Читать онлайн Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона бесплатно

Рис.0 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Daniel Abraham

THE DRAGON’S PATH

Published in agreement with the author, c/o BAROR INTERNATIONAL, INC., Armonk, New York, U.S.A.

Карта выполнена Юлией Каташинской

Издательство Азбука^®

* * *

Рис.1 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Пролог
Отступник

Рис.2 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Отступник вжался в тень скалы, молясь об одном: чтобы нелюди внизу не подняли глаз. Ладони горели, ноги и спину сводило от усталости. Тонкая ткань церемониальных одежд льнула к коже под стылым, пахнущим пылью ветром. Он набрался духу и глянул вниз, в расселину.

Пять мулов давно замерли на тропе, однако жрецы не торопились слезать. У каждого поверх теплых добротных одеяний поблескивал на спине древний меч, отбрасывающий в утренних лучах ядовито-зеленые блики. Выкованные некогда драконами, клинки несли смерть любому – достаточно лишь царапины на коже. Со временем яд убьет и самих меченосцев. Отступник усмехнулся: потому-то его бывшие братья и спешат его убить, лишь бы вернуться поскорее. Мечи – не для долгого ношения, их обнажают или в жестокой крайности, или в приступе смертельного гнева.

Что ж. По крайней мере, его принимают всерьез.

Главный из жрецов поднялся на стременах, сощурил глаза от яркого солнца.

– Не прячься, сын мой! – Отступник узнал голос. – Выхода нет!

Сердце дрогнуло. Отступник чуть было не шагнул вперед, но вовремя сдержался.

«Вероятно, – напомнил он себе. – Выхода, вероятно, нет. А может, и есть».

Внизу, на тропе, фигуры в темных одеждах колыхнулись, о чем-то заговорили. Отступник не слышал слов. Занемевшее тело холодело все больше: ни дать ни взять труп, которому почему-то забыли даровать милостивую смерть. Разговор тянулся целую вечность, добрых полдня – хотя солнце, висящее в безупречной синеве, и не думало сходить с места. Выдох, следующий вдох – и мулы тронулись в путь.

Отступник не смел двинуться, чтобы не зашелестел по обрыву случайный камешек. Жрецы, бывшие когда-то людьми, медленно повели мулов к краю долины, затем свернули к югу по широкому извиву дороги. Отступник, проводив их взглядом, изумленно выпрямился и упер руки в бока. Он жив! Его не нашли! Даже и не знали, где искать!

Значит, все учение, которому он до недавних пор так свято верил, – ложь. Дары паучьей богини не открывают истину. Да, они дают адептам иные способности, но не наделяют знанием правды. Отступнику все больше казалось, будто в некий миг вся его жизнь соскользнула с паутины умело сплетенного обмана, на которой держалась прежде, однако он не чувствовал ни растерянности, ни оторопи – лишь облегчение, будто вышел из склепа на вольный воздух. Он вдруг понял, что улыбается.

Последующий подъем на западный склон измотал его донельзя. Сандалии оскальзывались, пальцы едва находили опору. И все же, когда солнце добралось до зенита, он уже стоял на вершине. К западу одна за другой теснились горы, над ними гигантскими башнями вздымались облака, кое-где подернутые серой грозовой завесой. Чем дальше, тем ниже становились холмы: склоны переходили в равнины, из-за дальности казавшиеся серо-голубыми. Резкий вершинный ветер царапнул лицо, как когтями; на горизонте сверкнула молния. Словно в ответ, крикнул ястреб.

Теперь отступнику предстояли недели пути. В одиночку, пешком, без запаса пищи и, главное, воды. Последние пять ночей он спал в пещерах и в зарослях кустарника. Его бывшие друзья и братья – те, кого он знал и любил всю жизнь, – сейчас прочесывали окрестные тропы и обыскивали селения, чтобы его убить. В высокогорьях жаждали добычи горные львы и волки.

Отступник провел рукой по густым жестким волосам, вздохнул и шагнул вперед, вниз по склону. Вероятно, смерть настигнет его раньше, чем он дойдет до Кешета и отыщет город, в котором можно затеряться.

Вероятно. Всего лишь вероятно.

***

Под тускнеющими лучами закатного солнца он нашел скальный выступ, нависший над ручейком. Шнурок от правой сандалии пошел на грубый лук для розжига огня, и, когда с неба повеяло холодом, отступник уже сидел у обложенного высокими камнями костерка. Сухой хворост не дымил и давал надежное тепло, но быстро прогорал, и отступник, поддерживая огонь, приладился добавлять прутья медленно, один за другим – чтобы костер не разгорелся слишком сильно и не выдал его убежища преследователям. Тепла едва хватало, чтобы согреть руки.

Издали донесся рык, который отступник предпочел не заметить. Обессиленное тело болело от напряжения, зато мозг, отвлекшийся наконец от тягот пути, работал с поразительной скоростью. В густой тьме обострилась память, первый восторг свободы сменился тоской, одиночеством, растерянностью – куда более опасными, чем голодный лев.

Отступник был рожден среди таких же гор; в играх его детства палка и витые пряди древесной коры исполняли роль меча и плети. В те годы он, должно быть, грезил о сокрытом храме, жаждал вступить в монашеское братство – сейчас, пронизанный холодом под ненадежным скальным кровом, он едва этому верил. В памяти брезжил лишь священный трепет, с которым он глядел снизу вверх на каменную стену, на изваянные в камне фигуры стражей из всех тринадцати рас человечества. Черты их стерлись под ветрами и ливнями: цинна и тралгут, южнец и первокровный, тимзин, йеммут, утопленец – все они взирали на мир одинаково пустыми лицами, сжав одинаковые кулаки. Отчетливо сохранился лишь вознесенный над ними дракон с простертыми крыльями и кинжально-острыми зубами, да еще ясно выступали на огромных железных воротах старинные буквы, сложенные в слова на незнакомом селянам наречии.

Уже послушником он узнал, что надпись гласила «УЗЫ И ВОЛЯ». Он даже когда-то верил, что понимает смысл.

Легкий ветерок оживил вспыхнувшие светлячками угли. Пылинка золы попала отступнику под веко, он потер глаз запястьем. В крови что-то изменилось, токи тела отозвались на некую незримую силу – прежде он назвал бы это присутствием богини. В давний миг, подойдя к железным воротам с другими деревенскими мальчишками, он пожертвовал собой – собственным телом, всей жизнью. А взамен…

Взамен он получил откровения. Поначалу лишь самые простые – буквы, чтобы читать священные книги, и цифры, чтобы вести храмовые записи. Он прочел сказания об империи драконов и ее крахе. О паучьей богине, несущей в мир справедливость.

Богиню невозможно обмануть, говорили ему.

Он, конечно, пробовал. Верил наставникам и все же пробовал им лгать – ради проверки. Выбирал то, чего жрецы не знали: имя отцовского клана, любимое лакомство сестры, сокровенные сны… За каждую ложь ему доставался удар плетью, за правду – ничего. Наставники ни разу не ошиблись. И он поверил. Уверовал. И позднее, возведенный верховным жрецом в звание послушника, уже не сомневался в собственной великой будущности – ведь о ней толковали ему жрецы.

После жестоких посвятительных испытаний юный послушник ощутил в крови силу паучьей богини. Первую же услышанную ложь он с удивлением опознал прежде неведомым чутьем; первые же его слова, в которых зазвучал голос богини, пылали убежденностью и заставляли верить.

Впрочем, теперь он лишен благодати, и все прежние знания могут оказаться неверными. Неизвестно даже, есть ли такая страна – Кешет. Он надеялся, что есть, и рисковал сейчас жизнью, чтобы до нее добраться. Может, карта была фальшивой. Может, и драконы, и империя, и великая война – все выдумка. Океана он тоже никогда не видел: вдруг и рассказы об океане небылица?.. И если верить лишь в то, что сам видел и ощущал, – то он не знает ничего. Ровно ничего.

В нахлынувшей ярости отступник впился зубами в ладонь, закапала кровь. Он сдвинул пальцы пригоршней: кровь, в тусклых отсветах костра почти черная, пестрела более темными узелками. Один из них вдруг расправил тонкие ножки – и паучок принялся бездумно вскарабкиваться по краю ладони, за ним увязался другой. Служители богини, в которую отступник больше не верил… Медленно перевернув ладонь над тлеющим костром, он следил, как крайний паук, сорвавшись в огонь, съеживается от жара.

– Что ж, – прошептал отступник. – По крайней мере, я знаю, что вы смертны.

***

Горы тянулись бесконечно. Каждый перевал таил угрозу, в долинах подстерегали опасности. Разбросанные на пути деревеньки отступник обходил стороной и лишь изредка подбирался к каменным цистернам за глотком воды; пищей ему служили ящерицы да светлые орехи, вылущенные из хвойных шишек. От троп, где оставили след широкие когтистые лапы, приходилось держался подальше. Как-то вечером он набрел на круглое пространство, огражденное колоннами, и решил было передохнуть и набраться сил, однако во сне его преследовали кошмары настолько странные и жуткие, что пришлось поскорее убраться.

Он исхудал, плетеный кожаный пояс болтался чуть ли не на бедрах; подошвы сандалий истерлись, лук для розжига огня пришел в негодность. Время потеряло смысл, дни тянулись бесконечно. Каждое утро он повторял себе: «Вероятно, сегодня последний день моей жизни. Вероятно».

Это «вероятно» его и спасало. Однажды на рассвете отступник взобрался на очередной каменистый холм – и увидел, что горы кончились. Внизу, на западе, лежали широкие равнины, среди лугов и лесов вилась сияющая лента реки. Долина манила обманчивой близостью, однако отступник знал, что идти еще дня два, не меньше. И все же, опустившись на грубый приземистый валун, он дал волю слезам и просидел так почти до полудня.

Чем ближе к реке, тем сильнее нарастало в груди дремавшее прежде беспокойство. Много недель назад, когда он тайком перескочил через храмовую стену и пустился в бега, мысль затеряться в большом городе казалась простой, а перспектива – далекой. Зато теперь, когда звериных следов на тропах становилось все меньше, а за деревьями впереди уже виднелся дым от сотни очагов, отступник вдруг осознал, что выйти на люди как есть – грязным, в пыльных лохмотьях и рваных сандалиях – будет испытанием не меньшим, чем все тяготы пути. Как встретят в Кешете дикаря с гор? Сразу ли убьют?

Огромный город – таких он прежде и не видывал – пришелец обогнул по излучине реки, удивляясь мощеным дорогам и многолюдности: длинные деревянные дома с соломенными крышами вмещали не иначе как тысячу человек каждый. Притаившись в зарослях, как вор, он принялся наблюдать.

На окраине, где между рекой и дорогой виднелся последний городской дом, отступник заметил йеммутскую женщину – высотой в полтора человеческих роста и с плечами почти буйволовой ширины, – возившуюся в огороде. Длинные бивни торчали из челюсти так, что любая попытка засмеяться грозила чуть ли не продырявить ей щеки, грудь высоко колыхалась над крестьянским кушаком, похожим на те, что носили его сестра и мать, только на йеммутский пошло втрое больше кожи и полотна.

Отступник, в жизни видевший только людей из расы первокровных, изумленно следил из-за ветвей, как йеммутка наклоняется к мягкой земле и выдергивает гигантскими пальцами сорняки. Он дивился ей как чуду, явленному ему в свидетельство того, что тринадцать рас человечества вправду существуют.

Не дав себе времени передумать, он шагнул вперед. Йеммутка резко подняла голову, ноздри угрожающе дрогнули.

– Прости! – Отступник выставил ладонь, словно оправдываясь. – Я… Мне нужна помощь.

Глаза женщины сузились в щелочки; она пригнулась, как пантера перед нападением. Отступник запоздало сообразил, что надо было сперва выяснить, понимает ли она его язык.

– Я пришел из-за гор. – Он удивился ноткам отчаяния в собственном голосе, однако почуял и кое-что иное: неслышный гул в крови, дар паучьей богини – повеление женщине верить его речам.

– Мы не торгуем с первокровными! – рявкнула йеммутка. – Тем более с теми, кто явился из-за проклятых гор. Прочь отсюда! С отрядом вместе!

– У меня нет отряда, я один. – Существа, живущие в его крови, встрепенулись от удовольствия: им вновь нашлось дело! Краденое волшебство действовало по-прежнему, внушая женщине веру в его слова. – Со мной никого нет, я безоружен. Я шел пешком много недель. Могу помочь по хозяйству, если надо. За еду и теплый угол на ночь. Только на ночь.

– Один, значит, и не вооружен. Из-за гор?

– Да.

Йеммутка хмыкнула, и отступник понял, что его оценивают. Взвешивают.

– Ты дурак, – наконец отозвалась она.

– Да. Впрочем, мирный и безобидный.

Повисло долгое молчание – и женщина наконец рассмеялась.

Она велела ему натаскать в бак речной воды, а сама вернулась к огороду. Ведро, сделанное по йеммутской руке, отступник наполнял лишь до середины – иначе не поднять – и терпеливо сновал между домиком и грубым дощатым настилом, стараясь уберечься если не от ссадин, то хотя бы от глубоких царапин: его и без того не очень-то приветили, не хватало еще объясняться из-за пауков в крови.

На закате хозяйка усадила гостя с собой за стол. Отступник покосился было на слишком яркий огонь в очаге и тут же напомнил себе, что прежние его братья остались слишком далеко и уж точно не рыщут здесь, вынюхивая его следы. Йеммутка зачерпнула миску похлебки из кипящего котла, от которого повеяло густым многосложным запахом – котел явно не снимали с огня и от случая к случаю кидали в него новые обрезки убоины и овощей: часть кусков мяса, плавающих сейчас в жирном бульоне, наверняка попала туда раньше, чем отступник сбежал из храма. Вкуснее этой похлебки он ничего в жизни не едал.

– Муж мой поехал на постоялый двор, – поведала хозяйка. – Сказал, ждут какого-то герцога, а свиту-то поди прокорми. Мой забрал всех свиней, повез. Может, продаст. Выручит серебра, до лета проживем.

Отступник вслушивался в ее голос и ловил отзвуки в собственной крови. Последняя фраза была лживой – женщина не верила, что серебра хватит надолго. Интересно, в сильной ли она нужде и нельзя ли ей помочь. По крайней мере, надо попытаться.

– А ты, бедолага? – мягким задушевным голосом продолжала хозяйка. – На чьих овец посягнул, что готов наняться даже ко мне?

Отступник улыбнулся. По телу разливалось приятное тепло, в очаге плясал огонь, за стеной ждали соломенный тюфяк и одеяло тонкой шерсти – спина сама собой расслабилась, исчез комок в груди. Йеммутка не сводила с него огромных глаз с россыпью золотистых искр, и он пожал плечами.

– Меня угораздило обнаружить, что истина, в которую веришь, не обязательно истинна, – выговорил он, тщательно подбирая слова. – То, во что я свято верил, оказалось… ошибкой.

– Обманом?

– Обманом, – согласился он и после паузы добавил: – А может, и нет. Может, все было ненамеренно. Как бы ты ни заблуждался, но если во что-то веришь – значит это не ложь.

Йеммутка присвистнула – как только сумела при таких бивнях! – и в наигранном восторге всплеснула руками.

– Водоносы-то нынче какие просвещенные! Того и гляди пустишься проповедовать и требовать десятину на храм!

– Ну уж нет! – засмеялся вместе с ней отступник.

В очаге потрескивал огонь, под крышей шелестели в соломе то ли жуки, то ли крысы. Хозяйка отхлебнула из своей миски.

– С женщиной повздорил, небось?

– С богиней.

Йеммутка не отрывала глаз от огня.

– Вон как. Ну, поначалу-то всякая кажется богиней. В любовь каждый раз окунаешься так, будто что новое встретил. Ровно сам бог шепчет их устами и все такое. А потом… – Она вновь хмыкнула, на этот раз с горечью. – А чем тебе богиня-то не угодила?

Отступник подцепил из миски что-то похожее на картофельный ломтик, пожевал рыхлую мякоть. Тайных мыслей он прежде никому не поверял, и слова давались с трудом. Голос его дрогнул.

– Она собирается пожрать мир.

Капитан Маркус Вестер

Рис.3 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Маркус потер подбородок загрубелой ладонью.

– Ярдем!

– Слушаю, сэр! – громыхнул над ухом тралгут.

– День, когда ты сбросишь меня в ров и примешь отряд…

– Да, сэр?

– Еще ведь не настал?

Тралгут скрестил на груди мощные руки и дернул звякнувшим ухом.

– Нет, сэр, – пророкотал он наконец.

– Жаль.

Городская тюрьма в Ванайях прежде была зверинцем. В древние дни по широкой площади величаво прогуливались драконы, время от времени влезая освежиться в просторный фонтан, а три этажа клеток позади глубокого рва, опоясывающего площадь, полнились зверями. Львы, грифоны, гигантские шестиглавые змеи, медведи и огромные птицы с женской грудью, некогда бродившие здесь за железными решетками, теперь остались лишь на фасадных рельефах, вырезанных из драконьего нефрита. Фигуры зверей чередовались со скульптурными колоннами, изображающими тринадцать рас человечества – длинноухого тралгута, тимзина в хитиновой броне, йеммута с неизменными бивнями… Чтобы имитировать горящий взгляд дартина, в глазницы статуи вставили миниатюрные жаровни – правда, огонь в них давно уже не зажигали. Время и непогода не оставили на фигурах ни малейшего следа, кроме черных потеков на месте проржавевших прутьев: любые удары и разрушения драконьему нефриту нипочем.

Жертвы ванайского правосудия – угрюмые, обозленные, томящиеся скукой – в ожидании приговора были выставлены напоказ: иные на посмешище, иные для опознания. Добропорядочным горожанам позволялось заходить на площадь, где за две-три бронзовые монеты лоточники продавали лоскуты тряпья с завернутыми в них отбросами, и мальчишки устраивали состязания, осыпая узников нечистотами, дохлыми крысами и гнилыми овощами. Подавленные горем супруги приносили томящимся в неволе мужьям и женам сыр и масло и пытались перебросить продукты через ров, но, даже если сверток долетал до нужных рук, покоя в тюрьме не прибавлялось. Стоя на низком парапете у самого рва, Маркус наблюдал, как один счастливчик – куртадам, заросший плотным и гладким, как у выдры, мехом, унизанным звякающими при движении бусинами, – отбивался от сокамерников, которые норовили отобрать у него белую хлебную лепешку, а мальчишки из первокровных весело хохотали, тыча в него пальцами и крича обычную для куртадамов дразнилку «звяк-звяк, по башке шмяк» и сыпали непристойностями.

В нижнем ряду клеток сидели семеро мужчин, по большей части крепко сбитые, посеченные боевыми шрамами. Один держался отдельно – этот, просунув ноги сквозь решетку, болтал ступнями надо рвом. Шестеро были солдатами Маркуса, седьмой – ведуном отряда. Теперь они принадлежали герцогу.

– За нами следят, – предупредил тралгут.

– Знаю.

Ведун небрежно помахал рукой, Маркус ответил фальшивой улыбкой и более грубым жестом. Бывший ведун отвернулся.

– Не он, сэр. Другой.

Маркус отвел взгляд от клеток. На пятачке, где улица вливалась в площадь, расслабив плечи, стоял молодой человек в золоченых латах, какие носила герцогская гвардия. Маркус попытался вспомнить имя.

– Принесла нелегкая, – поморщился он.

Видя, что его заметили, молодой человек небрежно отсалютовал и подошел ближе – стали виднее тупое лицо и безвольная осанка. Кедровым маслом, которым умащали в банях, от него разило так, будто гвардеец в нем выкупался. Маркус повел плечами, как обычно перед битвой.

– Капитан Вестер, – кивнул гвардеец и перевел глаза на тралгута. – Ярдем Хейн. Так и не отходишь от своего капитана?

– Сержант Доссен, если не ошибаюсь? – осведомился Маркус.

– Нет, терциан Доссен. Его высочество герцог предпочитает старинное титулование. Это ваши люди?

– Кто? – невинно спросил Маркус. – Я в свое время кем только не командовал – впору встречать знакомцев в любой тюрьме Вольноградья.

– Вон та компания. Их скрутили прошлой ночью за пьянство и дебош.

– Не они первые, не они последние.

– Вам об этом известно?

– Предпочту умолчать. Мои слова наверняка дойдут до судьи, а мне бы не хотелось, чтобы он неверно их истолковал.

Доссен сплюнул в ров.

– Хотите выгородить своих, капитан? Уважаю такую решимость, но она ничего не изменит. Грядет война, герцогу нужны люди. У этих есть закалка и опыт, их отправят в армию. Даже, может, дадут чин.

На Маркуса накатил гнев. Однако чувствам, особенно приятным, он привык не доверять.

– Вы, по-видимому, чего-то недоговариваете?

Губы Доссена дернулись в змеиной улыбке.

– Ваше имя до сих пор на слуху – как же, капитан Вестер, герой Градиса и Водфорда! Герцог не преминет вас заметить. Вы могли бы сделать карьеру.

– Любые ваши герцоги и бароны – те же короли в миниатюре, – бросил Маркус чуть резче, чем хотелось. – А королям я не служу.

– Нашему придется послужить.

Ярдем вдруг зевнул и почесал брюхо – условный сигнал Маркусу: не время нарываться. Капитан снял ладонь с рукояти меча.

– Доссен, дружище, половина защитников города – наемники. Я видел Кароля Данниана с отрядом, и Меррисан Кок тоже здесь. Они же разбегутся при одной вести о том, что герцог насильно тащит в армию профессиональных военных, честно занятых другим делом.

Доссен от изумления раскрыл рот.

– Нет у вас никакого дела!

– Ошибаетесь, – проронил Маркус. – Мы с отрядом охраняем караван, что пойдет на север Нордкоста, до Карса. Уже и плату получили.

Гвардеец окинул взглядом солдат за прутьями, угрюмого ведуна, потеки на драконьем нефрите. Голубь, слетевший на лапу грифона, встряхнул жемчужно-серым хвостом и уронил каплю помета прямо на колено ведуна; седой воин в глубине клетки хохотнул.

– Отряда у вас нет, – заявил Доссен. – Все ваши люди – вон, за решеткой. А вдвоем с шавкой охранять целый караван не выйдет: в контракте сказано – ведун и восемь солдат с мечами и луками.

– Надо же, он еще и контракт наш читал, – буркнул Ярдем. – Кстати, шавкой меня звать не советую.

Гвардеец поджал губы, раздраженно прищурился и дернул плечом, латы хлипко звякнули – щегольские доспехи явно предназначались не для боя.

– Да, читал, – подтвердил он.

– И после этого отряд, разумеется, попал за решетку чисто случайно, – уточнил Маркус.

– Лучше соглашайтесь, капитан. Вы нужны городу.

– Караван выступает через три дня, – произнес Маркус. – И я ухожу с ним. Согласно контракту.

Доссен застыл на месте и густо побагровел, – видимо, в герцогской гвардии не привыкли к отказам.

– Думаете, вы умнее всех? Диктуете условия и мир обязан прислушаться? Очнитесь, Вестер! Здесь вам не поля Эллиса.

Ярдем хмыкнул, будто ему дали под дых, и покачал массивной головой.

– Зря вы про Эллис, – глухо пророкотал он.

Гвардеец презрительно взглянул на тралгута, затем на Маркуса – и, дрогнув, отвел глаза.

– Не примите за неуважение к вашей семье, капитан…

– Пошел прочь, – отрезал Маркус. – Сейчас же.

Доссен отступил на безопасное расстояние и напомнил:

– Караван уходит через три дня.

Остальное и так ясно: не выполнишь контракт – будешь иметь дело с герцогом. Маркус не ответил, и гвардеец, резко повернувшись, зашагал к выходу.

– Незадача, – выдохнул Ярдем.

– Точно.

– Нам нужен отряд, сэр.

– Да.

– А где его взять?

– Понятия не имею.

Маркус бросил последний отчаянный взгляд на своих людей, покачал головой и вышел из зверинца.

Город Ванайи был некогда портом в устье реки Танеиш, но берег за столетия занесло илом и песком, так что теперь до моря пришлось бы скакать к югу полдня. Каналы и протоки пронизывали весь город, между Ванайями и мелким, более молодым Ньюпортом сновали плоскодонные лодки с зерном и шерстью, серебром и древесиной – товарами из северных стран.

История Ванайев – как и всех городов Вольноградья – была историей войн. Город успел побыть республикой с избираемым по лотерее магистратом; королевской собственностью; союзником и противником (смотря куда дул ветер) поочередно Биранкура и Рассеченного Престола; центром религии и очагом антирелигиозного мятежа. Каждая смена власти оставила свой след на белых деревянных домах, грязных каналах, узких улочках и открытых площадях. Пришелец натыкался то на старинные ворота – по-прежнему готовые уберечь от врагов городской совет, хотя последний член совета умер столетия назад, – то на статую епископа в парадном облачении, засиженную голубями и позеленевшую от времени. Каменные и деревянные таблички с названиями улиц не менялись тысячу лет, любой проулок имел добрый десяток названий. Широкие железные калитки делили город на двадцать мелких округов, так что герцог в случае бунта или заговора мог перекрыть городское движение в любой миг.

Еще отчетливее, чем в архитектуре, прошлое города читалось на лицах самих ванайцев.

Помимо тимзинов и первокровных, самых многочисленных в городе, здесь целыми кварталами жили безволосые дартины с горящими глазами, хрупкие снежно-бледные цинны и бронзово-чешуйчатые ясуруты. Былые испытания прибавили горожанам опыта и цинизма, и теперь, проходя узкими улочками вдоль густо-зеленых каналов, Маркус смотрел, как купцы из первокровных – верные сторонники герцога – щедро зазывают солдат на скидки, предварительно взметнув цены до небес, а кабатчики, лекари, кожевники и сапожники меняют вывески на новые, начертанные имперским антейским шрифтом: для будущих клиентов, которые нагрянут после падения города. Старики-тимзины, покрытые иссохшей от времени белесой чешуей, сидят за столиками у пристани, толкуя о последней революции – тогда отец нынешнего герцога отобрал власть у республики. Их внучки стайками порхают по улицам в тончайших, сшитых по имперской моде белоснежных юбочках, сквозь которые тенью просвечивают темно-чешуйчатые ножки.

Погибнут солдаты, сгорят дома, кого-то изнасилуют, кто-то разорится – никому нет дела: переживать очередную напасть здесь не впервой, и каждый уверен, что ему-то уж точно беда не грозит. Весь настрой города как он есть.

На заросшем травой пустыре Маркус увидел побитый театральный фургон: борт с одной стороны убран, прохожим видна неглубокая сцена с занавесом из грязновато-желтых лент. Немногочисленные зеваки – иные с любопытством, другие с недоверием – смотрели, как из-за лент выступил старик с высокой копной волос и торчащей вперед бородой.

– Остановитесь! – воззвал старик низким звучным голосом. – Подойдите ближе! Услышьте сказание об Алерене Убийце и драконьем мече! Кому недостает храбрости, пусть идет прочь, ибо наш рассказ – о великих деяниях и славных подвигах! Любовь, вражда, предательство и возмездие сойдут на эти ветхие подмостки, и предупреждаю… – Голос актера понизился чуть ли не до шепота, однако Маркус отчетливо слышал каждое слово. – Предупреждаю: не все добро вознаграждается, не все зло получает по заслугам. Подходите ближе, друзья! Наша пьеса – как жизнь: в ней может случиться что угодно!

– А он мастер, – пробормотал Ярдем, и Маркус вдруг понял, что незаметно для себя остановился послушать.

– Точно.

– Поглядим немного?

Маркус не ответил, лишь подступил ближе к сцене вместе с толпой. Пьеса оказалась простенькой – древнее пророчество, силы тьмы из преисподней и великий герой с реликвией драконьей империи. Прекрасная дева могла быть и помоложе, а герою стоило бы говорить погромче, однако реплики звучали убедительно, труппа играла слаженно. Маркус выделил в толпе длинноволосую женщину и худощавого юнца, которые смеялись в нужных местах и шикали на слишком буйных зрителей, – свободные от роли актеры тоже работали на общее дело. И каждый раз, когда на подмостки выходил старик, Маркус не мог оторваться от зрелища.

Старик играл Оркуса, повелителя демонов, играл с подлинным чувством – Маркус даже временами забывал, что перед ним актер. А когда Алерен Убийца взмахнул драконьим мечом и из груди Оркуса хлынула кровь, Маркус едва удержался, чтобы не выхватить клинок.

В конце, несмотря на предупреждения, добро торжествовало, а зло было наказано. Актеры кланялись публике и принимали аплодисменты, неожиданно громкие для Маркуса: он не заметил, что толпа за это время успела удвоиться. Даже Ярдем хлопал огромными, с тарелку величиной, ладонями и от души улыбался. Достав серебряную монету из кошеля под рубахой, Маркус бросил ее на сцену, и через миг раскланивающийся Оркус уже стоял под звонким дождем монет и благодарил зрителей за доброту и щедрость с таким жаром, что Маркус, уже повернувшись идти, поймал себя на мысли, что впрямь считает людей щедрыми и добрыми.

Осеннее солнце клонилось к горизонту, заливая бледный город золотым сиянием; окружавшая сцену толпа мало-помалу рассасывалась. Присев на каменную скамью под пожелтелым дубом, Маркус не спускал глаз с актеров, собирающих фургон: те с улыбками отгоняли прочь стайку окруживших их первокровных мальчишек. Маркус откинулся назад и взглянул из-под ветвей на темнеющее небо.

– Вы что-то надумали, – заметил Ярдем.

– В самом деле?

– Точно.

Простенькой пьесе не нужна большая труппа. Алерен Убийца со спутником. Прекрасная дева. Оркус, повелитель демонов. Актер, изображавший то крестьянина, то демона, то рыцаря – одной переменой шляп. Всего пятеро для целой пьесы. И двое заводил в толпе…

Семеро…

– Да, – кивнул Маркус. – Так и есть.

***

Семеро актеров сидели за большим круглым столом и запивали пивом сыр и колбасы, выставленные за счет немилосердно тающих средств Маркуса. Тощего паренька, заводилу из толпы, звали Микель, длинноволосую женщину – Кэри, героя играл Сандр, прекрасную деву – Опал, спутника героя – Шершень, актер на все роли звался Смитт. Среди них сидел Ярдем, лучась мягкой улыбкой, как добродушная псина в окружении щенков.

За небольшим отдельным столиком Маркус беседовал с Оркусом, повелителем демонов.

– А меня, – говорил Оркус, – многие зовут Китап рол-Кешмет, а чаще всего мастер Кит.

– Я всех имен в памяти не удержу, – покачал головой Маркус.

– Мы напомним. Полагаю, никто не обидится, особенно если вы так и будете угощать их выпивкой.

– Резонно.

– Тут-то и возникает вопрос, капитан. Неужто вы затеяли пир из одной безмерной любви к театру?

– Нет.

Мастер Кит приподнял брови. Без костюма и грима он выглядел привлекательнее. Сухое лицо обрамляли пепельные, стального оттенка волосы, а при взгляде на смуглую кожу Маркус вспомнил о первокровных, живущих в пустынях по ту сторону Внутреннего моря, и заодно заподозрил, что черные глаза достались актеру от предка-южнеца.

– Герцог мечтает загнать меня в армию, – признался капитан.

– Понимаю, – кивнул мастер Кит. – Труппа так лишилась двоих актеров. Сандр был запасным на подмену, пришлось ему вставать до света и учить роли.

– Я не хочу служить герцогу. И меня спасает только законный контракт, пока он есть.

– Спасает?

– За неподчинение приказу посылают либо на битву, либо на смерть. А биться за Ванайи я не собираюсь.

Мастер Кит нахмурился, густые брови изогнулись, как гусеницы.

– Простите, капитан, вы хотите сказать, что для вас это вопрос жизни и смерти?

– Да.

– И вы так спокойны?

– Мне не привыкать.

Актер откинулся на спинку стула, сплетя перед собой тонкие пальцы. Его взгляд сделался задумчивым и трезвым, с долей интереса.

Маркус отхлебнул пива – оно отдавало дрожжами и патокой.

– Труппе не укрыть обоих, – наконец сказал мастер Кит. – Если только вас одного. Менять внешность актерам не в новинку, но тралгут в западных землях… Если герцог задумал вас отыскать, то держать поблизости вашего друга – все равно что прицепить к вам флаг. Нас поймают.

– Я не собираюсь вступать в труппу.

– Вот как? Тогда о чем мы беседуем?

За другим столом длинноволосая женщина вспрыгнула на стул, изогнулась в величественной позе и, комично шепелявя, принялась декламировать церемониал святого Анциана. Захохотали все, кроме Ярдема, – тот дернул ушами и ограничился довольной улыбкой. Кэри. Женщину зовут Кэри.

– Пусть труппа путешествует со мной, – предложил Маркус. – На днях будет караван в Карс.

– Мы привыкли считать себя бродячим театром. Карс, по-видимому, неплохой город, мы там давно не бывали. Не вижу только, какая от нас польза каравану.

– Герцог держит за решеткой моих людей. Вы можете их заменить. Сыграть роль стражников.

– Вы, как я вижу, не шутите.

– Нисколько.

Мастер Кит засмеялся и покачал головой:

– Мы не бойцы. Все театральное действо – позы и жесты, против настоящего воина мы едва ли выстоим.

– Вам не нужно быть стражниками, нужно только сыграть. Бандиты не дураки, они тоже просчитывают шансы. Нападают на те караваны, что везут особо ценные грузы, оправдывающие риск. Или на те, где мало охранников. Если актерам дать доспехи и луки, никто посторонний и не задумается, умеете ли вы стрелять. А груз небогатый, на него не позарятся.

– В самом деле?

– Железо и олово, некрашеная шерсть, кожа, – перечислил Маркус. – Некий мастер Уилл из Старого квартала собрал купцов, которые хотят отправить из города товар перед самой битвой – в надежде, что битва отгремит раньше, чем придет срок платы. Караван небольшой, соблазниться нечем. Будь я бандитом, я бы на него и не взглянул.

– А деньги за работу?

– Хорошие.

Мастер Кит, скрестив руки, нахмурился.

– Ну, приличные, – уточнил Маркус. – Вполне того стоят. Зато вы окажетесь подальше от беды: даже мелкие бутафорские войны вроде нынешней не бывают бескровными, а у вас в труппе женщины.

– Я бы сказал, что Кэри и Опал вполне способны за себя постоять.

– Только не в отданном на разграбление городе. Герцогам и империям плевать, сколько актрис изнасилуют и сколько актеров убьют. Люди вашего ранга ниже их забот, и рядовые солдаты прекрасно это знают.

Мастер Кит взглянул на соседний стол, где разговор ветвился сразу в нескольких направлениях, кое-кто из актеров везде успевал вставить слово. Взгляд старика смягчился.

– Я вам верю, капитан.

Между ними на миг повисла тишина, лишь ревел огонь в жаровне да звенели за соседним столом голоса под завывание ветра, бьющего в окна и двери. Тяга в печи то и дело слабела, тогда в комнату влетали клубы дыма.

Актер покачал головой.

– Можно вопрос?

– Давайте, – кивнул Маркус.

– О вас ходит добрая слава. За вами чувствуется немалый опыт, жизнь вас основательно потрепала. Странно видеть вас в Вольноградье охранником при мелких караванах.

– Здесь нет вопроса.

– Почему вы этим занимаетесь?

Маркус пожал плечами и произнес как можно легче:

– Слишком упрям, чтобы умереть.

В сочувственной улыбке мастера Кита мелькнула тень скрытой, ему одному известной горечи.

– Этому я тоже верю, капитан. Что ж. Вам нужно девять бойцов для охраны последнего каравана, уходящего из вольных Ванайев?

– Восемь. Восемь бойцов и ведун.

Мастер Кит вскинул глаза к закопченному потолку.

– Всегда мечтал сыграть ведуна, – сказал он.

Сэр Гедер Паллиако, наследник Виконта Ривенхальма

Рис.4 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Гедера Паллиако погубила увлеченность переводом. Книгу с умозрительным трактатом об утопленцах, написанную полуосмеянным философом из Принсип-с’Аннальдэ, он некогда отыскал в скриптории Кемниполя и, готовясь к долгому походу в Вольноградье, даже отказался от запасной пары сапог, лишь бы уложить в суму вожделенный фолиант. Старинный язык, местами невнятный, отдавал тайной, страницы под кожаным переплетом (явно более поздним) побурели от времени, чернила выцвели – Гедер, беря в руки книгу, наслаждался каждой мелочью.

Дешевая палатка из вощеной ткани держала тепло куда слабее кожаных походных шатров, но все же худо-бедно защищала от ветра. После верховой езды ломило ноги и спину; стертые седлом бедра болели. Гедер расстегнул безрукавку, освобождая живот, – тучность, унаследованную от отца, он считал чуть ли не фамильным проклятием.

Перед сном оставался свободный час, и Гедер, сгорбившись на складном табурете, припал к книге, смакуя каждое слово и фразу.

«В отличие от диких животных, человечество не нуждается в абстрактном мифологическом Боге для объяснения причин своего бытия. Все человеческие расы, кроме первокровных с их нетронутой звериной природой, сотворены каждая для своей роли. Восточные разновидности – йеммуты, тралгуты и ясуруты – бесспорно, созданы для войны, раушадамы – для отрады глаз и для утех, выведенные позже всех тимзины – для пчеловодства и иных нехитрых промыслов, цинны (включая автора этих строк) – для преломления знаний сквозь линзу мудрости и философии и так далее. Из всех людских рас одни лишь утопленцы созданы без видимой цели. Они, меньшие братья остального человечества, в мнении других подобны растениям или медлительным животным западных континентов. Их случайные скопления в береговых озерах, остающихся после прилива, связаны более с океанскими потоками, нежели с проявлением человеческой воли. Отдельные романтики верят, будто утопленцы и ныне продолжают исполнять некий тайный замысел драконов, который осуществляется даже после гибели его создателей, – что ж, простим романтикам их мечты. Всякому ясно, что утопленцы – чистейший пример людской расы, созданной исключительно из артистических устремлений, и как таковые…»

Или, может, «эстетические соображения» будут точнее «артистических устремлений»? Гедер потер глаза. Час поздний. Завтра опять тот же марш к югу, целый день в седле, и послезавтра тоже… До границы не меньше недели пути, потом день-другой выбирать поле для битвы, еще день на разгром местной армии – и лишь тогда будет удобная постель, привычная еда и не воняющее бурдючной кожей вино. Если он доживет.

Отложив книгу, Гедер расчесал на ночь волосы – не обнаружив, к счастью, ни одной вши, – умылся, потом зашнуровал безрукавку и вышел, на сон грядущий, к отхожему месту. Сразу за палаткой, свернувшись калачиком по обыкновению дартинов, спал оруженосец (тоже доставшийся в наследство от отца), глаза под закрытыми веками тускло светились красным. Дальше, в открытом поле, расположился армейский лагерь, похожий отсюда на многолюдный город.

По ближним холмам мерцали огоньки костров, пахло вареной чечевицей. Вокруг повозок, собранных в середине лагеря, ютились по загончикам мулы, лошади и рабы. Холодный северный ветер не предвещал дождя, на чистом небе висел тонкий месяц – жалкое подобие светила, так что путь до уборной Гедеру пришлось выбирать чуть ли не ощупью.

Книга не шла из головы, отчаянно хотелось хоть с кем-то ее обсудить, но абстрактные теоретизирования никогда не считались мужским делом. Поэзия, верховая езда, стрельба из лука, фехтование – сколько угодно. Даже история, если рассуждать о ней в подобающих выражениях. Однако умозрительные трактаты – запретное удовольствие, и лучше держать его в тайне: насмешек ему и так хватает. «Эстетические соображения»… или нет? Неужто этот автор-цинна и впрямь считает, что утопленцы созданы лишь для украшения берегов?..

В пустой уборной (полотняный навес, две доски над отверстием) витал, помимо обычной вони, какой-то сладковатый запах, однако Гедер, погруженный мыслями в красоты книги, не успел ничего сообразить, и, лишь стянув штаны и усевшись со вздохом на дощатый настил, он запоздало встрепенулся: с чего бы уборной пахнуть опилками?

Настил подался под весом тела, и Гедер, с воплем опрокинувшись назад, полетел в зловонную яму. Доска, ударившись от стену, отскочила и стукнула его в плечо, от падения перехватило дух. Оглушенный, он лежал в вонючей темноте, чувствуя, как куртка и штаны напитываются холодной жижей.

Вдруг сверху раздался хохот, тут же хлынул свет.

Четыре светильника реяли высоко над головами, оставляя лица в тени капюшонов, но видеть пришедших не было нужды – Гедер узнал голоса. Так называемые друзья и собратья по оружию: сын барона Остерлингских Урочищ Джорей Каллиам, сэр Госпей Аллинтот, с ними секретарь верховного маршала Содай Карвеналлен и, что хуже, предводитель отряда сэр Алан Клинн, капитан, непосредственный начальник Гедера – тот самый, кому Гедер адресовал бы рапорт о недозволительном поведении соратников.

Гедер выпрямился, плечи и голова теперь торчали над ямой. Четверка друзей заходилась от хохота.

– Очень смешно, – буркнул Гедер, протягивая им измазанные дерьмом руки. – Вытаскивайте теперь.

Джорей подхватил его под локоть и извлек из ямы, не побоявшись – надо отдать ему должное – перепачкаться жижей, в которой по милости друзей выкупался юноша. Грязные промокшие штаны так и болтались у колен, и, секунду посомневавшись (то ли надеть, то ли идти полуголым), Гедер со вздохом натянул их на себя.

– Ты – наша единственная надежда, – едва дыша от хохота, со слезами на глазах выдохнул Клинн и ткнул его в плечо. – Остальных не проведешь. Правда, и Содай не заметил, что доски подпилены, но он же тощий, настил не рухнул.

– Что ж, знатная шутка, – кисло выдавил Гедер. – Пойду переодеваться…

– Ах нет, приятель, что ты, – по-столичному в нос выговорил Содай. – Не порть нам вечер, мы всего лишь забавлялись. Присоединяйся!

– Истинная правда, – подтвердил Клинн, приобнимая Гедера за плечи. – Позволь нам загладить вину. Вперед, друзья! Под кров!

И приятели зашагали к палаткам, увлекая за собой Гедера. Из всех четверых, судя по всему, искренне ему сочувствовал один Джорей, да и тот безмолвно.

Все детство Гедер провел в мечтах, как будет служить королю, нестись в атаки, блистать находчивостью и являть чудеса воинской доблести. Читал сказания о великих героях прошлого, слушал отцовские были о дружбе и боевом братстве.

Действительность оказалась куда менее радужной.

Командирский шатер из прочной кожи, натянутой на железные шесты, внутри был убран шелком и сиял роскошью, немыслимой даже для родительского дома Гедера. В очаге ревел огонь, выбрасывая дым в кожаную трубу, подвешенную на тонкой цепи. Рядом уже приготовили ванну. Жар стоял как в знойный летний полдень, так что Гедер, стягивая с себя грязную одежду, и не поежился. Остальные сбросили перчатки и куртки, измазанные при возне с Гедером, и раб-тимзин тут же утащил их чистить.

– Друзья мои! Мы – гордость и надежда Антеи! – объявил Клинн, наполняя вином объемистую кружку.

– За короля Симеона! – провозгласил Госпей.

Клинн всучил кружку Гедеру и выпрямился, держа в руке бурдюк.

– За королевство и империю! – воскликнул он. – Да сгинет ванайский выскочка!

Остальные поднялись. Гедер встал прямо в ванне, разбрызгивая воду: сидеть под такой тост – чуть ли не государственная измена. За первым тостом последовали и другие: уж чего-чего, а вина для застолий сэр Алан Клинн никогда не жалел. А что Гедеру он наливал всякий раз полнее, чем другим, – так это не иначе как в знак раскаяния за сегодняшнюю проказу.

Содай продекламировал сочиненный им непристойный сонет в честь доступнейшей из шлюх, сопровождающих войско. Клинн в ответ разразился импровизированной тирадой о качествах настоящих мужчин – воинской доблести, изяществе манер и неутомимости на ложе любви. Джорей и Госпей под барабан и фисгармонию ладно спели развеселую песенку на два голоса. Когда настал черед Гедера, он, поднявшись в остывшей ванне, изобразил скабрезный куплет с соответствующими телодвижениями, когда-то показанный ему отцом в изрядном подпитии. Гедер никогда прежде не осмеливался выносить его на публику, и сейчас, глядя на согнувшихся от хохота товарищей, он вдруг заподозрил неладное – должно быть, слишком уж он пьян, и не сам ли он приложил руку к собственному унижению? Пытаясь скрыть тревогу, он неловко улыбнулся, чем вызвал новый взрыв хохота – собутыльники утихли лишь тогда, когда задыхающийся Клинн затопал ногами в пол и жестом велел Гедеру сесть.

Сыры и колбасы, вино с лепешками и соленьями, и еще вино. Гедер давно потерял нить беседы и позже сумел вспомнить лишь одно – как с пьяной серьезностью рассуждал об утопленцах, артистических устремлениях и эстетических соображениях.

Он проснулся в своей палатке – замерзший, совершенно разбитый, без малейшего представления о том, как сюда попал. Сквозь полотняную стену пробивались смутные отблески рассвета, где-то свистел ветер. Остатки снов еще мучительно бродили в голове, однако всякая надежда на отдых вскоре растаяла: в лагере протрубили сбор. Гедер с трудом поднялся, натянул свежий мундир и откинул волосы. Желудок выворачивало наизнанку, голова то ли болела, то ли кружилась. Если его стошнит в палатке, никто не увидит, зато оруженосцу перед походом придется ее чистить. А если выйти наружу, незамеченным не останешься. Интересно, сколько он вчера выпил… Протрубили второй сигнал – теперь уж точно ничего не успеть.

Гедер стиснул зубы и зашагал к командирскому шатру.

Каллиам, Аллинтот и еще два десятка рыцарей уже стояли строем, многие в кольчугах и парадных латах. Позади каждого – сержанты и латники в пять рядов. Гедер Паллиако старался держаться прямо: жизнь и честь воинов, стоящих за его спиной, зависели от его уверенности, как его собственная жизнь зависела от распоряжений командира, а судьба того – от лорда Тернигана, верховного маршала, ведущего в бой всю армию.

Сэр Алан Клинн вышел из шатра. В холодных утренних лучах он предстал перед строем как идеальный воин-герой: черные одежды – сгусток полночного мрака, широкие плечи и волевой подбородок – творение резца неведомого скульптора. Два раба вынесли небольшой помост, капитан встал на возвышение.

– Воины! – произнес он. – Вчера лорд Терниган прислал новый приказ. Ванайи заключили союз с Маччией. Нам донесли, что на подкрепление Ванайям в этот самый миг движутся шестьсот мечников и лучников.

Капитан помолчал, давая войску осознать положение, и Гедер нахмурился. Союз с Маччией? Странно… Оба города враждовали не первый десяток лет, перебивая друг у друга торговлю пряностями и табаком. Он читал, будто сплошной деревянной застройкой Ванайи обязаны тому, что Маччия некогда наложила руку на каменоломни, и Ванайи тогда спасала лишь река, по которой в город сплавляли древесину с севера. Вряд ли с тех пор многое изменилось…

– Новые отряды Ванайям не подмога, – продолжил Алан. – Потому что к их приходу город уже должен перейти в наши руки.

Гедер нахмурился еще больше, в груди заныло от нехорошего предчувствия. От Маччии до Ванайев пять дней морем, а отсюда до границы не меньше недели. Дойти до Ванайев раньше маччийцев…

– Сегодня выступаем в поход, – провозгласил Алан. – Спим в седлах, едим на ходу. Через четыре дня застанем Ванайи врасплох и покажем всем, что такое власть Рассеченного Престола! За короля!

– За короля! – повторил Гедер вслед остальным, поднимая руку в приветствии и силясь не разрыдаться.

Они знали. Вчера вечером друзья все знали. Гедер вновь дернулся от ломоты в спине, заныли ноги, головная боль сделалась невыносимой. Джорей Каллиам, отходя от уже распадающегося строя, встретил взгляд Гедера и поспешно отвел глаза.

Вот в чем была шутка. Уборная, падение в яму – лишь предлог. После этого попросить у дурачка прощения, затащить к себе, усадить в ванну, напоить, заставить петь сальные отцовские куплеты… Гедер вздрогнул, как от ножа в спину. А потом утром тебе объявляют ускоренный марш и смотрят, как безмозглый увалень Паллиако борется с порывами рвоты прямо на плацу. Лишить сна в последнюю спокойную ночь и потом целые дни наслаждаться твоими мучениями…

«Братья по оружию», «боевые товарищи» – трогательные бессмысленные слова. Здесь, как и дома, сильные унижают слабых, красавчики издеваются над увальнями. Власть имущие везде и всегда будут выбирать одних в фавориты, других в шуты.

Гедер повернулся и побрел к палатке, которую рабы по приказу оруженосца уже готовились сложить. Не обращая на них внимания, он шагнул под полотняный кров, чтобы хоть минуту побыть наедине с собой: одиночества ему теперь не видать ни днем, ни ночью – до самой битвы. Он потянулся за книгой…

Книги не было.

По спине пробежал холодок, никак не от осенней прохлады.

Он вернулся пьяным. Может, переложил книгу в другое место? Пытался читать перед сном? Гедер обыскал походную кровать, перетряхнул одежду, влез в обитый кожей деревянный сундук с остальными пожитками – никаких следов. Он едва не задохнулся, кровь бросилась в лицо – то ли от стыда, то ли от гнева. Юноша рванулся к выходу и за спинами замерших рабов разглядел мулов и повозки, на которые уже грузили остальные шатры и прочее имущество. Время на исходе. Он кивнул оруженосцу-дартину (рабы тут же кинулись собирать вещи) и зашагал через лагерь обратно. Ноги от страха чуть не подкашивались, однако он не собирался оставлять книгу в чужих руках.

Капитанского шатра на месте не оказалось: кожаный полог уже сняли и вместе с разобранной рамой отправили в поклажу. Все как в детской сказке – волшебный замок исчез с рассветными лучами, а там, где Гедер плясал нынче ночью, зиял пустотой голый клочок земли. Сэр Алан Клинн, правда, и не думал таять в воздухе – стоя рядом в кожаном дорожном плаще и с мечом на поясе, он отдавал приказы главному фуражиру, гороподобному йеммуту-полукровке. И хотя ранг Гедера формально позволял их прервать, юноша предпочел выждать.

– Паллиако, – обернулся к нему Клинн без прежней теплоты в голосе.

– Милорд, – в тон ему ответил Гедер. – Не хочу показаться назойливым, но когда я проснулся утром… после вчерашнего…

– Короче.

– У меня была книга, сэр.

Сэр Алан Клинн утомленно прикрыл красивые глаза.

– Я думал, мы с этим покончили.

– Вот как? Значит, про книгу все известно? Я ее показывал?

Капитан, открыв глаза, из-под длинных ресниц окинул взглядом спешно сворачиваемый лагерь, и Гедер почувствовал себя докучливым юнцом перед усталым учителем.

– Умозрительный трактат – а, Паллиако? Трактат?

– Я упражнялся в переводе, – солгал Гедер, устыдившись былого рвения. – Ради практики.

– Что ж, признаться в пороке – тоже храбрость. И решение уничтожить книгу было выше всяких похвал.

Сердце Гедера глухо стукнуло в ребра.

– Уничтожить, сэр?

Алан взглянул на него с удивлением – то ли искренним, то ли наигранным.

– Мы ее сожгли ночью, – бросил он. – Вдвоем. Когда я дотащил тебя до палатки. Память слаба?

Гедер не знал, верить или нет: события ночи слились в сплошной туман, он мало что помнил. Неужели его напоили так, что он отрекся от своих занятий и позволил сжечь книгу? Или сэр Алан Клинн, его командир, откровенно лжет? При всей абсурдности обоих предположений одно из них было правдой. И признать провал в памяти – значит прилюдно расписаться в собственном неумении пить и в очередной раз сделаться посмешищем отряда.

– Прошу прощения, сэр, – выговорил Гедер. – Должно быть, я перепутал. Теперь все ясно.

– Осторожнее в другой раз.

– Такого больше не случится.

Гедер отдал честь и, не дожидаясь ответа Клинна, направился прочь.

Серый мерин – лучшее, на что могла раскошелиться семья, – уже стоял наготове. Взобравшись в седло, Гедер дернул поводья, и мерин резко мотнул головой, удивленный злостью хозяина. Юноша тут же устыдился: животное-то не виновато! Он пообещал себе, что на привале скормит коню лишний кусок сахарного тростника – если привал когда-нибудь случится. Если этот треклятый поход не затянется до конца времен и второго пришествия драконов.

Армия свернула на широкую дорогу из драконьего нефрита и теперь двигалась размеренной поступью, сберегая силы для долгого пути. Гедер из чистого упорства и ярости восседал в седле прямо и гордо. Его унижали и прежде. И нынешний раз наверняка не последний. Однако сэр Алан Клинн сжег его книгу!.. И в лучах утреннего солнца, прогнавшего ночной холод и тронувшего золотым светом осенние листья, Гедер понял, что уже дал обет мщения. В тот самый миг, когда стоял лицом к лицу с новым – смертельным – врагом.

«Такого больше не случится», – сказал он тогда.

Китрин Бель-Саркур, сирота на попечении медеанского банка

Рис.5 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Китрин помнила о родителях одно – как ей принесли весть об их смерти. Из более ранних дней теснились в памяти лишь обрывки, словно призраки живых людей: отец – теплые ладони, обнимающие ее под дождем, и запах табака, мать – вкус хлеба с медом и тонкая изящная рука циннийки, касающаяся колена Китрин. Память не сохранила ни лиц, ни голосов – только боль потери.

Китрин тогда было четыре года. За чаем в бело-лиловой детской она играла с куклой-тралгуткой из бурой мешковины, набитой сушеными бобами, как вдруг вошла няня. Китрин так и не успела расправить тралгутке уши. Бледная больше обычного, няня объявила, что господин и госпожа погибли от чумы и девочке пора готовиться в дорогу. Теперь она будет жить в другом месте.

Китрин ничего не поняла – подумаешь, смерть! Все равно что не получить красивую ленточку или лишиться сладкого: стоит заплакать погромче – и ей уступят. Поэтому она не столько горевала, сколько обижалась на то, что привычный уклад должен смениться.

И лишь на новом месте, в сумрачных комнатах под самой крышей банка, она поняла, что ни крики, ни слезы не помогут: родители не придут. Умерших слезами не проймешь.

***

– Тебе-то что за дело? – беспечно отмахнулся Безель.

Небрежно откинувшийся на побитые деревянные ступени, он выглядел живописнее некуда. Как обычно. Ему двадцать один, он старше Китрин на четыре года; черные волнистые волосы обрамляют широкое лицо, которое так красит улыбка, и хотя в плечах он широк, как простой работяга, ладони у него мягкие. Рубаха, выкрашенная в цвета банка – красный и коричневый, – несказанно ему идет, на зависть Китрин, одетой в те же цвета. У него полдесятка любовниц, Китрин тайно ревнует его к каждой.

Сидя на деревянной скамье над Арочной площадью, они смотрели вниз на суетливую толпу в базарный день. На площади теснились сотни торговых палаток с яркими навесами, стены окружающих домов щетинились тонкими жердями, как дряхлые деревья – молодой порослью. Справа изгибался у пристани главный канал Ванайев, по зеленой воде которого сновали узкие лодки и баржи. Рынок гудел голосами рыботорговцев, зеленщиков и мясников, расхваливающих товар последних летних дней.

Среди толпы первокровных и черночешуйчатых тимзинов то и дело мелькали тонкие и бледные цинны, широколобые тралгуты с подвижными, как у собак, ушами и двигающиеся вразвалку йеммуты. За годы, прожитые в Ванайях, Китрин успела хотя бы по разу увидеть почти все расы людей. Однажды ей встретился даже утопленец – он глядел на нее из канала, не отводя печальных черных глаз.

– Не понимаю, с чего вдруг банку поддерживать Антейскую империю, – сказала она.

– А мы ее и не поддерживаем, – ответил Безель.

– Это герцога мы не поддерживаем. А на носу война.

Безель засмеялся своим лучшим в мире смехом, и Китрин было обиделась, однако тут же его простила, лишь только он коснулся ее руки.

– Здесь просто разыгрывают пьесу, как в театре, – объяснил Безель. – Главные заправилы сойдутся на поле за городом, помашут дубинками и мечами, потопчут пыль ради приличия, а потом мы впустим антейцев в город и дадим поуправлять нами год-другой.

– А наш герцог…

– В изгнании. Может, и в тюрьме, но скорее в изгнании. Да чему удивляться? Небось, в Астерилхолде какой-нибудь местный герцог женился на гилейской баронессе, и король Симеон решил, что в противовес надо бы учинить что-нибудь в Вольноградье. И нашел причину объявить Ванайям войну.

Китрин сдвинула брови – Безель открыто веселился, его ничего не трогало. Наверняка он считает ее опасения наивными, а то и глупыми. Она решила не сдаваться:

– Я много читала про войны. Учитель истории рассказывает совсем не так.

– Может, настоящие войны и другие, – пожал плечами Безель. – Если Антея вдруг пойдет на Биранкур или Кешет, ни за что не поручусь. А здесь – не волнуйся, пташка. Все схлынет, как весенняя гроза.

Женский голос окликнул Безеля – внизу стояла дочка торговца, в темно-коричневом корсаже и длинных юбках из небеленого льна. Безель поднялся, его глаза заблестели.

– Работа зовет. А ты беги домой, пока старуха Кэм не разволновалась. И можешь мне поверить: магистр Иманиэль знает, что делает. Опыта у него больше, чем у любого из нас, он своего не упустит.

Китрин, не сводя глаз с Безеля, кивнула, а тот уже мчался вниз, прыгая разом через две ступеньки. Замерев перед темноволосой девушкой, он поклонился, та присела в реверансе – Китрин видела, что они не всерьез: формальности для них лишь прелюдия к другой игре. Наверняка Безель даже не задумывался, много ли знает Китрин о таких играх. Она лишь сокрушенно смотрела, как он берет девушку под локоток и ведет прочь, через бледные городские улицы и мосты. Китрин вцепилась пальцами в рукава и прокляла – в который уж раз – цвета Медеанского банка. Нет бы им выбрать что-нибудь более подходящее! Зеленый, например, ей к лицу…

Будь ее родители оба первокровные или оба цинны, ее взяла бы на воспитание чья-нибудь семья. А так – отцовские поместья в Биранкуре отошли короне и уже переданы кому-то вместе с титулом, а материнский клан в Принсип-с’Аннальдэ в учтивых выражениях отказался принять полукровку.

Скитаться бы ей по улицам и задворкам Ванайев, когда бы не банк. Ее отец, к счастью, держал часть золота у магистра Иманиэля, и Китрин как наследницу здесь приняли под опеку до совершеннолетия – тогда ей будет позволено заключать контракты от своего имени и удостоверять их оттиском надрезанного до крови большого пальца. Оставалось немного. Через два лета, после девятнадцатого в своей жизни солнцеворота, она станет владелицей состояния и, как она надеялась, навсегда съедет из тесных комнат у главной городской площади, где располагался ванайский филиал Медеанского банка.

Если, конечно, вражеская армия не разрушит город.

Бредя через рынок, Китрин вглядывалась в обыденные спокойные лица – ни страха, ни опасений. Может, Безель и прав. Он говорил так уверенно… Впрочем, он всегда уверен.

Интересно, переменится ли он к ней, когда она станет самостоятельной? Китрин задержала шаг у лотка, где женщина из первокровных торговала духами, притираниями и цветными головными покрывалами. Здесь же на грубом деревянном шесте висело зеркало для покупательниц, и Китрин, глядя в него, вздернула подбородок, как другие, – будто она и не сирота вовсе.

– Ах, бедняжка, – тут же запричитала торговка. – Долго болела, да? Тебе краску для губ?

Китрин помотала головой и отступила, но торговка вцепилась ей в рукав.

– Не убегай, я не боюсь! Знаешь, сколько ко мне после болезни-то приходят? Уберем твою бледность, не стесняйся.

– Я не болела, – выдавила Китрин.

– Как так? – переспросила торговка, уже ведя ее к табурету в дальнем углу палатки. Густой запах розового масла от глиняных плошек был почти невыносим.

– Не болела. У меня мать циннийка. Поэтому… поэтому я такая.

Торговка окинула девушку жалостливым взглядом: в Китрин и вправду не было ни тонко-хрустальной циннийской красоты, ни теплого живого обаяния первокровных. Что-то среднее. Соседские дети звали ее «белый мул» – нелепая помесь, не делающая чести обеим породам.

– Ну, тогда тем более, – утешительно проворковала торговка. – Сядь, сейчас что-нибудь придумаем.

В конце концов Китрин купила у нее краску для губ, лишь бы сбежать.

***

– Лучше б вы дали ему денег. Хоть чуть, – проворчала Кэм. – Он же герцог. Будто не знаете, где его искать, если что.

Магистр Иманиэль, оторвавшись от тарелки, поднял любезное, но непроницаемое лицо. Невысокий, с жесткой кожей и редкими волосами, он по желанию мог казаться то кротким и мягким, как котенок, то холодно-яростным, как демон. За все годы, что Китрин его знала, она так и не поняла, что из этого маска, а что подлинная натура.

– Китрин, – позвал он мягким, под стать взгляду, голосом. – Почему я не ссужаю герцога деньгами?

– Если он откажется вернуть долг, вы не сможете его принудить.

Магистр Иманиэль взглянул на Кэм и пожал плечами.

– Видишь? Девчонка соображает. Таково банковское правило – не давать денег тем, кто считает зазорным возвращать долги. И, кроме того, разве у нас есть свободные средства?

Кэм помотала головой, изображая отчаяние, и потянулась через стол за солью. Магистр Иманиэль откусил еще кусок баранины.

– Почему он не идет занимать денег у баронов и герцогов?

– Не может, – ответила Китрин.

– Почему?

– Да оставьте в покое бедную девочку! – возмутилась Кэм. – Каждый раз не разговор, а экзамен!

– Все их золото – у нас, – объяснила Китрин. – Здесь, в банке.

– Да что ты говоришь? – картинно изумился магистр Иманиэль. – Неужели правда?

– К нам идут который месяц. Мы выдали векселя половине знатных семей в городе. Сначала брали от них золото, потом в ход пошли драгоценности, шелка, табак – все, с чего можно получить выгоду.

– Откуда ты взяла?

Китрин закатила глаза:

– Все об этом знают, на углах шепчутся. Знать удирает со всех ног, как крысы с горящего корабля, и банки наживаются как могут. В Карсе, Киарии или Столлборне за наши аккредитивы дадут полцены, не больше.

– Да, цену сейчас диктует покупатель, – кивнул магистр Иманиэль с удовлетворением. – Зато товар учитывать замучишься.

После ужина Китрин поднялась к себе в комнату и открыла окна. От каналов поднимался туман, в воздухе пахло льняным маслом – по осени им покрывали деревянные стены домов, чтобы уберечь от дождей и снега. Поверх всего разносился густой запах водорослей из каналов. Китрин порой воображала, будто все здания – корабли, которые плывут по огромной реке, а где-то глубоко под землей каналы незримо для глаз соединяются в один широкий поток.

Железная калитка в конце улицы, видимо, ослабла на петлях и теперь скрипела, покачиваясь под ветром. Китрин поежилась, закрыла ставни и, переодевшись ко сну, задула свечу.

Ее разбудили крики. Потом в дверь стукнула окованная свинцом дубина.

Китрин отворила ставни и выглянула наружу. В поредевшем тумане маячили больше десятка мужчин – судя по мундирам, герцогские гвардейцы; пятеро держали в руках смоляные факелы. Столпившись у двери, они орали что-то весело и безжалостно. Один, вскинув глаза, наткнулся взглядом на Китрин и довольно осклабился. Не зная, что происходит, девушка неловко улыбнулась в ответ и отступила вглубь комнаты, чуя недоброе. Тут же послышались голоса – настороженные слова магистра Иманиэля, хохот предводителя отряда и горестный вопль Кэм.

Китрин сбежала по лестнице. Летя по темному, освещенному лишь дальним светильником коридору, она краем сознания понимала, что мчаться к дверям – безумие, нужно спешить прочь. Однако голос Кэм не давал ей покоя: нужно узнать, что стряслось.

Гвардейцы уже успели уйти. Магистр Иманиэль недвижно застыл у двери с поднятым в руке светильником, лицо его словно окаменело. Рухнувшая на колени Кэм замерла рядом, закусив кулак. А Безель, несравненный красавец Безель лежал на каменном полу весь в крови – и кровь больше не текла. Крик, готовый вырваться наружу, замер у Китрин в горле.

– Позови ведуна, – велел магистр Иманиэль.

– Слишком поздно, – сдавленно прошептала Кэм сквозь слезы.

– Я не прошу совета. Позови ведуна. А ты, Китрин, помоги перенести тело.

Надежды не было, но обе женщины повиновались. Кэм, накинув шерстяной плащ, поспешила прочь; Китрин вцепилась в ноги Безеля, магистр Иманиэль подхватил его за плечи, и вдвоем они дотащили тело до столовой. Там Безеля уложили на широкий деревянный стол, и Китрин разглядела раны на лице и руках. Сквозь распоротый клинком рукав виднелся порез, тянущийся от запястья к локтю. Безель не дышал, кровь не сочилась – словно уснул и мирно спит.

Пришедший ведун втер какие-то порошки в пустые глаза Безеля, надавил ладонями на недвижную грудную клетку и призвал духов и ангелов. Безель испустил долгий судорожный вздох, но магия оказалась бессильна. Магистр Иманиэль дал ведуну три тяжелые серебряные монеты и отпустил. Кэм развела огонь в жаровне; блики заплясали по телу Безеля, и стало похоже, будто он дышит.

Магистр Иманиэль стоял в головах, глядя на тело. Китрин выступила вперед и тронула холодеющую руку Безеля. Рыдания подступали к горлу, но слез не было – страх, боль и неверие сплетались в душе, не находя выхода. Она подняла глаза и встретила взгляд магистра Иманиэля.

– Зачем было сопротивляться… – заговорила Кэм. – Лучше б отдали герцогу все, что требовал. Всего лишь деньги…

– Принеси его одежду, – велел магистр Иманиэль. – Чистую рубаху. И ту красную куртку, что он не любил.

Глаза его метались с места на место, как будто он читал слова, написанные в воздухе. Кэм и Китрин переглянулись – Китрин было заподозрила, что хозяин хочет обмыть и одеть тело для погребения, но тут же отбросила нелепую мысль.

– Кэм! – нетерпелив повторил магистр Иманиэль. – Не слышишь, что ли? Ступай!

Старуха тяжело поднялась от камина и неверными шагами двинулась по коридору. Магистр Иманиэль повернулся к воспитаннице, его щеки пылали – то ли от ярости, то ли от стыда, то ли от чего-то еще, чего Китрин не знала.

– Управлять повозкой можешь? – спросил он. – С упряжкой из двух мулов справишься?

– Не знаю. Наверное.

– Раздевайся, – велел опекун.

У Китрин дрогнули ресницы.

– Раздевайся, – повторил магистр Иманиэль. – Ночная рубашка, что там есть – снимай. Посмотрим, с чем имеем дело.

Китрин робко подняла руки к плечам и распустила шнуры – полотно соскользнуло на пол, по коже тут же пошли мурашки от холода. Магистр Иманиэль, обойдя вокруг нее, несколько раз хмыкнул, будто делал какие-то расчеты. Тело Безеля лежало недвижно. Китрин кольнуло стыдом – она никогда прежде не раздевалась перед мужчиной.

Кэм, войдя в комнату, вытаращила от удивления глаза – и тут же решительно нахмурилась.

– Нет! – заявила она.

– Давай рубаху, – велел магистр Иманиэль.

Взглянув на застывшую Кэм, он обошел вокруг стола и взял у нее рубаху и куртку Безеля; старуха не сопротивлялась. Хозяин молча накинул рубаху на Китрин, подол хоть как-то прикрыл наготу. Теплая мягкая ткань еще хранила запах прежнего владельца. Магистр Иманиэль, отступив на шаг, удовлетворенно прищурился и бросил девушке куртку, знаком приказав надеть.

– Подшить кое-где, – заметил он. – И сойдет.

– Не надо, хозяин, – взмолилась Кэм. – Она ведь почти ребенок!

Магистр Иманиэль, не обращая на нее внимания, отвел волосы от лица Китрин и пощелкал пальцами, словно что-то припоминая. Затем наклонился к каминной решетке, окунул палец в сажу и провел им по щекам и подбородку девушки – теперь она стояла с вымазанным лицом, от сажи пахло старым дымом.

– Придумаем что-нибудь получше, а пока… – пробормотал хозяин себе под нос. – Что ж… как тебя зовут?

– Китрин…

Магистр Иманиэль резко хохотнул.

– Что за имя для ладного взрослого парня? Тебя зовут Таг. Ясно? Повтори.

– Меня зовут Таг, – послушно выговорила девушка.

Хозяин презрительно скривился:

– Не пищи, как девчонка!

Китрин попыталась сделать голос пониже и погрубее:

– Меня зовут Таг.

– Неплохо. Для первого раза неплохо. Но надо поработать.

– Не заставляйте ее! – снова вмешалась Кэм.

Магистр Иманиэль улыбнулся одними губами.

– Герцог перешел черту. Банковское правило – закон. Он ничего не получит.

– Банковские правила определяете вы сами! – возразила Кэм.

– И мое слово – закон! Таг, мой мальчик, через неделю пойдешь в Старый квартал и отыщешь мастера Уилла. Он наймет тебя возницей в караван до Нордкоста – увезти отсюда некрашеную шерсть, пока не сгинула из-за войны.

Китрин не ответила ни да, ни нет – перед глазами плыло, происходящее казалось страшным сном.

– Когда приедешь в Карс, – продолжал магистр Иманиэль, – отгонишь фургон в главную дирекцию банка. Я дам тебе карту и указания. И сопроводительное письмо.

– Путь-то – на много недель! – не выдержала Кэм. – А то и месяцев, если снег ляжет!

Магистр Иманиэль резко обернулся, его глаза пылали яростью.

– А что мне остается? – ледяным тоном спросил он. – Держать девчонку при себе? Здесь ей не безопаснее, чем в караване. А я не намерен безропотно ждать, пока у меня все отберут.

– Я ничего не понимаю… – Собственный голос показался Китрин далеким, будто она пытается перекричать шум прибоя.

– Люди герцога не спускают с нас глаз, – объяснил магистр Иманиэль. – Наверняка следят за всеми, кто на меня работает. И за воспитанницей банка, циннийской полукровкой Китрин, тоже. Зато возница Таг…

– Возница? – переспросила Китрин, лишь бы что-нибудь сказать.

– Фургон – всего лишь маскировка, – с отчаянием в голосе проговорила Кэм. – Безель на нем собирался вывезти деньги, сколько получится. Тайком.

– Золото банка? – переспросила Китрин. – Вы хотите, чтобы я везла его в Карс? Я?

– Не все, а сколько удастся, – уточнил хозяин. – Золото тяжелое, поэтому лучше камни и украшения, они дороже. Пряности, табачные листья, шелка – весят мало, компактные, повозка выдержит. И банковские книги. Настоящие. А вот монеты и слитки… надо подумать.

Магистр Иманиэль натянуто улыбнулся. Дрогнул свет; мертвый Безель словно бы повел плечом. Сквозняк холодил обнаженные бедра Китрин, желудок свело, к горлу подступала тошнота.

– Ты все сделаешь правильно, детка, – отрезал магистр Иманиэль. – Я в тебя верю.

– Спасибо, – проглотив комок в горле, ответила девушка.

***

Стиснув зубы, Китрин шла по улицам Ванайев. Под носом топорщились накладные усы – реденькая поросль, как у любого юнца, страшно гордящегося первым пухом над губой. Рубаху и куртку Безеля, скрытно перешитые для нее в задних комнатах банка, дополняли самые дешевые латаные обноски, какие только удалось украсть – новое покупать никто не осмелился. Волосы, выкрашенные чаем в тускло-бурый цвет, ей зачесали вперед, чтобы скрыть лицо, а на место мужского органа прикрутили тугой узел из тряпок, который теперь торчал между ног и мешал ходить.

Вышагивать по городу, как лицедей в клоунском гриме и шутовских башмаках, было неловко и нелепо – Китрин казалось, что ее обман очевиден всему миру. Стоило прикрыть глаза – в памяти всплывал труп Безеля, и от каждого случайного окрика сердце пускалось вскачь: она ждала ножа, стрелы, свинцовой дубины.

Ее никто не замечал.

Ванайи готовились к войне: купцы напоследок забивали окна досками, на площадях и в проулках теснились подводы – семьи, отказавшиеся бежать в деревню, передумали и теперь уезжали, а уехавшие передумали и теперь возвращались по домам. Герцогские глашатаи кричали о мифическом тысячном войске, уже высланном новым союзником, а старики-тимзины у пристани смеялись, что уж лучше быть под Антеей, чем связаться с Маччией. Вербовщики гнали перед собой нестройные кучки новобранцев, рыча, как волки на кур. А в Старом квартале у высоких, богато изукрашенных дверей мастера Уилла толпились повозки, фургоны, телеги, мулы, волы и кони. На площади, где выстраивался караван, Китрин протиснулась сквозь толпу к коренастой фигуре мастера Уилла, увенчанной кожаной шляпой.

– Господин, – позвала она тихим низким голосом.

Старик не ответил, и Китрин нерешительно потянула его за рукав.

– Что?

– Я – Таг, господин. На фургон магистра Иманиэля.

Мастер Уилл взглянул на нее ошеломленно и тут же окинул глазом толпу – не слышал ли кто. Китрин мысленно прокляла все на свете. У банка нет повозок! Не фургон магистра Иманиэля, а фургон с шерстью! Так ошибиться в первый же раз!..

Мастер Уилл кашлянул и тронул ее за плечо.

– Опаздываешь, мальчик мой. Я уж думал, вовсе не придешь.

– Простите, господин.

– Ради всего святого, детка, лучше не разговаривай.

Мастер Уилл тороплив протащил ее через толчею и остановился у глубокой и узкой повозки. Борта, хоть и потертые, с годами не утратили прочности, а полог из просмоленного полотна сулил надежную защиту от ливней – рулоны серой шерстяной ткани, плотно уложенные в кузов, точно не промокнут. Толстые железные оси и обитые сталью колеса, на взгляд Китрин, слишком уж тяжелы для обыденной перевозки тканей – два мула, уже стоящие в упряжке, слабоваты для такой громадины. Обман не скрыть. Герцогские стражники все поймут без единого взгляда на Китрин!.. У девушки свело желудок, и она возблагодарила ангелов за то, что не смогла утром проглотить ни кусочка – неизвестно, удержатся ли усы, если ее начнет рвать.

Мастер Уилл наклонился ниже, прижав губы к ее уху.

– Верхние два слоя – шерсть. Внизу все в запечатанных ящиках и бочках. Если крыша пропустит влагу – просто дай грузу высохнуть.

– А книги… – выдохнула Китрин.

– Книги завернуты в пергамент и залиты воском, их хоть в море бросай, выдержат. Не волнуйся. Не думай о том, что везешь. И ни в коем случае не пытайся влезть и разглядеть.

Китрин едва не поморщилась от раздражения. Он что, считает ее безмозглой?

– Спать можешь сверху на тюках, – продолжал мастер Уилл. – Ничего странного, никто не обратит внимания. Слушайся начальника каравана. Следи, чтобы мулы были сыты и здоровы. И держись подальше от всех, насколько возможно.

– Хорошо, господин.

– Ну вот и отлично. – Старик, отступив, хлопнул ее по плечу и выдавил безрадостную улыбку. – Удачи.

Глядя в удаляющуюся спину мастера Уилла, Китрин едва удержалась, чтобы его не окликнуть. Неужели это все? Ни дальнейших советов, ни напутствий – так и остаться одной? Она судорожно сглотнула и, резко ссутулившись, поплелась к фургону. Мулы глядели на нее равнодушно – что ж, хоть они не боятся пути.

– Меня зовут Таг, – шепнула она в длинные мягкие уши, жалея, что не знает имен мулов. И совсем неслышно добавила: – А на самом деле я Китрин.

Стражников она разглядела лишь после того, как вскарабкалась на сиденье возницы. Мужчины и женщины в кожаных доспехах и при мечах, все первокровные, лишь один тралгут с кольцами в ушах и гигантским луком на плече. Трое из стражников – предводитель отряда, тралгут и облаченный в длинные одежды старик с туго стянутыми волосами – о чем-то оживленно беседовали с начальником каравана, тимзином. Китрин стиснула вожжи так, что побелели костяшки пальцев. Предводитель кивнул в ее сторону, караванщик-тимзин пожал плечами. Трое стражников двинулись в ее сторону. Бежать? Неужели убьют?..

– Парень! – окликнул ее предводитель. Суровое лицо, светлые глаза, русые волосы – длиннее, чем носят в Вольноградье, но короче, чем диктует антейская мода. Моложе магистра Иманиэля, старше Безеля… Наклонившись, он поднял брови. – Парень! Слышишь меня?

Китрин кивнула.

– Ты слабоумный, что ли? Еще мне не хватало мальчишек, которые того и гляди отстанут от обоза.

– Нет, – просипела Китрин и кашлянула, чтобы голос звучал хрипло и низко. – Нет, господин.

– Ну что ж. Стало быть, на этом фургоне – ты?

Китрин кивнула.

– Отлично. Ты явился последним, все познакомились без тебя. Церемоний разводить не будем. Я капитан Вестер. Это мой помощник Ярдем. А это наш ведун, мастер Кит. Мы охраняем караван, а ты выполняешь наши приказы точно и без промедлений. Мы доставим тебя в Карс в целости и сохранности.

Китрин вновь кивнула, капитан кивнул в ответ, явно сомневаясь в нормальности нового возницы.

– Вот и хорошо, – бросил он, отворачиваясь. – Тогда в путь.

– Как скажете, сэр, – скрипуче пробасил тралгут и вместе с капитаном двинулся обратно, их голоса тут же слились с уличным шумом.

Мастер Кит подошел к Китрин. Он был много старше капитана, в обильной седине едва проступали черные волосы. Его длинное смуглое лицо вдруг озарилось улыбкой, на удивление сердечной.

– Как себя чувствуешь, сынок?

– Волнуюсь, – ответила Катрин.

– Первый раз идешь с караваном?

Китрин кивнула. Что за идиотизм – все время кивать, будто немая попрошайка на улице. Улыбка ведуна, мягкая, как у священника, согревала и ободряла.

– Подозреваю, что самое тяжкое в пути – скука. Когда перед глазами третий день маячит та же повозка, поневоле начинаешь мечтать о разнообразии.

Китрин улыбнулась – почти искренне.

– Как твое имя?

– Таг.

Веки старика дрогнули, улыбка на миг застыла. Китрин опустила голову, завешивая лицо волосами, сердце понеслось вскачь. Мастер Кит всего лишь чихнул и, покачав головой, произнес по-прежнему мягко:

– Добро пожаловать в караван, Таг.

Китрин еще раз кивнула, и ведун отошел. Сердце, успокаиваясь, застучало ровнее, девушка сглотнула комок в горле, закрыла глаза и приказала плечам расслабиться. Ее не разоблачили. Все будет хорошо.

Через час караван двинулся в путь. Первой шла широкая неуклюжая подвода с фуражом, за ней крытый фургон, лязг от которого долетел до Китрин даже через три упряжки. Начальник каравана, тимзин, объезжал подопечных на рослой белой кобыле и то и дело тыкал в повозки, мулов и возниц длинным гибким кнутом. Когда караванщик поравнялся с Китрин, она тряхнула вожжами и прикрикнула на мулов, как научил ее Безель в прежние времена – когда он был жив, весел и не считал зазорным пофлиртовать с несчастной сиротой, живущей на попечении банка. Мулы ринулись было вперед, и тимзин не замедлил с гневной отповедью:

– Куда гонишь, парень! Ты не на скачках!

– Простите, – пробормотала девушка, натягивая поводья. Один из мулов, обернувшись к ней, всхрапнул и повел ушами – она так и не поняла, привиделось ли ей недовольство в его глазах или мул и впрямь был возмущен. Китрин тронула упряжку вперед, уже медленнее, и караванщик-тимзин, покачав головой, двинулся дальше к хвосту каравана. Мулы привычно потащили фургон вслед за остальными повозками. Мало-помалу, под крики и проклятия, обоз выстроился в ряд и двинулся прочь от широких улиц Старого квартала к каналам, впадающим в реку, и дальше через мост, мимо герцогского дворца.

Перед глазами Китрин тянулись Ванайи, знакомые с детства. Вот дорога к рынку, где Кэм купила ей на день рождения медовую ковригу. Дальше – палатка, где подмастерье сапожника осмелился ее поцеловать и был выпорот магистром Иманиэлем. Она уже и забыла… А в этот дом ее, совсем кроху, водили учиться счету и письму. Где-то в городе похоронены ее мать и отец – она никогда не была на могиле, а жаль…

«Когда вернусь, схожу», – пообещала она себе. После войны, когда мир заживет спокойно, она вернется в Ванайи и найдет могилы родных.

Неожиданно скоро замаячила впереди городская стена – светлые камни, сложенные в два человеческих роста. Ворота стояли открытыми, но из-за толчеи на дороге караван замедлился, и мулы, словно ожидавшие такого исхода, терпеливо застыли на месте. Караванщик помчался вперед расчищать путь, лупя кнутом всех, кто мешал проехать. Заметив на надвратной башне стражника, на котором сияли латы герцогских гвардейцев, Китрин на миг похолодела: не он ли, вскинув голову, ухмылялся ей в ту ночь, когда убили Безеля? Однако окликнул стражник не ее, а капитана:

– Ты трус, Вестер!

У Китрин перехватило дух. Так обыденно бросаться оскорблениями…

– Сгинь, Доссен! – с ухмылкой рявкнул в ответ тот. Неужели они друзья?.. Капитан тут же утратил изрядную долю доверия Китрин, хотя она и успела порадоваться, что гвардеец их все-таки не остановил. Повозки с грохотом и скрипом, то и дело кренясь на поворотах, выехали за городскую стену, и мелкая городская брусчатка под колесами сменилась широким зеленым полотном драконьего нефрита. Карс лежал отсюда к северо-западу, однако дорога, повторяя изгиб далекого морского берега, сворачивала к югу. По пути изредка попадались встречные повозки, идущие в город; освещенные солнцем низкие холмы полыхали осенним золотом и багрянцем. Китрин сжалась на скамье; начали мерзнуть ноги, затекли руки.

Через несколько лиг неспешного пути ровный стук колес и мерное покачивание фургона ее убаюкали, беспокойство понемногу улеглось. Девушка почти не вспоминала, зачем она здесь, почему оставила город, чем нагружен фургон, – она вдруг оказалась почти в одиночестве: мир теперь вмещал только ее, мулов, задок предыдущей повозки и деревья по краям дороги. Солнце, понемногу клонящееся к горизонту, светило ей в глаза, она почти ничего не видела.

Вдруг донесся окрик караванщика, обоз замедлил движение, а потом и вовсе остановился. Караванщик-тимзин проскакал от первых повозок к хвосту, как в Ванайях, и указал каждому место в открытой низине. Привал. Место Китрин, к счастью, было у самой дороги, так что особых маневров не понадобилось: она повернула куда велено, остановила фургон и слезла на землю. Отпрягши мулов, она повела их к ручью – животные тут же припали к воде и не отрывались так долго, что девушка занервничала: не вредно ли им? Может, остановить? Чужие мулы, которых поили по соседству, тоже пили не поднимая головы, и Китрин, тайком следя за погонщиками, решила делать то же, что все.

Вскоре спустилась ночь, резко похолодало. К тому времени как девушка накормила мулов и, вычистив, отвела их к походным стойлам, землю окутал туман. От разведенного караванщиком костра потянуло запахом дыма и жареной рыбы, у Китрин от голода заныло в желудке. Остальные возницы, пересмеиваясь, уже толкались в очереди за едой. Китрин встала рядом, стараясь не поднимать головы и не встречаться ни с кем глазами, а когда с ней заговаривали – лишь хмыкала или отделывалась односложными ответами. Стряпухой при караване была низенькая толстая тимзинка с пухлыми, как колбасы, руками, чешуйки на которых чуть не стояли торчком, готовые отслоиться. Когда подошла очередь Китрин, стряпуха вручила ей оловянную тарелку – бледный ломтик форели, щедрая гора бобов и хрустящая краюха черного хлеба. Китрин благодарно кивнула и пошла к костру. Хотя штаны и куртка пропитались влагой, она не посмела приблизиться к огню и осторожно присела в тени.

Пока все ужинали, караванщик вытащил из своего фургона табурет и, взобравшись на него, при свете костра принялся читать вслух из священной книги. Китрин не особенно прислушивалась: магистр Иманиэль тоже был набожен или, по крайней мере, старался слыть набожным ради репутации, и благочестивые чтения были Китрин не в новинку, хотя ни Бог, ни ангелы никогда не казались ей такими уж увлекательными персонажами.

Тихонько оставив на месте тарелку с ножом, она отошла к ручью. Не выдать в отхожем месте, что она не мальчик, – эта мысль глодала ее всю дорогу, лишь усиливая ужас, и снисходительные реплики магистра Иманиэля («Да большую нужду все мужчины справляют сидя!») ее не ободряли. И сейчас, в пронизанной туманом тьме, сидя со спущенными штанами и придерживая рукой набитый тряпками гульфик, Китрин чувствовала облегчение не только телесное. Один раз получилось. Что ж, теперь остается поддержать игру несколько недель, пока караван дойдет до Карса.

Вернувшись к костру, она обнаружила, что рядом с ее тарелкой сидит один из стражников – к счастью, не капитан и не его помощник-тралгут. Китрин присела на прежнее место, стражник кивнул ей и улыбнулся. Только бы он не заговорил!..

– А караванщик-то наш не дурак поболтать, – тут же сообщил стражник. – Знатно выступает. Отличный бы актер из него вышел, да только для тимзинов ролей не так много. Разве что Орман в «Огне», а больше и не найдешь.

Китрин кивнула и сунула в рот очередную порцию холодных бобов.

– Сандр, – не пожелав умолкнуть, продолжил стражник. – Меня так зовут – Сандр.

– Таг, – буркнула Китрин, надеясь, что с полным ртом ответ получится по-мужски небрежным.

– Здорово, Таг. – Сандр пошевелился в темноте и вытащил кожаный бурдюк. – Выпить хочешь?

Китрин пожала плечами – как пожал бы плечами мальчишка-погонщик. По крайней мере, она надеялась, что вышло похоже. Сандр улыбнулся и вытащил пробку. Китрин раньше пробовала вино – в храме и на праздничных застольях, – но только разбавленное и понемногу. Теперь ощущение было совсем другим: язык и губы слегка обожгло терпким привкусом, и жидкость устремилась в горло, словно очищая Китрин изнутри. В груди разлилось тепло, как разливается по лицу румянец.

– Отличная штука, да? – подмигнул Сандр. – Позаимствовал у мастера Кита, он не будет ругаться.

Китрин отхлебнула еще вина и с сожалением отдала бурдюк; Сандр припал к горлышку. Караванщик тем временем закончил читать, полдесятка голосов помогли ему пропеть концовку. Лунный свет, рассеянный туманом, лился мягко и ровно. К удивлению Китрин, вино ее успокоило, сжатые в комок внутренности расслабились – не полностью, но ощутимо. Тепло перелилось из груди в живот. Интересно, сколько еще надо отхлебнуть, чтобы отпустило плечи и шею…

Нет, сейчас не до безрассудств. Напиваться нельзя.

Сандра окликнули, и он вскочил на ноги, забыв про бурдюк.

– Я здесь, сэр!

Стало быть, Вестер с тралгутом собирают стражников. Китрин всмотрелась в серую клочковатую тьму, оглянулась на костер – и осторожно, как бы невзначай подобрала бурдюк и спрятала под курткой.

По пути к своему фургону она старалась обходить остальных погонщиков. Чей-то голос выводил песню, кто-то подпевал. Крикнула ночная птица. Китрин забралась в фургон; на тюки с шерстью уже легла ночная роса, в мельчайших каплях влаги отражался лунный свет. Полог закрывать не хотелось – все равно ведь темно, – и Китрин свернулась калачиком среди рулонов ткани. Вытащив из-под куртки бурдюк, она отпила еще глоток. Один. Маленький.

Надо быть начеку.

Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ

Рис.6 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Меч, описывая дугу, в последний миг повернулся; теперь стальное острие метило Доусону в лицо. Будь он так же молод, как и противник, уловка достигла бы цели: пришлось бы отпрянуть и – в неизбежном развороте – открыться. Однако многолетний опыт дуэлей не прошел даром: Доусон, отведя свой клинок на два пальца в сторону, в неожиданном выпаде послал меч вперед и промахнулся лишь на волос.

Фелдин Маас – барон Эббингбау и противник Доусона не только в дуэлях – сплюнул на землю и ухмыльнулся.

Изначальный повод был ничтожным. Три дня назад на королевском обеде Маас потребовал, чтобы угощение ему подавали прежде, чем более богатому землями Доусону, – на том основании, что Мааса теперь назначили смотрителем южных границ. Барон объяснил Маасу его ошибку, тот оскорбился. Дело едва не дошло до пощечин прямо в пиршественной зале, и теперь противники разрешали спор давним традиционным способом.

Дуэльная аллея, сухая и пыльная, длиной и шириной вполне годилась для поединков вроде нынешнего, где позволены короткие клинки и кожаный доспех. С одной стороны ее ограничивали деревья, за которыми высились стены и башни Кингшпиля, с другой – исполинский Разлом в тысячу локтей глубиной, прорезавший некогда город и давший имя Рассеченному Престолу.

Противники отошли на позицию и вновь двинулись по окружности, не спуская один с другого глаз. Правую руку Доусона чуть ли не жгло от натуги, однако острие меча было нацелено во врага четко и твердо – барон всегда гордился тем, что после тридцати дуэльных лет он все так же силен, как в день первого поединка. Клинок соперника чуть дрожал, расслабленная поза обманула бы кого угодно – только не Доусона.

Кожаные подошвы ступали в пыли почти бесшумно. Фелдин ударил, Доусон парировал и ответил выпадом, Фелдин с погасшей ухмылкой отступил. Однако Доусон не расслаблялся: никаких поблажек, пока наглец не получит фирменный шрам Каллиама. Фелдин Маас, крутанув меч кистью, размашисто ударил в низ корпуса, Доусон отвел удар и после ложного выпада вправо атаковал слева. Маневр был блестящим, однако противник успел уклониться – у обоих хватало боевого опыта, чтобы не поддаваться на затасканные трюки.

Оба полагались на неожиданность.

На войне, в настоящем бою, следующая атака Доусона стала бы чистым самоубийством: он открылся, ослабил упор, слишком вложился в удар. Выпад получился таким безыскусным, что Фелдин поверил и отскочил назад – но чересчур медленно: клинок Доусона рассек ему кожу.

– Кровь! – объявил Доусон.

В долю секунды на лице Фелдина сменились удивление, ярость, внезапная собранность – и тут же все прикрыла маска холодной иронии. За краткий миг он успел просчитать контратаку, и Доусон не сумел бы от нее уйти. Этот юнец Фелдин мечтал его убить! Несмотря на честь, свидетелей, закон, – Фелдин чуть не поддался искушению его убить! Что ж, победа над ним становилась от этого только слаще.

Фелдин отступил, прижал руку к ребрам и поднял окровавленные пальцы. Лекари бросились обрабатывать рану; Доусон вложил меч в ножны.

– Отличный ход! – бросил Фелдин, пока с него стаскивали рубашку. – Пользоваться моей честью как щитом! Да ведь это почти комплимент – поставить на кон собственную жизнь, полагаясь на мое благородство!

– Скорее на боязнь потерять лицо.

В глазах Фелдина мелькнул опасный огонек.

– Полегче, – вмешался главный лекарь. – С одной дуэлью покончили, не начинайте новую.

Доусон, обнажив кинжал, отсалютовал на прощание, Фелдин оттолкнул слуг и тоже вытащил кинжал. Кровь обильно струилась по его телу – новый шрам уж точно будет глубок. Доусон удовлетворенно вложил кинжал в ножны, повернулся и зашагал прочь от дуэльной аллеи. Его честь была сохранена.

***

Кемниполь. Старинный город Разлома, столица Рассеченного Престола.

Еще со времен драконов он был всемирным оплотом власти первокровных. В сумрачные, выжженные века после великой войны, которая низложила владык мира и принесла освобождение расам рабов, Кемниполь оставался маяком света для первокровных: черно-золотой город на холме призывал к себе разбросанных по миру питомцев. Шли века, богатства копились, таяли и вновь копились, один лишь город стоял незыблемо – прорезанный Разломом и объединенный властью Кингшпиля, где ныне владычествовал король Симеон с юным принцем Астером.

Края Разлома соединял Серебряный мост, перекинутый от Кингшпиля к аристократическому кварталу на самом верху западного склона. Древние камни опирались на слой драконьего нефрита не толще пяди – вечного, как солнце и океан. Не желая перенимать недавнюю моду и передвигаться в носилках на плечах рабов, Доусон ехал в небольшой одноконной карете, от стука колес которой вспархивали по пути стаи голубей. Высунувшись из окна, он окинул взглядом стены Разлома – пласты камня, перемежающиеся слоями руин. Говорили, что остатки старинных зданий, погребенные сейчас под отбросами в нижних толщах расселины, древнее самих драконов. Кемниполь, вечный город. Его, Доусона, город – средоточие чаяний всего народа и целой расы. Город, любовь к которому соперничала в душе барона лишь с любовью к семье.

За мостом возница свернул на небольшую уединенную площадь, и перед глазами вырос особняк Доусона – стройные плавные линии выгодно отличали его от вычурных нагромождений, какими украшали свои дома выскочки вроде Фелдина Мааса, Алана Клинна и Куртина Иссандриана. Строгий классический дом, отделенный Разломом от Кингшпиля и широкой равнины за ним. Благороднейшая семья в городе – исключая разве что лорда Банниена с его эстинфордским поместьем.

Слуги опустили подножку и подставили руки, чтобы помочь барону сойти, однако Доусон по обыкновению спустился сам – он предпочитал соблюдать установленный им же самим порядок. Раб-привратник, старый тралгут с бледно-коричневой кожей и светлыми волосками на кончиках ушей, стоял у входа, прикованный серебряной цепочкой к колонне черного мрамора.

– С возвращением, мой господин. Ваш сын прислал письмо.

– Который?

– Джорей, мой господин.

У Доусона заныло сердце. Послания от других детей сулили бы чистейшую радость, однако письмо Джорея было сводкой новостей с ненавистной ванайской кампании. Он с тревогой протянул руку, но раб-привратник повел головой в сторону двери.

– Письмо у вашей супруги, господин.

В доме, среди темных гобеленов и сверкающего хрусталя, его встретил возбужденный лай: пять волкодавов летели к хозяину вниз по лестнице. Доусон потрепал их за уши, погладил лоснящиеся серые бока и прошел в оранжерею – к жене.

Стеклянный зал он соорудил исключительно ей в отраду: оранжерея нарушила пропорции северного крыла, зато Клара теперь разводила здесь троецветки и фиалки. Цветы с горных склонов Остерлинга напоминали ей о доме и скрашивали жизнь во время приездов в Кемниполь: фиалками в особняке пахло всю зиму.

Жена сидела в глубоком кресле у письменного столика, окруженная корзинками темных благоухающих цветов, как солдатами на параде. При звуке его шагов она с улыбкой вскинула голову.

Клара всегда была безупречна. Пусть годы согнали румянец со щек и посеребрили нити в черных волосах – Доусон по-прежнему видел в ней все ту же юную девушку. Времена, когда отец Доусона выбирал мать для своих будущих внуков, славились и более яркими красавицами, и более тонкой поэзией, однако отец остановил выбор на Кларе – и Доусон в тот же миг признал мудрость такого решения. У нее было доброе сердце – без этого прочие достоинства обращаются в прах.

Доусон нагнулся и поцеловал жену в губы, как всегда, – исполняя ритуал так же, как при выходе из кареты или при встрече с собаками. Ритуалы придавали его жизни дополнительный смысл.

– Джорей прислал письмо? – спросил он.

– Да. Весел, радуется кампании. Командир у него – сын Адрии Клинна, Алан. Джорей говорит, прекрасно ладят.

Тревога лишь усилилась. Скрестив руки, Доусон облокотился на столик с цветами. Клинн. Еще один приспешник Фелдина Мааса. Когда король определил к нему Джорея, известие встало Доусону поперек горла, злость не прошла и поныне.

– Да, а еще написал, что с ним служит Гедер Паллиако – но разве такое возможно? Тот забавный толстячок с вечной страстью к географическим картам и шуточным куплетам?

– Ты путаешь его с Лерером Паллиако. Гедер его сын.

– Ах вот как! – Клара с облегчением повела рукой. – Тогда ясно. А то я все недоумевала: в таком возрасте – и на войну. Не для нашего поколения забава. А еще Джорей чуть не целую страницу расписывает коней и груши – опять ваши штучки, я так ничего и не поняла.

Она порылась в складках платья и вынула сложенные листы.

– А как твоя дуэль? Успешно?

– Да.

– Этот наглец извинился?

– Лучше. Он проиграл.

Почерк Джорея, бегущий по страницам, напоминал равномерные следы птичьих коготков – ровные и одновременно небрежные. Доусон мельком просмотрел начало: бравада по поводу тягот походной жизни, язвительный выпад в адрес Алана Клинна (Клара его то ли не заметила, то ли предпочла не понять), строка-другая о юнце Паллиако, над которым потешается вся честная компания. А вот и главное! Доусон внимательнее вчитался в текст, тщательно просеивая каждую фразу в поисках условных знаков – главные персонажи и основные действия обозначались у них с сыном особыми словами. «В нынешнем году груши сами в руки не падают» – значит, сэр Алан Клинн не ставленник лорда Тернигана и подчиняется ему как командующему войском, политические союзы ни при чем. Что ж, надо учесть. «Мой жеребец, кажется, начинает припадать на правую ногу». Жеребец, а не конь. Припадать, а не хромать. Правая нога, не левая. Стало быть, отряд Клинна планируют оставить в завоеванных Ванайях, а самого Клинна прочат во временные правители. Терниган не намерен брать себе власть. Значит, тем нужнее сейчас задержка в войне.

Только задержка. Главное, чтобы не поражение – тогда закулисные переговоры Доусона с Маччией станут государственной изменой. А вот если войско Тернигана завоюет Ванайи не сейчас, а в весеннюю кампанию, то Доусон успеет добиться, чтобы Клинна призвали ко двору, а на его место поставили Джорея. Правитель Ванайев – недурная должность для начала карьеры, да и Маасу с Клинном такой ход поубавит спеси.

Переговоры Доусон вел самыми тайными путями – его письма адресовались в Столлборн, откуда надежные люди пересылали их купцам из Биранкура, торгующим с Маччией, а те передавали по назначению. Главное было соблюсти тайну, и Доусон своего добился. Вольный город Ванайи получит подкрепление в шестьсот солдат. Весной, когда отпадет надобность, подкрепление отправят обратно, Ванайи падут, а к лету Доусон будет попивать вино с королем Симеоном и со смехом рассказывать о собственной ловкости.

– Милорд…

На пороге оранжереи с почтительным поклоном застыл слуга. Доусон свернул письмо и отдал Кларе.

– Что такое?

– К вам пришли, милорд. Барон Маас с супругой.

Доусон только хмыкнул. Клара, поднявшись с кресла, оправила рукава и приняла почти безмятежный вид.

– Ну же, любовь моя, – улыбнулась она. – Вы поиграли в войну, дай нам поиграть в мир и согласие.

Доусон хотел было возразить, что дуэль не игра, а дело чести, что получить шрам – для Мааса позор, что нынешняя встреча не более чем дань этикету… Клара, подняв бровь, склонила голову набок, и вся ярость куда-то улетучилась. Доусон рассмеялся.

– Любовь моя, ты учишь меня хорошим манерам.

– Вот уж нет, – улыбнулась Клара. – А теперь пойдем. Скажи гостям что-нибудь приятное.

Гостиная, уставленная лучшей в доме мебелью, тонула в гобеленах, через широкое окно с цветной мозаикой, изображающей грифона с секирой – герб Каллиамов, – падал свет на вытканные картины Последней битвы, где драконьи крыла были выведены серебряной нитью, а Дракки Грозовран – золотой. Фелдин Маас стоял в дверях, вытянувшись как по команде. Его темноволосая жена, дрогнув худеньким личиком при виде Доусона и Клары, кинулась к ним через всю комнату.

– Кузина! – воскликнула она, беря Клару за руки. – Я так рада встрече!

– Я тоже, Фелия, – ответила та. – Что поделать, у нас с тобой поводы для визитов – только ссоры мужей.

– Остерлинг, – проронил Фелдин Маас, выбрав титул поофициальнее.

– Эббингбау, – кивнул Доусон.

Фелдин поклонился в ответ легка напряженно – свежая рана давала о себе знать.

– Прекратите оба!

– Лучше сядьте и выпейте!

Реплики обеих дам слились в одну, мужчины повиновались. После короткого обмена незначащими фразами Фелдин склонился вперед и понизил голос.

– Я еще не слыхал новостей – участвуешь ли ты в королевском турнире?

– Конечно участвую. С чего бы мне отказываться?

– Ну… я думал, вдруг решишь не забирать себе всю славу и оставить немного сыновьям. Вот и все. Не хотел тебя задеть, старина, с меня пока хватит. Для новых оскорблений нужно сначала подлечиться.

– В следующий раз можно устроить дуэль иного образца – словесную. Эпиграммы на десяти шагах.

– Нет уж, лучше клинки. От твоих эпиграмм не исцелишься – сэра Лоурена и поныне величают рыцарем Кролика, а все ты.

– Я? Ни в коем случае. При его-то зубах, да еще этот шлем… Я знаю, что там крылья, но по виду – ни дать ни взять уши! – Доусон отхлебнул вина. – Ты сегодня храбро сражался, мой мальчик. До меня тебе, конечно, далеко, но ты хороший боец, без сомнения.

Клара наградила его улыбкой. А ведь она права – великодушным быть не так уж трудно и даже немного приятно. Вино радовало богатым ароматом, в придачу к нему слуги внесли блюдо с сыром и солеными колбасками. Клара с кузиной тихо сплетничали, то и дело берясь за руки, как влюбленные дети. Видно, и здесь то же: насмешка, оскорбление, вслед за ним утешение. Королевство держится на таких вот женщинах – они спасают его от неминуемых войн, замешенных на самолюбии и мужской спеси.

– Нам повезло, – проговорил Доусон. – Повезло с женами…

Фелдин Маас вздрогнул, посмотрел на двух женщин, занятых беседой о неудобстве жить на два дома – в Кемниполе и фамильном поместье, – и криво усмехнулся.

– Точно. Долго пробудешь в Кемниполе?

– До турнира, и потом задержусь на неделю-другую. Хочу вернуться домой до снегопадов.

– Да уж. Кингшпиль собирает на себя все ветры с равнины – его величество, должно быть, взял в архитекторы парусного мастера. Говорят, король задумал объехать с осмотром все граничные земли, лишь бы пожить в тепле.

– Лишь бы поохотиться, – поправил его Доусон. – Еще в детстве, когда мы были совсем мальчишками, он любил зимнюю охоту в тех краях.

– Не староват ли он для такого?

– Нет. Ничуть.

– Склоняюсь перед твоим мнением.

На губах Фелдина играла тонкая самодовольная улыбка, и Доусона обожгло яростью. Клара наверняка заметила и поспешила на помощь: умение сохранять мир, как видно, предполагало способность вовремя прекратить игры в дружбу, дабы не развеять хрупкую иллюзию безмятежности. Она позвала слуг, вручила в подарок кузине фиалки, и обе семьи пошли в переднюю залу – раскланяться на прощание. Перед самым уходом Фелдин нахмурился и поднял палец.

– Совсем забыл. У тебя есть родственники в Вольноградье?

– Нет, – ответил Доусон. – Кажется, у Клары дальняя родня в Гилее.

– Не родня, а свойственники, – уточнила Клара. – Кровного родства нет.

– Значит, в Маччии никого? Что ж, хорошо, – кивнул Фелдин Маас.

Плечи Доусона напряглись.

– В Маччии? Никого. А что не так с Маччией?

– Судя по всему, их верховный дож решил заключить с Ванайями союз против его величества. «Совместный отпор агрессии», что-то в этом роде.

Фелдину известно о ванайском подкреплении. Стало быть, сэру Алану Клинну – тоже. Знают ли они, кто свел Ванайи с новым союзником, или только догадываются? Как минимум догадываются, иначе бы Фелдин не затевал разговор. Доусон улыбнулся как можно небрежнее:

– Единодушие в Вольноградье? Слабо верится. Скорее всего, слухи.

– Да, – подтвердил Фелдин Маас. – Точно. Наверняка ты прав.

Этот псиномордый слабак и лицемер, порождение хорька и шлюхи, отвесил поклон и зашагал прочь вместе с женой. Доусон не пошевелился.

– Что случилось? – Клара взяла его за руку. – Ты чем-то огорчен?

– Позже поговорим, – бросил он.

В библиотеке Доусон запер за собой дверь, зажег свечи и снял с полок рулоны карт. Отмечая дороги из Маччии к Ванайям и пути движения армии, он измерял и высчитывал сроки, чувствуя, как в нем закипает злость – словно волна, подстегнутая грозовым ветром. Цепочка доверенных людей дала сбой, кто-то проговорился, его замыслы пошли прахом. Слишком он вложился в удар – и подставился. Его переиграли. И кто – Фелдин Маас!

За порогом библиотеки давно уже скулил пес, царапая когтями дверь. Доусон встал и впустил его в комнату. Волкодав влез на кушетку, подобрав под себя задние ноги, и беспокойно уставился на Доусона. Барон Остерлингских Урочищ опустился на кушетку рядом со зверем и потрепал его за уши. Пес вновь заскулил и уткнулся мордой в ладонь хозяина. Через миг в дверях показалась Клара.

– Дурные вести? – спросила она, глядя на мужа таким же беспокойным, как и у пса, взглядом.

– Да, в некотором роде.

– Джорею грозит опасность?

– Не знаю.

– А нам?

Доусон промолчал. Ответ был «да», и солгать не хватило сил.

Гедер

Рис.7 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Густой туман, белый в лучах утреннего солнца, покрывал всю равнину. Знамена знатных родов Антеи беспомощно свисали с шестов, темные и тусклые от пропитавшей их влаги. Пахло истоптанной землей, все пронизывал холод. Конь Гедера потряс головой и всхрапнул; юноша потрепал его по гриве рукой в латной перчатке.

Блестящие стальные латы когда-то принадлежали отцу; слегка потускнел лишь наспинник, который кузнец подгонял под осанку Гедера. Ремни жгли кожу даже сквозь бригандину. Спешный марш, изнурительный и бесконечный, казался теперь едва ли не начальным кругом ада; изматывала не столько быстрота – шли довольно неторопливо, – сколько беспрерывность. Четыре дня с того похмельного утра Гедер то торчал в седле, то шел пешком, отдохнуть удавалось не больше двух часов кряду. По ночам он трясся от холода под наброшенным на плечи одеялом, днем изнывал от жары. Армия маршировала по широкому, мощенному зеленым камнем драконьему пути; стук подошв по нефриту сперва раздражал, после отзывался музыкой, потом казался извращенной формой тишины, затем опять раздражал… Немалую часть пути Гедер проделывал пешком – запасного коня у него не было, хотя мало-мальски состоятельный рыцарь имел бы с собой двух-трех, а то и четырех. И латы поновее тех, что пролежали без дела чуть не полвека. И палатку, получше защищающую от холода. И может быть, даже толику достоинства и самоуважения.

Прочие титулованные латники ехали группками, кое-кто с собственной свитой, и хотя Гедер, как и они, принадлежал к авангарду, место ему – что неудивительно – отвели позади колонны: за ним шли повозки с провиантом, дальше пехота и солдатские девки. Девок, правда, оставалось всего ничего: в таком походе много не заработаешь.

Приказ остановиться отдали вчера вечером, за час до заката. Оруженосец Гедера разбил хлипкую палатку, принес жестяную тарелку с чечевицей и сыром и по-дартински свернулся калачиком у входа. Гедер добрался до тюфяка, зажмурил глаза и взмолился о сне. Всю ночь ему снился поход, с первыми рассветными лучами прозвучал новый приказ – строиться.

В детстве Гедер часто пытался вообразить себе этот день – день первой битвы. Вихрь атаки, стремительный жар скачки, яростной боевой клич на устах… Вместо этого – час за часом торчать в седле, одуревая от холода, передающегося телу от стылых лат, и ждать, пока выведут, выстроят и переформируют пехоту. Благородные ряды рыцарей с мечами и копьями оказались на деле беспорядочной кучкой всадников, которые то хохотали над непристойными шутками, то бранили походный рацион. Ничего похожего на возвышенную готовность к самоотверженной битве, скорее тупая тоска затянувшегося ожидания, как будто недельную охоту продлили на лишний день. Спину ломило от затылка до копчика, бедра стерлись о седло, челюсть хрустела при каждом зевке, во рту отдавало кислым сыром. Рядом с Гедером стоял оруженосец: щит на спине, боевое копье в руке, на безволосом лице выражение крайней изможденности.

– Паллиако!

Гедер вздрогнул. Сэр Алан Клинн скакал к нему на рослом вороном жеребце, стальной доспех которого сверкал красной эмалью. На латах самого всадника поблескивала роса, изображение драконьего крыла переливалось серебром – ни дать ни взять воин из старинных сказаний о древних битвах.

– Милорд? – отозвался Гедер.

– Идешь на запад, в наступление с отрядом. Разведчики донесли, что там купленные Ванайями наемники, самый легкий участок.

Гедер нахмурился – что-то здесь не стыковалось, но голова от усталости работала плохо. Наемники ведь профессиональные воины, закаленные в боях, все как один. И там будет легче всего?.. Его недоумение не укрылось от Клинна, тот перегнулся в седле и сплюнул.

– Они тут не за себя стараются, не за дом и семью, – бросил он. – Не отставай от Каллиама и старайся не въехать в кого-нибудь конем, колени рассадишь.

– Я знаю.

Белесые брови Клинна поползли вверх.

– То есть… Приложу все усилия, милорд.

Клинн тронул поводья, и великолепный жеребец, встряхнув головой, повернул прочь. Оруженосец взглянул на Гедера: в горящих дартинских глазах мелькнула скрытая радость.

– Вперед, – велел Гедер. – В строй.

Как знать, может, Клинн говорит правду. Тогда Гедер с младшим Каллиамом окажутся на самом простом участке битвы: атака, два-три взмаха мечом – и продажное войско, пока ему не попортили шкуру, сдастся на милость врага. Рыцари Клинна останутся живы, что, безусловно, пойдет в заслугу их командиру, а сам Клинн для пущей славы ринется в средоточие схватки, лишь бы впечатлить лорда Тернигана и показать себя достойнее других. А может, Клинн отправляет его на верную гибель. Гедер не возражал – мертвым, по крайней мере, позволено не трястись в ненавистном седле.

Джорей Каллиам, закованный в благородный стальной доспех без украшений, что-то говорил знаменщику, не сходя с коня; шестеро верховых рыцарей стояли неподалеку вместе с оруженосцами. Каллиам официально кивнул Гедеру, тот ответил таким же кивком.

– Все сюда, – скомандовал Каллиам. – Ко мне.

Латники подъехали ближе. Сэр Макийос Айнсбау. Зоцлу Верен и его брат-близнец Сезиль. Дариус Сокак, граф Хирен. Фаллон Броот, барон Зюдерлингских Взгорий, и его сын Давед. Жалкая горстка неумех. Появление Гедера, судя по лицам, их тоже не очень-то ободрило.

– Через пол-лиги отсюда долина сужается, – объявил Каллиам. – Там-то и укрепились ванайцы. На нашей стороне, с запада, разведчики видели знамена наемного отряда, которым командует некий капитан Кароль Данниан.

– Сколько у него воинов?

– Двести, в основном простые мечники и лучники.

– Отлично, – проронил Фаллон Броот, погладив усы, свисающие ниже безвольного подбородка. – На всех нас хватит.

Гедер не понял, в шутку тот говорил или всерьез.

– Наша задача, – продолжал Каллиам, – удержать край долины. Главный удар придется на восточный рубеж, где ванайское войско самое многочисленное, там будет лорд Терниган со своими латниками и половина наших рыцарей. Мы должны прикрыть их с фланга. Сэр Алан Клинн дает нам тридцать лучников и шестьдесят мечников. Лучников я выслал вперед. По моему сигналу они начнут атаку и попытаются выманить вражескую конницу. Тогда мы выступаем, мечники за нами.

– А почему ванайцы здесь? – спросил Гедер. – Ну, то есть… Я бы на их месте отсиживался за стенами. И пусть враг осаждает сколько хочет.

– В осаде отсиживаться – для такого наемников не набирают, – процедил один из Веренов, не потрудившись скрыть презрения к такой нелепости. – Их берут на одну кампанию, а продлевать плату не хватит денег.

– До Ванайев меньше часа верхом, – добавил Каллиам. – Город надежно защищен, но все укрепления – внешние. Первый рубеж обороны будет и последним.

Где-то вдали пропел рог – два восходящих тона и один нисходящий. Сердце Гедера забилось сильнее.

Каллиам улыбнулся.

– Милорды! – Глаза его, несмотря на улыбку, остались холодны. – Первый сигнал. Если у вас остались незавершенные дела – теперь для них не время.

Туман успел слегка поредеть, вид прояснился. Долина, на неопытный глаз Гедера, ничем не отличалась от других лощин и долов, встреченных по пути между нескончаемыми пологими холмами к северу от Вольноградья. Где-то вдалеке виднелась темная полоска копошащихся муравьев – вражеское войско.

Оруженосцы уже надевали на рыцарей щиты и поудобнее прилаживали копья; Гедеру пришлось вынести то же. Его дартин, закончив с хозяином, удовлетворенно кивнул и принялся за собственное снаряжение – легкий кожаный панцирь и длинный, устрашающего вида кинжал. А в полулиге от них чей-то оруженосец чистил другой кинжал, может быть и на Гедера… Вновь протрубил рог – очередное предупреждение перед сигналом к атаке.

– Удача да пребудет с вами, господин, – произнес дартин.

Гедер неловко качнул головой внутри шлема, повернул заржавшего мерина и вслед за остальными начал спускаться к месту битвы. Муравьи росли на глазах, вражеские знамена виделись все яснее. Вскоре Гедер заметил и расставленных Каллиамом лучников, скрытых за деревянными, обтянутыми кожей заслонами. Каллиам поднял щит, и рыцари остановились. Гедер хотел было оглянуться и посмотреть, идут ли за ними мечники, но в негнущихся латах не очень-то повертишь головой. Он зажмурил глаза и представил себе турнир. Все будет как на турнире. Сначала конная сшибка, потом фехтование. Даже в дорогостоящем наемном войске вряд ли держат так уж много тяжелых конников. Все обойдется. Помочиться бы только.

Рога пропели двойной сигнал к атаке, Каллиам и остальные с боевым кличем погнали коней вперед. Гедер, глядя на них, пришпорил своего мерина – и старое усталое животное, тащившее на себе седока дни и ночи напролет, вдруг обратилось в стремительный вихрь. Гедер неожиданно понял, что тоже кричит вместе со всеми, весь мир слился в один сплошной рев. Заслоны лучников мелькнули рядом и пропали из виду, теперь впереди ждал враг – не рыцари и не тяжелая конница, а копейщики с массивными пиками наперевес. Сэр Макийос с ходу влетел в строй, сминая ряды, и Гедер, пустив коня наискось, вклинился в сбившуюся толпу.

Где-то заржал конь, копье Гедера угодило в плечо вражескому воину – и юноша прорвался сквозь строй, к рядам пехоты. Отбросив копье, он вытащил меч и принялся сыпать ударами направо и налево. Неподалеку полдесятка вражеских мечников стаскивали с седла кого-то из близнецов Веренов – Гедер повернул было коня к падающему рыцарю, но тут через сломленный строй хлынули свои же мечники. Оруженосец Гедера с кинжалом в руке несся вместе с ними, готовый добивать тех, кого ранит хозяин. Толпа сражающихся сдвигалась к югу; Гедер обернулся, готовый встретить ударом любого, но наемники не спешили налетать.

Он не видел, откуда пустили стрелу. Только что он высматривал на поле подходящего соперника – и вот уже тонкое черное деревце, пронзив броню, вросло корнями в его бедро. Выронив меч, он завопил и вцепился в стрелу, как вдруг что-то ударило по щиту, отбросив Гедера назад. С юга донесся низкий барабанный гул, похожий на дальний гром. Мерин вдруг заплясал на месте, и Гедер неминуемо свалился бы с седла, если бы его не подхватила чья-то рука. Джорей Каллиам, несмотря на окровавленное лицо и забрызганный алыми каплями щит, был жив и даже не ранен.

– Откуда ты здесь? – спросил Гедер.

Каллиам не ответил: его взгляд был прикован то ли к сражающимся, то ли к чему-то позади них. Гедер, пересилив боль, посмотрел туда же. Вдали, за кипящим морем битвы, реяли на ветру новые знамена. Пять синих колец. Маччия.

– Ты-то ладно, – прохрипел Гедер. – А они тут откуда?

– Верхом держаться можешь?

Гедер глянул вниз: кровь из бедра лилась рекой, светлую шкуру мерина заливало алым. Голова пошла кругом, Гедер вцепился в луку седла. Раны в бедро бывают смертельны. Ему ведь рассказывали. Неужто он умрет?..

– Паллиако!

Он поднял голову, перед глазами слегка плыло. Джорей Каллиам, оторвавшись от зрелища свежего войска, накатывающего на них волной, смотрел в глаза Гедеру.

– Я ранен, – пробормотал тот.

– Ты – рыцарь империи, – властно сказал Каллиам; зазвеневшая в голосе сталь не имела ничего общего с гневом. – Способны вы держаться в седле, сэр?

В Гедера словно перелилась часть силы Джорея. Мир перестал кружиться, в голове успокоилось.

– Да… Да, способен.

– Тогда вперед. Найти лорда Тернигана. Передать, что на западном фланге подняты знамена Маччии. Сказать, что нам нужно подкрепление.

– Слушаюсь, – ответил Гедер, подбирая поводья.

Конь Каллиама дернулся было в сторону битвы, однако рыцарь его придержал.

– Паллиако! Передать лорду Тернигану. Лично.

– Сэр?

– Не Клинну.

Их глаза на миг встретились, и Гедер все понял: Каллиам не больше его доверяет командиру. Он вздохнул с облегчением и благодарностью, удивившими его самого.

– Ясно. Я добуду подкрепление.

Каллиам кивнул, повернул коня и устремился в гущу битвы. Гедер, пришпорив мерина, пустился через поле к востоку, на ходу пытаясь негнущимися пальцами в латной перчатке отстегнуть пряжки щита. Наконец ему удалось освободить руку, и он склонился вперед, погоняя коня. Долина, час назад благоухавшая свежей травой и осенними цветами, теперь превратилась в истоптанное копытами месиво, над которым неслись крики бойцов.

Гедер сощурил глаза. Туман уже развеялся, однако по-прежнему липли к шестам темные от сырости знамена; среди них ему нужно найти багряно-золотое знамя рода Терниганов. И найти как можно скорее. Землю усеивали тела раненых и убитых, отовсюду неслись боевые кличи и ржание коней. Знамени маршала нигде не было.

Юноша, рыча проклятия, шарил глазами по полю, чувствуя подступающий озноб. Раненое бедро отяжелело, бригандина пропиталась кровью. Силы таяли ежеминутно, перед глазами плыли темные круги – и каждый потерянный миг грозил гибелью Каллиаму и его товарищам. Не получилось даже привстать на стременах – раненая нога отказывалась держать. Он послал коня вперед, перед глазами замелькали знамена: Флор, Риверкурт, Масонхальм, Клинн…

Клинн. Всего в полусотне шагов свисало с древка мокрое знамя сэра Алана Клинна, вокруг клубилась битва, и в центре ее мелькал рослый вороной жеребец в красном доспехе. У Гедера сжалось сердце. Если все ошибка, если Клинн не подозревал, что посылает их на верную смерть, – то спасение здесь. Но если Клинн все знал, а Гедер попросит у него помощи, то у Каллиама и других рыцарей не останется шансов.

Он тронул коня. Нога немела, во рту пересохло. Знамена, знамена… Эстинфорд, Коренхолл, Даникк…

Терниган.

Гедер пришпорил коня, и тот устремился вперед, в гущу схватки, кипевшей вокруг нужного знамени. Юноша проклинал и Тернигана, которого понесло в атаку вместо того, чтобы командовать битвой с тыла, и сэра Алана Клинна, который без зазрения совести отправил их с Каллиамом в ловушку, и себя – за то, что бросил щит, за рану, за медлительность… Вражеский мечник приподнялся с земли, Гедер сбил его конем. Тянуло смолистым сосновым дымом – что-то горело. Мерин, совершенно обессиленный, вздрагивал от натуги, Гедер мысленно попросил у него прощения и вновь вонзил шпоры в бока.

Юноша влетел в гущу битвы, как брошенный в окно камень, не разбирая ванайцев и антейцев. В десятке шагов от знаменщика, приподнявшись на стременах и воздев сияющий меч, стоял лорд Терниган, отгороженный от врага пятью рядами солдат.

– Лорд Терниган! – крикнул Гедер. – Терниган!

Его крик потонул в шуме битвы. Маршал двинулся вперед, где ожесточеннее всего кипела битва, и у Гедера от ярости побагровело в глазах: Каллиам и остальные сражаются и гибнут за него, Тернигана! Мог бы и прислушаться!.. Юноша пришпорил дрожащего от усилий мерина и отчаянно рванул вперед, расталкивая по пути маршальскую стражу. Все поле битвы сжалось до единственного лорда верхом на коне; край зрения померк, словно Гедер ехал по туннелю. За три шага до командующего он вновь крикнул:

– Маччия, милорд Терниган! Маччия с запада, нас бьют!

На сей раз маршал услышал. Повернувшись к Гедеру, он нахмурил брови. Гедер замахал руками в сторону запада: не на меня смотреть, не на меня, на Маччию…

– Кто вы, сэр? – спросил лорд Терниган низким, как рокот барабанов, голосом, от которого разносилось эхо. Остальные звуки словно притихли.

– Сэр Гедер Паллиако. Меня прислал Джорей Каллиам. На западном фланге не наемники, милорд. Там Маччия. Нам их не удержать. Каллиам велел идти к вам за помощью.

Терниган что-то крикнул через плечо, сигнальный рог взревел совсем близко и так мощно, что Гедеру показалось, будто ударили в лицо. Он даже не заметил, как зажмурился, а когда разлепил веки – все вокруг уже пришло в движение: бежали бойцы, скакали на запад рыцари. Кажется, на запад… Лорд Терниган, стоя вплотную к Гедеру, крепко держал его за локоть.

– Вы можете сражаться, сэр? – откуда-то издалека спросил маршал королевства Антея.

– Могу, – ответил Гедер, поворачиваясь в седле. Скользкий от крови сапог вырвался из стремени, истоптанная земля вдруг поднялась – и не успела его ударить: мир померк еще раньше.

Маркус

Рис.8 Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона

Для обеда караван остановился на прогалине, рядом с которой тек широкий медленный ручей. Тощий парень, Микель, сидел на поваленном бревне рядом с Ярдемом в таком же, как у тралгута, кожаном панцире, точно так же расстегнутом у ворота. Оба склонились каждый над своей тарелкой с бобами и колбасками. Широко развернутые плечи Микель держал так, словно на его щуплом теле было втрое больше мускулов, все его движения отдавали медленной спокойной силой, которой в тщедушном пареньке неоткуда было взяться. Ярдем чуть склонил голову, взглядывая на Микеля. Парень с той же степенностью чуть поднял лицо и взглянул на тралгута.

– Капитан, – позвал Ярдем, откинув уши назад. – Пусть прекратит.

Маркус, который, скрестив ноги, сидел на земле, подавил улыбку.

– Прекратит что?

– Уже который день, сэр.

– Изображает из себя воина, да?

– Изображает меня! – рявкнул Ярдем.

Микель хмыкнул басом. Маркус кашлянул, чтобы скрыть смешок.

– Мы наняли этих людей разыгрывать роль стражников, – ответил капитан. – Они и разыгрывают. У кого им перенимать приемы, если не у нас?

Ярдем крякнул, повернулся к пареньку и, дождавшись, пока тот на него взглянет, демонстративно дернул ухом.

Лес состоял из дубов и ясеней вдесятеро выше человеческого роста. Несколько лет назад здесь, по-видимому, прошел низовой пожар, который выжег весь подлесок и опалил стволы деревьев, но не добрался до крон. Маркус представил себе, как тянулся вверх дым, просачиваясь сквозь летнюю зелень. Теперь же земля под деревьями пропиталась сыростью, палая листва почернела от плесени и наполовину превратилась в гниль, которая удобрит почву для будущих цветов и трав. Сухие листья оставались лишь на дороге. На восточном краю поляны стояло каменное изваяние короля-южнеца в шестиконечной короне, частью вросшее в дубовый ствол. Старая кора наполовину скрыла властное лицо, корни накренили каменный пьедестал, плющ окутал плечи. Маркус так и не понял, кому и зачем понадобилось ставить здесь памятник.

За неполную неделю караван прошел изрядный путь. Дорога была наезженной, местные крестьяне ее регулярно чистили, и все же местами попадались заваленные палой листвой участки, тянущиеся несколько лиг. Тогда разговоры затихали, только шуршали под копытами листья да трещали колеса повозок. Караванщик оказался неплох. Правда, страницы писания, зачитываемые во время ужина, Маркус по большей части пропускал мимо ушей, а когда тимзин выбирал тексты совсем уж невыносимые – молитвы за семью и детей, или примеры божественной справедливости, или хоть что-то, напоминавшее Маркусу о судьбе жены и дочери, – тогда капитан поскорее проглатывал еду и надолго уходил вперед, якобы разведать обстановку. Караванщик не обижался. Путники, что приставали на время к обозу, повиновались одному взгляду Маркуса или Ярдема и держались смирно. Все шло пока спокойнее, чем Маркус предполагал, – правда, караван не проделал еще и четверти пути до границы Биранкура.

Капитан медленно дожевывал кусок колбасы. Повозки сгрудились на прогалине, кони и мулы по большей части стояли здесь же, поедая фураж из привязанных к головам торб, а между поляной и ручьем то и дело сновали возницы, отводившие прочих животных на водопой. Погонщики в основном знали дело вполне сносно, лишь старик, везущий оловянную руду, оказался туг на ухо, да мальчишка с высоким фургоном шерсти был то ли новичок, то ли бестолочь – а может, и то и другое. Актеры вписались в роль превосходно: по обыкновению оглядывая лес, Маркус краем глаза то и дело цеплялся за стражников, отличая их по одной осанке.

У края дороги стояла длинноволосая Кэри – руки скрещены, через спину перекинут гигантский роговой лук. Вряд ли ей хватит сил его натянуть, но по виду любой скажет, что с луком она не расстается многие годы. Сандр, молодой актер на главных ролях, прохаживался между повозками с гордо поднятой головой, хмуря брови. Он успел наплести погонщикам героических баек о том, как сломал ногу во время турнира в Антее, и так вжился в роль, что начал едва заметно прихрамывать. А рядом с толстой женой караванщика сидел ведун, мастер Кит. Не будь его, Ярдем сейчас сражался бы за Ванайи, которые все равно не спасти, а Маркус сидел бы в тюрьме или даже гнил в могиле.

Свисток караванщика отвлек Маркуса от размышлений. Прищурившись, капитан взглянул наверх, в просвет между деревьями, где виднелась тонкая полоска белого облачка. Хоть лесной полумрак не давал толком определить время, Маркус все же подозревал, что обед чересчур затянулся. Впрочем, он подряжался довести караван до Карса в целости. А вовремя или нет – не его, Маркуса, дело. Хлебной коркой он сгреб с тарелки остатки еды и нехотя встал.

– Вперед или назад? – спросил Ярдем.

– Я вперед, – ответил капитан.

Тралгут кивнул и грузно зашагал к повозке торговца железом, которая замыкает караван и тронется последней. Маркус по давней привычке тщательно, как перед битвой, оглядел меч и доспех – и двинулся к высокой и широкой первой подводе. Взобравшись на сиденье рядом с женой караванщика, он настроился на очередной перегон, теперь до самого вечера. Тимзинка, приветственно кивнув, моргнула прозрачным внутренним веком.

– Прекрасный обед, – заметил Маркус.

– Вы очень добры, капитан.

Обмен любезностями на этом закончился. Тимзинка, прикрикнув на коней, щелкнула плетью, повозка выкатилась к дороге и свернула на запад, в густую полутьму под вековыми деревьями. Маркус вдруг вспомнил Ванайи: интересно, пал город или еще держится? Если держится – сколько ему осталось? Судя по всему, немного. Впрочем, это тоже не его, Маркуса, дело.

Стражу капитан расставлял одним и тем же нехитрым способом. На первой и последней повозках чередовались Ярдем и Маркус. Мастер Кит со своим фургоном, яркий полог которого замаскировали неброской тканью, держался в середине каравана. Остальные ехали по трое слева и справа от повозок, не сводя глаз с леса. При малейшем подозрении они крикнут Маркусу или Ярдему. За всю неделю крик раздался лишь раз – когда Смитт, актер на все роли, сам себя застращал историями о бандах диких дартинов-убийц. Маркус сощурился и откинулся на жесткую деревянную спинку сиденья. Пахло гниющей листвой, ветер неминуемо навевал непогоду – то ли дождь, то ли снег.

У подножия лесистого холма, где дорога резко петляла, поперек пути лежало дерево – Маркус насторожился даже раньше, чем увидел свежие следы топора у корней.

– Останови караван, – велел он.

Тимзинка не успела переспросить: от фургонов уже неслись крики Смитта, Сандра и Опал. Маркус вскочил на верх повозки и посмотрел назад. Что здесь делать бандитам – с каравана же нечего взять!.. Караванщик на белой кобыле несся вперед от задних повозок, а из леса выходили четверо в кольчугах и кожаных доспехах, держа наготове луки. Лица терялись в тени капюшонов, по фигурам Маркус заподозрил либо ясурутов, либо куртадамов. То, что сразу четверо вышли в открытую, могло значить что угодно – то ли пускают пыль в глаза, то ли за деревьями прячется еще десяток.

Хорошо хоть, не обстреляли для начала.

– Эй! – раздался скрипучий голос спереди. – Кто тут главный?

На дороге у поваленного дуба стояли всадники. Трое из них – то ли недомытые цинны, то ли недокормленные первокровные, все верхом на клячах. Впереди на отменном сером жеребце красовался широколицый, с крепкой челюстью ясурут в бронзовой чешуе. Под стальным панцирем – кольчуга, за плечом роговой лук, в ножнах изогнутый на южный манер клинок.

Караванщик-тимзин, подскакав к передней подводе, остановился впереди обоза.

– Я главный, – крикнул он. – Что тут происходит?

Маркус повел плечами, расслабляя спину. Восемь врагов на виду, половина верхом. У него восемь стражников, конных из них шестеро. Перевес невелик, а уж если дойдет до драки, то защитникам не выстоять, все кончится в считаные мгновения. Главное сейчас – чтобы тимзин держался помягче.

– Я лорд-рыцарь Тьерентуа, – громко заявил вожак разбойников. – Это моя дорога, я пришел взять дань.

Маркус, поборов желание закатить глаза, сел обратно, на место возницы. Ничего хорошего ждать не приходилось – всадник, конечно, самозванец и бахвал, но при нем воины с мечами и луками.

– Это драконья дорога! – крикнул в ответ караванщик. – А ты – придурок и выскочка, и доспех на тебе краденый. В Биранкуре рыцарей-ясурутов отродясь не бывало!

Надежды Маркуса на дипломатию караванщика пошли прахом. Вожак бандитов громко и фальшиво захохотал; капитан, положив ладонь на рукоять меча, лихорадочно подыскивал способ выбраться из передряги с наименьшими потерями. Если актеры нападут на лучников по бокам каравана – есть шанс, что те обратятся в бегство. Тогда ему останется только четверка всадников…

Рядом незаметно вырос Ярдем с луком в руке, безмолвный, как тень. Значит, по двое всадников на каждого. Если за деревьями не спрятана засада.

– День, когда ты поднимешь мятеж и примешь командование… – шепнул Маркус.

– Не сегодня, сэр.

Караванщик уже заходился в крике, и бронзовое лицо самозваного рыцаря наливалось зеленью от ярости. Маркус спрыгнул с подводы и пошел вперед. Всадники заметили его лишь тогда, когда он поравнялся с караванщиком.

– Сколько вы хотите? – спросил Маркус.

Тимзин и ясурут, оба пылая яростью, обернули к нему гневные лица.

– Простите, что прерываю такую вдохновенную беседу, но сколько вы хотите?

– С кем разговариваешь, сопляк?

– Сколько вы хотите, милорд? – подчеркнув последнее слово, повторил Маркус. – Караван беден, это видно с первого взгляда, много не возьмешь. Разве что ваша милость и благородные соратники вашей милости согласятся принять плату оловянной рудой и железом.

– За меня не обещай! – едва слышно прошипел тимзин.

– Не зарывайся, иначе нас перебьют! – так же тихо бросил Маркус.

– А ты кто таков, первокровный? – спросил ясурут.

– Маркус Вестер. Начальник стражи каравана.

На этот раз ясурут расхохотался куда искреннее, к нему присоединились остальные всадники. Наконец вожак тряхнул головой и ухмыльнулся – во рту мелькнул черный язык и острые, как иглы, зубы.

– Ты Маркус Вестер?

– Да.

– Надо же. А там сзади никак лорд Хартон, восставший из мертвых? Тогда я – Дракки Грозовран!

– Да из тебя что Дракки, что лорд-рыцарь, – выпалил караванщик.

Маркус на него даже не глянул.

– Значит, обо мне тут слыхали.

– Я был при Водфорде, и хватит с меня издевок, – заявил ясурут. – Все деньги – сюда. Всю еду. Половину женщин. А остальные пусть тащатся обратно в Ванайи.

– Перебьешься! – выкрикнул караванщик.

Ясурут уже потянулся за клинком, как вдруг откуда-то сзади прогремел новый голос.

– Мы – пройдем!

На первой подводе стоял мастер Кит. Складки черно-пурпурных одежд Оркуса, повелителя демонов, застыли на нем, как сгустки тьмы, в руке актер держал жезл с черепом на конце. Голос его звучал ясно и четко, словно исходил из окружающего сумрака.

– Эти люди под моей защитой. Ты не причинишь им зла.

– Что еще за дьявольщина? – процедил ясурут, явно сбитый с толку.

– Ты не можешь нам навредить, – продолжал мастер Кит. – Твои стрелы пролетят мимо. Твои мечи нас не коснутся. Ты над нами не властен.

Маркус вновь обернулся на ясурута – лицо разбойника исказилось смятением и тревогой.

– Чушь, – растерянно выдавил кто-то из его троицы.

– Кто это? – спросил ясурут.

– Мой ведун, – ответил Маркус.

– Услышьте же! – возвысил голос мастер Кит, и стихло все, даже лес. – Деревья – наши союзники, тень дубов оградит нас от зла. Ты не причинишь нам вреда. И мы – пройдем.

По спине капитана пробежал холодок; на бандитов голос Оркуса наверняка подействовал так же, и в душе Маркуса затеплилась слабая надежда. Ясурут уже расчехлял лук.

– А ну повтори, придурок! – крикнул он, накладывая стрелу на тетиву.

Маркус даже в сумерках увидел, как улыбнулся мастер Кит. Актер поднял руки, и темные складки мантии зашевелились будто сами собой, как во время представления в Ванайях, – Маркус знал, что причиной тому какой-то особый способ шитья, однако в сочетании с замогильным голосом и властной позой эффект завораживал. Мастер Кит вновь заговорил – медленно, отчетливо, уверенно:

– Ты не причинишь мне зла. Стрела пролетит мимо.

Ясурут помрачнел и натянул тетиву. Роговой лук слегка скрипнул.

«Что ж, – подумал Маркус. – Актер сделал что мог». И вдруг через миг увидел, что ясурут промахнется.

Оперенное древко пронзило сумрак – мастер Кит не шевельнулся, стрела пролетела мимо уха. Ясурут облизнул губы черным языком и перевел взгляд с мастера Кита на Маркуса: в глазах читался страх.

– И кстати, я действительно Маркус Вестер.

На четыре вдоха повисла тишина, затем ясурут повернул коня и поднял руку.

– Здесь толку не будет, парни! – крикнул он. – Эти придурки того не стоят!

Всадники мигом скрылись в лесу. Маркус стоял на дороге, прислушиваясь к глухому отзвуку копыт, и пытался поверить в то, что сегодня его не убьют. Сцепив руки за спиной, чтобы не дрожали, он обернулся к караванщику. Тимзина тоже трясло. Что ж, хотя бы в этом Маркус не одинок. Он отступил к краю дороги и глянул на обочину: лучники исчезли.

К нему подошел Ярдем.

– Диковинно вышло.

– Да, – кивнул Маркус. – Лебедки у нас нет? Дерево-то придется поднимать…

***

В тот вечер на ужин было мясо. Не колбаски, не солонина, а свежая баранина, купленная караванщиком на ферме у последней опушки, – темная сочная мякоть с изюмом под острым желтым соусом. Погонщики и Маркусовы стражники окружили гудящий костер у обочины. Особняком держался лишь мальчишка-погонщик Таг, который во время еды вечно норовил уйти подальше, да еще в стороне от прочих сидели у отдельного огня Маркус и мастер Кит.

– Этим-то я и зарабатывал себе на жизнь лет… наверное, лет немногим меньше, чем вы живете на свете, – говорил актер. – Стою перед людьми, обычно на сцене фургона, и пытаюсь их убедить. Говорю, что я свергнутый король или моряк после кораблекрушения. Они, видимо, понимают, что я говорю неправду, но мое ремесло – убедить их, даже если они не верят.

– А там, на дороге? – спросил Маркус. – Бандит наставляет на вас стрелу, а вы ему втолковываете, что он промахнется? Это не чары?

– Я бы сказал, что словом внушить человеку неуверенность – тоже некий род волшебства. Вам так не кажется?

– Нет, не кажется.

– Очевидно, здесь мы расходимся во мнениях. Еще глоток?

Маркус взял протянутый бурдюк и отхлебнул терпкого вина. Несмотря на свет двух костров – общего, полыхающего поодаль, и небольшого огня у ног, – щеки и глаза старого актера оставались в тени.

– Капитан, если вам это поможет, я готов поклясться в одном. Я умею убеждать других и обычно распознаю попытки убедить меня. Вот и все, другим волшебством я не владею.

– Скрепим кровью?

Мастер Кит рассмеялся.

– Лучше не надо. Если кровь попадет на костюмы – потом не отчистишь. А вы-то сами? На что надеялись, встревая в разговор с бандитом?

Маркус пожал плечами:

– Не знаю. Ни на что конкретно. Просто караванщик уж точно гнул не туда.

– И вы бы стали драться? Если бы дошло до мечей и луков?

– Конечно, – кивнул Маркус. – Долго бы не продержался, конечно, с таким перевесом. Но дрался бы. И Ярдем, да и ваши люди тоже. Нам ведь за это и платят.

– Дрались бы, даже зная, что дело безнадежно?

– Да.

Мастер Кит кивнул, в углах его губ мелькнула то ли улыбка, то ли тень от костра.

– Я решил, что пора обучить кое-чему ваших актеров, – сказал Маркус. – Час тренироваться утром перед дорогой, час вечером. Настоящих бойцов из них не сделаешь, но им хоть что-то надо знать о мече, кроме того, за какой конец его держать.

– Судя по всему, мудрое решение, – кивнул мастер Кит.

Маркус посмотрел на небо. Звезды роились в вышине, как снежинки в снегопад, низкая луна бросала на землю длинные бледные тени. Лес остался позади, однако ветер по-прежнему навевал непогоду. Все-таки дождь, – решил Маркус. Скорее всего, дождь.

Мастер Кит дожевывал баранину, с отсутствующим видом устремив взгляд на огонь.

– Не тревожьтесь, самое страшное мы сегодня миновали, – ободрил его Маркус. – Опасения теперь позади.

Мастер Кит не поднял глаз и вежливо улыбнулся сполохам пламени. Маркус решил было, что старик промолчит, однако расслышал тихий рассеянный голос:

– Вероятно.

Гедер

Гедер ожидал, что Ванайи окажутся просторным каменным городом, как Кемниполь или Эстинпорт. Вместо этого он теперь удивлялся и тесно поставленным деревянным домишкам, и широким каналам. Даже главная площадь покоренного города уступала размером обширным пустырям Кемниполя, а самые богатые кварталы кишели людьми, как кемнипольские трущобы. Кемниполь – город, Ванайи – непомерно разросшийся фанерный домик, своеобразно красивый и по-чужеземному загадочный. Нравятся ли ему Ванайи – Гедер до сих пор так и не понял.

Он брел, прихрамывая, по темным от дождя улочкам захваченного города, при каждом шаге опираясь на черного дерева трость, инкрустированную серебром. Торжественная речь лорда Тернигана вот-вот начнется, и хотя с такой раной Гедеру вполне позволено отсиживаться в тепле, он не хотел пропускать выступление – и без того кампания прошла мимо, дома останется рассказывать лишь о том, как он в бою грохнулся без чувств и всю двухдневную осаду провалялся в постели под присмотром ведуна, лечившего ему ногу.

Канал у восточного края непритязательной главной площади занесло опавшими листьями, воду словно выстлали ало-золотым покрывалом. Черепаха, к панцирю которой прилип красный лист, высунула из воды черную головку и важно проплыла мимо чего-то похожего на бревно – трупа очередного ванайского солдата, одетого в цвета бывшего герцога: тело вывезли с поля битвы и бросили в канал в назидание местным жителям. Другие тела свисали с деревьев и с арок колоннад, лежали на ступенях дворца, на рынках и на площади у городской тюрьмы – где бывший герцог теперь ел, спал и дрожал перед собственными подданными. Когда бы не осенние холода, запахом гниющей плоти пропитался бы насквозь весь город.

Как только герцога отправят в ссылку, трупы соберут и сожгут – то, что служит сейчас политической скульптурой, все-таки когда-то было людьми.

– Паллиако!

Гедер поднял голову. С главной площади ему сердито махал Джорей Каллиам. Отвернувшись от черепахи и трупа, Гедер мужественно захромал по мостовой. Цвет антейской знати уже застыл парадным строем на площади, дожидались лишь нескольких опоздавших вроде Гедера. Перед строем на голой земле сидели представители Ванайев, которым сохранили жизнь: тимзины – купцы и члены гильдий – и первокровные – ремесленники и городская знать. Одежду (в основном подчеркнуто имперского фасона) у них не отобрали, и они походили скорее на изысканных гостей религиозной церемонии, чем на униженных граждан завоеванного города. Содай Карвеналлен, секретарь лорда Тернигана, скрестив руки, стоял на каменном возвышении лицом к остальным антейцам. Гедер его не видел с той самой попойки – с ночи, когда Клинн сжег книгу. Гедер тряхнул головой, прогоняя воспоминание, и встал в строй.

Пышные обновки бросались в глаза. Сэр Госпей Аллинтот – в плаще с застежкой из кованого серебра, сверкающей рубином. Меч Зоцлу Верена вложен в ножны из драконьего нефрита и пожелтелой кости, сделанные добрую тысячу лет назад. Вокруг шеи Джорея Каллиама вьется золотая цепь, на которую не хватило бы и месячного дохода со всех владений Ривенхальма. Одежды выстираны и вычищены, сапоги сияют даже в сумраке хмурого дня: благородные антейские воины явно не прочь гордо явить миру боевые трофеи. Гедер украдкой взглянул на свою тонкую трость – единственное приобретение, хоть как-то похожее на победную добычу.

– Ну и денек, – заметил он, кивая на низкие серые тучи. – С утра даже снег шел. Хорошо, что мы не в походе. Впрочем, наверное, скоро в путь? Везти дань королю?

Джорей Каллиам, не глядя на него, что-то утвердительно промычал.

– Нога лучше, – сообщил Гедер. – Гной уже доброкачественный. А у графа Хирена – слыхал? Порез на руке загноился, пытались отрезать, а он и умри прямо во время операции. Сегодня ночью. Жаль его, хороший человек.

– Да, – кивнул Джорей.

Гедер попытался выяснить, с кого же он не сводит глаз, но Джорей только бессмысленно водил взглядом по толпе. Ах нет, не бессмысленно – кого-то высматривает… Гедер тоже оглядел толпу.

– Что-то не так? – тихо спросил он.

– Клинна нет.

Гедер вгляделся внимательнее. В строю тут и там зияли просветы – одних рыцарей убили, другие лежат раненые, третьих услал с поручением лорд-маршал. Каллиам прав: сэр Алан Клинн должен стоять во главе своего отряда, а вместо него, гордо вздернув подбородок, красуется перед строем сэр Госпей Аллинтот.

– Может, заболел? – спросил Гедер.

Джорей усмехнулся, словно в ответ на удачную шутку.

Барабанная дробь возвестила прибытие лорда-маршала. Высокородные антейские воины подняли руку в приветствии; лорд Терниган, чуть помедлив для пущей важности, ответил им тем же. Оказавшиеся между ними ванайцы приняли ритуальное уничижение молча и с достоинством. Джорей угрюмо хмыкнул – Гедер, проследив его взгляд, увидел Клинна рядом с секретарем маршала, на том же каменном возвышении. Шелковая рубаха, темно-красные штаны и черный шерстяной плащ подобали скорее государственному мужу – никак не воину.

У Гедера екнуло сердце.

– Нас оставят здесь? – тихо спросил он.

Джорей Каллиам не ответил.

– Лорды Антеи! – Голос Тернигана разнесся по площади не так гулко и мощно, как обычно: лорд-маршал охрип от простуды. – Выражаю вам благодарность от имени короля Симеона. Ваше мужество отвратило от империи угрозу, Антея вновь незыблема, как и прежде. Теперь мы возвращаемся в Кемниполь с данью, которую Ванайи задолжали антейской короне. Зима на пороге, а путь неблизок, выступим до исхода недели. Сэр Алан Клинн назначается протектором Ванайев до тех пор, пока король Симеон не назовет постоянного правителя. Все, кого сэр Алан вел в битву, остаются здесь под его началом.

Отдав приказания, Терниган кивнул сам себе и обратил взор на ванайцев, сидящих на мостовой. Пока он пересказывал предысторию антейских претензий к Ванайям и оправдывал захват города военными традициями и соглашениями шестивековой давности между давно сгинувшими династическими ветвями и независимыми парламентами, Гедер пытался уложить в голове происходящее.

Значит, в Кемниполь ему не вернуться по меньшей мере до весны – а может, и вовсе никогда. Он окинул взглядом низкое хмурое небо, и деревянные дома под острыми крышами, тесно жмущиеся вдоль улочек, и широкий канал с баржами и лодками, снующими от города к реке и обратно. Приключение закончилось. Жить придется здесь. Тысяча неотчетливых планов – наведаться в Кемниполь, вернуться в Ривенхальм к отцовскому очагу – рассыпались на глазах.

Терниган сошел с возвышения, взял у секретаря запечатанное письмо и вручил его Алану Клинну, протектору Ванайев. Выступив вперед, тот вскрыл печать и огласил полномочия, которыми наделил его лорд-маршал. Гедер покачал головой. Каждая фраза лишь усугубляла отчаяние: он и не подозревал, как сильно мечтал отделаться наконец и от кампании, и от Алана Клинна.

Пока Клинн вещал, что все расы Ванайев для него равны и что верность Антее будет вознаграждена, а изменники жестоко поплатятся, рана Гедера ныла все больше. Восхваления в адрес Антеи и лично короля Симеона заняли еще добрый час, от нетерпения изнывал не только Гедер. Под конец Клинн поблагодарил лорда-маршала за назначение, официально принял должность и вскинул руку в воинском приветствии. Строй немедленно разразился ликующим криком – в восторге не столько от речи, сколько от ее завершения. Ванайцы наконец встали, разминая затекшие ноги, и принялись обсуждать новости, как купцы на зеленном рынке.

Гедер оглядел имперских аристократов – кое-кто завидовал Клинну и новой роли его подчиненных, сэр Госпей Аллинтот чуть не светился от счастья.

Джорей Каллиам, глубоко задумавшись, направился прочь, Гедер едва за ним поспевал.

– Нас сослали, – наконец буркнул он, когда прочие антейцы остались позади. – Мы выиграли битву, а нас за это в изгнание. Не хуже ванайского герцога.

Джорей взглянул на него с досадой и жалостью.

– Клинн с самого начала сюда целил. Только об этом и мечтал.

– Почему? – спросил Гедер.

– Королевский наместник – это власть. Даже в Ванайях. А если Клинн хорошо себя зарекомендует, то при следующих дележах, когда город отдадут другим, его не забудут. Извини, мне нужно написать отцу.

– Конечно, – кивнул Гедер. – Я тоже своим напишу. Не знаю, правда, что им сказать.

Джорей горько усмехнулся:

– Скажи, что разграбление города ты все-таки не пропустил.

***

Если кто и сомневался, к кому из своих людей благоволит Алан Клинн, то сразу после отъезда лорда Тернигана все сомнения развеялись. Новый секретарь Клинна, сын влиятельного тимзинского купца, явился к Гедеру в лазарет и проводил его в новое жилище – три комнатки в тесном особнячке, который некогда служил складом и успел провонять крысиной мочой. Впрочем, здесь был камин, а крепкие стены ограждали от ветра – не то что в палатке.

Каждый день Гедер получал новый приказ от лорда Клинна: закрыть и перегородить сход к каналу, собрать с купцов дань за право рыночной торговли, доставить в тюрьму сторонника низложенного герцога в назидание горожанам. Для оглашения и исполнения приказов хватило бы и солдат, но процедура требовала, чтобы за всем следил антейский дворянин – в знак того, что аристократия Антеи печется о новообретенном городе и оберегает его благоденствие. Выслушивая поручения одно за другим, Гедер подозревал, что еще до исхода зимы его неминуемо возненавидят все жители.

Закрыть известный публичный дом? Отряд возглавляет Гедер. Выселить из лачуги жену и детей герцогского приверженца? Гедер. Арестовать крупного купца?..

– Могу ли я спросить, в чем меня обвиняют? – спросил магистр Иманиэль, глава Медеанского банка в Ванайях.

– Сожалею, – ответил Гедер. – Мне велено привести вас к лорду-протектору добровольно или силой.

– Велено, – горько повторил невысокий человечек. – А вести меня по всей улице в цепях?

– Часть приказа. Сожалею.

Ванайский филиал Медеанского банка ютился на боковой улице в доме, где разместилась бы средней руки семья. И даже при таких невеликих размерах он казался запустелым – только щуплый, иссохший от солнца магистр и дородная женщина, ломающая руки у порога. Магистр Иманиэль встал из-за стола, оглядел солдат за спиной Гедера и оправил рубаху.

– Полагаю, бесполезно спрашивать, когда я смогу вернуться к своим делам, – произнес он.

– Мне не сообщили.

– За что его забирать? – воскликнула женщина. – Мы вам ничего не сделали!

– Кэм, прекрати! – прикрикнул на нее банкир. – Я убежден, что это исключительно по банковским нуждам. Если будут спрашивать – скажи, что здесь ошибка и что я отправился к благородному лорду-протектору, чтобы ее исправить.

Женщина – Кэм – закусила губу и отвела взгляд. Магистр Иманиэль спокойно подошел к Гедеру и поклонился.

– Просьба не надевать цепи будет излишней, полагаю? – спросил он. – Моя профессия по большей части держится на репутации, и…

– Очень сожалею, – повторил Гедер. – Лорд Клинн мне…

– Приказал, – договорил за него банкир. – Понимаю. Тогда давайте закончим поскорее.

На улице уже собралась толпа – весть о появлении Гедера, судя по всему, облетела город как на крыльях. Стражники выстроились по бокам, в середине шел Гедер, за ним вышагивал банкир в звякающих кандалах. На лице магистра Иманиэля застыла маска снисходительного благодушия – то ли он искусно разыгрывал храбрость, то ли впрямь ничего не страшился. Встречные, попадавшиеся им на улицах и набережных, оборачивались поглазеть на закованного в цепи банкира; Гедер, решительно постукивая тростью, старался хранить невозмутимость. К полудню весь город будет знать, кто именно арестовал магистра Иманиэля. Мысль о том, что Клинн так и задумывал, не утешала.

Сэр Алан Клинн ждал их в просторном зале, где герцог прежде давал аудиенции. Старую символику частью убрали, частью завесили знаменами Антеи, короля Симеона и рода Клиннов. Пахло дымом, дождем и мокрой псиной. Сэр Алан с улыбкой поднялся из-за стола.

– Магистр Иманиэль из Медеанского банка?

– Он самый, милорд протектор, – с улыбкой ответил банкир и поклонился.

По любезному тону никто бы не заподозрил, что Клинн только что опозорил магистра в глазах всего города.

– Видно, я чем-то оскорбил вашу милость и должен, разумеется, принести извинения. Если мне сообщат, в чем моя вина, то я, конечно же, впредь постараюсь не повторять ошибок.

Клинн небрежно повел рукой:

– Ничего подобного. Я всего лишь побеседовал с вашим бывшим герцогом, препровожденным в ссылку. Он сказал, что вы не пожелали дать ему денег на военную кампанию.

– Он вряд ли вернул бы долг, – ответил магистр Иманиэль.

– Понимаю.

Гедер в замешательстве взглянул на обоих. Беседа текла мирно, словно между равными, однако в глазах Клинна мерцал жесткий огонек, из-за которого все сказанное звучало угрозой. Лорд-протектор медленно подошел к столу, где еще стоял серебряный поднос с остатками обеда.

– Я читал донесения о сборе дани после падения города, – сказал он. – Суммы, взятые из вашего банка в казну короля Симеона, оказались… на удивление невелики.

– Мой прежний герцог, очевидно, имел преувеличенное мнение о моих средствах.

Клинн улыбнулся:

– Богатства где-то укрыты или вам удалось их вывезти?

– Не понимаю вас, милорд.

– Вы не возражаете, если мои люди проведут ревизию банковских книг?

– Пожалуйста, конечно же. Мы рады, что Антея наконец обрела законную власть в Ванайях, и уверены, что новый порядок послужит благоприятной основой для деловой деятельности города.

– И вы позволите осмотреть ваш дом?

– Разумеется.

Клинн кивнул.

– Вы догадываетесь, что будете задержаны до выяснения всех обстоятельств? Все, чем владеет здесь ваш банк, теперь забота Антеи.

– Я этого ожидал, – ответил магистр Иманиэль. – Однако, не в обиду вам, я все же наделся на лучшее.

– Мир несовершенен. Мы исполняем свой долг. – Клинн повернулся к начальнику караула, стоявшему слева от Гедера. – Отведите его в городскую тюрьму. В клетку на нижнем уровне, чтобы все видели. Если кто-то попытается с ним говорить, запишите дословно и возьмите смельчака под стражу.

Банкира увели. Гедер не знал, идти ли вслед; Клинн не спешил метать в него грозные взгляды, и юноша решил, что ему положено остаться.

– Ясно, о чем речь, Паллиако? – спросил Клинн, когда банкир и стражники скрылись за дверью.

– У банка оказалось денег меньше ожидаемого?

Клинн засмеялся – Гедер так и не понял, над ним или нет.

– Деньги есть, – ответил Клинн. – Где-то лежат. И по словам герцога, немало. Хватило бы и на наемников, чтобы выдержать осаду, и на еще одно маччийское войско, а то и больше.

– И банкир не дал герцогу денег, – кивнул Гедер.

– Не ради верности Антее, банкиры не очень-то чтят королей, – уточнил Клинн. – Важно другое. Если деньги утоплены – значит кто-то опускал их в канал. Если зарыты – значит кто-то копал землю. Если тайно вывезены – значит кто-то их отправлял. И, увидев банкира в тюрьме, этот «кто-то», скорее всего, занервничает и попробует откупиться.

– Вот оно что.

– Банкира арестовывал ты, поэтому в ближайшие дни держись на виду. Чтобы к тебе могли подойти. И все, что услышишь, докладывай мне.

– Разумеется, сэр.

– Вот и отлично, – кивнул Клинн. По дальнейшему молчанию Гедер понял, что можно идти.

Он дохромал до площади и присел на скамью под почти облетевшим деревом с черной корой. Нога болела, но там, где раньше сочились кровь и гной, рану уже не холодило. Юнцы на дороге – группка тимзинов и первокровных, словно и не замечающих отличия в расах, – делали вид, что не смотрят в его сторону. Стая ворон, гомонивших среди ветвей, вдруг взмыла вверх, как облако дыма. Гедер постучал тростью по мостовой – удары отдались в пальцах.

В ближайшие дни он будет болтаться наживкой на крючке. Может, бывшие пособники банкира не преминут выслужиться перед Антеей. Может, предпочтут не высовываться. А вполне вероятно – устроят неприятную случайность тому, кого считают непосредственным виновником ареста. Клинн умудрился подставить его под удар и остаться чистым: опасность на сторонний взгляд не видна.

Правда, у Гедера теперь есть несколько дней, когда можно невозбранно бродить по улицам и рынкам и честно говорить, что он выполняет приказ Клинна. Оруженосец недавно слыхал, будто в южном квартале есть книжная лавка – теперь наконец можно туда зайти. В доспехе и со стражей, но ведь можно!..

Два дня Гедер, не теряя бдительности, обходил ванайские улицы, кофейни и пивные. В церкви, когда голоса хора уносились под широкие своды, он тщательно следил, чтобы никто не подсаживался к нему на скамью слишком близко. Перебирая на рынке полусгнившие тома на тележке книготорговца, он знал, что за спиной стоит солдат. На третий день к нему пришел погонщик по имени Олфрид с рассказом о караване, собранном верным союзником Медеанского банка, мастером Уиллом.

Так Гедер впервые услыхал имя Маркуса Вестера.

Китрин

Постоянная тревога о несметных ценностях в фургоне и о том, как бы ее не узнали под мальчишеской одеждой, отнимала все силы, Китрин мало на что обращала внимание.

– У тебя голова-то на плечах есть? – гневно спросил караванщик.

Китрин глядела в землю, щеки пылали от стыда, в горле застрял ком. На башмаках погонщиков застыла рыжая пыль с места очередной стоянки, опавшие листья на земле серебрились изморозью.

– Простите, – выдохнула она.

Облачко пара растаяло в холодном воздухе.

– Они же мулы! – не утихал караванщик. – За ними надо следить!.. Давно он так?

– Несколько дней, – почти не размыкая губ, пробормотала Китрин.

– Громче, парень! Давно?

– Несколько дней.

Молчание.

– Что ж. Передней подводе хватит и трех коней. Больного привяжи вон там к дереву, вместо него поставим в упряжку мою лошадь.

– Если его тут бросить, он погибнет.

– Именно.

– Он ведь не виноват! Зачем оставлять на верную смерть?

– Хорошо. Дам тебе нож, пустишь ему кровь.

Гневное молчание девушки было красноречивее некуда. Прозрачные внутренние веки караванщика мигнули, глаза не отрывались от Китрин.

– Хочешь отстать от каравана – пожалуйста! – заявил он. – Мы и так запаздываем, не торчать же здесь только потому, что ты не умеешь следить за мулами. Решай.

– Я его не брошу! – Китрин удивилась собственным словам. И ужаснулась их искренности. Ей ведь нельзя отстать от каравана!..

– Он всего лишь мул!

– Я его не брошу, – еще решительнее сказала девушка.

– Значит, ты идиот.

Караванщик повернулся, сплюнул и пошел прочь. Китрин смотрела ему в спину, пока он не скрылся под жидкой соломенной крышей постоялого двора, давшего им приют. Выходить он, судя по всему, пока не собирался, и она вернулась в хлев. Больший из мулов стоял с опущенной головой, тяжело и прерывисто дыша. Девушка погладила его по густой жесткой шерсти – мул взглянул на нее, повел ухом и опять склонил голову.

Китрин попробовала представить себе, как привязывает его к дереву и уходит, оставляя погибать от болезни и холода. Или как перерезает теплое пушистое горло. А ведь ей надо довезти деньги до Карса.

– Прости меня, – прошептала она. – Я же не погонщик. Я не знала.

Китрин и вправду сначала думала, что все от ее неопытности: если на каждом переходе фургон отстает от передней повозки все больше – значит она мало понукает мулов или не умеет сладить с упряжью на поворотах. И только когда у животного открылся тяжелый влажный кашель, она поняла, что мул заболел. В доме магистра Иманиэля религиозные обряды были не редкость, однако Китрин молилась о том, чтобы мул выздоровел сам по себе.

Не помогло.

Постоялый двор – каменная развалина, которую пытался подлатать и подправить каждый, кто в ней останавливался, – торчал на склоне широкого пологого холма; здесь начиналась гряда высоких заснеженных гор на границе между Вольноградьем и Биранкуром. На горизонте виднелись вершины – синие, как казалось из-за дальности. Через горы лежал кратчайший путь от Ванайев до Карса.

Карс. Для Китрин само название звучало чуть ли не молитвой. Карс, столица Нордкоста, город на берегу спокойного моря. Белые башни на меловых скалах, Вечерний совет, некрополь драконов. Главная дирекция Медеанского банка. Конец дороги для Китрин – беглянки, контрабандиста, погонщика… Она никогда прежде там не бывала, но теперь тосковала по Карсу как по родному дому.

Китрин добралась бы и в одиночку. Только она не знала дороги. И не знала, как вылечить больного мула. И как отбиваться от лесных разбойников.

Мул тяжело выдохнул и тут же закашлялся, влажно и хрипло. Китрин шагнула вперед и погладила его широкие мягкие уши.

– Что-нибудь придумаем, – сказала она не столько мулу, сколько себе. – Все наладится.

– Вероятно, так и будет, – произнес сзади мужской голос.

Ведун, мастер Кит, стоял у дверей хлева, рядом с ним женщина по имени Опал. Китрин, обняв мула за шею, прижалась к нему, словно пытаясь защитить. Или получить защиту. От волнения сердце забилось чаще.

– Это и есть тот горемыка, да? – спросила Опал, протискиваясь мимо ведуна. – Такой усталый.

Китрин кивнула, стараясь не встречаться глазами с обоими. Опал скользнула к стойлу, обошла вокруг мула и приложила ухо к его боку. Затем, тихо напевая что-то незнакомое, встала на колени перед мордой и мягко раздвинула губы животного.

– Опал ухаживает за нашими конями, – объяснил мастер Кит. – Во всем, что касается четвероногих с копытами, я привык ей доверять.

Китрин кивнула, чуть не разрываясь одновременно от благодарности и от опасения быть так близко к стражникам. Опал встала и тщательно обнюхала уши мула.

– Тебя зовут Таг, да? – спросила она. Китрин кивнула. – Скажи, Таг, этого бедолагу сносило на сторону? Тебе приходилось его выравнивать?

Китрин порылась в памяти и мотнула головой.

– Хорошо, – заметила Опал и бросила через плечо мастеру Киту: – Значит, не уши, это обнадеживает. У него одышка, но влаги в легких нет. Подержать его в тепле день-другой – будет как новенький. Только нужно добыть одеял и попон.

– Два дня, – произнес мастер Кит. – Вряд ли капитан Вестер обрадуется.

Повисла тишина, лишь похрипывал мул да шелестел в ветвях утренний ветерок. У Китрин свело желудок почти до тошноты.

– Одним стражником больше, одним меньше – не так важно, – ответила Опал. – Я останусь с Тагом, а когда мул поправится, мы вас нагоним. Буквально пара дней. А отдельная повозка с хорошей упряжкой движется быстрее, чем целый караван.

Ведун, скрестив руки, задумался, и в душе Китрин затеплилась надежда.

– Ты справишься? – спросил ее мастер Кит. Глаза глядели очень по-доброму, голос был мягок, как полуистертый лоскут фланели.

– Да, господин, – ответила Китрин, стараясь говорить низко, по-мужски. Ведун в ответ кивнул.

– Возможно, будет лучше, если я поговорю с остальными от твоего имени. Ты позволишь?

Китрин кивнула, и старик, улыбнувшись, зашагал обратно к постоялому двору, оставив Китрин и Опал с животными.

От облегчения Китрин почти перестала бояться. Может, все и к лучшему? Опал в кожаном доспехе и Китрин в мужской одежде вряд ли привлекут внимание, никто ничего не заподозрит. Вокруг не будет толпы погонщиков, так что маскироваться придется только перед Опал, а если они мужчина и женщина, то для Тага вполне естественно держаться от спутницы подальше.

Страх, правда, не исчез до конца. Китрин понимала его причину благодаря магистру Иманиэлю – за ужином с Кэм и Безелем он часто обсуждал какого-нибудь купца или прелата, чьи поступки не соответствовали ожиданиям, и объяснял, что за этим стоит. Китрин страшится потому, что знает больше других и понимает, насколько высоки ставки. Но если погонщик Таг везет деньги, на которые можно нанять средних размеров армию, то это известно одной Китрин и никому иному. Значит, отставая от каравана, она рискует не больше, чем если бы вправду везла груз некрашеной шерсти. Никто не ищет ни ее, ни ценности, мул выздоровеет, ей не придется ехать до Карса одной. Все будет хорошо.

– В первый раз погонщиком? – спросила Опал.

Китрин кивнула.

– Ну, не волнуйся. Мы себя в обиду не дадим.

Китрин не сразу пришло в голову задуматься, с чего бы наемному стражнику включать в общее «мы» новичка-погонщика. Через несколько часов караван с капитаном Вестером и мастером Китом уже трогался к горам, за которыми лежала дорога на Карс.

День прошел в хлопотах: Китрин и Опал согревали хлев, растирали мула, насильно поили его странным питьем, пахнущим смолой и лакрицей, – к ночи мул уже держал голову выше, кашель смягчился. Спать легли в хлеве, по разные стороны от ветхой жаровни, закутавшись в тонкие одеяла. Тепла от жаровни хватало лишь на то, чтобы не замерзнуть.

В темноте снаружи крикнул зверь или птица, потом все стихло. Китрин, с завистью прислушавшись к медленному ровному дыханию стражницы, подложила руку под голову и закрыла глаза, уговаривая себя уснуть. Напряженное тело вздрагивало, в мозгу роились мысли о сотнях опасностей, подстерегающих в ночи. Вдруг бандиты, нападавшие на караван, вернутся, изнасилуют их с Опал, убьют, заберут деньги банка? Вдруг Опал обнаружит сокровища и в припадке алчности перережет ей горло? Вдруг мул расхворается еще больше и ей придется торчать здесь в осеннем холоде?

Китрин не уснула до самого рассвета. Голова болела, по спине будто прошлись молотом. В сером утреннем сумраке Опал, напевая под нос, вновь разожгла огонь, и обе женщины подошли осмотреть больное животное. От мула уже не веяло жаром, как вчера, глаза блестели ярче, да и голову он держал увереннее. Второй мул в соседнем стойле поднял морду и всхрапнул.

– Тоже заболел? – чуть не со слезами спросила Китрин.

– Вряд ли. Скорее просто завидует нашему бедняге, ведь ему столько внимания.

– Уже пора в путь? Можно возвращаться к каравану?

– Лучше после обеда. Пусть мул наберется сил, дадим ему для начала всего полдня пути.

– Но…

– Мы здесь бывали. Еще до перевала нагоним своих. Караван остановится в Беллине и вышлет вперед разведчиков.

Название отдавало чем-то смутно знакомым. Опал, взглянув на Китрин, повторила:

– Беллин. Торговый городок у самого перевала. Ты вправду не знаешь караванных путей?

– Не знаю, – сердито буркнула Китрин и сама устыдилась.

– Беллин – мелкий городишко, но путников там привечают. Мастер Кит нас однажды туда привез на месяц. Люди приходят и уходят, каждые несколько дней публика сменяется, никто не живет подолгу. Для нас – то же самое, что разъезжать по дорогам, только разъезжать нигде не надо.

Холодный ветер взметнул охапку соломы, в жаровне вспыхнули угли и заплясало тонкое пламя. Мозг от усталости плохо работал. Что стражникам делать месяц среди проезжих торговцев, купцов и миссионеров? Охранять их внутри городских стен, где нет опасности?..

– Я выйду, – сказала Китрин. – Надо… надо проверить фургон.

– Да, а то вдруг исчез, – с готовностью согласилась Опал.

Наедине со стражницей девушке было гораздо проще, чем в толпе погонщиков каравана. Следить приходилось только за одной парой глаз, и Китрин временами могла расслабиться и побыть сама собой, а не возницей Тагом. Когда настало время двигаться в путь, Китрин почти не замечала, что она не одна: Опал легко болтала за двоих, по большей части о том, как запрягать повозку и править мулами. Девушка подозревала, что Таг уже взвыл бы от нравоучений, но сама впитывала советы, как губка, и за полдня уразумела добрую сотню премудростей, о которых прежде и не догадывалась. К вечеру, когда пришла пора заночевать на широком лугу у дороги, она набралась знаний больше, чем за все предыдущие недели пути от Ванайев.

Ее переполняла признательность к стражнице, однако заговорить она не решилась, боясь, что не сможет остановиться. Благодарность повлечет за собой дружбу, дружба потребует признаний – и ее тайна перестанет быть тайной. Поэтому за ужином Китрин просто подкладывала Опал лучшие куски, а для ночлега уступила ей место помягче.

Они лежали в темноте на тюках шерсти. Луну и звезды заволокло облаками, сгустился мрак. Китрин снова не могла сомкнуть глаз – в измученном мозгу мелькали беспорядочные мысли, сон пришел не сразу. Ближе к полуночи Опал вдруг прижалась к ней всем телом, и Китрин в ужасе вздрогнула: на нее пытаются напасть? К ней пристают? И то и другое? Нет, ее спутница в полусне лишь искала тепла, и Китрин, как ни тянуло ее к нагретому боку Опал, отодвинулась подальше, чтобы та случайно не обнаружила, что рядом с ней женщина.

Сейчас, в ночной тьме, оставшиеся до Карса недели пути казались Китрин вечностью, обостренному воображению мерещилось, словно бочки и ящики слишком проступают под толстым слоем тюков. Банковские книги, шелк, табак, пряности, каменья и драгоценные безделушки – от страха и ответственности перехватывало дыхание, будто кто-то давил на грудь. Задремав перед самым рассветом, Китрин во сне увидела, будто стоит на скале, а у края бездны толпится сотня младенцев, которых она изо всех сил удерживает от падения.

Она проснулась от собственного крика. И обнаружила, что землю покрыло снегом.

Крупные рыхлые хлопья, сероватые на фоне белоснежных облаков, летели с неба и оседали на деревьях, кора под ними казалась совсем черной. Драконий нефрит скрылся под снежным слоем, дорога угадывалась лишь как просвет между стволами, горизонт исчез. Опал уже запрягала мулов.

– Разве можно по такой дороге ехать? – с ужасом спросила Китрин, даже забыв изменить голос.

– Если не хочешь тут зимовать, то придется.

– А не опасно?

– Застрять здесь – намного опаснее. Затяни вон ту подпругу, пальцы от холода не гнутся.

Китрин слезла с повозки и помогла с упряжью, немного погодя фургон двинулся в путь. Широкие железные колеса вязли в снегу, от мулов шел пар. Опал, не спрашивая, завладела вожжами и кнутом, Китрин понуро сжалась рядом.

– Счастье хоть, что в такую погоду бандитов не будет, – покачала головой стражница, глядя на снегопад.

– Если это счастье, то что ж тогда несчастье? – горько спросила Китрин. Поймав в ответ удивленно-веселый взгляд Опал, она вдруг поняла, что впервые за всю дорогу попыталась пошутить. Краска залила ей лицо, и стражница рассмеялась.

***

В Беллине было всего с полдюжины строений, остальной город ютился внутри широкой скалы, в сером камне которой виднелись окна и двери, проделанные тысячи лет назад отнюдь не рукой человека. Вокруг печных труб, косо торчащих из стен, темнели пятна сажи, снег оттенял вырезанные на склоне рунные письмена, каких Китрин прежде не встречала. Вершины, невидимые в пелене снегопада, смутно проступали сквозь метель исполинскими тенями. На занесенной снегом земле чернели знакомые повозки каравана, коней погонщики успели увести внутрь. Китрин помогла Опал поставить фургон на место, распрячь мулов и отвести их в стойло.

Стражники сидели в комнате, сгрудившись вокруг высокого очага: Микель, Шершень, мастер Кит, Смитт. При виде вошедших Сандр заулыбался во весь рот, а тралгут – помощник капитана – приветственно поднял широкую ладонь, не отрываясь от разговора с длинноволосой Кэри. Опал так шумно радовалась встрече с друзьями, что частица ее веселья передалась и Китрин.

– Должно же быть хоть что-то! – настойчиво заявила Кэри, и Китрин поняла, что беседа идет давно и фраза звучит не впервые.

– Ничего нет, – громыхнул Ярдем. – Женщины малы ростом и слабы, и нет такого оружия, которое превратит этот недостаток в достоинство.

– О чем разговор? – поинтересовалась Опал, садясь у огня. Китрин опустилась рядом с ней на скамью и лишь потом поняла, что именно так они и сидели на передке фургона. Мастер Кит усмехнулся и покачал головой:

– Подозреваю, что Кэри предпочтет оружие, отвечающее ее природным качествам, – предположил он.

– Например, малому росту и слабости, – ввернул Сандр.

Кэри, не повернув головы, запустила в него комком глины.

– Короткий лук, – сказала она.

– Лук так просто не натянешь, – возразил Ярдем, почти оправдываясь. – С пращой легче, но не намного. Копье бьет дальше, но нужны мускулы. Кинжал не требует сил, но годен только для ближнего боя. Крупная сильная женщина лучше маленького слабого мужчины, но женского оружия в природе не существует.

– Должно быть хоть что-то, – не уступала Кэри.

– Ничего нет, – пожал могучими плечами Ярдем.

– Женские уловки, – подсказал Сандр с ухмылкой, и Кэри запустила в него очередным комком глины.

– Как твои мулы, Таг? – спросил мастер Кит.

– Лучше, – кивнула Китрин. – Гораздо лучше. Спасибо Опал.

– Да не за что, – отмахнулась та.

– Я рад, что все удалось, – сказал мастер Кит. – Я волновался, что ты нас не нагонишь.

– Зря волновались, – прозвучало вдруг сзади.

Китрин обернулась, и грудь ее сжало от беспокойства. В комнату вошел капитан Вестер в засыпанном снегом кожаном плаще – волосы спутаны, лицо раскраснелось от холода, словно капитана отхлестали по щекам. Сдвинув брови, он подошел к огню.

– С возвращением, сэр, – произнес тралгут.

Капитан лишь кивнул.

– Насколько я понимаю, разведка закончена и новости нехороши, – предположил мастер Кит.

– Хороших я и не ждал, – хмуро бросил Маркус Вестер. – Караванщик собрал остальных, рассказывает. Через перевал не пройти. Ни сейчас, ни в ближайшие месяцы.

– Что?! – вскрикнула Китрин, забыв обо всем, и тут же прикусила язык.

– Снег выпал рано, а мы шли неспешно, – продолжал капитан, не обращая на нее внимания. – Не повезло. Возьмем в аренду склад, перенесем товар, снимем жилье. Мест мало, простора не ждите. В Карс двинемся весной.

Весной?.. Китрин будто хлестнули плетью. Перед глазами плясали языки огня в очаге, по спине ползла струйка от талого снега, в горле рос крик отчаяния – если дать ему волю, вместе с ним хлынут слезы, и их потом не остановишь. Несколько месяцев в мальчишеской одежде. Перенести груз из фургона на склад и потом обратно – и при этом себя не выдать. Вместо нескольких недель пути – месяцы.

«Я этого не выдержу», – только и билось в мозгу.

Маркус

Стемнело рано, опустошить успели лишь половину повозок, и караванщик чуть не грыз кулаки от досады. Маркус был спокоен. Снежная буря пришла с запада, со стороны Биранкура: караван отделен от нее горами, сильной непогоды Беллину не достанется. Все будет хорошо, опасность не грозит. По крайней мере, от снежной бури.

Ярдем устроил так называемых стражников отдельно – в двух крошечных комнатках с общей печкой, зато в центре города, внутри скалы. В завитках и извивах тесаного камня плясали отражения огня, стены казались живыми. Маркус сбросил промокшие кожаные сапоги и со стоном привалился к стене. Прочие толпились здесь же: кто-то отдыхал, кто-то перебрасывался шутками, кто-то делил лучшие места для ночлега – настоящие стражники вели бы себя так же, только шутили бы грубее. Даже Ярдем слегка расслабился – а с ним такое бывало нечасто.

Однако Маркус отдыхать и не думал.

– Все сюда, – объявил он. – Будем совещаться. Задача поменялась, и лучше обсудить все заранее, чем потом натыкаться на сюрпризы.

Разговоры стихли. Мастер Кит сел к огню, его жесткие седые волосы застыли вокруг головы, как облако дыма.

– Не понимаю, какая выгода каравану, – сказал он. – Кормить нас до весны и платить даже за самое скромное жилье – сумма немалая.

– Скорее всего, караванщик потеряет в деньгах, но это его забота, не наша. Мы здесь не за прибылью следим. А за безопасностью. На дороге наше дело – охранять от бандитов. На зимовке – не баламутить народ, не затевать интрижек, не провоцировать ревность и зависть, не слишком плутовать в картах.

Смитт, актер на все роли, сотворил постное лицо.

– Мы изображаем стражников или мамушек-кормилиц?

– Мы делаем все, чтобы караван дошел до Карса в целости и сохранности, – ответил ему Маркус. – И если надо – охраняем его от нас самих.

– Мм, отличная реплика, – вставила хрупкая Кэри. – «И если надо – охраняем его от нас самих»!

Маркус нахмурился.

– Они сочиняют новую пьесу, – пояснил мастер Кит. – Комедию о том, как актеры подрядились играть стражников каравана.

Ярдем хмыкнул и дернул ухом – то ли от досады, то ли от удовольствия, а скорее от того и другого разом. Маркус предпочел не обратить внимания.

– У нас почти два десятка возниц, – продолжал он. – И караванщик с женой. Вы несколько недель за ними наблюдали, вы их знаете. Кто из них ненадежен?

– Тот, что с оловянной рудой, – предположил Смитт. – Нарывается на драку с самого нападения бандитов, до весны без приключений не дотянет. Его бы унять – или женщину подложить, или осадить покрепче.

– Мне он тоже не нравится, – кивнул Маркус, мимолетно порадовавшись тому, что актеры более восприимчивы, чем его обычные воины: сейчас это придется кстати. – Кто еще?

– Полукровка-дартин, – вступила Опал, старшая из актрис. – Норовил сбежать от проповедей караванщика при любом случае. Почти как вы, капитан. Если его так и кормить священными текстами каждый день, он озвереет.

– Девчонка в накладных усах, – добавил тощий Микель. – Слишком уж хрупка.

– Точно, – поддакнула Кэри.

– И еще неизвестно, что она там везет, – с готовностью откликнулась Опал. – Стоит кому подойти к фургону – дергается, как кошка. Даже говорить о нем не хочет.

Маркус вскинул ладонь, призывая к тишине.

– Кто-кто? – с нажимом переспросил он.

– Девчонка в накладных усах, – повторил мастер Кит. – Та, что называет себя Таг.

Маркус взглянул на Ярдема. Судя по гримасе, тралгут был изумлен не меньше его. Капитан поднял бровь: ты знал? Звякнула серьга – Ярдем мотнул головой: нет!

«И еще неизвестно, что она там везет…»

– Ярдем, за мной, – скомандовал Маркус, натягивая сапоги.

– Слушаю, сэр.

Возницы и караванщик размещались в отдельном лабиринте туннелей и комнат. Маркус шагал через пропитанные дымом галереи и общие гостиные, Ярдем маячил за плечом, остальные стражники – или актеры, кто теперь разберет – шли позади след в след, словно дети, играющие в «делай как я». С каждой комнатой, в которой не оказывалось Тага, плечи Маркуса напрягались все больше, он перебирал в памяти предыдущий путь – случаи, когда он говорил с мальчишкой или когда Тага упоминал караванщик. Слишком мало, почти ничего. Мальчишка всегда держался так, чтобы не привлекать внимания к себе и – главное – к фургону.

Последняя из комнат выходила окнами на темные, покрытые снегом холмы. За спиной Маркуса уже гудели взволнованные голоса – погонщики наперебой спрашивали, что случилось. Холодный влажный воздух веял то ли дождем, то ли снегом. Горизонт прочертила молния.

– Его здесь нет, сэр.

– Вижу.

– Уехать она не могла, – сказала сзади Опал. – Она толком не знает, как править фургоном: мулы просто идут вслед за передней повозкой, и все.

– Фургон, – кивнул Маркус, выходя в ночной мрак.

Еще не разгруженные подводы каравана, занесенные снегом на добрые пол-локтя, стояли у низких каменных складов. Маркус двинулся между ними, и при свете зажженных сзади факелов его тень, дрогнув, заплясала на боковине фургона с шерстью. Скамью возницы занесло снегом пальца на два, не больше. Маркус уперся ногой в железную петлю у колеса, подтянулся наверх и откинул полог. Таг лежал, свернувшись на тюках калачиком, как кошка. Теперь, когда капитан знал правду, он разглядел и криво приклеенные усы, и неровно выкрашенную шевелюру: то, что раньше казалось тощим бестолковым мальчишкой из первокровных, теперь предстало его взгляду как девушка циннийских кровей.

– Ч-что… – начала было она посиневшими от холода губами.

Маркус схватил ее за плечо и вздернул на ноги.

– Ярдем?

– Слушаю, сэр, – раздался голос у борта фургона.

– Лови! – Маркус перебросил ему взвизгнувшую девушку. Ярдем крепко ухватил ее за плечи и шею. Девушка, отчаянно крича, извивалась всем телом, от какого-то удара Ярдем даже раз крякнул. Маркус, не обращая внимания на борьбу, перебирал намокшие и пахнущие плесенью тюки с шерстью, один за другим сбрасывая их на землю. Девушка зашлась было в крике и вдруг затихла; ладонь Маркуса наткнулась на что-то твердое.

– Факел, – велел он.

Вместе с факелом на фургон влез мастер Кит с непроницаемым лицом. В свете пламени Маркус потянул на себя один из ящиков – ларец черного дерева с железным замком и жесткими кожаными петлями. Полоснув по петлям кинжалом, он всунул клинок между корпусом и крышкой.

– Осторожнее, – предупредил мастер Кит, глядя, как Маркус налег на кинжал.

– Поздно, – бросил капитан. Замок с треском отскочил, ларец открылся. Внутри, заполняя его до краев, переливались тысячи стекляшек. Нет! Не стекляшек – драгоценных камней. Гранаты, рубины, изумруды, алмазы, жемчуга… Маркус взглянул в дыру между занесенными снегом тюками шерсти – еще ящики. Десятки.

Мастер Кит смотрел на него расширенными от изумления глазами.

– Что ж, – коротко кивнул Маркус и отпустил крышку. – К делу.

Остальные стражники уже толпились вокруг Ярдема, который по-прежнему удерживал пленницу, готовый в любой миг перехватить ей горло и погрузить в беспамятство. Несмотря на слезы, подбородок девушки был вызывающе вздернут. Маркус подцепил за край клееные усы, потер их между пальцев и бросил на землю. Рядом с огромным тралгутом девушка казалась почти ребенком. В ее глазах читалась мольба, и в груди Маркуса что-то опасно шевельнулось – не гнев, не ярость, даже не горечь. Память. Живая и яркая до боли. Он заставил себя отвернуться.

– Пожалуйста, – умоляюще произнесла девушка.

– Кит, – бросил он. – Уведите ее внутрь. В наши комнаты. Не давать ни с кем говорить. Даже с караванщиком.

– Как скажете, капитан, – кивнул актер.

Ярдем ослабил хватку и, не сводя глаз с девушки, отступил на шаг, готовый в любой миг скрутить ее снова, если вздумает отбиваться. Мастер Кит протянул к ней руку.

– Пойдем, дитя. Ты среди друзей.

Девушка в нерешительности переводила взгляд с Маркуса и Ярдема на мастера Кита и вновь на Маркуса. В глазах слезы, но ни единого всхлипа – такая знакомая манера… Маркус тряхнул головой, прогоняя воспоминание. Мастер Кит с девушкой двинулись к жилью; актеры, словно по привычке, последовали за главой труппы, оставив воинов наедине.

– Фургон, – бросил капитан.

– Никого не подпущу, сэр, – рявкнул Ярдем.

Маркус прищурился, глядя на падающий снег.

– Сколько ей лет, по-твоему?

– Циннийка-полукровка… Трудно сказать, – пророкотал тралгут. – Шестнадцать, семнадцать…

– И мне так показалось.

– Мериан сейчас было бы столько же.

– Около того.

Маркус взглянул на скалу. За прорезанными в камне окнами мелькали огни, высеченные вверху старинные руны залепило снегом – по-ночному темным на фоне черной стены.

– Сэр?

Маркус обернулся. Тралгут уже сидел на передке фургона, для тепла наворачивая на себя шерстяное полотно, как кочевник из страны Пу’т.

– Все, что случилось в Эллисе, тут ни при чем. Решайте бесстрастно. Она не ваша дочь.

В груди Маркуса шевельнулась тревога, как беспокойный младенец во сне.

– У меня нет дочери, – ответил он и шагнул в темноту.

Стакан теплого сидра, участливые слова мастера Кита – и через полчаса история была как на ладони. Медеанский банк, гибель юноши-возницы, отчаянная авантюра с переправкой драгоценностей в Карс. Добрую половину рассказа девушка заливалась слезами: уехав из Ванайев, она оставила единственный в жизни кров и принявших ее людей, пусть и не родных.

Маркус слушал ее, скрестив руки, хмурые брови ни разу не дрогнули. От него не ускользнула ни уверенность ее голоса, когда она упомянула векселя и обращение капитала, ни привычка отводить волосы со лба, даже если они не свисают на глаза, ни сжатые, будто в попытке защититься, плечи. Погонщик Таг не стоил его внимания. Китрин бель-Саркур – совсем другое дело.

Когда девушка умолкла, он оставил ее с актерами и, взяв под локоть мастера Кита, повел его по узким каменным переходам, пронизывающим каменное нутро Беллина. Горевшие на поворотах свечи, едва рассеивая мрак, лишь смутно обозначали направление ходов, путь приходилось чуть ли не нащупывать. Маркусу, правда, и не хотелось торопиться.

– Вы знали? – спросил он.

– Я знал, что она переодетая девушка.

– И не сказали.

– Я не был удивлен. Опыт подсказывает, что люди меняют роли довольно часто. Взять хотя бы мою роль при караване.

Маркус медленно выдохнул.

– Хорошо. Надо известить караванщика. Нам нельзя здесь оставаться.

– Не хочу вас задеть, капитан, но почему бы нет? Разве для каравана что-нибудь изменилось? Теперь мы знаем правду и могли бы помочь девушке сохранить инкогнито. Спрятать груз до весны и потом двинуться дальше как ни в чем ни бывало.

– Не выйдет.

– Почему, капитан?

Маркус остановился на крутом повороте. В отблесках единственной свечи резные стены будто дышали жизнью, ловя каждое слово; лицо актера в неверном свете казалось маской из тусклого золота и мрака.

– Так не бывает. Большие богатства – всегда кровь. Кто-нибудь из нас может польститься на деньги. А если и нет – за повозкой наверняка охотятся.

– А как ее найдут, если никто не знает, что искать? – спросил мастер Кит.

Маркус отметил про себя, что актер не отмел возражений о корысти и возможном предательстве.

– Ну, например, разнесется слух о караване, где охранник – герой Градиса и Водфорда, а ведун – повелитель деревьев, который умеет отводить стрелы.

Мастер Кит помрачнел, – значит, дальнейших объяснений не потребуется.

– Я вас нанимал для другого, – сказал Маркус, – но сейчас вы мне нужны.

Мастер Кит сжал губы и надолго умолк, а затем, повернувшись на месте, пошел дальше к комнатам караванщика. Маркус ступал следом, какое-то время в полумраке разносился лишь звук шагов.

– Что вы намерены делать? – помолчав, ровным голосом спросил мастер Кит.

Маркус кивнул сам себе: что ж, по крайней мере ему не ответили «нет».

– Идти к югу. На запад путь закрыт из-за снега, на востоке столкнемся с преследователями. К северу – Сухие Пустоши. Объявим, что пути на Карс ждать невыгодно и лучше продать товар на рынках Маччии или Гилеи. Двинемся к востоку, потом свернем на юг.

– Я не знаю дорог к югу ближе, чем…

– Не дорогами. Забыть про драконьи дороги, идти проселками и тропами до Внутреннего моря, там есть путь вдоль берега, он почти не замерзает. До Биранкура – четыре недели, если по холоду. Если дорогу развезет – пять. Вооруженных бандитов, лезущих через границу, там не любят, так что наших преследователей, скорее всего, развернут обратно. Еще неделя – и перед нами Порте-Олива. Крупный город, вполне подходящий, чтобы затеряться в нем до весны. А если дороги позволят – можно сразу двинуться в Нордкост, до самого Карса.

– Обходная дорога, подозреваю, выйдет длинной, – заметил мастер Кит. Коридор вывел их к перекрестку нескольких туннелей, где висела на кованой железной скобе масляная лампа. Остановившись под ней, мастер Кит повернул к капитану спокойное и строгое лицо. – А другой выход вы рассматривали?

– Я не знаю других выходов.

– Мы все могли бы наведаться к фургону, набить кошели драгоценностями и исчезнуть, как дым. Остальное перенести на склад, пусть делают что хотят.

– Может, так было бы и разумнее, но мы здесь не для этого. Наша работа – охранять караван, пока он не дойдет до места.

Глядя, как на лице актера проступают скептицизм и мрачное удовлетворение, Маркус понимал, что в этот самый миг решается судьба всего предприятия. Если старик откажется, выхода не будет.

Мастер Кит пожал плечами:

– Значит, насколько я понимаю, нам остается известить караванщика, что его планы изменились.

***

К полудню караван уже двигался по дороге под низким серым небом. Маркус ехал впереди. После ночи, заполненной знакомыми кошмарами, раскалывалась голова. Кровь и пламя, предсмертные крики женщины и девочки, уже двенадцать лет как обратившихся в прах, запах паленых волос… Кошмары, после которых он вскакивал, зовя Алис и Мериан – жену и дочь, – оставили его много лет назад. Тогда он надеялся, что навсегда. Однако теперь они вернулись – неизвестно, надолго ли.

Что ж. Выдержал прежде – выдержит снова.

Караванщик сидел рядом, облачка их морозного дыхания вырывались то в унисон, то вразнобой. С занесенных снегом деревьев за ними следили вороны, нахохлившиеся и сгорбленные, как старики. Снег, хоть и мокрый, был всего в локоть высотой. Когда придет пора свернуть с драконьей дороги, будет хуже.

– Не могу поверить! – в сотый раз повторил караванщик. – Мне даже не сказали!

– Решили, что вы не контрабандист, – откликнулся Маркус.

– Зато решили, что я дурак!

– Я тоже, – кивнул Маркус и, наткнувшись на обалделый взгляд тимзина, поспешил объяснить: – Нет, не я решил, что вы дурак, а они решили, что я дурак!

Караванщик печально умолк.

За спиной таяли в дымке скалы Беллина, зима обещала быть скверной. На ночном привале, пока в стремительно сгущающихся сумерках погонщики ставили палатки, Маркус прошел по лагерю вместе с Ярдемом. Разговоры при виде их смолкали, улыбки делались фальшивыми. Злоба пропитывала людей, как масло – фитиль, и заботой Маркуса было проследить, чтобы нигде не вспыхнула случайная искра. Все, как он ожидал.

У палатки капитана стояла Китрин.

Погонщик Таг исчез, словно и не бывало. Актеры помогли смыть краску с волос, лицо без усов казалось почти неестественно чистым. Из-за юного возраста и примеси циннийской крови девушка выглядела нескладной, однако ближайшие несколько лет обещали превратить ее в привлекательную женщину.

– Капитан Вестер, – начала она и запнулась. – Я… я не успела сказать, как вам благодарна.

– Я всего лишь исполняю свои обязанности.

– Все равно! Я о большем и мечтать бы не смела… Спасибо вам.

– Опасность еще не миновала, – бросил Маркус резче, чем хотел. – Доберемся до места – тогда и будешь благодарить.

Девушка зарделась – словно розовые лепестки рассыпались по снегу – и, неловко кивнув, пошла к фургону. Проводив ее глазами, Маркус покачал головой. Ярдем, по-прежнему стоя рядом, кашлянул.

– Эта девушка – не моя дочь, – сказал Маркус.

– Верно, сэр.

– Мне нет резона защищать ее больше, чем остальных в караване.

– Конечно, сэр.

Маркус прищурился на облака.

– Туго мне придется.

– Именно так, сэр.

Доусон

Королевская охота мчалась сквозь густой снегопад, за которым почти не слышался лай гончих. Доусон Каллиам припал к взмыленной шее коня, распластавшегося по воздуху; внизу неясным пятном мелькнул и пропал мерзлый ров. Вновь коснувшись земли, конь понесся вперед быстрее ветра. Позади раздались голоса. Не услышав среди них знакомых интонаций короля, Доусон не обернулся. Слева из снежной пелены вынырнула серая лошадь в охотничьем уборе из красной кожи. Фелдин Маас. Остальные скакали вплотную следом – неясные тени среди снежного сумрака. Доусон прижался к коню и вонзил шпоры в бока.

Матерый олень уже дважды чуть не ушел от охотников и своры, однако Доусон, с детства изъездивший холмы Остерлингских Урочищ вдоль и поперек при любой погоде, знал все тайные пути и ловушки. Олень успел повернуть к тупиковому ущелью – выхода оттуда нет. Убьет его, конечно, король Симеон, а в нынешней скачке охотники соперничали за право первым настигнуть добычу.

Нижние ветки сосны, зеленеющие на фоне белого сумрака, ясно указывали, куда помчался олень. Доусон взял в сторону, Фелдин Маас и прочие не отставали. Кто-то крикнул, собаки залаяли громче. Доусон, стиснув зубы, несся вперед.

Справа что-то вынырнуло – не серое. Белый жеребец без убора, на всаднике ни шлема, ни шапки, зато по рыжим волосам безошибочно, как по гербу, узнается Куртин Иссандриан. Доусон вновь пришпорил коня, тот рванул вперед – слишком быстро: равномерный, дробный галоп сбился. Пока конь пытался восстановить ритм, белый жеребец ускорил ход и обошел Доусона, а через миг за ним устремился Фелдин Маас на своем сером.

Пробеги олень еще тысячу шагов, Доусону удалось бы отстоять свою победу, но обреченное животное остановилось в расщелине слишком близко. Две собаки, упавшие замертво, лежали у его копыт, псари криком и хлыстами отгоняли остальную свору. У оленя был надломлен рог и окровавлен бок, левая задняя нога пропиталась кровью там, где особо ярый пес пытался вцепиться в лодыжку. Пятнистая шкура была изодрана, как рубище странника. Олень, тяжело дыша, повернулся к преследователям – Куртину Иссандриану и отставшим на полшага Доусону и Фелдину Маасу.

– Отлично исполнено, Иссандриан, – горько бросил барон.

– Красивое животное, да? – спросил победитель, словно не слыша.

Олень и вправду был великолепен: даже перед самой смертью, измученный скачкой и загнанный в тупик, он смотрел гордо. В глазах читались смирение и ненависть, но ни тени страха. Иссандриан, вынув меч, отсалютовал животному, и олень, словно принимая приветствие, склонил голову. На поляну вылетели еще шестеро всадников с гербами своих родов – они не скупились на громкие проклятия, под ногами их прыгали с лаем собаки.

Затем на поляне появился его величество.

Король Симеон скакал на рослом вороном жеребце, по черным поводьям вились алые и золотые шнуры, черный кожаный доспех с серебряными заклепками увенчивался черным шлемом, прикрывающим кривой королевский нос и слегка дряблые щеки. Рядом с отцом ехал на пони принц Астер, гордо выпрямив спину в излишне просторных, на вырост, латах. Личный егерь принца держался сзади, за ним следовал исполин-ясурут в зелено-золотом, под цвет чешуи, доспехе.

Доусон охотился с Симеоном издавна – с тех пор, как они были юнцами помладше Мааса и Иссандриана, – и, единственный из придворных, барон не мог не заметить, как ссутулился в последнее время король. Следом россыпью скакала остальная свита – обычные бездельники, которым интереснее сплетничать и мчаться наперегонки в ясный день, чем участвовать в настоящей охоте. Над толпой реяли знамена знатных родов: на поляне в Остерлингских Урочищах собрался весь двор Кемниполя.

Егерь-ясурут легко вытащил из-за спины копье и подал его королю Симеону, в руках которого оно сразу показалось несоразмерно огромным. Ясурут дал знак, и псы помчались на оленя, отвлекая его взгляд. Король Симеон нацелил копье, пришпорил коня – и устремился на жертву. От удара наконечник глубоко вошел в шею, олень попятился и упал; Доусону на миг показалось, что в глазах мелькнула не столько боль, сколько удивление – смерть, пусть и предсказуемая, все равно оказалась неожиданной. Рука короля Симеона с годами не утратила твердости, глаза глядели по-прежнему зорко: олень умер мгновенно, добивать стрелой не понадобилось. Когда егеря отозвали собак и подняли кулаки, подтверждая смерть животного, толпа разразилась ликующим кличем, в который влился и голос Доусона.

– Кто настиг жертву первым? Кому принадлежит честь? – спросил король, когда егеря кинулись свежевать тушу. – Иссандриан? Или ты, Каллиам?

– Под конец шли вровень, – сказал Иссандриан. – Мы с бароном прискакали одновременно.

Фелдин Маас, скривившись в усмешке, соскочил с коня и отправился осматривать убитых собак.

– Вовсе нет, – бросил Каллиам. – Иссандриан меня обогнал, ему и принадлежит честь.

«И не нужно мне твоих одолжений, даже мелких», – мысленно добавил он.

– Значит, Иссандриана и восславим! – кивнул король Симеон и крикнул во всеуслышание: – Иссандриан!

Охотники отсалютовали – кто сжатым кулаком, кто воздетым мечом. Над толпой полетело имя победителя. Назавтра грядет пир, в очаге Доусона будет жариться оленина, Иссандриану отведут почетное место… У барона перехватило горло.

– Что с тобой? – тихо, чтобы не услышали другие, спросил король.

– Ничего, ваше величество, – пробормотал Доусон. – Ничего.

Часом позже, на пути к замку, барона нагнал Фелдин Маас. С самого падения Ванайев и разгрома маччийского подкрепления Доусон усиленно делал вид, что новости из Вольноградья его не касаются, однако загадка продолжала его мучить.

– Лорд Каллиам! – окликнул Маас и перебросил ему что-то похожее на веточку – обломок рога, красного от собачьей крови. – Невеликая честь лучше, чем никакой, правда? – улыбнулся Маас и, послав лошадь вперед, скрылся с глаз.

– Невеликая честь, – мрачно выдохнул Доусон. Слова тут же превратились в облачка белого пара.

По дороге к замку крупные, рыхлые хлопья снега постепенно превратились в тонкую крупу; сквозь низкие облака, поредевшие и рваные, на востоке проступили горы. В воздухе повеяло дымком, на юге поднялись спиральные башни Остерлингских Урочищ. Камень – гранит и драконий нефрит – сверкал на солнце, увешанные гирляндами зубчатые стены казались великанами, нарядившимися для празднества.

Доусону как хозяину надлежало следить за приготовлением оленины. Хотя вся обязанность сводилась к тому, чтобы полчаса постоять на кухне с веселым видом, барону отчаянно не хотелось смешиваться с толпой слуг и собак, и он, отойдя к широкой каменной лестнице рядом с печами, остановился на площадке неподалеку от разделочных столов. У стен остывали вынутые из жара пироги и хлебы, старая стряпуха втыкала павлиньи перья в свиной рулет, которому придали форму птицы и залили блестящей глазурью. Жаркий воздух полнился ароматом запеченного изюма и жареных цыплят. Егеря внесли тушу, и четверо молодых поваров принялись натирать мясо солью, мятными листьями и сливочным маслом, вырезать оставшиеся железы и жилы. Доусон глядел хмуро: еще недавно олень был так прекрасен и благороден, а теперь…

– Муж мой!

Позади стояла Клара с тем любезным выражением лица, которое обычно принимала в минуты крайнего утомления, грозящего перейти в изможденность. Блестящие глаза и углубившиеся ямочки на щеках ввели бы в заблуждение любого – кроме тех, кто знал ее всю жизнь.

– Жена моя, – откликнулся Доусон, готовый проклясть весь двор за один ее усталый взгляд.

– Можно тебя отвлечь? – Она отступила на шаг, приглашая в дальний зал. Барон закусил губу от досады – не на жену, а на то домашнее бедствие, ради которого его призывают. Он коротко кивнул и шагнул было вслед за Кларой в тихий сумрак относительного уединения, как вдруг его окликнули:

– Вы что-то уронили, милорд.

У лестницы стоял один из младших егерей – молодой, с крепким подбородком и открытым лицом, одетый в геральдические цвета Каллиама. Он протягивал барону окровавленный кусок рога. Слуга, окликающий барона Каллиама, как ребенка, потерявшего игрушку… Доусон нахмурился, руки сами собой сжались в кулаки.

– Как ваше имя? – спросил он, и молодой человек побледнел при одном звуке его голоса.

– Винсен, сэр. Винсен Коу.

– Вы не из моих людей, Винсен Коу. Собирайте вещи, и чтоб к ночи вас здесь не было.

– М-милорд?

– Добиваетесь, чтоб вас высекли? – рявкнул Доусон.

Кухня, шумевшая внизу лестницы, вмиг затихла – все разом взглянули на говорящих и тут же потупили глаза.

– Нет, милорд, – ответил егерь.

Доусон, повернувшись, шагнул в сумрак коридора, Клара не отставала. Она и не думала его укорять – в тени лестницы она прильнула к нему и зашептала почти в самое ухо:

– Симеон, когда вернулся, спросил горячую ванну. Я не стала выгонять всех из синих комнат и велела приготовить дом Андры. У восточного крыла, помнишь? Там гораздо удобнее, и трубы устроены хитроумно, не дают воде охлаждаться.

– Отлично, – кивнул Доусон.

– Я приказала никого не пускать – кроме тебя, конечно. Тебе ведь нужно с ним побеседовать, я знаю.

– Не могу же я нарушить омовение короля!

– Отчего бы нет, милый? Скажи, что я по забывчивости тебя не предупредила. Я упомянула, что после охоты ты предпочитаешь именно те ванны, все очень правдоподобно. Разве что король начнет расспрашивать слуг, и они скажут, что ты пользуешься синими комнатами. Но вызнавать тайком – слишком грубо, не в характере Симеона. Как ты думаешь?

Доусон даже не подозревал, что у него на душе такой тяжкий груз. Был.

– Чем я заслужил такую несравненную жену?

– Ничем, тебе просто повезло, – произнесла Клара со слабой улыбкой, на миг мелькнувшей поверх вежливой маски. – Ступай, пока он не вышел. А о том егере, на которого ты накричал, я позабочусь. Незачем ему было соваться под горячую руку.

***

Дом Андры стоял внутри замковых стен, рядом с часовней, отдельно от прочих зданий. Циннийская поэтесса, именем которой назвали дом, жила здесь, когда Остерлингские Урочища были резиденцией некоего короля, поощрявшего искусство меньших рас, а Антеей звалось родовое гнездо незначительной аристократической фамилии, до которого пришлось бы скакать целых полдня к северу. Стихи, сложенные Андрой, не пережили минувших столетий, и единственным ее следом в мире оставался небольшой домик, носящий имя поэтессы, с вырезанной в камне надписью у входа – DRACANI SANT DRACAS, – значение которой за давностью позабылось.

Король Симеон лежал в ванне из кованой бронзы, сделанной в форме широкой дартинской руки; длинные пальцы «руки» загибались к ладони и выпускали воду из труб, что были скрыты под самыми когтями. На полочке, устроенной на большом пальце, стояла каменная чаша с мылом, окно из цветного стекла окрашивало теплый воздух в зелено-золотистые тона. У задней стены выстроились слуги – кто с мягкими полотенцами, кто с мечами для защиты королевской особы. Доусон переступил порог, и король поднял взгляд.

– Простите, сир, – произнес Доусон. – Я понятия не имел, что вы здесь.

– Ничего, старина. – Симеон махнул слугам. – Я знал, что захватываю твое убежище. Садись. Побудь в тепле, а как отогрею ноги – уступлю тебе место.

– Благодарю, сир, – кивнул Доусон, садясь на принесенный слугами табурет. – Раз уж так случилось, я бы хотел обсудить кое-что наедине. Это касается Ванайев. Лучше уж услышать от меня, чем от других.

Король выпрямился, и двое мужчин на миг перестали быть властелином и подданным, обратившись вновь в Симеона и Доусона – двух высокородных юношей, полных достоинства и гордости. Нынешнее презрение Доусона к ванайской кампании и ярость из-за судьбы сына, вынужденного служить под командованием Алана Клинна, были общеизвестны, однако сейчас он представил их королю в новом свете, чтобы на фоне гнева и убежденности в своей правоте вернее подойти к признанию. Симеон внимал, слуги с тем же тщанием старались ничего не слышать. На лице короля, таком родном и знакомом, любопытство сменялось удивлением, разочарованием и наконец шутливым отчаянием.

– Не трогай Иссандриана и его клику, с огнем играешь. – Король имперской Антеи откинулся на спинку ванны. – И все-таки жаль, что ничего не вышло, – у меня заметно поубавилось бы головной боли. Ты знаешь, что такое Эдфордская хартия?

– Что-что?

– Эдфордская хартия. Это такой кусок пергамента, отысканный неким священником в дебрях библиотеки в Севенполе. Там упомянут глава фермерского совета при короле Дюррене Белом. И север, размахивая старинной хартией, требует созвать новый фермерский совет. Любой, чей урожай позволяет сделать взнос, будет иметь право голоса.

Продолжить чтение

Читать онлайн Кинжал и монета. Книга 1. Путь дракона бесплатно

* * *

ПрологОтступник

Капитан Маркус Вестер

Сэр Гедер Паллиако, наследник Виконта Ривенхальма

Китрин Бель-Саркур, сирота на попечении медеанского банка

Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ

Гедер

Маркус

Гедер

Китрин

Маркус

Доусон

Пролог
Отступник