Читать онлайн Сказки Руси-Даждьбожьей Стороны бесплатно

Посвящается двум филологам.

Двум собирателям и ценителям народной культуры.

Двум людям, чьи убеждения и взгляды, мировоззрение стали основными при создании вереницы этих сказок, воплотивших в себе истинные общенародные корни.

С огромной любовью и почтением, благоговением к творчеству и труду: В.И. Даля и А.Н. Афанасьева.

Сказка о том, что не будет добра, коли промеж своими вражда, да что ссора до хорошего не доводит, как чужого, так и родного к распре приводит

Ой, вы гой еси, добры молодцы, да вы гой еси красны девицы, вы послушайте сказку давнюю. Не за тридевять земель, да не за тридесять морей, вышло так, да содеялось.

Жили-были в одном городе, да в одном городе небольшом совсем стары родители и были у них по ту пору двое дитятков. Двое дитятков, уже взросленьких. А одна была то сестра быстра, а и брат был у неё то по младше. И случилось так, да приключилась, что судьба приворожила им испытаньеце. Слегла старуха мать, не встать не охнуть не может. А и отец старик тоже силы из-за старости, да немощи лишился. И вот так день за днём тёк, всё в дороженьку, в пыль укладывался. Стали дети их бранится, стали ссорится. Вроде повод пустяк, а убытку каждый раз на пятак. Всё сестра старается да брата нахрапом взять пытается. Живьём жует, не подавится. Младшой же брат за родителей волнуясь, только и брыкается, на глазах у них, даже не отбивается. Раз сестра быстра, вызвала на разговор младшого брата, да так чтоб родители их по ту пору хворые, не услышали, да не смогли помешать, словам неправильным. И сказала так, сестра быстра:

– Нам о том брат говорить надобно, чтобы про меж нами всё, да по честному было, по честному, да без недомолвок. Я старшая в семье, мне и должно наследовать за родителями нашими. А ты иди, да ищи доли лучшей.

– Но родители наши, живота не сложили, чего же ты раньше времени их за речку Смородину отправляешь?

Так ответил сестре быстрой младшой брат.

– Мне видней, я постарше буду, а ты скудоумием своим всего то и не видишь. Дурачком был, дурачком и останешься. Иди вон из дому, скатертью-дороженька.

Не стал спорить младший брат, связал в котомку пожитки свои, да и отправился куда глаза глядят. Шёл он из города, шёл по дороженьке, глядь пред ним скоморох от сотоварищей своих поотбившихся, сидит возле тропки, что травой муравой покрыта, да так ласково на солнышко поглядывает, будто с ним разговор тайный ведёт. Поклонился брат младший ему в пояс, да и присел рядом. А скоморох пришлый и говорит:

– Всё мне ведомо, не один десяток лет живу, не два десятка без крову обхожусь, не три десятка да по более хлеб жую, а вот про предательство крови своей от тебя жду толкового ответа. Не было такого в земле сей, да видать и сюда нелегка судьба, участь горькую занесла. Семена зла проросли и здесь без сомнения.

Растерялся младшой брат, да и поведал, как оно всё стряслось, как да почему содеялось. Вот и солнышко уже пошло спать, а разговор не заканчивается, только с прежней силой разгорается. Не успел младший брат и взглядом окинуть, как горит костерок малый, да из сумы своей скоморох еду тянет. Да вся она необычная, дивно причудлива еда та была. Принял он с поклоном еду неведомую, а скоморох ему и отвечает:

– Что с поклоном ко мне к старому человеку вежеством своим обернулся, на то благословление моё да Богов наших, а тебе токмо и скажу. Путь твой службой тяжкой ляжет на плечи твои. Дороженька твоя приведёт тебя туда неведомо куда, да и сыщешь ты то неведомо чего, впереди у тебя одна дорога, да семи перекрестков опора. А на тех перекрёстках семи, семь дорог столбовых, да за каждой дорогой столбовой стоит гора, а за той горою лес, а за лесом гора, а за тою горою лес, а за тем леском вновь гора, кажа гору ту перейдёшь, то и окажешься ты в тридесятом государстве, что за тридевять земель, в заповедный лес войдёшь, в том лесу стоит дерево. Древо не простое, а мать всем деревьям. Вот с того древа сорвать тебе плод предстоит. Но не своевольно и без спросу, а токмо так чтобы по добру по дружбе оно к тебе пришло. Им то ты и родителей на ноги поставишь, и сестру злодейку на суд людской припечатаешь. Но древо то может и там быть где и встретить его не может ни один человек. Видится мне, что встреча это будет, а вот где, да в месте ли человеческом, совсем в огне не могу разглядеть. – Взглянув в огонь придорожный ещё раз скоморох улыбнулся чему-то да и продолжил – А теперь мил человек спать ложись, да богам помолись, чтобы лёгкой была дорога, да спорым путь был, что твоё яичко гладкое, да без трещинки.

На том и порешили и Богам души свои вручили, спать почивать возле тропки придорожной остались. А как первые лучи солнышка всю землюшку согрели, открыл брат младший глаза, а глядь скомороха как и не было, пропал как сквозь землю провалился. Поправил на голове картуз младшой брат, подмигнул солнышку да и молодецким присвистом да прискоком молодецким отправился в путь куда добрый человек указал, да лапти направил. Скоро сказка сказывается, да не скоро дорожка приближается. Ночь и день шёл младший брат, день и ночь отмахивал, душу грел мечтой заветной, родителей спасти, да сестру проучить. А по ту пору, сестра быстра времени не тратя даром, в чужую веру ударилась, чужому богу поклоны стала класть, да приговаривать. «Кабы не вернулся непутёвый, так я ещё больше свечей сожгла, больше поклонов чужаку пришлому отвешала». С мыслями срамными этими продолжала службу свою, на словах о здоровье да животе стариков родителей заботясь, а мыслями спроваживая их на свет тот, с которого и спросу нет.

Младшой же брат стезю, не выбирая, пылью заплетая косицы длинные, колесил в том указанном направлении, обходя человечьи селения. Вот однажды умаявшись, уселся он под берёзонькой белоствольной. Оперся о стан её девичий, да и заснул, притомившись с дороженьки. Слышит он спор да забавный такой, чудной, что впору принять его за обман да заспание волшебное.

– Ты бы поперёк мне не говорил, ведь я старше, мой это лес, мне здесь и хозяйство держать. Людишек что зимой, что летом дурачить. Ведь из-за каждого кустика да веточки могу аукнутся, надежду ему подарю, да на погибель заведу.

– Нет, мой лес, он мне от родителей лесных достался. Старика да старухи, что самому лесовику прямой роднёй приходятся. Нет мне радости в смертях людских, живём мы весело, потому и лесавками кличимся.

Голоса спорящих то угрожающе возвышались, то снижались до комариного писка. Сквозь приспущенных ресниц младшой брат разглядел спорящих. Один из них махонький очень, старичком прикинувшийся, да уж очень на ежа похожий, клубочком серым кружил кругом, травой шелестя, шурша за собой зелёную волну поднимая. Ему же супротив человечек встал. Тоже малёхонький, да пузатенький, щёки надуты, на голове шляпка мухоморная, рубашонка на нём травная, да лицо изумрудно желтенькое, злобой перекошено. Спор разгораясь, грозился перерасти в бой кулачный. Но тут лесовик, остановившись, присвистнул да и предложил:

– А давай у человека спросим, ведь он вон какой большой, может дельное, что и присоветует.

– Нет, мне человек враг, я на то и порождён чтобы их морочить да усыплять. Зверей лесных напитывать, да костями поляну заповедную выкладывать.

Открыл глаза младший брат да и устремил взгляд на жителей лесных дивных. И не то диво что увидел, а то диво что не испугались они его одинокого, а в судьи свои выбрали.

Долго слушал он их, то угрозами, то ласками склоняли они его каждый на свою сторону, обещаньями да дарами, посулами да проклятьями грозились. Но выяснив всё, младший брат рассудил их так. Нет среди равных высшего. И тот и тот достойны в хозяева лесные. Токмо разделить надо время их хозяйства в лесу заповедном. Тот что зимой спит на время сна уступить по добру по здорову должен место своё, а уж как весна красна наступит, так черёд другого хозяйничать придёт, но и с уважением к тому кто в лесу зимой порядок держал. Выслушали приговор человеческий лесные духи, поклонились за суд да приговор, да на том и порешили. Уснул человек, а во сне снова слышит голоса:

– Как аукнется, так и откликнется. Не вынес он супротив меня решение хотя и мог бы, ибо шуткой злой да проказой лихой встречаю я человека в лесу. Но не стал он греха творить, правдой кривду пересилил, потому подарю ему уменье знатное. Стоит захотеть ему что узнать по лесному делу, али ещё по какому, только аукнет он в любом месте, где хотя бы былинка будет, так ответ ему от меня придёт.

– Это ты хорошо братец Аука придумал.

Тонкий голосочек ему вторит:

– Мне же то ж промеж нас говоря, надобно за суд честной отплачивать. Подарю ему платочек лесной, из паутины плетёный, да словом чудным да дивным заговорённый. Раскроет он его, так всегда ему будут дары леса на платочке, не потеряется он от голода теперь, в любых полях да лесах, в поселениях да посадах людских.

Проговорили голоски тонки и пропали, как и не было их. Выспался младшой брат, да и отправился вновь по своему делу, по пути дальнему да не скорому. Вот уж и вновь день прошёл, а дорожка клубится катится, и со взгорочка на взгорочек, со стежки малой в широку дороженьку, а с широкой дороженьки вновь в непроезжую, да не в прохожую тропинку малую. А как солнышко красное вновь клонится к закату сталось, да лучиками своими волшебными впослед землицу матушку обнимать выходило, так и заметил младшой брат наконец-то перекрёсточек заветный, скоморохом предсказанный. Устремились его ножки резвые в ту сторонушку, да не успел он оглянутся как морок на него напал. Как сквозь пелену видел он волшебную развилочку, а тело казалось, само по себе чуть в сторону всё забирало. Как послышался хруст под ногами у юноши, так и пелена спала. Огляделся он горемышный, и ужас объял его сердечко ретивое. Не к перекрёсточку он вышел, а в поле чистое выбрел. В поле чистое, да костями людскими усеянное. Шёл он по ним, да похрустывали хрупки косточки от долгого времени ставшие прахом от одного прикосновения молодецкого сыпавшимися. Глаза же младшого брата всё искали и нашедши точку чернеющею в дали дальней к ней направили тело младое. День другой шёл герой, а точка всё не приближалась, как пошёл же третий день, так и показался тын медный, раскинувшийся да так что и глазом конец его было не возможно увидать, а каждый колышек воткнутый в землицу матушку, как жемчужинкой был украшен черепом человеческим, что в послесмертии скалясь, как бы предупреждал путника незадачливова о судьбе и доле той, что вскорости последует.

Не сробел младшой брат, подошёл в тому тыну. Да ногой пнул его. Гул пошёл, да на всё полюшко, а где нога молодецкая со стеной медной соприкоснулась, проход открылся. Шагнул в него герой, да и приостановился. Двор княжеский, пред ним открылся. Да не хоромы рубленные из брёвен тока стояли в центре, а самая, что не наесть избушка на курьих ножках. Вроде как и далече стояла постаивала избушка, ан глядь уж пред ней герой оказался. Открылась дверь дубова и показалась хозяйка строга.

– Гой еси добрый молодец? Как звать величать, какого роду племени, чай царевич, али княжич, коли смертушки не забоявшись здеся оказался?

Красны сапожки на хозяюшке страшно скрипнули, зазубрена сабелька на боку о пудову палицу стукнулась, синя юбка волной взвилась, от свиста звериного да шипения змеиного. Ибо стояла пред ним не ведьма али чародейка, а сама богиня Яга-Ягинишна.

В пояс поклонился добрый молодец, начал говорить как по вежеству обученный, да по грамоте воспитанный.

– Дня тебе доброго Богиня Ягишна, супружница и подружия Бога вольного Велеса. Роду племени – я славянского. Имя тебе моё без надобности, потому как не княжеского и уж тем более не царского роду племени. Дорогой не прямой, иду бреду по свету белому. Не по своей я воле пришёл сюда. Надобность мне превеликая в поиске молодильных яблочек. Батюшку да матушку излечить мне надобно, а не то сестрица моя родная их со свету сживёт, на мне грех будет, что мог, да не уберёг родителей.

Грозно сверкнули глаза Бабы-Яги, встрепенулись как живые волосы её чёрные, хриплый смех сорвался с губ её алых:

– Ежели не лжёшь, да все, так как поведал мне старухе, то не миновать твоей сестре тына моего медного. Видишь вон там, меж черепов местечко уготовано. Меж тем костяным котелком что при жизни жёг да губил людишек невинных, и предателем лютым, что заради серебра городище ворогам продал подземный путь указавши, как раз про меж них и насажу в своё время в назидание для остальных человечков, головушку сестрицы твоей, как на суд предстанет. Помочь тебе я бы помогла, да не досуг мне.

Осмотрев своё хозяйство кивнула она в сторону построек придворовых, да перстом указав, герою, что стоял с замеревшим от страха сердцем, незваным гостем.

– У богини есть дела и поважнее, а вот переночевать, в баньке искупать, да покормить на дорожку далёкую, это за всегда пожалуйста.

Уже добрее проворчала Богиня пекельного царства.

– И на том благодарствую, повелительница летучих мышей. Нет больше позору, чем не выполнить уговора. Потому уйду, как отпустишь, а тебе слава добрая, за привет да помощь путнику, пусть и не знатного роду.

– Вот же ушлые вы людишки. Вроде и слова простые говорите, а сердце жжёт ими хуже каменьев горячих. Иди в баню, чуется мне, там тебе и привет будет и ответ на то, что Долей сестрицей моей, прописано тебе. Не спужашься, так о деле после поговорим, есть у меня что тебе сказать гость пришлый…

Топнув ногой в сапоге новеньком. Богиня развернувшись вихрем влетела в терем и захлопнула дверь за собой. Поклонившись ей во след молодой герой, отправился в баню, грязь подорожную смыть с себя, да одёжу свою замызганую путём, состирнуть.

– Баня, как баня, чего Яга пугала… – уже через пол часочка ворчал молодец, подбавляя жару на каменку.

Волны пара очертили фигурку мелкую, да с зычным голосом:

– Что ж это делаться?! Человеческо мясцо, само пришло? Попарится восхотелось? Ну я тебя счас уважу, не поленюсь.

И из облаков пара показалась фигурка злобного старикашки из одежды у которого только и было, что липкие листья отвалившиеся от веников, да два раскалённых веника, как дубинки могучие. Заломлена шапка на голове, даже здесь светилась красным огнём, казалось отражаясь в не менее красных огромных глазах нечистого духа бани.

– А ну стой, Байник.

Взревел ему в ответ молодой герой. Фигурка остановившись, с удивлением возрившись на неиспугавшегося молодца.

– Где это видано, что посередь дня, нечистик, пусть и хозяин бани, проявился? Твоё время полночь, твоя вода грязна да мутна, что после шести человек остаётся, твоя власть, только над теми, кто не уважил тебя, да не свершил обряды, что положены.

Опешил Банник, раскалённые веники из рук выронил, да в бороду свою плетёную косичками вперемешку с листьями, вцепился, от морока будто очухиваясь.

– Век уже не было добра молодца, что бы смог меня урезонить. Ты мил человек видать не из простых будешь. Что же я сразу-то в тебе богатырское семя не учуял. Ой горе мне, опростоволосился, надобно было к тебе невидимкой подкрасться, да и выломить по нашему, по-байниковски.

Сдёрнув шапку с головы, и бросив её на пол бани, банник крутнувшись, плюнул и сгинул, будто и не было его здесь отродясь. Домывшись и допарившись младшой брат, уже на выходе, оставил в кадушке немного воды, да кусочек малый обмылочек, в угол выставив остаток веничка дубового, и окинув взглядом всю комнату малую, заметивши брошенную шапку, подошёл к ней. Подняв с полу её, да и отправился в предбанник. Там его уже ждала неведомо откуда появившаяся одежда, чистая, да красивая, новая, да дорогая, будто зашёл простой путник, а вышел, не меньше чем боярский сын. Пробормотав слова благодарности, младшой брат, покинул баню чародейную, чувствуя как силы его бурлят, да кровь свежая по жилушкам бегая, тело его молодое над землёй как на крыльях несёт к избе узорчатой, Богини ночной. Открылась пред ним дверь дубовая, выложилась дорожка ковровая, и влетел в избу молодец, чистый да удалый, а там уж и стол накрыт и Богиня ждёт улыбаясь с хитринкой. Оглядев добра молодца с головы до ног и поняв, что лиха тот избежал, сделала Баба-Яга, приглашающий жест к столу. Поклонился ей в пояс молодец, да и присказкой ответствовал на жест её добрый:

– При солнце тепло, при матери добро. Благодарствую за баньку Богиня матушка.

– Экий ты, вежеству обученный, даже и сердится нет охоты на тебя. Проходи за стол, потчуйся, а уж затем разговоры говорить будем.

Не став ломаться, да цену себе набивать, уселся за стол богатый молодец, да и принялся яства уплетать. Как не голоден был, а всё ж не кидался, аки голодный волк, на кусок кровавый. Тем временем Богиня наблюдая за ним, всё улыбалась и блюдо за блюдом подставляла, будто хотела испытать его на прочность. Молодец же меру знал да разумел, оттого и не переел, как бы тело не просило ещё, а волю ему он не дал, и закончив трапезу, смог с лёгкостью со скамьи резной встать да поклон, за хлеб да соль отдать.

– Ну, что ж, не только банника обуздать смог, и с собой смог совладать, значит и путь выдержишь. – начала Баба-Яга разговор.

– Путь твой не близкий и не далёкий, а такой что и время пройдёт и быльем порастёт всякий куст придорожный. – Да не боюсь я того, матушка богиня. – ей в ответ вторит младшой брат.

– Да не забегай вперёд торопыга. Сам не рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса, а туда же с богами спорится. – Баба- Яга, притопнула ногой в красном сапожке.

– Так вот, дам я тебе на перёд гребень волшебный, каждо утро им волосы чесать станешь. Так и сил своих не растеряешь, и в придачу дам пожалуй, – богиня обвела взглядом избушку- рушник, мной расшитый, как рисунок на нём исчезать будет, так энто тебе верный сигнал готовится, как в клубок тот рушник свернётся, так с дороги семисудьбинной возврат, кончилось там для тебя испытание. Заново значится, путь торить придётся на новой пробе пути дороги. Так уж энтот мир устроен. Утро вечера мудреней, ложись почивать, на не на лавку, а на кровать. Впереди почитай у тебя вся землица матушка в походе твоём будет и столом и кровом. Так что, прибери шапчонку-то банника- да не смущайся, вижу вижу, торчит вона из-за пазухи. Я сама банника за растяпистое попотчую, а тебе она ой как чую, пригодится в дороге дальней.

Далее же потёк разговор у них не быстр не короток, а так что час другой как минутка проскочили. Лучинки уж по второму разу домовыми заменены были, когда наговорившись с человеком, Богиня отпустила его в опочивальню. Поднялся из-за стола младшой брат, поклонился старой и мудрой женщине богине, поправляя высунувшуюся шапку невидимку за пазухой, да и отправился почивать на тёплую и мягкую кровать. Только головой к подушке прикоснулся, ан глядь уже и утро, пролетела, промчалась ночка летняя короткая.

Расставаясь поутру с хозяйкой гостеприимной, принял он от неё суму малую, в которой и рушник с гребнем был хозяйкой положен, и туда же отправилась и шапка невидимка, да и платочек паутинка от существ лесных полученный, тож там местечко себе приобрёл.

– Ну, милок, вот тебе Бог, вот порог, выйдешь за изгородь, закрой глаза, да и произнеси волшебны слова, вмиг окажешься там где тебе и надобно, как тебя с утра учила, пока завтрак готовила.

– Благодарствую матушка Ягинишна, век твоей доброты не забуду.

– Чавой-то там век человеческий, мой кот чихнуть не успеет, как от тебя одна пыль останется. Иди, да поспешай. Голод не тётка, пирожка не поднесёт. А путь не дорожка в сад, быстро не приведёт! Прощевай соколик. Сумку перемётную береги, хоть и старая, как я сама, да может быть полезна, в дороге то всякое случается.

Сказав последние слова, Богиня пекельного царства, закрыла за собой дубовую дверь избушки и младшой брат поклонившись уже запертой избушке, повернувшись к изгороди, отправился обратно. Толкнув ногой доску медную изгороди, он как и прежде оказался за ней, на поле из костей человеческих. Куда не кидал взгляд сын человеческий с востока на запад, всё было усыпано останками бренными, закрыл он глаза и как учен был проговорил про себя: – Один в поле не воин, а путник. – взлетевший ветерок только коснулся его волос, а открыв глаза путник, вдруг осознал, что стоит он пред камнем валуном старым от времени, а за ним-то и разбегаются семь путей, семь дорог неведомых, во все стороны света раскинутых.

– Эх, кабы знать, с какой начать, так глядишь раньше срока и управился бы…

Загрустив, проворчавши сказал молодец.

– Если бы, да кабы, так во рту росли б грибы, был бы это уж не рот, а волшебный огород.

Тихий смешок, заставил присмотреться младшого брата внимательней к валуну древнему, испещрённого чертами и резами полустёртыми.

– Кто ты, назовись? А назвавшись, покажись, показавшись, проявись?

От волнения молодец, пробормотал складно, да ладно, не удалось голосочку отвертеться, открутится.

– Моховой, я. Неуч ты неуч. Глядь во мху, возле валуна сего. Нет чтобы старику поклонится, он ему ещё и тыкат да повелеват. Ишь невежа выискался, какой.

Парень вспомнил, что Моховой, это дух, ягодников который мучает, да не до смерти, а так помучит, помучит, да уму разуму научит. Знать от него лихого ждать не придётся. – Помыслив так, вздохнул юноша, расправил плечи, да и со всей учтивостью, валуну-то и поклонился, уважив старость.

– То-то. Вот он я герой каков, хоть не вышел ростком, да взял разумом.

На самом верху валуна вдруг, проявился показался, крошечный человечек. Буро зеленого цвета, одёжа надета, сам весь важный, да и выглядит отважно. Молодец-то и приметив его, снова уважил духа Мохового.

– Ну чего герой, горой встал, растерялся? Али путь искал, а теперь потерялся?

– Да, я тут путь ищу. Очень ужо надо мне. Ты бы мог одинокому путнику подсказать, куда путь держать?

Старичок, подбоченившись выдал на эти слова:

– Дураку хоть кол теши, он своих два ставит. Ты по порядку объясни, чего тебе здесь надобно? А уж потом советов спрашивай.

Долго рассказывал Моховому о своей беде печали младшой брат. То внимательно, то со смешинкой слушал его дух, а потом и сказал, как припечатал:

– Этак ты милок, до ста лет без порток молодильных яблок не сыщешь. Помощник тебе верный нужен, а уж на что ты гожен, то вон та дорожка и покажет.

Указав на самую крайнюю левую дорожку тропинку, исчез Моховой дух, только его и видели. Вздохнул младшой брат, да по указанной дорожке и отправился.

Сказка про то, как в дороге идтить, а найденного не спустить

Страшен зверь лев,

но страшнее льва

обезумевший от голода человек

и его страсть – Чревоугодие.

Вышел старик годовик. Стал он рукавами махать птиц вольных в небо пускать. Каждая птица со своим имечком тайным. Тайным, да людям знающим ведомым. Махнул старичок, да три птицы полетели. Полетели, холодком повеяли. А ещё три птицы вслед уж летят, снег да буран на хвосту держат. А уж как следующие птицы с рукавов старика спорхнули, так и снег сошёл и ветра тёплые подули, на последний раз старик годовик руками взмахнул, да полетели в небо новы птицы, птицы непростые, а волшебные да до дела пригодные. У каждой летевшей птицы – по четыре крыла, да таких крыла, что полмира накрывают за раз. А уж как в каждом крыле – по семь перьев, семь перьев двухсторонних. Одна то сторона бела как свет белый, а друга черна, как ночь северна. Вот те птицы-то путь свой по небу ясному и торят. Но то всё присказка, сказка ж впереди бежит, впереди бежит, дорожку торит.

Выбрав путь по совету, по совету мудрому, младшой брат, долго ли коротко брёл своим путём дорожкою, в поселения да в капища заглядывал, с людьми разными встречаясь горе беды перемалывал. И случилась так, что по ту пору принесла его доля путника в одно поселение людское. Вот тут-то и начало нашей сказки.

Вошёл младшой брат в поселение людское, видит пред собой людей. Но диво дивное, чудо чудное. Вроде люди, как люди. И голова есть, и руки ноги, имеются, да вот только животы у них у всех будто кто воздухом надул. Еле по земле матушке ходят, со стоном разговаривают, да часто отдыхать, переваливаясь, останавливаются. И все чего-то едят, даже дети малые и те не останавливаясь, то булки, а то и хлеба горбушку жуют давятся. Будто голод великий и ни как насытится, они не могут. Говорят жуют, и бредут по улочкам жуют, и сидят жуют хлебушек белый, оторваться ни как не могут от него. Будто жизнь их от того зависит как много они того хлебушка съедят, попотчуются. И работать-то вроде как ни кто не работает, а те кто что-то делают, и те всё стараются кусок жевать да инструментом махать. Удивился такому чуду брат младшой, да и отправился место себе искать для ночлега. Но везде хозяева и говорить-то не способные, жестами да взглядами голодными от ворот поворот показывали. Всё поселение странное прошёл молодец, притомился, но поисков своих не остановил, только всё больше задумываться начал.

На краю поселения набрёл он на домик, что в землю врос, да окошками на улицу выходил. Ни хозяйства, ни пристроек у него не было. Жила там бабушка-задворенка. К ней-то и попросился на ночлег молодец. Согласилась она на то чтобы он остался. А он тут же принялся ей и воду таскать и дрова колоть, и по прочему хозяйству помощь оказывать. Притомился за целый день, а уж за вечер и подавно, но вечером и на реченьку сходил искупаться и меленку глянул, да заприметил, что возы с зерном у той меленки, в ряды стоят, своего череда ожидаючи. Возвратившись, домой к задворенке, он уж и спать направился, да не тут-то было. Хоть сама она и тоща была собой, а стол от яств мучных прям ломился. Неудобственно стало добру молодцу нос воротить от душевного к нему расположения. Сел за стол, да и давай уплетать за обе щёки, только чует он, что-то в хлебе не так. И то попробует и это, и с квасом и без. И новую сдобу и пирог, и снова хлебный каравай куском ломает. Ан нет. И бел, он, и мягок, и на ощупь приятен, а нет в нём хлебного духа. Стал он тот хлеб под лавку кидать, чтобы хозяйку не огорчать. Сделав вид что наелся отправился в сени на лавку, да и прикинулся что уставши уснул. А сам, приготовился, иголочку малую из сумки достал, и как сон подкрадываться начинал, так иголкой себя в ногу и тыкал. Сон как рукой сымало. Вот уж и петухи отпели, вот уж и поселение спать легло, а не спится молодцу, ждёт он чего-то. И как будто не обманула его чуйка человеческая. Звёзды на небе за тучки попрятались, луна и та казалось схоронилась, только слышит младшой брат старуха задворенка как будто ногами шаркает да и говорит с кем-то. Прислушался он, а сам шапку-то из сумочки походной достаёт. Да на головушку-то и надевает. Прильнул он к шёлочке да и то посмотрит, а то и уловит слово тихое. Ну а уж в доме у старушки такое деется, что и не всякий богатырь снести бы смог, а уж тот кто и духом слаб, так и с ума бы сбежал, разумом тронувшись…

– А ну, ка нечистики, ответ держите.

Старушка что при свете дня, казалась простой бабушкой-задворенкой, в темноте, при лучине единой, что комнатушку освещала мал мала, вдруг превратилась в ведьму колдунью, что кочергой тяжёлой, трёх духов охаживала, приговаривая.

Взмолился тут старший из нечистиков, что чаще всех про меж рогов получал от ведьмы:

– Хозяйка, все, что наказано было, выполнили, да только род человеческий волхвами многомудрыми охраняется. Потому и муку твою, не везде пущают. В тех-то городищах да поселениях, где чужой бог прижился, там мы и правим, а есть где ещё стариковских поконов держатся, там не получаться даждьбожью сторону беззубой сделать.

– Не хочу слышать таковского. Где черви, с требухи покойников собранные? Почему до сих пор, они не в зерне, да не в муке. Почему людишки ещё муку мою нашёптанную по землице своей не развозят?

Тут отвечает ей тот, что по младше был, да поувёртливей, что за более крупного укрывался, и так часто по рогам не получавший:

– Мы червей с праха-то понабрали и тебе доставили. Не могём мы супротив, человеческих оберегов пройти. В зерно-то мы и подсовывали и в муку-то мы подкладывали, а всё безтолку. Зерно как засыпать в меленку, так погляд вершат, что червяками понадкусано, то выкидывают без сожаления, а муку, что червями мертвячными перелопачена, тож не всяка хозяйка до печи доносит. Чует, что дело не чисто, так вот от твово поселения, только на три городища и расходится. Надоть что-то делать, а что энто уж ты хозяйка кумекай.

Ещё больше взвилась колдовка, со словами бранными, стала охаживать дальше нечистиков, потом притомившись только и сказывала, а младшой брат слушал, да на ус мотал:

– Надо людям, глаза отвести. Я ж без малого тридцать годочков здесь живу, Кощею нашему верой кривдой служу. Чужую веру хвалю, поклоны бью, да вас нечистиков сторожу. Отвечайте, почему до сих пор, глаза зеленым вином мужикам не залили в городищах иных? Женам их золотом да побрякушками душу не растравили? Почему у меня здесь всё получаться, а у вас горемычные и в близких и далёких поселениях не получаться?

Тут ей самый малой да вёрткий и отвечает, что совсем по шкуре, да по рогам, из-за вёрткости, да хитрости не получающий, да за более крупными прячущийся, проронил слова, что младшому брату совсем не по душе пришлись:

– Что же ты хозяюшка, на нас серчаешь? Мы уж и так где могли семена развеяли. Злоба людская прирастает, жадность, да гнев по Руси гуляет давно, а уж про жестокость, да уныние, про месть, да гордыню и подавно говорить, что ветер спрашивать. Все семь дорог заговоренных, всё что в душе человеческой выпестовано, от сюда разносим за каждым мешочком с твоей мукой следим помогаем добраться. Так что Кащей Кащеевич, нами дюже доволен должен быть. Только Марена смертушка тетушка твоя, нам при случае, просила тебе поведать, что вскорости герой должен появится, что и пути пройдёт и зерно с мукой твоей всё как есть изведёт.

– Это ж ты такое говоришь? Не родился ещё такой человечишка, а кабы родился, я бы его на одну ладонь посадила, другой бы прихлопнула, только мокренько бы и осталося. Где он тот человечишка?

Ведьма от волнения, даже перестала угрожать кочергой нечистикам.

– Да рядом, он рядом хозяйка, только сам он того не ведает, что в наши руки попал. Так что вот тебе три мешка с червяками мертвяковскими, из чрева твоих поселян выползших, сегодняшней ночкой. Недурные такие, как обычно у тебя в поселение, других и не водится. А нам пора. Меленка-то уже без нас застоялась, пора приниматься за работу многотрудную.

Ведьма, вытащив из-за печки маленькую меленку с железными жерновцами, поставила её на стол и выслушивая нечистиков, что-то раздумывала, а потом и сказала:

– Старого запаса из червяков вам нечистики, на три обоза хватит, а я сейчас перемелю, да по утру человечка к вам пришлю, там под колесом мельничьим его и прихватите.

Выслушал всё это младшой брат, да и стал думать, что бы такого придумать, чтобы и людям помочь, и себя и свой живот от расправы ведьмы да нечистиков избавить. Не снимая шапки невидимки, отправился он к меленке. Увидав там обозников с зерном спящих, стал он к ним подкрадываться. Подкрадываться да прислушиваться. И вот как распелись петухи первые, залез он на мельницу и от туда страшным голосом завопил:

– Слушайте люди добрые, это говорю вам я, дух этой мельницы. Нет больше моему терпежу силы. Поворачивайте вы свои обозы с зерном и ищите другого помола. Сегодня сгорит эта мельница, не чего вам зерно дымом от пожарища овевать.

Повскакали после таких слов мужики, и стали головы чесать да вихры рвать. Запрягли лошадёнок, да и отправились чуток подале от мельницы. А младшой брат, зайдя невидимым в мельницу, стал поливать всё её пространство маслицем из чашек светильниковых. Всё подготовил, да и ждёт пока нечистики явятся. А они вот уже тут как тут. Приняли образ человеческий, да и ходят по меленке говорят, удивляются:

– То-то нет работы? То от мужиков отбою не было, самый чистый помол у нас, а то как оглашенные все сорвались с места, и не подходят к мельнице?

Другой нечистик, обликом человеческим ему и отвечает:

– Чую, человеческую плоть, да видеть не могу её? С чего бы это?

А уж самый вёрткий, обшарив все углы мельницы, прибежал к двоим сотоварищам и говорит, быстро быстро:

– Тут везде маслице разлито, будь мы людишками уже давно бы упали.

– И только произнёс он это, как деревянной палкой по голове отхватил. Сник он как подкошенный, и не видел, как та же деревяшка прошлась по его дружкам. Ни кого видно не было, но все трое очнулись только тогда, когда руки и ноги их были крепко накрепко привязаны к мельничным жерновам. Перепугались нечистики, и давай на все лады выть, жизнь свою чёрную выпрашивая, про меж тем и выпытывая кто же смог их полонить.

Долго терпел расспросы, да посулы младшой брат, а потом скинул шапку невидимку, да и проговорил, как припечатал:

– Нет вам пощады, за содеянное. Огонь святой очистит место это. Наперёд скажите, все ли города да человеческие поселения заражены мукой той ведьмовской, о которой ночью вас чародейка змеюка пытала?

– А жизнь сохранишь?

– Руки ноги развяжешь?

– Послушай. Мы ведь тебе можем пригодится. Ну и что, что мы нечистики? Думаешь сгореть кому-то нравится? Ты только скажи, чего сердце твоё желает. Так мы зараз…

Самый маленький нечистик тихонько и жалобно хрюкнул.

Младшой брат задумался. Одному ему с ведьмой не потягаться, а с тремя-то помощниками, может и сладится. Но вот как им доверять. Нечисть, она и есть нечисть. Надуть может. Прочитав все тайные мысли на лице у человека, заговорил второй, более старший:

– Оно понятно что веры у тебя нам нет, но мы слово дадим, что греха не сотворим. Заметив колебания человека, стал гудет самый старший нечистик, кому власть принадлежала в этой троице:

– Так мы тебе с ведьмой поможем справится, ведь она нам как есть надоела. Все рога кочергой поотбила. И свои шкуры от огня спасём. Ведь по всему получается, что не остановишься и меленку и нас с нею. А поможешь, так и мы смогём… А своим мы скажем что ты нас связанными бросил, не стал казнить, милость проявив человекам присущую. Мол, обманули мы тебя всякими посулами, а ты и поверил. Ну, так как помощь примешь, али как?

Самый старший нечистик, на деле оказавшийся более мудрым чем другие, предложил младшому брату, то что ему требовалось. Помощь она и от чёрта примется, когда нужда под ноги кинется.

– Тогда поведайте мне нечистики, что за черви такие, и отчего всё это случается?

На вопрос доброго молодца стали связанные рассказывать, рассказывать да поведывать, как такое могло случится и отчего всё началось на земле русской. И оказалось, что Кащей Кащеевич, бог пекельного царства, задумал людей русских извести под корень. Для того и посланы были на землю лучшая колдунья его ученица да нечистики разных мастей да происхождений. Они собирали после смерти человеческой червяков могильных и приносили чаровнице. Та сушила их и молола на своей мельнице волшебной, а потом ночью обернувшись вихрем ветерком волшебным разносила ту муку в опары хлебные по домам поселения где она обосновалась. Был на этом месте раньше такой город с поселениями что не в сказке сказать, не пером описать, но остались только те кто добрыми да ленивыми были. Люди вкушая этот хлеб, становились как бы не в себе. Все что в душе человеческой было понамешено, всё стало проявляться, и стали уходить на все восемь частей света, люди, но присылать за мукой именно сюда, слава об этой муке по всей земле расползлась как зараза тихая. Здесь же кто остался, начал есть очень много, и каждую ночь, нечистики собирали урожай червяков, что из чрева человеческих исходили, да вновь колдунье приносили, как и в эту ночь. Она же перемалывая теперь уже рожденных людским чревом червяков отдавал помол чародейный на мельницу и во все поселения уходила ведьмина мука для хлеба.

Выслушивал всё это младшой брат и волосы его становились с проседью, а плечи наливались силою, ибо понимал, что кроме него беду неминучую, отогнать ни кто не в силах, ибо не поверит народ добрый, что через хлеб печёный может прийти беда неотвратная.

– Они как курицы, высиживают в чреве своём этих червей, а нам только и остаётся собирать их, да ведьме колдунье относить. Чем больше она намелет, да чем больше люди в поселение съедят, тем больше урожай по другим городам и посадам разойдётся. Закончив откровения старший из нечистиков, воззрился на молодца.

– Эх, спалить бы вас за такое. Но коли так уж вам на роду написано, то возьму вас в помощники.

Взяв слово нерушимое, молодец, развязал верёвки смоляные, и покинув мельницу зажегши несколько факелов, поджёг с разных сторон её. Пламя, взметнувшись к небесам, на короткий момент, осветив предутреннюю темень чистым светом. Очень скоро от мельницы не осталось даже головешек, по ту пору люди с зерном подались искать другие мельницы. Прекратила своё дурное дело та, что должна была добро и свет нести. Покончив с мельницей направился младшой брат не скрываясь в поселение, завалил избушку брёвнами, прежде убедившись, что старушка-задворенка, вновь не ведьма колдунья, Кощеева ученица, а принявшая смиренный вид бабка уставшая от ночных дел своих злобных. Оставив караулить нечистиков старую чаровницу, направился в центр поселения молодец и собрав набатом людей вокруг себя, рассказал им всю правду. Правду рассказав всё открыл не утаивая. Добрые в том поселении люди жили, стали они судить да рядить, что делать. Да не завершивши спорить да решать по домам разошлись, на утренние пироги позарившись. Принял на себя бремя младшой брат и поджегши дом бабки-задворенки, принялся ждать когда огонь возьмёт своё. И невдомёк ему было глянуть как через кошачий лаз, тень чёрная метнулась в последний момент смертушку почуяв, решилась судьбы приговорённой избегнув. Не видел он и как чёрным ветром взметнулось облачко отлетая по небу синему, принял он его за дым, что от избы спалённой огнём очищающим, отлетал в разны стороны. Не слышал он слов: «Мы ещё поквитаемся!», но сердечко после слов этих ёкнуло, и понял он тогда что всё только начинается, и не закончится пока путь его не будет завершён. Освободив от обещаний нечистиков отпустил их и слово с них взял, если где встретятся, чтобы боле не пытались ему противится, а сразу в услужение шли, а не то будет как должно было бы произойти. Усмирились нечистики, смотрят на молодца и кивают, понимая, что не справится им с человеком, что саму ученицу Кащея победил. Взвились они от греха подальше, да своим отходом последние головёшки на месте избы затушили. Только чёрно пятно и осталось на память для поселения. После пожарища молодец, пошёл искупнутся на речку быструю, да и как обычно рушником утиравшись стал смотреть как сохнет на глазах вещь волшебная. Только не поверил он сперва своим глазам, глядючи на рисунок, что поблек на половину, будто вышаркал кто его. Вот тогда он и понял, что вот оно его начало пути, и скоро очень скоро добудет он свои молодильные яблочки для больных родителей стареньких.

Расчесав свои волосы гребнем волшебным даренным, силушку почуяв вернувшуюся, отправился он из того поселения, где люди выходя вслед ему, от еды впервые оторвавшись, махали и вытирали слёзы, понимая, что спас он их от беды лютой неминучей.

Жадность

сама себе покою не дает

Скоро сказка сказывается да не скоро дорожка кончается, шёл младшой брат из города в город, из посада в посад, из поселения к поселению, и везде где мог про волшебную муку ведал. Где то слушали, а где-то и смеялись, где-то даже злобно порыкивали, ну а где-то как на пусто место смотрели да по своим делам проходили. Но не сдавался молодец, и вновь путь дорожка шла его дальше. И дошла она до одного леса. Леса дальнего, да тёмного. Шел он шел, по тропиночке, вдруг видит охотник примотан к сосне на поживу гнусу лесному верёвками крепкими. Будто на расправу дикому зверю оставленный. А вокруг него видимо невидимо зверей набито и больших и малых. Все они возле него кучами лежат, воздух лесной портят. Прижал наш молодец шапку невидимку к носу, да по тем кучам и подошёл к привязанному. Тот глаза приоткрыл, да ртом пытается что-то сказать, помолвить. Сжалился над беднягой молодец, да и напоил его из склянки малой, родниковой водой. Ожил охотник, губы рваные да кровью обмазанные, начал двигать. Вновь дал воды ему младшой брат, да попытался верёвки связывающие узника разорвать. Не дались они ему ни с первого раза, ни с последующих.

– Не старайся добрый человек меня освободить. – вдруг проговорил привязанный охотник.

– То мне наказание от лесного хозяина за жадность мою лютую. Не с того надо начинать как я здесь оказался, а с того как я докатился, что честь охотничью утратил, да душу свою алчностью поразил, проклял во весь свой век.

Младшой брат убрав склянку с водой родниковой и отойдя от узника лесного хозяина приготовился выслушать несчастного.

– Началось всё это лета три назад. К нам в посад прибыли люди пришлые. И пришла с ними дева красоты дивной. Полюбилась она мне, да так, что женой её взял, в дом свой ввёл. Я был лучший охотник и добытчик зверя разного. Все премудрости промысла мне были ведомы. И стала моя подружия верная, хозяйство вести, а я вновь в лес ходить да зверя домой приносить. Каждый раз всё больше и больше, просила она добывать зверя пушного. Хозяйство справно вела, да и себя не обижала, как княжна в мехах дорогих ходила, да продукты не наши, но что купцы заезжие привозили, покупала. Скоро стала она только ту муку покупать, что привозилась издалече, не жалея на то никаких шкур дорогих. Хлеб пекла такой, что ел я его и казалось мне, будто хлебом этим сами боги не погнушались бы. И стал я замечать, что проснулось во мне ярость животная. Сам уже без понукания жены стал бить животных без меры. Ведь у охотников как? Надо взять столько, чтобы на расплод осталось, природу без зазрения губить непотребно, но забыл я заповеди дедовские. Стал обуянным. Жадность моя не знала порога. Так и вышло, что пяток дней назад, отправился я вновь в лес, за добычей. А её нет, как нет. Как будто вымер лес, будто нет мне больше пропитания в нём. День пробродил, голодный без добычи, спать улёгся вот под этой сосной, а ночью как звезда охотская засветилась, будто кто поднял меня, разбудивши. Смотрю я и глазам своим не верую. На меня зверь валит, да такой шальной, что бери хоть голыми руками. Вот и стал я разбойничать, без разбору бил, без промаха, да без жалости бил, да без меры человеческой, что предками завещана была мне разумом тронувшемуся. Бил пока стрелы не кончились. Бил, пока рогатина не сломалась, бил, пока нож не притупился, а я весь в крови звериной не выкупался. Вот тогда-то и настала расплата жестокая. Очнулся я от кровавой жатвы, а предо мной стоит великан, стоит и гневно так гремит своим голосом:

– Я зверей из огня спасал, а ты их кучу набил, да успокоится, ни как не можешь? Ты почто зверьё стал губить без меры? Али все приметы лесные позабыл в алчности утопившись? Они не просто бежали, у них дом горел, соседний лес полыхал, а ты их и стрелой, и рогатиной и ножом? Что скажешь на лютость свою?

– Мне бы смолчать, да признать вину, да жадность алчная, во мне бурлила, и разум застив, вежество забыв, нагрубил я лесному хозяину. Вот и наказал он меня. Да я разумею теперь, что милость он для меня сотворил, иначе совсем мне конец как человеку. Так что брось ты меня добрый молодец. Пускай Боги мою судьбу решают, нет мне оправдания за то что сотворил от жадности да скудоумия, польстившись на добычу, что не моей была.

Задумался младшой брат, да и чтобы поддержать разговор, только спросил:

– А каким Богам в вашей стороне молятся?

– Да Зеване охотнице, и супругу её Святобору, повелителю леших. Нет мне ни прощения ни пощады. Сам знаю, всё и всяк покон охотский, что мог своей алчностью порушил. Поделом мне горемычному.

– Так то так, да не этак. У страха глаза велики, да ничего не видят. Оставили ведь тебя в живых поди не даром. Что же ты думаешь, что один ржой жадности поражён? Ан нет мил человек.

И тут рука молодца будто невзначай опустилась к суме и казалось что рушник сам по себе к нему в руки ткнувшись замер. Понял молодец, что не спроста это всё и если правильно растолковал он эту встречу, то тот кто пряжей путь отмеряет, хочет от них двоих чего-то, что только высшим доступно в понимании.

– Дай-ка охотничек лицо твоё оботру, от кровушки позапёкшейся, глядишь и тебе полегче и мне кака мысль опосля придёт, как лицо твоё разгляжу не под маской коростой застывшей.

Вынув рушник, не погнушавшись, молодец, протёр лицо охотнику, да так будто чистой родниковой водой обдал, всё сошло вмиг, и чистой кожей незапятнанной заиграло простое и честное лицо. В мгновение ока спали верёвки с той сосны, и тело наказанное рухнуло прямо в руки младшого брата. Изменилось тут вокруг всё. Кучи зверья битого исчезли будто и не было их, воздух свежестью повеял лесной, птицы петь стали, а сквозь лесные сплетения солнышка лучи проникли, да двоих обогрели, да приветили.

Отошли они оба от страшного места расправы, и лицо охотника всё покрытое теперь сеточками морщин, выражало глубокую тоску и сокрушение. Понял он всё, и без всяких пустых слов и обещаний вряд ли бы смог теперь поднять руку на живое лесное творение.

Выйдя на опушку и опустившись возле лесного ключа, напились они вволю и поведал младшой брат свою историю без утайки. Внимательно слушал его охотник, веточкой по ноге своей возя казалось бы письмена выписывая, а потом сказал:

– Братом ты мне стал названным, за доброту твою вряд ли когда отплачу, ибо долг этот не оплатный. Ты ведь не только мне тело спас, как тем убогим и скудоумным, ты мне душу от скверны помог отскрести, а за это ни какими дарами не отдаришься. Пойду я по свету, и твою историю буду рассказывать, и свою прихвачу в придачу. Быть мне каликой перехожим. Много понял пока на сосёночке той висел, ещё больше осознал, да и решение принял, тебе благодаря, брат мой названный. Так что по утру, как солнышко взойдёт, пойдём мы, да пойдем дорогами разными, но судьба может и сведет где на перекрёстке.

А теперь давай спать ложится. Утро вечера завсегда мудренее было. Улеглись они на мягкой травушке, птицы соловьи им песни пели, звёзды ночные светили, и каждому своя дума да мечта в голову шла. В голову шла, за собой покой да сон вела.

Утром братья названые в путь дороженьку подсобрались, да каждый своим путём и отправился. Только не мог младшой без умывания, вот и отправился он на перёд к тому ключику лесному, и воды запастись и лицо от сна охолонить. Только сделал он как заведено у людей, да чудесный рушник достал, глядь, а рисунка-то почти и нет, понял, он что вскорости совсем не потеряно времячко его. Свершится всё по писанному, да Богиней предсказанному. Ещё раз помянув добрым словом Мохового, что дороженьку правильную указал, весело устремился вперёд. А дорожка лесная вывела его на прямоезжую, да прямо хоженую дорогу, что вела в два селеньица. В селеньица, да не последние, но совсем чудные, да особенные.

Для лежебоки

каждый день – Праздность

Вошёл младшой брат в первую деревеньку и видит, мужики чудят кто во что горазд. Ни детей, ни женщин не видно, а они знай себе, вдосталь смелую вытворяют всякие вольности. Кто в небе о крыльях парит, да сверху песни кричит, кто на балалайке вдоль улицы вприсядку скачет, кто рубахой машет. Одним словом не делом но праздностью день коротают. И все дома у них как игрушки, и делать ни чего им не надобно, ибо дрова сами колются, вода сама в вёдрах носится, телеге без лошадей сами с покосов идут, пироги из печи на стол сами метут. Не жизнь, а сказка. Вот идёт молодец, да приглядываться, а кругом шум да веселие. Вдруг всё смолкло. Глядь посередь поселеньица, женщина в платочке объявилась, и скромненько так к дому празднично убранному подходит. Подходит осторожненько, клонится низёхонько, а на крыльце её уже поджидают. Поджидают грозно брови смыкают:

– Чего тебе надобно, чего пришла? Грозно так вопрошают её.

– Ой, старшой, пришла я к тебе с бедой- отвечает она. И продолжая платочек теребить, скороговоркой говорить:

– И то и это, и лето спето. Вот у нас вновь камешек зелёненький объявился, значит, наше время пришло к чаше обратиться.

Женщина чуток осмелев взглянула большаку в глаза с надеждой, тот прикинув что-то, решил что отповедь не помешает, и потому начал с обычного:

– Ну, ты меру знай, желанье конечно загадай, да ведь помнишь сама, по уговору, да по суровому приговору, только одно желание можете попросить у чаши волшебной. А если снимется заклятье, то и вам и нам не видать боле чудес, а будет одно проклятье, но уже на всех.

Женщина оградила себя жестом защиты да и с поклоном ответила:

– Знамо дело большак, все сбудется, коли рассудится. Просьба малая, живём в чёрном теле, нет ни помощи ни роздыху, так хоть посуху пока дождик не ударил, собрать урожая, деток кормить, да самим выходить, да скотинку не сгубить.

Ей же в ответ уже из-за дверей, грозно да так, что вся улица услышала рык могучий:

– То, то, хоть и кто старое помянет – тому глаз вон, а кто забудет – тому оба. Вы над нами потешались, время и черёд наш пришёл. На те чашу, мечи камень, да и убирайся по добру по здорову, у меня корова вот тот час доится должна, пора отведать свежего молока.

Выйдя и вынеся женщине чашу простую, большак сдёрнул с неё платок узорчатый, и пред наблюдающим не подалёку молодцем предстала обычная чашка не глубока, что твоё блюдце, но с голубой каёмочкой. Бросила туда камешек зелёненький да блестященький, женщина, пробормотала желание, да и поклонившись отправилась восвояси, платочек всё свой теребя. Не выдержал молодец да и стал к большаку с расспросами приставать. Что да как, да почему, да как такое случилось, и по чьему приговору, да уговору, и не мала ли чашка, да велика ли цена камешка.

– То, то я и смотрю, что не здешний ты, мил человек. Зайди в дом, там и поговорим, и молока попьём и пирогов поедим, да и всё сам расскажешь, да и меня послушаешь. Оно так и время скоротается. А то скука у нас тут, нет развлеченья, для духа отдохновения. Пройдя в дом большака молодец, смотрел на всё во все глаза да только поражался, как же всё здесь по волшебному велению делалось. Большак смотрел на молодца да улыбался в бороду. Отпочивав путника, стал он слушать его рассказ о путешествиях да случаях в пути дорожке происходящих. О том как люди живут, да чем свет белый красен. Незаметно и вечер подошёл и звёзды засветились, а молодец всё рассказывает, да в красках и с присказками. Раззадорил он большака на откровения, тот и принялся промеж дела тоже сказывать. И выходило по его рассказу, что жили они ранешно так же как все. Мужики в лесу, да на речке промышляли, землю пахали, да мёд брали. Бабы в дому да со скотиной управлялись. Но дошли как-то до них купцы переезжие, да и привезли в их селение ещё не раздельное, муку чудную, у них всё на неё и выменяли. Бабы от радости, что хлеб из такой муки, ярым да сладким получается, только из него готовить стали. Всех потчевали, да и сами пристрастились его кушать. Только неладное не скоро заметили. Стали сварливыми они без меры, и куском хлеба попрекать стали больше меры, и то им стало не так, и это не этак. Стали мужиков прижимать так, что многие стали семьи свои кидать да в леса уходить. Совсем житья не стало. Как утро то скандал, то драка, ни чем баб унять не было. Заезжать мужиков стали в усмерть. Тут и случись одному калеке перехожему к ним забрести. Не дали бабы ему ни куска хлеба, ни плошку воды. А мужики из жалости поделились с ним последним квасом, да куском рыбы. На утро чудной старик собрал в селении всех мужиков и вытащил из сумы перемётной чашку с голубой каёмкой и произнёс:

– За доброту вашу да непутевость. За то что женщин распустили, да дали над собой властвовать, за то что доброты не забыли, да от поконов предков при всём том не отреклись. Дарю я вам всем и радость и наказание. Радость в том, что чаша сия, любое желание выполнить может. Но работает она только в мужских руках, да с подношением волшебным. Кинешь в неё камень зелен да блестящь и проси чего сердце пожелает. Но только здесь-то и кроется ваше наказание. Женщины за то ваши наказаны будут, что забыли человеческий вид, превратившись в собак злобных, благо что на двух ногах, а внутри что бешенки по весне. Отделены отлеплены будут от вас речкой, жизнь у них будет черней горя чёрного, но раз в год у них будет появляться камень зелёный, и вот когда они смогут снова стать людьми да добротой в сердце лютость изгнать, только тогда объединятся снова ваши поселения, и заклятие чаши пропадёт. Но не скоро это будет. А давать её им вы будете, по первому требованию, что бы и они могли хоть раз в год что-то испросить. Вам же я дарую мешочек, здесь камней тех зеленых ровно по одному на каждого. Подумайте, чего желаете, всё и исполнится, а теперь здравы будьте. Мне пора в путь дорогу дальнюю.

– Мол произнёс он так, исчез, будто и не было. Я-то сам пришлый, как и ты. Слава то об этом месте чудном давненько по земле гуляет. Вот и я послушав подался за лучшей долей. Хлебнул таково, что другим не пожелаешь. Но кто смел тот и съел, как говорится. Цельный год у женщин был в чёрном услужении, пока не появился у них камень зелен да блестящь. Вот тогда и похитив его, смог добраться до чаши, да и пожелать стать большаком здесь, со всеми жизненными удобствами. Всё и сполнилось по желанию моему. Так уж третий год большакую. А тебе бы, что хотелось от чаши получить?

Задумался над чудной историей молодец и вдруг понял, что нельзя говорить о своей цели настоящей, будто угроза она для благополучия да праздной жизни этих людей, что труд да дело на дурь да веселье беспечное променяли.

– Да вот хотел бы стать князем, да государство отхватить побогаче, и править там в свою волю и сласть.

Большак, присмотревшись к пришлому улыбнулся в бороду, прогудел добродушно и успокоительно:

– Ежлив готов годок у женщин в черном услужении прослужить, милости просим, изволь подвинься. Так ли они всегда готовы ещё один камень потерять, на себе испробуешь… Только смотри, не отдадут они его так. Сколько уже охотников было. Не одного из-за речки, разорванным принесли. Принять-то в работники они примут, а вот платить не захотят, ибо каждая мечтает камень заполучить да своё сокровенное загадать. Таково их проклятие от калики перехожего получено. Сегодня мостик ещё стоит, а к завтрему его не будет. И так каждый годок. Хочешь успеть поспешай, до петухов третьих всяко мосток обойдётся, а там уж до следующего времени. Поклонился большаку за приют молодец, да и пошёл к речке что селение разделяла, вступил на него. Дощечки хлипеньки поскрипывали, да отступать нельзя было. Сделал он несколько шагов, а тут и петухи пропели. Оглянулся он, а там ни досточки за ним, только вода плещется, да вольны мужики куражатся, придумывая, как бы ещё развлечься. Пошёл он походкой крепкой и вошёл в другое поселение. Встретили его не ласково, понимали зачем пришёл. Он и не скрывал, что камней у мужиков нет, а ему за работу они положат камень зелен изумруд, если справится с их работой, да заботой. На том и порешили женщины сходом. А уж потом оттеснив его стали промеж собой совещаться, пока он в сторонке стоял. Собрались женщины в круг, да и стали метать жребий у кого остановится работник на год. Выпал жребий самой ледащей да замученной. Взяла она его за руку, да и привела в дом, что и домом то назвать нельзя было. Землянка, что и зверю то как нора не подойдёт. Переночевал молодец в ней, а с утра отправился в лес, да и занялся тем что на дом брёвен натаскал. Работа спорилась, а дом рос как будто тесто на пару. Вскоре и новый дом был готов, и женщина въехала в него с детьми. Только всё едино, болезнены они были сильно. Всё то кашляли, то в жару бреду метались. Стал молодец их со скатерти волшебной паутинки кормить, то корешки заварит, то кедровыми орешками накормит, стали дети радостны да полны сил. Начали женщины в селении завидовать той ледащей. Всё чаще стали работу такую придумывать, что без сил возвращался молодец с заданий тех. Но от работы кони дохнут, а люди – крепнут. Раздался в плечах молодец, руки его стали как ветви дуба жилами переплетены, ноги что твои столбы коновязные, только седина в голове прибавлялась, а разумом креп, да сноровит становился, всё больше. Ни какой работы не гнушался, и жнец, швец и на дуде, если приспичит игрец. Особливо пристрастился он игрушки резать, а там где игрушки, там и дети. Сердца матерей нет нет, да и оттаивали, глядючи как мужик с их детьми играет, да играм разным учит, да игрухи разны чудны дарит. А окоромя того, баловал он их дарами лесными, объясняя где какое достать можно, да как применить надоть. Стали дети не только за мамкины юбки держаться, стали сами и рыбку удить, и в лес ходить, да и в остальном в помощниках у добра молодца ходить. Стал он вместо отца всем, стал он им вместо учителя, да помощников у него стало столько, что и утро и вечер возле него всё толпились да чему только не учились, знание перенимая. Наладилась жизнь в селении, матери довольны, дети сыты, хозяйство крепко, животиной дворы полны. Всего стало хватать. Так и пол года пролетело, так уже и год вскорости к концу приближаться стал. Подобрела хозяйка, у которой остановился молодец, и детки здоровыми да веселыми при нём были, так как первыми помощниками да затейниками стали у него выучившись, да и других ребят к делу пристраивая. Решила она, что должно так быть всегда. И в одну ночь, призвала его на разговор тайный.

– Ты молодец, скоро уж год как у нас. Старшая мать сказывала, что у меня в этот год камень проявиться должён. Вот и думаю я, может, согласишься со мной да с детьми моими жизнь связать. Я бы на такое и камня не пожелела. Муж мне нужен работящий, и я хозяйкой при нём буду справной да работящей. Как думу думаешь?

Молодец на то ей только и ответил:

– Не открыл я всю правду, когда сюда пришёл. Нужен мне, камень тот зелен, не для себя, молодильных яблочек раздобыть для родителей своих обещался я. От беды спасти их должен я, чтобы сестра моя быстра их по старости да болезни со свету не сжила. Не могу я добрая женщина стать твоим мужем, не серчай. С поклоном прими от меня скатёрочку волшебну паутинку. Всегда накормит она твоих детей да тебя, да и всех кто рядом живёт лесными плодами, да угошеньицами во любое время годика. Никому не откажет. Не раз она меня спасала от голода лютого, да от смерти неминучей. Пускай и вам теперь всем послужит. Не откупаюсь я от тебя и от слов твоих. Так возьми, да для людей сохрани, во благо используй, да меня недостойного не кори, что отказом на твоё ответил.

Загрустила от слов тех женщина, не есть ни пить не может, стали другие женщины с подозрением да со злостью на молодца посматривать, да в душе злобу копить, чтобы не расчёт ему дать, а смерти, как и других пришлых придать. И вот однажды наступила ночь звёздна, и прям по среди дома возник огонь зелёный и на столе у той женщины проявился камень зелен изумруд. Откуда он проявился, про то не ведомо. Но свет его осветил всё поселение женское, да всех поднял на ноги. Схватила камень женщина что младшого брата привечала, в кулак, да за руку ухватила его другой, к мостку проявившемуся потянула, не говоря ни слова. На словеса сил не тратя попусту. Собрались все женщины поселения да с огнями факелами двинули к ней в дом. А их уж и след простыл. Не поверили женщины, что мать детей бросила, да с чужаком к мостку кинулась. Стали судить да рядить, где они могут быть. Самые глазастые всё-таки заприметили в ночи тени человечески, да за собой всех остальных к речке потянули.

Добежали двое до мостка, а только один взошёл на него. Пред тем как отдать камень молодцу, проговорила женщина слова горькие:

– Не быть мне больше в круге. Отвернутся от меня товарки да подруги, но ты и меня спас, показав, что настоящие люди бывают, да какими случаются. Детей моих всему обучил да ко многому приспособил. Не жалею я камня, не захотел со мной водиться, так и быть по сему. Вон Бог, вон мосток. Иди и меня не забывай. Хоть и люб ты мне стал, но сердцу не прикажешь. У тебя свой путь, нет меня на нём. Видно Боги так судили, да приговорили.

Втолкнула женщина молодца на мосток, а камень руку ему жжёт. Стоило ему перейти мостик, как жжение исчезло, да и погоня из женщин остановилась, ибо не было больше ни какого мостка. Исчез он как утренний туман, что от реки поднимался, слизав и ночь и мосток, что успел явится, да с молодцем пропустится, на другой бережок. Поклонился погони младшой брат, и отправился в поселение мужчин что праздности предовались. Вроде и как в нескольких шагах, да пока дошёл, уже и солнце встало на небе синем. Вышел большак на крыльцо своей избы расписной, и улыбаясь встретил пришлого. Видел как кулак с зажатым камнем светится. Не надо было ему слов да разговоров, всё понял с первого раза, да видать не до конца он людей научился разгадывать, но о том сказ дальше. Долго ли коротко, но собрались возле путника что год назад ушёл, а теперь воротился, все мужики и с застывшем дыханием смотрели на чашу что пред ним появилась. Каждый вспоминал свою просьбу к волшебной голубой каёмочке, и думал о том, чего бы он ещё пожелал, да воплотил в мечтах своих праздных. Все видели как поднял руку, все видели как губы чего-то прошептали, но не видели как камень упал в чашу с голубой каёмкой, да как что-то проявилось в ней. Вздох разочарования пронёсся по рядам мужиков. И было от чего. Посреди чаши каталось яблочко обычное, золотым отсвечивающее, медовым бочком солнышку улыбающееся. Чуть не подкосились колени у молодца, когда понял он какую ошибку совершил. Не два, а одно яблочко он попросил, сказалась ночная погоня, да слова что не выходили из головы молодецкой той женщины, что всем рискнула ради него, не получив даже того на что рассчитывала.

По ту пору произошло многое. Младшой брат только и произнёс, слова горькие:

– Ах, я такой, сякой, голова с дырой! Слово не воробей вылетит не поймаешь. Возврата не будет, как ни старайся а на свет дважды не народишься.

Слова его прервали крики животные. Оказалось тут, что животина у мужиков стояла не доена, дрова перестали колоться, пироги печься, а те кто спал да ел, вдруг проснулись да к остальным мужикам гневным присоединились. Ибо стоило взять молодильное яблочко в руки молодцу, как чаша волшебная вдруг в глиняную тарелку превратилась, да во прах рассыпалась в руках большака.

– Это что ж делаться люди добрые? – взрыкнул большак. Но не слушали его боле мужики, вся напасть волшебством навеянная рассыпалась. Праздность пропала, да всё вернулось в жизнь обычную. Мосток вырос, да только не было больше поселения отдельного, все дома по волшебству вновь стали в единое поселение что посолонь издревле выстроены были. Бабы будто и не было всех годов проведённых поврозь, тоже вошли в круг голдящий из мужиков, став частью их.

– Ты ж говорил, что он князем стать хотел? Что пошло не так? А что с чашей-то? А кудысь крылья мои подевались? А чего пироги не пекутся, и коровы не доены? – слышался гул возмущённых голосов. Большак подняв руку, призвал всех слушать его:

– Тако могло произойти только в одном случае. Нарушил этот молодец договор. Не для себя попросил, а для кого-то другова. Вот волшебство и прошло. Теперь предстоит нам решать его судьбу. Ведь он у нас праздник вечный забрал? Что предлагаете с ни сотворить за такое надругательство?

Рёв глоток мужицких, стал разносится во все стороны, предлагая казни одна другой лютей. Но не сдвинулись люди с места. Потемнел вдруг свет белый. Не туча чёрная нашла на селение, нашёл поток стрел, что возле каждого вдруг кричащего воткнулися. Поняли они, что кто-то невидимый, спроста без спросу и жизни лишить их может запросто. Расступились они пред молодцем, что сжимал яблочко молодильное, и выпустили его сквозь коридор шипящий да проклятья посылающий. Шёл младшой брат, и казались его глаза пусты, а губы шептали только как заклинание вопрос не простой, да разумом не принимающийся: «Пошто одно яблоко?» Вскорости покинул он то поселение опять ставшее единым, да зажившим опять простой жизнью, в трудах да заботах о животе всех заботящихся. Дошёл молодец до пригорочка, глядь а его там охотник побратим ожидаючи, травкой сидит поигрывает.

– Так вот кто меня, от беды спас неминучей?

Охотник поднялся с травки мягкой да зелёной, поднял лук свой с колчаном полупустым, да с улыбкой проговорил:

– Вместо здравствуй брат, ты меня вопросами забросать решил?

Обнялись побратимы, да и отправились в обратный путь. А уж как дорожка их опять в лес привела, охотник только и сказал:

– Не мог я идти с тобой брат. Не принял бы ты мою помощь. Ведь как всё было-то. В ту ночь, что провели мы у ключа лесного, пришла ко мне Богиня лесная. Да и поведала, как могу тебе отплатить за доброту твою. Год без малого, кружил я по этим местам, а как срок подошёл, так я тут как тут. Всё как и предсказано, сбылося. А теперь нам в разные дорожки идти побратим. Теперь меня и Боги простили и долги судьба позволила отпустить. Нет мне больше места среди людей, про то и Боги ведают. Стану я теперь хранителем леса, пусть хоть так жадность свою немерную пред живым лесом заглажу. Да будет так во веки веков. Прощай брат.

Поклонились друг дружке молодцы, да и обнявшись на последок сжали руки. Солнышко высоко, а по дорожке далеко. Шёл молодец, через луг, да через лес, притомившись, присел возле ручейка, на камушек теплый да мхом укрытый. Напившись да умывшись, собрался он уже путь дальше продолжать, как рушник, что Богиней завещен вдруг на нитки рассыпаться стал, будто рукой кто невидимой, в клубок стал полотно скатывать. Пока с удивлением смотрел на чудо это младшой брат, пропустил он и то как возле него по старчески скрипя да придыхая оказался старичок в чистой рубахе, на посох чудной резной опираясь, тоже решил из ручейка испить. Смотался рушник в клубочек, да и нырнул в суму к молодцу, вот тогда-то и старик путник заговорил, промолвил, голосом к себе привлекая:

– Мира тебе отрок.

Ответил ему учтиво вежеством уважив старость и седины путника, младшой брат.

– Мир и тебе дедушка. Не видел как пришёл, но землица матушка для всех, так что не делить нам её с тобой, всем места хватит.

– Мудро говоришь сынок. Долго я хожу по дорогам этим, уж и счёт годам потерял. Посох железный про то только и ведает.

На слова его молодец произнёс:

– Чего же ты так долго дедушка ищешь? Поведай, откройся, коль не спешишь, так и у меня время, для сказа подорожного всегда найдётся. А уж потом и мой черёд настанет и свою дорожку поведать рассказать, коли захочешь послушать поскучать на досуге.

Стал старик ведать про то как семьёй жил, как состарившись выгнали его дети из терема хоромного, как бродил да слушал о чудесах земли родной. Как узнал о том, что в стороне этой где-то близко есть чашка голуба каёмка, что любое желание исполняет, и что хотел он через ту чашку молодость себе вернуть, дабы жизнь по новому прожить, другому детей своих научить, чтобы старость в почёте да не в нужде встретить. Скололо сердце ретивое молодца, когда слушал он рассказ долгий старика, не заметил как ночь утром сменилась, да только солнышко вновь на небо взошло, окончил свой рассказ старик, а молодец, вытащив яблочко молодильное протянул его старику со словами:

– Долго я был в дороге, по моей вине нет больше чаши с голубой каёмкой, что любое желание могло исполнить. Хотел я своим родителям молодильное яблоко принести. Да в беспамятстве попросил не два, а одно только. Слушая тебя дедушка, понял я, что тебе оно нужней, а я ещё себе да родителям своим найду. Время у меня есть, есть и друзья, так что справлюсь с бедой и яблоки обрету и семью свою спасу. Бери дедушка, пускай у тебя всё получится, ты своей жизнью заслужил это.

– Чем же мне отблагодарить за подарочек твой?

Старик задумчиво вертел вручённое яблоко медовый бок. А потом встав на ноги крепкие, протянул молодцу посох свой железный со словами:

– Нет лучше помощника чем этот посох. И от бед прикроет и от напастей спасёт, и от лих да злоключений первое средство в нём. Проси его, услышит он, и станет тебе и другом и судьёй и товарищем и приятелем, слугой верным да рукой правой. Возьми его в благодарность за чистое сердце твоё, что старику не пожалев всех годов да усилий, по одному слову отдал плод сей.

Вот стоял пред ним старик, видел как посох держал, да не видел как растворился в воздухе, только посох железный после него к руке молодца примериваться стал. Теплый он был, будто живой, лёгкий да прочный. Настоящий друг верный да надёжный, в путь дорогу зовущий, спину прикрывающий от всяких невзгод. Вспомнились тогда слова молодцу слова духа Моховика, что за помощником ему идти по дороге этой. А ведь за всеми событиями да свершениями забыл он совсем об том. Но пришло время и молодец, будто понимая по наитию кинув посох на землю произнёс, будто всю жизнь с волшебными палками обращался:

– Встань передо мной, конь вороной, как лист перед травой.

И по слову его встал пред молодцем конь вороной. Сам тёплый живой, а бок железный крепкий, будто зовёт и манит прокатится. Взобрался на него молодец, да кинув пред собой клубочек что из рушника Богини образовался, вскрикнул:

– Веди меня к камню развилочному, к Богине матушке, путь у меня теперь с таким то помощником вдвое быстрей будет. Наподдал шпорами коню чудесному и взвился на нём в небо, да так что дух захватило, да руки сдавило на уздечке. Выше облака стоячего, выше леса столетнего, летел чудо конь, солнце с луной в небе менялись, а молодец всё дорогу отмерял, будто по простой дороженьке ехал. Не прошло и трёх дней, как конь опустился возле мхом обросшего валуна. И превратившись в посох сам прилип к руке левой молодца, будто пес ласковый льня, приник к руке молодца богатыря.