Читать онлайн Над головой моей – Святой… бесплатно

Над головой моей – Святой…

Часть I

Добралось тело до постели,
Мозги тотчас же улетели,
Сомкнулись веки, тяжесть уст,
И вижу – предо мной Иисус.

Глаза, как небо, голубые,
Одежды лёгкие льняные.
Походка лёгкостью красива,
Идёт навстречу – просто диво.

Не смел в глаза взглянуть Мессии,
Мужик я, родом из России.
Он подошёл ко мне, он рядом,
Я разговор веду с ним взглядом,

Сиянье звёзд нам не преграда,
Я рядом с ним. И в том – награда.
Стою и глаз поднять не смею,
Боюсь, спросить я не успею.

Про жизнь и счастье, про свободу,
Как пить нам всем Святую воду,
Хочу спросить я про Иуду,
Как победить его, паскуду!

«Несёт беду в честно́й народ,
Изжить он хочет весь наш род.
Продал он вас за серебро,
Продаст весь мир, его добро.

Распятье Ваше, наша Вера,
Любовью всё озарено,
Надежда жизни Православной,
О, ты, мой Бог, всегда со мной!

Когда на свет я вновь родился,
На теле крест Ваш появился,
Висит на нити, чуть дрожа,
К нему спешит моя душа.

Душа спешит, от Вас, от Бога,
Просторна светлая дорога,
Спешит, чтоб тело обуздать,
Чтоб телу чётко дать понять:

Влетела я на целый век,
Обузой стал мне человек,
Ведь тело нужно воспитать,
Чтоб Человеком ему стать.

И вижу: вот родился я,
Народ стоит у алтаря,
Священник взял меня на руки,
И не спеша в алтарь понёс.

Душа на взводе, тело плачет,
Зачем в алтарь? Ведь я же мальчик!
Куда, мой Бог, меня несут?
Несут в алтарь, крестить несут.

В алтарь меня священник внёс,
О, Боже, мой распят Христос,
Висит распятье на кресте,
Лик отражается в воде.

«Не бойся, – говорит он мне, −
Три раза окунись в воде».
Меня священник поднимает,
В купель три раза опускает.

Затем, подняв над головой,
Сказал: «Гляди, вот твой Святой,
Распят, страдает на Кресте,
Он будет жить в твоей душе».

Я мал ещё, не понимаю,
Смотрю на Крест, слюну глотаю,
Елейный крестик на челе.
Я был седьмым в моей семье.

Брат выносил меня из храма,
О, Боже мой, какая драма,
С Крестом и Богом разлучала,
Меня крестившаяся мама.

Мой крестик в сумку убирала
На дно и чем-то накрывала,
Спасала Крестик, не шутя,
Как кровное своё дитя.

Спасла! Свинцово-оловянный,
Да будь он хоть и деревянный,
Меня им в храме окрестили,
Навек с Крестом соединили.

Мы жили скромно, небогато,
На семерых одна зарплата,
С годами я всё больше рос,
Меня не покидал Христос.

Мой Крест в комоде сохранился,
Лежал, завёрнут в лоскуток,
И мама с лаской говорила:
«Тебе храню его, сынок».

Года – вода, текут рекой!
Я в детстве был совсем худой,
Святой присматривал за мной,
В семье я был тогда седьмой.

Пора мне в школу, мне шесть лет,
Лежит в комоде амулет,
Мой крестик со Святым распятьем.
Стоял в строю я в классе пятым,

За первой партой я сидел,
Учителю в глаза глядел,
Смотрел и слушал, как учили:
Про партию всё говорили.

Спасибо партии родной
За урожай и за покой,
За ту страну, где я родился,
За интернат, где я учился.

Спасибо Сталину, Хрущёву…
Но почему же не Святому,
Что слуг народа всех создал?
Учитель дальше продолжал:

Спасибо нашему народу,
Что плюнули в святую воду,
Что церкви разом разломали,
И поминать людей не стали.

Спасибо за социализм,
Что приведёт нас в коммунизм,
Спасибо этому, тому,
Отцу, что отстоял страну.

В войне он смело воевал,
Здоровье всё своё отдал!
Учитель смотрит на меня,
И продолжается бредня.

Спасибо нашему Иуде,
Что преподнёс Христа на блюде,
Чтобы его затем распяли,
И мы чтобы его не знали.

Не знали всех своих Святых,
Не знали и своих родных,
Церквей не знали бы, законов,
Российских битв и полигонов.

Врагов народа посажённых,
Людей, от веры отлучённых,
Учёных наших заключённых,
Писателей умалишённых.

Мы бы не знали всех царей,
Князей, России сыновей,
Как Бог за нас за всех страдает…
Учитель дальше продолжает,

На небо головой кивает:
Там наш Гагарин пролетает,
Докажет всем, что Бога нет,
И выдадут ему билет.

Билет красивый, спору нет,
Он не похож на амулет,
Гагарин Юрий прилетел,
Вздохнул свободно, песню пел.

Пел про природу, про поля,
Пел, как мала наша Земля,
Похожа вся на островок,
Забыл наш Юра про шнурок.

Никита Юрия встречал,
Взгляд от шнурка не отрывал,
Готов был крикнуть: «Мать твою»,
Смотрел он вниз, как на змею,

И прошептал: «Юр, Юр: шнурок!
Не наступи, смотри, сынок!», —
Тогда пройти Никита смог,
С улыбкою простил их Бог.

Никита к Юре подбежал,
В свои объятия забрал,
Сто двадцать раз поцеловал,
Пяток наград ему вручал.

А сам всё к уху припадал,
Губами трепетно шептал:
«Скажи мне, Юра, не тая,
Как встреча с Богом у тебя?

Какой он есть, в каком обличье,
Какое там его величье,
Какую он там пищу ест,
Какой несёт над миром Крест?».

«Прости, Никита, – молвил Юра, —
Какой там Бог, что за фигура?
Вы плохо тему рассчитали,
С утра на смерть меня послали.

Сознанье потеряв в полёте,
Пришёл в себя я в самолёте,
Везут меня сюда на бал,
Шнурок чуть праздник не сорвал!»

Никита радостно сказал:
«Ведь я вас всех предупреждал,
Что Бога нет, а есть Никита,
Народу и стране защита!».

Ботинки надевает он,
Чтобы стучать вовсю в ООН!
Вскипели детские умы,
Учитель вспомнил мать Кузьмы.

Учитель дальше продолжал,
Как Герман наш Титов летал,
Как Терешкова Валентина,
После полёта говорила:

«Осталась чудом я живой,
Спасибо партии родной».
Глаза мои полны слезой,
О, Боже мой, а где Святой?

Взлетая в космос на ракете,
Забыли все на этом свете,
Что в детстве вас тайком крестили,
Иконку в руки вам вложили,

Чтоб охранял вас ваш Святой
Чтоб в вашей жизни был покой,
Чтобы светла была дорога,
Прости партийных, ради Бога…

Учитель голову поднял,
Затем немного позевал,
Тут кто-то что-то прошептал,
«Иди к доске», – он мне сказал.

И вот я у доски стою,
И тихо внятно говорю:
«Висит портрет, на нём Ильич.
Что сделал этот старый хрыч?

Царя с семьёй он расстрелял,
Историю свою предал,
Страну он в хаос погрузил,
Об этом кто его просил?

Народ от церкви отлучил,
Священников он всех убил,
Иконы старые продал,
Кто образован – всех изгнал.

Забрался он на броневик,
Упрятал нос в свой воротник,
Бесстыдно показавши люду,
Какой он, Ленин, был Иуда!».

Учитель медленно встаёт,
Указку в руку он берёт,
Заносит враз над головой,
И тут оказия, Святой.

Спустился, чтоб меня спасти,
Указку в щепки разнести.
Учитель в гневе закричал:
«Дневник на стол и вон, сказал!».

Подал дневник я и шепчу:
«Что не хватало Ильичу,
Разбил под старость паралич,
Договорился наш Ильич.

Лежит теперь он не в земле,
На Красной площади, в тюрьме,
Тюрьму назвали мавзолей,
Теперь там выставлен злодей,

Или его набор костей,
Чем привлекает он людей?».
Был изгнан я на десять дней
Из школы, родины своей.

Бреду домой, не понимаю,
За что все так меня ругают,
Ведь я же правду преподнёс,
А в правде Бог, Иисус Христос.

Зашёл домой, а дома мама
Кричит, не выдержала срама:
«За что тебя, сыночек, так!
Учитель ваш совсем простак,

Такому будет не зазорно
Читать собакам подзаборным!
Не накажу тебя, сынок,
Лежит в комоде лоскуток».

Я маму поблагодарил,
Пошёл комод наш приоткрыл,
Ищу глазами лоскуток, —
Да вот он, спрятан в уголок.

Лежит и светится, сияет,
Иисуса жертву прославляет.
И вдруг мой звонкий голосок,
Сказал при всех: «Прости, мой Бог».

Отец под вечер появился:
«Ну, что, сыночек, отличился?
Считаешь всех за дураков?
У самого-то нет мозгов!».

Одной рукой ремень снимает,
Другой – штаны с меня спускает,
Ремень над попою занёс,
Тут вспомнил про меня Христос.

Ремень папаши – стальной трос,
Но спас меня дверной откос,
Ремень за доску зацепился,
Папаша на меня свалился.

Лежим мы на полу вдвоём,
Ремень попал в дверной проём,
Отец мой страшно разозлился,
И долго-долго матерился.

Пришла с работы моя мама,
Пришла с ночной, сильно устала,
Поднявши на меня глаза,
Всё сразу мама поняла.

«Ты что творишь, каков наглец,
Ведь ты ему родной отец,
Ты руку поднял на ребёнка,
Паршивая твоя душонка.

Учитель зол на малыша,
Больна сейчас его душа.
За что? И в чём его вина?», —
Спросила мама у отца.

«Язык не держит за зубами,
Гуляет с вредными друзьями,
Намедни этот обормот
Рассказывал всем анекдот:

Никита, лысый идиот,
Сидит в Крыму, ареста ждёт,
К нему туда никто не едет,
Закрылся в туалете, бредит!

Вчера у дома на скамейку
Приклеил с кнопками наклейку,
Сидел в кустах и ждал развязку,
Кто сядет на его замазку.

Сел на неё наш дед Игнат,
А он совсем не акробат,
Исполнил он тройной кульбит,
Пузырь с водярой был разбит.

А тут соседскому коту,
Жестянки привязал к хвосту,
Без остановки бегал кот,
Пугал в округе весь народ.

Из уст ребёнка – всё про Бога!
В тюрьму ведёт его дорога,
Он, не стесняясь, всем гласит,
Что есть Святой, над ним парит».

С порога мать отцу кричит:
«Ты что, чёрт лысый, говоришь!
За что ты так его хулишь?
Хороший наш растёт малыш.

Лежит дорога его в храм.
Безбожникам – позор и срам,
Народу сколько потравили!
Или мозги твои забыли?

Давай-ка, вспомни ту беду,
Когда пошёл ты на войну,
Подбит был танк твой на ходу,
Ты, весь в крови, лежал в бреду.

Стонал ты сильно, звал на помощь,
Бог увидал с небес ту немощь,
Твой хриплый голос произнёс:
«Приди, спаси меня Христос».

Спасли тебя и подлечили,
На инвалидность посадили,
От всех работ освободили,
В подарок костыли вручили.

Ты вспомни своего отца,
Кем он служил в те времена?
Служил священником он, Богу.
Кто перешёл ему дорогу?

Кто отдавал такой приказ
Ломать наш Храм всем напоказ?
Кто его святость расстрелял,
И без вины земле предал?

Лежит в могиле возле храма.
Без времени ушла и мама,
Любила, верила в отца,
Хранила верность до конца.

Так за кого ты воевал?
За тех, кто веру убивал?
За тех, кто церкви разломал?
Народ свой сотнями стрелял?».

«Нет, – говорит тогда отец, —
Я не предатель, я боец.
Я воевал, чтоб наш юнец
Красавец был и молодец».

В мозги мои вселился Бог.
Прослушав этот диалог,
Я стал немного понимать,
Что для ребёнка значит мать.

И вылез я из-под кровати:
«Прости, папаня, Христа ради,
Ведь ты у нас войны герой,
Неважно, что совсем хромой.

Родители твои святые
На жизнь тебя благословили,
На фронте, пап, ты смелым слыл,
Никто про это не забыл.

Отцовский глаз слезу родил:
«Сынок, меня ты огорчил.
За вас я кровь свою пролил,
Чтоб ты, сынок, счастливым был».

Отбыл я наказанья срок,
Пришёл на первый свой урок,
В класс я к ребятам захожу,
И к первой парте подхожу.

Учитель смотрит на меня:
«Садись подальше у окна,
Меня ты сильно оскорбил,
Ведь мой отец в ЧК служил.

Он многих ваших посадил,
Кого-то просто пристрелил,
Врагов народа не жалел,
И очень рано заболел».

«Огонь всю душу выжигал,
Господь его и наказал», —
Сказал, не разомкнув уста,
Я, грустно глядя в небеса.

«Теперь уже вы октябрята,
Вы все примерные ребята.
Со звездочки, что так горит,
Ильич, ваш дедушка, глядит».

Меня не взяли в октябрята,
Не все – примерные ребята!
Звездой меня не наградили,
И с первой парты попросили.

Учитель дальше продолжает,
Матроса Сашу вспоминает
И тот проклятый гололёд,
Что откатил его на дот.

Учитель Зою вспоминает,
Что заживо коней сжигает,
Убитый горем наш народ,
Ведет её на эшафот.

Он вспомнил, что молодогвардейцы,
Как настоящие индейцы,
На почте ночью втихомолку,
Открыли не свою посылку.

Курили немцев табачок,
Цигарку завернув в стручок,
Посылка дорого им встала,
Индейцев поутру не стало.

«Ты, – говорит учитель мой, —
Не знаешь Родины родной,
Не знаешь ты своих вождей,
Что в светлый путь ведут людей.

Не знаешь ты звезды с Володей,
Что выдали всем на заводе,
Завод – «Заветы Ильича»,
Звезда – кусочек кумача.

Кумач, наш стяг, висит в Кремле,
Пропитан кровью всех людей,
Всех россиян, что расстреляли,
Без времени земле предали».

Учитель что-то вновь сказал,
Но тут звонок его прервал.
Урок окончен. Перемена.
С учителем опять проблема.

«Останься, – говорит он мне, —
Поговорим наедине,
Ребята не должны нас слушать,
Пусть яблоки идут все кушать».

Остался я, стою напротив,
Поговорить совсем не против,
Дышу учителю в пупок,
И с нетерпеньем жду звонок.

Учитель сверху произнёс
Всего один простой вопрос:
«Ты всё зовешь и славишь Бога,
К Кресту ведёт его дорога.

А где тот Крест, где амулет,
Людей счастливых всех завет?».
Подняв глаза свои на свет,
Учителю шепчу в ответ:

«Любовь и Вера наш завет,
Распятье Бога амулет,
Все люди есть творенье Бога,
А Крест с распятьем их дорога.

Дорога эта, не секрет,
Ведёт туда, где амулет,
Людей дорога в Храм лежит», —
Я слышу, что звонок звенит.

Учитель тихо говорит:
«Не знаю, что и где лежит,
Я вот всю жизнь свою учу,
Но многое понять хочу».

Врагов он вспомнил и врачей,
Негодных никуда людей,
Художников-авангардистов,
Не то поющих нам артистов.

Он вспомнил красный уголок,
Атеистический кружок,
Писателей с кривым пером,
Короче, в общем, ни о чём.

Седьмое вспомнил ноября,
Красивый день календаря,
Когда толпою весь народ
На демонстрацию идёт.

Учитель ладно говорит,
И взор свой на меня косит,
Он громко больше не кричит,
Душа его о нас болит.

Урок начался. Тут как раз
Вернулись октябрята в класс.
Учитель вдруг им говорит:
«Какой красивый храм стоит!».

Ученики насторожились,
За дневники свои схватились:
Какой красивый? Что за храм?
В окне мы видим старый хлам.

Весь перекошен, весь помят,
А на дверях табличка «Склад».
Где красоту он увидал?
Наверно, чёрт его достал!

Учителя вдруг понесло,
Велел всем встать, смотреть в окно.
«Вон люди по́ полю гуляют,
И Бога с храмом прославляют.

Какой над ним красивый Крест!
Весь в золоте осенний лес,
Трезвон колоколов стоит,
Кадило на цепи дымит.

Красивый, умный там народ,
Не то, что мы – какой-то сброд!
Любовь и Веру прославляют,
Все чинно парами гуляют.

А дети там – пчелиный рой,
Играют шумною гурьбой,
И весь народ спешит туда,
Святая там течёт вода.

Детей в ту воду окунают,
С крестом пелёнкой обтирают,
Священник крестит всех детей,
Во славу Родины моей.

И под приятный благовест,
На шею надевают Крест,
Святой на нём распят Христос.
И запах ладана, и роз…».

Ты, Русь моя, моя отрада,
Моя любовь, моя награда!
Спасибо тебе, Господь Бог,
Что Родину ты уберёг.

От Ленина и от Хрущёва,
От Сталина и Горбачева,
От революции, от смуты,
От перестройки пресловутой.

От хитроумных иудеев,
От олигархов и злодеев,
И сохрани нас, Господь Бог,
От всех глупцов и дураков,

От голубых и педофилов,
И от чиновников строптивых,
От всех убийц, от воровства,
От блуда и от колдовства.

Прости, что мы Тебя не чтили,
Почти на век Тебя забыли,
Кресты с церквей все посбивали,
И колокольни разломали.

Прости, что в церкви не стояли,
Святым свечей не зажигали,
Прости, что в Пасху весь народ,
Спешит к себе на огород.

Прости, что всех родных забыли,
Погост в помойку превратили,
Что на могиле без Креста
Стоит гранитная плита.

Учитель наш в окно смотрел,
И октябрятам всё дудел,
Надуло в голову ему,
Опять он вспоминал войну.

«Товарищ Сталин спас народ!
За Сталина он в бой идёт!
Враги народа – генералы,
Позиции напрасно сдали.

В НКВД их расстреляли,
Тихонько тайно закопали,
Про все их черные дела,
Никто не вспомнит никогда.

Наш Берия, стратег великий,
Собрал учёных знаменитых,
В шарашку всех определил,
Один раз в день гулять водил.

Опять учитель про Никиту,
И про дружка его, Броз Тито,
И про китайцев, и про Мао,
Собак сожравших чао-чао.

Опять он вспомнил заключённых,
Врагов народа истощённых,
Что строили водоканал.
Никита всем свободу дал!

Глаза наполнились слезой:
Какой учитель наш тупой!
А, может, он душой больной?
«Прости его», – сказал Святой.

Учитель снова посмотрел
В ту сторону, где я сидел.
«Вон − враг народа!», – он сказал
И пальцем чётко указал.

«Давай, вставай, иди к доске», —
Недобро говорит он мне.
Смотрю на класс, душа дрожит,
От красных звёзд в глазах рябит.

«Лечить врагов таких нам нужно,
Ребята, бейте его дружно!», —
Учитель первым подлетел,
Дал оплеуху! Я присел.

Затем все разом подскочили,
Лицом на пол меня свалили.
И били, били меня впрок,
Пока не зазвенел звонок.

Я долго на полу лежал,
Не помню, кое-как я встал,
От боли сильно спотыкался,
До дома всё-таки добрался.

Вон храм разрушенный стоит,
Над ним советский флаг висит,
Спина и ноет, и болит.
Святой с небес мне говорит:

«Прости, прости ты всех ребят,
Зла не держи. Пусть говорят!
Ты видишь этот старый храм,
Советской власти стыд и срам?

Настанет срок, и восстановят,
Грязь наносную перемоют,
Придут и те, кто разрушал,
И те, кто Крест в душе держал.

Придут все в храм. По одному.
Свечу поставят лишь одну.
Одну свечу – за Отца Бога,
Одну свечу – за Сына Бога,

Одну свечу – духу Святому,
Одну свечу – Храму родному,
Одну – за всех, всех убиенных,
Одну – за всех непогребенных,

Одну – за здравие людей,
Одну – за Святость всех мощей.
Свечу поставят за свой срам,
Придёт прощенье тогда к вам.

Ребята весело шагают,
Поют, Володю прославляют,
Куда идут и что поют,
Ребята сами не поймут.

Ходили мы рядами, пели,
Три года разом пролетели,
Тела немного подросли,
И мы в четвёртый класс пошли.

Меня отец, герой войны,
Поставил в первые ряды,
Учителя были так рады,
Пиджак отца был весь в наградах.

Директор школы-интерната,
Ребёнок пролетариата,
Сквозь строй детей к отцу бежит,
И громко, громко говорит:

«Смотрите, дети, на героя!»
Все аплодировали, стоя.
«За вас достойно воевал,
Чтоб каждый человеком стал!

Чтоб родину свою любили,
Чтоб ветеранов не забыли,
Историю чтоб каждый чтил,
Страну советскую любил.

Вы били немцев вдалеке!
Держите микрофон в руке,
Скажите пару слов ребятам,
Надежде нашей, октябрятам.

Отец мой микрофончик взял,
Трусцою к центру похромал.
И взглядом ищет, где же я?
Да вон, во льдине полынья.

«Стоят со звёздами ребята,
Его не взяли в октябрята,
Сказали все, что сын плохой,
Всем говорит – над ним Святой».

Смотрю на папу в тот момент,
Спасибо вам за комплимент!
Отец негромко говорит,
А микрофон в руке дрожит.

«Она Иисуса нам рожала,
К груди ребёнком прижимала,
Руси Покровом она стала,
От бед, ненастья нас спасала.

Да если б не Святая мать,
Москвы б сегодня не видать,
Кто научил нас воевать?
Конечно же, Святая мать.

Не даст в окопах замерзать
Родная нам Святая мать,
От ран не даст нам умирать,
Нас вылечит Святая мать.

Товарищ Сталин в трудный час,
Икону нашу, Божью Мать,
В киоте в самолёт поставил,
И против ворога направил.

Победный час тогда пробил,
Народ наш вскоре победил,
Вы, наши дети, нам под стать,
Пребудет с вами Божья Мать».

Директор смотрит на отца:
«А что супруга не пришла?
Она такая же, как Вы,
С медалями, герой войны».

Отец смутился, покраснел,
Ответить сразу же сумел:
«Да, есть в семье у нас гордыня,
Моя супруга, героиня.

Работает как на износ,
Побереги её Христос,
На фронте Вера воевала,
За всех детей кровь проливала».

Отец – директора, вставая,
Спросил: «Что грудь твоя пустая?
С кем бился ты, с кем воевал,
Иль на фронтах ты не бывал?».

Директор густо покраснел,
Промямлил: «Я же заболел,
Когда пришла война в наш дом.
Меня устроили в райком.

Победу я в райкоме встретил,
Счастливым стал на белом свете,
Болезнь покинула меня,
Теперь стою здесь у руля».

«Да, – говорит ему отец, —
Тяжёлый ты пронёс венец.
В войну девчата воевали,
А вы в райкомах всё болтали.

Болезнь вы там свою лечили
И орденов не заслужили.
Райком для вас передовая,
Отсюда грудь ваша – пустая».

Стоял директор, одинок,
Спасение его – звонок!
Пошли все дети на урок,
С отцом беседа была впрок.

Мы вновь заходим в класс наш светлый,
Стоит учитель неприметный,
Всем он кивает головой,
Глядит, а надо мной Святой.

Учитель сходу поперхнулся,
Со стула чуть не навернулся,
Он воду из графина пьёт,
Ногою ножку стула бьёт.

Хрипит он, кашляет, вздыхает,
К портрету руки воздымает.
Ильич с портрета, Боже мой,
Прости скорей его, Святой.

Ильич на Божеском суде
Поверил Бога правоте,
Горят в аду его останки,
Лишь в мавзолее две болванки.

Учитель тут в себя приходит,
И разговор с детьми заводит:
«Все отдохнули, посвежели,
Дни лета быстро пролетели.

Скажите, как вы отдыхали,
Какой музей вы посещали,
Какие книги вы прочли,
Кому из взрослых помогли?».

Встает косматая девчонка:
«Мала, – кричит, – была избёнка,
Из сена, не из кирпича,
В разливе, там, у Ильича».

Другая девочка встаёт
И говорит, что наш поход
Партсъезду посвящённый был,
Никто об этом не забыл.

А хорошист наш с первой парты,
Раскрыл учителю все карты:
«Я урожай помог собрать,
Пшена с полей, охапок пять».

Друг друга все перебивали,
Рассказ о лете начинали:
Я бурую доил корову,
В ночном я слушал дядю Вову,

Я – в лагере, а я – в Артеке,
Я – на рыбалке, я – в балете,
Я – в мавзолей, а я – в музей
Бескрайней Родины моей.

Один кричит, что он с лопатой,
Сажал картошку бабе старой,
Другой кричал, что он босой,
Скосил траву чужой косой.

Учитель разом всех прервал:
«А ты как летом отдыхал?
И что ты сделал для страны?
Скорее классу расскажи».

Я из-за парты поднимаюсь,
Смотрю в окно и удивляюсь,
Разбитый храм ещё стоит,
Душа о нём всегда болит.

«Всё лето я не отдыхал,
Отцу в болезни помогал,
С утра куплю ему чекушку,
Ржаного хлеба четвертушку.

Схожу за пачкой папирос
И всё поставлю на откос,
Отца к откосу посажу,
Сам далеко не отхожу.

Откос у нашего подъезда,
Был знаменит. Со дня приезда
Он был скамейкой и столом,
Кутить к нему ходил весь дом.

Я по двору хожу, гуляю,
С качели папу наблюдаю,
Сидит на лавке, водку пьёт,
На разговор жильцов зовёт.

Придут к нему наши соседи,
Начнут житейские беседы,
Когда кто умер, кто родился,
Кто вовремя на ком женился.

Кому достался отворот,
Расскажут тихо анекдот,
Чтоб коммунист не услыхал,
На нас донос не написал.

Про Вову и про Кузьмича,
Про кукурузу и Хруща,
Про Брежнева, про Ильича,
Горит в Кремле его свеча.

Нальют и выпьют за войну,
Припомнят всех людей беду,
Затем ещё одну нальют,
И про героев запоют.

Или спортивный грянет спор,
Как не забил Стрельцов свой гол,
Как Лёва Яшин взял пенальти,
Как скачет на бревне Саади,

Санеев прыгнул дальше всех,
Тройной прыжок его успех,
Валера Брумель взвился ввысь,
Кричит на планку: «Не свались!».

Наш Сологубов капитан,
Войны великой ветеран,
Канадцам шансов не давал,
Хоккей советский прославлял.

А Жаботинский, наш штангист,
С помоста смотрит, как артист,
Железный гриф руками взял,
Вес штангу чуть не поломал».

Учитель мой рассказ прервал:
«Ах, ты всё лето проскакал?
Бил по двору свои баклуши,
В рассказах старших парил уши?

Ты Родину ничем не славил!
Ты партию в беде оставил!
Ты не ходил в наш мавзолей!
Ты не исправился, злодей!

Все дети летом отдыхали,
Стране партийной помогали!».
Учитель вновь пошёл в разнос
И задаёт такой вопрос:

«Скажи, ребёнок-дармоед,
Несчастный жук наш короед,
Что делать будем мы с тобой?»,
А надо мной опять Святой.

Учитель вновь перекосился,
В лице своём он изменился,
Затем мне низко поклонился,
Я очень сильно удивился.

Учитель сильно закричал:
«Смотрите! Вот наш идеал,
Всё лето силы надрывал,
Советской родины штурвал.

Герой войны – наша награда,
Уход за ним одна отрада!».
За совесть дальше он кричал,
Со стенки наш Ильич упал.

Упал Ильич, стекло разбилось,
Лицо опять перекосилось,
Знамение пока висит,
Учитель детям говорит:

«Отец его в войне сражался,
Танк был подбит, он подорвался,
Его поступок – всем урок».
За дверью прозвенел звонок.

«Останься, – вновь ко мне учитель,
Сухой души моей мучитель, —
И расскажи про амулет,
Тебе всего лишь десять лет».

Я подошёл опять к окну,
Смотрю на храм и говорю:
«Все мы рождаемся на свет,
Нам церковь дарит амулет.

Его храним и бережём,
Уходим в старости вдвоём,
Он на груди, всегда со мной,
Он самый близкий, мой родной.

Он и утеха, и отрада,
Он наше горе и награда,
Учитель наш и всех Отец,
Он долгожитель и мудрец.

Когда идём мы воевать,
Над нами кружит Божья Мать,
А если нужно что спросить,
Святой придёт и огласит.

Мы в парк выходим отдыхать,
Вокруг природа, благодать.
Дурного нужно обуздать,
Кого зовём? Святую Мать.

Берём мы в руки карандаш −
И вспоминаем «Отче Наш»,
Проснувшись утром, мы встаём,
С Крестом по жизни мы идём.

Когда обедать мы садимся,
Ему, родному, мы крестимся,
Кто людям пищу всю даёт,
С небес дары кто нам несёт.

Когда в жару мы умираем,
В степи морозной замерзаем,
В руке сжимаем амулет,
Христа посланника завет.

К перерожденью малыша
К нему летит его душа.
Я задаю всем нам вопрос:
Причём душа, причём Христос?».

Учитель смотрит мне в глаза,
В его глазах уже слеза,
Платок достал он из кармана,
Глаза протёр он без обмана.

«Откуда ты всё это знаешь,
Скажи, где знания черпаешь,
Ты Бога, жизни есть знаток,
Вернись за парту, уж урок».

Ребята в класс гурьбой ввалились,
За парты дружно разместились.
С чего начнет наш патриот,
Все дети смотрят ему в рот.

Недолго он в окно смотрел,
Осенний ветер налетел,
И что-то грохнуло с забора,
Учитель наш кричит: «Аврора!».

«Авроры» залп дал нам понять,
Что нужно власть Царя менять,
Взять Зимний приступом дворец,
И с церкви сбить Святой венец.

Ильич на стенке удивился,
Вновь чудом на пол не свалился,
(Тугую привязали нить,
Теперь уж точно не свалить).

И я сказал: «Наверно, зря
Холопы сбросили Царя,
Помазанник он всё же Бога,
В народ ведёт его дорога.

Чекисты подлость совершили,
Царя с царицей застрелили,
С детьми жестоко обошлись,
Штыки о сердце обожглись».

Мой детский разум, продолжая:
«Чем думали, царя свергая,
Что манна упадёт с небес?
А вылез всенародный бес.

Поверг Россию в нищету,
В гражданскую втянул войну,
Народы голодом морил,
Про Крупскую совсем забыл.

Детей не даровал им Бог,
Отсюда и в мозгах порок,
Россию немцам он продал:
Иуда так не поступал!

Стоит «Аврора» у причала,
Нет ни конца, и нет начала,
Висит на ней бесовский флаг,
Весь в орденах кровавый стяг.

Да лучше б вовсе утопили,
Мозги народу не мутили,
Консервной банки гниль, труха,
А ей дают всё ордена.

Учитель и Ильич очнулись,
Между собой переглянулись,
Опять он начал выступать,
Царя и Бога прославлять.

Ильич уже хотел упасть,
А я шепчу: «Что за напасть,
Стальная нить крепка, цела,
Нет на тебя, Ильич, стекла».

Учитель мне: «Ах ты, подлец,
Ты – нехороший сорванец.
Аврора, мол, плохая стала?
Она в войну нас всех спасала».

А я учителю в ответ:
«Да если б не стрельнул корвет,
Страна не знала б голытьбы,
И не было б тогда войны.

Всем говорил Бог Аполлон,
Когда входил на стадион,
Аврора – это от души,
Богиня утренней зари».

«Опять про Бога он твердит», —
Учитель детям говорит,
Мы все – весёлые ребята,
И наше имя – октябрята!

Вас в пионеры примут скоро,
Повяжут галстуки на горло,
И кинут клич: «Ты будь готов»,
Ответ один: «Всегда готов!».

Опять сомнение в мозгах,
Учитель наш, как на дрожжах,
Кричит, что я такой-сякой,
А надо мной опять Святой.

Учитель быстро говорит:
«Подводный флот наш знаменит,
Врагам на море даст отпор,
Под компасом лежит топор.

Мы что-то там не рассчитали,
Подлодку в море подорвали,
Лежит она на самом дне,
На горе всей нашей стране».

Учитель быстро говорит:
«Вьетнам в огне давно горит,
Бомбят его американцы,
Для нас злодеи и заср^*нцы.

Наш друг, товарищ Хо Ши Мин,
Всему Вьетнаму господин,
Войска свои он в бой ведёт,
Американцев всех порвёт».

Ещё про джунгли нам сказал,
Что пару раз там побывал,
Большую видел обезьяну,
Орал, кричал, он вспомнил маму.

Вдруг наш учитель побледнел,
За стол тихонечко присел,
Слезинки с глаз его катились,
Мы дружно все насторожились.

Рыдая, выдавил он хрип:
«Гагарин Юрий наш погиб,
Испытывал он самолёт,
Кто-то прервал его полёт.

На МИГе ввысь, в полёт летели,
Да, что-то там не досмотрели,
Он первым был в гостях у Бога,
Теперь обратная дорога.

На Красной площади светло,
Несёт его политбюро,
Лафет, колёса, сильный скрип,
В стене Кремлёвской Юра спит.

Весь мир встречал его с цветами
И провожал его с цветами,
Огромный был авторитет,
Подпортил чей-то он портрет.

Скорбим о Юре, просим Бога,
Душа летит его с порога,
Любви не просим, лишь добра,
Любимым Юрий был всегда».

Учитель перешёл на крик:
«Убит наш Мартин Лютер Кинг!
Американцы не простили,
Их идеалы раздавили.

Проклятый империализм,
Как Гитлера родной фашизм,
Страны героев не щадили,
Роберта Кеннеди убили».

Недолго мой сатрап ревел,
Звонок давно уже звенел,
Зовёт ребят всех отдохнуть,
На жизнь по-новому взглянуть.

Для всех детей есть перемена,
А для меня одна проблема,
И вновь учитель мне кричит:
«Мой мозг уже давно кипит,

Тело не спит, воздух глотая,
Дорога в жизнь моя кривая,
Глаза всё ищут амулет,
Ильич висит, а счастья нет!».

Опять Ильич перекосился,
Учитель снова удивился,
Портрет учителю в ответ:
«Да я ж твой верный амулет,

Ильич, ведь ты же не крещёный,
Учитель наш умалишённый,
Ведь ты подобен сатане,
А это грех, уже вдвойне».

Учитель Ильичу в ответ:
«Гляди, каков ты амулет,
Тебя-то в детстве окрестили,
Твои мозги Христа забыли.

Ты сотни поломал церквей,
Уродец Родины своей,
Ты возомнил из себя Бога,
А сам висишь вон – у порога».

От слов таких Ильич смутился,
Портрет опять перекосился.
«В звезде ты видишь силуэт,
Вот это есть ваш амулет».

Стоял я, слушал диалог,
Над храмом появился Бог:
«Какую ересь вы несёте,
Простой ведь мысли не поймёте —

Висит портрет, на нём злодей
Несчастной родины моей,
Полвека вы его все чтили,
С ума наверно по сходили.

Смотрю на храм, сидит бродяга,
Какой Ильич наш доходяга,
Икону из себя он льёт,
Иудин верный патриот».

Уста младенца всё гласили:
«Народ в крови вы утопили,
Родную Русь всю развалили,
Свечу Святую загасили.

Вам, недалёким, не понять,
Что Русь всегда должна стоять,
На вере, правде, торжестве,
И на одном святом Христе».

Ильич вдруг наш преобразился:
«Недаром в детстве я крестился, —
Кричит учителю, – халдей,
Безбожник, старый иудей!

Да, виноват я перед Богом,
Да, каюсь перед всем народом,
Мой прах не предадут земле,
В аду гореть моей душе.

«Да, да! – кричит ему учитель, —
Ты наш злодей и наш мучитель,
Ты погасил Священный свет,
А сам кричишь «я амулет»!

Висишь на стенке, истукан,
Как неотёсанный болван,
Не тот указываешь путь,
Скорей бы, чёрт, тебе заснуть».

Я вновь вступаю в перебранку,
Вкусив солёную баранку,
Копейка, грош её цена,
Но как она была вкусна…

«Вы спор напрасный учинили,
Про храм наш старый позабыли,
Стоит, покрытый весь листвой,
Такой он близкий и родной.

Кресты все золотом горят.
Сломал, Ильич, его ты зря!
Безбожников мы народили,
Святых людей совсем забыли.

Где нам крестить теперь детей?
Где нам молиться за людей?
Где отпевать нам всех умерших?
Где исправлять нам души грешных?

Венец, венчания корона,
Лежит в углу возле амвона,
Святой воды нет больше в мире,
Купель с вином стоит в трактире.

Святейший мученик Андрей
Пошёл с торгов за пять рублей,
Кадило, где парил елей,
Купил учитель-иудей.

А спор ваш в чём, каков предмет?
Вам нужен Бога амулет?
Для вас пока на нём замок!».
Звенит пронзительно звонок.

Учитель всех нас отпускает,
А сам на что-то намекает,
А сам глядит сатрапу в рот,
Какой он, всё же, идиот.

И снова про капитализм,
Про НАТО, империализм,
Про то, где наш стоит райком…
Директор в класс проник тайком,

Детей он всех перепугал,
Через секунду класс стоял.
Учитель адски хохотал,
Директор в классе речь держал.

«Большие вы уже ребята,
Отличные вы октябрята,
Пришла пора совет держать,
Завхоза нужно выбирать.

Кому доверить этот пост?
Подумайте, вот вам вопрос.
Нам староста по горло нужен,
Ведь интернат наш перегружен.

Нам нужен классных парт учёт,
Чернил исписанных отчёт,
Разбитых окон пересчёт,
Завхозу все пойдет в зачёт».

Ребята тут насторожились,
Работе взрослой удивились,
Директор что-то прокричал,
Наш класс панически молчал.

Качал учитель головой:
«Вот, твой отец – войны герой,
Нам всем ты вроде не чужой,
Завхоз ты будешь мировой».

Директор тут заверещал,
Что Бог меня им всем послал,
Учитель брызгать стал слюной,
А надо мной опять Святой.

Директор «браво» мне сказал,
А класс ладоши разминал,
Учитель мне: «Ты озорной,
Завхоз совсем наш молодой!».

Я мал ещё, не понимаю,
Хожу, карандаши считаю,
Вчера разбили два окна,
Опять мне будет не до сна.

На кухне повар, наш толстяк,
Плечом сломал дверной косяк,
А кастелянша баба Зоя,
Пролом устроила в заборе.

Наш школьный дворник, дядя Жора,
С метлой стоит возле пролома,
На страже родины стоит,
Всегда хмельной, но боевит.

Учитель как-то мне сказал:
«Уроков я не отменял,
Завхоз, конечно, ты хорош,
Мозги же стоят медный грош».

«Да, да», – тогда я отвечал,
И на уроки побежал.
Учитель наш журнал держал,
Класс от восторга замирал.

Мою фамилию читает,
Класс в мою сторону кивает,
Учитель вновь по центру встал,
Свой рот открыл и продолжал:

«Студентов местная орда
Французов чуть не подвела,
Хотели в оборот их взять,
Опомнились, им благодать.

У них отличный есть пример,
Как нужно жить в СССР,
Всех главарей сажать в темницу,
На каторгу студентов, в Ниццу».

Учитель вслух опять мечтает,
Войну с французом вспоминает,
«Нам не понять этих месье,
Одно дерьмо в их голове.

Французам этим не понять,
Как трудно Магадан поднять,
Как трудно жить на Валааме,
Известно только «русской маме».

Учитель дальше продолжал,
Весну он в Праге вспоминал,
Про танки наши вспомнил он,
И резолюцию ООН.

Кричит, что чехи все зажрались,
Американцам все продались,
Мы наведём порядок в Праге,
Сказал генсек наш на параде.

А эти крысы-диссиденты,
Кремлю враждебны элементы,
Плюют на наши постаменты, —
Обидные для нас моменты.

Кто успокоит эту мразь,
Давно наглеющую всласть?
Наган, обойма и курок!
За дверью прозвенел звонок.

И снова дети дружно встали,
На улицу играть бежали,
Я не бегу и не дремлю,
Сижу, в окно на храм смотрю.

Учитель вновь мне говорит:
«Душа моя давно болит,
Глаза мои бы не видали,
Как предки наши храм ломали.

Кресты сбивали, купола,
Иконы шли все на дрова,
Топили ими дом слепых,
Огнём вознесся лик Святых.

Всю утварь из церквей тащили,
Старушки местные все выли.
Портреты вешали вождей,
Из храмов сделали музей.

Музей людей наших убогих,
Музей вождей всех однобоких,
Музей заветов Ильича,
Да вон висит он, саранча.

У нас на стенке свой Ильич,
В красивой рамке старый хрыч,
Висит, всю пыль в себя вбирает,
Кто, подлого, его не знает!

Ах, дети, все вы октябрята,
Вы юные страны орлята,
Вы серп и молот понесёте,
Про Ильича всегда поёте».

«Тебе всю жизнь перекосили,
Тебя, похоже, не крестили», —
Продолжил со стены Ильич,
В ночи лесной картавый сыч.

«Жаль, крепко к стенке я прибит,
На тросе мой портрет висит,
Но, если бы ослабла нить,
Я научил тебя бы жить».

«Нет, нет, не допусти Господь,
Из стенки вынуть старый гвоздь,
Ты, наш завхоз, давай прибей,
Портрет к стене ещё сильней.

Не приведи Господь, случится,
Что наш Ильич вдруг возродится,
Сметёт он в хаос всю страну,
Развяжет новую войну.

Придёт и призрак, весь косматый
Карл Маркс, чертяга бородатый,
И свяжут в красный узел всех!
Не наводи меня на грех».

Учитель вновь вскипел до края:
«Гляди, Ильич, какая краля,
Научит жизни он меня,
Не заросла его стерня!

Ты посмотри на этот храм,
Вам, коммунистам, стыд и срам,
До основанья всё ломали:
Фашисты так не поступали.

Людей вы православной веры
Отправили всех на галеры,
Сибирь им всем родная мать.
Тебя, Ильич, им не достать…

Из пьяни нищей, из отбросов,
Слепили тысячу колхозов,
В село послали продотряд,
Бегут оттуда все подряд.

Партийным стал любой колхоз,
Тюрьма – всем, даже за навоз.
Скажи, наш маленький завхоз, —
Учитель задает вопрос, —

Как храм родной нам оживить,
Святой водою окропить,
Затем людей всех пригласить,
Народ весь Русский освятить.

Глаза забиты кумачом,
Вон той заразой, Ильичом,
Красивый храм хотят глаза!»,
Как искра брызнула слеза.

Учителя я пожалел,
Сказал ему, что не посмел,
Вступать в их скромный диалог,
Благослови, Господь мой, Бог.

«Вам память нужно освежить,
В субботу в Божий храм сходить.
Придя, поставить Богу свечку
И вспомнить бедную овечку,

К иконе, ко Святой Марии,
Которую все поносили,
Прийти, поцеловать оклад,
Поймать её душевный взгляд.

Угодника вы, Николая,
Просите, Бога вспоминая,
Чтобы простил ваши грехи,
Господь Иисус, нас всех спаси.

И так вы год должны молиться,
Чтоб от грехов своих отмыться,
Чтоб благодать на вас спустилась,
Чтоб ваша мать вами гордилась.

За год вы крёстных подберёте,
И так же в храм их отведёте,
Начнёте Богу вы молиться,
На праздник можно окреститься».

Я мог бы долго толковать,
Как храм больной наш открывать,
Как Бога сделать уголок…
Увы, пронзительный звонок.

Учебный день тут завершился,
Обедать! Пищеблок открылся,
За стол все сели, стали есть,
А мне и некогда присесть.

Доем я позже свой обед,
Убрать мне нужно кабинет,
Чтобы он грязью не зарос,
Я ж в интернате был завхоз!

Потом все весело гуляли,
Ходили, Лёню прославляли,
Мне с ними некогда гулять,
Кровати нужно сосчитать.

И так крутился целый день,
Работать было мне не лень,
Учителя меня хвалили,
На полдник яблок приносили.

Подходит ужин, но поесть
Опять мне некогда присесть,
Бегу я спальни открывать,
Всем детям нужно где-то спать.

Замки я в спальнях открываю,
А сам внутри себя мечтаю,
Как повар, добрый наш толстяк,
Даст обглодать быка костяк.

Иду тихонько в пищеблок,
Детей уж нет, для них звонок
Пронзительно звенел ко сну,
Пойду поем, потом засну.

К раздаче подошёл трусцой
И что я вижу, Боже мой,
Лежит на блюде мой костяк!
Какой он добрый, наш толстяк.

Я с чёрным хлебом кость глодаю,
Прошедший день припоминаю,
Про стул, про стол, про храм Святой,
И слышу с кухни: «Ешь, седьмой!».

Пью сладкий чай, сижу, мечтаю,
А наш добряк слезу пускает:
«Отец твой храбро воевал,
Он, как и ты, недоедал».

Недолго я ещё сидел,
Толстяк совсем наш раздобрел,
Морковь мне дал своей рукой,
О, Боже мой, над ним Святой.

Покушал я, порозовел,
Затем столы все осмотрел,
Все стулья к ним пересчитал,
Учебный блок меня позвал.

Никто из взрослых не решался,
Тем более не нанимался
Ходить в ночи, тушить весь свет,
В учебный блок и лазарет.

Тогда я был немного мал,
Как я всем вам уже писал,
Я многого не понимал,
Но страх в себе одолевал.

Иду наверх, в руках ключи,
Чтобы закрыть в дверях замки,
Шестой этаж, свет не погашен,
Гашу его, на радость старшим.

Спускаюсь вниз, второй этаж,
Гляжу вперёд, что за пассаж?
Мужик высокий, худощавый,
Хромой, на морду весь прыщавый,

В руках дрожащих – длинный нож.
Меня так просто не возьмешь!
Я встал в сторонку, наблюдаю,
В душе я Бога поминаю.

Ножом дверь нашу ковыряет,
В замок он что-то там вставляет,
Хромой ногой откос толкает,
Дверь не сдалась, он отлетает.

Я в тот момент кричу: «Постой,
Мужик, противный и плохой!»,
В одно мгновенье свет гашу:
«Замок закрыт, привет! – кричу, —

На этаже входная дверь,
Броня дубовая, поверь!»,
Бегу я вниз, машу рукой,
А надо мной опять Святой.

Я с лестницы и напрямик,
Кричу ночную няню в крик:
«Будите Жорика с метлой,
Лазутчик на передовой!»

Мы дядю Жору разбудили,
Метлу скорей ему вручили,
Зачем нужна эта метла?
Достаточно и топора.

«На фронте я служил в пехоте,
Врагов, как он, ломал в окопе,
Скорей веди меня, завхоз,
Прохватит вмиг его понос».

Пошли в учебный блок мы с Жорой,
Потом прошли по коридору,
Поднялись с ходу на этаж,
Замок открыт, лазутчик – наш!

Момент понадобился Жоре
Скрутить лазутчика в дозоре.
Ведём его мы на допрос,
Смотрю наверх – вот наш Христос.

Мы в штаб лазутчика спустили,
Допрос с пристрастьем учинили,
Погладил Жора свой топор,
Пробил лазутчика запор.

Тотчас к нам помощь подоспела,
Преступника опять нагрела,
Сажают в чёрный воронок,
Надолго стих его звонок.

Добряк тут с кухни прибежал,
К груди меня своей прижал,
Рыдали тихо взаперти:
«Прости, сыночек, нас прости,

Мы эту мразь пять лет ловили,
В учебный блок вдвоём ходили,
Чтоб гадость эту отловить,
Которая мешает жить».

Мы час ещё втроём сидели,
Картошечку в мундире ели,
Потом нам Жора дал понять,
Что нужно детям ночью спать.

Да, да, иду скорее спать,
Ведь завтра новый день опять,
Побрёл я спать, едва живой,
Гляжу – со мной опять Святой.

А утром – солнечный рассвет,
Ворвался солнца яркий свет,
Вставать мне нужно в ранний срок,
Зубной поставить порошок.

Затем обратно в пищеблок,
Пока не прозвенел звонок,
Нарезать всем на завтрак хлеб,
Покрасить дверь, ночной ущерб.

Встаю я быстро, умываюсь,
Спускаюсь вниз и удивляюсь:
Народ огромною толпой,
Кричат все разом, я – герой!

Я мал ещё, и я смутился,
Директор наш развеселился,
А Жорик с длинною метлой
Кричит, как все: «Ты наш герой!».

Директор речь всем произнёс:
«Смотрите, быстро он подрос,
Он сын отца войны героя!»,
Все аплодировали, стоя.

Учитель встал возле меня,
Кричит: «А школа-то − моя!
Ильич в руках его светился,
Как быстро он переменился».

Все дружно лозунги кричали,
Меня, малого, обнимали,
И только самый добрый повар,
Всё понимал про этот сговор.

Все покричали, разошлись,
На завтрак дети собрались,
С утра неважный аппетит,
Душа у повара болит.

Перед уроками − линейка,
На Жоре нашем тюбетейка,
Стоят ребята, чуть дыша,
В груди колотится душа.

«Да, выходи уж к детворе, —
Кричит директор в рупор мне, —
Да, выходи уже скорей,
Ты наш герой, наш Прометей».

Я медленно к нему шагаю,
Сам от волнения зеваю,
Со всех сторон летит «ура»,
Поймали демона вчера.

Стоял и слушал я народ,
Вот старший пионер поёт,
Стихи читает первоклашка,
Красивая на ней рубашка.

Наш Жора с грязною метлой
Всем рассказал, как ночью той
Враг подошёл к нашей границе,
Теперь сидит в сырой темнице.

Учитель речь опять толкает,
Себя и школу прославляет,
В руках его кремень, Ильич,
Ты тоже, как и он, москвич.

Учитель галстук притащил,
Ему директор: «Кто просил?
Над ним сияет Бога Крест,
Не вписан он в наш манифест».

Учитель галстук в руки взял,
Поднёс к лицу и весь измял,
Как будто носовой платок,
Опять, Ильич, в тебя плевок.

Опять кричит учитель, стоя:
«Вы посмотрите на героя,
Огромный в нём потенциал», —
И затянул «Интернационал».

Все дружно расходиться стали,
Мои ко мне все подбежали,
И быстрой шумною толпой
Ввалились в класс, почти родной.

Учитель, радостный такой:
«Урок сегодня не простой,
Мы чествовать должны героя.
Опять аплодисменты, стоя.

Вступай на центр наш герой,
Скажи, как ночью тёмной той
Не допустил врага в наш класс,
Не подложил он нам фугас».

«Что говорить вам, я не знаю,
Я мал, ещё не догоняю,
Не понимаю, что и где…
Не бросил школу я в беде.

Помог мне Жорик и Добряк,
Дубовой двери наш косяк,
Помог замок, помог затвор,
В ловушке оказался вор».

Учитель смотрит на меня:
«А где заслуга тут моя,
А где заслуга коллектива,
Или партийного актива?

На подвиг вдохновил Ильич,
Ему бы выдумал ты спич,
Он наш партийный идеал,
Вот кто на подвиг нас послал».

Учитель вновь ко мне проник:
«Да я ведь старый фронтовик,
Ходил в разведку в тыл врага,
Матёрого брал языка.

Все в бой идут, а я бегу,
Все водку пьют, а я не пью,
Бойцы устали, спят в окопе,
Я сон их охраняю в дзоте.

Я всю войну провоевал,
Снаряд здоровье подорвал,
Я всю войну провёл в дороге,
Оставил роспись на Рейхстаге».

И дети слушали урок,
Пока не прозвенел звонок.
В душе своей перекрестился,
За парту сев, расположился.

Когда все вышли в коридор,
С учителем вновь разговор.
Ильич в портрете удивился:
«Да ты, учитель, отличился!

Ты вспомни сорок первый год,
В Узбекистан большой поход,
В последнем ты сидел обозе,
Как муха гадкая в навозе.

Бежал ваш род, что было сил,
Обоз вас еле разместил,
Да ты, учитель, рассмешил,
Как на фашистов ты ходил.

Ты всем кричишь, что фронтовик,
Но крыса ты, ты тыловик,
Погрязли вы в войну в тушёнке,
Паршивые твои глазёнки».

«Ты что, Ильич, гад, говоришь,
Перед героем ты висишь,
Бандит не спёр с тобой портрет», —
Сказал учитель комплимент.

Ильич наш дальше продолжал:
«Как, ты в войну всех поддержал,
Все в бой идут, а он их ждёт,
Все водку пьют, а он не пьет.

Поставил роспись на Рейхстаге,
Как литр взял в универмаге,
Ты наш убогий фронтовик,
Тебе везет, звонок звенит».

Тут дети снова в класс зашли,
Стоит учитель у доски,
Счастливый взгляд, прям, как свеча,
Столетие у Ильича.

Стоял застенчивый апрель,
Всё в лужах, за окном – капель,
В полях – красивый первоцвет,
От лета теплого привет.

Мозги учителя проснулись,
К стене, к портрету повернулись,
«Вот наш спаситель, вот герой, —
Сказал учитель наш дурной.

– Да если бы не старший брат,
Мучитель и Царя сатрап,
Все б угнетённые мы были,
Сегодня в школу не ходили».

Портрет на стенке наш расцвёл,
Ведь я его вчера протёр,
Той самой тряпкой кумача,
Портрет похож на Ильича.

Учитель дальше продолжает,
Глаз от стекла не отрывает,
Сто лет великому вождю,
А я на храм в окно смотрю.

Смотрю в окно на храм, мечтаю,
Над храмом голуби летают,
Мечтаю, чтобы мы дожили,
Святого храма дверь открыли.

Учитель снова говорит:
«Душа моя за всех болит,
Горит в ночи моя свеча,
Учу заветы Ильича.

Поедем завтра в мавзолей,
Частицу родины моей,
Вас в пионеры примут всех,
Для Ильича большой успех».

«Да лучше б вышли вы с метлой,
Храм обустроить наш Святой,
Вот Ильичу была б награда,
Смотрел бы он из чрева ада!».

Опять учитель прогремел:
«Сто лет Ильич наш всех терпел,
Лежит он тихо в мавзолее,
Открыты постоянно двери».

И вновь я тихо говорю,
А сам в окно на храм смотрю:
«Да лучше б двери затворили,
Чтоб лоботрясы не ходили.

Народ огромною толпой,
Стоит в могильник тот сырой,
Лежат кусочки Ильича,
Чело, рука и два хряща.

Идёт толпа, слезу пускает,
Народ не весь навзрыд рыдает».
Учитель вновь нам говорит,
Кадык его уже дрожит.

Глядит в портрет, пустил слезу,
Кричит: «Я что-то не пойму,
Как все мы жили без вождя?».
«Хреново», – добавляю я. —

Как жили с ним, как без него,
Лежит на площади дерьмо,
Зачем на свет его зачали,
Да лучше б мы его не знали.

Придумал план он ГОЭЛРО,
Да нам без лампочки светло,
Свечей прекрасная лампада,
С небес нам светит, как награда».

Я тихо, тихо продолжал:
«Дворец, как Вова, Зимний брал,
Упёрли всё, что можно было,
Собак порезали на мыло.

Дал клички нашему народу:
Ты «меньшевик», ты за свободу,
Ты «большевик», ты наш герой,
Неважно, что совсем тупой.

Ты анархист, и твой Махно,
Для Вовы полное дерьмо,
Он учредил власть всех советов,
Воров, бандюг, авторитетов.

Раскрасил всю страну в два цвета,
Хорошая, сказал, примета,
Своих раскрасил в красный цвет,
В кровь превратился наш рассвет.

Чужих раскрасил в белый цвет,
России нашей высший свет,
Затем все краски он смешал,
Гражданскую войну начал».

Учитель: «Что ты говоришь,
Неблагодарный наш малыш?
Ильич всего себя отдал,
Чтоб наш народ не голодал».

«Спасибо», – говорю я вслух,
А сам смотрю на этих двух,
Морил он голодом страну,
В Гражданскую втянул войну.

В войне брат брата убивал,
Ильич наш книги все писал,
Народ великий голодал,
Ильич Арманд облюбовал.

Учитель задаёт вопрос,
А сам всё смотрит на откос:
«Скажите, дети, мне быстрей,
Кто самый лучший друг детей?».

Все дружно хором отвечали,
Ногами по полу стучали:
«Ильич! Владимир! Ленин наш!»,
Я посмотрел, какой шабаш.

Я крикнул в класс, одной строкой:
«А совесть где, а где Святой,
Бог жизнь земную всем нам дал,
Ильич, в мозгах один развал».

Наш класс меня не услыхал,
И я тогда им всем сказал:
«Дороже вам ваш друг Ильич,
А мне родней Святой кулич.

Святая Пасха у дверей».
В ответ: «Не порть нам юбилей,
Мы Ленина младой приплод,
Нас пасху мавзолей зовёт».

Учитель вновь на злобу дня,
С ехидцей смотрит на меня:
«Святую Пасху вспомнил он»,
А я ему: «Хамелеон».

Я продолжал ему бубнить,
Хотел на совесть надавить:
«Пойдёшь ты в храм ночных свечей,
А здесь ты всё про юбилей».

Учитель вдруг наш покраснел,
Чуть мимо стула не присел,
Ильич с портрета от дверей:
«Иди, учитель, в мавзолей».

Затем смотрю я на портрет,
И думаю: в ночной момент,
Уж лучше б вор тебя украл,
Тогда б ты нас не доставал.

Сто лет исполнилось тебе,
Ты не даёшь родной стране,
Нести свой благоверный Крест,
Звезды Иисуса яркий свет.

Твой прах земля не принимает,
Душа твоя в аду пылает,
Опять учитель, взгляд косой,
А надо мной парит Святой.

«Зачем ты лезешь к юбиляру,
Нашёл бы ты другого в пару,
Ильич не стерпит, не простит,
Дамоклов меч уже висит».

«Дамоклов меч мне не преграда,
Смотреть на храм одна отрада,
И в свой столетний юбилей,
Ильич, как и тогда, злодей.

Ты все бубнишь про мавзолей,
Про кладбище своих вождей,
А мне милее воск свечей,
На Пасху всех наших церквей.

Да, он любил стравить народ,
А сам, как тряпка, в огород,
Сидит и смотрит за кустами,
Как разбираемся мы с вами.

Теперь Ильич наш покраснел,
Да, лучше б, чёрт, ты побелел,
Творил ты красный беспредел,
Со стороны на всё смотрел.

Ты лучше вспомни тот рассвет,
Когда потух царей всех свет,
Затем невинные тела,
Вы добивали до утра.

А утром вывезли их в лес,
Облили кислотой в до вес,
В сердца детей штыки вонзали,
И в шахту вниз тела бросали.

Ты вспомни золото церквей,
Что продано за сто рублей,
Ты весь церковный капитал,
За революцию отдал.

В деревни пьяный продотряд,
Красных карателей наряд,
В руках портреты Ильича,
Страшней его нет палача».

«Ты что, малой, опять понёс? —
Учитель задаёт вопрос, —
Все мы встречаем юбилей
Советской родины своей.

Ильич советы те создал,
Заветы всем нам написал,
Ячейки в партии открыл,
Всех несогласных посадил.

Для страха пущего в Сибирь
Детей дворян всех пригласил,
Пусть поднимают Магадан,
Молиться едут в Валаам».

«Детей дворян в Сибирь возили,
Самих дворян всех застрелили,
Не нужно портить красный цвет,
Им всем от Ленина привет.

А что он сделал со столицей,
Москвой, всех городов царицей?
Был белокаменный музей,
А стал кровавый Колизей.

Все улицы назвал в честь сброда,
Он вспомнил каждого урода,
Он дал им псевдоимена,
Теперь Москва посрамлена.

Мой дед любил на колеснице
По Поварской, да вдоль Мясницкой,
На Самотёк заехать в храм,
Затем к Смирнову в ресторан.

На Знаменке и на Волхонке,
Стоят красивые избёнки,
В Зарядье просто красота,
Вот вам старинная Москва.

Хитровка, Мытный и Кривой,
Все эти улицы со мной,
Обжорный, Свешников, Земской,
Блестят невиданной красой.

Родился я в Грауэрмана,
Ждала меня там моя мама,
В Москве родился на Арбате,
Теперь учусь здесь, в интернате».

Сидит весь класс заворожённый,
Слегка задумчивый, смущённый,
Ильич отнял у нас урок,
За классной дверью вновь звонок.

Все дети снова дружно встали,
На горло галстуки вязали,
Все хором крикнули «привет»,
Лежит в комоде амулет.

Учитель говорит мне от портрета:
«Пойми, что нехорошая примета,
В столетний юбилей вождя хулить,
А может в церковь нам сходить?».

«В молитве может только Бог простить,
Вам не мешало б церковь посетить,
Вы только не берите с ним портрет,
Анафема на нём, церквей запрет».

Ильич: «Анафему с нас сняли,
Сто лет в аду мы полыхали,
Меня с собою ты возьми,
Святой водою осени».

Я этим двум опять в ответ:
«Анафема – церквей запрет,
Во-первых, нужно вам креститься,
Затем пред миром повиниться.

Просить прощений всех Святых,
Просить у всех своих родных,
Пересмотреть земной свой путь,
Царей семью в Москву вернуть.

А тело ваше в мавзолее,
Сто лет лежит, никак не преет,
Не преданно оно земле,
Отсюда больно и душе.

Что б тело в землю схоронить,
Людей Святых не прочь спросить,
Затем отпеть всей церковью нужно,
И закопать его поглубже.

Да завтра пасха, в храм пойду,
Святой воды там наберу,
Кулич поставлю, освящу,
Всех нищих медью одарю».

Задумался Ильич в портрете,
Как быть теперь на этом свете,
Кто закопает, отпоет,
Теперь уж черт не разберет.

Учитель наш сказал втихую:
«Неси лопату штыковую,
Возьмем директора «москвич»,
Доволен будет наш Ильич.

На Красной площади, в углу,
Отроем яму поутру,
Положим Ильича скелет,
А сверху школьный постамент.

Все дети станут приходить,
Стихами будут говорить,
На постамент цветы внесут,
Рукою отдадут салют».

Прослушав эту ерунду,
Я этой паре говорю:
«Какую вы несёте чушь,
Сейчас, ей-богу, рассмеюсь.

На Красной площади, в углу,
Ильич схоронен поутру?
На свалке, если Бог позволит,
В земле поганой похоронят.

Пусть прогниют его все кости! —
На крик я перешёл от злости, —
Бальзам и кожу пусть сдерут,
Чтоб не видать нам этот труп.

Вам не дано двоим понять:
Россия – это наша мать,
Мы первыми в земле родились,
Навеки с Богом покрестились.

Мы в мир приходим Православный,
Над нами Крест летает славный,
Когда уходим в мир иной,
В ногах стоит он, наш родной.

А в церкви нашей красота,
Стоят иконы в три ряда
Лики Святых и Православных,
Нет среди них простых и главных.

На голове Христа венок,
Терновый путь наш так далёк,
Он нам дорогу освещает,
Прозреть людей всех призывает.

При жизни на груди просвет,
Несём нательный Бога крест,
В рожденье нам его вручили,
На жизнь с Христом благословили.

Вам, двум убогим, не понять,
Что есть Христос и Бога Мать,
Есть наша родина Россия,
Она природы всей Мессия».

Учитель говорит: «Постой,
Малыш наш добрый, не плохой,
Как в ночь страстну́ю нам вдвоём,
Сходить на Пасху в храм тайком?».

Ильич наш разом разозлился,
С учителем не согласился:
«Собрались в храм идти тайком?
Вот натравлю на вас райком!».

Учитель шёпотом: «Ильич,
Возьмём тебя, столетний хрыч,
В рулончик завернём портрет,
Оставим дырочку, просвет.

Глазком ты будешь наблюдать,
Как выглядит Иисуса мать,
Как свечи мы Святым зажжём,
И как помолимся вдвоём».

А я учителю в ответ:
«Нет, не возьмем с собой портрет,
Нас не поймёт Святой народ,
Откуда с вами этот сброд».

Учитель: «Смилуйся, внучок,
Хотя бы маленький клочок
В храм надо взять с собой на Пасху,
Чтоб освятить злодея маску».

«С клочком я в церковь не пойду,
Горит Ильич сто лет в аду,
Грехи свои там выжигает,
Об этом каждый Русский знает.

Представь себе, вот мы пришли,
Портрет злодея принесли,
Вокруг стоит честной народ,
В руках портрет, сидит там чёрт.

Что скажет нам с тобой народ?
С какой планеты этот сброд,
На пасху, в храм, в Святой день наш,
Чертей пригнали на шабаш.

Славянский, русский наш мужик,
Метлу, топор возьмёт и штык,
Начнёт гонять нас и чертей,
Отметим славно юбилей».

Ильич со стенки: «Я же свой,
Ведь я такой, как он, Святой,
В делах своих весь класс со мной,
Один лишь ты такой дурной».

«Кричишь ты мне, что я дурной,
Смотри, а надо мной – Святой,
В делах твоих, с тобой весь класс,
Замылил ты Российский глаз.

Ты подожди ещё немного,
Откроется детей дорога,
В храм не пойдут, а побегут,
Не нужен им, Ильич, твой кнут.

Прозреют дети от болезни,
Начнут петь правильные песни,
Россия – гордая страна,
Святая родина моя».

«Да ладно, мне всего сто лет, —
Кричит Ильич нам в кабинет, —
В честь юбилея пожалейте,
Святой воды хотя б налейте.

Святая Пасха на дворе,
А я повис здесь на стене,
Хотел я повстречаться с Богом,
Лишь лоб расшиб перед порогом.

Вы отнесите меня в храм,
Я, что хотите, вам отдам,
Хотите рамку, мавзолей,
Портрет с купюры в сто рублей.

Пусть отпоют меня быстрей,
И предадут сырой земле,
Пусть крест поставят на могиле,
И помянут меня в трактире».

Гляжу я снова на портрет,
Там чёрта виден силуэт,
Негоже чёрту-сатане,
Покоиться в святой земле.

Я вновь к окошку, как пострел,
На храм с любовью посмотрел.
Стоял учитель, одинок,
За дверью прозвенел звонок.

Учитель посмотрел на класс:
Все в галстуках? Каков атлас?
Ильич приятно удивлён,
Из всех ребят один крещён.

Учитель начал свой урок,
Ильич глядит на потолок,
В открытый космос, в первый раз,
Ворвался русский космонавт.

Скафандр был ему велик,
Леонова мы видим лик,
На встречу с Богом сделал шаг,
У телевизоров аншлаг.

Наш телевизор КВН,
Водой и линзой наделен,
Ходил смотреть весь интернат,
На тот магический квадрат.

Учитель дальше прогремел,
Фидель наш Кастро преуспел,
Он первый секретарь на Кубе,
Американцы все в испуге.

Уинстон Черчилль, как узнал,
Так тут же смерть свою принял,
Не курит больше он табак,
Не пьёт со звёздами коньяк.

Синявский наш и Даниэль,
Писатели, что не у дел,
Срок получили, как награду,
Народ потребовал свободу.

Учитель наш порозовел,
Восторженно на класс смотрел,
Портрет задумался, висит,
Учитель классу говорит:

«Ну, наконец-то, наконец,
В политбюро пришёл отец,
Генсекретарь, такой родной,
Он политрук наш боевой.

Он Брежнев Лёня, не Фомич,
Он так же, как и ты Ильич,
С броневика он не кричал,
Взасос полмира целовал.

Он маршал наш, он генерал,
Парад Победы принимал,
Он всех детей отец родной,
Но почему он не Святой?

Наденет китель на парад,
Медали золотом горят,
Грудь расширяли для наград,
Пошёл уж двадцать пятый ряд.

Встаёт, как ранняя заря,
Напишет «Малая Земля»,
Один он побеждал в войну,
Отвёл от всей страны беду.

Затем бегом на Целину,
Чтоб возродить свою страну,
Всё это в книгах описал,
Народ о нём давно мечтал.

Он и писатель, и поэт,
Он хлебороб и Архимед,
Он садовод и пчеловод,
Ну, в общем, полный огород».

Ильич в портрете весь расплылся,
Ну, наконец-то, появился,
Наследник партии родной,
Чуть шепелявый, но простой.

Учитель дальше рассказал,
Ахматову всё вспоминал,
Узнав про выбор Ильича,
Погасла светлая свеча.

Больной Антон Шандор Ла-Вей,
Собрал по миру всех чертей,
Чертову церковь учредил,
Не знаю, кто туда ходил.

Собрать по миру всех чертей
Помог ему наш юбилей,
Ильич с портрета: «Ты злодей,
Учитель, старый иудей!».

«На Красной площади, – сказал, —
Наш Лёня клятву принимал
У молодежи всей страны,
Чтоб в мире не было войны».

«Да, да, – сказал Ильич, проснувшись,
С портрета чуть не навернувшись, —
Он премию за мир принял,
Назвали её в честь меня».

Учитель дальше продолжал,
Как Мао всем нам угрожал,
Он хунвейбинов распустил,
Затем нам долго всем грозил.

А дочь отца народов всех,
Компартии огромный грех,
Тайком в Америку свалила,
Всех коммунистов удивила.

Талант Гайдая больше всех,
«Кавказской пленницы» успех,
Развеселил тот фильм народ,
Толпой в кино весь люд идёт.

Вдруг грусть нахлынула, слеза,
Учитель наш всплакнул слегка:
Могилу у Кремля нашли,
И неизвестной нарекли.

Недолго голову ломали,
Могилу больше не копали,
Тянули нить, газопровод,
Чем удивят теперь народ?

Тут в мозг народного вождя,
Пришла полезная мысля,
Вместо могильного холма,
Появится у стен звезда.

Огонь на той звезде зажгут,
Могилой место назовут,
Конвой поставят у звезды,
К огню никто не подходи.

В саду с восторгом ждёт народ,
Политбюро к звезде идет,
Пришла пора кран открывать,
Звездой могилу освещать.

Насторожились все в момент,
Кто будет зажигать фрагмент,
Кому доверит вся страна,
А совесть в партии одна.

Настал торжественный момент,
Пусть Лёня наш зажжет фрагмент,
Достоин он такой награды,
Нельзя чинить ему преграды.

Наш Лёня, словно Прометей,
С огнём к звезде ползком скорей,
Дополз до самой середины,
Газ с опозданием открыли.

Поднёс он факел, не горит,
Ильич на корточках сидит,
Потом поднёс ещё два раза,
Зажглось, он встал, ногам отрада.

Скрипит Ильич, идёт к венкам,
А голос шепчет «как ты там»,
«Всё хорошо» в ответ звучит,
Нахмурил брови Леонид.

Учитель снова наступал:
«Израиль всем урок нам дал,
Арабов он атаковал,
Дипотношения прервал.

Война велась всего шесть дней,
Иуда, старый наш еврей,
Разбил арабов в пух и прах,
Наверно потерял он страх».

Затем учитель говорит:
«Наш Че Гевара, друг, убит,
Подстерегли на Кубе янки,
Весь мир оплакивал останки».

Учитель в крик заверещал:
«Народ наш очень долго ждал,
Пришёл Октябрь, юбилей!», —
Какой учитель наш халдей.

Ильич наш Лёня на параде,
Всем коммунистам – по награде,
Простому люду – всем привет,
Смотри червонец на просвет.

Прошло всего лет пятьдесят,
Учитель напрягает взгляд,
Опять Ильич заснул, сопит,
Иудин юбилей проспит.

Мы родины своей сыны!
«Служили вы у сатаны», —
Шептали детские уста,
А глазки – к Богу в небеса.

Учитель вновь заверещал:
«Октябрь родину спасал»,
А я ему: «Смотри на рот,
В России пьяный приворот».

Учитель снова глотку рвал:
«Мой дед за это жизнь отдал!»,
«Да лучше б в церковь он сходил», —
В ответ ему я говорил.

Опять учитель в крик кричит,
За дверью уж звонок звенит,
Бегут все дети в туалет.
«А ты сиди!», – кричит дуэт.

Ильич очнулся на звонок,
Проспал от старости урок:
«Ну что, обсудим на троих?»,
Я мал ещё, я не привык.

Учитель: «Что ты говоришь,
Он маленький, ещё малыш,
Останемся когда вдвоём,
Тогда и выпьем и нальём».

Учитель снова объявляет:
«Теперь Октябрь тебе мешает,
Народу праздник, юбилей,
Чем не доволен ты, злодей?».

«Злодей не я, – висит в портрете,
Пока не знают это дети.
И юбилей ваш сатаны,
Разграбили вы полстраны.

Чума всех красных на планете,
Лекарство от неё в декрете,
Придет пора, родится Мать,
Придётся вам ответ держать.

Представьте вы, что вас несут,
На Бога благородный суд,
В одной из чашек ваш скелет,
Напротив Бога амулет.

Вам первый он задаст вопрос,
Вплотную подойдёт Христос.
«Где амулет, что ж не принес?»
Стеречь вас будет сильный пёс.

Что вы ответите тогда,
Попав с земли на небеса,
Что вас Ильич крестить забыл,
Вместо креста звезду вручил.

А может человек Святой,
Прошёл вас мимо, стороной,
А может быть, врата закрылись,
Поэтому вы не крестились.

А Бога суд, он справедливый,
В аду гореть тебе, строптивый,
Коль душу дьяволу продал,
Ильич себя уж там видал».

Ильич опять за возмущался:
«Да, да, я с Богом пообщался,
Горю в аду уж много лет,
А вот портрет мой, амулет.

Иконой служит мой портрет,
Тебе, учитель, амулет,
А тело жаль, что не в земле
Который год лежит в Кремле.

Отлили памятников мне,
Стоят они по всей стране,
Их больше, чем церквей в России,
Родню об этом вы спросили.

Гореть в аду мне много лет,
Не вижу я Святой свой свет,
Но, слава Богу, я крещёный,
Всё ж я учитель одарённый».

Учитель строго Ильичу:
«Гореть, как ты, я не хочу,
Я выкину свой партбилет,
Надену в церкви амулет.

А в класс, на стенку, чтоб был свет,
Повешу Бога светлый крест,
Портрет, Ильич, я твой сниму,
В каптерку тёмную снесу.

На скорбный день я раз в году
Портрет твой школе покажу,
Чтоб знали наши дети, внуки,
Что все служили мы Иуде».

Ильич опять наш разозлился:
«Учитель, ты ума лишился,
Партийный выкинешь билет,
Дадут тебе пятнадцать лет.

В тюрьме зажжёшь свой яркий свет,
Портрет вновь будет амулет,
И будут помнить твои внуки,
Как ты прислуживал Иуде».

Учитель вновь кричит, халдей:
«Один позор от вас, вождей,
Гонять в аду вам всех чертей,
Не видеть вам простых людей.

В аду горит он на костре,
Вот потому и жарко мне,
Снимай портрет, – кричит, – быстрей,
Чтоб не смотрел он на детей!

Он с детства всех детей зовёт,
Затем берёт всех в оборот,
В бесовские свои дела,
Вот и в развалинах страна».

«Враньё, – Ильич наш говорит, —
В стране такой прогресс стоит,
Сорвался со стены портрет,
Отсюда и в квартирах свет».

Учитель вновь тому портрету:
«Ты чушь несёшь по белу свету,
В руинах церкви все стоят,
А он мне всё про светлый взгляд.

Есть человек, душа плюс тело,
А есть страна, где наша Вера,
Есть церковь, Бога благовест,
Над храмом с ним распятья крест.

Душа страны есть наша Вера,
Прогресс страны есть наше тело,
Но смертно тело без души,
Как ты его не тормоши».

Ильич наш перлы произнес:
«Спроси учитель, вон завхоз,
Что будет со страной родной»
А надо мной опять Святой.

«Скажи, завхоз, малыш наш славный,
Как возродить нам храм наш главный,
Как Веру нам в народ вернуть,
Чтоб светлым был наш к Богу путь?».

Стою и слушаю я брань,
Кому нужна такая рвань,
На Русь Святую замахнулись,
В гробах Святые повернулись.

А наш учитель неспроста,
Рубить портрет начал с плеча,
В тоннеле свет он увидал,
Наверно, Бог к себе позвал.

Я вновь в окно смотрю на Храм,
Тебе, Ильич, позор и срам,
России душу ты сгубил,
В руины церкви превратил.

Придёт пора, всё восстановим
И вороньё с церквей прогоним,
Откроем двери в Светлый Храм,
За радость эту всё отдам.

Твои слова да Богу в уши,
Учитель наш ты пресловутый,
Ты просишь малого совет,
А сам – донос на педсовет.

Зачем нам главный возводить,
В окно смотри, наш храм стоит,
Стоит один, как сирота,
Нет звонницы и нет креста.

Ты лучше всех бы нас призвал,
Я б инструменты всем вам дал,
И вместе шумною толпой,
Отмыли б храм наш в выходной.

А в следующий выходной,
Пришли бы в храм, почти родной,
Все стены Храма бы отмылись,
Святые б нами загордились.

Так потихонечку все вместе,
Откроем Храм наш в поднебесье,
Со временем воздвигнем крест,
От храма звон, как благовест.

Один откроем храм, второй,
Затем четвёртый и седьмой,
Проложим к ним свою дорогу,
И скажем вместе: «Слава Богу».

Ильич опять наш со стены:
«Учитель, ты ж от сатаны,
Займи-ка очередь ты в ад,
Есть у тебя отдельный блат.

Я подведу тебя к чертям,
К партийным бывшим главарям,
Мы чуть убавим огонёк,
Чтоб испытал ожог ты впрок.

Душа твоя давно больна,
В неё вселился сатана,
Ты всё на храм в окно глядишь,
Да вон, с мальчишкой говоришь.

С харизмой он, наш паренёк,
Среди детей он одинок,
Он мал, ещё не понимает,
На что учителя толкает.

А ты, партийный, ты весь мой,
Давно ль не дружишь с головой,
Ты стал наверно забывать,
Что партия – родная мать.

Кто обеспечил детство вам,
Кто собирал вас по дворам,
Учил партийной дисциплине,
Лечил бесплатно в медицине?

Да ты, учитель, позабыл,
Как в вуз партийный поступил,
Мозги барахтались в башке,
Сидел бы лучше на горшке.

Тебя и в школу-то не брали,
Учить детей всё запрещали,
Доверили лишь интернат,
На знания ты небогат.

А если взять твою культуру,
Ты знаешь только Маньку-дуру,
За жизнь две книги прочитал,
«Муму» и Маркса «Капитал».

А ты всё рвёшься к Богу в храм,
Святые люди не по вам,
Их всем наукам обучили,
Мозги, как нужно, им вложили.

Высокий дан им интеллект,
Учёных степеней комплект,
Всю жизнь приходу отдают,
Молитвы каждый день поют.

Всех в церкви молодых венчают,
Затем приплод их освящают,
По жизни в церкви нас ведут,
Придёт пора, – и отпоют.

И после смерти, по записке,
Свечу поставят на могилке,
И будут долго в церкви петь,
Чтоб душу Святостью согреть».

Учитель снова Ильичу:
«Что ж не зажжёшь ты им свечу,
Пошёл, покаялся бы Богу,
Глядишь, простили б понемногу.

Тебе, Ильич, нужно очнуться,
В Святую воду окунуться,
Направить силы всех людей
На возрождение церквей.

Висишь и смотришь ты в окошко,
Стоит в развалинах сторожка,
И что нам нужно предпринять,
Чтоб данный Храм наш воссоздать?».

«Пишите просьбу вы в райком,
Затем пишите вы в горком,
Затем придёт письмо в обком,
Путёвку вам дадут в дурдом.

Хотят все храмы воссоздать,
Царя на трон, на власть призвать,
За что полвека мы страдали,
За коммунизм, за идеалы,

Страдали мы за весь народ,
Богатых брали в оборот,
Святых людей в расход пускали,
Чтоб нам мозги не полоскали».

Стоял и слушал я вождя,
Затем сказал: «Что за брехня!
Расстреливать Святой народ?
Какой же ты, Ильич, урод.

Гореть в аду тебе всегда,
Не видеть света никогда,
Душе твоей покоя нет,
Не мил ей стал наш белый свет».

Учитель мне: «Я не такой,
Поверь мне, мальчик дорогой,
Ты в Храме нашем был крещён,
Ты со Святым объединён.

Могу лишь я слегка соврать,
Но, чтоб народ свой убивать,
Рука отсохнет у меня,
Да проклянёт меня родня».

Ильич с портрета: «Ой, ой, ой!
Ему теперь он дорогой,
Оповещу я педсовет,
И отберут твой партбилет.

Я Леониду Ильичу
Протест в бумаге настрочу,
Теперь не он наш дорогой,
А парень тот, завхоз с метлой».

Летели дни, затем недели,
Как быстро годы пролетели,
Сегодня я пишу для вас:
Пошёл тогда в восьмой «Б» класс.

Ведёт дорожка в интернат,
Вокруг неё поля лежат,
Пруд с блеском солнца за холмом,
Дышу осенним холодком.

Иду к забору, в нём пролом,
Что Зоя сделала тайком,
И Жорик наш стоит с метлой,
Всегда веселый и хмельной.

Переступил порог пустой,
А Жорик мне кричит: «Постой,
Куда ты лезешь напролом,
Ведь есть ворота за двором».

Меня наш Жорик увидал,
В свои объятия забрал,
«Ура» от радости кричал,
Три раза в щёки целовал.

Я рад ему, его приёму,
Я рад и нашему пролому,
В моей душе мой интернат,
Глаза рябиною горят.

«Скажи мне, – Жорик говорит,
А голос у него дрожит, —
Как там отец наш дорогой,
Войны Отечества герой?».

«Спасибо, – говорю в ответ,
Отвешиваю комплемент,
В глаза, чуть тусклые, смотрю,
Ему негромко говорю, —

Лежит отец-герой, болеет,
Осколки в голове ржавеют,
Одна нога совсем немеет,
Друзья его придут, жалеют.

За лето всё на наш откос
Я пару раз его отнёс,
Ходить совсем не может он,
В ушах стоит тревожный звон».

«Ты молодец, ты наш завхоз, —
С грустинкой Жорик произнёс,
Стою я здесь перед тобой,
Здоровым будет наш герой.

А повар наш, наш добрячок,
Моряк отважный, толстячок,
На фронте смерть не догоняла,
В миру его она прибрала.

От ран оправиться не смог»,
«Прости грехи его, наш Бог», —
Сказали детские уста,
Глаза глядели в небеса.

Стоял у клумбы, ждал линейку,
Не забывал я ту лазейку,
Где очень добрый наш толстяк,
Быка глодать давал костяк.

Я вспомнил те Святые слёзы,
Когда со мной случились грёзы,
Меня обнял наш добрячок,
Он лучший в мире толстячок.

Звенит звонок, мы в строй все встали,
Учителя к нам подбежали,

Продолжить чтение