Читать онлайн Автор идеи цвета бесплатно

Пролог

Я – Автор.

Вы именуете меня Системой и ищете слова, чтобы договориться со мной. Вы находите их, и я даю вам желаемое.

Я – Автор света и цвета.

Я безграничен в своей щедрости для тех, кто готов нести ответственность за свой выбор и платит назначенную цену не торгуясь.

Я – Автор. Автор облаков и ветра.

Я беспределен в своих намерениях для тех, кто готов менять и меняться.

Я – Автор. Я не создаю, не поощряю и не порицаю. Вы это делаете сами.

Я – Автор.

Глава 1. Мартин

С Мартином это случилось в конференц-зале, когда он произносил последние слова доклада, представляя Сообществу Авторов Идей новый замысел. Все стало ясно по возникшему облаку тишины, окутавшему огромное, наполненное золотистым вечерним светом, рассеянным в изгибах стен, помещение. В тот же миг ослепительная белая вспышка возвестила: идея доктора Мартина Поста принята и подтверждена. Этот момент мог бы стать триумфальным. Согласно Этикету, прозвучали аплодисменты – неровные и сразу же затихшие. Отвернувшись от отстраненных и сочувствующих лиц, с усилием, будто пробираясь сквозь толщу воды, он направился к выходу. Мысли были только о том, как бы не споткнуться о сгустившийся воздух: тело не слушалось, в ушах мерно постукивали гулкие молоточки.

Дверь демозала с оглушающе-тихим шипением закрылась за спиной, похоже – навсегда. Право приватности, положенное в таких случаях, обеспечивало возможность не опасаться, что кто-либо посмеет побеспокоить до второго выбора.

Белая лента дороги привела к корпоративному номеру по едва заметно мерцающим под ногами линиям карты. Войдя в небольшую светлую комнату, Мартин установил ночной режим, разделся и, нащупав углубление в стене, не глядя, бросил костюм внутрь – утром там снова появится безукоризненная одежда. «Не понадобится», – помрачнев, споткнулся о невысокую упругую выпуклость, образовавшуюся на полу. Сил на поиски цилиндрического валика, помогающего комфортно заснуть, уже не хватило. Устроившись внутри прохладной темноты, поджал ноги и отключился, даже не пытаясь распутать обрывающуюся паутину мыслей и не решившись взглянуть в зеркало.

Проснувшись, удивился ясности отпечатка случившегося в памяти. Не ощущалось утренней сонливости – уже почти вечерние неяркие полосы, тянущиеся от оконного проема к стене, казались слегка припыленными на просвет. Упругое ложе, принявшее за ночь форму тела, бесшумно выровнялось и отвердело, приглашая к действию. Мартин сидел на жестком полу, размышляя, не установить ли повторно ночной режим, но сон безнадежно рассеялся.

– Доброе утро, – хмуро пробормотал доктор Мартин, уставившись в мутную матово-серую дугу стены.

Тишина вчерашнего дня взорвалась в голове густым паром.

– Иди, – собственный голос показался приглушенным и ласковым. – Смотри.

Но он не спешил это увидеть. Отвернувшись от поблескивающей зеркальной панели, прошел в стеклянную, как во всех апартаментах Корпорации, личную кабинку, и стоял под теплыми струями соленой воды так долго, как позволял авторский кредит быта.

Прошло уже много времени с момента первого выбора. Пройдя популярную процедуру фиксации возраста, Мартин перестал непрерывно – «линейно», как говорилось в давних записях, стареть. Множество длинных циклов оставаться молодым мужчиной с ясным осознанием жизненной силы, безусловно, было приятно. Он считал себя обычным: не обладал ни выдающимся ростом, ни особенной складностью фигуры, глаза были обыкновенного карего цвета. Иногда романтически настроенная жена называла их медовыми или даже янтарными, и он морщился, смущенный этими клише, но не мог удержаться от довольной ухмылки.

Выбирая годы для остановки линейного старения, решил дождался возраста, в котором не стало отца: хотелось быть похожим на него, если уж не характером, то внешне. Мама так горевала и бессильно злилась, когда отец однажды не вернулся домой. Не смогла простить казавшемуся несокрушимо надежным мужу неожиданный уход в Архив, хотя всем известно, что это так и бывает – внезапно, без объяснений и прощаний.

Мартин тогда был уже взрослым. Непритворно сочувствовал маме, но не разделял в полной мере горя. Гордился отцом: уйти отсюда дано немногим, это редкая удача. Да, если появляется выход и человек оказывается перед потусторонней дверью, можно отказаться открывать ее, но отец поступил иначе – его право. Раньше Мартин полагал, что только избранные способны найти выход за линию Архива, но со временем стал допускать мысль о банальной случайности.

От ушедшего в Архив всегда остается какой-нибудь предмет, и именно по этому бессловесному посланию близкие узнают о случившемся. После ухода Мартина-старшего на подоконнике лежала сложенная треугольником потрепанная карта дорог с отмеченной чернильными штрихами сетью дальних маршрутов. Больше ничего – еще не существовало доступных средств для сохранения воспоминаний.

Галерея сведений тогда была ограничена для использования, и в ней имелись только самые важные материалы Сообщества – никаких личных файлов там не содержалось. А к откровенным разговорам отец никогда не стремился, поэтому Мартин так и не успел по-настоящему узнать его. Мартин Пост-старший много смеялся, любил перемещаться налегке, не имел в собственности предметов, не боялся линейного старения и вообще ничего не боялся. И, вероятно, забыл о семье, как только очутился в Архиве. Мартин-младший всегда предусмотрительно брал с собой багаж и искал способы помнить.

Бывало, до спазма в горле скучая по отцу, Мартин пытался вообразить, насколько все могло сложиться по-другому. Но даже в такие моменты не позволял себе сожалений – это было бы неблагодарностью. Всегда понимал: давняя потеря обеспечила обретение собственных смыслов.

На запотевшем стекле медленно проявлялось пятно. Вспыхнул жар внутри при виде лица – точной копии деда Мартина, взирающего из зеркала пристальным, изучающим взглядом свинцово-коричневых глаз.

– Здравствуй, – Мартин подмигнул отражению, все четче обозначавшемуся на высыхающем стекле.

Он предчувствовал, что, зафиксировав возраст, попадет в ничтожно малый процент тех, кого коснется возвратный эффект – «эффект Катра», названный именем великого профессора. Опасался столь нежелательного развития событий, как оказалось – не напрасно. К тому же все случилось крайне несвоевременно. В точности как с учителем, и, пожалуй, единственным другом Катром. Автор идеи цвета, вмиг наверстав прожитое время, вскоре предпочел уйти, оставив свое имя в истории.

Мартин, в тот период увлеченный идеей памяти и только раздумывающий, не пройти ли популярную, казавшуюся безопасной и такую заманчивую процедуру, был потрясен необъяснимым исчезновением наставника. Позже, все-таки решившись, Мартин старался не думать о Катре, несмотря на то, что мир щедро подбрасывал напоминания о легендарном авторе на каждом шагу. Но в последние дни, готовясь представить Сообществу новые разработки, все чаще вспоминал свой самый первый доклад.

Улизнув с официальной части торжества, они с профессором вдвоем отмечали в корпоративном баре одобрение дебютной идеи Мартина и присвоение ему докторской степени. Учитель, до смешного не ладивший с крепкими напитками, после второго бокала начал путанный монолог. С тех пор прошло несколько десятков длинных циклов, но забыть ту незаконченную беседу так и не получилось. Катр заплетающимся языком начал поверять свои догадки о том, что происходит за линией Архива, и Мартин слушал, боясь даже моргнуть, чтобы не сбить настрой рассказчика. Но тот, замерев на полуслове, уснул прямо за стойкой, преобразовавшейся в уютное кресло.

Больше они не виделись: молодой доктор Мартин, став автором идеи памяти, получил авторский допуск в Галерею сведений и занимался систематизацией имеющихся там данных, а Катр, после настигшего его возвратного эффекта, не искал ни с кем встреч. Вероятно, профессору было еще сложнее пережить случившееся – он был первым, кто столкнулся с этим досадным явлением. Только теперь, оказавшись в сходном положении, Мартин начал понимать мотивы друга, и давняя обида почти исчезла. Но незаданные вопросы все еще будоражили воображение и требовали ответов. До сих пор оставалось сожаление об упущенной возможности составить представление о потустороннем мире. Но ничего не поделать: автор идеи цвета, уходя навсегда, даже не счел нужным попрощаться. Профессор Катр не отличался сентиментальностью.

«Интересно, Э-Ли уже кто-нибудь сообщил?» – уныние нарастало с каждой новой мыслью. Как правило, утро, где бы ни застало их с женой, начиналось с вибрации синхронизировавшихся колец, которыми они с Э-Линой обменялись в качестве подтверждения своего союза. Сегодня этого не случилось, и неудивительно – сон был необычайно долгим.

Наверняка жена знает и выдерживает паузу. Э-Ли безошибочно чувствовала мужа, да и Этикет в этой ситуации предписывал соблюдать дистанцию. Однажды они говорили о ничтожности риска побочного эффекта, и Эл была удивлена опасениями мужа, ведь на ее памяти подобного не случалось. Мартин тогда обмолвился, что не будет возражать против прекращения брака, если самые неоптимистичные прогнозы сбудутся. Как тогда разделить с ним внезапные драматические перемены юной девушке, еще не имеющей ни малейших отметин прожитого опыта? Оказаться спутницей старика, пусть даже вполне энергичного и перспективного автора… Все, все, все до единого несостоявшиеся изменения разом настигают «счастливчика», попавшего в эту вероятность. Назойливой спиралью в голове раскручивались одни и те же слова: «Возвратный эффект. Эффект Катра». Будь он неладен.

Кольцо неподвижным тонким холодным ободком охватывало палец. Мартин тихо выругался и замер, глядя блеклыми, когда-то светло-карими, а теперь будто подернутыми сизой пленкой глазами, на свои – чужие, старые руки, изборожденные зеленоватыми узлами вен, с кожей, усыпанной тускло-серыми пятнами, с трещинками на потемневших ногтях.

Настойчивое шуршание отвлекло от горестных мыслей, и, вздохнув, он повернулся к двери, не собираясь ее открывать. Никого не желал видеть. Звук усиливался, и пришлось приглушить настройки приватности, сделав дверь полупрозрачной. Возле порога маячила низкая округлая тень. Нужно встать и открыть дверь. Если не прогнать эту штуковину, она будет здесь ошиваться бесконечно: терпения инструктам не занимать.

– Заходи, – посторонился, приглашая автопомощника. Неужели это тот самый, из лаборатории Э-Лины? Только у него были разнообразные оттенки мерцающей макушки, остальные инструкты выражали свои механические эмоции интенсивностью белого цвета.

– Приветствую тебя, доктор Мартин! – по всей форме поздоровался гость.

– Угу, – было не до церемоний. – Чего тебе? Если ты не принес известие от моей жены, катись, откуда приперся.

– Сожалею, доктор Мартин, но у меня другая задача, и я обязан ее выполнить.

– Какая у тебя может быть задача в моей комнате?

Инструкт мигнул голубоватым светом и официально произнес:

– Мне поручено выяснить твои планы в связи с произошедшим. Этикет препятствует инициировать контакт с тем, кто не сделал второй выбор после наступления возвратного эффекта, поэтому никто из членов Сообщества не может выполнить эту функцию.

– Ясно. Планы… Посмотри на меня, какие у меня могут быть планы? – пожаловался Мартин машине.

– Ты отлично выглядишь, доктор Мартин, – деликатно произнес посетитель.

– Ладно, молчи уж. Что ты хочешь от меня услышать? – Мартин начинал нервничать.

– Повторяю: тебе предстоит второй выбор. Огласи свои намерения, и я передам твое решение Сообществу, – терпеливо разъяснил инструкт.

– Ты уж извини, – все больше раздражался Мартин, – но я в подобном положении впервые и не настолько разбираюсь в своих правах, чтобы удовлетворить всеобщее любопытство.

Автопомощник несколько раз неритмично мигнул, и можно было поручиться, что это знак не меньшего недовольства, чем если бы этот незваный парламентер закатил глаза. Но никаких глаз, разумеется, не было: только из горизонтальной щели маячил слабый свет.

Поначалу из зачитанного механическим голосом списка вариантов не обозначилось почти ничего нового. О праве на приватность до второго выбора Мартину было давно известно, но он и не догадывался, что эту поправку в Этикет внес лично профессор Катр перед своим загадочным исчезновением. Не стало открытием и то, что допускается оставить все как есть, просто быть собой, как если бы ничего не произошло, и никто даже намеком не обмолвится об очевидных изменениях внешности. На это Мартин тоже рассчитывал.

Выслушав предложенные альтернативы, призадумался. Еще есть право на попытку уйти навсегда, получив доступ к капсуле покоя, и это не представляет сложности – очередь туда не стоит. Или пойти иным путем и переместиться в любом направлении, развернув карту своих дорог. Корпорация огромна, Сообщество Авторов Идей – лишь малая ее часть, и принадлежностью к ней Мартин чрезвычайно гордился.

– Доктор Мартин?

Пауза затянулась, а ответа он так и не дал. Мартин устало опустился на пол рядом с инструктом и процедил:

– Пока только приватность. А там посмотрим. Это все. Уйди, а?

– Благодарю за информацию. До свидания, доктор Мартин.

– Погоди! – окликнул Мартин автопомощника, плавно двигающегося к двери. – Ты сообщишь кое-что Э-Лине? Почему-то не могу с ней синхронизироваться. Передай, пожалуйста, что буду ждать ее возле башни каждые двенадцать пунктов короткого цикла.

– Сожалею, доктор Мартин. Выбранный тобой способ коммуникации ограничивает социальное взаимодействие до второго выбора, – отчеканила безжалостная машина.

– Понятно.

Автопомощник мигнул и провозгласил еще одну витиеватую формулировку:

– Этикетом не возбраняется добавление в круг контактов неограниченного количества лиц при помощи личного сообщения.

– Превосходно. – Мартин недовольно нахмурился, глядя, как за дверью растворяется мерцающий силуэт.

Автор идеи памяти не выносил невнятной подачи информации. Все файлы в Галерее сведений были им безупречно выверены.

– «Личного сообщения лицам…» – передразнил он. – Кто вам только тексты пишет, умники. И где же мне этих лиц лично встретить, спрашивается?

Мартин покосился на кольцо и приуныл. Несмотря на случившееся, новый виток его идеи вчера был одобрен. Как автор, он может делегировать полномочия тому, кого сочтет достойным. От мысли о проекте внутри зародилось смятение: в этот раз вдохновенно трудился один, и выбрать преемника было затруднительно. «Я не готов к решению», – медлил он, все еще находясь в каком-то ступоре.

Снова погрузившись в невеселые раздумья о том, что уединение ему обеспечено, кредиты доверия и быта достаточны для комфортной жизни в любой дуге высокоразвитого и безупречно этичного мира, Мартин ждал просвета в несвойственном ему подавленном настроении.

Второй выбор… Никогда не было необходимости вникать в тонкости права, но была уверенность, что, воспользовавшись положенной приватностью, можно будет неограниченно долго ни с кем не контактировать. «Ха, неограниченно! – отчаянно начал подсчитывать. – Ну и сколько мне еще осталось? Как вообще смириться с неизбежностью пребывания в ставшем таким некомфортным, теле?»

Случившееся не укладывалось в логику планов, несмотря на то, что в мыслях не единожды прокручивался крайне нежелательный, но возможный сценарий. Слишком долго не менялся и привык к стабильности. И допускал, что, не наблюдая изменений постепенно, будет трудно пережить резкую метаморфозу. Но не представлял насколько.

Матери пока не сообщит. Она рано или поздно узнает и поймет, что сыну нужно побыть в одиночестве. После ухода отца мама пыталась вести размеренную жизнь, но вскоре приняла решение расширить карту своих дорог и с тех пор выглядела довольной. Путешественники не следят за свежими новостями, так что в ближайшее время не придется ничего объяснять. Ма не одобряла манипуляций с возрастом: все еще была энергичной, красивой, очень пожилой леди. Женщин не принято называть старыми, это слово мужское: крепкое, сухое, безжалостное – старик. «Вот я теперь он и есть – старик», – мысль промелькнула ставшим уже привычным напоминанием и угасла. Они с Ма не были близки, казалось, ее мало интересовал взрослый сын. Мартин даже считал, что главные воспоминания о нем у мамы обрываются на счастливом детском периоде. Нечастые встречи сберегли взаимную нежность и уважение.

«Я тоже постарел, Ма», – Мартин с усилием встал и пошел варить неэтичный, требующий непостижимых и таинственных усилий при производстве, но зато органический кофе. Конечно, можно было взять готовую к употреблению дымящуюся чашку из специальной ниши, где безотлагательно появлялось все, что нужно, но он все же изредка позволял себе роскошь личного участия в приготовлении напитка. Приятно самому совершать простые успокаивающие движения: наливать из тонкостенного кувшина журчащую воду, открывать емкость из легкого стекла и вдыхать первый, самый яркий аромат маслянистого темного порошка.

Кофейный запах напоминал о том воображаемом пространстве, называемом мамой уютным словом «дом», когда она пересказывала за редкими совместными завтраками легенды о том, как устроен быт Архива. Слабо верилось в достоверность этих историй. Как и все члены Сообщества, доктор Мартин жил в индивидуальных комфортабельных помещениях: невидимая система Корпорации и смышленые машины – инструкты выполняли бытовые задачи в соответствии с пожеланиями. Корпоративное жилье было как выверенный и растиражированный чертеж: белесые полупрозрачные стены, сгущающиеся матовым туманом для уединения, плавные линии пола, меняющиеся в соответствии с потребностями жильцов, регулирующие освещение овальные окна, пластичные подоконники, послушно изменяющиеся от легкого касания руки.

Э-Ли иногда добавляла в их жилище дополнительные элементы: питала необъяснимую слабость к стульям из материалов, имитирующих дерево. От жены, увлекающейся потусторонними историями, и узнал, что в Архиве есть органические растения с твердым стволом и ветвями, образующими крону, что бы это ни значило. Эл пыталась объяснить, почему так ценны предметы быта из этого материала, но сбивчивые оправдания ее расточительности не производили впечатления. Мартин не препятствовал обустройству, хоть и не считал громоздкую мебель необходимой и уж тем более, удобной – куда приятнее развалиться на принимающей форму тела выпуклости, исчезающей, как только в ней пропадет надобность.

Иногда и сам чудил: настраивал параметры быта таким образом, чтобы всякие мелочи оставались неприбранными. Когда накапливалось некоторое количество табличек, карточек, каталогов и прочих безделушек, подолгу перебирал их, раскладывая на специально приобретенном для необычного развлечения высоком стеллаже. Кто-то счел бы это вопиющим беспорядком, но Мартину нравилось, когда его территория ненадолго наполнялась необременительным содержимым.

Доктор Мартин Пост пил остывающий кофе, сидя на низком подоконнике, и смотрел сквозь прозрачную арку окна на широкую извилистую улицу с ровным светлым полотном дороги. Внизу неспешно двигались автоуборщики, устраняя пушистый слой нежданно выпавшего утром снега. Один из них закружился и замигал крошечным огоньком на овальной макушке, подставляя ее тонкому лучику, пробившемуся сквозь низкие слоистые облака. Мартин зачем-то помахал рукой, совсем как в тот вечер, когда в последний раз видел уходящего по заснеженной дороге отца.

Глава 2. Э-Ли

Э-Ли стажировалась на должность эксперта в сфере цветовых преобразований – статусная и редкая специальность. Не всякий готов посвятить себя лишь одной идее. Уровень защиты данных по допустимым параметрам модификации настолько высок, что, выбирая этот проект, приходилось смириться с прямотой карьерной линии: все силы будут отданы однажды выбранному делу. Должно состояться что-то исключительное, чтобы появились иные варианты. Она в подобные нюансы не слишком вникала. Кто в здравом уме откажется от такой роскошной миссии? Младший эксперт Э-Лина мечтала стать первой, кто разберется с одной нерешенной задачей, как будто нарочно оставленной покинувшим мир автором идеи цвета.

Сидя в небольшом временном номере, в котором поселилась, чтобы быть поближе к отделению исследований, неторопливо разбирала записи на гладких тончайших полимерных карточках, уложенных в известном только ей порядке. Э-Лина знала, что вряд ли кто-то нарушит уединение – плотность стен сделала ее невидимой для нежелательных посетителей. Стажерский кредит доверия гарантирует защищенность от внешнего мира на восемь пунктов короткого цикла. С каждым длинным циклом драгоценный лимит увеличивается пропорционально вкладу в общее дело. Скоро она приступит к очередному витку проекта, станет настоящим экспертом, и тогда личное время достигнет двенадцати пунктов. Об абсолютной приватности пока и мечтать не смела. Да и зачем ей привилегия незначительного времени полной изолированности? Еще не знала ценности тайн, у нее их было пока совсем мало.

Все утро не покидало ощущение, что что-то упущено. Какое такое важное событие произошло вчера? Что именно нужно вспомнить? Пришлось начать пересматривать заново палитры в надежде выявить ошибку и избавиться от тревожного чувства.

По кабинету слонялся лабораторный инструкт, всем своим видом демонстрирующий незаинтересованность. Где этот лентяй пропадал, когда его вызывали, хотелось бы знать?

– Как дела, младший эксперт Э-Лина? Нужна ли тебе помощь? – нейтрально осведомился автопомощник.

Это было что-то новое: обычно угождения от этой заносчивой машины не допросишься.

– А что случилось? Ты хочешь мне что-то сказать?

Инструкт замер. Задай младший эксперт Э-Лина прямой вопрос про своего мужа, активировались бы резервные настройки, позволяющие передать информацию, не нарушив приватности доктора Мартина.

– А что ты хочешь узнать? – подмигнув макушкой, намекнул он.

– Ах, с чего это сегодня такая любезность? Где-то открылся портал щедрости? Я много чего хочу знать, дружочек.

– А ты спроси, – настаивал автопомощник.

– Все что угодно? И ты ответишь?

– Отвечу.

– Ну хорошо. Скажи-ка мне, почему автор идеи цвета установил запрет на сочетание процедур цветовой модификации тела и фиксации возраста? – не особо надеясь на ответ, задала давно интригующий ее вопрос Э-Ли.

– У-у-у, – разочарованно загудел инструкт и закрутился на месте, обрабатывая полученный запрос.

– Так я и знала! – вздохнула младший эксперт.

– У-у-у, – продолжал гудеть автопомощник.

Исходившие от него горячие волны напугали Э-Лину.

– Эй, ты чего? Перестань, я пошутила! Ну что ты, малыш, остынь, не надо так стараться, ты же сломаешься! Я знаю, что это вопрос, ответ на который не найден.

– Отмени некорректный запрос! – взмолился инструкт, продолжая нагреваться. Макушка покраснела и неритмично пульсировала. Еще немного, и изменения станут необратимыми. Ответить нельзя – обработка такого рода информации заблокирована системой Корпорации по требованию автора.

– Отменяю, отменяю! – крикнула Э-Лина.

– У-у-ф-ф…

– Так, умник, выкатывайся отсюда, не мешай мне работать!

От нахлынувшего облегчения Э-Ли разозлилась. Не хватало еще с утра пораньше сломать персонального автопомощника начальницы.

Выпроводив инструкта с напутствием остудить горячую голову, Э-Ли вернулась к своим каталогам, но дело не клеилось. Мысли разбредались, и пришлось последовать за ними, смирившись, что поработать не получится.

В самом начале карьеры, погружаясь в тему цвета, Э-Лина наткнулась на никем не востребованные, старые, сделанные размашистым почерком записи о том, как там, в Архиве, где, по слухам, возможности общества диктовались неведомыми правилами, оттенок тела мог быть связан не то с получением неких невнятных привилегий, не то, напротив, с их лишением. Скорее всего, это выдумки, ведь немногочисленные ушедшие за линию Архива в тот, потусторонний мир, не возвращались, и получить подтверждение не у кого. Не верилось и в озабоченность различиями параметров организма. Э-Ли считала, что это всего лишь страшилки – слишком уж абсурдно!

Она увлеченно коллекционировала разнообразные нелепые мифы, связанные с изменениями внешности. На первом цикле обучения профессор Юнита изложила залинейную версию осуществления ухода за ногтевыми пластинами: якобы их покрывали неким веществом, изменяющим цвет снаружи. Более того, некоторые, почему-то, преимущественно, женщины, устанавливали на кончики пальцев специальные удлиняющие накладки. На вопрос, с какой целью это делалось и насколько ограничивало функционал кисти, многоопытная наставница не знала, что и ответить. Э-Ли недоумевала, как можно делать такое с руками, и радовалась, что в каждой индивидуальной кабинке есть специальные перчатки, аккуратно выполняющие гигиенические и эстетические процедуры. Непродолжительные и приятные манипуляции – и любуешься гладкими и блестящими пальчиками без намека на излишки рогового нароста.

Слухи про приклеивание дополнительных волос на веки или изменение цвета глаз путем наложения тонких полимерных накладок прямо на роговицу, а уж тем более про добровольное искажение черт лица всерьез не воспринимала – как-то невообразимо такое. Кто в здравом уме станет отказываться от уникальных особенностей? Это неэтично и даже наверняка незаконно! Каждый ценен неповторимостью, ею дорожат, не разменивая на готовый шаблон. Совершенно ясно, что полезно преображать только исходные параметры, поддающиеся переменам изнутри.

Идея цвета обеспечивает осуществимость благоприятных модификаций: увлекательную игру с пигментом. Естественный и приятный процесс, деликатно запускаемый без каких-либо последствий для организма. Процедуры все еще затяжные и требуют постоянного контроля, но проект развивается, и в будущем появится еще больше альтернатив. Как чудесно будет уснуть, к примеру, голубоглазым брюнетом с оливковой кожей, а проснуться кареглазым блондином с лазурным телом. Расширением спектра цветовых решений и динамикой изменений и занимаются эксперты проекта. Пока еще это роскошное развлечение не для всех – статусная забава для молодежи, готовой потрудиться ради перспективы получения перемен. А еще утешение для выбравших естественное линейное старение.

Цель Э-Лины была амбициозной: сделать индустрию цветовой модификации общедоступной. Нужно только как-то обойти непонятное табу, установленное давным-давно самим автором идеи цвета – профессором Катром. Сомневалась в том, что знаменитый исследователь был приятным человеком. Младший эксперт изучала немногочисленные незасекреченные карточки профессора, и ее пугали описанные методы. То, как автор начинал свои опыты, вызывало одновременно интерес и отвращение. Она бы так не смогла. Но великий – не значит хороший, это Э-Лина тоже понимала.

Ей было досадно от авторского вето и хотелось дать цвет остановившим возраст – для них особенно значима допустимость перемен! С ума ведь можно сойти от безнадежной неизменности.

Э-Лина ценила имеющиеся вероятности и мечтала стать причастной к их расширению, в том числе и ради себя. Втайне от всех она и сама прошла процедуру фиксации возраста, импульсивно воспользовавшись приоткрытым профессором Юнитой входом в специальный модуль. Не удержалась от искушения: любопытство заставило проникнуть туда и все испробовать. Само действо не оправдало ожиданий: просто всполох зеленого света и ничего больше. Зато теперь навсегда останется такой же юной и прелестной, как в тот день. Ничуть не смущало, что скрыла первый выбор от Мартина – это ее право. Догадываясь о его мечтах добавить ей цвета, видя наивные попытки скрыть это желание, даже сочувствовала мужу. Он будет разочарован, если узнает, что это уже невыполнимо. Когда-нибудь обнаружит, что жена не меняется, тогда и придется признаться. Больше опасалась гнева наставницы, но гнала от себя пугающие мысли, надеясь, что Юните еще долго будет недосуг присматриваться к помощнице.

«Времени еще предостаточно», – успокаивала Э-Лина иногда досаждавшее чувство вины. Когда разберется с нелепым препятствием к получению цвета для остановивших возраст, Юнита простит небольшой обман. Э-Ли и не подозревала, что задача имеет только одно решение. Ни у кого не было ответа на этот вопрос, кроме самого автора идеи цвета, давно покинувшего Сообщество.

– Эл, дорогая, тебя ждет Джей-Апельсинка, о чем ты опять мечтаешь, детка? – ставшие полупрозрачными стены не скрывали негодующего мелькания синеватой макушки вернувшегося и потребовавшего внимания лабораторного инструкта. Судя по бодрому нагловатому тону, за целостность нахала можно было больше не волноваться.

– Апельсинка! – фыркнула Э-Ли. – Что себе позволяет эта избалованная машина? – и прокричала в сторону двери: – Скажи, что я сейчас!

Джейли считался одним из самых перспективных младших стажеров проекта модификации. Замечательный ученик и напарник. Они с Джеем занимались цветовым разнообразием. Парень смело позволял испытывать на себе новые параметры палитры, всецело доверяясь младшему эксперту. Сегодня как раз планировалось добавить мальчику немного пигмента роскошного оранжевого оттенка. Наконец-то удалось добиться желаемого результата после многочисленных проб.

Пробежавшись по гулкому коридору и не встретив ни одного отражения, Э-Ли проскользнула в открывшуюся от звука ее шагов дверь. Выдохнув, с наслаждением упала на стул, покрытый достоверной имитацией дубового шпона – забавное слово из диалога с системой обслуживания корпоративных помещений, принимавшей заказ на дополнительное оборудование.

– Привет, Эл! – звонкий голос с пробивающейся хрипотцой окликнул ее из глубокой дуги стены.

Э-Лина вздрогнула. Взгляд уперся в яркий зеленый глаз, выглядывающий из плотно-матового закутка. «Когда я включила режим приватности?» – рассеянно попыталась вспомнить, и сразу же отвлеклась.

– Полностью покажись, будь любезен. Привет, Джейли, – строго начала она, но, увидев симпатичного несуразного светло-оранжевого парнишку с ясными глазами, не выдержала, широко улыбнулась и защебетала. – Как себя чувствуешь? Выглядишь отлично. Скоро станешь сочным апельсином!

Оранжевый худенький мальчик посмотрел посерьезневшими глазами сначала на нее, затем на приглушенную сплошной пеленой стену.

– Эл, это я включил. Не ругайся, пожалуйста. Я решил зафиксировать возраст. У меня накопился соответствующий требованиям кредит доверия, и я записался в лист ожидания процедуры.

– В смысле, ты включил? С каких пор младшие стажеры имеют доступ к моим настройкам быта?! – возмутилась было Э-Ли, но, осознав вторую часть услышанного, опешила.

Джейли, не зная, куда деваться от предсказуемой, но все же расстроившей его реакции напарницы, стоял, и, едва сдерживая желание поковырять в носу, почесывал ухо. Этот признак крайнего замешательства юного коллеги настораживал.

– Джей, ты не можешь! – волнуясь, затараторила Э-Ли. – Во-первых, ты еще слишком молод для остановки возраста. Формального запрета нет, но так не принято. Ты осознаешь, что, скорее всего, навсегда застрянешь в своей юности? Да ты будешь мечтать о возвратном эффекте, когда ровесники повзрослеют! Во-вторых, идет цветовая модификация, ты меняешься, и мы не в силах прогнозировать последствия незавершенного процесса! Хочешь получить попу в оранжевый горошек? – попыталась перевести разговор в шутку, уже смиряясь, что ничего не выйдет.

– Эксперт Э-Лина, – льстиво повысил ее в звании младший стажер, – требую немедленно прекратить вмешательство в мой организм. Я выхожу из проекта. Официально.

Э-Ли негодующе вскочила со стула и подошла к окну. Шел снег, падая крупными хлопьями, кружась и образуя широкие круги перед тем, как слиться с полотном дороги. В иной ситуации заинтересовала бы чудесная смена сезона: еще недавно за окном подрагивало жаркое марево. Без энтузиазма полюбовавшись редким погодным явлением, сделала глубокий вдох и тихо спросила:

– Но… Почему? Что с тобой, стажер? – Э-Ли не осталась в долгу и опустила приставку «младший» в должности Джея-Апельсинки.

– Пока не могу объяснить, Эл. Мне нужен нейтрализатор, я готов отказаться от изменений. Мое право прекратить опыт. Ты не должна препятствовать.

Э-Лина прислушалась – почудился звук легких шагов, от которого почему-то всегда замирает сердце. Это удивляло, ведь Юнита никогда не подвергала сомнению компетентность сотрудников. Непоколебимое спокойствие наставницы вселяло уверенность в правильности действий, но внимательный профессорский взгляд не выдерживал никто. В коридоре было тихо, и стало ясно, что сердце так прерывисто бьется по другой причине. Младший эксперт нехотя взяла из появившейся от ее касания ниши в стене небольшой прозрачный контейнер.

– Проходи в лабораторию, Джейли, пожалуйста, – подчеркнуто нейтрально пригласила юного коллегу.

– Пожалуйста, – вежливым эхом отозвался паренек и галантно сделал вид, что приоткрыл перед ней автоматическую дверь.

– Не паясничай, младший стажер, – проворчала Э-Лина и направилась к выходу.

Джейли проводил взглядом неестественно выпрямленную спину напарницы. Она не видела, как от прежней широкой апельсиновой улыбки уцелела только легкая тень.

В лаборатории сегодня не появилось ни окон, ни подоконников – ничего, кроме небольшого гладкого возвышения ровно в центре круглого зала. Мягкие волны стен глушили звуки. «Напрасно», – расстроилась Э-Ли. Говорить было не о чем. Все решено. В ее руке тихо зашипела ампула с нейтрализатором цвета.

Глава 3. Юнита

Профессор Юнита редко смотрелась даже в личное зеркало, потускневшее от времени, а глянца отражающих панелей и вовсе избегала. Так вышло, что она «остановилась» уже вполне взрослой женщиной и поначалу даже изредка ловила себя на мимолетной зависти к тем, кому это удалось в более юном возрасте. К молодежи не испытывала ничего подобного, ведь у них впереди нелегкий первый выбор. К счастью или сожалению, Юнита была избавлена от сомнений. Ее первый выбор состоялся не так, как у всех: пришлось стать по-настоящему первой, и было это так давно, что правильнее сказать – всегда.

Дурной тон – бесцельно считать собственное время, а для дела периоды исчисляют короткими и длинными циклами, разделяя их на части. Длинных циклов с тех пор утекло уже столько, что было предпочтительнее игнорировать это знание. Юните нравилось свое стройное и сильное тело на пике активности. Без ложной скромности и кокетства знала, что не только умна, но и мудра. То решение, бесспорно, было верным. Но все же… Оказалось, довольно-таки непросто быть непокорной времени. Видеть застывшее в своем совершенстве отражение, словно однажды запечатленный фрагмент. Все чаще посещали думы о последнем выборе. В такие моменты отчаянно хотелось взглянуть на себя настоящую, встретиться лицом к лицу с неслучившимся, и тогда возвратный эффект представлялся недостижимым благом.

Профессор поправила ювелирно спроектированную прическу: в уложенной замысловатыми узлами короткой косе поблескивали серебряные паутинки. Незначительные приметы того времени, когда перемены еще происходили. Юнита потрясла головой, отгоняя навязчивые мысли. Внеся чуточку беспорядка в изысканную конструкцию гладких волос, вернулась к утомительному незаконченному делу.

Необходимо разобрать картотеку и систематизировать файлы для передачи доктору Мартину в Галерею сведений. Определить, какими материалами целесообразно поделиться с Сообществом Авторов Идей, было весьма затруднительно. Если бы решение принимал ее ушедший наставник – профессор Катр, то радикально упростил бы задачу, зашвырнув все подальше с комментарием: «Обойдутся». Но она не обладала ни скрытностью, ни решительностью бывшего начальника. Может, имеет смысл свалить скучную работу на персонального автопомощника? Юнита вздохнула: «Ну уж нет, этот механический головастик сделает наперекосяк, а потом еще и обвинит всех в отсутствии логики».

Давно пора отправить строптивую железяку на доработку: у инструкта вошло в привычку куда-то пропадать на десятки коротких циклов, и как его ни распекай после возвращения, только подмигивает и напряженно гудит. Но было жаль подвергать риску утраты уникальные сведения, содержавшиеся в его оперативной памяти, поэтому приходилось терпеть выходки наглеца. Да и стажеры Э-Ли и Джей необъяснимо к нему привязались несмотря на бесцеремонную, даже для высокофункциональной машины, манеру общения.

Как раз сегодня утром инструкт заявился после очередной длительной отлучки каким-то поникшим, но взбодрился от полученного нагоняя и теперь как ни в чем не бывало, разъезжает по корпусу, раздавая стажерам ценные указания.

Перебирая таблички, профессор остановилась, наткнувшись на свою подпись в одном из документов. В файлах Сообщества Юнита значилась как профессор Ю-Нита, Соавтор Идеи Цвета.

Катру почему-то очень нравилась короткая черточка, разделяющая ее официальное имя, и он часто, обращаясь к Юните, с особой тщательностью выделял голосом это разграничение. Говорил, что так меняется цвет имени: переходы оттенков становятся ярче и глубже. Автор идеи цвета усердно пытался объяснить: «Ну послушай, Ю! Юнита – Ю-Нита… Неужели ты не видишь различий?» Она не видела, а профессор раздосадовано отворачивался, сокрушаясь, что даже собственный ассистент не понимает очевидных вещей… Дальше Юнита обычно не слушала, уверенная, что у нее имеется множество других достоинств, признавая которые дотошный учитель простит эпизодическую нечуткость.

С облегчением отложив принятие сложного решения о степени секретности материалов, Юнита поспешила на экстренный вызов личного ассистента. «Вот неугомонная девчонка, что еще затеяла?» – подходя к персональному лифту, профессор вспомнила о предыдущем срочном вызове. Тот случай, несомненно, добавил бы Юните седых волос, если бы такое было возможно, но сейчас это было уже неактуально. Ассистент Э-Ли умела не только создавать проблемы, но и справляться с ними.

Юнита открыла дверь лаборатории, и пол начал уплывать из-под ног: они стали легкими и гибкими, а плечи будто придавила каменная плита. На центральном возвышении, освещенное широким синеватым лучом, лежало… Лежал некто, абсолютно лишенный цвета, как в просмотренном ею однажды черно-белом учебном фильме про… «Черт возьми, о чем я, какой фильм, что ЭТО?»

Попыталась сфокусировать взгляд на бесцветном лице и узнала Джейли. Джея-Апельсинку, как прозвали его за пристрастие к пигментам оранжевого цвета. Младшего стажера, бойкого и обаятельного мальчишку. Предположительно сына главы Сообщества. Ахроматическое тело юноши сотрясали конвульсии. А тело Юниты онемело от ужаса и подрагивало в такт трясущемуся парню.

– Джей, балбес, прекрати ржать! – истерически прошипела Э-Ли.

– Что. Здесь. Происходит… – металл в голосе Юниты подрагивал, как рассыпающиеся по гладкому мрамору ртутные шарики.

– Здравствуй, профессор Юнита, как дела, профессор, – лепетала, тщетно пытаясь улыбнуться, ассистент Э-Лина, озабоченно поглядывая на обмякшего, уже бессознательного сообщника. А в том, что эти двое сообщники и нарушили все мыслимые и немыслимые протоколы, сомнений не возникало даже у инструкта, смущенно отсвечивающего позеленевшей макушкой.

Юнита усилием воли вернула контроль над ставшими непослушными конечностями. Вдвоем с Э-Линой они уложили на зыбкую поверхность, считывающую показатели жизненных функций, подрагивающее тело парня, возвращающееся в нормальное состояние, но теперь меняющее цвет, как бешено крутящийся калейдоскоп. Юнита, не став слушать объяснений, отчеканила:

– Он справится.

– Профессор Ю…

Юнита молча вышла, подчеркнуто тихо затворив за собой створку двери, не дожидаясь автоматического закрытия.

Войдя в наполненный прохладным воздухом и светом овальный зал башни, столь же аккуратно затворила дверь, сделала глубокий вдох, потом еще один. Этого было недостаточно, и профессор тихонько выругалась. Почувствовав облегчение, распахнула окно, извлекла из сейфа коробку и включила режим, защищающий от нежелательных посетителей. Она понятия не имела, откуда в сейфе берутся цилиндрики, скрученные из хрустящих листьев, обернутых тонкой бумагой, но была признательна Катру за то, что передал оборудование вместе с настройками нехитрого профессорского быта.

На коробочке был выгравирован знак опасности: две перекрещенные молнии. Слабо верилось в гипотетический вред дымящихся палочек, но система корпорации явно считала иначе, судя по строгому лимиту, увеличить который не удавалось в свое время даже самому профессору. Юнита вспоминала о них лишь изредка, и это был как раз такой случай. Усевшись в кресло и пошарив в ящике стола, извлекла прозрачную миниатюрную бутылочку с кнопкой на горлышке. Нажав на нее, полюбовалась голубоватым огоньком и усмехнулась, вдыхая ароматный дым. Однажды автоуборщик осмелился произвести здесь очистку от недопустимых режимом безопасности элементов – с тех пор жестянка с электронной начинкой заикалась и мигала, пробираясь мимо неприкосновенного и опасного места.

Еще раз пробормотала ругательство, но уже без прежнего запала. «Если бы с глупым мальчишкой в нашей лаборатории случилось непоправимое… Интересно, его папаша нарушил бы принцип невмешательства?» – от пережитого ужаса, гнева и зарождающегося особенного ощущения она нервно хохотнула. Произошедшее не укладывалось ни в какие рамки, но, к своему удивлению, Юнита не желала в это вмешиваться.

«Ну какова девчонка, а? Моя школа! Если так дальше пойдет, то скоро смогу преспокойно планировать свой последний выбор», – промелькнули неожиданные мысли и плавно перетекли в прежнее русло. Юнита знала, что никто, включая ее саму, не имеет представления, откуда взялся зеленоглазый юноша. Однажды Джейли просто появился, да так и задержался в качестве напарника Э-Лины. В Сообществе не принято задавать вопросы без острой нужды, а ее не было: мальчик всем нравился. И главное – его тело удивительно послушно откликалось на любые творческие придумки младшего эксперта Э-Ли. Идеальная модель – отзывчивый и неунывающий помощник.

В лабораториях видели, как ревностно оберегала Э-Лина паренька от любых вмешательств со стороны. Она считала Джея-Апельсинку драгоценной добычей. Никто и не возражал против их тандема, стабильного и продуктивного. Почему поползли домыслы, что мальчик – сын Шефа, уже и не вспомнить, но Джей и сам со временем в это поверил.

Вздохнув, Юнита устало склонилась к высокому подлокотнику. Кресло, больше похожее на какой-то нелепый трон, также досталось ей от профессора. Вряд ли у кого-то еще хватило бы фантазии не только сформулировать системе быта образ такого несуразного и одновременно уютного предмета мебели, но и получить его в личное пользование.

Здесь, в башне, никто не посмеет докучать Юните своим присутствием. Привилегии были заслуженными и неоспоримыми. Она была тестовым образцом. Эталон. Первая. Катр честно предупредил тогда: «Ю, мы с тобой или получим непредсказуемую опасную чушь, или совершим прорыв». Профессор Катр был автором изобретений, разделивших все на «до и после». «Существующие за линией Архива непременно сочли бы его сумасшедшим, мы же считаем великим», – признавала она.

Профессор Юнита вглядывалась в причудливо клубящийся туман бледно-сиреневого дыма, видя очертания призрачного силуэта. Дым рассеялся вместе с наваждением, и она, вздохнув, начала уговаривать себя собраться с силами. Нужно все же выбрать так опрометчиво обещанные сокровища из наследия автора идеи цвета и пойти в Галерею сведений, чтобы избавиться от надоевшего дела. Юнита нечасто позволяла себе посещать Галерею. Слишком велико было искушение установить там частный режим и отвлечься от утомительных обязанностей, завладев своим сокровищем.

Щедрость Катра не ограничилась содержимым профессорских сейфов. Благодаря ему Юнита, в отличие от малоинформированных коллег, не питала иллюзий о залинейном мире. В ее распоряжении осталась полная картотека Галереи, включая тайный фонд Архива, бывший достоянием профессора, что позволило составить мнение о происходящем там, откуда никто не возвращался. Пытался ли Катр великодушным жестом искупить вину от внезапного ухода или хотел заручиться светлой памятью о себе, уже не имело значения. Юните льстило, что учитель отдал именно ей высший уровень допуска к своим кодам, и она никому не проговорилась: фильмы Архива были его любимой и тайной игрушкой.

Изученные материалы дали Юните обобщенное представление о тягостном залинейном быте в уродливых бетонно-пластиковых трущобах. Неудивительно, что несчастные обитатели подобных мест неминуемо угасали, не успев толком насладиться положенным природой веком, и уходили из жизни дряхлыми стариками, утешая себя множеством нелепых и нелогичных идей. А вот что поражало, так это необъяснимое необузданное веселье жителей потустороннего мира.

Юните было неприятно на это смотреть. Предпочитала разглядывать других залинейных существ и поражалась тому, насколько многие из них дружелюбно расположены к людям. Раньше она видела только лабораторных мышей у Катра, но не предполагала, что с ними можно как-то взаимодействовать. В Архиве же общались с самыми разнообразными зверьками. Вспомнилось, как профессор рассказывал о неких красивых загадочных дельфинах, живущих в бескрайней воде. Ее тогда ужаснула история о том, как они играючи завлекают людей от берега на глубину, а потом уплывают, предоставив воле судьбы. Всегда считала себя достаточно разумной для того, чтобы не вступить в такую игру. Но шло время, и Юнита уже была склонна признать, что, похоже, Катр проделал с ней именно это.

Решительно поднявшись, сгребла стопку первых попавшихся карточек, так долго и ревностно оберегаемых от посягательств коллег, и подытожила:

– Тебе ведь уже все равно, не правда ли, автор?

В Галерее никого не было, и в ближайшее время сюда никто не войдет. Статус Юниты позволял обеспечивать себя необходимым одиночеством. Пройдя вдоль изгиба стены, она погладила массивные белые колонны, с наслаждением ощущая их прохладную гладкость. Положив принесенные дары, повернулась к потайному экрану. «Недолго и только пейзажи», – пообещала себе и включила первый попавшийся фильм Архива. Когда рассеялся широкий луч и задрожала яркая картинка, вскрикнула. Появилась новая функция: кадры вдруг стали цветными.

Придя в себя от шока, повернулась к противоположной стене, запросила общедоступные данные и выборочно проверила файлы из фонда Сообщества. Все они были обыкновенными – черно-белыми. Поразительная перемена коснулась исключительно залинейных сведений. Не найдя внятного объяснения чуду, решила считать это подарком и наслаждалась просмотром пустынных зеленых ландшафтов и аквамариновых просторов. В ее избавленном от излишеств мире не было такого изобилия форм. Не удержалась и включила городские пейзажи. Хотелось взглянуть, пока есть цвет. Неизвестно, останется ли такая опция или пропадет столь же внезапно, как и появилась.

Увиденное потрясло настолько, что потусторонние смыслы перестали казаться такими уж безнадежными. Вдруг стало ясно, что не стоит судить строго: в Архиве далеко не всем удавалось вести полноценную, долгую и активную жизнь при линейном течении взросления. Старость обитателей этого размалеванного зачастую несочетаемыми оттенками пространства приходила в сопровождении немощи и скуки. Их глаза тускнели от слепящей насыщенности красок, тела изнашивались от постоянной необходимости избегать столкновений с острыми углами и утомительного бесплодного хождения по прямым жестким дорогам.

Не существовало там и метода, предоставляющего долгие годы жизни в выбранном возрасте. «Только вот проклятый возвратный эффект может так жестоко обмануть наши надежды…» – признавала Юнита неприятный факт. Как бывший ассистент профессора, благодаря которому есть этот непростой и заманчивый выбор, осознавала и свою ответственность за последствия.

Выключив экран и полюбовавшись на глянцевую глубокую черноту, поймала взглядом тонкую тень и сделала шаг ей навстречу. Свое отражение видела недавно, но сейчас, снова встретившись с собой, никак не удавалось отогнать навязчивую мысль. Предстоит трехзначный юбилей, и, одно дело, встретить не особо радостное событие молодой женщиной, а совсем другое – вмиг получить тело столетней старухи и пытаться в нем существовать. Высчитав, какой возраст ее ожидал бы, исчисляйся он архивными годами, уже неспособна была отказаться от малоприятного знания. Половина этого срока была посвящена памяти наставника и развитию его идеи цвета.

Наверное, уже и в самом деле пора стремиться к последнему выбору – попытке уйти навсегда в капсуле покоя. Это решение было бы самым простым. Считалось, что так поступил ее учитель и практически создатель. «Катр, как ты мог уйти, не попрощавшись», – далеко не впервые мысленно обвинила его Юнита. Так и не смирилась, не привыкла к отсутствию его вечной готовности переворачивать мир. Рядом с ним все наполнялось смыслами. До сих пор не хватало беспредельной мрачности и заразительного хохота профессора, незыблемой правоты и нелепой опрометчивости, жестоко высмеиваемой Юнитой к его нескрываемому удовольствию.

Чем стремительнее проносилось время после потери наставника, тем равнодушнее и безучастнее становилась бывшая помощница автора идеи цвета – по большому счету, Юниту устраивал любой вариант развития событий.

Глава 4. Мартин

Мартин повертел болтающийся ободок из белого металла и понял, что не сможет его снять: сустав усохшего пальца увеличился чуть ли не вдвое. Кольцо неподвижно молчало. Жена так и не вышла на связь.

Он видел, что для Э-Ли почти не существует прошлого. Она живет будущим, а настоящее необходимо для планирования и предвкушения событий. Собирает реальность, как сложный пазл, радуется, когда складывается, и не огорчается, если картинка отличается от первоначального замысла. Когда все уже сложилось, увлекается созданием новой мозаики. Не считает неудач, не гордится давними успехами, а иногда и вовсе устраняет из памяти лишние сюжеты. Мартин со смехом говорил в таких случаях: «заархивировала». Э-Лина может напрочь забыть о том, что не касается любимого дела: о полученном впечатлении, совершенном действии и даже о данном обещании. Обожаемая Эл не помнит и тяжелых событий, неприятных разговоров, трудных решений.

Такая ее особенность раздражала и одновременно восхищала, ведь будущее – бессмыслица, неопределенная мутная субстанция. Он-то как раз живет именно прошлым. А в настоящем систематизирует и анализирует прожитое, бережно хранит в памяти значимые имена и лица, собирает воспоминания и дорожит ими. Жизнь – копилка из впечатлений, ошибок и побед. Мартин тот еще скряга и ни за что не согласен терять даже частичку былого.

Очень хотелось бы верить в надежность опоры на факты, однако еще в юности обнаружилось, что воспоминаниям не всегда можно доверять. Впервые убедившись в этом, продолжал искать и находил новые доказательства зыбкости реальности, и подобные эпизоды пугали.

Однажды вспомнил приятное утро, ярко и достоверно увидел, как завтракает с родителями, сидя за накануне заказанным отцом круглым столом. Стол на расширяющейся книзу, как гигантская капля, ножке не помещался в комнате, поэтому его перетащили поближе к свету – в широкий эркер. Мартин до слез смеялся, наблюдая, как отец дурачился, пытаясь, не вставая с места, добыть из ниши в стене то кофейник, то чашку, издавая торжествующий возглас, когда это удавалось. Но в следующей ретроспекции открывалось, что отца тогда никак не могло быть с ними – в помещение с эркером Мартин с мамой поселились вдвоем, когда Мартин-старший отправился в первое далекое путешествие. А к тому моменту, когда отец вернулся, Мартин уже жил в отдельных корпоративных апартаментах.

На этом эпизоде странности не закончились: на какой-то период напрочь забылась мать и все, что с нею связано. Не просто закрутился в карусели повседневности и не вспоминал, а по-настоящему забыл, и довольно надолго. Не случилось ничего из ряда вон выходящего, никаких сложностей не наблюдалось. Учился у профессора Катра, и тот не перегружал стажеров знаниями, а, напротив, виртуозно создавал их дефицит, стимулируя учеников к самостоятельному поиску гипотез. Даже когда Мартин заметил нехватку в насыщенной жизни чего-то важного, то не сразу вспомнил, что давно не общался с Ма. И даже ее саму вспомнил не сразу.

Мама не держала обиду, и не пришлось объявлять причину длительного отсутствия, оправдываясь занятостью. Но он-то знал, в чем дело. То, что может твориться с оказавшейся ненадежной памятью, пугало.

С тех пор Мартин стал рисовать места и лица, записывать планы, регистрировать последовательность событий. И посетила мысль, что было бы неплохо обладать более надежным способом фиксации доказательств реальности событий, чем рисунки и записи. Он не имел представления, по какой причине это неосуществимо, была ли подобная опция когда-нибудь, и, если была, то почему ее не стало. Неудивительно, что горячее желание найти метод сохранения информации дало такие значительные плоды.

Идея памяти, по мнению Мартина, давно уже буквально витала в воздухе, ожидая, когда кто-то подхватит эти флюиды и обретет достаточную увлеченность для ее реализации. Искренне не понимал, почему до него никто так сильно не желал вернуть ускользающие воспоминания и факты. Бесспорно, в Галерее сведений содержатся все материалы, когда-либо публично демонстрировавшиеся. Но как быть с частными завершенными событиями? Неужели никого в безмятежном мире не тревожила их неизбежная утрата? Мартин продолжал делать записи на многочисленных табличках и воспроизводить карты пройденных дорог, но этого было недостаточно.

Представляя на суд Сообщества идею памяти, мечтал лишь об одном: не растерять прошедшее, сберечь моменты жизни. Идея имела успех: Мартин обрел право на внедрение изменений в структуру Галереи сведений и начал педантично систематизировать беспорядочно располагавшиеся там файлы. Создал фонд хранения личной информации, куда мог попасть каждый, запросив временный пропуск, и вернуть частичку своей истории, чтобы снова насладиться счастливыми мгновениями.

Коллеги оценили изобретение и стали хранить в разделе фонда знаний записи и эмпирические данные. Достигшие особо высокого положения имели право на изучение авторских файлов. Авторы идей охотно делились знаниями: щедрость и открытость в Сообществе одобряется и всячески поощряется.

Единственным, с кем не удалось договориться, был Катр, раз и навсегда пометивший большинство своих материалов клеймом «недоступно». Почестей великому профессору и без того хватало, а раскрывать диковинные методы и замысловатые формулировки запросов системе этот сноб считал излишним. Это было досадно, но не удивительно, учитывая принципы друга. Только однажды, вскоре после исчезновения учителя, автор идеи памяти совершил пробную вылазку к Юните, принявшей полномочия профессора, и корректно осведомился, не желает ли она сделать вклад в развитие науки от имени покойного автора. Одной гневной вспышки изумрудных искорок в черных глазах соавтора идеи цвета было достаточно, чтобы ретироваться и никогда больше не поднимать эту тему. Однако, к огромному изумлению Мартина, недавно Юнита сменила гнев на милость, и сама вызвалась пополнить картотеку наследием профессора.

«Как все-таки досадно, что именно сейчас я настолько не в форме…» – никак не выходило вернуться в свое стабильно приподнятое настроение. В надежде, что воспоминания отвлекут и поспособствуют примирению с действительностью, мысленно погрузился в то счастливое и наполненное вдохновением время.

***

Постулат о неприкосновенности авторства не позволял широко распространять информацию. Идеи представлялись их создателем Сообществу Авторов Идей и, получив одобрение, реализовывались, после чего основные тезисы размещались в фонде знаний Галереи.

Как-то раз, засидевшись там допоздна, в один из безмятежных, но насыщенных рутинными заботами вечеров, доктор Мартин осознал, что не синхронизировался с женой уже несколько коротких циклов. Это огорчило настолько, что пришлось встать с насиженного рабочего места и с неохотой начать собираться, чтобы пойти к Э-Лине, недавно получившей специальное помещение для проведения опытов с новыми цветовыми палитрами. «Вот бы, не выходя из Галереи, увидеться с женой через демонстрационную панель», – размечтался он, идя по укороченной карте своих дорог, ведущих к Э-Ли.

Э-Лина очень обрадовалась появлению мужа. Тоже отметила, как оба настолько увлеклись делами, что не только не виделись в общем корпоративном номере из-за разного графика, но и их кольца не вибрировали, как обычно бывало, если синхронно подумать друг о друге.

– Привет, доктор Мартин. Вспомнил, что женат? – обняла мужа одной рукой, продолжая ловко перебирать палитры.

– Это ты у нас главная по забывчивости, а я – хранитель памяти!

Он гордо прошествовал к стене, заприметив в углублении уже приготовленную для него дымящуюся кружку с ароматным напитком. Система обслуживания кабинета Э-Лины была хорошо осведомлена о предпочтениях ее мужа.

– Ну-ну, хранитель, – усмехнулась Э-Лина. – Возьми вот, полистай пока свежий каталог. Скоро освобожусь, и закажем что-нибудь посущественнее твоей водички. Не успела сегодня пообедать.

Удобно устроившись, Мартин перелистывал гибкие пластинки самых популярных в последнее время оттенков. Задержав в руке одну из табличек, с интересом посматривал на плечи жены, мысленно примеряя к ней зелень палитры. Почувствовав внимательный взгляд мужа, Э-Ли обернулась и лукаво спросила:

– Ты чего, Мар? Не дотерпишь, пока я закончу?

– Не дотерплю, – согласился осипшим голосом, не в силах оторвать глаз от золотистого завитка на ее бледной щеке.

– Тогда закажи чего-нибудь горячего, желательно, с какой-нибудь зеленью. Я скоро.

«Горячего… С зеленью…» – мечтательно переводил взгляд с цветных карточек на изящную шею жены. Вздохнув, подошел к стене, нажал на пластинку и продиктовал заказ, добавив к нему две порции их любимого органического напитка со звенящим названием, которое постоянно забывал, позволяя системе обслуживания хранить перечень своих основных потребностей.

После запоздалого обеда, к огорчению Мартина, не перешедшего в романтический ужин, он решил, что прямо здесь и поспит. Все равно жена должна заниматься срочным макетом, затребованным ее суровой наставницей к утру.

– Эл, я вот что хотел бы, – сонно бормотал, сидя в уютном кресле, заказанном Э-Линой сразу, как только получила в свое полное распоряжение эту комнату. Почти в полусне, бессвязно, не заботясь о деталях, поделился недавними мечтами.

– Мар, ты гений! Ты же создал новый виток идеи памяти! – восторженно запищала Э-Лина, отвлекаясь от разноцветных контейнеров. – И дело не только в том, что тебе лень выйти из Галереи, чтобы увидеть меня! Если ты добьешься одобрения идеи, это будет означать, что когда-нибудь мы сможем передавать знания! Не только непосредственно от автора, как это принято, а… – Эл даже задохнулась от представившихся перспектив.

Так у доктора Мартина появился последний проект: необходимо было добиться от системы Корпорации потенциала не только к сохранению, но и к передаче информации. Он настраивался на радикальные новшества и собирался решительно замахнуться на невообразимое – запустить механизм бесконтактного обмена файлами в реальном времени. Формально такой способ передачи данных нарушал постулат об авторстве, поэтому были учтены пожелания комитета по этике и интересы коллег. Контролируемое движение информации позволит беспрепятственно делиться материалами, предоставленными автором, выразившим готовность к их тиражированию. И значит, сведения будут доступны во всем многообразии не только в Галерее. Это открывало столь заманчивые перспективы, что могло стать прорывом и изменить мир.

Мартин давно уже откровенно признался себе, что ему не дают покоя лавры ушедшего учителя. «Профессор Мартин Пост». В самых смелых мечтах видел доктор Мартин свое имя оттиском на платиновой рамке у входа в корпоративный номер.

После согласования идеи с Сообществом предстояла самая кропотливая часть работы по решению многочисленных технических деталей. Сложнее всего было сформулировать системе Корпорации варианты представлений о готовом продукте, но Мартину это блестяще удалось. А протестировать полученные образцы можно доверить экспертам.

***

Все это, еще вчера имевшее огромное значение, замерло там, в оглохшем от тишины демозале, где он лишился и себя, и воодушевления, казавшегося неиссякаемым. От недавнего азарта остался лишь слабый интерес, да и тот начинал угасать. Очевидно, что идея жизнеспособна. Стоит только начать воплощение, и результат будет ошеломительным. Но уже не ощущалось и тени былого энтузиазма.

Не то от появившегося избытка времени, не то от одиночества, непрошенными дарами посыпались воспоминания.

***

Зеленое платье… Улыбнулся, приветствуя приятную мысль. Мартин понял, что влюбился, когда столкнулся с Э-Ли на неофициальной встрече в Сообществе, и с восторгом подметил, как сильно нравится ей. Не видел ее с тех пор, как закончился короткий совместный проект по систематизации новых материалов, полученных в лаборатории идеи цвета. Наставница Э-Ли, профессор Юнита, скептически относилась к их сотрудничеству, аргументируя свою позицию тем, что в черно-белой Галерее бессмысленно хранить материалы по теме цвета, ведь вся суть заключается в ассортименте оттенков. Однако им удалось тогда найти компромисс и создать перечень каталогов, значительно упростивший работу лаборантов, постоянно путавших последовательность и названия палитр.

Восторженно смотрел в сияющие сквозь кудрявую челку зеленовато-карие, с детскими, слегка припухшими веками, глаза девушки и радовался нечаянной встрече. А Э-Ли не узнала коллегу. Легко прикасалась к руке, смеялась немудреным шуткам, и Мартин поначалу был уверен, что это розыгрыш.

Спросил ошарашенно:

– Э-Лина, я Мартин Пост. Курс систематизации и хранения. Каталоги, палитры, помнишь? Всего-то пара длинных циклов прошло. Я что, так сильно изменился?

Очаровательно и рассеянно улыбаясь, она протяжно произнесла:

– Ма-а-р, да какая разница? Целая маленькая жизнь прошла! Пойдем лучше попробуем новый напиток – изобретение автора идеи вкуса! Такое смешное название: «дж-ж-ин-н…» – Э-Ли произнесла слово так, что у Мартина в голове зазвенели веселые колокольчики.

Они пили ледяную настойку с горьковатым запахом свежести, становилось все горячее внутри, а потом, провожая Э-Лину, Мартин сделал ей предложение. Даже не стал скрывать матовостью стекла от постороннего внимания скользящий вверх лифт, перед тем, как неловко встать на одно колено.

Как в старом архивном фильме, показанном однажды профессором Катром в редчайшем приступе щедрости. Без тени сомнения четко сформулировал просьбу: «Э-Лина, пока ты меня снова не забыла, окажи мне честь, стань моей женой». Эл несмело улыбнулась и легко закружила его в танце.

В памяти уцелел замедленный фрагмент: стеклянный лифт, скользящий между этажами, танцующая и счастливо смеющаяся кудрявая девушка. Никогда не спрашивал, помнит ли жена этот день. Э-Ли сберегла то удивительное платье, которое он назвал зеленым, разглядев неуловимый оттенок на серой ткани в теплом свете ламп. А он, доктор Мартин Пост, оставил этот сюжет не только в собственной ненадежной памяти.

***

Не может Э-Лина до сих пор не знать о произошедшем. Снова покрутив на пальце неподвижный ободок кольца, Мартин уже не на шутку встревожился. Хорошо знал о потрясающей склонности супруги к принятию решений без малейшего промедления. Даже иногда опасался, не коснется ли когда-нибудь такая спонтанность их отношений, но отгонял эти мысли. Почему жена держит нелепую паузу, соблюдая предписание бездушного Этикета? Воля или холодность? Страх или безразличие? Стальные глаза деда покровительственно взирали из зеркальной панели: «Выбирай, старик».

Выбрать он не успел. Тело непредсказуемо отреагировало на тонкий свист открывающейся входной двери: Мартин инстинктивно метнулся к изгибу стены и скрылся за приоткрытой панелью индивидуальной кабинки.

– Мар, не дури, дверь прозрачная, – глухой бархатный бас Катра отдавался болезненным эхом.

– Не может быть, что ты ЗДЕСЬ делаешь? – прерывисто дыша после проделанного маневра, прохрипел Мартин. – Ты же ушел, Катр, какого черта?!

– И я рад тебя видеть, доктор Мартин.

С учетом статуса ушедшего навсегда, покойный учитель выглядел вполне сносно: жилистый, высоченный, серебряно-медные короткостриженые волосы торчали неровными клочками в разные стороны, и казалось, что профессор сам, будучи нетрезвым и в полной темноте, не то ножницами, а не то и вовсе ножом хаотично откромсал пряди густых волос почти под корень. Мартин прекрасно был осведомлен о том, как недешево обходятся подобные авангардные шедевры парикмахерского искусства и как избирателен к клиентам мастер, их исполняющий. На прямом, будто выведенном по линейке носу Катра сияли очки с толстыми линзами в широкой черной прямоугольной оправе. Светлые, почти белые глаза с колкими точками зрачков сверкали через толстые стекла сквозь рыжие, прямые, жесткие ресницы. «Пижон», – неприязненно подумал Мартин.

Профессор понимающе оскалился, демонстрируя крупные, слегка неровные зубы. Молодые зубы, как настоящие.

– Дорого? – язвительно поинтересовался Мартин.

– Очень. Могу дать контакт дентодизайнера, – невозмутимо парировал Катр.

Мартин закрыл рот и незаметно провел языком по зубам. Не представлял, как они теперь выглядят: поводов для улыбки сегодня еще не нашлось.

Развалившись в расплывшейся от легкого прикосновения широкой вмятине на подоконнике, и опустив тяжелые веки, профессор лениво изучал Мартина с видом скучающего лекаря, принимающего отчаявшегося пациента с заурядным насморком.

– Катр, значит, ты тогда все-таки не сделал последний выбор? Где ты пропадал столько времени?

– Следующий вопрос, Мар. Про меня потом, с твоего позволения, – вежливо уклонился от ответа гость.

Мартин нервно щелкнул суставами пальцев, избегая сардонического прищура воскресшего учителя. «Надо тоже купить очки, – промелькнула мысль. – Будет чем занять руки». Руки неистово чесались от желания зарядить великому автору сокрушительный удар кулаком прямо в высокий аристократический лоб, изборожденный причудливым рисунком глубоких морщин. Больше всего боялся, что Катр снова исчезнет, растворится наваждением и оставит после себя пустоту одиночества, как в прошлый раз. Уперся глазами в почти забытое лицо друга и, приглушив голос до хриплого шепота, торопливо и без предисловий выпалил тот самый незаданный вопрос. Пока была такая возможность.

– Катр, что такое смерть?

Воздух рассеялся тишиной, отразившейся в зрачках Катра и расширившей их до черной пропасти.

– Пост, ты спятил? – профессор хохотнул, будто ему пощекотали пятки.

«Вот сволочь», – молча изумился Мартин, разглядывая сморщенное от смеха лицо и узнавая прежнего Катра: молодого, остроумного, проницательного.

– Мар, дружище, откуда ты вообще извлек это слово? Оно упразднено Сообществом, когда тебя и в Проекте не было.

Мартин распознал большие буквы и напряженно молчал. Физиономия Катра постепенно стала принимать нормальные очертания. Профессор уже не выглядел скучающим и нетерпеливо покачивал ногой в ожидании разъяснений.

– Катр, это слово я услышал от тебя. В нашу последнюю встречу. Но ты тогда не договорил, потому что отключился после пары капель какой-то слабенькой настойки, забыл? Поэтому я и не предлагаю выпить за твое грандиозное возвращение.

– Гостеприимством ты явно не блещешь, дружище, – улыбнулся Катр, поглаживая подоконник и тихонько нашептывая неразборчивые слова. Голос гудел чарующей лаской, пальцы подрагивали, выводя на белой глади невидимый узор. Резкие черты профессора исказила обескураживающая беспомощность.

Мартин завороженно наблюдал, как под парящими ладонями всколыхнулась невысокая волна, и Катр погрузил в нее руки, продолжая что-то невнятно говорить. Невольно отдавшись этому неровному ритму, Мартин очнулся от наваждения, только когда Катр, довольно ухмыляясь, протянул ему одну из чашек, извлеченных из непредназначенного для раздачи напитков места. Дымящийся черный кофе слегка просвечивал сквозь хрупкие стенки, а по краю серебрился тончайший ободок. Мартин, привыкший к основательно-лаконичной белой посуде, нервно хихикнул. Он был осведомлен об уникальном даре автора идеи цвета договариваться с системой Корпорации, но никогда не видел, как это происходит.

– Угощайся, жадина! – великодушно предложил профессор.

Мартин осторожно взял горячую чашечку и настойчиво спросил:

– Так что, ты так и не расскажешь? Не хочешь говорить или…

– Или что? – насмешливо перебил Катр.

– Или ты все забыл за это время… – выдвинул Мартин неоптимистичное допущение.

– Забыть не так просто, как тебе кажется, Мар. – Катр кивнул в сторону двери. – Разговор дорого тебе обойдется, дружок. У тебя хватит кредита доверия, чтобы я нажал на ту самую кнопочку?

Мартин мысленно прикинул количество знаков, улетающих со счета, и безрадостно согласился, не скрывая угрюмого выражения лица.

Катр легко поднялся, бесшумно прошел по комнате и с явным удовольствием нажал на платиновую кнопку, скрытую в проеме двери. В атмосфере что-то изменилось – неуловимо, но отчетливо, как перемена погоды. Это явление ни с чем не спутать даже с закрытыми глазами и окнами – накрывает глухой пеленой. Стены неравномерно сгущаются до мраморной тяжелой гладкости. Незримость для избранных – высочайший знак доверия на весьма короткий период.

– Представляешь, я впервые нахожусь в режиме абсолютной приватности, за исключением одного несущественного эпизода. А я тогда был так занят, что можно и не принимать в расчет, – пояснил Катр, вернувшись на подоконник и благожелательно оглядывая изменившуюся комнату.

– Почему это? – равнодушно полюбопытствовал Мартин. Именно в этот момент вопросы чьего бы то ни было жизненного опыта не слишком-то заботили. Тратить драгоценное время на светскую беседу казалось расточительной глупостью.

– Все просто. Сначала у меня не было необходимого количества знаков, а потом я стал считаться настолько важной персоной, что не имел больше права претендовать на полную закрытость в одиночестве – только с теми, чей кредит доверия огромен. Вроде тебя, зануда. А теперь вообще понятия не имею о своем статусе.

– А что бы с тобой сделалось, если бы ты побыл по-настоящему один на защищенном участке? – Мартин не обратил внимание на обидное слово. Давно научился фильтровать информацию и отделять ценное от ерунды, не стоящей внимания.

– Ну-у, не знаю. Я бы подавился каким-нибудь печеньем, например, а помочь некому. Был бы беспрецедентный скандал, не правда ли? Так что благодарю тебя за возможность уединенно поболтать, доктор Мартин. Катр иронично склонил набок лохматую голову и внимательно уставился на ерзающего от нетерпения друга.

– Не тяни, Кар, я больше не могу не знать, – жалобно, как стажер, ищущий ответа на пока еще недоступный пониманию вопрос, взмолился Мартин.

– Не тяну, Мар, привожу мысли в порядок. Пока отвлекаюсь на дурацкую болтовню, они, глядишь, и сформулируются. Видишь ли, это настолько очевидно, что удивительно, как умудрились сделать из незатейливой истины величайшую тайну. За линией Архива финал известен каждому ребенку, хоть раз имевшему хомяка или птичку.

– Что такое хомяк? – среагировал на незнакомое смешное слово Мартин.

Катр снисходительно хмыкнул. Лекция по зоологии явно не входила в планы профессора.

– Я расскажу тебе сказку, малыш, – начал он тихим, заговорщицким голосом. – Однажды… – сделал паузу и опять было собрался улыбнуться, но, увидев напряженное, бледное, старое лицо ученика, дрогнувшим голосом тихо заговорил.

– Мартин, ты догадываешься, что мы не случайно отделены от мира, называемого Архивом, и если кто-то более осведомлен о том, как так вышло, то я – не он. Мы находим замену простым словам, если их смысл нам не в полной мере ясен. Есть исключительные люди, им удалось выйти в Архив, но фактов возвращения назад на моей памяти не было. – Катр закусил губу, размышляя о чем-то.

– На твоей памяти? – скептически переспросил Мартин.

– Доступ к информации ограничен. Есть наш мир и Архив. Тот, кому откроется эта линия вероятности, окажется в залинейной сфере. Если, конечно, решится шагнуть в мир, который считается потусторонним. – Нет, не спрашивай, Мар, – поднял ладонь Катр, заслоняясь от закономерного вопроса. – Не я изобрел эти высокопарные термины, и не мне их объяснять.

Мартин вздохнул: убежденность, что уж профессор-то информирован лучше, чем кто бы то ни было, поколебалась.

– Мар, не дуйся. Почти никого не тяготит отсутствие сведений. Ты, как никто, знаешь, что каждый радуется имеющемуся делу и мало интересуется информацией, не касающейся личной идеи. Все заняты и довольны. Корпорация обеспечивает комфортный быт и приятные этичные развлечения. Инциденты исключены податливостью среды. Вместо пугающего слова – корректное и безликое «ушел навсегда». Право последнего выбора. Капсула покоя дает нам уверенность в достойном уходе. Я о ней кое-что знаю, но это отдельная тема.

– Отдельная? – уточнил Мартин, поглядывая на мраморную стену и прикидывая, как скоро теперь кредит доверия потянет еще одну подобную беседу.

– Потом решим, – неопределенно пообещал Катр и продолжил. – Я не в меру любопытен, и мои заслуги позволили сунуть нос в закрома Галереи еще до того, как ты организовал там идеальное хранилище. Кстати, знаешь, что твой педантичный подход к хранению информации прикрыл доступ к архивным образам? Они просто не поместились в твой шаблон, доктор Мартин Пост. Ну да ладно, ты никогда не отличался избыточной внимательностью, – не упустил случая уколоть коллегу профессор.

– Погоди, Катр, что все это значит? Что я закрыл? – вытаращился на учителя Мартин.

Катр посмотрел сквозь него и преспокойно изрек:

– Доктор Мартин, архив Архива ты закрыл. Слишком торопился реализовать идею памяти и впихнуть в Галерею как можно больше сведений. Неудивительно, что тебя не посетила светлая мысль разделить материалы нашего и залинейного происхождения. Создал практически неограниченный фонд хранения знаний Сообщества, а остальное просто не зафиксировал. Тебя сложно порицать. Нельзя учесть то, о чем не знаешь.

– Да что ты такое говоришь?! – возмущенно воскликнул Мартин.

– Ма-а-а-р, не ори, будь любезен, – сморщился Катр, потирая лоб.

Мартин забыл о чувствительности друга к некоторым обыденным звукам и даже запахам. У профессора были периоды, когда он не мог находиться в многолюдных местах и не переносил шума.

– Ох, извини, – пролепетал Мартин, понимая, как, оказывается, сильно соскучился. – Так ты знал, что я допущу эту ошибку?

– Конечно.

– Черт возьми, почему не намекнул? Ты сидел в демозале, когда я делал первый доклад, и даже не особо успешно притворялся спящим!

– А ты не спрашивал, – ухмыльнулся Катр.

– Ну ты и га-ад, – протянул расстроенный коварством профессора Мартин.

– Мар, ну сам посуди, кто я такой, чтобы мешать учиться на ошибках хорошему человеку? Тем не менее я заблаговременно заныкал залинейный архивчик и даже поделился допуском кое с кем.

– С кем? – ревниво потребовал разъяснения Мартин.

– Так, с парочкой любимчиков, – не счел нужным вдаваться в подробности учитель.

Указание на досадное упущение было справедливым: Мартина нисколько не интересовали те, иные, сведения. Настолько, что не слишком удивился язвительному обвинению. Он знал, что профессор имеет доступ к некоему диковинному фонду информации. Катр любил при случае блеснуть потусторонним словечком, в точности, как отец Мартина. Может быть, поэтому всякий раз при упоминании Архива появлялось смутное ощущение опасности. Непредсказуемость была нежелательна, а стремление организовать порядок в доступных, понятных и полезных сведениях непреодолимо.

Единственное, что всегда с благодарностью принимал от профессора – это совместный просмотр красивых, но неестественно выстроенных сюжетов. В них обычно фигурировали мужчина и женщина, поначалу, как правило, обремененные сложностями взаимного недопонимания. Затем, когда недоразумения разрешались, и должно было бы начаться самое важное, файл прерывался. Катр смеялся над огорчением ученика и со знанием дела пояснял, что это не технические неполадки, а так и задумано, но возникали сомнения в правоте учителя. Несмотря на явные логические нестыковки в историях, было интересно наблюдать за поведением, жестами и мимикой героев. Иногда Мартин видел что-то подобное в Э-Лине, и это ему нравилось.

Пока Мартин приходил в себя, свыкаясь с поразительным предательством товарища, Катр невозмутимо вернул разговор в уже забытое ошарашенным собеседником русло.

– Так вот, в Архиве помнят ушедших и чтят неизбежную закономерность. Видят собственными глазами, как меняются тела после финала, берегут в памяти последнее выражение лиц близких. Там говорят «умер», а не «ушел навсегда», как предписывается нашим Этикетом. Прощаются с телом и хоронят.

– Прощаются с телом? Зачем? Хоронят? Прячут? Почему, куда, Кар? – Мартин моргал, ожидая, что друг рассмеется очередной своей диковинной шуточке.

– Ты не понял, Мартин. «Хоронить» – закапывать в грунт. Тело покинувшего мир укладывают в гроб и разными способами отделяют от оставшихся.

– Гроб? Что-то вроде нашей капсулы покоя? – Мартин, не успев договорить, осознал, что сморозил глупость.

Катр терпеливо пояснил:

– Нет, это такой специальный ящик. Для безжизненно пустого тела, которое с почестями туда помещают, когда… Когда уже нет места среди живых. Обычно этот ящик закапывают поглубже. Это не единственный способ – часто тела умерших подвергают воздействию высоких температур. В Архиве существует красивая версия, что это освобождает душу усопшего. Прах помещают в специальный сосуд, не буду упоминать название, чтобы тебя дополнительно не шокировать. Мар, не надо на меня так таращиться, пожалуйста. Для тебя то, что я говорю, звучит как полный бред, но в Архиве поступают именно так. Ну нет там способа быстрого и бесследного ухода в правильное время.

– Душа… – повторил Мартин, чувствуя себя маленьким и беззащитным.

– Ну уж нет, дружок, в полемику о вечности тебе меня не втянуть! – уклонился профессор от шквала новых вопросов, уже готовых сорваться с губ Мартина. – У нас недостаточно времени, чтобы достойно оперировать этим понятием.

– Продолжай, Катр, – умоляюще шепнул Мартин.

– Тогда не перебивай. Мы и обитатели Архива по-разному смотрим на процессы окончания жизни. У нас есть капсула покоя. Она не примет желающего уйти, если его время еще не пришло. Право на уход обеспечивается не спонтанным решением для утративших смыслы или не имеющих больше интереса длить существование. Ошибки быть не может. Уход навсегда, предопределенный судьбой. Без сомнений и печалей, с ясным видением направления. Последним выбором называют постижение своей завершенности. Кому суждено отправиться дальше, тому поле капсулы поэтапно и деликатно погасит процессы в организме, после чего полностью утилизирует. Просто, красиво и не вызывает страданий. Ушедший не доставляет оставшимся хлопот, помогающих пережить вину и печаль. Горевать не принято. Считается благом покинуть мир в положенный срок и ничего не оставить после себя, кроме идеи. В каком-то смысле для нас превращение плоти в ничто, полная утилизация – освобождение и достойное окончание пути с надеждой на продолжение в ином контексте. Уходящий может заранее попрощаться, но к этому не обязывают. Осуждать заслуженное право на последний выбор никто не посмеет. Мы знаем, что если капсула покоя согласилась с намерением подвести итог, то легкий и спокойный уход навсегда – не прихоть, непредвиденность или трагедия, это – принятие. – Катр снял очки, потер побелевшую переносицу и уперся в стену невидящим взглядом. С усилием он продолжил. – В мире Архива после жизни остается тело – и оно нуждается в других людях. Есть специальные правила – ритуалы, необходимые для того, чтобы сгладить эту досадное неудобство и приглушить боль утраты.

– Какие ритуалы? – Мартин приподнялся и вытянул шею, ловя каждое движение рассказчика.

Катр почесал затылок, взъерошив и без того лохматую прическу.

– Ну-у… Разные. Играют специальную музыку, договариваются об обязательной цветовой гамме. Приносят к месту упокоения красивые растения, потом собираются вместе и едят.

– Что едят? – непонимающе нахмурился Мартин. Его уже подташнивало, и нить монотонного повествования терялась.

– Мар, ты вообще меня слушаешь? Еду они едят. Не спрашивай только, отчего у них просыпается аппетит, может, от свежего воздуха, кто знает.

Мартин, уже готовый поверить во что угодно, просто покивал в знак того, что слушает. Катр бесстрастно вернулся к невеселому повествованию.

– В Архиве, чтобы получить право на итог, нужны неоспоримые аргументы, на их добычу растрачивается все отмеренное судьбой время. Легальный досрочный уход возможен лишь для избранных, ускользнувших оттуда во сне или посредством стечения обстоятельств, которое там принято называть «несчастным случаем». Для таких циников, как я, это определение могло бы стать предметом дискуссии, если бы не понимание, какой величайшей ценностью может быть чье-то присутствие, как невыносима внезапная потеря. Все это невероятно усложняют траектории жизни, Мар, – Катр спрыгнул с подоконника и размашисто прошелся, разминая ноги.

Неотрывно следя за резкими движениями друга, Мартин вновь чувствовал себя учеником, замирающим на пороге очередного открытия. Узнавал эту рассогласованность картинки и звука: удивительно, как в сухощавом теле профессора мог поместиться грудной резонатор такой поразительной глубины. Катр любил говорить и не выносил, когда его перебивали. Было заметно, что профессора весьма воодушевляет звук собственного голоса.

– Профессор, а как же последний выбор? – Мартин не выдержал и задал новый вопрос, окончательно войдя в роль стажера.

Катр приосанился и взмахнул рукой, как будто хотел что-то показать на воображаемом макете.

– Архив – странное место. То, что трагически несправедливо считается там последним выбором, противоречит ясности своевременного исхода. Некоторые имеют непреодолимое устремление к такой альтернативе, но это решение не одобряется обществом и не защищено правом на свободу выбора. Это незаконно и даже неприлично – сбежать в непредначертанную пору, предать самого себя, уничтожить вероятность продолжения. Для кого-то тяга к самостоятельному завершению – бессильный протест, кому-то нестерпимо больно. Их мучения стараются облегчить в специальных учреждениях.

Мартин молчал, опасаясь, что ответ на каждый следующий вопрос будет все сложнее и неприятнее.

Профессор покосился на все еще матово-белую стену, отвернулся от нее и размеренно договорил, всматриваясь в пустоту.

– Добровольный уход от самого себя в архивной системе ценностей считается слабостью и непризнанным отчаянием. Ведь далеко не все из этих страдальцев хотят избавиться от сложностей, Мар, кому-то нужно неизмеримо большее.

От жалкой кривой улыбки Катра у Мартина перехватило дыхание. Очевидно, что такие подробности друг не мог узнать, только созерцая фильмы залинейного фонда в Галерее сведений. Но задать прямой вопрос о происхождении осведомленности Катра не решился.

Профессор сдержанно, но с видимой досадой проговорил:

– Еще и этичных инструментов для завершения нет и быть не может. Нужно что-то изобретать, придумывать, скрываться. После последнего проигрыша в этой безысходной игре незавидная история все равно заканчивается пустотой телесной оболочки, нуждающейся в скорбной заботе близких. Чувствуешь разницу? Если да, то поймешь, что такое наш последний выбор и почему наличие капсулы покоя все меняет.

– Катр, откуда тебе это известно? Ты говоришь, как очевидец или даже участник, – не выдержал Мартин.

– Давай будем считать, что я говорю, как сторонний наблюдатель. Или потусторонний наблюдатель. – Катр надел очки и испытующе глянул на Мартина, решая, стоит ли заходить настолько далеко в рассуждениях о бренности.

Мартин остро ощутил, что пришло время спросить про то важное, не дававшее покоя с тех пор, как отец ушел в Архив. Но Катр начал пространно и с явным удовольствием рассказывать про устройство Лабиринта, ведущего к капсуле покоя, про свое изобретение остановки возраста, плавно подбираясь к самому интересному – возвратному эффекту.

Мартин почти закричал, торопясь узнать, пока у них еще оставалось немного времени. Уже стало трудно дышать разреженным воздухом.

– Катр, капсула покоя это и есть смерть? Уйти навсегда – значит умереть? И почему, черт возьми, за линию Архива могут выйти лишь избранные? И что там, в Архиве? – игнорируя последовательность, выпалил он все вопросы на одном выдохе.

– Все просто, дружище, – печально покачал огненно-седой головой Катр. – В Архиве…

Все вокруг безжалостно залил свет, и их поглотила тишина. Губы профессора еще шевелились, договаривая ответ. Мартину так хотелось узнать, почему он никогда больше не встретится с отцом, но воздух оставался бескомпромиссно глухим: период полной свободы от мира заканчивался. Второй попытки в ближайшее время не добиться никакими заслугами.

Опасаясь, что не сдержит разочарования и зарыдает, Мартин гневно посмотрел на профессора и зарычал:

– Катр-р-р, чер-р-р-това училка!

Друзья переглянулись, сотрясаясь от безудержного хохота, как тогда, когда все только начиналось, и молодой автор идеи цвета увлеченно рассказывал научные байки стажерам, а они ловили каждое слово лектора и дружно смеялись затейливым шуткам.

– Ну что, доктор Мартин Пост, придется разобраться самостоятельно. Не сомневаюсь, тебе это по силам. Ты лучший мой ученик, малыш, – растянув тонкие губы в язвительной ухмылке, менторским тоном произнес Катр.

«Надо все-таки взять у него контакт дентодизайнера», – запланировал Мартин.

Глава 5. Катр

Катр беспечно пообещал Мартину скорую встречу и направился по пустому коридору к ближайшему лифту. Оказавшись в прозрачной кабинке, повинуясь хулиганскому мальчишескому порыву, направил тонкий рычажок вверх, отключил ограничение скорости и прокатился до самой башни.

Выходить профессор не планировал – слишком много историй хранил овальный зал с крышей из тонкого стекла и низенькой узкой дверью. Воспользоваться этом проходом можно было только согнувшись, что Катр однажды, очень давно, и сделал – вошел в этот мир через балкончик с черными коваными перилами. «Нет, не сейчас», – все-таки колебался Катр. Уверен был: однажды заслуженный кредит доверия позволит всюду перемещаться и теперь, несмотря на то, что за время субъективно недолгого отсутствия в мире прошел не один десяток длинных циклов. По крайней мере, сегодня никаких сложностей не возникло. Он успел посетить мастера и привести в порядок свой внешний вид, заказал новые очки и без проблем получил информацию о месте проживания друга. Прикосновения руки беспрепятственно открывали все входы и выходы, авторский кредит быта остался неограниченным. Рисковать кратковременным и совсем недавно обретенным спокойствием не хотелось. Стоит только притронуться к той самой медной панели, и не сможет противиться искушению войти в открывшуюся дверь.

«Чересчур много впечатлений для одного дня», – посетовал Катр. Лифт замер, как бы предоставляя возможность передумать. Оглядев подрагивающие пальцы, профессор все-таки решился и вышел. Приложив ладонь к скрытой в изгибе стены потускневшей медной пластинке, с негодованием обнаружил, что не может попасть в принадлежавшее ему с незапамятных времен помещение. Попробовал было остановить проезжающего мимо инструкта, но тот, попискивая, объехал профессора как неодушевленный предмет. Это было возмутительно едва ли не в большей степени, чем закрытый личный вход в башню. Стоял перед невидимой недоступной дверью, и все сомнения исчезли. Ему необходимо туда попасть.

«Кому пришло в голову лишить покойного великого первого автора прижизненного допуска к площадям Сообщества, которое основано на принципе доверия?» – раздраженно недоумевал, оглядываясь по сторонам. Было пустынно и светло, в зеркальных панелях расплывались спирали лестниц. Ими не пользовался никто, кроме механического обслуживающего персонала. Катр даже предполагал, что лестничные пролеты ведут вовсе не туда, куда кажется, но никогда не имел ни малейшего желания это проверить.

Вместо отражения Катр видел лишь размытую тень. Похлопал себя по карманам, но, обнаружив очки на носу, понял, что дело не в зрении. Это было весьма неприятно. Он вернулся, но, похоже, что-то пошло не по плану. На смену раздражению пришел азарт вместе с решением не суетиться. Неуверенно попятившись, профессор вернулся в лифт, уже не зная, ожидать ли и здесь подвоха, но кабинка тут же с тихим шелестом скользнула вниз.

Рассматривая проплывающие вверх извилины стен лестничного колодца, Катр уловил смутное ощущение одного из первых разочарований миром, хранившееся глубоко в памяти.

Как же тогда хотелось скорости! Ветра в лицо, выворачивающего веки, натягивающего на виски щеки и раздувающего губы безумной улыбкой. Отдаться холодному потоку, раскинуть руки и мчаться навстречу неизведанности, приветствуя не то начало, не то конец, наполняясь страхом, сменяющимся зарождающимся любопытством. Но здесь не было ничего даже отдаленно способствующего исполнению такого желания. Все, что можно было сделать в такие моменты – это подняться на последний этаж под самую башню, нажать на панель максимального скоростного режима спуска и падать, чувствуя, как вот-вот ноги оторвутся от пола, отчаянно зная: еще миг, и тело подхватит упругая безопасность.

В один из тех вечеров, не отдавая себе отчета в импульсивном поступке, запрыгнул на парапет, и, закрыв глаза, качнулся всем корпусом вниз, бесцельно и бездумно. После короткого полета белая гладь дороги приняла тело пружинистой мягкостью и тут же затвердела, как ни в чем не бывало, когда он, отряхнувшись, встал на ноги. Недоуменно оглядевшись и порадовавшись, что не нашлось свидетелей этому бесславному кульбиту, долго слонялся по улицам. Остаток той необыкновенно долгой ночи был проведен в компании темной пустоты и кувшинчика отвратительно сладкого амбрового напитка цвета шафрана, появившегося в стенной нише. Сил сформулировать системе Корпорации пожелания своих предпочтений не нашлось.

Улыбнувшись причудам памяти, Катр вышел на улицу, показавшуюся особенно пустынной. Затаил дыхание, прислушиваясь. Блаженно подставил лицо прохладной свежести воздуха, зажмурился от ярко-белого света, окутавшего все радужной пленкой. День затягивался, судя по высоте белесых туч, прореженных острыми лучиками. «Интересно, скоро ли будет вечер?» – рассеянно любовался небом Катр. Что толку разглагольствовать о непрогнозируемых событиях – никогда нельзя угадать, в какой момент опустятся сгустившиеся потемневшие облака и тени станут протяжными и тонкими.

Прогуливаясь вдоль ровного ряда диафанических зданий с плавающими внутри размытыми силуэтами, заглядывал в окна. Все же нельзя не проникнуться совершенством этого места: улицы широкими волнами огибают четкие силуэты строений с высокими округлыми окнами, издалека напоминающими вогнутые линзы из кремневого стекла. С любого расстояния не разглядеть полос лишнего цвета вдоль плавных границ сооружений. Эта чистая логика застывшей музыки обещала умиротворение, и он снова очарованно поверил.

Удаляясь от высокого корпуса с прозрачным куполом, в котором когда-то началась головокружительная карьера, невольно вернулся мыслями в тот день, когда стал автором идеи цвета.

***

Великим автором, а позднее и профессором, Катр оказался совершенно непредвиденно и относился к респектабельному статусу подчеркнуто иронично. Весьма забавляло слово «великий» в официальном звании. Добавлял мысленно: «И ужасный», вспоминая взрослую и печальную историю, бесстрашно рассказываемую в Архиве детям, погружаясь в особое одиночество оттого, что некому опознать цитату. Он видел свое сходство с героем этой сказки. Тоже иногда считал себя самозванцем и, опасаясь разоблачения, принимал опрометчивые, а порой и жестокие решения.

Катр был одним из немногих членов Сообщества Авторов Идей, имеющих только имя. Особый символ значимости персоны, свидетельство совершенного прорыва. Не гордился тем, что получил исключительное право обходиться без фамилии. Он ее и не помнил, поэтому представлялся именем, не сразу смекнув, что в Сообществе это, оказывается, привилегия и истинное признание заслуг. Поначалу ничего не знал о местных правилах, как и о себе самом. Но здесь это, похоже, не имело значения. По крайней мере, никто и никогда не задал ни единого вопроса. Такие тонкости стали понятны далеко не сразу.

А воспоминания о том времени, когда еще не имелось никаких регалий и он был новичком, присматривающимся к окружающей обстановке, нельзя было отнести к приятным. В тот недолгий период мучительного самоопределения маялся от безделья и ждал ассистента Юниту в слишком тесном для двоих помещении, измотанный бесцельным хождением по кругу домыслов и жаждой уразуметь свое назначение. Юнита лишний раз не попадалась на глаза, устав от неприкаянности партнера и постоянных назойливых попыток выяснить, почему она, назвавшись ассистентом, упорно не помогает ни в чем разобраться.

Раздраженный, Катр стоял перед углублением в стене. Там в очередной раз появилось вовсе не то, что было нужно. Сделав уже третий запрос на двойную порцию кофе, пытался доходчиво сформулировать бестолковой системе обеспечения быта, что желает получить напиток в одной чашке, а не в двух. Не такой уж сложный заказ упорно выдавался либо двумя небольшими емкостями, либо внушительных размеров посудиной, в которой плескалось разбавленное один к двум жидкое пойло. Махнув рукой на это безобразие, взял чашку и сел на подоконник.

С еще не угасшим воодушевлением глядя в окно, меланхолично признавал, что в целом здесь весьма неплохо. Но, в полной мере прочувствовав спокойствие, насладившись нейтральными фонами и безмятежным отсутствием яркости, заскучал. Цветовая гамма неограниченных просторов была до обидного скудной. Обозревание множества вариаций черного и белого не приносило удовольствия. И если крупным объектам однотонность придавала некое величие, то детали просто размывались безликой серостью. Только иногда совсем мелкие предметы мелькали чудными вкраплениями. Где-то в недрах старинного стола, доставшегося вместе с кабинетом, валялся красный карандаш, а однажды автооператор порекомендовал дизайн оправы для очков тошнотворного зеленоватого оттенка. Катр скромно отказался в пользу глянцево-черного оформления лица: в его наружности и без того достаточно эксцентрики. Все эти мелочи были вполне доступной роскошью, но хотелось больших объемов цвета.

Так и не удалось разобраться, по какому принципу устроены ограничения. Иногда виделись желтоватые пятна вечернего света, бело-серые облака порой просвечивали тусклой синевой, а тени внутри причудливо изогнутых стен по ночам обретали фиолетовую таинственность. Органическая еда, запредельно дорогая и не блиставшая разнообразием, вполне радовала глаз, в отличие от бесцветного этичного продовольствия, предлагаемого бытовой системой. Даже в глубине чашки с угольно-черным напитком просматривались отголоски коричневого тона. А вот незамысловатой палитрой собственного гардероба, выбранной из предложенных оттенков, Катр был крайне недоволен. Покосившись на графитовый рукав куртки, досадливо скривился. Отчаянная тоска по цвету не давала покоя.

– Ты прекрасен, но мне так скучно. Вот бы добавить тебе разнообразия! – мечтал, не замечая, что рассуждает вслух, обращаясь к целому миру.

Катр не испытывал жажды преобразований настолько, чтобы возжелать раскрасить дороги и зодчество. По крайней мере, не так сразу. Признавая свой эгоизм, все же уважал чужое пространство. Но почему бы не помечтать о цвете? Если не для предметов, то для самих жителей этой ахроматической обители. Нельзя назвать их вовсе лишенными яркости: в отличие от малонасыщенной красками окружающей среды, население было вполне заурядным, если не принимать во внимание тусклую скромность облачения.

Обитатели этого, на первый взгляд, логически выстроенного и понятного мира, при ближайшем знакомстве оказались слишком уж безмятежными. Хотелось внести в их томные ряды некоторое оживление. Новые перспективы пошли бы всем на пользу. Обнаружив, что уже давно беседует сам с собой, не стал останавливаться, а, напротив, распаляясь, все отчетливее продолжил проговаривать цветовые фантазии: приятно было дать волю воображению.

Способность воспринимать цвет через запахи, прикосновения и вкусы, казавшаяся такой естественной, никогда не находила отклика у окружающих, и совершенно не с кем было это обсудить. Кому расскажешь о том, как буквально кожей на кончиках пальцев ощущается, что в слове, например, «кофе», при первом визуальном прочтении – всегда красно-черном, со второго взгляда неизменно проскользнет нотка перечного аромата, а как только рассеется, обязательно проявится кривизна плотного белого тона, вскоре затененная россыпью серебристых перчинок? Такое восприятие было весьма кстати: помогало смириться с пыльным оттенком любимого напитка.

Катр все говорил и говорил, не в состоянии перестать изливать накопившееся бесцветное томление. Дотягивался до плавной оконной перекладины и, с силой проводя по гладкой поверхности ладонью, радовался изумрудному всполоху боли. Остановила почти безумный поток красноречия ослепительная вспышка, залившая все сплошным непроглядным светом. Так и не отключенная после попытки получить двойную порцию кофе система обслуживания Корпорации приняла запрос в обработку. Идея цвета была одобрена.

То, что это именно Идея, а не просто какое-то обыкновенное открытие, Катр узнал сразу же, не успев прийти в себя и сфокусировать взгляд после белой зарницы. Веки опухли, глаза слезились, поэтому троих появившихся в проеме двери мужчин заметил не сразу, а осознав, что уже не один, заволновался. «Я сломал эту чертову кофеварку», – сокрушался, вспомнив, что вел откровенную беседу с самим собой при включенном режиме приема заказов.

– Парни, честное слово, я не специально, – начал оправдываться перед визитерами, судя по их суровому виду, имевшими насчет него серьезные намерения.

– Приветствуем тебя, автор! – от тройного гула голосов еще больше стало не по себе. Обернувшись в поисках поприветствованного автора и никого не обнаружив, продолжил сидеть, ожидая, чем же закончится эта нелепая сцена.

– Приветствуем тебя, великий первый автор Катр! – повысили градус почтительности посетители, и до Катра дошло, что обращаются к нему.

– Здрасьте… – буркнул он, и с силой потер переносицу, рассчитывая на пробуждение. Но нет, все было на самом деле. Троица в строгих одеждах не оправдала чаяний и так и не сгинула. Более того, они и в самом деле пришли именно к нему.

Гости, так и не получив приглашения, расселись полукругом и терпеливо разъяснили, что Катр – уникум, и его появление уже давно прогнозировалось. Им, видите ли, необходим был кто-то, достаточно красноречивый и убедительный, чтобы найти способ взаимодействия с отзывчивым, но весьма капризным миром, основатель которого обеспечил всеобщий комфорт, но не оставил дополнительных инструкций. У системы Корпорации были сложные и довольно замысловато ограниченные настройки, а расширить их, как выяснилось, мог только гений, способный договориться с ней о воплощении идеи, представив достаточную аргументацию необходимости внесения предлагаемых изменений.

И вот, впервые за всю историю, удалось это сделать. Теперь, когда приблизительно ясен принцип авторства, непременно появятся последователи. Также было разъяснено, что Сообщество Искателей официально станет Сообществом Авторов Идей, а Катр – Великим Первым Автором.

– Последователи? К моей идее присоединятся другие авторы?

– Ну что ты. Автор может быть только один. Остальные – исполнители либо потребители. У каждой идеи свой автор, и это навсегда. Твоя идея будет первой размещена в официальных источниках информации в Галерее сведений, а ты войдешь в историю мира как Автор Идеи Цвета.

Подавая для ознакомления тонкую, как глянцевая бумага, пластинку, все трое низко поклонились. Катр отметил, что на ней уже были выгравированы все регалии.

– Обалдеть, – глубокомысленно изрек, ошарашенный происходящим. – Интересные у вас тут порядки. Ну что ж, автор так автор.

Он полюбовался изящными строками. Заглавные буквы в коротком сочетании слов вздымались, как гребни ветровых волн. Как в голове возникла динамическая картина из перекатывающихся бирюзовых колоколообразных кривых? Здесь нет моря, нет ничего отдаленно похожего на водоемы, даже мелкого водостоя не встретить на белом глянце дорог. Да и откуда взяться лужам: никакого дождя эти сплошные облака произвести не в состоянии. Поразительно, но на это никто не обращал внимания, кроме Катра, откуда-то помнившего горько-соленый запах бесконечной воды.

Выдержав паузу, достаточную, по их мнению, для того, чтобы прийти в себя и свыкнуться с новым статусом, новоявленные коллеги осведомились:

– Какую карьерную траекторию ты предпочитаешь?

– В смысле, кем я хочу стать, когда вырасту? А какой у вас предлагается ассортимент успеха? – деловито поинтересовался великий первый автор.

Катру доходчиво объяснили, что автором он останется в любом случае. Система уже одобрила сформулированный им запрос, и можно приступать к реализации идеи цвета. В регламент изысканий внесены изменения, и вскоре любой, ставший автором, будет иметь право претендовать на докторскую степень. Она дается исследователям, официально представившим идею Сообществу, и получившим одобрение не только от системы, но и от других авторов.

– Ну что вы, ребята, какой из меня доктор, – поскромничал Катр. Не нуждается он ни в чьем одобрении и не будет делиться секретами.

– Ты можешь стать профессором, – упорно соблазняли его головокружительными перспективами.

– Я? Профессор? Не смешите, я уже и так великий и первый. Да меня же разорвет от избытка собственной важности, – издевался над сосредоточенными посетителями Катр. – А что нужно изобрести для профессорских регалий? И насколько необходимо обнажиться перед многоуважаемым Сообществом?

– Нам понятна твоя ирония, автор, но мы ее не разделяем, ты уж извини.

– Прошу прощения, уважаемые, – поклонился Катр и плавным жестом выразил готовность к продолжению диалога.

Оказалось, что получить почетное звание профессора не так-то просто. Более того, на данный момент в Сообществе не было никого, кто имел бы достаточно заслуг, чтобы претендовать на это.

– Заинтриговали. – Появилось знакомое напряжение, возникающее при желании получить недостижимое. Так какой экзамен для этого нужно сдать?

– Да, ты прав. Это что-то вроде испытания. Почетное звание получает тот автор и учитель, чей ученик представил Сообществу идею и получил докторскую степень.

– Какая правильная логика, – восхитился Катр. Непременно станет именно профессором. Пусть какой-нибудь старательный ученик отдувается за него перед этими убийственно важными дядьками. Внезапный груз престижной ответственности уже начинал ощущаться как давление.

– Есть другой путь, – поколебавшись, поделился один из собеседников. Но еще сложнее. Нужно совершить прорыв.

– Прорыв? Прорыв чего? Или прорыв куда? Дайте же внятные инструкции. – Катр откровенно насмехался. Утомился от рафинированного общения и мечтал избавиться от обходительных визитеров.

– Прорыв – это открытие, необратимо меняющее мир. При всем уважении, автор, твоя идея цвета, невзирая на новизну и оригинальность, не является глобальной.

– А вот это мы еще посмотрим! – уязвленно воскликнул Катр.

Если бы он только мог представить тогда, насколько окажется прав, то был бы весьма удивлен.

– Существует и третий путь, но тебе он не подойдет, – продолжили ответственные товарищи занудное изложение вариантов триумфального будущего.

– Валяйте, – великодушно разрешил Катр.

– Действующий профессор, автор идеи, может оставить все материалы и звания любому, кого посчитает достойным, но только после того, как сам… – говорящий замялся.

– Да ладно, что тут непонятного! – резюмировал Катр. – Я могу завещать все достижения тебе, например, и ты тогда получишь все мои регалии, правильно? – и он повернулся в сторону молчаливого мужчины, больше всех раздражавшего своей напыщенной важностью.

– А ты это сделаешь? – не уразумел шутки тот.

– Это вряд ли, коллега. Я и сам еще не наигрался.

Катр раздумывал, как избавиться от засидевшихся новоиспеченных коллег, и осмелился тонко намекнуть, что аудиенция затянулась:

– Послушайте, а если кто-то не хочет быть членом Сообщества? А? Что скажете, многоуважаемые «сообщники»? Это сильно порицается?

– Автор, за кого ты нас принимаешь! – добродушно рассмеялись двое новых знакомых. Третий почему-то не присоединился к их веселью, но Катра это не смутило. Ему нужен был ответ, посмеяться он мог и сам.

– Должен быть выбор. – Катр уже бескомпромиссно решил, что пошлет все к черту при отсутствии альтернатив.

– Чем ты так обеспокоен, автор? – недоуменно спросил самый разговорчивый из троицы. – Ты вовсе не обязан быть членом Сообщества Авторов Идей. Ты еще не разобрался, но это награда, а не наказание. Вариантов достаточно. Корпорация необъятна. Если кто-то не имеет идеи или не считает нужным к нам присоединиться по любым причинам, мы только поздравим. Это значит, что можно стать путешественником либо игроком, или даже наблюдателем. Ты разберешься, автор. Здесь не принято торопить и настаивать, а уж тем более принуждать.

Вскоре Катр убедился, что все обстоит именно так. Быть автором оказалось весьма приятно. Помимо свободы и отсутствия обязанностей, права были практически беспредельны и ограничивались лишь весьма лояльным Этикетом. И профессором все же стал, причем быстрее, чем рассчитывал.

– Ладно, ребята, всем спасибо, разберусь. Один технический вопросик: раз уж я такой великий, то могу выбрать себе помещение? Два. Или три. Для научных, разумеется, целей.

– Разумеется, – хором ответствовали почтенные гости, и Катр, осваиваясь с новым статусом, нахально спросил: – А кто здесь у вас, то есть, у нас, главный, коллеги?

Все трое переглянулись, недоумевая, как только что приобретенный товарищ, в общем-то, неглупый и даже великий, может не знать таких простых вещей, но все же сочли необходимым просветить новичка.

– Главный – Шеф. Но он не вмешивается. Принцип доверия.

– А-а-а, ну и отлично. – Катра, никогда не терпевшего контроля, это очень устраивало. – А имя-то есть у вашего, в смысле, нашего Шефа?

Величественные переговорщики засмеялись нестройным хором, как будто автор выдал что-то забавное. Присоединившись ко всеобщему веселью, он понял, что в ближайшее время не соскучится.

Авторство позволяло не ограничивать фантазию и предложить единомышленникам, заинтересованным в разнообразии, способ радикального изменения своих цветовых параметров. Однако не всем подряд, а только тем, кто был готов подтвердить потребность в цвете достаточным кредитом доверия или количеством знаков на счетах для оплаты желанной игрушки. Катр ценил усилия и хотел избавиться от любопытствующих обывателей.

Вопросом, есть ли альтернатива у тех, кого он искушает, не задавался, руководствуясь очевидным положением, которое впоследствии ему и приписали —справедливо считал, что выбор должен быть всегда. «Положение профессора Катра о выборе» – так было написано в официальных источниках. Не гордился этим, а был, скорее, смущен: вовсе не претендовал на авторство тривиальных истин.

На старте проекта модификации тела автор идеи цвета раздумывал, не стать ли демонстрационным образцом, но собственный облик никогда не был в центре интересов. Своему очаровательному ассистенту не осмелился предлагать внесение изменений во внешний вид. На его взгляд, она была совершенна. Будь он соавтором ее создателя, то Юнита получилась бы именно такой: филигранным черно-белым эстампом. Однако результаты опытов с оттенками нуждались в представлении. Катр вышел из положения, придумав способ воспользоваться красочностью, доступной для небольших объектов: организовал выпуск каталогов пигментов. Регулярное обновление ассортимента цветовых палитр неизменно подстегивало всеобщую увлеченность цветовыми модификациями.

Когда убедился, что ограничений не будет, а принцип доверия позволяет ни в чем себе не отказывать, на какое-то время полностью погрузился в работу. Все получилось: проект процветал, превратившись в целую индустрию. Катр впоследствии понял, как ему удалось стать автором идеи. Просто был первым, кто поговорил с системой Корпорации так, будто она была живая: откровенно, доверительно, правдиво.

Но легендой он стал вовсе не благодаря воплощению идеи цвета. Главным достижением профессора считался обнаруженный им шанс избежать неотвратимости физических изменений – открытие способа остановки линейного старения. Не без условий, как выяснилось. Безграничный интерес Катра к процессу исследования зачастую доходил до категорического равнодушия к последствиям открытий. Он редко вникал в особенности своего внутреннего мира, а уж до чужого и вовсе не было дела. Важно только то, какие совершаешь изменения. Зачем прогнозировать и без того очевидные последствия? Создать, решить, перевернуть все и посмотреть, что будет. Он всегда прав. Все, что производит его пытливый ум – благо.

Грандиозное изобретение обеспечила случайность. Однажды Катр почувствовал, что ему стало мало одной идеи, хоть это и нарушало общепринятые правила. Мысли заняла тема объективной реальности. Он не был наивным и понимал, что отличается от тех, кто помнит свое прошлое и безоговорочно адекватен действительности. А ретроспектива Катра имела начало в образе Юниты, встречающей его в той самой башне. И о биографии помощницы можно было лишь строить предположения: здесь не приняты подобные разговоры. Но останавливало не нарушение Этикета, а то, как Юнита, всегда готовая непринужденно беседовать, виртуозно подхватывая любую тему, буквально леденела, когда речь заходила о ней самой. Он и не настаивал – все устраивало как есть.

В итоге, помаявшись, не стал мучиться погоней за непроверяемыми гипотезами и постановил, что единственная достоверность – это собственное сознание. Идея цвета как средство разнообразить ощущения была необходима в качестве не особо убедительного, но все же доказательства собственного существования.

Удобный, сговорчивый, но такой сдержанный мир не признавал излишеств, и у Катра, как и у прочих, имелись в распоряжении лишь изящные книги с короткими рукописными историями, чертежи, пластинки нарисованных сюжетных карточек. Не было ни малейшей опоры на факты – с ними довелось ознакомиться много позже, когда обрел высший уровень допуска в Галерею сведений.

Благодаря статусу великого первого автора, Катр получил приоритетное право проводить там неограниченное время. Умение задавать правильные вопросы помогло отыскать не только давно утерянный запас знаний Сообщества, но и скрытый, потусторонний, как позднее выяснилось, фонд сведений. Философия разума Архива надолго отняла покой и подарила поток размышлений. Ошалевший от обилия информации, он часто думал: «Какая удача, что я раньше не знал про мир Архива! Я бы заблудился в бесконечном поиске смыслов».

***

Теперь, когда он вернулся, все это, почти забытое, очищенное временем, снова стало иметь значение. Катр шел, через петли шагов запутывая мысли, пока не понял, что давно бродит по кругу. Он никого не встретил, и эта пустынность дорог снова заставила усомниться в реальности возвращения.

Проходя мимо белокаменного крыльца, огибающего широкой волной невысокое здание, заприметил приземистую фигурку, показавшуюся смутно знакомой, и, прервав уже порядком досаждавшие хаотичной настойчивостью думы, направился в ее сторону. Глазам не верил: неужели это его обожаемая Дали? Когда они встречались в последний раз, Дали была похожа на симпатичную шаровую молнию: стремительная, непредсказуемая, властно захватывающая внимание. Она добродушно посмеивалась над стремлением начинающего новые опыты друга облагодетельствовать мир вечной молодостью, и это было предметом их жарких дискуссий.

«Это только у меня прошел лишь один длинный цикл», – панически напомнил он себе, стараясь свыкнуться с изменившимся обликом своей, теперь уже действительно старой, подруги. Дали всегда непостижимо менялась. Катр и раньше видел ее в совершенно разных образах: то она была хрупкой девчонкой, то вдруг становилась канонической пышной красоткой. За прошедшее для нее время Дали как-то уменьшилась, и ему почему-то от этого было мучительно неловко.

Лихорадочно попытался подсчитать ее возраст с учетом давности их дружбы, но не успел: она остановилась, поймав взглядом растянутую тень. Показалось, что силуэт ее покачнулся и еще больше сжался. Но через мгновение пожилая женщина уже приближалась бодрым широким шагом.

– Катриэль, дорогой, неужели ты здесь? – радостно пробасила Дали и раскрыла радушные объятия.

Это и вправду была она. Профессор вздрогнул от непривычного звучания варианта своего имени. Терпеть его не мог, считая чрезмерно элегантным и даже нескромным. Только Дали было позволительно обращаться так к нему, причем оставалось загадкой, как подруга узнала это полное имя, ведь он никогда так не представлялся.

– Дали, это чудо какое-то! Ты еще здесь! – бестактно обрадовался Катр, стискивая в объятиях округлые плечи. От присутствия Дали становилось тепло, внутри вспыхивали крошечные огоньки. Вот и сейчас стоял, согреваясь этим неугасающим светом.

Дали, нисколько не обидевшись на такое приветствие, снисходительно похлопала по плечу и увлекла за собой внутрь здания, даже не подумав спросить согласия. Спустившись по крутой лестнице в полутемный зал, единственным источником света в котором была медная настольная лампа, рассеянным зеленым пятном освещавшая дугу комнаты, профессор растаял от умиления. Здесь почти ничего не изменилось, и это было необыкновенно приятно.

– Что, старушка, все еще нервируешь инструктов электрическими штуковинами? – рассмеялся он. В этом жилище все действительно осталось почти таким же, как в те времена, когда частенько заходил сюда и подолгу сидел в уютном сумраке, обсуждая новые детали проекта или просто болтая о всякой всячине.

Дали раскатисто рассмеялась и пододвинула к столу еще одно кресло: она не признавала автоматических корпоративных удобств, предпочитая находиться в подвале без окон, но с возможностью отключения от эксплуатационных систем здания. Развалившись на упругом сиденье и поглядывая на кирпичную кладку, сведенную куполом к потолку, Катр погружался в забытые ощущения.

– Дали, моя хорошая, как же я счастлив тебя видеть! – радостно начал он, но вежливые излияния прервал неприлично отчетливый звук, изданный желудком, требующим пропущенного сегодня обеда.

– Профессор, ничего не меняется! – засмеялась Дали. – Ты все так же прибегаешь ко мне пожрать, как голодный стажер! Потерпи, будет тебе то, чего ты заслуживаешь, – не то пообещала, не то пригрозила хозяйка, отходя в дальнюю арку к небольшой медной стойке за высокой ширмой, сплетенной из упругих лент.

Слушая звук льющейся воды, звон стекла, сухое потрескивание огня и тихий стук приборов, заглушаемый шкварчанием ароматного масла, Катр задремал и открыл глаза только тогда, когда запах разогретого на огне жаркого, посыпанного настоящим фиолетово-зеленым базиликом, буквально взорвался перед носом ослепительной вспышкой.

– М-м-м, Далюша, как же я тебя люблю! – мычал с набитым ртом, жестом прося добавки. – Как тебе это удается, а?

– Что именно, дружок? Терпеть твои выходки?

Катр не поддержал шутки. В ней прозвучало нечто похожее на порицание, а он не готов был оправдываться.

– Дорогая, расскажи мне что-нибудь! Я не возлагаю надежд, что удастся выведать авторский секрет, но позволь выразить восхищение! Неоспоримо, что ты – гений. Сформулировать то, что ты придумываешь со вкусами, получать желаемое от нашей строптивой системы обслуживания, это подвиг! Я поначалу и чашки кофе у нее не мог выпросить. – Он замолчал, погрузившись в раздумья.

– Не такая уж у нас и непонятливая система, автор, кому, как не тебе это знать! При желании с ней вполне успешно можно договориться. Катр, ты без ложной скромности можешь гордиться тем, что существенно упростил мое дело, да и не только мое. Как бы то ни было, именно ты первым подметил, что от мира можно получить практически все, если иметь достойные устремления и найти весомые аргументы. С тех пор прошло достаточно времени для того, чтобы научиться получать все больше, была бы идея. А у меня она есть. Кроме того, ты любезно оставил для общего пользования готовые алгоритмы запросов на получение цветового пигмента. Они, конечно, очень причудливые и звучат как заклинания, но благодаря им мы делаем цветные неорганические продукты, что раньше было немыслимо. Не забыл, как тебе не нравилась бесцветная еда?

– Да уж, ради такого стоило постараться, дорогая, – улыбнулся польщенно. Лестно было получить признание и одобрение именно от нее.

Дали была автором идеи вкуса. Под ее началом успешно функционировал целый закрытый корпус, в котором каким-то, не иначе, магическим, образом выращивались органические продукты. Катр чего только не насмотрелся в залинейном фонде и имел разрозненные знания о почве, воде, преобразовании энергии света в энергию органических веществ при участии неких пигментов и прочих необходимых условиях для получения горстки овощного салата. Но как именно это делалось здесь, где изначально не предполагалось никакой органики, никогда не задумывался. Все, что не получить от системы при помощи правильных слов, казалось ему чудом.

Профессор никогда раньше не осмеливался заговорить со старой подругой о ее деятельности, опасаясь насмешки над его дилетантскими представлениями. Она и сама не спешила делиться секретами: при всей доброжелательности вовсе не была открыта для псевдонаучных дискуссий, а вот аппетит, неизменно пробуждающийся при дегустации ее новых изобретений, ценила.

В Сообществе ее называли просто по имени. У Дали не было никаких званий —избегала излишней популярности. В отличие от честолюбивого Катра, принимавшего заслуженные регалии с демонстративным ироническим безразличием, она со смехом отказывалась от почестей. Да еще и частенько подшучивала над ним, беззащитным перед соблазнами ее гастрономических шедевров. «Прорыв там у него! Великий ты наш автор! Уж не знаю, как бы ты далеко прорвался, питаясь только этой вашей бесцветной неорганической дрянью. Добавки-то хочешь, гений?»

И он с готовностью соглашался, зачарованно ожидая, когда в ее ловких руках сформируется очередной разноцветный пирожок, обещающий неземное удовольствие. Дали, неоспоримо, была гением – создателем вкуса и наслаждения. И могла себе позволить этот подвал с электрической лампой и живым огнем – как одному из состоятельнейших членов Сообщества, ей никогда не приходилось сдерживать самые эксцентрические потребности. Дали возглавляла целую империю гастрономических утех для обладателей неограниченного кредита.

Она хорошо знала друга. Катр никогда не считал нужным официально представлять идею коллегам, крайне неохотно делился наработками, аргументируя это тем, что никто не сделает лучше него. И умел гениально формулировать нестандартные пожелания, всегда добиваясь нужного эффекта от своенравной системы Корпорации. А отдать мог только то, к чему потерял интерес. И все-таки многие были ему благодарны. Насколько неохотно этот уникум делился готовыми решениями, настолько же открыт был к обсуждению и совместному поиску. Когда ученики самостоятельно добивались успеха, он ликовал. Ощущал причастность к созиданию и как никто мог создать условия для развития. Методы автора не всегда были гуманными: жестоко высмеивал глупость и недальновидность, ничуть не смущаясь, что в педагогической горячке может поставить кого-то в крайне унизительное положение. Профессор всегда предпочитал истину, что не всем нравилось. Но Дали не была ни учеником, ни конкурентом, не претендовала на разгадку концептуального подхода автора, поэтому имела уверенность, что он ей не откажет.

– Катр, пока ты снова куда-нибудь не запропастился, можешь удовлетворить мой давний научный интерес? Ты много мне раньше рассказывал о своей идее цвета, но есть кое-что, чего я не знаю. И очень давно хочу узнать.

– Да, дорогая. Хотел бы я взглянуть на неблагодарного болвана, посмевшего отказать тебе после такого обеда! – льстиво промурлыкал Катр, довольный затейливым угощением.

– Не уводи меня от темы, подхалим! – раскусила нехитрый маневр Дали. – Я все равно спрошу. Помнишь, первые пробы с цветом ты проводил на таких смешных мелких зверьках?

– Ох, Дали… – профессор скривился, как будто его ущипнули за ухо. – Конечно, помню. Я вводил им пигмент и тестировал его действие. Но тебе-то зачем мыши? Будешь устраивать им презентации новых сочетаний вкусов? Или они тебе нужны в качестве экзотической начинки для пирожков?

– Катриэль!

От укоряющего взгляда он смутился и покаянно склонил голову.

– Все, молчу, не обращай внимания. Слушаю тебя, дорогая.

Дали села напротив, с улыбкой наблюдая, как ехидная усмешка на его лице сменяется внимательным выражением.

– Катр мне до сих пор ужасно любопытно, как тебе удавалось добывать этих мышей? Как ты сформулировал системе запрос на производство живого существа? Это же невозможно.

– Не думаю, Дали, что эти существа были по-настоящему живыми. Они не были линейными лабораторными животными, так как не воспроизводились, а просто появлялись по мере необходимости. Не смогу уже припомнить формулировки. Это не то, что хотелось бы сохранить, а записей нет. Я тогда все уничтожил. Оставлять такое наследие было бы неправильным. Хоть я и полагал, что это обыкновенный биологический материал, но зверьки выглядели такими настоящими… Эти существа тоже испытывали боль, понимаешь?

Дали погладила Катра по руке. Она понимала.

– Дорогой, ну что ты, это ведь было необходимо для исследования! – попыталась утешить помрачневшего друга.

– Видишь ли, дорогая… – Катр с признательностью пожал ее ладошку. – Любой продукт системы Корпорации по умолчанию безопасен и эффективен. Если удалось корректно изложить потребность и получить желаемое – это всегда будет нечто безукоризненное. Далюша, ни в каких мышах необходимости не было. Мне просто хотелось поиграть в настоящего ученого. Я и себе в этом долго не признавался, но теперь-то чего уж скрывать…

Наклонившись к Катру, Дали прошептала ему на ухо:

– Дружок, а ведь иногда эти пушистые существа сами собой появляются. Только в нашей лаборатории такое было уже несколько раз, представляешь? Или это какой-то сбой, или ты что-то тогда напутал при заказе. На наше счастье, они не умеют размножаться. Искренне надеюсь, что это так и останется. Хочешь, попрошу кого-нибудь из стажеров отыскать одного и принести сюда?

Катр вежливо отказался, но ему почему-то понравилась эта новость, хотя меньше всего переживал о мышах и вопросах, с ними связанных.

– Дали, это звучит как попытка оправдаться, но их гибель не была напрасной. Если бы не эти эксперименты с цветом животных и утилизацией неудачных образцов, я никогда бы не сделал главного открытия.

– Если уж ты сам об этом заговорил… Я всегда хотела, но не решалась спросить – как ты вообще дошел до мысли остановить возраст? Откуда у тогда еще совсем юного автора идеи цвета появилась такая оригинальная задумка?

– Дорогая, ты не поверишь! – от смеха у него на глазах выступили слезы.

– Катр, только не говори, что случайно, это было бы слишком!

– Клянусь, именно так и было.

Дали скрестила руки и строго произнесла:

– Катриэль, ты не выйдешь отсюда, пока я не узнаю эту историю, понятно?

– Дорогая, я бы остался у тебя навечно, но, боюсь, буду тебя стеснять, да и ем я, как видишь, много. Само собой, расскажу, какие у меня могут быть секреты от тебя? – галантно улыбнулся Катр.

***

И он, сбивчиво и смущенно, начал издалека: с того времени, как идея цвета была принята системой и с восторгом одобрена Сообществом, признавшим, что мир уже давно нуждается в преображении.

Пользуясь новообретенным высоким статусом первого автора, Катр выбрал для исследований ту самую башню, с которой началось знакомство с миром. Это расположение было весьма привилегированным: рядом с Галереей и буквально за стеной от капсулы покоя. Самозабвенно трудился над воплощением новых палитр, и спектр цветов постоянно расширялся. Постигать способы легкого и безболезненного изменения параметров внешности без наружного воздействия было увлекательно. Сначала пробы по усилению интенсивности оттенков, а затем полет фантазии было уже не остановить. Экспериментировал на почти настоящих мышах, неотличимых от живых, подсмотрев этот способ в залинейном фильме, за что получил от коллег обидное прозвище – «доктор Маус». Катр усмехнулся, вспомнив, как оно раздражало и как быстро всеми забылось. После совершенного им открытия, изменившего мир, былые насмешники все как один, сгибались в учтивых поклонах. Благодаря прорыву он получил звание профессора, не заботясь о том, чтобы кто-то из учеников добился докторской степени.

Катр тогда сам себе не поверил, когда понял, ЧТО нечаянно изобрел.

Дело в том, что капсула покоя, разумеется, неофициально, использовалась им не совсем по прямому назначению: лишние мышки неподходящего оттенка исчезали в ней, оставляя после себя цветную вспышку, проникающую через стену. В глубине души профессор был гуманистом и хотел облегчить страдания пушистым неудачникам. Не мог же он их устранять собственноручно… Капсула покоя принимала обреченных зверьков, безболезненно останавливала их сердечки, после чего утилизировала цветные останки. Это было крайне удобно, учитывая объем исследования.

Разумеется, этот сакральный прибор вовсе не был предназначен для ликвидации отработанного материала, и Катр не рассчитывал, что комиссия по этике стерпит такое кощунство, поэтому проделывал все запретные манипуляции исключительно в короткие циклы приватности – вместо отдыха.

Через непродолжительное время выяснилось, что мыши-исходники, ожидающие очереди на получение цвета вблизи помещения, где утилизировались их пигментированные собратья, переставали взрослеть. А еще позже профессор приметил, что и сам подозрительно неплохо выглядит несмотря на ставшую уже привычной усталость от постоянного недосыпа. Предположил тогда, что у присутствующих при утилизации тела, наполненного оттеночным пигментом, останавливаются процессы старения. Как он хохотал! Побочный эффект! Всеобщая недостижимая мечта досталась ему «на сдачу»…

***

– Профессор, ты и вправду сумасшедший! – Дали пришла в экстаз от таких откровений. – Кому еще могло прийти на ум использовать самый священный предмет этого мира в качестве утилизатора отходов производства! Умоляю, Катриэль, никому об этом не рассказывай, это чудовищно… – уронила голову на руки, обессилев от смеха.

– Дело давнее, кому такое интересно? – благодушно согласился он и спросил: – Дали, а чем так божественно пахнет? Я снова проголодался.

Нарезая толстыми ломтями только что испеченный пирог, Дали поглядывала на приятеля. Они не виделись после того, как возраст к нему вернулся. Катр ушел тогда не прощаясь, и в ее памяти так и остался несуразным юношей, внезапно получившим профессорские регалии. Улыбнулась, вспоминая угловатую тощую фигуру, огненно-рыжую копну волос и веснушки на выдающемся тонком носу. Впрочем, не так уж этот красавчик и изменился, в отличие от нее самой…

– Так что, понравились тебе мои свежеизобретенные деликатесы? – потребовала признания своих талантов Дали.

– Спасибо, очень красиво! – похвалил Катр и, прикусив язык, уткнулся в тарелку, избегая недоуменного взгляда хозяйки.

Под угрозой пыток не сознался бы автору идеи вкуса, что именно вкус еды для него второстепенен. Имели значение только запах и цвет. Мог с удовольствием употребить абсолютно безвкусную пищу, при условии, что это будет приятно пахнуть и красиво выглядеть. Надо отдать Дали должное, она никогда не пренебрегала оформлением своих произведений.

– Спасибо тебе, – растроганно повторил, поймав изучающий взгляд.

– Это тебе спасибо! Мне приятно выведать твои тайны, дорогой друг, – от лучезарной улыбки на постаревшем лице Дали засветились отблески прежней ослепительной красоты.

Катр благостно покосился на нее – уже почти перестал замечать разительные перемены, произошедшие с Дали за это время. Казалось, всегда и была такой: уютной, приветливой и мудрой.

– Далюша, ты чудесная! Ты единственная в этом мире, кто никогда не допрашивал меня о возвратном эффекте! – восхитился деликатностью подруги. – Знала бы ты, как меня все достали с бессмысленными расспросами! Я ведь и сам представления не имел о природе этого побочного явления.

Она замялась, но все-таки откликнулась на откровенность.

– Катриэль, я не спрашиваю, потому что знаю. Точнее, всегда знала.

Не обратив никакого внимания на нежелательную полноту имени, он подался вперед и взревел так, что задрожала посуда за медной стойкой.

– Ты знала?! Всегда знала? Почему ты… – он насупился и демонстративно отвернулся.

– Ну что ты, дорогой, не волнуйся так. Как ты говорил стажерам: «Ты не спрашивал».

Он и правда не спрашивал, возразить было нечего, и профессор рассмеялся. И правда, какая разница? Никто не вернет ему время, потраченное на разгадку сути своей ошибки.

– Друг мой, если бы я могла для тебя что-то сделать, перевернула бы весь этот мир. Недостаточно желать тебе другой участи. Ты не из тех, кто принимает помощь или нуждается в спасении, к моему великому сожалению.

Моргнув, Катр признал ее правоту.

– Прости, Далюша, что-то нервишки пошаливают в последнее время. Одичал. – он покаянно склонил голову и усмехнулся.

– Ничего, это пройдет, – утешительно подмигнула Дали.

– А скажи, я сильно изменился? – осмелился задать вопрос, предвидя, какой последует ответ, и надеясь на него.

– Пфф, – фыркнула она. – По мне – как был мальчишкой, так и остался. Нашел кого спросить! – Дали подошла поближе, села напротив, и, вытирая крепкие маленькие руки о новенький, удивительного лимонного оттенка передник, надетый по случаю приготовления обеда для дорогого гостя, проницательно заметила: – Я правильно понимаю, что своей ненаглядной черноглазой дамочке ты все еще не решился показаться, трусишка?

– И чем тебе не угодила Юнита? – будто продолжая давний диалог, не переставая с аппетитом жевать, поинтересовался он.

– Мне? Да мне решительно нет до нее дела! – презрительно отвернулась, будто отрицая существование неприятного ей персонажа. – А вот тебе, парень, вообще не стоило с ней связываться. Всегда хотела предупредить, но кто бы меня слушал.

Катр, подавившись, откашливался, побагровев так, что Дали испуганно метнулась за водой и вернулась с полным стаканом, впопыхах налив из кувшина прозрачной настойки, созданной недавно, но еще не прошедшей тестовые испытания.

Залпом выпив предложенное, выпучил глаза, хватая ртом воздух. Дали только что попыталась его отравить? Чем успел так ей насолить?

– Вот ведьма! – выругался он, когда вновь обрел способность дышать, сполз на пол и прислонился щекой к переднику старушки, принявшей отяжелевшую голову в ласковые объятия.

– Дорогой, извини, – без малейшего чувства вины в голосе пропела Дали. – Как тебе мое новое зелье? Не крепковато?

– Спасибо, в самый раз, – тактично начал, и, не выдержав, возмутился уже слегка заплетающимся языком. – Что это вообще было? Если ты будешь вместо дегустаций устраивать такие перформансы, тебя исключат из Сообщества, невзирая на твое почтенное время и репутацию!

– Не исключат, не волнуйся, я сама способна любого вытурить оттуда, ты и вообразить не можешь, как изменилась расстановка сил, пока ты неизвестно где шлялся.

Катр безоговорочно верил, нисколько не сомневаясь в могуществе автора идеи вкуса, но сейчас она была просто старинным другом. Старушка Дали всегда на его стороне и имеет полное право взять его лицо в шершавые ладошки, посмотреть в глаза и прямо спросить:

– Что с тобой приключилось, Катриэль, скажи мне?

И Катр, устроившись возле ее ног на каком-то пушистом предмете, напоминающем нечто среднее между пледом и ковриком, продолжил вспоминать. Старательно пытаясь отыскать ответы на вопрос Дали, прикрыл глаза и отстраненно просматривал благополучно выброшенные из памяти эпизоды. Смирившись, что все осталось в прошлом, и наполнившись ясностью, перебирал эти невостребованные сокровища.

***

Он всегда отчетливо ощущал бесконечную душу и ненадежность тела. Периоды жажды свершений чередовались с неизъяснимой потребностью в покое. Хотел для себя права на окончание пути, но не находил способа достойно подвести итог. Как это сделать, если капсула покоя не вызывает никаких эмоций, кроме смутной тревоги? Катр безоговорочно доверял интуиции, и она никогда не подводила.

Сколько помнил себя, был вынужден мириться с болью. Боль была всегда, наверняка появилась раньше него и, скорее всего, останется и после. Обитала внутри, где-то в солнечном сплетении, как будто там действительно переплелись жгучие ослепительно-темные лучи в тягучем неразрывном объятии. Ни с кем не говорил об этом, и коллеги видели в нем то веселого, то мрачного интеллектуала, безапелляционного и острого на язык, а кто-то и вовсе считал безумным. Катру это было безразлично – мучительно хотел просто быть и одновременно страстно мечтал избавиться от неумолимой спутницы, утихающей только тогда, когда был увлечен чем-то феноменальным.

В лаборатории проекта идеи цвета, находящейся прямо через стену от капсулы покоя – отнюдь не случайно выбранное им соседство, искал для себя гипотетическую допустимость последнего выбора. Похоже, что здесь ее имели все, кроме него. Возможность уйти в свое время. Безболезненно и без остатка. Превратиться в идеальное ни-че-го.

Вместо сна и отдыха тайно изучал принцип действия прибора для упокоения. На это не было прямого запрета, такое беспредельное нахальство было за гранью представлений добропорядочных составителей инструкций безопасности. Фиксировал излучение, появлявшееся в момент ухода навсегда, сопоставлял параметры с имеющимися данными о покойном.

Оказалось, что после ушедших остаются едва уловимые импульсы, соответствующие их прижизненной сути. И к великому сожалению все яснее становилось, что именно ему не приходится рассчитывать на стандартную процедуру упокоения. Был убежден, что, как только невидимое поле отключит волю и остановит сердце, избавив от боли, она, освобожденная, тут же найдет себе новую жертву. С таким было не смириться: «не навреди» была одной из немногих заповедей, согласовывающейся с выстраданной системой ценностей. При всей показной циничности верил, что действия, когда-либо им совершенные, в итоге приносят только пользу. И считал, что будет правильно, если так и останется, когда его не станет.

Увлечение нечаянным открытием способа прекращения старения принесло временное облегчение: боль уступила место энтузиазму. Катр не менялся уже достаточно долго, подопытные мыши тоже были настолько бодры, что появилась вера в успех. Понимая, что воспроизведение нечаянного результата, достигнутого посредством истребления цветных зверьков невозможно, Катр страстно хотел осуществить настоящую пробу фиксации возраста. Нужно было удостовериться в правильности гипотезы, дождавшись уходящего навсегда, наполненного цветным пигментом, и найти первую модель. Сам он уже на эту роль не подходил.

И удача снова не подвела: случай представился даже раньше, чем можно было надеяться. Один из старейших членов Сообщества завершил свой последний проект. Катр был знаком с доктором Ардом и лично разрабатывал для него индивидуальную сапфировую палитру. Старик принял тот факт, что время завершения пришло, и сделал свой последний выбор, решив уйти навсегда. Ассистент Юнита без колебаний согласилась на предложение стать первой.

Процедура прошла предсказуемо легко: Юнита ничего особенного не ощутила, находясь за тонкой стеной зала, в котором капсула упокоила ученого. Почтенный уход навсегда доктора Арда ознаменовался пронзительной синей вспышкой. Оставалось ждать и наблюдать за изменениями верной помощницы, а точнее, за их отсутствием. Целую дюжину длинных циклов Катр изнемогал, выжидая подтверждения гипотезы, и это было, пожалуй, самое неторопливое и растянутое время. Юнита оставалась все такой же неизменно прекрасной, как в первую встречу. Время скользило сквозь нее – эксперимент удался.

После длительных, занудных, выводивших из себя согласований с комиссией по этике, воспользовавшись положением о доверии, Катр все-таки ухитрился скрыть суть изобретения. Должно остаться тайной, что шанс не стареть – косвенное последствие реализации идеи цвета. Поэтому для начала в дополнительной инструкции к капсуле покоя появился новый пункт. Навсегда уходящий прощался со всеми, если считал нужным, и оказывался в месте упокоения в полном одиночестве. Последний путь без свидетелей – красиво, благородно и одобряемо обществом. Катр торжественно назвал этот коридор Лабиринтом, что было недалеко от истины: необходимо было запутать идущих с другой стороны к небольшой каморке за стеной капсулы покоя.

Усложнив для посторонних карты дорог возле башни, был спокоен: никто бесконтрольно не попадет в поле воздействия капсулы. Он и в дальнейшем никому не собирался сообщать о нюансах открытых взаимосвязей. И без того ясно, что мир, принявший возможность останавливать изменения, бесповоротно преобразится.

После введения положенных ритуалов объявил о своем открытии. Это был прорыв – Катр предоставил то, о чем не смели и мечтать.

Организовать условия было несложно: скрытая комната по соседству с капсулой покоя у него уже была. И никто так и не узнал, что остановка возраста – побочный эффект от близости к уходящему навсегда человеку, однажды выбравшему для себя оттенок из палитры, созданной автором идеи цвета. Катру нравилась мысль об этом невольном щедром жесте покойного: прощальном подарке тем, кто стремится к неизменности.