Читать онлайн Альма. Неотразимая бесплатно

1

У Милой Хозяйки

Едва портьера опустилась за спиной, Амелия почувствовала, что от пола веет прохладой и мокрые складки её платья твердеют. Время будто бы осталось снаружи, вместе со зноем и толчеёй воскресного города. Всё замерло на семи минутах пополудни 26 марта 1787 года, когда проём за ней закрыла портьера жёлтого бархата, исполняющая в этом постоялом дворе в Сан-Доминго роль двери.

Здесь так темно и тихо, что на секунду Амелии показалось, будто она одна. Но теперь она видит – слева от неё двое молодых людей. Они не двигаются, точно картина маслом на стене. Рядом с ними уходит вверх вощёная деревянная лестница, добавляя картине загадочности.

Приглядевшись, Амелия различает темнокожего мальчика в безукоризненном лазурном костюме. Он стоит навытяжку, на голове у него треуголка с пером. Рядом на скамье смирно сидит белый юноша, держа руки на коленях. Он без головного убора, одет в белоснежную суконную рубашку, а на шее повязан платок. Обоим лет по четырнадцать-пятнадцать, как и Амелии; они чего-то ждут.

Итак, их теперь трое на этом полотне без рамы. Лишь светится пуговицами одежда, и глаза – точно свежие мазки. Остальное скрывает сумрак. Но если бы мы могли увидеть все те нити, которые связывают их, о чём они даже не догадываются, нам бы показалось, будто они попали в ящик со снастями.

– Вы даже перед дамой не прикажете своему негру снять шляпу? – вдруг раздаётся голос за спиной Амелии.

Молчание. Никто не заметил только что вошедшего низенького мужчину. Трое молодых людей были слишком увлечены разглядыванием друг друга.

– Это не мой негр, – отвечает наконец паренёк, сидящий на скамье.

У него певучий акцент непонятно каких мест.

Амелия Бассак всматривается в темнокожего. Скользит взглядом по щеке, от уха до подбородка. Что-то в этом идеальном овале лица и медленных движениях век, оттенённых шляпой, её смущает. Мысль возвращается к акценту сидящего рядом паренька.

Амелия, не шелохнувшись, небрежно говорит вошедшему хозяину:

– Имейте в виду, у вас в конюшне рожает женщина.

Потом оборачивается к нему и прибавляет:

– К счастью, я без лошадей.

– Да. Прошу прощения. Если вы ищете, где остановиться…

– Нет. Сегодня же вечером я отправляюсь по суше на юг острова. Я только что прибыла из Ла-Рошели.

– Добро пожаловать в Сан-Доминго.

Она оглядывает низенького человечка с ног до головы.

– С чего так назвались? – спрашивает она резко.

– Назвался?

– Милая хозяйка – это не про вас!

– Это название моего заведения.

– Читать я умею.

– Видите ли… Так зовётся лощина над городом, из-за которой каждый второй год нас заливает. Дело в том, что мой дедушка, Филибер Папийяр…

– Спасибо, – прерывает его Амелия.

Низенький трактирщик замолкает. Сегодня ему не везёт. Последние два часа так и валится одно за другим: схватки у беременной рабыни – её положили на солому в конюшне, приезд богатого испанца со свитой слуг, капризы постояльца со второго этажа, а теперь ещё эта девица, налетевшая на него, как холодный осенний вихрь.

Однако Леон Папийяр выпрямляется и расправляет плечи. «У Милой Хозяйки» – единственный приличный трактир в Кап-Франсе и на всём острове Сан-Доминго. Три поколения Папийяров трудились, чтобы заслужить такую репутацию. Перед этой барышней он хочет выглядеть джентльменом. Он подходит к ней поближе, сунув пальцы в карманы жилета и отклоняясь назад, будто скользит по морю против ветра.

– И всё же, – говорит он, – если я могу быть вам чем-то полезен…

– Я ищу капитана Лазаря Бартоломея Гарделя.

Смена ветра. Папийяра бросает носом вперёд, судно черпает воду.

– Пжмдлст…

– Простите? – переспрашивает Амелия.

Глотнув холодных брызг, Папийяр вновь обретает устойчивость.

– Капитан Гардель занят.

– Побеспокойте его ради меня.

– Я твёрдо усвоил, мадемуазель, что его нельзя беспокоить ни для кого. Он принимает важного покупателя, которого ждал очень давно.

– Кого?

– Секретная информация.

– Обожаю секреты.

– Это…

Хозяин осекается, взглянув на молодых людей, подходит к Амелии вплотную и шепчет, привстав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха девушки:

– Это пожилой господин, приехавший с испанской части острова. К слову сказать, белый юноша напротив и его негр как раз принадлежат этому благородному иностранцу.

Папийяр кивком указывает на неподвижных молодых людей.

– Это не мой негр, – повторяет сидящий паренёк.

Амелия поворачивает к лестнице.

– Мадемуазель, постойте! – умоляет её хозяин. – Вот уже полтора месяца, как капитан принимает только у себя наверху. Живёт в полной темноте. Он перенёс серьёзный недуг.

– И что с того?

– Еду ему тоже приносят. Он ни разу не вышел из комнаты. Он занят своими делами.

– Он занят моими делами, сударь, – говорит Амелия.

– Простите?

Она не трудится повторять. Хозяин бормочет:

– Пжмдлст…

– Это вы мне уже говорили.

– А вы…

– Бассак.

Она выбросила это имя как знамя, не заметив вспышки, на миг блеснувшей слева, в глазах сидящего на скамье паренька.

– Бассак… – повторяет Папийяр, – Бассак из Ла-Рошели?

– Бассак из Сан-Доминго.

– Это…

– Это я.

– Ваш отец…

– Какой отец? – спрашивает Амелия, озираясь, будто ищет того, о ком речь. – Доложите обо мне капитану Гарделю…

– Мадемуазель…

– Ладно.

Амелия отодвигает его жестом, даже не коснувшись.

– Мадемуазель!

Она начинает подниматься.

– Выслушайте, мадемуазель!

На третьей ступеньке Амелия приостанавливается.

– Не хочу вмешиваться в ваши дела… – начинает Папийяр.

– Однако именно этим вы сейчас занимаетесь, – говорит Амелия.

– Позвольте дать вам совет повременить пару минут?

– Зачем?

– Дело в том, что испанец, похоже, не обычный клиент.

– Как его зовут?

– Родриго Маркес Валенсия! – гордо отвечает сидящий сбоку от них парень в белой рубашке.

Амелия разворачивается в полумраке лестницы.

– Похоже, этот пожилой господин располагает огромным состоянием, – продолжает Папийяр. – У него есть возможность заплатить золотом за оставшихся на вашем корабле невольников. Я знаю, что в последнее время переговоры у капитана Гарделя шли долго и нелегко.

– Вы подслушиваете под дверью?

– В этом нет нужды. Его яростные крики, должно быть, слышны даже на палубах полутора сотен судов, что мокнут перед городским причалом которые сутки.

Амелия колеблется. Она только что провела в море пять недель. Отчего же не подождать ещё немного? Ей также известно, что при продаже рабов золото – редкость. Обычно платят товарами и векселями, которые удаётся обналичить лишь через несколько месяцев, а то и лет.

– Присаживайтесь, – настаивает хозяин, придвигая стул.

Папийяр на всё готов, лишь бы Гарделю дали спокойно закончить сделку и все заполонившие его заведение наконец покинули трактир «У Милой Хозяйки».

– Если ваши люди вас ждут, я могу послать к ним кого-нибудь…

– Мои люди? – улыбается Амелия.

Сминая ткань юбки, она берётся за неё тремя пальцами, приподнимает подол, из-под которого выглядывают лодыжки, и начинает спускаться.

– Мои люди – это дама, сидящая на фортепиано посреди набережной Сен-Луи, в окружении нескольких дорожных сундуков. Да, пусть кто-нибудь принесёт ей лимонаду, пока она совсем не ссохлась от солнца. Её зовут мадам де Ло. Ни с кем не спутать.

Амелия наконец опускается на предложенный стул. Папийяр пятится к портьере и, отвесив несколько поклонов, исчезает.

Молодые люди напротив Амелии так и не шелохнулись. Во вновь наступившей тишине все трое лучше различают неровный стук над их головами, будто кто-то бьёт в пол молотком.

* * *

В комнате Лазаря Гарделя наверху кромешный мрак.

На окнах здесь деревянные решётки в мелкий ромбик. За несколько последних лет они вошли на острове в моду. Их называют «жалюзи» (то есть «ревность»). По ночам они пропускают в дом редкие прохладные дуновения с моря, а наружу – любопытные взгляды его нескромных обитателей. Однако Гардель приказал закрыть ставни. И вдобавок задёрнул занавески, чтобы ни один луч света не просочился.

– Так, значит, я покупаю шесть слоновьих бивней, сеньор Гардель, и всех оставшихся у вас невольников. Решено.

Старик говорит с сильным испанским акцентом.

– Однако не скрою…

Он сидит у столика, на котором покоится его шляпа и догорает свеча.

– …не скрою, что хотел бы просить вас ещё кое о чём.

Сидящий в другой, тёмной части комнаты Гардель пока не произнёс ни слова. Кажется, будто он бьёт пол тростью.

– Я ищу хороший корабль, – продолжает гость. – И много наслышан о вашем, друг мой. Но я не видел его в заливе. И никто не сумел мне ответить, где я могу на него посмотреть.

– Он не продаётся, – отвечает капитан сухо.

Щёки у покупателя-испанца чуть ввалились. На шее и между морщин видны мелкие порезы от неловкого бритья. Со стороны Гарделя по-прежнему доносятся удары об пол.

Посетитель смеётся и продолжает настойчиво:

– Видите ли, моя шляпа, что лежит на этом столике, тоже не продаётся. Как и двое моих слуг внизу. Однако всегда есть цена, за которую я бы их продал.

Ответа не следует. Стук приближается, вместе с тенью Лазаря Гарделя и его свистящим дыханием.

– В былые времена, – говорит испанец как можно непринуждённее, – лишь свою молодость да ещё, быть может, сестрёнку Карменситу я не продал бы ни за какие деньги. Но ни той ни другой давно уже нет на этом свете. Так скажите мне, за сколько…

Он вздрагивает. Капитан навис над ним: глаза слезятся, челюсти стиснуты, лоб пересекает болезненная складка.

– Замолчите.

В свете свечи видно, что правая нога Гарделя наполовину выстругана из свежей древесины и, подрагивая, упирается в пол трактира «У Милой Хозяйки».

2

Их спутанные вместе жизни

Внизу в трактир вошла, ни на кого не глядя, пожилая темнокожая женщина. Вытирая руки о передник, она быстрым шагом скрывается в кладовой. Выходит всё в том же грязном переднике, неся под мышкой прикрытую салфеткой корзину, и с явным неудовольствием говорит:

– Я же сказала, от меня будет больше проку в конюшне…

Хозяин идёт за ней по пятам и командует:

– Отдашь это даме на пианино, она посередине набережной! Как вручишь напиток, сразу назад!

Женщина уходит. Папийяр мимоходом посылает Амелии многозначительную улыбку. Как бы говоря: «Не правда ли, я хорошо управляюсь – прямо как в лучших домах вашей Франции? И заметьте, какие послушные у меня рабы; даже что такое пианино знают! Лимонад для белой женщины у нас тут важнее, чем роды темнокожей!» Всё это – в одной улыбке и парочке ужимок.

Но Амелия на него и не смотрит. Она следит за юношей в шляпе, который как будто принюхался, поведя носом, когда та женщина проходила мимо. Он нагнулся, прошептал пару слов сидящему рядом белому парню, потом метнулся вперёд и так быстро скрылся за жёлтой портьерой, что та даже не дрогнула, пропуская его. Лишь в глазах Амелии остались плясать пятна вспыхнувшего на миг полуденного света.

Она смотрит на парня в белой рубашке, который теперь с ней один на один. Он красив. Сидя напротив, Амелия вдруг чувствует свою уязвимость – хотя обычно ничего не боится. Она разглядывает его волосы, плечи, скрещенные руки, пальцы, будто натруженные пеньковыми тросами.

* * *

Наверху Родриго Маркес Валенсия всё ещё чувствует над собой дыхание Гарделя.

– Мой корабль не продаётся, – повторяет капитан.

Валенсия благоразумно кивает:

– Понимаю.

– К тому же он мог уже отчалить назад во Францию.

Испанец берётся за трость. Его старое тело разгибается с трудом. Гардель рядом с ним не даёт опомниться:

– Но даже если корабль и болтается ещё в заливе на юге острова, он, сударь, всё равно не продаётся.

– Где?

– В заливе Жакмель, доставляет последний груз.

Валенсия встаёт, взяв со стола шляпу. Теперь его взгляд на одном уровне с горячечными глазами капитана. Он улыбается.

– Что ж, друг мой, сдаюсь. Меня предупреждали о вашей несговорчивости.

– Он не продаётся!

– Я понял. Забудем об этом. Завтра утром вам заплатят за товар. Мой управляющий приедет с повозкой, запряжённой волами, и с ним несколько помощников, чтобы погрузить невольников и бивни.

Гардель медленно возвращается к кровати. Дышит он всё так же шумно. Уже много недель его мучает чувство, будто его правая нога на месте, а деревяшку вогнали в неё кувалдой через пятку.

Уже уходя, Родриго Маркес Валенсия достаёт из кармана мешочек. Звон, с которым он падает на стол рядом со свечой, ласкает слух.

– Что это? – спрашивает Гардель.

– Задаток. В качестве залога, пока я не расплачусь с вами.

– Забирайте! – рычит капитан. – Мне он не нужен. Если не расплатитесь, неустойкой мне будет ваш череп. Велю выточить из него набор кофейных ложек.

Валенсия тянется за мешочком.

– Вы правы. Череп не хуже слоновой кости. У меня самого есть ножик для масла в память о друге, который меня разочаровал.

– Убирайтесь!

– Вы мне нравитесь, капитан…

– Исчезните…

В бешенстве Гардель нащупывает в темноте двуствольный пистолет.

– Как это будет на вашем французском? – спрашивает испанец уже в дверях.

– Что?

– Шарм, – восклицает тот, – именно! В вас есть тот же шарм, что в старых фрегатах, ещё до Семилетней войны. Великое время. Немного нас осталось, кто его помнит.

Гардель смахивает стволом графин, и тот разбивается об пол.

– Вон!

У лестницы Родриго Маркес Валенсия встречается с хозяином, Леоном Папийяром. Дверь Гарделя уже захлопнулась.

– Ну что?

– Всё превосходно, Капилляр, – отвечает испанец.

– Папийяр, сударь.

– Верно, Папийяр, а я как сказал?

– Кажется, был шум?

– Стакан разбился… По моей неловкости. Вы меня не проводите, Капилляр?

– Мне нужно кое-что сказать капитану.

Леон Папийяр в страхе вдыхает поглубже и стучит в дверь.

Валенсия начинает спускаться по вощёной лестнице. Оказавшись внизу, он кланяется Амелии Бассак:

– Мадемуазель!

Она приветствует его, прикрыв веки дольше обычного. Единственный известный ей вид реверанса.

Испанец поворачивается к юноше в белой рубашке и как будто ищет кого-то взглядом.

– Он скоро вернётся, – говорит паренёк.

– Нужно ехать, – вздыхает старик, озираясь. – Мы его не ждём.

– Ждём. Он вернётся.

Амелия видит, как старик колеблется, глядит на жёлтый бархат портьеры, потом на тёмную лестницу, потом на умоляющие глаза юноши. Наконец он принимает решение и посылает Амелии обаятельнейшую улыбку; так уже давно не улыбаются – в его взгляде безупречная пропорция досады и снисходительности. Старик тоже усаживается на скамью.

С первой секунды, как только вошла сюда, Амелия чувствует себя будто в театре.

* * *

– Капитан?

Наверху трактирщик Папийяр нырнул во мрак комнаты.

– Капитан…

– Оставьте меня в покое!

– Прошу прощения. Но я должен сообщить вам две вещи. Во-первых, ваша рабыня… Та женщина в конюшне…

Слышно, что Гардель задышал медленнее. Он поднялся в кровати. Папийяр продолжает:

– Говорят, она не выживет. И малыш тоже. Роды идут очень скверно.

Ворчание.

– Кто говорит?

– Моя кухарка, которая у половины города принимала роды.

– Где она, ваша кухарка?

– Она в порту. Но сейчас вернётся.

Гардель старается хранить спокойствие. Он не включил ту беременную в проданную испанцу партию. Она – из око. У неё мета песни, хоть уже много недель никто и не слышал, чтобы она пела. Он надеялся, что продаст её вместе с ребёнком уже во Франции и обогатится. Если она умрёт, это будет серьёзная потеря.

Деревянная нога капитана вновь упирается в пол. Нужно спуститься в конюшню, взглянуть, что ещё можно сделать.

– И есть ещё второе, – говорит Папийяр.

– Что?

– Второе – это…

В дверь стучат, и она распахивается прежде ответа.

– Это она, – договаривает Папийяр тише.

Молчание. Амелия вошла в комнату.

– Мадемуазель Бассак, – говорит Гардель.

Он соскочил с кровати. Он не знает, как умудрился тут же узнать её, когда свеча в восковой луже на столике уже почти не даёт света.

Амелия ничего не видит: темнота застала её врасплох. Гардель пользуется этим, чтобы спрятать назад ногу и повернуться выгодной стороной. Перед этой девушкой он не хочет показывать ни малейшей слабости.

– Ваш отец, мадемуазель, тоже в Сан-Доминго?

– Почему все кругом непременно говорят о моём отце?

Молчание.

– У вас здесь темно, – прибавляет она.

– Это всё Папийяр. Он боится зноя.

Хозяин подскакивает.

– Я?

– Вон, Папийяр! – приказывает капитан.

Амелия проходит вглубь комнаты. Она пропускает Папийяра: тот выходит, закрыв за собой дверь.

– В таможне мне сказали, что вы здесь, – говорит Амелия.

– Да. Я работаю.

– Я зашла узнать новости. Мы давно не получали от вас писем.

Она отдёргивает занавеску и закрепляет её сбоку. По полу разливается приглушённый свет. Гардель убрал пистолет за пояс, под камзол. Вокруг него поблёскивают осколки разбитого графина.

– Должно быть, письмо разминулось с вами, – говорит он.

– Жаль.

– Я отправил его, едва ступил на берег, как всегда и просит господин Бассак.

– Это прекрасно.

Амелия решила ничего пока не говорить о смерти отца. Пусть он в последний раз побудет ей опорой – прежде чем придётся всю жизнь опираться лишь на собственные силы.

– Весь товар продан, – говорит Гардель. – Последних пятнадцать негров, которых господин Бассак просил отложить для вашего имения в «Красных землях», я отправил кораблём на юг острова. Десять мужчин, пять женщин. Все отборные, без изъянов.

– Сам корабль там?

– Да. В Жакмеле. Возможно, уже отчалил обратно во Францию.

– Вам было приказано оставаться на борту до прибытия назад.

– Мой старпом Вожеланд завершит этот рейс. Причины я как раз объясняю в том письме, которое вы не застали. Наверняка оно уже у вашего отца. Он в Ла-Рошели?

– Я не знаю.

Она ответила не думая. Где её отец в эту минуту? Сейчас не время для богословских рассуждений.

– А как же учётные книги? – спрашивает она. – Кто их будет вести?

– Я оставил их Вожеланду. Во Франции он отчитается счетоводу Ангелику.

От этого имени тревога сгущается над Амелией лёгкой тучкой.

– В них не будет суммы последних сделок, – замечает она.

– Действительно. Завтра я отправлю все расчёты за последние дни. В частности, по сегодняшней утренней сделке.

– Сделке с кем?

– С одним испанцем. Он взял все остатки. Кроме…

– Кроме чего?

– Кроме одной женщины внизу…

– Я видела её в конюшне.

– Я не обязан говорить вам о ней, потому что она лично моя.

– И всё же расскажите.

– Я купил её за свой счёт на побережье Гвинеи.

– И что же?

– Предложил испанцу.

Гардель лжёт. Он никому не говорил о ней, но ему, похоже, пришла в голову мысль, как не потерять всё.

– Этот господин не захотел её брать, – продолжает Гардель. – Сказал, что не хочет рисковать, так как ребёнок ещё не родился. Испанцы не такие сентиментальные, как кажутся на вид. Они умеют считать деньги.

– К чему вы клоните?

– Я продавал ему беременную женщину, а значит, и тот самый риск заодно.

Он понижает голос:

– Открою вам мой секрет: единственный способ выиграть – не играть самому, а предоставить это другим.

– Сколько?

– Я готов был отдать женщину вместе с ребёнком за две тысячи французских ливров прямо сейчас или за три – после родов.

Гардель даже не заговаривает про око и мету песни. Нет времени. Он лишь надеется выгадать сколько-то денег, продав женщину, которая уже при смерти. А ощипать эту невинную голубку, которая на него смотрит, будет нетрудно. Он бормочет:

– Две тысячи, слышите? Это почти даром…

– Пятьсот!

– Что-что?

– Я куплю её за пятьсот ливров наличными, – звучит звонкий голос Амелии.

Гардель смотрит на неё. Да как она смеет?

Амелия собрана. Вид у неё как у маленькой девочки, которой дали монетку, чтобы она поставила на лошадь на Ньюмаркетском ипподроме.

Капитан переводит взгляд на входную дверь.

– Я сказал, две тысячи, мадемуазель Бассак.

– Пятьсот, – повторяет она.

Гардель знает, что в любую секунду может войти Папийяр и объявить, что роженица скончалась. Сделку нужно провернуть скорее.

– Полторы тысячи.

– Вижу, вы меня не поняли. Однако, неважно…

– Тысяча, – уступает Гардель.

– Пятьсот, – говорит она вновь, делая смущённый вид. – Столько дал мне отец, чтобы я привезла с острова что-нибудь на память. Но, если вы не хотите, я найду что-то другое.

Гардель вспоминает, за какую цену он покупал женщину око в лимонном саду Виды, у охотника ашанти. Нет. Он не может позволить дочке богатого судовладельца заплатить в двадцать раз меньше, чем сам он отдал темнокожему в Африке. К тому же неделю назад он продал другого око, высокого юродивого парня с метой садов, сильно заломив цену. Покупатель сказал, что работает на королевский двор.

– Видите, – Амелия достала из рукава шёлковый кошелёк, – пятьсот французских ливров. Вы и так забираете у меня всё!

Капитану почудились шаги на лестнице… Или это её башмачки так шоркнули по паркету? Он смотрит на блестящий красный мешочек на ладони Амелии.

– Беру, – говорит он.

Она весело кидает кошелёк через комнату. Он пытается поймать его налету, но вскрикивает, слишком резко переставив деревяшку. Кошелёк скользит по полу среди осколков.

Амелия подбегает. Она смотрит на искажённое болью лицо, потом опускает глаза на ногу.

Молчание.

– Я не знала, – говорит она.

Она хочет помочь поднять деньги.

– Ни за что!

Он наклоняется сам, медленно заводит назад негнущуюся деревяшку.

– Пожалуйста, – просит она.

– Я сам! Отойдите!

Гардель опустился на колено. Он пригибается ещё ниже. Будто падает ниц. И подбирает кошелёк. Вставая, бледный и запыхавшийся, он от всей души желает, чтобы Амелии Бассак поскорее пришлось рыть под свою покупку яму на кладбище для чёрных, по ту сторону оврага Кап-Франсе.

Капитан выпрямляется снова. Он подыскивает что сказать, чтобы сохранить остатки достоинства. Указывает на деревянную ногу:

– Это случилось в Дагомее. Я вёл через болота сотню ваших невольников.

– Боже, – шепчет Амелия.

– В тех топях водятся священные кайманы. Они не щадят.

Он прячет кошелёк в карман. И улыбается. Глаза у него блестят.

– Священные кайманы! Так что я не жалуюсь. Говорят, это на счастье.

Он смеётся в тишине как безумный.

Разве можно признаться этой девушке, что он попросту словил шальную пулю на собственном корабле во время шторма у острова Закхея, из-за двух сбежавших детей и старого пирата?

И кто бы мог подумать, что в этот самый миг совсем рядом обнаружатся их спутанные вместе жизни?

3

Выбраться из западни

– Он?

– Да! Говорю же вам, это он.

Всего через две-три улицы от постоялого двора на ступенях низкого дома, какие окружают Оружейную площадь, сидят двое. Они разглядывают конюха с тремя лошадьми, притаившихся в уголке, позади человеческого потока.

– Это не он.

– Он самый.

Трудно поверить, но эти играющие в шпионов бродяги на самом деле Роже Паларди, главный хирург с «Нежной Амелии», и обычный салага Авель Простак: оба похожи на тех матросов, которых капитаны высаживают на островах, чтобы меньше платить экипажу на обратном пути в Европу. Для них это верный ход. Груз невольников они продали. А чтобы приглядывать за сахаром и кофе, которые явно не поднимут бунт за оставшиеся сорок дней пути, хватит и пятнадцати человек. Придумать же серьёзные провинности, за которые можно ссадить бесполезных моряков, труда не составит.

Однако в тот день Паларди и Простак уже ни на что не похожи. От своей офицерской формы врач сохранил лишь тёплый плащ, мало подходящий для тропиков. Он преет под ним в одном белье. Должно быть, подкладка уже покрылась плесенью, а то и мхом с грибами. Рядом Авель Простак в застёгнутой до подбородка матросской куртке, тоже точно в парильне. Своим румянцем они обязаны медленному запеканию в мундирах и бегущему по жилам спиртному, хотя всего-то одиннадцать утра. Уже несколько дней, как они всё спустили в кабаках.

– Он ушёл?

Оба то и дело теряют мужчину с лошадьми из виду. Их заслоняет утренняя воскресная толпа. Мулатки проплывают по улице с дюжиной платков на голове вместо шляпок. Видны и приодетые ради воскресной службы рабы, и моряки с париком или обезьянкой на продажу, идущие к базару для белых, и дети, повозки, солдаты милиции Кап-Франсе при эполетах, вольноотпущенные в протёртых костюмах и подновлённых шляпах, и белые креолы, для которых час ещё слишком ранний.

– Вот он опять, – говорит Авель, – приглядитесь.

Паларди пьянее товарища, он силится сосредоточить взгляд на дальнем конце площади.

Там стоит темнокожий широкоплечий мужчина огромного роста, одетый так изысканно, что гадаешь, какой царственной особе он принадлежит. Все три лошади рыжие, под седлом и готовы тронуться в путь. Снаряжены они по-походному: за седлом туго набитые перемётные сумки и свёрнутые одеяла. Мужчину за лошадьми едва видно – он стоит в тени стены, выкрашенной в светло-жёлтый цвет, как почти все дома в Кап-Франсе.

– Тот свалился в море у острова Закхея в разгар шторма, – говорит Паларди. – Он мёртв.

– И всё-таки это он, – возражает Авель Простак. – Клянусь вам.

Вид у того, о ком они говорят, совсем не покойницкий. В красной войлочной шапочке с кисточкой на шнурке, он беспокойно водит глазами. Высматривает кого-то на другом конце улицы. Похоже, те, кого он ждёт, не пришли.

– Из-за шапки точно не скажешь, но я его узнал, – прибавляет Простак. – Если я предупрежу капитана Гарделя, как он меня отблагодарит?

– Никак. За всю жизнь капитан ничего ни для кого не делал. А вот если ты ошибёшься, он вырвет тебе глаза, чтобы впредь смотрел лучше.

– Может, он найдёт мне корабль, на котором вернуться, – шепчет Авель.

Он вспоминает своих двух сестёр, которые уже так давно ждут его по другую сторону океана, близ Ла-Рошели. Он так и не простился с ними.

– В любом случае говорю тебе, это не он, – повторяет Паларди.

– Смотрите.

Великан приподнял шапочку и отёр голову рукой. Стало видно, что одной ушной раковины под красным войлоком нет.

Паларди с Простаком переглядываются, будто увидали самого чёрта: великан с отрезанным ухом!

– Побегу, – говорит Простак, совсем протрезвев. – Предупрежу Гарделя, он «У Милой Хозяйки». Вы оставайтесь здесь. И не пейте. Следите.

Для большей уверенности он выхватил у доктора флягу с ромом и сунул себе в карман.

* * *

Неподалёку, в номере капитана, Амелия Бассак собирается уходить.

– Когда с делами будет покончено, – говорит она, – приезжайте показать мне счета.

– Я думал, господин Ангелик…

– Первый отчёт, перед отплытием, вы предоставите лично мне, – уточняет Амелия.

– Вам? Где именно?

– В «Красных землях». В имении Бассаков. Моём имении.

– Вы остаётесь в Сан-Доминго?

– Заканчивайте свою работу, капитан. И не забудьте заехать ко мне в «Красные земли».

Она идёт к дверям. Капитан окликает её:

– Постойте. Счета почти готовы. Я бы мог предоставить их вам уже этим вечером.

– В них пока далеко не все сделки.

– Все. Вы же знаете. Последней моей покупательницей были вы.

Амелия берётся за щеколду, намереваясь открыть дверь.

– Вам, сударь, придётся найти ещё покупателей.

– Почему?

Она оборачивается.

– Ваш испанец…

– Да?

– Вы ведь шутите, капитан?

– О чём вы? Он заплатил двадцать пять тысяч ливров, а это, я вам скажу!.. Причём за отнюдь не свежих невольников. Этот Валенсия даже не попросил показать их.

– Можно взглянуть?

– Они в портовых складах.

– Я про двадцать пять тысяч ливров.

– Он расплатится с утра. Я знаю своё ремесло.

– А его?

– Что?

– Ремесло! Спектакли, маскарады, шарлатанство, грабежи! Его ремесло вы знаете?

Гардель ошеломлённо слушает.

– По правде сказать, – продолжает она снисходительно, – признаю, что ваш испанец – хороший актёр. Впрочем, все старые актёры в конце концов начинают играть как следует. Но вот его слуги…

– Что с ними?

– Один говорит словно в балагане на ярмарке, с деланым акцентом, как крестьяне у Мольера. А когда обращается к хозяину, про акцент забывает. Что же до второго…

– Трактирщик сказал мне, что это образцовый негритёнок, – возражает Гардель.

– Образцовый?

Амелия округляет глаза.

– Гардель, меня тревожит ваша наивность.

– Слуг я не видел, – признаёт капитан. – Они остались внизу.

– Они знали, что вы не выходите из комнаты, иначе бы не стали рисковать. Их целью было покорить трактирщика этой свитой персидского шаха. Всё – сплошная бутафория! И я ещё кое-что вам скажу. Тот образцовый негритёнок…

– Что?

– Это девушка, сударь!

Тишина. Всего секунда – и Гардель преображается.

Он проводит рукой по лицу, как борец, встающий с пола. Амелия смотрит на него. Он медленно вынимает из-за пояса пистолет. Он совершенно спокоен.

Капитан ковыляет в полумраке, выдвигает ящик и достаёт ещё два пистолета, соединённые ремнём. Они тоже кремнёвые, с двумя стволами друг над другом. Он набрасывает ремень на шею. Срывает со стены большое ружьё. Весь этот арсенал уже заряжен, набит порохом и свинцом, готов убивать, как всякое оружие раненых людей, поклявшихся, что больше никто не застанет их врасплох, и живущих ради мести.

– Они ещё здесь? – спрашивает он.

– Не знаю.

Гардель срывает приоткрытую Амелией занавеску, тянет на себя створку окна и тихо толкает ставень.

– Откройте дверь, – шепчет он.

Амелия слушается.

Капитан стоит лицом к окну, по левую руку от него – Амелия Бассак в дверном проёме. За ней видно лестницу, а дальше – нижнюю залу.

Во дворе трактира показалась идущая из порта старая кухарка. На одной руке у неё висит корзинка, а на другой – экстравагантная гувернантка Амелии на последнем издыхании. В этот миг мадам де Ло вспоминает о своих кузенах, предлагавших ей место в Версале, чтобы удержать от поездки на острова. И под палящим полуденным солнцем она запрещает себе думать, что стоило бы согласиться.

Стоя вдали от окна, Амелия не видит двух женщин. Они уже у колодца, посередине двора.

За ними на заднем плане показалась фигура в синем костюме. К ней бежит четвёртый персонаж, вынырнув из-за жёлтой портьеры трактира. Гардель узнаёт Жозефа Марта. И даже слышит его:

– Альма! Где ты? Пора уходить.

Да. Амелия Бассак права. Темнокожий слуга, к которому обращается Жозеф, – девушка. Причём та самая, которая сбежала с нижней палубы его невольничьего судна. Гардель медленно поднимает пистолет.

Внизу Альма не сводит глаз с остановившихся передохнуть у колодца женщин.

– Вот та, – говорит она, – у которой передник…

Договорить она не успевает. Во дворе гремит выстрел.

– Всем ни с места! – кричит Гардель.

Упавшее тело – это Авель Простак. Он вывалился из переулка, как из-за кулис споткнувшийся о трос рабочий сцены.

Остальные застыли. Они слышат, как Гардель кричит сверху:

– Это чтобы вы видели: я никогда не промахиваюсь. Я метил во фляжку!

Действительно, вокруг Простака расползается лужа. Металлическая фляга в его кармане пробита. Она отвела пулю. Чудом выживший Авель перекатывается на спину. И замирает.

Остальные оборачиваются на окно, откуда Лазарь Бартоломей Гардель целится в Жозефа и Альму.

Он кричит влево, где открытая дверь и вощёная лестница:

– Люк де Лерн, ты здесь?

Тишина.

– Ты слышишь меня, пират?

Внизу у лестницы, спиной к скрывающей его стене, всё так же сидит на скамейке Люк де Лерн, при полном параде.

– Я здесь, капитан, – отвечает он спокойно.

Испанского акцента больше нет.

Он ругает себя. Они как будто бы неделями копали яму, чтобы Гардель упал в неё. Но враг оказался быстрее и застал их на дне этой самой ямы с лопатами в руках, в дурацком положении и без единого шанса выбраться из западни.

4

Это девочка

Альма с Жозефом стоят друг к другу вплотную, всё так же на мушке у Гарделя, который медленно говорит Люку де Лерну, не видя его:

– Эта парочка важна для тебя, пират; впрочем, ты всегда любил паршивых псов и плоды почервивей…

Тишина. Авель всё изображает труп посреди двора. Происходящее, похоже, несколько оживило мадам де Ло, вернув ей немного сил. Кухарка держит её под руку и поглядывает на выходящие во двор ворота конюшни. Другая битва – роды лежащей на соломе женщины в нескольких шагах от неё – занимает её куда больше горстки мужчин, решивших поубивать друг друга. Для старой, выросшей в аду плантаций кухарки появление на свет – вещь куда более редкая, чем смерть.

Гардель продолжает:

– Если ты, Люк де Лерн, спокойно поднимешься по этой лестнице, держа руки повыше, если зайдёшь потолковать по-приятельски в мою комнату, всё будет в порядке. И Папийяру не придётся отдраивать двор.

Леон Папийяр вздрагивает внизу, услышав своё имя. Он в кладовой, свернулся на дне бака для белья. Зарылся в простыни, стараясь исчезнуть.

Стоя у окна, Лазарь Гардель продолжает следить за лестницей слева. Амелия стоит в проёме спиной к ней. Она хочет отойти, но он знаком велит ей оставаться на месте. Если Люк решит-таки напасть, стоящая на линии выстрела девушка станет капитану отличным живым щитом.

– Ты слышишь меня, Люк де Лерн?

Внизу, в полутьме, знаменитый пират встаёт на ноги. Он разглаживает рукой костюм, как перед выходом на сцену.

Гардель сыграл превосходно. Да, старый пират не раздумывая бросился бы в перестрелку. В таком возрасте надежды на геройскую смерть уже мало. Так что цепляешься за любой шанс. Но отдавать тех двух детей на убой Люку де Лерну совсем не хочется.

И снова – гром. От нетерпения Гардель стреляет в воздух.

– Ты слышишь меня? – кричит он, отбрасывая первый пистолет. – Слышишь?

Теперь он схватил те, что связаны ремнём. У него осталось пять зарядов, считая большое ружьё, похожее на мушкетон.

– Я слышу тебя, капитан.

Люк берёт со скамьи трость. Единственное, из-за чего у него щемит сердце, – это мысль, что, жертвуя собой ради Альмы с Жозефом, он совсем не уверен, что Гардель их пощадит. И ещё, признаться, ему жаль свою знаменитую бороду и что в вечность он войдёт с таким вот лицом, после такой вот последней роли.

Пират дважды коротко крестит грудь.

Едва до Оружейной площади по соседству донёсся первый выстрел, великан замер. После второго он на глазах Паларди вскакивает на лошадь и срывается с места галопом, увлекая за собой двух остальных. Толпа расступается. Все думают, что лошади понесли – из-за укуса пчелы или по неловкости седока. Но всадник, напротив, очень умелый. Он нарочно бросил поводья. Он почти стоит, подавшись вперёд, чтобы ускорить бег. Люди сторонятся со смешками и весёлыми криками. Великан несётся через город на лошади. Ради таких представлений и съезжаются сюда по воскресеньям со всех северных долин.

Видя, как он ускользает, Паларди лишь стонет, не в силах пошевелиться. Он стоит столбом, вскинув руку, и даже не пытается проследить его путь. Как ребёнок, у которого чайка стащила печенье, а он боится, что ругать будут его, за обжорство. Ещё немного, и он станет звать маму.

* * *

Люк де Лерн, всё ещё скрытый стеной, просит Гарделя о последнем:

– Обещай, что ты дашь детям уйти.

На другом конце лестницы Амелия стоит в дверях, опершись на косяк. Она смотрит на капитана, который, ухмыляясь, отвечает:

– Это всё равно, как если бы я спросил тебя, Люк, точно ли ты безоружен… Какой мне толк от твоего ответа? Давай, поднимайся!

Амелия оглядывается на лестницу. Внизу показался Люк де Лерн. Руки у него подняты. Капитан наставляет один пистолет на него. Другой по прежнему смотрит во двор.

– Ты оставишь детей в живых? – снова спрашивает Люк.

– Заткнись. И поднимайся медленно-медленно…

На миг Лазарь Гардель смыкает веки, но тут же открывает.

Снаружи что-то творится.

Во двор галопом ворвались три лошади.

– Йа-а-а-а!

На средней сидит великан: он правит всеми сразу, и они вместе перескакивают через тело Авеля Простака. Потом разом встают на дыбы, подняв вихрь пыли возле колодца, за который успели юркнуть Альма с Жозефом. Кажется, будто вокруг них вьются стайки крохотных перепуганных птичек.

Авель откатился к конюшне. Он ретируется. И только мадам де Ло с кухаркой застыли в центре этого урагана.

Когда происходящее доходит до Гарделя, он различает лишь двух женщин справа, а слева – великана с отрезанным ухом: возвышающийся над тремя лошадьми человеческий торс. Невиданное чудище ржёт и роет копытами землю. Стену пыли рассекают вертикальные полосы света.

Капитан бросает взгляд на лестницу. На какой-то миг он забыл о пирате. Поздно. В дверном проёме – только Амелия Бассак. Люк де Лерн выскочил через жёлтую портьеру внизу. Великан посреди двора разворачивает лошадей в его сторону.

Гардель возвращается к окну. И стреляет дважды. Он увидел, что Альма с Жозефом попытались выскользнуть из укрытия. Каменная крошка отлетает от колодца там, куда попали пули. Альма и Жозеф снова прячутся. Кухарка пытается увести мадам де Ло, но та будто приросла к месту.

Вновь появляются Люк де Лерн с великаном, каждый на своей лошади, держа третью рядом. Они несутся к колодцу, как почтовая тройка. На сей раз Гардель выпускает пистолеты, и они виснут по бокам. Он берёт в руки ружьё с раструбом на конце. Это слепое оружие, какое применяют при абордаже, чтобы смести с палубы всё и сразу. Он прикидывает траекторию всадников. Даже выстрели он не глядя, во дворе не останется ничего живого.

В тот самый миг, когда капитан Гардель уже готов нажать на курок, слева набегает волна, и он пошатывается. Это Амелия Бассак. Она увидела в окне мелькнувший среди бури шиньон мадам де Ло. И бросилась на обезумевшего стрелка.

Дробь взмыла в небо.

– Вы чуть не подстрелили её, точно дикую утку!

Эхо прогремело между стен, как сто один пушечный залп пару лет назад, по случаю рождения последнего французского принца.

Но Лазарь Гардель уже снова на посту. У него осталось два пистолета, по заряду в каждом.

Воспользовавшись заминкой, кухарка с гувернанткой упорхнули в конюшню. Альма с Жозефом вскакивают на третью лошадь. Пират с великаном ждут рядом.

Жозеф примостился за спиной Альмы. Она взяла поводья. Амелия смотрит из окна на двух юных пиратов. А совсем недавно, когда они позировали в трактире, вид у них был такой чинный.

Позже она спросит, как звали мальчишку. Ей ответят: «Жозеф Март», и она сохранит это имя в памяти, как и его взгляд, вечно устремлённый на ту темнокожую девушку, даже в пылу битвы.

– Вперёд! – кричит Люк де Лерн, как будто ведёт их на абордаж.

Великан оглядывается на Гарделя, который целится в них. И, рванув лошадь в сторону, заезжает остальным за спину, закрыв их собой.

– Йа-а-а! – снова кричит он. – Йа-а-а!

Он бьёт двух других лошадей по крупу.

Ему вторит выстрел.

Две лошади умчались галопом, но его – медлит. Животное чувствует, как седок тихо заваливается вперёд. От копыт ускакавших вновь встаёт облако пыли. Голова и грудь великана давят на лошадиную шею. Его ранило в плечо. Собрав последние силы, он вонзает пятки в бока. Лошадь наконец трогается.

– Йа-а-а-а!

Крик выходит хриплый, обречённый. В миг, когда великан уже вот-вот покинет двор, раздаётся последний выстрел. На сей раз огромное тело соскальзывает наземь. А лошадь уносится без него.

Руки Лазаря Бартоломея Гарделя опускаются, сжимая дымящиеся пистолеты. Перед ним дождём оседает пыль. Амелия сбежала по лестнице. Со второго этажа видно, как она пересекает двор, направляясь к конюшне и даже не взглянув на окровавленное тело.

Постепенно стекаются зеваки. Они обступают великана. Слышен гомон небольшой толпы. Но Гардель улавливает из него лишь три слова, сказанные прохожим:

– Он ещё дышит.

Держась за стену, Лазарь Гардель спускается по лестнице. Он внизу.

– Уже всё? – спрашивает чей-то голос.

Леон Папийяр стоит, держа в руках буканьерское ружьё, принадлежавшее, должно быть, ещё его деду.

Гардель вырывает у него ружьё. Трактирщик поднимает руки.

Капитан сгребает жёлтую портьеру в сторону и выходит. Он шагает вперёд через свет. И больше не чувствует в ноге боли.

Вокруг великана уже столпилось немало зевак с соседней улицы. Они оборачиваются на ковыляющего к ним Лазаря Гарделя, жёлтого как медь, на ружьё в его руках. Все расступаются, пропуская его. Великан с отрезанным ухом лежит на земле с открытыми глазами. Из плеча и бедра течёт кровь.

Дуло ружья упирается в его медленно вздымающуюся грудь. Действительно, отмечает Гардель, он ещё дышит.

После сотни ударов кнутом на борту «Нежной Амелии», после долгих часов без еды и воды на верхушке мачты, после того, как сгинул в водах у острова Закхея, великан всё ещё жив. На этот раз Гардель рассчитывает услышать его последний вздох.

«Чёрный кодекс» уже век как позволяет приговаривать к смерти рабов, трижды попытавшихся сбежать. Для великана это как раз третья попытка, если считать мятеж на нижней палубе и исчезновение с вант. Так что пришло время законной расправы. Гардель нажимает ружьём на сердце великана.

– Зачем Люку де Лерну нужен был тот корабль? – спрашивает он, поглаживая курок. – Зачем?

Уже много недель он терзается этим вопросом. Он знает, что Люк де Лерн всегда ненавидел работорговлю. Однако в день засады на острове Закхея ничего ценного, кроме невольников, на борту «Нежной Амелии» не было. И зачем ему снова так рисковать сегодня, лишь бы выведать, где корабль?

– Что он ищет? Отвечай. Считаю до десяти.

Великан с отрезанным ухом молчит, широко открыв глаза.

Когда Гардель доходит до девяти, на плечо лежащего великана опускается носок изящной шёлковой туфли.

– Что это? – звучит голос Амелии.

Капитан замер. Он уже не считает.

– Это беглец, – отвечает он, – разбойник.

– Нет, вот здесь! Что это?

Нога Амелии не сдвинулась.

– Свинец. Ключица раздроблена.

– Нет, капитан… Чуть ниже.

Сразу под раной действительно что-то виднеется. Испачканный кровью кружок с фигурной литерой «А».

Клеймо судна «Нежная Амелия».

– Здесь моё имя, – спрашивает она, – или мне мерещится?

По небольшой толпе пробегает шёпот.

– Этот человек принадлежит мне, капитан. Его я тоже забираю. Сегодня вы уже достаточно всего попортили. Если он выживет, будет работать у меня в «Красных землях».

Она наугад подзывает молодого человека из толпы.

– Унесите его.

– Я? – спрашивает Авель Простак.

– Да. Найдите кого-нибудь себе в помощь.

Простак слушается. Он только что узнал одного из беглецов. Это был Жозеф Март, его товарищ по долгому морскому пути из Африки.

Амелия оборачивается.

– Мадам де Ло, покажите, куда его положить. Пусть занесут в тень, в конюшню. У меня всё равно там дела: роженица с ребёнком.

Гардель отступает на шаг. Он оглядывается на постройку, идущую вдоль двора.

– Так ребёнок родился? – выдавливает он.

У колодца кухарка отмывает руки в ведре. Рядом с ней мадам де Ло – она серовата, но на ногах держится.

– Так мальчик, выходит… родился? – повторяет Лазарь Гардель.

– Похоже, капитан, – отвечает Амелия, – вы действительно ничего в этом не смыслите. Но кое-что я вам всё-таки сообщу: это девочка!

5

На юг

Альма предоставила лошади самой скакать галопом через город вслед за пиратской. Вокруг всё исчезло. Она не замечает провожающих их любопытных взглядов. Забыла про оставшуюся позади перестрелку. И даже про Жозефа за спиной. Альму переполняет знакомая близость, шлейф которой она почуяла совсем рядом, в трактире «У Милой Хозяйки».

Каждый раз, когда старая темнокожая женщина проходила мимо, пересекая переднюю, на ней, на её фартуке и грязных руках было что-то от Альмы, от её жизни. От её семьи. Потому она и пошла за ней по улицам, до порта и обратно. Она не могла удержаться. Это было как дым очага, который прежде выманивал её из глубины долины к их дому на смоковнице.

Альма знает, что несёт в себе мету охоты. Одну из пяти отметин, в которых хранится память народа око. Из-за этого дара она начеку день и ночь. Понять, откуда шёл тот густой родной запах на постоялом дворе, она не успела. Она несётся по сетке улиц Кап-Франсе.

С шумной мостовой улицы Анжу они сворачивают в узкие проулки, где под ногами песок. Здесь толпа редеет. Один за другим проносятся низкие дома с кровлей из тонкого, завезённого из Франции сланца.

– Альма!

Она замедляет ход, пустив лошадь рысью.

Сзади снова звучит голос Жозефа:

– Альма! Гляди! Останавливай…

Третья лошадь догнала их без седока. Спасаясь от шума и пыли, она следовала за ними. Теперь она встала. Боль напомнила ей, что на правом боку пенится кровь. Она тяжело дышит, прикрыв глаза.

Люк де Лерн впереди, но уже поворачивает к ним. Все трое не спешиваясь собираются вокруг раненой лошади.

– Свинцовая дробь, – говорит старик, поднеся руку к ране.

Все думают о великане, благодаря которому они ускользнули.

– Он там, он свалился с лошади, – говорит Жозеф.

– Если у лошади такая рана, то человек уже не встанет.

Альма вздрагивает. Этот великан разрушил жизнь малыша Лама, поймав его у реки, выше царства Буса. Но теперь он спас жизнь Альме. Он сбежал с судна вместе с ней и Жозефом. И странным образом стал последней связующей нитью между ней и братом. Она представляет, как тело великана с отрезанным ухом лежит на земле посреди двора у трактира.

– Нет, – говорит, глядя на неё, Люк.

Он знает, о чём думает Альма.

– Он остался там ради нас, – говорит за спиной Жозеф.

– А если Гардель нас поймает, то он погиб напрасно. Мы не можем вернуться за ним. Сам великан был бы против.

Альма смотрит, как раненая лошадь поднимает копыто, а потом кладёт морду на скрученное одеяло за седлом Люка.

– А как быть с ней? – спрашивает Жозеф.

– Дорога впереди долгая. Нам нужна третья лошадь, чтобы давать отдых нашим.

Люк зажимает поводья в кулак. И удаляется шагом.

– Куда мы теперь?

– К Жакмельскому заливу. Отсюда шестьдесят льё через горы.

– Зачем?

– Чтобы остановить корабль, который вот-вот уйдёт.

* * *

Паром в Верхнем Капе находится на самом краю города, в устье реки. Пятнадцатиметровая барка днём и ночью снуёт между двумя берегами. Идёт она недолго, но воскресная давка всё замедляет. Три тысячи рабов в выходных платьях уже переплыли с утра на этот берег, чтобы продать на городских базарах немного овощей со своего пятачка земли. Это их единственный шанс заработать себе хоть немного денег. Теперь они начинают возвращаться. В будние дни на берегах почти пусто. Все работают на хозяйских плантациях, засаженных сахарным тростником или кофе.

Альма, Люк и Жозеф стоят возле своих лошадей. Они знают, что их ищут, и стараются затеряться в толпе.

– Та белая девушка в трактире… – начинает Жозеф.

– Да, – отвечает Люк. – Она росла не здесь. Видно сразу.

Впереди паромщики заводят на барку пассажиров, лошадей, волов, повозки, и та оседает всё ниже, почти до воды.

– Та девушка, – продолжает Жозеф, – это Амелия Бассак.

Люк меняется в лице. Почему Жозеф не предупредил его?

В толпе снуют люди в синих мундирах с жёлтыми ремнями через плечо. Люк втягивает голову в плечи. Это объездная стража. Они любят шляться тут: у них казармы неподалёку – на улице Дофина. Выцепят кого-нибудь наудачу и проверят «пропуск». Раб не имеет права перемещаться без разрешения.

– Бассак-младшая, должно быть, ищет своё золото, – говорит Люк, ссутулясь ещё больше.

– Вы уверены, что его не выгрузили здесь?

– Слишком опасно. Тут на каждое судно по таможеннику. Они даже за корабельных крыс налог берут.

К ним подходит мужчина. Из паромщиков.

– Кто платит?

– Я, – хмуро отзывается Люк де Лерн.

– Восемьдесят два пятьдесят за переправу.

– И как это вы высчитали?

– Пятнадцать су за белых и лошадей и семь пятьдесят за вашего негра. Пересчитайте сами.

Жозеф смотрит на Альму. Благодаря одежде и тени от шляпы она всё ещё может сойти за мальчишку. Он заметил, что в её чёрных глазах иногда мелькает золотая искорка.