Читать онлайн Украденный наследник бесплатно

Украденный наследник

Holly Black

THE STOLEN HEIR

Copyright © 2023 by Holly Black

Published in agreement with the author, c/o BAROR INTERNATIONAL, INC., Armonk, New York, U.S.A.

© Федотова А., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

  • Однажды вечером мы в детской у огня
  • Сидели тихо и друг к другу прижимались.
  • Вдруг ветер налетевший испугал меня,
  • Почудилось: в окошко постучались!
  • Лицо землистое к нам в спальню заглянуло,
  • Никто чудовища не видел и следа.
  • Оно оскалилось и крыльями взмахнуло,
  • Я поняла: за мной пришла беда!
  • Народец скверный, злобная орда!
  • Всю ночь танцевали они под дождем,
  • За руки держались, плясали кругом,
  • И шапки бросали на скос за окном,
  • И крик мой услышать желали.
  • С меня одеяло сорвали.
  • Остаться в постели хотелось мне,
  • И если бы свет загорелся во тьме,
  • Меня б ни за что не украли!
– Шарлотта Мью,«Подменыш»
Рис.0 Украденный наследник

Пролог

Ее обнаружил случайный прохожий. Малышка сидела на стылом бетонном тротуаре и играла с пустой упаковкой из-под кошачьего корма. К тому времени, как ее довезли до больницы, ее ручки и ножки успели посинеть от холода. Она казалась совсем крошечной и чересчур худой – словно вся состояла из тонких веточек.

Она знала лишь одно слово – свое имя. Рэн.

Девочка росла, но ее кожа сохраняла голубоватый оттенок – как у молока, с которого сняли сливки. Приемные родители закутывали ее то в куртки, то в пальто, следили, чтобы она непременно надевала варежки или перчатки, но, в отличие от сестры, ей никогда не бывало холодно. Ее губы меняли цвет, словно камни-хамелеоны, – даже летом казались синевато-лиловыми, но когда она сидела у огня, то они начинали розоветь.

Она могла часами играть в снегу: строить замысловатые туннели или понарошку сражаться с сосульками. Она вспоминала, что нужно идти домой, только когда ее звали.

И хотя девочка казалась щуплой и болезненной, она отличалась недюжинной силой. Ей еще не было восьми, а она с легкостью поднимала сумки с продуктами, которые ее приемная мать с трудом отрывала от пола.

Ей не было девяти, когда она исчезла.

С раннего детства Рэн любила читать сказки. Поэтому, когда пришли чудовища, она сразу поняла: дело в том, что она сделала что-то плохое.

Они прокрались через окно. Отворили створку и порезали москитную сетку так тихо, что она ничего не услышала – так и продолжала спать, обняв любимого игрушечного лисенка, пока ее щиколотки не коснулись когти.

Ей зажали рот, прежде чем она успела вскрикнуть. Придавили ноги к кровати, прежде чем она успела пнуть нападавших.

– Я отпущу тебя, – прохрипел чей-то голос, и Рэн уловила в нем нотки незнакомого акцента. – Но если попытаешься кого-нибудь разбудить, то, несомненно, пожалеешь об этом.

Подобные угрозы встречались только в сказках, поэтому она знала: правила нельзя нарушать ни в коем случае. Даже когда ее отпустили, она не пошевелилась и не издала ни звука, хотя ее сердце колотилось так громко, что, казалось, мама может услышать его стук из другой комнаты.

В глубине души она эгоистично надеялась, что мама придет, включит свет и прогонит чудовищ прочь. Рэн ведь не нарушит правило, если маму разбудит не она, а биение ее сердца?

– Сядь, – приказало одно из чудовищ.

Рэн послушно села, дрожащей рукой закапывая лисенка глубже под одеяло.

Теперь она увидела существ, стоявших возле ее кровати, и невольно задрожала еще сильнее. Двое из них были высокими и элегантными, с серой, как камень, кожей. Женщину окутывало серебристое одеяние, а копну ее бледных волос украшала корона из неограненного обсидиана. Она была красива, но, заметив жестокую линию ее губ, Рэн поняла, что доверять ей нельзя. Мужчина походил на женщину, как походят друг на друга фигуры на шахматной доске: та же черная корона на голове, те же серебристые одежды.

Возле них стояло еще одно существо – очень высокая и очень худая ведьма с бледной, как поганка, кожей и гривой черных растрепанных волос. Но самой приметной чертой были длинные пальцы, которые больше напоминали когти.

– Ты наша дочь, – сказало одно из серолицых чудовищ.

– Ты принадлежишь нам, – скрипучим голосом произнесло второе. – Это мы тебя создали.

Рэн знала, что такое «биологические родители». У ее сестры они были: приятные, похожие на нее люди приезжали к ним в гости и иногда привозили с собой бабушек и дедушек, а иногда – пончики или подарки.

Рэн тоже хотелось иметь биологических родителей, но она и подумать не могла, что своим желанием пробудит к жизни подобный кошмар.

– Итак, – произнесла женщина с короной на голове, – тебе нечего сказать? Не можешь преодолеть благоговейный трепет при виде наших величеств?

Ведьма с пальцами-когтями невежливо хмыкнула себе под нос.

– Видимо, так и есть, – отозвался мужчина. – Ты будешь благодарить нас, подменыш, за то, что мы забираем тебя отсюда. Поднимайся, да побыстрее!

– Куда мы пойдем? – спросила Рэн. Она в ужасе вцепилась пальцами в простыню, словно надеялась, что если схватится достаточно крепко, то сможет удержаться в своей прежней жизни.

– В Фейриленд, где ты станешь королевой, – ответила женщина. Подобные слова должны бы звучать ласково, но ее голос был пропитан злобой. – Неужели ты никогда не мечтала, что однажды перед тобой явится незнакомец и скажет, что ты не смертное дитя, а существо, созданное из магии? Неужели не мечтала, что тебя заберут из твоего жалкого мирка и подарят иную, великую жизнь?

Рэн не могла отрицать, что не мечтала об этом. Она кивнула, чувствуя, как слезы сдавливают горло. Теперь она понимала, что сделала не так. Вот она – червоточина в ее сердце, о которой прознали чудовища.

– Я больше так не буду, – прошептала Рэн.

– Что не будешь? – переспросил мужчина.

– Если пообещаю, что больше никогда-никогда не буду о таком мечтать, вы оставите меня здесь? – спросила она дрожащим голосом. – Пожалуйста?

В следующее мгновение женщина дала Рэн пощечину – оглушительную, как раскат грома. От боли на глаза навернулись слезы, но она была слишком ошеломлена и разозлена, чтобы позволить им пролиться. На нее никто раньше не поднимал руку.

– Ты – Сурен, – проговорил мужчина. – А мы твои создатели. Твои господин и госпожа. Я лорд Джарел, а это – леди Ноури. Нас сопровождает Грозовая ведьма Богдана. А теперь, когда ты узнала свое истинное имя, позволь показать тебе твое истинное лицо.

Лорд Джарел протянул к ней руку и сделал резкое движение, словно срывая с нее маску. В зеркале над комодом тут же отразилась ее истинная, чудовищная внешность: ее кожа, и так имевшая голубоватый оттенок, посинела еще сильнее и была того же цвета, что проступавшие вены. Приоткрыв рот, она увидела острые акульи зубы. И только ее глаза – округленные от ужаса и с отвращением смотрящие на нее из зеркала – сохранили свой мшисто-зеленый цвет.

«Меня зовут не Сурен, – хотелось сказать ей. – Это все обман, какой-то фокус. Это не я». Но, даже не произнеся эти слова вслух, она услышала, как похоже имя Сурен на ее собственное. Сурен. Рен. Рэн. Уменьшительное имя, чтобы обращаться к ребенку.

К ребенку-подменышу.

– Вставай, – приказало нависшее над ней громадное существо с длинными, словно ножи, ногтями. Богдана. – Тебе здесь не место.

Рэн прислушалась к звукам дома: вот гудит обогреватель, а где-то вдалеке их пес скребет когтями по полу – видимо, ему снится, что он бегает. Она старалась запомнить все-все-все. Оглядев комнату затуманенным слезами взглядом, она сохранила в памяти каждую деталь: от названий стоявших на полках книг до стеклянных глаз своих кукол.

Она последний раз провела рукой по синтетической шерстке лисенка и затолкала игрушку еще глубже под одеяло. Там он будет в безопасности. Дрожа всем телом, Рэн вылезла из кровати.

– Пожалуйста, – проговорила еще раз.

Губы лорда Джарела искривились в жестокой усмешке.

– Эти смертные сами не захотят, чтобы ты жила с ними.

Рэн отчаянно замотала головой, потому что такого просто не могло быть. Мама и папа любили ее. Мама срезала с хлеба корочки, чтобы сделать ей сэндвич, и целовала в кончик носа, пытаясь рассмешить. Папа лежал с ней в обнимку на диване, и они вместе смотрели фильмы, а когда она засыпала, на руках относил ее в кровать. Рэн знала, что они ее любят. И все же уверенность, с которой говорил лорд Джарел, подпитывала ужас в ее сердце.

– Если они скажут, что хотят, чтобы ты осталась с ними, – произнесла леди Ноури, и ее голос впервые прозвучал мягко, – то так тому и быть.

Рэн выскользнула в коридор и с отчаянно бьющимся сердцем бросилась в спальню родителей, словно только что проснулась от кошмара. Шарканье босых ног и ее хриплое, прерывистое дыхание разбудили их. Папа присел на кровати, а в следующее мгновение вздрогнул и положил руку на плечо маме, как будто хотел защитить. Мама же взглянула на Рэн и закричала.

– Не бойтесь, – сказала она, подбежав к кровати и сжав одеяло в своих маленьких кулачках. – Это я, Рэн. Меня во что-то превратили!

– Убирайся отсюда, чудовище! – взревел отец. Его голос так напугал Рэн, что она отскочила назад и уперлась спиной в комод. Она никогда не слышала, чтобы он так кричал. Кричал так на нее.

По ее щекам потекли слезы.

– Это же я, – повторила она срывающимся голосом. – Ваша дочь. Вы любите меня.

Комната выглядела так же, как и всегда. Нежно-бежевые стены. Двуспальная кровать со стеганым белым одеялом, на которое налипла коричневая собачья шерсть. Полотенце, валявшееся рядом с корзиной для белья, словно кто-то бросил его туда, но промахнулся. Запах обогревателя, смешанный с резким ароматом средства для снятия макияжа. Но сейчас вся комната будто отражалась в каком-то кошмарном кривом зеркале, где все вещи были искажены и казались зловещими.

На первом этаже залаял пес, словно отчаянно пытаясь предупредить хозяев об опасности.

– Чего вы ждете? Уведите это существо отсюда, – прорычал ее отец, глядя в сторону леди Ноури и лорда Джарела. Казалось, он видит не их, а каких-то блюстителей человеческого закона.

В коридоре показалась сестра Рэн. Она терла кулачками глаза – ее явно разбудили крики. Вот кто точно поможет! Ребекка, которая следила, чтобы никто не обижал ее в школе. Ребекка, которая привела ее на ярмарку, хотя ничьих младших сестер туда не пускали. Но стоило ей заметить Рэн, как Ребекка в ужасе взвизгнула, запрыгнула на кровать и обхватила маму руками.

– Ребекка, – прошептала Рэн, но сестра лишь сильнее вжалась лицом в ночную рубашку матери.

– Мама, – умоляюще проговорила Рэн, задыхаясь от слез, но мама не желала даже смотреть в ее сторону.

Плечи Рэн затряслись от рыданий.

– Вот это наша дочь, – сказал отец, прижимая Ребекку к себе, словно Рэн пыталась навести на него морок. Ребекку, которая была удочерена точно так же, как и она. Ребекку, которая была их ребенком в той же степени, что и Рэн.

Рэн поползла к кровати. Она рыдала так сильно, что не могла вымолвить ни слова. «Прошу, позвольте мне остаться. Я буду хорошей. Если я что-то сделала не так, то простите, простите, простите меня, пожалуйста, но только не отдавайте им. Мама. Мамочка. Мамуля. Я люблю тебя. Мамочка, пожалуйста».

Отец попытался оттолкнуть Рэн ногой, пихнув ее в шею, но она все равно дотянулась до него. Ее рыдания становились все пронзительнее, почти переходя в визг.

Когда маленькие пальчики коснулись его голени, он ударил Рэн ногой в плечо, отбросив обратно на пол. Но она снова поползла вперед, рыдая, умоляя, стеная от горя.

– Довольно, – проскрипела Богдана, прижимая Рэн к себе и проводя по ее щеке длинным ногтем. В этом жесте читалось что-то похожее на заботу. – Нам пора, дитя. Я понесу тебя на руках.

– Нет, – проговорила Рэн, цепляясь пальцами за простыню. – Нет, нет, нет.

– Смертным не подобает проявлять к тебе жестокость, ведь ты принадлежишь нам, – произнес лорд Джарел.

– Так что причинять тебе боль можем только мы, – согласилась леди Ноури. – Равно как и наказывать. Им это не позволено.

– Скажи, должны ли они умереть за содеянное? – спросил лорд Джарел, и в комнате повисла тишина, которую нарушали лишь всхлипывания Рэн. – Хочешь, чтобы мы убили их, Сурен? – повторил он, повысив голос. – Мы можем позвать сюда их пса и зачаровать его, чтобы он перегрыз им глотки.

Эти слова так ошеломили и разозлили Рэн, что рыдания тут же стихли.

– Нет! – выкрикнула она, чувствуя, что теряет над собой контроль.

– Тогда прекрати рыдать и слушай меня, – сказал ей лорд Джарел. – Ты отправишься с нами по своей воле, или я лишу жизни каждого, кто находится на этой кровати. Сначала ребенка, потом – остальных.

Ребекка испуганно всхлипнула. Смертные родители Рэн смотрели на нее с ужасом, но теперь уже по другой причине.

– Я пойду с вами, – наконец произнесла Рэн. Ее голос все еще дрожал от слез, хотя она изо всех сил старалась не плакать. – Раз меня здесь не любят, я согласна уйти.

Грозовая ведьма подняла ее на руки, и они унеслись прочь.

Два года спустя Рэн обнаружили полицейские. В свете фар патрульной машины они увидели девочку, бредущую по обочине шоссе. Подошвы ее туфель были истоптаны, словно она танцевала в них до упаду, одежда настолько пропиталась морской солью, что отвердела. Ее щеки и запястья были исполосованы шрамами.

Когда полицейский спросил, что произошло, она не захотела отвечать – или, быть может, не смогла. Она рычала на каждого, кто приближался к ней. Стоило им привести ее в комнату, как она спряталась под кушеткой и отказывалась называть женщине, которую полицейские позвали на помощь, свое имя и адрес своего прежнего дома.

Их улыбки причиняли боль. Ей все вокруг причиняло боль.

Как только они отвернулись, она исчезла.

Глава 1

Положение месяца на небе сообщает мне, что сейчас половина одиннадцатого. Задняя дверь дома открывается, и из-за нее показывается моя не-сестра. Она учится на втором курсе колледжа, и расписание у нее непостоянное. Прячась в тени, наблюдаю, как она присаживается на корточки, ставит пустую миску на верхнюю ступень крыльца, покосившегося и потрескавшегося от времени, и наливает туда молоко из картонной коробки. Несколько капель попадает мимо. Моя не-сестра хмурится, всматриваясь в темноту за деревьями.

Я знаю, что это невозможно, но на мгновение мне кажется, что она смотрит на меня.

Я ухожу еще дальше в тень.

В воздухе висит густой аромат хвои, смешивающийся с запахом перегноя и мха, который я сминаю между босыми пальцами ног. Ветер доносит до меня вонь остатков ликера, прилипших ко дну бутылки в контейнере для сбора стекла; тухлое зловоние из пустого мусорного бака; сладкие, ненатуральные нотки духов, которыми надушилась моя не-сестра.

Я смотрю на нее голодным взглядом.

Бэкс наливает молоко уличной кошке, но мне нравится представлять, что она делает это для меня. Для своей давно позабытой сестры.

Несколько минут она стоит на крыльце, не обращая внимания на мошек и комаров, которые кружат над ее головой. Лишь когда она скрывается за дверью, я подкрадываюсь ближе к дому и заглядываю в окно. Наблюдаю за не-мамой, которая сидит перед телевизором и вяжет. Не-папа устроился за кухонным столом с ноутбуком – отвечает на электронное письмо. Я вижу, как он прикрывает рукой глаза, словно очень устал.

Когда я жила при Дворе Зубов, меня наказывали, стоило назвать людей, которые меня вырастили, мамой и папой. «Люди – обычные животные, – говорил лорд Джарел, сопровождая свои слова ударом такой силы, что у меня перехватывало дыхание. – Омерзительные животные. В твоих жилах нет их крови».

В надежде избежать гнева лорда Джарела я приучила себя называть их не-мамой и не-папой. Я не расстаюсь с этой привычкой, чтобы помнить, кем они были для меня и кем им никогда не стать вновь. Я хочу помнить, что у меня нет ни дома, ни семьи.

Я чувствую, как по коже бегут мурашки, и осматриваюсь по сторонам. Замечаю сову, которая сидит на ветке высоко над головой и изучает меня, склонив голову набок. Вот только это не сова.

Поднимаю камень и бросаю в существо на дереве.

Оно принимает обличие хоба и с пронзительным визгом взлетает в небо. Размахивая крыльями, он делает два круга, а затем набирает высоту и удаляется навстречу луне.

Местные фейри не питают ко мне дружеских чувств. Я об этом позаботилась.

Еще одно подтверждение того, что я – никто и мне нигде нет места.

Мне очень хочется задержаться во дворе, где когда-то играла, но я борюсь с соблазном и ухожу прочь. Моя цель – ветви боярышника, росшего на окраине города. Я стараюсь держаться в тени деревьев, осторожно ступая по земле босыми ногами. Наконец останавливаюсь перед кладбищенскими воротами.

Огромный боярышник с белыми цветами возвышается над надгробиями и могильными памятниками. Отчаявшиеся люди – чаще всего подростки – приходят сюда и привязывают к его веткам записки с желаниями.

Рассказы про него я слышала еще в детстве. Этот боярышник называют Дьявольским Деревом. Приди к нему три раза, трижды загадай желание, и тогда появится дьявол. Он даст тебе то, что попросишь, но взамен заберет то, что захочет сам.

Однако это не дьявол на самом деле. Я жила среди фейри и поэтому знаю, что сделки со смертными заключает глейстиг – существо с козьими ногами, которое любит полакомиться человеческой кровью.

Я залезаю в колыбель из веток, которые колышутся, осыпая меня лепестками. Прижимаюсь щекой к шершавой коре и жду, слушая шелест листьев. Могилам на кладбище, посреди которого растет боярышник, больше сотни лет. За это время надгробия стали хрупкими и белыми, словно кости. Сюда уже давно никто не приходит, поэтому отчаявшимся людям можно не опасаться, что их кто-то увидит. Идеальное место для заключения сделки.

Несколько звезд подмигивают мне сквозь цветочный полог. При Дворе Зубов служил ниссе, который составлял карты звездного неба и, глядя на них, подбирал самые благоприятные дни для пыток, убийств и предательств.

Я вглядываюсь в небо, но какую бы тайну ни скрывали звезды, постичь ее я не способна. В Фейриленде я мало чему успела научиться – да и в человеческом мире получила лишь обрывки знаний.

Глейстиг появляется почти сразу после полуночи, громко цокая копытцами. На ней длинное бордовое пальто, которое доходит до колен, явно чтобы подчеркнуть козлиные ноги. Ее волосы цвета древесной коры заплетены в тугую косу.

Рядом с ней, беспокойно жужжа, по воздуху носится спрайт – зеленая, точно кузнечик, а крылья по цвету сочетаются с кожей. Размером она едва больше колибри.

Глейстиг оборачивается к крылатой фейри:

– Принц Эльфхейма? Как интересно. Не ожидала, что особа королевских кровей может оказаться так близко от нас…

При слове «принц» мое сердце начинает глухо колотиться.

– Говорят, его страшно избаловали, – стрекочет спрайт. – Он очень буйный. И слишком безответственный для наследника престола.

Это описание совсем не подходит мальчику, которого я знала, однако с нашей последней встречи прошло уже четыре года. Его наверняка успели посвятить во все утехи Верховного двора и приучить к тому, что любая разнузданная фантазия, которая только может прийти ему в голову, тут же предоставится ему на блюдечке. Льстецы и подхалимы, вероятно, денно и нощно соперничают за его внимание, так что теперь мне вряд ли бы дозволили целовать подол его мантии.

Спрайт взлетает вверх и устремляется прочь. К счастью, она проносится мимо дерева, в ветвях которого прячусь я. Устраиваюсь поудобнее, готовясь наблюдать за тем, что случится дальше.

Этой ночью к дереву приходят три человека. Первый – юноша с волосами песочного цвета; мы с ним вместе учились в четвертом классе, за год до того, как меня забрали фейри. Его пальцы дрожат, пока он бечевкой привязывает к ветке клочок бумаги. Вторая – сгорбленная старушка, то и дело вытирающая рукой заплаканные глаза. К тому времени, когда она проволокой закрепляет записку на дереве, бумага успевает промокнуть от ее слез. Третьим появляется веснушчатый широкоплечий мужчина. Козырек бейсболки так низко надвинут на лоб, что скрывает большую часть его лица.

Он приходит сюда вот уже третий раз, поэтому, как только приближается к дереву, из тени появляется глейстиг. Мужчина охает от страха. Он не верил, что все это правда. Мало кто верит. Люди сами делают из себя посмешище: глупо реагируют, приходят в ужас, издают странные звуки.

Глейстиг требует, чтобы мужчина поведал ей, чего хочет, хотя он уже трижды написал свое желание на трех разных записках. Мне кажется, она даже не утруждает себя тем, чтобы их прочитать.

А вот я читаю все до единой. Этому мужчине нужны деньги, потому что он заключил какую-то неудачную деловую сделку. Если он не сможет их раздобыть, то потеряет дом, и тогда от него уйдет жена. Он шепотом рассказывает об этом глейстиг, беспокойно покручивая на пальце обручальное кольцо. В ответ она называет ему свои условия: каждую ночь в течение семи месяцев и семи дней он должен приносить ей кусочек свежей человеческой плоти. Он может резать собственное тело либо чужое, как ему больше нравится.

Он соглашается – нетерпеливо, отчаянно, безрассудно – и позволяет глейстиг завязать на его запястье заколдованный кожаный ремешок.

– Я сшила его из своей кожи, – сообщает она мужчине. – С его помощью я всегда найду тебя, как бы ты ни пытался от меня спрятаться. Ты не сможешь разрезать его ни одним ножом, созданным в мире смертных. Если не сдержишь обещание, он будет сжиматься, пока не рассечет вены на твоей руке.

Я впервые вижу на его лице паническое выражение, а ведь ему следовало с самого начала ощущать нечто подобное. Теперь уже слишком поздно, и какая-то его часть это понимает. Но секунду спустя он убеждает себя, что все в порядке, и осознание, на мгновение выглянувшее наружу, снова прячется в глубине его сердца.

Некоторые вещи настолько ужасны, что кажутся невозможными. Вероятно, вскоре он поймет, что худшие его опасения – лишь начало того, что они хотят с ним сотворить. Вспомнив, как пришла к этому сама, я надеюсь уберечь его от подобного опыта.

Глейстиг говорит веснушчатому мужчине собрать груду листьев и обещает превратить каждый из них в новенькую двадцатидолларовую купюру. У него будет три дня, чтобы потратить деньги, а потом они исчезнут.

В записке, которую он привязывал к боярышнику, сказано, что ему нужно сорок тысяч долларов. Это две тысячи листьев. Мужчина отчаянно мечется по ухоженному кладбищу, пытаясь набрать необходимое количество. Он находит несколько низких ветвей и срывает пару охапок, затем бежит к ограде и сдирает листву с растущих снаружи лесных деревьев. Глядя на результат его стараний, я вспоминаю ярмарочную игру – ту, где тебя просят определить на глаз, сколько желейных драже лежит в банке.

Эта игра никогда мне не давалась, и ему, боюсь, тоже.

Глейстиг обращает листья в деньги ленивым движением руки. Мужчина начинает запихивать купюры в карманы. Несколько бумажек уносит к дороге порывом ветра, и он бросается за ними в погоню.

Кажется, это зрелище забавляет глейстиг, но ей хватает мудрости не рассмеяться вслух: лучше мужчине не знать, как искусно его обвели вокруг пальца. Она исчезает в темноте, используя магию, чтобы скрыть себя от чужих глаз.

Забив карманы до отказа, мужчина засовывает оставшиеся деньги под рубашку. Они прилипают к его животу, образуя объемное брюшко. Когда он выходит за пределы кладбища, я беззвучно спускаюсь с дерева.

Следую за ним несколько кварталов, пока не выдается удачная возможность догнать его и схватить за запястье. При виде меня он кричит.

Кричит так же, как кричали мои не-мама и не-папа.

Этот звук заставляет меня отшатнуться, хотя его реакция не должна удивлять. Я прекрасно знаю, как выгляжу.

Синяя кожа, как у трупа. Запачканное мхом и грязью платье. Зубы, созданные для того, чтобы с легкостью отрывать плоть от костей. Заостренные уши за спутанными, грязными синими волосами – они темнее кожи лишь на пару тонов. Я вовсе не пикси с миленькими прозрачными крылышками. Я не из благородных джентри, чья красота заставляет смертных терять рассудок от страсти. И даже не глейстиг, которой едва ли нужны чары, чтобы стать похожей на человека, – достаточно надеть юбку подлиннее.

Мужчина пытается высвободиться из моей хватки, но я очень сильна. Острыми зубами мгновенно перекусываю ремешок глейстиг, который тут же теряет свою магическую силу. Я так толком и не освоила чары, меняющие внешность, но, живя при Дворе Зубов, неплохо наловчилась разрушать заклятия. Их накладывали на меня настолько часто, что без этого умения было просто не обойтись.

Я вкладываю в ладонь веснушчатого мужчины записку – ту самую, на которой он изложил свое желание. На обратной стороне листка я написала маркером Бэкс:

«Забирай свою семью и беги отсюда. Пока не начал причинять родным боль. А это обязательно случится».

Потом убегаю прочь, а он с ужасом смотрит мне вслед, как будто я и есть то чудовище, которое ему угрожает.

Мне уже доводилось видеть, к чему приводят подобные сделки. Сначала люди убеждают себя, что будут расплачиваться только собственной плотью. Но семь месяцев и семь дней – долгий срок. Отрезать по кусочку приходится каждую ночь, а это немало. К тому же боль невыносима и с каждой новой раной становится лишь сильнее. Вскоре люди без труда заверяют себя, что ничего страшного не случится, если взять немного плоти у близких, родных людей. Сделка была заключена ради них, в конце концов! После этого все стремительно летит под откос.

Я вздрагиваю, вспоминая, с каким ужасом и отвращением мои не-родители и не-сестра смотрели на меня. А ведь это были люди, которые, как мне казалось, будут любить меня вечно. Мне понадобился почти год, чтобы понять, что лорд Джарел развеял их любовь магией. Он был так уверен, что они откажутся от меня, потому что заколдовал их.

Не исключено, что заклинание до сих пор не утратило своей силы. Я не знаю наверняка.

А еще не знаю того, что именно сделал лорд Джарел: усилил и использовал ужас, который они действительно испытали при виде меня, или полностью воссоздал его из магии.

Я встаю на пути глейстиг, чтобы отомстить фейри. Разрушаю любое заклятие, которое встречаю. Освобождаю каждого человека, попадающего в ловушку. Не имеет никакого значения, будет ли веснушчатый мужчина благодарен за свое спасение. Я испытываю удовлетворение из-за того, что глейстиг злится, когда очередной смертный вырывается из ее сетей.

Я не могу помочь каждому. Не способна защитить их всех от того, что она предлагает, и от страшной цены, которую придется заплатить за ее магию. А ведь глейстиг далеко не единственная фейри, заключающая сделки со смертными. Но я все равно пытаюсь.

Когда снова подхожу к дому, в котором жила в детстве, моя не-семья уже легла спать.

Я поднимаю засов и прокрадываюсь внутрь. Я достаточно хорошо вижу в темноте, чтобы передвигаться по неосвещенным комнатам. Подхожу к дивану и прижимаю наполовину связанный свитер к щеке, ощущая мягкость шерсти и вдыхая знакомый аромат не-мамы. Вспоминаю, как она сидела у моей кровати и напевала колыбельную. В моих ушах звучит ее голос:

«Мерцай, звездочка, мерцай».

Я открываю мусорное ведро и достаю остатки ужина. Недоеденные кусочки стейка с хрящами и комочки картофельного пюре слиплись с ошметками, которые раньше, видимо, были салатом. Все это перемешалось со скомканными салфетками, пластиковой пленкой и овощными очистками. Я делаю себе десерт из подгнившей сливы и тонкого слоя джема, который соскребаю со дна банки, лежавшей в контейнере для переработки стекла.

Жадно заглатываю пищу, пытаясь представить, что сижу за столом вместе со своей не-семьей. Вообразить, что я снова их дочь, а не то, что от нее осталось.

Я чувствую себя кукушкой, которая пытается залезть обратно в яйцо.

Люди почувствовали, что со мной что-то не так, стоило мне только вернуться в мир смертных. Это случилось сразу после Змеиной битвы, когда Двор Зубов распустили и леди Ноури бежала. Мне было некуда идти, и я решила воротиться сюда. Первым же вечером я оказалась в парке, где меня нашла компания детишек. Они начали размахивать палками, пытаясь прогнать меня прочь. Когда один из старших мальчишек попал по мне, я подбежала к нему и вонзила свои острые зубы ему в руку. Вскрыла его плоть с той же легкостью, с какой люди открывают консервные банки.

Я не знаю, что могу сделать с не-родителями и не-сестрой, если они снова оттолкнут меня. Рядом со мной небезопасно. Теперь я уже не ребенок, а взрослое чудовище – точно такое же, как и те, что однажды пришли за мной.

Но все же соблазн развеять чары велик. Меня безостановочно тянет поведать своим не-родным всю правду о себе. Но стоит мне представить, как я заговариваю с ними, я сразу вспоминаю о Грозовой ведьме. Она дважды находила меня в лесу неподалеку от города и дважды натягивала над моим шалашом кожу, содранную со смертного. Она заявляла, что эти люди слишком много знали о фейри. Я не хочу давать ей повод выбрать в качестве следующей жертвы кого-то из моей не-семьи.

Наверху открывается дверь, и я замираю. Прижимаю ноги к животу и обхватываю колени руками, стараясь уменьшиться в размерах. Через несколько минут слышу, как в туалете спускается вода, и наконец-то позволяю себе спокойно дышать.

Мне нельзя приходить сюда. Иногда мне удается удержаться, и я провожу ночи вдали от дома своей не-семьи. Я ем мох и жучков, пью воду из грязных речушек. Роюсь в помойках позади ресторанов. Разрушаю заклятия фейри, чтобы убедить себя, что я не такая, как они.

Однако это место будто манит меня, и я возвращаюсь сюда снова и снова. Иногда мою оставшуюся в раковине посуду или перекладываю в сушилку постиранную одежду, словно дух-брауни. Иногда краду ножи. Когда сильно разозлюсь, беру что-то из их вещей и разрываю на мелкие кусочки. Случается, что я дремлю за диваном и вылезаю, только когда все уходят на работу и на учебу. А после пробую найти в доме частички себя – школьные карточки с оценками или поделки из пряжи. Или, может быть, фотографии, на которых запечатлена человеческая версия меня – с тусклыми волосами, заостренным подбородком и большими голодными глазами. Хоть какие-то свидетельства того, что мои воспоминания реальны. Однажды я открыла коробку с пометкой «Ребекка» и нашла там своего старого игрушечного лисенка. Интересно, как они объяснили себе тот факт, что в их доме была комната, полная моих вещей?

Сейчас Ребекка просит, чтобы ее звали Бэкс, – видимо, выбрала новое имя для новой жизни в колледже. И хотя она, вероятно, говорит всем, что она единственный ребенок в семье, ни одно мое счастливое детское воспоминание не обходится без нее. Вот Бэкс пьет какао, уставившись в телевизор, и давит маршмэллоу, пока ее пальцы не становятся липкими. Вот мы с Бэкс сидим на заднем сиденье машины и пинаем друг друга, пока мама не кричит, чтобы мы прекратили. Вот мы с Бэкс прячемся в ее шкафу и играем в фигурки; она подносит Бэтмена к Железному человеку, и говорит: «Давай они заведут себе кошек и будут жить долго и счастливо». Когда представляю, что меня лишают этих воспоминаний, я сжимаю зубы от страха и с новой силой чувствую себя призраком.

Если бы я осталась в мире смертных, то училась бы сейчас вместе с Бэкс. Или, может быть, путешествовала, подрабатывала то здесь, то там и совершала свои маленькие личные открытия. Та Рэн ни на секунду бы не засомневалась, есть ли для нее место в мире. Ну а я теперь даже не могу представить себя ею.

Порой я сижу на крыше и смотрю, как летучие мыши кружат в лунном свете. Или наблюдаю, как мои не-родители спят, и храбро подношу руку к волосам не-мамы. Но сегодня я только ем.

Разделавшись с трапезой из отбросов, я подхожу к раковине, наклоняю голову к крану и жадно глотаю сладковатую, чистую воду. Напившись, вытираю рот тыльной стороной ладони и тихонько выскальзываю на крыльцо. Поднимаю с верхней ступеньки миску, которую оставила там моя не-сестра. На поверхности плавает букашка, и я заглатываю ее вместе с молоком.

Я уже хочу скрыться в лесу, когда сбоку от дома замечаю длинную тень с пальцами, похожими на ветви.

С яростно колотящимся сердцем крадусь вниз по ступенькам и заползаю под крыльцо. Мгновение спустя Богдана заворачивает за угол дома. Она по-прежнему такая же высокая и жуткая, какой я запомнила ее в первую ночь, – даже еще ужаснее, потому что теперь я знаю, на что она способна.

У меня перехватывает дыхание. Я закусываю щеку, чтобы случайно не закричать и не дернуться с места.

Я наблюдаю, как Богдана проводит ногтем по просевшей от времени алюминиевой облицовке стены. Пальцы у ведьмы длинные, как цветочные стебли, а руки и ноги – вытянутые и тонкие, точно березовые прутья. Пряди черных волос, похожие на листья сорняка, спадают на белое, цвета поганки лицо и наполовину прячут крошечные глазки, в которых светится злоба.

Она заглядывает сквозь оконное стекло. Ей ничего не стоит поддеть раму ногтем, проскользнуть в дом и убить моих не-родных во сне, перерезав им горло, а потом содрать с них кожу.

Это все моя вина. Если бы я держалась отсюда подальше, она бы не почуяла мои следы рядом с домом. Ее бы сейчас здесь не было. «Это я виновата».

Теперь у меня есть два варианта. Я могу остаться на месте и слушать, как моя не-семья умирает. Либо могу увести ее подальше. Выбор очевиден – мешает лишь страх, ставший моим вечным спутником с тех самых пор, как меня выкрали из мира смертных. Ужас прожег мои кости и засел в моей сущности.

Но как бы ни жаждала безопасности, еще сильнее я хочу, чтобы мои не-родные остались живы. Пусть я больше не часть семьи, но мне необходимо их защитить. Если их не станет, оборвется последняя ниточка, связывающая меня с той Рэн, которой я когда-то была, и мне останется лишь плыть по течению.

Я делаю глубокий, судорожный вдох и выпрыгиваю из-под крыльца. Бегу к дороге, подальше от леса, где ей не составит труда нагнать меня. Несусь по газону, не соблюдая осторожности и не обращая внимания на хруст сухих веток под босыми ногами. Каждый звук эхом разносится в ночной тишине.

Я не оглядываюсь, но знаю, что Богдана услышала меня. Она наверняка повернула голову на шум и теперь раздувает ноздри, стараясь уловить мой запах. Движение привлекает хищника. Пробуждает в нем инстинкт погони.

Фары машин слепят меня, и я морщусь, ударившись о бордюр. В моих слипшихся от грязи волосах застряли листья. Некогда белое платье приобрело землисто-серый оттенок и покрыто пятнами – подобный наряд подошел бы призраку. Может, и мои глаза светятся в темноте, будто звериные? Не исключено, что так и есть.

Грозовая ведьма несется за мной – стремительная, словно ворон, и неумолимая, как злой рок.

Я перебираю ногами еще быстрее.

Острые камешки и осколки стекла впиваются в босые ступни. Поморщившись, я случайно оступаюсь, и мне вдруг кажется, что я чувствую дыхание ведьмы за спиной. Ужас придает мне сил бежать дальше.

Теперь, когда я увела ее прочь от дома, мне нужно как-то ускользнуть самой. Если она отвлечется хотя бы на мгновение, я найду где спрятаться. Я очень хорошо развила этот навык, пока жила при Дворе Зубов.

Я сворачиваю в переулок. Замечаю в сетчатой ограде небольшое отверстие, сквозь которое можно протиснуться. Бегу что есть сил, скользя по грязной, усеянной мусором земле. Ударяюсь об ограждение и вдавливаюсь в дыру, чувствуя, как металл царапает кожу. Воздух вокруг наполняется резким запахом железа.

Я несусь дальше, слышу, как забор ходит ходуном, когда через него перелезают.

– Остановись, глупая! – кричит мне вслед Грозовая ведьма.

Паника заполняет мои мысли. Богдана бежит слишком быстро, слишком уверенно. Она убивала как смертных, так и фейри задолго до моего рождения. Если она призовет молнии, надежды на спасение не останется.

Инстинкт говорит мне вернуться в лесное убежище. Залезть в шалаш, свод которого я свила из ивовых веток. Лечь на дно, выстланное гладкими речными камушками, – когда-то я вдавливала их в мокрую от дождя землю, пока они не образовали такую плоскую поверхность, чтобы на ней можно было спать. Мне хочется завернуться во все свои три одеяла, хоть они и изъедены молью, запачканы грязью и обожжены по краям.

Там спрятан разделочный нож. Острый, хоть и не длиннее ее пальца. В любом случае он лучше любого из трех маленьких лезвий, которые имеются у меня при себе.

Я резко поворачиваю к жилому комплексу и бегу по лужам света. Пересекаю одну дорогу за другой, а потом срезаю путь по детской площадке. Цепи качелей оглушительно скрипят.

У меня лучше получается развеивать чары, чем создавать их, но со времени последнего визита Богданы я заколдовала свое логово так, чтобы каждого, кто приближается к нему, охватывал необъяснимый ужас. Теперь смертные держатся отсюда подальше, и даже фейри, оказываясь неподалеку, ощущают смутное беспокойство.

Я и не надеюсь, что мое колдовство отпугнет ведьму, но, с другой стороны, я вообще мало на что могу надеяться.

Лорд Джарел и леди Ноури не боялись никого, кроме одной лишь Богданы – ведьмы, которая умела призывать грозы, которая прожила бесчисленное множество лет и знала о магии больше, чем большинство ныне живущих. При Дворе Зубов я видела, как она вскрывает людей и пожирает их. Видела, как она выпускает кишки фейри только потому, что их слова показались ей обидными. Видела, как она призывает молнии, стоило чему-то вывести ее из себя. Именно Богдана помогла лорду Джарелу и леди Ноури, когда те задумали зачать ребенка, а потом спрятала меня среди смертных. К тому же она не раз становилась свидетельницей мучений, которым меня подвергали при Дворе Зубов.

Пусть официально я считалась королевой, лорд Джарел и леди Ноури никогда не позволяли мне забыть, что я принадлежала им. Лорд Джарел получал наслаждение, таская меня на поводке, словно животное. Леди Ноури жестоко наказывала меня каждый раз, когда ей казалось, что я проявляю неуважение, пока я не стала похожей на зверя. Я рычала, царапалась и кусалась, едва осознавая хоть что-то, помимо боли.

Однажды леди Ноури выгнала меня на заснеженное поле, где гулял ветер, и заперла двери замка на засов.

«Раз тебе не подходит роль королевы, поищи себе другую судьбу, никчемное дитя», – сказала она.

Несколько дней я шла куда глаза глядят. Я ела один лишь лед, не слышала ничего, кроме завываний холодного ветра. Если плакала, то слезы застывали прямо на моих глазах. Но я продолжала идти вперед в безумной надежде, что на своем пути встречу кого-нибудь, кто поможет мне, или же сама найду способ сбежать. На седьмой день я поняла, что, описав большой круг, вернулась в исходную точку.

Когда я потеряла сознание и упала на снег, именно Богдана завернула меня в мантию и на руках отнесла в замок.

Ведьма прошла в мою комнату с ледяными стенами и опустила меня на ложе из звериных шкур. Коснулась моего лба пальцами, которые были в два раза длиннее обычных. Посмотрела на меня своими черными глазами и покачала головой, так что ее буйные, спутавшиеся от гроз волосы заходили ходуном.

– Сейчас ты мала и напугана, но это не будет продолжаться вечно, – сказала она мне. – Помни: ты королева.

Услышав ее слова, я подняла голову. Она говорила так, словно королевский титул был поводом для гордости.

Когда Двор Зубов отправился на юг воевать с Эльфхеймом, Богдана за нами не последовала. Я думала, что никогда больше не увижу ее, и сожалела об этом. Если кто-то из них хоть немного заботился обо мне, то это была она.

Поэтому теперь мне еще хуже от мысли, что за мной гонится именно она, что именно она преследует меня по улицам города смертных.

Когда я слышу, что ведьма приближается, то сжимаю зубы и стараюсь ускориться. Мне уже больно дышать, а все тело ломит от усталости. Я пытаюсь сказать себе, что, возможно, смогу с ней договориться. Может быть, она гонится за мной только потому, что я сразу ринулась прочь.

Я оглядываюсь назад и тут же понимаю, что совершила ошибку. Я сбиваюсь с темпа и оступаюсь. В это же мгновение ведьма протягивает ко мне длинную руку, явно готовая разрезать меня на части своими острыми, как нож, ногтями.

Нет, договориться, видимо, не получится.

Мне остается лишь одно, и я делаю это. Оборачиваюсь и щелкаю зубами, вспоминая, каково это – вонзиться ими в плоть. Я воскрешаю в памяти то сладкое чувство, когда причиняешь боль тому, кого боишься.

Я не превосхожу Богдану по силе. Я не быстрее и не хитрее ее. Но, вероятно, я в большем отчаянии. И хочу выжить.

Ведьма замирает. При виде моего оскала делает шаг навстречу, но я шиплю на нее. В выражении ее лица и блеске черных глаз таится нечто, что я не могу до конца распознать. В них читается триумф. Я тянусь за одним из лезвий, спрятанных под платьем, и снова жалею, что со мной нет разделочного ножа.

Тогда я достаю маленький складной ножик и пытаюсь раскрыть его.

Внезапно до меня доносится стук копыт, и я думаю, что это глейстиг. Наверное, ей как-то удалось найти нас и теперь она хочет посмотреть, как меня заберут. Хочет позлорадствовать. Видимо, она рассказала Богдане, чем я занимаюсь. Значит, все это происходит из-за нее.

Но из темноты леса появляется вовсе не глейстиг. Я вижу, как в озерцо света неподалеку от какого-то здания заходит юноша с козлиными ногами и рожками. На его груди золотистая кольчуга, а в руке тонкая шпага. Его лицо безмятежно, точно как у спящего.

Я замечаю рыжевато-русые кудри, убранные за острые уши, и накинутую на широкие плечи мантию гранатового цвета. На его шее виднеется шрам, а на голове – венец. Он двигается так, словно рассчитывает, что мир прогнется под него, стоит ему только приказать.

Над нашими головами сгущаются тучи. Он направляет шпагу на Богдану.

Затем переводит взгляд на меня.

– Благодаря вам погоня выдалась веселой. – Его янтарные глаза сверкают по-лисьи ярко, но теплоты в них нет.

Надо было предупредить его, что нельзя отводить от Богданы взгляд. Ведьма сразу видит возможность и бросается к нему, стремясь ногтями вспороть грудь.

Однако он даже не успевает парировать удар, потому что Богдану останавливает другой меч – зажатый в руке рыцаря. Мужчина облачен в кожаный доспех, на котором виднеются тисненый узор и широкие вставки из серебристого металла. Его волосы цвета ежевики коротко пострижены, а в темных глазах притаилась настороженность.

– Грозовая ведьма, – чеканит он.

– С дороги, никчемный прихвостень, – говорит она рыцарю. – Иначе я призову молнию, которая поразит тебя раньше, чем ты успеешь сдвинуться с места!

– Пускай ты и способна отдавать приказы небу, – отвечает ей рогатый юноша в золотистой кольчуге, – но мы, увы, сейчас стоим на земле. Ступай прочь, или мой друг проткнет тебя мечом раньше, чем ты успеешь призвать хотя бы дождик.

Богдана прищуривается и оборачивается ко мне.

– Я вернусь за тобой, дитя, – сообщает она. – И когда это случится, лучше не убегай.

Она удаляется в лесную тень. Стоит ей скрыться из виду, как я бросаюсь мимо рогатого юноши, тоже стремясь ускользнуть.

Он хватает меня за руку. Оказывается, он сильнее, чем я думала.

– Леди Сурен, – произносит он.

Я испускаю гортанный рев и впиваюсь ногтями в его щеку. Конечно, они не настолько длинные, как у Богданы, но поцарапать его до крови все равно удается.

Он шипит от боли, но не ослабляет хватку. Напротив, заворачивает мне руки за спину и держит крепко, как бы я ни рычала и ни брыкалась. Что еще хуже, свет падает на его лицо под другим углом, и я наконец-то понимаю, чья кожа осталась под моими ногтями.

Принц Оук, наследник престола Эльфхейма. Сын Главного генерала, оказавшегося предателем, брат смертной Верховной королевы. Оук, которому я когда-то была обещана в жены. Оук, который некогда был мне другом, хотя уже, видимо, этого не помнит.

Что там говорил про него фейри, сопровождавший глейстиг? Избалованный, безответственный и буйный. Я допускаю, что это правда. Хотя он облачен в сияющий доспех, но искусством боя владеет ужасно. Даже не попытался заблокировать мой удар.

За этой мыслью следует другая: я напала на принца Эльфхейма.

Ох, вот теперь у меня точно неприятности.

– Ты значительно упростишь ситуацию, если начиная с этого мгновения станешь выполнять все наши указания, дочь предателей, – сообщает мне темноглазый рыцарь в кожаном доспехе. У него длинный нос, а также вид человека, которому отдавать честь привычнее, чем улыбаться.

Я открываю рот, чтобы узнать, что им от меня нужно, но голос не слушается – я слишком долго им не пользовалась. Звуки, которые я издаю, не похожи на то, что я хотела сказать, и мои слова не поддаются пониманию.

– Что это с ней такое? – спрашивает он и, нахмурившись, смотрит на меня, как на какое-то насекомое.

– Видимо, долго жила дикарем, – отвечает принц. – Вдали от людей.

– Она что, даже сама с собой не разговаривала? – интересуется рыцарь, приподняв брови.

Я снова рычу.

Оук прикасается пальцами к щеке, а потом, морщась, отнимает руку. Я вижу три длинные кровоточащие царапины.

Когда принц снова обращает на меня взгляд, что-то в выражении его лица напоминает мне его отца, Мадока, который был счастлив, только когда отправлялся на войну.

– Говорил же: при Дворе Зубов ни разу не появлялось ничего хорошего, – произносит рыцарь, качая головой. Затем берет веревку и связывает мне запястья, продевая ее конец через петлю, чтобы узел вышел надежнее. Он не пронзает мне кожу, в отличие от лорда Джарела, который, скручивая мне руки, всегда протыкал их иглой, нанизанной на серебряную цепочку. Пока мне не больно.

Но я не сомневаюсь, что все еще впереди.

Глава 2

Ковыляя по лесу, я думаю только о том, как сбежать. Ни секунды не сомневаюсь, что меня ждет наказание. Я ведь напала на самого принца. А если бы они узнали о чарах, которые я разрушала, то пришли бы в еще большую ярость.

– В следующий раз не теряйте бдительность, – наставляет Оука рыцарь, разглядывая раны на его щеке.

– Пострадало в основном мое самомнение, – отзывается тот.

– Переживаете за свое симпатичное личико? – спрашивает рыцарь.

– В этом мире и правда слишком мало красоты, – легкомысленно говорит принц. – Но в моем случае внешность – не самый веский повод для тщеславия.

Это вовсе не совпадение – то, что они оказались здесь, облаченные в доспехи и готовые к бою, примерно в то же время, когда Богдана начала рыскать вокруг дома моей не-семьи. Все они искали меня, и какой бы ни была причина, мне она точно не понравится.

Я вдыхаю знакомый запах влажной коры и перегнивших листьев, которые мы топчем ногами. Папоротники серебрятся в лунном свете, лес полон подвижных теней.

В рамках эксперимента кручу запястьями. К сожалению, они связали меня на совесть. Я сжимаю и разжимаю пальцы, пытаясь высвободить один из них из пут, но узлы слишком крепки даже для этого.

Рыцарь фыркает.

– Не уверен, что начало нашего похода можно считать удачным. Если бы хоб не приметил вашу маленькую королеву, та ведьма уже, вероятно, накинула бы на себя ее кожу вместо плаща.

Хоб в совином обличье. Я морщусь, не до конца понимая, должна ли испытывать к нему благодарность. Я ведь понятия не имею, что они хотят со мной сделать.

– Разве успеть вовремя – не основное определение слова «удача»? – Оук бросает полный озорства взгляд на меня, будто я дикий зверь и он раздумывает, будет ли весело попытаться меня приручить.

Я вспоминаю его при Верховном дворе в тот день, когда меня должны были осудить за преступления в качестве королевы предательского Двора Зубов. Мне было одиннадцать, а ему только исполнилось девять. Тогда я была связана – так же, как и сейчас. Затем вспоминаю его тринадцатилетним юношей, когда он нашел меня в лесу, а я отослала его прочь.

Теперь ему семнадцать. Принц вырос гибким, хорошо сложенным и высоким – он сильно превосходит меня в росте. На него падает лунный свет, и кажется, будто в золотое руно его волос вплетены платиновые нити. Из-под челки торчат маленькие козлиные рожки, глаза поражают невероятным янтарным цветом, а по носу рассыпалось созвездие веснушек. Изгиб губ выдает в нем проказника и шутника, а горделивая походка свидетельствует о том, что он привык, чтобы все исполняли его желания.

Красота фейри отличается от красоты смерт-ных. Она экстравагантна и стихийна, точно сама природа. Некоторые из этих существ так невероятно прекрасны, что на них больно смотреть. Они обладают таким неизъяснимым очарованием, что при виде них смертные рыдают или становятся одержимыми, мечтая увидеть их снова хотя бы раз, а может быть, даже умирают на месте.

Уродство в Фейриленде может быть столь же эксцентричным. Порой фейри настолько безобразны, что, завидев их, все живые существа сжимаются от ужаса. А некоторые выглядят настолько гротескно и соблазнительно, что их внешность кажется привлекательной.

Не то чтобы смертные не бывают красивы – многие из них весьма хороши собой, – но их вид не вызывает ощущения, что тебя ударили по голове. А глядя на Оука, мне кажется, что меня слегка поколотили.

Если буду смотреть на него слишком долго, захочется откусить кусочек.

Я перевожу взгляд на свои грязные ноги, поцарапанные и распухшие, а затем на копытца Оука. Вспоминаю из украденного учебника по биологии, что копыта состоят из того же вещества, что и ногти. Из кератина. Над ними виднеется шерстяной пушок того же цвета, что и волосы, – он исчезает под отворотами узких, облегающих бедра брюк, чья длина позволяет увидеть странный изгиб его голеней.

Я вздрагиваю, делая над собой усилие, чтобы не начать вырываться из пут.

– Замерзли? – спрашивает он и протягивает мне свою мантию из вельвета, украшенную вышитыми желудями, ветвями и листьями. Вещь очень красивая, но вдали от Эльфхейма кажется поразительно неуместной.

Это представление мне знакомо. Он приказал связать меня, а теперь изображает галантность, словно прохладный воздух беспокоит меня больше всего остального. Но, видимо, принцам надлежит вести себя подобным образом. Благородство обязывает и все такое прочее.

Не знаю, как, по его мнению, я должна со связанными руками надеть на себя эту мантию. Ничего не отвечаю ему, и он сам накидывает ее мне на плечи, после чего завязывает тесемки на шее. Я не возражаю, хоть и привыкла к холоду. Все-таки теплая одежда лучше, чем ее полное отсутствие. К тому же мантия мягкая.

Вдобавок она скрывает от них мои руки. А значит, если мне все-таки удастся освободить запястья от веревки, они узнают об этом, только когда будет слишком поздно.

Он уже второй раз совершает ошибку.

Я стараюсь сосредоточиться на побеге и не поддаваться отчаянию. Даже когда руки будут свободны, мне все равно придется как-то оторваться от этих двоих. Но если скроюсь от них, то, думаю, они уже не смогут меня найти. Возможно, рыцарь умеет ориентироваться по следам, но за долгие годы я мастерски научилась заметать свои.

Навыки Оука – помимо искусства быть лордом – мне не известны. Может, несмотря на высокопарные речи и знатное происхождение, он опасается споткнуться и напороться на свой же роскошный меч, потому-то и взял с собой рыцаря.

Если они отвлекутся хотя бы на секунду, я опущу ладони к земле и, сделав шаг в петлю, которую образуют мои руки, перенесу их вперед. А потом перегрызу веревку.

Правда, я не могу представить, зачем бы им давать мне такую возможность. Но продолжаю крутить запястьями под мантией Оука, пытаясь растянуть веревку как можно сильнее.

Выйдя из леса, мы оказываемся на незнакомой мне улице. Дома расположены на большем расстоянии друг от друга, чем в том районе, где живет моя не-семья, и выглядят обветшало. Газоны не стрижены. Где-то вдалеке лает собака.

Меня ведут по грязной дороге. Она упирается в заброшенный дом с заколоченными окнами, окруженный такой высокой травой, что газонокосилка, наверное, подавилась бы. Снаружи стоят два фейрийских скакуна цвета слоновой кости. Мягкие их шеи длиннее, чем у смертных лошадей.

– Сюда? – спрашиваю я. Произношу это слово четко, пусть и по-прежнему охрипшим голосом.

– А что, тут слишком грязно для вашего высочества? – интересуется рыцарь, приподняв брови, словно я могла забыть о своем запачканном платье и немытых ногах. Словно не знаю, что я уже давно не королева, и не помню того, как сестра Оука распустила мой Двор.

Втягиваю голову в плечи. Я привыкла к подобным играм в слова: в них никогда нет правильного ответа, а за любой неправильный тебя наказывают. Поэтому я держу рот на замке, искоса глядя на поцарапанную щеку принца. Я уже и так наделала достаточно ошибок.

– Не слушайте Тирнана. Внутри не так уж и плохо, – говорит Оук с любезной улыбкой, которая должна убедить меня, что можно ослабить бдительность. Но я напрягаюсь еще сильнее. Я научилась опасаться таких улыбок. Он взмахивает рукой и продолжает: – Там мы сможем объяснить, почему были вынуждены прибегнуть к такой страшной неучтивости.

Под «неучтивостью» он имеет в виду то, что они меня связали.

Рыцарь – Тирнан – открывает дверь, навалившись на нее плечом. Мы заходим внутрь; Оук идет позади меня, так что надежды сбежать нет. Рассохшиеся деревянные доски стонут под его копытцами.

Дом явно пустует довольно долго. Обои в цветочек исписаны граффити, а под раковиной нет шкафчика – видимо, его выломали в попытках добраться до медных водопроводных труб. Тирнан ведет меня в угол кухни, где стоит покосившийся пластиковый стол в окружении нескольких потертых стульев.

На одном из них сидит солдат с крылом вместо руки. У него смугловатая кожа, длинные волосы цвета красного дерева и невероятные фиолетовые, как аконит, глаза. Мне он не знаком, но, кажется, я догадываюсь, какое заклятье на него наложено. После Змеиной битвы Верховная королева – сестра Оука – приказала наложить заклятье на всех солдат, которые последовали за Мадоком и не пожелали искупить вину. Их превратили в соколов с условием, что они смогут вернуть истинное обличье, только если в течение года и одного дня не нападут ни на одно живое существо и будут питаться лишь подаянием. Я не понимаю, как так вышло, но этот солдат выглядит только наполовину заколдованным. Прищурившись, я замечаю вокруг него порванные нити магии. Они кружатся и извиваются, словно корни, которые пытаются восстановиться и прорасти вновь.

Это заклинание нелегко разрушить.

А еще я вижу на его лице кожаные ремешки и золотистые крепления уздечки. Вздрагиваю, узнав эту вещь. Она мне тоже знакома.

Ее создал кузнец по имени Гримсен, а затем отдал моим родителям.

Лорд Джарел надел ее на меня. Это случилось давным-давно, когда свобода моей воли стала для них неудобством, от которого необходимо избавиться, словно от паутины под потолком. Увидев уздечку, я снова ощущаю смесь паники, страха и бессилия, которые испытывала, когда ремешки медленно врастали в кожу.

Немногим позже он с ее помощью пытался заманить в рабство Верховных короля и королеву. Он потерпел неудачу, и уздечка оказалась в их руках. Однако меня приводит в ужас тот факт, что Оук надел ее на своего пленника и ведет себя так, будто это в порядке вещей.

– Тирнан поймал его недалеко от Цитадели вашей матери. Нам надо было узнать ее планы, и он оказался чрезвычайно полезен. К сожалению, еще и чрезвычайно опасен. – Я слышу голос Оука, но мне сложно сосредоточить взгляд хоть на чем-то, кроме уздечки. – У вашей матери осталась горстка разномастных вассалов. К тому же она кое-что украла…

– Этих «кое-что» даже несколько, – поправляет его бывший сокол.

Тирнан бьет сапогом по ножке стула, на котором сидит сокол, но тот лишь улыбается в ответ. Они могут заставить солдата в уздечке сделать и сказать все что угодно. Он надежно заперт внутри себя, и ни одна веревка не связала бы крепче. Я восхищаюсь его непокорностью, какой бы бесполезной она ни была.

– Вассалов? – эхом повторяю слово, сказанное принцем. Мой голос по-прежнему хрипит.

– Она снова заняла Цитадель Двора Зубов, но поскольку Двор распущен, она создала новый, – отвечает Оук, приподняв брови. – А еще она обладает древней магией и способна создавать существ. Как мы поняли, в основном из сучков и древесины, но также из частей тел мертвецов.

– Как? – в ужасе спрашиваю я.

– Разве это имеет значение? – говорит Тирнан. – Ты должна была держать ее под контролем.

Я надеюсь, он способен прочитать в моих глазах ненависть. Да, Верховная королева заставила леди Ноури принести мне клятву верности после сражения. Да, я имела возможность повелевать ею, но это вовсе не значит, что я знала хоть что-то о том, как это делать.

– Тирнан, она была совсем ребенком, – к моему удивлению, произносит Оук. – Таким же, как и я.

В камине тлеют несколько угольков. Тирнан фыркает и, опустившись на колени, добавляет несколько бревен, а также пару скомканных страниц, которые он вырывает из и так подранной поваренной книги. Края бумаги загораются, и пламя вспыхивает с новой силой.

– Вы будете глупцом, если доверитесь бывшей королеве Двора Зубов.

– Ты правда так уверен, что можешь отличить союзников от врагов? – Оук достает из груды поленьев длинную палку, достаточно тонкую, чтобы послужить лучиной. Он держит ее в огне, пока кончик не загорается, а потом зажигает ею свечи, расставленные по комнате. Вскоре вокруг нас образуется несколько теплых лужиц света. Они мерцают, приводя тени в движение.

Тирнан устремляет взгляд на солдата в уздечке и долго смотрит на него, прежде чем обернуться ко мне.

– Проголодалась, маленькая королева?

– Не называй меня так, – хриплю я.

– Какие мы сердитые, – отзывается Тирнан. – Тогда как вы желаете, чтобы ваш покорный слуга обращался к вам?

– Рэн, – отвечаю я, игнорируя издевку.

Оук наблюдает за нашим диалогом из-под прикрытых век. Даже предположить не могу, о чем он думает.

– Желаете принять участие в трапезе?

Я отрицательно качаю головой. Рыцарь скептически поднимает брови. Секунду спустя он поворачивается ко мне спиной, берет чайник, успевший почернеть от копоти, и подносит к крану, чтобы наполнить водой. Затем вешает его на прут, который они специально для этой цели приделали к камину. И хотя электричества в доме нет, водоснабжение по-прежнему работает.

В первый раз за очень-очень долгое время мечтаю принять душ. Представляю, как почувствовала бы себя, если бы вычесала из волос колтуны и если бы кожа головы больше не зудела от присохшей к ней грязи.

Оук подходит ко мне. Я сижу, отведя плечи назад из-за того, что руки связаны за спиной.

– Леди Рэн, – говорит он, открыто встречаясь со мной взглядом янтарно-лисьих глаз, – если избавлю вас от пут, могу ли я рассчитывать на то, что за время нашего пребывания в этом доме вы не попытаетесь ни сбежать, ни напасть на нас?

Я коротко киваю.

Его губы на мгновение растягиваются в заговорщической улыбке. Мое собственное лицо предает меня, и я улыбаюсь ему в ответ. Внезапно вспоминаю, каким очаровательным ребенком он был. И задаюсь вопросом: неужели возможно такое, что я неправильно поняла ситуацию и мы все-таки на одной стороне?

Оук достает нож из щитка для запястья, скрытого под рукавом белой льняной рубашки, и тянется к веревке за моей спиной.

– Не перерезайте ее, – предупреждает рыцарь. – Иначе придется искать новую. Не исключено, что нам придется связать королеву еще раз.

Я напрягаюсь, ожидая, что указания разозлят Оука. Он – представитель королевской семьи, а значит, те, чей статус ниже, не имеют права говорить ему, что делать. Однако принц только качает головой.

– Не беспокойся. Я применяю острие клинка, только чтобы распутать твои чересчур хитроумные узлы.

Я изучаю Тирнана в тусклом свете камина и свеч. Возраст фейри трудно определить наугад, но он выглядит лишь немногим старше Оука. Его волосы цвета ежевики взъерошены, заостренное ухо проколото – в нем виднеется серебряное колечко.

Кладу руки на колени и принимаюсь растирать следы, оставленные на них веревкой. Не будь я связана так крепко, они не оказались бы и вполовину такими глубокими.

Оук откладывает нож в сторону и чрезвычайно торжественно заявляет:

– Миледи, Эльфхейм просит вас о содействии.

Тирнан отрывает взгляд от камина, но ничего не говорит.

Я не знаю, что ответить. Я не привыкла к чужому вниманию и смущаюсь из-за того, что его интерес направлен на меня.

– Я уже принесла клятву верности вашей сестре, – удается прохрипеть мне. Если бы я этого не сделала, то меня бы не было в живых. – Я подчинюсь любому ее приказанию.

Оук хмурится.

– Позвольте, я поясню. За несколько месяцев до Змеиной битвы леди Ноури устроила под замком взрыв.

Я бросаю взгляд на бывшего сокола, пытаясь понять, не принимал ли он в этом деле участия. Возможно, я должна его помнить. Некоторые мои воспоминания, касающиеся того времени, кошмарно детальны, а другие, напротив, словно залиты чернильными кляксами.

– Тогда все решили, что целью нападения были шпионы Эльфхейма, а место захоронения королевы Мэб оказалось потревожено случайно. – Оук делает паузу и смотрит на меня, словно пытаясь понять, успеваю ли я за ходом его мысли. – Когда фейри умирают, их тела обычно распадаются на корни и цветы, но с Мэб такого не произошло. Ее останки, от ребер до фаланг пальцев, были пропитаны силой, благодаря которой остались невредимы, – силой, дарящей жизнь. Вот что украла леди Ноури. Это источник ее новых способностей.

Он жестом указывает на солдата в уздечке.

– Леди Ноури пытается переманить на свою сторону как можно больше фейри. Тем, кого обратили в соколов, она предлагает следующее: если они прилетят в ее Цитадель, она будет собственноручно кормить их в течение года и одного дня, пока им запрещено охотиться. А когда они вернут свою первоначальную форму, то должны будут присягнуть ей. К тому же в ее распоряжении фейри, сохранившие ей верность, и чудовища, которых она создает. Похоже, ее план отомстить Эльфхейму претворяется в реальность очень быстрыми темпами.

Я перевожу взгляд на пленника. Верховная королева даровала помилование всем солдатам, которые раскаялись в содеянном и принесли ей клятву верности. Она проявила милосердие к каждому, кто покаялся в преступлении. Но этот мужчина отказался.

Я вспоминаю, как сама стояла перед Верховной королевой в ту ночь, когда Оук вступился за меня. «Помнишь, ты сказала, что мы не можем ничем помочь ей? А теперь-то можем, правда?» В его голосе звучала жалость.

Надеясь быть полезной, я хвасталась перед Верховной королевой, что знаю все тайны леди Ноури и лорда Джарела. Мне казалось, что раз они без опаски ведут при мне разговоры, считая меня не маленькой девочкой, а тупым зверьком, значит, ничего не утаивают. Но об этом они не говорили ни разу.

– Не могу вспомнить, чтобы они упоминали кости Мэб.

Оук внимательно наблюдает за мной.

– Вы жили в Цитадели Ледяной Иглы больше года, поэтому должны хорошо там ориентироваться, да и к тому же можете повелевать леди Ноури. Вы – ее главная уязвимость. Какие бы планы она ни строила, у нее есть серьезные основания желать вам смерти.

Услышав его слова, я вздрагиваю, потому что должна была до этого додуматься. Вспоминаю длинные ногти Богданы и панику, которую испытывала, когда она гналась за мной по улицам города смертных.

– Нам нужно, чтобы вы ее остановили, – продолжает Оук. – А вам нужна наша помощь, чтобы отражать нападения тех, кого она отправит за вашей головой.

Как бы меня это ни злило, он прав.

– Может быть, ты заставила леди Ноури что-нибудь тебе пообещать, прежде чем она покинула Эльфхейм? – с надеждой спрашивает Тирнан.

Я отрицательно качаю головой, пристыженно глядя в пол. Леди Ноури ускользнула прочь, как только выдалась возможность. Я не успела ничего ей сказать. А когда поняла, что она сбежала, едва ли почувствовала хоть что-то, кроме облегчения.

Я вспоминаю слова, которые она произнесла перед Верховной королевой, когда Джуд потребовала, чтобы она принесла мне клятву: «Я, леди Ноури из Двора Зубов, клянусь следовать за Сурен и подчиняться любому ее приказу». К сожалению, ни единого слова о том, что она не ударит меня ножом в спину. Или что не отправит за мной Грозовую ведьму.

Тирнан хмурится, как будто то, что я не дала леди Ноури никаких приказаний, убедило его в моей ненадежности. Он поворачивается к Оуку.

– Вы знаете, что леди Ноури затаила злобу на Мадока, и неважно, заслуженно это или нет. Кто знает, какие обиды помнит эта девчонка?

– Давай не будем сейчас обсуждать моего отца, – отвечает ему Оук.

Мадок – предатель, пытавшийся завоевать Эльфхейм вместе с Двором Зубов. До этого он был Главным генералом, который нес ответственность за убийство большей части королевской семьи. А еще он являлся приемным отцом Оука.

Мадок хотел посадить Оука на трон и с помощью него править всем Эльфхеймом. Корона бы венчала голову Оука, но вся власть была бы сосредоточена в руках Главного генерала. По крайней мере до тех пор, пока лорд Джарел и леди Ноури не перехитрили бы Мадока и не отняли у него бразды правления.

Я знаю, как неустойчиво положение правителя без власти. Знаю, каково это, когда тебя контролируют и унижают. Такой могла бы стать судьба Оука. Но если принц и испытывает какую-то неприязнь по отношению к отцу, то по его лицу этого не видно.

Тирнан наклоняется к огню, чтобы кочергой достать из камина металлический чайник, а потом осторожно опускает его на сложенное полотенце. Из чайника валит пар.

Затем он достает из шкафчика несколько пенопластовых упаковок рамена быстрого приготовления и открытую коробку мятного чая. Заметив, что я наблюдаю за ним, он кивает в сторону Оука.

– Принц познакомил меня с этим деликатесом мира смертных. Конечно, тут столько соли, что ненадолго возникают трудности с магией, но не могу отрицать: хочется есть его снова и снова.

Я вдыхаю аромат еды и вспоминаю то удовольствие, которое испытываешь, когда кладешь в рот что-то обжигающе-горячее. Что-то, что только что приготовили, а не достали из мусорного ведра.

От рамена я отказываюсь, но, когда Оук протягивает кружку чая, принимаю ее. Заглядываю внутрь и вижу на дне осадок. «Сахар», – сказал бы он, если бы я спросила. Сахар там наверняка есть, но как я могу быть уверена, что они не подмешали туда какой-нибудь наркотик или, может быть, яд?

«Они не хотят меня убивать, – пытаюсь убедить себя. – Я нужна им живой».

А они нужны мне, если я хочу выжить. Раз за мной охотится леди Ноури и ей помогает Богдана, принц и его спутник – моя единственная надежда на спасение.

– Так чего вы от меня хотите? – Я горжусь тем, что произнесла целое предложение и у меня ни разу не сорвался голос.

– Отправьтесь на север со мной, – отвечает Оук, опускаясь на пластиковый стул рядом с моим. – Прикажите леди Ноури украситься бантом и преподнести себя в подарок Эльфхейму. Мы вернем кости Мэб и положим конец угрозе…

– С вами? – Я гляжу на него в упор, не сомневаясь, что неправильно его поняла. Принцы сидят во дворцах и наслаждаются кутежами, обжорством и прочими радостями жизни. Королевские шеи слишком ценны, чтобы ими рисковать.

– Со мной и моим храбрым другом Тирнаном. – Оук кивает в сторону Тирнана, и тот закатывает глаза. – Мы вчетвером, включая Гиацинта, отберем Цитадель у леди Ноури и положим конец угрозе, нависшей над Эльфхеймом.

Гиацинт. Так вот как зовут заколдованного солдата.

– А когда завершим наш поход, можете просить меня о награде, и если это будет в моих силах и не чем-то слишком ужасным, то я исполню ваше желание.

Я раздумываю, с какой целью принц делает мне такое предложение. Возможно, дело в амбициях. Если он доставит леди Ноури к Верховному двору, то сможет просить короля о награде. Более того, он закрепит свое положение в качестве наследника, успешно вытеснив будущих королевских детей из списка претендентов на трон.

Наверное, любой принц готов пойти на многое ради прямого и надежного пути к короне. Тем более если эта корона изначально должна была принадлежать ему.

И все же я вспоминаю, как спрайт говорила, что Оук не подходит на роль правителя. Слишком избалованный. Слишком буйный.

С другой стороны, она спутница глейстиг, а глейстиг – чудовище, поэтому, пожалуй, ее мнение не стоит принимать в расчет.

Тирнан достает продолговатый деревянный футляр с высеченными на нем узорами в виде виноградных лоз, после чего извлекает карту и разворачивает ее на столе. Оук закрепляет края чайными чашками, ложками и кирпичом, который, видимо, кто-то забросил в окно.

– Сначала надо отправиться на юг, – говорит принц. – К ведьме, которая сообщит нам некоторые сведения – они, надеюсь, помогут перехитрить леди Ноури. Потом мы повернем на северо-восток, пересечем море и Ревущий пролив, а затем пройдем по Каменному лесу и окажемся в ее крепости.

– Наш отряд маленький, а значит, маневренный, – добавляет Тирнан. – И спрятаться будет легче. Хотя я по-прежнему считаю, что идти через Каменный лес – глупая затея.

Оук ведет пальцем по карте, вычерчивая предполагаемый маршрут, и лукаво улыбается.

– Я глупец, который все это затеял.

Ни один, ни другой, похоже, не намерены рассказывать мне о ведьме или о хитрости, которой она должна нас научить.

Я смотрю на предстоящую нам дорогу и место, куда она приведет. Цитадель Ледяной Иглы. Полагаю, она ничуть не изменилась и все так же сияет в солнечных лучах, словно сделана из сахарной ваты. Или из раскаленного стекла.

Каменный лес и правда опасен. Живущие там тролли не принадлежат ни к одному из Дворов и не признают ничьей власти, кроме собственной, а деревья движутся по своей воле. Но, с другой стороны, сейчас опасно везде.

Я снова окидываю взглядом Гиацинта, птичье крыло и уздечку, сдавливающую его щеки. Если Оук не снимет ее, через некоторое время она врастет в лицо и станет невидимой. Тогда от нее уже будет невозможно избавиться. И он навсегда станет рабом принца.

Последний раз, когда я носила ее, леди Ноури и лорд Джарел задумали выступить против Верховного двора и лишь поэтому перерезали ремешки, оставившие шрамы, которые до сих пор виднеются вдоль моих скул. В моей памяти сохранились воспоминания о том, что со мной сделают, если я откажусь повиноваться им.

Затем они привели меня к Верховной королеве и предложили соединить меня узами брака с ее братом и наследником – принцем Оуком.

Трудно объяснить, какую дикую надежду я тогда испытала.

Подумала, что она может согласиться. Как минимум две сестры Оука были смертными девушками, и хотя я понимала, что это глупо, но не могла отделаться от мысли, что раз они смертные, значит, проявят доброту. Возможно, подобный союз принес бы выгоду всем сторонам и я смогла бы сбежать из Двора Зубов. Я старалась сохранить невозмутимый вид. Стоило леди Ноури и лорду Джарелу заметить, что их идея мне нравится, они бы сразу нашли способ превратить ее в пытку.

Оук сидел, развалившись на подушке у ног сестры. Похоже, никто не ожидал от него царственного поведения. При упоминании о свадьбе он поднял на меня взгляд, и его передернуло от отвращения.

Его старшая сестра чуть заметно изогнула губу, как будто ей было противно от одной только мысли, что я могу к нему приблизиться. «Оук не может иметь ничего общего ни с этими людьми, ни с их жуткой дочерью», – сказала тогда она.

В ту секунду я ненавидела его за то, что он настолько им дорог. За то, что его балуют и относятся к нему так, словно он заслуживает защиты, которой у меня нет.

Возможно, я до сих пор его чуть-чуть ненавижу. И все-таки в детстве он был добр ко мне. Но кто знает, может, в нем еще осталась капелька доброты.

Оук в любой момент может снять с Гиацинта уздечку. Не исключено, что он сделает это, если решит надеть ее на меня. Раз я главная уязвимость леди Ноури, есть вероятность, что он захочет исключить риск случайно лишиться такого ценного оружия.

Слишком велик риск считать, что принц откажется от этого по доброте душевной.

Но даже если он не станет использовать поводок, чтобы держать меня под контролем, или напоминать о том, что я принесла клятву верности его сестре, мне все равно придется отправиться на север и встретиться с леди Ноури лицом к лицу. Иначе она снова будет отправлять за мной Грозовую ведьму или другое чудовище, пока кто-то из них меня не убьет. Путешествие с Оуком и Тирнаном – лучшая возможность дожить до того момента, когда я смогу ее остановить, и единственная возможность подобраться к ней настолько близко, чтобы повелевать ею.

– Ладно, – отвечаю я, словно у меня был выбор. На этот раз у меня не срывается голос. – Я пойду с вами.

В конце концов, леди Ноури лишила меня всего, что я любила. Мне доставит немалое удовольствие отплатить ей тем же.

Однако я понимаю, что как бы учтиво они себя ни вели, я их пленница не в меньшей степени, чем однокрылый солдат. Я могу отдавать приказы леди Ноури, но принц Эльфхейма имеет власть распоряжаться мной.

Глава 3

В ту ночь, когда Мадок, леди Ноури и лорд Джарел тщетно пытались договориться о нашей свадьбе, Оук тихонько проскользнул в лагерь, разбитый предательской армией Мадока и Двором Зубов. Там он и нашел меня, сидящую на привязи, словно коза.

Ему тогда было около девяти, а мне – десять. Я зарычала на него. Это я точно помню.

Я решила, что он ищет отца и что он глупец. Судя по всему, Мадок был из тех фейри, кто мог запечь его на костре, поглотить плоть, а потом сказать, что действовал исключительно из любви. К тому времени я успела достаточно близко познакомиться с подобным проявлением любви.

При виде меня он явно расстроился. Ему стоило бы научиться не выставлять эмоции напоказ. Однако он полагал, что другим есть какое-то дело до его чувств, поэтому не утруждал себя скрывать их.

И тогда я задумалась. А что, если я прыгну на него, когда он приблизится, и повалю на землю? Может быть, если забью его камнем до смерти, то лорд Джарел и леди Ноури вознаградят меня. Но с той же вероятностью они могли меня наказать.

К тому же мне не хотелось причинять ему боль. Он был первым ребенком, которого я встретила с тех пор, как попала к фейри. Я испытывала любопытство.

– Я принес еду, – сказал он и достал небольшой сверток из сумки, свисавшей с плеча. – На случай, если ты голодна.

Я постоянно была голодна. Здесь, в лагере, я питалась в основном мхом, а иногда – грязью.

Он опустил на землю вышитый платок из паучьего шелка – я никогда в жизни не носила одежды такого высокого качества – и развязал его. Внутри оказались несколько слив и жареная курица. А затем он сделал несколько шагов назад, давая мне возможность спокойно поесть, словно это я должна его бояться, а не наоборот.

Я окинула взглядом ближайшие палатки, деревья и потушенный костер, в котором еще тлели угли. Слышала чьи-то голоса, но они доносились до меня издалека. Из своего богатого опыта я знала, что, пока лорда Джарела и леди Ноури нет поблизости, никто не подойдет ко мне, даже если закричу.

У меня заурчало в животе. Мне хотелось побыстрее схватить еду, но добрый поступок принца был слишком неожиданным и заставлял задуматься о том, чего он захочет получить взамен. Я привыкла к обману, привыкла к подобным играм.

Я уставилась на него, мысленно отметив его крепкое телосложение. Его явно кормили вдоволь и разрешали бегать во дворе сколько вздумается. Я вглядывалась в его странные рожки, торчавшие из-под мягких золотисто-бронзовых кудрей, и удивительные янтарные глаза. Поражалась тому, с каким комфортом он уселся на землю, скрестив козлиные ноги с копытцами, кончики которых были украшены кусочками листового золота.

На нем была темно-зеленая шерстяная мантия, застегнутая на шее, – достаточно длинная, чтобы на ней сидеть. Под мантией виднелись коричневая туника с позолоченными пуговицами и брюки длиной до колена, которые заканчивались чуть выше изгиба его козлиных ног. У меня не было ни единого предположения, чего он мог хотеть от меня.

– Еда не отравлена, – проговорил он.

Как будто это меня волновало.

Искушение взяло надо мной верх. Я оторвала куриное крылышко и вгрызлась в мясо. Обглодала его до кости, а потом раскусила и ее, чтобы высосать костный мозг. Он завороженно следил за мной.

– Сестры рассказывали мне сказки, – сказал Оук. – Они заснули, а я нет.

Его слова никак не объясняли того, зачем он пришел сюда, однако, услышав их, я почувствовала странную, резкую боль в груди. Мгновение спустя я поняла, что это зависть. У него были сестры. Они рассказывали ему сказки.

– Ты вообще разговариваешь? – спросил он, и я поняла, как давно храню молчание. Еще в мире смертных я была робким ребенком, а оказавшись в Фейриленде, быстро поняла, что когда открываю рот, то ничем хорошим это не кончается.

– Не часто, – призналась я и, увидев его улыбку, улыбнулась в ответ.

– Хочешь, поиграем в игру? – Он придвинулся поближе, глядя на меня своими яркими глазами. Опустил руку в карман и достал несколько металлических фигурок. На его мозолистой ладони лежали три серебряные лисички, на их мордочках вместо глаз сверкали кусочки хризолита.

Я озадаченно уставилась на него. Неужели он прошел весь этот путь, чтобы сидеть в грязи и показывать мне свои игрушки? Возможно, он тоже давно не видел других детей.

Я взяла одну из лисичек, чтобы внимательно ее осмотреть. Она была сделана очень искусно, со множеством деталей.

– Как играть?

– Нужно их бросать. – Он сложил ладони замком, потряс между ними лисичек и кинул их в траву. – Если они приземлятся на ноги, получаешь десять очков. Если на спины – пять. А если на бок, тогда ничего не получаешь.

После его броска две лисички приземлились на бок, одна – на спину.

Я с жадностью потянулась за игрушками. Мне хотелось взять этих лисичек в руки, ощутить, как они выскальзывают из моих пальцев.

Когда это случилось и две из них упали на спины, я восторженно ахнула.

Мы играли снова и снова, отмечая счет полосками на грязи.

Поначалу я наслаждалась тем, что могу на время сбежать от себя и своего положения. Но потом вдруг вспомнила: пусть ему было нечего от меня хотеть, мне от него было нужно многое.

– Давай играть на ставки, – предложила я.

Идея его заинтриговала.

– На что сыграем?

Я была не так глупа, чтобы сразу просить о чем-то важном.

– Если проиграешь, расскажешь мне тайну. Любую, какую захочешь. А я сделаю то же самое для тебя.

Мы кинули лисичек, и я проиграла.

Он подался вперед и оказался так близко ко мне, что я почувствовала ароматы шалфея и розмарина, которые лежали среди его одежд, прежде чем он надел их. Так близко, что я могла бы откусить кусочек плоти от его шеи.

– Я выросла в мире смертных, – сказала я.

– Я тоже там бывал. – Кажется, его приятно удивил тот факт, что у нас нашлось что-то общее. – И пробовал пиццу.

Я думала, принц Фейриленда может совершить путешествие в мир смертных исключительно по какому-нибудь зловещему делу, однако поедание пиццы не казалось таким уж жутким мероприятием.

Мы сыграли еще раз, и теперь победа осталась за мной. Его улыбка потускнела, и он понизил голос до шепота:

– Вот тебе настоящая тайна. Пожалуйста, никому не рассказывай. Когда был маленьким, я зачаровал свою смертную сестру. Заставил ее шлепать себя по щекам много раз, снова и снова, и смеялся, пока она это делала. Ужасный поступок, знаю, но я так и не сказал ей, что сожалею. Боюсь напоминать ей о том дне. Она может на меня очень разозлиться.

Мне стало интересно, какую из сестер он зачаровал. Оставалось только надеяться, что не ту, которая сейчас восседает на троне и держит его жизнь в своих руках.

Тем не менее его слова напомнили мне о том, что, каким бы мягким и юным он ни выглядел, он был способен на жестокость так же, как и все остальные. Но, ужасный он или нет, у меня был шанс добиться его помощи. Я перевела взгляд на столб, к которому была привязана.

– Давай, если я наберу больше очков, ты перережешь веревку и освободишь меня. А если выиграешь ты, можешь… просить меня что-нибудь сделать – что угодно, – и я это сделаю.

Безрассудная сделка. Но надежда заставила меня пренебречь осторожностью.

Оук нахмурился.

– Если я освобожу тебя, что случится потом?

Видимо, он все-таки задавался вопросом, почему меня держат на привязи – не из-за того ли, что я опасна? Может быть, он подумал, что как только освободит меня, то я брошусь на него и причиню боль. Значит, он был не таким глупым, каким казался на первый взгляд. Но если он хотел, чтобы я поклялась служить ему, этого я сделать не могла.

Каждый Двор присягал на верность своему правителю, а эти правители давали клятву при Верховном дворе. Когда к власти пришел Верховный король Кардан, я, королева Двора Зубов, была спрятана в мире смертных и поэтому не смогла принести ему клятву верности. Именно по этой причине леди Ноури и лорд Джарел получили возможность предать его. Стоило мне присягнуть хоть кому-нибудь, и они убили бы меня прямо на месте, потому что я стала бы для них бесполезна.

– Если хочешь, пойдем во дворец, и ты покажешь мне, какие еще у тебя есть игры, – предложила ему. Я бы пряталась там так долго, как только могла. Не исключено, что этого времени хватило бы, чтобы леди Ноури и лорд Джарел перестали меня искать.

Он кивнул.

– Кидай первая.

Я зажала лисичек в ладони и тихонько прошептала им:

– Пожалуйста.

Одна из них упала на спину, другая – на ноги, третья – на бок. Всего пятнадцать очков. Хороший результат, но не идеальный.

Оук собрал их, потряс в руке и кинул. Все они приземлились на ноги. Тридцать очков.

Он засмеялся и захлопал в ладоши.

– Теперь ты обязана выполнить то, что я захочу!

Я вспомнила, что он заставил сделать сестру ради собственного веселья, и вздрогнула. В это мгновение тайна, которой он поделился, показалась мне не столько признанием, сколько предостережением.

– И что же? – прорычала я.

Оук нахмурился, явно пытаясь что-нибудь придумать. Потом складки на его лбу разгладились, и я стала с ужасом ждать, что последует дальше.

– Спой песенку, – попросил он, и его губы расплылись в озорной улыбке.

Пытаясь унять приступ паники, я оглядела лагерь и попыталась возразить:

– Они ведь услышат.

Он покачал головой, по-прежнему широко улыбаясь.

– Можешь петь тихо. К тому же мы с тобой все это время разговаривали. И теперь не обязательно повышать голос.

В голове вдруг стало совершенно пусто. Всего год назад мы с моей не-сестрой танцевали по дому под песни из фильмов о храбрых принцессах, но сейчас я не могла вспомнить ни одну из них. На ум приходили одни только кровожадные баллады из Двора Зубов. Но когда я открыла рот, из него полилась мелодия, которую не-мама напевала, укладывая меня спать. Слова песни оказались смесью одного и другого:

– Спой песенку вместе со мной, – начала так тихо, как только могла, – в кармане змей проживает злой. Коль голову мне откусит, то вслед за ней и вся боль отступит.

Оук рассмеялся, как будто я спела нечто забавное, а не странную и мрачную бессмыслицу. Но как бы плохо я ни справилась, мой долг был оплачен, а значит, меня ждала еще одна возможность обрести свободу.

Я тут же схватила лисичек, чтобы не дать ему времени изменить ставку.

Одна приземлилась на ноги, две на бок. Пять убогих, дурацких, бесполезных очков. С таким результатом победить почти невозможно. Мне хотелось пнуть фигурки, чтобы они потонули в грязи, или бросить ими прямо в Оука. Мне придется выполнить его вторую просьбу, хотя у меня по-прежнему ничего нет. Я почувствовала, как щиплет глаза от подступающих слез, почувствовала знакомый привкус соли во рту. Я была невезучим, злосчастным ребенком, и…

Оук бросил лисичек, и все они упали на бок. Он получил ноль очков.

Я уставилась на него, затаив дыхание. Я выиграла. Победила!

На его лице не отразилось разочарования из-за того, что нужно расплачиваться. Широко улыбаясь, он поднялся на ноги и достал нож из футляра, который я до этого не замечала, ведь он скрывался в рукаве его туники. Рукоять была украшена золотом, а само лезвие, выполненное в форме листа, выглядело острым.

Однако толстая веревка не поддавалась: даже разделять ее на нити получалось с трудом, а на то, чтобы разрезать каждую из них, уходило по несколько минут. Я уже пробовала перегрызть оковы зубами – без особого успеха, – но не думала, что они настолько прочные.

– Веревка зачарована, – расстроенным голосом признал он.

– Режь быстрее, – сказала я, чем заслужила недовольный взгляд принца.

Мои пальцы дрожали от напряженного ожидания. Но не успел он продвинуться и на четверть, как мы услышали громоподобный стук лошадиных копыт и дребезжание кареты. Я одержала победу слишком поздно – леди Ноури и лорд Джарел уже возвращались в лагерь. Я знала: они придут убедиться, что я сижу на том же месте, где они меня оставили. Оук принялся рубить веревку еще отчаяннее, но я понимала, что сбежать уже не удастся.

– Уходи, – попросила я, ощущая во рту горечь разочарования.

Схватив меня за руку, он вложил в нее одну из серебряных лисичек.

– Я вернусь завтра, – сказал он. – Обещаю.

У меня перехватило дыхание от этой беззаботно данной клятвы. Фейри не умели нарушать обещания, поэтому мне оставалось только поверить ему.

Рис.1 Украденный наследник

Следующей ночью весь Двор Зубов был занят приготовлениями. Лорд Джарел с величайшим самодовольством объявил, что их ждет праздничный пир. Смертная Верховная королева согласилась принять и уздечку, и предложение о перемирии. Мне вручили платье и наказали не пачкать его, поэтому теперь я не могла сесть на землю и была вынуждена стоять.

Я беспокоилась, что меня увезут на пир раньше, чем придет Оук. Я пыталась придумать, как поговорить с ним в замке и упросить освободить меня, когда он вдруг показался на опушке леса. Он волочил за собой меч, такой длинный, что нести его за поясом было просто невозможно. Это зрелище напомнило мне, как Оук заслонил собой мать, когда король-змей бросился в ее сторону. – тогда он казался мне сказочным принцем, готовым дать отпор дракону. Несмотря на мягкость и избалованность, он умел быть отважным.

Оук подмигнул мне, и я задумалась: а может быть, он ведет себя так храбро лишь потому, что не понимает, какая опасность ему грозит?

Я бросила взгляд на лагерь, а затем уставилась на принца округленными глазами, пытаясь его предостеречь. Однако он все равно подошел ко мне, достал меч и принялся перерезать им мои путы.

– Его имя Закат, – прошептал он. – Он принадлежит Джуд.

Оук говорил о сестре. О Верховной королеве. Пусть и в его, и в моих жилах текла королевская кровь, мы безмерно друг от друга отличались. У него была семья, в которой отношения ставились превыше титула. Родные люди, чей меч он не боялся украсть.

Судя по всему, клинок был изготовлен умелым мастером: его острое лезвие справлялось с зачарованными путами гораздо быстрее маленького ножика.

– Ее смертный отец был кузнецом, – продолжил объяснять Оук. – Он выковал этот меч еще до ее рождения.

– А где он сейчас?

Я задумалась. Неужели у Верховной королевы тоже где-то есть своя не-семья?

– Его убил Мадок. – Оук произнес эти слова таким тоном, будто понимал, что это плохой поступок, но не настолько плохой, чтобы его сестра затаила на Мадока обиду. Я не знала, чего ожидала; пусть Оук любил пиццу, пусть считал сестер исключением из правил, но это вовсе не означало, что жизни обычных смертных имели для него хоть какое-то значение.

Я перевела взгляд на главный лагерь, где возвышался шатер Мадока. Наверное, в это мгновение генерал готовился к пиру. Готовился обмануть свою приемную дочь Джуд – ту самую, отца которой он убил и чей меч перерезал сейчас мои путы. Оук, похоже, сильно заблуждался в том, что Мадок из любви пощадит его, если мы попадемся, но я в этом сомневалась.

Последняя нить поддалась, и хотя веревка все еще обвивала мою ногу, теперь я была свободна.

– Они отправляются на пир, – прошептала я. – Нас могут заметить.

Он взял меня за руку и потянул в сторону леса.

– Тогда нам лучше поспешить. Пойдем, спрячемся в моей комнате.

Мы вместе бежали по лесному мху, мимо белых деревьев с красными листьями и ручьев, из которых за нами следили бледноглазые пикси.

Все это немного напоминало игры леди Ноури и лорда Джарела. Иногда их поступки наводили на мысль, что они заботятся обо мне, но потом они начинали вести себя так, будто никогда не испытывали ко мне ничего, кроме отвращения. Они оставляли на виду что-то, чего мне очень хотелось, – к примеру, или еду, или ключ от комнаты в Цитадели, где можно было спрятаться, или книгу, которую я могла почитать, пока прячусь, – а потом наказывали меня за то, что я это взяла.

Но я все равно бежала вперед, сжимая пальцы Оука, словно он мог привести меня в мир, где существуют другие игры. Мое сердце озарила надежда.

Заметив других фейри, мы замедляли бег. Мы оставили лагерь Двора Зубов далеко позади, а значит, солдаты, от которых мы прятались, служили Эльфхейму. Однако меня это нисколько не успокаивало. Конечно, они не причинили бы зла Оуку, но запросто могли запереть меня в темнице или Башне забвения.

Добравшись до дворца, мы миновали первый пост охранников. Они лишь поклонились Оуку, а если их и удивило то, что принц вернулся в компании девочки, за которой волочилась грязная веревка, они оставили замечания при себе. Дворец Эльфхейма представлял собой поросший травой холм, в котором виднелись окна. Внутри оказались каменные стены, кое-где покрытые известью или утрамбованной землей. Это место было совсем не похоже на холодные сводчатые залы Цитадели. Мы поднялись сначала по одной лестнице, потом по другой, когда вдруг столкнулись с женщиной-рыцарем.

Она была с головы до ног облачена в зеленое, а ее доспехи состояли из искусно выкованных листьев. Волосы цвета сельдерея были убраны назад, обнажая угловатое лицо с чертами как у насекомого.

– Принц, – проговорила женщина. – Ваша мать повсюду вас ищет. Она хотела удостовериться, что вы в безопасности.

Оук холодно кивнул.

– Передай ей, что я вернулся.

– И что мне сказать ей, когда она спросит, где вы были? – Рыцарь взглянула на меня, потом на украденный меч. Я со страхом заметила, что в ее глазах промелькнула искра понимания. Кажется, она узнала его.

– Скажи, что я в порядке, – бросил принц, специально притворяясь, что недопонял ее.

– А как мне обращаться к вашей… – начала она, пытаясь одновременно и допросить его, и проявить уважение к его положению.

Но терпение Оука, похоже, истощилось.

– Обращайся к нам, как захочешь! – выкрикнул он, а затем схватил меня за руку и потащил вверх по ступеням. Забежав в его комнату, мы захлопнули дверь и в изнеможении прижались к ней спинами.

Я взглянула на принца; он широко улыбался. Как бы странно это ни было, мне вдруг захотелось рассмеяться.

Комната оказалась очень большой. Стены были выкрашены белоснежной краской, а из круглого окна лился свет фонарей, стоявших снаружи. До нас долетали отголоски музыки – скорее всего, ее играли на пиру, который должен был вот-вот начаться. У стены стояла кровать, заправленная бархатным покрывалом. Над ней висела огромная картина с оленем, который ест яблоки в лесу.

– Это твоя комната? – поинтересовалась я. Здесь не было ничего, что говорило бы о его характере, кроме разве что нескольких книг в мягких обложках на маленьком столике и игральных карт, раскиданных рядом с креслом.

Он кивнул, но в этом движении читалась настороженность.

– Я только вернулся на острова. А до этого жил в мире смертных вместе с одной из моих сестер. Как я вчера и говорил.

Но накануне он выразил эту мысль иначе. Мне показалось, что он гостил там, а не жил постоянно. И я точно не подозревала, что речь идет о столь недавнем прошлом.

Я посмотрела в окно. Из него открывался вид на лес и на море, раскинувшееся за ним. Темная вода мерцала в лунном свете.

– Собираешься обратно? – спросила я.

– Наверное. – Он опустился на колени и открыл ящик комода, в котором лежало несколько игр и пара конструкторов. – Нельзя было брать с собой много вещей.

Я подумала, что он сейчас ни в чем не уверен: против его сестры плелось столько заговоров, что она могла в любой момент потерять корону.

– Ого, у тебя есть «Уно», – сказала я, доставая из ящика коробочку с карточной игрой и вглядываясь в нее, словно в реликвию из древнего разрушенного города.

Оук широко улыбнулся, обрадовавшись, что она мне знакома.

– А еще у меня есть «Мельница» и «Извините!». «Монополия» тоже, но каждая партия длится целую вечность.

– В некоторые из них я играла.

Сейчас, оказавшись на его территории, я чувствовала себя неловко. И не знала, как долго он позволит мне здесь оставаться.

– Выбирай какую хочешь, – предложил он. – А я посмотрю, можно ли стащить что-нибудь из кухни. Сегодня повара столько еды наготовили, что наверняка осталось много лишнего.

Когда он ушел, я с благоговейным трепетом открыла коробку «Извините!» и провела пальцами по пластиковым фишкам. Мне вспомнилось, как однажды вечером мы играли в эту игру с моей не-семьей. Ребекка три раза подряд отправила меня обратно на старт, а потом дразнила из-за этого. Тогда я еще не представляла, что такое настоящие потери и поражения, поэтому разрыдалась, и папа сказал Ребекке, что сохранять благородство при победе так же важно, как и при проигрыше.

Я хотела, чтобы Оук дал мне возможность побыть благородным победителем.

Возвратившись, он принес целый пирог и кувшин сливок. Он забыл про ложки, тарелки и чашки, и мы руками отламывали кусочки бисквита с черничной начинкой, запихивали их в рот и запивали прямо из кувшина. Мы запачкали пальцы и краешки игровых карточек.

Я настолько преисполнилась радостью, что вспомнила об опасности, только когда провернулась дверная ручка. Я едва успела заползти под кровать Оука, зажав рот липкими, грязными пальцами, прежде чем в комнату вошла Ориана.

Я замерла и затаила дыхание. Жена Мадока жила с нами в лагере, когда мы еще были на севере, и поэтому узнала бы меня в ту же секунду.

На мгновение я даже задумалась, не сдаться ли мне на ее милость. Возможно, я была бы полезна в качестве заложницы. Если бы Ориана привела меня к Верховной королеве, та наверное, не стала бы проявлять жестокость. До меня никогда не доходили слухи о том, что она учиняла расправы и зверства.

Но если будет заключено перемирие, меня тут же вернут лорду Джарелу и леди Ноури. Верховная королева охотно выполнит все их простые требования, чтобы выиграть хотя бы крохотную возможность отвергнуть трудные.

К тому же я не была до конца уверена, на чьей стороне Ориана.

– Где ты был? – спросила она у Оука резким тоном. – Неужели Виви и эта девчонка Хизер позволяли тебе вытворять такое, пока вы жили в мире смертных? Убегать, никого не предупредив?

– Уходи, – отозвался Оук.

– Стражники сообщили, ты вернулся не один. А еще ходят слухи, что та жуткая девочка из Двора Зубов куда-то пропала.

Он не ответил, смерив мать скучающим взглядом.

– Тебе нельзя приближаться к ней одному.

– Я принц, – бросил он. – И могу делать все, что захочу.

Сначала на лице Орианы отразилось удивление, потом – обида.

– Я оставила Мадока ради тебя.

– И что с того? – Оук, похоже, совершенно не чувствовал вины. – Я не обязан ни слушать тебя, ни выполнять твои приказы. И отвечать тоже не должен.

Я ожидала, что она даст ему пощечину или позовет стражников, чтобы они сделали это за нее, но потом поняла, что те подчиняются не леди Ориане, а принцу. Сейчас власть находилась в руках смертных сестер, которые его любили.

Но я и представить не могла, что мать подойдет к нему, прикоснется ко лбу и осторожно откинет его темно-золотые волосы, обнажив маленькие рожки.

– Знаю, – ответила она. – А еще понимаю, что не могу желать победы ни одной из сторон. Раньше я проклинала тот день, когда Мадок отправился на поиски этих девчонок, а теперь желаю лишь одного: чтобы мы все снова могли быть вместе.

Оук, недавно так дерзко говоривший с матерью, уткнулся лбом в ее ладонь и прикрыл глаза. В этот момент я осознала, как мало знаю о них. Невооруженным взглядом было видно, что они любят друг друга, и мне отчаянно захотелось, чтобы меня тоже кто-нибудь ласково погладил по волосам.

Ориана вздохнула.

– Пожалуйста, останься сегодня в комнате. Если не хочешь меня слушаться, сделай это хотя бы потому, что на пиру будет скучно, а твоей сестре этой ночью и без тебя хватит забот.

Она поцеловала его в лоб и ушла.

Скрип закрывшейся двери напомнил о том, в каком рискованном положении я находилась. Надо было как-то убедить Оука оставить меня во дворце. Найти причину, достаточно серьезную, чтобы он вступился за меня перед матерью и сестрами. Я не сомневалась, что играю в игры смертных лучше него, пусть он совсем недавно вернулся в Фейриленд. Более того, я умела жульничать. Могла посчитать количество черничных пятнышек на рубашках карт и перемешать их так, чтобы сверху оказались те, что мне нужны. Ребекка делала так постоянно.

– Давай поиграем в «Рыбку», – предложила я.

Похоже, он испытал облегчение от того, что я не стала расспрашивать его о матери. К примеру, почему он обижается на нее или почему, несмотря на это, она так к нему добра. Я вдруг задумалась: а что, если он искал Мадока, когда наткнулся на меня накануне?

Я принялась тасовать карты и продолжила говорить, чтобы отвлечь его от движений своих рук.

– А что еще было на кухне?

Оук слегка нахмурился, и я занервничала, но тут же поняла, что он просто пытается сосредоточиться.

– Фазаны, – ответил он. – Торты из желудей. Ой, я тут вспомнил. У меня где-то остались сладкие кольца, которые я насобирал на Хэллоуин. Я наряжался самим собой.

Его слова прозвучали жутковато, но где-то в глубине души я пожалела, что у меня такой возможности никогда не было.

Я сдала ему нижние карты в колоде, а себе – верхние, позаботившись о том, чтобы в моей руке оказалось много карт одинакового достоинства. Несмотря на это, он победил один раз. Но я выиграла дважды.

Оук позволил мне провести у него под кроватью и ту ночь, и следующую тоже. Уже тогда я узнала, что шансов на перемирие нет, что Двор Зубов проиграл войну и что лорд Джарел – мой отец – погиб.

Впервые более чем за год я спала спокойно и очнулась ото сна, только когда день был уже в разгаре.

Я всегда буду благодарна ему за то время, даже несмотря на то, что три дня спустя стражники вывели меня из его комнаты, заковав в цепи. Даже несмотря на то, что Верховная королева выслала меня из Эльфхейма, а Оук не сказал ни слова, чтобы ее остановить.

Глава 4

Позади заброшенного дома две фейрийских лошади жуют одуванчики в ожидании наездников. Стройные, как лани, и окруженные мягким сиянием, они скользят между деревьями, словно привидения.

Оук подходит к ближайшей из них. У нее нежно-серый окрас, а грива заплетена в нечто, напоминающее сеть, и украшена золотыми бусинами. По обе стороны седла закреплены кожаные сумки. Лошадь сразу утыкается носом в ладонь принца.

– Вам доводилось ездить верхом на фейрийских скакунах? – спрашивает он меня, и я смеряю его взглядом, который он заслуживает.

При Дворе Зубов меня не учили практически ничему из того, что полагается знать ребенку королевских кровей. Мне не показывали, как пользоваться магией, оставив меня такой, какой я была. Я знала лишь простейшие заклинания, не умела вести себя согласно этикету и никогда не ездила на фейрийских лошадях.

– Не доводилось? А ведь вы будете чудесно выглядеть с развевающимися за спиной волосами, – продолжает Оук. – Словно неукротимая фейри из древних времен.

От смущения у меня сжимаются внутренности. Возможно, он просто насмехается надо мной, но, услышав его слова, я ощущаю как стыд, так и удовольствие.

Тирнан ведет Гиацинта по газону, придерживая его рукой за спину. Странная манера обращения с пленником.

– Вас хлебом не корми, дай очаровать каждую змею, которая встречается на вашем пути, какой бы хладнокровной и злобной она ни была. Оставьте хотя бы эту в покое.

Я хочу зашипеть на Тирнана, но понимаю, что таким образом только подтвержу его слова.

– Мне кажется, тебе стоило дать этот совет самому себе много лет назад, – отвечает Оук. В его голосе не слышно раздражения, но по лицу Тирнана я понимаю, что стрела попала точно в цель. Рыцарь прищуривается.

Оук проводит рукой по лицу и на мгновение кажется страшно утомленным. Но стоит ему моргнуть, как он снова приобретает благодушный вид. Мне остается только задаваться вопросом, случилось ли это в действительности или я все выдумала.

– Я считаю, что приятная беседа с друзьями по путешествию делает путь менее утомительным.

– Серьезно? – спрашивает Тирнан, подражая неспешной интонации принца. – Что ж, тогда прошу вас, продолжайте.

– О, я обязательно продолжу, – отзывается Оук.

Теперь на лицах обоих написано раздражение, хотя я понятия не имею почему.

– Как зовут вашу лошадь? – интересуюсь я, чтобы прервать воцарившуюся тишину. Мой голос уже почти не хрипит.

Оук гладит бархатистый лошадиный бок, явно пытаясь отогнать неприятные мысли.

– В детстве моя сестра Тарин звала ее Летуньей, и имя прижилось. Давайте я помогу вам сесть.

– Какая прелесть, – говорит Гиацинт, впервые за все это время обращаясь к принцу. – Поскачешь в бой на лошади сестренки. А что-нибудь свое у тебя есть, принц? Или одни только девчачьи обноски да барахло?

– Давай уже, – резким тоном произносит Тирнан, – залезай в седло.

– Как прикажешь, – отзывается зачарованный солдат. – Ты же просто обожаешь всеми командовать, не так ли?

– Особенно тобой, – бросает Тирнан и запрыгивает на лошадь позади пленника. Мгновение спустя он понимает, что сказал, и его щеки краснеют. Он находится вне поля зрения Гиацинта, а вот я вижу его прекрасно.

– Он зовет свою лошадь Отрепьем, – продолжает Оук, как будто не слышал их беседы, хотя не обращать на них внимания наверняка непросто.

Заметив, что я наблюдаю за ним, Тирнан бросает на меня такой взгляд, что я сразу вспоминаю: будь его воля, он бы связал мне руки, заткнул кляпом рот и волоком потащил по земле вслед за лошадью.

– Мне нужно забрать вещи, – говорю я. – Из моего лагеря.

Оук и Тирнан переглядываются.

– Разумеется, – отвечает Оук, окончив этот странный безмолвный диалог со своим соратником. – Ведите нас, леди Рэн.

Принц сцепляет пальцы, делая что-то вроде ступеньки, чтобы я смогла забраться на лошадь. Я послушно следую его указу, хотя закинуть ногу на спину животного получается с трудом. Оук изящно запрыгивает в седло передо мной, и я не знаю, куда деть руки.

– Держитесь за меня, – настаивает Оук.

Выбора у меня не остается, и, чтобы не упасть, я вдавливаю пальцы в его талию прямо в том месте, где заканчивается кольчуга. Тепло его тела обжигает меня сквозь тонкую одежду, которую он носит под золотой броней, и жар смущения приливает к моим щекам. Фейрийская лошадь скачет сверхъестественно быстро, и мне кажется, что мы летим. Я пытаюсь говорить Оуку на ухо, давать указания, куда поворачивать дальше, но чувствую, будто половину моих слов уносит ветер.

Когда мы приближаемся к моему ивовому шалашу, лошадь переходит на рысь. Принц вздрагивает, ударившись о защитное заклятие, которое я сплела. Он оборачивается и бросает на меня укоризненный взгляд, после чего одним взмахом руки развеивает чары, словно паутину.

Подумал ли он, что я специально завела их сюда, чтобы сбежать? Что хотела причинить ему вред? Когда мы останавливаемся, я с облегчением слезаю с лошади и опираюсь на дрожащие ноги. Обычно в это время я уже сплю, поэтому сегодня добираюсь до своего маленького домика более изможденной, чем обычно.

Я чувствую на себе оценивающий взгляд Оука. Вдруг представляю, что смотрю на это место его глазами. Логово дикого зверя.

Стиснув зубы, я заползаю внутрь. Пытаюсь на ощупь найти старый рюкзак, который однажды подобрала на свалке. Запихиваю в него вещи, не зная, что из них может понадобиться. Одеяло, заляпанное чуть меньше остальных двух. Ложку, взятую из кухонного ящика не-родителей. Пакетик с семью лакричными конфетками. Подгнившее яблоко, которое я оставляла на черный день. Шарф с недовязанными краями – не-мама не успела закончить, потому что я стащила его.

Оук прохаживается между образованных грибами кругов, издалека наблюдая за моими сборами.

– Вы живете здесь с тех пор, как мы в последний раз встречались? – спрашивает он, и я стараюсь не придавать этому вопросу слишком большого значения. Лицо Оука не выражает отвращения, однако его подчеркнутое безразличие наводит меня на мысль, что свои истинные чувства он скрывает.

Четыре года назад было легче скрыть, как низко я пала.

– Можно сказать и так, – отвечаю я.

– Одна? – уточняет он.

Не совсем. Когда мне было двенадцать, я нашла смертную подругу. Встретила ее, когда она копалась на свалке позади книжного магазина, пытаясь найти книги с ободранными обложками. Она красила мне ногти на ногах ярко-голубым блестящим лаком, но в один из дней я увидела, как она разговаривает с моей сестрой, и спряталась от нее.

А несколько месяцев спустя Богдана повесила над моим шалашом человеческую кожу, напоминая о том, чтобы я не выдавала секретов фейри. После этого я целый год держалась от смертных как можно дальше.

Потом я спасла от глейстиг одного парня. Мне было четырнадцать, ему семнадцать. Мы с ним сидели на берегу пруда в паре миль отсюда, и я тщательно избегала любых тем, которые могли не понравиться Грозовой ведьме. Он был наполовину уверен, что я мерещусь ему после того, как он накурился. Ему нравилось разводить костры, а мне нравилось за ними наблюдать. В конце концов он решил, что раз я нереальна, значит, он может делать со мной все, что захочет.

Тогда я продемонстрировала ему, что очень даже реальна, равно как и мои зубы.

После этого случая Грозовая ведьма снова принесла мне человеческую кожу в знак предупреждения о смертных, но к тому времени я и сама все поняла.

Иногда я ходила в гости к банши с волосами цвета серебра. Поскольку она относилась к слуа, местные фейри старались держаться от нее подальше, но мы с ней часами сидели вместе, пока она рыдала навзрыд.

Сначала я думала рассказать обо всем Оуку, но потом поняла, что моя жизнь только покажется ему не счастливой, а более жалкой.

– Можно сказать и так, – повторяю я.

Я беру вещи в руки, снова откладываю их в сторону. Мне хочется взять с собой все, но рюкзак слишком мал для этого. Вот сколотая кружка. Вот одинокая сережка, свисающая с ветки. Тяжелый сборник стихов за седьмой класс с крупной надписью «РЕБЕККА» на обложке. Украденный из кухни моей не-семьи разделочный нож, который Тирнан смеряет скептическим взглядом.

Я останавливаю выбор на двух маленьких ножах, которые изначально были при мне.

Остается последняя вещь, и я бросаю ее в рюкзак так быстро, чтобы никто не успел увидеть. Крошечная серебряная лисичка с хризолитовыми глазами.

– При Дворе Бабочек царят дикие нравы, поэтому даже принцу Эльфхейма опасно там показываться, – произносит Тирнан. Он сидит на бревне и острым ножиком срезает с ветки кору. Я понимаю, что они с Оуком уже не в первый раз ведут этот разговор. – Да, его жители – вассалы вашей сестры, но они жестоки, как стервятники. Королева Аннет поедает своих любовников, когда те надоедают.

Гиацинт опускается на колени возле узкого ручейка, собираясь попить. У него только одна рука, на которую можно опереться, и он не может сложить ладонь в чашечку, поэтому просто наклоняется к воде и глотает то, что попадает в рот. Услышав слова Тирнана, он настороженно поднимает голову. Возможно, пытается найти возможность для побега.

– Нам всего-навсего нужно переговорить с Чертополоховой ведьмой, – напоминает ему Оук. – Королева Аннет может указать нам путь через болота, и тогда мы найдем колдунью. Двор Бабочек всего в полудне езды на юго-восток, в сторону моря. Медлить нельзя. Мы не можем себе этого позволить.

– Чертополоховая ведьма, – эхом отзывается Тирнан. – На ее веку погибли две королевы Двора Термитов. Поговаривают, она была причастна к этим смертям. Кто знает, какую игру она ведет сейчас.

– Она жила во время правления Мэб, – напоминает Оук.

– Она была стара во время правления Мэб, – уточняет Тирнан так, словно это весомый аргумент. – Она опасна.

– Ивовый прут Чертополоховой ведьмы может найти что угодно.

Я слышу, что за этим разговором таится глубокая тревога. Я слишком хорошо знакома с подобным чувством, чтобы его не узнать. Возможно ли, что ему на самом деле гораздо страшнее, чем хочет показать он – этот принц, отправившийся в первое приключение на прелестной лошадке своей сестры?

– А что вы будете делать потом? – спрашивает Тирнан. – Вы задумали слишком сложный маневр.

Оук тяжело вздыхает и молчит, что заставляет меня снова задуматься о его мотивах, а также о той части его плана, которую он от меня скрывает. Что именно он хочет найти при помощи этой ведьмы?

Тирнан снова принимается сдирать кору с ветки и больше не изрекает никаких предостережений. Интересно, насколько ему тяжело оберегать Оука и почему он это делает: из дружеских чувств или из верности короне Эльфхейма? Если Оук весь словно состоит из золотистых переливов света и теней, напоминая солнечные лучи, проникающие сквозь лесной полог, то Тирнан похож на зимний лес, холодный и лишенный листвы.

Я уже собираюсь подняться, когда замечаю среди ветвей своего шалаша что-то белое. Это смятый листок бумаги, не тронутый грязью. Пока Тирнан и Оук заняты беседой, мне удается развернуть его под одним из грязных одеял и прочитать то, что там написано.

«От судьбы не убежишь».

Я узнаю неразборчивый, похожий на паутину почерк Богданы. Мне неприятна мысль, что она вторглась в место, где я чувствовала себя в безопасности, и меня злит смысл записки. Ведьма насмехается надо мной, давая понять, что и дальше будет меня преследовать. Она словно дает мне фору в игре, в которой точно намерена победить.

Сминаю записку и засовываю ее в рюкзак рядом с серебряной лисичкой.

– Все собрали? – спрашивает Оук, и я виновато поднимаюсь, закидывая рюкзак за плечо.

Порыв ветра развевает подол моего истрепанного платья, которое теперь еще грязнее, чем раньше.

– Если вам показалось, что мы скакали слишком быстро… – начинает принц с озорной улыбкой.

Я неохотно иду к лошади, смирившись с мыслью, что придется снова залезать в седло.

В это мгновение из темноты вылетают стрелы.

Одна из них вонзается в ствол клена неподалеку от нас, другая проносится прямо над моей головой. Третья впивается в бок лошади Тирнана, и животное издает истошное ржание. Несмотря на панику, я замечаю, что древки стрел сделаны из необработанного дерева и увенчаны вороньими перьями.

– Палочники! – кричит однокрылый солдат.

Тирнан бросает на него полный ярости взгляд, как будто он виноват в происходящем.

– По коням!

Оук протягивает мне руку и помогает забраться на Летунью. В этот раз я сижу спереди, прислонившись спиной к его защищенной металлом груди. Хватаюсь за узелки на лошадиной гриве, и вот мы уже мчимся сквозь ночь. Стук копыт подобен грому, а стрелы со свистом рассекают воздух где-то внизу, у наших пят.

Вскоре палочники появляются в поле моего зрения. Это чудовища, созданные из веток и сучков. Некоторые из них напоминают гигантских волков, другие – пауков, а у еще одного три головы, угрожающе щелкающие ртами. Мне никогда не доводилось видеть подобных существ. Несколько из них отдаленно походят на людей и вооружены луками. В груди каждого палочника торчат камни, окруженные утрамбованной землей, а их тела связывают виноградные лозы и комки мха. Но хуже всего то, что среди древесины и перегноя я замечаю нечто похожее на человеческие пальцы, кусочки кожи и остекленевшие глаза.

Меня охватывает волна ужаса.

Я в панике оглядываюсь на раненую лошадь, на которой скачут Тирнан и Гиацинт. Ее бок покрыт кровью; она спотыкается и сбивается с хода. И хотя бежит достаточно быстро, палочники ее догоняют.

Видимо, Оук тоже это понимает. Он тянет Летунью за поводья, разворачиваясь лицом к врагам.

– Можешь перелезть мне за спину? – спрашивает он.

– Нет! – кричу я. Я с трудом держусь в седле. Изо всех сил вжимаюсь бедрами в лошадиные бока и пригибаюсь к шее Летуньи, вцепившись пальцами в ее гриву.

Оук обнимает меня рукой за талию и притягивает к себе.

– Тогда нагнись так низко, как только можешь, – просит он. Второй рукой достает из седельной сумки арбалет и зубами вставляет в него болт.

Он стреляет, но даже близко не попадает в цель. Болт валится в грязь между Тирнаном и несколькими оленями, на которых скачут палочники. Времени на перезарядку арбалета нет. Но принц и не пытается, лишь делает резкий вдох, словно чего-то ожидая.

Я чувствую, как сжимается сердце. Мне отчаянно хочется уметь не только развеивать чужие чары, но и делать что-то другое. Обладай я силой Грозовой ведьмы, могла бы призвать молнии и сжечь палочников дотла. А если бы лучше умела обращаться с собственной магией, возможно, мне бы удалось создать иллюзию и спрятать нас за ней.

Внезапно болт, который выпустил Оук, взрывается синим мерцающим огнем, и я понимаю, что он все-таки не промахнулся. Палочники вспыхивают и падают со спин своих деревянных скакунов, а одно из паукообразных чудовищ бросается в сторону леса – его тоже лижут языки пламени.

Лошадь Тирнана почти нагоняет нас, когда Оук пускает Летунью в галоп. Спиной ощущаю, как принц напрягается, и оборачиваюсь к нему, но он качает головой. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы не упасть.

Одно дело – слышать о силе леди Ноури, но, увидев кусочки плоти внутри этих существ, я вдруг поняла, с какой легкостью она может собрать свой урожай. Она будет добывать части человеческих тел в городах смертных, словно горную породу в каменоломне, и вырубать леса, чтобы создать из них армию. Жителям Эльфхейма есть из-за чего беспокоиться. Миру людей есть из-за чего дрожать от страха. Все гораздо хуже, чем я думала.

Мы оставляем лес позади и оказываемся на пригородной дороге, потом пересекаем трассу. Уже поздно, и поэтому машин почти нигде нет. Тирнан накладывает на нас чары – не совсем маскировку, скорее легкий дурман. Смертные заметят нас краем глаза, но просто не поймут, что это мы. Подумают, что увидели белого оленя. Или, может быть, большую собаку. Примут нас за нечто обыденное, за то, что хорошо вписывается в их картину мира. От магии у меня чешутся плечи.

Мы скачем долго. По моим ощущениям, проходит несколько часов.

– Оук? – выкрикивает рыцарь, когда мы оказываемся на очередном перекрестке. Он переводит взгляд на меня. – Когда принца ранили?

Я внезапно понимаю, что сильнее ощущаю вес принца, как будто он навалился на меня. Его рука по-прежнему обхватывает мою талию, но он уже не так крепко сжимает поводья. Немного двигаюсь в седле и вижу, что его глаза закрыты, ресницы отбрасывают тень на щеки, а руки и ноги обмякли.

– Я не знала… – начинаю я.

– Идиотка, – бормочет Тирнан.

Я оборачиваюсь, пытаясь обхватить принца так, чтобы он не упал с лошади. Но Оук наваливается на меня еще сильнее. Его большое и теплое тело сковывают доспехи, из-за чего он становится только тяжелее, и я сомневаюсь, что смогу удержать его. Цепляюсь за него пальцами в надежде, что у меня хватит сил, но с легкостью могу представить, как принц падает в грязь.

– Стоять, – приказывает Тирнан, и его лошадь замедляет бег. Летунья тоже сбрасывает скорость, подстраиваясь под их темп. – Спешивайся, – говорит он Гиацинту, после чего толкает его в спину.

Однокрылый солдат соскальзывает на землю с такой легкостью, что становится понятно: верховая езда для него – привычное дело.

– И вот ему ты решил служить? – угрюмо спрашивает тот, бросая недовольный взгляд в сторону принца.

Тирнан тоже спускается с лошади.

– А ты предлагаешь мне вверить свою судьбы тем существам?

Гиацинт не отвечает, но рассматривает меня так, будто думает, что я могу оказаться на его стороне. Я совершенно точно не на его стороне и всем своим видом пытаюсь это продемонстрировать.

Тирнан широкими шагами приближается к Летунье, подхватывает Оука на руки и осторожно кладет его на покрытую листьями землю.

Я неуклюже слезаю с седла и больно ударяюсь о землю. Прихрамывая на одно колено, подхожу ближе.

Судя по пятнам крови, стрела попала Оуку в шею чуть выше наплечника. Чешуйки золотой брони замедлили ее полет, поэтому она лишь слегка поцарапала кожу.

Вот только она была отравлена.

– Он же не… – Я вижу, как поднимается и опускается его грудь. Оук жив, но не исключено, что яд все еще распространяется по телу. Возможно, он умирает.

Я не хочу думать об этом. Не желаю размышлять о том, что оказалась бы на его месте, если бы пересела назад.

Тирнан проверяет пульс Оука, затем наклоняется и принюхивается, словно пытаясь определить яд по запаху. Смачивает палец в его крови и подносит к языку.

– «Сладкая смерть». Если в организм проникнет большое количество этого яда, он может вызвать сон длиною в сотни лет.

– На кончике стрелы много не поместится, – говорю я и надеюсь, что он подтвердит, что этого явно недостаточно, чтобы погрузить Оука в столетний сон.

Не обращая внимания на мои слова, Тирнан принимается копаться в сумке, висящей у него на ремне. Он достает какую-то траву, крошит ее под носом принца, а потом всыпает получившийся порошок на его язык. Когда рыцарь засовывает пальцы ему в рот, Оук приходит в себя достаточно, чтобы отдернуть голову.

– Это поможет? – спрашиваю я.

– Будем надеяться, – отвечает Тирнан, вытирая руку о штаны. – Нужно найти место для ночлега. Желательно поближе к смертным. Там чудовища леди Ноури, вероятно, не станут нас искать.

Я быстро киваю.

– И хорошо бы добраться туда побыстрее. – Он укладывает принца на спину его скакуна. Мы выдвигаемся в путь: Тирнан ведет Летунью, Гиацинт идет позади него, а мне приходится взять под уздцы лошадь рыцаря.

Пятно крови на ее боку только разрастается, и она заметно хромает. Из ее плоти до сих пор торчит стрела.

– Ее тоже отравили?

Рыцарь коротко кивает.

– Но эту сильную девочку не так легко сбить с ног.

Опустив руку в рюкзак, достаю подгнившее яблоко. Откусываю для обеих лошадей по куску, и животные мягко тычутся мордами в мои ладони. Затем глажу Отрепье по мохнатому носу. Похоже, стрела не причиняет ей боли, так что, я надеюсь, она будет в порядке.

– Хотя ему, вероятно, лучше уснуть на сотню лет, – произносит Тирнан. Кажется, он разговаривает не столько со мной, сколько сам с собой. – Без сомнения, леди Ноури будет охотиться на нас точно так же, как мы охотимся на нее. Сон лучше, чем смерть.

– Зачем на самом деле Оук это делает? – спрашиваю я.

Рыцарь пристально смотрит на меня.

– Что делает?

– Эта задача ниже его достоинства. – Не знаю, как еще выразить свою мысль. При Дворе Зубов Леди Ноури сразу дала мне понять: она может пронзать мою кожу, сдавливая на ней серебряный поводок, может причинять мне такую невыносимую боль, что я по образу мыслей уподоблюсь животному, но если ко мне проявит неуважение кто-то из простого народа, то проступок этот будет караться смертью. Королевская кровь имеет значение.

Конечно, Верховная королева даже в худшие времена должна ценить принца не меньше, чем леди Ноури ценила меня. Джуд должна была поручить эту задачу дюжине рыцарей, а не родному брату в сопровождении лишь одного стражника.

– Возможно, он хочет впечатлить своими подвигами какую-нибудь даму, – отвечает рыцарь.

– Свою сестру? – предполагаю я.

Тирнан смеется.

– Или, может быть, леди Вайолет. Если верить посвященным этой девушке стихам, ее губы красны, как кармин, а волосы украшены живыми бабочками. Оук провел в постели сей дамы три дня, а потом в покои ворвался ее ревнивый любовник, принялся размахивать ножом и устроил неприятную сцену. А еще есть леди Сиби, которая с театральным пафосом рассказывает каждому, кто готов слушать, что Оук свел ее с ума, а затем устал от нее и разбил ей сердце на миллион осколков. Думаю, Оуку не стоит впечатлять леди Сиби еще сильнее. Однако в Эльфхейме есть не меньше двух дюжин красавиц, которые будут счастливы восхититься его героизмом.

Я прикусываю щеку.

– Какая нелепая причина.

– Люди часто бывают нелепы, – произносит Тирнан, оглядываясь на мрачного Гиацинта с уздечкой на лице. – Особенно когда дело касается любви.

Характеристика не очень-то лестная, но Оуку сейчас все равно: он перекинут через спину лошади. А еще он, возможно, спас жизнь рыцарю. И мне.

– Ты правда так считаешь? – интересуюсь я.

– Как? Что здесь замешана девушка? В этом я уверен. Без девушки никогда не обходится. Но я так же уверен, что храбрость не должна быть ниже достоинства принца, – отвечает мне Тирнан.

Ходят слухи, что Кардан не хотел становиться королем и что в некоем обозримом будущем он по своей воле отдаст корону Оуку. Но когда я думаю о Верховном короле Кардане с его черными кудрями и жестоким изгибом губ, когда вспоминаю, как дурашливо, но в то же время угрожающе он ведет себя, то не могу поверить в то, что он способен отказаться от власти. Но может отправить Оука в поход, из которого тот не вернется. Распалить его воображение сказаниями о чести и отважных свершениях.

– Если Верховный король и королева отпустили его в сопровождении одного тебя, значит, кто-то из них желает ему смерти.

Тирнан поднимает брови.

– А ты мнительна.

– И это мне говорит рыцарь, поддерживающий предателя?

Сперва я не была до конца уверена в своем предположении, но потом увидела, как после слов о любви Тирнан посмотрел на Гиацинта, и вспомнила слова Оука о том, что тот не может отличить союзников от врагов.

С удовлетворением наблюдаю, как удар достигает цели.

Тирнан ошеломленно таращится на меня. Кажется, он только сейчас понял: пусть мой голос хрипит от долгого молчания, пусть я больше похожа на дикого зверя, а не на девушку, но это вовсе не значит, что я не умею внимательно слушать.

Гиацинт глухо смеется.

– Думаешь, Верховный король пытается избавиться от Оука с помощью меня? – спрашивает рыцарь.

Я пожимаю плечами.

– Я думаю, что, даже если ты готов рискнуть жизнью ради принца, одного тебя недостаточно. А еще думаю о том, что со стороны королевской семьи странно позволять принцу подвергать свою жизнь опасности ради славы.

Рыцарь отводит взгляд и ничего не отвечает.

Когда мы проходим почти целую милю, Оук наконец-то издает тихий стон и пытается сесть.

– Джуд, – шепчет он. – Джуд, мы не можем оставить его умирать.

– Все в порядке, – отвечает Тирнан, опуская руку ему на плечо. – Мы оторвались от погони.

Принц приоткрывает свои темно-желтые лисьи глаза и озирается по сторонам. Видит меня и снова откидывается на спину, как будто испытывая облегчение от того, что я все еще здесь.

Ночь уже близится к рассвету, когда мы оказываемся на пляже, открытом всем ветрам.

Рис.2 Украденный наследник

– Жди здесь вместе с принцем, – говорит мне Тирнан, как только мы подходим к вымощенной черными камнями пристани. – Гиацинт, подчиняйся прежним приказам. Мои враги – твои враги. Если понадобится, защищай девчонку.

Пленник улыбается, поджав губы:

– Это не я забыл все свои клятвы.

Тирнан стоит ко мне спиной, поэтому я не могу сказать, беспокоит ли его звучащая в голосе Гиацинта горечь.

В воздухе висит густой запах соли. Слизываю ее с верхней губы и наблюдаю, как Тирнан ведет раненую лошадь по песку. Копыто Отрепья касается кромки воды. Почувствовав морскую пену, она мотает головой и ржет так, что по моим рукам бегут мурашки.

Гиацинт оборачивается ко мне. Тирнан бы не услышал его из-за шума прибоя, но солдат все равно понижает голос:

– Я мог бы многое рассказать, не будь на мне уздечки. Освободите меня, и я вам помогу.

Я не удостаиваю его ответом. Мне жаль его, поскольку я на себе ощутила влияние уздечки, но это не делает его моим союзником.

– Прошу вас, – продолжает он. – Я не могу так жить. Когда меня поймали, Оук снял заклятие, но ему не хватает сил остановить возращение магии. Моя рука превратилась в крыло, и кто знает, что случится дальше. Постепенно терять свою личность еще хуже, чем быть соколом.

– Позволь внести ясность. Я ненавижу леди Ноури, – рычу я, потому что не хочу его слушать. Не желаю сочувствовать ему еще сильнее. – А раз ты подчиняешься ей, то я ненавижу и тебя тоже.

– Я пошел за Мадоком, – сообщает Гиацинт, – а теперь я пленник его сына. И все потому, что я оставался верным своему слову, а не наоборот. Я был честнее Тирнана, который позволил другому вить из себя веревки и отрекся от меня. Леди Ноури пообещала снять заклятье с любого сокола, который присоединится к ней, но я не давал никаких клятв. Можете довериться мне, леди. В отличие от остальных, я вас не обману.

На другой стороне пляжа лошадь Тирнана устремляется в черную воду, не обращая внимания на накрывающие ее волны.

«Я был честнее Тирнана, который позволил другому вить из себя веревки».

– Отрепье тонет? – интересуюсь я.

Гиацинт качает головой.

– Морской народ заберет ее обратно в Эльфхейм, и там ее вылечат.

Я облегченно выдыхаю. Снова смотрю на Оука, который прижимается щекой к боку Летуньи. На его сверкающие в лунном свете доспехи. На трепещущие ресницы и мозолистые ладони.

– Уздечка не влияет на заклятье, – напоминаю Гиацинту. – Если ее снять, чары не усилятся и не ослабнут.

– Не поддавайтесь очарованию принца Оука, – предостерегает меня он, пока рыцарь бредет по камням в нашу сторону. – Он не такой, каким кажется.

У меня на языке вертится несколько вопросов, но задавать их уже нет времени. Когда Тирнан приближается, я перевожу взгляд на море. Лошадь исчезла. Над волнами не видно даже ее головы.

– У нас остался один скакун, – сообщает нам Тирнан.

Отдохнуть нам тоже негде. Я изучаю укромное место под дощатым настилом. Можно свернуться калачиком на холодном мягком песке, и там нас никто не потревожит. Стоит мне только подумать об этом, как я с новой силой ощущаю, насколько измотана.

Рыцарь указывает на дорогу:

– Там есть мотель. С того края пляжа видна вывеска.

Он берет в руку поводья лошади Оука и ведет ее вверх по холму. Я иду следом, прямо перед однокрылым солдатом. Я замечаю, как они напряжены в присутствии друг друга, как тщательно стараются сохранять дистанцию, словно два магнита, которым нужно оставаться на безопасном расстоянии, а иначе сама природа стянет их вместе.

Мы продолжаем идти вперед; звезды над нашими головами тускнеют, а в воздухе по-прежнему висит соляная взвесь. Интересно, беспокоят ли моих спутников шум машин и запах железа? Я ко всему этому привыкла. Здесь я могу твердо стоять на ногах. Но когда мы доберемся до Двора Бабочек и я окажусь посреди Фейриленда, то почва под ними станет зыбкой и ненадежной.

Подумав об этом, пинаю пластиковый стакан, к которому присохли остатки газировки, и он, вращаясь, катится вдоль сточной канавы.

Миновав несколько жилых массивов, мы наконец-то подходим к мотелю. Асфальт на парковке пошел трещинами, сквозь которые пробиваются чахлые сорняки. Несколько видавших виды машин стоят рядом с одноэтажным оштукатуренным зданием. Вывеска на фасаде мотеля мало что обещает, кроме свободных номеров и кабельного телевидения.

Принц пытается сесть.

– Оставайтесь здесь, – говорит Тирнан. – Мы возьмем ключи и вернемся.

– Я в порядке, – отвечает Оук, слезая с лошади и тут же обессиленно оседая на асфальт.

– В порядке ли? – эхом отзывается рыцарь, приподняв брови.

– Я не смог бы произнести эти слова, не будь они правдой, – говорит принц и, пошатываясь, поднимается на ноги, после чего всем весом опирается на ближайшую машину.

– Гиацинт, – зовет Тирнан, указывая на него. – Не дай принцу упасть. Рэн, ты идешь со мной.

– Я могу только мечтать о том, чтобы позволить такой важной персоне упасть, – усмехается Гиацинт. – Или, напротив, даже мечтать не могу. Или что-то в этом духе.

– Тебе стоит мечтать о полете, сокол, – говорит Оук таким тоном, что я задумываюсь, а не слышал ли он часть нашего разговора.

Гиацинт вздрагивает.

– Рэн, – повторяет Тирнан, жестом указывая на мотель.

– Я плохо умею наводить чары, – предупреждаю я.

– Тогда не утруждай себя.

Несмотря на висящую над дверью табличку «НЕ КУРИТЬ», зона ресепшен пропахла сигаретным дымом. Усталая женщина за стойкой во что-то играет на своем телефоне.

Она поднимает взгляд, и ее глаза округляются. Рот открывается, будто она собирается закричать.

– Ты видишь двух совершенно обычных людей, которые пришли сюда по совершенно обычным причинам, – говорит ей Тирнан, и я наблюдаю, как ее глаза стекленеют, а черты разглаживаются под маской спокойствия. – Нам нужны два номера рядом друг с другом.

Я вдруг вспоминаю, как были зачарованы мои не-родители, и злюсь, хотя он не заставляет женщину делать ничего ужасного. По крайней мере пока.

– Конечно, – отвечает женщина. – В это время года туристы – редкость, поэтому у нас много комнат на выбор.

Рыцарь неопределенно кивает, и она вставляет ключ-карту в аппарат для кодирования. Затем просит данные банковской карты, чтобы оплатить услуги, не включенные в стоимость номера, однако спустя несколько слов забывает об этом. Тирнан расплачивается наличными, которые не похожи на подозрительно хрустящие зачарованные купюры. Я бросаю на рыцаря недоверчивый взгляд и опускаю в карман маленький спичечный коробок.

Мы выходим на улицу. Наша единственная лошадь стоит на участке, поросшем чахлой травой, и жует одуванчик. Похоже, привязывать Летунью никто не собирается.

Оук сидит на бампере машины и выглядит уже не таким нездоровым. Гиацинт прислоняется к грязной оштукатуренной стене.

– Те деньги, – говорю я, – они настоящие?

– О да, – подтверждает принц. – Иначе сестра разгневалась бы на нас.

– Разгневалась бы, – повторяю я устаревшее слово, хотя его значение мне понятно. Ее бы это взбесило.

– Она бы капец как разгневалась, – добавляет он с широкой улыбкой.

Обычно фейри относятся к смертным либо как к пустому месту, либо как к возможности поразвлечься. Судя по всему, у его сестры другая позиция. Наверняка многие из народа ее за это ненавидят.

Тирнан ведет нас к нашим номерам, 131 и 132, открывает дверь в первый и впускает нас всех внутрь. В комнате находятся две кровати, накрытые колючими на вид одеялами. На стене висит телевизор, под ним – покосившийся стол, прикрученный к полу. На ковре вокруг шурупов виднеются пятнышки ржавчины. Отопление включено, и немного пахнет жженой пылью.

Гиацинт останавливается рядом с дверью, прижав крыло к спине. Он преследует меня взглядом, возможно, чтобы не смотреть на рыцаря.

Оук опускается на ближайшую постель, но глаза не закрывает.

– Теперь мы кое-что знаем о ее способностях, – улыбается он, уставившись в потолок.

– Но вас отравили! Хотите сказать, оно того стоило? – вопрошает рыцарь.

– Меня постоянно травят. Жаль, это был не румяный гриб, – отзывается принц, но его слова не имеют никакого смысла для меня.

Тирнан кивает в мою сторону:

– Девчонка считает, что вы глупец, раз отправились сюда.

Я хмурюсь, потому что совсем не это имела в виду.

– Ах, леди Рэн, – выдыхает Оук с ленивой улыбкой на лице. Локоны цвета календулы лежат на его лбу, практически скрывая рожки. – Вы ранили меня в самое сердце.

Я сомневаюсь, что обидела его. На щеках принца все еще виднеются царапины от моих ногтей – три полоски засохшей крови, розовые по краям. Оук не может лгать, но во всех его словах кроются загадки.

Тирнан опускается на колени и начинает расстегивать крепления на броне Оука.

– Не могла бы ты мне помочь?

Я присаживаюсь по другую сторону от принца, беспокоясь, что сделаю что-нибудь не так. Оук косит на меня взгляд, пока я дрожащими пальцами пытаюсь оторвать от раны прилипшую к ней кольчугу. Он тихо стонет от боли, и я замечаю, что его губы побелели по краям от того, с какой силой он сжимает их, явно сдерживая в себе звуки, которые ему отчаянно хочется издать.

Мы избавляемся от кольчуги, и я вижу, как задирается его запачканная кровью льняная рубашка. Под ней – плоский живот и изгиб тазовых костей. Пот Оука отдает ароматом скошенной травы, но в основном от него пахнет кровью. Принц наблюдает за мной из-под опущенных ресниц.

Теперь, когда на нем нет золотых доспехов, он почти ничем не отличается от мальчика из моих воспоминаний.

Тирнан встает на ноги, собирая полотенца.

– Откуда вы узнали, что леди Ноури попытается меня схватить? – спрашиваю я, пытаясь отстраниться от странной интимности этого мгновения, тепла и близости его тела.

Видимо, спустя восемь лет после нашей последней встречи я вдруг очень сильно ей понадобилась, раз она отправила за мной и Богдану, и палочников одновременно.

Оук пытается подтянуться, упершись спиной в подушки, и морщится от боли. Его щеки заливает болезненный румянец.

– Наверное, она поняла, что забрать вас с собой будет умным поступком с нашей стороны, – отвечает он. – Либо ее шпионы увидели, в каком направлении мы движемся после того, как покинули Эльфхейм.

Тирнан стоит в ванной и смачивает полотенца под краном в раковине.

– Видимо, шпионы из его собратьев. – Он кивает в сторону Гиацинта.

Я хмурюсь, глядя на бывшего сокола.

– Птицам редко дают задания, – отвечает Гиацинт и приподнимает руку, словно в знак защиты. – И я никогда не шпионил за тобой.

Тирнан приносит полотенца и берет одно из них так, как будто собирается омыть рану принца. Прежде чем он успевает это сделать, Оук выхватывает полотенце из его рук и, зажмурившись от боли, прижимает к своему плечу. Капли воды стекают по его спине, оставляя на простыне розовые пятна.

– До Двора Бабочек несколько дней пути, но у нас осталась только одна лошадь, – говорит Тирнан.

– Я выторгую нам еще одну, – рассеянно бросает Оук.

Не знаю, осознает ли он, что в мире смертных лошадь не купишь на местном рынке.

Когда принц начинает перевязывать рану, Тирнан кивает мне.

– Идем, – говорит он, выводя меня прочь из комнаты. – Оставим его высочество мечтать о деяниях, которые ему завтра предстоит совершить.

– Например, об издании королевского указа, запрещающего высмеивать меня, когда я отравлен, – отзывается Оук.

– Мечтайте, ни в чем себе не отказывайте, – говорит ему Тирнан.

Я оглядываюсь на Гиацинта, ведь мне не кажется, что рыцарь позволяет принцу вить из себя веревки. Они больше похожи на друзей, которые давным-давно знают друг друга. Но бывший сокол ковыряется под ногтями своим кинжалом и не обращает на нас внимания.

Тирнан открывает дверь во второй номер, который оказывается практически точной копией первого. Две кровати, один телевизор. Ржавчина в тех местах, где болты соприкасаются с ковром. Синтетическое одеяло, которое выглядит так, будто пролитая вода будет капельками лежать на поверхности, вместо того чтобы впитаться в ткань.

В комнате рыцарь накидывает на мою щиколотку веревку, привязывая к кровати, но не очень крепко – так, чтобы я могла лечь и даже перевернуться на другой бок. Я шиплю на рыцаря и дергаю ногой, натягивая веревку.

– Может, он тебе и доверяет, – говорит Тирнан. – Но я не верю никому из Двора Зубов.

Он шепчет над узлом несколько слов – несложное заклинание, которое я наверняка смогу разрушить, учитывая мой обширный опыт рассеивания чар глейстиг.

– Спокойной ночи, – говорит он и выходит из комнаты, хлопая за собой дверью. Он не забрал свои вещи, и я уверена, что он планирует ночевать в этой комнате, чтобы приглядывать за мной. К тому же здесь ему будет легче избегать своих чувств к Гиацинту.

Я встаю с кровати и, натянув веревку, из вредности закрываю дверь на щеколду.

Рассвет сменяется утром, и мир смертных потихоньку начинает просыпаться. Где-то гудит двигатель машины. Два человека ругаются у торгового автомата. Неподалеку от моего номера хлопает дверь. Я смотрю в окно и представляю, как выскальзываю из мотеля, растворяясь в наступившем дне. Представляю выражение лица Тирнана, когда он узнает о моем исчезновении.

Однако я совершу глупость, решив в одиночку выступить против Грозовой ведьмы и леди Ноури. Если бы не принц, ядовитая стрела могла бы попасть в меня – вот только без доспехов наконечник вошел бы в мою плоть гораздо глубже. И рядом со мной не было бы никого, кто дал бы мне противоядие или довез на лошади до безопасного места.

Но в то же время я не хочу, чтобы меня таскали за собой, как какое-то животное. Не хочу бояться, что на меня снова наденут поводок.

Если я не могу заслужить их доверие, если не могу добиться, чтобы со мной общались на равных, тогда мне надо показать Оуку, что у меня столько же прав на эту миссию, сколько и у него. А причин ненавидеть леди Ноури – еще больше. К тому же у меня есть власть, которая способна ее остановить.

Но я не представляю, как их в этом убедить, когда моя щиколотка привязана к ножке кровати, а мысли путаются от усталости. Я достаю из сумки одеяло и, забравшись под кровать, сворачиваюсь калачиком. Здесь пыльно, но деревянные рейки над головой и лесной запах одеяла успокаивают меня.

Подложив руки под голову, пытаюсь устроиться поудобнее. Я думаю, что будет непросто уснуть на новом месте среди всех этих непривычных звуков. Мои бедра болят от верховой езды, а ступни – от ходьбы. Но к тому времени, когда теплый, ласковый солнечный свет растекается по комнате, словно желток из треснувшегося яйца, мои глаза потихоньку закрываются. Я засыпаю и даже не вижу снов.

Когда я просыпаюсь, небо успевает потемнеть. Я вылезаю из-под кровати, чувствуя, как желудок сжимается от голода.

Видимо, Тирнан незаметно для меня заходил в номер, потому что щеколда не заперта, а его вещи пропали. Я быстро разбираюсь с его дурацким зачарованным узлом, иду в ванную, нахожу там пластиковый стакан и набираю в него воды. С жадностью осушаю стакан, наполняю его еще раз и пью снова.

Подняв взгляд, вижу свое отражение в зеркале и невольно отступаю назад. В отсутствие чар у меня голубовато-серая кожа, словно бутоны гортензии, щека и нос запачканы землей. Волосы грязные, и в них запуталось столько листьев и веточек, что почти невозможно различить их настоящий оттенок – синий, чуть темнее кожи. У меня по-прежнему заостренный подбородок, как и в те времена, когда я считала себя смертной. Худое лицо, большие глаза и гримаса недоумения, будто я ожидала увидеть в зеркале кого-то другого.

И только мои глаза глубокого темно-зеленого цвета похожи на человеческие.

Я изгибаю губы в улыбке, чтобы лицезреть жуткое зрелище – рот, полный маленьких ножей. Мои зубы настолько острые, что даже фейри вздрагивают при их виде.

Потом перевожу взгляд на ванну, размышляя, какой Оук видит меня теперь, когда мы оба выросли. Поворачиваю кран и подставляю руку под струю горячей воды. По мере того как грязь смывается, кожа приобретает более теплый, светло-голубой оттенок.

Но я не придворная дама с красными, как кармин, губами и бабочками в волосах. Я худощавая, как жук-палочник.

Я затыкаю сливное отверстие пробкой и наполняю ванну, после чего медленно погружаюсь в воду. Мне невыносимо жарко, но я все же начинаю тереть кожу обломанными ногтями. Буквально через несколько минут вода становится настолько грязной, что мне приходится ее слить. Затем повторяю процедуру еще раз. Запустив пальцы в волосы, пытаюсь распутать колтуны. Это причиняет мне боль, и даже содержимое крошечной баночки кондиционера, которую я выдавливаю на голову, не очень-то помогает. Когда я наконец-то вылезаю из ванны, на ней остается слой грязи, но меня по-прежнему нельзя назвать действительно чистой.

Теперь, когда я помылась, мое платье выглядит грязнее, чем когда-либо. Оно так выцвело на солнце и испачкалось землей, что трудно сказать, какого оно цвета. А в некоторых местах износилось настолько, что стало едва ли не тоньше салфетки. Однако других вещей у меня нет, и поэтому я подношу его к крану и начинаю аккуратно тереть мылом, надеясь, что оно не порвется. Потом вешаю его на карниз для шторки и сушу феном. Когда снимаю его, оно все еще влажное.

Я начинаю натягивать его на себя, когда вижу за окном какую-то тень.

Я тут же падаю на пол, но сначала успеваю заметить знакомые мне длинные пальцы. Обнаженная, заползаю под кровать и слышу, как ногти скребут по стеклу. Мысленно готовлюсь к тому, что сейчас Богдана разобьет окно или вышибет дверь.

Ничего не происходит.

Я делаю вдох. Потом еще один.

Несколько минут спустя слышу стук в дверь. Не двигаюсь.

Из коридора доносится настойчивый голос Оука:

– Рэн, откройте.

– Нет! – кричу я, после чего вылезаю из-под кровати и пытаюсь натянуть платье.

Я слышу какой-то шорох и глухой стук, а потом в щель между дверью и косяком просовывается что-то металлическое. Замок открывается.

– Я думала, это не вы, а… – хочу объяснить я, но он не слушает. Оук уже успел спрятать то, что использовал в качестве отмычки, и теперь поднимает с пола картонную подставку с двумя стаканами кофе и большой бумажный пакет.

Когда он поднимает взгляд, то на секунду застывает, а его лицо приобретает непроницаемое выражение. Затем он отводит глаза и смотрит куда-то за мое плечо.

Я опускаю голову и вздрагиваю при виде мокрой ткани, прилипшей к телу так, что видно мою грудь и даже соски. Неужели он подумал, что я сделала это намеренно, чтобы привлечь его внимание? Волна стыда заливает мне щеки и сползает вниз по шее.

Пройдя мимо меня, Оук ставит пакет на кровать. Его золотистые локоны лишь слегка взъерошены, и он одет в свежую рубашку – белую и поглаженную. Создается впечатление, что он не был ни ранен, ни отравлен и даже не падал с лошади. И он точно не стирал свою одежду в раковине. Его губы изгибаются в веселой улыбке. Совершенно невыносимой.

Я стаскиваю с кровати одеяло и заворачиваюсь в него.

– Не знал, что вы любите. – Оук достает из пакета манго, три зеленых яблока, горсть сушеных фиников, упаковку печенья в форме рыбок, замороженные мини-пиццы и четыре завернутых в фольгу хот-дога. Он делает все это, не глядя на меня. – Очень похоже на мясо, но на самом деле нет.

Я так голодна, что соглашаюсь на один из его странных веганских хот-догов.

– Вы не едите мясо? Наверное, ваш отец недоволен.

Оук лишь пожимает плечами, но по его выражению лица я понимаю, что эта тема не раз выносилась на обсуждение.

– Ему же больше достается.

Потом мое внимание полностью поглощает еда. Я буквально проглатываю три хот-дога, а закончив, вижу, как Оук прикрывает рукой последний, видимо, надеясь уберечь его от меня. Я беру финик и пытаюсь есть его маленькими кусочками.

Оставив еду на кровати, принц идет к двери.

– Тирнан сказал, что я должен быть благодарен вам за то, что вы не дали мне упасть с лошади вниз головой, как бы вам этого ни хотелось, – говорит он. – О вашей силе воли сложат баллады.

– И почему же вы думаете, что мне этого хотелось? – Мой голос то и дело переходит на рык, но я ничего не могу с этим поделать.

– Многие на меня так реагируют. Наверное, что-то в моем лице наталкивает на подобные мысли. – Оук улыбается, и я вспоминаю про ревнивого любовника с ножом.

– Может, все дело в том, что вы забираете их с собой в рыцарские походы, – отзываюсь я.

Он смеется:

– Не при таких обстоятельствах я надеялся увидеть вас снова.

– Мне кажется, вы вообще не рассчитывали увидеть меня снова, – отвечаю я, только чтобы напомнить себе о том, как бесконечно сильно его место в этой жизни отличается от моего.

Улыбка сходит с его лица.

– Мне казалось, что таково ваше желание.

Я пытаюсь убедить себя, что его серьезный вид меня не беспокоит, но все безуспешно.

Дверь открывается. За ней появляется Тирнан.

– Пора отправляться, – говорит он, сердито глядя на нас. – Нам предстоит покрыть немало миль.

Снаружи я замечаю нового скакуна, чья шкура темна, как чернила, и пахнет морской водой. Фейрийская лошадь Оука держится от него подальше, испуганно раздувая ноздри.

Новый конь смотрит на меня голодным взглядом, и тогда я понимаю, что он из себя представляет. Это существо относится к фейри-одиночкам, пожирателям плоти. Келпи.

Глава 5

– Залезай, – нетерпеливо говорит Тирнан, кивая на келпи. На морском скакуне нет ни седла, ни тем более поводьев. Я бросаю печальный взгляд на Летунью и размышляю: неужели он заставляет меня ехать верхом на плотоядном монстре исключительно потому, что я ему не нравлюсь?

Однако Оук подходит к нему по собственному желанию и рассеянно гладит по крупу. Потом запрыгивает на спину келпи и протягивает мне руку. Принц снова облачен в золотистые доспехи, и мальчик, который когда-то был моим другом, исчезает под личиной незнакомого мне мужчины.

Рыцарь помогает мне забраться на спину келпи позади принца. Касаясь руками талии Оука, даже сквозь кольчугу я чувствую тепло его кожи. Его тело прижимается к моим бедрам, и хотя поверх моего тонкого платья накинут плащ, который он мне одолжил, одежда не защищает меня от ощущений.

– Надеюсь, вы чувствуете себя бодрым и отдохнувшим после «сладкой смерти», – говорит Тирнан Оуку. – Потому что из-за вас мы напрочь выбились из расписания.

Судя по взгляду, который Оук бросает на рыцаря, предполагаю, что он вот-вот призовет Тирнана к ответу за столь неуважительные речи. Однако ничего пока не происходит.

Я задаюсь вопросом, насколько келпи тяжело сдерживаться, чтобы не завернуть в ближайший пруд и не утопить там нас обоих. Но, будучи фейри-одиночкой, он наверняка приносил клятву верности Эльфхейму, и мне лишь остается надеяться, что он ее не нарушит. Мне едва хватает времени обхватить руками талию принца, и вот мы уже пускаемся вскачь, молнией проносясь сквозь ранний вечер.

Мы мчимся по пахнущим смолой лесам Пайн-Барренс и пересекаем трассы, сверкающие яркими автомобильными фарами. Волосы развеваются у меня за спиной, и, когда Оук оглядывается, я лишь отвожу взгляд. С венцом на голове, мечом за поясом и блестящей кольчугой он похож на принца из детских фантазий. Словно сошел со страниц сказки.

Золотисто-розовый рассвет сменяется полуднем, когда мы наконец-то останавливаемся. От скачки верхом на келпи мои бедра болят еще сильнее, даже в костях чувствуется усталость. Волосы спутались окончательно.

Мы разбиваем лагерь посреди тихого леса. Доносящийся гул машин говорит о том, что где-то неподалеку проходят автодороги смертных, но если не прислушиваться, то звук этот можно принять за плеск реки. Оук достает одеяла и расстилает их на земле, в то время как Тирнан разводит костер. Гиацинт наблюдает за рыцарем, словно бросая ему вызов попросить о помощи.

Продолжить чтение