Читать онлайн В ярости и под солью бесплатно

1

– Да тут, посмотри, всё уже, нахуй, взорвано! – ноет Жора и тоскливо оседает на трухлявый пенёк.

Он мнёт под кроссовком порванную изоленту. В эту минуту Жорик похож на ребёнка, которого забыли на кассе. Но сейчас мне не до него: все мои мысли заняты квестом. «Три поваленных дерева, ебучий папоротник, двулистный клевер…»

Задачка, знакомая каждому наркоману: как отыскать слишком хорошо припрятанный клад, не растеряв остатки гордости? Ответ – никак. И вот мы уже полтора часа торчим на каком-то болоте в Мещерском парке. Заряд телефона почти на нуле, и если мы в нашем уделанном состоянии хотим найти выход из этого ебучего лабиринта, то уже пора бы отчаливать.

Между деревьями, на велодорожке, то и дело мелькнёт велосипедист или женщина с собакой. Я жмусь по кустам и постукиваю зубами – жду, пока все пройдут. Я опасаюсь полицейского патруля – из тех, что ходят по лесам с фонарями и вынюхивают типов вроде меня по характерному запаху. Уверен: эти псы и сами плотно сидят на веществах. Мефедроновые ищейки. Я принюхиваюсь к своему воротнику, но мой забитый нос не способен уловить ничего – даже запаха пота, о котором я могу только догадываться по липким подмышкам. Может, зря я так напрягаюсь? Просто последствия третьей ночи почти без сна? Лёгкая паранойя?

Пока я по сотому кругу обхожу заболоченный лесоповал, Жора всем своим видом транслирует снисходительное осуждение. Вот бы он был таким здравомыслящим прошлой ночью, когда ему приспичило покурить свою альфу! Жора сидит на альфе. Это психостимулятор типа метамфетамина, только намного убойней и дешевле – взрыв мозга для бичей. Его ещё называют зомби-наркотиком. Если вы хоть раз слышали страшную байку про солевого наркомана, онанирующего в публичном месте, или сожравшего свою бабушку, или с истерическим криком выкинувшего с балкона кота, – вот это она самая, Жоркина порочная страсть: альфа-ПВП.

А я, как и многие мои знакомые торчки, предпочитаю меф. Мефедрон – это скорее девчачий наркотик, популярный на вписках. По факту это та же соль, хоть и не так стремительно превращающая мозг в печальную жижку. Но ничего не имею я и против фена. И закинуться кислотой или выпить на безрыбье парочку миллиграмм бутирата я тоже не против – по особому настроению.

Но если не вдаваться в подробности, то все мы – и когда я говорю «мы», то имею в виду всю нашу сторчавшуюся компанию – все мы любим скорость. Покурить гашиша для нас – это почти как выпить кефира и принять тёплую ванну. Приятно, но не сильно-то и вставляет.

Мы профессиональные лузеры, разочарование наших родителей. Мрачные призраки прошлого – для наших бывших. Я, Кока, Жорка и ещё пара типов, о которых я расскажу чуть попозже. Мы нашли друг друга легко, потому что наркоманы всегда легко находят друг друга. Цепляясь, мы тянем друг друга на дно. Яростно, не думая о завтрашнем дне, копаем общую яму.

Пока я безнадёжно роюсь под деревом, Жора хватается за сердце. Я знаю: сейчас у него такая фаза – себя пожалеть. Под глазом у него здоровенный синий фингал, нос чуть-чуть свёрнут в сторону – всё это последствия его неудавшегося предыдущего квеста.

Солевых наркоманов не любят. Их боятся и презирают. Их считают за животных. Их избивают до полусмерти ни за что ни про что. На той неделе, по словам Жоры, его измутузили шесть ментов, когда он, уделанный, попёрся вместе с «другом» за кладом. Этот таинственный «друг», некий Серёга, как потом выяснилось, добрался до дома без приключений, то есть сдристнул, оставив Жору в беде. К тому же очень удачно – и достаточно избирательно – забыл о событиях той ночи.

Пока я ищу закладку, мне придётся рассказать обо всём понемногу. Начать хотя бы с того, как Жора оказался в этом лесу вместе со мной.

С Жорой меня познакомил мой друг детства – Кока. Какое-то время они жили вместе, потому что Жоре больше не к кому было вписаться. Совместная жизнь наркоманов – это вечная драма: дичайший коктейль из непонимания, признаний в любви, ссор и истерик. Вы орёте друг на друга после беспонтового ненахода, чтобы этим же вечером, куря на балконе, обняться, помириться и забыть обо всём.

Всё началось примерно неделю назад, когда Жора, внезапно разругавшись в пыль с Кокой, исчез на несколько дней. Он перестал отвечать на сообщения, и Кока стал обзванивать его мутных знакомых. Тогда-то мы и вышли на некоего Серёгу. Этот тип, у которого Жора, судя по всему, долбил всю ночь, уклончиво ответил, что он якобы «был не в себе» и не знает, куда делся наш упоротый авантюрист.

Весь этот разговор происходил при мне. Мы тогда сидели у Коки в его убитой двушке, доставшейся, как и всё, что у нас есть, от родителей. Химический запах так въелся в ковры, покрывала и шторы, что один из наших общих знакомых однажды пошутил: «Эту хату уже не спасти. Сжечь её нахуй!» У нас под ногами весь вечер носился Кокин пёс, Рин, и увлечённо трахал подушку. А по углам поднимались и опадали от бодрых Кокиных шагов дремучие заросли линялой шерсти…

– Вы поехали вместе, – давил Кока, бродя с телефоном туда-сюда по комнате и нюхая мефедрон, – только ты уже дома, а до него не дозвониться. Подозрительно, тебе так не кажется?

– Ну, мы были уделанные, – продолжал говниться Серёга; я слышал только обрывки этого разговора из Кокиной трубки. – Говорю: даже не помню, как сам до дома добрался.

– Ты был на машине?

– Да.

– И ты не помнишь, как ехал обратно один?

Кока давил. Кока допытывался. Потом обзванивал спецприёмники и больницы. А пару часов спустя этого мутного Серёгу удалось расколоть, и он вдруг припомнил кое-какие подробности. По его версии, всё было так: они встретились с Жорой, посидели, как видно, под альфой, и поехали за добавкой. Только вот к Жоре при выходе из парка подошли несколько мусоров, и он якобы махнул Серёге рукой: типа езжай, я разберусь. Серёга в этот момент уже был в машине, так что сразу дал по газам. Странная история: по всему выходило, что Серёга явно недоговаривал.

Тогда мы с Кокой поспорили о моральной стороне вопроса. Я топил за то, что этот Серёга – тот ещё мудак и ему нужно было впрячься за друга. Кока был другого мнения:

– В такой ситуации каждый сам за себя. Если повяжут не только тебя, а сразу всех, – то сядете по другой статье.

Он объяснил: типа это уже сговор нескольких лиц, что намного серьёзней. Сколько в таком случае дадут? Десять лет строгача за пакетик дури? Об этом думать я не хочу.

В общем, как бы там ни было, на той неделе Жору отпиздили в Щербинке, где-то в Новокурьяновском лесопарке, и несколько дней он провёл в психдиспансере, а потом – в больничке. Оттуда он и дал знать о себе: отправил Коке фотку с подбитым глазом. Теперь у него нет ни паспорта, ни телефона. Он объявился у нас на районе так же внезапно, как и исчез. Только теперь Жора сменил место жительства и торчит у меня. Уже второй день – после того, как мы проводили Коку на его спонтанный детокс в Сербию. Та ещё история, но о ней я расскажу чуть попозже.

К сожалению, добиться от Жоры собственной версии произошедшего невозможно. Поток его слов неудержим, фляжка у него знатно свистит. Представьте, что вы на концерте, на котором пьяный световик то устраивает фаер-шоу на медляке, то вдруг вырубает освещение в разгар припева. Ты просто не знаешь, что и думать. Это шутка, дружище, или ты пытаешься мне что-то сказать на полном серьёзе?

Когда сегодня, ещё по дороге от моего дома до станции, я спросил, что всё-таки тогда произошло и куда делся этот Серёга, Жорка стал затирать очередную параноидальную дичь:

– Меня хотят убить. Мне пиздец страшно.

– Кто? – спросил я. – Кто хочет убить?

– Потому что я внук Подольного, – заявил Жора многозначительно. – Бывшего начальника управления внутренних дел по Западному административному округу. Ага, понял? – И тут же его опять переклинило, прямо закрутило в настоящее комбо: – А… Я ночью подумал… Тебе на окнах на кухне нужны тяжёлые шторы, у тебя с будки во дворе, на антеннах, мигают красные камеры. Это полная хуйня, так жить нельзя.

– Ничего не понял. Всё нормально, Жор, успокойся. Большой брат не следит за тобой.

Он вдруг вспыхнул и упёрся в меня невидящим взглядом.

– Жора, блядь, Жора! – злобно повторил он, крича, покачиваясь на лесной тропинке. – Ты всё время зовёшь меня Жорой, когда хочешь звучать снисходительно. Снисходительный, блядь! Я знаю, что ты шаман, да, но так нельзя. Я потому ваших имён не помню, потому что вы постоянно: Жора, Жора! Сука, я своё имя помню, не надо звать меня Жорой!

Иногда он говорит мне «вы» – и я без понятия, кого ещё он имеет в виду. Может быть, Коку, который накануне улетел в Сербию, чтобы окончательно слезть? Ну и как мне с ним говорить? От Жоркиных загонов слишком быстро устаёшь. У меня и своих проблем хватает, без него. И я прекрасно знаю, что ему нравится, когда его зовут Джошем. Но я никогда его так не зову – чисто из принципа. Чтобы он наконец понял, что он не какой-нибудь модный чел из туманного Сан-Франциско, а просто сторчавшийся Жорка, свалившийся к нам на голову из зоны отчуждения. Он, кстати, и правда чернобыльский.

– Ой, смотри, белочка! – так же внезапно сменил тему Жора и расплылся в мутной улыбке; он сразу обо всём позабыл. – На дереве белочка! Ещё одна, видишь? В дупле!

– Вижу, – сказал я.

И мы, два дебила, стояли и смотрели на белок в лесу… Насчитали четырёх.

И вот мы с Жорой на квесте. Кока улетел в свою Сербию… И что я здесь вообще делаю? Зачем копаюсь под деревом в этом бесконечном Мещерском парке? Через два часа мне ехать в центр, на «Ночь музеев»! Только не смейтесь: я пытаюсь наладить отношения со своей бывшей – Соней. Всё ещё надеюсь, что что-нибудь выгорит…

Кока перед отъездом уже успел вынести мне мозг на эту тему:

– Не унижайся, Сань. Нахуй она тебе нужна? Тебе просто нужно потрахаться.

Это я знал и сам. Почти полгода без секса – это не шутки. Но тут я не мог сдаться – пусть даже все вокруг твердили мне одно и то же: «Сохрани гордость, Сань, забей на неё. Она крутит тобой и относится как к говну. Ну замутите вы с ней снова – и что дальше-то? Опять будет ездить тебе по мозгам?»

На это ответить мне было нечего, кроме того, что гордость в гроб с собой не возьмёшь.

– Куда её поведёшь? – спросил тогда Кока, смягчившись.

– В Музей толерантности, – ответил. – На «Новослободской».

Конечно, Кока не смог удержаться, чтобы не пошутить:

– Ну с толерантностью у нас нет проблем. Гы-гы.

Ладно, вернёмся к текущим проблемам. Невозможно найти чёрный пак под корой поваленного дерева, если поваленных деревьев тут как говна – до самого горизонта! И все они одинаковые. Пора бы смириться: тут ненаход. Нужно уже возвращаться – солнце садится. Я утираю вспотевший лоб дрожащей рукой и оглядываюсь по сторонам в поисках Жоры. Вот он – тихонько бродит туда-сюда.

И в голове у меня вертится неприятная мысль: «Несчастный, дружище… Как же ты меня заебал!»

Не думайте, что я не понимаю: Жорику давно пора бы в рехаб, вправить мозги. Но даже поднимать эту тему бессмысленно. Откуда у наркомана деньги? У него даже карты заблокированы. Он как-то рассказывал, что коллекторы простили ему долг. То есть – вы представляете весь масштаб? К тому же ложиться в психдиспансер с долгой пропиской – давайте будем честны – это не выход. Я уже наслушался жутких историй от знакомых торчков: как там накачивают людей нейролептиками до слюнявого состояния. Санитары заламывают руки и обращаются с тобой как с говном. А ещё психи – злобные, поехавшие от спидов психи… Некоторые – большинство – настоящие животные. Агрессивные и пустоголовые. Нет уж, такое себе спасение.

Но главная проблема в другом: просто попробуйте объяснить человеку без тормозов, повсюду видящему зловещий заговор, что ему пора подлечиться, – да он просто заподозрит во мне предателя! Кто знает, вдруг Жорика переклинит круче обычного и он прямо тут бросится на меня с отвёрткой, которую взял из моего ящика для инструментов, а теперь повсюду таскает с собой.

Конечно, я знаю, что это вряд ли. Жора – тлеющий уголёк, оставшийся после пожара от сгоревшего храма; святой человек.

Я просто устал. Точнее – вконец заебался. Чтобы отмыть мои руки, не хватит воды из бутылки (конечно, бутылка у нас с собой, как же – наркоман без бутылки!). Под жёлтыми ногтями черным-черно от земли. Жорик шатается за дальними кустами и зовёт меня подойти, но я уже там всё перерыл; к тому же – далековато от точки. И у меня нет ни желания, ни сил идти к нему и успокаивать.

– Сань, чё это тут?! – кричит он. Потом садится на поваленное дерево в каком-то овраге, достаёт мой старый роутер, который он нашёл у меня в квартире, и начинает вскрывать его моей же отвёрткой… Зачем? Об этом я даже не спрашиваю. Я больше и не смотрю в его сторону – я просто думаю, что у него какой-то психоз. С ним вообще не соскучишься, поэтому я спускаю всю эту ситуацию на тормозах. Всё, чего я хочу, так это поскорее добраться до дома, помыться и немного собраться с мыслями. Я должен хоть немного побыть один – перед довольно бессмысленной встречей с Соней… Жаль, что Жоре некуда идти, некому позвонить, но это не моя проблема.

Мне хватило ещё этой ночи, когда я пытался заснуть, а Жора, точно призрак, блуждал у меня по квартире, покуривая свою ебучую альфу. Часов в пять утра я, едва задремавший, проснулся от жуткого запаха: Жорка сидел на корточках прямо перед кроватью, дул и вёл со мной, спящим, выдуманную беседу. Сколько он так просидел? Час? Два? Боюсь даже подумать.

– Так что, ты решил меня наебать? – спросил он на полном серьёзе, потом вдруг подвис и уставился в стену. – Что-то не сходится… Сам же сказал, что ты меня не кинешь…

В одной руке у него был пустой тюбик зубной пасты, а в другой – обрезанная пластиковая трубочка для коктейлей.

– Что? – пробормотал я. – Что я сказал? Что у тебя там не сходится? Я спал, Жора. Дай мне поспать. Пару часов – вот и всё, чего я прошу.

– Ты обещал, что я брошу курить, если ты покуришь со мной.

– Я не буду с тобой курить. Я такого не говорил.

Жора посмотрел прямо на меня. Между нами было сантиметров десять. У него характерно пахло изо рта. Глаза стеклянные.

– Вы меня наёбываете? Тех, кто меня наёбывает, я пизжу. Я пизжусь лучше всех. Китайские приёмы.

– Дай поспать.

– Не обижайся. – Вдруг его голос стал плаксивым и тихим. Без всякого перехода. Он печально вздохнул: – Я пизжу тех, кто меня наёбывает физически. Ты не наёбывал меня физически?

– Я не наёбывал тебя ни физически, ни телепатически – я спал. И я не буду с тобой курить. Мы взяли тебе альфу, потому что ты сказал, что умрёшь, если не покуришь. Ты сказал, что у тебя болят сломанные рёбра и это тебе поможет… Но я не обещал, что буду курить с тобой. Это не моя тема.

– Я знаю. – Он нахмурился, видно, с трудом обработав эту информацию. – Это и не моя тема тоже. – Он удивлённо уставился на пластиковую трубочку в руке и, будто увидев её впервые в жизни, покачал головой. – Я даже не понимаю, какой тут эффект… Может, ты знаешь?

Если бы вы знали Жору, то поняли бы, что он не шутит. Жора смотрел на меня, как растерянный ребёнок. Вот только в магазине у него давно не спрашивают паспорт. Когда мы познакомились – а это было летом 2021-го – Жора был совсем другим человеком. Он работал вместе с Кокой и ещё одним чуваком, Кирюхой, – они торговали майнерами. А потом всё пошло по пизде. И примерно в это же время нас всех бросили девушки. С тех пор никто из нас не работает. Мы только перебиваемся случайными заработками. И вот до чего мы докатились: отпизженный и безмозглый Жорик курит в старой квартире моей матери в пять часов утра! И он не способен понять простейшую вещь: соль его убивает. Такой вот эффект, Жора. А ты как думал?

Но самое печальное – Жорка замечательный человек. Может быть, один из лучших. Отдать последние деньги, последнюю сигарету, убрать хату и что-нибудь приготовить – это всё про него. А он прекрасно готовит. Вчера, когда к Коке, как назло, в день отъезда провалившемуся в мрачный психоз, приехали родители и с криками разогнали нашу наркоманскую братию – потому что ему нужно было собираться на самолёт, – Жора предложил приготовить глинтвейн с пряностями. Мы с Кокой живём рядом, в соседних домах, в старых родительских хатах, так что отнести кастрюлю через дорогу было несложно.

Это был вроде прощальный подарок. Кокин отец принял нашу кастрюлю на лестничной клетке, даже не дал нам пройти. Мать плакала, а он орал, грозно пуча на меня усталые глаза:

– Совсем мозги выдолбил?! Уходите, сейчас же! Коля спит.

Я попросил, чтобы мне написали, когда он проснётся и поедет в аэропорт. Мне не ответили, хлопнули дверью. Печальней всего то, что с Кокой мы знакомы с колясок и я знаю его родителей почти тридцать лет. Ну что ж, такое отношение к наркоманам. Нечего удивляться.

Делать было нечего: мы с Жорой попёрлись ко мне. И пока Жора грел на раскалённом стекле, вырванном из щитка на моём этаже, свою соль, я написывал Коке в «Телеге». Он просматривал сообщения, но не отвечал. Уже засыпая, я решил ему позвонить. Спросил, поехать ли вместе с ним в аэропорт, но Кока был ещё не в себе и ответил грубо:

– Нет. Не приходи. Всё, на связи. – И бросил трубку.

Так Жорик, которому не к кому было вписаться, переехал с Кокиной хаты ко мне. Не дал мне толком поспать и остался торчать у меня. И вот после всей этой мерзкой ночи, когда я наконец проснулся – около часа дня, – квартира обрела характерные следы чьего-то долгого бессонного трипа. В сливном отверстии в ванне и в раковине появились аккуратные шлепки зубной пасты. Когда я с улыбкой спросил у Жорки, что на него нашло, он ответил пугливо, но мило, будто стесняясь:

– Я слил половину. Я думал, мы вместе покурим, ты обещал… Я пиздец испугался: залил всё твоим средством для труб, а там дым… В сифоне. Завоняло пиздец – замазал всё пастой. Теперь не пахнет?

– Спасибо, – сказал я. – Вроде не пахнет.

Хотя откуда мне знать? Я даже не был уверен, не привиделось ли всё это Жоре. Дым из сливной трубы… Ёбаный в рот!

В остальном начало дня было вполне неплохим – но ровно до того момента, пока я не понял, что Жора не собирается сваливать. Ему захотелось сделать мне сомнительный подарок – за то, что я сходил с ним за альфой. Он-то и предложил проверить недавний заказ мефа, который перед отъездом не успел забрать Кока. Точнее, Кока тоже успел побродить по этому лесу – до тех пор, пока ему не стали названивать родители. Проснувшись, он отправил мне корды с комментарием: «было уже темно, поищи сам». А сегодня я и сам не хотел переться сюда за закладкой, но проблема в том, что долго сопротивляться Жорке не смог. Мозг наркомана – странная вещь. «А почему бы и не сходить? – уговорил я себя под конец. – Всё успею, в музей только к половине десятого…»

И вот я на нервах блуждаю в трёх соснах. В голове вспоминаются строчки «Аффинажа»: «В этом жёлто-зелёном я заблудился, / Лес / Никогда не закончится этот».

Но знаете, когда мы наконец выберемся из этого ебучего леса, я собираюсь слить Жорку – как говорится, окончательно и бесповоротно. Мне без разницы, куда он пойдёт. Вот в чём ужасная правда. Быть мудаком мне не хочется, но и слушать его постоянный гундёж, к тому же в такой важный день, у меня больше нет сил. Как вы там говорите? Я, блядь, вообще не в ресурсе.

А самое тупое в моём непродуманном плане вот что: я почему-то уверен, что стоит мне поехать на «Ночь музеев», увидеться и объясниться с Соней, как мы снова будем встречаться. И я почему-то уверен, что это всё исправит. Но для этого я должен успеть привести себя в порядок и не сойти от Жоры с ума. Может, я уже с трудом могу анализировать собственные загоны. Как и все мы, все в нашей компании, я уже и не знаю: живу ли я в воображаемом мире? Есть ли надежда на счастливый исход? Если судить по нашему общему коллективному опыту (на каждого из трёх наркоманов – по похоронившей нас до срока бывшей), мне ничего особо не светит. Но я почему-то уверен, что ещё не поздно исправить хотя бы что-нибудь.

Я хочу быть один. Но уже не могу быть один – во всяком случае, не так, как раньше. Я ищу спасения, закидываясь всем подряд, привожу в старую квартиру моей матери мутных, убитых в хлам типов, трясусь над тремя опустошёнными кредитками, вешаю лапшу на уши работникам банков, продаю всё подряд на «Авито», пытаюсь хотя бы не влезть в микрозаймы и гоняюсь за призраком бывшей. Я вдолбил себе в голову странную мысль, что всё в итоге наладится само собой. Но при этом последние несколько месяцев я делаю только две вещи: вру и беру деньги у матери, которая давно живёт в Новой Москве. И я знаю, что ещё немного – и она уже не сможет меня терпеть. Скоро никто из нормальных людей не сможет. Потому что я снова сорвался, и это уже не смешно. С каждым разом выбираться из этой ямы всё тяжелее. Вот такие дела.

2

Перед тем как выйти на дорогу, чтобы попереть в мой район через парк, Жора убирает старый роутер в мой грязный шоппер, который мне подарили в издательстве, и говорит:

– На, держи, выброси её где-нибудь. – Он протягивает мне отвёртку.

– Зачем? – отвечаю я раздражённо. – Это моя отвёртка.

– Да, воткни её где-нибудь в землю. Только не у дороги.

Я говорю, что не собираюсь этого делать.

– Я уже закрутил роутер! – злится Жора, и я думаю, что у него совсем снесло кукуху. – Куда мне было убрать? Нельзя тащить роутер обратно вместе с отвёрткой! – Он пытается что-то мне объяснить, но опять подвисает. – Тебе жалко отвёртку? Она стоит пятьдесят рублей. Я куплю тебе новую.

У меня нет сил что-то спрашивать. Телефон разрядился, а время уже поджимает.

– Ладно, – говорю, – но избавляйся от отвёртки сам. Если я воткну её куда-нибудь не туда, ты скажешь, что на меня откроют охоту. Ты же не хочешь, чтобы меня тоже захотели убить?

Жора не врубается. Он не понимает, что я просто шучу.

– Что ты за человек? – бормочет он сокрушённо. – Я сделаю сам! На вас вообще рассчитывать невозможно.

Ну и ладно. Я иду впереди, потому что понимаю: ещё немного – и я просто взорвусь. Жора плетётся метрах в пяти у меня за спиной. Пока мы топаем на негнущихся от усталости костылях по территории кардиологического санатория, что как раз на границе Мещерского парка, Жора кричит во весь голос:

– Ёбаные старпёры! Тут одни старпёры, да? Как думаешь, меня возьмут – поправить сердце?

На это я не отвечаю. Только иногда посматриваю на Жору через плечо. Прогуливающиеся по аллее пенсионеры тоже бросают на Жору любопытные взгляды – когда он останавливается, чтобы проверить какую-нибудь трубу или порыть кроссовком землю у подозрительного дерева. Жоре вообще похуй, что о нём могут подумать.

Эта черта мне знакома: Кока ведёт себя так же. В какой-то момент любой наркоман, стоит ему только выйти из дома, начинает смотреть строго в землю: взгляд рыщет вдоль дороги, а ноги то и дело уводят его больное тело на обочину. Он находится в вечном поиске: что бы подшкурить? Печальное, раздражающее зрелище.

У наркомана нет инстинкта самосохранения, вместо него – инстинкт вечной шкуры. Всё заканчивается одинаково: когда ты третьи сутки упарываешься веществом, тебя наконец настигает «карма полис». Ну, вы знаете, когда ты говоришь на математическом и похож на расстроенное радио… В тот момент, когда последняя капля страха растворяется в твоей густой вонючей крови, ты уже понимаешь, что жизнь вот-вот вломит тебе пизды.

Помню, как мы с Кокой и с его соседом Лёхой, отсидевшим сколько-то лет по той самой, русской народной статье, поехали на станцию Солнечная за стаффом. Над железнодорожными путями раскинулся новый переход-стекляшка. Игольное ушко, узкое горлышко бутылки, которое нужно проскочить, не привлекая внимания. Там-то нас и сцапали двое ментов.

Мы уже возвращались – тем же путём, хотя каждый из нас знал, что всегда нужно путать следы. Стафф, целых три грамма лучшего и дорогущего, был у Лёхи. Когда к нам подошли и предъявили ксиву, нервы у него сдали – он дёрнулся, но бежать было поздно. Меня держали за ворот, и, пока нас шмонали, я пытался бодриться – всё что угодно, лишь бы не встретиться взглядом с подростками и испуганными мамочками, как назло, пялившимися на нас со всех сторон. Кто-то смеялся, и, кажется, какой-то мужик даже снимал нас на камеру. Действительно, забавная ситуация – так почему бы не посмеяться.

Лично мне было весело – потому что я знал, что когда-нибудь об этом напишу. Но вообще, с нами было всё ясно: Лёха с Кокой были уж слишком в приподнятом настроении. Никогда нельзя убирать руку с пульса – иначе поплатишься. Я тоже конкретно облажался: забыл удалить корды из истории «Яндекс. Карт». Так что отбрехиваться было поздно.

– Обдóлбитесь, потом насилуете детей! – злобно крикнул мне в ухо один из ментов, мелкий и злобный подсос. Как видно, в их связке он был тем самым «плохим копом».

Естественно, я не выдержал и тут же сказал этому пидору всё, что о нём думаю. Может, и зря – ведь получается, что если меня так легко вывести из себя, то он был в чём-то прав. Но сдержаться я всё же не смог: у меня аллергия на ментов – подхватил её весной 2022-го, когда меня вместе с другими инфантильными мамкиными революционерами загрузили в автозак на подступах к отелю «Фор Сизонс» на печально известной Манежной площади и увезли оформлять в Сокольнический ОВД. Видно, такая у меня судьба: человек, который в жизни и мухи не обидел, общается с ментами чаще, чем с мамой.

Но в тот раз стафф мусора не нашли. Ехать на освидетельствование нам не хотелось от слова совсем, поэтому началась знакомая игра: «Может, разберёмся на месте?» Приятно видеть, как неподкупные стражи правопорядка сперва – ради собравшейся публики – играют в невинность. Как красиво они убеждают себя, что работают ради великой идеи – очистить мир от говна и опасных элементов вроде меня! А потом сами предлагают отойти в сторонку и мнутся, как девчонка на вписке, набивая себе цену.

– У подруги день рождения! – Кока заговаривал им зубы с милой улыбкой. – А у нас всё равно ненаход. Хотели посидеть, отметить… Ребят, ну вы же всё понимаете?

Понимают. Все всё прекрасно понимают. В данном конкретном случае: цена ментовской совести – пятнадцать тысяч налом. И вот тебя – врага общества, которого только что обвиняли во всех смертных грехах, – отпускают после милой дружеской беседы. И даже дают совет, как не спалиться в следующий раз:

– Шмотки надо сразу сжигать, ребята. Эта фигня не отстирывается с первого раза, три стирки минимум, так что имейте в виду.

Спасибо, дядя милиционер! Удачи тебе и до скорой встречи!

В тот раз была моя очередь снимать последнее с кредитки «Альфа-Банка». Потом мы, под прожигавшими наши затылки взглядами мусоров, только что не с разбегу, запрыгнули в Кокину тачку и полетели по Боровскому шоссе. Тогда-то и выяснилось, что Лёха, не найдя другого выхода, каким-то образом проглотил целый пак. Проблема была в том, что он разжевал его зубами… И мы летели, не останавливаясь на красный свет.

У Коки уделанный Лёха, словив пугающий потный приход, истошно блевал, обхватив унитаз. А когда ему стало полегче и мы с Кокой поняли, что он хотя бы не двинет кони, то сразу поехали за новым стаффом. Помню, как я стоял у «зебры» на Боровском шоссе и по щекам у меня текли слёзы.

– Это полная хуйня, – скулил я, не глядя на трясущегося рядом Коку. – Чувака выворачивает, у него передоз, он там один, а мы опять прёмся в ебучий лес!

– Всё с ним будет в порядке, – успокаивал меня Кока. Он и сам знал, что это полный пиздец. Он сам всё прекрасно знал, но никогда бы в этом себе не признался.

Повадки конченых, бессердечных гондонов. И вот вместо того, чтобы вызвать «скорую» для Лёхи, час спустя мы сидели где-то в Рассказовке и, счастливые, как дети на Новый год, раскручивали под кустом изоленту…

А теперь родители отправили Коку в Сербию. Как будто они не знают, что от себя убежать невозможно! Впрочем, их нельзя ни в чём винить, даже в том, что они не попытались для начала поставить ему капельницу. Наверно, это была моя задача – задача лучшего друга: вымыть из Коки всю эту дрянь – физраствором, добрым словом, любовью, уверенным примером. Вот что я должен был сделать. Но я не смог. Вместо этого мы с ним из раза в раз весело наступали на знакомые грабли, чтобы забыться, ужраться на очередные два дня и три ночи. Бесконечные и бессмысленные разговоры, которые никуда не ведут, – на закате. А на рассвете, там, куда занесла нас белая дорога, в ярости и под солью выкуривать последнюю сигарету, ожидая тревожного выхода вещества. И клясться друг другу, что всё это в самый последний раз.

Они увезли Коку не только от скорости – они увезли его от меня. От плохой компании. От прошлой жизни. От того, кто тянул его на дно. От того, кто был с ним рядом. От слабости и психоза. От меня.

Помню, как за два дня до его отъезда – когда всё было уже решено – мы с Кокой сидели на трибуне, обращённой к гребным каналам в Крылатском. За деревьями выступал тёмный хребет Живописного моста. Когда-то там, наверху, был ресторан, но его давно закрыли. Как и то пафосное место, что какое-то время крутилось на шестидесятом этаже в «Москва-Сити».

Около трёх часов ночи мы – единственные бодрствующие типы на пять километров в округе – устроились на пластиковых сиденьях в последнем ряду. Фоткались и втыкали в панораму ночной Москвы. Это представление было только для нас двоих.

С воды дул сырой ветерок. Тишина и покой… Конечно, если не думать о том, что у Коки в трусах, прямо под яйцами, был спрятан приличный вес (добрых десять грамм), который он обещал достать для своего друга, – тот вот-вот должен был вернуться из Индии и хотел как следует затусить. Кока сказал, что жалеет о том, что они с ним не встретятся. Но в жизни многое идёт не по плану, нам ли не знать.

Вдали, за смотровыми вышками, за цифровым табло и за строительными кранами, крутившимися где-то за Мнёвниковской поймой, виднелись, сверкая неоновыми огнями, набившие оскомину те самые киберпанковые руины «Москва-Сити». С нашей трибуны вся Москва была как на ладони. Привычным движением размяв кристаллы на моём телефоне, Кока ткнул пальцем в монументальное здание где-то вдали:

– Там живёт Надька. Помнишь?

Я кивнул.

– Помню.

Я и правда хорошо её помню. Она из детдома; бывшая проститутка, оканчивает универ и хочет, как и другие, оставить всё позади. Когда-то мы мяукали у неё дома, смотрели «Зачарованных», потому что она настояла. А потом фоткались на её общем балконе. Двадцать какой-то этаж. И нам, наверно, казалось, что всё ещё впереди… Эта Надька по уши влюблена в Коку. И он иногда пользовался этим, звал её к себе, когда был в настроении. С тех пор как его бросила любовь всей жизни, с которой он встречался почти десять лет, Кока иначе относится к женщинам. Я не смею его судить: он строил далеко идущие планы. Вместе они завели пса – Рина. Он остался у Коки. А его любовь живёт с мужиком, который на двадцать лет её старше. Да пошла она на хуй, такая любовь!

– А там, – продолжал Кока, смахивая трубочкой остатки белого порошка с пластиковой карты, – там же Филёвский парк? Точно, отсюда не видно, но там живёт Борька.

– Борька, – подтвердил я. Это тот самый Борька, который был качком и верил в капиталистическую мечту, проданную ему «Бизнес Молодостью». Но период «Великого Гэтсби» рано или поздно подходит к концу. Теперь Борька раздался в боках. Недавно мы виделись с ним у Коки. Тогда я ужрался в дуплину, и Борька сказал, что у меня совершенно нет тормозов. Почему-то это было приятно услышать.

В общем, мы с Кокой просидели на трибуне ещё с полчаса, пока не стало совсем холодно. Это был хороший момент. Под утро, когда мы возвращались в район на такси, Кока держался молодцом и не искал, чего бы сошкурить. Хотел быть таким, как раньше. Пытался остаться человеком. Как и мы все.

А сегодня мы с Жорой выходим из Мещерского парка и прём через Лазенки, это посёлок за станцией Переделкино. Тут, в допотопных пятиэтажках, живут старики; во дворах снимают бельё, а по дорогам рассекают таксисты, выруливая между руин проржавевших советских машин. Мы идём через поле, по пологому склону в сторону железнодорожных путей; отсюда открывается знакомый вид на сияющий крест над резиденцией патриарха Кирилла. Если двинуть дальше на запад, можно выйти к знаменитому Переделкинскому кладбищу, последнему приюту писателей и поэтов; а ещё дальше, прямо за ним, на крутом берегу реки Сетунь, привалившись забором к дороге, каждый раз зазывает меня к себе недавно отреставрированная территория Дома писателей. Как-то, не так давно – в начале весны – мы с Кокой откисали тут в сырых гамаках, подвешенных на деревьях уютной аллеи. Конечно, упоротые – закинулись в туалете прямо на территории – как же без этого. Потом я пытался сыграть «Лунную сонату» на рояле, установленном прямо под окнами главного корпуса, и Кока записал это на видео. Он выложил видос в «Инсту»[1], хотя я и сопротивлялся. Может быть, не хотел, чтобы Соня увидела и всё поняла… Правда, она и так всё понимала. Всё она знала.

Я живу в этом районе с рождения, и ещё до того, как руины Дома писателей облагородили, превратив постсоветскую нищету в модный плейс для миллениалов – с этими гамаками по аллеям, дорогущим кафе в стеклянной галерее и выставкой вездесущего Пепперштейна в главном здании, – я гулял здесь с матерью. Мама, сколько я помню, всегда поддерживала моё желание стать писателем, хоть и с оговоркой: «Нужно получить профессию», – твердила она. Разумная мысль, но я никогда не умел прислушиваться к чужим словам, так что мой вылет с филфака, куда я попал только чудом, на последней волне, был вполне предсказуем. Я не хотел заниматься наукой, зарывшись в архиве.

Прошлым летом я всё же осмелился подать заявку на писательскую резиденцию. Но не особенно удивился, когда мне отказали. Я живу слишком близко к Дому писателей, так что место было логично сохранить для какого-нибудь пробивного таланта из провинции. Хотя отказали мне, как я думаю, даже не поэтому: сейчас настоящего писателя принято определять по правильно оформленному портфолио, вдохновляющему CV и близким политическим взглядам. Характер и стиль? Невыдуманные проблемы? Язык? Засунь-ка всё это в жопу, Саня! Лузеров не берём, писатель – это карьера. Да уж, куда я полез, если мой курикулюм витай, ход моей жизни – это вечный ненаход? Давай-ка дальше витай в облаках, озлобленный инфантильный замкадыш, большая литература разберётся и без тебя!

Между тем заёбанный Жора приземляется под одиноким деревцем. Я весь на нервах, но всё же встаю рядом с ним. Пока я решаю, как бы слить Жорку (я реально собираюсь оставить его прямо тут, под деревцем, – не маленький, разберётся), он спрашивает:

– Какой у нас план?

– Никакой, – говорю. – Мне нужно забежать домой, помыться – и переть в центр. Я встречаюсь с бывшей, я тебе уже говорил.

Жора взрывается:

– Так скажи уже прямо, чего ты от меня хочешь?! Я не могу понять, почему ты всё время хочешь быть вторым?

– О чём ты, нахуй, Жора? Я ничего от тебя не хочу.

Я знаю, что совершаю ошибку: Жорик осуждающе пялит на меня исподлобья. Сегодня он прямо-таки закрутился на том, что я зову его по имени. Наверно, это правда дурная привычка, потому что со стороны это выглядит так, будто я говорю с ним, как батя с ребёнком.

– У тебя хитрый ебальник, – обиженно бормочет Жорка. – Хитровыебанный. Скажи уже прямо. Я ни к кому не напрашиваюсь. – И тут же он добавляет: – У твоей бывшей есть подруга? Я бы тебя разрекламировал. Я могу сыграть на контрасте и свалить в нужный момент.