Читать онлайн Былины бесплатно

Первые подвиги киевских богатырей

Исцеление Ильи Муромца

Да старо´й казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович,
Он сидел ли тридцать лет на седалище,
Он не имел-то да ни рук, ни ног.
Да пришло к нёму два старца незнакомые,
Проговорит ему старец да едино´ слово:
«Ай же Илей, восстань ты на свои резвы ноги,
Дай-ка пива выпити яндому´».
Илей говорит-то старцу таково слово:
«Не имею я да ведь ни рук, ни ног,
Сижу тридцать лет на седалище».
Говорил старый старец едино´ слово:
«Ай же Илей, восстань ты на свои резвы ноги,
Иди ты, Илей, к водоносу ты,
Налей пива я´ндому,
Принеси ты яндому пи´тия».
Выстал Илей на свои резвы ноги,
Пришёл Илей к водоносу,
Яндому захватил пития с водоносу,
Приносил-то старцу единому.
Старец говорит ему да й таково слово:
«Да пей-ка ты, Илей, да сам яндому».
Выпил Илья пития яндому,
Почувствовал в себе силу да великую,
Говорил старец-то друго слово:
«Ай же Илей, дай же мне пива выпить яндому».
Он пошёл по мо´сту по ду´бовому,
Закричали балки под мостом белодубовым,
Загнулись-то тут мосты калиновы.
Зачерпнул пития Илей с водоносу,
Приносил старцу яндому´ питья,
Старец говорил ему дай таково слово:
«Да пей-ка ты, Илей, да сам яндому».
И выпил Илей другу яндому,
Услышал Илей в себе силу великую,
Проговорит тут старец ещё едино´ слово:
«Ай же ты Илей, дай-ка выпить яндому пития».
Он как выпил, Илей, пива-то яндому,
Он почуял в себе, Илей, силу да великую.
Говорил другой старец таково слово:
«Ай же ты Илей, налей-ка мне пива яндому».
Наливает Илей пива с водоносу,
А приносит старцу-то другому,
Проговорил ли старец таково слово:
«Если приказать тебе третье пить яндому,
Не удержать тебе силы великоя,
Не удержать тебе силы богатырския».
Выпил-то старец ведь сам яндому,
И проговорил старец да таково слово:
«Ай же ты Илей, да ты справься-тко да ко городу,
Ко городу да ты ко Киеву,
Ко солнышку князю да ко Владимиру.
И выйдешь из своего ты посе´лия,
Тутко о путь камень есть неподвижныя,
На камени да подпись есть подписана».
И ходит Илей покоём белодубовым,
Да тым ли мостом калиновым.
Пришли ёго родители да рождёные,
Пришли оны со работы со крестьянскоей,
Пришли ёго братия да родимые,
Да пришли ёго сестры да любимые.
Обрадовались его рождёные да родители,
И с радости родители опечалились:
Тридцать лет сидел на седалище,
Не имел-то он ни рук-то да ни ног.
Говорит Илей своим рождёныим родителям,
Говорит Илей да таково слово:
«Ай же вы мои родители рождёные!
Где вы были на крестьянской на работушке?»
Ай же отвечали его рождёные родители:
«Слава тебе господи, тридцать лет сидел Илей да на седалище,
Не имел Илей ведь ни рук, ни ног».
Спросил у рождёныих родителей:
«Ай же вы мои рождёные родители!
Где вы работали крестьянскую работушку?»
Говорил ему родитель да рождёные:
«Ай же ты Илей, мы работаем луг и пожню,
Чистим луг, пожню за три поприща о´т дому».
– «Ай же ты родитель мой рождёныя!
Сведи меня туда да на займище,
Укажите вы мне мою работушку».
Привёл его родитель да на займище.
«Укажи мне, родитель, по которых мест межа».
Захватил Илейко лесу кусту в пясть,
Отрубил лесы дремучие по ко´решку,
Бросил на место на пристойное,
Говорил родителю да таково слово:
«Ай же ты мой-то родитель рождёныя!
Полно ли тебе луг, пожню чистить,
Простите меня с рождёного со места».
Отправлялся Илей к стольному городу ко Киеву,
Пришёл к тому камени неподвижному,
На камени была подпись да подписана:
«Илей, Илей, камень сопри с места неподвижного, —
Там есть конь богатырский тебе,
Со всеми-то поспехамы да богатырскима;
Там есть-то шуба соболиная,
Там есть-то плёточка шелковая,
Там есть-то палица булатная».
Проговорил Илей да таково слово:
«Ай же ты конь богатырской!
Служи-тко ты верою-правдою мне».
Конь-то прого´ворил Иле´ю таково слово:
«Ай же ты Илей, старой казак Илья Муромец,
Илья Муромец сын Иванович!
Ты мо’шь ли владать конём богатырскиим?»
Он садился, старой казак Илья Муромец,
Илья Муромец сын Иванович,
На этого коня на богатырского,
А со этыма поспехамы богатырскима,
Садился тот старой казак Илья Муромец,
Илья Муромец сын Иванович.
Прогово´рил конь голосом человечьиим:
«Ай же старой казак Илья Муромец,
Илья Муромец сын Иванович!
Знай ты мною управлять,
Дал тебе Господь коня да богатырского,
Послал Господь ангелов милосливых
На твоё рождёное на место,
Дал тебе Господь руце, нозе.
Не написано теби, старой казак Илья Муромец,
Илья Муромец сын Иванович,
Не писана тебе смерть на убоищи».

Илья Муромец и Святогор

Как не да´лече-дале´че во чистом во поли´,
Тута куревка да поднималася,
А там пыль столбом да поднималася, —
Оказался во поли добрый молодец,
Русский могучий Святогор-богатырь.
У Святогора конь да будто лютой зверь,
А богатырь сидел да во косу сажень,
Он едет в поли, спотешается —
Он бросает палицу булатную
Выше лесушку стоячего,
Ниже облаку да ходячего,
Улетает эта палица
Высоко да по поднебесью;
Когда палица да вниз спускается,
Он подхватывает да одной рукой.

Наеждяет Святогор-богатырь
Во чистом поли он на сумочку да скоморошную,
Он с добра коня да не спускается,
Хотел поднять погонялкой эту сумочку —
Эта сумочка да не ворохнется.
Опустился Святогор да со добра коня,
Он берёт сумочку да одной рукой —
Эта сумочка да не сшевелится;
Как берёт он обема рукам,
Принатужился он силой богатырской,
По колен ушёл да в мать сыру землю, —
Эта сумочка да не сшевелится,
Не сшевелится да не поднимется.
Говорит Святогор да он про себя:
«А много я по свету еждивал,
А такого чуда я не видывал,
Что маленькая сумочка да не сшевелится,
Не сшевелится да не здымается,
Богатырской силы не сдавается».
Говорит Святогор да таковы слова:
«Верно, тут мне, Святогору, да и смерть пришла».
И взмолился он да своему коню:
«Уж ты верный богатырский конь!
Выручай теперь хозяина».
Как схватился он да за уздечику серебряну,
Он за ту подпругу золочёную,
За то стремечко да за серебряно, —
Богатырский конь да принатужился,
А повыдернул он Святогора из сырой земли.

Тут садился Святогор да на добра коня
И поехал во чисту´ полю
Он ко тым горам да Араратскиим.
Утомился Святогор да он умаялся
С этой сумочкой да скоморошноей,
И уснул он на добро´м коне,
Заснул он крепким богатырским сном.
Из-под далеча-далеча из чиста´ поля´
Выеждял старой казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович,
Увидал Святогора он бога´тыря:
«Что за чудо вижу во чистом поли,
Что богатырь едет на добро´м кони´,
Под богатырём-то конь да будто лютый зверь,
А богатырь спит крепко-накрепко».
Как скрычал Илья да зычным голосом:
«Ох ты гой еси, удалой добрый молодец!
Ты что, молодец, да издеваешься,
А ты спишь ли, богатырь, аль притворяешься,
Не ко мне ли, старому, да подбираешься?
А на это я могу ответ держать».
От богатыря да тут ответу нет.
А вскричал Илья да пуще прежнего,
Пуще прежнего да зычным голосом, —
От богатыря да тут ответа нет.
Разгорелось сердце богатырское
А у старого казака Ильи Муромца,
Как берёт он палицу булатнюю,
Ударяет он богатыря да по белым грудям, —
А богатырь спит, не просыпается.
Рассердился тут да Илья Муромец,
Разъеждяется он во чисто поле,
А с разъезду ударяет он богатыря
Пуще прежнего он палицей булатнею, —
Богатырь спит, не просыпается.
Рассердился тут ста´рой казак да Илья Муромец,
А берёт он шалапугу подорожную,
А не малу шалапугу – да во сорок пуд,
Разъеждяется он со чиста поля,
И ударил он богатыря по белым грудям, —
И отшиб он себе да руку правую.
Тут богатырь на кони да просыпается,
Говорит богатырь таково слово:
«Ох, как больно русски мухи кусаются».
Поглядел богатырь в руку правую,
Увидал тут Илью Муромца,
Он берёт Илью да за желты´ кудри,
Положил Илью да он к себе в карман,
Илью с лошадью да богатырскоей,
И поехал он да по святым горам,
По святым горам да Араратскиим.
Как день он едет до вечера,
Тёмну ноченьку да он до´ утра,
И второй он день едет до вечера,
Тёмну ноченьку он до утра,
Как на третей-то да на денёчек
Богатырский конь стал спотыкатися.
Говорит Святогор да коню доброму:
«Ах ты волчья сыть да травяной мешок!
Уж ты что, собака, спотыкаешься,
Ты идти не мошь аль везти не хошь?»
Говорит тут верный богатырский конь
Человеческим да он голосом:
«Как прости-тко ты меня, хозяинушко,
А позволь-ка мни да слово вымолвить:
Третьи суточки да ног не складучи
Я вожу двух русскиих могучиих богатырей,
Дай в третьих с конём богатырскиим».
Тут Святогор-богатырь да опомнился,
Что у него в кармане тяжелёшенько, —
Он берёт Илью да за желты´ кудри´,
Он кладёт Илью да на сыру землю
Как с конём его да богатырскиим,
Начал спрашивать, да он выведывать:
«Ты скажи, удалый добрый молодец,
Ты коей земли, да ты какой орды?
Если ты богатырь святорусский,
Дак поедем мы да во чисто поле,
Попробуем мы силу богатырскую».
Говорит Илья да таковы слова:
«Ай же ты удалой добрый молодец!
Я вижу силушку твою великую,
Не хочу я с тобой сражатися,
Я желаю с тобой побрататися».
Святогор-богатырь соглашается,
Со добра коня да опущается,
И раскинули оне тут бел шатёр,
А коней спустили во луга зелёные,
Во зелёные луга оне стреножили.
Сошли они оба во бело´й шатёр,
Они друг другу порассказалися,
Золотыми крестами поменялися,
Они с друг другом да побраталися,
Обнялись они, поцеловалися:
Святогор-богатырь да будет больший брат,
Илья Муромец да будет меньший брат;
Хлеба-соли тут они откушали,
Белой лебеди порушали
И легли в шатёр да опочив держать.
И недолго-немало спали – трое суточек,
На четверты оне да просыпалися,
В путь-дороженьку да отправлялися.

* * *

Как седлали оне да коней добрыих,
И поехали оне да не в чисто поле,
А поехали оне да по святым горам,
По святым горам да Араратскиим.
Прискакали на гору Елеонскую,
Как увидели оне да чудо чудное,
Чудо чудное да диво дивное:
На горы на Елеонския
Как стоит тута да дубовый гроб;
Как богатыри с коней спустилися,
Оне ко гробу к этому да наклонилися,
Говорит Святогор да таковы слова:
«А кому в этом гробе лежать сужено?
Ты послушай-ка, мой меньший брат, —
Ты ложись-ка во гроб да померяйся,
Тебе ладен ли да тот дубовый гроб».
Илья Муромец да тут послушался
Своего ли братца большего,
Он ложился, Илья, да в тот дубовый гроб, —
Этот гроб Ильи да не поладился,
Он в длину длинён и в ширину широк.
И ставал Илья да с того гроба,
А ложился в гроб да Святогор-богатырь, —
Святогору гроб да поладился,
В длину по меры и в ширину как раз.
Говорит Святогор да Ильи Муромцу:
«Ай же ты Илья да мой меньший брат!
Ты покрой-ка крышечку дубовую,
Полежу в гробу я, полюбуюся».
Как закрыл Илья крышечку дубовую,
Говорит Святогор таковы слова:
«Ай же ты Ильюшенька да Муромец!
Мни в гробу лежать да тяжелёшенько,
Мни дышать-то нечем да тошнёшенько.
Ты открой-ка крышечку дубовую,
Ты подай-ка мне да свежа воздуху».
Как крышечка не поднимается,
Даже щёлочка не открывается.
Говорит Святогор да таковы слова:
«Ты разбей-ка крышечку саблей вострою».
Илья Святогора послушался,
Берёт он саблю вострую,
Ударяет по гробу дубовому, —
А куда ударит Илья Муромец,
Тут становятся обручи железные.
Начал бить Илья да вдоль и по´перек, —
Всё железные обручи становятся.
Говорит Святогор да таковы слова:
«Ах ты меньший брат да Илья Муромец!
Видно, тут мни, богатырю, кончинушка,
Ты схорони меня да во сыру землю,
Ты бери-тко моего коня да богатырского,
Наклонись-ка ты ко гробу ко дубовому, —
Я здохну тиби да в личко белое,
У тя силушки да поприбавится».
Говорит Илья да таковы слова:
«У меня головушка есь с проседью,
Мни твоей-то силушки не надобно,
А мне своей-то силушки достаточно:
Если силушки у меня да прибавится,
Меня не будет носить да мать сыра земля;
И не наб мне твоего коня да богатырского, —
А мни-ка служит верой-правдою
Мни старой бурушка косматенький».
Тута братьица да распростилися,
Святогор остался лежать да во сырой земли,
А Илья Муромец поехал по святой Руси
Ко тому ко городу ко Киеву,
А ко ласковому князю ко Владимиру.

Рассказал он чудо чудное,
Как схоронил он Святогора да богатыря
На той горы на Елеонскии.
Да тут Святогору и славу поют,
А Ильи Муромцу да хвалу дают.
А на том былинка и закончилась.

Илья Муромец и Соловей-разбойник

Из того ли города из Муромля,
Из того ль села да Карочирова
Выезжал дуродний добрый молодец,
А ведь старый казак Илья Муромец.
Он заутреню тую христовскую
А стоял во граде во Муромле
И хотел попасть к обедне
В стольно-Киев-град.
Брал у батюшки, у матушки прощеньице,
А прощеньице, благословленьице,
Кладовал он заповедь великую:
Не съезжаться, не слетаться во чисто´м поли´
И не делать бою-драки, кроволития.
Так тут старый казак Илья Муромец
Заседлал тут своего добра коня,
А он малого бурушку косматого,
Выезжал в раздольице чисто поле.
Его путь-дорожка призамешкала,
Он не мог попасть ко городу ко Киеву,
А попал ко городу Чернигову.
Усмотрел под городом Черниговым
Нагнано´ там силушки черны´м-черно´,
А черным-черно как черна´ ворона´, —
Хочут черных мужичков да всех повырубить,
Хочут церкви Божии на дым спустить.
Разгорелось сердце у бога´тыря,
А у старого каза´ка Ильи Муромца,
Наруши´л он заповедь великую,
Просил себе да Бога на´ помочь,
Да пречисту пресвятую Богородицу,
Припускал коня на рать-силу великую,
Стал он силу с крайчика потаптывать,
Конём топтать да из лука´ стрелять,
Стал рубать их саблей вострою,
Своим копьём да муржемецкиим,
Притоптал он силу-рать великую.
Подъезжал ко городу Чернигову,
Отворялися ворота во Чернигов-град,
Выходят мужички черниговски
Да низко ему поклоняются:
«Ай же ты дородный добрый молодец!
А иди-ка ты ко мне да воеводою,
Воеводою да во Чернигов-град».
Говорит старый казак Илья Муромец:
«Ай же вы му´жички-черниговцы!
Не пойду я к вам да воеводою.
Укажите мне дорожку прямоезжую,
Прямоезжую да в Киев-град».
Говорят ему мужички-черниговцы:
«Прямоезжая дорога заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела,
Замуравела дорожка ровно тридцать лет.
Как у той ли реченьки Смородинки,
Как у той ли грязи, грязи чёрные,
Как у той ли берёзыньки покляпоей,
У того креста Леонидова
Сидит Со´ловей-разбойничек Дихмантьев сын
На семи дубах в девяти суках.
Как засвищет Соловей по-соловьиному,
Закричит, собака, по-звериному,
Зашипит, проклятый, по-змеиному,
Так все травушки-муравы уплетаются,
Все лазоремы цветочки отсыпаются,
А что есть людей вблизи – все мертвы´ лежат.
Прямоезжеей дорожкой есть пятьсот всех верст,
А окольною дорожкой-то всех тысяча».
Так тут старый казак Илья Муромец
Повернул коня богатырского
И поехал по раздольицу чисту´ полю´,
По той ли дорожке прямоезжеей.
Подъезжал ко реченьке Смородинке,
Ко той ли грязи, грязи черныей,
Ко той ли берёзыньке покляпоей,
Ко тому кресту Леонидову.
Как завидел его Соловей-разбойничек,
Засвистал Соловей по-соловьиному,
Закричал, собака, по-звериному,
Зашипел, проклятый, по-змеиному, —
Как все травушки-муравы уплеталися,
Все лазоревы цветочки осыпалися,
Мелки лесушки к земле да приклонялися,
А что есть людей вблизи – так все мертвы лежат.
А у старого казака Илья Муромца
А конь на корзни´ спотыкается.
Так тут старый казак Илья Муромец
Говорит коню да таковы слова:
«Ах ты волчья сыть, травяной мешок!
Ты везти не мошь и идти не хошь.
Не слыхал, что ль, посвисту соловьего,
Не слыхал, что ль, покрику звериного,
Не слыхал, что ль, пошипу змеиного?»
Сам берёт он в руки плёточку шелко´вую,
А он бил коня по тучны´м бедрам,
Другой раз он бил меж ноги задния,
Третий раз он бил коня между´ ушей,
А удары давал всё тяжёлые.
Отстегнул свой тугий лук разрывчатый,
Натянул тетивочку шелковую,
Наложил стрелочку калёную,
А он сам стрелке приговаривал:
«Ты просвистни, моя стрелочка калёная,
Попади ты в Со´ловья-разбойничка».
Сам спустил тетивочку шелковую
Во тую ль стрелочку калёную, —
Тут просвистнула стрелочка калёная,
Попала в Соловья-разбойника,
Попала в Соловья да во´лево й висок,
Сбила Соловья да на сыру землю,
На сыру землю да во ковыль-траву.
Как тут старый казак да Илья Муромец
Подъезжал он к Соловью близёшенько,
Захватил он Соловья да за желты´ кудри´,
Сковал он Соловью да ручки белые,
Сковал он Соловью да ножки резвые,
Привязал ко стремечку булатному,
Сам поехал дорожкой прямоезжеей,
Прямоезжеей – в стольно-Киев-град.
Тут случилось старому каза´ку Ильи Муромцу
Ехать мимо Соловьина гнёздушка.
У того Соловья-разбойничка
А было´ три дочери любимые.
Посмотрела в окошечко тут старша дочь,
Говорит она да таковы слова:
«Наш-то батюшка сидит да на добро´м кони,
А везёт да мужика да деревенщину,
У правого у стремечка приковано».
Посмотрела в окошечко тут средня дочь,
Говорит она да таковы слова:
«Наш-то батюшка сидит да на добром кони,
А везёт да мужика да деревенщину,
У правого у стремечка приковано».
Посмотрела тут в окошечко младша дочь,
Говорила она да таковы слова:
«Ай сестрёнушки мои родимые!
А ведь окушком вы есть тупёшеньки,
Умом-разумом вы есть глупёшеньки, —
А сидит мужик да деревенщина,
А сидит мужик да на добром коне,
Наш-то батюшка на стремени приковано».
– «Ай же му´жевья наши любимые!
А берите-ка рогатины звериные,
А бегите-тка в раздольице чисто´ поле´
И убейте-тка мужика да деревенщину».
Эти мужевья любимые
Берут рогатинки звериные,
Скоро-наскоро бежат да во чисто полё,
Чтоб убить им мужика да деревенщину.
Как завидел их да Соловей-разбойничек,
Скричал да Соловей да громким голосом:
«Ай же зятевья´ мои любимые!
А бросайте-ка рогатинки звериные,
Подбегайте к добру молодцу´ близёшенько,
Берите-тка за рученьки за белые,
За его за перстни золочёные,
Ведите-тка в Со´ловье гнёздышко,
Кормите его ествушкой саха´рнией,
Поите его питьицем медвяныим
И дарите ему да´ры драгоценные».
Эти зятевья ль любимые
Побросали рогатинки звериные,
Подбегают к добру молодцу близе´шенько,
Хочут брать его за рученьки за белые,
За его за перстни за злачёные.
Как тут старый казак Илья Муромец
А он выдернул свою саблю острую,
Отрубил он им да буйны головы,
Половину он роет серы´м волкам,
А в другую половину чёрным воронам,
Сам поехал дорожкой прямоезжеей,
Прямоезжеей – во стольно-Киев-град.
Приезжал ко князю на широкий двор,
Сходил с коня на матушку сыру землю,
Сам идёт в палаты белокаменны,
На пяту он дверь да поразмахивал,
А он крест кладёт да по-писа´ному,
А поклон кладёт да по-учёному,
На четыре на сторонушки поклоняется,
А князю´ Владимиру в особину,
А его всем князьям да подколенныим:
«Здравствуй, князь Владимир стольно-киевский!
Я приехал из города из Муромля
Послужить тебе верой-правдою.
Защищать я буду церкви Божии,
Защищать я веру христианскую,
Защищать буду тебя, князя Владимира,
Со своей Апраксей-королевичной».
Говорит тут князь Владимир стольно-киевский:
«Ты откудашный дородный добрый молодец,
Ты с какой земли, да из какой орды,
Ты какого отца да есть матери?
По имечки тебе можно место дать,
По отечеству тебя пожаловать».
А ведь князь Владимир стольно-киевский
Только что пришёл из церкви Божией,
От той ли от позднеей обеденки.
Сидят за столичном дубовыим
На тех ли скамеечках окольныих,
Едят ествушки сахарние,
Пьют пи´тьица медвяные.
Говорит тут князь Владимир стольно-киевский:
«Ай же ты дородный добрый молодец,
Старый ты казак да Илья Муромец!
Ты какой дорожкой ехал в стольно-Киев-град,
Прямоезжеей али окольноей?»
Говорит старый казак Илья Муромец:
«Ехал я дорожкой прямоезжеей,
Прямоезжеей – во стольно-Киев-град».
Говорит князь Владимир стольно-киевский:
«Во глазах, мужик, ты надсмехаешься,
Хочешь ты пустым похвастаться, —
Где тебе проехать дорожкой прямоезжеей,
Прямоезжеей – во стольно-Киев-град!
Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела да замуравела,
Замуравела да ровно тридцать лет.
Как у той ли реченьки Смородинки,
Как у той ли грязи, грязи чёрныей,
Как у той ли берёзыньки покляповой,
У того креста Леонидова
Сидит Соловей-разбойничек Дихмантьев сын.
Как засвищет Соловей по-соловьиному,
Закричит, проклятый, по-звериному,
Зашипит, проклятый, по-змеиному, —
Так все травушки-муравушки уплетаются,
Все лазоревы цветочки осыпаются,
Мелки лесушки к земле да преклоняются,
А что есть людей – так все мертвы лежат».
Говорит старый казак Илья Муромец:
«Ай же князь Владимир стольно-киевский!
А теперь Соловей-разбойничек на твоём дворе,
На твоём дворе, да на моём коне
У правого стремечка приковано».
Так тут князь Владимир стольно-киевский
Со всеми князьями подколенными
Пошли на широкий двор
Посмотреть на Соловья-разбойничка.
Так тут князь Владимир стольно-киевский
Одел шубку на одно плечо,
Одел шапочку соболью на одно ушко,
Поскорёшеньку выходит на широкий двор
Посмотреть на Соловья-разбойничка.
Увидали Соловья-разбойничка,
Ужахнулись ихние сердечушка.
Говорит тут князь Владимир стольно-киевский:
«Ай же Соловей-разбойничек Дихмантьев сын!
Засвищи-тка, Соловей, да по-соловьиному,
Закричи, собака, по-звериному,
Зашипи, проклятый, по-змеиному».
Говорит тут Соловей-разбойничек:
«Ай же князь Владимир стольно-киевский!
Не у тя сегодня ел и пил,
Не тя сегодня я хочу послушаться, —
Ел и пил я у каза´ка Ильи Муромца,
Его буду я и слушати».
Говорит старый казак Илья Муромец:
«Ай же Соловей-разбойничек Дихмантьев сын!
Засвищи-тка, Соловей, на полсвиста´,
Засвищи-тка, Соловей, на полкрика´,
Зашипи-тка, Соловей, на полшипа».
Говорит тут Соловей-разбойничек:
«Ай же ты старый казак Илья Муромец!
Запечатались мои кровавы ранушки
От того-то удара от тяжёлого.
Ты налей-ка мне чару зелена вина,
Не малую стопу – в полтора ведра,
Разведи медами всё стоялыми,
Поднеси-тка мне, да Соловью-разбойничку».
Так тут старый казак Илья Муромец
Налил ему чару зелена вина,
Не малую стопу – в полтора ведра,
Поднёс он Соловью-разбойничку,
Как тут выпил Соловей-разбойничек
Эту ль чару зелена вина,
Почуял скорую кончинушку,
Засвистел Соловей во полный свист,
Закричал, собака, во полный крик,
Зашипел, проклятый, во полный шип.
Так тут все травушки-муравушки уплетаются,
Все лазоревы цветочки осыпаются,
Малы лесушки к земле да преклоняются,
А что есть людей вблизи – все мертвы лежат.
А из тех ли теремов высокиих
Все хрустальные стеко´лышки посыпались,
А Владимир-князь да стольно-киевский
А он по двору да в кружки бегает,
Куньей шубкой да укрывается.
Говорит старый казак Илья Муромец:
«Ай же Соловей-разбойничек Дихмантьев сын!
Что же ты мо´его наказа на послушался?
Я тебе велел свистеть во полсвиста,
Закричать во полкрика,
Зашипеть во полшипа».
Говорит тут Соловей-разбойничек:
«Ай же старый казак Илья Муромец!
Чую я свою скорую кончинушку, —
Оттого кричал я во полный крик,
Оттого я шипел во полный шип».
Как тут старый казак Илья Муромец
Расковал он Соловья да ножки резвые,
Ножки резвые да ручки белые,
Захватил его за рученьки за белые,
Захватил его за перстни золочёные
И повёл его на поле на Кули´ково.
Приводил на поле на Куликово,
Положил на плаху на дубовую,
Отрубил он Соловью да буйну голову.
Половину роет-от серы´м волкам,
А вторую половину чёрным воронам.

* * *

С той поры ли стало времечко —
Не стало Соловья-разбойничка
На матушке святой Руси.
Да тем былиночка покончена.

Три поездки Ильи Муромца

Из того ли из города из Мурома,
Из того ли села да Карачаева
Бы´ла тут поездка богатырская, —
Выезжает оттуль да доброй мо´лодец,
Старый казак да Илья Муромец,
На своём ли выезжает на добром кони,
И во том ли выезжает во кованом седле.
И он ходил-гулял, да добрый молодец,
От младости гулял да он до старости.
Едет добрый молодец да во чистом поли,
И увидел добрый молодец да Латырь-камешок,
И от камешка лежит три росстани,
И на камешке было подписано:
«В первую дороженку ехати – убиту быть,
В дру´гую дороженку ехать – женату быть,
Третьюю дороженку ехать – богату быть».
Стоит старенькой да издивляется,
Головой качат, сам выговариват:
«Сколько лет я во чистом поли гулял да езживал,
А еще´ такова´го чуда не нахаживал.
Но начто поеду в ту дороженку, да где богату быть?
Нету у меня да молодой жены,
И молодой жены, да любимой семьи,
Некому держать-тощить да золотой казны,
Некому держать да платья цветного.
Но начто мне в ту дорожку ехать, где женату быть?
Ведь прошла моя теперь вся молодость.
Как молодинка ведь взять – да то чужа корысть,
А как старая-то взять – дак на печи лежать,
На печи лежать да киселём кормить.
Разве поеду я ведь, добрый молодец,
А й во тую дороженку, где убиту быть:
А й пожил я ведь, добрый молодец, на сём свети,
И походил-погулял ведь, добрый молодец, во чистом поли».
Но поехал добрый молодец в ту дорожку, где убиту быть.
Только видели добра молодца ведь сядучи,
Как не видели добра молодца поедучи, —
Во чистом поли да курева стоит,
Курева стоит да пыль столбом летит.
С горы на гору добрый молодец поскакивал,
С холмы на´ холму добрый молодец попрыгивал,
Он ведь реки ты, озера меж ног спущал,
Он сини´ моря ты наоко´л скакал.
Лишь проехал добрый молодец Корелу проклятую,
Не доехал добрый молодец до Индии до богатыи,
И наехал добрый молодец на грязи на смоленские,
Где стоят ведь сорок тысячей разбойников,
И те ли ночные тати-подорожники.
И увидели разбойники да добра молодца,
Старого каза´ку Илью Муромца,
Закричал разбойнический атаман большой:
«А гой же вы, мои братцы´-товарищи,
И разудаленькие вы да добры молодцы!
Принимайтесь-ка за добра молодца,
Отбирайте от него да платье цветное,
Отбирайте от него да что ли добра коня».
Видит тут старыи казак да Илья Муромец,
Видит он тут, что да беда пришла,
Да беда пришла да неминуема,
Испроговорит тут добрый молодец да таково слово:
«А гой же вы, сорок тысяч разбойников,
И тех ли тате´ ночных, да подорожников!
Ведь как бить-трепать вам будет стара некого,
Но ведь взять-то будет вам со старого да нечего, —
Нет у старого да золотой казны,
Нет у старого да платья цветного,
А и нет у старого да камня драгоценного,
Столько есть у старого один ведь добрый конь,
Добрый конь у старого да богатырскии,
И на добром коне ведь есть у старого седе´лышко,
Есть седелышко да богатырское,
То не для красы, братцы, и не для басы, —
Ради крепости да богатырскии,
И что можно´ было´ сидеть да добру молодцу,
Биться-ратиться добру молодцу да во чистом поли.
Но ещё есть у старого на кони´ уздечка тесмяная,
И во той ли во уздечике да во тесмяные
Как зашито есть по камешку по яфонту,
То не для красы, братцы, не для басы, —
Ради крепости богатырскии,
И где ходит ведь, гулят мой доброй конь,
И среди ведь ходит ночи тёмные,
И видно´ его за пятнадцать вёрст да равномерныих.
Но ещё у старого на головушке да шеломчат колпак,
Шеломчат колпак да сорока пудов,
То не для красы, братцы, не для басы, —
Ради крепости да богатырскии».
Скричал-сзычал да громким голосом
Разбойнический да атаман большой:
«Ну что ж вы долго дали старому да выговаривать,
Принимайтесь-ка вы, ребятушка, за дело ратное».
А й тут ведь старому да за беду стало
И за великую досаду показалося,
Снимал тут старый со буйной главы да шеломча´т колпак,
И он начал, старенький, тут шеломо´м помахивать.
Как в сторону махнёт – так тут и улица,
А в дру´гу отмахнёт – дак переулочек,
И как беда пришла и неминуема,
Скричали тут разбойники да зычным голосом:
«Ты оставь-ка, добрый молодец, да хоть на семена!»
Он прибил-прирубил всю силу неверную,
И не оставил разбойников на семена.
Обращается ко камешку ко Латырю,
И на камешке подпи´сь подписывал:
«И что ли очищена тая дорожка прямоезжая».

И поехал старенький во ту дорожку, где женату быть.
Выезжает старенький да во чисто поле,
Увидал тут старенький палаты белокаменны,
Приезжает тут старенький к палатам белокаменным,
Увидала тут да красна девица,
Сильная поляница удалая,
И выходила встречать да добра молодца:
«И пожалуй-кось ко мне, да добрый молодец».
И она бьёт челом ему, да низко кланяйтся,
И берёт она добра молодца да за белы руки,
За белы руки да за златы перстни,
И ведёт ведь добра молодца да во палаты белокаменны,
Посадила добра молодца да за дубовый стол,
Стала добра молодца она угащивать,
Стала у добра молодца выспрашивать:
«Ты скажи-тко, скажи мне, добрый молодец,
Ты какой земли есть, да какой орды,
И ты чьего же отца есть да чьеё матери,
Ещё как же те´бя именем зовут,
А звеличают тебя по отчеству?»
Ай тут ответ-то держал да добрый молодец:
«И ты почто спрашивашь об том, да красна девица?
А я теперь устал, да добрый молодец,
А я теперь устал да отдохнуть хочу».
Как берёт тут красна девица да добра молодца,
И как берёт его да за белы руки,
За белы руки да за златы перстни,
Как ведёт тут добра молодца
Во тую ли во спальню богато у´брану,
И ложи´т тут добра молодца на ту кроваточку обмансливу.
Испроговорит тут молоде´ц да таково слово:
«Ай же ты душечка да красна девица!
Ты сама ложись да на ту кроватку на тисовую».
И как схватил тут добрый молодец да красну девицу,
И хватил он ей да подпазушки,
И броси´л на тую на кроваточку, —
Как кроваточка-то эта подвернулася,
И улетела красна девица во тот да во глубок погреб.
Закричал тут ведь старый казак да зычным голосом:
«А гой же вы, братцы мои да вси товарищи,
И разудалые да добры молодцы!
Но имай, хватай, вот и сама идёт».
Отворяет погреба глубокие,
Выпущает двенадцать да добрых молодцев,
И всё сильниих могучих богатырей,
Едину´ оставил саму да во погребе глубокоём.
Бьют-то челом да низко кланяются
И удалому да добру молодцу,
И старому казаку Ильи Муромцу.

И приезжает старенький ко камешку ко Латырю,
И на камешке-то он подпи´сь подписывал:
«И как очищена эта дорожка прямоезжая».
Но направляет добрый молодец да своего коня
И во тую ли дороженьку, да где богату быть.
Во чистом поли наехали на три погреба глубокиих,
И которые насыпаны погреба златом, серебром,
Златом, серебром, каменьем драгоценныим.
И обирал тут добрый молодец всё злато это, серебро,
И раздавал это злато, серебро по нищей по братии,
И раздал он злато, серебро по сиротам по бесприютным.

Но обращался добрый молодец ко камешку ко Латырю,
И на камешке он подпись подписывал:
«И как очищена эта дорожка прямоезжая».

Илья Муромец и Идолище

Ай татарин да поганыи,
Что ль Идолищо великое,
Набрал силы он татарскии,
Набрал силы много тысящей,
Он поехал нунь, татарин да поганыи,
А Идолищо великое,
А великое да страшное,
Ай ко солнышку Владимиру,
Ай ко князю стольне-киевску.
Приезжает тут татарин да поганыи,
А Идолищо великое,
А великое да страшное,
Ставил силушку вкруг Киева,
Ставил силушки на много вёрст,
Сам поехал он к Владимиру.
Убоялся наш Владимир стольно-киевской
Что ль татарина да он было поганого,
Что ль Идолища да он было великого.
Не случилося да у Владимира
Дома русскиих могучиих богатырей, —
Уехали богатыри в чисто поле,
Во чисто поле уехали поляковать:
А й ни старого казака Ильи Муромца,
А й ни молода Добрынюшки Никитича,
Ни Михайлы было Потыка Иванова.
Был один Алёшенька Левонтьевич,
Хоть бы смелыи Алёшка – не удалыи.
А не смел же ехать в супротивности
А против было поганого татарина,
А против того Идолища великого.
Уж как солнышко Владимир стольно-киевской
Что ль татарину да кланялся,
Звал он тут в великое гостебищо,
На своё было велико пированьицо,
Во свои было палаты белокаменны.

Тут же ездит Илья Муромец да у Царя-града,
Он незгодушку про Киев да проведает.
Как приправит Илья Муромец да коня доброго,
От Царя-града приправит же до Киева,
Тут поехал Илья Муромец в чисто поле,
А под тую было силу под татарскую,
Попадает ёму старец перегримищо,
Перегримищо, да тут могучий Иванищо.
Говорит ему казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович:
«Ты Иванищо да е могучии!
Не очистишь что же нунчу града Киева,
Ты не у´бьешь нунь поганыих татаровей?»
Говорит ему Иванищо могучее:
«Там татарин е великии,
А великии Идолищо да страшныи,
Он по´ кулю да хлеба к выти ест,
По ведру вина да он на раз-то пьёт, —
Так не смию я идти туды к татарину».
Говорит ему казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович:
«Ай же ты Иванищо могучее!
Дай-ка мне-ка платьицев нунь старческих,
Да лаптёв же мне-ка нунчу старческих,
Своей шляпы нунь же мне-ка-ва да старческой,
Дай клюхи же мне-ка сорока пудов, —
Не узнал бы нунь татарин да поганыи
Что меня же нунь казака Илья Муромца,
А Илья сына Иванова».
– «А не дал бы я ти платьицев да старческих,
А не смию не´ дать платьицов тут старческих, —
С чести ти не дать, так возьмёшь не´ с чести,
Не с чести возьмёшь, уж мне-ка бок набьёшь».
Отдавае ему платьица ты старчески,
Лапти тут давае он же старчески,
Шляпу он давае тут же старческу,
А клюху ту он давае сорока пудов.
Принимает тут же платья богатырские,
А садился на коня да богатырского,
Он поехал Ильей Муромцем.

А идёт тут Илья Муромец,
Что идёт же к солнышку Владимиру,
Что идёт Иванищо могучее
В платьях тут же старческих,
Он идёт мимо палаты белокаменны,
Мимо ты косевчаты окошечки,
Где сидит было Идолищо поганое,
Где татарин да неверныи, —
А взглянул было татарин во окошечко,
Сам татарин испроговорит,
Говорит же тут татарин да поганыи:
«А по платьицам да иде старчищо,
По походочке так Илья Муромец».
Он приходит тут, казак да Илья Муромец,
А во тыи во палаты белокаменны
И во тых было во платьях да во старческих —
Того старца перегримищо,
Перегримища, да тут Иванища.
Говорит же тут Идолищо поганое:
«Ай же старчищо да перегримищо!
А й велик у вас казак да Илья Муромец?»
Отвечае ёму старец перегримищо:
«Не огромный наш казак да Илья Муромец —
Уж он толь велик, как я же есть».
– «А помногу ли ваш ест да Илья Муромец?»
Отвечае ёму старец перегримищо:
«Не помногу ест казак да Илья Муромец —
По три он калачика крупивчатых».
– «Он помногу же ли к выти да вина-то пьёт?»
Отвечае ёму старец перегримищо:
«Он один же пьёт да нунь стаканец ли».
Отвечает тут Идолищо поганое:
«Это что же есть да нунчу за богатырь ли!
Как нашии татарские богатыри
По кулю да хлеба к выти кушают,
Не раз же по ведру вина да выпьют ли».
Отвечает тут казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович:
«Как у нашего попа да у Левонтья у Ростовского
Как бывала тут коровища обжорища,
По кубоче соломы да на ра´з ела,
По лохани да питья е да на раз пила,
Ела-ела, пила-пила, сама лопнула».
Тут Идолищу поганому не кажется,
Как ухватит он ножищо, да кинжалищо,
Да как махне он в каза´ка Илью Муромца,
Во того было Илью Иванова.
А казак тот был на ножки ещё по´верток,
А на печку Илья Муромец выскакивал,
На лету он ножичок подхватывал,
А назад да к ему носом поворачивал.
Как подскочит тут казак да Илья Муромец
Со своей было клюхою сорочинскою,
Как ударит он его да в буйну голову, —
Отлетела голова да будто пугвица.
А как выскочит он да на широк двор,
Взял же он клюхой было помахивать,
А поганыих татаровей охаживать,
А прибил же всих поганыих татаровей,
А очистил Илья Муромец да Киев-град,
Збавил он солнышка Владимира
Из того же было полону великого.

Тут же Илье Муромцу да славу´ поют.

Алёша Попович и Тугарин

Из да´лече-дале´ из чиста поля
Тут едут удалы два молодца,
Едут конь о´ конь, да седло´ о седло,
Узду´ о узду да тосмяную,
Да сами меж собой разговаривают:
«Куды нам ведь, братцы, уж как ехать будёт:
Нам ехать, не ехать нам в Суздаль-град, —
Да в Суздале-граде питья много,
Да будёт добрым молодцам испропитися,
Пройдёт про нас славушка недобрая;
Да ехать, не ехать в Чернигов-град, —
В Чернигове-граде девки хороши,
С хорошими девками спознаться будёт,
Пройдёт про нас славушка недобрая;
Нам ехать, не ехать во Киев-град, —
Да Киеву-городу на о´борону,
Да нам, добрым молодцам, на выхвальбу».

Приезжают ко городу ко Киеву,
Ко тому жо ко князю ко Владимиру,
Ко той жо ко гриденке ко светлоей,
Ставают молодцы да со добрых коней,
Да мечут коней своих невязаных,
Никому-то коней да неприказанных, —
Никому-то до коней да право дела нет, —
Да лазят во гриденку во светлую,
Да крест-от кладут-де по-писаному,
Поклон-от ведут да по-учёному,
Молитву творят да всё Исусову,
Они бьют челом на вси чотыре стороны,
А князю с княгиней на особинку:
«Ты здравствуй, Владимир стольно-киевской!
Ты здравствуй, княгина мать Апраксия!»
Говорит-то Владимир стольно-киевской:
«Вы здравствуй, удалы добры молодцы!
Вы какой жо земли, какого города,
Какого отца да какой матушки,
Как вас, молодцов, да именём зовут?»
Говорит тут удалой доброй молодец:
«Меня зовут Олёшей нынь Поповичём,
Попа бы Левонтья сын Ростовского,
Да другой-от – Еким, Олёшин паробок».
Говорит тут Владимир стольно-киевской:
«Давно про тя весточка прохаживала, —
Случилося Олёшу в очи видети;
Да перво те место да подле´ меня,
Друго тебе место супротив меня,
Третьё тебе место – куды сам ты хошь».
Говорит-то Олёшенька Попович-от:
«Не сяду я в место подле тебя,
Не сяду я в место супротив тебя,
Да сяду я в место, куды сам хочу,
Да сяду на печку на муравленку,
Под красно хоро´шо под трубно окно».
Немножко поры-де миновалося,
Да на пяту гриня отпиралася,
Да лазат-то Чудо поганоё,
Собака Тугарин был Змеевич-от:
Да Богу собака не молится,
Да князю с княгиной он не кланется,
Князьям и боярам он челом не бьёт;
Вышина у собаки ведь уж трёх сажон,
Ширина у собаки ведь двух охват,
Промежу ему глаза да калена стрела,
Промежу ему ушей да пядь бумажная.
Садился собака он за ду´бов стол,
По праву руку князя он Владимира,
По леву руку княгины он Апраксии, —
Олёшка на запечье не у´терпел:
«Ты ой есь, Владимир стольно-киевской!
Али ты с княгиной не в любе живёшь?
Промежу вами Чудо сидит поганое,
Собака Тугарин-от Змеевич-от».
Принесли-то на стол да как белу лебедь,
Вынимал-то собака свой булатен нож,
Поддел-то собака он белу лебедь,
Он кинул, собака, ей себе в гортань,
Со щеки-то на щеку перемётыват,
Лебе´жьё косьё да вон выплюиват, —
Олёша на запечье не утерпел:
«У моего у света у батюшка,
У попа у Левонтья Ростовского,
Был старо собачищо дворовоё,
По подстолью собака волочилася,
Лебежею косью задавилася, —
Собаке Тугарину не минуть того,
Лежать ему во да´лече в чистом поле».
Принесли-то на стол да пирог столовой,
Вымал-то собака свой булатен нож,
Поддел-то пирог да на булатен нож,
Он кинул, собака, себе в гортань, —
Олёшка на запечье не утерпел:
«У моего у света у батюшка,
У попа у Левонтья Ростовского,
Было старо коровищо дворовое,
По двору-то корова волочилася,
Дробиной корова задавилася, —
Собаке Тугарину не минуть того,
Лежать ему во далечем чистом поле».
Говорит-то собака нынь Тугарин-от:
«Да что у тя на за´печье за смерд сидит,
За смерд-от сидит, да за засельщина?»
Говорит-то Владимир стольно-киевской:
«Не смерд-от сидит, да не засельщина, —
Сидит русской могучёй да бо´гатырь,
А по имени Олёшенька Попович-от».
Вымал-то собака свой булатен нож,
Да кинул собака нож на запечьё,
Да кинул в Олёшеньку Поповича.
У Олёши Екимушко подхвадчив был,
Подхватил он ведь ножичёк за черешок, —
У ножа были припои нынь серебряны,
По весу-то припои были двенадцать пуд.
Да сами они-де похваляются:
«Здесь у нас дело заезжое,
А хлебы у нас здеся завозные, —
На вине-то пропьём, хоть на калаче проедим».

* * *

Пошёл-то собака из застолья вон,
Да сам говорил-де таковы речи:
«Ты будь-ка, Олёша, со мной на полё».
Говорит-то Олёша Попович-от:
«Да я с тобой, с собакой, хоть топере готов».
Говорит-то Екимушко да парубок:
«Ты ой есь, Олёшенька названой брат!
Да сам ли пойдёшь али меня пошлёшь?»
Говорит-то Олёша нынь Попович-от:
«Да сам я пойду, да не тебя пошлю, —
Да силы у тя дак есь ведь с два меня».
Пошёл-то Олёша пеш дорогою,
Навстрету ему идёт названой брат,
Названой-от брат идёт Гурьюшко,
На ногах несёт поршни кабан-зверя,
На главы несёт шелон земли греческой,
Во руках несёт шалыгу подорожную, —
По весу была шалыга девяносто пуд, —
Да той же шалыгой подпирается.
Говорит-то Олёшенька Попович-от:
«Ты здравствуй, ты мой названой брат,
Названой ты брат да ведь уж Гурьюшко!
Ты дай мне-ка поршни кабан-зверя,
Ты дай мне шолон земли греческой,
Ты дай мне шалыгу подорожную».
Наложил Олёша поршни кабан-зверя,
Наложил Олёша шолон земли греческой,
В руки взял шалыгу подорожную,
Пошёл-то Олёша пеш дорогою,
Да этой шалыгой подпирается.
Он смотрел собаку во чистом поле, —
Летаёт собака по поднебесью,
Да крылья у коня нонче бумажноё.
Он втапоры, Олёша сын Попович-от,
Он молится Спасу Вседержителю,
Чудной Мати Божей Богородице:
«Уж ты ой еси, Спас да Вседержитель наш,
Чудная есть Мать да Богородица!
Пошли, Господь, с неба крупна дожжа,
Подмочи, Господь, крыльё бумажноё,
Опусти, Господь, Тугарина на сыру землю».
Олёшина мольба Богу доходна была —
Послал Господь с неба крупна дожжа,
Подмочилось у Тугарина крыльё бумажноё,
Опустил Господь собаку на сыру землю.
Да едёт Тугарин по чисту полю,
Крычит он, зычит да во всю голову:
«Да хошь ли, Олёша, я конём стопчу,
Да хошь ли, Олёша, я копьём сколю,
Да хошь ли, Олёша, я живком сглону?»
На то-де Олёшенька ведь вёрток был, —
Подвернулся под гриву лошадиную.
Да смотрит собака по чисту полю,
Да где-де Олёша нынь стопта´н лежит, —
Да втапоры Олёшенька Попович-от
Выскакивал из-под гривы лошадиноей,
Он машот шалыгой подорожною
По Тугариновой-де по буйной головы, —
Покатилась голова да с плеч, как пуговица,
Свалилось трупьё да на сыру землю.
Да втапоры Олёша сын Попович-от
Имаёт Тугаринова добра коня,
Левой-то рукой да он коня дёржит,
Правой-то рукой да он трупьё секёт,
Рассёк-то трупьё да по мелку часью,
Разметал-то трупьё да по чисту полю,
Поддел-то Тугаринову буйну голову,
Поддел-то Олёша на востро копьё,
Повёз-то ко князю ко Владимиру.

Привёз-то ко гриденке ко светлоей,
Да сам говорил-де таковы речи:
«Ты ой есь, Владимир стольно-киевской!
Буди нет у тя нынь пивна котла —
Да вот те Тугаринова буйна голова;
Буди нет у тя дак пивных больших чаш —
Дак вот те Тугариновы ясны очи;
Буди нет у тя да больших блюдищов —
Дак вот те Тугариновы больши ушища».

Добрыня и Змей

Матушка Добрынюшке говаривала,
Матушка Никитичу наказывала:
«Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич!
Ты не езди-тко на гору Сорочинскую,
Не топчи-тко там ты малыих змеёнышов,
Не выручай же по´лону там русского,
Не куплись-ка ты во матушке Пучай-реки;
Тая река свирипая,
Свирипая река, сама сердитая, —
Из-за первоя же струйки как огонь сечёт,
Из-за другой же струйки искра сыплется,
Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит, да сам со пламенью».
Молодой Добрыня сын Никитинич
Он не слушал да родителя тут матушки,
Честной вдовы Офимьи Олександровной, —
Ездил он на гору Сорочинскую,
Топтал он тут малыих змеёнышков,
Выручал тут полону да русского,
Тут купался да Добрыня во Пучай-реки,
Сам же тут Добрыня испроговорил:
«Матушка Добрынюшке говаривала,
Родная Никитичу наказывала:
„Ты не езди-тко на гору Сорочинскую,
Не топчи-тко там ты малыих змеёнышев,
Не куплись, Добрыня, во Пучай-реки;
Тая река свирипая,
Свирипая река, да е сердитая, —
Из-за первоя же струйки как огонь сечёт,
Из-за другоей же струйки искра сыплется,
Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит, да сам со пламенью“.
Эта матушка Пучай-река —
Как ложинушка дождёвая».
Не поспел тут же Добрыня словца молвити, —
Из-за первоя же струйки как огонь сечёт,
Из-за другою же струйки искра сыплется,
Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит, да сам со пламенью.
Выходит тут змея было проклятая,
О двенадцати змея было о хоботах:
«Ах ты мо´лодой Добрыня сын Никитинич!
Захочу я нынь Добрынюшку цело´ сожру,
Захочу Добрыню в хобота возьму,
Захочу Добрынюшку в полон снесу».
Испроговорит Добрыня сын Никитинич:
«Ай же ты змея было проклятая!
Ты поспела бы Добрынюшку да за´хватить,
В ты пору´ Добрынюшкой похвастати, —
А нунчу Добрыня не в твоих руках».
Нырнёт тут Добрынюшка у бережка,
Вынырнул Добрынюшка на другоём.
Нету у Добрыни ко´ня доброго,
Нету у Добрыни ко´пья вострого,
Нечем тут Добрынюшке поправиться.
Сам же тут Добрыня приужахнется,
Сам Добрыня испроговорит:
«Видно, нонечу Добрынюшке кончинушка».
Лежит тут колпак да земли греческой,
А весу-то колпак буде трёх пудов.
Ударил он змею было по хоботам,
Отшиб змеи двенадцать тых же хоботов,
Сбился на змею да он с коленками,
Выхватил ножищо, да кинжалищо,
Хоче он змею было поро´спластать, —
Змея ему да тут смолилася:
«Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич!
Быдь-ка ты, Добрынюшка, да больший брат,
Я теби да сёстра меньшая.
Сделам мы же заповедь великую:
Тебе-ка-ва не ездить нынь на гору Сорочинскую,
Не топтать же зде-ка маленьких змеёнышков,
Не выру´чать полону да русского;
А я теби сестра да буду меньшая, —
Мне-ка не летать да на святую Русь,
А не брать же больше полону да русского,
Не носить же мне народу христианского».
Отсла´бил он колен да богатырскиих.
Змея была да тут лукавая, —
С-под колен да тут змея свернулася,
Улетела тут змея да во кувыль-траву.
И молодой Добрыня сын Никитинич
Пошёл же он ко городу ко Киеву,
Ко ласковому князю ко Владимиру,
К сво´ей тут к родители ко матушки,
К честной вдовы Офимьи Олександровной.
И сам Добрыня порасхвастался:
«Как нету у Добрыни коня доброго,
Как нету у Добрыни копья вострого,
Не на ком поехать нынь Добрыне во чисто поле».

Испроговорит Владимир стольне-киевской:
«Как солнышко у нас идёт на вечере,
Почестный пир идёт у нас навеселе,
А мне-ка-ва, Владимиру, не весело, —
Одна у мня любимая племянничка,
И молода Забава дочь Потятична:
Летела тут змея у нас проклятая,
Летела же змея да через Киев-град;
Ходила нунь Забава дочь Потятична
Она с мамкамы да с нянькамы
В зелёном саду гулятиться, —
Подпадала тут змея было проклятая
Ко той матушке да ко сырой земле,
Ухватила тут Забаву дочь Потятичну,
В зелёном саду да ю гуляючи,
В свои было во хобота змеиные,
Унесла она в пещерушку змеиную».
Сидят же тут два русскиих могучиих богатыря —
Сидит же тут Алёшенька Левонтьевич,
Во дру´гиих Добрыня сын Никитинич.
Испроговорит Владимир стольне-киевской:
«Вы русские могучие богатыри,
Ай же ты Алёшенька Левонтьевич!
Мошь ли ты достать у нас Забаву дочь Потятичну
Из тое было пещеры из змеиною?»
Испроговорит Алёшенька Левонтьевич:
«Ах ты солнышко Владимир стольне-киевской!
Я слыхал было на сём свети,
Я слыхал же от Добрынюшки Никитича, —
Добрынюшка змеи´ было крестовый брат.
Отдаст же тут змея проклятая
Мо´лоду Добрынюшке Никитичу
Без бою, без драки, кроволития
Тут же нунь Забаву дочь Потятичну».
Испроговорит Владимир стольне-киевской:
«Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич!
Ты достань-ка нунь Забаву дочь Потятичну
Да из той было пещерушки змеиною.
Не достанешь ты Забавы дочь Потятичной, —
Прикажу теби, Добрыня, голову´ рубить».
Повесил тут Добрыня буйну голову,
Утопил же очи ясные
А во тот ли во кирпичен мост,
Ничего ему Добрыня не ответствует,
Ставает тут Добрыня на резвы ноги,
Отдаёт ему великое почтениё
Ему нунь за весело пированиё.
И пошёл же ко родители ко матушки,
И к честной вдовы Офимьи Олександровной.
Тут стретает его да родитель матушка,
Сама же тут Добрыне испроговорит:
«Что же ты, рожоное, не весело,
Буйну голову, рожоное, повесило?
Ах ты молодой Добрыня сын Никитинич!
Али ествы ты были не по´ уму,
Али питьица ты были не по разуму?
Аль дурак тот над тобою надсмеялся ли,
Али пьяница ли там тебя прио´бозвал?
Али чарою тебя да там прио´бнесли?»
Говорил же тут Добрыня сын Никитинич,
Говорил же он родители тут матушки,
А честной вдовы Офимьи Олександровной:
«Ай честна вдова Офимья Олександровна!
Ествы ты же были мне-ка по уму,
А и питьица ты были мне по разуму,
Чарою меня там не приобнесли,
А дурак тот надо мною не смеялся же,
А и пьяница меня да не приобозвал:
А накинул на нас службу да великую
Солнышко Владимир стольне-киевской, —
А достать было Забаву дочь Потятичну
А из той было пещеры из змеиною.
А нунь нету у Добрыни коня доброго,
А нунь нету у Добрыни копья вострого,
Не с чем мни поехати на гору Сорочинскую,
К той было змеи нынь ко проклятою».
Говорила тут родитель ему матушка,
А честна вдова Офимья Олександровна:
«А рожоное моё ты нынь же дитятко,
Молодой Добрынюшко Никитинич!
Богу ты молись да спать ложись,
Буде утро мудро мудренее буде вечера —
День у нас же буде там прибыточён.
Ты поди-ка на конюшню на стоялую,
Ты бери коня с конюшенки стоялыя, —
Батюшков же конь стоит, да дедушков,
А стоит бурко пятнадцать лет,
По колен в назём же ноги призарощены,
Дверь по поясу в назём зарощена».
Приходит тут Добрыня сын Никитинич
А ко той ли ко конюшеньке стоялыя,
Повыдернул же дверь он вон и´з назму,
Конь же ноги из назму да вон выде´ргиват,
А берёт же тут Добрынюшка Никитинич,
Берёт Добрынюшка добра коня
На ту же на узду да на тесмяную,
Выводит из конюшенки стоялыи,
Кормил коня пшеною белояровой,
Поил питьями медвяныма.

Ложился тут Добрыня на велик одёр,
Ставае он поутрушку ранёхонько,
Умывается он да и белёхонько,
Снаряжается да хорошохонько.
А седлае своего да он добра коня,
Кладыва´е он же потнички на потнички,
А на потнички он кладе войлочки,
А на войлочки черкальское седелышко.
И садился тут Добрыня на добра коня,
Провожает тут родитель его матушка,
А честна вдова Офимья Олександровна,
На поезде ему плёточку нонь подала,
Подала тут плётку шамахинскую,
А семи шелков да было разныих,
А Добрынюшке она было наказыват:
«Ах ты душенька Добрыня сын Никитинич!
Вот тебе да плётка шамахинская:
Съедешь ты на гору Сорочинскую,
Станешь топтать маленьких змеёнышов,
Выручать тут полону да русского,
Да не станет твой же бурушко поскакивать,
А змеёнышов от ног да прочь отряхивать, —
Ты хлыщи бурка да нунь промеж уши,
Ты промеж уши хлыщи да ты промеж ноги,
Ты промеж ноги да промеж задние
Сам бурку да приговаривай:
„Бурушко, ты нонь поскакивай,
А змеёнышов от ног да прочь отряхивай“».
Тут простилася да воротилася.

Видли тут Добрынюшку да сядучи,
А не видли тут удалого поедучи.
Не дорожками поехать, не воротами, —
Через ту стену поехал городовую,
Через тую было башню наугольную,
Он на тую гору Сорочинскую.
Стал топтать да маленьких змеёнышов,
Выручать да полону нонь русского.
Подточили тут змеёныши бурку да щёточки,
А не стал же его бурушко поскакивать.
На кони же тут Добрыня приужахнется —
Нунечку Добрынюшки кончинушка!
Спомнил он наказ да было матушкин,
Сунул он же руку во глубок карман,
Выдернул же плётку шамахинскую,
А семи шелков да шамахинскиих,
Стал хлыстать бурка да он промеж уши,
Промеж уши´ да он промеж ноги,
А промеж ноги да промеж задние,
Сам бурку да приговариват:
«Ах ты бурушко, да нунь поскакивай,
А змеёнышов от ног да прочь отряхивай».
Стал же ёго бурушко поскакивать,
А змеёнышов от ног да прочь отряхивать,
Притоптал же всих он маленьких змеёнышков,
Выручал он полону да русского.
И выходит тут змея было проклятое
Да из той было пещеры из змеиною,
И сама же тут Добрыне испроговорит:
«Ах ты душенька Добрынюшка Никитинич!
Ты порушил свою заповедь великую,
Ты приехал нунь на гору Сорочинскую
А топтать же мо´их маленьких змеёнышев».
Говорит же тут Добрынюшка Никитинич:
«Ай же ты змея проклятая!
Я ли нунь порушил свою заповедь,
Али ты, змея проклятая, порушила?
Ты зачим летела через Киев-град,
Унесла у нас Забаву дочь Потятичну?
Ты отдай-ка мне Забаву дочь Потятичну
Без бою, без драки, кроволития».
Не отдавала о´на без бою, без драки, кроволития,
Заводила она бой, драку великую,
Да большое тут с Добрыней кроволитиё.
Бился тут Добрыня со змеёй трои сутки,
А не може он побить змею проклятую.
Наконец хотел Добрынюшка отъехати, —
Из небес же тут Добрынюшке да глас гласит:
«Ах ты молодой Добрыня сын Никитинич!
Бился со змеёй ты да трои сутки,
А побейся-ка с змеёй да ещё три часу».
Тут побился он, Добрыня, ещё три часу,
А побил змею да он проклятую,
Попустила кровь свою змеиную,
От востока кровь она да вниз до запада,
А не при´жре матушка да тут сыра земля
Этой крови да змеиною.
А стоит же тут Добрыня во крови трои сутки,
На кони сидит Добрыня – приужахнется,
Хочет тут Добрыня прочь отъехати.
С-за небесей Добрыне снова глас гласит:
«Ай ты мо´лодой Добрыня сын Никитинич!
Бей-ка ты копьём да бурзамецкиим
Да во ту же матушку сыру землю,
Сам к земли да приговаривай».
Стал же бить да во сыру землю,
Сам к земли да приговаривать:
«Расступись-ка ты же, матушка сыра земля,
На четыре на вси стороны,
Ты прижри-ка эту кровь да всю змеиную».
Расступилась было матушка сыра земля
На всих на четыре да на стороны,
Прижрала да кровь в себя змеиную.
Опускается Добрынюшка с добра коня
И пошёл же по пещерам по змеиныим,
Из тыи же из пещеры из змеиною
Стал же выводить да полону он русского.
Много вывел он было князей, князевичев,
Много королей да королевичев,
Много он девиц да королевичных,
Много нунь девиц да и князевичных
А из той было пещеры из змеиною, —
А не може он найти Забавы дочь Потятичной.
Много он прошёл пещер змеиныих,
И заходит он в пещеру во последнюю, —
Он нашёл же там Забаву дочь Потятичну,
В той последнею пещеры во змеиною.
А выводит он Забаву дочь Потятичну
А из той было пещерушки змеиною,
Да выводит он Забавушку на белый свет,
Говорит же королям да королевичам,
Говорит князям да он князевичам
И деви´цам королевичным,
И девицам он да нунь князевичным:
Кто откуль вы да уне´сены,
Всяк ступайте в свою сторону,
А сбирайтесь вси да по своим местам,
И не троне вас змея боле проклятая, —
А убита е змея да та проклятая,
Стал же бить да во сыру землю,
Сам к земли да приговаривать:
«Расступись-ка ты же, матушка сыра земля,
На четыре на вси стороны,
Ты прижри-ка эту кровь да всю змеиную».
Расступилась было матушка сыра земля
На всих на четыре да на стороны,
Прижрала да кровь в себя змеиную.
Опускается Добрынюшка с добра коня
И пошёл же по пещерам по змеиныим,
Из тыи же из пещеры из змеиною
Стал же выводить да полону он русского.
Много вывел он было князей, князевичев,
Много королей да королевичев,
Много он девиц да королевичных,
Много нунь девиц да и князевичных
А из той было пещеры из змеиною, —
А не може он найти Забавы дочь Потятичной.
Много он прошёл пещер змеиныих,
И заходит он в пещеру во последнюю, —
Он нашёл же там Забаву дочь Потятичну,
В той последнею пещеры во змеиною.
А выводит он Забаву дочь Потятичну
А из той было пещерушки змеиною,
Да выводит он Забавушку на белый свет,
Говорит же королям да королевичам,
Говорит князям да он князевичам
И девицам королевичным,
И девицам он да нунь князевичным:
«Кто откуль вы да унесены,
Всяк ступайте в свою сторону,
А сбирайтесь вси да по своим местам,
И не троне вас змея боле проклятая, —
А убита е змея да та проклятая,
А пропущена да кровь она змеиная
От востока кровь да вниз до запада;
Не унесёт нунь боле полону да русского
И народу христианского,
А убита е змея да у Добрынюшки,
И прикончена да жизнь нунчу змеиная».
А садился тут Добрыня на добра коня,
Брал же он Забаву дочь Потятичну,
А садил же он Забаву на право´ стегно,
А поехал тут Добрыня по чисту полю.
Испроговорит Забава дочь Потятична:
«За твою было великую за выслугу
Назвала тебя бы нунь батюшком, —
И назвать тебя, Добрыня, нунчу не´ можно.
За твою великую за выслугу
Я бы назвала нунь братцем да родимыим, —
А назвать тебя, Добрыня, нунчу не можно.
За твою великую за выслугу
Я бы назвала нынь другом да любимыим, —
В нас же вы, Добрынюшка, не влю´битесь».
Говорит же тут Добрыня сын Никитинич
Молодой Забавы дочь Потятичной:
«Ах ты молода Забава дочь Потятична!
Вы есть нунчу роду княженецкого —
Я есть роду христианского:
Нас нельзя назвать же другом да любимыим».

Добрыня и Маринка

По три годы Добрынюшка-то стольничал,
По три годы Добрынюшка да чашничал,
По три годы Добрыня у ворот стоял,
Того стольничал, чашничал он девять лет,
На десятые Добрынюшка гулять пошёл,
Гулять пошёл по городу по Киеву.
А Добрынюшке ли матушка наказывает,
Государыня Добрыне наговаривает:
«Ты пойдёшь гулять по городу по Киеву, —
Не ходи-тко ты, Добрыня, на царёв кабак,
Не пей-ка ты допьяна зелена вина.
Не ходи-ка ты во улицы Игнатьевски,
Во те ли переулки во Маринкины:
Та ли <…> Маринка да потравница,
Потравила та Маринка девяти ли молодцов,
Девяти ли молодцов, да будто ясных соколо в, —
Потравит тебя, Добрынюшку, в десятые».
А Добрынюшка-то матушки не слушался,
Заходит ли Добрыня на царёв кабак,
Напивается допьяна зелена вина,
Сам пошёл гулять по городу по Киеву.
А заходит ли во улицы в Игнатьевски,
А во те ли переулки во Маринкины, —
У той у´ <…> Маринки у Игнатьевной
Хорошо ли терема были раскрашены,
У ней терем-от со теремом свивается,
Однем-то жемчугом пересыпается.
На теремах сидели два сизыих два голубя,
Носок-от ко носку они целуются,
Прави´льныма крылами обнимаются.
Разгорелось у Добрыни ретиво´ сердцо,
Натя´гает Добрынюшка свой тугой лук,
Накла даёт Добрыня калену стрелу,
Стреляет ли Добрыня во сизы´х голубей.
По грехам ли над Добрыней состоялося, —
Его правая-то ноженка поглёзнула,
Его левая-то рученка подрогнула,
А не мог згодить Добрыня во сизых голубей,
Едва згодил к Маринке во красно´ окно,
Он вышиб прицилину серебряную,
Разбил-то околенку стекольчатую,
Убил-то у Маринки друга милого,
Милого Тугарина Змеёвича.
Стоит ли Добрыня, пораздумался:
«В терем-от идти – так голова пропадёт,
А в терем-от нейти – так стрела пропадёт».
Зашёл-то ли Добрыня во высок терём,
Крест-от он кладёт по-писаному,
А поклон-от он ведёт по-учёному.
Сел он во большой угол на лавицу,
А Маринка та сидит, да <…>, за завесою.
Посидели они летний день до вечера,
Они друг-то с другом слова не промолвили.

* * *

Взял-то ли Добрыня калёну стрелу,
Пошёл-то ли Добрыня из высо´ка терема´.
Ставала ли Маринка из-за за´весы,
А берёт-то ли Маринка булатний нож,
Она резала следочики Добрынюшкины,
Сама крепкой приговор да приговаривала:
«Как я режу эти следики Добрынюшкины,
Так бы резало Добрыни ретиво сердце
По мне ли, по Маринки по Игнатьевной».
Она скоро затопляла печь кирпичную,
Как метала эти следики Добрынюшкины,
Сама крепкой приговор да приговаривала:
«Как горят-то эти следики Добрынюшкины,
Так горело бы Добрыни ретиво сердцо
По мне ли, по Маринки по Игнатьевны.
Не мог бы Добрынюшка ни жить, ни быть,
Ни дни бы не дневать, ни часу´ бы часовать».
Как вышел ли Добрыня на широкой двор,
Разгорелось у Добрыни ретиво сердцо
По той ли по Маринки по Игнатьевной, —
Назад-то ли Добрыня ворочается.

Этая Маринка Игнатьевна
Обвернула-то Добрынюшку гнедым туром,
Послала-то ко морю ко Турецкому:
«Поди-ка ты, Добрынюшка, ко морю ко Турецкому,
Где ходят там, гуляют девять туров, —
Поди-ка ты, Добрынюшка, десятыим туром».

Как проведала Добрынюшкина матушка,
Сама-то ли старуха подымалася,
Пришла она к Маринке ко Игнатьевной,
Села-то на печку на кирпичную,
Сама ли говорила таково слово:
«Хочешь ли, Маринка <…> потравница,
Обверну я тя собакой подоконною, —
Ты будешь ли ходить да по подо´конью».
Этая Маринка Игнатьевна
Видит ли она да неминучую,
Обвернулася Маринка серой ласточкою,
Полетела-то ко морю ко Турецкому,
Села ли Добрыни на могучи´ плеча,
Говорила ли она да таково слово:
«Возьмёшь ли ты, Добрыня, за себя меня замуж, —
Отверну я тя, Добрыня, добрым молодцем».
– «Возьму я тя, Маринка, за себя замуж».
Повернула-то его да добрым мо´лодцом.
Взял-то он Маринку Игнатьевну,
Посадил он на ворота на широкие,
Всю он расстрелял из туга лука,
Рассёк он, распластал тело белое,
Всё ли разметал по чисту полю.

Вольх Всеславьевич

По саду, саду по зелёному
Ходила-гуляла молода княжна
Марфа Всеславьевна.
Она с каменю скочила на лютого на змея,
Обвивается лютой змей
Около чебота зелен сафьян,
Около чулочика шелкова,
Хоботом бьёт по белу стегну.
А втапоры княгиня понос понесла,
А понос понесла и дитя родила:
А и на небе просветя светел месяц, —
А в Киеве родился могуч богатырь,
Как бы молоды Вольх Всеславьевич.
Подрожала сыра земля,
Стряслося славно царство Индейское,
А и синея моря сколыбалося
Для-ради рожденья богатырского,
Молода Вольха Всеславьевича,
Рыба пошла в морскую глубину,
Птица полетела высоко в небеса,
Туры да олени за горы пошли,
Зайцы, лисицы по чащицам,
А волки, медведи по ельникам,
Соболи, куницы по островам.
А и будет Вольх в полтора часа —
Вольх говорит, как гром гремит:
«А и гой еси, сударыня матушка,
Молода Марфа Всеславьевна!
А не пеленай во пелену червчатую,
А не поясы в поясья шелковые, —
Пеленай меня, матушка,
В крепки латы булатные,
А на буйну голову клади злат шелом,
По праву руку – палицу,
А и тяжку палицу свинцовую,
А весом та палица в триста пуд».

А и будет Вольх семи годов, —
Отдавала его матушка грамоте учиться,
А грамота Вольху в наук пошла;
Посадила его уж пером писать,
Письмо ему в наук пошло.
А и будет Вольх десяти годов, —
Втапоры поучился Вольх ко премудростям:
А и первой мудрости учился —
Обвёртоваться ясным соколом,
Ко другой-то мудрости учился он, Вольх, —
Обвёртоваться серым волком,
Ко третей-то мудрости учился Вольх —
Обвёртоваться гнедым туром – золотые рога.
А и будет Вольх во двенадцать лет, —
Стал себе Вольх он дружину прибирать.
Дружину прибирал в три годы,
Он набрал дружину себе семь тысячей;
Сам он, Вольх, в пятнадцать лет,
И вся его дружина по пятнадцати лет.
Прошла та слава великая.

Ко стольному городу Киеву
Индейской царь наряжается,
А хвалится-похваляется,
Хочет Киев-град за щитом весь взять,
А Божьи церкви на дым спустить
И почестны монастыри розорить.
А втапоры Вольх он догадлив был:
Со всею дружиною хораброю
Ко славному царству Индейскому
Тут же с ними во поход пошёл.
Дружина спит, так Вольх не спит:
Он обвернётся серым волком,
Бегал-скакал по тёмным лесам и по раменью,
А бьёт он звери сохатые,
А и волку, медведю спуску нет,
А и соболи, барсы – любимой кус,
Он зайцам, лисицам не брезгивал.
Вольх поил-кормил дружину хоробрую,
Обувал-одевал добрых молодцов,
Носили они шубы соболиные,
Переменные шубы-то – барсовые.
Дружина спит, так Вольх не спит:
Он обвернётся ясным соколом,
Полетел он далече на сине море,
А бьёт он гусей, белых лебедей,
А и серым малым уткам спуску нет.
А поил-кормил дружинушку хоробрую,
А все у него были ества переменные,
Переменные ества, сахарные.
А стал он, Вольх, вражбу чинить:
«А и гой еси вы, удалы добры молодцы!
Не много, не мало вас – семь тысячей,
А и есть ли у вас, братцы, таков человек,
Кто бы обвернулся гнедым туром,
А сбегал бы ко царству Индейскому,
Проведал бы про царство Индейское,
Про царя Салтыка Ставрульевича,
Про его буйну голову Батыевичу?»
Как бы лист со травою пристилается,
А вся его дружина приклоняется,
Отвечают ему удалы добры молодцы:
«Нету у нас такова молодца,
Опричь тебя, Вольха Всеславьевича».
А тут таковой Всеславьевич
Он обвернулся гнедым туром – золотые рога,
Побежал он ко царству Индейскому,
Он первую скок за целу версту скочил,
А другой скок не могли найти;
Он обвернётся ясным соколом,
Полетел он ко царству Индейскому.
И будет он во царстве Индейском,
И сел он на палаты белокаменны,
На те на палаты царские,
Ко тому царю Индейскому,
И на то окошечко косящатое.
А и буйные ветры по насту тянут, —
Царь со царицею в разговоры говорит.
Говорила царица Аздяковна,
Молода Елена Александровна:
«А и гой еси ты, славной Индейской царь!
Изволишь ты наряжаться на Русь воевать,
Про то не знаешь, не ведаешь:
А и на небе просветя светел месяц, —
А в Киеве родился могуч богатырь,
Тебе, царю, сопротивничек».
А втапоры Вольх он догадлив был:
Сидючи на окошке косящатом,
Он те-то-де речи повыслушал,
Он обвернулся горносталем,
Бегал по подвалам, по погребам,
По тем по высоким по теремам,
У тугих луков тетивки накусывал,
У калёных стрел железцы повынимал,
У того ружья ведь у огненного
Кременья и шомполы повыдергал,
А всё он в землю закапывал.
Обвернётся Вольх ясным соколом,
Звился он высоко по поднебесью,
Полетел он далече во чисто поле,
Полетел ко своей ко дружине хоробрыя.
Дружина спит, так Вольх не спит,
Разбудил он удалых добрых молодцов:
«Гой еси вы, дружина хоробрая!
Не время спать, пора вставать,
Пойдём мы ко царству Индейскому».

Продолжить чтение