Читать онлайн Обелиск бесплатно

Часть 1

Полночь

«Часть квартала останется без света 2 февраля».

– Черт, – прошипела она, читая очередное объявление, небрежно приклеенное на входную дверь.

Холодный ветер небрежно трепал голубую бумажку. Дешевые чернила примитивного струйного принтера уже начали кое-где подтекать, сдаваясь под натиском редких снежинок. Совсем даже не уникальных. Кто выдумал глупую байку о том, что каждая снежинка – единственная в своем роде? Бред. Все они одинаковые. Мелкие, невзрачные, холодные.

Переступив с ноги на ногу еще пару раз, чтобы наверняка, она провернула ключ в замочной скважине и, пожалуй, слишком сильно толкнула дверь. Тонкий витраж протестующе задрожал, вызывая еще одну порцию злости. Бессмысленной, пустой, жалкой.

Дожили. Бесит даже такая мелочь. Мелочь? Ну уж нет.

Вторую неделю подряд отключают. И вторую неделю подряд она ужинает кисло-сладкой лапшой из забегаловки на углу, потому что все продукты из холодильника, который то умирал, то возрождался, неизменно приходилось выбрасывать. Всякий раз, когда на двери появлялась идиотская голубая бумажка. Драить дурно пахнущие полки и створки надоело уже после второго раза, поэтому сейчас вилка была беспощадно выдернута из розетки, а та глядела на давнюю подругу грустными пустыми отверстиями, за которыми то появлялся, то исчезал ток. Попеременно. Потому что ток в ее доме переменный, а не постоянный. А какого черта он не постоянный? Какого черта вокруг вообще нет ничего постоянного?

Листок хотелось сорвать, скомкать в кулаке и выбросить в никуда. Но нельзя. И не потому, что мусорить – плохо, а потому, что в этом же доме живут еще двое таких же горемык.

В первой квартире, прямо напротив, сычом сидит Филипп, безуспешно пытаясь дописать абсолютно-никому-не-нужную-диссертацию по книжкам уже как пять веков всеми забытого философа. Несчастный Фил три года назад закопался в свои совсем-никому-не-нужные-великие-труды, и сам не заметил, как увяз в них по самые уши. А когда заметил, было поздно.

Он ее никогда не допишет.

В третьей квартире, что над гнездом Фила, наигранно-вымученно терпя томные взгляды поклонниц, душил остатки таланта и пропивал давно ставшие копеечными гонорары богом забытый Мэтт. Когда-то Мэтт-рокер, теперь просто Мэтт-хмырь, вставлявший в любой диалог тупые цитаты из своих однотипных баллад о вечной любви. Бог забыл, а дуры с нелепо выкрашенными прядками помнили. И восторженно блеяли, когда он притворно-неохотно брал в руки гитару, воображая, что еще он может делать своими длинными пальцами, на кончиках которых уже прочно расползлась беспросветная никотиновая желтизна.

Она никогда не исчезнет.

Напротив Мэтта не было никого – квартира 4В всегда была пустой. И она потихоньку этому радовалась, потому что никого – значит тихо, значит, что никто не зальет потолок, не будет плясать по ночам на скрипучих досках.

Вокруг был хаос: гул машин, треск проводов, шарканье толпы, кашель, крики, приветствия и прощания.

Это она ненавидела.

Но наверху было тихо. Там, над потолком, всегда было спокойно, и порой казалось, что звуков может не быть и в голове. Без лязга, без свиста.

Это она любила.

В ее 2В было тоже пусто. Не так, как этажом выше, конечно: клочки пыли лениво бегали из угла в угол, проигрыватель трещал, впопыхах вываленные из шкафа вещи небрежно валялись на полу. Но пустота таращилась черными глазами из каждой щели, из каждой розетки и ящика, потому что ни горы тряпья, ни новенькая, еще блестящая кофемашина, ни ломящиеся от книг полки не наполнят жизнью то, что принадлежит ходячему трупу.

4В была честной, потому что не скрывала свою пустоту – только голые полы и стены, 2В же была лгуньей, старой портовой шлюхой, маскирующей под румянами и помадой зияющее ничто. И порой казалось, что жить этажом выше было бы честнее.

Пустой девушке – пустая квартира.

Нажав на кнопку с маленькой иконкой, которая обещала двойной эспрессо, она нащупала пульт, и из угла выполз маленький услужливый пылесос. Подняла иголку, остановила бесшумную пластинку, но спустя две секунды, немного подумав, вернула иглу, но в самое начала композиции. Из динамика послышались приятные звуки.

Казалось, что вот-вот место вдохнет полной грудью, ведь пыль уже почти исчезла, запахло свежим кофе, а из гостиной слышится музыка. Ну же, еще чуть-чуть, совсем немного… Но нет.

Оно никогда не оживет.

Наверное, поэтому жить напротив обреченной 1А, рядом с беспросветной 3А и под всегда пустой 4В было так хорошо. Вокруг не было счастья, поэтому его отсутствие внутри никогда не тревожило сердце. Почти.

К черту. До отключения электричества оставалось больше часа, а значит, она еще успеет зарядить ноутбук и все аккумуляторы. И наушники, это не обсуждается, потому что скоро замолкнет проигрыватель, падет храброй жертвой переменного настроения, и она вынужденно останется в полной тишине. Которую так любит. От которой снова захочет вскрыться.

Город увяз в вечерних сумерках, как муха в повидле. Пальцы бездумно порхали над клавиатурой, глаза раздраженно щурились – подсветки ноутбука и еле горящей керосиновой лампы, купленной две недели назад со словами «какого хрена пятьдесят?», явно не хватало. Надо было тогда кричать не «какого хрена пятьдесят», а «дайте две». Песни в наушниках вяло сменяли друг друга – новый текст давался плохо, а в каждой строчке сквозили мучения. И как же хорошо, что на экране появлялась очередная заметка об очередном трупе. В тему. Под настроение. Самое то.

Нелепая смерть в нелепом месте.

Мысль непроизвольно появилась на экране. Пара злобных щелчков на Del. Сдавать уже утром – не хватало еще отнести редактору историю о трагедии с такой вот милой авторской ремаркой. Вот когда будет нелепая смерть – Уиллис не простит ей даже лишней запятой, не говоря уже о подобной самодеятельности. Не теперь.

Непрошеные воспоминания о злых карих глазах, о костяшках кулаков, кривящихся губах, выплевывающих слова «я всегда знал, что ты тварь» вновь пробились под закрытые веки. Ну и ладно.

Вчитываясь в дрожащие строчки, она сверяла написанное с украдкой сфотографированным в офисе коронера отчетом – сердечный приступ. У здорового мужика со стерильным анамнезом, дважды прибегавшим вторым на городском марафоне. Приступ, ага. В самом деле. Но анализы были чисты: ни грамма химии, на которую можно списать неожиданное фиаско сердечной мышцы. Вообще ничего. Тем лучше. Внезапно идея ремарки о нелепой смерти показалась не такой уж глупой, надо только кое-что заменить. Что мы говорим в таких случаях? Правильно, не тупо, а нетривиально, не нелепо, а загадочно. Да. Загадочная смерть. И плевать, что ей плевать.

Это Уиллису понравится. Раньше он бы озорно улыбнулся, взглянув на нее из-под длинных ресниц. И взгляд этот был бы теплым. Но не теперь.

Щелчки клавиатуры стали жестче. Заключительная часть, буква за буквой, впечатывалась в электронный лист, словно символы могли что-то изменить. Стоп. Слишком громко, даже в наушниках.

Убрав руки от клавиатуры, она нажала на паузу и прислушалась к темноте, уже приготовившись обругать себя за пустое беспокойство, но звук повторился. И правда громко. Как она могла не услышать раньше, что в ее дверь безбожно колотили?

Сняв наушники, поднялась и, вооружившись керосинкой, как монах лампадкой, злобно зашагала на звук. Дверь открыла под настроение – резко и широко, так, что кулак, барабанящий по дереву, провалился в пустоту. Следом на нее едва не свалился всклокоченный Фил.

– Какого хрена? – вернув равновесие, рявкнул сосед. – Битый час же луплю!

– Какого хрена что? – облокотившись на косяк, ответила она с недобрым прищуром. – Какого хрена что, Филипп?

– Какого хрена ты не открываешь, – успокаивая дыхание, ответил он чуть более мирно. – Я из сил выбился.

– Ну, так не надо было долбиться в мою дверь, – вдох и выдох. – Что такого важного могло случиться, раз уж это не смогло подождать до завтра? Перед тем, как вылезать из своей норы и выносить чужую дверь, стоит взглянуть на часы. Знаешь те штуки, которые показывают подходящее и неподходящее время.

– Прекрати, – снова зашипел сыч. – Я тут ни при чем. И я такой же заложник ситуации, как и ты. Мне срочно нужен ключ от четвертой квартиры.

– На кой черт он тебе сдался? – устало протянула она, сдерживая гнев.

Фил шикнул и дернул головой вправо, округляя и без того до неприличия большие рыбьи глаза. И только сейчас она заметила ее – фигуру в углу, что притаилась за плечом соседа. Тонкая, высокая, но не хрупкая. Подняв керосинку повыше, она осветила коридор. Из темноты холодно сверкнули светлые глаза, кажется, голубые. Тени, созданные слабым огнем, запертым в стеклянной коробке, очертили прямой, но не длинный нос, тонкие, но не слишком, губы, высокие, но без перебора, скулы. Закутанный во все черное, незнакомец сделал шаг вперед и открыл рот. Голос был звучным, но спокойным. Мелодичным, но не попсовым. Таким голосом можно обращаться к целому войску, которое ты отправляешь не верную смерть. И воображение подсказывало, что армия внимала бы каждому слову.

Полководец, как окрестила она про себя человека без имени, вновь открыл рот, повторяя то, что сказал раньше.

– … ключ от 4В, пожалуйста.

– Что? – переспросила она, надеясь, что рассеянность можно списать на прерванный сон.

Голос и сейчас ничуть не изменился. Учитывая, что незнакомец повторял одно и то же в третий раз, внутри мелькнуло удивление – она бы уже разоралась. Так громко, чтобы с третьего раза уж точно дошло. Но нет. Не все такие, как она. И хорошо.

– Я снял квартиру на втором этаже и хотел бы в нее заселиться. Передайте мне ключ от 4В. Пожалуйста.

Вежливость, голос спокойный. А вот глаза холодные. Но не таким льдом, которым последние недели сверлил ее спину Уиллис, там было разочарование. Здесь же – ничего. Равнодушие. И никаких отключений через день – лед был толстым, такой нужно морозить долго, без перерывов.

– Я вас поздравляю, – ну уж нет, не в ее смену. Пусть снимает другую пустую квартиру, а эту оставит в покое. Тихой, нетронутой. – Добро пожаловать на Гринн-стрит, 118.

– Ключ, – повторил он, одаривая ее новой волной спокойствия с нотками усталости. Словно это она потревожила его среди ночи. – От 4В.

– Я не домовладелец. И не консьерж, – равнодушно бросила она, складывая руки на груди. В глазах Фила мелькнул немой укор. Она врала, и он это знал, но ей было плевать. – Если вы действительно сняли 4В, то ключ вам должен был передать мистер Боуз. Доброй ночи.

Развернувшись, она оставила растерянного Фила наедине с человеком без имени, и уже приготовилась хлопнуть дверью, как голос соседа вернул ее обратно.

– Стой же, Боуз и попросил помочь – старика нет в городе.

И что? Ей не было до этого дела – просили не ее, напрягаться не ней. Хотя это все-таки было как-то нехорошо, некрасиво. Бросать соседа в беде – плохая примета. Вдруг еще понадобятся раритетные томики из его обширной библиотеки или бутылка бурбона, которая у него есть всегда, а вот у нее – никогда. Такое у нее не задерживается.

Жечь мосты было глупо. Не по-соседски. Да и Боуз не оценит. Ругать, конечно, не станет, только кинет парочку укоризненных взглядов в ее сторону. И от этого на душе станет еще хуже.

– Как же вы тогда заключили сделку? – повернулась она, сверля глазами то несчастного и помятого ночными приключениями Фила, то невозмутимого незнакомца. Человек без имени остался стоять фонарным столбом, и в какой-то момент ей даже показалось, что он вовсе не дышит. – Боуз всегда лично выбирает арендатора.

– Для меня мистер Боуз сделал исключение. – В руках у Полководца загорелся планшет. Тонкие длинные пальцы протянули железку, и она увидела электронную версию договора.

Но верить такому в наши дни все равно, что верить звонку из банка, вежливый сотрудник которого говорит, что все твои деньги прямо сейчас крадут, и единственный способ остановить негодяев – назвать код от карточки.

Да хрен им всем.

Ничего не ответив, она прошагала вглубь квартиры и нащупала на столе телефон, наплевав на время суток. Мысль была простой: если Человек без имени мошенник и Боуз никому ничего не сдавал – да, она искренне на это надеялась – заспанный старик поблагодарит ее за бдительность. А если Полководец действительно новый сосед – что ж, сэр, надо было самому заселять постояльца. Или, на худой конец, предупреждать, потому что единственный запасной ключ от 4В был только у нее.

Гудки, наконец, прервались, из трубки послышалось сонное «алло», а она вернулась к дверному косяку, за которым нервно дергался Филипп и так же спокойно возвышался Человек без имени.

– Мистер Боуз, прошу прощения за столь поздний звонок, – она говорила спокойно и медленно, так, чтобы до разбуженного старика дошло, – Здесь мужчина… эмм…

– Мистер Морс. – Торопливо подсказал Фил.

– Здесь некий Морс, который просит ключ от 4В. Да, сэр, поняла… конечно… Все в порядке, не беспокойтесь, я его провожу… Само собой…

Великолепно. Просто чертовски восхитительно. Ладно, нужно выдохнуть. Так и не ответив на немой вопрос Фила, она запихнула телефон в слишком маленький карман пижамных штанов и вернулась в гостиную, к стеллажу, в книгах которого был спрятан ключ от ее любимой 4В. Честной. Пустой.

– Эй, ты куда запропастилась? – слабо крикнули со стороны.

Рука по памяти нащупала шершавый корешок «Одиссеи», и, открыв книжку на середине, она выудила маленький, потемневший от времени и безделья ключик. Когда-то золотой, сейчас, в полутьме, он казался темным и ржавым. Хоть бы и вправду покрылся коркой, тогда Человек без имени, простите, Морс, не смог бы открыть дверь наверху. И убрался восвояси, слился с ночью и больше никогда ее не побеспокоил.

– Эй! – слабо позвали из-за косяка.

– Иду, Фил, нашла…

Тонкие пальцы аккуратно подобрали вещицу с протянутой ладони. Казалось, что Полководец – к черту, не будет она называть его Морсом, пускай остается таким, безымянным, достойным лишь прозвища, что первым пришло на ум, – старался не прикасаться к ее коже. Выуживал маленький ключ так, как грошовую мягкую игрушку из детского автомата. Брезгливо.

– Удачи, мистер Морс, – имя все-таки пришлось произнести, не называть же его вслух Полководцем. – С новосельем и все такое. Фил, – она бросила взгляд на соседа. – Доброй ночи.

Да, так, с ударением на последнем слове. И пусть только попробует в следующий раз зажать бутылку.

– Разве ты не поможешь мистеру Морсу? – и он снова округлил свои безжизненные глаза. И все-то услышал.

– Конечно, – вот такое ровное «конечно» вместо отборной брани, которая так и крутилась в голове. – Пойдемте, Морс.

– Благодарю, но я справлюсь и сам. – Словно прочитав мысли, он сделал лучший подарок и отказался от помощи.

– Стойте, мистер Морс. Дом старый, задвижки и заглушки вы не снимете сами, да и системы у нас хитрые. – Фил снова нес эту вежливую чушь. Ему уже отказали, а он все равно навязывался.

– Филипп прав, – покачала она головой, игнорируя еще одну волну не самых вежливых слов. – Я пообещала мистеру Боузу показать вам квартиру.

Морс кивнул и выдохнул, кажется, первый раз. Так же, как и она: обреченно. И отчего-то эта первая вроде бы человеческая реакция обрадовала.

Легко подхватив единственный чемодан, он поднялся по лестнице на второй этаж. Первым. А она крепко держала керосинку и считала ступеньки, внимательно глядя под ноги. Он же, кажется, не замечал ужасной темноты: шел спокойно и уверенно, будто у ледяных глаз был бонус в виде ночного зрения.

Ступеньки скрипели, заглушая прощальное «Доброй ночи!» от Фила, которому давно было пора скрыться в своей норе.

На площадке второго этажа Полководец замер, озираясь по сторонам, ища нужную дверь. Не было у него никакого волшебного зрения. «Иди, ломись в пропахшую дешёвым пивом и дешевыми песнями 3А», – злорадно подумала она.

– Налево, – бросила она, обходя нового соседа. – Давайте ключ.

– Я могу и сам, – спокойный, не терпящий возражений ответ. Чемодан беззвучно опустился на пол.

– Конечно, – ровно, равнодушно. Никак.

Но рука все же подняла керосинку выше, освещая темную дверь с крошечной черной отметиной. Сдержанный кивок вместо благодарности, ключ со скрежетом вошел в скважину. С первого раза. Беспрекословно провернулся, словно ждал и был рад подчиниться. Предатель. Дверь распахнулась, открывая еще один слой темноты. Человек-с-именем-которое-ее-уже-начинало-бесить великодушно провел рукой, снисходительно позволил ей пройти первой.

Последний раз она была здесь больше полугода назад. Помнила, как небрежно бросила полупустую бутылку с янтарной жидкостью на пол, и тот отозвался гулким эхом. Резкий звук еще долго бродил по комнатам в поисках места, где можно было бы уснуть. Но раз ей было не до сна, так пусть не спит и он. Помнила, как устало сползла по голой стене, вытянув ноги на пыльных досках, как зарылась руками в волосы, сжав непослушные пряди. Хотелось вырвать их с корнем, разбросать вокруг, а потом найти такую силу, чтобы пробить ребра и вытащить заодно и сердце. До кучи. Для симметрии. Для того, чтобы все это просто закончилось.

Уже давно эти безликие комнаты не видели ничего хорошего, потому что дверь в 4В открывалась только тогда, когда было плохо. И больно. Или совсем никак. Когда хотелось спрятаться от собственной квартиры, потому что показывать родным стенам себя такую было стыдно.

Входить сюда с кем-то было непривычно, но любопытно – увидит ли другой то, что видела здесь она? Почувствует ли горечь, которой пропитался каждый дюйм старого паркета? Вряд ли, ведь для него это место было новым, пустым в том абсолютном смысле, который несет нечто иное. Для Человека с именем это могло стать новым началом, надеждой, да чем угодно, потому что он сам решал, чем наполнить пространство. И она завидовала. Потому что это место не было для него конечной станцией. Для него это место было отправной точкой.

– На самом деле все просто, – она стряхнула с себя оболочку воспоминаний, и та пеплом закружилась у ног. – Со светом было бы куда проще, но, как вы поняли, сейчас его нет. Две недели назад на подстанции что-то случилось, и с тех пор они приводят сеть в порядок.

Безуспешно.

Поставив керосинку на затянутую в пожелтевшую простынь тумбочку – единственный предмет мебели, она огляделась.

– Я открою вентили, но вам придется посветить мне.

– Думаю, это может подождать и до утра. – Под потолком разнесся все такой же раздражающе ровный голос.

Полководец стоял каменной статуей посреди пустой квартиры и даже не смотрел по сторонам. Холод в глазах демонстрировал единственное желание – остаться в одиночестве.

– Боюсь, что утром вы меня не застанете, – усмехнулась она, взглянув циферблат – почти час. – Меня здесь уже не будет, а Филипп… – Еще одна усмешка: – Фил, скорее, разнесет дом, чем сможет запустить трубы.

Короткий вдох. Человек-с-именем-которое-совершенно-точно-бесит был виноват сам, заявившись среди ночи. Незнакомец вздохнул еще раз и взял в руки лампу. Расценив жест как молчаливое согласие, она почти наощупь добралась до ванной комнаты и, ничуть не смутившись, встала на колени и заползла под умывальник, оставив каменную статую любоваться ее задницей. Будь задница в чем-то пикантном, она, быть может, и задумалась бы над происходящим: ночь, незнакомец в черном и пляшущие тени. Но весь кружевной арсенал остался в ящике комода этажом ниже, и сейчас она корячилась, светя в глаза Полководцу маленькими желтыми бэт-сигналами, разбросанными по пижамным штанам. Задница в безопасности под защитой Рыцаря Готэма.

Первый вентиль со скрипом повернулся, и в трубах забулькала вода, за ним нехотя сменил положение второй, и вот почувствовалось тепло. Готовя какую-нибудь фразу из серии «на этом наше спонтанное знакомство окончено», она подняла голову. Слишком резко. В затылке зазвонил колокол, и она охнула, выползая из-под чертова рукомойника.

– С вами все в порядке? – и снова этот равнодушный голос. Вопрос был задан для галочки – ему плевать, что она со всей силы долбанулась о железку. – Может, лед?

Идиот-с-именем говорил серьезно, но было достаточно посмотреть в его глаза, чтобы отморозить нос.

– Да, все в порядке, – ее голос остался спокойным, несмотря на гул в ушах. – Если вдруг решите перекрыть воду, вспомните этот случай. Возможно, свою голову вы сохраните.

– Благодарю, – это не звучало как «спасибо» за помощь. Фраза оказалась чертой, которую он подвел, говоря, что пора выметаться из квартиры.

– Подача газа возобновится автоматически, когда включат свет. Доброй ночи, мистер Морс.

«Не задохнись утром». Глупая и злая мысль: система, которую она предложила поставить пару лет назад после серии несчастных случаев, ставших темой новой статьи о безответственных газовщиках и беспечных жителях, не допустит такого. А жаль. Идея о проклятой квартире, куда больше никто не заселится, будоражила воображение. Так хотелось, чтобы над головой было тихо. Хотя, что-то подсказывало: Полководец шуметь не станет, словно все его войны давно в прошлом.

Кивнув, она скользнула через узкий проем в гостиную, а оттуда – к выходу. Впереди ее ждали еще теплый кофе из термоса и недописанное заключение. Привычная пустота, которую разгонит утро, уже маячившее где-то за горизонтом.

– Вы забыли лампу, – послышалось с другого конца пустой комнаты. Уже-не-незнакомец стоял у голой стены, отбрасывая жуткую тень на обои. Не будь это явью, сейчас она бы проснулась в холодном поту. Но то, что происходило, было реальным, а реальности она не боялась.

– Оставьте себе. Вам нужнее, – бросив через плечо, она покинула уже чужую, чуждую 4В, подсвечивая крутые ступеньки фонариком на смартфоне. Быстрый взгляд на экран – половина второго.

* * *

Полуночный сумбур дал о себе знать и, даже дописав статью, она не смогла уснуть. То ли три литра кофе, то ли новый сосед тому виной, но привычно неправильный режим был окончательно сбит. За остаток ночи человек-с-именем-которое-ей-совершенно-не-сдалось так и не выдал свое присутствие ни единым шорохом с потолка. В какой-то момент ей начало казаться, что незнакомец в черном на ее пороге – просто сон. Но вывернутая «Одиссея» в кресле напоминала – теперь она не одна, теперь над головой есть еще кто-то.

За окном было темно, но она чувствовала, как вдали уже робко переминался с ноги на ногу молодой рассвет. Встала со вздохом. Пять часов. В душе зашумела горячая вода, а сработавший наконец выключатель известил о возвращении электричества. Привычным движением поставив чашку под тонкую черную струю ароматного напитка, она залезла под воду – смывать остатки дурной ночи и готовиться к дурному дню. К шести часам, когда она впопыхах закрывала сначала свою, а потом и общую дверь, город ожил. Резко взмахнув рукой перед носом полусонного таксиста, неосознанно обернулась и подняла глаза на широкие окна второго этажа – те, что всегда были пустыми и темными. На миг ей показалось, что за стеклом мелькнула тень.

Там больше не пусто.

В редакции уже вовсю шумели принтеры и сканеры, трещали мышки и стучали клавиши. Беспорядок на столе напомнил, что убегала она вчера впопыхах, практически капитулировала. За пару секунд расчистив место, она села и открыла ноутбук, быстро пробежавшись глазами по написанным накануне строчкам, попутно делая глоток кофе из термокружки: нормально, без истерики, но не скучно.

– Эй. – Шепнули на ухо, и она подскочила, оборачиваясь на голос.

– Какого хрена, Чейз? – Прошипела она. Блондин тут же отпрянул, подняв руки вверх, словно стоял под дулом пистолета.

– Не злись, – примирительно хмыкнул он и кивнул в сторону экрана. – Готова сдаваться?

Не сдавать – сдаваться. Да, именно так сейчас и обстояли дела.

– Всегда готова, – отсалютовав на армейский манер, она вернулась к чтению. – Еще раз проверяю и отправляю.

– Слушай, – протянул он, склонившись над ее столом, и уперся костяшками пальцев в заваленный бумажками край. – Почему он никак не успокоится? Я же пережил!

Дружище, с тобой она просто спала, а за него собиралась замуж. С тобой не было долгих ночей, когда стоны смешивались с долгими откровенными разговорами. Настоящими. Не было поездки к твоим родителям. Не было короткого отпуска в Ницце. С тобой было весело, а с ним – серьезно. Было.

– Не у всех эмоциональный диапазон кактуса, – коротко бросила она, оставив за скобками промелькнувшие в голове мысли. – Но он успокоится. Просто ему нужно больше времени.

Чейз задумчиво почесал щетину и быстро взглянул в сторону кабинета, где Уиллис уже вовсю что-то орал в телефонную трубку.

– Намного больше, судя по всему, – коллега усмехнулся, но, поймав злой взгляд, тут же замолчал. – Вычитать?

– Справлюсь, – отмахнулась она. – Топай уже.

– Тепяй узе, – шутливо передразнил блондин, нагло отхлебнул кофе из ее кружки и ретировался, заметив в тонкой руке тяжелый степлер. – Все-все, ухожу.

Она вздохнула и вернулась к чтению. Стрелка часов неумолимо двигалась к семи. Еще пятнадцать минут и надо отправлять. Надев наушники, она сосредоточилась, громко читая про себя по слогам, так, как читают дети в школе. Чтобы ни одной, мать ее, опечатки. Не сейчас. Ровно в семь с характерным свистом значок файла улетел на редакторскую почту: получай, Уиллис.

Она смутно осознавала, что происходило в следующие часы, просто дышала, делая на автомате, то, к чему привыкла за последние годы. Отточенные движения набирали новый текст, шерстили поисковик, отвечали на глупые сообщения в десятках рабочих чатов, выбирали из длинного списка контактов имена. Губы повторяли давно заученные фразы, наметанный взгляд цеплял только нужное.

Единственный звонок, вызвавший хоть какую-то эмоцию, был входящим от Рейчел. Щебет на другом конце звал на обед, на который, как обычно, не было времени. Сегодня она позволит себе не пончик по дороге в городскую мэрию, а что-то нормальное. Хотя бы салат. И пончик. Глаза пробежались по планеру, а голос внутри уверенно подтвердил – свободные полчаса действительно есть, поэтому ответ на вопрос нашелся быстро. Короткое «да», и вот уже Рейч радостно бормочет в трубку что-то про нового баристу. Посмотрим на новый предмет ее воздыхания.

Сегодня она изменила своей привычке опаздывать и сразу вспоминала, откуда та взялась – ждать кого-то всегда бесит. Неизменно, даже если этот кто-то несется на всех парах, сверкая самой искренней и доброй улыбкой на свете. На работе она никогда не позволяла себе ни минуты задержки – не профессионально, но с остальными не только можно, с остальными – даже нужно.

Ни одного свидания, на которое бы она пришла вовремя, ни одной дружеской посиделки, где ее бы не ждали с недовольными минами. Ничего, переживут, потому что она – точно нет. И даже чудесная улыбка Рейчел сотрет с лица кислое выражение не сразу. Хотя бы на миг оно задержится. Потом, конечно, с сожалением отступит – видеть эти теплые глаза и не чувствовать, как внутри тоже зажигается что-то доброе, нельзя. Просто невозможно.

Рейчел Боуз всегда была рядом. Сначала трясла рыжими косичками на соседних качелях. Потом, прячась в шалаше на дереве, заговорщически шептала о страшных монстрах, что прячутся под каждой кроватью. Затем щурилась, склонившись над задачами по математике, бросая умоляющие взгляды с просьбой помочь. Спустя время Рейчел начала притаскивать каких-то патлатых идиотов на будет-крутое-двойное-свидание, потом и вовсе научилась глупо хихикать и показывать средний палец, захлопывая перед носом дверь, на минуточку, их общей комнаты в общежитии.

Она же лишь вздыхала, раскачивая ее выше, кивая глупым фантазиям, протягивая записку с верными ответами, сквозь зубы улыбаясь идиотам и покорно плетясь к соседкам перекантоваться пару часов, пока довольная Рейч познавала радости недолгого и неловкого студенческого секса.

Рейчел была чудом, наполненным жизнью, и, наверное, только благодаря этой открытой улыбке вся дрянь, что периодически случалась, казалась не такой болезненной. Не такой острой.

– Прости, детка, я не хотела опаздывать, – подружка поприветствовала крепким чмоком в щеку и плюхнулась в кресло напротив. – Ты уже заказала?

– Да, – отозвалась она. – Тебе как обычно.

– Восторг! – Боуз радостно захлопала в ладоши. – Рассказывай, что там у вас?

– Все по-старому, – бросила она, отодвигая приборы, чтобы принесенная официантом тарелка смогла втиснуться на крошечный столик.

– Брось. Так не бывает. Все течет, меняется… – Рейч мечтательно закатила глаза. – По-старому не бывает никогда.

– У некоторых бывает.

Представь себе, милая, не все порхают от цветка к цветку и танцуют на радуге.

– Наверное, я просто не замечаю, – ответила она вслух совсем другое, боясь ранить нежную рыжую душу.

– Как можно не заметить нового соседа среди ночи! – не сдержалась Рейчел, но тут же осеклась. – Прости, ждала, когда ты сама расколешься. Но не судьба, видимо.

Да уж, Боузы, а у вас какая-то тайная ментальная связь, видимо.

– Дедушка рассказал?

– Ага, он, – беспечно пропела Рейчел, отхлебывая зеленый чай. – Сказал, что лично не видел, но голос ему понравился.

Да, голос у незнакомца и правда был чудесным. Но все остальное – непроницаемая маска и эти холодные глаза. Морс. Только Морс. Без имени, как шпион. Хотя, даже мистер Бонд всегда представлялся нормально. Морс. Джеймс Морс. Да уж.

– Знаешь, Рейч, а ведь это странно. Твой дедушка обычно встречается с каждым лично. Сам показывает, оценивает, решает, кому можно жить рядом со мной, а кому нет. – Пробормотала она. – Не находишь?

– Я тоже так подумала, – кивнула та. – Но, как я поняла, он заплатил сразу за полгода, причем даже больше, чем просил дедуля. Скупердяйство все-таки взяло верх. – Боуз вдруг прыснула и будто рассыпала по столу веснушки. – Представляешь, твоя безопасность стоит меньше десятки!

Недорого, однако.

– Брось, сраный Мастерс со своей гитарой платит вполовину меньше. И куда реже, к слову.

– Ну… Мэтт – это другое, – немного подумав, ответила Рейч. – Он творец, а таким дедуля всегда благоволил. К слову, придешь домой, пни и его, и эту библиотечную мышь. Оба просрочили на неделю.

– Это я с радостью, – улыбнулась она и поднялась, бросая на стол двадцатку. – Я побежала.

– Эй, куда? Я же только пришла! – вскочила подруга, хмуря лоб. – Мы же собирались поговорить. Нормально, по-человечески! Это не то.

– Дорогая, ты опоздала на пятнадцать минут из тридцати, что у меня были, – злиться на нее не получалось никак, хотя сейчас и хотелось. – Я не могу задерживаться, ты же знаешь. У меня интервью.

– А, ладно, – махнула рукой Рейч, усаживаясь обратно. – Все равно ты скучная.

Целуя рыжую макушку в качестве извинений, она думала, что быть Рейчел – круто. Быть Рейчел определенно весело. И как же хорошо, что она – не Рейчел.

– До скорого, дорогая…

– Ага, – бросила напоследок подруга, до конца изображая обиду. Но, как обычно, все пошло не по плану, и Боуз широко улыбнулась на прощанье, прокричав что-то озорное. – Я тебя люблю. Слышишь, коза?

Коза все слышала, но уже скакала к лифтам. Наверху ее ждал аквариум и щелчки клавиатур, а на почте очередное письмо – подчеркнуто сухое, без смайликов, скобочек и вообще без единого живого места. Читать такое – как есть песок, но тут уж она сама виновата. Хотя Уиллису стоило отдать должное – чем больше он грузил ее выездной работой, тем реже она появлялась здесь. И это было на руку обоим.

Долгое нудное интервью о пользе раздельного сбора мусора, а потом не менее нудная пресс-конференция из тех, где слово дают только сторонникам потного заикающегося префекта… Ни одного лишнего вопроса. Ни одного важного вопроса. Великолепно, просто, черт его дери, волшебно, но презентация новой книжки и фуршет вечером немного подняли настроение. Хотя, скорее, это была заслуга приличного виски и кучи вполне съедобных закусок. Газетный фотограф, пришедший только под конец, но успевший быстро догнаться, пытался навязаться и прыгнуть с ней в одно такси, но был вежливо послан далеко и надолго.

Копаясь не совсем трезвой рукой в сумке, она взглянула на часы. Вот это поворот – скоро полночь. Надо было ехать прямо к дому, а не вестись на поводу у пьяного было-бы-круто-пройтись желания.

Знакомая связка металла уже приятно охладила пальцы, но где-то на задворках сознания мелькнула беспокойная мысль – что-то было не так. Определенно. Совершенно точно. Железно.

– Эй, детка, я за тобой пять кварталов шел. Надо бы отдохнуть, не пригласишь? – пьяный придурок Ройс, раскачивая на лямке фотоаппарат, смотрел нагло. Нахально. Словно она была первокурсницей-давалкой, а он – капитаном студенческой футбольной команды.

Идея двинуть ему по яйцам казалась крайне привлекательной. С другой стороны, новых сплетен в редакции ей не нужно, хватало и той, что обсуждают вот уже полгода. И когда надоест? Видимо, никогда. Раньше у нее был Уиллис, и каждая душа, от ребят на сортировке внутренней почты до больших боссов, знала, что она неприкосновенна. Что она его. Под защитой. Равенство никогда не было, да и, наверное, никогда не будет реальным, только не для тех, кто родился без члена – они всегда ступенькой ниже. Смотреть в стеклянный потолок и вспоминать броские речи политиков о гендерном равенстве. Речи мужчин-политиков. О гендерном равенстве.

– Ройс, иди проспись, – по возможности вежливо, но так, чтобы не показалось, что с ним заигрывают. – Ты время видел? А себя видел?

– Брось, детка. Впусти погреться, – и снова этот мерзкий взгляд, будто лежишь голая в склизком масле. Гадость.

– Не впущу, – запас дружелюбия иссякал с каждым его шагом, а разгоряченная кровь вопила изо всех сил: «давай размажем недоноска по асфальту, хотя бы попробуем». – Проваливай, Ройс.

Пока одна рука сжимала в кулаке ключи, вторая шарила в сумке в поисках баллончика. Кажется, он давно просрочен, но еще вполне может напугать. Хотя… его уже ничто не напугает – источая пары алкоголя, коллега подбирался все ближе. Она уже отчетливо видела в его глазах пьяную и дикую решимость. Он ждал этого случая. Отыметь ее. Февральской ночью в абсолютной темноте, потому ни один чертов фонарь не работал.

«Часть квартала останется без света 3 февраля».

Краем глаза она заметила очередную голубую бумажонку. Твою мать.

Это конец. Либо он скрутит ее и воплотит в жизнь каждую мерзкую фантазию, что лелеял с тех пор, как статус неприкосновенности был снят, либо она все-таки сможет его отпинать. Второй вариант был, вне всяких сомнений, более подходящим, но и тут приятного мало: гад отомстит. Как делал всегда, когда ему попадалась несговорчивая стажерка или недоступная новая секретарша. Перекрутит и переврет все, что можно, превратит ее жизнь в ад, развешивая безупречно подделанные пошлые фотографии по редакции. Снимкам, естественно, никто не поверит, но еще ни одна даже самая смелая леди не выдерживала больше пары недель. Слишком унизительно, особенно если знать, что уроду ничего за это не будет. Придурка ценили, а потому от зареванной девчонки откупались чеком, притворно кающегося мерзавца журили за закрытой дверью, а после все повторялось по кругу.

Ну уж нет. На ней этот сраный круг прервется. Подавитесь своими чеками.

Перцовый баллончик был успешно найден, и она молилась, чтобы он сработал. Ослепить, схватить за волосы и от всего сердца приложить к широким каменным перилам, пока не опомнился. И молиться, чтобы этого оказалось достаточно, потому что на большее ее сил все равно не хватит.

Занесенная вверх трясущаяся рука с баллончиком в ладони внезапно опустилась, а беззвучное «отче наш, сущий на небесах» замерло на губах. Входная дверь открылась. За порог шагнула нога в идеально отглаженных черных брюках и начищенных ботинках. Следом появилось и все остальное – черное пальто, такой же черный шарф. Образ портила лишь одинокая снежинка, решившаяся упасть на черные волосы.

Она никогда не верила в эффект замедленной съемки, но адреналин, что кипел в крови, был с ней не согласен. Человек-с-не-полным-именем медленно развернулся и, кажется, только сейчас заметил странную пару на крыльце. Она – растрепанная, беззвучно ревущая, и кто-то второй, пьяный, злой, насквозь провонявший виски, не сильно пугающий, но серьезно настроенный.

Еще до того, как брови Человека-плевать-с-каким-именем начали ползти вверх, она уже открыла рот.

– Дорогой! Как хорошо, что ты решил меня встретить! А я все ключи не могу найти, представляешь? Извини, что долго, по работе, знаешь… Совсем замоталась, еще и эта презентация, а потом такси все никак не ловилось… Бывает же так, да? Вот копуша. – какого-то черта она не орала «спасите, тут пожар, чертов насильник, не горит свет, а за углом котенок пищит».

Она тараторила, давила улыбку и пробиралась ближе к руке в черной кожаной перчатке. Сплетала его опешившие пальцы со своими и сжимала так сильно, как только могла. Ключи тихо брякнулись на камень.

Холодные глаза расширились, где-то в их глубине, она могла поклясться, набатом гремел вопрос «какого черта?». Но пальцы не разжались. Она услышала, как он быстро прочищает горло. А потом…

– Я думал, ты заблудилась по дороге. Милая, – не будь ей так страшно, она бы расхохоталась. Так ее еще никто не называл. Нет, слово-то слышала, но чтобы так глухо, почти могильно. Стерильно-милая. – Пойдем домой, ты уже дрожишь, – а вот это уже прозвучало теплее. Потому что было правдой. И даже не дрожала. Тряслась.

Пока пьяный Ройс беззвучно хлопал ртом, как выброшенная на сушу мерзкая рыбина, Человек-с-самым-прекрасным-именем быстро затащил ее внутрь, умудрившись ловко подцепить упавшую связку ключей свободной рукой. Как игрушку из автомата.

Ноги подкосились как только дверь захлопнулась, а родная темнота встретила теплом. Воздух из легких вылетел одним махом, в глазах снова предательски защипало. И она бы совершенно точно рухнула навзничь, если бы сильная рука не перехватила обмякшее тело.

Издалека, словно из-под воды, она услышала звон металла, скрип дерева и едва уловимый писк пружины. А после почувствовала, как ее накрыл шерстяной плед, окутав ароматом крепкого кофе и кондиционера с ванилью. Три упаковки по цене двух.

Она тут же провалилась так глубоко, что не ощутила, как прохладная черная кожа перчатки невесомо коснулась ее щеки.

Так глубоко, что даже не уловила, как тонкие губы шепнули на ухо «отдыхайте, Элизабет».

Стрелка на наручных часах показала полночь.

Часть 2. Порох и керосин

Вот так просто, настоящими ногами по настоящим улицам, он не ходил уже давно. Последний раз, кажется, на заре нового века, когда город официально сошел с ума. Он вспоминал, как вокруг гремела музыка, шипели бенгальские огни, гудели машины, а яркие экраны отсчитывали секунды до полуночи. Какофония и балаган – новые синонимы праздника. Люди встречали миллениум так восторженно, словно действительно верили, что с переходом в новое тысячелетие все поменяется. Строили нереальные планы, загадывали несбыточные желания, давали невыполнимые обещания.

Они никогда их не сдержат.

Возвращаться сюда всякий раз было тяжело: вокруг кипела жизнь, но он ее не чувствовал. Совсем. Погружаться в мир, понимая, что не можешь стать его частью, горько, потому что ветер не оставлял прохладные поцелуи на щеках, а редкие снежинки не вызывали волну мурашек по шее. Он словно смотрел на все через прозрачное стекло.

Оно никогда не исчезнет.

Но всякий раз, получая новое задание, не задумываясь соглашался на любые условия. Спустя год просился поработать 11 сентября, рассчитывая ненадолго задержаться, но замешкался, и все места разобрали. А так – что угодно, лишь бы хоть на время вынырнуть из густой темноты, краем глаза заглянуть в узкую замочную скважину и насладиться светом. Зайти непрошеным гостем, украдкой просочиться через незапертую дверь, хоть на йоту приблизиться к чужому очагу, чтобы согреть озябшие пальцы. Соглашался, потому что внутри, спрятанная так надежно, что он и сам порой забывал о ее существовании, все еще теплилась надежда.

Она никогда не угаснет.

За 20 лет изменилось все и ничего. Технический прогресс оказался бессмысленным, а современное искусство – переоцененным. Разрезая плотную толпу, порой вглядывался в пустые лица, и, не находя ни единой искры, разочарованно шел дальше.

В глазах у людей все те же мысли – сделать поменьше, получить побольше. Выбранный ими путь наименьшего сопротивления оказался несложным, но грязным. Дышать в этом городе было куда тяжелее, чем 20 лет назад. Вот оно, новое тысячелетие: торопливое, глухое, слепое, затхлое. А еще трусливое, потому что когда он случайно повредил местную энергосеть, перешагивая в мир через узкий порог, часть квартала мигом накрыла паника. Стоило погаснуть окнам и фонарям, как на улицу испуганно высыпали оголтелые человечки, размахивая руками, вопя что-то бессвязное, трясясь за свои холодильники и телевизоры.

Еще совсем недавно они прекрасно обходились газом, углем и керосином. И в том мире дыма и копоти дышалось куда легче.

Сейчас бы в дикие морозные леса. Но чутье подсказывало, что и там, под густыми облаками и мягким мхом нет-нет да блеснет пластиком смятая сигаретная пачка или скрюченная бутылка с остатками содовой. Но даже отравленный лес приятнее бездушных каменных джунглей, по которым он бродил последние дни. Чаще всего по Грин-стрит, название которой еще раз подтвердило – люди и честность в одном предложении звучат до абсурдного забавно. На всю зеленую улицу он с сожалением насчитал шесть хилых кленов, замотанных, как мумии, в грубые ленты проводов, на которых по вечерам вспыхивали неровные слабые огни. Когда был свет. Когда же Грин-стрит погружалась во тьму, деревья напоминали поникших птиц со связанными крыльями.

Меньше остальных нравился клен в конце улицы, потому именно у него он проводил большую часть дня. Морщась, подпирал острым плечом холодный истощенный ствол и безрадостно наблюдал за домом 118. Два этажа одинаковых широких окон, за которыми текла совершенно разная жизнь.

На первом, справа, беспокойно маячила скрюченная тень, владелец которой ни разу не вылез из потрепанного халата. Нервно мерил шагами заваленную книгами комнату, торопливо перелистывал страницы, но чаще отчаянно запускал пятерню в волосы. Губы беззвучно шевелились, но до старого дерева через дорогу долетало каждое незлое тихое слово. Имени печального владельца пыльных комнат он не знал, но про себя окрестил его Мистер Фиаско.

Этажом выше Мистера Фиаско в клубах дыма бродил Мистер Провал. Там, наверху, жизнь текла намного быстрее и ярче, но смотреть на нее хотелось куда меньше. За линялыми шторами хороводом проносились ломкие фигуры. Высокие и не очень, стройные и пышные тела менялись стремительно, неизменным оставался лишь голозадый патлач в мятой футболке. Окна всегда были закрыты, но по вечерам отчетливо слышалось, как скучные гитарные переборы переходят в пошлый смех, а потом – в бесцветные стоны.

Но эта половина дома все же жила. Скомкано, бесцельно, но теплилась. Вторая же, правая, тлела. В окнах на первом этаже свет появлялся реже, чем Грин-стрит посещали дворники. Сквозь полупрозрачную ткань видно все, той, что обитала внутри, скрывать нечего. Ближе к полуночи в глубине вспыхивали холодный монитор и слабый фитиль, угасая к утру. Спустя пару часов исчезала и хрупкая фигура хозяйки, забирая с собой даже эти крупицы света. Мисс имя-которой-он-не-придумал торопливо взмахивала рукой и, укрытая копной русых локонов, пропадала в желтой машине. Изо дня в день. Все две недели, что он обнимал клен.

На самом деле он знал, как ее зовут.

Оставшиеся комнаты и вовсе были похоронены. Широкие стекла неизменно темнели дырами, ставя финальную точку, проводя черту. Так он догадался, что четвертая квартира пуста. И когда молчаливый клен вконец опостылел, задумчиво взглянул на часы и достал из кармана телефон.

Сухой строгий голос на другом конце провода удивил. Человека, представившегося Питером Боузом, короткая легенда не убедила, и больше получаса старик пытал его длинным списком вопросов. Те, к счастью, закончились, как только владелец услышал цифру.

Надо было сразу начинать с цены.

– Ремонт свежий, коммуникации исправны, а соседи идеальны, – резко потеплевший Боуз обстоятельно перечислял преимущества квартиры, которую поначалу так не хотел сдавать. – Если бы не срочность вашего вопроса, конечно, я бы показал все лично. Но, боюсь, приехать раньше пятого числа не смогу.

Удостоверившись, что новый арендатор не против осваиваться в одиночестве, старик, наконец, замолк. Еще через полчаса после того, как оговоренная сумма перекочевала на его счет, прислал документы и, бросив на прощанье «залог невозвратный», отключился окончательно.

Как вы там говорили, мистер Боуз? «На Грин-стрит жизнь будет прекрасной»? Это вряд ли.

Оттягивать дальше было бессмысленно: пора отсалютовать старому клену и незаметно просочиться через в дверь дома 118. План был идеален и нерушим, и, как водится в таких случаях, сразу же полетел к чертям. Когда и почему, он так и не понял, но всему виной была она. Пакостливая голубая бумажка, объяснявшая, отчего дверной звонок в квартиру 1А не работает, а фонари не освещают улицу. И, наверное, он бы простоял на крыльце до утра, если бы не острый слух Мистера Фиаско.

Хлипкий уже не юноша, но еще и не мужчина, оказался на удивление отзывчивым. И неважно, что готовность помочь была вызвана отнюдь не душевными порывом.

– Я ждал вас несколько раньше, – бормотал новый потешный сосед, назвавшийся Филиппом Стерном. – Мистер Боуз писал, что вы торопитесь.

– Так и есть, но нужно было закончить дела, – то, что дела заключались в ленивых сборах и вежливых кивках портье из отеля неподалеку, господину Стерну знать было не обязательно. – Прошу прощения за поздний визит.

– Что вы, я все равно почти не сплю. Готовлю, знаете ли, диссертацию по трудам Мишеля Монтеня, слышали о таком?

Пожалуй, слышал. Когда-то давно прохвост-француз втихую записал половину их разговоров, которые потом издал в двух томах.

– Боюсь, нет, – если сказать, что помнит каждый волосок в монтеневской бороденке, Филипп заселит его не в 4В, а отправит в комнату с мягкими стенами, или, того хуже, попросит помочь. – Я не знаток.

– Да-да, конечно, сложная литература, – кивнул Стерн, продолжая рыться в ящиках хлипкого стола. – Черт, как я мог забыть!

И вот уже знакомый жест – левая пятерня зарылась в волосы, а правая беспощадно ударила по лбу.

– Что-то не так?

– Нет-нет, все в порядке, просто я забыл, что ключ от 4В теперь есть только у Элли, она живет напротив, – Филипп развел руками и печально опустил голову. – Мой отобрали после одного недоразумения…

– Полагаю, что это не проблема. Я надеюсь, – он говорил как можно спокойнее, чтобы несчастный ученый не умер от стыда прямо на месте. На счет этой души указаний не было. – Все в порядке, мистер Стерн.

– Прошу, просто Фил. Так меня все зовут. А Элли еще шутит, что когда защищу диссертацию, будут звать Доктор Фил, – рассеянно улыбается просто-Фил, но тут же возвращает серьезную мину. – Хотя, я сто раз говорил, что сравнивать дешевое шоу и труды великого Монтеня…

– Фил, время позднее, не хотелось бы вас задерживать. Да и беспокоить соседей после полуночи – дурная примета. Мы можем решить вопрос? – он остановил бурный поток слов, который грозил перейти в лекцию.

– Да-да, конечно, – торопливо ответил рассеянный ученый и уже выбежал в коридор, откуда сразу начал доноситься робкий стук.

Плохой стук, потому что встречаться с той, что жила в 2В, он не собирался. Не сейчас. И не так. Но выйти вслед за новым соседом все же пришлось. И молча наблюдать, как просто-Фил сначала нервно касался синего дерева костяшкой пальца, потом сжимал кулак, а после остервенело лупил открытой ладонью, сбивая темную краску и вопя «открывай уже, твою мать».

Высокий слог. Мишель бы оценил.

Наконец, дверь распахнулась. Так же, как только что в нее барабанили – громко, резко, сердито. И на пороге возникла она. Вблизи совсем другая. Старая керосиновая лампа, зажатая в руке, слабо осветила лицо. Красивая, но не так, чтобы слишком, когда за внешностью не ищешь большего. А за ее обманчиво мягкими чертами вовсю плясало недоброе пламя, сквозило через уже заметные морщинки, которые появляются, когда брови слишком часто хмурятся, а глаза – щурятся.

Образ, что он строил все эти дни, рассыпался прахом. Уже не незнакомка, бросающая на бегу рассеянную улыбку старой даме с собачкой из соседнего дома. Перед ним стояла нахалка, подпирающая плечом дверной косяк. Сверлила недовольным взглядом, раздраженно дергала бровью и насмешливо кривила губы. А жизнь в глазах теплилась так же слабо, как коптила лампа.

Наконец, грубиянка все же вынесла ключ, демонстративно сунув под нос раскрытую ладонь. Какое воспитание.

И, когда показалось, что уже можно попрощаться без сожалений, увязалась следом, шаркая по крутой лестнице. Шипела, вылезая из-под умывальника, и за каким-то чертом оставила свою еле тлеющую керосинку. Какое великодушие.

Остаток ночи прошел спокойно, но утро принесло открытия: комнаты оказались просторными и светлыми, вода в кранах чистой, а батареи горячими. И даже единственная тумбочка, представшая в темноте рухлядью, обернулась элегантным антиквариатом.

Наблюдать за Грин-стрит изнутри оказалось непривычно, но приятно – старик Боуз не солгал. Часы показали шесть утра: вот неизменная дама с раздражающей болонкой подмышкой, вот сонный почтальон, а вот и она. Движения резкие, уверенные. И их больше: сегодня она смотрела не только вперед – сегодня она обернулась и бросила быстрый взгляд в его окна. И вам хорошего дня.

Как внизу толпились грузчики, как скрипела лестница под тяжестью купленного накануне барахла, как стучал просто-Фил, для очистки совести предлагая помощь, он не запомнил. Стоял в центре гостиной, пока паркет заполнял необходимый минимум. Оставаться в пустой квартире было бы честнее, но окружать себя вещами живых все же приятнее. И, сам того не заметив, отдал весь день недоступному последние два десятилетия простому быту. Усмехаясь, сравнивал себя с мелким лавочником, помешавшемся на хламе, но продолжал передвигать кровать и придирчиво менять местами целых две кружки. Единственная слабость – книги, что он последние дни с упоением скупал в близлежащих магазинчиках. За неимением полок томики выросли ровными башнями вокруг постели. И, черт возьми, как же ему это понравилось.

Опомнился только с приходом сумерек: электрические провода вновь пали жертвой безруких мастеров, а читать без света оказалось даже сложнее, чем доказывать соседу из 1А, почему новоселье – плохая идея. Да потому что он не тот, с кем празднуют, Фил.

А еще с приходом темноты понял: девушка из 2В была права – керосинка действительно пригодилась.

Второй раз он вспомнил о ней, когда стрелки часов уже подползли к полуночи, а снизу так и не послышался щелчок замка. Со вздохом натягивая пальто, уже прикидывал, сколько еще раз ему придется вот так незаметно ее встречать, но внезапно в тишине пустой улицы раздались быстрые шаги, и послышался слабый металлический звон. Руки уже было потянулись обратно к пуговицам, но ничего не произошло – ни ожидаемого скрипа половиц, ни предсказуемого хлопка двери.

Он подошел к окну и внимательно посмотрел на крыльцо, рассчитывая увидеть, как она поворачивает ручку. Но нет. Словно парализованная ниже пояса, стояла у двери и сжимала кулак, пока к ней нетрезвой походкой приближалось опасное нечто. Стрелка на часах замерла, потому что мысли в голове лихорадочно обгоняли время.

«Это должно случиться не так. Не сегодня», – напоминал он себе, но ноги уже неслись вниз, перескакивая через ступеньки.

Распахнул дверь, зная, что руки сами сожмут бледное горло и отбросят незваный кусок мяса на заснеженный тротуар, аккуратно, чтобы туша не сильно помяласьь. Но нет. Она решила все за него. А он почему-то подчинился.

Потому что увидел их. Полные ужаса и отчаянной силы глаза, смотревшие так остро и требовательно, исчезнут из памяти нескоро. И если вчера в них виновато разводила руками пустота, то сегодня там было все. Сейчас в них кипела адская смесь горечи и радости. Один из тех коктейлей, что неизбежно приводят к тяжелому алкоголизму. Жизнь, что билась в зелени глаз, могла затопить всю Грин-стрит, да что там – весь город. Вот он, идеальный подарок на новоселье, которого не будет.

Впрочем, наваждение длилось недолго – едва оказавшись за безопасным порогом, такая решительная еще миг назад, она робко сползала на старый паркет.

«И когда все успело пойти к черту?», – размышлял он, открывая дверь и занося обмякшее тело внутрь темной 2В.

Он здесь не за тем, чтобы таскать ее на руках, он здесь для другого. Но, все же, подчиняясь мимолетному порыву, накрыл дрожащие плечи мягким пледом и незаметно смахнул со щеки еще не успевшие высохнуть слезы. И на миг ему стало даже жаль, что уже через несколько недель 2В опустеет навсегда.

Наконец, одна дверь закрылась, а другая распахнулась – в керосинке еще осталось немного света, а значит, он успеет дочитать ту дрянную книжонку, которую в качестве подарка утром притащил будущий Доктор Фил.

Сон пришел лишь под утро, и свой ежедневный ритуал он пропустил, бессовестно проспав. Сегодня он не слышал хлопок двери и требовательно вытянутую руку перед желтым авто, зато нашел под дверью плетеную корзинку со свежей выпечкой. «„Булочная Ларри“ – всегда теплый хлеб». Багеты, кексы и, кажется, немного печенья. Ни записки, ни открытки. Потому что имя отправителя читалось и без визитки. Меж тем секундное промедление, отведенное рассматриванию находки, стоило дорого.

– Маффины – бомба! – в дверном проеме напротив, окутанный серым облаком, появился Мистер Провал. К счастью, в трусах. – У Ларри они всегда огонь. – Губы у патлача перепачканы ворованной выпечкой.

– Хотите еще? – кивнул он на корзинку. – Здесь слишком много, к вечеру уже испортится.

Мистер Провал с готовностью подскочил и набрал полные руки.

– К кофе самое то, да? – заговорщически улыбнулся сосед, будто говоря «мы теперь с тобой повязаны». – Уже завтракал?

– Нет, – не хватало еще, чтобы Мистер Провал напросился в гости. – Я не завтракаю.

– А фот это ты фря, – от жадности сосед отправил пышку в рот, чтобы подхватить еще одну. – Фафтрак фамый фавный пием пифи. Фстати, я Фэтт.

– Прожуйте, пожалуйста.

– Я Мэтт, – виновато дожевал он и вновь взглянул на корзинку, думая охаметь ли еще больше или уже достаточно. По глазам было видно: лишь сейчас осознал, что пожертвовал рукопожатием в пользу голода. И это было прекрасно, потому что нос подсказывал – с утренним душем Мистер Провал не заморачивается. – Мэтт Мастерс. Фронтмен легендарных «Тройных самоубийц», слышал?

– Морс. Очень приятно. И, боюсь, не слышал. – Они все здесь чертовски важные. Фронтмены и ученые. Идеальные, как говорил Боуз, соседи. – Я не ценитель.

– А как же «Мы пройдем сквозь пламя»? Неужели не слыхал? Три недели в тройке чарта! – Мастерс округлил глаза. – Какой же это был год? Уверен, что не знаешь?

– Извините, – вежливо попрощаться и закрыть дверь. – Я не увлекаюсь.

– Ну, ты поищи потом, песня – бомба, – бросил Мастерс и посмотрел так, словно ждал что-то еще.

– Приятно познакомиться, мистер Мастерс. Хорошего дня, – вот так, спокойно. И закрыть дверь на замок, а после и на щеколду.

– Эй, а как же новоселье? – сосед протестующе сделал шаг вперед, светя причиндалами в растянутых боксерах. – Надо как-то познакомиться, отпраздновать.

– Я не праздную.

Пожалуйста, возвращайся к себе. Завтракай. Бренчи на своей гитаре, кури свои сигареты. У себя. За закрытой дверью.

– Нет, приятель. Так дела не делаются, как говорится: детка, сегодня я твой и не принимаю отказов, – Мастерс перешел на гогот и притопнул ногой. А во рту у него еще можно разглядеть недожеванные остатки шоколадного маффина. – Короче, так уж и быть, по-соседски, устрою все сам. Приходи вечерком к своему новому крутому другу. С тебя выпивка, с меня телки. – И, натягивая довольную улыбку, шепотом добавляет. – Закачаешься.

– Спасибо за предложение, но вынужден отказаться. У меня планы, – он еще раз вежливо кивнул, подводя черту. – Хорошего дня.

Остатки вежливости иссякли. Щелчок замка, и вот уже Мастерс растерянно шевелит губами перед закрытой дверью. А потом орет в нее что-то вроде «а я все равно буду ждать».

Удачи. Не подавись кексами.

* * *

– И что ты теперь будешь делать? – Рейчел беспокойно крутила в руках дымящуюся кофейную чашку. – Как по мне, сейчас тебе нужно собираться не на работу, а в полицию!

Заспанная веснушка прилетела через двадцать минут после того, как получила короткое сообщение, приняв сухое «Все в порядке» за «Я в страшной беде, пожалуйста, спаси меня прямо сейчас».

Элизабет очнулась на диване, разбуженная холодным сквозняком – мягкий плед уже не грел озябшие плечи, потому как сполз на пол и вовсю собирал пыль. Первые секунды казалось, что события прошлой ночи были лишь дурным сном, но скрипучие пружины дивана и опухшее лицо рушили слабую надежду. Перед глазами проносились образы – темная улица, пьяный Ройс и голубоглазый Морс. Называть последнего Человеком-с-каким-то-именем уже не получалось. Спасение шкуры – такая штука, которая как бы обязывает поменять отношение, взгляды, представление. Нет, он не стал нравиться сильнее. Просто теперь все было иначе. Теперь она была ему должна. И это страшно бесило.

Писать Рейчел не хотелось, но дюжина пропущенных звонков и пара десятков непрочитанных сообщений оказались сильнее. А когда в начале шестого по двери забарабанил маленький кулачок, осталось лишь повернуть ручку и устало пересказать события. Отвратительные. Грязные. И, по-честному, пугающие.

Теперь Рейч давилась черным кофе, потому что сливок в этом доме не водилось уже как две недели, и возмущенно трясла рыжей шевелюрой.

– Вот же ублюдок! Надо было сразу идти к копам, чтобы по свежим следам и все такое, – веснушки испуганно попрятались на красном от злости лице. – Сара из маркетинга, ну, ты знаешь, долговязая, говорила, что ее подруга так и сделала в прошлом году. И отсудила у урода почти двести штук. Хотя, таких вообще сажать надо.

Да, сажать. На кол. Милая наивная Рейч была в своем репертуаре.

– Дорогая, я просто хочу все забыть. Было и было, – она равнодушно стояла перед зеркалом, придирчиво оценивая новые джинсы. – И прошло.

– Эл, ты же понимаешь, что ты не последняя и будут еще, – забавная ярость резко отошла на второй план, и Рейчел посмотрела на отражение тяжелым взглядом. Разумным. Серьезным.

В этот миг она вспомнила, почему ни непутевые школьные годы, ни безбашенные студенческие семестры так и не смогли разрушить эту крепкую связь. За беспечностью и глупыми шутками Рейч скрывала острый ум и твердые взгляды на жизнь. Прямые. Правильные.

– Меня это не касается, – и все. Тема закрыта. Отгорожена высокой стеной, глубоким рвом и острыми кольями, да, теми самыми, на которых бы отлично смотрелся урод с камерой. – Достаточно.

– Как скажешь, милая, – вздохнула Рейчел и бессильно откинулась на спинку кресла, отставляя в сторону чашку. Она знала, когда нужно замолчать. – А что там этот твой Морс? – знала, но не замолкала.

– А что Морс? – устало обернулась она к подруге. – Большое человеческое ему спасибо.

– Брось, так не делается. – укоризненно пробормотала рыжая. – Купи ему хотя бы приличную бутылку.

– А если он не пьет? Вдруг он вообще из клуба анонимных алкоголиков? – привычно насмешливо повела она бровью. – Такое себе «спасибо» получится, как считаешь?

Но над словами подруги задумалась. Она действительно была ему должна. И, по-хорошему, не бутылку, а бар, потому что проверка даты на этикетке перцового баллончика подтвердила опасения – Ройса бы затхлая струя не остановила.

Отправив зевающую Рейч досыпать, натянула ботинки и со вздохом потопала к Ларри. Спускаясь по каменным ступенькам крыльца, невольно сжалась – а ведь все это действительно случилось. С ней. На пороге собственного дома.

– И куда же тебе столько, Элли? – удивленно бормотал румяный пекарь, набивая корзинку выпечкой.

– Думаешь, многовато? А вообще, как считаешь, сколько булочек бриошь скажут «спасибо за спасение от пьяного насильника»?

«А правда, сколько?», – насмешливо наблюдая за вытянувшимся лицом через стойку, размышляла она. Какой длины должен быть багет, чтобы они с Морсом стали квитами? Три? Пять метров? Если так, то Ларри понадобится печь побольше.

Аккуратно поставив под дверь 4В еще теплую ароматную корзинку, удовлетворено кивнула самой себе, заглянула вниз, проверить, не проснулась ли Рейчел, и, отхлебнув остатки остывшего кофе, тихо выскользнула за дверь, прикидывая, сколько порнографических снимков с ее лицом и не ее телом уже украшают прозрачные стенки рабочего аквариума.

Шум редакции стих в ту же секунду, как она толкнула стеклянную дверь. Все до единого обернулись в ее сторону, а затем поспешно уткнулись в свои мониторы. Наступившая тишина напомнила старые вестерны, где хороший и плохой парни стоят друг напротив друга, держа напряженные пальцы на кобуре, пока мимо пролетает высохшее перекати-поле. И даже обычно громкий Чейз, прикинувшись ветошью, изучал чистые листы.

– Может, хватит уже, а? – облокотилась она на угол его стола, складывая на груди руки. – Ладно, эти. Но ты-то…

Коллега упорно продолжал смотреть в пустые редакционные бланки, всем своим видом игнорируя. Отгораживаясь. Прячась.

– Чейз, брось. Я же должна знать, что делать. Мне реветь в туалете или писать «по собственному»?

Ни первое, ни второе в планы, естественно, не входило. В план входило расколоть белобрысого, чтобы по пути в отдел фотографии решить, как бить ублюдка: по самолюбию – в пах, или по кошельку – в дорогие объективы.

Усилием воли отложив бумаги, Чейз наконец поднял на нее глаза. Обиженные, но не злые.

– Делай что хочешь, Стоун, – буркнул он и хотел было вновь отвернуться, но не выдержал. Он никогда выдерживал. – Но я бы ставил на увольнение. И не по собственному.

– Эй, да что такого этот хмырь наплел? – она шутливо стукнула его кулаком в плечо, но все же почувствовала, как в груди предательски зашевелилось беспокойство. – Что такого можно было придумать?

Репортер уже открыл рот, но был бесцеремонно прерван неприятной трелью – стационарный телефон на соседнем столе звонил впервые за много месяцев. Ее телефон. На ее столе.

В трубке тишина. Напряженная, давящая, а потом церковным набатом по ушам три быстрых слова. «Зайди ко мне».

– Он? – беззвучно спросил коллега, с ужасом глядя, как белеющие пальцы зажимают и крутят провод.

– Он, – напускная бравада развеялась окончательно, разлетевшись пылью. Потому что дело явно пахло керосином. – Кажется, мне хана.

По своему обыкновению Уиллис сидел, склонившись над широким столом, задумчиво листая макет будущего выпуска. Пальцы вертели кислотно-желтый маркер, зачеркивали, обводили, помечали. Внимательные глаза изучали каждую букву и строчку в поисках недостающих запятых и лишних пробелов. Она знала, что он слышит шорох шагов, видит длинную тень, чувствует аромат духов. Новых. Те, что дарил когда-то он, она больше не брала в руки.

Но нет, Уиллис не был бы собой без этой паузы. Той, что затягивается петлей на шее у безалаберных сотрудников, которых с завидной частотой он приглашал на эшафот. Таким же звонком.

Но неприятных стычек было довольно – все места по квоте вчера забрал урод Ройс. Не сегодня, Уиллис. Не сейчас.

– Вызывал? – без приветствий и улыбок. Так, как они общались последние месяцы на всех планерках. Скупые вопросы и короткие ответы, потому что иначе – никак.

– Сядь, – процедил сквозь зубы редактор, так и не оторвавшись от стола. – Будь добра.

В этот момент она могла поклясться, что слышит ход стрелки его наручных часов. Этот же звук бил по ушам полгода назад перед тем, как он взорвался: ударная волна сбила с ног, а клубы дыма отравили глаза. И вот опять. Та же тишина, которая приходит перед раскатом грома, наступает за миг до начала смертельной битвы, накрывает посреди ночи и не дает дышать. Бездушная стрелка на таймере атомной бомбы.

– Что-то не так со статьей? – подчеркнуто равнодушно прервала она молчание, все еще надеясь на просто рабочий разнос.

– Со статьей все в порядке, – наконец поднял глаза Джон. – А вот что не так с тобой?

– Тебе придется конкретизировать вопрос, – она подняла бровь, зная, что отсчет уже пошел.

Уиллис резко зажал пальцем маленькую кнопку на столе, и жалюзи послушно скрыли от посторонних глаз стеклянный кабинет. Бури не избежать. Она уже началась.

– Объясни мне, черт тебя дери, что ты творишь, Стоун? Хоть раз, мать твою, скажи правду! Потому что я не знаю, как существовать с тобой в одном мире. Что ты вообще за сука такая, а? – Уиллис вскочил и навис над столом, будто хотел перепрыгнуть через горы бумаг, протянуть руки и придушить ее. И, наверное, оно бы того стоило.

– Уиллис, ты о чем? – она попыталась вспомнить, где могла облажаться. Ни единой промашки за полгода.

Хотя, последняя ошибка с лихвой компенсировала все, что угодно. Даже скан задницы на первой полосе – мелочь в сравнении с тем, что она натворила.

– Ты сказала, что не создана для этого. Сказала, что не способна в принципе. Но не проходит и сраных полгода, а ты уже съезжаешься с каким-то недоноском. Выходит, – шеф уже давно перешел на крик, не обращая внимания ни на надрывающийся телефон, ни на ее окаменевшее лицо. – Выходит, мать твою, что не способна ты быть только со мной! Так, Стоун? Да? Отвечай, черт тебя дери, когда я спрашиваю!

И снова эта звенящая тишина. И ход часов на руке. Но вот по кабинету разнесся второй взрыв, и не тот, к которому можно приготовиться. Неожиданно для себя самой она рассмеялась. Расхохоталась до боли в животе и совсем не элегантных поросячьих визгов. Значит, вот как ублюдок решил ей отомстить. Без порнографических фото и похабных шуточек – одним коротким разговором за утренним кофе с болтливой ассистенткой Уиллиса.

Редактор все еще тяжело дышал, пытаясь унять бешеное сердце, под заливистый смех, пока, наконец, ситуация не дошла до той прекрасной абсурдной точки, когда смешно должно стать всем. Хорошо, что чувства юмора Уиллису было не занимать. И вот он, наконец, прыснул, невольно любуясь, как ее вновь складывает пополам от смеха.

– Мимо, да, Стоун? – наконец уже мирно спросил Джон, а в глазах, как когда-то давно, мелькнула теплая искорка, словно и не было этих мрачных месяцев.

– Мимо, Уиллис, мимо. – Все еще пытаясь отдышаться, хрипло ответила она.

– Значит, не съехалась? – Он выдохнул и расслабил плечи.

– Не съехалась. Не с кем. – Сдержать улыбку не получилось, хотя она и старалась.

– Не врешь? – Недоверчиво свел он брови, ища глазами подвох.

– Не вру, – успокоившись, ответила уже серьезнее. И сжала под столом кулак, решаясь. – Он просто сосед сверху. Но ты должен кое-что узнать.

Еще час назад она твердо намеревалась вычеркнуть страшный вечер на крыльце из памяти – не помнит, значит не было, а если не было, то и переживать не о чем. Но теперь, глядя на вновь темнеющего Уиллиса, понимала – урод все-таки ее поимел, потому что так гадко она не чувствовала себя очень давно.

– Значит, все-таки врешь, – мрачно решил он, опустившись в кресло.

– Я имею в виду не то, о чем ты думаешь, Джон. Я говорю о нашем мистере Ройсе. С ним пора что-то делать.

В памяти возникло укоризненное лицо Рейчел и ее «ты же понимаешь, что будут еще?». Ты права, дорогая. Ты как всегда права.

Спустя несколько минут Уиллис устало тер пальцами переносицу не в силах открыть глаза. О похождениях штатного фотографа ходили разные слухи, но всякий раз редакция предпочитала оставаться глухой, потому что грязные истории всегда касались кого-то другого, временного, нового, чужого. Сейчас все было иначе, потому что распоясавшийся говнюк полез к своим.

– Ты уверена, Эл? – еще раз переспросил он, втайне надеясь, что все это просто дурной сон. Потому что верить в то, что еще несколько часов она чуть было не распласталась под грязным уродом, не хотелось. Нынешняя, бывшая, любимая, ненавистная – это все еще была она.

– Нет, блин, не уверена, – огрызнулась Элизабет, нервно крутя в руках пачку ярких стикеров. – Пятьдесят на пятьдесят, Уиллис.

Да, Джонатан, тебе для любого заявления нужны стопроцентные обоснования. Заверенные экспертами, подкрепленные документами.

– Ладно-ладно, понял. Принял, – последний глубокий вдох и приговор. – Больше ты его не увидишь.

– Вот и славно, – кивнула она, подводя черту в неловкой беседе. – Все, ушла. Захочешь еще поорать – зови.

– Да пошла ты, Стоун, – найдя в себе силы на ироничный смешок, бросил он в удаляющуюся спину. – С тобой всегда одни проблемы.

А вот тут Уиллис не прав. Проблем с ней не было с самого первого дня, потому что она сама являлась одной большой ходячей бедой. Так они и познакомились. Сто лет назад, на какой-то важной пресс-конференции: он уже готовился вскинуть руку и задать свой тщательно выверенный провокационный вопрос, один из тех, что потом еще долго обсуждают в блогах и чатах, как вдруг по залу разнесся мелодичный голос. Вчерашняя студентка через ряд без спроса открыла рот и едва не довела несчастного мэра до инсульта, бесстрастно произнося прямые едкие слова. Те самые, что бывалый журналист по крупицам собирал заранее, анализируя, изучая, вникая в тему.

Об этом он рассказал ей когда-то давно.

Триумф был успешно упущен: на пьедестале, лениво закинув нога на ногу, уже восседала она – его личная катастрофа. На следующий день редактор, сгорая от злости пополам с любопытством, брезгливо открыл невзрачный сайт, для которого писала эта-чертова-девка, и едва не потерял дар речи: в потоке желтых сплетен и голословных заявлений яркими окнами вспыхивали они – серьезные и вдумчивые материалы, подписанные ее именем.

Этим он поделился гораздо позже.

Уже спустя неделю он водил мисс Стоун по своим стеклянным владениям, знакомя с новыми коллегами, а еще через месяц с ужасом понял, что хочет видеть нахальное лицо не только на планерках, но и в своей постели. В основном, в постели. И потратил добрый год, мучительно проходя все круги ада от отрицания к принятию, а потом еще один – завоевывая, убеждая и умоляя.

В этом он ей так и не признался.

– Зато со мной не бывает скучно, – напоследок подмигнула она через плечо. Негодяйка. Разбила сердце, выкорчевала душу, еще и издевается.

А нечего было орать.

Остаток дня Элизабет отрешенно наблюдала, как по офису беспокойно сновали юристы, как с этажа на этаж носился злой и красный Уиллис, как у кулеров толпились корреспонденты, как по углам шушукались корректоры. Рассеянно вертя в руках карандаш, терпеливо отвечала на вопросы пришедших к обеду детективов из местного участка. Раз за разом. По кругу.

Обстоятельно. Спокойно. Равнодушно.

Отмечала краем глаза толпу пиарщиков, размахивающих руками за прозрачными стенками в дальнем конце коридора, а еще впервые ловила на себе сочувствующие взгляды. Раньше на нее так не смотрели. Осуждающе – постоянно, понимающе – реже. С сочувствием – никогда. Из стервы, разбившей сердце всеми любимому шефу, она превратилась в жертву. И неизвестно, что было хуже.

Ближе к вечеру из редакторского кабинета вылетел и сам виновник торжества: злобным вихрем пронесся мимо по коридору, зажав под мышкой крафтовую коробку с барахлом.

– Тебе это еще аукнется, тварь, – еле слышно прошипел он, поравнявшись с Элизабет, заранее вставшей у выхода чтобы попрощаться. Улыбнуться. Отсалютовать.

– Что-что, прости? – громко переспросила она, театрально приложив ладонь к уху. – Не расслышала.

Лицо Ройса меняло цвет быстрее, чем светофор за углом: гневно-красный, негодующее-желтый, злобно-зеленый. Такие ни один художник в свою палитру не взял бы ни за какие коврижки, но подонку они шли. Гад хотел процедить что-то еще, но крепкий полицейский, дышавший в спину, его пыл быстро поумерил. Да, Ройс, это тебе не слабая девушка на темной улице, так что вдохни поглубже и шагай уже.

Лишь когда сгорбленная спина скрылась за зеркальными дверьми лифта, она поняла, что еле стоит на трясущихся ногах. Она могла обмануть Чейза, Рейчел и даже внимательного Уиллиса, но себя не обманешь – было страшно. Видеть эти глаза, слышать этот голос, чувствовать несвежий запах изо рта у своего лица. Кошмар как, мать его, страшно.

Наконец, сумбурный и скверный день подошел к долгожданному концу. Хотелось вычеркнуть, выбросить, вырвать его, но к семи часам на ее столе появился букет цветов с сердечной запиской от владельца издания, между строк которой читалось «надеюсь, обойдемся без шума». Рядом удивленно вытаращил глазки-пуговки маленький плюшевый мишка от Чейза.

«Да, дружище, выбор утешительных подарков – не самая сильная твоя сторона», – думала она, выходя из редакторского аквариума в холодный февральский вечер, но набитое опилками недоразумение все же прихватила. Решила, что раз забыть не выйдет, будет стараться помнить не ужас слабости, а триумф силы. А любому триумфу нужен свой памятник, пусть и плюшевый.

Казалось, что этот день уже не способен удивить. Такие выдаются нечасто, но навсегда остаются в памяти, потому что под конец ты уже пуст, выпотрошен. И даже рухни сейчас НЛО с серыми человечками, на лице не отразится ни единой эмоции. Их просто нет – капитулировали из обессиленного разума, запрыгнули в легкие корабли и отправились в дальнее плаванье к теплым берегам.

Но у вселенной, видимо, были другие планы.

У стены ее ждал он – амбассадор черного. В своих идеально отглаженных брюках и безукоризненно прямом пальто. Светлую шею небрежно укрывал шерстяной шарф, а длинные пальцы прятались в матовой коже перчаток. Холодные голубые глаза равнодушно скользили над серой массой спешащих клерков, а правая нога лениво попирала гранитную стену.

– Добрый вечер, – и снова этот ровный голос, будто заранее записанный бездушным роботом.

– Что вы здесь делаете? – Выдала она вместо приветствия.

Ответь, что просто проходил мимо и решил прикорнуть у первой попавшейся стены. Ради всего святого, скажи, что ты здесь случайно. Сделай удивленное какая-неожиданная-встреча лицо. Ну же.

– Жду вас, – и опять ни единой эмоции. И совсем не те слова. – Разве не очевидно?

И вот уже флотилия, не успевшая проплыть и сотни ярдов, возвращается в порт, выгружая из трюмов удивление, досаду, панику и… любопытство. С последним грузом надо быть осторожнее, потому что на флоте он нынче вместо пороха.

– Зачем? – И это все, на что способна опытная журналистка? Всего одно, да еще и такое банальное слово. Бери она так интервью, давно бы уволили.

– Зачем что? – переспросил Морс, отрываясь от стены.

– Зачем вы меня ждете… – Это уже похоже на диалог в классе коррекции. Соберись, мать твою. Но никакого достойного и остроумного продолжения за этим не последовало, только предательски задергался глаз.

– Чтобы проводить домой, – он ответил медленно, терпеливо, чтобы точно дошло. В класс коррекции он забрел случайно – свернул не туда по пути из Гарварда. – Разве это не очевидно, Элизабет?

И вот уже беспокойство перед встречей в кабинете Уиллиса кажется каким-то мелким, по-детски глупым: тогда керосином и близко не пахло. Потому что им запахло сейчас. Без криков, без обвинений, без искр из глаз. А ведь он только назвал ее по имени…

Неожиданно для себя Элизабет кивнула и сделала шаг в сторону заснеженной улицы. Молча задала направление движения, даже не оборачиваясь, потому что каждым позвонком чувствовала – он идет следом. Краем глаза видела, как где-то неподалеку яростно захлопывается дверь знакомой синей «Ауди», на которой ездит Уиллис. Но сейчас ей не было до этого дела.

Главным достоинством Морса было умение молчать. За те полчаса, что они брели вдоль затопленных выхлопными газами и яркими желтыми шашечками улиц, Мистер-из-4В не проронил ни слова. Просто шел рядом – незнакомец, которому случайно оказалось по пути.

«Рейч бы уже пересказала все смешные истории из колледжа, перечислила топ-100 любимых фильмов и показала полсотни фотографий своего шнауцера», – с тоской думала Элизабет, провожая взглядом пролетающие мимо машины.

Но она – не Рейчел. У нее нет смешных историй из колледжа – только стыдные. И фильмов любимых тоже нет – одни книги. И собаки у нее нет. Хотя хотелось бы.

Но мистера Морса, кажется, ничего не смущало. Ровный шаг. Ровная спина. Ровное все. И почему-то это успокаивало лучше глотка бурбона перед сном, действовало быстрее крепкой сигареты. И вот уже внутри не плясали черти, не холодело сердце, не тряслись поджилки.

Город вокруг стих, и она осталась одна – ни дыма, ни шума, ни ветра: будто скользнула на другую параллель, где есть только она, эхо неспешных шагов и мягкие пушистые снежинки, искрящиеся в теплом свете фонарей. До чего же красиво.

– Как прошел ваш день? – Неожиданно даже для себя обернулась к провожатому Элизабет.

– Как у любого, кто только что сменил жилье, – Он продолжил смотреть вдаль, но ответил мягко, словно понимал, что разговор пуст лишь на вид.

– С подъемом мебели справились? – и она тоже смотрела вперед, обращаясь к воздуху. – Лестница у нас узковата.

– Грузчики сработали прекрасно, – в ту же пустоту произнес он. – Проблем не возникло.

Как прошел ее день Морс благоразумно спрашивать не стал. Спокойные вопросы и такие же ответы – холодным снежинкам. Так Элизабет узнала, кто именно увел у нее из-под носа первое издание «Триумфальной арки», которое она планировала купить в книжной лавке «Барнс и Нобель». Приняла на веру, что самые красивые озера нужно искать в хорватских лесах, и даже тихо хмыкнула, услышав бородатую шутку Леттермана.

А еще, удивляясь самой себе, рассказала, как однажды с похмелья перепутала заместителя мэра Холла с мистером Хиллом из какой-то далекой школы и терзала опешившего учителя каверзными вопросами о проблемах города. А тот возьми, да и придумай вполне приличную альтернативную схему локализации аварий на водоводе. Спустя день вся редакция аплодировала, скандируя ироничный заголовок «Математик из Талсы решил коммунальную теорему Нью-Йорка».

Лица Морса она не видела, но могла поклясться, что в этот момент его губы тронула невесомая улыбка.

И так, тихо переговариваясь не друг с другом, а с холодным февралем, они дошли до Грин-стрит. Безрукие работяги сегодня постарались – двери не украшали раздражающие бумажки, и в окнах горел свет. Заметив секундное замешательство у того-самого-вчерашнего-крыльца, Морс невозмутимо развернулся и на ходу предложил обойти квартал.

И, черт возьми, как же ей это понравилось. Но приблизившись к каменным ступенькам второй раз, она вновь застыла.

– Решайте, Элизабет. Либо вы, либо страх. Отныне или вы будете управлять им, или он вами.

Задумчивые голубые глаза смотрели внимательно, спокойно. Не торопили и не давили.

И, закрыв свои, она решительно шагнула вперед, оставляя за спиной пугающую ночь и нервное утро, духоту стеклянного аквариума и давящий узел, что надувался внутри весь день под всеми теми сочувственными взглядами. И даже не обернулась.

– Доброй ночи, мистер Морс, – тихо произнесла она, не отрывая взгляд от синей двери на первом этаже.

– Доброй ночи, Элизабет, – кивнул он и неслышно поднялся по лестнице.

Часть 3. Страшные сказки

«С тебя должок.»

– Быстро, однако, – Элизабет нетерпеливо щелкнула по иконке нового письма, отображающегося на экране. – И что же ты нашел?

Глаза скользили по дрожащим строчкам на мониторе, пальцы отбивали чечетку на клавиатуре. Острый взгляд изучал схематичные рисунки, фотографии холодных безжизненных лиц, заключения, подписи и даты.

– Что там? – Рейчел бесцеремонно опустила подбородок на плечо подруги и тут же скривилась. – Фу, мертвецы! И как тебе не противно?

В этом вопросе, как, собственно, во почти во всех, они с Рейч расходились во мнениях. Выросшая в обществе мягких игрушек, рыжеволосая кудряшка предпочитала смотреть на мир под одним конкретным углом. В противоположном же сидела она: словно воспитанная не тёплыми руками, а стаей волков, Элизабет тянулась к мрачным историям и страшным сказкам с плохим концом. Главные герои в них всегда умирают в зубастой пасти дракона, а принцессы седеют в своих одиноких башнях. Эти истории были ей ближе, потому что действительно походили на реальную жизнь.

– Брысь, – шикнула Стоун в веснушчатое ухо. – Ты мешаешь мне работать.

– Ты в отпуске, дорогая! – рыжеволосая недовольно сложила руки на груди, облокачиваясь на край стола. – Отпуск, понимаешь? Время, которое ты тратишь на другие вещи! Кстати, а сколько тебе дали?

– Шесть лет общего режима, – буркнула Элизабет, откидываясь на спинку кресла. – Ничего не дали: Уиллис просто выставил меня из редакции на неделю, сказав, что после таких потрясений любому требуется отдых. Словно его кто-то просил. Так что, раз не могу работать там, буду делать это здесь. Мне нужен не чертов отпуск, а моя работа.

Говорила и сверлила глазами Рейчел. Уверенно, бескомпромиссно. И молилась, чтобы та не раскусила обман. Потому что она лукавила – идея взять перерыв поначалу показалась крайне привлекательной.

Первый день по-честному пыталась валяться в кровати до обеда, мокнуть в ванной, пока не полопаются мыльные пузыри, попивать вино, вальяжно листая томик Мора. Но сон не шел, вода раздражала, вино казалось кислым, а страницы расплывались. Потому что всякий раз, закрывая глаза, она видела его. Холодные. Голубые.

Единственным доступным способом выбросить из головы беспокойные образы была работа, а потому, когда на следующее утро в дверь постучала Рейч, рассчитывая вытащить подругу на бодрую пробежку, бесконтрольный шоппинг и безбашенную пьянку в баре – те самые вещи, которыми занимаются нормальные люди в отпуске – она уже сидела, уткнувшись в монитор.

Прости, Рейчел, но тебя опрокинули.

– Я начала это еще до отпуска, и не могу бросить на целую неделю, – ставя точку, Элизабет вернулась к своим мертвецам. Их глаза хотя бы были сомкнуты. – Тем более, когда я что-то нащупала.

А вот это было чистой правдой. Перед ней мелькали шесть имен, которые вскоре украсят гранит городских кладбищ. Шесть смолкших сердец. Абсолютно разных, ничем не связанных при жизни, но единых в смерти.

– И что же наша мисс Марпл нащупала? – саркастично сощурилась Рейч. – Какая сенсация может быть важнее нашего девичника?

Элизабет лишь отмахнулась и нашарила рукой телефон. Не прошло и десяти затяжных гудков, как в трубке раздалось сонное бормотание.

– Какого хрена, Стоун? – прохрипел раздраженный голос. – На время смотрела?

– Смотрю прямо сейчас, уже девять, – бесстрастно ответила она. – А еще смотрю на твое письмо. Ты уверен?

– В такую рань я ни в чем не уверен, – зевнули из динамика. – Но отчеты не врут, Эл. По-братски, с тебя три сотни и бутылка. И постарше той, что была в прошлый раз.

– Еще случаи были? – пропустив нахальную ремарку, уточнила она. – Такие же или похожие?

– Откуда я знаю, Стоун? Ты просила найти подозрительные сердечные приступы. Я нашел. И не просто подозрительные, а до ужаса стремные. Чего еще тебе надо, а?

– Ладно-ладно. Будет тебе бутылка, – она добавила голосу мягкости, той, с которой успокаивают детей. – Две, если продолжишь проверять сводки.

– По рукам, Нэнси Дрю, – хохотнул собеседник. – А теперь вали, маньячка, я хочу спать.

Элизабет нажала отбой и довольно посмотрела на Рейчел. Та лишь обреченно слезла со стола, и, подхватив пальто, направилась к двери.

– Черт с тобой, милая. Хочешь тратить время на тех, кому уже все равно? Твое право. Но я свой выпрошенный, между прочим, ради тебя, отгул проведу так, как это делают все нормальные люди, – бросила Боуз напоследок, в тайне надеясь разбудить в подруге совесть.

Но совесть – понятие неопределенное. Говорит на разный манер, убеждает, подталкивает к противоречиям. И никогда не успокаивается. И у каждого – своя. Поэтому горьких слов Элизабет уже не слышала, лишь рассеянно махнула рукой в сторону двери, все глубже закапываясь в документы. Разные больницы. Разные имена. Одна дата. Одно время. И чутье подсказывало, что подобное не могло быть случайностью.

– Совпадение – это падение сов, – объясняла она молчаливому ноутбуку, сверяя распечатки. – Как можно умереть в таком возрасте? Ни химии, ни шока. Твою мать, он просто отключился на рабочем месте! А эта? На беговой дорожке. А этот? И этот.

Здоровые, полные сил, планов, надежд. Интересно, о чем думала эта девочка, только недавно получившая аттестат? Знала ли, что сделает свой последний вдох в пыльной аудитории на глазах у темнеющих первокурсников? Заслуживал ли этот парнишка такую бесславную, ничем не примечательную смерть на кассе в обычном Старбаксе?

Свободная стена комнаты уже тонула в прикрепленных фотографиях и выдержках из отчетов аутопсии. Она бы протянула красную нитку между кнопками, бессовестно разорвавшими обои, но пряжи в ее доме отродясь не водилось. Часы летели незаметно, и к вечеру вино вернуло вкус, а забытый томик «Утопии» за ненадобностью потерялся под кучей исписанных зеленым маркером листов. Элизабет сидела на заваленном бумагами диване, удовлетворено созерцая результат на стене. Такая картина ей нравилась: живая, дышащая, еще миг – и заговорит. Красное полусухое сверкало в мягком свете ламп, в ванной шипела горячая струя воды, а из динамиков лились любимые смычковые переливы.

Беспокойный и бесполезный понедельник ушел в прошлое, уступив место кипящему, захватывающему вторнику.

Идеальному вторнику.

Безупречному вторнику.

Испорченному вторнику.

Потому что в синее дерево вновь требовательно постучали.

– Да, дорогая, что случилось? – ругаясь про себя, она распахнула дверь. Второй раз за день. Без предупреждения. – Поход в «Спа» отменился?

Без объяснений Рейчел влетела внутрь, оставляя хозяйку изумленно хлопать глазами в дверном проеме. Постояв еще немного, Стоун все же щелкнула замком и проследовала к дивану, на котором уже вовсю заливалась остатками бордо незваная гостья.

– Милая, ты в порядке? – осторожно опустилась Элизабет рядом с подругой, сдвигая на край бумаги.

Рейч лишь потеряно кивнула, отхлебывая вино прямо из бутылки. Наконец, взгляд остановился на уже всерьез обеспокоенном лице Эл.

– Почему ты мне не рассказала? – еле слышно прошептала рыжая, терзая пальцами этикетку на стеклянной поверхности. – Почему, а, коза?

– Не рассказала что, Рейч? – она мягко коснулась дрожащей веснушчатой руки. – Объясни, потому что я ни черта не понимаю.

– Почему ты не рассказала мне, что он такой? – карие глаза расширились, в них танцевали пугающие искры.

– Кто он? – Элизабет окончательно запуталась и нахмурилась.

Покусанные полные губы Рейчел приоткрылись, послышался слабый шепот.

– Морс…

– Да чтоб тебя, – Стоун тряхнула головой, выдохнула и откинулась назад. – Неужели нельзя было обойтись без этой театральщины?

– Я принесла тебе ужин и столкнулась с ним на входе, – продолжила шептать с безумной улыбкой веснушка. – Он просто невероятный. Я пропала. Впервые встречаю такого… Ты бы его видела! Он как из сказки!

Элизабет иронично повела бровью. Невероятных мужчин Рейчел встречала не реже раза в неделю. И все они были потрясающими, «теми-самыми», уникальными. Объединяло их лишь одно – уже через несколько дней они испарялись, сливаясь с безликой массой таких же сказочных персонажей.

– Ты же не против, Эл? – Боуз беспокойно покосилась на смеющуюся подругу. – Эй, я не шучу. Он точно тот самый, поверь, я знаю. Будто раньше я спала, а сейчас очнулась. Все другое – цвета, запахи. Это оно, я знаю.

– Да пожалуйста, – подняла она открытые ладони. – Штурмуй лестницу к 4В хоть сейчас.

– Сейчас не получится. Он ушел. – расстроенно опустила голову Рейчел.

– Ну, значит, потом, – усмехнулась Элизабет, поднимаясь с дивана. Винный ящик со скрипом открылся, и на свет появилась новая бутылка. – Ну, что, дорогая, за новую любовь?

– Не смешно, – огрызнулась Рейч, сжимая кулачки. – Сейчас все серьезно.

– Ладно-ладно, – доставая второй бокал, терпеливо заверила Элизабет. – Как скажешь. Дерзай, я обеими руками за тебя.

Рейчел недоверчиво покосилась на Стоун, но вино все же приняла. Напряженная тишина вздрогнула от звона стекла и вскоре исчезла с концами, уступив место расслабленным разговорам.

– Ах, да, кстати, – опустошив бутылку, спохватилась Рейч, копаясь в небрежных складках пальто. – Вот, лежала у тебя под дверью.

Под серой упаковкой мелькнул хорошо знакомый корешок.

«Триумфальная арка».

Первое издание.

То, что она так хотела купить.

То, что купил он.

В памяти вновь холодным огнем вспыхнули голубые глаза, а в груди предательски дрогнула, казалось, давно лопнувшая струна.

«Какого черта», – гудящим роем в ее голове пронеслись сразу десятки мыслей и образов.

– Эй, Эл, ты чего? – обеспокоенно спросила Рейч, вытаскивая подругу из тумана. – Все нормально?

– Да-да, милая, все хорошо. Думаю, последний бокал был лишним, – одернув себя, поспешно выпалила она. – Пожалуй, пора ложиться.

– Мне остаться? – понимающе улыбнулась веснушка. – Можем одеться в твои дурацкие детские пижамы и посмотреть что-нибудь перед сном.

– Нет, я просто хочу спать, – покачала головой Элизабет, резко вставая. – И тебе не помешает, к слову. Тебе-то завтра на работу.

– Да, точно, – поникшая Рейч накинула пальто. – Тогда до завтра.

– Да, наверное, – бросила она в ответ, незаметно провожая подругу к двери. – Крепких снов, милая.

Поджав губы, Рейчел молча махнула рукой на прощанье. Скрипнули петли, щелкнул замок: 2В погрузилась в тишину.

Прости, Рейч, но тебя обманули.

Этой ночью не будет смешных пижам и глупых комедий. Не будет легкого и звонкого девичьего смеха. Только робкий свет одинокой лампы, купленной взамен той, что перекочевала в квартиру этажом выше. И слабый шорох страниц.

«Триумфальная арка».

Первое издание.

То, что купил он.

То, что решил подарить ей.

Второй раз за последние дни она встречала рассвет с открытыми глазами. Наваждение, накрывшее с головой вечером, не отпускало всю ночь, и так, считая часы до утра, недвижно просидела на заваленном распечатками диване, изредка поправляя плед на озябших плечах. Время тянулось медленно, как патока, вяло и нехотя отсчитывая минуты. Часы хотелось сорвать и швырнуть в открытое окно. Но, наконец, испуганные стрелки указали на семерку.

Запивая таблетку аспирина горячим кофе, Стоун поморщилась, прикидывая, сколько будет стоить очередная бутылка коллекционного виски. Торопливо натягивала брюки, ворчала, путаясь в рукавах черного джемпера. Понедельник разочаровал, вторник сбил с ног, среда уже сейчас показывала свой скверный характер, но Элизабет упорно игнорировала сосущее под ложечкой беспокойство.

– Да черт с вами, – бросила она лежащей на диване книжке и громко хлопнула дверью напоследок.

Книга благоразумно промолчала, лишь страницы разочарованно качнулись на ветру, прощаясь с резкими шагами.

* * *

– Брось, Кинг, дай взглянуть, – старательно отыгрывая обаяние, спустя час Элизабет водила пальцем по столу неприветливого детектива. – Всего разок одним глазком. И больше ты меня тут не увидишь.

– Ты всегда так говоришь, – проворчал в ответ усатый мужчина средних лет в мятой рубашке. – Нарочно приперлась так рано? Знала, что я после ночной?

– В мыслях не было! – Стоун округлила глаза и удивленно подняла брови. – Но, возможно, чувствовала, что тебе понадобится кофе, – невинно добавила она, ставя на стол большой дымящийся стакан.

– И что мне с тобой делать, а? – всплеснул Кинг руками. – Выставить бы тебя отсюда на все четыре стороны.

– Ты всегда так говоришь, – подмигнула Элизабет. – Брось, это же я. Одним глазком, на минуту. Для тебя – пустяк, для меня – дело жизни и смерти.

– Черт с тобой, – вздохнул полицейский, отхлебывая горячий напиток. – Пошли. Но только на минуту.

– Ты лучший, Кинг. Без шуток. И знай, что это действительно важное дело.