Читать онлайн Мечи легиона бесплатно

1

– Будь настолько любезен, – обратился к торговцу Марк Эмилий Скавр, – позволь мне рассмотреть это ожерелье получше.

– Которое? – переспросил торговец, толстый, лысый человечек с курчавой бородкой.

Римлянин показал – которое. Улыбка мелькнула на хитром лице торговца.

– О, у тебя отменный вкус, мой господин! Это украшение достойно самой принцессы.

Военный трибун невольно усмехнулся. Торговец, сам того не зная, случайно сказал правду. «Для принцессы и выбираю», – подумал Марк, однако вслух он лишь заметил сердито:

– И полагаю, цена у него императорская.

Лучше всего сбить торговца с толку сразу же. Торговец видит, что Скавр определенно намерен совершить сделку, и попытается воспользоваться этим.

И точно. Не раз игравший в подобные игры толстяк изобразил на своей пройдошливой физиономии выражение оскорбленной невинности.

– Кто здесь говорит о цене? Я говорю об искусстве! Взгляни! – Он положил ожерелье на ладонь Марка. – Поднеси к окну, погляди на это сверкание в лучах солнца. Провалиться мне под лед, если эта вещь не прекрасна! Убедись сперва в этом, мой господин, и тогда мы сможем продолжить нашу беседу.

Ставни на окнах ювелирной лавки были сняты. Солнце ярко пылало над городом, и лишь время от времени облако, пролетающее под порывами северного ветра, поглощало на миг ослепительное сверкание сотен золотых сфер, венчающих храмы Фоса – больших и малых святынь, разбросанных по всему Видессосу.

Зима была на исходе. В воздухе уже носилось теплое дыхание весны. Кричали и ссорились в синем небе чайки. Эти птицы никуда не улетали на зиму, они жили в столице весь год. Неожиданно трибун услышал радостное пение жаворонка – ранней весенней птицы.

Марк поднял ожерелье на ладони, поднося его к свету. Судя по весу – чистое золото. Широкие звенья украшал изящный орнамент. Между золотыми кольцами крепились девять квадратных граненых изумрудов, светящихся густым зеленым светом. Великолепные самоцветы.

Марк приблизил лицо к ожерелью: месяцы неустанной работы над налоговыми документами в имперском финансовом управлении начали сказываться на зрении.

«Эти камни будут чудесно сочетаться с зелеными глазами Алипии Гаврасы», – подумал Марк, снова улыбнувшись.

Между изумрудами переливались восемь жемчужин овальной формы. В солнечном свете казалось, будто они постоянно меняют цвет и переливаются, словно выступая из-под воды.

– Видал я вещицы и похуже, – ворчливо проговорил Марк, возвращаясь к торговцу.

Теперь начался настоящий разговор. К тому моменту, когда покупатель и продавец договорились о цене, оба успели вспотеть.

– Уф-ф! – проговорил торговец, вытирая влажный лоб льняным платком и глядя на трибуна с внезапным уважением. – У тебя странный акцент и светлые волосы, вот я сдуру и принял тебя за халогая. Фос свидетель, северяне так и швыряют свое золото на ветер! Но ты, мой господин, торгуешься, как прирожденный видессианин.

– Принимаю это как комплимент, – молвил Скавр.

Видессиане нередко ошибались, принимая Скавра за одного из тех рослых светловолосых северян, что нанимались на службу в императорскую гвардию.

Большинство римлян из легиона Скавра были невысоки ростом, с оливковой кожей, темными волосами и темными глазами. Внешне они мало чем отличались от представителей того народа, в чью землю были заброшены колдовством три с половиной года назад.

Но Марк родился и вырос в северном италийском городе Медиолане. Какой-то далекий предок-кельт наградил трибуна высоким ростом, носом с горбинкой и соломенными волосами.

Торговец осторожно обернул ожерелье мягкой шерстью, дабы драгоценные камни, упаси Фос, не оцарапались. Марк пересчитал золотые монеты. Торговец, ничего не принимавший на веру, пересчитал их вторично и сложил в увесистый металлический ящик.

– Я должен тебе одну шестую, – обратился видессианин к трибуну. – Как бы ты хотел получить сдачу – золотом или серебром?

– Пожалуй, серебром.

Большие видессианские монеты делились на шесть маленьких, однако малые золотые были редки. Они часто сгибались или ломались, нередко случалось так, что им недоставало настоящего веса. Иной раз они содержали значительные примеси меди.

Марк положил четыре серебряные монеты в пояс, а украшение спрятал за пазуху. Ему предстояло перейти площадь Паламы, где сновало немало воришек с тонкими, чувствительными пальцами. Здесь их водилось, во всяком случае, никак не меньше, чем честных торговцев и ремесленников.

Видессианин понимающе улыбнулся Марку.

– Ты весьма предусмотрителен. Да, печально было бы расстаться со столь прелестной вещицей, едва лишь она стала твоей.

Он застыл в поклоне, пока Скавр выходил из лавки. Когда трибун прошел мимо окна, торговец приветственно помахал ему вслед. Марк ответил дружеским кивком.

Срединная улица кишела народом. Видессиане спешили кто куда. До капитана наемников здесь никому не было дела. Эка невидаль – чужеземец!.. Многие, как и Марк, носили плотные туники и свободные шерстяные штаны, однако, несмотря на прохладную погоду, несколько человек уже вырядились в длинные, расшитые серебром и цветными шнурами халаты, которые обычно предназначались для каких-нибудь торжественных случаев.

Шайки городских хулиганов бродили, разодетые в попугайские туники с просторными рукавами, плотно схваченными у запястья. Некоторые – видимо, следуя новой моде – щеголяли с наполовину обритой головой. Этот обычай они позаимствовали у намдалени, которые выбривали затылки для того, чтобы шлем плотнее прилегал к голове.

Когда одна из этих подозрительных личностей, вырядившаяся в тунику и чулки немыслимого цвета, вдруг выкрикнула имя Марка, тот подскочил от неожиданности. Бандит уже приближался, лыбясь и протягивая руку. Только тут Марк вспомнил его – больше по гнилым зубам, нежели по какой-либо иной примете. Обитатель городского дна столицы был одним из тех, кто открыл ворота города, когда Туризин отнял трон у узурпатора Сфранцеза. В тот день бандит отважно сражался бок о бок с римским отрядом.

– Привет, Арсабер, – сказал Марк, пожимая влажноватую ладонь бандита.

– Рад тебя видеть, ринлянин! – прогудел Арсабер.

Марк заскрипел зубами. Неужели эта оговорка дурака-лакея, совершенная почти четыре года назад, навсегда врезана в память видессиан?

Ничего не заметив, видессианин продолжал – у него было превосходное настроение:

– Познакомься с моей дражайшей половиной – Зенония. А эти три оболтуса – мои сыновья: Зетий, Стотий и Боэтий. Дорогая, это – знаменитый Скавр, тот, что побил и намдалени, и гусеперщиков-бюрократов, будь они неладны. – Арсабер подмигнул трибуну. – Держу пари, что гусеперщики-то оказались покрепче «игроков».

– В некоторых случаях – да, – признал Марк, кланяясь Зенонии – невысокой, оживленной, довольно приятной на вид женщине лет тридцати. На ней была длинная шерстяная юбка, куртка из кроличьего меха и яркий шелковый платок. Затем, приняв суровый вид, трибун торжественно пожал руку Зетию, которому едва ли исполнилось шесть лет. Двое других были слишком малы: Стотию – года два, а Боэтий вообще путешествовал на руках у матери, завернутый в теплое одеяло.

Арсабер сиял. Сейчас бандит казался просто олицетворением примерного семьянина. Не будь на Арсабере цветастой одежды и не виси на его поясе кривой тесак устрашающего вида, его можно было бы принять за благонамереннейшего из граждан богоспасаемой Столицы.

– Нам пора, – объявил он, – иначе мы опоздаем на жареных перепелок к кузену Драю.

Обменявшись дружеским рукопожатием со Скавром, разбойник удалился.

Трибун поймал себя на том, что смотрит на свои пальцы. Неплохая идея – пересчитать их после того, как они побывали в руках у Арсабера. Тот вполне мог спереть у Марка мизинец-другой.

На всякий случай трибун похлопал себя по груди. Но ожерелье, благодарение богам, оказалось на месте.

Эта случайная встреча опечалила Марка. Семейное счастье Арсабера болезненно напомнило ему о том времени, когда они с Хелвис жили вместе. Но кровные узы, связывающие Хелвис с намдалени, оказались крепче ее любви к Марку. Ребенок, которого она носила, сейчас чуть младше Боэтия. Но Хелвис – далеко, в княжестве Намдален. Скавр даже не знал, кто родился, мальчик или девочка… Сын или дочь…

Давным-давно, в юности, Скавр обучался философии в школе стоиков. От своих учителей трибун знал, что человеку не следует склоняться перед смертью, болезнью, оскорблением, предательством, интригами. Да, эти идеи сами по себе весьма благородны. Но когда Марк столкнулся с предательством, философия оказалась бессильна.

От воспоминаний об Италии Марк перешел к другим – о римлянах. Тех римлянах, что уцелели, несмотря на все испытания и беды, обрушившиеся на них в новом мире. Во многом Марку не хватало соотечественников даже больше, чем Хелвис и детей. Только римляне говорили на его родном языке, только они разделяли память о прошлом, которое было безнадежно чужим для видессиан.

Марк знал, что легионеры провели беспечальную зиму в Гарсавре, на западе Империи. Лаконичные записки Гая Филиппа оповещали об этом трибуна – время от времени. Старший центурион, несравненный воин, едва владел тайнами грамоты. Корявые строки его посланий не могли заменить Скавру живой встречи с легионерами.

Расплескивая сапогами тающий грязноватый снег, Марк прошел мимо длинного гранитного здания, где располагались имперские архивы и тюрьма. Мрачное настроение постепенно рассеивалось. Наконец Скавр улыбнулся и сунул руку за пазуху, чтобы еще раз прикоснуться к ожерелью. Насколько ему известно, сейчас Алипия Гавра роется в архивных документах, собирая материал для своей исторической книги.

Этим она занималась и несколько месяцев назад, в День Зимнего солнцестояния. В ту ночь их отношения перестали быть просто дружескими…

Однако встречи случались куда реже, чем хотелось бы Марку. Алипия была племянницей правящего Императора, скованная по рукам и ногам дворцовым этикетом. Кроме того, у нынешнего Императора до сих пор не имелось прямого наследника.

Римлянин старательно гнал от себя мысли об опасности, которой подвергается. Если его связь с Алипией будет раскрыта, пощады ждать не придется. Туризин еще не слишком уверенно сидит на троне. Вне всяких сомнений, Гаврас увидит в Марке еще одного рвущегося к власти офицера, который к тому же пытается укрепить свои позиции любовной связью с принцессой.

Но площадь Паламы изгнала из мыслей все тревоги. Если город Видессос, подобно микрокосмосу, отражал космос огромной многонациональной Империи, то главная площадь столицы вобрала в себя все лики Великого Города. Здесь появлялись товары изо всех уголков мира. Торговцы со всех краев света бойко торговали ими.

Несколько кочевников-хаморов пересекли Видесское море. Они прибыли от дальнего форпоста Империи в степи – города Присты – и теперь выкликали дары Пардрайской степи, предлагая покупателям топленое сало для свечей, мед, воск. Небольшую лавку установили на площади и великаны-халогаи – суровых северян легко было узнать по волосам льняного цвета, заплетенным в косы. Здесь торговали мехами и янтарем.

Караваны с Запада все еще продолжали прибывать в Видессос – им не могла помешать даже война с Йездом. Они привозили на продажу шелка, пряности, рабов, сахар, но главное – превосходное оружие, которым испокон веков славились макуранские мастера. Увы! Теперь цивилизация древнего Макурана пала под натиском захватчиков-йездов.

А вот и намдалени. Торговец с Востока плюнул под ноги видессианину – имперец со скучающим видом предложил слишком низкую цену за груз эля. Другой намдаленский купец стоял возле прилавка с ножами и кинжалами и вовсю нахваливал свой товар.

Поблизости хатриш – худой, невысокий человек, который походил бы на хамора, не одевайся и не говори он как видессианин, – яростно торговался из-за какой-то мелочи с купцом. Один, кажется, пытался всучить другому груз строевого леса.

Рядом с чужеземцами торговали и сами видессиане – гордые, умные, ловкие, шумные, живые, скорые на язык. Эти не задумаются ответить на оскорбление и еще быстрее отправят назад бранное словцо.

В толпе бродили музыканты, распевая песни и аккомпанируя себе на лютнях, барабанчиках, мандолинах или пандурах, у которых был мягкий, печальный звук. Марк, начисто лишенный музыкального слуха, старался по возможности обходить их стороной.

Некоторые из местных жителей не утруждали себя подобной любезностью.

– Эй, почему бы тебе не утопить бедного кота и не прекратить его мучения? – крикнул кто-то музыканту. Ответ не замедлил: разъяренный певец обрушил на голову критика свою лютню. Инструмент треснул. Правда, драчунов быстро разняли.

Тут и там мелькали в толпе жрецы Фоса и монахи – заметные издали в своих голубых плащах. Иные искали людей, которых надлежало обратить в истинную веру; другие просто выполняли поручения, полученные в храме или монастыре. Делая покупки, святые отцы торговались с энергией и опытом, сделавшими бы честь любому далекому от храмовой жизни видессианину.

За складными кафедрами сидели писцы. У каждого в руке гусиное перо; каждый готов написать для клиента любой документ – если, конечно, у клиента удачно сочетаются отсутствие грамотности и наличие денег.

Потаскушки самой разнообразной внешности (и стоимости) вертелись тут же, принимая изысканные позы и зазывая клиентов. Букмекеры предлагали делать ставки на ипподроме, воспевая одних лошадей и насмехаясь над другими.

Повсюду бродили лоточники с деревянными досками, подвешенными у груди. Они наперебой расхваливали свой товар: спрутов, тунцов, угрей, креветок. Видессос – большой порт – предлагал своим жителям самые разнообразные дары моря. Немало продавалось на площади и другой еды: хлеб и булочки, всевозможные сыры, каши, лимоны и апельсины из западных провинций, оливки и оливковое масло, чеснок и лук, острый рыбный соус, очень любимый видессианами. Вина всевозможных сортов имелись в изобилии, в том числе и старые, выдержанные. Большинство вин все еще казались Скавру чересчур сладкими и терпкими. Впрочем, это не мешало Марку их пить.

Дальше потянулись ряды, где продавались ложки, ножи, полосы металла – меди и бронзы, бокалы, чаши и кружки из металла (в том числе золота и серебра), дерева, кости. Затем следовали лекарства и снадобья (обычные и магические) для излечения болезней и укрепления мужской силы, благовония, иконы, амулеты, книги заклинаний. Магия была здесь, в Видессосе, куда более реальной вещью, нежели в Риме. Трибун старался вести себя осторожно даже с неопытными и маломощными колдунами.

…Сапоги, сандалии, пояса, соломенные шляпы, изделия из кожи, замши, льна, драгоценных тканей – Марк даже не всегда мог разобрать, что именно предлагают перекрикивающие друг друга торговцы.

Из Амфитеатра – огромного овального сооружения из известняка и мрамора в южной части площади Паламы – донесся оглушительный вопль. Продавец сушеных фиг ухмыльнулся Скавру.

– Наверняка хорошая сценка, – промолвил он тоном знатока.

– Держу пари на все, что ты прав, – отозвался трибун. Он купил горсть сушеных фиг и принялся жевать их.

Здесь он чуть было не столкнулся нос к носу с Провком Марзофлом, кавалерийским офицером. Марзофл приподнял бровь; презрение пробежало по его красивому тонкому аристократическому лицу.

– Неплохо проводишь время, чужеземец? – осведомился он иронически, отбросив со лба длинную прядь волос.

– Да, благодарю, – отозвался Марк, собрав весь имевшийся у него запас оптимизма. Он чувствовал, что краснеет под взглядом видессианина.

Хотя Марк был почти на десять лет старше нагловатого кавалериста – тому не исполнилось и тридцати, – но Скавр не был видессианином. Это сводило на нет все остальные преимущества трибуна. Марку не очень-то улыбалось выглядеть в глазах Марзофла неуклюжим варваром. Однако Марзофл был из той многочисленной породы имперцев, для которых любой чужеземец – существо второго сорта.

– Туризин сказал мне, что мы выступим против йездов и двинемся в долину Арандоса, как только подсохнут дороги, – проговорил видессианин, осторожно набирая очки.

Легкое упоминание имени Императора должно было свидетельствовать о том уважении и доверии, которое Марзофл завоевал у Гавраса во время кампании против захватчиков-намдалени, высадившихся около Опсикиона. Трибун воевал тогда в западных провинциях против барона Дракса и из столицы был незаметен. Новость Марзофл принес с одного из последних военных советов. Римлянин, все еще находившийся в опале, не был туда приглашен.

Но у Марка уже был готов ответ:

– Уверен, что мы дадим им по зубам. В конце концов, мои легионеры удерживали от них Гарсавру целую зиму.

Напоминание об этом не слишком обрадовало Марзофла.

– Пожалуй, – признал он нехотя. – Ну, всего доброго.

Он резко повернулся и исчез в толпе. Трибун усмехнулся, глядя, как кавалерист удаляется деревянной походкой. «Моя шпилька тебе совсем не понравилась, ты, самоуверенный хлыщ», – подумал Марк.

Марзофл стремился подражать Императору и в этом доходил до смешного. Его маленькая бородка и неряшливые волосы раздражали Скавра. Туризин относился к своей внешности небрежно, но это проистекало от простой нелюбви к формальностям. Для аристократа Марзофла это сделалось чистой воды позерством. Кажется, милейший Провк Марзофл надеялся таким образом завоевать милость и доверие своего повелителя. При нечесаных волосах Марзофл носил плащ, обшитый мехом ласки, и пояс с золотыми пряжками; что до сапог со шпорами, то они были сделаны из мягчайшей и тончайшей кожи, которая сгодилась бы и для перчаток.

Марк направился к лоточнику, купил несколько копченых сардинок и начал поглощать их, от души надеясь, что Марзофл в это мгновение наблюдает за ним.

Не без опаски трибун взломал голубую восковую печать на маленьком пергаментном свитке. Он сразу узнал почерк, хотя не видел его уже почти два года. Тонкие, как паутинка, буквы.

«Окажи мне честь, навестив меня в моей резиденции завтра в полдень».

Эта печать и этот почерк делали излишней подпись: «Бальзамон, Патриарх Видессоса».

– Что же ему нужно от меня? – пробормотал Марк.

Скавр не стал последователем веры Фоса. Подобного обстоятельства оказалось бы достаточно для того, чтобы любой жрец в Империи запылал праведным гневом. Однако даже в этом Бальзамон отличался от большинства служителей Фоса. До принятия сана он занимался научной деятельностью и в свою патриаршую резиденцию внес весьма необычный для Видессоса дух терпимости.

«И все-таки, – думал Марк, – все эти превосходные рассуждения ни на йоту не приближают меня к ответу на главный вопрос: что нужно от меня Бальзамону». Трибун не льстил себе мыслью о том, что Бальзамон желал провести время за приятной беседой с чужеземным гостем.

В конце концов Марк последовал стоическому учению, которое наставляло его не тревожиться из-за тех вещей, что все равно останутся для него непонятными.

Резиденция Патриарха располагалась в северной части города, возле Собора Фоса. Это был довольно скромный дом из красного кирпича с купольной крышей, выложенной красной черепицей. Рядом с великолепным Собором патриаршая резиденция совершенно терялась – она как будто исчезала в его тени.

Перед домом росли старые ели. Они зеленели в любое время года. Всякий раз, видя эти деревья, Скавр задумывался о древности Видессоса. Прочие деревья и кусты оставались еще обнаженными.

Трибун постучал в прочную дубовую дверь. Он услышал шаги. Вскоре высокий, крепко сбитый жрец широко распахнул дверь.

– Чем могу служить? – спросил он, осмотрев откровенно чужеземное лицо и фигуру Марка с нескрываемым любопытством.

Римлянин назвал свое имя и передал жрецу письмо Бальзамона. Тот замер, внимательно читая приглашение.

– Сюда, пожалуйста, – молвил он. Теперь в его тоне прозвучало уважение.

Жрец повел трибуна по коридору, уставленному фигурками из слоновой кости, старинными иконами Фоса и другими древностями. Судя по уверенной походке, манере говорить, по шраму, пересекавшему бритую макушку жреца, Марк мог держать пари на что угодно: этот человек, прежде чем стать жрецом, был солдатом. Скорее всего, сейчас он исполнял роль шпиона, приглядывающего за Бальзамоном. Кроме того, разумеется, что прислуживал Патриарху. Любой Император, не лишенный здравого смысла, должен присматривать за главой Церкви. Политика и религия в Видессосе всегда сплетались в причудливый клубок.

Жрец постучал в открытую дверь.

– Ну, что там, Саборий? – донесся старческий тенор Бальзамона.

– Чужеземец, ваше святейшество. Явился по вызову вашего святейшества! – отозвался Саборий, как бы докладывая старшему по званию.

– Вот как? Явился? Что ж, очень рад. Мы поговорим с ним немного наедине, знаешь ли. Поручаю тебе заточить наконечники копий. Сходи куда-нибудь, сделай это.

Последняя фраза только подтвердила предположения трибуна. К тому же она свидетельствовала о том, что Бальзамон не слишком изменился. Прежнего своего помощника Патриарх тоже допекал подобными шутками. Геннадий бы нахмурился; Саборий же ответил так:

– Все мои копья уже начищены до блеска, ваше святейшество. Может быть, стоит вместо этого надраить кинжалы?

Жрец кивнул Скавру, чтобы тот заходил. Когда римлянин вошел, слуга плотно закрыл за ним дверь.

– Никак не могу выбить из этого человека дух мятежа и неповиновения, – проворчал Бальзамон, невольно усмехаясь. – Садись где хочешь, – велел он трибуну, широко махнув рукой.

Подобный приказ было легче отдать, чем выполнить. Рабочий кабинет Патриарха был завален свитками, книгами, восковыми табличками. Документы были грудой навалены на стареньком диване Бальзамона, кучами высились на нескольких стульях и загромождали оба старых кресла.

Пытаясь не нарушить порядка, в котором валялись книги (если только в этом хаосе имелся какой-то внутренний порядок), Марк снял с одного из кресел стопку книг, уложил их на каменный пол и сел. Кресло угрожающе заскрипело под тяжестью трибуна.

– Выпьешь вина? – спросил Бальзамон.

– Пожалуй.

Покряхтев, Бальзамон поднялся с низкого дивана, снял пробку с бутылки и принялся шарить по захламленной комнате в поисках кружек.

Глядя на этого толстого старика в потертом плаще – кстати, куда более поношенном, чем у Сабория, – можно было подумать, будто это повар на пенсии, но уж никак не духовный отец Империи Видессос. Однако когда Бальзамон повернулся, протягивая Скавру кружку с отколотым краем, не оставалось сомнений: за невзрачной внешностью скрывается недюжинный ум и волевой характер. Когда Патриарх смотрел человеку в глаза, забывались и бульдожий нос, и пухлые щеки. В его маленьких глазках, наполовину скрытых густыми, все еще черными бровями, обитала великая мудрость.

Однако сегодня Скавр видел, как под этими умными живыми глазами залегли темные круги, а лицо стало бледным. На правой стороне лба поблескивал пот.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Марк. Он вдруг ощутил беспокойство. – Ты нездоров?

– Ты слишком молод, чтобы задавать такие вопросы, – ответил Патриарх. – В моем возрасте человек или здоров, или мертв.

Бальзамон усмехнулся, но это не помогло скрыть облегчения, с которым он осел на диван. Воздев руки, Патриарх быстро проговорил молитву, обращенную к Фосу:

– Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Затем Бальзамон сплюнул на пол в знак отрицания Зла – Скотоса, антагониста Доброго Бога. Завершив обычный видессианский обряд, предваряющий трапезу. Патриарх осушил кружку с вином.

– Пей же, – обратился он к римлянину и приподнял бровь, когда Марк не стал ни молиться, ни плевать на пол. – Ах ты, язычник.

Это слово, срываясь с губ жрецов Фоса, иной раз служило призывом к погрому. Однако в устах Бальзамона оно стало лишь определением – возможно, лукавой усмешкой над трибуном, но не более того.

Вино оказалось недурным – в своем роде, хотя Скавру, как обычно, не хватало сухого виноградного римского вина. Не отставая от Патриарха, трибун осушил свою кружку и налил по новой.

Усевшись в кресле-развалюхе поудобнее, Марк стал прихлебывать не спеша. Под пристальным взором Бальзамона трибун поневоле беспокойно заерзал. Ох уж эти пронзительные стариковские глаза! Бальзамон был одним из немногих людей, которые, как чудилось трибуну, могли читать его мысли.

– Ну так чем же я могу быть полезен вашему святейшеству? – осведомился Марк, желая по возможности приблизить начало разговора.

– Ой-ой, какие мы церемонные. Я не являюсь твоим святейшеством, как нам обоим хорошо известно, – парировал Патриарх. И добавил не без восхищения: – Ты не слишком-то многословен, а? Мы, видессиане, чума на наши головы, говорим слишком много.

– Так что ты хотел от меня услышать?

Бальзамон рассмеялся, заколыхавшись брюхом:

– Ну-ну, святая невинность. Любой, кто не видел тебя в деле, принял бы тебя за очередного белобрысого варвара, которого обдурить легче, чем тупого халогая. А ты процветаешь! Это твое знаменитое молчание, должно быть, полезная штука.

Марк безмолвно развел руками. Бальзамон захохотал еще громче. У Патриарха был добрый раскатистый смех. Бальзамон словно приглашал любого разделить его веселье. Неожиданно для себя трибун тоже улыбнулся.

– Честно говоря, не могу сказать, что этой зимой я так уж процветал, – сознался Марк.

– Кое в чем – нет, – отозвался Патриарх. – Никто из нас не идеален, да и удача светит нам не всегда. Но кое в чем ином… – Он выдержал паузу, почесал подбородок и задумчиво проговорил: – Как ты полагаешь, что она в тебе нашла, а?

Хорошо, что Марк не держал свою кружку на весу, – иначе он уронил бы ее на пол.

– Она? – эхом повторил Марк, надеясь, что голос его звучит не испуганно, а всего лишь глупо.

– Алипия Гавра, разумеется. Зачем, по-твоему, я прислал тебе приглашение? – деловито спросил Бальзамон. Но увидев, какое у Скавра сделалось лицо, сменил тон. На смену насмешке пришла забота: – Не белей, пожалуйста. Мне вовсе не хотелось так пугать тебя. Допей вино, прошу. Это наполнит ветром твои паруса. Это Алипия попросила меня позвать тебя сюда.

Трибун машинально допил вино. Слишком много всего сразу. В голове будто брякали струны расстроенной лютни.

– Мне кажется, было бы лучше, если бы ты рассказал мне об этом побольше, – проговорил Марк.

Он испугался еще и другого. Неужели он приелся Алипии и она пытается таким образом – через Патриарха – дать ему знать об этом? Нет. Если бы Алипия решила с ним расстаться, она нашла бы в себе достаточно мужества, чтобы высказать всю правду в лицо. Однако некогда Марка предала женщина, которой он доверял и которую любил. Ему нелегко было полностью поверить другой.

Веселый огонек вновь затеплился в глазах Бальзамона. Добрый знак.

Патриарх просто сказал:

– Она говорила, что тебе будет интересно узнать одну вещь. Через три дня Алипия назначила мне встречу. Хочет расспросить меня об Ионнакии Третьем, этом глупом дурачке, что был Автократором целых два несчастливых года до Стробила Сфранцеза.

– Так что с того?

Алипия работала над своей «Историей» уже не первый год.

– Да только то, что она собиралась зайти еще куда-то. И как раз в день визита ко мне! Из-за моей старческой забывчивости и не припомню, в чем дело. Болтаю тут разные глупости об Ионнакии Третьем.

У трибуна отвисла челюсть. Изумление и радость наполнили все его существо. Бальзамон наблюдал за ним исключительно невинным взглядом.

– Должен признаться, твою старческую забывчивость весьма трудно заметить, – сказал Марк.

Подмигнул ли ему Патриарх – или же это только показалось Марку?

– О, она то появляется, то исчезает… Предполагаю, кстати, что я забуду наш маленький разговор уже завтра. Как это печально, не находишь?

– Да, жалость, – согласился трибун.

Бальзамон снова стал серьезным. Помахал пальцем у Марка перед носом.

– Тебе действительно лучше быть достойным ее. И того риска, на который она пошла из-за тебя. – Он осмотрел римлянина с головы до ног. – Надеюсь, ты умеешь также позаботиться о себе. Алипия всегда довольно толково судила о подобных вещах. Но после всего, что ей довелось вытерпеть, она просто не переживет, если ошибется в тебе.

Прикусив губу, Марк кивнул и яростно сжал кулаки.

– Было мгновение, когда мне страстно хотелось стать йездом, чтобы воздать Вардану по заслугам.

Подвижное лицо Бальзамона стало строгим.

– Да, ты ей подходишь. – Патриарх изучающе глядел на Скавра. – Кстати, ты подвергаешь себя большой опасности. Знаешь?

Марк хотел было пожать плечами, но взгляд Патриарха остановил его.

– И если ты останешься с Алипией, опасность будет только возрастать. Боюсь, ни с чем более ужасным ты еще не сталкивался. Один только Фос знает, победишь ли ты в конце концов или…

Огненный взор Патриарха, казалось, пронзал трибуна насквозь. Бальзамон говорил медленно, глубоким голосом. Марк почувствовал, как волосы дыбом поднимаются у него на голове.

Видессианские жрецы обладали множеством необыкновенных талантов. Но о Бальзамоне римлянин никогда не думал как о маге. Старый Патриарх Видессоса представлялся Марку необыкновенно мудрым, терпимым человеком – но никак не волшебником. Однако в это мгновение Марк уже не был столь уверен в том, что Бальзамон не владеет искусством магии. Слова Патриарха звучали не простым предостережением – в них слышалось пророчество.

– Что ты еще видишь? – спросил Марк резко.

Патриарх вздрогнул, словно ужаленный.

– А? Да так, ничего, – произнес он обычным голосом.

Скавр проклял свою поспешность.

Разговор перешел на мелочи. Марк вдруг понял, что забыл даже о своем раздражении, вспыхнувшем из-за того, что он не сумел вызнать побольше. Бальзамон отличался даром великолепного рассказчика, о чем бы ни зашла речь – разоблачал ли он слабости какого-либо жреца, рассуждал ли о своей коллекции макуранских фигурок из слоновой кости…

– Кстати, вот еще одна причина ненависти к йездам. Они не только грабители и поклонники Скотоса, не только убийцы. Они заразили собой Макуран, как чумой. – Патриарх поскреб свой поношенный плащ, к которому прилип яичный желток. – Видишь, потрепанная одежда имеет свои преимущества. Будь я во время завтрака облачен вот в это… – Он махнул на роскошное патриаршее облачение из расшитого золотыми нитями и жемчужинами голубого шелка. – Представляешь, если бы я его испортил? Да меня сразу после завтрака отлучили бы от Церкви!

– А у Земарка появилась бы тема для новых обличительных речей, – добавил Скавр.

Фанатичный жрец Земарк, захвативший власть в Аморионе, то и дело направлял Бальзамону и Туризину грозные анафемы.

– Не шути с этим, – вздрогнул Бальзамон. – Земарк – волк в одеянии жреца. Он безумен. Я пытался уговорить священный совет Амориона переменить решение, но там меня послали куда подальше. «Незаконное вмешательство из столицы» – так они это назвали. Земарк – это кот из притчи о коте портного, знаешь? Видишь ли, однажды кот портного упал в чан с голубой краской. А мышь подумала, что он стал монахом и перестал есть мясо.

Марк хмыкнул. Однако толстые пальцы Патриарха нервно барабанили по колену. Бальзамон явно был расстроен.

– Хотел бы я знать, скольких людей он уничтожил с тех пор, как пришел к власти? И что я могу сделать, чтобы остановить его?

Патриарх вздохнул и сокрушенно покачал головой. Странно – огорчение Бальзамона приободрило трибуна. Было облегчением знать, что не только Марк Эмилий Скавр совершает ошибки. От этого не застрахован даже такой мудрый человек, как Бальзамон.

Саборий – исполнительный, как любой солдат, – распахнул перед Скавром дверь, едва лишь трибун взялся за ручку.

Алипия Гавра села на узкой кровати и неожиданно ткнула Марка кулачком под ребро. Трибун вскрикнул.

Нежно коснувшись пальцами тяжелого ожерелья, принцесса проговорила:

– Ты просто сумасшедший. Оно такое красивое! Я с радостью носила бы его, да только вдруг меня спросят, откуда я его взяла? Как я объясню? И почему никто не видел у меня этой вещи прежде?

– Чума на твою практичность, – сказал Скавр.

Алипия засмеялась:

– Подобные речи в устах римлянина звучат, друг мой, сущим святотатством.

Трибун лениво откинулся на спину.

– Я просто подумал, что эта вещица будет красиво выглядеть на твоей груди. Особенно если на тебе больше ничего не надето.

Краска удовольствия медленно залила лицо Алипии. Принцесса краснела очень заметно; кожа у нее была бледнее, чем у большинства видессианок. Иногда Марк думал: не имела ли ее мать примеси халогайской крови? Черты лица Алипии не были такими острыми, как у ее отца или дяди, а глаза удивляли редким для видессиан зеленым цветом. Сейчас в них плясало озорство.

– Да ты просто ужасен, – произнесла она и попыталась толкнуть его еще раз. Марк увернулся и схватил ее за плечи. Это было ошибкой. Она мгновенно сжалась, перепуганная до полусмерти. Марк тотчас же выпустил ее. После Вардана Алипия не в состоянии была вытерпеть любого насилия. Внезапное движение едва не сбросило обоих с кровати.

– Вот видишь, – сказал трибун, – все эти драчки на кулачках – моя дурная привычка. Тебе не стоило перенимать ее. Гляди, что получилось.

– Я люблю делать все, что делаешь ты, – ответила она серьезно.

Эти простые слова ошеломили его, как случалось уже нередко. Хелвис всегда чуть ли не силой вынуждала Марка привыкать к ее обычаям. Хелвис не желала считаться с обыкновениями своего мужа, не считала нужным уступать даже в малости. А Алипия старалась ему подражать…

За открытыми ставнями слышалось кудахтанье куриц. Стояла теплая погода. Свежий воздух врывался в комнату на втором этаже маленькой гостиницы. Марк видел отсюда величавую громаду Собора.

Однажды зимой Скавр встретился в этой таверне с Алипией, и с тех пор всякий раз, когда считалось, будто принцесса посещает Патриарха, комнатка на втором этаже ожидала посетителей. Вряд ли хозяин гостиницы – его звали Аэций – узнал принцессу Алипию Гаврасу. В любом случае серебро смывает ненужные воспоминания лучше, чем вино.

Алипия произнесла:

– Мне на самом деле пора к Бальзамону. Тогда ни меня, ни его не поймают на лжи.

– Иди, раз должна, – проворчал Марк. Он наслаждался каждым мгновением, проведенным в ее обществе, и никогда не был уверен в том, что сегодняшнее свидание – не последнее.

Словно прочитав мысли Марка, Алипия прижалась к нему и заплакала.

– О, Марк, что же нам делать? Рано или поздно Туризин узнает, и тогда… – Она оборвала себя на полуслове, не желая даже и думать об этом «тогда».

Туризин, человек честный, но вспыльчивый, бывал весьма короток на расправу, коль скоро усматривал в чем-либо угрозу своему трону. Вряд ли можно винить его за это – за два с половиной года правления младшего Гавраса Империю непрерывно сотрясали мятежи и усобицы. И Скавр сам поддержал бы Туризина, если бы подозрения касались кого-нибудь другого.

– Хотел бы я, чтобы твой дядя наконец женился и породил наследника, – сказал Марк с легкой обидой. – Тогда он куда меньше беспокоился бы о тебе.

Алипия резко тряхнула головой.

– О, тогда я буду в полной безопасности. Меня всего лишь сделают почтенной супругой одного из его приближенных. Сейчас он не осмеливается выдать меня замуж просто потому, что опасается моего будущего мужа. А как только у него появится семья, я превращусь в одну из статей дохода. Мне придется связать его с одним из богатых и знатных семейств Империи. – Алипия уставилась в пустоту невидящими глазами. – А я скорее умру, чем лягу в постель с мужчиной, которого выбрала не сама.

Скавр не сомневался в том, что это не пустые слова. Он нежно погладил ее по спине.

– Если бы я был видессианином, – проговорил он.

Одна только мысль о том, что принцесса из императорской семьи может быть отдана в жены офицеру-наемнику, была выше понимания высокомерного Видессоса.

– Желания, желания, желания… – проговорила Алипия. – Что в них толку? Если мы решимся продолжать наши встречи, опасность будет только возрастать. Один Фос знает, когда мы избавимся от этого кошмара и выйдем ли мы победителями из этой борьбы…

Трибун уставился на нее. В Видессосе никогда не знаешь наверняка, где заканчиваются совпадения и начинаются чудеса.

– Бальзамон говорил мне слово в слово то же самое, – медленно произнес он. Под требовательным, внимательным взглядом Алипии Марк рассказал о том, как Бальзамон вдруг начал пророчествовать.

Когда Марк закончил рассказ, Алипия побледнела. Руки у нее затряслись. Погрузившись в гнетущее молчание, принцесса сидела неподвижно. Марку пришлось окликнуть ее несколько раз, прежде чем она наконец ответила:

– Однажды я видела его таким… Он глядел на меня так, словно видел насквозь, словно читал в душе, как в книге…

– Когда?

– Только один раз. Но я знаю, что этот транс поражал его и впоследствии. «Дар Фоса» – так он называет его. Мне кажется, «проклятие» было бы более подходящим определением. Бальзамон разговаривал со мной об этом несколько раз. Представь себе только, как он мне доверяет, если решил поделиться столь тяжелой ношей! За всю мою жизнь я не получала более лестного комплимента. Ты угадал верно, милый Марк. – Она коснулась его руки. – Иногда он предполагает, что наделен даром ясновидения. Но все, что ему дано видеть, – это гибель и отчаяние.

Римлянин тихонько присвистнул сквозь зубы.

– Да, это – проклятие. Особенно тяжкое для такого жизнелюбивого человека, как Бальзамон. Знать, что беда неспешно движется к роковой развязке… Смотреть на нее безмолвно, не дрогнув… Какое мужество!

Лицо Алипии отражало тревогу и страх.

– Когда ты видела его таким в последний раз? – снова спросил Марк.

– Он навещал моего отца перед началом похода на Марагху. Как всегда, они спорили, обменивались колкостями, шутили… Ты помнишь, как это между ними случалось. Наконец словесные стрелы иссякли, Бальзамон собрался уходить. И вдруг его плечи зримо пригнулись под тяжестью неожиданного выплеска ясновидения. Словно вся печаль мира рухнула на них! Бальзамон стоял неподвижно. Мой отец и я – мы пытались посадить его в кресло, думая, что ему стало плохо. Но он повернулся к моему отцу и уверенно произнес одно лишь слово…

– Какое?

– «Прощай». – Голос Алипии хорошо передал знающую интонацию пророка. Жуткое предчувствие, прозвучавшее в нем, на миг оледенило сердце римлянина. – Никто из нас не усомнился, что то – не обычные слова прощания. Мой отец и Бальзамон пытались скрыть тревогу, но утешительные слова звучали ложью. Я никогда не видела Бальзамона таким усталым, как на той проповеди в Соборе…

– Я помню это! – сказал Марк. – Я ведь был там с другими офицерами. Меня немного обеспокоил вид Патриарха. Да и вообще мне казалось, что мы заслужили лучшего напутствия. Полагаю, нам повезло, что мы вообще его получили.

– А теперь он видит опасность, угрожающую тебе, – продолжала Алипия тихим голосом. – Я должна оставить тебя. Клянусь, я уйду, прежде чем позволю себе навлечь на тебя гибель!

Но вместо этого она прижалась к нему всем телом.

– Никогда не поверю, что разлука может иметь смысл. Никогда! Что бы ни говорил несчастный старик, – сказал Скавр. – Чему быть, того не миновать.

Стоицизм, однако, оказался куда худшим лекарством для Алипии, нежели обычный поцелуй. Они опустились на кровать. Старая лежанка тихо вздохнула под их тяжестью. Через несколько минут Алипия протянула руку, коснулась ладонью щеки Марка и улыбнулась.

– А ты упрямец! – произнесла она с нежностью. В стране, где бороды носили решительно все, трибун все еще придерживался римских обычаев и ежедневно брился. Алипия прижала его голову к своей груди. – Как я могла даже подумать о том, чтобы оставить тебя? Но как я могу остаться? Я не должна подвергать тебя опасности!

– Я люблю тебя, – ответил Марк. Он держал ее в объятиях так долго, пока она судорожно не перевела дыхания. Он сказал правду – но не ответил на ее вопрос. И хорошо знал это.

– Я тоже люблю тебя. Для нас обоих было бы куда безопаснее, если бы этого не случилось. – Алипия бросила беглый взгляд в окно и грустно вздохнула, заметив, как удлинились тени. – Пусти меня, милый. Мне действительно пора идти.

Марк отодвинулся. Он с восхищением смотрел на ее стройное худенькое тело. Алипия надела длинное платье из мягкой золотистой шерсти. Геометрические узоры подчеркивали плавные линии талии и бедер.

– Оно тебе так идет, – сказал Марк.

– Записался в придворные? – Она улыбнулась, завязала сандалии, поправила волосы – прямые и короткие. – Какая удача, что я не ношу эти ужасные завитушки, которые сейчас в моде. Их куда труднее приводить в порядок.

Набросив на плечи льняную шаль, украшенную цветами и бабочками, Алипия пошла к двери.

– Сними ожерелье, – нехотя напомнил Марк. Он тоже встал с кровати и, набросив тунику, застегивал ее на плече пряжкой.

Марк уже протянул руку к ожерелью, но Алипия остановила его.

– Пусть Бальзамон посмотрит, прежде чем я спрячу. В конце концов, у меня не будет другой возможности продемонстрировать ему твой подарок… и твои безумства.

Марк почувствовал, как его лицо расплывается в счастливой улыбке. Не слишком-то много добрых слов выпадало на его долю с тех пор, как они с Хелвис начали ссориться. Алипия изумленно распахнула глаза, когда он снова поцеловал ее.

– Ну?! – гневно вымолвила она. – Еще один такой поцелуй – и Бальзамон не захочет даже глядеть на меня!

– О, это слишком опасно, – сказал Марк, призвав на помощь остатки своей знаменитой римской практичности. Алипия снова пошла к двери. Что-то брякнуло в ее сумочке. Марк засмеялся:

– Держу пари, у тебя там восковые таблички. Как звали этого бедолагу, о котором говорил Патриарх? Ионнакий Второй?

– Третий. Второй уже триста пятьдесят лет как лежит в могиле. – Алипия была совершенно серьезна. Историческая наука приучила ее к точности и терпению. Когда Скавр встретился с ней глазами, она добавила: – Удовольствия бывают разными, знаешь ли.

– Не извиняйся, – быстро ответил Скавр. У него не было оснований неприязненно относиться к ее научным трудам. Если бы не цепкий, острый ум принцессы, если бы не ее умение подмечать мельчайшие детали и использовать их, им не удалась бы и половина их и без того редких встреч. Не говоря уж о том, что, скорее всего, их связь давным-давно была бы уже обнаружена.

– Я и не думала извиняться. – Голос Алипии сразу стал ледяным. Она терпеть не могла, когда к ее работе относились легкомысленно.

– Я не об этом, – мягко сказал Марк и увидел, что она сразу расслабилась. – Может, тебе было бы любопытно обменяться записями с моим другом Горгидасом? Он привезет немало интересного, когда посольство вернется из степей…

Скавр назвал имя Горгидаса и ощутил внезапный укол одиночества. Что поделывает сейчас грек? Несмотря на многочисленные колючки, которыми Горгидас старательно себя украшал, грек был тем, кого Гомер именовал «другом человечества».

Многие видессиане презрительно нахмурились бы при одной только мысли о том, что могли чему-то научиться у чужеземца. Но Алипия живо отозвалась:

– Ты как-то говорил мне, что в вашем мире тоже пишут исторические книги. Как драгоценно было бы для меня узнать совершенно другой взгляд на жизнь, на искусство! Боюсь, мы здесь, в Видессосе, слишком долго копировали друг друга. – Она снова посмотрела в окно и скорчила раздраженную гримаску. – А теперь я ухожу. В третий раз. И окончательный. Ни слова больше. Я действительно должна идти.

Она обняла его и крепко, быстро поцеловала, после чего закрыла за собой дверь.

Марк еще оставался в комнате. Они никогда не выходили вместе. Гостиница была расположена очень удобно – совсем рядом с резиденцией Патриарха. Отчасти это уменьшало опасность. Хозяин же, когда ему хорошо платили, не задавал лишних вопросов.

Чтобы убить время, трибун спустился в пивной зал и заказал кувшинчик эля; иной раз он предпочитал эль более сладкому и густому видессианскому вину. Аэций протянул трибуну кувшин и высокую, обтянутую потертой кожей кружку. Поглядел понимающе. Римлянин ответил каменным взглядом. Аэций хмыкнул и, бормоча под нос, отправился обслуживать другого посетителя.

Рано утром, когда Скавр входил в гостиницу, пивная была пуста; теперь же здесь было полно народу. У Аэция собирались простые люди – маляры с пятнами краски на одежде, булочники с мучной пылью на фартуках, сапожники, плотники, портные, парикмахер с завитой, покрытой воском бородой, какой-то мужчина весьма женственного вида – вероятно, служащий бани. Многие из этих людей были завсегдатаями пивной. Завидев знакомых, они шумно обменивались приветствиями.

Служанка возмущенно взвизгнула, когда щеголь-парикмахер ущипнул ее за зад. Один из маляров, осушив гигантскую кружку, затянул песню. Полтаверны подхватило припев, известный даже Марку: «Вино пьянит, пьянит себя, но мы пьяней, пьяней вина!»

Скавр прикончил свой эль и начал пробираться к выходу сквозь прибывающую толпу. Краем уха он уловил, как один из посетителей говорит своему соседу:

– Что делает здесь этот грязный чужеземец?

Но внушительный рост Скавра и длинный галльский меч, висевший у него на левом бедре, обеспечили ему полную безопасность. В таверне не нашлось ни одного гуляки, который решился бы открыто бросить вызов рослому, хорошо вооруженному воину.

Большие золотые шары на шпилях Собора отражали багровый свет заката. Марк направился в сторону Срединной улицы. Он шел медленно. Извилистые улочки были полны народу. Непрерывным потоком двигались люди – пешие и на мулах, в портшезах, на конях и ослах, в повозках и колесницах, запряженных четверкой или шестеркой коней; телеги, тачки, полные овощей, фруктов, зерна… Кричали животные, погонщики бранились и замахивались кнутами, борта телег цеплялись за стены домов, колеса громко скрипели.

– Что ж, продолжай в том же духе. Тогда я тоже сделаю вид, будто знать тебя не знаю, – возмущенно сказал кто-то на ухо трибуну.

Скавр резко повернулся.

– А, Тасо. Привет. Прости. Я действительно тебя не заметил.

– Да, конечно. Косматая бороденка делает меня прямо-таки невидимкой. – Посол Хатриша фыркнул. Маленький, похожий на птицу, Тасо Ван выглядел бы истинным видессианином, если бы не борода, падавшая на его грудь неопрятной копной. Ван охотно подравнивал бы ее, как это делают имперцы, но каган Хатриша настаивал на соблюдении традиций. Правители Хатриша вели свое происхождение от хаморов, а те не утруждали себя посещением парикмахерских. Правда, хаморы-завоеватели за восемьсот лет изрядно смешались в Хатрише с местным населением, однако подобные мелочи не дозволялось принимать в расчет, коль скоро речь идет о суровых воинских традициях.

Ван по-воробьиному склонил голову на плечо.

– Похоже, ты не часто выбирался из своей норы. Ну что, Туризин снял тебя с крючка? – осведомился Тасо с хитринкой в глазах.

– Можно сказать и так, – ответил трибун.

Что бы такое наплести хатришу, чтобы вернее скрыть правду? В любом случае вворачивать вранье надлежит очень осмотрительно; бухнуть Тасо Вану какую-нибудь выдумку ни в коем случае нельзя – посол распознает ложь мгновенно. А поскольку в подобных делах Тасо Вана отличала веселая циничность, он не сходя с места назовет Марка лжецом.

Однако персона Марка, похоже, сегодня не слишком занимала Вана; у маленького хатриша было полно новостей.

– Если бы мы с тобой не встретились случайно, мне пришлось бы навестить тебя через денек-другой.

– Ты для меня – всегда желанный гость.

– Всегда надоедливый гость, ты хотел сказать, – усмехнулся хатриш.

Марк принялся возражать, причем вполне искренне. Тасо Ван нравился римлянину. Веселая откровенность хатриша была для него просто глотком свежей воды после тухлятины недомолвок и намеков, с помощью которых замысловато и сложно общались видессиане.

Однако, несмотря на свою знаменитую откровенность, даже Ван заколебался, прежде чем начать разговор.

– У меня есть весточки из Метепонта, если ты хочешь их слышать.

Скавр сжался, как пружина.

– Весточки? – переспросил он, стараясь по возможности говорить ровным голосом. Метепонт находился на западном побережье княжества Намдален. Город, где сейчас жила Хелвис. Ее родной город. Вздохнув, трибун проговорил: – Рассказывай! Лучше мне узнать это от тебя, чем от кого-нибудь другого.

– Благодарю. – Выражение замешательства, проступившее на лице Тасо Вана, было для хатриша весьма необычным. – Знаешь ли, у тебя в Метепонте есть теперь дочь. Мои новости устарели на пару недель, но из того, что я знаю, могу сказать: и мать, и ребенок вполне здоровы. Хелвис назвала девочку Эмилией. Это не намдаленское имя.

– Римское, – рассеянно сказал Марк. Разумеется, хатриш не помнил всех имен трибуна; Ван слышал их на приеме два года назад и с тех пор наверняка прочно позабыл. Возможно, Хелвис желала посыпать солью душевные раны своего бывшего мужа. А может быть, имя девочки было своего рода просьбой простить ее… Марк покачал головой. Эмилия. Дочь, которую он никогда не увидит.

– От кого ты узнал?

– Угадай с трех раз! Разумеется, от барона Дракса. Старина Дракс снова набирает наемников – надо же ему пополнить отряд, который ты покрошил в прошлом году. Кстати, у барона нашлось словечко и для тебя. Он говорит, что очень хотел бы видеть тебя на своей стороне. Ты получишь от него достаточно золота, чтобы не жалеть о перемене хозяина.

С хорошо рассчитанным презрением Скавр сплюнул в щель между булыжниками мостовой:

– Он просто дурак, если ему в голову приходят подобные мысли. Любой, кто предал однажды, предаст и вторично.

Эта мрачная тирада заставила Вана засмеяться:

– А еще он сказал, что ты именно так и ответишь. Оторви подбородок от груди и улыбнись наконец.

Но Марк все еще хмурился. Дракс до сих пор не оставил надежды оторвать трибуна от Видессоса. С барона станется направить какое-нибудь змеиное послание Туризину, чтобы подозрения Императора довели дело Дракса до конца и выдавили Скавра из Империи. Многие намдалени подражали видессианским обычаям, однако барон Дракс даст фору любому имперцу в искусстве вести двойную игру.

Скавр медленно потряс головой. Прошлое, похоже, продолжало жалить его.

– А, гляди-ка, кто к нам идет! – Тасо Ван хлопнул трибуна по спине. – Любимчик видессиан, гордость офицерского корпуса!

Трибун обернулся, чтобы посмотреть, кто это удостоился столь иронического комплимента, – и хрипло засмеялся. Примерно в ста метрах от них, скрываясь за тележкой, груженной яблоками, маячил Провк Марзофл. Кавалерист взглянул на чужеземцев так, словно хотел испепелить их презрением. Тасо махнул ему рукой. Марзофл нехотя вышел из своего укрытия.

Маленький хатриш отвесил ему изысканно вежливый поклон.

– О, добрый вечер, ваша светлость. Я вижу, вы гуляете по трущобам?

Сегодня Марзофл сменил щегольскую разноцветную одежду на подержанную домотканую тунику и потертые штаны, заправленные в сбитые сапоги. Однако, вырядившись бедняком, он забыл оставить дома свою непробиваемую самоуверенность.

Смерив Вана взглядом с ног до головы, офицер ответил:

– Если ты уж так хочешь знать, чужеземец, я надеялся сбить таким образом цену на одну шлюшку.

Марк не ожидал от кавалериста такой изворотливости.

– Ну а вы двое, – продолжал видессианин, – чем тут занимаетесь? Небось строите козни?

– Скорее разрушаем их, насколько в наших силах, – ответил Скавр. Он передал Марзофлу новости, которые Тасо получил от Дракса, и добавил: – Ты часто видишься с Автократором. Сообщи ему обо всем. Ведь он прислушивается к тебе.

Марзофл даже не заметил ядовитой насмешки, хотя Тасо Вана внезапно одолело удушье. Марку даже пришлось хлопнуть хатриша по спине.

Наблюдать за потугами кавалериста быть благосклонным само по себе было достаточно смешно, хотя, на взгляд Марка, противник слишком быстро оправился от замешательства. Скавр рассчитывал на несколько неловких минут, а вместо того получил несколько благодарных фраз.

– У вас есть еще что-нибудь для меня? – спросил Марзофл важно – как будто Скавр и Ван подошли к нему с докладом. Они молчали. Офицер коротко кивнул: – В таком случае – приятного вам вечера.

Он двинулся по улице с таким видом, будто чужеземцев для него вообще не существовало. Тасо заорал ему в спину:

– Так ты нашел эту шлюшку?

Марзофл подскочил от неожиданности.

– А? – Затем он пришел в себя и хмуро ответил: – Нет. Я опоздал. Какой-то оборванец уже строил с ней шашни. Слишком много чести для этой потаскухи. – Он неприятно хмыкнул. – Да я больше так, из любопытства. Для жизненного опыта.

И ушел, неловко ступая в стоптанных сапогах.

– Самолюбивый ублюдок, – высказался Марк, едва Марзофл отошел на достаточное расстояние.

– Да уж. Точнее не скажешь. – Тасо издал неприятный смешок, ловко передразнив кавалериста. – Как большинство людей подобного сорта, он удовлетворяется очень немногим. – Хатриш дернул Скавра за рукав. – Пойдем со мной. Пошли! У тебя как, в кошельке звякает или сегодня ты пуст? Ну все равно, поставлю за тебя. Я люблю играть в кости в доме у одного намдалени. Он тут торгует оловом. Знаешь, островитяне обожают азартные игры. Кроме того, у старика Фредниса великолепная кухня. Попробуешь его копченых устриц – на языке тают! А спаржа в винном соусе с вареными креветками!.. – Ван облизнулся, как кот, почуявший сметану.

Римлянин виновато похлопал себя по животу. Бесконечные недели, проведенные за письменным столом, оставили печальный след: Марк начал полнеть. В конце концов, решил Скавр, никто ведь не заставит его есть много.

– Почему бы и нет? – сказал он хатришу.

Спотыкаясь в темноте, Скавр поднимался по каменным ступеням в свою маленькую комнатку в чиновничьих апартаментах. Коридоры и залы, днем полные шумных посетителей, сейчас были пусты и отзывались гулким эхом на стук его сапог. Марк все еще слышал громкое пение Тасо Вана. Хатриш брел, покачиваясь, к посольским палатам.

Тасо не соврал, вяло подумал трибун. Фреднис-намдалени не скупился на еду и питье для своих гостей. Да и игра в кости оказалась удачной. С десяток золотых весело позванивали в поясе Скавра.

Коридор был слабо освещен бледными полосами лунного света, сочившегося сквозь узкие окна. Скавр внимательно считал двери. Большинство комнат в этом крыле палат – кладовые.

А вот и комната Скавра. Желтая, как масло, полоска света струилась из-под двери… Рука Марка легла на рукоять меча. Как можно тише он вытащил клинок из ножен. Кто бы ни был тот, кто прячется за дверью – вор? шпион? убийца? – он пожалеет о вторжении.

Первая мысль Марка была об Авшаре, но символы друидов на галльском клинке оставались холодными. Когда в действие вступала магия, они начинали переливаться золотистым огнем.

Что ж, в таком случае Скавра ожидает всего лишь человек.

Марк резко толкнул дверь и прыгнул в комнату.

– Кто?! – заревел он и вдруг поперхнулся.

С мечом в руках в боевой позиции за кроватью трибуна стоял Гай Филипп. Старший центурион никогда не рисковал понапрасну и именно поэтому дожил до седых волос.

Отсалютовав Скавру мечом, Гай Филипп заметил:

– Я жду тебя довольно долго. Уже далеко за полночь.

– Что ты здесь делаешь?

Марк крепко пожал ему руку. Только ощутив прикосновение мозолистой лапы старого друга, Скавр убедился в том, что перед ним не видение, вызванное вином Фредниса.

– Отдыхаю. Вернее, отдыхал, пока ты не появился, – ответил ветеран, ухмыляясь при виде замешательства трибуна.

Гай Филипп сказал сущую правду. В углу валялись его сапоги. Похоже, старший центурион до прихода Марка со всеми удобствами располагался на кровати трибуна, потягивая винцо. Пустой кувшин, лежавший у изголовья, свидетельствовал о том, что Гай Филипп не терял времени даром.

– А помимо этого?

Марк улыбался – он снова слышал звучную латинскую речь, от которой отвык за целую зиму. Гай Филипп был истинным римлянином во всех отношениях – храбрым, практичным, не обладающим слишком богатым воображением и достаточно упрямым, чтобы одолеть любое препятствие. Присутствие старшего центуриона в столице было логическим следствием именно этого последнего качества.

– Твои проклятые чинуши не прислали нашим ребятам ни единого золотого за последние два месяца. И если легионеры не увидят этих гребаных денег в ближайшие дни, они начнут грабить пригороды Гарсавры. Дисциплина покатится к едрене матери – как легко догадаться.

Став наемниками, легионеры вели себя куда свободнее, чем в Риме, где их связывала мощная римская военная традиция. Но именно то, что еще оставалось в легионе от этой традиции, и делало подразделение Скавра столь эффективным в Империи, где почти вся пехота представляла собой беспорядочный сброд. Неуплата жалованья была наилучшим топливом для бунта.

– Почему ты не написал мне? – спросил трибун.

– Во-первых, проклятые грунтовые дороги! Пойдешь – утонешь по самые помидоры. Сам понимаешь – какой нарочный проедет по такой грязи? Во-вторых… Ну, я не мастак писать… Да и не люблю я этого дела. Кроме того… – Гай Филипп крепко стиснул челюсти, собираясь с силами. Он явно готовился перейти к сути дела. – Если хочешь чего-нибудь добиться, лучше явиться самому. Покажи мне эту чернильную душу, которая занимается нашим жалованьем. Я лично откручу ему яйца. Если проклятые имперцы хотят нанимать солдат, то лучше бы они относились к нам как положено. Один из них скоро запомнит это на всю жизнь.

Скавр знал, кто этот провинившийся бюрократ. Марк тихонько вздохнул от удовольствия, предвкушая отличное зрелище.

– Я покажу его тебе, – обещал он Гаю Филиппу. – Только я хочу посмотреть, что ты с ним сделаешь.

– Справедливо, – отозвался Гай Филипп.

Он обвел взглядом крошечную комнатушку, где обитал Скавр. Там почти не было мебели – за исключением кровати, кресла, служившего одновременно подставкой для лампы, и изрядно побитого сундучка из сосновой древесины с вырезанной на крышке скабрезной сценкой.

– Я думал, ты живешь лучше, – заметил Гай Филипп. – Если Туризин держит тебя в черном теле, то, думаю, лучше бы тебе вернуться к нам. Кстати, когда ты возвращаешься в легион?

Марк беспомощно развел руками.

– Все далеко не так просто. С тех пор как Дракс улизнул, я не в слишком большом фаворе.

– А! Это… – с отвращением отозвался Гай Филипп. Конечно, он был в курсе событий. Легионеры, которых Скавр немедленно отослал назад после того, как барон Дракс бежал, принесли в Гарсавру все новости.

Поколебавшись, старший центурион позволил себе выразить сочувствие, облекая его в следующую форму:

– Чтоб чума забрала эту коварную сучку.

Скавр оказался в ловушке. Он был благодарен другу за понимание и вместе с тем испытывал странное желание защитить Хелвис. Поэтому Марк просто промолчал.

После нескольких неловких минут Гай Филипп удачно сменил тему разговора.

– Ребята без тебя скучают. Просили передать тебе самые наилучшие пожелания.

– Правда? – Марк был тронут. – Приятно слышать. – Неожиданная мысль мелькнула у него в голове: – А кто сейчас командует манипулами?

– Ну, тебя там нет… А Юний Блезус… м-м… скончался… – Гай Филипп постарался проскочить эту скользкую тему как можно быстрее, поскольку младшего центуриона убила Хелвис. – Ну… Я повысил в звании Секста Муниция, теперь он – младший центурион. – Марк вопросительно поднял левую бровь. Гай Филипп добавил: – Знаю, он немного молод. Но в звании младшего офицера проявляет себя неплохо. Усердный, трудолюбивый парень. Отнюдь не глуп. И достаточно крепок, чтобы выбить дурь из любого, кто отвечает ему грубостью.

– Ну хорошо, хорошо. Я уверен, ты и без меня разбираешься, как поступать.

Старший центурион прослужил в легионах более тридцати лет и, уж конечно, лучше Скавра мог оценить качества своих солдат. Трибун был, в свою очередь, достаточно умен, чтобы понимать это.

– А как относятся к Муницию другие командиры?

С тех пор как легион оказался в Видессосе, в отряде появилось много новичков из местных солдат. Возможно, Гай Филипп мог не заметить, что видессиане не приняли Муниция. Но ответ старшего центуриона показал, что и эту проблему он обдумывал.

– Гагик неплохо ладит с ним.

Гагик Багратони командовал отрядом из двухсот васпуракан, который был преобразован в двойную манипулу.

Следующая фраза Гая Филиппа еще больше ободрила Марка:

– Муниций не настолько горд, чтобы не спрашивать совета у Багратони.

– Отлично, – сказал трибун. – Кстати, я рад, что в свое время у меня хватало ума поступать точно так же с тобой.

Сейчас Марк превратился в неплохого командира, но в армии Цезаря он был поначалу зеленым новичком – скорее политическим выдвиженцем, нежели военным, – и почти во всем зависел от своего старшего центуриона.

Гай Филипп хмыкнул с довольным видом.

– Как поживает Зеприн Красный? – спросил Марк.

– Все еще хочет оставаться рядовым бойцом. Что очень обидно, – ответил ветеран.

Марк покачал головой:

– Он неплохой солдат, но куда охотнее я увидел бы его в роли офицера.

Великан-халогай Зеприн Красный некогда командовал императорской гвардией Маврикиоса Гавраса. Император и гвардия погибли в жестокой сече. Зеприн не уставал винить себя за то, что не пал рядом со своим повелителем, и наотрез отказывался принимать офицерское звание. Отныне он не желал подвергать опасности никого, кроме самого себя.

– А Пакимер? – продолжал спрашивать Скавр.

Гай Филипп смешливо фыркнул:

– Пакимер остается Пакимером.

Оба римлянина, усмехаясь, переглянулись. Отряд легкой кавалерии Лаона Пакимера не состоял непосредственно под командой Скавра; однако хатриши и легионеры несли службу плечом к плечу – так повелось со времен Марагхи. Легкомысленный стиль Пакимера выводил из себя методичного старшего центуриона. Но как бы небрежно ни делал свое дело Пакимер, результаты – на удивление – получались хорошие.

– Что еще я хотел сказать? – пробормотал Гай Филипп, рассеянно почесывая шрам на правом локте; левая рука, защищенная в бою щитом, шрамов почти не имела. Затем лицо старшего центуриона просветлело. – Ах да! Теперь у нас двое новых оптио: Пулион и Ворен.

– Оба сразу? – хитро спросил Марк.

– Да, оба сразу, – ответил Гай Филипп, не поддерживая шутки трибуна. – Думаешь, у меня хватило бы духа повысить в звании одного и забыть про другого?

Тит Пулион и Луций Ворен соперничали много лет. Этот спор окончился в тот день, когда в стычке с отрядом намдалени Дракса они спасли друг другу жизнь.

– Все, все, не спорю, – поспешно сказал Скавр. И вздохнул. Вино, выпитое в доме Фредниса, замедляло ход его мыслей. – Похоже, ты отлично справляешься с моей работой. Не знаю, зачем кому-то скучать без меня.

– Не говори так! – вскричал Гай Филипп. – Ни за какие коврижки я не хотел бы принять твою проклятую должность! О, я вполне в состоянии сообразить, кого повысить в звании, кого понизить или наказать; решить, какой маршрут выбрать для похода, где разбить лагерь, как выстроить манипулы в боевую линию. Но все остальное!.. Эта дьявольская игра командира наемников!.. Все эти интриги, партии, фракции!.. Туризин и чиновники тузят друг друга почем зря!.. Как я могу знать заранее, когда надо открыть рот, а когда промолчать, как умилостивить какого-нибудь старого пердуна, чтобы тот не ткнул тебя ножом в спину… Благодарение богам за то, что дорога от столицы до Гарсавры залита топкой грязью! По крайней мере, имперцы до нас не добирались и не терзали меня своими тягучими речами. Да забери ты ее назад, эту должность! Нам нужен ты и только ты!

Это, вероятно, была самая длинная речь, какую Марк когда-либо слышал от Гая Филиппа.

– Спасибо, старый друг, – мягко молвил Марк, искренне тронутый.

– За что? – осведомился Гай Филипп, старательно изображая презрение. Он не любил демонстрировать свои чувства. Однако полностью скрыть удовольствие не сумел.

Неловко переступив с ноги на ногу, Гай Филипп пнул пустой кувшин. Кувшин покатился по полу. Ветеран проводил его глазами.

– Знаешь, – сказал Гай Филипп Марку, – мне не хватило. Надо бы отметить встречу как положено.

Марк подавил стон. Он уже предвкушал свинцовую тяжесть в голове. Однако не нашел в себе сил отказаться.

– Почему бы и нет? – сказал Марк – второй раз за один вечер. Утром, вероятно, ему придется пожалеть об этом.

2

Лагерь аршаумов проснулся с первыми лучами солнца. Двое неугомонных фехтовальщиков уже принялись за дело. Клинки ярко сверкали в утреннем свете, сталь звонко ударялась о сталь. Виридовикс испустил громкий вопль и, заставив меч описать полукруг, нанес удар сбоку. Горгидас пригнулся и шагнул вперед, нанося своему противнику быстрый колющий удар. Острие короткого римского гладия остановилось в нескольких дюймах от груди кельта.

– Чтоб тебе провалиться, пес! – пропыхтел Виридовикс, откачнувшись назад и широко разводя руками в знак поражения. Обтерев от пота веснушчатое лицо и смахнув с глаз мокрую прядь медно-рыжих волос, кельт добавил: – Гляди ты, нахватался хитрых приемов!

Горгидас, сощурившись, глядел на него.

– Ты уверен, что не сам научил меня всему этому?

Зеленые глаза Виридовикса заискрились весельем.

– Говоришь, я тебя и выучил на свою голову? Ха! У тебя хватило ума воспользоваться добрым уроком, а это главное. Для старого пердуна ты машешь этой железкой совсем неплохо, – добавил кельт – нарочно, чтобы посмотреть, как Горгидас злится.

Горгидас был человеком без возраста; его худощавое тело оставалось жилистым и выносливым, а на лице еще не проступили морщины. То, что ему уже минуло сорок, выдавала лишь седеющая бородка, которую грек отрастил в последнее время.

– Гляди не лопни от гордости. Ты ненамного моложе меня, – резко парировал Горгидас.

Ухмылка Виридовикса стала еще шире. Он пригладил волосы и расправил великолепные рыжие усы, свисавшие почти до плеч. Ни единого седого волоска, чистая огненная медь!

– Хвастай, хвастай, – кисло промолвил грек. – Но мы оба гораздо чаще просыпаемся по ночам, чтобы сбегать по нужде, чем несколько лет назад. Попробуй отрицать, если посмеешь!

– Вот удар точно в цель! – ответил Виридовикс. – А вот и еще один – для тебя!

Он пружинисто прыгнул вперед. Врач едва успел схватить меч, чтобы отразить выпад кельта. Удар оказался так силен, что выбил из рук Горгидаса короткий меч – подарок Гая Филиппа. Старший центурион полагал, что гладий никогда не понадобится греку, и преподнес врачу оружие «на всякий случай».

Гладий, крутясь в воздухе, отлетел в сторону.

– И все же это было совсем неплохо, – заметил Виридовикс, вытаскивая меч Горгидаса из земли. – Я хотел хлопнуть тебя по ребрам плашмя.

– Я должен был удержать меч. – Горгидас сжал и разжал пальцы правой руки. Пальцы онемели. – Ну у тебя и лапища, ты, зверюга!

У Горгидаса хватило честности признать победу за кельтом, но не приправить похвалу острым перцем грек не мог.

– Чтоб тебя бросили воронам, гречишка. – Виридовикс надулся с притворным возмущением.

Утро выдалось довольно прохладным. Лагерь уже просыпался. Одни кочевники запрягали низкорослых степных лошадок, расчесывали им гривы и хвосты; другие сворачивали шатры и наматывали их на шесты.

Иные сидели кружком у костра, готовя завтрак. Кочевники смешивали с водой сухую простоквашу и хлебали густую, безвкусную жидкость. Кое-кто жевал длинные полосы вяленой баранины или козлятины. Несколько человек жарили на копьях колбасу из конского мяса.

Но далеко не все в это утро наелись досыта. Припасов осталось не так много, и восполнить их было неоткуда.

Конные патрули возвращались в лагерь, потирая усталые после тяжелой дозорной ночи глаза. Навстречу им скакала смена.

Аршаумы ворчали – им не нравились строгие дозоры, установленные их каганом. Предки аршаумов разбили косматых хаморов и отбросили их на восток от великой реки Шаум! Это случилось полвека назад. Почти никто из аршаумов не верил, что хаморы посмеют встать у них на пути.

Однако, несмотря на ропот, аршаумы были воинственным народом. Горгидас с Виридовиксом оказались в это утро не единственными, кто упражнялся с оружием. Кочевники метали в цель короткие копья – пешими и с седла; стреляли из луков в подброшенные вверх куски ткани или поставленные на землю круглые щиты. Двойные луки из рога дикого барана, с тугой тетивой, сплетенной из конских сухожилий, посылали длинные зазубренные стрелы. Такие стрелы легко пробивали насквозь и деревянный щит, обтянутый кожей, доспех из жесткой вываренной кожи, и даже кольчугу.

Рядом с друзьями щелкнула, сорвавшись, тетива лука, послав в воздух шальную крутящуюся стрелу.

– Выше голову! – закричал аршаум. Все вокруг бросились на землю.

– Зачем вопить всякую ерунду? – осведомился Виридовикс у Горгидаса. – Разъясни-ка мне эту загадку, милый всезнайка.

– Он кричал это для тебя, – с удовольствием ответил врач. – Ведь ты всегда все делаешь наоборот.

– Увидишь, настолько ли я глуп, чтобы еще хоть раз обратиться к тебе за объяснением, – обиделся Виридовикс.

Рядом со спорщиками бились на кулаках. Один кочевник, перелетев через плечо своего противника, с шумом упал в грязь. Рядом обменивались ударами несколько пар фехтовальщиков. Аршаумы предпочитали любому другому оружию кривые сабли. Ятаганы с утяжеленным острием были удобны при стремительном рубящем ударе с седла, но не слишком годились для пешего боя.

– Хватит на сегодня? – спросил Горгидас, вложив меч в ножны.

– Пока достаточно.

Они принялись бродить по лагерю и остановились возле самой странной пары соперников в лагере. Ариг, сын Аргуна, обменивался яростными ударами сабли с Батбайяном, сыном Таргитая. Клинки сверкали серебром в быстром танце. Оба соперника были сыновьями каганов. На этом их сходство и заканчивалось.

Ариг – типичный аршаум: худощавый, стройный, гибкий, смуглый; широкие скулы, раскосые глаза, приплюснутый нос. На верхней губе и подбородке у него росло лишь несколько волосков.

Батбайян – хамор: широкоплечий, крепко сложенный, с густой курчавой бородой, скрывающей его жесткое широкое лицо, с кривым носом. Он казался бы красивым молодым человеком, если бы не безобразное красное отверстие на месте выжженного левого глаза.

Прожив несколько недель в лагере аршаумов, Батбайян преодолел страх перед ними и, в свою очередь, сумел заслужить их уважение. Крепкое телосложение позволяло ему рубить саблей и стрелять из лука лучше, чем большинство аршаумов, и то, что сейчас он отступал под натиском Арига, говорило лишь о том, что его противник был быстр, увертлив и хитроумен, как атакующая змея.

– А, чтоб тебя взяли духи ветров! – выругался Батбайян на своем гортанном языке, снова отступая. – У меня только один глаз! Никак не могу толком рассчитать расстояние.

Ариг ухмылялся, как хищник, подкрадывающийся к добыче.

– Дружище! Варатеш и его банда не обратят внимания на твои стоны.

Удары аршаума, казалось, сыпались со всех сторон одновременно. Внезапно Ариг уставился на свою правую руку – она была пуста. Его сабля лежала на земле. Батбайян прыгнул вперед и наступил на нее ногой, а после похлопал Арига по груди клинком.

Наблюдавшие за боем зрители гикнули, когда роли внезапно переменились.

– Ах ты, паршивый сын козла! – сказал Ариг, однако без всякого гнева. – Ты поймал меня в ловушку!

Батбайян только кивнул.

Полгода назад он был еще почти мальчишкой, ребячески болтливым, веселым и любопытным. За эти дни он стал мужчиной. Говорил он редко, а нечастая хмурая улыбка никогда теперь не шла дальше губ.

– Бедный парень, – шепнул Виридовикс Горгидасу. – Жаль, что ты не можешь вылечить его душу, как сделал это с моим полумертвым телом.

– Ран души я не целю, – ответил врач. И признался: – Да и вообще, когда я нашел тебя, первая моя мысль была такой: теперь мне придется увидеть еще и это!

– Что – «это»?

– Как ты умираешь.

– Хорошо, что ты этого не увидел. Иначе мой дух преследовал бы тебя стенаниями, назойливый, как баньши.

– Ничего удивительного, если твой баньши будет подобен тебе.

– Почему мы не двигаемся вперед? – спросил Батбайян. – Почему стоим на месте?

Не дожидаясь ответа, он повернулся к Аригу спиной и отправился готовить своих лошадей к дневному переходу.

Ариг покачал головой:

– Этот парень пройдет сквозь пламя, лишь бы отомстить.

Аршаумы знали о кровной мести Батбайяна и сочувствовали ей. Но Виридовикс тревожно вздрогнул, наклонился к уху Арига и тихо проговорил, стараясь, чтобы молодой хамор не услышал:

– Не говори при нем о пламени. Пламя Авшара поймало в страшную ловушку его и остальных… Он никак не может избыть этот ужас.

Кельт и сам содрогнулся, вспомнив высокие, прямые, как стрелы, языки колдовского пламени, извивающиеся над степью по велению Авшара.

Холодный и сдержанный, как подобает кочевнику, Ариг скрывал любые добрые чувства под маской равнодушия. И если хоть какие-то эмоции и позволяли себе прорваться наружу, Ариг неизменно добавлял: «Проклятие, это Видессос сделал меня мягким, словно каша».

Но сейчас сын кагана только прикусил губу и признал:

– Я забыл об этом.

Но вот все шатры свернуты и навьючены на лошадей. Все – за исключением того, где обитали Ланкинос Скилицез и Пикридиос Гуделес – послы Туризина. Скилицез давно уже был на ногах. Сейчас рослый имперский офицер с мрачноватой насмешкой наблюдал за своим спящим товарищем по путешествию. Всунув голову в шатер, Скилицез проревел ужасным голосом:

– Соня! Подъем! Ты что, собрался провести весь день под одеялом?

Гуделес неловко вскочил, напялил тунику задом наперед, а пояс застегнул кое-как. Потирая сонные глаза, чиновник нахмурился. Его появление было встречено развеселыми воплями.

– Ну ладно, ладно. Я здесь, – сердито проговорил он. Гуделес и Скилицез цапались, как кошка с собакой, всю дорогу. – Что, не нашлось других способов меня разбудить?

– Нет, – лаконично ответил Скилицез. Офицер был большой редкостью – немногословным видессианином.

Ворча, Гуделес принялся сворачивать шатер. Он делал это так медленно и неловко, что Скилицез, демонстративно хмыкнув, все-таки пришел ему на помощь.

– Неуклюжий олух, – проговорил он почти дружелюбно, свернув шатер и приторочив его к седлу.

– Кто неуклюжий олух? Я? – Гуделес выпрямился во весь рост, что, впрочем, не произвело на Скилицеза должного впечатления. – Я не создан для полевой жизни, но это не повод для насмешек. – Поймав взгляд Горгидаса, чиновник добавил: – У этих вояк чересчур узкий взгляд на вопрос о том, что в жизни важно, а что второстепенно. Не так ли?

– Несомненно, – ответил грек, садясь в седло. На его лице показалась едва заметная улыбка, а голос прозвучал чуть-чуть самодовольно. Самую малость; но достаточно, чтобы Гуделес обиделся и скорчил одну из наиболее выразительных своих гримас.

Здесь, в бескрайней степи, Гуделес – несравненный мастер дворцовой интриги – и впрямь чувствовал себя не в своей тарелке.

Несколько секунд Гуделес тщетно пытался пригладить и заострить клинышек своей бородки, но затем сдался. Взобравшись на коня, бюрократ похлопал себя по брюшку – все еще толстому, даже после целого года, проведенного в путешествии.

– Кстати, я не опоздал к завтраку? – осведомился он.

Скилицез закатил глаза к небу. Виридовикс протянул Гуделесу кусок мяса. Чиновник глянул саркастически:

– Что это за… э-э… деликатес?

– Всего лишь полужареное мышиное мясо, – отозвался кельт, ухмыльнувшись. – Прошу прощения. Последнюю колбаску я уже сожрал.

Гуделес стал бледно-зеленым.

– Не знаю, по какой это причине я вдруг потерял аппетит? Должно быть, что-то с погодой… Хотя, безусловно, прими, мой друг, сердечную благодарность за твою несравненную щедрость.

Гуделес вернул мышь Виридовиксу.

– В таком случае – вперед! – Скилицез подхлестнул Гуделеса этими словами, как кнутом. Но когда Гуделес тронул поводья, офицер доверительно признался Горгидасу: – У меня тоже припасы закончились. Нам бы сделать остановку и поохотиться.

Грек наклонил голову в знак согласия.

– Кочевники иной раз питаются кровью лошадей, – сказал Горгидас.

Он не думал, что эти слова будут приняты всерьез. Самая мысль о подобном казалась греку отвратительной. Однако Скилицез ответил просто:

– Так поступают, когда положение безвыходное. Лошади утомляются и болеют.

Армия Аргуна продвигалась на юго-восток. Лохматые степные лошадки – не слишком приглядные на вид, но выносливые и крепкие, как железо, – оставляли позади одну сотню миль за другой.

Горгидас благословлял влажную землю и густую весеннюю траву. Через месяц-другой конники начнут поднимать густое удушающее облако пыли.

На западе серебряным зеркалом сверкало море Миласа. А степь оставалась все тем же унылым морем травы, по которой перекатывались волны. Необъятные степные пространства тянулись от границ Видессоса далеко на запад – дальше, чем могло охватить человеческое воображение. Этот ландшафт казался Горгидасу скучным и монотонным. Врач вырос среди бесконечного разнообразия природы материковой Греции – горы и долины, солнечное море, темные под густыми кронами деревьев плоскогорья… И любую из долин можно было пройти за полдня.

Виридовиксу же степные просторы казались не столько скучными, сколько угнетающими. Леса его родной Галлии давали чувство защищенности. Мир кельта был уютным, закрытым. Степи заставляли человека чувствовать себя незначительным, крошечным – насекомое, ползущее по плоскому подносу.

Виридовикс ехал, окруженный кочевниками, – другие люди кое-как прикрывали кельта от пугающей обнаженной бесконечности. То и дело кельт всматривался в южный горизонт в надежде увидеть Эрзерум – пики, отделяющие Пардрайю от Йезда.

– Когда-нибудь настанет светлый день, и я их увижу, – говорил Виридовикс Батбайяну. – Человеку необходимо знать, что этой ужасной плоской степи когда-нибудь настанет предел.

– Почему? – Батбайян привык к открытой степи, как Виридовикс – к сокровенным лесным тропам. Другие кочевники тоже недоуменно покачивали головами, удивляясь странным привычкам Виридовикса.

Батбайян присоединился к тому десятку видессианских солдат, что сопровождали посольство из Присты в Аршаум. Если не считать Виридовикса и Скилицеза, кроме этих десяти солдат во всей армии Аргуна не нашлось бы больше никого, кто говорил бы на языке хаморов. Их командир, Агафий Псой, был по рождению видессианин, но годы, проведенные на краю Пардрайи, научили его языку степняков.

– Местность не имеет значения, – высказался Агафий с цинизмом старого вояки, – другое дело – ублюдки, которые здесь живут. От них-то все неприятности.

Виридовикс расхохотался во все горло:

– Ну вот! А я-то думал, что наконец избавился от Гая Филиппа. Но нет – его тень выскочила там, где я меньше всего ожидал ее встретить.

Псой ничего не знал о римлянах и только недоуменно моргнул.

– Что тут за тарабарщина? – вмешался кто-то на языке аршаумов.

Виридовикс повернул голову. Каган Аргун и его младший сын Дизабул приближались к видессианским послам. Люди Шаумкиила говорили на мягком, шипящем языке; грубоватая гортанная хаморская речь резала им слух.

Однако Аргун шутил. Каган вообще предпочитал управлять людьми с помощью шуток и уговоров и редко прибегал к грубости и лжи.

Кельт перевел Аргуну разговор – насколько сумел. Он уже неплохо понимал язык аршаумов, но говорить на нем давалось Виридовиксу нелегко.

– А ты что об этом думаешь, Красные Усы? – спросил Аргун.

Пышные усы экзотического цвета поражали воображение кагана. У самого Аргуна росло на верхней губе всего несколько волосков.

– Я? Я – делать это в обратную сторону. Люди есть люди. Везде. Пейзаж – он меняет очень много.

– Что-то в этом есть, – кивнул и Аргун.

– Как ты можешь так говорить, отец? – воскликнул Дизабул. Его красивое лицо дернулось в усмешке. – Он так плохо говорит на нашем языке, что его почти невозможно понять. – С улыбкой превосходства Дизабул повернулся к Виридовиксу. – Правильно было бы так, чужеземец: «Я бы сказал наоборот: люди есть люди…» и так далее.

– Благодарю, – отозвался галл; однако подумал совершенно иное.

Дизабул был своего рода ошибкой Аргуна. Все желания юного принца исполнялись немедленно. Результат был понятен и легко предсказуем. Дизабул терпеть не мог своего старшего брата и всех, кто связан с ним.

– Испорчен, как рыба, пролежавшая неделю на солнце, – пробормотал Виридовикс по-кельтски.

Аргун укоризненно покачал головой:

– Лучше толковые речи от старой овечьей шкуры, чем злость и глупость, обернутые в красивые меха.

– Что ж, давай, слушай и хвали его! – буркнул Дизабул. Он вспыхнул даже от мягкой критики. – Я не желаю терять на него времени.

Он дернул поводья своей лошади и ускакал прочь. Горгидас, погруженный в беседу с шаманом Толаи, бросил на Дизабула беглый взгляд. Он проводил глазами красивого юношу так, как другой мужчина посмотрел бы на хорошенькую женщину. Грек слишком хорошо знал, что юный принц – капризный, вспыльчивый, самовлюбленный мальчишка. Но простая внешняя привлекательность иной раз заставляли Горгидаса забывать об этом.

Неожиданно Горгидас понял, что пропустил мимо ушей последнюю фразу Толаи.

– Прости, я не расслышал. О чем ты говорил сейчас?

– Когда будет достаточно тепло и появятся лягушки, я приготовлю одно снадобье. Возможно, оно снимет онемение с ног Аргуна. Дня три-четыре – и, я думаю, можно начинать.

Как всегда, когда дело касалось медицины, грек проявлял заинтересованность.

– Мне нужно девять лягушек, – объяснил шаман. – Я отрежу им головы. Из их тел вытечет желтая жидкость, которую надлежит смешать в горшке с вытопленным козлиным жиром. Горшок следует закрыть и на один день оставить на солнце, а на одну ночь – на огне. Затем взять мягкую кисточку и смазать онемевшее тело. Обычно такое масло помогает.

– Никогда раньше не слышал, – честно признался Горгидас. При мысли о подобном лекарстве его одолела легкая тошнота. И тут еще одна мысль пришла ему в голову: – Хорошо, что Аргун – не хамор. Иначе он не подошел бы к такому лекарству и на сто шагов.

Толаи хрипло засмеялся:

– Что правда, то правда. Еще одно подтверждение тому, что «косматые» не могут считаться полноценными представителями человеческой расы.

– Завтра начнем охотиться, – объявил Аргун, сидя у костра и поглощая простоквашу. У некоторых аршаумов еще оставалось немного вяленого мяса, но большинство ели ту же сухую простоквашу.

– Давно пора. Пардрайя – глупое место! – сказал Ирнэк, вождь клана Черных Овец – самого крупного после клана Серой Лошади. Иногда эти два клана соперничали.

В глазах аршаума застыло недоумение. Вождь был умным человеком. То, что он увидел в Пардрайе, оставалось вне его понимания.

– Так быть не должно! Эта земля получает много дождя! Она в состоянии кормить большие стада. Больше, чем в Шаумкииле. Однако ничего подобного мы не видим. Завтра я уже забуду, как выглядит корова.

Остальные аршаумы сердито загалдели. Они рассчитывали по пути через Пардрайю к Йезду захватить несколько хаморских стад. Но с тех пор, как армия перешла великую реку Шаум, она не встретила ни одного стада. Время от времени вылавливали отбившихся овец, коров или коз, однако ни разу не встретили большого стада. А ведь от таких стад зависела вся жизнь кочевников, подобно тому, как жизнь крестьян неразрывно связана с урожаем!

Если уж на то пошло, то и хаморов они не встречали тоже. Даже разведчиков, которым давным-давно полагалось бы висеть у Аргуна на хвосте. Аршаумы считали это признаком трусости.

– Что сделают «косматые», когда завидят наше приближение? – спрашивали аршаумы. И сами же отвечали: – Кто знает? У нас не будет возможности это выяснить.

Спутники аршаумов тревожились куда больше. Виридовикс по горькому опыту знал: Авшар отслеживает любые перемещения зачарованного галльского меча. Ни одно колдовство не могло причинить владельцу волшебного клинка какого-либо зла. Но сопротивление любой магии, в свою очередь, помогало князю-колдуну узнать о его местонахождении.

– Этот негодяй совсем не случайно забыл устроить нам торжественную встречу. Наверняка он что-то затевает, – говорил Виридовикс.

– Еще более тревожит то обстоятельство, – добавил Пикридиос Гуделес, – что к нам не присоединяются большие отряды мятежных хаморов. Вряд ли им сладко живется под сапогом Авшара.

– Умная мысль! – одобрил Горгидас. Он и сам размышлял о том же.

– Две причины, – сказал Батбайян. – Первая. Авшар правит через Варатеша. Варатеш – бандит, но из семьи кагана. Варатеш – добрый пес. – Единственный глаз молодого хамора презрительно сузился.

– Варатеш, конечно, ублюдок, но он нечто большее, чем просто собака на веревке у Авшара, – возразил Виридовикс. Время, проведенное в плену у Варатеша, научило кельта по-настоящему ценить таланты бандитского вожака.

– Я говорю то, что говорю, – ровным тоном проговорил Батбайян. Он посмотрел кельту прямо в глаза, как бы желая бросить ему вызов. Виридовикс только пожал плечами. – Так, – кратко бросил Батбайян. – Вторая причина. Хаморы боятся аршаумов больше, чем колдуна. Я сам был такой, пока ты не сказал мне о мести. Недовольные есть, но аршаумы страшнее Авшара.

– Возможно, – согласился Скилицез. – К тому же у Авшара была целая зима, чтобы покончить с возмущением. Урок-другой – и теперь всякий дважды подумает, прежде чем проявлять недовольство.

– «Дважды подумает»? – переспросил Гуделес. – О, неужто ты решил состязаться со мною в искусстве плетения эвфемизмов, Ланкинос? Неужели мы до сих пор будем именовать эту жестокую зиму «прохладной». Собор Фоса – «большим», горы Эрзерум – «всхолмлениями», а дикий ужас перед Авшаром – «задумчивостью»?

Скилицез криво улыбнулся:

– Что ж, это честно. Если уж говорить о преуменьшениях, то впредь можно именовать тебя «болтушкой».

Бюрократ зашипел, а его товарищи расхохотались.

Горгидас заставил их снова стать серьезными:

– Но если Авшар нас атакует – каким образом мы окажем ему сопротивление?

– Будем сражаться, раздавим и убьем, – зарычал Батбайян. – Бросим его труп в степи, пусть его обглодают грифы. Иначе зачем Вридриш привел меня сюда?

– Разобьем его. Отлично! Но как? – настаивал грек. – Многие уже пытались сделать это, но пока что ни один не добился успеха.

Батбайян гневно посмотрел на грека. Молодой хамор жил одним – местью.

Скилицез проговорил:

– Аршаумы – лучшие воины, нежели хаморы, Горгидас. И те и другие уверены, что это так. В этом залог победы.

– Авшару для победы вовсе не требуются хорошие воины, – возразил Горгидас. – Вспомни Марагху! Вспомни степные битвы прошлой осенью, когда против Авшара выступил отец Батбайяна. Победу обеспечила магия, а не качества бойцов.

Повисло мрачное молчание. Никто не мог отрицать правоты грека. Да Горгидас, как правило, и не ошибался. Наконец Виридовикс промолвил:

– Ну хорошо, сиятельный военачальник, мудрейший полководец и стратег величайший. Ты обозначил проблему. Надеюсь, у тебя имеется какое-либо решение? Или ты просто хочешь, чтобы мы все стали такими же старыми брюзгами, как ты?

– Убирайся к воронам, – раздраженно отозвался Горгидас. – Откуда мне знать, как планируются битвы? Я – медик. Ты был крупным вождем у себя в Галлии. Как бы ты поступил?

Внезапно Виридовикс стал суровым.

– У меня нет ответа. Я сражался с ублюдком лицом к лицу. Ты знаешь, каков был результат.

Горгидас проклял свой болтливый язык и начал было извиняться. Виридовикс отмахнулся от него:

– Вопрос был поставлен честно. А сейчас я собираюсь найти мой шатер и завалиться спать. Будем надеяться, что во сне меня посетит фея и подарит мне ответ.

– Хорошая мысль, – одобрил грек. У него тоже туманилось в глазах от усталости.

Но когда наступило утро, Виридовикс еще не нашел выхода из положения.

– Не повезло мне с феями! Должно быть, истрепали крылышки, пока летели сюда. Этот мир так далек от Галлии, – грустно проговорил кельт. Но тут же оживился.

Охота, объявленная вчера Аргуном, началась.

– А эти люди по маленькой не играют! – сказал Виридовикс Горгидасу.

Часть огромной армии аршаумов, возглавляемая Аргуном, растянулась по степи длинной цепью с востока на запад. Другая, под командой Ирнэка, двинулась на юг. Около полудня люди Ирнэка отправились на соединение с крылом Аргуна. Цепи загонщиков ловили все, что попадалось на пути.

Хаморы не устраивали столь масштабной охоты. Батбайян был просто поражен.

– Это похоже на войну! – сказал он Аригу.

– Какой враг злее голода? – ответил Ариг. – Или ты любишь, чтобы кишки липли к хребтине?

Молодой хамор раздвинул губы в усмешке.

Аргун поднял штандарт высоко над головой. На острие копья развевался длинный черный кафтан – все, что осталось от предателя-йезда.

Завидев сигнал, воины двинулись вперед. Они били в барабаны, дули в деревянные и костяные свистки, гудели в рога. Прочие кричали во все горло, чтобы вспугнуть птиц и зверей.

Гарцуя на коне вместе с остальными загонщиками, Виридовикс откинул голову назад и испустил жуткий боевой клич.

– Ничего не могу сказать об этих бедных животных, – проговорил Горгидас, содрогнувшись, – но меня ты напугал основательно!

– А толку-то? Что с тебя взять, кроме клочка шкуры и нескольких дохлых костей? Гляди! Заяц!

Аршаум пустил в зайца стрелу как раз в тот момент, когда зверек высоко подпрыгнул в воздух. Сраженный, заяц упал на землю, несколько раз дернулся и затих. Кочевник наклонился с седла, схватил его за уши и бросил в мешок.

Виридовикс снова испустил дикий вопль.

– По крайней мере, я могу приносить хоть какую-то пользу. Не слишком-то хорошо я стреляю из лука.

– Я тоже, – проговорил грек. Хлопнув в ладоши, он прокричал несколько строф из Гомера и Эсхила.

Возможно, греческие классики сработали – еще один заяц выскочил из травы чуть ли не из-под ног у Горгидаса. Грек рубанул его мечом, но опоздал – зверек ускакал. Один из аршаумов насмешливо покачал головой и показал на свой лук. Грек коротко кивнул.

Рядом кто-то звонко заверещал: «Хонк! Хонк!» По траве метнулась тень. Двое кочевников помчались за нею по пятам. Затем тень внезапно взметнулась вверх, быстро взмахивая короткими сильными крыльями. На ярко-красном оперении головы и хвоста металлическим блеском вспыхнуло солнце.

– Фазан! – заулюлюкал Виридовикс. С десяток стрел пронзили птицу. У галла едва не текла изо рта слюна.

– Хорошо бы потушить его, нашпиговать грибами и тмином, затем снять лишний жир, добавить масла…

– Помни, где находишься, – остановил его Горгидас. – Радуйся, если удастся его хотя бы поджарить.

Приунывший Виридовикс кивнул.

Один аршаум вскрикнул от неожиданности, а его лошадь в ужасе заржала, когда на охотника набросился огромный дикий кот. Зверь цапнул когтями по боку лошади, вонзил зубы в бедро загонщика и исчез прежде, чем ошеломленные аршаумы успели что-либо сделать. Ругаясь на чем свет стоит, кочевник обмотал рану чистой тряпицей и продолжил путь. Он делал вид, что не обращает внимания на насмешки окружающих. Горгидас напомнил себе о том, что надо будет взглянуть на рану, когда охота закончится. Укусы животных почти всегда воспаляются.

Охотники с плеском перешли маленькую холодную речку и подняли в воздух сотни уток и гусей. Стрелы полетели в добычу. Виридовикс жадно схватил подстреленного одним из аршаумов жирного гуся – тот шлепнулся неподалеку от кельта.

– Я его никому не отдам! – грозно заявил Виридовикс, словно бросая вызов всей Вселенной. – Хорошее темное мясо. Свежее, мягкое. Ну, – добавил кельт, посмотрев Горгидасу в глаза, – я с удовольствием поделюсь им с кем-нибудь… если кто-нибудь прекратит насмехаться надо мной.

– Похоже, я обречен умереть с голоду, – фыркнул грек.

Гуделес торжественно произнес:

– Если ты, о чужеземец, ищешь похвал, то я с удовольствием составлю достойный панегирик твоим достоинствам в обмен на ножку этой сочной птицы. – Гуделес принял соответствующую позу, что стоило ему, неопытному наезднику, немалых усилий, и принялся декламировать: – О взлелеянный Фосом чужеземец, храбрейший воин, прославленный подвигами и не ведающий колебаний…

– Заткнись, Пикридиос, – оборвал его Скилицез. – Ты толще этой чертовой птицы и жирнее гусиного жира.

Не позволив себе смутиться и даже не запнувшись, бюрократ продолжал импровизировать. Он слишком хорошо знал, что «панегирик» злит Скилицеза.

– Хотел бы я, чтобы их поймали побольше, – проговорил Горгидас. – Столько упустили!

– Поймаем! – обещал Ариг и махнул рукой. – Видишь? Толаи уже приготовился. Как только мы поднимем достаточно большую стаю…

В обычные дни Толаи носил меховую шапку, тунику из мягкой замши, тяжелую куртку из овчины, кожаные штаны и сапоги из выделанной кожи – и ничем не отличался от остальных кочевников клана. Однако сегодня Толаи красовался в облачении шамана. Длинная разноцветная бахрома покрывала его одежду. Некоторые полоски бахромы были завязаны в узелки, чтобы поймать злых духов, другие болтались свободно. Страшная деревянная маска, обтянутая кожей и раскрашенная, закрывала лицо. Когда шаман мчался на коне, он представлял собой жутковатое зрелище. Только сабля, висевшая у него на поясе, выдавала в нем человека, а не демона.

Завидев Толаи, Скилицез очертил на груди большой круг и пробормотал молитву. Горгидас уловил: «…и избави меня от волхвования языческого». Неустрашимый перед лицом любой другой опасности, Скилицез – глубоко верующий видессианин – весьма подозрительно относился к религии других народов.

Горгидаса это рассмешило. Но потешался он вовсе не над Скилицезом. Ведь и сам Горгидас питал недоверие к магии любого сорта. Магия вопиюще противоречила тому рационализму, с которым Горгидас привык смотреть на мир еще с той поры, когда был безусым юнцом. То обстоятельство, что грек сумел воспользоваться магией при исцелении больных, отнюдь не помогало ему чувствовать себя легко и свободно в присутствии колдунов.

Должно быть, последнюю мысль грек высказал вслух. Виридовикс тотчас же отозвался:

– Естественно. Ведь этот мир для нас совсем новый. Или ты ничего не изволил заметить, слишком увлеченный своим царапаньем по пергаменту? Знаешь что? Лично я принимаю вещи такими, как они есть. Так оно лучше, чем ломать себе голову да гадать: откуда все взялось, да почему это так, а не иначе…

– Хочешь быть кочаном капусты – пожалуйста, путь свободен, – резко ответил Горгидас. – Что до меня, то я хочу прежде всего понять причину вещей.

– Кочан капусты? Ну ладно, по крайней мере, ты признал, что у меня есть голова. Стало быть, ты относишься ко мне лучше, чем притворяешься. – Виридовикс проказливо усмехнулся. Гуделес дразнил Скилицеза помпезными выходками, а Виридовикс Горгидаса – легкомыслием и беспечностью.

Мимо всадников пронеслось стадо диких ослов. Эти животные напоминали бы небольших лошадей, если бы не хвосты, почти не покрытые шерстью, и короткие жесткие гривы. Рядом со стадом бежали три волка – сейчас хищники были не охотниками, а скорее добычей. Завидев аршаумов, волки метнулись прочь с такой скоростью, словно повстречали степной пожар.

Лошади перевалили через маленький холм и поспешили к другому ручью. Барабанное цоканье копыт снова подняло в воздух целую тучу куликов, уток, гусей и лебедей. Воздух наполнился хлопаньем крыльев. С десяток птиц упало, пронзенных стрелами, – кочевники стреляли с большого расстояния. Но снова Горгидасу показалось, будто вся стая счастливо избежала стрел.

Горгидас увидел, как дьявольская маска Толаи повернулась к Аргуну. Каган резко взмахнул рукой. Шаман начал нараспев читать заклинание, плавно поводя обеими руками; свою лошадь Толаи направлял обоими коленями. В том мире, где родился грек, всаднику при этом нелегко было бы оставаться в седле. Но аршауму такую задачу облегчали стремена.

Как только заклинание набрало силу, над ручьем забурлили темные облака. Они возникали из полной пустоты, поскольку небо оставалось чистым, без единого облачка. На птиц внезапно обрушился сильный ливень. Прошло всего несколько секунд с тех пор, как стая поднялась в воздух, – и вот потоки воды бросили птиц на землю. Горгидас слышал отчаянное кряканье перепуганных уток. Птичий гвалт перекрыл даже шум колдовского дождя.

Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Птицы лежали по берегам ручья. У некоторых были сломаны крылья, другие захлебнулись в потоках воды. Многие находились еще в состоянии парализующего ужаса.

Радостно крича и славя Толаи, кочевники бросились на добычу. Они оглушали птиц древками копий, рубили саблями, пронзали стрелами.

– Ах, жареная уточка! – восторженно возопил Гуделес, хватая здоровенного селезня с зелеными крыльями. Гордо вскинув голову, бюрократ добавил: – Не слыхать тебе теперь от меня панегирика, о чужеземец!

– Вот уж о чем горевать не стану! – парировал кельт.

Скилицез коротко фыркнул.

Всадники мчались вперед, разбрызгивая лужи жидкой грязи – все, что осталось от колдовского ливня.

Бросив взгляд на солнце, склонявшееся к западу, Аргун передал приказ:

– Охоту нужно закончить при дневном свете.

Слова кагана разнеслись по цепи охотников. Затем Горгидас услышал радостные крики – вторая половина армии под командованием Ирнэка показалась на горизонте. Передвигаясь с безошибочной точностью, какую дает только многолетний опыт, всадники на флангах помчались галопом, закрывая бреши в цепи охотников.

Кольцо все теснее сжималось вокруг загнанной добычи. Волки, лисицы, дикие кошки, зайцы, олени, дикие ослы, овцы, несколько коров и коз – всех объединила паника, все были едины в общем страхе перед людьми.

Кочевники без устали осыпали зверей стрелами, срывая один колчан, притороченный к седлу, за другим. Шум, производимый загонщиками, смешался с криком раненых животных. Кругом кричали, пищали, ржали, выли, мычали – какофонию невозможно было передать словами.

Обезумевшие животные делали то, чего при обычных обстоятельствах не сделали бы никогда. Одни метались из стороны в сторону в поисках спасения. Некоторые в отчаянии бросались на дико кричащих охотников.

Крупный олень прыгнул между Горгидасом и Виридовиксом и исчез, покрывая расстояние огромными скачками. Ариг быстро повернулся в седле и пустил ему вдогонку стрелу, но промахнулся.

Сквозь кольцо загонщиков пробилось стадо онагров – на волю вырвалась примерно сотня диких ослов. Другие животные бросились в образовавшуюся брешь.

Дикий осел с размаха налетел на лошадь Агафия Псоя и опрокинул ее. Видессианский офицер успел соскочить с падающей лошади и сумел увернуться от скачущего на него во весь опор онагра. Агафия спасли только его многолетний опыт и знание степной жизни. Он метался, уклоняясь от мчащихся на него животных, и орал во все горло, пытаясь испугать их, чтобы они принимали его за препятствие, которое нужно обойти. В противном случае они в паническом бегстве затоптали бы его.

Один аршаум подобрался ближе к Псою. Агафий вскочил на коня позади кочевника.

Грек сумел избежать столкновения с онаграми. Честно говоря, Горгидас не ожидал от себя такой прыти в управлении конем.

Он уже поздравлял себя с удачей, когда услышал предостерегающий крик Батбайяна. Повернув голову, грек заметил огромного волка – косматого вожака стаи. Оскалив страшную пасть, зверь прыгнул прямо на человека. Месяцы тренировок с оружием доказали свою необходимость – не успев еще толком ни о чем подумать, Горгидас выбросил вперед руку с мечом, направив острие прямо в рычащую морду. Однако лошадь Горгидаса в ужасе попятилась, и выпад пропал впустую. Гладий прочертил по морде зверя кровавую полосу и едва не задел горящий злобой левый глаз.

Волк яростно взвыл и прыгнул снова. Мимо щеки Горгидаса свистнула стрела. Она прошла так близко, что он ощутил дуновение ветерка. Стрела впилась между ребер волка. Рухнув, зверь стал яростно грызть выступавшее из тела древко стрелы. Кровавая пена показалась в уголках его рта и ноздрей. Еще две стрелы пронзили скорчившегося на земле зверя, он дернулся и замер.

– Хороший выстрел! – крикнул Горгидас, оглядываясь по сторонам, чтобы увидеть, кто выпустил первую стрелу.

В ответ ему махнул Дизабул. Грек попытался прочитать выражение лица красавчика принца, но так и не сумел. Затем Дизабул заметил серую лисицу и пришпорил коня, хватая на скаку стрелу.

– Ну и что ты об этом думаешь? – осведомился Гуделес. И заговорщически подмигнул Горгидасу. Чиновник был весел и болтлив, хотя лицо его посерело от пыли, по которой бежали ручейки пота.

– Ты о чем, – спросил грек. Его мысли все еще были поглощены охотой.

– А, не строй из себя невинного младенца, – ответил Гуделес. Он обладал чисто видессианским даром видеть неискренность. – Скажи мне, думал ли ты о том, что стрела предназначалась вовсе не волку, а тебе?

Горгидас покачал головой. Конечно, у Дизабула не было причин относиться к нему с большой теплотой. Юный принц поддерживал Боргаза, а Горгидас сорвал коварный план йезда и помешал тому отравить Аргуна. Гордость Дизабула была ранена. Кроме того, Дизабул вполне мог бы стать каганом, если бы Аргун умер…

Поразмыслив надо всем этим, Горгидас признал:

– Не думаю, чтобы ты ошибся.

Бюрократ послюнил палец и нарисовал в воздухе «галочку», как бы поставив себе балл за сообразительность.

Едва стало темнеть, кочевники разошлись и выпустили из ловушки тех животных, что уцелели. Охотники покидали седла, чтобы собрать и разделать подстреленных птиц.

Виридовикс демонстративно зажал нос. Запах бойни угнетал и Горгидаса. Однако кровавая вонь была не хуже той, что обычно стояла над полями сражений. А этого Горгидас на своем веку повидал немало.

Аршаумы запалили костры. К небу поднялись высокие огненные языки. Кочевники коптили мясо, стараясь заготовить его впрок как можно больше.

Аргун ковылял от одного костра к другому. Его сопровождал Ирнэк.

– Жаль, что здесь нет женщин, – услышал Горгидас слова кагана.

– Жаль, – согласился Ирнэк. – Так много шкур, костей и сухожилий пропало зря только потому, что у нас нет времени употребить их в дело.

Степная жизнь была суровой. Не пустить в дело все, что имеется под рукой, вопиюще противоречило обычаям, которым при иных обстоятельствах кочевники следовали неукоснительно.

Привыкшие к полуголодной жизни, кочевники умели, когда представлялась возможность, наедаться до отвала. Непостижимым образом они заглатывали огромные куски полупрожаренного мяса. Если бы можно было затеять состязание обжор, степняк переел бы любого.

– Наши ребята не клюют по мелочи! – весело сказал Виридовикс, жадно откусывая от жирного гуся, которого подобрал у ручья.

– Ты и сам недурно работаешь зубами, – отозвался Горгидас, обгладывая ножку того же гуся. Перед кельтом уже лежала хорошая горка дочиста обглоданных костей.

Батбайян сидел один, повернувшись к костру спиной. Едва Горгидас утолил первый голод и начал думать о чем-либо еще, кроме еды, он поднялся, желая пригласить молодого хамора к своему костру. Увидев, куда собрался Горгидас, Виридовикс приподнялся и остановил его.

– Оставь парня в покое, – тихо сказал кельт.

Горгидас раздраженно фыркнул:

– Тебе-то что? Ему будет лучше с нами, чем в мрачном одиночестве.

– Не думаю. Может быть, конечно, я ошибаюсь… но костры напоминают ему то дьявольское пламя, которым Авшар поймал Таргитая в ловушку. Я тоже мог оказаться в числе несчастных, но мне повезло. Если Батбайян захочет поговорить с нами, он подойдет сам. И можешь не злиться из-за этого.

Грек опустился на траву у костра.

– Пожалуй, ты прав. Об этом ты и говорил Аригу несколько дней назад, не так ли? – Горгидас с любопытством взглянул на Виридовикса. – Я даже не ожидал от тебя такой деликатности.

Виридовикс задумчиво потянул себя за правый ус. Наконец он ответил:

– Мучить других без особой нужды – это развлечение для Авшара. Я видел, как он это делает. Теперь у меня нет никакого желания подражать нашим врагам.

– Ты наконец начал взрослеть, – сказал грек.

Виридовикс презрительно хмыкнул.

Горгидас вдруг проговорил:

– Если Авшар до сих пор не знал, что такая большая армия вошла в Пардрайю, то наши огни выдадут нас.

– Он знает, – отозвался Виридовикс с мрачной уверенностью. – Он знает.

Спустя два дня в лагерь аршаумов прибыл хамор, держа на копье щит, выкрашенный белой краской, – знак мирных намерений. Когда его привели к Аргуну и старейшинам, он смотрел странным взглядом, в котором смешались страх и самоуверенность.

Хамор выглядел не слишком молодым – лет сорока; его некрасивое лицо было отмечено печатью хитрости и лукавства, глаза бегали, половина левого уха была отрублена. С точки зрения степняков, одет он был очень богато: шапка из меха куницы, волчья куртка, отороченная соболями, мягкие замшевые штаны. На указательном пальце правой руки сверкало золотое кольцо с громадным рубином; уздечка и седло украшены бирюзой и нефритом.

Его пренебрежительный поклон кагану оказался достаточно дерзким, чтобы вызвать у аршаумов мрачные взгляды. Хамор знал, что представляет здесь мощную силу. Не обратив внимания на общее негодование, он заговорил:

– Говорит ли здесь кто-нибудь на моем языке?

– Я. – Скилицез сделал шаг вперед.

При виде видессианина хамор на мгновение растерялся, а затем проговорил:

– Что ж, крестьянин, – это презрительное обращение должно было поставить Скилицеза на место, – скажи аршауму: я – Родак, сын Папака! Я пришел от Варатеша, Великого Кагана Королевского Клана, повелителя всех кланов Пардрайи!

Нахмурившись, Скилицез начал было переводить. Но Батбайян прервал его криком:

– Ты, вшивый бандит! Ты уронил изо рта кусок дерьма, когда назвал Варатеша каганом, а свору бандитов – кланом!

Молодой хамор собрался уже наброситься на Родака, но два аршаума схватили сына Таргитая за плечи и оттащили назад.

Родак держался достоинством. Он глянул на Батбайяна искоса, словно только что заметил его незначительную персону. Затем обратился к Аргуну:

– У вас один из разбойников? Вот как! Я не стану отвечать ему! Он отмечен печатью, как того и заслуживает!

– Я – разбойник? – кричал Батбайян, пытаясь вырваться из цепких рук аршаумов. – А за что твой клан, твой настоящий клан, вышвырнул тебя, Родак? За что ты объявлен вне закона? Почему от тебя отвернулись твои родичи, Родак? Ты убил своего брата? Ты украл у своего друга? Может, ты сношал соседских коз?

– Кем я был, не имеет значения, – холодно молвил Родак. Скилицез бесстрастно переводил речи обоих противников. – Имеет значение, кто я сейчас.

– И кто ты сейчас? – надрывался Батбайян. – Надутый кусок овечьего дерьма! Ты портишь воздух всякий раз, как разеваешь пасть! Кем бы ты был без черного колдовства Авшара? Вечно голодным, полудохлым изгоем! Да ты и сейчас – пес, тощий стервятник, ящерица… ты, лягушка!

Кочевники Пардрайи иррационально боялись и ненавидели лягушек. Один хамор не мог нанести другому более страшного оскорбления.

Рука Родака метнулась к рукояти сабли. Но посланник Варатеша тотчас же замер: две дюжины стрел одновременно нацелились ему в грудь.

Медленным, осторожным движением он убрал руку от оружия.

– Так лучше, – сухо заметил Аргун. – Послов-предателей здесь уже видели. Таким лучше не подходить к нам с оружием в руках.

– А с оскорблениями? – отозвался Родак. Губы у него побелели от гнева.

– Какое слово сделает тебя гнуснее, чем ты уже есть? – сказал Батбайян.

– Довольно! – проговорил Аргун. – Я без тебя разберусь, кто он такой.

Батбайян замолчал. Аргун отдавал приказания мягким тоном; однако кагану аршаумов повиновались беспрекословно.

Каган повернулся к Родаку:

– Итак, чего же хочет от нас твой Варатеш?

– Он предупреждает тебя: поворачивай назад. Иди на свою сторону Шаума! Иначе ты встретишься с гневом всех кланов Пардрайи!

– Если твой каган не собирается нападать на меня, то и я его не трону, – сказал Аргун. – Моя война – с Йездом. Пардрайя – самая короткая дорога на Машиз. Пусть Варатеш меня пропустит, и я не стану искать ссоры с хаморами. Если же только он нападет… – Аргун оставил фразу незаконченной.

Родак облизнул пересохшие губы. Войны с Аршаумом страшным огнем горели в памяти его народа.

– Авшар пришел, как говорят, из Йезда. Он принят в Королевский Клан! После Варатеша Авшар – второй человек клана.

– Какое мне дело до этого? – осведомился Аргун.

Батбайян раздвинул губы в жутковатой улыбке; Виридовикс в это мгновение напоминал волка, почуявшего кровь. Аргун заключил:

– Вот мой ответ. Я не поверну назад. Я иду войной на Йезд. Я пройду мимо Варатеша и не трону его, если он не решится напасть на меня. Передай это твоему господину.

Скилицез заколебался, прежде чем перевести хамору последнюю фразу.

– Как я должен это переводить?

– Дословно, – ответил Аргун.

Слово «господин», которое употребил Аргун, буквально означало «хозяин собаки».

Родак гневно смотрел на Аргуна из-под густых бровей.

– Когда мой… вождь… услышит об этом, – посмотрим, насколько смешной он найдет твою шутку. Рядом с тобой стоит одноглазый. Скоро ты позавидуешь его участи!

Он повернул коня и поскакал прочь.

За спиной хамора Ариг затявкал, как щенок. Хор смеющихся голосов подхватил насмешку. Аршаумы тявкали и завывали на все лады, провожая Родака этим издевательским концертом, пока тот не скрылся.

Батбайян подошел к Аригу и хлопнул его по спине, безмолвно выражая благодарность.

Пока не стемнело, кочевники продолжали смеяться и гавкать друг на друга.

Однако Горгидас не разделял общего веселья. Он записал в свою летопись все, что случилось с посольством Родака, и добавил: «Хаморы живут ныне, стиснутые меж двух страхов: старым – перед западными соседями, и новым – кошмаром по имени Авшар. Один – только память о былом кровопролитии, но второй – ужасная реальность. Я думаю, что Авшар перевесит все остальное».

Виридовикс спросил грека о том, что тот записал.

– Так ты думаешь, стычка с Варатешем неизбежна?

– Похоже на то. Зачем Авшару пропускать нас к Йезду, если он может сдержать нас этими кочевниками? Хаморы для него – всего лишь слепое орудие. Никакого сомнения – Авшар сумеет натравить их на нас.

Виридовикс вытащил из ножен меч и оглядел его – нет ли ржавчины. На самом краю лезвия кельт заметил два крошечных пятнышка. Доведя оружие до удовлетворительного состояния, Виридовикс снова вложил его в ножны и мрачно уставился на огонь. Наконец сказал:

– Думаю, мы побьем хаморов.

– Если ты так думаешь, то не говори таким похоронным голосом, – откликнулся Горгидас, даже не пытаясь скрыть тревогу.

Плечи кельта, казалось, поникли под грузом печали.

– В глубине души я в это не верю, – признался Виридовикс. – Пусть аршаумы – отличные бойцы; что толку? Ты сам несколько дней назад говорил: победу приносит колдовство Авшара, а не мужество воинов.

Горгидас поджал губы, словно ощутив неприятный привкус во рту. От солдат Авшара требовалось одно: продержаться до того момента, пока в сражение не вступит вся армия противника. Тогда магия князя-колдуна отыщет у врага слабое место… или создаст его.

– Понял! – закричал вдруг Горгидас. От волнения он заговорил по-гречески.

Виридовикс подскочил от неожиданности и сердито проворчал:

– Говори на языке, который можно понять.

– Прости. – Слова бурным потоком полились с губ Горгидаса. Ему пришлось повторить свои бессвязные речи несколько раз, чтобы кельт наконец понял.

Слушая грека, Виридовикс раскрывал глаза все шире.

– Нет, ты, должно быть, самый большой хитрец в мире, – выдохнул кельт. От восторга он испустил громкий боевой клич, а после рухнул на волчью шкуру, служившую ему одеялом, и захлебнулся от хохота. – Лягушки! – просипел он. – Лягушки!..

Горгидас высунул голову из палатки.

– Толаи!.. – заорал он.

3

– Вон он. – Марк показал на чиновника пальцем. – Его имя Итзалин.

– Третий слева? – спросил Гай Филипп.

Трибун кивнул и тут же пожалел о своей неосмотрительности: голова раскалывалась от тупой боли. От любого резкого движения в висках принимались стучать молотки. Вчера Марк слишком много пил и слишком мало спал.

Старший центурион двинулся вперед со словами:

– Его имя значит для меня не больше, чем собачье дерьмо, в которое он превратится, когда я закончу разбираться с ним.

Высокий римский шлем едва не задевал потолок жестким гребнем, от быстрых шагов красный шлем развевался на плечах, кольчуга звенела. Скавр прислонился к косяку, наблюдая за происходящим. Чиновники в ужасе глядели из-за гор пергаментных свитков на это воплощение войны, внезапно возникшее в их маленьком уютном мирке.

Итзалин, погруженный в счета, даже не заметил приближения римлянина. Он продолжал переводить цифры из одной колонки в другую, тщательно проверяя каждый столбец. Итзалину едва перевалило за тридцать, однако это был уже опытный бюрократ. Лицо его было бледным, кожа дряблой, а почерк – уверенным.

Гай Филипп с громким лязгом вырвал меч из медных ножен. Марк бросился вперед – он привел сюда старшего центуриона вовсе не для того, чтобы тот совершил убийство. Однако Гай Филипп с силой опустил меч на письменный стол Итзалина. Чернильница подпрыгнула и перевернулась, костяшки счетов разлетелись в разные стороны.

Чиновник как ужаленный выскочил из-за стола и дико уставился на Гая Филиппа. С криком ужаса он подхватил толстую бухгалтерскую книгу, спасая ее из лужи расплывающихся чернил.

– Что это значит? – вскричал он дрожащим голосом.

– Заткни свою паршивую глотку, ты, мешок гнилых яблок! – басом заревел Гай Филипп. Старший центурион мог перекрыть голосом даже шум битвы; в закрытом помещении его рев звучал просто устрашающе. – Не двигаться! – Он ткнул несчастного бюрократа в грудь, видя, что тот пытается улизнуть. – Ты будешь слушать все, что я сочту нужным тебе сказать!

И Гай Филипп ловко плюнул в чернильницу.

Под пронзительным взором старшего центуриона Итзалин съежился. Что ж, никакого позора в том, что бюрократ перепугался до потери сознания, не было. Огненный взор Гая Филиппа превращал в пыль даже испытанных в боях легионеров.

– Так это ты тот самый гребаный дурень с кочаном капусты на плечах! Это ты валял дурака с жалованьем для моих солдат! – рявкнул старший центурион, кривя губы.

Краска смущения залила сероватое лицо Итзалина.

– Вполне вероятно, что в связи с некоторыми непредвиденными обстоятельствами и задержкой, обусловленной… м-м… досадными недоразумениями и некоторыми промахами в работе, а также… м-м… несколько временных затруднений, усугубленных обилием…

– Хватит молоть чушь! – приказал Гай Филипп. Он не понял и половины из того, что нес бюрократ. Заметив, что все еще держит меч в руке, Гай Филипп вложил гладий в ножны. Теперь он мрачно тыкал в лицо бюрократу пальцем.

Перепуганные глаза Итзалина были прикованы к этому пальцу.

– А теперь слушай меня! Слушай хорошенько, понял? – заговорил ветеран. Итзалин послушно кивнул, не смея поднять глаз. – Это вы, проклятые богами, чернильные души, придумали нанимать солдат! Это вы перестали доверять видессианам, потому что те любили своих господ больше, чем вас. Так? – Гай Филипп встряхнул несчастного чиновника. – Так или нет?

– Я… э-э… Полагаю, что нечто в этом роде действительно имело место, хотя подобная политика… м-м… была внедрена в обычную практику до того, как я имел честь быть переведенным в данный отдел.

– Клянусь членом Марса! Ты что, всегда так разговариваешь? – Римлянин хлопнул себя рукой по лбу, пытаясь осознать услышанное. – Если бы спросили меня, я бы ответил вам так: да вы, ребята, задницей думали!.. Ладно, хрен с этим делом. Слушай, ты, ублюдочный сын козы! Если ты хочешь, чтобы солдаты сражались за деньги, то почему ты вздумал задержать им жалованье? Отвечай, голозадый бюрократ! – Голос Гая Филиппа зазвучал еще громче, хотя Марк не думал, что такое возможно. – А если бы сюда пришли мои солдаты?.. Уж они-то вовсе не такие мягкосердечные добряки, как я, не думай! Знаешь, что бы они с тобой сделали? Они оторвали бы твою ослиную башку и помочились на нее! Будешь знать, как задерживать их деньги!

Казалось, Итзалин с минуты на минуту потеряет сознание. Решив, что с несчастного чиновника, пожалуй, хватит, Марк вмешался:

– Ну, раз уж ты у нас такой мягкосердечный добряк, Гай, то скажи: что же ты с ним сделаешь? Ну коли не станешь отрывать ему голову и мочиться на нее?

– Э? Я? Хм… – Старший центурион на мгновение смешался, но почти сразу же великолепно пришел в себя. Придвинувшись к бедняге Итзалину вплотную, он прошипел тому прямо в глаза: – Даю тебе четыре дня! Ты отправишь нам все до последнего золотого! И в старых монетах, а не в том мусоре, который чеканил Ортайяс! Иначе я забуду дорожку в уборную и все свои струйки солью на тебя. Ты меня понял?

После третьей попытки Итзалин выдавил:

– Да.

– Вот так-то оно лучше. – Гай Филипп сурово огляделся по сторонам. – А вы, паршивые бездельники, почему не работаете? – зарычал он на ошеломленных бюрократов и скорым шагом покинул комнату.

– Всего вам доброго, господа! – любезно сказал Марк чиновникам, следуя за Гаем Филиппом. Уже в коридоре трибуна посетила удачная мысль. Он снова заглянул в комнату и добавил: – Наемники – ужасные люди. Иметь дело с видессианскими аристократами было куда приятнее, не так ли?

Алипия Гавра весело смеялась, когда трибун рассказывал ей эту историю.

– И он получил жалованье?

– До последнего медяка. Оплата была выслана в Гарсавру специальным курьером дней десять назад. Гай Филипп решил остаться в Видессосе и дождаться известия от Муниция о том, что деньги получены. Если произойдет задержка или Муниций недосчитается хотя бы одной монетки… ох, не хотел бы я в таком случае оказаться на месте Итзалина.

– Совсем неплохо время от времени устраивать бюрократам хорошую взбучку, – серьезно отозвалась Алипия. – Чиновники необходимы, чтобы Империя оставалась могущественной. Но иногда они начинают думать, будто жизнь сводится к бухгалтерским книгам. Столкнуться с реальностью лицом к лицу… Полезный урок.

Марк усмехнулся:

– Да уж. Думаю, Гай Филипп – воплощенная реальность. Во всяком случае, он куда реальнее, чем хотелось бы Итзалину.

Алипия поднялась с постели. Прошла несколько шагов до столика, где стоял кувшин вина. Налила себе и Марку. Это было лучшее вино, какое нашлось в таверне. Правда, и оно оказалось не слишком хорошим.

По сравнению с постоялым двором Аэция этот был маленьким и грязным. В узкое окно врывался непрестанный звон молотков – в этом квартале жили медники.

Отставив кружку – безобразный на вид предмет желтого цвета, кое-как приспособленный для питья, – трибун поймал взгляд Алипии. Принцесса смотрела на него с любопытством.

Марк свел брови в дугу. «Что?» Помедлив, Алипия нерешительно спросила:

– Ты говорил Гаю Филиппу… о нас?

– Нет, – тут же ответил Скавр. – Чем меньше людей знает, тем лучше.

– Это так, – кивнула принцесса. – И все же, если даже половина того, что говорит о Гае мой дядя, – правда, то он никогда тебя не предаст. Он верный соратник и добрый твой друг. Об этом можно судить хотя бы по тому, как слаженно вы работаете в паре.

– Ты права. Гай никогда не предаст меня, – согласился Марк. – Но если я ему откроюсь, моя жизнь легче не станет. Зато его – существенно осложнится. Он увидит только риск. Он никогда не поймет, что ты стоишь любого риска.

– Никогда не говори, что не рожден быть придворным, милый Марк, – прошептала Алипия. Ее глаза засияли.

Марк крепко обнял ее. Кожа Алипии, как теплый шелк, коснулась его щеки.

С улицы донесся грубый голос:

– Прочь с дороги!

По каменной мостовой процокали подкованные копыта. Алипия еще оставалась в объятиях трибуна; все, что происходило за окном, ее не интересовало. Однако трибун почему-то отметил этот шум. Квартал медников был небогатым. Всадники нечасто появлялись здесь.

Спустя короткое время весь второй этаж таверны задрожал от грохота. Несколько человек в тяжелых сапогах затопали по деревянным ступеням.

Марк нахмурился.

– Что за чушь? – пробормотал он, скорее раздраженный, нежели испуганный. Лучше заранее подготовиться – вдруг это бандиты или…

Марк вскочил на ноги, вырвал меч из ножен и обмотал тунику вокруг левой руки.

Дверь с треском рухнула. Алипия вскрикнула. Скавр бросился было вперед… и вдруг замер. В коридоре стояли четыре лучника. Стрелы были нацелены Скавру в живот. Позади ждали копейщики – их оказалось не меньше полудюжины.

С широкой улыбкой вперед выступил Провк Марзофл:

– Ну, еще шаг, чужеземец! Давай!

Трибун оцепенел. Он перестал что-либо чувствовать, пораженный страшным несчастьем. Медленно Марк опустил меч.

– Не хочешь? – спросил Марзофл, видя, что Марк не двигается. – Тем хуже для тебя. Тогда – прочь с дороги!

Римлянин повиновался.

– Всемогущий Юпитер, – проговорил он, – Юпитер, Юпитер, Юпитер…

Это не было ни молитвой, ни проклятием. Просто первым словом, которое он смог произнести.

Лучники вошли в комнату. Трое наставили луки на Марка, четвертый – на Алипию. Принцесса замерла на постели, как изваяние. Скрывая наготу, она натянула на себя одеяло. Ее расширенные глаза стали дикими, как у пойманного в ловушку зверька.

– Нет необходимости целиться в нее, – мягко сказал Марк.

Лучник – судя по горбатому носу и влажным карим глазам, это был васпураканин, – кивнул и опустил лук.

– Заткнись! – бросил Марку Марзофл, стоявший у двери. Внезапно он заметил, что трибун все еще держит в руке меч. – Брось! – приказал он и зло рявкнул на васпураканского лучника: – А ты, Артаваст, подбери этот меч, если уж тебе больше нечем заняться.

Глаза Марзофла скользили по лицу Марка.

– Что, продолжаешь каждый день скрести физиономию бритвой? – Видессианин почесал бородку и неприятно усмехнулся. – Ничего! Когда Туризин закончит с тобой разбираться, тебе уже не придется срезать щетину со щек. Будешь гла-аденьким и пу-ухленьким…

Голос Марзофла тоненько задребезжал, как у евнуха. Он размашисто хлопнул себя между ног в очень понятном жесте. У Марка кровь застыла в жилах. Инстинктивно он прикрылся рукой. Один из копейщиков позади Марзофла засмеялся.

Парализующий страх вдруг отпустил Алипию.

– Нет! – крикнула она в ужасе. – Это я виновата, не он!

– А тебя никто не спрашивает, шлюха! – холодно произнес Марзофл. – Давай, щебечи. Сперва валялась в постельке у обоих Сфранцезов, теперь стала подстилкой варвара.

Алипия побелела как полотно.

– Закрой свой грязный рот, Марзофл, – проговорил Скавр. – Ты заплатишь за все, обещаю.

– Чего стоят твои обещания? – Кавалерист подошел к трибуну и сильно ударил его по лицу.

Марк тряхнул головой, отгоняя слабость. В ушах у него звенело.

– Со мной можешь делать что угодно, но относись с уважением к ее высочеству. Туризин тебя не похвалит, если она пожалуется.

– Да? Не похвалит? – Но в голосе Марзофла послышалось легкое сомнение. Лучники, которым напомнили о титуле Алипии, быстро переглянулись.

Однако Марзофл очень скоро пришел в себя:

– Жаль, у меня нет времени поступать с тобой так, как мне бы хотелось. Давай, натягивай штаны.

Скавр подавил нервный смешок. Он знал, что, начав смеяться, уже не остановится.

Марзофл повернулся к Алипии.

– А ты, моя госпожа, – молвил он, превращая вежливое обращение в оскорбительное, – вылезай из тепленького гнездышка. Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя здесь дожидаться следующего клиента?

– Будь ты проклят, Провк, – сказал Скавр.

Алипия стояла неподвижно, кутаясь в одеяло. На ее лице застыл ужас. Марк знал, что новое унижение может сломать Алипию навсегда. Когда Марзофл протянул руку, желая сорвать с нее одеяло, трибун крикнул:

– Стой!

– С какой стати?

– Она все еще племянница Императора! Что бы Туризин ни сделал со мной, он не отблагодарит тебя за громкий скандал с его родственницей.

Выпад попал в цель. Римлянин видел, как в голове негодяя вихрем проносятся различные доводы. Получив крошечное преимущество, Марк тут же принялся развивать его:

– Пусть она оденется без свидетелей. Куда она отсюда выйдет, подумай?

Марзофл поскреб подбородок, размышляя над услышанным. Наконец он резко ткнул в Скавра пальцем.

– Выведите его в коридор. – Когда лучники повиновались приказу, добавил, обращаясь к Алипии: – Поторопись.

– Благодарю, – сказала Алипия – Марзофлу и Марку одновременно.

Марзофл захлопнул дверь и закричал на своих солдат:

– Что вы тут торчите, как болваны? Свяжите этого ублюдка!

Прежде чем последний узел был затянут на руках Марка, Алипия вышла из комнаты. На ней было длинное льняное платье золотистого цвета. На лице принцессы застыла маска спокойствия. Но Марк видел, как дрожала ее рука, когда Алипия закрывала за собой дверь.

– Делай, что собирался, – обратилась она к Марзофлу. Ее голос прозвучал невозмутимо.

Скавр споткнулся на ступеньках и чуть не упал, но лучник, который нес его меч, поддержал трибуна за плечо.

Посетители, потягивавшие в пивной эль, уставились на солдат и пленников. Марзофл, веселый и оживленный, сунул в руку хозяина несколько серебряных монет.

– Пусть это окупит причиненное мною беспокойство.

Хозяин таверны жадно схватил монеты.

Лошади стояли во дворе. За ними присматривало еще двое копейщиков.

– В седло! – распорядился Марзофл и издевательски поклонился Скавру. – На этот раз поскачешь на жеребце, а не на своей шлюхе. Как тебе такая идея?

– Ты давно знал!.. – вырвалось у Марка.

– Вот именно, – ответил Марзофл самодовольно. – У Сабория отменный слух. Я потратил некоторое время, чтобы убедиться в его правоте, но дело того стоило.

– Саборий! – одновременно воскликнули Скавр и Алипия, обменявшись взглядом.

– Фос! Что же теперь мой дядя сделает с Бальзамоном?

– К сожалению, черт возьми, ничего! – сказал Марзофл. – Увы. Ссора с Патриархом может стоить его величеству бунта. – С гнусной улыбкой Марзофл повернулся к Скавру: – К тебе это, разумеется, не относится. Хотел бы я, чтобы всех жадных наемников в Видессосе можно было скрутить так же легко. Поехали.

Один из солдат помог Скавру сесть в седло. Неопытный наездник, римлянин не мог править лошадью без узды.

По злой насмешке судьбы, Марк, в принципе, понимал имперца и даже соглашался с ним. Видессосу лучше бы опираться не на наемников, а на местных солдат.

Но Алипия возразила:

– Значит, ты хотел бы избавить Империю от наемников, Марзофл? Тогда скажи мне, что никогда не превращал крестьян из своих владений в воинов личной гвардии. Скажи, что ни разу не скрывал доходов от налогового департамента!

В ее голосе звучало ледяное презрение. Грациозная, как кошка, принцесса вскочила в седло позади Скавра.

Аристократ покраснел, однако тут же нашелся:

– И зачем это я стану отдавать проклятым чинушам мое золото? Они ведь потратят его на новых наемников!

Марзофл ударил шпорами свою лошадь. Она двинулась вперед и потащила за собой коня, на котором сидел Марк. Трибун чуть не свалился; только быстрое движение коленями помогло ему не упасть. Марзофл, разумеется, ничего не имел бы против, если бы Марк рухнул на землю.

– С дороги! Именем Императора, с дороги! – снова и снова кричал видессианский офицер, пробиваясь к дворцу по забитым людьми улицам. Некоторые горожане отходили в сторону, пропуская процессию. Многие останавливались и глазели. Марзофл мог бы продвигаться гораздо быстрее, если бы не поднимал шума, но видессианин не мог не кукарекать во всю глотку о своей победе.

Марк по возможности мужественно переносил этот печальный путь. От невеселых дум его отвлекала попытка удержаться в седле. По правде говоря, у него не хватало сил даже смотреть на Алипию.

Принцесса держалась прямо, не мигая глядя перед собой. Казалось, ни толпа, ни стражи не имеют к ней ни малейшего отношения. Только один раз она быстро и испуганно улыбнулась Марку. Лошадь оступилась, и Марк подпрыгнул в седле, так и не успев ответить Алипии.

После суматохи площади Паламы тихие просторные кварталы дворцового комплекса всегда казались трибуну облегчением. Так случилось бы и сегодня, если бы Марзофл не погнал свой отряд почти галопом.

Толстый евнух, спешивший куда-то с серебряным блюдом в руках, отошел в сторону, на край газона, когда всадники с шумом проносились мимо. Поднос, звеня, упал на дорожку сада – евнух узнал пленников Марзофла…

Они проскакали мимо вишневых деревьев, уже покрывшихся душистыми розовыми цветами, и остановились перед большим одноэтажным зданием, облицованным мрамором. Это были личные покои императорской семьи.

Часовые замерли, увидев Марзофла… а может быть – при виде Алипии?

Еще один евнух, слуга в красном шелковом халате, расшитом золотыми птицами, показался у двери.

Марзофл сказал:

– Его величество нас ожидает.

– Подождите немного.

Евнух исчез. Марзофл и его солдаты спешились. Трибун ухитрился покинуть седло, не упав на землю и даже не споткнувшись. Некоторые из часовых узнали Марка и были весьма удивлены, увидев его связанным. Но прежде, чем Скавр успел заговорить с ними, слуга вернулся и разрешил Марзофлу со спутниками войти.

– Возьми двоих лучников, – велел евнух видессианскому кавалеристу. – Остальных оставь здесь. Его императорское величество не считает, что тебе понадобится столько солдат.

Марка тащили по коридорам мимо собрания великолепных старинных вещей изумительной красоты – то были реликвии полуторатысячелетней истории Видессоса. Солдаты подталкивали пленника, чтобы тот шел быстрее. Однако ни один не осмеливался дотронуться до Алипии.

Слуга вошел в раскрытые двери и поклонился. Он начал было докладывать, но Туризин Гаврас раздраженно оборвал:

– Я без тебя знаю, кто они такие! Убирайся.

Слуга с безразличным видом удалился. Марзофл подвел к Автократору Видессиан Скавра и Алипию.

Гаврас резко повернулся. Император двигался быстро и гибко, хотя плечи его слегка осели, а глаза покрылись красной сеточкой. Он выглядел уставшим. Марк подумал, что Туризин стал похож на Маврикиоса. Тяжесть правления ускоряла бег времени, Автократоры старели рано.

– Убери своих головорезов, Провк, – нетерпеливо сказал он. – Если мы не сумеем справиться с девушкой и связанным мужчиной, то пусть смилостивится над нами Фос! – Он хлопнул ладонью по сабле – боевому оружию в потертых кожаных ножнах. – Эй, стой! Артаваст! – окликнул он одного из стражей. Ничего удивительного в том, что Император знал солдата по имени, не было. Любой владыка, который хочет просидеть на троне долго, должен знать как можно больше своих людей – по имени и в лицо. – Это что за меч у тебя в руках? – Артаваст показал на Марка. Император кивнул. – Почему бы тебе не отнести эту проклятую штуку к Нейпосу, жрецу из Академии? Святой отец давненько пыхтит от желания добраться до этого клинка.

Артаваст отдал честь и вышел.

Марк вздрогнул. Когда у него отобрали меч, он почувствовал себя еще более нагим и беспомощным, чем в тот миг, когда Марзофл внезапно ворвался в комнату.

Разлука с мечом оказалась для Марка настолько тяжелой, что трибун даже пропустил реплику Туризина. Марзофл больно ударил своего пленника кулаком по ребрам.

Император повторил:

– Все еще не считаешь нужным вставать передо мной на колени? Даже ради того, чтобы спасти свою глупую башку? Ах ты, упрямый ублюдок!

– Что толку вставать на колени? – спросил трибун. – Из-за этого ты не станешь щадить меня.

Марку даже в голову не пришло простереться перед Императором на полу, как это делали видессиане. Республиканцы не преклоняли колен перед людьми – даже перед самыми могущественными.

– Упрямый и гордый ублюдок, – повторил Туризин. – Однако недостаточно гордый, чтобы не спать тайком с дочерью моего брата.

– Хорошо сказано! – воскликнул Марзофл.

Скавр почувствовал, как лицо у него запылало. На все эти обвинения он не находил ответа.

Алипия проговорила:

– Все это не вполне так, как ты думаешь, дядя. К этим встречам я стремилась больше, чем он.

– А ты шлюха, подстилка грязного варвара! – усмехнулся Марзофл. – Твои признания не делают чище ни его, ни тебя, гулящая девка.

– Провк, – резко оборвал Император, – с ее высочеством я разберусь без твоей помощи.

Кавалерист захлопнул рот, громко лязгнув зубами. Он не осмеливался преграждать путь гневу Туризина Гавраса.

– Я люблю Марка, – сказала Алипия.

– А я – Алипию, – эхом повторил Марк.

Марзофл готов был лопнуть от злости.

Туризин заорал:

– Навозные черви Скотоса! Любовь! Какое это имеет значение? – Он повернулся к своей племяннице: – Я-то думал, у тебя хватит здравого смысла не валять в грязи имя нашей семьи и не делать его предметом сплетен в пивных!

– Ах вот оно что… – протянула Алипия. Ее голос зазвучал опасно. – Так это я валяю в грязи имя нашей семьи? А как насчет сладенькой потаскушки Комитты Рангаве, которая кидалась на все, что двигалось? Эта вечно текущая сучка не пропускала только трупы, и то сомнительно! Интересно, кому это перемывали кости на глазах у всего города прошлой зимой в Амфитеатре?

У Императора был такой вид, словно его оглушили дубиной. Сперва он побагровел. Потом побелел как мел.

Провк Марзофл, судя по всему, сейчас истово мечтал провалиться сквозь землю. Оказаться в эпицентре ссоры в императорской семье! Проклятие, это дурно сказывается на здоровье, не говоря уж о карьере.

Алипия продолжала еще громче:

– А если тебя так беспокоят мои встречи с мужчинами, дорогой дядя, то почему ты не оставил свою драгоценную любовницу, когда взошел на трон? Почему не женился, не получил наследника?

Отважная Алипия напоминала сейчас Марку воина, окруженного превосходящими силами врагов, который бросается в последнюю атаку, собираясь победить или пасть со славой.

Туризин наконец пришел в себя:

– Все, что делаешь ты, касается меня! Эй, Бизолин! Доменциол! Коркон!

Несколько слуг вбежало в зал. Гаврас распорядился:

– Проводите ее высочество в ее апартаменты. Проследите за тем, чтобы она оставалась там, пока я не позволю ей выйти. За это отвечаете жизнью.

– Я все вижу! – закричала Алипия. – Когда ты не находишь ответа, ты прячешься от вопроса, чтобы только не думать!

Слуги вывели ее из зала. Она бросила на Скавра последний взгляд – однако промолчала, боясь ухудшить его положение.

– Уф-ф! – выдохнул Император, вытирая ладонью вспотевший лоб. – Ты, должно быть, большой колдун, римлянин. Никогда еще я не видел ее в таком гневе. – Туризин невесело рассмеялся: – Да уж, вот истинная дочь Гаврасов. Она скрывает темперамент за этой маской спокойствия, которую таскает, не снимая. – Взгляд Туризина вновь сделался суровым. – Так. Теперь – к делу. Что мне с тобой делать?

– Я предан вашему величеству, – отозвался Марк.

Марзофл испустил громкий смешок, но затих, точно мальчишка, под взглядом Туризина.

– Так ты предан мне? Проклятие! У тебя своеобразная манера это доказывать! – Туризин поскреб подбородок. Борода младшего Гавраса заметно поседела за те немногие годы, что Марк знал его. – Будь ты видессианином, я нашел бы тебя смертельно опасным. Ты хороший солдат и совсем недурной чиновник, а это значит, что обе партии тебя бы поддержали. Но даже несмотря на то, что ты – варвар, ты очень опасен. Ну-ка скажи мне прямо в лицо, что ты не честолюбив.

Честолюбие. Скавр знал, что Император станет обвинять его именно в этом.

– Разве честолюбие – грех? – спросил Марк.

– Для офицера-наемника – да. Грех, и непростительный. Вспомни хотя бы Дракса.

Скавр возразил:

– Честолюбие не имеет никакого отношения к моим чувствам к Алипии. Уж ты-то достаточно хорошо ее знаешь. Она сразу распознала бы фальшь, вздумай какой-нибудь тщеславный или корыстолюбивый человек поволочиться за ней ради укрепления своей карьеры.

– Что может распознать глупая девка, изнемогающая от похоти? – ядовито фыркнул Марзофл.

Туризин на мгновение задумался. Кавалерист мог считать слова Марка ложью. Однако Император действительно хорошо знал свою умную, рассудительную племянницу.

– Будь я предателем, – продолжал настаивать Марк, – разве я остался бы с тобой во время гражданской войны со Сфранцезами? Разве я стал бы предупреждать о замыслах Дракса, когда ты послал его против Баана Ономагулоса? Разве стал бы я воевать с намдалени, когда они захватили западные провинции?

– Волочиться за принцессой из императорской семьи – для видессианина тяжкое преступление. А ты еще и чужеземец, – сурово ответил Туризин. Сердце трибуна сжалось. – Значит, ты у нас чист душой и сердцем? А почему ты собирался бросить меня? Я знаю, что ты встречался с вожаками намдалени, когда после неудачного штурма вам показалось, будто я не смогу отнять Город у Сфранцезов. Что доказывает твоя болтовня о Драксе? Любой отомстил бы сопернику, если уж подвернулась возможность. Значит, ты подозревал Дракса в измене? Почему же тогда ты позволил ему удрать и строить против меня новые заговоры?

– Ты хорошо знаешь, как все случилось, – отозвался Скавр, но уже вяло. Было очевидно, что Туризин не желает слушать никаких оправданий.

Несправедливость обвинений Гавраса тем больнее уязвила трибуна, что он искренне поддерживал правление Туризина и предпочитал его любому другому. В тревожное для Видессоса время Марк не мог представить себе лучшего правителя, нежели Туризин. А Империя постепенно стала для Марка второй родиной.

– Я знаю только одно, – сказал Гаврас. – Доверять тебе я не могу. Для меня этого достаточно.

Трибун почувствовал, что это – окончательное решение Туризина. Враги вторглись в Видессос с запада, рвались с востока. В такой ситуации Император не мог рисковать, коль скоро речь заходила о его безопасности. Будь Скавр на месте Туризина, он поступил бы точно так же.

– Кстати, голова этого распутного ублюдка – или иная часть тела – была бы подходящим украшением для Вехового Камня, – предложил Марзофл.

Веховой Камень – красная гранитная колонна на площади Паламы – была точкой отсчета, от которой измерялось расстояние по всей Империи. Там же выставляли на кольях головы мятежников и преступников.

– Не сомневаюсь, – сказал Туризин. – Но боюсь, что если я его казню, то его проклятый отряд восстанет. А эти легионеры – опасные люди. К тому же они сидят в Гарсавре, а Гарсавра – ключ к западным провинциям. Полагаю, ничего с ним не случится, если я брошу его на недельку в тюрьму, как ты считаешь?

Марзофл казался разочарованным.

– Скавр и принцесса? Просто поверить не могу! – сказал Сенпат Свиодо, театрально взмахнув руками. Этот широкий жест чуть было не сбросил на пол кружку вина, стоявшую перед женой молодого васпураканина. Быстрым движением Неврат успела схватить ее.

– Расскажи подробнее, братец, – попросила Неврат, откидывая прядь густых, волнистых черных волос, упавшую ей на лицо.

– Да тут не слишком много остается добавить, – ответил Артаваст, оглядевшись.

Трое васпуракан сидели у маленького столика в полупустой таверне и переговаривались на своем родном языке, и все же Артаваст казался встревоженным. Неврат не могла винить его за это. Новости, которые принес ее двоюродный брат, были неплохим топливом для бунта – а вспыльчивым видессианам только дай повод, чтобы начать громить все подряд.

– Как вышло, что ты арестовал Скавра? – спросил Сенпат, погладив бородку, обрамлявшую его красивое смуглое лицо.

– Очень просто, – ответил Артаваст. – Марзофл пришел в нашу казарму и забрал мой взвод. Звание у него высокое, должность солидная, никто не стал возражать. Он до самого постоялого двора не говорил нам, куда мы идем.

– Но принцесса… М-да… – протянул Сенпат, все еще качая головой.

– Марзофл утверждал, будто они встречались не меньше двух месяцев. В этом он был уверен. Возможно, и дольше. Судя по тому, что мы увидели, он прав. Когда мы ворвались в комнату, эти двое больше беспокоились друг о друге… если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Похоже на Марка, – кивнула Неврат.

– Я знаю, что ты и твой муж – близкие друзья этого человека, сестра. Вот я и подумал, что вам лучше бы узнать обо всем. – Артаваст немного помедлил. – Быть может, сейчас небезопасно оставаться его друзьями. Не исчезнуть ли вам из города на некоторое время?

– Неужели все так плохо? – встревоженно спросила Неврат.

Артаваст задумался.

– Возможно, и нет. Туризин слишком умен. Он не станет убивать людей лишь за то, что они знали кого-то, кто впал в немилость.

– Надеюсь, – сказала Неврат. – Иначе у Туризина – при его-то вспыльчивом нраве – останется не слишком много подданных.

Молодая васпураканка не слишком беспокоилась за себя или Сенпата. Скорее всего, ее брат правильно судил о здравомыслии Туризина. Но это вряд ли могло помочь Скавру. Он-то был виновен!

– Я до сих пор не могу поверить, – повторил Сенпат.

Неврат тоже с трудом верила услышанному, но по другой причине. Сенпат не знал, что Марк, погруженный в одиночество и горькое отчаяние, начал осторожно ухаживать за Неврат. Это было прошлой осенью. Неврат не видела необходимости рассказывать мужу об этом кратком эпизоде. Трибун понял, что отказ васпураканки был искренним, и ни на чем не настаивал.

Но это! Как же долго росло чувство между Марком и Алипией? Конечно, Неврат никто не был нужен, кроме ее любимого мужа… И все же она ощутила легкий укол самолюбия, когда узнала, что Марк, получив от Неврат отказ, так быстро нашел ей замену.

– Над чем ты смеешься, дорогая? – спросил Сенпат.

Краска смущения залила лицо Неврат. К счастью, в таверне было почти темно.

– Над собой, – ответила Неврат, но больше ничего объяснять не стала.

Забранная решеткой дверь в дальнем конце коридора со скрежетом раскрылась. Ржавые петли завизжали. Двое стражников втолкнули в коридор скрипучую тележку. Еще двое встали по обе стороны со стрелами наготове. Все четверо откровенно скучали.

– Поднимайтесь, лежебоки! – гаркнул один из лучников.

В окрике не было необходимости: заключенные уже сгрудились перед решетками в ожидании кормежки. Еда была единственным, что приятно разнообразило унылую тюремную жизнь. Марк поспешил вместе с остальными. При одной только мысли о похлебке в животе заворчало.

Неподалеку затрещал и почти погас факел. Марк закашлялся от едкого дыма. Эти факелы и без того давали совсем немного света. Тюрьма располагалась глубоко под землей, в подвальных помещениях здания архива на Срединной улице. Над головами заключенных, в верхних этажах, кипела оживленная административная деятельность. Скрытая система вентиляции уносила часть дыма, так что можно было дышать, но воздух все равно оставался спертым. Темницу насквозь пропитала нестерпимая вонь гнилой соломы, немытых тел и испражнений.

Эти ядовитые миазмы едва не свели Скавра с ума, когда солдаты Марзофла бросили трибуна в темницу. Но прошло четыре или пять дней, и Марк почти привык к вони.

Скрипя, тележка медленно катилась по длинному узкому коридору. Перед каждой камерой она останавливалась. Один из стражников передавал глиняный кувшин с водой в камеру слева; второй совал в камеру справа хлеб и жидкую похлебку в миске. Затем стражники менялись местами и проталкивали тележку на несколько шагов вперед.

Трибун вернул пустой кувшин и миску. Ему налили воды и положили дневную порцию похлебки. Вода была тухловатой, а хлеб – выпеченным из проса с соломой. С тех пор как куски рыбы, плававшие в похлебке, были свежими, утекло немало воды. Но Марк доел похлебку и обтер миску хлебом дочиста.

Он все время хотел есть, однако старался не обращать внимания на постоянное голодное бурчание в животе. Марк не был истинным стоиком – во всяком случае, не настолько, чтобы держать в узде эмоции. Однако физические неудобства не причиняли ему слишком большого беспокойства.

Стражники обошли все камеры и удалились. Теперь оставалось лишь коротать время в беседе. Марк почти не участвовал в разговорах заключенных. На вопрос, за что он попал в тюрьму, Скавр ответил: «За государственную измену». Раздались свистки и ядовитый смех. Воры, составлявшие основную массу населения тюрьмы, презрительно относились к «политическим». Кроме того, Марк не мог научить их ничему новому.

Один из воров без конца рассказывал, как открывать замки и запоры на дверях.

– Если у тебя достаточно времени, можешь бросать в замочную скважину горстки песка, пока стержень не поднимется и ты не сможешь его вытащить. Это очень медленная, кропотливая и тихая работа. Если замок находится в темном помещении, сделай сеточку и привяжи ее к тонкой веревочке, а потом протолкни ключ. Когда ключ упадет на пол – протащи его под дверью. Дело сделано! Еще неплохая штука – тонкие щипчики… Эх, дурни, ведь здесь такие же замки, как везде! Да только до них не дотянуться. Клянусь Скотосом, я вырвался бы отсюда через минуту, если бы мог коснуться хоть одного замка.

Скавр вполне верил этому. В голосе взломщика звучала деловая, спокойная уверенность человека, отлично знающего свое ремесло.

Едва в камере Скавра настала тишина, как издалека донесся чей-то важный голос, рассказывающий, как надлежит окрашивать стекло, дабы придать ему видимость драгоценного камня и потом с выгодой продать.

– Ха! – выкрикнул кто-то. – Если ты такой умный, то почему ты здесь сидишь?

Ответом было оскорбленное молчание.

Разговор перешел на женщин – еще одна тема, которую заключенные могли обсасывать целыми днями. У трибуна имелась своя история, которая потрясла бы его собратьев по несчастью, однако Марк не имел ни малейшего желания рассказывать ее.

Несколько часов Марк проспал. Раза три его будили укусы насекомых. Тюремные камеры – настоящий рай для вшей и блох, гнездившихся в соломенных матрасах. Марк потерял счет тараканам, которых прибил на кирпичном полу. Некоторые заключенные ловили их и ели. Однако Марк был не настолько голоден, чтобы питаться тараканами.

Незадолго до очередной кормежки по коридору загрохотали солдатские сапоги. Командир взвода видессиан показал пропуск. Начальник стражи прошел вместе с офицером по ряду камер, пока не остановился возле той, где находился трибун.

– Этот, что ли?

– Дай взглянуть. Да, он самый.

– Забирай.

Стражник вытащил ключ, открыл засов и распахнул решетчатую дверь.

– Выходи, ты! – рявкнул он римлянину.

Марк кое-как вылез наружу. Увидев командира взвода, трибун постарался взять себя в руки. Лучше уж идти на смерть с высоко поднятым знаменем, чем сдаться и погибнуть ни за что. Так говорили римские офицеры.

– Куда ты меня ведешь? – спросил Скавр резко. – К Императору?

Если мужество трибуна и удивило видессианина, то тот довольно удачно скрыл свои чувства. Его лицо осталось невозмутимым.

– Нет, – ответил он кисло. – В баню. От тебя разит, как от выгребной ямы.

Солдаты схватили Скавра за локти и потащили вон из тюрьмы.

В свежей одежде (правда, она не вполне подходила по размеру), с чистыми, еще влажными волосами, Марк почувствовал себя заново родившимся. В конце концов солдаты почти силой вытащили его из теплого бассейна. Марк намыливался дважды и тер себя пемзой, пока кожа не покраснела. На его подбородке еще росла колючая золотистая щетина; побриться в Видессосе было делом замысловатым – бритвы здесь на каждом углу не валялись. Щетина невыносимо чесалась и делала лицо неопрятным, словно постоянно напоминая о времени, проведенном в тюрьме.

Марк почувствовал некоторое облегчение, когда стражники провели его не в Большую Тронную Палату, а в личную резиденцию Туризина. Что бы ни ожидало его впереди, это, во всяком случае, не будет публичным проклятием. Видессиане обставляли подобные церемонии с большой помпой.

Марк, конечно, знал, что Алипии он у Туризина не встретит. И все же отсутствие принцессы лишний раз напомнило трибуну о том серьезном положении, в котором он очутился.

Туризин Гаврас облачился во все императорские регалии. Обычно он ограничивался красными сапогами. Сегодня на нем красовался пурпурный плащ, осыпанный драгоценностями, и порфира.

Кроме стражников, самого Императора и Скавра, единственной живой душой в помещении был один из императорских слуг-евнухов – Коркон. Он держал восковую табличку и стило.

Гаврас оглядел римлянина с головы до ног:

– Ты готов выслушать приговор?

– А у меня что, есть выбор?

Дворецкий в ужасе уставился на Скавра. Император невольно усмехнулся.

– Нет, – сказал он и стал суровым. – Знай. Ты осужден за измену императорскому дому.

Марк стоял безмолвно. Он только надеялся, что холодок, пробежавший у него по спине, никак не отразился на выражении его лица.

Слова Императора катились снежной лавиной:

– Как изменник ты лишаешься своего поста в финансовом департаменте и должности эпаптэса.

Конечно, мысли Скавра не ограничивались только армией, но потеря должности эпаптэса не ввергла его в отчаяние.

Туризин продолжал греметь:

– Обманув наше доверие, ты лишаешься права командовать своим отрядом. Тебе запрещены любые контакты с римлянами, дабы предотвратить предательство и мятеж. Твой заместитель, Гай Филипп, с этого мгновения получает твое звание и твою должность.

Окончательно порвать со всем, что осталось от его народа… от его мира… Трибун низко опустил голову, ногти больно впились в кожу ладоней.

Очень тихим голосом Марк проговорил:

– Гай Филипп – хороший солдат. Ты уже сказал ему, что отныне он – командир римского легиона?

– Скажу. Мы еще не закончили разговор, – ответил Император. – За измену существует лишь одно наказание. Ты об этом знаешь. В добавление к таким мелочам, как потеря званий и титулов, ты должен положить голову под топор палача.

По сравнению с вечной разлукой с римлянами топор палача не так уж страшил Марка. По крайней мере, смерть наступит быстро и без мучений.

Марк неожиданно выпалил:

– Если ты с самого начала собирался приговорить меня к казни, то зачем вся эта словесная шелуха?

Гаврас не стал отвечать прямо.

– На сегодня достаточно. Коркон, ты можешь быть свободен, – распорядился Император.

Толстяк евнух низко поклонился и вышел. Тогда Император с кислой улыбкой повернулся римлянину:

– Возможно, тебе польстит то забавное обстоятельство, что в этом городе нашлись люди, которые не желают, чтобы приговор был приведен в исполнение. Более того, они требуют, чтобы ты остался в живых.

– Нашлись такие люди? – откликнулся Скавр.

– Целая стая. И довольно крикливая, кстати. Во-первых, Алипия. Будь ты таким невинным, как она утверждает, ты все еще оставался бы грудным младенцем и уж всяк не лазил бы по чужим постелям. Алипия почти убедила меня в этом. Но не до конца, Скавр, не до конца. Наличествует также Тарон Леймокер, друнгарий флота. Отличный, честный человек. Честнее я в жизни не видел! – Гаврас скосил бровь при мысли о знаменитой несгибаемой честности адмирала. – С другой стороны, Леймокер обязан тебе жизнью. Если бы не твое упрямство, он до сих пор гнил бы в тюрьме. Так чего стоит его заступничество?

– Ты единственный, кто может судить об этом, – ответил Марк. У него потеплело на душе при мысли о том, что Леймокер не оставил его в беде.

– Ну вот. И еще несколько персон, чьи мольбы я могу понять. – Туризин еще раз смерил трибуна взглядом. – Но во имя Фоса – объясни: каким это образом в толпе просящих за тебя оказался Итзалин?

– Итзалин? – переспросил трибун, пораженный. Затем он выдавил нервный смешок: одной встречи с Гаем Филиппом, вероятно, оказалось достаточно, чтобы несчастный чинуша возмечтал о том, чтобы Скавр жил вечно.

Туризин скривил рот:

– Не думай, будто я переменил свое мнение, чужеземец. Твоя вина не подлежит сомнению. Должен признать, однако, что все же на волосок усомнился в неблаговидных мотивах твоего поведения. Поэтому я дам тебе такой же волосок возможности искупить вину.

Марк рванулся вперед, но стражи удержали его за руки.

– Так что ты со мной сделаешь, Туризин?

– Положи конец мятежу Земарка в Аморионе! Его проклятия приносят мне одни неприятности! Этот фанатик заводит по всей Империи узколобых жрецов и их тупорылых последователей. Погаси мятеж – и я скажу, что ты заслужил мое прощение. И… благодарность. Я пожалую тебе титул, земли. В этом я могу поклясться в Соборе перед любым жрецом, которого ты назовешь, за исключением Бальзамона… Хотя нет! И перед Патриархом тоже – если ты сомневаешься в моих словах.

– В этом нет необходимости. Я согласен, – тут же сказал Марк.

Туризин был вспыльчив и подозрителен, но слово держал крепко. Мысли Марка быстро завертелись: прямая атака на Аморион, подкуп…

– Какой отряд я могу взять?

– Я могу пожертвовать тебе от щедрот хорошую кавалерийскую лошадь, – ответил Император.

Скавр начал было улыбаться, но тут же одернул себя. Лицо Туризина было жестким, глаза – смертельно-серьезными.

– Я не шучу, римлянин. Заслужи свое спасение, если можешь. Но от меня ты помощи не получишь.

Один человек против толпы мятежников? Фанатик-жрец сумел отбиться даже от йездов!

– Итак, твои руки останутся незапятнанными, а совесть – свободной от укоров, не так ли? Ты посылаешь меня на смерть вместо того, чтобы убить своими руками? – уже не сдерживаясь, горько спросил трибун. Ему все стало безразлично. Теперь он не считал необходимым обдумывать каждое слово.

– Ты успел доказать, что ты – предатель. Я могу сделать с тобой все, что захочу, – напомнил Гаврас, скрестив на груди руки. – Называй мое поведение, как тебе вздумается, Скавр. Я не собираюсь с тобой спорить.

– Отдай мне хотя бы мой меч. Если уж я должен спасти себя сам, – Марк произнес эти слова с издевкой, – то дай мне хотя бы возможность сделать это.

Туризин подумал немного.

– Справедливая просьба. – Он нашел листок пергамента, окунул перо в красные чернила и что-то яростно нацарапал. – Держи, Спект. – Туризин передал записку одному из солдат. – Отдашь Нейпосу из Академии. Когда жрец вернет тебе меч, принесешь сюда. Римлянин может взять оружие на корабль.

– На какой корабль? – спросил трибун.

– Неужели ты думаешь, будто я отправлю тебя по суше? Чтоб ты побежал к своим римлянам и поднял их один Фос знает на что? Нет уж, спасибо. Кроме того, – Император слегка наклонился к Марку, – морем быстрее, чем по суше. Если ты высадишься в порту Наколея к северу от Амориона, тебе останется пройти совсем небольшое расстояние. Правда, эту территорию удерживают йезды, зато дорога совсем короткая. Постарайся попасть в город к началу панегириса – торговой ярмарки, посвященной святому Моисею. В эти дни в Аморион стекаются торговцы и ремесленники со всего Запада. Может быть, ты сумеешь в их толпе проскользнуть незамеченным.

Скавр кивнул, благодарный за совет.

– Еще одно, – сказал римлянин.

– Что? – зарычал Туризин. – Ты не в том положении, чтобы торговаться, негодяй.

Но Скавр, и без того приговоренный к смерти, пребывал по другую сторону страха.

– Можешь отрубить мне голову. Хуже уже не будет.

Император криво усмехнулся:

– Ладно, что там у тебя?

– Если я одолею Земарка, ты пожалуешь мне земли и титул, не так ли?

– Я же сказал тебе!

Скавр глубоко вздохнул, словно собираясь в следующее мгновение распрощаться с жизнью.

– Хорошо. Если я каким-то чудом вернусь из Амориона, то думаю, доказательств моей преданности будет достаточно даже для тебя. В таком случае… если я вернусь… позволь мне ухаживать за твоей племянницей открыто.

– Ах ты, наглый сукин сын! Ты посмел просить меня об этом прямо сейчас?

Гаврас, казалось, вырос прямо на глазах у Марка.

Один из охранников, не сдержавшись, выругался. Марк почувствовал, что руки стражников сжимают его еще крепче. Один из солдат обнажил меч.

Однако в ответ на вопрос Императора Марк кивнул. Холодный пот выступил у него на лбу.

– Чтоб тебе провалиться под лед! – заорал Туризин. – Чтоб Скотос оледенил твою душу, Скавр! Теперь я должен Алипии пятьдесят золотых. Она говорила, что ты попросишь меня об этом. Никогда не думал, что в тебе сыщется столько наглости.

– Итак? – спросил Марк. От облегчения у него слабели колени.

– Если ты вернешься, то за подобную просьбу я не убью тебя на месте, – произнес Император через силу. Он повернулся к стражникам и повелительно махнул рукой: – Уберите его отсюда!

– Мой меч, – напомнил Марк.

– Ты что, хочешь увидеть, близко ли край пропасти, римлянин? – Гаврас яростно ударил кулаком по столу. – Теперь я начинаю понимать, почему у твоего народа нет царей. Кому захочется взваливать на себя такое бремя? Избави нас Фос от подобных подданных! – Он снова обратился к стражам: – Дайте ему любое оружие, любые доспехи, какие он выберет, но только уведите его с глаз моих! Пусть… Пусть ждет свой проклятый меч во дворе! – И наконец Гаврас снова повернулся к Марку, словно пользуясь правом владыки оставить за собой последнее слово: – Ну так что, Скавр, пожелать тебе успеха?

«Пенитель моря» был грузовым судном с острым носом и кормой. По каждому борту имелось десять длинных весел, а широкий квадратный парус неподвижно висел на мачте, пока корабль покачивался на волнах у причала.

Слегка сгибаясь под тяжестью мешка с вещами, Марк остановился у доски, переброшенной с корабля на берег. Взвод императорских гвардейцев наблюдал за ним с причала.

– Разрешите подняться на борт! – крикнул Марк, опознав капитана по короткой, до колен, тунике и небольшому мечу на поясе. Большинство моряков носили только набедренные повязки и кожаные пояса с ножом в ножнах.

Матросы перекатывали в трюм большие кувшины с вином, амфоры с маринованной рыбой и тюки необработанной шерсти.

Капитан поглядел на трибуна.

– Так это ты – наш особый груз? Валяй, лезь! Эй, Озакий! Помоги сухопутному господину!

Матрос протянул Скавру руку. Марк довольно неуклюже прыгнул на палубу – спасибо, не мешком свалился. Истинный римлянин, он не был привычен к морю.

Капитан пожал ему руку:

– Меня зовут Стилиан Зота. Я капитан этой посудины.

Видессианину, худому седобородому человеку, было около пятидесяти лет. Его густые брови сходились на переносице, а кожа потемнела от многолетнего морского загара. Когда капитан снял шапку, чтобы почесать голову, трибун увидел, что тот почти лыс.

Позади Марка на палубу ступил Тарон Леймокер. Моряки замерли, прижав правые кулаки к сердцу.

– Здорово, ребята! – произнес адмирал своим громким хриплым басом, а затем положил руку на плечо трибуна: – Береги его, Стил. Он хороший парень. А что попал в опалу к его величеству… Насколько мне известно, добиться этого очень просто.

Друнгарий флота тряхнул головой, отбрасывая с глаз светлую прядь. После того как Туризин выпустил его из тюрьмы, он так и не подстриг волос.

– Я в любом случае стал бы беречь своего пассажира, – отозвался Зота. – Если с ним что-нибудь случится, это запятнает всех нас… Но где его лошадь? Что-то ее до сих пор не доставили!

– Сухопутные швабры! – презрительно бросил Леймокер. На борту корабля не было места для ошибок, забывчивости и неточности. – Хотел бы я задержаться подольше, но времени нет. Нужно снарядить корабли для береговой патрульной службы. Да пребудет с тобой Фос, чужеземец.

Леймокер крепко сжал плечо Скавра, хлопнул Зоту по спине и прыгнул на причальную доску.

Погрузка на «Пенитель моря» продолжалась. Марк наблюдал, как несут в трюм тюки соломы – для лошади. Той самой, что до сих пор не было видно.

Взвод видессианских солдат все еще стоял на причале. Марк громко окликнул их, пытаясь выяснить, что же случилось с лошадью. Командир видессиан недоуменно развел руками.

Зота сказал:

– Прости, Скавр, но если твоя лошадь не появится к полудню, придется отплыть без нее. У меня важные донесения. Они не могут ждать. Возможно, в Наколее ты найдешь коня или мула.

– Возможно, – с сомнением отозвался трибун.

Время тянулось медленно. Марк поглядывал то на пирс, то на палубу, пытаясь понять, скоро ли закончится погрузка.

Двое матросов уронили на палубу кувшин с вином. Липкую лужицу они затерли шваброй, а осколки кувшина выбросили за борт. Зота выругался. В довершение беспорядка один из них порезал босую ступню об острый осколок и ушел, прихрамывая, перевязать рану.

– Лучше бы тебе ходить за плугом, Алор, – бросил ему капитан.

Товарищи незадачливого матроса тут же окрестили его «Алор-пахарь».

Наблюдая за этим происшествием, Марк отвлекся от пирса и подскочил от неожиданности, когда со сходней донесся громкий голос:

– Эй, там! На борту! Ахой! Или как у вас принято орать, вы, ублюдки? Можно мне залезть в вашу чертову лоханку?

Трибун резко повернулся:

– Гай! А ты что здесь делаешь?

– Ты что, знаешь этого увальня? – осведомился Зота, красный от гнева. Капитану вовсе не понравилось, что его любимого «Пенителя» обозвали «чертовой лоханкой».

Марк объяснил капитану, кто такой Гай Филипп. Зота нехотя сказал тому:

– Если хочешь – поднимайся.

Старший центурион, крякнув, приземлился на палубу и покачнулся, что неудивительно – Гай Филипп явился в полном боевом облачении: в шлеме с высоким поперечным гребнем, кольчуге, кожаном поясе с металлическими бляшками, в медных поножах, с тяжелым мешком за плечами. Все это снаряжение, начищенное до блеска, ослепительно сверкало.

Марк поддержал Гая Филиппа за плечо и с любопытством уставился на своего старшего офицера:

– Никак ты пришел проводить меня? Мне кажется, для этого ты слишком принарядился.

– Иди ты в задницу с этими проводами. – Гай Филипп хотел презрительно харкнуть, но под суровым, предупреждающим взглядом капитана сплюнул за борт, а не на палубу. – Я еду с тобой.

– Что? – Скавр схватился за рукоять меча. Неужели Туризин решил отдать легион кому-то из своих офицеров? – Гаврас обещал, что передаст тебе мою должность и мое звание, как только я окажусь за пределами столицы.

– Вот именно! Он мне это и предложил. Что было, то было. Я посоветовал Гаврасу засунуть эту должность себе в задницу.

У Зота отвисла челюсть. Никто еще не разговаривал с Автократором Видессиан подобным образом.

Гай Филипп бросил взгляд на видессианского капитана и предусмотрительно перешел на латынь.

– Ну, можешь меня распять! – сказал он трибуну. – Я не приму легион из рук человека, который лишил тебя звания.

– У него были на то причины, – ответил Скавр и торопливо, путаясь в словах, поведал старшему центуриону, в чем эти причины заключались. – Так что, если ты захочешь изменить свое решение, Гаврас, скорее всего, отдаст тебе легион. Он очень хорошего мнения о тебе. Я не раз слышал об этом от него самого.

Узнав о любви между трибуном и Алипией, Гай Филипп воскликнул:

– Ты, должно быть, рехнулся! Так играть с огнем!.. – И старший центурион вынес приговор вполне в его духе: – Нет, женщины приносят куда больше неприятностей, чем радости. Я тебе и раньше об этом говорил.

Марк промолчал.

– Но почему он заподозрил тебя в измене? Вот что удивительно, – продолжал Гай Филипп. – Что дало бы тебе низвержение Гавраса? Кто бы ни пришел ему на смену, он будет хуже.

– Именно так я и считаю.

– Разумеется. Ведь ты не полный дурак. И я назад не вернусь. Лучше мне бедствовать под твоей командой, чем процветать под началом Его Подозрительного Величества. – Гай Филипп усмехнулся: – Ну вот я и стал настоящим наемником! Для меня мой командир важнее целого государства.

– Я этому рад, – просто сказал Марк. И добавил: – Но имей в виду: веселого нас ждет мало.

– А, ты о Земарке? Так ведь нас теперь будет двое, а это увеличивает наши шансы ровно в два раза. А то и больше. Да, – добавил ветеран в ответ на невысказанный вопрос Скавра. – Туризин сказал мне, куда тебя посылает. Насколько я понимаю, тебе повезло. Гаврас в такой ярости! Я просто удивлен, что он не прикончил тебя на месте.

– Да я и сам, по правде сказать, до сих пор этому удивляюсь, – сознался Марк. – Впрочем, пока я собирал вещи и оружие, у меня было время поразмыслить над решением Туризина. Если Земарк меня убьет – результат будет равен обычной смертной казни. Фью! Нет Скавра! А если я уничтожу Земарка – что ж, правда, Скавр останется коптить небо, зато Туризин избавится от сумасшедшего фанатика, который во сто крат опаснее меня. Ну а если мы с милейшим Земарком каким-либо удачным образом угробим друг друга… В таком случае Гаврас убьет сразу двух зайцев.

Гай Филипп плотно сжал губы.

– Ты прав, – признал он. – Эти видессиане еще более верткие, чем греки, клянусь! Чума на них! Три комбинации! И во всех трех Гаврас выходит победителем. – Старший центурион взглянул на трибуна из-под поднятой брови. – Единственная неприятность заключается в том, что в двух из трех ты – вернее сказать, мы – проигрываем.

Путь под парусами из Видессоса до Наколеи – при условии, что удержится попутный ветер, – занимает дней семь. Зота давал команде возможность отдохнуть и не прикасаться к веслам. Голубой парус нес «Пенителя» на восток.

Конь Скавра, в конце концов доставленный на корабль, был привязан к мачте в носовой части корабля. Поначалу великолепное животное испуганно стригло ушами, прислушиваясь к незнакомым звукам. Но затем решило, что они не представляют угрозы, и перестало обращать на них внимание.

Трибун делал все, что мог, чтобы конь привык к новому хозяину. Марк, разумеется, знал, что не совладает с крупным серым жеребцом, если между ними не возникнет взаимопонимания; одного опыта, весьма небольшого, римлянину не хватит.

Поэтому Марк расчесывал коню шелковистую серую гриву, гладил за ухом, кормил сушеными абрикосами и яблоками, выпрошенными у кока.

Конь принимал ласку горделиво. Казалось, он считал, что такое отношение полагается ему по праву.

Скавр легко приспособился к судовым порядкам. Он носил только легкую тунику, а из оружия оставил себе меч. Так делали на корабле многие. Гай Филипп упорно таскал штаны и не снимал подбитых гвоздями сапог. На босые ноги трибуна старший центурион поглядывал с явным неодобрением.

– Я решил, что лучше будет последовать примеру матросов, – пояснил Марк. – Они знают о море больше, чем я.

– Будь они еще умнее – остались бы на суше. – Гай Филипп вынул из ножен гладий и попробовал ногтем острие. – Не хочешь размяться? После долгой зимы, которую ты провел, зарывшись по уши в пергамент, тебе это не повредит.

Трибун вытащил из ножен свой меч и вдруг замер от неожиданности. Вокруг клинка был обмотан длинный свиток. На краях он был залеплен древесной смолой, чтобы не разворачивался.

– Что там у тебя? – спросил Гай Филипп, увидев, что трибун замешкался.

– Сам еще не знаю.

Скавр развернул пергамент и очистил ногтем клинок от прилипшего кусочка смолы.

– От кого это? Что там написано? – Гай Филипп подошел ближе, вглядываясь в замысловатую вязь видессианских букв. В отличие от трибуна, Гай Филипп так и не научился читать на языке Империи. Ему хватало проблем и с родной латынью.

– От Нейпоса, – ответил Марк.

Он не стал читать вслух, а быстро пробежал глазами свиток и пересказал записку по-латыни.

«Да хранит тебя Фос! – писал маг из Академии. – Я рад, что у меня наконец появилась возможность хорошенько исследовать твое необычное оружие. Я сожалею лишь о том, что обстоятельства, позволившие мне сделать это, столь печальны. Моя записка содержит краткое изложение результатов моих исследований. Закованный в железо дурень уже топочет у меня под дверью…»

Марк улыбнулся. Он словно въяве увидел Нейпоса, лихорадочно строчащего письмо под злющим взглядом солдата. Впрочем, Скавр не сомневался: солдату не слишком удалось погонять Нейпоса.

«Заклинания, наложенные на твой меч, чрезвычайно сильны. Должен признаться, подобного я еще не встречал. Я предполагаю, что это явление обусловлено весьма слабой природой чародейства в твоем мире. Ты и твои товарищи нередко говорили мне об этом. Только необыкновенно сильные чары в состоянии действовать в вашем мире хоть каким-то образом. Следствие: чары, наложенные на твой меч, сотворены для более суровых обстоятельств. В нашем мире они сделались необыкновенно могучими. У меня возникли затруднения даже на начальном этапе исследований.

Я не мог понять природу их происхождения. Грубая сила твоего меча затрудняла мою работу – все равно что измерять море, черпая его чайной ложкой. Прости, я отвлекся.

Итак, что же я все-таки выяснил. На меч наложены два различных вида заклинаний. Первое охраняет меч и его владельца от чар врага. Ты был свидетелем этому, и не один раз. Я весьма сожалею о том, что не могу сказать, как именно эти чары были наложены на оружие.

Поскольку защитные чары меча столь велики, второе заклинание удалось выявить лишь косвенными методами. Боюсь, в данном случае результаты не вполне удовлетворительны. Это заклинание способно защитить не только того, кто носит на себе меч, но и весь его народ. Ни один видессианский маг не смог бы создать ничего подобного. Будь у меня сейчас меч твоего рыжеволосого друга, я мог бы предложить тебе более исчерпывающую информацию. Впрочем, думаю, возьми я в руки оба меча, я погиб бы на месте.

Прими мои извинения за то, что не могу рассказать больше. Не думаю, чтобы ты оказался в Видессосе случайно. Но это лишь догадка. Я не могу подтвердить ее никакими доказательствами.

Добавлю, что один историк, которого мы оба хорошо знаем, разделяет мое мнение. Мы оба желаем тебе успеха! Благостью Повелителя Доброго Разума мы надеемся увидеть тебя снова.

Нейпос».

Трибун не стал переводить для Гая Филиппа последние несколько фраз. Но на душе у него потеплело. У Алипии Гаврасы не было никакой возможности встретиться с ним открыто. Однако она предположила, что галльский меч вернется к трибуну и Марк получит письмо Нейпоса.

Скомкав пергамент, Марк бросил его в море.

Гай Филипп осведомился:

– Ну и что толку знать, что меч заколдован? Ты ведь не колдун, чтобы возиться с заклинаниями.

– К сожалению. Будь я магом, я опалил бы бороду Земарка чарами.

– Поменьше болтай. Ты ведь не сможешь это сделать, – сказал Гай Филипп. – Вот тебе мой совет: пользуйся оружием как надо! Иначе ты не доживешь даже до встречи с Земарком. Берегись!

Он прыгнул к трибуну, направив острие гладия в грудь Марка. Скавр пружинисто отскочил. Моряки столпились вокруг, наблюдая за поединком.

4

Простое, черное как сажа знамя, некогда бывшее флагом бандитской шайки, ныне заставляло трепетать всю Пардрайю. Гордые каганы признали Варатеша главой только что поднявшегося Королевского Клана и прислали ему отряды, чтобы воевать с аршаумами. Несдобровать бы этим гордецам, вздумай они отказаться! И они об этом хорошо знали.

Варатеш ударил шпорами свою лохматую степную лошадку. Рядом широкой рысью несся громадный черный жеребец. Глядя на всадника в белых одеждах, возвышающегося на черном коне, Варатеш хмурился.

«Королевский Каган»! «Повелитель Степи»! Так называли теперь Варатеша. Авшар, как и остальные, громогласно именовал этими титулами бывшего вожака бандитов. Но и князь-колдун, и сам Варатеш слишком хорошо знали, что это ложь. Игрушка, которую дергают за веревочки! Орудие в руках колдуна!

Не будь Авшара, Варатеш до сих пор оставался бы жалким вожаком голодной стаи бандитов. Блохой, которая куснет и поскачет дальше, если не прихлопнут.

Иногда Варатешу хотелось, чтобы смерть настигла его поскорей. До встречи с Авшаром ему не раз приходилось убивать. Но даже тогда Варатеш еще не знал, что такое настоящее зло.

Он стал плохо спать. В кошмарах ему виделись раскаленное докрасна железо, обгоревшая плоть, крики ослепленных людей. И это он сделал сам, своими руками. Он отдал приказ, он участвовал в пытке. Но, пройдя через ужас, он стал Королевским Каганом, и теперь одно его имя наводило страх.

Авшар хмыкнул. Его смех был ледяным, как воды зимней реки. Под порывами ветра за спиной князя-колдуна развевался белый, как саван, плащ. Черный конь нес всадника на юго-запад.

– Мы разобьем их, – проговорил колдун, усмехаясь. Он говорил на языке хаморов без малейшего акцента, хотя и не был кочевником. Варатеш знал, что скрывается под просторными белыми одеждами. Лучше бы ему никогда не видеть этого!

– Да, мы разобьем их, – повторил Авшар. – Они заплатят за оскорбление, нанесенное Родаку, а значит, и тебе, о мой повелитель.

Колдун легко и естественно назвал Варатеша «повелителем», но это не могло обмануть бандита. Игрушка! Орудие! Эти слова жгли мозг Варатеша.

Авшар добавил:

– Твои отважные воины и мои хитроумные чары навсегда развеют сказку о неуязвимости «непобедимых аршаумов».

При звуке этого голоса, в котором слышалась неутолимая жестокость, Варатеш содрогнулся. Но логика колдуна была безупречна. Аршаумы шли через Пардрайю, несмотря на запрет, исходивший от Великого Кагана. Что же, он, Варатеш, – глупая овца или несмышленый мальчишка, чтобы эти аршаумы не обращали на него никакого внимания?

– Предвещает ли гадание удачу? – спросил Варатеш.

Авшар обратил на кочевника свой страшный взор. Варатеш отшатнулся.

С леденящим душу смешком князь-колдун ответил:

– Какое мне дело до суеверий? Я не энари, Варатеш! Я не жалкий трясущийся в экстазе шаман, что испуганно всматривается в будущее. Будущее я создаю сам!

– Что предвещают приметы? – Сам того не зная, Горгидас повторил вопрос Варатеша. Большой скептик, грек слабо верил в предсказания, но чудеса нового мира заставили даже упрямого Горгидаса усомниться в некогда непоколебимом рационализме.

– Скоро узнаем, – отозвался шаман. Голос звучал приглушенно из-под страшной оскаленной демонской маски.

Протянув руку, энари взял тоненькую палочку из ивовой древесины. При этом движении множество полосок бахромы, нашитых на шаманскую одежду, пришло в движение. Сняв с пояса кинжал, Толаи разрезал палочку на две части.

Вожди аршаумов окружали верховного шамана.

– Дай руку, – молвил Толаи, обращаясь к Аргуну. Каган безмолвно повиновался. Он даже не дрогнул, когда шаман сделал надрез на его пальце.

Размазав кровь Аргуна по одной из половинок, Толаи пояснил:

– Это будет обозначать нас.

Он вонзил вторую палочку в землю Пардрайи, испачкав ее почвой.

– А это – хаморы.

– Я могу дать свою кровь, если нужно, – предложил Батбайян.

Из-под неподвижных губ маски прозвучало:

– Мне следовало бы добавить: хаморы, являющиеся нашими врагами.

Батбайян слегка покраснел.

Толаи заключил:

– Довольно разговоров! Посмотрим, что скажут нам духи – если они смогут ответить мне.

Шаман взял барабанчик, края которого были покрыты такой же затейливой бахромой, как и его одежда. Встав, Толаи принялся тихо постукивать по натянутой коже. Глухие удары словно исходили из недр земли. Они звучали в унисон протяжному монотонному пению Толаи. Шаман тянул без слов, выплясывая вокруг двух палочек – сначала медленно и осторожно, затем все быстрее.

Пляска стала стремительной. Шаман подпрыгивал все выше, метался вправо-влево все резче. Теперь он не замечал собравшихся вокруг вождей.

Вот хриплый голос выкрикнул что-то на непонятном языке. Звук послышался на высоте примерно трех метров над головой шамана. Ему ответил другой голос, высокий, похожий на женский.

От неожиданности Горгидас подскочил. Скилицез прошептал побелевшими губами молитву и очертил круг у сердца. Сперва Горгидас подумал, что это сам шаман разговаривает под маской на два голоса, но тут оба голоса зазвучали одновременно. Ни один шутник не смог бы этого сделать.

Толаи исступленно вертелся по кругу.

– Покажи мне! – закричал он.

Удары барабана гремели, как раскаты грома.

– Покажи мне! Покажи мне! Покажи мне!

Первый голос ответил грубо и резко. Демон явно отказывал в просьбе.

– Покажи мне! Покажи мне! Покажи мне!

Теперь целый хор голосов присоединился к шаману:

– Будущее! Покажи мне будущее!

Гневный вопль чуть не оглушил Горгидаса. Внезапно настало мертвое молчание.

– Вы только поглядите! – воскликнул Виридовикс. А Ирнэк удовлетворенно произнес:

– А!

Обе палочки, одна красная от крови Аргуна, вторая темная от земли, поднимались, как живые существа. Они медленно двигались по воздуху, пока не повисли на высоте половины человеческого роста. Затем замерли.

Аршаумы напряженно смотрели на них. От изумления Виридовикс разинул рот.

Как атакующая змея, черная палочка устремилась к красной. Палочка, вымазанная кровью, в ответ атаковала противника. Вдруг обе замерли, словно заколебавшись, и медленно опустились вниз, время от времени пытаясь наброситься друг на друга. Окровавленная поднялась над своей противницей и так зависла.

Аршаумы радостно закричали, но тут же прикусили язык: внезапно красная палочка откатилась в сторону.

И снова у вождей вырвался громкий крик, на этот раз – испуганный и недоуменный. Кровь внезапно исчезла с поверхности древесины, а палочка разломилась на три части.

Наблюдая за вождями аршаумов, Горгидас пришел к выводу, что во время прошлых гаданий шамана ничего подобного они не видели.

В этот миг «хаморская» палочка также разломилась, но на двенадцать кусков. Некоторые вспыхнули ярким пламенем. Самый большой обломок исчез.

Потеряв сознание, Толаи рухнул ничком. Горгидас успел подхватить шамана прежде, чем тот коснулся земли. Сорвав маску с лица шамана, грек мягко похлопал его по щекам. Толаи застонал и медленно пошевелился. Склонившись над Толаи, Ариг прижал к его губам бурдюк с кумысом. Толаи закашлялся и открыл глаза.

– Еще, – просипел он.

– Ну? – сказал Ирнэк. – Такого предсказания мы еще не видывали. Что оно означает?

Толаи смахнул со лба холодный пот. Шаман был настолько бледен, что даже темный цвет кожи не мог этого скрыть. С большим трудом Толаи сел.

– Эту головоломку вы должны разрешить сами, – проговорил он, вздрогнув от ужаса. – Я не могу разъяснить вам, что именно вы видели. Эта магия намного сильнее моей. Она окутала мои чувства туманом, она едва не вышибла из меня дух. Я был точно хорек, гнавшийся за мышью и не заметивший медведя, пока тот не поддал ему лапой.

– Авшар! – тут же сказал Горгидас.

С этой догадкой Батбайян и Виридовикс едва не опередили его.

– Не могу сказать наверняка. Не думаю, чтобы проклятый колдун вообще чувствовал мое присутствие. Будь это так, от меня остался бы лишь хладный труп. Я никогда еще не соприкасался с такой страшной магией. Черный ледяной туман… Холодный, влажный, смертоносный… – Толаи провел рукой по лицу, пытаясь стереть память об этом жутком прикосновении.

Внезапно Скилицеза охватил ужас. Офицер выкрикнул имя Скотоса и снова обвел круг вокруг сердца. Пикридиос Гуделес, не имевший обыкновения призывать божество всякую минуту, последовал примеру Скилицеза.

Горгидас не разделял веры видессиан, но описание Толаи действительно в точности совпадало с атрибутами дьявольского противника Фоса. Грек нахмурился.

– Ну и что? – сказал Аргун. Для него и Фос, и Скотос были лишь пустыми словами. – Скотос? Какой-то дух, которому поклоняетесь вы, видессиане? Какое отношение он имеет к нашей степи? Здесь не его дом. Лучше бы ему поберечься!

– Мы не поклоняемся Скотосу! – сурово произнес Скилицез и начал развивать идею единого универсального божества.

Горгидас оборвал его:

– Авшар – не бог и не дух. Когда Скавр в Видессосе сразился с ним на мечах, из ран Авшара текла кровь. И в конце концов Скавр побил его.

– Это правда, – подхватил Ариг. – Я был при этом. В тот день мы с тобой и встретились, Вридриш, – помнишь? О! Два высоких воина, и каждый мастерски владеет мечом!

– Увы! Я слишком рано ушел с пирушки и не видел поединка, – сказал кельт. – Тем хуже для меня. Я удрал с глупой девкой. Вместо того чтобы полюбоваться отличной схваткой, я убил время с какой-то неуклюжей шлюхой.

Ирнэк задумчиво проговорил:

– Не люблю я идти вперед совершенно вслепую.

– Когда дело касается битвы, узнать смысл предсказания всегда непросто, – возразил Толаи. – Сильные чувства сражающихся затемняют даже глаза духов. Черные дьявольские чары окружают будущую битву, закрывают ее густыми тенями. Скоро мы без всяких предсказаний узнаем всю правду, так что нам больше не придется ломать себе голову над этой загадкой.

Разведчики Аргуна заметили приближающуюся армию врага, когда она находилась на расстоянии целого дня пути к северо-востоку от аршаумов. В любом другом случае такое заблаговременное предупреждение принесло бы большое преимущество, но когда речь шла об Авшаре и его колдовстве, все это не имело большого значения.

Готовясь встретить передовые отряды Варатеша, аршаумы развернули боевые порядки. Они были, как заметил Виридовикс, куда более организованны, чем хаморы. Хаморы воевали кланами, семьями или просто каждый сам по себе. Каждая небольшая группа имела своего вождя.

Аршаумы делили кланы на небольшие подразделения по десять человек; десятки объединялись в сотни, сотни – в тысячи. Каждое подразделение имело командира, так что приказы передавались быстро и исполнялись с точностью, поразившей кельта.

– Да им самое место в римском легионе! – сказал Виридовикс Горгидасу почти жалобным тоном, когда отряд кочевников Аргуна разбился по команде на взводы и снова перестроился в один отряд. Построение происходило в полной тишине. Приказы отдавались черно-белыми сигнальными флагами.

В ответ грек только хмыкнул. За свою жизнь он повидал сражений больше, чем мог или хотел припомнить. Но при этом он всегда оставался только врачом, надежно укрытым от опасности за стальными рядами легионеров.

Оказавшись в армии аршаумов, Горгидас был обречен взять в руки оружие. Среди кочевников не мог находиться человек, который не принимал бы участия в сражении. Даже Толаи брал в руки лук и саблю и сражался наравне с остальными.

Горгидас педантично осмотрел свои доспехи и оружие. Он убедился в том, что гладий хорошо заточен, панцирь из твердой, как камень, кожи и маленький круглый щит не имеют уязвимых мест, а подпруга хорошо затянута.

– Из тебя еще получится хороший воин, – одобрительно заметил кельт. Виридовикс мог легкомысленно относиться почти ко всему, но только не к оружию. Здесь он мог дать фору даже дотошному греку.

– Не приведи бог! – отозвался Горгидас. – Но если что-нибудь случится, винить в этом мне придется только самого себя.

Он ощущал холодок, бегущий по спине, и одновременно с тем – теплоту в груди. Отчасти это было вызвано возбуждением, отчасти – желанием так или иначе покончить с предстоящей опасностью. И это было совсем не похоже на то чувство, которое он обычно испытывал перед боем, оставаясь просто врачом легиона. Прежде Горгидас переживал лишь отвращение к предстоящей бойне.

Это возбуждение, такое новое и незнакомое, отчасти устыдило грека. Когда он попытался рассказать об этом Виридовиксу, тот понимающе кивнул.

– У меня тоже так было, и не раз. Жажда крови – это жарче сжигающей горячки, крепче вина, слаще поцелуя красавицы… – Виридовикс оборвал фразу и помрачнел, вспомнив Сейрем. – И если бы твое искусство исцеления могло излечить человека от этого жестокого чувства, то лучшего и желать нельзя!

– Так ли? – Горгидас покачал головой. – Но если мы все исцелимся от жажды убийства, то как нам защищаться от убийц и захватчиков?

Кельт потянул себя за длинный ус.

– Убирайся к воронам, трепло! Мы с тобой уже десять раз обежали вокруг дерева. Теперь ты будешь доказывать мне, что в войне есть своя необходимость! А я хочу лишь одного: чтобы войнам настал конец. Гай Филипп, этот угрюмый вояка, ржал бы до рези в животе, если бы мог услышать нас.

– Думаю, Гай Филипп сказал бы, что наш спор не стоит и выеденного яйца. Не слишком-то он любит долгие разговоры о том, что «правильно», а что «неправильно». Он принимает жизнь такой, какова она есть. Гай Филипп умеет приспособиться к обстоятельствам и при этом не умничать. Римляне всегда таковы. Раньше я частенько думал: что это – величайшая мудрость римлян или же их проклятие?

Несколько отрядов аршаумов выступило вперед, оторвавшись от основной армии. Они желали схлестнуться с хаморами и проверить их на прочность в первой стычке. Некоторые аршаумы держали пари, что одного их вида будет достаточно, чтобы рассеять хаморов Варатеша.

Батбайян молчал. Его раздирали противоречивые чувства. Он хотел надеяться на то, что аршаумы окажутся правы и хаморы побегут… И в то же время не мог не гневаться, слыша, как потешаются над его соплеменниками.

Передовой отряд вернулся задолго до того, как сгустилась темнота. Несколько человек вели коней без седоков. Пятеро были ранены. Пока разбивали лагерь, аршаумы забросали своих товарищей вопросами.

– Было странно. Непонятно, – сказал один из разведчиков. Он стоял неподалеку от Горгидаса, так что грек слышал каждое слово. – Мы столкнулись с несколькими отрядами «косматых». Такие же передовые части, как наша. Первый отряд пустил в нас несколько стрел и удрал. Но второй сражался, как одержимый. – Аршаум почесал в затылке. – Так чего же нам ожидать?

– М-да, не густо, – проворчал Виридовикс. – Ну да ладно. Скоро мы и без того все будем знать. Вот уж точно!

Багровый свет ночных костров освещал лежавших на земле обнаженных кочевников. Их было с десяток. Они не были связаны, однако не могли пошевелиться. Одни хаморы наблюдали за ними со страхом, другие ухмылялись.

– Смотрите, какова награда за трусость! – сказал Авшар. Голос князя-колдуна звучно гремел, разносясь по всему лагерю.

Авшар сделал два быстрых и в то же время плавных движения руками. Рукава его просторного белого одеяния развевались, как крылья.

Раздался душераздирающий крик. Один из беспомощно распластавшихся на земле хаморов застонал от боли, когда его руки – сперва одна, а потом и другая – выскочили из суставов.

Затем послышался еще один дикий крик. Нога второго кочевника вывернулась из сустава и отлетела в сторону, как сорванная ветром ветка.

Варатеш до крови прикусил губу, едва заслышав крики несчастных. Вождь бандитов и сам не был новичком в таких делах. Для достижения своих целей он нередко прибегал к жестокости, однако никогда не наслаждался ею, как Авшар.

Крики перешли в протяжные слабеющие стоны. Хлынула кровь. Голоса умирающих стали затихать – на этот раз навсегда.

Наконец настала мертвая тишина.

Авшар сказал:

– Похороните эту падаль. Урок окончен. Вы получили хорошее предостережение на будущее.

Собравшись с духом, Варатеш обратился к князю-колдуну:

– Это было чересчур жестоко. Так ты только вызовешь ненависть к нам обоим.

Насытившийся кровавым зрелищем, Авшар усмехнулся. Варатеш с трудом удержался, чтобы не бежать от него прочь.

– Это только взбодрит их, – беспечно сказал колдун, жадно поглядывая на искалеченные трупы. – Пусть ненавидят, лишь бы боялись. Завтра аршаумы позавидуют этим негодяям. Я проделал сложную работу, зато заклинания мои надежны.

Кровь из раны над бровью стекала по лицу конного разведчика, но он, казалось, не замечал этого.

– Если они будут двигаться с той же скоростью, – устало сказал он Аргуну, – то будут здесь через час.

Каган кивнул:

– Спасибо, друг.

Разведчик развернул коня и поспешил к своему отряду.

– Мне тоже пора к моим, – сказал Ирнэк. – Удачной охоты!

– Ну, Толаи, – обратился к шаману Аргун, – ты готов?

– Уже давно. – Шаман улыбнулся. Маску демона он держал под мышкой. День выдался теплым и солнечным, а Толаи не хотел взмокнуть от пота, нацепив маску слишком рано. – Я начну, когда захочешь. Будем надеяться, что заклинания сработают. Если же нет… – Он пожал плечами.

– Надеюсь, что они не сработают! – вмешался Дизабул. – Я хотел бы одолеть врага в честном рукопашном бою! Резня будет страшнее, если мы порубим их саблями!

Дизабул взмахнул рукой, как мечом. Его глаза загорелись волчьим огнем.

– Страшная резня будет и среди наших людей, болван! – ответил Ариг. – О них и следует думать в первую очередь!

Дизабул вспыхнул, но, прежде чем ссора между братьями разгорелась не на шутку, Аргун быстро заговорил с видессианами:

– Ну, мои союзники, примете ли вы участие в битве?

Скилицез кивнул, быстро и уверенно. Гуделес наклонил голову с неохотой. Толстый чиновник никогда не скрывал своего отвращения к военному делу. Агафий Псой потянулся через плечо, взял из колчана стрелу и положил ее на тетиву лука. Что касается Батбайяна…

– Сегодня я полностью на стороне Дизабула, – сказал молодой хамор. Его единственный глаз горел огнем, как у хищника, поджидающего добычу.

– И я. Прости уж, милый Ариг, – подхватил Виридовикс. Прикрыв глаза рукой от яркого солнца, кельт оглядел степь, ожидая появления передового отряда хаморов. – Сегодня я хочу отомстить!

– Нам вполне хватит просто победы. Неважно, какими средствами она будет достигнута, – сказал Горгидас. – Наша основная цель – Йезд. Мне хотелось бы, чтобы эта битва была выиграна малой кровью. Чем меньше потерь мы понесем сейчас, тем сильнее будет наша армия, когда мы подойдем к Машизу.

Греку пришлось приложить некоторые усилия, чтобы голос его не дрожал. Сердце билось учащенно, в горле застрял ком. От многих солдат Горгидас слыхал, что эти неприятные ощущения исчезают, когда дело действительно доходит до битвы. Он ждал начала сражения, надеясь, что ветераны не лгут.

На левом фланге громко загудели трубы. Качнулись вверх-вниз сигнальные флаги.

– Они увидели неприятеля! – воскликнул Ариг, пристально вглядываясь в сигналы флажков. – Ирнэк отходит. Они, должно быть, обошли его с флангов.

– В таком случае крыло хаморов оголится, и мы сможем атаковать их, – отозвался Аргун. Каган махнул знаменосцу, и тот еще выше поднял на длинном копье черный кафтан Боргаза.

Сигнальщик взмахнул флагами, и армия двинулась на запад. Большой барабан отбивал глухие удары. Барабанщик, неподвижно сидящий на телеге, подвергался большой опасности. Он был едва ли не единственным аршаумом, защищенным кольчугой.

– Вперед! – крикнул Аргун. Начало боя пьянило старого кагана.

Горгидас дернул поводья своей лошади, и она понеслась вперед за остальными. Только Толаи и другие шаманы остались на месте. Они занимались последними приготовлениями.

Виридовикс придвинулся поближе к греку.

– Довольно долго ты будешь для них бесполезен, – предупредил он. – Сперва в дело вступают лучники. А потом начнется рукопашная. Тогда гляди – не оплошай!

Горгидас нетерпеливо наклонил голову в знак согласия. Ему уже доводилось видеть нечеловеческую меткость лучников.

Впереди показались движущиеся точки. Кто это скачет – друзья или враги?

У аршаумов, в отличие от грека, сомнений не возникло. Одним слаженным движением они натянули тетиву до уха и пустили первые стрелы. Иным пришлось откинуться в седле назад, такой тугой была тетива.

Кони и всадники валились наземь, убитые врагами, которых они даже не успели увидеть.

Глаза Горгидаса расширились. Стрелять по неподвижной мишени – это одно, но поражать на таком расстоянии движущуюся цель, да еще на скаку, с седла… Да, это было нечто совсем иное!

Однако хаморов было слишком много, чтобы стрелы могли истребить их всех. У самого уха Горгидаса свистнула вражеская стрела. Затем пролетело мимо еще несколько. Один из солдат Псоя вскрикнул и схватился за ногу. Неподалеку с седла рухнул аршаум. В горле у него застряла стрела.

Горгидас внезапно понял, что имел в виду Виридовикс. Он выхватил меч и выкрикнул проклятие Варатешу. К несчастью, греку пришлось бессильно ждать, пока противник подойдет ближе.

Враждующие стороны стремительно опустошали колчаны. То и дело отряды из нескольких лучников молниеносно приближались к врагу, выпускали град тяжелых длинных стрел и тут же неслись прочь. С более дальнего расстояния кочевники посылали более легкие стрелы с тонкими и острыми, как иглы, наконечниками. Эти стрелы были не столь смертоносны. Тяжелые же пробивали даже металлический доспех.

Степная война развивалась в постоянном движении. Римлянам с их точными маневрами и правильными передвижениями пехотных частей здесь просто не нашлось бы места. В отступлении степняки не усматривали никакого позора. Наоборот, зачастую это был лишь маневр, цель которого – завлечь врага в ловушку.

Аршаумы с их более крепкой дисциплиной и умелой системой командования владели этой хитрой игрой лучше, чем хаморы. То и дело они пускались в притворное бегство, а затем обходили врага с флангов полумесяцем и отсекали вырвавшихся вперед хаморов от основных сил.

Битва стала еще более жестокой. Попавшие в окружение хаморы отчаянно пытались пробиться к своим товарищам.

Пришпорив лошадь, Виридовикс помчался туда, где схватка кипела наиболее яростно, и тут же столкнулся с хамором, истекающим кровью. Хотя щека и плечо кочевника были рассечены, он продолжал сражаться. Его лицо казалось сплошной маской боли и ярости. С криком хамор замахнулся на кельта, пытаясь поразить его ударом сверху, а потом сделал выпад, который едва удалось отбить. Враги обменялись несколькими ударами.

Длинный меч Виридовикса давал кельту некоторые преимущества, но превосходство кочевника в мастерстве управления конем сводило это преимущество фактически на нет. Хамор без всяких усилий направлял коня одним движением коленей и легко удержался в седле, когда один из выпадов Виридовикса заставил его покачнуться.

Кельта спасла лишь сила его рук. Иначе он не удержал бы яростного удара кочевника. Сабля разрезала штанину, и кельт почувствовал, как холодное лезвие коснулось кожи.

В этот момент в бок лошади хамора впилась стрела. Животное взвилось на дыбы. Всадник отвлекся от противника – его силы были направлены на то, чтобы удержаться в седле. Прежде чем он обрел равновесие, меч Виридовикса перерубил ему горло. Хамор рухнул на траву. На его лице навсегда застыло выражение недоумения и ужаса.

Кельт не почувствовал того свирепого возбуждения, которого так ожидал, когда ввязывался в битву. Он ощутил лишь удовлетворение от того, что по-прежнему хорошо делает свою работу. Но радость так и не пришла.

– Что ж, мне пришлось это сделать, ничего не поделаешь, – сказал он самому себе. Затем он на мгновение замер, недовольный таким ходом мыслей. – Чтоб меня разорвали боги! Похоже, я превращаюсь в римлянина!

Гуделес вступил в поединок с хамором, который был еще толще, чем чиновник. Однако тучный кочевник оказался умелым бойцом. Бюрократу приходилось туго. Хамор легко отбивал неуклюжие выпады Гуделеса и уже успел несколько раз несильно кольнуть имперца. Пока что удача сопутствовала видессианину и уберегала его от гибели.

– Да не целуйся ты с ним, Пикридиос, во имя Фоса! – взревел Панкин Скилицез. – Руби, руби!..

Но суровый видессианский офицер был поглощен схваткой с врагом. У него не было никакой возможности прийти Гуделесу на помощь.

Бюрократ плотнее сжал зубы, когда еще один скользящий удар зацепил его ногу.

Горгидас пришпорил лошадь и галопом помчался к Гуделесу. Хамор бросил беглый взгляд в сторону нового врага. Завидев бородатое лицо, он принял грека за одного из людей Варатеша и решил, что тот скачет на подмогу, желая добить врага. Хамор осознал свою ошибку как раз вовремя, чтобы успеть отбить выпад Горгидаса.

– Да кто ты такой, кусок овечьего дерьма? – заорал он в гневе, нанося врачу удар по голове.

Хамор был сильным человеком. Но Горгидас привык иметь противником Виридовикса и потому удержал удар. Затем он снова сделал резкий выпад, вложив в этот колющий удар всю силу своего тела. Глаза хамора расширились, когда гладий проткнул жесткую кожу панциря и вошел между ребер. Раненый успел нанести греку рубящий удар саблей, но в этой атаке уже не было мощи. Алая кровь запузырилась у ноздрей хамора. Он вдохнул, и изо рта у него хлынула кровь. Кривая сабля выпала из ослабевшей руки. Глаза хамора побелели, и он рухнул с коня.

– О, ты очень храбро бился! – крикнул Гуделес, размахивая саблей и чуть не отрубив Горгидасу ухо.

Врач уставился на свой окровавленный меч. Легионеры, похоже, оказались правы. Ни для страха, ни для размышлений времени попросту не остается. Тело реагирует автоматически – и вот уже враг лежит на земле мертвым.

Горгидаса наконец вырвало.

Кислый привкус еще держался у него во рту, когда другой кочевник, пытаясь вырваться из окружения, вдруг с мрачной решимостью стал наступать на грека. Глаза Горгидаса были полны слез, его мутило, но тем не менее он успел поднять щит, отражая натиск хамора. Щит треснул, и его пришлось отбросить в сторону.

Второй противник Горгидаса умел защищаться от колющего удара не больше, чем первый, однако на этот раз Горгидас бил не так точно. Кочевник покачнулся, схватившись за кровавую рану на плече. Грека охватил гнев, когда он понял, что противник его остался жив.

Уличив себя в кровожадности, Горгидас ужаснулся.

Рукопашный бой шел уже по всей линии фронта. Колчаны опустели. Если у аршаумов и имелось какое-то преимущество, то оно оказалось незначительным. Бандиты Варатеша – повелители степи – бились с яростью обреченных, которым было нечего терять. Кланы, которых силой вынудили примкнуть к банде Варатеша, держались менее мужественно. Однако вид громадной фигуры в белых развевающихся одеждах, восседающей на крупном черном жеребце, оставался для них немой угрозой. Хаморы знали: бегство равнозначно страшной гибели от рук Авшара, и потому предпочитали биться насмерть.

Виридовикс зарубил еще одного противника. Наблюдая за тем, как тот валится с седла, кельт чуть было не пропустил второго врага – тот был вооружен легким копьем.

У хамора было преимущество над кельтом: копье оказалось длиннее галльского меча. К счастью для Виридовикса, всадник находился слишком близко и не мог набрать скорости для атаки. Поэтому он просто ткнул копьем, целясь в лицо кельта. Виридовикс пригнулся и, подхватив копье за древко, сильно дернул. Первый удар меча перерубил древко пополам. Кочевник едва не перелетел через голову лошади. Удерживая равновесие, хамор широко взмахнул руками. Виридовикс нанес ему удар. Хамор дико вскрикнул и рухнул на землю. Половина его лица была снесена мечом.

Батбайян прикрыл изуродованный глаз меховой шапкой, сдвинув ее влево. Теперь он не отличался от любого другого хамора. Гибкий и стремительный, как змея, Батбайян наносил удары саблей и исчезал прежде, чем жертва успевала понять, от чьей руки гибнет. Когда трое аршаумов напали на Батбайяна, не узнав его, он на мгновение приподнял шапку. Они тотчас же отступили, узнав страшный шрам.

Ариг был весь забрызган чужой кровью.

– Мы тесним их! – прокричал сын кагана на полном скаку.

Левый фланг Варатеша стал подаваться назад. Это отступление не было обманным маневром. То здесь, то там хаморы выскакивали из боя и уносились к северу, спасая свою жизнь. Другие продолжали упрямо сражаться. Но хаморы больше не могли сдерживать более крепкую и дисциплинированную армию аршаумов.

Вдруг один из аршаумов рухнул навзничь – длинная стрела с черным оперением пронзила его насквозь. Почти сразу же упал еще один. Затем – еще. Две лошади наскочили на павшую. Поднялась суматоха.

За линией отступающих хаморов натягивал свой лук Авшар – смертоносный стрелок, не знающий промаха. Его колчан всегда был полон. Дальность полета его стрел превосходила даже ту, что показывали кочевники, а точность вызывала ужас.

Командиры аршаумов гибли от черных стрел один за другим. Наступление захлебнулось. Аршаумы стали медленно откатываться, словно убегающая от берега волна.

– Это и есть тот самый колдун? – спросил Аргун. Ноги кагана были еще слабы, но руки повиновались ему, как и прежде. Сидя в седле, Аргун сразил мечом не меньше десятка хаморов.

Вот еще один аршаум рухнул с седла. Черная стрела впилась ему в живот. Он забился в агонии и спустя несколько секунд затих.

– Да, это Авшар, – проговорил Горгидас. Со странным чувством, в котором смешались ужас, ненависть и трепет, почти благоговение, грек смотрел на князя-колдуна, самозваную Немезиду Видессоса. Высокая, облаченная в белое фигура, похоже, даже не замечала его. Одна за другой срывались с тетивы смертоносные стрелы.

– Кем бы он ни был, этот колдун, из лука он стреляет отлично, – сказал Аргун. Его непроницаемое лицо окаменело. Еще один аршаум захлебнулся кровавым кашлем. – Он перебьет нас по одному, если будет продолжать пускать свои стрелы. Против такого нам не продержаться.

Что касается Виридовикса и Батбайяна, то никакого трепета в их ненависти к Авшару не чувствовалось. Жажда мести пылала в их душах чистым, ярким огнем. Одним слаженным движением они пришпорили коней, готовые изрубить всех хаморов, что встанут между ними и колдуном. Однако аршаумы не поддержали их атаки. Галл и кочевник убили несколько врагов, но пробиться к Авшару сквозь ряды хаморов так и не смогли. Силы оказались слишком неравны.

Авшар узнал их и презрительно поклонился в седле, а потом еще и махнул им рукой. Затем он взял еще стрелу и двинулся в их сторону.

Варатеш тряхнул головой. Кровь стекала из раны на лбу и заливала глаза. Он страшно устал. Дыхание тяжело вырывалось из его груди. Варатеш опирался на седло. Лошадь его также была ранена. Руки вождя дрожали; сабля, которую он сжимал, казалось, налилась свинцом.

А этот Ирнэк был сущим дьяволом. Изрядно потрепанный отряд аршаумов, окруженный Варатешем на флангах, сумел перестроиться, выровнять боевую линию и ударить в ответ – с такой силой, что похолодела кровь даже бывалого бандита.

Один урок Варатеш извлек из этого: отступлению аршаумов никогда нельзя доверять, каким бы паническим оно ни казалось. Ошибка стоила ему раны над бровью; могла стоить и жизни.

Это случилось около полудня. С того времени Ирнэк больше не отступал. Его конники продолжали давить на Варатеша, выискивая слабые места и увеличивая бреши в строю хаморов. Хаморы не обладали той дисциплиной, которая отличала их врагов, и поэтому при отступлении были уязвимы. Еще несколько атак – и их строй легко будет сломан.

Варатеш подозвал к себе гонца, ненавидя себя за это. Он полагал, что сможет выиграть битву без помощи Авшара; он мечтал освободиться от власти колдуна. Но сейчас он находился на грани поражения. А Варатеш уже вкусил от сладкого пирога власти Великого Кагана. Он не собирался опять становиться изгоем – а это лучшее, на что он может рассчитывать, если битва будет проиграна.

Горькие слова душили Варатеша, однако он сумел выдавить:

– Скачи к Авшару. Скажи, пусть начинает.

– Убирайся, болван! – зарычал Авшар. – Если бы я всякий раз ждал разрешения от Варатеша, его дело было бы проиграно давным-давно. Пошел вон!

Испуганный хамор резко отвернул коня и ускакал. Князь-колдун забыл о нем еще до того, как тот скрылся из виду. Заклинания, над которыми работал Авшар, требовали полной сосредоточенности. Если бы этот глупый кочевник прервал его работу полчаса назад, даже его жизни не хватило бы для того, чтобы возместить потери.

Авшар вытащил из мешка, притороченного к седлу, большую ядовитую змею. Она бешено извивалась, норовя укусить мучителя, но колдун крепко держал ее позади головы. Его пальцы в железной перчатке стиснули гибкое тело змеи. Раздался сухой треск. Авшар бросил змею со сломанным позвоночником – она была еще жива – в небольшой костер. Пламя вспыхнуло ярче, пожирая добычу.

Авшар начал читать подготовительное заклинание, произнося нараспев слова на старинном диалекте и сопровождая их отточенными главными движениями. Ошибка, даже совершенная в самом начале, могла привести к катастрофе.

Облака закрыли солнце. Краем чувств, сейчас обостренных до предела, Авшар ощущал еще одну магическую силу. Крошечную по сравнению с той, которой обладал он сам. Она действовала где-то рядом. Когда магическая работа будет закончена, Авшар, пожалуй, позволит себе такую роскошь, как смех. Кто-то поблизости вызывает дождь. Надо же! Неужели враги думают, будто он настолько лишен воображения, чтобы повторить тот фокус со стенами огня? Тем хуже для них. Авшар даже в мыслях не имел ничего подобного. На этот раз оружие будет иным.

Как храм, возводимый кирпич за кирпичом, строилось здание заклятий. Колдун хмыкнул, довольный сравнением. Однако он не позволил себе отвлекаться. Спешка могла повредить работе. Можно упустить что-нибудь важное или допустить ошибку. Даже такому могущественному колдуну, как Авшар, нелегко давалось вызывание демонов. Контроль над созданиями ада требовал максимального напряжения воли. Если власть Авшара ослабнет хотя бы на миг, демоны разорвут его в клочья.

Авшар мог перечислить на пальцах обеих рук все случаи, когда он вызывал демонов ада, на протяжении долгих веков с того дня, как впервые признал господство Скотоса над миром. Ему доводилось заключать демона-убийцу в кинжал – демона, который должен был выпить до дна проклятую душу Скавра. Почему-то эта затея провалилась. А ведь несколько десятилетий назад подобные же чары сработали точно, как часы: демон уничтожил Вархана, последнего Царя Царей Макурана, и открыл эту страну для йездов.

Воспоминания растворились, как дым, когда могучая сила вызвала демонов из небытия. Создания ада забурлили в костре, ударяясь о невидимую преграду, созданную Авшаром на их пути. Колдун жестоко укротил их, наслав на них муки за то, что они осмелились бунтовать. Страшные вопли, полные мучительной боли, волной пробежали в мозгу колдуна.

Решив, что демоны наказаны достаточно, Авшар начал медленно и осторожно освобождать их из клетки. И вот демоны появлялись перед ним, один за другим. Каждый из них был слаб и мал. Такими же маленькими и ничтожными были бы осы. Но несколько сотен ос, собравшихся вместе, представляли собой грозную силу. Аршаумы рухнут, как деревья, подрубленные топором.

Авшар удовлетворенно потер бы руки, если бы не держал в ладонях белый порошок, который сейчас бросил в огонь. Костер вспыхнул ярким голубым пламенем. Ужасные голоса завопили из огня, завывая и требуя. Авшар успокоил их.

– Скоро, – сказал он. – Скоро.

В вышине раздался отдаленный рокот грома. Полил дождь. Несколько капель упало с небес здесь, несколько капель – там. Пульсирующее холодное пламя не погасло. Оно даже не зашипело под водой. Огонь в костре поддерживался не топливом, но железной волей колдуна. Авшар чувствовал, как сила выходит из его тела. Но и того, что у него еще оставалось, вполне достаточно.

Он поднял руки над головой и сделал сложный жест, после чего начал ритмично, словно в бреду, читать заклинание. Первый рой демонов сейчас вылетит и будет делать то, что им приказано.

Среди языков голубого пламени стала формироваться неясная тень. Она ворочалась из стороны в сторону, как слепая, пока не увидела колдуна. Тень низко поклонилась, признав в Авшаре своего повелителя. Авшар наклонил в ответ голову, но тут же предупредил ледяным тоном:

– Помни, кто я. Твоим братьям тоже лучше не забывать этого.

Демон сжался от злобы и страха.

Варатеш едва расслышал отдаленный гром. Он сражался с упорным аршаумом и наконец убил его ударом сабли. Темные облака поползли по небу и внезапно закрыли солнце. Варатеш не обратил на это внимания. Вероятно, какой-то побочный эффект магии Авшара. Бандитский вожак не собирался вдаваться в колдовские дела. Он даже думать об этом не хотел.

На щеку попала дождевая капля. Снова прогремел гром – на этот раз ближе и громче. Что-то упало Варатешу на шею. Машинально он смахнул это рукой. Ладонь стиснула что-то маленькое, мягкое и живое – существо в руке Варатеша задергалось.

Варатеш разжал пальцы. Замирая от страха, на ладони у него сидела зеленовато-коричневая древесная лягушка. Ее горло раздувалось и сокращалось.

Варатеш вскрикнул и отбросил крошечное создание как можно дальше, после чего несколько раз вытер руки о штаны из овчины.

Лягушки с их холодными липкими телами и тонкими голосами считались обиталищами душ умерших. Услышать кваканье считалось плохой приметой, но куда хуже – коснуться лягушки. Для хамора лучше смерть, чем встреча с этим омерзительным созданием.

Дрожа, Варатеш попытался выбросить из головы дурное предзнаменование. Но вот еще один лягушонок свалился с неба и шлепнулся на гриву коня, запутавшись в ней. Другой приземлился на колено Варатеша и скакнул в сторону прежде, чем он успел раздавить его.

Когда четвертая лягушка быстро проползла по его лицу и спрыгнула на землю, Варатеш сплюнул и моргнул несколько раз. Его замутило.

Другой хамор, отмахиваясь, как безумный, от настоящего ливня лягушек, потерял контроль над своей лошадью и налетел на Варатеша.

– Осторожней! – крикнул вождь. Он едва не упал с коня. Но кочевник даже не услышал его. Все еще отбиваясь от лягушек, он мчался, не разбирая дороги и не помышляя о врагах. Ухмыляющийся аршаум быстро зарубил его.

Только теперь – увы, слишком поздно! – Варатеш сообразил, что облака, сгустившиеся над головой, не были частью магии Авшара. Падая из туч настоящими потоками, лягушки сеяли среди хаморов хаос и панику. Некоторые воины бежали, крича от ужаса. Другие, как тот несчастный, что столкнулся с Варатешем, были слишком ошеломлены видом лягушек, чтобы помнить о собственной безопасности. Что ж, примета сбылась: лягушки принесли несчастье. Охваченные ужасом хаморы гибли один за другим – их легко рубили саблями и подстреливали из луков аршаумские воины.

Тех, кто остался крепок и решился воевать, оказалось совсем немного. И уж явно недостаточно для того, чтобы сдержать атаку аршаумов, бросившихся на смятенного врага.

Ярость уничтожила все страхи Варатеша. Он отчаянно ругался, пытаясь остановить испуганных, растерянных воинов.

– Стойте! – надрывался вождь. – Остановитесь, вы, грязные псы, вонючие шакалы, ублюдки!

Но они не останавливались. Ни призывы Варатеша, ни его сабля не смогли сдержать панического бегства. По двое, по трое, группами и целыми отрядами армия хаморов мчалась на север, к своим кланам, увлекая за собой и Варатеша.

Когда лягушки посыпались с неба дождем, а хаморы стали отступать, Виридовикс радостно завопил.

– Ты только погляди на этих милых ужасных лягушаток! – усмехался он. Несколько упали прямо на кельта. Виридовикс очень тепло отнесся к маленьким созданиям и любезно позволил им оставаться там, где они оказались. Здесь, на коне, лягушечки находились в безопасности, в то время как на земле их могли бы раздавить эти огромные страшные лошади.

Подъехав поближе к Горгидасу, кельт хлопнул того по спине так сильно, что грек резко повернулся и схватился за рукоять меча, думая, что его атакуют.

– Да ты просто гений с твоими лягушками! – крикнул Виридовикс. – Ублюдки бегут, как глупые курицы с отрубленными головами, которые не знают, падать им на месте или слепо прыгать по двору! Теперь-то уж им конец!

– Похоже, – отозвался Горгидас, наблюдая за тем, как двое хаморов столкнулись на полном скаку. Он снял лягушку со своей меховой шапки. – Толаи и его шаманы проделали неплохую работу, не находишь?

– И это все, что ты можешь сказать? – возмутился Виридовикс. – Если на этом заканчивается твоя жизнерадостность, дружище, то ты – просто хладный труп! Где веселье? Где хвастовство? Где были бы Толаи и его колдуны, если бы не твоя хитрая выдумка?

– А, убирайся к воронам! – сказал Горгидас. Но улыбка сама собой озарила его лицо. Строй хаморов был смыт дождем лягушек, как горсть соли сильным ливнем. – Бреке-ке-кекс! – весело закричал грек. – Коакс! Коакс!

Виридовикс удостоил его странным взглядом:

– Это что? Это так разговаривают лягушки у вас в Греции? Дай мне любую кельтскую жабку, она тебе быстренько квакнет – и дело с концом.

У Горгидаса не было времени ответить какой-нибудь ядовитой репликой. К ним неслись трое хаморов. Это были три крепких воина, решивших пожертвовать собой ради того, чтобы дать своим товарищам возможность спастись.

Горгидас узнал Родака, сына Папака. Бывший посол пришпорил лошадь и помчался вперед, крича:

– Варатеш! Варатеш!

Все, что успел сделать Горгидас, – это ускользнуть от вихревой атаки Родака. Сейчас греку было не до колющего римского выпада мечом и иных премудростей фехтования. Он вскрикнул, когда хаморская сабля прочертила кровавую полосу на его руке. Затем голова Родака вдруг соскочила с плеч и покатилась по земле.

Горгидас увидел Батбайяна. Пока труп еще содрогался в агонии, сын Таргитая бросился наперерез к следующему бандиту и отсек ему кисть левой руки. С громким воплем хамор зажал рану правой рукой, пытаясь остановить кровь. Он резко повернул коня и погнал назад, спасая свою жизнь.

Батбайян галопом подлетел к Виридовиксу, чтобы помочь тому разделаться с третьим бандитом. Лягушки не страшили Батбайяна. Он пережил гибель своего клана, пытки, смерть семьи.

Виридовикс зарубил своего противника прежде, чем Батбайян оказался рядом. Молодой хамор обернулся и посмотрел на штандарты армии Варатеша. Они колебались. Одни бежали в одном направлении, другие – в противоположном, третьи метались по полю, как будто знаменосцы были одержимы лихорадкой.

– Я знаю эти кланы, – проговорил Батбайян. – Они не могут все быть негодяями. Клан Рыси, клан Четырех Рек, клан Пятнистых Лошадей, Сокола… – Он пришпорил коня и поскакал к хаморам, крича: – Сюда! Ко мне! Поднимайтесь против Варатеша и его грязных бандитов! Мы – Волки! – И он испустил дикий вой, который был когда-то кличем его клана.

Холодок пробежал по спине Виридовикса. Один только Батбайян мог сейчас вспомнить этот клич. Хотя – нет… Остался еще один человек из клана Волка! Разве они с Таргитаем не смешали кровь, как братья? Виридовикс откинул голову назад и завыл, подхватив крик Батбайяна.

– Волки! Вы слышите меня? Волки!

Он помчался вслед за Батбайяном. Даже в момент всеобщего замешательства многие хаморы обернулись на эти голоса. Волна бегущих в панике хаморов показалась с юга. Их преследовали аршаумы.

– Ирнэк! – сказал Ариг. – Он окружил их.

– Да, – согласился его отец. – Если мы нанесем удар сейчас, мы полностью окружим их.

Аргун вырвал из рук знаменосца знамя – воздетый на копье кафтан Боргаза – и указал им на отступающих в беспорядке хаморов. Новая волна беглецов смешалась с отдельными отрядами, все еще пытавшимися сражаться.

Следом за Батбайяном и Виридовиксом аршаумы клана Серой Лошади устремились в атаку.

Когда с неба упала первая лягушка, Авшар подумал было, что это еще одна шутка природы, и раздавил ее сапогом. Затем упало еще несколько, потом – целая пригоршня. В нескольких сотнях метров от него шум битвы стал меняться. Князь-колдун поднял голову, насторожившись, как старый волк, почуявший перемену ветра. Едва лишь он отвлекся, как демон, брошенный в колдовской огонь, как в клетку, попытался вырваться на свободу. Авшар покачнулся.

– Хочешь испытать меня? – заревел он громовым голосом, обрушив свою ярость на мятежного демона.

Тот противился, но в огне не мог объединить все силы дьявольского роя. Его товарищи были отделены от него волей Авшара. Колдун отбил атаку демона и стал хлестать его с яростью, удивившей даже его самого. Последним движением, в которое он вложил всю свою ненависть, князь-колдун обрубил нити, соединяющие вожака стаи демонов и его подчиненных. Ошеломленный, испуганный и одинокий, демон стонал и выл.

– Ты заслужил худшего, подлый червяк! – прошипел Авшар. Заклинание, которое соединило бы демона с остальным роем и заставило их выполнить приказ Авшара, было готово, но времени читать его уже не осталось.

Пока Авшар сражался с демоном, битва подошла к концу. Хаморы мчались прочь, слишком напуганные лягушками и аршаумами, чтобы устрашиться еще и колдуна. И сами аршаумы находились всего в сотне метров от Авшара. Они были злы, сильны, полны ненависти, они мчались к нему, чтобы отомстить за проклятые черные стрелы, убившие сегодня столько храбрых воинов.

Авшар сжал кулаки. Гнев едва не задушил его. Его, князя-колдуна, побило какое-то грошовое камлание жалкого шамана! Но он пережил за свою бесконечную жизнь слишком многое, чтобы поддаться сейчас соблазнительной страсти гнева.

Авшар вскочил на своего черного скакуна. Длинный меч вышел из ножен. Если нельзя пустить в ход магию, то остается холодная сталь.

Хотя… Колдун поднял меч. Голубые огоньки дьявольского костра погасли. Демон вышел на свободу. Авшар указал мечом на восток.

– Убей вождя этого проклятого сброда, и я позволю тебе соединиться с твоими собратьями.

Когти демона жадно сжались. Его узкие глаза горели ужасом и одиночеством. Он поднялся в воздух на тонких перепончатых, как у летучей мыши, крыльях и закружил в поисках жертвы.

Князь-колдун уже не смотрел на него. Он мчался галопом на юг. Хаморы были теперь всего лишь негодным орудием, о котором следовало забыть. У Авшара в запасе имелись другие.

Виридовикс не обращал внимания на светящиеся золотым огнем символы друидов на галльском клинке. Золотистые искорки пробегали по зачарованному мечу с того момента, как Толаи и его шаманы начали свое колдовство.

Кельт столь усердно выкрикивал боевой клич Волков, что в конце концов охрип. Горло точно песком присыпало. Несколько раз он слышал ответные крики. Затем увидел двух хаморов, замахнувшихся друг на друга топорами. Армия Варатеша, скрепленная лишь страхом, при первом же поражении рассыпалась.

Как будто одной мысли было достаточно, чтобы притянуть Варатеша, точно магнитом, показался бандитский вожак. Виридовикс заметил его всего в двадцати метрах от себя.

Варатеш встретился с ним глазами. Виридовикс поднял меч, вызывая его на бой. Варатеш кивнул и повернул коня, ударив саблей плашмя по плечу одного из своих воинов:

– Прочь с дороги! Это наш бой!

Они настороженно двигались друг другу навстречу – каждый хорошо знал силу противника. Будь сражение пешим, Виридовикс был бы уверен в исходе. В поединке на мечах кельт был куда более опытным бойцом, нежели кочевник. Но хамор всю жизнь провел в седле, и это сводило на нет почти все преимущества кельта.

Уверенный в своем искусстве наездника, Варатеш первым нанес удар, целя в голову кельта. Виридовикс с легкостью отбил его. Бандит отсалютовал ему саблей.

– Как жаль, что все должно закончиться вот так. Если бы духи сделали мир немного иначе, мы могли бы стать с тобой друзьями.

– Друзьями?! – Виридовикс резко развернул лошадь и ответил ударом на удар. Варатеш гибко пригнулся, уходя от меча.

Воспоминания красным туманом пронеслись перед глазами кельта, едва не ослепив его: вот Варатеш бьет его ногой в плечо; вот мертвый лагерь Таргитая, где бандиты устроили настоящую бойню; вот тело убитой девушки… Память о Сейрем ударила Вирдовикса, как ножом. Вспомнил он и об ослепленных людях с кровавыми глазницами, ковыляющих за одноглазыми поводырями…

– Быть другом тебе, грязный убийца? Да Скотос Видессоса плюет на тебя!

Он снова ударил Варатеша мечом; гнев придал Виридовиксу сил. Варатеш отбивал атаку за атакой. Следующий выпад кельта оказался более удачным. Он почувствовал, как сталь задела живую плоть. Боль искривила губы хамора. Но казалось, страдания причиняет ему не столько рана, сколько жестокие слова Виридовикса.

– Я знаю, что ты обо мне думаешь, – сказал он. Кельт не мог не поверить искренности этих слов, такие в них звучали сила и убежденность. – Эти жестокости, которые я совершал… Меня принудили силой! Я ненавидел себя за каждое новое зверство. Но мне приходилось поступать так. Иначе – смерть, ведь меня несправедливо поставили вне закона!

Варатеш говорил отчаянно, едва не умоляюще – словно пытался убедить и Виридовикса, и себя в том, что говорит правду. На миг кельт ощутил нечто вроде сочувствия, но затем глаза его вновь стали суровыми и рука опять крепко сжала рукоять меча.

– Упав в кучу навоза, человек может выбраться и смыть с себя грязь, а может зарыться еще глубже. Подумай, какой выбор ты сделал!

Вспышка гнева, который делал Варатеша опасным и для врагов, и для друзей, превратила его красивое лицо в маску, еще более ужасную, чем деревянный демон Толаи. Он обрушил на кельта град ударов сабли.

Виридовикс крутился в седле, отбиваясь, как мог. Он почувствовал, что сталь куснула его, но сейчас он даже не сумел понять, опасной ли была рана.

Лошадь оказалась менее удачливой – сабля Варатеша разрубила ей плечо. Животное заржало и попятилось. Виридовикс кувырнулся через голову лошади и тяжело плюхнулся на землю. Когда Варатеш повернул коня, чтобы покончить с кельтом, тот уже успел вскочить на ноги и схватить поводья, надеясь вскочить в седло. Но лошадь, обезумев от боли, понеслась прочь, лягаясь и крича. Жуткая ухмылка Варатеша стала еще шире.

Широко расставив ноги и подняв меч, Виридовикс ожидал приближения бандита. Сражение пешего с конным могло иметь только один исход, и кельту это было хорошо известно.

Но когда Варатеш направил свою лошадь на Виридовикса, к нему подлетел всадник. Вожак бандитов повернулся, чтобы встретить неожиданного врага, однако было слишком поздно. Кривая сабля Батбайяна с силой обрушилась на него.

– За моего отца! – крикнул он.

Из раны хлынула кровь.

– За мою мать!

Варатеш покачнулся.

С ужасающей силой Батбайян нанес два перекрестных удара по лбу умирающего врага.

– За Сейрем!

Варатеш застонал от боли.

– За меня!

Варатеш издал последний крик, захлебнувшись кровью. Сабля хлестнула по лицу, зацепив левый глаз. Возмездие свершилось. Бандит рухнул на землю и остался недвижим.

– Забери его лошадь, – сказал Батбайян Виридовиксу и двинулся вперед.

Варатеш застонал и перекатился на спину. Виридовикс поднял меч, чтобы прикончить умирающего, но взгляд единственного уцелевшего глаза Варатеша остановил кельта. Губы бандита дрогнули.

– Несправед… ливо… – с трудом выдохнул он. – Клянусь… Кодоман первый… выхватил нож.

Он издал звук, похожий на кашель, и застыл.

Лошадь заплясала под непривычной тяжестью тела Виридовикса, но тот смирил ее.

– Как ты думаешь, – спросил Виридовикс Батбайяна, – он говорил правду?

Батбайян нахмурился.

– Мне плевать. Он получил по заслугам! – На миг из-под суровой маски искалеченного воина вдруг выглянул юный сын Таргитая, почти мальчик. – Прости! Я вмешался в твой поединок!

– Лично я очень рад, что ты вмешался, – ответил Виридовикс вполне искренне. Раны уже начали болеть. – Хоть он и был негодяем, но воин был отменный, этого у него не отнимешь. Кроме того, – добавил кельт тихо, – у тебя имелась важная причина убить его своей рукой.

Гибель вожака усилила панику хаморов. Они откатывались на север, преследуемые лавиной аршаумов.

Окруженный сыновьями, Аргун догнал Виридовикса и Батбайяна, скачущих в головном отряде преследователей.

– Ты знаешь, кого вы убили? – спросил каган молодого хамора.

– Да, – коротко ответил Батбайян.

Лицо Аргуна озарилось улыбкой. Это была улыбка человека, которому война все еще приносит радость. Улыбка полководца, который видит свою близкую победу.

– Неудивительно, что они дрогнули! Отличная работа. Вы оба доблестно сражались.

Виридовикс хмыкнул; Батбайян не проронил ни слова. Даже Арига покоробило при виде грубости двух друзей. Но кельту было безразлично даже это. Некоторые победы даются слишком дорогой ценой, чтобы радоваться им.

Кто-то дернул Виридовикса за рукав. Оглянувшись, он увидел Горгидаса. Это было все равно что встретить пришельца из другого мира.

– А… Ты еще жив? – спросил Виридовикс неопределенно.

Улыбка грека была усталой.

– Боюсь, в этом нет моей заслуги. Всякий раз, как у меня появлялась возможность отправиться на тот свет, я принимал благое решение впредь сидеть тихонько над своей рукописью и описывать битвы, а не принимать в них участие. Так оно проще. – Затем, снова став серьезным, врач вынул из мешка, притороченного к седлу, длинную полосу чистой ткани. – Дай-ка перевяжу твою руку. А рана под панцирем подождет, пока у меня появится время снять с тебя доспех и осмотреть ее хорошенько.

Только сейчас Виридовикс сообразил, что тупая боль в груди была вызвана не утомлением. Он почувствовал, как теплая струйка крови стекает по ребрам. В панцире из жесткой кожи обнаружилась дырочка. Неглубокая рана, просто задета кожа, решил Виридовикс. Будь она посерьезнее, он бы уже задыхался.

Кельт протянул Горгидасу руку для перевязки и вдруг резко отдернул ее. Символы друидов на мече загорелись тревожным желтым огнем. Но дождь из лягушек уже закончился, значит…

– Авшар! – вскрикнул кельт, озираясь по сторонам в поисках князя-колдуна.

Но опасность неожиданно обрушилась с неба и стремительно ринулась вниз, как атакующий орел.

Внезапно застонал Аргун. Штандарт выпал из его рук. Черное чудовище размером с ворону сидело у кагана на шее. Оно рвало человека когтями, клевало острым как нож клювом. Аргун отчаянно вцепился в мерзкую тварь, пытаясь отодрать ее от себя. Все вокруг услышали, как хрустнула кость. Крылья летучей мыши накрыли тело Аргуна, как тень смерти. Сопротивление человека слабело.

Ариг и Дизабул закричали одновременно. Никто не мог бы сказать, кто из братьев первым опустил меч на спину демона. Но металлическая шкура и сильное колдовство отразили удары стали. В узких глазах, красных, точно заходящее солнце, пылала ненависть. Демон ни на миг не ослабил смертельной хватки.

Тогда Виридовикс обрушил на чудовище удар своего меча. Символы друидов вспыхнули молнией, когда клинок врубился в дьявольскую плоть. Кельт прикрыл глаза рукой, едва не ослепнув от вспышки.

Демон пронзительно вскрикнул. Черная вонючая жидкость полилась из раны. Несколько капель упало на руку кельта, сжимающую рукоять меча. Виридовикс отдернул кисть; кровь демона обжигала, как кислота.

Все еще завывая, демон отпустил Аргуна и упал. Его корчило в агонии. С яростью, порожденной ужасом и отвращением, Виридовикс разрубил чудовище пополам. Вой прекратился, но каждая половина еще долго трепетала и содрогалась, потрясая неправдоподобной живучестью. Наконец плоть демона превратилась в серый пепел, который быстро сдуло ветром.

– С дороги, будьте вы прокляты! – закричал Горгидас, пробиваясь к кагану.

Аргун неподвижно сидел в седле, навалившись на шею лошади. Горгидас с шумом втянул воздух, увидев широкую рану на горле кагана. Кровь еще текла. Грек схватил Аргуна за руку, но пульса не нащупал.

Охваченный паникой, Горгидас начал входить в транс жреца-целителя. Но он не мог ощутить страшных ран Аргуна. Положив на них руки, Горгидас послал в тело кагана всю заживляющую энергию, какую только мог собрать. Тщетно. Ответа не последовало. В теле не тлело ни единой искорки жизни, которую можно было бы раздуть. Горгидасу была знакома эта страшная внутренняя пустота. Так отвечало ему тело Квинта Глабрио…

Очень медленно Горгидас пришел в себя. Он старался не смотреть в лицо Аригу и Дизабулу. Беспомощно развел руками, красными от крови их отца.

– Его больше нет, – сказал им Горгидас. Голос его дрогнул; грек не мог продолжать. В последние несколько месяцев Аргун относился к Горгидасу как к собственному сыну.

Дизабул и Ариг не плакали – это не в обычаях аршаумов. Вместо этого они рассекли ножами кожу на щеках, чтобы оплакать отца кровью, а не слезами. Затем, все еще держа кинжалы в руках, уставились друг на друга, охваченные внезапным подозрением. Один из двоих должен стать каганом. Но Аргун не назначил себе преемника.

Когда штандарт выпал из рук Аргуна, преследование хаморов остановилось. Аршаумы стали приближаться к кагану, желая узнать, что же произошло. Один за другим они следовали примеру его сыновей в знак своего горя. Ни секунды не колеблясь, Ланкинос Скилицез поступил так же, как кочевники. Остальные члены посольства оплакивали кагана по-своему, однако не менее горестно.

– Куда удрал колдун? – спросил Ариг, обращаясь к толпе воинов, растущей вокруг мертвого кагана. Он указал подбородком в ту сторону, где расстилались клубы пыли за бегущими в страхе врагами. – Если он с этой бандой, я буду преследовать его хоть до края земли.

Несколько воинов Ирнэка переговорили со своим вождем. Тот выехал вперед и поклонился братьям с точно рассчитанной беспристрастностью. Ариг и Дизабул снова внимательно посмотрели друг на друга. Ирнэк улыбнулся. Он стравил их, пока они подавлены горем, понял Горгидас, чтобы ослабить клан Серой Лошади и усилить свой клан Черных Овец. Этот хладнокровный аршаум маневрировал с расчетливостью истинного видессианина.

Но слова Ирнэка, однако, никак не могли быть частью этой интриги:

– Высокий всадник в белом плаще пробился сквозь строй моих воинов и умчался на юг.

Аршаумы закричали, подтверждая эти слова. Сабля одного из них была сломана, точно игрушечная, – аршаум столкнулся с Авшаром и почитал себя за счастливчика, поскольку не лишился при этом головы.

– Проклятие на косматых! Пусть бегут! – сказал Ариг. – Возьмите свежих лошадей и отправляйтесь за колдуном. Мне плевать, насколько быстр его черный жеребец. У него нет запасных коней. Рано или поздно мы нагоним его. – При этой мысли он оскалился.

Когда несколько всадников поспешили выполнить приказ, Дизабул подскочил к своему брату:

– Кто ты такой, чтобы распоряжаться?

Ирнэк еле заметно шевельнул бровью, но его лицо оставалось таким неподвижным, что трудно было что-либо заметить.

– А ты кто такой, чтобы задавать мне подобные вопросы? – Голос Арига прозвучал опасно мягко.

Аршаумы клана Серой Лошади незаметно передвинулись. Одни выстроились вокруг старшего брата, другие – за спиной младшего.

Горгидас не на шутку встревожился, увидев, сколько человек поддерживает Дизабула. Юный принц уже оправился от презрения, которое преследовало его – сторонника Боргаза. Сейчас немалое число соплеменников охотнее поддерживали его, нежели Арига. По мнению аршаумов, старший сын Аргуна слишком много времени провел в Видессосе, вдали от родных степей.

Ирнэк спокойно сидел на лошади, прикидывая соотношение сил.

– Одну секундочку! – Пикридиос Гуделес прорвался к Аригу и Дизабулу сквозь толпу. Толстый посол был с головы до ног покрыт грязью, по́том и кровью. Но голос его оставался по-прежнему звучным, и замашки привыкшего к публичным выступлениям оратора не оставили видессианина. – Приказ был весьма толковым, независимо от того, от кого он исходил.