Читать онлайн Книга памяти. Воспоминания солдата бесплатно

ВОЙНА НАЧАЛАСЬ

Этот день помню, словно это было вчера. 22 июня 1941г. Харьков. Воскресенье. Выходной день. Я раненько поднялся, встретил на вокзале сестру Павлину, которая приехала из Краснокутска меня навестить. Мы посидели в скверике недалеко от Южного вокзала, поговорили. Я рассказал о своем студенческом житье-бытье, об экзаменах (в 1940 г., окончив Краснокутскую среднюю школу, я поступили в харьковский институт инженеров железнодорожного транспорта им. С.М.Кирова – ХИИТ) и как раз заканчивал первый курс. Мимо нас проходили люди: девушки, юноши, веселы, чем-то вроде озабоченные и в то же время как будто беззаботные, женщины и мужчины спешили каждый по своим делам.

Я проводил сестру к поезду, ей ехать до станции Водяная, а там еще добираться чем-то до Краснокутска. На вокзале, как всегда, человеческий муравейник-люди сновали туда-сюда, одни приезжают, многие на выходной день едут «на природу», в лес, к реке, в деревню к родным. Ни я , ни сестра, ни эти люди не знали еще, что там, на наших западных границах уже почти 8 часов идет война.

Посвистывая, в настроении 17-летнего юноши, желания и мечты которого пока что сбываются, возвращаюсь в общежитие. Небо ясное, нигде ни облачка, в небе – яркое солнце. На сердце легко. Сейчас приду в свою одиннадцатую комнату в общежитии по переулку Кагановича,10 (или еще его называли Леусовским). Общежитие – это недалеко от Южного вокзала, стоит возле железной дороги, есть и сейчас, после войны к нему пристроили корпус, и сейчас пойдем с ребятами в город. С улицы Свердлова сворачиваю в переулок. Что это? Вижу, возле открытых окон первых этажей домов группки людей по 3-7 человек. Неспокойно екнуло сердце. Спешу к первой же группке.

–?

–Война. Немцы напали.

Было несколько минут после двенадцати.

Я подошел ближе к открытому окну и услышал из репродуктора голос Вячеслава Михайловича Молотова – народного комиссара иностранных дел. Он говорил, что сегодня, в 4 часа утра, немцы без объявления войны, нарушив договор о ненападении, начали военные действия на протяжении всей западной границы – от Баренцева до Черного моря, их самолеты подвергли бомбардировке Киев, Одессу, Минск и другие города.

Свое выступление В.М. Молотов закончил словами: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Я спешил в общежитие. Оно уже кипело. Не сговариваясь, большими группами, студенты двинулись в центр города. То в одном, то в другом месте стихийно возникали митинги. Я со своими товарищами Трофимом Рыбалко, Мишею Сотниковым и другими попали к Дому Красной Армии (здание это не сохранилось, было разрушено в годы войны, а находилось невдалеке от нынешнего исторического музея). Общее настроение было: «Разобьем фашистов!». «Шапками забросаем!». Не знали и не могли даже подумать тогда, какой тяжелой и длительной будет война, через какие страдания, через сколько жизней своих сыновей и дочерей придется пройти народу нашему, чтобы дойти до 9 Мая 1945г.!

Я говорю: «Не могу подумать», ибо были уверены в могуществе нашей армии, в ее готовности дать сокрушительный отпор врагу, ибо ежедневно слышали и пели сами:

«Наша поступь тверда

И врагу никогда

Не гулять по республикам нашим!»

«Чужой земли мы не хотим ни пяди,

Но и своей вершка не отдадим!»

Да, мы воспитывались в патриотическом духе, и патриотизм был не с нами, а в нас. Знали ли мы, предчувствовали тогда, что будет война? Конечно, знать не знали, но, особенно после 1939г. Было тревожно. Не знаю, как это выглядело в официальных кругах и источниках. И было ли там что-нибудь тревожное. Но мне, как и подобным мне, еще, по сути, детям, тревога эта передавалась через потаенно-тревожные слухи, которые возникали и передавались тоже потаенно-тревожно. «А вы видели вчера на небе красные сполохи, словно от пожара?» «Говорят, на Луне видели изображение, как брат брата колет», «Говорят, ночью возле Харькова в небе видели что-то написано» и т.д., и все это связывалось с войной. Думаю, народ в массе своей предчувствовал ее приближение. Люди не верили немцам, не верили в их верность договору о ненападении.

Последний раз в Краснокутске я был на первомайские праздники 1941г. Помню, были в кино. Вышли – а небо на севере в невиданном в наших краях свечении. Официально было сообщено: северное сияние. И это истолковали люди как предвестник беды. Как известно теперь из официальных источников и документов, из различных направлений в высшие руководящие круги государства поступала достаточно убедительная информация о непосредственной подготовка Германии к войне против СССР, а Р. Зорге (наш разведчик в Японии) сообщил даже точную дату ее начала. Почему же тогда война застала нас плохо подготовленными, почему в первые полтора года мы потерпели такие поражения, такие потери? То, что я пишу, не историческое исследование. Я делюсь своими мыслями, впечатлениями. Историческая наука назвала причины, и все они верны: просчеты советского руководства в оценке военно-политического положения в мире, более выгодного положения фашистской Германии как агрессора; использование Германией экономического и военного потенциала многих государств Европы и др. Думаю, в дальнейшем нашему народу станут известными многие новые факты из предыстории войны, которые сейчас по тем или иным причинам остаются еще закрытыми.

Из того, что уже опубликовано, можно сделать вывод, что наше руководство и, в частности, Сталин, хотя и давали верную оценку фашизму, его приходу к власти, хотя и говорил об угрозе войны, до последнего момента не верил в то, что фашисты нападут на СССР. Конечно, тяжело было нашей стране, надо было решать многие задачи, задачи мирной жизни, мирного строительства. Мы еще сравнительно очень мало варили чугуна, стали, не говоря об алюминии, мало производили товаров для населения, мало имели электроэнергии. Простой пример: в Краснокутском районе до войны лишь в райцентре была небольшая электростанция, работавшая на нефтяном двигателе. Она освещала лишь некоторые организации и учреждения. В основном везде- и в квартирах, и в школах, больницах были керосиновые лампы. В некоторых организациях, предприятиях были собственные «движки», которые давали энергию для нескольких десятков лампочек.

Могут возразить: это, действительно, так. Но ведь сумели же мы в очень тяжелых условиях и в очень короткие сроки наладить выпуск первоклассных танков, самолетов, пушек? Почему нельзя было сделать это раньше?

Я уже говорил о просчетах. Действительно, уже война в Испании (1936-1038 г.г.) показала отставание нашей военной техники. Но, мне думается, тогда не сделали нужных выводов. Только после войны с Финляндией (1939-1940) «стукнуло», но времени оставалось мало. К тому же внутриполитическая обстановка в стране в связи с утверждением единоличной, практически и фактически ничем и никем не ограниченной власти Сталина была такой, что посмотреть правде в глаза, высказать ее было невозможно.

О Сталине, его окружении наши потомки скажут то, что они заслуживают. А заслуживает он, если ценить, как говорят, по большому счету того, чтобы прямо сказали, что Сталин – государственный преступник. В борьбе за утверждение своей единоличной власти с его благословения замучены, замордованы, физически уничтожены десятки (а, может быть, и сотни) тысяч людей, причем в большинстве своем это люди, преданные своей Родине, революционеры-ленинцы, талантливые ученые, писатели, артисты, композиторы. Проследите – все. Кто был близок к Ленину, все (или большинство), кто принимал участие в Октябрьском восстании, Гражданской войне (если они не умерли к 30-м годам), были репрессированы. Были уничтожены и талантливые военачальники (Тухачевский, Якир, Уборевич, Блюхер и др.), которые понимали, какой будет возможная война. Остались Ворошилов, Буденный – ничего не скажешь, смелые, мужественные, преданные Родине люди. Но как военачальники, они мыслили категориями первой мировой и гражданской войн, когда решающую роль в баталиях играли конница и пехота, а не танки, самолеты, пушки. Этим, между прочим, и объясняется их фиаско на постах главнокомандующих направлениями и командующих фронтами во время Великой Отечественной войны.

А сколько ученых, конструкторов, в т.ч. и тех, кто работал в области военной техники, были уничтожены или находились в тюрьмах или «местах, не столь отдаленных»? Достаточно вспомнить судьбу всемирно известного ученого, академика не только наших трех АН, и многих зарубежных – Вавилова, который погиб в 1943г. в тюрьме. Из тюрьмы, после длительных хлопот, возвратили для продолжения работ над реактивными двигателями будущего Генерального конструктора ракет и космических кораблей С.П. Королева. Были репрессированные и среди позже достаточно известных конструкторов самолетов, пушек, реактивной артиллерии. Еще одно, чего нельзя забыть, простить, оправдать – репрессии проводились со средневековой жестокостью, т.к. бросали в тюрьмы, уничтожали родных, близких, друзей.

Сталин по природе своей, может быть, был и одаренным человеком, и в отдельные периоды борьбы партии за свержение самодержавия, власти капиталистов и помещиков, за построение нового общества сыграл определенную положительную роль. Но при всем при том, по моему глубокому убеждению, он был человеком малообразованным, с ограниченным общим кругозором, он не видел и не мог, очевидно, видеть тенденций развития как естественных, гуманитарных наук; к оценкам качественно новых знаний, открытий подходил догматически, но с претензиями «великого мыслителя».

В.И. Ленин не был ни физиком, ни химиком, но, когда было сделано открытие в сложном строении ранее считавшегося неделимым атома, в частности, открыт электрон, и на этом основании некоторые философы стали утверждать, что «материя исчезла», пришел к выводу, что «электрон так же неисчерпаем, как и атом» и, как показало дальнейшее развитие науки, был прав. Сталин же объявил «поповщиной» генетику, лженаукою – кибернетику, грубо вмешивался в разработку вопросов философии, языкознания, экономической науки, истории… А что сказал Сталин – то было высшей истиной, иной быть не могло. Те, кто допускал сомнения, а тем более высказывал иные, чем у «вождя народов» взгляды, мысли – платились званиями, должностями, свободою, а нередко и жизнью. Это и привело к тому. Что в развитии важнейших наук, важнейших направлений в науке и технике на долгое время было искусственно заморожено.

Подобное было и в военной науке и технике. Возможно, в значительной степени поэтому мы встретили войну фанерными самолетами (И-15, ТБ и др.,) маломощными танками, такими же пушками («сорокапятки»-прощай жизнь – называли их артиллеристы). Мужественно, на грани человеческих сил и возможностей, а то и за ней, сражались наши бойцы. «Летчики у вас отважные, да самолеты бумажные», «Русские дамочки, не копайте ваши ямочки (т.е. противотанковые рвы), все равно наши таночки перепрыгнут ваши ямочки» – бросали немцы листовки. А как же во время войны? «Сталин- творец победы! Сталин – творец победы! Сталин – величайший полководец всех времен и народов!»?

Нельзя не согласиться, что большую роль сыграли его организаторские способности, его сильная воля, а, возможно, в тех условиях и жестокость. И все же главное, мне кажется, не в личности, а в имени «Сталин», которое воплощало партию, которое для наших бойцов было синонимом слова «Родина». А творцами победы была партия (и это не для красного словца, не дань риторике, а мое глубокое убеждение), наш советский народ, новое поколение военачальников, которые выдвинулись в основном входе войны. Заслуга Сталина в том, что он понял требования современной войны, понял, что время военачальников времен Гражданской войны закончилось, хотя рецидивы волюнтаризма нередко проявлялись (трагедия Юго-Западного фронта в 1941 г., ошибочная оценка стратегической обстановки на 1942 г. и, как следствие, прорыв немцев к Сталинграду. Хотя Генштаб в обоих случаях события предвидел верно и докладывал Сталину).

ПЕРВЫЕ МЕСЯЦЫ

На второй день, 23 июня, сотни людей, в т.ч. студенты, среди которых был и я, были возле военкоматов, все просились записать добровольцами. Нам сказали: позовут, когда нужно будет. Студенты нашего железнодорожного института пользовались броней. Мы должны учиться –т все пошли работать на различные заводы, заменив призванных в армию запасников. Я работал на заводе им. Т.Г. Шевченко на шлифовочном станке. В мирное время этот завод выпускал, если мне не изменяет память, машины для текстильной промышленности. Мы делали детали для танков. В частности, я на своем станке шлифовал зубчатые кольца для механизма сцепления танков. Днем работали, вечером – лекции, сдача экзаменов. На каникулы домой уже не ездил. И некогда было, и, честно говоря, боялся, чтобы не прихватили немцы. О том, чтобы остаться на оккупированной территории – такая мысль даже в голову не приходила, я не мог себе этого представить. Хотя в Краснокутске были мама, сестра, младший брат Виталий. У моих товарищей по комнате настрой был такой же, как и у меня. Хотя объявился в нашей комнате один (а нас было 12 человек), не помню, то ли из Черниговской, то ли из Хмельницкой обл., (фамилии не помню), сказал, что пойдет домой, навстречу немцам. На наши уговоры отказаться от своего намерения он сказал, что в зверства немцев он не верит, что коммунизм – то сказки и др. Только позже до меня дошло, какими мы были доверчивыми и наивными. Мы не допускали мысли о подлости, предательстве, когда речь шла о Родине, о своем народе. А он же ушел к немцам, и, возможно, стал служить им. Да, предатели, подлые люди были.

Кто они? До войны было распространенным, поддерживаемым официально, мнение о том, что только* «обиженные» советской властью люди, выходцы из дореволюционных заточных слоев населения – это или явные, или скрытые, или потенциальные «враги народа». Как показала война, слишком уж примитивный это взгляд на природу патриотизма и предательства. (К сожалению, именно такой взгляд был в значительной степени как бы «теоретическим» обоснованием репрессий против многих талантливых, преданных народу людей – выходцев из дореволюционной интеллигенции, из кругов помещиков, буржуа – в период культа личности Сталина).

Война показала, кто есть кто. Хотя и после войны еще были репрессии, еще было подозрительное отношение к тем, кто был репрессированным, к детям т.н. «врагов народа», хотя они на фронте честно выполнили свой долг. Можно назвать много примеров, когда, с одной стороны, выходцы из зажиточных классов, бывшие царские офицеры и даже репрессированные при советской власти мужественно. Героически защищали Родину, были удостоены высоких званий и наград (генералы Карбышев, Горбатов, маршал Рокоссовский и др.), и, с другой стороны, выходцы из трудящихся классов, люди, которые при советской власти занимали высокие должности, становились предателями (ген.Власов и др.). Я назвал известные имена с «верхов», но ведь подобное было и в низах. Была же РОА (Русская освободительная армия) – власовская армия, и в ней были не только (а может, и не столько) сыновья капиталистов, помещиков, купцов, кулаков… Если подходить с такой меркой, то получается, наша семья должна бы была с радостью встречать немцев-«освободителей». В самом деле: отец наш в 1929 г. был раскулачен, а в 1935 г. был осужден на 8 лет как «враг народа», хотя ни кулаком, ни тем более «врагом народа» он никогда не был. Отец – Кузьма Устинович, как и мать – Марина Алексеевна – были плоть от плоти своего народа, были всю жизнь честными тружениками. Такие черты – честность, любовь и уважение к людям, к труду, к своей Родине – они воспитали в нас не словами, а всей своей жизнью, своими делами. А нас было пятеро: четыре брата и сестра. И никто из нас не запятнали себя перед людьми, для нас было естественно быть со своим народом. С первых дней войны, мы, три старших брата (Владимир – 1910г.р.), Григорий (1917 г.р.) и я (1923г.р.) были в Красной Армии, на фронте. Виталий (1925 г.р.) был призван в 1943г. Гриша, лейтенант, командир артвзвода, погиб 10.02.1943г. на Карельском перешейке, Виталий погиб в декабре 1943г. неизвестно где и как. Я и Володя (в звании капитана), пройдя войну, возвратились домой, оба награждены многими боевыми орденами и медалями. Мама и сестра оказались на оккупированной территории, над ними издевались фашистские прихвостни – «наши» за то, что мы были в Красной Армии. Отца я увидел через 12 лет, когда вернулся из армии (не видел с 1934 по 1946г.). Даже возвратившись из ссылки, он похвально отзывался о советской власти, о развитии Советского Союза, а о Сталине еще при нго жизни говорил, что это явление преходящее, что это – борьба за единоличную власть.

Ну, это так, к слову, «лирическое отступление». А немцы, между те, приближались к Харькову. Почти каждую ночь взвывали сирены воздушной тревоги. Мы дежурили на крыше и на чердаке общежития: немцы бросали много зажигательных бомб. По тревоге по внешней пристенной лестнице мы выходили на крышу. Вообще-то высоту я переношу плохо и, когда днем взгляну, где я поднимался – страшно: общежитие было четырехэтажным. Но в часы тревоги о страхе не думаешь. Правда, спасала от этого страха и темнота, не видны ориентиры, которые бы показывали высоту, а вниз старался не смотреть.

*Я написал «только» – это неверно. Не только этих объявляли «врагами народа». В такую категорию могли попасть и попадали без разбора все за малейшую мелочь, по поводу какой-нибудь бессмыслицы, навета, клеветы. Горбатов в своей книге «Годы и люди» рассказывает о таком случае уже послевоенных лет: улицей села шел участник войны, партизан, увидел на сельсовете выцветший, уже почти белый, флаг. Он стал срамить работников сельсовета: «Что же это вы белогвардейский» флаг повесили? И т.п. Его обвинили в том, что он сельсовет 7назвал белогвардейским учреждением. Дали 8 лет. Еще до войны слышал рассказ: арестовали машиниста паровоза, старого кадрового рабочего, большевика. Он возмущался: «За что? Мне поручали самые ответственные дела. Я даже правительственный поезд в 1918году вел.». Уточнили, когда это было, обнаружили: так ты же Троцкого вез, врага народа, и посадили! Не берусь утверждать историческую достоверность факта, но что такое могло случиться и случалось – не сомневаюсь.

Подходил к концу сентябрь 1941 г., бои уже недалеко от Харькова. Наш институт эвакуируется в Ташкент. Уже отправлены эшелоны с оборудованием, библиотекой, уехала часть студентов, в основном, старшекурсники, преподаватели. Всем остальным студентам выдали проездные билеты, стипендию, рассчитали на заводе и сказали: «Добирайтесь, кто как сможет, в Ташкенте на вокзале вас будет ждать представитель института». Вещи свои мы приготовили, чтобы в любую минуту могли их взять. Да и какие вещи? Чемодана у меня не было, вещевые мешки или другие какие-то саквояжи тоже не были распространены. Вложил все то, что у меня было, в две небольшие сумки, связал обе бечевкой, чтобы удобно было перебросить через плечо. Сунулись на вокзал – билетов нам никто не компостирует, народа везде полно.

4 октября, где-то часа в 3 или 4 дня после очередной неудачной попытки закомпостировать билет я возвращался домой. На входе в общежитие встретил группу ребят, человек 5-6 с вещами.

–Толя, давай с нами, поехали в Ташкент!

–Чем?

–Сейчас поезд идет, Харьков-Горький.

–Подождите. Сейчас сумки свои возьму!

Быстро взбежал на второй этаж, схватил торбы и присоединился е группе. Общежитие наше находилось возле самых ж/д путей, мы спрыгнули с опорной стенки и направились к платформам вокзала. Нашли поезд. Но в вагоны нас-то не пускают – билеты не закомпостированы. В конце концов кто – воспользовавшись зевком проводника, кто – через «гармошки» между вагонами, мы все же пробрались в вагоны. Пристроился сначала в тамбуре, а потом – на своих оклунках и в коридорчике вагона. Ни прилечь, ни нормально сесть, ни даже свободно постоять негде, все забито вещами, людьми (правда, вещами больше). Не помню, сколько ехали, но хорошо помню, что это было поздно вечером, сеял мелкий холодный осенний дождь, прибыли мы в Пензу, где надо было делать пересадку. Наших, институтских, на вокзале собралось немало, отправлять их никто не отправлял, никто толком не знал, к кому обратиться, что делать. Послонявшись, решили: ехать! Прибыл поезд Москва-Ташкент. С ребятами договорились: рассредоточиться, в одиночку легче где-нибудь втиснуться. Трое пошли на противоположную сторону состава, один – в хвост, а я –впереди. Попытки упросить проводников ни к чему не привели. Поезд стоял долго, часа 1,5-2.

Ночь. Дождь. Холодно.

На мне потертая кожаная тужурка с братового (Гришиного) плеча, такие же ношеные парусиновые туфли. Поезд отправляется. Пропускаю 2-3 вагона и уже на ходу цепляюсь за поручни ступенек и таки вскакиваю на них (ступеньки у вагонов тогда были снаружи, стационарные, не убирались). Привязал сумки, крепко охватил рукою поручень, сел на верхнюю ступеньку спиной к направлению движения поезда. Продувает насквозь, временами дождь сменяется мокрым снегом. На каждой остановке соскакиваю и снова жду, пока поезд начнет движение. Наконец, где-то под утро проводник пожалел: впустил в тамбур, а затем и в вагон. Я устроился на третьей, верхней полке (это которая для вещей), это уже то, что надо, главное, тепло, можно поспать.

Прошли Куйбышев, Оренбург, поезд шел на Юг, заметно теплело. В Аральске было уже и вовсе тепло, поезд стоял долго, возле вагонов много продавцов рыбы. И я купил большущего, килограмма на 2 леща, копченого, жирного. Разрезал, жир по пальцам течет… Сейчас такое – мало исполнимая мечта! Дальше поезд пошел казахской степью. Часто и подолгу стояли на разъездах, пропуская попутные санитарные поезда с ранеными, встречные воинские эшелоны с техникой и людьми. Во время остановок высыпали из вагонов, смотрели на непривычные для нас картины безбрежной степи с перекати-полем, колючками, пожелтевшей травой. Много сусликов, они свечками стояли в поле, вдали от колеи, очевидно, наблюдая, кто нарушил их покой. Раза два вместе с нашим составом стоял ХИИтовский эшелон, я встретился с товарищами, которые ехали в нем, возле нашего эшелона варили картошку, устроили общий «банкет». У казахов покупали сыр, брынзу. Правда, охотнее они меняли это на чай, мыло. Но этого и у нас было немного. Питался продуктами, которые купил еще в Харькове, да кое-что покупал. Ехали долго. В Ташкент прибыли 14 октября. 24 октября 1941г. немцы захватили Харьков.

В ТАШКЕНТЕ.

Ташкент встретил нас теплом, солнцем, зеленью улиц и скверов. На вокзале нас встретил преподаватель института и провел нас в общежитие. Это был небольшой домик (говорят, была начальная школа) на окраине города в зеленом дворике. Эта окраинная улица была застроена поселенцами из Украины, российских областей. И усадьбы были похожими на наши: добротные дома-избы, побеленные, со ставнями; ухоженные сады, виноградники. Вдоль улицы журчал арык, от него в каждый двор отходил канальчик для пуска воды, в обычное время перекрытый задвижкой. Когда надо было пускать воду для полива, задвижку подымали.

Сразу за оградой нашего дворика было наливное озеро – запомнились глинистые, отшлифованные голыми телами берега почти без растительности, рыжевато-глинистая, всегда теплая вода. Нас мучила жара, мы двигались, словно вареные. Ни ветерка, ни облачка, только бледная голубизна неба и палящее солнце на нем. Вечер не приносил облегчения. За день все – глинистая почва, асфальт, строения – накалялись на 40градусной жаре, вечером тепло отдавалось воздуху. Не спасало и озеро. Там, в Ташкенте, я понял, что холод можно победить движением, работой, истопить печь; от жары спасения не было нигде!

Занятия начались в помещении ТашИИТУ (Ташкентский институт инженеров транспорта). Пока еще война на Ташкенте не особенно сказалась: карточной системы не было, цены на рынке невысокие. Мы ходили на так называемый Госпитальный рынок. Нас удивляло. Что торговали в основном мужчины. Много фруктов, овощей: виноград, яблоки, груши, гранаты, орехи, дыни, арбузы. Виноград, помню, был по 2р./кг (обычно, говорят, цена ему была 20-50коп. /кг – это в довоенных денежных единицах). Южный рынок…Трудно передать его размеренный, деловой гул, неповторимый букет запахов южной снеди, жужжанье пчел возле двухколесных арб с виноградом и другими дарами природы, истошные крики ишаков.

На рынке мы бывали часто, деньги у нас на первых порах были, и мы лакомились виноградом, гранатами, орехами – все это в наших краях тогда было редкостью.

Но скоро и здесь начала сказываться война: была введена карточная система, цены быстро росли. Мы получали 400 г хлеба в день. Сейчас это много, мало кто съедает столько. А тогда… Если учесть, что не только ведь хлеб по карточкам – и крупа, и жиры… Съел в обед суп, в котором пшенина пшенину догоняет- вырезали талон на крупу; съел ложку каши, побрызганную несколькими каплями хлопкового масла – еще вырезали талон на масло, и т.д. У нас, студентов, благодаря сердобольности официанток, талоны и на хлеб, и на крупу были вырезаны на много дней вперед. Конечно, на стипендию (тогда 130р. – сейчас 13р.) было не прожить. Почти все мы работали – не на постоянных работах, а на «заработках». Помню, поздно вечером в общежитие пришел человек с паровозоремонтного завода, который находился недалеко от нашего общежития.

–Надо разгрузить вагон угля. Кто пойдет?

–Почем?

Два рубля за тонну.

Мы не знали тогда ни расценок, не знали, что можно и поторговаться. Получить 100р. – это, казалось нам, большие деньги. Пошли вчетвером. Вагон – пульман, 50 тонн. Сначала кидали быстро, шутили. Но чем дальше – уже изредка перебрасывались словцом, а потом, когда уголь ближе от двери выбросили и продвинулись вглубь вагона – только сопели. Последние тонны уже не выбрасывали, а сунули к двери едва не карачках. К утру закончили и буквально свалились без сил. Больше на разгрузку угля мы ходили. Студенты создали бригаду, которую возглавил Трофим Рыбак (он был старше нас на несколько лет). Мы перевозили из товарной станции эвакуированное оборудование института и устанавливали его в отведенных помещениях? Делали фундаменты под станки, устанавливали и закрепляли их. Командовал всей этой работой заместитель начальника института по хозяйственной части Ростовцев.

Позже наша бригада подрядилась на другую, более выгодную, работу. Мы вывозили сухари из пекарни на товарный двор, а оттуда везли в пекарни муку, сахар.

К весне 1942г. нас перевели в другое общежитие – помню длинное двухэтажное помещение, к нему непосредственно примыкало помещение пекарни. Мы жили на втором этаже, в комнате человек 18. На лекции в институт ходили «по желанию», много пропускали – работали, а то и просто «сачковали». В моде была игра в очко – хотя играли на небольшие деньги, ставка 10-20 коп., чтобы быстрее проходило время. Бывало и такое, что просиживали и день, и ночь. В те времена и официально разрешалось пропускать до 1/3 занятий. Пропускал и я, так как работал на вывозке сухарей – это занимало трое-четверо суток подряд. Вывозили трамвайными вагонами, в сцепке 3-4 вагона. Сухари грузить было легко, они паковались в стандартные бумажные мешки по 23 кг или в мешки из мешковины по 35кг. Неудобство заключалось в том, что вагоны были пассажирские, с сидениями и всем тем, что имеется в таких вагонах. Голод – не свой брат – мы умудрялись «умыкнуть» десяток-другой сухарей. Правда, как говорят, аппетит приходит во время еды. Сначала засовывали в карманы по 2-3 сухаря, потом – в портфель или сумку по 2-3 десятка, а позже на компанию брали и мешочками: это, как правило. Ночью, когда трамвай проходил возле общежития. Тот, чья очередь была нести сухари, становился на подножку, ему подавали мешок, против общежития он соскакивал и относил в комнату. Там рассовывали в тумбочки, в шкафы для одежды. Боялись, конечно. Но много мы не брали, не для обогащения – поесть. На рынке иногда меняли – за один сухарь пол-литровая банка молока, здесь же и пили. На пекарне вдоволь ели свежий, из печи хлеб. Однажды наелся так, что потом дней пять на хлеб смотреть не хотелось – поправилась моя хлебная карточка.

Тяжелее было с перевозкой муки и сахара. Ну, мука еще куда ни шло – мешки по 64кг, сравнительно легко нес на плечах. А вот сахар был в мешках по 90 или 100 кг. Грузили на трамвайные платформы, несли по трапам. Положат тебе на спину мешок сахара, идешь и дрожишь, как бы он, не дай Бог, не сдвинулся хоть чуть-чуть в сторону – тогда не удержишься, придется или мешок бросать, или сам с ни полетишь. Идешь по трапу, с трудом переставляя ноги, коленки подгибаются. Особенно трудно, бывало, когда мешки с сахаром побывали где-то под дождем, сахар цементировался, словно камень, который стокилограммовым весом давил на костлявый хребет.

Сахар мы также умудрялись «умыкать». Когда грузили, на платформе мешки клали так, чтобы образовался «колодец». Когда трамвай выходил из товарного двора, один из нас чья (очередь), влезал в колодец, втыкал в мешок тонкую дюралевую трубку (ее заранее прихватывали на товарном дворе, куда привозили обгоревшие, покореженные останки наших и немецких самолетов – на металлолом), и по этой трубке, надавливая на мешок, «нацеживали» кг 3-4 сахара, обычно в портфель.

Однажды на этом я попался. Была моя очередь. Я все сделал, выбрался на заднюю площадку платформы. За нашим грузовым поездом шел пассажирский трамвай. Возле вагоновожатого я увидел молодого человека, который внимательно смотрел на наш трамвай. Екнуло сердце, что-то подсказывало: следит за нами. И все же в центре города я соскочил с подножки. В руках у меня был портфель. Заметил, что и тот соскочил, пошел за мной. Я вошел в подъезд какого-то дома, притаился за дверью. Через минуту и он здесь.

–Что в портфеле?

–Книги.

–Не морочь голову, показывай!

Делать нечего, открыл.

–Что же ты такими делами занимаешься?

И тут я начал мямлить, что это первый раз, что тяжело, мы эвакуированные, ни родных, никого нет, стипендия маленькая, на карточки тоже получали мало, помощи ниоткуда и т.д., и т.п.

–А откуда ты эвакуированный?

–Из Харькова, ХИИТовец…

–Из Харькова? – посмотрел, а мой вид – полная покорность и наивность.

– Ну, хорошо, – протянул, – счастье твое, что и я из Харькова, земляки. Иди, да больше такими делами не занимайся.

Зима в Ташкенте мне не понравилась. Где-то в ноябре-декабре начались дожди, ветры – похоже на нашу позднюю осень с промозглыми мелкими холодными дождями. Первый снег выпал 15 января, продержался полдня. И снова холодные дожди, мокрый снег. Но уже в феврале потеплело, в марте – тепло, в апреле уже жарко. Появились первые фрукты – урюк, вишни; овощи – огурцы, помидоры, зелень. Растет все, словно из воды лезет. Да так оно и есть: ведь солнца много, а вода в арыках. Молить Бога о дожде здесь нет необходимости. В самое жаркое время дня узбеки сидят в чайхане на коврах, пьют чай.

В апреле или мае нас, студентов, на неделю направили на строительство (вернее, на копание) Северо-Ташкентского канала. На участке, где мы работали, канал был 4уже вырыт на глубину метров 6. Все работы вручную, никаких машин и механизмов. Грунт тяжелый – глина. Кетменями, кирками долбили глину, лопатой накидали в мешок. А что «накидали»? Кинул лопату и уже достаточно, еле тянешь. Или в притороченный на спине лоток – и по вырубленным в наклонной стенке ложа канала лезешь наверх. Народа, словно муравьев, подобно им и работали: там долбят, копают, набрасывают, и на дне будущего канала, на его склонах – нескончаемый поток людей с мешками, лотками на спинах. К вечеру ты уже словно не ты: все тело ломит, ноги в коленках не держат. Но лозунг «Северо-Ташкентский в кратчайший срок!» подгонял всех, ибо понимали: фронту нужен хлеб. Спали здесь же, возле канала, в степи.

Между тем приближались экзамены. Я, несмотря на все, старался посещать лекции, выполнять лабораторные, сдавать зачеты. Позади уже три сессии, на всех на них я сдавал экзамены «на стипендию». Для того, чтобы получать стипендию, надо было иметь 2/3 оценок отлично, остальные не ниже четверок. Такой порядок был введен в октябре 1940 г. Тогда же была введена и плата за обучение в институтах. Помнится, многие студенты оставили институт сразу же после публикации Постановления Правительства, так как достатки в семьях были небольшие, большинство студентов жили только на стипендию. Я не вылетел только потому, что был принят в институт с аттестатом отличника, стипендию таковым оставили до результатов первой сессии, от платы за обучение эта категория студентов также была освобождена.