Читать онлайн Пороки бесплатно

Глава 1

– Помню, иду я по этому лесу и будто был здесь. Чувство такое ещё неприятное было. Непонятно, сплю или галлюцинации какие-то. Но вот иду, значит, и думаю: «Вот за этим лесом будет обрыв, а внизу обрыва дом охотничий». Прохожу лес, а за ним и правда дом, и всё, как я представлял. Такое часто у меня бывает. Внук сказал, что называется это эффектом дежавю. То есть такое ощущение, что переживаемое и увиденное уже было.

Ну что скажешь об этом? Почему это происходит? Ты, говорят, мыслишь не так, как все, взгляды у тебя на мир другие – странные и фантастические.

– Что ж… мои взгляды правда не такие, как у многих. Но причина вовсе не во мне, а в вас – людях, окружающих меня.

Понимаете, вы мыслите слишком узко, по шаблону. Вот ответьте мне, какого цвета небо?

– Голубого.

– Это ваш окончательный ответ?

– Да, какого ещё-то оно может быть?

– Видите, как узко… А теперь задайте мне этот вопрос.

– Ну… Какого же цвета небо?

– А оно полно разных цветов. К тому же я спрошу, цвет какого неба вам интересен?

– Ну как какого? Кхм… Обычного.

– Что ж вы не улавливаете… Ночного, на закате, на рассвете, пасмурного, дневного, сумрачного? Учитывать цвет рассеянных облаков или нет?

– Давай дневного, без облаков.

– Назову лишь небольшую часть, так как время наше ограничено. Слушайте внимательно, и как наступит день, вспомните мои слова, смотрите на небо и удивитесь тому, чего не замечали раньше.

Безусловно, есть голубой, вы правы, но помимо этого – бирюзовый (разные его оттенки), бледно- и небесно-голубой, сизый, белый, серый, ниагара, панк, бледно-васильковый, васильковый, королевский синий, лазурный, кобальтовый, защитно-синий… Что вы так смотрите? Думается мне, что вы и представления не имеете, как выглядят некоторые из этих цветов.

– Королевский синий? Защитно-синий? Васильковый? Что это за цвета такие?

– Я покажу вам их наглядно при следующей нашей встрече.

– Да кому нужны эти все цвета? Зачем усложнять всё?

– На это я уже отвечу позже. Наше время на исходе. Вы желали узнать мои мысли по поводу дежавю. Так вот…

Стук в дверь. Входит помощник.

– Господин, Вам пора.

– Я прошу Вас, Степан, уже не раз… – я тяжело вздохнул. – Не называйте меня так. Я Александр. Все мы простые люди. У вас также есть нос и уши, как и у меня.

– Как скажете, Александр.

– Ох… Иван Иванович, я вам обязательно поведаю мои мысли при следующей нашей встрече. До свидания.

– Счастья тебе, Александр.

Я склонил голову в знак благодарности и направился к выходу.

Карета прибыла в город. Повсюду слышны крики, кругом базары, усыпанные самыми разнообразными товарами: грибы, капуста, морковь, помидоры, огурцы, дорогие ткани, масса цветов, сувениры, посуда и много того, чего я не увидел.

Люди были улыбчивые, но почему-то только со мной. Наверное, из-за того, что я сам им улыбался и любезно здоровался.

Я часто проходил по этому базару. Меня тут хорошо знали местные торговцы и постоялые посетители. Относились ко мне очень даже хорошо, что становилось неловко. Подбегали женщины в солидном возрасте и, как родная бабушка, совали разную выпечку. Я, конечно, с благодарностью принимал это, добродушно держал их за руки, смотрел в глаза, улыбался и желал прекрасного дня.

Возможно, именно поэтому ко мне относились иначе. Я дарил им добро и получал его в приумноженном виде.

В очередной денёк шёл по базару. Было солнечно, как всегда шумно. Осень очень радовала в этот раз. Вдруг послышался крик – это снова бранными словами сопровождали воришку. Сначала всё было как обычно: люди кричали, чтоб он стоял (никогда не понимал смысл, вор ведь никогда не послушает этого), пытались его поймать, а он умело удирал. Но тут его словили и начали с большой для меня неожиданностью избивать.

Я быстро направился на спасение, когда подошёл, то увидел маленького, хлипкого мальчика лет семи. С ужасом посмотрел на него и разбросал нападающих.

– Эй, ты как? Живой?

Мальчик, свернувшись калачиком, закрывая голову маленькими руками, прижался к стене стоявшего рядом высокого дома. На мои вопросы он не отвечал, я слышал только то, как он плачет.

Присел на корточки, положил ему руку на плечо и повторил:

– Эй, малец, жить будешь? Сильно больно? Не бойся, я помогу тебе.

Мальчик убрал руки с головы, поднял на меня глаза, полные детской гордости, злости и слёз.

– Клянетесь? – спросил мальчик.

– Клянусь, – тихо ответил я.

Он поднялся с асфальта, сел и облокотился о стену.

– Дядь, ну, конечно, мне больно. Вон какие гиганты напали. Вы вообще видели их рост? Они как вы, вот какой у вас рост?

– Около двух метров.

– Ну вот, и они такие же, только вы стройный, а они ещё и жирные.

Он говорил мне это, а я осматривал его. Выглядел он, конечно, ужасно: потрёпанные волосы, рваные когда-то ещё белые штаны и рубашка. Лицо было в ссадинах, маленьких синячках, и на его губы стекала кровь от разбитого носа. Впрочем, губы также были разбиты, но всё это он старательно вытирал рукавом, шмыгая носом. Смотрел в землю всё тем же взглядом и спросил меня:

– Дядь, ты чего молчишь? Хватит на меня уже пялиться так. Сам знаю, что ужасно выгляжу.

– Пойдём со мной, я тут недалеко живу. Обработаем раны, и я отведу тебя домой.

Мы шли по асфальтной дорожке парка в полной тишине. Нас окружали аккуратные, выстроенные в ряд по обе стороны деревья средней высоты. Всюду дождём осыпались жёлтые, оранжевые, красные и едва зелёные листья на ещё густо заросшую зелёной коротко подстриженной травой землю. Мальчик шёл и пинал босыми ногами кучки листьев, попадавшихся на пути, подбегал к стайке голубей, мирно сидевших на дороге, они пугались, немного отлетали вперёд, снова садились на асфальт и что-то клевали. Он жмурил глаза от яркого солнца и осматривался по сторонам. У него не было страха на лице и вида, что ему больно. Он держался.

Мы подошли к моему дому. Это был огромный старинный особняк 19 века, обнесённый высоким дорогим забором из железных прутьев глубоко-чёрного цвета. Его окружал не менее старый сад с красивыми, подстриженными прямоугольником, располагающимися вдоль вымощенной широкой дорожки, кустами. И деревьями, кроны которых были в виде шаров и эллипсов, увешанные огненно-красными плодами (яблоками), которые также беспорядочно были разбросаны по дорожке. Лужайка вокруг насыщено-зелёная. На ней, неподалёку от пруда, стоял небольшой чайный белый столик, а вокруг него располагались такие же белые стулья. Рядом ходили и красовались друг перед другом своими хвостами два павлина, около них что-то внимательно разглядывали в траве и комично бегали за кузнечиками с бабочками их пёстрые самки, не обращая никакого внимания на своих двух нарциссов. На пруду мирно плавала и наслаждалась последними тёплыми деньками небольшая стайка огромных белоснежных лебедей. На берегу величаво стоял на одной ноге чёрный аист с ярким тёмно-оранжевым клювом и такими же длинными ногами.

Я и мой юный знакомый направились по дорожке к входу в дом. Он с блестящими голубыми глазами и лучезарной открытой улыбкой осматривал всё, что окружало нас, а так же изредко смотрел на меня, я тепло улыбался в ответ.

Было в этом маленьком человечке что-то забытое старое и настолько тёплое и знакомое, что ныла душа. Он видел красоту и искренне восхищался ею, не скрывая этого. Его душа ещё чистая, детская, не запороченная, она чуткая, светлая и открытая. Я в нём увидел себя маленького. Такого же озорного, счастливого, с виду наивного, глупого сорванца, но с огнём и мудростью в голубых, как безоблачное небо, глазах, в которых можно было увидеть мир с лучших его сторон, ведь именно таким они его и видели, несмотря ни на что.

– Дядь! Дядь, ты чего застыл? Можно, я яблоко возьму? Я его в доме помою, и можно будет поесть, оно вон какое медовое, красное, спелое! – вдруг вытащил меня из раздумий голос.

– Да, конечно, бери. Но у меня в доме они тоже есть.

– Вдруг у тебя там таких нет, какое я нашёл. Поэтому я его подберу. Смотри, ещё одно такое нашёл, это я тебе возьму. А вот ещё одно! И ещё! – и он побежал из стороны в сторону, собирая яблоки и считая их.

У входной двери он уже был с кучей яблок, которые ему было тяжело держать, но он не давал упасть не одному. Я уговорил его дать мне часть, чтоб ему было легче, он согласился.

Перед нами дворецкий раскрыл две тяжёлые двери, мы вошли. Пол в доме был покрыт белой глянцевой мраморной плиткой. На потолке висела огромная тяжёлая от кристаллов и золота люстра. Напротив в метрах 30 от нас располагалась широкая лестница с красивыми фигуристыми перилами, которая чуть выше делилась и уходила в две разные стороны, а по середине стоял макет рыцаря в доспехах с мечом.

Мы ушли влево от лестницы, оказались в большом зале, где матовые зелёные стены были обвешаны большими картинами, на одной из них, которая висела на левой стене, был запечатлён Пётр I, скачущий на своём верном чёрном коне и замахивающийся могучим мечом на врага родной земли. На другой картине слева изображены три корабля, плывущие в кипучем море, а на верхушке грот-мачты развивается флаг морского флота, и какой-то маленький человечек стоит у штурвала главного корабля и смотрит в подзорную трубу на далеко виднеющуюся сушу.

Я отправил мальчика умыться, затем посадил на синий, обшитый бархатом, диван. Достал аптечку и обработал раны. Малец упрямо терпел все неприятные процедуры.

– Слушай, мы же с тобой так и не познакомились. Меня зовут Александр Николаевич, а тебя? – спросил я.

– А я Артемий… Иванович. Давай сейчас пожмём друг другу руки и пойдём помоем яблоки. Есть уже хочется. Я сегодня с утра не ел, а уже вечер.

– Почему ты не ел? Дома не был или что-то другое? – складывая лекарства в аптечку, спросил я.

– Да там долгая история.

– Ладно, потом расскажешь, а сейчас пойдём со мной поужинаешь.

Глава 2

Ужинали мы на летней террасе, которая являлась продолжением дома. Она была украшена кустами белых и красных роз, запах которых был сладок и мягок. По углам стояли и освещали тёплым светом террасу красивые высокие фонари.

По середине стоял огромный тяжёлый дубовый стол, на котором отчётливо виднелись кольца, и можно было без труда узнать возраст этого дерева, посчитав их.

На ужин ели запечённого карпа и овощное рагу. Артемий сначала начал есть быстро, но потом посмотрел на меня, смутился и замедлил своё поедание ужина. Он ел, уткнувшись носом почти в блюдо, и незаметно, чтоб никто не увидел, улыбался от удовольствия. Жадно рассматривал еду, будто хотел запомнить каждую мелочь, словно больше никогда этого не увидит.

Я немного подождал, пока он закончит с едой, и задал вопрос очень мягко и аккуратно, как мог:

– Артемий Иванович, давай обсудим, если ты, конечно, не против, причину того, почему ты с утра ничего не ел?

Артемий напрягся, тяжело вздохнул, поёрзал на стуле, посмотрел по сторонам очень серьёзным взглядом и перевёл его на меня. Смотря прямо в глаза, сказал:

– Если я Вам сейчас расскажу мою историю полностью, то вы будете меня жалеть, а мне это не нравится. Жалость – это грех. Это самое худшее, что вы можете сделать для человека. Он тогда чувствует себя несчастным и расслабляется, потому что его неудачам есть оправдание и поддержка того, что он бедный. Нужно всегда поддерживать, направляя на развитие и рост, но никак не относится ко мне иначе из-за того, что у меня, например, был трудный этап в жизни. Это моё мнение и позиция. Я не желаю быть нытиком, жалость мне, повторюсь, не поможет.

Я был удивлён настолько грамотной речью ребёнка и его глубокими осмысленными словами, которые заставили меня задуматься. Я смотрел на него несколько секунд, погрузившись в свои мысли, затем отвёл взгляд в сторону пруда:

– Продолжай. Обещаю, жалеть тебя не буду.

Он озадачено посмотрел на меня, схмурил брови, но потом расслабился:

– Ночью я убежал из дома и больше не возвращался. Вы наверняка спросите, что случилось, почему так произошло, поэтому я сразу вам отвечу.

Меня хотели избить родители. Причины этого порыва я не знаю, они часто так делают. Раньше я не убегал, покорно сидел, ждал ударов, но сейчас я не могу этого терпеть, всё-таки я человек, у меня есть гордость, и я требую уважения к себе. Нельзя позволять такое делать никому, даже если это твои родители.

Обратно я не вернусь, пусть лучше я умру где-нибудь на обочине дороги, чем позволю ещё раз такое допустить. Я слишком гордый и я обижен.

Даже если им будет плохо и они будут умирать, прося о помощи и страдать, я никогда не протяну им руку, а буду наслаждаться тем, что наконец они расплачиваются за всю ту боль, которую они причинили мне. Да и сам бы я с радостью убил их, но не хочется портить себе жизнь и драгоценное время проводить где-то в закрытом месте, где меня будут ограничивать.

Я, слыша последние слова семилетнего ребёнка, вздрогнул от ужаса. Не представляю, что ему пришлось пережить, хоть и у меня было неспокойное детство, но меня отец ударил один единственный раз из-за моего бунтарского и наглого поведения по отношению к его новой возлюбленной, которая по классике хотела от него только деньги, и даже не было у неё и молекулы любви к нему.

Я знал это и переживал за отца, пытался сделать так, чтоб он опомнился, но всё тщетно. Он, как в русском заезженном сериале, был слеп и опьянён мнимой любовью, которая оказалась простым животным влечением.

Его удар я запомнил навсегда и не мог с этим смириться, тогда я покинул дом. Уехал в другой город, и там прошло несколько лет моей жизни, которые я даже не помню.

Он звонил мне, писал, искал меня… Я обо всём этом знал, но моя гордыня не позволяла пойти к нему на примирение. Я упрямо игнорировал всё, меня пожирала обида, злость, я не понимал, почему он выбрал какую-то падшую женщину, а не родного сына, который всегда был с ним и за него.

Вернулся я только тогда, когда к моему дому, который я приобрёл на собственные деньги, подошёл мой давний знакомый и сказал, что у моего отца была сложная операция, он долго не выходил из комы, а сейчас находится в тяжёлом состоянии.

Тогда я, ослеплённый слезами и болью, ринулся к отцу, позвонил ему. Он ответил, я тогда спросил: «Пап, папочка, привет! Как ты? С тобой всё хорошо?» А этот никогда не унывающий, вечно весёлый, по-настоящему сильный и мужественный человек радостно, но с грустинкой в голосе, особым теплом и бархатом ответил: «Сын, родной мой, родной, здравствуй. Я так рад тебя слышать, думал, что уже и не услышу твой голос никогда. Всё-таки услышал, Бог, значит, ещё милостив ко мне. А я нормально, жить буду, ещё 100 лет проживу. Ты прости меня, сын, Сашенька. Вспылил я тогда, до сих пор виню себя за это». Он говорил очень слабым голосом, почти умирая, но делая вид, что всё хорошо. Я слышал, как он плакал.

У меня тогда перехватило дыхание, анимело тело, душили горечь и слёзы, сердце дрожало и болело. Я уверял отца, что это я дурак, а он ни в чём не виноват, но этот человек не слушал меня.

Я приехал, вбежал в дом, запинаясь, забежал в комнату, где он, лёжа в кровати, был окружён врачами, а рядом не было ни одного родного и близкого человека.

Я застыл на мгновение в комнате около двери, отец немного повернул голову в мою сторону, посмотрел на меня, улыбнулся и… замер…

Он умер… Умер, смотря на меня, и улыбался тому, что я вернулся.

И вот он мёртвый с открытыми голубыми глазами и улыбкой. Я – это последнее, что он увидел. Может, он умер счастливым, что хоть кто-то пришёл к нему в такой тяжёлый момент, в его последний момент.

Я виню себя, я эгоист. Нет слов, которые смогли бы передать всю горечь и боль.

Меня до сих пор мучает то, что я не успел сказать отцу спасибо, я никогда этого не говорил и никогда уже не скажу.

Я вышел из своих раздумий и воспоминаний из-за детского голоса:

– Александр, у вас слёзы потекли. Неужели моя история вызвала такие эмоции? Вы не расстраивайтесь, всё ведь хорошо.

Я промолчал, ничего не ответив, и мы направились в дом. Мальчик начал направляться к выходу, смотря себе под ноги и пиная сухие листья. Я заметил это и сказал:

– Сегодня ты ночуешь у меня. Пойдём, тебе приготовят комнату.