Читать онлайн Серый ангел бесплатно

* * *

Пролог
Голицын. Окончание затишья

Я как в воду глядел – интуиция не подвела и затишье, образовавшееся после взятия Москвы, действительно вскоре закончилось. Впрочем, для меня самого оно и без того было, мягко говоря, относительным.

Помимо затеянной ликвидации Хитровки меня всё время отвлекали по разнообразным вопросам, то есть кроме своих дел хватало и «чужих». В кавычках, разумеется, поскольку ну какие они чужие?

К примеру, не раз приходилось помогать тому же Герарди, который чуть ли не через день захаживал ко мне «посоветоваться». Это он так деликатно выражался, хотя на самом деле требовалось найти выход из очередного щекотливого положения.

Например, как быть с оружием? Его в Москве расплодилось видимо невидимо. С одной стороны желательно провести его изъятие, причём подчистую, с другой – отродясь такого не делали в Российской империи. Во всяком случае касаемо револьверов и пистолетов. Чай, в свободной продаже находились. Да и с остальным… Устраивать повальные обыски в поисках мосинок, гранат и прочего нереально. А сами если сдадут, то одну винтовку из десяти. От силы.

Пришлось изобретать новые правила. В ходе совместного обсуждения пришли к выводу, что для активизации процесса нужен стимул. В смысле не только кнут, но и пряник. То бишь издать указ, что за всё сдаваемое оружие, кроме револьверов и пистолетов, обязательной сдаче не подлежавших, власти обязуются выплатить законопослушному населению денежку. Причем в золотом эквиваленте. К примеру, за каждую мосинку полуимпериал. Разумеется, стоила она на самом деле гораздо дороже, семнадцать довоенных полновесных рублей, но ведь и золотая пятёрка на дороге не валяется.

А дабы поторопить народ, пометить в том же указе, что оплата будет производиться только в ближайший месяц. Те же, кто не захочет сдать, при обнаружении такового после истечении срока, тоже получат, но штраф, а то и тюремный срок.

– Хватит ли денег, чтобы каждое ружьишко золотом оплачивать? – кисло осведомился Герарди.

– А мы эти денежки за счёт оставляемых у людей пистолетов и револьверов компенсируем, – нашёл я приемлемый выход и, недолго думая, предложил ввести для них не просто платную регистрацию, но двух видов.

Одну, разрешающую только хранение пистолета дома, чтобы хозяину было чем достойно встретить грабителей. Другую же, дающую право на ношение, сделать вдвое дороже. Причем заодно наложив на владельца дополнительные обязательства.

Дескать, защищать себя или нет от уличных налётчиков – его право, но прийти на помощь гражданам, подвергшимся такому нападению – его обязанность. А ещё он должен оказывать всяческое содействие правоохранительным органам, если они от него таковую потребуют. С нарушителя оных требований на первый раз немаленький штраф, на второй – такой же, но в трехкратном размере, на третий – в десятикратном и изъятие оружия.

Герарди осталось только головой удивлённо покрутить. Дескать, ловко закручено. И Москва вычищена окажется, и почти без убытка для казны. А вдобавок ещё и граждан в обязательные помощники полиции получится привлечь.

Но едва удавалось до конца разобраться с одним вопросом, возникал новый и на следующий день Борис Андреевич вновь представал пред моими ясными очами.

Не отставал от него Солоневич, который отчего-то в первые дни после взятия Москвы несколько загрустил. Причина выяснилась быстро. Оказалось, Иван Лукьянович решил, будто созданный в Оренбурге Агитационный комитет, главой которого он являлся, был создан исключительно на время военных действий, а потому доживает последние деньки.

Своими мыслями он поделился со мной. Услышав такое, я, не выдержав, расхохотался. Смеялся недолго, но от души, до слёз, настолько нелепым мне показалось его предположение.

Успокоившись, сказал:

– Нет уж, милок. И не мечтай. Комитет мы и впрямь наверное расформируем, но только для того, чтобы на его базе создать аналогичное министерство. Или постой. Тогда ты станешь подчиняться премьер-министру. Не пойдёт, – я потёр переносицу и выдал. – Пусть сохраняется прежнее наименование, дабы он по-прежнему оставался в ведении Регентского совета. А в нем – ну ты понял. Так что улизнуть не думай – буду тебя тиранить как и прежде.

Лицо Солоневича просветлело, но лишь на миг. Нахмурившись, он озадаченно протянул:

– Что и далее под вами ходить – так оно только в радость. Не заскучаешь. Одно невдомёк, Виталий Михайлович. Заниматься-то чем станем? Окончательная победа – вот-вот. Народ и так за государя. К чему людей сызнова той же кашей кормить?

– А ты слыхал поговорку: «брюхо старого добра не помнит»?

– Само собой.

– Она и агитации с пропагандой касается. Память у людей тоже время от времени освежать надо. Но ты не переживай – теперь тебе, как главному шеф-повару, помимо каши столько всяческих новых блюд готовить придётся – о-го-го. Так что первым делом ищи себе хороших поварят, чтоб могли и первое приготовить, и второе, и десерт.

– Без них управлюсь, – отмахнулся Иван.

– Пупок развяжется, – хмыкнул я. – А ты мне, брат Лукьяныч, нужен здоровёхонький и… с завязанным пупком. Да ты сам посуди…

Говорил я недолго, но расстарался, яркими сочными мазками нарисовав общие контуры предстоящих работ Комитета. В связи с многочисленными задачами, я наметил его резко расширить, введя кучу отделов. Разумеется, по делам печати, на особицу цензурный, а кроме того по делам кинематографии, военный, отдел пропаганды истории страны, религиозный и много прочих.

Словом, работы получалось выше крыши. Одна молодёжь чего стоила, про которую я тоже не забыл. Так и не созданный большевиками ВЛКСМ (не успели) – по моему мнению гениальная идея. Обязательно нужен похожий Союз, даже в названии. Разве вторую и третью буквы ликвидировать и пожалуйста: Всероссийский союз молодёжи.

И пионерию тоже внедрить в жизнь, притом вообще ничего не меняя. Жаль, я текста присяги не помню, сам-то лишь по рассказам старших с ним знаком, но ничего страшного – Лукьяныч заново сочинит. Разве октябрят можно не вводить. Или организовать нечто вроде скаутов, которых сделать кандидатами в пионеры. Разумеется, ритуалы изменить, традиции позже сами собой появятся, обязательно систему поощрений придумать. Словом, возни хватит.

Чем больше Солоневич слушал, тем лоб его всё сильнее покрывался испариной. Наконец, не выдержав, он взмолился:

– Виталий Михайлович, смилуйся! Тут не пупок – сам в три узла завяжешься, ан всё одно – и четверти не успеть.

– Потому и сказал про поиск поварят, – невозмутимо напомнил я. – И брать на посты начальников отделов лучше всего не чинуш-бюрократов, а людей творческих, из числа наиболее уважаемых в своей сфере. Так к Комитету доверия больше будет. А у подчиненных уважения к начальникам. Причем подлинного, то бишь внутреннего.

Помимо прочего порекомендовал назначать их не сразу, но с испытательным сроком. А то мало ли. Вдруг он как творческий человек – Великая личность, но как руководитель и организатор – не ахти. Пусть пару-тройку месяцев походят с приставкой и. о.

И ещё один совет подкинул. Мол, при назначении на партийность, тем паче бывшую, внимание обращать, но постольку-поскольку. То, что к нам прибился поэт Сергей Бехтеев, который убеждённый монархист, прекрасно. Но качество его стихов не стало бы хуже, если бы он он был республиканцем. Да пусть даже эсером. Словом, надо научиться отделять политические убеждения человека от его таланта и отталкиваться в первую очередь от последнего. Если он велик, то можно даже бывшего анархиста принять. А то и большевика.

– Уж их-то вовсе ни к чему, – угрюмо пробурчал Иван.

– К чему! Надо пользоваться тем, что есть, – отрезал я. – И вообще, лишь бы хорошо работал, пользу стране приносил, а сидя на кухне пусть ворчит и мечтает о новой революции…

Но видя, что Солоневич со мной не согласен, хотя и молчит, приобняв его за плечи, мягко пояснил:

– Пойми, Ваня. Это простые люди могут жить по правилам порядочности. А ты – государственный муж, которому такая роскошь недоступна. Сейчас империи для скорейшего восстановления крайне необходимо единение всех сил. Абсолютно всех. А чем достигается единство? Наличием общего врага и общей цели. С первым у страны полный порядок, даже с лихвой, одной немчуры за глаза, а вот с последним, точнее с путями к ней, разногласия. И самое простой способ их ликвидировать – не давая никому опомниться, включать всех в свои ряды. Пусть топают в общем строю – такое невольно сближает. А там, глядишь, свыкнутся. Посему и следует привлекать всех, даже если некоторые из них ранее запачкались. Лишь бы не в кровушке, а остальное – ерунда. К тому же, если поразмыслить, – добавил я, заговорщически понизив голос – мы отчасти тем же большевикам благодарны должны быть.

Иван изумлённо вытаращился на меня, решив, что ослышался.

– Да, да, – невозмутимо подтвердил я. – Ведь они, по сути, выполнили за нас всю грязную кровавую работу. Я про решительную расчистку общества и империи в целом. Суди сам. Благодаря их фанатичной ненависти к инакомыслящим мы сейчас можем позволить себе слегка ослабить гайки той же цензуре А ведь ослабили-то мы их, если разобраться, отнюдь не до конца и если б сами начали где-нибудь в шестнадцатом году закручивать их до нынешнего состояния, журналисты с редакторами облили бы нас грязью с ног до головы, обзывая тиранами, сатрапами, держимордами и диктаторами. Зато ныне мы выглядим поборниками демократии и свобод. И так во всём, что ни возьми, начиная с сурового отношения к преступности, ужесточения законов и предоставления широких прав полиции.

– Да уж. Представляю, как те же корреспонденты раскудахтались, если бы какую-то из партий пару лет назад объявили преступной и поставили вне закона. Причем с наказанием только за одно пребывание в ней вне зависимости от своих деяний. Шума и криков до небес. А ныне будто так и надо, – задумчиво протянул Солоневич.

– Вот, вот, – кивнул я. – Да и с земельным вопросом тоже целую вечность продолжали бы дискутировать. И не с ним одним. А главное, отношение народа к верховной власти сменилось. Причем радикально, с точностью до наоборот. Когда в последние годы было такое, чтоб любые слова царя воспринимались на «ура»?

– И не говорите. Сплошь и рядом охаивали, чтобы государь ни сказал, – негодующе поддакнул Иван. – Зато ныне… Но при чём тут большевики?

– Так оно тоже из-за них. Благодаря их воинствующей пошлости, беззастенчивой лжи, властолюбию и беспредельной жестокости, люди воочию увидели, какой может быть власть, до каких пределов бесстыдства и мерзости дойти. Потому царь и стал народным избавителем. Кому в голову придёт не слушаться мессии, который пришёл и изгнал дьявола?

– Впору тому же Ленину с Дзержинским и Троцким памятник поставить, – усмехнулся Солоневич.

– Напрасно иронизируешь, Ваня, – упрекнул я его. – Памятник, конечно, перебор, но после взятия Петрограда я, сколь есть моих сил, буду отстаивать, дабы оставили захоронение их вождей на Марсовом поле. Врагов надо уважать. Особенно когда они уже мёртвые.

Солоневич негодующе крякнул. Прошлось добавить, что и нашей власти будет от него немалая польза. Посадить в один из близлежащих домов хорошего фотографа и пусть фиксирует желающих возложить цветы на могилку. А рядышком наблюдателя с пачкой фотографий большевистского руководства. И подле дежурную группу захвата. Да, поначалу в основном подставные людишки цветочки возлагать станут. Но когда убедятся, что к таковым никаких репрессий со стороны полиции нет, то и сами потянутся. А далее дело техники: слежка, выявление конспиративных адресов и цап-царап.

– Ну ежели так, – неуверенно протянул Иван. – Дай-то бог.

– Он даст, – без тени улыбки заверил я. – Можешь не сомневаться, – и тут же пожалел о сказанном, поскольку Солоневич некоторое время молча смотрел на меня, словно видел впервые, но говорить ничего не стал. Лишь перекрестился и ушел.

Чтобы назавтра прийти вновь. За очередным советом.

Нет, моя помощь отнюдь не была своего рода манией величия. Я вовсе не считал, будто без меня не управятся, не догадаются, не сделают так, как надо и вообще всё мигом развалится и пойдёт вразнос.

Но мне казалось глупым заставлять людей ломать голову над вопросами, которые для того же Герарди или Солоневича внове, и ответа на них из опыта прошлой жизни почерпнуть не получится, как ни вороши в голове. У меня же он имелся, поскольку я воочию видел как их решают. Или, по крайней мере, с какой стороны к ним надо подходить. Причём так, чтобы не допустить серьёзных ошибок.

Разумеется, не в силу моего ума, а потому что пожил в другом мире, но так ли важна причина? Главное – я знаю. Так отчего бы не помочь?

И ещё одно. Они конечно и сами додумаются, но – со временем. А есть ли оно в запасе? Это лишь в пословице тот, кто спешит, лишь людей смешит. В жизни же порой с точностью до наоборот.

Самый наглядный пример – нынешняя ситуация в России. Два месяца и мы в Москве. Можно сказать, нахрапом взяли. Причём попутно и львиную часть всей страны. А дошли бы мы до Белокаменной вообще, выступи годом позже? Да что там годом – этой осенью? И если да, то какой ценой, какими потоками крови пришлось бы заплатить за этот путь. Множь нынешние потери на десять, а то и вовсе на сотню.

Так что в нашем случае впору иную присказку вспомнить – промедление смерти подобно. Точнее, многим смертям.

Взять к примеру появление у меня Герарди касаемо намечаемого народного шествия. Вроде бы опасаться нечего. Организаторы – самые что ни на есть почтеннейшие люди. Цель тоже вполне благопристойная – поблагодарить государя за освобождение города от кровожадных варваров. А там как знать. Мало ли кто в неё затешется, за всеми не уследишь. Ведь оружия у людей полно, ибо процесс его изъятия только пошёл.

Запрещать же её нельзя – хороший повод для затаившихся большевичков злобную сплетню про юного царя пустить. Мол, лицемером оказался, а на самом деле, к власти придя и в Кремле засев, к своему народу и выйти не соизволит, ответный поклон отдать не желает.

И как быть? Когда ещё сам Борис Андреевич додумается до несложных, в общем-то мер, могущих в немалой степени обезопасить Алексея от потенциальных террористов? Через месяц? Или через год? А толпа через три дня соберется.

Следовательно, надо помогать, благо, ответ в общих чертах известен. Дескать, нынче же вынесем на обсуждение Регентского совета специальный Указ по упорядочиванию такого рода шествий. В нём будет определено, что организаторы обязаны заранее внести заявку в городскую Думу о цели, времени и маршруте движения демонстрации, с пояснением, что необходимо оно исключительно для того, дабы власть смогла проявить заботу, придав им соответствующую охрану во избежание возможных беспорядков и нападения на безоружных людей.

А ниже будет упомянуто, что в силу военного положения, кое пока не отменено, любые митинги, демонстрации и шествия в центре города воспрещены. И перечень улиц, входящих в центральную часть города.

Завтра принятый Указ опубликуем, причём с развёрнутым комментарием. Мол, непонятно, зачем вообще нужны эти массовые шествия. Достаточно Новый завет вспомнить: «Вера без дел мертва есмь». Остаётся лишь чуть перефразировать, заменив первое слово на «благодарность». В смысле, делами свою признательность доказывать надо.

Делами.

А ежели будущая демонстрация окажется связана с насущными вопросами, которые не решаются вовсе или не так, как хотелось бы, тоже иной выход имеется. И опять-таки куда проще. Достаточно составить письменный список конкретных претензий и негативных фактов, которыми люди возмущены, и вручить его городским властям.

Получится куда эффективнее, а главное – гораздо быстрее. Ведь срок для рассмотрения таких прошений определен краткий – всего три дня. После чего народные представители смогут встретиться и потолковать с думцами, которые к тому времени успеют не только вникнуть в суть, а то и принять кое-какие меры для исправления. Равно как и дать разъяснения по поводу ещё не устранённого: когда и как намерены ликвидировать недостатки.

Ну а если имеются претензии непосредственно к самим городским властям, то в самые ближайшие дни как для членов Регентского совета, так и для самого государя будут определены дни и часы для приёма населения.

Или взять Солоневича. Ну откуда бедному журналисту знать масштабы этой самой агитационно-пропагандистской работы?! Ему и в голову не приходит, насколько она должна быть всеохватывающей. А ослаблять натиск на умы и сердца людей нельзя. Нынче упустил, недосмотрел – завтра расплачиваться придётся. И кто ведает, какую цену за недогляд платить придётся. Скорее всего, кровавую.

Вот и крутись, Виталька, как белка в колесе. Знай успевай лапками перебирать.

И всё-таки, несмотря на дикую загруженность, я назвал бы эти деньки затишьем.

Первыми каплями дождя, предвещающими грозу, стало прибытие возмущённых делегаций от жителей Тулы и Калуги. Понять их негодование было можно – при взятии городов чехословаки вели себя весьма бесцеремонно, деликатно говоря, позволив себе много лишнего.

Разумеется, не везде. У штабс-капитана Степанова – самого молодого из полковых командиров, после первых трёх расстрелянных мародёров народец поутих. То же самое произошло в полку подполковника Войцеховского, не побоявшегося самолично пристрелить парочку насильников. Полковнику Червинке и вовсе было легко наводить порядок среди соотечественников.

Увы, такими оказались далеко не все командиры. Некоторые смотрели на поведение своих подчинённых сквозь пальцы. А безнаказанность рождала новые преступления, куда хуже прежних.

Дальнейшее же поведение оставленных в городах чешских гарнизонов оправданий вовсе не имело. Кое-где дошло до того, что городом стали заправлять чешские комендатуры, ведя себя так, словно всё и вся зависит от них, а Советы никто и звать никак. Отсюда и возмущение людей.

Едва выслушав представителей, я понял – дело худо. Фитиль тлеет, и если срочно, немедленно, прямо сейчас не принять надлежащих мер, бабахнет так, что мало никому не покажется. И тогда уговорами отделаться не выйдет, придётся прибегать к репрессивным мерам.

Кому утихомиривать народ – на Регентском совете не обсуждалось. И без того понятно, «главноуговаривающему».

Отсутствовал я всего неделю. За это время мне вместе с прибывшими со мною следователями удалось ещё раз выслушать все жалобы, а особо провинившихся взять под стражу. Словом, наглядно продемонстрировать лояльность императорской власти к гражданскому населению. В довершение ко всему часть гарнизонных рот сняли, заменив подразделениями, привезёнными из Москвы.

Но выехать обратно пришлось досрочно, поскольку получил тревожную телеграмму: «Согласно доклада генерала Романовского, и не только его одного, ситуация в Царицыне и вообще на юге резко ухудшилась. Тчк. Ольга».

Едва её прочитав, я понял: громыхнуло. Причем раскатисто, басовито. Да как бы не над самой головой, ибо согласно нашему с Виленкиным и Герарди незатейливому условному коду фамилия Романовского подразумевала Николая Николаевича Младшего. Вот так, простенько и со вкусом, благо генерал такой имелся, а стало быть никаких подозрений текст вызвать не должен.

Прочие слова в коде тоже удручали. «Не только» означало, что к Младшему присоединились и прочие Романовы. А «резко» утверждало, что великие князья от слов перешли к решительным действиям.

Каким именно? Читай название города. Если бы, к примеру, они покатили бочку лично на меня, говорилось бы про Симбирск. Царицын же означал их давление на Регентский Совет. Притом не просто успешное, но и – вообще на юге – успешное сразу на нескольких направлениях.

С одной стороны их выступления следовало ожидать, ибо случилось то, что и должно случиться. Его просто не могло быть. Вот только в сроках я промахнулся, надеясь, что у меня имеется отсрочка. Оказалось же…

А ведь я старался как мог, изображая перед её императорским величеством, то бишь перед Марией Фёдоровной, равно как и перед прочими императорскими высочествами и просто высочествами эдакого простого парня. Словом, норовил всячески оттянуть неизбежный «бунт на корабле». Хотя бы ненадолго, до взятия Петрограда. Но увы, не удалось.

Да оно и понятно. Можно мимикрировать и втереться в доверие к самой оторванной шпане, можно превратиться в кого угодно. Но нельзя стать тем, кем ты не родился. И титул, имеющийся у меня ныне, роли не играет, ибо он получен, а не унаследован. Посему я был есть и останусь для Романовых чужим. Выскочкой.

И своим мне не стать. Никогда. Каких бы важных услуг ни оказал.

Тем более, в данном случае моя услуга скорее из разряда медвежьей. Да, да, ведь они твёрдо убеждены, что власть большевиков скоро и так бы пала. И тогда наступила бы реставрация. А во главе её кто? Правильно. Дедушка нынешнего императора Николай Николаевич Младший или двоюродный дядюшка Алексея Кирилл Владимирович. Оставшаяся парочка – родные братья вышепоименованных. Ах да, ещё про одного кандидата забыл, Александра Михайловича. У него и вовсе два в одном, ибо он не просто дедушка, но, по супруге своей, Ольге Александровне, родной тётке Алексея, ещё и дядюшка.

А тут я влез, семью Николая II спас. Да вдобавок корону на юного Алексея напялил. Экий пакостник!

Так что я для Романовых не просто чужак, но и враг.

Да, справедливости ради следует сказать, что не для всех. Есть тут пятеро иных, которые ко мне питают самые искренние тёплые чувства. Среди этой пятёрки один вообще мой воспитанник, а другая… Впрочем, насчёт неё промолчу. Словом, они – мои и всецело за меня.

Но обольщаться не стоит. Во-первых, помощи мне от них особой ждать нельзя – дети. Не по годам – по жизненному опыту. То есть полной картины происходящего они не видят. С ними самими ещё нянчиться и нянчиться.

Во-вторых они для всех остальных Романовых в силу своего необычного воспитания точно такие как и я. Только статусом из-за своего происхождения обладают несколько иным, повыше. Опять же и враги из них несерьёзные. Посему они скорее изгои.

Внезапно нахлынула усталость. Не та, что после трудового дня, когда напахался будь здоров, но глядишь на творение рук своих и радостно на душе. Тут иная, свинцовая, тягучая, тоскливая – весь день строил домище, а к вечеру глядь – замок-то на песке воздвигнут: покачиваются стены, скрипит что-то на крыше. Но хуже того, что и фундамент поплыл. А ты стоишь, как дурак, и понятия не имеешь, за что хвататься в первую очередь.

На миг даже некая паскудная мыслишка появилась вообще бросить всё. Устал, надоело. Ну сколько можно?!

Вот только нельзя мне. Да, я – чужак, но для этих, а не для России. А в ней ещё Марков и Шапошников, Каппель и Дроздовский, Слащёв и Деникин. Да разве одни вояки?! А Виленкин с братьями Солоневичами, Шавельский с отцом Питиримом, крестьянин Миленин и старый казак Мамай, не говоря о прочих, поверивших?

И для Лаймы с Людмилой эта страна тоже родная. А Осипенко за неё вообще жизнь отдал. И маленький корнет. И Коссиковский с Бояринцевым и Безобразовым, и прочие офицеры конвоя, земля им пухом. А сколько наших солдат на пути в Москву погибло, мир их праху?

Опять же детушки малые у меня на руках, которые в изгоях пребывают. С ними как быть? Случись что и после очередного мятежа или переворота – неважно – им первым достанется. По полной программе. Да, невиновным, так что с того? Наказывать-то станут кого попало, кто под руку первым подвернётся, ибо русский бунт и впрямь бессмысленный. И в живых сестричкам с братцем не бывать, поскольку бунт вдобавок ещё и беспощадный.

Словом, собирай, Виталька, остатки сил воедино, ибо труба зовёт. Причем выезжай немедленно, ибо имя старшей сестры Алексея в качестве подписи означало, чтобы я бросал всё и срочно возвращался в Москву. В литерном, то бишь без остановок.

Тем не менее теплилась в моей душе надежда, что Виленкин попросту перестраховался, так подписавшись. Как знать, вдруг возникшие вопросы лишь кажутся неразрешимыми, а на самом деле для меня, вооруженного кое-какими знаниями XXI века, пусть и не пустяковые, но вполне решаемые.

Тем более ухудшилась-то ситуация в Царицыне, то бишь в Регентском совете, а там у меня большинство. Разве с братьями Константиновичами отношения испорчены, но прочие-то никуда не делись.

Получалось, друг Абрамыч точно перестраховался. С этой уверенностью я и катил в Москву. Но увы…

Глава 1
Делёж чужого пирога

Вроде бы недолго Голицын отсутствовал, но сколь много перемен произошло за это время в столице…

Убедился в том Виталий ещё до въезда в неё. На последнем полустанке перед Москвой литерный, в котором он ехал, неожиданно остановился и в вагон зашёл Герарди. Позади Виленкин.

Они-то и рассказали Голицыну о произошедших переменах. И в первую очередь о глобальных изменениях в составе Регентского совета, куда разом включили аж пятерых Романовых. Причём все пятеро – апапá, как выразился Виленкин, то бишь дедушки Алексея: Николай Николаевич с братом Петром, Кирилл Владимирович с братом Борисом и Александр Михайлович.

Кроме того, в Совет включили ещё четверых: графа Татищева, князя Долгорукого, однофамильца Виталия князя Голицына и графа Коковцева, прибывшего вместе с частью Романовых из Кисловодска.

Получалось, теперь при возникновении разногласий любой вопрос будет решён в пользу великих князей, за которыми отныне большинство голосов. И не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, на чью сторону встанут ещё четверо недавно избранных. Особенно двое из них, Татищев и Долгорукий, хорошо помнящих бесцеремонное поведение красного комиссара Остапа Бендера в Тобольске.

И чем вопрос серьёзнее, особенно если он связан с какими-либо реформами, например отменой старшинства в армии, тем больше шансов, что дедушки его провалят. Во-первых скажется консервативное мышление, а во-вторых… Ну, хотя бы в пику нахальному выскочке.

Однако главная опасность, разумеется, исходила от Романовых. Для чего они забрались в Совет – объяснять не надо. Власть. Дабы понять это, достаточно посмотреть на вопросы, которые в отсутствие Виталия пытались решить новоиспечённые господа регенты.

Армия. Здесь они копали неглубоко и только для того, чтоб сменить главкома. Выдвинутое ими объяснение на первый взгляд выглядело весьма убедительно. Во всяком случае с политической точки зрения: настоящую столицу Российской империи не должен брать простой боевой генерал. Неправильно оно. Вернуть её надлежит именно Романову. Причём неважно какому. Просто с учётом прошлых заслуг и популярности в войсках лучше всего на эту роль подходит… Ну да, Николай Николаевич собственной персоной. Тем паче он уже был верховным главнокомандующим в первый год Великой войны, то есть практический опыт имеется.

План же великого князя был прост и состоял в немедленном выдвижении на север и, от силы через две недели, взятии города штурмом. После чего надлежало как снег на голову обрушиться на германские войска. Столь стремительный удар непременно принесёт пусть не победу, но определенный успех, вытеснив врага из ряда оккупированных губерний. Заодно удастся отодвинуть германцев от Петрограда и оттянуть часть немецких дивизий с западного фронта, тем самым выполняя долг перед союзниками.

Виталий охнул, услышав такое.

– Это же… – растерянно протянул он.

– Да, да, – подхватил Виленкин. – Никто не спорит, что союзнический долг – дело святое, всё так. Но даже мне и Борису Алексеевичу, хоть мы и не генералы-вояки, понятно, что пытаться сейчас тягаться с тевтонами – форменное самоубийство.

– Не буди лихо, пока оно тихо, – угрюмо процитировал Герарди и сокрушённо вздохнул. – Так ведь мало того, они помимо оного…

Оказывается, великие князья успели заикнуться и насчёт отмены перераспределения земли, объявленной ранее Алексеем. И тоже звучало логично. Дескать, просто отобрать землю у одних и передать другим нельзя. Получается какой-то грабёж, иного слова не придумать.

Следовательно, надо её выкупать у прежних владельцев, а таких платежей при нынешнем всеобщем развале и пустой казне государству не потянуть. Даже если растянуть выплаты на десять или двадцать лет. В подтверждение своим словам выдали финансовый расклад. Не иначе, Коковцев помог. Цифры и впрямь впечатляли. Два годовых бюджета – не кот начхал.

А следом вывод: коль по-новому не получается, надо быстренько повернуть процесс на старые рельсы, а изъятые крестьянами земли вернуть прежним владельцам. Благо, армия ныне имеется, и есть кому приструнить недовольных.

Ну хоть стой, хоть падай от таких идей.

Вдобавок «дедушки» успели поднять тему возвращения всей родне императора, разумеется, включая и его самого, принадлежащего им по праву недвижимого имущества. Мало того, они присовокупили к тому и вопрос о размере государственных выплат за понесённый ущерб.

В этом месте Виленкин кратко, но с ехидцей прокомментировал рассказ Герарди:

– Довелось мне как-то читать про Бурбонов, что они за время своего изгнания ничего не поняли и ничему не научились. Увы, наши в точности такие же. Я, может, и жид, однако о стране проявляю куда больше заботы, нежели эти шлимазлы о своём барахле.

– А чего ж не встрял?! – окрысился на него Голицын.

– Тю на тебя, Ибрагимыч! Сам подумай, игде я, а игде эта стая? Я хоть и бывший гусар, но имею в наличности всего две руки, да и то поднимать при голосовании могу лишь половину.

– А остальным почему не объяснил? В смысле – Дутову и прочим?

Виленкин удручённо вздохнул.

– Таки чтоб ты знал, ваше скородие, оренбуржцы, входящие в Совет, отправились хоронить казака Мамая, скоропостижно скончавшегося аккурат на следующую ночь после вашего убытия из столицы. Дабы в должной мере воздать ему последние почести.

Голицын вздрогнул от неожиданного известия.

– Вот так, – растерянно протянул он. – Умер, значит.

– Да-с, – подтвердил Виленкин. – Кстати, укатили они в сей отпуск по настоятельной рекомендации великого князя Кирилла Владимировича.

– Ну хорошо. А с Константиновичами поговорить не…? – и Голицын осёкся.

Виленкин лишь криво усмехнулся в ответ. Впрочем, Виталий и сам понимал – глупость спросил.

Дело в том, что в трёхстах верстах от Москвы, когда уже всё было готово к решительному броску на столицу, большевики прислали ультиматум. Он гласил, что в Петрограде в настоящее время взяты в заложники двести пятьдесят человек, включая одиннадцать из числа Романовых во главе с великим князем Михаилом Александровичем. Все они будут расстреляны, если царь и его Регентский совет не остановят своё наступление на Москву и не начнут переговоры.

Голицын отчаянно убеждал всех ни в коем случае не идти у врага на поводу, но продолжать наступление. Именно сейчас для него самое время, поскольку красные в растерянности. Запаниковали даже солдаты латышских стрелков, укатившие из Белокаменной.

Переговоры же приведут лишь к тому, что за время передышки большевики придут в себя и тогда количество жертв при взятии Москвы возрастёт в разы, а заложники в конечном итоге всё равно погибнут. Да, возможно не все, но уж Романовых точно не оставят в живых.

Однако нашлись среди регентов и сторонники переговоров. Понять их было можно – своим решением они как бы подписывали смертный приговор, становясь соучастниками убийства ни в чем не повинных людей. Пойти на такое при всём понимании неотвратимости их гибели… Особенно рьяно ратовал за остановку наступления второй из братьев Константиновичей Игорь. Что и говорить – когда на кону жизни трёх братьев, из коих самому младшему, Георгию, всего пятнадцать лет от роду, а вдобавок в расстрельном списке фигурирует ещё и мать, любые разумные доводы бессильны.

После бурных дебатов с преимуществом в один голос победила точка зрения Голицына. Последней голосовала великая княжна Татьяна Николаевна. В отличие от сестры Ольги она поддержала Виталия.

Надо ли говорить, какие чувства переполняли душу Игоря Константиновича по отношению к Голицыну. Схожие питал к Виленкину и родной брат Игоря Константин, ибо Александр Абрамович также проголосовал за немедленное продолжение наступления.

Говорят, время лечит любые раны. Но в случае с Константиновичами этого не произошло, поскольку прибывший в Москву великий князь Кирилл Владимирович рассказал кое-какие подробности их расстрела.

Будто бы Иоанн, поддерживавший больного Гавриила, спросил палачей, стоя на краю ямы. Дескать, вы же отменили смертную казнь. На что находившийся неподалёку Моисей Урицкий надменно ответил:

– Мы отменили её только по отношению к преступникам, а вы – заложники. К тому же если от вас отказалась даже ваша родня, не соизволив ради вашего спасения пойти на такую малость, как временное перемирие, нам оная жестокость и вовсе простительна.

…Тем не менее Виленкин счел нужным пояснить Голицыну. Мол, оба брата, едва заслышав о предложении великого князя Николая Николаевича немедленно выступить на Петроград, вмиг стали самыми преданными сторонниками оных «дедушек».

– Вот и получилось, ваша светлость, что остался я один аки перст в нощи, – развёл руками Александр Абрамович. – Точнее, если считать господина генерала, два перста.

– Как чёрт им ворожил. Притом с самого начала, – встрял в разговор Герарди. В отличие от Виленкина, он не позволял себе разговаривать с Виталием на «ты». – Я про их уговоры царских сестёр расширить количество членов Совета. Мол, для вящего авторитета, ну и всякое такое.

– А после того, как избрали их самих, они по каждому новому кандидату столько лестного напели, боже ж ты мой. Татищев с Долгоруким истинную преданность покойному государю выказали, когда в Тобольск его сопровождали и с ним неотлучно были. Дескать, одно это дорогого стоит, – вторил ему Виленкин.

– За преданность почестями и наградами осыпают, а в Совете умы государственные нужны, – проворчал Виталий.

– Кто бы спорил, – пожал плечами Герарди. – Но и возражать, особенно когда они сами рядом сидят, у меня язык не повернулся. Тем более народ заслуженный. Князь Голицын, к примеру, лет десять назад городским головой Москвы был, притом весьма деятельным. Владимир Михайлович принял Белокаменную с керосиновыми фонарями на улицах и водой из столичного фонтана, а оставил с электрическим освещением, водопроводом, канализацией и телефонной сетью. С учётом необходимости восстановления всего порушенного его присутствие вроде как тоже необходимо. Дескать, тем самым симпатия москвичей к господам регентам непременно увеличится. И, само собой, к государю.

– Ну и поставили бы его обратно головой.

– Коль сумел так Москву облагородить, значит, и с прочими городами управится, во всероссийском масштабе. Это я аргументы великих князей цитирую. А вдобавок меня его фамилия в сомнение ввела, Борис Алексеевич многозначительно посмотрел на Виталия. Однако напоровшись на встречный недоумевающий взгляд счел необходимым пояснить. Мол, ещё до заседания к нему с Виленкиным подошёл великий князь Кирилл Владимирович и намекнул, что сей Голицын – родич некоего светлейшего князя. Сдаётся, тому будет по приезду приятно увидеть Владимира Михайловича среди членов Совета.

Тем самым ввёл их обоих в немалое сомнение.

– У меня здесь родичей нет, – угрюмо проворчал Виталий.

– Обманул, стало быть, – вздохнул Герарди и, желая скрыть неловкость, мигом перешел к следующему кандидату.

Мол, граф Коковцев и впрямь муж государственного ума – десять лет министром финансов был, правая рука Столыпина, не зря же после Петра Аркадьевича правительство возглавил.

– Тогда прямой резон его и сейчас во главе правительства поставить, – вновь не удержался Виталий.

– Уже, – встрял Виленкин. – На следующий же день. Дескать, весьма удобно – будем иметь на заседаниях постоянного представителя от высшего исполнительного органа страны. Но от предложенного ему министерства финансов граф отказался наотрез. Сказал, будто не желает смущать своим авторитетом прочих, кои тоже в министрах хаживали. Тем более в составе Особого совета комитет по финансам имеется.

– Мудро, – усмехнулся Виталий. – Пусть в нём голову ломают, как людей накормить и инфляцию одолеть. А глава правительства станет послушно выполнять, чего в нём нарешают.

– …во главе со светлейшим князем Голицыным-Тобольским, – подхватил Виленкин.

– Типун вам на язык, уважаемый Александр Абрамович, – хмыкнул Виталий. – У меня и без того хлопот полон рот. Вдобавок я в экономике, тем паче в финансах ни ухом ни рылом. Назначать меня…

– Тем не менее, Регентский совет счёл вас достойным, – перебил Виленкин. – Посему ежели и вскочит типун на моём языке, вам от того, милостивый государь, легче не станет. Да-с.

Виталий уставился вначале на него, затем повернул голову к Герарди и шёпотом спросил:

– Он о чём?

– О вашем назначении председателем Особого совета, – пожал тот плечами. – И более всех на нём настаивал опять-таки Кирилл Владимирович. Разумеется, он и тут немало оснований привел. Дескать, нельзя обижать столь заслуженного человека, как светлейший князь, чтоб тот без должности хаживал. Притом солидной. Понятно, отчего он о ней не заикается. Скромность. Так давайте сами ему порадеем. Потому и настаивал на срочности. Мол, вернётся, а мы ему сюрприз преподнесём.

– Это не сюрприз, – покачал головой Виталий. – Скорее серп.

– Какой серп? – опешил Герарди.

– Которым по… изделиям Фаберже чиркают, – с трудом удержался Голицын от откровенной нецензурщины. – Одного не пойму, почему на все их предложения сёстры царя соглашались?

– Скорее всего, неудобно было. Как-никак родство. Опять же возраст почтенный – дедушки, хоть и неродные.

– Ясно, – кивнул Виталий. – Выходит, оренбуржцев дожидаться нельзя. Эти орлы могут за время их отсутствия такого наворотить, что потом годами не расхлебаем.

– Да и когда вернутся, толку от них ждать нечего, – добавил Виленкин. – Не знаю уж, чего им там Кирилл Владимирович напел, но, скорее всего, припугнул. Дескать, им теперь из Москвы до конца жизни отлучаться нельзя, поскольку постоянно заседать требуется.

– И они?… – похолодел Виталий.

– Прошения подали об отставке. Дескать, ныне слишком серьёзные вопросы на Совете предстоит решать, в масштабах всей России, потому не потянут. Писали явно под диктовку великого князя – уж слишком красиво и логично.

– Все?!

– Кроме Дутова. Я об этом узнал слишком поздно, уже на заседании, когда они их подали, – упреждая очередной упрёк Голицына, пояснил Виленкин. – Хотя на самом деле истинная причина их ухода другая. Оба от того памятного дня голосования по заложникам не отошли. Полковник Акулинин так прямо и заявил. Дескать, если ему ещё раз придется решение принимать, от которого людские жизни будут зависеть, у него голова вовсе поседеет. А оно, к гадалке не ходи, непременно случится, когда мы к Петрограду подойдём.

«Моя вина! – промелькнуло в голове Голицына. – Поглядел на невозмутимого Дутова и решил, что с прочими оренбуржцами тоже проблем не будет, всё-таки вояки оба, цельные полковники. Оно же вон как обернулось. А теперь ничего не поделаешь, поезд ушёл».

– Значит, надо обходиться своими силами, – мрачно подытожил он, – а с ними у нас не густо.

– Если не сказать «пусто», – уныло согласился Герарди.

– Ну-у, если к нашей троице добавить сестёр императора – пятеро. Хотя спору нет, меньшинство. То бишь как ни воюй, любое самое безумное решение они тупо пробивают большинством голосов.

– Кто бы мог подумать, что они такую скорость разовьют, – вздохнул Виленкин.

– «Кто бы мог?» – зло передразнил его Виталий. – В конце концов, ты Абрамыч или тайный Иваныч?!

– Ваше благородие завсегда не по делу лаяться изволите, – обиженно откликнулся Виленкин. – А я меж тем, что возмог, то и учинил.

– Подтверждаю, – заступился за него и Герарди. – Скорее с меня спрашивать надобно. Упустил, каюсь. Но вы, Виталий Михайлович, столь основательно меня загрузили в самые первые дни, что мои помыслы, признаться, весьма далеки от великих князей были.

Голицын лишь скрипнул зубами, ибо крыть было нечем. И впрямь загрузил. Причем из благих побуждений. Трудотерапия как лекарство от депрессии, в которую впал Борис Андреевич.

Но кто ж знал, что оно всё так обернётся.

– А когда спохватился, увы, – обескуражено развел руками Герарди. – Однако в отличие от меня Александр Абрамович, поверьте, и впрямь сделал всё возможное. Это ведь исключительно благодаря ему…

Как выяснилось из рассказа генерала, Виленкин явно поскромничал. Помимо всего прочего он исхитрился во время перерыва в заседании подключить к своим возражениям касаемо ряда предложений великих князей самого императора. Дескать, узнав о таких потрясающих новостях, произошедших за время его отсутствия, Голицын будет изрядно расстроен. Алексей нерешительно замялся. Пришлось усилить, отыскав гениальное продолжение.

– А еще светлейший князь будет в вас весьма разочарован.

Юный государь поморщился. Идти против дедушек, пускай и не родных, ему явно не хотелось.

– Но ведь я даже голосовать не могу, – нашелся он.

– Зато вы можете напомнить устное правило, принятое Регентским советом еще в Оренбурге. Надлежит поначалу убедить вас, а уж потом ставить вопрос на голосование. Про Голицына можно вовсе не упоминать. Достаточно сказать, что вам самому хочется как следует всё обдумать, поскольку имеются некие сомнения…

– Полагаю, Александр Абрамович и касаемо включения великих князей в Регентский совет протестовал бы, – подвел итог Герарди, – но в силу своей национальности и вероисповедания, – он замялся и смущённо покосился на Виленкина.

– Вот-вот, – подхватил тот. – Судя по их лицам, они и без того готовы были извечный лозунг вспомнить: «Бей жидов, спасай Россию!». И начать его воплощение в жизнь с меня, притом немедленно. Во всяком случае вид у них был весьма воинственный. Я бы, конечно, отбился, но кулачный бой во время заседания Регентского совета между его членами – не комильфо.

– Это уже не апапа, а апачи какие-то получаются, – усмехнулся Голицын. – Что ж, сдаётся, их призыв скоро и впрямь придется вспомнить, – зло произнёс он. – Одно слово заменим – и можно цитировать.

– «Бей» или «спасай»? – поинтересовался заинтригованный Виленкин.

– Мимо. «Жидов». Вместо них сейчас куда актуальнее «Романовых» вставить. Которые апапа.

– Таки за что я тебя завсегда уважал, Ибрагимыч, это за оригинальный ход мыслей, – восхитился Александр.

– Михалыч я, – мрачно поправил Виталий.

– Э-э, нет, уважаемый, – не согласился Виленкин. – В ближайшие дни забудьте за Михалыча, иначе вам этих шлимазлов не завалить. Кстати, у меня хоть и не было возможности государевым сёстрам по полочкам всё разложить, но они и сами чуть погодя недоброе заподозрили. Во всяком случае, моё «отложить» обе поддержали с видимым облегчением.

– Не понял, – встрепенулся Виталий. – Если предложения «дедушек» не приняты, получается, и Марков ещё на месте, и я тоже не председатель?

– За Маркова так и есть, – кивнул Виленкин, – хотя великий князь столь уверился в своем назначении главнокомандующим – голосов-то у него в любом случае больше, – что на завтра якобы от имени государя назначил строевой смотр армии, включая… – он сделал многозначительную паузу, – Особый корпус генерала Слащёва.

Голицын охнул, а Александр Абрамович развёл руками, сокрушённо прибавив.

– Но за светлейшего князя, то есть за вас, у меня солидных доводов против не нашлось. Если бы изгоняли откуда-то – таки да, а касаемо назначения – увы. Потом-то я их изыскал, но было поздно. Словом, в точности по пословице: русский Иван задним умом богат.

– Я ж говорю, что ты тайный Иваныч, – сурово подвёл итог Голицын. – Ладно. Раз выросло, значит, никуда не денешься, давайте думу думать. Судя по их первым идеям, они явно намерены развалить всё нами выстроенное. Пусть не сознательно, а в силу душевной простоты, но нам от того не легче.

– А то и хуже, – не удержался от комментария Виленкин. – Но я предлагаю иное. Сделать в нашем совещании короткую передышку до завтра. К тому же мы с Борисом Андреевичем собирались сойти прямо тут. Нас и авто ждёт.

– А к чему такая конспирация?

– Мало ли, – пожал тот плечами. – Сдаётся, и тебе, Остап Ибрагимыч, лучше сделать вид, будто ни сном ни духом, когда они станут сообщать про… свои сюрпризы.

– Мудро, – согласился Виталий, по достоинству оценив его предложение, и добродушно ухмыльнулся. – Ну вот почему все Абрамычи такие умные?

– Потому что Иванычи и дураками до старости доживут. Мы тоже поживём, но… недолго.

Глава 2
Строевой смотр, или коней на переправе не меняют

«Вот уж не подумал бы, что мне и в освобождённой Москве лицедействовать придётся», – с грустью думалось Голицыну, когда он провожал взглядом уезжающее авто.

Но куда деваться. В самом деле, невозмутимо отреагировать на художества «дедушек» гораздо разумнее. Тогда у них в отношении него не будет опаски, расслабятся. Стало быть у самого Виталия появится запас во времени, дабы предпринять какие-то контрмеры. А там и впрямь чего-нибудь придумается.

Разве смотр. С ним посложнее. Касаемо подобного рода мероприятий самому Голицыну в прежней жизни везло. Специфика снайперского ремесла требовала по возможности «не светить» стрелков. Великолепная причина дабы не просто увильнуть от них, но сделать это почти на законных основаниях. Хотя и не всегда – несколько раз доводилось поприсутствовать. И всякий раз он с облегчением вздыхал, когда тот заканчивался, сетуя только на одно – сколько времени ухлопалось на эту ерундистику.

Как строевой смотр проводится в эти времена, Виталий не имел ни малейшего представления, но догадывался, что суть его скорее всего осталась неизменной: проверка формы и прочей амуниции, внешнего вида личного состава, их знание уставов, ну и прочее в том же духе. А в конце прохождение торжественным маршем.

Учитывая, что мероприятие затеяно великим князем, дабы лишний раз подчеркнуть бездарность Маркова, не сумевшего подготовить к нему должным образом личный состав, можно было не сомневаться – придирок возникнет немеряно.

Касаемо же Особого корпуса и вовсе… Достанется Якову Александровичу по самое не балуй, ибо его бравые в делах хлопцы, к гадалке не ходи, будут выглядеть в строю как партизаны. А спрятать их нечего и думать.

Или поступить… наоборот? А это мысль! На фоне солдат Слащёва, выглядевших не лучшим образом, вид остальных окажется вполне ничего.

…Каким образом до Маркова дошла новость о намеченной замене главкома, неизвестно. Но дошла, это точно. Правда, Сергей Леонидович виду не подавал, разве хорохорился больше обыкновенного. Однако по паре сорвавшихся с его языка реплик было заметно – смещение ему, мягко говоря, не по душе.

Совет Голицына он послушно выполнил. Правда, с неохотой, но вслух не перечил. Наверное, по принципу «хуже не будет». Благо, сделать это оказалось легко – переставить корпус с фланга на фланг.

Как Виталий и предполагал, так и вышло. Едва подъехав к молодцам Слащёва, Николай Николаевич помрачнел – куда там грозовой туче. Вообще-то с точки зрения строевого офицера картина и впрямь выглядела ужасающей. Нечто вроде бывалых воинов-афганцев, предпочитающих вместо сапог кроссовки (по горам лазить не в пример удобнее) и позволяющих себе многие иные вольности. Правда, вид у слащёвцев был боевой, задорный.

Вторым светлым пятном стал сам командующий Особым корпусом, выглядевший как всегда, безукоризненно. Придраться к Якову Александровичу было нельзя при всём желании. Мундир сидел на нём как влитой, зеркально начищенные сапоги весело отражали яркое солнце. Самый что ни на есть любитель парадов и шагистики лишь довольно крякнул бы, оценивая стать и выправку сухощавого высокого генерала.

Зато остальные…

Масла в огонь подлил сам Слащёв. В ответ на его доклад Николай Николаевич иронично фыркнул:

– Командующий… Скорее начальник, а то и вовсе командир[1] – солдат-то у вас от силы на полк.

– А я как Суворов – не числом, но умением, – не сдержался Яков Александрович. – И смею заверить, дабы моих орлов одолеть, врагу не меньше трёх корпусов понадобится.

Говорил он тихо и бесстрастно, как впрочем и всегда, ничем не выдавая того, что происходило в его душе. Но Голицын почувствовал, что второго завуалированного оскорбления Слащёв не выдержит и сорвётся, откровенно нахамив. Причём всё тем же тихим бесстрастным голосом, отчего его хамство будет воспринято гораздо острее.

А Николай Николаевич и без того на взводе, аж глаза выпучил от столь несусветной наглости: в открытую дерзить начальству?! Да ещё где, на строевом смотре?!

Неслыханно!

– Подтверждаю сказанное генерал-лейтенантом Слащёвым, великий князь, решительно встрял Голицын. – Хотя его люди практически не участвовали в прямых боевых столкновениях, но пользы императорской армии они успели принести столько, что хватит и на пять корпусов.

В открытую становясь на сторону «генерала Яши», как его за глаза ласково величали подчинённые, Виталий понимал, что тем самым лишь усилит возмущение Николая Николаевича, но плевать. Зато заслонял Слащёва, вызывая огонь на себя.

– Какой пользы, ежели не участвовали?! – взревел тот.

– Они не для того предназначены, – не уступил Голицын и сам, не утерпев, выдал откровенно хамское: – Только дураки забивают гвозди микроскопами.

От возмущения у Николая Николаевича, очевидно, «в зобу дыханье спёрло» и продолжения дискуссии не последовало. Зато, придя в себя, он предложил Алексею вовсе не смотреть прочие полки – без того всё понятно. Юный царь растерянно оглянулся на Голицына.

– Насчет «понятно» – всецело согласен с великим князем, – мягко улыбнулся Виталий. – Учитывая всего один день на подготовку, иного ожидать и не стоило. Но люди готовились, старались, и так поступать с ними, на мой взгляд, невежливо. Это если говорить деликатно.

– А вы как есть полковник, – озлился Николай Николаевич. Титула «светлейший князь» он при обращении к Голицыну употреблять избегал. – Не скромничайте. Что думаете, то и говорите.

Что ж, сам напросился. Тогда получи.

– Ныне те, что стоят в строю, вместе с вами, государь, за два с лишним месяца прошли победным маршем от Оренбурга до Москвы. С учетом оного, такое отношение к ним – форменное свинство, – невозмутимо выдал Голицын «как есть». – Причём именно так расценит наше поведение не только офицерский состав, включая главнокомандующего армией победителей, генерала от кавалерии светлейшего князя Маркова-Московского, но и рядовые, от казака до последнего солдата-кашевара.

Чуть помедлив, Алексей согласно кивнул:

– И впрямь негоже. Тогда поехали смотреть далее.

Смотр продолжился при гробовом молчании великого князя, благо, прочие выглядели хоть и не идеально, но получше слащёвцев.

Взорвался Николай Николаевич, едва они вместе с Алексеем и Голицыным вернулись во дворец.

– Ну вы сами видели, ваше императорское величество! Вид расхристанный, выправка отсутствует, знание надлежащих артикулов и обязательных к запоминанию назубок положений из уставов не в плачевном – безнадежном состоянии. Про положение дел в Особом полку, называемом отчего-то Особом корпусе, я и вовсе умалчиваю. Некоторые из его солдат даже пятна со своих мундиров не удосужились отмыть. Неслыханно! Это ж стадо ослов какое-то. Самых настоящих!

Алексей, явно чувствующий себя неуютно, словно пшеничное зернышко, угодившее меж двух жерновов, неуверенно кивнул, соглашаясь со сказанным.

– И впрямь, Виталий Михайлович, как-то они не того, – робко обратился он к Голицыну.

– И пятно приятно, если оно от крови врага, – нашёлся тот. – А касаемо ослов… Судя по делам тех же слащёвцев они скорее змии. Такие же неприметные и смертельно опасные для врага. Что же до стада, тут я решительно не согласен. Всё зависит от того, кто во главе. Если это лев, любое стадо очень быстро превращается в стаю. А вы же не станете возражать, государь, что Слащёв – лев. И последнее. Незнание всяких артикулов не всегда говорит о тупости. Иногда о простой нехватке времени. Зато как они выполняют боевые приказы! Сдаётся, это куда важнее.

Николай Николаевич, словно бы не услышав Виталия, продолжал гнуть свою линию.

– И командиры им под стать. Половину немедля с постов снимать надобно. Про командующего Особым корпусом, – ехидно выделил он должность Слащёва, – я и вовсе молчу. Его в первую голову. К тому же назначен он на сей пост не по старшинству, равно как и Марков, посему сделать оное проще простого. Шутка ли, такую должность передать простому генерал-майору, в то время как её надлежит занимать полному генералу. Да и лета его не те. Корпусной командир моложе пятидесяти пяти лет всегда был великой редкостью…

Виталий чуть не присвистнул, услыхав эдакую «новость» о возрасте. Это ж ни в какие ворота, когда до пятидесяти пяти годков – редкость. А всё окаянная система старшинства виновата. И сделал в памяти зарубку, дабы поторопить Маркова с подготовкой соответствующих документов о ликвидации оной.

– А вашему Слащёву, полковник, поди и сорока не исполнилось? – отвлекли его от раздумий слова великого князя.

– В декабре тридцать три стукнет, – сухо ответил Голицын.

– Вот видите, государь. Вдобавок он, поди, ни на бригаде, ни на дивизии побывать не успел. Словом, по всем статьям не годится, равно как и половина прочих командиров. И ежели таковое было простительно во время выдвижения из Уральска и взятия Саратова в силу нехватки офицеров, то ныне… Понимаю, Брусилов до сих пор от своего нелепого ранения[2] оправиться не может. Но есть Деникин, кой на задворках отчего-то пребывает, есть Юденич, да мало ли… Кого ни возьми, все они по своему старшинству преимущество имеют. И ведь таковское, как я погляжу – не единичный случай. Дроздовскому тоже, поди, сорока не исполнилось?

– Тридцать семь неполных лет, – сухо ответил Голицын.

– А Каппелю?

– Тридцать пять в апреле. Сам Марков, – не дожидаясь очередного вопроса, сработал на упреждение Виталий, – сорок лет в июле отметит.

– Вот, вот, – подвёл «печальный» итог Николай Николаевич. – А ныне, государь, вы сами воочию убедились, сколь опасно выскочек на столь ответственные посты выдвигать. Вовремя мы, как нельзя вовремя со строевым смотром подгадали. Иначе с эдаким воинством я в Петроград войти бы постыдился.

И великий князь принялся поучать Алексея, сколь важно сие мероприятие, без коего нет и не может быть приличной армии. Попутно рассказал и то, что во времена его молодости гвардейские полки даже комплектовать стремились по принципу схожести, дабы не только мундиры, но и лица подогнать под определённое однообразие.

– В Преображенский полк старались набирать рослых блондинов, в Семёновский – брюнетов-усачей, а в лейб-гвардии Атаманский – шатенов, притом непременно с карими или голубыми глазами. Вот это была красота! Аж сердце замирало от умиления, глядя на них. Ныне же…

Наконец Голицыну надоело слушать и он заметил:

– Сдаётся, у светлейшего князя Маркова-Московского несколько иные принципы комплектации.

Николай Николаевич иронически крякнул:

– Какие же?

– Как и у Слащёва – суворовские. А касаемо строевых смотров… Безусловно, они имеют значение. Но для воюющей армии куда важнее иное. Например, отвага солдат и полководческий талант офицеров и генералов. Потому чудо-богатыри Маркова и дошли до Москвы без единого поражения.

И он посоветовал императору ещё раз припомнить, сколько люди из Особого корпуса, который по своей численности и впрямь еле дотягивал до полка (какая уж там дивизия!), успели сделать полезного.

Захваченные без единого выстрела красные бронепоезда, десятки вёрст сохранённых от разрушения железнодорожных путей, не говоря про мосты. И напротив – те же мосты, но своевременно уничтоженные, что не дало большевистской армии юга нанести удар в спину. Да что там мосты. Одни взорванные шлюзы, что позволило воспрепятствовать переводу лёгких боевых судов большевиков с Балтики на Волгу, чего стоят. Да мало ли. Всего не перечислить. И во всём том заслуга Диверсионного полка.

Число «языков», взятых слащёвскими пластунами из Кубанского полка, запросто потянет на трехзначную цифру.

Снайперский полк, потеряв за всё время лишь трёх бойцов, навечно уложил в землю тысячи врагов. Из коих, между прочим, добрая половина – командиры и комиссары.

Так какое имеет значение, что в этих трёх полках от силы пятая часть личного состава от штатного расписания?!

А командующий корпусом участвовал не только в разработке чуть ли не всех крупных операций, но и зачастую непосредственно в исполнении задуманного. Невзирая на все запреты.

– Подумаешь, мосты они разрушили, комиссаров постреляли, да шлюзы взорвали! Ломать – не строить, – едко прокомментировал Николай Николаевич.

– Ломать и впрямь легче, – благодушно согласился Виталий и, неожиданно сменив тон, резко отчеканил: – Вот только вы сами, великий князь, за эти полгода ни того, ни другого не сделали, – и он, повернувшись к Алексею, вновь мягко осведомился: – А теперь призадумайтесь, ваше императорское величество, имеется ли у вас на примете фигура, равная генерал-лейтенанту Слащёву по масштабной организации такого рода специфической деятельности? Да и касаемо Маркова тоже не того-с. Не далее, как несколько дней назад вы ему, как и Слащёву, новые погоны на плечи и титул светлейшего князя, а ныне размышляете о его замене на… – он выразительно покосился на Николая Николаевича и презрительно фыркнул.

– На его месте я до Москвы за месяц дошёл бы, – запальчиво выдал тот.

– Отчего же не за неделю? – хладнокровно возразил Виталий. – Проверить нельзя, так что не смущайтесь, говорите. Благо, слова, как и бумага, не краснеют, любое правдивое утверждение выдержат. Но на деле вы в это время на юге пребывали, у моря погоды ждали, а дошёл именно генерал от кавалерии светлейший князь Марков-Московский. Правда, более чем за два месяца, но умаления его заслуг в том не наблюдаю.

– Вы полагаете, не следует… – начал Алексей и, не договорив, вопросительно уставился на Голицына.

– Не я – народ, – поправил Виталий. – На сей счёт у него и поговорка хорошая имеется. Коней на переправе не меняют. Чревато оно, ваше императорское величество. Я имею в виду, для дела. А для незаслуженно смещаемых людей и вовсе оскорбительно. Разумеется, на всё ваша воля, но я…

– На всё воля Регентского совета, – рявкнул великий князь.

Алексей, вздрогнув, обиженно посмотрел на него, и Голицын еле-еле удержался от довольной улыбки. За такую фразу он бы даже руку Николаю Николаевичу пожал. От всей души! Так виртуозно подставиться – уметь надо. Не иначе, великий князь в мечтах успел представить себя горделиво въезжающим в захваченный Петроград, забрасываемым цветами и слегка оглушенным рукоплещущими ему толпами людей… Потому и не удержался, выплеснул по горячке.

Нет-нет, Алексей прекрасно сознавал свою весьма скромную роль в Совете (даже голосовать не имел права). Но когда тебе в глаза говорят: «Куды прёшь?! Ты ж никто и звать тебя никак», всё равно неприятно.

Впрочем, дураком Николай Николаевич не был, мгновенно спохватился и нехотя поправился:

– Я к тому, ваше императорское величество, что вам надобно выслушать доводы всех его членов, а не одного господина полковника. И ежели большинство выскажутся иначе, гораздо разумнее согласиться с их мнением. Вам же, полковник, настоятельно рекомендую вместо армейских вопросов заняться непосредственно своими, кои по нынешней должности решать надлежит, – язвительно напомнил он Голицыну о его новом назначении. – Или вознамерились таким образом свою беспомощность замаскировать? Дескать, иные дела помехой стали.

Виталий скрипнул зубами. Позориться, взявшись за то, в чём он ни ухом, ни рылом, и, как неизбежное следствие, продемонстрировать в самом скором будущем свою беспомощность, ему и впрямь до чёртиков не хотелось.

Однако после такого выпада вариант с немедленным отказом от председательского кресла в Особом совете звучал не ахти. Те же князья станут тыкать ему в нос сей уход при каждом удобном случае, проявляя мнимое сочувствие. Мол, ерунда, подумаешь, не вышло.

Он вздохнул и твёрдо заявил:

– Вопросами Особого совета я тоже всенепременно займусь, но чуть погодя. Не забывайте, я ж только вчера ночью приехал.

Всё! Теперь пути к отступлению практически отрезаны. Хотя если попробовать обходную дорожку и попытаться намекнуть… Впрочем, как говорила известная киногероиня, об этом мы подумаем завтра. Сейчас главное: обеспечить большинство в Регентском совете, которое пока не у него, на что недвусмысленно намекнул великий князь. Именно им и надо заняться в первую очередь, а уж потом…

Глава 3
Битва двух партий

Поначалу следовало отложить завтрашнее заседание Совета. Получилось легко. Внезапно отказались присутствовать аж пятеро. И все – по причинам, не вызывающим ни малейших подозрений. Сёстры Алексея – в связи с некими женскими недомоганиями. Герарди сослался на инфлюэнцу, а Голицын с Виленкиным решали неотложные дела, урезонивая чехословаков. Те и впрямь негодовали, требуя отпустить из-под ареста их товарищей. Особенно возмущались их лидеры – Сыровы и Гайда, подзуживая остальных.

Поначалу Виталий упирался как мог. Наконец нашли компромиссное решение. Вожаки пообещали уговорить личный состав не перечить при поступлении приказа о немедленной отправке половины полков на север в качестве авангардных частей для надёжного блокирования Петрограда. Расплачиваться пришлось предоставлением свободы для виновных. Нет, суд над ними состоялся, и тридцать семь человек приговорили к различным срокам тюремного заключения, но… условно.

Причём строго по закону, поскольку условный срок наказания вступил в силу днём ранее согласно очередного императорского указа. Провернуть новшество оказалось на удивление легко, поскольку законопроект об условном осуждении давно имелся. Более того, ещё девять лет назад его обсудили на всех уровнях и даже утвердили, но окончательно в законную силу он отчего-то не вступил.

Разбираться в причинах Голицын не стал. Просто порадовался, что судьба хоть тут пошла ему навстречу, позволив вплотную приступить к главной проблеме. Но для этого требовалось кровь из носу не просто уравнять количество голосов «за» и «против», а сделать так, дабы нужные превышали неугодных хотя бы на один.

Задача при нынешнем раскладе сил (если не брать в расчет отсутствующего Дутова, пять к одиннадцати) выглядела почти невыполнимой. Попытаться включить в Совет новых членов из числа своих сторонников в таком количестве нереально – «дедушки» вмиг заподозрят неладное. Значит следовало использовать окольные пути и перевербовать тех, кого впихнули великие князья.

Голицын, у которого даже отчество было как у Виталия, тоже Михайлович, отпадал сразу. Коковцев тоже. Причина одна – подходить к совершенно незнакомым людям с рискованными предложениями глупо. Если сдадут великим князьям – пиши пропало. Те вмиг всё поймут и усилят бдительность.

Братья Константиновичи? К ним подступаться нежелательно.

О Долгоруком и Татищеве поначалу тоже не думал – помнил, как вёл себя с ними в Тобольске. Да, вынужденно. Обязывала личина красного комиссара Бендера. Но попробуй объяснить это сейчас. Судя по их недружелюбным взглядам, навряд ли получится.

Однако затем в памяти всплыли делегации от рабочих отрядов красногвардейцев и… его верный помощник в работе с ними. Получалось, есть смысл рискнуть. Должны были граф с князем перенести свою преданность погибшему государю на его сына, который ныне нуждается в экстренной помощи. То есть если вновь привлечь к разговору с ними Алексея, есть шанс…

Так и получилось. Выслушали, вняли и, пускай нехотя, пообещали поддержать. Добившись от них всего, что требовалось, Голицын понял, что пора браться за проблему с другого бока, приступив к операции по увеличению общего количества регентов.

Нет, он прекрасно понимал, что навряд ли великие князья согласятся включить в их число хотя бы одного «не своего», но кандидат кандидату рознь. Против иных попросту ни у кого язык не повернётся сказать хоть слово. Особенно, если предлагать их станет не сам Виталий, а относительно нейтральное лицо. Вдобавок сам Голицын заартачится, высказавшись против приёма.

Но сперва…

И он собрал маленькое тайное совещание. Не считая его самого, присутствовали всего трое – две старшие сестры Алексея и сам государь. Вначале Голицын шокировал их известием, что всем им грозит смертельная опасность, поскольку зреет заговор.

– А вы ничего не перепутали, князь? – слетело с языка у Ольги, когда он перечислил имена заговорщиков. – Это же нонсенс!

Но тут вмешался Алексей. Чуточку снисходительно улыбнувшись, он пояснил:

– У Виталия Михайловича всегда так. Вначале нечто неожиданное, дабы повнимательнее слушали, а уж затем пояснения. Поэтому давайте дадим ему договорить до конца, а потом начнём задавать вопросы.

И Голицын в очередной раз подивился, как быстро вырос за последние месяцы юный император. Вон как вычислять его самого наловчился – куда там сёстрам.

– Вообще-то Алексей Николаевич верно сказал, – подтвердил он. – Лучше дослушайте, а далее…

И приступил. Говорил Виталий недолго, поясняя, к чему могут привести предложения великих князей, если их принять. Вывод напрашивался однозначный – всеобщее возмущение, причём в масштабах всей страны.

Не поможет и то, что с большевиками вроде бы удалось справиться. Во-первых, далеко не со всеми – не освобожденных от них территорий, что к северу от Москвы, что на юге, не говоря про всякие Советские республики, тьма тьмущая. Да и в подполье для продолжения тайной борьбы их осталось уйма, чистить и чистить. А учитывая, как они научились конспирироваться, приобретя немалый опыт, займёт это годы и годы.

Но есть и «во-вторых». Когда станет ясно, к чему ведёт политика «дедушек», численность партии РСДРП(б) с каждым днём начнет увеличиваться. Далее к ним переметнутся все нынешние нейтралы из социалистов. А едва возобновятся бои с немцами, учитывая новые тысячи жертв, на их сторону немедленно перейдёт и весь народ.

Итог напрашивается безрадостный. Скорее всего дотянуть до выборов попросту не получится. Благо, устраивать революции народ наловчился. И не за республику люди станут сражаться, а лишь бы против Романовых. Всех. Без исключения. Включая и…

Что новая власть учинит с поверженными правителями, рассказывать ни к чему – они это сами прекрасно знают.

– Но разве нельзя пояснить это Николаю Николаевичу и прочим? Ведь они не глупы и должны понять, что их необдуманные шаги в первую очередь ударят по ним самим, – резонно осведомилась Ольга.

– Можно, – согласился Голицын. – Такой ход в игре называется «вскрыть карты». Если они сильные – чудесно. Но если слабые…

– А у нас какие? – осведомился Алексей.

– Из козырей всего семёрка. Я имею в виду – семь голосов, И то при условии, что Татищев с Долгоруким сдержат своё обещание и поддержат меня и вас. Остальные железно против.

– И князья императорской крови тоже? Я имею ввиду братьев Константиновичей, – поинтересовалась Ольга.

– Они жаждут мести за мать и братьев, поэтому предложение великого князя немедленно выступать на Петроград им как бальзам на сердце. При иных обстоятельствах я бы мог с ними потолковать и разъяснить, что оная спешка ни к чему хорошему не приведёт, в том числе и для них. Как пить дать, успеет большевистская верхушка, в том числе и те, кто непосредственно отдавал приказ о расстреле заложников, благополучно скрыться. Благо, дорога на северо-запад в сторону Финляндии, остаётся открытой. Но увы… – он развел руками. – Я для них, как человек, больше всех прочих приложивший руку к отказу от переговоров, следовательно к расстрелу их братьев и матери, слишком одиозная фигура, И слушать не станут.

– А вы можете поручиться, что ваш план взятия Петрограда даст гораздо больше шансов по поимке убийц заложников?

– Разумеется, поскольку включает в себя предварительный сговор с Маннергеймом. Всех, кто убежит, он перехватит в… Гельсингфорсе, – с запинкой выговорил Виталий название будущего Хельсинки.

– Тогда… может… они прислушаются… ко мне, – выдавила Ольга, порозовев от смущения. – По крайней мере… старший.

Татьяна внимательно посмотрела на сестру, а по губам Алексея скользнула неприметная улыбка. Голицын же сделал вид, что не заметил её смущения, бурно возликовав:

– Что ж, коли так, совсем чудесно. Тогда, с учётом старшего Константиновича, наши шансы уравняются. Но рисковать всё равно не стоит. Кто за кого на самом деле ваши дедушки разберутся быстро, в самом скором времени вычислив наших сторонников. Далее всё просто. В случае, если им понадобится протащить через Регентский совет своё решение, они могут пойти на хитрость, под какими-либо благовидными предлогами сократив в самый последний момент их число. Задержать Татищева или Долгорукого по дороге в Кремль масса способов.

Помедлив, он привёл и ещё один аргумент. Дескать, аналогичное они могут провернуть и с другими членами Совета, поскольку и Герарди, и Виленкин, да и он сам, имеют дополнительные обязанности. Посему организовать нечто экстренное, требующее их вмешательства, а следовательно, вынуждающее их пропустить заседание, проще простого.

Увы, намёк на то, что желательно освободить одного из регентов от хлопотной должности председателя Особого совета по экономике и финансам не прошёл. То ли сёстры пропустили его мимо ушей, то ли попросту не поняли, Жаль. Ну да ладно. В другой раз попытаемся. А пока…

– Кроме того, нельзя считать врага глупее, чем он есть на самом деле.

– Вы забываетесь, князь, именуя их врагами! – неожиданно вспылила Татьяна. – Они с нами в родстве, и достаточно близком. Кроме того не стоит столь строго судить людей за простые ошибки и…

Договорить она не успела, вздрогнув от внезапного хлопка по столу. Это был Алексей. Она ошеломлённо уставилась на брата, а тот с лёгкой укоризной произнёс:

– Татьяна Николаевна! Мы договаривались дослушать светлейшего князя до конца, – и, не дожидаясь какой-либо реакции сестры, обратился к Голицыну:

– Прошу вас, Виталий Михайлович.

Голицын благодарно кивнул и продолжил. Но вначале безжалостным катком прошёлся по аргументу Татьяны насчет родства, кратко пояснив, кто первым, причём не в годы войны, а гораздо ранее, встал в оппозицию к царской семье. Да те же Романовы. Разумеется, привёл и конкретные факты. Один за другим.

Многое из прочитанного некогда в Интернете он не помнил, да и сохранившееся осталось в памяти в виде обрывков, притом самого общего характера. Но слушающим хватило и жалких клочков, включая упоминание о главном рассаднике ядовитых сплетен, то бишь пресловутом салоне великой княгини Марии Павловны-старшей. Между прочим, родной матушке Кирилла и Бориса Владимировичей. Надо ли говорить, кому она ныне постарается порадеть всеми своими силами. И средствами тоже.

После чего Голицын подвёл итог. Мол, приключившегося в прошлом году никто из Романовых, разумеется, не хотел. Но все они были уверены, будто перемены затронут лишь семью Николая II, но не их самих.

Ныне уже самые первые их предложения говорят весьма о многом, раскрывая их тайные цели и намерения. Нет, сейчас речь не идёт о свержении Алексея. Они попросту хотят вернуть всё на старые рельсы, что тоже является чудовищной ошибкой. Однако понять, что в этом случае прогнившие шпалы непременно рухнут под тяжестью российского паровоза и тот полетит под откос вместе со всем составом, включая вагон с самими Романовыми, им не дано. И в конечном счёте цена их ошибки окажется гораздо дороже откровенного предательства или измены.

Отсюда непреложный вывод: пояснять им что-либо и вступать в долгие утомительные споры не имеет смысла. Если люди упорно желают во второй раз наступить пусть не на одни и те же грабли, но на соседние – дискутировать бесполезно. Проще призадуматься о самих себе, поскольку, если быть точным, ударит по прочим Романовым всё-таки во вторую очередь, хотя и весьма скоро, в течение считанных недель, а в первую…

Договаривать не стал. Зачем? И без того понятно. Вместо того перешёл к пояснению. Дескать, они (пусть будет безличное, «враги» и впрямь перебор) прекрасно понимают – их преимущество пока шаткое.

– Но коль братья Константиновичи встанут на нашу сторону, преимущество напротив, окажется у нас, – возразила Ольга. – В конце концов достаточно одного старшего, чтоб голоса уравнялись.

В ответ Голицын напомнил, что когда обсуждение коснётся первого же вопроса: резкого ускорения сроков наступления на Петроград, навряд ли хоть один из них откажется от поддержки великих князей. А этого ускорения допустить никак нельзя.

Мало того, вскроется, кого поддерживают Татищев и Долгоруков, после чего новоиспечённые регенты, в особенности Кирилл Владимирович, примутся лихорадочно подыскивать очередных подходящих кандидатов в Регентский совет, дабы превратить свой перевес в солидный.

Найти таковых ныне, учитывая количество старых царских сановников, успевших перебраться из Петрограда в Москву, – легче лёгкого. Заставить петь под свою дудку, учитывая, что финансы подавляющего большинства в связи с утерей недвижимости и инфляцией, съевшей их сбережения, ныне в плачевном состоянии, тем паче.

Далее просто. Включив ещё семь-восемь человек, они гарантированно обеспечат себе большинство в Совете, даже если кто-то из их сторонников внезапно захворает, а иной окажется вынужден отлучиться по своим делам.

Он умолк, и воцарилась пауза. Сёстры растерянно переглядывались, Алексей неотрывно смотрел на Голицына. Он и прервал затянувшееся молчание.

– Мне отчего-то кажется, будто вы, Виталий Михайлович, уже видите некий выход, – уверенно произнёс он.

Голицын невольно отметил, что у паренька и голос стал ломаться. Пока мальчишеский, но нет-нет, да и прорвётся эдакий басок. Ну да, скоро четырнадцать, пятнадцатый пойдёт. Это для сестёр он маленький, меньшой, кроха, а меж тем сей малыш украдкой на прелести горничных поглядывает, сам наблюдал.

Кстати, в ближайшее время стоит и об этом подумать, а то великие князья и тут на упреждение сработать могут, подсунув кого-нибудь. Как там оно называется? Кажется, «медовая ловушка». А супротив естества не попрёшь. Ночная кукушка – великая сила. Надо будет Лайме сказать, чтоб занялась поиском… приличного варианта. Но об этом потом.

– Выход есть, – подтвердил он.

– Иначе говоря, сценарий новой пьесы вы успели написать, господин… Горький? – с довольной улыбкой уточнил мигом повеселевший Алексей.

– Само собой, – кивнул Виталий. – И название имеется.

– «На дне»? – язвительно поинтересовалась Ольга.

– Скорее «Наверху», – поправил её Голицын. – Более того, я и роли успел расписать, кому какую, включая наш с Алексеем Николаевичем тандем. Но на сей раз наиглавнейшие отведены не мне, а вам, государь, и двум вашим старшим сёстрам.

– Нам? – растерянно переспросила Ольга.

– Конечно. Разумеется, и я поучаствую… в паре эпизодов, однако основные партии на самом Регентском совете вести именно вам. Впрочем, и до заседания тоже. Есть у меня одна задумка…

– Да вы не волнуйтесь, – снисходительно улыбнулся опешившим сёстрам юный император. – Я на встречах со всякими делегациями поначалу тоже боялся, будто у меня не получится. Но господин Герарди не зря Виталия Михайловича Станиславским называет. Он вам обо всём заранее расскажет, в подробностях объяснит и растолкует. А может, и репетицию проведет, – юный царь хихикнул. – Вы, Татьяна Николаевна, встаньте туда и изобразите нечто вроде смущения. Вам же, Ольга Николаевна, в это время надлежит сказать следующее…

– Меж тем Мария Николаевна трепетно возьмётся за руку, а Анастасия мило улыбнётся… – продолжил Голицын, которому передалось шутливое настроение юного царя, но оказался перебит Татьяной.

– Про Марию с Анастасией вы, князь, надеюсь, сказали в шутку?

– Отнюдь, – возразил посерьёзневший Голицын. – Не забывайте, вас пятеро, как пальцев на руке. И во время осуществления моей задумки они должны быть заодно, то бишь сжаты. Все пять, – подчеркнул он, демонстрируя собственный кулак. – Иначе успеха не добиться.

– Но они такие юные. Почти дети, – неуверенно протянула Ольга.

– И в Регентский совет не входят, – напомнила Татьяна.

– Потому и рольки мы им дадим второстепенные. На подхвате. А что в Совет не входят, значения не имеет. Напоминаю, что первоочередная наша с вами работа будет связана не с заседаниями, а с иным. Что же касаемо возраста… Самый юный из вас, напомню, император. Тем не менее, он не раз успел сыграть в моих… гм… пьесах, притом заглавную роль. И Мария Николаевна, напоминаю, тоже. Причём оба – весьма блистательно, не зря наград удостоены. И вообще… Когда настают тяжелые времена, люди в большинстве своём весьма рано взрослеют. В качестве наглядного примера…

И он рассказал, как во время взятия Москвы на одной из баррикад в числе прочих был взят в плен некто Григорий Агеев. Совсем недавно ему исполнилось шестнадцать лет. Всего-навсего.

– Надеюсь, вы его не… – обеспокоенно спросила Ольга.

– Конечно, нет. Я ж не большевик, чтоб мальчишек расстреливать. К тому же он имеет право на льготы, поскольку… георгиевский кавалер.

– Ух ты! – вырвалось у Алексея. Глаза его восторженно заблестели, и он вновь стал напоминать обыкновенного подростка. – А за что его наградили крестом?

– Каким именно? – поинтересовался Голицын. – Четвёртой степени? Или третьей? А может, сразу о первой рассказать?

– Неужто он полный?! – охнул Алексей. – Да когда ж успел-то?!

– Успел, ваше императорское величество, – кивнул Виталий. – В двенадцать лет на войну сбежал, с проклятым германцем сражаться. А про свои подвиги он сам вам поведает. Я с ним потолковал за жизнь, и он всё понял. Решил искупить. Но вначале попросил императора ему показать. Пришлось пообещать. Ну да бог с ним, с Агеевым. Лучше поговорим о ваших ролях в моей пьесе…

…Первой неожиданностью, с которой столкнулся Кирилл Владимирович перед очередным совещанием Регентского совета, стало присутствие в Екатерининском зале, где проходили заседания, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны.

Удивительно. Ранее она подобные мероприятия не жаловала. Однако чуть погодя всё разъяснилось. Не просто так она заглянула, а по приглашению, в качестве кандидата в Регентский совет.

Великий князь насторожился. Но, судя по оживлённой дискуссии между сёстрами царя – с одной стороны и Голицыным – с другой, стало понятно, что выскочку, который светлейший князь, кандидатура её императорского величества[3] не устраивает.

Значит, порядок, просто родные внучки решили устроить подарок бабуле. Вон как горячо отстаивают её. Дескать, коль объявлено равноправие, количество женщин в Совете стоит увеличить хотя бы до трёх человек. Особенно учитывая общее число членов, подползающее к двум десяткам.

Коль так, можно и подключиться к общему хору, оставив новоявленного преемника Распутина в гордом одиночестве. Великий князь даже слегка пожалел дурачка. Неужто не понимает, сколь дорого ему впоследствии обойдутся его возражения? Мария Фёдоровна – женщина памятливая, и язычок у неё – будь здоров. Не зря её между собой в узких кругах Гневной называли.

На голосовании кандидатуру императрицы одобрили почти единогласно, при одном воздержавшемся. Фамилию последнего можно не называть – и без того понятно.

А Ольга с Татьяной не унялись. Дескать, и простые люди в Совет входят, и дворяне с графами, а уж про князей и вовсе говорить не приходится – одних только наименований четыре: и простой, и светлейший, и императорской крови, а уж про великих и говорить нечего. Зато представителей интеллигенции в нём ни одного. Ни учителей, ни священнослужителей, ни врачей. И сразу с места в карьер с их стороны последовало новое предложение: избрать в качестве представителя последних лейб-медика и действительного статского советника Евгения Сергеевича Боткина.

В ответ снова последовало возражение Голицына. Мол, он не против, но есть опасение. Не отнимет ли у лейб-медика новое назначение слишком много времени, в то время как на его руках весьма важный пациент?

Кирилл Владимирович ещё терялся в догадках, как ему поступить. За кого выступит в случае чего Боткин, кого поддержит: партию великих князей или?… Однако колебался недолго. Доктор сам разъяснил свою позицию, причём яснее ясного. Поднявшись со своего места, Евгений Сергеевич ворчливо заявил, что он вполне управится со своими новыми обязанностями без малейшего ущерба для прежних, ибо является достаточно компетентным доктором, а не каким-то шарлатаном. После чего последовал неприязненный взгляд в сторону Голицына.

Значит, и тут можно смело голосовать «за».

Следом за ним утвердили представителя духовенства. Им оказался протопресвитер Шавельский. И вновь против его кандидатуры возразил лишь Голицын. Дескать, война с большевиками отнюдь не закончилась. Про Германию с Австро-Венгрией и говорить не приходится. Следовательно, у главы армейского духовенства забот и без того невпроворот. Ни к чему возлагать на его плечи новую ношу.

Так человек и надорваться может. А кроме того, не следует мешать дела духовные с мирскими.

Как ни удивительно, Кирилл Владимирович, на сей раз горячо поддержал «выскочку». Дескать, если и вводить духовное лицо в Регентский совет, то уж лучше Александра Александровича Дернова. Благо, тот тоже является протопресвитером, только в отличие от Шавельского заведовал придворным духовенством.

Втайне великий князь лелеял мысль, что с Дерновым будет куда легче договориться, чем со Шавельским. Особенно с учётом того обстоятельства, что будущий протопресвитер некогда был приглашён их отцом, великим князем Владимиром Александровичем, в учителя его детям. В том числе к самому Кириллу и его братьям Борису и Андрею. И на протяжении многих лет он преподавал им уроки закона божия. Мало того, связь сохранилась и позже. Именно Дернов – года не прошло – крестил в сентябре семнадцатого их с Викторией новорожденного сына Владимира. Словом, свой в доску.

А про отношение Дернова к людям темного, имеется ввиду внебрачного происхождения, к каковым Кирилл с некоторой натяжкой причислял Голицына (доказательств не было, но чутьё подсказывало, что это так), говорила одна лишь книга протопресвитера с весьма красноречивым заголовком, начинающимся так: «Брак или разврат?…»

Увы, помешала несогласованность. Неожиданно вмешался Николай Николаевич. Пользуясь случаем хоть в чем-то одолеть треклятого выскочку, благо, Шавельского он хорошо знал, когда был главнокомандующим, великий князь чуть ли не с бранью накинулся на Голицына, отстаивая кандидатуру протопресвитера.

Словом, отца Георгия приняли почти единогласно. Если не считать двух воздержавшихся.

Казалось, можно переходить к обсуждению текущих дел. Но вновь встряли неугомонные сёстры императора. Точнее, Татьяна, хотя судя по виду старшей, Ольги, исходило новое предложение от обеих. Суть же его заключалась в следующем.

Дескать, не дело, что Регентский совет до сих пор пребывает без главы, обходясь сопредседателями. А у семи нянек дитя без глазу. Ранее – понятно: была надежда на Михаила Александровича, но теперь, когда точно известно, что он на небесах, нужен новый. Тем паче при столь увеличившемся количестве членов Совета можно предполагать непременное возникновение жарких споров. Следовательно, будущий председатель должен быть человеком в возрасте и весьма уважаемым, дабы мог унять азартных спорщиков одним своим авторитетом.

Кирилл Владимирович помрачнел. Избрание председателя в его планы сейчас не входило. Вот незадача! Надо было раньше с Николаем Николаевичем договариваться. Увы, отказывался великий князь обсуждать это. Причина понятна. Он тоже на председательское место метил, вот и рассчитывал поднять сей вопрос попозже, когда станет главнокомандующим.

И как быть?

Но, быстро прикинув всё в уме, ободрился. С такими требованиями к кандидатуре (уважаемый, авторитетный, в возрасте), выскочка отпадал однозначно. Получалось, можно попробовать и самому побороться за сей пост. Вот только желательно, чтобы его кто-то порекомендовал. Стал озираться по сторонам, подыскивая подходящего человечка, но не успел – поднялся со своего места граф Татищев.

– Сдаётся, с учётом сказанного, как ни подыскивай, а человека авторитетнее вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны не найти. Прежде всего, она – прямая родня его величества. Да и спорить с нею мужчинам неудобно. Опять же женщин у нас в Совете мало, а больше ни к чему. Посему надо их невеликое количество хоть как-то компенсировать. Словом, с какой стороны ни глянь, лучше её императорского величества не сыскать.

Вот же встрял не вовремя, старый чёрт! И что делать? А Герарди, который в качестве товарища председателя вёл Совет, тем временем осведомился, есть ли у кого возражения против Марии Фёдоровны. Все молчали. Ещё немного – и окажется непоправимо поздно…

Не выдержав, Кирилл Владимирович поднялся со своего места. Для начала рассыпался в цветастых комплиментах, и лишь затем дошёл черёд до малюсенького, как он выразился, «но». Мол, поначалу надо бы ввести её императорское величество в курс дел. А вдобавок неплохо бы выслушать и её саму – какие дела она считает самыми неотложными. Поскольку её видение нынешней общей ситуации в стране, может статься, нуждается в неких поправках.

– Никак вы, Кирилл Владимирович, меня за слепую держите? – раздался в ответ мелодичный голос Марии Фёдоровны. – Слава богу, тринадцать лет своему царственному супругу помогала чем могла, так что с видением у меня всё в порядке. К тому же, коль члены Совета и впрямь за меня проголосуют, выберут они меня всего-навсего председательницей, а не самодержавной государыней. Я к тому, что коль иной раз и промахнусь в чём, найдётся кому поправить. Вон, к примеру, тому же… – губы её презрительно скривились, – светлейшему князю Голицыну-Тобольскому. Уж коль ему и ныне ничто не помешало подать голос против моего принятия в Совет, сдаётся, он и впредь не постесняется встревать супротив меня. Верно, ваша светлость? – с ехидством выделив два последних слова, осведомилась она у Виталия.

– Главное, чтоб человек умный был, – согласился Голицын. – А вам в уме не откажешь, несмотря на… – он замялся.

– На мои преклонные лета, – подсказала Мария Фёдоровна и недобро прищурилась. – Не переживайте, голубчик. Я постараюсь вам доказать, что они отнюдь не стали помехой моему уму. И память моя по-прежнему накрепко держит в голове как друзей, так и… врагов.

И Кирилл Владимирович еле сдержал довольную улыбку. Учитывая возникшие между императрицей и выскочкой напряжённые отношения, Мария Фёдоровна окажется куда лучшим союзником, нежели кто-либо другой. Разумеется, тайным, не ведающим, что творит, но, если разобраться, оно и к лучшему. Так что пусть будет председательницей.

Правда, чуть погодя, уже после голосования, когда приступили к текущим делам, он в этом несколько усомнился. Как ни удивительно, все его предложения в конечном итоге не прошли. И главкома сменить не получилось, чтоб Николая Николаевича под благовидным предлогом с глаз подальше убрать, в армию отправив, и карточки продуктовые для москвичей тоже не отменили. То есть оба раза Мария Федоровна склонилась в пользу предложений Голицына.

– Ежели повар явных огрехов не допускал, негоже его менять, когда пирог в печи дозревает, а то потом, коль невкусным окажется, и спросить не с кого будет – каждый на другого кивать начнёт, – заявила она, заступаясь за Маркова.

И Слащёва отстояла. Дескать, как она понимает, нарекания в отношении Якова Александровича и его подчинённых касаются лишь строевого смотра. Безусловно, сие важно, но в мирное время. И вообще, назначать на столь ответственные посты надлежит исключительно с согласия главкома. Равно, как и снимать с них. Коль кандидатура Слащёва устраивает Сергея Леонидовича, быть посему.

Насчёт продуктовых карточек рассудила, что и впрямь не пришло время для их отмены. Иначе спекулянты мигом начнут скупать дешёвые продукты, после чего снова возникнет их дефицит.

Но под конец заметила Голицыну, чуть кривя губы в ироничной усмешке:

– Как видите, светлейший князь, коль вижу правду на вашей стороне, супротив не становлюсь. Но впредь помните, ежели она с иного боку объявится, не взыщите. Уступать не стану, и пощады от меня ждать не стоит.

И Кирилл Владимирович вновь успокоился. Очевидно, ныне Мария Фёдоровна просто продемонстрировала всем свою объективность. Мудро, ничего не скажешь. Зато, судя по недвусмысленному намёку, появись у нее малейший повод – и месть не замедлит себя ждать.

Его уверенность сошла бы на нет, услышь он диалог меж «выскочкой» и её императорским величеством тем же вечером, состоявшийся в её будуаре.

Глава 4
Тайная союзница

– Знаете, Виталий Михайлович, я, пожалуй, навряд ли согласилась бы и на пост председательский, тем паче на участие в ваших игрищах, кабы не… внук. Мы вроде как все ему добра желаем. Даже великие князья. По крайней мере, на словах. Но вы – именно что на деле.

– Вы про…

– Нет-нет, речь не о его лечении, отнюдь, – отмахнулась она. – Хотя слыхала, каких трудов оно вам стоит. Вы же, по сути, своё здоровье в него переливаете. Но я сейчас о другом. Признаться, я, когда Алёшу ныне в Москве впервые увидела, поначалу и не признала. Был ребёнок ребёнком, мальчишка. Даже шинель солдатская возраста не добавляла. Ныне же совсем иной стал, хотя года не прошло. И взгляд, и походка, но главное – ума и рассудительности так прибавилось, словно он десять лет прожил. А то и двадцать.

– Переживания, – напомнил Голицын. – Плюс ответственность.

– И они сказались, кто спорит. Недаром у него виски побелели. Столько всего на бедного свалилось, не всякий взрослый вынесет. Кстати, не подскажете, откуда у него прозвище такое взялось – Серебряный? Часом, не ваша работа?

– Берите круче. Он его в Оренбурге от простого народа получил. Если не ошибаюсь, в день венчания на царство. А кто именно первым исхитрился такую ассоциацию с его ранней сединой провести – потёмки.

– Жаль. Уж я бы не поскупилась с наградой. Так вот, я про переживания. Сдаётся, помимо них и кое-что ещё свою роль сыграло. Точнее, кое-кто. Воспитатель отменный. Да-с.

– Ну уж, вы меня того, в конфуз вводите, – смущённо ляпнул Голицын, от замешательства на секунду выходя из великосветской роли. Но Мария Фёдоровна не обратила на это внимания, небрежно отмахнувшись.

– В конфуз, когда незаслуженное приписывают, а я всё правильно говорю, – твёрдо сказала она и грустно вздохнула. – Я виновата перед Ники. И вина эта до сих пор терзает мне сердце. Знала, что ему императором быть, а сама ничего не сделала, дабы из него хороший, мудрый государь получился. Всё больше об его телесном здоровье заботилась. Зарядки всякие, обливания водные, к неприхотливости в еде приучала вместе с младшим братцем…

– Но и это нужно, – вставил Виталий.

– Соглашусь. Однако помимо тела надобно было и о головах их подумать. Да и Саша мой, – с удивительной нежностью и грустью произнесла она имя своего покойного супруга, – тоже промашку дал. Вроде и не делал детям поблажек, но хотел, чтоб они вели себя как обычные: играли, дрались, шалили, и ни о каких престолах не помышляли. Всё думалось: рано, пусть порезвятся немного, вот и… дорезвились.

– Сложилось так, – деликатно заметил Голицын.

– А могло сложиться и по-другому, если бы… Да что там ныне говорить. Ники в двадцать шесть лет корону принял. Самый возраст. Алёше до него целых одиннадцать лет, а он ныне кое в чём куда мудрее своего батюшки себя ведёт. Ни тебе глупого ребяческого упрямства, лишь бы по-его всё было, ни… Много чего из худого нет. И во всём – вашу заслугу усматриваю.

– Да я… – вновь попытался вставить свои три копейки Голицын, но вдовствующая императрица вдруг прижала свою ладонь к его губам.

– Молчите, князь, молчите, – ласково произнесла она. – Я знаю, что говорю… господин Станиславский. Как думаете, о чём мне Алексей первым делом поведал? Не о степи, когда вы под пулями от погони уходили, и уж тем паче не о свадьбах, которые вы по пути устраивали, а как вы вместе с ним с рабочими толковали. Представляете? Да с таким восторгом рассказывал. И про свои ответы им тоже. Хвастался, что, мол, как снайпер, постоянно в самое яблочко попадал. И про то, как с правильными решениями в Регентском совете угадывал, притом не раз. Словом, много чего поведал, но всё про дела державные, кои он с вашей легкой руки за игры считает. Ловко вы с ними изловчились.

– Да ничего сложного. Хотелось пробудить у мальчика желание в государственных делах участие принять, вот и всё, – ответил Виталий. – А как интерес к ним вызвать? Да в игру превратив.

– И впрямь просто. Только ни я, и никто иной в своё время до такой простоты в отношении Ники и Мики не додумались. А вы – смогли. Скажите, а как вам вообще пришла в голову мысль привлечь Алёшу к оным переговорам с людьми? Неужто только из-за игр, чтоб занять его?

Голицыну ничего не оставалось, как смущённо пожать плечами.

– Если разобраться, в случае с Алексеем не одна – много целей достигалось. Во-первых, с его авторитетом шансы договориться миром гораздо увеличивались. Один его вид самых непримиримых обезоруживал, лично наблюдал. Вроде царь – главный буржуин и кровосос, а тут на тебе: симпатичный мальчик, скромно одетый, причём не в новое – просто чисто выстиранное. И даже латки на одежде имелись.

– Латки – тоже ваше?

– Моё, – сознался Голицын. – В таких вещах мелочам особое внимание. Иначе – как в оркестре. И дирижёр великолепный, и музыканты именитые, а стоит одному сфальшивить – и исполнение кантаты испорчено.

– Так, так. А во-вторых?

– Я газеты большевистские внимательно читал. А в них не раз писали, что царь в силу своего малолетства является простой куклой на троне. Значит, следовало продемонстрировать обратное. Заодно… Люди крайне редко руководствуются логикой и разумом. Один из сотни, не больше. Для остальных куда важнее чувства. Отсюда вывод: Алексея непременно должны полюбить. А без непосредственного общения с ним откуда этой любви взяться?

– А что ещё?

– Учёба самого императора. Ведь Алексей не просто царь, но избранный народом, стало быть, должен уметь разговаривать с этим народом. Причём уже сейчас. А как этому научиться? Только на практике. Да не просто говорить, но уметь выслушать, что куда важнее. Последний же плюс в том, чтобы он сам свою значимость ощутил.

– Вон для чего вы решили, чтоб на Регентском совете без его согласия никаких решений не принимать, – протянула Мария Фёдоровна. – А я-то думала да гадала, зачем, коль он по малолетству лишь право совещательного голоса имеет. И тут, стало быть, предусмотрели.

– Не я – все за это проголосовали, – скромно поправил Голицын. – Чтоб понимал, сколь много от него уже сейчас зависит. Ну и свою ответственность ощущал, зная, что судьбу России вершит, а значит, уже сейчас в ответе за неё.

– Не скромничайте. Голосовали может и все, только идея вашей была, – строго поправила императрица и грустно протянула. – Ники же знай себе одно повторял: «Претерпевший до конца спасется». Любимая фраза.

– Мне тоже доводилось её слышать, – подтвердил Виталий. – А вот про ответственность ни разу. Нет, – поправился он. – Перед сыном, перед семьёй – да, но не перед страной.

– Что значит некому было обучить.

– А такому надо учить? – не сдержался Голицын.

– Иных… надо, – горько откликнулась императрица. – И желательно, чтоб учитель был как вы. Эвон, как у вас складно и логично всё получается. Доводы передо мной ровно кирпичики выкладываете, один к одному. В точности, как и накануне вечером, когда насели на меня вместе с Алёшей и сёстрами его, уговаривая на сей пост согласиться, Признаться, опешила поначалу. Хотя более всего меня ваше поведение смутило.

– Почему? – вырвалось у Виталия.

– Таить не стану. Вы уж простите меня, ради бога, но я поначалу решила, что вы нечто вроде, – она поморщилась и брезгливо произнесла, – вроде Распутина. Особенно когда Татьяна как-то раз, наедине со мной оставшись, случайно обмолвилась и вас Серым ангелом назвала. Она ж более всех характером в свою матушку уродилась и тоже ко всяким… глупостям чрезмерно склонна, – и новая волна недовольства лёгкой тенью скользнула по ее лицу. – Вот мне и подумалось – свято место пусто не бывает. Старца убили, и на тебе – замена сыскалась. Потому и удивилась вашему молчанию.

– Я вроде бы тоже что-то говорил…

– Изредка. И по делу. Но не более. Притом весьма здраво и рассудительно. Вот я и гадала, почему вы не сами решили сей пост занять и для чего вам на самом деле моё назначение потребовалось? Всё некий тайный умысел в нём искала.

– Из-за этого и посматривали на меня время от времени? А догадка, что нет ничего тайного, вас под самый конец осенила?

– Верно, поглядывала. Когда-то я хорошо по глазам читала. Жизнь заставила. Светская. Она ж как яма со змеями. Едва зазевался, непременно укусят. Жаль, покойная Александра Фёдоровна так этого и не поняла. Потому и ходила до самого отречения… искусанная. Да и Ники из-за неё изрядно доставалось. Кстати, она и впрямь, как мне рассказывали, во время отпевания сына скончалась или то в народе домыслили? Уж больно оно… романтично звучит, ровно в шекспировской пьесе.

– И тем не менее. Шаги, которые она к гро… к нему сделала, действительно последними в её жизни оказались. Подлетела, будто лебедь чёрная, припала на грудь, обняла его – и… всё.

– Вот уж точно, что чёрная, – буркнула вдовствующая императрица, явно намекая на её негативную роль в жизни сына, Но справедливость взяла верх, и чуть погодя она с видимой неохотой признала: – Впрочем, Ники моего она и впрямь любила, не отнять. Хоть и глупая женщина, однако такая любовь отчасти её оправдывает, – и вдруг спохватилась. – Разоткровенничалась я с вами отчего-то. Но я надеюсь…

– Военную и государственную тайну хранить обязан по долгу службы, – отчеканил Голицын. – Личные же – по долгу чести. Посему со мной вы и впредь можете позволить себе некоторые откровения, – и он, помедлив, решил рискнуть, продолжив: – Тем более, я и сам кое в чём разделяю ваше отношение… к неким из усопших.

– Я рада, что мы с вами и здесь думаем в унисон. – Лицо Марии Фёдоровны просветлело, и Виталий понял, что не прогадал со своей откровенностью. – Отчего же вы доселе со мной скрытничали? Или опасались?

– Не с вами одной, ваше императорское величество. И причина иная. Не забывайте – я всё время рядом с их детьми, а матушка и батюшка для них – самые дорогие в мире. Потому и не позволяю себе ни с кем таких вольностей. De mortuis aut bene, aut nihil[4].

Императрица удивлённо качнула головой.

– Так вы, князь, ещё и латынью увлекаетесь. Вот уж не подумала бы, – протянула она.

– Какое там, – небрежно отмахнулся Голицын. – У Боткина с десяток фраз позаимствовал – вот и все мои познания. Просто слишком часто о вашем сыне норовят нечто эдакое сказать. Ну и о супруге его тоже. Вот и решил в случае чего древних авторитетов на помощь призвать. А так я особыми познаниями – увы – не обременён.

– Вдобавок вы и кладезь скромности, – покачала головой Мария Фёдоровна. – Не в первый раз подмечаю: лишнего на себя не берёте. А ещё по глазам читать умеете.

– Ничего подобного. Промахнулись вы, ваше императорское величество.

– Ну а как же тогда прознали про мою догадку под самый конец вечера? – напомнила она.

– Тут иное. Вы, обращаясь ко мне, перед словами «светлейший князь» всегда лёгкую паузу делали, в которую иронию вкладывали пополам с насмешкой. А в конце того вечера перестали, – честно сознался Голицын.

– Ишь ты! – хмыкнула императрица и лукаво поинтересовалась: – Да, кстати, разговор мой с внучками и внуком вы тоже заранее срежиссировали?

– Само собой. Уж слишком велики ставки. Я ведь, по сути, все свои карты перед вами открыл. Образно говоря, забрало снял, щит отбросил, меч в землю, латы скинул. А вы в шаге от меня с кинжалом в руке. И если б захотели его в меня воткнуть, на сторону великих князей встав, увернуться нечего и думать.

– Рисковали, стало быть?

– Когда ва-банк идёшь, всегда рискуешь. Зато выигрыш образовался знатный. О такой тайной союзнице остаётся лишь мечтать.

– А Боткин, получается, – ваш второй тайный союзник. Кстати, он же своей кристальной честностью славится. Не поведаете, как вы уговорили его душой покривить и столь демонстративную неприязнь меж вами на Совете разыграть?

Голицын неловко пожал плечами. Действительно, поначалу доктор чуть ли не послал его куда подальше вместе с его предложением занять место в Регентском совете. Мол, у него дела поважнее имеются. К тому же он, не считая медицины, не числит себя достаточно компетентным в прочих вопросах. Следовательно…

Словом, почти дословный повтор его ответа в Верхнеуральске. Но тогда Голицыну было всё равно, предлагал больше из приличия и даже порадовался его отказу – ничто не помешает Евгению Сергеевичу руководить всей медслужбой императорской армии.

Ныне иное. Разумеется, со временем найдётся и другой кандидат, но заседание завтра, и неизвестно, как оно обернётся. А вдруг срочно понадобится лишний голос «за»?

Спасла идея, вовремя пришедшая ему на ум. Дескать, голос Боткина может решить весьма важный вопрос: быть продолжению войны с Германией или нет. И какой именно войны – столь же бестолковой и кровавой или разумно осторожной, при минимуме жертв с русской стороны. Ну-у, скажем, в пределах нескольких сотен человек. Причём в это число войдут не только убитые, но и раненые. А может, и того меньше, несколькими десятками обойдётся.

Тот опешил и поначалу настороженно осведомился, всерьёз ли говорит Виталий. Пришлось в свою очередь спросить, когда его обещания не сбывались. Хоть раз. Доктор призадумался и неуверенно протянул, что ради такого резкого сокращения числа жертв он готов войти куда угодно, в том числе и в Совет.

Но при вхождении требовалось непременно продемонстрировать их якобы неприязненные отношения. И вновь понеслись уговоры. Наконец Евгений Сергеевич сдался.

– Я бы, пожалуй, ещё подумал, соглашаться на сие лицемерие, но вы, милостивый государь, порядочный человек. И… бескорыстный. Или вы, когда полторы недели назад латали мои почки, уже думали о том, чтобы э-э…

– Использовать вас в своей игре, – подсказал Голицын. Боткин кивнул, подтверждая. – И в мыслях не имел. Да и самой игры не было. Просто вы – хороший человек и мне было неприятно смотреть, на ваши мучения. Потому и помог, пусть и не полностью, не до конца. Однако просить что-либо взамен не собирался. Более того, как бы ни завершился наш с вами нынешний разговор, обещаю и впредь по мере сил латать ваше здоровье.

– Ах вы, коварный! – вздохнул лейб-медик и развел руками. – Что ж, радуйтесь, обезоружили, связали. Посему…

В подробности Виталий посвящать Марию Фёдоровну не стал, лишнее. Вместо того отделался коротким пояснением. Дескать, удалось втолковать, насколько оно важно.

– А Шавельский? Он тоже ваш человек?

– Тут иное. Правильнее сказать, он не за князей и не за меня – за Россию. Великую, единую и… счастливую. Да еще за… обновление церкви, коей реформы ох как нужны. Причём основательные. Я же его всемерно в том поддерживаю. Словом, он скорее союзник, потому что интересы у нас общие.

Мария Федоровна помолчала и неожиданно произнесла, пытливо глядя на Виталия:

– Смотрю я на вас и отчего-то невольная мысль в голову приходит. А может моя внучка права и вы на самом деле ангел. Пускай и Серый.

– Господь с вами, ваше императорское величество! Что дозволено по младости лет Татьяне Николаевне, вам не к лицу, – улыбнулся Голицын. – Напрасно вы усомнились. Человек я, обыкновенный человек.

– Обыкновенный ли? Я ведь на днях слыхала от архиепископа Анастасия кое-какие подробности о неком видении. Допускаю, что оное сходство и впрямь совпадение, или показалось таковым крестьянке, а там как знать, как знать…

– Показалось ей! – горячо повторил Голицын. – И в праведники никаким боком не гожусь, нагрешил в жизни будь здоров. Одну пятую заповедь столько раз нарушил, что и не сосчитать, а ведь она – смертный грех.

– Убить врага, защищая отечество… Какой же это грех? – пожала плечами Мария Фёдоровна.

– Но в Евангелиях оговорок нет, – напомнил Голицын.

– Для человека, – поправила Мария Фёдоровна. – Ангелам же мно-ого чего дозволено, коль по божьему повелению. Достаточно гибель Содома и Гоморры вспомнить.

– Ну-у, если Содом, – неуверенно протянул Виталий и вдруг спохватился, что, в отличие от Боткина, императрице он на Совете нахамил на самом деле. И прилюдно, что усугубляет.

Да, по предварительной договоренности – требовалось показать обоюдную антипатию, но тем не менее. Что если она и впрямь обиделась? Ведь прошёлся чуть ли не по самой болезненно воспринимаемой всеми женщинами проблеме, в какой бы стране и в каком бы веке они ни жили, – по возрасту.

Однако странное дело. Вроде пустяк, но как поделикатнее спросить её, на ум не приходило. Отчаявшись, он бухнул напрямую, робко осведомившись:

– А вы на меня не сильно рассердились, когда я на Совете заикнулся о… – Голицын замялся.

– Да уж, намекнуть женщине на её преклонные лета – хуже оскорбления не придумать, – сдержанно улыбнулась императрица.

– Простите, ради бога, – повинился Виталий, – но и я о том же подумал. Потому и сказал, чтобы все подумали: такого она ему никогда не простит.

Мария Фёдоровна небрежно отмахнулась.

– Коль для дела надо, считайте, простила. Впрочем, вы предусмотрительны, господин Станиславский. Чрезмерно рисковать не стали – намёком отделались. Сызнова мудро поступили, ничего не скажешь. Нуте-с, и до каких пор мне с вами «враждовать» прикажете? – Голицын беспомощно развёл руками. – То есть как? Всякой пьесе когда-то надлежит закончиться.

– Тогда до тех пор, пока… в Совете среди господ регентов останется не больше трёх великих князей. А лучше всего два.

Императрица заметно помрачнела.

– Я понимаю, ваши действия и Алексею, и всей стране во благо, но честно признаюсь: не хотелось бы и дочь свою, Ксению Александровну, огорчать. Я и без того всех сыновей лишилась, так хоть…

– А при чём тут Ксения Александровна? – искренне удивился Виталий.

– Ну как же. Первым делом вы, по всей видимости, на Николая Николаевича нацелились, так?

– Угадали.

– Брат его, Пётр Николаевич, особой опасности для вас не представляет. Следовательно, вы его напоследок оставите, а сами моим зятем займётесь, Александром Михайловичем.

– Да ничего подобного! Я про него и не думал вовсе. И он, и Пётр Николаевич пусть остаются. Даже Андрей Владимирович, если уж на то пошло.

– То есть вторым вы Кирилла на прицел взяли?! – изумилась Мария Фёдоровна. – Но отчего именно его?

– Не люблю предателей, – честно ответил Голицын. – Никогда не знаешь, в какой миг они тебе нож в спину воткнут.

– Если вы о марте семнадцатого, дело прошлое. Да и не он один, все хороши.

– Неправда, – зло мотнул головой Виталий. – Поверьте, ваше императорское величество, столь похабно не вёл себя никто из Романовых.

– Значит, я чего-то не знаю, – задумчиво протянула императрица. – Либо он написал мне о тех днях далеко не всё, либо исказил. И что именно вам известно о нём эдакого?

– Перевёртыши вроде него – очень скользкий народец. Как налимы, – уклонился Голицын от прямого ответа. – И, судя по тому, как вы к нему снисходительны, его байка оказалась вполне правдоподобна…

– Вот и расскажите свою. Вместе и сравним.

Рассказать хотелось. Но Голицын отчётливо понимал – не время выкладывать карты на стол. При всей доброжелательности к самому Виталию со стороны Марии Фёдоровны. Великий князь, судя по его выходкам на том же Совете, да и поведению в целом – хороший шулер. Кто знает, что у него припасено в рукаве.

А потому если и вскрываться, то будучи абсолютно уверенным в победе. Иначе говоря, при наличии четырёх тузов с джокером во главе. Но последний пока в колоде, то бишь в Петрограде. Выпадет ли он в прикупе – вопрос. Следовательно, рано.

Однако, не желая обидеть императрицу откровенным отказом, вслух сказал иное. Дескать, сейчас гораздо выгоднее иметь Кирилла Владимировича в качестве явной оппозиции. Пусть к нему стекаются обиженные и недовольные политикой Регентского совета. А если его не станет – где их прикажете искать? Куда спокойнее, когда ядовитая змея на виду. Оно проще. А то затаится в тёмном углу и выползет в самый неподходящий момент, чтобы ужалить.

– Ну, будь по-вашему, – с лёгким разочарованием в голосе нехотя согласилась Мария Фёдоровна. – Но третий точно не мой зять?

– Ни в коем случае, – заверил её Голицын. – Поэтому можете в случае чего успокоить вашу дочь и твёрдо сказать ей, что пока вы возглавляете Регентский совет, её супруга из него никто не посмеет удалить. Вы не позволите.

– Что ж, как мне довелось слыхать, вы у нас – человек слова, посему верить можно. Жаль лишь, что порою чрезмерно скрытны.

Уловив легкий упрёк, Голицын пояснил:

– Скрытен до поры до времени, ваше императорское величество. Когда я решу, что узнал о Кирилле Владимировиче достаточно, первой, кому я выложу раздобытые сведения, окажетесь именно вы, – и, припомнив слова главаря банды Горбатого из «Места встречи», уверявшего, будто «бабу не обманешь, она сердцем чует», добавил: – Но непременно в его присутствии, поскольку мне очень понадобится помощь со стороны хорошего чтеца по глазам, – и, судя по её довольной улыбке, понял – лесть удалась.

– Договорились, – кивнула она. – Ну а до тех пор, умоляю, поберегите себя. Сдаётся, если вы останетесь подле Алексея хотя бы ещё на несколько лет, из него выйдет отменный государь.

– Клянусь сделать всё от меня зависящее, – твёрдо сказал Виталий, но оговорился: – Если здоровья хватит.

– Да уж, расстарайтесь, растяните, чтоб непременно хватило, – кивнула Мария Федоровна и, слегка смутясь, попросила: – Вы не серчайте, голубчик, что я столь цинична с вами. Понимаю, негоже эдак напрямую говорить: отдай свою жизнь моему внуку, да не просто отдай, а по каплям цеди, дабы ему подольше хватило, – и, не давая ответить, умоляюще прижала руки к груди. – Но вы ж меня понимаете! Ныне за Алёшу вся Россия уцепилась, как за последнюю соломинку. Сломается – и стране конец, утонет. Вот и молю вас поберечь его, пока он меня… правнуками не одарит. Тогда и мне помирать спокойно можно.

– Ну уж это вы прекращайте! – перепугался Голицын. – Куда вам о том думать! Рано слишком.

– Пытаетесь таким образом своё безобразное поведение на Совете искупить? – лукаво улыбнулась императрица. – И сколь же мне лет, по вашему мнению, ежели рано?

– Ваше императорское величество, – проникновенно прижал Виталий руки к сердцу. – Увы мне! Я старый солдат и не знаю слов любви! А потому прошу заранее простить меня за искренность, ибо я всегда говорю грубую правду. Особенно женщинам, кои всегда тонко чувствуют фальшь, посему и лгать им…

Пока говорил, лихорадочно прикидывал, выбрав за точку отсчёта возраст её Ники. Кажется, ему должен был стукнуть полтинник, сам говорил. Тогда можно смело накидывать червонец. Понятно, что она его родила не в десять лет, но напуск следует сделать увесистый. Можно даже ещё чуть убавить.

– …следовательно, перед ними и вовсе правду и одну только правду, – закончил он, придя к окончательному решению. – А потому как ваш верноподданный коленопреклоненно прошу заранее простить меня за прямоту.

– Так сколько? – поторопила она. – Ну же! Смелее!

– Увы, но на мой взгляд вам осталось всего три-четыре года, и вы… – Виталий смущённо потупился пробормотал: – разменяете шестой десяток на седьмой[5]. Уж простите за прямоту.

Некоторое время Мария Фёдоровна пристально вглядывалась в его лицо. Наконец удовлетворённо кивнула.

– Вроде и впрямь не солгали, – она хмыкнула и, покачав головой, заметила: – Ладно, довольно комплиментов, пускай и искренних. Не до них ныне, да и время позднее. Почивать пора, – тем самым давая понять, что рандеву окончено.

Голицын послушно кивнул и, пожелав спокойной ночи, встал. Но сделав пару шагов, остановился и решил «доиграть» до конца, обратившись к ней:

– Простите, ваше императорское величество, но вы сказали про комплимент. Смею ли я надеяться, будто моя ошибка с возрастом оказалась не в плюс, а в минус?

– В минус, голубчик, в минус, – довольно улыбнулась Мария Фёдоровна и, упреждая новый возможный вопрос, с лукавой интонацией в голосе продолжила: – А вот насколько серьёзно промахнулись, я вам не скажу, не надейтесь, – и она, эдак хитро подмигнув, неожиданно… показала Виталию язык.

– Господи, совсем девчонка, – вырвалось у него. Правда, вполголоса, но императрица услышала.

Впрочем, она не обиделась. Скорее наоборот – совершенно по-детски хихикнув, удалилась к себе, продолжая улыбаться.

«Ну как же мало надо человеку для мимолётного счастья, – подумал он, провожая её взглядом. – Особенно если этот человек – женщина».

Глава 5
Почти победа

Конспиратор из Марии Фёдоровны оказался аховый. Понятно, возраст. Срубленные Голицыным на словах полтора десятка лет на деле никуда не исчезли, вот и забывалась частенько. То взглядом Виталия одарит благосклонным, то улыбкой ласковой, а то и словом тёплым.

Пришлось даже систему предупреждений с нею разработать, как в своё время с Алексеем. Провёл по усам пальцем – напоминание: забылись вы опять, ваше императорское величество. Ну а если огладит усы двумя пальцами, значит, надо не просто вспомнить вражду, но и проявить её.

Некоторое время действовало, причём исправлялась Мария Федоровна виртуозно и почти мгновенно, комар носа не подточит. Но проходило время, и всё начиналось вновь.

Да и без этого великие князья начали кое-что подозревать. А как иначе, если на заседаниях Регентского совета их предложения никогда не проходили, зато противоположные – постоянно. И проку с того, что зачастую выдвигал их не Голицын, а люди, вроде бы неприязненно относящиеся к нему.

Опять-таки и со своими сторонниками у них то и дело неясности возникали. Тот же Константин Константинович при голосовании либо воздерживался, либо вовсе противоположной стороне предпочтение отдавал. Аналогично и Долгорукий с Татищевым. О прочих членах Совета из числа новых, принятых вместе с Марией Фёдоровной, и говорить не приходилось.

И получалось: возврат дворцов – мимо. «А раненых, кои в них ныне находятся, на улицу?! Умно придумано, ничего не скажешь!» – вмиг последовал суровый глас Боткина.

С возобновлением выплат Романовым положенных денег из казны – тоже отвратительно. Нет, с одной стороны, вроде бы возобновилось всё по старому и суммы не уменьшились. Однако это цифры не поменялись, а покупательная способность – разительно, ибо довоенный рубль и нынешний – большущая разница. Когда же Николай Николаевич потребовал учесть инфляцию, то немедленно наткнулся на гневную отповедь.

– Стыдитесь, князь! – гневно заявила Ольга. – Инфляция не вас одного затронула – всю страну. Потому ныне и впредь следует поступать по высшей справедливости. А она гласит: будем как все!

– Пусть лучше ваша черногорочка поумерит свои аппетиты! – с ехидцей добавила Татьяна. – И сестрице своей заодно о том подскажет[6]. Уж коли нам хватает, даже остаётся немало, то ей тем паче должно.

Великая княжна не солгала, не покривила душой. И впрямь хватало, да ещё и оставалось. Хотя и не потому, что много получали. Тут иное. От матушки по наследству прижимистость перешла. Причём не к одним старшеньким, сынишке тоже немалый шмат достался. Виталий о том давно догадывался, а окончательно убедился, заглянув в его заветную шкатулку. Не собирался, случайно вышло. Заглянул как-то к Алексею, а его не оказалось на месте, выбежал куда-то. Причём так торопился, что оставил её лежать открытую и на самом виду. Вот Голицын и не удержался, бросил мимолётный взгляд на содержимое.

Фантик от шоколадки, причём не один – куда ни шло. Помятый наперстник для шитья – ладно, может сгодиться. Сойдёт и порыжевшая от долгого лежания подковка – на счастье подобрал. Но вот аккуратно смотанная в рулончик бечёвка – перехлёст. А три гвоздика разных размеров – вовсе ни в какие ворота. Да и прочее в том же духе.

Немало сказали ему и лежащие в шкатулке деньги. Их, по настоянию Виталия, ещё в Оренбурге постановили выплачивать всем пятерым. Поначалу господа регенты побухтели – мол, к чему, еда бесплатная, одёжу, если надо пошить, оплатят из казны, а драгоценности – не до них нынче.

Однако Голицын упёрся. Молодые интересные женщины должны иметь хоть сколько-то на карманные расходы. И не только на румяна с белилами. В конце концов, ту же милостыню подать. Про царя и говорить нечего.

Но определили скромно – до вступления в Москву всего по две с половиной тысячи в месяц, то есть ровно столько, сколько князьям императорской крови. Да и то лишь старшим. Марии, Анастасии и Алексею и вовсе половину.

Пересчитывать лежащую в шкатулке пачку кредитных билетов Голицын не стал. И без того видно, что если и истратил из полученного Алексей, то весьма немного. А то может и вовсе ничего, поскольку пачка веревочкой крест накрест перетянута.

И это при наличии уймы соблазнов, включая тот же шоколад, мятные пастилки, леденцы монпансье и так далее. То есть угощения, которые Виталий для Алексея покупал, тот брал охотно – сластёна, но сам себе роскошествовать не позволял.

Впрочем, в нынешней ситуации эдакое скупердяйство императора, пожалуй, даже в плюс. Вон как охотно кивает, безмолвно поддакивая раскрасневшимся от негодования сёстрам.

– Не забудьте и ещё одно обстоятельство, – добавила Татьяна, припомнив слова Голицына. В отличие от сестры, она, как и подобает Снежной королеве, держала себя в руках и говорила хладнокровно. – Помнится, в марте прошлого года вы все, сидящие здесь, добровольно заявили, что поддерживаете Временное правительство и отрекаетесь от своего имущества. Получается, ваше тогдашнее поведение – лицемерие?

– Но вы сами живёте во дворце, – начал было Николай Николаевич. – Тогда отчего…

– Дворец сей рассматривается как служебное жильё, – торопливо перебил Голицын. – Иными словами, он ныне вовсе не принадлежит императору, но лишь передан Алексею Николаевичу в пользование на время исполнения им обязанностей правителя страны. Сёстры в нём проживают по праву членов семьи государя, – А дворцы в Ливадии и в Царском Селе?

– А это императорские дачи. Царю тоже где-то отдыхать надо. О дворце Дюльбер, возведённом Петром Николаевичем в своём крымском имении Кореизе, также речи не идёт, – добавил Виталий, стремясь внести хотя бы небольшой раскол в ряды братьев.

– Это отчего же?! – взревел Николай Николаевич.

– Оттого, что он строил его на собственные средства.

– Стало быть, о прибавке с учётом инфляции нечего и думать? – набычившись, уточнил Николай Николаевич, но не унялся и напомнил, что им пока уплачено всего за один месяц, а следовало бы и за весь предыдущий год. На что побелевшая от возмущения Татьяна тихо посоветовала:

– Припозднились вы немного, Николай Николаевич. За ними вам следовало к моему батюшке в Тобольск приехать. Он бы рассчитался.

Разговор для самого великого князя, равно как и для всех остальных Романовых, оказался не просто безрезультатным. Получилось ещё хуже. Сразу после него, чуть ли не на следующий день, большинство Совета проголосовало за очередной императорский Указ, в котором оказались «подрезанными» и титулы «дедушек».

Пересмотрев «Учреждение об императорской фамилии», Регентский совет постановил, что отныне и впредь лишь родные братья и сёстры императора могут быть великими. Разумеется, титул вдовствующей императрицы тоже сохранялся без изменений. Зато все остальные становились князьями императорской крови.

Помимо морального унижения (из «ваше императорское высочество» среднее слово безжалостно вырезалось), это предполагало и чисто материальные убытки. Если великий князь получал сто пятьдесят тысяч в год, то князья императорской крови – всего тридцать.

Разумеется, на самом Совете инициатива с понижением статусов родни вновь исходила не от Голицына, а от Татьяны. По части скупости та, будучи копией матушки, на голову опережала даже Ольгу с Алексеем и с радостью хваталась за любую возможность сэкономить.

На том же заседании была ликвидирована и свита его императорского величества. Дескать, ни к чему она. особенно в таком количестве. Шутка ли более полутора сотен генерал-адъютантов, генерал-майоров и флигель-адъютантов.

Логика была проста. Если генерал хороший, то не стоит отвлекать его от командования войсками. Если же плохой, то какой совет он может дать императору?

А касаемо выполнения особых поручений царя, то их опять-таки следует давать (в зависимости от его специфики) тем, кто с ним может лучше всего управиться. Что же до сопровождения иностранных монархов и делегаций, то такого рода дела надлежит поручать МИДу.

Немедленное выступление на Петроград тоже удалось спустить на тормозах, хотя и с превеликим трудом. На самом деле Голицын лучше иных прочих понимал, что затяжка с дальнейшим наступлением на большевиков чревата многими осложнениями, но…

Стоит императорским войскам, согласно предложения Николая Николаевича, немедленно выступить, и ценой немалой крови овладеть последним оплотом пролетарской революции, как союзники немедленно потребуют срочной помощи. Их послы и без того даже сейчас начинают кудахтать про то, что Петроград может подождать, никуда не денется, а уж после его взятия и вовсе поднимут вой до небес.

И у Виталия не было уверенности, что ему удастся переубедить большинство членов Регентского совета притормозить наступление. А в очередной раз наступать на те же самые грабли, то бишь вступать в затяжные кровопролитные бои с немчурой, причем с весьма сомнительным результатом, весьма и весьма чревато.

Да, да, крайне сомнительном, ибо тевтоны – не обнюхавшиеся кокаином анархисты, не балтийские братишки-морячки. То, что у Маркова и Каппеля проходило с левыми эсерами и большевиками, с солдатами кайзера Вильгельма навряд ли получится. Высокая организованность и дисциплинированность вкупе с боевыми навыками – не шухры-мухры. У русских вояк с этим ныне на порядок хуже. Разве моральный дух высок, но лишь сейчас, в дни побед, а стоит допустить пару осечек и пиши пропало.

Причём аукнется это незамедлительно, даже если поражение окажется неразгромным, а так себе. Последствия могут быть куда сильнее, нежели великое отступление пятнадцатого года. Так больной человек переносит мелкое заболевание куда тяжелее, чем здоровый – серьёзную болезнь. Больно организм ослаблен. Так и для России, недавно вышедшей из состояния клинической смерти, простой насморк может оказаться похлеще воспаления лёгких.

Но пускай даже всё получится как надо и ценой сотен тысяч русских жизней, принесенных в жертву, удастся слегка потеснить немецкую армию. А смысл? Во имя спасения страны? Для частичного освобождения захваченных кайзером территорий?

Ничего подобного! Коль война закончится осенью этого же года, то территории сами собой будут очищены, не говоря про спасение державы. То есть требуется выждать всего полгода и пожалуйста – никакого груза двести, а в графе «боевые потери» гордо красуется круглый ноль.

Тогда ради чего? Ответ напрашивался сам собой: ради очередного спасения лицемерных союзничков, чтобы оттянуть на себя с Запада десяток-другой немецких дивизий. Спасения, которое вне всяких сомнений будет воспринято Францией и Англией как должное, само собой разумеющееся. А они его заслужили? Помнится, все предыдущие были ими потом оплачены самой что ни на есть фальшивой монетой, поскольку они с Россией поступали с точностью до наоборот: и поставки срывали, и сами не больно-то стремились на выручку, когда она требовалась.

Посему давно пора воздать им по заслугам. Да, не явно, но тайно, на словах рассыпаясь в щедрых лицемерных обещаниях и бездействуя на деле. Словом, сработать по их же лекалам. И терпеливо ждать внутреннего развала второго рейха.

Потому и нельзя торопиться со взятием Петрограда, а приступить к нему не ранее середины лета.

Вообще-то когда именно немецкий натиск на Западном фронте должен ослабнуть, Голицын не помнил. Как он ни тёр переносицу, вспомнить не удавалось даже месяц. Однако по логике получалось, что где-то во второй половине июля, никак не раньше.

Но обо всём этом господам регентам говорить нельзя. Мигом взвоют. Дескать, наш священный долг помогать союзникам. А про окончание войны этой осенью и вовсе поминать не стоит – сразу на смех поднимут. Доказательств-то у Виталия никаких.

Оставалось промямлить о необходимости сосредоточить главные усилия для укрепления обороны северной ветки железной дороги, ведущей из Петрограда к Романову-на-Мурмане, где в порту скопилось огромное количество стратегических грузов, привезенных по союзным поставкам. Дескать, все они могут быть использованы большевиками при обороне Петрограда, если не позаботиться о надёжной защите как города, так и порта.

Ну и упомянуть про то, что Каппель ещё не полностью замкнул кольцо окружения с восточной стороны.

А кроме того не решён вопрос с Балтийским флотом. Если морячки-братишки начнут гвоздить по Петрограду из орудий главного калибра мало никому не покажется. В том числе и мирным жителям.

Однако повезло, удалось уговорить. Да и то в первую очередь потому, что Николай Николаевич на наступлении особо не настаивал. Коль главкомом остался Марков, то и впрямь ни к чему спешить. Наоборот, задержка на пользу, авось в дальнейшем все-таки удастся возглавить наступающую армию.

Однако случая великий князь не упустил, выдав ехидную реплику.

– Чего же вы опасаетесь при наличии столь победоносной армии, коя, как вы уверяете, не проиграла ни одного сражения?

– Всё так и я от своих слов не отказываюсь, – невозмутимо подтвердил Виталий, – но вспомните Ватерлоо и сразу поймёте, что войну выигрывает тот, кто одолевает в последней битве. Именно потому её надлежит как можно тщательнее подготовить.

– У нас на фронте сие промедление назвали бы не иначе как трусостью! – поучительно заявил Николай Николаевич, обращаясь к Алексею.

Стремясь сохранять хладнокровие, Голицын молча терпел предыдущие нападки великого князя, но всякой выдержке есть предел и Виталий сорвался, огрызнувшись:

– Дело рядового воина – стремиться в бой, дело командира – не торопиться попусту. Вы, великий князь, вроде в недавнем прошлом главнокомандующий, но ныне рассуждаете подобно простому солдату.

С возвратом незаконно захваченных земель их прежним собственникам бывших великих князей также подстерегала неудача. Голицын хладнокровно заявил, что слово государя – золотое слово. Посему всё надлежит оставить во исполнение клятвы, даденой им в Оренбурге. Отныне и впредь она принадлежит государству, а пользоваться ею станут исключительно те, кто её обрабатывает.

– Да вы представляете, что сейчас начнется?! – взревел Николай Николаевич. – Точнее, уже началось. Усадьбы грабят, жгут, их владельцев убивают. И всю эту вакханалию вы предлагаете оставить безнаказанной.

– Ни в коем случае, – в свою очередь повысил голос и Голицын. – Несомненно и разграбление, и поджог помещичьих усадеб будет караться по закону. Не говоря уж про убийства их обитателей. По каждому случаю ведомство господина Герарди будет проводить расследование и принимать к виновным самые жёсткие меры вплоть до… Впрочем, понятно. Однако касаемо земли… – и, смягчив тон, почти просительно произнес: – Поймите, народ верит власти как ребёнок родителю. То есть ровно до тех пор, пока не поймёт, что его обманывают. И тогда люди станут равнодушными к ней. К чему оно приводит, вы сами наблюдали воочию, притом совсем недавно. Сейчас мы начинаем с чистого листа. Так давайте уподобимся умным людям и сделаем выводы из своих прежних ошибок.

– Умные люди учатся на чужих ошибках, – съязвил Кирилл Владимирович.

– Неправда, – отрезал Виталий. – Это свойственно лишь мудрецам. Умные же – на своих. Только в отличие от дураков они их не повторяют.

Николай Николаевич про свою промашку после строевого смотра не забыл и, желая загладить её, обратился напрямую к Алексею.

– Государь, если мы вернём землю прежним владельцам, то приобретем тем самым массу сторонников. А народ, поверьте, ваше императорское величество, промолчит. Если же нет, то не следует забывать про армию. Какая-никакая, – не преминул он вставить очередную шпильку, отыгрываясь за смотр, – но она у нас ныне имеется.

– Сдаётся, вы так и не поняли, что она у нас имеется именно благодаря этому указу Регентского совета! – вырвалось у Виталия. – И неплохо комплектуется исключительно благодаря одному из примечаний: дезертировавшим с военной службы пай земли вовсе не полагается, как не желающим её защищать. А стоит нам отменить Указ, как народ обратно побежит из неё. Причём самые лучшие, обстрелянные, испытанные в боях, поскольку фронтовики окажутся лишёнными своих льготных паев. Я уж не говорю про награждённых орденами, тем паче георгиевскими крестами, а посему имеющих самые высокие льготы. Так кого вы собираетесь отправить на усмирение?!

Он усилием воли взял себя в руки, досадуя за срыв, перевел дыхание и уже более спокойно продолжил:

– Да, мы почти победили. Но смею напомнить всем присутствующим, что в число победителей входит весь народ. Посему плодами её надлежит делиться. Даже против своего желания. А что мы в силах дать им ныне?

– Обычно, когда нечего дать, дарят свободу, – с лёгкой иронией в голосе заметил Кирилл Владимирович.

– Когда нечего – согласен. Но по счастью у нас помимо неё имеется ещё кое-что. Земля. И её безвозмездная раздача в пользование и является законной долей крестьян, которые – напомню – составляют три четверти населения страны. Разумеется, всё надлежало сделать иначе, но большевики её по сути уже раздали и самым разумным было – смириться с этим и узаконить сей захват де-факто. Причём безотлагательно. Смею вас уверить, что если бы мы этого не сделали, позже это всё равно узаконили бы. Но не мы. И отменять сейчас принятое нами два месяца назад решение стало бы…

Он осекся, вовремя остановив себя, дабы не нахамить. Но не тут-то было.

– Ну, ну, продолжайте, ваша светлость, – вызывающе прорычал Николай Николаевич.

«А и впрямь! – внезапно подумал Голицын. – Маски давно сорваны, так какого чёрта я миндальничаю?! Коль ему можно все сплетни про меня повторять, в том числе самые гадкие, притом за моей спиной, так отчего бы мне правду о нём не выдать? Тем более в открытую, в глаза».

И он продолжил, повернувшись к бывшему великому князю.

– Я хотел сказать, ваше высочество, что все имеют право на глупость. Но вы здорово злоупотребляете этим.

Николай Николаевич вытаращил глаза, не в силах сказать ни слова. А Голицын, воспользовавшись этим, хладнокровно, будто ничего не случилось, обратился к остальным.

– Что касается приобретения дополнительных сторонников, то их число будет в тысячу раз меньше тех, кто от нас отшатнётся. Это во-первых. И сильно возмущаться никто из бывших владельцев не станет. Это во-вторых.

– С чего вы взяли? – осведомился Кирилл Владимирович.

– Да с того, что коль отнято у всех разом, то против такой «справедливости», пускай и закавыченной, навряд ли кто станет возражать. Вдобавок, напоминаю ещё раз: нам в качестве оправдания есть на кого сослаться в случае чего. Дескать, мы ни при чём, всё РСДРП(б) окаянное намутило тут. А теперь нечего делать, надо смириться, ибо начнём отбирать – получится лишь хуже. В том числе и для них самих.

– Кстати, казна-то пустая, – встрял Виленкин. – А эта операция по переходу земли в собственность государства в перспективе сулит некоторый регулярный доходец в виде арендной платы. Взимать с граждан следует немного, скажем, не более одного процента от её выкупной стоимости, коя давным-давно известна, но и то хлеб. «Каравай» получится небольшой, зато гарантированный.

Кирилл Владимирович, сделав паузу, внезапно сменил тему, выразил озабоченность об успевших выкупить свою землю. Дескать, несправедливо получается. Вернуть надо деньги. И ехидно уставился на Виталия.

Голицын спорить не стал. Мол, и впрямь не дело. Однако дабы не было убытка казне… И выдвинул иное предложение: освободить таковых на двадцать лет от той же арендной платы.

Правда, на сей раз финал остался за бывшим великим князем, громогласно заявившим под конец, что с учётом нынешней инфляции освобождать людей надобно не на двадцать, а на две тысячи лет. Дабы действительно компенсировать.

Губы Кирилла Владимировича кривились в презрительной усмешке, голос звучал торжествующе. Ну да, взял всё-таки верх над окаянным временщиком, сунул его мордой в грязь. Вместе с Особым комитетом по финансам, который не мычит и не телится.

Голицыну же пришлось проглотить явный намёк, да ещё поблагодарить. Дескать, спасибо, что напомнили. Всегда рад справедливой критике. Обязательно учтём. Если же у вас появятся в голове некие соображения по поводу погашения инфляции, заходите, всегда рады.

Но попытка огрызнуться не удалась. Криво усмехнувшись, Кирилл Владимирович, в свою очередь, сделал Виталию аналогичное предложение. Мол, и вы, светлейший князь, тоже заходите. В смысле, в свой Особый совет. Хотя бы иногда. А то заждался народец своего председателя.

Словом, если оценивать словесное сражение по реальным результатам, получалась чистая победа, зато по подковыркам – поражение. Притом разгромное.

Но этот случай стал скорее исключением из общего правила.

Меж тем Марии Фёдоровне притворство с мнимой враждой вскоре надоело окончательно, и она с ним решила покончить, открыто встав на сторону Голицына. Произошло это на дне рождения великой княжны Марии Николаевны…

Глава 6
Именины, или окончательный разгром

Статной красавице исполнялось девятнадцать лет, и по такому случаю на праздничный обед собрались все Романовы. Из не принадлежащих к их фамилии присутствовали тобольские узники – Долгорукий с Татищевым, Боткин с Виленкиным и Герарди с Голицыным. Приглашён был и генералитет из числа главных освободителей Москвы – Марков, Дроздовский, Слащёв, Келлер и Шокоров. Дутова и Каппеля тоже непременно позвали бы, но они отсутствовали. Один не вернулся из Оренбурга, второй до сих пор пребывал на Урале.

Разумеется, все пришли с подарками. При их вручении не обошлось без недвусмысленных намёков со стороны «черногорочек». Мол, если бы не бедственное финансовое положение, они бы не поскупились, а ныне – увы… И отделались одна черепаховым гребнем, а вторая – симпатичным зеркальцем в перламутровой оправе. Что и говорить – щедро. Цена обоим дарам даже при нынешней дороговизне не превышала червонца. От силы двух.

Впрочем, косвенно уязвить скупердяйство старших сестёр через младшую (пусть призадумаются) не вышло. «Новорожденная» столь искренне и простодушно радовалась всякому пустячку, что стало ясно – никому она не пожалуется.

Голицын со своим подарком скромно подошёл последним. В поисках его он загодя обошёл несколько ювелирных лавочек. Кое-что присмотрел, но все торговцы требовали оплату сразу, а у Виталия в карманах было не густо.

…Если бы Фишбаум не походил на своего оренбургского братца как две капли воды, Виталий его и не признал бы, а так всплыли в памяти воспоминания. С них всё и началось. Продолжилось же в заднем помещении, где почтенный Шмуль Лейбович, очевидно, принимал наиболее уважаемых гостей.

Тогда-то Голицын и сделал ему заказ. Правда, о задержке с оплатой предупредил сразу. Мол, не при деньгах нынче. Да и придя забирать вещицу, на всякий случай напомнил, что раньше, чем через год отдать не в силах. И, если можно, без процентов, поскольку цена и без того высока.

Фишбаум в ответ лишь развёл руками.

– Об чём вы говорите? За какие проценты может идти речь?! Таки если б не ваш совет касаемо срочного переезда из Петрограда, переданный вами через моего брата, как знать – возможно, меня бы уже не было в живых, а вы – «проценты»! Что там сейчас творится – это ж боже ж мой! Поэтому за подождать я буду столько, сколько надо, и гораздо дольше – хоть целых два года, лишь бы… погромов не приключилось.

– Не волнуйтесь, – кивнул Голицын и, припомнив помогавшего ему в Оренбурге братца Наума, намекнул: – Особенно, если и вы, в свою очередь, станете мне помогать.

– Но чем может помочь маленький торговец блестящими побрякушками солидному господину, сидящему так высоко, что снизу и не разглядеть?

– Именно потому и сможете. Сверху тоже не особенно видно, что творится внизу. А знать охота. Во избежание.

– Не понимаю. Вы же по сути капитан корабля. И об чём ему может сообщить мышка, робко сидящая в трюме?

– Например, об образовавшейся в днище дыре. Как правило мышки узнают о ней гораздо раньше всех остальных. Мне ведь безо всякой конкретики, в самых общих чертах, лишь бы представление иметь. Дескать, течь появилась. И, разумеется, обязуюсь никогда и ни при каких обстоятельствах не раскрывать свой источник информации.

– Ну если в общих чертах и не раскрывая источника… – Фишбаум согласно кивнул и хитро улыбнулся. – Но тогда светлейшему князю придется ко мне часто захаживать и непременно что-то покупать.

– За покупать тяжко, – возразил Голицын, торопливо припоминая уроки Виленкина касаемо особенностей «одесского языка». – Увы, с моим жалованием не разгуляешься. А вдобавок я не краду, конфискованное к рукам не прибираю и мзду тоже ни от кого не принимаю. Так стану заходить, запросто, по-приятельски.

– Но тогда за меня неизбежно возникнут подозрения, – загрустил ювелир.

– А мы будем считать, что я сделал вам ещё один и весьма дорогостоящий заказ, но нужных камней до сих пор не поступило. Лады?

Лицо Фишбаума печально вытянулось. Да и во взгляде его появилось разочарование. Ну да, такое поведение для него нонсенс, из ряда вон. И какой ему резон иметь дело с таким идеалистом? Никакого. Значит, следует его как-то обнадежить, ибо такая проныра нужна. И Виталий, склонившись к самому уху Шмуля, заговорщически шепнул:

– Дабы вам, сударь, стало кое-что понятно, перечитайте на досуге поэму Гоголя «Мёртвые души». Особенно место, рассказывающее о начале службы некоего господина Чичикова на таможне. И как он её продолжил впоследствии.

У самого выхода Голицын спохватился и, повернувшись к стоящему позади ювелиру, добавил:

– Но, возможно, у вас ко мне появится нечто безотлагательное. Тогда советую припомнить добрую русскую поговорку: дорога ложка к обеду, а потому немедленно ко мне.

– Хотел бы я знать, кто меня пропустит? – хмыкнул тот.

– Это верно, – согласился Голицын. – А вы напишите записку и передайте через охрану. Текст укажете такой, – он улыбнулся, вспомнив «Новые приключения неуловимых», Бубу Касторского, и процитировал: – Буэнос-Айрес шлимазл бесса ме мучо. Подпись не обязательна.

– Странная фраза, – вырвалось у Фишбаума.

– Самое то. Зато вам спокойно – ни имени, ни фамилии. И вообще заглядывайте, хотя бы изредка. Кошерного изобилия не обещаю, но чай с бараночками, кофе, мёд и прочее найдётся. И… спасибо за колье, – и он с лёгкой грустью покосился на газетный свёрток, в котором скрывался изящный футляр синего бархата.

С грустью, поскольку великолепное колье с сапфирами, где на каждом камешке была вырезана микроскопическая прописная буковка «М», хоть и стоило тех денег, кои заломил за него Фишбаум, но их как-то предстояло отдавать. Пусть через два года, как ненавязчиво намекнул ювелир. А с каких шишей?

Правда, проблема могла быть благополучно разрешена буквально через два дня, когда Шмуль, передав записочку со странным паролем, выдал Голицыну ответную просьбу. Дескать, у него появилась возможность открыть нечто вроде развлекательного клуба. Хозяин по сходной цене продаёт помещение, притом и ранее служившее точно в таких же целях. Словом, всё готово – въезжай, открывайся и…

Но ему бы хотелось иметь определенные гарантии от властей, что его новую лавочку не прикроют. И заторопился с пояснениями.

Мол, если бы сия затея в чем-то нарушала законы Российской империи, он бы и в мыслях не держал обратиться к светлейшему князю. Тем более, «Мертвые души» он перечитать успел и прекрасно понимает, что нужная пора для умного таможенника ещё не настала.

Суть в ином. Не взирая на то, что он собирается дозволить в клубе только коммерческие игры, то бишь разрешённые российским законодательством, возможны всякие препятствия со стороны должностных лиц. Потому и желательно подстраховаться. Тут-то ему и может понадобиться заступничество светлейшего князя.

Взамен же Фишбаум посулил Голицыну уйму всяческих выгод, в том числе и касаемо поступления любопытной информации. Звучало логично. Простой человек и впрямь играть в клуб не придет – нет у него таких денег. Следовательно, соберется сплошь темная публика и, стало быть, полиция сможет узнавать множество всяческих небезынтересных для себя вещей. Да и руку на пульсе столицы держать будет гораздо легче. Том тайном пульсе, за который намекал князь.

Это меняло дело. Правда, Виталий на всякий случай все равно проконсультировался с Герарди. Оказалось, и впрямь всё законно.

Тогда-то еврей, уже прощаясь, чуть помявшись у двери, робко заикнулся про колье. Дескать, светлейший князь может вообще не забивать свою голову такими пустяками, как оплата. Через десять лет либо через двадцать – неважно. А если его светлость вовсе забудет за свой долг, то… ещё лучше. Какие в самом деле между добрыми знакомыми могут быть счёты? Вот он, Фишбаум, к примеру, уже успел забыть. Старческий склероз, будь он неладен.

Намек был ясен, однако Голицын хоть и поблагодарил, но мысленно поклялся деньги ювелиру все равно отдать. Понимал – глупость. Развлекательный клуб, а по сути казино, притом чуть ли не единственное в Москве, если не считать Английского клуба, принесет её владельцу такие деньжищи – за месяц десяток колье можно купить. Если не за неделю.

И тем не менее. Лучше пусть Фишбаум будет ему должен, чем наоборот.

Иными словами, проблема всё равно осталась, разве отсрочка растянулась, притом весьма надолго, что уже хорошо.

Зато реакция Марии на подарок превзошла все его ожидания.

– Это… мне?! – пролепетала она.

Находчивый в обычное время Голицын даже не смог подыскать остроумный ответ, настолько его потряс её взгляд, устремлённый, казалось, в самую его душу. Нашёлся он чуть погодя, но увы, к тому времени вмешалась одна из «черногорочек», успевшая подсмотреть чем так шокирована новорожденная.

– Что значит истинный кавалер, – пропела Стана-Анастасия и весьма выразительно посмотрела на своего супруга.

– Но ты же знаешь… – смущённо буркнул Николай Николаевич.

– Я всё знаю, – вздохнула она. – Мало того, я ещё и всё вижу.

Вне всяких сомнений, она этим не ограничилась, упорно продолжая доводить супруга до нужного градуса накала. И своего добилась. Несколько погодя, уже изрядно подвыпив, внук Николая I разродился тостом.

Сидя рядом с Марией и весьма сконфуженный от такого соседства, Голицын пропустил мимо ушей начало речи бывшего великого князя. Он даже не понял, отчего сидящие притихли. Но едва до его ушей долетело продолжение, как он встрепенулся.

– Истории, в том числе и российской, известно немало случаев, когда безвестные холопы становились всевластными временщиками при слабых безвольных царях, безжалостно расправляясь с истинно верными его слугами. Сами же при этом они втайне от всех готовили собственное восхождение на престол, – вещал великий князь в наступившей тишине. – Посему, Алексей Николаевич, позвольте мне на правах вашего деда, пусть и не родного, поднять сей тост за то, чтобы у вас хватило мудрости отличить агнцев от козлищ, пусть и рядящихся с присущим им коварством в овечьи шкуры.

Сказано было предельно ясно. Да и сам Николай Николаевич, произнося свою речь, смотрел не на юного императора – на Виталия. Притом с презрительной усмешкой и явным вызовом, отчётливо читаемым в глазах, налитых кровью от бешенства.

Но каково же было удивление Голицына, когда Мария Фёдоровна, сидевшая справа от побледневшего Алексея, успокаивающе накрыла руку внука своей ладонью и невозмутимо произнесла:

– Мой сын Мики за годы командования своими буйными черкесами перенял у них немало горских обычаев, о каковых подчас рассказывал мне. Есть у них и застольный, когда говорят «Алаверди», дабы желающий мог дополнить произнесённый тост. Надеюсь, вы позволите мне, ваше императорское величество, ныне воспользоваться оным?

Алексей настороженно посмотрел на неё и нехотя кивнул. Та мило, как она умела, улыбнулась, благосклонно поблагодарив кивком головы, и продолжила:

– Я хочу поднять свой бокал за то, что у нашего государя не впредь, а ныне, уже сейчас, хватает мудрости. И тому я вижу наглядное подтверждение за этим столом. В противном случае светлейший князь Голицын-Тобольский, являющийся одним из главных спасителей моего внука и внучек от неминуемой гибели и внесший неоценимый вклад в восстановление Российской империи, сидел бы где-нибудь с краю. А то и вовсе в комнате для слуг. Вы же, Николай Николаевич, находились бы подле государя.

– Ваше императорское величество… – попытался встрять бывший великий князь, но куда там.

– Вы своё произнесли, а теперь говорю я, – зазвенел сталью её голос и тут же вновь смягчился при обращении к внуку. – И хотя лета ваши, Алексей Николаевич, не столь велики, но вы успели не просто много чего повидать, но, что гораздо важнее, многому научиться. Признаться, я тому немало поразилась во время нашей первой после длительной разлуки встречи, и весьма рада оному. А посему пью за уже обретённую вами мудрость и чтобы впредь она вас никогда не покидала.

Слова её оказались столь неожиданными для Николая Николаевича, что он на некоторое время застыл, изумлённо таращась на Марию Фёдоровну и ничего не понимая. Остался он стоять и далее, когда все уже пригубили из своих фужеров, а не принадлежащие к семейству Романовых и вовсе чуть ли не демонстративно опустошили их до дна. Наконец он спохватился, тупо посмотрел на свой фужер и молча поставил его на стол, плюхнувшись на своё место.

– А это правильно, Николай Николаевич, – вновь раздался голос вдовствующей императрицы. – Я вижу, вас тоже не покинули остатки мудрости. В конце концов, вы – князь императорской крови, и ни к чему вашему высочеству, – чётко выделила она каждое слово в его новом титуле, – уподобляться какому-нибудь пьяному сапожнику. Куда благороднее, почувствовав, что выпил лишнее, просто отставить очередную рюмку и деликатно выйти из-за стола, дабы освежиться. Ничего, что я тут раздаю свои советы без вашего дозволения, государь? – ласково осведомилась она у Алексея.

– Напротив, ваше императорское величество, – раздался во вновь наступившей тишине звонкий голос юного царя. – Я минутой ранее и сам хотел порекомендовать Николаю Николаевичу то же самое. Так сказать, во избежание. Просто в силу своего возраста не решился на это и от всей души благодарен вам за помощь.

«Вот так воспитываешь, воспитываешь, учишь, учишь, и думаешь, что перед тобой орлёнок, а он уже, оказывается, оперился, – мелькнуло в голове Виталия. – Да не просто, а на крыло встал. Теперь бы мне для полноты счастья самому с князем потолковать… за холопов и… козлищ». И он задумчиво посмотрел на уходящего, а если попросту, изгнанного из-за стола.

– Государь, позвольте мне проводить Николая Николаевича, – подал он голос.

– Это излишне, – моментально отреагировал тот, а Мария Фёдоровна добавила:

– К тому же, светлейший князь, у меня к вам имеется ряд неотложных вопросов. Уж больно любопытство разбирает. Скажите, вы и впрямь можете белке со ста шагов в глаз угодить?

Стало понятно, что с «проводами» ничего не получится. К тому же горячая ладошка соседки ласково, но настойчиво накрыла его руку, сжимающую нож. Да ещё шепот. Еле слышный, но вполне отчетливый: «И впрямь ни к чему. Довольно с него». Интонации ласковые, вкрадчивые, как не прислушаться.

Голицын сожалеюще покосился на закрывшуюся за Николаем Николаевичем дверь. Увы, у князя не получилось даже шарахнуть ею со всей дури. Хотел, попытался, но лакей успел придержать.

А впрочем, и хорошо, что не дали проводить. Всё равно начистить ему рожу нельзя – не принято такое у князей, а дуэль… О ней и мечтать не стоит.

– Белке никогда не пробовал, – вежливо ответил он.

– Безобидная зверюшка, зачем обижать. Но поверьте, если враг станет угрожать государю или вам, равно как имениннице или её сёстрам, будьте уверены, промаха не дам.

– Учитывая, что ваши слова, судя по рассказам Алексея Николаевича, никогда не расходятся с делами, теперь я спокойна, – улыбнулась Мария Фёдоровна, и застолье… пошло своим чередом.

Правда, наутро состоялось небольшое продолжение истории. После завтрака у императора, где помимо него присутствовали лишь его сёстры и бабуля, когда Виталий встал из-за стола, Мария Фёдоровна невинно сообщила:

– Да, чуть не забыла. Оказывается, Николай Николаевич успел, подобно ранней пташке, упорхнуть из Москвы. Очевидно, устыдился своего вчерашнего конфуза. Куда направился, не ведаю, но догадываюсь, что далеко. Видимо, в те края, где нет метких стрелков, жалеющих безобидных зверюшек и безжалостных к хищным зверям. Впрочем, вам, светлейший князь, мое сообщение малоинтересно, ибо у вас так много неотложных дел, – равнодушно выдала она, но в её взгляде, устремлённом на Голицына, отчетливо читалось предупреждение: «Не сметь!»

Оставалось понимающе кивнуть и подтвердить вслух:

– И впрямь, ваше императорское величество. Столько забот, столько хлопот. Я из-за них даже в Особом совете ни разу не появился, хотя чуть ли не две недели, как председателем назначен. Вот прямо сейчас туда и направлюсь, – и, на всякий случай, не особо надеясь, откровенно добавил: – Хотя, боюсь, мало чего там пойму. Одно дело – врагу в глаз из винтовки попасть, а совсем другое – экономику с финансами обсуждать. Боюсь, тяжко придётся.

Взгляд Марии Фёдоровны мгновенно смягчился, и она, довольно кивнув, ободрила:

– Ничего, ничего. На Руси говорят: глаза боятся, да руки делают. Управитесь.

Стало понятно, что намёк не сработал. Никто его от сей должности не освободит. Попроси он прямым текстом – тогда да. Та же вдовствующая императрица первой бы подняла вопрос на Регентском совете. И решили бы всё деликатно, без ущерба для самолюбия. Скажем, в связи с переводом на иную работу.

Но себя-то не обманешь, зная, что попросту не справился. Стыдоба! Ангел называется!

Впрочем, нет худа без добра. Доселе отчаянно оттягивая свой визит на совещание Особого совета, Виталий форсированными темпами заканчивал начатые в первые дни приезда в Москву неотложные дела, успешно добивая их.

Чего стоила одна операция по ликвидации Хитрова рынка и Кулаковки, со всеми их подземными притонами в «Сухом овраге». Задействованы были, помимо полицейского руководства, аж два армейских полка, осуществлявших оцепление.

Причём многочисленных обитателей ночлежных домов и подвалов не просто шерстили, не оставив в них ни единого человека, но вдумчиво рассортировав по соответствующим категориям. Инвалид? В работный дом. Малолетка? В детский дом-интернат. Для матёрых рецидивистов гостеприимно распахнулись тяжёлые двери всех главных тюрем Москвы, включая Губернскую, Исправительную, Центральную пересыльную и даже Военную[7].

Судя по восторженным откликам газет, мероприятие удалось на славу. Один из журналистов почти в сталинском духе написал: «Жить стало лучше, жить стало спокойнее». И добавил, что такого покоя от преступного элемента Москва не знала даже в последнем довоенном году.

Одновременно с сортировкой уголовного народца принялись за благоустройство территорий. Капитальное. При этом оказалась полностью разрешена ещё одна проблема – безработица. Пока ряд фабрик продолжали стоять, их рабочим предложили потрудиться на гигантских стройках. Фронт работ оказался столь обширен, что местных даже не хватило – пришлось везти из близлежащих лагерей для военнопленных тысячи немцев, австрийцев и венгров.

Кроме того, Виталий не забыл своих разговоров со Щавельским, которые они не раз вели по пути в Москву. Особенно про церковных иерархов, кои государю не помощники. И другое его утверждение: в умелых руках церковь может стать весьма серьёзным союзником для светской власти.

Учитывая случившееся с патриархом Тихоном, получалось, что теперь протопресвитеру и карты в руки. Особенно с учётом того, что вместе с ним латыши увезли в Петроград и тех, кто должен был стать в случае чего местоблюстителем патриаршего престола. А это, по сути, трамплин, с которого, говоря спортивным языком, до верхней ступеньки пьедестала рукой подать. Оставалось на первых порах чуточку помочь Щавельскому стать «серебряным медалистом».

По счастью, хватая заложников, стрелки преимущественно хапали народ в рясах, а мирян особо не трогали. В том числе и избранных на Поместный собор. Даже если кое-кто из них находился в Москве.

Списки имелись, и потому Виталий, едва разобравшись с великими князьями, сразу, не жалея времени, объехал с визитами чуть ли не половину из них. После чего поставил перед уцелевшими архиереями, пребывавшими в полной растерянности, вопрос ребром. Мол, разумеется, светская власть приложит все усилия, дабы вызволить из узилища как патриарха, так и прочих заложников. Но пока они там, и неизвестно, сколько будут томиться. А оставлять в столь беспокойное время церковь без руководства – негоже. Отсюда вывод: надо избрать нового местоблюстителя. Кого? Ну-у, вам виднее, но сдаётся лучше протопресвитера Щавельского не сыскать.

Во-первых, тот на протяжении ряда лет успел на деле блистательно доказать свои превосходные организаторские качества.

Во-вторых, человек уже сейчас входит в Высший церковный совет.

В-третьих, является настолько авторитетной личностью, что в своё время его выдвинули в качестве одного из кандидатов на патриарший престол.

В-четвертых, он ныне избран ещё и в Регентский совет.

А в пятых, он уже с императором на короткой ноге. Равно как и с его сёстрами. Потому именно ему будет проще всего в ряде щекотливых вопросов отстоять интересы церкви, предварительно потолковав с государем в неофициальной обстановке.

Увы, но среди тех, с кем он беседовал, оказались и сторонники иных кандидатов. Скорее всего, кто-то из них исхитрился выйти с жалобой на вдовствующую императрицу. Дескать, возмущены столь явным нажимом властей и более чем красноречивыми подсказками. В конце концов, сейчас не прежние времена и церковь стала независима.

Мария Фёдоровна, как женщина умная и деликатная, напрямую отчитывать Голицына не стала. Однако с лукавой улыбкой заметила про некоего пострела, который успел добраться даже до церкви. Словом, везде поспел, кроме… выполнения обязанностей по своей основной должности. Произошло это буквально накануне дня рождения Марии.

А сейчас Виталий окончательно понял: откладывать далее своё посещение заседаний Особого совета нельзя. Ладно его недоброжелатели, но коль о том же самом заговорила союзница, каковой является вдовствующая императрица, значит, пришла пора. В конце концов ангелы – не страусы, и прятать голову в песок им негоже. Поэтому сразу после завтрака он подался в здание Сената, где заседали экономисты и финансисты.

Впрочем, настроение было бодрым. Уж больно его вдохновили последние слова Марии Фёдоровны, догнавшие Голицына у самых дверей.

– Кстати, я смотрю, вы своих снайперских достоинств отнюдь не утратили, по-прежнему без промаха бьёте. Только вместо мишеней по девичьим сердцам. Ох, проказник! – и обернувшийся Виталий подметил на её лице улыбку.

Намек был предельно ясен. На миг стало не по себе. Однако глаза Марии Федоровны в колючки не превратились – уже хорошо. Да и улыбалась она хоть и лукаво, но без тени насмешки. Скорее, доброжелательно и даже как бы не… поощрительно.

Уф-ф! От души отлегло. Одно дело, когда предупреждают о том, что знают твою тайну и выдают увесистую добавку: «Не сметь!» А коль ее нет…

Кто знает, может из вдовствующей императрицы и в этом вопросе тайная союзница получится, если дело дойдет до объяснений и встанут на дыбки старшие сестры.

Глава 7
Переход к колхозам, или замкнутый круг

– Полагаю, мы с вами сработаемся, – с наигранной бодростью заявил Голицын Александру Васильевичу Кривошеину. И с ходу ринулся в лихую атаку, осведомившись: – Какие сложности?

Судя по слегка приунывшему лицу председателя комитета по экономике, то бишь одному из заместителей Виталия, было заметно, что тот в глубине души сам рассчитывал возглавить Особый совет. Особенно с учетом неявки Голицына ни на одно заседание.

Пришлось подсластить пилюлю, утешив его уверением, что в сугубо специфичные вопросы Виталий лезть не собирается. Зато обязуется воплотить в императорский указ любую полезную для страны инициативу. Разумеется, если Кривошеин или председатель финансового комитета Николай Николаевич Покровский предварительно смогут убедить его в её важности.

– Как раз об этом кое-кто хотел с вами переговорить, – внезапно оживился Кривошеин, и с лёгким упрёком в голосе добавил: – Который день вас дожидаются, – и он повернулся в сторону группы молодых, каждому лет по тридцать, не больше, людей, давая им знак подойти поближе.

Те, радостно оживившись, ринулись к Виталию и принялись первым делом торопливо выкладывать перед ним на стол целую груду документов. Голицын поинтересовался, что это такое, и получил ошеломительный ответ. Дескать, по сути перед ним готовая программа возрождения и дальнейшего развития сельского хозяйства.

Когда прозвучала фамилия заговорившего первым, Голицын насторожился, поскольку она показалась ему смутно знакомой. Чаянов. Александр Васильевич. Гм…

Где-то ему доводилось её слышать. Причём абсолютно точно не в этом времени. А коль она сохранилась до того, далёкого, значит, человек точно заслуживает внимания.

А минуту спустя он и вовсе изумлённо охнул. Было с чего, поскольку этот Чаянов выдал на-гора суть их идеи. Заключалась же та в немедленном введении на всей территории Руси… колхозов.

С малых лет наслушавшийся в школе о том, что ввели их кровожадный Сталин и его не менее кровожадная клика, причём исключительно для удобства обирания простого народа, Голицын в оцепенении смотрел во все глаза на Чаянова, заливающегося соловьём.

Ослышался? Но нет, и название прозвучало: коллективное хозяйство. Правда, чаще Александр Васильевич оперировал иным – массовое кооперативное движение. Однако суть от этого, если вдуматься, не менялась: колхозы.

Но как же слова учителя истории?

И в то же время в его руках некий доклад, воочию подтверждающий, что школьный преподаватель неправ. Причём составленный относительно недавно, в конце февраля семнадцатого года, то есть накануне известных событий. Назывался он «Неотложные мероприятия по земледелию в связи с народным продовольствием в 1917 г.» и содержал в себе перечень мероприятий в этой области в связи с народным продовольствием.

– Между прочим, представители организаций, подписавшие его от имени Московского общества сельского хозяйства и Союза кооператоров, сейчас находятся здесь, в этом зале, – вскользь заметил Чаянов. – Да вот я сейчас вас с ними познакомлю.

И опешившему Голицыну оставалось только растерянно улыбаться, кивать и здороваться за руку с представляемыми ему лицами. В отличие от Чаянова и его группы поддержки, те выглядели значительно старше. Зато их фамилии, в отличие от «застрельщика», Виталию ни о чём не говорили. Разве Березовский, да и то, по счастью, явно не тот.

А молодой экономист продолжал. Дескать, давно назревший и предельно обострившийся в связи с войной вопрос о необходимости максимальной мобилизации внутренних сырьевых ресурсов и придании этому процессу централизованного характера подняли даже не кооператоры.

С такой идеей ещё три с половиной года назад выступила группа академиков, во главе которой стоял Вернадский. Тогда же они создали и специальную комиссию при Академии наук, коя сделала весьма суровый и категоричный вывод. Он гласил: «Для сохранения страной её политической и экономической самостоятельности необходимо осуществить промышленный рывок, могущий позволить России в течение ближайших десяти лет удвоить-утроить её потенциал. А такой рывок невозможен без дальнейшего развития сельскохозяйственного производства, которое удастся поднять на должную высоту только при условии повсеместного развития кооперации».

О как! То есть товарищ Сталин и тут был абсолютно прав. В смысле насчет необходимости промышленного рывка, причем срочного. И спорить с этим глупо, коль научная база под создание колхозов подведена на высшем уровне. На высшем, поскольку фамилия Вернадского Голицыну была тоже смутно знакома, а значит, и академика можно смело отнести к весомому авторитету.

И тут же – новый удар по прежним представлениям Голицына. Оказывается, буквально за три месяца до Февральской революции вопрос был вынесен на специальное обсуждение Чрезвычайного общего собрания Всероссийской сельскохозяйственной палаты, и она постановила «приступить к разработке вопроса об артельной обработке земли при посредстве тракторов».

Иными словами, ещё в прошлом, семнадцатом году предполагалось осуществить сей революционный поворот в масштабах всего государства. И логичное обоснование развитию именно коллективного хозяйства имелось. Ситуация этого требовала. Нет сейчас в деревне в связи с войной достаточного количества рабочих рук. Со скотом тоже худо. Потому для полного использования находящихся в их пользовании земель, и требовалось заменить техникой оную нехватку. Вот Министерство земледелия и поставило вопрос о необходимости начать внедрение тракторной обработки полей.

Более того, данная проблема рассматривалась и на уровне Военного министерства, после чего было решено, одновременно с соответствующими мероприятиями по импорту тракторов, приступить к созданию отечественного тракторостроения.

То есть всё, что было в конце двадцатых затеяно большевиками, имело прочный фундамент, возведённый при царизме.

А Чаянов уже закруглялся. Мол, к превеликому сожалению, отречение царя и возникшая в связи с этом неразбериха загубили на корню все благие начинания. Зато теперь, когда всё вернулось на круги своя, самое время немедленно приступить к реализации этих планов, то есть начать широкомасштабные работы по созданию в деревнях и сёлах машинных артелей.

И пригрозил:

– Промедление смерти подобно.

Предлагаемый экономистами путь развития сёл и деревень Голицыну понравился. Хотя бы потому, что выглядел он в описании Чаянова весьма плавным, то бишь без особых потрясений, вроде столыпинских рывков и неизбежного слома психологии крестьянской общины. Никакой ломки, ведь речь идёт не о ликвидации мелкого сельского хозяйства, но лишь о его объединении. И не во всём, но исключительно при выполнении отдельных хозяйственных работ, то бишь по интересам.

Причём предполагалось внедрить сей процесс в жизнь в относительно короткие сроки, что немаловажно по нынешним временам, и с учётом особенностей всех регионов. Мало того, планировалось вовлечь в него всех без исключения сельских жителей, ибо во главу угла Чаянов поставил разделение труда. Одни занимаются производством сельхозпродукции, другие – её хранением, третьи – переработкой, четвёртые – сбытом. Будут кооперативы и по покупке и обслуживанию техники, по племенной и селекционной работе и т. д. Словом, кто во что горазд.

– Таким образом, к процессу подключатся не одни сильные зажиточные хозяйства, как у того же Столыпина, но и вся основная масса, включая бедноту. Зато результат будет аналогичным. Даже лучше. Пётр Аркадьевич ратовал создать в селе так называемый средний класс, а мы намерены перевести всех крестьян в сей класс, – чуточку горделиво подвёл он итог и расплылся в довольной улыбке, когда Голицын, помедлив, согласно кивнул.

Идея и впрямь классная. По сути, получались те же колхозы и совхозы, разве небольшие по масштабу. Зато специализированные, созданные исключительно на добровольной основе и без участия государства. А коль так, значит, и без дотаций. Естественный отбор: способные раскрутиться богатеют, а если какой-то кооператив развалился – не беда. Для разорившихся и в городе на заводах места найдутся. И что зерна в стране прибавится вместе с крупами, а также всевозможными молочными и мясными продуктами – к гадалке не ходи. Причём существенно, в разы.

– Ваши предложения заслуживают самого пристального внимания, – осторожно согласился Виталий. – А что требуется от меня?

Чаянов замялся. Оказалось, и тут без определённых финансовых вложений никуда. Нет, на первом этапе средств требовалось немного. Всего-навсего выделить в отдельную структуру, пусть в рамках того же комитета по экономике, отдельную группу для детальной разработки дальнейшего переустройства крестьянского хозяйства в масштабах всей России. Разумеется, взяв его на свой кошт, то бишь обеспечение продовольственными пайками его членов. Это пустяк.

Кроме того, оплатить издержки по созданию новой сельскохозяйственной газеты, предполагаемой к бесплатному распространению по деревням в массовом масштабе. Это тоже мелочь. «И умно (реклама начинаний необходима), да и расходы невелики», – про себя отметил Голицын.

Но далее, само внедрение в жизнь системы кооперации потребует существенных вложений со стороны государства. В смысле, раскошелиться на закупку импортной сельхозтехники для её последующей продажи населению в кредит. И назвал сумму.

– Сколько, сколько нам придется истратить?! – переспросил Голицын, надеясь, что ослышался.

Увы, нет. Чаянов же в оправдание привел стоимость сельхозтехники. К примеру того же трактора «Фордзон», а их, как подсчитали специалисты, требуется в масштабах страны порядка двадцать тысяч.

Стоимость строительства отечественных заводов по производству отечественной сельхозтехники тоже радости не вызывала – новые миллионы подавай.

Поневоле Высоцкого вспомнишь: «Где деньги, Зин?». А отвертеться и думать не смей. Что угодно можно проигнорировать, но сельское хозяйство…

Мало того, ко второму этапу кооперативной реформы, по словам Чаянова, можно приступать уже через несколько месяцев. То есть первые партии сельхозмашин, в особенности тракторов, поставки которых должны составлять не менее четырех тысяч штук ежегодно, к этому времени вынь да положь.

«Впрочем, у нас же имеется золотой запас, захваченный Каппелем в Казани и Нижнем Новгороде, – вспомнилось Голицыну. – Худо-бедно, но на первых порах должно хватить, а там крестьяне начнут выплачивать кредиты, и на эти деньги можно вновь продолжать закупки. Словом, устроить эдакое замкнутое колесо».

Но вовремя удержал себя от обещания ходатайствовать перед Регентским советом в их поддержку. Лучше всё предварительно уточнить у компетентных людей. Ну да, из числа тех, кои заседают по соседству. А потому отделался заверениями предпринять всё, от него зависящее.

В Комитет по финансам он, загруженный напоследок увесистой пачкой документов (экономисты вручили напоследок), заходил уже с некоторой опаской. И правильно, ибо почти сразу выяснилось, что проблема с деньгами, несмотря на имеющийся золотой запас, весьма серьёзна. Во всяком случае, по словам главы Комитета Николая Николаевича Покровского, разительно напомнившего Виталию своими вислыми усами ведущего «Поля чудес» Якубовича (разве у последнего стрижка короче).

Верить ему имело смысл: проработал в министерстве финансов много лет, одно время возглавлял его, и слыл «кристаллически» честным человеком, превосходно знающим всю подноготную.

Призвав для убедительности некоего Кутлера, тоже не одну собаку съевшего на оном поприще, они в два голоса принялись доказывать Голицыну, что возродить у населения доверие к старым деньгам без повторения золотой реформы Витте нечего и думать. Пока каждый гражданин не будет знать, что он преспокойно в любой момент может прийти в банк и обменять свои бумажки на золотые империалы, погасить инфляцию, кружащуюся над страной неотвратимым смерчем, у государства не получится. Причём поначалу непременно придётся провести деноминацию рубля, то есть при обмене приравнять золотой империал к «катеньке»[8].

– И впрямь скверно, – согласился Виталий, – но коль без реформы никак, пусть будет.

– Увы, – развёл руками Покровский.

Оказывается, даже с помощью столь непопулярной меры оздоровить финансовое положение в стране нечего и думать. Империалов-то следует отчеканить ровно столько же, сколько имеется в обороте бумажных денег, дабы обеспечить их беспрепятственный размен. А объём выпущенных царских казначейских билетов успел достичь порядка десяти миллиардов. Причём не считая внутренних займов.

Но это полбеды, управились бы. Однако…

Он печально вздохнул и оглянулся на Кутлера, являвшегося «тёзкой тёзковичем» Покровского. Тот, кивнув, протянул Голицыну какие-то листы с таблицами. На сей раз вникать в них Виталий не стал – сказался утренний опыт.

– Лучше, если вы сами и своими словами, – предупредил он. – Получится гораздо быстрее.

– Извольте, – скорбно вздохнул НикНик-2 и выдал ещё бóльшую гадость.

Дескать, господа временщики, придя к власти, включили станки на полную мощь, успев за короткое время напечатать денег на такую же сумму, как и царское правительство. А затем, видя продолжающуюся нехватку средств, приступили к печати своих денег, названных в народе «керенками».

А большевички до сих пор стараются – им тоже расплачиваться надо. До Петроградского монетного двора пока не добраться, дабы выяснить в точности, сколько всего те и другие успели наштамповать, но, судя по всему, наберется ещё один десяток миллиардов.

Итого три.

Голицын помрачнел. Какой, к чёрту, золотой запас! Если память не изменяет, в пересчёте на довоенные рубли он, согласно доклада Каппеля, составлял немногим более миллиарда. Получалось, при его полной перечеканки в монету можно будет после деноминации обменять от силы треть бумажек. А с остальными как быть? Да и резерв нужен.

Неутешительный вывод напрашивался сам собой – без ещё одного кредита не обойтись. На него же намекнул и Покровский. Но сразу предупредил, что получить его без начала боевых действий против Германии нечего и думать. Да и то под великим вопросом – навряд ли дадут. Но если не начинать – вообще без шансов. Следовательно, каждый франк или фунт стерлингов придётся обильно полить кровью русских солдат.

К тому же новый заём России золотом никто не выдаст. Скорее наоборот, придётся отдать последнее. Как пояснил Покровский, залоговая система при займе требует в обеспечение кредита передавать десятую часть общей суммы в золоте. Вот, к примеру…

И поведал Голицыну о примерном количестве русского золота, успевшего перекочевать в другие страны, преимущественно в Англию. Весьма приличная сумма. Если в пересчёте на английские фунты – почти шестьдесят миллионов. Соответственно, шестьсот миллионов рублей. Довоенных. Ничего себе! Больше трети от всего золотого запаса страны.

– А можно наши залоги вернуть в ближайшее время? – поинтересовался Виталий.

И, услышав ответ, приуныл ещё сильнее. Оказывается, на них приобретены беспроцентные казначейские обязательства английского правительства. Мало того, обговорены и конкретные сроки их погашения англичанами. Они разные, но минимальный – три года, а максимальный – пять. Причём соглашение с ними заключило не Временное, но царское правительство – и тут тупик.

Недолго думая (всё равно просвета не видно) Голицын дал добро, чтобы приступали к первому этапу реформы, то бишь подготовке рисунков для новых бумажных казначейских билетов. И немедленно. Равно и к изготовлению форм для империалов. А самим посоветовал ещё раз подумать, как можно выкрутиться.

Однако, судя по глазам Николая Николаевича, понял, что совет бесполезен. Сколько ни думай, без кредита никуда. И ещё одно в его взгляде Виталий прочёл. Мол, если даже ты, князь, не найдёшь таковой возможности, то мне и вовсе искать не имеет смысла.

Голицын тяжело вздохнул. Хорошо, когда в тебя верят. Плохо, что предела этой вере нет. Опять оправдывать её надо, а для этого, кровь из носу, а денежки сыщи. Причём немедленно. Желательно… вчера.

Вот только где их взять?

Глава 8
Ход конём

Вдобавок у Виталия из головы никак не выходила мысль, высказанная в своё время на Регентском совете Николаем Николаевичем Младшим. Во время отстаивания своей точки зрения касаемо необходимости немедленного продолжения боевых действий в отношении большевиков, тот выдал некое весьма неприятное предположение. Касалось оно увеличения будущих врагов России, если продолжать медлить и бездействовать.

Дескать, кайзер и немецкое командование могут попробовать сработать на упреждение и заключить союз с теми же большевиками. Тем более, им такое не впервой, и пример Украины, куда они уже, якобы по просьбе местных властей, ввели свои войска, говорит весьма о многом.

Отсюда вывод: их надлежит опередить, а потому немедленно выступить на Петроград, дабы лишить Германию потенциального союзника. Даже с учётом некоторой неготовности российской армии.

Последнее окончательно решило дело. Специально озаботившись, дабы разбить его доводы о немедленном наступлении, Голицын заблаговременно пригласил человек пять из числа армейского руководства, включая Маркова. Они-то с цифрами в руках и выдали убедительный расклад: насколько армия не готова к подобным подвигам. Особенно с учетом количества неприятельских сил.

К доводам главкома Голицын мог бы добавить ещё один, чисто психологический нюанс. Последние три года немцы с печальным постоянством лупили императорскую армию в хвост и гриву. А ведь в нынешних полках три четверти тех, кто на своей шкуре испытал железную мощь кайзеровского катка. Это в пословице за одного битого двух небитых дают, а в жизни…

Впрочем, говорить об этом не понадобилось. Цифры оказались убедительны сами по себе. Особенно число неприятельских войск. Если собрать воедино все полки государя получалась как бы не половина кайзеровских дивизий. Даже с учётом их раскиданности по Малороссии, Новороссии и так далее, всё равно на северо-западном направлении имелось не более чем равенство.

Но в то же время доводы Николая Николаевича звучали логично и… весьма тревожно. Когда все уже разошлись, Голицын, оставшись наедине с Марковым, негромко сказал:

– А ведь великий князь тоже прав. Я не о нашем немедленном выступлении, Сергей Леонидович, – торопливо осадил он готового вспылить Маркова, – а про союз кайзера с большевиками. Звучит абсурдно, однако если хочешь победить, все средства хороши. Сдаётся, Вильгельм, если ему предложат, запросто может пойти с ними на такое соглашение. Как вы сами считаете?

Марков кисло поморщился. Отвечать ему не хотелось, да и ни к чему. Голицыну вполне хватило гримасы на его лице. И он продолжил:

– Более того, если творчески развить мысль Николая Николаевича они, чего доброго, ещё и Скоропадского в свою упряжку попытаются запрячь. Такой трюк проделать для них ныне легче лёгкого, поскольку он и так под их дудку пляшет. Да и вообще новоявленному царьку большевистский Петроград гораздо предпочтительнее императорской Москвы. И тогда…

1 В Русской армии термин «командир» употреблялся в отношении лиц, которые возглавляли максимум полк или бригаду. Дивизией командовал «начальник дивизии». Выше – «командующий».

2 Действительно нелепое, поскольку осенью 1917 года генерал мирно проживал в Москве. Однако во время октябрьских боёв влетевший в окно его квартиры артиллерийский снаряд раздробил осколками ногу генерала. Он перенес две операции и восемь месяцев провел в лечебнице.

3 В титуле ошибки нет. Так именовали в России не только царя и его супругу, но и вдовствующую императрицу.

4 О мёртвых или хорошо, или ничего (лат.).

5 На самом деле Мария Фёдоровна родилась в ноябре 1847 года, так что ей шёл восьмой десяток.

6 Имеются в виду жёны Николая Николаевича и Петра Николаевича Стана и Милица. Обе они, являясь родными сёстрами, в девичестве были черногорскими принцессами.

7 Названия из того времени, а ныне они больше известны как Таганка, Матросская Тишина, Бутырка и Лефортово.

8 Имеется в виду обмен сторублёвых кредитных билетов, прозванных так в народе из-за изображения на них императрицы Екатерины II, на золотую десятку.

Продолжить чтение

Читать онлайн Серый ангел бесплатно

* * *

ПрологГолицын. Окончание затишья

Глава 1Делёж чужого пирога

Глава 2Строевой смотр, или коней на переправе не меняют

Глава 3Битва двух партий

Глава 4Тайная союзница

Глава 5Почти победа

Глава 6Именины, или окончательный разгром

Глава 7Переход к колхозам, или замкнутый круг

Глава 8Ход конём