Читать онлайн Столичный доктор. Кодекс врача бесплатно

Глава 1

– Пусти!

– Сказал, не пущу!

– Ах так?! Тогда я тебе…

– Ну что? Что ты мне? Говорю тебе… Барин спит! Умаялся, бедный, на пожаре. Весь черный пришел, еле отмыл… Не буду будить!

Сквозь сон я слышал, как Кузьма препирается с кем-то знакомым. Кто же это может быть? Сон никак меня не отпускал, я все ловил и ловил падающую с третьего этажа девочку на серое, с кружевной вышивкой одеяло. А она все падала мимо и мимо. Кошмар, которому не было конца и края.

– Я тебе больше руки тогда не подам! Вот что!

– Ой, батюшки-святы, какая трагедь… Ты, Славка, не менжуйся, напиши в театру пьесу и большие деньжищи зашибешь…

– Дурак! Емелю арестовали. В охранку загребли его!

– Ах ты, боже мой! Неужто Винокурова?

– А я тебе о чем толкую. Буди!

– Не надо, – подал я голос, садясь в кровати. – Я уже проснулся.

В коридоре, куда выходила спальня, замолкли.

– Сейчас выйду. Дайте минуту.

Я попытался пригладить растрепанные волосы, нащупал на стуле халат, встал, накинул его на себя. Черт, как же мне плохо! На пожаре надышался гарью, в горле першит, ноги дрожат, руки – тоже. Девочку-то мы поймали, и на брезент, не на одеяло. Мне потом пожарные объяснили, что с такой высоты мимо полотна чтобы промахнуться, сильно постараться надо. Но ее рев до сих пор стоит в ушах. А теперь еще и кошмары. Доктор, где твое профессиональное выгорание? Проще надо к работе относиться!

Я открыл дверь, но в коридоре было пусто. Судя по звяканью чашек, Кузьма увел Славу в кухню. Ну что ж… У меня, значит, есть еще одна минутка на туалет. Я быстро пообщался с белым другом, потом почистил зубы порошком, прополоскал горло. Значит, Винокуров доигрался со своими рабочими комитетами и ячейками. Жандармы загребли его в свои цепкие ручки, и Антонов прибежал спасать друга. А что я могу сделать? Наверное, что-то могу. Но без чашки кофе мозг отказывался работать, и я пошел на кухню.

Выглянул в окно. Уже начало рассветать, весна набирала обороты. С крыш текла вода, в воздухе стояла какая-то непонятная взвесь. Ох и наплачемся мы этой весной. Снега было много, как начнет таять, никакая ливневка не справится. Которой в городе не особенно много.

Я вытащил из-за окна холщовую сумку, достал из нее масло. Намазал на вчерашний хлеб. В плане еды мы устроились максимально комфортно. Угольная печь с конфорками, для быстрого разогрева – спиртовка. В подвале устроили ледник, Кузьма сколотил полки, куда разместил разносолы, купленные на рынке: соленые огурчики, капустка, грибочки и даже голубцы. Разумеется, варенье. Можно питаться дома, можно спуститься на второй этаж в столовую, где ели врачи и в будущем будут трапезничать ходячие пациенты.

– Чичас я вам яишенку сварганю, чего давиться кофием на пустой желудок. – На кухню вошел слуга, быстро разогрел сковородку. – Идите в столовую, все принесу.

Да, я теперь как натуральный барин живу: шесть комнат, раздельный туалет. Прямо профессор Преображенский. «Я буду кушать в столовой, а оперировать – в операционной, так и передайте Айседоре Дункан». Ем на фарфоре, для Кузьмы взяли помощником второго слугу – Алексея Плотникова, бойкого вихрастого паренька из-под Ярославля. Все бытовые хлопоты теперь закрыты, заботиться о хлебе насущном, считать копейки не нужно. Проблемы стали масштабнее, задачи – грандиознее. А вот перспективы – совсем туманными. Переживет ли «скорая» ужасы сразу двух революций? Или переживет, но не со мной?

– Ну, что там случилось? – спросил я, заходя в столовую.

Придавил за плечи вскочившего Славку, сел рядом.

Дерьмо течет по трубам. Это если коротко. А если развернуто… Винокуров состоял членом кружка некого Распутина. Нет, не старца, московского рабочего. Собирались регулярно, читали марксистскую литературу.

Слава, повздыхав, сообщил, что Емельян отдал почти всю свою зарплату и премию за стрептоцид на организацию подпольной типографии. Взяли всю ячейку поздно ночью, на квартире студента университета Поволоцкого.

– В Тишинском переулке похватали. – Антонов грустно моргнул, принимая от пришаркавшего Кузьмы чашку с кофе. – Мать Поволоцкого сообщила однокурсникам, а те – уже мне.

– Я же предупреждал его!

Вот нет пророка в своем отечестве, какой раз убеждаюсь. Сколько разговоров было с Емельяном, и все впустую.

Ладно, стадию гнева, считай, миновали, надо готовиться к торгу, но сначала – кофе. И тренировка с медитацией. Вымахать негативную энергию с Ли Хуанем и его учениками, напитаться позитивными «инем, янем», заполировать «ци».

Утепленный каретный сарай теперь находился в моей полной собственности, ни с какими домохозяйками согласовывать занятия мне уже не надо. А значит, есть где отключиться от нарастающих проблем.

* * *

Сразу после тренировки я отправился к Блюдникову в участок, на разведку. Пристав мне был обязан кое-чем, так что я рассчитывал перед визитом к Зубатову разжиться информацией, которая, как известно, правит миром. Ну и, разумеется, попал с корабля на бал. Стоило войти в арбатский участок, как на меня обрушился вопль косматого, бородатого мужика из-за решетки «обезьянника»:

– Черти, черти сидят в углу. Господи, спасите! Неужели вы не видите? Чего молчите? Вон же у окна и там под койкой… Ой, господи, по-мо-ги-те!!!

Крик оглушал, я даже прикрыл уши руками. От косматого мощно перло сивухой, лицо у него было красным, глаза вращались.

– Что тут происходит? – спросил я у дежурного полицейского за стойкой.

– Концерта происходит. А вы кто будете?

– Я знакомец Емельяна Алексеевича. Доктор Баталов. Он у себя?

Полицейский расплылся в улыбке.

– Конечно-с. Кабинет по коридору налево.

А Блюдников-то вроде порозовел немного, подозрительная желтизна почти сошла.

– Евгений Александрович! – Пристав выскочил из-за стола. – Какими судьбами?

Открыл дверь, крикнул в коридор:

– Махровцев, чаю быстренько сделай!

– Кто это у вас там орет как оглашенный? – поинтересовался я после обязательного светского разговора о погоде, здоровье… Пристав рассказал мне, что блюдет пост и пить совсем забросил. Уже хлеб.

– Да писарь Галушко из управы, – поморщился Блюдников. – Уходил свою жену топором. Все в крови измазались, пока его скрутили. Сам он пьющий сильно. Вот, наверное, белая горячка, черти мерещатся. Помутилось в голове, вот и начудил, прости Господи! – перекрестился пристав.

– А точно помутилось? – задумался я.

Что-то в поведении Галушко мне показалось странным. Какая-то нарочитость, театральщина. У настоящих сумасшедших обычно симптомы сглажены, повидал разных на пятом курсе меда, когда проходили психиатрию.

– А есть способ проверить? – оживился пристав.

– Он же грамотный?

– Писарь! – заулыбался Емельян Алексеевич.

– Тогда есть. Дайте чистый лист бумаги.

Смотреть на шоу собрался весь участок: Блюдников, его невысокий лысый заместитель, аж семеро рядовых полицейских, оказавшихся рядом.

Пристав громко рявкнул на Галушко, и тот примолк, настороженно глядя на меня. Я смело вошел в «обезьянник», показал изгвазданному в крови писарю лист бумаги.

– Чертей, значит, видишь?

– Ага, рогатых, с дли-инным хвостом. Вон там и вон…

– Погоди. Они тут тебе письмо прислали. Прочитай-ка.

Удивленный Галушко взял бумажку, повертел ее.

– Но тут же пусто! Ничего нет…

Я засмеялся:

– А должно было быть письмо. В делирии начал бы читать, может быть, пожаловался на почерк, но точно не увидел пустой лист.

Писарь резко побледнел, отбросил от себя бумагу:

– Черти! Вона и вона!!!

– Поздно, дружок! Под сумасшедшего сыграть не получилось. На каторгу поедешь!

Надо было видеть, как резко побледнел Галушко. То был красный, как помидор, а тут кровь резко отлила от лица, мужчина зашатался, сел на нары.

* * *

– Ох и ловки вы, Евгений Александрович! – восхитился Блюдников. – А я все голову ломал, что делать. Вызывать врачей из Канатчиковой дачи или подождать, авось само пройдет?

– Наука! – Я назидательно поднял палец. А потом мой тяжелый вздох, наверное, услышали во всех соседних кабинетах. – Я к вам, Емельян Алексеевич, по делу. Сложному.

Коротко изложил историю Винокурова, объяснил, что нас связывает. Попросил узнать детали дела.

Лицо пристава помрачнело, он побарабанил пальцами по столу.

– Политические дела… Ох, грехи мои тяжкие… Токмо из глубокого к вам уважения, Евгений Александрович! Так бы не взялся. Есть у меня знакомец в охранке, позову отобедать в трактире.

– Все расходы на мне, – быстро сказал я.

– Дело не в расходах. – Блюдников страдал. – Тут шею сломать легко. Зайдите вечерком, расскажу, что да как.

* * *

После пристава я поехал… нет, не на свою станцию «скорой», а во врачебный кабинет на Арбате. Два дня в неделю – умри, но открой. Я же ответственный, а жители на меня надеются. Эту на ногах гирю я планировал перевесить следующим образом. Заметил, что Адриан Данилкин, ординатор Боброва, очень любит деньги. Как ни встретишь, одни разговоры на тему цен, дороговизны, маленького оклада в университете. При том что платили ординаторам вполне неплохо – больше ста рублей в месяц. Доплачивали, если берешь много операций, ведешь научную работу. Короче, Адриан, который совсем недавно женился, испытывал вполне понятный дефицит с финансами. Который я обещал ему восполнить, если он станет меня подменять во врачебном кабинете.

Совсем практику ему отдавать не хотел: а ну как дела с подстанцией не пойдут? Куда возвращаться? Сегодня купцы деньги дали, есть на что жить. А завтра революция, волнения, забастовки, меценатов и след простыл. В Парижах шампанское на Монмартре попивают. С каких денег жить? Со счетов скоропомощных больных? Даже не смешно. Это обычная больница может перед госпитализацией потребовать денежный залог, а «скорая» на улице?

Да, есть и будут доходы от патентов «Русского медика», но тут тоже не все гладко. Чем больше новых лекарств – тем больше денег. Чем больше денег – тем больше внимания от власть предержащих. Великие князья – они такие, тоже любят литерным поездом прокатиться в Баден-Баден. Да еще со всем своим кагалом – с детьми, женами, слугами да любовницами. А на все это нужны просто огромные деньги. Где их взять? Да вон, какой-то «Русский медик» жирует.

Иллюзий я не испытывал. Как только стану заметным, за меня плотно возьмутся. Способов сравнительно честного отъема денег масса. Тут и новые налоги, рейдерские захваты, изменения в законодательстве… Нужно будет уходить под чье-то мощное крыло, но вот под чье? Витте еще десяток лет просидит премьером, пока его не пустит под откос Русско-японская война. Точнее, ее итоги. Столыпин? Он пока никто. К царю же меня никто не допустит – я не Распутин, вещать загробным голосом, закатив при этом глаза, не умею.

Пока размышлял о своей нелегкой участи, пришел Адриан, начал проверять лекарства в шкафу.

– Александр Алексеевич не слишком зол на меня? – поинтересовался я у ординатора.

– За что, господин Баталов? – удивился Данилкин.

– Как же… переманиваю ценные кадры.

– Мне на два дня отпроситься не трудно, – пожал плечами Адриан, – а профессор готов вас на руках носить: на днях у него получилось реанимировать больного, который собрался отдать душу Господу. Десять минут мы его «качали» по вашей методе.

– …моей и профессора Талля!

– Да, да. И представьте, ожил! Ей-богу, начал дышать, хотя мы были уверены, что все, пора заказывать место в морге.

Тут я, конечно, не мог не рассказать анекдот из будущего. Про санитаров, несущих больного на носилках, который жалобно стонет: «Братцы, а может, клизмочку?» – «Нет!» – «А может, укольчик?» – «Нет!» – «А может, все-таки порошочки назначить?» – «Доктор сказал: в морг. Значит, в морг!»

Смеялись все. Я сам, Адриан и первый за день пациент, что заявился к нам с почечными коликами. Узколицый, бритый до синевы мужчина хохотал сквозь маску боли на лице.

Я осмотрел его. УЗИ нет, дробить камни нечем. Прописал теплые ванны, много пива и ходить по лестнице. Этот рецепт уже давно известен в народе и вполне работает. А если не работает и камни не выходят, то остается сложная операция, выживаемость в ходе которой совсем не радовала.

После почечного мы наложили целых три гипсовых повязки подряд, и все по поводу перелома луча в типичном месте – самой ходовой зимней травмы. А потом на прием заявился мой самый первый пациент в этой новой реальности – поручик Радулов. Радостно поприветствовал меня, потом, косясь на Адриана, сообщил, что у него конфиденциальное дело.

Данилкин деликатно вышел в комнату ожиданий, а я поинтересовался у Радулова, не новый ли чирей у того на афедроне. Ну что могут быть за секреты от врачей?

– Никак нет! – отрапортовал поручик. – Здоров как бык. Дело вот какое, доктор… Мой сослуживец через три дня стреляется на дуэли. Нам нужен врач.

Вот это номер… Я присмотрелся к Радулову. Нет, не шутит.

– И вы, стало быть, решили обратиться ко мне?

– О вас, доктор, идет добрая слава, – высокопарно заявил поручик. – Я в секундантах у моего сослуживца, военных врачей посвящать в дело не хотим, предложил вашу персону. Тридцать рублей.

Сумма немалая, да и посмотреть на дуэль было любопытно. Поколебавшись, дал согласие. Все-таки полезная врачебная практика. Впереди две войны, наверняка зацепят так или иначе. Только поинтересовался, кто и где стреляется. Увы, все это было покрыто мраком тайны – Радулов напрочь отказался мне сообщить детали. Сказал, что заедет утром в понедельник, в семь часов, взял мой новый адрес и отбыл восвояси.

– Очень зря! – почти сразу Адриан остудил мой энтузиазм насчет дуэли. – Подсудное же дело!

– Для участников, не для врача, – засомневался я, жалея, что проговорился.

– Участникам так точно. Хотя, говорят, сейчас военный министр Ванновский послабления для дуэлей сделал. Может, и не будет последствий. Да, там от некой госпожи Бестужевой слуга записку принес. Вот.

Адриан подал мне листок бумаги, я впился в него глазами. Жар спал, появился аппетит, но… Антонина Григорьевна завуалированно жаловалась на задержку. Вот это номер. Про такой эффект серы я даже и не слышал. Мог от укола нарушиться женский цикл? Я крепко задумался. Поразмыслив, понял, что да, вполне может. Организм борется с заразой, ему не до размножения. Аккуратно отписался, что да, такое может быть, надо ждать, на днях загляну и осмотрю ее.

* * *

– Дело худое, – сообщил пристав.

Блюдников разложил перед собой бумаги, водил по ним карандашом. Сидели опять в его кабинете, наливались свежей порцией чая.

– Человечек мой сделал выписки из документов касательно интересующего вас лица, заодно просмотрел о других участниках. Значится, все было так…

В ноябре 1894 года в Отделении по охранению общественной безопасности и порядка в городе Москве были получены сведения, что в квартире № 6 дома Якуб, по Тишинскому переулку, занимаемой студентом Московского университета Алексеем Поволоцким, собираются подозрительные люди и некто Иван Распутин – рабочий, бывший ссыльный, который произносит крамольные речи.

– Вследствие сего за поименованными лицами с начала января 1895 года учреждено было последовательное наблюдение. – Блюдников внимательно на меня посмотрел, фиксируя, понял ли я серьезность проблемы.

Я сделал вид, что все осознаю, внемлю.

– В начале марта, – продолжил пристав, – означенное наблюдение было усилено, причем с этого времени, между прочим, обнаружены были особенно частые сношения Ивана Распутина с Алексеем Поволоцким, студентом Московского университета Степаном Демидовым-Кролевцом, которые посещали различные аптекарские магазины, где они, по-видимому, приобретали разного рода химикаты.

Вот же твари… Химикаты – это бомбы.

– Далее филеры доложили, – взгляд Блюдникова стал еще строже, – что Бахарев с Распутиным, встретившись на улице, отправились к Московско-Брестской дороге. После этого они пошли далее и, отойдя от полотна дороги шагов на триста, вошли на вал около одной из выкопанных в этом месте ям, тщательно осмотрелись вокруг и затем скрылись в яме. Через несколько минут послышался глухой взрыв, и над местом, где находились Бахарев и Распутин, показался белый дым. По итогам утреннего осмотра означенного места начальником Охранного отделения на дне указанной выше ямы оказалось овальное обожженное пространство около четырех аршин в длину и одного аршина в ширину, с небольшим отверстием в земле близ одного края обожженного пространства. При этом около этого пространства были найдены осколки стеклянной пробирки с бело-желтоватым порошком на дне.

Мы помолчали, каждый размышляя о своем.

– Евгений Александрович, вы же понимаете, что просите за бомбиста? – Я думал, что этим вопросом пристав меня доконает, но нет, он продолжил зачитывать: – Из числа добытых наблюдением данных, кроме вышеприведенных, следует отметить также, что на следующий день Распутин с Бахаревым отправились на вокзал Николаевской железной дороги, где в течение часа осматривали платформу приходящих поездов, обратив особое внимание на подъезд к императорским комнатам, на выход из этих комнат на платформу, а также на лесенку в конце последней, спускающуюся на полотно дороги.

Тут уже, не стесняясь, я выругался матом. Такое не простят. Распутину с Бахаревым уж точно.

– Винокурова же с ними не было?

– Не было, – покачал головой Блюдников. – Но на квартире у Поволоцкого он присутствовал, возмутительные речи вел. Об том тоже есть доклад в Охранном.

– В группе был агент? – прямо спросил я.

На это Блюдников только возвел глаза к потолку:

– Евгений Александрович, глубоко уважая вас, сделал, что мог. О большем не просите.

– Спасибо и на том. – Я встал, пожал руку. – Можете на меня рассчитывать и далее.

* * *

К Зубатову на Мясницкую поехал сразу, без раскачки. Просто побоялся, что если начну сомневаться, так и не решу вписаться. А Емельян уедет в Сибирь годков на двадцать. Все-таки, если вопрос касается императорской фамилии, власть будет действовать максимально жестко. Так что просить за Винокурова себе дороже. Умом я это понимал, но сердцем… Сердцем я был с пламенным студентом. Не в смысле одобрения бомбистов, а по пословице, что кто в молодости не был революционером, у того нет души, но кто в старости не стал консерватором, у того нет мозгов.

Чиновника по особым поручениям пришлось подождать, и это ожидание стало очень мучительным. Вытерпел, дождался идущего быстрым шагом по коридору Сергея Васильевича, бросился наперерез.

– Прошу всего пять минут. Не более!

– А я о вас был лучшего мнения, господин Баталов, – развел руками в удивлении Зубатов, увидев меня.

Глава 2

– Я хочу жить с тобой! Точнее, у тебя…

Вика густо покраснела, начала комкать платок в руках.

– В каком смысле со мной? – обалдел я.

Только вернулся на станцию, поднялся в рабочий кабинет, погруженный мыслями в историю с Винокуровым. Зубатов, большой фанат общения с революционерами (ну и перевербовки оных), согласился выслушать Емельяна, переговорить с ним приватно. Так сказать, вне рамок следствия. Стоило мне это совсем не пяти минут уговоров – час убалтывал Сергея Васильевича, рассказал про достижения парня на поприще фармацевтики, ну и приврал немного, не без этого. Выслушал кучу ответных упреков. Дескать, нельзя заигрывать с революционерами.

Тут я не выдержал и выдал историю о сборе денег, когда я прикованный к постели лежал. Спросил у чиновника по особым поручениям: стал бы он хлопотать за такого человека? В ответ получил, как ни странно, невнятные междометия. Неужели у этого краснобая аргументы кончились? Или это тоже часть игры?

И вот теперь в голове только одна мысль: как уговорить самого Винокурова не лезть в бутылку и покивать Зубатову во время разговора. Неужели это сложно? Совсем даже не обязательно соглашаться. Просто не посылать на три буквы. Решил, что попробую парню передать через родственников записку в тюрьму. Славка говорил, что знает его мать… Должны же к нему пускать на свидания?

– Ты меня слушаешь?

Вика продолжала стоять перед письменным столом, а я, невежа, даже не предложил ей сесть. Вскочил, подвинул стул.

– Слушаю, тут просто… сложная ситуация.

Я коротко рассказал про Винокурова. И это ненадолго отвлекло девушку от ее хотелок. Она начала расспрашивать меня, потом дала пару полезных советов. Многие деловые вопросы быстро решались на разных раутах и светских салонах, которые устраивали московские аристократы.

– Тебе надо выезжать в свет! – выдала заключение Талль. – Как закончится Великий пост – обязательно! Балы…

Девушка мечтательно закатила глаза, но потом опомнилась:

– Мы любим друг друга, и должны быть вместе!

Это было очень сильное заявление, и я замешкался, не зная, что ответить. Потом сообразил:

– Как же к этому отнесется маменька?

– Она покричит, – уверенно заключила Вика, – но потом успокоится! Ведь все можно сделать аккуратно. «Русский медик» сдаст мне в наем апартаменты в клинике. Я посмотрела, на четвертом этаже есть целых три квартиры! Будем жить рядом, будем жить вместе.

– Слухи пойдут. Как же твоя репутация? Не пострадает?

– Я совершеннолетняя! – уверенно заявила Талль. – Учусь на курсах, работаю в клинике. Получаю у тебя оклад. Почему я не могу жить так, как хочу? И с тем, с кем хочу?

– Ну есть же общественное мнение, – промямлил я, уверенный, что после такого поступка все балы и прочие салоны для нас обоих будут на сто процентов закрыты. Не уверен, что даже к генерал-губернатору на официальный прием допустят.

– Значит, ты против?! – Крылья носа девушки начали гневно дрожать. Она опять покраснела. Только теперь явно не от смущения.

– Почему же против? Конечно, я за! Но твою маман надо подготовить. Ты согласна?

– Она опять заведет свою шарманку про свадьбу. Не то чтобы я была против… – Вика лукаво на меня посмотрела. Как же быстро у нее меняется настроение…

– Значит, сначала готовим маму, – заключил я, игнорируя закинутую в мою сторону удочку.

Нет, в эту ловушку опытный холостяк никогда не попадет!

* * *

В клинику пришел Серафим. Я ждал этого визита. Священник был одним из организаторов первого сбора средств, и наверняка его купцы спрашивали о моих успехах. Плюс со всей этой суетой я пропустил несколько воскресных служб, это тоже вызвало беспокойство батюшки. Я вроде бы перешел в другой приход, Николая Чудотворца, что на Курьих ножках, но там случилась кадровая катастрофа: старый священник, отец Алексий, скончался как раз накануне моего переезда, с назначением нового возникли какие-то вопросы, в итоге службы проводил командированный отец Питирим, но я с ним договорился, что лучше уж буду посещать своего старого духовника.

– Ну показывай свои хоромы. – Священник приобнял меня, перекрестился на красный угол.

Делать было нечего, повел Серафима демонстрировать клинику. Половина дома была пустая, палаты тоже не радовали болящими – всего один пациент со сложным переломом, которого бригада подобрала на улице, возвращаясь с вызова. В лаборатории священнодействовал один Славка, в аптеке тоже было пусто – я никак не мог нанять нужного провизора.

Лицо Серафима вытянулось, он явно ожидал бóльшего.

– Может, взглянете на бригады? – потянул я священника в комнату ожиданий. Познакомил с Горбуновым, Лебедевым. Думал, что повезет с Моровским и того не будет, но как назло Вацлав тут же обнаружился, сам спустился знакомиться с батюшкой.

– Католик? – тут же поинтересовался Серафим после окончания официальной части.

Старший врач лишь кивнул.

– Ну, то сейчас дозволяется властями. – Лицо священника сморщилось.

– Вот, думаем на кареты иконки повесить. – Я поторопился перевести разговор от скользкой темы. – Не посоветуете? Ну и освятить, само собой.

Врачи оживились, мы спустились в каретный сарай. Оба экипажа были вычищены кучерами, по полу разбросаны свежие опилки.

– Эту посвятим Пантелеймону Целителю. – Серафим указал на правую карету. – А эту…

Тут батюшка задумался. В сарае прибавилось персонала, все молча ждали решения священника.

– Ну а левая… пусть Николаю Чудотворцу.

– Образки можно повесить? – поинтересовался Лебедев. – Не будет то нарушением церковных правил?

– Не будет, – вынес вердикт Серафим. – Ежели освятим.

* * *

Доктор Малышев поехал на «болит живот». Не первый такой вызов. Живот и грудь – скоропомощной хлеб. С головой, которая население беспокоит чаще, обычно пытаются сами разобраться, в аптеку прислугу за порошком послать или врача вызвать. А вот с брюхом и делами сердечными, да и дыхательными, уже привыкают звонить нам.

А я жду. Мне надо показательное выступление устроить, похвастаться перед коллегами и даже недоброжелателями. А такие непременно имеются. Уверен, в разных кабинетах умные (и не очень) головы уже вещают втихаря про выскочку, который все делает неверно. Как правильно – не говорят, а про ошибки и провалы – с огромным удовольствием. Поэтому я и дал ценное указание врачам: при подозрении на острый холецистит тащить болезного сюда. И старшего врача озадачил повторением топографии печени и желчевыводящих протоков, а то оказалось, что граф немного плавает именно в этой области.

Мало того, для закрепления материала я провел отдельное занятие с последующим зачетом. Очень уж хотелось если не рот заткнуть возможным злопыхателям, то пыл их поумерить, потому что хоть сама операция и не нова, лет шесть как делают во всем мире, но так, как собираюсь это сделать я, не додумался пока никто.

И вот Андрей Германович не подвел. Привез. И меня в приемный покой вызвали, тоже ждали. Малышев даже пританцовывал от гордости за выполненное поручение.

– Вот, Евгений Александрович, смотрите! – потянул он меня к кушетке. – Все точь-в-точь как вы на лекции говорили! И даже на шее участок болезненный!

– Благодарю, Андрей Германович. Показывайте.

Дама – классический пример больных холециститом: тучная, за пятьдесят, и даже волосы обесцвечены пергидролем по модной французской методе. Наверное, в Париже и красила, судя по корням, с полгода назад.

Сначала помыть руки. Врач делает это дважды: перед осмотром, чтобы пациенту приятно было, и после, для собственного удовлетворения. Пока вытирался свежепринесенным специально для главного врача полотенцем, ко мне прорвался муж – тоже тучный, и даже чем-то с женой схожий, что говорило о долгой и счастливой совместной жизни. Вот только большинство волос у него сосредоточилось на лице, а на темени была выдающаяся, архиерейских масштабов лысина.

– Господин Баталов, Христом-богом прошу, спасите! Теща ведь, матушка Соломонии Юрьевны, примерно в таком возрасте от печеночных колик померла! Горе-то какое! Как жить без любезной моей?! Я уж вам пожертвую, не извольте сомневаться!

Для подкрепления серьезности своих переживаний он упал на колени и попытался обнять меня за ноги. Избежал я сомнительного удовольствия, выполнив весьма сложный маневр уклонения. Любящего мужа потащили на выход фельдшера первой бригады, а я, соответственно, направился к любезной Солохе. Интересно, это крестивший ее священник преданным поклонником Гоголя был, или просто в святцах имя попалось?

Холецистит – вообще красавец! И пузырные симптомы налицо, и клиника. А при глубокой пальпации и пузырь удалось нащупать, выпирающий из-под нижнего края печени.

– Температуру меряем, давление, – сказал я и пошел повторно мыть руки.

– Сейчас начнем? Готовить операционную? – подошел ко мне Моровский.

– К чему спешить? – удивился я. – Вы что, на лекции меня не слушали? Золотое окно – семьдесят два часа. У нас чуть больше суток прошло. Сейчас – классика, консервативная терапия. Голод, холод и покой. Есть не давать, разрешить только полоскать рот. И сообщите заинтересованным лицам, что операция назначена… Да пусть на полдень, на завтра. А сами, Вацлав Адамович, потрудитесь еще раз повторить материал. А то выяснять, что такое треугольник Кало, у стола будет поздно.

– Будет сделано, – холодно ответил старший врач и пошел обижаться.

Вот не нравится он мне. Знания оказались не столь обширны, как представлялось вначале. Зато гонору на троих хватит, даже если каждый из них – граф. С коллегами разговаривает, как с быдлом, постоянно пытается поймать их на ошибках. С персоналом не здоровается даже. Ничего, в эту игру можно играть и вдвоем. В итоге Моровский или уйдет, или начнет нормально работать.

* * *

Операционная у нас, конечно, не как в университетской клинике, где можно сотни полторы зрителей рассадить. Поставили десяток стульев чуть поодаль, вот и вся трибуна. И повесили большое зеркало, в котором при определенной доле везения можно было наблюдать операционное поле. У нас студенты не учатся, нам это помещение для работы необходимо, а не спектакли устраивать. По крайней мере, вслух я так говорю. А сам надеюсь, что скоро за право посидеть на одном из этих стульев будет борьба вестись.

Больную подготовили, привезли в операционную и уложили на стол. Понятное дело, я ее перед этим посмотрел еще раз. Температура, кстати, на фоне вынужденной голодовки снизилась. Вчера привезли с тридцать восемь ровно, сегодня уже тридцать семь и одна десятая. Давление чуть повышено, сто пятьдесят на сто, но ведь комплекция, возраст, волнение… Короче, в пределах нормы. Вряд ли на таких показателях стоит ждать кровотечения фонтаном, тем более из мелких сосудов.

Пошли мыться. Моровский вперед меня ускакал, ждал уже в операционной. Когда я зашел, посмотрел на перегородку. Пришли. И не только мои хорошие знакомые Бобров с Дьяконовым, но и… Склифосовский? Я его до этого исключительно на фотографиях видел. Из Петербурга приехал? Вот это экзаменатор… Он ведь до Александра Алексеевича институтской клиникой заведовал. Может, Бобров и пригласил? Но мне не признавался, хотя в последнее время все на бегу, поговорить толком некогда. Захотелось вдруг пойти и пожать руку. Или даже поклониться. Бог с ним, перемоюсь потом. Но выглядеть это будет крайне непрофессионально. Сначала – работа, а после – остальное. Да и сам Николай Васильевич не поймет.

А остальные кто? Ага, эти трое – подчиненные Боброва, видел их. Радулов, кстати, тоже показался из-за плеча какого-то сурово выглядящего господина, как раз поправляющего пенсне.

Интересно, а почему это мой ассистент не по форме одет?

– Принесите Вацлаву Адамовичу маску, – велел я стоящему у двери санитару.

– Мне она не нужна! – гордо заявил граф. – Зачем?

– Затем, что я велел, – опустил я забронзовевшего помощника на землю. – Если мы сделаем посев со слизистой вашего носа и тем паче со столь великолепных усов, как думаете, останется ли чашка Петри стерильной? А мне не надо лишнее микробное загрязнение операционной раны.

Моровский терпеливо снес и завязывание санитаром тесемок вокруг головы, и то, что тому пришлось поправлять маску на носу целого старшего врача. А я после операции еще и операционную сестру прижучу: как она пустила этого охламона? Хотя болезнь эта неизлечима, как станет кто начальником, так сразу у него не только дыхание, но и подошвы ботинок стерильными становятся, то и дело норовят во время операции зайти в зал, как в вагон метро.

Подождали, пока больной дадут наркоз, и приступили.

– Сегодня у нас случай острого холецистита, – начал объяснять я. – Пациентка пятидесяти двух лет, начало приступа печеночной колики – около сорока часов назад. Была доставлена в нашу больницу бригадой скорой помощи из дома. До этого подобных болей не испытывала. Мать пациентки умерла примерно в таком же возрасте от последствий желчекаменной болезни, что позволяет нам говорить о семейном характере заболевания…

– Готово, – сообщил нам Малышев, исполнявший сегодня роль анестезиолога.

А что, сам привез, сам и обезболил. Справедливо, по-моему.

– Приступим, – сказал я, и мы начали обкладывать операционное поле после его обработки.

Уж эту манипуляцию я мог доверить своему помощнику. Студент справится, ничего сложного. Прихватил по углам по маленькому шву, чтобы не сползало, и вперед.

– С учетом всех обстоятельств я решил, что в проведении верхне-срединной лапаротомии нет нужды, и мы можем произвести холецистэктомию через менее травматичный мини-разрез в правом подреберье. Это должно значительно уменьшить период выздоровления после операции и снизит риск осложнений. Приступим. Скальпель. – И я протянул руку.

Что сказать, крючки Моровский держит просто мастерски. Естественно, ход операции я ему изложил, должен же он знать, чем мы будем заниматься. Слушал Вацлав молча, хотя сомнение во взгляде я видел. Еще бы, я собирался произвести операцию по уникальной для этого времени методе. Автор – некто Федор Александрович Аверкиев, хирург, умерший от бокового амиотрофического склероза. Сколько раз мне предлагали защитить диссертацию, ведь материала с лихвой, осложнений чуть не в два раза меньше, а я всех посылал лесом, лень было заморачиваться.

– Давление? Пульс? – спросил я Малышева, когда мы кожу с подкожной клетчаткой и мышцами рассекли, кровящие сосуды перевязали и готовы были приступить к основным манипуляциям.

И посмотрел влево, на публику. Вот оно, господа научные авторитеты! Глаза по пять копеек, рты приоткрыты. Молодцы! Никто не сомневается, что показатели эти во время операции крайне важны, разве что измерить их было нечем. Покупайте аппараты Баталова! Вот только Келер что-то тормозит, никак не начнет розничную продажу. Наверное, набирает запасы. Ладно, хватит лирики.

– Сто тридцать пять на восемьдесят, пульс девяносто, – доложил Малышев.

Манжету наложили перед операцией, Андрею Германовичу оставалось только подсоединить сфигмоманометр да накачать грушей воздух.

– Отлично, продолжим…

* * *

– Сейчас, когда Вацлав Адамович Моровский, старший врач нашей станции скорой помощи, любезно заканчивает самый главный этап операции, я готов ответить на вопросы. – Я оставил графа зашивать кожу и обрабатывать рану, а сам подошел к зрителям и судьям.

– Вы нас всех поразили, – по праву старшего сказал, поднявшись на ноги, Склифосовский. – Замечательно, от первого до последнего движения. С нетерпением буду ждать от вас статью с подробностями.

Бальзам на душу. Никто теперь и слово вякнуть не посмеет с такой-то «крышей». Тайный советник, третьего класса чин! Надо обязательно сфотографироваться с ним. На стол в кабинете поставлю, чтобы все видели. А через пару лет и он себе тоже. Шучу, конечно. Николай Васильевич точно в первую тройку российских хирургов всех времен входит. Вместе с Пироговым и Баталовым.

А праздник продолжился. Как только Моровский наложил последний шов, ему поднесли здоровенную склянку с раствором бриллиантовой зелени, он картинно взял пинцетом салфетку, макнул ее в жидкость и щедро смазал кожу. Красота! Знай наших!

Глава 3

Я подошел и посмотрел на шов. Не совсем ровный, и это, естественно, будет использовано для приведения самомнения графа к более правильным показателям. Да что тянуть, прямо сейчас и начнем.

– Тренироваться надо, господин Моровский, – тихо сказал я ассистенту. – На курином яйце. А то скоро скорняжным швом начнете зашивать, как в патанатомии. У вас первый шов перетянут, еще один – неровный. И это на жалком одном вершке.

Интересно, как тут обстоят дела с протезированием зубов? А то мой старший врач скоро эмаль сотрет, такой скрип издавая.

– Благодарю за помощь, Вацлав Адамович! – громко сказал я, теперь уже для собравшихся. – Надеюсь, вас не затруднит взять на себя подготовку статьи о сегодняшнем событии?

– Почту за честь, – натянуто улыбаясь, ответил граф.

Ну и все, а я – к гостям. Бобров представил меня Склифосовскому. Николай Васильевич руку мою потряс, выразил признательность.

– А я-то ехать не хотел, когда меня Александр Алексеевич позвал. Вчера лекцию студентам читал, – огласил он причину своего приезда. – И тут неожиданно такая встреча приключилась.

Ну и дальше про операцию, измерение давления. Мол, штука новая и полезная. А особенно отметил маски и зеленку. Ну да, кому еще за асептику ратовать, как не первому внедрившему ее. Теперь буду ждать, что и в Петербурге новшество быстрее пойдет.

– А все же первая операция, где вся бригада в масках была, в нашей клинике случилась, – заметил Бобров. – Но тоже с подачи господина Баталова… Кстати, у нас на завтра намечена холецистэктомия. Не сможете продемонстрировать свою методу? Я бы с удовольствием ассистировал, чтобы поближе посмотреть.

– Лучше бригаду из трех хирургов. Мы сегодня вдвоем исключительно по скудости ресурсов оперировали. А так первый ассистент – на расширении раны, для помощи при манипуляциях, перевязке сосудов и желчного протока. Второй держит печеночными зеркалами печень, удаляет лишнюю кровь, желчь из раны. Тем более с таким напряженным пузырем уже риск. Надо было пунктировать, но я уже в ходе операции понял, что можно и без этого…

– А давайте я тоже в бригаду войду, – вдруг сказал Склифосовский. – Учиться никогда не поздно.

– Буду признателен. Но два профессора ассистентами у приват-доцента? – засомневался я.

– Да будь вы даже простым лекарем, я бы в том урона чести не увидел, – успокоил меня Склифосовский.

– Ну тогда пойдемте в мой кабинет, обсудим подробности.

* * *

Вот кто меня радовал постоянно, так это Федор Ильич. Директор навел порядок быстро и незаметно, закупки проводил вовремя и при этом торговался за каждую копейку. Надо обязательно узнать адрес наследников этого самого купца Лапина, послать им письмо с благодарностью за ценного специалиста.

Чириков терпеливо дождался, когда я провожу гостей, и только после этого зашел.

– Вот, Евгений Александрович, посмотрите. – Он разложил передо мной листовки с объявлениями. – Подумал, вас заинтересует.

Динамо-машины… Ведь один раз я при нем обмолвился, что хорошо, если бы у нас электричество было. А он, получается, запомнил, да к тому же искать начал.

– Цена какая? – спросил я о главном.

А в голове уже картинка с бестеневой лампой в операционной, а не этим вот керосиновым убожеством, как сейчас, когда в глубине раны сосуды чуть не на ощупь искать приходится.

– Торговый дом «Сименс и Гальске» на Маросейке, в доме Ерачевых, – показал листовку Чириков, – четыре тысячи триста рублей. А вот у Старовского на Мясницкой, в доме Музея, у них четыре семьсот, доставка из Дрездена, но для нас они могут сделать рассрочку платежа на три месяца. Это за все, включая динамо-машину, локомобиль, проводку, приборы и соединительные элементы, а также лампочки и работу по установке.

Опять деньги! Когда уже я стану настолько обеспечен, что смогу без головной боли подписывать такие счета? Но ведь бестеневая лампа…

– Вот здесь дешевле. – Директор принял мое молчание за сомнение. – Можно заказать динамо, работающее от велосипеда.

– А педали, Федор Ильич, мы с вами крутить будем? – улыбнулся я. – Или проштрафившиеся сотрудники? Ладно, я подумаю. Может, в рассрочку и возьмем. Только надо будет предусмотреть обучение нашего человека.

– Старовский дает маленькое динамо в подарок, что подойдет для велосипеда-тандема. А кому крутить, я найду, – вдруг улыбнулся Чириков.

* * *

Я трясся в раскачивающихся дрожках и в сотый раз жалел о своем глупейшем согласии участвовать в дуэли. Тридцать рублей, конечно, деньги, но не такие уж большие. Для установки освещения в дом мне придется побывать в качестве врача на ста пятидесяти мероприятиях. Учитывая частоту, проще дождаться запуска второй московской электростанции, которая состоится года через два, а до этого просто подкопить денег.

Как хорошо накануне было… Мы провели холецистэктомию у Боброва в клинике, и нам рукоплескали десятка четыре собравшихся там медицинских светил разной величины. Студенты на галерке подсчету не подлежали. Понятно, что приветствовали больше моих ассистентов, но меня со счетов ведь тоже сбрасывать нельзя.

И стрептоцид… Склифосовский при мне звонил Келеру насчет масштабных закупок препарата для своей клиники. Вот деньги, от опта, а не эта оперетка.

Про дуэли я читал у разных авторов. У Пушкина, Лермонтова, Куприна, Чехова, Толстого. Или последний про такое не писал? Не важно. Короче, все представления у меня сводились к картине, где раненый Пушкин лежит в сугробе и целится в Дантеса.

– Вот, барин, как и сказали, Живодерная слобода за Калужской заставой. А вон овраг, – ткнул он в сторону грязным кривым пальцем.

– Здесь нас жди, – бросил Радулов, спрыгивая на землю. Из-за этого голос, которым он отдавал приказ, получился не очень командным.

– Может, теперь уже вы расскажете, в чем дело? – спросил я, когда мы отошли от дрожек.

– Дуэлируют офицер третьей роты первого лейб-гренадерского Екатеринославского императора Александра III полка поручик Неверов и лейб-гвардейской Конно-артиллерийской бригады штабс-капитан граф Шувалов, состоящий при его императорском высочестве великом князе Сергее Александровиче адъютантом, – официальным тоном произнес поручик. – Первый написал пособие по английскому боксу, по примеру барона Кистера. Он знаток, в Лондон ездил, там практиковался. Граф прочитал и предложил сойтись в поединке по британским правилам… В итоге Трифон Александрович проиграл. После чего обвинил графа в грубом нарушении условий, мол, тот вел себя не как джентльмен. И вот мы здесь. Хотя, – намного тише продолжил поручик, – вроде бы на самом деле размолвка произошла чуть раньше. Говорят, Шувалов свел дружбу с кем-то из своих однополчан-преображенцев, а с Неверовым разошелся.

Ну понятно, крепкая мужская дружба – штука серьезная, тут бывают драмы, от которых сценаристы бразильских сериалов рыдают от зависти.

На месте предстоящей дуэли мы оказались не первыми. Поручик Неверов уже прохаживался, о чем-то переговариваясь со своими секундантами. Все трое в форме того самого полка с длиннющим названием, которое я, естественно, не запомнил. И зачем мне сведения, что форма повседневная, потому что без аксельбантов? Я, извините, от армии далек. Но к гренадерам подошел, представился.

Доктор тут – лицо нейтральное, ни к одной из сторон симпатии не испытывающий. Ни к этим расфуфыренным индюкам, ни к тем, что подходят по той же тропинке, что и мы пятью минутами ранее.

Из всей толпы вояк один Радулов выделяется: слегка небрежен в одежде и прическе. Остальные же – типичные метросексуалы. Которые, согласно определению, не геи, просто тщательно за собой ухаживают. Не удивлюсь, если сюда вся компания прибыла непосредственно из парикмахерской. Усики подстрижены, волосики чем-то смазаны и блестят…

Секунданты сошлись, переговорили о чем-то. Если память не изменяет, предлагают решить дело миром. Ага, боксеры-любители отказались. Ну вот, пошло дело. Процедуру вел распорядитель в черном, который, кстати, самым последним приехал. Замерили дистанцию, двадцать шагов, воткнули сабли в землю. Или это как их, палаши? Еще бы знать, чем одна железяка от другой отличается. Спроси меня, какая разница между зажимом Кохера и зажимом Холстеда – в любом состоянии не задумываясь отвечу, а это… не мое.

Так, метросексуалы выбрали пистолеты из деревянного футляра. Показушники. Разделись до белых сорочек, разошлись. А как стоят! Красавцы! Жаль, фотографа нет. Мое место чуть сзади, но я на всякий случай отошел еще и в сторону, а то мало ли куда полетит пуля-дура. Ну все, распорядитель дал команду сходиться, и я на всякий случай пододвинул ногой к себе свой саквояж со всем необходимым для военно-полевой хирургии на минималках.

Подошли. Выстрелили почти одновременно, но первым успел граф. Ну тут как в кино: вытянул руку, прицелился, пальнул. Не, молодец, спору нет, такую дуру на вытянутой руке держать, да еще и пытаться попасть куда-то из древнего гладкоствола… Физические кондиции налицо. Хотя чем им в армии еще заниматься? Не Шопенгауэра же читать.

Ого, мой выход! После рассеивания неслабого облака вонючего дыма оказалось, что Шувалов попал. И Неверов лежит на земле, издавая вопли и корчась. Не до стрельбы парню, не повторит подвиг Пушкина, который с пробитым животом стрелял по Дантесу.

Я бросился к раненому одновременно с криками секундантов «Врача!!!». Зачем орать, если я уже здесь? Тайна сия великая есть. Что имеем? Огнестрельный перелом верхней трети левой большеберцовой кости имеем с повреждением ветви передней большеберцовой артерии, о чем нам говорит характер кровотечения. Однозначно, мазурку ему в ближайшие лет пятьдесят танцевать будет трудно.

Пока я всю эту фигню думаю, достаю цивильный жгут и начинаю накладывать его строго по науке: первый тур, второй впритык, но не сверху… Потом обезболю, разрежу к едреней матери козырный в прошлом сапог со столь же безнадежно испорченными черными штанцами. Модники хреновы.

– Что копаешься, штафирка? – почти истерично закричал мне над ухом, судя по всему, граф Шувалов. – Быстрее! Трифон! Друг мой! Прости! – запричитал он, пытаясь обнять раненного им же дружбана. Или бойфренда, кто их разберет.

– Отойдите, мешаете! – прикрикнул я на графа, отодвигая его локтем. Потому что все эти картинные обнимашки происходили слишком близко от места оказания помощи и элементарно мешали работать.

Меня эти вопли с попытками оскорбить давно не трогают. Наш народ, он такой, особенно в состоянии подпития, и обращать на это внимание – только время терять. Но графу, видать, надо было срочно куда-то выпустить пар после стрельбы из антикварного пистоля. Ничем иным я не могу объяснить тот факт, что меня с руганью подняли за шиворот. Тут уже я не выдержал, просто на рефлексе провел бросок через бедро. Подальше от Неверова. Шувалов как мячик подскочил, бросился снова. Тут подоспели секунданты, буяна оттащили, и я продолжил то, за чем приехал, – оказывать догоспитальную помощь.

Пока я колол морфий, резал и бинтовал, возле меня присел Радулов.

– Вы же дворянин, господин Баталов? – тихо спросил он.

– Ага, – ответил я, накладывая очередной тур бинта на многострадальную голень Неверова.

– Надо вызывать, – констатировал поручик. – Я готов быть вашим секундантом. За шкирку, как простолюдина… Такое не прощают.

У меня прямо закипел мозг. Радулов – секундант Неверова. Это он так решил отомстить графу за «боксера»? Я мысленно взвыл. На кой хрен я здесь? Влез в этот блудняк? Что я плохого сделал, за что мне такое?

– Отказаться, я так понял, нельзя?

– Только если граф принесет вам извинения.

Что же, делай, что должен, и свершится, чему суждено. Я поднялся и подошел к Шувалову, которого все еще держали под руки его секунданты. Конечно, держите меня семеро.

– Граф, вы повели себя бесчестно. Я – тамбовский дворянин Евгений Баталов. Если вы не извинитесь, буду вынужден вызвать вас.

– Перед кем? Перед тобой, штафирка? Завещание пиши! – Шувалов был явно не в себе.

– Мой секундант свяжется с вами. – Я повернулся к Радулову и второму военному, чье имя мне никто не сказал. – Господа, раненого срочно необходимо доставить в больницу. Прошу оказать помощь.

* * *

Неверова мы довезли к Боброву не только живым, но даже в сознании. Радулов хотел тащить «боксера» к военным медикам, но я настоял на университетской клинике: стрептоцид, хорошие хирурги, в профессионализме которых я был уверен. Сдав пациента и получив заверения секунданта, что он будет добиваться для поединка с графом таких же условий, как были ранее, я отправился к себе на Большую Молчановку.

Меня немного потряхивало, но умеренно. Сейчас приму сто граммов коньячка и займусь статьей про тонометр. «Русский медик» хотел что-то из архива профессора Талля, даже телеграмму прислал. Пусть новое будет про давление. Таблица показателей для разных возрастов, весов, мужчин-женщин-детей… Надо вкинуть это все в медицинское сообщество, пусть обсуждают, спорят. А еще надо самому переключиться, чтобы не думать обо всем этом блудняке с дуэлью. Я и пистолета-то в жизни никогда не держал в руках дольше пяти минут. Хоть дуэльного, хоть обычного. Вот была возможность попрактиковаться с наганом, и тот Зубатов отобрал.

– Ты что такой бледный? – Вика остановила свой обычный забег по делам клиники, подошла ко мне вплотную. Белый аккуратненький фартучек на приталенном платье, косынка, по последней моде опускающаяся на спину. Девушка явно доработала госпитальную одежду. Но когда?

И что ей отвечать? Говорить про дуэль или нет? А может, Шувалов еще одумается и принесет извинения? Это он в пылу наговорил лишнего, а сейчас ему сослуживцы мозги вправят. Или не вправят. Какой-то гражданский что-то вякнул, сам должен извиняться…

– Да что-то с утра голова болит. Надо попросить Ли сделать иглоукалывание. – Я посмотрел на часы. – О, как раз он сейчас с внучкой и придет.

* * *

– Дуэль? Это замечательно!

Реакция Ли Хуана на новости о поединке меня поразила. Учитель расплылся в улыбке, похлопал меня по плечу. Вот прям радуется!

– Что же здесь замечательного? – удивился я.

– Что самое важное в дуэли?

– Не быть убитым?

– Смелть – это плосто этап в цепи жизней, – отмахнулся учитель.

Хорошо ему рассуждать. Буддист, верит в сансару и круговорот рождений. Хотя… судя по моей судьбе, некоему Баталову тоже пора задуматься о законах, которые регулируют движение душ в мироздании.

– Ладно… – Я попытался сосредоточиться. – Сохранить жизнь графу Шувалову?

– Кто это?

– Тот, с кем я буду стреляться.

– Тогда ты нашел суть. Сохланить чужую жизнь – самое важное! Нет ничего важнее жизни.

Китаец начал рассказывать про карму, про то, как легко испортить себе посмертие.

– Это все, конечно, очень интересно. – Я посмотрел на часы, извинившись, прервал лекцию. – Но что мне делать прямо сейчас? Дуэль через три дня, а я не умею хорошо стрелять из пистолета. Граф же настоящий бретер, укладывает пулю в монету на двадцати шагах. Сам имел возможность наблюдать.

– И ты укладывай!

– Как?

– Медитация в движении.

Последний месяц мы очень много времени посвятили боевому трансу. Страх, боль, лишние мысли… Я научился избавляться от любых эмоций, которые мешали мне в постижении ушу. Но все это было в статичных позах, стойках.

– Плишло влемя учения кинхин!

Ли объяснил мне, что медитировать, входить в боевой транс можно и в движении. Надо только сделать себе «якорь», то есть любое слово, звук, которые вызовут мгновенное погружение в измененное состояние сознания. Начали мы с ходьбы по кругу, когда шаг делается после каждого полного вдоха. При этом одна рука сжата в кулак, а другая рука сжимает или прикрывает кулак. Все это я делал, погрузившись в первый медитативный слой – Дада Садананда. Он еще назывался «центральная струна». Я прямо нутром ощущал ее позитивную вибрацию, которая поднималась снизу вверх.

– Тепель пистолеты!

После того как я освоил боевой транс в движении, Ли Хуан попросил меня купить дуэльный пистолет. Сделать это оказалось несложно – никаких препятствий или разрешений. Приходи в оружейную лавку, плати и получай лаковую коробку – пистолеты продавались парами.

Все три дня до дуэли, забросив дела скорой, я только и делал, что учился входить в транс в движении, после чего поднимал пистолет и целился в круг, нарисованный на другом конце каретного сарая углем. Каждый день китаец стирал старый круг и рисовал новый. В два раза меньше предыдущего. На третий день он поставил просто точку. И я ее видел, как будто она была прямо перед глазами. Я говорил сам себе свой «якорь» – слово «чок»; прищелкивая языком во рту, погружался в состоянии невесомости и полного умиротворения. Поднимал пистолет. Картинка становилась полностью расфокусированной, ненужные детали пропадали. Только точка. Щелчок спускового крючка, удар курка.

Теперь я, кажется, готов!

* * *

Перед самой дуэлью я все-таки вернулся к делам скорой. Коллеги смотрят удивленно, шепчутся. Наверное, о поединке каким-то образом узнали. Моровский прямо спросил, в чем дело. Чириков завел туманный разговор с намеками на каретный сарай. Пришлось всех загрузить работой, чтобы в отсутствие вызовов народ был занят делом, а не сплетнями. Моровского я посадил разгребать почту, что пришла из Европы после публикаций статей про реанимацию и лечение спины (кто-то сделал перевод на немецкий, пошла корреспонденция от германских врачей). Вику придал поляку написать и выслать в «Дойчес Эрцтеблатт» статью о стрептоциде: пора уже познакомить с лекарством международную общественность. Сам же метнулся с манжетой и тонометром к знакомому стряпчему. Надо уже закончить с бумагами. Яков Иванович быстро оформил все документы на привилегию, обещал в кратчайшие сроки подать их в медицинский комитет для регистрации.

За всей этой суетой время летело незаметно, тревожные мысли отошли на второй план. Чтобы окончательно успокоиться и переключиться, я решился даже пособачиться с властями. Ничто так не способствует душевному равновесию, как ругань с чиновниками. Нет, у кого-то это, конечно, вызывает изжогу и дурное настроение, но только не у меня. Ах, как приятно макнуть иного начальника в нужную статью закона. И смотреть за цветом его лица.

Своей жертвой я выбрал не кого-нибудь, а самого московского обер-полицмейстера Сан Саныча Власовского. Пожарное начальство, похоже, восприняло нашу службу как бесплатное приложение к своим подчиненным и повадились вызывать нас на каждый пожар, даже если горел какой-то сарай. Понравилось. Им, а не мне. Приятно, конечно, что нас ценят до такой степени, но когда пожаров с десяток за сутки, да еще и в разных концах города, это перебор. А когда за это еще и не платят, весело вдвойне. В итоге я запретил бригадам выезжать на «красных петухов» до того, как власти разберутся с оплатой. Но город почему-то не торопился.

Поехал разбираться к московскому обер-полицмейстеру, которому подчинялись все огнеборцы. Ожидая в приемной, сказал сам себе «чок», помедитировал. Ибо ждать пришлось долго: посетителей было много, некоторые особенно именитые шли «вне очереди». Наконец, ход дошел и до меня.

Сан Саныч Власовский оказался как с картинки: пушистая борода, бакенбарды. Лысина на голове была весьма удачно компенсирована волосатостью нижней части лица. Характер у полицмейстера тоже был на удивление добродушным. Никакого начальственного рыка.

Хозяин кабинета встал, демократично пожал мне руку, пробормотал как бы про себя:

– Наслышан, наслышан. – И уже громче спросил: – Чай или кофе?

Позвонил в колокольчик, тут же нарисовался секретарь, коий и был отправлен за чаем и баранками.

– Что нынче медицина говорит насчет чая? Полезен, вреден? А может быть, кофе? У меня повар отлично его варит.

– Медицина этот факт установила совершенно точно.

Я решил пошутить и рассказал про шведского короля Густава Третьего, который был так озабочен вредностью чая и кофе, что даже решился на научный эксперимент длительностью двадцать с лишним лет. Густав освободил двух преступников-близнецов из тюрьмы. Назначил к каждому по доктору. И заставил одного преступника пить только чай. Другого – только кофе. Смертельные дозы. Врачи должны были фиксировать все изменения в организмах бедолаг. Натуральный близнецовый эксперимент из будущего, правда, на совсем маленькой выборке. Сначала умер доктор первого близнеца, потом – врач второго. Затем и самого Густава застрелили в Шведской опере. А близнецы все жили и в ус не дули.

Анекдот заставил Власовского засмеяться и окончательно расположил полицмейстера ко мне. Мой рассказ про «скорую» был выслушан со всем вниманием, стоимость выезда бригады на пожар была тут же оценена в три рубля. Это при любом раскладе, хоть с пострадавшими, хоть без. Власовский даже не торговался, тут же написал записку в бюджетную комиссию Думы, которая распределяла «пожарные» деньги.

Ну что же, теперь я за будущее московской «скорой» спокоен. Дали «пожарные» деньги, дадут и за сбитых на дорогах прохожих, за утопленников… Тут главное начать.

* * *

Место то же самое. Разве что температура воздуха чуть выше. И местные птички каркают погромче. Уж не на мои ли похороны? От нервов все. Успокоиться надо, привести мысли и чувства в гармонию, а потом… как шарахнуть, чтобы места мокрого не осталось! Я улыбнулся. И правда, что расстраиваться? Очень скоро исход поединка станет известен всем выжившим, и мы отправимся кто куда.

Доктором, так как самообслуживание запрещено, я пригласил Данилкина. А что, Адриан уже в курсе, это раз. Ну и тридцатка в хозяйстве ему не помешает. Так что в итоге я получил все удовольствие за половину стоимости. Почти как ковбои в анекдоте.

Прибыли мы чуть загодя, минут за десять до назначенного времени. А как же, опоздаешь на пятнадцать минут – объявят уклонистом, и никакие пробки оправданием не послужат. За последнее время я стал просто спецом по дуэлям. Радулов рассказал. Со вторым секундантом, поручиком Сенкевичем, я только познакомился и второй раз увижу его сейчас. Точно так же, как и секундантов графа. Хотя нет, первый раз был, когда эти два брата-акробата не удержали своего милого дружка от необдуманного поступка, второй – когда все секунданты заявились ко мне на работу уточнять условия, а сегодня – уже третий. Надеюсь, последний.

Выяснилось, у нас еще вполне не кровожадное мероприятие. потому что есть варианты стрельбы чуть не в упор, да еще и с последующим поединком между секундантами. Дичь и средневековье. Утверждение справедливо для всех вариантов.

Согласно правилам, все участники должны приветствовать друг друга поклоном. Я изобразил облегченный вариант вежливого, не дотянув до стандарта градусов пятнадцать. На грани хамства, но без перехода таковой.

Оказывается, до рубашек надо раздеваться только при дуэли с использованием холодного оружия, поэтому мне на красоту жеста плевать. Прохладно на улице, начну дрожать, а это сильно мешает сосредоточиться. Перетерпит модник.

Распорядитель предложил примирение, и я отказался вслед за графом. Тогда нам подали пистолеты, до этого лежавшие в футляре из полированного темного дерева. Тяжелый, собака, у меня вроде чуть легче был. В последний момент я добавил Шувалову капельку беспокойства, взяв пистолет, на который он смотрел. Вряд ли они чем-то отличаются, у нас не роман Понсон дю Террайля со злодеями в масках, тем более что мой противник в победе уверен.

Настроиться по рецептам древних удалось необычайно быстро, будто я каждый день этим занимался часов по пять на протяжении последних ста лет. Команда распорядителя донеслась как через слой ваты, и я тут же поднял свой пистолет.

Глава 4

Арестовали меня ночью. В прихожей раздался какой-то шум, ругань Кузьмы. Дверь спальни открылась, внутрь вошел мой старый недобрый знакомый Емельян Федорович Хрунов с керосиновой лампой в руках, наплевав на все нормы приличия – в мокрой шинели и даже не сняв галоши. За ним толпились полицейские чины в форме, какой-то пожилой мужчина в очках, с тростью. Я очень порадовался, что отговорил Вику переезжать и предложил сначала провести подготовительную работу с маман, иначе мы не вытерпели и эту ночь явно спали бы в одной постели. А тут такая «представительная» делегация. Скандал на всю Москву.

– Что за бесцеремонное вторжение?! – Я сел в кровати, изобразил гнев на лице.

– Баталов Евгений Александрович? – усмехаясь, спросил Хрунов.

– Знаете же, кто я. Мы знакомы. И что вы тут делаете?

– Порядок такой. – Прокурор прошел в комнату, поставил лампу на стол. – А делаю я тут свою службу.

– Вы же районный прокурор…

– Повысили до товарища городского. – Емельян Федорович ласково улыбнулся, оперся на стул. – Не соблаговолите ли одеться, господин Баталов?

– Может, скажете, для чего вы тут?

– Произвести задержание преступника.

– За что?

– За поединок, коего последствием будет смерть, или нанесение увечья, или тяжкой раны, виновный в том, если обида, давшая повод к сему, или же в случае, когда того узнать с достоверностью нельзя, – Хрунов, подняв глаза к потолку, явно цитировал какой-то документ, – если вызов на сей поединок сделан им, подвергается заключению в крепости на время от четырех лет до шести лет и восьми месяцев. Статья одна тысяча пятьсот три Уложения о наказаниях уголовных и исправительных Российской империи.

Надо было видеть, с каким торжественным выражением лица произнес это прокурор. Имеет повод. Десять граммов свинца отправились прямиком в плечо Шувалова. Графа развернуло на месте, после чего он закричал и упал лицом в талый снег. Я дошел до барьера, встал как положено: может, Шувалов владеет левой и сделает ответный выстрел. Но нет, боль оказалась слишком сильной, секунданты позвали врача. Дуэль была завершена.

– Судить вас будут. И в крепость.

Лицо Хрунова просто светилось от счастья. Как же… Укатал удачливого конкурента в тюрьму. Теперь может заново подкатить к Виктории. Только вот Талль такого никогда не простит – я уже успел немного изучить характер девушки. Твердый как сталь. Если чего-то решила, добьется.

– Ну, мы это еще посмотрим. А вы кто? – Я повернулся к седому с тростью.

– Судебный следователь Бринн, – представился чиновник. – По министерству юстиции.

– Прямо опасного преступника задерживаете, – усмехнулся я. – Вызвать надо было, сам бы явился.

– Ироды…

Я услышал, как ругается Кузьма, потом голос доктора Горбунова, который снимал квартиру у «Русского медика» на нашем этаже. Он спрашивал заспанным голосом, что случилось.

– Вот и вызываем. Не смог отказать себе в удовольствии, хоть и не обязан участвовать, – снова усмехнулся Хрунов. – Вы ведь, Евгений Александрович, будете вести себя смирно?

– Я буду вести себя по закону. И потребую адвоката. А сейчас, господа, выйдите, мне надо одеться. Не думаете ли вы, что я выпрыгну с третьего этажа?

Хрунов заколебался, глянул в окно.

– Хорошо, только быстро!

* * *

Привезли меня не куда-нибудь, а в знаменитую Таганскую тюрьму.

– Таганка, все ночи полные огня, – напел я негромко, удивляя конвоиров. – Таганка, зачем сгубила ты меня?..

В «приемном» обыскали, удивляясь, почему доставили прямо сюда, а не в арестантский дом при полицейской части. После чего проверил врач. Ну как врач… Косматый мужик в заляпанном сером балахоне. Смотрел, разумеется, вшей и прочую живность. Тюремный чиновник зачитал мне правила нахождения в Таганке, после чего повели фотографировать. Анфас и профиль.

Ослепленный вспышкой, я пал духом, сдал под опись часы – больше ничего ценного у меня при себе не было. Никакой арестантской одежды мне не выдали, лишь тюфяк, ложку с железной тарелкой и кружку. На этом процедура была закончена, меня определили в одиночную камеру. Типа карантин. Я развернул скатку матраса, внутри которой оказалось тоненькое одеяло и подушка, завалился на нары. Камера три метра на два, привинченный стол и стул, вонючая донельзя параша с крышкой в углу камеры в качестве туалета, высокое окно с решеткой, из которого неимоверно сквозило.

Лег на нары, попытался заснуть. Получалось плохо – сильно себя жалел. А это, как известно, занятие саморазрушительное. Поэтому попытался переключиться на сочувствие другим людям.

Кого бы пожалеть? Вику? Совратил невинную девушку, испортил ей судьбу. И хорошую партию с Хруновым, кстати. Сейчас бы уже, поди, была женой самого товарища городского прокурора. Я засмеялся. Этот товарищ, если его в пятом году не пристрелят, в семнадцатом первым делом отправится прямо на мое место. Возьмут вместе с женой в качестве заложников. А потом расстреляют. Это если не сбежит в Париж, где он в лучшем случае устроится работать таксистом, а супруга – проституткой.

Нет, жалеть Талль категорически не получилось, я ей, выходит, выдал путевку в жизнь. В будущем вся медицина будет стоять на женщинах-врачах, как земля на слонах. Да и не совратил я Вику, все у нас случилось по взаимному желанию и… любви? Тут я крепко задумался, пытаясь разобраться в своих чувствах. С ходу не получилось. Опять вернулся к сожалениям.

Винокуров? Нет, этого тоже не жалко. Все, что мог, я для него сделал. Славка отвез семью с вокзала на свидание, на словах ему все инструкции передали. Он теперь сам хозяин своей судьбы. Здесь я опять засмеялся. А ведь Емельян, вполне быть может, сидит где-то тут рядом, по соседству. Можно даже перестукиваться. Или что там делают порядочные арестанты? Пускают «дорогу» через решетки с малявами? Хотя последнее, наверное, из криминального опыта будущих сидельцев.

А может, мне графа пожалеть? Десять граммов свинца в плечо – это, вполне возможно, раздробленные кости, которые тут сращивать правильно еще не умеют. С полноценной правой рукой можно попрощаться, инвалид на всю оставшуюся жизнь. Это если еще не загноится рана и Шувалов не отправится на кладбище. Это Неверова я отвез к Боброву и стрептоциду, а графа-то, небось, отправили к военным хирургам. Нет, жалеть Шувалова тоже не получалось. Он выбрал свою судьбу сам.

О! Власовский! Вот кому можно посочувствовать. Я только сейчас осознал, что на милого, доброго обер-полицмейстера повесят Ходынку. Ну а кого еще делать виноватым? Не царя же и не великих князей. Эти прямо по пословице: жена Цезаря вне подозрений. Так что козлом отпущения точно сделают Сан Саныча. Недосмотрел, прозевал. Вот кому бы помочь! Съездить, что ли, на Ходынское поле и осмотреться, что там можно сделать?

И в третий раз я горько засмеялся. Ездок из меня сейчас – три метра вперед и сколько же назад.

* * *

Мое самоедство прервал стук ключа по железу в коридоре. Откинулась кормушка в двери, зычный голос произнес:

– Завтрак!

Еда не поражала воображение: перловка на воде и кусок серого хлеба. Никакого чая – в кружку налили кипятка, и радуйся. Думал, что после завтрака меня отправят на допрос, но, увы, никто судьбой приват-доцента Баталова не интересовался. Никаких прогулок, душеспасительных бесед. Обо мне просто забыли. Чтобы не вернуться к самоедству, выполнил малый разминочный комплекс у-шу, помедитировал. Потом потренировал вход в боевой транс, который меня уже один раз так здорово выручил.

После обеда, который представлял собой постные щи с таким же, как и на завтрак, серым хлебом, я собрался начать качать права. Мне даже не предложили за свои заказать доставку еды. Что там делают правильные сидельцы? Объявляют голодовку? Требуют встречи с начальником тюрьмы? Но рушить режим не пришлось – за мной пришел тюремщик, объявил «на выход с вещами».

Голому собраться – только подпоясаться. Завернул все свои нехитрые пожитки обратно в матрас, вышел в коридор. Привели меня обратно в «приемный покой», где осматривал доктор и обыскивали. И тут было шумно. На бледного Хрунова кричал полный краснолицый господин в пенсне, явно военный, потому что в форме, чью принадлежность я затруднялся узнать. В сторонке сидел уже знакомый мне следователь Бринн, меланхолично курил в потолок.

– …вам что, Высочайшее утверждение особых правил разбирательства ссор в офицерской среде не указ?

– Правила касаются только офицеров. – Хрунов суетливо вытер со лба пот платком. – Господин Баталов не служит в армии!

– На сей счет есть третий параграф. – Красномордый вытащил тоненькую книжечку из портфеля, открыл по закладке: – «В случае столкновения офицера с лицом гражданским, если это лицо правоспособно для удовлетворения, то дело мало чем разнится от столкновения между военнослужащими, в этом случае командир части передает дело на рассмотрение суда общества офицеров, которое и разрешает вопрос как и о правоспособности гражданского лица, так и о необходимости вызова на дуэль этого лица…». Я вам официально заявляю: господин Баталов признан правоспособным. Его судьба будет решаться генерал-губернатором, в штате которого служит граф Шувалов!

– Я протестую!

Хрунов затравленно посмотрел на меня, я же, игнорируя его взгляд, сбросил матрас прямо на пол, прошел к рукомойнику, с наслаждением умылся.

– Что вы молчите, господин Бринн? – Прокурор попытался вызвать подмогу в лице следователя.

Тот тоже достал какую-то книжицу, процитировал:

– Циркуляр номер семьдесят дробь шесть по Военному ведомству. «Следственное производство о поединках между офицерами, по роду своему подлежащее судебному рассмотрению, препровождается с заключением прокурорского надзора подлежащему начальнику, от которого, вместе с бывшими по данному случаю постановлениями Судов общества офицеров, представляется по команде военному министру для всеподданнейшего доклада государю императору тех из сих дел, которым не признается возможным дать движение в установленном судебном порядке».

Я, честно сказать, вообще ничего не понял из прочитанного, но присутствующие прониклись упоминанием государя императора. Лица стали торжественные, даже Хрунов перестал киснуть.

– Значит, дело будет рассмотрено в полку графа Шувалова, а затем поступит на апробацию великому князю и военному министру?

– Именно это я вам и сказал сразу, когда вы собрались арестовывать господина Баталова, – покивал Бринн. – Но нет же пророка в своем отечестве. Боюсь, господин приват-доцент теперь может требовать с вас извинения.

Все посмотрели на меня. Я же, продолжая игнорировать «почетное собрание», выглянул в соседнюю комнату, где за столом сидел знакомый мне тюремный чиновник и делал вид, что не греет уши.

– Часы отдайте! Которые по описи.

Мне тут же вернули брегет, который я завел и с большим удовлетворением запихнул в наружный карман пиджака. А жизнь-то налаживается. Ну попостился чуток, так ведь диета полезна для здоровья. Ну и меня слегка вернули с небес на землю.

– Господин Баталов, меня зовут Петр Григорьевич Свищов, – представился красномордый, когда я вернулся к «почетному собранию». – Военный прокурор московского округа. Имею поручение генерал-губернатора доставить вас для разбора дела.

– Ну раз имеете поручение… – Я повернулся к Хрунову. – Что же касаемо вас, Емельян Федорович, то готов выслушать ваши извинения завтра в двенадцать пополудни при сотрудниках скорой помощи. Раз уж вы арестовывали меня при них.

Лебедев видел, как меня сажали в тюремную карету? Видел. Небось уже вся клиника в курсе моей беды, а Вика так и вовсе на стенку лезет от тревоги.

– Не слышу ответа! – надавил я на прокурора.

Все присутствующие смотрели на Хрунова с интересом. Прогнется или нет.

– Дождусь разбора дела генерал-губернатором, – тихо произнес Емельян Алексеевич, опуская глазки.

– Очень на это надеюсь, – я повернулся к Свищову. – К вашим услугам, Петр Григорьевич.

* * *

Поехать не получилось. Ибо пришлось «плыть». Весна совсем вступила в свои права в Москве, и город начало заливать. На улице было по щиколотку воды, шел мелкий противный дождь. За сутки, что я провел в тюрьме, снег практически везде исчез, резко потеплело.

– Ох, беда, беда, – жаловался потом по дороге Свищов. – Теперь жди утопленников по всему городу.

На Тверской воды пока было мало, наша карета подъехала к центральному входу дворца генерал-губернатора. Тут же к нам бросились слуги в ливреях, приняли верхнюю одежду. Появилась возможность себя разглядеть у огромного, в человеческий рост, зеркала, что стояло недалеко от парадной лестницы. Зарос немного, но вид бодрый, глаза горят. Да, решается моя судьба, но я почему-то спокоен и уверен в себе. Интересно, почему?

– Сергей Александрович уже был в госпитале у графа Шувалова, – прошептал мне на ухо Свищов. – Тот повинился в поединке, просил прощения, что подвел великого князя.

– Два раза!

– Простите, что?

– Повод к первой дуэли был тоже ерундовый, уж поверьте мне. Я расспрашивал Неверова, пока вез его в университетскую клинику.

– Слышал, слышал, – покивал военный прокурор. – Это дело тоже поступило на рассмотрение Офицерского собрания Екатеринославского полка.

– Господин Баталов, прошу вас, его императорское высочество ждет вас. – К нам подошел высокий дворецкий с такими огромными бакенбардами, что им позавидовал бы любой генерал.

А как же Свищов? Я посмотрел на прокурора, но тот только покивал мне в сторону лестницы. Придется идти без него.

Принимал меня великий князь в небольшой гостиной, где буквой П стояло несколько диванов. Выглядел губернатор точно так же, каким я его запомнил на выставке фонографов: высокий дядька, будто аршин проглотил. Аккуратные усики и бородка, надменный вид: вы мне все давно и много должны. Ну и всякое золотое шитье, аксельбанты и прочая броская бижутерия на мундире. Глаза слепит, да.

– Что же, господин Баталов, – начал первым разговор великий князь после моего поклона. – Расскажите мне о случившемся.

Стоя напротив губернатора, коротко поведал о причинах дуэли. Указал на то, что защищал свою честь и в целом меня бы устроили извинения графа, но тот отказался.

А чего это Сергей Александрович так неуловимо морщится, когда меняет позу? Вот прям легкая, еле заметная тень на лице появляется. И когда встал пройтись возле камина, тоже все слегка неловко выглядело? Ба… Да у князя, похоже, проблема со спиной! Отсюда и такая странная осанка. Корсет на нем, что ли?

– …дела у скоропомощной клиники?

Тут я понял, что прослушал последнюю фразу губернатора и надо наверстывать.

– Москвичи весьма довольны, ваше императорское высочество. – Я попытался вспомнить цифру пациентов, которых мы обслужили, но с ходу не смог. – Имеем благодарственное письмо от двух пожарных инспекторов и участкового пристава.

Последнее было от Блюдникова, которого я попросил дать бумагу по симулянту. Приставу не трудно, а мне можно блеснуть перед князем. Который, похоже, просто не знал, какое решение принять по дуэли, и поэтому тянул время. С одной стороны, ранен его адъютант и просто так дело спускать на тормозах не комильфо. С другой стороны, граф Шувалов явно неправ, о чем уже успел признаться и наверняка даже получил прощение.

– Что же мне, господин Баталов, с вами делать? – как бы про себя произнес губернатор, усаживаясь обратно на диван.

– Позволить мне осмотреть спину вашего императорского высочества, – внезапно для себя брякнул я.

Брови князя взлетели вверх: я сумел удивить дядю царя.

– Простите, что вы сказали?

– Полгода назад я, так же, как и вы сейчас, – я решил рискнуть и пошел ва-банк, – страдал от сильных болей в спине. И даже был некоторое время парализован ниже пояса, но сумел вылечиться благодаря иглоукалыванию и особому китайскому массажу. О чем вышла статья в медицинском журнале.

Про растяжку рассказывать сразу не стал – долго и муторно объяснять. Экзотический китаец – это броско и цепляет.

– И в каком же журнале?

Великий князь явно заинтересовался.

– «Практическая медицина».

Сергей Александрович позвонил в колокольчик, в гостиной тут же нарисовался слуга.

– Пошлите за моим секретарем, пусть принесет последний… – Романов посмотрел на меня, и я слегка поклонился, соглашаясь, – номер «Практической медицины».

– И что же… Эти методы так быстро подействовали? – Великий князь внимательно на меня посмотрел, после того как слуга закрыл за собой дверь.

– Прошу поверить. – Я наклонился вперед, легко достал пальцами рук носки ботинок. – Могут помочь и вашему императорскому высочеству.

Глава 5

Звать на помощь Сергей Александрович никого не стал. Сам начал расстегивать пуговицы на мундире, и когда я шагнул вперед, только мотнул головой в сторону, не соглашаясь и на мое участие.

– Ваше императорское высочество, разрешите помыть руки перед осмотром, – сообщил я о своей нужде и удостоился кивка в сторону двери в углу комнаты.

Очень пристойно тут: без излишней роскоши, золотого крана нет, но мрамор присутствует. И полотенец висит штуки четыре, чтобы повторно не использовать. Вытерев руки одним из них, я поискал глазами какую-нибудь корзину для грязного белья, но на виду такой не имелось. Положил полотенце на край мойки – не на пол же бросать, как в отеле.

Пока я мыл руки, мундир уже повис на спинке стула, а великий князь снимал рубашку – медленно и местами печально, потому что действие сопровождалось гримасами боли.

О, да тут целый бронежилет! Корсет знатный, со стальными вставками, ничего не скажешь. Сделан по фигуре, не ширпотреб какой, старались люди. Но очень жесткий, не предполагающий никаких движений ни по одной оси. Ясен пень, это будет причинять страдания. Но я ни разу не ортопед, никакого трехмерного моделирования у меня в кармане нет, так что корсет по технологиям двадцать первого века прямо сейчас на коленке не сварганю. Посмотрим, что там под этим сооружением.

Ну вот, справился великий князь со всеми застежками. Стоит, держится одной рукой за спинку стула.

– Ваше императорское высочество, пожалуйста, сядьте лицом к спинке, – показал я на его точку опоры. – Мне надо оценить состояние позвоночника.

Так, что тут у нас? Сколиоз, обзовем его грудо-поясничный, вершина дуги примерно на десятом-одиннадцатом грудных позвонках, искривлен вправо. Угол… Да градусов двадцать пять, ближе к тридцати, пожалуй. На глазок все, конечно, у меня тут даже школьного транспортира под рукой нет. Да и без рентгена эта оценка не очень точная, так, плюс-минус пол-лаптя. Но степень проблемы оценить можно.

Ладно, поехали дальше. Мышцы… Слабенько, на грани атрофии… А что есть, так задеревенело… А ведь травматологию с ортопедией я очень давно изучал, эта часть медицины у меня в почти зачаточном состоянии. Полезу сам – обязательно накосячу. В ста случаях из десяти возможных. Особенно на великокняжеской спине. А тут и массажиком пройтись, и гимнастику соответствующую…

– А вы из каких Баталовых? – вдруг поинтересовался великий князь.

– Из тамбовских, ваше…

– Наедине разрешаю называть меня по имени-отчеству, – оборвал меня Романов.

– Благодарю за доверие… – пролепетал я, снова кланяясь.

Ошарашил меня князюшка, что и говорить. Это я, получается, не только прощен, но и приближен? Насчет мужской дружбы я даже не думал: судя по фактуре адъютантов, даже если слухи верны, тут в чести двухметровые здоровяки. Но в целом болячка как бы не располагает к постельным утехам. Хоть с мужчинами, хоть с женщинами. Согнуться – проблема. Лечь самому – целый квест.

– Что скажете, Евгений Александрович? – спросил Сергей Александрович, когда я предложил ему одеваться.

– Случай, конечно же, от моего отличается, и сильно… – Я помог застегнуть корсет. – Но кое-что сделать можно. Уж облегчить ваше состояние так точно.

Послышался стук каблучков, и в гостиную вошла высокая статная женщина со сложной прической. Красивая, прямо глаз не отвести! Правильные черты лица, осанка, фигура… Очень породистая. А глаза как у лани… С большими ресницами, грустные. Видеть ее до сегодняшнего дня мне не доводилось, но на столе стоит фотография в рамочке, на которой присутствуют Сергей Александрович и прильнувшая к его плечу дама, точь-в-точь та, что зашла в гостиную. Это, значит, у нас Елизавета Федоровна, великая княгиня и супруга генерал-губернатора, в девичестве – принцесса Гессен-Дармштадтская.

– О, ты не один, – с едва уловимым акцентом заметила она и начала разворачиваться, чтобы уйти.

– Ваше императорское высочество, – поклонился я.

– Останься, дорогая, ты нам нисколько не мешаешь, – сказал великий князь. – Это доктор Баталов. – Тут я еще раз поклонился. Прямо заводной болванчик. – Я тебе рассказывал, он основал скорую помощь в Москве. Евгений Александрович любезно согласился осмотреть мою спину.

А про дуэль-то молчком!

– И какое заключение вы дали, господин Баталов? – спросила великая княгиня, мило мне улыбнувшись. – Скорая помощь? Я помню, вы подавали прошение.

Я вздохнул про себя. Какая же она все-таки симпатичная. Но не нашего поля ягода, с ней даже легкий флирт может привести к печальным последствиям. И неуклюжий комплимент тоже, наверное. Так что кланяемся и улыбаемся.

– Ваше императорское высочество, произошедшее с его императорским высочеством совсем не похоже на случившееся со мной. Будучи после травмы длительное время прикован к постели, лишь посредством специальной гимнастики и других средств смог снова встать на ноги…

Никаких уточняющих вопросов не последовало, только Сергей Александрович кивнул, предлагая поскорее перейти к основной части.

– Не являюсь специалистом в ортопедии, поэтому хотел бы для лечения предложить другого человека, с помощью которого, собственно, и смог излечиться.

– Да, конечно. И кто он? – с интересом спросила великая княгиня.

– Есть небольшое затруднение, ваше императорское высочество… Он китаец.

– Не вижу препятствий, – чуть помедлив, ответил Сергей Александрович. – Если поможет… Мой адъютант свяжется с вами.

Великий князь начал одеваться, а я, пятясь задом и пару раз изобразив поклон, покинул гостиную и почти столкнулся с Власовским, ожидающим приема.

– Здравствуйте, Александр Александрович, – поприветствовал я обер-полицмейстера.

– А, Евгений Александрович, – грустно ответил он и тут же повернулся к секретарю. – Немедленно доложите обо мне! Скажите, затопило хлебные склады братьев Сапожниковых! Беда!

* * *

Мое возвращение на «скорую» вызвало если не кратковременный митинг, то многолюдную торжественную встречу. Все, кто только в это время присутствовал на работе или рядом с ней, сочли своим долгом показаться на глаза и сообщить что-то из области сочувствия и поддержки.

Собравшихся я волевым решением разогнал по рабочим местам, а то нашему народу только дай почувствовать праздник, вмиг начинается стихийная сервировка стола в стиле «соседи по гаражу на капоте». Минутой спустя появляется алкоголь в количествах, явно превышающих физиологические потребности, а через пятнадцать минут среди присутствующих непременно обнаруживается гармонист и объявляется конкурс исполнителей частушек. Так что всем работать, а то солнце еще высоко.

Ясное дело, сначала я пошел в разоренную прокурорским произволом квартиру. Помыться, побриться, переодеться в чистое. И только после этого – обедать. Потому что в результате всех этих злоключений хочется уже не есть, а жрать.

Только наивным людям кажется, если на дворе Великий пост, то все питаются преимущественно воздухом и водой. Извините, но если нельзя есть мясо и животные жиры, то остаются рыба со всякими морепродуктами, да и овощи тоже. А жареную картоху я вообще предпочитаю на подсолнечном масле. На крайний случай – на оливковом. Оно хоть и полезнее, но не такое вкусное. К тому же я сейчас отношусь к категории больных, странствующих и кого-то там еще, кому можно все. И вообще, пост в душе, а не на столе, поэтому Кузьма вполне одобрительно отнесся к заказанному куску ветчины и гренкам со сливочным маслом и красной икрой, которая сейчас предметом роскоши быть не может даже теоретически, равно как и черная. И картошечки той самой, с хрустящей корочкой! И рыбки жареной! Осетринки, чтобы костей поменьше! Мечи на стол всё! И гармониста, гармониста…

Возомнивший себя дворецким Кузьма моментально передал ценные указания младшему по званию – Алексею, и тот помчался в ближайший трактир, заказывать то, чего нет у нас в кладовой. Я тут пока соберусь, все на столе будет.

В самый разгар гастрономических терзаний пришла Вика. Глаза, как и положено, на мокром месте, крылья носа покраснели, подрагивают. Переживала. Но вытерпела целых двадцать минут, чтобы соблюсти приличия и не мчаться за мной стремглав. И ведь хватило ума не бросаться при всех на шею. Ставлю плюс. Жирный.

Вот чуть до конфликта не дошло. Тут я весь в кулинарных фантазиях, а потому, конечно же, эмоционально туповат. И приходит девушка, к которой я неровно дышу, и вообще, у нее на меня далеко идущие планы, а мысли дальше той самой картошечки с румяной, повторюсь, хрустящей корочкой, с лучком и даже зубчиком чесночка, прожаренным исключительно для придания вкусу особой ароматной тонкости. Вика почувствовала, что как-то не так происходит встреча, и начала допрос. Естественно, я сослался на усталость и пережитую эмоциональную бурю, но заподозрила что-то. А нечего к голодному мужику подходить и чувства показывать! Это все от неопытности, со временем пройдет.

И вот в момент, когда влага начала копиться в уголках глаз Виктории Августовны, примчался Алексей-спаситель и приволок кучу еды. В том числе и понятно что, до сих пор шкворчащее в судке.

– Садись, будем пировать, – пригласил я Вику.

И она согласилась. За что получила краткую версию моих приключений. История с великим князем, а заодно и великой княгиней привела ее в священный трепет, перед которым померкло даже возмущение проступком негодяя Хрунова. И я был вынужден повторить всю историю в мельчайших подробностях: кто во что одет был, чем пах и так далее… За исключением сведений, составляющих врачебную тайну, естественно. Не хватало еще стать источником сплетен о состоянии здоровья такой особы. Тогда Сахалин мне обеспечен до конца жизни. А Чехов оттуда уже уехал, перемолвиться не с кем будет.

* * *

В мое отсутствие, хоть и весьма непродолжительное, руководство осуществлял следующий по должности. И сейчас старший врач держал ответ в моем кабинете. Кстати, за мой стол он залезть не успел, что, несомненно, говорит о том, что сообразительность у него есть. Или это такт? Неважно.

– Евгений Александрович, за время вашего отсутствия обслужено девять вызовов, из них три по просьбе пожарной охраны. Как вы и распорядились, сведения собираются отдельно. Доставлен в стационар один мужчина с подозрением на острый аппендицит. Сейчас его состояние…

– Потом, – оборвал я поляка. – Это терпит? Продолжайте.

– Все сотрудники на рабочем месте, подвижной состав без особенностей.

Вот уж не думал, что шуточное название лошадиного парка так приживется. Наверное, Моровский нашел в этом особый бюрократический изыск.

– Что же, посмотрим аппендицит. – Я начал подниматься из-за стола.

– Есть еще кое-что, – с видом заговорщика произнес Моровский.

Ого, что-то новое. Какая-то дружественность промелькнула в его словах. С чего бы это?

– Говорите.

– Вот, посмотрите. – Он открыл папку, которую я завел для входящей корреспонденции, и достал газету.

«Московский листок», желтая газетка. Если бы не заметки самого Гиляровского, в руки брать противно было.

– И что здесь? – иронично спросил я. – В Люберцах родился двухголовый теленок, а Матрена из Алтуфьево сообщает, что земля скоро налетит на земную ось?

– На второй странице посмотрите, Евгений Александрович, – не прореагировал на явную издевку граф.

Я развернул газету. И что здесь? Пожар, кража, еще пожар… Вот о чем Моровский говорит! «…апрѣля с.г. произошелъ поединокъ между графомъ Ш. и приватъ-доцентомъ Б. Причиной послужило недостойное поведеніе графа Ш. Дуэлянты стрѣлялись на пистолетахъ. Б. получилъ удовлетвореніе. Происшедшее разсматривается въ особомъ порядке».

Теперь понятно, почему Моровский изменил отношение ко мне. До этого постоянно создавалось впечатление, что у нас тут вынужден скрываться принц в изгнании, которого нагрузили грязной работой. И вот что десяток слов в дешевой газетке делают! За своего принял! Ничего, я еще сделаю из Вацлава настоящего хирурга.

– Благодарю, – сказал я, складывая газету. – Оставлю на память.

– И еще. – Моровский вытащил из кармана листик. – Вот список тех, кто пытался с вами связаться или выразил участие…

– С этого и начинать надо, – нетерпеливо прервал его я. – Давайте. За это – отдельное спасибо. Извините, Вацлав Адамович, мне надо сделать пару звонков.

Ну, Сеченов само собой. Бобров с Руссолимо. Калашников тоже понятно. Считай, родственники. Блюдников с Серафимом. Ой, вдова! Ну, ее интерес понятен. Пропадет в застенках «зятек» – «Русскому медику» конец.

– Евгений Александрович! – В кабинет заглянул растрепанный Славка. – Там Винокуров пришел!

– Выпустили?!

Вот еще один сиделец вышел на свободу.

– Под надзор.

– Ну, зови его сюда. И сам заходи. Это дело тебя тоже касается.

Появился мрачный, заросший Емельян. В руках он теребил кепку, переступал с ноги на ногу. Сесть я ему не предложил, сам же встал.

– Спасибо вам, Евгений Александрович, – вздохнул Винокуров, опустил глаза в пол. – Спасли меня. Если бы не ваш разговор с Зубатовым…

– У меня для тебя, Емельян, плохие новости.

– Это какие же?

– Ты уволен.

– Что?!

Винокуров покраснел, открыл рот что-то резкое сказать, но тут же после тычка Славки, что стоял рядом, закрыл, даже зубы стиснул.

– Все, что мог для тебя сделать, сделал. Но рисковать всеми моими начинаниями ради твоих увлекательных, не спорю, революционных затей… Извини, подвинься. Ты ведь с этим рабочим кружком не остановишься, так?

Емельян молчал, зло поглядывая на меня.

– Опять понесешь каким-нибудь агитаторам деньги. Начнете таскать нелегальную литературу. А то еще и прятать ее в здании клиники. Нет, нам такой балет не нужен, – перефразировал я известную фразу комментатора Озерова про хоккей. – Не задерживаю.

Винокуров резко развернулся, вышел, хлопнув дверью.

– В лаборатории теперь ты главный, – я повернулся к Антонову. – Нанимай двух студентов, а лучше трех. Дальше будет много работы. Я Федора Ильича предупрежу: начнут сюда революцию тащить, гнать в шею.

– Зачем же вы так с Емелей? – Славка расстроенно покачал головой.

– Не ты ли первым мне сообщил о его художествах?

Я сел за стол, полистал газету с новостью о дуэлях. Боже, какую ерунду пишут! «Состоялся смотр всем пожарным командам. Местом для смотра была избрана Театральная площадь. В связи с наводнением команды были пропущены по площади шагом». Хотя нет, есть что-то человеческое: «По примеру прежних лет к предстоящему празднику Святой Пасхи в Московской мещанской управе будет произведена выдача пособий беднейшим и многосемейным московским мещанам. Пособия эти, в размере 5, 3, 2 руб., 2 руб. 35 коп. и 2 руб. 25 коп., выдаются из процентов с благотворительных капиталов, пожертвованных мещанской управе специально на этот предмет разными лицами».

– Я сообщил, – шмыгнул носом Славка. – Выходит, я доносчик?

– Нет, выходит, что ты дал шанс Емельяну. А он им не воспользовался. Ты не должен терзать себя угрызениями совести. Вся вина на нем. Я его предупредил, он не прислушался.

– Он не остановится. У него батьку гайдуки помещика запороли насмерть. И ничего им не было. Хотя даже судебный следователь в поместье приезжал.

– Это, разумеется, печальная несправедливость. Но несправедливо и наше дело рушить из-за его увлечений.

– Тяжко ему будет. Из университета нынче погонят.

– Подумаем, как помочь. Пока займись лабораторией. Ты же не все приборы купил?

– Микроскопы есть, – начал загибать пальцы Антонов. – Автоклав заказал, спиртовки, колбы, все купил…

– Ищи лаборантов, это твое теперь первое дело.

Славка ушел, а я взял перо, сел писать записку Ли Хуаню. Китайца надо было вызвать срочно в клинику и заинструктировать до посинения. Все-таки дядю царя лечить придется, а не какого-то приват-доцента.

Глава 6

Что делает главный врач для придания работе нового импульса и возбуждения волны любви и симпатии среди подчиненных? Правильно, созывает врачебную конференцию. А если врачей мало? Приглашает всех, кроме истопников. По себе знаю, что все присутствующие считают это филиалом товарищества «Напрасный труд», но другого способа хоть как-то поддерживать уровень тревожности среди сотрудников не вижу, потому что пистон в кабинете с глазу на глаз – это одно, а среди коллег – совсем другое.

Естественно, я сам подготовкой мероприятия заниматься не планировал. У хорошего руководителя что? Правильно, работа поставлена так, что даже его отсутствие на месте не приведет к пагубным последствиям длительное время. Мне до такого далеко, но ручной цербер у меня есть. Кстати, часть своей работы, касающуюся ловли косяков подчиненных, он делает с удовольствием. Поэтому у нас на скорой я – добрый царь, при котором плохой боярин Моровский.

Тезисы доклада старшего врача я прошерстил и пометочки себе сделал. Будем карать, чтобы людям не казалось, что хорошее жалованье им за красоту помыслов платят. Штрафы за неудовлетворительные результаты работы предусмотрены договорами. И я собрался показать начальственный гнев. И повод хороший. А уж откладывать из-за вчерашних неурядиц так и мысли не было.

Формат собраний коллектива здесь внове. У нас так точно еще не проводилось. Поэтому все и притихли, ждут чего-то. Им же не объяснили, что произойдет. Но народ у нас понятливый, сообразили, что о внеочередной премии объявлять не будут.

Сидели строго по кастам. Конюхи – в одной стороне, телефонистки дружно заняли первый ряд, чтобы оказаться к начальству поближе. Фельдшера – плотной кучкой.

Я поговорил сначала о космических кораблях, бороздящих просторы Большого театра. Недолго, минуты три. Порадовал выраженным удовлетворением нашей работой со стороны великого князя. Вот никак не привыкну, подобной реакции народа на упоминание высших чинов. Я так точно в приближенные к небожителям пробился, судя по усилившемуся блеску в глазах у нашей телефонно-диспетчерской команды.

– Но имеются в нашей жизни и не совсем светлые моменты, – закончил я радовать население, взял в руки тот самый листик с кратким описанием грехов. – Начнем с подвижного состава. Гаврилов здесь?

– Тута я, – поднялся водитель кобылы, мнущий в руках головной убор.

– Второго апреля вы прервали выезд бригады на вызов под предлогом, что лошадь расковалась. Было такое?

– Так а я что? Расковалась, стало быть, надо было…

– Следить за животными до выезда. Вы смену как принимали?

– Кого?

– Когда на дежурство заступили, осматривали лошадей?

Гаврилов резко посмурнел. Начал чесать в затылке, потом полез в бороду.

– Ну так оно ить… подумал, что тавоечки…

– Федор Ильич, – повернулся я к директору. – Решите вопрос.

– Уже, – ответил Чириков. – Штраф полтора рубля.

Вот тут кислые лица стали у всех сотрудников. Народ резко понял, что тут вам не здесь, синекуры не будет. А что грядет? Ежедневная пахота с большой ответственностью. Я на это смотрел так: если со скорой выгорит, то все присутствующие сделают в ней стремительную карьеру. Включая конюхов. Ведь служба 03 в других городах также возможна только с гужевым транспортом, а поэтому не только пахота, но и учеба. Она же возможна только, увы, методом кнута и пряника.

– Конюхи могут быть свободны, – сказал я, и означенная категория граждан дружно поспешила к выходу. – Дальше. Малышев Андрей Германович, встаньте, пожалуйста. К вам вопрос. Третьего апреля на вызове в Кривоколенном переулке были?

– Были, – кивнул доктор, побледнев. – А что произошло?

– Вы пациентку осматривали?

– Да там и осматривать некого было. Сказала, что не болит ничего, мы и уехали. Прислуга сказала, что вызвал племянник купчихи, а его дома не было, вот мы…

– …и не догадались под одеяло заглянуть, – закончил я за него. – А там гангрена стопы. А купчиха по старости головой слаба, не сказала. Племянник вернулся, а хваленая скорая ничего не сделала. На своих в больницу повез. Ко мне потом пришел и рассказал, что думает про нас. Вацлав Адамович, проследите, чтобы коллега Малышев подготовил материалы для конференции, посвященной осмотру больных на вызове.

Я взял список грехов, но тут пришел служитель и тихо сказал мне, наклонившись к самому уху:

– К вам господин Филатов, спрашивает, можете ли принять сейчас?

Я попросил старшего врача продолжить и вышел. Пусть Моровский с Чириковым сами коллектив жизни учат, тем более что штрафные санкции я уже расписал. Там всего хватает, от выезда всей бригадой во время работы на крестины до лечения острого аппендицита посредством клизмы, сопровождаемой прикладыванием грелки к животу. Вернее, бутылки с теплой водой. Кстати, а почему нет резиновых грелок? Не делают еще, что ли?

Нил Федорович сидел на стуле в моей приемной и о чем-то размышлял, да так крепко, что не обратил внимания на шум, произведенный мною при появлении.

– Господин Баталов! – Он встал и поклонился.

– Да что вы, Нил Федорович, договорились же в прошлый раз! – Я взял его под руку и завел в кабинет. – Располагайтесь. Может, чаю?

– Благодарю. Не откажусь. Мне нужна ваша консультация.

– С удовольствием. Все, что в моих силах…

– Что вы скажете об операции по перевязке незаращения боталлова протока в сердце?

– Что ее никто не делал.

– А вы бы… взялись?

Вот так с ходу… Теперь уже моя очередь лезть в затылок чесаться.

– Хм, огорошили вы меня. Давайте сразу чисто теоретически порассуждаем. Операция на сердце – это раз. Я не сомневаюсь в диагнозе, если вы его поставили, хотя нужен будет консилиум, сами понимаете. В первую очередь надо разработать сам ход проведения, подготовить персонал, найти операционную бригаду. И провести опыты на трупах, желательно не раз и не два.

– Но вы согласны? – Филатов повздыхал. – Может быть, в архиве профессора Талля есть что-то на эту тему?

Вот пошла молва в народ! У Талля же были волшебные средства и методы на все случаи жизни!

– Нил Федорович, вы что, ездите по больницам в поисках достаточно сумасшедших хирургов, которые взялись бы за это? Я «нет» не говорю. Просто для «да» нужна серьезная подготовка. План операции, как я сказал. Инструментарий и оборудование, которые, возможно, надо придумать. И прочее, что всплывет при обсуждении. Кого вы еще пытались подбить на… это дело?

– Вы первый.

– Сколько лет ребенку?

– Мальчик, восемь лет. Его родители…

– Даже слушать дальше не хочу. Степень недостаточности кровообращения?

– Выраженная. Одышка в покое, слабость, синюшность кожных покровов…

– Но возникло это не вчера и не сегодня. Давайте так. Если профессор Бобров согласится, то будем обсуждать дальше. Нет – не обессудьте.

Филатов почаевничал да и уехал. А я сидел и думал. Напрасно говорят, что это не больно. От такой задачи у кого угодно голова раскалываться начнет. Во-первых, я не кардиохирург. Во-вторых, не детский. В-третьих, я только приблизительно понимаю, что там вообще можно сделать. Зато прекрасно знаю, чего у нас нет. Аппарата искусственной вентиляции легких. Без него я в грудную клетку не полезу. Даже подобия мешка Амбу нет. Хотя для скорой они тоже нужны. Так что дорога мне на московский резинотехнический завод. Где-то визитка лежит.

Хорошо бы интубационный наркоз, но чего нет, того нет. А придумать ларингоскоп, хоть и самый простой… Потому что никаких нет. Вроде ничего сложного: фонарик да клинки разного размера… Но кто это сделает? Интубационные трубки – из той же серии задумка. Начни я сейчас опыты, даже с нужным финансированием, сколько времени пройдет до вменяемых результатов? Мне только этим осталось заниматься…

Ранорасширители толковые есть? Это не живот, где можно обезьяну с крючками поставить, лишь бы не мешали. Даже перевязывать чем, и то думать надо. А не приведи господь, во время операции полезут неизбежные не только на море случайности? Остановка сердца, дыхания, кровотечение, повреждение крупных сосудов? Там, на секундочку, с одной стороны – аорта, с другой – легочная артерия. Что в одну, что во вторую только ткни иголкой. А родители? Стал бы Филатов ради неизвестного ребенка искать тех, кто решится на первую в истории медицины такую операцию? Престиж велик, а при неудаче что?

Я встал, открыл специальный главноврачебный шкафчик, в котором хранилось самое нужное для работы, налил в серебряную рюмочку тридцать капель коньяка, выпил его как воду, вернулся за стол и начал писать пункт за пунктом необходимое для операции. Филатов знал, к кому обратиться. И что Бобров согласится, я ни капли не сомневаюсь. Как говорил тот смешной парень в фильме «Маска»? Вжарим рок в этой дыре? Вот именно.

* * *

Когда Кузьма постучался и доложил о господине Хрунове, я даже встрепенулся немного: так погрузился в дело Филатова, что предстоящий визит вежливости прокурора напрочь вылетел из головы. А я ведь ждал!

Прокурорский выглядел не блестяще. Как-то его за время, прошедшее с нашей последней встречи, жизнь изрядно потрепала. Сдается мне, начальство от его кунштюков в восторг не пришло, и Емельян Федорович немного пострадал от их гнева.

– Не будем тянуть кота за яйца. – Я даже и не думал подавать руку прокурору, сразу кивнул в сторону лестницы. Лекционный зал у нас располагался на втором этаже, и конференция еще не закончилась. – Пройдем?

Продолжить чтение