Читать онлайн Время лилипутов бесплатно

«Ты приходил, говорил, уходил – и всё невпопад…»

«Тошнота» Жан-Поль Сартр

Глава 1

Артем. Москва, наши дни.

– А ты когда-нибудь спал с лилипуткой? – спросил Михаил, лениво отпивая из залапанного пальцами стакана и уставившись на Артема с нескрываемым интересом, выдающим в нем вовсе не праздное любопытство.

Развалившийся на стуле, наряженный в мятый темный костюм, Артем не торопился с ответом, поскольку сказанное резко выходило за границы их предыдущей беседы.

Полуприкрыв глаза, Артем поводил пальцем по столу в некотором замешательстве.

– Ты знаешь, а им ведь не нравится, когда их называют лилипутами. – непонятно для чего вступился он за права убогих недомерков, к которым не испытывал ни малейшей симпатии, – Обычно они предпочитают обращение – маленькие люди. А лилипуты это вообще выдуманный Джонатаном Свифтом народец из сказки про Гулливера.

Произнесенная им информация являлась, в общем-то, достаточно известным фактом, не требующим особой эрудиции, но ему почему-то хотелось непременно поделиться этими знаниями со своим другом.

Сказанное не произвело на Михаила никакого впечатления.

– Плевать, – проблемы толерантности, похоже, его волновали, не больше чем отцов основателей куклукс-клана, – Спал или нет? – продолжил допытываться он до искомой информации.

Приподняв пульт дистанционного управления, Миша до минимума уменьшил звук работающего на стене телевизора, видимо, чтоб звучащие там музыкальные клипы не мешали разговору.

В это время Артем, перебрав в уме все возможные варианты продолжения диалога, не придумал ничего лучше, чем поделиться правдой,

– Нет. Но я как-то провел ночь с девицей, у которой были ампутированы обе ноги, так что чисто технически по росту ее можно причислить к карликам, – ладонью он попытался изобразить незначительную высоту своей давешней подруги, относительно пола. Так, чтоб Михаил смог убедиться в несущественной разнице.

– Это не считается, – сделал вывод Миша, тщательно обдумав услышанное.

Артему оставалось лишь промолчать в ответ, равнодушно пожав плечами, поскольку ему было крайне затруднительно признать или опровергнуть выводы друга, даже не зная, на каких рассуждениях они основываются. Особенно после того количества алкоголя, которое было выпито у Артема на кухне за предыдущие несколько часов. О чем свидетельствовало обилие валяющихся на полу просторной комнаты пустых прозрачных бутылок с пестрыми этикетками и упавших остатков еды, среди которых ярким пятном выделялась мятая картонная упаковка от плавленых сырков.

Артему внезапно подумалось, что если бы среди этого мусора какому-то безумному фантазеру вдруг взбрело в голову проводить конкурс красоты, разноцветной коробке единогласно бы присудили бы звание «мисс бытовые отходы», оставив далеко позади бутылки, пачки от сигарет, крошки хлеба и обрезки колбасы. И ей даже не пришлось бы для этого спать с устроителями конкурса.

– У меня тоже ничего не было с лилипутками, – оторвав Артема от размышлений, признался ему для чего-то Михаил. После чего надолго уставившись в стакан с водкой, словно где-то там скрывалась потерянная дверь в лето.

Отвернувшись к экрану телевизора, Артем наблюдал за безмолвно кривляющимися разукрашенными неприятными людьми, находя в них что-то по-настоящему жуткое. Без звука выступление популярной музыкальной группы больше всего напоминало сатанинскую мессу.

– Мы неправильно проживаем свою жизнь, – подвел Миша итог этого странного диалога.

Не имея желания ввязываться в очередной бессмысленный спор, Артем вновь предпочел осторожно промолчать, испытывая при этом весьма существенные сомнения относительно того, что связь с лилипуткой способна сделать его жизнь значительно счастливей.

– А ты, правда, его довел до самоубийства? – без всякого перехода резко сменил тему Михаил, взяв в руки и повертев подставку для салфеток в виде керамического медведя, почему-то неожиданно синего цвета, вероятно делавший ее китаец был дальтоником или испытывал сильный дефицит других красителей.

Безвкусный, пошлый медведь достался Артему в качестве бесплатного бонуса при покупке посуды. И с тех пор как-то незаметно прижился на столе, в притворном экстазе плотно обхватывая своими мощными непропорционально длинными лапами бумажные салфетки.

– Ты же знаешь, что нет, – ответил Артем, рассматривая медведя-мутанта так, будто увидев его в первый раз, и подавляя нестерпимое желание выбросить его в мусорное ведро прямо сейчас.

Прекрасно понимая, о чем говорит его собеседник, он не спешил пускаться в пространные объяснения о событии, разделившем его жизнь на такие банальные понятия, как «до» и «после».

– Жаль, – прокомментировал Миша, несколько раз безрезультатно прокрутив коротким толстым пальцем колесико дешевой пластмассовой зажигалки, пытаясь при этом прикурить. Он действительно выглядел разочарованным, то ли тем, что зажигалка отказывалась ему служить, то ли прозвучавшим ответом.

– Мне тоже.

Руководитель Артема, успешный генеральный директор и совладелец дилерской сети известного автомобильного бренда, Романовский Владислав Валентинович, страдающий маниакально-депрессивным психозом и зависимостью от наркотиков, несколько дней назад вышел в окно собственной квартиры на семнадцатом этаже элитной новостройки. Оставив после себя не очень приятные воспоминания среди коллег и прощальное письмо с просьбой винить в своей смерти – коммерческого директора, которым Артем на тот момент и являлся. Этот сюжет даже сумел попасть в вечернюю сводку криминальных новостей, где ведущий – молодой человек с холодными рыбьими глазами и тонким вульгарным галстуком, смакуя подробности случившейся драмы, несколько минут наслаждался деталями кровавой трагедии.

– А как же предсмертная записка? – с четвертой или пятой попытки пламя все-таки загорелось, трепетно забившись робким коротким желтым язычком из газового клапана, и Миша медленно затянулся сигаретой, окутываясь дымом и получая от этого заметное наслаждение. Вызвав тем самым у Артема прилив мимолетной зависти. Артему ничего не мешало закурить, взяв в любой момент лежащие рядом сигареты, но так ярко наслаждаться жизнью в данный момент у него все равно не получилось бы.

– В возбуждении уголовного дела отказали, мне даже выдали на руки копию постановления, – пояснил Артем сухим будничным тоном, повторяя то, что безостановочно повторял всем своим знакомым в течение последних суток. Доказывая свою невиновность и непричастность, тем, кому это было, в самом деле, интересно, – В его крови нашли столько алкоголя и прочих занимательных веществ, что он мог обвинить в своей смерти даже Нукэкуби, – закончил Артем, запнувшись на последнем непривычном слове.

– Это что за дрянь? – Миша удивленно поднял вверх широкие брови, соединив их над переносицей почти под прямым углом, – Звучит как название средства от насморка или геморроя.

Закусив теплую водку квашеной капустой, горкой лежащей перед ним в пластиковой тарелке, это все что оставалось у них из еды, Михаил обтер руки о грязную льняную скатерть и с любопытством сфокусировал на Артеме не совсем трезвый взгляд, требующий обстоятельного ответа. После чего Артему поневоле пришлось напрячь память, вспоминая детали дикого мифа, рожденного в голове какого-то безумного самурая.

– Японский дух-ёкай. Согласно легенде по ночам отделяет свою голову от тела, отпуская ее парить по воздуху, нападая на запоздалых путников. На неподготовленных зрителей, говорят, это производит неизгладимое впечатление, – соединив ладони между собой, Артем несколько раз провел ими по кругу, изображая парящего монстра, чтоб проводимый им ликбез был максимально наглядным, – Хотя, думаю, в наше время он не имел бы особого успеха. Кого может напугать летающая азиатская голова, когда есть ипотека и бодипозитив?

– И еще здоровый образ жизни, – добавил Михаил, выпуская из ноздрей дым и стряхивая, постукиванием пальца, пепел с сигареты в пустую жестяную банку из-под оливок, вокруг которой уже скопилось такое количество пепла, что можно было решить, будто тут кого-то кремировали. Выпив залпом остатки алкоголя в своем стакане, и откинувшись всем телом на спинку стула, он внезапно предложил, – мне, кажется, ты должен ее навестить. Как порядочный человек. И это будет правильное решение.

Не спеша лишний причислять себя к разряду порядочных людей, Артем счел нужным уточнить:

– Кого? Девушку с ампутированными ногами? – ничего другого, более здравого, анализируя беседу, ему в голову не приходило, – Так она давно поставила протезы и переехала жить в Башкирию. Сейчас, я слышал, снимается в домашнем порно для любителей секса с инвалидами, – не удержался от скабрезных подробностей Артем, так и не дождавшись ответа, – Можешь, кстати, посмотреть в категории «акротомофилия». На редкость отвратительное зрелище.

Вопреки ожиданиям, Миша почему-то никак не отреагировал на обращенную к нему реплику. Похоже, секс с маломобильными гражданами не входил в круг его интересов.

– …жену Романовского, – как само собой разумеющееся, закончил он после долгой паузы свою мысль, – В прессе писали, что она безутешно скорбит и не находит себе места от горя. Так что тебе обязательно надо принести ей свои извинения, пока и она тоже не вышла в окно какой-нибудь многоэтажки.

Несмотря на доброжелательный тон, Мишина фраза внезапно вызывала у Артема прилив раздражения. Просить прощения для него с детства было унизительно, а просить прощения за то, чего он не совершал унизительно вдвойне. В этом ему виделось что-то патологически ненормальное, похожее на привычку вырезать кухонным ножом у себя на теле тексты любимых песен. Артем знал одного такого товарища, посвятившего свой кожный покров творчеству группы «Led Zeppelin»

– Она уже не жена, а вдова, – парировал он, наливая в стаканы новые порции теплой водки, едкий запах от которой распространялся по всей комнате, смешиваясь с запахом дыма сигарет, перегара, пота и несвежей еды, образуя в совокупности тот самый непередаваемый аромат унылого декаданса, сопровождающего все затяжные пьяные застолья. – С учетом объема доставшегося ей наследства, справедливо было бы ей самой навестить меня, чтоб выразить свою признательность. Если, конечно, ей не чужда благодарность.

Михаил сокрушенно покачал головой, выражая активное несогласие,

– Ты не прав. Сейчас в твоих интересах как можно быстрее сменить вектор направленной в отношении тебя информационной волны. Ты и так остался без работы и с испорченной напрочь репутацией. Никому не нужен коммерческий директор, доведший своего начальника до самоубийства. В глазах остальной общественности ты теперь ронин – отщепенец и изгой.

При всей абсурдности прозвучавшей чуши, Артему приходилось частично согласиться с приведенными доводами. Трудно отрицать неприятные последствия, которыми обернулось произошедшее, подмочив его репутацию с мощностью обрушившегося цунами.

– Любая позитивная информация сыграет тебе на пользу. Особенно если о тебе хорошо отзовется вдова погибшего. Нужных людей из СМИ я подключу, – уверенно закончил Миша, похоже, уже построив для себя какой-то план решения проблемы.

– Сейчас кругом люди из СМИ, – Артем вложил в это слово максимум имеющегося презрения, – Даже мой бывший однокурсник, который чтоб не работать стал блогером и пишет про ремонт мебели своими руками, считает себя человеком из СМИ…

– Корреспондент «Коммерсанта» тебя устроит? – перебил его Миша, не дав договорить, – Мы как-то брали его с амфетамином, и он до сих пор мой должник. Оказывается, газетчики черпают свое вдохновение не только из выступлений Геббельса.

При желании Михаил мог быть гораздо убедительней муниципальных депутатов обещающих на предвыборных дебатах построить новую школу. Сказывался многолетний опыт работы в уголовном розыске, откуда он ушел на пенсию в звании майора и теперь трудился в службе безопасности серьезного банка.

После услышанного, Артему ничего не оставалось, как согласно кивнуть, отставляя в сторону опустевший стакан и встав из-за стола выключить быстрым нажатием на кнопку пульта мерцающий телевизор.

– Поехали.

– Прямо сейчас? – Миша выразительно посмотрел на свои часы, которые, по всем параметрам должны были показывать около полуночи. Если задуматься, не самое подходящее время для незапланированных визитов вежливости.

– Почему бы и нет? Сегодня как раз были похороны, а я знаю адрес их загородного дома, – приняв решение, Артем уже не намеревался отступать от него на половине пути, оглядываясь на условные временные рамки, – будем считать, что я не смог заснуть от раскаяния. И только сейчас осознал всю тяжесть своей вины.

Михаил потушил сигарету, тщательно раздавив окурок о край банки, и после небольшой внутренней борьбы, спросил,

– Кстати, а у той девки ноги были ампутированы полностью или по колено?

– По колено.

– Я так почему-то и думал. А я вот почти каждые выходные хожу в цирк. Смотрю на лилипуток. Как думаешь, это нормально?

Не зная, как отреагировать на поступившую информацию, Артем отвел глаза в сторону и сделал вид, что ничего не услышал, сочтя это лучшим вариантом для завершения разговора.

Вызванная Михаилом машина прибыла через пару минут, разрезая темноту светом фар и нарушая приятную ночную тишину ревом двигателя внутреннего сгорания и скрипом тормозов. За рулем сильно потрепанного отечественного автомобиля сидел хмурый красномордый мужик лет пятидесяти, с тонкими прожилками лопнувших капилляров на щеках и носу. Артему подумалось, что такие же типажи он обычно встречал в рекламе пельменей, где эти простоватые, но надежные в быту мужчины, в рабочих комбинезонах на кухне аппетитно уплетают готовые полуфабрикаты и довольные говорят, что ничего лучше в своей жизни не пробовали, при этом им почему-то хочется верить.

– Бать, останови тут, – громко попросил Миша, когда они проезжали мимо ларька с горящей в свете фар надписью «Цветы».

Не тратя время на объяснения, он вышел из автомобиля и торопливо направился в маленький круглосуточный магазин, откуда вернулся через несколько минут, держа в руках роскошную белую розу, бутылку шампанского и шоколадку.

– Неудобно к женщине с пустыми руками ехать, – ответил он на недоуменный взгляд Артема, укладывая покупки на сиденье, рядом с собой, – тем более в гости.

– На похороны вроде бы четное количество цветов принято дарить, – поделился Артем неписанным сводом поминальных правил, передаваемым полубезумными старухами из уст в уста на каждых похоронах, и превращающим обычный утилизационный процесс в строго регламентированный священный ритуал, – еще зеркало для чего-то завешивать надо и с кладбища ничего нельзя домой приносить. Особенно покойников. Примета плохая.

– Там роза всего одна оставалась, – произнес Михаил виновато, – а другие цветы девушкам я дарить не привык.

Прибыв к месту назначения, выйдя из автомобиля, Артем вместе Михаилом задумчиво посмотрел на солидный двухэтажный особняк, скрывающийся за высоким забором из гладкого серого кирпича. Помпезный памятник состоятельности его владельцев, где отсутствие стиля компенсировалось неприкрытой роскошью, больше свидетельствовал о том, что вкус хозяев значительно уступает их богатству, чем о талантах архитектора. Хотя, возможно, другой задачи он и не преследовал. Во всех многочисленных окнах дома горел свет.

– Не спит, значит, – провел рекогносцировку Миша, застыв у ворот и проведя пальцем по ограде, – скорбит, наверное. Как думаешь, она не будет против нашего визита?

Артем в это время обдумывал, что он будет говорить вдове, которую последний раз встречал около года назад, на праздновании дня рождения Романовского. Стройная женщина с мудрыми всепрощающими глазами была со всеми очень обходительна и поражала своим добродушием и рассудительностью.

– Думаю, нет. Те пару раз, что я встречался с Ольгой Максимовной на корпоративных торжествах, она производила впечатление очень благочестивой и воспитанной дамы, – поделился он своими соображениями.

– Тогда вперед, – призвал Михаил, толкая рукой незапертую металлическую дверь с коваными узорами в виде листьев какого-то вьющегося растения, ведущую во двор, освещенный фонарями. Темная брусчатка, покрывающая землю, тускло блестела в свете луны и фонарей, создавая неуловимую атмосферу мрачного средневековья.

Еще на половине пути к дому до Артема и Михаила донеслась оглушительная мелодия в исполнении популярной немецкой группы «Rammstein», обильно сдабриваемая различными шумными выкриками и смехом, подтверждающая бурное празднование.

– Похоже, поминки в самом разгаре, – прокомментировал происходящее Михаил, небрежно пнув ногой валяющуюся на земле пустую бутылку, которая, покатившись, исчезла в кустарниках газона, – только нас не хватает.

Рядом с широкой, распахнутой входной дверью их встретил худой длинноволосый шатающийся парень, державшийся одной рукой за стенку, второй он, не переставая, махал, словно пытаясь отбиться от роя одному ему видимых пчел. При этом его безостановочно выворачивало на крыльцо, раскрашиваемое им разноцветными узорами мозаики, состоящими из содержимого желудка. Оттолкнув парня, Артем с другом прошел в коттедж, застав завершающую часть некогда увлекательной вечеринки. Пятеро растрепанных человек с видом зомби, не обращая внимания ни на что вокруг, отрешенно и энергично танцевали по центру зала, рядом со столами для поминок. Они были настолько увлечены, что Артем не был уверен, остановятся ли они, если отключить музыку. Еще три человека, сидя на диване, изо всех сил спешили обогнать друг друга по пути к глубокой алкогольной нирване. Вероятно, чтоб присоединиться к их товарищу уже постигшему ее, и лежащему тут же на полу у их ног.

– А мне здесь начинает нравиться, – подвел итоги увиденного Михаил, подходя к одному из столов у окна, на котором, возвышаясь над остальными, немолодая особа с лицом спившейся Одри Хепберн и глазами цвета пожелтевшей травы выплясывала свои пируэты, стянув с себя верхнюю часть одежды и сжимая руками свои дряблые груди с большими темными ореолами сосков, расталкивая худыми ногами пустые тарелки, скидывая со стола стаканы и выкрикивая что-то нецензурное.

Взяв со стола стакан с золотистой жидкостью внутри, и понюхав его содержимое, Миша сделал жадный глоток, уставившись при этом на двух ярких девиц, жадно целующиеся в углу, шаря друг у друга под юбками с таким энтузиазмом, как будто пытаясь найти там нефть или другие полезные ископаемые и редкоземельные элементы.

– Хорошие поминки… Душевные. Надо было приехать сюда еще раньше, – сообщил он, промочив горло.

– Нам нужно найти жену Романовского, – напомнил ему основную цель визита Артем, все сильнее начиная сожалеть, что они вообще сюда приехали, тоже при этом взяв со стола стакан с виски.

– Давай попробуем поискать ее наверху, – Миша махнул рукой в сторону изогнутой лестницы ведущий на следующий этаж.

– Пойдем, – позвал Михаил Артем за собой, направляясь к ступенькам.

Зайдя на второй этаж, Миша, недолго думая, открыл первую же попавшуюся дверь. Тут же наткнувшись на стоящую за ней огромную кровать с мятыми простынями, на которой здоровый верзила, не замечая посторонних, увлеченно сливался в оргазме с коротко стриженной костлявой девицей.

– Трахни меня, папочка… трахни сильней свою шлюшку…, – фальшиво кричала та противным визгливым фальцетом, стоя на четвереньках.

– Это та самая вдова? – с сомнением поинтересовался у Артема Михаил, не отводя от девицы глаз.

– Нет, и даже не похожа, – ответил Артем, плотно закрывая дверь и закуривая. Хотелось надеяться, что за другими дверями не повстречаются остальные члены этого веселого семейства.

Во второй комнате было пусто. Открыв третью дверь, Артем наконец-то увидел Ольгу Максимовну, обрадовавшись долгожданной встрече. Стройная немолодая женщина с длинными черными волосами стояла, повернувшись к ним боком. Одетая в черный кожаный корсет, оставляющий оголенной аккуратную грудь, она имела очень сосредоточенный вид. На ногах были черные чулки с подвязками и высокие черные кожаные ботфорты, а в руках короткая черная плеть.

– А что, вполне себе траурно, – пробормотал Михаил.

Напротив нее к стене был прикован толстый бледный мужчина, с седой волосатой обвислой грудью, наряженный в женское нижнее белье ослепительно голубого цвета. Разглядев его более тщательно, Артем опознал HR директора из своего офиса.

– Добрый вечер, Леонид Викторович, – машинально поздоровался он с коллегой, коротко махнув рукой.

В ответ тот кивнул и что-то промычал. Разобрать сказанное у Артема не получилось, поскольку рот у собеседника был заткнут кляпом в виде шарика на ремешках, которые обычно продаются в секс-шопах в наборах для любителей БДСМ в комплекте с наручниками, плеткой и прищепками на соски.

– У него хорошее белье, – полушепотом сообщил Михаил, оценивающе разглядывая происходящее, – я такое любовнице как-то покупал. Комплект не из дешевых, – в Мишином голосе прозвучало неподдельное восхищение.

– Это наш руководитель отдела кадров, – также в полголоса объяснил Артем, – определяет кадровую политику и психологический климат в коллективе.

Обернувшись, Ольга Максимовна, наконец-то заметила застывших в дверях мужчин, радушно улыбнувшись и с видимой неохотой отложив в сторону плетку. Заставив Артема облегченно выдохнуть. Вести серьезную беседу с женщиной, когда у нее в руках плеть ему было бы некомфортно.

– Рада тебя видеть, Артем, – поздоровалась она без всякого смущения.

– Мои соболезнования, Ольга Максимовна, – произнес Артем, постаравшись не выказывать своего удивления и сделать максимально скорбный вид, отчего мышцы лица чуть не свело судорогой.

– Михаил, – представился Миша, галантно кивая и протягивая вдове розу и бутылку шампанского с шоколадкой, – мы все скорбим вместе с вами.

Ольга, взяв цветок, бутылку и сладость, по очереди обняла гостей, так что сквозь тонкую ткань рубашки Артем отчетливо ощутил ее торчащие соски, почувствовав себя на мгновение восьмиклассницей, которую в подвале насилует маньяк.

– Это действительно большая утрата для всех нас, – печальным голосом произнесла Ольга Максимовна, поправив немного сбившийся корсет, – Влад был замечательным человеком.

Не смотря на сильное желание поспорить с этим утверждением, Артем сдержал себя в руках, предпочитая руководствоваться старым избитым принципом «De motiuis nil nisi beni».

– Надеюсь, вы понимаете, что я тут не причем? – спросил он, осторожно отодвигаясь от вдовы.

– Ну что ты, Артем, конечно, понимаю, – поставив бутылку на пол, хозяйка дома протянула руку и успокаивающе погладила Артема по плечу, наклонившись к его уху, тихо прошептала, – после того, как этот идиот перешел на тяжелые наркотики, он совсем мозги потерял. Так что еще чуть-чуть, и я бы сама выбросила его в окно.

Потом она задумчиво посмотрела на прикованного Леонида Викторовича, и, махнув головой в его направлении, поинтересовалась,

– Не желаете присоединиться? Думаю, Леня будет не против. Хотя сейчас ему больше нравится, когда его называют Лаура.

Леонид, слабо жестикулируя, неопределенно попытался выразить свое отношение к сказанному.

– Как-нибудь в другой раз, – вежливо ответил Артем, предпочитая поминать покойника более традиционным способом, – я хотел попросить, при возможности упомянуть в прессе, об отсутствии моей вины в случившемся. Моя репутация сильно пострадала от образовавшейся шумихи, – наконец-то перешел он непосредственно к сути своего визита.

– Точно не хотите? – переспросила она, еще раз, с удовольствием, посмотрев на подвешенное к стене оплывшее тело в женском белье.

– Нет, спасибо, мы лучше потом поставим свечки за упокой погибшего, – отозвался как можно искренне Михаил, отступая на пару шагов назад.

– Хорошо, – медленно согласилась хозяйка дома, – Я расскажу в интервью о том, какой ты был замечательный друг покойному, и что только благодаря тебе он добился всего что мог, – сказала она, немного поразмыслив, – но вы должны мне будете кое в чем помочь…

Развернувшись, она вышла из комнаты, плавно покачивая на ходу полными бедрами. После чего Артема посетила мысль, что возможно им с Михаилом стоит убраться отсюда прямо сейчас. Не дожидаясь, пока она озвучит свою просьбу. Судя по Мишиным глазам, его посещали весьма схожие мысли.

Ольга Максимовна вернулась через несколько минут, неся на вытянутых руках почерневшую от времени икону с изображением непропорциональной физиономии ярких психоделических цветов. Глядя на которую, Артем невольно залюбовался восхитительным богохульством открывшейся ему картины. Стройная зрелая женщина в корсете с голой грудью, несущая впереди себя икону никоим образом не соответствовала общепринятым представлениям о крестном ходе. Для еще большей популяризации религии в массах не хватало только полуголых мулаток танцующих с хоругвями в руках у алтаря.

– Это лик Макария Мирославного, старинная чудотворная икона, которую Влад завещал Новозаветинскому монастырю, – пояснила вдова, подойдя поближе. С иконы неприязненно смотрел гуманоид с очевидными признаками гидроцефалии. Артем попробовал угадать, чем руководствовались иконописцы при изготовлении подобных образов. Возможно, из-за отсутствия эротического контента они специально рисовали максимально уродливо, чтоб молящихся не посещали плотские мысли и не возникало желания предаться греху.

– Мне сейчас совершенно некогда везти ее туда, – продолжила хозяйка дома, – но если вы сможете ее передать по месту назначения, то я буду вам очень благодарна.

– Хорошо, – согласился Артем, с готовностью беря икону и быстро засовывая ее подмышку. В конце концов, он был вынужден признать, что это не самое страшное, что она могла бы у них попросить.

– Только постарайтесь быть с ней максимально аккуратны, – добавила хозяйка, нервно подтянув рукой край чулка, – икона редкая, старая и дорогая. Вы даже не представляете, с каким трудом она мне досталась.

– Не переживайте, – заверил ее Михаил, целуя ей руку, – обещаем, что будем ее беречь, как всемирное наследие ЮНЕСКО.

Ольга Максимовна благодарно обняла Максима и Артема, обдав на прощание сладким запахом пота и духов.

– Спасибо, что пришли.

– Ну что вы… это был наш долг… Всего доброго, – крикнул перед уходом Артем Леониду Викторовичу, на что тот опять только кивнул и промычал что-то невнятное.

– Все как ты и говорил, интеллигентная и благочестивая женщина, – сказал Миша, выходя из коттеджа.

– И набожная, что самое главное, – подтвердил Артем, придерживая подмышкой деревяшку с изображением святого, – осталось только выяснить, где находится этот чертов монастырь.

Глава 2

Ольга. Село Пыжи Тульской области, 1987 год

Ольга, сидя на кухне, ела борщ, привычно не обращая внимания на доносящуюся из приемника бойкую музыку, запах лекарств въевшийся по всему дому и монотонные причитания матери из соседней комнаты, кажется, решившей побить все рекорды по непрерывным жалобам на судьбу. Накопившаяся за день усталость отталкивала от границ сознания окружающую суету, погружая девушку в какой-то полулетаргический сон.

Отрешенно наблюдая, как серая алюминиевая ложка раз за разом зачерпывает бурую жидкость с белесыми разводами сметаны в керамической тарелке с паутинкой трещин на старом глазурном покрытии, и, проглатывая горячую жижу, Ольга не заметила, как пропустила обращенную к ней фразу.

– … ты слышишь, что я тебе говорю? – на тон громче повторила мать, отодвигая занавеску в дверном проеме и неторопливо выходя из спальни, с трудом неся свое грузное тело.

– Что? – сухо переспросила Ольга, отогнав надоедливую жирную муху со стола, даже не пытаясь сделать заинтересованный вид. Доносящаяся из динамика песня про стены древнего кремля и без того делала этот разговор излишне бравурным.

Стоящая у стены полная женщина с резкими чертами жесткого, обрюзгшего, морщинистого лица и слипшимися седыми волосами, одетая в плохо сидящий зеленый засаленный халат, громко и протяжно вздохнула,

– Отец совсем плохой.

В тусклом свете подвешенной под потолком лампы без какого-либо абажура, недовольно опущенные вниз края тонких губ женщины, будто бы доставали до самого подбородка, вертикальными складками разрезая нижнюю часть лица на несколько долей.

Ольга равнодушно пожала плечами, зачерпывая ложкой очередную порцию борща. Взяв с клеенчатой скатерти кусок хлеба, она, молча, продолжила есть, тщательно пережевывая пищу. Никак при этом, не выражая свое отношение к услышанному. Сказанное не являлось для нее новостью уже давно. Отец был плохой около года. Последние три месяца он даже не вставал с кровати, непрестанно требуя к себе все большего внимания и заботы, которых, по мнению Ольги совершенно не заслуживал.

Каких-либо особо теплых чувств к этому человеку, называвшемуся ее отцом, она никогда не испытывала. При всем желании не находя ничего общего между собой и лежащим в соседней комнате усохшим от онкологии, невысоким, жилистым мужчиной, однажды подарившим ей ничем не примечательные отчество и фамилию. Его ввалившиеся желтоватые глаза, со скрывающимися в них болью и злобой, которыми он постоянно на нее пялился, стоило ей только посетить его комнату, оставляли ее полностью безучастной. Все чего она хотела на данный момент, это побыстрее избавиться от тех проблем, которые он доставлял.

Отодвинув пустую тарелку, Ольга взяла чашку со светлым, слабо заваренным чаем, размешала ложкой оставшийся на дне сахар и невозмутимо посмотрела на мать. Отметив про себя, что та плохо скрывает волнение, теребя в руках носовой платок, явно собираясь с силами, чтобы сказать что-то неприятное.

Черствость Ольги по отношению к отцу объяснялась просто – сколько Ольга себя помнила, отец постоянно пил. Это была единственная страсть в его жизни, которой он посвятил себя всего без остатка, не жалея ни заработанных в колхозе денег, ни выращенных на огороде продуктов, ни вещей, которые он непрестанно выносил из дома, обменивая на алкоголь. Однажды весной он так унес громоздкий черно-белый телевизор, оставив семью на долгие месяцы с радиоприемником в качестве единственного средства развлечения. Причем все его пьянки имели одно обязательное свойство – неминуемо заканчиваться скандалами с избиением домочадцев. А когда денег на выпивку не находилось, побои становились только злей. В этих случаях, забываясь от ярости, он бил мать по всему телу, руками и ногами, стараясь причинить ей максимальную боль. Для детей, в подобных ситуациях, он снимал с пояса ремень с тяжелой армейской бляхой. Сложно после этого чувствовать себя любящей дочкой.

Мать как-то давно доверительно рассказала Ольге и брату, что раньше их отец таким не был. Если верить ее словам, когда она выходила за него замуж, это был веселый и добрый парень. Только вернувшийся из армии, и устроившийся в колхоз механизатором, он являлся в селе завидным женихом с золотыми руками и гитарой, на которой по вечерам играл озорные дворовые песни, покорившие сердце матери. Проклятая водка, по ее мнению, сгубила отца позже, сделав его несчастным больным человеком. Но так как Ольга другим отца не помнила, то верила в сказанное с большим трудом.

Все свое детство Ольга истово мечтала, чтоб мать ушла от отца, забрав ее и брата в город, где он никогда их не найдет. Ее ежедневные молитвы различным святым были посвящены только этому. Однако, вопреки ожиданиям, мать уходить не спешила. То ли у святых находились более важные дела, то ли у матери были совершенно другие планы на жизнь. И чем старше Ольга становилась, тем меньше надежд на это оставалось. Становилось все очевидней, что мать считала такой удел своим крестом, который надобно нести до конца, смирившись и находя в этом какое-то извращенное удовольствие от собственной жертвенности. Ища утешение только в религии. Подобное же поведение она всеми силами пыталась привить и детям. Ради чего Ольга с братом, сколько себя помнили, вместе с матерью все свободное время проводили в старой церкви на окраине села, в окружении потемневших от времени икон и коптящих свечей. Кроме них в церковь из всего села ходил только десяток старых мрачных озлобленных бабок. Поэтому дети выделялись на их фоне как белые вороны и всегда привлекались для помощи седым длиннобородым батюшкой.

В третьем классе брат, придя домой, признался, что его не хотят из-за этого принимать в пионеры, посчитав на совете дружины такое поведение недостойным юного ленинца. Мать на следующий день, отпросившись на работе, с утра пошла к директору школы, где, тряся перед ним своим вымпелом передовика производства, выданным ей, как лучшей доярке, устроила такой скандал, что брата приняли в пионеры вместе со всеми, без каких-либо препятствий. Когда же пришло время принимать в пионеры Ольгу, этот вопрос уже никем не поднимался.

Кончилось это тем, что сразу же после окончания школы, брат, не задумываясь, покинул дом, по рекомендации своего духовника поступив учиться в Ленинградскую духовную семинарию, позже отправившись в монастырь, как можно дальше от родных мест, где принял постриг и остался служить.

Ольга навсегда запомнила, сколько неприятностей для них повлек его поступок. Это было единственное заявление в семинарию со всей области.

Стоило только брату его написать, как первым, спустя неделю, по разбитой дождями дороге, на мотоцикле, к ним приехал седой усатый участковый, который, не разуваясь, зайдя в кухню и наследив по половикам, долго и грозно расписывал, до какой беды могут довести все эти семинарии, подытожив почему-то тем, что брат непременно плохо кончит – попадет в тюрьму или в психушку. Следом за ним, через несколько дней, на черной машине приехал вальяжный самодовольный второй секретарь районного комитета ВЛКСМ, в галстуке и лакированных блестящих туфлях. Он привез им банку растворимого индийского кофе в подарок, и, закурив сигарету, доверительно заглядывая в глаза, настойчиво предлагал брату одуматься и поступить на выбор в любое другое учебное заведение района или области, обличая тьму мракобесия и делая упор на достижениях партии и науки, для чего доставал из портфеля потрепанные книги и газеты с подчеркнутыми цитатами. Ольга, присутствующая при этой беседе, ощутила себя участницей какой-то первомайской демонстрации, где на трибуне докладывают об успехах партии в построении светлого будущего, не хватало только транспарантов и торжественной музыки. Последним их посетил председатель колхоза, придя однажды вечером к ним пешком. Надевший по такому случаю свой официальный пиджак со всеми фронтовыми орденами и медалями. Укоризненно тряся головой, он просил брата не совершать порочащего общественность шага и не позорить их колхоз перед людьми. Но брат был неумолим, наверное, осознавая, что это единственный для него шанс вырваться из дома. И никакого другого шанса мать ему не даст.

У Ольги такой возможности не было. Все ее надежды после окончания средней школы уехать в областной центр и поступить в ВУЗ вдребезги разбились о материно непреклонное стремление оставить ее рядом с собой. Не желая рисковать, мать спрятала Ольгины документы, чтоб та не смогла подать их в институт. После чего устроила Ольгу на местные курсы кройки и шитья, с последующим трудоустройством в швейный цех при колхозе, где с утра до вечера Ольга шила мешки и фартуки. Второй год Ольга не могла простить матери этот поступок, скрытно откладывая деньги, чтоб летом навсегда уехать. Скорая смерть отца даже шла на пользу ее планам, отвлекая мать от постоянного надзора за дочкой.

– Надо Анатолия позвать, чтобы с отцом успел попрощаться, – наконец-то с вызовом произнесла мать, уставившись на Ольгу.

– Ну, так позвони ему от председателя в монастырь, – холодно отозвалась та, одергивая старый ситцевый сарафан, – я-то тут причем?

– Звонила, – с каким-то истеричным надрывом провыла мать, закрывая лицо дряблыми мясистыми ладонями с зажатым в них носовым платком,– он сказал, что ему некогда, и что если отцу так нужно его отпущение грехов, пусть молится, как следует.

Ольгу ответ брата ее не удивил. На его месте она ответила бы точно также. Надо понимать, не для того он уехал в такую даль, спрятавшись в глухом северном монастыре, чтоб опять возвращаться в опостылевший дом.

– Что молчишь, стерва? – вновь крикнула мать, – думаешь, я не знаю, как вы все нас с отцом ненавидите? И это за то, что мы вас вырастили и выкормили. Не хотите жить по-человечески, так дайте отцу хотя бы уйти по-людски, попрощавшись с детьми напоследок. Или уже совсем у вас ничего святого не осталось?

– От меня-то ты что хочешь? – непонимающе спросила Ольга, с брезгливостью разглядывая взвинченную мать, от которой веяло очередной истеричной сценой, – если хочешь, я прямо сейчас с отцом попрощаюсь и за себя и за брата заодно, даже в ноги ему поклонюсь. Туда ему и дорога.

– Заткнись, дура.

Какое-то время мать мрачно молчала, разглядывая крашенные в темно-коричневый цвет грубые половые доски, частично закрытые зелеными половиками. Потом подняла на Ольгу мутные злые глаза с короткими редкими ресницами.

– К брату поедешь, уговоришь его приехать с отцом попрощаться. А не то прокляну вас всех.

– Ты чего? Совсем сбрендила? – не слишком уже церемонясь отозвалась, немного опешив, Ольга, – а работу я куда, по-твоему, дену? А за хозяйством кто смотреть будет? А деньги я на дорогу где возьму? Или мне пешком прикажешь идти? Так ведь за месяц могу и не успеть, – для убедительности она указала на висевший на стене отрывной календарь.

– С Тамарой Федоровной в цеху я договорюсь, она тебе даст отпуск без содержания. По хозяйству сама справлюсь, сегодня только пару-тройку куриц заруби и ощипай, – уже без завываний, холодно и расчетливо произнесла мать, очевидно, заранее все обдумав, – денег дам, но смотри, на много не рассчитывай, билеты купить и поесть хватит и ладно. Сильно не пошикуешь. Приедешь обратно, за каждую копейку мне отчитаешься.

Засунув руку в отворот халата и порывшись у себя в лифчике, мать достала замусоленный тряпичный сверток из которого извлекла стопку мятых рублей.

– Я тут все посчитала, должно хватить. И документы вот, держи, – мать вынула из шкафчика и протянула ей обернутые в пожелтевший от времени прозрачный полиэтиленовый пакет все ее документы: паспорт, аттестат и свидетельство об окончании курсов кройки и шитья, – завтра поедешь. До райцентра на автобусе. Оттуда на поезде до Москвы, он каждый день идет, там на другой поезд пересядешь, до Иркутска. До Новозаветинского монастыря там уже с божьей помощью доберешься, брата найдешь. Не забыла – он при постриге имя Феофил взял? За меня с отцом помолись и домой возвращайтесь. Даст Бог, успеете отца живым повидать.

Ольга ошарашено посмотрела на лежащие деньги и документы. Это был тот самый, долгожданный шанс наконец-то уйти из дома. Наверное, что-то похожее мать прочитала в ее глазах, потому что тут же положила руку на деньги, прижав их к столу.

– Подожди.

Подойдя к стене, она сняла икону Макария Мирославного.

– Клянись на святом лике, что вернешься.

– А если я не хочу никуда ехать? – сделала попытку закончить беседу Ольга.

– А я тебя и не спрашиваю, курва. Это твой дочерний долг мне как матери. Целуй икону и клянись, что вернешься, сделав все, как я тебе поручила.

Мать гневно ткнула ей в лицо иконой.

– Клянусь, – Ольга вскользь провела губами по деревяшке и осенила себя крестным знамением.

Мать с довольным видом повесила икону обратно над лампадой. Спокойно отдавая Ольге деньги и паспорт.

– Завтра с утра и поедешь. Вещи сама собери, какие надо, а я к отцу пошла.

Когда она покинула комнату Ольга долго сидела, уставившись на икону, пытаясь встретиться с взглядом изображенного там лика. Но святой, как будто смущаясь, отводил от нее свои печальные округлые глаза, отчего накопившееся раздражение только нарастало.

Икона была старой и досталась им еще в войну. В октябре 1941 года, когда мимо села проходили отступающие части, один шустрый солдат, заглянув во двор, выменял у бабки продукты на подобранную им где-то икону. Соседки, которым он перед этим предлагал обмен, не согласились, лишь только бабка, выросшая в поповской семье, не смогла от святого лика отказаться. Отдала солдату хлеба и сала, сколько в доме нашла. А заодно и сама отдалась в сарае на сене, не устояв, когда крепкое мужское тело рядом почувствовала. Тем более служивый оказался на редкость настойчивым, не способным принять отказ от одинокой тридцатипятилетней перестарки, живущей на краю села. Бабка потом даже не могла толком объяснить, было ли это по взаимному согласию или он ее все-таки снасильничал. Так мать Ольги потом и родилась, посреди войны. Об этой истории в семье не принято было говорить, пока бабка перед смертью сама, взяв Ольгу за руку, не рассказала все в тончайших подробностях, наверное, пытаясь исповедоваться, таким образом, перед родными. Стыдясь того, что даже имени солдата не спросила. Помнила только, что глаза у него голубые были и треугольники сержантские на петлицах.

Давно уже практически перестав верить в Бога, Ольга все равно почему-то не могла решиться нарушить данную клятву. Воспринимая религию, как какую-то хроническую болезнь, с которой можно бороться, можно купировать симптомы, но нельзя вылечить до конца. Закусив губу и вытерев выступившие слезы, она встала из-за стола, чтоб помыть посуду, продолжая обдумывать предстоящую поездку. Опыта в подобных путешествиях у нее не было. За все время ей только один раз, в возрасте десяти лет, повезло съездить с родителями на море. Отец тогда получил путевку от профсоюза в санаторий на черноморском побережье. С тех пор это и был для нее самый запоминающийся отдых, в память о котором сохранилась фотография с обезьянкой на руке и несколько красивых ракушек. Море маленькой Ольге тогда показалось пугающе огромным, а дорога долгой и увлекательной, как, наверное, и любая другая дорога для детей. В остальное время дальше райцентра она не выезжала.

Закончив с посудой и выйдя на пыльный двор, Ольга прошла в покосившийся курятник, подпертый несколькими досками, где легко поймав первую попавшуюся курицу, вынесла ее в огород, и, положив на используемую для этих целей колоду, топором отрубила голову. Подняв курицу за ноги, она подождала, пока стечет кровь. Посмотрев на трепыхающееся тело, Ольга почему-то увидела в этой курицей себя, решив, что если она отсюда не уберется, то ее судьба будет ничем не привлекательней, чем у беспомощной птицы. Зарубив таким же образом еще две курицы, она принялась их ощипывать, окуная по очереди в заранее приготовленное ведро с горячей водой.

Освободилась она уже поздно ночью. Собрав сумку в дорогу и улегшись в постель, Ольга долго ворочалась под тонким покрывалом, всё планируя как ей быть. Потом поднявшись, достала из-под матраца деньги, которые там прятала и еще раз их пересчитала. Было чуть большее чем ее зарплата за месяц. Положив деньги на место, она вновь попробовала заснуть. Во сне ей почему-то явился Макарий Мирославный, одетый в пиджак председателя колхоза с висящими на нем медалями. Святой что-то ей говорил, но она не могла услышать что именно, а потом он захохотал и исчез, погрузив в кромешную тьму и полностью лишив дальнейших сновидений.

Проснулась она уже по дребезжащему звонку старого зеленого будильника с разбитым стеклом, который мать с вечера завела на семь часов утра. Следом за звонком в комнату заглянула хмурая мать,

– Собирайся, давай, хватит валяться.

Это было первое, что Ольга услышала в этот день. Умывшись и позавтракав приготовленной матерью яичницей, плавающей в большом количестве жира вытопленного из сала на чугунной сковородке, Ольга нерешительно посмотрела на собранную сумку.

– С отцом не забудь попрощаться перед дорогой, а то мало ли…, – махнула рукой мать, развернувшись и отправившись в спальню.

Пройдя следом за матерью, Ольга посмотрела на лежащего в кровати сморщенного и жалкого человека. Он ответил ей усталым взглядом с такой же обидой, и злобой, какая бывает у несправедливо побитого пса.

– О, доча, – прохрипел он, скорчившись от боли, – пришла на батьку больного посмотреть.

– Я к брату съезжу, в гости его позову, – отрезала она ему в ответ.

– Хорошее дело. Давненько я Толика не видел. Помню, как он раньше со школы придет и если двойку получит, то сразу в комнате за шкафом прячется, чтоб мы его не видели, – с каким-то умилением стал рассказывать отец, никогда не уделявший воспитанию детей времени, – зато если пятерку, то еще от двери хвастался. Зря он в эти попы подался, работал бы у нас в колхозе на тракторе, как человек. Говорил я ему…

– До свидания, – прервала эти воспоминания Ольга. И, не дожидаясь ответа, вышла из комнаты.

Взяв сумку и проверив, не забыла ли она документы и деньги, в том числе, те которые раньше прятала под матрасом, Ольга, покинув дом, не спеша направилась к автобусной остановке, находящейся у края села, рядом с проходящей мимо дорогой в центр. Шагая вдоль деревянных заборов, с лающими за ними собаками, она почти ничего не замечала, полностью погрузившись в свои мысли, пока раздавшийся за спиной велосипедный звонок не заставил ее подпрыгнуть от испуга.

– Помочь?

Повернувшись, она увидела своего бывшего одноклассника Олега, с сигаретой в зубах, в тельняшке с голубыми полосами и спортивных штанах ехавшего позади нее на стареньком велосипеде, про себя удивившись произошедшим с ним разительным переменам. Последний раз, когда она его видела, пару лет назад, это был довольно скромный тихий парень, с русыми волосами и умными широкими глазами, увлекающийся авиамоделированием и радиоделом. Он даже пытался в выпускном классе за ней приударить, пару раз приглашая в кино и на танцы, но Ольга сразу же строго это пресекла, боясь навлечь на себя гнев родителей. Сейчас на нее с не по возрасту жесткого лица смотрели холодные колючие глаза зрелого мужчины, а под тельняшкой рельефно проступало сильное возмужалое тело. Говорили, что он недавно вернулся из армии, в чем Ольга тут же смогла сама убедиться, заметив синеющую на его плече расплывшуюся татуировку с парашютом, горами и какими-то непонятными буквами. Воспитанная в строгих традициях Ольга не принимала все эти рисунке на теле, считая подобное уделом опустившихся отбросов, вроде освободившихся из тюрьмы уголовников. Головой он кивнул на сумку.

– Да она не тяжелая, – тут же принялась оправдываться Ольга, которая хотя и была не прочь избавиться от груза, но считала необходимым соблюсти определенные приличия.

– Давай, не скромничай, – спрыгнув с велосипеда и перехватив ручки сумки, он тут же примостил ее сзади на багажник велосипеда, прочно обвязав веревкой. При этом Ольга ощутила исходящий от него терпкий запах пота и стойкого перегара. Надо же, с раннего утра уже пьяный, осуждающе подумала она, ненавидя из-за отца алкоголь и всех, его употребляющих.

– Чем занимаешься? – спросила она, для поддержания разговора, когда они пошли дальше.

– Да так…дембель праздную.

– А ты где служил?

– За речкой одной, – неопределенно отмахнулся Олег, смотря куда-то перед собой.

– Ну, где? – настойчиво решила добиться своего Ольга.

– В Афгане, – мрачно процедил он в ответ, – может, слышала?

Ольга удивленно подняла взгляд на своего бывшего одноклассника. Она, конечно, слышала, что в Афганистане идет какая-то война, последнее время об этом стали все чаще говорить по телевизору, но не думала, что это может коснуться кого-то из ее знакомых. В ее понимании, после Великой отечественной войны ни в каких войнах советские граждане участвовать больше не должны. Поскольку их окружал стабильный мир.

– И как там? – заинтересованно спросила она, проходя мимо уличной колонки с водой.

– Нормально. Лучше расскажи, куда сама собралась? – перевел разговор на другую тему Олег, явно не желающий обсуждать свою службу.

– К брату мать послала съездить, домой позвать, отец плохой, попрощаться с ним хочет.

– А Толик что, все так же в монастыре каком-то, попом?

Олег с Толиком близко никогда не дружил. У Толика вообще почти не было друзей, так как его, постоянно ходящего в церковь и соблюдающего посты и заповеди, в селе считали немного не от мира сего. Некоторые даже в открытую крутили пальцем у виска, за его спиной. Но то, что Толик стал попом и живет в монастыре, знали все, поэтому Олег не был исключением.

– Да, – стыдливо призналась Ольга, не любящая обсуждать выбор брата.

– Может и правильно сделал, – вдруг неожиданно зло произнес Олег, о чем-то задумавшись.

Дальше они долгое время шли молча. Лишь приближаясь к остановке, Олег снова ожил и стал расспрашивать у нее про одноклассников. Большинство из них по-прежнему оставались в селе. Лишь некоторые переехали в район или в Тулу. И только Ленка Приходько окончив какое-то строительное училище в районном центре, переехала в Москву, где сейчас, пишет, учится на инженера.

– А ты что делать думаешь? – спросила у него Ольга, завершив делиться имеющейся у нее информацией.

Олег как-то недобро ухмыльнулся и скривил губы,

– Не знаю еще. Отец в колхоз зовет на машину. Но я пока еще не решил.

Став на остановке под бетонным козырьком, держащимся на толстых кирпичных стенах, Ольга почувствовала себя неловко. Олег, сняв с велосипеда ее сумку, уходить не торопился, а о чем говорить с этим взрослым и чужим мужчиной она не знала.

– Ты, наверное, иди, а то автобуса может долго ждать придется, – наконец-то решившись, предложила она ему.

– Ну да, – внезапно согласился он, кивнув ей и запрыгнув на велосипед, – поеду я. Когда вернешься, дай знать, может увидимся, как-нибудь.

– Обязательно.

Ольга помахала ему рукой, облегченно вздохнув, после того, как велосипедист скрылся из вида. Оставшись одна, она принялась выглядывать автобус, брезгливо оглядываясь по сторонам. Стены остановки были изрисованы похабными надписями и рисунками, некоторых из которых были сделаны с большой тщательностью, особенно гигантская женская грудь, а на бетонном полу валялись пустые бутылки, окурки и чья-то рваная рубаха. В углу было мокрое пятно, по запаху Ольга догадалась, что это моча. Находиться в этом строении было неприятно, поэтому поставив сумку на скамейку, Ольга вышла наружу, став на краю дороги. Машин почти не было, так что опасаться было нечего.

Спустя минут пятнадцать рядом с ней затормозил шумно тарахтящий трехколесный зеленый мотоцикл с коляской.

– Заикина, ты что ли? – громко спросил, сидящий за рулем водитель.

Присмотревшись, Ольга узнала, что это был их участковый в надетом шлеме – Парамон Владленович, который когда-то приходил к ним, отговаривать брата от поступления в семинарию.

– Здравствуйте, – кивнула она.

– В район собралась?

– Ага.

– Ну, садись, подвезу. Я как раз туда еду.

– Нет, спасибо, – помахала она головой, – я лучше на автобусе.

Ехать с участковым ей не хотелось. Она ему так и не простила вымазанные грязью половики, которые ей потом долго пришлось отстирывать.

– Ну, как знаешь.

Мотоцикл затарахтел еще громче, и участковый умчался прочь, оставив Ольгу все так же выглядывать вдалеке автобус, который должен был ходить каждый час, но на самом деле не придерживался никакого расписания и мог прийти когда угодно.

Еще спустя сорок минут Ольга все-таки заметила медленно приближающийся желтый автобус, капот которого спереди был снят, обнажая скрывающиеся внутри механизмы. Дисциплинированно став вместе с сумкой на краю автобусной остановки Ольга дала понять, что она тут не случайно. Дождавшись, когда автобус устало остановится, и резко, с грохотом, распахнет двери, она вошла в полупустой салон, добавив себя в его нутро, уже содержащее десяток суетливых неопрятных теток с большими холщовыми сумками, наверное, едущих на рынок и пару пожилых мужчин в мятых летних шляпах. Пробив в компостере билет, Ольга поставила сумку у ног, став у заднего окна, наблюдая за удаляющейся деревней, возвращаться в которую она больше не собиралась никогда в жизни.

Глава 3

Артем, наши дни

Икону Артем поставил на кухне, разместив между микроволновкой и разделочной доской. Гуманоид смотрел из своего убежища на Артема и Михаила с вызывающим укором, словно осуждая за все преступления, совершенные против церкви, включая расстрел царской семьи и снос храма Христа Спасителя. Будь у него возможность говорить, он бы непременно подал на них заявление об оскорблении чувств верующих. А в средние века просто бы сжег на костре как опасных еретиков.

– Я еду с тобой в любом случае, где бы этот монастырь не находился,– сообщил Миша, усаживаясь на ближайший к себе стул и всем своим видом показывая, что его участие в предстоящем мероприятии вопрос решенный.

Артем склонен был с ним согласиться. За те годы, что он знал Михаила, в сложных жизненных ситуациях тот был незаменим. Взяв ноутбук, Артем вбил в строку поиска «Новозаветинский монастырь». Статья в Википедии гласила, что это мужской православный монастырь Иркутской епархии РПЦ, основанный в 1897 году и расположенный у поселка Усть-Усольский Иркутской области, в свое время в ту местность ссылали осужденных декабристов. Услышав обнаруженную информацию, Миша удивленно присвистнул,

– Покойный мог бы найти обитель и поближе.

– Он всегда был противником простых решений, – отдал должное погибшему Артем, и раньше замечавший, что тот действительно склонен был все значительно усложнять, часто превращая простейшую задачу в новый сезон «голодных игр» – однажды он завел роман с нашей семейной экономисткой, муж которой работал у нас в офисе завхозом. Это при наличии молодой симпатичной и незамужней секретарши, – вспомнил Артем один из ярких примеров иррациональности своего покойного руководителя.

– И что, муж не знал? – проявил нездоровый интерес к служебному адюльтеру Михаил.

– Думаю, догадывался. А может и знал,– Артем с неприязнью подумал об их завхозе – молодом нескладном парне с вечно слезящимися глазами и влажными потными руками, как будто он только что мастурбировал и при этом долго плакал. Хотя возможно именно этим он и занимался все свободное время, – Мне кажется, он был куколд, из тех, кого заводят измены жены. Говорят, сейчас это модно, – высказал он свое самое подходящее для подобного случая объяснение.

– У меня был один такой знакомый, – подтвердил Михаил, наводя себя в чашку крепкий черный кофе – однажды предложил переспать с его супругой. Сказав, что обожает смотреть, как ее имеют друзья. – Миша скривился, медленно отпив кофе из чашки, и перемешал ложкой не растворившийся сахар, – Больше мы с этим затейником не общались.

– Но с женой то его ты переспал? – Артем постарался по мере сил попытался развеять недосказанность прозвучавшей истории.

– Да. Причем еще за полгода до этого и без его участия.

После сказанного Миша ненадолго застыл, рассматривая геометрические узоры на скатерти напоминающие зеленые трехногие грибы, гуляющие по лунным кратерам в окружении гигантских муравьев, какое-то время то ли вспоминая секс с женой своего знакомого, то ли наслаждался вкусом, в общем-то, заурядного кофе. Потом, оторвавшись от созерцания скатерти, неожиданно продолжил, вернувшись к предыдущему разговору,

– В монастырь поедем через Новосибирск, – пальцем он провел черту на столе, видимо подразумевая траекторию предстоящего движения, проходящую между чашкой и солонкой, – До Новосибирска на машине, а дальше поездом. Все равно до Иркутска автомобильные дороги плохие, – продемонстрировал он неожиданные познания в области логистики и провел пальцем еще одну черту на столе, на этот раз от пачки сигарет до чайной ложки, – По пути как раз заедем в деревню, где я когда-то родился и вырос. Будет повод вспомнить детство. Сто лет уже там не был, – закончил он свой монолог, трогательно прикрыв глаза, погружаясь в пучину детских воспоминаний.

Артем, молча, повторил пальцем по столу нарисованную схему, но это слабо помогло ему переварить услышанное. Проложенный Михаилом маршрут, как истуканы с острова Пасхи, рождал массу вопросов. Вновь подвинув к себе ноутбук, Артем проверил возможные варианты маршрутов.

Судя по сведениям из мировой паутины, в Иркутск были частые регулярные авиарейсы с милыми стюардессами, горячим питанием и прохладительными напитками во время полета. По этой причине Артем не видел смысла отказываться от возможности сократить время на дорогу и выиграть в комфорте путешествия, с детства не испытывая тяги к походной романтике.

– Почему бы нам просто не полететь до Иркутска на самолете? – дождавшись, пока Миша откроет глаза, Артем, ткнув пальцем рядом с чашкой, а потом, проведя им дугу по воздуху, минуя солонку и пачку сигарет, опустил рядом с чайной ложкой, таким образом, изобразив все прелести полета перед другими способами передвижения. Озвучив мучавшие его сомнения, – ты же не страдаешь аэрофобией?

– Нет, – отозвался Михаил, – Не страдаю, и педикулезом тоже. На самом деле люди только думают, что они боятся летать. По-настоящему они боятся падать. Но дело в другом, – нахмурившись, он устало потер пальцами веки, – Тогда мы не будем похожи на паломников.

Представив себе паломников, бредущих с котомками по глухим лесам из одного монастыря в другой, Артем подозрительно изучил Михаила.

– На кого? – переспросил он, силясь понять суть этой нелепой фразы.

Недавно научный мир официально обнародовал факты изнасилования пингвинов со стороны сексуально озабоченных морских котиков. В сети были даже размещены видеоролики зафиксировавшие моменты межвидового надругательства. Артем подумал, что Миша как паломник был для него еще более несуразен, чем насильственный секс между пингвином и морским котиком.

– На паломников, – повторил Миша, тут же разъяснив, видимо для лучшего осмысления, – боговерующих путешественников к святым местам.

– А какое отношение мы имеем к паломникам? – вновь спросил Артем, абсолютно не понимая хода мыслей своего собеседника, отчего у него создавалось ощущение, что один из них сейчас серьезно бредит, – Наша задача отдать раскрашенную доску, – он кивнул на Макара, – в монастырь, и все. Нам не надо достигать катарсиса и становиться монахами. Нам даже не надо исповедоваться, рассказывая про все свои грехи в надежде получить их отпущение. Просто отвезти деревяшку…

В понимании Артема все паломники были упертыми фанатиками, бродяжничающими в надежде поклониться горстке камней или потрогать на другом конце света волшебную косточку от разложившегося канонизированного чучела. Вливаться в их разношерстые ряды его совершенно не прельщало, хотя бы потому, что ему были знакомы занятия и поинтересней религиозной некрофилии.

– Нет, Артем, – Михаил вдруг сделался абсолютно серьезным и трезвым, что выглядело пугающе, – нам предстоит перевезти икону в монастырь, а это, чтобы ты там себе не думал,– тут он степенно поднял вверх указательный палец, как, в свое время, делала школьная учительница Артема по географии, когда считала, что говорит что-то исключительно важное, например, про кругосветное путешествие Магеллана, – не пакет героина засунутый в задницу курьеру из Таджикистана. По сути, на время этого пути мы становимся паломниками. Поэтому и должны вести себя как паломники. Возможно, когда-нибудь нам это зачтется.

В этот раз Михаилу удалось Артема удивить. Такое иногда бывает, когда ты думаешь, что знаешь о человеке все, а потом выясняется, что он коллекционирует крышки от пивных бутылок и держит в подвале на цепи двух пожилых проституток.

– Никогда бы не подумал, что ты религиозен.

– А я и не религиозен, – признался Миша, рассматривая икону, – просто, считаю, нам не помешает соблюсти определенные правила, тем более, что это практически ничего не будет стоить для нашего путешествия. У тебя как со временем?

Со временем у Артема было гораздо лучше, чем со всем остальным. Когда тебя увольняют, вопрос свободного времени решается сам по себе и у тебя автоматически появляется много времени и мало денег. Его пока не уволили, но уже принудительно отправили в отпуск, попутно намекнув, что обратно, как вылетевшего в небо камикадзе с повязкой на голове и запасом топлива в один конец, его никто не ждет.

– У меня масса свободного времени, – честно признался Артем, – если бы время можно было конвертировать в деньги, я мог бы легко составить конкуренцию миллиардерам в списках Форбс.

– Тогда у нас день на сборы. Я тоже сегодня улажу вопрос с работой, и завтра утром выезжаем, – взвесив все, сделал выводы Михаил.

– Осталось выяснить, на чьей машине поедем? – поинтересовался Артем, уточняя детали, – или ты как настоящий паломник отпустишь бороду, возьмешь котомку и пойдешь пешком по Руси? Советую в таком случае захватить с собой консервы и компас, чтоб случайно не свернуть в Афганистан.

Миша, похоже, не был настроен до такой степени радикально, чтоб отринуть имеющиеся блага цивилизации. Окинув взглядом стол, он взял из упаковки две деревянные зубочистки, отломал у одной из них край, после чего зажал их в ладони и протянул Артему на выбор,

– Короткая моя, длинная твоя.

– Короткая, – произнес Артем, вытаскивая из его пальцев зубочистку с отломанным концом.

Миша, разжав ладонь, с сожалением посмотрел на оставшуюся там длинную,

– Дуракам везет.

Артем кивнул, соглашаясь с рациональным зерном в его словах. Прикинув в уме врожденное свойство большинства, недооценивать пользу от запасов собственной дурости.

Пожав Артему на прощанье руку, Михаил встал со стула и направился в сторону двери, – выезд завтра в пять утра. И не забудь взять икону, – съязвил он, неторопливо притормозив у выхода.

Оставшись один, Артем еще раз внимательно осмотрел доску со святым ликом, со всех сторон. Нельзя сказать, что это доставило ему особое удовольствие. Однажды ему довелось посетить выставку картин, нарисованных психически нездоровыми людьми, которые щедро делились своими безумными галлюцинациями с окружающими. Подруга, с которой он на тот момент встречался, обожала современное искусство и творчество Кобо Абэ. Разглядывая икону, Артем почему-то очень четко вспомнил просмотренные на этой выставке изображения.

Утром Артем позвонил Анне. Отношения с Анной у него были сложные и запутанные, как китайский атлас автомобильных дорог. Артем с ней познакомился пару лет назад, поздним осенним вечером решив зайти после работы за сигаретами в магазин. Она стояла посреди тротуара и читала по памяти вслух стихи Мандельштама. Трудно сказать, что привлекло его больше всего: маленькая стройная фигура в распахнутом коротком плаще, глубокий низкий голос или веселые ироничные глаза. При его приближении как раз звучало:

«Сусальным золотом горят

В лесах рождественские елки,

В кустах игрушечные волки

Глазами страшными глядят…»

Никакой баночки для сбора денег или пожертвований на строительство очередного храма и лечение умирающего от рака ребенка поблизости не было. Вместо этого у ее ног стояла бутылка с красным вином, из которой она иногда отпивала, а затем, вытерев губы, с видом прилежной школьницы продолжала читать дальше, даже не сбиваясь с ритма. Чувствовалось, полное погружение в поэзию. Полная отрешенность, как у фанатичного буддистского монаха, сжигающего свое туловище во время медитации на одном из сайгонских перекрестков. Спешащие в сторону автобусной остановки люди безразлично обходили стороной этот импровизированный бенефис, не проявляя никакого интереса к странной девице с бутылкой вина. Так что кроме Артема и бродячей собаки, дремлющей у грязной урны, других поклонников ее монолога, не наблюдалось. После окончания одного из стихов Артем громко захлопал в ладоши, привлекая к себе внимание.

– Тоже любите Мандельштама? – спросила она с любопытством, откидывая спадающие на глаза волосы.

– Ненавижу, – искренне признался Артем, не испытывая никакой симпатии к эстетствующим акмеистам по уши погрязшим в пустом словоблудии, чем вызвал у нее ответную улыбку.

Через час они уже сидели на скамейке в ближайшем парке, и пили вино из еще одной бутылки, рядом с чудом сохранившимся памятником Ленину. Бетонный вождь мирового пролетариата, переживший большинство своих собратьев, стоял, ссутулившись, окруженный палатками бистро и кофеен, словно умирающий «древний ящер с новым вирусом в клетках», указывая вытянутой рукой куда-то вдаль. То ли в несбывшееся светлое будущее, то ли в сторону ближайшего туалета. Артем к этому времени успел выяснить, что ее зовут Анна, что она работает переводчиком в какой-то международной конторе, связанной с угольной промышленностью и что она волонтер в организации «Шахтеры против СПИДа». Во время акций она раздавала прохожим презервативы и буклеты о вреде беспорядочных половых связей.

– Зачем? – спросил Артем ее про стихи, которые она читала на улице.

– Просто захотелось, – ответила она, беспечно пожав плечами, как будто это само собой разумеющееся читать стихи посреди улицы, когда тебе этого хочется. Такая детская непосредственность не могла не восхищать.

В ответ он поцеловал ее сухие шершавые губы. Еще через час они были у нее дома, в крохотной квартирке на пятом этаже старого обветшалого строения на окраине столицы. Мебель в квартире казалась ровесницей этого дома, и только дешевые материалы, из которых она была изготовлена и безыскусный внешний вид, мешали признать этот хлам антиквариатом. Потертые, выцветшие от времени обои и развешанные на них страницы из журналов с фотографиями популярных советских актеров восьмидесятых годов прошлого века, давали ясно понять, что никакого ремонта с того времени тут не проводилось. Но внутри все равно было уютно. Анна, включив радио на каком-то допотопном, еще кассетном магнитофоне, сначала предложила нарисовать Артема углем на большом куске ватмана. Как потом оказалось, рисовать она совершенно не умела и только зря испортила бумагу. Затем они читали друг другу вслух книжку Кафки и пыльную подшивку журналов «Огонек», которые случайно нашли у нее под кроватью и занимались сексом на валявшемся куске ватмана, используя презервативы, оставшиеся после акций, внося такой своеобразный вклад в борьбу с венерическими заболеваниями. «Шахтеры против СПИДа» могли бы ими гордиться.

Весь следующий месяц после этого дня они не отлипали друг от друга, как дельфины лишь изредка выныривая на поверхность, чтоб глотнуть кислорода, сходить на работу и купить продукты, а потом опять погружаясь в свой закрытый от остальных мир, с фотографиями кинозвезд восьмидесятых, дребезжащим магнитофоном и горчим сладким чаем, который Аня делала только из натуральной заварки, презирая все пакетированные виды. А когда эйфория прошла, Артем понял, что дальше так не сможет. Как-то в юности он наблюдал за собачьей свадьбой, молодой кобель заскочил на старенькую дворняжку и принялся активно двигаться, в итоге у него отнялись задние ноги, но он продолжал интенсивно дергаться, не в силах остановиться. Это уже было больше похоже на агонию. Артем себе все больше напоминал этого пса, которого если не остановить, то он затрахает себя до смерти. Внезапно из обычных любовников они превратились в двух незадачливых туристов, которые хотели развести костер, чтоб немного согреться, а вместо этого подожгли весь лес, и теперь, обезумев, не знали, что им делать дальше, то ли полностью сгореть, то ли хватать свои пожитки и убираться сломя голову куда глядят глаза. В один прекрасный момент, не сговариваясь, они прекратили общение, решив, что так будет лучше для них обоих. Но каждые два или три месяца, не выдержав друг без друга, все равно начинали заново. Хватало их максимум на неделю, а потом опять был лесной пожар, паника и бегство. Наверное, надо было прекращать эту бесконечную рекурсию и делать окончательный выбор, оставаться им вдвоем или полностью расстаться, но они привычно пустили все на самотек.

– Алло, – ответила она в трубку таким знакомым низким приятным голосом. Уже не в первый раз Артему подумалось, что с подобными вокальными данными она легко могла бы сделать карьеру в сексе по телефону. Многочисленные онанисты спускали бы себе на руки от одного ее «алло».

– Я хотел бы тебя увидеть, – сказал он, даже не поздоровавшись.

Какое-то время в трубке раздавалось молчаливое сопение, из чего Артем сделал вывод, что она почему-то не торопится с ответом. Ее сомнение обрело почти материальную форму, когда она наконец-то согласилась,

– Давай в двенадцать в кафе на набережной.

Артем пришел на пять минут раньше и заказал кофе. Анна появилась точно в назначенное время, как обычно веселая и порывистая. Глядя на нее, у Артема возникло ощущение, что в стране уже легализовали наркотики, настолько ненормально счастливой и довольной она казалась. Было в этом что-то блаженное.

– Я выхожу замуж, – сказала Анна, усаживаясь за столик, и игнорируя традиционные приветствия.

Артем закашлявшись, чуть не подавился своим кофе, отставив чашку в сторону,

– Ну, совет вам да любовь, – ответил он, собравшись с мыслями, и не очень представляя, что нужно говорить в таких ситуациях, – Кофе будешь?

– Буду, – осмотревшись по сторонам, она оглядела полупустое кафе с его белоснежными столами и скучающими официантами и положила сумочку на рядом стоящий стул, – ты понимаешь, что это значит?

На несколько секунд между ними повисла тишина, нарушаемая только играющей в кафе музыкой. Артему понимал, что сейчас ему необходимо найти какой-то ответ, устраивающий их обоих, отчего чувствовал себя как на экзамене.

– Ты поменяешь свою фамилию? – попробовал угадать он, жестом подзывая официанта, – один кофе, пожалуйста, – после чего опять повернулся к Анне, – надеюсь, ты не хочешь, чтоб я помог тебе в выборе свадебного платья?

Анна выразительно покачала головой,

– Думаю, это будет лишним, – взяв принесенную чашку кофе, она выжидающе посмотрела на Артема. Как ему показалось, ожидая какой-то более эмоциональной реакции на озвученную ею новость. Все-таки она первый раз выходила замуж. Возможно, сообщи она эту информацию заранее, Артем смог бы продемонстрировать максимально широкую гамму чувств, но пока у него получалось только криво улыбаться.

– Если хочешь, могу повести тебя к алтарю, – великодушно предложил он, краем глаза наблюдая через окно за худым рыжим котом, сидящим на скамейке и тщательно вылизывающим свою промежность, частично завидуя его величественной безмятежности. Анна проследила за этим взглядом,

– Спасибо, но мы ограничимся росписью в ЗАГСе, – она нервно потеребила бретельку от платья и, выдохнув, произнесла то, ради чего очевидно и затевала всю эту беседу – наши встречи теперь придется прекратить.

Это было справедливо, вновь создаваемая ячейка общества не нуждается в балласте из прошлого, поэтому все лишнее, включая Артема, безжалостно выбрасывалось за борт судна под названием «счастливое семейное будущее», но соглашаться на роль балласта не хотелось.

– Почему? – фальшиво удивился Артем, продолжая наблюдать за нахальным котом, – твой будущий муж очень ревнив и не одобряет промискуитет? Скажи ему, что это несовременно.

– Он меня любит.

Артем вынужденно отвлекся от кота и внимательно посмотрел на Анну. Она не шутила. У него во рту возникло ощущение, как будто он только что съел незрелую хурму. Когда тебе больше шестнадцати лет, то любые слова о любви уже кажутся напыщенными и вычурными, словно ярко накрашенная портовая кокотка, называющая красавчиком любого проходящего мимо потенциального клиента. Слышать их от взрослых людей было до приторности банально.

– И кто этот счастливчик? – спросил он, взяв со стола салфетку и старательно складывая из нее оригами в виде кувшинки, чтоб хоть чем-то себя занять.

Анна, не спеша отвечать, повела глазами по сторонам,

– Как думаешь, кто он по национальности? – задала она встречный вопрос, внимательно рассматривая стоящего неподалеку смуглого, черноволосого официанта, ритмично притопывающего ногой в такт звучащей музыки.

– Да уж точно не чистокровный ариец, – равнодушно пробормотал Артем, слабо интересуясь родословной гарсона, – это имеет отношение к нашему разговору?

– Нет, но мне кажется, что он грек, – в ее глазах горел неописуемый восторг, какой встречается у семилетних детей при поимке жука носорога, -Представляешь, его предки были древними эллинами и поклонялись Зевсу.

– Скорее всего, они танцевали лезгинку и трахали овец, – остудил ее эмоции Артем, протягивая получившийся бумажный цветок, – так кто твой жених?

Анна вновь огляделась по сторонам, как будто боясь, что их кто-нибудь подслушает и наконец-то призналась,

– Он музыкант.

– Серьезно? – Артем не смог удержаться от сарказма, – Он поет тебе серенады и посвящает свои новые песни?

– Нет, но он очень хороший человек.

– Поздравляю. В наше время – это большая редкость, – посчитав количество табличек на стенах, предупреждающих о запрете курения, Артем передумал доставать из кармана сигареты, и продолжил задавать вопросы – познакомишь?

– Нет.

Аня повертела в руках сделанный им цветок, слушая доносящуюся от барной стойки музыку, потом отложила оригами на край стола. И снова выжидающе посмотрела на Артема.

– Я думаю, ты отнесешься с пониманием.

В ответ Артем равнодушно пожал плечами. Ничего другого ему не оставалось.

– В какой группе он играет? – спросил он, чтоб как-то поддержать прервавшуюся беседу.

– Анилиновые шарманщики.

– Какие? – переспросил Артем, вновь чуть не подавившись кофе. Трудно было придумать более глупое название.

– Анилиновые, – невозмутимо повторила Анна, не замечая его реакции – это молодая группа, и ты, наверное, еще ее не слышал.

– Да уж наверняка,– Артем сомневался, что у него вообще когда-нибудь появится желание слушать группу с таким названием, – они играют на шарманках? – проявил он деланный интерес к музыкальному инвентарю «Анилиновых шарманщиков».

– Нет, в основном на гитарах и барабане, лично он играет на тромбоне, но у них хорошо получается, – убежденно произнесла Анна в ответ, заказав еще один кофе и пирожное, – а как у тебя дела? – Аня перевела разговор на Артема, очевидно посчитав, что тема ее предстоящей свадьбы уже полностью исчерпана, – Говорят, у тебя на работе были какие-то проблемы?

Артем неопределенно хмыкнул, не желая в очередной раз обсуждать своего бывшего шефа, так удачно доказавшего, что люди не птицы и летают весьма плохо.

– Ничего особенного. Смена руководства. Предыдущий начальник резко пошел на понижение.

– А я слышала, он умер, – Анна недоверчиво посмотрела в сторону Артема, ковыряя ложкой десерт. Видимо информация о произошедшем в полном объеме уже докатилась и до нее.

– Ну, да, и это тоже.

К коту за окном подошла сердобольная бабка, доставшая ему из мятого пакета половину сосиски, за что он тут же благодарно облизал ее морщинистые руки. Это выглядело почти мило, если не вспоминать, что только что перед этим он вылизывал языком свои гениталии.

– И какие у тебя теперь планы? – Аня продолжила проявлять вежливое участие в судьбе Артема. А может быть, ей и в самом деле было интересно. Сейчас Артему трудно было что-то понять.

– Мне на какое-то время нужно будет уехать, – пересказывать события предыдущего дня ему не хотелось, поэтому он попытался быть максимально лаконичным, не вдаваясь в детали готовящегося тура, – надо отвезти одну икону в монастырь. Всего лишь небольшое путешествие.

Анна озадачено подняла брови,

– Ты решил стать паломником? – в ее голосе было нескрываемое недоумение, наверное, узнав, что английская королева подрабатывает, торгуя своим дряблым телом в лондонских подворотнях, она отреагировала бы с меньшим удивлением.

– Нет, но спасибо за свежую мысль, – одним глотком Артем допил оставшийся кофе и отодвинул от себя чашку, – обычная туристическая поездка.

Кажется, именно так утверждал Михаил.

– Надеюсь, у тебя все будет хорошо,– Аня, взяв телефон, посмотрела в нем время, – мне уже пора бежать. Рада была тебя видеть. Жаль, что у нас все так получилось, мне будет тебя не хватать.

Артему тоже было жаль, но его мнение, похоже, ничего не решало.

Поднявшись, она поцеловала его в щеку и торопливо поспешила к выходу.

– Удачной свадьбы, – сказал Артем ей вслед, подзывая официанта.

– Уважаемый, без обид, а какой ты национальности, если не секрет?– спросил Артем, оплачивая счет.

Парень горделиво улыбнулся, обнажая белоснежные зубы, как в рекламе зубной пасты, и с радостью признался,

– Я даргинец. Это такой народ в Дагестане.

– Понятно, – благодарно кивнул Артем, добавляя ему денег на чай, вопрос про Зевса он решил не задавать.

Вернувшись домой, Артем достал из шкафа початую бутылку и щедро налил себе коньяка. Было обидно потерять Анну. После нее со всеми другими девушками он чувствовал себя скучно и неинтересно, как на районном симпозиуме по животноводству. Но рано или поздно это должно было случиться, если не принимать никаких серьезных шагов, а Артем считал себя чемпионом по непринятию серьезных шагов. Зато теперь у нее есть музыкант и по совместительству хороший человек, утешил он себя, пригубив налитый напиток. Лично у себя Артем не находил и половины этих достоинств.

Выпив, он стал собирать вещи в дорогу. Дойдя до иконы, он задумался, попробовав положить ее в пакет с логотипом популярного супермаркета. Но просвечивающий через тонкий материал пакета лик выглядел не очень благостно, напоминая лицо утопленника уже не первый день плавающего под слоем воды.

– «Прибежали в избу дети, впопыхах зовут отца,

Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…»1, – цинично процитировал Артем, разглядывая святого через полупрозрачный слой полимера.

Межглавие

Смоленск, 1697 год от Рождества Христова.

Кабак в Ямской слободе имел дурную славу. Добронравные горожане давно привыкли обходить его стороной словно чумной барак, а случайно забредшие путники быстро смекнув, что к чему торопливо покидали заведение, тихонько поминая про себя черта. Всякое там бывает, судачили между собой охочие до слухов болтуны, пряча в сторону свои брехливые глаза. Но и без этих сплетен здравомыслящий человек не стал бы без необходимости совать туда нос. Место давно было облюбовано лихим людом. Беглые, бродяги, промышлявшие разбоем, воры, и прочий сброд, коротал время за кружками с хмельной брагой, играя в крапленые карты или кости, поставив на кон, как правило, краденые вещи или решая свои дела, которые не должны были достичь чужих ушей.

Епифаний вывалился из дверей кабака уже далеко за полночь. Одной рукой он держал ополовиненный кувшин с брагой, второй неуверенно оперся о строение. Отпустив стену, он порылся в пустых карманах, ничего там не найдя, зло сплюнул на землю, отчего капли слюны повисли в давно нечесаной бороде с застрявшими там крошками.

– Ироды, окаянные, – пробормотал он непонятно о ком.

Потом, шатаясь, побрел к дому, иногда останавливаясь, схватившись за чей-нибудь плетень, и бормоча громкие проклятия. Зайдя к себе в пустую избу, Епифаний при свете лучины взял грязную липкую кружку и щедро плеснул в нее из кувшина.

– Здраве будем, – выпив за несколько глотков все налитое до дна, Епифаний вытер рукавом рот и, пошарив рукой по столу, закусил случайно найденной нечищеной луковицей. Другой еды в доме уже не оставалось. Сев и повесив голову на руки, он заплакал. Хмельные слезы стекали по щекам, скрываясь в густой смоляной бороде.

– Кто я есть…? Кто…?, – спрашивал он сам себя заплетающимся языком, размазывая ладонью влагу по лицу, – А ведь меня сам митрополит… митрополит на написание икон благословил… я уроки брал у самого…, – тут Епифаний закашлялся и сплюнул на пол.

– Пошто терзаешь, Господи? – просипел он, осоловело уставившись на святой образ в углу комнаты, – пошто наказываешь, а?

Не дождавшись ответа от безразличного изображения, осенив себя крестным знамением, Епифаний рухнул на колени и стал неистово молиться, целуя нательный крест.

– Прости мя… прости раба сваво грешного…

Потеряв равновесие Епифаний завалился на бок, и долго ворочался, пытаясь подняться, наконец встав на четвереньки он прополз к стоящему у окна сундуку и достал деревянную заготовку для иконы и краски.

– Я напишу, Господи…, напишу… да восславится имя твое – он опять стал остервенело креститься и бормотать молитвы, сбиваясь и начиная заново.

Собравшись с силами Епифаний поднялся на ноги, прошелся до стола, и нетвердой рукой установив доску принялся писать.

Пробуждение было тяжелым, в голове гремело как на заутреннюю в Святую Пасху, а нутро словно рыболовными крючьями выворачивало наружу. Поднявшись со скамьи, Епифаний взял с пола пустой кувшин и внимательно рассмотрел его содержимое, затем задрал вверх и потряс, выливая оставшиеся капли себе в рот. Облизав пересохшие губы, и оглянувшись по сторонам, он замер, испугано перекрестившись и судорожно сглотнув. С доски на него смотрело богомерзкое рыло с огромной башкой каких-то пестрых петушиных цветов. Епифаний потряс головой, но видение не исчезало. Экое страховидло, подумал Епифаний и, не сдержавшись, исторг из себя на пол вчерашнюю скудную пищу. Обтерев губы ладонью, он еще раз осмотрел изображение, обойдя его со всех сторон и брезгливо потерев пальцами.

– Зря только краски перевел.

Почесав грудь под несвежей рубахой, Епифаний крепко задумался. Выкидывать изображение ему было никаких резонов, красок в запасе уже не оставалось, да и заготовки нужно было делать новые, а деньги все кончились. Перебрав в уме святцы, взяв кисточку, Епифаний осторожно дописал остатками краски внизу иконы – Макарий Мирославный.

– Макарием, значит, наречем, – прошептал Епифаний, глядя на изображение, как отец на родное, но неудалое дитя.

Макарий был не слишком популярный святой среди православных, из новоканонизированных, не чета Николаю или Георгию, так что, поди не каждый знает, как его образ выглядеть должен. Может он такой и есть, кто его видел? С этим разумением, взяв икону подмышку, Епифаний пошел к церкви, где с утра уже толпился народ. После вчерашнего возлияния идти было трудно, вытирая потный лоб, Епифаний обходил лужи и отгонял носком сапога бродячих собак. Очень хотелось похмелиться. Еще издалека увидев худого, желчного протодиакона Спиридона, Епифаний, растолкал хворых побирушек,

– Пшли вон, окаянные, – совсем не миролюбиво рявкнул он на них хриплым голосом. Отталкивая самых наглых сильной рукой.

Подойдя поближе к протодиакону, Епифаний смиренно наклонил голову, и заискивающе сказал,

– Смотри, отче, на что меня вчера Отец небесный наставил.

Достав икону, он гордо показал ее Спиридону. Протодиакон на секунду замер, а потом, побелев, выпучил глаза, раскрыл рот и какое-то время похлопал им как вытянутая на сушу рыба. Епифаний решил, что протодиакона сейчас должно быть хватит удар, поэтому на всякий случай отошел в сторону, но тот, набрав полную грудь воздуха, вместо обморока разразился писклявым визгом, от которого Епифаний поневоле поморщился,

– Ты кого, сучий потрох, намалевал? Это что за срамота, дурья твоя башка? Совсем ополоумел? – протодиакон попытался выхватить у Епифания образ, явно намереваясь тут же его и изничтожить.

Но тот, спрятав икону, от худых рук протодиакона, за спину хмуро ответил, не обращая никакого внимания на брань,

– Пошто орешь, Спиридон, как на пожаре? Лик Макария Мирославного, как есть. На то он и святой человек, штоб от нас грешных отличаться. Или ты мыслишь, что святой навроде тебя или меня должен выглядеть? – при этом Епифаний осмотрел Спиридона с ног до головы, и презрительно скривился, всем своим видом показывая, что святой так выглядеть не может, -Образумься, пока не поздно, богом тебя прошу. А икона чудотворная, вот тебе крест, – Епифаний дернулся, пытаясь перекреститься, но вспомнив о риске утраты спрятанной за спиной иконы, ограничился легким подергиванием плеч.

Протодиакон еще раз подозрительно посмотрел на Епифания.

– Чудотворная говоришь?

– Истину глаголю, отче, – Епифаний посмотрел в небо, как будто где-то там находилось очевидное для всех подтверждение его слов, какое-то время рассматривая летающих ласточек, потом продолжил – всю ночь писал в божьем вдохновении, себя не помня, а утром посмотрел, и такая благость от нее на меня снизошла, чуть чувств не лишился.

Епифаний чувствовал, что если в ближайшее время не похмелится, то точно лишится чувств, отчего был предельно убедителен.

Спиридон поморщился от окружающего Епифания хмельного смрада и поправил свою рясу.

– Себя не помня? – протодиакон ехидно усмехнулся, – ну в это я охотно поверю, видали мы этакие чудеса. В кабаке в Ямской слободе такие поди каждый день творятся.

– Ты же знаешь… меня митрополит благословил на написание икон, – смущенно добавил Епифаний и вытер липкий пот со лба.

Спиридон, подумав о чем-то своем, достал из мешочка деньги,

– Ладно, грешник, приму у тебя Макария, благое это дело. Вот тебе пятнадцать копеек и пошел прочь отсюда. Если отец Всеволод спросит, скажешь, что я тебе двадцать заплатил.

Епифаний быстро, пока протодиакон не передумал, сунул ему в руки икону, схватил монеты и угодливо кивая головой попятился в сторону кабака. Спиридон достал из мешочка пять копеек и положил себе отдельно в карман, протяжно вдохнул и перекрестился.

– Прости Святой Отец, сына своего грешного.

Потом поднял перед собой икону на вытянутых руках и мрачно осмотрел изображение,

– Вот ведь паскудство, Господи, прости, – недовольно дернув в сторону бородою, протодиакон пробормотал себе под нос – чудотворная, как же.

Потом отнес образ в церковь и разместил на иконостасе, трижды перекрестив по православному обычаю.

К вечерней молитве, после праведных трудов, народ сходился не спеша. Заходя в храм, все настороженно собирались у новой иконы.

– Поклонитесь Макарию Мирославному, грешники, – пояснил протодиакон неразумным, – икона сия чудотворная, с Божьей силой сотворенная.

Среди прихожан повисла недобрая тишина, прервавшаяся чьим-то лающим кашлем. Все сурово смотрели на икону и молчали. Только хромой Никифор, постоянно оглядываясь то на икону, то на Спиридона, пытался понять услышанное.

– Кто…кто? – переспросил он у стоявшего к нему спиной дородного купца Митрия.

– Знамо кто, супружница это Государева, Евдокия Федоровна. Теперь такой указ вышел, чтоб в каждом храме ее портрет висел, – сухо ответил тот, не оборачиваясь.

– Красивая…– растерянно пробормотал Никифор.

Блаженная Марфа, дочь служивого Степки, подойдя ближе всех к изображению, надолго уставилась в яркие цвета иконы, беззвучно шлепая пухлыми губами, а когда на нее уже начали озираться, вдруг истошно заорала и упала от падучей, извиваясь и ударяясь головой о пол.

– Держи, малохольную, – закричал Никифор. Седой кузнец Лука, схватил Марфу своими сильными руками, и попытался разжать ей челюсти, чтоб вставить туда кусок деревяшки. Детвора, шныряющая вокруг, разинула рты.

– Воистину чудотворная, вишь, как бесы от нее бегут, – произнес не растерявшийся Спиридон, щедро осеняя всех быстрым крестным знамением.

– Чудо, – пронесся ропот по толпе.

Бабка Никитична, закатив глаз с бельмом, и ткнув пальцем в потолок прохрипела,

– Воистину вижу, как Макарий над нами в воздухе воссияет.

После этого несколько немощных, которые у паперти милостыню собирали, костыли бросили и прямо перед иконой исцелились на глазах у всех, получив за это неплохую милостыню, а через месяц одна бездетная баба понесла, которая тоже у иконы стояла, хотя недобрые люди болтали, что тут не обошлось без помощи проезжего приказчика. С тех пор от народа в церкви отбоя не было, из других городов ехали, чтоб Макарию поклониться. Силы икона неимоверной была согласно молве.

Спустя четыре месяца Епифаний утонул, упав хмельной в реку.

Глава 4

Артем, наши дни

Японский внедорожник с равнодушием лишенного всяких чувств робота пылесоса монотонно пожирал колесами километр за километром уходящую вдаль автодорогу. Мимо мелькали деревья, дорожные знаки и декорирующие трассу венки в память тех, кто уже доехал до своей конечной остановки. Периодически у обочины стояли скучающие проститутки очень далекие от образа Джулии Робертс из кинофильма «Красотка». На трассе «Москва- Ярославль» свои каноны красоты слабо совпадающие с голливудскими.

– Понравились? – спросил Артем Михаила, с интересом рассматривающего в боковое окно очередную стайку жриц продажной любви. Со стоящего рядом билборда им блаженно улыбалась черно-пестрая корова, видимо символизирующая высокое качество рекламируемого доильного оборудования. «Хватит мять сиськи» гласила крупная надпись под выцветшим изображением, взрывая мозг своей беспощадной креативностью.

– Какую из них выберешь?

Миша неопределенно хмыкнул, на секунду задумавшись, словно всерьез собираясь снять одну из этих шлюх, каждая из которых, легко могла подрабатывать натурщицей для плакатов районной поликлиники, навсегда отбивая у посетителей тягу к беспорядочным половым связям, алкоголю, тяжелым наркотикам и жизни в целом.

– Ты знаешь, если бы мне пришлось выбирать, то я бы взял толстую.

Конкретизируя свой выбор, Михаил ткнул пальцем в сторону безобразно жирной немолодой бичихи в обтягивающих розовых лосинах, с яркой косметикой на глупом рябом лице, как будто написанном в соавторстве обкурившимися в хлам Пикассо и Кустодиевым. Вечные спутники большинства плечевых путан – свернутый в сторону нос и плохо замазанный тональником синяк под глазом успешно выполняли функцию рекомендательных писем от предыдущих клиентов. По степени свежести нанесенных гематом можно было без труда составлять рейтинг популярности каждой из этих гетер.

Оценив всю тошнотворность объекта вожделения, Артем перевел взгляд на своего друга, пытаясь разгадать в нем признаки иронии, но Михаил не производил впечатления веселящегося человека. Скорее наоборот, с такими лицами обычно стоят на похоронах у гроба своего близкого знакомого, перед тем как вынужденно поцеловать находящийся там труп – циничная смесь печали, брезгливости и отвращения.

– Месье знает толк в извращениях, – прокомментировал Артем его выбор, безуспешно стараясь найти хоть что-то заманчивое в сексе с толстой, старой, страшной проституткой, словно вынырнувшей из чьего-то ночного кошмара или мрачного наркоманского бэд-трипа, – Чтоб на это решиться определенно нужна какая-то особая отвага.

– Дело не в отваге, – Миша покрутил колесико магнитолы, уменьшая звук радиоканала и немного сбрасывая скорость автомобиля, явно настраиваясь на длительную беседу, – просто она очень похожа на мою школьную учительницу по математике – Ларису Денисовну Ковальчук.

– И что? – переспросил Артем, которому это ровным счетом ничего не объясняло. С таким же успехом Миша мог сказать, что она похожа на Маргарет Тэтчер или молодого Хамфри Богарта. – Это была твоя большая школьная любовь, чей светлый образ до сих пор тревожит тебя одинокими тоскливыми вечерами? – машинально произнес Артем первое, что пришло ему в голову, с грустью продолжая рассматривать за стеклом удаляющихся путан.

– Нет, – по безжизненному лицу Михаила пробежала судорога, сделавшая его похожим на печального персонажа из итальянской комедии дель арте, – это сука, которая испортила все мое детство…

Какое-то время после этого они ехали молча. Миша собирался с мыслями, наслаждаясь школьными флешбеками, а Артем, одной рукой нажав кнопку стеклоподъемника, другой достал из кармана пачку сигарет, собираясь закурить, в ожидании пока его друг решится выговориться, вылив на товарища все то эмоциональное дерьмо, что накопилось у него внутри за эти годы. Приходилось признать, что принудительная ассенизаторская работа – обязательный побочный эффект любой дружбы и близкое общение без копрофилии невозможно. Не исключено, что восторженный обмен дерьмом и является в целом квинтэссенцией всех наших отношений в социуме.

Наконец-то, опомнившись, Миша продолжил начатый ранее разговор,

– …эта тварь обожала бить нас указкой по рукам за любой проступок. А девчонок она таскала за волосы и называла шалавами. Знаешь, что она однажды сделала с моим одноклассником, опоздавшим на урок?

Медленно выдохнув дым в приоткрытое окно, Артем даже не попытался строить какие-либо предположения. Понятно было, что вопрос исключительно риторический, на который Миша сейчас же сам и ответит, иначе его предыдущая речь теряла всякий смысл.

– Она заставила его стоять в углу со спущенными штанами, в одних трусах, чтоб он понял, как стыдно и нехорошо задерживаться на перемене. В одних трусах…, – Миша, скривившись, эмоционально ударил ладонью по рулю.

– Всю свою учебу в школе я мечтал, чтоб она сдохла. Так что трахнуть эту мразь было бы неплохим закрытием гештальта, – признался Михаил, завершая свой спитч.

– Он стал эксгибиционистом? – задал вопрос Артем.

– Кто?

– Твой одноклассник.

– Не знаю, – Миша, очнувшись от воспоминаний, безразлично пожал плечами, – кажется, он стал риэлтором. Хотя возможно, лучше б он бегал голым по городскому парку. Это, по крайней мере, лечится, – добавил он, уже спокойным тоном, немного подумав.

Артем согласился. Трудно понять насколько велико преимущество в общественном мнении у риэлторов перед эксгибиционистами. И есть ли оно вообще.

– У меня тоже была одна похожая преподавательница в школе, – сказал Артем, продолжая заданную тему, – обожала всякую паранормальную ересь, поэтому могла запросто поставить всем нам двойки, только потому, что по гороскопу у нее хреновый день. А на занятиях вместо деепричастных оборотов она рассказывала нам ужасающие истории про злых домовых, пришельцев и черную магию, с обязательными кровавыми жертвами и родовыми проклятиями. Как-то целый урок она читала нам вслух «Молот ведьм».

– Она их видела? – Михаил усмехнулся, вопросительно подняв брови.

– Инопланетян? Конечно, – утвердительно кивнул Артем, затягиваясь сигаретой, – Она даже входила в президиум городского общества уфологов, как один из самых частых контактеров. Сейчас мне кажется, что у нее была легкая стадия шизофрении и неустроенная личная жизнь, – он вспомнил спрятанные за линзами очков глаза Галины Адамовны Велмер с плещущимся в них безумием и невольно ощутил пробежавшую по телу дрожь. – Эта чокнутая была уверена, что в нас сидят бесы. Поэтому рано или поздно она бы точно кого-нибудь убила.

На миг Михаил отвлекся от дороги, повернувшись лицом к Артему так близко, что тот кожей ощутил его дыхание.

– Вы ее боялись?

– До жути…, – признался Артем, – Даю голову на отсечение, что у многих до сих пор остались фобии, навеянные той невероятной чушью, которую она лила нам в уши. Если кто-то из моих одноклассников сейчас стоит на учете у врача-психиатра, то это полностью ее заслуга.

На секунду представив психиатрическую лечебницу, заполненную одноклассниками, в больничных пижамах ожидающими очередной порции галоперидола, Артем решил, что с выбором места для встречи выпускников в дальнейшем можно будет не задумываться, просто собираясь за одним столом и глотая прописанные врачом таблетки, по очереди делясь своими диагнозами.

– И чем все кончилось? Ее депортировали обратно на Альфу Малого Пса за нарушение визового режима? – поинтересовался Миша, явно ожидавший какой-то экстравагантной концовки в стиле депрессивного Эдгара По.

– Почти. Ее госпитализировали. Однажды вечером она пыталась повеситься на турнике в нашем школьном спортзале, но не выдержала веревка. Пришедшие на занятия ученики были сильно удивлены. Только после этого мы избавились от необходимости выслушивать ее бред. Так что теперь я плохо знаю русский, но отлично разбираюсь в инопланетянах и снежных людях, – с горечью подвел Артем итоги своего школьного образования, – Если задуматься, то, наверное, я бы тоже хотел ее трахнуть, чтоб завершить свой гештальт.

Оглянувшись на оставшуюся где-то вдалеке пожилую путану он подумал, что побитая жизнью ночная бабочка пользуется популярностью, лишь только благодаря тому, что заглаживает какие-то свои кармические грехи, помогая взрослым мужчинам избавиться от детских психологических травм.

Уже почти стемнело, и накрапывал мелкий дождь, когда Миша начал резко притормаживать автомобиль при виде голосующей впереди ссутулившейся женской фигуры.

– Ты решил, что эта путана чем-то лучше остальных? – скептично пробормотал Артем, не очень понимая смысл данного маневра.

– Нет. Но она не проститутка.

Артему пришлось признать что, скорее всего Михаил был прав. На скучном, невыразительном лице барышни ранне-бальзаковского возраста не было и следа косметики, голова была обвязана темным платком, а ноги закрыты практически до пят длинным черным платьем, поверх которого накинута серая старая пуховая куртка. Рядом с ней стояла большая клеенчатая дорожная сумка. Если это и была проститутка, то весьма оригинальная, для любителей провинциальной экзотики, дешевого самогона и ароматов навоза.

– Мне кажется, мы должны ей помочь, – сообщил Миша, невозмутимо поворачивая руль к обочине, – не мокнуть же ей тут ночью под дождем, к тому же нам, как паломникам, положено совершать добрые дела, – привел он сомнительные аргументы в защиту своего благородного поступка, останавливаясь у края проезжей части, как будто это делало его на ступеньку ближе к Богу.

Действительно, Артем чуть не забыл, что они теперь паломники. Поморщившись он посмотрел на лежащую на заднем сидении икону. Простынь, которой та была обернута, сползла в сторону, и сквозь пакет на него глупо пялился почти родной Макарий.

– До Смирновки довезете…? – спросила неожиданно сиплым голосом женщина, засунув свою голову в салон так глубоко, что Артем смог рассмотреть родинку у основания носа и редкие усики над верхней губой.

– До Смирновки…? – зачем-то повторила она.

В проложенном ими маршруте таких населенных пунктов не значилось. Скорее всего, это была какая-нибудь забытая всеми дыра, население которой до сих пор в день летнего солнцестояния, упившись самогоном, сжигает в жертву богам урожая очередного зазевавшегося дачника.

– Это где? – спросил Артем, напряженно пытаясь вспомнить названия ближайших городов и весей.

– Тут недалеко, – она махнула рукой вперед, показывая на дорогу, – километров восемьдесят по трассе, и потом влево еще километров пятнадцать по грунтовке. Я покажу.

Отказывать ей Артему показалось почему-то неуместным, мешали какие-то этические комплексы. Те самые, при наличии которых, начав делать доброе дело, ты уже считаешь себя обязанным довести его до конца, иначе потом тебя будет терзать непонятное чувство вины. Вероятно, в книгах по психологии этому состоянию имеется более научное объяснение, даже не обязательно связанное желанием убить своего отца и переспать с матерью, но Артем его не знал.

– Садись, – без особого удовольствия Артем вышел из машины и помог положить тяжелую сумку в багажник, после чего сел назад, уступив попутчице боковое пассажирское место. Нельзя быть джентльменом на половину, поэтому приходилось максимально жертвовать своим комфортом в угоду каким-то абстрактным принципам.

– Меня Михаил зовут, – представился Миша, отъезжая от обочины.

– Артем, – представился Артем вслед за ним.

– Сестра Наталья, – отозвалась она, суетливо пристегивая на себе ремень безопасности и осматриваясь по сторонам.

– Чья?

Меланхолично задав вопрос, Михаил продолжил невозмутимо следить за дорогой, не отрывая взгляда от проезжей части.

– Что, чья? – переспросила Наталья.

– Чья сестра? – оживился он.

На ее лице наконец-то появилось понимание того, что от нее хотят услышать, оно даже немного посветлело от осознания обращенного к ней вопроса. Так недоразвитые идиоты радуются, когда им показывают, как можно включать и выключать в туалете свет.

– Сестра во Христе, – гордо произнесла Наталья, словно это было ее главным жизненным достижением, что-то вроде олимпийской медали или нобелевской премии.

Такое воодушевление вообще отличительная черта любого религиозного фанатика, говорящего об объекте своего поклонения, будто сам факт веры является для него особой суперспособностью дающей мощное преимущество перед остальными.

Миша, получив ответ, не слишком им удовлетворился. С сомнением осмотрев попутчицу еще раз, задерживая взгляд на груди, тонких поджатых губах и спрятанных под платьем ногах. Немного подумав, он на всякий случай уточнил,

– Монахиня?

– Не совсем, – она отрицательно помотала головой, – У нас своя община.

Ее усики над губой все это время жили какой-то своей, отдельной от хозяйки, жизнью, активно шевелясь, будто волосатая гусеница непарного шелкопряда в передаче по каналу Animal Planet. Артем постарался по возможности отвлечься от них, попробовав думать о чем-то другом, но вместо этого зачем-то вспомнил девицу с черными курчавыми волосками вокруг сосков, с которой однажды столкнулся на заре своей беспечной юности. Она играла на фортепиано и писала стихи, папа у нее работал бухгалтером, а мама заведовала районным управлением образования, и никто из этих замечательных людей не сообщил ей, что волосы на женской груди это отвратительно. С тех пор это было одно из самых мерзких воспоминаний, хранившихся в него мозгу. Поклонники творчества Тинто Брасса, наверняка были б в восторге от подобного пикантного эпизода.

Поймав его изучающий взгляд, Наталья нахмурилась, и, судя по всему, решив, что ее в чем-то подозревают, поспешила оправдаться,

– Это не секта, не думайте ничего плохого. Это официальный социально-реабилитационный центр для людей, попавших в тяжелое положение. Называется «Синичка». Помогаем алко и наркозависимым, а также просто оказавшимся в тяжелых жизненных обстоятельствах.

– То есть проституткам? – спросил Артем, вспомнив об оставшихся позади куртизанках, чья нелегкая судьба не вызывала никаких сомнений.

– И им тоже, – согласилась Наталья.

– И как вы это делаете? – Михаилу, похоже, было абсолютно все равно, о чем говорить за рулем, пусть даже и о попавших в тяжелые жизненные обстоятельства алкоголиках и проститутках.

– По-разному, – она начала загибать пальцы, будто боясь пропустить или забыть что-то важное, – трудотерапией, молитвами, песни поем…

– Про любовь?

– Про любовь в том числе, правда в основном религиозные.

Закрыв глаза, Артем попытался представить хор поющих алкоголиков, наркоманов и проституток. То, что получилось, слабо чем отличалось от большинства популярных музыкальных групп на современной эстраде, незначительные различия проявлялись исключительно в сценических костюмах и реквизите. Качество вокала, на его неискушенный взгляд, должно было быть примерно одинаковым.

В этот момент их спутница, неожиданно глубоко вдохнула, набрав побольше воздуха в грудь, очевидно собираясь запеть, чтоб порадовать мужчин чем-то по настоящему духовным, но потом к счастью передумала, выдохнув и избавив их от необходимости высаживать ее на половине пути. Слушать религиозные рулады в дороге было бы слишком даже для таких паломников, как они.

– И что, помогает? – автоматически поддерживая беседу, Мишу обогнал едущую перед ними машину. Машина прижалась к краю дороги, великодушно пропуская их вперед, в качестве благодарности Михаил поморгал сигналом аварийной остановки, демонстрируя водительскую вежливость, чем-то напоминающую собачий обычай нюхать друг у друга под хвостом.

– Кому как, – созналась Наталья, нервно поправляя выбившийся из-под платка локон тусклых серых волос, – мне вот помогло.

Приняв повисшее дальнейшее безразличное молчание за живой интерес, она спешно продолжила,

– Уже четыре года как без наркотиков, – размашисто перекрестившись, Наталья поерзала ягодицами по сиденью, устраиваясь поудобней, показав при этом свои предплечья, наверное, чтоб попутчики смогли убедиться в чистоте ее вен, хотя под рукавами куртки их все равно не было видно, – И алкоголя ни грамма. Завхозом в общине стала, вот ездила в город за бытовыми товарами для братьев и сестер, – махнув головой в сторону багажника, Наталья указала, где находится ее сумка.

– Повезло, – кисло поздравил Артем, снова припомнив своего погибшего начальника, который, в отличие от подобных торчков в периоде ремиссии, теперь уже навсегда завязал с наркотиками. Все-таки его метод Артему импонировал гораздо больше.

Наталья активно закивала, выражая свое согласие с прозвучавшими словами. В этот момент Артем наконец-то понял, что его в ней так раздражало. Есть такой тип людей с неуемной энергией, которые все время мельтешат и суетятся, кажется, будто однажды на вокзале им сообщили, что они опаздывают на свой поезд, и теперь всю жизнь они пытаются его догнать. Вероятно, их и зачали также бегом и впопыхах, где-то на перегоне между железнодорожными станциями. Так вот Наталья как раз была из их числа.

– И что, теперь даже не куришь? – поинтересовался Миша.

– Нет. У нас вообще за курение наказывают.

– Как? – Миша удивленно посмотрел на нее, неспешно закуривая сигарету.

– Как матушка Виолетта решит. Могут лишить еды и сна на пару суток, а могут заставить все время таскать с собой бревно, раскрашенное под сигарету, ну или просто табличку носить на шее несколько дней, с надписью: «Простите меня за мою глупость», может быть еще что-нибудь, главное, чтоб человек осознал свою вину.

Судя по неприкрытой извращенной радости, звучащей в голосе Натальи при рассказе о наказаниях, ее Бог, как и большинство других, просто обожал БДСМ. Наверное, вера без страданий слишком легка, чтоб ей можно было гордиться, выпячивая напоказ.

Артему наконец-то стало по-настоящему любопытно.

– А за что у вас еще наказывают?

– За разное. Смотря, кто как режим нарушает. У нас запрещены интимные отношения, запрещено курить, употреблять и хранить алкоголь и наркотики, ругаться матом, проявлять физическую агрессию, играть в азартные игры, мусорить, без разрешения выходить за ворота центра и пользоваться косметикой.

– Веселенькое место, – пробормотал Михаил, всем своим видом показывая обратное, – по количеству запретов вы превосходите даже детский садик. А секс у вас почему под запретом, или вы его тоже приравняли к наркотикам, поскольку он вызывает эйфорию и привыкание?

Артема кстати это также волновало, однако, у Натальи уже был заранее заготовленный ответ, который она тут же не замедлила озвучить менторским тоном,

– Все девушки в нашем центре – невесты Христовы.

Аллилуйя – захотелось добавить Артему. По его мнению, для чудака, проповедовавшего моногамию и воздержание, такое количество невест было явно избыточным. Тем более, если хотя бы небольшая часть из них похожа на Наталью, Христос должен быть очень неразборчив в связях. Уже открыв рот, чтоб озвучить свои соображения на этот счет, он в последний момент сдержался, благоразумно промолчав. Почему-то ему всегда казалось, что глумиться над фанатичными верующими – это как доказывать детям в ясельной группе, что Деда Мороза не существует, или объяснять больным с синдромом Дауна, каковы правила игры в преферанс. Не важно, насколько ты прав, все равно в итоге будешь чувствовать себя мудаком. Наверное, дело в том, что агрессивный атеизм такая же безумная религия, как и все остальные.

– А вы тоже верующие? – спустя несколько минут, скосив глаза на лежащую икону, спросила она, видимо, чтоб хоть как-то заполнить затянувшуюся тишину.

– Ага, паломники, – лаконично ответил Артем, задернув простыней икону, – в монастырь едем.

На лице у их спутницы появилось откровенное почтение, стало понятно, что только что они прошли какой-то незримый квест и зачислены в разряд братьев по вере. С которыми, если и нельзя заниматься сексом, то хотя бы не зазорно находиться в одной машине.

Темный силуэт высокого забора, скрывающего за собой фасад трехэтажного здания, показался в кромешной темноте, когда время уже приближалось к полуночи.

– Вот сюда, – радостно подсказала Наталья.

Если учесть, что никаких других строений они не видели уже довольно давно, то это было неудивительно.

– Слушай, сестра, а переночевать у вас где-нибудь поблизости можно? – Михаил внимательно осматривался по сторонам в поисках признаков жилья, но вдоль разбитой фурами проселочной дороги, на которую они свернули километров пятнадцать назад, находились только покосившиеся столбы и бескрайние леса, словно в каком-то жестоком постапокалипсисе.

– Нет. Тут ничего рядом нет, центр специально вдалеке от населенных пунктов построили, но вы не переживайте, я с матушкой Виолеттой поговорю, чтоб она вам разрешила у нас остановиться. Вам у нас обязательно понравится.

– И не сомневаюсь, – мрачно пробормотал Миша, видимо вспомнив правила проживания в этом реабилитационном центре и недоверчиво хмыкнул, продолжая изучать окрестности.

Не обращая на него никакого внимания Наталья, выскочив из машины, нажала кнопки домофона рядом с тяжелыми металлическими воротами, оставив двоих друзей в автомобиле.

Над забором и воротами в несколько рядов была натянута колючая проволока.

– «Егоза», – хмуро заметил Михаил, проследив за взглядом Артема, – хорошая штука, все зоны ей огорожены. Говорят, первый раз колючую проволоку против человека использовали в штате Айдахо в 1892 году, огородив ей бастующих шахтеров.

– У меня знакомая девушка состоит в организации «Шахтеры против СПИДа», – без всякой логики изрек Артем, – раздает презервативы на их акциях.

– Чем это СПИД им так помешал? – в Мишином вопросе сквозило недоумение.

– Не знаю, возможно из-за него у них уменьшается выработка угля.

Миша ничего не ответил. В это время их спутница зашла в открывшуюся дверь, ведущую внутрь двора. Они продолжили терпеливо ждать, наблюдая, как дворники борются на лобовом стекле с оплакивающим что-то дождем, понимая, что свою сумку в багажнике автомобиля она бросить не должна. Спустя несколько минут въездные ворота гостеприимно распахнулись, приглашая их внутрь.

Глава 5

Ольга. Москва, 1987 год

Извилистая грунтовая дорога, по которой ехал автобус, перешла в более ровную асфальтную, отчего в салоне стало меньше трясти. Чувствуя приближение к районному центру, сидящие на порванных дерматиновых сиденьях с торчащим из них поролоном, тетки начали нетерпеливо ерзать, передвигая по полу свои сумки и обсуждая новые цены на картофель. Урожай в этом году был неплохой, так что цена, по их мнению, была необоснованно завышена. Ольга, поддавшись всеобщему возбуждению, еще раз обдумала план дальнейших действий, который она для себя составила. Первым делом ей нужно было добраться до Москвы, где она собиралась найти Ленку Приходько. Бывшая одноклассница не была Ольге близкой подругой, но они приятельствовали в школе, частенько списывая друг у друга домашнее задание, или прогуливая вместе уроки. За последний год Ленка пару раз присылала Ольге и еще нескольким подружкам письма из Москвы, где восторженно рассказывала о своей учебе в институте и приглашала к себе в гости. Одно из таких писем с обратным адресом на конверте сейчас лежало в пакете с документами, куда Ольга его засунула перед самым отъездом. Она была уверена, что Ленка разрешит пожить у нее первое время, и поможет с устройством на работу и поступлением в институт на заочное отделение. Если было необходимо, Ольга даже была готова снять какое-то жилье, пока полностью не устроится в столице. Матери она собиралась потом отписаться письмом, чтоб та ее не ждала. На первый взгляд, все должно было пройти хорошо, но Ольгу все равно мучил какой-то необъяснимый страх пред неизвестностью и ноющий стыд за клятвоотступничество. Успокаивало только то, что оставаться в селе она все равно уже не могла.

Вместе со всеми Ольга, выйдя из автобуса на последней остановке, оказалась у серого, низкого здания автовокзала, окруженного несколькими грязными автобусами с ожидающими у дверей пассажирами. Рядом с автовокзалом был рынок, к которому живо направились все приехавшие с Ольгой тетки. Вышедшие вслед за ними два пожилых мужичка в шляпах прошли к стоящей неподалеку бочке с разливным пивом и шустро пристроились в конец тянущейся к ней очереди.

Оставшись одна Ольга, для начала поозиралась по сторонам, пройдясь вдоль здания. В отличие от их тихого села, с неторопливой размеренной жизнью, райцентр, казалось, кипел, как забытая на плите манная каша, готовая в любой момент убежать из кастрюли. По дороге мимо мчались разноцветные автомобили, люди, не поднимая глаз, быстро и беспорядочно сновали по тротуарам из стороны в сторону, лишь изредка останавливаясь рядом с киоском «Союзпечати» или около толстой продавщицы в белом халате, бойко продающей из тележки пирожки, чтоб продолжить свой путь, исчезая в дверях различных магазинов и организаций. До железнодорожного вокзала было всего две автобусные остановки, поэтому Ольга решила, не дожидаясь общественного транспорта, проделать этот путь пешком, наслаждаясь внезапно свалившейся на нее свободой.

Высокое красное с длинными узкими окнами и установленными на крыше объемными буквами, складывающимися в надпись «Идеи Партии в жизнь», здание железнодорожного вокзала, в отличие от автомобильного, поневоле внушало уважение. Оно стояло отгороженным от остальной улицы широкой площадью застланной бетонными плитами с прямоугольной выемкой под фонтан, в которой торчали ржавые трубы и валялся мусор. Пройдясь по плитам, и зайдя внутрь строения, Ольга окинула глазами, установленные по углам просторного зала, две высокие фигуры, окрашенные в бронзовый цвет. Одна из них изображала солдата, сжимающего в руках автомат, а другая рабочего с лопатой. Между ними на стене находился большой барельеф Ленина. На их фоне маленькое окно «кассы» было совершенно незаметным и выделялось только короткой извилистой «змейкой» из желающих приобрести билеты.

– Один билет до Москвы, пожалуйста, на сегодня, – попросила Ольга, достигнув наконец-то заветного окошка.

– На сегодня в Москву билетов нет, и не будет, – монотонно раздалось оттуда.

– Совсем? – растерянно переспросила Ольга, совершенно не готовая к такому повороту событий, возвращаться домой сейчас уже было выше ее сил, – мне очень надо, – жалобно попросила она, пытаясь достучаться до черствой кассирши.

– Совсем.

– И что мне теперь делать?

– Девушка, не задерживайте очередь, – требовательно донеслось из кассы.

– Попробуй с проводниками договориться, если очень надо, – услышала Ольга от стоящей за ней женщины с широким добродушным лицом, уже занимающей ее место у окна.

Выбравшись из очереди, Ольга решила последовать полученному совету. Посетив для начала привокзальный буфет, она с отвращением посмотрела на разложенные в витрине бутерброды с засохшим сыром и заветренной колбасой, после чего отправилась искать свободное место среди других пассажиров, ожидающих на длинных скамейках свои поезда. Решив, что поесть она сможет и в поезде. Сидящие вокруг нее люди, под громкие гнусавые объявления диктора, занимались самыми разными делами, кто-то читал, кто-то спал, кто-то разговаривал, кто-то, раскрыв сумки, перекладывал находящиеся там вещи. Несколько непонятно чьих детей сломя голову бегали, смеясь, вдоль рядов со скамейками друг за другом. Первый поезд на Москву согласно расписанию должен был быть только через полтора часа.

Дождавшись информации о его прибытии, и выйдя на нужную платформу, она еще издалека заметила приближающийся локомотив, который с долгим, нудным гудком несся как будто бы без остановки, в последний момент медленно затормозив и протянув состав блестящих зеленых пыльных вагонов вдоль пути. Подождав, пока выйдут приезжие, и рассосутся атакующие вагоны люди, прибывшие на посадку, Ольга подошла к одетой в синюю форму немолодой проводнице.

– А можно как-нибудь без билета до Москвы, а то в кассе их нет, а мне очень надо? – неуверенно начала она, переминаясь с ноги на ногу.

– Как-нибудь, это как? – насмешливо переспросила разбитная коренастая проводница, оглядываясь по сторонам, и хитровато изучая Ольгино лицо.

– Я заплачу, сколько нужно, – выдавила Ольга, наконец-то догадавшись, чего от нее ждут.

В ответ проводница назвала сумму равную стоимости полутора билетов. С которой, не видя других возможностей, Ольга вынуждена была согласиться. Достав из сумки кошелек, она отсчитала необходимое количество рублей. Пересчитав полученные деньги, проводница поманила ее за собой, проведя в середину плацкартного вагона и, указав на верхнюю полку.

– Здесь поедешь. Белье выдавать не буду, дорога короткая, так полежишь.

За столом, под указанным ей местом, сидя на нижних местах трое мужчин играли в карты. Один из них, молодой парень в очках, со светлыми взъерошенными волосами и внешностью студента отличника, заметив Ольгу, тут же отложил карты на стол, рядом со стоящим у окна стаканом в подстаканнике. И подскочив, предложил,

– Давайте я вам помогу?

Не дожидаясь ответа, он, мило улыбаясь, выхватил у нее сумку и галантно поставил на багажную полку.

– Ой, спасибо, – только и успела произнести Ольга в ответ. Другой, коротко стриженный неприятный мосластый мужчина, кавказской национальности, с грубыми массивными ладонями, тоже ей широко улыбнулся, обнажив зубы с металлическими коронками. Третий, уже довольно пожилой, полный мужчина, сидящий у окна, не обращая на Ольгу ни какого внимания, внимательно изучал находящиеся у него в пальцах карты, вытирая платком проступивший на лбу пот.

– Отдыхай, красавица, – ласково сказал с кавказским акцентом мужчина с железными зубами и тут же вернулся к игре.

Разложив грязный матрас и подушку, забравшись на свое верхнее место, Ольга закрыла глаза, прислушиваясь к мерно стучащим колесам.

– Ты смотри, отец, как тебе везет… – донесся до нее восхищенный голос молодого парня, – точно к племянницам в гости не с пустыми руками приедешь.

– Может еще разок? – вторил ему голос попутчика с грубыми руками.

– Да я даже не знаю, стоит ли вам еще играть, – наигранно великодушно отзывался своим скрипучим голосом старик.

Под эти разговоры и дорожный шум Ольга и сама не заметила, как задремала. Проснулась она уже ближе к прибытию. На ее удивление, из попутчиков на нижних местах оставался только пожилой сосед, у которого почему-то оказался разбитым нос, и мужчина суетливо вытирал грязным платком сочащуюся из ноздрей кровь, потерянно уставившись в одну точку, молча шевеля губами. Не обращая на него никакого внимания, Ольга, спустившись на освободившуюся нижнюю полку, быстро перекусила, куском вареной курицы из своей сумки и несколькими вареными яйцами, а потом стала рассматривать мелькающий за окном пейзаж, состоящий преимущественно из хвойных лесов. Стоило только поезду зайти в Москву, как старик внезапно повернулся к Ольге и плаксиво спросил,

– Как я теперь к племянницам поеду? Я же все деньги проиграл. Все что с собой брал, даже часы. Мне их жена дарила на годовщину, понимаете…, – из одного его глаза потекла слеза.

Не зная, что в такой ситуации можно сказать, Ольга осторожно отодвинулась на край полки, и при первой возможности, сняв сумку, поспешила в тамбур. Находиться рядом с плачущим стариком было для нее неприятно.

Прибыв в Москву, она с радостью покинула вагон, окунувшись в сумасшедший ритм Курского вокзала. Обновленный в семидесятые годы, облицованный мрамором, крупнейший вокзал страны, с двухсотметровым стеклянным фасадом и оригинальной крышей с девятиметровым козырьком, не шел ни в какое сравнение с виденным ранее железнодорожным вокзалом в райцентре. У Ольги кружилась голова, от гомона и мелькания людей. Яркие огни, бесконечные потоки народа. Став посреди помещения она, забыв обо всем, во все глаза рассматривала двух чернокожих парней, которых до этого видела только по телевизору. Ольгу не покидало ощущение фантастичности всего, что ее окружает. Наконец-то выбравшись на улицу, загруженную автомобилями, Ольга призналась самой себе, что найти в этом гудящем Вавилоне самостоятельно место, указанное в обратном адресе письма полученного от Лены Приходько, она ни при каких обстоятельствах не сможет. Выход нашелся довольно быстро, набравшись смелости, она направилась к молодому милиционеру, одиноко прогуливающемуся у входа в вокзал.

– Простите, пожалуйста, а не подскажете, как мне до этого адреса добраться?

Протянув ему конверт, Ольга выжидающе посмотрела на еще довольно молодого, улыбчивого постового, который непонимающе перевел взгляд с Ольги на находящийся у нее в руках конверт. Едва осознав обращенную к нему просьбу, милиционер весь подтянулся, сделал официальное лицо и с важным видом парировал,

– Кто такая? Откуда?

– Заикина Ольга, – представилась девушка, – из Тульской области, село Пыжи. Вот, к подруге в гости приехала, – сбиваясь, пояснила она, предусмотрительно решив не говорить о своих планах остаться в столице навсегда.

Посмотрев на протянутый конверт более внимательно, милиционер по слогам прочитал вслух,

– Город Москва, Перовский район, ул. 3я Пролетарская 29, общежитие СМУ №2, комната 376, – после чего задумчиво почесал голову, – Это где?

– Не знаю.

– Ладно, пойдем со мной, Заикина Ольга. Попробуем твою подругу найти.

Доведя Ольгу до большой двери с вывеской «Линейный отдел Внутренних дел на ст. Москва Курская» милиционер вместе со спутницей зашел внутрь, пройдя в помещение у входа, с большим окном, украшенным надписью «Дежурная часть». В комнате с окрашенными в желтый цвет стенами и немытыми полами, на стоящей в углу скамейке, завалившись, полулежал грязный старик, одетый только в коричневые брюки. Весь его смуглый морщинистый торс покрыт синими размытыми татуировками.

– Сан Саныч, помоги, пожалуйста, девушке, дорогу найти к подруге, – обратился постовой к седому, занятому заполнением какого-то толстого журнала, мужчине, сидящему у окна за длинным столом и окруженному телефонами. На его сером форменном кителе Ольга заметила погоны с двумя полосами и одной крупной звездой.

– Кто такая? Откуда? – привычно спросил мужчина, названный Сан Санычем, не поднимая глаз.

– Ольга Заикина, из села Пыжи Тульской области, – уже заученно отрапортовала Ольга.

– А почему Пыжи? – удивленно поинтересовался он, отрываясь от написания документа, – у вас, что пыжиков много?

– Чижиков, – внезапно хохотнул, уже совсем развалившийся на скамейки старик.

– Заткнись, Вяткин, не доводи до греха, – рявкнул на него седой милиционер.

– Не знаю, – Ольга расстроено состроила на лице глупую гримасу, – мне подругу найти надо. Вот…, – она протянула конверт.

Взяв конверт, Сан Саныч бегло взглянул на адрес, потом достал из тумбы широкую карту, которую разложил на столе и шустро поводил по ней пальцем. Отложив карту в сторону, он повернулся к телефону и, набрав нужный номер, отрывисто заговорил в трубку,

– Приветствую, Николай. Общага на третьей Пролетарской двадцать девять на твоей земле?

Выслушав ответ, уточнил,

– Тут девушке одной от нас туда добраться надо. Как лучше всего это сделать?… Ага, я так и думал… Спасибо.

Положив трубку на место, мужчина вновь переключил свое внимание на Ольгу.

– У тебя подруга что, на стройке работает?

– Нет, – закрутила головой Ольга, – она на инженера в институте учится.

– Ну, смотри, это общежитие строительно-монтажного управления. Отсюда, спустишься сейчас в метро и тебе нужно до станции Шоссе Энтузиастов, по Калининской линии. А дальше на троллейбусе или автобусе, там не далеко. На метро то разберешься, как добраться? – в вопросе скрывалось плохо завуалированное сомнение.

– Разберусь, – девушка радостно закивала.

– Если хочешь, могу телефон вахты в общежитии дать, попробуешь до своей подруги дозвониться, чтоб встретила.

– Нет, спасибо, я сама доеду. До свидания, – еще раз поблагодарив его, Ольга быстро выскочила за дверь. Теперь ей нужно было спуститься в метро и найти станцию Шоссе Энтузиастов.

Метро поразило Ольгу еще больше чем вокзал. Спустившись вниз по эскалатору, она долгое время просто ходила и разглядывала все вокруг себя. А потом, разобравшись в схеме на висящем плакате, все-таки добралась до нужной станции, облицованной изнутри мрамором и гранитом. Вдалеке на одной из стен она заметила каменные мощные руки, разрывающие цепи, и сброшенный рядом герб Российской империи. На других стенах были революционные композиции на светлом металле. Это было настолько красиво и величественно, что выходить наружу совершенно не хотелось. Только пересилив себя, Ольга смогла подняться на поверхность.

На автобусной остановке, к которой она подошла спустя пять минут, толпился народ. Подойдя к самому добродушному на вид старичку в солидном темно-сером костюме и с тростью, Ольга уточнила, на каком автобусе ей лучше добраться до искомого адреса.

– Зачем приезжаете, если даже дороги не знаете толком? – грубо бросил ей в ответ благообразный старичок, – сидели бы в своих деревнях, нет, все в Москву едут, как будто без вас тут людей мало. Едут и едут…

– Слышишь, дед, угомонись уже, – осадил его, стоящий поодаль, подвыпивший мужчина с грубым обветренным лицом, одетый в строительную робу, – столица у нас общая. Вон, твой автобус идет, – показал он Ольге на приближающийся транспорт, – две остановки на нем проедешь и выходи. А дурака этого старого не слушай, сам, наверное, из деревни какой-то приехал. Приехал? – переспросил он, с вызовом обращаясь к старику, который сделав вид, что дальнейший разговор его не интересует, поспешно отошел на другую сторону остановки.

– Спасибо, – только и успела крикнуть Ольга, запрыгивая с сумкой в дверь остановившегося автобуса.

Пятиэтажное еще довольно новое панельное здание, окруженное крупными зелеными деревьями, встретило Ольгу у двери вывеской, под стеклом которой желтыми буквами на красном фоне было написано «общежитие СМУ №2 Перовского района г. Москвы». За дверью скрывался узкий проход к лестнице, проходящий мимо кабинки с окошком.

– Куда прешь? – раздалось хищно из окошка, стоило только Ольге направиться к лестнице.

Замерев, Ольга повернулась к окошку, заметив скрывающуюся в углу надпись «Вахта», а за стеклом сухонькую старушку в косынке, что-то вяжущую спицами.

– Я к подруге. К Лене Приходько, в гости, в триста семьдесят шестую, – испуганно затараторила Ольга, – Хотите паспорт покажу?

– Иди уже, – величественно махнула рукой старуха, – только смотри, чтоб без глупостей там. …На третий этаж тебе, – буркнула она Ольге вслед, продолжая вязать.

Бетонная серая лестница вывела Ольгу на третий этаж, который состоял из длинного коридора и массы дверей по обе его стороны. Найдя нужные цифры на фанерной, окрашенной в коричневый с разводами цвет двери, Ольга, постучав, заглянула внутрь.

– А Елена Приходько, тут живет?

– Кто? – переспросила ее полная, вульгарно накрашенная девица, одетая в спортивные брюки и грязную, плотно облегающую телеса футболку, развалившаяся на одной из кроватей, и курящая сигарету.

– Елена Приходько, – повторила Ольга разглядывая убогую обстановку комнаты, по углам которой стояли четыре металлические кровати, три из которых были пустыми и небрежно заправленными синими казенными одеялами. К одной из стен был придвинут небольшой квадратный стол, накрытый клеенкой, окруженный табуретками и заставленный кружками, а рядом со столом урчал старенький белый холодильник. На холодильнике находилась единственная современная вещь – новый кассетный магнитофон

– Ленка, что ли? – переспросила девица, выпуская изо рта кольцами дым, На объекте она.

– На каком?

– На производственном, – презрительно проворчала незнакомка, как будто объясняя самые очевидные для всех вещи, – После семи будет.

– А можно я тогда пока сумку тут оставлю, а сама попозже зайду? – спросила Ольга, уставшая таскать за собой все свои вещи.

– Оставляй, коли не жало.

Девица, потушив в пепельнице окурок, повернулась на кровати лицом к стене, утрачивая всякий интерес к беседе.

Оставив сумку, Ольга вышла на улицу и решила прогуляться. У нее в запасе был еще целый час. Рассматривая непривычно высокие дома и спешащих в разную сторону людей, совсем не похожих на ее односельчан, ни одеждой, ни прическами, ни сосредоточенными выражениями лиц, Ольга все больше влюблялась в этот большой и живой город. Теперь она уже не сомневалась, что должна тут остаться, чего бы ей это не стоило.

Вернувшись через полтора часа в общежитие и проскочив мимо вахтерши, Ольга, постучав, опять заглянула за тонкую фанерную дверь на третьем этаже.

– А Приходько Лена пришла?

– Заикина, ты что ли? А я гадаю, что за девка меня тут ищет?

За столом, украшенным бутылкой портвейна, открытой консервной банкой и тарелкой с вареной картошкой, сидели четыре девушки. Одной, из которых, была встреченная ранее Ольгой полная девица. Второй была худая, конопатая брюнетка, третья, постарше остальных – лет тридцати, крепко сбитая коротко стриженная узкоглазая казашка. В четвертой, ответившей Ольге, она не с первого раза угадала свою, сильно изменившуюся одноклассницу. В модных обтягивающих вареных джинсах и импортной рубашке в большую красно-черную клетку, с броским макияжем и накрученными, обесцвеченными волосами, Ленка совсем не была похожа на ту девочку, которая когда-то жила в их селе.

– Заходи, присаживайся, – Елена подвинулась в сторону, вытаскивая из-под стола еще одну табуретку, вслед за которой выбежали два больших рыжих таракана.

– Вот зараза, – казашка, топнув ногой, тут же раздавила одного из них по полу, оставив грязное пятно.

– Давай, я тебе налью, – обращаясь к Ольге, Приходько, взяв чашку, щедро плеснула туда портвейна.

– Я не пью, – замотала Ольга головой, присаживаясь на край табурета.

– Ну и зря. А я с твоего позволения выпью, – Елена, залихватски приподняв кружку, выпила все налитое. Потом оглядевшись по сторонам, взяла Ольгу за руку, – Ладно, подруга, пойдем, покурим.

– Я не курю.

– Не важно, я курю, – Елена все настойчивей потянула Ольгу за собой.

Выйдя из комнаты и дойдя до конца коридора, Лена завела Ольгу в комнату с надписью на двери красными буквами «Туалет». Стены комнаты были отделаны белым с мутными подтеками кафелем, вдоль одной из стен был ряд металлических кабинок, скрывающих места для оправления естественных нужд, а у другой находились три железные раковины, с пожелтевшей от ржавчины эмалью.

– Ну как там, дома? – спросила Лена, открывая замазанное краской окно и закуривая сигарету.

– Да все так же, – призналась Ольга, не зная, что и сказать. По ее мнению, рассказывать было нечего. В их колхозе и через пятьдесят лет ничего не способно было измениться, – Олега перед отъездом встретила. Харченко, помнишь? Он из армии только пришел. В Афганистане был, – произнесла она первое, что пришло в голову.

– Олежа в Афгане был? – Лена закатила глаза, – надо же. Не повезло парню. Так, а сама-то чего приехала?

– В гости, ты же приглашала в письме, – поежилась Ольга, всем телом ощущая на себе колючий, пытливый взгляд одноклассницы.

– В гости? – зачем то переспросила Лена, без особого энтузиазма, – и надолго?

– Как получится. Я если честно, из дома ушла, – открыла Ольга все свои карты, – Хочу в Москве остаться. Думала, ты поможешь, и с работой подскажешь, и в институт объяснишь, как поступить. Ты сейчас на каком курсе?

– На каком курсе, дура? – Елена, бросив недокуренную сигарету в покрытую пеплом консервную банку, звонко засмеялась, – на стройке я работаю, штукатуром-маляром. В институт после училища не получилось поступить, не стала уже никому дома говорить, чтоб не позориться. В следующем году, может, еще раз попробую. А, может, и не буду. Без института тоже жить можно. Только зря ты так на Москву рассчитываешь. Не нужна ты тут никому… Да и никто не нужен.

Елена машинально достала из пачки и прикурила новую сигарету.

– Тут без прописки надолго не задержишься. А для прописки надо замуж за москвича выходить. У тебя есть москвич холостой на примете?

Обескураженная свалившейся на нее информацией, Ольга только отрицательно повертела головой.

– Вот и у меня нет, – усмехнувшись, продолжила Елена, – уж очень редкий зверь в последнее время, как оказалось. Остается тогда только на работу устроиться, чтоб в общаге прописали. «Лимита» – слышала про такое? Ты в селе после школы кем работала?

– Швеей. Мать на курсы отдала, а потом уже в колхозе в швейный цех.

– А домой обратно точно не хочешь?

Ольга опять отрицательно помотала головой.

– Понятно, – Лена медленно сплюнула на грязную коричневую плитку, покрывающую пол, растерев плевок носком своего тапка, – Совсем родители достали?

– Ага.

Приходько какое-то время помолчала, а потом словно все взвесив для себя продолжила,

– В общем, сегодня у меня тут переночуешь. Я с девчонками договорюсь. А завтра пойдешь на фабрику «Эридия», тут недалеко. Говорили, им швеи требуются. Документы с собой есть?

– У меня трудовой книжки нет, – созналась Ольга, – в колхозе пришлось оставить. Некогда было забирать.

– Ну, наврешь что-нибудь… Пойдем, соседки, наверное, уже заждались, – взяв Ольгу за плечо, Лена повела ее к ним в комнату, где надрывался магнитофон с иностранными сладкоголосыми певцами. Оставшиеся там подружки, развалившись на табуретах, довольно жмурясь, весело что-то щебетали.

Лена, подпевая, подняв руки и плавно изгибаясь под музыку, присела за стол.

Достав из консервной банки небольшой кусок рыбы, покрытый томатом, Приходько положила его на кусок хлеба, налив в пустую кружку остатки портвейна из бутылки.

– Точно не пьешь? – уточнила она, вопросительно посмотрев на Ольгу. Дождавшись отрицательного ответа, залпом выпив алкоголь, – Познакомься. Это Света, – Лена указала на полную девицу, – это Ира, – она указала на худую брюнетку, – это Гулзифа, можно просто Гуля, – представила Елена казашку, – А это моя землячка Оля. Она сегодня у нас переночуют. Тоже столицу покорять приехала.

Соседки насмешливо захихикали.

– Москва большая, на всех хватит, – пробормотала уже порядком опьяневшая Ирина.

Света, убрав со стола пустую бутылку, поднялась и достала из тумбочки, рядом со своей кроватью бутылку водки,

– Ну, давайте тогда, за знакомство…

– Я не пью, – опять принялась всех убеждать Ольга.

– Научишься еще, – безапелляционно заявила Гуля, разливая водку по кружкам, – а пока и без тебя обойдемся.

– Девки, не слышали, что там, на «Эридию» еще швеи нужны? – уточнила у подруг Елена.

– Оксанка говорила, вроде нужны, – ответила конопатая брюнетка, растирая лицо ладонями, – у них там условия совсем не фонтан, вот и бегут все, как наши тараканы, даже прописка не удерживает.

На следующее утро Ольга, проведшая ночь на расстеленном на полу одеяле, проснулась от того, что Ленка трясла ее за плечо.

– Вставай, подруга, а то все проспишь.

На удивление Ольги, все девчонки были уже собраны и готовы идти на работу.

– Давай, Заикина, собирайся и марш на фабрику. Может и повезет, – окончательно разбудила ее Елена, подробно объяснив, как и куда Ольге добираться.

Подойдя к проходной швейной фабрики «Эридия» огороженной большим кирпичным забором, покрытым белой известкой, Ольга, выяснив, где находится отдел кадров, решительно направилась устраиваться на работу. В конце-концов она ничем не хуже других швей, подумала она про себя. А в колхозе и грамоту даже один раз дали к седьмому ноября.

Найдя на втором этаже небольшого административного корпуса нужный кабинет, она решительно зашла внутрь и замерла, разглядывая трех женщин, сидящих за заваленными бумагами столами, отгороженными от двери деревянной стойкой. У стойки, со стороны двери, стояла еще одна, крупная, полная женщина, с короткими желтыми волосами и большой, висящей родинкой на щеке, что-то перед этим говорившая и замолчавшая при виде Ольги.

– Я бы хотела к вам на работу устроиться, – объявила Ольга, переводя поочередно взгляд на каждую из трех сидящих за столами женщин.

– Кем? – безразлично спросила одна из них, не отвлекаясь от изучения документов.

– Швеей.

Сотрудница отдела кадров отложив документ в сторону, повернулась к находящейся у стойки женщине,

– Слышала, Константиновна? Ты же вроде говорила, что тебе в бригаду Марченко швеи нужны? Вот и принимай трудовые резервы.

Стоящая женщина, развернувшись к Ольге внимательно ее осмотрела, как приобретаемый в магазине товар, только что не потрогала на ощупь.

– Опыт есть?

– Да, два года в швейном цеху проработала, – с гордостью призналась Ольга.

– Ну, пойдем тогда, красавица, поговорим, – открыв дверь, женщина вышла из кабинета, а Ольга поспешила за ней.

Пройдя по коридору, и зайдя в Ленинскую комнату, женщина, которую назвали Константиновной, прошла через зал, заполненный рядами сидений, и села за стоящий у трибуны стол с пыльным графином. За столом находился повешенный на стене флаг Советского Союза, а у стены стоял шкаф с различными кубками и вымпелами.

– Давай знакомиться, меня зовут Надежда Константиновна Рубцова. Я мастер второго швейного цеха, и мне в бригаду очень нужна хорошая швея, – Рубцова взяв графин, плеснула из него в стакан воды, и быстро ее выпила, как будто устав от такой длинной фразы, – Теперь расскажи мне, как тебя зовут, где ты училась, где работала и что ты умеешь?

– Меня Оля зовут, Заикина, – немного волнуясь, принялась объясняться Ольга, стоя навытяжку у стола, – Вот, – она протянула женщине свое свидетельство об окончании курсов кройки и шитья, – это об окончании курсов. А потом я еще у нас в колхозе почти два года в цеху швейном работала.

Женщина, мельком взглянув на свидетельство об окончании курсов, опять подняла тяжелый, как кувалда, взгляд на Ольгу,

– А где трудовая книжка?

– Она в колхозе осталась, – закусив губу, Ольга опустила глаза, – забыла забрать. Возьмите меня к себе на работу, пожалуйста, вы не пожалеете…

– Давно в Москве? – строго спросила Надежда Константиновна, не дослушав Ольгины причитания.

– Вчера приехала.

– И жить, конечно, тут хочешь остаться, а негде?

Ольга молча кивнула головой, не отрывая глаз от пола, чувствуя, что заливается краской от стыда, и что еще чуть-чуть и она расплачется.

– Что вам всем в ваших колхозах не живется-то? Работала бы и дальше в вашем цеху, все какая-то польза стране… Родители-то как к твоему отъезду отнеслись? – в голосе Надежды Константиновны стало проступать все большее недовольство.

– Они еще не знают, – резко призналась Ольга, устав уже всего бояться, – я в институт хочу поступать. И не могу уже с ними жить, – с решительностью продолжила она, – Достало уже, сил нет. Отец раньше пил постоянно, а теперь болеет все время, мать из церкви не вылезает, и жизни никакой не дает. Спрашиваете, что меня в колхозе не устраивает? Все меня не устраивает. Не могу я туда вернуться больше, – Ольга уже почти кричала не в силах больше сдерживаться.

Рубцова, приподняв брови, отодвинув пустой стакан, невозмутимо следила за происходящим. Дождавшись, когда Ольга выдохнется и замолчит, она продолжила разговор,

– Хорошо, считай, что ты меня убедила. Я тебе дам шанс, думаю, каждый из нас его заслуживает. Но прошу тебя, сделать так, чтоб я потом об этом не пожалела. Сейчас идешь в отдел кадров, говоришь, что ты со мной договорилась. Трудовую пусть по почте из вашего колхоза затребуют. Пишешь заявление об устройстве на работу и решаешь с ними вопрос по общежитию. Место они тебе найдут, я обещаю. А дальше посмотрим, что ты из себя представляешь, Ольга Заикина. Будешь хорошо работать, помогу в следующем году в институт поступить по направлению от фабрики. Нам грамотные специалисты нужны.

Онемевшая от неожиданности Ольга даже не нашлась что сказать в ответ, продолжая стоять у стола и глупо хлопать глазами, осмысливая услышанное.

– Так вы меня берете?

– Беру…беру. Давай в кадры беги, некогда мне, – Надежда Константиновна, поднявшись, пошла к выходу. Оставив Ольгу все также стоять на прежнем месте.

Глава 6

Артем, наши дни

Заехав на территорию двора, Михаил довольно ловко припарковал машину между двух стоящих рядом с центральным входом в дом темных седанов. Впереди, под тусклым светом уличных фонарей виднелись ступеньки, ведущие на крыльцо с неброской официальной вывеской «реабилитационный центр «Синичка»». Во всем этом было что-то неуловимо казенное, всем своим видом говорящее, что тебе тут не рады – ментальный признак любого учреждения, которое не принято посещать без острой необходимости. Словно в подтверждение Артемовых мыслей рядом с автомобилем из темноты материализовались два нескладных человека в мятой форме частных охранников, излучающие флюиды нереализованной властно-распорядительной функции. «ЧОП Беркут» – прочитал Артем на шевроне одного из них. ЧОП «Беркут» охраняющий реабилитационный центр «Синичка», в этом определенно был какой-то орнитологический комизм.

– В одном магазине одеваетесь? – с иронией спросил Миша, вылезая из салона. На их каменных лицах не отобразилось никаких эмоций. Чопорные жители туманного Альбиона в подобных ситуациях говорят – невозмутим как огурец. Почему именно огурец, а не какой-нибудь другой овощ или фрукт для Артема всегда оставалось необъяснимой загадкой. Наверное, в этой непонятной иррациональности и заключается какой-то скрытый, не всем доступный, английский юмор.

Выйдя из автомобиля вслед за Мишей, Артем достал вещи Натальи и, не слишком церемонясь, поставил их на мокрую землю рядом с ногами. Самой Натальи поблизости уже нигде не наблюдалось, похоже, надобность в общении с попутчиками у нее отпала вместе с необходимостью их дальнейших услуг. Ящерицы схожим образом отбрасывают хвосты, чтоб потом отрастить себе новые. Вместо Натальи один из охранников, молодой коренастый крепыш с вытаращенными глазами и поломанными ушами, выдающими в нем борца, подхватил эту сумку, взяв ее себе в руки, как сдаваемый в аэропорту багаж. Артем с интересом подождал, не наклеит ли борец на нее багажную бирку, но тот просто продолжил держать ее в руках. Второй, более представительный, пятидесятилетний плешивый мужичок с россыпью застарелых прыщей на усатой физиономии и в очках с невероятно толстыми бифокальными линзами, очевидно старший в их паре, также молча, указал Артему с Михаилом взмахом головы на вход в здание. Видимо, разговорчивость тут не пользовалась особой популярностью. Оставалось только радоваться, что охранники еще не догадались общаться друг с другом при помощи знаков, подобно героям голливудских боевиков, с разрисованными мордами прячущимся от засады во вьетнамских джунглях. В ответ на жест, Михаил брезгливо потер пальцами грубую ткань на форме ближайшего секьюрити,

– Хороший материал. Где покупал?

Охранники по-прежнему реагировали на происходящее не больше чем глухонемые на радиотрансляцию прогноза погоды. Скорее всего, молчаливыми они представлялись себе значительно солидней, не обычными заштатными сторожами, с зарплатой равной уровню их IQ, а вышколенными бодигартами из личной охраны Эль Презеденте. Артем бы не удивился, если б узнал, что дома, напялив солнцезащитные очки и нацепив форму, стоя перед зеркалом, они репетируют суровые гримасы на все случаи жизни, включая высадку наемников в заливе Свиней.

Развернувшись, друзья неторопливо пошли в дом, оставив бессловесных стражей у себя за спиной. Холодные и прицельные капли воды падали с неба метя прямо в лицо. Некоторые из них промазывали и разбивались о волосы, стекая неприятными струйками за шиворот.

За входной дверью внезапно открылся просторный богатый холл, который больше соответствовал отличной пятизвездочной гостинице европейского класса или зданию драматического театра, чем приюту для маргинального отребья. Если бы Артем не видел вывески перед входом, то решил, что они ошиблись адресом и попали в дорогой бордель, где VIP-проститутки в качестве бонуса награждают клиентов исключительно элитными венерическими заболеваниями. Похоже, что в православной культуре очень трудно проповедовать нестяжательство не погрязнув предварительно в роскоши и богатстве, в очередной для себя раз подумал он, сопоставляя в уме окружающую обстановку и религиозную концепцию заведения. Миша в это время стряхивал воду со своего пиджака, бегло осматривая комнату. Вытерев обувь о коврик, и подняв глаза вслед за Михаилом, Артем заметил ожидающую их рядом с крутой лестницей, ведущей на второй этаж, тощую девицу с одухотворенным лицом и выступающими вперед зубами, в локоны длинных темных волос которой были вплетены пестрые ленточки. Одета она была в аморфное платье из воздушного белого материала, перетянутого на талии плетеным пояском, из-под ворота одежды выглядывали серебряные витые цепочки с какими-то замысловатыми амулетами, а на запястьях болтались разнообразные браслеты и фенечки. Оставалось только гадать, как она умудряется ходить с таким количеством украшений, не опасаясь, что сороки утащат ее к себе в гнездо. Находящийся справа от нее хмурый коротко стриженый высокий мужчина среднего возраста в черной монашеской рясе, с небольшой русой бородкой на грубом, как будто наспех слепленном из пластилина, лице, напротив никаких лишних вопросов не вызывал. Обладатели подобных тяжелых взглядов обычно вообще отбивают все желание что-то спрашивать, внушая опасение окружающим на каком-то интуитивном уровне, почти как найденный в лесу неразорвавшийся с войны снаряд.

Трудней всего Артему было предположить, что этого человека могло связывать с юной хиппи вместе, если такие разные персонажи даже в очереди за продуктами и то стараются не стоять рядом друг с другом, наверное, опасаясь своим диким сочетанием нарушить пространственно-временной континуум.

Замерев у двери, Артем с Михаилом выжидающе посмотрели на встречающую их делегацию, не торопясь вступать в диалог. Было непонятно чего стоит ожидать от подобного приема. Не исключено, что прямо сейчас их собираются торжественно вышвырнуть прочь и молчаливые охранники уже где-то на подходе. На всякий случай Артем оглянулся в поисках преследователей. Сзади никого не было.

– Здравствуйте, – произнесла девица тихим слабым голосом, после того, как Артем повернулся обратно по направлению к ней, – рады приветствовать вас в реабилитационном центре «Синичка».

На самом деле ничего радостного в ее облике не было, поэтому фраза звучала до жути неискренне.

– Добрый вечер, – коротко отозвался Артем.

Михаил по-прежнему предпочитал осторожно молчать, вероятно, взвешивая для себя варианты возможного дальнейшего развития событий.

– Меня зовут Виолетта Робертовна, но, по сложившейся традиции, тут меня все называют матушка Виолетта, – продолжила их новая знакомая, которой на вид было лет двадцать, поэтому матушкой она казалось довольно юной, как старшеклассница, залетевшая на каникулах от такого же сопливого дружка, так что Артем с трудом сдержал глумливую усмешку, – а это мой помощник по религиозным и юридическим вопросам – Николай.

Она, с видом усталой ведущей дурацкого ток-шоу, фальшиво улыбнулась, указав взглядом на одетого в рясу мужчину. Николай в ответ нехотя кивнул, проведя ладонью по покрытым бородой щекам, во время чего на фалангах его худых, утыканных короткими светлыми волосками, пальцев Артем заметил расплывшиеся грубые тюремные татуировки перстней. Цепкие колючие глаза человека с мутным прошлым и туманным будущим, глядящие исподлобья, не сулили вновь прибывшим ничего хорошего,

В это время его, менее склонный к эмоциям, друг, нацепив на лицо ту самую очаровательную улыбку, которой обычно улыбаются консультанты гипермаркетов, предлагая купить залежавшийся товар по акции, решительно протянул Николаю руку,

– В какой сфере законодательства специализируетесь, коллега? Меня Михаил зовут.

– Семейное право, – холодно процедил после небольшой заминки помощник по религиозным и юридическим вопросам, пожимая протянутую ладонь. Всем своим внешним видом говоря, что в уголовном праве он сведущ гораздо больше, как и в правилах внутреннего распорядка исправительных учреждений.

– Артем, – представился Артем, осматриваясь по сторонам.

Виолетта в очередной раз улыбнулась, облизав пересохшие губы, и, жеманно вздохнув, продолжила беседу, сглаживая возникшую неловкость ситуации,

– Наша сестра Наталья сообщила, что вы очень ей помогли, и что вы…, – она какое-то время подбирала нужное слово -…паломники?

– В монастырь едем, – утвердительно сообщил Михаил. – С Божьей помощью, – добавил он, посмотрев на Николая и скорчив максимально восторженную гримасу.

– В таком случае мы будем рады оставить вас у себя на ночлег.

Ее голос показался Артему настолько приторно сладким, что при желании его можно было добавлять в кофе вместо сахара или использовать в качестве сиропа к блинчикам, Артему оставалось только радоваться отсутствую у него диабета и риска гипергликемической комы.

– Но вынуждена вас предупредить, – в этом момент тон Виолетты резко поменялся, став немного виноватым, – ввиду особенности нашего контингента и сложности реабилитационных программ, крайне не желательно, чтоб вы задерживались тут надолго.

– Ночи нам будет достаточно, – согласился с ней Артем, не видя ни одной причины находиться здесь дольше указанного срока.

– Тогда все в порядке, – она вновь механически заулыбалась, обнажая серые кривые зубы, будто на приеме у стоматолога и пошевелила рукой, поправляя ворох браслетов, словно в каком-то взрывном цыганском танце, где потрепанные танцовщицы пытаются уныло изобразить страсть, – прошу при этом уважать и соблюдать наши правила. У нас запрещено употреблять и хранить алкоголь и наркотики, проявлять физическую агрессию, нецензурно выражаться, играть в азартные игры, мусорить, без разрешения выходить за ворота центра, пользоваться косметикой…

– …Заниматься сексом и курить, – несколько бестактно перебил Виолетту Михаил, выделив для себя основное и смиренно опустив глаза, – мы знаем и полностью разделяем подобные требования, считая, что они должны помочь очистить людей нравственно и физически.

В своем вопиющем лицемерии он мог дать фору даже католическим миссионерам, убеждающим африканских детей в пользе поста и воздержания, а также пагубности греха чревоугодия. Артему пришлось даже приложить определенные усилия, чтоб удержаться от восторженных аплодисментов.

Виолетта довольно кивнула. Во время чего он заметил, что через платье у нее проступают соски. Было только непонятно – от холода или возбуждения и если от возбуждения, то, что конкретно ее так возбуждает во всей этой банальной ситуации, неужели разговоры о запретах и табу?

– Ну, тогда добро пожаловать, братья. У вас еще есть какие-то вопросы? – пробормотала она явно по инерции, завершая и без того затянувшуюся беседу.

Все-таки, наверное, дело в табу, подумал Артем, продолжая разглядывать ее соски и представляя, как они будут выглядеть без одежды.

– Почему ваш центр называется «Синичка»? – внезапно для всех спросил Миша, когда Виолетта уже практически отвернулась от них, посчитав переговоры оконченными.

Кажется, никто не был готов к этому вопросу. Николай и тот показался слегка растерянным, нервно елозя по полу, выглядывающим из-под рясы, носком ботинка.

– Простите что? – переспросила выбитая из колеи матушка, озадаченно приоткрыв рот, словно ее на собеседовании в качестве претендента на должность продавца супермаркета спросили что-то из университетского курса квантовой физики.

– У меня есть вопрос. Почему не зяблик, например, или пингвин? – детализировал свой интерес друг Артема.

Повернувшись обратно, она подозрительно посмотрела на гостей, пытаясь найти в прозвучавших словах скрытую издевку, но Михаил был невозмутимо серьезен.

– Ну…, – она немного запнулась, потерев пальцами свои виски, похоже, рассчитывая таким образом запустить заложенную в голове программу с информацией по семейству синицевых отряда воробьинообразных, – синица это сильная птица, которая даже в суровые морозы не улетает в теплые края и борется с жизненными препятствиями, – закончила она, тщательно проговаривая слова.

– То есть это никак не связано с тем, что синица удивительно прожорлива и ест в течение дня практически непрерывно? – продолжал выпытывать Миша, рассматривая что-то у себя под ногами.

– Ну что вы, нет, конечно, – Виолетта Робертовна передернула плечами, вновь обретая прежнюю уверенность в себе, – а теперь Николай проводит вас в вашу комнату.

Сказано это было так убедительно, что Артему почему-то захотелось промаршировать с Михаилом в ногу за предоставленным пастырем, горланя звонкую строевую песню. Вместо этого они не спеша побрели по обе стороны от Николая, тщательно изучая расположение комнат.

Поднявшись на второй этаж, они оказались в мрачном, длинном, слабо освещенном коридоре с множеством закрытых дверей. Как в третьесортных фильмах ужасов, где за одной из таких дверей обязательно должен скрываться обезумевший маньяк в кожаной маске и с бензопилой наперевес, или маленькая примерная девочка, одержимая демонами. Артема всегда расстраивал тот факт, что у этих персонажей никак не получается встретиться и объединить свои усилия. В полной мере насладиться такими замечательными, нарисованными его воображением, картинками ему помешал внезапно донесшийся из-за угла долгий протяжный гул, густым кофе на дне чашки разливающийся вокруг них, выдергивая Артема из мира грез и фантазий. Попробовав в уме сопоставить услышанный шум со звуком работающей бензопилы, он разочарованно убедился, что между ними нет ничего общего. Скорее это было нечто среднее между гудком паровоза и воем забившегося носком пылесоса. Не хватало только Алисы со своим классическим: «-а что это за звуки вон там?… – А это чудеса… – И что же они там делают?… – Как и положено…Случаются».

Вслед за гулом, навстречу шедшим, из-за угла медленно показался хромая абсолютно голый мужик лет сорока с короткими кривыми ногами и блестящей натертым мастикой паркетом лысиной.

Надо было отдать должное, в столь эффектном появлении этого типа перед друзьями и Николаем, было что-то дико фантасмагоричное, схожее с картинами известных абстракционистов. Когда неискушенный разум торопливо пасует, выбрасывая белый флаг, еще до того, как подвергнется основному удару и судорожно ищет во всем этом хоть какой-то скрытый смысл, даже если его там никогда не было.

Рассмотрев встреченного ими нудиста внимательней, Артем заметил, что черные курчавые волосы, густо покрывающие тело мужчины, обильно прорежены сединой, а в области лобка и гениталий тщательно выбриты, отчего создавалось впечатление, что на незнакомца натянули шерстяной свитер, местами побитый молью. В прошлом атлетическая фигура незнакомца, в свое время безнадежно проигравшая борьбу с излишествами, уже стала оплывать жиром, покрываясь складками, вызывающими острое желание разгладить их при помощи утюга, а на бесформенной талии без всякой цели, болтался широкий армейский ремень с давно нечищеной латунной бляхой. При здравом рассуждении, голый человек с ремнем смотрится еще более нелепо, чем просто голый человек без всяких посторонних аксессуаров.

Если бы не отсутствие в руках плаката с громкими лозунгами, незнакомца можно было принять за участника митинга в защиту прав каких-нибудь полоумных отщепенцев, считающих публичное обнажение своих обрюзгших тел одним из основных методов протеста. Но вместо этого его руки были заняты совсем другим, он расставил их в стороны, на манер крыльев бреющего самолета, демонстрируя густую растительность подмышками, а сам слегка согнувшись, задрал голову вверх и, не переставая, увлеченно издавал монотонное громкое гудение носом и ртом.

Все-таки приятно наблюдать, когда человек находит себе увлекательное занятие по вкусу, пусть даже без помощи бензопилы и пассатижей.

Заметив встреченных мужчин, незнакомец резко остановился и замолчал. Они зеркально повторили увиденный маневр и тоже замерли, не зная как реагировать на открывшийся театр абсурда. Не каждый день везет столкнуться лицом к лицу с откровенным сумасшествием, не привычным бытовым идиотизмом паразитирующим повсюду, а настоящим кристальной чистоты умопомешательством. В такой наглядной демонстрации тонкой грани, отделяющей условно нормальных от абсолютно безумных, скрыто что-то пугающее, похожее на фотографии хосписов и онкодиспансеров, напоминающих о человеческом физическом несовершенстве.