Читать онлайн Перестройка бесплатно

* * *

По России мчится тройка —
Мишка, Райка, перестройка!
Народный фольклор второй половины 80-х

Часть I. ДЕМБЕЛЬ

Он бежал. Бежал просто так, куда глаза глядят. Был ноябрь, сыро и стыло. Он бежал и наслаждался. Хмурым рассветным небом, крупными каплями холодного дождя в лицо, лужами под ногами. Свободой. Свободой бежать куда глаза глядят. Или не бежать… Солнца не было на небе, но оно билось в груди. Сегодня пятнадцатое ноября 1986 года. Ровно два года назад за его спиной захлопнулись зелёные ворота с красными звёздами. Началось современное рабство под названием долг родине. И он его отдал. Больше не должен! Это такое счастье – не иметь долгов! И бежать куда глаза глядят.

Он не чувствовал усталости, потому что был молод и хорошо тренирован. Нет, не благодаря службе. Скорее вопреки ей. За то, что тренировался там, в армии, нарушая распорядок дня, пришлось даже отсидеть на губе. Ну, отсидел и отсидел. Всё в прошлом, но он боится в это поверить. А потому наслаждается каждой минутой свободы, не уставая радоваться простейшим вещам: койко-месту в общаге, пузатым троллейбусам и шумному метро, студенческой столовой, где ты волен выбирать, а не есть из котла на десятерых, который на деревянный стол лениво швыряет дневальный, девушкам вокруг. Он не видел девушек два года. Их не было на ракетной точке в казахской пустыне Бетпак-Дала. Радовался тому, что наконец-то полноценный студент МГУ дневного отделения второго курса экономического факультета. Правда, сессия на носу, и всё забылось за два года. Но это мелочи. Он чувствует в себе силы горы свернуть. После школы старшины Осокина и комбата Бреславского он эти горы в бараний рог закрутит! Да и сам теперь старший сержант. К счастью, запаса.

Он бежал, не разбирая дороги, перемахивая изгороди и заборчики, поставленные для обычных, культурных людей. Если кто-то думает, что армия сделала из него послушного члена общества, то – нет! И ещё раз – нет! Дисциплинированного и организованного, вместо бывшего разгильдяя – да. Но безропотно щиплющего траву в бараньей отаре, тотчас повинующегося окрикам пастуха и рычанью овчарок – не дождётесь! Если армия чему-то и научила, так это – куда бы строем ни шли, а попадают всегда в одно и то же место, а именно к зебре под хвост. Чужие приказы всегда противоречат твоим интересам. Да хватит уже про службу – он свободный человек! Хотя как забыть два года, вырванные из юности… «Кто не был, тот будет! Кто был, не забудет!»

Впереди показался уже не заборчик, а добротный железобетонный забор в полтора человеческих роста. А вот и не сверну! Прыжок, выход силой, и забор под ним. Взгляду открылись ухоженные аллейки среди всё ещё зелёных газонов. Интересно, что это за место? Он перекинул ногу.

– Эй, клоун, ты куда? – крепкий мужик с метлой смотрел на него снизу вверх, не скрывая усмешки.

– Я ща спрыгну и покажу, кто из нас клоун! – за напускной грубостью он старался скрыть обескураженность. Что-то здесь было не так, но гордость не позволяла показать собственную растерянность. Мужик ни разу не напугался, но и на рожон не полез:

– Чтобы отсюда бежали, доводилось видеть. Но чтобы сюда, не припомню! – дворник откровенно скалился. Армия учит вовремя врубать заднюю даже отчаянных башибузуков, и он не преминул воспользоваться свежим опытом:

– Ладно, мужик, что это за место?

– Это Кащенко, сынок! Так что милости просим…

Вот же угораздило! Он без стеснения спрыгнул обратно. Не найдя нужным попрощаться. Всё равно здорово! Кстати, его зовут Рома. Ну так, на будущее…

* * *

С ним в комнате ещё четыре первокурсника. Армянин Артур, стройный, симпатичный и обаятельный, с ямочкой на подбородке и ранней щетиной на семнадцатилетнем лице. Девчонки в него влюбляются с первого взгляда. А он в них. По вечерам Артур надевает модные узкие брюки и белую рубашку с модным же узким галстуком. И так отправляется в столовую на первом этаже. И почти не случалось, чтобы после ужина он не привёл в комнату какое-нибудь испуганное юное создание в короткой юбке и шлёпках на босу ногу. Однако в комнате полно народу, а закрываться с Артуром в ванной создания, как правило, отказывались. Во всяком случае, с первого раза. Впрочем, второй шанс редко кому выпадал. Потому что Артур всё время приводил новых. И не только после ужина. Артур – талантливый математик, победитель чуть ли не всесоюзной олимпиады. Но ужасный лентяй. Ромка ни разу не видел, чтобы он ходил в универ или занимался дома. Ему некогда, он весь в отношениях. Они зовут его Артурчик.

Ещё в комнате водился монгол Гансухэ Бадамсетдин, по прозвищу Гансушка. Прозвище ему дал Артурчик. С круглого как блин лица Гансушки не сходила добрая, чуть смущённая улыбка. Его отец был крупным партийным боссом на родине в Монголии, а Гансушка – простодушным и открытым семнадцатилетним ребёнком, который иногда всё-таки посещал лекции и семинары, но ничего не понимал. Потому что вообще по-русски понимал не очень. Они научили его виртуозно ругаться матом. Так что в любом случае в МГУ он поступил не зря. Целыми днями эти два ребёнка дурачились, боролись, кидались тапками. Побеждал всегда Артурчик и, заломав Гансушку, начинал его мучить. Жертва отчаянно вопила и хихикала одновременно. Было громко и весело. Своими криками они мешали Валерке, третьему постояльцу комнаты 1105.

Морячок Валерка, отслуживший три года на Тихоокеанском флоте, прошёл через рабфак. Нет, ему не мешали заниматься. Ему мешали играть на гитаре и петь бардовские песни. На занятия он тоже не ходил. И вообще никуда не ходил, кроме столовой, а целыми днями сидел в тельняшке и трениках на своей койке, играл на гитаре и разучивал новые песни. Сначала Ромке очень нравилось. А потом надоело. Потому что песни были одни и те же. Да и пел Валерка не очень.

Ожидаемо всех троих после первого курса отчислили. Но это ещё впереди, а пока они – одна большая дружная семья. И очень весёлая. Вот только Ромке учиться надо… Пятая койка формально была свободна, но на ней почему-то всегда ночевал земляк Артурчика Оганез с биофака. Притом, что у него имелось своё койко-место в соседнем корпусе. Видимо, у них веселее. Утром Ромка вставал один. Пока все дрыхли, он беззастенчиво доедал, если что-то оставалось с вечера, и ехал на занятия. Особенно ему нравилось айвовое варенье, которое Артурчику регулярно присылали из дома. Однажды сам не заметил, как съел почти всю банку. Неудобно, конечно, перед друзьями, но очень питательно. Опять же, сладкое полезно для мозгов. А соням оно вообще ни к чему.

Учёба была напряжённая. Приходилось нагонять всё благополучно забытое за два года службы, потому что забылись не только методы решения дифференциальных уравнений, но даже родная речь. Ромка со смущением вспоминал сцену из недавнего армейского прошлого. Ленинградец Никишин, один из немногочисленных русских в батарее, заметил ему как-то: «Товарищ сержант, вы сами-то поняли, что сейчас сказали Абаеву?» Он недоумённо уставился на бледного доходягу в очках. Тот выдержал взгляд и повторил за ним: «Кутынгясскеджаляб, шинель на вешалку поставь, берёнэткхунэм, а то рога обломаю!» А ведь когда-то его сочинение про дедушку Ленина заняло второе место на всероссийском конкурсе и он был награждён путёвкой в Артек. А теперь голова, отвыкшая от умственной деятельности, просто дымилась от напряжения. После занятий он шёл в читалку и возвращался в общагу поздно вечером.

В комнате, как правило, веселье было в самом разгаре. Пел Валерка, хихикали незнакомые барышни, гоголем выхаживал Артурчик, смущался и оттого смешно сквернословил Гансухэ. Ромке требовались недюжинные усилия, чтобы не нырнуть с головой в этот чертовски привлекательный омут. Тем более что некоторые девушки посматривали на него весьма благосклонно. И это после двухлетнего великого поста! Берёнэткхунэм! Но служба научила жёстко расставлять приоритеты. Не для того он семьсот тридцать дней мёрз, потел, голодал и ждал, чтобы сейчас накатить стакан портвейна…

Когда у остальных закончилась сессия, а он ещё только сдавал зачёты, стало совсем тяжело. Все, кто не уехал домой, отрывались по полной. Бухали даже первокурсницы! Артурчик, словивший две пересдачи, перегородил комнату шкафом, соорудив некое подобие интимного алькова в углу, и водил туда тёпленьких малышек. Почти каждую ночь из-за шкафа раздавались стоны и всхлипывания.

Глубокой ночью Ромка сидел за столом и при свете настольной лампы готовился к предстоящему утром зачёту. Готовился – это громко сказано. На самом деле у него плавилась голова. И не только голова. Когда звуки из-за шкафа стали особенно невыносимы, он не выдержал и, чтобы как-то приглушить чужое счастье, поставил на проигрыватель винил с классикой, а именно «Реквием» Моцарта. Неизвестно откуда столь неподходящая пластинка взялась в их фонотеке, но уже первые аккорды принесли желанный результат – стоны прекратились. А когда величественно и зловеще грянул хор, раздался тонкий, совсем юный голос: «Артурчик, я так не могу…» И не смогла… У них в комнате процветала демократия, граничащая с анархией. Ромка не мог запретить Артуру приводить девушек, а тот, в свою очередь, не мог запретить соседу слушать музыку, которая ему нравится… Правда, наутро пластинка исчезла…

В другой раз, тоже ночью, перед экзаменом по матану, когда вся комната отмечала Валеркин день рождения и к ним завалились его друзья-морячки, Ромка, как ренегат Каутский, отказался пить «морской ром», представлявший собой разведённый спирт с вишнёвым вареньем. Чтобы не мешать всеобщему веселью и одновременно не заснуть от двоящихся в глазах уравнений, пришлось забраться в ванну с холодной водой и там читать конспекты. В холодной воде он выдержал минут пятнадцать, но не заснул уже до утра, такой озноб бил его потом.

Сдать сессию представлялось практически нереальной задачей. С учётом разницы между дневным и вечерним отделением, с которого он перевёлся прямо перед армией, ему предстояло сдать семь экзаменов и тринадцать зачётов. Но главная проблема, конечно, это математика. Матанализ, теория вероятностей, методы оптимальных решений – одни названия навевали тоску и чувство безысходности. Однако майор Бреславский любил повторять: «Кто не хочет, ищет причину. Кто хочет, находит возможность…». А сержант Осокин предпочитал менее завуалированные выражения: «Не можешь – научим. Не хочешь – заставим!», «Не доходит через голову, дойдёт через ноги!». Ромка не хотел через ноги. Он хорошо знал, как это происходит…

И вот наступает утро. Он едет на экзамен в автобусе № 119 и рассматривает через заиндевевшее стекло нахохленных, спешащих по морозцу прохожих. Город исполнен чёрно-белых тонов. Чёрные фигурки на белом фоне. И над всем нависает неласковое пасмурное небо. Скрипучий, как дверь на ветру, голос: «Следующая остановка – ДК МГУ». И треск в динамике…

Как можно сдать матанализ доценту Вострякову, если ты вернулся два месяца назад с девственно-чистой головой, в которой не было ничего, кроме статей Устава Вооружённых Сил СССР? Он заходит в просторное фойе факультета, сдаёт модную куртку-аляску в гардероб и поднимается в лифте на пятый этаж. Куртка Артурчика, но тот будет спать до обеда, и ему она сейчас ни к чему. В большом вместительном лифте вместе с Ромкой едут сотрудники кафедр и преподаватели. Студентов на факультете почти не осталось – каникулы. Он исподволь рассматривает женщину-доцента кафедры истории КПСС. На первом курсе она влепила ему банан и отправила на пересдачу, где он благополучно получил пятёрку у другого препода. Совершенно не готовясь. Экзамен – это не только и не столько проверка знаний, это скорее естественный отбор на место под солнцем. Даже пасмурным утром…

Доцент Востряков видит, как списывает студент… Как там его? Он открывает зачётку – студент Романов. С фотографии на доцента смотрит мальчишка в военной форме. Совсем юное лицо, внимательный взгляд, сержантские лычки на погонах. Востряков сам не замечает, как неожиданно уносится мыслями далеко от аудитории. Сын академика, автора учебника «Основы математического анализа», Андрюша Востряков с детства упорно опровергал известный тезис, что природа отдыхает на детях одарённых людей. Высокий, статный волейболист, в которого были влюблены все одноклассницы, а потом однокурсницы, рано женился и рано стал доцентом. Одним из самых многообещающих молодых учёных МГУ! Он уже лет десять находится в этом статусе, и постепенно стали отваливаться прилагательные: самый, многообещающий, молодой. А также словосочетание «всё впереди!». Принципиальный и безжалостный доцент, гроза студенток, надевающих на экзамен мини-юбку, незаметно вздохнул, отвернулся к окну и почему-то не стал выгонять студента Романова из аудитории…

Обратно в общагу Ромка бежит вприпрыжку. Ему не нужен автобус. В кармане зачётка с бесконечно дорогим трояком по матану! Те же улицы выглядят разноцветными, и кажется, что люди улыбаются в ответ!

С гуманитарными предметами дела обстояли гораздо лучше. В его арсенале имелся неплохо подвешенный язык, прекрасная память и приобретённое на политзанятиях искусство беззастенчивой демагогии, как нельзя лучше подходящее к советским общественным наукам. Не в пример легче доказывать, что бога нет, потому что не может быть никогда, нежели решать дифференциальные уравнения. Особенно если бог перманентно уклоняется от дискуссии, а подтянутая старая дева с пучком, преподаватель научного атеизма, благосклонна к пылкости, с которой приятный молодой человек отстаивает идеи марксизма-ленинизма. Ну, а если он где-то и демонстрирует незнание этих идей, так она намекнёт, и вот уже смышлёный студент Романов методологически верно громит клерикалов… Зачёт по атеизму. Пятёрка по философии, четвёрка по политэкономии…

Он это сделал! Сессия сдана – ни одного хвоста! Правда, пришлось извиваться ужом и кривить душой, но армия – лучшая школа для ужей! Да и кого подобная изворотливость удивляет в обществе победившего социализма? Тем более что экономика в Стране Советов так тесно переплетена с идеологией.

Ромка вспомнил замполита Пронина и с удивлением отметил, что впервые думает о нём без отвращения и привычной ненависти. Беспринципность, возведённая в принцип, способность гордиться тем, от чего нормальные люди краснеют, и при этом завидная целеустремлённость и железная дисциплина – набор качеств, которые сделали круглолицего и лопоухого Пронина самым молодым майором ракетного полигона и позволили вытащить счастливый билет – направление в академию. Это был единственный шанс выскользнуть (а не вырваться, ибо вырваться оттуда невозможно) из глухой безнадёги Сары-Шагана, где остающиеся офицеры в тридцать лет становятся похожими на седых стариков с выпадающими зубами.

Майор Пронин – злейший враг сержанта Романова, продавивший решение исключить последнего из комсомола и тем самым перечеркнуть всю его будущую жизнь, на самом деле добился противоположного. Совместными усилиями замполит с комбатом вбили в молодого сержанта несвойственные ему качества, превратив наивного романтика в изворотливого циника. «Не можешь – научим. Не хочешь – заставим!» Не будь в его жизни двух лет, проведённых в котле, где варились пацаны десятка национальностей Кавказа и Средней Азии, а помешивали Бреславский и Пронин, Ромка скорее всего остался бы мальчиком с чистыми глазами и высокими идеалами, сколь прекрасными, столь и бесполезными. Теперь же это был жёсткий парень, который входил в жизнь, как нож входит в масло. И к чёрту сантименты!

Закончились каникулы. Однако в комнате 1105 этого, похоже, не заметили. Здесь всегда весело и светит солнце. Или это электрическая лампочка? А впрочем, какая разница.

Часть II. СТУДЕНТ

Ромка сидит в читалке. Перед ним раскрытый том «Капитала» Маркса. Когда он ещё школьником только мечтал об МГУ, ему казалось, что там, в главном вузе страны, если прилежно учиться, обязательно обретёшь истину. Истину о том, как устроен этот огромный и непонятный окружающий мир. Ну, по крайней мере, его экономическая составляющая. Оказалось, что здесь, на экономфаке МГУ, считают, что истину следует искать исключительно в этом толстенном фолианте, написанном больше века назад.

Для того чтобы сейчас, сидя в светлой, просторной читалке, пробегать глазами эти строчки о природе прибавочной стоимости, ему пришлось закончить школу с золотой медалью, год отработать мясником по лимиту в Октябрьском райпищеторге Москвы и два отслужить в Сары-Шагане. Если бы не тот факт, что вся огромная страна, занимающая шестую часть мира, живёт по изложенным здесь постулатам, и не та высокая цена, заплаченная им лично, он бы решил, что старина Маркс растекается мыслью по древу, облекая довольно очевидные и сугубо теоретические смыслы в целый сонм наукообразных понятий. И это лишь для того, чтобы доказать, что всё вокруг, созданное природой или человеком, перманентно присваивается другим человеком. То есть так было при капитализме, феодализме и ранее, а сейчас не так… Ромка поднял глаза от книги и внутренне усмехнулся. Да, сейчас не так. Сейчас хуже… Капиталист присваивает излишки, выжимая их из рабочих, как убедительно показывает Маркс. А при социализме, что сложился в СССР в последние годы, выжимают только недра. Больше присваивать некому и нечего. Поскольку из рабочего выжимать нельзя, а можно лишь уповать на его сознательность, увещевать и спускать планы сверху. А «освобождённый» пролетарий, не читавший Маркса, вовсе не желает вкалывать, поскольку эффективность его труда почти не влияет на размер зарплаты, на которую и купить-то нечего – в магазинах пустые полки. Зато в изобилии плакаты, транспаранты и лозунги. А также собрания, съезды и демонстрации, на которых говорятся речи и принимаются решения, не имеющие никакого отношения к реальной жизни. А реальная жизнь – это пол-литра и плавленый сырок «Дружба» на троих после работы. А потом и во время работы. А потом и вместо. Да, и не одна пол-литра. Сырок вот только один… Народ, лишённый собственности, нимало не заботится о результате труда и тащит с родного предприятия всё, до чего может дотянуться. Но поскольку, по Марксу, при общественной собственности на средства производства воровать у самого себя никому не придёт в голову, то партийная верхушка, для которой Карл Маркс – что Иисус Христос для верующих, ни в жисть не решится назвать такого работягу вором. Тем более что он – гегемон и правящий класс. Поэтому придумали стыдливый и легковесный термин «несун». И вот этих несунов набралось изрядное количество, и несут они уже не только то, что плохо лежит, но и что хорошо прикручено. А вынесенное меняют на бутылку, про которую Маркс почему-то забыл написать. А насколько могучий экономический стимул – пол-литра!

Ромка перешёл к конспектированию решений XXVII съезда КПСС, а именно к докладу Председателя Совета Министров СССР товарища Рыжкова Н. И.:

«Товарищи делегаты, уважаемые гости! Почти семь десятилетий Коммунистическая партия Советского Союза уверенно ведет страну по пути, начертанному великим Лениным. Особое место в героической истории партии и народа займет XXVII съезд КПСС. Ему суждено определить стратегию движения нашей Родины вперед на весьма ответственном этапе коммунистического строительства, положить начало коренным преобразованиям всех сторон жизни советского общества.

В Политическом докладе ЦК КПСС XXVII съезду, с которым выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев, развернуто грандиозное полотно созидательной деятельности партии и народа. В нем творчески, с позиций незыблемых принципов марксизма-ленинизма глубоко обоснована концепция ускорения социально-экономического развития, переосмыслен весь комплекс вопросов партийной, государственной и общественной жизни. В докладе по-новаторски определены стратегия и тактика всестороннего совершенствования социализма, внутренняя и внешняя политика КПСС и Советского государства. На основе глубокого классового анализа раскрываются соотношения сил в современном мире, основные тенденции и противоречия его развития. Показан крепнущий потенциал мировой системы социализма, с большой наступательной силой изложена наша позиция в вопросе, который волнует все человечество, – вопросе войны и мира, предотвращения ядерной угрозы.

Глубина идейного содержания, теоретической мысли, бескомпромиссность в оценках причин накопившихся недостатков и трудностей, реализм и смелость постановки новых задач – все это дает основание рассматривать Политический доклад ЦК КПСС как документ большой исторической значимости. (Аплодисменты.)

Морально-политический климат, утвердившийся в стране под воздействием апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, страстная убежденность в правильности взятого партией курса, которой пронизан Политический доклад, определили всю атмосферу работы съезда. Он проходит по-деловому, конструктивно, в духе взыскательности и высокой политической ответственности партии перед советским народом. Обсуждение Политического доклада ЦК, проекта новой редакции Программы партии убедительно продемонстрировало монолитную сплоченность партийных рядов, единство помыслов, единство действий советских коммунистов, всех советских людей. (Аплодисменты.)

Важным политическим и народнохозяйственным документом, внесенным Центральным Комитетом партии на рассмотрение съезда, является проект Основных направлений экономического и социального развития СССР на 1986–1990 годы и на период до 2000 года. Его стержень – выдвинутая апрельским Пленумом ЦК КПСС концепция ускорения. В проекте конкретизируются программные задачи и цели, которые предстоит осуществить до конца нынешнего столетия, определены важнейшие направления качественного преобразования производительных сил и социального развития общества. Проект Основных направлений полностью отвечает жизненным интересам советских людей, их надеждам на будущее…»

Он попытался вникнуть в машинально прочитанный текст, но это ему не удалось. Мешали не одни лишь крамольные для комсомольца мысли про несоответствие лозунгов и реалий, но и нечто внутреннее, настойчиво зудящее и всё набирающее силу. Когда из-за этих настойчивых внутренних процессов кровь вовсе отлила от головы, он поднял глаза, забыв про бессмертные строки, и с неизбывным интересом принялся изучать плавные изгибы спины впереди, по которой струилась чёрная тугая коса. Изгибы были – всем изгибам изгибы! Истина, сокрытая в хитросплетениях Марксовых мыслей и партийных документах, не могла конкурировать с могучим притяжением узкой гибкой талии и того, во что она переходила ниже. Неожиданно спина повернулась, и он не успел отвести глаза, встретившись с лукавой улыбкой. Ромкины губы расплылись в ответной улыбке, забыв спросить разрешения у хозяина.

В общагу они ехали вместе. Его однокурсница Гульнара была родом из Ашхабада и жила двумя этажами ниже. Странно, что они до сих пор не встречались. Отчасти это объяснялось тем, что в каникулы она летала на родину и участия в разудалом студенческом карнавале вседозволенности не принимала. Тем более что восточное воспитание предписывало ей сдержанность и скромность, каковой она и представала перед окружающими. Впрочем, это оказалось чисто внешним камуфляжем. В общаге всё происходит быстро. Они чинно и за ручку погуляли вечером по окрестностям, она мило щебетала, он то и дело лез целоваться, а она со смехом отстранялась. Но стоило им оказаться наедине в его комнате (понятливые соседи дружно смылись в кино), как они моментально поменялись ролями. Она набросилась на него словно голодная тигрица, и он не подкачал. Страсть оказалась стремительной, бурной и неудержимой! Это была достойная битва двух начал, из которой оба вышли победителями! Он не открыл дверь соседям, вернувшимся из кино, и те вынуждены были раствориться в недрах общаги. Таким образом, битва продолжалась всю ночь и закончилась лишь с рассветом ввиду полного истощения физических и моральных сил обеих сражающихся сторон.

Гульнара влюбилась со всей пылкостью восточной души. Чего Ромка не мог сказать о себе. Длинноногая красавица, член сборной МГУ по волейболу с гривой густых иссиня-чёрных волос, она очень нравилась ему в постели. Но вот что-то большее в душе не щёлкало. Они продолжали встречаться, Ромку всё устраивало, а ей было этого мало. Она хотела завладеть им целиком и оказалась весьма капризной и властной в своём стремлении. У себя на родине Гульнара принадлежала к авторитетному и богатому клану. Была младшей, единственной и долгожданной дочкой в семье могущественного партийного бая после четверых старших братьев и с детства не знала отказа в своих желаниях. Ромка оказался очередным и очень сильным её желанием. Она его приметила сразу, как только он в ноябре появился на факультете и первое время ещё ходил в форме, очень ему шедшей. Потом она довольно долго присматривалась и с удовольствием отметила, что он почти всё время проводит в читалке, вместо того чтобы гоняться за юбками. После того как дома во время каникул её безуспешно пытались выдать замуж за старого, некрасивого и с полным ртом золотых зубов секретаря райкома, она окончательно решила, что современная эмансипированная девушка должна сама устраивать свою судьбу, и села в читалке прямо перед Ромкой. Того не пришлось приглашать дважды, он жадно заглотил наживку, а она, как ей казалось, грамотно подсекла. После сумасшедшего секса, не идущего ни в какое сравнение с тем небогатым опытом, что она приобрела на первом курсе, Гульнара решила, что это судьба. А потом начались непривычные пробуксовки. То он с ребятами пиво пьёт весь вечер, то у него тренировка. Кстати, Ромка оказался членом сборной МГУ по боксу. И это замечательно, на востоке очень уважают физическую силу, и ей безумно нравится его сухая, мускулистая фигура. Но почему у него есть ещё какие-то интересы кроме неё? Нет, конечно, она сама спортсменка и тоже тренируется, но всё же… Да, главное не в этом. Главное, что он не говорит тех слов, которые она так хочет услышать.

Их отношения продолжались пару месяцев, а потом выяснилось, что Гульнара залетела. Оба были не готовы к такому развитию событий и пребывали в шоке. Но недолго. Привыкший решать любые проблемы, Ромка быстро нашёл выход. Благо лучший друг Женька учился на рабфаке второго меда и, соответственно, жил в медицинской общаге. Там было с кем посоветоваться. Буквально на следующий день Женька привёз несколько ампул маммофизина, шприц и устную инструкцию. Вечером соседи в очередной раз были изгнаны из комнаты, а незадачливые потенциальные родители приступили к исправлению естественного хода истории. Во-первых, Ромка налил гранёный стакан водки и мягко подвинул его Гульнаре. Гульнара оказалась мужественной девушкой. В жизни не пробовавшая алкоголь правоверная мусульманка, а заодно активная комсомолка спокойно взяла стакан недрогнувшей сильной рукой и выпила, не поморщившись. Вариантов у неё не было. Даже просто слух о её беременности, не говоря уже о реальном ребёнке, означали изгнание любимой дочери из дома. Раз и навсегда. При всей своей независимости и напускной эмансипированности к такому она не была готова. Алкоголь на пустой желудок мгновенно ударил в голову. Дальше Ромка достал и наполнил шприц прозрачной желтоватой жидкостью. Ей уже не было страшно. Всё весело кружилось и прикольно двоилось в глазах. Она разделась, и он в очередной раз залюбовался точёным смуглым телом. Воронова крыла волосы, освобождённые от резинок, свободно струились по гибкой, сильной спине и почти доставали до выпуклой, круглой попы без намёка на целлюлит. Небольшие груди с тёмными торчащими сосками задорно и весело смотрели вверх. Впалый подтянутый живот заканчивался кучерявым холмиком-треугольником, уютно и немного стыдливо расположившимся там, где начинались сильные стройные ноги, не заканчивающиеся, казалось, никогда. Она была лишь чуть пониже Ромки, а тот имел метр восемьдесят пять. Причём ноги у неё казались даже длиннее – просто бесконечными. «И чё бы не жениться, тогда и колоть не надо…», – промелькнула глупая и неуместная мысль, и он всадил шприц в эту великолепную, атласную задницу с такой аппетитной трещинкой прямо посередине. Ромка никогда раньше не делал уколов, но это оказалось делом нехитрым. Она даже не вздрогнула, и он плавно и медленно ввёл содержимое в мягкое полукружие. Потом имел место бурный секс до изнеможения, а заканчивался хитроумный план горячей ванной, куда он отнёс её на руках. Однако в ванне ожидаемого не произошло. Её лишь развезло ещё сильнее. Тогда он снова отнёс податливое тело на кровать, ещё раз уколол, и опять случился секс. Пуще прежнего. И снова ванна. И опять ничего… Укол. Секс. Ванна. Укол. Секс. Ванна. Им сильно повезло, что она была спортсменкой и имела молодое, тренированное сердце. Под утро долгожданное случилось. Даже очень молодой и здоровый организм не выдержал такого изуверского вмешательства и исторг из себя небольшой комочек слизи с кровью. «Вот и всё…», – вяло подумал он, и спустя минуту они уже спали без сновидений.

Судьба сжалилась над ними, и случившееся не имело последствий. Однако Ромка решил, что с отношениями пора завязывать. Она ему просто надоела. Как такое может быть? Отчего? Почему? Неглупая, красивая девочка восемнадцати лет. Спортсменка, комсомолка – люби не хочу! Хитро всё устроено в этой жизни. Не дважды два четыре! Интересно, если существует неевклидова геометрия, а неевклидова арифметика существует? И может ли дважды два равняться не четырём, как могут пересекаться параллельные прямые? В своей непродолжительной двадцатилетней жизни Ромка влюблялся как минимум раз десять. Три раза сильно. Два – очень сильно. И один раз – до потери сознания. Кроме того, за год до армии, проведённый в женской общаге октябрьского райпищеторга, он имел бесчисленное количество увлечений, интрижек и случайных связей, которые на Западе называли сексом в отличие от любви. Но в СССР, как известно, секса не было. Секса не было, а случайные связи были. И каждый раз после длительных или совсем коротких отношений наступал момент расставания. И он никак не мог к этому привыкнуть и относиться спокойно. Философски. Каждый раз Ромка испытывал чувство вины, поскольку за исключением единственного случая всегда являлся инициатором разрыва. Он не мог спокойно видеть поникшие плечи, опущенный взгляд, руки, теребящие сумочку. Всякий раз казалось, что он кого-то или что-то предаёт, рушит чужие надежды, и это неправильно, даже если ничего не обещал. Очень редко девушки принимали такой момент равнодушно или, наоборот, чересчур эмоционально. Как правило, это были боль и опустошение. И беззащитность…

Но то, что случилось в этот раз, служило исключением даже из его прежде богатого, а теперь основательно подзабытого опыта. В какой-то момент Гульнара стала очень навязчивой. Она желала постоянно присутствовать в его жизни и требовала безраздельного внимания. Жёсткий по жизни Ромка, однако, всегда был очень мягок с женщинами. Он любил баловать и исполнял капризы, порой рискуя и нарушая запреты и даже закон, а иной раз отдавая последнее. И речь не только и не столько о деньгах, но прежде всего об искренности и эмоциях. Отдавая, он получал. И не умел получать иначе. Но это продолжалось, пока существовали чувства. Чувства он испытывал к любой женщине, с которой оказывался близок. Даже если это была мимолётная связь. Другое дело, что в своих чувствах он являлся выраженным спринтером. Желание, нетерпение, взрыв, эйфория, нежность… Понимание, жалость, пустота… Чем сложнее и многослойнее оказывалась женщина, тем дольше длились отношения. Но в какой-то момент он неизбежно понимал её всю целиком. Исчезала загадка, пропадал интерес. Оставалось лишь чувство вины. По счастью, также длящееся недолго…

Уже приняв решение расстаться, он не находил в себе мужества сказать об этом Гульнаре. Она щебетала и окружала его заботой. Ему же от этого только становилось душно. Как раз в этот момент Ромка получил от спортклуба бесплатную путёвку в профилакторий на три недели. Профилак находился в одной из угловых башен монументального ансамбля главного здания МГУ на Ленгорах и представлял собой два этажа крохотных одноместных комнат с трёхразовым питанием и кефиром на ночь. Редкая удача, до факультета рукой подать, а спортзал и секция бокса вообще находились в цоколе этого же здания. Он надеялся, что расстояние с оставшейся на Шверника Гульнарой постепенно сведёт их отношения на нет, и старался не пересекаться с ней на факультете, благо они учились на разных потоках. Не тут-то было. Каждый вечер, возвращаясь в свою комнату с тренировки, он обнаруживал Гульнару под дверью с очередным набором домашних вкусностей для него. В условиях тотального дефицита с едой в стране у неё не переводились отборные курага, изюм, орехи, чернослив, горный мёд, свежая зелень, овощи и фрукты. А также домашний сыр и молодая баранина. И это зимой в замерзающей Москве с пустыми полками магазинов! Она готовила ему настоящий плов, пекла национальные лепёшки, на десерт всегда полагались восточные сладости. Он ел, и ему было стыдно. Но и не есть не мог, его никогда ещё так не баловали! Она позволяла себе разъезжать по Москве на такси и еженедельно получала из дома обильные посылки, которые прямо в общагу привозил симпатичный молодой водитель её дяди, являвшегося какой-то шишкой в Госплане СССР. Кстати, именно в Госплан, который ещё называли министерством министерств, Ромка мечтал попасть после окончания университета. По ночам, лёжа в узкой, тесной кровати после продолжительного секса, до которого она была ненасытна, Гульнара строила планы на будущее. На их будущее. Точнее, даже на его. Потому что сама собиралась не работать, а сидеть дома и воспитывать детей. Она называла фамилии, которые ему ни о чём не говорили, и предполагала, кто и куда может его двинуть. Куда он попадёт на практику, причём рассматривались исключительно развитые европейские капстраны, куда распределится на работу и где окажется через несколько лет после распределения. Пару раз она вскользь замечала, что если выйдет замуж в России, то папа, конечно, не обрадуется, но кооперативную квартиру в Москве для любимой дочки непременно купит. Причём в самом центре. Несмотря на то, что названия стран и должностей превосходили самые смелые его мечты, Ромка слушал вполуха, поскольку знал, что ничего из этой прекрасной картины будущего не случится. Знал, но не решался, не мог произнести это вслух. Его также несколько коробило, что совсем юная девочка откуда-то с окраины советской империи так уверенно ориентируется в материях, которые ему представлялись тайной за семью печатями и в которые он собирался проникнуть благодаря максимальному напряжению сил, способностей и удаче, а вовсе не потому, что дядя Равшон куда-то позвонит и решит вопрос. А ещё он катастрофически не высыпался, потому что, поговорив о будущем, Гульнара неизменно требовала продолжения банкета, который нередко затягивался до утра. В результате после двух недель такого отдыха в профилаке Ромка ходил с тёмными кругами под глазами, на лекциях клевал носом, а на тренировках пропускал очевидные удары…

Наконец Гульнара допустила ошибку. Ромка всегда был очень деликатен с людьми, которые хоть в чём-то от него зависели. Или ему казалось, что зависели. В один из вечеров он припозднился с тренировки, заболтавшись с пацанами в душе. У неё давно был ключ от его комнаты, который они прятали в условленном месте, и она лежала на кровати, а отнюдь не дожидалась под дверью. Тем не менее едва переступив порог, он попал под ураганный шквал эмоций с непрерывными вспышками молний из-под роскошных чёрных ресниц. Гульнара дала волю давно сдерживаемому темпераменту и обозначила, что из них двоих она ни разу не жертва. Выдержав напор, Ромка просто и спокойно сказал, что ни в коем случае не желает причинять ей такие страдания и потому предлагает прекратить отношения. Сначала она не поняла, насколько это серьёзно, и принялась извиняться за сорвавшиеся с языка слова. Причём делала это так же эмоционально, как и обвиняла его во всех настоящих и мнимых грехах. Но сказав А, Ромка всегда говорил Б. И он с неожиданным внутренним облегчением произнёс: «Прости, я не люблю тебя больше…» С тем, что произошло дальше, ему никогда прежде сталкиваться не приходилось. Красивое лицо исказилось гримасой боли, и она завыла. Она повисла у него на шее и выла как простреленная навылет волчица. Она выла и покрывала его лицо бесчисленными поцелуями. Слёзы непрерывно катились по смуглым щекам, а полные красные губы неестественно и некрасиво кривились. Оторопев, Ромка выдержал какое-то время, а потом мягко отстранился и сделал шаг назад. К двери. Он хотел только одного – уйти. Уйти из своей комнаты и из её жизни. Почувствовав это, она бросилась на колени и обхватила его ноги руками. Он замешкался. Она неправильно истолковала это как нерешительность и принялась целовать ноги, постепенно опускаясь всё ниже, и, наконец, дойдя до уличных ботинок. После этого он вырвался и выбежал из комнаты, в последний момент заметив, что она лежит на полу с руками, простёртыми к двери, и глухо воет. Он был ошеломлён – да! Он был опустошён – да! Но он не был тронут. Ему не было её жаль, как было жаль девушку, кутающуюся в демисезонное пальто и молча уходящую в ночь. В моменте пришло необъяснимое понимание, что она выла не по ушедшей безвозвратно любви. Просто у избалованного ребёнка отобрали игрушку, в которую тот ещё не наигрался. Ребёнок, не привыкший расставаться с игрушками…

Вскоре у неё начались отношения с аспирантом-земляком. Тот был значительно старше, представительный и с полным ртом золотых зубов. Ромку она, казалось, перестала замечать, всячески демонстрируя окружающим, как счастлива в новых отношениях.

* * *

Пришла весна. С ручьями и грачами, а потом и первым громом. Солнце отражалось в лужах и весело скакало по крышам. Разделись девчонки, и снова наступила сессия. На этот раз было гораздо спокойнее. Незадолго до сессии Ромка выиграл первенство вузов Москвы по боксу, и спортклуб ходатайствовал перед управлением общежитиями о выделении ему койко-места непосредственно в главном здании МГУ. Чтобы легче было совмещать учёбу с тренировками. И вот он в кабинете начальника управления, легендарного Мухтара Дмитриевича Чибирова. Тот был всевластным и неподкупным хозяином нескольких тысяч комнат во всех многочисленных общагах МГУ. Целого города комнат. Пожилой и одинокий осетин Чибиров имел только одну страсть в жизни – вольную борьбу. Но благосклонно относился и к единоборствам в целом. Поэтому коротко глянув на перебитый Ромкин нос, он, не говоря ни слова, пробежал глазами ходатайство спортклуба, размашисто написал в левом углу «Утверждаю» и расписался. Ромка три раза сказал спасибо, быстро схватил протянутую бумагу, словно боялся, что она может исчезнуть, и задом открыл дверь. За дверью его поджидал Николай Николаевич Шукленков, старший преподаватель экономического факультета по спорту. Едва глянув на счастливую Ромкину физиономию, тот скрипуче произнёс: «А Карпову сперва отказал! Чемпиону мира и отказал…» И рассказал историю.

Ещё юный Анатолий Карпов, будущий двенадцатый чемпион мира по шахматам, во время учёбы в МГУ вот так же оказался на приёме у Чибирова с ходатайством от самого парткома. Но могущественный начальник управления, прочитав бумажку и отнюдь не испугавшись грозной подписи, подозрительно оглядел тщедушную фигуру и вкрадчиво спросил: «Это по какому же виду спорта вы, молодой человек, надежда страны?» «По шахматам…» – ответил гроссмейстер высоким, писклявым голосом. «Аххахаха! Аххахаха! – долго не мог унять смех, то и дело вытирая слёзы, Чибиров. – Ну, насмешил… В общем, так… – проговорил он, наконец успокоившись, – у меня ещё не все борцы отдельно живут…» Но после звонка из ректората, конечно, выделил комнату будущему чемпиону, сменившему на шахматном Олимпе самого Фишера.

Ромка был безмерно счастлив получить койку в комнате на двоих в легендарном здании на Ленгорах! Его соседом оказался тишайший непалец Шрестха Махендра Гопал. Маленький улыбчивый смуглый человечек с аккуратными чёрными усиками был вдвое старше Ромки, являлся аспирантом кафедры политэкономии и совершенно не говорил по-русски. То есть вообще. Он уже почти год прилежно и ежедневно посещал занятия по русскому языку на их факультете, но не говорил. Нисколечко. На любой вопрос, заданный по-русски, Махендра только смущённо улыбался. Они общались на английском, который Ромка, к счастью, в старших классах помимо школы изучал с репетитором. На репетиторов по математике и английскому мама выкраивала деньги из своей невеликой зарплаты, на три года отказавшись от поездок в отпуск. И вот сейчас Ромка с удивлением обнаруживал, что откуда-то из глубин сознания всплывают не только отдельные слова, но и целые выражения, складывающиеся во фразы, которые Махендра вполне понимал. И отвечал. И Ромка тоже его понимал. Через пару недель они уже вовсю болтали на всевозможные темы и даже рассказывали друг другу анекдоты.

Готовиться к экзаменам и зачётам было не в пример спокойнее, нежели в весёлом сумасшедшем доме его бывшей комнаты. К тому же он высыпался по ночам, не замечая похрапываний и посвистываний Махендры. Это не в казарме на сто сорок человек и не в бедламе личной жизни Артурчика. Впрочем, он и там не испытывал проблем и проваливался в сон, едва закрыв глаза. Но комната на двоих всяко лучше, и результат не заставил себя ждать. Сессия была сдана успешно и в срок. Ни одной тройки! Правда, и знаний как-то не прибавилось. Зёрна математики по-прежнему не давали всходов на неудобренной почве, а общественные советские дисциплины представляли собой замысловатый феномен. Великое множество истинных по своей сути и по отдельности понятий и идей, будучи соединены на основе принципов диалектического материализма, неуловимым образом выхолащивались и производили на свет величественную конструкцию, исполненную внутренней логики, но не имеющую отношения к реальному миру. Нет, Ромке не дано было в моменте понять эту отнюдь не очевидную истину, как подданным невдомёк, что король-то голый! Представлялось невозможным, что лучшие умы страны, академики и лауреаты, посвятившие жизни исследованию и развитию идей марксизма-ленинизма, написавшие объёмные труды и получившие за них всевозможные почести и регалии, на самом деле низвергли гуманитарные науки обратно туда, откуда они когда-то появились. А именно в лоно схоластики… Но, если ты произведён на свет и сформировался в обществе, где все дружно поклоняются идолам, требуется недюжинный ум и характер, а прежде всего приличный жизненный опыт, чтобы прорвать пелену коллективного помешательства и персонально отказаться от идолопоклонства. Конечно, такого опыта у Ромки не имелось, а потому легче было представить, что это лично он чего-то недогоняет, чем допустить, что всё общество пронизано ложью, лицемерием и ханжеством. Примеряй на себя, что больше нравится, и будь успешным! Как бы там ни было, он не сильно переживал, что некие аморфные и поверхностные знания как вошли в него, не озарив истиной, так легко и покинули сразу после экзаменов, оставив в голове лишь сумбурный звон. Ну, не дано ему познать законы общественного вращения, и бог с ними, зато первое за чёрт-те сколько времени свободное лето впереди! Вот так и меняется ускользающая истина, на стройные ножки, что невесомо порхают впереди… Ну, уж они-то от него не ускользнут!

Был июнь. И ночь была светла и тепла. Они шли с другом Женькой с Юго-Западной на Ленгоры. Общественный транспорт уже не ходил. А они шли, не чувствуя гравитации и усталости. И было необыкновенно хорошо! Им по двадцать, и позади четыре года трудностей и борьбы, а впереди «полная надежд людских дорога». Человек всю жизнь стремится к счастью, редко ощущая его в моменте. Они ощущали! Неожиданно Ромка сказал: «Запомни эту ночь. У нас ничего нет, и мы счастливы! Пройдут годы, и у нас будет всё… кроме счастья…»

Часть III. ВЛЮБЛЁННЫЙ

Наступило фантастическое лето! Он был свободным, а потому счастливым и всемогущим! Для этого больше почти ничего не требовалось. Мама выхлопотала у себя в профкоме бесплатную путёвку для него в пеший поход по черноморскому предгорью. В самом деле, за что платить, если они целый день топают по жаре в горку с огромными рюкзаками? Зато вечером разбивают палатки в ущельях по берегам чистейших горных рек с прозрачной студёной водой. В группе молодёжь до тридцати. Ромка самый молодой. В конце их ждёт значок «Турист СССР». Так вот, по вечерам будущие туристы СССР сидят у костра, поют под гитару задорные комсомольские песни и влюбляются. Куда ж без этого? А также пьют неразбавленный спирт под шашлыки из свежайшей баранины, купленной у местных. Очень вкусной и совсем недорогой. А утром снова в поход. Через очередной перевал. И никакого похмелья. Только жажда, которая отлично утоляется талой водой из горных рек. От неё ломит зубы и прибывает здоровье. Никогда ещё Ромка не ощущал в себе столько сил и энергии. И жаркими, потными днями, и особенно прохладными вечерами, когда звёзды отчего-то качаются над головой, под пальцами тает хрупкая незнакомая талия, а в ушах раздаётся прерывистый шёпот: «Ну, пожалуйста, не надо!» Что означает: «Ну же, смелее, чего ты медлишь?» И он прерывал этот неслышный диалог длинным, пьяным поцелуем…

Наконец вышли к морю. «Самое синее в мире, Чёрное море моё…» И здесь их ожидала неделя отдыха на берегу в неказистых дощатых домиках с комнатами на пятерых и удобствами на улице. Со щелями в стенах, через которые беспрепятственно проникал свежий солёный воздух. Ромка, влюблённый в море, заплывал так далеко, что берег казался дымчатой полоской, и лежал на воде, подставляя мокрое лицо солнцу. Он качался на волнах, и казалось, что море как добрый великан баюкает его на своей необъятной груди, и хранит, и защищает от всего, что было и того, чему ещё только предстоит быть. Он верил, что у него есть ангел-хранитель. И поэтому не боялся никого и ничего. Ведь в действительности жизнь – увлекательная игра, в которой приходится потерпеть порой, но потом непременно наступает счастье. Вот как сейчас. А иначе всё это не имеет смысла. Счастье разлито вокруг, лишь впусти его…

Он перевернулся и нырнул. Дна даже не было видно. Только темнота сгущалась где-то далеко внизу. Его с детства мучила неразрешимая загадка последней минуты жизни Мартина Идена. Когда тот, проводив взглядом огни роскошного круизного лайнера, остался посреди бескрайнего океана. Ночью. Абсолютно один. А потом Мартин Иден нырнул насколько возможно глубоко и выпустил воздух. На этом роман Джека Лондона заканчивался. А в жизни? Сейчас проверим…

Он занимался в детстве плаванием и неплохо нырял, умея продувать уши. А потому грёб и грёб вниз, делая нечто подобное глотательному движению горлом после каждого гребка. Когда этого стало недостаточно и уши начало ломить, он принялся одновременно с глотательными движениями потихоньку стравливать воздух через нос, и давление снова выравнивалось. Постепенно вокруг стало темнеть. Весёлые солнечные лучи, легко пронизывающие толщу воды и делающие её бирюзовой у поверхности, остались далеко позади. Темнота сгущалась, воздуха оставалось всё меньше. Первоначальный кураж словно сжимался вместе с грудной клеткой, которую сдавливала многотонная толща воды. Ещё несколько гребков – и бесшабашная эйфория резко сменилась чувством тревоги и отрезвляющим, но несколько запоздалым здравым смыслом: «Эй, герой, тебе ещё обратно столько же!» Он перестал грести, но продолжал сваливаться вниз. Бездна, выталкивающая поначалу, уже давно и жадно его всасывала. В мозгу замигала красная лампочка: «Поворачивай назад!» И тут он не столько увидел, сколько почувствовал впереди неясную тень – дно! В тот же миг обнаружилось, что он больше не может выдавить из себя ни пузырька воздуха. Воздух кончился. Возможно, так не бывает в спокойной обстановке, но ему в голову одномоментно пришли три абсолютно разные мысли, и все три были услышаны и восприняты единовременно. Первая: «Мартин Иден не умер в тот же миг, как выпустил весь воздух на глубине. А это значит, что он вынырнул и скорее всего умер от ужаса, оставшись один на один с ночью и океаном…» Вторая: «Да, у тебя больше нет воздуха и вот-вот лопнут уши, но неужели ты не используешь безумно редкий шанс коснуться морского дна в чёрт-те какой дали от берега?» И, наконец, третья: «А может, Мартин Иден вовсе и не умер?» Несмотря на то что мысли пронеслись, казалось, мгновенно, этого времени хватило, чтобы он буквально свалился на дно и ощутил под руками мягкие водоросли на шершавых камнях. И эта не ставившаяся и неожиданно достигнутая цель как-то враз успокоила вот-вот готовый сорваться в панику мозг. Она вселила в него не восторг, но мягкое удовлетворение, как от хорошо и разумно проделанной работы. То, что начиналось как чистейшей воды авантюра, вдруг получило какой-то иной и глубокий смысл. Он плавно оттолкнулся от камней, успев подумать «Не обрезать бы ноги о ракушки, если они прячутся в этих мохнатых водорослях…», и начал скользящее движение вверх. Дела обстояли не очень хорошо. От недостатка кислорода не только мозг, но и всё тело выворачивало наизнанку, оно молило хоть о крохотном глотке воздуха, и жажда жизни из абстракции превратилась во вполне объективную реальность, представшую посредством непередаваемых ощущений… Крайне мучительных ощущений. Подстёгиваемый ими, словно кнутом, он раз за разом делал мощные гребки вверх, стремясь туда всем телом и душой. И никогда ещё в движения им не вкладывалось столько животного желания! Темнота сменялась светом, и вот, наконец, солнечные лучи вновь радостно скачут в праздничной лазури. Кажется, он выскочил из воды по пояс! Очумелый, с распахнутыми ртом и глазами, он жадно вдыхал и хрипло выдыхал, чтобы вдыхать вновь и вновь! Как же не ценим мы кажущуюся такой простой и обыденной, а на самом деле бесконечно чудесную вещь как глоток воздуха! Чтобы почувствовать это, достаточно выдохнуть и задержать дыхание. Ещё. Ещё. Ещё чуть-чуть. А теперь представьте, что воздуха вокруг нет! Он появится очень скоро. Но пока его нет, чтобы вы ни делали. Потерпите ещё всего лишь полминуты. Тридцать секунд – это же так мало и незаметно в обычной жизни! И так бесконечно долго, когда нет воздуха…

* * *

А через час он влюбился. Час потребовался, чтобы доплыть до берега. Берег оказался незнакомый. Он промахнулся и вышел на пляже какого-то номенклатурного пансионата, отгородившегося от простых смертных высоченным забором, но только не со стороны моря. Море уравнивало номенклатуру и гегемонов-пролетариев. Выяснив у спасателя, в какой стороне находится его турбаза, Ромка возвращался к себе. Усталый и счастливый.

Она лежала в модном шезлонге и смотрела на него из-под дымчатых очков. Он лишь успел подумать «Есть же такие девушки!», как она помахала ему рукой. Длинноногая загорелая блондинка с зелёными глазами и по-детски припухлым ртом на красивом лице с несколько высокомерным выражением. Которое, впрочем, тут же растаяло, как только она ему улыбнулась. Улыбнулась открыто, весело, как хорошему знакомому, которого давно не видела. Ромка едва сдержался, чтобы не оглянуться. Не там ли находится тот, кому предназначается эта шикарная улыбка. Но первая же её фраза-вопрос расставила всё по своим местам: «Откуда в этом старпёрском заповеднике завёлся мальчик с такой фигурой?» Он улыбнулся в ответ. Так же открыто и дружелюбно. И ничего не стал отвечать, подошёл и сел на камни у длинных загорелых ног. Он хотел её здесь и сейчас. Немедленно. И то, как откровенно, не стесняясь, она его «сняла», вселяло надежду в то, что это может произойти. Ну, хотя бы вон в том тенистом парке, поросшем густыми южными кустами, правда, аккуратно сформированными. Однако надежда быстро растаяла, когда выяснилось, что блондинке шестнадцать лет и её поведение – не что иное, как подростковая бравада. А её родители только что ушли на обед, и ей надо их догонять… Ромка, которому неделю назад стукнуло двадцать один, почувствовал себя безнадёжно старым и печально-мудрым.

Об этом он размышлял, пока брёл под раскалённым солнцем и по щиколотку в воде на свою, вдруг показавшуюся невыносимо убогой, турбазу. После горделивых кипенно-белых корпусов санатория, где отдыхала Вика с родителями. Её звали Вика, для своих – Вита, и она была юной москвичкой, студенткой музыкального училища имени Гнесиных. Пианисткой. Яркой, красивой, умной, из интеллигентной, номенклатурной семьи. И где он, Рома-пензюк? Рано повзрослевший и зачерствевший, цинично приспосабливающийся к жизни и не очень разборчивый в связях. К тому же лимита, чьё привычное место – общаги и казармы. Что может он дать этой чистой возвышенной девочке, стремящейся казаться старше? Сам себе он представлялся неуместно взрослым, растерявшим иллюзии человеком.

Промучившись и просомневавшись весь день, вечером Ромка, тем не менее, был в пансионате «Солнечный берег», под окнами её корпуса. Перемахнул забор, рискуя порвать единственные брюки с отутюженными стрелками и занятую у товарища белую рубашку. Она всё не появлялась, а он переживал от того, что старательно выглаженная рубашка неумолимо покрывалась пятнами пота. Вечерело, но было жарко. Трескучий хор цикад придавал стремительно опускающимся сумеркам истинно южный колорит, а густой аромат кипарисов привносил в ожидание нотки терпкой грусти и томления. Наконец-то! Она появилась в короткой юбке и обтягивающей маечке. У него перехватило дыхание. Нет, он уже видел её на пляже в красивом импортном купальнике. И там всё было хорошо. Даже замечательно. Но сейчас эта осиная талия, крепко перехваченная широким кожаным поясом, юбочка в шотландскую клетку, из-под которой едва не выглядывают белые (он почему-то был уверен, что именно белые) трусики и белая же майка, туго обтягивающая уверенно выпячивающую грудь, не обременённую лифчиком! Нет, это было выше его сил и представлений о прекрасном! Он даже не пытался закрыть рот и прогнать с лица идиотское выражение. Довольная произведённым эффектом, она бодро взяла его под руку и повлекла куда-то по тенистой аллее. Они бродили по чистеньким дорожкам мимо аккуратных клумбочек, белых гипсовых статуй и легкомысленно журчащих фонтанов, а он всё никак не мог собраться. Ни с мыслями, ни с руками-ногами. Она живо рассказывала что-то и задавала вопросы, прижимаясь к нему жарким боком, он же невпопад отвечал, боясь выдать собственное состояние. Душевное и физическое. На самом деле она всё видела, и происходящее ей ужасно нравилось и забавляло. У неё впервые был такой взрослый и красивый парень. Очень хотелось с ним поцеловаться и одновременно продемонстрировать его окружающим. Даже непонятно, чего больше. Наконец она решила, что первое отнюдь не мешает второму, и неожиданно для него остановилась. Он замешкался, сделал ещё шаг, увлекая её за собой, потом резко встал и, повернувшись, столкнулся с упругой грудью, ощутив, как твёрдые соски словно головки оловянных солдатиков упираются ему под рёбра. Менее чем за секунду она успела привстать на носки, закрыть глаза и распахнуть губы… «Качалась ночь на каблучках!», мягко вздыхало море, и «воздух дурманил сандал». Возможно, где-то ещё белел парус. Но они уже не замечали этой чарующей атмосферы. Они задыхались в первом поцелуе! Губы то теряли, то находили вновь. И снова теряли, и вновь находили… Наконец она оторвалась от него с колотящимся сердцем. У Ромки кружилась голова, исчезли способность думать и чувство равновесия. Как после пропущенного удара в подбородок. Вот только тело на сей раз не представляло, как себя вести в подобной ситуации. Нырки и уклоны, равно как и ответный джеб или апперкот были категорически неуместны, а другие шаблоны поведения при отключенной голове и нечёткой координации в мышечной памяти отсутствовали. Такого с ним не происходило! Да ещё и на абсолютно трезвую голову. Он ощущал себя всесильным джином, готовым исполнить любой каприз этой маленькой загорелой девочки. И, конечно, ему даже не приходило в голову, что она это знает. Что именно так и работает женская природа. Заставляя мужчин разрушать и возводить города. И совершать безрассудные поступки…

Она представила Ромку родителям, и те неожиданно благосклонно отнеслись к его появлению. На самом деле всё решила магическая фраза – студент третьего курса МГУ. Им был выдан карт-бланш на прогулку до 11 вечера. И они его использовали по полной! Облазили все кусты и заросли, безостановочно целуясь и исследуя друг друга. Оба находились в страшном напряжении, которое всё нарастало, искало и не находило выхода… Было ощущение слияния. А уже внутри этого нового целого оставалась лишь невидимая тончайшая плёнка, порвись которая, и произойдёт взрыв сверхновой! Он не сомневался, что она девочка. И это незначительное прежде препятствие – тонкая, как волосок, условность – в этот раз почему-то удерживало его надёжнее якорной цепи…

Потом он шёл к себе на турбазу по пустынной тёмной ленте шоссе. Неумолчно трещали цикады, густое чёрное небо с яркими южными звёздами было не только над головой, но и вокруг, и он шёл сквозь него, легко пружиня и не чувствуя земного притяжения. В нём жила и туго пульсировала энергия счастья. Здесь и сейчас! Хотелось, чтобы не кончался серпантин невидимой, но безошибочно угадываемой в кромешной тьме дороги, чтобы бархатная ночь не сменялась рассветом, чтобы никогда не появился из-за поворота одинокий огонёк над калиткой турбазы. Первоначальный восторг, имеющий маскулинную природу, плавно сменился ощущением покоя и уверенности, что всё будет хорошо. И не просто хорошо, а замечательно! Мир не состоит из атомов, мир соткан из любви… Ему словно открылась сущность бытия, и в ней не было места физическим законам и химическим элементам, а имелась чёткая и ясная простота. И так всё устроено в мире, где материя является лишь мимолётной формой того, что не имеет формы вовсе…

– Ну, чё, вдул?

Сашка-шахтёр, тот самый, что одолжил ему рубашку, широко скалился. Возвращение с небес на землю оказалось стремительным. Первым инстинктивным желанием было коротко снизу правой дать в квадратный подбородок и погасить эту пьяную улыбку. Но очарование ночи уже испарилось, и защищать стало нечего. Ромка даже помотал головой, приходя в себя, что весёлая компания, расположившаяся на дощатом крылечке, приняла за отрицательный ответ.

– Значит, не дала. Вот стерва!

«Блин, что с них взять, животные!?» – взвилась тугая, злая мысль. Но трансформация неуклонно завершалась, и душа вновь облачалась в доспехи цинизма и уличной бравады. «Ответить, что ль, чтоб все заткнулись? А с другой стороны, ты был и есть один из них. Так чего ерепенишься?»

– Накатишь? – к нему участливо протянулась рука с полным стаканом кислейшего алиготе.

Он отрицательно покачал головой и, не обращая больше внимания на потные ухмыляющиеся физиономии, пошёл к морю.

* * *

Море. «Самое синее в мире, Чёрное море моё…» Строчка не отпускала, пока он грёб и грёб от берега в полной темноте. Когда огни на берегу слились в тонкую пунктирную полоску, лёг на спину и долго лежал, покачиваясь и ни о чём не думая. Он ощущал необыкновенную связь с морем. Доверчивую взаимную открытость. Наверное, это было наглостью с его стороны. Море, существовавшее миллионы лет, бесконечный источник энергии и силы. Но не только. Почему-то Ромка был уверен, что оно живое. Как большой преданный зверь, если любит, то бескорыстно и навсегда. И никогда не причинит зла. И сам любил безоглядно, чувствуя себя под защитой высшей силы. Любви…

Он повернулся на живот и нырнул. Как-то обыденно, привычно. Как мы ходим к холодильнику. Не задумываясь и не настраиваясь. Было темно, но не страшно. Вода фосфоресцировала, дробясь миллионами тонких серебряных точек. Потом они пропали. Наступила полная темнота. И тишина. В какой-то момент исчезло понимание, где верх, а где низ, да и вообще, что происходит. Он уже не грёб, а беззвучно и мягко падал. Продуваться приходилось всё реже, и возникла иллюзия, что кислород больше не нужен и можно не дышать. Какое-то время он наслаждался состоянием растворённости в мягкой темноте, перестав ощущать тело и, как следствие, физические лимиты. Привычное самоосознание уступило место вкрадчивой эйфории – словно очутился в точке сборки. Вернулся туда, откуда был исторгнут не по своей воле. И где так хорошо и спокойно. Сквозь приятную невесомость и нематериальность как сквозь вату пробился неотчётливый позыв вдохнуть. Игнорируемый до поры до времени, он мешал и разрастался, угрожая безмятежному созерцанию. Какая назойливость! Он вынужден выбирать… Нет, выбор уже сделан. За него. Кем-то неповоротливым и угловатым. Ах да! Это же его собственное тело. И мозг… Примитивно-неотёсанные и тупоустремлённые физические фракции! А также беспардонно грубые… И почему-то нет сил сопротивляться и спасти лишь на миг обретённую гармонию. Ускользающее разочарование. Сожаление… «Ну ладно, всё ещё впереди!» – это уже включившийся мозг блокирует неуместную, с его точки зрения, роскошь сентиментальной прострации. Нужно действовать. Он выпустил пару пузырьков воздуха, определился по их движению, где верх, развернулся и скупыми выверенными движениями устремил вновь сделавшееся эластичным тело к поверхности. В этот раз кислородное голодание не было таким мучительным, как утром. Хотя казалось, что он гораздо больше времени провёл под водой. Отдышавшись, поплыл к берегу, почувствовав, наконец, сильную усталость, неведомую на протяжении такого долгого и насыщенного дня. Сумасшедшего и счастливого.

* * *

Утро тёплое и безмятежно-радостное. Помятые товарищи не раздражают. Спокойное море лениво и неслышно накатывает на берег, а отражённый им солнечный свет приятно ласкает загорелое тело. В столовой молодая озорная повариха Тонечка незаметно налила ему большим половником из алюминиевой фляги полный стакан сметаны, и он выпил его до дна прямо на раздаче, а потом пальцем собрал со стенок остатки и отправил в рот. Тонечка всё это время смотрела на него, не отрываясь, и улыбалась. Он улыбнулся в ответ и мельком подумал, что теперь не сможет ответить Тонечке на её доброту и заботу. Ведь у него есть Вика!

Внутри возбуждённо забилось, и он не смог сдержать счастливой улыбки. Видимо, улыбка получилась какой-то особенной, потому что Тонечка зарделась и принялась прямо-таки порхать по кухне, проворно накладывая в тарелки и весело что-то напевая. А он мгновенно проглотил завтрак, отказался от полстакана водки, которую товарищи разливали под столом, и помчался туда, где его ждали.

И его действительно ждали! Казалось, что он знал её всю жизнь, а не меньше суток. Такое сумасшедшее чувство единения! Сначала они купались, и он катал её на широкой спине, как большая черепаха. Она пела весёлую песенку про львёнка, глотая солёные брызги, смеясь и колотя по воде ногами. Он тоже смеялся прямо в воду, отфыркивался и тоже нет-нет, да глотал прозрачную чистейшую соль. Было солёно и весело! И упоительно ощущать, как она то и дело касается выпуклой грудью его жёсткой спины, где под загорелой кожей ходили тугие мышцы. Он перевернулся с живота на спину, и теперь уже грудь соприкасалась с грудью, пальцы сжимали подростково-тонкую талию, а ноги отчаянно работали, чтобы удержать их обоих на поверхности. Потом губы нечаянно коснулись губ, слились в единое целое, исчезли мысли, море, солнце, и они утонули! Но не умерли… Хоть и безумно хотелось, чтобы «здесь и сейчас» остановилось! Они вынырнули и безумно расхохотались. Потом был поход в горы, исцарапанные ноги, запах горячей пыли и искусанные губы…

Три счастливых дня пролетели весело, пронзительно и бесшабашно. Последнюю ночь они провели вместе. Вика выскользнула из номера, когда родители заснули. Ему некуда было её пригласить, и они гуляли по тёмному пляжу, слушали звук прибоя, смотрели на яркие звёзды и, конечно, целовались. Рассвет застал их спящими в лодке спасателя. Первые лучи солнца осветили и согрели свернувшиеся клубочком, вжавшиеся друг в друга, равномерно посапывающие тела. А вместе с солнечными лучами появился и Викин папа. Лётчик-космонавт и Герой Советского Союза. Он искал Вику по всему пансионату, был крайне взволнован и не настроен на диалог. Потому что в это время Викина мама, обнаружившая пропажу дочери под утро во время похода в туалет, металась по роскошному номеру люкс, заламывала руки и проклинала собственную толерантность в отношении неведомого, мутного проходимца, представившегося студентом МГУ. Она даже паспорт его не спросила! И где теперь дочь-кровинушка – единственный плод её трудов, страданий и бессонных ночей? «Где?! Я тебя спрашиваю, недотёпа космический! Что ты разлёгся в кровати, когда наш ребёнок, может, гибнет прямо сейчас где-нибудь под кустом?!» Понятно, что напутствуемый подобным монологом, из которого были исключены самые острые выражения, Герой Советского Союза не находился в безмятежном состоянии, а чувствовал себя почти на стартовом столе, когда сидишь в крохотной, тесной капсуле, а под тобой цистерна самого взрывоопасного и легковоспламеняющегося в мире горючего размером с двенадцатиэтажный дом. Он хоть и не верил в апокалиптическую картину на скорую руку, набросанную супругой, но исправно бродил по аллеям, привыкши беспрекословно подчиняться приказаниям вышестоящего начальства, к коему жена, несомненно, относилась.

Узрев, наконец, безмятежно и сладко посапывающих беглецов, которым нипочём оказалось жёсткое днище лодки, к тому же покрытое росой, подполковник быстро успокоился и даже поначалу не хотел нарушать идиллию, но мысль о благоверной, которая подобную мягкотелость просто не поймёт и в лучшем случае приравняет к неполному служебному соответствию, заставила собрать волю в кулак, грозно сдвинуть брови и басовито гаркнуть: «Рота, подъём!» Ромке, всего полгода как вернувшемуся из армии, не нужно было повторять дважды. Уже через четверть секунды он стоял, вытянувшись во фрунт. Иное дело Вика. Набалованный ребёнок слегка приоткрыл один глаз, недовольно поджал губы, потом сладко потянулся, снова зажмурился, потёр глаза кулачками, зевнул и, наконец, широко их открыл. Ни испуга, ни смущения в глазах не было. А наоборот, явственно постреливали электрические разряды и молнии. Совсем как у мамы. «Папа, что за армейщина?» Подполковник, оказавшийся меж двух огней, всё же не готов был терять лицо перед каким-то студентом, а потому грозно, но довольно фальшиво скомандовал: «Поговори у меня ещё. Ну-ка марш домой!» А потом уже каким-то извиняющимся тоном добавил: «Мать места себе не находит…» Вика легко, как это бывает в шестнадцать лет, поднялась, чмокнула растерянно хлопающего ресницами Ромку в щёку и, взяв отца под руку, повела его в номер. Диалога между мужчинами не состоялось. К полному удовольствию обоих.

В номере мать и дочь знатно поскандалили, получив наконец настоящее женское удовлетворение, о котором мужчины и не догадываются, самоуверенно полагая, что лишь они сами являются единственным его источником. Наивные. Подполковник плескался меж двух берегов, как речушка в грозу, когда шквалистый ветер буйно пенит её спокойные прежде воды, в изобилии производя брызги и пену. Ему, как обычно, досталось больше всех.

– Нет, ну вы посмотрите! Эта пигалица ещё смеет огрызаться, а он и ухом не ведёт!

– Зиночка, ну зачем ты так? Соседи же могут услышать.

– Тебе соседи важнее или собственная дочь?!

– Папа, скажи ей, что я уже взрослая и не нуждаюсь в нравоучениях! Особенно в такой форме.

– Кому это ей?! Ты как к матери обращаешься?!

– Папа, почему она на меня орёт?!

– Вита, нельзя так про маму говорить.

– Ааа, никто в этой семье меня не понимает!

– Виточка, ну пожалуйста, только не плачь! Соседи услышат.

– Ааа, вся в отца, чуть что – сразу в кусты! А мои нервы здесь никого не интересуют!

– Вита, Зина, да успокойтесь вы ради бога!

– (Хором.) А ты не лезь! В армии у себя будешь командовать!

И подполковник, бывший когда-то чемпионом Ейского высшего военного авиационного училища по боксу, позорно бежал из номера и отправился прямиком в только что открывшийся буфет, где сердобольная буфетчица Тамара тайком налила ему сто пятьдесят коньячка, поскольку в такую рань спиртное ещё не продавалось. Пока космонавт и герой пил коньяк крупными глотками, Тамара разглядывала его мужественный профиль и недоумевала, почему такой красивый и не старый ещё мужчина живёт с какой-то мымрой крашеной, в то время как она, умница и красавица, не может найти себе приличного мужика. Эх, как несправедливо всё-таки устроена эта жизнь!

* * *

Ромка тем временем уже трясся в плацкартном вагоне скорого поезда «Адлер – Москва». За окном безмятежно переливалось на солнце самое синее море в обрамлении пирамидальных тополей. На душе была щемящая грусть. На расстоянии Вика казалась ещё прекраснее, чем в жизни. Он вспоминал её лёгкий беззаботный смех, загорелые ноги и испытывал томление духа и трепетание плоти. Расставание привнесло элегические нотки и пикантно разбавило коктейль его чувств, главным ингредиентом которого являлось мощное сексуальное влечение. Теперь воображение рисовало образ не просто симпатичной юной девочки, но тонкого возвышенного существа неземной красоты. Впрочем, романтическую картину слегка нарушал настойчивый запах соседских носков, наполняющий межкоечное пространство ароматом почище французского сыра Бри. Но поскольку с гордостью сыроделов из города Мо Ромка на тот момент знаком не был, то и оценить по достоинству букет, источаемый чёрными лоснящимися носками с дыркой на пятке, не мог. В другой раз он, скорее всего, и не обратил бы на сей нередко встречающийся в плацкарте факт внимания, однако в моменте его задевал диссонанс между носками и образом любимой. Казалось, что мужик в несвежих трениках и линялой майке-алкоголичке читает его мысли и нарочно воняет носками, как бы подчёркивая: «Да не существует никаких принцесс, у всех на уме одно и то же…» Какое-то время Ромка боролся с желанием высказать мужику всё, что он о нём думает и, быть может, если тот не проникнется прекрасным, даже пригласить его в тамбур на дуэль. Но тут мужик как-то очень миролюбиво посмотрел на Ромку и тихонько прошептал, чтобы не слышали соседи снизу: «Может, того? У меня Мурмулин на курином помёте есть», довольно звонко при этом щёлкнув себя пальцами по шее. Ромка отчаянно замотал головой. Отрицательно и даже как-то испуганно. Весь негатив по отношению к мужику тут же испарился. Тем более что тот вскоре поднялся и, прихватив с собой нечто завёрнутое в газету «Сельская жизнь», отбыл в неизвестном направлении. Ничто больше не мешало тихо и возвышенно печалиться…

С Викой они снова встретились только в самом конце августа, когда она с родителями наконец вернулась в Москву. Загоревшая и, кажется, ещё больше постройневшая. Они безобидно встречались около месяца, и он таскал ей охапки роз, которые воровал в ботаническом саду МГУ, всякий раз перемахивая трёхметровый забор и чудом ускользая от кавказских овчарок, охранявших этот цветочный парадайз. А потом сосед-непалец отбыл на родину, и комната оказалась в полном Ромкином распоряжении. Чем они не преминули воспользоваться. И тут произошла катастрофа. Вика оказалась не девочкой. Картина мира дала трещину. Он не сразу это понял. Всё происходило предсказуемо сумбурно и вроде шло как надо. В наивысшей точке желания и напряжения, с лёгким сопротивлением и последующими стонами с её стороны. И даже какие-то красные следы потом обнаружились на простыне и на бёдрах. Вот только Ромка был уже весьма опытным мужчиной, и где-то глубоко в подсознании мигала красная лампочка, не давая насладиться триумфом. Боясь поверить в плохое, но не в силах бороться с сомнением, он начал задавать вопросы. И получил ответы вперемешку со слезами. Да, у неё был парень, который сейчас в армии. Она его любила. Точнее думала, что любила, но, встретив Ромку, поняла, что любит только его, а прошлое – это так, увлечение, о котором она ужасно сожалеет. А красные следы – это кровь. Но из носа, который она расковыряла, дабы добыть эту самую кровь и помазать там, где ей логично было оказаться. Почему-то последний факт потряс его сильнее всего.

В полном молчании он проводил её до «генеральского» дома на Яузской набережной, где она проживала с родителями. И там, возле подъезда, выдержал ещё одну порцию рыданий на своём плече. Больше всего ему хотелось стиснуть её в ответ и сказать, нет, прокричать, что он её любит и всё остальное неважно! Но чувство обиды, горечи и непонятного опустошения внутри не позволяло этого сделать. Ему было ужасно её жаль, невыносимо видеть худенькие вздрагивающие плечи, покрасневший заострившийся носик на неожиданно осунувшемся и всё равно прекрасном лице. Но почему-то ещё больше было жаль – нет, даже не себя и своего лопнувшего как мыльный пузырь будущего. Больше всего он сожалел о том чувстве радости, с которым просыпался и засыпал с момента их знакомства. Навсегда лопнул мир, в котором жили сказочные герои и легко случались чудеса. Стоило лишь захотеть! Мир всё-таки оказался материальным. А стоило ли жить в таком мире, если ты успел полюбить другой – волшебный. И поверить в его существование. Наконец он мягко отстранился, вытер тыльной стороной ладони мокрую дорожку на её лице, развернулся и пошёл прочь ровным механическим шагом. Размеренно и не оглядываясь.

Метро оказалось уже закрыто. Денег на такси не было. Да и такси не было. Зато совсем рядом мимо станции Электрозаводская грохотал грузовой состав. Ромка машинально взбежал по ступенькам пешеходного моста через пути и остановился, какое-то время разглядывая проходящие внизу вагоны. А потом также машинально, но расчётливо перемахнул перила и, удачно миновав электрические провода высокого напряжения, оказался на куче щебня в последнем вагоне. Куда идёт поезд, он даже не задумался. Главное было двигаться и действовать, чтобы не оставаться наедине с собой и своими мыслями. Проезжая Люберцы и уже изрядно подмёрзнув, он решил, что с направлением ему повезло – вскоре будет станция Быково, а там аэропорт, откуда он частенько летал домой в Пензу. Отсутствие денег его не останавливало.

Однако оказаться в Пензе было не суждено. Но уже ранним утром он сходил по трапу в Краснодаре, с благодарностью махая на прощание рукой хорошеньким и сердобольным стюардессам. А в Краснодаре по счастливому стечению обстоятельств в это время находился лучший друг Женька, гостивший здесь у отца, пока его однокурсники убирали картошку в подмосковном совхозе. Пазл складывался удачно. Правда, не было ни денег, ни адреса Женьки. Он знал лишь фамилию отца и то, что тот живёт на улице Леваневского. Впрочем, этого оказалось достаточно. Доехав зайцем до города, он разыскал улицу, названную в честь полярного лётчика Леваневского, а потом в местном ЖЭКе выяснил адрес и в 10:30 утра уже звонил в обитую коричневым дерматином дверь. Открыл Женька в трусах.

На следующий день они сидели на пустынном по случаю начала октября анапском пляже и бросали в воду камешки. Небо хмурилось. Порывистый ветер срывал пену с тёмных тяжёлых волн. Море не выглядело приветливым, а ведь ещё совсем недавно было таким тёплым и ласковым. «Как многое с тех пор поменялось…», – думал Ромка. Он встал и, коротко бросив «пойду искупаюсь», отправился к воде, на ходу расстёгивая куртку. «Да ты звезданулся! Вода уже холодная!» – Женька, как всегда, был очень земным и не воспринимал романтику ни в каком виде. Особенно в столь неочевидном. Ему вообще казалось, что вся ситуация высосана из пальца. «Подумаешь, какая-то вертихвостка оказалась не девочкой в шестнадцать лет. Тоже мне трагедия! Да у Ромки их было вагон и маленькая тележка. И девочек, и не девочек. И ещё будет! Вон, сюда ехали в автобусе из Краснодара, так парочка молоденьких шмакодявок сами клеились. И чё, Ромка их отшил? Ничё так были соплюшки, задорные! Пара бутылок портвешка – и сейчас бы кувыркались вон под тем навесом! Глядишь, и про эту, как там её, забыл бы…»

Тем временем Ромка уже разделся догола и заходил в воду, высоко подняв руки и заметно поёживаясь. Женьку он не слушал. Он вообще редко кого слушал. Женька к этому давно привык и не пытался больше останавливать друга. Тот всегда сам знал, что делает.

Наконец мелкота закончилась, и Ромка поплыл. Тело послушно двигалось, и вода уже не казалась такой холодной. Сначала он плыл и ни о чём не думал. Казалось, вода смывает горечь, печаль, отчаяние. Он даже не знал, как охарактеризовать то состояние, в котором находился. Но становилось легче. Прохладные струи омывали лицо, скользили меж пальцев рук, упруго сопротивлялись работающим ногам. Он размеренно дышал, кровь резво обегала молодой организм, вымывая токсины – последствия вчерашней пьянки до утра. Было прикольно вот так неожиданно долго плыть в бодрящей октябрьской водичке. И не уставать, и не замерзать. А ведь сначала он планировал только окунуться. Что там впереди маячит? Да это же большой буй с лампочкой наверху для проходящих кораблей. Ого, он заплыл! А слабо до самого буя?!

До буя оказалось прилично. И подплывая, он почувствовал, что основательно замёрз. Ладно, сейчас коснусь и обратно. Вблизи буй оказался огромной трапецией, поросшей скользкими водорослями и мидиями. Попытка коснуться его неожиданно имела самые печальные последствия. Мощная волна бросила Ромку прямо на этот скользкий бок, густо утыканный острыми ракушками, а вторая провезла им по бую как морковкой по тёрке. Когда, наконец, удалось оттолкнуться и отплыть на безопасное расстояние, его состояние было близко к панике. Нет, от испуга он по первости даже не чувствовал боли, но сам вид исполосованных рук и груди и розовая вода вокруг вкупе с осознанием, как далеко он находится от берега, повергали в ужас. Просто чтобы забыться и не думать об этом, он рванул обратно. Всё тело саднило. На время он забыл о холоде, думая лишь о том, не истечёт ли кровью раньше, чем доберётся до отмели. Но вскоре к имеющимся проблемам добавилась новая. Холодная вода и шквалистый ветер привели к тому, что у него что-то случилось с ушами, в результате чего он перестал осознавать, где верх, а где низ, и вообще ориентироваться в пространстве. Нет, он, конечно, периодически мог видеть берег, поднимаясь над волнами, но удержать направление в сознании, пока плывёшь с опущенной в воду головой, не получалось. Чертовщина какая-то! Он гребёт из последних сил, на одной злости заставляя окоченевшее тело двигаться, а берег не приближается. Совсем. В какой-то момент неравной борьбы отчаяние и страх сменились апатией. В голову пришла ехидная мыслишка, как глупо будет спортсмену и пловцу утонуть в своём любимом Чёрном море, которому он так безоговорочно доверялся. Да ещё и ввиду берега. Ладно Мартин Иден. Тот хоть посреди океана. Мысль не вызвала никаких эмоций. Ему было безразлично. Он ещё двигался по инерции, вздымая деревенеющие руки над водой, но уже не понимал, в каком направлении плывёт. Да и плывёт ли вообще. Потом он впал в зыбкое забытьё, из которого его выдернули жёсткие сильные руки. Женькины руки. Тот вытащил его на берег. Надавал по щекам, растёр собственной тельняшкой, которую носил после службы в морской пехоте, и одел. Всё это время он приговаривал: «Ну, мудак, ну, мудак…» Затем Женька закинул его руку себе на плечи и фактически потащил к неприметному строению невдалеке. Ромка механически перебирал ногами, то и дело норовя сползти на песок. Строение оказалось небольшим пляжным барчиком, на удивление работающим и совершенно пустым по случаю непогоды. Там Женька усадил его на лавку возле стены, а сам двинулся к стойке, за которой скучал одинокий бармен. Выслушав Женьку, бармен неожиданно проворно задвигался, и уже через пару минут они вдвоём вливали в Ромку обжигающий кофе, немилосердно разбавленный коньяком. Результат не заставил себя ждать. Одеревеневшее Ромкино тело мгновенно и глубоко расслабилось, так что он безвольным кулем сполз на пол. На штанах при этом появилось большое мокрое пятно. Заострившиеся скулы слегка порозовели, а в глазах появилось осмысленное выражение. Дальше его подняли, вновь усадили на лавку и крепко накатили коньячку – уже без кофе и все вместе, включая бармена, который очень гордился тем, что спас человека прямо на рабочем месте. Ромка хоть и пришёл в себя, но мало, что соображал, мгновенно опьянев и поводя вокруг безумным взглядом. И только Женьку почти не забирало, и он, нет-нет, да приговаривал: «Ну, мудак, ну учудил…»

Вечером они сидели на качелях детской площадки, на которой кроме них никого не было, и некурящий Ромка курил. Он пытался затягиваться «в себя» и не знал, получается ли у него. Докурив сигарету, он затушил бычок об руку и решил, что первым додумался до такого оригинального способа тушить душевные пожары. Чувство было сильным, всеобъемлющим и по-своему даже приятным. Он бередил душевную рану, представляя, как это всё у них происходило, в сознании рисовал подробности и через боль испытывал странное удовлетворение. Воображение услужливо подбрасывало всё новые и новые картины. Странно выпуклые и почти осязаемые. Процесс оказался щемяще увлекательным и грозил стать бесконечным, учитывая, что у ног стояла начатая бутылка портвейна. Вмешался Женька, отобрав очередную сигарету. Ромка подчинился, про себя пожалев товарища, который, по его мнению, не жил, а существовал, не испытывая чувств, ради которых только и стоило появиться в этом грешном примитивном мире. Жалость к себе перетекала в безысходность, которая так и подмывала поделиться и поведать о своём несчастье всем живущим на Земле. А впрочем, разве в состоянии они понять, мещане! И желание поплакаться на плече причудливым образом трансформировалось в желание дать в морду. Да хоть бы и любому вон из той шумной компании, что разместилась на спортивной площадке невдалеке и явно повышает градус. Периодически некоторые на них посматривают. «Я вас отучу надеяться на численное превосходство! Как же она могла?!» Он верил. Нет, был уверен! Он чувствовал, что нашёл, наконец, свою мечту и смысл в этой никчёмной жизни. И это чувство поднимало его над суетой и бренностью существования! Он парил между мирами, познавая истинное предназначение и смысл бытия. «А она? А она просто дала какому-то Лёше Рассказову, а потом расковыряла нос… Эй, что уставился?!» Последняя фраза уже вслух.

Готовый вспыхнуть конфликт погасил Женька, миролюбиво и спокойно предложивший не кипишиться всем присутствующим. Что-то подсказало компании из пяти местных пацанов призывного возраста не пробовать свои зубы на двух очень уверенных в себе отслуживших парнях. А чуть погодя Женька увёл его спать…

Потом был Новороссийск и какая-то случайная квартира рядом с цементным заводом, где на подоконнике лежал слой белой пыли толщиной со школьную тетрадь. Они спали на полу, не раздеваясь, и незнакомая женщина лет тридцати кормила их завтраком. Кажется, Женька ей очень понравился. Ромка не помнил. Действительность проходила мимо его сознания. Его не интересовало всё то, что не имело отношения к маленькой девочке по имени Вика и его переживаниям.

Они ещё побывали в Дивноморском и Геленджике и везде пользовались благосклонностью у редких отдыхающих женского пола, но Ромке представлялась кощунственной сама мысль о том, чтобы вступать в отношения. Встречных барышень очень заводил образ печального Ромео, который, несмотря на душевные страдания, каждое утро проводил на турнике и выглядел загорелым, мужественным и неприступным. Женская природа подсказывала им, что если растопить этот айсберг, то внутри может оказаться что-то интересное и необычное. Ситуацию отлично использовал Женька, который сначала на ушко рассказывал душераздирающую историю несчастной любви своего друга, не забывая подливать в стакан, а потом утешал очередную впечатлительную барышню. А то и не одну. Ромка взирал на эту пошлую в его нынешнем представлении возню с высоты гранитного постамента, на который сам себя воздвиг. Ну что взять с несчастных, которым не дано испытать настоящей печали?

Через неделю они вернулись в Москву, и выяснилось, что весь Ромкин курс находится на картошке в подмосковной деревне Федюково, а ему грозят крупные неприятности из-за того, что он прохлаждался неизвестно где. Ромка срочно сорвался на поле битвы за урожай, но там его весьма прохладно встретил начальник курса, пообещав поставить вопрос об отчислении за прогулы. Тем более что работать оставалось всего два дня. Однокурсники тоже неодобрительно посматривали на загорелого и отдохнувшего отщепенца, явно наслаждавшегося жизнью, пока они тут гнулись под холодным дождём и по щиколотку в грязи. Ситуацию слегка разрядили три привезённых с собой бутылки водки.

Но окончательно чашу весов в его пользу склонил счастливый случай, произошедший на следующий день. Ромка честно отползал на корточках положенные восемь часов, собирая мокрые, грязные корнеплоды и с неподдельным интересом, несмотря на образ печального рыцаря, разглядывая задорно торчащие тут и там по полю зады однокурсниц. Собирать картошку девочкам удавалось только в очень пикантных позах. Ромкино же естество, мало связанное с высокими материями духовно-интеллектуальных процессов, после длительного воздержания настойчиво требовало удовлетворения базового инстинкта. Тут уж ничего нельзя было поделать. Как ни презирал он себя за низменные устремления, но оторвать взгляд от круглого зада Галки Алентовой, туго обтянутого синим трико, удавалось не сразу. Наконец рабочий день закончен, и они, уставшие, но довольные, трясутся в кузове Зилка-130. За Зилком, утопая в грязи, но почти не отставая, размеренно бежит чеченец Зелимхан Рамазанов, которому мало полученной нагрузки. Ромка в душе завидует такому здоровью. Сам он чувствует, как гудит всё тело. Вот Зилок, утробно урча, с трудом взбирается на пригорок, откуда открывается вид на молочную ферму, стоящую вдоль дороги. Что это?! Над коровником явно поднимается сизый дымок, идущий откуда-то из-под крыши. А вот и редкие пока язычки пламени. Пожар!

Ещё никто не произнёс этого слова вслух, никто не успел сформулировать простую зловещую истину, а Ромка уже перемахнул через борт и бежит к строению, откуда раздаётся тревожное мычание. Около коровника мечутся растерянные доярки с вёдрами, не зная, что делать. Горит-то на крыше, а она высоко! Вот чему армия учит, несмотря на весь тупизм, так это быстро и конкретно соображать. «Где рубильник?!» – он сам не узнаёт своего крика и не понимает, откуда взялась мысль, что первым делом надо обесточить ферму. Доярки машут куда-то внутрь, обрадованные появлением решительного мужчины. Пьяный зоотехник, который топчется тут же, не в счёт. Ромка залетел в помещение, уже наполненное дымом и испуганным мычанием. К счастью, электрощит оказался прямо у входа, и он одним движением дёрнул рубильник книзу. Выскочил, сорвал с себя телогрейку, подпрыгнул, ухватившись за выпирающий венец, сделал выход силой, дотянулся до стропилины, ещё один выход силой, и он на крыше. А вот и огонь! Эпицентр совсем недалеко. «Найдите верёвку и кидайте мне!» Нашли, кинули. Он обвязал её вокруг стропилины, второй конец бросил вниз. «Вяжите ведро!» – привязали. Ромка затянул полное ведро наверх и аккуратно, боясь проломить шифер, пошёл туда, где уже прилично полыхало. Вылил ведро, зашипело, повалил чёрный, густой дым. Но этого мало, очень мало! Площадь огня уже метров десять. Здесь носить и носить! Когда обернулся, чтобы идти назад, увидел довольного, улыбающегося, будто за праздничным столом Зелимхана. Тот шёл ему навстречу с полным ведром. Чеченца опасность только веселила! Тут как раз начал стрелять раскалившийся шифер, и улыбка Зелимхана сделалась ещё шире. Через пару минут к ним присоединились Игорь Верёвкин и Аркаша Элларян. По странному стечению обстоятельств, все только что отслужившие. Минут двадцать они таскали полные вёдра, но залить огонь не удалось. Зато они его локализовали, пролив водой почти всю крышу. В конце концов, крыша в эпицентре возгорания полностью прогорела и провалилась внутрь. Коров к тому моменту вывели, так что никто не пострадал. Если не считать зоотехника, которому в суете наступили на руку. Они сидели, чумазые и довольные, на самом коньке и болтали ни о чём, пока другие разбирали тлеющие доски внизу. А потом приехало аж три пожарные машины с мигалками и сиренами, и им в рупор грозно приказали спускаться вниз. Уезжая в кузове Зилка, они видели, как пожарные кирками зачем-то проламывают стену и разматывают шланги. Через день в районной газете появилась статья о том, что московские студенты помогли пожарным справиться с огнём, где упоминалась и Ромкина фамилия. Так что вопрос с отчислением отпал сам собой. На память о двух проведённых в совхозе трудоднях он, возвращаясь в Москву, захватил с собой огромный мешок мытой картошки…

* * *

Ромка ждал и боялся этого звонка. Но понимал, что не может не позвонить. Наконец, набрал номер, который помнил наизусть. «Алло… я слушаю, говорите…» – её голос был сухим и безжизненным. «Привет, это я…» – слова давались с трудом, звучали глухо. «Рома! Ромка! Ты где?! Наконец-то!…» – в неё словно вдохнули жизнь. Столько радости, счастья и эмоций звучало теперь в этом звонком юном голосе! И он понял, что его ждали всё это время, и что он не может без неё, и сам ждал именно такой реакции. Ждал и надеялся.

Они договорились встретиться. И предполагалось, что это будет чинная, благородная прогулка под противным моросящим дождём. Но встретившись, они тотчас прилипли друг к другу и каким-то чудесным образом очень скоро оказались в его крохотной комнате, с которой для них не сравнился бы и дворец османского султана. Это была близость иного порядка, нежели две недели назад. На сей раз к страсти примешивались нотки щемящей грусти. Счастье казалось зыбким, призрачным, выстраданным. И оттого бесконечно дорогим! Они любили друг друга словно в последний раз, и потому каждое мгновение наполнялось особым смыслом, понятным лишь им двоим. А потом дверь в комнату, которую они забыли закрыть, тихонько отворилась, и в проёме показалось смущённо-улыбающееся лицо с аккуратно подстриженными тоненькими усиками. Это сосед Махендра вернулся с занятий. Увиденное настолько потрясло скромного, тишайшего непальца, что он будто ужаленный выскочил вон с выражением благоговейного ужаса в круглых чёрных глазах. Они же расхохотались как сумасшедшие. И с этим смехом, который всё не прекращался, выходило страшное напряжение двух недель разлуки.

Часть IV. МУЖ

Не сказать, что Зинаида Алексеевна была довольна выбором дочери. Впрочем, Зинаиду Алексеевну никто довольной и не видел. Она родилась в семье лётчика-генерала, героя войны и с детства чувствовала свою особую миссию. Поскольку никто вокруг про миссию юной Зиночки не догадывался, она была недовольна своим окружением. Однако со временем научилась имитировать радушие и приветливость. Не более… Лёгкая поощрительно-благосклонная полуулыбка иногда бродила на её лице, и при большом желании окружающие могли приписать себе её причину.

С другой стороны, с трудно протекавшим пубертатом дочери нужно было что-то делать, и Зинаида Алексеевна решила, что студент МГУ худо-бедно для подобной цели подойдёт. Конечно, этакий жеребец не партия для столь хрупкого и утончённого создания, как её Вика. Ну да, бог даст, она сама в этом разберётся. А пока пусть выплеснет гормоны. Пожалуй, если бы кто-то спросил, что конкретно не устраивает её в избраннике дочери, Зинаида Алексеевна так и не смогла бы внятно сформулировать свои претензии к прыткому провинциалу. Высокий, симпатичный, неглупый и воспитанный. Студент экономического факультета опять же. Учитывая положение и связи мужа, они в состоянии обеспечить ему завидную карьеру по окончании университета. Безумно любит их дочь. Это видно невооружённым глазом. Судя по всему, самостоятелен. Во всяком случае, Вика ещё не возвращалась домой без шикарного букета. Охапки роз совершенно немыслимых расцветок, какие и сама Зинаида Алексеевна не встречала прежде. Где он их берёт и сколько же это стоит? Почтителен и обходителен с родителями. То есть с ними. Очень нравится её мужу. Особенно мужу нравится, что парень – спортсмен и отслужил в армии. Господи, кто о чём, а вшивый о бане!

Так что же её настораживает? Сидит занозой и не даёт спать по ночам? Она в который раз принялась перебирать черты его характера, прислушиваясь к внутреннему голосу. «Почтителен, самостоятелен… Пожалуй, чересчур самостоятелен! Такой уведёт дочь из дома, и поминай как звали. А глупышке только шестнадцать, и влюблена до безумия. Будет скитаться по съёмным углам или, не приведи господи, общагам. А как же её карьера пианистки? А как же сама Зинаида Алексеевна без своего цветочка? И этот мужлан туда же: «Так пусть молодые сами решают. И сами всё с нуля начинают. Помнишь, как мы на Севере?» При воспоминании о двух годах, проведённых в богом забытом северном гарнизоне, Зинаиду Васильевну привычно передёрнуло. Да, если бы не боевой товарищ её отца, возглавлявший кадры истребительной авиации ПВО, не видать бы её Евгению Звёздного городка, как своих ушей. Ну уж нет, Вику она им не отдаст! Не для того растила, ночей не спала, душу вкладывала! Мнение самой дочери по поводу её будущего Зинаиду Алексеевну привычно не интересовало. Да и какое мнение может быть в шестнадцать лет, когда гормоны так и скачут. На то и существует мать, чтобы спокойно и взвешенно всё обдумать и принять решение. А пока пусть порезвятся. Против природы не устоять. Дочка случилась из ранних, с начальной школы одни мальчики на уме. Уж лучше студент МГУ, чем этот пэтэушник Рассказов, хорошо хоть в армию забрали! Зинаида Алексеевна многозначительно вздохнула и продолжила гладить форменную рубашку мужа, который всегда выделялся среди сослуживцев безукоризненно свежей, отутюженной одеждой. Будь то китель или гражданский костюм.

* * *

Ромка привычно ждал Вику в просторном вестибюле Гнесинки. Вокруг гомонливо толпились юные создания с футлярами для музыкальных инструментов различных форм и размеров. А которые без футляров – значит, пианисты. Для бывшего старшего сержанта все они представлялись неуловимо одинаковыми. Что кудрявые мальчики с оленьими глазами, что девочки в роговых очках. Он несколько высокомерно поглядывал на этот оазис одухотворённых худосочных созданий с ручками-верёвочками и огнём во взоре. Это здесь, среди себе подобных они были шумными, раскованными и непосредственными. Но стоило им оказаться на грязных, плохо освещённых улицах, как они тотчас превращались в малозаметные тени, стремящиеся побыстрее прошмыгнуть домой – в свои тёплые уютные квартирки с любящими заботливыми родителями. Для него же, наоборот, город со своей непарадной изнанкой являлся родной стихией, где неписаные законы были привычными, понятными и удобными.

Москва вместе со всей страной как-то исподволь, незаметно, но неуклонно скатывалась с блистающего голубым льдом Пика Коммунизма к его заплёванному подножию. Из города-мечты, витрины социалистического мира она всё больше превращалась в дикие джунгли, где власть молодого словоохотливого генсека уже не была абсолютной, как у пожилых предшественников, и не простиралась дальше партийных кабинетов. Как грибы после дождя росли неформальные молодёжные объединения. Они имели разную природу, строились на различных интересах, но их объединял один общий принцип – все уважали физическую силу.

От этих неотчётливых мыслей, рождённых неясными образами, его отвлёк лёгкий круговорот в фойе, эпицентром которого явилась стройная, яркая блондинка, которая невольно притягивала взоры как мальчиков, так и девочек. Она легко шла, привлекая всеобщее внимание и не прилагая для этого ни малейших усилий. За спиной – красный импортный рюкзачок, импортный джинсовый костюм, подчёркивающий красивые длинные ноги в белых импортных кроссовках, и длинные отечественного производства волосы цвета спелой пшеницы разметались по спине. Это была Вика. Его Вика! И он вдруг как-то сразу и отчётливо понял, почему сам не такой, как мальчики со скрипками вокруг. Почему уже очень давно он выбрал иной путь. Или нет, это иной путь выбрал его, а он просто шёл по нему, не пытаясь свернуть. Да просто потому, что за такую девочку нужно быть готовым ответить в любую минуту. И не только словом.

Тут Вика увидела его, взвизгнула и, в три прыжка преодолев разделяющее их расстояние, повисла на шее. И теперь уже все смотрели на него. И тоже понимали, что он из другого мира. Чужак, чувствующий себя как дома. И, встретившись взглядом, первыми отводили глаза в сторону.

Ромка же с Викой, как всегда, поехали к нему в общагу. В маленькую, но самую лучшую комнату на свете, куда теперь сосед Махендра заходил, только предварительно стуча и долго прислушиваясь, перед тем как толкнуть дверь.

* * *

Обладание Викой требовало не только крепких бицепсов и решимости. Ещё такие девочки требуют денег. Ромка в свои двадцать один неплохо знал, что такое деньги и откуда они берутся. Он и в армии-то оказался по прихоти этой могущественной субстанции, известной человечеству ещё с момента зарождения цивилизации. Некоторые учёные считают, что человек стал разумным с появлением второй сигнальной системы, то есть речи. Наверное, они правы. Но примитивные формы речи есть и у высокоорганизованных млекопитающих. А вот использование универсального эквивалента овеществлённого труда уже однозначно выделяет человека из животного мира. Собственно, это то, что на экономическом факультете проходили в рамках основного предмета – политэкономии, изучая «Капитал» Маркса вдоль и поперёк, фактически заучивая наизусть. Карл Маркс был большим знатоком природы денег, их форм и функций. Знатоком сугубо теоретическим. Сам он зарабатывать деньги не умел. Зато тратил легко и со вкусом. Спуская в том числе в Сохо – на тот момент район красных фонарей в Лондоне. Деньгами основоположника теории прибавочной стоимости снабжал друг и соавтор, так и просится сказать «подельник», Фридрих Энгельс – потомственный фабрикант, на предприятиях которого ирландские дети трудились по одиннадцать часов, что не помешало Энгельсу вкупе с Марксом стать идолами в стране победившего пролетариата. Ромка добросовестно заучивал целые абзацы из трудов классиков. И ему очень нравились все эти формулы, наглядно показывающие, как деньги воспроизводят сами себя, как они, впитывая человеческий труд и энергию, растут и пухнут, словно тесто на дрожжах. Вот только у него имелся собственный опыт взаимоотношений с деньгами и опыт этот был весьма неоднозначным. За год, проведённый в Москве до армии, Ромка прошёл тернистый путь стремительного взросления. Прибыв в столицу наивным романтиком и бессребреником, верящим в коммунистические идеалы, он волею судьбы попал в торговую среду, где царили совсем иные представления о мире и благополучии. Отчаявшись переубедить собственное окружение, он с юношеским максимализмом решил продемонстрировать, что не в деньгах счастье, предварительно доказав, что может заработать, сколько захочет. Заработал больше. Значительно больше. Начав с мелкой спекуляции, через год он имел уже целую сбытовую сеть, как тогда говорили, дефицита. С филиалами в Ереване, Тбилиси и Сочи. Вот только деньги никогда не заходят просто так, чайку попить. Заглянув на огонёк однажды, они, если им понравилось в доме, норовят остаться там за главного. Как в сказке про лису и зайца с лубяной избушкой. Глупо считать, что можно быть хозяином денег. В лучшем случае – партнёром. И очень трудно, имея такого могущественного, повидавшего всё на своём долгом веку партнёра, играть по собственным правилам. Играя же по чужим, не стоит удивляться крутым, непредсказуемым и далеко не всегда приятным поворотам в жизни. Ромка сам не заметил, как был поставлен перед выбором: поступиться жизненными принципами, пойти на подлость, лишь бы сберечь и приумножить нажитое, или отдать всё и физическую свободу на сдачу, но сохранить свободу внутреннюю. Всё ещё оставаясь романтиком в душе, он выбрал второе. К счастью, тюрьмы удалось избежать, отделавшись армией, но тоже – то ещё приключение. Два года, с кровью вырванные из юности! Помнится, тогда он дал себе слово, что никогда больше не станет рабом денег. А самый надёжный способ избежать этого – не иметь их вовсе. Кроме как на покрытие базовых потребностей – на одежду и пропитание. Интересно, Вика относится к его базовым потребностям? Он на секунду задумался. Ответ не заставил себя ждать: несомненно. Он без неё жить не может! Вот так и повисло данное себе обещание в воздухе. И Ромка позвонил по нескольким телефонным номерам, которые помнил наизусть. Седой ответил сразу.

– Что, Фарт, откинулся?

– С чего ты взял? Я в армии служил.

– А-ха-ха! Ну да, ты же у нас малолетка!

– Седой, а ты знаешь, как во времена Ивана Грозного наказывали колокол, если он звонил не по делу?

– Нет, а что? – голос Седого перестал быть вальяжно-самоуверенным. В нём прозвучали нотки удивления и растерянности.

– Колоколу отрезали «язык»… – короткая пауза на другом конце провода.

– Рома, я не хотел тебя задеть. А ты не успел вернуться, уже наезжаешь…

– Седой, наезжаю я совсем иначе, ты знаешь. Давай встретимся, поговорим.

– Хорошо. Где, когда? – голос стал сухим и деловым. Что и требовалось доказать.

Ответили и остальные. И тоже согласились встретиться. Ромке вообще отказывали редко. Повесив трубку после очередного короткого разговора, он поймал себя на ощущении, что всегда на подсознательном уровне чувствовал – рано или поздно он снова начнёт «делать деньги» – от себя не убежишь. На Западе это называлось простым и вполне приличным словом бизнес, то есть дело. А люди, которые им занимались, являлись бизнесменами – уважаемыми членами общества. В СССР за то же самое давали лет по семь с конфискацией. Такой вот неочевидный выбор…

* * *

Вика залетела. То есть залетели они вместе, потому что Вика забеременела. Залетела и теперь уже вполне потенциальная тёща со своими хитроумными планами, потому что беременность в шестнадцать лет в пуританском, по крайней мере на словах, советском обществе являлась фактом вопиющим. Счастлив был только Ромка. Он, дурачок, до конца не понимал, к каким последствиям для него лично может привести эта беременность. Ему казалось, что ребёнок от любимой женщины – это прекрасно! Вот только любимая женщина формально являлась несовершеннолетним подростком. И соответствующую статью в УК никто не отменял. После короткого, но бурного обсуждения сложившейся ситуации с мужем Зинаида Алексеевна приняла единоличное и единственно приемлемое, по её мнению, в данной ситуации решение – молодые женятся! Иначе позора не оберёшься. А репутация в обществе для Зинаиды Алексеевны была превыше всего! Мнение молодых, равно как и матери жениха, её не интересовало. Впрочем, они были вполне «за»! Мама только спросила Рому: «Сынок, ты её любишь?» И по счастливым глазам сына уже поняла ответ. Вика ужасно боялась родов, но возможность законно трахаться с Ромкой, где и сколько захочется, а также долгожданное освобождение от материнского диктата перевешивали. Герой Советского Союза Евгений Иванович Горовой тоже был совсем не против такого развития событий. Парень ему нравился. К тому же он всегда хотел иметь сына, но Зинаида Алексеевна в своё время твёрдо заявила, что больше рожать не намерена: «Пока ты там летаешь не пойми где, а я тут с двумя колупайся? Нет уж, увольте!»

В результате в райисполком Бауманского района Москвы было подано прелюбопытнейшее заявление, где после идеологически выдержанной преамбулы говорилось: «Поскольку моя несовершеннолетняя дочь, Горовая Виктория Евгеньевна, 1971 года рождения фактически сожительствует с гражданином Романовым Романом Александровичем и ждёт от него ребёнка, прошу разрешить заключение брака между ними в порядке исключения…» Заявление отвозил лично Евгений Иванович, а потому и принят был лично председателем райисполкома, его хорошим знакомым. Они тяпнули по пятьдесят коньячку, привезённого космонавтом, и на заявление немедленно была наложена резолюция «Разрешаю!» И с такой резолюцией начальница ЗАГСа тут же взяла под козырёк. Иначе ещё неизвестно, как сложилась бы Ромкина судьба.

Подготовка к свадьбе шла ускоренными темпами. То есть Ромка вообще не понимал, зачем нужна какая-то подготовка, но, когда мельком услышал, что гостей будет под сотню, опешил и оробел. С его стороны гостей предполагалось ровно двое – мама и Женька. Нет, он, конечно, мог привести сколько угодно пацанов, но зачем? Вика тоже не очень представляла, кто будут все эти люди, поскольку ей был поставлен жёсткий лимит на подруг – пять человек, не больше. Зато Зинаида Алексеевна почувствовала свой звёздный час. В кои-то веки ей предстояло быть не малозаметной тенью знаменитого мужа, но хозяйкой бала! Как же, она презентует обществу своё главное произведение, квинтэссенцию, так сказать, всей жизни – свою Вику. И уж тут следовало не ударить в грязь лицом! Изменившиеся обстоятельства сыграли с ней странную шутку. Теперь она считала, что это замечательно – так рано выдать дочь замуж. А то вон у скольких друзей и знакомых дочери на выданье уже по пять-шесть лет, а результата ноль. Или отрицательный. Это если жених не подходит по статусу. Их же Рома (она уже считала, что всегда относилась к нему как к сыну) и красавец, и студент МГУ, будущий экономист-международник. Именно так она представляла его приятельницам, когда те, сгорая от любопытства, расспрашивали про потенциального зятя. Да уж и армию отслужил, самостоятельный. Не то, что у дважды Героя Поспелова – зятёк-филолог, носки и то постирать не умеет. А наш всё умеет и будет Вику на руках носить! На крепких мужских руках. И обеспечивать будет – они с мужем рассчитывают отправить его после окончания университета в длительную загранкомандировку по работе. Ну, с женой, то есть с Викой, естественно. Вот где пригодится её талант пианистки – в Западной Европе умеют ценить классическую музыку. Приятельницы сгорали от зависти, и Зинаида Алексеевна наслаждалась минутой триумфа – не зря все силы в дочь вкладывала. О том, что «зять – нехрен взять» родом из какой-то Пензы и вовсе не голубых кровей (мама инженер, отца и подавно нет), она предпочитала не распространяться. Для себя же твёрдо решила, что московской прописки зятьку не видать, как своих ушей. Не на ту напал! Ишь, какой прыткий выискался! И помчалась к портнихе на примерку очередного платья. Их предполагалось менять по ходу вечера, и это было очень важно. Ещё неизвестно, в чём припрётся Поспелиха. Не дай бог фасон или цветовая гамма совпадут! Но ничего, на этот случай у неё были припасены запасные и резервные варианты. И не подумайте, что это – одно и то же…

Евгений Иванович, всегда далёкий от бытовой суеты, и тот включился в процесс – единственная дочь, как-никак. Да и время позволяло. К этому моменту он был уже, как у них выражались, сбитый лётчик. Несколько лет назад во время очередной медкомиссии врачи обнаружили какие-то шумы в сердце. И прямо накануне утверждения экипажа, где он числился командиром под первым номером! Полтора года подготовки, длительный полёт, очередная порция мировой славы и вторая Звезда Героя – всё накрылось медным тазом в один миг. Полетел дружок и дублёр Славка Говорков – Зина с ним не разговаривала два месяца. Он-то здесь при чём? И откуда только взялись эти шумы? Тем более что больше их никогда не было. Зина всерьёз считает, что это дело рук Славкиного тестя – замначальника четвёртого управления Минздрава СССР. Бред, конечно, но поезд, как говорится, ушёл. Ему перевалило за сорок, и надеяться, что ещё раз удастся слетать командиром, уже не приходилось. Был бы бортинженером… А потому он согласился, когда «дед», как они за глаза называли начальника центра подготовки космонавтов, выбил ему почётную и непыльную должность зампредседателя Общества Дружбы с Зарубежными Странами. На работе он играл роль свадебного генерала, ни во что особо не вникая. Приятным бонусом были частые командировки за границу и служебная «Волга» с водителем, которой пользовалась в основном Зинаида Алексеевна. Из-за границы он привозил разный ширпотреб, купленный на скудные суточные, но реализующийся Зинаидой Алексеевной через приятельниц и комиссионки за вполне приличные суммы в «деревянных», как она называла рубли. Так что он считался вполне успешным добытчиком и периодически удостаивался похвалы от жены. Круг же его личных интересов всё больше смещался в гараж. Там у них подобралась очень неплохая компания в основном из бывших, как и он. Руки у него всегда росли откуда нужно, и он с удовольствием копался в собственной «Волжанке», поддерживая её в идеальном техническом состоянии, и не отказывал соседям в бескорыстной квалифицированной помощи. А за бескорыстную помощь на Руси всегда было принято расплачиваться чем? Правильно! А ещё и в приятной компании… Ну как тут откажешь? Тем более что здоровье всегда было богатырское, никакого похмелья. Разве что эти шумы чёртовы? И откуда они только взялись? В последнее время он незаметно начал ловить себя на мысли, что уже поскорее хочет закончить всю эту канитель со свадьбой и как-нибудь в субботу позвать Ромку с собой в гараж. Показать ему своё хозяйство, поболтать по душам, приятелям представить. Почему-то он не сомневался, что тот всем придётся по душе. Вот только как Зинаида Алексеевна к этому отнесётся?

Продолжить чтение