик явно не собирался отступать. – Ну сама подумай: это каким придурком нужно быть, чтобы звонить из будки возле самого нашего дома? Телефоны – для того, чтобы поговорить с кем-нибудь, кто от тебя далеко. А тут – поднялся по лестнице, нажал на кнопку: дзинь-дзинь, дверь открылась – и разговаривай сколько влезет. Дешево и сердито!

– Сам ты придурок! – буркнула Гретхен и выскочила из квартиры.

Сейчас она покажет Гансику! Совсем обнаглел! Считает ее последней замухрышкой, на которую ни один нормальный парень и не взглянет, не говоря уже о том, чтобы назначить свидание! А с Флорианом она тоже сейчас разберется! Скажет ему прямо в лицо то, что собиралась сказать по телефону. Так даже лучше будет! Кроме ледяного тона она пустит в ход испепеляющий взгляд и сразит его наповал!

Гретхен сбежала по лестнице. Прежде чем выйти на улицу, она слегка притормозила, перевела дух и прикинула, с чего начать обличительную речь. Первая фраза получилась такая: «Я пришла, чтобы сказать, что не желаю больше с тобой общаться, потому что ты – подлая свинья!»

Но пустить в ход эту заготовку Гретхен не успела. Флориан опять ее опередил. Едва завидев Гретхен, он закричал:

– Ну наконец-то! Где ты застряла? А то я торчу тут как пень. Думал, ты уж совсем не придешь. Даже решил, вот досчитаю до ста – и пойду.

Гретхен подошла вплотную к Флориану. Она была почти на голову ниже его, что делало ее положение крайне невыгодным – приходилось смотреть на него снизу вверх. Гретхен это совершенно не нравилось: ведь если бы она могла смотреть на него сверху вниз, то презрение во взгляде получилось бы гораздо более убедительным.

– Ты чего? – спросил Флориан и положил ей руки на плечи.

Гретхен подумала: «Ну что, братец, проиграл свою десятку?!», а вслух сказала:

– Лапы убери!

Флориан отпрянул от неожиданности и сунул руки в карманы.

– Предков боишься, что ли? Они нас могут увидеть? – спросил Флориан.

Гретхен не стала объяснять, что ее родители, ни папа, ни мама, никогда не будут, как некоторые, скрипеть и не начнут читать нотации, если какой-нибудь «ковбой» положит их дочери руки на плечи. Гретхен хотелось поскорее избавиться от заготовленной фразы, но она вдруг куда-то пропала, и остался только жалкий огрызок, который Гретхен решила все-таки бросить Флориану в лицо, пока не поздно.

– Ты – подлая свинья! – изрекла она и тут вспомнила все остальное, но от волнения перепутала последовательность, и получилась совершенная несуразица: – Не желаю больше с тобой общаться, поэтому я пришла к тебе!

Флориан совершенно оторопел от такого заявления.

– Почему? – только и сумел выдавить он.

Гретхен собралась развернуться и пойти домой. Самое главное она, в конце концов, сказала! С презрением, конечно, вышла промашка, потому что на глаза у нее навернулись слезы и задуманный холодный взгляд не сложился. Еще не хватало сейчас разреветься! Вот почему Гретхен решила поскорее убежать. Но Флориан не дал ей уйти. Он схватил ее за руку и потребовал объяснения:

– Почему это я подлая свинья? Ничего себе заявленьице! Сначала скажи, что ты имеешь в виду, а потом можешь идти!

Гретхен попыталась вывернуться, но Флориан вцепился в нее мертвой хваткой. В какой-то момент у Гретхен все же получилось вырваться, но свобода далась ей дорогой ценой: ее плащ остался в руках у Флориана.

– Отдай сейчас же! – крикнула Гретхен.

– Не отдам! – твердо и решительно сказал Флориан, прижимая плащ к себе. – Почему я подлая свинья?

Гретхен была в отчаянии. Она понимала, что с таким сильным парнем, как Флориан, ей не справиться, а уйти без плаща тоже не могла. Другого-то у нее не было. К тому же на Гретхен была только тонкая футболка, которая совсем не грела. Не говоря о том, что совершенно не скрывала ее «колбас» и живота – всё на виду. Выхода не было, пришлось уступить.

– Отдай плащ, тогда скажу! – потребовала Гретхен.

– Честное слово? – Флориан не торопился расставаться с добычей.

– Честное слово! – ответила Гретхен.

Флориан протянул ей плащ, Гретхен быстро надела его, запахнула поплотнее и скрестила руки на груди.

– Ну говори! – Флориан явно начал терять терпение.

«С такими подлецами можно особо не церемониться и совершенно не обязательно выполнять обещания! – подумала сначала Гретхен. Но потом рассудила иначе: – Нет, если он ведет себя подло, то это не значит, что и я должна вести себя так же. Раз дала слово, надо держать!»

Гретхен вздохнула и выпалила:

– Ты подлая свинья, потому что разболтал всему классу о том, что было вчера!

– Ничего подобного! Никому я не разбалтывал! – воскликнул Флориан. Лицо у него порозовело, а уши и вовсе запылали огнем.

– Нет, разболтал! Отто Хорнеку, Александру Хюберлю и другим, с кем выходил во двор на большой перемене!

– Не говорил я им ничего! Правда!

Гретхен почувствовала, что на глаза у нее снова наворачиваются слезы. Но отступать было поздно.

– Говорил! – продолжала твердить свое Гретхен. – Мне Сабина все рассказала!

– Да врет она! Она всегда врет! – заявил Флориан.

– Если и врет, то очень правдоподобно! – всхлипнув, отозвалась Гретхен. – Откуда ей знать, что я вчера была у тебя? За кого ты меня держишь? Я в состоянии различить, кто врет, а кто правду говорит!

– Я просто сказал, что ты ко мне заходила! Потому что меня спрашивали, откуда у меня задания по математике! Честно!

– Не ври! – закричала Гретхен. – Она обо всем знала!

– О чем «обо всем»? – изобразил удивление Флориан.

Гретхен не имела ни малейшего желания объяснять Флориану, что значит «всё». Он это и сам прекрасно знал!

Тут из парадной вышел соседский сынок Конни. Гретхен непроизвольно отвернулась и встала поближе к Флориану.

– Я тебе объясню! Все было совсем по-другому! – сказал Флориан, беря Гретхен за руку. – Клянусь! Честное слово! Пойдем отсюда, здесь толком не поговоришь.

Флориан потянул Гретхен за собой в сторону ближайшего сквера. Гретхен не стала упираться, решив посмотреть, как будет выкручиваться этот подлец, которого она приперла к стенке. В глубине души она надеялась, что, может, действительно «все было совсем по-другому». Ведь известно, что любовные истории полны неожиданностей! Романы из придворной жизни тому яркое доказательство: сколько счастливых браков там оказывалось на грани краха из-за коварных интриг какого-нибудь негодяя или вредной сплетницы! Опыт показывал, что спастись от злобных наветов можно только одним-единственным способом: спокойно поговорить друг с другом и выяснить отношения. Гретхен решила, что нужно все-таки дать Флориану шанс, чтобы потом себя не корить.

В сквере никого не было. Погода не особенно располагала к прогулкам: серое небо, холодный ветер и первые капли дождя ничего хорошего не предвещали.

– Сядем? – предложил Флориан, подойдя к скамейке.

Гретхен кивнула. Флориан достал носовой платок, смахнул со скамейки опавшие листья и мелкий песок.

Теперь можно было и сесть. Флориан приобнял Гретхен.

Она сложила руки на коленях и в ожидании объяснения погрузилась в созерцание своих коротких и не очень-то чистых ногтей. Но Флориан не торопился с объяснением, а только крепко сжал ей плечо.

– Ну! – проговорила Гретхен, постаравшись придать своему голосу как можно больше требовательности.

– Я только намекнул о наших отношениях Александру Хюберлю в общих чертах! И всё… – сказал Флориан. – Может, нас кто-то подслушал, не знаю! Другого объяснения я не нахожу!

– Не верю! – отрезала Гретхен. – Ты врешь!

– Честное слово, клянусь! – стоял на своем Флориан. – Застрелиться и не жить! – торжественно проговорил он, подняв кверху два пальца.

В школе у них эта клятва считалась самой надежной, и пользовались ею только в крайних случаях.

Гретхен тихонько вздохнула. Ей было тяжело оттого, что вся эта говорильня ни к чему не вела: не могла же она выложить Флориану все начистоту. По-честному она должна была бы сказать: «Я злюсь на тебя за то, что ты меня совсем не любишь, и поэтому тоже постараюсь тебя разлюбить!» Но как сказать такое, если тебе всего четырнадцать и ты влюбилась первый раз в жизни, да еще к тому же из-за лишнего веса не слишком нравишься самой себе? Уличить Флориана в откровенной лжи тоже было нельзя. Тогда пришлось бы сказать: «Ты врешь! Потому что если ты только намекнул Хюберлю о наших отношениях, то каким образом всплыли подробности про грудь?» Но заводить с Флорианом разговор про грудь Гретхен не могла. Не потому что была ханжой или какой-то чересчур зажатой, нет, а просто потому, что сама свою грудь терпеть не могла! Применительно к другим особам женского пола эта тема не представляла для Гретхен никаких трудностей: чужую грудь она могла обсуждать, нисколько не стесняясь.

Поскольку говорить о своих истинных чувствах и приводить конкретные доказательства того, что Флориан врет, не получалось, Гретхен ничего не оставалось, как просто настаивать на общем обвинении:

– Ты сказал, что надо держать наши отношения в тайне, а сам все разболтал!

Чтобы не утомлять читателя этой скучной беседой, опустим некоторые детали и скажем только, что продолжалась она добрых полчаса и не принесла никаких ощутимых результатов. Флориан все твердил, что ни одна душа не знает об их отношениях, кроме Александра Хюберля, которому он рассказал об этом только в самых общих чертах, без подробностей. А Гретхен продолжала настаивать на том, что она не верит ни единому слову Флориана и чувствует себя преданной и проданной и потому вынуждена положить конец их дружбе. Неизвестно, сколько продолжалось бы это нудное пререкание, если бы вдруг не полил дождь. Гретхен быстро сняла плащ и укрылась им с головой, как в палатке.

– Пусти меня тоже! – попросил Флориан.

Гретхен решила, что все-таки нехорошо оставлять его мокнуть под дождем, и растянула плащ, чтобы и Флориан поместился. Он прижался к ней вплотную, что было даже приятно. В голове у нее мелькнула шальная мысль: «Плевать на все, врет – не врет, главное, что он рядом!»

Плащ был надежный, не пропускал ни капли, но зато снизу Гретхен с Флорианом вмиг промокли насквозь. Джинсы сразу потемнели, брючины задубели, а в кроссовки натекла вода. Гретхен чувствовала себя в «палатке» прекрасно: здесь было тепло и темно, да к тому же Флориан крепко прижимал ее к себе. Правда, оставалось неясным, что за этим стоит – искреннее чувство или простое желание спастись от проливного дождя? Гретхен склонялась к тому, чтобы отнести прижимание на счет чувств.

– Может, спрячемся у тебя в парадной? Или будем тут пережидать? – спросил Флориан.

– Тут пережидать, – сказала Гретхен, уткнувшись носом Флориану в шею.

– Ты не замерзла? – заботливо поинтересовался Флориан и попытался покрепче обнять Гретхен обеими руками. От этого движения плащ соскользнул у него с головы и струи дождя полились за шиворот. Гретхен была надежно укрыта, только несколько кудряшек выглядывало из-под ворота плаща.

– Забирайся обратно! – позвала Гретхен. – А то промокнешь!

– Нет, тут так классно! – отозвался Флориан, но Гретхен с трудом расслышала его слова. Шум ливня все заглушал.

– Что такого классного? – спросила Гретхен, высовывая голову из укрытия.

– Как дождь барабанит по макушке! – ответил Флориан.

Он прикрыл глаза, откинул голову назад, подставив струям лицо, и улыбался. Выглядел он при этом совершенно не по-дурацки, а как-то даже торжественно и возвышенно. Гретхен не захотелось больше прятаться в «палатке», и она опустила плащ. Так и просидели они, щека к щеке, на скамейке, пока тучу не отнесло ветром и дождь не прекратился. К этому моменту они вымокли насквозь, как будто оба свалились в Дунай и спаслись только благодаря речному патрулю.

– Хорошо как! – сказала Гретхен.

Флориан кивнул. Он пригладил мокрые волосы – теперь они выглядели как приклеенные. Гретхен помотала головой, и мелкие капли полетели в разные стороны, как у собаки, отряхивающейся от воды.

– У тебя красивые волосы, – сказал Флориан. – Похоже на британскую актрису Ванессу Редгрейв.

Гретхен от этого комплимента смутилась и вскочила на ноги, рассудив, что смущаться лучше стоя, чем сидя. О последствиях такой поспешности она не подумала.

Дело в том, что мокрые футболки имеют обыкновение прилипать к телу и обнаруживают все твои складки, отвислости и даже грудь. Получается, что стоишь как голый.

– Дай плащ сюда! – потребовала Гретхен.

Флориан сказал, что мокрый плащ на мокрую футболку лучше не надевать, потому что влага начнет испаряться и можно легко простудиться. Гретхен возразила, что плащ нужен как раз, чтобы не простудиться, а то ей страшно холодно.

– Да совсем же не холодно! – удивился Флориан и высказал подозрение, что у Гретхен, наверное, завелся какой-нибудь простудный вирус, если она мерзнет при таких температурах – ведь на дворе весна! Говоря все это, Флориан разглядывал Гретхен с таким выражением лица, какое в романах из придворной жизни встречается в ситуациях, когда герой «жадно пожирает глазами» какую-нибудь даму и «мысленно раздевает ее». Гретхен решительно протянула руку, чтобы забрать свой плащ. Флориан нехотя уступил.

– Вот увидишь! – сказал он. – Простуда тебе гарантирована! И чего ты такая упрямая?!

Гретхен влезла в плащ и почувствовала себя значительно увереннее. По существу Флориан был, конечно, прав. Мокрая ткань противно липла к телу и к тому же стала очень тяжелой, напитавшись водой. Но что этот груз в сравнении с душевными терзаниями? А простуд Гретхен, с ее крепким здоровьем, не боялась. Она не из тех, кто чихает и кашляет от каждого ветерка!

– Ой, Гретхен, мне пора! – смущенно сказал Флориан. – У меня в четыре репетитор по английскому. – Флориан озабоченно посмотрел на часы. – Уже без десяти! Прости! Надо бежать, иначе опоздаю. А каждая минута, как говорит мой папаша, обходится в три шиллинга!

Гретхен согласно кивнула.

– Ну беги! – сказала она.

– А побежали вместе! – вдруг предложил Флориан. – Заодно на ветерке и высохнешь!

Гретхен покачала головой. Бегать! Еще чего не хватало! Такое предложение показалось ей совершенно неуместным.

– Ну давай! Побежали! Чего ты! – Флориан схватил Гретхен за руку и потянул за собой, но та с силой выдернула свою ладонь из его цепких пальцев и буркнула:

– Пусти! Не хочу я бегать!

– Тогда пока! – и Флориан умчался.

Гретхен смотрела ему вслед. Она стояла со скрещенными на груди руками и вздыхала. Яснее ничего не стало! Она так и не разобралась: врет он или нет? Любит он ее или нет? И что они будут делать со своими отношениями – скрывать или не скрывать?

Медленно Гретхен побрела из сквера. «В целом мы всё же относимся друг к другу хорошо!» – подумала она. И тем не менее, размышляя об этой беседе на скамейке, Гретхен решила, что результат ее совершенно не устраивает. Единственный положительный итог – честно заработанная десятка. Гансик проиграл. Хоть какое-то утешение.

Когда Гретхен пришла домой, мама уже вернулась из магазина. Увидев мокрую как мышь дочь, она тут же отправила ее принимать ванну. Набирая горяченную воду, мама внушала Гретхен, что это единственное надежное средство предотвращения простуды. Гретхен сидеть в ванне не очень-то любила и делала это только под маминым давлением, изводя несметное количество пены, чтобы хоть как-то прикрыть голое тело. Каждый раз у нее уходил чуть не целый флакон, и только когда пухлое пенное одеяло, толщиной сантиметров в десять, уже начинало вылезать через край, она чувствовала себя более или менее в безопасности.

Вот и сейчас Гретхен бухнула в клубящуюся паром воду изрядную порцию голубоватой жидкости. Мама покачала головой: такой расточительности она не одобряла.

– А где Гансик? – спросила Гретхен, раздеваясь.

– К Манфреду пошел, – ответила мама. – Велел передать тебе два шиллинга и сорок грошей и сказать, что больше у него нет.

– Вот жулик! – возмутилась Гретхен. – Мы на десятку спорили!

– Ну, это уж вы сами разбирайтесь со своими долгами, – сказала мама, присаживаясь на корзину для грязного белья. – Давай-ка залезай, хватит канителиться.

Гретхен осторожно попробовала воду ногой.

– Ой! Кипяток! – взвизгнула она.

– Не выдумывай! – отозвалась мама.

Отступать было некуда, и Гретхен покорно забралась в ванну. Вода была такая горячая, что у Гретхен перехватило дыхание. Как будто тысячи иголок впились в кожу. Гретхен открыла кран с холодной водой и стала обеими руками разгонять спасительные прохладные струи по всей ванне.

– Все, хватит! – скомандовала мама, и Гретхен послушно завернула кран.

Она растянулась во весь рост. Тут взгляд ее упал на мамину весовую таблицу на стене.

– Здорово! – сказала Гретхен. – Уже на семь килограммов похудела! Такого еще не бывало!

Гретхен выглянула из-под пенной перины и оценивающе посмотрела на маму:

– Да, результат налицо!

Причем сказано это было не в порядке утешения, а совершенно искренне. Еще недавно, когда мама сидела на корзине, крышка была совсем не видна, а теперь справа и слева выглядывали края – сантиметра три-четыре с каждой стороны.

– Да, клетчатую юбку я уже на четыре клетки ушила! – гордо сообщила мама.

– Это же почти шесть сантиметров! – ахнула Гретхен.

– Семь, – поправила мама. – В груди уже минус девять, в талии – минус четыре. С талией бороться труднее всего.

Мама поднялась, чтобы посмотреться в большое зеркало. Но зеркало все запотело, и пришлось его обтирать.

– До замужества я весила пятьдесят килограммов! Но разве с этими обжорами Закмайерами можно остаться в форме?! Ну ничего, вот увидишь, я еще верну свое! Голову даю на отсеченье!

Гретхен в этот момент погрузилась под воду, изображая подводную лодку.

– Ты и сама у нас мастер поесть! – сказала Гретхен, высунув нос из пены.

– Что ты говоришь? – переспросила мама, продолжая вытирать зеркало.

– Что ты сама любишь поесть! – повторила Гретхен, резко вынырнув из-под белого одеяла и отплевываясь – пена попала ей в рот.

– Но при такой жизни это единственная радость, – отозвалась мама, глядя на свое отражение в сверкающем зеркале. – К тому же мне казалось, что раз уж я вышла замуж за Закмайера, то нужно жить по правилам, заведенным в этой семье.

Слушать такие речи Гретхен было неприятно. Ей казалось, что у мам таких проблем быть не должно. Мамам вообще по возможности надо обходиться без проблем. Ну, в крайнем случае можно волноваться о том, чтобы денег на все хватало, дети хорошо учились и в доме был порядок. На худой конец пусть беспокоятся о своей фигуре, но только причина должна быть простой и ясной: например, мало прошлогоднее платье, в которое непременно хочется снова влезть. А тут какое-то глобальное неудовольствие!

Размышления о допустимых границах материнских тревог, вероятно, отразились на лице Гретхен. Мама это заметила и поспешила замять семейную тему.

– Прости, болтаю невесть что, – сказала она со вздохом, собрала с пола мокрую одежду дочери и собралась уже выходить из ванной комнаты.

– А кстати, как было у профессора? – поинтересовалась Гретхен, вспомнив, что давно уже хотела задать маме этот вопрос.

– Да ничего, только непривычно как-то, когда перед тобой за каждый чих рассыпаются в благодарностях, – ответила мама, прислонившись к дверному косяку. – У него и убирать-то там нечего. Абсолютная чистота. Ну, с собакой погуляла… Но пес у него ползает как черепаха – можно заснуть на ходу!

Мама опять уселась на корзину с грязным бельем.

– Работа не пыльная, как говорится, – продолжила она и принялась подсчитывать, сколько заработает к осени, если будет ходить к профессору пять дней в неделю. Сумма получалась солидная.

– И на что ты потратишь эти деньги? – спросила Гретхен.

Мама замялась. Как будто обдумывала, посвятить Гретхен в свою тайну или нет. Но обдумать до конца эту мысль мама не успела, потому что из детской комнаты донесся громкий крик. Кричала Магда, которая с ревом влетела в ванную комнату и протянула маме игрушечную собачью конуру c фигуркой Снупи на крыше. Конура была копилкой, снизу она затыкалась плотной резиновой пробкой. Но сейчас на месте пробки зияла дыра.

– Чисто-пусто! – сообщила Магда, обливаясь слезами. – Целых два шиллинга и сорок грошей – фьють! Грабеж!!!

Мама попыталась успокоить Магду, но та утешилась только после того, как мама пообещала в качестве компенсации подарить ей двадцать шиллингов и как следует отчитать Гансика. Потому что Магда ни минуты не сомневалась, что обчистил ее именно он. Получив полное удовлетворение, Магда утерла слезы и, для порядка продолжая всхлипывать, удалилась за дверь.

– А что это за история с Кальбом? – спросила мама. – Если верить Гансику, ты хотела вытянуть у него десятку и потому пошла с этим типом на свидание.

Гретхен в ответ только хмыкнула и потянулась за шампунем. Она деловито отвинтила пробку и выдавила себе на макушку солидную порцию.

– Я думала, ты его видеть больше не желаешь! – продолжала мама.

Гретхен изо всех сил стала вспенивать шампунь. Она так усердно работала руками, будто боролась за призовое место на конкурсе мастеров мытья головы.

– Не хочешь говорить об этом? – осторожно поинтересовалась мама.

«Сказать? Не сказать?» – лихорадочно думала Гретхен. Она стерла пену со лба, пожала плечами и нехотя буркнула:

– Сама не знаю.

Но потом она все-таки рассказала маме о том, как Гансик над ней потешался и ни за что не хотел верить, что красавчик Кальб может интересоваться его сестрой. Только поэтому она и пошла на это свидание.

Мама возмутилась безобразным поведением Гансика.

– Я уж позабочусь о том, чтобы он отдал тебе десятку! – решительно сказала она. – Буду вычитать частями из его карманных денег!

Такой план Гретхен понравился. Намывая голову, она рассказала маме, как Флориан отнекивался и не хотел признаваться в том, что не сдержал данного слова. Она старалась не пропустить ни одной подробности. Умолчала только о том, как они прятались от дождя в «палатке» из плаща. И о том, что это ей было очень приятно. И о том, что в тот момент ей было совершенно все равно, врет он или нет.

– Ну и как ты думаешь с ним общаться дальше? – спросила мама.

– Расстались мы, в общем-то, мирно, – ответила Гретхен.

– Знаешь, что я тебе скажу, милая? – проговорила мама, выжимая мокрую футболку Гретхен. – Тут к бабке ходить не надо! Этот Кальб морочит тебе голову! Чтобы обниматься-обжиматься, ты ему подходишь, а вот в качестве подруги, которую он мог бы открыто всем предъявить, явно не устраиваешь!

– Но ведь он все-таки рассказал другим о наших отношениях, – робко вставила Гретхен.

– Что он там рассказал?! – с негодованием спросила мама и сердито швырнула скрученную футболку на пол. – Что он твой друг? Что ты ему нравишься? – Она покачала головой. – Нет! Он рассказал, что целовал тебя и тискал. Типичная картина! Просто похвастался своими достижениями! Так охотники хвастаются добычей. Когда все серьезно, порядочный молодой человек ничего такого о девочке рассказывать не будет! Понимаешь разницу?

Гретхен, конечно, разницу понимала, но все же попыталась возразить:

– Мне кажется, я ему нравлюсь! Я чувствую это…

Мама подняла футболку с пола и принялась выкручивать ее в другую сторону, причем с такой силой, что Гретхен в ужасе зажмурилась. Это была ее любимая футболка, хотя и старенькая. Гретхен казалось, что от такого обращения все швы безнадежно разъедутся.

– Я прямо готова лопнуть от ярости, – продолжала мама, – как представлю себе этих мерзких типов: стоят во дворе, обсуждают тебя, твою грудь и гогочут! – Мама свернула бедную футболку в узел и шваркнула ее в раковину. – Вечная история! Ничего не меняется, хоть застрелись!

Мама взяла щетку для волос и принялась вычесывать свои черные кудри.

– Тошнит! – проговорила она сквозь зубы, глядя на свое отражение в зеркале. – Так бы и прибила этих поганцев!

Гретхен притихла, сидя в ванне, – мамины тирады произвели на нее тяжелое впечатление. Никогда еще она не видела маму такой разъяренной. Помолчав немного, Гретхен решилась все-таки спросить:

– И что же мне делать?

Мама принялась с силой выбивать щетку о край раковины. Удивительно еще, как раковина не треснула! Потом пошла к дверям. На пороге она обернулась и сказала:

– Главное – не давать использовать себя и не идти на поводу у чужих примитивных инстинктов! Потому что это унизительно!

Вода совсем уже остыла, а Гретхен все сидела в ванне, прокручивая в голове последние мамины слова. И даже стоя под душем, и потом, уже вытираясь, она продолжала думать о том, что сказала мама. Но через некоторое время ей все же пришлось отвлечься от этих мыслей. Она хотела расчесать волосы, но обнаружила, что нет бальзама. Гретхен по опыту знала: без бальзама придется часами торчать перед зеркалом, вычесывая прядку за прядкой, и в итоге лишиться солидного клока волос.

Гретхен выглянула в коридор.

– Магда! Сбегай в магазин за бальзамом, пожалуйста! – крикнула она.

Магда не откликнулась, а из гостиной донеслась музыкальная заставка древнего сериала «Курьер императрицы», который в очередной раз показывали по телевизору в дневное время. Магда была большой поклонницей этого телешедевра, и ничто не могло заставить ее сдвинуться с места: даже если бы сейчас завыла пожарная сирена или рядом зашипела гигантская кобра, она продолжала бы пялиться в экран. А уж докучливые просьбы сестры и вовсе не заслуживали того, чтобы на них реагировать. Зная это, Гретхен даже не стала повторять свою просьбу. Она пошла в кухню. Мама засовывала мокрые вещи в сушилку. Гретхен спросила, когда вернется Гансик. Мама только пожала плечами и сказала, что понятия не имеет – это целиком и полностью зависит от того, что мама Манфреда приготовила на ужин.

– А у меня бальзам кончился, – сообщила Гретхен и показала на свои спутанные волосы.

– Окей, – вздохнула мама и направилась в коридор. Она уже сняла домашние шлепанцы и сунула ноги в туфли, как вдруг входная дверь отворилась и на пороге появился папа. Он поприветствовал жену и дочку и стал расстегивать пальто.

– Погоди, не раздевайся! – остановила его мама. – Сходи, пожалуйста, в магазин косметики за бальзамом для Гретхен.

– Куда сходить?! – переспросил он с таким видом, как будто его просят о чем-то неприличном.

– В магазин! – ответила мама. – Мне надо одеваться, а тебе – нет!

Мама прислонилась к стене и скрестила руки на груди. Гретхен почувствовала: дело вовсе не в том, нужно ли одеваться, а в принципе!

– Да я даже не знаю, как этот бальзам выглядит! – сказал папа, расстегивая последнюю пуговицу на пальто.

– Достаточно того, что это знает продавец! – парировала мама.

Папа бросил в мамину сторону сердитый взгляд, застегнул пальто и вышел из квартиры. При этом он с такой силой хлопнул дверью, что абажур с бра чуть не слетел на пол.

Гретхен стало не по себе. Мало того, что папа с мамой в последнее время часто ссорятся и обижаются друг на друга, так теперь еще и она сама оказалась втянутой в их конфликт. Из-за дурацкого бальзама выходило, что она вместе с мамой выступает против папы. Такой поворот событий ее не устраивал.

– Ничего, не развалится, – процедила сквозь зубы мама. – Тоже мне, цирк устроил! А если я начну вот так тоже от каждого дела нос воротить!

– Просто он не ожидал и к тому же не привык! – попыталась защитить Гретхен папу.

– И что из этого следует? – мама смотрела на Гретхен, как строгая пожилая преподавательница, принимающая экзамен у очень слабой ученицы. – Из этого следует, что нужно привыкать! – изрекла мама, не дожидаясь, пока Гретхен ответит, после чего развернулась и прошествовала в кухню. Гретхен осталась ждать папу в коридоре. Она уселась на табуретку возле телефона и, сморщив нос, принялась жевать прядку волос. Гретхен сидела, сопела, жевала и думала. А размышляла она вот о чем: причина последних семейных неурядиц, похоже, вовсе не в том, что мама взялась худеть. Причина в другом. Совершенно в другом!

Тяжелые шаги на лестнице заставили Гретхен отвлечься от этих мыслей. Дверь отворилась, и запыхавшийся папа ввалился в квартиру.

– Держи, дорогая! – сказал он, протягивая ей большой белый флакон c надписью «Lancôme de Paris». Таких дорогущих бальзамов у Закмайеров еще никогда не водилось!

– Спасибо, папа! – сказала Гретхен и исчезла в ванной комнате.

Смачивая волосы бальзамом, Гретхен продолжала размышлять о маме. Может быть, она разлюбила папу? Ведь так бывает, что люди живут-живут вместе сто лет, а потом перестают любить друг друга. А может, она никогда его особенно и не любила? Ведь поженились они потому, что должна была родиться я, рассуждала Гретхен. И вполне возможно, мама выбрала бы в мужья кого-нибудь другого, если бы не я!

Гретхен взяла фен и принялась сушить волосы, стараясь разгладить свои кудри. Ей осталось обработать последнюю прядку, как вдруг из кухни донесся истошный вопль. Гретхен выключила фен. Кричал папа. Гретхен потихоньку прокралась поближе к кухне. Там она увидела папу возле корзины с грязным бельем. В руках он держал две пары белых кальсон. Мама сидела за столом.

– Ах, вот как! – кричал папа. – Профессорские подштанники! – Папа бросил кальсоны на пол и выудил из корзины еще две пары. – А тут что у нас?! Опять подштанники! Уже четыре штуки!

– Не трудись считать, – дрожащим голосом проговорила мама. – Всего одиннадцать пар. Я должна была отнести белье в прачечную, но если выстирать все самой, то я заработаю целую сотню!

Папа пнул кальсонную кучу и выбежал из кухни.

– Совсем рехнулась! В башке теперь одни деньги да диета! – бросил он на ходу, заметив Гретхен.

– Не смей ребенка впутывать! Ее это не касается! – крикнула ему мама вслед.

Папа резко затормозил и развернулся.

– Это всех касается! – крикнул он маме. – Раз ты у нас теперь сама зарабатываешь, то я требую, чтобы и ты вносила свою часть на хозяйство! Почему я должен один за все платить, а ты будешь тратить заработанное только на себя?

– А я тогда требую, чтобы мы разделили обязанности по дому поровну! Иначе ни гроша не получишь! – ответила на это мама.

Дрожащими руками она достала из кармана упаковку жвачки, развернула пять штук и засунула все разом в рот.

– Мне нужны эти деньги! – проговорила мама, чуть не плача. – Я не жадная! Мне просто нужны эти деньги! Правда!

– И на что они тебе понадобились? – спросил папа уже нормальным голосом. Видно, ему стало любопытно.

– Хочу к осени накопить, потому что мне понадобится домработница, – объяснила мама.

Папа выпучил глаза от удивления.

– Ты… устроилась… работать… домработницей, чтобы потом нанять себе домработницу? – папа говорил медленно и с расстановкой. Он не верил своим ушам.

Мама кивнула.

– Потому что с осени я буду меньше бывать дома и работать не смогу, – сказала она. – Я собираюсь пойти учиться. На социального работника!

Из гостиной донеслись звуки заставки «Курьера императрицы», и вскоре появилась Магда с довольной улыбкой на лице.

– Сегодня его чуть не застрелили! – сообщила она.

На эту сногсшибательную новость никто не отреагировал, что возмутило Магду – она такого терпеть не могла.

– В чем дело?! – с негодованием спросила она. – Что такое? Почему все молчат?

– Прости, Магда, – поспешил извиниться папа. – Просто мама нам только что рассказала, что она с осени собирается пойти учиться в школу!

– И что такого? – безмятежно спросила Магда, подходя к буфету, чтобы достать соленую соломку. – Подумаешь! Учиться-то всего два года, – проговорила она с набитым ртом. – Зато получит специальность, как Мари-Луиза. А мы с Зеппи и Пепи будем в это время под присмотром Ветти.

Папа побагровел.

– Очень мило, что о планах своей жены я узнаю от шестилетней дочери! Со мной уже говорить не обязательно! – прорычал он.

– Я разговариваю со всеми, кто меня слушает! – ответила мама.

– Да пошла ты к черту! – рявкнул папа и устремился в гостиную.

Магда вся просияла.

– Что он сказал? – спросила она со счастливой улыбкой на физиономии. – Он правда это сказал?

– Сказал, – кивнула мама и разразилась слезами.

Магда от радости запрыгала на одной ножке вокруг стола.

– Если ему можно, то и мне можно! – провозгласила она, весело смеясь. – У нас равноправие!

– По мне, так говори что хочешь! – сказала мама, громко всхлипывая. И Магда, все так же прыгая на одной ножке, заголосила на всю квартиру, распевая на разные лады запретное ругательство, пока Гретхен не зажала ей рот ладонью.

Глава шестая,

в которой Гретхен видит дурные сны, а потом так плохо себя чувствует, что весь день идет кувырком

Ночью Гретхен спала ужасно. Ее мучили какие-то совершенно несуразные сны. Сначала ей приснилось, будто она в очень странной школе. Мама там была ее соседкой по парте, учительницу звали Мари-Луиза, а папа, вроде как директор, сидел на задней парте и следил за ходом урока. Мама-ученица выстрелила из рогатки в папу-директора и попала ему пулькой прямо в нос, а папа-директор решил, что виновата Гретхен, и наорал на нее. Учительница Мари-Луиза хохотала от этого до упаду. А Флориан Кальб, который учился в том же классе, не отставал и долго заливался с ней хором дурацким смехом.

Потом Гретхен приснилось, будто она холодной зимой стоит посреди пустынной заснеженной долины. Справа, у самого горизонта, виднелось голое дерево, слева – еще одно, точно такое же. И почему-то – Гретхен потом никак не могла вспомнить почему – в стволе одного из этих деревьев была спрятана вся ее одежда. Вот только в каком – она не знала. Дрожа всем телом и стуча от холода зубами, она в отчаянии смотрела на бескрайнюю снежную пустыню. И тут невесть откуда появилась всадница – юная дама на коне, явно из благородных: все ее платье и попона лошади были усеяны вышитыми княжескими коронами. Проезжая мимо Гретхен, дама бросила в ее сторону взгляд, исполненный презрения, и, слегка наклонившись к ней, с отвращением сказала:

– Прикройся, бесстыдница! Жертва чужих инстинктов!

Потом был еще один странный сон. Дело происходило у них в гостиной. Из люстры вытекала белая пена. Мама стояла под люстрой с кальсонами профессора в руках, ловила хлопья пены, чтобы оттереть грязные пятна на кальсонах, и при этом пела какую-то грустную, но очень красивую песню. Сама Гретхен лежала в ванне под обеденным столом. В ванне было довольно тесно, потому что там сидел еще и папа. Он выпростал из-под пенного одеяла руку с пистолетом и прицелился в люстру. Гретхен хотела крикнуть маме, чтобы та отошла в сторону, но не получилось. Кричать она не могла, потому что рот у нее был заклеен жевательной резинкой.

И таких дурных снов было в эту ночь еще не меньше десятка. В промежутках Гретхен просыпалась, лежала с открытыми глазами, вся в поту, и боялась заснуть. Ей было страшно опять очутиться в плену дурацких сновидений. Но Гансик с Магдой так сладко сопели в своих кроватях, что Гретхен, убаюканная этим мерным сопением, начинала подремывать, потом проваливалась в сон и оказывалась во власти очередного кошмара.

Утром она встала с опухшими веками и черными кругами под глазами. Покачиваясь, вышла из детской и тут же врезалась в папу, который направлялся в туалет. Папа успел ее подхватить, иначе бы Гретхен наверняка шлепнулась на пол. Внимательно посмотрев на дочь, папа воскликнул:

– С ребенком что-то не то! Ребенок болен! Едва на ногах стоит!

Из кухни выскочила встревоженная мама. Почти одновременно из ванной комнаты выбежали Гансик и Магда, которых разбирало любопытство.

– Гретхен, ложись-ка ты обратно в постель! – сказала мама. – Похоже, ты все-таки простудилась. Горячая ванна, видно, не помогла!

– Я тоже простудилась! Мне тоже нужно в кровать! – заверещала Магда и побежала в детскую, но мама поймала ее на полдороге и отправила назад умываться. Папа, поддерживая Гретхен, осторожно повел ее по коридору. Как будто она была смертельно больна! Гретхен, совершенно невыспавшаяся и несколько ошарашенная неожиданным всплеском отеческой заботы, покорно дала уложить себя в постель.

– Давай, золотко, – тихонько ворковал папа. – Ложись, я тебя сейчас укрою как следует, и скоро все пройдет!

Папа укутал Гретхен одеялом до самого носа и нежно погладил по голове. Потом повернулся к маме, которая с удивлением наблюдала за происходящим с порога:

– Видишь, Гретхен заболела! Что молчишь? Или тебе уже все равно?

Мама на это ничего не сказала.

– Ребенок нуждается в уходе! Надеюсь, хотя бы это ты понимаешь?

Мама опять промолчала.

– Но если твой поганый профессор тебе важнее, то иди к нему! Пусть дочь тут одна валяется!

– Ах, вот в чем дело! – Мама скрестила руки на груди. – А я-то все понять не могла, с чего это ты вдруг такой заботливый стал! – Она смотрела на папу с нескрываемым презрением. – Обычно ты даже не замечаешь, когда дети болеют, тебе хоть корь, хоть ветрянка – всё до лампочки!

Папа старательно подоткнул Гретхен одеяло со всех сторон.

– У нее наверняка температура! – сообщил он. – Вон глаза какие мутные!

– Может, скорую вызвать прикажешь?! – саркастически спросила мама.

– Ей нужны компрессы! И чай. Порядочная мать знает, что в таких случаях положено делать! – проговорил сухо папа, еще раз поправил одеяло и вышел из детской.

Мама села к Гретхен на край кровати.

– Ты что, действительно так плохо себя чувствуешь? – мягким голосом спросила мама.

Гретхен закрыла глаза и призналась, что сама не понимает, как себя чувствует. Знает только, что ужасно спала и что всю ночь ее мучили кошмары.

– Но температуры у меня точно нет! – сказала Гретхен. – Ни озноба, ни жара, ничего! Все нормально. Только спать страшно хочется!

– Ну тогда поспи, дорогая! – С этими словами мама встала и на цыпочках вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

Гретхен повернулась к стене. Как будто издалека до нее доносились знакомые голоса: ворчание Магды, папины уговоры, шутки Гансика. Она чувствовала себя совершенно разбитой, но толком заснуть все равно не могла. Скоро дверь в детскую отворилась, и вошли Гансик с Магдой. Судя по звукам, они собирали вещи в школу.

– Похоже, она и впрямь разболелась, – тихонько проговорил Гансик.

Гретхен дремала. По осторожным шагам она поняла, что брат с сестрой наконец ушли. Снаружи донесся папин голос:

– Вот они где, чертовы ключи от машины!

Потом все стихло. Теперь никто не помешает. «Сейчас засну крепко-крепко, – подумала Гретхен. – И буду видеть прекрасные сны! О цветах, о пушистых котятах и щенках, о солнце и теплом ветре! Никаких снегов, никаких долин, никаких дам в платьях с вышитыми коронами, никаких профессорских кальсон!» При мысли о профессорских кальсонах Гретхен резко очнулась. Сна ни в одном глазу. «А где мама? – встревожилась она. – Ушла к профессору? Или осталась дома?»

Гретхен откинула одеяло и выбралась из постели.

– Мама! – прокричала она в недра квартиры.

– Да! Тебе что-нибудь нужно? – мамин голос шел из гостиной.

Туда и направилась Гретхен.

– Нет, ничего, – сказала она. – Просто хотела узнать, дома ты или нет. Я думала, ты к профессору пошла.

Мама сидела в кресле и листала журнал.

– Ты же больна, куда я пойду? – мягким голосом проговорила она.

– Ну что за глупости! – возмутилась Гретхен. – Я совершенно здорова! Просто плохо спала. Я и в школу могла бы пойти, но только в таком сонном состоянии смысла нет. Поэтому я и осталась дома. Зачем тебе здесь сидеть? Поспать я могу и одна!

– А вот твой драгоценный папочка другого мнения! – Мама продолжала листать журнал. – Твой отец считает, что я пренебрегу своим материнским долгом, если выйду из дома.

– Чушь какая! – ничего другого Гретхен на ум не пришло.

Мама сделала вид, будто необычайно увлечена чтением. Прямо не оторваться! Гретхен села напротив.

– Может, мне в школу пойти? – спросила она. – В доказательство того, что я абсолютно здорова. А ты займешься своими делами.

– Не выйдет, – ответила мама. – Твой драгоценный папочка скажет, что во мне вообще ничего человеческого не осталось: отправила смертельно больного ребенка в школу, чтобы наслаждаться свободой!

Гретхен сунула прядку волос в рот и принялась жевать ее. Она сидела в задумчивости и вздыхала. Вздыхала она потому, что понимала: пора действовать! Смотреть на это, оставаясь в стороне, больше невозможно! И самое печальное то, что надо сделать выбор между папой и мамой. И тут явно придется встать на сторону мамы.

Гретхен сплела из челки две косички, наморщила нос и засопела.

– Знаешь что? Отправляйся ты на работу, а я останусь дома, – решительно заявила она. – А если папа спросит, я скажу, что ты все время была со мной!

Сначала мама не хотела соглашаться, сочтя, что это ниже ее достоинства. Она, в конце концов, не малый ребенок, который от беспомощности обманывает старших! На такое она не пойдет! А то получится типичная ситуация, в которой испокон века оказываются бесправные неэмансипированные домохозяйки: им приходится жульничать и изворачиваться, чтобы за спиной у мужа делать то, что он запретил!

– Но зато так было бы проще, – заметила Гретхен и неожиданно разразилась длинной речью, которая ее саму удивила – настолько получилась умной и стройной. Мама решила изменить себя, рассуждала Гретхен, у нее грандиозные планы: она хочет сама зарабатывать деньги, она хочет похудеть, она хочет пойти учиться и получить профессию. Чтобы все это воплотить в жизнь, ей требуются хладнокровие и выдержка. Вот почему, считала Гретхен, совершенно неразумно и неуместно пускать их в ход там, где это совершенно лишнее. Даже, можно сказать, совсем не нужно! Как, например, сегодня! Сегодня, чтобы решить проблему, вполне можно обойтись маленькой хитростью.

– Папа, может, еще и не спросит ни о чем! Он наверняка совершенно уверен, что ты осталась со мной дома. А если не спросит, то и врать не придется!

– Но дело не в этом, а в принципе! – возразила мама.

Гретхен вспомнила свой старый альбом, сделанный на уроке рукоделия в начальных классах. В нем красивыми буквами было написано одно изречение, которое продиктовала им учительница: «Кто хочет чего-то добиться в жизни, должен уметь иногда поступаться принципами». Гретхен ловко ввернула эту цитату, и на маму она, кажется, произвела впечатление.

– А тебе не кажется, что идти на такие мелкие хитрости как-то глупо? – спросила мама, замявшись.

– Нет! Нисколько не глупо! – с жаром ответила Гретхен. – Никто не обязан осложнять себе жизнь!

Тут Гретхен зевнула и подумала, что последнее, пожалуй, можно отнести и к ней самой. Она поднялась и сказала:

– Ну все, я пошла спать.

Мама отложила журнал.

– А ты права! – воскликнула она и посмотрела на часы. – Тогда я побегу, пока не опоздала!

Гретхен отправилась к себе в комнату, задернула шторы и улеглась в постель. С довольной улыбкой она вытянулась, вздохнула, закрыла глаза и скоро сладко заснула.

Когда она проснулась, на часах было десять. Гретхен чувствовала себя совершенно здоровой и абсолютно выспавшейся. У нее даже мелькнула мысль – не пойти ли в школу, – но она быстро отогнала ее и решила остаться дома, чтобы без помех почитать о нелегкой судьбе очередного благородного семейства. Гретхен взяла припасенную книжицу в мягкой обложке, на которой была нарисована затейливая рамочка из роз, и нырнула обратно в постель. Она с головой ушла в чтение душещипательной повести, на шестидесяти четырех страницах которой рассказывалось о великой любви княгини Верстенберг. Но что такое шестьдесят четыре страницы для такой опытной читательницы, как Гретхен? Еще не пробило одиннадцать, а княгиня Верстенберг уже очутилась в нежных объятиях благородного князя. Гретхен с грустью смотрела на набранное курсивом слово «конец». Как жаль, что дома больше нет ни одной нечитаной такой книжечки! А почитать еще очень хотелось, ведь так увлекательно – немного пожить чужими, далекими от реальности проблемами! Гретхен решила сбегать в киоск за свежим выпуском «великосветского чтива».

Одевшись и собравшись выходить, она вдруг сообразила, что в кошельке-то у нее пусто. Вчера был день выдачи карманных денег. Но папа был так занят семейными проблемами – маминым похуданием и профессорскими кальсонами, – что совершенно забыл об этом. А Гретхен побоялась подливать масла в огонь напоминаниями о родительском долге.

Она решила пошарить по углам – если хорошо поискать, какая-нибудь мелочь всегда найдется. Может, еще удастся наскрести на книжицу.

В ванной комнате, рядом с шикарным бальзамом для волос, Гретхен нашла два шиллинга и сорок грошей, которые мама передала ей от Гансика. В нижнем ящике тумбочки для обуви, между баночками с обувным кремом и щетками, обнаружились еще две монеты по одному шиллингу. Один шиллинг Гретхен выудила из сувенирной кружки с надписью «Йозеф». Потом заглянула под родительскую кровать: там, под папиной половиной, сиротливо лежала монетка в пятьдесят грошей. Зато на туалетном столике, рядом с флаконом маминых духов, красовалась целая стопочка монеток по десять грошей. Гретхен подвела итог: семь шиллингов и девяносто грошей. А книжка в киоске стоила восемь шиллингов. Можно было бы, конечно, еще поискать, но ей надоело, и она решила сходить в «Старую книгу», где всего за семь шиллингов и пятьдесят грошей можно разжиться аж тремя изрядно потрепанными и пожелтевшими выпусками возвышенных страстей.

«Старая книга» находилась на Рыночной площади. Рыночную площадь Гретхен любила, особенно весной. Бродя среди прилавков и наблюдая за разгрузкой товаров, она даже чуть не забыла о своих романах. Гретхен прогуливалась по рядам и долго смотрела, как какой-то торговец демонстрирует новую модель овощечистки, расхваливая на все лады ее неземные достоинства. От этого занятия ее отвлек другой продавец, здоровенный дядька с копной кудрявых волос. Он торговал средством для чистки утюгов. Гретхен страшно смутилась, когда он обратился к ней со словами:

– Подходите, хозяюшка! Не пожалеете! Такой очиститель утюгов для вас – просто находка! Будете гладить мужу рубашки в два раза быстрее!

Наконец Гретхен добралась до «Старой книги», но там на дверях висела табличка «Закрыто по техническим причинам».

Тогда Гретхен купила себе большое зеленое яблоко и пошла в скверик у дальнего конца площади. Там она уселась на скамейку, закрыла глаза, подставив лицо ласковому весеннему солнцу, и надкусила яблоко. Ей было хорошо. «Вот бы так каждый день», – подумала она. Ради этого можно даже смириться с ночными кошмарами, если потом в награду получаешь столько удовольствий! Она вытянула ноги и откинулась на спинку скамейки. «Что может быть лучше теплого солнышка!» – от одной этой мысли на лице Гретхен разлилось блаженство. Вдруг скамейка слегка скрипнула, и Гретхен почувствовала, как доски под ней чуть приподнялись. Похоже, кто-то присоседился. Она чуть приоткрыла глаза. И точно: рядом с ней теперь сидел парень в одежде из черной кожи. Гретхен осторожно скользнула взглядом по ногам, потом перешла к туловищу и наконец добралась до головы. Только тут она разглядела на щеке соседа татуировку – бабочку-капустницу – и поняла, кто набился к ней в компанию. Если бы не бабочка, она бы еще гадала, знакомы они или нет, потому что на дне рождения Габриэлы у этого парня была совсем другая прическа: длинные светлые волосы до плеч. Теперь же он был коротко пострижен и выкрашен в черный цвет. Правда, на макушке красовался хохолок. Вроде помазка для бритья, только с красными кончиками.

– Привет, Гретхен-конфеткин! – сказал парень, и Гретхен принялась лихорадочно соображать, как же его зовут. Наверное, Олаф, решила она, – так, кажется, обращались к нему «типажи» на дне рождения у Габриэлы.

– Привет, Олаф! – ответила она.

– Не, Олаф – это бритый, – рассмеялся хохлатый. – А я Хинцель.

Он протянул руку к яблоку. Гретхен не стала жадничать, и Хинцель с хрустом откусил кусок.

– Ой, черт! – застонал он, хватаясь за щеку с бабочкой. – Зубы, чтоб их! – пробормотал он и вернул яблоко. Гретхен с некоторой тревогой посмотрела на место укуса. Там виднелись бурые следы крови.

– Пародонтоз! – поставила диагноз Гретхен. – Нужно срочно лечить, иначе все зубы выпадут!

Хинцель осторожно жевал кусок яблока.

– Не, к стоматологу меня не затащишь! – изрек он.

Гретхен уставилась Хинцелю в рот: зубы у него были желто-коричневые, а один даже почернел и был весь в зазубринах.

– Ты что, так боишься стоматологов? – спросила Гретхен.

– Уже перед кабинетом трясти начинает! – сказал Хинцель и выплюнул зеленую кожуру. – Вот такая песня, – закруглил он тему, пожал плечами, достал из кармана куртки губную гармошку и довольно чисто сыграл колыбельную «Спи, моя радость, усни». Звучало красиво.

– Хочешь поиграть? – парень протянул Гретхен гармошку.

Гретхен вспомнила следы крови на яблоке. Ей было противно прикасаться губами к инструменту, в который только что дул человек с такими гнилыми зубами. Но Гретхен боялась, что, если отказаться, Хинцель догадается почему и обидится, а обижать его вовсе не хотелось. Она осторожно поднесла гармошку ко рту и с облегчением обнаружила, что от нее ничем не пахнет и никакого дурного привкуса тоже нет.

Раньше Гретхен частенько играла на гармошке, и получалось у нее прекрасно, ведь она от природы была очень музыкальной. Хинцель ей в подметки не годился. Гретхен попробовала воспроизвести мелодию, которую любила играть в детстве, – «When the Saints Go Marching in»[3], а потом «Yellow Rose of Texas»[4]. Дальше она пошла играть всё подряд – все любимые песни, даже те, которые прежде никогда не играла и которые нужно было еще сначала подбирать. Но с этой задачей она справлялась без особого труда: попробует так-сяк – и готово дело! «Like a Bird on the Wire»[5] вообще подобрала за секунду.

– Ну ты даешь! Наяриваешь как по писаному! – восхитился Хинцель и потянулся к кармашку сбоку на брючине. Он расстегнул молнию и извлек оттуда небольшую флейту. – Вот эту штуку я люблю больше, чем гармошку. Хочешь, сыграю что-нибудь настоящее индийское?

Гретхен кивнула, и Хинцель исполнил довольно странную, но приятную мелодию.

– К этому надо сначала привыкнуть, – сказал Хинцель и задудел снова.

В сквере появилась старушка. В обеих руках она несла набитые сумки, из которых выглядывали пучки зелени. Проходя мимо скамейки, где сидели Гретхен и Хинцель, старушка бросила в их сторону сердитый взгляд и злобно сказала:

– Развелось тут охламонов! Что, нечем заняться? И как вас только терпят, тунеядцев? Давно пора всех запретить!

– Заткнись, кошелка! – крикнул Хинцель вслед удалявшейся бабке и спрятал флейту обратно в карман. – Все настроение испортила! Попадется одна такая, и весь день насмарку!

Он поднялся со скамейки.

– Пошли в «Ваксельбергер»?

– А что это? – спросила Гретхен.

– Кофейня такая. Ты что, не знаешь? – удивился Хинцель.

Гретхен честно призналась, что не сможет пойти в кафе, потому что после покупки яблока у нее остался всего один шиллинг и тридцать грошей. А на это даже стакан минералки не купить.

– Ничего, зато я при бабках! – сообщил Хинцель. – Так что приглашаю тебя, Гретхен!

Гретхен с радостью согласилась. Поход в кофейню казался ей чем-то очень взрослым.

– Это здесь совсем рядом! – сказал Хинцель и взял ее за руку. Гретхен хотела вернуть ему гармошку, но он не взял. – Оставь себе, дарю! – отмахнулся Хинцель. – Ей у тебя лучше будет!

Гретхен сунула гармошку в карман плаща, и Хинцель повел ее в кафе.

Они вышли из сквера, миновали Рыночную площадь и скоро уже стояли перед той самой кофейней. Она оказалась совсем крошечной, с пыльными окнами. На одном из них кто-то пальцем нарисовал стебель с пятью зубчатыми листками, а внизу большими буквами написал: «СВИНЬИ!»

Гретхен с удивлением посмотрела на рисунок.

– Да это один придурок тут развлекается, – сказал Хинцель. – Из мести. Потому что его сюда больше не пускают!

– А почему он рисует такие листья? – Гретхен стало смешно.

– Ты не в курсе, что это? – удивился Хинцель.

– Вроде как каштан… Да? – попыталась угадать Гретхен.

– Конопля! – ответил Хинцель. – Какой-то остряк решил так сообщить всему свету, что здесь ужас что творится – травку курят… Дошло?

Гретхен сделала вид, что дошло.

В кофейне почти никого не было. Только два столика были заняты. За одним из них сидели два мальчика и одна девочка – школьники, портфели лежали на полу. За другим устроилась парочка: молодой человек и девушка, оба в кожаном «обмундировании». Хинцель небрежно кивнул и кожаным, и школьникам и прошел к столику у окошка. Усевшись, он кивнул в сторону ребят и тихо сказал:

– Эти тут все время торчат! Мотают уроки…

Гретхен пригляделась: девочку она знала. Они учились в одной школе. И одного из мальчиков тоже. Его звали Манфред, они с Гретхен в одну начальную школу ходили. Он тоже ее узнал.

– Привет, Гретхен! – крикнул Манфред со своего места.

– Вы чё, знакомы? – удивился Хинцель. – Приятель, что ли, твой?

Гретхен объяснила Хинцелю, откуда она знает Манфреда, и тот успокоился.

– Ну и хорошо, – сказал он. – А то я уж испугался, что ты с этим козлопёром водишься. Страшный выпендрёжник, между прочим!

Появился официант, по виду древний старик. Он шел прихрамывая, черный костюм был весь в пятнах, но больше всего впечатляло его лицо: с таким лицом только в фильмах ужасов играть! Главная роль обеспечена. Глубокие морщины, дряблая землистая кожа, фиолетовая нижняя губа отвисла, обнажая ряд кривых зубов горчичного цвета, трясущийся подбородок. А глаза – вообще жуть! Один будто прищурен, и сквозь щелку просвечивает какая-то серая муть, второй, наоборот, огромный, навыкате, как бывает у больных базедовой болезнью.

– Чего желаете? – еле слышно прошелестел официант, обтирая замызганным полотенцем мраморную столешницу.

– Чего мы желаем? – с улыбкой повторил вопрос Хинцель, обращаясь к Гретхен.

– Кофе с молоком, пожалуйста, – сказала Гретхен.

– Поесть ничего не возьмете? – спросил официант.

Гретхен очень хотелось есть. Время подошло к обеду, а у нее в животе ничего, кроме кислого яблока, не было. Но она сочла, что наедаться за чужой счет неудобно, и потому стойко отказалась. Хинцель заказал себе чай и ореховые рогалики.

– Сейчас принесу, – кивнул официант и поковылял к стойке.

– Ты часто тут бываешь? – поинтересовалась Гретхен и почесала живот.

– Каждое утро, – ответил Хинцель.

Гретхен подумала, что в школу Хинцель, наверное, не ходит. В таком наряде и с такой прической его туда никто и не пустит. От одного его вида все в обморок попадают, от сторожа до директора. Может быть, конечно, он где-то проходит профобучение, но тоже вряд ли. Какой мастер потерпит, чтобы ученик каждое утро в кофейне прохлаждался? Такого сразу выкинут.

– Я сейчас ничем не занимаюсь, – сказал Хинцель, как будто прочитав ее мысли. – То есть… – он замялся. – За частную школу, чтоб я там аттестат получил, они платят, но… – Хинцель махнул рукой. – Аттестата им ждать – не дождаться!

– А кто эти «они»? – спросила Гретхен и наморщила нос.

Тут подошел официант с подносом и поставил на стол чай, кофе и корзиночку с рогаликами. Кофе не очень хорошо пережил доставку: половина расплескалась по дороге. В кофейной луже, образовавшейся на блюдечке, плавали два кусочка сахара.

– У него инсульт был, поэтому проблемы… – тихо сказал Хинцель, как будто извиняясь за старика.

Гретхен кивнула и сочувственно посмотрела вслед хромающему официанту.

– Ну так кто «они»-то? – повторила Гретхен свой вопрос, спасая сахар из лужи.

– Предки, – ответил Хинцель, болтая пакетик в чашке, чтобы чай скорее заварился.

Гретхен попыталась представить себе «предков» Хинцеля. Как выглядят родители запакованного в черную кожу парня с татуировкой на щеке и раскрашенными волосами? Но фантазии у нее на это не хватило. Гретхен перебрала в голове известные ей типы пап и мам, но ни один Хинцелю не подходил. Все они, имея такого сынка, либо сами удавились бы, либо порешили бы своего отпрыска.

Хинцель потер рукой пыльное окошко и посмотрел на улицу сквозь нарисованный лист конопли.

– Но пока они платят и не дергаются, мне плевать! – проговорил он.

Хинцель объяснил, что частная школа ничем не отличается от обычной. Там все такое же «дерьмо», и если б он мог это выносить, то без проблем остался бы в обычной гимназии.

– Но до моего старика это не доходит! – сердито проговорил Хинцель. – Ему аттестат подавай! Больше его ничего не интересует! А что можно спокойно и без этой бумажки прожить, ему не допетрить!

Хинцель сказал, что хотел бы стать столяром. Только настоящим. Который сам делает кровати, стулья, столы – полностью. Но такое место поди найди. Днем с огнем мастера не сыщешь! Потому что сейчас столярам никакой квалификации не нужно. Зачем, если их используют как подсобных рабочих: заставляют целыми днями сверлить одинаковые дырки в одинаковых досках или вкручивать болты? А может быть, продолжал Хинцель, он еще подумает и в садовники пойдет. Тоже дело хорошее.

– Но пока я хочу попробовать просто пожить, – завершил свою речь Хинцель.

– Что значит «просто»? – не поняла Гретхен.

– «Просто» значит просто, и ничего больше! – рассмеялся Хинцель. – И не смотри на меня с таким ужасом, лучше рогалик съешь! – и он протянул ей штучку. – А то ты смотришь на меня, как будто мы с тобой сто лет женаты и ты мне сейчас выволочку устроишь. Что такого, если человек хочет попробовать пожить, ничего не делая?

Гретхен откусила кусочек рогалика.

– Думаешь, так можно? – спросила она жуя и снова почесала живот.

– Не знаю, посмотрим! – ответил Хинцель. – Пока старик платит, беспокоиться не о чем. Когда перестанет платить, тогда подумаю. – Хинцель окунул свой рогалик в чай и сунул его в рот, как соску. – Больших проблем я тут не вижу, – сказал он, посасывая рогалик. – Вон на рынке к вечеру сколько всякого добра выкидывают – еды навалом, с голоду не умрешь! И уж всегда найдется добрая душа: кто-нибудь и кофейком угостит, и бутерброд купит.

– Но нельзя же попрошайничать и копаться в мусоре!

Гретхен действительно пришла в ужас от таких рассуждений. Она сунула прядку в рот и принялась жевать ее с такой сосредоточенностью, как будто решался главный вопрос ее жизни.

– А что тут такого? – спросил Хинцель, продолжая посасывать рогалик.

Гретхен не нашлась, что на это ответить, зато ей в голову пришло кое-что другое:

– Но ведь надо где-то жить, а жилье стоит кучу денег!

– Это вообще не проблема! – Хинцель положил обсосанный рогалик на стол. – Летом можно спать в парке, на газоне. А зимой – ночевать у дружбанов, то у одного, то у другого. К тому же, бывает, кто-нибудь уедет в отпуск или на каникулы и спокойно даст перекантоваться у себя в квартире пару недель.

Гретхен взяла себе из корзинки еще один рогалик и жадно проглотила его, размышляя, говорит Хинцель всерьез или просто так болтает. Нет, Хинцель все же не пустобрех, решила Гретхен. Наверное, он серьезно. Совершенно серьезно! Придя к этому выводу, она так разволновалась, что съела последний рогалик из корзинки.

Когда старинные часы в кофейне пробили час, старик-официант уже благополучно задремал в потрепанном кресле в углу, прогульщики ушли, а кожаная парочка дочитала двенадцатый выпуск фантастического комикса «Флэш Гордон». Гретхен к этому моменту узнала много интересного и удивительного из жизни Хинцеля, которого по документам звали Хинрих Мария Целландер-Целлерхаузен. И хотя аристократию в Австрии уже полвека как отменили, Гретхен, сидя в кофейне с грязными столами и пыльными окнами, впервые в жизни соприкоснулась с настоящей аристократической жизнью. И жизнь эта оказалась вовсе не похожа на великосветские истории из ее любимых книжек. Выяснилось, что дед Хинцеля, барон Целландер цу Целлерхаузен, уже в ранней юности, несмотря на все титулы, тайно стал нацистом и оставался им до конца своих дней. Своего отпрыска, отца Хинцеля, он воспитывал в соответствующем духе, а когда Третий рейх рухнул, у сынка голова основательно сдвинулась. В итоге из него получился закомплексованный нудила-мухомор, который стал доктором химических наук и женился на своей однокашнице, потому что та забеременела. С самого начала в семье все шло вкривь и вкось, а когда Хинцелю исполнилось шесть лет, родители развелись. Его мать, которая из-за беременности так и не доучилась, стала медицинской лаборанткой.

– Она до сих пор считает меня виноватым во всех своих бедах! – сказал Хинцель.

Отец женился во второй раз и переехал в Мюнхен. Хинцель жил то с мамой, то с папой, а то в каком-нибудь очередном интернате.

– Но долго меня никто не выдерживал! – усмехнулся Хинцель.

– А сейчас ты с кем живешь? – спросила Гретхен, потянув себя за пальцы так, что они хрустнули.

– Старик подогнал мне квартиру, – сказал Хинцель. – У него несколько домов, получил по наследству. И знаешь… – Хинцель положил ладонь на руку Гретхен. Наверное, его раздражало, что она хрустит пальцами. – И знаешь, я думаю, что он еще какое-то время будет снабжать меня деньгами. Потому что соседи знают, что я его сын. И если я начну ходить голодным оборванцем, ему будет перед ними стыдно! – Хинцель усмехнулся. – Он вообще не хотел, чтобы соседи знали, кто я. – Хинцель пожал плечами. – Но я как-то устроил у себя тусу с громкой музыкой. Соседи побежали жаловаться управляющему, а тот им сказал, что, дескать, ничем помочь не может, потому как это родной сынок старика Целландера-Целлерхаузена. Теперь все в курсе… Хотя я бы предпочел, чтобы они оставались в неведении, – невелика честь быть ближайшим родственником такого жадюги, который берет за свое добро немалую плату!

Гретхен слушала как завороженная: вот она, подлинная жизнь аристократов! В голове у нее крутилось множество вопросов, которые хотелось задать Хинцелю. Но все они казались ей какими-то слишком прямыми, назойливыми, неделикатными, и она предпочла промолчать. Хинцель тоже погрузился в молчание. Как будто ждал, что Гретхен как-то отреагирует: скажет или сделает что-нибудь ободряющее. Гретхен решила ограничиться вздохом. И даже не одним. Она вздохнула три раза, глубоко и печально, рассудив, что этого вполне достаточно, чтобы выразить свое сочувствие и симпатию к Хинцелю.

– Проблемы? – спросил Хинцель.

– Нет, с чего ты взял? – удивилась Гретхен.

– А чего ты так тяжко вздыхаешь?

Гретхен честно призналась:

– Из-за тебя! Из-за того, что у тебя все так складывается!

Хинцель задумчиво поскреб свою бабочку.

– Эх, Гретхен-конфеткин! Да у меня прекрасная жизнь! – сказал он. – По сравнению со всеми этими придурками, что старыми, что молодыми, которым приходится крутиться, вертеться, приспосабливаться, я абсолютно счастливый человек! Понимаешь?

Гретхен неуверенно кивнула.

Часы пробили половину второго. Мама уже давно должна была вернуться домой. И Магда с Гансиком тоже.

– Мне нужно идти, – сообщила Гретхен.

– Вот видишь! А мне ничего не нужно! – воскликнул Хинцель. – Я никому ничего не должен. Всякое «нужно» отменил раз и навсегда! И никто меня не заставит ничего делать, если я не хочу!

– Да ты не понял! – сказала Гретхен и опять почесала живот. – Мои родители мне ничего не запрещают, они у меня не такие…

– Правда? – Хинцель с сомнением посмотрел на нее.

– Ну, мне так кажется, по крайней мере, – ответила Гретхен и принялась заплетать челку в толстую косу. – Хотя до сих пор я и не делала ничего такого, что нужно было бы запрещать.

– Да ну? – Хинцель искренне удивился.

Гретхен кивнула и снова занялась косицей.

– Только вот папа в последнее время ведет себя странно… Может, он вовсе и не такой прекрасный, как я всегда считала. Если посмотреть, как он сейчас обращается с мамой, то задумаешься…

Хинцель спросил, а что такого особенного делает папа, и Гретхен ему все рассказала, во всех подробностях.

Когда она закончила свой рассказ, было уже десять минут третьего. Гретхен стало не по себе.

– Теперь мне действительно пора, – сказала она.

– Ну что ж, как говорится, уходя – уходи! – Хинцель усмехнулся и помахал ей рукой.

Гретхен встала и быстро надела плащ.

– У меня сегодня собирается несколько человечков, – сообщил напоследок Хинцель. – Хочешь – приходи! Придешь?

Гретхен сама толком не знала, хочет она вечером в гости к Хинцелю или нет. И уже тем более не знала, отпустят ли ее родители, – это же не на вечеринку к однокласснице!

– Пока не могу сказать, – ответила Гретхен.

– Гешвандтергассе, семь, – назвал адрес Хинцель. – Первый этаж. Где будет греметь музыка, там и я! Не ошибешься…

Кожаная парочка перешла к поцелуям. Официант продолжал дремать в дальнем углу. С закрытыми глазами он уже не так был похож на героя из фильмов ужасов. Скорее его можно было принять за безобидного деревенского дурачка.

Гретхен направилась к выходу, Хинцель помахал ей вслед.

Выйдя на улицу, Гретхен припустила во всю прыть – так быстро она никогда не бегала! Она бежала и думала: «Мама уже, наверное, беспокоится! Надо было ей хотя бы позвонить! Мало ей и без меня забот!»

Глава седьмая,

в которой обстановка в семействе Закмайеров еще больше накаляется, а Гретхен, сама того не ведая, усугубляет и без того непростое положение

Беспокоилась ли мама из-за отсутствия Гретхен – осталось тайной, потому что, вернувшись домой, Гретхен обнаружила одного только Гансика. Он сидел в детской, за письменным столом, левая половина которого считалась лично его. Перед ним лежал раскрытый альбом с птичьими перьями, занимавший весь стол, в том числе и правую половину, которая принадлежала Гретхен. Гансик с мрачным видом разглядывал свою коллекцию. То, что при этом палец у него был в носу, Гретхен не удивило, поскольку она хорошо знала привычки младшего брата. А вот то, что он был в пижаме, показалось ей очень странным.

Гретхен поинтересовалась, с чего это вдруг он нарядился в пижаму, куда подевались мама с Магдой и осталось ли что-нибудь от обеда. Гансик буркнул что-то себе под нос и все вопросы оставил без ответа. Гретхен почувствовала: что-то неладно! В семействе Закмайеров в последнее время много чего было неладно, но сегодня, похоже, произошло нечто совершенно из ряда вон выходящее!

– Гансик! Да скажи ты толком, что случилось? – потребовала Гретхен.

Гансик вынул палец из носа, пожал плечами и мрачно изрек:

– Полное дерьмо – вот что у нас случилось, Гретхен!

Гретхен почувствовала, как в ней поднимается ярость, что было вообще-то не в ее характере. Она сгребла Гансика в охапку и хорошенько встряхнула. Гансик, совершенно не привыкший к такому обращению, перепугался и рассказал все по порядку, медленно и запинаясь, но довольно связно. Картина получилась такая.

Гансик с утра отправился в школу. Уже по дороге он почувствовал себя как-то неважно. В животе страшно бурчало, а во рту чувствовался противный привкус.

– Это все селедка виновата! – сообщил Гансик. – Говорила мама, что мюсли и мед с селедкой не сочетаются! Особенно на завтрак!

На первом уроке ему стало совсем худо. Селедка не желала оставаться в животе. До половины десятого Гансик храбро сражался с вредной рыбешкой, но потом она взяла верх! Пришлось посреди занятия мчаться в туалет. В класс он вернулся бледным как полотно, и несло от него какой-то кислятиной. Учитель по английскому сразу отправил его в канцелярию, где в таких случаях секретарь выдавала десять капель ромашковой настойки. Но на этот раз она капель не дала.

– Закмайер! У тебя ведь сегодня сестра заболела и в школу не пришла! – сказала она. – А у нее в классе зарегистрирован случай заболевания свинкой! Вчера! – продолжала секретарша.

Из этого она сделала вывод, что и Гансик под подозрением: возможно, и у него свинка! Секретарша помчалась к директору и всполошила его, а тот решил, что Гансика нужно немедленно отправить домой, чтобы, чего доброго, он тут всю школу не перезаразил. Гансик пытался их переубедить и объяснял, что у него ничего, кроме живота, не болит, но те и слушать его не хотели. «Все детские болезни начинаются с рвоты!» – сказал директор, это он, мол, по своим детям знает.

Самое неприятное во всей истории было то, что дирекция школы не имеет права отправлять больных детей домой одних. Поэтому секретарша набрала их домашний номер. Но у Закмайеров, к ее большому удивлению, трубку никто не снял.

– Неужели твоя бедная сестра там одна лежит? И никого рядом с больным ребенком нет?! Ведь при свинке бывает высокая температура!

Гансик, чтобы не отвечать на все эти вопросы, сделал вид, будто ему очень плохо и он сейчас прямо умрет. Для убедительности он стал хрипеть и задыхаться. Секретарша тут же позвонила папе на фабрику и сообщила ему, что его дети заболели. Дочь лежит без присмотра дома, а сын хрипит у нее в канцелярии.

Не прошло и пятнадцати минут, как папа был уже в школе. Наверное, несся как на пожар. Он подхватил Гансика под мышки и потащил в машину. Гансик пытался ему втолковать, что теперь, избавившись от зловредной селедки, чувствует себя превосходно. Но папа проигнорировал это утешительное сообщение.

В машине папа упорно молчал, одной рукой рулил, другой теребил усы – навертел целую грядку восклицательных знаков!

– Когда мы пришли домой, – рассказывал Гансик, – и он увидел, что тебя нет, он так разошелся, просто ужас. Все кричал: «Безобразие! Свинство!», а потом побежал в кухню, хвать скатерть и сдернул ее со стола. Вместе со всей посудой, которая осталась от завтрака! – Гансик показал в сторону кухни. – Можешь сама полюбоваться! Я ни к чему не прикасался – все как было, так и осталось.

Гретхен отправилась в кухню. Там царил полный разгром. Весь пол был усеян осколками битой посуды вперемешку с хлебными корками, ложками, яичной скорлупой и кусочками сахара, в лужице варенья с медом плавала селедка. Тостер с отвалившейся ручкой валялся возле холодильника. Скатерть, засунутая кое-как в помойное ведро, вся была в молочных разводах.

Гансик подошел к Гретхен.

– А потом папа стал носиться по квартире, как бешеный тигр в клетке, – продолжил он свой рассказ. – Я даже пикнуть боялся. Бегал он так, бегал, уж не знаю сколько, и вдруг спрашивает: «А когда у Магды уроки заканчиваются?» Я сказал: в одиннадцать. Он подождал до половины двенадцатого и пошел ее искать.

– Почему ты ему не сказал, что Магда после школы идет к профессору и там ждет, пока мама не закончит работу? – строго спросила Гретхен.

– Да ты что, он от одного слова «профессор» на стенку лезет! – Гансик сунул палец в нос. – И к тому же я толком ничего и не знаю. Мама со мной об этом не говорит! – Гансик обиженно насупился.

– Ясное дело, не говорит! Потому что ты на папиной стороне! – воскликнула Гретхен.

Она вытащила скатерть из помойного ведра и принялась собирать с пола осколки.

– А ты что, не на папиной стороне?! – с возмущением спросил Гансик.

– Я вообще ни на чьей стороне, – заявила Гретхен. – Но если бы пришлось выбирать, то на маминой! Потому что мама права!

– Ну и пожалуйста! – буркнул Гансик и резко развернулся, собираясь отправиться в детскую.

Но Гретхен успела схватить беглеца за штанину.

– Сначала расскажи все до конца! – потребовала она.

– Отпусти! – заверещал Гансик. – Я вообще с тобой больше не разговариваю!

Гретхен цепко держала его в своих объятиях. Гансик понял, что ему не отвертеться.

– Потом вернулись мама с Магдой, – мрачно заговорил он. – И папа начал орать. Очень громко. Мама тоже орала. Еще громче. Сказала, что она с ним разведется. Вот и все. Собрала вещички, схватила Магду – и привет!

– Да ты что?! Не может быть!!! – не поверила своим ушам Гретхен. Ошарашенная новостью, она отцепилась от Гансика.

– Может! – отозвался Гансик, который, похоже, передумал убегать. – Набили два чемодана и ушли!

– Врешь ты все! – прокричала Гретхен и бросилась в кладовку.

Там у них хранились чемоданы. Гретхен распахнула дверь и сразу увидела: двух больших клетчатых чемоданов нет. Гансик не обманывал. Она медленно побрела назад в кухню, где ее поджидал Гансик.

– А что мама сказала о нас? – спросила Гретхен.

– Мы, естественно, остаемся тут! – решительно заявил Гансик. – Потому что папа нас ни за что не отдаст! Он не может доверить детей женщине, которая совершенно лишилась разума! Так он сказал.

– Это ты лишился разума! – рявкнула на него Гретхен.

Гансик заплакал. Из глаз у него текли крупные слезы. И нижняя губа дрожала.

– Ну, Гансик, не надо плакать! – смягчилась Гретхен.

– Пошла ты к черту! – проговорил Гансик сквозь всхлипывания, утер ладошкой слезы и скрылся в детской.

Гретхен взяла веник и принялась сгребать мусор. В помойное ведро такая куча не помещалась. Гретхен стала искать пакет, чтобы собрать в него осколки. Пока она искала, она все думала, куда могли отправиться мама с Магдой. Наверное, пошли к этой Мари-Луизе. А если нет, то она, скорее всего, знает, где их искать. Номер телефона Мари-Луизы должен быть у мамы в телефонной книжке, которая обычно лежит на столике в коридоре.

Гретхен бросила уборку и побежала в коридор. Но у телефона маминой синей книжечки не оказалось. Гретхен обыскала всю квартиру – безрезультатно. Она пошла к Гансику и спросила, не видел ли он мамину телефонную книжку, но тот не реагировал. Он забрался в кровать и лежал там на верхнем ярусе, свернувшись калачиком под пухлым одеялом.

Гретхен села за письменный стол. Взгляд ее упал на альбом Гансика. Богатая коллекция! Под каждым перышком была прилажена табличка, закрепленная цветными нитками. «КАКАДУ», «БОЛЬШОЙ ПОПУГАЙ», «ДРОЗД», «ГОЛУБЬ», «ВОЛНИСТЫЙ ПОПУГАЙЧИК», «КАНАРЕЙКА», «РЯБЧИК», «ВОРОБЕЙ», «КУРИЦА», «ПАВЛИН», «ПЕТУХ» – прочитала Гретхен подписи. Она повернулась к кровати и сказала, обращаясь к одеялу:

– А знаешь, мне кажется, зря ты перья так хранишь. Жалко! Лучше купить такую большую панель, повесить ее на стену, покрасить в белый цвет и посадить все перья на булавочки. Красиво будет, как считаешь?

– Для белых перьев не годится, сольются с фоном! – раздалось сквозь всхлипы из-под одеяла.

– Тогда покрасим в черный! – тут же нашлась Гретхен.

– Ага, тогда черных перьев будет не видно! – голос под одеялом звучал уже чуть пободрее.

– А мы покрасим одну половину в белый – для темных перьев, а другую в темный – для светлых! – не сдавалась Гретхен.

Гансик высунул голову из-под одеяла. Глаза у него покраснели от слез. Он громко шмыгнул носом. Нос у него тоже был весь красный. И распухший.

– Значит, ты останешься с нами? – спросил Гансик.

– В каком смысле? – искренне удивилась Гретхен.

– В смысле, что ты не уйдешь к маме, – пояснил Гансик.

– Ну что у тебя за тараканы в голове! – сказала Гретхен и решила про себя, что весьма дипломатично вышла из положения: такой обтекаемый ответ давал возможность Гансику интерпретировать его как угодно, а ее саму ни к чему не обязывал.

Гансик выбрался из-под одеяла, утер рукавом пижамы нос, приподнял краешек матраца и достал оттуда слегка помятый конверт.

– Вот, – сказал он, – мама велела тебе передать!

Гретхен подскочила и выхватила у него конверт.

– Я не хотел тебе отдавать, – признался Гансик, – потому что там написано, что сегодня вечером она придет и заберет тебя!

Гретхен открыла конверт и достала письмо.

– А ты что, уже всё прочитал? – спросила она.

Гансик кивнул. Гретхен не стала ему объяснять, что читать чужие письма нельзя. Она развернула сложенный лист. Там было написано:

Дорогая Гретхен,

у нас с папой отношения совсем разладились, так жить нельзя. Как все будет дальше, я пока и сама не знаю. Но по крайней мере несколько дней я поживу у Мари-Луизы. А вечером в любом случае зайду домой, и мы с тобой все обсудим.

Мама

Гретхен сложила письмо, сунула его обратно в конверт и сказала Гансику:

– Тут ничего не сказано о том, что она собирается меня забрать!

– Но именно это она имеет в виду! – отозвался Гансик. – Ведь меня же она спросила, хочу я пойти с ней или нет.

– Она пишет, что ее не будет несколько дней, – сказала Гретхен, кладя письмо на стол, – и что сегодня вечером она зайдет к нам. Вот тогда мы с ней и поговорим. Может, удастся ее убедить остаться дома!

– Я не собираюсь с ней разговаривать! – воскликнул Гансик.

– Ты совсем рехнулся, что ли?! – Гретхен покрутила пальцем у виска. – Что тебе мама плохого сделала?

– Так себя не ведут! – отрезал Гансик и посмотрел на Гретхен как на заклятого врага.

– Как – так?! – вспыхнула Гретхен, переходя на крик. – У нее проблемы с папой. Но папа наш тоже тот еще фрукт! Упрямства выше крыши! Если она хочет похудеть, хочет сама зарабатывать деньги, хочет учиться, то это ее личное дело! Тебе-то что до этого?! Разве тебе от этого станет хуже?!

– Пусть занимается чем хочет, только не за наш счет! – выпалил Гансик, выпятив грудь, как боевой петух.

– Что ты несешь! – Гретхен хлопнула ладошкой по столу с такой силой, что несколько перышек взлетело в воздух. – Что она такого делала за твой счет? Ты только повторяешь за папой всякий бред!

– Ничего я ни за кем не повторяю! – завопил Гансик в ответ. – Это ты ничего не соображаешь! Тупица! А папа знает, что говорит! Просто так болтать не будет!

– А где он, кстати? – спросила Гретхен.

– Где-где… На работе, ясное дело, – ответил Гансик, слезая с кровати. Он подошел к столу, взял в руки перо неестественного ядовито-зеленого цвета с этикеткой «ПЕТУХ КРАШЕНЫЙ» и принялся ощипывать его, пока в руках не остался один голый стержень. – Он сегодня, между прочим, из-за мамы пропустил важное совещание. Должны были обсуждать экспорт целого миллиона центнеров макарон! И если у них теперь эти макароны не купят потому, что папа пропустил совещание, то виновата в этом будет мама!

– Нет, ты точно сбрендил! – Гретхен была вне себя от ярости. У нее пропало всякое желание разговаривать с братом. Это надо же придумать! Идиотизм какой-то. И откуда он такого набрался?

Гретхен пошла в кухню. С тяжелым вздохом она опять взялась за уборку: собрала весь мусор и даже протерла пол. За работой она продолжала размышлять о Гансике: и какая муха его укусила? Ведь они с мамой жили душа в душу. Папа даже дразнил его – называл маменькиным сыночком. А еще совсем недавно Гансик заявлял, что ни за что никогда не женится, потому что ему нужна только жена, похожая на маму, а второй такой точно не найти.

Гретхен покачала головой и пробормотала:

– Дурдом, полный дурдом!

Она посмотрела на сырой пол и задумалась: оставить так сохнуть или вытереть? «Лучше вытереть, – решила она. – И займется у нас этим Гансик! Милое дело для него!»

– Гансик, п заверещал как оди сюда! – крикнула она.

Никакой реакции. Гретхен пришлось позвать его еще несколько раз. Наконец он явился и, услышав, что придумала Гретхен, покрутил пальцем у виска.

– Я тебе что, уборщица?! – возмутился он.

– А я, по-твоему, кто? Я тоже не нанималась тут свинарник разгребать! – На Гретхен, при всем ее мягком характере, вдруг накатила такая ярость, что она не выдержала и запустила половой тряпкой в брата.

Мокрая грязная тряпка угодила в стену, но по дороге задела Гансика – попала краешком ему прямо в глаз. Гансик заверещал как резаный и запричитал: «Ой, мамочка! Мамочка моя!» Гретхен громко захохотала, как-то дико и неестественно – наверное, это был истерический приступ.

Гансик, прикрыв одной рукой поврежденный глаз, бросился к сестре, чтобы наподдать ей как следует, но между ними стояло ведро. Он запнулся, ведро опрокинулось, десять литров грязной воды растеклось по кухонному полу. Гансик поскользнулся и шмякнулся в лужу, подмяв под себя ведро, которое тут же треснуло и раскололось на части – хрупкая пластмасса, не предназначенная для таких испытаний, не выдержала нагрузки.

Гретхен продолжала хохотать и все никак не могла остановиться. Гансик кое-как поднялся на ноги. Видок тот еще: пижама промокла насквозь, а поврежденный глаз, и без того уже красный от слез, теперь просто пылал.

– Я ничего не вижу! Ослеп на один глаз! – проревел Гансик.

Гретхен наконец справилась с собой и перестала смеяться.

– Закрой рукой другой глаз! – скомандовала она. – Что-нибудь видишь?

– Вижу, но очень расплывчато, – жалобным голосом проговорил Гансик.

– Ничего, пройдет! – попыталась утешить Гретхен брата. – Иди-ка полежи, только с закрытыми глазами!

Осторожно ступая, как настоящий слепой, Гансик побрел из кухни, стараясь держаться за стенки. В коридоре он громко всхлипнул.

– Ты тоже плохая! – крикнул он и исчез в детской.

Гретхен выволокла из ванной комнаты корзину для грязного белья. Она достала из нее две простыни, несколько наволочек, пододеяльников, полотенец и раскидала все это добро по кухне. Глядя на то, как стремительно вода впитывается в белье, Гретхен прониклась уважением сама к себе. Здорово придумала! Потопа как не бывало! Она прошлась еще несколько раз туда-сюда по мокрым тряпкам, притаптывая в отдельных местах бугорки, чтобы совсем все впиталось. И тут раздался звонок в дверь. Гретхен подумала, что это, наверное, папа, которому лень доставать ключи из кармана. Хотя в глубине души надеялась, что пришла мама, у которой почему-то не оказалось ключей. Гретхен побежала открывать. На пороге стояла цветльская бабушка.

– Ой, а ты откуда взялась? – брякнула Гретхен от неожиданности.

– Хорошо же ты меня встречаешь! – ответила бабушка.

В руках у нее были две огромные дорожные сумки. Бабушка протиснулась в дверь, поставила сумки на пол, сняла пальто и повесила его на вешалку. Наряжена была бабушка в бумазейное цветастое платье и парадный фартук в полоску. В таком облачении она еще ни разу к ним не приезжала. И без предупреждения – тоже.

– Где мое спальное место? – спросила бабушка.

Обычно, когда бабушка навещала их, что случалось не чаще, чем раз в два года, она спала в кабинете – небольшой комнате рядом с родительской спальней. Главным украшением этого помещения с темной мебелью был огромный письменный стол, на котором папа разбирал марки и расставлял их по альбомам.

– Наверное, в кабинете, – нерешительно ответила Гретхен.

– Тогда отнеси туда эту сумку! – распорядилась бабушка. – В другой у меня еда! – добавила она.

Гретхен уже собралась было тащить бабушкино добро в кабинет, как бабушка, ненароком заглянув в кухню, обнаружила там на полу мокрое белье. Увидев такое безобразие, она даже вскрикнула:

– А это что такое?!

Гретхен не имела ни малейшего желания объяснять бабушке, как тут образовалось такое оригинальное напольное покрытие. Поэтому она по-быстрому стала собирать белье, намереваясь засунуть его обратно в корзину. Но не тут-то было! Бабушка отчитала Гретхен и объяснила, что мокрые грязные вещи нельзя пихать в корзину. Иначе пятна могут въесться в ткань или, того хуже, все заплесневеет, потом ничем не выведешь!

– Немедленно всё в стирку! – скомандовала бабушка.

Гретхен покорно двинулась в ванную комнату и положила грязные вещи в стиральную машину. Вот только пользоваться ею она не умела. На какие кнопки нажимать и куда засыпать стиральный порошок, Гретхен понятия не имела. Озадаченная, она стояла перед этим монстром, нашпигованным электроникой, и лихорадочно соображала, где может быть инструкция, чтобы хоть почитать, как управляться с таким чудищем. Тут в ванную комнату зашла бабушка.

– Ну, чего возишься? Включай! – нетерпеливо проговорила она и оттеснила Гретхен.

Бабушка энергично ткнула пальцем чудищу в глаз – круглое окошечко сразу загорелось. Бурча себе что-то под нос, она лихо выдвинула какую-то потайную штуковину, засыпала туда порошок, коротко глянула на панель с кнопками и тут же нажала что нужно. Машина загудела и начала работать.

– У меня такое впечатление, – сказала бабушка, строго глядя на внучку, будто какой-нибудь важный школьный инспектор, возвращающий нерадивому ученику неудовлетворительную работу, – у меня такое впечатление, что ты ни разу в жизни белье не стирала!

Гретхен кивнула и хотела было что-нибудь сказать в свое оправдание, как вдруг бабушка протянула руки и вцепилась Гретхен в горло. В голове у Гретхен мелькнула шальная мысль: сейчас придушит! Но бабушка принялась осторожно ощупывать ей шею, приговаривая:

– Железы все в порядке, ничего не распухло! Какая ж свинка без распухших желез? Чудеса в решете!

– Да нет у меня никакой свинки! – отмахнулась Гретхен, осторожно высвобождаясь из бабушкиных цепких пальцев. – Глупости все это! И у Гансика никакой свинки нет!

– Кстати, а где он? – переключилась бабушка на новую тему. – Спит ребенок?

– Понятия не имею, – ответила Гретхен.

– Надо его спросить, не хочет ли он чаю. И температуру померить!

Бабушка направилась в детскую. Гретхен села на краешек ванны. Она подозревала, что Гансик сейчас нажалуется на нее бабушке. Меньше всего ей хотелось присутствовать при этом. Гретхен принялась заплетать челку в косички. «И с чего это бабушка вдруг заявилась?» – размышляла она. Наверняка папа ей позвонил. Другого объяснения нет! Интересно, как долго бабушка собирается у них пробыть? Этот вопрос особенно волновал Гретхен. А может, они решили, раз мама ушла, то теперь бабушка будет жить с ними?

В таких мыслях Гретхен встала и вышла в коридор. Из детской доносился голос Гансика.

– Нет, нет, бабуля! – говорил он. – Мне уже намного лучше! Честное слово! Вот как ты приехала, так мне сразу и получшело!

Гретхен с облегчением выдохнула: никаких всхлипываний, никаких жалоб. Войдя в детскую, она совершенно остолбенела при виде небывалой картины: бабушка сидела во всей своей пышнотелой красе на кровати, качая на руках, как младенца, размякшего Гансика и тихонько похлопывая его по бокам. Гансик положил голову на ее необъятную грудь и был, похоже, абсолютно доволен.

Гретхен решила прояснить волновавший ее вопрос, не откладывая в долгий ящик. Чего ходить вокруг да около, когда можно спросить прямо, без лишних церемоний. Она подошла поближе и спросила:

– Бабушка, а ты надолго к нам приехала?

– Сколько надо, столько и пробуду, – ласково ответила та.

– Тебя папа вызвал? – поинтересовалась Гретхен.

Бабушка кивнула.

– И что он тебе сказал? – продолжила допрос Гретхен.

Бабушка замялась. Похоже, она размышляла, что из разговора с папой годится для детских ушей, а что нет и как ей все преподнести: в розовом цвете или ближе к реальности? Подумав, она решила обойтись без подробностей и свела все к следующему сообщению:

– Папа сказал, что ваша мама будет жить теперь в другом месте с Магдой, и попросил помочь по хозяйству! – Бабушка вздохнула. – Так что бедному дяде придется пока обедать в кафе. И кошка без меня заскучает. А что будет с огородом – вообще не представляю. Весной там надо каждый день работать. И кто будет этим заниматься? Дядя-то никудышный садовод.

– А ты кудышный садовод? – спросил Гансик.

– Конечно, – с гордостью ответила бабушка. – У меня все прекрасно растет! Даже карликовые дыни! Хотя они в наших краях ни у кого не приживаются! А помидоры у меня не хуже греческих! – Тут бабушка заметно приуныла. – И что теперь будет с огородом… Без хозяйки-то все зачахнет! Но, в конце концов, дети важнее помидоров, – сказала она с улыбкой и нежно погладила Гансика по голове.

Гансик одобрительно хрюкнул в поддержку последней бабушкиной фразы. Гретхен же особых поводов для радости не видела. Она ничего не имела против бабушки. Даже наоборот. Гретхен любила бабушку. Особенно по воскресеньям. Но одно дело, когда бабушка у себя в Цветле, другое дело, когда она сидит у тебя в Вене и собирается занять мамино место. Гретхен посмотрела на часы. Времени было много. Скоро папа вернется с работы. И мама могла появиться в любую минуту – ведь она хотела зайти вечером, а «вечер» – понятие растяжимое. Гретхен вышла из детской, оставив сладкую парочку наслаждаться друг другом. Она решила посмотреть телевизор. По одной программе шла передача с каким-то дядькой в поварском колпаке, который показывал, как готовить лапшу с ветчиной, по другой – немой фильм со знаменитыми американскими комиками Стэном Лорелом и Оливером Харди. Гретхен предпочла Стэна и Оливера и так увлеклась, что даже местами хохотала. В какой-то момент она, правда, отметила про себя некоторую странность своего поведения. Как можно смеяться, глядя на толстяка Оливера, который никак не может вытащить палец из дырки в винной бочке, если у тебя в семье всё не слава богу? Это все-таки выглядит как-то дико и даже пугающе. Может быть, она бездушная пустышка? Гретхен отогнала шевельнувшееся подозрение, которое нисколько не помешало ей продолжать веселиться.

Веселье закончилось, когда в прихожей громко хлопнула входная дверь. Папа вернулся с работы. Он поздоровался с бабушкой, Гансиком и Гретхен и держал себя так, словно ничего не произошло и его ждет обычный вечер в кругу семьи, словно ничего не переменилось, словно мамы в этом доме никогда и не было. Он даже с порога задал свой дежурный вопрос:

– Что у нас сегодня на ужин?

А когда бабушка сообщила, что на ужин сегодня жаркое из крольчатины с клёцками и брусничным соусом и что кролик как раз оттаивает потихоньку у нее в дорожной сумке, папа с таким довольным видом прищелкнул языком, как будто только кролика с клёцками и соусом ему для полного счастья и не хватало. Гретхен это возмутило до глубины души. Еще противнее было то, что бабушка с Гансиком подыгрывали папе. Они тоже делали вид, будто все прекрасно.

– Мне нужно с тобой поговорить, папа, – сказала Гретхен.

– Конечно, дорогая, – отозвался он.

– Только наедине! – добавила Гретхен.

– Хорошо, – согласился папа и прошел с Гретхен в кабинет, хотя было видно, что разговор с глазу на глаз его немного смущает. Во всяком случае, по дороге он нервно теребил свои усы и успел навертеть несколько вопросительных знаков.

В кабинете Гретхен села на стул, папа устроился напротив нее.

– Хочу тебе сообщить, – начала Гретхен, – что свинкой мы все переболели еще в детском саду. Два раза свинкой не болеют! Я пропустила школу только потому, что совершенно не выспалась, а Гансик просто объелся за завтраком старой селедкой!

– А я откуда это должен знать? – спросил он. – Мне позвонили из школы, сказали: свинка!

– Как это откуда тебе знать, что мы сто лет как переболели свинкой? – Гретхен изобразила недоумение.

Папины вопросительные знаки успели превратиться в восклицательные.

– Ладно, ладно, – проговорил папа не без раздражения. – Я не в состоянии запомнить, кто когда чем болел! У меня в голове все детские болезни путаются!

Гретхен хрустнула пальцами.

– В любом случае, мы оба абсолютно здоровы, папа! И мама нас не бросала! Это неправда! Ты просто наговариваешь на нее, хотя она ни в чем не виновата!

– Она ушла из дома! – изрек папа.

– Потому что ты ее замучил! – воскликнула Гретхен.

– Не вмешивайся не в свое дело, если ни черта не смыслишь! – процедил папа сквозь зубы. Лицо у него побагровело, но ярости Гретхен в его голосе не почувствовала. Папино глупое замечание она решила проигнорировать.

– Сегодня вечером мама придет, чтобы поговорить со мной, – спокойно продолжала она. – Мне кажется, было бы хорошо, если бы ты тоже с ней поговорил. Попробуй убедить ее остаться!

– С какой стати я должен ее уговаривать? Это она ушла из дома, а не я!

Гретхен почесала живот.

– Это не важно! Скажи ей просто, что ты ничего не имеешь против работы у профессора! И не возражаешь, чтобы она пошла учиться. И будешь очень рад, если она похудеет и станет еще красивее. И, пожалуйста, не называй ее мамой! Для тебя она – Элизабет! – Гретхен замялась на секунду. – А еще очень прошу тебя, – сказала она, кашлянув, – отправь бабушку обратно в Цветль! Прямо сейчас. Если мама придет, а бабушка будет тут, из вашего разговора ничего не получится!

Папа покачал головой.

– Как ты себе это представляешь? Рассуждаешь, как малый ребенок! Не собираюсь я никого никуда отправлять! – Папа ткнул сигарету в пепельницу и тут же закурил другую. – А если твоя прекрасная мама не пожелает остаться, мне что, по-твоему, завтра опять бабушку вызывать? – Папа встал и принялся расхаживать по кабинету. – Нет, дорогуша! Мама меня бросила, а я теперь должен перед ней на коленях ползать? Ни за что! Пусть живет как хочет! Я только тебе одно скажу: Магду ей тоже придется отдать! Закон, я уверен, всецело на моей стороне! Раз все остальное ей важнее, чем семья, так что ж…

Гретхен смотрела на папу, наблюдая, как он мечется по кабинету. «Что он такое несет! – думала она. – Совсем ничего не соображает! И как можно так переворачивать все с ног на голову? А главное – зачем?»

– Я с самого начала говорил ей ясно и понятно, что мне нужна настоящая семья! – Папа остановился перед Гретхен, перешел на крик, страшно размахивая при этом руками. – И что я против того, чтобы жена работала! Мы обо всем договорились, и она была согласна! – Папа опять принялся метаться по комнате. – Эти пятнадцать лет я из кожи вон лез, чтобы получить наконец место, благодаря которому мы можем вполне прилично жить! Место, которое позволяет мне спокойно прокормить семью! Или, может быть, вам чего-то не хватает?

Гретхен промолчала. Папа счел это знаком согласия.

– Правильно, у вас все есть! Я нашей договоренности не нарушал! Это она ее нарушила! Понимаешь?

Гретхен покачала головой.

– Но папа! Ваш договор – столетней давности! Тогда все было по-другому. Тогда мама думала, что обойдется без работы! А теперь поняла, что ей все-таки хочется иметь профессию!

Папа хотел было что-то на это возразить, но Гретхен не дала ему сказать.

– Да и вообще дело не в этом! Что такого, если человек хочет получить профессию? Это же не против тебя направлено! Почему ты воспринимаешь все так, как будто мама лично тебе хочет сделать что-то плохое?! И кроме того: мне ты все время твердишь, что я после школы обязательно должна учиться дальше, чтобы потом найти приличную работу! Почему, скажи на милость, я должна стремиться к приличной работе, а мама – нет?

Папа с удивлением воззрился на Гретхен, и взгляд его был не слишком дружелюбным. Он пригладил усы и сказал ледяным тоном:

– Не вижу оснований обсуждать с тобой наши личные проблемы!

Гретхен встала и вышла из кабинета, захлопнув за собой дверь.

За ужином она почти ничего не ела, что не укрылось от бабушкиного зоркого ока.

– Без еды, детка, душа в теле не держится! – проговорила бабушка, готовая, кажется, приступить к кормлению по методу «ложечку за папу, ложечку за маму». Гретхен, вяло ковыряясь вилкой в тарелке, мрачно посматривала на своих родственников, которые уплетали ужин за обе щеки. Когда же она заметила, как бабушка сочувственно кивнула папе и, облизывая губы, измазанные брусничным соусом, тихонько проговорила: «Ешь, ешь, дорогой, легче станет!» – а папа, обмакнув клёцку в соус, со вздохом ответил: «Что еще остается делать?» – она не выдержала и выскочила из-за стола. Не обращая внимания на опрокинувшийся стул, Гретхен убежала в детскую. Закрывая дверь, она услышала голос бабушки:

– Гансик, подними-ка стул! Да, бедная девочка! Сама не своя! С тех пор, как я в последний раз ее видела, она совсем превратилась в тень! Похудела килограммов на пять, не меньше!

Гретхен потихоньку выбралась в прихожую, подошла к шкафу и посмотрелась в большое зеркало. Неужели она действительно похудела? Если верить отражению, то она и впрямь теперь выглядела не такой пампушкой, как обычно. «А это мы сейчас проверим!» – мысленно сказала Гретхен своему отражению и достала джинсы Гансика, в которых ходила к Флориану Кальбу относить тетрадь по математике. Гретхен быстро стянула с себя платье и влезла в джинсы, которые еще неделю назад с трудом застегивались на ней, не говоря уже о том, что тогда над поясом по всей окружности нависала жирная колбаса. Теперь же никакой колбасы не наблюдалось, а молния застегнулась без всяких усилий, даже живот не пришлось втягивать. Гретхен не могла налюбоваться на такую красоту и долго наслаждалась зримым доказательством произошедших перемен. Услышав, что бабушка собирает посуду со стола, явно намереваясь идти в кухню, Гретхен нехотя оторвалась от созерцания, надела первый попавшийся свитер и поспешила укрыться в детской. Там она разобрала школьный рюкзак и положила в него все необходимое к завтрашнему дню. При этих обстоятельствах Гретхен вспомнила Флориана Кальба и невольно задумалась, как она относится к нему, а он – к ней. Размышляя над этим вопросом, она успела оточить три карандаша, но не испытала никакого душевного волнения, из чего сделала вывод, что, когда у тебя того и гляди развалится родная семья, на любовные отношения смотришь как-то более трезво.

Ближе к вечеру, когда за окном уже почти стемнело, в комнату вошел Гансик и сказал, что поступило предложение поиграть в карты.

– Бабушка зовет сыграть в шестьдесят шесть, на четверых, – сообщил он.

Гретхен велела передать, что не хочет сегодня играть в карты, а самого гонца попросила очистить помещение. Затем она взяла огромную стопку изрядно потрепанных романов и принялась перечитывать счастливые концовки. Она открывала каждую книжицу на заветной шестьдесят второй странице и читала только последний разворот, на котором все упивались благословенным счастьем. Но в этот вечер графско-княжеские радости у Гретхен как-то не пошли. Все эти трепещущие баронессы с их ахами-вздохами и слетавшими с уст клятвами в вечной любви оставляли ее совершенно равнодушной. Ее внимание было приковано к прихожей: она напряженно прислушивалась, надеясь уловить знакомые звуки. Вот ключ вставляется в замок, вот открывается дверь и приходит мама. Гретхен дошла как раз до предпоследнего хеппи-энда, когда услышала наконец легкий шорох в коридоре. Отбросив в сторону «Гордое сердце графини фон Рейхенберг», Гретхен соскочила с кровати и побежала встречать маму, которая только-только успела переступить порог квартиры. Гретхен хотелось броситься к маме на шею, но, сочтя, что такой порыв будет выглядеть слишком уж драматично, она сказала только:

– Бабушка приехала!

Мама, снимая пальто и вешая его на вешалку, ответила:

– Этого и следовало ожидать! Он же не может обходиться без прислуги. Одна ушла, другая пришла!

Из гостиной долетали приглушенные голоса:

– Разорили меня совсем! Взял! Марьяж!

Мама заглянула в кухню, которая сверкала ослепительной чистотой.

– Это папа убрал свой свинарник?

– Нет, я, – ответила Гретхен.

Мама с Гретхен говорили шепотом. Выглядело это, по мнению Гретхен, совершенно по-дурацки, но делать было нечего: она понимала, что пока так лучше.

– Я хочу с тобой поговорить, Гретхен, – сказала мама и прошла в кухню. – Мне важно, чтобы ты поняла: я все это делаю не потому, что сошла с ума или впала в истерику, вовсе нет! – продолжала она, сев за стол.

Гретхен молча кивнула.

– Либо папа одумается и посмотрит на ситуацию разумно, либо останется при своем. Но до тех пор, пока я буду тут безропотно обслуживать всех с утра до ночи и позволять помыкать собой, у него просто не будет причин посмотреть на все со стороны и попытаться как-то изменить нашу жизнь.

Гретхен опять кивнула.

– Понимаешь меня, Гретхен? – спросила мама. – Или ты сердишься? Как Гансик…

Гретхен решительно покачала головой в знак того, что она совершенно не разделяет позицию Гансика.

– Я живу у Мари-Луизы, – проговорила мама, – места у нее достаточно. И тех денег, которые я зарабатываю у профессора, мне вполне хватит на первое время. При желании я могла бы у него работать еще больше, – сказала мама с легкой улыбкой. – Он платит только за то, чтобы видеть рядом с собой доброго человека, который к тому же не одной ногой в могиле!

– А сколько времени понадобится папе на то, чтобы одуматься и посмотреть на ситуацию разумно? – поинтересовалась Гретхен, старательно почесывая живот, как будто ее семь комаров за раз укусило. При этом она по обыкновению сморщила нос и засопела, словно принюхиваясь к чему-то. – Ну, то есть… Как долго бабушка… и мы…

Гретхен оставила в покое свой живот, вздохнула и умолкла. Не так-то просто прямо сказать о том, что тебя беспокоит. Но мама, похоже, поняла, о чем речь.

– Если бы папе пришлось со всем справляться самому, то, наверное, он бы довольно скоро одумался. А так… – Лицо у мамы стало сердитым. – А так у него опять есть все, что нужно для спокойной расчудесной жизни!

Гретхен как раз собиралась сказать, что нужно приложить все усилия, чтобы поскорее выпроводить бабушку обратно в Цветль, как на пороге кухни нежданно-негаданно возник папа. То ли он услышал, что мама пришла, то ли просто захотел пить – Гретхен не поняла. Во всяком случае, он извлек из холодильника бутылку, поискал открывалку, нашел ее, открыл бутылку, взял стакан и налил. Гретхен и мама молча наблюдали за его манипуляциями. Когда процесс был завершен, папа взял в руки стакан и медленно направился к выходу из кухни. На пороге он притормозил и, не поворачивая головы, спросил:

– Ты передумала или просто пришла за своим барахлом?

– Ни то ни другое! – сказала мама ему в спину. – Я хочу поговорить с Гретхен. А если ты готов, то и с тобой! Только беседовать с твоей спиной мне, честное слово, совершенно не интересно! – Мама заметно повысила голос. – Что ты ведешь себя как ребенок?!

Папа развернулся, прошел к столу, сел и отпил глоток из стакана.

Гретхен вздохнула с облегчением.

– Ну, что ты хочешь мне сказать? – спросил папа, не отрывая глаз от стакана. На маму он не смотрел.

Гретхен поняла: радоваться рано, – и опять вздохнула.

– Что за тон! – возмутилась мама. – Никакого разумного разговора у нас так не получится!

– Но это ведь ты хотела со мной поговорить, вот и говори, – пробурчал папа, продолжая глядеть в стакан.

– Хорошо, – ответила мама. – Пусть будет по-твоему! Я хотела тебе сказать, что готова жить с тобой дальше, если ты, во-первых, перестанешь постоянно отпускать замечания по поводу того, что я ем и в каком количестве, во-вторых, начиная с сегодняшнего дня возьмешь на себя хотя бы малую часть забот по дому и, наконец, признаешь, что всякий человек, независимо от возраста, имеет право получить профессию, и в этом нет ничего дурного! – Мама протянула руку, как будто собираясь погладить папу, но тот резко отшатнулся. – Я могу отказаться от работы у профессора, раз ты так от этого страдаешь, – продолжала она. – Просто мне хотелось немного подзаработать, чтобы у меня были хоть какие-то свои деньги, понимаешь? То есть…

Договорить мама не успела. Бабушка с Гансиком вышли из гостиной.

– Добрый вечер, Элизабет, – поздоровалась бабушка, заходя в кухню. Гансик остался топтаться в коридоре. – Я не помешаю? – спросила она и, не дожидаясь ответа, принялась надраивать раковину, которая и без того сверкала как новенькая.

Опешившая Гретхен посмотрела на маму. Опешившая мама посмотрела на папу. Папа, помолчав секунду, сказал:

– Конечно, не помешаешь!

– Мама, дай мне свой номер телефона, – тихонько попросила Гретхен.

Мама кивнула, достала блокнот с карандашом, вырвала листок и написала: «Мама. 67…» И тут в дверь позвонили. Звонок был таким резким, что мама непроизвольно вздрогнула, и вместо очередной цифры у нее получилась непонятная загогулина.

– Кто это явился в такое время? – спросила бабушка и посмотрела на кухонные часы, которые показывали без пяти девять.

Гансик побежал открывать. Гретхен прислушалась, но из коридора доносилось только приглушенное шушуканье.

– Конечно, Гретхен дома! – неожиданно громко сказал Гансик. В его голосе чувствовалось искреннее возмущение.

– Кто там? – строго спросил папа.

Гретхен собралась уже было выйти в коридор, чтобы посмотреть на незваного позднего гостя, но он сам явился в кухню.

– Здравствуй, Гретхен-конфеткин, – сказал Хинцель с широкой улыбкой. Он кивнул маме, папе и бабушке. – Простите за вторжение, просто Гретхен собиралась вроде как сегодня навестить меня вечерком, но не пришла. Вот я и решил сам зайти – вдруг удастся переубедить.

Гретхен стояла столбом, не в силах собраться с мыслями, чтобы ответить Хинцелю. Она была даже не в состоянии решить, на кого ей смотреть – на папу, взиравшего на Хинцеля с перекошенным лицом, или на бабушку с таким же перекошенным лицом.

– Ну что, Гретхен, – продолжал Хинцель. – Как насчет того, чтобы заглянуть ко мне на часок? Не хочешь?

– Не знаю… – промямлила Гретхен.

Она сказала это так тихо, что ее слов никто не расслышал. Тем более что в этот момент папа рявкнул:

– Мало ли чего она там хочет или не хочет! На дворе девять часов, юноша! В такое время моя дочь никуда не пойдет! А с таким красавцем, как ты, она вообще никогда никуда не пойдет! Понял?!

– Зачем так кричать? Я не глухой, – сказал Хинцель и повернулся к Гретхен. – Прости, не знал, что у тебя тут такой злобный тролль водится!

Папа вскочил с места и завопил:

– Вон отсюда! Вон, я сказал! Убирайся, чтоб я тебя не видел! – прокричал он, показывая на дверь.

Хинцель воззрился на папу. В его взгляде читались неподдельный интерес и даже сочувствие.

– Смотрите, чтобы у вас давление не подскочило, – спокойно сказал он и направился в коридор.

Уже на выходе Хинцель обернулся и помахал Гретхен рукой.

Гретхен, стоя на пороге кухни, смотрела ему вслед. «И что теперь?» – мелькнуло у нее в голове.

Долго ждать ответа на этот вопрос ей не пришлось. Она почувствовала, как папина рука легла ей на плечо. Папа резко развернул Гретхен к себе. Лицо его побагровело.

– Кто это был? – спросил он, наливаясь яростью. – Чего ему от тебя надо? С какой стати он явился сюда? Какие у тебя дела с этой обезьяной? Говори!

– Вот уж действительно чудо-юдо! – подала голос бабушка и покачала головой. Все это время она стояла посреди кухни с тарелкой в руках. – И откуда такие берутся? По мне, так им место в зоопарке! Разве это нормальный человек?

– Гретхен! – Папа больно стиснул ей плечо. – Гретхен, говори: что это за шут гороховый?! – рявкнул папа прямо Гретхен в ухо, так что у той чуть барабанные перепонки не лопнули. Гретхен непроизвольно подняла руку, чтобы закрыть ухо. Папа интерпретировал этот жест по-своему: он решил, что Гретхен, боясь получить пощечину, защищается от него. Тогда он отпустил ее плечо, отступил на шаг назад и, сердито топнув ногой, сказал: – Что ты дергаешься! Разве я тебя хоть раз в жизни бил?! – Потом он повернулся к маме: – Может быть, хотя бы ты мне объяснишь, что это за обезьяна охаживает нашу дочь?

Мама протянула Гретхен листок со своим номером телефона.

– Лично я никаких обезьян не видела, – сказала она, обращаясь к папе. – Обезьяны живут в зоопарке, а я там уже сто лет не была!

– Прекрати издеваться! – в ярости заголосил папа, лицо у него пылало огнем. – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду эту татуированную обезьяну с непонятно чем на голове!

– Элизабет! – снова вмешалась в разговор бабушка, которая по-прежнему держала в руках тарелку. – Элизабет, только не говори, что этот тип, с твоей точки зрения, нормальный!

Мама пожала плечами.

– Нормальный, ненормальный, кто тут разберет, – ответила мама. – Один украшает себя кисточками на макушке, другой – усами под носом. Какое мне до этого дело?

– Но этот тип явился к твоей дочери! – Лицо у папы приобрело цвет кетчупа. – И тебе до этого нет никакого дела?

– Конечно есть! Но ты мне даже слова сказать не дал! – возмущенно проговорила мама и собралась выйти из кухни.

Папа преградил ей путь.

– Значит, ты одобряешь такие выкрутасы! – прокричал он. – Наверное, это соответствует твоей новой жизненной философии! Тебе плевать, с кем общается твоя дочь, пусть водится со всяким сбродом: со всеми этими бомжами, хиппующими наркоманами и прочими субъектами! Да?!

Мама покрутила пальцем у виска, покачала головой и попыталась протиснуться между папой и холодильником. Но папа выставил руку и перекрыл ей дорогу как шлагбаумом. Мама попыталась отодвинуть «шлагбаум», но ей не хватило сил.

– Я тебя не выпущу отсюда! – прошипел папа.

Тогда мама наступила папе на ногу. Гретхен прекрасно видела, как это было: мама саданула каблуком папе по ступне, да еще как следует припечатала. Папа взвыл, «шлагбаум» тут же опустился, но зато взметнулась другая рука и отвесила маме звонкую пощечину. Бабушка вскрикнула:

– Боже ты мой! Что вы творите? Разве ж нормальные люди так себя ведут?!

Мама отпихнула папу и выскочила в коридор.

Сердце у Гретхен отчаянно билось. Казалось, будто оно бьется в горле, в ушах, в кончиках пальцев – везде. Она побежала за мамой. Та надевала пальто.

– Прости, Гретхен! – сказала мама. – Нельзя было доводить до такого!

Гретхен схватила маму за рукав.

– Мама, – проговорила Гретхен, наморщив нос и сопя. – А у Мари-Луизы найдется место и для меня?

– Где положить тебя спать, конечно, найдется, – немного помолчав, ответила мама. – Даже целая комната… Но знаешь, Гретхен…

Гретхен не дослушала ее. Мама еще продолжала говорить о том, что «нужно хорошенько все обдумать» и «не следует принимать поспешных решений», а Гретхен уже бросилась в детскую собирать вещи. Она быстро сунула учебники и тетради в рюкзак, достала из комода несколько футболок, трусы и носки, завернула все барахлишко в первую попавшуюся юбку и с узелком под мышкой побежала назад к маме. Но к маме уже успели подступить папа с бабушкой – они заняли позицию между входной дверью и мамой.

– Я не дам тебе забрать ребенка! – заявил папа.

– Дорогие, образумьтесь! – умоляющим голосом проговорила бабушка.

– Она-то уже образумилась! – закричал папа. – Все рассчитала! Чем больше детей, тем больше алименты!

– Ведите себя достойно! – воскликнула бабушка.

– Да о каком достоинстве тут речь?! – возмутился папа.

Бабушка взяла папу с мамой за руки со словами:

– Пойдемте в гостиную, поговорим спокойно!

– Я буду разговаривать с ней только в присутствии адвоката! – рявкнул папа.

Гретхен почувствовала, что больше не в силах выносить такое, и закричала. Но опыта у нее в этом деле не было, так что получился скорее не крик, а писк:

– Все, я ухожу! И если мне нельзя идти с мамой, я просто пойду куда глаза глядят! И никогда не вернусь!

Угроза подействовала. Папа с бабушкой сразу замолчали и отступили в сторону. Гретхен выскочила на лестничную площадку и побежала вниз. Мама медленно стала спускаться следом. Гретхен поджидала ее у выхода.

– Я еще с Гансиком поговорить хотела! – со вздохом сказала мама.

– С ним все равно разговаривать невозможно! – отмахнулась Гретхен. – Пусть тоже сначала образумится!

– Трудно требовать от ребенка, чтобы он рассуждал разумно, – возразила мама.

– Ничего не трудно! – не согласилась с ней Гретхен. И добавила, обращаясь к Конни, который попался им у ворот: – Добрый вечер!

Конни с обычной ухмылкой обернулся, чтобы посмотреть вслед удаляющимся Тумбам. Но, когда он уже поднимался по лестнице, ухмылка сползла с его лица. Запыхавшись, он влетел в квартиру и с порога сообщил родителям:

– Невероятно, но факт! Тумбы изрядно похудели! Потрясающе! Во всяком случае, женскую часть закмайеровского «гарнитура» просто не узнать! – Конни озадаченно покачал головой. – Нет, вы бы их видели! Сзади у них теперь все как у нормальных людей, и спереди ничего не болтается!

Родители Конни пообещали понаблюдать как следует за Тумбами, чтобы вынести собственное суждение по этому вопросу, но сдержать свое обещание, к сожалению, не смогли, так как соседки совершенно исчезли с горизонта.

Глава восьмая,

хотя и последняя в этой части, но не последняя в нашей истории, которая продолжается дальше, как продолжается жизнь, пока все живы и здоровы, а поскольку все действующие лица предыдущих глав пребывают в добром здравии, то, конечно, появляются они и здесь

С того дня, как мама с Гретхен ушли из дома, прошел почти целый месяц. Жизнь Гретхен за эти четыре недели кардинально изменилась. Только в школу она продолжала ездить на том же трамвае, хотя и в ином направлении. Все остальное стало другим.

У Гретхен теперь имелась собственная маленькая комната с одним-единственным окном, выходившим в темный двор. Украшали ее бордовое кресло с высокой спинкой и старинный письменный стол с потайным ящичком. Магда с мамой занимали большую комнату рядом. После переезда Магда совершенно переменилась. Правда, она по-прежнему оставалась круглой пампушкой с непомерным аппетитом, но зато совершенно перестала ныть и скандалить. На это у нее просто не оставалось времени, поскольку она целиком и полностью была занята Зеппи и Пепи. Бывало, конечно, между Магдой и Пепи вспыхивали ссоры, главным образом из-за черного кота Зеппи, которого Магда считала своей собственностью, что абсолютно не устраивало Пепи. Тогда Магда пускала в ход испытанное средство: нескольких тумаков хватало для того, чтобы угомонить строптивого котовладельца, которого Магда в такие моменты называла «эгоцентричной свиньей». Это выражение Магда подхватила у Мари-Луизы – она частенько так величала своего сына.

Мама каждый день ходила к профессору, работала до половины второго – половины третьего. А еще случилось волнующее событие: она сдала вступительные экзамены в Социальную академию. И ее приняли! Кроме того, в течение этого месяца к ним трижды приходил мамин дальний родственник, адвокат. Он подробно обсуждал с мамой и Мари-Луизой «финансовую сторону вопроса». Гретхен присутствовала при этих разговорах, но так и не смогла до конца разобраться во всех нюансах. Ясно было только одно: единого мнения тут не было. Адвокат утверждал, что маме выгоднее не подавать на развод, потому что в этом случае она будет получать от папы больше денег. Гретхен такой вариант казался вполне подходящим – как-то оно спокойнее. А вот Мари-Луиза настаивала на разводе. Она считала, что тогда папа будет обязан целиком и полностью содержать маму, по крайней мере, те два года, пока она учится.

– Ведь это из-за него ты не смогла получить образование! – говорила она. – Ты растила его детей, штопала его носки и вообще была ему прислугой, пока он делал свою карьеру! Пятнадцать лет подряд! Пусть теперь платит. Два года – не срок!

А маме, как могла заметить Гретхен, ни тот, ни другой вариант не нравился. Она вообще не хотела от папы никаких денег.

– Мне совершенно не хочется спорить с ним из-за денег! – твердила она. Как ни пытались советчики внушить ей, что без папиных денег она с детьми просто с голоду умрет, мама стояла на своем: – Не хочу, и все!

Слушая разговоры о том, обязан ли папа содержать маму или нет и по каким причинам, Гретхен осознала одну важную вещь, о которой прежде не задумывалась. Хотя дойти до этого ей, которая всегда ладила с математикой, было не так-то трудно. По всем расчетам получалось, что мама забеременела, еще когда училась в школе! И выпускные экзамены сдавала уже с Гретхен в животе! Это открытие Гретхен просто потрясло.

– Ничего потрясающего, – охладила ее Мари-Луиза. – Один сплошной ужас! Как вспомню, так вздрогну. Сначала твоя мама бежала в туалет – ее все время тошнило, – а потом мчалась отвечать на вопросы экзаменационной комиссии! А твой будущий папаша ждал в сквере перед школой. Под кустом сирени! – со смехом добавила Мари-Луиза. – Я тогда ему еще придумала прозвище – Сиреневый призрак!

Гретхен все никак не могла определить для себя, нравится ей Мари-Луиза или нет. В сущности, ничего плохого о ней сказать было нельзя. Очень милая, веселая, красивая, добрая… К Магде и Гретхен она относилась как к родным, как будто знала их с рождения. В уме ей тоже было не отказать. Даже из латыни многое помнила. И поговорить всегда была готова, если была дома. Нет, нет, Гретхен совершенно не в чем было упрекнуть мамину подругу. Мешало только одно: Мари-Луиза считала, что брак Закмайеров уже не спасти и потому нужно на всей истории поставить жирный крест. Ее даже не смущало то, что Гансик остался у папы. Хотя это как раз не удивительно, говорила себе Гретхен, ведь двое собственных детей Мари-Луизы остались у ее бывшего мужа.

Про Гансика Гретхен с мамой не разговаривала. Один-единственный раз она завела о нем речь, но мама тут же расплакалась и только все причитала сквозь слезы, что очень-очень хочет, чтобы ее сыночек был рядом, только это невозможно. С тех пор Гретхен говорила о Гансике только с Хинцелем. (Отдельные реплики малыша Пепи не в счет, хотя во время стычек кое с кем он не раз выражал горячее желание разбавить женский коллектив еще одним мужчиной: «Одни бабы! Вот бы еще мужика мне в компанию!»)

С Хинцелем Гретхен виделась часто. Если у нее возникало желание с ним пообщаться, она просто отправлялась в кафе «Ваксельбергер». Старик-официант уже привык к тому, что Гретхен могла просидеть часа три за одним стаканом минералки.

Иногда Гретхен с Хинцелем сидели в сквере возле Рыночной площади и развлекались музыкой: Гретхен играла на губной гармошке, Хинцель – на флейте. Бывало, Гретхен заходила вечерком к Хинцелю в гости. Его квартира состояла из прихожей, туалета, кухни и единственной комнаты. Стены везде были выкрашены в черный цвет, пол – тоже. В честь прихода Гретхен Хинцель всегда зажигал две свечи и угощал ее чаем. Они устраивались на гостевом матраце в черно-белую полоску, сидели по-турецки и болтали. Гретхен нравились эти домашние посиделки в «семейном склепе», как она называла про себя квартиру Хинцеля, которая все-таки казалась ей по-своему уютной.

В связи с этими визитами Гретхен задавала себе вопрос: что она будет делать, если Хинцель вздумает ее поцеловать или обнять, когда они вот так будут сидеть на полосатом матраце. Больше всего при этом Гретхен смущали неровные коричневые зубы Хинцеля – о них невозможно было забыть, несмотря на всю его обходительность, чувство юмора и острый ум. Гретхен никак не могла прийти к какому-нибудь ясному заключению относительно гипотетических объятий и поцелуев. Впрочем, сама проблема была скорее умозрительного свойства: Хинцель никаких попыток в этом направлении не предпринимал. В последнее время Гретхен и вовсе перестала размышлять на эту тему. Она оказалась неактуальной: несколько дней назад, когда она вместе с Габриэлой и одной из Нин Хаген после захода в «Ваксельбергер» прогуливалась по Рыночной площади, она узнала, что Хинцель, по их сведениям, к сожалению, «импотент» и что причина этого «дефекта» – скорее не физического, а психического свойства. Вот почему Хинцель избегал целований-обниманий, хотя, конечно, с этим этапом он бы легко справился, но, наверное, предпочитал избегать полумер.

Еще одно существенное изменение в жизни Гретхен было связано с Флорианом Кальбом: он все же решил официально признать Гретхен своей девушкой. Произошло это на следующий день после того, как она переселилась к Мари-Луизе.

В то утро Гретхен явилась в школу даже немного раньше времени: от дома Мари-Луизы она ехала впервые и немного просчиталась. Первым делом она отправилась в канцелярию, чтобы сообщить секретарше о том, что все подозрения на свинку и у нее, и у Гансика оказались ложной тревогой. Потом пошла к себе в класс, который постепенно наполнялся учениками, и некоторое время сидела, размышляя, не рассказать ли Сабине, находившейся как раз в фазе благосклонного отношения к ней, о переменах в семейной жизни Закмайеров. Подумав, Гретхен все же отказалась от этой мысли. Тут к ней подошла Габриэла и сказала, что вчера поздно вечером видела Хинцеля и он просил передать свои извинения: ему, дескать, очень неловко за вчерашнюю выходку и он готов встретиться с Гретхен в любой момент, а найти она его всегда может в «Ваксельбергере». Гретхен под большим секретом поведала Габриэле о последних событиях и взяла с нее клятвенное обещание ничего не рассказывать своим родителям о расколе в семействе Закмайеров. Ведь отец Габриэлы работал на той же макаронной фабрике, что и отец Гретхен, и ему вряд ли понравится, если вся фабрика будет судачить о его домашних проблемах. Габриэла пообещала держать рот на замке и добавила, что ей только в радость лишить своего драгоценного папочку возможности разнести такую смачную сплетню. Гретхен поверила ей на слово. Габриэла – человек надежный!

Когда прозвенел звонок на первый урок, Флориана еще не было в классе. Только в четверть девятого он, запыхавшись, возник на пороге и принялся мямлить что-то о сломавшемся замке и вызванном слесаре. При этом он неотрывно смотрел на Гретхен. Учитель английского слегка пожурил его и разрешил сесть. Сев за парту, Флориан тут же вырвал листок из тетради, что-то быстро написал, сложил листок и отправил записку Гретхен. Через Урсулу Коль, Урсулу Майер и Отто Хорнека послание дошло по назначению. Гретхен развернула записку под партой и прочитала: «Куда ты подевалась? Я с половины восьмого ждал тебя у парадной, а ты так и не вышла!»

Гретхен тут же отправила Флориану ответ: «Я ночевала не дома». Эта переписка, конечно, не прошла незамеченной. Записочки, курсировавшие между каким-нибудь мальчиком и девочкой, считались по всем школьным правилам явным признаком того, что у них любовь. Вот почему весь класс понял: Гретхен и Флориан теперь вместе. Хотя у самой Гретхен полной ясности по этому вопросу все-таки не было. Нельзя сказать, что Флориан ей разонравился. Чисто внешне он по-прежнему казался ей верхом совершенства. Трижды за последнее время они встречались в парке. Но, кроме обниманий-обжиманий, Флориану, к сожалению, ничего вдохновляющего на ум не приходило. Эти последние встречи не шли ни в какое сравнение с той первой, когда они прятались от дождя в «плащ-палатке»: ничего похожего на то незабываемое чувство Гретхен уже не испытывала. Она осознала, что если выбирать, на что потратить свободное время, то уж лучше пойти в «Ваксельбергер», встретиться с Хинцелем, поиграть дуэтом и неспешно побеседовать о «прогнившем мире». Чем тупо сидеть на скамейке в обществе Флориана с его поцелуйчиками и тисканьем, она, пожалуй, предпочла бы просто поболтать с одной из Нин Хаген и Бритым или Гипсом. Ее расположение к Флориану простиралось не дальше того, чтобы терпеть, когда он во всеуслышание заявлял: «Я теперь с Гретхен». И давать ему списывать математику. Хотя списывать она дала бы и любому другому.

Но главное, что отравляло ей жизнь и превращало часы, проведенные в школе, в муку мученическую, заключалось совсем в другом. А именно в том, что она ходила в одну школу с Гансиком. Его класс находился на том же этаже, что и класс Гретхен. Но Гансик прекратил с ней всякое общение. На переменах он старался не попадаться ей на глаза. А если Гретхен удавалось поймать брата, он вырывался и убегал. Один только раз Гретхен сумела с ним поговорить. В тот день она прижала его к стенке в дальнем конце коридора и сказала:

– Гансик, не дури! Что я тебе такого плохого сделала?!

– Отстань от меня! – прошипел он. – Ты подлая свинья! Говорила, что будешь жить с нами, а сама?! Обещала доску черно-белую сделать для перьев! И что?! – Гансик больно ударил Гретхен по ноге.

– Да сделаю я тебе доску! – ответила Гретхен, не обращая внимания на боль. – Прямо сегодня приду и сделаю! У нас в подвале есть отличная доска! Вместе сразу и покрасим!

– Явишься – я тебя на порог не пущу! – заявил Гансик. – Пусти! – рявкнул он и укусил Гретхен за руку.

От неожиданности Гретхен шарахнулась в сторону, а Гансик, вырвавшись на свободу, дал деру. С тех пор прошло уже две недели, и за все это время они не обмолвились ни словом. Даже встречаясь случайно в школьном дворе, делали вид, будто не замечают друг друга.

Хинцель и Габриэла, которым Гретхен рассказала обо всей этой истории, считали, что тут уж ничего не поделаешь и можно только пожалеть бедолагу. От таких суждений толку, конечно, не было никакого. Тем более Гретхен и так брата жалела.

И вот в один прекрасный день – дело было в четверг, и день был действительно прекрасным, солнечным и ясным – Габриэла предложила после школы пойти купить мороженого и сказала, что угостит Гретхен. Та за последний месяц стала крайне экономной. Она теперь не просила у мамы на карманные расходы и вообще не заводила больше разговоров о деньгах, потому что толком не знала, как у них с финансами. Один раз она случайно услышала, как мама с Мари-Луизой обсуждают какой-то банковский перевод, который как будто поступил от папы; при этом Мари-Луиза говорила, что это гроши, а мама убеждала ее в том, что этого вполне достаточно, но Гретхен не стала вникать во все эти денежные дела. И Хинцель поддержал ее, сказав:

– Да уж, лучше держаться от этого дерьма подальше! Пусть предки сами со своими вонючими деньгами разбираются!

В тот четверг Гретхен с Габриэлой отправились после уроков в кафе-мороженое. Габриэла купила две большие порции и вручила одну из них Гретхен. Не успели они выйти на улицу, безмятежно облизывая верхушки сладких айсбергов, как Габриэла вдруг схватила Гретхен за руку:

– Слушай, а это не Гансик там?

– Где?

– Вон там, на следующем углу! – Габриэла показала рукой куда-то вдаль улицы.

Гретхен пригляделась и, бросив мороженое, рванула с места: она заметила группу школьников, которые стояли кружком и смотрели, как ее брат Гансик, усевшись верхом на лежавшем на земле тощем мальчишке, отчаянно тузил несчастного. Пока Гретхен бежала, картина изменилась: один из наблюдавших, довольно высокий, крепкий парень, отделился от группы и набросился на Гансика. А когда Гретхен наконец добралась до цели, к первому нападавшему добавилось еще трое.

– Четверо на одного! Так нечестно! – прокричала Гретхен, пытаясь растащить кучу-малу.

Она ухватила одного из драчунов, в вельветовых брюках, за штанину и потянула что было сил, но двое «наблюдателей» тут же схватили ее за руки и оттащили в сторону.

– Он первый начал! – заявил один.

– Так ему и надо! – добавил другой. – Нашел с кем драться – он же у нас самый маленький и слабый!

– Это мой брат! Прекратите! – выпалила Гретхен, стараясь высвободиться из цепких объятий «группы поддержки». Но те даже и не думали ослаблять хватку.

– Сначала он у нас получит свое, – спокойно сказал один.

– А потом можешь забирать своего драгоценного братца, – сквозь зубы процедил другой.

Гретхен пришлось смотреть, как двое мальчиков, тот, что в вельветовых брюках, и еще один, в коротких замшевых штанах на лямках, заломили Гансику руки, чтобы дать возможность третьему, в клетчатых брюках, отхлестать Гансика по щекам. Тощий хлюпик, которого метелил Гансик, тем временем поднялся на ноги и стоял теперь перед Гретхен, безнадежно пытавшейся скинуть с себя мальчишек. У хлюпика из носа текла кровь, а левый глаз совсем заплыл. В руках он держал разбитые очки. Один из «наблюдателей» кинулся оказывать пострадавшему первую медицинскую помощь: бумажным платком стал вытирать ему кровь под носом.

– А нос-то, похоже, сломан! Стопудово! – воскликнул сердобольный помощник.

Услышав такое, «группа поддержки» отвлеклась на секунду, и Гретхен сумела вырваться на свободу.

– Перестаньте! Хватит! Хватит! – кричала Гретхен, бросившаяся спасать Гансика.

Она ухватила мальчишку в клетчатых брюках за рубаху, та треснула. Гретхен вцепилась в майку и оттащила от Гансика обидчика, который отлетел в сторону и врезался в самую гущу тех, кто стоял рядом, не участвуя в происходящем. Гретхен сама удивилась, откуда у нее взялось столько силы. Следующим номером она принялась за мальчика в коротких замшевых штанах. Но как Гретхен ни тянула его за лямки, он все никак не отцеплялся от Гансика. Тогда она укусила его за ухо – не потому, что любила кусаться, просто ухо как-то само ей подвернулось. Лямчатый взвыл и, держась рукой за ухо, стремительно покинул поле боя. Видя, что дело принимает опасный поворот, Вельветовый припустил вслед за Лямчатым. Гретхен склонилась над Гансиком и помогла ему сесть. Гансик застонал и завалился на спину.

– Гансик! – прошептала Гретхен и расплакалась, потому что смотреть на него без слез было нельзя. Нос у него распух и походил теперь на шишковатую картофелину неведомого сорта, верхняя губа с лопнувшей кожей напоминала толстую красную гусеницу. Одна щека была вся в ссадинах и царапинах, глаза закатились, из-под век выглядывали только краешки зрачков. Гансик, похоже, собрался хлопнуться в обморок и основательно изучить свой внутренний мир.

Такое развитие событий несколько обескуражило и драчунов, и наблюдателей. Их возбужденные голоса постепенно стихли, и вскоре на месте происшествия уже никого не осталось. Сквозь пелену слез Гретхен разглядела только чьи-то ноги, топтавшиеся рядом. Она подняла голову. Драчуны и наблюдатели растворились в пространстве. И только мальчик с разбитыми очками и якобы сломанным носом все еще стоял рядом.

Гретхен быстро отвела глаза и сосредоточилась на Гансике. Не только потому, что хотела вывести брата из обморочного состояния, но и потому, что ей было стыдно перед пострадавшим беднягой.

– Я ему ничего не сделал! – сказал побитый очкарик. – Просто он говорил, что его мама уехала в Африку, а я сказал, что это неправда: я ее вижу каждый день!

Гретхен утерла слезы и теперь разглядела, что Гансик уже пришел в сознание. Он явно прикидывался: лежал с закрытыми глазами, но веки у него подрагивали и дышал он вполне нормально, судя по мерно вздымавшейся груди.

– Нечего так глупо врать! – продолжал очкарик. – Ясно же, что рано или поздно все вскроется!

Гретхен подхватила Гансика под мышки и попыталась поставить его на ноги. Гансик тут же стал оседать.

– И вообще ведет себя ужасно тупо! – Очкарик все никак не мог остановиться. – Подумаешь, родители развелись! У нас в классе таких полно! А ему слово скажешь, так он сразу на стенку лезет!

Гретхен с трудом удерживала Гансика в вертикальном положении: драка с тремя крепкими юнцами не прошла даром. Обмякший Гансик висел на ней тяжелым мешком.

– Нельзя таким нюней быть, чуть что – в обиду! – завершил свою речь очкарик, подхватил портфель с земли, бросил сердитый взгляд в сторону Гретхен и Гансика, развернулся и пошел прочь.

Гретхен из последних сил удерживала равновесие: еще немного, и ее драгоценный мешок выскользнет у нее из рук. Гретхен огляделась в надежде найти подмогу.

Куда подевалась Габриэла? Неужели спокойно отправилась домой? Нет, Габриэла никуда не ушла. Она вырулила из-за угла и неспешно направилась к Гретхен.

– Ну ты даешь! – восхищенно проговорила Габриэла. – Высший класс! Чистый вестерн!

– Оставила меня одну разбираться с этими засранцами! – обиженно пропыхтела Гретхен. – Помоги хоть теперь! А то я сейчас рухну!

– Гретхен, что за выражения! – со смехом отозвалась Габриэла. – Слышала бы моя мамочка! Сразу вычеркнула бы тебя из списка приличных девочек!

Габриэла подперла Гансика с одной стороны, Гретхен – с другой.

– А где его манатки? – Габриэла огляделась. Зеленого портфеля Гансика нигде не было. – Сперли! Вот поганцы!

Медленно вся компания тронулась в сторону трамвайной остановки. Гретхен внимательно смотрела по сторонам, надеясь все же найти портфель Гансика. В кражу она не верила.

– Гансик, дружище! – отдуваясь, просипела Габриэла. – Ты бы хоть немного шевелил ногами!

Гансик остался безучастен к этой просьбе. Пришлось и дальше тащить его на себе, как какую-то большую резиновую куклу. До остановки было метров сто, но за то время, пока они плелись до нее, прохожие раза три останавливались и спрашивали, не нужно ли вызвать скорую. Гретхен от таких предложений вежливо отказывалась.

– Как мы его в трамвай будем затаскивать? – спросила, переводя дыхание, Габриэла, когда они наконец добрались до остановки. – Чтобы поднять такую тушу, нужен кран!

Гретхен, с озабоченным выражением лица, согласно кивнула.

– Может, такси возьмем? – предложила Габриэла. – У тебя есть деньги?

У Гретхен в кармане был ровно один шиллинг, припасенный на всякий пожарный случай – чтобы иметь возможность позвонить маме. Гретхен вспомнила о своей заначке и попыталась пристроить Гансика между урной и столбом с трамвайным расписанием.

– Да он только прикидывается, будто сейчас умрет! – заметила Габриэла. – Так многие в безвыходном положении поступают!

Гретхен извлекла из кармана шиллинг, достала из рюкзака листик с номером телефона профессора и вручила и то и другое Габриэле, попросив ее позвонить маме из телефонной будки на другой стороне улицы.

– Мама должна быть еще на работе! Скажи ей, чтобы взяла такси и приехала за нами!

Гретхен отправила звонить Габриэлу потому, что не хотела оставлять Гансика наедине с подругой, боясь, что та будет обращаться с ним недостаточно бережно.

Габриэла перебежала через дорогу. Гретхен не успела толком разглядеть, дозвонилась Габриэла или нет, потому что какой-то толстый дядечка, проявивший повышенный интерес к бездыханному Гансику, встал рядом и загородил ей обзор.

– Через пять минут приедет! – сообщила вернувшаяся Габриэла, и Гретхен с облегчением вздохнула.

Пять минут ожидания превратились в сущее мучение. Толстый дядечка, узнав от Гретхен, что Гансик упал в школе с лестницы, разразился гневной тирадой по поводу халатности директора, который не вызвал скорой помощи пострадавшему ученику. Толстяк потребовал сообщить ему имя этого негодяя и адрес школы, чтобы заявить на «безответственного господина» куда следует. Габриэла, глазом не моргнув, предоставила необходимые сведения: фамилия директора – Данте, заведует он лицеем имени Муссолини, который находится на площади Медичи, дом 7. Она была большой любительницей Италии! Но тут в разговор вмешалась дама, поджидавшая трамвая.

– Да врут они всё! – заявила она. – Я все видела! Не падал он ни с какой лестницы, а просто подрался с мальчишками!

Тут толстяк страшно разозлился и принялся отчитывать Габриэлу. А когда та вдобавок показала ему язык, совсем разошелся и сказал, что теперь у него еще больше оснований познакомиться с господином Данте, которому он просто обязан раскрыть глаза на то, какие безобразники воспитываются у него в лицее имени Муссолини! Дама уже начала было рассуждать о том, что, наверное, и фамилию-то директора девицы просто выдумали, и что лицея такого, похоже, нет в природе, как наконец подъехало такси. Мама открыла дверцу, чтобы выйти, но Габриэла быстренько запихала Гансика в машину. Гретхен следом юркнула на заднее сиденье.

– Поехали! – скомандовала Гретхен. – Пристал как банный лист, придурок! – добавила она, кивая на толстяка.

– Куда поехали? – поинтересовался таксист, трогаясь с места.

Мама не слышала ни слов Гретхен, ни вопроса таксиста.

– Гансик, мой бедный Гансик, – приговаривала она, отирая платком распухшую физиономию сына.

– Водитель спрашивает, куда мы едем, – Гретхен слегка ткнула маму локтем в бок, чтобы она включилась и приняла соответствующее решение.

– А куда, действительно? – пробормотала мама, продолжая вытирать Гансика.

– Домой, – еле слышно прошелестел Гансик с закрытыми глазами.

– И где, позвольте полюбопытствовать, ваш дом? – строго спросил таксист, повернувшись к маме.

– Кабы я знала, – вздохнула мама.

Таксист в недоумении покосился на маму.

Тут Гансик приоткрыл один глаз (второй у него совершенно заплыл и не открывался) и ясно проговорил:

– Грюнедльгассе, одиннадцать.

Это был адрес Закмайеров.

Водитель кивнул и тронулся с места.

Гансик склонил побитую голову маме на плечо, мама прижалась щекой к макушке сына. Гретхен отвернулась к окну.

– Здесь? – спросил водитель, останавливаясь перед домом Закмайеров.

– Здесь, – ответила мама и расплатилась.

Гансик самостоятельно вылез из такси, отказавшись от всякой помощи. И по лестнице тоже смог подняться без поддержки.

– Гансик, где ты бродишь? – раздался из кухни бабушкин голос, едва Гретхен с мамой открыли входную дверь. – Запеканка остынет! Сколько раз я тебе говорила, что сладкую запеканку…

Бабушка смолкла, увидев Гансика в компании с мамой и Гретхен. На кухонном столе лежал раскрытый душещипательный роман, который бабушка, похоже, как раз читала. Гретхен принюхалась. Пахло ванильным соусом – из настоящей бурбонской ванили! Гретхен казалось, лучше этого запаха ничего нет на свете!

Бабушка закрыла книжицу и спросила:

– Упал?

– Подрался! – ответила мама.

Бабушка встала из-за стола и внимательно осмотрела внука.

– Чумазый какой! – изрекла она невозмутимо. – Может, его помыть?

– Нет, лучше не надо! Пусть раны сначала немного подсохнут, а то, если мочить, все загноится! – сказала мама, показывая на царапины и ссадины.

– Ну, тогда надо его скорее уложить в постель! – бабушка вздохнула и собралась отвести Гансика в детскую.

– Я сама уложу!

И мама с Гансиком направились в детскую, а бабушка спросила Гретхен:

– Запеканку хочешь? С ванильным соусом?

Еще бы она не хотела! Уже несколько недель она не наслаждалась такими яствами! Гретхен радостно кивнула, заметив при этом, с каким выражением посмотрел в сторону кухни окривевший на один глаз Гансик, как раз добравшийся вместе с мамой до детской. В этом взгляде читалась настоящая, неподдельная тоска по запеканке с ванильным соусом! «Значит, с ним не так все плохо!» – решила Гретхен.

Бабушка нагрузила на огромную тарелку огромную порцию запеканки и полила ее тремя поварешками соуса. Гретхен с наслаждением принялась уплетать любимое лакомство. Давно она так вкусно не ела! «Бедный Гансик! – думала Гретхен. – Отказаться от такой роскоши только для того, чтобы продемонстрировать маме, как ему плохо! Наивный! Из-за побитого сынка брак не восстановится! И твой распухший нос, бедный Гансик, не поможет вернуть маму в дом!»

Гретхен подтянула к себе лежавший на столе роман. Эту историю она уже читала. Гретхен отодвинула от себя книгу и тарелку, на которой оставалось еще довольно много запеканки. Столько, сколько раньше, Гретхен уже не могла в себя впихнуть.

– Больше не будешь? – спросила бабушка, забирая тарелку.

Гретхен с изумлением отметила про себя, что бабушка не стала уговаривать доесть. Она вообще выглядела какой-то усталой и даже, можно сказать, больной.

– Бабуля, ты нехорошо себя чувствуешь? – спросила Гретхен.

– Хорошо в моем возрасте уже не бывает, – ответила бабушка и подсела к столу. – Ноги совсем не те уже. А в городе приходится все время вниз-вверх по лестницам шагать. И мощеные улицы тоже не для стариков: только и смотри, как бы не запнуться!

Гретхен сглотнула. И глубоко вздохнула. А потом сказала:

– Возвращайся тогда домой!

Это предложение не показалось бабушке совсем уж диким или немыслимым.

– А как же папа? А Гансик? – только и спросила она.

Гретхен понимала, что бабушку уже не переделать и не переубедить. Бессмысленно объяснять ей, что папа должен измениться и что она только мешает этому. Бабушку можно разве что аккуратно уговорить уехать, упирая на ее собственные интересы. Именно в этом направлении и повела разговор Гретхен. Она говорила только о самой бабушке, подчеркивая, что она имеет полное право жить у себя в Цветле, заниматься садом, выращивать карликовые дыни и гигантскую клубнику и ухаживать за любимой кошкой. А посягать на ее личную жизнь никто не должен и не может.

– Ты приехала потому, что у нас тут заварилась несусветная каша, – рассуждала Гретхен. – Но сейчас-то у нас уже все поспокойнее. И если ты не скажешь, что не хочешь больше тут оставаться, все так и будет продолжаться до бесконечности. Папа же всем доволен! Вот и будешь его обслуживать до гробовой доски!

– В сущности, ты по-своему права, – согласилась бабушка, помолчав немного.

– Конечно права! – воскликнула Гретхен. – И безо всяких «по-своему»! Вот сегодня вечером ты и скажи папе прямо, что хочешь домой. И в самое ближайшее время уедешь.

– Но папа страшно рассердится! – робким голосом проговорила бабушка.

– А тебе-то что? – возразила Гретхен. – Ты уже и так для него много сделала! А он для тебя что-нибудь сделал?!

– Ничего, – ответила бабушка не задумываясь. И тотчас испугалась сказанного.

– Вот именно! – поддержала ее Гретхен. – Зарабатывать деньги и больше ничего не делать, заставляя других обслуживать себя с утра до ночи, – не велика заслуга!

– Как-то это слишком сложно для моего ума! Я совсем запуталась! – со вздохом сказала бабушка.

Гретхен показалось, что «распутываться» бабушка совершенно не планирует. Она хотя и сидела у них тут в кухне, но мысленно уже явно собрала вещи и думала, как бы поскорее добраться до сада-огорода, чтобы успеть спасти брошенную на произвол судьбы клубнику.

– Позвони дяде и скажи, чтобы он приехал за тобой, – посоветовала Гретхен, решив, что конкретное предложение только укрепит в бабушке «чемоданное настроение». – Мне набрать номер?

Бабушка замялась на секунду и согласно кивнула. Гретхен пошла к телефону. Длинный цветльский номер, включая код, Гретхен знала наизусть. С пятой попытки она наконец дозвонилась. У аппарата был дядя. Гретхен передала трубку бабушке и удалилась в детскую, чтобы не мешать разговору.

Гретхен думала, что обнаружит Гансика в постели. Но вместо этого ее взору предстала монументальная композиция «Мать и дитя», похожая на ту, которую она уже видела почти месяц назад. Только тогда композиция называлась «Бабушка и внучек», да и мамина грудь, в которую Гансик уткнулся носом, как младенец, по пропорциям существенно уступала бабушкиным внушительным формам.

– Ну что, уже лучше? – спросила Гретхен.

Гансик промычал что-то нечленораздельное, мама кивнула.

Тут она взглянула на часы и сказала:

– Все, дорогуша, мне пора. Мари-Луизе надо на работу, а Магду с Пепи одних не оставить! Иначе они весь дом перевернут!

Мама чмокнула Гансика в ухо. Гансик отцепился от нее и слез с колен. Мама поднялась и попрощалась:

– Ну, до завтра! – Потом повернулась к Гретхен и пояснила: – Мы договорились, что завтра я заберу Гансика из школы и мы вместе куда-нибудь сходим!

Тут Гретхен вспомнила о потерянном портфеле. Гансик, похоже, совсем о нем забыл. «Надо бы сказать», – подумала Гретхен, но тут же отказалась от этого намерения, боясь, что Гансик разнюнится и все опять пойдет по кругу.

– Пока, – сказала она и вместе с мамой вышла из детской.

В коридоре их поджидала бабушка. Вид у нее был виноватый, как у нашкодившего ребенка.

– Дядя завтра меня заберет! – сообщила она. – Послезавтра день рождения у Марии! Ей ведь семьдесят исполняется. А у меня из головы чуть не вылетело!

Мария была бабушкиной сестрой.

– Значит, ты на выходные уезжаешь в Цветль? – уточнила мама.

– Не на выходные, а вообще! Я там живу, между прочим! – с некоторым вызовом заявила бабушка, напоминая подростка, отстаивающего свои права.

Гретхен исподтишка наблюдала за мамой, пытаясь прочитать по выражению ее лица, как она относится к этому известию. Вздохнула с облегчением? Или испугалась?

– Ну и правильно! – ответила мама. Ее лицо осталось совершенно невозмутимым.

Домой Гретхен с мамой шли пешком. Они разглядывали витрины и говорили о том о сем: не ограничиться ли на ужин творогом и редиской, хватит ли на сегодня хлеба, не пора ли Магде купить новые туфли. А еще о том, что химическая завивка выглядит все-таки ужасно. И что учитель по английскому у Гретхен – страшная вредина. Обе они при этом знали, что есть совсем другие, гораздо более важные темы, которые действительно нужно было бы обсудить.

Только после того как творожно-редисочный ужин остался позади, Магда с Пепи отправились спать, а Мари-Луиза, мама и Гретхен устроились на балконе: Мари-Луиза и мама с вязаньем, Гретхен просто так (ей нравилось сидеть и смотреть в звездное небо), – только тогда мама вдруг спросила Гретхен, не поссорились ли бабушка с папой. Ведь бабушка никогда бы не бросила папу ни с того ни с сего, без веской причины.

– Да нет, это я ее уговорила уехать, – призналась Гретхен. – Она истосковалась по Цветлю. А здесь ей совсем не нравится!

Мари-Луиза опустила вязание на колени.

– Как же теперь Эгон будет управляться с Гансиком? – спросила она.

– Никак, – ответила мама.

Потом она сказала, что устала, и, зевая, ушла с балкона. А Гретхен с Мари-Луизой остались сидеть. Они смотрели на небо, и Мари-Луиза показывала Большую и Малую Медведицы, а еще Венеру, которую иначе называют Вечерней звездой. Она рассказала, что в детстве мечтала изучать астрономию. Но путала слова «астрономия» и «астрология». Вот спросят ее взрослые: «Кем ты хочешь стать?», а она отвечает: «Астрологом». И все смеются.

– А еще я хотела стать строителем храмов, – сказала Мари-Луиза со смехом. – У меня была целая куча альбомов, в которых я рисовала церкви. Огромные такие церкви, настоящие соборы! Все немножко в готическом стиле, если я правильно помню.

– Почему же ты стала социальным работником? – спросила Гретхен.

– Потому что на социального работника учиться всего два года, – объяснила Мари-Луиза. – И потому что строительниц храмов в природе не бывает. И потому что моя мама говорила, что социальная работа – хорошая профессия для женщины! – Мари-Луиза зевнула и сунула вязание в полиэтиленовый пакет. – И, в сущности, тут она оказалась права. В виде исключения. Профессия действительно подходящая. Мне нравится. Не говоря уже о том, что странно было бы заниматься строительством храмов, не веря в бога! – На этом Мари-Луиза поднялась с места и предложила пойти спать.

На следующее утро не успела Гретхен войти в класс, как Габриэла сообщила, что только что приходила секретарша и велела ей немедленно явиться в канцелярию.

– Наверняка из-за Гансика, – предположила Гретхен.

И побежала в класс к Гансику. Там, перед дверью, стояли несколько мальчишек.

– Если ищешь своего братца, так он у директора! – сказал один.

– Его собираются исключить из школы! – сообщил другой.

– Потому что предки отвели Вебера к врачу и получили заключение! – добавил третий.

Гретхен стала лихорадочно шарить по карманам в поисках «пожарного» шиллинга. Нащупав монетку, она побежала по коридору, вниз по лестнице, мимо канцелярии, к телефонной будке возле школьных ворот. И набрала номер профессора. Только бы правильно вспомнить! Ведь листочек с нужными цифрами остался у Габриэлы.

Номер оказался правильным! Но мамы еще на месте не было. Гретхен попросила профессора передать маме, чтобы она срочно приехала в школу. Профессор заверил Гретхен, что непременно передаст, хотя когда она точно появится – неизвестно, она может прийти и в половине девятого, и в девять, добавил он.

В половине девятого – в девять! Нет, это уже будет определенно поздно! Остаток денег Гретхен потратила на звонок папе. Она позвонила ему на работу, но, пока ее переключали от центральной приемной к папиной секретарше, от секретарши к папе, времени на разговор уже почти не осталось. Гретхен успела только прокричать в трубку:

– Приезжай сейчас же! Гансика хотят выкинуть из школы!

Раздался щелчок, и связь прервалась.

Гретхен вышла из телефонной будки и медленно побрела в канцелярию.

– Ну наконец-то! – сказала секретарша, открыла тяжелую дверь в директорский кабинет и слегка подтолкнула Гретхен в спину.

Гретхен думала увидеть зареванного Гансика, оправдывающегося перед строгим директором. Но то, что открылось ее взору, превзошло все ожидания. Картина была такая: в кабинете находились директор, Гансик, очкарик, мальчик в вельветовых брюках, мальчик в коротких замшевых штанах на лямках и мальчик в клетчатых брюках. Кроме того, еще две дамы и один господин. И если не знать, что вся эта сцена разыгрывается в школе, то можно было бы подумать, что действие происходит в приемном покое детской больницы. Физиономия очкарика была вся заклеена пластырями, у Лямчатого на голове красовалась плотная повязка, Вельветовый держал руку на перевязи, а у Клетчатого были забинтованы два пальца. У Гретхен перехватило дыхание. Она молча встала рядом с Гансиком.

– Ну вот, теперь, кажется, все в сборе! – сказал директор и c мрачным видом оглядел собравшихся. – Безобразие! – пробормотал он. Присутствующие взрослые дружно поддержали директора.

Директор взял в руки документ, лежавший у него на столе.

– Закмайер! Вот справка от врача. Тут зафиксированы результаты твоих подвигов! Черным по белому написано: «телесные повреждения»! А ты… – директор повернулся к Гретхен. – Большая девочка, а туда же! – Директор показал пальцем на Лямчатого. – Одного укусила за ухо! У второго – вывих плечевого сустава! – Директор показал на Вельветового. – А у третьего два пальца повреждены! – Директор ткнул в сторону Клетчатого.

Гретхен совершенно опешила. Только теперь до нее дошло: ее пригласили сюда не как защитницу Гансика, а как обвиняемую.

– Я просто помогла брату! – сказала Гретхен. – Они втроем набросились на одного!

– А мы помогали Веберу! – вразнобой прокричала «инвалидная команда». – Разве ж ему справиться в одиночку с такой тушей?!

Вебер молчал, полагая, вероятно, что многочисленные пластыри на его лице говорят сами за себя.

– Что послужило поводом для драки? – спросил директор.

– Закмайер накинулся на нашего без видимой причины! – тут же встряла одна из дам.

– Это правда? – обратился директор к Гансику.

Тот никак не отреагировал. На его пухлом лице, и так не отличавшемся особо живой мимикой, а теперь изуродованном царапинами, ссадинами и зеленовато-желтыми синяками, ничего не отразилось.

– Скажи хоть что-нибудь! – прошептала Гретхен.

– Я жду, Закмайер! – Директор начал терять терпение. Гансик упорно продолжал молчать. – Не могу поверить, признаться! – сказал директор, обращаясь к даме, которая назвала Вебера «нашим». – Закмайер до сих пор ни в чем таком не был замечен. Он всегда у нас считался спокойным, тихим ребенком. И послушным, как мне известно со слов классного руководителя.

Гретхен украдкой посмотрела на большие настенные часы, висевшие за спиной у директора. Четверть девятого. Если папа понял, о чем его просили, то он вот-вот должен появиться. А до того, решила Гретхен, придется последовать примеру Гансика и молчать. Оправдываться не имеет смысла. Их много, вдвоем с ними не справиться! А папа что-нибудь придумает!

Гретхен опустила голову и закрыла глаза. До нее долетали отдельные фразы. Вот директор пустился отчитывать ее. Потом подключились родители пострадавших.

– Они друг друга стоят – что брат, что сестра! Та еще парочка! – негодовала одна из дам.

– И кто заплатит за это? Только очки стоят 2500 шиллингов! – сказал кто-то из взрослых.

– …опасность для общества! …отравляет обстановку в классе! – пробасил мужской голос.

– …рубашка вся в клочья! – добавил второй женский голос.

– …а брюки и куртку придется нести в химчистку! – опять прогудел бас.

«Только не слушать, только не слушать и ждать папу, – говорила себе Гретхен. – Выставляют нас с Гансиком какими-то злодеями-преступниками! Но мы же не такие!»

Ровно семь минут простояла Гретхен с опущенной головой перед директорским столом. Наконец дверь распахнулась, и секретарша, как придворный церемониймейстер, торжественно провозгласила:

– Супруги Закмайеры! Прошу!

Гретхен тут же подняла голову, Гансик продолжал пребывать в понуром оцепенении. Гретхен сумела даже выдавить из себя жалкую улыбку, адресованную папе и маме.

Разбирательство в директорском кабинете продолжалось еще больше часа. Разговор получился бурный. Папа с мамой сразу согласились, что нападение Гансика на малыша Вебера гуманным актом не назовешь. Но за свое некрасивое поведение Гансик уже поплатился. Мама обратила внимание присутствующих на ссадины и синяки на его распухшей физиономии, а папа добавил, обращаясь к родителям Вебера:

– Если бы мы залепили пластырем всю эту красоту, то наш сын выглядел бы еще почище вашего!

Повреждения прочих участников драки папа вообще не счел заслуживающими внимания. Неужели родители этих мальчиков считают своих сыновей жалкими хлюпиками, которые не могут постоять за себя? Неужели одна девочка могла причинить им такой урон? При чем здесь его Гретхен, если они, как последние трусы, бросились бежать и, запнувшись, повредили себе руки-ноги? – вопрошал папа. А что касается укуса в ухо, вмешалась мама, то это недружественное действие Гретхен произвела в порядке вынужденной самообороны. Сама по себе ее Гретхен и мухи не обидит!

– Наша Гретхен ни с того ни с сего никого не кусает! И уж тем более за ухо! И уж тем более мальчика! – решительно заявил папа.

– И вообще, – хором сказали мама с папой, – школьные драки – дело обычное. И раньше дети дрались, и сейчас дерутся, и всегда будут драться, – подвели они итог, призвав всех не раздувать по этому поводу большой скандал.

– Стоимость разбитых очков мы, разумеется, возместим! – сказала мама напоследок.

– Через нашу страховую компанию! – уточнил папа.

На часах было уже почти десять. Директор явно утомился. Он объявил, что ему все ясно и разбирательство закончено. Решение об оценках по поведению обоих Закмайеров будет принимать педсовет. Никаких других дисциплинарных мер он принимать не станет. Но родители пострадавших, конечно, вправе обратиться с соответствующим заявлением в полицию. Никто не может им этого запретить.

– Но тогда и мы заявим в полицию! Нашего Гансика тоже поколотили будь здоров! – пригрозили папа с мамой.

Такой исход дела не очень понравился родителям драчунов. Поворчав немного, с кислым видом они вышли из директорского кабинета. Директор призвал участников драки в знак примирения пожать друг другу руки. Без особого энтузиазма все обменялись рукопожатиями, после чего трое «увечных» и очкарик Вебер отправились к себе в класс. Папа с мамой стали прощаться с директором, поблагодарив его за проявленное понимание и глубокое знание детской психологии. Директор взял с Гретхен и Гансика клятвенное обещание, что они не будут больше ввязываться в драки, ни в порядке нападения, ни в порядке самообороны, и на том семейство Закмайеров отпустил.

В коридоре перед директорским кабинетом царила тишина.

– Уф! – выдохнул папа, вытирая пот со лба. – Как я ненавижу школы!

– А я-то как ненавижу! – поддержала его мама.

– Интересное заявление! Если учесть, что кое-кто у нас собирается в ближайшее время пойти учиться! – с ехидной улыбкой сказал папа.

– Ничего, как-нибудь переживу! – отозвалась мама.

– Не сходить ли нам куда-нибудь выпить кофейку, Элизабет? – предложил папа. – Или профессор там без тебя помрет?

– Да, кофе сейчас был бы очень кстати, – согласилась мама.

– Ну пока! – попрощались хором родители и устремились к выходу.

Гретхен с Гансиком пошли на свой этаж.

– Они что, помирились? – спросил Гансик, поднимаясь по лестнице.

– Не думаю, – сказала Гретхен.

– Но ведь бабушка уезжает к себе… – осторожно заметил Гансик.

– Мама сегодня за завтраком сказала, что придется как-то устраиваться, – сообщила Гретхен.

– В каком смысле? – попытался уточнить Гансик и по привычке засунул палец в нос, но тут же отдернул руку. Похоже, нос в драке изрядно пострадал – не только снаружи, но и внутри. – Как все устроится?

– Откуда мне знать, я не ясновидящая! – ответила Гретхен.

Гансик тяжело вздохнул, но уже в следующую секунду расплылся в счастливой улыбке.

– Не, ну какие они у нас классные! – сказал он. – Согласись! Как они нас защищали! Потрясающе! Таких родителей еще поискать!

– Это верно, – согласилась Гретхен и взяла брата за руку.

– Большинство родителей плохо к детям относятся, – рассуждал Гансик, поднимаясь по лестнице. – Даже те, которые друг с другом не в ссоре.

– И это верно, – поддакнула Гретхен и улыбнулась брату. Ей хотелось погладить его по головке, но она не была уверена, что Гансику это понравится.

– Другие устроили бы трам-тарарам из-за разбитых очков Вебера! – продолжал Гансик. – И вообще… Родители почти никогда не встают на сторону детей! А наши… – Гансик остановился. – Наши за нас горой!

– Тонко подмечено! – сказала Гретхен и потянула Гансика за руку. Они уже почти добрались до своего этажа. – А теперь давай, шагай к себе в класс! – скомандовала Гретхен.

Гансик кивнул и побрел вперевалочку по коридору. Прямо ходячий куль с мукой! Очень грустный куль с мукой! Хотя, конечно, таких в природе не бывает.

Гретхен смотрела брату вслед до тех пор, пока он не исчез за дверью своего кабинета. Потом она вздохнула, наморщила нос, посопела немного и направилась к себе в класс.

– А, вот и наша каратистка! – поприветствовал Гретхен учитель немецкого, когда она появилась на пороге.

Гретхен улыбнулась в ответ.

– Досталось? – сочувственно спросил учитель.

Гретхен покачала головой и двинулась к своей парте. Когда она проходила мимо Флориана Кальба, он послал ей воздушный поцелуй. Гретхен «поймала» поцелуй, зажала его в кулачок и сунула в карман.

– Поцелуйчик про запас! – довольно громко прокомментировал Отто Хорнек.

Гретхен плюхнулась на свой стул и попыталась понять, о чем говорит учитель. Тот разбирал сочинения, в большинстве из которых, по его словам, не было настоящей концовки. Он говорил о том, что нельзя писать пятьдесят минут подряд все, что заблагорассудится, а потом, услышав звонок, просто влепить точку посреди фразы. Нужно, объяснял учитель, прежде чем начать писать, все как следует продумать и понимать, куда ведешь.

Урсула Коль, сидевшая в соседнем ряду, чуть впереди, повернулась к Гретхен и прошептала:

– Мы с тобой сегодня близнецы!

При этом Урсула выставила в проход ногу, показала на свои джинсы и ткнула пальцем себе в грудь, показывая на голубую футболку с изображением двух рафаэлевских ангелочков. Урсула была права. Они с Гретхен были одеты совершенно одинаково.

Гретхен принялась разглядывать свою футболку, пытаясь найти хоть какие-нибудь мелкие отличия. И тут она сделала открытие, поразившее ее настолько, что слушать объяснения учителя даже вполуха было уже невозможно. Гретхен обнаружила, что под футболкой у них с Урсулой тоже завелись «близнецы»: два аккуратных пухлых холмика, которые никуда не разъезжались, а симметрично располагались где положено. Если бы приставить левую грудь Гретхен к правой груди Урсулы, и наоборот, то никакой разницы заметно бы не было. Во всех комбинациях картина получалась очень даже симпатичная!

Сделанное открытие совершенно перебудоражило Гретхен – каждые три секунды она украдкой посматривала на обнаружившиеся интересные детали. «Вот так новости! – думала она. – Надо же, какие перемены! А если человек может так внешне перемениться, то и вокруг него тоже может все стать по-другому… Все-все-все…» Нельзя сказать, что эта мысль вызвала у Гретхен особую радость, но и страха она тоже не испытала. Скорее, ей было любопытно. Да, пожалуй, слово «любопытство» здесь подходит лучше всего.

Глава первая,

в которой еще ничего не происходит, потому что она предназначается для тех, кто пропустил первую часть истории про Гретхен и хотел бы поближе познакомиться с главной героиней

Маргарета Мария Закмайер, или попросту Гретхен, – пятнадцатилетняя школьница с крапчато-серыми глазами цвета дунайской гальки, с вьющимися темно-рыжими волосами, напоминающими шерсть кокер-спаниеля, и крошечным носом-пуговкой. Рост у нее – метр шестьдесят шесть, вес – пятьдесят три килограмма. То обстоятельство, что обе Урсулы (Урсула Майер и Урсула Коль), занимавшие в классе парту перед Гретхен, называли ее не иначе как «жирным поросенком», объясняется тем, что и та и другая соображали довольно медленно и еще не успели переварить тех перемен, которые произошли за этот год с Гретхен. Год назад она действительно была еще «жирным поросенком»: на шесть сантиметров ниже, чем сейчас, при весе в шестьдесят четыре килограмма!

– Бедняжка! Столько переживаний и несчастий за год! Совсем с лица спала! Смотреть не на что, кожа да кости! – приговаривала цветльская бабушка, глядя на Гретхен, и горестно качала головой.

Цветльской бабушку называли потому, что она жила в Цветле. Слушая эти бабушкины речи, папа, не уступавший ей в толщине, обычно согласно кивал и с тяжелым вздохом добавлял:

– Просто ужас! Совсем исхудала. Впору от истощения лечить. Того и гляди ветром сдует!

Сама Гретхен не считала себя «бедняжкой» и не думала, что год у нее выдался какой-то особо тяжелый. И ветра тоже не боялась.

– Гораздо полезнее быть худым, чем толстым! Это известно всякому более или менее разумному современному человеку! – говорила она в свою защиту, пытаясь перевоспитать папу с бабушкой. На семейные проблемы у нее тоже был свой взгляд. – Что вы дурака валяете? Мы же не в прошлом веке! Сколько людей разводятся! И при детях! Обычное дело. А по сравнению с тем, что устраивают другие, тот цирк, который развели тут папа с мамой, вообще игрушки! Детский сад!

Бабушку такие речи повергали в ужас. Ей не нравилось ни то, что говорит Гретхен, ни то, как она это говорит.

– Гретхен, ну что это такое?! Прекрати! – возмущенно требовала бабушка. – Разве порядочные девочки так выражаются? Раньше от тебя такого было не услышать! Это все оттого, что ты теперь живешь не пойми как. Как беспризорница!

Жизнь, которую вела теперь Гретхен и которая, по мнению цветльской бабушки, превратила ее внучку в «трудного подростка», действительно несколько отличалась от жизни среднестатистической школьницы. Дело в том, что родители Гретхен, которых окружающие раньше всегда считали образцово-показательной парой, начали вдруг ссориться и после нескольких месяцев домашних баталий расстались. Поводом для стычек послужило то, что мама вознамерилась пойти учиться и стать социальным работником. Ей надоело быть просто домохозяйкой. Но едва ли это было истинной причиной расставания родителей. Если кто-нибудь из друзей спрашивал, почему ее родители больше не живут вместе, а Гретхен не хотелось ничего придумывать, она честно говорила:

– Я думаю, что они просто разлюбили друг друга. А заметили это только тогда, когда начали ссориться.

После одной из размолвок мама взяла и переехала жить к своей подруге Мари-Луизе. Гретхен и ее младшая сестра Магда переехали вместе с мамой, а брат Гансик остался с отцом.

За хозяйством в их старом доме присматривала теперь некая госпожа Мюллер, которая приходила с утра, четыре раза в неделю, и приводила в порядок всю квартиру. При этом она страшно обижалась, если на следующий день от ее порядка ничего не оставалось. А каждую пятницу, ни свет ни заря, приезжала цветльская бабушка и целый день жарила-парила-пекла, заготавливая еду на неделю вперед, а к вечеру отправлялась обратно в Цветль.

Гретхен с мамой и Магдой, как и Мари-Луизе с ее сыном Пепи, приходилось справляться без всякой бабушки и госпожи Мюллер. Поэтому у них в квартире царил полный «кавардак» – так, по крайней мере, считала цветльская бабушка, которая всякий раз впадала в панику, если Гретхен в ее присутствии по своей стародавней привычке принималась чесать живот. Бабушка боялась, что у Гретхен завелись вши или блохи, а то еще вскочила какая-нибудь заразная сыпь.

– Потому что, если за хозяйством толком не следить, вмиг всякая дрянь заводится! – говорила бабушка.

Следить за хозяйством у Мари-Луизы действительно было некому. Сама Мари-Луиза работала весь день в социальной службе и возвращалась домой страшно усталая. Мама приходила после занятий уже совершенно без сил, поскольку учеба была для нее делом все-таки непривычным. Магда и Пепи, которым едва исполнилось по восемь лет, еще ничего не умели и в лучшем случае могли выкинуть мусор из ведра; от Гретхен тоже никакого толку не было. В этом смысле она отличалась удивительной слепотой: ни грязи, ни беспорядка просто не видела. По крайней мере до тех пор, пока что-нибудь этакое не бросится ей в глаза.

Денег у них в новом доме, который бабушка называла «общежитием», особо не водилось. Мари-Луиза зарабатывала совсем немного, а мама – вообще ничего, только получала кое-что от папы. Папа считал, что переводит ей какие-то несусветные суммы. Мама – что получает от него сущие гроши. Кто из них прав, Гретхен было трудно разобраться. Да она и не пыталась, потому что денежный вопрос ее совершенно не волновал. Она не чувствовала себя обделенной по этой части. Того, что у нее было, ей хватало и на кино, и на чашку кофе, и на пластинку, и на книжку в мягкой обложке. А поскольку Гретхен глубоко презирала шикарные наряды, косметику, навороченные прически, украшения и прочие дамские штучки и в последнее время старалась питаться весьма умеренно, то в целом она ни в чем нужды не испытывала. Гретхен была всем довольна. По-настоящему заботило и тревожило ее только одно – состояние Гансика, ее брата. Ему исполнилось тринадцать, и выглядел он как большая жирная кубышка. Он не смог «переварить», как обтекаемо выражались взрослые, произошедшие в семье изменения, вылившиеся в отъезд мамы, Магды и Гретхен. Он худо-бедно функционировал, ел без меры, поглощая горы продуктов и запивая их литрами лимонада, ходил в школу, более или менее справляясь с учебой, и по его внешнему виду нельзя было даже сказать, что он как-то особо грустит. Но Гретхен-то знала своего брата как облупленного и понимала: с ним неладно.

– Да это он просто куксится от плохого настроения! Ничего особенного, – говорила обычно Мари-Луиза, когда Гретхен делилась с ней своими тревогами. – Переходный возраст. Он чувствует, что уже не ребенок, но еще и не мужчина. Вот и терзается. Все через это проходят. Только по-разному. Одни грубить начинают, другие в минор впадают. Такова жизнь, Гретхен!

Гретхен такое объяснение не устраивало. Оно казалось ей слишком общим и поверхностным. Но кроме Мари-Луизы ей больше не с кем было обсудить эту тему. Если бы она завела разговор о Гансике с папой или бабушкой, то они наверняка сказали бы:

– Это все твоя прекрасная мамочка виновата! Вот она, цена эмансипации! Без полноценной семьи ребенок того и гляди совсем зачахнет!

С мамой о Гансике тоже невозможно было поговорить. Она и так чувствовала себя перед ним по всем статьям виноватой. Хотя Мари-Луиза тысячу раз ей говорила, что ни о какой вине тут и речи быть не может, потому что Гансик остался с отцом по своей воле, и она как мать от него не отказывалась и от себя не отталкивала. К тому же он прекрасно знает, что может в любой момент переехать к ним, сюда, чтобы жить всем вместе. Но мама все равно терзалась чувством вины.

– Я бросила его, – твердила она.

– Нет, это он отказался переезжать с тобой, – возражала Мари-Луиза.

– Я не оправдала его надежд, – вздыхала мама.

– Все родители рано или поздно разочаровывают детей, – отвечала Мари-Луиза.

– Но Гансик не может с этим смириться! – говорила мама.

– Глупости! Тебе так только кажется! – продолжала настаивать на своем Мари-Луиза. – Потому что за эти годы из тебя сделали курицу-наседку, вот ты и квохчешь над своими детьми по всякому поводу и без.

Мама была твердо убеждена в том, что Гансик остался у папы из упрямства, потому что страшно обиделся на нее. Она не могла представить себе, что Гансику без нее хорошо.

– Он всегда был очень привязан ко мне! – говорила она.

– Если бы это было так, Элизабет, – отвечала Мари-Луиза, – он приходил бы повидаться не раз в неделю, а чаще. И не торчал бы тут все время перед телевизором, пожирая тонны орехов! Если бы это было так, он переехал бы к нам! Мы ведь ему это сто раз предлагали!

– Он хочет, чтобы я была такой, как прежде! – возражала мама. – Но я-то переменилась, и он не знает, что с этим делать! – Если же такой разговор случался в один из дней, когда мама чувствовала себя особенно виноватой, она со слезами на глазах добавляла: – Для ребенка это все равно, как если бы я умерла!

Поскольку Гретхен мучительно переживала, когда у мамы случался очередной приступ самоедства, ей не хотелось подливать масла в огонь и делиться своими соображениями о психологическом состоянии Гансика. А с друзьями эту проблему тоже было не обсудить. С теми, кто не знал Гансика, разговаривать было бессмысленно. А те, кто его знал, особого сочувствия к нему не проявляли, считая его странным, противным, несносным или попросту неинтересным. Что там у него на душе – никого не беспокоило, даже Габриэлу, самую отзывчивую из всех друзей Гретхен.

– Ты только не сердись, – как-то раз сказала Габриэла, – но, если честно, твой братец скоро окончательно превратится в жирного гнусного поганца. Тут уж ничего не поделаешь. Таких типов на свете пруд пруди.

– Однако раньше он тоже был толстым, но совершенно не вредным! – отвечала на это Гретхен. – Он всегда был хорошим, добрым и очень смышленым!

– Поганцами не рождаются, ими становятся. Все когда-то были милыми и добрыми! – проговорила Габриэла, подумав. – Но в какой-то момент человек начинает раскрываться и получается таким, каким уже остается на всю жизнь!

Это вполне логичное суждение совершенно не устраивало Гретхен. Иногда она просыпалась среди ночи и больше уже не могла заснуть. Она лежала и думала о Гансике, задавалась вопросом, как ему помочь, но ответа не находила. В такие моменты ей даже казалось, что заснуть она не может просто потому, что ей не хватает мерного, баюкающего посапывания брата, к которому она так привыкла. Оно всегда ее успокаивало и расслабляло лучше, чем какая-нибудь ванна с лавандовой пеной.

Конечно, у Гретхен были и другие проблемы, но ни одна из них не занимала ее настолько, чтобы не спать ночами.

Глава вторая,

в которой Гретхен оказывается не в состоянии определиться в любовном вопросе, как от нее того требуют, и делает сногсшибательное открытие, не имеющее к любви никакого отношения

Однажды в пятницу, после уроков, Гретхен сидела в кафе «Ваксельбергер», устроившись в дальнем конце зала, возле гигантской печки, и учила английские слова. Закрыв промокашкой английский столбик, она последовательно шла по немецким переводам, пытаясь воспроизвести по памяти английские соответствия. Отработав так порцию, она убирала промокашку, проверяла себя и, удовлетворенно кивнув, двигалась дальше. Гретхен любила заниматься в кафе. Но только днем, когда посетителей почти не было и хромоногий старик-официант подремывал у себя за стойкой под мерное гудение печки.

– В «Ваксельбергере» у меня влезает в голову в два раза больше, чем дома, и при этом в два раза быстрее, – говорила Гретхен маме, не одобрявшей таких занятий.

Причину подобного эффекта Гретхен объяснить не могла, но, судя по всему, так и было, потому что по всем предметам, кроме физкультуры и черчения, у нее были очень хорошие оценки, хотя на домашние задания она тратила не слишком много времени. Средний балл у нее выходил весьма приличный – четыре с плюсом, и это при том, что по физкультуре она выше тройки никогда не получала, а по черчению так и вовсе три с минусом. В целом учителя считали ее успевающей ученицей, а некоторые одноклассники даже называли «заучкой». Это, конечно, было неправдой: Гретхен оценки совершенно не волновали. Даже если бы у нее в табеле стояли сплошные тройки, это никак не отразилось бы на ее душевном состоянии. Гораздо больше по поводу оценок беспокоилась мама Гретхен. Хотя раньше ее это совершенно не трогало… Она говорила:

– Главное, чтобы на второй год не оставили!

Теперь же она не уставала твердить:

– Старайся, Гретхен! Умоляю тебя! Иначе он скажет, что ты стала хуже учиться, потому что я тобой не занимаюсь! Я уже из-за Магды столько от него наслушалась!

«Он» – это папа Гретхен. Всякий раз, встречаясь по делам с мамой, он упрекал ее в том, что Магда плохо учится. Ведь и у Гансика, и у Гретхен, говорил он, в начальной школе по всем предметам, кроме физкультуры, были одни пятерки. А Магда не глупее их, и если она приносит домой плохие оценки, то это из-за «известных обстоятельств», считал папа. В частности, из-за того, что Магда вместе с Пепи остается на продленке. На продленке же детьми никто толком не занимается! Папа был убежден: только неработающая мать – залог хорошей успеваемости!

Гретхен не хотела давать папе лишние поводы для подобных разговоров и подтверждать его странную теорию. Вот почему она старалась делать все, что положено. По этой же причине она в ту пятницу сосредоточенно зубрила английские слова. Впереди – контрольная по английскому, и ей кровь из носу нужно получить пятерку, чтобы компенсировать тройку, схваченную на зачете по физике.

Гретхен как раз проверила последний столбик слов, когда дверь в кофейню открылась и появился Хинцель. Гретхен отложила тетрадь в сторону и улыбнулась. Хинцель подошел к ее столику.

– Все зубришь? – шутливо спросил Хинцель и прислонился спиной к теплой печке. – На улице холодрыга! – сказал он. Гретхен кивнула. – И сыро так! – Гретхен опять кивнула. – Ненавижу зиму! Уеду отсюда! Туда, где всегда тепло!

– Во Флориду, например, – предложила Гретхен.

– В Куала-Лумпур! – отозвался Хинцель.

Гретхен закрыла тетрадь, сунула ее в папку, потом тихонько тронула Хинцеля за рукав и сказала:

– Там сейчас сезон дождей, к твоему сведению!

– Тогда в Гуанабару! – нашелся Хинцель.

– И там дожди, – невозмутимо сообщила Гретхен.

– Правда?! – удивился Хинцель.

– Если честно – понятия не имею! – призналась Гретхен.

– Любезный! – раздался вдруг голос старика-официанта, разбуженного приходом Хинцеля. – Вы так себе зад сейчас спалите!

Хинцель оторвался от печки и ощупал себя со спины.

– Действительно! – пробормотал он. – Прямо горяченная!

Он подсел к Гретхен, откинулся на стуле, закрыл глаза и сказал:

– Я чуть не совершил акт самосожжения!

– Самосожженцы обливают себя бензином! – для порядка уточнила Гретхен.

– Потому что им хочется поскорее справиться с этим делом! – Хинцель достал из кармана пальто мятую сигарету и сунул ее в рот, но зажигать не стал. – А мне вот кажется, что гораздо круче гореть медленно и неторопливо! Прислоняешься к печке в начале декабря и не двигаешься с места. К апрелю от тебя останется один обуглившийся скелет.

У Гретхен не было ни малейшего желания погружаться в бредовые фантазии Хинцеля.

– Придурок! – буркнула она, осуждающе глянув на сигарету, и помахала официанту. – Будьте добры! Еще минеральной воды!

– Ты что, на мели? – поинтересовался Хинцель.

– Нет, – ответила Гретхен. – Я вообще ничего не хочу. Но не могу же я тут торчать часами и ничего не заказывать.

Официант принес стакан воды и поставил его на стол. Стакан был таким полным, что часть воды выплеснулась на мраморную столешницу.

– А вам что принести, господин Хинцель? – спросил официант.

– Тряпку, чтобы лужу вытереть! – недолго думая, ответил Хинцель.

Официант неодобрительно посмотрел на Хинцеля. Взгляд у него получился даже угрожающий: из-за больного глаза, наполовину скрытого заплывшим веком, казалось, будто лицо исказила злобная гримаса.

– Маленький двойной, пожалуйста, и бутерброд с сыром! – поспешил добавить Хинцель.

Официант поковылял за стойку. Гретхен посмотрела ему вслед и покачала головой.

– Вот человек – вечно недоволен! Нет народу – бурчит, потому что заведение ничего не зарабатывает, есть народ – опять бурчит, потому что приходится шевелиться. Так и мается всю жизнь, наверное!

– Кроме понедельников! Когда кофейня закрыта, – пошутил Хинцель.

Он вынул обмусоленную сигарету изо рта и попытался пристроить ее за ухо, но сигарета никак не хотела держаться, потому что уши у Хинцеля были очень маленькие и к тому же оттопыренные.

– На Тенерифе сейчас точно теплынь! – сказал он. – И вода – двадцать три градуса, не меньше!

Хинцель перестал бороться с сигаретой и снова сунул ее в рот.

– Поедешь со мной на Тенерифе? – спросил он Гретхен.

– Конечно, хоть сейчас! – рассмеялась Гретхен.

– Сейчас не выйдет, – сказал Хинцель. – Можно завтра или в следующую субботу. Чартерные рейсы только по субботам.

Улыбка сошла у Гретхен с лица. Слишком хорошо она знала Хинцеля. Похоже, он не шутит.

– Моя почтенная бабуля раскошелилась! – сообщил Хинцель и достал из кармана пальто чек. – Хватит на двоих, на месяц точно. А то и на два, если прижмемся.

Гретхен недоверчиво посмотрела на бабушкин подарок. Ей не верилось, что старушка Целландер-Целлерхаузен могла выдать своему непутевому внуку такие деньжищи. От нее и сотни не допросишься, когда надо! А на день рождения она подарила Хинцелю коробочку конфет и две пары трусов!

– Она уже в маразме! – сказал Хинцель. – С мозгами совсем плохо – настолько, что сама забыла, какая она жадина! – Хинцель рассмеялся. – Она тут заявила, что больше не может смотреть на мою капустницу! – Хинцель провел пальцем по щеке с татуировкой и нежно погладил свою бабочку. – Такими штуками украшают себя, дескать, только матросы и простые работяги. Я ей объяснил, что удалить это можно только путем косметической операции. Тогда она сказала, что я обязан сделать операцию, иначе из меня ничего толкового не выйдет и я никогда не стану ни адвокатом, ни дипломатом, ни блестящим врачом, после чего вручила мне чек. Чтобы проложить дорогу к моему светлому будущему и спасти честь семьи!

Гретхен эта бабочка на щеке у Хинцеля тоже не особо нравилась. Она никогда не могла понять, чем руководствуются люди, добровольно обрекая себя на мучительную процедуру, последствия которой можно устранить только с большим трудом. Она почему-то думала, что Хинцелю уже и самому давно надоело это странное насекомое, просто он не хочет признаваться. Когда они только познакомились почти год назад, бабочка на щеке еще как-то сочеталась со всем внешним видом Хинцеля. Тогда он с головы до ног был запакован в черную кожу, на голове торчали черные «колючки», а посередине красовался пучок длинных волос, концы которых были выкрашены в красный цвет. Но приблизительно полгода назад Хинцель радикально изменил свой облик. Волосы он теперь мазал бриллиантином и носил их на пробор. Кроме того, он завел себе тонкие усы с подкрученными кончиками и не расставался с круглыми очочками в металлической оправе. На ногах у него были какие-то ветхозаветные высокие ботинки со шнуровкой, брюки он носил тоже старомодные – в классическую полоску, а в дополнение к этому – широкие подтяжки с расходящимися книзу замшевыми хвостиками, которые пристегивались к поясу. Гвоздем программы была мужская ночная рубашка позапрошлого века – с красной окаемочкой и гарусными пуговицами. Она заменяла Хинцелю обычную нормальную рубашку, а поверх нее он надевал вязаную жилетку, как две капли похожую на любимую жилетку цветльской бабушки. Завершался ансамбль пыльником, родоначальником современных плащей. Бабочка на щеке, по мнению Гретхен, совершенно не сочеталась с таким прикидом. Татуировка выпадала из общего стиля и лишь напоминала о том, что Хинцель когда-то был совсем другим.

– Действительно, взял бы да избавился от нее! – сказала Гретхен. – Я читала в одном журнале, что татуировки теперь умеют выводить каким-то особым шлифовальным прибором. Сейчас многие так делают!

Хинцеля такое предложение возмутило. Его любимая бабочка-капустница останется с ним до гробовой доски, заявил он. И вообще: надо быть тупицей, чтобы так бездарно распорядиться подарком бабули Целландер-Целлерхаузен, которая едва ли еще когда-нибудь расщедрится, и добровольно пустить свалившиеся с неба деньги на такое вздорное и дикое мероприятие, как косметическая операция! Два билета на Тенерифе – вот это прекрасное вложение капитала!

Гретхен отпила минералки и почесала себе живот.

– Хинцель, дружочек! Птица наша вольная! – не без иронии проговорила Гретхен. – Ты, верно, запамятовал, что я хожу в школу и потому не могу с тобой никуда лететь! – Она откинулась на стуле, сморщила нос и засопела, как будто принюхиваясь к чему-то. – Хотя, даже если бы сейчас были каникулы, папа меня все равно никуда не отпустил бы. И мама, наверное, тоже.

– А ты слиняй, да и все! – сказал Хинцель.

– Совсем сдурел?! – воскликнула Гретхен.

– Это ты сдурела! – рассердился Хинцель. Он вынул мятую сигарету изо рта и стер ее в труху. – Что в этом такого, если ты возьмешь и слиняешь из дома?! Не понимаю я тебя! Ты таскаешься каждый день в школу, долбишь там свою науку, потом торчишь в «Ваксельбергере», потом спишь положенные семь часов, и снова все по кругу. И это ты называешь жизнью? Это не жизнь, а дерьмо! Если ничего другого нет, то можно, конечно, и смириться! Но у нас есть выход! – Хинцель постучал пальцем по чеку. – Благодаря баронессе-маразматичке мы можем на все плюнуть и не париться! Мы можем целых два месяца пожить на всю катушку! Пойми ты, Гретхен!

Гретхен сморщила свой курносый нос и засопела. Со стороны можно было подумать, что она к чему-то принюхивается. Такая у нее была привычка – она всегда так делала, если что-то ее сбивало с толку. Но эта ее привычка, в свою очередь, всякий раз совершенно сбивала с толку Хинцеля. Ему казалось, будто Гретхен принюхивается лично к нему, учуяв какой-то неприятный запах. Беспокойство его раньше не было лишено оснований, потому что зубы он толком никогда не чистил и ноги мыл не слишком регулярно. Одежду свою он тоже почти не стирал и в чистку ничего не сдавал. Если вещи становились, с его точки зрения, грязными, он просто покупал себе на блошином рынке что-нибудь на замену, а старые выбрасывал. Только носки и трусы периодически отдавал в стирку одной старушке-соседке.

Гретхен сосредоточенно сопела, пытаясь привести в порядок свои мысли, а Хинцель сосредоточенно думал, пытаясь разгадать, к чему принюхивается Гретхен и что ей мешает: то ли его запах изо рта, то ли амбре от ног, то ли душок от одежды. Хинцель совсем уже извелся, когда Гретхен наконец прервала затянувшееся молчание:

– Нет, Хинцель, ты все-таки с головой совсем не дружишь! А что я буду делать потом, после такого двухмесячного «пляжного отпуска»? Вернусь домой, изобразив глубокое раскаяние? Или поеду автостопом дальше в Бангладеш? Или что?

– Слушай, чего сейчас на эту тему заморачиваться?! – воскликнул Хинцель. – Два месяца – это, считай, целая вечность! Может, через два месяца мир перевернется! Может, за это время четыре атомные станции взорвутся! И не будет больше ничего: ни школы, ни папы, ни мамы!

– Что ты несешь? – возмутилась Гретхен. – Совсем рехнулся!

– Нет, дорогая, это ты рехнулась! – ответил Хинцель. – Жить нужно здесь и сейчас! «Hic et nunc», как говорили древние. Поди, не дураки были! Если все время думать о последствиях, то вообще никогда ничего от жизни не получишь! Поверь!

– Знаешь, что я тебе скажу… – Гретхен готова была задохнуться от ярости. – Тебе хорошо рассуждать! Во-первых, ты уже совершеннолетний, и чем ты там занимаешься, никого не волнует! А во-вторых, ты каждый месяц получаешь от папаши чек независимо от того, где болтаешься – на юге, на севере или где еще!

Хинцель хотел на это что-то возразить, но Гретхен не дала ему и слова сказать.

– Помолчи! – выпалила она. – Я наперед знаю все, что ты мне скажешь! Можешь не трудиться! Я уже давно усвоила, что я мещанка, и куража у меня нет, и взгляды у меня ограниченные, и жизнь у меня скучная, потому что я приспособилась и не высовываюсь, лишь бы быть как все, и родители мои, узколобые мещане, вбили мне в голову свои узколобые принципы!

Хинцель слушал не перебивая и только согласно кивал. Это еще больше возмутило Гретхен, и она продолжила свою гневную речь, добавив еще немножко яда:

– Да, дорогой! Все так и есть, потому что меня угораздило родиться в простой мещанской семье! В нашей мещанской среде одно то, что папа дослужился до руководящей должности на макаронной фабрике, уже считается великим достижением! И мама у меня мещанка – дожила до тридцати трех лет и решила вдруг пойти учиться, выбрав себе самую наимещанскую профессию социального работника! Придется господину барону Целландеру-Целлерхаузену с этим как-то смириться! А если тебе не нравится мое убогое происхождение, дорогой, то поищи себе какую-нибудь уставшую от жизни баронессу! Взаимопонимание будет обеспечено!

Гретхен разошлась не на шутку. Чего только она не наговорила Хинцелю. И что он выпендрежник, который только изображает из себя отщепенца. И что он от скуки и безделья то панкует, красуется в своей кожаной амуниции, бравируя красным чубчиком, то обряжается, как клоун, в какие-то несусветные старперские шмотки и ходит напомаженным щеголем из позапрошлого века! И что для человека, выросшего в восьмикомнатной квартире с горничными и прислугой, жизнь в однокомнатной квартирке без особых удобств – просто маленькое временное развлечение. Такой может себе позволить бить баклуши, изображать крутого и не беспокоиться о деньгах. Потому что у него за спиной – весь клан Целландеров-Целлерхаузенов со всем их состоянием. С таким тылом Хинцель никогда не пропадет!

– Моя бабуля, даже если бы совсем впала в маразм, никогда не могла бы подарить мне столько денег! – кричала Гретхен. – У моей бабушки нет чековой книжки! И счета нет! И денег нет! А для твоей бабушки выдать внучку пару тысяч – плевое дело! Ты самый обыкновенный хлюст-аристократишка с феодальными замашками! У вас так испокон века заведено! Благородным юношам просто положено несколько лет покуролесить! Раньше такие играли в карты, делали долги, пьянствовали и таскались по бабам. А теперь отрываются по-другому, но в сущности ничего не изменилось. Рано или поздно шалун остепенится на радость благородному семейству, готовому в любой момент принять блудного сына в свои объятия!

Последняя часть этой тирады в общих чертах повторяла теорию Мари-Луизы, хотя Гретхен не была сторонницей ее тезисов и к тому же прекрасно знала, что к Хинцелю они неприменимы. Он, конечно, каждый месяц получал от отца чек на определенную сумму и ничего не платил за квартиру, потому что жил в одном из домов, принадлежавших родителю, но сказать, что кто-то из семейства Целландеров-Целлерхаузенов мечтал заключить его в свои объятия и порадоваться возвращению заблудшей овцы в лоно семьи, было бы несправедливо. Просто Гретхен разозлилась, и ее занесло. Она прекрасно знала, как Хинцель относится к своим родственникам, и потому понимала, как оскорбительно для него звучало ее пророчество, что рано или поздно он перестроится и благополучно вольется в размеренную жизнь Целландеров-Целлерхаузенов.

– И как бы ты ни ерепенился, все рано тебе достанется немалое наследство! – добавила Гретхен еще ложку яда. – Даже той части, которая причитается тебе по закону, хватит, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая! Богатый наследник может позволить себе говорить, что ему плевать на школу, оценки, успеваемость и прочую ерунду! Я бы тоже на твоем месте так говорила!

Гретхен умолкла, устав от такой длинной речи. «Пусть теперь почешет репу! – подумала она, довольная собой. – И отстанет от меня со своими глупостями!»

Хинцель посмотрел на Гретхен, провел легонько пальцем по щеке с татуировкой и сказал:

– Ты меня не любишь!

Гретхен засопела и принялась хрустеть пальцами. При этом взгляд ее был устремлен на противоположную стенку. Всем своим видом Гретхен давала понять: «Оставь эту тему! Не желаю обсуждать ее сейчас!»

– Ты просто меня не любишь! В этом все дело! – повторил Хинцель.

Гретхен продолжала смотреть в стенку. И чувствовала себя совершенно беспомощной. То, что Хинцель претендует на ее любовь, уже давно не было для нее секретом. Оставалось только не вполне ясным, можно ли назвать ее чувства по отношению к нему любовью. Хинцель ей определенно нравился. Он был ее лучшим другом. Но у нее не было ни малейшего желания, чтобы он ее целовал или обнимал. Поначалу Гретхен думала, что ей не хочется целоваться с Хинцелем из-за его коричневых гнилых зубов. Но несколько месяцев назад он привел зубы в порядок и теперь сверкал белоснежной улыбкой, а Гретхен все равно не испытывала никакой потребности в его поцелуях. Долгое время эта тема вообще как-то не возникала в их отношениях, потому что Хинцель не предпринимал никаких попыток к физическому сближению. Габриэла, знакомая с ним сто лет, утверждала, что Хинцель всегда был таким, и объясняла его поведение зажатостью, причина которой, по ее мнению, таится в глубинах подсознания.

Однако в последнее время Хинцель изменил свое поведение. Нет, он не приставал к Гретхен и не пытался ее поцеловать или обнять. Но почти при всякой встрече он теперь спрашивал, любит ли она его, или упрекал ее в том, что все-таки не любит. Гретхен и рада была бы выдать симпатию, которую она испытывала по отношению к Хинцелю, за любовь, но боялась, что Габриэла ошиблась по части его зажатости и он, услышав ее признание, расплывется в счастливой улыбке и скажет:

– Вот и чудненько! Тогда пойдем ко мне и займемся делом!

Гретхен вынуждена была бы решительно отклонить такое предложение, поскольку совершенно не собиралась отправляться в постель с кем бы то ни было. Вот почему она предпочитала уклоняться от прямых ответов на вопросы настырного Хинцеля.

Хинцель положил ей руку на плечо.

– Почему ты не можешь сказать прямо и честно, что не любишь меня? – спросил он.

– Потому что все не так просто, – ответила Гретхен. – Потому что я сама не знаю!

Хинцель снял руку с ее плеча и натужно рассмеялся.

– Скажите, пожалуйста, она сама не знает! А ты прикинь! Вспомни о своем красавчике Флор-Мажоре! Его-то ты определенно любишь! Если ты и ко мне испытываешь что-то похожее, то это и есть любовь!

– Флориана Кальба я вовсе не люблю! – отрезала Гретхен. – А тебя вообще терпеть не могу! Надоел!

Она встала, взяла папку с тетрадями со стола и направилась к стойке, где дремал старик-официант, чтобы заплатить за выпитые три стакана минералки. Гретхен как раз убирала сдачу в карман, когда в кафе вошли Габриэла с Икси и тут же принялись уговаривать ее остаться. Пришлось наврать, что ей, дескать, срочно нужно домой, в старую квартиру, потому что у Гансика завтра контрольная по математике и она клятвенно обещала ему помочь.

– Вот груша-вруша! – сказала Икси. – Да мы только что видели твоего распрекрасного братца на автобусной остановке. Он сел в 10а и покатил в сторону Герстхофа.

– Не может быть! – воскликнула Гретхен и от волнения сморщила нос. – Вы, наверное, обознались!

Габриэла с Икси рассмеялись.

– Твоего братца ни с кем не перепутаешь! При такой-то комплекции его за километр видать!

– Интересно, что ему понадобилось в Герстхофе? – удивилась Гретхен. – У нас там никаких знакомых нет!

– Позавчера я его тоже видела на той же остановке! – сообщила Габриэла. – Вместе с братом Анни Фройденталер. Может, у них там в Герстхофе невесты завелись!

Гретхен задумчиво последовала за девочками, которые пошли к столику, где сидел Хинцель и улыбался. Гретхен решила, что в присутствии девочек он, наверное, не станет заводить свою волынку, и потому присоединилась к компании.

Габриэла рассказала, что на следующей неделе один знакомый устраивает большую тусу на три дня и она всю голову сломала, как ей аккуратненько замотать школу и что-нибудь впарить родителям, чтобы те без скандала и лишних вопросов отпустили ее из дома. Икси поплакалась на свою тяжелую участь: она завалила латынь, а мама отреагировала на эту творческую неудачу совершенно вызывающе, тогда как папа вообще не проявил никакого интереса. Хинцель сообщил, что собирается обзавестись мотороллером, если получится. Похоже, он похоронил затею ехать на Тенерифе и вознамерился пустить бабушкины деньги на новый проект. Икси посоветовала Хинцелю взять «Веспу» и сказала, что у нее один знакомый как раз надумал продавать свою. Габриэла была против «Веспы». По ее мнению, «Ламбретта» выглядит гораздо шикарнее.

Гретхен почти не слушала их болтовню. Она думала о Гансике, которого, как выяснилось, уже не один человек за последнюю неделю видел то в трамвае, то в автобусе, то на какой-нибудь остановке. За это время набралось уже не меньше дюжины таких сообщений. Когда же она спрашивала брата о его странных путешествиях, тот всё решительно отрицал, утверждая, что никуда не ездил и ни на каких остановках не стоял.

«Ерунда какая-то получается, – думала Гретхен. – Те, кто видел Гансика в разных частях города, не могут врать. Зачем? Значит, врет Гансик! Завтра увидимся – прижму его к стенке! – решила Гретхен. – Потребую объяснений. Даже если он заявит, что это не мое дело, я все равно не отстану! Потому что мне очень даже есть дело до того, чем занимается мой брат!»

Глава третья,

в которой у Гретхен, рассчитывавшей спокойно провести субботний денек, все идет вкривь и вкось и она узнает удивительные детали, касающиеся удивительного открытия, сделанного ею в пятницу

Каждую субботу Гретхен после школы отправлялась вместе с Гансиком к папе. Для Гретхен это был папин день. Бывало, она оставалась у отца до вечера воскресенья. А иногда даже приходила Магда. Но это случалось только тогда, когда она была в ссоре с Пепи. Если же у них все было в порядке, то Магда ни за что не желала расставаться с Пепи ни на минуту – их было не разлучить! А поскольку папа, со своей стороны, решительно отказывался «пасти» сына Мари-Луизы, которого иначе как «ужасным ребенком» не называл, то он лишался и общения со своей любимой Магдусей.

Гретхен благополучно отсидела четыре скучных урока, которые скрасило только то, что они с Габриэлой все время упражнялись в чтении по губам. Габриэла недавно откопала на блошином рынке среди пыльных завалов старых книг «Пособие для учителей, работающих в спецшколах для глухонемых». Подруги быстро освоили азы и даже поднаторели в этом деле благодаря усиленным тренировкам. Простые сообщения они могли уже передавать друг другу без особого труда. Правда, для полноценных подсказок усвоенных навыков пока не хватало.

В двенадцать прозвенел спасительный звонок, и Гретхен побежала за Гансиком, но на пути возникло непредвиденное препятствие – Флориан Кальб.

– Пупсик мой, не сходить ли нам сегодня в кинишко? – спросил он.

– Ты же знаешь, у меня сегодня «родительский день». Я у папы! – не без досады ответила Гретхен.

Флориан предложил перенести поход в кино на воскресенье. Он по-хозяйски положил Гретхен руку на плечо, притянул ее к себе и нежно проворковал:

– Для тебя, дорогая, у меня всегда время найдется!

Гретхен не хотелось договариваться заранее.

– Что там будет завтра, я не знаю, – уклончиво сказала она. – Может, мне захочется идти в кино, а может, и нет.

Она милостиво разрешила Флориану позвонить ей завтра утром.

– Только умоляю, не раньше половины десятого!

– А куда звонить-то? Ты где будешь – у папы или у мамы? – решил уточнить Флориан.

Гретхен сказала, что сама еще не знает и потому лучше попробовать и туда, и туда.

– Ну, тогда до завтра, пупсик! Целую в пузико! – небрежно бросил Флориан уже на ходу, отцепившись от Гретхен.

Гретхен была вне себя от ярости. Флориан, взявший за привычку прощаться с ней таким дурацким образом, нарочно произнес эту фразочку так громко, чтобы все в классе слышали.

– Придурок! – сказала Гретхен и постаралась, чтобы все в классе услышали и ее реплику.

Гретхен выскочила в коридор и тут же наткнулась на учительницу музыки.

«Только не это!» – подумала она, надеясь незаметно проскочить мимо почтенной дамы. Но не тут-то было.

– Закмайер! Наконец-то! – воскликнула учительница и ухватила Гретхен за рукав. – Тебе разве не передали, что я хочу с тобой поговорить? Я уже раза три просила сообщить тебе об этом!

Гретхен покачала головой и изобразила удивление. Хотя Отто Хорнек ей многократно говорил, что «старушка певичка», как он называл учительницу музыки, желает с ней побеседовать и просит зайти в учительскую. Гретхен прекрасно знала, о чем с ней хочет побеседовать учительница, и всячески противилась встрече, потому что певичкина затея ей категорически не нравилась. А затея сводилась к тому, чтобы заманить ее в церковный хор. Дело в том, что у Гретхен был чистейший ангельский голос, который учительница высоко ценила. Гретхен очень любила петь. Но она как-то с трудом представляла себя в церковном хоре.

– Я спросила родителей, – сообщила Гретхен учительнице, – но они не разрешили мне ходить в хор, потому что на выходных мы ездим к бабушке, за город. Мне тогда придется оставаться одной, ведь хор поет по воскресеньям, но я для этого еще мала, говорят они, – для того чтобы одной оставаться дома, а не для пения, конечно! – протараторила Гретхен и даже не покраснела.

Ей было нисколько не стыдно за свою мелкую ложь. Ведь не могла же она обидеть старушку и прямо сказать ей, как относится к пению в церковном хоре.

Учительница с грустным видом отпустила Гретхен, и та помчалась к Гансику в класс. Дверь была открыта. В классе были только Гансик и Михи Фройденталер. Гретхен притаилась.

– Не, сегодня никак не могу! – услышала Гретхен голос брата. – У нас сегодня Гретхен. И папа хотел сходить на какую-то выставку ковров!

– Но мы должны! – возражал Михи Фройденталер. – У нас же совсем нет информации о выходных! Одному мне не справиться!

Гретхен вся обратилась в слух и придвинулась поближе.

– Встречаемся ровно в три! На остановке десятки! – раздался голос Фройденталера.

Что ответил на это Гансик, Гретхен уже не уловила, потому что в коридоре появился сторож. Громко насвистывая бодрую мелодию, он со страшным грохотом катил перед собой двухколесную тележку с мусорным бачком. Сторож притормозил возле класса Гансика и, оставив тележку перед входом, отправился внутрь собирать мусор.

– Эй, Закмайер! – пробасил он, заходя в класс. – Тебя сестра ждет!

Гансик тут же высунулся из дверей.

– Давно ждешь? – с тревогой спросил он Гретхен.

– Не, только подошла, – соврала та.

Гансик облегченно вздохнул.

По дороге домой Гретхен все хотела спросить брата, куда это они с Фройденталером сегодня собрались и почему он что ни день разъезжает на автобусе 10а, но не решилась, сочтя, что подобные расспросы будут выглядеть все-таки бестактно и неделикатно. Может, у него действительно подружка завелась. Но это предположение Гретхен сама же и отмела, во-первых, потому что оно никак не вязалось с загадочными словами Фройденталера об «информации о выходных», а во-вторых, достаточно было взглянуть на Гансика, чтобы понять: у такого подружки быть не может! Тринадцатилетние мальчики, пользующиеся успехом у девочек, выглядят совсем иначе!

Размышляя об этом, Гретхен исподволь разглядывала Гансика. Неутешительные наблюдения повергли ее в уныние, и ей стало жалко брата. Конечно, он всегда был толстым, но раньше он выглядел таким здоровым, налитым толстячком, у которого жир равномерно распределялся по телу. Теперь же он стал каким-то дряблым, у него появились двойной подбородок и отвислый живот. Даже уши стали толстыми. И если приходилось пройти чуть больше обычного, он уже начинал пыхтеть и задыхаться. А если идти нужно было совсем долго, то он стирал себе ляжки в кровь – за последний год они у него стали такими толстыми, что при каждом шаге терлись друг о дружку. И куда подевались его чудесные пронзительно-голубые глаза с длиннющими черными ресницами? Между нависшим лбом и одутловатыми щеками их было просто не увидеть!

К такому мальчику, считала Гретхен, нужен особый, нежный подход, и назойливые вопросы в данном случае, решила она, будут совершенно неуместны.

Они шли домой, обмениваясь короткими односложными репликами. Гретхен было холодно. А Гансику хоть бы что: пальто нараспашку, шарф в кармане. Он даже, кажется, немного вспотел.

– Куда ты так несешься! – проговорил Гансик, отдуваясь.

– Пардон, – Гретхен постаралась совсем сбавить темп.

– У меня на ногах четыре мозоли! – сообщил Гансик.

Гретхен сделала вид, что поверила. Она понимала, что Гансику, с его-то характером, едва ли хочется признаваться в своей слабости и что для него, наверное, даже скорость в четыре километра в час уже перебор. Не понимала она только одного: зачем придумывать такие дурацкие отговорки? А что, если она захочет дома посмотреть на его несчастные мозоли? Что тогда? Скажет, что за две минуты все зажило? Растворилось?

Почти у самого дома они столкнулись с Сибиллой. Та стояла возле витрины парфюмерного магазина и с восхищением разглядывала разные розовые коробочки, флакончики, тюбики и прочую красоту.

– Привет, старушка! – поприветствовала ее Гретхен и слегка хлопнула по плечу.

Сибилла от неожиданности испуганно вздрогнула.

– Я думала, ты прямо помираешь от гриппа и борешься с грудным кашлем, сопровождаемым приступами удушья! – с хитрой усмешкой проговорила Гретхен.

Сибилла скорчила гримасу.

– Официально – борюсь не покладая рук! – ответила она. – Пришлось отмазываться от зачета по физике. Толком не подготовилась и точно схватила бы пару! А мама сказала, что пропускать один день – подозрительно. Нужно хотя бы еще пятницу с субботой прихватить!

Гретхен понимающе кивнула.

– Но в понедельник я уже появлюсь! – сказала Сибилла. – Хотя, признаться, без школы я не скучаю!

Потом Сибилла спросила, не пропустила ли она чего интересненького. Гретхен успокоила легкомысленную прогульщицу: ничего выдающегося за время ее отсутствия не произошло.

– Вот тупая курица! – пробурчал Гансик, когда они попрощались с Сибиллой. – Из-за какого-то зачета пропускать школу!

– А что в этом такого? – рассмеялась Гретхен. – Подумаешь! Обычное дело.

– И мамаша тоже хороша! Покрывает такое безобразие! – в голосе Гансика слышалось искреннее возмущение.

– Ты что, сдурел? – Гретхен не могла скрыть удивления. – Ты, что ли, никогда не оставался дома, когда дело пахло керосином?

– Я?! Никогда! – отрезал Гансик.

– Но Гансик… – Гретхен снова рассмеялась и собралась уже напомнить брату о многочисленных записках от родителей с просьбой разрешить учащемуся Закмайеру ввиду болезни остаться дома, но Гансик на это только тряс головой и сердито твердил:

– Ничего подобного не было! Чистое вранье!

Встретив такое сопротивление, Гретхен решила оставить эту тему.

Папа, в красном фартуке и с засученными рукавами, уже встречал их на лестнице, стоя в открытых дверях. Наверное, пыхтение Гансика слышно было даже в кухне.

– Обед готов! – провозгласил он бодрым голосом и обнял дочь.

Он прижал ее к своему отеческому сердцу с такой силой, что Гретхен чуть не задохнулась. Она замерла, уткнувшись носом папе в мягкую грудь, от которой вкусно пахло гуляшом.

– Умираю от голода! – сообщил Гансик.

Папа высвободил Гретхен из своих объятий и помчался в кухню.

– Я лучший в мире специалист по разморозке! – прокричал он оттуда. – Сегодня у нас суп из спаржи, гуляш с макаронами, а на десерт – сладкие клецки с начинкой!

«Боже милостивый, дай мне силы переварить столько калорий!» – подумала Гретхен. С тех пор как они с мамой переселились к Мари-Луизе и похудели, Гретхен с трудом справлялась с традиционным закмайеровским меню. Но обижать «лучшего в мире специалиста по разморозке» ей не хотелось, и она, собравшись с духом, приступила к еде.

Папа с наслаждением уплетал за обе щеки, его пышные усы ритмично подрагивали в такт жевательным движениям и постепенно обрастали разными мелкими крошками: спаржи, лука, морковки, мяса. А положив на себе на тарелку клецку и посыпав ее маком с сахарной пудрой, он и вовсе пришел в состояние неописуемого восторга, о чем свидетельствовали слетавшие с его уст тихие охи и ахи, какие можно услышать, например, от человека, пораженного красотой невероятно романтического заката. Но тут взгляд папы упал на стоявшее посередине стола блюдо.

– Все, конечно, хорошо, сынок, – сказал он, – но все же нельзя быть таким обжорой!

– Да это у меня всего-навсего вторая клецка! – прочавкал Гансик.

– Не вторая, а четвертая! – поправил папа строгим голосом.

– Ничего подобного! Вторая! Клянусь! – твердил свое Гансик, давясь клецкой.

– Всего было шесть штук! – не отступал папа. – Одну взял я, одну – Гретхен, а куда остальные подевались? Ты слопал! Больше некому!

– Нет, я съел две! – не сдавался Гансик.

Папа побагровел. Ничего хорошего это не предвещало – у папы настроение менялось быстро.

– За кого ты меня держишь?! – взревел он. – Я их лично делал! И знаю, сколько их было! Шесть! – Для пущей убедительности папа показал на блюдо, на котором отпечаталось шесть липких кругляшков. – Вот, смотри! Раз, два, три, четыре, пять, шесть! – пересчитал их папа.

– А я съел только две! – упорствовал Гансик.

– Ты меня с ума сведешь! – папа шваркнул вилку с ножом на стол.

Гансик поднялся, взял свою тарелку и пошагал в кухню.

– Ну честное слово, я больше не брал! – жалобно проговорил он на ходу.

Папа посмотрел ему вслед и вздохнул. Потом он снова вооружился вилкой с ножом и принялся доедать свою клецку.

– Вот теперь у нас так все время! – пожаловался папа. – Ест, ест без конца и не признаётся! В понедельник после работы я купил целую палку салями, а во вторник вечером, когда захотел сделать себе бутерброд, смотрю – а колбасы-то уже и нет. Спрашиваю его, а он говорит, что никакой салями не видел! И глядит такими честными глазами, что я уже и сам засомневался. Подумал, вдруг я эту колбасу в магазине просто забыл. Пошел даже в багажнике пошарил, не закатилась ли. – Папа отложил вилку с ножом в сторону и принялся задумчиво теребить усы. – А в четверг звонит мне на работу эта Мюллер и сообщает, что больше не желает у нас убирать, потому что, дескать, одно дело убирать, когда у людей обычная грязь, а другое – когда у них авгиевы конюшни. Сказала, что нашла у Гансика под кроватью два хвостика от салями, кучу хлебных корок и восемь пустых банок из-под кока-колы!

Папа откинулся на стуле и посмотрел на Гретхен, как будто ожидая от нее какого-то объяснения всем этим странностям, а еще лучше – готового решения проблемы.

– А что, Мюллер действительно уволилась? – поинтересовалась Гретхен.

– Да нет, звонила, просто чтобы пожаловаться! – сказал папа и небрежно махнул рукой, давая понять, что эта сторона дела его совершенно не волнует. – Плевать мне на нее! Подумаешь, найду другую! А вот что с Гансиком делать – ума не приложу! Это ведь ненормально!

– Похоже, еда для него как наркотик, – предположила Гретхен. – Такая вот болезненная зависимость!

– Точно! – закивал папа. – У него и ломки бывают, если не получит своей дозы! – Папа наклонился к Гретхен и зашептал: – Знаешь, он может прийти из школы, взять банку с вареньем и всю съесть! Без ничего! Пришлось мне все варенье отправить в кладовку, а кладовку запереть на ключ. Глупо, конечно, с моей стороны, но ничего лучшего я не придумал.

– Ничего не глупо! – сказала Гретхен. – Я бы тоже на твоем месте так сделала!

Папа пододвинулся еще ближе и совсем понизил голос:

– Представляешь, он взломал кладовку! Стамеской!

– Да ты что?! – ахнула Гретхен.

– Да! – подтвердил папа.

– Невероятно! – воскликнула Гретхен.

Папа горестно вздохнул, но уже через секунду взял себя в руки, сделал веселое лицо и бодро проговорил громким голосом так, чтобы Гансик слышал:

– Ну что ж! Поели, теперь убираем со стола и пойдем приобщаться к культуре!

Гретхен собрала посуду и загрузила ее в посудомоечную машину. Папа снял фартук, раскатал рукава, повязал галстук и надел пиджак. Потом он подошел к дверям комнаты Гансика и постучал.

– Мы готовы! Все на выход! – прокричал он.

Гансик не отзывался. Тогда папа решил заглянуть в комнату, но дверь оказалась заперта изнутри.

Папа опять постучался и позвал Гансика, призывая его присоединиться к ним. Но и на это никакой реакции не последовало. Через какое-то время из комнаты донесся слабый голос:

– Я не пойду! Мне плохо!

– Ну что ты строишь из себя обиженного?! Хватит валять дурака! – начал уже выходить из себя папа.

Опять повисла пауза.

– Оставьте меня в покое! Не хочу никого видеть! – отозвался наконец Гансик.

– Не хочешь – как хочешь, – буркнул папа и добавил уже своим обычным голосом, обращаясь к Гретхен: – Ну ладно, тогда мы пойдем вдвоем.

Гретхен кивнула – она ничего не имела против такого плана.

После того как Гретхен с мамой и Магдой переехали к Мари-Луизе, папа завел себе новую машину – большой черный «ровер».

– А все-таки странно, – сказала Гретхен, пристегиваясь, – когда мы жили вместе, мы ездили в «мини», как селедки в бочке, а теперь, когда вы с Гансиком остались вдвоем, ты купил себе гигантскую тачку.

– На «мини» настаивала твоя мать, – отозвался папа. – Твоя мать соглашалась ездить только на экономичной машине и говорила, что ни за что не расстанется с этой консервной банкой, пока она не развалится!

– Что ты заладил: «твоя мать», «твоя мать»… – не без раздражения заметила Гретхен. – Звучит глупо!

– А как мне ее прикажешь называть? Моя жена? – язвительно спросил папа и громко посигналил водителю, который, по его мнению, нарушил правила на повороте.

– Можно обойтись просто именем – Элизабет! – буркнула Гретхен. – К тому же вы, кажется, пока не развелись Значит, она все еще твоя жена!

– Да, пока не развелись!..

– Ну а почему ты не отдал тогда «мини» маме? – спросила Гретхен.

– Потому что я не благотворительное общество! – ответил папа. – Достаточно того, что я взял на себя ее содержание на все время учебы. Еще не хватало платить ей за бензин, страховку и ремонт! Нет уж, дудки! Дай ей волю, она выпотрошит меня, как рождественского гуся!

– Не смей так говорить о маме! – возмутилась Гретхен.

– Ну извини, – процедил сквозь зубы папа.

Дальше они ехали молча и почти до самого Музея прикладного искусства, где проходила выставка китайских ковров, не проронили ни слова. Только когда папа стал искать место, где припарковаться, разговор как-то сам собой снова возобновился. Сначала папа немного повозмущался из-за отсутствия парковочных мест, потом поругал вредных полицейских, которые придираются ко всякому пустяку, и наконец спросил:

– Как ты думаешь, Гансику действительно стало плохо? Хотя, конечно… если так объедаться…

– Ничего ему не плохо! – перебила Гретхен. – Просто он договорился с Фройденталером встретиться в три часа. Я сама слышала. Случайно.

– Нет, ну это вообще уже ни в какие ворота! – взъярился папа. – Я положу этому конец! Вот увидишь! И вообще… Этот Фройденталер – такого поганца еще поискать надо! Отвратительный тип!

– Папа, смотри, вон дырка! – Гретхен показала на свободное место между двумя машинами у обочины, но папа проигнорировал ее и, поддав газу, рванул в сторону дома.

Гретхен уже сама пожалела о том, что выдала Гансика, сообщив папе о намеченной встрече. Она не думала, что отец так разойдется, и считала такую реакцию сильно преувеличенной. Папа же всю дорогу ругался без остановки:

– Плохо ему, видите ли! Скажите, пожалуйста! Приспичило встречаться с Фройденталером! Ни раньше ни позже! Раз в неделю мы собираемся почти всей семьей, а ему хоть бы хны! Променять семью на какого-то мерзопакостного Фройденталера, с которым он и так каждый день видится в школе! А главное, ведь ни за что не призна́ется! Он все время выкручивается и врет! Постоянно! Жрет и врет, врет и жрет!

Папу заклинило: он без конца повторял одно и то же. Гретхен, проклиная себя за длинный язык, молча сидела рядом с ним и молила бога, чтобы, когда они приедут, Гансика не было дома. А вечером, когда Гансик вернется, папа уже остынет. Если же Гансик еще не ушел, то скандала не миновать!

Гансика дома не было. Дверь в его комнату стояла нараспашку, кровать была нетронута. Значит, он даже не ложился, хотя любил прикорнуть после обеда. Тихий час был для него делом святым. Только с недавних пор он добровольно пропускал дневной сон – по субботам, когда Гретхен приходила в гости.

– Ну и что теперь? – спросила Гретхен.

– Что-что… Ничего! – буркнул папа. – Буду ждать, когда он явится! И потребую объяснений: почему он сначала изображает умирающего лебедя, а потом мчится встречаться с Фройденталером!

– И что это даст? – Гретхен явно сомневалась в пользе такого допроса.

Папа, похоже, тоже не вполне был уверен в том, что поступает правильно. Во всяком случае, он ничего не ответил и ушел в комнату, которая называлась у него кабинетом.

Гретхен осталась в гостиной. Настроение было хуже некуда. Она, конечно, сочувствовала бедному Гансику, и загнанного в угол папу ей тоже было жалко, но еще больше она жалела себя: так бездарно провести субботу! Уж лучше бы пошла в кино с Флорианом!

Гретхен встала и направилась в детскую, которую они раньше делили на троих и которая теперь целиком и полностью принадлежала Гансику. Она села на краешек своей кровати и прислушалась: не шевельнется ли в душе ностальгическое чувство? Но никакого отзвука в душе знакомая обстановка не вызвала. Может быть, все дело в спертом воздухе? Гретхен подошла к окну и открыла его. Снаружи хлынул холодный воздух, и ветром с письменного стола сдуло бумажки, которые теперь разлетелись по всей комнате. Пришлось закрыть окно. Гретхен принялась собирать разлетевшиеся листы. Одни из них были с упражнениями по математике, другие – чистые, но большая часть имела крайне странный вид: они были исписаны загадочными фразами, явно накарябанными левой рукой. Взяв один такой лист, Гретхен кое-как разобрала кривые буквы и прочитала:

НАМ ИЗВЕСТНО,

ГДЕ ВЫ БЫЛИ В ПОНЕДЕЛЬНИК В 18 ЧАСОВ.

ОРДЕН ЧЕРНЫХ РЫЦАРЕЙ-МСТИТЕЛЕЙ

Гретхен стала перебирать листы; надписи были разные:

ПРЕКРАТИТЕ! МЫ ВСЁ О ВАС ЗНАЕМ!

ОРДЕН ЧЕРНЫХ РЫЦАРЕЙ-МСТИТЕЛЕЙ

ЕСЛИ ВЫ НЕ ОСТАНОВИТЕСЬ, МЫ ВСЁ РАССКАЖЕМ ВАШЕЙ ЖЕНЕ!

ОРДЕН ЧЕРНЫХ РЫЦАРЕЙ-МСТИТЕЛЕЙ

Гретхен насчитала около дюжины таких записок. Она собрала их в стопку, села на кровать и углубилась в чтение. С бьющимся сердцем девушка перечитывала их снова и снова, потом поднялась, положила всю пачку на письменный стол, придавила стеклянным пресс-папье, вышла в коридор, набрала номер Флориана Кальба и сообщила, что планы изменились и она готова пойти с ним в кино сегодня. Флориан был на седьмом небе от счастья и спросил, как она относится к «Касабланке»[6]. Этот фильм Гретхен смотрела уже раз пять, но все равно согласилась. Какая разница, если все равно ничего не увидишь? Все походы в кино с Флорианом протекали одинаково: одна сплошная возня – то дашь ему руку, то отнимешь, то хлопнешь по руке, чтобы не забывался, то погладишь, чтобы не обижался, то дашь себя поцеловать, то отпихнешь. И так весь фильм.

Гретхен приняла предложение: пусть будет «Касабланка». Два часа в компании с Хамфри Богартом и Флорианом, телячьи нежности и сладкая мелодия «Сыграй это снова, Сэм», – это то, что сейчас ей было просто жизненно необходимо.

Глава четвертая,

в которой у Гретхен неожиданно выдается крайне сложная неделя по причине стремительно распространившегося по дому вируса гриппа

В понедельник утром Магду с Пепи было никакими силами не вытащить из постели. Когда же Гретхен все-таки удалось их растолкать, они вяло и нехотя вылезли из-под одеял и, слегка пошатываясь, потопали в ванную комнату. При этом они всю дорогу страшно зевали и выражали недовольство. Все вместе взятое выглядело крайне странно. И Магда, и Пепи были ранними пташками: они поднимались обыкновенно уже в половине шестого утра, устраивали подушечные сражения, включали на полную громкость радио, подкреплялись чем-нибудь совершенно неподходящим для завтрака – короче говоря, отчаянно бузили, мешая спать и Гретхен, и маме, и Мари-Луизе. Вот почему сегодня, глядя на них, мама встревожилась и прилепила обоим по гелевому экспресс-пластырю на лоб, чтобы понять, нет ли у них температуры. Пластыри сразу изменились в цвете. Магду и Пепи тут же отправили обратно в постель, и Мари-Луиза поставила им нормальные ртутные градусники. У Магды термометр показал 38,9, у Пепи – 39,2.

– И это с утра! – мрачно сказала мама. – Значит, к вечеру до сорока подскочит!

– По городу грипп ходит! – отозвалась Мари-Луиза. – Это точно грипп! Сейчас многие болеют!

– Кто же с ними останется сидеть? – спросила Гретхен.

Мари-Луиза потупила глаза и тяжело вздохнула.

– Я никак не могу, – сказала она извиняющимся тоном. – У меня на работе уже двое на больничном. Если еще и я не приду, будет черт знает что!

Мари-Луиза посмотрела на Гретхен. В ее взгляде читалась мольба: «Прошу тебя, детка! Пожалуйста!»

– У меня сегодня контрольная по английскому, – объявила Гретхен. – И если я не приду, то это будет выглядеть, как будто я не подготовилась и решила прогулять!

– Нет, нет, конечно, Гретхен! – поспешила исправить положение мама. – Это даже не обсуждается! Иди спокойно в школу. Еще не хватало, чтобы ты из-за нас пропустила контрольную работу! Я посижу. У меня сегодня на занятиях ничего особо важного нет. Только в среду мне обязательно нужно быть. Я должна выступать с докладом.

– Вот и отлично! – бодро подвела итог Мари-Луиза. – Значит, сегодня и завтра с малышней сидит Элизабет, в среду Гретхен пропустит денек, а с четверга я сама возьму больничный.

Гретхен вспомнила, что в среду у них зачет по биологии. Ей обязательно нужно его сдать, потому что по этому предмету у нее между пятеркой и четверкой и оценка за зачет может стать решающей! Но делать было нечего, и она согласно кивнула. Все-таки было бы неприлично, если бы она опять начала отказываться сидеть с больными детьми. Тем более еще неизвестно, как все сложится: может быть, Магда с Пепи к среде успеют поправиться, подумала она оптимистично.

Но днем, когда Гретхен вернулась из школы, довольная тем, как легко справилась с контрольной по английскому, ее надежды рассеялись как дым: дома она обнаружила не только совершенно расхлюпившихся Магду и Пепи, но и совершенно расхлюпившуюся маму.

Она сидела в кресле-качалке и подремывала.

– Похоже, и меня накрыло, – сообщила она слабым голосом.

Мари-Луиза тоже пришла домой не в лучшем состоянии: бледная, изможденная, она еле шевелила ногами.

– Уж не знала, как дотяну до конца рабочего дня! – пожаловалась она. – Все тело ломит!

Во вторник утром Гретхен носилась по домашнему лазарету как угорелая, разнося больным липовый чай, градусники и таблетки от гриппа. Потом ей пришлось еще звонить на работу Мари-Луизы и в мамин институт, чтобы сообщить о том, что обе они заболели. Гретхен было как-то неловко говорить: «Моя мама, Элизабет Закмайер, студентка второго курса, заболела гриппом и на занятия прийти не сможет», – но секретарша на другом конце провода совершенно спокойно выслушала это сообщение, пожелала студентке Закмайер скорейшего выздоровления и спросила, не нужна ли Гретхен помощь.

– Нет, спасибо! Я вполне справляюсь! – ответила Гретхен.

Когда Гретхен влетела в школу, часы показывали уже пятнадцать минут девятого. Первой была история. Гретхен вошла в класс в самый разгар бурной дискуссии между Габриэлой и учительницей. Раскрасневшаяся Габриэла стояла возле учительского стола и громко вещала о том, что весь материал, который они проходят в школе, – полный отстой, тоска зеленая и скучища. А о том, что происходит на свете сегодня, им ничего не рассказывают и не объясняют, что привело к творящемуся в мире бардаку!

Учительница с ужасом внимала этим речам.

– Но, Габриэла, разве так можно! Габриэла! – больше историчка ничего не могла выдавить из себя.

– Какое мне дело до того, в каком году старик Наполеон стал императором – в 1804-м или в 1805-м? – продолжала свою тираду Габриэла. – И какая мне разница, чем они там занимались на Венском конгрессе[7] – заседали или танцевали? И когда этот веселый конгресс происходил – в 1812, годом позже или раньше, – меня тоже не колышет!

Класс одобрительно загудел.

– Я бы предпочла узнать, что такое холодная война, и понять, кого мне больше следует бояться – русских или американцев? Или разобраться толком, за что осудили жену Мао Цзэдуна! Я хочу, чтобы мне объяснили, что потеряли американцы в Южной Америке, кто такой сионист и чем Арафат отличается от Каддафи![8] Почему вы нам ничего такого не объясняете?!

– Потому что она сама не знает! – крикнул кто-то с задней парты.

– Я должна придерживаться учебного плана! – попыталась оправдаться учительница.

– Лично к вам у меня нет никаких претензий! – смилостивилась Габриэла. – Просто вы спросили меня, почему я зеваю, я вам и ответила. Отовсюду только и слышишь: гимназия дает учащимся прекрасное общее образование! Но при этом нас выпускают из школы какими-то недоумками! Когда я вечером смотрю по телевизору новости, я чувствую себя настоящей тупицей! Я вижу горы трупов на экране, неважно где – в Ливане, в Иране или в другой стране, – и ничего не понимаю! Мне никто не расскажет, почему эти ужасы происходят! Я слушаю какого-нибудь дядечку, который говорит: эти виноваты, – а потом появляется другой и говорит: нет, виноваты совсем другие. И кому мне верить? Приходится верить тому, у кого вид поумнее. Я даже не знаю, вокруг чего идет сыр-бор, когда наше правительство спорит с оппозицией!

– Но, Габриэла, все эти вопросы относятся к области политики! – перебила ее учительница. – Учитель же не имеет права высказываться по поводу текущей политической ситуации!

– Зато он имеет право высказываться по поводу политики Наполеона, которая ни одну собаку не интересует!

На этом Габриэла закончила дискуссию и с гордо поднятой головой прошествовала к своему месту.

– Уф! Высказалась наконец! – сказала она тихонько, проходя мимо Гретхен.

Гретхен хотела было объяснить учительнице причину своего опоздания, но ее слова утонули в общем шуме. После пламенного выступления Габриэлы весь класс загудел, как растревоженный рой. Все хотели высказаться. Мнения были разные, и кое-кто, желая донести свои взгляды до окружающих, даже перешел на крик.

– Возьми газету да почитай, если хочешь знать, что происходит на свете! – громко посоветовал Отто Хорнек.

– Еще не хватало, чтобы эти отсталые личности объясняли мне положение в мире! – возмутился Флориан Кальб.

– А меня вообще не интересует политика! – заявила Урсула № 1. – Сплошные закулисные махинации и ничего больше!

– Слушайте, чего вы разорались! Дайте почитать спокойно! – подала голос Урсула № 2, отрываясь от комикса про дядюшку Скруджа.

А учительница истории отчаянно размахивала руками и призывала всех к порядку.

– Тихо! Тихо! – кричала она, стараясь пробиться сквозь гвалт. – Прекратите галдеть! Так нельзя!

Когда наконец все более или менее угомонились и в классе наступила относительная тишина, учительница, посетовав на то, что на демарш Габриэлы ушло пол-урока, приступила к изложению нового материала по ускоренной методе, лишив тем самым Гретхен возможности объясниться. Гретхен, сделав вид, что внимательно слушает рассказ об испанской колониальной политике первой четверти XIX века, склонилась над тетрадью. Можно было подумать, будто она усердно записывает сведения по этой волнующей теме. В действительности же Гретхен составляла список покупок, который ей предстояло сделать после уроков: «Липовый чай, сахар, галеты, мясо для кота, нео-ангин, вишневый компот…» – вот что было записано у нее в тетради.

Во время четвертого урока – у них как раз была математика – Гретхен сообразила, что продуктовые магазины в двенадцать закрываются на большой перерыв, а значит, она точно не успеет ничего купить – уроки заканчиваются позже. «Все остальное ладно, но кошачий корм нужно обязательно купить! – подумала она. – Если я приду с пустыми руками, Зеппи, этот прожорливый котяра, устроит трам-тарарам! Он уже с утра остался полуголодным – мяса едва хватило на полпорции, а теперь наверняка ходит там, ноет, терзает маму своим жалобным мяуканьем и обдирает ножки у ее кровати. Нет, Зеппи до трех часов, когда откроются магазины, точно ждать не может!»

В классе было довольно тихо. Учитель решал на доске уравнение с тремя неизвестными. Два неизвестных в результате хитрых манипуляций уже сократились. Ученики – все, кроме Сабины, которая, скучая, ковырялась в носу и смотрела в окошко, – старательно записывали решение, поглядывая на доску.

Гретхен поднялась и сказала:

– Простите, господин профессор!

Учитель обернулся.

– Что-нибудь неясно? – На лице его читалось удивление. Обычно Гретхен Закмайер все схватывала на лету.

– Простите, господин профессор, – сказала Гретхен. – Но мне нужно ненадолго выйти. Мяса купить.

Учитель не поверил своим ушам.

– Что тебе нужно? – переспросил он.

– Мяса купить, – повторила Гретхен.

– Ты в своем уме? – поинтересовался учитель.

Все перестали писать и отложили ручки. Даже Сабина оторвалась от созерцания облаков на небе. Намечалось явно что-то интересненькое!

– Я в своем уме! – ответила Гретхен. – Но у меня дома все больны. А коту нужен корм. А магазины сейчас закроются! Я быстро сбегаю и через несколько минут вернусь!

– Исключено! – отрезал учитель. – Это что же будет, если у нас тут все разбегутся по своим делам?!

– Но никто разбегаться не собирается! – подал голос Флориан Кальб.

– Я не имею права освобождать учеников от занятий! – заявил учитель.

– Отпустить человека на несколько минут в мясную лавку вовсе не значит освободить его от занятий! – высказалась Сабина.

– Если тебе нужно уйти, – сказал учитель, – ты должна об этом сообщить директору, и он, если сочтет необходимым войти в твое положение, даст тебе освобождение. Только при наличии такого официального разрешения ты имеешь право уйти с занятия.

Гретхен посмотрела на часы.

– Но, господин профессор, это займет кучу времени! Пока я к директору пойду, мясная лавка уже закроется!

– Ну что я могу поделать? Закроется так закроется! – спокойно проговорил учитель и повернулся к доске.

Гретхен заколебалась. Попробовать упросить его? Или смириться? Или просто взять и уйти?

– А еще гуманитарная гимназия называется! – возмутилась Габриэла. – Никакого гуманизма! У цепного пса свободы больше, чем у нас!

– Верно, – согласилась Гретхен и, с благодарностью кивнув Габриэле, достала кошелек и вышла из класса.

Тринадцать минут спустя, запыхавшаяся, но довольная, она вернулась на место с покупкой под мышкой. Одноклассники встретили Гретхен уважительно-восхищенными взглядами. Учитель никак не отреагировал на ее появление.

– Он сказал, что не оставит такое без последствий! – прошептала Урсула № 1, повернувшись к Гретхен, когда та уселась на свое место.

– Нажалуется на тебя директору! – добавила Урсула № 2.

– Ничего, уж как-нибудь она это переживет! – громко изрекла Габриэла.

Гретхен действительно благополучно пережила этот инцидент, и ее несанкционированный поход за мясом все-таки остался без последствий – то ли потому, что математик передумал жаловаться директору, то ли потому, что сам директор – по забывчивости или намеренно – оставил мясную историю без внимания. Во всяком случае, Гретхен никуда не вызывали – ни к классному руководителю, ни к директору, – что не прошло незамеченным среди одноклассников. Некоторые из них, конечно, не смогли удержаться от злобных комментариев по этому поводу.

– Вот так всегда! – в пятницу сказал Александр Андерле прямо в глаза Гретхен. – Отличницам все сходит с рук! Попробовал бы я отправиться посреди урока за мясом для кота – такой бы хай подняли!

У Гретхен не было сил, чтобы поставить Александра Андерле на место или хотя бы показать ему язык, – настолько она измоталась за эти дни, в одиночку обихаживая домашний лазарет. Особенно тяжело приходилось ночью, а таких ночей у нее уже было три: Магда и Пепи постоянно будили ее – одной холодно, другому жарко; одна хочет пить, другого тошнит; одной нужно срочно в туалет, другому страшно. И Гретхен, охраняя покой мамы и Мари-Луизы, которые еще температурили, всякий раз подскакивала и мчалась к малышне: одну накрывала одеялом, другого, наоборот, раскрывала; одну провожала в туалет, другому приносила чай и гладила по головке, объясняя, что привидения бывают только в сказках, а урчание доносится из батарей.

В пятницу у Магды с Пепи уже не было температуры, и мама с Мари-Луизой чувствовали себя немного лучше – так, по крайней мере, они утверждали.

– Ах, Гретхен! Что бы мы без тебя делали! – сказала Мари-Луиза, лежа в постели.

– Ангел, а не ребенок! – поддакнула мама с соседней кровати. – Уж не знаю, за что мне досталось такое сокровище!

От таких похвал Гретхен размякла и тоже прилегла. У нее болела голова, ей было как-то зябко, и в ногах ощущалась непривычная слабость. Она так устала, что даже не стала раздеваться и рухнула в чем была.

– Похоже, теперь и наше сокровище свалилось! – донесся как будто сквозь туман голос Мари-Луизы. Это было последнее, что услышала Гретхен, прежде чем провалилась в сон, мысленно дав себе команду проснуться ровно в четыре, чтобы успеть сходить в магазин и закупить продукты на выходные.

Проснулась она в семь. Голова все еще болела, но озноб прошел. Теперь, наоборот, ей было страшно жарко. Гретхен хотела было встать, но не смогла – ноги подкашивались. Кое-как ей все-таки удалось вылезти из постели.

– Вот засада! – пробормотала Гретхен и, слегка покачиваясь, мелкими шажками, как какая-нибудь модница на шпильках, двинулась в направлении гостиной.

Там ей открылась удивительная, ласкающая взор картина: мама сидела закутанная в одеяло в кресле-качалке и прихлебывала чай, Мари-Луиза обосновалась в «телевизорном» кресле с котом Зеппи на коленях, Магда и Пепи расположились на диване. Вся компания внимательно слушала Хинцеля, который, устроившись на краешке дивана, читал вслух «Сказку о Фридере и Катерлизхен»[9].

– Как ты себя чувствуешь, сокровище мое? – спросила мама.

– У сокровища температура, по глазам видно! – сказала Мари-Луиза.

– Тихо вы! – прикрикнула Магда.

– Читать! – скомандовал Пепи.

Гретхен опустилась на пол возле кресла-качалки и положила голову маме на колени.

– Читай дальше, Хинцель! – попросила Гретхен.

Мама погладила Гретхен по голове.

– «Ой, не могу больше дверь на спине держать!» – пропищала сидевшая на дереве вместе с мужем Катерлизхен голосом Хинцеля.

– «Не можешь – бросай вниз!» – пробасил сидевший на дереве вместе с женой Фридер голосом Хинцеля. – Бросила Катерлизхен дверь вниз, а разбойники испугались и убежали, оставив все свои пожитки. И горшок с золотом тоже.

Хинцель закрыл книгу.

– Чушь собачья! – пробурчала Магда. – Кто полезет на дерево с тяжеленной дверью на спине?!

– Но это же сказка. В сказках и не такое бывает! – с важным видом изрек Пепи.

– Сказки твои глупые! – ответила ему Магда.

– Сама ты глупая! – возмутился Пепи.

– А дверь была из пенопласта! Легкая! – примирительно сказал Хинцель.

– Да пенопласта тогда и в помине не было! – не дала себя сбить с толку Магда.

– В сказках все бывает! – возразил Хинцель.

– Нет, нет, нет! – заверещала Магда.

– Да, да, да! – закричал Пепи.

Слушать эти вопли и визги Гретхен было мучительно. Каждое слово отдавалось у нее в голове, как будто кто-то забивал молотком гвозди в череп. И свет больно резал глаза.

– Почему вы меня не разбудили? – спросила Гретхен маму. – Я же собиралась в магазин. Купить продуктов на выходные. Ведь завтра суббота. А когда я приду из школы, все уже будет закрыто!

– У тебя грипп! Какие магазины?! – ответила мама. – И в школу завтра я тебя не пущу. Хинцель уже всё купил. Так что не пропадем.

– Ну, тогда я пойду лягу, – сказала Гретхен и попыталась подняться с пола, но чуть не рухнула от слабости. Хинцель бросился ей помогать.

– Ой, Гретхен-конфеткин! – мягко проговорил он, поддерживая Гретхен. – Да ты вся горишь! Как печка на Рождество! Может, ей компресс на грудь поставить? – спросил он, обращаясь к маме. – Компресс хорошо сбивает температуру!

Мама с сомнением покачала головой, зато Мари-Луиза сразу поддержала эту идею, сказав, что натуральные компрессы в тысячу раз лучше всяких жаропонижающих таблеток. Она объяснила Хинцелю, где у нее лежат старые простыни, которые можно пустить на такое дело.

Гретхен терпеть не могла компрессы! Она хорошо знала это неприятное ощущение, когда ты горишь, а тебе прилепляют на грудь холоднющую мокрую тряпку!

– Нет, нет, нет! Ни за что! – решительно запротестовала она. – Не дам я себе делать компрессов! Ни за какие коврижки!

– Не валяй дурака! – строго сказал Хинцель.

Он отвел ее в комнату, сел на краешек кровати и потянулся к Гретхен, чтобы помочь ей раздеться.

Гретхен продолжала ныть:

– Не хочу, не буду! Не надо мне никаких компрессов, а то я умру!

– Руки вверх! – скомандовал Хинцель, намереваясь стянуть с Гретхен свитер.

– Нет, Хинцель! Правда! От компресса у меня инфаркт будет! Прошу тебя! – причитала Гретхен.

– Так, теперь давай попу поднимай! – продолжал распоряжаться Хинцель. Он ухватился за низ джинсов и стянул их одним движением. – Где у нас ночная рубашка? Или мы спим в костюме Евы, опрыскав себя «Шанель № 5»? – игриво спросил Хинцель.

Но Гретхен было не до шуток. Она покачала головой в знак того, что она спит без всяких рубашек и духами не опрыскивается. Хинцель ее мотания головой не понял и принялся искать по комнате рубашку. В какой-то момент он открыл створку шкафа. Там, на внутренней стороне дверцы, был приклеен лист А4 с фотографией Флориана Кальба. Хинцель внимательно изучил его колгейтовскую улыбку, кудри как из рекламы шампуня, нос ценителя дорогих ароматов и взгляд бесстрашного рекламного ковбоя, после чего пробормотал себе под нос «ну-ну!» и затворил дверцу.

У Гретхен не было сил ничего объяснять Хинцелю – она думала только о том, как спастись от проклятого компресса. В другой ситуации она просто рассказала бы ему все как есть. Габриэла смеха ради прилепила ей на шкаф эту картинку, сказав:

– У каждого заводского работяги в раздевалке, в шкафчике, висит какая-нибудь шикарная девица! Ты у нас тоже вкалываешь с утра до ночи, значит, и тебе положен журнальный красавец!

Сегодня Гретхен было не до объяснений. Она натянула одеяло до самого подбородка и перешла к решительной обороне.

– Если ты подойдешь ко мне с этим компрессом, Хинцель, я с тобой больше не буду разговаривать! Никогда! Понял? Я не шучу! – пригрозила она.

– Хинцель, брось! – крикнула мама из гостиной. – Наше сокровище терпеть не может грудных компрессов! С детства! Хоть режь ее – бесполезно!

Гретхен почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза. Она расплакалась. Уткнувшись в подушку, Гретхен тихонько всхлипывала, думая о том, как это, наверное, по-дурацки выглядит со стороны. Почему она плачет, она и сама не знала, хотя была уверена, что имеет полное право дать волю слезам.

Хинцель присел на корточки возле кровати.

– Гретхен-конфеткин, ну не хочешь грудной компресс, давай хотя бы уксусные обертывания на ноги сделаем! Или уксусные обертывания ты тоже не переносишь?

– Нет, на ноги – пожалуйста! – проговорила сквозь всхлипы Гретхен.

– Ну и отлично! – Хинцель легонько погладил ее по щеке. – Моя бабуля-баронесса утверждает, что уксусные обертывания ничуть не хуже!

Полчаса спустя довольная Гретхен уже лежала с обмотками на ногах – от уксуса по всей комнате распространился кисловатый запах. Хинцель сидел рядом.

– Вот не знал, что ты можешь быть такой капризной! – сказал он.

– Ничего я не капризная! – ответила Гретхен. – Просто эти грудные компрессы ассоциируются у меня с насилием. Вечно родители, не спрашивая, ставили мне компрессы, а я не могла воспротивиться. Возьмут, шлепнут на грудь ледяную тряпку и замотают, как куклу. Хоть криком кричи – бесполезно! Ты полностью в их власти!

Хинцель протянул Гретхен стакан с какой-то розовой жидкостью.

– На, выпей! – сказал он. – Тут все витамины, от «А» до «Я». И очень много витамина C!

Гретхен взяла стакан в руки и послушно все выпила. Напиток отдавал какой-то химией – так пахнут растворимые таблетки.

– А как ты у нас вообще оказался? – спросила Гретхен. Хинцель еще ни разу не заходил к ней домой. Если бы не затуманенная голова, Гретхен уже давно задала бы этот вопрос – неожиданное появление Хинцеля было все-таки событием.

– Соскучился без тебя, вот и пришел! – с улыбкой ответил Хинцель. – Просто ты целую неделю не появлялась в «Ваксельбергере», и я затосковал. «Ну что за жизнь?» – подумал я и позвонил тебе. А твоя мама сказала, что вы все разболелись, тогда я ноги в руки и к вам – решил, что, может, на что сгожусь.

– Очень мило с твоей стороны, – пробормотала Гретхен, взяла Хинцеля за руку и тут же заснула.

Глава пятая,

в которой одна безобидная ситуация получает двусмысленную трактовку, а Гретхен убеждается в том, что у Гансика в голове шарики за ролики заехали

Грипп оказался тяжелым: пять дней Гретхен провалялась в постели с высокой температурой, голова раскалывалась, и все кости ныли. Мама с Мари-Луизой тоже еще толком не поправились и ползали по квартире, как две сонные мухи, – всякий шаг давался им с трудом, и они норовили поскорее снова лечь.

– Это какой-то супервирус на нас напал! Азиатский, наверное, и какой еще похлеще! – говорила мама.

– Кажется, я уже никогда не встану на ноги! Пора инвалидное кресло заводить! – стонала Мари-Луиза.

Зато Магда и Пепи были уже вполне бодры и активно действовали на нервы окружающим. Они то маялись от скуки и громко возмущались отсутствием должного внимания со стороны взрослых, то устраивали буйные игры, которым место скорее на улице, чем в доме. Сначала они долго тренировались бросать лассо, потом объявили гостиную Атлантическим океаном, а перевернутый журнальный столик – потерпевшим крушение «Титаником»[10]. Используя зонтики в качестве спасательных шлюпок, они усердно гребли к стене, которая обозначала воображаемый берег. Иногда они принимались играть в дочки-матери, но поскольку вредный Зеппи не всегда хотел исполнять предназначенную ему роль дитятки, то игра нередко заканчивалась дикими воплями и слезами из-за кровавых царапин: строптивый кот норовил спастись бегством от настырных «родителей».

Каждое утро, ровно в восемь, появлялся Хинцель, делал всем завтрак и отправлялся в магазин за продуктами. По возвращении он наводил некоторый порядок и готовил обед под чутким руководством мамы. А еще играл с Магдой и Пепи.

– Нет, ну какое золото этот Хинцель! – не уставала нахваливать его Мари-Луиза в присутствии Гретхен.

– Кто бы мог подумать, что он такой домашний! – говорила мама. – По виду не скажешь!

– Классные они у тебя тетки! Без всяких заморочек! – восторгался в свою очередь Хинцель.

А вот Магда и Пепи вызывали у Хинцеля гораздо меньше восторга. Познакомившись с ними поближе, он более критично стал относиться к антиавторитарной методе воспитания детей и вел себя с ними строго. Бывало, только он устроится в комнате у Гретхен, чтобы поиграть ей тихонько на губной гармошке или флейте для поднятия настроения, как буйная парочка мчится за ним с криком и топотом, забыв о том, что им велено приближаться к постели больной только на цыпочках и желательно молча.

– Проваливайте отсюда, мартышки! А то уши пооборву! – цыкал на них Хинцель.

Несмотря на все эти строгости, Магда и Пепи любили Хинцеля и даже, можно сказать, уважали. Во всяком случае, они слушались его: по первому слову убирались из комнаты Гретхен, стараясь не шуметь, прекращали гоняться за котом с лассо и, как умели, устраняли кавардак, который умудрялись учинить по всей квартире. А еще они мечтали обзавестись такими же бабочками на щеках, как у Хинцеля. Пока же они довольствовались тем, что разрисовали друг другу физиономии, стащив у мамы карандаш для подводки бровей.

Все это проходило мимо Гретхен: она много спала, а когда просыпалась, просто радовалась тому, что Хинцель всегда оказывался рядом, готовый принести ей лимонаду, или поправить подушку, или вытереть пот со лба. Тем более что за все это время он ни разу не спросил ее, любит она его или нет, и сам воздерживался от того, чтобы констатировать отсутствие любви со стороны Гретхен, как делал прежде.

Целую неделю Гретхен провалялась с гриппом в постели. В пятницу она проснулась без всякой температуры и головной боли. Магда и Пепи в этот день были отправлены в школу, Мари-Луиза отвезла обоих и поехала на работу, хотя и без особого желания.

Мама решила, что пойдет на занятия с понедельника.

– Могла бы, конечно, и сегодня уже пойти, – сказала она, – но пятница у нас там самый тоскливый день! Лучше замотаю!

Настроение у мамы было так себе. Она то и дело подходила к зеркалу в коридоре, смотрела на свое отражение и вздыхала:

– Ну и видок! Ужас! Похожа на драную ворону! От такого зрелища можно сразу опять заболеть!

– Да нет, вы просто бледная немного, – попытался утешить ее Хинцель, который, как всегда, явился ровно в восемь. – И на голове у вас, прямо скажем, черт-те что! Вам пора в парикмахерскую!

– Отличная мысль! – оживилась мама. – Вот прямо сейчас и схожу! На той неделе у меня уже не будет времени!

– Но знаете… – Хинцель замялся, но потом собрался с духом и сказал: – Только не делайте себе прическу как у какой-нибудь учительницы по домоводству! У вас такие красивые волосы!

– А что, я похожа на учительницу по домоводству? – спросила мама.

Хинцель кивнул.

– И что мне делать? – решила выяснить мама.

Хинцель обстоятельно оглядел ее со всех сторон.

– Во-первых, хорошо бы как-то подчеркнуть затылок – у вас хорошая, благородная линия! – вынес он заключение. – Во-вторых, нужно постричься коротко – совсем коротко. Волосы у вас густые, вы можете себе это позволить. А сзади я бы оставил одну прядку подлиннее… Тоненькую такую…

– Хинцель, дружочек, я же не девочка-подросток! Мне уже тридцать три! – рассмеялась мама.

– Это не возраст! – возразил Хинцель.

– Ну для слона, может быть, и не возраст! – ответила мама. – К тому же мой парикмахер с такой задачей не справится!

– Вольсдорфер – специалист по этой части! – прокричала из своей комнаты Гретхен, которая слышала весь разговор через открытую дверь. – На Зингерштрассе!

– Чтобы я добровольно отправилась к парикмахеру, который панков стрижет? Смеетесь?! – решительно отвергла такое предложение мама.

– Панки тоже люди, между прочим! Что за дискриминация?! – заявила Гретхен, выходя в коридор. Ей хотелось поддержать Хинцеля в его усилиях преобразить маму.

Мама тут же отослала Гретхен обратно в постель, после чего быстро собралась и ушла. К какому парикмахеру она отправилась, осталось тайной.

– Вот увидишь, – сказала Гретхен Хинцелю. – Наверняка поплелась к своему старому мастеру. Уж он постарается – соорудит ей «шапку-нахлобучку».

– Нет, голову даю на отсечение, она пошла к Вольсдорферу, – возразил Хинцель. – Ты что, не заметила, как у нее глаза блестели? Да у нее на лбу было большими буквами написано: «Эх, была не была!»

– Пока выберется в город, весь кураж пройдет! Уверяю тебя! – стояла на своем Гретхен и предложила поспорить на десятку: она была уверена, что никакого чуда не произойдет и мама вернется домой с обычными ровными кудельками на голове, а не лихой модницей.

Хинцель сбегал в киоск за газетами и принес Гретхен целую охапку. Гретхен углубилась в изучение положения дел в мире и внутри страны, почитала, что пишут о страшном убийстве, произошедшем на этой неделе, полистала страницы с советами для женщин, а Хинцель тем временем решил принять ванну. За те несколько дней, которые он ухаживал тут за больными, он уже трижды устраивал себе капитальную помывку. Похоже, все-таки он ничего не имел против мытья как такового, но предпочитал для проведения этой процедуры более комфортные условия, чем те, которые имелись у него дома, в его крошечной квартирке-студии, без ванной комнаты и горячей воды.

Гретхен читала газеты, из ванной комнаты до нее доносились разные звуки: шум льющейся воды, отфыркивание Хинцеля, тихий плеск. Когда она как раз дошла до последней страницы местной газеты, где помещались мелкие объявления о знакомствах, и погрузилась в размышления о том, чем может отличаться «Леди Жесть» от «Жесткой Домины», из ванной комнаты донеслось жужжание фена. Гретхен собралась было встать, чтобы поискать сантиметр и измерить обхват груди, поскольку ей хотелось разобраться, как выглядит «грудь 140», отмеченная в одном из объявлений как особое достоинство одной из дам, ищущих знакомства, но в этот момент в дверь позвонили. Гретхен посмотрела на часы. Чуть больше двенадцати. «Наверное, почтальон!» – решила она и крикнула:

– Хинцель, открой, пожалуйста! Это почтальон!

Гретхен слышала, как Хинцель прошел в прихожую, как отворилась дверь и Хинцель поздоровался:

– Добрый день!

В ответ – тишина. «Нет, это не почтальон!» – мелькнуло у Гретхен в голове. И тут раздался папин голос:

– Где Гретхен?! – в голосе слышалось возмущение.

– У себя в комнате! – ответил Хинцель. Он ведь не мог знать, что папа еще ни разу тут не бывал и совершенно не ориентировался.

– И где эта комната? – поинтересовался папа.

– Пройдете через гостиную и прямо! – объяснил Хинцель.

Папа ринулся в указанном направлении и, не успела Гретхен оглянуться, влетел к ней в комнату. В руках он держал букет цветов и множество каких-то красивых пакетиков. Вид у папы был взъерепененный и страшно сердитый.

«Что с ним такое?!» – в ужасе подумала Гретхен. Папа швырнул цветы и пакеты ей на кровать и уставился на дочь. По глазам было видно, что он прямо кипит от ярости. Он набрал в рот побольше воздуха и заорал:

– Значит, вот как вы тут устроились! Ничего себе! Хороши порядочки! Красота! Молодцы!

Гретхен не на шутку перепугалась. Папа явно был не в себе. Сейчас беднягу хватит удар!

– Что случилось? – спросил Хинцель, появившись на пороге следом за папой.

– Не знаю, – тихим голосом ответила Гретхен.

– Ах, ты не знаешь?!!!! – взревел папа. – Значит, с твоей точки зрения, все в порядке?! И ничего особенного не происходит?!

Папа, тяжело дыша, рухнул в кресло, освободил одним движением шею от шарфа и ослабил узел галстука.

– А что такого ужасного произошло, любезный? – поинтересовался Хинцель.

– С тобой я вообще не разговариваю, – заорал папа еще громче, будто почувствовав, что с ослабленным галстуком может развернуться во всю мочь.

– Папа, папа, да скажи ты наконец, что случилось? – Гретхен уже чуть не плакала. Ее ослабленный болезнью организм с трудом справлялся с этой ситуацией.

Папа расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, шумно выдохнул и заговорил почти нормальным голосом:

– Тебе всего пятнадцать, Гретхен! В твоем возрасте еще рано кувыркаться в постели с неизвестными типами, да еще средь бела дня!

Гретхен с ужасом посмотрела на папу, потом на Хинцеля. И только тут до нее дошло: Хинцель стоял совершенно голый, и лишь на бедрах у него было намотано полотенце! Хинцель, похоже, тоже догадался, в чем дело. Но его это скорее позабавило. Он расплылся в широкой улыбке и тихо сказал, усаживаясь к Гретхен на краешек кровати:

– У этих старпёров только секс на уме! Чудеса, да и только!

Гретхен не знала, слышал папа или нет, что сказал Хинцель.

– А от таких типов, как этот, вообще нужно держаться подальше! – продолжил свою отповедь папа и посмотрел на Хинцеля с выражением такой гадливости на лице, как будто большей мерзости ему в жизни не встречалось.

Папа видел Хинцеля всего лишь один раз. Именно появление Хинцеля у них в доме стало тогда последней каплей – после безобразной сцены, устроенной папой в тот вечер, мама с Гретхен переехали жить к Мари-Луизе. Хинцель-то просто зашел за Гретхен, которую пригласил к себе на вечеринку, а папа, и так жутко злой, потому что мама собиралась уехать, разошелся и все кричал, что не отпустит свою дочь из дома в такой поздний час, тем более с такой татуированной обезьяной! И как он Хинцеля только не обозвал: и бродягой, и совратителем, и наркоманом, место которому – на дне, среди отбросов общества!

Гансик за этот год не раз говорил Гретхен, что во всех их домашних несчастьях виноват исключительно «поганый Хинцель»! Потому что это из-за него, по версии Гансика, мама с папой окончательно рассорились – все никак не могли договориться о том, может ли хорошая мать терпеть, чтобы ее дочь водилась с таким типом, как Хинцель. И когда мама не захотела дальше обсуждать эту тему, папа преградил ей дорогу, чтобы она не ушла из дома, а мама саданула его каблуком по ноге, а папа влепил ей пощечину. Все это вместе взятое и стало началом конца семейной жизни Закмайеров.

Гансик был твердо убежден в том, что, не явись тогда Хинцель, родители могли бы еще помириться. На это Гретхен неизменно говорила брату:

– Глупости все это! При чем здесь Хинцель? Не из-за него, так из-за чего-нибудь другого поссорились бы. Дело уже давно к этому шло!

Гретхен была уверена: едва ли папа рассуждал как Гансик, он все же не ребенок, чтобы считать Хинцеля причиной краха семейной жизни. Но то, что Хинцель запечатлелся в его памяти как нечто неприятное, было совершенно очевидно. Папа надолго запомнил Хинцеля хотя бы по татуировке на щеке.

– Позвольте полюбопытствовать, любезный, что значит «такой тип»? Какой – «такой»? – спросил Хинцель нарочито непринужденно, но Гретхен уловила легкую дрожь в его голосе. И пальцы, которыми он крепко держал края полотенца, тоже слегка дрожали. Гретхен хотелось его успокоить, погладить по руке, но она не была уверена, что в сложившейся ситуации это будет уместно.

– Я бы тебе сказал, кто ты такой! – рявкнул папа, вскакивая с места. – Главное, что ты мерзавец, потому что спишь с малолетней девицей!

Гретхен испугалась, что папа сейчас набросится на Хинцеля с кулаками. Но папа ничего такого делать не стал, только нервно заметался по комнате.

– Но чего на вас кричать? – заговорил папа почти нормальным голосом, продолжая сновать из угла в угол. – В чем вас винить? Вы молодые, глупые, в головах – ветер! Глупые обезьяны, вот вы кто! Когда дети без присмотра, ничего другого ждать не приходится!

Он остановился у окна, посмотрел на серое осеннее небо и строго спросил:

– Где твоя мать, Гретхен?

– Я тут! – раздался мамин голос.

Мама стояла в дверях. Как давно, Гретхен не знала, потому что все это время следила за папиной беготней и ни на что другое не обращала внимания.

– С тебя десятка! – сказал Хинцель, повернувшись к Гретхен. – Я выиграл!

У мамы была сделана короткая стрижка – явно последний писк моды! Новая прическа ей очень шла, и выглядела так мама очень молодой. Но Гретхен в эту минуту было не до причесок. С криком «мама!» она вскочила и, заливаясь слезами, бросилась ей на шею.

– За что?! За что он меня обижает? – всхлипывала Гретхен. – Почему он говорит обо мне с Хинцелем такие гадости?

– Господи, да что случилось-то? – спросила мама, прижимая ее к себе.

– Она еще спрашивает! – прокричал папа. – Ты что, не знаешь, что у тебя тут под носом творится? Или, с твоей точки зрения, ничего особенного не происходит? Все нормально, да?

– Хинцель, да объясни хоть ты, в чем дело! – взмолилась мама.

– Да елки зеленые, ничего у нас такого не происходит! – ответил Хинцель. – Ровным счетом ничего! Я мылся, вылез из ванны и начал сушить волосы, тут в дверь позвонили, Гретхен попросила, чтобы я открыл, сказала, что это, мол, почтальон, я пошел открывать. В чем был, в том и пошел… – Хинцель показал на свое полотенце. – А доблестный блюститель нравов решил, что я выкатился к нему из постели Гретхен.

Мама слушала это объяснение с несколько обалдевшим видом.

– Ах вот оно что, – пробормотала она, переварив информацию. – Ну ладно, – сказала она, обращаясь к Гретхен. – Давай-ка ложись обратно! И не нервничай!

Она уложила Гретхен и накрыла ее как следует одеялом.

И тут в дверь опять позвонили. Довольно громко и настойчиво.

– Меня не просите! Я больше к дверям ни ногой! – поспешил заявить Хинцель. – А то еще окажется, что это бабушка явилась! Рухнет на пороге, а я буду виноват!

– Это, наверное, Гансик, – сказал папа. – Мы с ним договорились тут встретиться!

– Нет, это, наверное, Магда с Пепи, – сказала мама. – У них сегодня уроки раньше должны были закончиться, и мама Роберта обещала их подвезти.

Мама побежала открывать, Хинцель вышел следом за ней и захлопнул за собой дверь.

Гретхен лежала и пялилась в потолок. «Самое время папе сейчас передо мной извиниться!» – подумала она. Размышляя о том, следует ли ей милостиво принять извинение или все же отвергнуть его, она прислушивалась к голосам в коридоре. Похоже, вся компания была в сборе: и Магда, и Пепи, и Гансик.

– Мы встретили Гансика у самых ворот! – донесся голос Магды. – Он сказал, что папа уже должен быть тут! Где мой папочка?

– А этот что тут потерял? – услышала Гретхен бурчливый голос Гансика, который, вероятно, увидел Хинцеля, направляющегося в ванную комнату.

– Магдуся-дорогуся, – сказала мама, – папа у Гретхен в комнате. Им нужно поговорить. Не будем им мешать!

Потом все стихло. Похоже, мама увела всех в кухню. Гретхен выдержала паузу, надеясь услышать от папы извинение, но так и не дождалась.

– Ты что, не веришь мне? – спросила она наконец. – Честное слово, он всего-навсего мылся у нас! Потому что у него дома нет ванной!

– Не корми меня сказками! Я еще не совсем выжил из ума! – довольно вяло ответил папа.

– Это не сказки! – Гретхен была готова задохнуться от ярости, но постаралась ничем не выдать своего состояния. – Ежу понятно, что Хинцель только что из ванны вылез! Или, по-твоему, из постели тоже вылезают с такой мокрой головой?! – Гретхен с трудом удавалось сдерживать эмоции. В конце концов она сорвалась и перешла на крик: – И вообще, что это такое?! Если бы я с ним спала, я бы не стала отпираться! Чего тут скрывать? Невелика тайна! Да и с какой стати? Ты что, запрещал мне заниматься сексом? Да ты со мной никогда на эту тему даже не говорил! А теперь возмущаешься! Объясни мне, что тебя так злит: ты в принципе не потерпишь никого рядом со мной, или твоя нетерпимость распространяется только на тех, у кого есть татуировка? Ты обязан это объяснить, прежде чем набрасываться на меня с криками и воплями!

Гретхен посмотрела на папу, и ярость ее тут же улетучилась, растаяла, как кусочек масла рядом с горячей картошкой. Папа выглядел таким растерянным и беспомощным, что Гретхен стало его страшно жалко. «Бедняга, он совсем запутался! Сидит как побитый пес!» – подумала она.

– Ну папа, – мягко проговорила Гретхен, – я же тебя люблю, зачем ты так? Никому от этого хорошо не будет, ни тебе, ни мне…

Папа подошел поближе.

– Чего ты в пальто ходишь? Сними, – сказала Гретхен.

Папа покачал головой и присел к Гретхен на кровать. От такой нагрузки пружины испуганно взвизгнули.

– Не хочу! – сказал он. – Я не хочу всего этого! Ты болеешь, валяешься тут в чужой квартире, а я даже толком не знаю, где твоя комната. И какой-то голый тип открывает мне дверь. А моя жена является как ни в чем не бывало, и вид у нее словно у какой-нибудь рокерши. Наверное, я отстал от жизни, но это все не по мне. Я отказываюсь все это понимать.

Папа принялся теребить усы и навертел множество вопросительных знаков.

– Приходил бы почаще, тогда бы знал, где моя комната, – мягко сказала Гретхен. – И если бы пару раз поговорил с Хинцелем, ты бы понял: он совсем не такой, как ты думаешь! Но ты не хочешь с ним разговаривать! Потому что тебе неохота разбираться! А мамина прическа – суперкласс! Но даже если она, с твоей точки зрения, ни в какие ворота, то какое это имеет значение?! Разве дело в прическах? Неужели ты не понимаешь?

– Я не понимаю, как жить дальше, – отозвался папа. – С Гансиком тоже одни проблемы. Не справляюсь я с ним, Гретхен! Он стал совершенно невозможным! С этим нужно что-то делать!

– Хочешь, чтобы он к нам переехал? – спросила Гретхен.

– Ни за что! – отрезал папа и замотал головой, как какой-нибудь нервный белый медведь в зоопарке. – Еще не хватало, чтобы у меня и Гансика забрали! Да он и не поедет! Он терпеть не может эту Мари-Луизу с ее сынком! И как вы тут живете, ему тоже не нравится!

– А как мы живем? Живем, как можем, – сказала Гретхен. – Иначе не получается.

– Все можно устроить иначе! – воскликнул папа и с новой силой стал терзать свои усы. – Если бы ты, Гретхен, и Магда вернулись ко мне, то и мама вернулась бы! Уж настолько я ее знаю! Если вы все втроем будете жить со мной, она не сможет тут оставаться! Просто не выдержит! По мне, так пусть ходит на свою дурацкую учебу! Я уже на все готов!

Гретхен не знала, что на это ответить. «У него в голове полная каша! – подумала она. – Ничего не соображает! Неужели он думает, что маму можно такими хитростями заставить жить с ним вместе? Это же шантаж! И еще хочет, чтобы я ему в этом помогала!»

– Магду я легко уговорю, – продолжал рассуждать папа, – но без тебя все это теряет смысл!

«Нет, у него точно крыша съехала! – сказала себе Гретхен. – Магда ни за что на свете не уйдет от мамы! Как он не понимает таких простых вещей?!»

Гретхен начала подыскивать подходящие слова, чтобы донести до папы свои сомнения и при этом не обидеть его, как в этот момент дверь распахнулась и в комнату влетела Магда с криком:

– Папочка! Папуля! Любимый папочка!

Папа посмотрел на Гретхен с видом победителя, и в глазах его читалось: «Ну, что я говорил! Она без меня жить не может!»

– Пап, пойдем поиграем в «Кто смел, тот и съел!» на троих – ты, Хинцель и я! – Магда прижалась к папе. – Гансик и Пепи не хотят! Противные!

– Нет, давай по-другому: ты, Гретхен и я! – предложил папа. – Тащи сюда игру!

– С Гретхен скучно играть! – надулась Магда. – А с Хинцелем весело! Он жульничает, а я его вывожу на чистую воду!

Папа решительно воспротивился играть с Хинцелем.

– Ты зануда! – рассердилась Магда, ткнула кулачком папу в живот и пошла из комнаты. В дверях она обернулась и показала язык.

– В общем, ты подумай, Гретхен! – сказал папа, продолжая прерванный разговор. – Я на тебя не давлю, но все же… – договорить он не смог, потому что на пороге появился Гансик и прогундосил, старательно засовывая палец в нос:

– Мама сказала, что мы сейчас пойдем с ней в ателье. Мерку снимать для новых брюк, – сообщил он с мрачным видом.

– Ну и хорошо! – отозвался папа.

– Но она хочет, чтобы мы пошли пешком! – сказал Гансик.

– Пешком ходить полезно! – изрек папа. – Особенно тебе, сынок!

– А почему ты не можешь отвезти нас на машине? – спросил Гансик. – У меня сегодня живот что-то побаливает. И вообще я уже находился! Сюда пешком из школы шел!

– Еще неизвестно, хочет ли мама, чтобы я отвез вас на машине, – с сомнением в голосе проговорил папа.

– Она не возражает! – поспешил развеять папины сомнения Гансик.

Через несколько минут мама, папа и Гансик вышли из дома.

Хинцель принес Гретхен чай с медом и бутерброд с ветчиной прямо в постель. Гретхен хотелось обсудить последние происшествия.

– Конечно, что и говорить, у твоего папочки в голове целое стадо тараканов, – сказал Хинцель, вспоминая неприятную сцену. – Но по сравнению с моим папашей он у тебя белый и пушистый! Видно, что он не мерзавец, просто мучается от недостатка любви и собственных предрассудков! Поэтому и буянит. Он просто хочет, чтобы его любили! И ничего больше.

Гретхен согласно кивнула. И раз уж разговор зашел о любви, решила добавить:

– Кстати… Я, кажется, тебя люблю.

Хинцель взял Гретхен за руку и, еле касаясь губами, поцеловал ей пальчик. Каковы были дальнейшие намерения Хинцеля, осталось неизвестным, потому что в этот самый момент в комнату влетела Магда с громким сообщением:

– Пепи без разрешения перешуровал весь портфель Гансика! Все вытряхнул! А Зеппи уселся на тетради и собирается пописать!

Гретхен соскочила с кровати. Она знала привычки вредного кота, которому нравилось справлять нужду на всякие махристые бумажки. Гретхен помчалась в гостиную. Там по всему ковру было рассыпано школьное барахлишко Гансика. Но кот, слава богу, еще не успел оприходовать тетради, потому что отвлекся на цветные карандаши – он с наслаждением катал их по комнате.

– Пепи, кто это тут набезобразничал?! Кому руки оторвать? – принялась отчитывать Гретхен мелкого хулигана, собирая с пола раскиданные вещи.

И тут она наткнулась на большую толстую тетрадь в черной блестящей обложке без всяких опознавательных признаков. «Похоже на инвентарную книгу в каком-нибудь похоронном бюро», – подумала Гретхен и открыла тетрадь. На первом листе красным фломастером большими буквами было написано:

ПРАТАКОЛЛ ШПИОНСКИХ НАБЛЮДЕНИЙ ОТ 28-ГО СЕНТЯБРЯ

Ниже шли записи, сделанные черной шариковой ручкой:

10 мин. ждал на остановке авт. 10а. Объект XY пришел в 17:05. В 17:09 сел в авт. 10а. Читал газ-ту. Вышел на остановке Генцгассе (17:25). Дошел до дома (Шикзерльгассе 12. 17:34). Дальше следить не мог. Объект XY сел в лифт. Доехал до 4 эт.! (Установлено: там живет пять персон: Шмит, Бергер, Черни, Соботка и Брандауэр.)

Ошарашенная Гретхен перевернула страницу и обнаружила еще один «Пратаколл» – от 29 сентября – следующего содержания:

ПО ПОРУЧЕНИЮ ШЕФ-АГЕНТА УСТАНОВЛЕНО: ОБЪЕКТ XY ПРИБЫЛ НА ШИКЗЕРЛЬГАССЕ 12 В 17:35, ПОДНЯЛСЯ НА 4 ЭТ., ПОЗВОНИЛ В ДВЕРЬ К СОБОТКЕ. ЖЕНСКИЙ ГОЛОС СКАЗАЛ: ПРИВЕТ! НАБЛЮДАЛ ДО 20:30. УШЕЛ, ТАК КАК ВОРОТА ЗАКРЫВАЮТ В 21:00.

На следующей странице шел такой текст:

30 СЕНТ. и 1 ОКТ. НАБЛЮДЕНИЯ ВЕЛ ЛИЧНО ВЕЛИКИЙ МАГИСТР ОРДЕНА.

– Ну ни фига себе! – пробормотала Гретхен и сунула прядку волос в рот.

Гретхен не стала читать все подряд. Она перелистала тетрадь, останавливая взгляд на отдельных фразах, написанных рукой Гансика – а в том, что это был почерк Гансика, она не сомневалась. Фразы были, например, такие:

УСТАНОВЛЕНО: ФАМИЛИЯ ОБЪЕКТА XY ШТАНГЕЛЬБЕРГЕР.

В ТЕЛЕФОННОЙ КНИГЕ ОБНАРУЖЕНО СЕМЬ ШТАНГЕЛЬБЕРГЕРОВ: АДОЛЬФ, ГЕРХАРД, ГАНС (ДВА), МАРТИН, РОБЕРТ, ТЕО.

УПУСТИЛ ШТАНГЕЛЬБЕРГЕРА НА ПЕРЕСАДКЕ! НЕ ДОГНАЛ!

ОТПРАВЛЕНО ПИСЬМО № 1.

«Хватит!» – сказала себе Гретхен, взяла тетрадь, вернулась в комнату и вручила находку Хинцелю со словами:

– Полюбуйся! Это было у Гансика в портфеле!

Хинцель взял тетрадь и бегло просмотрел ее.

– Детектив, что ли, пишет? – с усмешкой проговорил он и добавил: – Под названием «Убийство в автобусе 10а». – Хинцель обратил внимание на то, что этот номер автобуса часто встречается в записях.

– Он действительно часто ездит куда-то на десятке! Мне уже не один одноклассник говорил, что видели его на этом маршруте! – сказала Гретхен. – А когда я в последний раз была у папы, я нашла у Гансика на столе кучу записок с угрозами – и все написаны левой рукой!

– Ты что, хочешь сказать… – Хинцель замялся, боясь высказать вслух свое предположение.

– Похоже на то, – подтвердила Гретхен, догадавшись, что имеет в виду Хинцель.

– Вечная история! Ну почему, почему так все время?! – со стоном проговорил Хинцель.

– В каком смысле «все время»? – удивилась Гретхен. – До сих пор Гансик ни в чем таком замечен не был!

– Я о другом, – пояснил Хинцель. – Я не понимаю, почему этим несчастным уродам, которые страдают от своей внешности, нужно обязательно еще и вести себя по-уродски? – Хинцель захлопнул черную тетрадь и вернул ее Гретхен. – Забудь, сестренка, – сказал он. – Все это происходит в больном воображении твоего братца, у которого мозги заплыли от жира! Другого объяснения этому абсурду нет!

Гретхен засунула тетрадь в портфель Гансика, решив последовать совету Хинцеля и забыть о ней раз и навсегда. Хинцель собрался уходить, сказав, что у него назначена встреча в «Ваксельбергере» с одним приятелем.

– Мне завтра заглянуть к вам? – спросил Хинцель.

– Обязательно! – ответила Гретхен.

Она прекрасно знала, что никакой встречи у Хинцеля в «Ваксельбергере» не назначено. Просто он не хотел больше сталкиваться с папой и Гансиком, которые скоро должны были вернуться, и она очень хорошо его понимала.

Гретхен поцеловала на прощание Хинцеля в щеку с бабочкой. Хинцель осторожно провел пальцем по татуировке.

– Ссоры с родителями приводят иногда к удивительным последствиям! – сказал он с улыбкой и, насвистывая, побежал вниз по ступенькам.

Когда его шаги затихли, Гретхен вернулась в гостиную и усадила Магду с Пепи за уроки. Поскольку за время болезни они отвыкли самостоятельно делать домашние задания, пришлось им помогать. На дом было задано длиннющее упражнение по математике. Гретхен решила оптимизировать помощь и просто продиктовала им и само упражнение, и его решение. Так что обошлось без криков с обеих сторон и все остались довольны.

В скором времени вернулись и мама с папой и Гансиком. Магда тут же донесла Гансику о том, что натворил Пепи, посмевший посягнуть на его портфель.

– Взял и все вытряхнул! – сообщила она.

– Убью! – заорал Гансик и с неожиданной для его комплекции прытью кинулся проверять свое имущество.

Гретхен внимательно следила за тем, как он копается у себя в портфеле. Реакция Гансика на столь незначительное, в сущности, преступление малолетнего Пепи показалась ей несколько преувеличенной.

– Чего так возмущаться? – с наигранной беспечностью проговорила Гретхен. – Я все собрала и аккуратно положила назад!

Гансик оторвался от портфеля и как-то странно посмотрел на сестру.

– И черную тетрадь тоже положила на место, не беспокойся! – добавила она спокойным голосом.

Гансик вскочил, быстро застегнул портфель и закричал:

– Все, ухожу! Я больше не останусь здесь! Ни за что! Придурки!

Мама кинулась успокаивать Гансика, папа кинулся успокаивать Гансика, и даже Пепи кинулся к Гансику со словами:

– Я больше никогда не буду!

Но Гансик пошагал на выход.

– Хочу домой! Папа, уходим! Пошли! Ну пошли же! – повторял он как заведенный по дороге к дверям.

Папе уходить явно не хотелось, он с удовольствием посидел бы еще, но Гансик продолжал скулить, и папе пришлось тащиться за ним.

– Дурдом, а не жизнь! – пробормотал он на ходу себе под нос.

– Очень верное замечание! Можешь и погромче сказать! – не удержалась мама от язвительного комментария.

– Как будто это что-то изменит! – парировал папа.

Он быстро натянул пальто, замотал шею шарфом, взял Гансика за руку и ушел.

Мама пребывала в подавленном состоянии духа. Гретхен тоже. Пепи бродил как неприкаянный с виноватым видом. Когда Мари-Луиза вернулась с работы, Магда тут же доложила ей обстановку:

– Сначала все было очень весело и здорово, а потом вдруг все стало ужасно и совсем не весело. А почему, я так и не поняла!

– Такова жизнь, Магда! – только и ответила на это Мари-Луиза.

Глава шестая,

в которой Гретхен совершенно не оправдывает чужих надежд и чувствует себя брошенной и одинокой в минуту жизни, когда так нужно утешение или хотя бы добрый совет

Бывают в школе такие недели, когда учителя не слишком напрягаются и не торопятся давать новый материал. Если проболеть такую неделю, ничего страшного не происходит. Но неделя, которую Гретхен пропустила из-за гриппа, была совсем другого рода. По математике, по английскому, по латыни, по химии, по физике и прочим важным предметам учителя просто завалили их класс новым материалом – прямо как с цепи сорвались! Гретхен, которой меньше всего хотелось лишиться своего среднего балла, составлявшего как-никак четыре с плюсом, километрами списывала пропущенные темы из тетрадей своих одноклассников, ругаясь при этом, как последний таксист, безнадежно застрявший в пробке, потому что содержание многих конспектов местами было совершенно загадочное. Объяснялось это очень просто: дело шло к экзаменам, и отличники не готовы были делиться с Гретхен своими тетрадями, а конспекты друзей-приятелей, которые с радостью поделились с ней, оставляли желать лучшего. Взять хотя бы тетрадь по математике Флориана Кальба – это вообще было нечто! Среди правильно переписанных заданий и правильных решений стадами гуляли совершенно дикие цифры и комбинации. Что-то у него было криво-косо накарябано, что-то зачеркнуто-перечеркнуто, что-то приписано сверху – разобраться с этой кашей Гретхен не могла. Даже в чем смысл задания, понять в некоторых случаях не получалось! Пришлось звонить Флориану. Он стал уверять, что все примеры у него решены идеально, просто половину он считал в голове и не записывал. Поэтому-то Гретхен и не разобраться. Но он готов все устно объяснить, если она к нему придет.

– Нет, давай ты ко мне, – предложила Гретхен. – Я еще плохо себя чувствую.

– А ты одна? – поинтересовался Флориан.

– Нет, Мари-Луиза как раз пришла с малышней домой, – призналась Гретхен.

Флориан приходить отказался, сославшись на то, что от Магды с Пепи много шума и в такой обстановке работать, дескать, невозможно.

– Тогда давай в Ваксельбергере» встретимся, – сказала Гретхен.

Она очень сомневалась в том, что присутствие Магды с Пепи настолько могло помешать Флориану объяснять ей математику. Она думала, что, скорее всего, он просто хочет совместить полезное с приятным – позаниматься математикой и заодно пообниматься, а при детях не очень-то пообнимаешься. Но, во-первых, Гретхен сейчас было не до обниманий, а во-вторых, она не хотела идти к Флориану еще и потому, что у него дома ей не нравилось. От душной, пошло-сладкой обстановки, царившей там, ей просто становилось худо.

– В «Ваксельбергере» тоже толком не позанимаешься, там столько народу толчется! – отмел и это предложение Флориан.

Гретхен попыталась его переубедить: храпящий официант, одна какая-нибудь парочка, один случайный посетитель, забредший почитать газету, – вот и весь народ! Ну, может быть, еще два-три человека набежит, но это максимум! Лично ей, Гретхен, это еще никогда не мешало там заниматься!

– Не, а как мы там с нашими тетрадками устроимся? – продолжал гнуть свою линию Флориан. – Там столы-то крошечные – не поместимся!

Гретхен и этот аргумент нашла совершенно неубедительным: уж две тетради на любом столе как-нибудь поместятся!

– Не хочу я туда идти! Еще наткнемся на твоего дружка татуированного, он вечно там торчит! А мне, как его увижу, так и хочется ему в морду дать! – заявил Флориан.

– Ладно, тогда приду к тебе! – сказала Гретхен и повесила трубку.

Она потопталась еще у телефона, посопела, почесала живот и твердо решила, что пора наконец внести ясность в их отношения с Флорианом.

«Нет, так дело дальше не пойдет! – думала она, застегивая пальто, надевая шапку и заматывая шарф. – Чего он изображает-то? Как будто мы пара. С какой стати он всем рассказывает направо и налево, что „встречается“ со мной? Никакая мы не пара и никогда не были! И никогда мы не „встречались“ и „встречаться“ не собираемся!»

Гретхен наказала Магде и Пепи, которые смотрели по телевизору очередную серию «Бонанцы», вести себя прилично, кота не задирать и, если захочется сделать бутерброды, пользоваться хлеборезкой, а не ножом. Пепи вчера умудрился поранить себе палец, когда решил самостоятельно отрезать кусок хлеба. Это могло обернуться непредсказуемыми последствиями, потому что Магда после подобных «творческих неудач» Пепи любила демонстрировать свое превосходство в хозяйственной области и показывала неумелому товарищу, который просто еще не дорос до таких сложных задач, как нужно действовать.

Гретхен попросила Мари-Луизу передать маме, когда та вернется домой, что она пошла делать уроки к однокласснику. На этом она распрощалась и пошагала к Флориану, пытаясь по дороге в общих чертах сложить свою речь. Но чем дальше Гретхен шла, тем яснее ей становилось, что она сама толком не знает, какого рода отношения связывают ее с Флорианом. Гретхен думала: «Тогда он спросит меня, почему же я позволяю себя целовать и обнимать, если мы не „вместе“? Он спросит, почему же мы не пара, если мы целуемся и обнимаемся? Ведь я не из тех, кто обнимается со всеми направо и налево!»

Гретхен остановилась возле витрины обувного магазина недалеко от дома Флориана и принялась разглядывать блестящие вечерние босоножки, золотые и серебряные, хотя они совершенно ее не интересовали. «Нет, – сказала себе Гретхен, – прежде чем являться к Флориану, мне нужно самой разобраться со своим отношением к нему! Иначе как я буду объяснять свою позицию? Если не разложить все по полочкам, то все так и останется как было!» Вот почему она решила, несмотря на дурную погоду, холодный ветер и мелкий дождик, сделать кружок вокруг квартала, чтобы хорошенько все обдумать.

Итог прогулки был таков: Гретхен пришла к выводу, что Флориан ей определенно нравится, потому что он самый красивый мальчик в классе. И даже не только в классе, но и во всей школе. К такому красавчику ни одна девочка не может оставаться равнодушной. Смотреть на него – сплошное эстетическое наслаждение! Если говорить про внешность, другого такого не найдешь. Находиться рядом с красивыми людьми всегда приятно. Не говоря уже о том, что если появляешься в компании с таким выдающимся красавцем, то в глазах окружающих и ты приобретаешь больше веса!

Гретхен сделала еще два круга вокруг квартала и совершенно промокла. Но эта дополнительная прогулка оказалась небесполезной, потому что она осознала еще кое-что важное для себя. «Почему-то, когда я думаю о нас, я мысленно всегда говорю, что „даю себя целовать“. Но ведь это не совсем верно! Я тоже вполне активно участвую в этом процессе! И не только потому, что он красивый, а еще и потому, что воспринимаю его почти как родного и близкого – в конце концов, мы уже больше года целуемся, с некоторыми перерывами. Я уже привыкла к такому обмену нежностями и не хотела бы лишиться этого!» Гретхен, растрогавшись, вспомнила, как начались их отношения с Флорианом. Как она вдруг поняла, что «все ее существо стремится к Флориану» и что она «томительно мечтает коснуться его нежных губ», а ее «душа, ликуя, раскрывается навстречу этому удивительному человеку» (Гретхен тогда тоннами поглощала душещипательные романы из жизни благородных семейств и потому облекала свои чувства – только для себя, конечно, – в такие пошловатые фразы). Ей вспомнились, впрочем, и менее приятные моменты начальной стадии их «связи», когда, например, Флориан заявил, что не хотел бы афишировать ее, – вероятно, стесняясь своего выбора, ведь Гретхен была тогда толстушкой, – а сам взял и разболтал все своим друзьям-приятелям, да еще похвастался, что видел ее полуголой и трогал за грудь. Гретхен это страшно возмутило, и она обиделась, но потом он все же при многочисленных свидетелях, находившихся тогда в классе, признал ее своей «подружкой». Может быть, потому, что за это время Гретхен успела изрядно похудеть и еще больше похорошела. C тех пор их отношения приняли устойчивый характер, хотя и развивались ни шатко ни валко, какими-то волнами. Случалось, они целую неделю кряду проводили друг с другом все свободное время, а то, наоборот, довольно долго вообще не встречались вне школы – один раз такая пауза растянулась аж на три недели. И зависело это целиком и полностью от Гретхен. Флориан-то был готов встречаться хоть каждый день.

Гретхен решила сделать еще один круг, чтобы определить для себя, стоит или не стоит делиться сделанными выводами с Флорианом. Ее одолевали сомнения: выводы получались какие-то не слишком утешительные. Хотя Флориан, скорее всего, на это скажет, что если мальчик кому-то внешне очень нравится и этот кто-то с удовольствием с ним обнимается, то это и есть «любовь»! «И что я на это смогу возразить? – задумалась Гретхен. – Сложный вопрос. Почему, собственно, мне совершенно не хочется с ним встречаться? Да потому что он пустышка, – ответила сама себе Гретхен, заходя на очередной круг. – Потому что он ровным счетом ничем не интересуется, потому что взгляды у него как у последнего мелкотравчатого буржуя, а в голове – одни предрассудки, как у цветльской бабушки! С ним не поболтаешь, не посмеешься, не погрустишь. На него приятно смотреть, его приятно трогать, и больше ничего! А мне этого все-таки маловато», – пришла к заключению Гретхен. Но, как человек честный, она вынуждена была признать, что это сугубо ее личная проблема и Флориан тут ни в чем не виноват. Занятая размышлениями, Гретхен не заметила, как подошла вплотную к воротам дома Флориана. «Значит, дело за мной, – подумала она. – Надо положить конец нашим внешкольным „нежным встречам“, и проблем не будет!»

С этой мыслью она решительно нажала на звонок возле таблички с фамилией Кальб.

– Ну наконец-то, пупсик! – проговорил Флориан в домофон.

Калитка зажужжала и отворилась, впуская Гретхен.

Гретхен взбежала по лестнице. Флориан уже поджидал ее в открытых дверях. Едва Гретхен ступила на порог, он заключил ее в объятия. Гретхен вытянулась в струнку – ей совершенно не хотелось обниматься, но она решила пока потерпеть. Через несколько секунд Гретхен, однако, не выдержала и сказала:

– Пусти! Я не за тем пришла! Нам нужно заниматься!

– Да пошла она к черту, вся эта математика! – прошептал Флориан, целуя Гретхен в ухо. – Думаешь, я знаю, как эти дурацкие уравнения решать?!

– Но ты ведь утверждал, что знаешь! Как же… – Договорить Гретхен не смогла, потому что Флориан, решивший разнообразить формы приветствия, с такой силой прижал ее к себе, что Гретхен ткнулась носом ему в шею и чуть не задохнулась.

– Расслабься, пупсик! – шептал Флориан, перебирая пальцами ее кудри и дыша ей в макушку. – Что ты как аршин проглотила?! Дорогая! – Одной рукой он обхватил Гретхен за талию, другую положил ей на попу. – Забудь ты о своих дурацких оценках! Гори они синим пламенем!

Не ослабляя хватки, Флориан отступил на шаг, затянул Гретхен в квартиру и захлопнул ногой входную дверь. Гретхен попыталась вывернуться из его объятий, но у нее ничего не вышло. Флориан был намного сильнее. Единственное, что ей удалось, – слегка отлепиться от его шеи, чем она и воспользовалась: почувствовав, что рот у нее теперь свободен, Гретхен укусила Флориана.

– Ты что?!!! Совсем рехнулась?!!! – взревел он, хватаясь за больное место.

– Нет! Не рехнулась, – ответила Гретхен. – Просто если я говорю «пусти», то, значит, я хочу, чтобы ты меня отпустил. И ничего больше! Попрошу это усвоить раз и навсегда! Я тебе не плюшевый мишка!

– Уже усвоил, не ерепенься! – пробормотал Флориан и направился в ванную комнату, чтобы посмотреться в зеркало. – Вот черт! – проговорил он, разглядывая свою шею. – Еще синяк будет! А главное – сразу видно, что это укус!

Гретхен прислонилась к дверному косяку и ухмыльнулась. Вообще-то ей было не до смеха, но, поскольку она знала, что Флориан видит ее в зеркало, ей показалось, что в данной ситуации такая невозмутимая усмешка будет самой подходящей реакцией.

– Можно, конечно, попробовать шейным платком замотаться… Но нет, все равно не скрыть! – изрек Флориан, обстоятельно изучив след от укуса. Тут он повернулся к Гретхен и расплылся в глумливой улыбке. – А если меня в классе спросят, скажу, что это результат твоих порочных наклонностей! – нахально заявил он.

– Только попробуй! – закричала Гретхен. Улыбка тут же сползла с ее лица. – Скажешь так – убью! Клянусь!

– А как, интересно? Пристрелишь? Зарежешь? Отравишь? – Флориан приблизился к Гретхен и, положив ей руки на плечи, тихонько поцеловал в нос. – Вот бывает же! У такой злыдни – такой хорошенький носик! – сказал Флориан и снова чмокнул ее.

Обычно во время поцелуев Гретхен закрывала глаза. Теперь же она решила этого не делать, чтобы легче было сосредоточиться на поставленной цели: она ведь собиралась положить всем этим «нежностям» конец.

– Знаешь, я, пожалуй, пойду! – сообщила она и попыталась придать своему взгляду максимальную строгость. Она пристально посмотрела Флориану в глаза. Но для настоящего пристального строгого взгляда не хватало дистанции, да и роста: Гретхен смотрела на Флориана снизу вверх и немного сбоку. Во всяком случае, на него эта сдерживающая акция не произвела ни малейшего впечатления: последовала целая серия поцелуев, адресованных ее расчудесному носу. При этом руки Флориана незаметно переместились к ее груди, и в голове у Гретхен от этого образовался страшный кавардак. В голове неотступно вертелись две взаимоисключающие мысли. Первая выглядела приблизительно так: «Отставить нежности! Выяснить отношения!» А вторая направляла мозги совсем в другую сторону: «Наслаждайся моментом! Все остальное – чепуха!» Неизвестно, какая из этих мыслей вышла бы из схватки победительницей, потому что тут ситуация в корне изменилась. Гретхен почувствовала, что Флориан отнял руки от ее груди, что, надо сказать, ее даже огорчило, но она не успела осмыслить это обстоятельство, потому что в следующий момент он подхватил ее на руки, вынес из ванной комнаты и направился прямиком к себе в «каморку». Гретхен так впечатлил этот неожиданный поворот событий, что первая мысль сама собой куда-то улетучилась.

«Какой он сильный! – думала Гретхен. – Как легко идет, без всякого напряжения! А я ведь все-таки тяжелая! Потрясающе! Прямо как в романах!»

В «камере-одиночке», как про себя называла Гретхен обиталище Флориана из-за скупой и довольно уродливой обстановки, было темно. За окном уже сгустились вечерние сумерки.

Флориан опустился вместе со своей ношей на кровать.

– Не зажигай свет! – шепотом попросила Гретхен, заметив, что Флориан протянул руку к прикроватной лампе. И попросила Гретхен об этом вовсе не из ложной скромности, а исключительно из эстетических соображений. Ей просто не хотелось видеть окружающего убожества.

Флориан забыл о лампе и полностью сосредоточился на Гретхен, которая в его объятьях почувствовала себя так хорошо, что выскользнула из пальто и позволила снять с себя кое-какие другие предметы одежды, даже помогая Флориану справиться с разными мудреными застежками.

Чувство времени в таких обстоятельствах притупляется. Во всяком случае, Гретхен не могла бы с точностью сказать, сколько времени она провела в комнате Флориана, когда из коридора донесся подозрительный звук и Флориан испуганно застыл.

– Ёлки-палки! – прошептал он, и Гретхен, глядя на появившуюся под дверью полоску света, поняла: пришел папаша Кальб.

Папаша Кальб тяжелым шагом прошествовал по коридору мимо комнаты Флориана, потом все стихло, но через несколько секунд раздался целый хор голосов: судя по звуку, заработал телевизор.

– Он не знает, что я дома, – тихим шепотом сообщил Флориан. – Он думает, что я на тренировке по волейболу. Я и собирался пойти, да тут ты позвонила!

Гретхен села на кровати, пытаясь в темноте разглядеть, где ее вещички.

– Не уходи! – умоляющим голосом попросил Флориан. – Если он сел смотреть телевизор, с места теперь не сдвинется!

– Совсем сдурел, да?! – прошипела Гретхен и стала в потемках собирать в кучку свою раскиданную одежду: нащупала свитер, лифчик, один гольф, а вот другой гольф и блузка никак не находились! Гретхен похлопала по кровати.

– Это я ищу свои вещи! – сообщила она Флориану, но тот никак не отреагировал. – Привстань-ка! – попросила Гретхен. – Мне кажется, ты на них лежишь! – Флориан даже не шелохнулся. – Вот упрямый баран! – проговорила она сквозь зубы и протянула руку к подушке, надеясь под ней найти свой гольф и блузку. Тут она почувствовала, что подушка местами влажная. «Мокрые пятна на подушках бывают только от слез», – подумала Гретхен, но представить себе, что Флориан плачет, она не могла. Флориан? Плачет? Нет, это невозможно!

– Послушай, Флориан! – проговорила Гретхен и протянула к нему руку, чтобы пощупать его лицо и развеять абсурдное предположение. Флориан резко отвернулся, но Гретхен успела коснуться его щеки. Щека определенно была мокрой! – Почему ты плачешь? – спросила Гретхен.

– От ярости! – сказал Флориан. – Один сплошной облом! То в квартире толчется целая армия народу, то ты не хочешь, а тут, когда все срослось, – на́ тебе! Явился – не запылился, когда его никто не ждал!

Флориан сел на кровати и уцепился за Гретхен, как утопающий за спасательный круг. Он положил голову к Гретхен на плечо и, всхлипывая, продолжал:

– Пожалуйста, останься! Или я с ума сойду!

Гретхен вскочила и, решив плюнуть на гольф и блузку, быстро натянула на себя свитер, влезла в туфли и подхватила свои пальто, шарф и шапку.

– Флориан, выпусти меня! Я хочу домой!

– А я хочу быть с тобой! – сказал Флориан сквозь слезы. – Сейчас! Иначе я убью себя!

– Ну ты совсем сдурел, что ли?! – Гретхен влезла в пальто, накинула шарф и нахлобучила на себя шапку. – Может, еще папашу сразу позовешь?! Пусть полюбуется!

Гретхен направилась к выходу, ориентируясь на полоску света. Стараясь не шуметь, она тихонько открыла дверь. Из гостиной, на радость Гретхен, все еще доносились звуки работающего телевизора. Кто-то рассказывал о пчеловодах-любителях и о том, как это прекрасное занятие успокаивающе действует на нервную систему.

Гретхен на цыпочках приблизилась к входной двери. На двери имелось три замка. Средний выглядел совсем простым: обыкновенная ручка, повернешь – защелка откроется, и все! Гретхен повернула ручку, но дверь не поддалась, только язычок замка с громким клацаньем вернулся в исходное положение. На тумбочке Гретхен увидела связку ключей. С бьющимся сердцем она схватила связку и стала по очереди вставлять ключи в замочную скважину под ручкой. Наконец она подобрала нужный ключ, но выяснилось, что нижний замок не заперт! Тогда она принялась за верхний. Первый ключ не подошел, второй даже не влезал в скважину, третий влезал, но не поворачивался. Оставался последний, четвертый. Гретхен как раз собиралась его вставить, но в этот момент телевизор резко замолк и раздался скрипучий голос старшего Кальба:

– Ну что за тоска! Смотреть нечего!

«Только бы он не вышел в коридор!» – подумала Гретхен и, к своему ужасу, увидела старшего Кальба, который появился на пороге гостиной и воззрился на неведомую гостью.

«Бежать отсюда, бежать! – стучало в голове у Гретхен. – Бежать, пока он не опомнился!»

Гретхен сунула четвертый ключ в замочную скважину, ключ послушно повернулся, и дверь открылась! Гретхен рванула вниз по лестнице. Старший Кальб, хотя и потерял дар речи, кинулся за ней и уже на следующей площадке нагнал беглянку. Он протянул руку, чтобы сгрести ее в охапку, но поймал только кончик шарфа. Гретхен прибавила ходу, плюнув на шарф, который остался у преследователя, и на слетевшую шапку.

Только на улице, добежав до ближайшего перекрестка, она замедлила шаг и перевела дух. Шел дождь, пронзительный холодный ветер продувал насквозь. Гретхен застегнула пальто, сунула руки в карманы и нахохлилась – ее всю трясло.

– Вот черт! Надо же так вляпаться! – бормотала она себе под нос. Интересно все-таки, по какой причине старший Кальб пустился за ней вдогонку – то ли потому, что принял ее за грабительницу, то ли потому, что в силу своих патриархальных взглядов считал себя вправе учинять проверку гостям своего сына, являющимся без его особого разрешения.

Когда Гретхен пришла домой, мама уже вернулась с занятий. Не успела Гретхен переступить порог, как та принялась ее отчитывать:

– Ты же не малый ребенок! Не успела поправиться, а уже бегаешь без шапки, без шарфа!

– Из дома она уходила в шапке! – сообщила Магда.

– И шарф у нее был, – добавил Пепи.

– Ну ничего в голове нет! – рассердилась мама. – Как можно потерять шапку и шарф?! Хочешь опять свалиться? Мало нам и без того проблем?

Гретхен почувствовала себя совершенно одинокой: никто ее не любит! Она даже подумала, что мама беспокоится не столько о ее здоровье, сколько о том, чтобы Гретхен не выбыла из строя – иначе кто будет сидеть с детьми, покупать продукты и убирать квартиру?

– Заболеешь – кто будет тебя опять лечить и за тобой ухаживать? Я! – продолжала возмущаться мама.

Услышав это последнее мамино заявление, Гретхен не выдержала.

– Ты?! – возмутилась она. – Да ты ко мне вообще не подходила! Это Хинцель меня лечил и ухаживал за мной! Он один!

Вместо того чтобы хоть как-то отреагировать на это обвинение или хотя бы просто признать свою неправоту, мама сказала:

– Гретхен, а чего это у тебя свитер наизнанку надет? Или это последний писк моды?

Гретхен в ярости стянула с себя свитер, чтобы надеть его нормально.

– И лифчик весь перекручен, – задумчиво проговорила мама.

– А это что у тебя такое? – спросила Мари-Луиза. Она протянула руку и вытянула у Гретхен из-под лямки скомканный гольф.

Гретхен вырвала у нее из рук находку.

– Хотелось бы знать, что все это значит? Может быть, объяснишь? – спросила мама, уставившись на гольф.

– На месте Гретхен я бы ничего не объясняла! – сказала Мари-Луиза.

– Где ты была, Гретхен? – задала очередной вопрос мама.

– Слушай, чего ты вмешиваешься в ее сугубо личную жизнь?! – тут же встряла Мари-Луиза.

«Нашлась заступница!» – подумала Гретхен. Ей не нужны были союзники, чтобы бороться с мамой! Она вообще бороться с мамой не собиралась! Гретхен в целом не имела ничего против Мари-Луизы, она считала мамину подругу очень даже милой и продвинутой. Но эта привычка вечно выступать в роли защитницы молодого поколения, которое она якобы понимает как никто другой, страшно ее раздражала.

– Мне что, уже нельзя, по-твоему, поинтересоваться, почему моя дочь является домой в таком виде?! – возмутилась мама и сердито посмотрела на Мари-Луизу.

– С моей точки зрения, это недопустимая назойливость! – заявила та.

Гретхен, все еще обиженная на маму за несправедливые упреки в легкомысленном отношении к собственному здоровью, стояла насупившись, сопела и отчаянно хрустела пальцами. Выслушав Мари-Луизу, она пробурчала, обращаясь к маме:

– Никто тебе не запрещает задавать вопросы, пусть даже и назойливые! Спрашиваешь – отвечаю: я одевалась в темноте и к тому же впопыхах!

– Но утром-то ты была одета совершенно нормально! – сказала мама.

– Утром было одно, а потом другое! – опять встряла Мари-Луиза. – Мало ли почему человеку понадобилось раздеться! Ну недоглядела, когда опять одевалась. Торопилась, темно было, – Мари-Луиза тяжело вздохнула, всем своим видом показывая, что более идиотского разговора она в жизни не слышала.

– Именно, – подтвердила Гретхен.

– А почему? – продолжала допытываться мама.

– Господи, Элизабет! Да отстань ты от нее! – воскликнула Мари-Луиза.

– Потому что пришел его отец! – честно призналась Гретхен, стараясь сохранять невозмутимое выражение лица. – А я не хотела, чтобы он застал меня голой!

– Ну что, старушка, получила? – рассмеялась Мари-Луиза. – Теперь тебе все ясно?

– Да, теперь все ясно, – бесцветным голосом проговорила мама. Она подошла к серванту, достала бутылку бурбона и налила себе в бокал порядочную порцию. Ужас, это было совсем на нее не похоже.

– С чем тебя и поздравляю! – сказала Мари-Луиза, глядя на маму, которая отпила несколько больших глотков виски.

– Гретхен, – заговорила наконец мама с упреком в голосе. – Мы же с тобой договаривались: когда надо, ты скажешь мне, и я дам тебе соответствующие таблетки! – Мама опять приложилась к виски и, глядя в пустой бокал, пробормотала: – Я думала, что Хинцель все-таки более сознательный!

– При чем здесь Хинцель? – сказала Гретхен. – Я была у Флориана!

– У Флориана?! – Глаза у мамы округлились. – У этого Флор-Мажора?

– Да! – ответила Гретхен.

– У тебя что, совсем с головой плохо? – Мама вскочила с места. – Нашла себе пару, нечего сказать! Связаться с этим слащавым проходимцем! Ты ведь сама еще год назад могла убедиться в том, что он слова доброго не стоит! Обыкновенный мачо! Выпендрежник! Совершенно мерзкий тип!

Мама налила себе еще виски и в изнеможении опять рухнула в кресло.

– Мама, да ты Флориана три раза в жизни видела! Как ты можешь так говорить? – возмутилась Гретхен.

– Достаточно того, что ты мне о нем рассказывала, – ответила мама. – Я прекрасно помню, как ты страдала! Тискал тебя по углам, лишь бы никто в классе о ваших отношениях не узнал! Он, видите ли, стеснялся открыто с тобой водиться! Зато со своими дружками перемыл тебе все косточки в своей пакостной манере! Я тогда готова была его прибить своими руками!

– Но это все вчерашний снег, мама! – воскликнула Гретхен. – Я тогда была настоящей жирной бочкой. Любой бы постеснялся со мной ходить!

– Хинцель, между прочим, и тогда совершенно не стеснялся с тобой ходить! – парировала мама.

– Слушай, Элизабет! – со смехом проговорила Мари-Луиза. – Тебя что, Хинцель в свахи нанял?

Мама выпила залпом остаток виски.

– Никто меня не нанимал! – сердито ответила она. – Просто меня до глубины души возмущает неистребимая женская глупость! Вечно одно и то же! Вечно все западают на красавчиков! Всем только таких и подавай, а милые, хорошие, мягкие – никому не нужны! Их просто игнорируют! – Мама замолчала и вздохнула. – А от хваленой красоты всеобщих любимцев потом ничего не остается! Через пятнадцать лет они превращаются в жирных боровов без мозгов и могут гордиться разве что своими усами!

Гретхен отправилась к себе в комнату и стала повторять английские слова – исписала целых три страницы.

Около девяти вечера позвонил Хинцель. Спросил, всё ли у Гретхен в порядке и не хочет ли она ненадолго заглянуть в «Ваксельбергер», а то так он и сам мог бы забежать на часок.

Сославшись на усталость, Гретхен отвергла все предложения. Она действительно была без сил.

– Знаешь, Хинцель, – сказала Гретхен слабым голосом, – я, пожалуй, уже лягу. А в «Ваксельбергер» приду завтра, сразу после школы.

– Тогда спокойной ночи, Гретхен-конфеткин! – пожелал Хинцель, и Гретхен почудился звук легкого воздушного поцелуя.

Она повесила трубку и пошла к себе в комнату. Там она разделась, легла в постель и закрыла глаза в надежде как следует выспаться, без всяких сновидений и тревог.

Глава седьмая,

в которой Гретхен так и не удается разобраться в своих чувствах, но зато удается в каком-то смысле помочь по этой части папе

Гретхен уже всю голову себе сломала, пытаясь разобраться в своем отношении к Хинцелю и Флориану. Но как она ни пыталась распутать этот запутанный клубок, итог получался один: она поняла, что больше всего на свете ей хотелось бы иметь друга, который выглядел бы как Флориан, а думал, говорил и чувствовал как Хинцель. Но таких существ в природе не бывает, это Гретхен понимала; днем с огнем не сыщешь! Внешний и внутренний облик человека, говорила себе Гретхен, неразрывно связаны между собой! У красавчика, которым все с пеленок восхищаются, формируется совсем другая душа, чем у человека незаметного и невзрачного.

Гретхен, конечно, поведала о мучившем ее внутреннем конфликте Габриэле. Та пыталась объективно оценить ситуацию со стороны, но это ей давалось с большим трудом, потому что Хинцель ей нравился, а Флориана она терпеть не могла. Габриэла посоветовала Гретхен придерживаться «маринующей тактики», то есть придерживать обоих и не делать резких движений до тех пор, пока она сама не разберется, кто ей милее.

– Да я и так уже тяну волынку целый год, – отвечала на это Гретхен. – И дело уже стало пахнуть керосином!

– Ну тогда найди себе кого-нибудь еще! – предложила Габриэла.

Но Гретхен была против такого решения вопроса. Тогда совсем все окончательно запутается, считала она.

– Ничего не запутается! – возразила Габриэла. – Если ты в кого-нибудь втрескаешься по самые уши, тебе на всех Флорианов и Хинцелей вместе взятых будет плевать с высокой вышки!

Гретхен сказала, что не знает никого, в кого она могла бы срочно «втрескаться»! Ни одного подходящего «объекта» на горизонте!

– Ну тогда остается единственный путь: везде ходить втроем! – изрекла Габриэла. – Очень эффективно, доложу я тебе. По своему опыту знаю. Когда они у тебя будут рядышком, ты рано или поздно почувствуешь, к кому тебя больше тянет. Того и оставишь при себе!

Если бы все было так просто, как говорила Габриэла! Гретхен уже несколько раз оказывалась в компании с Флорианом и Хинцелем одновременно. Все зависело от конкретной ситуации: в разных ситуациях ее могло тянуть то к одному, то к другому. В «Ваксельбергере», например, когда там собиралась вся компания – Габриэла, Икси, Бритый и прочие завсегдатаи этого заведения, – Флориан смотрелся довольно нелепо. В такие моменты Гретхен отдавала предпочтение Хинцелю. Зато если Хинцель встречал ее после школы и стоял во дворе в своем странном наряде, вызывавшем повышенное внимание, в первую очередь у младшеклассников, то Гретхен склонялась скорее на сторону Флориана. Он на этом фоне выглядел гораздо более эффектно, особенно когда надевал черный шлем и лихо выруливал на мопеде со школьного двора. А вот на вечеринках, когда дело доходило до танцев, Флориан вообще никуда не годился! Тут Хинцель был королем! Непревзойденный мастер по части свинга, рок-н-ролла и буги-вуги. Кальб танцевать вообще не умел: топчется на месте еле-еле, вихляется бессмысленно, вот и весь танец! Нет, с Флорианом ходить на вечеринки – сущее наказание!

– Тогда не парься и оставь все как есть! – сказала на это Габриэла. – Будет у тебя два ухажера, что в этом плохого?

Последнее предложение Габриэлы показалось Гретхен единственно стоящим. В сочетании с «маринующей тактикой» это могло дать хороший результат. Отныне Гретхен старалась не оставаться наедине ни с Флорианом, ни с Хинцелем. Габриэла охотно согласилась исполнять роль добровольного эскорта: она прогуливалась с Гретхен на переменах, вместе с ней шла домой после школы или провожала в «Ваксельбергер», где непременно усаживалась рядом.

На переменах, впрочем, эскорта не требовалось – Флориан изображал из себя обиженного и к Гретхен не подходил. На следующий день после инцидента, произошедшего у него дома, Флориан на первом же уроке послал Гретхен записку: «Определяйся! Жду твоего решения!»

Гретхен оставила послание без ответа и обсуждать ничего с Флорианом не стала – ни письменно, ни устно. С тех пор он занял демонстративно выжидательную позицию. Всякий раз, когда они с Гретхен встречались взглядами, в его глазах читался вопрос: «Ну что?»

Гретхен делала вид, что не замечает его вопрошающих взглядов. «Интересно, как он объяснил своим дружкам следы укуса на шее?» – думала она и почему-то была уверена, что Флориан наверняка сочинил какую-нибудь историю. Сказал, например, что просто в шутку подрался с кузеном и вот результат. Через некоторое время Гретхен, к своему собственному удивлению, осознала, что наигранная холодность со стороны Флориана несколько выбивает ее из колеи: ей не хватало его внимания, она уже привыкла к разным мелким проявлениям нежности с его стороны, и без них уроки в школе тянулись уныло и тоскливо.

– Не, ну ты даешь! – возмутилась Габриэла, когда Гретхен поделилась с ней своими переживаниями. – Ты же сама мне говорила, что он действует тебе на нервы! И что он тебя раздражает, потому что только и делает, что хвастается своими невероятными любовными подвигами! Ты лично обзывала его «петухом-хвастуном» и говорила, что тебе совершенно не нравится выставляться всем напоказ и ходить с ним за ручку!

– А теперь все по-другому! – сообщила Гретхен. – Вот такая борьба противоречий получается! Чувствам не прикажешь!

Выслушав это объяснение, Габриэла с пониманием кивнула.

С Хинцелем все было еще сложнее. Каждый день он поджидал Гретхен после школы в «Ваксельбергере». Если она не появлялась, он звонил ей и предлагал встретиться. Если же Гретхен отговаривалась тем, что ей якобы надо делать уроки, или с папой в магазин идти, или присматривать за Магдой с Пепи, Хинцель прерывал ее объяснения словами: «Скажи прямо, что не хочешь!» – и вешал трубку. При этом Хинцеля явно доводило до белого каления то, что Гретхен в «Ваксельбергер» приходила неизменно с Габриэлой. Всякий раз, видя, что девочки, посидев немного, собираются домой, Хинцель пытался удержать Гретхен, просил ее остаться, потому что ему, дескать, непременно нужно с ней поговорить! Гретхен упорно уклонялась, хотя ей самой это казалось глупым. Она проклинала тот день, когда, еще не оправившись от гриппа, поцеловала Хинцеля в татуированную щеку – похоже, из-за этой маленькой слабости Хинцель возомнил, будто имеет теперь какие-то особые права. Габриэла, со своей стороны, заявила, что ей уже изрядно надоело состоять при Гретхен «охранницей». В конечном счете, они все-таки с Хинцелем друзья, и ей неприятно, что он все время смотрит на нее волком, не понимая, с чего она прилепилась к Гретхен, как назойливая муха.

Гретхен пообещала в самое ближайшее время окончательно определиться.

– Я поняла, в чем проблема, – сообщила она. – Проблема в том, что я сама не знаю, хочу ли в принципе иметь с кем-нибудь серьезные отношения. Вот поэтому я и не могу сделать выбор ни в пользу Хинцеля, ни в пользу Флориана.

– И что теперь? – спросила Габриэла, которая не могла взять в толк, как сделанное Гретхен открытие поможет ей определиться. – По-моему, теперь у тебя еще одной проблемой больше.

– Ничего подобного! – возразила Гретхен. – Решение о том, спать мне с кем-нибудь в принципе или не спать, – оно теоретического свойства! Поэтому тут нет ничего сложного – это вопрос мировоззрения! Главное, чтобы у человека было мировоззрение, а у меня оно есть! Значит, мне осталось просто хорошенько обдумать, как мое мировоззрение соотносится с половым вопросом! – От таких речей Габриэла просто обалдела. – Вот на выходных и обдумаю! – подвела итог Гретхен.

– Ну-ну, удачи! – только и сказала на это Габриэла, воздержавшись из вежливости от каких бы то ни было комментариев по этому поводу. Она только тихонько покачала головой.

– Ты не согласна со мной? – спросила Гретхен, уловив недоумение в глазах подруги.

– Если честно – нет, – ответила Габриэла. – При чем здесь мировоззрение? Хочу я с кем-то близких отношений или нет, я понимаю в тот момент, когда целуюсь, например! И ни о каком мировоззрении не думаю! – Габриэла мягко обняла Гретхен. – Но знаешь, я думаю, все дело в возрасте. Я ведь все-таки на целый год тебя старше! А год назад я тоже смотрела на это дело совсем по-другому!

Если бы Габриэла не была ее лучшей подругой, Гретхен страшно разозлилась бы на нее за такое суждение.

В субботу, в десять часов, спортивная часть класса Гретхен должна была играть в волейбол: девочки – с командой параллельного класса, а мальчики – с ребятами на год старше. Небольшую кучку неспортивных личностей, от которых в этом деле не было никакого проку, распустили по домам. Вот почему Гретхен освободилась уже после первых двух уроков и направилась к папе, в свою старую квартиру. Гретхен была твердо уверена, что папа в курсе и знает, что она сегодня придет раньше обычного. Еще в среду, на большой перемене, она поймала Гансика и попросила предупредить папу.

Она собирались проехаться с папой по магазинам. Это Гретхен любила. Потому что папа во время таких походов никогда не скупился. Особенно теперь, когда Гретхен жила отдельно от него, – щедрость его не знала границ. Стоило Гретхен остановиться перед какой-нибудь витриной и бросить взгляд на какую-нибудь вещь, как папа уже спрашивал: «Нравится? Хочешь, купим?»

Гретхен, как правило, отказывалась. Во-первых, потому что бо́льшая часть предлагаемых товаров оставляла ее совершенно равнодушной, а во-вторых, потому что ей не хотелось вытряхивать из бедного папы деньги. Ведь она прекрасно понимала, что у папы нет другой возможности продемонстрировать свое доброе отношение к ней, как осыпать ее подарками, раз они видятся всего несколько часов в неделю. Пользоваться этим было бы просто нечестно, считала Гретхен.

Гретхен эксплуатировала папину щедрость только в редких и совершенно исключительных случаях. Такой исключительный случай как раз образовался несколько дней назад: Гретхен приглядела себе в одном секонд-хенде совершенно обалденное пальто. Настоящий стиль модерн – с хитрыми стежками и длинным болтающимся воротником из натуральной черно-бурой лисы. Гретхен даже примеряла эту красоту. Выглядела она в таком наряде так, как будто только что сошла с обложки модного журнала конца XIX века.

Гретхен прямо влюбилась в эту старомодную вещь! Осталось только заманить в секонд-хенд дорогого папу. Она догадывалась, что папа будет против, он терпеть не мог барахло из комиссионок. «Наверняка, – думала Гретхен, – он станет уговаривать меня купить какое-нибудь новое „шикарное“ пальто!» Но Гретхен надеялась, что он в конце концов не устоит перед ее обаянием – убеждать она была мастерица!

Гретхен открыла своим ключом папину квартиру и удивилась, что никто ее не встречает знакомым громогласным «Приветствую, дочь моя!». Гретхен заглянула в ванную комнату, в кухню, в гостиную – папы не было.

«Вот Гансик поганец! – подумала Гретхен. – Не сказал папе, что я раньше приду! Теперь он один отправился по магазинам!» Она швырнула свой школьный рюкзак на диван и мысленно попрощалась с пальто – до следующей субботы оно точно в магазине не доживет! Раздосадованная Гретхен подошла к окну и тут же снова приободрилась: внизу стоял папин «ровер». Значит, и сам он где-то недалеко! Наверное, просто за молоком вышел! Гретхен стала вглядываться в прохожих в надежде, что вот-вот появятся знакомое синее пальто и черная шляпа. Тут Гретхен вспомнила, что, кажется, только что видела и папино пальто, и его шляпу на вешалке в коридоре. Или не видела?

Гретхен уже хотела было отправиться в коридор, чтобы проверить, что из папиного гардероба в наличии, как вдруг из спальни донесся какой-то шорох и на пороге возник папа собственной персоной. Заметив Гретхен, он быстро затворил за собой дверь спальни.

– А-а, Гретхен! – проговорил он, не двигаясь с места. – А чего ты сегодня так рано?

– Потому что меня отпустили. У нас соревнования по волейболу, а я не играю!

– Верно, а я и забыл совсем! – папа принялся теребить усы.

«Что это с ним такое? – подумала Гретхен. – И вид какой-то странный. С какой стати он в половине одиннадцатого разгуливает в халате? И где его пижама? Он ведь никогда не спит голым! Может быть, он вчера куда ходил, – решила Гретхен, – нагрузился, вернулся домой под утро и уже не смог найти свою пижаму?! Нет, с похмелья он выглядел бы совершенно иначе: выкатился бы заспанный, зевая, и, держась за голову, поплелся бы в ванную комнату за „Алка-Зельтцером“».

Папа же выглядел абсолютно бодрым и выспавшимся. Только почему-то очень растерянным.

– Ты что, заболел? – спросила Гретхен.

– Нет, с чего ты взяла? – удивился папа, успевший навертеть уже несколько вопросительных знаков на усах.

– А ты в магазин не собираешься? – Гретхен решила сменить тему.

– Нет, я уже все купил, с утра пораньше, – ответил папа.

«Интересно, чего он прямо прирос к этой двери? – подумала Гретхен. – Даже не подойдет, не поцелует!»

– Э-э-э… Только я спички забыл купить, вот что! – радостно сообщил папа. – Может, сбегаешь?

– Конечно, – сказала Гретхен и принялась расстегивать пальто. Лавка еще два часа работает, успеется, подумала она.

– Ой нет, сбегай сейчас! – умоляющим голосом попросил папа. – А то у меня ни одной не осталось!

– Хорошо, – согласилась Гретхен и застегнула пальто. – Только денег дай, а то у меня нет.

– Да, конечно… Дать денег … – пробормотал папа и беспомощно огляделся.

Обычно бумажник у него был в пиджаке. А пиджак обычно висел на вешалке в коридоре. Гретхен решила помочь папе и сама отправилась в коридор. Папин пиджак в коридоре не обнаружился. Зато обнаружилось черное кожаное пальто – оно висело рядом с папиным синим и по размеру было в два раза меньше. Гретхен прикинула на глазок – размер 38, дамский. От черной кожи пахло тонкими духами: «Мисс Диор», определила Гретхен.

– Ёлки-палки! – тихонько пробормотала Гретхен, до которой постепенно стало доходить, в чем дело.

Когда же ее взгляд упал на тумбочку, на которой лежала целая упаковка спичек, картина прояснилась окончательно.

Гретхен вернулась в гостиную. Папа все еще нес вахту перед спальней – как стойкий оловянный солдатик.

– Не знаю, куда у меня бумажник запропастился! – сообщил он. – Но в кухне, в серванте, в синей чашке полно мелочи! Возьми сколько надо!

Гретхен посмотрела на папу с улыбкой.

– Твой бумажник – у тебя в пиджаке, – сказала она с расстановкой. – А пиджак – в спальне. А в коридоре, на тумбочке, лежит целая упаковка спичек. Я пойду погуляю, вернусь к обычному времени! Прости, что помешала! Я не хотела!

Гретхен кивнула папе на прощанье и выскочила из квартиры. Ей было смешно. Хихикая про себя, она проскакала всю лестницу на одной ножке, до самого низа.

«Вот цирк! – думала Гретхен. – Папа завел себе приходящую подружку, а я ввалилась в самый неподходящий момент! Прямо как папаша Флориана тогда!»

Поскольку ехать домой на два часа, которые у Гретхен оставались до условленного возращения к папе, уже смысла не имело, она решила отправиться в «Ваксельбергер».

Там она обнаружила Габриэлу, которая тоже к спортивной части класса не относилась, а еще двоих из параллельного класса и Анни Фройденталер.

– Мой брат с твоим братом теперь прямо неразлейвода! – сказала Гретхен, обращаясь к ней.

– Да ты что?! – Анни округлила глаза. – Этот толстый парнишка, с которым теперь повсюду таскается наш Михи, твой брат?!!

Гретхен кивнула.

– А твой брат такой же говнюк, как мой? – спросила Анни.

Гретхен сказала, что ее брат вполне приличный и милый мальчик.

– Ни за что не поверю! – заявила Анни. – Если он дружит с моим, то определенно говнюк. Мой братец только с такими водится. Потому что нормальные люди его за сто километров обходят!

– Зачем же ты так о своем родном брате говоришь? – не выдержала Гретхен, которую неприятно поразили слова Анни.

– Я говорю правду! Из песни слова не выкинешь! – сказала она и поведала собравшимся грустную историю о своем брате. Он, как выяснилось, любил отрывать мухам крылышки и потом смотреть, как они барахтаются, а еще он страшно боялся больших собак – как увидит, так от страха полные штаны, а как отойдет подальше, на безопасное расстояние, так кидается в них камнями. – А уж как он нас с сестрой достает, не представляете! – продолжала Анни. – Такой ябеда – жуть! Позавчера, например, моя сестра вместо музыки пошла в кафе. Так он ее сразу маме заложил! А тут я схватила пару по математике и никому не сказала, так он вмиг папе донес!

– А зачем вы ему все рассказываете, если он вас закладывает? – спросил мальчик из параллельного класса.

– Да не рассказываем мы ему ничего! – ответила Анни. – Он сам все откуда-то узнает! Про двойку мою узнал, потому что шарил у меня в портфеле – я его за этим делом застукала!

– Невероятно! – сказала Габриэла с нескрываемым отвращением.

– Почему же вы никак не сопротивляетесь? – поинтересовался мальчик из параллельного класса.

– Мы очень даже сопротивляемся! – ответила Анни. – Знаешь, как мы его с сестрой несколько раз отделали! Ого-го-го! А толку? Он чуть что бежит к папе жаловаться. А у папы с нами разговор короткий – поддаст как следует за то, что мы его бедного малыша обижаем!

Габриэла ткнула Гретхен в бок.

– И твой Гансик дружит с таким уродом?

Гретхен, которая сидела смотря в одну точку, ничего на это не сказала.

– Он себе в друзья почему-то только толстых выбирает! – сказала Анни. – Нравятся ему толстые, и всё тут! До того у него первым другом Шликхофер был.

– Да ты что?! – подал голос мальчик из параллельного класса. – Этот непроходимый тупица? Я его знаю как облупленного, потому что занимаюсь с ним дополнительно по математике! Дуб дубом! Даже деления освоить не может!

– Ну не такой уж и дуб, раз с моим братцем расплевался! – рассмеялась Анни. – Я тут его недавно в магазине встретила. Спрашиваю: «Чего ты к нам больше не приходишь?» А он говорит: «С таким, как твой брат, я больше водиться не хочу!» Значит, соображает! Я даже прониклась к нему симпатией!

Гретхен вспомнила «Орден черных рыцарей-мстителей», и «Пратаколл», и письма с угрозами. Погруженная в свои мысли, она совершенно отключилась от общего разговора, который скоро перешел от «поганца брата» на школьные отметки, а потом к противным учителям. Только когда Анни без четверти двенадцать поднялась и, расплатившись, собралась уходить, Гретхен встрепенулась и вызвалась ее проводить, чтобы, пользуясь случаем, заодно рассказать ей о странных «документах» которые она обнаружила у Гансика. Поначалу Анни ничего не понимала; когда же до нее наконец дошло, в чем дело, она сказала:

– Да, это в его духе! От такого человека чего угодно можно ждать! Он просто псих ненормальный!

– Но, зная это, мы не можем сидеть сложа руки! – воскликнула Гретхен.

– А чего дергаться-то? – возразила Анни. – Рано или поздно все равно все раскроется. Взрослые люди долго такого терпеть не будут! Получит по заслугам! Я буду только рада – так ему и надо! И родителям тоже не поздоровится! Может, тогда до них дойдет, какое сокровище их драгоценный малыш!

– Нет, я так не могу этого оставить! – сказала Гретхен. – Мне мой брат небезразличен – я люблю его, какой бы ерундой он ни занимался! Я просто обязана вытащить его из этой истории, но как-то аккуратно, без лишнего шума, понимаешь?

– Ну, вытаскивай на здоровье, кто тебе запрещает! – ответила Анни. – Но что ты можешь тут предпринять? По твоим рассказам выходит, что эти два придурка следят за неким господином Штангельбергербауэрхубером или как там его зовут, уже собрали на него какой-то компромат и шлют ему письма с угрозами.

– Получается, что так, – подтвердила Гретхен.

– А каких-нибудь денег они требуют за свое молчание в этих письмах? – спросила Анни.

– Нет, о деньгах ни слова, – сказала Гретхен. – Там больше все о раскаянии, о возврате к праведной жизни и всякое такое.

– А в чем смысл-то тогда? Какой им интерес? – удивилась Анни.

Но Гретхен и сама не знала ответа на этот вопрос.

– Может, тебе прижать своего братца как следует? – предложила Анни.

– Вряд ли он мне что-нибудь скажет, – проговорила Гретхен. – Мы сейчас практически не общаемся.

– Из моего тоже ничего не выжмешь, – сказала Анни. – Наврет с три короба, и всё. Он у нас врет как дышит!

Уже у самого своего дома Анни поделилась с Гретхен еще одной мыслью: а что, если расспросить толстяка Шликхофера? По ее мнению, это была, пожалуй, единственная возможность выведать хоть что-нибудь. Тем более что Шликхофер поговорить любитель, и, если ему хоть что-нибудь известно об этой истории, он рано или поздно выложит все как на духу.

– В понедельник, на большой перемене, можем вместе подойти, если хочешь, – предложила Анни.

Гретхен с благодарностью приняла предложение.

Остаток субботы Гретхен провела у папы. Они никуда не пошли, потому что на улице шел сильный дождь – в такую погоду выходить из дома ни у Гретхен, ни у папы желания не было. Гансик в два часа сообщил, что идет делать уроки к Фройденталеру. Перед уходом он тщательно запер свою комнату.

Гретхен с папой сели играть в шахматы, но папа был какой-то рассеянный и все время делал совершенно дурацкие ходы.

– Ну папа! Что это за игра? Ты думай хоть, куда ходишь! – рассердилась Гретхен.

– Знаешь, детка, – проговорил папа. – Мне очень стыдно.

Гретхен хотела сначала подтрунить слегка над папой и невинно спросить, отчего это вдруг ему стало стыдно, но по доброте душевной решила так не делать и, наоборот, облегчить папе страдания.

– Тебе совершенно нечего стыдиться! – сказала Гретхен. – Обычное дело! Плохо только, с моей точки зрения, что ты зачем-то таишься и скрываешься! Ты же не гуляка какой-то, который изменяет жене и боится, что все откроется!

Папа пробормотал что-то нечленораздельное в усы.

– Что ты говоришь? – переспросила Гретхен.

– Лишь бы Гансик не узнал! – выдавил он из себя.

Гретхен заявила на это, что бояться Гансика совсем уж последнее дело, просто курам на смех! Потому что папина сексуальная жизнь Гансика ну никак не касается, и вообще не хватало еще, чтобы Гансик предписывал папе, как жить!

Папа вздохнул. Не все так просто, считал он. У Гансика в последнее время появились большие странности.

– Вот, полюбуйся на его творчество! – сказал папа. Он поднялся и достал из шкафа какую-то бумажку. – Это бабушка нашла у него под кроватью!

На листе бумаги большими буквами было написано:

ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! ОДУМАЙСЯ! НЕ БЛУДИ, ЕСЛИ НЕ ХОЧЕШЬ ПОПАСТЬ В АД! МУЖ И ЖЕНА СОЕДИНЕНЫ НАВЕКИ! РАДИ СЕКСА НА СТОРОНЕ СЕМЬЮ НЕ РАЗРУШАЮТ! ПОЗОР НА ТВОЮ ГОЛОВУ!

ОРДЕН ЧЕРНЫХ РЫЦАРЕЙ-МСТИТЕЛЕЙ!

Гретхен не могла оторвать взгляда от дикого послания, хотя она эту чушь уже читала раньше.

– Почему он мне пишет такие вещи? – спросил папа.

– А ты думаешь, это адресовано именно тебе? – ответила вопросом на вопрос Гретхен и вернула папе листок.

Папа убрал листок обратно в шкаф.

– Кому же еще? – удивился папа.

Гретхен могла бы рассказать папе о своей находке, о тех посланиях, которые она обнаружила у Гансика и которые уж точно не имели к папе никакого отношения, но папа выглядел таким растерянным и подавленным, что Гретхен решила его пощадить – ему и так хватает расстройств, чтобы вываливать на его бедную голову новые гадости.

«Подожду до понедельника, – решила Гретхен. – Сначала поговорю со Шликхофером. А то еще выяснится, что ничего такого страшного за этим не стоит, а я папу раньше времени переполошу!»

– Да ладно, папа! Чего из-за таких глупостей беспокоиться! – Тут Гретхен вспомнила гипотезу Хинцеля и добавила: – Может, он детективный роман сочиняет!

– Хорошо бы, если так! – сказал папа и вернулся к прерванной шахматной партии, стараясь сосредоточиться на игре. Но эту партию он все-таки проиграл.

Прошло какое-то время, и тут позвонил Гансик. Он попросил разрешения остаться переночевать у Фройденталера. Папа отнесся к этому плану весьма неодобрительно, но Гансик принялся канючить и в результате все же уломал отца.

Вечером Гретхен и папа поехали в дорогой итальянский ресторан.

– У них лучшие креветки в городе! – сказал папа.

Креветки были действительно очень вкусными, вот только как выковыривать их из панциря, Гретхен толком не знала. Одна морока! Ей показалось, что официант, зорко наблюдавший за всем происходившим в зале, посмеивается про себя, глядя на ее беспомощные попытки расправиться с вредными морскими гадами. Это досадное недоразумение, однако, не мешало Гретхен наслаждаться обществом папы, на которого она смотрела с умилением. «Вот счастливый! – думала она. – За едой обо всем забывает! Хорошо, когда у человека есть что-то, чем он может легко утешиться!»

– Твое здоровье, папа! – сказала Гретхен, поднимая бокал.

– Спасибо, детка! – отозвался папа, отправляя в рот восьмую по счету креветку. – Ты довольна? – спросил он и тут же сообщил, что лично он всем доволен.

Гретхен захотелось погладить папу по головке, но она не решилась. Кто его знает, как будут восприняты подобные нежности в таком дорогом заведении. Может, зоркому официанту это совсем не понравится.

Глава восьмая,

в которой Хинцель учится вязать резинкой, Гретхен после допроса Шликхофера впадает в ужас, а Флориан поневоле вступает в прямое взаимодействие с Хинцелем в рамках совместной операции

Дома Гретхен рассказала маме о папиной «приходящей подружке» и очень удивилась тому, как та отреагировала на это известие. Мама жаждала узнать побольше подробностей и деталей. Но поскольку Гретхен видела только пальто неведомой дамы, то мама начала выспрашивать о пальто: дорогое оно или дешевка, красивое или нет, и какого фасона – молодежного или скорее взрослого. Когда же Гретхен сообщила, что видела на подкладке этикетку «Армани», мама явно огорчилась.

– Значит, точно не Шпицигман! – разочарованно сказала она.

Шпицигман – так звали папину секретаршу, тощую особу лет за тридцать, у которой всегда было такое выражение лица, будто ее замучила изжога, хотя, судя по ее сухопарой фигуре, с желудком у нее проблем не было.

Гретхен показалось странным, что мама, основываясь только на описании пальто, исключила госпожу Шпицигман из круга подозреваемых и что это обстоятельство ее огорчило.

– Это не может быть Шпицигман, – объяснила мама, – потому что она ни за что на свете, даже если бы у нее были деньги, не завела бы себе «Армани»! Ее фантазии хватило бы разве что на «Родье» или какую другую старушечью «классику»!

– Да и вообще, папа все-таки не сумасшедший, чтобы заводить роман со своей секретаршей! – высказала свое мнение Гретхен.

– Но кто же все-таки это мог быть? – Мама никак не могла успокоиться, как будто важнее этого вопроса не было ничего на свете.

Гретхен это показалось абсолютным ребячеством.

– Если бы я знала, что тебя так будут интересовать личные данные папиной подружки, я пошла бы в спальню и попросила бы предъявить паспорт, – язвительно сказала она.

Мама смутилась.

– А что в этом такого? – попыталась оправдаться она. – Мне все же небезразлично, что там с папой происходит, хотя и мы не живем сейчас вместе! Мне хочется, чтобы у него все было хорошо!

– Ага, и поэтому ты просто мечтаешь, чтобы он захороводился со Шпицигманшей! – Гретхен покрутила пальцем у виска. – Расскажи кому-нибудь другому! Тебе совсем не улыбается, чтобы у него завелась какая-нибудь нормальная красивая тетка!

– Чушь собачья! – возмутилась мама.

– Вот именно что чушь! – парировала Гретхен. – Если бы ты просто ревновала, я бы еще поняла. Но ты нисколько не ревнуешь! Ты просто как последняя мелкая вредина хочешь, чтобы ему досталась эта сухопарая страшила Шпицигман!

– Чушь собачья! – повторила мама.

– Я и говорю, что чушью занимаешься! – согласилась Гретхен.

На этом мама прекратила разговор, заявив, что Гретхен еще не созрела до того, чтобы как следует разобраться в подобных вещах.

– Зря боишься! – крикнула Гретхен маме вслед, когда та направилась вон из комнаты. – Папина подружка тебе наверняка в подметки не годится!

Гретхен сказала это совершенно искренне. Мама выглядела теперь совершенно потрясающе. И так считала не только Гретхен. Несколько дней назад к ней подошел Отто Хорнек и сказал, что ее мама выглядит так, что всем мамам в школе сто очков вперед даст.

– Суперская тетка! – похвалил он.

В воскресенье днем нежданно-негаданно заявился Хинцель, даже не позвонив заранее. Мама с Мари-Луизой встретили его как блудного сына. Магда с Пепи были на седьмом небе от счастья. Они повисли на Хинцеле и тут же принялись теребить его, наперебой предлагая поиграть в сто разных игр.

– Отстаньте вы от Хинцеля! – строго сказала Мари-Луиза и отогнала от гостя настырных малышей. – Он же не к вам пришел, а к Гретхен!

– Нет, к нам! – заверещали хором Магда с Пепи, но все же отлепились от Хинцеля и отправились смотреть детскую передачу по телевизору.

Гретхен села рядом с Хинцелем. Молча она принялась сопеть, жевать прядку волос и отчаянно хрустеть пальцами. «Ну вот, сейчас начнется! – думала Гретхен. – Сейчас заведет свою обычную песню, напомнит о проклятом поцелуе, которым я, ослабленная болезнью, наградила его и который он, судя по всему, интерпретировал как признание в любви, а потом потребует, чтобы я подкрепила это символическое признание конкретными практическими шагами!»

Но ничего подобного не произошло. Хинцель ничего не потребовал, только чаю попросил, а получив его, выказал глубокое удовлетворение.

– Замечательно! – сказал он. – Как у тебя хорошо!

Насладившись чаем, он вдруг сообщил:

– А знаешь, я умею только гладью вязать. Покажешь, как вязать резинкой?

Гретхен совершенно опешила, но поднялась и пошла за спицами и шерстью.

– Я ведь послушный зайчик, а всякий уважающий себя зайчик должен уметь вязать хотя бы резинкой! – изрек Хинцель.

Гретхен набрала тридцать петель.

– А чтобы ты поверила, что я настоящий зайчик, я пришел к тебе взять урок, – продолжал Хинцель. Гретхен опустила вязанье на колени. – Иначе ты будешь думать, что я мечтаю только о том, чтобы тебя в постель затащить.

– Сначала два ряда простых петель, один лицевой, другой изнаночный, – принялась объяснять Гретхен, сосредоточенно работая спицами.

– Обо мне все говорят, что я зажатый, – Хинцель, похоже, не собирался съезжать с намеченной темы. Гретхен еще ниже склонилась над вязаньем, спицы только так и мелькали у нее в руках. – Я вовсе не зажатый. Просто я не считаю для себя возможным приставать к кому-нибудь со своими потребностями. Мне это кажется последним делом. – Хинцель взял вязанье у Гретхен из рук. – Но и прикидываться до бесконечности, будто у меня и вовсе нет желаний, я тоже не могу.

– Лицевые делаешь как обычно, а изнаночные идут с накидом перед каждой петлей! – сообщила Гретхен.

– А что такое накид? – спросил Хинцель.

Вязание такая штука, что словами, бывает, не объяснить, проще показать. Вот почему Гретхен встала, вложила Хинцелю в руки спицы и продемонстрировала ему, как делать накид, – теперь они вязали, так сказать, в четыре руки.

– Если у тебя когда-нибудь возникнет потребность разделить со мной ложе, только скажи, я всегда готов! – сказал Хинцель. – Но вообще-то я вполне могу удовлетвориться и тем, что мое общество тебе не противно. Это уже немало!

– Совсем не противно! – подтвердила Гретхен и покраснела до самых ушей.

– Ну и чудненько! – воскликнул Хинцель. – А теперь убери-ка свои лапы, я сам попробую!

Гретхен убрала руки со спиц.

– Хинцель, какой ты все-таки милый! – проговорила Гретхен.

– Да, таких еще поискать! – отозвался Хинцель и тут же разразился проклятиями в адрес противной петли, которую как раз упустил.

В понедельник, на втором уроке, у Гретхен в классе произошла страшная буча. Вторым уроком у них была латынь. Учитель раздал контрольные работы, которые они писали две недели назад. Контрольная была зашибись. Две трети класса заранее уже приготовились к тому, что получат двойки и потому работу будут переписывать все, как того требовал школьный устав при таком количестве неудовлетворительных отметок. Но латинисту явно не хотелось заморачиваться с переписыванием и опять проверять такую кучу тетрадей. Поэтому он схитрил: чтобы совсем провальных работ было меньше, чем две трети, он поставил некоторым три с двумя минусами, хотя в любой другой ситуации за такое, глазом не моргнув, влепил бы чистую двойку.

Те, кто получил три с двумя минусами, были вполне довольны таким исходом дела, но те, кто получил двойки, почувствовали себя обиженными: при таком раскладе они лишались возможности переписать работу и улучшить свой результат. Обиженные обвинили учителя в подтасовке, а фиктивных троечников – в полном отсутствии товарищеской солидарности, поскольку те не поддержали протеста против очевидных махинаций со стороны латиниста. Тот, в свою очередь, страшно оскорбился, услышав применительно к себе слово «махинации». В ответ на это Габриэла напомнила ему, что в прошлый раз он уже за восемь грубых ошибок ставил двойку, а теперь, хотя работа такого же объема и такой же сложности, при десяти грубых ошибках поставил тройки с минусами. Учитель решительно отмел эти обвинения, а класс дружно принялся подсчитывать ошибки там и там, бурно обсуждая, какие ошибки можно отнести к грубым, а какие – нет.

Гретхен получила четверку. Единственная из класса. Пятерок вообще не было. Гретхен не вмешивалась в разгоревшуюся дискуссию, потому что понимала и радость условных троечников, и негодование двоечников, лишившихся всякой надежды исправить оценку. Она понимала и то, что в такой ситуации не может уйти из класса, хотя уже давно прозвенел звонок на большую перемену, во время которой они с Анни собирались допросить Шликхофера. Уйди она сейчас, одноклассники решат, что ей всё до лампочки, потому что у нее у единственной вышла четверка.

Разбирательство с латинистом продолжалось до следующего звонка. Только когда на пороге появился учитель математики, латинист наконец покинул поле боя.

На следующей перемене Гретхен отправилась к Анни. Та стояла у дверей своего класса и жевала яблоко. Гретхен объяснила ей, почему не смогла подойти на большой перемене, и предложила перенести «допрос» Шликхофера на завтра.

– Да я уже к нему сама сходила, – сообщила Анни. – Вижу, тебя нет, ну я и пошла! Ничего нового он завтра не расскажет, я теперь все знаю! – Анни посмотрела на яблоко. – Совершенно безвкусное! – пробормотала она. – Хочешь попробовать? – спросила Анни и протянула Гретхен оставшиеся пол-яблока.

Гретхен взяла яблоко и надкусила. Действительно безвкусное.

– Нет, но это ж надо людям такую гадость подсовывать! – возмущалась Анни.

– Ну что он сказал? Расскажи! – нетерпеливо спросила Гретхен, которой уже надоело обсуждать дурацкое яблоко.

– Мой братец, как выяснилось, ну просто полный придурок! – начала свой рассказ Анни. – Таких придурков еще свет не видывал! Оказывается, он основал свой рыцарский орден, который борется за чистоту нравов на земле! Представляешь?!

– Орден черных рыцарей-мстителей, – сказала Гретхен.

– Именно! – воскликнула Анни. – И весь этот орден состоит из Великого магистра, он же мой братец-говнюк, и Великого командора, он же твой братец-говнюк! А раньше Великим командором был Шликхофер!

Прозвенел звонок на следующий урок. Анни замолчала, выжидая, когда закончится трезвон.

– Ну так вот, – продолжила она через некоторое время, – эта парочка, Великий магистр и Великий командор, занимаются тем, что истребляют по всему свету всякое разное «непотребство», борются со всеобщей безнравственностью! Невероятно, скажи? – Анни взяла у Гретхен из рук свое яблоко и снова принялась его жевать. – А Шликхофер вышел из этого ордена, потому что получил по морде от одного такого безнравственного типа, за которым он вел слежку. Шликхофер говорит, что Великий магистр поручает все самые опасные дела другим, а сам ничего не делает! Узнаю своего братца!

В коридоре показался учитель немецкого, он шел как раз к Анни в класс. Анни оттащила Гретхен за угол, чтобы не попасться на глаза учителю.

– И знаешь, как они выискивают свои жертвы? – спросила она шепотом. – Ездят в трамваях и наблюдают за людьми. Если им кажется, что кто-то ведет себя подозрительно, они начинают за ним следить и собирать о нем информацию, выясняя всю подноготную. В меру своих возможностей, конечно.

Учитель немецкого вошел в класс Анни и закрыл за собой дверь.

– Ну хорошо, а если тот, за кем они следят, оказывается нормальным человеком, совершенно не безнравственным, тогда что? – спросила Гретхен.

– Понятия не имею, – ответила Анни. – Тогда, наверное, выбирают другого. Хотя у большинства людей, если поискать, всегда найдется что-нибудь этакое. – Анни положила огрызок яблока на подоконник. – Шликхофер рассказал, что они следили за одной девицей, у которой было два ухажера. Она с ними встречалась через день: первый заезжал за ней на работу на машине, а ко второму она сама ездила на автобусе. Наши рыцари стали писать ей всякие письма с угрозами и последними предупреждениями, призывая ее отказаться от «непотребства», а той хоть бы хны. Тогда они взяли и подкинули записку ухажеру с машиной, открыли ему, так сказать, глаза.

– С ума сойти можно! – сказала Гретхен.

– Не, здорово! – радостно воскликнула Анни. – Теперь у меня, во всяком случае, есть чем прищучить моего братца! Ой, слушай, мне пора! А то получу по полной программе!

Удрученная и подавленная, Гретхен медленно побрела к себе в класс. Ей было не по себе. И вид у нее был соответствующий. Наверное, поэтому географичка воздержалась от замечаний, когда Гретхен, извиняясь за опоздание, сказала, что была в туалете, потому что ей нехорошо.

– Тебе что, действительно плохо? – спросила Габриэла, пользуясь языком глухонемых.

– Неважнецки, – ответила Гретхен таким же беззвучным способом.

– Что случилось? – тут же последовал вопрос Габриэлы.

Гретхен пожала плечами. Она еще не решила, стоит ли вообще рассказывать Габриэле о том, что ей стало известно. Габриэла ведь терпеть не может Гансика, и это будет только лишний повод для нее, чтобы опять начать его ругать. А у Гретхен на этот раз вряд ли найдутся аргументы в его защиту – действительно, что тут скажешь, кроме того, что Гансик явно сошел с ума! Но к такому оправданию Гретхен совсем не хотелось прибегать.

В итоге на следующей перемене Гретхен пришлось все же выложить Габриэле последние новости. Габриэла насела на нее, сказав, что она же видит, в каком Гретхен состоянии, и ее, как подругу, это тревожит, и вообще – что это за дружба, если разводить между собой секреты? Ведь если нет доверия, то и дружбы нет.

– Может, я тебе чем смогу помочь! – воскликнула Габриэла и увлекла Гретхен в коридор, подальше от ушей одноклассников.

Но в коридоре стоял такой гвалт, что разговаривать было практически невозможно.

– Что? Что ты говоришь? Не понимаю! – приходилось все время кричать Габриэле. – Да говори ты громче!

Но Гретхен, когда ей было не по себе, не умела кричать. В такие моменты она, наоборот, всегда говорила тише обычного.

Рядом с классом Гретхен располагался кабинет рисования. Дверь была открыта. Внутри – никого. Габриэла затащила туда Гретхен и быстро закрыла дверь изнутри. Весь шум остался по другую сторону.

– Ну, рассказывай! – потребовала Габриэла и достала из карманов джинсов мятую сигарету с зажигалкой. Оглядевшись, она взяла с учительского стола плошку для разведения красок, чтобы использовать ее в качестве пепельницы.

– Не кури тут! – неодобрительно взглянув на сигарету, сказала Гретхен и кивнула в сторону лаборантской. – А то еще Мазилкин учует!

Мазилкиным они называли учителя рисования, который на переменах обычно сидел у себя в лаборантской среди мольбертов, красок, коробок с карандашами и пачками бумаги. Он был ярым противником курения и отчаянно гонял всех любителей подымить.

Габриэла подошла к лаборантской и прокричала в полуоткрытую дверь:

– Господин профессор! Можно? Господин профессор! Разрешите войти!

Никто не отозвался. Похоже, учителя не было на месте.

– Все чисто! – сообщила Габриэла, преспокойно уселась на учительский стол и зажгла сигарету.

– А что бы делала, если бы он оказался на месте? – поинтересовалась Гретхен.

– Ну придумала бы что-нибудь, – безмятежно ответила Габриэла. – Спросила бы, когда мы будем делать линогравюры, что-нибудь в таком духе! Давай, не тяни кота за хвост, а то скоро перемена закончится! – сказала Габриэла.

Гретхен доложила обстановку. Габриэла, как и следовало ожидать, принялась поносить Гансика.

– Вот вся его подлая сущность и вылезла наружу! Я всегда говорила, что у него подлая сущность! Посмотришь и сразу видишь: скользкий тип!

– Ничего подобного! Единственное, что видно, так это то, что он толстый! – возразила на это Гретхен.

– Нет, скользкий! – стояла на своем Габриэла. – Он даже в глаза не смотрит!

– Слушай, не смеши! – возмутилась Гретхен. – Ты рассуждаешь как старая ханжа! Покажи мне тех распрекрасных людей, которые всегда смотрят прямо в глаза, и я заплачу тебе за каждого по шиллингу! Думаю, не разорюсь на этом!

– Ты просто не хочешь мириться с очевидными фактами! – воскликнула Габриэла. – Тебя послушать, так никакой он не мерзавец, и не подлец, и не мелкий каверзник, и скользким его тоже не назовешь! А как, по-твоему, называется человек, который шпионит за другими и рассылает письма с угрозами? Как прикажешь называть того, кто занимается бессмысленным террором? А? Скажи мне, дорогая!

– Оставь меня в покое! – сказала Гретхен, соскочила со стола и пулей вылетела из кабинета.

Уроки закончились, и Гретхен в одиночестве побрела на трамвайную остановку. Габриэла не пошла с ней вместе. После разговора в кабинете рисования остался неприятный осадок, и между ними пролегла легкая тень.

Гретхен прислонилась к столбу с расписанием, бросила свой рюкзак на землю и принялась размышлять, не поехать ли ей в папину квартиру, чтобы дождаться там Гансика. Он должен был бы появиться через час. Но Гретхен со страхом думала о предстоящем выяснении отношений. «Он будет от всего отпираться, – думала она. – А если я предъявлю ему неопровержимые доказательства, он замкнется и будет тупо молчать. Вообще-то он должен был бы давно догадаться, что мне все известно. Ведь я открыто выложила ему на стол его дурацкие письма с угрозами и придавила пресс-папье. И когда я ему сказала про черную тетрадь, которую убрала в портфель, он тоже должен был бы понять, что я все видела. Именно поэтому он не хочет теперь со мной встречаться! Именно поэтому он обходит меня за сто километров!»

Показался трамвай. И почти одновременно из-за угла со стороны школы выбежал Флориан. Гретхен подхватила свой рюкзак.

– Гретхен! Подожди! – прокричал Флориан и прибавил ходу. Бегать он был мастер.

Трамвай остановился, двери открылись, Гретхен зашла в вагон. Вагон был почти пустым. Большинство из ее школы, кто ездил на трамвае, жили в противоположной стороне. Гретхен села и достала из рюкзака книгу – «Нет желаний – нет счастья» Петера Хандке[11]. Ей не хотелось больше думать о Гансике. «Почитаю, отвлекусь», – решила Гретхен и открыла книгу на первой попавшейся странице.

На светофоре как раз зажегся красный, и, если бы не это, Флориан ни за что не успел бы впрыгнуть в трамвай. Он влетел в последнюю секунду, когда двери уже начали закрываться.

– Уф-ф-ф! Поставил новый мировой рекорд! – пропыхтел он, плюхаясь на сиденье рядом с Гретхен.

Гретхен продолжала смотреть в раскрытую книгу.

Трамвай тронулся с места.

– Знаешь, Гретхен, хочу тебе кое в чем признаться! – заявил Флориан. – Я подворовываю!

«А мне-то что до этого?» – подумала Гретхен, не отрываясь от книги.

– Я тебе это говорю, потому что знаю, что ты никому не разболтаешь! – продолжал Флориан. – Я ворую у Мазилкина карандаши, кисточки и краски и толкаю их потом своему двоюродному братцу – для меня это единственный способ поправить свое материальное положение!

Ошеломленная Гретхен захлопнула книгу.

– Вот почему я не подал голоса, когда Габриэла проверяла, нет ли Мазилкина в лаборантской, – сказал Флориан.

– Понятно, – проговорила Гретхен и сунула Хандке в рюкзак. – Ну и что? – спросила она холодным отстраненным тоном.

– Ничего, – ответил Флориан. – Просто я хотел сказать, что все слышал. Все, что ты рассказывала о своем брате.

Гретхен напряглась и бросила в сторону Флориана сердитый взгляд. Меньше всего ей хотелось сейчас услышать еще одну порцию гадостей в адрес Гансика.

– Я, честно говоря, никакой трагедии тут не вижу, – сказал Флориан после некоторой паузы.

Это заявление несколько ошарашило Гретхен: такого поворота она не ожидала. Открыв рот от удивления, она уставилась на Флориана.

– Мне кажется, что все это оттого, что твои предки разбежались…

Флориан замолчал.

– А при чем здесь это? – спросила Гретхен.

– Мне трудно это четко сформулировать, – продолжал Флориан, – не знаю, как тебе сказать…

– Скажи прямо, – отозвалась Гретхен, которой было приятно, что хоть кто-то готов встать на защиту Гансика.

– Он просто не хотел, чтобы родители расходились, – принялся объяснять Флориан.

– Ясное дело, что не хотел! – вставила Гретхен.

– Но заставить их жить вместе он не мог, – развивал дальше свою мысль Флориан. – И от этого он пришел в ярость. От того, что у него нет над ними власти! А теперь ему кажется, что у него есть власть над людьми!

– Да, но только не над папой с мамой! – проговорила Гретхен и сунула в рот прядку волос.

– Согласен! – воскликнул Флориан. – Но главное не это! Просто раньше он чувствовал себя совершенно беспомощным и бессильным, а теперь – нет. Наверняка эти глупые заговорщики уверовали в то, что они благодетели и помогают спасти мир от скверны!

– Занимаясь слежкой, рассылая письма с угрозами и нагоняя на людей страх? – Гретхен перестала жевать прядку волос. – Какое им дело до того, что какая-то девица завела себе двух хахалей? И какая им разница, в какую дверь звонит господин Штангельбергер?

– Просто они возомнили себя этакими блюстителями порядка и вошли в роль! Один – шериф, другой – его подручный! Точно тебе говорю! – ответил на это Флориан.

– Нет, мне такое кино совершенно не нравится, даже если наш толстый Гансик переплюнет всех шерифов мира! – призналась Гретхен.

– Я думаю, со временем все как-то устаканится, – сказал Флориан и положил руку на плечо Гретхен. – Раньше, когда я был маленьким и мой папаша меня шпынял, а занимался он этим постоянно, то я, чувствуя, что не могу ему противостоять, приходил в дикую ярость. Он же только еще больше меня терроризировал за это, так вот я все время мечтал о том, чтобы у меня был автомат, из которого я мог бы всех расстрелять, всех-всех!

– Нет, но это совсем другое дело, – высказалась Гретхен и прислонилась к Флориану.

– Я просто говорю о чувстве власти! – объяснил Флориан. – Может быть, если бы кто ко мне тогда пришел и предложил стать Великим командором, я бы тоже согласился. Приключение! Особенно когда в жизни ничего особенного не происходит.

Гретхен положила голову Флориану на плечо и задумалась над его словами. Во всяком случае, это хоть какое-то объяснение. Она была благодарна Флориану за него. Ведь ни Хинцель, ни Габриэла никакого объяснения странному поведению Гансика не нашли. Хинцель посоветовал просто на все плюнуть и забыть, а Габриэла только наговорила кучу гадостей о Гансике. Правда, Хинцеля извиняло то, вынуждена была признать Гретхен справедливости ради, что он еще не имел полной картины дуростей Гансика. Ведь черная тетрадь, о которой она ему рассказала, могла действительно содержать наброски детективного романа.

– Я хочу, чтобы Гансик прекратил всем этим заниматься! – сказала Гретхен.

– Но ведь ему ничего не грозит! – заметил Флориан. – Он же еще несовершеннолетний!

– Дело совсем не в этом! – возразила Гретхен. – Просто если человек долго творит всякие подлости…

– …то рано или поздно сам становится законченным подлецом, – подхватил Флориан.

Гретхен кивнула. Именно это она и хотела сказать. «А он вовсе не такой глупый, как я считала, – подумала Гретхен. – Почему я с ним ни о чем таком до сих пор не разговаривала? Если человек так может рассуждать о Гансике, то, вероятно, с ним можно поговорить и на разные другие темы». Но в настоящий момент ей показалось не вполне уместным решать свои личные проблемы. Гансик сейчас был важнее.

– Что же мне делать, Флориан? – спросила Гретхен. – Если я папе обо всем расскажу, он просто выпадет в осадок. С мамой вообще бесполезно разговаривать. Она ничего не сможет сделать. Она видит Гансика раза два в неделю и боится ему слово лишнее сказать, лишь бы он на нее не обиделся!

– Поговори с ним сама! Вреда в любом случае не будет! – посоветовал Флориан. – Можешь пригрозить ему как следует – скажи, что заявишь на него в полицию и в школе всё расскажешь. Кто угрожает другим, тот сам боится угроз!

Гретхен схватила Флориана за руку и попыталась заглянуть ему в глаза.

– Я не умею угрожать, – сказала она, – и уж тем более Гансику. У тебя это лучше получится! Пойдем поговорим с ним вместе?

– Вместе?! – Флориану явно не очень хотелось ввязываться.

– Ну пожалуйста, Флориан! – тихим голосом проговорила Гретхен.

– Ладно, хорошо, – согласился он и пожал Гретхен руку.

Тут, правда, выяснилось, что Флориан совершенно не готов разговаривать с Гансиком, не пообедав, – он хотел сначала заехать домой. Две остановки кряду Гретхен уговаривала его в виде исключения отказаться от обеда, в итоге Флориан сдался, они выскочили из трамвая, перешли на другую сторону и поехали в противоположном направлении, мимо школы, к старому дому Гретхен.

Гретхен посмотрела на часы: минут через десять брат уже должен был бы появиться.

Больше часа Флориан и Гретхен просидели, поджидая Гансика, но тот так и не появился. Гретхен разогрела Флориану тирольские клёцки с кислой капустой и села смотреть, как он ест, – ей самой кусок в горло не лез. Потом они поиграли в карты – на серебряную монетку, которая нашлась в керамической чашке в горошек, стоявшей на серванте. Флориан выиграл. Гретхен тронуло то, что он воздерживался от посягательств на нее, хотя времени для обниманий было предостаточно. Гретхен не выдержала бы такого.

Когда прошло уже два часа и Гретхен заметила, что Флориан постепенно начинает терять терпение, она предложила ему сделать вместе математику. Когда же прошло три часа, Гретхен позвонила Анни Фройденталер и спросила, не у них ли Гансик.

Анни сказала, что Гансика у них нет.

Потом Гретхен услышала, как Анни спрашивает у кого-то, не приходил ли к ним сегодня Закмайер и не собирался ли он зайти после обеда.

– Мама говорит, что наш должен быть у вас, – сообщила Анни. – Он сегодня у вас ночует и сразу после школы хотел с твоим братцем пойти прямо к вам!

– Он сегодня ночует у нас?! – Гретхен совершенно опешила.

– Подожди минутку! – сказала Анни. – Мама хочет с тобой поговорить!

Взяв трубку, мама Анни затарахтела как пулемет: она, дескать, уже давно сама собиралась позвонить, чтобы узнать у родителей Гретхен, не слишком ли их утомляют столь частые визиты Михи, да к тому же с ночевкой на выходных, она с удовольствием тоже пригласила бы Гансика к ним в гости с ночевкой, но только у них совершенно нет места и положить гостей практически некуда.

Гретхен пробормотала в ответ, что ее родители ничего не имеют против визитов младшего Фройденталера и что она непременно передаст им привет. На другом конце провода уже раздался щелчок и пошли длинные гудки, а Гретхен все еще стояла с трубкой в руках, пытаясь переварить услышанное.

– Что такое? – спросил Флориан.

– Фройденталер якобы все время ночует у нас, – ответила Гретхен. – Но это неправда. Уж я бы знала. А у самих Фройденталеров нет места, чтобы принимать гостей с ночевкой. Хотя в прошлую субботу Гансик дома не ночевал, сказал, что пойдет к Фройденталеру!

Гретхен растерянно смотрела на Флориана.

– Но ведь не могут же они целыми ночами вести слежку! – проговорила Гретхен.

– Уж при такой погоде точно не могут! – согласился Флориан.

– У нас они не ночевали, у Фройденталеров – тоже… Что же это получается? – Гретхен засопела и почесала себе живот.

– Получается, что они ночевали где-то в другом месте! – заключил Флориан и спросил, нет ли у семейства Закмайеров, например, где-нибудь дачного домика.

Гретхен сказала, что нет. Есть ли дача у Фройденталеров, она не знала.

– Позвони Анни, – посоветовал Флориан.

Гретхен стала набирать номер.

– Попроси ее прийти в «Ваксельбергер», хотя бы ненадолго, – добавил Флориан. – А то начнете обсуждать по телефону – ее мама поймет, что дело нечисто!

Когда Анни сняла трубку, Гретхен попросила ее прийти прямо сейчас в «Ваксельбергер».

– А что случилось-то? – удивилась Анни.

– Потом объясню! Но это очень важно! – сказала Гретхен.

Анни согласилась.

– Если у них есть домик в садоводстве, скажи ей, пусть захватит с собой ключи! – сообразил Флориан. – Но только чтоб никто не заметил!

Гретхен передала Анни слова Флориана. Та явно удивилась, услышав такой неожиданный вопрос, но подтвердила, что домик в садоводстве у них действительно имеется.

– Ладно, через десять минут приду! – сказала Анни и повесила трубку.

Гретхен с Флорианом поспешили в «Ваксельбергер».

Когда они вошли в кафе, Анни уже была там. Она сидела за одним столиком с Хинцелем. Хинцель выглядел встревоженным и сердитым.

– Друзья мои, спешу вас огорчить! – изрекла Анни, завидев Гретхен с Флорианом. – С ключом промашка вышла! Он куда-то подевался. Я все обыскала и не нашла. Так что придется вам подыскать себе другое гнездышко! Тем более что в нашей хибаре сейчас холодновато, – добавила она с дурацкой ухмылкой.

– Какое гнездышко?! Это ж надо такое придумать! – возмутился Флориан с таким видом, как будто он собирается в ближайшее время стать настоятелем монастыря. – Мы ищем твоего братца-придурка и его подручного!

Гретхен рассказала Анни последние новости и просветила Хинцеля относительно того, какое развитие получила вся история.

– Но если эта парочка действительно ночевала у нас в садоводстве, – сказала Анни, – то наш драгоценный папочка будет в ярости и мокрого места от них не оставит, потому что он всегда приходит в ярость, если кто-то пытается его обмануть. Он говорит, что врать – последнее дело и что с ним такой номер не пройдет!

– Тогда поехали все вместе в это чертово садоводство! – предложил Флориан. – И чем больше нас будет, тем лучше! – добавил он и посмотрел на Хинцеля.

Сначала Хинцель отказался ехать, сославшись на то, что Гансик его с давних пор терпеть не может и потому от его присутствия никакого толку не будет – Гансик его все равно не послушается.

– Вот и прекрасно, что он тебя терпеть не может! – воскликнул Флориан. – Мы не для дружеских бесед туда поедем! Нам нужно их прижать как следует и напугать!

Флориан посетовал на то, что Хинцель сменил прикид, – в панковском обмундировании из черной кожи он выглядел бы значительно внушительнее. На Великого магистра и Великого командора это точно произвело бы гораздо большее впечатление, считал Флориан.

– Но мне бы не хотелось принимать учаcтие в подобной операции! – признался Хинцель.

– Мне бы тоже не хотелось, – сказал на это Флориан и спросил у Хинцеля, может ли тот предложить что-нибудь получше.

Вопрос прозвучал на полном серьезе, без всяких подковырок. Хинцель ничего лучшего предложить не мог и потому согласился пойти вместе со всеми.

На улице уже сгустились сумерки, когда Гретхен, Анни, Флориан и Хинцель приехали в садоводство. Молча шагали они к домику Фройденталеров. Гретхен размышляла о том, что будет, если Гансик не обнаружится и там. Кроме того, она ругала себя за то, что не позвонила домой. Мама наверняка уже вернулась с занятий и пребывала в полном неведении, куда подевалась Гретхен, которая никогда нигде не задерживалась без предупреждения.

– Ты была права! – воскликнула Анни, когда они приблизились к деревянному домику. – Тут голубчики!

Вокруг дома росли разные деревья и кусты, но сейчас они стояли без листвы, и сквозь ветки можно было хорошо разглядеть окошки, за которыми горел свет.

– Осторожно, калитка скрипит! – предупредила Анни.

– Ну и пусть скрипит! Мы же не грабители какие! – сказал Флориан. – Гансик вряд ли от нас сбежит. При его темпах ему и от хромоногого не удрать! – добавил он со смехом.

Компания подошла вплотную к застекленной двери, занавешенной изнутри клетчатой шторкой; Хинцель с Флорианом шли первыми, Гретхен с Анни за ними. Хинцель резко распахнул дверь. Там, внутри, на диване сидел Гансик, закутавшись в два одеяла: одно, серое, – на плечах, другое – на ногах. Ужас нарисовался на его пухлом лице, которое обычно никаких особых эмоций не выражало. Бежать Гансик не пытался. Он застыл на месте как приклеенный. Перед ним, на полу, стоял большой красный рюкзак. В комнате было очень душно – из-за двух газовых горелок, которые были включены, вероятно, для обогрева.

– Где Михи? – строго спросила Анни.

Гансик молча смотрел в одну точку.

Хинцель закрыл газ. Флориан сдернул с Гансика одеяло и схватил несчастного за грудки.

– Так, красавец! – грозно сказал Флориан и в некоторой растерянности посмотрел на Гретхен. Что делать дальше, он не знал.

– Поговорим начистоту, старик! – пришел на помощь Хинцель.

– Где Михи? – повторила свой вопрос Анни.

– Да, где твой Великий магистр? – подхватил Флориан и попытался хорошенько встряхнуть Гансика.

Но энергичное встряхивание никак на нем не отразилось – Гансик как сидел пень пнем, так и остался сидеть.

– Михи пошел ко мне домой за вещами, – прошептал Гансик еле слышно. – Потому что мы должны бежать!

И тут Гансик разрыдался. Его тело так сотрясалось от рыданий, будто к нему приставили отбойный молоток, хотя его никто не трогал, а Флориан даже не пытался больше его встряхнуть.

– Скрыться… За границей! – уловила Гретхен сквозь всхлипывания. Потом прозвучало слово «полиция» и загадочная фраза о том, что Гансик все провалил.

Хинцель подсел к Гансику.

– Значит, вы собрались бежать, – сказал Хинцель. – И куда же?

– Туда, где нас не найдут! – проговорил Гансик, давясь слезами.

Гретхен подобрала одеяло и набросила его Гансику на плечи.

– Но, Гансик, с чего ты вдруг собрался в бега?! – сказала Гретхен. – Все как-нибудь утрясется!

Гансик ответил серией безудержных всхлипов, сквозь которые с трудом можно было разобрать, что, дескать, ничего не утрясется, потому что полиция всё знает.

Прошло довольно много времени, прежде чем Гретхен наконец поняла, в чем дело. Картина вырисовывалась такая: в субботу Михи с Гансиком тоже были в садоводстве, а среди ночи направились к тому дому, куда захаживал «подозреваемый» господин Штангельбергер, регулярно навещавший некую Соботку. C собой они прихватили три камня, каждый из которых обернули в бумагу с соответствующим посланием и обмотали как следует веревкой. Михи остался ждать на углу, Гансику же было поручено бросить камни в окна. Но не в квартиру Соботки (она жила на четвертом этаже и туда Гансику было, конечно, камни не закинуть), а куда уж получится. Цель была – просветить соседей, поэтому записки были такого содержания:

ВНИМАНИЕ!

ЖИТЕЛЬНИЦА КВАРТИРЫ № 21 НАХОДИТСЯ В ПРЕСТУПНОЙ ЛЮБОВНОЙ СВЯЗИ С ЖЕНАТЫМ ЧЕЛОВЕКОМ, ОТЦОМ ДВОИХ ДЕТЕЙ! НЕ ДАЙТЕ РАЗРУШИТЬСЯ БРАКУ!

ОРДЕН ЧЕРНЫХ РЫЦАРЕЙ-МСТИТЕЛЕЙ!

Но Гансик сплоховал, и первый камень угодил просто в стену. Второй попал в оконный переплет. А когда он собрался зашвырнуть третий, его схватил за плечо какой-то дядечка. Вцепился и не отпускал. Дядечка все видел.

– Наверняка он уже обо всем сообщил в полицию! – рыдая, проговорил Гансик. – А те уже побывали у папы! Поэтому нам нужно бежать!

– А ты назвал дядечке свою фамилию? – спросила Гретхен.

– Нет, он и так знал! – ответил Гансик. – Потому что это был Бремзенштайгер, из молочной лавки!

Хинцель поднялся с дивана. Похоже, ему надоело сидеть рядом с Гансиком.

– Совсем с катушек слетел! – сказал Хинцель тихонько, обращаясь к Гретхен. – Полностью отсутствует чувство реальности!

– Раскис, как последний слизняк, – прошептал Флориан, наклонившись к Гретхен.

Гансик продолжал всхлипывать, переходя время от времени к активному слезоизлиянию. При этом после каждой порции всхлипов у него непременно следовал пассаж с подвыванием.

Пока все разбирались с Гансиком, Анни, не говоря ни слова, стояла у стеклянных дверей, занавешенных клетчатой шторкой. В какой-то момент она резко открыла дверь и выскочила в сад с криком:

– От меня не уйдешь, поганец!

Она мчалась, перепрыгивая через грядки, в сторону калитки, явно пытаясь кого-то догнать. Судя по росту, этот кто-то вполне мог быть ее братом Михи. Но с полной уверенностью утверждать это никто бы не взялся, поскольку на улице уже стемнело и к тому же все тонуло в тумане. Анни исчезла во мгле. Вскоре раздался ее зычный рев, который почти слился с другим похожим ревом. Через минуту Анни вынырнула из темноты, таща за собой Михи.

– Этот паршивец меня еще и укусил! – сообщила она грозным голосом.

Михи не оказывал ни малейшего сопротивления, изображая из себя безжизненное бревно. Он повалился на землю, и теперь Анни волокла его за собой, ухватив за руку, – со стороны можно было подумать, будто она тянет тележку без колес. Когда Анни добралась наконец до дверей, Михи успел извозиться в грязи до самых ушей. На пороге Анни, сопя и пыхтя, подхватила его и швырнула в дом, причем с такой силой, что бедный парень ткнулся со всего размаху головой в стену.

– Анни, ты что?! – вскрикнул в ужасе Хинцель.

– Так ему и надо, поганцу! – сказала Анни и показала укушенную руку.

– Может, он, конечно, и поганец, но все равно его можно только пожалеть! – ответил Хинцель.

– Ой, сейчас умру от жалости! – Анни с ненавистью посмотрела на брата. – Ты что, ему еще сочувствуешь?!

– Немного – да, – честно признался Хинцель.

– Глупости какие! – отрезала Анни, с озабоченным видом разглядывая укушенное место на своей руке. – Прибить его мало!

– Ну и что это даст? – спросил Хинцель.

– Даст, не даст – мне плевать! – воскликнула Анни.

Флориан предложил Хинцелю и Анни отложить дискуссию о преимуществах и недостатках жесткой и мягкой систем воспитания до лучших времен и сосредоточиться на том, что сейчас делать дальше.

– Что, что… – пробурчала Анни. – Домой нужно этих субчиков отвести, вот что! Я своим красавцем займусь, Гретхен – своим. Пусть предки потом с ними сами разбираются! – Анни подошла к брату. – Только одной мне с этим негодяем не справиться! Нужен кто-то в помощь!

Хинцель с Флорианом посмотрели на Гретхен, как будто спрашивая: «Согласна на такой план?»

Гретхен кивнула.

Анни с Флорианом поставили Михи на ноги.

– Труба зовет, Великий рыцарь! Пора домой! – проговорил Флориан.

– А если вздумаешь опять кусаться, я тебе покажу, где рыцари зимуют! – пригрозила Анни.

Но Михи, похоже, был уже не в состоянии оказывать сопротивление. Он стучал зубами, как будто его трясло от холода, и вид у него был еще более противный и жалкий, чем обычно. Он послушно пошагал на выход под конвоем Анни и Флориана.

Гретхен с Хинцелем попытались поднять Гансика с дивана. Но Гансик как-то плохо держался на ногах и плюхался обратно.

– Вы нас не ждите! – прокричал Хинцель вслед Флориану с Анни. – Мы тут еще повозимся! У нашего ноги подкашиваются!

Кое-как им все-таки удалось оторвать Гансика от дивана и добраться до двери. Но на пороге Гансик опять рухнул.

– Нет, Гретхен, так дело не пойдет! – сказал Хинцель. – Нам с ним не справиться! А на себе его нести мы тоже не можем – он слишком толстый!

– Но у нас нет другого выхода! – взмолилась Гретхен.

Хинцель только покачал головой.

– Если мы в таком темпе будем продвигаться – через каждые два шага падать, подниматься, потом опять два шага и снова падать, – то до трамвайной остановки мы, дай бог, к полуночи доползем. А после двенадцати трамваи уже не ходят!

– Может, тогда вызовешь такси? – предложила Гретхен.

– Может, лучше маму вызвать? – предложил в свою очередь Хинцель.

Гретхен покачала головой.

– Лучше папу, – ответила она тихим голосом. – Позвони ему, пожалуйста! Там, у поворота, я видела телефонную будку.

Хинцель на всякий случай повторил вслух номер телефона старой квартиры Гретхен.

– Только поторопись, пожалуйста! – попросила Гретхен.

Хинцель побежал звонить. Гретхен закрыла за ним дверь и попыталась опять уложить Гансика на диван.

– Давай, Гансик! Поднимайся! Холодно лежать тут на полу! Ну вставай же! – шептала Гретхен Гансику в ухо, но тот не шевелился.

Сколько Гретхен ни пыталась – она уже и тянула его, и толкала, и пихала, – у нее ничего не получилось. За все это время Гансик выдавил из себя одну только фразу.

– Я хочу умереть, – простонал он еле слышно.

Гретхен пристроилась возле Гансика, лежавшего на полу. Она снова укрыла его как следует одеялом.

– Брось, Гансик! С кем не бывает! Все делают глупости! – сказала она и протянула руку, чтобы погладить брата по голове, но тот уклонился от этой ласки. – Главное, чтобы ты сам понял, каких глупостей вы натворили!

– Ничего это не глупости! – заявил Гансик. – Это вы так считаете! А я считаю, что мы всё делали правильно! Показали им кузькину мать! Будут знать!

Тут Гансик опять разревелся, но Гретхен почему-то расхотелось его гладить по головке. Это жирное существо, содрогающееся от рыданий под серым одеялом, показалось ей совершенно чужим. Какой-то монстр, ничего общего с ее любимым братом Гансиком не имевший!

– Вы еще увидите! Михи вам отомстит! – изрек монстр со слезами в голосе, и слова его прозвучали не как предостережение, а как настоящая угроза.

– Хватит дурака валять! Веди себя как нормальный человек! – сказала Гретхен, с трудом преодолевая отвращение. – Михи получит дома пару тумаков, и этим дело кончится. А ты должен усвоить, что жизнь других людей тебя абсолютно не касается! Ты что, полиция нравов? Так она давно в прошлом!

Гансик молчал.

Гретхен поднялась и подошла к дверям. Сколько же времени нужно Хинцелю, чтобы добежать до телефона и обратно? «Бегает он быстро, – думала Гретхен. – Хотя в темноте особо не разбежишься. А может быть, телефон не работает? Телефоны в таких пустынных местах часто бывают сломаны. Находятся такие придурки – любители раскурочить автоматы: то трубку обрежут, то бумаги в щель для монеток напихают, а то диск сорвут».

Гретхен вышла в сад, чтобы посмотреть, не идет ли Хинцель. Вокруг была непроглядная темень. Гретхен испугалась: а вдруг Хинцель заблудился? В садоводстве все тропинки на одно лицо. Гретхен вернулась в дом и стала искать выключатели, чтобы зажечь весь свет в доме. Так Хинцелю будет хоть какой-то ориентир. Она нашла два выключателя: один для лампы под потолком, другой – для фонарей перед домом.

– Выключи свет! – заныл сразу Гансик. – Глазам больно!

– А ты не смотри, – сухо сказала Гретхен. Она поджидала Хинцеля, стоя на пороге.

– Закрой дверь! – опять раздался ноющий голос Гансика. – Мне холодно!

– Закрой рот! – ответила ему Гретхен.

Гретхен не посмотрела на часы, когда Хинцель ушел. Она решила хотя бы теперь последить за временем. Пока она стояла в дверях, секундная стрелка успела сделать тринадцать оборотов. За тринадцать минут можно три раза успеть сбегать к телефонной будке и обратно, подумала Гретхен в легкой панике. Даже если не бегать, а просто идти шагом. Даже если он побежал в итоге в ближайшее кафе, в четырех кварталах от садоводства, то все равно он должен был бы уже давно вернуться.

– Сейчас полиция приедет, да? – тихо спросил Гансик. – Хинцель пошел за полицией?

– Слишком много чести, – ответила Гретхен, не оборачиваясь. – Или ты думаешь, у нас, как у вас, с головой не в порядке?

– А чего мы тогда ждем? – поинтересовался Гансик, явно приободрившись.

– Не задавай идиотских вопросов! – Гретхен напряженно всматривалась в ночь. – Ждем, чтобы тебя вывез кто-нибудь отсюда! Раз у тебя ноги, видите ли, не ходят!

На некоторое время снова воцарилась тишина.

– Кажется, уже ходят, – подал голос Гансик.

Гретхен резко повернулась к нему.

– Что значит – кажется?! Так ходят или не ходят? Чего ты на меня уставился? Возьми да и попробуй походить!

Гансик предпринял попытку подняться с пола, всем своим видом демонстрируя, что это стоит ему неимоверных усилий.

– Что ты мне тут цирк устраиваешь?! – с неприязнью воскликнула Гретхен. – Тоже мне, инвалид нашелся! Давай, вставай сейчас же!

Повозившись изрядно, Гансик наконец воздвиг свою тушу и принял вертикальное положение, если применительно к такому круглому существу вообще можно говорить о вертикальном положении.

Гретхен снова взглянула на часы и констатировала, что прошло еще пять минут. С Хинцелем наверняка что-то случилось! «Он уже, наверное, не придет! – подумала Гретхен. – Придется как-то справляться самой!»

– Так, все! Пошли! – скомандовала она, стянула с Гансика одеяло, взяла его под локоть и подтолкнула к дверям.

– Ой, какая темень! – проговорил Гансик.

– Ну и что с того? – спросила Гретхен.

– Я так за что-нибудь запнусь! – ответил Гансик.

– Запнешься так запнешься! Ничего не поделать, – отрезала Гретхен.

– Там над диваном фонарик висит, – сообщил Гансик.

Гретхен вздохнула, вернулась обратно и сняла с крючка фонарик. Осталось только прихватить еще красный рюкзак, который оказался довольно тяжелым. Гретхен собралась уже было выключить перед уходом свет в доме, как до нее донеслись какие-то голоса. Она выбежала в сад, пригляделась и в тусклом свете фонарика увидела папу и Хинцеля, которые как раз открывали калитку. Едва войдя, они прибавили шагу. Луч света от фонарика освещал Гансика со спины. Он стоял с поникшей головой.

– Пришлось ждать его в кафе! – сказал Хинцель, подбегая к Гретхен. – Иначе он не нашел бы дороги!

– А я-то думал, он совсем идти не может! – воскликнул папа.

– Ради вас расстарался! – пошутила Гретхен.

– Как это мило с его стороны! – отозвался папа. – Ну, что, тогда пошли! Или у вас тут еще дела?

Гретхен погасила свет.

– У тебя есть ключи от дома? – спросила она, обращаясь к Гансику. Тот помотал головой.

– Да плюнь ты на эту дверь! – сказал папа, явно теряя терпение. – Кто сюда сейчас полезет?

Все вместе они вышли из сада и направились по тропинке к главной дороге. Папа шел первым, с фонариком в руках, за ним следовал Гансик, Гретхен и Хинцель, тащившие на пару красный рюкзак, замыкали шествие. Гансик умудрился все же несколько раз споткнуться и грохнуться, хотя света от фонарика было предостаточно, чтобы разглядеть, что у тебя под ногами.

Папина машина была припаркована у обочины – она стояла с зажженными фарами. В спешке папа даже забыл ее запереть.

Хинцель открыл заднюю дверцу и подтолкнул Гансика. Гансик рухнул на сиденье и завалился.

– Слушай, старик, хватит придуриваться! Тоже мне, умирающий лебедь! Давай-ка шевелись! – скомандовал Хинцель и усадил Гансика как следует, освобождая себе место.

Гретхен села вперед, к папе. «Ровер» медленно выкатился на дорогу.

– Вы поедете со мной? – спросил папа. – Или оставите меня одного разбираться с этим горем луковым?

– Конечно, поедем с тобой! – ответила Гретхен, в глубине души радуясь тому, что папа в своем смятенном состоянии духа готов смириться с присутствием Хинцеля.

Глава девятая,

в которой история с Гансиком заканчивается благополучным образом, а у семейства Закмайеров начинается новая жизнь полным составом, хотя Гретхен находит это крайне смешным

Дорогой все в основном молчали. Когда же они прибыли на место, Гансик снова прикинулся умирающим лебедем, так что пришлось его тащить вверх по лестнице чуть ли не на руках. Войдя в квартиру, Хинцель с Гретхен заволокли обмякшее тело в гостиную и разместили на диване. Гретхен отправилась в кухню делать кофе.

– А теперь, Гансик, изволь мне объяснить, что все это значит? – услышала Гретхен папин голос. – Иначе я рехнусь! Неужели все, что рассказал мне Хинцель, правда? Неужели мой сын катается в автобусах, выискивает жертв, рассылает письма с угрозами, шпионит за людьми, выясняет, сколько у кого любовниц?!! Уму непостижимо! Ну что ты сидишь как истукан? Прекрати изображать из себя Будду толстобрюхого! Скажи, что это все неправда! Скажи, что ты не делал таких гадостей!

Гретхен включила кофейную машину, вставила бумажный фильтр, засыпала кофе и теперь смотрела, как вода пробивается сквозь рыхлую массу, чтобы потом превратиться в коричневые струйки. Она наблюдала, как постепенно наполняется прозрачный резервуар, и с грустью думала: «Боже ж ты мой! Ну куда это годится? Разве Гансик так когда-нибудь признается, если папа сам говорит, что его сын не может быть на такое способен, потому что все это кошмар и ужас!»

Гретхен оторвалась от созерцания булькающего агрегата, вздохнула и понуро побрела в гостиную. Подойдя к папе, Гретхен собралась с духом и сказала:

– Папа, к чему эти вопросы? Все это правда, и тому есть неопровержимые доказательства! Тут нечего больше выяснять!

Папа закурил сигарету. «Уже десятая по счету с тех пор, как мы уехали из садоводства, – подумала Гретхен. – Надо бы ему поменьше дымить».

Папа курил и молча смотрел на Гансика. Этот папин взгляд совсем не нравился Гретхен. В нем не было ни малейших признаков симпатии к Гансику, ни тени понимания или сочувствия. «Похоже на то, как было у меня в садоводстве, – отметила про себя Гретхен. – Гансик кажется ему совершенно чужим человеком, с которым не хочется иметь никакого дела!»

– Мне думается, господин Закмайер, что Гансик несколько иначе смотрит на ситуацию и с его точки зрения никаких гадостей он не делал! – вмешался в разговор Хинцель.

Гретхен заметила, что при этих словах Гансик, сидевший с поникшей головой, недоверчиво покосился на Хинцеля.

Папа откинулся на спинку дивана, вытянул ноги и сложил руки на животе, как человек, который, сидя в поезде дальнего следования, устраивается поудобнее, чтобы вздремнуть.

– Моего ума не хватает на то, чтобы постичь, как на это смотрит наш Гансик! – пробормотал папа. – И что делать дальше, для меня тоже загадка!

– Надо поговорить с молочником! – сказал Хинцель.

– C каким молочником? – не понял папа.

– Ну с тем, который застукал Гансика! – напомнила Гретхен.

– Узнать, заявил он в полицию или нет, – добавил Хинцель.

– Да какая разница, заявил он там или нет, – проговорил папа и небрежно махнул рукой. – Плевать мне на полицию. Гансику еще нет четырнадцати, и ему ровным счетом ничего не грозит. К тому же, если бы этот тип заявил в полицию, они бы давно уже были здесь.

Гансик поднял голову. На его круглом лице обозначилась слабая тень интереса к происходящему.

Гретхен тут же решила воспользоваться этим, чтобы попытаться разговорить Гансика.

– А что тебе сказал этот Бремзенштайгер? – спросила она.

– Он говорил, что собирается пойти в полицию? – добавил Хинцель.

– Нет, он только обругал меня и хотел побить, – сообщил Гансик. – А я вырвался и удрал!

– А он за тобой? – Гретхен не могла себе представить, чтобы Гансик мог удрать хоть от кого-нибудь.

– Нет, он зашел в пивную, – ответил Гансик.

– Прекратите заниматься ерундой! – перебил их папа. – Он даже никому в окно не попал! О чем тут говорить? Полиции на это глубоко наплевать!

– А письма с угрозами? На такое полиция уже плевать не будет! – возразил Хинцель.

– Да кто об этих письмах знает? Ни один молочник на свете! – отмахнулся папа и добавил, что он вообще тут никакой проблемы не видит: ну потребуют от них каких-нибудь объяснений, это в худшем случае, уж с такими мелкими неприятностями он как-нибудь справится, не маленький. – Проблема совершенно в другом! – продолжал он. – Проблема в том, что у меня вырос такой сын!

Объяснить подробнее существо его личной проблемы папа не успел, потому что в этот момент в квартиру позвонили. Гретхен побежала открывать. Пришел Флориан.

– Ну это жесть, скажу я тебе! В жизни такого не видел! – заявил Флориан с порога.

Он прошел следом за Гретхен в гостиную, сел на диван рядом с Гансиком и кивнул папе с Хинцелем.

– Эти Фройденталеры – тихий ужас! – сказал Флориан. – Сумасшедшая семейка! Мы приходим с Михи, папаша тут же накидывается на Анни с кулаками и давай вопить: «Где тебя черти носят? Где ты шляешься?» Стал возмущаться, что она меня с собой притащила. «Наглость какая! Совсем распустилась!» Анни тоже спуску не дала, давай кричать: дескать, мы Михи на чистую воду вывели, потому что он скрывался в садоводстве – собирался из дома сбежать. И вообще он уже сто раз ночевал в садоводстве, а не у Закмайеров! Тогда папаша отстал от Анни и накинулся на Михи. А мамаша как заверещит: «Только не убивай его! Только не убивай!» Я все хотел слинять по-тихому, но Анни меня не отпускала. Говорила, что я ее свидетель. А Михи визжал как резаный поросенок, обливался слезами и утверждал, что он ни в чем не виноват, потому что это Закмайер сбил его с панталыку и втянул в это дело.

– Ложь! – закричал Гансик. – Михи не мог такого сказать! Никогда!

– Остынь, старик! – отмахнулся от него Флориан. – Скажи спасибо, что я тебе подробностей не рассказываю! – Флориан опять повернулся к Гретхен и продолжил свой отчет: – И что интересно, папаше Фройденталеру вся эта история с «Орденом черных рыцарей-мстителей» была совершенно по барабану. Его волновало только то, что Михи собирался сбежать из дома и что он без разрешения ночевал в садоводстве! Как Анни и говорила! «Обманывать меня вздумал?! Я тебе покажу, как врать отцу! Я с тебя три шкуры спущу!» – голосил он, обрабатывая Михи.

Гретхен отправилась в кухню за кофе. Когда она шла обратно по коридору, неся в руках нагруженный поднос, зазвенел телефон. Гретхен решила проигнорировать звонок – она боялась, что это звонит старший Фройденталер, а с этим господином ей меньше всего сейчас хотелось общаться.

– Папа, телефон! – сказала Гретхен. Она поставила поднос на журнальный столик и принялась сгружать чашки.

– Пусть только попробует наехать на меня – я с ним миндальничать не стану! – пробормотал папа, направляясь в коридор. Похоже, он, как и Гретхен, предполагал услышать на другом конце провода старшего Фройденталера.

Но оказалось, что звонит вовсе не Фройденталер, а мама, которая волновалась из-за отсутствия Гретхен.

– Не беспокойся, она тут! – сообщил папа. – У нас тут небольшое приключение! Нет, Гансик абсолютно здоров, – сообщил он после паузы. – Мне бы не хотелось все это обсуждать по телефону, – сказал он под конец. – Взяла бы да приехала сюда, если тебя это действительно интересует.

– Ну что, приедет? – спросила Гретхен, когда папа вернулся в гостиную.

Папа кивнул.

Гансик поднялся с дивана.

– Пойду спать, – сказал он. – У меня завтра контрольная по английскому, – пробормотал, направляясь к себе в комнату. Там он запер дверь изнутри на ключ.

– Как ни в чем не бывало взял и пошел! – проговорил папа.

– А что ему еще остается делать? – спросил Хинцель.

– Мне тоже пора идти! – сказал Флориан. – Я забежал только предупредить, что Фройденталер все сваливает на Гансика. Чтобы вы были в курсе, господин Закмайер.

– Ну и пусть себе сваливает! – отозвался папа.

– Да, но тогда в школе пойдут всякие разговоры, – продолжал Флориан. – Будут говорить, ничего удивительного, что Гансик пошел по такой дорожке, потому что… – Флориан замялся и тяжело вздохнул, явно испытывая затруднения по части формулировок и не зная, как лучше донести свою мысль. – То есть… Я хочу сказать… – предпринял он еще одну попытку. – Просто все будут говорить, что Гансик живет без матери, а у Фройденталеров тут все в порядке, и, значит, Гансик был в этом деле зачинщиком!

– Да какая разница, кто тут зачинщик! – воскликнул Хинцель.

– Тебе-то, может быть, и нет разницы! – ответил Флориан. – А нашему директору очень даже есть! Они только и занимаются тем, что выискивают всяких подстрекателей и выясняют, кто первым начал, если что не так! И получится, что бедному парню придется одному за все отвечать!

– Бедному парню и так придется одному за все отвечать! – сказал Хинцель.

Гретхен притащила в гостиную большой красный рюкзак. В нем была вся документация, относящаяся к деятельности ордена: целая куча черных тетрадей с «пратаколлами наблюдений», черновики писем, официальные бумаги, скрепленные кровавыми отпечатками пальцев обоих рыцарей, диплом Великого командора на имя Гансика и прочая чепуха. Гретхен на скорую руку уже обследовала содержимое рюкзака, когда они только пришли домой. Теперь же она поставила рюкзак перед папой и сказала:

– Я тоже уже пойду! Тут весь архив рыцарской конторы. Покажи маме. Чтобы ей понятней было!

Папа вытянул из рюкзака одну из черных тетрадей и углубился в чтение.

– Ну пока! – попрощалась Гретхен.

– Всего доброго, – произнес Хинцель, поднимаясь с дивана.

– До свидания! – сказал Флориан.

Папа, погруженный в изучение рыцарских «пратаколлов», только кивнул в ответ.

На улице было холодно. К тому же шел дождь. Гретхен шагала между Хинцелем и Флорианом.

– Ну вот, добился своего! – проговорила она.

– Кто? – не понял Флориан.

– Чего? – удивился Хинцель.

– Папа добился того, что мама вернется к нему, – сказала Гретхен.

Флориан и Хинцель дружно заявили, что это полная чушь. Из-за слегка свихнувшегося отпрыска люди не сходятся обратно, если уж брак развалился, сказал Хинцель. Тогда половине разведенных пришлось бы снова сходиться, добавил Флориан. И вообще, взрослые не склонны менять свою жизнь только потому, что у детей какие-то проблемы, заявил Хинцель.

– Вы плохо знаете мою маму, – сказала Гретхен. – Она не выдержит! Потому что считает себя кругом виноватой! А папа только и мечтает о том, чтобы она вернулась! Он скажет ей, что не справляется с Гансиком, и всё! Хотя он действительно не справляется с его воспитанием!

– Но вы же не можете ее заставить из-за этого вернуться, чтобы она изображала тут у вас счастливую мать счастливого семейства! – воскликнул Хинцель.

– Я вообще никого никогда не заставляю делать что бы то ни было! – отозвалась Гретхен, готовая расплакаться. – Поэтому я и ушла! Чтобы не присутствовать при этом разговоре!

У нее не было ни малейшего желания сейчас идти домой, чтобы излагать там события Мари-Луизе, которая наверняка уже умирала от любопытства.

– Может, в «Ваксельбергер» зайдем? – предложила Гретхен.

Флориан с Хинцелем дружно поддержали это предложение. Так втроем, держась за руки, они и явились в кафе, очень удивив Габриэлу и Икси, которые проводили там время за игрой в карты и весьма одобрительно отнеслись к такому неожиданному тройственному союзу.

Чуть позже, в туалете, Габриэла спросила Гретхен, какое решение она приняла и не вырисовывается ли тут классический «любовный треугольник».

Гретхен стояла перед зеркалом и пыталась привести в порядок свои кудряшки. Посопев, она взглянула на отражение Габриэлы в зеркале и сказала:

– Понятия не имею, что тут вырисовывается! Мне, честно говоря, сейчас совершенно не до этого!

– Я думала, за выходные ты разобралась с ситуацией хотя бы в теории! – сказала Габриэла.

– На это у меня просто не было времени! – ответила Гретхен, повернувшись к Габриэле. – Разбираться мне пришлось не с моими проблемами, а с Гансиком!

– Вечная история! Ты и твоя семейка! – воскликнула Габриэла. – Сколько можно? У тебя своя жизнь есть!

Гретхен с Габриэлой вернулись в зал. Гретхен искренне завидовала подруге, которая так легко отрешалась от семейных проблем.

Два дня спустя, с утра пораньше, папа припарковал свой «ровер» у дома Мари-Луизы. Четыре больших чемодана, два маленьких, несметное количество каких-то коробок и пакетов перекочевали из квартиры в машину. Мама была на занятиях, Магда с Пепи – в школе, Мари-Луиза – на работе. Гретхен сегодня решила прогулять уроки, сказав себе, что средний балл 4,9 у нее уже есть и один прогул погоды не сделает.

Гретхен распределила барахло: часть запихала в багажник, часть положила на заднее сиденье.

– Ну что, всё забрали? – спросил папа.

Гретхен сказала, что пойдет посмотрит – не забыли ли чего, хотя она твердо знала, что всё уже в машине. Мама еще с вечера собрала вещи и выставила их в коридор.

Гретхен медленно обошла всю квартиру. Зайдя в свою комнату, она села в большое старинное кресло. Кот Зеппи лежал на ее кровати и внимательно изучал, чем она тут занимается.

– Рад небось, что Магда уезжает? – проговорила Гретхен, глядя на кота. – Никто теперь тебя мучить не будет!

Зеппи поднялся, выгнул спину, зевнул, потянулся и прыгнул Гретхен на колени. Он ткнулся мордой Гретхен в живот. Гретхен погладила кота по спинке.

– Тебе-то, братец, хорошо! – вздохнула Гретхен. – У тебя вон сколько детей, штук сто, и никаких хлопот! Ты их не знаешь – они тебя не знают, не жизнь, а малина!

Зеппи довольно заурчал и явно вознамерился уютно расположиться у Гретхен на коленях, чтобы вздремнуть часок-другой.

– Нет, дорогой, не выйдет! Прости! – сказала Гретхен и посадила кота обратно на кровать.

На том она вышла из квартиры, захлопнула за собой дверь, а ключ, как они договорились с Мари-Луизой, положила под коврик.

– Ну где ты там застряла? – крикнул ей папа, когда она открыла дверь парадной.

Гретхен припустила к машине. Папа уже весь извелся – еще столько всего нужно успеть сделать до маминого возвращения с занятий! И за цветами заскочить, и чего-нибудь вкусненького купить в честь такого события, икры например, и в строительную контору заглянуть, договориться о небольшой перепланировке – переделать кабинет и детскую.

– Построим перегородки, и тогда у нас получится четыре маленькие комнаты и две большие! – поделился планами папа. – У каждого будет свой уголок! Здорово я придумал?

Гретхен молча кивнула. Папе такая сдержанная реакция не очень понравилась.

– Ты что, не рада? – спросил он немного обиженным голосом.

– Ну не знаю, – пробормотала Гретхен.

Папа искренне огорчился и принялся расписывать ей в красках прелести будущей сказочной жизни семейства Закмайеров. Особенно для мамы все складывалось наилучшим образом – прямо райская картина.

– Пусть ходит на свои занятия! Я с этим уже смирился! – сообщил папа.

– Молодец, – буркнула Гретхен.

Уловил ли папа некоторую язвительность в этой реплике или просто решил ее проигнорировать – понять было невозможно.

– А Мюллер увольнять не будем, – продолжал рассуждать папа. – Пусть приходит, как сейчас, с утра и занимается хозяйством. Маме же купим машину, чтобы ей не тратить так много времени на дорогу, – будет спокойно ездить на учебу.

– Великодушие и щедрость твои не знают пределов! Надо же, какие перемены! – прокомментировала Гретхен.

Такую колкость папа пропустить мимо ушей не мог.

– Черт побери! – закричал он. – Я делаю что могу! В чем проблема?

Гретхен молчала. Папа съехал на обочину.

– Объясни мне: что тебе не нравится? – спросил он.

Гретхен продолжала молчать и только хрустела пальцами. Папа принялся теребить усы.

– Я не сдвинусь с места, пока ты не объяснишься! – заявил он.

– Зачем делать вид, что все прекрасно? Сплошное лицемерие! – сказала Гретхен. – Гансик – это Гансик, а ваши отношения – это ваши отношения. Ты просто не оставил маме выбора. Она переезжает, потому что ты надавил, а не по доброй воле!

– Ничего подобного! – возмутился папа. – Это было ее предложение! Это она сказала, что другого выхода у нас нет!

– Поехали! – сказала Гретхен. – Тут остановка запрещена!

Папе в настоящий момент было плевать на все запреты.

– Поверь мне, я ни слова ей не сказал! Вся инициатива исходила от нее! Честное слово, Гретхен!

– Тут остановка запрещена! – повторила она.

Папа бросил в сторону дочери растерянно-горестный взгляд и тронулся с места.

По дороге в строительную контору, до которой пришлось ехать чуть ли не через весь город, они не проронили ни слова. Только когда они уже добрались до цели, папа, прежде чем выйти из машины, легонько похлопал Гретхен по коленке и сказал:

– Ты даже не можешь себе представить, Гретхен, как я рад, что вы опять будете со мной!

В четыре часа папа с Гретхен уже были у школы, чтобы забрать Магду. Магда пришла вместе с Пепи. Он огляделся по сторонам и сказал:

– Опять Мари-Луиза опаздывает! Вечно является последней!

– Мы подождем, пока она приедет! – предложила Гретхен.

Они простояли не меньше десяти минут, когда наконец подкатил старенький «фольксваген», из которого как ошпаренная вылетела Мари-Луиза.

– Прости, Пепи! Пробки! – сказала она. – Я работаю на другом конце города, – принялась объяснять она папе, – и заканчиваю только в половине четвертого. Ну как тут успеть!

– Теперь я буду забирать Магду из школы и, если хотите, могу прихватывать и Пепи, – предложил папа. – Я мог бы его довозить до дома. Это ведь нам практически по дороге!

– Честно?! – не поверила своим ушам Мари-Луиза.

– Более того, я мог бы и с утра за ним заезжать, – сказал папа.

Пепи был в полном восторге. Будучи большим знатоком машин, он всю жизнь мечтал иметь в своем распоряжении солидный «ровер». Мари-Луиза тоже была в восторге. Так она выигрывала чистых полтора часа времени!

– Это было бы идеально! – воскликнула она и впервые за все время знакомства с папой посмотрела на него даже, можно сказать, ласково.

– Тогда до завтра! – сказал папа, обращаясь к Пепи. – Встречаемся ровно в половине восьмого перед твоим домом!

– Точно? – все еще не верила своему счастью Мари-Луиза.

– Железно! – отозвался папа.

Гретхен, Магда и папа загрузились в машину.

– Да, все-таки тяжело одной воспитывать ребенка, – сказал папа. – Приятно хоть чем-нибудь помочь, тем более если это не составляет особого труда!

– Слушай, нажми на тормоза, отзывчивый ты наш! А то уже тошнит! – Гретхен почувствовала, как в ней поднимается ярость.

– Что я опять не так сделал? – испугался папа.

– Ничего! – ответила Гретхен. – Просто ты уже сто лет ездишь на работу и с работы мимо дома Мари-Луизы и Магдиной школы! Почему тебе до сих пор не приходила в голову эта светлая мысль – возить Магду с Пепи в школу и забирать их потом? При таком глубоком сочувствии к женщинам, воспитывающим детей в одиночку, это было бы логично!

Папа ничего на это не ответил. Он сделал вид, будто целиком и полностью занят дорогой.

Когда они наконец добрались до дома, мама уже пришла с занятий. Она сидела с Гансиком в детской и объясняла ему математику. Но с приходом Магды все объяснения пришлось отложить, потому что Магде нужно было немедленно выяснить, где точно будет проходить будущая стенка и какая половина комнаты достанется лично ей – правая или левая. Сначала она выбрала себе правую, а когда Гансик согласился на такой вариант, она решила переменить свое мнение и заявила притязания на левую. Когда же Гансик принял и такое распределение, Магда заявила, что вообще не желает селиться в детской, а возьмет себе половину кабинета.

– Так, кончили дискуссию! – сказала мама. – Кому какая половина достанется, решаю я! Завтра сообщу тебе о своем решении!

Мама вышла из комнаты. Магда сделала «бе-е-е» ей в спину и показала нос.

Гретхен присела на краешек своей старой кровати.

– Ну что, Гансик, порядок? – спросила Гретхен.

Гансик робко улыбнулся.

– Фу, Гансище! – встряла тут Магда. – Ты совсем жирняк стал! Прямо как огромный воздушный шар!

– Магда, отстань от Гансика! – прикрикнула Гретхен.

– Нет, точно! Ткнешь иголочкой, и лопнет! – продолжала Магда. – Пш-ш-ш-ш – и весь воздух выйдет!

– Еще слово скажешь – получишь подзатыльник! – рассердилась Гретхен.

Угроза, похоже, подействовала. Магда подошла к книжному стеллажу, вытащила одну из своих старых книжек с картинками и принялась листать. Гретхен еще посидела немного, чтобы убедиться в том, что Магда не собирается больше приставать к Гансику. Но та с головой ушла в чтение, и Гретхен сочла возможным оставить парочку наедине. Она хотела спросить папу, не нужно ли помочь с ужином.

Папа с мамой были в спальне. Гретхен услышала папин голос:

– Я подумал, что разумнее всего будет, если на время ремонта ты целиком займешь спальню, Гретхен положим в кабинете, а я лягу в гостиной. Гансик с Магдой пока останутся в детской, авось не передерутся. Как ты считаешь?

– Чего такой огород городить? – донесся голос мамы. – Я четырнадцать лет провела с тобой в одной постели, уж как-нибудь еще четырнадцать дней выдержу. Если, конечно, я тебе не помешаю.

– Я думал, это я тебе могу помешать! – сказал папа. – Делить ложе с толстым жирным мужем, отправленным к тому же в отставку, – сомнительное удовольствие!

– Не очень убедительный аргумент! – ответила мама. – Раньше ты был еще толще!

– Но ты тогда испытывала ко мне симпатию и потому была более терпимой! – парировал папа.

– Терпимость никак не связана с симпатией! Это вопрос оптики и жизненных установок!

Гретхен, стоявшая под дверью спальни, подумала: «Опять двадцать пять! Сейчас начнется!»

– Что у нас там с ужином? – крикнула она, решив срочно спасать положение. – Господа хорошие, я, между прочим, есть хочу!

Папа пулей вылетел из спальни и ринулся в кухню. Гретхен села в вертящееся кресло перед телевизором в гостиной и прикрыла глаза. На какое-то мгновение ее охватило непреодолимое желание сбежать из этой до боли знакомой квартиры, которую теперь нужно было заново осваивать. Ей захотелось очутиться в «Ваксельбергере», рядом с Хинцелем, Габриэлой или Икси – да с кем угодно, лишь бы быть подальше от этой лицемерной семейки, обсуждающей, кому где спать. Но Гретхен, движимая чувством долга, подавила в себе это эгоистичное желание и осталась сидеть в кресле с закрытыми глазами до тех пор, пока не услышала шаги и не уловила по родному запаху, что мама вошла в гостиную.

– Устала? – спросила мама, приблизившись к Гретхен.

– Да нет, не очень, – ответила она.

– Сердишься? – продолжала допытываться мама.

– Ничуточки! – ответила Гретхен. – Я же гибкий человек! Всегда готова поучаствовать в творческих экспериментах! Надо же как-то Гансика подремонтировать!

– Нет, ты совсем неверно оцениваешь ситуацию! – проговорила мама.

– А может быть, ты согласилась на все на это не из-за Гансика, а потому что тебе удалось существенно улучшить свое положение? – Гретхен крутанулась в кресле, не открывая глаз.

– В каком смысле – улучшить свое положение? – поинтересовалась мама.

– В том смысле, что папа согласился на все твои требования! – заявила Гретхен и снова крутанулась. – Он даже машину собирается тебе купить! И вообще ползает перед тобой, как пресмыкающееся!

– Мне кажется, он просто кое-что осознал и стал вполне удобоваримым, – сказала мама. – Жить можно. Я ответила на твой вопрос?

– Нет! – воскликнула Гретхен, перестала крутиться и посмотрела маме прямо в глаза. – Мы жили и без него. И даже очень неплохо. Я, по крайней мере!

Мама посмотрела на Гретхен и вздохнула. Та сделала еще один оборот.

– Ну хорошо, – прервала молчание мама. – Конечно, в первую очередь я вернулась из-за Гансика. Но и папа мне вовсе не безразличен. В сущности, ты права. У меня теперь идеальное положение! Я получила все, чего мне не хватало, когда мы переехали отсюда. Все мои требования, так сказать, удовлетворены! Чего мне еще требовать от жизни?

Тут в гостиную вкатился сервировочный столик на колесиках, нагруженный тарелками, бокалами, бутылками. Папа, Магда и Гансик дружно толкали его перед собой.

– У нас шампанское! – возвестила Магда. – Папа сейчас ка-а-а-к хлопнет!

– Рыбьи яйца, которые почему-то называются икрой, я не люблю! – сообщил Гансик.

– У нас есть ветчина, салями и много чего другого! – сказал папа, расставляя на столе тарелки, закуски и шампанское.

Затем он взял бутылку в руки и принялся за пробку. Гансик с Магдой следили за ним, затаив дыхание.

– Если сделать все правильно, то никакого хлопка не будет! – объяснял папа.

– А я хочу, чтоб был! – сказала Магда. – Папочка, ну хлопни, пожалуйста!

Пробка выстрелила в потолок, Магда взвизгнула от восторга, пена вылезла из бутылки наружу и стала стекать по бокам.

– Подставляйте скорее бокалы! – скомандовал папа, и мама тут же пришла ему на помощь.

Гретхен пододвинула к себе свой бокал, подняла его и сказала:

– Ну, ваше здоровье! За тебя, мама! За тебя, папа!

Затем она сделала большой глоток и рассмеялась. Потом еще один, не меньше первого, и зашлась в новом приступе смеха.

– Пузырьки в носу щекочут? – спросил папа.

– Нет, не щекочут! Просто я решила дать волю веселью, потому что мне все кажется смешным! – объяснила Гретхен. – Правда! Невероятно смешным! Вы сами-то разве не видите, как все смешно? – Гретхен опять засмеялась.

Папа в некоторой растерянности покачал головой, мама изобразила на лице слабую улыбку, Гансик смотрел в пространство застывшим взглядом, и только Магда поддержала Гретхен громким хохотом.

– Гретхен! Нажми на тормоза! – сказал папа.

– Гретхен! Не расходись! – сказала мама.

Гретхен прекратила смеяться, утерла слезы, проступившие от смеха, подняла бокал и сказала, обращаясь к папе с мамой:

– Чего вы так переполошились? Я же у вас послушная и понятливая! Я совершенно не собираюсь расходиться. И тормоза у меня на месте! Так что – за ваше общее счастливое будущее, господин и госпожа Закмайер!

Глава первая,

в которой коротко рассказывается о главной героине и о том, что произошло в первых двух частях, – для тех любопытных читателей, кто по какой-то причине первые две части проскочил и решил начать с третьей

Маргарета Мария Закмайер, или попросту Гретхен, – семнадцатилетняя школьница с крапчато-серыми глазами цвета дунайской гальки, вьющимися темно-рыжими волосами, напоминающими шерсть кокер-спаниеля, и крошечным носом-пуговкой. Рост у нее – метр семьдесят, комплекция – приятная для глаз. Объективно Гретхен была, что называется, «очень хорошенькой», что полностью совпадало с ее субъективной оценкой.

Папа Гретхен был ответственным работником макаронной фабрики с очень приличной зарплатой. Мама Гретхен была социальным работником с неприлично маленькой зарплатой. Кроме того, у Гретхен имелся брат Гансик, рохля и нытик с кучей проблем, пятнадцати лет от роду, а также сестра Магда – энергичная, но страшно приставучая особа девяти лет, у которой, наоборот, никаких проблем не было.

В семье царила устойчиво-гармоничная обстановка, имевшая под собой умело склеенный совместными усилиями солидный фундамент. Склеивать этот фундамент пришлось потому, что три года назад он дал трещины. Тогда родители Гретхен после бесконечных ссор разошлись. Мама с Гретхен и Магдой переехали жить к маминой подруге Мари-Луизе. Гансик остался у папы. Причем добровольно. Гретхен, со своей стороны, считала, что родители напрасно стараются: этот брак уже ничем не спасешь, и все попытки как-то восстановить семью и подремонтировать отношения – напрасно потраченное время.

– Все, поезд ушел! – говорила Гретхен своей подруге Габриэле. – Тут уж ничего не поделаешь! Они теперь совершенно не подходят друг другу! И никогда подходить не будут! Мама слишком изменилась за это время!

Мама действительно очень изменилась! Во-первых, она похудела на двадцать килограммов и стала стройной привлекательной дамой. Во-вторых, она получила профессию, о которой мечтала, и гордилась тем, что перестала быть простой домохозяйкой. У нее вообще совершенно переменились взгляды на жизнь. Она, так сказать, эмансипировалась, причем радикально и основательно!

– Вот только, к сожалению, мой папа совсем не эмансипировался! – сетовала Гретхен, рассказывая о своих родителях Габриэле. – Он как двадцать лет назад выучил роль «главы семьи» и вбил себе в голову, что должен делать в семье «настоящий мужчина», так и не может съехать с этих рельсов. При этом он старается изо всех сил, но ему уже не переучиться!

Сойтись снова родители решили из-за Гансика – это ради него они попытались заново построить семейную идиллию. Гансик был непростым ребенком, и папа не справился с его воспитанием, основательно запустив сферу чувств и общего состояния духа: Гансик становился все более трудным в общении, все более странным, все более замкнутым и все более жирным. А мама все больше терзалась чувством вины, потому что была уверена: такие удручающие перемены с ее любимым сыном происходят потому, что она ушла из дома и тем самым нанесла непоправимый вред семейному очагу. Она хотела взять Гансика с собой, но он решительно воспротивился. Он мечтал о том, чтобы к нему вернулась его «старая мама», а «новую маму» принимать не желал и злился. По его глубокому убеждению, маму просто попутал бес – в лице маминой подруги Мари-Луизы. Кому же захочется жить под одной крышей с бесом?

Ни одна хорошая мать не может чувствовать себя полностью счастливой, когда ее дети страдают. Вот почему мама Гретхен решила вернуться в семью и как-то подлатать развалившиеся отношения. Воссоединение семьи сулило маме, как она сама призналась однажды в разговоре с Гретхен, определенные выгоды. Ведь одно дело, если ты жена ответственного работника макаронной фабрики с солидным окладом, что обеспечивает тебе более или менее беззаботную жизнь, совсем другое – если ты после развода живешь на жалкую зарплату и не менее жалкие алименты.

В каком объеме родители восстановили свою супружескую жизнь, Гретхен не знала. У нее было ощущение, что оба они поставили себя на службу семьи и жили друг с другом как брат и сестра. Хотя полной уверенности у Гретхен не было. Некоторые признаки говорили о том, что, возможно, это не так. Но Гретхен не слишком вникала в проблемы личной жизни родителей – во-первых, потому что по природе своей была человеком деликатным, а во-вторых, потому что у нее самой проблем в личной жизни было предостаточно.

Источником проблем в этой волнующей сфере была сама Гретхен, которая пользовалась повышенным вниманием мужского пола – факт, в сущности, весьма отрадный. Особо усердствовали по этой части на протяжении нескольких лет два претендента: один из них – Хинцель, благородный юноша с мягким подходом, второй – Флориан Кальб, одноклассник Гретхен, особой мягкостью манер не отличавшийся, но как-то больше соответствовавший эстетическим предпочтениям Гретхен. Он считался самым красивым мальчиком в классе. А если верить Габриэле, которая знала толк в мужской красоте, то и во всей школе. Гретхен вполне бы устроило, если бы можно было поддерживать отношения с обоими на основаниях ни к чему не обязывающей взаимной склонности. И это было бы по-своему честно, полагала она. Но ее ухажеров это решительно не устраивало. Флориан, претендовавший на исключительную симпатию Гретхен, постоянно наседал на нее, склоняя к тому, чтобы она наконец определилась. Хинцель, со своей стороны, боялся потерять Гретхен и постоянно твердил об этом. Говоря простым языком, оба они умирали от ревности!

Гретхен изрядно страдала от этих приступов ревности с обеих сторон и вынуждена была признать, что при таком раскладе количество любви отнюдь не всегда пропорционально количеству получаемого от этой любви удовольствия. На протяжении нескольких лет она пыталась как-то разобраться со своими чувствами и понять, кто из двух кавалеров ей милее. Но окончательное принятие решения все откладывалось из-за того, что Гретхен полагала, будто сразу после того, как она сделает выбор, ей придется отправляться с избранником в постель. А этого ей совершенно не хотелось. А если не хочется, считала Гретхен, то делать этого ни в коем случае нельзя. С другой стороны, отсутствие желания несколько беспокоило ее – в таком возрасте это все-таки не вполне нормально, думала Гретхен. Короче говоря, Гретхен оказалась перед клубком проблем, который не могла распутать. Прямо какой-то гордиев узел! И как его разрубить, Гретхен не знала. Меча у нее не было, а советы, которые ей давали разные личности, посвященные в ее тайны, были настолько противоречивы, что Гретхен не могла извлечь из них ничего полезного для себя.

В школе у Гретхен все было в полном порядке. Она, правда, занималась уже не так усердно, но, поскольку Гретхен всегда считалась лучшей ученицей в классе, учителя как-то не замечали образовавшиеся пробелы. За ней прочно закрепилась репутация «невероятно способной девочки», что отражалось на оценках. Если она, к примеру, не могла ответить на какой-нибудь вопрос, то учителя снисходительно относили этот казус на счет случайности – дескать, всякое бывает, день на день не приходится. Такая благосклонность учителей к Гретхен, которой спускали то, что не спустили бы другим, не вызывала в классе особого возмущения и никак не сказывалась на общем отношении к ней одноклассников – Гретхен все любили и уважали.

Что еще добавить к портрету Гретхен? Пожалуй, то, что раньше она была довольно толстой. Все семейство Закмайеров отличалось внушительными формами. Настолько внушительными, что Конни, сын соседей, прозвал их Тумбочками.

Но Гретхен избавилась от лишнего веса почти одновременно с мамой, хотя, в отличие от нее, не голодала и на диету не садилась. По какой такой загадочной причине ее жировая прослойка куда-то подевалась, оставалось не вполне ясным: мнения отдельных членов семьи Закмайеров по этому вопросу расходились. Мама считала, что Гретхен с детства была толстушкой, потому что мало двигалась и в ее жизни ничего особенного не происходило. А потом жизнь дочери стала более насыщенной и динамичной, оттого она и постройнела. Папа же считал, что Гретхен заразилась от мамы манией похудения. Он даже думал про себя, что Гретхен наверняка прибегала к этой жуткой методе – искусственно вызывала рвоту, чтобы освободить желудок от попавшей в него пищи. С папиной точки зрения, переводить столько добра было чистым безумием! Но, похоже, такие ухищрения сейчас в большом почете среди женского пола, в каждом глянцевом журнале только об этом и пишут!

Гансик тоже подозревал Гретхен в подобных извращениях и никак не мог смириться с тем, что сестра похудела. Потому что он был твердо убежден: когда все были толстыми, у них была прекрасная счастливая семья! Все беды начались с маминой дурацкой затеи – когда мама вдруг, ни с того ни с сего, решила похудеть. Из этого Гансик сделал вывод: кто худеет, тот плохой человек, потому что сознательно разрушает семейное счастье! Вот почему стройную фигуру сестры он считал воплощенным символом подлого предательства. Ему было страшно. Ведь и он чувствовал, что семейная идиллия вся склеена из обломков. Он просто боялся, что это склеенное счастье может в любой момент опять пойти трещинами, и, вероятно, полагал, что подкожный жир лучше всего будет держать хрупкую конструкцию. Вот почему он так мечтал, чтобы мама с Гретхен хотя бы немного прибавили в весе, – каждый дополнительный килограмм был для него залогом стабильности. Но ни мама, ни Гретхен не радовали его в этом смысле. Они даже не подозревали, что, с точки зрения Гансика, семейное счастье напрямую зависит от толщины каждого члена семьи.

Магду все эти проблемы, связанные с похудением или прибавлением в весе, мало беспокоили. Даже за своим собственным весом, который, надо сказать, существенно колебался, она не следила. Магда то округлялась, то худела – как луна, только не с такой жесткой периодичностью. Поесть она любила, но при этом у нее были свои причуды. То вдруг она c утра до ночи питается одним смальцем – на завтрак, на обед, на ужин, на перекус и в перерывах между этим. Потом вдруг начинается период соленых огурцов. Или картофельных крокетов. Даже на завтрак – картофельные крокеты! А то переходит на одни галеты, без ничего. Если у нее случалась огуречная или безничегошно-галетная фаза, она худела, если смальцевая или картофельно-крокетная – толстела.

Цветльская бабушка, которую так звали потому, что она жила в Цветле, считала стремительное похудение Гретхен проявлением тяжелой болезни. Сама она была невероятно толстой и придерживалась твердого убеждения: чем толще человек, тем он здоровее! Здоровье и полнота были для нее неразрывно связаны, как сиамские близнецы. Даже то, что у ее внучки, два года назад превратившейся в стройную девушку, никаких признаков губительного заболевания не обнаруживалось, не могло поколебать ее взглядов. Глядя на Гретхен, она частенько сокрушенно качала головой, приговаривая:

– Вот увидите, все еще проявится! Как это ни печально. Еще вспомните меня! Некоторые фирусы десятилетиями сидят внутри, прежде чем вылезти наружу! Но меня тогда уже не будет в живых. Так что я, к счастью, этого не увижу!

(Под «фирусами» бабушка понимала вирусы. С иностранными словами она не очень дружила.)

P. S. Напоследок стоит, наверное, добавить, что у Гретхен было несколько забавных привычек. Иногда она вдруг принималась чесать себе живот, хотя вообще-то он совсем не чесался. Еще она имела обыкновение засовывать в рот прядку волос и жевать ее, размышляя о том о сем. Кроме того, Гретхен любила хрустеть пальцами. Да, и еще она морщила нос и сопела, как будто у нее насморк, а носового платка нет. Хотя насморка у нее вообще никогда не бывало, а носовой платок всегда имелся в наличии.

Глава вторая,

в которой Габриэла дважды огорчается, а Гретхен ввиду некоторых печальных событий приходится поработать официанткой

Гретхен стояла на трамвайной остановке, облизывала верхушку мороженого в раскисшей трубочке и смотрела на небо. В раскисшей трубочке было малиновое мороженое, которое отчаянно капало, на небе – облака, которые неслись куда-то вдаль.

Рядом с Гретхен стояла Габриэла. Она тоже лизала капающее мороженое и тоже смотрела на несущиеся вдаль облака.

– Если они там наверху не пошевелятся, будет дождь, как пить дать! – сказала Гретхен.

– Облака-то вон как гонит! Разойдется! – возразила Габриэла. – Смотри, внизу уже посветлело! Видишь полоску?

Гретхен облизала заляпанный мороженым большой палец и покосилась на небо. Там внизу нисколько не просветлело, а, наоборот, все стало иссиня-черным с ядовито-желтыми вкраплениями.

– Гадство, – пробормотала Гретхен. – Пока мы тут стоим, эти облака размножаются с бешеной скоростью!

Гретхен бросила разъехавшуюся трубочку вместе с остатками содержимого в урну и вытерла липкие пальцы о низ джинсов.

– Прогноз-то на сегодня был хороший! – сообщила Габриэла.

Гретхен не стала с ней спорить, хотя собственными ушами слышала по радио, что приближается холодный фронт и никакого улучшения погоды не намечается.

Гретхен прекрасно знала, что Габриэле просто страшно хочется поехать в Оттакринг[12], в бассейн. Позавчера ей там удалось завязать знакомство с неким Анатолем. Этот Анатоль намекнул ей, что сегодня планирует там побывать снова и что с большой долей вероятности она найдет его на лежаке у левого бортика – это место он, дескать, уже давно забил за собой. Телефона своего Анатоль не оставил и фамилии тоже не назвал. Так что у Габриэлы не было другого шанса встретиться с ним снова и закрепить знакомство, как отправиться в бассейн в надежде обнаружить его на лежаке возле левого бортика. Гретхен очень сомневалась, что Анатоль пойдет в бассейн в такую погоду, но делиться своими сомнениями с Габриэлой не стала. Это будет воспринято как оскорбление! По глубокому убеждению Габриэлы, такого просто быть не может, чтобы молодой человек из-за какой-то там плохой погоды отказался от встречи с ней. Габриэла несколько переоценивала свою привлекательность – ей казалось, что против ее прелестей не устоит ни один представитель противоположного пола.

Гретхен не имела ни малейшего желания тащиться в бассейн. Минимально достаточную, с ее точки зрения, порцию загара она уже получила на прошлой неделе. Просто так валяться на жестком лежаке ей не улыбалось. Купаться ей тоже не хотелось. Вода еще холодная. И к тому же в ней слишком много хлора. Что за удовольствие – покрыться гусиной кожей и потом еще ходить с красными глазами! Не говоря уже о том, что при такой погоде там наверняка вообще никого не будет! Флориан сегодня был занят – он подрабатывал теперь в деликатесной лавке. Хинцель тоже не придет – у него образовался срочный заказ. А если Габриэла, вопреки всем ожиданиям, все же встретится с этим своим Анатолем, то на ней вообще можно будет поставить крест, и Гретхен тогда придется довольствоваться обществом Урсулы № 1, Урсулы № 2, Отто Хорнека и прочих граждан, которые обыкновенно лежат как бревна с наушниками в ушах и открывают рот только для того, чтобы попросить соседа намазать спину кремом от солнца.

Когда из-за поворота выкатился наконец трамвай, первые крупные капли упали Габриэле на мороженое. Она скуксилась, как маленький ребенок, которому родители отказались покупать елку на Рождество.

– Нет, ну какое безобразие! Просто возмутительно! – пробормотала Габриэла, мрачно разглядывая серый асфальт у себя под ногами, который стремительно покрывался черными крапушками.

– Не унывай, старушка! Завтра будет солнце! – попыталась утешить ее Гретхен.

– Какое завтра! Мне сегодня солнце нужно! – проговорила Габриэла с таким видом, как будто завтра собиралась умереть.

Такая реакция показалась Гретхен несколько преувеличенной. Анатоль явно того не стоил – ничего особенного он собой не представлял, чтобы так переживать. Невелика потеря! И что Габриэла в нем нашла – канареечный чубчик, волосы черным ежиком, да еще шепелявит слегка, вот и все нечеловеческие достоинства!

– Кончай рыдать, подруга! – сказала Гретхен. – Похоронный марш отменяется! Пойдем в «Ваксельбергер». Какой уж сегодня бассейн!

Габриэла обреченно вздохнула и пошагала за Гретхен в сторону «Ваксельбергера» сквозь все усиливавшийся дождь. На перекрестке Габриэла с отвращением швырнула в сторону раскисшее мороженое. Раскисший фунтик угодил прямиком в лобовое стекло припаркованной машины. Малиновая каша расплылась по стеклу, фунтик съехал на капот.

– Метко! – не без ехидства прокомментировала Гретхен и уже в следующую секунду рванула с места, еле поспевая за Габриэлой.

Подруги бежали с такой скоростью, что их незапланированный забег сделал бы честь любому спринтеру. Причина такой небывалой прыти заключалась в том, что машина оказалась обитаемой: меткий бросок вызвал бурную реакцию полной дамы, которая выбралась наружу и принялась поносить хулиганок последними словами, грозя им всеми возможными карами.

На бегу Гретхен умудрилась все же обернуться.

– Ей нас не догнать! Больно жирная! – сообщила Гретхен подруге результаты наблюдений. – А если побежит – не добежит, на полдороге удар хватит!

– Чего ей бежать, у нее машина есть! – задыхаясь, ответила Габриэла. – А у машины скорость не то что у нас с тобой!

– Сначала ей придется избавиться от твоего художества на лобовом стекле! – пропыхтела Гретхен в ответ. – Пока отчистит, нас уже и след простынет!

(Полная дама и не собиралась никого догонять, ни пешком, ни на машине. Она узнала в главной хулиганке Габриэлу и вечером сообщила обо всем ее маме по телефону. Мама необычайно расстроилась, потому что полная дама была директором того самого отделения банка, в котором у нее был счет, а кредитный лимит по этому счету мама уже давно исчерпала и вышла в большой минус. Размер же допустимого кредитного лимита устанавливался по усмотрению директора отделения. Чтобы избежать головомойки, Габриэле пришлось свалить всю вину на Гретхен и сказать, что это она зафитилила треклятое мороженое.)

В «Ваксельбергере», кроме Икси, не было ни души. Икси сидела за стойкой и подкрашивала себе ногти сиреневым лаком. На появление Габриэлы с Гретхен она отреагировала легким кивком головы и еле слышным приветствием:

– Привет, сестренки!

Подруги заняли столик недалеко от стойки. Габриэла вынула из сумки с купальными принадлежностями полотенце и принялась вытирать волосы. Потом она достала гребенку и стала старательно расчесывать прядку за прядкой. Габриэла всегда тщательно следила за своей прической. Даже на уроках, к досаде учителей, она чаще пользовалась гребенкой, чем шариковой ручкой.

Гретхен бросила взгляд на полотенце подруги и не удержалась от улыбки: оно все было в ржавых разводах. Вот что бывает, когда красишься пеной!

От Габриэлы эта улыбка не ускользнула. Она скомкала полотенце, запихала его в сумку, бросив в сторону Гретхен сердитый взгляд, потом поднялась и высокомерно изрекла:

– Я пошла домой! Тут мухи от тоски дохнут!

Она перекинула сумку через плечо и вышла из кафе, громко хлопнув дверью напоследок.

– Одуреть можно! – сказала Гретхен. – Чуть что – сразу в бутылку лезет!

– А что случилось-то? – спросила Икси, хотя по голосу было слышно, что ее это не особо интересует.

Гретхен рассмеялась:

– Она все время говорит, что у нее натуральный рыжий цвет! Хотя раньше у нее волосы были просто каштановые. А теперь, видите ли, порыжели – от натурального морковного сока, который она пьет каждый день. Ну а сейчас, когда она вытирала волосы, я заметила, что полотенце все в рыжих пятнах – от краски. Вот мне и стало смешно. Но это же не повод для обид! – Гретхен пожала плечами. – Она вообще в последнее время ведет себя как подросток – одни капризы, как будто все не может выйти из переходного возраста.

Икси сунула кисточку в бутылочку с лаком и энергично пошевелила растопыренными пальцами, чтобы краска скорее высохла.

– Ты чего-нибудь хочешь? – спросила она Гретхен.

– Я никуда не тороплюсь, не беспокойся! – ответила Гретхен.

Раньше Икси училась с Гретхен в одной школе. Но прошлый учебный год она закончила с семью двойками в табеле и ушла – оставаться на второй год ей не хотелось. Несколько месяцев она вообще ничего не делала, только бесконечно ссорилась с родителями. А потом, осенью, когда старик-официант из «Ваксельбергера» ушел на пенсию, Икси решила устроиться на его место, тем более что и так проводила тут все время, – и стала официанткой. В смысле денег эта работа была никакая. Ведь основной источник дохода у официантов – чаевые. В «Ваксельбергере» же в основном собирались бывшие однокашники Икси, которым давать ей чаевые было как-то неловко. Зато они нисколько не стеснялись есть и пить в долг, при том что Икси совершенно не умела выбивать долги. У нее, правда, была заведена специальная тетрадь, в которой у каждого неплатежеспособного завсегдатая имелась своя страница с длинным столбиком цифр – списком неоплаченных счетов, но Икси хватало только на то, чтобы робко спросить какого-нибудь особо злостного неплательщика: «Может, хоть что-нибудь дашь?» – и вполне удовлетвориться ответом: «Икси, дорогуша! Потерпи до следующей недели!»

Гретхен принадлежала к числу тех немногочисленных постоянных посетителей, кто неизменно платил сразу. Она всегда была при деньгах. И не то чтобы папа с мамой прямо осыпали ее золотом! Просто Гретхен умела рачительно распоряжаться имеющимися средствами. И это свойство уж точно досталось ей не от родителей. И папа, и мама обходились с деньгами значительно свободней. Если, к примеру, мама исчерпывала свой кредитный лимит и ей не хотелось, как она выражалась, «клянчить у папы», она могла запросто взять взаймы у Гретхен.

Мама считала, что Гретхен унаследовала рачительность от двоюродного прадедушки Альберта, который в семействе Закмайеров считался единственным человеком в ладах с деньгами. А поскольку ему уже было девяносто два года, то папа с мамой нередко заводили разговор о том, как бы сделать так, чтобы стать его наследниками, после чего неизменно принимались наседать на Гретхен, призывая ее уделить внимание старику. Может быть, тогда, говорили они, дедушка проникнется к ней симпатией и в знак приязни отпишет часть своего состояния. Но Гретхен отбрыкивалась, как могла. Она терпеть не могла дедушку Альберта. А деньги ее вообще не интересовали, хотя она и умела ими распоряжаться. Но тому, кто сам по этой части хромает, таких тонкостей не понять.

Икси закончила сушить лак.

– Имбирного лимонада дай, пожалуйста! – попросила Гретхен.

– Кончился! – объявила Икси. – Раньше понедельника не привезут, да и то только если шеф соизволит закрыть долги.

– Ну, тогда тоник! – сказала Гретхен.

– Тоже нет! – ответила Икси.

– А кофе хотя бы есть? – спросила Гретхен.

Икси кивнула. Она поднялась, подошла к кофемашине, сняла дозатор, выбила из него старую кофейную гущу и заложила свежую порцию.

– Кофе тоже скоро кончится, – сообщила она.

– А как вообще? – поинтересовалась Гретхен.

– Фигово, – ответила Икси.

– Фигово, как всегда? Или сверхфигово? – уточнила Гретхен.

Икси вставила дозатор на место, повернула ручку и нажала кнопку. Коричневая жидкость полилась тонкой струйкой в чашку. Машина гудела и как-то по-особенному клацала внутри.

– Сверхфигово, – сказала Икси. – Даже суперсверхфигово!

– В каком смысле? – спросила Гретхен.

Икси вышла из-за стойки с чашкой в руках и поставила ее перед Гретхен. Сахара она не принесла. Гретхен пила кофе несладким. Кофе получился без пенки.

Икси мотнула головой в сторону машины:

– Эта тоже скоро сдохнет! Нужно новую ставить. Мастер сказал, что ее уже не отремонтировать. Но шеф даже и не думает новую покупать! При таком подходе не удивительно, что тут все разваливается.

Икси подсела к Гретхен. Она поставила локти на стол и подперла голову руками.

– Икси, да что случилось-то? – спросила Гретхен, искренне встревоженная. Икси вообще-то трудно было чем-то пронять. Едва ли неоплаченные счета, дряхлая кофемашина и полный развал в хозяйстве могли повергнуть Икси в суперсверхфиговое состояние.

– Паника на «Титанике»! – выдавила из себя Икси и впилась длинными сиреневыми ногтями себе в щеки, которые тут же пошли красными пятнами.

Гретхен попробовала кофе. Он был почти холодным и совершенно невкусным. Эта гадская машина даже не дождалась, чтобы вода как следует нагрелась, не говоря уже о том, чтобы прогнать пар через гущу. Но сейчас явно неподходящий момент для жалоб, сочла Гретхен.

Икси перестала сжимать себе щеки.

– Роберт, – проговорила она наконец, – когда мы поссорились на Новый год, снюхался с этой Андреа. Знаешь ее? Ну, такая рыжая дурында, хной красится, с лиловыми губами и зелеными ресницами. Она еще в «Какаду» все время торчит.

Гретхен кивнула. Роберт был «периодическим» другом Икси. Их отношения подчинялись строгому графику: ровно два месяца они жили душа в душу, затем ссорились в пух и прах и расходились, тоже на два месяца. Так это все тянулось уже года два. С рыжей дурындой – бледнолицей красавицей – Гретхен была знакома только шапочно. Была ли она действительно такой уж дурындой, Гретхен не знала. Икси всех промежуточных подружек Роберта называла дурындами.

– И вот эта дурында прошлым летом хороводилась с одним типом из Берлина, – продолжала Икси. – В Греции подцепила. Приехали они вместе в Вену и стали жить. А в Новый год она стала Роберта обхаживать, хиханьки-хаханьки, то да се, тогда ее дружок взял да и свинтил – в Гамбург.

Гретхен кивнула и подумала: «Интересно, какое отношение все эти бесконечные шуры-муры имеют к суперсверхфиговому состоянию духа Икси? Ну ладно, надеюсь, как-нибудь разберусь…»

– И тут недавно Галоша тоже поехал в Гамбург, – рассказывала Икси. – Герберт-Галоша, который круглый год в галошах ходит, даже летом, – ну, ты его знаешь. Так вот, короче, приехал он в Гамбург, познакомился там с несколькими пацанами, которые знают этого типа, ну этого – из Берлина, который с этой дурындой, ну с Андреа, путался…

Икси умолкла.

Гретхен почесала живот и посмотрела на Икси в ожидании продолжения истории. Икси молчала.

– Ну и что дальше? – подала голос Гретхен, которая пока еще ничего не поняла из этого замысловатого повествования.

Икси сглотнула, но не произнесла ни слова.

– Что дальше-то? – настойчиво переспросила Гретхен.

– А дальше то, что у этого типа вроде как ВИЧ, – выдавила из себя Икси.

У Гретхен от ужаса перехватило дыхание.

– Вчера Галоша приходил и рассказал. – Икси сунула палец в рот, откусила кусочек сиреневого ногтя и выплюнула его на пол. – Если я тоже заразилась, то вообще не представляю, что мне делать.

Гретхен выдохнула. Она считалась, по общему мнению, мастерицей по части утешения. Но тут в голову ей не приходило ни одного утешительного слова.

– А рыжая дурында не хочет идти проверяться. – Икси снова принялась грызть ногти. – Галоша с ней поговорил, когда приехал. Так она ему заявила, что ее это не колышет.

– Ну а ты? – спросила Гретхен.

– А что – я?.. Это ей нужно идти проверяться, – ответила Икси. – Потому что анализы точно показывают, есть у тебя ВИЧ или нет, только через полгода после контакта. А у нее уже почти год прошел, как она с этим типом связалась. Если у нее будет отрицательный результат, то, значит, и у нас всех отрицательно, понимаешь? – На глаза Икси навернулись слезы. – А сколько телок у Роберта за это время было, вообще не сосчитать! – сказала Икси, кусая губы. Подбородок у нее дрожал. – Даже если взять только тех, с кем он крутил любовь начиная с Нового года, и то со счета сбиться можно!

Икси принялась утирать слезы. Кусочек лака от ногтей попал ей под веко. Икси зажмурилась и стала тереть глаза. От этих манипуляций все сразу покраснело.

– Погоди, не так! – сказала Гретхен.

Она достала бумажный носовой платок, свернула уголок жгутом, склонилась над Икси и попыталась извлечь лаковые мусоринки. Она оттянула верхнее и нижнее веки, но поймать такую мелочь ей никак не удавалось – соринки все время убегали в другую сторону.

– Надо выплакать их! Самый верный способ! – сказала Гретхен.

Икси опустила голову и разрыдалась. Гретхен стояла рядом, смотрела на ее короткие черные волосы ежиком, обработанные спреем, и ей захотелось погладить подругу. По ощущению, соринки уже давно должны были бы все выплакаться, а Гретхен продолжала гладить Икси и гладила до тех пор, пока дверь в кафе не распахнулась и внутрь не ввалилась шумная промокшая насквозь компания из шести человек. Главным был явно Отто Хорнек. Он учился с Гретхен в одном классе. Раньше Отто нравился Гретхен, но за последнее время он превратился в настоящего пакостника, и Гретхен совсем перестала с ним общаться. Остальных Гретхен не знала.

– Льет как из ведра! – изрек Отто зычным голосом и стянул с себя красную футболку, чтобы как следует ее отжать.

Вода потекла на пол. Мужская часть компании, состоявшая из двух парней, последовала примеру своего предводителя. Женская часть компании, состоявшая из трех девиц, принялась хихикать.

Икси вскочила с места и исчезла в туалете.

Отто оторвался от выжимания и спросил:

– А что это с Икси? Горе какое?

– Типа того, – туманно ответила Гретхен.

– Может, ее приободрить? – предложил Отто.

– Даже не думай! – решительно отмела эту идею Гретхен.

– А что такое? – спросила одна из девиц. – Куда официантка-то сбежала? Ушла в бессрочный отпуск?

Компания обступила Гретхен и с любопытством ожидала ответа. Меньше всего Гретхен сейчас хотелось пускаться в объяснения.

– Садитесь! – только и сказала она. – Я приму заказ вместо Икси!

Пришедшие заняли столик у окна.

– Мне минералки! – объявил один из парней.

– И мне! И мне! – подхватили остальные.

– А мне колы! – сказала одна из девочек.

– И мне! И мне! – подхватили остальные.

Гретхен направилась к холодильнику, надеясь, что запасы минералки и колы еще не кончились. Эти надежды, к счастью, оправдались. Гретхен достала три минералки и три колы, нашла открывалку, откупорила бутылки, загрузила все добро на поднос и понесла его к столику у окна.

– Сейчас стаканы будут! – Гретхен развернулась и направилась к стойке.

Мальчики тем временем принялись хвастаться своими мускулами. Отто гордо выставил напоказ свои могучие бицепсы и предложил девочкам пощупать эту железную красоту. Те, хихикая, уважили его просьбу. Двое других парней заявили, что им тоже есть чем гордиться, и продемонстрировали свои бицепсы, которые, по их мнению, нисколько не уступали мускулам Отто. Одна из девочек достала шнурок и предложила измерить окружность, чтобы установить истину. Отто решительно запротестовал.

– Шнурок-то эластичный, тянется! – вопил он. – Получится сплошной мухлеж!

– Прошу прощения, но не могли бы вы сразу рассчитаться? – спросила Гретхен, как заправская официантка.

Мальчики прервали турнир, девочки смущенно заерзали на стульях.

– Что это за новости такие? – поинтересовался Отто. – Такого здесь еще не бывало! Нам больше не доверяют, что ли?

– Он нас всех пригласил, значит, он и платит! – сказала девочка, которая собиралась производить обмеры бицепсов.

– Очень мило с его стороны! – отозвалась Гретхен и протянула руку, чтобы получить от Отто причитающееся. – Три минералки – это шестьдесят шиллингов, три колы – тоже шестьдесят, итого с тебя сто двадцать шиллингов, дражайший Отто!

– Завтра заплачу! – отмахнулся тот с невозмутимым видом.

– Нет, со мной этот номер не пройдет! – сказала Гретхен, не отступая ни на шаг.

– Я на мели, честно! Сегодня ну никак не могу! – не сдавался Отто.

– Слушай, ври, да не завирайся! – Гретхен покачала головой. – Ты когда сегодня после школы в киоске воду покупал – расплачивался сотней. А в кошельке у тебя еще одна сотня точно была! Я за тобой стояла и всё видела!

– Но у меня ничего не осталось! Правда! – воскликнул Отто. – Я все отдал потом Урсуле в долг! Ей на кино не хватало.

– Не морочь мне голову! А ну покажи кошелек! – решительно потребовала Гретхен.

Отто искренне возмутился.

– Ты чего, совсем сдурела? Куда мы попали? С каких это пор в «Ваксельбергере» досмотры проводятся? До чего дошло!

Гретхен сердито смотрела на Отто. Отто был не из бедных. Деньги у него всегда водились. И объяснялось это не в последнюю очередь тем, что он постоянно у всех брал в долг и никогда не возвращал.

Отто понял, что возмущением Гретхен не проймешь. Тогда он сменил пластинку, решив давить на жалость.

– Гретхен, дорогая, – проговорил он голосом пай-мальчика, глядя на Гретхен по-собачьи преданными глазами. – Войди в мое положение! У меня осталась только маленькая заначка на дискотеку! Не лишай меня последнего удовольствия!

– Это твои проблемы, – отрезала Гретхен. – Нет денег – не таскайся по кафе и не строй из себя великого спонсора, халявщик!

Обмерщица бицепсов достала из сумочки маленький кошелек. Похоже, она собиралась заплатить за свою колу. Видя это, Отто сдался. С тяжелым вздохом он вытащил из кармана сотню, потом двадцатку и вручил их Гретхен.

Гретхен приняла деньги, поблагодарила и направилась к стойке. Там она положила выручку в совершенно пустую кассу. «Хоть что-то», – подумала Гретхен. Ничем другим помочь Икси она сегодня не могла.

Гретхен вернулась к своему столику. Она сидела, уставившись в чашку с коричневой бурдой, которую принялась механически перемешивать в ожидании, когда же Икси наконец вернется из туалета.

Икси все не выходила. Одной из девочек понадобилось то же заведение, и она громко постучала в дверь. Только тогда Икси покинула укрытие, налила себе минералки и снова подсела к Гретхен.

Компания у окошка, утратившая интерес к сравнительному анализу бицепсов, бурно обсуждала игру «Самолет». Отто утверждал, что на ней точно можно заработать кучу бабок. Другие парни считали, что заработать, конечно, можно, но только при условии, если быстро набрать среди знакомых и родственников достаточное количество «пассажиров», чтобы получился уже свой «личный самолет», а там уже можно и до «пилота» добраться, который, как известно, получает «главный приз». Одна из девочек на это возражала, что до «пилота» никому не дойти, разве что до «штурмана», а после этого – затык. А другая и вовсе ничего в этой игре не понимала:

– Если каждый из «пассажиров» вкладывает по двадцать тысяч шиллингов, то какой же получается навар? – все спрашивала она. – Ведь это все пойдет «пилоту» или как?

– Ну когда эти придурки свалят наконец? – проговорила сквозь зубы Икси, разглядывая свои уже опять изрядно облупившиеся сиреневые ногти. – Вопят как чумовые! У меня и так уже голова от всего раскалывается!

– Слушай, – сказала Гретхен, – у моей мамы есть знакомые в консультационном центре для ВИЧ-инфицированных. Не хочешь туда сходить?

Икси решительно помотала головой.

– Я просто подумала, может, тебя заинтересует, – проговорила Гретхен. – Мама могла бы пойти с тобой. Вдвоем все-таки проще.

Икси опять помотала головой, еще более решительно.

– Но Икси… – договорить Гретхен не успела, потому что в этот момент дверь в кафе распахнулась и на пороге появился Роберт.

В руках у Роберта был гигантский зонтик, который мешал ему войти, потому что никак не закрывался. Роберт с силой втащил зонтик внутрь, погнув две спицы.

– Проклятье! – ругнулся Роберт, пристроил зонтик у остывшей печки и направился к столику, за которым сидели Гретхен с Икси.

Плюхнувшись на стул, он взял у Икси из рук стакан и залпом выпил все содержимое.

– Не мало будет? Могу еще поднести, – ехидно сказала Икси. Роберт одобрительно кивнул. – Ты поговорил с Андреа? – поинтересовалась Икси, не двигаясь с места.

Роберт покачал головой.

– Не-а, – сказал он. – Не знаю, где ее носит. В «Какаду» ее не было, в «Черновице» – тоже.

– Ну съездил бы к ней домой! – сказала Икси.

– Чего?! Домой?! – Роберт выкатил глаза. – Я уж и не помню, где она живет!

– Прямо не помнишь! На Хернзалер Хауптштрассе! – возмутилась Икси.

– Ты что, совсем спятила? – Роберт покрутил пальцем у виска. – Где я там ее искать буду? Там пятьсот домов! Я даже фамилии ее толком не помню – Майерхофер или Хофмайер, мне уже по барабану! – Роберт сделал затяжку. – И вообще, чего ты истеришь по пустякам? Слушай больше, чего там наплетет Галоша!

Икси взяла у Роберта стакан и пошла за стойку, чтобы налить еще минералки.

– Икси нервная какая-то, – сказал Роберт, обращаясь к Гретхен. – Из-за любого чиха уже по потолку бегает!

– Это не чих, а серьезное дело, придурок! – прошипела Гретхен в ответ.

– Да ладно тебе! – лениво протянул Роберт и, откинувшись на стуле, попытался выпустить кольцо дыма. – Это все только слухи! Галоша, как известно, большой любитель сенсаций, но его сенсациям грош цена, рядом с ними бульварные новости покажутся достоверными фактами.

Гретхен достала из кошелька пятнадцать шиллингов и положила на стол рядом с кофейной чашкой. Ей надоело торчать тут в обществе Роберта – этот тип никогда не вызывал у нее особых симпатий. Гретхен встала и громко сказала Икси:

– Я завтра забегу к тебе после школы!

На этом она пошагала к дверям.

– Гретхен, там дождь! – крикнул ей в спину Роберт.

Гретхен повернулась к нему и бросила зло:

– Приметливый ты наш! А то я без тебя не разберусь!

Через секунду она вышла из «Ваксельбергера».

Гретхен медленно брела в сторону дома. Дождь барабанил ей по макушке, футболка вся прилипла к телу, джинсы набрякли от воды и сделались страшно тяжелыми. «Я все-таки поговорю с мамой об Икси, – решила Гретхен. – Она в таких вещах разбирается». Но тут Гретхен вспомнила, что мама сегодня работает в вечер, а потом собиралась заскочить к Мари-Луизе – у нее сегодня, сказала мама за завтраком, «междусобойчик».

«Хотя что мама, собственно, тут может сделать? – размышляла Гретхен. – Да ничего. Разве что уговорить Икси сходить провериться. Но если Икси не хочет, то ее не заставишь! Только разозлится на меня за то, что я все разболтала маме!»

Когда Гретхен подошла к остановке, как раз подкатил трамвай. Двери распахнулись, и Гретхен, не глядя на номер, вскочила в вагон. Трамвай с легким скрипом тронулся с места, увозя с собой промокшую насквозь Гретхен. «Следующая остановка – прямо возле дома Хинцеля! – подумала она. – Значит, недаром я прыгнула в этот трамвай. Заеду к нему в гости, раз так хочется!»

Глава третья,

в которой Гретхен по пунктам разбивает все аргументы Хинцеля, хотя из этого вовсе не следует, что она лучше знает, как выйти из положения

Хинцель уже год как занимался предпринимательской деятельностью. Он открыл собственное дело – студию дизайна. Так, по крайней мере, значилось у него на визитной карточке, которую он завел себе для работы:

СТУДИЯ ДИЗАЙНА «КРЫЛЬЯ» ХИНРИХ ЦЕЛЛАНДЕР-ЦЕЛЛЕРХАУЗЕН ГШВАНДТЕРГАССЕ 7

(Свой номер телефона Хинцель не указал не из соображений скромности или правил этикета, а просто потому, что телефона у него не было.)

Хинцель изготавливал модные аксессуары для состоятельных экстравагантных дам. Название «Крылья» он дал своему предприятию по той простой причине, что использовал для своих творений главным образом птичьи перья. С большой фантазией и весьма художественно он обклеивал, обшивал, обматывал разные шикарные штучки пестрыми перышками – маленькими, большими, шелковистыми, плотными, легкими, воздушными. Пришел он к этому совершенно случайно. Приблизительно год назад он задумал преподнести Гретхен на день рождения какой-нибудь сногсшибательный подарок. Такой, который мог бы выразить всю полноту его любви к ней. Денег у него тогда не было ни копейки, и он решил расстаться с единственной ценной вещью в своем хозяйстве – роскошным фарфоровым подсвечником с ручной росписью, доставшимся ему по наследству от прадедушки. Он хотел сдать его в антикварную лавку. Это решение далось нелегко: хотя к своей ближайшей родне Хинцель относился плохо, испытывая к ним отвращение, фамильные ценности почивших предков вызывали в нем трепетные чувства.

Придя со своим подсвечником к антиквару, Хинцель случайно увидел у него целую коробку, полную пакетиков с птичьими перьями. Эти перья сразу понравились Хинцелю, и он поинтересовался у антиквара, для чего они используются.

– Теперь уже ни для чего, – ответил антиквар. – Это я так, прикупил по случаю, вместе с вещами, оставшимися после смерти одного человека.

А вот прежде, пустился в объяснения антиквар, из таких перьев делали дамские шляпки. Брали болванку из плотной ткани и всю обклеивали перышками. Та еще работенка! Сидели и клеили – перышко к перышку, перышко к перышку, пока все не обклеят! Посмотришь – прямо как живая птица, только без головы и хвоста, конечно! Антиквар не мог остановиться, расписывая в красках, какая это была красота. И тут у Хинцеля что-то щелкнуло! Он не стал продавать свой подсвечник, а вместо этого купил всю коробку с перьями. Стоила она как пачка леденцов!

Хинцель притащил эти перья домой, нашел у себя старую соломенную шляпу, обрезал у нее поля, а верхушку обклеил птичьими перьями, потратив на это кучу времени и сил.

Такого подарка ко дню рождения Гретхен еще в жизни не получала – ее необычная шляпка привлекала к себе всеобщее внимание и вызывала бурю восторгов. Даже совершенно незнакомые девушки и дамы подходили к ней на улице или в трамвае и спрашивали, где можно купить этакое чудо, а узнав, что «чудо» нигде не продается и существует в одном-единственном экземпляре, страшно расстраивались. И, конечно, все подружки – и Габриэла, и Икси, и Анни Фройденталер – тут же захотели иметь такую «крутизну», а Хинцель, добрая душа, не смог устоять перед их напором. Чуть позже Гретхен пришла в голову мысль, что можно расширить область применения перьев и украшать ими не только шляпки, но и прочие модные причиндалы. (Гретхен, кстати говоря, была крупным экспертом по части птичьих перьев, потому что Гансик раньше собирал их и у него составилась приличная коллекция разных образцов, но потом это увлечение прошло.)

Первое время Хинцель делал свои «птичьи шедевры» просто по дружбе, даром. Но Гретхен считала такое положение дел недопустимым.

– Нет, я этого совершенно не понимаю! Ты же не Армия спасения! – отчитывала она Хинцеля. – Сам гол как сокол! С какой стати ты должен горбатиться на этих дамочек, у которых денег куры не клюют?! Ты нашел эту нишу, так используй ее!

Однако Хинцель ничего в этом направлении не предпринимал, и практичная Гретхен взяла на себя организацию продаж его изделий и продвижение на рынке студии дизайна «Крылья». Особого труда это не составляло. Достаточно было самой активно носить разнообразные аксессуары из перьев: шляпку из перьев, серьги из перьев, пояс из перьев или даже босоножки, украшенные перьями, боа из перьев, браслет из перьев, повязку на голову из перьев… Так Гретхен, с ее довольно привлекательной внешностью, превратилась в ходячую рекламу «Крыльев»! Она охотно сообщала всем интересовавшимся ее необычными украшениями, что делает все это ее друг Хинцель и что вот такую вещицу можно заказать у него за двести шиллингов, а такую – за триста. При этом Гретхен сразу предлагала связать потенциальную заказчицу с мастером.

Продукция «Крыльев» пользовалась необыкновенным спросом! На каждой перемене к Гретхен подходила какая-нибудь девочка, и Гретхен принимала заказ, выписывала соответствующую квитанцию и получала аванс.

Дело пошло так хорошо, что Хинцель оказался совершенно завален работой, а Гретхен приходилось объясняться с нетерпеливыми заказчицами:

– Честное слово, раньше никак не получится! Срок изготовления – два месяца!

Скоро уже у процветающего предпринимателя ничего за двести-триста шиллингов купить стало невозможно. Самое дешевое украшение из всего ассортимента – серебряные клипсы в перьевой оправе – стоило теперь четыреста шиллингов. Ведь цена, в конечном счете, зависит от спроса!

Хинцель втянулся в эту работу и занимался ею даже с удовольствием – и потому, что она приносила деньги, и потому, что ему нравился сам процесс. При этом он довольно скоро отошел от первоначального «монодизайна» – теперь он комбинировал перья со стразами и блестками, с кусочками кожи и жемчугом, с тюлем и кружевами. Иногда, шутки ради, он даже использовал какие-нибудь мелкие технические детали, которые попадались под руку: от старого радио, или телевизора, или какого-нибудь бытового прибора. Последний прикол у него назывался «Снежинка с глазами плюшевого мишки». Продукцией Хинцеля заинтересовался один бутик в центре города, и он регулярно поставлял туда партии своих изделий – магазин продавал их по совершенно немыслимым ценам. Хинцеля такой хапужный подход искренне возмущал, и он неоднократно высказывал свое возмущение Гретхен:

– Нет, пора расплеваться с ними! Ведь это чистый грабеж среди бела дня! Они на одной упаковке моих произведений зарабатывают больше, чем я, который их сделал и вложил в них кучу сил и времени!

Но Гретхен считала, что Хинцель должен продолжать сотрудничать с бутиком, потому что это давало ей в руки хороший аргумент, если заказчицы принимались упрекать ее в том, что они с Хинцелем, дескать, слишком уж задирают цены. Тогда Гретхен могла сказать:

– А ты посмотри, сколько это стоит в магазине!

Новая деятельность совершенно переменила Хинцеля. За время знакомства с Гретхен он уже менял свой образ – всего перед глазами Гретхен прошло три разные версии Хинцеля.

Хинцель № 1 появился в жизни Гретхен года три назад. Тогда он ходил в черной кожаной одежде, с бритой головой и красным хохолком на макушке.

Хинцель № 2 образовался приблизительно через год после их знакомства, когда он придумал себе специальный наряд и стал одеваться как какой-нибудь дедок: высокие ботинки на шнуровке, подтяжки с замшевыми хвостиками внизу, ночная рубашка без ворота с вышивкой по горлу, брюки в елочку и ветхозаветная вязаная кофта с заплатками на локтях. Дополняли ансамбль круглые очочки в тонкой металлической оправе.

Хинцель № 3, актуальная версия, представлял собой молодого человека с короткой стрижкой, в очках с роговой оправой, в «жатом» льняном пиджаке с засученными рукавами, шелковой футболке под ним и свободных брюках с застежкой на пуговицах.

Этот Хинцель № 3 благоухал дорогой туалетной водой, регулярно отдавал вещи в стирку и сам потом все наглаживал с необыкновенным тщанием. И стриг ногти на ногах! И чистил зубы, что раньше случалось с ним крайне редко!

– Жизнь – вечное преображение! – говорил Хинцель, если кто-нибудь заводил разговор о его метаморфозах.

Единственное, что не менялось в облике Хинцеля за все время знакомства с Гретхен, это его татуировка – бабочка-капустница в натуральную величину по-прежнему украшала его левую щеку. Сам Хинцель утверждал, что специально оставил этот «сувенир» на память о бурной молодости, но не исключено, что он просто боялся удалять татуировку, поскольку эта процедура, как говорят, весьма болезненная. Гретхен его резонов точно не знала, знала только, что Хинцель свою бабочку явно любил – во всяком случае, частенько поглаживал с необыкновенной нежностью.

А вот в квартире Хинцеля никаких особых перемен не произошло с тех пор, как Гретхен побывала здесь впервые: все те же черные стены, все тот же пол под черным лаком, все тот же черно-белый гигантский матрац. И тусклый свет небольших рефлекторов, выкрашенных снаружи в черный цвет.

Работать в этом «семейном склепе» было невозможно! Тут можно было совершенно испортить себе глаза, особенно если заниматься подбором тонких оттенков. Вот почему Хинцель, когда дела пошли в гору, расширился: отхватил себе небольшое помещение бывшей сапожной мастерской в доме, где и жил. Дом целиком принадлежал старику Целландеру-Целлерхаузену, его отцу, который ни во что не ставил «поделки» сына, но все же проникся тем, что его «шалопай», как называл он своего отпрыска, наконец «остепенился» и хоть чем-то занялся всерьез. Правда, отец Хинцеля считал, что мужчине совершенно не пристало заниматься «бабскими побрякушками», но все же согласился с бабушкой Целландер-Целлерхаузен, которая, со своей стороны, положительно оценивала пробудившуюся активность внука, полагая, что это только начало. В результате «шалопай» получил в свое распоряжение бесплатную рабочую площадь в шестнадцать квадратных метров. Он принял это подношение без особых угрызений совести: сапожная мастерская все равно уже лет пять как закрылась, и сдать освободившееся помещение было практически невозможно. Район для торговли был бесперспективным – народ тут жил бедный: в основном турецкие и хорватские гастарбайтеры да пенсионеры. Желающих открыть в таком месте магазин не было. Гретхен помогла Хинцелю сделать из совершенно убитого помещения конфетку. Рьяно взявшись за дело, она расцветила его как могла: стены она выкрасила в ярко-желтый цвет, входную дверь и оконные рамы – в фиолетовый, пол – в болотно-зеленый.

– Гретхен, ну что ты тут устроила! От такой пестроты ослепнуть можно! – стонал с непривычки Хинцель: родной «семейный склеп» был ему гораздо милее.

А когда Гретхен в довершение ко всему взяла старую простыню, разрисовала ее поросячье-розовыми, сиреневыми и голубыми разводами, а потом повесила свой шедевр на окно в качестве шторы, Хинцель сказался больным и три дня не показывался на глаза, скрываясь в своем «склепе». Потом он все же вышел из подполья, но первое время упорно ходил в солнечных очках.

Однако постепенно Хинцель привык к яркому оформлению своей студии и уже обходился без очков. Он даже безропотно смирился с тем, что Гретхен в один прекрасный день приволокла гигантское плетеное кресло и покрыла его золотым лаком. Глядя на это новое украшение своего салона, он даже выдавил из себя:

– Обалденный трон!

И вот теперь Гретхен устроилась на своем «обалденном троне». Она сидела по-турецки и рассказывала Хинцелю, который растянулся на полу и занимался сортировкой перьев, последние новости из «Ваксельбергера».

– Ни фига себе, ни фига себе! – бормотал он, слушая отчет о «суперсверхфиговом» положении, в котором оказалась Икси.

Гретхен закончила свой рассказ. Хинцель продолжал молча возиться с перьями. Гретхен рассчитывала, что он все же хоть как-то проникнется всей ситуацией и отреагирует.

– Ну и как ты на все это смотришь? – нетерпеливо спросила она.

Хинцель сосредоточенно выбирал из пестрой кучи крошечные голубые перышки волнистых попугайчиков.

– А как мне на это смотреть? – рассеянно отозвался Хинцель.

Гретхен сунула в рот прядку волос и принялась ее старательно жевать.

– Нет, ну какая свинья этот Роберт, скажи?! – проговорила она.

– Чем тебе этот Роберт так не угодил? Ты так говоришь только потому, что он тебе в принципе не нравится! – сказал Хинцель.

– При чем здесь это?! – возмутилась Гретхен и от возмущения перестала жевать прядку волос. – Из-за этого придурка у Икси колоссальные проблемы, а он заявляет, что Икси зря истерит, потому что все еще, дескать, может оказаться неправдой!

– Один свои страхи проговаривает, другой их вытесняет! – безмятежно изрек Хинцель.

– Вытесняет он, видите ли! – воскликнула Гретхен. – Он не вытеснять должен, а заставить эту Андреа сходить провериться, вот и всё!

– Ты ошибаешься, дорогая, совсем не всё, – Хинцель оторвался от сортировки перьев и покачал головой. – По моему представлению, у этого Роберта за последнее время не меньше десяти девиц в месяц было, это так, навскидку. Значит, по самым грубым подсчетам, получается штук шестьдесят за полгода. И все они явно не домашние девочки. Иначе бы они не связывались с Робертом. Каждая из них могла на каком-то этапе оказаться в одной постели с «таким типом» и заразиться. – Хинцель поднялся с пола и перешел к рабочему столу с горсткой голубых перышек в руках. – Так что реакция Икси действительно выглядит несколько истеричной. Почему она решила прицепиться именно к этой несчастной Андреа? – Хинцель сел за стол и принялся раскладывать перышки. – А если у Икси действительно что-нибудь такое обнаружится, то где гарантия, что она сама не подцепила заразу на стороне?

– У меня такое впечатление, что ты с головой совсем не дружишь! – ответила на это Гретхен. – Роберт, который, по твоим подсчетам, переспал с целой армией девиц, у тебя получается белым и пушистым, а Икси, которая никогда…

Гретхен примолкла. Икси, конечно, верная душа, но недавно, когда они опять с Робертом разругались в пух и прах, у нее образовался краткосрочный роман с неким Кристианом, в которого она по уши втрескалась. И если бы у этого Кристиана не было постоянной подружки, она бы легко променяла своего Роберта на него.

– Продолжение будет? – ехидно спросил Хинцель с усмешкой. Он явно догадался, почему Гретхен замялась.

– У нее был только один Кристиан, а больше никого! – сказала Гретхен.

Хинцель кивнул.

– Ну а с кем там еще развлекался этот Кристиан, никому неизвестно! – заметил он.

– Он серьезный человек! – выпалила Гретхен. – У него есть подруга! Они уже четыре года вместе!

– Но мы же ведь не знаем, с кем его подруга там на стороне гуляет! – гнул свою линию Хинцель.

– Ни с кем! – воскликнула Гретхен. – Она тоже серьезный человек! Даже очень! Честно!

– Да не волнуйся ты так! – проговорил Хинцель. – Я тебе верю! Но и самые серьезные люди могут где-нибудь заразиться! Речь идет о болезни, а не о нравственных достоинствах того или иного человека!

Отчаянно сопя, Гретхен принялась почесывать живот – она была совершенно сбита с толку.

Хинцель взял полоску ткани, растянул ее на столешнице и закрепил по краям двумя маленькими гвоздиками.

– Единственный человек из моих знакомых, кому абсолютно нечего бояться, – это ты, Гретхен! Девственность – залог здоровья! Это тебе любой священник скажет. – Хинцель намазал полоску ткани страшно вонючим клеем и хохотнул. – Я думаю, что скоро вместо презервативов придумают универсальную такую упаковку на все тело, от макушки до пяток – натянул, запаял вход, и никакая зараза не страшна! Разве что какая-нибудь бодливая корова нападет и продырявит ненароком твой гигиенический чехол!

– Ха-ха-ха! Ну очень смешно! – отреагировала Гретхен, изрядно рассердившись.

– Действительно смешно, не спорю! – невозмутимо продолжал Хинцель. Он откинулся на спинку своего вертящегося стула и крутанулся. – Но главное, какая точность, все вовремя, тютелька в тютельку!

– Что вовремя? – не поняла Гретхен.

Хинцель крутанулся еще раз.

– Как вовремя появился этот вирус! Фокус-покус-парамокус – и на́ тебе, пожалуйста! Не раньше, не позже, а именно тогда, когда того потребовал дух времени! – Хинцель сделал еще один поворот. – А может быть, все как раз наоборот: сначала появился вирус, а дух времени отозвался на его появление. Я пока еще сам не разобрался, что тут первично, что вторично. Вечная проблема курицы и яйца. – Хинцель потрогал пальцем ткань, проверяя, высох клей или нет. Похоже, еще не высох – во всяком случае, Хинцель продолжил вертеться. – Как бы то ни было, но этот вирус оказался настоящей находкой для всей этой отстойной камарильи! Все их разговоры о христианской нравственности и приличиях, о чистоте души и прочей дичи никого уже не трогали. А тут у них вдруг появился козырь – так удобно всех пугать! Вот она, Божья кара, поражает в самый, можно сказать, источник вселенского греха!

– Ты так говоришь, будто сам папа римский заказал ВИЧ у Святого Духа! – воскликнула Гретхен.

– От них и не такого можно ожидать, – бросил Хинцель.

– Нет, ну ты совсем свихнулся! Честное слово! – Гретхен покрутила пальцем у виска. – И вообще, что ты всё теории разводишь! Икси они не помогут! Если ты такой умный – скажи, что ей делать!

Хинцель еще раз потрогал клей. Теперь достаточно подсох. Хинцель приступил к работе. Он аккуратно выложил перышки на ткань и как следует придавил.

– Ну так что ей делать-то? – не отступалась Гретхен.

– Чего ты взъелась-то на меня? – спросил Хинцель.

– Ничего я не взъелась, – ответила Гретхен и принялась хрустеть пальцами. Она перебрала все пальцы, и только упрямый мизинец никак не поддавался. Раз десять Гретхен дергала его, пока наконец и он не хрустнул.

– Очень даже взъелась, – сказал Хинцель и принялся выкладывать второй ряд пушистых перьев.

– Нет, не взъелась! – твердила свое Гретхен. – Просто ты не знаешь, что сказать, вот и увиливаешь! Вечная история: когда доходит до сути дела, ты как специально уводишь разговор в сторону!

Хинцель прижал второй ряд.

– Ну откуда мне знать, что ей делать? – проговорил Хинцель. – Я никому в советчики не нанимался! Могу определенно сказать только одно: если ты в обозримое время надумаешь все-таки разделить со мной ложе и если к этому моменту светлые головы не придумают никаких прививок от этой заразы, я обязуюсь предстать перед тобой в презервативе. На всякий случай. И без всякой истерики.

Гретхен совершенно не хотелось осложнять и без того непростой разговор.

– Но речь-то сейчас не о нас! – ледяным тоном сказала она.

– А жаль, – ответил Хинцель и вздохнул. – Я бы с большим удовольствием поговорил о нас.

Гретхен ухватилась за подлокотники кресла, слегка приподнялась, высвобождая ноги, и спрыгнула на пол.

– Я пошла домой, – сказала она.

– Ну понятное дело, – отозвался Хинцель. – Как только мы подходим к обсуждению волнующего нас вопроса, ты вечно норовишь в кусты!

– Потому что этот вопрос волнует тебя, а не меня! – воскликнула Гретхен. – И потому что это подло с твоей стороны! С одной стороны, ты все говоришь, что не хочешь на меня давить, что будешь ждать, когда я сама приму решение, а с другой – только и делаешь, что давишь на меня!

– Ну ладно, ладно, хорошо! – Хинцель поднял руки вверх, сдаваясь – как сдаются в вестернах нехорошие парни при виде благородного ковбоя. – Молчу, молчу! Буду нем как рыба! Готов ждать до твоего пятидесятилетнего юбилея! Только тогда позволю себе проявить некоторую настойчивость!

– Честное благородное? – шутливо спросила Гретхен.

– Абсолютно честное и абсолютно благородное! – ответил Хинцель.

Гретхен пододвинула свой трон к рабочему столу, вплотную к вертящемуся стулу Хинцеля. Хинцель опустил руки.

– Делаем моно? Все голубое? – спросила Гретхен.

– Нет, половина – голубая, половина – зеленая, – ответил Хинцель.

– А стык можем закрыть меховой полоской, из норки, например, – предложила Гретхен.

– У меня есть отличная пуговица от мундира, посадим ее на тюлевую розочку, получится класс!

Гретхен кивнула, расположилась поудобнее в своем золоченом кресле, подтянула к себе жестяную крышку с зелеными перьями и принялась приклеивать их с другого конца тканевой полоски. Хинцель склонился к Гретхен и тихонько поцеловал ее в затылок.

– Я очень дорожу тобой, – сказал он еле слышно.

– Я тоже, – шепнула Гретхен.

– Очень или только чуть-чуть? – спросил Хинцель.

– Очень, – без особого энтузиазма ответила Гретхен.

– Очень-очень или просто очень? – допытывался Хинцель, нежно целуя ее в шею.

– Настолько, что помогаю тебе клеить дурацкие перья на дурацкие тряпки! – попыталась увернуться от прямого ответа Гретхен.

– Конечно, я понимаю, совместная работа – поистине верх наслаждения! – пробурчал Хинцель.

– Кто бы спорил, – отозвалась Гретхен.

– Нет, но ведь есть же глупцы, которые проводят все время в постели и даже не подозревают, какой это экстаз – вдвоем приклеивать перышки! – продолжал ёрничать Хинцель.

– Сейчас умру от смеха! – фыркнула Гретхен.

– Скажи, пожалуйста, а совместный прием пищи, с твоей точки зрения, при наших возвышенных отношениях допустим? – полюбопытствовал Хинцель. – Просто я еще не обедал!

– Что же мне, ради тебя обедать второй раз? – спросила Гретхен, оттирая клей с пальцев. – Если хочешь, схожу с тобой, но есть не буду. Только посмотрю, как ты питаешься. Устроит?

– Еще как устроит! Я на седьмом небе от счастья! – Хинцель встал из-за стола.

– Но потом мы вернемся и доделаем работу! – строго сказала Гретхен, поднимаясь. – Потому что эта девица из параллельного класса заявила, что если завтра она не получит свой пояс, то заказ аннулируется. Без шуток! И она права. Ведь ждет уже почти целый месяц.

– Слушаюсь, госпожа начальница дизайн-производства! – рассмеялся Хинцель, взял зонтик и подтолкнул Гретхен к выходу. – Готов клеить до утра, лишь бы твоя душенька была спокойна!

Глава четвертая,

в которой Гретхен не принимает всерьез папины душевные переживания и ненароком разрушает счастье Магды

Домой Гретхен вернулась около полуночи. У нее страшно болела поясница и в голове стучало. У нее всегда болела поясница, когда она часами работала внаклонку. А клей, который использовал Хинцель, вообще смертоубийственная химия! От него даже при открытых окнах становилось худо!

Гретхен надеялась обнаружить дома маму. Но ее надежды не оправдались. Мама застряла в гостях. Вот так всегда: всякий раз она собиралась прийти пораньше, а в результате приходила не пойми когда.

Папа сидел в гостиной и смотрел телевизор. Еще в коридоре Гретхен поняла, что показывают вестерн, – из гостиной доносился страшный шум. Дверь в комнату Магды была закрыта. Значит, Магда уже спит. Гансик, в пижаме, обнаружился в кухне. С хмурым видом он копался в кухонном шкафу – наверняка в поисках чего-нибудь съестного. Гансик ел целый день без остановки. Мама уже давно оставила все попытки посадить его на диету. Это не имело никакого смысла. Если Гансика дома ограничивали в еде, он добывал себе пропитание на стороне и тратил все свои карманные деньги на всякую дешевую дрянь.

Гретхен присоединилась к Гансику. Она открыла холодильник. Пачка масла, пакет молока и банка маринованных огурцов – вот все, что она видела при свете яркой лампочки. Гретхен выдвинула ящик для овощей. Пол-лимона, слегка подгнившая петрушка, под ними – слой потемневшей, скукожившейся морковки.

– Мама опять ничего не купила! – пожаловался Гансик.

– Это папа опять ничего не купил! – поправила его Гретхен. – Сегодня его очередь!

– Папе сегодня пришлось остаться на работе до шести! – сказал Гансик.

– Ему почему-то всегда приходится задерживаться на работе именно в тот день, когда его очередь идти в магазин! – сказала Гретхен. – То уходит еще до четырех, а тут у него вдруг срочные дела находятся!

– Ты злыдня! Вечно выступаешь против папы! – воскликнул Гансик.

Гретхен достала из хлебницы черствую булочку и попыталась ее разгрызть. «Только не заводиться! – думала она. – Только не ввязываться в дискуссию! Это ничего не даст! Он просто меня провоцирует!»

– Папа зарабатывает в четыре раза больше мамы! – кипятился Гансик. – У него ответственная работа! Он тебе не строитель какой-нибудь – смена кончилась, бросил лопату в угол и пошел!

– Во-первых, ты не имеешь ни малейшего понятия, когда, куда и как бросают свои лопаты строители, – сказала Гретхен. – А во-вторых, если тебе так жалко папу, то почему бы тебе не оторвать свою задницу и не сходить вместо него в магазин?

– Что за неприличия ты себе позволяешь?! – возмутился Гансик.

– Какие такие неприличия? – не поняла Гретхен.

– Ты сказала «задницу»! – объяснил Гансик.

Гретхен покачала головой и вышла из кухни. Гансик стал совсем странным! Безобидная «задница» ему уже мешает! Это же ненормально!

Грызя черствую булочку, Гретхен завернула в гостиную и села рядом с папой на диван. Папа держал на коленях мисочку с арахисом. Он брал штучку, раздавливал пальцами мягкую скорлупу и отправлял орех в рот, не отрываясь от экрана. На экране в этот момент какой-то лысый дядька наставил свой пистолет на молодого кудрявого блондина.

Папа, не сводя глаз с лысого, пододвинул мисочку с орехами к Гретхен. Гретхен вернула ее обратно. Арахис – это не для нее.

За спиной у лысого возник второй блондин, он осторожно извлек свой кольт, взвел курок и предложил лысому бросить пушку на землю. С холодной усмешкой лысый исполнил просьбу.

– В половине четвертого я позвонил Гансику, – сказал папа. – Попросил его сходить в магазин купить колбасы. И хлеба, и попить чего-нибудь. В семь прихожу домой, а он лежит и дрыхнет. Я его растолкал, а он говорит: сейчас сбегаю, я, мол, так и так уже собирался. А куда сбегаю-то, когда магазины уже все давно закрыты? Это было для него большой новостью. – Папа взял в руки пульт и убрал звук. – А еще он умял целую банку Магдиного смальца и утверждает при этом, будто знать не знал о том, что у Магды «смальцевая неделя» и ничего другого она в рот не берет!

Гретхен отложила в сторону свой сухарь и, решив воздержаться от каких бы то ни было комментариев, продолжила смотреть вестерн без звука.

– И представляешь, что он еще сказал? – возмущенно проговорил папа. – Что Магда уже достаточно большая, чтобы тоже ходить в магазин! И прямо отчитал меня за то, что осмелился дать ему такое поручение!

– А почему вы не сходили поесть куда-нибудь? – спросила Гретхен.

– Потому что тебя ждали! – ответил папа, и в голосе его прозвучал легкий упрек. – И вообще уже было поздно куда-нибудь идти. Не могу же я в девять вечера идти в ресторан с таким маленьким ребенком!

Все эти полунамеки и упреки глубоко возмущали Гретхен – получалось, что это по ее вине семья осталась голодной! Но больше всего ее сердили вечные проблемы с походами в магазин! Это же курам на смех! Почему-то по понедельникам и вторникам, когда Гретхен отвечала за покупки, все проходило гладко! И по пятницам и субботам, в мамины дни, тоже никаких проблем, хотя именно на эти дни приходились основные покупки на всю неделю вперед. Только по средам и четвергам, за которые отвечал папа, все шло наперекосяк! А уж то, что Гансик, который ел больше всех, вообще не участвовал в этом мероприятии, с точки зрения Гретхен, ни в какие ворота не лезло! Он же не младенец! Взрослый парень! Но говорить все это папе на ночь глядя она не стала.

– Папа, включи звук! – попросила Гретхен. – Хочется знать, о чем они там болтают!

Папа взял пульт, потыкал в какие-то кнопки, и картинка исчезла с экрана. Глядя на черный экран, Гретхен решила, что папа случайно нажал не на ту кнопку, но он сказал:

– Зачем тебе звук? Все равно не разберешься – эта дрянь уже целый час идет!

Гретхен тихонько вздохнула. Не то чтобы она горела особым желанием досмотреть дурацкий фильм, просто понимала: похоже, ей грозит очередной разговор по душам. На это у нее совершенно не было сил. У папы всегда находился повод поплакаться ей в жилетку. Он искал у Гретхен утешения и понимания. Но проблема заключалась в том, что Гретхен, в сущности, не могла ему дать ни того ни другого, потому что считала, что жаловаться папе абсолютно не на что.

– Пойду-ка я спать! – сказала Гретхен и нарочито громко зевнула, широко раскрыв рот.

Она уже собралась встать с дивана, но папа посмотрел на нее таким жалостливым взглядом побитой собаки, что Гретхен пришлось остаться.

– Гретхен, – проговорил папа. – Не могла бы ты поговорить с мамой, чтобы она все-таки отказалась от вечерних смен? Ее не имеют права заставлять работать по вечерам, ведь у нее все-таки есть семья.

– Но как же без вечернего приема? Многие люди днем работают и могут прийти на консультацию только после работы! – сказала Гретхен. – У мамы такой контингент, что им трудно днем отпрашиваться – все держатся за свои места!

– А тебе не кажется странным, – сказал папа, – что мать семейства тратит больше времени на всякий сброд, на всех этих бездомных, безработных, тунеядцев, наркоманов и прочую шваль, чем на свою собственную…

– Ну хватит, папа! – перебила его Гретхен, которая уже наизусть знала эту вечную папину песню.

– Но это правда! – воскликнул папа.

– Нет, неправда! – возразила Гретхен. – Я не чувствую себя обделенной вниманием!

– Зато я чувствую! – ответил на это папа. – По понедельникам и четвергам она работает в вечер, по вторникам ходит на эту свою групповую психотерапию, по средам у нее, видите ли, курсы повышения квалификации. А я сижу тут целую неделю в одиночестве и не знаю, куда себя девать!

– Но маме нравятся все ее занятия! – сказала Гретхен. – Радуйся, что у нее такая насыщенная жизнь!

– Гансика оставляют на второй год! – сообщил папа.

Гретхен почесала живот.

– А маме все по барабану! – добавил папа.

– Ничего не по барабану! – возмутилась Гретхен. – Зачем так говорить, не понимаю! Ты ведешь себя так, будто мама нанялась тебе в личные аниматоры, а Гансику – в репетиторы!

– Но у нас ведь семья! – возразил папа.

Гретхен кивнула.

– Именно! – воскликнула она. – И в семьях часто бывает, что матери работают, а дети остаются на второй год! – Гретхен не считала себя вправе учить папу жизни, но все же не удержалась и сказала: – Почему бы тебе не заняться чем-нибудь, что доставляет удовольствие? Тебя же никто не заставляет каждый вечер торчать перед телевизором и смотреть очередной идиотский фильм!

Тут Гретхен решила остановиться – она же не ведущая колонки «Житейские советы» со страницы семь местной газеты.

– Просто я – человек домашний! – сказал папа с глубоким тяжелым вздохом, от которого его внушительный живот заколыхался. – Я на все согласился, поступился всем, у меня уже ничего своего не осталось! – Умело придав своему лицу трагическое выражение, он пошарил в миске с орехами. Орехов не осталось. Трагизма прибавилось. – Любая другая женщина, – проговорил он, – другие женщины… – Папа замялся.

– Другие женщины – что? – спросила Гретхен.

– Другие женщины были бы счастливы… – пробормотал папа.

Гретхен ждала, что папа объяснит, отчего другие женщины были бы счастливы, но папа все молчал. Тогда Гретхен сказала:

– Мама – не любая и не другая. Она такая, какая есть. И я рада, что она такая. Знаешь, папа, когда я смотрю на других мам, на мам моих друзей, то понимаю, что мне с мамой страшно повезло! Клянусь!

– Мне не хватает тепла, – жалобно проговорил папа. – Внимания, уюта. И уважения. Короче говоря, любви! Что же мне, искать любви на стороне?

– Ну если тебе дома не хватает, то… – Гретхен пожала плечами. – Почему бы и нет?

Папа в ужасе воззрился на нее.

– Ты это всерьез? – спросил он.

Гретхен кивнула.

– Ты всерьез советуешь отцу завести любовницу?! – папа возмущенно покачал головой.

– Нет, я тебе таких советов напрямую не даю, – ответила Гретхен. – Но просто если ты чувствуешь неудовлетворенность, то, может быть, это решило бы проблему. – Гретхен опять зевнула и поднялась с дивана. – Пап, мне пора ложиться. Уже половина первого, а у меня завтра контрольная по немецкому.

– Прости, что задержал, – процедил папа сквозь зубы с мрачным видом.

Гретхен вышла из гостиной. Папа остался сидеть – он принялся опять шуровать в миске, надеясь найти в куче шелухи хотя бы один орех.

Гретхен поплелась в ванную комнату. По дороге она думала: «Ну это же не дело, что он все время сидит как истукан и ждет маминого возвращения! Он только портит ей настроение, когда она возвращается домой! Какое удовольствие ей от такого совместного вечера? Ее это только злит, а он еще больше расстраивается!»

Гретхен как раз чистила зубы, когда в ванную комнату ввалился Гансик.

– Ты еще бродишь? – удивилась Гретхен.

– Вы так вопили, что мне не заснуть! – буркнул Гансик и открыл шкафчик с домашней аптечкой. – Да еще изжога замучила!

– Конечно, если бочками есть смалец, то и не такое будет! – Гретхен сплюнула белую пену от зубной пасты в раковину.

– Никакими не бочками! Я всего-то четыре бутерброда себе сделал! – возмутился Гансик.

– Для человека, который не переваривает смалец, и одного бутерброда много! – сказала Гретхен. – А тебе, похоже, этот жир совершенно противопоказан!

– Ой, как мне плохо! – простонал Гансик.

Гретхен стало даже немного жалко брата, но это чувство еще не успело как следует оформиться, потому что Гансик продолжил свою речь:

– И температура, похоже, подскочила! Нет, завтра в школу я никак не могу идти!

– Так, – проговорила Гретхен без тени сочувствия. – Изжога изжогой, а уроки уроками! По какому предмету у тебя завтра контрольная?

– Ни по какому! – ответил Гансик, нервно хлопая ресницами.

– А я думаю, что у тебя точно завтра что-нибудь этакое есть! – Гретхен не знала его графика контрольных и проверочных работ, которых Гансик всегда страшно боялся, но зато хорошо знала характер брата. Сказанная уверенным тоном фраза возымела свое действие.

– У меня только тест по истории, – признался Гансик. – А мама меня не подготовила. А сам я не могу!

Гансик опустился на краешек ванны, и Гретхен почувствовала, как у нее внутри поднимается отвращение к этому неприятному существу. Как будто она совершенно разлюбила брата.

Она бы рада была подсесть к нему, приобнять, сказать что-нибудь ободряющее, но это было выше ее сил. Все в ней противилось, ей было неприятно даже пальцем тронуть эту гору жира, устроившуюся на краешке ванны. В довершение ко всему гора безо всякого стеснения принялась выпускать газы. Кафельные стены ванной комнаты усиливали звуки канонады. Тяжелый запах распространился по всему помещению. Гретхен стало дурно. Она быстро дополоскала рот. Гансик продолжал преспокойно «стрелять».

– Вот видишь, у меня действительно живот расстроился! – проговорил он жалобным тоном.

Гретхен рванула к выходу.

– Постой! Ты куда?! – воскликнул Гансик и схватил ее за руку, пытаясь удержать.

Гретхен выдернула руку, но так резко, что не рассчитала движения и задела полочку над раковиной, которая тут же соскочила с крючков.

Гретхен сумела как-то поймать полку на лету, но все, что стояло на ней, грохнулось на пол. Все баночки, скляночки и даже флакон папиной туалетной воды пережили эту катастрофу – ничего не разбилось. Пострадал только Микки-Маус, хотя он был пластмассовый. Фигурка Микки-Мауса высотой сантиметров сорок служила подставкой для электрической зубной щетки. У него в лапе была дырка, в которую вставлялась щетка. Пока чистишь зубы, Микки-Маус пританцовывает и одобрительно кивает головой. Магда получила этот шедевр пошлости на день рождения и любила его всей душой.

Теперь же ее любимый Микки-Маус раскололся на четыре части. Гансик, глядя на обломки у себя под ногами, поспешил заявить:

– Это не я! – и сунул палец в нос под очередной оглушительный залп.

Гретхен вернула полочку на место – посадила ее на крючки, расставила все баночки, флакончики и тюбики, как было, собрала пластмассовые осколки Микки-Мауса и положила их на этажерку.

– Магда тебя убьет! – сказал Гансик довольным голосом. Гретхен на это ничего не ответила. Она пошла спать.

Утром Гретхен была разбужена душераздирающими воплями, которые вырвали ее из объятий мирного сна. Она натянула на голову одеяло, но оно было тонкое и не спасало от оглушительного рева. Гретхен вылезла из постели и поплелась, протирая на ходу глаза и зевая, в коридор.

Рев доносился из комнаты Гансика. Гретхен двинулась туда.

В комнате Гансика она обнаружила маму, которая стояла возле кровати брата и кричала:

– Прекратите! Прекратите сейчас же! Вы что, с ума посходили?!

Гансик лежал в кровати и, закрывая руками лицо, голосил:

– Это не я! Это Гретхен! Честное слово!

Верхом на Гансике сидела Магда и дубасила его кулаками, не разбирая куда.

– Врешь! – вопила Магда. – Ты разбил мое счастье! И не признаёшься!

Постепенно в сонном сознании Гретхен проклюнулась догадка, и она, кажется, начала понимать причину всеобщего возбуждения. Когда догадка наконец оформилась в уверенность, Гретхен заорала во все горло, перекрывая трехголосный семейный хор:

– Магда! Оставь его! Он правду говорит! Это я виновата!

Магда тут же прекратила экзекуцию и слезла с Гансика.

– Ты уж меня прости! Мне правда очень жаль! – сказала Гретхен. – Я куплю тебе нового. Я знаю, где они продаются.

– Да ладно, не парься! – Магда улыбнулась сестре. – Попробую сначала склеить суперклеем!

Магда убежала из комнаты. Гансик спрятался под одеялом с головой.

– Что у них стряслось-то? – Мама стояла в одной ночной рубашке, босая, и ежилась от холода.

Гретхен ввела ее в курс дела. Мама набросила себе на плечи махровый халат Гансика и присела к сыну на кровать.

– Гансик, – мама тихонько похлопала ладошкой по одеялу, пытаясь выманить сына из норы. – Ну что ты, ей-богу! Магда ведь ничего такого не хотела! Это она не со зла! Ты же ее знаешь!

Одеяло заколыхалось. Мама погладила его.

– На меня так эта вредина с кулаками набросилась! – всхлипывая, проговорило одеяло. – А как она пришла… так ей… так ей… говорит… «не парься»!

Мама дала знаками понять, что Гретхен сейчас лучше уйти.

Гретхен с удовольствием выполнила ее просьбу.

Возле туалета она столкнулась с папой.

– Ну что там опять случилось с парнем? – спросил папа с озабоченным видом.

Гретхен и ему рассказала, в чем дело.

– Елки зеленые! – рассердился папа. – Когда он наконец перестанет вести себя как грудной младенец! Ну что за хлюпик уродился! Не может сам с мелочью пузатой разобраться!

– Никакая я не мелочь и не пузатая! – раздался возмущенный голос Магды из ванной комнаты.

– Ну да, ты просто очень крупный поджарый поросенок! – отозвался папа, и слова его прозвучали с нежностью.

Затем папа направился в кухню готовить завтрак. Завтрак – это было его дело.

Гретхен заняла туалет. Но не успела она усесться, как дверь распахнулась и ввалилась Магда.

Гретхен не любила ходить в туалет в компании.

– Магда, кыш отсюда! – буркнула она, но Магда проигнорировала ее призыв очистить помещение.

Магда прислонилась к стенке возле держателя для бумаги. Виновато посматривая на Гретхен, она принялась теребить хвостик рулона.

– Все гадости обычно от него! Вот я и подумала! – сказала Магда. – А колотила-то я не в полную силу! Так, поддала слегка!

Гретхен оторвала клочок туалетной бумаги.

– Тогда пойди и скажи ему, что тебе жаль, – посоветовала Гретхен.

– Ничего мне не жаль! Ни капельки! – заявила Магда с ухмылкой. – Я бы его с утра до ночи колотила!

– Ну Магда! – проговорила Гретхен.

– Нет, правда! – продолжала Магда. – Он меня просто бесит! Как посмотрю на него, так прямо руки чешутся – хочется поддать!

– Ну Магда! – повторила Гретхен: ничего лучшего ей в голову не пришло.

– А теперь еще мама застряла у него там – утешает! – пробурчала Магда. – А у меня пуговица на красном платье оторвалась! Неизвестно, сколько она еще будет этого придурка утешать! А потом скажет, что ей некогда!

– Магда, если ты сейчас уберешься отсюда и оставишь меня на минутку в покое, – сказала Гретхен, – я выйду и пришью тебе пуговицу!

– Честно? – строго спросила Магда.

– Честно-пречестно! – ответила Гретхен.

Четверть часа спустя Магда, сердитая и надутая, вышла с папой из дома. В красном платье. Оторвавшаяся пуговица была на месте, но только держалась на одном-единственном стежке, а длинная красная нитка с иголкой на конце болталась у Магды на груди.

Гретхен не успела пришить пуговицу как следует, потому что ей помешал телефонный разговор с Хинцелем. Хинцель сообщил ей, что ему сегодня совершенно не хочется работать и поэтому он поедет в Оттакринг, в бассейн, где и будет трепетно ждать Гретхен после школы.

Гретхен потребовалось немало времени, чтобы уговорить Хинцеля поехать не в Оттакринг, а на Дунай. Потому что в Оттакринге после уроков будет торчать весь ее класс, включая Флориана! Идти в бассейн, если там будут и Хинцель, и Флориан, ей совершенно не улыбалось. Никакого удовольствия, а сплошная морока! Она уже несколько раз участвовала в подобных экспериментах и повторять их не имела ни малейшего желания!

Магда, конечно, не могла ждать, пока Гретхен уговорит Хинцеля поехать на Дунай. Магда зависела от папы. Потому что он отвозил ее в школу на машине, а школа ее находилась на другом конце города.

Сидя в машине, Магда попыталась сама пришить пуговицу. И у нее это получилось. Правда, некоторые стежки шли поверх пуговицы, а не снизу, но Магда все равно была страшно горда собой. Вот только папа, вместо того чтобы ее похвалить, сказал:

– Бедная девочка!

Почему она бедная, Магда так и не поняла. Но это ее нисколько не расстроило. Магда уже давно смирилась с тем, что взрослые часто говорят какие-то непонятные вещи и действуют тоже не очень понятно.

Глава пятая,

в которой Гретхен удается провести несколько беззаботных часов подряд – сначала два, а потом еще один

Каждую среду мама с Гретхен устраивали себе маленький сепаратный «девичник». Гретхен сразу после школы приезжала к маме на работу, и мама брала себе двухчасовой обеденный перерыв. Эти два часа они проводили в маленьком итальянском ресторане. «Маленьким» они между собой называли этот ресторан потому, что был еще «большой» итальянский ресторан, куда они ходили только с папой и только за его счет – цены там кусались. Папа у Гретхен был человек широкий, особенно когда дело касалось еды. Если после трапезы он чувствовал, по его собственному выражению, «глубокое удовлетворение» и полагал, что желудок удалось «ублажить в полной мере», он охотно выкладывал на серебряный подносик с тряпичным конвертиком две солидные купюры и не вникал, сколько сдачи принес назад официант, оставляя щедрые чаевые.

Гретхен любила эти двухчасовые посиделки с мамой. Дома им не удавалось толком пообщаться, потому что мама была все время занята – то Магдой, то Гансиком, то папой. Времени хватало только на то, чтобы быстренько обсудить текущие вопросы. Любой мало-мальски серьезный разговор между ними заканчивался тем, что кто-нибудь из домочадцев встревал в беседу и громогласно сообщал о своих насущных потребностях, стараясь всеми доступными средствами положить конец затянувшемуся общению мамы и Гретхен. Вот почему мама с Гретхен так любили свои «счастливые среды», когда можно было вдоволь наговориться. Частенько к ним присоединялась и мамина подруга Мари-Луиза, но она забегала на полчаса, просто поболтать с Гретхен, и никогда не оставалась дольше. Она знала, что Гретхен с мамой есть что обсудить между собой!

Нередко в обществе Мари-Луизы на Гретхен накатывали ностальгические чувства. Ей вспоминалось то время, когда они с мамой и Магдой жили у Мари-Луизы. В воспоминаниях это время рисовалось ей как совершенно чудесное – веселое и без всяких сложностей. В любом случае, тогдашняя жизнь виделась Гретхен гораздо менее запутанной и гораздо более радостной, чем нынешняя условно счастливая жизнь в кругу отреставрированного семейства.

Гретхен честно старалась подавить в себе малейшие признаки этой ностальгии, потому что подозревала, что дело тут, наверное, не в том, что ей так не хватает Мари-Луизы, Пепи и кота Зеппи, а скорее всего в том, что она никак не может заново привыкнуть к Гансику и папе. Она предпочитала гнать от себя такого рода мысли – из страха додуматься до чего-нибудь неприятного. В основе ее моральных принципов лежала безусловная любовь к отцу и брату, и никакие мечты о том, чтобы не видеть их никогда, с этими принципами не сочетались.

Но в эту среду Мари-Луиза не смогла прийти, и поэтому никакие ностальгические чувства, которые нужно было бы подавлять, Гретхен не грозили.

Мари-Луизе пришлось взять больничный, потому что Пепи стал жертвой какого-то особо коварного летнего гриппа, а старушка-соседка, которая обычно присматривала за ним, когда он болел, сама слегла с таким же гриппом.

– С ума сойти можно! – сказала мама Гретхен. – Каждый раз, когда у Мари-Луизы какое-нибудь важное дело, Пепи умудряется заболеть! Прямо как специально!

– А какое у нее важное дело? – спросила Гретхен, а про себя подумала: «У Мари-Луизы всегда дела, и все важные! Что же, теперь Пепи и не заболеть?»

– Завтра и послезавтра у нее конгресс, на котором она обязательно хотела быть! – объяснила мама.

– Что за конгресс? – поинтересовалась Гретхен.

– Да что-то там такое опять эзотерическое! – сказала мама.

– Ах вот оно что, – проговорила Гретхен. – Тогда невелика беда, если пропустит!

– Но для нее это очень важно! – возразила мама и подозвала официанта Марио.

Официант Марио в действительности звался Руди. Но имя Руди совершенно не подходит итальянскому ресторану, поэтому шеф переименовал Руди в Марио.

Он проигнорировал мамин призыв.

– Я позвонила Мюллер, – сообщила мама, – спросила, не может ли она завтра-послезавтра посидеть с Пепи.

Мюллер была домработницей у Закмайеров. Она приходила два раза в неделю, на пять часов, и делала общую уборку.

Мама опять помахала Марио. Она хотела заказать еще два эспрессо. Марио, хотя и заметил наконец мамино махание, подходить не торопился.

– Ну и что она сказала? – спросила Гретхен.

– Да отговорилась какой-то ерундой, – ответила мама. – Не хочет просто.

Мюллер какое-то время назад, совсем недолго, работала и у Мари-Луизы. Но потом отказалась от места, потому что все было не по ней: Пепи – слишком наглый, кошачий лоток – слишком вонючий, и вся квартира – слишком запущенная. Она, дескать, привыкла убирать у приличных людей! Так заявила она потом маме, не скрывая своего возмущения.

– Так что, мне посидеть? – спросила Гретхен.

– Тебе? – Мама замялась. – С какой стати? Нет, это уже будет слишком, Гретхен!

– Но ведь Мари-Луиза мне тоже часто помогала! – ответила Гретхен.

– А как же школа? – спросила мама.

Гретхен задумалась. Послезавтра у них была контрольная по математике. Последняя в этом учебном году. Все предыдущие Гретхен написала хорошо: у нее уже имелось в запасе пять пятерок и две четверки. Математика ей давалась легко. Так что ничем плохим ей пропуск не грозил. Ну разве что вызовет учитель к доске и устроит устную проверку. А то просто выведет ей в табеле общую четверку. Тоже не беда.

– Со школой все в порядке, ничего страшного, если пропущу! – ответила Гретхен.

– Мари-Луиза будет поминать тебя в своей вечерней молитве! – воскликнула мама.

– Неужели уже и до этого дошло?! – ужаснулась Гретхен.

Мама рассмеялась.

– Да нет, Гретхен! Я пошутила. Эзотерики не молятся!

Гретхен засопела.

– Слушай, а ты не можешь ее как-нибудь отвадить от всей этой эзотерической чепухи? – спросила она.

Мама покачала головой и снова попыталась привлечь внимание Марио. На сей раз успешно. Он забрал пустые тарелки и принял заказ на два эспрессо.

– Я просто не понимаю, как такой умный человек, как Мари-Луиза, может верить во всякое там перерождение-воскрешение! Да еще и в астрологию! С чего ее потянуло вдруг на всю эту дребедень?

Мама пожала плечами.

– Сейчас многих тянет в эту сторону, – сказала она. – Думаю, что это от ощущения какой-то внутренней безвыходности. – Мама начала чертить пальцем невидимые узоры на скатерти. – Знаешь, я стараюсь не касаться данной темы. Зачем? Ей хорошо известно, что я ни во что не ставлю всю эту сомнительную материю. А мне не хочется ее обижать. В конце концов, это совершенно не мое дело. У меня нет такого права – предписывать другому человеку, во что ему верить, а во что нет. – Мама перечеркнула крестом незримые загогулины. – Ей хорошо, и ладно!

Гретхен покачала головой. У нее на этот счет было совсем другое мнение.

– У нас в школе есть один такой типаж, – начала рассказывать Гретхен, – так вот он мне однажды заявил, что если человек в этой жизни грешит, то в следующей жизни его за это постигнет кара! – Гретхен пришлось прерваться, потому что официант как раз принес два кофе. Когда он удалился, она продолжила: – То есть получается, что все, у кого жизнь не сложилась, сами в этом и виноваты! А если верить в такое, то, выходит, можно преспокойно смотреть, как другие у тебя на глазах подыхают, так, что ли?

Мама кивнула.

– Нет, таких завиральных идей у Мари-Луизы в голове точно нет! – сказала мама. – Иначе ей пришлось бы отказаться от профессии. Какая социальная работа при таком подходе?

– Будем надеяться! – сказала Гретхен, решив в самое ближайшее время как следует допросить Мари-Луизу, что она думает по поводу перерождений.

Мама выпила эспрессо, посмотрела на часы и позвала официанта, чтобы расплатиться. Тут Гретхен сообразила, что хотела обсудить с мамой «суперсверхфиговую» проблему Икси. Дело не требовало отлагательств! Роберт так и не побудил «рыжую дурынду» Андреа сходить провериться, а Икси всю неделю торчала за стойкой в «Ваксельбергере» в полной депрессии. Но сейчас уже было поздно рассказывать маме всю эту историю. Подошел Марио, мама расплатилась, Марио выдал сдачу, мама оставила монетки на столе, купюры сунула в кошелек, чмокнула Гретхен в щеку и со словами «труба зовет» побежала на работу.

Гретхен посмотрела на оставленные монетки. Пять десяток показались ей слишком жирными чаевыми. Она взяла одну серебряную монетку и сунула в карман джинсов. Потом она допила эспрессо и забрала еще одну монетку. Десять процентов, всегда говорил папа, а он разбирался в таких вопросах. Кто дает меньше, тот жалкий скопидом, кто дает больше – тот жалкий пижон! Гретхен собралась уже было оттяпать еще одну монетку, но тут к столу подскочил Марио и сгреб все деньги. Смотрел он на Гретхен при этом крайне неодобрительно. По-видимому, от него не ускользнули ее махинации с законными чаевыми.

Гретхен было крайне неприятно, что официант чуть не сверлил ее сердитым взглядом. Поэтому она подхватила рюкзак и поспешила к выходу, попрощавшись на ходу с официантом, но тот не отреагировал на ее слова.

Перед рестораном, у газетного киоска, топтался Флориан Кальб. Гретхен с ним не договаривалась о встрече, но Флориан прекрасно знал распорядок жизни Гретхен, и ему было известно, где ее можно найти в среду около трех часов дня.

Завидев Гретхен, Флориан бросился к ней, взял у нее из рук рюкзак, приобнял, чмокнул в щеку и спросил:

– Ну что, пупсик мой, как насчет мороженого?

Гретхен отерла щеку – вечно Флориан умудряется все обслюнить.

– Не, в меня уже ничего больше не влезет! – сказала она. – Закуски, лазанья, клубника со взбитыми сливками – натолкалась под завязку!

– Может, в кино завалимся? – предложил Флориан.

Гретхен скорчила гримасу. В кино среди бела дня, да еще когда светит солнце, – такое мероприятие ее абсолютно не привлекало. Тем более что Флориан любой поход в кино использовал только для того, чтобы пообниматься. А Гретхен сейчас было совершенно не до того!

– Тогда что, в парк? На солнышке погреемся! – сделал еще одно предложение Флориан.

Гретхен кивнула. Солнце – это хорошо. Солнце она любила.

Они пошагали в сторону городского парка, останавливаясь по дороге у витрин поглазеть на что-нибудь интересное или забавное. В промежутках они обсуждали всякую школьную ерунду. У Флориана дела в школе были не ахти. По латыни и математике ему ничего хорошего не светило – либо тройка, либо двойка. По математике даже почти наверняка выходила двойка. Но Флориан по этому поводу особо не страдал! У него уже накопился богатый опыт по части выруливания из катастрофической неуспеваемости. В конце каждого учебного года повторялось одно и то же. И до сих пор ему как-то всегда удавалось не остаться на второй год. К тому же, как он утверждал, его такая перспектива не особенно-то и пугала.

– Я все равно не знаю, куда податься после окончания школы! – говорил он. – А так будет лишний год подумать.

Гретхен сомневалась, что Флориан искренне так считает, но всякий раз только кивала, когда он принимался рассуждать на эту тему. Потому что она нередко испытывала легкое чувство вины по отношению к тем, кто оказывался среди отстающих, ведь ей отличные оценки отнюдь не всегда доставались заслуженно – в каких-то случаях срабатывала просто инерция.

В разговорах с одноклассниками, которые особыми успехами похвастаться не могли, Гретхен старалась обходить тему оценок стороной. Больше всего она боялась, что кто-нибудь из них начнет как-то высказываться по поводу ее «сказочного везения». Ведь не будет же она им объяснять, что «сказочное везение» с неба не падает и что она на протяжении многих лет трудилась в поте лица, с некоторыми перерывами, конечно, но тем не менее. Пускаться в такие объяснения она считала ниже своего достоинства.

Возле одного магазина эксклюзивной дамской одежды на Гретхен с Флорианом напал такой смех, что они чуть животики не надорвали. Там, внутри этой шикарной лавки, они приметили толстенную тетку, которая нацепила на себя шелковое белое платье в гигантский розовый горошек и с удовлетворением разглядывала себя в зеркало, а рядом с этим чудо-колобком стояла тощая как палка продавщица и изображала полный восторг.

«Колобок» и «палка» не могли не услышать доносившегося с улицы дикого гогота. Продавщица бросила в сторону разгулявшейся парочки свирепый взгляд – их буйное веселье она, похоже, квалифицировала как злостное воспрепятствование ее профессиональной деятельности. Покупательница сердито погрозила кулаком. На Флориана с Гретхен опять напал смех.

– Ой, не могу! Умора! – ржал Флориан. – Сейчас как выскочит и отправит нас в нокаут!

Гретхен перестала смеяться и попыталась оттащить Флориана от витрины. Флориан уперся и ни в какую.

– Ты чего, Гретхен? Испугалась, что ли? Да что нам эта бабища сделает?!

– Ничего я не испугалась, – ответила Гретхен, которой все же удалось сдвинуть Флориана с места. Она взяла его под руку и положила голову ему на плечо. – Просто я представила на месте этой тетки нашего Гансика – как он стоит, а какие-то рожи пялятся на него через витрину и ржут как кони.

– Вряд ли твой Гансик стал бы примерять платье в горошек! – Флориан опять прыснул от смеха. Он живо представил себе, как будет выглядеть Гансик Закмайер в белом платье с рюшечками в розовый горошек.

– Но мы ведь смеялись не над платьем! А над толстой покупательницей! – возразила Гретхен. – И это самое противное! Ты даже не представляешь, как это может быть обидно! Я-то хорошо знаю. Прекрасно помню, как надо мной смеялись, а я от этого ужасно страдала… А теперь вот сама потешаюсь!

– Да, кстати о Гансике, – сменил тему Флориан, оставив без внимания самокритичное высказывание Гретхен. – Он сказал дома, что Берти от него отказался? – Берти был студентом-репетитором, который занимался математикой и с Флорианом, и с Гансиком. – Берти говорит, что у Гансика котелок вообще не варит. Таких тупиц, мол, поискать еще надо. Мозги ну совершенно куриные!

Гретхен потерлась щекой о плечо Флориана.

– Умоляю тебя, давай о чем-нибудь другом! – проговорила она. – Хочется хотя бы на час отключиться от всех забот! А то я как подумаю о своем братце – сразу настроение падает!

Флориан оставил этот разговор, и они направились прямиком в городской парк. Там они нашли себе уединенную скамейку среди клумб с розами и теперь сидели с закрытыми глазами, подставив лица солнцу и забыв обо всех заботах. Время от времени Гретхен смотрела, прищурившись, на небо и с радостью отмечала, что там по-прежнему нет ни единого облачка. Время от времени Флориан склонялся к Гретхен и нежно целовал ее в ушко. Или в шею. Гретхен отвечала на это тихими прочувствованными вздохами. Она ничего не имела против того, чтобы провести тут на солнечной скамейке еще часок. Но Флориан усидчивостью не отличался. К тому же он боялся обгореть, особо опасаясь за свой прекрасный нос.

– Ой, уже вся кожа на носу сухая! – пожаловался он.

Гретхен скосила глаза.

– Не, еще совсем не красный, – сообщила она, изучив нос друга.

– Ага, а через час буду сверкать, как красный светофор! Я-то знаю! – сказал Флориан, который придавал огромное значение своей внешности.

– Ну, если так боишься, вон сорви листок да налепи себе! – посоветовала Гретхен и показала на клены, росшие за скамейкой.

– Сдурела, что ли?! – возмутился Флориан. – Не буду же я сидеть тут с такой нашлепкой на носу!

– Почему нет? – удивилась Гретхен.

– Потому что это выглядит по-идиотски! – ответил Флориан.

– Слушай, нельзя же быть таким самовлюбленным тщеславным пижоном! – воскликнула Гретхен.

– Ничего я не тщеславный! – ответил Флориан.

– Еще какой тщеславный! – не отступалась Гретхен. – Заткнешь за пояс даже Урсулу № 2! – добавила со смехом она.

Урсула № 2 считалась у них в классе воплощением самовлюбленного тщеславия.

Последнее утверждение настолько возмутило Флориана, что он взял и слегка укусил Гретхен в плечо. Гретхен взвизгнула от неожиданности и уже хотела отвесить Флориану оплеуху, но тот перехватил ее руку и крепко сжал запястье. Гретхен попыталась высвободиться, но безуспешно: силы-то у него было значительно больше!

– Возьми свои слова обратно! – потребовал Флориан.

– И не подумаю! – со смехом ответила Гретхен. – Человек, который беспокоится о том, как бы у него нос не покраснел, – самовлюбленный тщеславный пижон!

Флориан еще крепче сжал ее руку и буквально вдавил в скамейку.

– Сейчас же возьми свои слова обратно! – повторил он сквозь зубы. Гретхен не могла понять: это он все еще шутит или говорит всерьез, окончательно обидевшись на нее?

Она забила ногами, истошно крича при этом:

– Ни за что! Да ты из-за любого прыща на подбородке бежишь к врачу, чтобы он тебе дал справку! Лишь бы тебя с таким украшением никто в школе не увидел!

– У меня был не прыщ, а настоящий абсцесс! – Флориан разъярился. Он еще сильнее придавил Гретхен, так что она вскрикнула от боли.

В этот момент на аллее появился какой-то старик с щенком на поводке. Увидев, как Флориан наседает на Гретхен, старик бросился к их скамейке.

Щенок залился звонким лаем, старик же грозно прокричал:

– Немедленно оставьте девушку в покое! Иначе я вызову полицию!

Ошарашенный Флориан отцепился от Гретхен. Она села прямо и потерла плечи.

– Что вы себе позволяете? – старик накинулся на Флориана с гневной отповедью. – Учинить такое безобразие! Да еще среди бела дня! Вам не стыдно? – Старик склонился к Гретхен. – Пойдемте, барышня! Этот господин вам больше досаждать не будет, обещаю!

– Благодарю вас! – чинно ответила Гретхен с улыбкой. Она поднялась, одернула футболку и продолжала: – Никакого покоя! Не успеешь сесть на скамейку, обязательно кто-нибудь да пристанет! Что за нравы?!

Флориан открыл рот от изумления. С чувством юмора у него явно было плоховато.

Старик с отвращением посмотрел на хулигана – было видно, что он с удовольствием сгреб бы Флориана в охапку и отвел в ближайший участок. Но, похоже, пожилой господин все же отдавал себе отчет в том, что он чисто физически с этой задачей не справится.

– Пойдемте, барышня! Я провожу вас, – сказал старик, предлагая Гретхен руку. Гретхен прицепилась к нему, и они тронулись в путь. – Вон там хорошее, спокойное местечко! – старик показал в сторону детской площадки. – Мамочки, детишки, там вы будете в полной безопасности!

Держась за своего благородного спасителя, Гретхен медленно шагала по дорожке. Рядом бодро бежал щенок, радостно помахивая хвостом. У самой детской площадки Гретхен остановилась и сказала:

– Я все же лучше пойду домой! Не могу оправиться от пережитого шока!

Старик отнесся к этому с пониманием. Он посоветовал Гретхен после такого «приключения» быть впредь более осмотрительной и по возможности избегать уединенных скамеек. На этом старик распрощался и вместе с щенком побрел дальше. Гретхен с лукавой улыбкой проводила его взглядом.

Не успел старик со своим псом скрыться за кустом сирени, как на дорожке возник Флориан. Он мчался галопом, размахивая рюкзаком Гретхен. Добежав до нее, он собрался было обрушить на ее голову гневную речь, но Гретхен опередила его, сказав со смехом:

– Я просто не хотела разрушать картину мира почтенного старца!

Флориан опустил рюкзак на землю, стиснул Гретхен в объятиях и крепко поцеловал. Некоторое время спустя Гретхен оторвалась от Флориана и тут заметила возле куста сирени все того же старика с собакой.

– Будем надеяться, что у него близорукость! – сказала Гретхен Флориану. – Иначе вся его картина мира рассыплется в прах!

Флориан поднял с земли рюкзак, зажал его под мышкой, обнял Гретхен за талию, и они направились к выходу из парка.

Он предложил все же сходить в кафе-мороженое, но Гретхен отказалась, сказав, что ей нужно домой.

– Сочиняешь! – заявил Флориан. – Ты не домой, а к Хинцелю собралась!

– Для начала я пойду домой, – уклонилась от прямого ответа Гретхен.

– А потом – к Хинцелю! – стоял на своем Флориан.

– Ну и что из этого? – невозмутимо ответила Гретхен и остановилась. – Надо будет – и пойду!

Флориан шваркнул рюкзак на землю, развернулся и убежал.

Гретхен подняла рюкзак, смахнула с него грязь, вздохнула и направилась к остановке, чтобы сесть на трамвай в сторону Гшвандтергассе.

Хинцель был у себя в мастерской. Он делал плетенку из тонкой серебряной проволоки. Гретхен чмокнула его в щеку, в бабочку-капустницу.

– От тебя пахнет Кальбом! – сказал Хинцель.

Это, конечно, было полной ерундой. Во-первых, потому что Флориан никаких особых запахов не источал, чтобы они еще к тому же переносились на тех, кто был рядом с ним, а во-вторых, даже если бы такие запахи имелись, то Хинцель не смог бы их учуять. Нос у него был не слишком чувствительным.

Хинцель просто знал, что Флориан иногда подхватывал Гретхен после ее встречи с мамой в итальянском ресторане. А знал он это потому, что и ему однажды пришла в голову такая мысль – и он наткнулся на караулившего Гретхен соперника.

– Радуйся, что я пришла, и не приставай со всякой глупостью! – спокойно ответила Гретхен.

Хинцель возился с серебряной проволокой и никакой радости не проявлял.

– Я могу и уйти, – проговорила Гретхен.

– Поцелуй меня хотя бы, – отозвался он.

– Я же тебя только что поцеловала! – ответила Гретхен.

– Ты бабочку поцеловала, а не меня! – сказал Хинцель. Он подставил ей свое лицо и закрыл глаза. Гретхен уважила его просьбу.

Глава шестая,

в которой Гретхен проявляет понимание по отношению к Флориану Кальбу и его проблемам, но совершенно не разделяет мыслей Мари-Луизы и пытается убедить папу в том, что он вовсе не жирная личинка майского жука, а полноценный папа-жук

По дороге из школы Флориан опять пристал к Гретхен с разговорами о планах на лето. Понять его было можно. Вопрос организации отдыха занимает важное место в жизни каждого человека. Гретхен прекрасно знала это и тем не менее воспринимала такие разговоры как чистой воды наезд.

– Хватит наезжать на меня! – фыркнула она и скинула руку Флориана со своего плеча. – Не все так просто! Мне нужно еще с папой договориться, а с наскока такое дело не решить!

У Флориана Кальба был план отправиться на каникулах вместе с Гретхен по городам и весям. На целых два месяца. Купить «молодежный билет» на поезд и объехать Европу. С палаткой, спальным мешком и котелком. Флориан потратил немало сил, чтобы составить этот план и обеспечить его исполнение. Вот уже несколько месяцев как он подрабатывал в деликатесной лавке, чтобы накопить денег на поездку. А сколько боев со старшим Кальбом ему пришлось вынести, чтобы отвоевать право на самостоятельный отпуск! Родители Флориана не хотели отпускать его в такое путешествие одного.

– До тех пор, пока ты сидишь у меня на шее и я тебя кормлю-пою, будешь проводить отпуск только вместе с нами! – говорил Флориану отец.

А мать добавляла:

– Я вся изведусь от волнения, если ты будешь скитаться где-то один-одинешенек!

О том, что умереть от одиночества ему не грозит и что о собственном душевном спокойствии он уже позаботился, включив в свой план по крайней мере одну родную душу в лице Гретхен, – об этом Флориан предпочитал пока молчать. Малейший намек на отношения с девушками повергал чету Кальбов в ужас. Они придерживались твердого убеждения, что подобные вещи отвлекают от учебы и ослабляют организм подрастающего поколения. Подрастающее поколение должно ходить в школу, заниматься спортом и слушаться родителей, вот и все!

Сдались они только после того, как Флориан пригрозил бросить школу, если его не отпустят в самостоятельное путешествие. Но победа далась нелегко: Флориану пришлось устроить страшный трамтарарам, чтобы родители наконец поверили в серьезность его намерений.

– Не смеши! – рявкнул старший Кальб в ответ на угрозу Флориана оставить учебу. – Будешь ходить в школу как миленький! Без вариантов! А будешь кочевряжиться, так я тебя силой туда запихну!

– И как же ты собираешься меня туда запихивать? – поинтересовался Флориан.

– Очень просто! Буду тебя сам за руку отводить! – прокричал старший Кальб.

Услышав это, Флориан расхохотался, живо представив себе, как его тщедушный, низкорослый папочка будет тащить его на аркане в школу – при росте в метр восемьдесят пять и накачанных мускулах Флориан смотрелся рядом с отцом настоящим верзилой!

– Бросишь школу – ты нам больше не сын! – заявила мамаша Кальб. – Живи где хочешь и как хочешь, хоть в канаве, хоть под забором! Узнаешь, почем фунт лиха!

На это Флориан невозмутимо ответил, что и в канаве можно совсем недурно устроиться, особенно если сосредоточиться на торговле наркотиками.

После этого Кальбы удалились на совещание. Судя по всему, они верили в способности своего отпрыска и не исключали того, что он действительно может сделать головокружительную подзаборную карьеру. Проведя секретное чрезвычайное заседание в супружеской спальне при закрытых дверях, они вернулись к переговорам подавленные и злые и выдали санкцию на индивидуальный отпуск.

Вот почему Флориан Кальб ничего не заподозрил, когда Гретхен сказала, что ей нужно еще обработать папу и получить от него разрешение на поездку. В действительности же все было значительно сложнее. У папы самого имелись на отпуск вполне определенные планы, которые включали и Гретхен. Он хотел полететь всей семьей в Португалию и провести там месяц, а на остаток каникул перебазировать детей к бабушке в Цветль. Но папины планы, независимо от того, чего они касались, не так уж пугали Гретхен. Папа никого ни к чему не принуждал. От этого он уже давно отучился. Проблема была в том, что и у Хинцеля были виды на Гретхен: он тоже мечтал провести с ней эти два месяца. Он предлагал отправиться на какой-нибудь безлюдный остров у берегов Хорватии или Черногории.

Но мало того – имелась еще и другая проблема! И заключалась она в том, что мама вовсе не хотела лететь в Португалию! Точнее, она не хотела лететь в Португалию всей семьей. Она мечтала в кои-то веки провести отпуск в полном одиночестве. Все равно где! И Гретхен об этом было известно. Папа же пока оставался в полном неведении. Мама сама еще была не уверена в том, что в принципе может позволить себе такие мечты. Она сказала Гретхен, что ей нужно сперва самой разобраться с этим конфликтом между чувством и долгом. Гретхен прекрасно понимала, что для папы это мамино решение отколоться на время от семьи обернется мукой мученической. Он наверняка не захочет лететь в Португалию один с Магдой и Гансиком. Не говоря уже о том, что Гансик вообще был резко против Португалии. Он терпеть не мог жары! И средиземноморская кухня тоже была не для него! Магда, кстати сказать, тоже особого восторга по поводу Португалии не выражала. Ей было бы милее провести каникулы в обществе своего закадычного друга Пепи. А Пепи отправляли на все каникулы к бабушке в Зальцбург.

Все это вместе взятое напоминало мину замедленного действия, и Гретхен совершенно не хотелось взрывать ее раньше времени. Поэтому она говорила себе: пусть мама сначала разберется со своим конфликтом между чувством и долгом, а там посмотрим!

Гретхен осознавала: именно от маминого решения зависят и ее собственные виды на отдых. Если у мамы победит долг и она согласится лететь с семьей в Португалию, Гретхен сможет просто сказать: «Езжайте без меня! Я договорилась ехать в другое место!» Тогда у нее останется только одна проблема: кому отдать предпочтение – Хинцелю или Флориану? Если же у мамы победит чувство и она не поедет в Португалию, тогда начнется настоящее светопреставление! Гретхен даже в страшном сне не могла вообразить, что тогда начнется! Ясно было только, что ради спасения семейного счастья, склеенного с таким трудом, ей придется что-то делать. В этом случае она не сможет просто взять и свалить, оставив папу с Магдой и Гансиком одного. Тогда, как ни крути, ей придется заступить на вахту вместо мамы. На Хинцеля и Флориана останется всего месяц, который на две части не разобьешь. Две недели ни того, ни другого не устроят! Единственным человеком, с которым Гретхен теоретически могла бы обсудить весь этот сложный комплекс проблем, была мама. Но доставать ее подробностями чужих летних планов, которые сплелись в какой-то дикий клубок, Гретхен совершенно не хотелось. Она заранее знала: как только мама поймет, что ее затянувшаяся борьба между чувством и долгом создает трудности для Гретхен, она тут же плюнет на все чувства и подчинится долгу. А этого Гретхен совершенно не хотела!

Вот почему Гретхен уже не могла слышать слово «отпуск», и, если бы кто-нибудь сообщил, что в этом году летние каникулы отменяются вовсе, она вздохнула бы с большим облегчением.

В четверг и пятницу Гретхен работала сиделкой. Пепи был легким пациентом. Он смирно лежал в постели, подремывал, а то листал книжки с картинками или смотрел телевизор, слушал сказки, которые ему читала вслух Гретхен, покорно принимал пилюли каждые три часа, жевал галеты и пил ромашковый чай. Скучать Гретхен было некогда. В первый день ее навестил Флориан – притащил куриную ножку, завернутую в фольгу, и попросил помочь с математикой. Завтра предстояла проверочная работа. Гретхен билась с ним несколько часов кряду. Дело шло медленно, и Гретхен постепенно начала терять терпение. В какой-то момент она не выдержала и сказала, что таких тупиц свет не видывал, на что Флориан обиделся и от дальнейшей помощи отказался. Он стал крутить ручку приемника в поисках какой-нибудь станции с рок-музыкой. Когда же Гретхен попросила его убавить звук, потому что Пепи как раз заснул, Флориан обиделся еще больше. А когда Гретхен отказалась оставить Пепи и перейти в гостиную, чтобы там побыть вдвоем «без помех», Флориан обиделся окончательно и бесповоротно.

– Зачем я к тебе вообще пришел? – спросил он негодующим тоном.

– Вот и я думаю – зачем? – отозвалась Гретхен.

– С тобой каши не сваришь! Тоска! – фыркнул Флориан и ушел.

На второй день явился Хинцель. Его приходу обрадовалась не только Гретхен, но и Пепи. Он очень любил Хинцеля.

– Я как тебя вижу, сразу чувствую себя совершенно здоровым! – заявил он.

Пепи тут же потребовал, чтобы они построили вертолет из лего.

– Но только не тут, а в гостиной! – сказал строго Пепи.

Хинцель отнес коробку с лего в гостиную и устроил на ковре из диванных подушек и одеял удобное ложе для больного. Но когда он вернулся за Пепи, чтобы транспортировать его на временную лежанку, оказалось, что Пепи опять благополучно заснул. Гретхен с Хинцелем принялись за работу без него. С энтузиазмом они собирали вертолет и страшно ругались на кота Зеппи, который так и норовил сцапать приготовленные детали, чтобы погонять их по всей квартире.

– А ты бы хотела вернуться в детство? – спросил Хинцель.

– Конечно! Мне часто хочется! – призналась Гретхен. – А тебе?

– Смотря куда возвращаться, – ответил Хинцель. – Если к моим родичам, то спасибо, не хочу, а если попасть к Закмайерам, то я бы, пожалуй, согласился!

Гретхен рассмеялась.

– Закмайеры откормили бы тебя! Получился бы из тебя не Хинцель, а поросенок весом в центнер!

Хинцель надул щеки так, что бабочка у него разъехалась во все стороны.

– Не дразнись! Не смей потешаться над Гансиком! – воскликнула Гретхен и хлопнула Хинцеля по щекам, чтобы он выпустил воздух.

– Я не дразнюсь, а пытаюсь влезть в его шкуру! – попытался оправдаться Хинцель. Он приобнял Гретхен и прошептал ей на ушко: – Я же страсть как люблю толстых! И в тебя я влюбился только потому, что ты была пампушкой! Из-за твоего жирка! Ну а сейчас я тебя люблю уже просто по привычке. Из верности!

Зеппи неодобрительно отнесся к парочке, обнимающейся на подушках. Мяукнув, он прыгнул на стол и уже оттуда сиганул прямо Хинцелю на плечи, а чтобы удержаться – выпустил все когти, которые больно впились Хинцелю в кожу.

– Зеппи, скотина хвостатая, я же тебе не дерево! – взвыл Хинцель.

Испугавшись зычного рыка, Зеппи соскочил на пол – и в этот момент проснулся Пепи. Пошатываясь, он вошел в гостиную и громко возмутился:

– А чего ты без меня строить начал-то?

– Мы только провели мелкие подготовительные мероприятия, – сказал Хинцель.

Пепи уселся на подушки и попытался оттеснить Гретхен от Хинцеля.

– Значит, так, – проговорил Пепи с деловым видом, обращаясь к Хинцелю. – Строить будем мы вдвоем! А ты… – добавил он, повернувшись к Гретхен, – ты будешь подавать материал.

– Я вам в подсобные рабочие не нанималась! – решительно запротестовала Гретхен.

– Ты же девочка, – ответил на это Пепи. – Тебе ответственную работу не поручишь! Какая из тебя строительница вертолетов?

– Правильно говоришь! – рассмеялся Хинцель. – Вот она, молодая поросль, выросшая в феминистском окружении!

Гретхен поднялась с подушек и пошла в кухню.

«Раз так, пойду на свое место – к плите! Действительно, чем еще женщинам заниматься», – подумала она про себя. В кухне был страшный беспорядок, и Гретхен принялась его разгребать, размышляя о том, откуда у такого маленького мальчика взялись такие странные взгляды.

Два дня провела Гретхен, ухаживая за Пепи. И эти два дня она практически не спала из-за долгих ночных разговоров с Мари-Луизой, которые выливались в бурные дискуссии. И в четверг, и в пятницу Мари-Луиза приходила домой поздно, полная новых впечатлений, которыми она делилась с Гретхен, рассказывая удивительные вещи. Конгресс этот к эзотерике, как утверждала мама, никакого отношения не имел. От эзотерики Мари-Луиза уже давно отошла! Теперь она увлеклась всякими лунными теориями. Она прочитала Гретхен целую лекцию о религии луны. Луна, объяснила Мари-Луиза, воплощает женское начало, а солнце – мужское. И это мужское начало необходимо ликвидировать. А женское восстановить в правах и поставить во главу угла. Первоначально ведь, втолковывала она изумленной Гретхен, в мире царили матриархат и культ луны, и все было прекрасно. А потом на смену пришли патриархат и культ солнца, и все стало ужасно!

Мари-Луиза поведала о «богине космической ночи» и о «магической природе женского начала». А Гретхен, которую не воодушевили ни богиня луны, ни магическая природа, принялась доказывать, что феминизм возможен и безо всякой там луны и магии. Это, в свою очередь, вызвало бурный протест со стороны Мари-Луизы, которая принялась перебивать Гретхен. Но та потребовала дать ей договорить и стала убеждать Мари-Луизу в том, что можно построить простые партнерские отношения и без этих заморочек. Мари-Луиза же в ответ сказала, что Гретхен смотрит на вещи «слишком узко».

В субботу утром с чугунной головой, забитой лунными премудростями, Гретхен вернулась домой и обнаружила там угрюмого папу. Настолько угрюмого, что это было видно даже по его усам, которые не топорщились, как обычно, задорными восклицательными знаками, а казались совершенно обвислыми. Это свидетельствовало о крайней степени уныния.

Гретхен подозревала, что причина папиного угрюмого настроения заключается в ее двухдневном отсутствии, но предпочла сделать вид, будто ничего особенного не произошло.

– Ты уже завтракал, папа? – спросила она с наигранной веселостью и бодростью.

– Разумеется, – ответил он ледяным тоном.

– А мама с Магдой поехали в магазин? – задала следующий вопрос Гретхен все тем же радостным голосом.

– Полагаю, что да, – от папы по-прежнему веяло холодом.

– Слушай, пап, ты что, дуешься? – спросила Гретхен с деланым удивлением.

– Нисколько! Чего мне дуться? – язвительно ответил он. – На это нет ну совершенно никаких причин!

– Мне тоже так кажется, – миролюбиво проговорила Гретхен.

Тут папа не выдержал, и его понесло.

– Ах, тебе тоже так кажется! – закричал он. – А мне вот кажется, что ты надо мной издеваешься! Два дня прогуливаешь школу ради этого прыща малолетнего и даже не удосуживаешься на ночь прийти домой!

– Папа, выбирай выражения! Что это за прыщ малолетний? – Гретхен с укоризной покачала головой.

– Ну извини, – отозвался папа. – Вырвалось как-то. Бедняга Пепи тут действительно совершенно ни при чем!

– А что такого, если я осталась ночевать у Мари-Луизы? – спросила Гретхен. – Для меня это почти как второй дом, ведь мы там долго жили. И мне было приятно поспать в своей старой постели.

– Твоя постель – тут! – завопил папа и решительно ткнул указательным пальцем, напоминавшим толстую сосиску, в сторону комнаты Гретхен.

– Что мне считать своей постелью, дражайший папа, решаю я, а не ты! Это мое личное дело! – проговорила Гретхен ледяным тоном.

– Ах вот как! – Кровь прилила к папиному лицу. От возмущения у него побагровели лоб и щеки. – Прекрасно! Может, ты вообще себе сто постелей заведешь? Одну у Хинцеля, одну у этого Кальба и не знаю еще у кого!

– Ну, папа, что ты выдумываешь! – Гретхен даже развеселилась. Ей стало смешно, когда она представила себе, что у нее будет своя кровать у Кальбов.

– Прекрати смеяться! – рявкнул папа. Теперь у него побагровели еще и уши.

Гретхен попыталась придать своему лицу серьезное выражение, и это ей удалось. С чинным видом она сидела теперь на диване, сложив руки на коленях, и смотрела на папу.

– Я уже не смеюсь, – сообщила она. – Говори, что ты хотел сказать. Я тебя внимательно слушаю.

Папа несколько озадачился. Он ожидал каких-то возражений со стороны Гретхен, а без этого текст как-то не складывался.

– Так вот… – начал он и запнулся. – Так вот…

– Ну давай, говори, говори, – подбодрила Гретхен отца.

– И скажу! – отозвался папа, снова почувствовав прилив сил. – У каждого человека есть обязанности! Твоя обязанность – ходить в школу! И эту обязанность ты должна исполнять! – Папа, похоже, опять вошел в свою роль и вспомнил нужные слова.

Гретхен кивнула.

– Абсолютно согласна с тобой, папа! Я тоже так считаю! – сказала она.

– Считать ты так, может быть, и считаешь, да только не делаешь! – воскликнул папа и принялся теребить усы.

– Почему же не делаю? Делаю! – возразила Гретхен. – Меньше чем через месяц я предъявлю тебе табель со средним баллом 4,9 – это по самым грубым прикидкам. Такой балл – большая редкость, между прочим. И, с моей точки зрения, доказательство того, что я не просто выполняю в школе все обязанности, но добиваюсь результатов выше среднего!

Папа плюхнулся в кресло, стоявшее напротив дивана, на котором сидела Гретхен.

– Соблюдение дисциплины тоже входит в круг обязанностей нормального человека! – Папа старательно тянул свои усы вниз, так, что верхняя губа у него наехала на нижнюю. – Я тоже обязан каждый день являться на работу и не могу пропустить ни дня! Иначе меня просто уволят!

– Что ты говоришь? – спросила Гретхен, которая не разобрала ни слова из-за папиных манипуляций с усами – у него получилась какая-то каша.

Папа оставил усы в покое и повторил все, что думал о трудовой дисциплине и угрозе лишиться работы в случае ее нарушения.

– Но мне-то увольнение точно не грозит! – ответила на это Гретхен.

– Что это за подход?! У человека должно быть представление о трудовой этике! – возмутился папа.

– Ах, папа, папа! – Гретхен поднялась и устроилась на подлокотнике папиного кресла. Она ткнулась носом папе в макушку. Его черные кудрявые волосы пахли ромашкой и табаком. – Ну что ты все в одну кучу валишь?! – Гретхен запустила руку в папину шевелюру и принялась тихонько перебирать его кудри. – При чем тут трудовая мораль и всякое такое?! Я же не майский жук, которого можно посадить в спичечный коробок – и кончено! Я майский жук, который летает на свободе!

Папа вздохнул. Он чувствовал себя совершенно безоружным, когда его гладили по головке.

– Ну конечно, – проговорил он, – вы все у меня свободные жуки, а я – жирная личинка, которая с места сдвинуться не может!

– Ну что ты такое говоришь, папа! – воскликнула Гретхен и чмокнула его в макушку. – Ты папа-жук, который радуется тому, что его дочка научилась так здорово летать! Верно? Ты ведь рад?

– Нет, – буркнул папа.

Гретхен посмотрела сверху на папины усы, по-прежнему имевшие весьма унылый вид, и наклонилась, чтобы навертеть веселых восклицательных знаков.

– Оставь! – Папа отмахнулся от Гретхен и поднялся с кресла. Бурча что-то себе под нос, он вышел из гостиной.

Гретхен почесала живот и подумала: «Нда, этому уже ничем не поможешь!»

Вскоре после этого вернулись мама с Магдой, ездившие в магазин. Магда сразу спросила, как чувствует себе Пепи и в состоянии ли он сегодня-завтра принимать гостей. А мама спросила, как чувствует себя папа и не устроил ли он Гретхен скандал. Гретхен сообщила Магде, что Пепи хотя еще и не поправился окончательно, но гостей принимать может, если только гости сами не боятся заразиться. Маме же она тихонько прошептала:

– Попытался, но не вышло!

– Кто попытался? Что попытался? – стала допытываться Магда, которая прекрасно расслышала, что сказала Гретхен. – Чего вы там шушукаетесь! Что вы опять скрываете от меня?

Гретхен проигнорировала вопросы сестренки.

– I am him over, – сказала она маме. – Against me, he never comes up![13]

Мама рассмеялась.

– Безобразие какое! – взревела Магда. – Перестань сейчас же говорить по-английски! Это ты специально, чтобы я не поняла!

Мама решила отвлечь Магду и достала из сумки пакет мармеладных мишек.

– Вот твои любимые конфеты! – сказала мама.

Но мишки сейчас совершенно не интересовали Магду.

– Раз ты такая вредина, то и я буду вредничать! – выкрикнула она. – И ни за что не передам тебе то, что меня просили тебе обязательно передать! Вот так!

– Do, what you not can let[14], – сказала Гретхен Магде. Гретхен любила иногда подразнить сестру.

– Не скажу тебе ничего-ничего-ничегошеньки! – завизжала Магда.

Гретхен стала помогать маме разгружать покупки: часть пошла в холодильник, часть она рассовала по шкафам.

– One day, sister, I cut up your tongue![15] – продолжила урок английского Гретхен. Она не думала, что Магде есть что сообщить ей.

– Это очень важное известие! А я тебе ничего не скажу! – Магда уже совсем разошлась и верещала как резаная.

Мама зажала уши руками.

– Магда, умоляю тебя! – проговорила она. – Это невыносимо! Ты не можешь кричать потише?!

У Магды и в обычном-то состоянии был довольно громкий резкий голос, а уж когда она расходилась и начинала вопить, то можно было подумать, что рядом работает несмазанная бензопила.

– Как можно кричать тише?!!! – еще громче возмутилась Магда, схватила упаковку мишек, разорвала ее одним движением, высыпала на ладошку целую пригоршню, запихнула ее в рот и покинула кухню.

Мама отняла руки от ушей.

– С характером дамочка! – сказала Гретхен.

– Дамочка с характером должна была тебе передать, что приходил Конни и что ему нужно срочно с тобой поговорить! – сообщила мама.

– Какой Конни? Наш сосед? – Гретхен крайне удивилась. Никаких дел у нее с соседом Конни не было, и уж тем более срочных. Он изредка захаживал к Закмайерам, чтобы попросить клещи, или спички, или соль. Иногда они сталкивались на лестнице или на трамвайной остановке, перебрасывались несколькими фразами, и все. Этим их общение и ограничивалось. В незапамятные времена, впрочем, она несколько раз встречалась с ним на вечеринках у Габриэлы. Тогда Габриэла дружила с неким Эберхардом, которого превозносила до небес, а этот Эберхард, который уже давно «растворился в пространстве», учился в одном классе с Конни.

Конни был на год старше Гретхен и уже закончил школу. Несколько дней назад он как раз сдал последний выпускной экзамен.

– Интересно, что ему надо? – задумалась Гретхен и сунула прядку волос в рот.

– Может, он вдруг воспылал к тебе страстной любовью! – сказала мама со смехом.

– Что-то долго он разводил костер своей любви! – рассмеялась Гретхен в ответ. – Надо было раньше разводить, лет десять назад! Тогда я только и мечтала о таком кавалере!

– Вот так всегда: заветные желания имеют обыкновение исполняться с большим опозданием, когда это уже не нужно! – сказала мама.

– У Конни к тому же уже есть девушка! – продолжала Гретхен, перестав жевать прядку волос. – Ты ее не видела? С такими черными волосами… Красотка! Приходит к нему три раза в неделю и ровно за двенадцать минут до полуночи выскакивает как ошпаренная из квартиры.

Мама кивнула.

– Чтобы успеть на последний трамвай, наверное, – предположила она.

Тут в кухне появился папа и принялся изучать покупки, которые еще остались неразложенными. Гретхен отметила про себя, что усы у папы уже не такие обвислые, а вполне бодро топорщатся в разные стороны.

С радостным видом он извлек из пакета прозрачный пластмассовый стаканчик с беловатой жидкостью, в которой бултыхался желто-коричневый шарик.

– М-м-м! Копченая моцарелла! – воскликнул он, причмокивая. – Объедение! А базилик купили?

Мама молча достала из тряпичной сумки горшочек с базиликом. Папа открыл стаканчик и сунул нос внутрь – с наслаждением понюхал желто-коричневый шарик.

– Это мы сегодня будем есть или завтра? – спросил он.

Мама ничего не ответила.

Папа поставил стаканчик на стол.

– Со мною что, теперь не разговаривают?

Мама опять промолчала.

– И как долго будет продолжаться эта молчаливая забастовка? – Папа закрыл моцареллу крышкой.

Мама прислонилась к дверному косяку и скрестила руки на груди.

– Она на меня сердится. Только потому, что я отважился высказать свое мнение! – сообщил папа, повернувшись к Гретхен.

– Свое мнение он высказывал при этом достаточно шумно! – пояснила мама, тоже обращаясь к Гретхен. – Орал как сумасшедший! На весь дом! Так, что от первого до последнего этажа всем слышно было.

– Ну хорошо, прости! – проговорил папа, на сей раз обращаясь напрямую к маме. – Что мне сделать, чтобы ты меня помиловала?

Гретхен прошмыгнула мимо мамы в коридор. Ей не хотелось мешать родителям – пусть мирятся без нее. В ее присутствии мама, по наблюдениям Гретхен, почему-то не так легко шла на компромиссы. Быть может, это объяснялось тем, что мама не хотела подавать пример малодушия и в воспитательных целях демонстрировала твердость – так, по крайней мере, объясняла это себе Гретхен.

В коридоре на нее напала страшная зевота – сказывались бессонные ночи. Гретхен подумала, не устроить ли себе тихий час, и рассудила, что вполне заслужила отдых. Но до того она решила все-таки заглянуть к Конни. «Иначе от любопытства не засну!» – подумала она.

Глава седьмая,

в которой из двух домов голубой мечты образуется один, а мама отказывается от чувства в пользу долга

Дверь открыла мама Конни.

– А, Гретхен! Входи! – сказала она, впустила Гретхен в квартиру и проводила в гостиную.

Гретхен еще ни разу не бывала в недрах соседской квартиры – до сих пор дальше коридора она не заходила. Теперь же она сидела в цветастом плюшевом кресле, предложенном ей мамой Конни, и с удивлением оглядывалась. Такого количества мебели и всяких украшений самых разных фасонов в одном помещении она еще в жизни не видела. «Прямо как в лавке старьевщика, только все не такое замшелое, а наоборот, начищенное до блеска!» – подумала Гретхен.

Мама Конни интерпретировала ее изумленные взгляды по-своему.

– Страсть как люблю старинные вещи! У меня уже составилась значительная коллекция, – с гордостью сообщила она. – Вот только тесновато у нас тут немного!

Действительно, в гостиной было тесновато – собранного здесь барахла хватило бы на то, чтобы обставить анфиладу из пяти больших комнат. Кроме обеденного стола с шестью стульями вокруг и углового дивана с креслами на восемь персон и журнальным столиком перед ними Гретхен обнаружила здесь телевизор, книжный стеллаж, два деревенских шкафа (один резной, другой расписной), люльку (с цветочными горшками вместо младенца внутри), две скамеечки для молитвенных коленопреклонений (обе с подушечками из розового шелка), комод (в стиле бидермейер[16], с целой ротой семисвечников на нем), самовар (латунный, с литыми гирляндами на толстых боках), прялку (превращенную в торшер), сундук (с железными накладками), конторку (приспособленную под домашний бар), бочку (используемую в качестве газетницы) и гигантскую дароносицу, внутрь которой была помещена фотография папы Конни. А по стенам были развешены старинные зеркала, которые многократно умножали весь этот роскошный ужас.

– Конни сейчас придет, он выскочил в киоск, – сказала мама Конни. – Я сделаю пока нам кофе.

Гретхен была под таким впечатлением от убранства гостиной, что даже не смогла отказаться от этого предложения, хотя и понимала, что кофе ей сейчас совершенно ни к чему – ведь она собиралась потом прилечь поспать. Мама Конни ушла в кухню, Гретхен откинулась в кресле и взглянула на потолок. Прямо у нее над головой висело огромное колесо от телеги, оформленное красными шелковыми рюшечками по кругу и новогодними лампочками, прилаженными к спицам. Гретхен закрыла глаза.

Мама Конни еще не успела приготовить кофе, как явился сам Конни собственной персоной.

– А, соседушка! – воскликнул он, заметив Гретхен, дремавшую в кресле. – Вот милое дело! По ночам где-то бродим, а потом среди белого дня кемарим!

Гретхен очнулась от дремоты.

– Откуда тебе известно, чем я занимаюсь по ночам? – спросила она.

Конни расплылся в хитрой улыбке.

– Пока твоя мама не догадалась закрыть окна, весь дом с интересом слушал о твоих ночных похождениях! Хотя и с закрытыми окнами все было прекрасно слышно. Моя родительница сегодня отменила даже уборку пылесосом, – сообщил Конни, показывая на свою маму, которая принесла кофе. – Боялась пропустить продолжение спектакля в исполнении основных членов семьи Закмайеров!

Мама Конни поставила кофейник и посуду на журнальный столик.

– Да, потому что мне небезразлична судьба окружающих! – невозмутимо сказала она и пододвинула к Гретхен чашку. – Ар-деко! – пояснила она.

– Очень красиво! – вежливо прокомментировала Гретхен и принялась разглядывать ценный предмет. Чашка как две капли воды была похожа на те, что были недавно отправлены цветльской бабушкой в отставку. Гретхен подумала, что надо будет в следующий раз пошарить на чердаке у бабушки и посмотреть, что там осталось от кофейного сервиза. Можно попробовать снести остатки в антикварную лавку – будет дополнение к карманным деньгам.

Мама Конни разлила кофе и села рядом с Гретхен. Конни подтянул себе скамеечку для молитв и устроился с другой стороны от гостьи.

– Конни вечно попадает в дурацкие ситуации из-за своих поспешных решений! – сообщила мама Конни. – Вечно он торопится куда-то! А потом расхлебывает за всех! Понятное дело, что без аванса никуда! Но почему он должен один платить за всех? Остальные тоже не бедные! Они могли бы…

– Дорогая мама, – остановил Конни бурные излияния своей родительницы, – может быть, ты позволишь мне толком рассказать, в чем дело?

– Да, да, конечно! Пардон! – отозвалась мама Конни и с улыбкой посмотрела на сына.

– Мы с моей подругой… – начал объяснять Конни.

– Ты ее наверняка видела, Гретхен! Она у нас часто бывает, – встряла мама Конни.

– Мама! – рявкнул Конни.

– Да я вообще молчу! – пристыженно проговорила она.

– Короче говоря, мы с Мартиной собрались на все лето махнуть в Грецию, – продолжил свою речь Конни. – Мы же раньше каждый год с родителями ездили в Грецию. И я там давно уже присмотрел один дом – голубая мечта, а не дом! И тут я совершенно случайно познакомился с одним типом, который, в свою очередь, знает владельца этого самого дома. Я взял и снял этот дом!

– При этом, как последний торопыга, заплатил вперед за весь срок! Уже в марте! – воскликнула мама Конни.

– Иначе его снял бы кто-нибудь другой! – ответил на это Конни. – Желающих там поселиться – целая очередь!

– Правильно папа тебе говорил: достаточно внести залог! – с жаром сказала мама Конни. – А наш папа – он…

– Мама! – рявкнул в очередной раз Конни. – Еще одно слово – и потекут реки крови!

Угроза подействовала. Мама Конни примолкла и дала сыну дорассказать все до конца. Выяснилось, что Конни с Мартиной собрались провести лето в этом доме голубой мечты вместе с сестрами Мартины Габи и Урси, с другом Андреасом и его подружкой Биби, которая хотела прихватить с собой свою подругу Лотти. Теперь же оказалось, что Мартине назначили на осень переэкзаменовку по математике. Поэтому ее отец не разрешает ей ехать в Грецию, а вместо этого отправляет ее на все лето в Ишль к бабушке. В порядке наказания Мартине предписано три раза в неделю заниматься с репетитором, который будет давать сдвоенные уроки.

В результате и Габи с Урси тоже отпали, потому что они младше Мартины, а без старшей сестры отец их в путешествие не отпускает. А друг Конни Андреас умудрился позавчера свалиться с мопеда и лежит теперь весь загипсованный в больнице. Врачи сказали, что гипс с ноги снимут через шесть недель, а вот позвоночник будет срастаться месяца три и все это время придется ходить в корсете. Таким образом, на Греции он может теперь поставить крест. В этой ситуации Биби, конечно, не хочет бросать бедолагу одного. А ее подруга Лотти без Биби не желает ехать в Грецию. Решила, что лучше проведет каникулы с родителями, тем более что они летят в США.

Вот так и получилось, что в распоряжении Конни имелся чудесный дом, в котором он мог жить целых два месяца, но при этом не было никого, кто готов был бы составить ему компанию.

– Все мои прочие друзья-приятели уже давно спланировали свой отпуск и отменить уже ничего не могут, – сказал Конни.

– Конни уже готов был бы остаться дома, раз так все неудачно сложилось, – снова подала голос его мама. – Но после всех этих выпускных экзаменов мальчик все-таки заслужил отдых! Тем более что оставаться дома нет никакого смысла – свою Мартину он все равно не увидит, коли ее отправили в ссылку под бабкин надзор, а бабка у нее сущий Змей Горыныч! И вообще, мне кажется, ему надо держаться подальше от этой чудовищной семейки! Мартина, конечно, милая девочка, но ее родственнички! Они считают, что Конни, видите ли, виноват в том, что ей назначили переэкзаменовку! Это он отвлекал ее от занятий! Он – ее! Он-то блестяще сдал все экзамены! Если у него было достаточно времени на занятия, то и ей должно было бы хватить!

– Я уже хотел дать объявление в газету, чтобы часть дома пересдать кому-нибудь, – сказал Конни. – Но ведь никогда не знаешь, кто попадется! Поэтому я притормозил и подумал: почему бы не спросить мою прекрасную соседку? Или ты тоже уже определилась с планами?

Конни достал из кармана брюк портмоне, извлек оттуда фотографию и протянул ее Гретхен.

– Вот, посмотри!

На фотографии был запечатлен одноэтажный белый домик, с плоской крышей, ярко-синими ставнями, ярко-синей дверью и белым балконом. На крылечке перед домом сидели две рыжие кошки. Справа и слева от крылечка росло два олеандра в зеленых жестяных банках.

– А прямо за домом – море, – объяснил Конни. – Напротив – кафе «Засидушка». Его так называют, потому что там сядешь – не встанешь! Сразу попа к пластмассовым стульям прилипает! А дальше – часовня, но сейчас там службы не проводятся.

– Конни ведь каждое лето там проводил, на этом острове, – сказала мама Конни. – И вот теперь, когда он наконец заполучил свой дом голубой мечты, на́ тебе пожалуйста – пшик! Обидно до ужаса!

– Так, маманя! Не пора ли заняться готовкой? – проговорил Конни нарочито строгим тоном.

– Да, да, конечно! – отозвалась мама Конни без тени раздражения в голосе и тут же поднялась с места. – Ваш тонкий намек поняла!

Она подлила Гретхен с Конни кофе и вышла из гостиной.

– Моя маманя производит, наверное, диковатое впечатление, – сказал Конни, – но это только по первости. Вообще-то она в полном порядке, нормальная тетка! Только уж больно шумная.

Гретхен неотрывно смотрела на фотографию. Она сразу узнала этот дом! Это была и ее голубая мечта!

Прошлым летом семья Закмайеров проводила отпуск в Греции, на острове Наксос. В один из дней Гретхен с мамой и Магдой ездили на морскую экскурсию. Папа с Гансиком, как водится, отказались. Экскурсии – дело хлопотное! Папа с Гансиком предпочитали целыми днями валяться в тенечке или плавать на надувных матрацах где-нибудь на мелководье. Кораблик заходил в разные гавани и выпускал туристов на берег погулять. Последний заход был на остров Парос. Вот там-то Гретхен и увидела тот дом. На крылечке сидели два англичанина, один молодой, другой существенно старше, оба с обгоревшими физиономиями. Они устроились на ступеньках и хотели пригласить маму с Гретхен на фраппе, но Магда решительно воспротивилась.

– Я с места не сдвинусь! – заверещала Магда. – Вечно вы заводите разговоры с людьми, у которых нет детей! Обо мне никто не заботится! А мне, между прочим, тоже нужна компания!

Тогда Гретхен с первого взгляда влюбилась в дом. Много раз она потом вспоминала его. И когда Гретхен представляла себе, как станет взрослой, независимой и состоятельной, в ее воображении неизменно рисовался этот дом, которым она распоряжалась как полноправная владелица. Смотря по настроению, в своей фантазии она усаживала на белые ступеньки перед домом то Хинцеля, то Флориана, а иногда сидела в одиночестве и смотрела на дорогу, ожидая появления того, кто не был бы ни Хинцелем, ни Флорианом, но кто бы тоже очень хорошо смотрелся рядом с нею на крылечке.

– Можешь взять с собою кого хочешь! – продолжал Конни. – Чем больше народу, тем лучше! – Он наклонился к Гретхен и добавил, понизив голос: – Избушка стала мне дороже, чем я сказал мамане. Если не найду никого, кто войдет в долю, считай, что я банкрот!

В голове у Гретхен была полная чехарда: разные мысли вертелись, цепляясь друг за дружку, закручивались в спирали и снова раскручивались. Хинцель хочет с тобой махнуть в Хорватию или Черногорию! Флориан хочет с тобой проехаться по Европе! А если у мамы победит «чувство», от Португалии будет не отвертеться! Будь благоразумна, не усложняй ситуацию еще больше!

В какой-то момент, однако, вихри в голове у Гретхен сами собою как-то улеглись и осталась одна-единственная мысль, ясная и четкая: «Я хочу поехать в этот дом, а что хотят другие, ко мне не относится!»

Гретхен положила фотографию на журнальный столик и кивнула.

– Вариантов разных у меня много, но я выбираю твой, – сообщила она. – Можешь рассчитывать на меня, я готова войти в долю. На все лето.

Она даже не спросила, во что обойдется это удовольствие. Рачительность, конечно, великая добродетель, но когда речь идет об исполнении заветной мечты, от соображений экономии можно и отрешиться. Гретхен с Конни ударили по рукам, скрепив тем самым договор о совместной аренде голубой мечты, после чего Гретхен умяла две тарелки греческого салата, принесенного мамой Конни, которая воспользовалась салатной паузой, чтобы дать развернутые пояснения относительно ценности отдельных предметов обстановки. Покончив с салатом, Гретхен отправилась в родные пенаты, тихонько напевая себе под нос, – такое безмятежное состояние духа немало удивило ее саму. По всем статьям она сейчас должна была бы пребывать в полнейшей панике – ведь сколько людей задействовано в этой «пьесе», и с каждым придется разбираться, а это тебе не фунт изюму!

Гретхен размышляла, с кого начать – кому первому преподнести эту прекрасную новость. Выбор был велик! «Хинцеля пока отложим! – подумала она. – Впадет еще в депрессию, а я дам слабину. Парос он точно не одобрит. Потому что, по его мнению, там только одни богатые пижоны отдыхают. А он мечтает забраться в какую-нибудь дыру! Хочет снять там комнату у местного почтальона! Сначала поговорю, пожалуй, с Флорианом, – решила Гретхен. – Он начнет ругаться, возмущаться! А я отвечу ему тем же! Так будет проще!»

Но сбыться ее планам было не суждено. Когда она вошла в гостиную, перед ней предстало все ее семейство в полном составе, включая Гансика: все дружно поглощали копченую моцареллу. Завидев Гретхен, они так же дружно оторвались от моцареллы и хором спросили:

– Ну, что Конни?

«Кто первый спрашивает, тот первый всё и узнаёт», – решила Гретхен и села за стол между мамой и Магдой.

– Мы с ним договорились провести все лето вместе на Паросе, – сообщила Гретхен, не отрывая взгляда от скатерти. – В доме, о котором мы оба, как выяснилось, давно мечтали.

Все перестали даже жевать. В гостиной воцарилась абсолютная тишина.

Гретхен оторвалась от созерцания скатерти и обвела взглядом собравшихся. Гансик сидел с открытым ртом, Магда задумчиво покусывала губы, мама улыбалась. Папа зажмурился, как будто ему в глаза било яркое солнце, и нервно теребил усы, которые тут же приняли обвислый вид.

– Мне очень жаль, – продолжала Гретхен, – если я невольно нарушила чьи-то планы. В мои намерения это не входило!

– Что ты кружева тут нам плетешь! – рявкнул папа и, оставив в покое усы, хряпнул сжатыми кулачищами по столу с такой силой, что тарелки испуганно подскочили.

– Тогда я тоже ни в какую Португалию не поеду! – заверещала Магда. – Я поеду с Пепи к его бабушке! Она сказала, что возьмет меня! Пепи ее уже спросил!

– А я тогда поеду к нашей бабушке! – прокричал Гансик. – На все каникулы!

– Вы что, все с ума посходили?! – Папа вскочил из-за стола и принялся метаться по комнате: от окна – к дверям, от дверей – к окну. И обратно. Туда-сюда, туда-сюда. Когда папа нервничал, он не мог спокойно сидеть на месте.

– Закмайер, прекрати сновать у меня перед носом! – сказала мама. – Это чистый психотеррор! Мне от твоей беготни худо становится!

Папа плюхнулся на диван.

– Я считаю бессмысленным тащить с собой на аркане целый выводок недовольных граждан! – продолжала мама.

Магда согласно кивнула, услышав это заявление. Гансик слегка оживился и тоже закивал в знак согласия.

– Тебе что, нравится смотреть на хмурые физиономии? Так для этого необязательно тратить такую кучу денег! Или тебе очень хочется спустить целое состояние только ради того, чтобы твои дети изнывали от тоски?!

– А что вы все вдруг так ополчились на Португалию? – воскликнул папа.

– Закмайер, речь вовсе не о Португалии! – ответила мама. – Речь идет о том, что каждый член этой семьи имеет свои собственные виды на отпуск!

– И какие же виды лично у тебя? – Папа воззрился на маму. – Ну, говори, говори, не стесняйся! – Он опять вскочил и начал сновать между окном и дверью. – Может быть, моя драгоценная задумала отправиться с Мари-Луизой на Северный полюс? Или в одиночестве – куда-нибудь в Никарагуа? Хотя красивой женщине одиночество не грозит! В дороге всегда можно с кем-нибудь познакомиться!

Мама откинулась на стуле и театрально подняла брови, глядя, как папа носится по комнате.

– Пардон! Совсем забыл, это же психотеррор! – Папа снова плюхнулся на диван.

– Спасибо, Закмайер! – Мамино лицо опять приняло нормальное выражение. Она с улыбкой смотрела на толстого папу, утонувшего в диванных подушках. – А как ты смотришь на то, чтобы нам отправиться куда-нибудь вдвоем? Только ты и я! В Шотландию, например? Ты ведь давно мечтал туда поехать!

– Ты и я?! Только мы вдвоем?! Одни?! – Глаза у папы заблестели, и он весь расцвел.

– Как тебе такое предложение? – Мама продолжала смотреть на оцепеневшую от восторга гору на диване со снисходительной улыбкой. Эта улыбка больно кольнула Гретхен. В этой улыбке сквозило не только миролюбивое снисхождение, но и готовность принести себя в жертву. Но кроме Гретхен, похоже, этого никто не заметил. Только Гретхен знала, что в действительности мама мечтала провести отпуск в полном одиночестве, наедине с собой, а вовсе не наедине с папой!

– Ты правда хочешь поехать со мной? Без детей?! – От волнения у папы задрожали усы и даже живот. Его лицо порозовело от радости.

«Ну сейчас прямо расплачется от умиления!» – подумала Гретхен. Она не знала, кто больше у нее вызывает жалость – папа или мама.

Магда с Гансиком наконец осознали, что папа больше не собирается чинить им препятствия и они вольны распоряжаться каникулами по своему усмотрению. Магда взвизгнула, издав совершенно невообразимый высокий резкий звук, и ринулась в коридор звонить Мари-Луизе с Пепи, чтобы сообщить им эту сногсшибательную новость.

Гансик расплылся в широкой улыбке, так, что его физиономия стала напоминать луну из детской книжки с картинками. Он сгреб с тарелок остатки моцареллы, сунул все в рот и громко прочавкал:

– Вот счастье-то! С ума сойти!

Гретхен собрала грязную посуду и собралась отнести ее в кухню.

– Давай я помогу! – сказал Гансик и взял у нее из рук стопку тарелок.

Гретхен совершенно остолбенела. В полном недоумении она смотрела вслед Гансику, который чуть ли не вприпрыжку побежал в сторону кухни. Невероятно! Гансик добровольно сдвинулся с места! Гансик предложил помощь! Гансик, судя по звукам, доносившимся из кухни, не поленился засунуть грязные тарелки в посудомоечную машину. И в довершение ко всему, вернувшись из кухни, он обратился к Гретхен с просьбой:

– Гретхен, не могла бы ты мне объяснить кое-что по математике?

Гретхен вышла из оцепенения и кивнула.

– Да, конечно, – сказала она, а про себя подумала: «Прямо чудо какое-то! Чудо преображения Гансика, можно сказать. Главное теперь ничего не испортить, чтобы не задушить в зародыше этот прекрасный порыв!»

Гретхен пошла за Гансиком в его комнату.

– Целое лето в Цветле! Даже не представить себе! – проговорил Гансик, доставая из портфеля учебник и тетрадь по математике.

Гретхен, со своей стороны, не могла себе представить, где там в Цветле водится это счастье, так воодушевившее брата, но согласно кивнула. Она уже давно не видела Гансика таким радостным. У нее, конечно, шевельнулось подозрение, что с точки зрения Гансика счастье – это когда ты можешь валяться без дела под грушей в саду да лопать без конца, пожирая тонны бабушкиных угощений, но она поспешила отогнать от себя такие мысли.

Гансик открыл учебник, и лицо его помрачнело.

– Мы с тобой сейчас в два счета расщелкаем эти орешки! – проговорила Гретхен, стараясь придать своему голосу побольше задора и бодрости. – Нас так просто не возьмешь! Раз-раз и готово дело!

Гансик показал на страницу с упражнениями для закрепления материала.

– Он сказал, что тут нечего делать! Дескать, задачки для детей! А у меня не получается! Потому что тут задания с двумя неизвестными – для меня темный лес!

Гретхен взяла учебник у Гансика из рук и посмотрела на отмеченные примеры. Задачи были даже не для детей, они были для младенцев! Но Гретхен не подала виду. Она прикинулась, будто напряженно думает. Гансика это, похоже, несколько успокоило.

Первая задачка была такая:

У Фрица есть две копилки. Если он положит в одну из них пять шиллингов, то в этой копилке у него будет столько же денег, сколько во второй. Если он добавит во вторую копилку еще десять шиллингов, то в ней будет денег в два раза больше, чем в первой. Сколько денег в каждой копилке?

– Да, ты прав, – сказала Гретхен. – Тут у нас два неизвестных.

Гансик гордо кивнул.

– И эти два неизвестных нужно как-то для себя обозначить. Что у нас будет икс, а что игрек?

– Может быть, Фрица обозначить иксом? – с надеждой в голосе спросил Гансик.

Гретхен несколько обалдела от такого предложения, но виду не подала.

– Нет, это не очень удачная мысль, – сказала она терпеливо. – Ведь Фрица-то мы как раз знаем. А вот сколько денег в каждой свинье-копилке – этого мы не знаем!

– Точно! – воскликнул Гансик. – Тогда одна свинья у нас будет икс, а другая игрек!

Гретхен с воодушевлением кивнула.

– И что дальше? – Гансик после грандиозной успешной операции по распознаванию двух неизвестных опять сник и пребывал в растерянности.

– Поскольку нам известно, что в одной свинье на пять шиллингов больше, чем во второй, – принялась рассуждать вслух Гретхен, – то мы можем сказать, что икс плюс пять равны игреку. А игрек плюс десять равны двум иксам. – Гретхен остановилась. Гансик, кажется, не успевал следить за ходом ее мысли. Гретхен осознала, что уметь считать и уметь объяснять – не одно и то же. – У тебя есть цветные фишки? – спросила Гретхен.

Гансик притащил целую коробку. Гретхен отобрала пятнадцать красных фишек и двадцать зеленых. Она разложила их в две кучки, по цветам.

– Вот это наши копилки! – сказала она, показывая на кучки. – Красные у нас будут икс, зеленые – игрек.

Они играли в фишки до тех пор, пока Гансик не разобрался до конца. И он действительно все понял! Потому что семь следующих примеров с учениками, кораблями, кормовой капустой, километрами, печеньем, зарплатой и молоком он решил без сучка и задоринки, не прибегая к помощи фишек!

Работа изрядно вымотала Гансика, но он был страшно горд собой.

– Гретхен! Ты самый лучший репетитор на свете! – похвалил он сестру. – Когда мне этот противный Берти объяснял, я вообще ни бельмеса не понимал! А ты так здорово объясняешь, что я сразу разобрался!

– Ну и молодец! – сказала Гретхен и вышла из комнаты с тяжелым чувством.

«Бедняге не репетитор нужен, а целая армия специалистов по оказанию помощи отстающим странам», – подумала она.

Глава восьмая,

в которой Гретхен заставляет Флориана с риском для его одежды таскать на себе гуляку-одноклассника, а папа умудряется заварить кашу и отравить существование Хинцелю

В субботу вечером Гретхен отправилась в «Connection», на дискотеку. Она не слишком любила дискотечную жизнь. Музыка, которую там гоняли, казалась ей слишком громкой и не особо нравилась. Гретхен, под влиянием Хинцеля, стала большой любительницей джаза. Кроме того, безо всякого постороннего вмешательства она открыла для себя Моцарта. Поп и рок она переносила только в ограниченных количествах, а то, что выдавал диджей из «Connection», чаще всего выходило за рамки ее пристрастий. Выставлять себя напоказ было не в характере Гретхен. Крайне редко у нее возникала потребность вылезти на середину танцпола и выразить в движении свое душевное состояние. Чаще всего она стояла возле барной стойки, наблюдала за танцующими и время от времени обменивалась репликами с кем-нибудь из топтавшихся рядом – из-за трех усилителей, находившихся у самого бара, разговаривать нормально было практически невозможно, можно было только орать. Гретхен сама толком не понимала, почему она тем не менее каждую субботу направляет сюда свои стопы. Наверное, срабатывал стадный инстинкт. Все, кто не оседал в «Ваксельбергере», шли в «Connection». Но поскольку Гретхен и так каждый день проводила в «Ваксельбергере» немало времени, то на выходных она ради разнообразия выбирала дискотеку. К тому же ей не нравилось бывать в субботу-воскресенье в «Ваксельбергере». Икси в эти дни не работала, вместо нее клиентов обслуживал сам шеф. А он осыпал Гретхен дурацкими комплиментами.

В тот вечер Гретхен обнаружила в «Connection» и свою подругу Икси, которая, судя по всему, уже давно тут обреталась. Гретхен стояла в баре, потягивала теплую колу и смотрела на танцующую Икси. Та пребывала в прекрасном настроении, и вид у нее был абсолютно счастливый – она была явно на подъеме. Икси помахала ей рукой и послала воздушный поцелуй. Вскоре, вся взмокшая и запыхавшаяся, она подошла к Гретхен и заказала себе какой-то ядовито-зеленый коктейль с розовой пеной.

– Как делишки? – проорала Икси в ухо Гретхен.

Гретхен внимательно присмотрелась к Икси: что же так ее преобразило? Последние две недели на Икси без жалости смотреть было нельзя, такая она ходила несчастная и подавленная, а сегодня вся сияла и выглядела совершенно беззаботной! Еще вчера с ней невозможно было разговаривать. Она сидела, скрючившись, за стойкой в «Ваксельбергере», разглядывая в крошечное зеркальце прыщ на подбородке. Когда же Гретхен попыталась ее убедить, что это на все сто процентов обыкновенный безобидный прыщик, нисколько не похожий на те, какие можно увидеть на фотографиях ВИЧ-инфицированных в журналах, Икси только мрачно пробормотала:

– Твои бы слова да богу в уши!

Икси положила руку Гретхен на плечо и стала потягивать свой ядовито-зеленый коктейль через фиолетовую соломинку.

– Галоша – полный придурок! – прокричала она, отрываясь от коктейля. – Этот тип из Берлина, о котором ему рассказали пацаны, оказался совсем не тем, с которым хороводилась рыжая дурында Андреа. Она хороводилась совсем с другим, он теперь живет в Голландии, о нем пацаны ничего и знать-то не могли! – Икси опять припала к фиолетовой соломинке. – Вот такая песня! – Икси вся светилась от счастья. – Просто офигительно!

Гретхен и хотела бы порадоваться вместе с Икси, но не могла. Значит, вся эта история с берлинским хахалем «рыжей дурынды» оказалась ложной тревогой! Ну и хорошо! И все же, когда Гретхен представляла себе эту «амурную цепочку», которую замыкала Икси, ей становилось как-то не по себе. В обратной перспективе это выглядело так: Икси спала с Робертом, Роберт – с бессчетным количеством девиц, девицы, в свою очередь, с бессчетным количеством мужиков, а бессчетное количество мужиков… Логично предположить, что очередная «паника на „Титанике“» не за горами!

Гретхен целиком и полностью ушла в свои мрачные мысли, когда к стойке бара подрулил Флориан Кальб. Причем в компании девицы, которую Гретхен ни разу в жизни не видела. Светловолосая девица выглядела, по мнению Гретхен, совершенно немыслимо. Если бы ее переодеть в нормальную одежду да как следует помыть, чтобы удалить боевую раскраску, то на поверку она оказалась бы полноватой простушкой, которая вполне сгодилась бы на роль бессловесной доярки в каком-нибудь региональном сериале «Будни деревни». Но простушка решила выпендриться. Лоб у нее был закрыт челкой, разделенной на отдельные прядки, украшенные бусинками, при этом висюльки были такими длинными, что почти закрывали ее водянисто-голубые глазки-пуговки, зато волосы на макушке были, наоборот, пострижены коротко, все залиты розовым лаком и торчали в разные стороны. В правом ухе у нее болталась пластмассовая серьга в виде луны, в левом – в виде звезды, вроде рождественского печенья. Луна – фиолетовая, звезда – зеленая. На шее – бусы из пластмассовых клыков. Наряд ее состоял из белого рюшистого корсета, обтягивавшего ее пышные телеса, и юбки-баллона в крупную пеструю клетку, из которой торчали короткие толстые ножки. Дополняли ансамбль ярко-красные лакированные туфли на каблуках высотой в двенадцать сантиметров. Флориан наградил простушку смачным поцелуем в ухо с луной и посмотрел украдкой в сторону Гретхен. Убедившись, что находится в поле ее зрения, он отвесил простушке второй поцелуй – в ухо со звездой.

Гретхен продолжала стоять с невозмутимым видом. Она уже хорошо изучила эту тактику Флориана, который тем самым хотел ей сказать: «Посмотри-ка, Гретхен! Мне стоит свистнуть, и десять девиц побегут за мной вприпрыжку! Не успел я прийти на дискотеку и толком оглядеться, как у меня уже добыча на крючке! Я мог бы сразу свалить с этой девицей! И если ты, дражайшая Гретхен, не образумишься, то мне придется взять себе кого-нибудь другого, а ты потом будешь сидеть и кусать себе локти!» Флориан, борясь с висюльками, перешел к целованию лба. Простушке это явно понравилось. Она прижалась к Флориану. Флориан положил ей руки на попу. Гретхен с удовлетворением констатировала, что простушкина попа занимает собой весь клетчатый баллон.

Тут вдруг возник Отто Хорнек, который уже изрядно нагрузился. Пошатываясь, он подошел к Гретхен и широким жестом показал на Флориана с простушкой.

– Вот это секс-бомба! Надо же такую подцепить! Смехота!

Гретхен равнодушно пожала плечами.

– Он у нас, как известно, ба-а-альшой любитель толстушек-пампушек! – проговорил Отто заплетающимся языком и качнулся в сторону. Глаза у него вдруг остекленели, губы побелели, а сам он крутанулся винтом и рухнул на пол прямо под ноги к Гретхен. Гретхен еле успела отскочить. Она опасалась за свои босоножки. Пьяного Отто частенько выворачивало наизнанку.

Отто попытался подняться – кое-как встал на колени, уцепился за барный стул, но снова завалился. Несколько человек из стоявших рядом бросились к нему на помощь.

– Его бы на свежий воздух надо вынести! – сказал один из них.

Нашлись два добровольца, которые сумели поднять Отто с пола и, подхватив его под руки, потащили к выходу. Несчастный выпивоха совершенно обмяк и висел между ними мешком.

Гретхен бросила взгляд в сторону Флориана. Теперь Флориан крепко прижимал простушку к себе. Они застыли, притиснувшись животами, она смотрела на него снизу вверх, он смотрел на нее сверху вниз. Так стояли они, не сводя глаз друг с друга, всем своим видом демонстрируя: мы растворяемся в объятиях, не видя ничего вокруг, и мир вокруг нас вместе со всей дискотекой перестал существовать!

Гретхен изрядно надоело это цирковое представление. Она отвернулась от парочки и обнаружила в глубине зала, в самом дальнем углу, Габриэлу. Гретхен подхватила свой стакан и направилась к ней, протискиваясь сквозь танцующих.

Здесь, на задворках дискотеки, музыка уже не так гремела. Тут можно было разговаривать без крика.

За столиком рядом с Габриэлой сидела Анни Фройденталер.

– Не помешаю? – спросила Гретхен.

Габриэла с Анни заверили ее, что она нисколько им не помешает. Гретхен взяла себе табуретку от соседнего столика, подсела к подругам и спросила, что было в школе и не пропустила ли она чего важного.

– Была контрольная по математике, – сообщила Габриэла. – Полная засада! Мы таких задач вообще никогда не решали! Скорее всего, придется всем переписывать. Так что зря, старушка, пряталась!

Гретхен не стала разуверять Габриэлу. Ей совершенно не хотелось пускаться в объяснения, почему она в действительности пропустила занятия. Габриэла все равно ей не поверила бы.

– Ну а так, вообще, что новенького? – поинтересовалась Гретхен.

– Новенькое то, что Урсула № 1 подралась с Урсулой № 2, – сказала Габриэла.

– С чего это вдруг? – удивилась Гретхен. Удивилась она потому, что, во-первых, Урсулы были закадычными подружками, прямо неразлейвода, а во-вторых, ей казалось, что времена, когда люди решали споры кулаками, уже давно ушли в прошлое.

– Они так вопили, что у нас в классе было слышно! – сказала Анни Фройденталер.

– Урсула № 1 так вдарила каблуком по ноге Урсуле № 2, что у той кровь пошла, – рассказала Габриэла с ухмылкой. – А Урсула № 2 в отместку укусила Урсулу № 1 в руку. Теперь та ходит с забинтованной рукой. Но чего уж она там забинтовала, не знаю! Вряд ли у нее большая рана!

– А из-за чего весь сыр-бор пошел-то? – спросила Гретхен.

– Шерше, как говорится, мужика! – ответила Анни.

– Я толком не знаю, – продолжала Габриэла. – Вроде как одна Урсула у другой парня увела, но какая у какой – понять в этом крике было невозможно.

Анни посмотрела на часы и в ужасе вскрикнула. Уже перевалило за одиннадцать, а ей разрешали гулять только до одиннадцати.

– Ну все, девчонки, мне пора! – сказала она, поднимаясь, и добавила: – Вот закончу школу, и мой Змей Горыныч мне уже ничего приказывать не будет! Целый год буду гулять сутки напролет! Вот увидите!

Как только Анни ушла, Гретхен ввела Габриэлу в курс последних событий, связанных с предстоящими каникулами. Гретхен не хотелось рассказывать все это при Анни, у которой в жизни не было никакой свободы – ее родители держали ее на цепи, как какую-нибудь собачонку. Даже на выходных она не могла никуда уехать без родительского надзора. О поездке без мамы-папы она вообще и не мечтала. Гретхен сочла, что будет совсем уж неприлично рассуждать о своих проблемах, связанных с отпуском, при Анни, для которой все это немыслимая роскошь.

– Поехали вместе! – предложила Гретхен.

– Больно дорого! – ответила Габриэла с мрачным видом.

– Ничего не дорого! – воскликнула Гретхен. – Если я Хинцеля еще уговорю, то нас уже будет четверо, значит, и аренду разделим на четверых! А готовить мы можем сами – тоже большая экономия!

– Я даже в Критцендорф[17] не могу позволить себе поехать, а ты говоришь – Греция! У нас в этом году отпуск отменяется! – сказала Габриэла и достала гребенку из кармана. – А как же Флориан? Хочешь и его взять с собой?

Гретхен засопела и почесала себе живот.

– Что ты говоришь? – спросила Габриэла и наклонилась к Гретхен, чтобы лучше слышать.

– Не знаю! – рявкнула Гретхен ей в ухо. – Знаю только, что лично я хочу в этот дом! А кому захочется поехать со мною вместе, тот пусть едет тоже!

Габриэла подправила себе пробор на голове и принялась расчесывать волосы, прядку за прядкой.

– Здорово придумала! Веселый у тебя отпуск получится, если оба твои ухажера за тобой ринутся! А знаешь, кстати, Икси, кажется, еще не определилась, куда податься летом. Ищет что-нибудь подходящее. Ходят слухи, что ее Роберт намылился в Турцию, но не с ней, а с какой-то другой девицей.

– Вот свинья! – сказала Гретхен.

– Может, она тогда вообще никуда не захочет ехать! – сказала Габриэла. – Она и так в последнее время как в воду опущенная!

– Уже нет! – заметила Гретхен и показала в сторону танцплощадки. – Она опять в тонусе и готова плясать до упаду!

Габриэла приподнялась, чтобы как следует разглядеть воскресшую к жизни Икси, но на площадке толкалось такое количество народу, что Икси ей обнаружить так и не удалось. Габриэла села на место и снова занялась своей прической.

– А что с ней такое было? – спросила она.

Гретхен не считала себя вправе открывать чужие тайны.

– Не знаю, – пробормотала она. – А ты своего Анатоля-то нашла? – спросила она, чтобы сменить тему.

Габриэла покачала головой.

– Не, – угрюмо ответила она. – Может, завтра в бассейне увижу. Но если завтра будет дождь, я застрелюсь! – изрекла Габриэла с перекошенным лицом. Перекосило ее, правда, вовсе не из-за мрачной перспективы самоубийства, а из-за противного узелка в волосах, который было никак не расчесать. – Наверное, он на какой-нибудь дискотеке развлекается, но я же не могу за ним по всем дискотекам гоняться. Бесплатно меня ведь никто не пустит!

Гретхен тоже считала, что гоняться за Анатолем не имеет смысла. Даже если бы вход на дискотеки был бесплатным.

– Но я от него просто без ума! – жалобным голосом сообщила Габриэла. – Он мне снится каждую ночь! Мы даже целовались! – Габриэла сунула гребенку обратно в карман. – Во сне, конечно! Это было обалденно! Представляешь, за школой, там, где велосипеды у нас стоят. А наш новенький тоже выкатился во двор и наблюдал за нами. – Габриэла захихикала. – С циркулем и большим треугольником в руках!

– Кошмар! – сказала Гретхен.

– Никакой не кошмар! – возразила Габриэла. – Самое интересное, что он мне совершенно не мешал! Даже наоборот! Может, меня на самом-то деле к новичку тянет? Ведь сны просто так не бывают!

А можно влюбиться в человека бессознательно, как ты считаешь? – спросила Габриэла.

В этот момент диджей поставил любимую пластинку Габриэлы, и она, не дожидаясь ответа Гретхен, вскочила с места.

– Ой, не могу усидеть! – воскликнула она и пошла протискиваться к центру зала.

Гретхен решила, что на сегодня ей уже, пожалуй, хватит дискотечных удовольствий, и направилась к выходу, продираясь сквозь толпу, мимо барной стойки, где по-прежнему торчали Флориан с простушкой, все еще пялившиеся друг на друга.

Перед дискотекой, у самого входа, обнаружился Отто Хорнек. Он сидел на земле, уткнувшись носом в колени и обхватив голову руками.

Гретхен слегка ткнула его ногой.

– Эй, Отто! Поднимайся! – сказала она. – Тебе домой пора, спать!

Отто ответил стоном, но даже не пошевелился.

– Отто! – Гретхен опять ткнула его легонько. – Чего ты тут расселся? Еще какая-нибудь собака возьмет и пописает на тебя!

Отто не отозвался. Гретхен склонилась над ним. От Отто несло пивом. Никаких других неприятных запахов Гретхен не уловила.

– А если полиция тебя увидит? Сразу заметут! – пригрозила Гретхен.

Отто поднял голову и посмотрел мутными глазами на нее. Он попытался встать, но не смог.

– Мне так плохо! – пробормотал он и завалился на бок. Теперь он лежал в позе эмбриона прямо посреди дороги.

Гретхен побежала обратно в «Connection», протиснулась к стойке и ткнула кулаком Флориана в бок. Тот сразу отцепился от простушки. Простушка испуганно уставилась на Гретхен.

– Пошли, дело есть! – прокричала Гретхен.

Флориан ухмыльнулся. Он интерпретировал появление Гретхен как приступ ревности. И это его, похоже, очень порадовало.

– Прости! – крикнула Гретхен простушке. – Но он мне срочно нужен!

Гретхен схватила Флориана за руку и потащила его за собой на улицу. Флориан не сопротивлялся. Выйдя из дискотеки, он тут же облапал Гретхен – сегодня у него, судя по всему, было намечено всего лишь одно развлечение, только с разными партнершами.

– Отвали! – прошипела Гретхен. – Помоги мне поднять это бревно! – сказала она и показала на Отто, который все так же лежал, скрючившись, на земле.

Объединенными усилиями они привели безжизненное тело в вертикальное положение и прислонили его к стене. Но Отто был не в состоянии держать равновесие. Как только они его отпускали, он снова норовил завалиться.

– И что теперь? – спросил Флориан в полной растерянности.

– А теперь отведешь его домой! – ответила Гретхен приказным тоном. – Он ведь живет тут совсем рядом!

– Ну не совсем рядом, положим, – ответил Флориан. – И вообще! Почему я-то должен его тащить?

– Потому что ты с ним одиннадцать лет учился в одном классе! – сказала Гретхен. – И потому что ты как добрый человек не оставишь его, чтобы он тут загнулся в канаве, как последняя бездомная дворняга!

– Ладно, грузи мне его на плечо! – согласился Флориан со вздохом и присел на корточки. – Давай!

– Нет, так плохо! – сказала Гретхен. – Твое плечо будет давить ему на желудок, и его вывернет! Сто процентов!

– Тоже верно! – Флориан поднялся. – Без носилок этого несчастного пьяницу будет не дотащить!

– Еще как дотащишь! – Гретхен прислонила Отто к Флориану, забросила одну руку горе-выпивохи Флориану на плечо и скомандовала: – Держи его за талию!

Флориан послушно выполнил приказ и попытался сдвинуться с места: его немного клонило влево под грузом обмякшего тела, но все же он мог идти. Гретхен проводила Флориана до угла.

– Помощи от меня никакой, так что я пошла домой! – сказала она. – Пока! Чао! – бросила она на прощание.

Флориан издал протестующий вопль.

– Твоя красотка от тебя никуда не убежит, не бойся! – язвительно проговорила Гретхен. – Будет ждать тебя до утра!

На этом Гретхен развернулась и скоро уже исчезла за углом. Ее переполняло чувство глубокого удовлетворения. Не то чтобы она ревновала Флориана к этой простушке. Просто он вел себя, с ее точки зрения, как последний засранец, причем специально, назло ей, а такое спускать нельзя. Пусть теперь помучается! Тащить на себе бесчувственное бревно среди ночи – удовольствие ниже среднего. Но Флориан, по мнению Гретхен, вполне заслужил такое наказание.

Подойдя к своему дому, Гретхен обнаружила, что у них в квартире горит свет. Необычное явление! После двенадцати ночи свет горел разве что у мамы в спальне. Мама мучилась бессонницей. Часто она просыпалась среди ночи и не могла больше уснуть. Тогда она брала книгу и читала, иногда до самого утра, пока не прозвенит будильник. Но сегодня были ярко освещены окна гостиной!

Гретхен вошла в парадную, поднялась на свой этаж, открыла входную дверь и услышала голоса, доносившиеся из гостиной. Один из голосов был страшно визгливым. Невероятно визгливым. Похоже на голос Магды, только во взрослом варианте. Так могла разговаривать только тетя Изольда! Гретхен вздохнула. Изольда доводилась папе двоюродной сестрой. Она являлась в гости раза два-три в году. И всегда без предупреждения. Приходила она только тогда, когда у нее случался очередной скандал с ее спутником жизни Эберхардом. А поскольку эти ссоры происходили незапланированно, то и о своих визитах к родственникам она не могла сообщить заблаговременно. Хотя, сообщи она заранее, папа с мамой наверняка придумали бы какую-нибудь отговорку, лишь бы не встречаться с этой придурочной теткой.

Мама обнаружилась в кухне. Она нарезала электрическим ножом ломтики замороженной насмерть буженины и выкладывала их на керамическое блюдо.

– Она что, будет у нас торчать, пока все не разморозится? – спросила Гретхен с нескрываемым ужасом и кивнула в сторону гостиной.

– Боже упаси! – пробормотала мама, сунула блюдо в духовку и поставила на гриль. – Это уже третий заход! – сообщила она. – Закмайер скоро лопнет! Когда ему плохо, он наталкивается, как поросенок; когда ему хорошо, он тоже ест без остановки! А поскольку он знает, что в присутствии Изольды я с ним не буду спорить из-за его обжорства, он вообще с катушек слетает!

Гретхен задумалась, надо ли ей идти здороваться с тетей Изольдой. Поразмыслив, она решила, что такое бурное выражение родственных чувств будет, пожалуй, излишним.

– Пойду спать, – сказала она. – Чувствую все-таки недосып!

Гретхен уже собралась пойти к себе, но мама ее задержала.

– Подожди, Гретхен! – сказала она.

– Да? – Гретхен остановилась на пороге кухни.

– Наш папа, кажется, наворотил тут дел! – сообщила мама.

– Каких таких дел? – спросила Гретхен.

– Хинцель заходил, – сказала мама. – Ты только-только ушла…

– Хинцель?! – удивилась Гретхен. – Он же в Зальцбурге должен быть!

Хинцель часто ездил в Зальцбург. За перьями. Перьев ему нужно было много, а где столько наберешь при таком количестве заказов?! В Зальцбурге находился один из его постоянных поставщиков. И в Зальцбурге жил его старый школьный друг. Хинцель всегда у него ночевал, когда приезжал за перьями.

– В гостиницах мест уже не было, – продолжала мама, – а к другу приехали знакомые из Франции, остановились у него. Вот Хинцель и вернулся и сразу пришел к нам.

– А ты ему сказала, что я в «Connection»? – спросила Гретхен, хотя могла бы и не спрашивать. Хинцель и без того прекрасно знал, что она каждую субботу ходит туда.

– Я не успела ему ничего сказать, – ответила мама. – Потому что папа… совершенно не специально… его, бывает, клинит, ты же знаешь…

Гретхен села на табуретку. Если мама так путано говорит, то, наверное, произошло что-то совсем уже несусветное! Но что такого могло произойти между папой и Хинцелем? Времена, когда папа чуть ли не с кулаками набрасывался на него, уже давно прошли. Папа, конечно, не очень любил Хинцеля. Потому что он в принципе не любил никого, кто любил Гретхен! Но все-таки папа с ним вполне ладил. А с тех пор как Хинцель стал работать и к тому же ходить в нормальной одежде, он вообще о нем ничего плохого не говорил.

– Так что стряслось-то? – прямо спросила Гретхен, теряя терпение.

Мама вытащила блюдо из духовки. Буженина выглядела совершенно непривлекательно. Все ломтики как-то безобразно вспучились и по краям обгорели.

Мама с отвращением воззрилась на это уродство.

– Когда Хинцель пришел, – продолжила она, – папа как раз расписывал Изольде в красках, как мы с ним полетим в Шотландию. Я попыталась его тормознуть, потому что подумала, что лучше пока на эту тему не распространяться… Кто его знает, разобралась ты там с Хинцелем или нет… А папа ничего не понял…

Гретхен хрустнула пальцами. Она уже догадывалась, чем закончится мамин рассказ.

– Ну а когда папа поведал Изольде, что ты собираешься в Грецию с соседом Конни, Хинцель спал с лица и сидел как в воду опущенный. – Мама открыла банку консервированных ананасов и прикрыла желтыми кругляшками буженинный позор. – А после этого он вскочил и ушел. Совершенно раздавленный! Я побежала за ним, но, во-первых, ему мои утешения были бы как мертвому припарки, а во-вторых, я и сама не знала, что говорить. Я же понятия не имею, как там у тебя все складывается!

Мама собралась нести блюдо в гостиную, но блюдо оказалось еще слишком горячим. Мама стала искать прихватки.

– Скажи, а ты что, обещала Хинцелю поехать с ним? – спросила мама.

Гретхен кивнула.

– Нда, дело дрянь! – пробормотала мама. Она нашла только одну прихватку и попыталась поднять блюдо одной рукой. Но блюдо было слишком тяжелым.

Гретхен попыталась оправдаться.

– Ему никто не запрещает ехать с нами! – воскликнула она. – Не все ли ему равно, где отдыхать – на хорватском острове или на греческом?!

– Тебе виднее! – отозвалась мама. Она решила использовать в качестве второй прихватки посудное полотенце. – Но Хинцель явно не производил впечатления человека, которому все равно, где и с кем отдыхать!

Мама подхватила блюдо и направилась в гостиную.

– Елки зеленые! – воскликнула Гретхен. – Я что, не имею права ехать туда, куда мне хочется?!

Мама уже почти дошла до гостиной.

– Имеешь, – сказала она. – Я разве тебе запрещаю?

Гретхен ничего на это не ответила.

– Вот именно, – с этими словами мама исчезла в недрах гостиной.

Гретхен осталась сидеть на табуретке, ожидая, когда мама вернется к ней в кухню. Гретхен полагала, что одним «вот именно» такой серьезный разговор заканчивать нельзя. Но мама все не возвращалась. До Гретхен доносились визгливые рулады Изольды и папин густой бас.

– На нет и суда нет! – пробормотала Гретхен себе под нос и, решив сегодня обойтись без вечерних гигиенических процедур, побрела к себе в комнату.

Там она даже не стала зажигать света. Скинула босоножки, джинсы, юркнула в постель и укуталась с головой в одеяло, как какая-нибудь улитка, спрятавшаяся в своем домике. Уже засыпая, она подумала: «Если раз в жизни мне чего-то искренне захотелось, по-настоящему, то я не дам никому, никому-никому мне помешать!»

Глава девятая,

в которой Гретхен страшно злится и в дополнение к этому страшно тревожится, что изрядно осложняет ей жизнь

В воскресенье Гретхен проспала до полудня и очнулась только при звоне двенадцатичасовых колоколов на колокольне. Проснувшись этим прекрасным солнечным днем, она первым делом взяла кусок картонки и написала большими буквами толстым фломастером:

ГРЕТХЕН НЕТ ДОМА. Я НЕ ЗНАЮ, ГДЕ ОНА И КОГДА ВЕРНЕТСЯ.

Картонку она отнесла в коридор и приклеила ее скотчем возле телефона. Потом Гретхен отправилась в кухню завтракать. Завтрак она себе устроила с размахом: апельсиновый сок, яйцо всмятку, тост, эспрессо, джем, киви. Когда же папа ее спросил, с чего она вдруг решила сегодня залечь на дно, она ответила, не слишком церемонясь:

– С того, что у меня сегодня выходной! Отдыхаю!

– А если Хинцель будет звонить? – решила уточнить мама.

– Тем более меня нет дома! – буркнула Гретхен.

– А если Габриэла? – поинтересовалась Магда.

– Тоже нет! – ответила Гретхен.

Против звонка Габриэлы Гретхен вообще-то ничего не имела, но она сказала себе: «Если уж отказывать, то отказывать всем без исключения!»

Днем Гретхен уселась за вязание. Она вязала и страшно ругалась. У нее был задуман пестрый, весьма художественный свитер из шерсти двенадцати разных цветов, но двенадцать клубков постоянно перепутывались, и Гретхен приходилось их снова и снова распутывать. Мама взялась ей помогать. Для такого дела у нее было гораздо больше терпения, чем у Гретхен. И длинные ногти, благодаря которым она ловко расправлялась с узелками.

Склонившись над разноцветной кашей, мама сказала:

– Я бы на твоем месте сходила к Хинцелю и все ему объяснила!

– Даже не подумаю! – отрезала Гретхен.

– Почему? – спросила мама.

Гретхен пожала плечами.

– Не хочу я слушать его скулеж и брюзжание! – заявила она.

Мама взяла в руки ножницы и разрезала один особо вредный узел.

– Единственный надежный способ разрубить гордиев узел! – сказала она.

Гретхен отложила вязание.

– Мне уже все это поперек горла! – Гретхен вздохнула. – Я и Флориану, между прочим, пообещала поехать с ним! Загнала себя в ловушку и теперь не знаю, как оттуда выбраться!

Мама рассмеялась.

– Да уж, дорогая, устроила ты себе карусель!

Мама с давних пор относилась к Флориану с предубеждением. Она считала его противным и называла «пошлым дешевым пижоном». Если ее дочь не сдержит обещания, данного Флориану, то большой беды не будет, считала она в глубине души.

– А ты сама-то чего хочешь? – спросила мама. – Чтобы оба твои дружка поехали с тобой на Парос? Или только Флориан? Или только Хинцель? Или вообще никто?

– Кабы я знала, мама! – ответила Гретхен со вздохом и почесала себе живот.

В прихожей зазвенел телефон. После трех звонков трубку сняли, и Гретхен услышала, как Магда послушно произносит предписанный текст:

– Гретхен нет дома. Я не знаю, где она и когда вернется!

– Кто это был? – прокричала Гретхен, когда Магда положила трубку.

Магда показалась на пороге гостиной.

– Ты не написала, что надо спрашивать, кто звонит! – изрекла она.

– Хинцель? – решила все-таки добиться своего Гретхен.

Магда отрицательно покачала головой. Голос Хинцеля она бы точно узнала.

– Флориан? – продолжила допрос Гретхен.

– Возможно, – ответила Магда.

Шесть раз за этот день Магда зачитывала по телефону текст. Два раза – Флориану Кальбу, три раза – Габриэле и один раз – какому-то неизвестному мальчику, который отказался представиться.

Хинцель не звонил.

В понедельник, по дороге в школу, Гретхен решила, что поговорит с Флорианом на большой перемене и все ему расскажет. Чтобы заставить себя провести эту неприятную беседу, Гретхен назначила сама себе суровое наказание на тот случай, если ей вздумается все же увильнуть. Если я не поговорю с ним, сказала она себе, то буду сегодня три часа заниматься с Гансиком математикой. Но, придя в школу, она вспомнила, что как раз сегодня Флориан на пятом уроке должен сдавать устный зачет по латыни, от которого зависит его дальнейшая судьба. Расстраивать его перед таким важным делом было бы бесчеловечно, рассудила она.

Бледный и трясущийся, Флориан сидел за партой, смотрел застывшим взглядом в словарную тетрадь и тихонько зубрил слова. Когда Гретхен проходила мимо, он поднял голову и спросил:

– Сердишься? Из-за той лахудры?

– Нисколько! – мягко ответила Гретхен.

– Я просто тогда перепил! Вот и все! – сказал Флориан.

Если бы Флориан не дрожал сейчас, как заяц, перед своим зачетом, Гретхен попросила бы его не называть лахудрой девушку, которая еще недавно вполне подходила ему для обниманий-обжиманий! Это было просто нечестно!

Но она ограничилась простым кивком и не стала отвлекать Флориана от зубрежки.

Все уроки подряд и все перемены он долбил латинские слова, а после зачета, который Флориан с большим трудом, но все же сдал, Гретхен не захотелось ему портить настроение – он был на седьмом небе от счастья, и лишать его этой радости показалось Гретхен все же жестоким. Она решила отложить объяснение на потом, когда они пойдут домой.

На отрезке пути от школьного крыльца до ворот Гретхен все-таки собралась с духом и сказала:

– Слушай, мне нужно с тобой поговорить!

Флориан безмятежно выслушал это сообщение. Но когда они вышли на улицу, там обнаружилась дискотечная простушка, которая стояла, прислонившись к припаркованной машине. На сей раз девица выбрала себе чуть более скромный наряд. Но тем не менее при виде нее многие ученики, выходившие из ворот школы, спотыкались. На ней были полосатые легинсы, которые безжалостно подчеркивали ее сверхпышные бедра. А верхнюю часть тела она украсила просторной размахайкой с оборками и рюшами.

– Чего это понадобилось тут этой хавронье? – пробормотал Флориан и собрался уже было дать задний ход. Судя по всему, он наметил себе путь к отступлению – через двор, физкультурный зал, мимо велосипедов, чтобы выйти с другой стороны школьного здания. Но Гретхен схватила его за руку и удержала.

– Девушка тебя, между прочим, ждет! – сказала она. – Ты же не оставишь ее тут стоять!

– Я ее сюда не приглашал! – процедил сквозь зубы Флориан.

– Ну ты все-таки мерзавец! – возмутилась Гретхен. – Сначала тискаться до посинения, а потом от ворот поворот!

Флориан вырвал руку и побежал назад в школу, чтобы выйти на улицу через черный ход.

Простушка несколько растерялась. Гретхен стало ее жалко. Она даже подумала, не подойти ли к ней – может быть, сказать ей что-нибудь ободряющее. Но, решив, что общие фразы вроде «да плюнь на все и разотри!» или «невелика потеря» в данном случае вряд ли помогут, Гретхен отказалась от этой идеи и побежала догонять Габриэлу. Вместе они направились в «Ваксельбергер», чтобы там, уже в компании с Икси, основательно пройтись насчет Флориана и ему подобных типов, которые с такой легкостью разбивают девичьи сердца.

Придя домой, Гретхен подвергла себя, как и собиралась, добровольной экзекуции: занялась с братом математикой. Гансик был не просто счастлив. Он был на седьмом небе от счастья. Они занимались и занимались, а ему все было мало! В какой-то момент он доверительно сообщил Гретхен:

– Может быть, я все-таки в пятницу сдам экзамен… Тогда на лето у меня останется один английский! И получатся не каникулы, а раздолье!

Вечером Гретхен никуда не пошла и провела все время перед телевизором. Всякий раз, когда звонил телефон, она вздрагивала – от страха, что это может быть Хинцель. Страхи ее были безосновательны: Хинцель не звонил.

Во вторник, на большой перемене, Гретхен сказала Флориану:

– Выйдем в коридор, мне нужно с тобой поговорить!

– Окей, – согласился Флориан и пошагал за Гретхен.

Гретхен не стала ходить вокруг да около.

– Флориан, я приняла окончательное решение. Я не поеду путешествовать по Европе! – объявила она.

Флориан не дал ей договорить.

– Ну не дури! – он приобнял Гретхен, не обращая внимания на дежурного учителя, профессора Хюбнера, который стоял всего в нескольких метрах от них. – Ты чего, в самом деле? Хавронья просто под руку мне подвернулась! Ничего серьезного! Она мне даром не нужна!

– Дело не в этом, – сказала Гретхен и высвободилась из объятий Флориана. – Просто мне хочется поехать в Грецию! Там есть один такой дом…

– Но я клянусь тебе! – перебил ее Флориан. – Эта лахудра совершенно не в моем вкусе! Мне на нее плевать!

Флориан был твердо уверен в том, что Гретхен рассердилась из-за простушки и теперь хочет его просто попугать. Гретхен всеми силами пыталась разубедить его и потратила на это все время до следующего звонка на урок. Только когда Гретхен рассказала, что договорилась ехать в Грецию вместе со своим соседом Конни, до Флориана наконец дошло, что Гретхен вовсе не устраивает сцену ревности, а говорит всерьез. В ответ он разразился проклятиями – ругался как последний грузчик и дошел до того, что даже обозвал Гретхен «подлой тварью, каких свет не видывал».

На следующем уроке – у них был английский – Флориан перекинул Гретхен записку. Там было написано: «Это твое последнее слово?» Гретхен прочитала послание, скомкала бумажку и кивнула Флориану. Через несколько минут она снова получила записку: «Если так, между нами всё кончено!»

«Всё» было подчеркнуто три раза.

Гретхен вырвала из блокнота листок и написала: «Что – всё?» Она сложила свое послание и перебросила его Флориану. Тот прочитал вопрос, в ярости вырвал из середины словарной тетради сдвоенный лист и что-то написал на нем. В этот момент сзади к нему приблизилась англичанка, но Флориан ничего не видел вокруг. В ту секунду, когда Флориан собрался уже свернуть бумажку, англичанка цапнула записку у него прямо из рук и громко прочитала, глумливо улыбаясь при этом: «Наша любовь, дубина!» Она покачала укоризненно головой и сказала:

– На письме желательно использовать полные предложения, дорогой господин Кальб!

Если Флориан приходил в ярость, то уже не разбирал, кто перед ним и стоит ли на данное лицо выливать свою злость.

– А это вообще не ваше собачье дело! – прошипел он сквозь зубы и выхватил свое письмо из рук англичанки, чтобы тут же разорвать его в клочья.

Англичанка покраснела до ушей. В ее пронзительно-голубых глазах вспыхнуло пламя возмущения.

– Разве так можно поступать? – проговорил Отто Хорнек тоном строгого, но добродушного папаши. – Это сугубо личная сфера, охраняется законом о защите персональных данных!

– Вот именно! – поддержали его со всех сторон.

– А потом еще удивляются, почему им грубят! – подала голос Урсула № 1.

– А нападать со спины – вообще подлость! – подхватила Урсула № 2.

Англичанка молча выслушала эти негодующие реплики. Потом подошла к своему столу, достала пачку копий какой-то газетной статьи, бросила ее, не глядя, на первую попавшуюся парту и рявкнула:

– Раздать!

– Слушаюсь, мой генерал! – отозвалась Юдит, ставшая счастливой обладательницей раздаточного материала.

– К концу года совсем уже распустились! – буркнула англичанка.

– Вы тоже! – ответил кто-то с задней парты.

Англичанка сделала вид, что не услышала этой фразы.

После английского Флориан подошел к Гретхен и шваркнул ей на парту красную ручку и зеленые часы «Свотч». Ручку она подарила ему на Рождество, часы – на день рождения.

– Вот, получи свое барахло назад! – прокричал он. – Мне от тебя ничего не нужно!

Затем он вернулся на свое место, достал из портфеля очередной выпуск «Микки Мауса» и сделал вид, что в настоящий момент его решительно ничего не интересует, кроме дядюшки Скруджа и Дональда Дака.

– Официальный развод состоялся! – провозгласил Отто Хорнек.

– Вот придурок-то! – сказала Гретхен.

Она убрала ручку и часы в рюкзак, стараясь сохранить невозмутимый вид. Что, судя по всему, удалось ей в полной мере. Во всяком случае, Урсула № 1 отметила это и выразила свое восхищение:

– Потрясающе, Гретхен! Какое хладнокровие! Ты холодна, как нос у собаки! Вот бы мне так научиться!

Габриэла собралась после школы, по обыкновению, отправиться в «Ваксельбергер». Гретхен отказалась. Она не имела ни малейшего желания обсасывать детали всей этой дурацкой истории. А Габриэле как раз именно этого и хотелось.

– Печалишься, старушка? – спросила сочувственно Габриэла.

Гретхен кивнула, хотя никакой особой печали не испытывала. И это ее саму удивляло. Ведь что ни говори, только что развалился ее роман, который продолжался три года! И тем не менее ее состояние духа – в общем и целом – можно было обозначить как крайне раздраженное, она просто страшно разозлилась, и не более того. Она ожидала, что Флориан впадет в ярость, будет негодовать, возмущаться, но что он вот так по-детски, да еще в присутствии всего класса, станет возвращать подарки и тем самым поставит жирную точку в их отношениях – на это, конечно, она не рассчитывала. Еще, чего доброго, теперь потребует вернуть и его подарки – гребенку, серебряный браслетик, туалетную воду «Диор» и прочую дребедень! С него станется!

– Завтра на брюхе приползет мириться, вот увидишь! – сказала Габриэла на прощанье, когда они дошли до угла возле «Ваксельбергера».

– Вот уж этого мне не надо! Я уже сыта по горло! – ответила Гретхен.

Габриэла пошла в «Ваксельбергер», Гретхен – домой. «Мама права, – думала она по дороге. – Он просто самовлюбленный баран! Для него ничего не существует, кроме собственных желаний! Он даже не дал мне рассказать о моем сказочном доме! Ну и ладно, плевать! Он все равно не понял бы ничего! Хотя человек, который якобы любит меня больше всего на свете, должен все-таки понимать, почему мне чего-то непременно хочется! А даже если, допустим, не понимает, то все равно ведь можно пойти навстречу! Только так должна выглядеть настоящая любовь! А раз так не получается, то и не нужно мне ничего!»

Гретхен добралась до большого перекрестка. Она стояла на пешеходном переходе, пытаясь решить, в какую сторону ей двигаться. Светофор трижды переключался на зеленый, открывая ей путь домой, а потом снова горел красным. Когда зеленый свет зажегся в четвертый раз, Гретхен приняла решение. Она развернулась и прямым ходом направилась на Гшвандтергассе. «Пора наконец и с этим разобраться! – думала она. – Мне нужна ясность! И если Хинцель окажется таким же придурком, как Флориан, то я по крайней мере буду знать определенно, кто есть кто!»

Гретхен рассчитывала застать Хинцеля в мастерской, но мастерская была закрыта. Через стекло входной двери она увидела, что на рабочем столе ничего не лежит. Все выглядело убранным. Значит, Хинцель не просто отлучился на минутку. Похоже, что он сегодня даже не начинал работать!

Гретхен вбежала в парадную и поднялась по лестнице. Звонка у Хинцеля не было. Гретхен постучалась в дверь. Она стучала громко и долго, но изнутри не донеслось ни звука. Только старушка-соседка выглянула на лестничную площадку.

– Его нет дома! – сообщила она. – Уже несколько дней музыки не слышно! У нас теперь тут полный покой!

На этом она закрыла дверь.

Гретхен достала из рюкзака блокнот и написала: «Позвони мне, пожалуйста. Срочно! Гретхен». Она вырвала листок и сунула его под решетку, украшавшую застекленную дверь квартиры Хинцеля. Потом она сбежала вниз, написала еще одну записку такого же содержания, сделала пальцем дырку в бумажке и насадила ее на дверную ручку мастерской.

Затем Гретхен отправилась домой и никуда уже больше не выходила, ожидая звонка от Хинцеля. Чтобы убить время, она занялась с Гансиком математикой. Но сегодня она объясняла плохо. Слишком нервничала. В какой-то момент даже сорвалась и заорала на Гансика:

– Функция – это соответствие! Ну почему это никак не лезет в твою баранью башку?! Соответствие между элементами двух множеств, когда каждому элементу одного множества ставится в соответствие некоторый элемент из другого множества! Это же проще пареной репы!

Выпалив свою тираду, Гретхен тут же опомнилась и извинилась:

– Прости, Гансик! Я что-то сегодня не в порядке!

– Переживаешь? – спросил Гансик. – Из-за Флориана? – Он наклонился к Гретхен и проговорил заговорщицким тоном: – Я слышал, между вами все кончено.

– От кого? – удивилась Гретхен.

– От Фройденталера. Рассказал, когда мы домой шли, – ответил Гансик. – А ему рассказала сестра. А ей рассказал кто-то из твоего класса.

– Сарафанное радио работает безотказно! – сердито буркнула Гретхен.

Гансик придвинулся вплотную к Гретхен.

– А еще Фройденталер сказал, что Флор-Мажор вернул тебе часы и ручку.

Гретхен кивнула.

– Дашь мне часы? – попросил Гансик. – А то мои не такие красивые!

Гретхен достала ручку и часы.

– Можешь все забрать себе! – сказала она, выкладывая подарки на письменный стол.

Гансик был тронут до глубины души.

– Какая ты замечательная! – проговорил он.

– Хорошо, что хоть кому-то я кажусь замечательной! – Гретхен снова подсела к Гансику, размышляя, как бы так ловчее объяснить этому тугодуму математическую функцию и обойтись при этом без всяких абстрактных понятий вроде множества, соответствия, элементов и прочего. Но Гансик, похоже, математикой на сегодня уже насытился.

– На экзамене этого все равно спрашивать не будут! – заявил он и тем самым закончил урок.

Он нацепил на руку часы, сунул ручку в карман рубашки и улегся на кровать.

– Тихий час-то свой я пропустил! – сказал он, зевая.

– Ну тогда поспи! – Гретхен вышла из комнаты, перенесла телефон из коридора в гостиную и уселась вязать свой разноцветный свитер. Она вязала, то и дело останавливаясь, чтобы распутать вредные нитки. Магда уже вернулась из школы, а она все еще сидела и вязала. Папа пришел с работы, а она все так же вязала. Потом ей пришлось бежать в магазин. Она наказала папе следить за телефоном и передать Хинцелю, если тот позвонит, что Гретхен скоро будет и готова с ним поговорить в любое время. Она вернулась из магазина, притащив минеральную воду, хлеб, сыр, масло, ветчину, стейки, салат, и услышала от папы, что Хинцель так и не звонил.

Вечером он тоже не позвонил. Гретхен прождала до полуночи и только тогда отправилась спать. Ей снилось много снов, но Хинцеля в них, как ни странно, не было. Зато Флориан был представлен в полный рост. То он приезжал к Гретхен на гигантском мотоцикле, хватал ее, взваливал на плечо, как пыльный мешок, и увозил куда-то в неизвестном направлении. А то причаливал на крошечной лодчонке к большому кораблю, на палубе которого стояла Гретхен, прислонившись к перилам, забрасывал лассо и уволакивал Гретхен к себе. А в какой-то момент он явился на дискотеку, где Гретхен танцевала в центре зала, подхватил ее на руки и вынес на улицу.

В промежутках между этими дурацкими снами Гретхен просыпалась и страшно злилась. Злилась она потому, что такое поведение Флориана – во сне, конечно, – ее нисколько не возмущало, а, наоборот, даже трогало. И это ее совершенно выводило из себя. Этот придурок, как какой-нибудь неандерталец из дурацкого комикса, цапает ее, как последнюю неандерталку, а ей хоть бы хны! Она и рада! Что за извращение?!

Под утро, проснувшись в очередной раз, Гретхен решила положить этому безобразию конец. «Все, – подумала она, – сейчас я засну, и, если Флориан и дальше будет себя так вести, я дам ему смачную оплеуху! Врежу как следует! Даже две оплеухи!» На этом она заснула, и ей приснился сон, в котором она солнечным днем сидит на скамейке в парке, прижавшись к какому-то молодому человеку с бледным лицом и черными волосами. Молодой человек ей совершенно незнаком. И тут появляется Флориан, подходит к ним с видом супермена, стягивает бледного черноволосого парня со скамейки и швыряет его на клумбу с розами.

Гретхен при этом было приятно, что он ради нее совершает такие подвиги! Она ласково улыбнулась Флориану, тот стащил со скамейки и ее, но на клумбу бросать не стал. Наоборот, обнял и поцеловал. Гретхен ответила ему пылким поцелуем. Во сне она совершенно забыла, что собиралась отвесить Флориану две смачные оплеухи.

Глава десятая,

в которой у Гретхен от страха трясутся поджилки, а мама спасает ее от страха и дрожи в коленках, как и положено хорошей матери

Устав от ночных кошмаров, Гретхен решила положить конец этой муке и сократить время сна. Она поднялась на час раньше обычного, приняла душ, позавтракала на скорую руку без всякой роскоши и вышла из дома как раз в тот момент, когда остальные Закмайеры еще только-только начали, зевая, вылезать из постелей. На улице ей пришлось пробежаться, чтобы успеть на трамвай, – хорошо еще, водитель ее заметил и подождал немного.

Она проехала две остановки и вышла возле дома Хинцеля – в надежде, что ее записка уже не болтается на ручке двери мастерской. Но клетчатый листок из блокнота по-прежнему висел на своем месте!

Гретхен вбежала в парадную и взлетела по лестнице. Но и там она увидела такую же картину: ее записка все так же торчала из-под решетки на входной двери. И снова на площадку высунулась старушка-соседка.

– Так и не приходил! – сообщила она Гретхен. – Пока у нас всё тихо!

Гретхен охватило беспокойство. В таком взбудораженном состоянии она поехала в школу, где отсидела пять скучнейших уроков и четыре перемены. Ей было так тревожно за Хинцеля, что она даже не обратила внимания на Флориана, который весьма активно ухаживал за Юдит. Что крайне возмутило Габриэлу и Урсулу № 1. Самое удивительное при этом, что их возмущал не столько Флориан, сколько Юдит!

– Нет, ну какая змеюка! – прошептала Габриэла Гретхен на ухо. – Давно ждала своего часа! Она уж сто лет как на него глаз положила!

– Правда? – удивилась Гретхен.

Урсула № 1 собралась было привести Гретхен неопровержимые доказательства давней сердечной склонности Юдит, но Гретхен не проявила к данной теме ни малейшего интереса.

– Я рада за нее! – только и сказала она.

После школы Гретхен опять поехала к Хинцелю. Ее записки всё еще висели на том же месте, где она их оставила. Гретхен пошла в «Ваксельбергер». Там были только Икси и Габриэла. В солнечные дни постоянные посетители «Ваксельбергера» перекочевывали на летние террасы кондитерских или в кафе-мороженое. Когда светило солнце, находиться в «Ваксельбергере» было невозможно. При ярком свете, пробивавшемся сквозь грязные стекла, убожество и запущенность заведения просто били в глаза.

– Икси, когда Хинцель заходил сюда в последний раз? – спросила Гретхен, не здороваясь.

Икси задумалась.

– Сегодня не был… В понедельник… Нет, тоже не был. Да он уже целую неделю тут не показывался!

Сделанное открытие поразило Икси. Чтобы Хинцель не появлялся в «Ваксельбергере» несколько дней подряд? Такого еще не бывало!

– А что случилось-то? – поинтересовалась Габриэла.

Гретхен представила развернутый отчет.

– Ну, может, он дома, да просто дрыхнет, – высказала предположение Габриэла. – Я тоже, когда в полном раздрае, если бы могла – спала бы круглые сутки. А он сам себе хозяин, спи не хочу!

– Знаешь, как я в дверь дубасила? Мертвый проснулся бы! – ответила Гретхен.

– А что, если он просто поехал за перьями? – сказала Габриэла.

– За перьями он в субботу ездил! – возразила Гретхен.

– Старушка, ты только не паникуй! – попыталась приободрить подругу Габриэла.

– Как же не паниковать! – Тут Гретхен не выдержала и залилась слезами.

Габриэла принялась гладить Гретхен по левому плечу, Икси – по правому.

– Иногда мне хочется, чтобы в мире не осталось ни одного мужика! – сказала Икси. – От них никакого проку, одни проблемы!

– Да уж, один другого чище! – мрачно проговорила Габриэла. Гретхен высморкалась и вытерла слезы. Потом она посмотрела на часы.

– Ой, я уже давно должна быть у мамы! Сегодня же среда!

– А ты ей позвони! – Габриэла сразу просияла. – Объясни ей, в чем дело! – Габриэла относилась к маме Гретхен с большим уважением.

Икси пододвинула к Гретхен телефон.

– А что мама тут может поделать? – пробормотала Гретхен, но все же послушно сняла трубку и набрала мамин номер.

– Привет, мам, это я! – всхлипывая, сказала Гретхен.

– Что случилось, Гретхен? – спросила мама.

Гретхен, обливаясь слезами, поведала маме о последних событиях.

– И какой вывод ты делаешь из того, что записки еще висят на дверях? – спросила мама.

Гретхен громко всхлипнула в ответ. Ей было страшно произнести вслух то, о чем она думала.

– Но у тебя ведь, наверное, есть ключ от его квартиры? – поинтересовалась мама.

– Нет, у меня только ключ от мастерской, – ответила Гретхен сквозь слезы. – Но я и так сквозь стекло вижу, что его там нет!

– И что же, ни у кого нет запасного ключа от квартиры? – допытывалась мама.

И тут Гретхен вспомнила, что запасной ключ висит в мастерской, на крючке у окошка!

– Ну, тогда пойди в мастерскую и возьми ключ! – сказала мама.

– Я боюсь, – прошептала Гретхен.

– Что ты говоришь? – переспросила мама, не разобрав шепот.

– Я боюсь, – повторила Гретхен еще тише.

Габриэла взяла трубку у Гретхен из рук и громко сказала:

– Она говорит, что боится, госпожа Закмайер. Я бы с ней пошла, без проблем, но что мы будем делать, если он там… Если он, ну… – Габриэла тоже не рискнула сказать вслух о том, чего так опасалась Гретхен. Но мама все поняла и без слов.

– А вы где сейчас? – спросила она.

– В «Ваксельбергере»! – сообщила Габриэла.

– Окей, – сказала мама. – Тогда идите в мастерскую, возьмите ключ, а я через пятнадцать минут подъеду к вам!

Габриэла положила трубку и сообщила:

– Она сейчас туда приедет!

Гретхен вскочила, опять высморкалась и вытерла слезы.

– Вещи свои можете оставить тут! – сказала Икси и обняла Гретхен. – Вот увидишь, сестренка, он валяется там на своем матраце и дрыхнет как сурок! Он не из тех, кто из-за таких пустяков способен учудить что-нибудь этакое! Точно тебе говорю!

Когда Гретхен с Габриэлой, запыхавшись, подбежали к дому Хинцеля, мама как раз припарковывала свою машину.

Гретхен открыла мастерскую, сняла с крючка ключ от квартиры и вручила его маме.

По лестнице она поднималась последней, первыми шли мама с Габриэлой.

– Ну что ж, посмотрим, что тут у нас! – сказала мама и повернула ключ в замке, который был закрыт на два оборота.

Дверь открылась, мама вошла в квартиру, Габриэла – за ней. Гретхен осталась стоять в коридоре. У нее бешено билось сердце, живот тянуло, поджилки тряслись, колени дрожали, а в ушах стоял невообразимый шум. Она со страхом думала о том, что жилище Хинцеля, которое она называла «семейным склепом», теперь действительно превратилось в место его последнего упокоения, а воспаленное сознание услужливо подсовывало ей соответствующие картинки. Она представляла себе, как он, мертвенно-бледный, лежит на полосатом матраце, у изголовья – прогоревшие свечи, как мама склоняется над ним, щупает пульс и молча отпускает его безжизненную руку, а Габриэла стоит рядом и поднимает с пола, покрытого черным лаком, стеклянную трубочку.

Гретхен была так погружена в созерцание этих жутких картин, вереницей встававших перед ее внутренним взором, что даже не услышала, как старушка-соседка высунулась из своей квартиры и сообщила, что «тут по-прежнему полный покой». Только когда мама прокричала: «Гретхен, заходи!» – мрачные образы рассеялись, и Гретхен, шатаясь, прошла через узенький коридорчик в недра черной норы, служившей Хинцелю обиталищем.

Мама подняла черные жалюзи и открыла окна.

– Птичка выпорхнула из гнезда! Как я и предполагала! – сказала она.

Повсюду были разбросаны разные вещи. Он явно собирался в спешке и выкидывал лишнее из чемодана.

С чувством облегчения и одновременно невероятной усталости Гретхен опустилась на полосатый матрац.

– А вот тут, – проговорила мама, собирая с пола серые листы бумаги, – сплошь письма, адресованные тебе! Начатые, но не оконченные! – Она протянула Гретхен целую пачку. – Почитай! Может, поймешь, какие у него планы!

Гретхен отложила пачку в сторону. Ей не хотелось читать все это в присутствии мамы и Габриэлы.

Мама догадалась, что они мешают.

– Тебе, наверное, сегодня уже не до ресторана! – сказала она. – Пропустим?

Гретхен кивнула.

– Ну тогда я пойду, дорогая!

Гретхен опять кивнула.

– Пусть Гретхен побудет одна, пошли! – сказала мама, увлекая за собой Габриэлу.

Габриэле явно не хотелось уходить, но она относилась к маме Гретхен с таким почтением, что безо всяких возражений последовала за ней, хотя и не смогла удержаться от тихого вздоха.

Гретхен вытянулась во весь рост на полосатом матраце и теперь лежала на спине с закрытыми глазами, размышляя о том, стоит ли ей вообще читать эти неоконченные письма. Мама, судя по всему, ничего дурного в этом не видела. Иначе она не вручила бы их Гретхен. Но Хинцелю вряд ли понравится такое самоуправство! «Если бы Хинцель хотел, чтобы я все это прочитала, – думала Гретхен, – она бы засунул все в большой конверт и отправил мне по почте! Он же не знал, что мы проникнем к нему в квартиру! Мне бы тоже не хотелось, чтобы кто-нибудь читал мои черновики. Это было бы мне очень неприятно! И всякий порядочный человек на моем месте сейчас встал бы и ушел, не прочитав ни строчки».

Но Гретхен не стала утруждать себя размышлениями, насколько она порядочный человек, перевернулась на живот, открыла глаза и приступила к чтению. Она прочитала все письма, строчку за строчкой, три раза подряд.

Всего в ее распоряжении оказалось тринадцать черновиков. Все письма начинались одинаково: «Дорогая моя Гретхен». А дальше шел сплошной разнобой. Гретхен попыталась как-то рассортировать послания. По времени написания, например. Но установить, какое письмо было написано вначале, какое потом, не представлялось возможным. Тексты, если читать их без всякой системы, выглядели так:

…поскольку ты совершенно неожиданно (для меня, во всяком случае) переменила свои планы на лето, то и мне пришлось переменить свои. Куда меня понесет, я пока не знаю. Знаю только, что отсутствовать я буду долго – пока хватит денег…

…я сыт по горло! Я тебе не бессловесная игрушка, чтобы ты…

…я в жутком раздрае! Как никогда…

…желаю тебе приятных каникул. Ты умная девочка и, наверное, приняла умное решение, хотя лично мне…

…ты умеешь огорошить неожиданной шуточкой! Не сердись на меня, если я лишил тебя возможности насладиться – так сказать, тет-а-тет – моей перекошенной физиономией и произведенным эффектом…

…такого глупца, как я, еще поискать нужно. Я-то считал, что мой главный конкурент – красавчик Кальб, и все страдал, как бы ты окончательно не сбежала к нему от меня, а выясняется, что…

…почему ты мне не сказала просто, что влюбилась в своего прекрасного соседа? Я привык страдать и терпеть, я уже давно научился все прощать. Прошел хорошую школу, общаясь с тобой…

…Прекрасного долгого лета и радостей новой любви желает тебе твой…

…будь любезна, раздай готовые заказы (лежат на верхней полке стеллажа, слева) и утешь тех, кто надеялся получить в скором времени свои дурацкие побрякушки. Сейчас мне не до них. Если кто-нибудь начнет скандалить и требовать вернуть аванс, потряси Роберта – он должен мне две сотни. Из этих денег можно расплатиться с недовольными. Если же тебе неохота будет с этим возиться, то ничего страшного. Мне уже на все наплевать…

…я не сержусь на тебя, но думаю, что мне будет трудно встречаться с тобой, ибо и у моего долготерпения, хотя оно и кажется растяжимым, как хорошая резина, есть все же свои пределы. Ты перешла определенную границу. Могу себе представить, как ты веселилась, слушая мои речи: глупенький Хинцель разливается соловьем, рассказывает что-то о каком-то острове, о домике почтальона, о том, как мы будем жарить барана на гриле, о крошечной бухте, о летней террасе с олеандрами в кадках, о единственном кафе, хозяин которого уже с утра напивается и поет потом печальные песни, а ты слушаешь и киваешь, киваешь, прекрасно зная, что ничего этого ты никогда не увидишь, потому что впереди у тебя поездка в Грецию в обществе соседского сынка…

…мне очень грустно, и мне бы не хотелось, чтобы ты видела меня таким. Поэтому я уезжаю. Прощай, дорогая моя Гретхен…

…но я все равно тебя страшно люблю. Просто в моем сердце образовалась трещина, которая уже, наверное, никогда полностью не зарастет…

А на тринадцатом листке было написано только обращение «Дорогая моя Гретхен», дальше шли одни лишь бесцветные, слегка вспучившиеся пятна, которые Гретхен интерпретировала как высохшие капли слез. Гретхен так растрогалась, что ее серые глаза цвета дунайской гальки увлажнились. Она склонилась над последним, «пятнистым» письмом. Слезы капали на серую бумагу. Теперь рядом с каждой слезинкой Хинцеля можно было увидеть слезинку Гретхен. Они смотрелись как близнецы. Громко всхлипывая, Гретхен принялась стирать пальцем с бумаги мокрые следы. Ей было плохо как никогда. Как ужасно, что Хинцелю из-за нее пришлось так страдать! И как ужасно, что ей приходится так страдать из-за Хинцеля!

Все еще обливаясь слезами, Гретхен поднялась с матраца. Она скинула с себя джинсы и футболку. Из валявшихся на полу вещей она взяла клетчатые льняные брюки и полосатую шелковую футболку и натянула их на себя. Брюки пришлось подвернуть снизу три раза, а чтобы они не сваливались, она прихватила их кожаным ремнем на талии. Потом она нашла еще свитер Хинцеля, надела его поверх футболки и снова уселась на матрац. В этом наряде ей стало как-то лучше. Все вещи пахли Хинцелем, она как будто чувствовала его прикосновение. Было такое ощущение, будто она влезла в его кожу. И от этого ей стало хорошо.

Добрых два часа просидела она так на полосатом матраце. У нее не было сил подняться и вернуться к нормальной жизни. Домой идти – невозможно! В «Ваксельбергер» – тем более! А просто болтаться по улицам не имело смысла. Как ни крути, все плохо!

Гретхен решила тогда написать письмо Хинцелю – так, на всякий случай. Вдруг он все-таки скоро вернется. Сегодня, например. Или завтра утром. Ничтожный шанс, что он может еще образумиться, все же был!

Она взяла последний чистый лист, оставшийся на черном ящике из-под фруктов, который служил Хинцелю прикроватной тумбочкой. Из пишущих предметов обнаружился только толстый красный фломастер. Пришлось довольствоваться тем, что есть. Вооружившись фломастером, Гретхен написала:

Дорогой Хинцель,

я мало что знаю, но одно знаю определенно: соседа Конни я вовсе не люблю. Речь идет о доме моей мечты, а не о любви. И о том, что я не мячик для пинг-понга, который можно гонять туда-сюда между игроками с их разными потребностями. Если бы ты не уехал, я бы тебе все это объяснила. И спросила бы тебя, не хочешь ли ты поехать со мной в дом моей мечты. О том, что можно поехать в этот дом, я сама узнала только в субботу днем. Хочешь – верь, хочешь – нет! Но если ты вернешься и не появишься сразу у меня, я больше не буду с тобой разговаривать! Никогда и ни за что!

Твоя Гретхен

P. S. Возвращайся скорее!

Гретхен расправила маленькую черную подушку на черном матраце и положила на нее свое письмо. Затем встала, закрыла окно, опустила черные жалюзи, вышла из квартиры, вытащила из-за решетки свою старую записку и заперла дверь на ключ.

Старушка-соседка снова высунула нос на площадку.

– Девушка, теперь вы тут будете жить? – спросила она.

Гретхен покачала головой.

– Потому что если вы тут будете теперь жить, то я хотела бы вас попросить не включать так громко музыку! – продолжала старушка.

– Я не собираюсь тут жить, – ответила Гретхен.

– С ним-то бороться было бесполезно, потому что его отец – хозяин дома, – сказала старушка. – Но вас предупреждаю: будете шуметь – вызову полицию!

– Я не собираюсь тут жить! – рявкнула Гретхен и побежала вниз по лестнице.

Соседка пробурчала ей вслед:

– Та еще штучка! С ней, видно, тоже покоя не будет!

Гретхен отнесла ключ в мастерскую, повесила его на место и посмотрела, что у Хинцеля готово на выдачу. Она нашла один пояс, три пары клипс и пеструю подвеску попугайной расцветки, которую надо крепить на кушак, чтобы она болталась где-нибудь у бедра. Эти вещицы, как было известно Гретхен, предназначались для бутика. Но это явно было не все, что Хинцель должен был сделать за последнее время! У Гретхен не было перед глазами списка, но она и так помнила, что лично приняла в школе пять заказов, которые до сих пор остались невыполненными.

Гретхен села за рабочий стол Хинцеля и открыла его тетрадь с записями. Один браслет, четыре пары сережек, два пояса, одна шляпка- «колокольчик» и один накладной воротничок – все это было твердо обещано к концу учебного года, под честное слово Гретхен. Заказчицы разорвут ее на куски, если ничего не получат. Переносить на осень их ни за что нельзя! Вернуть аванс? Такое решение казалось Гретхен совершенно неприемлемым. Она, конечно, могла спокойно выбить из Роберта две сотни, чтобы иметь наличность для возврата, но возвращать полученные за работу деньги было, с ее точки зрения, последним делом – вся ее практичная душа протестовала при одной мысли об этом. Хорошенькая будет реклама, нечего сказать! Клиенты, в конце концов, ждут от солидного предприятия солидного подхода к взятым на себя обязательствам!

Гретхен тяжело вздохнула и вспомнила любимое выражение цветльской бабушки: «Терпение и труд все перетрут!» Воодушевленная этой житейской мудростью, Гретхен изучила эскизы Хинцеля и принялась за работу. Строго следуя его рисункам, она изготовила четыре пары сережек и половинку браслета. От напряжения у нее страшно разболелась поясница и начала трещать голова. И в животе появилась резь. Но не от запаха клея, а просто потому, что она дико проголодалась. Гретхен решила, что на сегодня она уже наработалась и срочно пора подкрепиться. Вот только денег у нее с собой не было ни гроша! Кошелек остался в рюкзаке, а рюкзак остался у Икси. Придется топать в «Ваксельбергер». На углу у самого кафе Гретхен столкнулась нос к носу с Анни Фройденталер. Та держала в руках гигантскую упаковку чипсов. Гретхен запустила руку в пакет и принялась уплетать чужие чипсы горстями.

– Эй! Ты чего?! – запротестовала Анни. – Мне-то хоть что-нибудь оставь! Я еще не ужинала!

– Представь, а я еще даже не обедала! – проговорила Гретхен с набитым ртом.

Анни вошла в тяжелое положение подруги и жадничать не стала. Она безропотно отдала Гретхен всю упаковку. Гретхен на удивление быстро умяла остатки, вытряхнула крошки в рот и, крякнув, сказала:

– Теперь умираю – хочу пить!

Утолить жажду она собиралась колой в «Ваксельбергере», но, когда она сообщила об этом Анни, та как-то вдруг забеспокоилась и встревоженно сказала:

– Знаешь, Гретхен, не ходила бы ты туда!

– Почему? – спросила та.

– Потому что там Флориан! – сообщила Анни.

– Ну и что такого? – удивилась Гретхен и облизала соленые пальцы.

– Он там с этой девицей, ну, у которой висюльки из бусинок вместо челки! – объяснила Анни. – Они там такое вытворяют!

– Какое – такое? – спросила Гретхен и вытерла ладошкой губы.

– А такое, что Отто даже спросил у Икси, не переквалифицировался ли «Ваксельбергер» в дом свиданий!

Гретхен скомкала упаковку и бросила ее в урну.

– Ну а мне-то что до этого? – сказала она. – У меня там вещи у Икси остались. И деньги. Как я завтра в школу пойду?

– Если хочешь, я могу вынести твой рюкзак! – предложила Анни. – Чтобы тебе не видеть этого ужаса!

Гретхен покачала головой.

– Анни, надо уметь смотреть в глаза любым фактам! – сказала она.

– Ну да, то, что не убивает нас, делает нас сильнее… – пробормотала Анни и распрощалась, поспешив в ближайший супермаркет за новыми чипсами.

Гретхен вошла в «Ваксельбергер» и прямиком направилась к стойке бара, не глядя по сторонам. И все же она не могла не видеть Флориана, слившегося с простушкой в монументальную скульптурную группу за столиком у самого окна: на стене за стойкой висело огромное зеркало, которое хотя и было довольно мутным, тем не менее достаточно отчетливо отражало обнимающуюся парочку. Гретхен заказала себе у Икси двойную колу и попросила выдать оставленный на хранение рюкзак. Та уже была в курсе последних событий в квартире у Хинцеля – Габриэла ей все рассказала.

– Я же тебе говорила, сестричка! Ничего страшного не случилось! – сказала Икси.

Гретхен жадно припала к стакану с колой.

– Ничего себе не случилось! – проговорила она между двумя глотками. – Ну ты даешь! Ты видела в своей жизни кого-нибудь, кто бы умудрился так же быстро, как я, дважды «овдоветь»?

Икси рассмеялась.

– У меня сердце кровью обливается, а ты смеешься! – сказала Гретхен, отрываясь от стакана.

– Прости, сестричка! – Икси перестала смеяться. – Но по тебе просто незаметно, что ты страдаешь от сердечных ран!

Гретхен допила колу.

– Хорошо, что незаметно! – сказала Гретхен. – Мне совершенно неинтересно, чтобы все всё замечали.

– Ну, по этой части можешь не волноваться! – воскликнула Икси. – На тебя посмотришь – не человек, а морозилка! Холодильник! Честное слово!

Гретхен удовлетворенно кивнула.

– Так и есть! В холодильнике весь горячий воздух выводится по трубкам, а трубки никто не видит. Потому что они спрятаны на тыльной стороне!

Икси снова рассмеялась.

– Да, кстати, твоему «разводу» ты можешь в одну секунду дать обратный ход, – сказала она, кивнув в сторону Флориана. – Пока тут не появилась эта бисерная тумба, он мне два часа плакался в жилетку. Он с ней развлекается просто от злости, из-за того, что вы поссорились.

Гретхен положила деньги за колу на стойку и подхватила свой рюкзак.

– Я не собираюсь ничему давать обратный ход, потому что лично я ничему ходу не давала. Это он расторг договор! – сказала она.

Гретхен кивнула Икси на прощанье и, не глядя по сторонам, направилась к выходу.

По дороге домой она размышляла о том, хочется ли ей в принципе мириться с Флорианом. Сомнения одолевали ее. Подумав, она пришла к выводу, что нет, совершенно не хочется! Тут ей вспомнились слова Мари-Луизы, сказанные когда-то давно и вызвавшие у Гретхен в тот момент бурю возмущения: «У меня есть подозрение, что ты вовсе не влюблена в этого Кальба. Ты влюблена в свою любовь к нему. А для этого Кальб – идеальный объект!»

Гретхен остановилась перед какой-то витриной, украшенной зеркальной колонной. Посмотрелась в зеркало, поправила кудряшки, сморщила нос и пробормотала, глядя на свое отражение:

– Этот отрезок жизни закончен и списан в архив с печатью «Дело закрыто»!

Глава одиннадцатая,

в которой Гретхен страдает из-за потери двух «зубов», из-за одного – меньше, из-за другого – больше, но все же отказывается от предложения восполнить потерю и согласиться на заменитель

Следующие дни и все выходные Гретхен, следуя бабушкиному «рецепту борьбы с житейскими горестями», трудилась не покладая рук. Ближе к вечеру она отправлялась к Хинцелю в мастерскую и проводила там по нескольку часов, отрабатывая по списку все его долги. Скоро уже она разгребла образовавшийся завал и даже самостоятельно выполнила несколько новых небольших заказов. Она вела учет выдачам, получала деньги, складывала их дома в жестяную коробку, которую приспособила под кассу, пересчитывала каждый день выручку и думала про себя: «Вот что бы он без меня делал?! Вернется – увидит! За несколько дней я заработала для него больше, чем он за две недели зарабатывал!»

А еще Гретхен занималась с Гансиком математикой. Каждый вечер, часа по два. Головокружительных успехов эти занятия, конечно, не принесли. Гением математики Гансик не стал, но по крайней мере иногда – так, во всяком случае, казалось Гретхен – ему все же удавалось активизировать свое серое вещество, чтобы понять логику математических ходов.

Кроме того, Гретхен произвела у себя в комнате генеральную уборку – настоящую и основательную. Она так расстаралась, что Магда, зайдя к ней в комнату с надраенными полами, с непривычки грохнулась и растянула ногу.

Гретхен даже сподобилась за это время довязать свитер – тот самый, разноцветный. Она подарила его маме. Самой красоваться в этом шедевре вязального искусства ей не хотелось – настроение было не то.

Бывая в «Ваксельбергере», Гретхен помогала Икси – мыла посуду и проходилась тряпкой по мраморным столешницам. Они, правда, были настолько замызганы, что Гретхен с ними было не справиться – усилиями трех поколений не слишком опрятных посетителей этого заведения столы были доведены до такого состояния, что никакой тряпкой эту вековую грязь было уже не извести.

Не считая этого трудового энтузиазма, можно было сказать, что в целом никаких отклонений в поведении Гретхен не наблюдалось – она вела себя совершенно нормально. Даже самые тонкие наблюдатели не обнаруживали в ней никаких признаков, которые могли бы свидетельствовать о нечеловеческих внутренних переживаниях. Сама Гретхен, признаться, тоже не чувствовала себя какой-то особо несчастной. Особо несчастной она себя чувствовала только один раз – когда читала письма Хинцеля у него дома. Теперь же она скорее испытывала какие-то странные чувства. Она чувствовала себя так, будто ей вырвали два коренных зуба. И на том месте, где у нее были эти зубы, теперь образовались две неприятные дырки. Впрочем, одна «дырка», от «зуба-Флориана», уже болела не так сильно, хотя изрядно досаждала, вызывая неприятные ощущения. Досаждала эта «дырка» потому, что Кальб вел себя как трудный подросток переходного возраста или даже как малый ребенок. Более или менее зрелый молодой человек, полагала Гретхен, в состоянии справиться даже с самым тяжелым разрывом отношений, не теряя при этом достоинства. Флориан, по ее мнению, утратил полное представление о приличиях. С тем, что он не выдержал приличествующей паузы и сразу, с места в карьер, как последний петух, пустился во все тяжкие, не пропуская ни одной девицы, – с этим еще как-то можно было смириться. Даже в самые безоблачные времена их романа он время от времени отвлекался «на сторону». Он завоевывал девичьи сердца просто так, из спортивного азарта, чтобы потешить свое самолюбие.

Хуже было другое: теперь в разговорах с друзьями и одноклассниками он неизменно поносил Гретхен последними словами, называя ее «негодницей», «ревнивой козой» и «подлой тварью». На каждой перемене находился кто-нибудь, кто сообщал Гретхен свежие новости о том, как Флориан прохаживался на ее счет. Его ненависть была столь велика, что распространилась на все семейство Закмайеров! Он никого не пощадил! Рассказывал всякие гадости о «папаше-обжоре», который только и занят тем, чтобы набить себе пузо, и вообще «лопух». А уж какие истории сочинял о Магде – в кошмарном сне такие не привидятся! Послушать его, так Магда с утра до ночи вопит как резаная, грубит, брюзжит и всякое такое. И писается в постель по ночам. Что вообще полное вранье! Магда могла не удержаться, только если ее сильно щекотать! Иногда, конечно, случались «приключения» – когда у папы бывало хорошее настроение, он забывался и начинал щекотать Магду, та принималась верещать и хохотать и еле успевала добежать до туалета.

Но больше всех доставалось от Флориана маме Гретхен. Она, дескать, «оторва-эмансипе», «дамочка свободных нравов», распространялся Флориан на переменах, дети и муж ей «пофигу», гуляет направо и налево и каждые три месяца заводит себе нового «хахаля»! А папаша такой тупица, что ничего не замечает!

Габриэлу поведение Флориана возмущало гораздо больше, чем Гретхен.

– Нет, ну какой подлец! – говорила она. – Сколько ты будешь терпеть? Пойди и врежь ему как следует!

Гретхен ничего подобного делать не собиралась. Она просто перестала замечать Флориана и только с грустью думала про себя: «Наверное, он никогда не испытывал ко мне настоящих чувств, если сейчас так обо мне говорит! Похоже, он вообще не способен на добрые чувства. Ведь мама с папой ему ничего плохого не сделали! Они не заслужили того, чтобы он их так поносил!» Вместе с тем Гретхен вынуждена была честно признать, что и ее любовь к Флориану, похоже, не была очень уж глубокой, если потеря этого «зуба» оказалась для нее не такой чувствительной – по ночам она из-за него не рыдала, спала хорошо, ела с аппетитом и цвет лица сохранила здоровый.

А вот вторая «дырка», от «зуба-Хинцеля», действительно доставляла Гретхен мучения. Она никак не затягивалась и саднила с каждым днем все больше и больше, потому что надежды на то, что Хинцель все же вернется и явится с повинной головой просить прощения, практически не осталось.

Самое плохое было то, что и мама, и Габриэла отнеслись к ее страданиям без особого понимания. У Габриэлы на все был один ответ.

– Чего страдать? Ты только свистни, к тебе сразу десять других прибегут! – говорила она, демонстрируя полное отсутствие чуткости.

А мама – та вообще дудела совсем не в ту дуду! У нее была своя песня.

– Это все следствие того, что ты не в состоянии принимать решения! – твердила она.

Абсолютная чушь! Так считала Гретхен. Все было как раз наоборот: стоило ей принять решение, она в одночасье лишилась и того и другого! «Один раз в жизни, один-единственный раз, – думала Гретхен не без жалости к себе, – я заявила о своих личных желаниях – и меня сразу заткнули! В сущности, – говорила она себе с горечью, – между Хинцелем, изображающим из себя пай-мальчика, и Флорианом, ведущим себя как мачо, нет никакой разницы. Каждый по-своему хотел привязать меня к себе, то есть посадить на привязь! Мне предлагалось сделать выбор между желаниями одного и желаниями другого, иного решения от меня никто не ждал! А когда у меня появилась мечта, оказалось, что это вообще не заслуживает никакого обсуждения! Один приписал мне несуществующую ревность, другой – несуществующую любовь!»

На Кальба Гретхен уже не обижалась, но мысль о том, что и Хинцель оказался таким же черствым эгоистом, доставляла ей немалые страдания. И даже его письма, которые растрогали ее до слез, ничего здесь не меняли! Написанные в тяжелую минуту жизни, они, конечно, воспринимались как крик души, но в еще большей степени, с точки зрения Гретхен, сумевшей отрешиться от первой умиленной реакции, они свидетельствовали о полном непонимании со стороны Хинцеля и отсутствии доверия к ней. Как он мог подумать, что она вдруг, с бухты-барахты, воспылает пламенной любовью к соседу Конни? Ведь она практически все дни проводила с Хинцелем! Как он себе это представляет, дурья башка? Что Гретхен, придя от него, быстренько так шмыг в соседскую квартиру на свиданье?! Это надо такое придумать! Ей и так приходилось выворачиваться, чтобы более или менее равномерно распределить свое свободное время между Хинцелем и Флорианом. Встроить сюда еще один роман на свою голову ей бы уже никак не удалось, при всех ее организаторских способностях! И вообще! Она всегда вела себя как честный человек! Она не скрывала от Хинцеля свои отношения с Флорианом! И точно так же не скрывала от Флориана свои отношения с Хинцелем! Она только о своих летних планах ничего не говорила обоим. Но это вполне объяснимо!

И правильно делала, что не говорила, считала Гретхен. Ведь в конечном счете она приняла решение в пользу дома своей мечты, а потому не было никакой нужды делать заранее выбор между поездкой по Европе и отдыхом на безлюдном острове. И то, что мама не понимала этого и все только твердила, что Гретхен сама виновата во всем – не смогла, дескать, вовремя принять решение и вела «двойную бухгалтерию» при планировании летнего отдыха, – это повергало Гретхен в дикую ярость.

В среду, когда Гретхен, как всегда, встретилась с мамой в итальянском ресторане, мама опять завела разговор на эту тему и в очередной раз повторила свою точку зрения.

– Сколько можно! Отстань ты от меня со своей «двойной бухгалтерией»! – злобно прошипела Гретхен, выскочила из-за стола, опрокинув стакан с колой, и бросилась к выходу.

Уже на улице Гретхен пожалела, что так вышло, но пристыженно возвращаться назад ей тоже не хотелось – это было бы дурным тоном, подумала она. К тому же обеденный перерыв у мамы все равно заканчивался.

Гретхен решила поехать домой, чтобы зайти к Конни. Пора было наконец обсудить с ним, сколько ей придется платить за дом. До сих пор Конни отделывался фразочками типа «там посмотрим!», «уж как-нибудь договоримся!» и так далее. Но папе все же нужно было знать, во что обойдется ее поездка.

Гретхен пришлось довольно долго звонить, прежде чем Конни открыл дверь. Он вышел в одних трусах, с растрепанными волосами, и теперь смотрел на Гретхен совершенно заспанными глазами.

– Батюшки мои! – проговорил он, громко зевая. – Неужто я проспал полдня?

– Уж скоро вечер, дорогой сосед! – сообщила Гретхен и пошагала прямиком в гостиную.

– Я только под утро домой приплелся! Ночка выдалась бурная! – сказал Конни, приглаживая пятерней волосы.

Гретхен уселась в уже знакомое ей кресло под люстрой-колесом.

– Пойдем лучше ко мне в комнату, – предложил Конни. – Я эти матушкины хоромы не перевариваю, особенно на голодный желудок!

– А мне нравится! Такое не каждый день увидишь! – сказала Гретхен, не собираясь двигаться с места.

– Жестокая! – Конни уселся рядом на диван. – Ты по делу или просто так зашла?

– Хотела узнать, сколько мне нужно будет платить за дом, – ответила Гретхен. – Пора определиться, папе нужно планировать бюджет.

– Не парься! – сказал Конни и широко зевнул. – Сколько дадите, столько и хорошо! А не дадите – тоже хорошо, живи так, без всяких денег!

– Ты чего?! – удивилась Гретхен. – Я думала, ты на мели, полный банкрот и потому ищешь людей, кто взял бы на себя часть расходов!

– Так то было вчера, а с тех пор уже много воды утекло! – сказал Конни с довольной ухмылкой. – Я и сам не думал, что получение аттестата может оказаться таким выгодным мероприятием. У меня столько деньжищ за последнюю неделю образовалось, что хоть стены ими оклеивай! Две премии от двух дедушек, две премии от двух бабушек, в дополнение к этому – денежные подарки от трех тетушек и трех дядюшек. А все мои сбережения я тоже теперь могу спустить на что хочу, потому что маменька дарит мне занятия в автошколе, а папенька отдает мне с барского плеча свою старую колымагу, потому что покупает себе новую тачку! Так что нет проблем, дорогая соседушка!

– Это все, конечно, замечательно, но мне все равно нужно знать, сколько, по твоим представлениям, я должна заплатить за дом, – ответила на это Гретхен.

– Будешь угощать меня каждый вечер кампари, и дело с концом! – сказал Конни.

– Нет, так дело не пойдет! – возразила Гретхен.

Конни поднялся с дивана.

– Мне нужно заправиться кофе, иначе сейчас засну! – сообщил он и направился в кухню.

Гретхен последовала за ним. Кухня была выдержана в том же антикварном духе, что и гостиная, – страсть к собирательству хозяйки дома проявилась и тут. Все стены были украшены старинной утварью: медной, латунной, деревянной, фарфоровой. Массивная деревенская мебель с трудом помещалась в тесной комнате. Гретхен уселась на подоконник.

– Будешь кофе? – спросил Конни.

Гретхен кивнула.

– Эспрессо или обычный? – уточнил Конни.

– Все равно, – ответила Гретхен.

– Тогда будем пить обычный, – решил Конни. – Мне, чтобы взбодриться, не меньше литра нужно! А литр эспрессо – это перебор, для сердца вредно.

Конни налил воду в кофемашину и засыпал кофе в бумажный фильтр.

– Ну так сколько мне нужно будет заплатить за два месяца проживания? – Гретхен решила все-таки дожать Конни.

– А сколько ты думала? – спросил Конни.

– Нисколько! – сердито ответила Гретхен.

– Ну вот и хорошо, значит, ничего и не будешь платить, – сказал Конни.

– Я имела в виду не то, что я не собираюсь ничего платить, – воскликнула Гретхен, – а то, что я просто ничего не знаю…

– Дорогая моя соседка, – перебил ее Конни. – ты уже сама запуталась в своих «чего-ничего»!

– Это ты меня запутал! – возмутилась Гретхен. – А главное, что я никого не нашла, кто мог бы поехать вместе со мной, так что все расходы придется нам делить на двоих!

– Ну и чего ты так беспокоишься? Подумаешь! – ответил Конни. – Скажи мне лучше, почему ты такая смурная? Как будто совсем не радуешься поездке!

– Неправда! – Гретхен засопела. – Я радуюсь. Честное слово! Я даже, можно сказать, безумно рада!

Конни взял со стола мамины очки, нацепил их себе на нос и, подойдя к Гретхен, стал внимательно разглядывать ее лицо, как будто изучая карту неизвестной местности со множеством тропинок и дорожек.

– Никогда не знал, что человек, который безумно радуется, может иметь такую хмурую физиономию, как у тебя! Это что-то новенькое! – подвел он итог своим наблюдениям.

Гретхен отвернула лицо.

– Это к делу не имеет отношения! Просто у меня образовались некоторые неприятные сопутствующие обстоятельства! – буркнула Гретхен.

– У меня вот тоже образовались, – сказал Конни и снял очки.

– В каком смысле? – спросила Гретхен.

– В том смысле, что с точки зрения моей дражайшей подруги ты слишком хороша собой. Сначала она меня спокойно отпустила ехать одного. Но с тех пор как она узнала, что ты тоже едешь, она рвет и мечет. Считает, что я не устою перед твоими прелестями!

Конни выключил кофемашину и достал из серванта две чашки.

– Глупости! – выпалила Гретхен.

– Ну не такие уж и глупости! – отозвался Конни. Он налил кофе и подал одну чашку Гретхен. – Прелестей у тебя вагон и маленькая тележка, а я, признаться, большой ценитель красоты!

Гретхен стало как-то не по себе. Она непроизвольно почесала живот.

– Молоко? Сахар? – спросил Конни.

– Нет, спасибо! – ответила Гретхен.

– Если так подумать, то с моей стороны это чистое безумие – заводить себе подругу где-то там на стороне, когда у меня под носом живет такая шикарная красотка! – сказал Конни, усаживаясь за стол. Он сидел и пил кофе большими глотками.

– Что ты несешь?! – возмутилась Гретхен. – Это нечестно по отношению к твоей подруге!

Конни рассмеялся.

– Вот это я понимаю – женская солидарность! Только ты не ту поддерживаешь! У нее-то солидарности ноль! Потому что она считает тебя мажорной прохиндейкой, способной на что угодно!

– Я с ней сама поговорю! – сказала Гретхен и засопела.

– Дело твое, – сказал Конни и пожал плечами.

– А когда она сегодня придет? – спросила Гретхен.

– Никогда, – ответил Конни и поднялся, чтобы налить себе еще кофе.

– Ну, тогда завтра, – сказала Гретхен.

– Соседушка! Моя дражайшая подруга больше не придет никогда! – сообщил Конни. – Она отправила меня в отставку! Вчера, в полночь, на трамвайной остановке! Все, конец, финиш!

– Из-за меня? – Гретхен так впечатлило это сообщение, что она перестала сопеть.

– Из-за меня! – объявил Конни. – Просто я сказал, что ты мне нравишься. И что ты суперская. И не только внешне, потому что ты вообще очень симпатичный человек! – Конни с такой силой швырнул ложку на стол, что кофе расплескался. – Сама все время говорила, что она за открытые честные отношения. А когда я честно и открыто высказал свое мнение – в рев! Я, дескать, оскорбил ее в лучших чувствах!

– Просто у нее нервы сейчас на пределе, – сказала Гретхен. – Ты сам подумай: переэкзаменовка, лето без отдыха, все планы насмарку, тут любой может сорваться! Надо же понимать!

Конни обмакнул палец в кофейную лужицу и написал на столе: «Дерьмо!»

– Да я много чего понимаю, – проговорил он совершенно серьезно, оставив шутливый тон. – Но вчера моя любезная мне такого наговорила, что я до сих пор в себя прийти не могу! Это выше моего понимания! Правда! Кое-что, конечно, было по делу, но в целом… Началось все с тебя, а потом пошло-поехало. – Конни горестно покачал головой, вспоминая ссору. – Нда, скажу я тебе… – он замолчал.

– Что ты хочешь сказать мне? – попыталась вывести его из задумчивости Гретхен.

– Да так, ничего! – Конни небрежно махнул рукой. – Чего тут говорить! Можно только сказать «прощай навек» и разбежаться.

– Ну, может, еще как-то все образуется! – попыталась подбодрить его Гретхен.

Конни покачал головой.

– Она сказала, что со мной скука смертная. И что ей никогда не было хорошо со мной, никогда! И вообще я неотесанный мужлан и манеры у меня дурные! И никакой тяги к прекрасному у меня нет, потому что в оперу я не хожу и в театр меня не затащить. И друзья-то у меня все придурки, и уровень общения у нас ниже плинтуса. Короче говоря, ни на что не гожусь по всем статьям!

– Ну, в запале чего только не скажешь! – Ничего более вдохновляющего Гретхен на ум не пришло.

Надпись на столе уже высохла. Конни попытался ее отреставрировать. Но остатков кофейной лужи хватило только на то, чтобы освежить первые три буквы. «Дер…» – можно было прочитать теперь.

– А у тебя что за «сопутствующие обстоятельства», из-за которых я лишен счастья лицезреть твою прелестную улыбку? – шутливо поинтересовался Конни.

Гретхен не видела причин скрывать от Конни свои «сопутствующие обстоятельства», связанные с потерей двух «зубов». Наоборот, она рассчитывала встретить понимание у человека, только что отправленного в отставку. И не ошиблась. Конни не видел никакой ее вины в том, что она лишилась своих «зубов». Он подсел к ней на подоконник, положил ей руку на плечо и сказал ободряющим тоном:

– Ничего, соседушка, все перемелется, мука будет. Не вечно же тебе страдать! Пройдет два года, и забудешь свои «зубные проблемы».

– Почему два? – удивилась Гретхен.

– Так моя матушка всегда говорит, – ответил Конни. – А она специалист по этой части, настрадалась за жизнь.

Гретхен положила голову Конни на плечо.

– С тобой хорошо, – проговорила она тихонько.

– Рад стараться, – ответил Конни.

Так они сидели в обнимку, пока из коридора не донесся легкий шум, возвестивший о том, что кто-то вошел в квартиру.

– Матушка пришла, – сказал Конни и убрал руку с плеча Гретхен. – Наши объятия ей видеть не обязательно. – Он соскочил с подоконника. – А то раструбит на весь свет, что мы теперь парочка, можно сказать, жених и невеста. – Конни попытался изобразить на своем лице веселую улыбку, но улыбка у него получилась довольно кислой. – Хотя лично я против такого поворота событий не возражаю!

Гретхен покачала головой, вежливо, но совершенно недвусмысленно.

– Да это я так, в порядке предложения! – сказал Конни.

– Спасибо, Конни! – ответила Гретхен без тени язвительности в голосе. – Очень мило с твоей стороны. Но в настоящий момент мне не до «поворотов»!

– Я так и думал, – ответил Конни и налил себе третью чашку кофе. – Но ничего! Мы с тобой еще молоды, у нас всё впереди! А главное, у нас впереди – каникулы! Синее небо, солнце, песок! Будем наслаждаться красотой, заботиться друг о друге и зализывать раны!

Гретхен невольно рассмеялась.

Конни тоже рассмеялся.

– Ну, вот видишь, соседушка, – проговорил он, – если сложить твои печали с моими и разделить на двоих, то все выглядит уже не так страшно! Верно?

Гретхен не успела ответить, потому что тут в кухню вошла мама Конни и принялась с порога рассказывать о своих неприятностях. Она ходила в мясную лавку и там схлестнулась с мясником. С возмущением она развернула бумагу, в которую был завернут кусок говядины, и сунула покупку под нос Гретхен и Конни, требуя, чтобы они подтвердили: тут один сплошной жир и жилы! И что мясник – настоящий разбойник, если продает такую дрянь по цене высшего сорта! И что ведет он себя так нахально только потому, что у него единственная мясная лавка на всю округу! Монополист проклятый!

Глава двенадцатая,

в которой Гретхен удается побороть себя и перевести разрушенные любовные отношения в дружескую плоскость

Последняя неделя занятий в школе началась с безнадежно дождливого понедельника. Когда Гретхен проснулась и, щурясь, посмотрела в открытое окно, она обнаружила там свинцовое небо и густые струи дождя, как из душа. «Отказать!» – решила Гретхен про себя. Чего ради куда-то плестись? В школе уже все закончилось: экзамены сданы, нового материала проходить не будут, оценки объявлены. Эти последние дни напоминали сидение в зале ожидания какого-нибудь вокзала, откуда ни один поезд уже никуда не отправится. Но с этим еще как-то можно было смириться, если бы в том же зале ожидания не торчал Флориан Кальб. Гретхен совершенно не хотелось пять часов подряд напрягаться из последних сил и делать вид, будто он пустое место! Ей стоило немалого труда так организовать свое пребывание в школе, чтобы ни разу не посмотреть в его сторону, чтобы не столкнуться с ним ненароком нос к носу – по дороге к мусорной корзине, или в дверях, или еще где, чтобы обходить его парту за сто километров и так далее. Гретхен уже изрядно утомилась за последнее время и потому решила, что может позволить себе отдохнуть от всей этой мороки хотя бы день.

Она вылезла из постели, прошлепала босыми ногами к окну, закрыла его, опустила жалюзи и снова нырнула в постель, накрывшись с головой одеялом, чтобы не слышать утренней возни домочадцев. Но не успела она задремать, как в комнате появилась мама.

Мама откинула уголок одеяла и сказала:

– Гретхен, вставай! А то опоздаешь!

– Я сегодня останусь в постели! – проговорила Гретхен, не открывая глаз.

– Ты что, заболела? – встревожилась мама.

– Нет, просто неохота никуда идти! – ответила Гретхен, еле ворочая языком.

– Мне, между прочим, тоже! – сказала мама.

– Ну так ложись и спи! – посоветовала Гретхен.

– Не могу, мне на работу надо! – ответила мама.

– Я не виновата! – сказала Гретхен и снова натянула одеяло на голову.

Мама вышла из комнаты. Сквозь одеяло Гретхен услышала, как мама говорит в коридоре:

– Гретхен что-то сегодня себя неважно чувствует. Похоже, у нее летний грипп начинается!

Тут же раздался Магдин визг:

– У меня тоже грипп! Еще какой!

На что папа ответил:

– Не придуривайся!

Потом послышался голос Гансика:

– А вот у меня никаких признаков гриппа!

Гретхен улыбнулась и закрылась подушкой. Теперь она была надежно изолирована от всякого шума. Засыпая, она подумала: «Здорово! Гансик, похоже, выправляется! Как-то поживее стал! И в школу рвется!»

«Возрождение» Гансика было не в последнюю очередь связано с тем, что Гретхен сумела избавить его от двух переэкзаменовок. Перед последним педсоветом, на котором утверждались годовые оценки, она сходила к двум учителям, собиравшимся вывести Гансику двойки, и совершенно уболтала их, прочтя целую лекцию, не хуже дипломированного психолога, о том, что, с педагогической точки зрения, будет большой ошибкой завалить его сейчас, когда он начал заниматься и так старается.

– Он же должен видеть, что старался не зря! – разглагольствовала Гретхен. – Если его не поощрить, он снова бросит заниматься!

Сначала преподаватели не проявили никакого энтузиазма, сочтя этот аргумент не слишком убедительным. Но Гретхен не отступалась. Она разразилась прочувствованной речью, в которой обрисовала психологические особенности Гансика, и в дополнение поклялась, что в следующем году будет лично заниматься с братом, чтобы добиться убедительных результатов.

– Даю вам честное слово, что в следующем году он будет хорошо учиться! – заверила преподавателей Гретхен и пристально посмотрела им в глаза прямым взглядом, будто желая загипнотизировать их.

Первым сдался учитель математики – скорее ради Гретхен, а не ради Гансика. Следом за ним удалось уговорить и «англичанина». Последним сломался классный руководитель, давший свое милостивое благословение на этот «эксперимент».

Гретхен, конечно, ничего не рассказывала Гансику о своих подвигах. Пусть брат пребывает в уверенности, что это его собственными стараниями у него вышел приличный табель. Только так, считала Гретхен, можно «починить» ему голову. Зачем ему знать, что старшая сестра разрулила за него все проблемы? От этого точно никакого проку не будет!

Часам к двенадцати Гретхен проснулась, совершенно взмокшая от пота. В комнате было жарко и душно. Гретхен подняла жалюзи и распахнула окно. Дождь кончился, и на голубом небе осталось лишь несколько тучек, которые быстро уносились куда-то вдаль.

Гретхен захотелось выпить кофе в какой-нибудь приятной компании. Она быстренько приняла душ, натянула на себя одежду Хинцеля, в которой ходила все последние дни, и побежала к соседу Конни. Но Конни, к сожалению, дома не оказалось. Дверь открыла его мама, и Гретхен не меньше часа пришлось выслушивать ее бесконечные речи, сидя в «антикварном салоне». Она просто не отпускала Гретхен до тех пор, пока не излила все свое негодование по поводу подружки сына. Так себя вести – это же ни в какие ворота! Они тут с ней, видите ли, «цацкались», «ублажали, как могли», «прощали ее дерзости» и даже смирились с ее «мещанским происхождением», а она, понимаете ли, претензии предъявляет к ее золотому мальчику, которому она в подметки не годится! Вот ведь как бывает в жизни! Хорошо еще, сынок вовремя разобрался! А то ведь, страшно подумать, он мог бы на этой «пакостнице» жениться! Завести детей – двух или трех, – а потом бы вся ее подлая сущность вылезла наружу! Она, мама Конни, конечно, помогла бы растить бедных деток. Но кто знает, может быть, ей никто бы этих бедных деток и не дал! Ведь от такой змеи чего угодно ждать можно – запросто может лишить лучшую в мире бабушку возможности общаться с внуками! С нее станется! Слушая сетования мамы Конни, Гретхен не уставала удивляться тому, что она была в курсе всех деталей драмы. Либо сам Конни, ничего не скрывая, рассказал ей в подробностях о своей ссоре с Мартиной, либо его мама просто все подслушала. Во всяком случае, ей было известно даже о том, что Мартина назвала Конни ни на что не годным в постели.

– Как она может о таких вещах судить в ее-то возрасте! – с пылающим взором воскликнула мама Конни. – Это все приходит позже! После тридцати, не раньше! Или ты считаешь иначе, Гретхен?

Гретхен не видела оснований сообщать маме Конни, что у нее тут не может быть никакого собственного мнения ввиду полного отсутствия опыта. Поэтому она только промычала что-то вроде «возможно» и хотела уже было сменить тему. Но ее собеседница, похоже, совершенно не собиралась этого делать, а, наоборот, вознамерилась завести развернутую дискуссию о нюансах женского тела, о постельной географии и координатах расположения тел – важный фактор, за которым нужно следить во избежание недоразумений. Вместо дискуссии и диалога в результате получился пространный монолог, спасаясь от которого, Гретхен прибегла к мелкой хитрости: сказала, что ей нужно кормить брата обедом, – и сбежала.

Совершенно обалдевшая от этих разговоров, она вернулась в родную квартиру, снова приняла душ, на сей раз основательно, и стала готовиться к выходу. Она как раз сушила волосы феном, когда домой вернулся Гансик. В руках у него был внушительный пакет с шестью ватрушками и тремя булочками с корицей. Похоже, он планировал порадовать себя этим «сладким пайком», которым можно было накормить многодетную семью, вместо приготовленного мамой легкого овощного супчика.

Гретхен собралась уже отругать Гансика за такое баловство, но потом передумала. Она торопилась в «Ваксельбергер», на обстоятельную воспитательную беседу о здоровом питании у нее не было времени, а ограничиваться стандартной репликой вроде «много плюшек есть вредно» тоже не хотелось – зачем портить человеку настроение?

В «Ваксельбергере» Гретхен обнаружила полкласса. Большой компанией они расположились вокруг составленных вместе столов. Рядом с Габриэлой было два пустых стула. Гретхен села на один из них и попыталась вникнуть, о чем так громко и жарко спорят ее одноклассники. Речь шла о деньгах и долгах! Конец учебного года считался временем расчета по долгам. Если ты до начала каникул не выбил своих денег из должника, то пиши пропало! Осенью уже бессмысленно спрашивать – только на смех поднимут! «Срок давности истек» – вот и все, что тебе скажут.

Разговор шел как раз о том, допустим ли перенос долга на другое лицо. Вот, например, Габриэла должна Штефану пятьдесят шиллингов, а ей ровно столько же должен Отто Хорнек. Габриэла считала себя, соответственно, свободной от долгов и полагала, что Штефан должен требовать свои пятьдесят шиллингов не у нее, а у Хорнека. С чем Штефан был совершенно не согласен, потому что, с его точки зрения, никаких шансов выбить деньги у Хорнека не было – абсолютно дохлый номер!

– Да я бы в жизни ему в долг не дал! – объяснял свою позицию Штефан. – Я же себе не враг!

Гретхен уже хотела было взять слово и выступить в поддержку Штефана, хотя это и шло вразрез с негласным законом солидарности с Габриэлой, как в этот момент из туалета вышел Флориан – он преспокойно уселся на свой стул, с которого поднялся всего лишь несколько минут назад, и только тогда заметил, с кем оказался рядом. Гретхен настолько была ошарашена таким соседством, что у нее пропало всякое желание вступать сейчас в дискуссию. Остальные тоже вдруг как-то резко утратили интерес к теме долгов. Все с любопытством смотрели на Гретхен и Флориана. Потрясающая ситуация! Разбежавшаяся парочка по недоразумению оказалась бок о бок!

Ярость охватила Гретхен. «Вот свиньи! – подумала она. – Хоть бы кто сказал, чье это место! Все только и ждали этого момента. Чтобы порадоваться моей вытянутой физиономии! Они и в школе только и делают, что следят, как бы не пропустить скандала, мечтают, чтобы я устроила Флориану сцену, начала с ним ругаться! Поэтому они мне и рассказывают во всех подробностях, что он обо мне говорит и как поносит! А теперь думают, поди, вот наконец-то дождались! Вот сейчас начнется супершоу с фейерверком в присутствии свидетелей!»

Гретхен не собиралась доставлять собравшимся такого удовольствия. С абсолютной непринужденностью она откинулась на стуле, как будто ей было совершенно все равно, заденет она так Флориана или нет. Флориан же, наоборот, весь напрягся. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. С красным лицом он нервно вертел в руках стакан с колой и всячески делал вид, будто в упор не видит Гретхен и не заметил, кто сидит рядом с ним. Громко и возбужденно он принялся рассказывать Отто Хорнеку «обалденную историю», которая якобы случилась с ним вчера. Эта «обалденная история» сводилась к пьяным ночным подвигам, вершиной которых, по словам Флориана, стало приключение в парке, когда он, Флориан, забрался на фонарь и с самой верхотуры плюнул на шляпу какому-то прохожему. Слушать это было крайне неприятно и противно не только Гретхен, но и всем остальным. С мрачным видом собравшиеся смотрели в свои стаканы и чашки. Даже Отто Хорнек, особой щепетильностью не отличавшийся, держался отстраненно и никакого восторга по поводу таких похождений не выражал. Флориан был не в том состоянии, чтобы заметить прохладную реакцию присутствующих и плавно свести на нет свою «обалденную историю». Наоборот. Он совсем разошелся: орал на все кафе, тарахтел как пулемет, намекал на какие-то эротические приключения, которые якобы произошли после того, как он слез с фонаря. При этом Флориан сам смеялся своему рассказу, принимаясь в отдельных местах ржать как конь. А поскольку никто не смеялся вместе с ним, он компенсировал отсутствие реакции еще более громким раскатистым хохотом.

Гретхен было мучительно присутствовать при этом театре. Ей надоело демонстрировать другим чудеса выдержки и самообладания и делать вид, будто ее ничего не волнует. Нельзя все-таки допускать, чтобы Флориан ставил себя в такое ужасно нелепое положение!

Гретхен положила руку ему на коленку и крепко сжала.

– Довольно, прекрати, пожалуйста! – тихо проговорила она.

Неизвестно, расслышал ли Флориан ее слова, но, во всяком случае, вскоре описание «обалденной ночи» несколько застопорилось, а потом и вовсе сошло на нет, закончившись невнятным: «В общем, оторвался на полную катушку! Просто обалдеть!»

Все с облегчением вернулись к прерванной дискуссии о долгах.

Гретхен продолжала держать руку на коленке Флориана. Только теперь она ее не сжимала.

– Знаешь, Флориан, – сказала Гретхен, стараясь говорить так тихо, чтобы ее слышал один только Флориан. – Как-то это плохо все получилось, и теперь ты на меня злишься. Нам нужно все же наладить отношения.

– Само собой, – ответил Флориан, уставившись в свой стакан с колой.

– Никто из нас не виноват в том, что так вышло, – продолжала Гретхен.

– Само собой, – ответил Флориан, продолжая смотреть в стакан.

– Рано или поздно нашим отношениям все равно бы пришел конец, – сказала Гретхен.

– Само собой, – сказал Флориан.

– Давай не будем держать зла друг на друга, – проговорила Гретхен.

– Само собой, – ответил Флориан.

От Гретхен не укрылось, что вся компания, хотя и была занята спором о долгах, потихоньку следила за ее разговором с Флорианом и теперь выглядела искренне разочарованной: бедные они, бедные, проявили, можно сказать, столько участия, а их лишили возможности насладиться представлением, чтобы потом было о чем поговорить! Их грубо обманули! Даже Габриэла, похоже, думала так же.

– Ты чего, старушка?! – с негодованием прошипела она Гретхен на ухо. – Мириться вздумала с этим негодяем? Будешь продолжать с ним отношения?

– Да, но только в дружеской плоскости, на основании принципов христианского человеколюбия! – сказала Гретхен.

– У этого негодяя принципов нет, и уж тем более таких! – отозвалась Габриэла.

– Зато есть у меня, – ответила Гретхен. – И этого вполне достаточно.

– Это большое заблуждение с твоей стороны, – сказала Габриэла и бросила испепеляющий взгляд в сторону Флориана. – Голову даю на отсечение, что он потом будет рассказывать на всех углах, что ты умоляла его возобновить отношения, а он тебе дал от ворот поворот!

– Не будет, – спокойно ответила Гретхен.

Габриэла вздохнула и отвернулась от Гретхен, как какая-нибудь добрая, умудренная жизнью бабуля, которой приходится мириться с тем, что молодежь не слушается советов, а потом набивает себе шишки.

Гретхен поднялась со своего места и пошла к барной стойке, к Икси. Та мыла стаканы и ругалась на шефа. Ну как обходиться в кафе без посудомоечной машины? Это же обязательное оборудование любого заведения такого рода!

– Придурок, наверное, думает, что у меня шесть рук! – возмущалась Икси. – Две руки, чтобы принимать заказы, две руки, чтобы варить кофе, и две руки, чтобы убирать тут грязь!

– Ну а как вообще? – поинтересовалась Гретхен.

Если Икси поносила шефа последними словами, то это означало, что у нее что-то не в порядке. Так расходиться из-за одних только стаканов, которые ей приходилось мыть вручную, Икси не стала бы – характер не тот.

– Никак! – ответила Икси. – Совсем никак!

– Вот уж не верю! – сказала Гретхен.

– Чистая правда! – отозвалась Икси. – Роберт склеил очередную девицу, а ко мне и дорогу забыл. Но это так, пустяки, я уже привыкшая, и меня это давно совершенно не колышет!

Гретхен принялась теребить свои пальцы, но они почему-то не хрустели.

– И кто у него на сей раз? – спросила Гретхен.

Икси с силой шваркнула стакан на ребристое жестяное крыло раковины – стакан разлетелся на куски.

– Фифа одна, – Икси принялась собирать осколки из желобков, – с проборчиком на голове, с кудряшками такими мелким бесом, из тех, что вырываются из родительских объятий, чтобы «поозорничать», опробовать все, что им папочка с мамочкой запрещают. Думает, что приобщилась с ним к настоящей крутизне! По принципу: «Ой, куда я попала! Рассадник порока! Здорово!»

– Такая ему скоро надоест! – сказала Гретхен.

Икси порезала палец и теперь сунула его в рот, чтобы остановить кровь.

– Может, и надоест, да только я об этом не узнаю! – проговорила она. – Потому что он вчера с ней свалил, в Турцию, кажется.

Гретхен наконец добилась своего: пальцы хрустнули.

– Ты не хочешь поехать со мной в дом моей мечты? – спросила Гретхен. – В Грецию, на остров.

Икси покачала головой.

– Я на мели, – ответила она. – Роберт взял все, что я накопила на отпуск. Не сказав ни слова. Прихватил даже деньги, отложенные на плату за квартиру. Оставил одну жалкую сотню. И записку, что, мол, осенью все вернет!

Гретхен быстренько произвела ревизию имеющихся у нее запасов – сложила в голове то, что ей даст на отпуск папа, то, что добавит к этому мама, то, что у нее лежало на сберкнижке № 1 и на сберкнижке № 2, и то, что еще имелось в свинье-копилке.

– У меня достаточно денег на нас двоих! Мне они сейчас все равно не нужны!

– Спасибо, сестренка! – Икси нагнулась к Гретхен и чмокнула ее в щеку. – Очень мило с твоей стороны! Но я не могу принять таких подношений! Ты же не Армия спасения! И вообще, я сама скоро свалю отсюда. С концами!

– В каком смысле? – встревожилась Гретхен.

– В отпуск я не собираюсь, зато собираюсь уволиться, – сообщила Икси. – И поехать в Англию. Няней. Детей я люблю. И сменить обстановку тоже не мешает. Всё уже почти на мази. Моя сестра этим занимается. А если моя сестра за что берется, то успех гарантирован. – Икси оглядела зал. – Скучать без этих всех не буду! Только тебя мне будет не хватать!

– А ты долго там собираешься пробыть? – спросила Гретхен.

– Может, год, может, вечность, посмотрим! – ответила Икси.

У Гретхен в горле появился комок и засосало под ложечкой. Перспектива лишиться «сестренки» Икси выглядела неутешительной. Это все равно как у тебя на глазах исчезает заветный остров, на котором ты привык спасаться от неприятностей. Гретхен как-то вдруг осознала, что именно Икси ее лучшая подруга, а вовсе не Габриэла. Конечно, Гретхен проводила с Габриэлой гораздо больше времени, и знакомы они были гораздо дольше, и чаще обсуждали друг с другом превратности жизни с ее бесконечными подлостями и редкими радостями. Но если бы Габриэла сейчас сообщила Гретхен, что собирается переселиться в Англию, у Гретхен не было бы комка в горле и под ложечкой не сосало бы. Она пожелала бы ей от всего сердца удачи, и на этом дело и кончилось бы.

– Я буду писать тебе раз в неделю, сестренка! – сказала Икси. – А если я там совсем осяду, ты будешь в гости приезжать.

Гретхен кивнула.

Со стороны большого стола раздался чей-то зычный голос:

– Еще одну бутылку!

Но Икси проигнорировала заказ.

– Я больше никому, кроме тебя, не говорила о своих планах! – сказала она. – Ты тоже никому не говори, сестренка! Не имею ни малейшего желания обсуждать с этими зомби свою жизнь.

Посетитель продолжал требовать добавки. Икси достала из холодильника бутылку.

– Скоро я избавлюсь от необходимости видеть этих придурков! Вот счастье-то! – сказала она.

– Только не забудь выбить из них долги, прежде чем уволишься! – сказала Гретхен.

Икси покачала головой.

– С этих ничего не получишь, как с козла молока! – сказала она, поставила бутылку на поднос и отправилась к большому столу.

Гретхен осталась у стойки поджидать Икси. Но, увидев, что Икси зацепилась языком с Габриэлой, решила уйти.

– Эй, старушка, ты куда? Посиди еще! – услышала она у себя за спиной голос Габриэлы.

Гретхен сделала вид, что не услышала приглашения. На душе у нее было муторно и грустно, хотелось побыть одной. Она шла по улицам, не разбирая дороги. В какой-то момент она подумала, не заглянуть ли на Гшвандтергассе, но потом решила, что лучше не надо. Глупо надеяться, что именно сегодня Хинцель вернулся домой. А даже если и вернулся – Гретхен оставила ему на подушке письмо! И если он, прочитав ее послание, не счел нужным объявиться, то о чем тут вообще говорить? Гретхен направилась в сторону центра. Магазины – прекрасное место, чтобы отвлечься от всех переживаний, решила она. К тому же ей все равно нужно купить новые босоножки и купальник. Гретхен обозрела множество витрин с купальниками и босоножками, но заходить внутрь магазинов побоялась. Она совсем отвыкла от сольных походов. В последние годы она все вещи покупала себе только вместе с Хинцелем. Хинцель был экспертом по части ее нарядов и всегда твердо знал, что Гретхен нужно выбрать.

Устав от бессмысленного созерцания витрин, Гретхен зашла с расстройства в кафе-мороженое и съела огромную порцию из нескольких шариков, выбрав себе шоколадное, малиновое и ромово-сливочное мороженое. От подобного угощения в животе поднялась настоящая буря: голодный желудок яростно протестовал против такого издевательства над собой, недовольный тем, что за весь день ничего не получил, кроме горького кофе и ледяной сладкой каши.

Гретхен срочно понадобилось в туалет! В крошечном кафе туалета не было. Гретхен быстро расплатилась и выскочила на улицу в надежде найти поблизости общественное заведение. Она вспомнила, что общественный туалет есть чуть подальше, через несколько улиц. Втянув живот, она рванула туда. Но там на дверях болталась табличка: «Временно закрыто». Гретхен впала в панику. Ее так крутило, что она уже не знала, как сдержаться, – еще немного, и будет поздно!

Пот выступил у Гретхен на лбу. Хоть бы нашлось какое-нибудь кафе! Или госучреждение. В госучреждениях ведь всегда имеются туалеты общего пользования. Или просто зайти в какой-нибудь магазин и попросить воспользоваться удобствами? Вроде как это допускается! Но как-то стыдно проситься… Хотя стыднее будет, если она сейчас оконфузится прямо в центре города! Гретхен не нашла ни кафе, ни госучреждения. Она лихорадочно думала, куда же ей податься – в ювелирную лавку, в парикмахерскую, в ателье или в магазин кожаных изделий. Ни то, ни другое, ни третье не годилось! Если бы там хотя бы не было клиентов! Но в каждом из них кто-нибудь да топтался! К тому же в животе у Гретхен уже так бурлило, что она не была уверена, дотерпит ли вообще, – пока дойдешь, пока спросишь разрешения, пока добежишь до туалета… Гретхен уже готова была сдаться и мужественно смириться с печальным исходом дела, как тут в ее воспаленном сознании мелькнула спасительная мысль: как же она забыла! Ведь тут совсем рядом мамина работа! Гретхен вспомнила Хинцеля: «Нужда – хороший советчик! В последнюю минуту всегда находится выход!» – часто говорил он. Золотые слова! Гретхен живо представила себе вестибюль у мамы на работе и четыре двери с табличками «WC». Эта чудесная картина помогла ей на какое-то время обуздать разбуянившийся кишечник. Гретхен помчалась со всех ног: ей нужно было пробежать квартал, свернуть за угол, еще квартал – и она у цели! Взбегая по лестнице социальной службы, где работала мама, Гретхен на ходу расстегнула пуговицу на поясе джинсов и молнию – и вот она уже плюхнулась на унитаз! Какое облегчение! Она просидела в туалете дольше, чем было нужно, приходя в себя от этого приключения. Дождавшись, когда на лбу не останется ни капельки пота, она вышла как заново рожденная в вестибюль и отправилась наверх – навестить маму. Мамы в ее кабинете не оказалось. Но ее сумка была тут, и рабочий календарь лежал на столе, и полная чашка кофе стояла рядом. Значит, мама еще не ушла домой. В соседнем кабинете, соединявшемся с маминым смежной дверью, обычно сидела Мари-Луиза. Дверь была открыта. Гретхен заглянула к Мари-Луизе. Но и там было пусто. Гретхен уселась за мамин письменный стол и бросила взгляд на рабочий календарь. В три часа – Шобер, было отмечено там. Часы показывали без десяти три. Через десять минут, стало быть, должен появиться Шобер. Мама о нем рассказывала. Ему было двадцать пять лет, девять из которых он провел в тюрьме. Теперь мама пыталась помочь ему не угодить туда снова. Без особых шансов на успех, как она считала. Гретхен постаралась представить себе, как мама разговаривает с этим Шобером, и не смогла. Дома мама не очень-то распространялась о своей работе, потому что любой разговор на эту тему заканчивался ссорой с папой. Папе были «глубоко отвратительны» все эти люди, с которыми возилась мама. Папины суждения о маминых подопечных доводили маму до белого каления. Он, например, мог сказать: «Кто один раз побывал в тюрьме, того уже ничем не исправишь!», или: «Вас послушать, так сами жертвы во всем виноваты, а преступники ни при чем!», или: «Что ты вечно мне о каких-то там „обстоятельствах“ рассказываешь? В нашем обществе никого не заставляют становиться преступником!»

Гретхен погрузилась в размышления о том, насколько мама удовлетворена своей работой, если количество успешно социализировавшихся бывших преступников остается достаточно скромным. В этот момент в соседнюю комнату зашли Мари-Луиза с мамой. Гретхен их не видела, потому что сидела спиной к кабинету Мари-Луизы, но зато все прекрасно слышала.

– Ты сказала ему? – спросила Мари-Луиза.

– Вчера еще, – ответила мама. – Обиделся и разозлился. Как водится.

Гретхен уже хотела было крикнуть «Мам, я тут!», но притормозила, потому что мама продолжала говорить:

– Он вроде как опять завязал. Но у него это уже превратилось в рутину – ходит по кругу. С меня хватит! Он прекрасно знал, что я замужем и у меня есть дети! Ежу понятно, что мне мои дети важнее, чем он!

– Нет, эти мужики один другого чище! Все эгоисты, думают только о себе! – сказала Мари-Луиза. – Ну а ты-то сама как? Переживаешь?

Гретхен не стала дожидаться, что ответит мама. Стараясь не шуметь, она тихонько встала с маминого стула, пробралась на цыпочках к двери и выскочила в коридор, надеясь, что мама ее не заметила.

Глава тринадцатая,

в которой Гретхен разглядывает морской утес, сердится из-за того, что не обнаруживает там для себя ничего интересного, и добровольно берет на себя ночное телефонное дежурство

Во вторник Гретхен как порядочная явилась в школу и честно отсидела пять часов: ее никто не беспокоил, и она тихо подремывала, ни во что не включаясь. Со стороны одноклассников тоже никаких будоражащих сведений относительно Флориана и его высказываний в адрес Гретхен не поступало. Флориан относительно нее вообще никак не высказывался! Предложенные Гретхен принципы христианского человеколюбия, похоже, возымели свое действие!

Это отметила даже Габриэла.

– Мое почтение, старушка! – сказала она на большой перемене. – В очередной раз ты оказалась права!

Гретхен договорилась с папой, что он в час заедет за ней в школу. Они собирались поехать покупать купальник и босоножки. У папы, конечно, не было того изысканного вкуса, какой отличал Хинцеля, прекрасно умевшего выбирать для Гретхен одежду, но зато у папы имелся солидный кошелек, который он охотно вынимал из кармана по первой просьбе. Правда, он немало удивлялся тому, что какие-то три «тряпочки», из которых шились бикини, стоят дороже, чем футболка приличного размера, но тем не менее он покорно доставал необходимую сумму и расплачивался. А когда у него заканчивалась наличность, он спокойно пускал в ход свои карточки – American Express и Diners Club Card. Гретхен никогда не приходилось просить: «Пап, купи мне, пожалуйста, еще…» Наоборот, это папа ей все время предлагал: «Гретхен, не хочешь купить еще…»

Если бы у Гретхен были менее скромные потребности, то поход за купальником и босоножками закончился бы тем, что домой она вернулась бы обвешанная ворохом пакетов с модными покупками. За один свой обеденный перерыв папа, глазом не моргнув, мог потратить столько денег, сколько иные люди в месяц не зарабатывают. Но, отрешаясь от того, что Гретхен вообще шмотками особо не интересовалась и обходилась малым, она в принципе не вполне понимала, может ли папа с чистой совестью так сорить деньгами. В семье Закмайеров о деньгах не принято было говорить; разве что иногда в разговорах проскальзывало, что папа зарабатывает «хорошо», а мама «совсем не очень». Но их общий доход, дескать, таков, что беспокоиться абсолютно не о чем. Правда, время от времени Гретхен попадались на глаза папины выписки по счетам из банка, и она с удивлением обнаруживала, что папа в большом минусе. Если же Гретхен, от природы склонная к экономии и бюджетной дисциплине, спрашивала папу об этом, он только смеялся и говорил, что его минус – это так себе, мелочевка, потому что у него колоссальный лимитный кредит и что сегодня у любого порядочного человека имеются долги в силу специфики отечественной экономики, ориентированной на сохранение рабочих мест. Экономика, говорил папа, должна процветать, а процветать она может только тогда, когда люди радостно тратят свои честно заработанные деньги, а не маринуют их в кубышке.

Гретхен, признаться, не слишком разбиралась в этой материи, но почему-то сильно сомневалась в том, что отечественная экономика расцветет пышным цветом, если папа будет покупать французское вино, итальянскую обувь, немецкие машины, швейцарские часы, японские телевизоры и голландские розы. Она была уверена, что папа просто не умеет разумно обходиться с деньгами. Во всяком случае, со своими. С деньгами макаронной фабрики, например, он обходился, судя по всему, вполне разумно. Иначе он не доработался бы до такой ответственной должности – он был как-никак финансовым директором!

После успешного похода по магазинам Гретхен вылезла из папиной машины возле дома всего с шестью пакетами в руках. Папа поехал обратно на работу, на фабрику.

В пакетах у Гретхен были два купальника, две пары босоножек, четыре футболки, одно короткое платье, одни льняные брюки и разная полезная косметика. Гретхен, довольная таким уловом, пихнула боком дверь в парадную и столкнулась нос к носу с Конни. Он как раз вынимал почту из ящика.

– Закупилась, соседушка? – спросил Конни, показывая на пакеты в руках Гретхен.

Она кивнула. Конни изучил логотипы на пакетах и присвистнул:

– Магазинчики-то все какие модные!

Гретхен не знала, что хочет сказать этим Конни, – это хорошо или плохо? На тот случай, если Конни все-таки высказался в порядке осуждения, Гретхен небрежно сказала:

– Да это папа у нас в другие магазины не ходит!

– Толковый папа! – отозвался Конни. – Смотри, у вас тоже уже полна коробочка! – добавил он, показав на почтовый ящик Закмайеров.

Гретхен достала из кармана связку ключей, открыла ящик и вытащила целую гору листков.

– Сплошная реклама! – пробормотала она, перебирая почту.

Среди проспектов супермаркетов, которые приглашают на открытие, буклетов каких-то лотерей, каталогов мебельных магазинов, объявляющих распродажу, и тоненьких брошюрок с предложением заказать товары с доставкой на дом обнаружилась одна-единственная открытка. На открытке был изображен скалистый утес на берегу моря, на другой стороне было написано: «С неизменной любовью, Хинцель».

Прочитав это послание, Гретхен совершенно не обрадовалась – сердце у нее не забилось и пульс не участился. Потому что открытка была адресована «госпоже Элизабет Закмайер». Гретхен не испытывала ни малейшей радости по поводу того, что Хинцель по-прежнему любит ее маму. Она еще раз перебрала весь ворох бумаг, но открытки, адресатом которой значилась бы Гретхен Закмайер, не нашла.

– Может, почта просто плохо работает, – сказал Конни. Как человек тонкий, он сразу догадался, в чем дело.

– Чушь! – фыркнула Гретхен. – Плохо работает голова у этого типа!

– Ну, по крайней мере, объявился! – сказал Конни.

– Вот молодец! Честь ему и хвала! – сердито бросила Гретхен.

– Я, конечно, не психолог, – проговорил Конни, – но мне почему-то кажется, что это он тебе подает сигнал, только не напрямую, а через твою матушку! Чтобы сохранить лицо.

Гретхен сунула открытку в один из пакетов, рекламный мусор затолкала в стоявшую рядом картонную коробку и покачала головой.

– Нет, ошибаешься! – ответила Гретхен. – Хинцель действительно любит мою маму. Она его тоже. У них любовь прямо с первого взгляда!

– Ты занята сейчас? – спросил Конни, поднимаясь по лестнице.

– Да нет, – сказала Гретхен.

– Тогда я загляну к тебе, нам нужно обсудить кое-какие детали перелета, – объяснил Конни.

Гретхен открыла дверь в квартиру.

– И что за детали? – поинтересовалась она.

– С билетами до Афин у нас все в порядке, – объяснил Конни, входя в коридор и ставя на пол пакеты с покупками, которые забрал у Гретхен по дороге. – А вот с билетами до Пароса некоторые проблемы. Пока мы в листе ожидания.

Конни прошел в гостиную, уселся на кожаный диван и огляделся.

– Ох, какая у вас тут вдохновляющая пустота! Прямо глаз отдыхает! – проговорил он.

– И что это означает? – спросила Гретхен.

– Это означает, что я бы с удовольствием к вам переселился! – ответил Конни. – Наша квартира, забитая под завязку всякими древностями, для меня сущее наказание!

– Да я про лист ожидания спрашиваю! – Гретхен начала терять терпение.

– Это означает, что мы только в последний момент узнаем, возьмут они нас или нет! – объяснил Конни. – Уже когда прибудем в Афины.

– Вот засада! – пробормотала Гретхен.

– Именно! – отозвался Конни. – Поэтому я думаю, что будет разумнее сразу забронировать места на паром. Правда, дорога дальняя – восемь часов в пути! Или ты страдаешь морской болезнью и не переносишь качку?

Гретхен ни разу не путешествовала по морю и поэтому не знала реакции своего организма на качку.

– Хотя чем это тебе грозит? Ну, вывернет тебя немножко наизнанку, так ты же не одна! Рядом с тобой будет человек, который тебе и пот со лба утрет, и по головке погладит!

Гретхен согласилась на этот морской вариант, потом угостила Конни апельсиновым соком, спросила, не помирился ли он уже с Мартиной, услышала в ответ, что ни о каком примирении и речи быть не может, а затем распрощалась с Конни, у которого вдруг обнаружились какие-то «срочные дела». Гретхен, конечно, догадалась, что никаких таких срочных дел у него нет. Он сбежал только потому, что к ним присоединился Гансик, который притащился в гостиную со своей древней коллекцией птичьих перьев.

– Хочу снова начать собирать! – сообщил он Гретхен и Конни.

Конни не проявил ни малейшего интереса к тому, чем отличается перышко волнистого попугайчика от перышка канарейки, и попросту дал деру.

Гретхен тоже не очень-то интересовали эти разъяснения, но из любви к брату она покорно согласилась слушать его лекцию. Чтобы удовольствие не было односторонним, Гретхен решила извлечь выгоду из этого мероприятия и начала выклянчивать у Гансика дублеты. В результате она стала обладательницей внушительной кучки прекрасных пестрых перьев. Прямо сокровища, которые пригодятся для «Крыльев»! Гретхен сложила драгоценный подарок в коробку из-под обуви и с грустью посмотрела на всю эту красоту: «Похоже, все-таки я сошла с ума! Он меня бросил, а я тут перышки для него собираю! Извращение какое-то!»

Гретхен подошла с коробкой к окну. «Правильно было бы, – думала она, – взять и выкинуть все перья на ветер! Другого он не заслужил! Честное слово!»

Довольно долго простояла Гретхен у окна, но так и не смогла осуществить задуманное. Она действительно хотела так поступить! Но рука, сжимавшая коробку, как будто одеревенела. Эта рука крепко прижимала коробку к животу и не желала шевелиться. Гретхен отошла от окна и поставила коробку на полку – тут вредная рука почему-то снова ожила!

Вскоре нежданно-негаданно явилась мама, у которой в этот день после работы обычно был психологический тренинг. Она сказала, что у нее разболелась голова, и потому нет сил идти на занятия, и ужинать она тоже не будет.

Прихватив две газеты, она отправилась к себе в комнату и закрыла дверь, подав ясный знак домочадцам: «Мне нужен покой, тревожить только в крайнем случае!»

Гансик и Гретхен с уважением отнеслись к этому маминому желанию, но Магде, вернувшейся с продленного дня, было совершенно плевать на все запреты. Она ввалилась к маме в комнату, плюхнулась к ней на кровать и принялась громко и визгливо докладывать ей о крупной ссоре с одной «противной-препротивной-наипротивнейшей» одноклассницей.

Гретхен попыталась выманить Магду из маминой комнаты:

– Пойдем сыграем в дурака!

– Я тебе что, младенец – в дурака играть?! – возмутилась Магда. – В бридж согласна, а так – нет!

Гретхен совсем не разбиралась в сложных правилах бриджа, и потому ей пришлось отказаться. Тогда она решила закинуть другую приманку:

– Хочешь, приготовим что-нибудь вкусненькое? Вот что скажешь, то и сделаем!

– Я ем только маринованную мини-кукрузу! Забыла, что ли? Она в банках! Чего там готовить! – прокричала Магда.

– Ладно, пусть побудет у меня! – проговорила мама. – С ней даже легче, отвлекает!

– Я же говорю! От меня одна польза! – взвизгнула Магда и дружески ткнула маму кулаком в живот.

Гретхен не могла понять, как орущая без конца Магда может отвлекать от головной боли, но безропотно приняла к сведению эту мамину версию и отправилась в кухню готовить ужин в одиночестве. Она решила сделать гуляш. Гуляш – любимое блюдо и папы, и Гансика.

Гретхен как раз резала лук, когда в прихожей зазвонил телефон. Она подбежала к телефону, сняла трубку и сказала:

– Закмайер, слушаю вас!

Она несколько раз повторила «Закмайер» и «Алло, кто говорит?», но никто не отозвался. Гретхен повесила трубку и вернулась в кухню резать лук. Когда она приступила к нарезке мяса, телефон зазвонил во второй раз. И опять тишина. В третий раз телефон зазвонил, когда Гретхен жарила лук. Всего за то время, пока она занималась гуляшом, телефон звонил семь раз, и все семь раз никто не подавал голоса. Хотя на другом конце провода точно кто-то был, в этом Гретхен была совершенно уверена! Во всяком случае, она ясно слышала, как этот кто-то кладет трубку.

Потом два раза к телефону подходил Гансик. Он сказал, что различил музыку на заднем плане. И такое странное покашливание.

На десятом звонке Гретхен только-только начала накрывать на стол. Гансик в это время был у себя в комнате, занимался своей коллекцией.

– Не пойду, хоть застрелите! – пробормотала Гретхен, раскладывая приборы.

«Может, этот придурок наконец отстанет, если никто трубку не возьмет!» – подумала она.

После длиннющей серии звонков Гретхен услышала мамин голос:

– Закмайер, слушаю вас!

Полагая, что телефонный хулиган и с мамой будет играть в молчанку, Гретхен особо не прислушивалась к тому, что происходит в коридоре, как тут в гостиную влетела Магда и сообщила:

– Мама ругается на него! Ого-го-го как ругается!

– Не поможет! – сказала Гретхен. – Такие типы только радуются, если им удается вывести людей из себя!

– Это не «такой тип», это мамин знакомый! – объявила Магда.

– Не сочиняй! – Гретхен недоверчиво покачала головой.

– Я правду говорю! – заверещала Магда. – Просто мама не хочет, чтобы мы знали! – Магда потянула Гретхен за край футболки. – Ведь если мама ему говорит, что лучше он ей завтра все расскажет и что не надо никого оскорблять, так, значит, она знакома с ним? Верно? И к тому же выходит, что он не немой!

Гретхен вышла в коридор. Не на цыпочках, конечно, но все же стараясь не особо шуметь. Мамы в коридоре не было. И телефона на его привычном месте тоже не было. Гретхен проследила, куда тянется шнур. Он тянулся до самого туалета, а потом исчезал под дверью. Дверь в туалет была заперта. Мама спряталась от своих отпрысков подальше – настолько, насколько позволял десятиметровый шнур. Теперь она сидела в туалете с телефоном!

Магда прокралась за Гретхен в коридор и проводила ее до самого туалета. Тут она показала на дверь и прошептала:

– Это чтобы мы не слышали, что она ему говорит!

Гретхен чувствовала, что самым правильным сейчас было бы сгрести Магду в охапку и уйти с ней отсюда. Мама, в конце концов, имеет полное право разговаривать по телефону без помех и без подслушивания. Неважно с кем. Но и Гретхен не всегда действовала сообразно своим нравственным принципам. Особенно тогда, когда была в растерянности и хотела ясности. Она осталась стоять перед туалетом вместе с Магдой. Из-за двери донеслось:

– Прекрати пить и ложись спать! Ты уже и так лыка не вяжешь! Завтра утром я к тебе загляну. Но только при условии, что ты перестанешь мне названивать!

Магда расплылась в хитрой улыбке и утянула Гретхен обратно в кухню.

– Я знаю, кто это такой! – прошептала она. – Это Макс!

Гретхен опустилась на кухонную скамейку.

– Что за Макс? – спросила она.

– Макс, который до Рождества был другом Мари-Луизы! – теперь Магда опять включила полную громкость, не боясь, что мама услышит. – Ну тот, которому она в голову еще чашку с кофе зафитилила! От ярости!

– А почему он теперь нам звонит? – поинтересовалась Гретхен и принялась по обыкновению жевать прядку волос.

– Как почему? Потому что он теперь нашу маму любит! – объяснила Магда. Она опять понизила голос, села рядом с Гретхен и прошептала: – У него такая лабильная психика, у Макса!

– Не говори о том, чего не понимаешь! – рассердилась Гретхен и вытащила прядку изо рта. – Ты знаешь, что такое «лабильный»?!

– Конечно знаю! – заявила Магда. – Это когда кто-нибудь из-за любого чиха на стенку лезет и вечно всем недоволен, потому что ему все надоело, – вот он и есть «лабильный»! Мне Пепи объяснил. А он знает, потому что слышал, как Мари-Луиза обсуждала это с Лотти! – Магда привалилась к Гретхен. – Вот только мы точно не знаем, как наша мама относится к Максу – влюбилась она в него тоже или нет! – Магда снова перешла на шепот. – Мы думаем, что да. Но только, Гретхен, никому об этом не рассказывай! Особенно папе. Он у нас тоже какой-то лабильный!

Гретхен воззрилась на младшую сестру.

– Магда, что ты такое несешь?! – выдавила она из себя, заикаясь.

– Ой, что-то я раскричалась, прости! – прошептала Магда. – Мама услышит!

Ей даже в голову не пришло, что Гретхен пришла в ужас не от того, что та кричит, а от новостей, которые Магда только что выдала. Гретхен не стала ее разубеждать.

– И чтоб ты знала, – сказала Магда, слезая со скамейки. – Этот психологический тренинг, на который мама якобы ходит по вторникам, уже два месяца как закончился!

Магда весело поскакала на одной ножке из кухни.

Гретхен подошла к плите помешать гуляш. Прозрачные кружки лука плавали на поверхности. Папа твердо считал, что лук должен полностью развариться при тушении! Гретхен взглянула на часы. Папа должен появиться через полчаса. И, как всегда, с порога прокричит: «Умираю, есть хочу!» Она подозревала, что за оставшиеся полчаса лук не разварится. Гретхен выключила газ под кастрюлей, выудила из нее все мясо в миску и достала из серванта крупное сито, чтобы растереть жижу с луком.

Мама уже вышла из туалета и теперь направлялась к себе в комнату. Когда она проходила мимо кухни, Гретхен спросила ее:

– Ты будешь ужинать?

– Нет, спасибо, я сыта! – ответила мама. – Сыта по горло, ты даже себе не представляешь, как я сыта!

– Очень даже представляю, – пробормотала Гретхен и стала, стиснув зубы, протирать густую жижу с луком через сито.

Папа явился вовремя и сразу закричал с порога:

– Умираю, есть хочу!

Узнав, что мама с головной болью лежит в постели, он страшно переполошился. Он хотел было кинуться ее лечить – чаем, холодными компрессами, аспирином и добрым словом, – но Гретхен уговорила его даже не входить к маме в комнату.

– Мне кажется, она только уснула! – сказала Гретхен. – А сон – лучший лекарь!

Папа согласился с этим и добровольно отказался от роли доброго самаритянина. От гуляша папа пришел в полный восторг. Причем хвалил он явно не из вежливости, о чем свидетельствовало то, что он умял целых три порции.

После ужина, когда Гансик, Гретхен и папа уже убирали кухню, снова зазвонил телефон.

– Наверняка опять ложная тревога! – сказал Гансик и не спеша направился в коридор, но Магда его обогнала, схватила трубку и рявкнула:

– Закмайеры все еще слушают! – На этом она тут же шмякнула трубку обратно.

– Какой-то придурок названивает нам уже несколько часов подряд! – сообщил Гансик папе. – Звонит и молчит – ни бе ни ме ни кукареку!

Папа сказал, что это телефонный терроризм и что такого спускать нельзя. Он обязательно заявит в ведомство телефонных коммуникаций. Они могут поставить ловушку и в момент выявят злоумышленника! Он отложил посудное полотенце, взял в коридоре телефонную книгу и стал искать номер, по которому можно было бы подать заявление на установку такой ловушки.

– Да они наверняка сейчас не работают, – попыталась отвлечь папу Гретхен.

– Почему?.. Может, и работают, – ответил папа.

Гретхен поняла, что нужно спасать положение. Она взяла телефонную книгу у папы из рук.

– Знаешь, пап, – сказала она, – я уверена, что это кто-то из моего класса! Вчера вот так Габриэле целый вечер звонили, а позавчера – Штефану, а позапозавчера – Урсуле Майер!

Жаловаться на одноклассников своей дочери и требовать для них соответствующего наказания папе, конечно, не захотелось. Он же не зверь какой и с пониманием относится к такого рода ребяческим шалостям. Он даже вспомнил, что и сам в юности развлекался подобными шутками.

– Только я был значительно моложе! – сказал он. – В вашем возрасте я уже, конечно, такими глупостями не занимался! – Папа вернулся в кухню вытирать посуду. – Правда, сейчас дети взрослеют позже!

Около полуночи – Гансик и Магда уже спали, а Гретхен чистила зубы в ванной комнате – телефон зазвонил снова. Гретхен не успела вынуть изо рта зубную щетку, как папа уже снял трубку.

– Закмайер, слушаю! – проговорил папа и, выждав несколько секунд, добавил мягким тоном: – Мальчик мой, если ты не прекратишь сейчас же свою бурную деятельность, я вынужден буду, к сожалению, поговорить с твоими родителями, чтобы они надрали тебе уши!

На этом папа повесил трубку и крикнул в сторону ванной комнаты:

– Получил строгача! Больше, я думаю, звонить не будет!

Гретхен села на краешек ванной и закашлялась: трудно не поперхнуться, когда у тебя полный рот зубной пасты, а на тебя нападает смех! Но еще труднее удержаться от смеха, когда слышишь, как папа грозит взрослому дяде, влюбленному, судя по всему, в маму, надрать уши и пожаловаться родителям!

Собираясь спать, Гретхен прихватила к себе в комнату телефон, чтобы не множить абсурд. Она поставила аппарат на подушку, положила сверху еще пару других подушек с дивана и прикрыла сверху толстым одеялом этот телефонно-подушечный курган. Утром Гретхен проснулась со смутным воспоминанием о том, что среди ночи ее разбудил телефонный звонок, глухой, но настойчивый. Она нашарила в недрах кургана трубку и сказала в нее, зевая:

– Макс, дорогуша, ну дай поспать!

В ответ раздался чей-то бас, по ощущению довольно пьяный:

– Но я так тебя люблю!

– Я тебя тоже! – ответила Гретхен.

Трубка отозвалась громким всхлипыванием.

Гретхен засунула всхлипывающую трубку обратно под подушки.

Так ли было в действительности или все это ей лишь приснилось, Гретхен сама толком не знала. Во всяком случае, с утра трубка лежала рядом с аппаратом под горой подушек и ненавязчиво гудела.

Глава четырнадцатая,

в которой мама слушается совета Гретхен, тогда как Гретхен мамин совет категорически отметает и обрекает себя на страдания, в том числе и от чрезмерного потребления пунша

Традиционный поход в итальянский ресторан, где они с мамой по средам обедали, Гретхен с удовольствием в этот раз пропустила бы. Потому что не знала, как ей быть с Максом. Она совершенно не понимала, как лучше поступить. Сказать маме, что она все знает? Или сделать вид, будто она и вправду поверила, что вчера им досаждал звонками какой-то хулиган, а коли так, то и обсуждать нечего? Мама всегда говорила, что, если сомневаешься, действуй так, как подсказывает сердце. Следуя этому мудрому совету, Гретхен, направлявшаяся на встречу с мамой, решила попросту выкинуть все это из головы. «Какое отношение имеют ко мне мамины личные проблемы? – думала она. – Я не знаю таких случаев, чтобы дочь выступала в роли советчицы матери, помогая ей разобраться с любовными делами! Матери – они взрослые и мудрые, сами знают, что делать!» – сказала себе Гретхен. И сама же себе возразила: «Но если матери прячутся с телефоном в туалете, то это выглядит скорее так, как будто они как раз не знают, что делать. И мудрым такое поведение тоже не назовешь!»

Войдя в ресторан, Гретхен подумала, что лучше будет оставить все на мамино усмотрение. Если у мамы возникнет потребность обсудить с ней Макса, то она молчать не станет. А если она все же предпочтет обойти эту тему молчанием, то, значит, у нее нет потребности это обсуждать!

Потребности обсуждать Макса у мамы не было. Зато была потребность обсудить Хинцеля. Хинцель звонил ей сегодня утром на работу.

– Связь была очень плохая, – сказала мама, разрезая пиццу. – Пришлось орать как ненормальным. На этих мелких островах всегда со связью проблемы!

Мама отправила кусочек пиццы в рот.

– Возможно, – проговорила она, глядя на Гретхен невинными глазами, – возможно, это Хинцель вчера звонил нам столько раз – все не мог пробиться!

Гретхен опустила вилку с ножом на тарелку – у нее просто челюсть отвисла! Это надо такое придумать! До чего дошло!

– Но сегодня мне удалось кое-как разобрать номер телефона, по которому ему можно позвонить! – Мама покопалась в сумке, достала оттуда бумажку и пододвинула ее к Гретхен.

Гретхен не взяла записку.

– Позвони ему сегодня вечером! – продолжала мама. – Он сказал, что вечером его легче всего застать. Он ждет твоего звонка! Правда!

– Если он хочет со мной поговорить, может сам мне позвонить! – ответила Гретхен.

– Он и звонил вчера несколько часов подряд, но безрезультатно! – Мама опять принялась пилить свою пиццу. – Поэтому сегодня и позвонил мне на работу.

– Мама, хватит мне голову морочить! – рассердилась Гретхен. – Ты что, мастерскую по ремонту разбитых сердец открыла? Или в свахи записалась? Ничего он мне вчера не звонил! Что-то я не помню, чтобы у Хинцеля было второе имя Макс!

– Я подумала, что сумею таким образом убить двух зайцев, – ответила мама с поникшим видом.

– Каких таких зайцев? – спросила Гретхен.

Мама отодвинула от себя тарелку. Похоже, у нее пропал аппетит.

– Первый заяц – это дурацкие звонки, которые требовали объяснения, а второй заяц – это Хинцель, с которым я хотела тебя помирить.

– Первого зайца у тебя не купит даже Магда, – язвительно сказала Гретхен. – Это она, между прочим, просветила меня относительно Макса. – Гретхен заметила ужас на лице у мамы и быстро добавила: – Но она спокойно к этому относится! Просила меня только папе ничего не говорить, потому что он у нас, дескать, лабильный!

– Кошмар какой! – прошептала мама.

– В каком смысле кошмар? – спросила Гретхен.

– Не хватало еще, чтобы моя малолетняя дочь покрывала мои похождения! Придется мне самой все рассказать Закмайеру! – Мама вздохнула.

– Не вздумай! – вскричала Гретхен, да так громко, что Мари-Луиза, сидевшая через несколько столиков от них, удивленно посмотрела на Гретхен. – Ты его так доконаешь! – продолжала Гретхен уже немного тише, но все так же настойчиво. – Он спит и видит, как вы поедете в Шотландию, и весь цветет от счастья! А ты ему такой сюрприз!

– Но ведь это не дело, что мои дети в курсе всех подробностей моей личной жизни, а муж – ни сном ни духом! – возразила мама.

– В курсе только твои дочери! – ответила Гретхен. – И это останется между нами, девочками! Магда все равно через несколько дней уезжает с Пепи в Зальцбург, а до осени все уже быльем порастет! Зачем тогда папу грузить всем этим сейчас? Совершенно незачем!

– Может, ты и права, – вздохнула мама.

– Еще как права! – воскликнула Гретхен и помахала рукой, подзывая официанта Марио. Ей захотелось выпить эспрессо. Марио подошел, Гретхен заказала два эспрессо, Марио спросил, будут ли еще какие-нибудь пожелания, мама покачала головой.

– Раз уж я, старая тетка, слушаюсь твоих советов, так и ты теперь выслушай меня, – сказала мама. – Позвони Хинцелю! Ты же любишь его!

Гретхен покачала головой.

– Ну что ты дуешься?! Каждый, бывает, срывается, это же не повод так обижаться! – продолжала гнуть свою линию мама.

Гретхен пожала плечами, сделав вид, что эта тема ее совершенно не интересует.

– Таких упрямиц еще свет не видывал! – сказала мама.

Марио принес эспрессо.

– Можно еще один? – попросила мама.

– Конечно, – отозвался Марио бурчливым тоном. – Люблю таскаться туда-сюда по сто раз. Полезно для здоровья, а то ведь так и засидеться можно!

Гретхен выждала, когда Марио вернется. Он принес чашку, резким движением поставил ее на стол и удалился.

– Я просто хочу, чтобы человек, рассчитывающий на что-то серьезное, уважал мои желания и учитывал мои потребности, – сказала Гретхен после того, как Марио ушел.

– Ты говоришь так, как будто только что прочитала урок № 1 из «Пособия по укреплению семейных отношений»! – воскликнула мама.

Гретхен посмотрела на часы, допила свой кофе и сказала:

– Мам, это бессмысленный разговор. К тому же мне пора бежать. Мы встречаемся с Конни, чтобы выкупить билеты.

– Тогда до вечера, – сказала мама.

– Ты будешь вечером дома? – удивилась Гретхен.

– А что, есть возражения? – спросила мама.

– Нет, конечно! – ответила Гретхен. – Просто меня вечером не будет, потому что Габриэла устраивает вечеринку.

– Ну, тогда желаю вам хорошо повеселиться! – С этими словами мама взяла свою чашку, сумку и перешла к столику Мари-Луизы, которая приняла ее с распростертыми объятиями.

Из ресторана Гретхен вышла в дурном расположении духа. Она не любила, когда между ней и мамой пробегала кошка.

Прежде чем отправиться на вечеринку, Гретхен урегулировала с папой все финансовые вопросы, касающиеся ее отпуска. Папа расщедрился еще больше, чем она ожидала.

– У нас сократились расходы! – объяснил папа. – Гансика послезавтра я отвезу к бабушке, Магда в понедельник поедет с Пепи в Зальцбург, а зальцбургская бабушка не желает ничего брать за ее содержание. Большая экономия в хозяйстве! Знаешь, во что бы мне обошлись эти обжоры в Португалии?!

Папа был на подъеме. Гретхен отнесла это не столько на счет безоблачного финансового положения, обозначившегося в семье, сколько на счет того, что папина дражайшая супруга уже второй вечер проводила дома.

– А так мы можем теперь ни в чем себе не отказывать – кутнем на полную катушку! – сказал папа и подсел на диван к маме, сосредоточенно занимавшейся вязанием. – И уж нашу Гретхен мы тоже не обидим! У нас в семье равноправие! – Папа наклонился к маме и наградил ее смачным поцелуем в шею.

Маму слегка перекосило, как будто у нее резко заболел зуб.

– Будем питаться одними деликатесами! – пустился в мечтания папа. – Возьмем напрокат шикарную машину, жить будем только в пятизвездочных отелях! – Папа отвесил маме еще один смачный поцелуй. – А полетим мы туда бизнес-классом!

– Слушай, Закмайер, – мама отложила в сторону вязание и повела плечом, освобождаясь от папы, который привалился к ней с довольным видом. – Какой бизнес-класс?! Ты что, с ума сошел?! Что за выпендреж!

– Была большая скидка! Специальное предложение! – ответил папа.

– Все равно! Перебронируй билеты! – потребовала мама.

– Не получится! Возврат исключен! – объяснил папа.

Мама опять взялась за вязание.

– Ну не сердись на меня, душечка моя! – Папа собрался наградить маму очередным поцелуем, но мама отклонилась, и чмок повис в воздухе.

– А когда вы летите? – поинтересовалась Гретхен.

– Первого августа, – ответила мама без особого энтузиазма.

– Нет, второго! – сообщил папа, сияя во всю физиономию, и снова поцеловал маму. – Это день нашей свадьбы! И теперь мы отправляемся в настоящее свадебное путешествие! Потому что тогда, когда мы поженились, нам пришлось уже на третий день прервать путешествие. Из-за беременности мама была, так сказать, непригодна для перемещений. – Воспоминания вызвали на папином лице улыбку. – Даже на гондоле мы тогда толком не могли прокатиться! Ее тошнило раз по десять на дню. Намучилась, бедняга!

Гретхен уже не могла больше слушать этот приторный монолог. Она ушла в ванную комнату и разрисовала себя по полной программе: подвела глаза черной тушью, ресницы покрасила синим, веки – фиолетовым, щеки припудрила розовой пудрой, губы намазала пурпурно-красной помадой, волосы обработала золотым спреем.

– Ты прямо как кинозвезда! – изумился Гансик, когда она вышла из ванной комнаты.

Приободренная этим комплиментом брата, Гретхен вышла из дома и отправилась на праздник, который Габриэла устраивала в саду своего дома, – с пестрыми электрическими гирляндами, со свечами в стеклянных домиках-фонариках и персиковым пуншем. Вместе с хозяйкой на вечеринке должно было быть двенадцать человек. Кроме Габриэлы и Гретхен, все остальные пришли парами: Урсула № 1 – со своим мальчиком из выпускного класса, Штефан – с некоей Ирми, Анни Фройденталер – со своим одноклассником, Урсула № 2 – с мальчиком, с которым она познакомилась в бассейне, а Отто Хорнек – к удивлению всех – с простушкой Флориана.

Все пять парочек целовались-обнимались наперегонки, соревнуясь друг с другом под музыку, которую пришлось из-за соседей сделать потише. Габриэла терзала Гретхен своими страданиями по поводу того, что ее Анатоль так и не явился. Габриэла «наконец-то-наконец» встретила Анатоля несколько дней назад в бассейне, и он твердо пообещал прийти на праздник. Но своего номера телефона опять не дал. Единственное, что удалось выяснить, так это его фамилию – Прибиль. Но в городской телефонной книге пять страниц разных Прибилей, так что Габриэле вычислить своего Анатоля не удалось.

Чтобы хоть как-то справиться с этим ударом судьбы, Габриэла изрядно налегала на пунш и с горя напилась. Она опрокидывала бокал за бокалом, без остановки.

– Твое здоровье! – говорила она после каждого глотка и поднимала бокал, требуя, чтобы Гретхен с ней обязательно чокнулась.

Гретхен не хотелось огорчать подругу – она послушно чокалась и выпивала очередную порцию. Она сама не заметила, как влила в себя несметное количество алкоголя – приторно-сладкий персиковый пунш совершенно притуплял бдительность. В какой-то момент рядом с Габриэлой оказался Штефан со своей Ирми. Не замечая ничего вокруг, они страстно целовались. При виде этой картины Габриэла разразилась безудержными рыданиями.

– У всех есть кто-нибудь, только я одна-одинешенька! – сказала она, громко всхлипывая. – Все обнимаются, а мне приходится тут пьянствовать! Никогда у меня ничего не получается! Никто меня не любит! Никто-никто-никто!

Габриэла уткнулась лицом в колени – теперь было слышно только шмыгание носом и подвывание. Гретхен погладила Габриэлу по спине.

– Ну не переживай ты так, старушка! – попыталась утешить подругу Гретхен. – Мне тоже знаешь как фигово, не меньше твоего!

Едва сказав это, Гретхен почувствовала, как слезы подступили ей к горлу. Душевные страдания заразительны! Но обливаться тут слезами в присутствии пяти обнимающихся парочек было бы совсем уж последним делом!

Гретхен отняла руку от спины Габриэлы, поднялась и, пошатываясь, двинулась в сторону забора, чтобы, не привлекая особого внимания, уйти отсюда кратчайшим путем, – ни с кем не попрощавшись, она перелезла через забор и скрылась из виду. Она шагала, стараясь изо всех сил держаться прямо, по тускло освещенной дорожке в направлении большой дороги. «Бедная Габриэла, – думала Гретхен. – Бедная, бедная Габриэла! Но я-то тоже бедная! Даже еще беднее – бедная-пребедная! Ничего-то у меня не получается! Меня тоже никто не любит! Разве можно сравнивать ничтожную влюбленность Габриэлы в этого придурочного Анатоля с моей безграничной любовью к Хинцелю! А страдания пропорциональны количеству любви: чем безграничней любовь, тем безграничней страдания!»

По дороге на Гретхен напала страшная икота. Совершенно некстати, сочла Гретхен. Икать в такой момент – куда это годится?! Просто анекдот! Как могут сочетаться безграничные страдания с нелепой, анекдотичной икотой? Еще одну подлость подсунула жизнь бедной Гретхен! Нормальные люди страдают благородно, основательно, а ей, Гретхен, даже пострадать как следует не дано! Какие страдания, если ты икаешь? Детский сад!

Дома Гретхен обнаружила только Гансика и Магду. Магда уже мирно храпела, Гансик обретался в кухне – он устроил себе «легкий ночной перекус», состоявший из внушительной порции маринованной селедки.

– Папа с мамой пошли проветриться, посидеть где-нибудь в кафе, – сообщил Гансик, уплетая селедку за обе щеки.

Гретхен подсела к Гансику.

– Хорошо было? – спросил он.

Очередной приступ икоты не дал Гретхен ответить.

– Съешь чего-нибудь, помогает! – посоветовал Гансик.

Гретхен выудила себе из банки кусочек селедки и заглотила его. Не успела селедка проскочить в желудок, как Гретхен стало худо. Пунш не хотел уживаться с селедкой. Кое-как Гретхен успела добежать до туалета, там ее вырвало. Потом она, шатаясь, побрела к себе в комнату. Гансик помог ей раздеться, уложил ее в постель, накрыл как следует одеялом, и Гретхен тут же провалилась в сон.

С утра Гретхен чувствовала себя отвратительно. Голова раскалывалась, страшно хотелось пить, а когда папа начал, как всегда, жарить себе на завтрак яичницу со шкварками, Гретхен опять чуть не вывернуло наизнанку.

– Обычное похмелье, – невозмутимо констатировал папа. – Это у тебя от пунша! Ни один разумный человек пунш пить не станет! Пунш – чистая отрава! Смерть!

Лучше всего с похмелья выпить пива, посоветовал папа. Мама с этим не согласилась. Пиво с утра пораньше, считала она, еще худшая отрава. Черный кофе и маринованные огурцы – вот что нужно сейчас Гретхен, чтобы поправить самочувствие, была уверена мама.

Гретхен вышла из кухни. А то еще, чего доброго, Магда ей предложит бутерброд со смальцем, а Гансик – эскимо. Гретхен укрылась в ванной комнате, выпила четыре стакана воды и стала собираться в школу.

В школе ее встретила сияющая Габриэла, крайне возбужденная и счастливая. Анатоль все-таки пришел! Появился уже после полуночи! С другом! А друг – закачаешься! Очень подошел бы Гретхен! Еще как подошел бы!

– Потрясающий тип! Абсолютно в твоем вкусе! – сообщила Габриэла.

– У меня нет вкуса, – пробормотала Гретхен, не поднимая головы – в таком положении голова болела меньше всего. Габриэла предложила Гретхен после уроков «в порядке эксперимента» встретиться с «потрясающим типом», но Гретхен это предложение отклонила.

После школы она отправилась в «Ваксельбергер». У Икси был последний рабочий день. Как уже много раз бывало, они уселись вдвоем за любимый столик. Они сидели и грустили. В кафе было пусто, ни одного посетителя. В такую погоду все зависали где-нибудь у бассейна или на природе. Икси бодрилась, пытаясь с оптимизмом говорить о будущем. Она говорила о «совершенно новой жизни», которая ее ждет, и о том, что она рада-радехонька избавиться от всего тутошнего «дерьма». Но звучало это как-то не особо радостно.

Когда настало время прощаться, Икси уткнулась носом в плечо Гретхен и разрыдалась.

– Если бы я могла взять тебя с собой! – проговорила она сквозь всхлипывания.

Гретхен попросила дать ей «долговую тетрадь» – всем добрым словам Гретхен предпочитала добрые дела. Она твердо решила осенью собрать для Икси долги.

– Вдруг еще надумаешь вернуться – будет у тебя стартовый капитал, – сказала Гретхен.

Вечером Гретхен начала собираться в поездку. Она набила три чемодана и две большие сумки, потом выгрузила все вещи на кровать и упаковала часть в одну сумку, потом опять все выкинула и призвала на помощь маму.

– У меня ничего не получается! – пожаловалась Гретхен. – Помоги разобраться с этим барахлом! – попросила она.

Собирать чемоданы Гретхен не умела. Она ведь еще никогда не путешествовала одна. До сих пор за нее все делала мама, а Гретхен оставалось только по прибытии к месту отдыха разложить вещи и посетовать, что мама в очередной раз забыла «самое важное».

Мама помогать отказалась.

– Чего сегодня этим заниматься? Ты ведь только послезавтра едешь! – сказала она. – Все только перемнется!

Гретхен восприняла это суждение, основанное на практическом опыте, как свидетельство материнской черствости.

– Ну, не хочешь – как хочешь! – буркнула она и пнула ногой пустую дорожную сумку.

– Гретхен, дорогая моя, да что с тобой такое? – удивилась мама. – Я тебя не узнаю! Тебе что, так плохо?

– Да! – рявкнула в ответ Гретхен и снова пнула сумку. Ручка сумки зацепилась за босоножку. Гретхен попыталась выдернуть ногу из петли, но вредная сумка не желала отцепляться. – Провались ты пропадом! – прорычала Гретхен и со всей силы дернула за сумку. Сумка отцепилась, прихватив с собой босоножку!

– Позвони Хинцелю! Легче станет! – сказала мама.

– Вон! – заорала Гретхен. – Убирайся вон отсюда!

– Гретхен, родная, зачем ты так на меня кричишь? – мягко проговорила мама и села на краешек кровати. – Что тебе мама плохого сделала?

– Не уйдешь – тогда я уйду! – крикнула Гретхен, выскочила из комнаты и врезалась со всего размаху в папу, который, судя по всему, подслушивал под дверью.

– Гретхен, девочка моя, – проговорил папа, намереваясь прижать Гретхен к своей могучей груди. – Что случилось с моей дорогушей? Что стряслось с моим ангелом?

Гретхен высвободилась из папиных объятий и направилась в ванную комнату. Там, по крайней мере, есть задвижка. Надежное место, чтобы спастись от докучливых домочадцев. В ванне сидела Магда, по уши в голубой пене. Гретхен тут же развернулась и снова врезалась в папу. Проигнорировав его, она пошагала в туалет. Там тоже имелась задвижка.

– Занято! – раздался голос Гансика, когда Гретхен подергала дверную ручку.

– Как вы меня все достали! – выкрикнула Гретхен и выскочила из квартиры, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Гретхен вполне отдавала себе отчет в том, что ведет себя как глупый капризный ребенок. Никто из ее родных не сделал ей ровным счетом ничего плохого! Мама должна ее все-таки понять – это была «спонтанная реакция»! Разве Гретхен может нести ответственность за «спонтанные реакции», выливающиеся в форму крика? Не может!

Гретхен уселась на подоконник на лестничной площадке. Ключей от квартиры у нее с собой не было. Чтобы вернуться домой, придется звонить. А значит, столкновение с родственниками неизбежно! Наверняка встретят ее с такой ехидной улыбочкой и скажут что-нибудь идиотское вроде:

– Кажется, наша Гретхен раздумала дуться!

И наверняка это будет сказано игривым тоном. C ноткой сочувствия и полного понимания!

В настоящий момент Гретхен меньше всего хотелось принимать участие в подобном цирке – такое «сочувствие» нужно ей как рыбе зонтик! Вот почему она решила избавить себя от этого сомнительного удовольствия.

Гретхен сползла с подоконника и позвонила к соседям.

– А, соседушка! – поприветствовал ее Конни, открыв дверь. – Опять у вас дома бурные дискуссии? Разошлись во мнениях? От твоего крика аж страшно стало!

– Да нет, просто у меня настроение было такое – покричать, – небрежно сказала Гретхен. – Надо же иногда давать себе свободу!

Гретхен направилась прямым ходом в гостиную, но Конни остановил ее.

– Если ты жаждешь познакомиться с комплектом моих родственников, в лице трех тетушек и двух дядюшек, то милости прошу! – проговорил он.

– Боже сохрани! – сказала Гретхен и пошла за Конни в его комнату.

Посреди комнаты у Конни стояли две большие пухлые сумки – как две откормленные чушки.

– Ты уже собрался? – спросила Гретхен.

– Это не я, это маменька меня собрала! – объяснил Конни.

Конни предложил Гретхен сесть на кровать – оба стула, имевшиеся в комнате, были заняты стопками книг.

– Чистый дурдом! – сказал Конни, показывая на свиноподобные баулы. – Теперь все барахло два дня будет там томиться, а когда я распакую сумки, то получу отличный набор плиссе-гофре!

Гретхен решилась использовать кровать, куда Конни предложил ей сесть, по прямому назначению – и растянулась на ней во весь рост. Она, пожалуй, даже не возражала бы, если бы Конни прилег рядом. Сколько можно, черт возьми, ждать, пока перестанет болеть «дырка от вырванного зуба»? Конни мог вполне восполнить потерю – очень даже подходящий материал!

Но, к сожалению, Конни не уловил произошедшей в настроении Гретхен перемены. Он, как порядочный человек, уселся у нее в ногах и был далек от мысли хотя бы попытаться воспользоваться благоприятной ситуацией. Он читал длинный список вещей, которые мама собрала ему в дорогу.

– Нитки-иголки, порошки от поноса… – перечислял он. – Значит, это можешь с собой не брать. Надувной матрац тоже имеется. А вот чего нет, так это фена. И прихвати с собой еще острый нож. Всегда может пригодиться.

Гретхен положила ноги к Конни на колени. Конни отнесся к этой акции совершенно спокойно, только сказал:

– Ого, как ты уже успела загореть!

Гретхен капитулировала. «Никудышная из меня соблазнительница, – подумала она. – Ну и ладно. Поживу без „зуба“. Уже притерпелась!»

Глава пятнадцатая,

в которой Гретхен страшно устает, а мама проявляет полное невежество по части зоологии, путая птиц с бабочками, что оборачивается большой радостью для всех

Вечером того дня, когда были получены табели, папа повел все семейство по случаю окончания учебного года в «большой» итальянский ресторан. На сей раз главным героем праздника была отнюдь не Гретхен, завершившая год с прекрасным средним баллом 4,9, а Гансик, которого хотя и еле-еле, но все же благополучно перевели в следующий класс, при среднем балле 2,9, о чем сегодня никто не вспоминал. Гретхен такая диспозиция совершенно не обидела, но зато Магда была крайне возмущена. Потому что она тоже получила табель, и в ее табеле были почти одни пятерки. Только по пению и физкультуре ей вывели четверки.

Когда папа с мамой подняли бокалы и поздравили Гансика, Магда водрузила локти на стол и заверещала:

– Чего это вы его поздравляете, а не меня?

– Сейчас и до тебя дойдет очередь! – попытался успокоить ее папа.

– Нет, а почему его первого? – допытывалась Магда.

– Ну, потому что он больше старался, чем ты! – объяснил папа.

– Старался, а в табеле одни двойки-тройки, а я, по-вашему, не старалась, и почему-то у меня пятерки! Где тут справедливость?! – Магда строго обвела взглядом собравшихся.

– Ты лучше ешь, а то твои равиоли остынут! – сказала мама.

– Хочешь еще лимонаду? – спросил папа.

– Я хочу получить ответ! – ответила Магда.

– Ну что ты пристала, не мелочись! – прошептала Гретхен на ухо Магде.

– Если он старался, а все равно нахватал двоек-троек, а я не старалась и получила пятерки, то, значит, я умнее его в сто раз! – победно изрекла Магда.

– В младших классах у меня тоже были одни пятерки! – огрызнулся Гансик. – Даже по пению, между прочим!

Магда показала Гансику язык.

– Коза! – выкрикнул Гансик.

Магда схватила большую деревянную перечницу со стола.

– Сейчас по башке получишь! – пригрозила она.

Мама осторожно взяла перечницу у Магды из рук.

– В следующем году будем пировать на улице, куплю вам хот-догов в ларьке, и будет с вас! – сказал папа. – Самое подходящее место для таких невоспитанных личностей!

– А я хот-доги просто обожаю! Хоть сейчас могу пойти! – заявила Магда, махнула рукой в знак подтверждения своей готовности отправиться на выход и опрокинула бокал с соком, стоявший около Гансика.

– Вот только этого нам не хватало! – пропыхтел папа, потянулся, чтобы скорее промокнуть образовавшуюся лужу, и задел вазочку, в которой красовались три розы.

Цветочная вода слилась с соком, и на столе образовалось уже целое озеро с цветными разводами.

– Ловкачка-поливальщица! Всех переплюнула! – сказал Гансик Магде.

– Всех, кроме папы! – крикнула в ответ Магда.

Гретхен посмотрела на маму. Она сидела, сложив руки на коленях, с отсутствующим видом, как будто все происходящее не имело к ней никакого отношения. Гретхен подумала: «Наверное, ей хотелось бы сейчас оказаться у своего Макса!»

Старший официант в черном фраке выслал мальчика в белом кителе на помощь папе, безуспешно пытавшемуся произвести осушение стола. Мальчик в белом кителе подбежал к «пострадавшим» с тремя белыми полотняными салфетками, промокнул ими лужу и заверил, что из-за таких мелких происшествий совершенно не стоит огорчаться.

– А скоро мясо принесут? – поинтересовался Гансик.

– Ты только-только справился со второй закуской, – с легким укором в голосе проговорил папа. – Мы пришли сюда, чтобы получить удовольствие от еды, а не для того, чтобы ставить рекорды по скорости набивания брюха!

– Тоже мне удовольствие! Тарелки гигантские, а еды – кот наплакал! – пробурчал Гансик.

– Порции небольшие, но зато каждое блюдо – произведение искусства! – назидательно сказал папа.

– Зачем мне произведение искусства? Мне б хороший кусок свинины – это да! – ответил на это Гансик брюзгливо.

– Иди тогда домой, у нас там в морозилке полно свинины! – проверещала Магда. – Хоть с ногами туда залезь и жуй до утра!

– Поговори у меня! – огрызнулся Гансик. – Я тебя в следующий раз сам в морозилку запихаю!

– Не успеешь! Потому что ты в Цветль уезжаешь! – срезала его Магда. – А из Цветля не достанешь! Руки коротки!

– Хватит цапаться! Не портите мне аппетит! – вмешался папа. – Смотрите-ка, что к нам едет!

С горящими глазами папа смотрел на официанта в черном фраке, который катил к ним тележку. На тележке были расставлены в два яруса тарелки с «мясным вторым» под большими серебряными колпаками с ручками.

Папа принялся руководить раздачей.

– Креветки – даме, пожалуйста, кролика – девочке, телятину – мальчику…

Гретхен откинулась на стуле. «Сейчас, – думала она, – Магда начнет пищать, зачем ей навалили столько соуса, когда она соус терпеть не может. А папа начнет объяснять, что соус – это главное украшение любого блюда, вершина поварского искусства. А Магда будет вопить, что не нужны ей никакие вершины поварского искусства и что уж лучше ей принесли бы просто картошку фри».

Ожидания Гретхен полностью оправдались. Особой радости по этому поводу она не испытала. Как любил говорить Хинцель? «Слово „семья“ я вычеркнул из своего лексикона». Да, именно так он говорил.

В субботу, ни свет ни заря, папа пришел к Гретхен в комнату, разбудил ее и произнес необыкновенно длинную речь. Он сказал, что чувствует себя совершенно не в своей тарелке из-за того, что его любимая дочь на целых два месяца отправляется в чужие края, и что деньги ей следует положить в местный банк, а мелкие порции на каждый день носить в мешочке на шее. От Конни лучше далеко не удаляться, так как под его защитой безопаснее; от незнакомых же мужчин, наоборот, лучше держаться подальше и отношений с ними не заводить; фрукты нужно обязательно чистить перед едой; в море далеко не заплывать – купаться поближе к берегу, чтобы, если что, можно было бы докричаться; в туалетах нужно смотреть, куда садишься, – если стульчак грязный, желательно постелить бумагу; на солнце больше часа не лежать – делать перерывы и уходить в тенек; во время прогулок стараться не наступать на камни, так как под камнями могут притаиться ядовитые змеи; от купания голышом лучше воздержаться, чтобы не оскорблять чувства местных жителей; родителям писать каждый день – в обязательном порядке! Если же, несмотря на соблюдение всех отеческих советов, что-нибудь случится непредвиденное – немедленно звонить!

– Мы как-нибудь всё разрулим! – сказал папа.

Если же эти непредвиденные обстоятельства обнаружатся в то время, когда родители будут в Шотландии, следует так же немедленно позвонить папе на работу в канцелярию:

– Они как-нибудь всё разрулят!

Хорошо, что появился Гансик, который настойчиво напомнил папе, что уже давно пора выдвигаться к бабушке в Цветль, иначе папа, наверное, вспомнил бы еще сто опасностей, подстерегающих человека, отправляющегося в отпуск, и наметил бы соответствующие меры предосторожности.

Когда папа и Гансик наконец уехали, мама с Гретхен сели завтракать. Мама только выпила кофе. После вчерашнего ужина из восьми перемен есть совершенно не хотелось.

– Отдыхай там хорошо, – сказала мама.

– Постараюсь, – ответила Гретхен и положила маме голову на плечо. – Прости, я последние дни вела себя не очень хорошо по отношению к тебе!

– Ничего, терпимо! – сказала мама.

– Могла бы и не терпеть! – отозвалась Гретхен.

– Слушай, перестань заниматься самоистязанием! – рассмеялась мама и поднялась из-за стола, чтобы начать собирать Гретхен в дорогу.

Трижды ей пришлось все перепаковывать, потому что добавлялись новые предметы от Конни – за это время он приходил три раза и приносил какие-нибудь вещи, которые его мама забыла положить и которые теперь не влезали в его набитые сумки.

Когда Конни явился в третий раз, к нему подскочила Магда, сделала невинные глазки и спросила:

– А что, ты теперь гуляешь с моей сестрой?

– Я не гуляю с ней, а лечу на самолете, – ответил Конни.

– Летишь, потому что она у нас улетная! – внесла свою поправку Магда. – Но я не возражаю, ты всяко лучше, чем Флориан! Хотя Хинцель мне нравится больше. У него такая красивая бабочка на щеке – у тебя такой нет! – На этом Магда развернулась и поскакала на одной ножке из комнаты Гретхен.

– Вот глупая девица! – сказала Гретхен.

Тут Гретхен была совершенно неправа. Глупой назвать Магду было нельзя. И наивной тоже. Наивной она только прикидывалась, чтобы открыто, без особого риска для себя высказывать свое мнение. Устами младенца, как известно, глаголет истина. В подтверждение этой житейской мудрости Магда часто изображала из себя «младенца», но делала это с умом и очень хитро. На сей раз она прибегла к испытанному средству, чтобы защитить интересы Хинцеля, которые были ей небезразличны.

Конни категорически отказался от родительского сопровождения в аэропорт. Гретхен ничего не имела против того, чтобы мама проводила ее до самолета и помахала ей на прощанье, но из чувства солидарности с Конни от этого удовольствия отказалась. Если бы Гретхен взяла с собой маму, то мама Конни уже не могла бы утешать себя тем, что «нынешняя молодежь – она вся такая, считают себя самостоятельными и никого не слушаются». Гретхен совершенно не хотелось огорчать маму Конни.

С полуторачасовой задержкой самолет наконец поднялся в воздух и уже через два часа долетел до Афин, но сесть не мог – из-за большого опоздания разрешения на посадку не давали, и пришлось бесконечно долго кружить над городом. А потом еще оказалось, что пропала одна из сумок Конни – на ленте выдачи багажа ее не оказалось.

– Найдем! – утешили Конни сотрудники аэропорта, к которым они обратились за помощью.

Эту фразу они повторяли затем каждые пятнадцать минут. И сдержали свое обещание. Через два часа после посадки они приволокли потерявшуюся «чушку», изрядно потрепанную и грязную.

Когда Конни с Гретхен вышли из здания аэропорта, день уже склонился к вечеру, хотя по плану они должны были прибыть значительно раньше. Паром, на который у них были забронированы билеты, уже давно бороздил морские просторы. Гретхен поставила свой багаж на землю. Усевшись на сумку, она спросила:

– И что теперь?

– Следующий паром только завтра, – ответил Конни. – А гостиницы тут все забиты, вряд ли мы найдем свободный номер.

Гретхен задрала ногу и отковыряла от подошвы кроссовки кусочки асфальта.

– Скоро тут все расплавится! – пробормотала она.

– Сорок градусов жары! – сообщил Конни.

– Может, в парке каком переночуем? – предложила Гретхен.

– Нет, это не вариант! – Конни покачал головой. – Останемся без вещей и пожаловаться никому не сможем, потому что бродячие собаки перегрызут нам горло.

По мнению Гретхен, Конни уж слишком сгустил краски, но дикая жара настолько придавила ее, что у нее не было сил с ним спорить.

– Если мы будем торчать тут на улице, то скоро сумки к асфальту прилипнут! – только и сказала она.

– Сейчас вернусь! – Без всяких объяснений Конни побежал обратно в здание аэропорта.

Справа от Гретхен выгрузился целый автобус взмокших туристов, они потянулись к двери с надписью «Отправление». Слева от Гретхен происходила погрузка в автобус таких же взмокших туристов, вывалившихся из двери с надписью «Прибытие». Среди этого коловращения Гретхен чувствовала себя покинутой и одинокой. Конни отсутствовал всего несколько минут, но они показались ей целой вечностью.

– Встаем, соседушка, встаем! – прокричал он на ходу, подхватил свои пухлые сумки и помчался к стоянке такси, возле которой выстроилась длинная очередь.

Гретхен подхватила свое добро и потрусила, пыхтя, за Конни, который устремился к первой машине.

– Нам срочно нужно в местный аэропорт! – сказал он водителю.

Гретхен кое-как дотащилась до машины, поставила свой чемодан и сумку на землю возле багажника. Жара сделалась уже совершенно невыносимой. По ощущению, температура воздуха была как в духовке, когда печешь рождественское печенье. Гретхен плюхнулась на заднее сиденье и вскрикнула. Ей показалось, что она села на раскаленный противень. Конни, получивший такой предостерегающий сигнал, действовал уже гораздо более осторожно, когда попытался аккуратно, как старый подагрик, угнездиться рядом с водителем.

– Мы что, летим? – спросила Гретхен.

– Да, объявили дополнительный рейс, – ответил Конни. – Там еще два свободных места. Если нам повезет и мы не застрянем где-нибудь в пробке, то есть шанс улететь.

Гретхен с Конни повезло: пробок не было. Они успели на самолет. Впрочем, они успели бы на этот рейс, даже если бы застряли в гигантской пробке. Потому что все равно пассажиров промариновали до полуночи, не выпуская на посадку, – причины этого загадочного явления так и остались непроясненными.

– Очень скоро, – сообщали стюардессы тем, кто пытался узнать, когда в итоге отправится их проклятый самолет.

Наконец в кромешной тьме самолет взмыл в воздух, взял курс на Парос и приземлился там в два часа ночи. Гретхен страшно хотелось пить, и она сразу по прибытии потащила Конни в буфет, чтобы купить колы. В результате, когда они вышли на улицу, все такси уже разъехались – на стоянке не было ни души.

Целый час Гретхен промаялась, сидя на сумке, пока не приехало такси, вызванное Конни через какого-то работника аэропорта. Пока они катили через весь остров, Гретхен попыталась вздремнуть, пристроив голову на плече у Конни. Но водитель лихачил, и поспать не удалось: машину так болтало, что голова у Гретхен все время соскальзывала с плеча Конни и тюкалась о стекло. Только когда им пришлось пробираться по узким улицам, водитель сбавил скорость, и Гретхен погрузилась в сон. Но больше трех минут поспать ей не удалось.

– Просыпаемся! Приехали! Мы у цели! Вот он, наш дом голубой мечты! – громко сказал Конни ей прямо в ухо и вытащил ее из такси.

Гретхен, пошатываясь, отошла в сторонку, чтобы не мешать водителю выехать задним ходом из узкого проулка, и уселась на гигантскую сумку Конни, притулившуюся у стены какого-то дома. Гретхен закрыла глаза, собираясь спать дальше, но Конни ей не дал.

– Вставай! Осталось несколько шагов – и ты в постели! – бодрым голосом проговорил он.

Гретхен открыла глаза, широко зевнула и огляделась. Два тусклых фонаря освещали слабым светом небольшую площадь. Посередине журчал фонтанчик. Гретхен принюхалась, уловив что-то интересное.

– Я чувствую запах моря! – сказала она.

– Если бы сейчас было хоть немного светлее, ты могла бы его даже увидеть! – сказал Конни и показал прямо перед собой: – Вон там оно! Совершенно тихое и спокойное. А слева, дорогая соседушка, твой заветный дом!

Гретхен поднялась, Конни подхватил сумки: в одной руке у него были собственные две «чушки», в другой – вещи Гретхен. Слегка покачиваясь под тяжестью внушительной поклажи, Конни двинулся к дому.

– Ключ у тебя, – пропыхтел он, обращаясь к Гретхен, которая, спотыкаясь, следовала за ним.

Гретхен пошарила в рюкзаке.

– Да, у меня, – ответила она, вынимая из рюкзака большой ключ.

Дом голубой мечты стоял совершенно неосвещенным. Он показался Гретхен уныло-серым бесформенным сооружением. Только когда они подошли уже почти вплотную, она различила в серой мгле входную дверь и то самое крылечко, возле которого стояли две кадки с олеандрами – кусты топорщились во все стороны и выглядели как два страшных чудища. А на ступеньках крыльца маячила какая-то тень! И эта тень шевелилась!

– Так, кто это у нас здесь? – спросил Конни, поставив сумки и чемодан на землю.

– У вас тут я! – ответила тень. – Я тут несколько часов торчу! Думал уже, что не туда пришел!

Гретхен совершенно остолбенела. Конни взял у нее ключ из рук.

– Это Хинцель, – сказала она.

– Да уж я догадался, – отозвался Конни.

Он поднялся по ступенькам, открыл дверь и зажег свет. Теперь ступеньки были освещены. Хинцель поднялся на ноги.

– Я слышал, на этом острове водится много разных птиц! – сказал он. – Решил пособирать тут перья!

– Ты, братец, что-то перепутал! – ответил Конни, прислонившись к дверному косяку. – Тут только бабочки водятся! Можно сказать, целый заповедник, а птиц считай что нет – одни воробьи!

– Вот незадача! Ошибка вышла! Значит, меня неправильно проинформировали! – сказал Хинцель.

Гретхен бросилась к Хинцелю на шею. Она уткнулась носом ему в грудь и прошептала:

– Птицы, бабочки – какая разница! Мама вечно всё путает!

– Соседушка, ты никак опять заснула? – спросил Конни.

– Гретхен-конфеткин, ты что там, спишь? – спросил Хинцель.

– Сплю, крепко-крепко, – отозвалась Гретхен.

Хинцель осторожно опустился на корточки, увлекая за собой Гретхен. Он высвободился из ее объятий и усадил Гретхен на крыльцо.

– Ей нужно в постель, – сказал Хинцель, обращаясь к Конни.

– С тобой? – поинтересовался Конни.

– Звезды, которые могли бы ответить на этот вопрос, сейчас закрыты облаками, – ответил Хинцель.

– Вообще-то это не мое дело, я спрашиваю, только чтобы знать, как вас разместить – порознь или вместе, – сказал Конни.

– Конечно, вместе, – сказал Хинцель.

– Тогда тебе осталось только выбрать комнату. Наверху – вид лучше, внизу – ночью прохладней. Где-то тут есть шкаф, в котором постельное белье. А я пойду поприветствую солнце – скоро восход!

Хинцель выбрал более прохладную комнату на первом этаже, с видом на море. Он поискал шкаф, о котором сказал Конни, достал белье и застелил постель. Когда он уже натянул последние наволочки на маленькие жесткие подушки, на пороге появилась зевающая Гретхен. Она прямиком направилась к кровати и плюхнулась не глядя.

– Хорошо, что ты здесь! – прошептала она с закрытыми глазами, накрываясь простыней.

– Рад стараться, чтобы угодить Гретхен! – ответил Хинцель.

– Разум все-таки победил! – пробормотала Гретхен.

– Нет, дорогая! Победило чувство! – возразил ей Хинцель.

Но Гретхен этого не услышала. Она уже спала и тихо посапывала. На радость Хинцелю, который с наслаждением вслушивался в эти умиротворяющие звуки.