Читать онлайн Идентичность Лауры бесплатно

Рамзи. Красное платье

Ее красота выедает глаза. Если так можно выразиться, то это о Джессике. О худышке Джесс. Девочке с кожей, как арахисовое масло, солоноватой и одновременно сладкой на вкус. Я повидал немало женщин за два сезона работы в баре. Честно скажу, жаловаться тут не на что. Всего в избытке, смотри не хочу. И натуральных, и тюнингованных женщин. Разных. Но Джесс особенная. Я это сразу понял. Все это понимали.

Впервые я увидел ее на берегу. Она шла с мужем. Я потом узнал, что с мужем. А тогда смотрел и думал: «Этот малый счастливчик». Он, надо сказать, тоже был хорош. Я такое могу оценить. Пристрелялся. Глаз у меня выхватывает «равные» и «неравные» союзы. Так вот, эти двое были из первой категории. Небожители. Он высокий, коротко стриженный, с хорошим жилистым телом и непропорционально маленькой головой. Такая гора мышц и насаженная сверху башка. Симпатичная вполне башка, это тоже надо признать. И держал он Джесс за руку так, будто она невесомая. Будто шарик воздушный или змей. Будто она взмоет в воздух и унесется в облака, если не держать. Но он крепко держал ее и вел за собой, а Джесс вприпрыжку за ним. И глаза ее горели на всю округу, как проблесковые маячки. Одета она была в красное платье. Только представьте: цвет чуть темнее кетчупа на фоне черно-синей воды и пенных брызг. Я в оттенках не сильно разбираюсь. Но хочу сказать, образ ее был особым видом искусства. Как Сикстинская капелла или еще что из великого. Не знаю, с чем сравнить, да только дух захватывало.

А потом она остановилась, что-то сказала мужу, и оба направились к бару. Прямиком ко мне. Я же бармен как раз и есть. Работаю сутки через двое. День был тухлый. Чаевых мало. Настроение на нуле, а тут это явление. Помирать буду, а взгляд ее глаз цвета карамели навсегда со мной останется. Это как шрам, или тату, или, не знаю, контузия. Что-то такое. Точно физический отпечаток на душе. Так меня сильно проняло. Мне казалось, она меня до печенок ест. Молчит, уставилась и ест. Съела за полминуты. Без остатка, всего. Честно говорю. Я даже ойкнуть не успел.

– Эй, друг, плесни чего-нибудь покрепче и сооруди фреш даме! Манго там или апельсин. Не знаю, что у вас есть, только уж именно фреш, не байду из концентрата.

Это Гиг, муж ее, мне сказал. А она молчит. Я кивнул и начал заказ выполнять. Джесс уселась на барный стул у стойки, прямо напротив меня. Сидит и смотрит, а лямочка с плеча сползла и потянула за собой краешек выреза у платья. Я оторвать глаз не мог от ее ключиц и… Ну, вы поняли. Ничего такого, просто вырез глубокий и лямочка случайно спущена на арахисовые плечи. А потом Гиг пошел в уборную, а она со мной заговорила:

– Ты симпатичный. Только уж больно палишься.

Я не понял. Говорю:

– Чего?

– Палишься тем, что пялишься на меня. Гиг заметит, и ты начнешь его раздражать. – Она пожала плечами и вернула сбежавшую лямку на место.

Вот фигня.

– Не пялюсь я. Это работа у меня такая – учтивым быть, – ответил я и засмущался как дурак.

Обычно я с приезжими говорю не как остальные наши, без раболепства. Отец у меня итальянец. Прожил я большую часть жизни в Италии. А приехал на Ланку к бабушке поработать пару сезонов в баре, посерфить от души. Ну и были на то еще кой-какие причины, о которых не хочется говорить.

Джесс молчала. Набрала полную грудь воздуха и шумно выдохнула раза два или три. Так дышат спортсмены-ныряльщики после того, как долго под водой пробудут. Ее маленькие ноздри задрожали. Это было естественно. Прекрасно. Может, естественность в ней больше всего и подкупала.

– У тебя хороший английский, – сказала она.

То есть первая разговор начала. Я не лез. Гордо кивнул, само собой. Папа с мамой на нем общались, пока она итальянский не выучила. Потому я тремя языками владею. Еще сингальским, маминым родным.

– Я тут уже два дня, а тебя не видела, – говорила она, не отводя желтоватых глаз.

Океан за ней бесновался, выплескивал на пляж мутную пену, как поломойка воду из ведра. По гладкому берегу перекатывались кусочки морского добра и пластикового мусора. Возвращенные океаном «подарки», как бывшей после расставания.

– Дык я работаю сутки через двое. Как раз сегодня заступил, – пожал я плечами, а сам подумал, что непременно бы ее запомнил. Ясное дело, что они только приехали.

Джесс показалась мне потерянной. Несмотря на наличие супруга и общую развязность ее поведения.

– Тебя как зовут? – спросила она с настоящим интересом.

Говоря, она всегда смотрела прямо в глаза, будто боялась что-то упустить или не заметить. Мне кажется, так смотрят на людей звери, побывавшие в неволе.

– Рамзи, – ответил я. Это мое имя.

– А я… – Она замолчала, словно решаясь, говорить ли свое. – А я Джесс. Ты играешь в теннис?

– Ну, так, – ответил я правду. Сказать, что совсем не играю, не мог. Пробовал пару раз. А чтобы утверждать, что играю – тоже не про меня.

– Это мне как раз подходит! – загорелась моя новая знакомая.

Я впал в ступор, а тут Гиг вернулся. Глянул на меня так кисло, будто у него во рту цельный лайм. А она ему с ходу и заявила:

– Гиг, крошка, я нашла себе спарринг-партнера!

– Кого?

– Рамзи. Нашего бармена!

Гиг закатил глаза, смерил меня чуть более внимательным взглядом и выдал:

– Ну, может, этот тебе и пойдет. Судя по комплекции.

Опустил меня, короче. Но мне было все равно. Я был рад, что ей понадобился. Хотелось, ну, что ли, просто вместе побыть. В ее лучах погреться. Слащаво звучит. Ну уж так, как есть.

Труди. Тотошка

Я рухнула в нашу просторную кровать, раскинув руки в стороны. Люблю большие лежбища. Они как дом. Теплый уютный домик. А тут еще сетчатый балдахин сверху. Капроновый кокон, в котором можно спрятаться. За окном сплошная зелень. Пальмы так и тычутся в окна острыми, как сабли, листами. Настоящая природная дикость. Но мы именно этого искали. Хотели затеряться в глуши. Правда, как городскому жителю мне не хватает шума машин и быстрой доставки еды. В остальном я ничего не теряю.

Сегодня произошло кое-что неприятное. Я рвала и метала, когда почувствовала запах ее духов и увидела присохший к подолу песок. Противно ее безразличие. Немного успокоившись, я отнесла вещь в стирку. Умеет Джессика выводить из равновесия. Я берегла платье на особый случай. Красный цвет, юбка в пол, спина открыта. Ей же случай не нужен. У нее каждый день праздник.

– Почему она вечно берет мои вещи без спроса? Вот ты мне ответь, Эл!

Так было обидно! Эл принялся меня утешать. Присел рядом, стал гладить по волосам. Перебирать их шершавыми пальцами. Он совсем не умеет ласкаться. Хотя хочет. Я его потихоньку учу. Хорошо, что у нас у обоих стремление к нежности. Я бы не смогла с таким, как Гиг. Стоит только взглянуть, как он резко хватает Джессику за руки. Тягает туда-сюда. Похлопывает по ягодицам. А она хохочет. Ее это веселит. Нездоровые отношения. Гиг мне совсем не нравится. Надеюсь, что-то решится с нашим совместным проживанием в обозримом будущем.

– А ты убирай свои вещи в шкафчик и запирай дверь, – предложил Эл. – Тогда Джесс не будет их брать.

Я глянула на него с удивлением.

– То есть ты считаешь, что единственный способ сделать так, чтобы она не брала мои вещи – запирать дверь? Это какой-то нонсенс. Взрослые люди должны договариваться между собой, – сказала я возмущенно.

– Взрослые, да, – улыбнулся Эл. Смесь простоты и силы.

Я почувствовала волну возбуждения, но сдержалась. Не хотела днем. Мне больше нравится вечером, когда полумрак. Атмосфера тогда совсем другая. Чарующая. Я перед этим зажигаю ароматические свечи и включаю легкий джаз. Без преувеличения, это лучшая музыка на земле. Эл, кажется, почувствовал исходящий от меня трепет. Стал постукивать по моему животу грубоватой ладонью, как бы намекая: тук-тук, кто там?. Я рассмеялась. Даже заигрывания у него неумелые. Ну что это, в самом деле, за способ?

– Ты как дровосек, Эл, – сказала я смеясь, а он нахмурился.

– Это потому, что я недостаточно нежный для тебя? – спросил он. Вроде несерьезно, а в глазах испуг.

– Нет! – рассмеялась я. – Конечно, нет! Это потому, что ты, как Железный Дровосек, думаешь, что не умеешь любить. А ведь у тебя самое больше сердце на свете! – Меня переполняли нахлынувшие чувства.

– Ладно, – улыбнулся он. – Уговорила. А кто тогда Гиг?

– В смысле? – не поняла я.

– Если я Железный Дровосек, то кто из той сказки Гиг?

– Гиг – надо подумать, – отозвалась я. – Гиг – Трусливый Лев. Кичится показной силой, а в глубине души не верит, что на что-то способен. Он выставляет своего «альфа-самца» на передний план. И чаще всего это выглядит глупо. По крайней мере, для меня.

Эл улыбнулся и потрепал меня по голове. Опять эти его неумелые ласки.

– А Джессика кто? – спросил он.

– Джессика. – С лица моего сошла улыбка. – Ты только никогда не говори с Джессикой про «Волшебника Страны Оз», – сказала я уже без шуток.

– Почему? – удивился Эл, еще не понимая, что я серьезно.

– Неважно. Не говори, – тон моего голоса донес до него смысл сказанного.

– А с тобой можно? – аккуратно уточнил он.

– Со мной можно.

– Ты сама начала, – пожал он большими плечами, как провинившийся мальчишка. Эл не может выносить никакой критики. Сразу расстраивается.

– Для меня это только сказка. Для нее – нет, – попыталась объяснить я, так, чтобы ничего не объяснять.

– Ладно. – Эл смотрел, конечно, ничего не понимая. – Раз с тобой можно, то кто тогда Джессика в «Стране Оз»? – спросил он. Смешной. Будто это действительно имело какое-то значение.

– Джессика? Хорошо же: Джессика – это Тотошка, – сказала я весело, в отместку за красное платье. – Ее собачье дружелюбие и вечное виляние хвостом перед любым, кто способен связать хотя бы два слова, тому подтверждение. А еще то, как она по-собачьи заглядывает Гигу в глаза. Меня с души воротит. – Я довольно рассмеялась, а Эл чмокнул меня в макушку.

– А кем ты назовешь себя, Труди? – все не унимался он.

– Я Дороти. Я рассудительная и смелая.

– Такая смелая, что сидишь на вилле «Мальва» и никуда не выходишь?

– Не люблю пустой болтовни и одноразового общения, – заметила я. Хотя мы оба знали, что причина в другом.

– Такая смелая, что не можешь договориться с Джессикой, чтобы та не брала твои вещи? – подзадоривал меня Эл.

– Тут ты прав, – согласилась я, – но Джесс – отдельная тема. Не люблю, когда ко мне относятся так, будто меня не существует. – И, немного подумав, добавила: – Знаешь, а может, я – тетушка Эм? А ты не Дровосек, а дядюшка Генри? Не зря же ты, в конце концов, фермер.

– Бывший фермер. Ты же знаешь, что я все продал, – вздохнул Эл.

– И вот мы сидим в своем домике, как старикашки в Канзасе, и слушаем джаз, – проскрипела я старческим голосом для пущего эффекта.

– Сидим в своем домике и ждем, когда наша племянница Дороти вернется из Страны Оз? В таком случае Дороти должна быть Лаура?

Его вопрос вывел меня из равновесия. Обычно мы о Лауре не говорим. Вообще лишний раз стараемся не произносить ее имени. Мне стало не по себе.

– Нет. Если бы Лаура была Дороти, не произошло бы то, что произошло.

– Потому что Дороти смелая?

– Потому что Дороти – главный герой. Лаура не пропала бы, будь она Дороти.

– Может, просто ее домик унесло слишком далеко от Канзаса и она пытается вернуться? – спросил Эл с таким простодушным выражением, что мне захотелось дать ему теплого молока с печеньем и подоткнуть одеяло.

Зеленые пальмовые листы с опаленными желтоватыми краями заглядывали в окна, словно любопытные ланкийцы, что дивятся на белых людей. Они шуршали, едва заметно шевелясь. Замирали и постукивали по стеклу, как рыбы, что тычутся в стенку аквариума.

– Может быть, – согласилась я, чтобы побыстрее закончить разговор.

Гиг. Сожители

Вилла не соответствует заявленной цене. Не скажу, что совсем плоха, но потрепана изрядно. Остатки былой роскоши. Паутина по углам. В этом вся Азия. Думают, раз у них круглый год хорошая погода, до банального сервиса можно не опускаться. Ладно, привыкнем. Нашему простофиле Элу нравится. Вылез с фермы, где жил по колено в коровьем дерьме. Джессика тоже в восторге. В этом у нас с ней расхождение. Она обожает, как это называется, аутентичность. А такого добра тут на каждом шагу. Зато в остальном мы с ней одинаковые сладенькие половинки, будь они неладны. Труди – та в плане порядка со мной солидарна. Бегает с тряпками и веничками, снимает паутину. Ну а в остальном мы как кот Сильвестр с цыпой Твитти – на ножах. Зануднее бабы я не встречал.

Я принял душ, заодно отметив плесень в щелях между кафельными плитками. Сплюнул на пол в качестве невысказанного «фи» этой отвратной душевой. Обтерся. Полотенце пахло прелой попкой младенца. Хотя откуда мне знать, как она пахнет? Оделся. Вышел в холл. Эл сидел в большом кожаном кресле, а Труди рядом, на пуфике, поглаживая его руку. Точно благочестивая девственница Джейн Эйр и мистер Рочестер. Натурально тошнит, когда эти двое вместе. Я ждал возвращения Джесс. Ее долго не было. Может, не так ей и нравится ее хваленая аутентичность. Посмотрим, подождем. Объявится. Никуда не денется.

Труди встала с пуфика, подошла к окну. Я обратил внимание на ее сутулые плечи. Джесс такая прямая, упругая, как молодая веточка. А Труди нет. Слышал, осанка зависит от уверенности в себе. Похоже на то!

– Попроси ее больше не брать мои вещи, – сказала Труди таким тоном, будто я хозяин Джесс, не иначе. Я аж опешил.

– Вы должны сами договариваться, – ответил я, не скрывая раздражения, и нарочито зевнул, так, чтобы всем было видно, как меня с души воротит.

– Я не могу с ней ни о чем договариваться. Она меня игнорирует, будто я ее мамочка, от которой нужно держаться подальше. И которую непременно нужно злить. – Труди прорвало. Обычно она не жалуется мне на Джесс. Она выше этого!

– Может, и так. Может, ты слишком давишь? – спросил я резонно. Только дурак не заметит, что Труди давит. Даже молчанием. Умеют некоторые люди напрягать.

Я плюхнулся на пуфик, на котором раньше сидела Труди, и Эл подскочил на месте, будто под ним хлопнула «подушка-пердушка». Я заржал, ткнул Эла кулаком в плечо. Он хоть и придурок, а все-таки забавный.

– Если бы я не давила, неизвестно, что бы с нами было. Это вопрос безопасности, – сказала Труди, поджав губы. Казалось, она сейчас расплачется и бедняга Эл вместе с ней. От дурацкой эмпатии, которая, видно, выработалась у него из-за долгого общения с телятами.

– Потому ты ее и бесишь! – ответил я. Ну а что, это ведь правда. – Бесишь, потому что давишь.

Труди хмыкнула. Я заметил, что мои слова ее прилично задели. Наверное, она пребывала в иллюзии, что они с Джесс хоть немного подруги. На глазах у нее заблестели слезы. Пожалуйста, только не это. Увольте, а. Спасибо! Появилась Джессика. Ее присутствие всегда наполняет комнату веселостью и такой приятной женской легкостью, что в прямом смысле становится светлее. Ей-богу, сам не знаю, как так получается.

– Почему все такие мрачные? – спросила моя девочка.

– Гиг обидел Труди, – констатировал Эл с недовольным выражением махрового бюрократа из офиса государственных служащих штата, живущего от уик-энда к уик-энду.

Джессика глянула на меня с осуждением.

– Да, есть такое дело. Просто я сказал, что Труди давит.

– Не продолжай, Гиг. Ни к чему это, – осадил меня Эл.

Думаю, он не хотел еще больше нагнетать. Тут я с ним солидарен. Я и сам не хотел. И Джессика тоже. А чего хотела Труди, никто из нас не знал.

Лучше расскажу о хорошем. Вчера мы гуляли вдвоем с Джесс. Был кайф. Океан на Шри самый бушующий из тех, что приходилось встречать. Детство я провел в Майами. Так там не так. Чтобы выпросить у Посейдона идеальных волн, надо поплясать с бубном и принести в жертву молодого бычка. Только это может объяснить редкое появление там хоть сколько-нибудь подходящей волны в тот момент, когда хочется постоять на доске. И те споты, что встречаются на берегу, – так это только болванки для приезжих. Курам на смех такой серф. Не в пример Калифорнии. А тут волны зачетные и спотов полно под любой прогноз. Шум как на параде. Бьются о берег, друг о друга, беснуются. Я рад, что привез Джесс сюда. Она давно не выглядела такой счастливой. Исподтишка надела платье Труди. Та покупает кучу всего по интернету, но никуда не ходит и не носит и половины из того, что таскает с собой. Джесс шопинг ненавидит, а наряжаться любит. Вот и одалживает у Труди без спроса.

Гуляли мы замечательно. Джесс прошлась подолом платья по кромке воды и песка. Оно стало тяжелым внизу, и лямки то и дело падали с плеч. Я сказал ей, чтобы перестала поправлять их. Мне нравится, когда на мою жену смотрят. У ланкийцев голые плечи не приняты. Туристы – ладно. Туристам простительно. А «локал уимен» себе такого не позволяют. Это у них признак распутного образа жизни. Так мне местные сказали. Кто их разберет, брешут или нет? А мне распутство нравится. Чего в нем плохого?

Думаю, отдых и смена обстановки пойдет нам на пользу. Отношениям и вообще. Последнее время у Джесс все больше противоречивых желаний. Мне вроде нравится. Но иногда пугает. Потому что один черт знает, чего от нее ожидать.

А еще и Эл с Труди. Хочется, чтобы их не было. Мы с Элом даже не друзья. Вынужденные сожители. Нашли какой-никакой компромисс. Терплю его. И Труди терплю. А в другой момент думаю: слава богу, что Эл есть. Без него было б совсем тяжко. Ведь он Труди понимает, как ни крути. И мне с ней общаться не приходится.

Эл. За лежаками

Зной спал, и находиться на берегу стало наслаждением. Мы ужинали в пляжном ресторанчике. Разбросанные по береговой линии столы напоминали дрейфующие на воде шхуны. Медленно двигались официанты, утопая ногами в песке. Пошатывались, ловили баланс и, выпрямив спины, выставив вперед подбородки, рывками вышагивали по зыбучей поверхности. На каждом столе горела свеча в высокой вазе. Сквозь стекло в подрагивающем свете виднелся бушующий горизонт, как буря в стакане. Гипнотическая штука. Гиг завелся и с меня не слезал. Как заходит речь про футбол, он неуправляем. Можно, конечно, со всем соглашаться, но я буду не я, если не постою за New England Patriots. Так мы и катались туда-сюда на чертовом колесе противоречий.

– А я настаиваю, что ребята из Miami Dolphins делают всех ваших Брэди вместе взятых, – выпалил Гиг, не дожевав кусок стейка.

– Наших Брэди? Этот парень единственный в своем роде. Назови хоть одного столь же яркого квотербека за всю историю Dolphins! – возразил я.

– Футбол – командная работа, – ответил Гиг так, будто открыл великую истину. – Нельзя всю дорогу выезжать на одном чемпионе. Лучше ты назови кого-нибудь из твоих хваленых Patriots, кроме Тома Брэди, про кого можно сказать: «Раз этот парень в деле, победа за нами»!

– Легко: Дрю Бледсо, Джимми Гаропполо, Кэм Ньютон, – начал перечислять я.

– Ньютон только годик продержался. – Гиг комментировал скучающим тоном, шумно пережевывая пищу. – Гарополло не дали раскрыться, да и слава бедняги Бледсо почила под катком Брэди.

Казалось, у Гига личные счеты с культовым квотербеком Patriots. Наверное, он не мог простить тому брака с Жизель Бюндхен. Я бы не удивился, если б узнал, что Гиг на полном серьезе тягается с ним в своем воображении. Самоуверенность его всегда поражала степенью безграничности. И пока мы бодались в неразрешимом споре, совсем стемнело. Джессика куда-то улизнула. Она думала, никто не видит ее перемигиваний с местным серфером. Про таких парней говорят: на него где сядешь, там и слезешь. Имел честь познакомиться. Ушлый тип. Но харизматичный, это надо признать. Разукрашенный татуировками ланкиец, с вьющимися волосами, собранными в пучок. Высоченный, что не свойственно их брату. Почти с меня ростом. Плечистый. Одним словом, спортсмен. Только то, что Джесс такое вытворила, я не одобряю. Как бы парень ни был хорош. Как бы они с Гигом ни договаривались об открытом браке. По мне, ерунда это. Есть в этом какая-то неправда. Но я в их дела не лезу. А то оглянуться не успеешь, как окажешься по темечко в море чужих обманов. Мне и наших с Труди морей недомолвок хватает.

Подали горячее, и Гиг немного присмирел. Для его спокойствия я признал (небезосновательно), что Miami Dolphins проявили себя наилучшим образом в минувшем сезоне. Мой визави расслабился и стал налегать на виски. Пьяным Гиг мне нравился больше. Выпив, он переставал быть надменно-агрессивным и становился надменно-дурашливым.

И тут я смотрю: вместо Джессики по берегу от бухты идет – Труди. Точно она. Небо за ней черное, и перевернутый экваториальный месяц, как рога буйвола, горит пуще прежнего. Я не ожидал ее здесь увидеть. Она не любительница шумных мест. Идет, волосы собраны в тугой хвост. Она терпеть не может ходить непричесанной, как Джессика. Подошла ближе, взволнованно улыбнулась и остановилась у столика. Лицо бледное. Мне не по себе стало. Я приподнялся, чтобы выдвинуть ей стул, а Гиг растекся по столу и спросил ее громче, чем требовалось:

– Труди?

Он, когда выпивает, становится шумнее, как помноженный надвое. А чтобы было понятно – Гиг и в трезвом виде парень не тихий.

– Да, – ответила она, тоже довольно резко.

– Что ты тут делаешь? – наседал он, видно, накрученный темой футбола. Не люблю, когда у них начинается этот бессмысленный пинг-понг.

– Не разговаривай с ней так, – осадил я его. Гиг стал помягче, но ненадолго.

Еще одна особенность пьяного Гига – наигранно подкатывать к Труди в отсутствие Джессики. Словно он не может принять того факта, что не цепляет ее своей мужской харизмой. Хотя Труди, по правде говоря, тоже не в его вкусе. Он не любит тихонь. Но именно ее реакция его и забавляет.

– Ну же, Труди, детка, пойдем купаться голышом, а? Чего я там не видел, а! – И на этом месте он так безобразно заржал, что аж еда изо рта полетела в разные стороны.

Мне тоже стало смешно от почти детского смущения Труди. Но я сдержался. Погладил ее по плечу. Она глянула на меня испуганно. Природа словно бы подыгрывала ее тревоге. Волны обрушивались на берег, как реплики оппонентов, не давая и слова сказать. Заставляли перекрикивать друг друга.

– Пойдем отсюда. Пойдем домой, Эл, – прошептала Труди.

– Что? Я не слышу. – Я нагнулся ближе к ее рту.

– Мне надо уйти отсюда! – прокричала она в тот момент, когда океан выжидательно замолчал, и люди за соседними столиками стали оборачиваться.

Мне стало жаль ее. Так жаль, как только может быть. Агорафобия ее усиливалась, и то, что Труди оказалась на берегу, было странным. Мы поднялись. Гиг остался допивать и доедать заказанное. Я обнял ее за плечи и повел к таксистам, дежурившим у выхода с пляжа.

– На виллу «Мальва», – сказал я первому попавшемуся тук-тукеру.

– Мал-ва, Мал-ва. Ок, мистер. Я знаю Мал-ва, – убедительно запричитал мужик с кожей чернее ланкийской ночи. Его белки и зубы сияли, как эмалированные, освещенные фарами придорожных рикш.

Мы уселись в таратайку, украшенную постерами голливудских фильмов вперемешку с разноцветными буддистскими венками. Странное сочетание. Труди положила голову мне на плечо, и сразу потеплело. Куда уж теплее, чем на экваторе? Однако стало. Ветер задувал в открытые проемы транспортного средства. Тут я заметил, как с крыши из темноты на меня таращится унылое растянутое изображение Джека Воробья. Капитана Джека Воробья. Хоть что-то родное в этой дикой Азии. «Да, компас не указывает на север, но ведь нам туда и не нужно», – сказал мне этот прохвост. «А куда нам нужно?» – хотел уточнить я. Но не стал. Разговаривать с дерматиновой крышей было бы нелепо даже для члена нашей чокнутой компашки.

Ночью Труди плохо спала – стонала, вздрагивала, просыпаясь. Наутро Гиг шутил в своей скабрезной манере. Спрашивал, что я такого делал, раз из комнаты доносились хоть какие-то звуки кроме джаза. На пару с Джессикой они гордились шумом, который производили. В ход шли томные вздохи, стуки, сотрясение стен и мебели. Одним словом, театральное представление. Я ту нежность, что между нами с Труди, ни на что не променяю. А Гиг и Джесс только и делают, что провоцируют друг друга. И окружающих.

Мне Джессика никогда не нравилась. На меня ее магия не действует. Я не люблю распущенности. Одежда, манера говорить. Вечно лохматые волосы. Вечный вызов. Как по мне, такое действует только на незрелых альфачей, как Гиг и тот серфер. Или на детей, как бармен Рамзи из пляжного заведения, который с нее глаз не сводит.

– Почему ты была вчера на пляже? – спросил я осторожно, когда принес завтрак Труди в постель. Гренки с джемом на сливочном масле и свежевыжатый лаймовый лимонад. Она сидела под антимоскитным пологом, такая загадочная, красивая, будто английская колонистка XVIII века.

– У меня была тревога. У меня всегда тревога, когда Джесс куда-то идет. Когда у нее это, как ты знаешь, состояние… – Она замолчала, подбирая слова. – Состояние поиска приключений. Ведь это уже заканчивалось плохо.

Я понимающе кивнул:

– Но точно ведь неизвестно, кто ответственный за то «плохо». Мы это так и не выяснили.

– На что ты намекаешь? – спросила она и тут же помрачнела. Прекратила жевать гренку, намазанную джемом.

– Только на то, что неизвестно, кто в ответе за те «плохие события».

– Но Джесс была там! – взорвалась Труди.

– Как и ты, и Лаура, и Гиг, – перечислил я всех участников без задней мысли. Но она уже завелась.

– Как удобно. Только добряка Эла там не было!

Труди вскочила с кровати, перевернув поднос с завтраком. Пролила фреш на белоснежные простыни. Обиднее всего за фреш. Я давил крошечные лаймы на ручной соковыжималке, а они выскакивали из моих великанских рук. Целое дело было сообразить для нее сок.

«Оскорбленное высочество» ходила взад-вперед, одетая в сорочку из молочного муслина. Такой приятной курортной ткани, из которой неохота вылезать. Оборки юбки и рукавов дрожали, не поспевая за резкими движениями. Я ждал. Знал, что ей нужно время, чтобы успокоиться. Так и вышло.

– Не переживай за простыни, – остановившись, сказала она. – Сегодня придет добрая ланкийская женщина Марджани и за сущие гроши приберет нашу «Мальву». Постирает белье и сделает карри с курицей. С такими ценами на людской труд можно еще пару человек с опахалами нанять, чтобы ходили по пятам за Гигом. Остужая его пыл. – Она усмехнулась.

Труди явно хотела сменить тему. Сгладить ту вспышку возмущения, которая ее охватила. Но я и не осуждал ее. Я ее никогда не осуждаю.

Понятно, о чем она волнуется. Мы действительно живем как на пороховой бочке.

– А давай-ка я сделаю тебе еще сока? – предложил я.

Джессика. Открытый брак

Мне Санджай сразу понравился. От него пахло порочностью. Показатель не всегда хороший. Есть в нем минусы. Основной – неразборчивость в связях. Из прозаичного – от таких можно подцепить чего-нибудь. Потому важно соблюдать осторожность. Да, у нас с Гигом открытые отношения, но есть пара условий. Первое – не влюбляться в объект. Второе – изменять незаметно. Третье – ничего друг другу не рассказывать.

Кудряшка Санджай ходил по берегу со своей доской для серфа, так и эдак посылая мне сигналы. Смешной. Снял майку, стал играть мышцами. А что мне мышцы? У Гига их полный набор. Меня больше другое заводило. То, что он меня хочет. Добиться мужского желания нетрудно, приемы просты: случайно уронить лямочку с плеча, поправить волосы, не отводя взгляда, дышать глубоко, внимательно его слушая, и тому подобное. Но чаще всего люди своих желаний боятся, давят их на корню, а слабость не возбуждает. Потому тихоня Труди никогда не прочувствует силу женской власти. Одного простака Эла со взглядом коровьих глаз ей, видимо, достаточно. Это как есть одну и ту же пресную кашу на завтрак до конца своих дней.

Кудряшка Санджай слабым не был. Азарт его я за милю чуяла. На любой сигнал посылал мне ответ. Майку вот снял. Отжался на брошенной на песок доске для серфа. Мне такая игра нравилась. А еще нравилось то, что Гиг поблизости и надо стараться, чтобы он ничего не заметил. Соблюдать условия договора.

В тот вечер мы пошли поужинать с обитателями виллы «Мальва» на пляж. Эл, как обычно, бухтел, потому что Гиг с ним не соглашался. Они обсуждали футбол, а это начало конца. Если пошло-поехало, будут насмерть стоять, чей клуб лучше. А значит, вечер для других тем потерян.

Кудряшке, кажется, тоже нравилась близость моего мужа. Игра разгоралась. Мы встретились взглядами, и я указала головой в сторону бухты и горы сложенных один на другой лежаков. Он смекнул и пошел туда. Я выждала минут пять и двинулась за ним. Сердце просто выпрыгивало из груди. Давненько ничего такого не удавалось провернуть. За лежаками было тихо, а потом сильная рука дернула меня к себе откуда-то снизу, и я упала в темные воды кипящего варева человеческих страстей. Какой же живой я чувствовала себя тогда. Закат за мощной спиной серфера быстро сваливался за горизонт. За считаные секунды стало темно. Только торчащие из воды рыболовецкие жерди выделялись на фоне неба. Они напомнили самодельные кресты, что сооружали мы с сестрами из палок и веток в детстве, когда хоронили стрекозу или безвременно почившего котенка. Мне стало не по себе от этого тождества. Кресты.

Санджай оказался и правда хорош. Только тогда я не знала, что он Санджай. Для меня он был просто серфером с пляжа. Имена в таких историях не важны и даже мешают. Попытка повторить произошедшее неизменно приведет либо к разочарованию, либо к развитию чувства. А ни того, ни другого мне было не нужно. До утра следующего дня я не знала его имени. И только бармен Рамзи и пара полицейских рассказали, что Санджая Арору нашли мертвым. Утром следующего за нашим приключением дня. Нашли совершенно голым, завернутым в рыболовную сеть. Меня эта новость напугала и расстроила. Вчера был живым, теплым, шепчущим на ухо всякие глупости, а сегодня мертвец. Такие вещи выбивают из колеи. Я испугалась одной мысли. Что, если это Гиг расправился с Санджаем? Но потом я успокоила себя. Ведь врать он не умеет, и если б засек меня, то выдал бы себя. А Гиг был душкой и лапочкой. Делал мне массаж на вилле. Счастливым был – наверное, потому, что я после своего «маленького приключения» стала ласковой, как кошка. Отношения – это сообщающиеся сосуды. Ты ласковый – с тобой ласковы. Ты бухтишь – на тебя бухтят. Потому, я думаю, выпускать пары́ на стороне очень даже полезная практика. Оздоровительная. Я люблю мужа. Очень люблю. Он для меня все.

А Санджай… Санджай не идет теперь у меня из головы.

Кто мог его убить?

Рамзи. Незабываемый рассвет

Когда его нашли, был конец моей смены. Самый страшный рассвет, какой можно представить. Народ столпился у рыбацких сетей на берегу. Ничего более жуткого я в жизни не видел.

В нашем баре наливают всю ночь. Работаем до последнего клиента. Кухня – та до полуночи, а мы нет. Вчера вечером я оставшемуся гостю сделал коктейль, расставил все по местам и пошел вздремнуть в подсобное помещение. Обыкновенно с девяти надо быть в строю до одиннадцати, пока сменщик не явится, и уж тогда можно возвращаться домой. По утрам я, конечно, не «Кровавую Мэри» разливаю. В основном манго-ласси, для любителей утреннего безопасного солнца. Проснулся я в шесть, раньше, чем планировал. От шума. Вышел на берег и увидел столпотворение. Тех, кто Санджая нашел, и зевак собравшихся. Я подошел ближе. То ли оттого, что хорошо знал этого парня, то ли оттого, что вид у него был не ахти… В общем, меня вывернуло.

Мертвец был голым, завернутым в рыболовную сеть, и поджарое тело его, распухшее от влаги, не походило само на себя. Узнать его можно было разве что по кудряшкам. При жизни он был заметным парнем. Очень даже видным. Нравился девушкам. Приходил каждое утро серфить, а по вечерам зависал в баре. И если западал на какую девицу, то в восьмидесяти процентах случаев уходил с ней. Только местные девушки с ним не водились. Он пользовался плохой славой. На Ланке жив традиционализм. Туристки же, падкие на экзотику, Джая любили, а он оправдывал их ожидания. Создавал желаемый образ. Барбершоп посещал. Очень любил свою бороду и всячески ее обихаживал. Татуировки по всему телу набил. На фоне темно-коричневой кожи те не сразу бросались в глаза. Только если приглядеться, можно было заметить, как он ими вдоль и поперек разукрашен. Я толком не знаю, чем он зарабатывал. Из семьи он очень приличной, обеспеченной, по ланкийским меркам. Правда, вряд ли родители помогали ему сейчас финансово. На уроках серфа тоже сильно не разживешься. Но по тому количеству времени, что он проводил в баре, и по тому, что его знали все приезжие, думаю, он распространял «развлекательные снадобья».

Мы с Санджаем были дружны в детстве. Сейчас не особо. Иногда болтали. Я ценил его непосредственность. Джай любил слушать про Италию. Он нигде, кроме Ланки, не был. Да тут девяносто процентов населения не то что в Италию – дальше своей деревни не выезжали. Потому я ему рассказывал, где был, что видел, а он улыбался и накидывал вопросы. Как там то? Как там это? И все не мог понять, почему я приехал обратно. Я тогда задал ему встречный вопрос: променял бы он серф на огни большого города, если б смог? Он задумался и согласился, что не променял бы. Наверное, потому, что в одном был по-настоящему уверен. В умении брать волны.

А когда он на Джесс глаз положил, я, признаюсь, в первый раз в жизни на него разозлился. Я эту девушку отчасти себе присвоил. Понимал, что у нее есть муж и все такое. Но среди местных я считал себя ее главным фаворитом. Она чуть ли не через день прибегала ко мне в бар и трещала без устали, словно сутки до того не разговаривала. Любезничала. На теннис позвала. Я тогда не знал, что она в принципе такая дружелюбная.

А когда я на Санджая мертвого взглянул, я на него уже не злился. Только тогда, наверное, и перестал. Накануне вечером народу в баре собралось полно. Я напитки делал, а сам поглядывал на Джесс и Санджая. На то, как они перемигиваются. Я не верил, что они серьезно до чего-то «домигаются». Только я ошибся. Сначала он за лежаки ушел, а потом и она за ним. Там, где они скрылись, берег делает поворот, и то, что происходит в той стороне пляжа, можно увидеть лишь с моря. Это наша маленькая уединенная бухточка.

Те, кто был с Джесс на ужине, – муж и еще один. Им хоть бы что. Сидели и спорили. Еды они заказали на четверых, только одну лишнюю порцию собирались забрать с собой. Джесс рассказывала, что они на вилле парами живут. Она с мужем и еще одна парочка, нелюдимая. Только той, второй, дамы не было.

Когда Джесс за Санджаем ушла, не было их долго. А потом я отвлекся на какое-то время, а когда спохватился, компания их уже исчезла. Даже ту еду, что с собой заказывали, оставили. Так быстро засобирались.

Уже к двенадцати утра следующего дня заявилась в бар полиция. Стали спрашивать, кто что видел. Я знал, что про Джесс не скажу. Не скажу, что она с Джаем в бухте находилась. Но про нее рыбаки рассказали. Рассказали, что видели, как они за лежаками… Ну, вы поняли. Видели, короче.

Труди. Рыбный рынок

Что мне тут тяжелее всего дается, так это еда. Я представляла азиатские гастрономические изыски иначе. Думала, будем объедаться морепродуктами. Но в местных заведениях креветки приличных размеров – редкость, а если и положат в заказ большие, то уж непременно неочищенные. Сиди ковыряйся. Это я не говорю о сашими из тунца. Ломтики раз на раз не приходятся, и имбиря не докладывают. Ясное дело, что блюдо японское, а не ланкийское, но и не называли бы его тогда сашими! Была грешная мысль, что они на доставках экономят, но Эл говорит, что и в заведениях на тарелке все точно так же выглядит. Наша помощница по дому, юркая старушонка Марджани, поедет сегодня на рыбный рынок. Я набралась смелости и напросилась с ней. Надо иногда выходить из дома, а раннее утро для этого самое лучшее время. Выберу креветок и самого жирного тунца. Ну, а если не решусь выйти, так посижу в тук-туке. Тоже прогулка.

В комнату постучали. Из-за тяжелой двери появилась маленькая седенькая голова со сморщенным лицом кофейного цвета:

– Мадам, вы хотели поехать на рыбный рынок.

Я сидела под пологом нашей с Элом кровати – правда как самая настоящая «мадам» – и писала. Мне нужно было закончить небольшой рекламный текст для заказчика. Марджани вечно называла меня «мадам». Только так и никак иначе. Эл сопел рядом. И я приложила палец к губам. Ланкийцы, вероятно, не распознают языка жестов. Старушонка понимающе кивнула, но ответила еще громче, чем прежде, что ждет меня внизу. Я тихо сползла с кровати, прошелестев по простыням оборками юбки любимой муслиновой сорочки. В ней я ощущала себя подружкой Тарзана – Джейн. С пальмами за окном – стопроцентное попадание. Покрутилась перед зеркалом, забрала растрепавшиеся во сне волосы в тугой хвост. Они у меня от природы волнистые, а в этом влажном климате начали извиваться черными змеями. В общем, собралась как можно быстрее и поспешила к милой Марджани. Та бродила в холле из угла в угол. Увидев меня, заулыбалась наполовину беззубым ртом:

– Вам очень идет, мадам! – Она показала на мои волосы. – Так вам лучше, чем… – Она, видимо, не знала, как сказать на английском «лохматые», и изобразила двумя руками над головой беспорядок. Я оценила ее способности в пантомиме и решила, что все-таки зря грешила на ланкийцев в вопросе языка жестов.

Тук-тук ждал за забором. Мы прошли к нему густым садом виллы «Мальва», похожим на ожившие декорации к текстам Элизы Бернетт. Заросший великанскими папоротниками, цикламеновыми цветами и остроиглыми растениями наподобие пурпурного алоэ вера. Все они расступались перед нами, двумя маленькими женщинами, на утренней влажной тропе, ведущей в мир. Усевшись на скрипучие дерматиновые вечно съезжающие сиденья, мы поехали по проселочной дороге. Марджани в задумчивости кивала своим мыслям и смешно шевелила подбородком, будто перекатывая что-то во рту. Мне было спокойно с ней. Утренняя Ланка, еще не разогретая полуденным солнцем, казалась прозрачной. Тени стелились длинными легкими полосами, создавая на дороге решетчатые узоры. С океана доносился солоноватый запах. Впереди я увидела бревенчатые темно-серые прилавки с набросанными на них разновеликими рыбинами. Людей было мало, и я подумала, что смогу без тревоги выйти из тука и прогуляться по рядам. Марджани вылезла первой и подала мне руку. Я оперлась, но без усилия. Слишком уж тщедушной выглядела старушонка. Продавцы на местах встрепенулись. Я медленно двигалась от одного развала к другому. Хотелось сначала оценить представленный ассортимент. Ко мне подбежал чумазый ребятенок и протянул ручку. Я машинально сунула ему купюру. Мне хотелось, чтобы он побыстрее отошел. Это было ошибкой. Детвора стала множиться, достигая в моем сознании толпы. Попрошайки смыкались вокруг кольцом, дергали за юбку и галдели:

– Мадам, дай мне рупий, мадам! Мадам, доллар! Дай доллар! И мне! И мне! И мне, мадам!

Марджани была в нескольких метрах от меня, когда заметила происходившее. Она начала махать костлявыми руками, отгоняя детвору, как мух, но те, подтверждая сравнение, шумно жужжали свое: «Дай рупий! Дай доллар, мадам! И мне! И мне! И мне!»

Голова закружилась, стало тяжело дышать. В глазах потемнело. Я поняла, что сейчас отключусь, и начала заваливаться на бок. Уже издали, будто из другого измерения, я услышала над собой мужской голос. Кто-то подхватил меня и удержал на ногах. Легкие, но неприятные постукивания по щекам вернули меня в чувство. Я открыла глаза. Толпу как ветром сдуло. Продавцы глядели испуганно со своих насиженных мест, словно черные галки, которых тут полно.

– Как ты? – спросил неизвестно откуда взявшийся здоровенный ланкиец. Смесь Момоа и Кравица. Лизе Боне он бы понравился, пришла мне на ум странная для данных обстоятельств мысль. Незнакомец казался слишком могучим. Возможно, то были последствия шока. Местное население тут почти все наподобие Марджани, невысокое и тонкокостное. Я моргала. Приходила в себя от панической атаки.

– Как ты? – мягко повторил герой. Он внушал приятное спокойствие. Тепло смотрел в глаза, будто пытался запомнить или разглядеть. Я хотела ответить, но тут подскочила Марджани и грубо отодвинула моего спасителя, сказав ему что-то на местном наречии. Он не стал спорить. Нервно кивнул и пошел в сторону трассы. Я увидела его байк, явно припаркованный наскоро, потому что бампер и заднее колесо торчали на полдороге. Незнакомец запрыгнул на железного коня и, резко дав по газам, умчался.

– Кто это был? – спросила я, видимо, восторженней, чем следовало. Марджани недовольно покачала головой и повела меня в ожидающий нас тук. Усадила, сказала, что скоро вернется. В два счета выбрала необходимое на рыбных развалах. Громко поторговалась с лоточниками, видимо, хотевшими двойную цену с «малахольной белой иностранки». И, довольная, вернулась в такси. Мы поехали на виллу «Мальва», провожаемые уже черными и короткими тенями. Те перестали составлять прозрачные решетчатые узоры. Теперь они напоминали контрастные обрубки, что говорило о высоком положении солнца.

– Кто это был? – повторила я свой вопрос, обращаясь к старушонке.

– Плохой человек, мадам.

– Почему плохой?

Марджани не хотела отвечать. Она еще сильнее задвигала подбородком, будто перебирая что-то во рту. Но, видно, поняла, что я с нее не слезу. Очень уж был у меня решительный вид.

– Потому что он не уважает женщин, не уважает традиции. Он берет то, что хочет.

Кажется, старушонка хотела на этом закончить, но я выжидательно смотрела, желая продолжения.

– Ты хочешь подробностей? – спросила моя провожатая так, будто я ведущий вечернего шоу, а она приглашенная звезда. Я кивнула.

– Не веришь старой Марджани, потому что он выручил тебя. – Старушка покачала головой. – Женщины на всех континентах одинаковы. Стоит их приголубить, пожалеть, точно ручные становятся. А такие, как он, этим пользуются. У него была невеста, из местных девушек. Он ее сильно любил, и она его. Только он был до других женщин падок. Невеста закрывала глаза, не хотела верить слухам. Однажды к ней пришел человек, который давно и сильно был в нее влюблен, и рассказал о похождениях жениха. Тот человек хотел, чтобы девушка вышла за него, а не за этого демона. Говорил, что никто ее теперь не возьмет, а он готов. В нашей традиции, если ты с гулящим мужчиной, это очень плохо. Не хорошо. Девушка не смогла стерпеть позора и решила умереть. Моей внучки нет уже восемь лет. А он живехонек и все тот же. Говорят, он три раза пытался последовать за Лилавати, но ему и тут духу не хватило. А теперь ему нравится разбивать чужие жизни, потому что его собственная разбита.

– Вашей внучки? – переспросила я.

Марджани кивнула, и в ее пожелтевших глазах мелькнули слезы.

– Как зовут этого человека? – спросила я.

– Санджай Арора, девочка. И лучше держись от него подальше.

Гиг. Серф-батл

Я болтался на лайн-апе. Волн взял мало. Те, что обрушивал на берег Индийский океан, без долгой практики были для меня великоваты. Начался новый сет. Я приготовился. И тут местный хмыренок дропнул меня самым наглым образом. Держался он, надо отдать должное, обалденно, точно чумазый Келли Слейтер. Стартанул передо мной, имеющим приоритет, и отобрал волну, которая рушилась по всем канонам постепенно. Зарубились мы, точно школьники и как последние придурки. Мне, вообще-то, вписываться смысла не было, потому что я адекватно понимал, что он хорош. Но этот малый поддел меня заносчивостью. А зачем я ему понадобился – отдельный вопрос.

Мы были на учебном споте для новичков. Он там занимался с туриками. Сам же для удовольствия явно катал где покруче. Думается мне, на риф-брейке, где волны образуются благодаря преградам на дне. Я погреб что было сил. Смотрю, он тоже. И так делал, чтобы я понимал, что он мне хода не даст. Снейкал меня, короче. Задирался. Тогда я стал разгребаться еще сильнее. Хотел его обставить. На первую волну мы не полезли. Ждали третью. Она обещала быть самой большой. Этот оглядывается, смотрит на меня своими черными глазами. Наглые такие глаза, озорные, будто он под чем-то. Я не отступал. И как только третья волна пришла, мы оба ее взяли. И я на кураже, и он влегкую. Проскользили красиво, как братья-близнецы. Тогда он мне показал жестами – мол, еще! Я загорелся. Кивнул. Дождались сет. И опять все повторили, как по сценарию. Не знаю, может, он мне поддавался. Потому что взяли мы оба на равных, так что я в себя уверовал. И вот, пока на лайн-апе болтались, он мне прокричал:

– Давай на что-нибудь, гринго?

Это смешно было слышать от ланкийца. Я оценил его юмор.

Говорю:

– Двести баксов, мучачо!

Он отвечает:

– У меня нет таких денег! – и смеется, а глаза черные горят.

– А что у тебя есть самого дорогого? – спрашиваю.

– Только моя доска! – и постучал по ней, как по упругой попке красавицы.

– Пойдет, – говорю. Это была добротная эпокси ярко-желтого цвета.

– Тогда и ты самое дорогое ставь, – говорит с вызовом.

– Что? Мои часы?

Этот хмыренок подумал, глянул вдаль на подбирающийся к нам сет, начал разгребаться в его сторону и, обернувшись через плечо, крикнул:

– Твою жену!

Я вообще не понял сначала. Погреб за ним и кричу:

– Она же не вещь, как твоя доска!

– Если ты проиграешь и она не захочет, будем считать, что мы в расчете. По рукам?

Я и подумать не успел, что он неспроста это затеял. Видел его дурной азарт, но тоже был на взводе. Его безумие передавалось и мне. Ах, Джессика! Уже успела распространить свои чары. Но я смекнул, что ничего в сделке не потеряю. Если она его не захочет, то вопрос будет снят. А если захочет? Так она и так могла себе позволить приключение. У нас ведь отношения открытые. С Джесс по-другому никак. Лучше давать ей полную свободу, чем сходить с ума от ревности. В общем, я кивнул, и мы погнали. И тут он превратился в сущего морского дьявола. Я не поспевал за ним и тогда только понял, что до того он со мной игрался. Вижу, он встал на липе, на самом гребешке, будто канатоходец. Гравитация его не берет. Я тоже начал волну брать, но слишком отвлекался на его номера и попал под раздачу. Волна меня проглотила и завертела, как в стиральной машинке. Вынырнул, не успел отдышаться, а тут вторая, а на третьей – бах! Доска моя, пристегнутая к ноге лишем и тянувшая меня в сторону, вдруг стала легкой. Удар был такой силы, что сначала меня резко потянуло, а потом стало свободно. Это я потом понял, что доска моя пополам треснула, зарылась носом в песок и раскололась.

Вылез я на берег как дурак. В каждой руке по полдоски. Воды нахлебался. Чуть не плачу. До того обидно было. Да сам дурак. Дурак, что вписался. А этот черт сидит на берегу. Кудри свои мокрые пятерней назад зачесывает. Сам в черной лайкре. С черной бородой, до того выхоленной, точно он не нищий ланкиец, а Дрейк. Лыбится и доску свою похлопывает. Я тогда натурально понял, как он мне мерзок и как я мог вообще спорить с ним. Да еще и на Джесс. Если он к ней притронется, я ему не в океане, а тут на суше объясню, что к чему. А он будто услышал мои мысли и говорит спокойно так:

– У нас, у ланкийцев, вопрос чести серьезно стоит, гринго. Потому, если ты решишь, что спора нашего не было, найдутся люди, которые тебе объяснят, что был. – И так, будто невзначай, повел головой в сторону троицы одетых в черное пацанчиков, что ошивались возле нас.

Я посмотрел на них. На его наглую физиономию и подумал: не стоит с ними связываться. Посмотрим еще, щенок, кто кого. Кивнул в знак согласия и пошел к серф-станции, за переломанную доску расплачиваться. А потом как-то успокоил себя. Решил, а может, ничего и не будет. Может, замнется. Или Джесс откажется.

Но вечером за ужином на берегу понял, что не замнется. Он пришел на пляж и начал перед Джесс выставляться. Майку снял, ходил, вертел своим рельефным телом. Сам старина Микеланджело не устоял бы, увидев его. Из мрамора бы сварганил. Только уж непременно из черного. Он среди других островитян выделялся мощью и красиво очерченными чертами лица. Но от заносчивости его меня выворачивало. Я дернулся, когда Джесс начала этому придурку знаки подавать. Но он посмотрел на меня пристально и показал ладошкой: «тихо-тихо», плавно опуская ее, будто отыгрывая понижающийся звук, так что я снова на место сел. И решил ни о чем не думать. Спорил с беднягой Элом про его Patriots до пены у рта. Лишь бы о Джесс не думать. А потом вместо Джесс, с той стороны, куда они удалились с хмыренком, пришла Труди. И мне, наверное, впервые в жизни было радостно ее видеть.

Эл. Подержанный миксер

Тип, с которым была Джесс за лежаками. Тот ланкийский серфер. Я его знаю. Но после того как парня нашли с проломленным черепом, я решил помалкивать о нашем мимолетном знакомстве. Тем более он меня одурачил вроде как. Или нет. Я и сам не понял. А теперь не разберешься. Случилось все за неделю до страшного события, о котором говорит теперь весь берег, пересказывая пикантные подробности. Я слышал разные варианты истории. Далекие от действительности и не очень. Будто бы помимо дыры в голове бедолага был придушен муслиновым шарфиком. Будто на лице его застыла улыбка счастья. И будто серьга из его уха была выдернута с мясом. Сам я не знал, чему верить, но бармен Рамзи сказал не обращать внимания на сплетни. Сказал, единственное, что наверняка правда, так это здоровенного размера пробоина в его черепе. Также говорят, что убийца – левша. Остальное, правда или нет, неизвестно, но мне от одной мысли об этом не по себе становится. И оттого еще, что наше с ним дело до конца не решилось, а тут такое. И я тоже ведь могу быть подозреваемым, если подумать.

В тот день, когда я узнал Санджая Арору лично, было раннее утро. Я пошел погулять и выпить кофе на пляже. С Труди мы в основном дома. Поэтому, когда я остаюсь один, мне нравится проводить время в многолюдных местах. Чтобы гомон голосов в ушах, чтобы, не различая слов, воспринимать речь как приятный шум, наполняющий пространство. Почему, например, карцер – самое тяжелое наказание для узника? Потому что мы, люди, вид стайный. Хотя я на ферме вырос. Там не так чтобы полно народу. Даже, можно сказать, все с точностью до наоборот. На десять миль кругом никого, поля да просторы. Но мы с отцом часто ездили на рынок. И там, в толпе и шуме, я ловил похожее ощущение счастья. Вроде причастности к племени.

Так вот, в тот день сел я в пляжной кафешке с ноутом и стал подбивать одну сметку. Была у меня грешная мысль, или даже лучше сказать, мечта – купить ферму. Ту, на которой я вырос, пришлось продать. Она больше убытки приносила. Я с ее размахом перестал справляться, когда отец умер. А потом встретил Труди. Нужны были деньги. Я не мог ей позволить нас содержать. Мы и сейчас живем на то, что я с продажи фермы выручил. Тексты Труди нас, конечно, не прокормят. Мне, может, хватило бы. Но не ей. Ей они не позволят вести ту жизнь, к которой она привыкла. Даже близко. Да и начал я все больше понимать, что по коровкам скучаю сильно. Скучаю по этой размеренной суете своего хозяйства. Мать со мной разговаривать перестала. Потому что дело отцовской жизни не сберег. Этого, я понимаю, новая ферма не исправит. Но мне мечталось, что мать взглянет на меня тогда по-другому.

Посмотрел я на местные молочные продукты. На обглоданных худощавых коров. На дешевизну труда физического и ренты. На бесконечное лето. На зелень, растущую бурьяном в солнцепек, и загорелся. Я не знал, сколько нам придется тут прожить, и это тормозило ход воображения. Не знал я, как на мою идею с фермой посмотрят Труди и остальные, но решил глянуть цифры, а потом уж думать дальше. Интернет в пляжной кафешке был неплохой. Я искал на ikman, местном сайте всякой всячины, необходимое подержанное и новое оборудование. Так вошел в кураж, что не заметил, как ко мне подсел этот самый серфер. Санджай. Все места в пляжной кафешке были заняты, и он, бесцеремонно плюхнувшись за мой столик, спросил «можно ли?» уже по факту. Я кивнул, но не хотел отвлекаться и продолжил подсчеты.

Молча сосед просидел недолго:

– Если не секрет, чем так увлечен? Я заметил, ты ищешь товары на ikman.

Мне не понравилось, что он лезет не в свое дело. Я глянул исподлобья так мрачно, как только мог, и ответил сухо:

– Да так.

Мой новый приятель улыбнулся нагловатой улыбкой и бросил многозначительно:

– Ну, если сэкономить вдвое, а то и втрое, не хочешь – дело твое.

Я опять смерил выскочку серьезным взглядом. Тот держался уверенно. Я все еще сомневался. Не люблю никого посвящать в свои дела до того, как их обдумаю. Но этот ланкийский жук, видно, почуял мои сомнения и добавил:

– Белым тут все и всегда дороже – это раз. Без местного партнера ты тут бизнес не откроешь – это два. Без человечка, который знает выходы на нужных людей, даже если откроешься, закроешься очень быстро – три. Вот и советую если не меня, так кого проверенного поискать среди наших. Только зачем далеко ходить? Я тут не последний человек. Многих нужных людей знаю.

Мне его напор не нравился. Не нравилось, что он мой азарт сбивает своими предостережениями.

– Неужто потому, что ты такой важный, ты торчишь в баре с утра до вечера? – намекнул я на то, что он бездельник и болтун. Но моего собеседника это ничуть не смутило. Он откинулся на спинку плетеного стула, и тот жалобно скрипнул под его весом.

– Да, в том числе потому, что я не последний человек на острове, я тут торчу с утра до вечера. Если что кому нужно, достаю. В этом второй мой по жизни талант.

– А первый в чем? – спросил я на автомате, конечно, доставив ему удовольствие тем, что повелся.

– Первый – в серфе, само собой, – ответил он и с любовью пригладил холеную бороду, в которой поблескивали капельки пота.

А потом резко встал и ушел. Вот чего я совсем не ожидал. Я думал, он будет меня всячески убеждать в своей незаменимости. Но нет.

Ходил «не последний человек на острове» по бару павлином. Со всеми общался и в мою сторону больше ни разу не взглянул. А я отметил, что к нему и правда постоянно подходили люди. То туристы. То местные подозрительного вида ланкийцы с быстрыми скользящими взглядами. В общем, я немного убедился, что он какой-то вес имеет. А тут у меня и вопрос назрел. Я на их ikman совершенно не нашел никаких миксеров для смешивания кормов. Ни подержанных, ни новых. Новые-то стоят как «Феррари», новые я и не рассматривал. Было бы здорово найти бывший в употреблении. Так как без этой штуки раздачу кормов будет проблематично наладить. Тракторы John Deere на сайте имелись, а миксеры нет. Вот я и решил этого местного всезнайку спросить на предмет моего интереса. Помахал ему рукой издали. Он долго делал вид, что занят. Народу к нему еще, как назло, набежало. Какая-то светловолосая дебелая девица так и льнула. В общем, когда он соизволил ко мне обратиться, я уже так заждался, что выпалил ему свою просьбу на одном дыхании. Он кивнул, совершил пару звоночков и сказал, что завтра же свозит меня в одно место и покажет хорошенький John Deere с прицепом-мешалкой. Даже фотку мне показал. Надо было только иметь с собой предоплату в размере тысячи баксов. На другой день я явился к бару с деньгами. Он сказал, что сегодня никак не может. Но деньги взял. Так как мешалку мою, по его словам, еще местные фермеры хотели выкупить. Он постоянно созванивался с хозяином, включал громкую связь. Тот на ломаном английском обещался придержать для меня мой миксер. Я сдался. Сунул новому знакомцу две купюры по пятьсот. И потом до самого дня его смерти все пытался узнать, когда же мы поедем смотреть необходимый мне агрегат.

Джессика. Правша

Терпеть не могу полицейских с их вопросами. Всегда общаются так, будто перед ними преступник-рецидивист. А как же презумпция невиновности? Как же права человека? Мы недалеко ушли от времен, когда людям отрубали руки на рыночных площадях за воровство. Правда, теперь рубить что бы то ни было нет необходимости. Теперь достаточно разместить фотографию в прессе. Только ленивый не попросит сфоткаться, если ты знаменитость, пусть даже со знаком минус. Странно, что некоторым индивидам нравятся преступники и всякие аморальные истории. Этим и объясняется интерес стриминговых платформ к маньякам со всякого рода отклонениями. Народ хочет хлеба и зрелищ. И в этом плане мы тоже недалеко ушли. Чуть поснисходительнее стали, чем во времена гладиаторских боев. Теперь нам достаточно пульта в руке и сорокаминутной серии с расчлененкой. Я про это хорошо знаю не понаслышке. После случая с Лаурой. Потому нам и пришлось переехать.

В то утро, когда нашли Санджая, мы пришли с Гигом позавтракать на побережье. Тогда я еще не знала, что случилось, но, подходя к пляжу, заметила несвойственное времени дня оживление. В баре за стойкой торчал Рамзи и глядел на меня с таким бледным лицом, что еще больше походил на европейца. Я улыбнулась, но среагировал он странно. Легонько мотнул головой. А потом еще и еще раз. Я не понимала, что он хочет сказать. А когда поняла, ко мне уже направлялось двое полицейских в коричневой новенькой форме. Та была украшена металлическими побрякушками и нашивками, словно принадлежала не служителям закона, а бойскаутам. Пожалуй, если переодеть полицейских в шорты карго и гольфики, от наших последователей системы внешкольного воспитания не отличишь. Выглядели стражи порядка растерянными, хотя и строгими. То есть вид у них был такой, будто я жестокий убийца, но при этом им неловко мне об этом сообщать. Ведь я туристка, да еще и белая. В Штатах привилегии по цвету кожи качнуло маятником в темную сторону. А тут все еще процветает колониальное преклонение перед светлым оттенком кожи. Поэтому было неясно, чего они от меня хотят больше: того, чтобы я во всем призналась, или чтобы оказалась невиновной. Непонятно, что в конечном счете доставит им больше хлопот. Вот я и решила, что буду просто отвечать на вопросы. Как есть. Ведь мне скрывать нечего.

Рамзи взялся переводить с сингальского, так как полицейские плохо знали английский. Мне было неловко, что муж сидит в стороне. Но его на допрос не пустили. Как оказалось, меня с Санджаем видела компания рыбаков за нашим занятием. Те возвращались с вечерней вылазки в бухту. Я пожала плечами, сказала полицейским, что не помню такого. Не помню рыбаков. А от истории с Санджаем не отнекивалась. А смысл? Тут неловко стало уже Рамзи. Я поняла, что он пытается переводить разговор об этом как-то помягче. Но я махнула рукой. Сказала, чтоб не стеснялся. Тут ведь вещи похуже случайного секса стряслись. Полицейские морщили брови, и их лоснящиеся лбы так и просили о бумажном платочке. Проступившие капельки пота полностью завладели моим вниманием, это было похоже на застрявшую у собеседника зелень в зубах. Когда уже не можешь различать смысл того, что он вещает, а только и думаешь об этой зелени. Думаешь, сказать или нет: «У вас зеленушка в зубах. Вот тут, ага».

– Вы левша или правша? – спросил один из полицейских. Тот, что был постарше. Наверное, главный. Спросил сам, не дожидаясь перевода Рамзи.

– Правша, – ответила я.

Они перемигнулись, попросили мои контакты, и на этом допрос закончился.

Испуганный Гиг кинулся ко мне. Я обняла его. Не было сил ничего объяснять. Он понял и обратился к Рамзи:

– Чего они хотели? Почему допрашивали Джесс?

– Сегодня утром на берегу нашли труп местного серфера, Санджая Ароры. Его видели с Джессикой, – пояснил Рамзи смущенно. Он не знал, что у нас с Гигом довольно легкое отношение к изменам.

– Понимаю, – кивнул Гиг, и Рамзи немного расслабился. Вроде и вырос этот парень в Европе, а традиционализм у него от местных.

Что меня удивило, так это то, что Гиг совершенно спокойно отреагировал на новость об убийстве.

– Как его убили? – спросил Гиг. – Что стало причиной смерти?

– Сильный удар по голове – череп его раскололся, как кокос.

– Да ты посмотри на Джесс! – взвился Гиг. – Посмотри на ее ручки-веревочки, что она ими расколоть может? Даже грецкий орех не поддастся.

Рамзи с недоверием глянул на меня. Я тогда только заметила, что глаза у него голубые. Большая редкость для ланкийцев, но такое встречается.

Рамзи. Ангар

Ангар мы нашли быстро. Коммерческих помещений на Ланке больше, чем нуждающихся в них людей. А вне туристической зоны цена у таких мест ничтожно мала.

Джесс пришла ко мне на подъеме. Уселась за стойку бара с выпученными глазами, похожая на цейлонского лори. Ветер завывал, разнося по берегу брошенные туристами пакеты. Те вращались в легких клубах песка, пока не оказывались в океане. Было тоскливо смотреть на это, и в то же время картина мерного кружения меня успокаивала. Мусор – отдельная ланкийская боль, но как будто неискоренимая. Я молчал и думал о своем, машинально выполняя заказ. Джесс елозила на стуле, рассчитывая на привычное внимание. Не дождавшись его, она заговорила:

– Рамзи, милый, мне нужна мастерская. – Сказала и смотрит широко раскрытыми глазами все того же испуганного зверька. Привычная бравада ее куда-то делась. Не знаю уж, специально она переключала режимы с рокового на наивный или это происходило непроизвольно. Я был занят, поэтому не среагировал. Кивнул и продолжил переделывать коктейль одной дотошной мамашке.

Но Джесс не унималась:

– Я же художница. Ты знаешь? Знаешь об этом?

– Откуда я могу знать? – ответил я без энтузиазма. Та дамочка с коктейлем сильно проехалась по моим нервам, и я еще не отошел. Не переключился на дружелюбие. Да и вообще, последнее время я был сам не свой, по понятным причинам.

– Не мог. И правда, не мог знать, – кивнула она без обиды. – Ну так вот, я тебе рассказываю. Мы уже немного тут обосновались, и мне теперь нужна собственная мастерская.

– Так вы тут хотите задержаться? – спросил я, осознав, что Джесс строит долговременные планы. До этого момента я воспринимал их компанию туристами на отдыхе. Это было понятно по способу тратить деньги. Тут на Ланке есть немало людей, приехавших на ПМЖ, так вот они ведут себя чуть-чуть иначе. Да, они все равно посещают супермаркеты чаще, чем местные лавочки, и закупают по пять-десять пакетов за раз, словно пополняя запас бомбоубежища. Но в остальном начинают интересоваться местными ценами, торговаться с тукерами и пытаться получать от Ланки ее блага на правах местных жителей. Для нас это выглядит смешно, потому как местными им никогда не стать. Хоть двадцать лет проживи. Слишком сильны различия. Мне как человеку, хорошо знающему европейскую культуру, это понятно. И вот Джесс просит найти ей долговременную аренду. Я тут же забыл про коктейль и недовольную мадам, как только понял, что Джесс хочет остаться. Что все не зря. Настроение поднялось на вершину горы Пидуруталагала.

– Конечно, конечно найдем! Тут такого полно. Ты только скажи, что там должно быть, в твоем помещении. Что для тебя обязательно?

– Мне нужно много места, потому что пишу я монументальные полотна. – Она развела руки в стороны, как ребенок, заказывающий подарок Санта-Клаусу. – Там должно быть светло, просторно, и помещение должно хорошо проветриваться. У растворителей для масла едкий и стойкий запах, а я не всегда работаю акрилом, – пояснила Джесс.

– А кондеи? Разве белые могут работать без кондеев? – спросил я, зная эту страсть к охлаждению, которой у меня, наполовину европейца, отродясь не было.

– Мне нужно постоянно проветривать, поэтому хватит вентиляторов.

– Это отлично, такое найти будет проще!

Я почувствовал почти детскую радость, сродни той, когда мы устраивали с приятелем штабики в зарослях дерева баньян. Дерево это спускает свои воздушные корни с ветвей, а те, достигая земли, цепляясь за почву, опутывают значительную площадь вокруг основного ствола, прорастая в землю. Какие уютные и волшебные закоулки, целые леса может создать одно дерево баньян! Представить невозможно, нужно один раз увидеть.

Джесс заметила мое оживление и тут же переключилась с образа цейлонского лори на змеиный немигающий взгляд. Я понял, что ей теперь без надобности жалобить меня, но меня это не смущало. Пусть манипулирует на здоровье. Какая разница. Главное, что я был ей нужен. Этого достаточно.

Ко мне подлетела разъяренная дама и начала колотить пухлой ладошкой по столешнице. Я опять забыл про ее коктейль. Сделал его, поставил с чувством выполненного долга, а он так и остался на стойке. Это все, конечно, Джесс меня сбила. Я это признавал в полной мере. Тетка схватила напиток, гневно глянула на меня и Джесс, смерив ее таким отвратительным, «всепонимающим» взглядом. Я подумал, что легко отделался. Просто не оставит чаевых. И ладно.

Через пару дней, в мой выходной, мы мотались с Джесс по округе и смотрели помещения. Она непременно хотела первый этаж, вид на джунгли, уединенность и близкое положение к вилле «Мальва». Было несколько вариантов, но все не то – пока наконец мы не приехали к ангару. Это было средней величины сводчатое помещение, в котором раньше хранили зерно. Оно находилось в тенистых джунглях, и потому солнце не сильно нагревало его металлическую крышу. С внешней стороны у ангара был расположен ряд промышленных вентиляторов, половина которых, правда, вышла из строя. Выглядели они как забитые подгнившей трухой от пальмовых листьев гиганты, но Джесс так понравился антураж, что она загорелась. Хозяин, долговязый ланкиец с круглым, как барабан, животом, увидев белую женщину, тут же заломил цену, но я объяснил ему на сингальском, что так делать не стоит. Тогда он попытался предложить мне взаимовыгодную схему, в которой и он, и я будем получать с «этой белой женщины» процент. Я опять-таки разъяснил ему, что «эта белая женщина» мой друг. И тогда он с такой же легкостью, как строил схемы наживы, махнув на нас рукой, сдал ангар за цену вдвое меньшую, чем просил изначально.

Джесс скакала от радости.

– Только электричество плюсом к цене, – поправился долговязый ланкиец, пробарабанив по круглому животу крепкими коричневыми пальцами, похожими на трубочки тростника. Мне представилось, что если в них высверлить маленькие дырочки, можно было бы просвистеть на них очень хитрую мелодию. Это, конечно, была странная фантазия, но я любил гонять в голове абсурдные мысли. Наверное, это было у меня от отца, который в отличие от матери-традиционалистки (тем не менее вышедшей замуж за белого) был нарушителем мирового порядка. Уехал в крайне сомнительное путешествие, не согласованное ни с кем из семейного клана, и привез в родовое гнездо зажиточных виноградарей ланкийскую красавицу, которая ни слова не знала по-итальянски. Пять раз за жизнь менял профессии с крайне респектабельных на совершенно неприемлемые. Проворонил маму, которая полюбилась всей семье и в итоге осталась жить в имении, как оплот единственного здравого отцовского решения. А он? Бог знает, где теперь он. Я всегда боялся стать таким же, но где-то в глубине души, наверно, хотел этого. Хотел научиться его свободе, только так, чтобы взять оттуда самое лучшее.

Думаю, Джессика напоминала мне его. Чем-то напоминала.

И если я только позволял себе абсурдные фантазии, она их с легкостью воплощала. Стояла передо мной и ушлым ланкийцем и отслюнявливала ему замусоленные рупии из большой пачки купюр на полгода аренды вперед. Прикусив губу, пересчитывала. И вся горела. Странная, очень странная девушка.

Труди. Живопись Пьера Брассо

Не знаю, зачем ей это место на самом деле. Мне кажется, чтобы потратить побольше денег и придать своей персоне значимости. А возможно, для тайных увеселений. Если Джессика напишет в ангаре хоть одну картину – законченную картину, я имею в виду – я очень удивлюсь. Не скажу, что сама зарабатываю для семьи достаточно, но я затолкала подальше амбиции и пишу рекламные тексты, принося в бюджет хоть что-то. Она же только тратит и тратит. Жить, ничего не зарабатывая, спуская наследство, крайне неразумно.

Впервые я оказалась в ангаре через неделю после того, как Джессика арендовала его. Хотелось узнать, как она там все обустроила. Что-что, а создавать творческий уют Джесс умеет. А еще умеет создавать имитацию бурной деятельности.

Одна стенка с торца ангара была полностью открыта, и кустистые джунгли запускали внутрь листья, поглаживая своды со всех сторон. Я обернулась и увидела Эла. Он стоял, опершись о гофрированную стену, и любовно, как и всегда, смотрел на меня. Мы договорились встретиться тут. Нам было любопытно, смогу я или нет.

– Джесс обрадовалась, когда я ей сказал, что ты хочешь посмотреть ангар.

Я не ответила. Знала, что эти слова ничего не стоят. Эл, кажется, заметил мой скепсис.

– Почему тебе так важно было увидеть ангар? – Он замолчал, подбирая нужные слова. – Я имею в виду, почему тебе вообще это важно? Ведь Джесс вовсе не интересуется твоей жизнью.

Он стоял такой статный, в льняной рубахе, липшей к телу. С влажными прядями на лбу. Я вдруг четко увидела его тем самым фермером, которым он почти уже не был, когда мы познакомились. Мне хотелось получше узнать эту его сторону. И правда, почему мне все нужно знать? Наверное, это признак тревожного расстройства, подумала я, но ответила другое:

– Я и так все время дома. На виду.

– Не все время! – улыбнулся Эл. – Как минимум сейчас ты в ангаре.

– Это скорее исключение, чем правило, – отмахнулась я и побрела по длинному, как кишка, помещению, обильно залитому искусственным светом, который придавал ангару больничный вид. Нет. Я ошиблась в Джессике, когда сказала, что она умеет создавать атмосферу. Кажется, мастерскую она нарочно сделала неуютной, чтобы никто к ней не совался. Достаточно нам виллы «Мальва», не отпускающей, как бермудский треугольник, минимум до четырех пополудни, пока на улице солнцепек. Да и позже кутающей в домашнюю негу. Чудно, что у нас есть наша Марджани, не знающая никакой другой погоды. Эта старушонка носится по острову в любое время дня, бодрая, несмотря на возраст и очевидную физическую дряхлость.

– Ты не ответила.

– На что?

– Почему тебе так важно было увидеть ангар? – повторил Эл с расстановкой.

– Я могу сказать честно?

– Только так и нужно, Труди. В нечестных ответах толка столько же, сколько в групповой терапии для алкоголиков, на которую заставляют ходить родственники.

Я улыбнулась. Да, то, что делается из-под палки, лишено смысла. Но часто другим кажется, будто они точно знают, что для других лучше. И они даже бывают правы. Только какой от этого прок?

– Я думаю, что мне важно понимать, что у Джесс происходит, потому что я все время жду от нее подвоха. А ты разве нет? – Я ждала, что он ответит, зная, что Эл был тут. Наедине с ней. До моего появления.

– Я нет, – ответил он чересчур спокойно, и мне стало обидно. Получается, я одна тревожусь из-за Джессики, как нервнобольная.

– Почему? Почему ты нет? Это так непредусмотрительно. Так странно. Особенно в свете последних событий на берегу. И вообще… – Я замолчала. – И вообще, мы же не просто так сюда уехали.

– Я знаю. Но я не думаю, что готов тратить жизнь на догонялки за Джессикой. Мне на многое пришлось закрыть глаза. Нам всем пришлось. И если мы будет одержимы контролем, то жизнь превратится в ад. Я пытаюсь найти во всем этом безумии, что нас окружает, хоть какой-то островок спокойствия. И для меня этот островок ты, Труди. Наш мир. Наши ценности и планы. И когда ты начинаешь циклиться на Джесс, я расстраиваюсь. Серьезно расстраиваюсь. Потому что прошлое и так слишком сильно влияет на нас. Влияет сильнее, чем того хотелось бы.

Я не ответила. Бродила между холстов. Их было много, и они стояли рядком вдоль металлической стены. На каждом было по одной-две линии, по несколько пятен или мазков. Ни одна картина не была закончена. Я даже и картинами-то это назвать не могла.

– Ее полотна походят на работы Пьера Брассо, наделавшего шуму в 1964 на выставке в городе Гетеборге. На поверку он оказался четырехлетним живописцем-шимпанзе Питером, – сказала я язвительно, понимая, что высказывание это не делает мне чести.

– Почему ты так озабочена Джессикой? – спросил Эл, подойдя сзади и взяв меня за плечи.

Я обернулась и поняла, что глаза мои наполняются слезами.

– Я не понимаю, в чем я виновата. Не понимаю, почему она игнорирует меня и обижает. Не понимаю, почему не признает моей ценности и каждым поступком показывает, насколько я хуже нее.

– Но она этого не делает, Труди. – В глазах Эла застыло удивление. – Не сравнивает вас и не соревнуется. Да, она игнорирует тебя, это правда. Но ничего другого из того, о чем ты говоришь.

Я прикусила губу. Не хотела спорить, только сказала:

– Может, потому, что я не понимаю, как настолько родные души могут быть настолько чужими…

Гиг. Финансовые вопросы

– Ты думаешь, деньги даются мне просто так? – кипел я от возмущения.

Эта женщина расхаживала по комнате голая, сверкая загорелым задом, и делала вид, что ей до лампочки мои стенания. Она развешивала за окном трусики и прочее кружевное бельишко, которое всегда трепетно стирала вручную, дабы не повредить. Иногда мне казалось, что трусы – это единственное, к чему она бережно относилась.

– Ты взяла деньги без спроса, Джесс. Ты хоть это осознаёшь? – говорил я, стараясь держать себя в руках и не вестись на ее провокации в стиле ню.

Она не отвечала. Надув по-девчачьи губы, продолжала развешивание с таким лицом, будто я один во всем виноват.

– Я понимаю, что брать вещи Труди тебе кажется забавным. Понимаю, что перепрятывать документы правильного нашего Эла тоже сродни шутке. Главное, не забудь, куда их сунула, – поправился я. – Но взять бабло из семейного бюджета и снять гребаный ангар на полгода в гребаных джунглях – это неописуемая дичь! – Я выдохнул и с шумом опустился в плетеное кресло.

Закончив возиться с бельем, она прикрыла окно, из которого парило, как из бани. Взяла с тумбочки пульт от кондея, щелкнула кнопку и, положив его на место, все такая же абсолютно голая, ответила железным противненьким голосочком, отчеканивая каждое слово:

– Да. Гиг. Я думаю, деньги даются тебе просто так.

Я аж опешил. Сел поудобнее, сцепил руки на груди и уставился на нее внимательно – мол, поясни-ка.

– Да, я осознаю, что взяла их без спроса, – продолжала она, расхаживая туда-сюда по комнате. Потягиваясь, как пума в саванне. – Только я не думала, что мне нужно просить разрешения.

– Почему ты не думала? Расскажешь?

– А нужно?

Я кивнул, а сам глядел на ее ананасно-желтый живот, залитый солнцем. Мне хотелось облизать его. Но я все еще сильно злился. Злость и возбуждение были чувствами, что вызывала в других Джесс лучше всего. Она искрила от возмущения, а ее голосок звенел, как скрежет оголившихся проводов:

– Потому что эти деньги и мои тоже. Ты ничего не делаешь, а только снимаешь сливки. И да, моих средств, вложенных туда, такое количество, что даже когда ты дебильно косячишь и выходишь из позиции не вовремя, их все равно остается чертовски много. Ты создаешь вид бурной деятельности, сидишь, уставившись в графики, и рисуешь предполагаемые линии падения и роста. Но это только для собственного утешения. Чтобы убедить себя, что что-то делаешь. А по существу – катаешься на американских горках со страховкой в виде неиссякаемого капитала.

– Все в этом мире иссякаемо, Джесс.

– Разве ты поднял крипту на свои?

– А разве на твои?

Джесс нахмурилась.

– Разве эти деньги были твоими, в прямом смысле слова? – спросил я, раздражаясь все больше.

Она молчала.

– Или, может, это деньги Труди? А? Это Эл решил к ним не прикасаться и жить на свои. Но по существу-то…

Она отвернулась к окну и надулась, недовольная тем, что слышит. Конечно, лучше смотреть на любимые кружевные трусишки, которые никогда не подводили, чем на меня, говорящего правду.

Я продолжил:

– Если они твои, то и Труди. Но вот мне кажется, тут будет более верным утверждать, что это деньги Лауры. – Признаю, что смаковал каждое слово. Знаю, это было не лучшим решением, но она меня выбесила.

– Замолчи! – заорала Джесс так громко, и мне показалось, что шри-ланкийские летучие лисицы, коих тут дикое множество, того и гляди сорвутся с обширных ветвей фруктового дерева. Забьются перепончатыми крыльями в окна, приняв Джессику с ее ультразвуком за свою.

– Ладно-ладно. – Не стоило, конечно, доводить ее. Зря я это сделал.

Джесс схватилась за голову:

– Мы уехали так далеко, чтобы перестать вариться в этом, а в итоге говорим тут о ней чаще, чем в Штатах. – Голос ее звучал обреченно.

Я снизил градус:

– А ты не думала, что будет, если она появится? Что тогда?

Джессика задумалась. Снова стала похожей на разморенную солнцем пуму. Потянулась, закинув стройные руки высоко над головой, так, что грудь ее показалась торчащей, как у подростка.

– Что тогда? – проговорила она, подошла ко мне, лежащему в континентальном кресле, и поставила маленькую ножку на мои крепкие ляжки. Взгляд ее стал таким, какой я больше всего люблю. Он обещал удовольствие и боль. С Джесс по-другому никак. Одно с другим парочкой ходит.

Я продолжил:

– У нас должен быть какой-то план на такой случай. В конце концов, она может захотеть назад свои деньги или вернуть всех в Штаты. Или узнать, что стало с Коулом.

– Лаура не опасна. Она ведь совсем не в себе, Гиг, душка.

– А ты в себе?

– А я в себе. – Она двигала стопу все выше и нырнула ею под мою расстегнутую рубаху.

– Раз ты в себе, то я тоже хочу быть в тебе, – сказал я и, схватив Джесс за ногу, резко рванул ее на себя, перекинул через плечо, кричащую и хохочущую, и потащил в «пещеру».

Эл. Самостоятельный выход

Джесс прохаживалась по ангару с гордостью, от которой становилось неловко. Она расставила полотна вдоль стены, похожей одновременно и на тоннель своей протяженностью, и на ретродоску для стирки – волнистым рельефом. Украдкой поглядывала на мою реакцию. А я не знал, что говорить. Я ведь ничего не смыслю в искусстве. Поэтому просто кивал и улыбался. Рабочий метод. Часто выручает. Помещение, которое сняла Джесс, казалось чрезмерно большим и запущенным. Она так радовалась, что я не стал ее разубеждать. Мы редко остаемся наедине без Гига. Я не люблю этого. В такие моменты почти всегда неловко. Она смотрит. Смотрит по-взрослому. Будто ей нужно… как бы это правильно объяснить?.. Нужно знать, что она надо мной имеет власть. Она без этой власти над мужчинами не может. Она думает, что охотница, если ей удается завладеть чьим-то вниманием. А на самом деле – жертва. Потому что ей ведь не нужно столько добычи, сколько она силится поймать.

Я и теперь это видел. Видел, что Джесс делает. Она посматривала то на мои руки, торчащие из-под закатанной до локтей рубахи, то на шею с проступившими от жары венами. Подсознательно ли, нет ли, но она ищет опоры в каждом мужчине, которого встречает. Взгляд ее как бы спрашивает: «Ты защитишь меня? Защитишь или обидишь? Вот ты? Да, ты. Я к тебе обращаюсь, носитель X- и Y-хромосом». Именно так и с такой интонацией. Будь рядом с ней четырнадцатилетний пацан, водитель такси, наследник аристократического рода или фермер, как я. Ей важно получить немое соглашение о защите. И потому общение ее с мужчинами выглядит как постоянное тестирование, которое утомляет. Труди – та другое дело. Труди знает, что никто не защитит ее так, как ей нужно. Только она сама. Но и сама она не в силах. Потому она прячется от мира за агорафобией. Но я очень хорошо ее знаю. Она не боится открытых пространств. Она боится жизни.

Джесс повернулась ко мне и спросила, перебив мысли, которые я позволил себе, созерцая многообразие выставки.

– Ты пришел, потому что тут должна появиться Труди? Так ведь?

Я кивнул.

– Я не против. Покажи ей тут все. Я бы хотела, чтобы ей понравилось.

Джесс пнула ногой пустую банку, в которой, видимо, когда-то был растворитель, и та с шумом покатилась к открытому дверному проему навстречу джунглям, таща за собой заполняющее своды эхо.

– Думаю, мне пора – сказала она тихо. – Чувствую, Труди скоро будет тут.

– Как ты это чувствуешь?

– Мне становится нестерпимо грустно.

– Почему у вас так? Так всегда было?

– Нет, так стало после исчезновения Лауры.

Джесс оказалась права. Буквально через несколько минут пришла Труди. Я был рад, действительно рад, что она стала выходить в люди. Мы договорились, что я буду ждать ее в ангаре. И хотя он находился всего в ста метрах от виллы «Мальва», для нее было существенным прогрессом появиться где-то вне дома.

Я стоял, прислонившись к гофрированной стене, и смотрел на нее. Она бродила по бетонному полу, растерянная и тихая, так, словно Джесс получила олимпийское золото или Нобелевскую премию. Мне было немного смешно, потому что это был просто ангар. Арендовать его и заполнить холстами не значило ровным счетом ничего. Но Труди воспринимала это болезненно. Может, оттого, что сама заперла себя в четырех стенах. Хотя она стала появляться в оживленных местах гораздо чаще в последнее время. Думаю, дело движется в правильном направлении. Мне захотелось подбодрить ее, и я сказал:

– Джесс была рада, когда узнала, что ты хочешь посмотреть ангар.

Она не ответила. Надулась, как ребенок. Я не понимал, зачем ей было приходить в мастерскую, если ничего, кроме раздражения, Джесс у нее не вызывает.

– Почему тебе так важно было увидеть ангар? – спросил я. – Я имею в виду, почему тебе вообще это важно? Ведь Джесс, например, совершенно не интересуется твоей жизнью.

Началась словесная перепалка. Я понял, что все испортил своим замечанием. И чем больше говорил, тем больше все летело в трубу. Надо было прекращать. Я подошел к ней и взял за плечи. Она посмотрела на меня пронзительно, точно мышонок, попавший в мышеловку.

– Я не понимаю, в чем я виновата. Не понимаю, почему она игнорирует меня и обижает. Не понимаю, почему не признает моей ценности и каждым своим поступком показывает, насколько я хуже нее.

Я удивился. Джесс можно было обвинить в чем угодно, но не в этом. Да, ей была безразлична Труди, но она точно не соревновалась с ней. Я возразил:

– Только она этого не делает. Не сравнивает вас и не соревнуется. Да, она игнорирует тебя, это правда. Но ничего другого из того, о чем ты говоришь.

Труди прикусила губу и опустила глаза. Допускаю, что она могла видеть больше, чем я.

– Не понимаю, как настолько родные души могут быть настолько чужими, – сказала она.

Ее слова разворотили мне нутро. До чего мучительно и невыносимо, должно быть, жить так, как живет она. Как живут они. Холодный пот пробежал по моему телу в условиях экваториальной жары. Я обнял ее и прижал к себе, как прижимал однажды чуть не умершего теленка на ферме отца. Неспособность сделать для нее хоть что-нибудь, чтобы решить эту проблему, изнуряла меня сильнее зноя.

Джессика. Пятно

Я осталась в ангаре работать. Засиделась до позднего вечера. Ну как – позднего. После шести на остров наваливается тьма. Если вы не на побережье, где закат раскрашивает место западения солнца за горизонт в цвета пурпура и берлинской лазури, то для вас это просто как выключатель: «щелк» – и наступает темнота.

Гиг просил не оставаться в ангаре до ночи, так как идти на виллу нужно через джунгли, хоть и недолго. Но мне без разницы на его просьбы. Если его не устраивает, что я поздно возвращаюсь, пусть встречает. Я не против. А так я и сама прекрасно дойду когда закончу. Не люблю контроля. А в отношениях любой контроль выглядит, как отпустившая отпрыска на вечеринку мамашка с биноклем в кустах.

Сижу, пишу. Воздух кругом остывает. Уходит жар. Я работала в просторном хлопковом комбезе на тонких лямках, под который надела короткий топ, и казалась самой себе героиней клипа 90-х. Не хватало только двух гулек на голове, серебряной помады и бот на платформе. Хотя, конечно, в таких тут сопреешь. Я сидела босая, закинув одну ногу на табурет и прилично вымазавшись в краске. Мне нравится моя свобода. Мой ангар. Пусть эти умники с виллы «Мальва» не верят в успех, а у меня уже парочка заказов на полотна. Мне не нужно ничего доказывать Гигу и Элу. Я просто делаю то, что умею и люблю. Прошлась по ресторанам вдоль берега, заехала в форт Галле. Заведениям, ориентированным на белых клиентов, важно создавать атмосферу. Может, и с ориентальным уклоном, но в рамках европейской культуры. Азиатский шик, богатые убранства, расписные атласные скатерти, керамические слоники и деревянные скульптуры – мимо. Да – умеренному бохо с его однотонным макраме, навязанным на выцветших белесых ветках, со свисающей хлопковой бахромой. Да – светлым стенам и хорошему плотному льну. Да – экологичности и универсальности. Да – абстрактной интерьерной живописи на крупноформатных холстах в простых тонких рамах. Вот как раз то, с чем я могу помочь – магазинам, кафе, владельцам вилл и гестов. Любому, кто ищет настоящего искусства.

Мне, признаюсь, тут по вечерам тоже бывает не по себе. Но я про это Гигу не рассказываю. А только раз! – и вижу боковым зрением движение тени. Раз! – и слышу звуки шагов. Думаю, это все из-за расшатанных нервов. И того, что с Санджаем произошло. Я теперь много об этом думаю. В большей степени потому, что не помню, как мы с ним расстались. Да, звучит не очень. Помню, он надо мной. Красивое лицо его с идеальной черной бородой совсем близко. Я чувствую его запах, такой мужской, приятный, незнакомый. И он улыбается, гладит меня по лицу с чувством, будто хочет запомнить. А меня это еще больше заводит. Потому что Гига в такие моменты лицо мое не интересует. Я на миг ощущаю к Санджаю любовь за одно это движение. А потом на меня накатывает неимоверная грусть. Оттого, что я не смогу этого продлить. Не смогу пережить снова. Не смогу вернуть. Никогда-никогда. Грусть оттого, что должна довольствоваться «движением запоминания» в своей памяти. Грусть оттого, что моментов подобных становится меньше. То ли я черствею, то ли тут, как в адреналиновом спорте, нужно постоянно повышать градус.

И на такой мысли, на таком ощущении грусти – провал. Я бы, может, и хотела обсудить с Труди этот момент. Потому что она в тот вечер неожиданно появилась на пляже, и никто не знает, что она могла увидеть. Но, зная ее, сомневаюсь, что ее появление связано с Санджаем хоть на йоту. А вот зная себя, провал этот сильно меня тревожит.

Я не хочу думать, что со мной что-то не так. Хотя в отношении меня это смешно звучит. Со мной все не так. Но я не убийца. Я это точно знаю. Точнее, не так. Убить может любой, если его спровоцировать. Причинить ему боль. Но Санджай меня не обижал. И боль, что он причинял, была приятной болью.

Увидев боковым зрением тень, я дернулась так, что перевернула банку с краской. Та устрашающей кляксой разлилась по бетонному полу. Я уставилась на пятно красного цвета. Иллюстрация мыслей. Встала, подошла к открытому дверному проему, который пялился светящимся циклопьим глазом в черные шумные джунгли. Да, это были не те джунгли, по которым крадутся хищники. В двадцати метрах от ангара проходила трасса, и от нее доносился скрежет колес и сирены крейзи-басов. Но тут, гораздо ближе, у самого моего уха стрекотали незнакомые насекомые. Улюлюкали птицы. Шумели крупные пальмовые листья, играющие друг с дружкой в пятнашки. Какофония ночных звуков. Я снова дернулась. Мне привиделась в листве чья-то тень. Я задержала дыхание, готовая в любой момент сорваться с места, побежать в сторону виллы. Тень метнулась из-за развесистого кустарника. Я бросилась вперед и чуть не врезалась лбом в, мать его, Рамзи.

Рамзи. Голубые глаза

– Что ты тут делаешь?! – заорала Джессика. Я поймал ее, когда она выбегала из ангара, и держал теперь за трясущиеся плечи.

– Ты давно там стоишь? – спросила она, испуганно озираясь на темнеющие джунгли.

– Где там?

– В кустах.

– Да не стоял я там, а шел.

– А уверен, что не стоял и не пялился на меня из темноты? – Джесс вглядывалась в меня с подозрительностью Шерлока.

– Уверен. Зачем мне из темноты на тебя пялиться, если я могу вот так, – сказал я, восторженный неожиданно близким контактом. Я мог поцеловать ее в два счета, если бы захотел. Не скажу, что я этого не хотел. Но тут важнее осознание самой возможности, которое сильно бодрило.

– А глаза у тебя голубые. Я еще в тот раз заметила, – переменилась она, пытливо всматриваясь то в один мой глаз, то в другой.

Я кивнул. А сам принялся рассматривать в ответ ее – ведь она впервые оказалась так близко. Лишь теперь я заметил маленькую родинку у самого уголка ее правого глаза, под ресницами.

– Как это, Рамзи? Как такое возможно? – спросила она улыбаясь.

– Да бывает, – пожал плечами я. – Голубые глаза – точно не одно из семи чудес света. Это от папы, только и всего.

– А я и не про глаза. – Джессика явно ощущала себя как рыба в воде в таких диалогах.

– А про что? – спросил я и восхитился своей предсказуемостью.

– Про то, какой ты хороший, Рамзи.

– Почему хороший? С чего взяла это?

– С того, что мог поцеловать меня, а не стал.

– Может, это называется «трусливый», а не «хороший»?

– Может. – Джесс пожала плечами.

Я находился на улице, в темноте, а она стояла на пороге своего ангара, освещенная электрическим светом. Мы, как белое и черное, как инь и ян, замерли, сцепившись в неожиданных объятиях.

– А для меня это чудо, это так красиво, когда смуглая кожа и черные волосы, а глаза такие вот светлые. – Она смотрела пристально, чем сводила меня с ума. Немногие могут выдержать прямой взгляд. А ее взгляд – еще сложнее. Потому что он у нее бесстрашный.

– Прекрати это! – велел я.

– Что – это? – Она понимала, о чем я, но поддразнивала меня.

– Ну то, что ты делаешь. Ты знаешь.

Джессика улыбнулась, сделала шаг назад и очутилась в мастерской под слепящим светом, но глазеть на меня не перестала. Одета она была так мило и неряшливо, что казалась подростком арт-колледжа. Просторный нежно-голубой комбез, перепачканный краской, и белый топ, надетый без нижнего белья, так что я различал все линии ее тела.

– Зачем ты пришел? – спросила она, вновь нахмурившись. Вспомнила, как перепугалась. Глянула напряженно и внимательно в темноту джунглей. Но те, кем только не населенные, не вмещали того, что ее пугало. Я не знал, что это было. Призраки прошлого?

– Был поблизости и решил тебя проведать. Узнать, как ты обустроилась. Это ничего? – ответил я.

– Ничего, – согласилась она. – Я уже на сегодня закончила. Но не вздумай приходить очень часто и отвлекать меня от работы! – И она снова, но теперь деланно, сдвинула брови и тут же опять просияла: – Посмотришь на мои картины?

Я кивнул, и мы прошли в ангар. Она шагала впереди, поглядывая на меня через плечо и улыбаясь, пока не встала как вкопанная у красной кляксы на полу.

– Что это? – спросил я. Выглядело пятно ужасно. Кровавая лужа на сером бетоне. К горлу у меня подступила тошнота. Я вспомнил Джая и его проломленную голову. И хотя я понимал, что это краска, менее мерзким пятно не становилось.

– Акрил, – отозвалась она. – Ты меня отвлек своим появлением, и он успел высохнуть. Теперь так и останется. – Джесс недовольно поежилась. Пятно гипнотизировало ее. Она еще долго стояла, уставившись на него, не мигая и думая о своем.

– Рамзи, милый… – начала она с любимой присказки после паузы и снова замолчала. Я понял, что она обдумывает, продолжать или нет. Машинально она стала переставлять полотна, то ли показывая их мне, то ли просто чтобы занять руки. Она все поглядывала на пол и хмурилась, теперь уже не играя, а так, будто испытывала сильную боль.

– Было ли тебе когда-нибудь страшно сойти с ума? – отчеканила она, выпрямившись и смотря мне прямо в глаза. Я, наверное, впервые видел ее такой. И она понравилась мне еще сильнее, чем прежде. Тонкие черты лица ее, запрограммированные излучать очарование, исказились в не свойственном ей выражении. Я словно стал свидетелем начала драматургии ее жизни. Я увидел Джесс маленькой девочкой, надломленной и уставшей.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовался я, а сам подумал, что не хочу услышать ответ. Когда слишком хорошо узнаешь другого человека, начинаешь его себе присваивать. А люди любят говорить о себе. Я как бармен знаю это наверняка. Джесс зарылась руками в волосы и опустила голову, а потом так резко вскинула ее и сказала:

– Я имею в виду полное безумие, Рамзи.

– Я не знаю. Никогда не думал об этом. Почему… – Нехорошее чувство сжало мое горло. Она всегда казалась мне жертвой, той, кого надо защищать, что я и делал. Но в освещенном ярким светом ангаре она, глядящая пристально, с болезненными серыми тенями под глазами, на мгновение и правда показалась мне безумной. – Почему ты спрашиваешь об этом? – спросил я, стараясь не выдавать своего недоумения.

– Да так. – Она улыбнулась, и я увидел привычную мне Джесс, со знакомым набором приемов и ужимок. С огоньками во взгляде и с бесконечной готовностью к флирту. Я выдохнул с облегчением. Мне понравилась ее естественность. Но она же меня и напугала. Джесс ворочала холсты, переставляя их с места на место, что-то тараторила, и я начал отвечать ей. Но тут она вернулась к теме, которая, по-видимому, волновала ее больше всего:

– Бывало у тебя так, что ты сам не знал, чего от себя ожидать?

– Чего от тебя ожидать, я точно никогда не знаю, – засмеялся я, чтобы разрядить обстановку, но Джесс не поддалась. Подошла ближе. Ее немного трясло.

– Ты даже представить не можешь, Рамзи, что мы за люди.

– Прекрати, Джесс, ты меня пугаешь, – сказал я, и мне и вправду стало не по себе. – Кто «мы», Джесс?

Она молчала.

– Кто «мы», Джесс? – повторил я настойчивее. – Ты и Гиг? Или вы с той второй парой? Или что? Что ты хочешь сказать?

Она улыбнулась:

– Мы – это мы, и все тут. Думай что хочешь.

– Ты нарочно это? Я, кажется, понял! Ты нарочно это делаешь. Любишь играть с чужими эмоциями. Меня этим не возьмешь! Я знаю, кто ты. Ты маленькая напуганная девочка, которая совершает ошибки, как и все люди. Каждый может наломать дров. Но я тебя любой принимаю, просто знай это.

Она расслабилась, и мы много шутили в конце вечера. Я проводил ее до виллы «Мальва», и пока мы шли по темным джунглям, крепко держались за руки, она прижималась ко мне всем телом. Тоже мне, «страшный человек», усмехнулся я своим мыслям. Попрощались мы у массивных ворот, она шмыгнула в сад, и я крикнул в темноту, чтобы Джесс включила фонарик на телефоне, а то ведь можно наступить на змею. Она не ответила. Но я увидел мягкий свет, озаривший двор, через забор, и побрел к байку, брошенному у трассы. Всю дорогу мне казалось, что кто-то смотрит на меня из-за кустов. Такое, знаете, неприятное чувство, будто ощущаешь на своей спине чей-то взгляд. Я пару раз оглянулся, но вокруг, конечно, никого не было.

Труди. Том и Тед

Эл тряс меня, а я кричала и билась. Постель подо мной вымокла, будто на нее выплеснули ведро воды. Я не понимала, где нахожусь. Вцепилась в его рубаху зубами, шипя, как звереныш. Эл прижимал меня к себе, гладил по волосам:

– Труди. Тру-у-ди-и, это я, Эл. Просыпайся, просыпайся, девочка. Я с тобой. Я здесь, – приговаривал он ласково. А я тихонько стонала, словно выгоняя боль, что нам причинили те люди. Боль часто приходит по ночам. Подкрадывается в часы безоружности. Больше всего от тех событий пострадала Джесс. Но Эл сказал, что никогда не слышал ее ночных криков. Кроме тех, что они издавали с Гигом, демонстрируя неудержимую страсть.

Тогда, в детстве, Джесс огораживала меня с Лаурой от постыдного. Брала на себя. И несла это как знамя своей полезности. Вообще, «полезность» – серьезное зло. В его топку, а точнее, на его растопку бросается масса благих намерений. Чужих и собственных ожиданий. Несбывшихся мечтаний. Желаний выслужиться в попытке заработать немного любви и уважения. Пользой оправдываются гадкие поступки. Приносить пользу – значит существовать не зря. А если видимой пользы от человека нет, то, выходит, и землю он топчет вхолостую. И тут уж «неполезность» оборачивается самой вредной своей стороной. Лишает сил хоть на какие-то действия и словно тычет в растерянного беднягу пальцем, приговаривая: «Покажи, чем ты полезен. Что ты делаешь для этого мира? Только уж так, чтобы пользу от тебя можно было пощупать и измерить. А если нет, то и говорить не о чем, если, кроме тебя самого, польза твоя никому не важна». Потому-то люди несут «свои дела» перед собой как знамя. И «полезность» наша заходит впереди нас на мероприятия, на дружеские посиделки, в гости к родным и в особенности в отношения любовные. Без очевидной пользы одного человека для другого отношения и не завяжутся вовсе.

И моя польза для Джесс и Лауры, для нашего тандема, заключалась в любопытстве и тяге к знаниям. «Ты должна учиться, Труди, чтобы мы жили хорошо», – говорила Джесс, и я много читала. «Ты ответственная за знания, малышка. Тебе не надо связываться с этими плохими людьми. Я сама с ними разберусь. Только я с этим справлюсь». И я с ней соглашалась. Но Джессика не могла скрыть от меня всего, как от Лауры. Я подглядывала. Мне всегда было важно все обо всех знать.

– Ты когда-нибудь расскажешь мне, что там было в вашем детстве? – спросил Эл как можно мягче, но, увы, выбрал неподходящее время. Могло ли быть какое-то время подходящим для таких признаний? Я вывернулась из его объятий. Сняла любимую колониальную сорочку из марлевки с оборками. Та была хоть выжимай от пота. Я кинула ее на стул и пошла в душ. Горячие струи колотили меня по макушке, и я щурилась, растягивала рот в ревущей гримасе, но не плакала. Опять, как до пробуждения, то ли кряхтела, то ли рычала. Бесконечно долго. Вода не могла ничем помочь. Никто не мог помочь. И я знала, что Джесс хоть и старалась тогда для нас, а все делала неправильно. Неправильно. Не надо было позволять им. Надо было защищаться. Я обняла себя. Обхватила обеими руками. Я остро хотела осязать кожу, волосы. Я будто была лишена этого долгое время и смогла наконец дотянуться и потрогать. Я легонько царапала и пощипывала себя, лишь бы понимать, что не сплю. Что это я. Я! Что я живая. Что я есть. Существую. Но потом большим и холодным облаком накрыло осознание того, что меня на самом деле нет. Давно нет. А может, никогда и не было. И я заплакала. Позволила слезам вытекать свободными потоками. Не помню, когда еще мне удавалось поплакать так, как в ту ночь.

пропела я себе под нос, когда, перекинув волосы на лицо, сушила их, промакивая полотенцем.

– Что ты такое напеваешь, Труди? – спросил Эл.

Я смотрела на него через струи черных волос:

– Ничего. Детская песенка.

– А, – промычал Эл. – Ну, иди же скорее сюда. И может, ты включишь легкий джазок? – добавил он, пытаясь заигрывать, но выглядел неуклюже.

Я выпрямилась. Откинула волосы назад, и те влажно шлепнули по горячей спине, приятно остудив ее.

– Нет, Эл. Я правда не в духе. Еще не отошла от того сна и… – Я открыла шкаф, достала свежую ночную рубашку. Влезла в нее и только после этого ощутила себя в безопасности. – Можешь просто обнять меня? – спросила я.

Он широко улыбнулся и развел руки по-добряковски. Я нырнула к нему под простыню, как в теплую нору.

За окном прогремело, и враз по крыше и подоконникам заколотил тропический дождь. Я смотрела в окно. Иссиня-черное небо трескалось от перечерчивающих его молний и снова сливалось в одно бесконечное полотно. Вот бы и у людей так, подумала я. Если что-то треснуло, собиралось бы вновь, не раскалывалось бы на части. Но у нас не так. Не так. Треснуло – и не соберешь. Даже иногда не узнаешь, на сколько кусочков разбилось.

Гиг. Лаура

Впервые я увидел Лауру у Коула. Был я с… как бишь ее, Кони или Кортни. Такая рыжая девица с копной непослушных волос. Со здоровенными ручищами и ступнями ног. Я называл ее за глаза Бигфут. А однажды был на громкой связи, и Коул спросил меня, буду я один или с Йети. Она услышала и смертельно обиделась. Надавала мне по щекам своими здоровенными ручищами и ушла. Как же ее звали… Кажется, все же Кортни, потому как было в ней что-то от жены Кобейна. Да неважно. Я тогда вконец помешался на Лауре. Напрямую ничего не делал, потому что Коул был мне как брат. Но думал о ней нон-стопом. Лаура же на меня никакого внимания не обращала. Она не была похожа на тех, кто мне нравился обычно. Я любил громких, развязных и откровенных, как эта Кортни-Кони, будь она неладна. Как все же ее звали? А тут тихая такая Лаура, с невероятным телом, которое она прятала то под офисными костюмчиками, то под мешковатыми свитерами. Аккуратная юристочка-статисточка. Коул много про нее рассказывал, когда только познакомился, а я все ржал, что спекся пацан. А потом увидел ее и подумал, как это Коул такую отхватил. Как? Самое лучшее с факультетской поры всегда мне доставалось. И сколько бы тянулось то помешательство на Лауре – неизвестно. Если б не Джесс. А может, оно по-настоящему с нее только и началось.