Читать онлайн Кошка, которая улетела из Кабула бесплатно

Предисловие

Работая над этой книгой, я всегда говорила, что пишу мемуары, что на самом деле не совсем так.

Мемуары пишут на закате дней убелённые сединами герои, чтобы рассказать наконец миру, что там было на самом деле.

А я? Я точно не герой (по крайней мере пока, вдруг главные свершения ещё впереди?), до заката дней мне явно далеко и, хотя мои волосы начали седеть в августе 2021-го, когда талибы1 взяли Кабул, убелюсь я тоже ещё не скоро. Да и что там было на самом деле пока что тоже рассказать целиком и полностью не выйдет – времени прошло маловато, поэтому придётся быть вежливой и дипломатичной, имён не называть, да и нет не говорить, чёрное с белым не носить и больше хвалить, чем ругать. Иными словами, придётся следовать старому доброму афганскому принципу: «Всегда правду, но никогда не всю».

И всё-таки эта история о несусветном упрямстве, великом любопытстве, большой любви и огромном мире, о счастье среди несчастья, о том, что невозможное возможно, о приключениях на грани фола и об относительности примерно всего – эта история должна быть рассказана и отпущена на свободу. А то, что не войдёт сюда, я расскажу в романе (который тоже когда-нибудь издам, быть может).

PS: коллеги-востоковеды, настоящие и будущие (особенно будущие), пусть мои записки уберегут вас хотя бы от некоторых ошибок. Помните, что наша специальность – это не только приключения, безудержное веселье и непонятные другим шутки, но и бессонные ночи, звенящие нервы, культурные шоки и обратные культурные шоки, а иногда ещё необходимость работать за еду. Знайте, что ваши мечты могут не сбыться, сбыться не так, как вам хотелось бы, что, впрочем, вовсе не значит, что пытаться не стоит. Пытайтесь и будьте отважными. Если даже кошка смогла улететь из Кабула, то у вас и подавно всё получится.

А теперь «за мной, читатель!». (с)

Пролог

На том берегу ждало неведомое.

На мосту через Аму-Дарью, по которому сорок лет назад покидали Афганистан советские войска, были расстелены коврики для намаза; скучала под жарким октябрьским солнцем вереница грузовиков, ожидая, пока окончат молитву талибские2 пограничники. За спиной остался город Термез – оазис спокойствия и предсказуемости перед прыжком не пойми куда, и где-то далеко-далеко, на другой планете, остались Москва и Ташкент. Дул в лицо горячий ветер-афганец с той стороны, развевал флаги и, хотелось бы мне сказать, трепал мои волосы, но волосы были тщательно запрятаны под чёрный хиджаб.

На том берегу ждал Кабул – уже виденный четыре раза и всё же новый, ждали двенадцать часов на такси по афганским дорогам, ждала зима в доме без печки, гранатовое дерево во дворе, озёра Бамиана и вечерние прогулки через покрытые инеем картофельные поля, круассаны на завтрак, бессонные ночи в разговорах о политике, раненые в госпиталях, менялы на валютном рынке, ждал мой будущий муж, мой самый необычный журналистский опыт и прочие грани нашего прекрасного и яростного мира. Но, главное, там меня ждала кошка.

Впрочем, обо всём по порядку.

Часть первая

Тяжело в учении – легко в бою.

Александр Суворов

Коридор Петровских Коллегий

Бесконечен, гулок и прям

(Что угодно может случиться,

Но он будет упрямо сниться

Тем, кто нынче проходит там).

Анна Ахматова, «Поэма без героя»

За восемь с половиной лет до встречи с кошкой

– Иран… Персия… Вам лавры Грибоедова покоя не дают, да?

В ту зиму мне вдруг показалось, что жизнь проходит мимо. Сначала я зачитывалась ЖЖ иранского посла в РФ3, потом получила в подарок самоучитель персидского и поняла, что язык-то, в общем, лёгкий. А потом перевод и переводоведение, на которых я училась второй год, стали казаться невыносимо скучными. То ли дело Исламская революция, ядерная программа и прочие ближневосточные дела! О них-то – неуклюже, но с увлечением – я и начала говорить, а потом ещё и новости читать, чего раньше за мной не водилось совершенно.

Домашние мои наблюдали настороженно, но не противоречили. Поскольку сами они от всяких там востоков были страшно далеки, в советники призвали знакомого, который несколько лет проработал в Японии (не то в посольстве, не то в структурах-которые-нельзя-называть, об этом история умалчивала). Казалось бы, где Япония и где Иран, но на безрыбье, как известно, и рак.

Мы встретились в кафе у метро «Дмитровская», куда серьёзный дядька в костюме забежал после службы, чтобы устроить мне экзамен на знание истории Ближнего Востока (даром, что японист) и между делом выяснить, не получится ли из меня военный переводчик или что-то вроде того (мы оба быстро поняли, что нет, не получился бы).

– Иран, конечно, страна интересная, – задумчиво сказал дядька после обсуждения прав женщин в исламе и казни несчастной Фаррухру Парсы4, а потом добавил ремарку про лавры.

А ведь верно, они не давали мне покоя. Серый костюм озвучил то, в чём я сама себе не сознавалась: мне хотелось быть героем. Хотелось жизни, может, и короткой, но яркой и необычной – с путешествиями, со знанием десяти языков, большой любовью и большой славой, чтобы все ахали, услышав мои рассказы. Чтоб стать послом в тридцать три года, как Грибоедов – даром, что ли, мы с ним тёзки и оба носим очки?5

– Так куда же думаете поступать? – долетело до меня сквозь туман великих мечт.

В тот вечер я узнала, что персидский, увы, изучают мало где. Одни университеты были слишком далеко (ехать в Казань или Астрахань мне не хотелось), другие казались недосягаемыми (даже при тогдашнем безудержном романтизме и максимализме мне хватило ума понять, что к поступлению в ИСАА или МГИМО с наскоку не подготовиться).

– Я бы на вашем месте подождал годик, – сказал мой собеседник, звякая ложечкой в чашке. – Этим летом всё равно уже вряд ли успеете.

Был февраль.

– Успею, – сказала я. В невозможное я – до сих пор не знаю, к счастью или к сожалению – тогда не верила.

Он кивнул, будто даже и не удивившись моему упрямству.

– Ну, тогда подумайте про Петербург, это классическая школа востоковедения. У меня там товарищ учился, очень хвалил. Правда, он вроде был с урду, но карьера у него сложилась хорошо.

Я уже думала. Выражение «классическая школа» понравилось мне невероятно. Это же, наверно, как у Лотмана в «Беседах о русской культуре». Классическая школа… Это, же, наверно, так, как учились декабристы… и Грибоедов. Путь в Тегеран лежит через Петербург. Решено.

Через несколько дней я написала заявление в своём старом вузе, прося отчислить меня со второго курса по собственному желанию. Сотрудники учебного отдела пришли в ужас – я была отличницей, а отличники по собственному желанию отчисляются всё-таки не каждый день, а декан, узнав, что за сумасшествие тут творится, позвала к себе в кабинет и спросила: «Саш, ну зачем вам это? Получите свой красный диплом, тогда уже и решите… Персидский же можно и самостоятельно выучить».

Сейчас приходится признать, что она была совершенно права. Персидский можно было выучить самостоятельно, а диплом востоковеда никаких привилегий в трудоустройстве не давал, как говорится, от слова «совсем». Но тогда я была непреклонна. Сколько мне осталось – никто не знает, со здоровьем не всё гладко, а я хочу принести пользу человечеству, а не тратить свои лучшие годы на анализ англоязычной прозы. Молодости, как правило, наплевать на доводы рассудка – снова не знаю, к сожалению или к счастью.

Я забрала документы и села за учебники. На то, чтобы подтянуть матчасть к вступительным экзаменам по русскому, английскому и истории, у меня оставалось месяца четыре. Это был один из поворотных моментов, которые поделят мою биографию на «до» и «после». Но тогда я этого ещё не зна…

Впрочем, вру. Я уже догадывалась, что судьба моя совершает крутой поворот – один из.

За восемь лет до встречи с кошкой

Я сижу в аудитории корпуса восточного факультета, что на Университетской набережной, 11. За окном морозный, не по-петербургски погожий день, блестит под солнцем снег на Неве, а за ней сияет купол Исаакия. Склонились над партами ясные студенческие головы: кто читает, кто рисует, кто печатает в телефоне. Аудитория на две трети пуста – в конце семестра лекции по введению в востоковедение слушают самые стойкие. Не то, что в сентябре.

– Востоковед может работать где угодно, от разведки до овощной базы. Перспективы огромные, – говорил нам первый лектор в начале первого семестра.

В своих желаниях я оказалась не одинока. Как минимум треть первокурсников собиралась в МИД, ещё треть – в ООН6. Казалось, стоит только закончить, как встретят у крыльца будущие работодатели, похвалят за выдающиеся успехи в изучении персидского и вежливо предложат подписать контракт, и поедешь ты в страну изучаемого языка в высоком чине, при высоком окладе, уже овеянный славой. И все будут качать головами: «Как, вы ТУДА? А ведь такой молодой…». В общем, главное – закончить, а там до блестящего будущего два шага.

Правда, выяснилось, что с Ираном мы можем не сойтись характерами. Не кружила больше голову персидская сладкоречивость, не впечатляли подвиги ахеменидских царей, а таароф – хитроумный иранский этикет, который требовал отказаться от подарка не то три, не то семь раз прежде, чем его таки взять – и вовсе наводил тоску. И неужели правда в тегеранских автобусах придётся говорить: «Извините, что я к вам спиной» и слышать в ответ: «У цветка нет спины»? Они серьёзно?

– Это ирония такая, да? – спросила я как-то на паре персидского, пытаясь уложить в голове все эти цветистые обороты.

– Что вы, Саша! – изумилась преподавательница. – Это вежливость!

Вежливость! Всё-таки великий человек был Грибоедов, раз с ними ухитрялся подписывать договоры. Куда мне до него.

Об иранцах разговор будет впереди, потому что однажды вместо Пешавара мне придётся полететь в Тегеран на целых восемь месяцев, но тогда, осенью 2013-го, Иран стремительно сдавал позиции.

– Подожди, – сказал одногруппник, – во втором семестре у нас будет больше Афганистана. Афганистан очаровательный.

К слову, специальность наша называлась «История Ирана и Афганистана», но слово «Афганистан» в названии говорило мне довольно мало: ну да, есть такая страна, в которой вечно что-то происходит, там десять лет стоял контингент советских войск, а ещё кто-то штурмовал дворец Амина. Помнилась фраза «Афганистан никем и никогда не был завоёван» (что, кстати, не совсем так – завоёвывать-то завоёвывали, удержать никто не смог) и ещё что-то про теракты и наркотики. Да, ещё когда-то давным-давно через Афганистан проходил Александр Македонский и голубоглазые светловолосые афганцы – это вроде как потомки его воинов. Всё это, конечно, было любопытно, но до полноценной влюблённости не дотягивало.

Всё началось с трёх чашек чая. С книги «Три чашки чая», написанной американским филантропом Грэгом Мортенсоном, который строил школы для афганских и пакистанских детишек (то есть якобы строил, злые языки говорили другое). Вообще Грэг – личность спорная, а книга была довольно скучная – я через силу читала её в маршрутке по пути в Петергоф, где первокурсников селили в общежития, и чуть было не бросила… но тут пришли ОНИ.

Пуштуны-вазири.

С ног до головы в чОрных одеждах, крест-накрест перепоясанные пулемётными лентами.

Образ был такой яркий, что сердце будущего востоковеда пропустило удар.

Те выходные я потратила, выясняя, где живут и чем занимаются эти удивительные люди (домашнее задание по персидскому осталось не сделанным, и в понедельник я впервые прогуливала пару, спрятавшись в библиотеке).

Племенные законы. Кровная месть. Гостеприимство. Кинжалы в серебре, подведённые сурьмой глаза и браслеты с колокольчиками. Вот как, скажите на милость, было не интересоваться этим всем?

А была ещё Генрико Сергеевна, которая на занятиях по этнографии рассказывала про афганские свадьбы и ностальгировала по Афганистану 60-х, свежему хлебу, пикникам в Исталифе и местным красавцам.

– Ох, как они танцуют аттан!7 Волосы по ветру летят, белые одежды развеваются!

А был ещё Сергей Евгеньевич, который в годы советского военного присутствия работал в Кабуле в доме культуры (и которого мы называли «этот старый разведчик», имея в виду, конечно, не возраст, а стаж). На первом курсе он преподавал нам введение в специальность и щедро делился историями:

– Заезжает, значит, во двор танк да кааак бахнет. Вот вы слышали эхо от танкового залпа, да ещё в горах? Нет? И не советую. Ну, я вышел на балкон, а из люка, значит, вылезает танкист, и говорит: «Закурить не найдётся, братишка»? По-русски говорит. Я ему: «Где язык-то выучил?». А он мне: «Так в Туле у вас, в танковом училище!».

Или:

– А хозяин предупреждает: ты, мол, у окна сильно не маячь, там за рекой мой кровник живёт. Как бы пакость какую не сделал, собачий сын.

На фоне этих баек Иран побледнел и померк. Да бог с ней, с дипломатической карьерой. Не хочу я быть послом в Тегеране, хочу быть владычицей морскою, то есть переводчиком в Красном Кресте.

Лежат на полу горячие квадраты солнечного света, золотится под январским солнцем купол Исаакия на той стороне Невы. В аудитории сонно и душновато, слушать лекцию лень. Я подпираю щёку рукой и начиняю грезить. Вот я где-нибудь в провинции Кандагар, третьи сутки без еды и сна, вся в пыли, перевожу с пушту и кого-нибудь спасаю. И пули свистят – бой идёт совсем неподалёку. А я всё равно перевожу, и рядом такие же сильные и смелые коллеги, и мы друг друга понимаем с полувзгляда.

Вот это жизнь, вот это я понимаю. Надо просто освоить пушту – и дело в шляпе, работа мечты в кармане. Правда, пушту начнётся только на третьем курсе, но это ничего. Говорят, он сложный и на любителя, но я любитель. Я ррраз и выучу. Можно ещё урду выучить заодно. А хорошо бы и арабский как-то довести до ума. Но сначала хорошо бы выспаться.

В ту пору мне (и не только мне) казалось, что выучить можно примерно всё. Мало того, что в программе на первом курсе было четыре иностранных языка: персидский, арабский, дари8 и английский, меня угораздило взять факультатив по немецкому и пытаться учить хинди и пушту самостоятельно (при этом я писала курсовую про язычников Гиндукуша9 – для этого требовалось прочитать гору дополнительной литературы, а неязыковые предметы тоже никто не отменял). Попытка объять необъятное кончилась нервным срывом, но многому меня научила. Мой дневник до сих пор хранит вот такую малую поэтическую форму, написанную в то время:

учи персидский и арабский,

немецкий, инглиш и дари,

пушту, урду… но лучше сразу

умри.

…всё, решено. Пушту и Красный крест. Это просто вопрос времени.

Вот так большая любовь к Ирану оказалась влюблённостью и со временем прошла, а чувства к Афганистану выросли буквально из ничего. И по сей день цветут.

***

Исторически сложилось, что преподаватели востфака бывали со студентами довольно суровы. Некоторые примеры входили в местный фольклор: мне рассказывали, как знаменитый иранист Иван Иванович Зарубин, профессор и знаток памирских языков, бросил в печку чью-то дипломную работу – правда, не целиком, а часть, посвященную исторической грамматике белуджского (она показалась профессору слабоватой). К слову, тот же Зарубин не отвечал на письма своего норвежского коллеги Георга Моргенстьерне10 – видно, тот был тоже недостаточно хорош.

Дело было в старые добрые времена, когда дипломы печатали на машинке, а материал для них искали в архивах и библиотеках, но и в наши дни то, что казалось «слабоватым», могло навлечь на наши пустые головы профессорский гнев. Не перечислил названия всех ручьёв, которые перешла русская армия по пути к Гяндже? Позор. Не можешь сходу определить, от какой породы арабского глагола образовано это причастие? Безобразие (и неважно, что ты не арабист)!11 Не помнишь, сколько шрамов было на теле пророка Мухаммада, мир ему, и в каких битвах он их получил? Да ты просто профнепригоден, неуч.

Кстати, я с тех пор помню, что Аллах сотворил мир словом. Сказал: «Кун!» – «Будь!» – и мир появился. Похвастать этими знаниями пока толком не удалось, потому что мои кабульские товарищи знали про сотворение мира меньше меня. И про сотворение человека из сгустка тоже.

– Ты смотри-ка, у нас завёлся мулла, – говорили они ехидно. – Симпатичный мулла, да? Только умничает много.

Не удалось похвастаться и теми средневековыми текстами на фарси, которые мы разбирали целых два курса и сдавали на выпускных экзаменах (благо к тому времени мы успевали к оборотам вроде «Любовь – это птица, которая для птицы сердца и птицы сердец – приманка и силок» или «Любовь – это грабёж обуви благополучия»12 привыкнуть и даже успевали большую часть текста выучить наизусть).

– Бедная девочка, – вздыхали иранские товарищи. – У нас такое студенты-филологи в университетах читают, да и то не на первом курсе. Вам-то оно зачем?

Зачем-зачем… Чтобы пригодилось когда-нибудь. По крайней мере, мне тогда хотелось себя утешить именно этим.

Кое-что, впрочем, правда потом пригождалось. Например, однажды мне удалось ускорить решение бумажных дел в Кабуле, просто показав на висевший на стене портрет со словами: «О, так это же Мир Вайс!»13 и приведя чиновников в восторг, но большая часть знаний, стоивших нам когда-то моря слёз и многих бессонных ночей, канула в Лету14.

Кстати, объяснить афганцам, кто такой востоковед, с чем его едят и почему у меня в голове столько странной информации было ой как непросто. Вспоминается анекдот. Едет как-то Шаляпин15 на извозчике, а кучер его спрашивает:

– Чем занимаешься, барин?

– Пою.

– Все мы поём, коли делать нечего. А занимаешься-то чем?

Вот так же и с афганцами. Идея изучения региона вгоняла собеседников в ступор.

– Какая у тебя специальность, Алекс?

– Востоковедение.

– Ааа. Ммм. А это что такое?

– Язык, история и политическая система какой-нибудь восточной страны. Культуру изучаем, традиции…

– А зачем?

– Интересно же!

– А где работают такие, как ты?

– Да где угодно. В Красном кресте, в МИДе. Преподавать можно. Или наукой заниматься.

– Ммм. Ааа, – по глазам афганца было видно, что мой ответ логичным не показался. – А почему Афганистан-то?

– Может быть, потому что мне нравится? – я начинала терять терпение.

– Ты странная, – афганец пожимал плечами и заговаривал о другом.

– Мы ещё на стажировки ездим, – расписывала я как-то прелести востоковедения одному кабульскому знакомцу. – На полгода или на год. Кто в арабские страны, кто в Индию или Китай…

– Родителей ваших жалко, – сказал он.

Так что же на самом деле делает в Афганистане особа, которая изучает чёрт-те что? Ну правильно, шпионит. Отрицать было бесполезно.

Но ведь знающий иностранец на востоке и правда выглядит, хм, необычно. Автор этих строк видел в бейрутской маршрутке немку, которая отвечала на вопросы водителя по-арабски. И неплохо так отвечала.

– Шпионка! – толкнул меня локтем друг-ливанец.

– Точно, – кивнула я.

Тогда я решила, что на востоке лишний раз познаниями лучше не хвастать, но потом благополучно забыла о своём решении. И очень зря.

Из дневника:

«Вчера сдавали самый страшный зачёт по религиям стран Азии и Африки (то есть понимаете, да? Азии и Африки. От Марокко до Японии. Историю стран Востока мы сдавали так же – ВСЕХ стран. Или почти всех, за вычетом, может быть, какой-нибудь Джибути). Сдавали всем курсом, долго и упорно: начали в 10 утра, ваша покорная слуга освободилась в 11.15 и при этом была далеко не последней. Каюсь, я готова была не блестяще и решила со сдачей не торопиться. Преподавателей было трое, но я уповала на то, что часам к четырём они растеряют боевой задор, а последним, глядишь, и вовсе автоматом поставят. Как же! Задора они не растеряли ни в четыре, ни в шесть, ни в восемь, ни впоследствии, когда корпус уже успел закрыться. Спрашивали подробно, слушали внимательно, смотрели в оба. В итоге возникла новая легенда о том, как три преподавателя под орех разделали превосходящие силы студентов в битве за 175-ю аудиторию. «Праздник ума», – посмеялась С. И то верно. Возможность для такого безудержного веселья выпадает раз в год, и гори всё синим пламенем! Пускай жена ждёт дома с борщом, футбольный матч пропущен и спать хочется! Но до чего же упоительно слушать студенческие благоглупости».

«Вьетнамисты рассказывали:

– Празднуем мы день рождения Хо Ши Мина. Подходят какие-то филологи, спрашивают, что мы делаем. Мы такие: ну вот, день рождения Хо Ши Мина празднуем. А они: он сам-то придёт?».

«Из лекции по исламоведению. Один молодой суфий очень хотел, чтобы его шейх открыл ему сотое имя Аллаха, тайное и способное творить чудеса. Шейх решил испытать своего ученика: дал ему нечто на подносе, завязанное в платок, и попросил отнести по такому-то адресу. Любопытный юноша по пути платок развязал, оттуда выскочила крыса и убежала. Ученик вернулся к шейху в слезах, говоря:

– О учитель, она убежала!

– Негодный! – сказал разгневанный шейх. – Тебе даже крысу на подносе доверить нельзя, а ты хочешь знать сотое имя Всевышнего!».

«В библиотеке. Сотрудник, перекладывая мои карточки, спрашивает вдруг:

– Вы что, занимаетесь языком бурушАски?

– Ну, я это, курсовую пишу, там…

– Дайте я на вас посмотрю. Никогда не видел людей, которые таким интересуются.

– Посмотрите. Только язык, кажется, бурУшаски

Вот так вот. Языки Гиндукуша – это не фунт изюму».

***

Восток менял нас неумолимо. Даже на первых порах, пока до выпуска, командировок и сказочной ооновской карьеры было ещё как до луны, то, что мы изучали, делало нас особенными и непохожими.

Можно было пожаловаться друзьям, что ты снова не спишь из-за перевода по арабскому и тем самым дать понять, что тебе не до пустяков и вызвать невольную зависть. Можно было поставить в тупик неприятного собеседника, спросив, как он оценивает шансы Ашрафа Гани16 на победу в президентских выборах. Можно было в метро достать из сумки такую книгу, которая притягивала к тебе взгляды – не всегда, впрочем, благожелательные. Можно было впечатлить родителей рассуждениями про изафеты и (чуть позже) эргативы. Мы, востоковеды, особенная каста, и нас ждёт совершенно особенная судьба, низко мы не летаем и мелко не плаваем.

Наше маленькое сообщество, гнездившееся на Университетской набережной, 11, быстро обрастало своими ритуалами, приметами, фольклором и шутками, которые невостоковед не понял бы. Мы шутили, например, про Махмуда Газневи17 – эмир был вездесущ, и открыв книгу по истории Афганистана в любом месте, вполне можно было наткнуться на его имя. «Махмуд – каждой бочке затычка», – говорили мы. «Трое в лодке, не считая Махмуда Газневи», «Махмуд Газневи и философский камень», «Иван Грозный убивает своего сына при помощи Махмуда Газневи», «Переход армии Махмуда Газневи через Березину» – и это только немногие из наших острот, которые я успела записать в дневник и сохранить для истории. Первый раз попав в Национальный музей Афганистана, я буквально через пять минут ткнулась носом в портрет… Чей? Правильно, Махмуда Газневи. Его слава поистине пережила века (полагаю, в том числе благодаря Фирдоуси).

– Давайте играть в Афганистан, – предложил одногруппник осенним вечером в Петергофе. – Я буду Ахмад Шахом Масудом18.

Остальные радостно согласились и загалдели, обсуждая правила, а я тогда отказалась, не найдя на политической арене пуштунского лидера, который был бы мне симпатичен.

Мы предлагали друг другу станцевать аттан во внутреннем дворе, чтобы отпраздновать сдачу трудного экзамена. Ходили всей группой обедать в кафе «Аль-Шарк»19 – куда же ещё, спрашивается, ходить востоковедам? Мы давали друг другу прозвища: один из коллег с моей лёгкой руки стал Шахом Исмаилом20 (некоторое сходство, судя по портрету, и правда имелось). Мы стали интересоваться исламом и говорить «иншалла» вместо «надеюсь» или «посмотрим». На Ноуруз, персидский Новый год, наступавший в день весеннего равноденствия, мы поставили однажды сценку про Ходжу Насреддина, нарядившись в афганские рубахи, узбекские халаты и намотав чалмы (наши коллеги-арабисты несколькими годами ранее пошли ещё дальше и экранизировали шекспировского «Гамлета» на арабском. Лаэрт, например, носил красную феску, и его акцент восхитил моих знакомых в Бейруте). Это было весёлое безумие восточного факультета21.

В стенах корпуса гуляла и такая мысль: востоковеды создают семьи либо друг с другом22, либо с выходцами из изучаемого региона.

Вторая мысль мне казалась особенно заманчивой. Разве плохо – пока я всех спасаю и делаю мир лучше, меня в Кабуле ждёт муж, в разговорах с ним я довожу пушту до совершенства, а его большая семья даёт мне столько страноведческого материала, что хватит на целую диссертацию. А свадьба! Вот я, вся красивая и с ног до головы в золоте, сижу на постаменте под балдахином вместе со своим красивым мужем, а потом мы режем торт, и я его по традиции кормлю с ложечки, и…

Что делать после того, как диссертация будет защищена, я не знала, да и вообще мои тогдашние фантазии не имели с реальностью примерно ничего общего, но коллеги отнеслись к ним вполне серьёзно (занятия по этнографии сыграли в этом не последнюю роль – свадебные обряды, о которых нам рассказала Генрико Сергеевна, были весьма живописны).

– Саш, – говорили мне, – я так и вижу, как ты на своей свадьбе прыгаешь по перевёрнутым тазам, давишь ногами грецкие орехи, а у ног твоих режут барана. Ясно вижу! Быть посему!

Всё это великолепие чуть было не случилось несколькими годами позднее.

Часть вторая

Сдайся мечте невозможной,

Сбудется, что суждено.

Александр Блок, «Роза и крест»

За шесть с половиной лет до встречи с кошкой

Героическое снова напомнило о себе в конце второго курса. «Такого-то мая во столько-то часов в такой-то аудитории состоится встреча с сотрудниками Международного Красного Креста», – гласило объявление в фойе, и я сразу же решила – пойду. Ничего, что такое-то время наступит после пяти пар, когда я буду голодной и злой – пойду всё равно, оно того стоит. План был такой: сначала сотрудники рассказывают о своей работе, потом отвечают на вопросы, а потом вносят в какие-то свои списки тех, кто хотел бы в ближайшем будущем у них поработать. Всё это было заманчиво.

В такой-то аудитории собралось этак двадцать студентов, в основном арабистов и африканистов23, что, в общем, было неудивительно – и на арабском Востоке, и в Африке гуманитарных миссий великое множество и свежая кровь им требуется всегда. Правда, есть нюансы: по слухам, Красный Крест не берёт в переводчики тех, кто младше двадцати пяти – это раз, два – очень желательно, чтобы у претендентов не было семьи и детей (в крайнем случае, нужно было быть готовым на годик-другой уехать в командировку без них, поскольку часто место будущей службы идёт с пометкой NFDS24, да и здравый смысл намекает, что брать ребёнка в Могадишо, Бенгази или Кабул – не лучшая затея).

Что ещё мы тогда слышали? Что переводчики получают какие-то невероятные зарплаты, летают на выходные в Дубай, Доху или Стамбул, пьют шампанское и веселятся у себя в компаундах, рискуют собой на благо человечества, как было сказано выше, и быстро растут по службе, а ещё зарабатывают себе бессонницу, депрессию и раннюю седину. Словом, образ складывался романтический, драматический, и моим представлениям о прекрасном он всецело отвечал.

Сотрудников, которые пришли с нами побеседовать, было трое: две переводчицы, работавшие в Африке (помнится мне, в Южном Судане, Эфиопии и Сомали) и пожилой сэр, который начинал свою карьеру в Афганистане, а потом получил повышение и пошёл по административной части. Он работал уже лет тридцать, и его жена работала с ним в одном офисе (вот вам пожалуйста, ещё одна малочисленная каста, где принято жениться на коллегах – а на ком же ещё, собственно говоря, если отпуск у тебя всего двадцать дней в год?). Все трое говорили о грустном: о тюрьмах, больницах, лагерях беженцев, вечной усталости, опасности, к которой быстро привыкаешь, пыли и жажде, – и у всех троих горели глаза. Нет, по-другому они уже не смогли бы.

– Что самое сложное в вашей работе? – спросил кто-то с галёрки.

– Необходимость выбирать, – сказал пожилой сэр. – Там, где ты работаешь, местные смотрят на тебя, как на бога. Но ты не бог. Твои ресурсы ограничены. Из ста человек помощь в итоге получат двадцать. Еды и воды на всех никогда не хватает, как и медикаментов. Среди больных или раненых выбирают тех, у кого выше шанс поправиться. Мы не можем спасти всех и часто кем-то жертвуем. Это страшно тяжело.

За окном быстро темнело. Мы сидели тихо, забыв о том, что отучились пять пар, о пирожках, которые мечтали цапнуть и съесть по пути к метро, о контрольной, которую завтра будем писать с утра пораньше. Мы чувствовали, как горячий ветер несёт нам в лицо песок. Пушту и Красный Крест. Красный Крест и пушту. Сказал же пожилой сэр, что знатоков пушту мало!

Это судьба.

Или, как говорят у нас на востоке, мактуб.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой

В жизни каждого востоковеда наступает момент, когда он хочет увидеть изучаемый регион своими глазами и узнать, как там оно на самом-то деле. Китаисты, японисты и индологи едут на стажировки (им, счастливцам, всегда есть куда поехать), арабисты тоже как-то выкручиваются, благо арабских стран в мире хватает. Со специальностью «История Ирана и Афганистана» живётся сложнее.

Шёл 2017-й, и я думала как с толком провести оставшиеся месяцы академического отпуска, уйти в который пришлось почти сразу после того памятного вечера25. Кое-что из пушту я уже успела освоить самоучкой, некоторое количество дари в памяти тоже имелось (или фарси – тогда ещё трудно было сказать наверняка) – а не пора бы, решила я, провести разведку боем? Мечты мечтами, мактуб мактубом, но пора бы уже посмотреть, что я там такое изучаю. И смогу ли я вообще работать в этом самом Афганистане? Понятно, что он очаровательный и мне вскружил голову даже заочно… но вот понравлюсь ли я ему?

В ту пору поговаривали, что туристическую визу в страну моих грёз получить практически невозможно. Особенно если ты девица или дама. Особенно если едешь туда одна. Но в афганское посольство я всё равно пошла – нет, ну а вдруг? С чего-то же надо начать, а там разберёмся.

В подвале, где располагался консульский отдел, решали свои дела пара дюжин афганцев. Когда я перешагнула порог, они, как по команде, подняли головы от бумаг, и под их пристальными взглядами я на подгибавшихся ногах прошагала к окошечку узнать, что да как. Юноша в галстуке по ту сторону стекла рассеянно выслушал мои объяснения и протянул бланк визовой анкеты и ручку – заполняйте, мол, потом унёс исписанный листок куда-то в недра посольства и с удивительной для афганца быстротой вернулся.

– Господин консул хочет с вами побеседовать.

«Ну вот, а говорили – невозможно», – обрадовалась наивная я, но радоваться было ой как рано.

Консул оказался видным пуштуном лет сорока, чем-то здорово смахивавшим на Ретта Батлера в исполнении Кларка Гейбла. Английский у него был вполне соответствующий.

– Здравствуйте, рад знакомству, – под тёмными усами блестела обаятельная разбойничья улыбка. – Располагайтесь. Чаю? Зелёный, чёрный? Чувствуйте себя как дома, не стесняйтесь. Могу я спросить, почему вы решили посетить нашу страну? Ах вон оно что. Изучаете? Прекрасно! О, так вы говорите на пушту? Чудесно! Цомра ша! Ценга ей?26

– Хэ йема, манэна, – блеснула я. – Тасо ценга йаст?

Консул поморщился, как от зубной боли. Он был родом с юга, из провинции Фарах, и мой восточный акцент ему, как и многим южанам, слушать было невмоготу. Но желторотые студенты не знают таких тонкостей – откуда бы им?

Разговор снова свернул на английский.

Забегая вперёд, скажу, что 95% кабульских друзей стремились свести мою языковую практику к минимуму. Выглядело это так:

– Ты говоришь по-нашему? – спрашивали они на пушту/дари.

– Да, говорю, – отвечала я на том же языке.

– Как дела?

– Спасибо, хорошо.

– Оооо, ты и правда говоришь! Как здорово! – и, воздав должное талантам бледнолицей, они с чистой совестью продолжали на языке Шекспира. Вернуть их обратно к пушту и дари было крайне трудно. Почему – доподлинно известно одному Аллаху.

– Вы читаете новости? – спросил консул.

– Конечно!

– Тогда вы наверняка знаете, что в нашей стране уже сорок лет идёт война.

– Знаю, сэр. Меня это не пугает. Я люблю вашу страну, я буду работать в Афганистане, когда получу диплом. Я должна знать, к чему нужно быть готовой, и я…

– Работать? Где?

– Я мечтаю быть переводчиком в Красном Кресте.

– Очень благородно, – сказал консул, не отрываясь от ноутбука. – Я сам проработал в Красном Кресте не один год. Вообще-то я врач. До того, как стать дипломатом, был врачом. Чего только в жизни не бывает! Вообще-то, знаете, я люблю людей и всегда стараюсь им помочь. Даже на нынешнем посту.

– Спасибо, сэр! Я знала, что вы поймёте!

– …но вам я визу не дам.

Консул выдержал театральную паузу, явно ожидая вопросов. Их не было: я изо всех сил старалась не потерять лицо и не захлюпать носом прямо тут, перед улыбающимся с портрета президентом Ашрафом Гани.

– Как человек я отлично вас понимаю. Но я не только человек, я должностное лицо. У меня есть обязанности. Инструкции.

– Но ведь из каждого правила возможны исключения.

Ретт Батлер опять не торопился с ответом: пригладил отлично лежавшие волосы, поправил галстук, смахнул с щегольского пиджака невидимые пылинки.

– Вы правы, есть. Знаете, что? Принесите мне бумагу, подтверждающую цель вашего визита в Афганистан.

– Какую, сэр?

– Да какую хотите. Или получите одобрение афганского МИДа на вашу поездку.

– Но как?!

– Этого я не знаю, мисс. Но желаю вам успеха.

Я пришла в себя во дворе посольства. Было холодно, падал мокрый снег, календарь показывал 9 февраля. От визы меня отделяли каких-то два с половиной месяца. Сущий пустяк. Ничто по сравнению с вечностью.

***

Задачка, которую мне задал консул, была «немногим проще, чем отыскать кокос в сосновой роще» (с).

Получить одобрение афганского МИДа на поездку было по умолчанию невозможно – как, в принципе, и одобрение любого другого МИДа в подобных обстоятельствах. Уже осенью 2018-го пакистанские дипломаты посоветовали мне то же самое, и я ради эксперимента отправила имейл. Что бы вы думали? Жду ответа по сей день.

Оставалась «какая-нибудь бумага», подтверждающая цель визита в Афганистан, но и тут выбор был невелик.

Знакомый профессор из Кабульского университета, который мог бы пригласить меня на стажировку, ответил загадочным молчанием. Собравшись с духом – востоковед я или как? – я попросилась в переводчики к дальнему знакомому, который собирался что-то решать в Кабуле с афганскими партнёрами. Бумага при таком раскладе не светила, но деловую визу получить проще, чем туристическую. И пусть консул видит, что я человек серьёзный и пользу приношу.

Но телефонный разговор окончился ничем.

– Можно вас взять, пожалуй, – сказали мне сначала, – но, во-первых, я еду всего на неделю, а во-вторых, жить мы будем на американской военной базе. Пообещайте, что вы не попытаетесь выйти с территории и от меня ни на шаг не отойдёте. А на переговорах будете просто сидеть в уголке и молчать.

Тысяча чертей, да это же именно то, что мне нужно – молчать и смотреть на американцев! Я же именно за этим собиралась в Кабул, точно, ну! Аж целая неделя? Идеально! Вот это подфартило так подфартило! Впрочем, вслух я ничего этого не сказала и уныло согласилась. База так база, бог с ней.

Но тут мой собеседник, кажется, в полной мере понял, о чём я его прошу, и запаниковал.

– Да ведь вы совсем не знаете, что это за страна! Там же война и вообще опасно! В прошлом году мы с товарищем дали нищему в Мазари-Шарифе десять долларов – остальные на нас кааак кинулись, мы едва успели до машины добежать. Чуть на куски не разорвали.

Я попыталась возразить, что с этой точки зрения много мест, где опасно – если дать десять долларов нищему, скажем, в Дели, тоже до машины не добежишь. Но голос в телефоне не стал спокойнее:

– А девушка, которую убили в центре Кабула два года назад? Линчевали среди бела дня?27 Я видел то место. Ужас! Нет уж, Афганистан не место для женщин. Вы молоденькая, красивая, вам жить и жить… И вообще, там никому верить нельзя. Не просите. Грех на душу брать не хочу.

Я положила трубку и глубоко задумалась.

То, что я сейчас за десять минут описываю в Microsoft Word, в реальности заняло больше месяца: письмо – ожидание – молчание, просьба – надежда – отказ. Передо мной была глухая стена, в которой я пыталась найти лазейку, и в этих поисках не было ничего поэтического. Я стала хуже спать и злилась по пустякам, и, подозреваю, в мире найдётся не так уж много людей, страдавших оттого, что их поездка в Афганистан медленно, но верно накрывалась медным тазом.

Конечно, были более уступчивые афганские посольства, где консульский отдел был не так бдителен и особого значения бумагам не предавал. Одно из них находилось в Дубае, второе в Баку, а третье в Душанбе. Там же, под боком, был город Хорог, где за $100 визу вроде как давали всем желающим, из документов требуя только фото и ксерокопию паспорта. Не скажу, что мне хотелось лезть на Памир и проверять правдивость слухов, но адрес хорогского консульства в моей записной книжке всё же был.

– Алекс, я спрашивала – у нас тут тоже дают визы без проблем, – написала подруга из Джакарты.

«Круто, что сказать», – подумала я и проверила цену на билеты Москва-Джакарта-Кабул. Просто на всякий случай, разумеется. Цена кусалась.

Я написала афганцу, с которым мы уже год дружили по переписке. Звали его Ахмад28, он был образован и весел и уже год обсуждал со мной мировую политику и ввод ОКСВ29 в Афганистан (отец его, кстати, был моджахедом – по иронии судьбы, отцы почти всех моих кабульских друзей в своё время воевали против русских). Я помнила, что товарищ Ахмад работает в каком-то министерстве и подозревала, что нужные связи у него имеются.

– Собираюсь к вам в Кабул и у меня некоторые сложности с визой. Что посоветуешь, Ахмад-джан? – обычно словом «джан» («дорогая») злоупотреблял он, но в любви, на войне и в погоне за афганской визой все средства хороши.

– Запасайся терпением, – был ответ. – Ваши дипломаты в Кабуле вообще вон всем отказывают. Так что удачи тебе, милый друг. Буду рад увидеться живьём в Кабуле… когда-нибудь. Иншалла.

В Афганистане, как и на востоке в целом, не в ходу некрасивое слово «нет», но моего небогатого опыта хватило понять, что Ахмад, так его и сяк, джан не пойдёт ни в какой МИД договариваться и приглашение мне не отправит. «Ладно-ладно, – злобно и печально подумала я, – доберусь до Кабула – припомню тебе, душманский сын».

И угадайте-ка, чем объяснит этот душманский сын свой отказ?

– Алекс-джан, незачем помогать тому, кому помощь явно не нужна, – скажет он, когда мы будем на закате сидеть на холме Вазир-Акбар-Хан. – Я знал тебя достаточно хорошо, чтобы понять – битву с дипломатами выиграешь ты, а не они. И я знал, что рано или поздно ты окажешься в Кабуле. Нужно было просто немного подождать.

***

Его превосходительство посол Афганистана в России смотрит на меня поверх чайной чашки.

– Я слышал, вы интересуетесь пуштунской культурой и языком. Знаете, лучший способ выучить пушту – найти себе мужа-пуштуна! – мне хочется думать, что его превосходительство не имеет в виду себя.

Посол одет с иголочки, серебряные волосы и бородка уложены волосок к волоску. Ноблесс оближ: посол принадлежит к высшей афганской аристократии – приходится президенту Гани дядей по отцовской линии (в своё время президент Карзай послал в Москву своего, и традиция прижилась). На ветвистом дереве афганских терминов родства для такого дяди есть слово «какА» – чуть позже я узнаю, что в Кабуле господина посла зовут именно так. («Ааа, какА. Ну и как он поживает? Всё такой же модник? Да, мы его знаем. Во дворце пересекались»).

Посол и консул делят сферы влияния: царство консула – полуподвал, посол царит на втором этаже.

Путь на второй этаж был тернист.

На дворе середина мая 2017-го года, и я уже два месяца пытаюсь получить визу, но бумаг, подтверждающих цель визита, у меня по-прежнему нет, и помогать по-прежнему никто не спешит. Я начинаю малодушно думать, что пора бы уже отказаться от провальной затеи, как вдруг теория шести рукопожатий срабатывает во мгимовских коридорах, передав мне руками тамошнего выпускника (афганца, разумеется) телефон атташе по культуре, господина А. Он был первым, кому я засвидетельствовала своё почтение, и именно в его кабинете три часа я дожидалась посла – его превосходительство захотел лично посмотреть, что за странная птица залетела к ним на Поварскую, но в назначенный день отлучился по государственным делам.

Потом случится чайная церемония, где я получу ценную рекомендацию по изучению пушту, а потом с высочайшим повелением выдать мне визу я спущусь в полуподвал, где будет ждать уже знакомый вам консул. И он мне совсем не обрадуется.

– А вы упрямая, как я погляжу. Добились своего, да?

– Да, сэр.

– Будь моя воля – никуда бы я вас не пускал. У меня, знаете ли, дочери чуть младше вас… Ладно, бог с вами. Вот бумага, пишите: «Я полностью осознаю возможные последствия поездки в Афганистан и беру на себя ответственность за свою дальнейшую судьбу». Дата, подпись. Давайте сюда.

«В смерти моей прошу никого не винить», – подумала я, но вслух ничего не сказала.

– Что это вы так притихли? Испугались?

– Нет, сэр. Думаю, на какое число купить билет.

– Ну разумеется. Приходите в пятницу за паспортом. Весело вам съездить! – сарказма он даже не скрывал.

В пятницу я расцеловала паспорт со своей первой афганской визой, а в понедельник полетела в Кабул… где меня никто не ждал.

Ну почти.

***

Я жду начала посадки у гейта в Дубае и дрожу.

И причина не только в том, что путешествие длится уже 15 часов, а из кондиционеров в терминале дует ледяной ветер. Причина в том, что тут, в Дубае, я начинаю понимать, в какое приключение ввязалась – окружающие смотрят так, будто провожают в последний путь (так на меня будут смотреть ещё не раз, и я привыкну, но пока…).

– Куда вы летите, мадам? – спрашивает на стойке регистрации девушка, закутанная в чёрное. Судя по всему, «в Кабул» для неё звучит как «в ад».

Мои будущие попутчики бросаются в глаза. Все они, словно сговорившись, оделись в традиционные шаровары и длинные рубахи с жилетками, водрузили на головы тюрбаны и паколи, отрастили бороды, взяли в руки чётки.

Афганцы смотрят на меня.

Я на них.

Трудно сказать, кто больше ошарашен.

Нет, я не боюсь. Уже четыре года я изучаю по книгам страну, в которую лечу, и до сих пор толком не знаю, чего от неё ожидать. Мне скорее любопытно, чем страшно, а трясёт меня, разумеется, только из-за недосыпа, а вовсе не потому, что я до сих пор понятия не имею, кто заберёт меня через три часа из аэропорта имени Хамида Карзая.

Коварный Ахмад пожелал мне счастливого полёта и исчез, как сон златой.

– Ты не мог бы меня встретить? – спросила я, мысленно добавив «…я же ни одной живой души в стране не знаю, кроме тебя!».

– Не, извини, никак. Надо родственника в больницу отвезти. Да не переживай, Алекс, всё наладится.

Таких друзей за шкирку и в музей, но вопрос со встречей и жильём надо было как-то решать.

Цены на кабульские отели, найденные в сети, поражали воображение. Даже после 100$, отданных за невозможную визу. Даже после дорогущего билета в один конец. К тому же тогда на эти отели периодически кто-то нападал, а иностранцев периодически похищали (не только из отелей, кстати).

Нехитрая арифметика показывала, что денег мне хватит на неделю, а здравый смысл нашёптывал, что с сайтом Couchsurfing лучше не рисковать. Тут вам не шуточки, Кабул, чай, не Европа, и если человек, у которого ты в гостях, начнёт вытворять что-то странное, от него так просто не уйдёшь (да и куда?). А искать жильё уже на месте казалось мне немного чересчур.

Выручила та самая подруга из Джакарты, побывавшая в Афганистане за полгода до меня: мол, приютивший её в Кабуле юноша был хорош со всех сторон, в его семье гостью любили как родную, а вот и номер того чудо-афганца. Напиши ему, Алекс.

Я вздохнула с облегчением – если одной сумасбродке повезло, повезёт и другой! – и написала.

– Ой, здорово, у нас общие друзья! – обрадовался потенциальный хост. – Круто, что ты приезжаешь в Афганистан! Рад буду познакомиться, если в Герат заедешь.

– В Герат?…

– Да, я же в Кабуле больше не живу.

Вот это фокус. До самолёта меньше суток, а лететь приходилось в никуда. Буквально.

– Ладно, – сказал он, немного поразмыслив. – Будешь жить с моей двоюродной сестрой. Я договорюсь. Она с подругой снимает квартиру, ты там тоже поместишься.

Час от часу не легче. Афганки, живущие без присмотра родни? Это какие-то неправильные пчёлы, Пятачок! Но думать об этом было некогда, а выбирать не из чего.

– Фотографию свою пришли, – написал чудо-афганец. – Я покажу её другу, чтобы он тебя в аэропорту узнал. Он встретит тебя и отвезёт, куда надо.

– А мне его фото покажешь?

Куда там. Чудо-афганец уже был оффлайн.

Резюмирую: в кабульском аэропорту имени Хамида Карзая ко мне должен был подойти человек, которого я в глаза не видела. Оставалось полагаться на его сообразительность… и волю небес.

***

Я просыпаюсь и не сразу понимаю, где я. Комната почти пуста: на полу красный потёртый ковёр, в углу телевизор. Тонкий матрас, на котором я лежу. Больше в комнате ничего нет. Жарко. Сквозь шторы на окнах пробивается ослепительное солнце.

Это Кабул, 14 мая 2017 года. Ах да, ведь вчера на закате моя мечта сбылась.

Пилот сообщает, что мы вошли в воздушное пространство Исламской Республики Афганистан, но я по-прежнему подозрительно спокойна. Я роняю голову на откидной столик и притворяюсь спящей – я устала от взглядов бородатых мужчин в паколях и тюрбанах, от шума двигателей, духоты, непривычно звучащей речи. Я устала от всего. Мне кажется, что мы летим не два часа, а двадцать. Когда самолёт ложится на крыло, разворачиваясь где-то над Кандагаром, турбулентность усиливается – тряска такая, будто мы задеваем горные пики, но мне снова всё равно. Впрочем, что я знаю о турбулентности? Я ещё не опробовала маршрут Кабул-Душанбе.

Самолёт начинает снижаться так резко, будто проваливается в воздушную яму. Саму посадку я помню плохо: неожиданно под крылом возникают ленточки рек и островки зелени, а потом ровные, как по линейке, кварталы. Дороги. Ангары. Дома. Самолёт, вздрагивая и покачиваясь, проносится над ограждениями аэропорта. Катится по взлётной полосе. Замирает.

Что ещё я помню? Ковровую дорожку в «рукаве». Очередь на паспортный контроль, в которой все почему-то старались держаться от меня подальше. Багажную ленту, где я еле высмотрела одинокий рюкзак. Досмотр. Ещё досмотр. Аэропорт почти пуст: встречающие и провожающие не допускаются дальше последнего чек-пойнта на входе. Судя по всему, мне придётся в одиночку выйти в город, пользующийся очень дурной славой. Ну ладно, выйду, чего уж. А потом… а потом суп с котом.

От стены отделяется фигура в костюме и при галстуке.

– Это ты Алекс?

– Я.

– А багаж? Это всё, что ли?

– Всё.

– Тогда пошли.

И мы идём.

Первым впечатлением от Кабула, насколько я помню, было: «Да не так уж тут и страшно».

Нет, мне-то, будущему работнику Красного Креста, страшно никогда и не было. Не было и тем профессорам, которые видели Кабул ещё при короле. Но новостные сводки сообщали, что в городе К. что ни день, то теракт, а по стране идут локальные бои. Через пару лет я буду работать с афганскими новостями и узнаю, что в Афганистане тогда гибло около ста человек в день. Ста. В день. В среднем. Военных и гражданских. В дни больших терактов или крупных военных операций потери сильно возрастали. Всю дорогу из аэропорта я видела блокпосты и солдат, шлагбаумы и бронированные джипы, колючую проволоку и заграждения. Близость войны была очевидна.

Мой спутник спросил, нравится ли мне Кабул, и я пожала плечами. Да и нет. Каменная чаша гор, связка пляшущих воздушных шаров в руках у торговца, кусты роз вдоль шоссе. Вездесущая пыль, мусор, на бетонных заборах и стенах следы от пуль. И над всем этим – закат, заливающий город золотом. Нет, Кабул, ты не красив и не влюбляешь в себя с первого взгляда. Но то, что ты даёшь, больше и важнее красоты.

Мы долго ехали, стояли в пробках и снова ехали, и я не спрашивала, куда. Человек за рулём вроде бы не был похож на похитителя, а даже если бы и был, я всё равно сидела у него в машине. Странное спокойствие, которое снизошло на меня ещё на посадке в Дубае, никуда не девалось. Уже в полудрёме я увидела многоэтажный дом, возле которого мы остановились, и миниатюрную девушку в платке, которая бросилась меня обнимать.

Дальше была пустая комната с красным ковром и сон без сновидений.

Да простит меня читатель за столь подробное повествование. Я не опускаю детали, чтобы показать, как долог был путь от решения поехать ТУДА до сна в доме на западе Кабула. Почти три месяца понадобилось мне, чтобы получить афганскую визу, а само путешествие заняло месяц, и знай я заранее, какие коллизии меня ждут, я бы, может, так не рвалась бы и послушала консула.

Хотя кому я вру? Рвалась бы. Это же я.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. Неправильные пчёлы

– Что пошло не так в этой поездке? – спросите вы меня.

И я отвечу:

– Примерно всё.

Планы были, конечно, наполеоновские. Полететь в Кандагар! Полететь в Герат! Полететь в Мазари-Шариф! Полететь в Бамиан! И вообще полететь куда глаза мои любопытные глядят. А лучше поехать по земле, на машине там или прямо на автобусе, потому что самолёт – это для слабаков, и много из иллюминатора не увидишь30. В общем, в тот приезд мне хотелось посетить хотя бы половину провинций (а их, на минуточку, тридцать четыре), а иначе, считайте, зря это всё. А в идеале бы вообще найти работу или хоть волонтерство какое-нибудь и остаться на полгода. А лучше на год.

Реальность, как оно обычно бывает, от ожиданий сильно отличалась.

В тот же Бамиан самолёты в ту пору не летали, хотя должны были бы раз в неделю (год спустя они перестанут туда летать уже на постоянной основе, потому что несколько иностранных пилотов компании, эти рейсы выполнявшей, погибнут при атаке талибов31 на отель «Интерконтиненталь» в Кабуле). Наземная дорога занимала часа четыре и считалась относительно безопасной, но всё же храбреца, который решился бы меня туда отвезти, почему-то не нашлось.

Какой там Бамиан, даже в Пагмане32 погулять не вышло, потому что откуда не возьмись пришли вооружённые люди Сайяфа33. Что у них было на уме, никто не знал, а потому пришлось быстро прыгнуть обратно в машину и уехать восвояси. И это в сорока минутах езды от безопасного (ну, вроде как) Кабула. Не располагала тогда обстановка в Афганистане к увеселительным поездкам, вовсе нет. Кстати, сайяфовцы тоже были крест-накрест перепоясаны пулемётными лентами, а некоторые ещё и обвешаны гранатами, но мне это почему-то уже не показалось романтичным.

В общем, из всех моих must-see мест удалось повидать только водохранилище в Сароби34. И то мельком. И то потому, что человек, который меня туда отвёз, надеялся на мне жениться и всячески стремился впечатлить.

Собственно, и в столице тогда удалось мало что.

Во-первых, почти сразу после моего приезда начался священный месяц Рамадан35, а с ним, понятное дело, пост. Жизнь в Кабуле, и так не быстрая, в Рамадан замирала почти совсем. А попробуйте-ка в +35 весь день не есть и не пить! Что захочется делать? Правильно, спать или думать о вечном. А потом, с наступлением темноты, когда есть и пить уже можно, в город выходить тоже не с руки, потому что мало ли кого ты там встретишь. Надо сказать, Кабул с его отсутствием тротуаров, шальными водителями, сточными канавами и пылью – вообще не самый удобный город для прогулок, а афганцы – не самые большие любители прогуливаться пешком. Зачем, если есть машина? Да и, в общем-то, куда? На тот момент я знала только два места, где можно было пройтись, не встретив неприятностей: озеро Карга и холм в районе Вазир-Акбар-Хан. Озеро было далеко, так что выбор сужался.

– Где хочешь сегодня погулять? – спрашивали меня.

– Даже не знаю. Сложный выбор, – отвечала я, вздыхая, но моей горькой иронии никто не понимал.

Самым печальным было вот что: в тот, первый мой приезд, обстановка, и без того не самая благоприятная, мгновенно стала хуже – три взрыва (один из которых стал крупнейшим за шестнадцать лет), антиправительственные выступления, усиленные меры безопасности – и это всё за месяц. Наполеоновские планы на путешествия пошли прахом, и я наблюдала с балкона, как красят в голубой цвет дома на горе Шер-Дарваза36, слыша время от времени то крики толпы, то выстрелы где-то по соседству. Наблюдать приходилось, не высовываясь над перилами, потому что «вдруг тебя кто-нибудь заметит с улицы и придёт, а нас дома нет». Кто заметит, мне уточнять почему-то не хотелось.

– Господи боже, что хорошего вообще было в этой поездке? – снова спросите вы.

И я отвечу:

– Много, очень много чего.

Золотые закаты. Пение муэдзина в предрассветных сумерках. Горячий хрустящий хлеб из лавки за углом. Медовые пакистанские манго. Розы на холме Вазир-Акбар-Хан, вид на город, хлопающий на ветру гигантский флаг. Смех детей в соседнем дворе. Кувыркающиеся в небе, выцветшем от жары, белые голуби. Расцвеченные фонариками ночи Рамадана. Бирюзовая вода водохранилища среди золотистых скал.

И люди. Потому что в любой стране интереснее всего, конечно же, они. А судьбе в тот раз было угодно познакомить меня с людьми не совсем обычными, которых, надо сказать, туристу увидеть довольно трудно.

Были среди них и местные, которых я про себя называла младоафганцами37 – молодые правительственные чиновники, репортёры и военные, бизнесмены и парламентарии (эти, впрочем, были уже не так молоды), в большинстве своём интеллектуалы и вольнодумцы, учившиеся за границей и бегло говорившие по-английски, и иностранцы – сотрудники гуманитарных миссий, врачи, контракторы, опять же репортёры и авантюристы всех мастей, стремившиеся спасти человечество, разбогатеть или испытать в экзотической стране доселе неведомые впечатления (или всё это вместе). С ними можно было ночи на пролёт (о эти ночи Рамадана!) за бутылкой вина38 говорить о политике, истории и литературе, играть в шахматы или скатать ковры и танцевать, пока за бетонными заборами и бронированными дверями стояли охранники с автоматами. Конечно, к 2017-му году интерес к Афганистану со стороны мирового сообщества успел поубавиться, большая часть экспатов уехала домой, а Кабул был уже не тот, что в фильме «Репортёрша»39, но и эти остатки былой роскоши кружили голову. Я быстро привыкла к рассказам о чьей-то службе в Ираке или Конго и к очень личным, очень трагическим историям, которыми со мной щедро делились за той же бутылкой. Многих в Афганистан приводило горе. Среди прочих историй я помню рассказ врача, у которого от рака умерла дочь-подросток – он надеялся, что опасность и бесконечный поток пациентов в кабульском госпитале помогут ему забыться.

Каким бы странным это вам ни казалось, но именно там, в том времени и месте, именно с теми людьми, я чувствовала себя важной, нужной, интересной, и была счастлива чаще, чем когда-либо ещё. Можно сказать, я чувствовала себя дома.

Хотя шло всё довольно криво.

***

– Алекс, прости, придётся тебе поискать другое жильё.

И Фахима, которая три дня назад уложила меня спать в комнате с красным ковром, объясняет, что послезавтра улетает на научную конференцию в Шри-Ланку, а её подруга Фарида – домой в Герат, а одной мне в квартире оставаться нельзя, поэтому… Дальше я не слышу. Другое жильё. Где я вам его поищу, если и это еле как нашла, да и то при содействии Индонезии? Куда я теперь, горемыка? Как так вообще?…

А как хорошо всё начиналось. Странновато, конечно, но хорошо же!

Фахима и Фарида, приютившие меня, вдребезги разбивали стереотипы об афганках. Одной было двадцать семь, другой – двадцать восемь, обе были не замужем и замуж не торопились. У обеих были дипломы инженеров, обе работали в каких-то серьёзных ведомствах и уходили на работу на каблуках и при макияже. Родственники-мужчины их, естественно, не сопровождали, а на мой вопрос о том, не нужно ли закрывать на публике лицо, обе удивлённо приподняли брови. Признаться, в лице Фахимы и Фариды Афганистан удивил меня в первый раз, – даже мне с моим востоковедческим бэкграундом казалось, что такой свободы у женщин в такой стране быть просто не может40 (ха, это я ещё не видела хазареек в Даште-Барчи и не слышала про party girls).

Мои гостеприимные хозяйки смотрели на меня покровительственно – даже, можно сказать, свысока, хотя были почти на голову ниже41, обращались, как с ребёнком, и пробовали кормить с ложки, и очень заботились о том, чтобы я не скучала.

На второй день Фахима, придя с работы, взяла меня за руку, и мы отправились в сад Бабура – сначала пешком, потом на маршрутке42 и снова пешком. В общей сложности прогулка заняла часа три, разбила очередной стереотип и очень мне понравилась: день был тёплый, но не жаркий, в саду на расстеленных покрывалах устроили пикники большие афганские семьи, дети запускали воздушных змеев.

Захириддин Мухаммад Бабур43 был личностью незаурядной и заслуживает пары строк в этом рассказе. Ему с детства как-то не везло. Родился он в семье эмира Ферганы, был потомком Чингисхана по отцу и Тамерлана по матери – а вот не везло, и всё тут. В один непрекрасный день отец его, эмир, погиб, упавши с голубятни. И пришлось парню бороться за власть – а ему исполнилось недавно двенадцать лет.

В Центральной Азии царевичей было, как яблок на яблоне, править хотели все, а городов не хватало. У Бабура, надо сказать, была идея-фикс: он жаждал славы, как у его обоих пра-пра, и с упорством, достойным лучшего применения, ходил походами на Самарканд. Оттуда его выпроваживали все, кому не лень.

Между тремя неудачными попытками закрепиться в городе С. Бабур скитался по Мавераннахру с войском, в котором в худшие времена была всего сотня приключенцев, пил вино и писал стихи. На дворе стоял XV век, нравы были суровые, а жизнь ценилась дёшево. В мемуарах Бабура попадаются строчки вроде: «Махмуд уехал до завтрака и вернулся с парой отрубленных голов, но по дороге их потерял». Бытовой эпизод, ничего такого, ну. В 1504 году Бабур оказался в Кабуле и влюбился в него со всей страстью своей поэтической натуры. Это было взаимно: в Кабуле неудачник отдохнул, отъелся и приказал разбить сады, а дела его потихоньку пошли на лад. Махнув рукой на Самарканд, Бабур посмотрел в другую сторону – под боком была Индия, не очень сильная и оч-чень богатая.

Пушки только входили в моду, и над ними многие посмеивались – что за странные штуки, которые стреляют без стрел? Но Бабур, протащив орудия по горным перевалам (что, кстати, считалось практически невозможным), при их помощи выиграл битву при Панипате44 у местного султана Ибрагима45 со счётом 10:0, сел на трон в Агре и основал династию Великих Моголов.

Мир восторженно выдохнул.

Вот так в возрасте сорока двух лет Бабур стал падишахом всея Хиндустана и Афганистана. На то, чтобы добиться власти, ему понадобилось всего каких-то тридцать лет лишений и выгоняний. В сорок шесть падишах уже умер (обменяв, по легенде, свою жизнь на жизнь хворавшего старшего сына – Хумаюна). Сад, куда привела меня Фахима, был разбит по приказу Бабура, сильно пострадал в годы гражданской войны, но был восстановлен в начале 2000-х годов (я подумала, что его величество вид детей, играющих под гранатовыми деревьями, наверняка порадовал бы).

На третий день к нам пришли гости (сейчас я подозреваю, что друзья и знакомые очень обиделись бы, если б им не показали гостью-иностранку). Женщин и детей набилась полная комната. Все они пили зелёный чай со сладостями, весело щебетали на дари, причём понимала я тогда из разговора дай бог третью часть, гладили меня то по голове, то по щеке, то норовили обнять, а ещё беззастенчиво рассматривали и фотографировали. Что-то подобное я испытывала только в Индонезии, где несколько десятков деревенских жителей где-то под Тасикмалаей46 собрались на меня посмотреть, а потом заявили, что я похожа на большую куклу Барби.

– Алекс – моя дочь, – пошутила Фахима, подливая чаю. – Кушай печенье, детка.

– Может, сын? – засмеялись гости. – У твоего ребёнка короткие волосы!

– Я бача-пош47, – буркнула я, и от смеха звякнула люстра.

…и вот теперь, на четвёртый день, мне придётся искать новое жильё! Опять! Одной! В Кабуле! За день! Никогда такого не было, и вот опять! Матерь божья, как же так?! О горе мне, горе.

***

– Алекс, кто-то умер? – поинтересовался не без ехидства Ахмад, коварный друг из Инстаграма48.

Накануне вечером он написал мне, сообщил, что семейные дела улажены, он свободен и рад будет показать мне Кабул, а нынче в семь утра явился к дому Фахимы забрать меня на прогулку.

Это был безупречный пуштунский джентльмен в голубом пиран-тумбане49 с иголочки и начищенных туфлях, тщательно причёсанный и надушенный – хоть сейчас на свадьбу. То, что он вылез из разбитого такси, впечатления вовсе не портило. Ахмад обменялся с Фахимой вежливыми фразами о погоде и здоровье – обязательный и иногда довольно долгий ритуал при встрече афганцев – а потом поймал другое такси, и мы куда-то поехали. Куда – я не спрашивала, уже привыкнув доверять жизни и плыть по течению. В этот раз течение принесло меня на холм, возвышавшийся над кварталом Вазир-Акбар-Хан.

Относительно новый (строить его начали в 1960-х годах) и названный в честь принца, героя первой англо-афганской войны50, квартал всегда был местом, так сказать, элитным. До войны там селились в основном люди обеспеченные и привилегированные – в романе «Бегущий за ветром»51 дом Бабы расположен именно в Вазир-Акбар-Хане, а он, как вы помните, крупный и известный бизнесмен. Там же, и в 1960-х, и в 2000-х, располагались многие посольства и офисы международных организаций, а заодно дорогие гестхаузы и рестораны, куда ходили сплошь иностранцы. Меры безопасности в квартале были серьёзные: бетонные заборы с мотками колючей проволоки наверху буквально превратили его в лабиринт, перед въездом на некоторые улицы стояли КПП, а сам въезд закрывался шлагбаумом, за который пускали только после тщательной проверки документов (от терактов это спасало далеко не всегда). Но нам было нужно не внутрь, а чуть повыше.

Холм, в отличие от квартала, в ту пору почти не охранялся. Это после возвращения «Талибана»52 в августе 2021-го на вершине тоже поставят шлагбаумы и заборы и расквартируют там специальный батальон «Бадри 313»53 – в принципе, попасть на территорию можно, но надо долго договариваться. В республиканские же времена всех пускали без вопросов, и в парке на вершине холма, где росли, пожалуй, самые красивые в Кабуле розы, бывало довольно многолюдно. Туда, как и в сад Бабура, приходили семьями на пикники, там бегали мальчишки, предлагавшие всем зелёный чай из термоса, сладости и коврики, которые можно было расстелить на траве, и именно оттуда открывался, по моему мнению, самый красивый вид на Кабул, особенно на закате и в темноте. Открывается и сейчас.

Мы обошли парк по периметру и уселись на склоне. Молча.

В такси мы успели обсудить и политику, и мои впечатления от Кабула, и мой уровень владения дари (мне стало грустно) и пушту (тут стало ещё грустнее), потом Ахмад с видом гостеприимного хозяина показал мне розы на холме и самые известные здания в городе у подножья, пошутил, что отец-моджахед, царство ему небесное, побил бы его палкой за дружбу с русской, а потом вдруг стало тихо.

Товарищ мой явно смущался. Какой угодно образованный и учившийся на Западе, он всё же оставался пуштуном, а для пуштунов разговоры с женщиной, которая им не жена, не сестра, не дочь и даже не пожилая коллега из Америки – всё-таки не очень частое явление, и застенчивость, культурная и природная, берёт своё. Одно дело – в интернете чатиться, а живьём… Я, в свою очередь, боялась ляпнуть не то. Можно ли спросить про семью? Или смотря про какую? Про братьев и сестёр, наверное, можно, а про жену не стоит. А вдруг он не женат? Может, спросить про детей? А может, про отца – где воевал, что говорил про русских и всё такое? А вдруг это невежливо?

При этом я мысленно собирала рюкзак и набрасывала план: найду таксиста, который вызывает доверие, спрошу его, не знает ли он гостевых домов подешевле, и пусть свозит меня туда. Если мне там не понравится, то… то… Ну, тогда, наверное, придётся купить билет обратно. Мне снова захотелось плакать.

– Так кто-то умер или как? – допытывался Ахмад. – Нет? Тогда почему у тебя такое лицо?

Я горько посетовала на несправедливость бытия, вероломство таджикских девушек и их дурацкие конференции.

– Да, досадно, – кивнул он и притих.

Я смотрела на кабульские крыши с высоты птичьего полёта, думая, что вижу их в первый и последний раз. Город в закатном свете казался совсем мирным и был очень красив. Афганистан, как ты мог, я ведь уже так тебя полюбила! И этот бородатый – тоже мне друг, называется! О, почему я не поступила на арабский! О горе мне, го…

– Алекс, идея. У меня тут два приятеля живут в Шахре-Нау. Один работает в МИДе, другой в президентском дворце, им очень скучно и не с кем практиковать английский.

– Они женаты?

– Нет. Да не волнуйся ты! Во-первых, я за них ручаюсь. Во-вторых, мы, пуштуны, очень уважаем гостей. Ну и всё равно идти тебе некуда, да? К тому же они из Кандагара, – добавил Ахмад и почему-то хихикнул. – В общем, тебе их точно бояться нечего. Скорее мне. Шучу.

Прежде, чем я успела возразить, он набрал номер и затрещал на пушту. («Салам, джур, пэхэйр! Цэнга йе, хэ йе? Хайрати да?» – и ещё десяток этикетных фраз).

– А почему это, собственно, этот твой Ахмад должен был опасаться кандагарцев? – снова спросите вы.

А потому, изволите ли знать, что у древней афганской столицы сомнительная репутация: молва приписывает тамошним жителям грех, когда-то давно погубивший библейский Содом54. Та же молва называет жителей Панджшера забияками, джелалабадцев – простаками, и говорит, что злость таджика и доброта узбека одинаковы. В общем, молва раздаёт всем сёстрам по серьгам, чего уж55.

– Ну что, едем, посмотрим на них? – спросил Ахмад. – Как раз к ифтару56 успеем.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. Как я упустила своё счастье

Дом, в котором снимали квартиру Икс и Игрек, назывался «Анар-плаза», и на крыше его красовался огромный алый гранат, который можно было различить с того самого холма. Надо сказать, плазой в Кабуле называют чуть ли не каждый второй многоэтажный дом, даже если вид у него совершенно не парадный, но тут вид более-менее соответствовал: здание было новое, полы в подъезде мраморные, а перила – блестящие, и даже лифт работал.

– Смотри: Игрек красивый и потолще, Икс так себе и худой, не перепутаешь, – объяснял мне Ахмад, пока мы поднимались на четвёртый этаж.

Открыл нам Икс, за плечом у него виднелся Игрек. Кажется, пару секунд оба прикидывали, не закрыть ли дверь, пока не поздно. Идея приютить иностранку явно нравилась им не больше, чем мне, но пока хозяева обнимались с гостем, случилось непоправимое: я переступила порог.

– Это Алекс, – сказал Ахмад. – Она путешествует, любит Афганистан… ну и всё такое. Алекс, это Икс, а это Игрек.

На этом официальная часть была окончена. Я протянула руку – Икс пожал её, а Игрек попятился. При этом оба смотрели куда угодно, только не на меня.

Забегая вперёд, скажу, что так будет продолжаться ещё некоторое время. Квартира окажется достаточно велика, чтобы три смущённых человека встречались в ней не слишком часто. Икс и Игрек будут ограничиваться приветствиями и вопросами о еде, а я буду сидеть, закрывшись в своей (на самом деле игрековой) комнате и тоскливо думать, что теперь точно пора домой. Ну ещё денёк – и пора.

Откуда мне тогда было знать, что пуштун не смотрит в лицо женщине, которую уважает? Откуда мне было знать, что Игрек молится, прося Аллаха задержать мой отъезд? Я появилась в его жизни в первую ночь Рамадана, и он решил, что я была даром небес.

От предложения руки и сердца меня отделяло две недели.

***

Икс и Игрек состояли в каком-то отдалённом родстве (хотя, кажется, все афганцы друг другу немного родственники). Они были кандагарскими пуштунами, но если семья Игрека принадлежала к богатому купечеству, то Икс был из простых, а родословная его вызывала некоторые сомнения – одна из его бабушек была хазарейкой57 из Газни. Не могу сказать, что остальные смотрели на него свысока, но то, что Икс говорил на хазараги лучше, чем на пушту, любил персидскую поэзию и литературу вообще и был гораздо более общителен и менее консервативен, всё-таки ставило его ближе к бабушкиным сородичам.

Икс и Игрек были довольно типичными представителями младоафганцев, о которых я писала выше, детьми военного времени и многолетнего западного присутствия, фигурами довольно противоречивыми, но в том времени и пространстве встречавшимися нередко.

Их раннее детство прошло, по выражению из романа «Неверная»58, «под сенью талибов»59 – они ходили в медресе, где муллы в чёрных тюрбанах учили их читать тексты про пользу джихада и считать нарисованные в задачниках пули и автоматы Калашникова. Молодость их проходила на госслужбе. Икс по образованию был филологом, а Игрек – менеджером по управлению персоналом, одного взяли на работу за красивый слог, второму помогли семейные связи. И тот, и другой любили поговорить о политике и будущем страны, носили на работе щегольские европейские костюмы и галстуки, а по выходным – не менее щегольские пиран-тумбаны, оба наизусть помнили стихи Руми и Хушхаль-хана Хаттака60, но при этом были не прочь обсудить новый сезон «Игры престолов» и заглядывали при случае на закрытые вечеринки с алкоголем61 и танцами. Такого рода веселье могло дорого обойтись: одного из общих друзей Икса и Игрека застрелили за пару недель до моего приезда, когда он возвращался с одной из подобных вечеринок, и преступника, конечно же, не нашли62.

Кстати, оба этих кавалера жениться хотели исключительно по любви, а их семьи усматривали в этом блажь и тлетворное влияние запада и продолжали предлагать невест. Пока предлагали довольно тактично, но одного из братьев Игрека отец в итоге заставил жениться на девушке, которая ему совсем не нравилась. Мольбы и даже слёзы не помогли – невеста была, что называется, выгодной партией, а с лица воды не пить. После этого случая Игрек держался от Кандагара на почтительном расстоянии, отговариваясь занятостью.

Нельзя сказать, чтобы эти два кавалера были близкими друзьями: Игрек считал Икса вертихвостом и почти распутником, а Икс Игрека ханжой, но при этом они были друг с другом неизменно вежливы. В Афганистане открыто выказывать антипатию – дурной тон; недолюбливай на здоровье, сколько влезет, но будь добр блюсти политес.

Таков был, в общих чертах, портрет людей, чьим гостеприимством мне предстояло пользоваться до отъезда.

***

Из дневника:

«Икс прихорашивается. Помылся, побрился, приготовил костюм, примеряет галстуки перед зеркалом. Говорит:

– Наверно, посол меня на ужин пригласит. Мы с ним друзья.

– Какой посол?

– Афганистана в Штатах, какой же ещё. Мы с ним вместе работали, пока он не уехал.

Пишу Игреку, который ждёт своего самолёта в аэропорту Астаны: «А друг-то наш общий к послу собрался на ужин». «Да ну? – отвечает Игрек. – Хотя стоп. Мохиб63 действительно завтра прилетает». «И что, они правда вместе работали?». «Правда. И посол Иксом сыт по горло. И вообще, президент сам хочет с Мохибом поужинать, так что накрылась вечеринка».

Кстати, доктор Мохиб числится вторым в списке самых молодых послов Афганистана – на момент назначения ему было годика тридцать два и дипломатического опыта он совершенно не имел. «Ничего, – сказал президент, – научится по ходу. Пусть мир посмотрит на наше новое поколение. Это поколение прошло путь от пакистанских лагерей для беженцев до университетов Лондона и Бостона, таких орлов и показать не грех».

***

Поначалу Рамадан усиливал царившую в квартире неловкость. Поначалу и Икс, и Игрек добросовестно постились, но у них был гость, а гость, даже если он чудной, – это подарок бога, а потому должен быть строго обязательно доволен, счастлив и сыт. Придя со службы (в дни поста рабочий день кончался около часу дня), один из них накрывал на стол, выкладывал еду, которую принёс с собой64 или на скорую руку приготовил («Ну и дела, – думала я, – не поверят же, если скажу, что для меня в Кабуле афганцы готовили!») и желал приятного аппетита. При этом он продолжал сидеть напротив и развлекать меня беседой, потому что оставить гостя в одиночестве – тоже дурной тон, и ни один уважающий себя афганец такого не сделает. Икс и Игрек задумчивыми глазами наблюдали, как я зачерпываю ложкой плов или подношу к губам стакан.

А ведь то беспокойное лето выдалось пугающе жарким. И если бог бы с ней, с едой, то без воды губы спекались мгновенно.

– Да бог бы с ней, с водой, – вздыхал меланхоличный Икс. – Курить нельзя – вот это беда!

К полудню в Кабуле исчезали прохожие, замирали звуки, и жизнь прекращалась до тех пор, пока солнце не касалось горных пиков на западе. Тогда в воздухе разливался запах горячего хлеба, а тележки с мороженым снова начинали наигрывать мелодию Happy Birthday To You. Игрек и Икс дремали с открытыми глазами, дожидаясь призыва на вечернюю молитву и ужина, а сытого автора этих строк угрызала совесть.

– Тоже буду поститься, – заявила я.

– Но ты же не мусульманка, верно? – спросили Икс и Игрек.

Я сказала что-то об уважении к их религии и интересу к изучаемому региону.

– …и ты путешествуешь, – добавили они, намекая, что поститься мне ни при каком раскладе не полагалось.

– Разбудите меня завтра до рассвета, – заупрямилась я.

Они кивнули, не выказав ни малейшего удивления и не добавив ничего. Гость есть гость, и пусть куролесит, как ему вздумается. Имеет полное право. Как ни крути, при всей своей европейскости Икс и Игрек оставались пуштунскими юношами из хороших семей, и традиции соблюдали неукоснительно. Мы вместе позавтракали чаем с хлебом и мёдом, а об обеде все тактично умолчали.

В первый день добровольного поста я поняла, что без еды и воды человек становится удивительно уравновешенным и просветлённым, а через неделю приблизилась к нирване: безразлично стало ровным счётом всё, кроме вечернего азана. Еда? Суета сует. Вода? Зачем, когда позади вечность и впереди тоже?

А потом Рамадан в нашей квартире внезапно завершился.

Икс был пойман мной в гостиной в компании тарелки риса, пары кебабов и бутылки «Кока-Колы». Этой компанией он явно наслаждался, вид у него был радостный и ничуть не виноватый.

– Я вспомнил – я же начал поститься с пяти лет, так? Так. То есть в детстве я старался, а теперь отдохнуть могу, верно? Аллах не против.

У Игрека была своя логика: для него, бедного грешника, чувства к иностранке были вопиющим бесчинством, а нарушение поста – так, мелкая шалость.

С тех пор мы стали обедать втроём, чувствуя себя немного заговорщиками. Лёд был сломан, и стали мы жить-поживать и добра наживать.

***

Кабул тогда был настоящей шкатулкой с секретами и таил в себе много удивительного для тех, кто знал, куда смотреть и где искать. Иностранный капитал, полившийся в страну в 2001-м, часто не доходил до цели, оседая в карманах местных чиновников, но, как ни крути, часть его всё ж таки тратилась на благоустройство65, а 21-й век кое-где сменял 14-й (по солнечной хиджре)66.

В принципе, даже при беглом взгляде с любого холма становилось ясно, что Кабул далёк от стереотипов вроде «да там только пустыня, разруха и ослы». Отнюдь не только. Это был быстро растущий шумный мегаполис, где жило около пяти миллионов человек (может, и больше, но со статистикой в Афганистане всегда было так себе, а самая поздняя на тот момент перепись проводилась в 1979 году)67. В центре строились многоэтажные плазы, бизнес-центры и шопинг-моллы с зеркальными окнами. Деревья, которые в 90-х спилили на дрова, выросли заново. Из кабульского международного аэропорта чуть ли не каждый час вылетали самолёты. На бетонных заборах красовались граффити на социальные темы (права женщин, всеобщее образование, недопустимость домашнего насилия и тэ дэ). Всё это выглядело довольно многообещающе, даже несмотря на частые теракты и близость нескончаемых военных действий, на постоянные отключения электричества и на явную, какую-то прямо-таки средневековую нищету столичных окраин.

Если рассматривать город не с высоты птичьего полёта, а с земли, то выглядел он ещё интереснее, а контрасты проступали ещё ярче. В Кабуле были спортзалы (для женщин в том числе), художественные мастерские, школы ремёсел и музыкальные школы, боулинг и бильярд, пара кинотеатров, модельное агентство, тату-салон и огромное количество салонов красоты, студия йоги, репетиционные базы, где собирались местные рок-группы, школа катания на скейтборде – иными словами, там было плюс-минус то, что и в Москве, но в меньшем количестве и гораздо менее досягаемое. Если хорошенько поискать, находились даже подпольные казино, где золотая молодёжь, бывало, проигрывала по десять тысяч долларов за ночь.

В Шахре-Нау имелись кафе Slice, где за каких-нибудь 150 афгани68 можно было выпить большой капучино69 и съесть кусок чизкейка (на выбор из пяти-шести сортов) или попробовать новую разновидность печенья (их было гораздо больше).

Помню, как однажды зашла туда, заказала кофе и добавила, показав на витрину:

– Мне всех по одному, пожалуйста.

– Килограмму? – уточнил юноша на кассе.

– Штуке! – удивилась я.

«Все по одному» заполнили объёмистую коробку, и запасов печенья мне хватило на неделю.

Slice был чертовски популярен у кабульской интеллектуальной молодёжи: там можно было встретить хипстера в вязаной шапке и очках, как у Гарри Поттера, бойко щёлкавшего по кнопкам ноутбука, студентку, снявшую с головы платок70 и ждущую подругу с чашкой кофе и «Анной Карениной» на английском языке, компанию начинающих репортёров, играющих в шахматы, и просто тех, кто приходил на людей посмотреть и себя показать в относительно спокойной обстановке. Кстати, деления на мужской и женский залы в кафе отсутствовало – случай для Кабула революционный (владелец рассказал мне, что хотел создать пространство, где у всех было равное право на комфорт и безопасность). Интерьер был начисто лишён восточного колорита и подхода «дорохо-бохато»: минимализм, светлое дерево и абажуры, как будто прилетевшие прямиком из IKEA.

– Ты точно в Кабуле? – с подозрением спрашивали друзья и родня, получив моё очередное селфи. – Что-то как-то там слишком хорошо.

Сточная канава прямо напротив входа, разбитый тротуар и уличные мальчишки, прижимавшие носы к стеклу в ожидании милостыни, несколько снижали градус слишкомхорошести, но они в кадр не попадали.

Кстати, несмотря на то, что Slice не прятался за бетонным забором, а из охраны был один бородатый дедушка с автоматом, крупных неприятностей с кафе не случалось (не считая тех дней, когда от близкого взрыва вылетали окна или рядом падала ракета). То ли у владельца была хорошая карма, то ли связи в нужных кругах.

Но существовали места и позагадочнее – например, ресторан (а может, клуб?) The Venue, адрес которого обычно произносили так: «Таймани, шестая улица, зелёная дверь».

Разумеется, зелёных дверей на шестой улице было сильно больше одной, поэтому найти нужную мог только тот, кто уже знал, что ищет. Хозяин, пуштун из провинции Хост с небесно-голубыми глазами, строго следил за тем, чтобы кто попало его заведение не находил, а в особых случаях его охранники, число которых иногда доходило до шести, устраивали прибывшим строгий фейс-контроль и тщательно обыскивали. Изредка гостей просили оставить телефон на входе или хотя бы воздержаться от съёмки на мероприятии, потому что ранг присутствовавших был довольно высок. Ну как кто-нибудь щёлкнет политика на айфон, выложит в Твиттер и нанесёт репутации урон? Признаюсь, мне было довольно странно видеть тех, чьи имена я встречала в афганских новостях, со стаканом виски в руке или танцующими аттан в хороводе.

The Venue тоже был обставлен со вкусом и без излишеств, впечатление довершал проигрыватель с грампластинками в углу и абстрактная живопись вперемешку с плакатами Led Zeppelin и Deep Purple на стенах. Гамбургер на тарелке, поданный по всем правилам искусства, заставлял усомниться в реальности происходящего ещё больше, чем кофе и чизкейк из Slice. Здесь говорили уже не об экзаменах и книгах, а о многомиллионных контрактах, новых проектах ООН и ЮНИСЕФ, политических сделках и сенсационных статьях, которые должны были выйти со дня на день. Сюда приходили на переговоры, на интервью, и, о ужас, на свидания. Впрочем, двор выглядел самым что ни на есть афганским: гранатовые деревья, розы, тутовник и над всем этим – небо небывалой синевы. Ресторан был порталом в какую-то параллельную реальность, где кончилась война, прекратились взрывы, а Кабул взял всё лучшее от Запада и ловко интегрировал в свою повседневную жизнь.

Именно там одним недобрым вечером, предгрозовым и жарким, мне довелось увидеть одного из самых необычных в моей жизни людей. Позже, когда я буду в университете рассказывать, что есть, мол, в Кабуле товарищ, который живёт вот так (перечень поступков), а выглядит вооот так (вот вам фото, полюбуйтесь), меня будут спрашивать:

– И он ещё жив?!

На момент нашего знакомства этот персонаж обладал весьма спорной репутацией, хотя был довольно знаменит и входил, скажем так, в пятёрку самых знаменитых афганских военных корреспондентов (хотя, в принципе, все афганские журналисты были в каком-то смысле военкорами, даже если писали для журнала «Сад и огород». Такова была реальность – люди жили в войне, как саламандры в огне).

Я потом видела в сети его фото: на военной базе в Гильменде, в кузове армейского джипа, на аэродроме в Шинданде, на заставе в Бадахшане. И знаете, что? Человек был явно счастлив, освещая эти локальные бои, и всем своим видом как будто отрицал близость опасности и смерти. Я до сих пор храню в телефоне фотографию, где он улыбается на фоне вертолёта с афганским триколором на борту.

А тогда, в июне 2017-го года удивительный человек в рваных джинсах и футболке с Че Геварой устроился на диване поудобнее, закурил, и в клубах табачного дыма начал одну из военкорских баек:

– Я вошёл в Кундуз вместе с американскими коммандос. Они тогда как раз взяли город…

– Который раз взяли? – пискнул автор этих строк, хорошо помнивший, что Кундуз недавно переходил к талибам71 как минимум дважды.

В глазах афганского Че засветилось любопытство.

– А ты умная, да? – он улыбнулся и подмигнул.

В тот момент меня осенило: вот оно. Вот такую жизнь мне хотелось бы прожить. Прости, Красный Крест, но вдруг я всё-таки не твой переводчик? Я хочу фото из Гильменда, чтобы на шее у меня был фотоаппарат, а за спиной – вертолёт, и чтобы я улыбалась вот так, а жизнь была полна до краёв. Говорят, я неплохо пишу, так что, может быть… Иншалла…

Правда, мне понадобится ещё пара лет, чтобы набраться храбрости. Потом уже будут впечатлившие меня Хэмингуэй72, Роберт Капа и Герда Таро73, Артём Боровик74, Славин из «ТАСС уполномочен заявить…»75 и Фаулер из «Тихого американца»76. Я буду спать в Бейруте, накрывшись ковром в холодном номере отеля, любоваться на празднование годовщины Исламской революции в Тегеране и фотографировать митинги в Бишкеке.

С тем военным репортёром, одним из самых необычных людей в моей жизни, меня свяжет одна из самых необычных в моей жизни дружб, но это уже совсем другая история.

***

Наша жизнь в те дни чем-то напоминала «весёлое безумие» восточного факультета – тот же вечный смех, иногда до слёз, изрядная доля абсурда и дуракаваляния, только там мы играли в Афганистан, а здесь всё было всерьёз. Опасность таилась где-то за углом, но её присутствие делало жизнь ярче (и именно эта яркость держала в Кабуле годами тех экспатов, если они, конечно, в ужасе не сбегали после первой командировки со словами «Больше никогда!»). Дни были заполнены дурными новостями и безудержными шутками – чем дурнее были первые, тем безудержнее вторые, и, надо сказать, некоторые шутки тоже могли закончиться так себе. Для Ахмада, Икса и Игрека я была, как мне казалось, кем-то младшим – не то братом, не то сестрой – кого можно было безнаказанно впутывать в свои проделки (иногда довольно каверзные). В каждом афганце, даже если ему под девяносто, сидит проказливый мальчишка, а уж в двадцать пять и подавно.

Однажды, когда моя одежда сохла после стирки, Икс любезно предложил один из своих костюмов (как вы помните, он был довольно тощ, а потому его наряды более или менее мне подходили). Ахмад, заглянувший к нам тем вечером на ифтар, пришёл в восторг, а когда мы собрались на уже традиционное чаепитие на холме, сказал:

– Не переодевайся, поехали так.

– Платок сюда не пойдёт, – засомневалась я.

– Поехали без платка, пусть все думают, что ты парень!

– Точно, давай, – подскочил Икс. – Волосы у тебя короткие, а если надеть жилетку, то точно никто ничего не заметит.

Игрек был в командировке, к здравому смыслу никто не воззвал, и вскоре мы уже расположились на арендованном ковре, прихлёбывая зелёный чай с кардамоном, жуя ширпиру77 и любуясь на городские огни. Надо сказать, по вечерам на холме прогуливались исключительно мужчины всех возрастов (женщины благопристойно сидели дома), и мне стало слегка не по себе, когда группа пожилых бородатых джентльменов, проходя мимо нас, остановилась, а один из них, ткнув пальцем в мою сторону, спросил:

– А это кто?!

– Это мой кузен, – не растерялся Ахмад. – Сегодня из деревни приехал, всего боится. Не смущайте его, уважаемые.

Джентльмены пару секунд помедлили, будто пытаясь в темноте (на холме было мало фонарей) рассмотреть подозрительного кузена, но всё же пошли прочь. Вообще вопросов в Афганистане не задают почти никогда, так что, надо думать, мой вид их глубоко поразил. Несколько лет спустя, уже в Джелалабаде, мой гостеприимный хозяин захочет сыграть ту же шутку: когда к нему будут приходить за советом деревенские старейшины, он попросит меня сидеть в углу, нарядившись в мужской костюм, и будет от души веселиться каждый раз, когда очередной дедушка поймёт – а парень-то вовсе никакой не парень. А что я сказала про внутреннего каверзного мальчишку?

В другой раз (дело было в пятницу) Ахмад и Икс на полном серьёзе уговаривали меня сходить с ними в мечеть на общую молитву:

– Видишь, в тот раз удалось, и в этот тоже получится. Пошли!

– В мечети что, тоже темно?

– Ты не понимаешь, Алекс, там люди делом заняты. Они молятся. Им не до тебя совсем.

– Серьёзно?

– Ну и не ходи. Такую возможность упускаешь…

Внутренний востоковед, конечно, очень любопытствовал посмотреть, как там оно на мужской половине мечети, но убегать от разъярённой толпы по незнакомым кабульским улицам не хотелось, поэтому Ахмад и Икс, поуговаривав меня какое-то время, всё-таки ушли вдвоём. Вскоре появился Игрек и, выслушав мою историю, вздохнул:

– Идиоты.

Вообще быстро сложилось так, что больше всего времени в моём обществе проводил именно Игрек. Икс скоро закрутил роман с красивой хазарейкой, Ахмад был занят делами своей большой загадочной семьи, но Игрек в свободное от службы время был сама доброта. Он приносил мне еду по вечерам и следил, чтобы что-то осталось на завтрак, приводил домой интересных собеседников или вёз меня туда, где их можно было найти, он шёл со мной пешком до ближайшего ресторана, хотя совершенно не понимал, зачем нужно лишний раз утомляться («Движения тебе не хватает, говоришь? Бегай вокруг столика в гостиной, когда нас нет») и с интересом меня слушал. Однажды, прервав мой пересказ «Портрета Дориана Грея», спросил:

– Это сказка? – а потом признался, что ни одной книги в жизни не прочитал.

Я объясняла это дружелюбие исключительно афганским гостеприимством, уровень которого в базовых настройках Игрека был, видимо, выше среднего. Как же я была неправа.

В один прекрасный вечер, который мы коротали за шахматной доской, Игрек вдруг спросил:

– Зачем ты подстриглась?

– Чтобы быть менее привлекательной, – честно ляпнула я.

– Тебе это не помогло, ты всё равно очень красивая. Я тебя люблю. Выходи за меня замуж.

Пока я соображала, куда поставить пешку (в жизни меня так сильно не удивляли!), Игрек успел рассказать следующее: я появилась в его жизни в первую ночь Рамадана, а значит, я – подарок Аллаха; он очень боялся, что я съеду, но и говорить вслух о своих чувствах боялся тоже; он всегда хотел жениться по любви, а в меня влюбился с первого взгляда и вообще я его идеал; я такая хорошая, что он попробует уговорить родных, и хотя я не афганка, они, возможно, не будут возра…

– Погоди, – сказала я, – а где мы будем жить?

– Ты – с моей семьёй, в Кандагаре.

– А ты?

– А я в Кабуле, у меня же работа. Но я буду часто к тебе приезжать.

– Часто?

– Раз в месяц точно.

Я не дала сбить себя с толку рассказами про слуг, сад и павлинов во дворе. Два курса не прошли даром, и на что похожа жизнь в богатом афганском доме, мне уже было в общих чертах известно, но детали надо было уточнить.

– Мне можно будет выходить из дома?

– Нет. Если что-то понадобится – скажешь моей матери, она принесёт.

– А если одежду выбрать?

– Она выберет.

– А в мечеть можно ходить?

– Нет, это не принято. Вообще женщины ходят только на свадьбы или похороны. Но, как ты понимаешь, люди не умирают и не женятся каждый день.

– А это… Афганские мужья, они же, ну… Ты бы хорошо со мной обращался?

– Я? Конечно. Но мои старшие братья бьют своих жён, а ты была бы младшей невесткой, так что…

– Понятно.

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Я подумаю.

Думала я довольно долго.

За это время мы успели пару раз встретиться в Индии, помечтать о том, как будем жить в Москве или Торонто, куда мечтал переехать Игрек, тысячу раз разругаться в пух и прах и столько же раз помириться, обсудить будущих детей (он на полном серьёзе считал, что их должно быть одиннадцать, я соглашалась максимум на трёх), и понять, что порознь мы будем счастливее, чем вместе. За это время я поняла, что есть более простые и менее болезненные способы выучить пушту, чем брак с носителем, а романтизм свадьбы с троном и тортом несколько померк. Бывало по-разному: мне доводилось слышать, что я страшное недоразумение и наверняка опозорю будущего мужа, но и доводилось видеть, как будущий муж, ленивый сибарит и князь дивана, берёт оружие и уходит в ночной Кабул искать мне лекарства. Воспоминания остались противоречивые, но со временем померкли и они78.

Разница культур подчас давала о себе знать самым неожиданным образом. Больше, чем ревность («А ты точно у врача? Ну-ка пришли селфи с ним!») меня удивил следующий эпизод. После очередного звонка в родной Кандагар Игрек поделился новостями:

– Мои там собаку завели, чтобы кошек гонять.

– Что?!

– Ну, кошки у нас во дворе живут, но они дикие. Еду из кухни воруют.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. А как же кошки, собственно говоря? Справка №1

Ислам считает кошку существом богоугодным.

Кошка, в отличие от собаки, чиста: дома её держать не возбраняется, прикасаться к ней можно безбоязненно. Воду, которую она пила, разрешено использовать для омовения перед намазом, а кошачья шерсть на одежде не мешает тому, чтобы молитва была принята Всевышним. Кстати, в мечети кошкам заходить тоже разрешено – одна из них, европейская короткошерстная по имени Гли, всю жизнь прожила в Айя-Софии и стала интернет-знаменитостью. За дурное обращение с кошкой отправляются в ад, а за её спасение – в рай (по крайней мере, такое случалось с некоторыми суфийскими шейхами).

Кошка Муизза79, по-видимому, просто выдумка, однако многие хадисы80 подтверждают, что Мухаммад относился к кошкам с нежностью. Если хадисов не хватает, в дело вступает мусульманский фольклор – он, например, передаёт историю о том, что пророк отрезал рукав своего халата для молитвы, лишь бы не беспокоить кошку, которая на нём спала, а та в свою очередь трижды поклонилась пророку после пробуждения. Другая история (тоже довольно сказочная, но от этого не менее трогательная) повествует о том, что Мухаммад приказал своим воинам обойти место, где лежали новорождённые котята, чтобы никто ненароком на них не наступил. А ещё посланник Аллаха якобы запретил продавать кошек или обменивать на что-нибудь, потому что кошки – свободные существа.

Кстати, один из первых передатчиков хадисов, сподвижник Мухаммада по имени Абдуррахман аль-Ямани, вошёл в историю под прозвищем Абу Хурайра, то есть Отец Котят, поскольку очень их любил (один из питомцев даже спас его от укуса змеи). По преданию, жена Мухаммада Аиша не погнушалась пищей, которую успела отведать кошка. Объяснила она свой поступок так: «Посланник Аллаха сказал: «Они не нечистые: они – ваши домочадцы»».

В конце концов, практичные мусульмане ценили кошек за их охотничьи качества. Ат-Табари81 в своей «Истории пророков и царей» рассказывает, что во время великого потопа крысы чуть не прогрызли днище ковчега. Всевышний надоумил Ноя не то стукнуть льва между глаз, не то заставить его чихнуть, и тут же из львиного носа выскочили кот и кошка и расправились с вредителями. Как их можно было не любить после таких-то заслуг?

В средние века и позднее кошки охраняли от мышей дома, библиотеки и зернохранилища, и путешественники с Запада диву давались, каким комфортом и заботой были окружены мурлыки. Бейярд Тейлор в своих мемуарах описывал поразивший его кошачий госпиталь в Алеппо, располагавшийся в старой мечети: «Больные кошки получают здесь лечение, старые находят приют, а одряхлевшие от старости спокойно домурлыкивают свои последние годы. Их несколько сотен, и полчища кошек в коридорах и на террасах – поистине незабываемое зрелище»82. Мечеть, кстати, была передана в вакф83, а зарплату смотрителей и ветеринаров и деньги на корм выделяла община.

Но одно дело – хадисы и давние времена, а другое – век двадцать первый.

Да, Стамбул по-прежнему умиляет всеми этими кошачьими домиками и мисочками, а турецкие режиссёры снимают об уличных кошках кино84. Да, в Тегеране имеется музей персидской кошки, а местные коты тоже выглядят вполне сытыми и довольными жизнью. Но в целом отношение к кошкам изменилось не к лучшему, и только Аллаху известно, почему. То ли сказались годы нестабильности и разрухи, когда домашний питомец виделся как ещё одна проблема, то ли расцвели суеверия, но суть в том, что теперь многие на мусульманском Востоке смотрят на кошек отнюдь не дружелюбно.

Афганистан не исключение. В принципе, то, о чём рассказал Игрек, – это общее положение дел: кошки живут во дворе в дом их пускают только в случае сильной непогоды или холодов, а если хозяева время от времени дают им остатки еды со своего стола и не бросают в них чем-нибудь тяжёлым, то им очень повезло. Жизнь уличных кошек гораздо грустнее: тощие, пугливые, грязные, они вряд ли доживают до старости из-за болезней, голода, драк и прочих тягот.

За четыре с половиной года до встречи с кошкой. Абсурдистан

– Хочешь куда-нибудь съездить? – спросил Игрек, придя с работы пораньше. Как безупречный джентльмен, он всегда изо всех сил старался, чтобы меня развлечь.

– Хочу в Париж.

– А поближе?

– Тогда в Джелалабад.

Игрек глянул на часы – была не то половина второго, не то два – и задумался.

– Давай попробуем. В крайнем случае, можно там переночевать.

Я взвизгнула от радости и метнулась за платком.

От Кабула до Джелалабада всего каких-то 150 км с хвостиком. Пффф, скажете вы, тут и ехать-то нечего. Да. Но есть пара но, и из-за них дорога, которая в теории должна бы занимать часа три, занимает все восемь, а то и больше.

Сразу за Кабулом шоссе NH08 идёт круто вверх, на перевал. Сверху шоссе кажется узкой лентой и, кстати, отлично просматривается – во время советского присутствия места эти могли бы быть идеальными позициями для снайпера (зуб даю, что не только могли, но и были). Вдоль дороги попадается несколько ржавых танков, причём один из них давно стал популярной локацией для селфи.

Бесконечные повороты-тоннели-повороты сводят с ума. Если верить знакам, ограничение скорости вроде как 60 км/ч, но широкая афганская душа не терпит ограничений. Аварии, по слухам, редки85, но если уж что-то случается, да ещё в тоннеле, то перевал встаёт намертво. Дорога двухполосная, и с одной стороны её ограничивает скала, а с другой – пропасть, на дне которой плещется река Кабул. От пропасти вас отделяет только низенькая оградка, которая в случае чего падение машины не задержит.

А теперь представьте: слева пропасть, справа стена, на спидометре 110, а вам навстречу летит, звякая всеми своими бубенчиками, расписной пакистанский грузовик. Причём летит прямо посреди дороги, по разделительной полосе.

– Осторожней!

– Это он нарушает! – парирует Игрек.

На том свете выясните, кто был прав, ага.

Ну и, наконец, был ещё вот такой тонкий момент: в ту пору шоссе полностью контролировалось правительственными силами только в светлое время суток. Когда солнце клонилось к закату, блокпосты снимались, республиканские солдаты запрыгивали в кузова и уезжали. На ночное дежурство заступали новые патрули, уже талибские86.

– А давай спустимся вон в ту деревню у озера? – предложила я Игреку.

– Нет.

– Недалеко же! – не сдавалась я, подозревая, что у жениха случился приступ лени.

– Там талибы87.

– Чтооо?

– А ты думаешь, они с неба падают или из-под земли вылезают? Днём они спят, вечером выходят.

В сумерках талибы88 любили обстрелять какой-нибудь запоздалый конвой местного политика, и чем больше машин было в конвое, чем выше была вероятность попасть в неприятности. Пару лет спустя, мчась к Джелалабаду в машине с правительственными номерами, я об этом вспомню, и мне будет слегка не по себе.

Местечко Сароби расположено на полпути между Кабулом и Джелалабадом. У местечка дурная слава. Рассказывают, что во время советского присутствия местный полевой командир творил с пленниками страшные вещи, да и потом тут происходило немало мрачного.

Но с виду не скажешь. Картина вполне мирная: сосновый лес, подвесной мост над бурной речкой, жаровни с кебабами и свежевыловленной рыбой и афганцы, ведущие разговоры на ярких коврах. Тут мы остановились выпить чаю и прогуляться к реке. Честно говоря, автора этих строк очень интриговал упомянутый выше мост, который автор видел на фото в интернете: страшно по нему ходить? Сильно ли качается?

Я вылезла из машины, и в воздухе повисло неловкое молчание. Сплетня осталась нерассказанной, смех оборвался, рука с чайником замерла в воздухе и, кажется, даже птицы в лесу притихли. Головы в тюрбанах повернулись в нашу сторону. В мою.

Игрек, демонстративно не торопясь, выкурил сигарету и буркнул:

– Поехали отсюда.

Мне почему-то не хотелось спорить, да и говорить тоже, но минут через пять меня озарило:

– Джелалабад же в другой стороне!

– А мы едем в Кабул.

– Почему?!

– Время видишь?

– Четыре тридцать.

– В шесть начнёт темнеть. Если машина сломается или ещё что-нибудь, никто не притормозит, чтобы нас подобрать. Все жить хотят.

– Но как же… Но мы же… Ты другое говорил!

– Я передумал.

Сказать, что мне было досадно – это ничего не сказать, но спорить я не стала. Некоторое время мы ехали молча, глядя через лобовое стекло, как предзакатное солнце окрашивает суровые скалы в нежно-розовый и как армейские джипы мчатся в сторону Кабула, обгоняя гражданские легковушки, и слушали песни на пушту (все они были на один мотив, но, скорее всего, так мне казалось от досады). На въезде в город полицейский-хазареец махнул рукой – тормозите, мол, и спросил Игрека:

– Она с тобой?

Тот кивнул.

– Помощь не нужна?

Возможно, он намекал на помощь врача, потому что человек в здравом уме не стал бы вот так кататься на ночь глядя по NH08 с иностранкой на пассажирском сиденье, но Игрек отрицательно мотнул головой, и нас отпустили с миром.

– Как я могу быть не с тобой, если мы сидим в одной машине? – удивилась я.

– Может, я тебя похитил и везу продавать. Всякое бывает, – объяснил Игрек, и мрачно пошутил:

– А что, может, и правда надо было продать тебя талибам89 и решить финансовые проблемы?

– Или мне тебя, – не осталась в долгу ехидная я. Если вдуматься, зачем талибам90 я? То ли дело государственный служащий, который работает на ненавистное прозападное правительство – его не грех и в плен взять, и выкуп попросить. В то время подобные случаи были нередки.

В Кабул мы вернулись уже в полной темноте.

***

… а ведь уже 31-го мая 2017 года в нашу жизнь вторглась война.

Меня разбудил толчок, от которого вздрогнула кровать. Землетрясение? Да нет, вроде тихо. Икс и Игрек были на службе, часы показывали 11 утра. В ту пору я ещё постилась, до ифтара оставалась целая вечность, а во сне время шло быстрее. Я потянулась снова обнять подушку, и тут телефон ожил.

Сообщений было два: «Обалдеть, какой взрыв!» от Ахмада и: «Ничего не бойся, ни в коем случае не выходи на улицу и лучше не читай новостей» от Игрека. Как это – не читай? В новостях говорилось, что пять минут назад в «зелёной зоне» Кабула, прямо возле посольства Германии, произошёл теракт, который назовут «афганским 11 сентября» – взорвалась наполненная взрывчаткой цистерна. Погибло по меньшей мере 150 человек, ещё 400 с лишним пострадали, и в тот день впервые в социальных сетях появились слова Kabul bleeds, pray for Kabul91 (в последующие годы к ним будут прибегать снова и снова). Всё случилось в какой-то паре километров от нашего дома. Разбудивший меня толчок был отголоском взрывной волны.

Эта книга вовсе не о политике, но замечу мимоходом, что в теракте было немало странного. Как могла цистерна оказаться в той части города, куда в светлое время суток грузовым машинам въезд был запрещён? Как так вышло, что её не заметили? Над Кабулом тогда висело два-три (а то и больше) американских аэростата – они же системы постоянного обнаружения угроз, PTDS. При необходимости они могли рассмотреть цвет радужки у подозрительного человека, но почему-то проглядели заминированный автомобиль на всём его маршруте. По слухам, персонал немецкого посольства был эвакуирован накануне. NDS92 обвинил во всём «Сеть Хаккани»93, которые якобы организовали взрыв при поддержке Пакистана. Пакистанский МИД возмутился. Ответственность на себя так никто и не взял.

На закате Игрек, Икс и я молча побрели в сторону «зелёной зоны». Под ногами хрустело битое стекло, дома стояли без окон, кое-где смело вторые этажи и выбило двери, а стены пошли трещинами. Воронка на месте взрыва была чудовищная – не знаю, правда ли девять метров в глубину, как писали некоторые СМИ, но и диаметр с того места, откуда полицейские разрешили нам посмотреть, впечатлял не по-хорошему. Как скажет мне несколько лет спустя один сотрудник посольства РФ в Кабуле, «это был тот ещё Сталинград».

Перед госпиталем в Шахре-Нау стояли десятки посетителей: одни, легко раненые, до сих пор ждали приёма, другие пришли узнать о состоянии родных и друзей. Они стояли молча, серьёзно и с достоинством перенося и жару, и своё горе. Очередь казалась бесконечной. Изнутри госпиталь я увижу ещё не скоро, но и снаружи он произвёл сильное и мрачное впечатление.

– Вот такой вот он, Афганистан, – прервал молчание Икс. – Утром выходишь из дома и не знаешь, вернёшься ли вечером. Но пока что мы живы, ребята, так давайте жить!

Страшный день закончился чаем, шахматами и большой коробкой пирожных, но Игрек, желая мне спокойной ночи, добавил:

– Алекс, ты не хочешь уехать? Может стать хуже.

Хуже действительно стало. Следующая атака случилась на кладбище, где хоронили жертв прошлого взрыва, и снова унесла жизни нескольких десятков человек. В Кабуле и провинциях неподалёку начались протесты. Люди перекрывали дороги и устраивали демонстрации – пускай, мол, правительство, которое не может ни безопасность обеспечить, ни виновных наказать, убирается в отставку ко всем чертям, но итоге в отставку отправились только командир кабульского гарнизона и шеф полиции. В воздухе висело что-то недоброе. Все, включая меня, ожидали чего угодно и при том в любой момент.

И всё же мне казалось, что уехать я просто не имею права. Как же тут Афганистан без меня? Вдруг я уеду и всё тут посыплется, и вернуться уже будет нельзя? А друзья мои новые как же? Пропадут ведь. Кто их поддержит? Кто с ними в шахматы сыграет? И вообще, я же не трус, чтобы вот так сбегать!

Такие глупые романтические мысли приходили в голову иностранке, которая пока мало, ой как мало знала и о стране, и об афганском характере. И чья туристическая виза истекала уже через две недели. Через двенадцать дней. Десять. Через неде… Так, а можно ли вообще продлить туристическую визу? И где? И как?

Впрочем, в тот раз продлять её мне не понадобилось. Так было предначертано кем-то наверху, кто знает будущее гораздо лучше, чем мы.

***

В Душанбе ужасно жарко. Градусов сорок, не меньше. Нет, недаром император Бабур хвалил кабульский климат – какое б днём ни было пекло, а по ночам свежо, и с гор так тянет прохладой, что под утро уже хочется завернуться в одеяло. А тут что с вечера, что под утро – жара и всё. И в этой жаре как хочешь, так и спи. Я вот не сплю, потому что старый дом, где меня сегодня приютили, за день раскалился, как печка, и до сих пор не остыл. А может, потому что вчерашний день был слишком уж богат впечатлениями.

Один перелёт Кабул-Душанбе чего стоил! Святые угодники! Я побаивалась летать с тех пор, как боинг авиакомпании Air Asia, который должен был тихо-мирно доставить меня из Куала-Лумпура в Тегеран, внезапно завалился на одно крыло где-то над Аравийским морем и начал падать. Пилот ничего не сказал, секунд через тридцать всё устаканилось, но заметавшиеся по салону пассажиры успели подпортить впечатление, а я успела подумать, что не хотелось бы вот так рухнуть с высоты в дурацкой консервной банке и утонуть. С тех пор в каждом зале вылета мне становилось тоскливо, а при малейшей качке от страха становилось нечем дышать. А тут!…

Весь полёт занял минут пятьдесят: самолёт взлетел, перемахнул через горы по параболе и приземлился на другой стороне хребта – ну почти всё равно что переехать через перевал на пути в Джелалабад. Но турбулентность над горами была такая, что с полок падал багаж, а салон грозил развалиться на куски. Когда скрип и тряска достигли предела, мой сосед, спавший с самого Кабула, поднял голову и утешил меня на дари:

– Не переживай, тут всегда так. Хава-ей хароб!94

Я сидела, уткнувшись лбом в спинку кресла впереди, и, кажется, молилась, точно не помню. Вид у меня, надо думать, был довольно жалкий, и стюардессы, раздававшие какую-то снедь, даже пытались со мной пошутить, но это не помогло. Даже когда мы приземлились, я вышла из самолёта последней – надо было убедиться, что трясущиеся коленки выдержат. По привычке я натянула на голову платок, хотя тут он был уже ни к чему.

Пятьдесят минут – и я попала в другой мир. Тут был двадцать первый век, а не четырнадцатый. Тут говорили по-русски, от чего я за месяц успела здорово отвыкнуть. Тут никто на меня не смотрел, не удивлялся и не сторонился, я была уже не иностранка, диво дивное, а просто я, почти такая же я, как в Москве.

На пересадку у меня было часов десять, и я надеялась пройтись, поесть, а потом вернуться в аэропорт и мирно спать до рейса, но у выхода меня поймал таксист:

– Тебе куда, красавица? Как это не знаешь? Отдохнуть с дороги надо, покушать… Ты откуда приехала? Ооо! И как там? А поехали ко мне чай пить? Жена обрадуется. Давай рюкзак.

Жена, миловидная маленькая женщина в пёстром платке, и правда обрадовалась, и два мальчика лет семи, кажется, тоже. Через полчаса я, умытая и накормленная, сидела в гостиной перед телевизором, борясь с усталостью, и отвечала на вопросы. Там опасно? А стреляют? А взрывы были? Вай! А я что там делала? Я журналист? (Для удобства пришлось кивнуть). Трудная работа! А на каком языке они там говорят? А я их понимаю? А таджикский тоже понимаю?

По телевизору показывали чью-то свадьбу. Мальчишки играли в прятки и время от времени выбегали во двор. Пришла кошка – толстая, рыжая, гладкая, совершенно не афганская – и начала умываться. Всё было очень, очень мирно. Очень привычно, несмотря на жару. Будто я и не уезжала никуда.

Но потом, когда я буду лежать в душной тёмной комнате и слушать сверчков, мурлыканье кошки и храп хозяина и прокручивать в голове события последних, исключительно абсурдных, дней, я всё-таки уверюсь в том, что мне не приснилось. Афганистан действительно был.

***

Я правда хотела остаться.

Собирая чемодан, я думала: а что, а чем черт не шутит – найду работу в Кабуле, найду жильё, обустроюсь, задержусь на год, проведу академический отпуск с толком и вернусь специалистом по афганским делам. Задача казалась трудной, но, в принципе, выполнимой.

Пока на сцене не появилась афганская госбезопасность. Тот самый NDS.

Вообще об их существовании я случайно узнала перед самым вылетом. Группа на сайте Couchsurfing предупреждала, что с афганскими ФСБшниками надо быть поосторожнее: это дотошные типы, тренируют их американцы и проблем от них бывает много. Я, конечно же, сразу решила, что уж у кого-кого, а у меня-то с ними никаких проблем не будет – я же востоковед и всё понимаю, не то, что эти безголовые туристы. И опять кто-то наверху распорядился иначе.

Попались мы самым глупым способом: они остановили нашу машину и захотели проверить документы.

– Ты же говорил, что полицейских постов не будет!

– Это не полицейские, – сказал Игрек и как-то притих.

Надо сказать, что в тот вечер я вышла из дома без паспорта – первый раз в стране А.95

По иронии судьбы, Игрек тоже.

А теперь представьте: Кабул, время около полуночи, в машине афганец, который вроде как работает в президентском дворце, и иностранка, они не женаты и документов у них нет. Интрига! Сначала директоратовцы сгрудились у машины и стали на пушту решать, что с нами делать.

– Ой, а я понимаю, что они говорят! – поделилась я с Игреком.

Но услышал меня не только он.

Офицер подошел поближе и очень дружелюбно спросил на пушту:

– Вы правда понимаете, о чём мы говорим?

– Правда! – обрадовалась я. – Я люблю пушту, изучаю его в университете и хочу после выпуска работать в Афганистане.

Тут по его лицу я поняла, что дела мои очень плохи.

Икс был послан домой за нашими паспортами, но он в тот момент был на свидании и появился только через час с лишним. За это время наши с Игреком интересные собеседники успели, видимо, основательно укрепиться в своих подозрениях. Фото в паспорте оказалось на меня не похоже (а документ точно ваш?). Сам паспорт с десятками штампов тоже доверия не вызвал (почему вы ездите в мусульманские страны?). Даже способности к языкам вышли боком (вы точно русская? А почему говорите по-английски без русского акцента?).

Я старалась отвечать на вопросы как можно более честно и подробно, и каждый раз слышала:

– А теперь скажите мне правду.

Всё это сильно действовало на нервы.

– Не лень же им возиться, – сказала я Игреку, всё ещё надеясь, что шутка затянулась. – Шли бы лучше спать.

Он почему-то на меня не смотрел.

– Помнишь взрыв в «зелёной зоне»? Они говорят, что взрывчатка была российского производства. А тут ты. С российским паспортом. Подозрительная какая-то. Это же отличный шанс подвинуться по службе, ясно?

Мы полчаса простояли под дверью полицейского участка. Игрек с кем-то торговался в сторонке, потом куда-то звонил и опять торговался. Той же ночью к нам домой явились с обыском ещё двое сотрудников – пока один проверял шкафы с одеждой и кухню, его начальник-офицер держался подчёркнуто нагло, ходил по квартире в обуви, курил и стряхивал пепел на ковёр. Вооружённые солдаты охраняли дверь в прихожей, чтобы никто ненароком не сбежал. Икс забился в угол и, кажется, оплакивал загубленную молодость. Игрек, думая, что я не слышу, шёпотом попросил офицера:

– Не пугайте её.

– Она и не боится! – громко хмыкнул офицер, копавшийся в тот момент в моём рюкзаке.

«Она», то есть я, и в самом деле не боялась. Сначала, как это часто бывало в случае всяких жизненных коллизий, меня охватило странное спокойствие: ну-ка, посмотрим, что дальше будет, но по мере того, как градус абсурда нарастал, дзен стал сменяться раздражением и неудержимой тягой к бунту. И когда мой рюкзак непрошенному гостю наскучил, он протянул руку и снова потребовал мой паспорт, я ответила:

– Не дам.

Сложно сказать, кто в квартире больше удивился. Директоратовец, решив, видимо, что я его не поняла, сказал Игреку – переведи, мол, что мне нужно сфотографировать документ, и Игрек, вздохнув, перевёл. Но мной уже завладел бес упрямства.

– Я же сказала, что не там. И фотографировать ничего не дам.

Было уже около двух часов ночи. Долгий жаркий день и пережитые волнения давали о себе знать, и больше всего мне хотелось прилечь, хотя бы прямо тут, на ковре. Но для этого надо было выпроводить из дома посторонних. Абсурда хотите? Я вам покажу абсурд!

– И вообще, – как можно увереннее заявила я, – я сейчас позвоню своему послу и скажу, что вы нарушаете мои права. Вот уже звоню! – и для пущей убедительности сделала вид, что ищу телефон.

Это был блеф чистой воды – никакого номера посла у меня, конечно, не было (да и вообще он редко у кого имеется). Не было и номера посольства – если бы и был, я могу догадаться, что сказал бы мне снявший трубку дежурный. Но афганец не знал ни того, ни другого, а потому ситуация его озадачила. Вот есть странная иностранка, которая не боится и грозит позвонить самому главному среди ночи – а ну как она кто-нибудь? А ну как самый главный вмешается? Дипломатический скандал в инструкцию явно не входил. Некоторое время мы таращились друг на друга. Я выиграла в гляделки. Офицер для верности ещё раз прошёлся по квартире, сам заглянул в шкафы и за шторы, а потом ушёл и увёл с собой сослуживца и солдат.

Мы трое молча разошлись по комнатам и уснули, как говорится в романах, едва коснувшись головой подушки.

***

Госбезопасность далеко не ушла и продолжала наблюдать со стороны. Икс и Игрек советовали не брать трубку и не подходить к двери, когда их не было дома, но с незнакомых номеров регулярно звонили, а иногда звонили и в дверь, и потом кто-то невидимый стоял на площадке, а я ждала, когда наконец на лестнице зазвучат шаги (ожидание тянулось бесконечно). У подъезда каждый день парковалась машина, и стоило нам с Игреком выйти или выехать, как она потихоньку трогалась следом.

Происходящее напоминало не то сон, не то плохой шпионский триллер, но это полбеды. Слухи по городу Кабулу всегда распространялись быстро. В «Анар-плазе» все уже знали, кто наведался к нам среди ночи, и при встрече и соседи, и охранники у входа, и продавцы в ближайшем магазине делали вид, что меня просто не видят. Знакомые – и местные, и иностранцы – под благовидными предлогами тоже избегали человека, который был, так сказать, в опале. Мало ли что. Никто не хотел свести с Директоратом более близкое знакомство или лишиться разрешения на работу. Никто не хотел проблем. Осуждать за это было, конечно, нельзя.

Единственным исключением был кабульский Че Гевара, тот самый военкор. Но и он, не боявшийся, как мне казалось, ни бога, ни чёрта, был настроен пессимистически, и на вопрос, может ли он помочь с продлением визы, ответил:

– Могу, но не буду. Если её продлить – они снова придут, и избавиться от них будет уже труднее. Они однажды и меня задержали.

– За что?

– Снимал место взрыва не с того ракурса. Пришлось потом сутки провести у них в конторе, меня выгородил редактор. Тебе бы там у них не понравилось.

– И что мне делать?

– Уезжай. Говорю как человек, который желает тебе добра.

В этот раз чуда не произошло.

Моя удача новичка, удача, которая сопутствует людям, делающим что-то впервые, успела исчерпаться до донышка, знаменитое упрямство тоже пошло на убыль, а натянутые нервы противно позвякивали. Афганистан был суров и непреклонен: либо объясняй Директорату, что ты вовсе не то, что они подумали, либо езжай в аэропорт. Я сдалась. Рейс в Душанбе, самый дешёвый и, как мне тогда казалось, удобный, летал раз в неделю, и скоро красно-оранжевый билет авиакомпании Kam Air лежал у меня в кармане. До вылета оставалось шесть дней. Пять. Четы…

Накануне отъезда мы с Игреком сидели на балконе и ели посыпанный фисташками шир-ях96. Где-то в доме через дорогу пел из магнитофона Ахмад Захир97, Икс в своей комнате болтал с подругой по телефону и хихикал, как сумасшедший. Откуда-то пахло кебабами (возможно, их жарили прямо на балконе над нами). Всё было так по-домашнему, так привычно. То, что завтра в это же время меня здесь уже не будет, просто не укладывалось в голове. В любом случае, я была уверена, что уезжаю ненадолго – ну месяц, ну два, пока недоразумение не прояснится и про меня не забудут, а потом можно сразу возвращаться.

Эта мысль придавала мне сил, когда самолёт швыряло над горами, как щепку, и потом, когда не спалось в Душанбе, и на паспортном контроле в Домодедово. «Ничего, – сказала я себе, – надо привыкать к вопросам. Летать я буду часто, спрашивать будут часто. Работа у них такая».

– Откуда прибыли? – спросила девушка в форме, хотя было яснее ясного, что афганскую визу в моём паспорте она уже разглядела.

– Из Афганистана.

– Цель визита?

– Туризм.

– Обычно люди с целью туризма в Афганистан не ездят, – прищурилась она.

– Ну и зря. Много теряют! – парировала я, вспоминая голос Захира, вкус мороженого и ночной ветер с гор.

Часть третья

Вы не должны сравнивать себя с другими, и если природа создала вас летучей мышью, вы не должны пытаться стать птицей страусом. Вы иногда считаете себя странным, вы корите себя за то, что идете иными путями, чем большинство. От этого вам следует отучиться.

Герман Гессе, «Демиан»

За три года и восемь месяцев до встречи с кошкой

– Ты самая наглая и испорченная девчонка, которую я встречал. Мало тебя родители в детстве били!

– Да вообще не били…

– А надо было!

В наушниках короткие гудки – звонок по Скайпу оборвался. Я снимаю наушники, и мне хочется ругаться и плакать одновременно. Я ругаюсь и с чувством луплю кулаком подушку, но досада отпускает меня не сразу. Кто это на меня так рявкнул, спросите вы? Афганец, пуштун. Кем он мне приходится? Учителем. А как я была рада, когда наткнулась на его профиль! Работал переводчиком в Красном Кресте, образованный, читать любит, рисует… Мы точно сработаемся!

Ну-ну.

Словом, язык хорош, но сложен, и носители у него ничуть не проще. Пуштуны – этническое большинство Афганистана (момент спорный, но кто их как следует считал?) славятся сложным характером. Молва приписывает им воинственность, злопамятность, мстительность и запредельное упрямство, а ещё – гостеприимство, верность слову и стойкость духа. И молва, надо сказать, не так уж ошибается.

Желание выучить пушту, возникшее ещё на первом курсе, по возвращении из Кабула усилилось многократно. С дари всё ясно – он прост и симпатичен и говорят на нём все, это местный лингва-франка98. А пушту (он же пашто) – выбор сильнейших. Я любила этот язык, как любят человека, но он не спешил отвечать мне взаимностью (фраза «Зэ пахто сара мина ларэм, хо пахто ма сара мина налари»99 в последующие годы будет неизменно приводить моих собеседников в восторг). Выучить его самостоятельно казалось мне невозможным: стоило открыть «Очерк грамматики языка пашто» Грюнберга100, как боевой дух начисто исчезал. Были в пушту и категория рода, и падежи, и хитрые глагольные спряжения, и эргатив – выходило, что не я играла в шахматы, а шахматы игрались мною.

В университете этот коварный язык нам начинали преподавать на третьем курсе, но мне-то нужно было сейчас. С помощью милого профессора из МГИМО с пассивным владением в итоге вышло неплохо: читать, писать и понимать на слух я научилась довольно быстро (месяца за три, зубря по пять-шесть часов в день), а вот для разговорной речи нужен был носитель, и точка. И не какой-нибудь, а из определённых провинций: Пактики, Пактии, Хоста или, на худой конец, Нангархара, потому что учиться у южан, подменявших звук «х» на «ш» и «з» на «ж», мне вовсе не хотелось. И почему только именно южные диалекты (особенно кандагарский) считаются красивыми и благозвучными?

– Ох, не знаю, что у тебя получится, – качала головой моя знакомая Самира, пуштунка родом из Индии, сама на языке отцов не говорившая. – Пуштуны знаешь, как учат? Как соседские дядюшки: если в духе – хорошо, если нет – мало не покажется.

Я решила, что она преувеличивает – о проклятая наивность! – и стала присматриваться к одной образовательной онлайн-платформе для изучения иностранных языков.

Афганцев, надо сказать, в ту пору там было немного. Это уже после прихода талибов101 многие потеряли работу и начали преподавать онлайн, мне же приходилось выбирать из десяти кандидатов максимум. Все они были мужчинами, и я долго всматривалась в бородатые лица, пытаясь понять, с кем смогу поладить, а с кем – не очень. Все они были довольно религиозны, и проводя урок по видеосвязи, направляли камеру сразу на доску, дабы лицо чужеземки не ввело их во искушение. Думается, нам обоим было тяжело и скучновато, поэтому мы проводили пару уроков, потом я вежливо прощалась и начинала искать следующего устада102. И тут появился тот самый.

Что ж, по крайней мере, скучным этот опыт точно не был. Учитель безбожно опаздывал, что-то ел за кадром, аппетитно похрупывая, критиковал западных развратниц и шутил такие шутки, от которых краской заливались даже уши (впрочем, шутки были смешные).

Языковой практики хватало, а с грамматикой выходили казусы – устад, как это часто бывает у носителей, обращался с ней вольно, а мои попытки что-то поправить вызывали у него негодование.

– Пиши: обращение к мужчине – «врОра», а к женщине – «хОра».

– Может, «хОре»?

– Может, ты захлопнешь варежку? Ещё раз перебьёшь – трубку положу. Ясно?

– Да, – сказала я, мысленно прибавив «господин» и отметив, что язык языком, а познавание менталитета поистине бесценно.

Финальная битва состоялась, когда я намекнула, что неплохо бы начинать урок вовремя, а не на полчаса позже.

– Да ты что возомнила, а? Думаешь, если мне платишь, можешь командовать? Думаешь, ты меня купила? Я тебе раб, что ли?!

«От такого раба одни убытки, – подумала я. – Он же больше съест, чем наработает!».

После этого мы расстались вовсе не друзьями, а когда наши пути пересеклись в Кабуле, по лицу господина бывшего учителя было видно, что он встрече не рад. Сейчас я понимаю: у него были причины считать меня и наглой, и испорченной, и (с пуштунской точки зрения) совершенно несносной, а мои вопросы и замечания и вовсе были для него что острый нож. И когда поутихли мои досада и недоумение, осталась благодарность. Как ни крути, благодаря московскому профессору и кабульскому бывшему переводчику мне удалось освоить пушту с нуля по ускоренной программе, и, если вы спросите меня: «Можно ли выучить восточный язык с нуля за полгода?» я отвечу: «Можно». Это вопрос мотивации.

Кстати, по иронии судьбы аспирант, который должен был учить нас на третьем курсе, честно признался:

– Я сам пушту не знаю и не люблю, а вам за экзамен оценки поставлю автоматом. Хотите?

Конечно, все хотели, а ваша покорная слуга снова промолчала. Восток учил выдержке.

За три с половиной года и до встречи с кошкой

– Happy Afghanistan? Вы серьёзно? – уже знакомый вам консул, похожий на Кларка Гейбла, с трудом сдерживает смех. – И вы хотите, чтобы я…

В марте 2018-го, когда в Афганистане расцвели яблони и груши и начался новый 1397-й год, я затосковала. На этот раз решено было подойти к делу серьёзно. Надо бы приобрести опыт по специальности, и всё тут. На работу в Афганистане никто студента не возьмёт, но отчего б не поехать волонтёром, раз в прошлый раз не удалось? Я разослала резюме (надо сказать, довольно скромное) на все найденные имейлы, в красках расписав, как сильно люблю Афганистан и свою специальность, но НГО, базирующиеся в стране А., брать меня не спешили. Мол, здорово, конечно, что вы знаете языки и регион, но, милочка, вы же ещё учитесь, заходите через годик. Между строк можно было прочесть: зачем нам волонтёр, который, строго говоря, не наш сотрудник, но точно наша проблема?

Когда таких имейлов накопилось с десяток, я вспомнила про международную студенческую организацию AIESEC. Эврика! Они-то мне со стажировкой и помогут! И ничего, что говорят про них разное, и что одна моя подруга на такой вот стажировке чуть не плакала, сидя в Дели… Обойдётся. Ну-ка, что там у них на сайте есть по Афганистану?

Вполне ожидаемо, не было ничего.

Но первая поездка уже научила меня: нет возможности – создай её. Я написала президенту афганского отделения AIESEC, а на следующий день мы созвонились по Скайпу. Президенту было года этак двадцать три, и в своей команде он был едва ли не старшим. Вид у него был по-президентски степенный, а ради нашего созвона он, помнится, даже надел галстук.

– Здорово, конечно, что ты любишь Афганистан и хочешь у нас поволонтерить, – услышала я. – Всей душой рад помочь, но, прости, Алекс, никак.

– Вообще никак?

– Вообще.

– Сто процентов?

– Двести.

– Ну ладно, извини за беспокойство.

Не огорчайтесь, если на Востоке вам говорят «нет», и запасайтесь терпением – вполне возможно, что всё только начинается.

Президент подумал минутку, поправил галстук и спросил:

– А если мы придумаем проект специально для тебя? Не возражаешь? Ага. Проект, ммм… ну, например, по… эээ… по журналистике. Будем разрушать негативный образ Афганистана, созданный СМИ. Как тебе?

Как мне? Да я готова была станцевать на потолке от радости.

– Отлично, – кивнул президент. – Назовём проект, хм-хм… Happy Afghanistan, например. Идёт? Я тебе пришлю бумагу для посольства.

Эту самую бумагу и вертел в руках консул.

За пять минут до я зашла в его кабинет, поздоровалась (на этот раз сразу по-английски, чтобы не оскорблять уши южанина) и спросила:

– Вы помните меня, сэр?

– Конечно, – был ответ. – Такого человека, как вы, забыть трудно.

Я протянула ему письмо, которое составил мой будущий начальник, проект, то-сё, просим оказать содействие, ля-ля, тополя. Я втайне собой гордилась. Просили в прошлый раз бумагу с объяснением цели визита? Вот, пожалуйста. Серьёзная бумага на фирменном бланке с несколькими печатями, которые так милы сердцу афганского чиновника. Это вам не на форточке кататься, тут все формальности соблюдены. Но консул важностью момента не проникся.

– И вы хотите, чтобы я дал вам визу? С этим?!

– Хочу.

– Ну, знаете… И давно вы знакомы с ними?

– Не очень, но…

– И вы считаете, этим людям можно доверять?

– Считаю.

– Ладно, допустим. А жить вы где планируете?

– Ммм… Они мне обещали что-то найти в Шахре-Нау.

– А вы в курсе, что этот район не безопасен?

Да никакой район тогда не был безопасен, если вдуматься, но в Шахре-Нау взрывы тогда в самом деле случались нередко. Атаковали правительственные конторы и офисы иностранных организаций, и если ты жил по соседству с чем-то подобным, то шансы на неприятности были довольно велики.

– Ох, Алекс, на вашем месте я бы как следует подумал.

Пару недель спустя, когда я буду сидеть грозовой ночью одна в пустой квартире, а в Шахре-Нау опять вырубится электричество, я пойму, что консул опять был где-то прав.

– А платить они вам будут?

– Нет, сэр, это волонтёрский проект, это…

– Господи боже.

Месяц спустя я тоже начну думать, что с зарплатой и правда было бы веселее и в сто раз проще.

– А знаете, не буду я в этот раз вас мучить. Раз вам так важно – поезжайте, и я надеюсь, на этот раз всё тоже обойдётся. Давайте сюда ваш паспорт и ваши деньги.

– Сколько?

– Сто…ммм… сто пятьдесят. Happy Afghanistan, пффф! Пойду послу покажу.

Он вышел из кабинета, держа курьёзную бумагу за уголок, будто она могла укусить. А на следующей неделе я забрала документ, где красовалась афганская виза #2. И стала думать, как бы сэкономить на билетах.

***

В 2017-м я летела с двумя пересадками: Москва-Баку-Дубай-Кабул – и за сутки в дороге замучилась до полусмерти. В 2018-м решила быть хитрей и полетела по маршруту Москва-Душанбе-Кабул.

Вообще самым бюджетным вариантом была авиакомпания «Ариана», некогда афганский флагманский перевозчик. На фото 60–70-х годов вы увидите улыбающихся стюардесс в голубой форме, позирующих на фоне бело-голубых лайнеров, но в наши дни «Ариана» получила прозвище «Иншалла103-эйрлайнз», и репутация у неё была дурная. Мне рассказывали, что флот не менялся с 70-х годов, лайнеры с тех фото теперь внутри напоминали потрёпанные автобусы «Икарус», а снаружи от них чуть ли не отваливались куски обшивки, рейсы запросто задерживались на три-четыре часа104, пассажиры якобы курили в салоне, а лётчики славились лихачеством.

– Летишь – и молитовку читаешь, – делился впечатлениями товарищ, который несколько раз в год отбывал из Кабула в отпуск и прибывал обратно.

Другой рассказывал, как у пришвартованного в Шереметьево самолёта разбился стеклянный нос, и афганцы, которым нужно было через пару часов улетать, замотали его чуть ли не пластиковыми пакетами и всё равно улетели. Третий вспоминал экстренное приземление в Мазари-Шарифе. Нет, лететь «Иншаллой» мне не хотелось даже бесплатно. И даже если бы мне за это заплатили105. Как ни странно, катастроф на счету авиакомпании было мало, но легче от этого почему-то не становилось, поэтому к городу мечты меня несли таджикская Somon Air и уже знакомая афганская Kam Air, которая год назад показала мне настоящую турбулентность.

Душанбе встретил жарой, запахом роз и дружелюбием – кажется, поговорить со мной тогда хотели буквально все. В этот раз на пересадку у меня были сутки: я успела выспаться, погулять по парку Фирдоуси, съесть изумительно вкусный курутоб106, напиться чаю, почитать «Унесённых ветром» на английском (единственную книгу, которую я в этот раз взяла с собой – толстая, надолго хватит), и приехать в аэропорт. Тут-то и начались сложности. Рейс, который должен был вылететь в шесть вечера, задержали на час. И ещё на два. А потом перенесли на неопределённый срок.

Досаде моей не было предела. Во-первых, я опять оказалась белой иностранной вороной в собрании афганцев, которые, правда, на этот раз глазели с радостным, а не мрачным любопытством. Во-вторых, у меня разрядился телефон. Я пыталась прикинуть, почему задерживается проклятущий рейс, и кто на этот раз встретит меня в Кабуле. Коллеги, конечно, обещали ждать, но я уже опаздывала часов этак на шесть. Вдруг они уже ушли домой и легли спать? А вдруг все таксисты сделали то же самое? И куда мне вообще ехать среди ночи? Ладно, в крайнем случае, подожду до утра в зале прилёта, не выгонят же меня охранники… А вот вдруг опять самолёт начнёт трясти, а багаж будет выпрыгивать с полок, как живой? Это хуже, чем если никто не встретит, гораздо, гораздо хуже. Но когда же мы уже полетим, тысяча чертей?

Откуда мне было знать, что в моём Кабуле в тот день случилось землетрясение и два теракта, и из-за них-то рейс и перенесли?

Когда я наконец оказалась по ту сторону гор и шла с чемоданом по пустому международному аэропорту имени Хамида Карзая, меня окружали тёплая тьма и неизвестность. Ладно, что ж, выйду одна в кабульскую ночь, там посмотрим. Выкручусь как-нибудь, чай, не первый раз… Терновый куст – мой дом родной.

Но – о чудо! – за воротами на заборчике сидели, нахохлившись, как воробьи, три фигуры.

– Алекс? – спросила одна из них. – А мы давно тебя ждём. У нас тут сегодня такая фигня творилась, ты не поверишь…

***

На бумаге проект Happy Afghanistan выглядел отлично. Предполагалось, что мы будем ездить на разные локации, снимать на видео красоты Кабула и окрестностей, беседовать с людьми и всячески показывать, что в Афганистане не страшно. Потом из всего этого мы бы смонтировали фильм, который набрал бы миллионы просмотров на Youtube, по итогам написали бы несколько статей, которые опубликовала бы какая-нибудь CNN107, и почивали бы на лаврах. И я, и местные коллеги были полны энтузиазма, план был расписан по дням (сегодня едем на озеро Карга, завтра в национальный музей, послезавтра в сад Бабура, потом на рынок и т.д. и т.п.). Но что-то снова пошло не так. Впрочем, я бы удивилась, если бы не пошло.

Должна сказать, что наблюдать за студентами, работавшими в афганском офисе AIESEC в 2018-м, было ничуть не менее увлекательно, чем за экспатами и государственными чиновниками годом ранее.

Было студентам от восемнадцати до двадцати трёх лет, а это значило, что выросли они уже в другую эпоху, чем Икс, Игрек и Ахмад, и на многое смотрели иначе. Гражданскую войну они не помнили, власть талибов108 помнили плохо. Их детство было более беззаботным – оно пришлось на годы подъёма, когда на Кабул, можно сказать, пролился денежный дождь. У их родителей была стабильная работа и доход, а у них самих – доступ к образованию и большие планы на будущее (почти все собирались поступать в магистратуру где-нибудь на западе). Будущее страны тоже не казалось им мрачным – они твёрдо верили, что ситуация меняется к лучшему, и если не они сами, то их дети точно будут жить в новом Афганистане, уже мирном и процветающем. Ничто, даже взрывы, которые иногда случались несколько раз в неделю, не могло поколебать этой уверенности.

Тем временем в офисе шла нешуточная борьба, не уступавшая борьбе на афганской политической арене.

Президент был избран недавно. Его главный противник не смирился с поражением, настаивал на перевыборах и понемножку вербовал себе сторонников. Президент учился в Кабульском университете, а противник – в университете «Рана»109, поэтому студенты первого вуза поддерживали, так сказать, действующий режим, а вторые формировали оппозицию (тех и других было примерно поровну). Стороны улыбались друг другу в глаза, а за спиной умело интриговали и с наивным видом рассказывали друг о друге не самые лестные вещи. Третья группировка придерживалась нейтралитета, на две другие партии смотрела свысока и намеревалась отколоться.

Я была в ту пору довольно простодушна, политические интриги разглядела не сразу, а когда разглядела, то попробовала просто остаться в стороне. Нет. Правила игры требовали, чтобы я примкнула к любой из трёх фракций. Все три активно пытались меня перетянуть, поили чаем и рассыпались мелким бисером, но их противоборство усложняло мне жизнь и откладывало реализацию проекта на неопределённый срок.

– Когда поедем снимать в музей? – спрашивала я президента.

– Так, а кто предлагал туда ехать? Кто добавил музей в список?

Я называла имя юноши из команды университета «Рана».

– А, ну тогда пускай он тебя туда проводит. У нас правило такое: кто предложил идею, тот за неё и отвечает.

Юноша, услышав президентское распоряжение, отказывался наотрез. Отказывался, конечно, очень хитро, тонко и по-восточному: в первый день он болел, во второй у его троюродного дяди была свадьба, в третий нужно было идти с матерью на рынок, а в четвёртый – ловить говорящего попугая, который улетел в соседский сад, на пятый день приезжали родственники из Газни, а там, глядишь, уже наступали выходные. Другие коллеги заменить его, конечно же, не могли. День за днём мы бурно обсуждали, что, как и где будем снимать, но между решением и поездкой всегда была значительная пауза. И надо было либо стукать кулаком по столу и рявкать: «Сейчас же!», либо запасаться терпением. Я запасалась. Конечно же, в сроки мы не уложимся, и моя прошлогодняя мечта сбудется – я буду продлять туристическую визу ещё на месяц, бегая кругами по территории паспортного департамента и страшно ругаясь, и продлю только потому, что у моей flatmate110 найдётся нужное знакомство.

Вечные опоздания тоже не делали наше сотрудничество более благотворным. Если я звонила отсутствующему коллеге, чтобы узнать, где он изволит находиться, он отвечал:

– Еду! Через пятнадцать минут буду! – хотя по голосу слышно, что парень только что проснулся и будет в офисе в лучшем случае минут через сорок пять. Он это знал и знал, что я тоже это знаю.

С научной111 точки зрения всё было яснее ясного: есть культуры монохронные, где под выполнение определённого действия отведён определённый отрезок времени, а есть полихронные, где несколько дел можно делать одновременно, а даты и планы теряют значимость. Восточные культуры по большей части полихронные, и это не первый век усложняет жизнь дипломатами и бизнесменам. Следует помнить, что если ваш деловой партнёр пришёл на встречу на час позже договорённого, то это вовсе не значит, что он вас не уважает или подписать договор с вами ему не интересно, просто он задержался за молитвой, за разговором с родственником или ещё чем-то столь же важным. Скорее всего, он искренне извинится за то, что доставил вам неудобство – чтобы в следующий раз сделать плюс-минус так же. Один мой знакомый, работавший в Сирии переводчиком, придумал такую схему: если было нужно начать в девять утра, он просил местных прийти к семи – так они гарантированно появлялись в офисе в нужное время. Для полноты картины добавлю, что в хинди для обозначения «вчера» и «завтра» используется одно и то же слово.

Наконец, меня в ту пору сильно смущал афганский подход «на авось». Суть его заключалась в следующем: нужно было делать то, что делать не стоило, и надеяться, что всё обойдётся. В принципе, метод был рабочий, потому что всё всегда действительно обходилось, но он временами действовал на нервы. Например, коллеги ещё до приезда прожужжали мне уши про то, какой осторожной я должна быть. Одна из заповедей гласила: «Никому и никогда не говори, откуда ты, чем тут занимаешься и где живёшь». При этом сами они докладывали каждом таксисту: «Это Алекс, она из России, живёт в Шахре-Нау. Ну, знаете дом возле ресторана «Герат»? Да нет, розовый дом, который ближе к офису Красного Креста».

Вообще мы тогда вытворяли много странного: и в рестораны ходили по темноте, и в гости к незнакомцам заглядывали, и по холмам лазили – потом мне стало известно, что талибы112 иногда стреляли по вершинам. Я-то думала, что коллеги знают, что делают, и оценивают риски, – они же местные. Нет. Никакие риски они не оценивали, в ход шло всемогущее «авось».

Да, а статьи-то приходилось писать за себя и за того парня.

– Алекс, помоги, а? У меня с письменным английским так себе.

Я помогала. Потом заодно помогала написать и сочинение по английскому113.

Как-то в офис заглянул интересный персонаж. Назову его, например, Удачник: в прошлом он тоже был членом AIESEC и играл в политику, а сейчас являл собой пример успешного успеха и жил свою лучшую жизнь. К двадцати пяти годам он был довольно известным в Кабуле бизнесменом, владел крупной и быстро растущей компанией, каждый месяц летал за границу и, по слухам, был богат, как Крез114. Легенда гласила, что он был чуть ли не сиротой, а бизнес свой начал, торгуя спичками и карандашами в Шахре-Нау115.

Удачник одет был по-европейски (джинсы, рубашка поло, очки в золотой оправе) и держался по-королевски, а остальные из кожи вон лезли, чтобы привлечь его внимание. Из разговора с президентом стало ясно, что Удачник задумал выйти на международный уровень и ищет к себе в команду человека, который будет писать и редактировать коммерческие тексты и параллельно быть кем-то вроде его секретаря. Требования у него высокие, найти подходящего человека сложно, да и работать в Афганистане мало кто умеет…

Тут я была с ним согласна и расхрабрилась настолько, что спросила, а не рассмотрит ли он мою кандидатуру.

– Почему нет? Я пришлю тебе тестовое задание, – сказал Удачник.

Тестовое задание оказалось рекламной брошюрой опять-таки на английском, но английский был чудовищный, будто кто-то сунул текст в переводчик и не потрудился вычитать. На то, чтобы привести его в божеский вид, мне отводилось два дня. Забыв про сон и еду, я ухитрилась уложиться в дедлайн и размечталась, что теперь-то точно останусь в Кабуле на подольше и добавлю пару строк в резюме. Но Удачник просто исчез в тумане.

Одна из напечатанных брошюр позднее попала ко мне в руки. Что ж, мне осталось только порадоваться за своё знание иностранных языков и умение быстро работать – и отдать должное афганской деловой хватке.

***

Первым делом мы выбрались на озеро Карга. На самом деле это не озеро, а водохранилище – в 1930-х по приказу Надир-шаха116 на реке Пагман построили плотину, а часть воды отвели, чтобы использовать для ирригации. По слухам, когда-то, когда небо было голубее, трава зеленее, а в королевстве Афганистан всё было в порядке, в Карге разводили радужную форель. Сейчас же это было одно из любимых мест отдыха кабульцев: на берегу построили несколько ресторанов и кафе – и там, и там были «семейные зоны», то есть маленькие домики, где ты мог спокойно трапезничать, отгородившись шторкой от любопытных глаз. Был ещё отель с полем для гольфа, и что-то вроде лодочной станции, где можно было арендовать моторку или яркий катамаран в форме лебедя, и парк аттракционов с ветхими скрипучими каруселями. Ещё можно было покататься на лошадях (и обязательно сфотографироваться верхом) или запустить змея – словом, полный набор афганских забав.

Мы явились к озеру в последний день перед началом Рамадана (определённо, проводить Рамадан в Кабуле уже становилось моей личной традицией), а потому на берегу было удивительно многолюдно. Те, кому не хватило места в домиках, расстилали покрывала прямо на траве, раскладывали на них кебабы и лепёшки, расставляли бутылки с «Кока-колой» и термосы с зелёным чаем. Над Каргой стоял весёлый гвалт, а колонки в каждом кафе и магнитолы в каждой машине старались перекричать друг друга. Мы (двое коллег, которые называли себя операторами, и я) проталкивались среди торговцев воздушными змеями и ярко-розовой сахарной ватой, нарядных детей и ресторанных зазывал. Сняли меня на фоне катамаранов, потом на фоне каруселей, съели по мороженому и решили подняться на холм, чтобы снять панораму.

У подножья холма сидела на покрывале пара хазарейцев – пожилые муж с женой. Они так звали выпить с ними чаю, что отказаться было просто невозможно. Афганистан вообще одна из немногих стран в мире, где ты можешь пить чай с человеком через минуту после знакомства и при этом не чувствовать себя неловко.

После привычного обмена любезностями дедушка поманил к себе моих спутников и громким шёпотом предупредил:

– Осторожнее, мальчики, с вами иностранка. Нехорошо, если с ней что-нибудь случится, она же гость.

– Ничего со мной не случится, – тут же нахохлилась я.

– Оооо, так ты говоришь на дари! Отлично! Молодец! Первый раз в Кабуле?

– Второй.

– В прошлом году тяжёлый был Рамадан, очень тяжёлый…

Я кивнула, вспоминая очередь у госпиталя и горы битого стекла в центре.

– А ты не боишься?

Этот вопрос мне задавали раз десять каждый день, и я уже придумала ответ, который всем нравился. Надо было сказать: «Чего мне бояться, если я под его защитой»? – и показать на небо.

– Это верно, – заулыбался дедушка. – Но знаешь, о чём я его прошу? Пусть подарит нам хотя бы один мирный месяц.

На холм мы вскарабкались довольно быстро (по пути я почему-то подумала, как тридцать лет назад на него, может быть, карабкались советские солдаты примерно нашего возраста). На вершине на нас глазели чьи-то желтоглазые белые козы, развевались флаги на могиле безымянного героя и нещадно припекало солнце. Озеро внизу казалось не серым, как обычно, а голубым, карусели выглядели игрушечными. Наши хазарейцы махали нам снизу. Мы помахали им в ответ.

Мне хотелось запечатать этот миг в бутылку и сохранить навеки: радость и полноту жизни, долетавшие снизу смех и музыку, вкус кардамона во рту. «Пожалуйста, – сказала я мысленно, обращаясь неведомо к кому, – подари нам хотя бы один мирный месяц. Ну что тебе стоит?».

***

И всё-таки мне бывало страшно. Ещё как бывало.

Я лежала одна в пустой тёмной квартире в Шахре-Нау. Пустой – потому что квартира вообще-то была офисом, из которого коллеги вечером разбегались, а тёмной – потому что опять пропало электричество. Возможно, из-за грозы, которая гремела над крышей.

Дом тоже казался пустым (а может, и был, потому что соседей за две недели я не видела). Внизу железная дверь закрывалась на один оборот ключа. Охрана отсутствовала. А ещё коллеги просили с наступлением темноты не включать свет и не подходить к окнам – «а то мало ли, кто тебя увидит». Предполагалось, что я буду ложиться спать с курами: сразу после заката прятать голову под крыло и до утра ни о чём не беспокоиться, и я достаточно уставала за день, чтобы так и делать. Но мешал проклятущий страх. И боялась я не из-за похищений и ограблений, которых тогда в Кабуле хватало, а из-за того, что мой последний учитель пушту был хорошим рассказчиком и рассказывал, помимо всего прочего, про всякую чертовщину.

– Вот иду я с похорон… – начиналась одна из его историй.

– Однажды в моего кузена вселился демон, – это была другая.

Подобных историй у него имелось в запасе великое множество, и все они были пугающе правдоподобны. Даже слишком правдоподобны для человека с хорошей фантазией (вроде меня), который в детстве на полном серьёзе боялся домовых и чертей.

В Кабуле я пыталась обернуть дело в шутку.

– Мне вот про джиннов рассказывали, но это же суеверие, – сказала я коллегам, когда мы сидели за обеденным кебабом.

– Они есть, – ответили мне. – Правда есть!

– А в моего дядю влюбилась женщина-джинн.

– А я их сам видел.

– А ты знаешь, Алекс, что будет, если сорок ночей читать Коран на кладбище?

И я пожалела, что подняла эту тему: коллеги, с которыми мы играли в журналистов, вечером шли домой к папе с мамой и десяти братьям-сёстрам, а я-то оставалась одна. Ветер выл, дождь хлестал в окна, и они тоскливо поскрипывали. Да и вообще в здании слышалось много странных звуков, а я тут же вспоминала историю о том, как под домом оказалась могила моджахедов, а в ней… А потом тихим добрым словом вспоминала учителя и надеялась, что ему в Пешаваре тоже не спится.

В комнате помещались только я, кровать и чемодан. Окон в ней не было, и я чувствовала себя Гарри Поттером под лестницей. Открыть дверь? Нет, на нервы действует. Закрыть? Тогда я буду лежать в кромешной темноте.

Передо мной снова замаячила прошлогодняя проблема, и выбор был опять не велик: оставить всё как есть, снять квартиру или съехать в отель. Последняя опция стоила 25$ в сутки минимум, и это опять никак не вписывалось в мой бюджет. Квартира обошлась бы от 200$ в месяц (плата за три месяца вперёд) – и она была бы, скорее всего, пустой (таковы особенности афганской аренды). Икс, Игрек и Ахмад приютить меня по ряду причин не могли, хотя прошлогодние неприятности продолжения не имели. Товарищ военкор Че Гевара и прочие знакомцы, может, были бы и рады, но мне этого не очень хотелось. Опять же, по ряду причин.

И тут одна из коллег сказала:

– У меня есть сестра, которая живёт одна и ищет flatmate. Если хочешь, я её спрошу? Но это тебе вряд ли подойдёт.

– Почему?

– Нуууу…

– Район опасный?

– Нет.

– Квартира дорогая?

– Сестра с тебя денег не возьмёт.

– Она живёт с вашими родителями?

– Нет, одна. Раньше мы жили вместе, но… разъехались.

– Тогда что не так-то?

Девушка сморщила нос.

– Сама увидишь. Вообще было бы здорово, если бы вы подружились, и мне было бы спокойнее. Ты хорошая, ты могла бы за ней присмотреть… иншалла.

Этот кот в мешке не показался мне опасным, и тем же вечером потенциальная соседка вошла в мою кабульскую жизнь, цокая каблуками. Первой ассоциацией, которую вызвала незнакомка, была Ким Кардашьян117: черные волосы, женственные изгибы, джинсы на бёдрах и пляшущие в ушах серёжки. Платок она, как выяснилось позже, носила только в исключительных случаях. Ким извинилась, что английский у неё так себе, пригубила чашечку чаю и закурила тонкую сигарету. В миндалевидных глазах с умело подведёнными стрелками была меланхолия.

Мне следовало бы тогда задуматься, что за фрукт эта девушка, с которой не смогла ужиться даже родная сестра, а слово «присмотреть» могло бы навести на некоторые раздумья. Но Ким казалась вежливой и на сложную соседку не тянула совершенно (после питерских коммуналок я знала в них толк). Курит? Ну подумаешь, тоже мне сложность. А вообще вроде тихая, скромная… Ничего такого. Как-нибудь поладим.

***

– Алекс, ты где? Ааалекс! АЛЕКС!

И я иду из своей комнаты на её зов.

Ким пьёт чай с подругами, а мне надоело слушать сплетни на дари, и поэтому я у себя в комнате читаю «Унесённых ветром».

– Алекс, дорогая, – Ким ставит чайную чашку на ковёр, – принеси мне сигарет.

– А где они?

– В магазине, милая. Сбегаешь?

– Эээ… но…

– Давай быстро! – Ким теряет терпение. – Ну ради меня! Ну тебе трудно, что ли? Иди!

Некоторое время я сижу на лестничной площадке и размышляю: моя flatmate отправила меня в магазин. Одну. Ох уж это афганское «авось».

Алекс, помоги. Алекс, принеси. Алекс, ну поехали со мной на шоппинг. Алекс, улыбайся, а то мои друзья спрашивают, что не так.

Ох и много у неё было друзей, я вам скажу. И за первую неделю все они перебывали у нас в гостях. Все, от торговца сухофруктами до парламентария, хотели посмотреть, что за диковинная иностранка поселилась у Ким. Количество друзей – именно друзей, а не подруг – меня поражало. Да, это были просто друзья, которые приходили просто попить чайку и поболтать, и относились они к ней со всем уважением, но их, чёрт возьми, были десятки. Тот момент, когда ты утром выходишь из комнаты, а на матрасе в прихожей спит очередной гость. Ве-ли-ко-леп-но!

Среди друзей был кандагарец по прозвищу Панда. Феноменальный лентяй, как большинство кандагарцев, он никогда не сидел прямо: либо приваливался к стене, либо обнимал подушку, да и вообще жил по принципу «вдруг война, а я устал». Ким и Панда дружили чуть ли ни с детства, но постоянно цапались.

– Осёл и сын осла! – кричала она. – Грязная псина, змея! Позор отца своего! Испортил мне настроение, мерзавец, будь ты проклят! – дальше шла ещё более цветистая брань, которую я тут привести не рискну.

– На себя посмотри! – рявкал Панда, и в комнате что-то летело на пол.

Однажды во время такой ссоры я вышла из квартиры, демонстративно хлопнув дверью. Ничего, думала я, гуляя по району под кабульским солнцем, сейчас испугаются и побегут искать.

Как же.

Я вернулась минут этак через сорок. Моего отсутствия даже не заметили.

***

Родной провинцией Ким был Бамиан – кто бы мог подумать, что там живут не только хазарейцы, но и кызылбаши, из числа которых Ким и происходила! Кызылбашей, этническую группу тюркского происхождения, переселил из Ирана в XVIII веке Ахмад-шах Дуррани118 и охотно брал их себе в телохранители; некоторые делали себе неплохую карьеру и дослуживались до военачальников. В Кабуле кызылбаши селились в кварталах Чандаволь и Мурад-Хане. В конце XIX века они пострадали от гонений Абдуррахман-хана119, который периодически притеснял национальные меньшинства,

и ещё в середине XX века имели репутацию людей образованных и вхожих во власть, хотя былую славу, конечно, они уже утратили. В наши дни их в Кабуле было мало, и надо было знать, где их найти, так что с востоковедческой точки зрения мне с Ким, конечно, очень повезло. Хотя она была необычна не только с этой точки зрения.

Ким училась на журналиста – правда, при мне она сходила в университет только дважды (одевшись скромно, не подкрасив глаза и захватив с собой платок) и работала стюардессой в той самой авиакомпании «Ариана» (после рейса в Мекку многочисленные друзья в шутку называли её «хаджи»)120. Её семья перебралась в Европу несколько лет назад. Ким и её сестра ждали получения виз, а тем временем должны были закончить учёбу и не позорить доброе имя; если же слухи о чём-то неподобающем до родителей всё-таки доходили, то к нам в гости приходил дядюшка с материнской стороны и проводил воспитательную беседу. Однажды он сказал, кивнув в мою сторону:

– Вот, смотри, она не мусульманка, а ведёт себя приличнее, чем ты. Учись!

Ким почтительно слушала, опустив очи долу, а когда за дядюшкой закрывалась дверь, корчила ему вслед страшную рожу.

– Надоели! То нельзя, сё нельзя… Моя жизнь, ясно? Как хочу, так и живу! Пошли в боулинг сыграем?

И мы шли. Часто пешком, потому что ходить пешком для неё тоже было формой протеста. Да, это было не принято, часто рискованно и всегда неудобно (потому что тротуары в Кабуле – явление редкое, и ты просто топаешь по пыльной обочине, обходя выбоины и лужи и перепрыгивая через канавы), но Ким явно наслаждалась, выходя за рамки дозволенного.

– Ну а что тут такого? – сказала она мне, когда мы первый раз спускались по лестнице. – Давай представим, что всё в порядке. Что мы где-нибудь в Лос-Анджелесе, а не в Кабуле. И будет просто гулять так, будто мы в Лос-Анджелесе.

И мы гуляли – держась за руки, периодически обнимаясь и нервно хохоча. Впрочем, наша прогулка на машине оказалась не менее весёлой и стрессоопасной.

В тот день я пыталась сваять очередную статью для Happy, прости господи, Afghanistan, когда в комнату влетела Ким. Звякнула ключами:

– Поехали кататься, моя принцесса, друг машину дал! – и потащила меня к окну.

Во дворе стоял огромный ярко-синий джип, блестящий, как игрушка.

– Друг работает в министерстве внутренних дел, – похвасталась Ким. – Эту машину все знают, она в Кабуле одна.

Пока я прикидывала, сколько внимания привлечёт наш синий танк, Ким, выезжая со двора, раскокала каменную вазу с цветами – ну такие, знаете, как стоят в парках с советских времен. От КПП на въезде во двор прибежал охранник. Так, подумала я, сейчас он сделает ей замечание, она назовёт его сыном осла, и…

Но парень чуть не согнулся в поклоне.

– Не волнуйтесь, госпожа! Катайтесь, веселитесь, мы всё приберём.

И потом, когда Ким полчаса пыталась развернуться на узкой дороге, и когда обгоняла по встречной, и когда не сбавляла скорость у полицейских чек-пойнтов, министерская магия работала безотказно. Полицейский, отчаянно махавший – тормози! – разглядев номер, делал вид, что просто отгоняет комаров.

Женщина за рулём в Кабуле – явление довольно редкое. А женщина без платка, но с алой помадой, да ещё с сигаретой, да ещё в компании иностранки – это и вовсе из ряда вон. Возможно, в тот день мы даже попали в светскую хронику города Кабульска и на первые полосы газет. Вполне могли.

В открытые окна периодически влетали сложенные во много раз бумажки с номерами телефонов.

– Думаю, что я им перезвоню. Дураки.

Не все водители относились к идее женского вождения благосклонно: я видела, как там показывают то кулаки, то оттопыренные средние пальцы, то пытаются обогнать, подрезать или прижать к обочине (проделать это с синим джипом было сложно, но они очень старались).

Но Ким ничего не видела.

– I gonna swiiiiiiing from the chandeliiiiiier… – подпевала она австралийке Sia121. Голос у неё был очень хорош.

Да и день был хорош: солнечный и яркий, и невдалеке уже блестела гладь озера Карга, где мы собирались поесть мороженого.

Внезапно Ким прервала концерт и затормозила на обочине, подняв облако пыли.

– Что такое?

– Вон там, видишь?

Я никак не могла понять, на что она смотрит, пока она ладонями не повернула мою голову в сторону каких-то потрёпанного вида парней на мотоцикле. К ним подкатили ещё двое, один размахивал белым флагом. Парни и парни, длинноволосые и бородатые, в поношенных пиран-тумбанах и пластиковых шлёпанцах – таких парней в Кабуле сотни тысяч. Но Ким смотрела на них с ужасом.

– Это талибы122.

– Да ладно, откуда бы им в Кабуле взя…

– Едем домой.

***

Из дневника:

«16.06.2018. Позвонил Че Гевара123:

– Ты за новостями следишь?

– Нет.

– И правильно, не надо читать эти новости-хреновости про Афганистан, когда ты в Афганистане. Но тут правительство подписало трёхдневное перемирие с талибами124 в честь Ида125, и они сейчас в Кабуле. Не пугайся.

Да я и не пугаюсь. И Че опоздал, я и так их уже видела – вчера с Ким, сегодня с коллегами. Прямо возле офиса стояли три неопрятных парня лет двадцати (один оказался из Кандагара, второй из Хоста, третий из Логара)126, вид у них был голодный, тюрбаны и одежда не очень чистые. Мотоциклы и белые флаги были при них. Вахаб (один из коллег) разговорился с талибом127 из Кандагара на пушту, потом положил руку на плечо. Талиб128 заплакал.

Этот Ид вообще какой-то сюрреалистический: все всем улыбаются, все со всеми обнимаются, какое-то ощущение всеобщего братства и эйфории. Сикхи129 поставили возле гурудвары стол прямо на обочине и всем раздавали щербет (ярко-розовая сладкая жидкость со вкусом роз и лимона) и печенье. Мой таксист вылез, чтобы взять стаканчик, и пять минут обнимался с бородатым сикхом в оранжевом тюрбане.

18.06.2018. Вообще интересно наблюдать, как кабульцы реагируют на талибов130: разговаривают, еду им приносят, фотографируются, как ни в чём ни бывало, будто и не воюет никто ни с кем. Хотя, в принципе, ничего удивительного. Во времена Наджиба131 тоже было такое дело: один брат воюет за коммунистов, второй против них, а третьему вообще на политику плевать, он землю пашет. На праздник они соберутся, за одним столом посидят, перетрут за жизнь, а с утра опять воюют. Нормальная история.

Мои в Москве, конечно, от такого поворота обалдели. Говорят – так всё, талибы132 захватили Кабул. Они же теперь не уйдут, когда перемирие закончится, не дураки же! Ну посмотрим, уйдут или нет.

22.06.2018. Сегодня выбрались с коллегами в сторону перевала Саланг (кажется, Фавад взял отцовскую машину без спроса). История такая же, как с Джелалабадом – если едешь с утра, то это вполне безопасно, а вот в сумерках не стоит. Мы поехали уже после обеда – естественно, ну а как ещё? Саланг разочаровал. По крайней мере, в тех местах, до которых мы доехали, абсолютно ничего особенного и горы так себе – может, надо было подняться повыше на перевал, не знаю. Тоннели жуткие, конечно. Колёса поднимают такую пылищу, что в узкой бетонной коробке не видно абсолютно ничего, даже машины, которая едет впереди. Окон в тоннелях нет, дышать быстро становится нечем. Брр.

В Кабул мы возвращались уже в темноте и в гордом одиночестве. Картинка: в машине играет песня из «Титаника», а по левому борту видно далёкое зарево – это сияют огни авиабазы Баграм133. Опять сюр? Ещё какой.

Талибы134, кстати, из Кабула ушли (!!!). Пришли без оружия, три дня побыли и ушли. И ничего. Первое за двадцать лет перемирие кончилось, воюют дальше».

***

– Ты что творишь? – возмущается Ким. – Они ж сырые!

– Какие сырые, если десять минут жарятся!

– Ты не понимаешь!

Я выразительно тыкаю баклажаны вилкой.

– Ну точно сырые! – не сдаётся Ким. – Вы там в России готовить не умеете совсем. Иди лучше покури пока, не мешай.