Читать онлайн Тени южных скал бесплатно

Художник – Борис Аджиев

* * *

Пролог

– Эй, люди! Выходите, свои! Э-ге-гей! – Гринька Ломакин, рядовой стрелковой роты, голосил во всё горло так, что его слова разносились по коротким деревенским улочкам. Шустрый парень с мосинкой на плече, перемазанный гарью от пороховых газов после нескольких часов атаки, колотил по забору, заглядывал за частокол, пытался высмотреть в темных окнах домов лица.

Пожилой солдат, что шел с краю строя красноармейцев, буркнул:

– Угомонись, Григорий. Если фрицы внутри засели? В подполье али на чердаке. Саданут шрапнелью по роже.

– Да какие фрицы, дядя Митя! – Нетерпеливый солдат кинулся к очередному дому. – Ты же сам их только что гнал три версты вперед, у них аж пятки сверкали. – Грязный сапог поддел валяющийся на дороге шлем. – Вот, шапки свои растеряли! Кому надо под котелок?

Идущий в конце строя офицер нахмурился:

– Рядовой Ломакин, вернуться в строй! Наступление не закончено, враг в опасной близости. Не терять бдительности.

Гринька оторвал недоуменный взгляд от очередного двора, кинулся поближе к ротному, молодому лейтенанту Осипчуку:

– Товарищ командир, а где все-то? Народ где?

Со всех сторон раздались смешки старших товарищей-пехотинцев:

– Ишь ты, Григорий, оркестр тебе, может, надоть?

– Ломакин, так и скажи, что высматриваешь девчат красивых вперед всех!

– Ты ж как черт грязный, Гришка, вот и разбежались от тебя подальше!

– Чего-о-о? – обиженно протянул Ломакин, одернул форму, покрытую слоем пыли, размазал рукавом по лицу пороховую черноту. – Мне бы только умыться – и буду настоящий воин! Победитель!

Его товарищи не смогли сдержать улыбки. Они действительно были победителями: в составе дивизии их рота только что освободила квадрат, который был долго оккупирован армией вермахта; бой шел долго, перестрелка началась с рассветом, а стихла лишь ближе к вечеру. Враг долго сопротивлялся, но советские бойцы упрямо метр за метром шли вперед. Наконец, к вечеру офицеры вермахта дрогнули, перекрестный огонь стал одиночным, а потом и вовсе стих: немцы отступили. Победители вошли в деревню, рядом с которой шло многочасовое изматывающее столкновение.

Красноармейцы, едва живые от усталости, с черными пятнами гари на форме, грязными лицами, размеренно шли по улицам деревушки. Строй двигался без спешки, солдаты и офицеры были обессилены от жажды, голода, тяжелого наступления под вражескими пулями. Хотя всё же они переглядывались между собой, и неугомонный Гришка Ломакин вслух выразил общее недоумение: где все жители деревни?

В других освобожденных городках, поселках, аулах, часто разрушенных до руин, их мгновенно окружали местные. Люди благодарили, плакали, обнимали своих освободителей; каждый хотел прикоснуться к ним, чтобы удостовериться: это не сон, на оккупированную землю пришло освобождение от многолетнего кошмара войны. Солдат облепляли ребятишки, выискивая среди одинаковых фигур в грязной, окровавленной форме родное лицо отца, брата или деда; старики с тревогой расспрашивали о своих сыновьях, не видели ли их, не встречали ли во время боев; женщины робко протягивали скудное угощение – последние зерна залежалой пшеницы, лепешки из смеси коры и картофельной кожуры. Встреча победителей была всегда радостной и в то же время грустной, полной боли за тех, кто не дожил до радостного дня такой долгожданной победы.

Только не в этом поселке… Их никто не встречал, не высматривал осторожно из-за заборов или через закопченные стекла окошек, кто же идет по дороге между добротных изб.

Командир не выдержал и остановил свой отряд:

– Стой, смирно! Тихо слишком, не нравится мне это. Надо проверить дома, вдруг там немцы засаду приготовили.

Бойцы послушно остановились, настороженно принялись озираться по сторонам, высматривая, нет ли кого во дворах или в избах. Если прав лейтенант, то торчат они всей ротой прямо под прицелами германских стрелков. Осипчук охрипшим голосом приказал:

– Объединяемся по два человека и обыскиваем каждый дом. Вперед! Оружие наготове!

Бойцы сняли по его приказу мосинки, ППШ с ремней, выставили стволы перед собой, чтобы быть готовыми ответить на атаку германских сил.

Пожилой Митяй вместе с живчиком Гришкой двинулись первыми к большому зданию, которое было раньше, скорее всего, местной школой либо Домом культуры с библиотекой: большая площадка перед крыльцом, широкие окна, добротная крыша и просторный вход. Опытный солдат остановил юношу, который кинулся со всех ног к крыльцу:

– Тише, Гринька. Не торопись, надо подобраться сбоку.

– Да, дядь Митяй, сейчас флаг на крыше воткну – и все повылезут! – Радостного рядового не пугала тишина в населенном пункте. Он служил совсем недавно и еще не выучил одного из главных правил фронта: тишина всегда означает, что скоро начнется атака, шквальный огонь или бомбардировка. Поэтому шустрый Гришка ринулся с флагом наперевес к большому дереву, что росло у стены здания. Он не обращал внимания на крики пожилого товарища:

– Куда ты, сдай назад, пострел! А если фриц с винтовкой!

– Не робей, дядь Митяй. – Один ловкий прыжок – и кирзовые сапоги застучали по железной крыше. – Нет здесь немцев, давно бы уже стрелять начали! Боятся местные, не поняли еще, что свои пришли! Увидят красный флаг и сразу выскочат!

Красное полотнище взметнулось на ветру, потянулось алым шелком над крышей. А Гринька закричал во все горло, приставив черные ладони ко рту, словно рупор:

– Э-ге-ге-гей! Люди-и-и! Выходи! Победа! Красная армия победила! Немцев нет! Победа!

Внезапно крик его оборвался на полуслове, юноша захрипел и ткнул пальцем куда-то вдаль.

– Чего там? Немцы? Уходи вниз!

Опытный Митяй схватился за автомат, вскинул ствол. Его товарищ уже скатился по крыше вниз, упал на бок, вскочил и тут же бросился бежать по улице к окраине деревни. Пожилой солдат заспешил за Гринькой, следом кинулся и лейтенант Осипчук. Стрелковая рота бежала всё быстрее и быстрее, не понимая, что там впереди увидел глазастый юноша.

А тот вдруг, не останавливаясь ни на секунду, сиганул в широкий овраг у дороги. Подоспевшие следом солдаты замерли в ужасе от картины под ногами. До самого верха ров был полон трупов: старики, женщины, прижимающие к себе детей, крошечные тельца ребятишек; трупы в обмотках громоздились друг на друге, торчали в разные стороны стылыми конечностями; их одежда, кожа, земля на скатах оврага были покрыты потоками крови.

Гришка в общей могиле хватал за плечи мертвецов, тянул торчащие руки, пытался поднять тела наверх, растерянно бормоча:

– Как же? Они же теплые. Живые, живые, наверное. Ранило. Надо спасти, в госпиталь надо.

Его не останавливали, красноармейцы замерли, потрясенные жутким зрелищем. Немцы во время отступления расстреляли всех мирных жителей и скинули тела в ров, не пощадив никого.

Похороны убитых людей шли всю ночь. До кровавых мозолей солдаты копали могилы, осматривали тела, чтобы найти хоть какие-то документы и сделать надписи на памятной табличке. Гитлеровцы выгоняли людей из домов без одежды и обуви, не давая захватить с собой личные вещи, поэтому на широкой погребальной доске появилось лишь несколько цифр и слов: «8 февраля 1944 года здесь 482 жителя деревни Асеевки были зверски убиты немецкими извергами».

Когда страшная работа была закончена, солдаты никуда не ушли – они всё так же стояли у огромной братской могилы. Боль и ненависть к убийцам давили так, что бойцы позабыли об усталости и о голоде. Молодой лейтенант Осипчук выпрямился во весь рост, его разбухшие после многочасовой работы пальцы сжались в кулаки, голос хрипел от ярости:

– Солдаты, бойцы! Помните об этом кошмаре, когда будете идти в атаку. Каждый должен отомстить за этих невинных людей – убить такое же количество врагов! Ни шагу назад, пленных не брать, действовать без жалости и страха! Только месть, только смерть проклятым гитлеровцам!

Глава 1

Тяжелая трубка полевого телефона холодила ухо, генералу Йенеке казалось, что он прижимает к голове ледяной камень, от которого по затылку расползается неприятное ощущение. И от голоса, который раздавался из черных крошечных дырочек, тоже пробегал озноб по коже. Эрвин Йенеке ждал этого разговора и в то же время боялся услышать знакомый резкий голос. Сам фюрер великого германского рейха, Адольф Гитлер, связался с ним, чтобы обсудить положение дел на Крымском плацдарме. Красная армия ежедневно теснила 17-ю полевую армию Гитлера, отвоевывала медленно, по километру оккупированную землю полуострова Крым, несмотря на мощную линию обороны. И Эрвин точно знал, что фюрера не устраивают почти ежедневные мелкие проигрыши. Южный фронт оставался последним оплотом могущественной армии вермахта, а после Сталинградского котла – единственной надеждой на возвращение былой силы. Правда, сейчас эта надежда на захват преимущества в многолетнем противостоянии легла на плечи генерала тяжелым грузом. Ответственность давила, напоминала о том кошмаре, что он пережил под Сталинградом, где Йенеке получил ранение и откуда был поспешно эвакуирован.

– Мой фюрер.

Йенеке почувствовал, как в груди ширится колючий ком страха. Все генералы вермахта знали резкий нрав Гитлера и его внезапные перепады настроения. Иногда хватало одного неосторожного слова, чтобы Адольф Гитлер пришел в дикую ярость. Поэтому Эрвин произнес приветствие и замолчал, пытаясь понять, в каком настроении его вождь.

– Йенеке, – прозвенел высокий голос в ухе генерала. – Крымский мешок должен быть развязан! Я приказываю вам начать наступление, а не пятиться постоянно от Красной армии. Это же необразованные босяки без оружия и техники и без умения вести войну. Все их победы – случайность! К вам будет направлена танковая дивизия, а также силы люфтваффе, чтобы нанести одновременные встречные удары с Никопольского плацдарма и из Крыма. Вы будете командовать новой операцией, возглавите объединенный штаб! Я знаю, что вы преданы нашему делу, поэтому обязаны удержать плацдарм любой ценой. Адмирал Канарис доложил, что, по последним сведениям абвера, русские планируют использовать полуостров как аэродром для своих бомбардировщиков. Вы понимаете, что это значит, Йенеке?

Генерал осторожно предположил:

– Советские самолеты смогут с полуострова атаковать нефтяную базу в Румынии?

– Вы инженер, генерал Йенеке, и понимаете, что это станет катастрофой для нашей техники и армии. Техника – это наша сила! Величие Германии – в наших танках, машинах, артиллерии!.. Что вы молчите, Йенеке, вы не согласны со мной?! – В голосе Адольфа Гитлера усилились визгливые нотки – признак начинающегося приступа ярости.

– Конечно, мой фюрер, вы абсолютно правы! – Йенеке прикрыл глаза и медленно, будто во сне, проговорил то, что вынашивал уже десятки дней. Ему было безумно страшно высказывать вслух мысли, которые мучили его уже которую ночь. И он даже подозревал, что Гитлер не прислушается к его словам, но ради собственной жизни надо попытаться остановить этот ад. – Я инженер, и я генерал вермахта, я часть вашей армии, мой фюрер. И, как командующий Южным фронтом, настаиваю на эвакуации войск с Крымского плацдарма. Наши силы слабы, техники не хватает, чтобы оказать должное сопротивление русским. Мы не можем сдерживать растущее сопротивление Красной армии, каждый день мы теряем десятки километров наших территорий.

Гитлер нетерпеливо прервал неприятную для него речь, он уже почти кричал:

– К вам будет направлено подкрепление! Крым должен остаться нашим во что бы то ни стало! Это приказ моему преданному генералу, а не инженеру! Иначе я буду сомневаться в вашей преданности рейху, Йенеке! Выполняйте приказ!

– Да, мой фюрер, – покорно сказал Эрвин.

Он понимал, что сейчас лучше не спорить, командующий армией вермахта не услышит, вернее не хочет слышать, аргументы, призывающие к отступлению. Даже малейшее упоминание о капитуляции на крымской территории вызвало у Гитлера приступ раздражения. Пришлось оборвать сложный разговор и согласиться с приказом о подготовке наступательной операции. Хотя внутренне генерал Йенеке переговоры не закончил. Мысленно он всё еще говорил, убеждал, приводил доказательства, что сопротивление набирающей силу Красной армии опасно и бессмысленно: «В Крымском мешке германскую армию ждет поражение, смерть, как в Сталинградском котле. Но с тем отличием, что под Сталинградом было стремительное наступление русских, а на полуострове немецкие части ждет медленная смерть. По капле, по километру русские выдавливают нас с этой части страны, они, как и мы, копят силы для мощного удара, третьего удара Сталина. Уже были Ленинград, Днепр… Красная армия одержала там победу, следующим рубежом будет юг бывшей территории СССР, выход к морю. Это развяжет руки Черноморскому флоту, он тоже будет участвовать в ежедневных атаках. Здесь, на южном полуострове, нас ждет смерть, верная смерть». От жуткой мысли генерал вздрогнул, вскочил и заметался по кабинету. Как же он устал от этой войны, длинной, изматывающей, а вовсе не стремительной, как рассчитывал фюрер. Сейчас бы вернуться домой, в родной Фререн! С отвращением генерал инженерных войск Йенеке взглянул на серое небо за окном, из которого сыпалась днем и ночью бесконечная ледяная морось. Постоянный холод от слишком влажного воздуха был ужасен, от сырости плесневела форма, ныл застарелый артрит в колене, а форменный китель неприятно облипал измученное тело влажным коконом. Иногда Йенеке казалось, что от ледяной влаги вязкого крымского климата его тело будто проржавело насквозь.

После тяжелого разговора с фюрером пожилой генерал отер бисеринки пота со лба и склонился над столом, заваленным бумагами. Если фюрер отказывается прислушаться к его словам, то надо найти путь самому выбраться живым из этого смертельного мешка. Он не может умереть здесь, на чужой земле, вдалеке от своей родины. Приказ фюрера, слава вермахта, мировая власть – всё это лишь слова. А вот его ноющее колено и острая тоска по родине мучат каждый день. Эрвин не замечал, как в глубокой задумчивости качает головой – нет, он не хочет быть генералом арийской империи, потому что тогда он будет мертвым генералом. Он уже стар и хочет вести жизнь обычного инженера на пенсии в своем доме в пригороде Фререна, а погоны, кресты и почетные похороны после очередной победы русских пускай достанутся другим.

Командующий четырьмя фронтами генерал РККА Федор Иванович Толбухин кивал в такт резким словам, звучавшим из черной эбонитовой трубки телефона:

– Вернуть полуостров в состав СССР! Гитлер с 17-й армией засел у нас в тылу, в глубине Крыма. Сражение на Южном плацдарме – это будет наш следующий удар после Карпатской операции. Вам поручено в кратчайшие сроки подготовиться к прорыву. Крым и Черное море должны стать нашими во что бы то ни стало!

– Есть, товарищ главнокомандующий. Приказ будет выполнен, товарищ Сталин, все силы сейчас брошены на одесско-крымское направление. К полуострову через Сивашский залив возводится переправа, по ней пойдет тяжелая техника. Артиллерия, пехота уже передислоцированы с материка на новый плацдарм с помощью плавсредств своими силами. Черноморский флот держит под контролем нашу часть побережья!

– Федор Иванович, перед тем как затевать драку, надо знать, куда бить кулаком. Уж ты, опытный командир, знаешь это, как никто. По стратегии наступления готов доложить? Завтра за тобой прилетит самолет из Москвы, доложишь в Ставке ВГК о запланированной операции.

– Есть, товарищ главнокомандующий. Сегодня же проведу совещание с командирами подразделений, чтобы собрали сведения по немецким позициям. К докладу готов!

– Жду, Федор Иванович. Крым для нас важен, он открывает выход в Черное море, освободит базу для флота. Собирай информацию, готовь операцию и действуй.

Генерал Толбухин после разговора с главнокомандующим Красной армией нахмурил брови, кликнул ординарца:

– Сообщи во все подразделения. Командирам частей от полков до корпусов сегодня вечером прибыть на совещание в штаб армии.

На совещание к генералу в сторону главного штаба тронулись грузовики с офицерами, командирами воинских частей. К вечеру временный командный пункт в бывшем здании техникума был полон людей. Мужчины в военной форме, с орденами на груди, погонами высоких чинов обсуждали новости с фронта, делились, как удалось разместить подчиненный им личный состав на новом плацдарме. Притихшими голосами обсуждали поспешность сбора, ведь неспроста генералу понадобилось провести общее совещание командующих армейскими частями.

Гудящая толпа затихла, стоило только генералу Толбухину войти в зал. Как один человек вытянулись десятки мужчин в военной форме, разом повернули головы к командующему фронтом. Тот обвел взглядом своих офицеров, штабных и фронтовых, давно и преданно служащих Родине. Это его армия, мощная сила, ведь за каждым из мужчин с бравой выправкой стоят тысячи бойцов, которые без промедления исполнят приказ командующего – отдадут жизнь, пойдут под пули врага. Его рядовые и офицеры готовы на всё ради победы над Гитлером и его армией, ради освобождения родной земли!

Он скомандовал «Вольно», встал перед картой и начал свой доклад. После генерала пришла очередь докладывать командирам корпусов, отдельных подразделений. Говорили долго, обсуждали, иногда доходя до жарких споров. Совещание продлилось всю ночь, ординарцы и его помощники то и дело выносили из комнаты пустые стаканы со спитой заваркой и пепельницы, густо утыканные окурками. Утром генерал Толбухин не стал отдыхать, лишь собрал бумаги и записи, которые успел сделать во время встречи с командирами частей, переоделся в парадный мундир и приказал ординарцу: «Готовь машину, едем к аэродрому!» Ему не докладывали, но военный точно знал: там уже ждет транспортный Як. Строгая военная дисциплина – основа устава Красной армии, и касается она каждого, будь то солдат или генерал.

Возвращались по разбитой дороге в свои части командиры уже под утро, хотя даже тяжелая ночь не заставила закаленных военными буднями мужчин уснуть. Теперь они вполголоса обсуждали то, что услышали в штабе, примеряли новые планы к своей дивизии или корпусу, размышляли, как еще ускорить усиление своих позиций и передислокацию частей армии. Подготовка к новому прорыву всегда требует информации о германских планах: только так можно выстроить верную стратегию атаки и выставить дополнительные силы на нужных позициях.

Командир 16-го укрепрайона капитан Пархоменко объяснял своему фронтовому товарищу Белкину, полк которого расположился на границе военных действий с германскими частями:

– Строим! День и ночь строим переправу через залив. Дмитровка вся гудит: тащат, стучат, роют! Переправу навели, причал, ветку мостим по воде прямо через залив.

– По воде?! – ахнул майор Белкин. Комдив был старше молодого капитана, прослужил всю свою жизнь в пехотных войсках, и изобретения инженерии, с которыми не приходилось сталкиваться, удивили его до глубины души.

– Вот именно, придумали же. Считай, бери да клади! И ветку старую разобрали, материал есть, руки есть! У меня люди в землянках живут, домов не хватает, вот какое хозяйство. – С досадой стукнул себя по колену Пархоменко. – А погода видел какая? Дождь, снег, на море шторм! Волны в три человека ростом. Мы строим, а ветер рушит. Сутками с ним боремся, с морем, с ветром. Нам выделили средства воевать с немцами, а мы против Сиваша стоим. У меня в ледяной каше по шею люди сутками работают. На себе тащат орудия, боеприпасы вместо лошадей, а лодки и катера назад сносит шторм, как букашек каких-то. Эх, слишком медленно всё идет! Нам бы поскорее тепло: при хорошей погоде мостить в разы легче.

Его собеседник тоже пожаловался в ответ:

– А у нас партизанский отряд пропал! – Он покосился на остальных офицеров, нет ли особистов, чтобы не обвинили в разглашении секретных сведений. – По линии «Д» работали! Мне в подчинение передали партизанские отряды на лесных массивах, большие соединения в сотни человек. Они должны были провести диверсии – подрывы германских коммуникаций. Всё налажено было, не первый раз такое проворачивали. С самолета снабдили их боеприпасами, взорвали, доложили. А второй отряд, который действовал возле поселка Борун, пропал и на связь не выходит. В их задачу входило взорвать бывший тракторный и мост в поселок, к ним отправили авиацию в ночь. Вернулся летчик обратно, говорит, работает и завод, и переправа, никаких следов взрывов. Получается, не осуществили они диверсию, а сами пропали. Вторые сутки пошли, что делать с ними, как искать, как на связь выйти. Ума не приложу. Ребята опытные, всю войну действовали в тылу врага, что могло приключиться – не могу даже предположить. В штабе доложил, конечно, но ты же знаешь, как в уставе у нас в армии – приказ должен быть выполнен. А мне-то что делать, как найти партизан, не иголка ведь, больше ста единиц личного состава. А нету! Нету, как в воду канули!

Пархоменко вдруг снова шлепнул себя по колену, а потом по плечу майора Белкина:

– Капитан Шубин тебе нужен! Вот кто! Разведчик наш фронтовой, знаменитый, герой! Слышал?

Комполка задумчиво поскреб в затылке:

– Вроде слышал о таком, в боевом листке про него в прошлом году писали. Фронтовой разведчик, языков таскает от немцев, что рыбак лещей. Так он у тебя в укрепрайоне служит?

– Нет, какая у меня разведка. У меня хозяйство, стройка, считай, тыловая часть. Он у нас в госпитале лечился! Прямо в Дмитровке диверсанта скрутил! Ох шуму было!.. Так вот Шубин придумает, как найти их. И найдет! Он точно найдет, если что пообещал, слово дал, то уже не откажется. Поговорю с ним по приезде, пока не отбыл никуда. Со дня на день его откомандируют, а мы через рапорт его к тебе отправим. Поможет тебе Шубин, поможет!

– Ох, выручите меня. А самое важное – отряд спасете. Верю я, что живы ребята. Не могли они в лапы к фашистам попасться. Помощь парням нужна. – Белкин сокрушенно покрутил головой.

Тревога, которая грызла его изнутри уже несколько суток, с тех пор как партизанский отряд не вышел на связь в назначенное время, чуть затихла. Появилась надежда, что капитан фронтовой разведки Шубин поможет ему обнаружить местонахождение партизан. Конечно, трудное задание – на территории врага искать тех, кто ведет подпольную войну, скрывается уже много лет в непролазном горно-лесном массиве. Абвер не смог за столько лет обнаружить лесной лагерь, и действовал боруновский отряд рядом с крупным соединением германских сил много раз, уходя с каждой диверсии без потерь в личном составе. А что же произошло двое суток назад, без помощи разведки не разобраться: слишком далеко партизаны. Единственная связь с ними – регулярные шифрованные сообщения по радиосвязи – оборвалась. Что же произошло с многочисленным отрядом?

Розовое солнце разорвало серый небесный купол, разогнало ночную морось. Вместе с рассветом потеплело и на душе у комполка Белкина. Появилась вера, что капитан фронтовой разведки Шубин поможет обнаружить местонахождение партизан и разобраться в сложной ситуации.

Грузовичок пустел с каждым километром: военные дальше отправлялись в свои части на другом транспорте. Остальных же водитель вез к большому транспортному узлу, в который превратилась Дмитровка с приходом Красной армии. Узкоколейка, переправа через залив, узел фронтовых дорог – отсюда во все стороны по полуострову растекались потоки машин с боеприпасами, вновь прибывшими бойцами, материальным обеспечением для фронтовых частей.

Вот уже замелькали дома Дмитровки, где, несмотря на такой ранний час, двигались по дороге колонны только что прибывших солдат; лошади тянули телеги, груженные ящиками; в постройках, отведенных под госпиталь, светились окна: круглосуточно шли операции, осмотры прибывающих с фронта раненых. Пархоменко потер глаза, которые покраснели, налились тяжестью после бессонной ночи. Но разве может он спать, когда вся Дмитровка движется и работает без остановки, как и море, которое не перестает обтачивать камни ни на секунду. Вдруг его озарило, командир укрепрайона предложил товарищу:

– А может, задержишься на пару часов? Как раз с капитаном Шубиным переговоришь, объяснишь ему ситуацию. Дело-то необычное, особый подход нужен. Уверен, поможет тебе разведчик. Сообразительный товарищ, смекалка у него на высоте. Как договоритесь, так сразу рапорт на подпись и выдвинетесь с ним в сторону передовой. Чего тянуть, тут каждый день на счету. А доставим вас махом на передовую. У меня тут теперь и узкоколейка действует, старую ветку подлатали и запустили в обход основной, по которой пока немцы еще катаются. Ну ничего, недолго им осталось. Задержишься? А затем с ближайшим составом отправим тебя с новым помощником восвояси.

Белкин всмотрелся в оживленные улочки, в марширующие строи советских солдат и кивнул:

– Лады. Как раз с начхозом переговорю, чтобы вошел в мое положение, выдал дополнительно теплую одежду. Ребятам надо сменное обмундирование. Гниет всё от влажности страшно, приходится в мокрой одежде службу нести. Не столько пули, сколько сырость личный состав губит, лихорадка прицепилась и косит ребят. Я пока до склада, а ты зови этого Шубина, побеседуем с ним, обрисую ему ситуацию.

– В штабе через полчаса, – подтвердил Пархоменко.

А потом решил воспользоваться небольшой паузой, пока не начались рутинные дела в штабе, и помочь товарищу побыстрее отыскать разведчика, для этого сам лично поспешил по узкой улице. Но не в сторону казармы, а к кухне, что кормила тысячи единиц личного состава и пациентов госпиталя. Командир укрепрайона был наслышан о необычном занятии разведчика, который на досуге в перерыве между вылазками на немецкую территорию любил помочь на кухне старику-повару Федотычу.

И действительно, капитана Глеба Шубина, высокого молодого мужчину, Пархоменко встретил на подходе к сараю, оборудованному под воинскую кухню. Тот, в чистой форме, свежий от умывания прохладной водой, спешил по тропе навстречу аппетитным ароматам. По резвой походке и легкости движений можно было бы подумать, что идет совсем еще молодой человек; только одного внимательного взгляда на седые пряди в темных волосах, горькие складки у губ было достаточно, чтобы понять: капитан прошел через страшные тяготы войны, и это оставило на нем тяжкий след, сделав внутренне старше на пару десятков лет, чем он есть на самом деле.

– Товарищ капитан, доброе утро! – Командир остановил разведчика на вытоптанной полоске тропинки. Бросил осторожный взгляд по сторонам, чтобы не было лишних слушателей их беседы. – У меня к вам важный разговор, есть личная просьба. Очень нужна помощь нашим товарищам на фронте, на передовой. Разведка в глубине оккупированной территории, но не боем, а как вы умеете, тихо и неприметно под носом у немцев.

Хотя эта встреча и слова капитана были неожиданными для разведчика, лицо его не выдало удивления. Разведчик спокойно кивнул и пошел за командиром в сторону штаба – на сегодня помощь на кухне старому повару придется отложить.

В штабе уставший командир с облегчением стянул шинель, которая совсем отсырела за ночь, подсел поближе к горячему боку самодельной буржуйки. Как обычно, на железной площадке в закопченном чайнике грелась вода для чая. Штаб был совмещен с радиоузлом, архивом, хозяйственным отделением, а еще служил местом совещаний инженеров. Поэтому тут всегда было многолюдно, бурлил кипяток на печи, стучал аппарат телеграфистки, звенели голоса молодых связисток или горячо спорили инженеры, склонившиеся над чертежами и схемами.

При появлении майора Белкина Пархоменко вдруг нахмурился и дернул подбородком куда-то в угол:

– Давайте-ка подальше, у нас тут всегда народу как на демонстрации. – Он понимал, что разговор не простой и не нужно, чтобы случайный человек его услышал.

Командир провел военных через загиб коридорчика в закуток, который раньше служил кладовой, где не было ни единого окошка. Сейчас же тут для него было оборудовано скромное спальное место: лежанка, сколоченная из полок, на ней – тюфяк, укрытый колючим одеялом без единой складки; на перевернутом ящике – керосинка и пачка боевых листков; под лежанкой – вещмешок с запасом обмундирования. Вот и весь нехитрый фронтовой быт, совсем непохожий на уклад жизни германских офицеров. Уж они никогда не стали бы ютиться в темном углу с круглосуточно шумящим штабом под боком. А Пархоменко, как и все советские офицеры, привык к скромной жизни в казарме, да и не мыслил даже, что будет наслаждаться пуховой периной либо особенным пайком, пока его подчиненные терпят лишения, тесноту, холод.

– Сейчас организую чаю, чтобы согреться, – сообщил капитан и исчез в темноте коридора, откуда донесся гул голосов.

Он ушел, чтобы не мешать побеседовать с глазу на глаз, да и подкрепиться не мешало бы. Тем более такой повод угостить фронтового товарища, с которым он знаком с самого начала войны. Такие моменты для общения упускать не стоит, когда еще увидятся, ведь Белкину скоро уже отправляться в путь. Комполка предстояла еще долгая дорога в расположение своей части, четыре часа езды в составе из теплушек и товарных вагонов, которые теперь пускали по безопасной узкоколейке вдоль линии фронта, чтобы поставлять на нужды передовой боеприпасы, форму, медикаменты, провизию.

Майор Белкин представился, осторожно присел на край самодельной койки своего боевого друга, пригласил и Глеба Шубина:

– Вы садитесь, товарищ капитан, разговор будет долгий, серьезный. Беда у меня произошла.

Капитан сел на край одеяла напротив собеседника, замер, и обратился в слух.

Тихим голосом командир полка продолжил рассказывать, для чего пригласил фронтового разведчика на личную беседу:

– В общем, на моей территории проводилась операция, вернее в тылу у немцев на примыкающем участке. Перед партизанскими отрядами, которые находятся в моем подчинении, была поставлена боевая задача. В Севастопольском районе в горно-лесном массиве они действовали всю войну. Крепкое подпольное движение, слаженное, больше тысячи бойцов, три отряда. Ребята все опытные, есть взрывники и диверсанты, радиосвязь с ними наладили. Боеприпасы, медикаменты, провизию отправляли по воздушному коридору. За время войны на счету у каждой партизанской группы более десятка успешных диверсий, а уж сколько важных сведений добыли – не пересчитать. В связи с подготовкой к наступлению им было поручено организовать взрывы в своих районах, оккупированных немцами. Провели подготовку, планы операций были согласованы с разведотделением. Снаряжением снабдили заранее, для каждой группы были назначены свои объекты для ликвидации, в основном крупные транспортные узлы. Фашисты в тот район стягивают силы, вот мы им и хотели перерезать основные дороги, чтобы остановить укрепление ими своих позиций. Везде операции провели успешно, на связь вышли как положено, с рапортом о проведении диверсий. А возле Боруна партизанский отряд пропал, да так, что ни слуху ни духу о нем. Одно только точно знаю, что боевую задачу ребята не выполнили. У них в плане было уничтожение бывшего тракторного завода, где немцы теперь ремонтируют технику, и переправы через реку к поселку. Но ни один объект не был уничтожен. Засылали к ним из отряда в Марусино связного, он ничего не разведал, кроме того, что завод и мост не взорваны. Ночью самолет проверил – никаких следов взрывов. Немцы не могли их взять без шума: отряд большой, более сотни бойцов, и еще имеются связные в деревнях. Местные узнали бы, если бы их схватили. Да и СС любит напоказ вешать и расстреливать, особенно когда получается взять партизан. А тут и местные не в курсе, в лесу никто не шумел, никаких следов, будто в воду канули. Сто человек ведь не два, так просто не спрятать. Даже пускай их немцы обнаружили, так не сдались бы ребята просто так, сопротивлялись бы изо всей силы. Оружие, связь, боеприпасы у них были, а вот пропали, будто в болоте утонули. Третьи сутки уже пошли, как связной из-под Боруна вернулся и доложил, что не обнаружил отряда. Так ведь и мертвых тел тоже нет, стрельбы никакой не было, никто ничего не слышал. Тишина! Вот поэтому мне Пархоменко присоветовал к тебе обратиться. Надеюсь, что можешь помочь в этой беде. – У Белкина залегла глубокая складка на лбу. Он уже не скрывал, как сильно переживает из-за бесследно пропавшего партизанского формирования. – Найти их надо, живых или мертвых, узнать, что произошло с отрядом. Больше ста человек! Это же люди, это наши товарищи, бойцы, не можем мы просто так вот про них забыть, будто и дела никому нет.

Боевая задача, опять же, не выполнена. А тот мост и ремонтный завод для немцев очень важны. В этих мастерских вся техника, считай, с севастопольского района чинится. Без своих машин фашисты шагу не сделают, вся их сила – в машинах. Так что важный узел там, в Боруне, у германцев, и к нему надо нам подобраться. Обескровить их перед наступлением, чтобы ответить не могли. Немцы ведь именно за счет техники у нас чуть не выиграли в начале войны, готовились, гады, к нападению. Артиллерии, танков, машин бронированных наклепали, думали, что железо сильнее человека. А вышло по-нашему, по-советски, по-русски, что человек всегда умнее машины окажется. Сила ведь против ума не работает. Мои ребята с коктейлем Молотова на «тигров» идут и подрывают их, останавливают! Потому что дух у них боевой и правда, правда за нами! Земля советская, Родина наша, семьи наши, дети, жены, родители. Ради них и великана бронированного голыми руками победишь!

Вдруг Белкин, смутившись, замолчал. Понял, что неожиданно разволновался и выложил все мысли, что кружились в его голове бессонными ночами. Вот так вдруг легко разговорился перед этим молодым мужчиной с внимательным взглядом.

Глеб спокойно кивнул в ответ. Сдержанный, с дружелюбным взглядом, он вызывал симпатию и доверие. А по своей фронтовой привычке больше всегда слушал, оценивал и изучал собеседника, а не говорил сам. И сейчас Глеб понял по горячим словам Белкина, как переживает за своих бойцов командир. Разведчик предложил:

– Согласен с вами, товарищ майор, мы своих в беде не бросаем. Не могли партизаны просто исчезнуть, не бывает такого. А что случилось что-то с отрядом, и гадать не надо. В армии ведь любое предположение проверяют и доказывают фактами. Я готов отправиться с вами на передовую, а потом устроить вылазку в лесной лагерь под Боруном. Соберу сведения – пообщаюсь с местными, понаблюдаю за немцами. Может, бойцы ранены или затаились в другом укрытии, обязательно разведаю текущую ситуацию и вам доложу. Вы тогда с товарищем капитаном обсудите, как организовать перевод в ваш полк, а я вещи из казармы заберу и через час буду ждать вас в штабе. Готов к отправлению, товарищ командир!

Комполка выдохнул: тяжелый груз, что давил на него с момента пропажи партизанского отряда, лег теперь на плечи разведчика. И в нем был майор уверен. Не мог объяснить, откуда взялось это ощущение, но его боевой опыт подсказывал, что Шубин обязательно добудет сведения о боруновских лесных бойцах.

Глава 2

Правда, быстро покинуть штаб Глебу Шубину не удалось из-за внезапного происшествия. Когда он вынырнул из закутка, то центральная комната оказалась набита народом так, что невозможно было пройти к выходу. Прямо на полу перед сгрудившейся толпой штабных обитателей лежал окровавленный мужчина, форма его засохла и стояла дыбом от бурых потеков. Бледный и обмякший, он почти не реагировал на происходящее вокруг, лежал с закрытыми глазами, не подавая признаков жизни.

Пархоменко в окружении связисток, солдат, штабных офицеров растерянно расспрашивал девушку в грязной, окровавленной форме полевой санитарки:

– Так зачем же вы его сюда привезли?

Лица ее видно не было, только пробор между двух золотистых кос. Санитарка едва слышно ответила:

– Политрук приказал. Сказал, что я врага спасла, и отправил в штаб, чтобы все узнали о проступке. – Она еще тише, почти шепотом призналась: – Я ведь ошиблась, не знала, что это немец. Форма в крови, грязью всё измазано. А на поле, когда стрельба идет, глаза выедает от гари. Не рассмотрела и потащила его на себе к окопам, думала, наш. Советский. А когда притащила, там уже политрук рассмотрел свастику и выговор мне влепил, что спасла гитлеровца. И вот наказал…

На рукава бурой от крови формы упали две капли и расплылись темными пятнышками. Несчастная санитарка с силой стиснула тоненькие пальцы, сплетенные в замок у пряжки ремня. Только горькие слезы от этого не остановились, продолжали капать и превращаться в неровные пятна на рукаве.

Вокруг вполголоса зашептались:

– Плачет, стыдно ей.

– А куда смотрела? Фрица спасла, а нашего погибать оставила.

– Правильно наказал ее!

Пархоменко зло воскликнул, обрывая пересуды:

– Черт-те что! Мне негде размещать раненых, а тут еще этот! Куда, куда я его девать должен?! Нет у меня места для пленных! Война идет, а вы такое вытворяете! Немца притащили, как будто госпиталь резиновый!

Девушка еще сильнее заплакала от обвинений и осуждающего шепота, что полз по толпе штабистов. Командир укрепрайона взмахивал руками и ворчал, не понимая, как ему поступить с прибывшими. Вроде и надо бы наказать девчонку, но та и без выговоров безутешно рыдает. А у него начинается день с огромным проблемным хозяйством, где важна каждая минута.

Глеб Шубин пробрался между плечами и спинами.

– Давайте уберем отсюда пленного, – тронул он мокрый рукав девушки. – Я помогу. И я допрошу его. Хорошо, что вы его доставили. Он может знать важные сведения.

Девушка-санитарка подняла на разведчика большие голубые глаза, в которых стояли слезы:

– Он совсем плох, едва может говорить, что-то бормотал всю дорогу. Я по-немецки не понимаю. – Она виновато опять опустила голову.

Только капитан уже наклонился и подхватил под мышки тяжелое тело. Приподнял раненого и потащил его из штаба, про себя при этом с удивлением отметил: «Как же она его смогла на себе с поля вынести, ведь в два раза меньше».

Хрупкая санитарка засеменила рядом.

– Куда его? В госпиталь?

– Да, – ответил Глеб.

Они дошли до флага с красным крестом, который алел на боку постройки, и разведчик шагнул в приемный покой. Здесь уже змеилась очередь из раненых на осмотр к врачу. Медсестра одним взглядом оценила бледность лица прибывшего, кивнула в сторону:

– Тяжелораненых туда, за штору. Примут побыстрее, проносите. Прямо на пол укладывайте, места не хватает.

Девушка с Глебом поспешили за занавесь из старой простыни. Здесь молодой мужчина, затянутый в белую форму, тут же ловко рассек форму хирургическим ножом и прошелся пальцами по ранам.

– Зря старались, – резко сказал он. – Кровопотеря большая, не меньше пяти пуль в теле. Извлечения не выдержит. – Он ткнул на воспаленную кожу вокруг ран. – Сепсис начался, суток не продержится. Пара часов – и отмучится. Оперировать не будем, только потратим перевязочный материал.

Врач ухватил взглядом свастику на воротнике, где кровь не залила знаков отличия, и тоже не удержался от замечания:

– Напрасно силы тратите, еще и на фашиста. Кончится он вот-вот, шансов выжить никаких. – Хирург кивнул на стонущих бойцов, уложенных на самодельных нарах по всей комнатушке: – На своих рук не хватает, не тратьте мое время.

Мужчина покачал головой и перешел к следующему пациенту. А санитарка снова подняла на разведчика глаза; от ее взгляда, чистого и полного боли, ему стало не по себе.

– Что теперь с ним делать? Живой же пока.

Глеб наклонился над раненым и заговорил по-немецки:

– Эй, вы слышите меня?

Черные ресницы дрогнули, раненый с трудом приоткрыл глаза. При виде лица санитарки зашептал едва слышно скороговоркой, силясь сказать что-то важное.

Глеб попробовал допросить пленного:

– Из какой вы части? Звание?

Бледные губы шевелились, повторяя одно и то же. Вопросов разведчика немец не слышал, он обращался к своей спасительнице.

– Что он говорит? – Девушка вслушивалась в слова, но не понимала их.

Глеб перевел слова умирающего врага:

– Он говорит, что вы ангел. Вы – его ангел.

Немец вдруг вздрогнул, рот его искривился от приступа боли. Изо рта и носа хлынула кровь, он захрипел и протянул к девушке руки. Снова зашептал торопливо всё те же слова, а потом выгнулся в агонии. Секунда страданий – и смерть: глаза его застыли, руки безвольно вытянулись вдоль замершего тела.

Шубин перевел всё, что смог разобрать в тихом бормотании умирающего:

– Он сказал, что теперь будет вашим ангелом. Будет присматривать за вами с того света. – Капитан закрыл глаза мертвецу. Ощупал карманы, вытащил документы, протянул девушке: – Вот, отдайте медсестрам, они внесут его в список на захоронение. И можете возвращаться в часть.

Глаза у девушки снова заблестели от слез.

– Я не могу вернуться назад. Не могу. Они меня ненавидят после того, что сделала. Из-за этого раненого все меня ненавидят, из-за него. – Девушка кивнула в сторону мертвеца и неожиданно спрятала лицо в ладошках. Узкие плечи затряслись от беззвучных рыданий.

Капитан Шубин не смог не выразить сочувствия девушке. За годы войны разведчик видел немало горя и страданий, да только женские слезы, хрупкая женская натура всегда производили на него сильное впечатление. Военный по-отечески провел рукой по золотистой голове:

– Ну же, не надо плакать. Ты поедешь с нами, хочешь? Мы направляемся на передовую, санитарки на фронте всегда нужны. В новой части никто не будет знать о том, что произошло. Это ошибка, так ведь все ошибаются. Нестрашно, надо жить дальше.

Девушка молча кивнула, от горьких рыданий говорить она не могла. Ее слезы перевернули всё внутри разведчика. Он потянул санитарку за руку, подальше от остывающего трупа пленного:

– Идем, тебе надо отдохнуть. На фронте надо пользоваться каждой спокойной минутой, чтобы набраться сил. Есть, спать, а не переживать и мучиться: и без слез нелегко. Понимаешь? Отдых нужен обязательно, чтобы всегда быть готовым к бою, полным сил для сопротивления врагу. Поэтому сейчас отведу тебя на кухню, поможешь поварам управиться с готовкой и сама поешь. А после обеда подходи к штабу, оформим перевод и поедешь с нами. Я капитан Шубин. Глеб Шубин. Запомнила? Если потеряешься, то в штабе так и скажи, что выдвигаешься в военную часть вместе с капитаном Шубиным.

Он говорил и говорил, стараясь отвлечь от горьких мыслей огорченную девушку. У полевой кухни молча кивнул повару, старику Федотычу, с которым подружился во время лечения в госпитале. Тот так же, без слов, понял разведчика, в ответ указал на остатки каши в котле, смерил взглядом из-под бровей худенькую девчушку и сокрушенно покачал седой головой: совсем прозрачная, и как только воюют эти ребята, которым бы еще расти и расти.

Шубин подтолкнул растерянную санитарку к столу:

– Позавтракай, потом начнешь помогать. Федотыч даст работу. И не забудь: капитан Шубин, через час в штабе.

Он развернулся, чтобы пойти в казарму, санитарка шагнула за ним следом:

– Я Наташа! То есть санинструктор санитарного взвода 1-го батальона 214-го стрелкового полка 73-й стрелковой дивизии младший сержант Громова. Спасибо вам, я приду! Всё сделаю, как велели.

Глеб кивнул и пошел по тропинке между домами: впереди его ждало еще много дел. Собрать вещи: скромный запас белья, портянок, теплую шинель да пару свертков с заваркой и сахаром. Потом в штабе найти Белкина и написать рапорт о переводе, добраться до железной дороги. И самое важное – подумать в тишине, как искать партизан в том районе, где действовал отряд.

В казарме разведчик быстро закидал свои нехитрые пожитки в вещмешок и устроился на тюфяке с разложенной на нем картой. В спальной части казармы было в этот час тихо: все обитатели были на процедурах или строительных работах. Глеб смог внимательно рассмотреть карту района возле поселка Борун. Черточки дорог, жилки рек, квадратики построек значили много для опытного разведчика при составлении им плана действий. За час изучения местности на карте капитан Шубин выбрал маршрут, по которому можно пробраться поближе к Боруну. Поселок был крупным селением с большой территорией ремонтного завода, расположен недалеко от целой сетки дорог в окружении мелких населенных пунктов. С остальной частью территории его связывал мост через реку; с противоположной стороны Борун граничил с морской акваторией, которая упиралась в горный хребет. Больша́я местность была усыпана постройками, прожилками дорог и ответвлений. Значит, населения в поселке и его окрестностях живет много, есть надежда, что кто-то из местных всё-таки слышал о том, что произошло с партизанским отрядом. Ведь наверняка все члены отряда – коренные жители района, у них есть родственники, остались родные, с которыми они поддерживают хоть и нечастую, но всё же регулярную связь. И близкие членов подполья всегда помогают своим. Они следят за всем, что происходит у немцев, выискивают признаки опасности, собирают по крупицам нужную информацию. Вот с такими агентами и нужно встретиться, по косвенным сведениям разузнать, куда могла исчезнуть целая команда бойцов.

Конечно, вылазка в тыл фашистов обещала быть очень опасной, так как на обжитой территории, скорее всего, располагается большое количество личного состава немецкой части. А это обещает много охраны, блокпостов и патрулей, которые надо будет незаметно миновать.

Глеб так увлекся изучением карты, что позабыл о времени. Он вздрогнул от звуков, которые донеслись с площадки у штаба. Заговорил громкоговоритель – черный раструб, примотанный к столбу, – сообщая новости с фронта. Сводка информбюро, уже обед! Капитан подхватил тяжелую скатку, вещи и через центральную площадь заспешил в сторону штаба. Он пробрался сквозь толпу на площадке. На крыльце его уже ждал Белкин. Комполка в нетерпении взмахнул руками:

– Шубин, вот и вы! Через полчаса отправление, помогите мне с погрузкой. Удалось получить форму и медикаменты, как раз у нас такая нехватка этого. Только придется отправлять по железной дороге, слишком много груза. Вот, Пархоменко выделил грузовик, доставит нас к железнодорожному пункту. Надо торопиться, столько всего грузить!

Глеб бросился на помощь, грузовичок тут же окружили легкораненые бойцы. Безо всяких приказов люди ринулись на помощь, чтобы помочь с таким важным для фронта грузом. Перед тем как закинуть последний мешок в кузов, Шубин бросил взгляд на крыльцо: неужели не пришла Громова, испугалась? И вдруг рассмотрел тоненькую фигурку, которая бежала между домами.

– Стойте, не уезжайте! Я с капитаном Шубиным еду! На фронт!

Белкин удивленно вскинул брови:

– А это кто? Невеста?

Глеб смутился от такого вопроса:

– Нет-нет! Это санитарка, ее откомандировали из подразделения по ошибке. Нужны вам в санвзвод инструкторы? Девушка толковая, добрая. Сможете выхлопотать перевод в вашу часть?

Майор от удивления даже головой потряс: вот дает этот разведчик, уже успел какую-то девицу найти. Да только кузов грузовика был доверху заполнен поклажей, мотор фыркал, а сама трехтонка дрожала, словно от нетерпеливого желания помчаться быстрее по пыльной дороге. «Дел невпроворот, потом разберусь с этой приблудившейся санитаркой. Тут уже доверять только капитану Шубину», – решил про себя Белкин и махнул рукой худенькой фигурке, показывая, чтобы она побыстрее карабкалась в кузов.

Наконец ЗИС вздрогнул и рванул по дороге, подняв из-под колес фонтаны грязи. На колдобинах пассажиров так и подкидывало вместе с грузом. Из-за изматывающей тряски все молчали, вцепившись в борта, опустив пониже головы, чтобы не прикусить случайно язык или губу. Пыль так и норовила залезть в рот, а резкий зимний ветер хлестал по щекам, отчего кожа горела огнем. Изредка Белкин ворчал под нос:

– Ох, ну и трясучка. Все кишки вывернуло.

Пассажиры грузовика понимали, что жаловаться некому. Фронтовые дороги в ямах и воронках после бомбежек, страшных боев между двумя армиями. И чинить их, латать огромные дыры будут потом, в мирное время. А сейчас главное – победа, всё делается для фронта, все силы направляют на победу над армией Гитлера.

Машина доставила своих пассажиров к крошечной платформе уже почти в сумерках. Здесь шла погрузка: дежурный офицер криками подгонял бойцов, которые забирались в теплушки, грузили на платформы технику и сверху маскировали ее брезентом. На документы вновь прибывших военных дежурный бросил торопливый взгляд и ткнул в один из вагонов:

– Давайте в этот, четвертый. На моряковском затоне перецепка, а вы как раз выйдете. Отправление через три минуты!

Почти в полной темноте Шубин принялся таскать ящики и мешки, рядом с ним трудилась Наташа Громова. Она тоже подхватывала то угол мешка, то край ящика. Сил у хрупкого санинструктора было немного, но Глеб не возмущался, понимая, что девушка не отстает ни на шаг от него из страха потеряться и остаться совсем одной в этом море людей.

В вагоне они пристроили запасы для передовой поближе к двери, майор Белкин тут же соорудил себе лежанку рядом, чтобы по прибытии так же быстро перекидать из вагона на землю сопровождаемый груз. Наташе и Глебу места на лавках, где уже вповалку дремали десятки бойцов, не нашлось, поэтому разведчик уложил скатку на пол, усадил девушку рядом и накинул на ее плечи свою куртку, защищая от сквозняка из щелястых досок. В темноте Белкин принялся расспрашивать ее об опыте на фронте, как вытаскивала бойцов из-под пуль. Вдруг он замолчал. Наташа протянула руку, тронула темную фигуру майора и тихонько ахнула:

– Уснул. Совсем замотался, бедный.

Глеб улыбнулся ее словам: до чего жалостливая, для каждого есть место в ее сердце. Поправил сползший край куртки:

– Ты тоже поспи. Помнишь, как я тебя учил? На фронте каждая спокойная минутка на счету, а на передовой и ее не будет. Молодец, что других жалеешь, сердце у тебя огромное. Не забывай и себя жалеть. Поспишь, наберешься сил и еще больше людей спасешь.

Девушка вдруг доверчиво прижалась к нему, зашептала в самое ухо:

– Вы хороший такой. Помогли мне, учите меня, кормите. А я ведь соврала, соврала про немца.

Капитан Шубин почувствовал, как снова струйка горячих слез потекла из глаз девушки по его шее. В самое ухо Наташа шептала горячо, спешила поделиться секретом, который так ее мучил:

– Я солгала, всем солгала. И вам, и политруку! Неправду сказала, жжет теперь изнутри. Я ведь знала, что немца спасаю, почти сразу поняла, а не смогла бросить его. Скинула раненого в окоп и обратно по полю, смотрю – лежит. Я к нему, а он мне по-немецки – хилфе, хилфе. Пальцами меня держит, а у самого рука в крови. Обычный ведь человек, почти как наш. Плачет лежит, словно ребенок, плохо ему, больно, умирать не хочется. Я ведь немцев никогда вживую не видела, они всегда там, по другую сторону поля боя. Говорят, вот фрицы, враги, гитлеровцы, а он не черт с рогами и не злой совсем был, товарищ Шубин! Обычный, слабый и ужас какой испуганный. Плачет, и кровь горячая, человеческая бежит. Вот я и не смогла его бросить там помирать! Схватила за рукав, на себя взвалила и вперед. Тащила его и плакала, оттого что стыдно: немца спасаю. А бросить не могу: он ведь человек. Вот и вышло, что только всем хуже сделала. Никому от моей доброты не было пользы. Политрук меня выстыдил перед всем санбатальоном, да и немец этот несчастный помер. Всё зря. Тяжело мне, тошно, будто грязью измазалась. Совестно, что соврала всем и не спасла никого. Никчемная я, совсем никчемная.

Глеб погладил вздрагивающие плечи через толстый слой ватника:

– Не говори так, Наташа. Ты хорошая, очень добрая. Такой и должна быть девушка, ты ведь будущая мать и жена. Война – жестокое место, где люди превращаются в зверей. Выжить хотят, а выжить можно, если убьешь врага. Он тебя ударит, а ты его еще сильнее в ответ. Просто ты человеком осталась, не озверела. Значит, любить умеешь и жалеть, и тебе хочется спасти каждого. Я опытный разведчик, – он вдруг признался Наташе в том, о чем боялся даже думать с собой наедине, – только жить мне тяжело от моих подвигов. Сны снятся страшные, мертвецы в них. Все, кого убил, кого не спас, приходят ко мне. Лица, лица, лица. Я ведь им смерть принес, не уберег от выстрела или убил, чтобы самому выжить. Днем не помнишь об этом, а ночью страшно и на душе тоскливо. Тошно от того, что не быть мне больше никогда обычным человеком. Кровь у меня на руках. Не хотел я такой жизни, а пришлось из-за войны. Такая работа у военных, особенно у офицеров. Должны мы защищать родину и когда страшно, и когда плохо. Никому убивать не нравится, но надо, это наш долг – бороться с врагом.

– Вы герой. – Наташа перестала плакать, но голос у нее по-прежнему был полон тоски. – Про вас в боевом листке писали. Разве вы зря убивали – вы ведь спасали свою жизнь или выполняли приказ. Вот я никчемная. Полгода как на фронте, даже не смогла немцу отказать в помощи. Еще трусиха ужасная, плакса! Ползу и плачу всегда от страха, что умру сейчас. Девчата и песни поют, когда раненых тащат, чтобы отвлечь их от боли, дотащить живыми. А я не могу петь: слабая! Смерти боюсь, что не доживу до конца войны, до победы. Замуж не выйду, и детей не будет. Ничего не останется от меня, только могила и строчка в списке погибших. – Тонкие пальчики несмело сжали рукав гимнастерки разведчика. – Я ведь хотела в Ленинграде в институт поступать, зубрила в школе целыми днями, чтобы одни пятерки были в аттестате. На лечфак документы собиралась подавать, врачом стать и в наш совхоз воротиться, чтобы людей лечить. С золотой медалью меня бы взяли. А в большом городе мороженое хотела попробовать, денег на него скопила. Мечтала, что приеду на вокзал и сразу оттуда в парк культуры пойду. На каруселях буду кататься, газировку пить, мороженого съем три порции! Пять рублей скопила за лето, в совхозе помогала ветеринару за поросятами ходить. Одноклассницы смеялись надо мной, что свинаркой работаю. Они на танцы, в кино бегали с ребятами, на реку костры жечь, гуляли с женихами. Я же, глупая, всё мечтала о том, как осенью в городе у меня начнется новая жизнь. Но вместо новой жизни началась война… И всё никак не кончится, я бы сейчас на третьем курсе училась… Поэтому боюсь я, что так ничего и не исполнится. Ни мороженого, ни парка культуры не будет. Умру на поле боя. Никому дела не будет, что жила такая Наташа Громова. В документах поставят отметку, что выбыла из-за смерти. А я даже не целовалась никогда и на танцах не была.

Торопливая речь девушки постепенно превратилась в сонное бормотание, а потом и совсем затихла. Наташа задремала на плече у разведчика, и он сам тоже от тепла и монотонного покачивания вагона провалился в сон.

– Затон! Затон!

Крик дежурного вырвал из сна. Разом засуетились все: бойцы принялись помогать вытаскивать мешки и ящики на землю около вагона; Белкин в темноте на ощупь пересчитывал груз. Уже когда вагон дернулся и заскрипел перед началом движения, он опомнился и объяснил капитану:

– Через десять километров полустанок, Вишневка. Там на передовой через лес располагается третья стрелковая рота. Найди лейтенанта Осипчука, хороший парень, молодой, со сноровкой. Сообразит, как на ту сторону переправить тебя до Боруна. Молнирую ему, как доберусь до штаба, и дам знать о твоем прибытии.

– Приглядите за Громовой Наташей, – попросил Шубин. – Тяжело ей на войне.

Вагон тронулся и медленно поплыл в темноте дальше. Неожиданно тонкая рука обвила шею разведчика, а сухие губы прильнули к его губам в горячем поцелуе. Через долю секунды тоненькая фигурка спрыгнула на насыпь, выкрикнула на прощанье:

– Теперь не страшно!

Глеб Шубин в растерянности от смелого поступка девушки шагнул назад в глубину вагона. Состав набирал скорость, и уже в проеме не было видно ни Белкина с его десятками мешков и ящиков, ни Наташи, которая всё-таки смогла исполнить хотя бы одну свою мечту. Разведчик снова остался один на один с собой; вокруг сопели и храпели десятки бойцов, стучали колеса теплушки, через приоткрытую дверь со свистом врывался ветер. Лишь военный не спал – в темноте касался пальцами своих губ, на которых до сих пор горел поцелуй девушки, подаренный на прощанье. Он сам не замечал, что вместо привычного сосредоточенного серьезного выражения лица у него на губах, как невесомая бабочка, застыла легкая улыбка. Улыбка от восторга, что, несмотря на страх и горе, которые царят на войне, всё-таки жизнь оказывается сильнее смерти. Как в этой хрупкой девочке, Наташе Громовой. Она ведь через ужас, слезы продолжает жить, надеяться, всем сердцем испытывать жалость и любовь. Мысленно Глеб пожелал хрупкой девочке удачи: «Пускай вернется тебе любовь. Спасенный немец будет присматривать за тобой с небес, а я тут, на земле, в своих мыслях». Хоть и был капитан фронтовой разведки коммунистом, не верил в Бога, никогда в жизни не был в церкви, но почему-то был уверен, что Наташа под охраной спасенного ею врага, под чьей-то надежной заботой, которая теплым плащом укроет санитарку от смерти и лишений.

Дорога до нужной остановки пролетела быстро. Вагоны замедлили движение, в щели мелькнул луч от фонаря, и голос дежурного по станции объявил:

– Вишневка!

Дальше всё пошло по привычному пути: проверка документов, дорога на попутке до линии фронта. Правда, машины не нашлось, так что пришлось Глебу стать попутчиком артиллерийскому расчету. Лошади и тяжелая техника долго спускались с платформы, потом в темноте артиллеристы возились со сбруей. Первую же попытку подсветить себе фонариком остановил окрик дежурного:

– Отставить! Соблюдайте светомаскировку! Граница совсем рядом!

Артиллерист чертыхнулся под нос и всё же погасил тусклый луч света. Когда удалось взнуздать лошадей, те мерно потащили тяжелые телеги с пушкой и ящиками. Шубин пристроился на краю повозки, по многолетней привычке прислушиваясь к звукам вокруг. Через стену из леса доносился стрекот выстрелов, ухали взрывы, а небо то и дело расчерчивали лучи прожекторов – каждый звук говорил, что рядом передовая линия места боевых действий. Граница фронтов совсем рядом, с каждой стороны не спит оборона, наблюдая за действиями соперника. Организм разведчика среагировал мгновенно: он снова был настороже всё время, чутко реагируя на любые изменения вокруг.

И не он один. Вдруг лошадь заметалась на месте, дернула в страхе головой. Артиллеристы кинулись врассыпную с телег, а возницы тут же направили лошадей с дороги к деревьям. Только они ушли с дороги, как над деревьями совсем низко прогудел неразличимый в темноте самолет. Боец рядом с Шубиным погрозил ему кулаком:

– Рама немецкая, ишь, гудит, как шмель. Вынюхивает. Чтоб тебе хвост оторвало!

Воздушного разведчика заметили не только артиллеристы: за деревьями усилился грохот выстрелов. Но из автоматов и пулеметов трудно сбить в темноте стремительно летящий самолет-разведчик, поэтому попытки подбить вражескую технику почти сразу прекратились. Артиллерист, затихший рядом с разведчиком, потянул за уздцы лошадь:

– Пошли, пошли, моя хорошая. Ну, Нюрка, не балуй, улетел уже немец. – Крепкая рука ласково погладила кобылу, которая до сих пор тревожно прядала ушами, вслушиваясь в звуки, доносившиеся сверху.

Артиллерист потянул разведчика к себе поближе на облучок телеги:

– Давайте сюда, тут сено настелено у меня. Помягче будет ехать. – Мужчина снова погрозил кулаком небу: – Разлетались. Ну, скоро управа вам будет от артиллерии! А то летают без страху, без совести. Прибыла артиллерия, теперь на подлете будем вас сбивать. У меня чуйка такая, что с закрытыми глазами орудие наведу точно по цели! Как у Нюры моей: она фрицев за десять километров чует. Очень деликатная кобыла! Не зря ее Нюркой кличут, я ее в честь актрисы назвал. Знаете, есть такая, Лисянская Анна?

– Видел с ней фильм, – вспомнил Глеб. – «Как закалялась сталь».

– Она! – радостно подтвердил мужчина. – Я как Нюрку мою увидел, когда нас распределили по расчетам, так сразу понял, что она та вылитая актриса. Нежная, белесенькая, красавица! Вот и назвал в ее честь. Тоже ведь актриса такая: если что не по ней, то хромать начинает. Я уже и к фельдшеру мою звезду водил, дегтем мазал бабку, а она то хромает, то не хромает. А потом поймал ее! Шла, переваливалась еле-еле, а как я отвернулся, вся болезнь и схлынула враз, – расхохотался артиллерист. – Понимаешь? Актриса моя Нюрка! Не хотела первой идти в колонне, не нравится ей первой ходить, осторожная! Вот и изображала! Видел, как заартачилась идти, когда фриц пролетал? Почуяла его враз за десятки километров. Лошади больше нашего примечают, умнейшие животные. А сейчас идет, как будто знает, куда надо, и с пути не собьется без карты и без компаса. Понимает, что возвышенность нужна для артиллерии, сама горку удобную найдет. Разместимся сейчас, орудие окопаем и будем прицелы наводить. Так немцу хвост накрутим, что носа не высунет! А Нюрочку в лес отправлю, может, где найдет травки посочнее или листочков. Уже за зиму устала на фураже да соломе прелой… Потерпи, моя хорошая, немного осталось. Скоро зелень из земли полезет, наешься вволю. А потом и Гитлера прогоним поганого, война закончится. Заберу тебя с собой домой, будешь у меня как королева жить. На ферму молоко возить да ребятишек в школу катать.

Артиллерист говорил и говорил, а Нюрка послушно топала копытами в такт его словам. Капитан Шубин снова не мог скрыть улыбку, от неспешных рассуждений случайного попутчика теплело в груди. Как же ждут все бойцы Красной армии победы, как надеются, что конец войны и мирная жизнь совсем близко. Горячая надежда усиливала желание разведчика как можно быстрее отправиться на вылазку. Приблизить своими действиями победу, помочь освободить еще одну пядь оккупированной немцами родины. Сердце разведчика горело от желания помочь Наташе Громовой, безымянному артиллеристу, его кобыле-артистке Нюрке. Каждому, кто так отчаянно бьется за победу!

…Когда стена из деревьев расступилась, их встретил новый блокпост из дозорных. Артиллеристов отправили дальше по левому флангу обустраиваться на выбранных позициях. А капитану Шубину указали направо, где чернели косыми линиями узлы укрепления. От одного часового к другому он добрался через полевые укрепления в тыловую часть расположения подразделения – небольшое селение с ровными домишками и вытянутым кирпичным зданием посередине деревянных застроек.

У штаба его встретил хмурый лейтенант Осипчук с красными от бессонницы глазами. Он приветствовал прибывшего:

– Здравия желаю! Получил относительно вас информацию. Скажите, товарищ капитан, какая нужна помощь? Что требуется? Провожатый? Прикрытие огнем?

– У вас есть немецкая форма?

Глеб привык, что всегда в расположении части можно добыть пару вещей, снятых с военнопленных. В чужом обмундировании безопаснее находиться по ту сторону границы на вылазке, поэтому для маскировки разведчик выбирал вещи поцелее и по размеру еще во время подготовки к разведывательной операции. Осипчук вдруг резко ответил:

– Пленных не берем, поэтому формы нет.

– Как нет? – удивился капитан Шубин. – Вы атаковали совсем недавно, неужели не было пленных при наступлении? А у местных не осталось формы? Может, поискать? Женщины часто сами пользуются шинелями или перешивают их для детей.

Осипчук вдруг скривился, будто от боли, и отчеканил:

– Я еще раз повторяю, товарищ капитан, мы не берем пленных. Это мой приказ. Все жители Асеевки при отступлении были убиты немецкими извергами. Поэтому я приказал больше не брать пленных, не оставлять в живых наших врагов. И формы немецкой у нас нет. Фашисты не достойны ни обычной смерти, ни могилы. Им хватит и пули!

– Хорошо, я понял, – кивнул в ответ капитан.

Шубин попросил только кипятка для чая и тихого места, чтобы снова проверить маршрут, по которому собирался проследовать в сторону Боруна. Всю поездку он мысленно повторял путь, прокручивая в голове, как добраться до первых блокпостов немецкой охраны. После того как поймет, где расположились часовые, надо будет пройти по окраинам населенных пунктов, что окружили Борун. Жителей много, может, удастся разузнать информацию о пропавшем отряде. Не может быть, чтобы пропало больше сотни человек безо всякого следа.

В закуток, где разместили разведчика, просунулась вихрастая голова с лихо севшей набекрень пилоткой:

– Здравия желаю, меня к вам Осипчук отправил. Рацию доставить для отряда. Вот. – Связист поставил на пол перед разведчиком радиостанцию «Север». – Батареи в комплекте, заряжены. Вместе с котелком килограммов двенадцать потянет.

– Каким котелком? – Глеб рассматривал предмет: тяжеловато с таким набором будет переходить границу. Крупный груз не прибавит скорости при ходьбе. Хотя всё-таки может оказаться, что отряд просто остался без связи, тогда радиоточка пригодится, чтобы связаться со штабом и доложить о выполнении задачи.

Вихрастый связист ткнул в металлические пластинки с проводами:

– Это ну такая штука дополнительно. От котелка можно заряжать батареи. Вот смотрите: эти провода – к горячему дну котелка, эти – к холодному. Как вода закипит, так у вас ток появится. Его хватит как раз зарядить батареи на сеанс связи. Придумка хитрая, партизанский котелок называется.

– Умно, – похвалил Шубин.

Хотя сам был не очень доволен подготовкой к операции. Осипчук не нашел для него немецкой формы, а еще и радиостанцию выдал в нагрузку, на случай, если отряд найдется. Он решил поговорить с молодым лейтенантом, объяснить тому, что планировал по-другому провести операцию по поиску отряда.

Ротного командира капитан Шубин нашел у братской могилы со скромной табличкой: «8 февраля 1944 года здесь 482 жителя деревни Асеевки были зверски убиты немецкими извергами». Лейтенант стоял у края могилы и невидящим взглядом, полным глухой ярости, смотрел вдаль, где тянулась невидимая глазу граница двух фронтов. Асеевку от немецкой территории отделяла лесополоса шириной менее километра. Тусклый рассвет медленно разгорался над вершинами деревьев, а под ветками стелилась белая полоса тумана.

Шубин осторожно начал разговор:

– Товарищ лейтенант, я планировал выдвинуться на вражескую территорию налегке. Рация может помешать оперативному перемещению по району. Я не уверен, что стоит ее брать с собой. В разведке каждая мелочь важна, вылазка планируется быстрая: двое суток на вражеской территории, и назад. Я не беру с собой ни провианта, ни оружия, чтобы идти налегке.

– А если они живы? Вы что, не верите, что они живы?! – Глаза у лейтенанта были воспалены после долгих бессонных ночей. – Люди ждут помощи! И чем вы им поможете? Даже с нами вы не сможете связаться.

– Я вернусь назад, чтобы сообщить местонахождение отряда.

Осипчук покачал головой:

– Нельзя медлить, нельзя! Понимаете?! Несколько часов промедления, и людей уже не спасти! А так вы сможете сообщить нам, связаться со штабом. Тогда мы будем атаковать, мы не дадим им умереть! Мои бойцы готовы пойти в наступление в любой момент, по первому же приказу.

– Силы противника значительно больше.

Глеб всё еще пытался убедить лейтенанта, хотя уже понял, что тот не отступит от своего желания отомстить фашистам. При столкновении с ужасами войны молодой мужчина потерял свою человеческую сущность, сейчас он горел одним желанием – убивать, мстить за погибших товарищей. Лейтенант Осипчук готов был послать на смерть солдат и сам погибнуть, лишь бы любой ценой отомстить немцам.

– Я отправлю с вами отряд! Мы уничтожим врага, уничтожим! Не дадим ему никакого шанса спастись. Мною был подан рапорт, чтобы тоже принять участие в поисках отряда. Комполка отказал мне… – Совсем молодое лицо лейтенанта изрезали суровые морщины. – Майор Белкин согласен с тем, что рация может вам пригодиться, чтобы оперативно предоставить полученные сведения. Поэтому вы возьмете ее с собой.

– Хорошо, я согласен, что средство связи необходимо. – Капитан Шубин не выдержал и решил настоять на своем варианте проведения операции. – Но руководить отрядом я отказываюсь. Разведка не терпит шума, это не огневая атака. Противник не должен даже догадываться о том, что мы находимся на его территории. Район возле поселка Борун хорошо укреплен из-за большого количества населенных пунктов, дорожной развязки, важной для противника. Вы понимаете, что там огромное количество охраны? И разведку нужно осуществлять с особой осторожностью, а с отрядом из неподготовленных бойцов мы просто погибнем и не выполним поставленной задачи. В разведку я пойду один. Моя задача – разыскать отряд или информацию о его местонахождении и сообщить в штаб. Это согласовано с майором Белкиным изначально.

Осипчук отвернулся, промолчал. Рука его легла на памятную табличку общей могилы, горе не отпускало его мысли ни на секунду. Шубин больше не стал спорить с лейтенантом: слишком тот был ослеплен болью и желанием мести. А ему пора готовиться к вылазке: расспросить рядовых, с ближайшей позиции осмотреть участок, откуда он планировал выдвинуться, и убедиться в проходимости маршрута.

Несколько часов разведчик обходил передовую линию окопов, долго не мог выбрать место, где он сможет незаметно для противника перейти нейтральную полосу. Чутье останавливало его каждый раз, а ему разведчик доверял всегда. Свои границы гитлеровцы охраняли тщательно, все подходы простреливались плотным огнем. Действовать прямолинейно, идти прямо в лоб на немецкие позиции было опасно, поэтому разведчик отходил всё дальше и дальше от окопных укреплений, пока не оказался в лесу. Прошелся между деревьями и решил дойти до опушки – рассмотреть получше окрестности. Эта территория была безопаснее, но и расстояние здесь до спасительных деревьев уже на вражеской стороне гораздо дальше. Между лесными массивами растянулось большое пологое поле шириной не меньше пяти километров. Глеб задумался, рассчитывая, сколько времени у него уйдет, чтобы добраться до противоположного склона. Градус у возвышенности большой, хотя забраться можно, да только неизвестно, что там с немецкими позициями на другой стороне. За деревьями может прятаться как снайпер, так и дальний дзот, обустроенный лишь на случай атаки.

Вдруг почти над головой зашумели ветки деревьев и что-то мягкое ткнулось капитану Шубину в плечо. Разведчик стремительно обернулся и столкнулся с лошадиной мордой – Нюрка! Кобыла с любопытством обнюхала встречного, потом пихнулась мягко в плечо. Он радостно потрепал шелковую гриву, огладил крутой взъем шеи. Лошадь грациозно переступила ногами, отошла на несколько метров и оглянулась, словно подзывая человека. Глеб с удивлением последовал за своей провожатой: что же Нюрка хочет ему показать, неужели и правда она видит и чувствует больше, чем люди, как говорил артиллерист. Следуя за лошадью, разведчик прошел небольшой отрезок территории, где спуск с холма становился совсем пологим. Он отметил про себя, что здесь можно будет безопасно добраться до низинки. Правда, непонятно, как двигаться дальше, чтобы пройти или проползти такое расстояние по открытому пространству, не зная точно, не наблюдают ли за ним с другого склона в прорезь прицела.

Еще несколько метров, и Нюрка вывела Глеба к небольшой возвышенности: здесь вчерашний расчет артиллерийского орудия уже обустроил маскировку, установил свою грозную технику – ЗИС-3, 76-миллиметровую дивизионную пушку. Вчерашний попутчик, пожилой артиллерист, возился с ручками настроек, время от времени примеряясь в бинокль к ориентирам. При виде капитана он радостно воскликнул:

– Разведка, здоро́во! А я как раз думал, свидимся ли. Ты тут как тут, Нюрочка тебя привела. – Он похлопал по белой шее. – Давай, иди в лес, иди. Слишком ты приметная у меня, как снежок. Не ровен час, какой глазастый фриц высмотрит. Иди, отдыхай, моя хорошая, заслужила. – И, как всегда, с любовью принялся нахваливать свою боевую подругу: – По лесу ходит сама, никуда не убегает. Сама дорогу находит, проверяет меня, всё ли в порядке. Не кобыла, а золото!

Разговорчивый артиллерист протянул разведчику кисет с табаком, от которого Глеб отказался.

– А я подымлю. – Пальцы, перемазанные в масле, ловко свернули самокрутку. – Кисет мне дочка сшила на память, когда на фронт провожала. Вот как достану щепотку, так о ней вспоминаю. Ждет меня, письма пишет. Возвращайся, папка, вместе с Нюрочкой. Я буду на ней до техникума в район ездить, в ночное пойдем с тобой. Большая уже вымахала, в этом году восьмилетку окончила, а была ж ты совсем девчонка.

Мужчина сделал глубокую затяжку:

– Как думаешь, капитан, долго еще воевать нам? Когда одолеем Гитлера?

Шубин присел рядом на сухую проплешину из травы:

– Скоро, недолго немцу осталось. Теперь уже не он нас, а мы его. Гоним и будем гнать до самого Берлина. – Он задумчиво рассматривал прицел пушки. – Скажи, отец, на той стороне немцы есть? Укрепление или огневая точка? Не примечал?

Артиллерист приподнялся, указывая на противоположную сторону низины:

– Тишина там. Возимся, как чуть посветлело, никого не приметили. Да тут фашистам бояться нечего: место для пехоты неудобное, больно высоко. Пока заберешься по камням вверх, уже постреляют, а с правого фланга им вся низина как на ладони. Нет, для прямой атаки опасно. Мы потому тут и остановились. Как начнется наступление, то прикроем пехоту с фланга. Так начнем крыть фрицев, что носа не высунут. – Мозолистый палец ткнул в черные перекаты вдали. – Вон там их основные доты и дзоты. На вот, смотри.

Бинокль перекочевал в руки капитану. Глеб навел резкость, потом распластался по земле и взобрался на самый верх укрепления. В окуляры ему теперь была видна вражеская территория по правому флангу, которая располагалась напротив передовой линии советских окопов. За стеной бруствера было оживленно: блестели от солнца каски, над земляной полосой то и дело поднималась чья-то спина или плечо; фашисты держали под контролем укрепления на рубеже своей территории.

Глеб сполз обратно, отдал бинокль артиллеристу. Тот снова взялся за ручки регуляторов, то и дело сверяясь с прибором настройки.

Шубин пояснил собеседнику, почему так далеко забрел в лесной массив от передовых позиций:

– На ту сторону мне надо незаметно пройти. И быстро. – Как вдруг попросил: – Можете дать мне Нюрку для перехода? Я ее углем обмажу, ночью будет не видно. Мне до той стороны добраться с грузом; как к подъему через низинку пройдем, сразу отпущу ее. Надо быстро, чтобы не заметили с той стороны германские часовые. Ползком или на своих двоих с грузом на спине я несколько часов потрачу – опасно так передвигаться на открытом пространстве. Если есть снайперы с ночной оптикой, то подстрелят. Вот на лошади за пятнадцать минут буду на той стороне.

Артиллерист поскреб в затылке:

– Можно, для того она и лошадь, чтобы человека возить. Задумка хорошая, коли ей шкуру в черный цвет вымазать, чтобы неприметная в темноте была. В Нюрке своей я уверен, дорогу назад она найдет.

Глеб обрадовался, что наконец нашел решение, как быстро попасть в нужный квадрат на вражеской территории. Он пожал руку новому товарищу:

– Тогда я за углем и снаряжением. Вернусь, еще понаблюдаю за этой низинкой, пока не стемнеет. А ночью мы с Нюркой на ту сторону перейдем.

Артиллерист согласился:

– Лады. Я понаблюдаю туточки, не мелькнет ли кто у немчуры.

Капитан подал руку в благодарность за помощь и направился к штабной части. Он долго и тщательно собирался перед вылазкой. Все личные вещи остались в вещмешке; из оружия на ремне висели лишь пистолет и финка да две ручные гранаты; карту капитан Шубин выучил наизусть: закрывал глаза, и она всплывала перед мысленным взором в мельчайших подробностях; рацию бережно укутал в брезент и уложил в прочный мешок с лямками – такая поклажа не будет мешать при движении. Хотя, конечно, каждый предмет – опасная помеха, ведь разведку недаром называют невидимым фронтом. Без единого звука бойцы разведывательного подразделения возникают на территории противника и так же бесследно исчезают. Их жизнь и успех операции зависят от этой призрачности, умения раствориться в толпе, между деревьями, слиться со зданием. Поэтому Глеб первым делом пошел с проверкой по опустевшим домам, чтобы хотя бы сменить приметную советскую форму. Он подобрал себе наряд без опознавательных знаков: картуз, ветхие штаны, застиранная рубаха да необъятная ватная куртка. Ворох одежды выбирал специально безразмерный, чтобы под ней не видна была офицерская выправка и подтянутая фигура. После переодевания разведчик тщательно осмотрел карманы нового наряда, чтобы там не было ничего лишнего, способного звуком выдать его при движении.

После долгой подготовки к вылазке Глеб получил свой паек на полевой кухне, наскоро поел. Затем отправился в штаб, чтобы доложить о начале операции лейтенанту Осипчуку.

По дороге Глеб подобрал несколько крупных кусков угля у походного костровища, чтобы замаскировать свою помощницу. Время разведчик рассчитал верно: с каждым шагом в лесу становилось всё темнее, пока он пробирался между деревьями. Когда он вышел к опушке, где расположилось боевое орудие; то темнота уже полностью окутала лесной массив. Его новый знакомец ждал у своего орудия, артиллерист похвалил кобылу, что мирно стояла у дерева:

– А я смотрю, Нюрочка ушами запрядала. Так и понял: разведка идет, почуяла тебя издалека. Не узнать в гражданском: совсем другой человек! – Мужчина отмахнулся от угля: – Не надобно кобылу марать. Посмотри, чего делается, даже без маскировки не рассмотреть ничего.

Мужчины поднялись на верхнюю точку опушки, чтобы получше рассмотреть низину. Маскировка и правда была без надобности: низинку устелил густой туман; он вытянулся по всей ширине поля, поднимаясь почти до самых деревьев. В этом белом море можно было спрятаться надежнее, чем в любом укрытии. Пожилой боец успокоил разведчика:

– Ты не волнуйся, Нюрка безо всякого компаса дорогу отыщет.

– Спасибо, отец. Сегодня же вернется твоя помощница, – уверил артиллериста Глеб.

Он взобрался на лошадь, приноровился сидеть на широкой спине – лямки от тяжелого груза оттягивали назад. Пальцы запустил в шелковую гриву и слегка сжал бока пятками: «Вперед!» Кобыла послушно пошла резвым шагом к спуску в низину, и уже минут через десять они оказались в густом молоке тумана. Он был таким плотным, что даже на расстоянии вытянутой руки Шубину было ничего не видно. Лошадь же шла уверенно и спокойно, будто знала, куда ступать каждый раз. Здесь, в этой части низины, почва была влажной, хлюпала густой грязью под лошадиными копытами. Мягкие звуки глушил всё тот же туман, и можно было не бояться, что их услышат немцы. Чтобы сориентироваться на местности, разведчик про себя отсчитывал минуты, приноравливаясь к неспешному ходу Нюрки. Вот они прошли до половины низинки, земля под копытами стала суше, и мягкое чавканье затихло, копыта застучали по камням и сухим проплешинам. Едва лошадь остановилась, разведчик соскользнул с ее спины вниз, вытянул руку вперед и наткнулся на крутой склон из земли и камня. Впереди возвышался невысокий, но крутой уступ. Здесь уже лошадь не смогла бы подняться наверх. Глеб на прощанье провел рукой по холке и приказал:

– Нюра, возвращайся назад.

Умное животное молча ткнулось бархатными губами ему в щеку, а потом копыта пружинисто зашумели по камням. Мерный перестук почти мгновенно затих в тумане, и капитан Шубин остался совсем один.

Глава 3

Разведчик прислушался к звукам наверху склона. Долго ждал, почти час, не треснет ли ветка под немецким сапогом, не потянет ли табачным дымом. К его счастью, на вершине склона была тишина, прав оказался артиллерист: такой крутой подъем одолеть очень сложно при наступлении, поэтому немецкий противник даже не счел нужным поставить здесь пост охраны.

Капитан поправил лямки мешка с тяжелой рацией и начал подъем. На влажных камнях несколько раз нога предательски соскальзывала, отчего Глеб съезжал вниз, больно ударяясь о каменные выступы и бугры. Он снова подтягивал поудобнее лямки рюкзака, нащупывал опору и начинал карабкаться на высоту. Нашаривал руками суки или камни, застрявшие в почве, подтягивался и одновременно ногами выискивал ямку или углубление во влажной земле. Гнилое дерево рассыпа́лось в труху под пальцами, тяжелая рация тащила вниз, а от сырой каменной поверхности так и тянуло холодом. Шубин чувствовал, как наливаются усталостью руки, как дрожит от напряжения все тело. По почти отвесной поверхности ему становилось всё сложнее подниматься, наверху каменистая гряда стала превращаться в слой почвы. Он был такой глинистый и влажный, что разведчик не мог удержаться и опять раз за разом съезжал вниз по скользкой полоске.

Во время очередной неудачи Глеб ухватился за большой сук, в который превратилось засохшее дерево. Потом изо всех сил потянул деревяшку на себя и воткнул с размаху на полметра выше. Острие ушло глубоко в мягкий слой, он навалился всем телом на палку и смог подняться. Так-то лучше! Крепкая палка утопала в вязкой глине и помогала крепкому телу удерживаться на поверхности. Теперь дело пошло быстрее, разведчик смог взобраться по скользкому отвесному склону.

Оказавшись наверху, он на несколько минут распластался на земле, переводя дыхание. Тут же сорвал пучок сухой травы и обтер комки грязи, налипшие на сапоги и одежду. Потом поднялся: нельзя позволять себе отдых, из-за трудного подъема совсем выбился из графика. Сейчас нужно найти место для тайника и спрятать там рацию, а потом обойти немецкое укрепление, чтобы понять, где есть брешь в цепочке из блокпостов и пропускных пунктов с часовыми. Тогда найдется возможность подобраться поближе, может быть, получится подслушать чей-то разговор или увидеть, где размещают пленных.

Шубин не стал далеко отходить от обрыва. Выискал старое дерево, у которого корни вздымались; разрывая землю, нашел каменный осколок пошире и принялся рыть яму для тайника. Почти час у него ушел, чтобы выкопать углубление под корнями. В узкую яму разведчик спустил рацию в холщовом мешке, проложил слоями мха пространство вокруг. Остается только надеяться, что в такой влажности никакие детали не испортятся и «Север» послужит ему для связи со штабом на передовой.

Наконец обустройство тайника было закончено и можно выдвигаться в путь. Разведчик направился по маршруту, который так долго составлял до этого в своей голове и на карте. Шел по лесу на север, постепенно удаляясь от линии немецкой передовой в тыловую часть занятой врагом территории. Между редкими деревьями туман опустился, выстлал белесыми прядями серо-зеленую землю. При виде этой картины Шубин занервничал и заторопился: ночной туман развеивается, а с ним – и его возможность идти по лесу не таясь. Между такими редкими деревьями сложно будет укрыться, когда солнце покажется над горизонтом. Его не было еще видно, но чувствовалось, как лес наполняется жизнью. Зачирикали первые птицы, воздух потеплел, а седые клочки сырости стремительно таяли в воздухе. Хотя идти было легко, земля была сухой, с каменистыми вкраплениями под упругим мхом, передвигался всё же капитан медленно. Он прислушивался к звукам, что разносились эхом между деревьями. По его подсчетам, через километр на пути уже должна была встретиться крошечная деревушка Каменевка, которая вместе с остальными маленькими поселками и селеньями окружала россыпью крупный районный поселок Борун. После долгой борьбы с трудной высотой и от теплого воздуха разведчику нестерпимо хотелось пить, сухой язык прилипал к нёбу, поэтому Шубин начал спускаться чуть ниже. Рельеф шел немного под уклон, и капитан оказался в невысоких зарослях. Остатки тумана повисли клочьями между ветками, на влажных прутьях сияли капли утренней росы. Разведчик наклонился и принялся жадно собирать губами влагу. Он тянул к себе веточку за веточкой, выпивая прохладную росу по капле. Как вдруг замер и прислушался: сквозь лесные звуки отчетливо проявились человеческие голоса́. Глеб присел как можно ниже, чтобы укрыться в зарослях. Голоса были всё ближе – теперь явственно стало слышно, что говорят мужчины и что говорят они на немецком языке.

Разведчик замер в своем укрытии из густых прутьев кустарника. Он не рассчитывал, что патрули обходят местность так далеко от населенного пункта: всё-таки обычно охрана несет дозор не дальше полукилометра, а до Каменевки оставалось еще, по его расчетам, не меньше четверти часа ходу.

К несчастью, это оказались два немецких солдата. Совсем еще молодые, в необмятой форме, с автоматами на плечах, они свободно, ничего не опасаясь, шагали по упругому настилу из старой листвы и мха. Глеб замер в надежде, что патрульные сейчас пройдут мимо, чтобы дальше присматривать за своим квадратом патрулирования. Но ошибся…

Продолжить чтение