Читать онлайн Там кедры врезаются в небо бесплатно

© Шемякин О.А., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Первая встреча

• Охота, милый друг, охота
• Зовет нас прелестью своей
• В леса поблекшие, в болота,
• На серебристый пух степей…

С.Т. Аксаков

Лёшка учился на четвёртом курсе, когда в феврале, после зимней сессии, по учебному плану у студентов-охотоведов предстояла «Учётная практика» по определению численности промысловых животных. Дело для охотничьих хозяйств муторное, никому не в радость бегать по тайге в поисках следов после окончания сезона, когда силы у охотников уже на исходе, вот и направляли энергичных студентов к ним в помощь. Лёшка долго не мог решить, куда бы ему податься. Сам он был парень городской, охотников среди родственников и знакомых не было. Как вдруг его одногруппник Сашка Кондратьев ни с того ни с сего предложил поехать с ним за компанию на его родину в Красночикойский район, прямо на границу с Монголией, почти к чёрту на кулички, в Мензинский госпромхоз. Лёшка же страшно любил путешествовать, всегда мечтал побывать в самых дальних уголках свой необъятной страны, вот и согласился, не раздумывая, слишком уж красноречиво рассказывал его товарищ про красоту тех мест: «Кедровая тайга, тепло, зверь почти не тронутый, соболя – море, притом, ещё и в Монголии можно было побывать, граница-то не охраняется…»

Билеты на проезд до места практики студентам тогда оплачивали, даже командировочные причитались – красота, хоть на Камчатку езжай! Доехав на поезде из Иркутска до Петровска Забайкальского, они перебрались на автовокзал и сели на рейсовый автобус до Красного Чикоя. Там пришлось переночевать в гостинице аэропорта, рейс в Мензу был утром. Билеты уже были забронированы, и, выкупив их, студенты забрались по выкидному трапу в аэроплан Ан-2, в народе называемый «кукурузником». Лететь было некомфортно – погода была пасмурная, потому сильно трясло. Лайнер, постоянно врезался в белые снеговые тучи, иногда проваливался в воздушные ямы, от чего захватывало дух. Уже на подлёте к посёлку тучи будто кто-то раздвинул, небо стало чистым и солнечным, летчик аккуратно посадил свою четырёхкрылую машину на расчищенное от снега поле, огороженное толстыми жердями.

Пассажиров встречала начальница аэропорта, по совместительству радист – Антонина Лазарева. Как говорили местные казаки – девка бравая. В темно-синем лётном кителе и юбке, чётко облегающими её стройную фигуру. Очень яркая брюнетка с толстым волосом, похожим на конскую гриву, красивая, но строгая. Тоня поздоровалась с Сашкой и сверху вниз окинула взглядом Лёшку, приподняв левую бровь, так что ему без слов стало понятно, что она подумала: «Понаехали тут городские!» Но Лёшка сделал вид, будто ничего не заметил.

Ему было всё в диковину: забавный, старорусский говор, шутки-прибаутки, какая-то особенная открытость, приветливость и повышенная любопытность местного населения. «Ну, как ты там, Санёк, в Иркутске-то учишься? Скоро ль заканчиваешь? Как родители-то?» – почти каждый с интересом расспрашивал его товарища, хотя вся его семья уже несколько лет назад переехала в Гусиноозёрск. Сашка же приветливо здоровался и каждому уделял минуту внимания, деловито рассказывая, что всё у него нормально, да и у родителей, мол, тоже полный порядок.

Лёшка узнал от Сашки, что посёлок Менза был основан в начале восемнадцатого века как пограничный караул на российско-цинской границе и до революции являлся центром Мензинской станицы – первого военного отдела Забайкальского казачьего округа. Располагающийся рядом с ним посёлок Укыр населяли «семейские» – так называли сосланных семьями староверов из Белоруссии, Украины и тогда ещё российской Польши. С ними мензенские казаки шибко не дружили, совместные браки не поощряли, но теперь всё стало не так строго.

Со своими огромными станковыми рюкзаками и новенькими, широченными охотничьими лыжами они минут десять шли до дома Сашкиного дядьки Толика Кондратьева. Мужик он был серьёзный, ещё той, бойцовской породы. Гулять с ним в посёлке никто не хотел, даже близкие родственники, он, ежели чего не по нему, сразу в морду своим тяжёлым кулаком без спросу залазил, потому жил обособленно на самой окраине деревни. Сашке он был рад. Толик уже заранее получил весточку от старшего брата, что скоро в гости к нему племянник с другом приедет, поэтому не удивился, а сразу приказал своей половине накрывать стол и достал из подпола припасённую для этого случая бутылку «Пшеничной». Жена у него была – тише воды ниже травы и не могла в его присутствии даже лишнего слова сказать, за столом не сидела, а стояла в сторонке. Если что было сделано не так, то дядька сразу сквозь зубы цедил: «Убью!» Та даже боялась смотреть в сторону гостей, и это немного напрягало Лёшку. Сашка же был давно привычным к такому поведению родственника и не обращал на это никакого внимания. На столе была обычная деревенская еда: щи, варёный картофель, квашеная капуста, густая сметана, больше похожая на масло, солёные огурцы, сало, грибы и свежий хлеб, выпеченный хозяйкой в настоящей русской печи.

– Енто вы вовремя прикочевали, мне разом помощники нужны! Надо бы кабанчика освежевать! Дров заготовить! Сенник под бастрык забить! – закусывая, пробурчал довольный дядька.

– Ну а чо, поможем! – уверенно ответил Санёк.

– А ты ково плохо жуешь? Давай шти хлебай, охотник есть хорошо должон, иначе ноги таскать не будешь… – обратился Толик к Лёшке.

– Да я что-то не проголодался.

Тут Лёшка понял, что придётся хорошенько поработать, прежде чем они заедут в тайгу. После выпитой бутылки дядька по традиции затянул вместе с Сашкой казачью песню «При лужке, лужке, лужке», как оказалось позднее, она была застольной в каждом доме посёлка, её знали и звонко пели даже маленькие дети.

Вечером они сходили к охотоведу Тишкину, с которым за разговорами долго пили чай с мёдом и баранками. Остановились на том, что через пару дней тот отправит с ними на учёты лучшего в их промхозе охотника – Анатолия Карпова. Вернувшись к дядьке, они обнаружили, что у его жены появился фингал под глазом… «Да не обращай внимания – бьёт, значит, любит!» – по-деревенски просто рассудил Саня.

Следующим утром дядька, похмелившись за завтраком, попросил Сашку угнать их бычка на приёмный пункт заготовительной конторы, где скот принимали живым весом. Привязав верёвку за шею скотины, Саня вывел бычка из стайки и попросил Лёшку взять прут и идти сзади. «Ежели будет кочевряжиться, подгоняй его, сбоку не заходи – лягануть может!» – со знанием дела произнес он.

Контора находилась на другом конце деревни, и им пришлось гнать быка через весь посёлок. Заготовители мяса везли его в город по реке, когда вставал крепкий лёд – по зимнику, другого пути не было. В то же время завозили бензин, солярку, продукты на целый год. Бычок был молодой, двухгодовалый, и толком не понимал, куда его ведут. Зато Лёша заметил, как деревенские бабы на бойню гнали своих старых коров, которые чувствовали свой последний путь и до жути тоскливо и надрывно ревели. Из их глаз текли крупные слёзы. Женщины навзрыд ревели вместе со своей скотиной и громко причитали, но всё равно тянули верёвками упирающуюся животину со своими помощниками. Картина не для слабонервных, но такова была в реальности жизнь в дереве.

Лёшка, поступив в институт, иногда сомневался в правильности выбора своей профессии, связанной с ведением охоты. Моральный аспект добычи животных не вписывался в его тогда ещё не до конца сформировавшееся мировоззрение, но, увидав это, он твердо решил для себя, что неожиданная и быстрая смерть зверя от пули или самолова будет гораздо гуманнее, чем выращивание животных в домашних условиях для забоя.

Бычок потянул два с лишним центнера. «Маловато, конечно, можно б было ещё годик подержать, но дядька сказал – до весны сена на всю скотину не хватит!» – вслух деловито рассудил Санька, получая квитанцию от приёмщика, по которой в конторе сельпо можно было получить расчет деньгами или дефицитными продуктами. На обратной дороге они зашли к его тётке Маруське, всегда улыбающейся, с забавным говором и выраженным акцентом на гласные, из-за чего казалось, будто она не говорит, а распевает.

– Э-э, вона-а ка-акой ты бра-авый-то вы-ы-махал! – протянула она.

– Дак уже, поди, двадцать один стуканул, а ты думала, всё мальчиком буду? – усмехнулся Санька.

– Так-а, а на до-олго к намо-о-то?

– Дак-а почти на три недели, в тайгу пойдём с товарищем на учёты!

Узнав, что Сашка собирается в лес, она пообещала ему к завтрашнему испечь булок десять хлеба и сбить на сепараторе пару литров сметаны. Сашка ответил довольным голосом: «Ну, не плохо б было!»

До обеда закололи борова, Санька свалил его точным выстрелом под ухо из Толиной тозовки. Как только он свалился, дядька сразу же разрезал горло ножом и спустил кровь, подставив таз. Пока он палил паяльной лампой и отскребал тесаком ошпаренную горячей водой щетину, Лёшка и Санька пилили и кололи на пластины лиственничные хлысты, их утром за бутылку притащил сосед Муха. Пожалуй, это был единственный товарищ Толика, который тем не менее на общих гулянках постоянно получал от него, но при этом никогда не обижался, потому как тот был его сослуживцем и даже старшиной их взвода.

На обед хозяйка наварила и нажарила свеженины, Лёшке казалось, что вкуснее этого мяса в своей жизни он не пробовал. Затем они снова занялись дровами.

С утра следующего дня скидали под навес сено, привезённое тем же Мухой, только потом начались сборы в тайгу. Дядька подчеркнуто строго наказал жене наложить пакет квашеной капусты, наморозить три круга молока и напечь в дорогу булок пять свежего хлеба да сдобных булок к чаю. Сам же отрезал свеженины и немного говядины. Студенты помчались переговорить к Анатолию Карпову, который только что вернулся из Чикоя. Он оказался невысоким, поджарым, как рабочая лайка, мужичком лет сорока, с бронзовым и морщинистым лицом, заросшим длинной чёрной щетиной, что совсем не совпадало с представлениями Лёшки о лучшем охотнике промхоза. Зато, на его удивление, Анатолий оказался интересным собеседником и весьма деловым человеком. Решили, что до речки Менжикен с ними поедет дядька Толя на конных санях, а дальше пойдут пешком на лыжах до его притока – ключа Пограничного, там заложат несколько учётных площадок по соболю, затем продолжат маршруты по учётам копытных.

– А покажешь нам, как на соболя капканы ставить? – осторожно спросил Санька.

– Покажу, чего не показать, возьмите несколько однёрок, может, и поймам одного-двух, – ответил Анатолий.

Сашка с Лёшкой так обрадовались, что решили купить в магазине вместе с продуктами бутылку водки, чтоб в лесу отблагодарить Анатолия, ведь далеко не каждый охотник стал бы делиться своими секретами.

С обеда до позднего вечера студенты шили и подбивали свои новые магазинные «охотничьи» лыжи конскими камусами. Сашка в прошлом году выпросил их на конюшне после выбраковки коней и, выделав, растянул гвоздями, мездрой наружу, на задней стене дядькиного сарая. Лёшка специально привез с собой маленькие гвоздики из города и казеиновый клей вместо рыбьего, которого не нашёл, чтобы промазать швы и по краям шкур. Он про это прочитал в журнале «Охота и охотничье хозяйство», который он постоянно выписывал, а иногда ещё и прикупал старые номера с интересными статьями в книжном магазине «Букинист».

Ещё раз, проверив по спискам, всё ли у них имеется для недельного похода, Санька с чувством полной готовности выключил свет, и студенты улеглись спать. Лёшке всю ночь снилась кедровая тайга, которую он, по большому счёту, ещё ни разу в жизни и не видел, с бурыми лохматыми медведями, точь-в-точь как на картине Шишкина. Утром в летней кухне стало прохладно, замёрзший Лёшка ни свет ни заря, растопил печку. Дядька пришёл через полчаса и попросил студентов слазить в подполье, чтоб набрать с собой в тайгу полведра картошки да немного морковки.

– Во-о, теперь заверни мешок вон в тот старый тулуп и стяни верёвкой!

– С голоду точно не помрём! Продуктов на месяц! – подмигнув Лёшке, произнес радостный Санька.

– Идёшь на неделю, бери на три – закон тайги! – подняв указательный палец вверх, протянул дядька.

Коня подвели к загруженным саням, запрягли и тронулись. Анатолий Карпов уже ждал их возле своего дома, сидя на своих санях. Продукты перебросили к нему. Дорога оказалась долгой, она тянулась сначала полями, затем по реке Кумыр между увалами – так в Забайкалье называют голые сопки, покрытые разнотравьем и мелким кустарником, потом стали подниматься вверх рекой Менжикен. Её берега поросли смешанным лесом с преобладанием лиственницы даурской, понемногу поднимались к перевалу ближе к границе с Монголией.

Морозный воздух был необыкновенно свежим и чистым, от этого у Лёшки иногда перехватывало дыхание. Он жадно ловил глазами всё вокруг, всё это было страшно интересно для него. Постоянно встречались переходы животных через реку: строчки лисиц, следы от прыжков белок, чётки горностаев, норок и колонков. Часто взлетали то рябчики, то каменные глухари. Несколько раз кормящиеся изюбри на махах убегали от реки, но самих их не видели, так как скрип полозьев саней, обитых лентами металла, был слышен издалека, зато на снегу было чётко видно ямки от их огромных прыжков. Товарищи записывали все следы карандашами в своих блокнотах.

– Вот бы ща изюбришку-то стрельнуть, оправдал бы, однако, дорогу! – мечтательно произнес дядя Толик.

– Может, повезёт, так и стрельнем! – вторил ему Санька.

Выше река была почти полностью покрыта наледью, и в нескольких местах дядька останавливал коня и проверял крепость льда, простукивая его обухом топора, чтобы конь не провалился под лёд. В зимовьё прибыли к обеду, оно стояло прямо на берегу реки. Дров было только на растопку, и Анатолий Карпов, выругавшись на промышлявших тут горе-охотников, вытащил из саней бензопилу «Дружба» и тут же свалил пару сушин. Затем выпряг коня и подтащил им хлысты к входу избушки, распилил их на чурки чуть меньшого размера, чем железная печь зимовья. Дядька распрягать коня не стал, а дал ему остыть, накрыв потником, только потом напоил водой и насыпал овса в старое ржавое ведро.

Разгрузив всю поклажу, Лёшка с Санькой накололи дров, растопили печь и поставили кипятиться большой чайник, покрытый толстым слоем жирной чёрной копоти. Затем нарубили мяса в котёл и залили его водой с ледяшками, поставили его рядом. Сашка решил сварить щи, которые были основной едой в их посёлке. Зимовьё было небольшое, но достаточно высокое. В центре над столом было большое застеклённое окно, справа и слева – широкие дощатые нары, матрасы и одеяла были туго свернуты и повешены на верёвках под потолком. «Это чтоб мыши не почикали!» – пояснил Саня удивившемуся Лёшке.

Пообедав и привязав коня Анатолия Карпова за повод к своим саням, Сашкин дядька уехал домой. Студенты и охотник занялись хозяйственными работами: раскололи оставшиеся чурки, отложили продуктов для похода в вершину ключа Пограничный, остальные подняли на лабаз, который стоял рядом с зимовьём. Он представлял собой небольшую дощатую площадку, сделанную на четырёх рядом стоящих деревьях, на высоте пяти-шести метров с приставной лестницей, которая была прислонена к соседнему дереву. Снизу до высоты трех метров стволы деревьев были обиты жестью. «Чтоб ни медведь, ни мыши не могли забраться!» – объяснил им Толя Карпов.

Утром следующего дня вышли с рассветом, пристегнув ремнями креплений лыж к своим ичигам, Лёшка и Санька подняли свои большие станковые рюкзаки, куда они ещё с вечера сложили на всякий случай кучу ненужных вещей: плоскогубцы, молоточек, гвоздики, проволоку, фотоаппараты, запасную тёплую одежду. Толик, наблюдавший за их сборами, хихикал про себя, но ничего не сказал, а ночью, когда студенты заснули, добавил им туда ещё по хорошему булыжнику, которыми была обложена стена у печки. Саня подкрякнул, подняв эту тяжесть утром. Лёха же сделал вид, что ему всё нипочём, но через час ходьбы их плечи стало резать лямками рюкзака и ныть спина, однако студенты терпели, нельзя было показать свою слабость перед бывалым охотником. Ещё через час ноги стали гудеть. Ближе к полудню решили сварить чай. Санька, скинув рюкзак, полез в него за котелком и заваркой, тут он обнаружил двухкилограммовый булыжник, завернутый в его одежду.

– Ты каво мне тут подложил? – подняв бровь, раздражённо спросил он Лёшку, так как такая шутка была популярна в их студенческой среде.

– Ничего я не подкладывал!

Тут Лёша залез к себе в рюкзак и обнаружил камень точно такого же размера. Он вопросительно посмотрел на Толика, тот громко засмеялся:

– Это вам, чтоб запомнили, что в лесу за плечами каждый грамм – килограмм! А то вы там набрали всякой хрени! Вот теперь будет вам урок на всю жизнь!

– Ладно, давай костёр разводить! – сказал успокоившийся Сашка, выбросив булыжник в снег.

– Давай! – радостно поддержал Лёшка, вышвырнув свой.

Добравшись до последнего с нашей стороны зимовья, студенты бросили там все лишние вещи и продукты, взяв с собой только ружья и блокноты, и налегке побежали в кедровник закладывать учётную площадку.

Кедрач был покрыт чистым, глубоким и абсолютно белым, как сахарный песок, снегом, будто посыпанным алмазной крошкой, поблескивающей в солнечных лучах, проходящих через густые кроны деревьев. Высокие, могучие кедры в два обхвата с лохматой, темно-зелёной хвоей, казалось, врезались в небо. Сашка на фоне их виделся Лёше меленьким и абсолютно незначительным, даже лишним, как, впрочем, и сам он в этой полной и совершенной гармонии природы.

По ходу их постоянно сопровождало несколько навязчивых кедровок, перелетавших с макушки на макушку. Их громкая трескотня разлеталась по морозному воздуху на всю тайгу, будто они предупреждали других обитателей о том, что непонятные и ненужные природе существа зашли в их снежное королевство. Пахло болотным багульником и кедровой хвоей. От переизбытка кислорода Лёшка ощущал какое-то лёгкое опьянение. Он внимательно и заворожённо рассматривал эту совершенную, безупречную гармонию, незаметно для себя влюбляясь в неё, словно мальчишка в идеально красивую и абсолютно не доступную для него актрису с обложки глянцевого журнала «Советский экран».

Следов соболя было много. Заложив учётную площадку, студенты подсчитали все свежие четки, отмечая их направления в своих блокнотах. Заодно метили следы белки, которая уже активизировалась после зимней стужи и часто бегала парами. Самцы начали преследовать самок.

– Весна, гормоны торжествуют! – с довольным видом громко произнес Сашка перефразированные стихи Пушкина.

– Да, красота необыкновенная! – думая о своём, невпопад ответил Лёха.

– Тайга как тайга… – пожав плечами, буркнул Саня.

– Не просто тайга, а огромный, красивый дом для всех зверей и птиц.

Лёшка хорошо знал всех воробьиных и говорил Сашке, когда тринькали клесты, свистели синицы, выдавали переливающиеся трели щуры, чичкали чечётки или цвикал поползень. Санька удивленно поднимал брови, оттопыривая нижнюю губу, потом, не выдержав, спросил:

– А ты отколь всё знаешь-то?

– Я певчих птиц в детстве держал, воробьиных практически всех по голосам знаю. Знаешь, чем клест-еловик от обыкновенного, или, как ещё говорят, сосновика, отличается? Еловик – клинь-клинь голосит, а сосновик – тринь-тринь!

– Хм, да я их в глаза-то ни того, ни другого не видал!

– У них клювы перекрещиваются, специально природа так задумала, чтоб им семена из шишек ели и сосны ловчей доставать было.

– Тебе диплом на кафедре биологии у Богородского писать надо, по птицам!

– Так я к нему и записался дипломником!

– А ты у кого? – спросил Лёшка.

– Я у профессора Литвинова! – гордо ответил Сашка.

– Литвинов личность серьёзная, не зря его все студенты боятся! Он тебя своей наукой замучит. Сам зоологом станешь! Ну, или ботаником! Ха-ха!

– Сам ты ботаником станешь! – грубо отрезал Саня.

Сашка был на их курсе отличником, хотя и не был зубрилой, как некоторые. Учёба ему давалась легко, память была отменная, ему было достаточно услышать или прочесть один раз, и информация надежно сохранялась в его голове. Хотя он не отличался от других, курил и выпивал на студенческих гулянках, мог и крепким словцом иногда завернуть. Лёшкина же память была другой, выборочной, к нему прилипала только интересная информация, хотя учился тоже без особой напряги, но часто пропускал не интересные ему лекции, а перед сессией судорожно заполнял эти пробелы учебниками.

Вернувшись в зимовьё, они обнаружили спящего Анатолия, с головой накрытого ватным одеялом, на углу печки стояли горячая похлёбка. Откинув одеяло, Толик закурил, затем спросил:

– Ну что, студенты, сколько соболей насчитали?

– Плотность хорошая, перепромысла нет! – пояснил Сашка.

– А кто его тут изводить-то будет? Охотятся любители, рядом Монголия! Там вообще на него никто никогда не охотился! Завтра туда сбегаем, я вам покажу, сколь там его, – просто ужас!

– А за это ничего не будет? – настороженно поинтересовался Лёшка.

– Тут пограничников-то нет, они только летом раз в три месяца на конях проедут, ну даже если встретят тебя, водки выпьют, ежели нальёшь, да довольные уедут! Это же наша шестнадцатая республика! Они, где граница-то проходит, точно не знают! Их там три линии идёт, а какая из них, мало кто точно скажет! – спокойно сказал Анатолий.

– Так, что не дрефь, Лёшик! – с ехидцей в голосе добавил Санька.

Утром следующего дня, позавтракав и покидав вещи в рюкзаки, они отправились дальше. На этот раз студенты взяли с собой только самое необходимое: котелок, хлеб, сало, чай, сахар и три капкана. Больше капканов они в посёлке не нашли. Лыжню прокладывали по очереди, но в основном, конечно, доставалось Толику, он всё-таки был самым натренированным во время долгих промысловых сезонов. Лыжи у него были легкие, самодельные, из ели, да и сам он был помельче и полегче студентов, поэтому почти не проваливался, шёл без устали и остановок. Когда ребята меняли его, он нервничал, что те идут медленно, и, немного отдохнув, снова вырывался вперед.

Часам к двенадцати подошли к широкой просеке, заросшей мелкими кустами и деревьями. Как объяснил Толик, это была старая граница, которую то ли неправильно отвели, то ли заново прирезали… Потом подошли к другой просеке, она была более ухоженной и на ней стоял полосатый столбик с гербом Советского Союза.

– Вот она граница! Так что можешь считать, за рубежом побывал! – улыбаясь, сказал Санька.

– Эх, жалко фотоаппарат выложил! Можно б было сфоткаться на память! – произнёс Лёшка.

– Ага, ещё пограничникам отправить, мол, охраняли тут за вас границу! – вставил Толик.

Перейдя ещё одну просеку, они спустились в ключ и вышли на старое зимовьё. Несмотря на свой возраст и чёрные стены, с налетом лишайника, оно было ещё вполне порядочным. Затопив печку с прогоревшими, от этого просвечивающими, боками, они поставили на неё чайник с ключевой водой. Пока варился чай, Лёшка с Санькой вышли на улицу покурить. День был солнечный, тёплый, и снаружи было гораздо приятней, чем сидеть в промёрзшем, сыром срубе.

– А это что? – спросил Лёшка, показывая на трехлитровую банку, наполовину наполненную какой-то серебристой жидкостью.

– Ща глянем! О, так это ртуть! – удивился Санёк.

– А на фига она тут, интересно? – поинтересовался Лёшка.

– Так это золото чистить от примесей! – послышался из открытого зимовья голос Толика.

– Амальгамация – по химии называется! Не помнишь, что ль? – быстро сообразил Сашка.

– А кто его тут моет-то? – снова поинтересовался Лёша.

– До революции и после, по-моему, до пятьдесят четвертого года, разрешалось частникам мыть золотишко. Так что, видимо, по старой памяти здесь кто-то и сейчас старается, – со знанием дела сделал вывод Саня.

Заглянув на чердак, Санька нашел большой, довольно свежий деревянный лоток с нарезанными на дне мелкими поперечными бороздками.

– Ну во, чё я говорил! Не перевелись у нас ещё «чёрные» старатели!

Перекусив хлебом с намазанным на него толстым слоем сливок и соленым салом, запивая густым сладким чаем, они отправились дальше, в ближний кедровник. Там было всё исчерчено следами соболя, и было много набитых троп. Анатолий рассказал, как правильно ставить капканы «под салфетку». Для этого он вынул из своего рюкзака специальную деревянную лопатку и корочки от старого учебника, где у него лежали нарезанные четвертинки белых салфеток с обрезанными углами.

– Самое главное, правильно определить ход соболя! Идет он в основном в одном направлении. Нужно правильно подойти к тропе, чтоб он не свернул на твой след раньше ловушки. Лопаткой выгребаешь лунку, ставишь капкан и засыпаешь снегом, формируя новый, похожий на егошний след!

Ещё Толя рассказал студентам кучу мелочей, а те, задавая наводящие вопросы, впитывали каждое его слово, как губки.

– Всё понятно! – наконец произнёс Сашка.

– Ну, раз всё ясно, иди ставь следующий капкан сам, вон впереди ещё тропка!

Санька деловито взял капкан из рюкзака, лопатку и салфетку, протянутую Толиком, пошёл к тропе и быстро установил его, словно всю жизнь этим и занимался.

– Правильно? – переспросил он Анатолия.

– Снегом грубым засыпал вначале, но так-то должен сработать.

Немного пройдя дальше, третий капкан поставил Лёшка, аккуратно всё исполняя.

– Долго возишься, на промысле нужно это делать быстро, не больше двух минут, иначе возле зимовья только и будешь топтаться! – пробурчал Анатолий.

– Ладно, не ругайся, я же первый раз! – спокойно ответил Лёшка.

– Да, соболя тут в несколько раз больше, чем у нас! – подтвердил Саня.

– Ещё б, нет такой охоты как у нас, вот он и расплодился! – ответил Анатолий.

– Но он же, наверное, перебегает к нам? Для него ж границ не существует? – спросил Лёша.

– Конечно! Паспорта-то у них не проверяют! Вот молодняк весь к нам и бежит! – пошутил Толик.

Возвращаясь обратно в зимовьё, после границы студенты заложили ещё одну учетную площадку, а Анатолий отправился готовить ужин.

Вернувшись, студенты обнаружили возле лабаза беспорядок. Кругом валялись разорванные мешочки, рассыпанная крупа, булки хлеба, разбитые банки и остатки обгрызенных костей от их запасов мяса.

– Это кто тут похозяйничал? – спросил Сашка Толика, войдя в дверь.

– По следам-то не видно, что ли? Росомаха в гости наведывалась!

– Да весь же снег перемешан! – оправдываясь, ответил Лёшка.

– Вот пропастина! – добавил Сашка.

– Три кусочка мяса только нашёл, остальное то ли сожрала, то ли попрятала так, что не найти! В общем, оставила нас без продуктов!

– А как она на лабаз-то попала, снизу же железо! – поинтересовался Лёшка.

– Как, как – перепрыгнула с соседнего дерева! Она ж, падлюка, хитрючая, – улыбаясь, ответил Толик.

Студенты пошли смотреть следы.

– Точно, вон она карабкалась по ближней лиственнице, царапины, коринки на снегу! И спрыгнула точно на лабаз, а как дверь открыла, не понятно, она же на шпингалет была закрыта! – недовольным голосом сказал Санька.

– Вот сволочь! Больше испоганила продуктов, чем съела!

Покопавшись в снегу, они нашли ещё кусок мяса, который воровка немного погрызла и прикопала.

– Как в том анекдоте: «Что ни съем, то понадкусаю!» – буркнул Саня.

– Надо б на неё капкан поставить! – сказал Лёшка.

– А где взять-то, всё на соболей выставили! Капканы – дефицит!

– Я же говорил – давай в городе купим, а ты – в деревне возьмём, нам же только посмотреть?!

– Ладно, пошли в зимовьё, что-то уже есть шибко хочется!

К ужину они достали бутылку водки. Толик сразу оживился и подошёл к столу.

– Что за праздник? – радостно спросил он, потирая руки.

– Да так, тебя хотели отблагодарить за то, что капканы научил ставить! – ответил Саня.

– О, как! Так я вас могу каждый день чему-нибудь учить, ежели наливать-то станете!

– Завтра уже выходить в другое зимовьё надо, на другую сторону Мензы, с нами пойдёшь? – спросил Лёша, разливая горячительную жидкость по железным кружкам.

– Не, я жену почти полгода толком не щупал, я лучше домой, только вы никому не говорите, а то я ведь с вами должен быть! Сами подсчитаете соболей, вас этому в институте учат, а я потом в деревне вам карточки учётные подпишу.

– Ладно, без тебя в Ондоли сходим. А через сколь нужно капканы проверять? – спросил Саня и, ударив своей кружкой об протянутые кружки товарищей, выпил.

– По-доброму дня через три, чтоб мыши не постригли! Но вам можно и дней через пять, чтоб понадежней было! – сказал Толик, морщась от водки, и, зацепив вилкой квашеную капусту, закусил.

– Как раз вернемся с Ондолей, сразу и сюда на санях сгоняем! Потом-то с нами поедешь? – спросил Санёк.

– Не-е, сами сымайте, поймается чего, так себе заберёте, я уже досыта наловился!

– Ладно! – ответил с виду огорчившийся, но внутренне довольный Сашка.

Студенты, выпив ещё по чуть-чуть, больше не стали, а Толик допил остатки один, затем, закурив папиросу, прилёг на нары и спокойно заговорил:

– Вот вам сейчас хочется по тайге бегать, всё интересно, но это поначалу романтика. Потом это станет тяжёлым, изнурительным трудом. Я вот после каждого сезона десять килограмм веса теряю. А ещё постоянно один, только с собаками да транзистором поговорить можно! Раньше на пару с Михой Капустиным охотился, потом мы разбежались, один стал. Это ребятки не каждый выдержит! Тут психику сильную надобно иметь. Так что вы ещё хорошенько подумайте, прежде чем с тайгой себя навсегда связать. Это как с бабой кольцом обручиться, детишек наделать, потом от неё уже никуда не денешься!

– Да ладно тебе, мы же охотоведы, а не охотники. Так в отпуск сходить на месяц. Зачем же мы тогда учимся пять лет?! – парировал Сашка.

– А вот я бы, наверное, смог работать штатным охотником. И заработки, и красота в тайге, и душевное равновесие! – вдруг выдал Лёшка.

– Много вашего брата из города приезжает за романтикой, а потом бегут обратно, как ошпаренные, после первого же сезона! А некоторые ещё и теряются в тайге! – ответил Анатолий.

Лёшка призадумался… Ведь он тоже был городским… Хоть и никогда не был избалованным, и воспитывался больше двором, всё же в лесу бывал редко. К охоте его приучил отец, который хотя родился и вырос в деревне, но не был особым фанатом этого дела. Имел он ружьишко – одностволку двадцатого калибра, ижевку семнадцатую, с длиннющим стволом, цилиндром. Но в лес ездил нечасто, иногда за грибами семью вывозил, а заодно брал ружьё с собой больше для форса. А Лёшка в такие поездки всегда выпрашивал его поохотиться. Отец поначалу боялся, что он заблудится, пацан ведь ещё! Вот и растолковывал ему, как не потеряться в лесу, как ориентирами разными пользоваться, сторонами света, положением солнца на небе. Лёшка вроде и слушал его внимательно, но всё равно больше на свою чуйку всегда рассчитывал. Была у него в голове какая-то своя неведомая система навигации, как у зверя лесного, и выходил он обратно всегда точно туда, где стояла их машина. Отец поначалу удивлялся, а потом перестал сомневаться в его способностях. А Лёшка был фартовый, обязательно своим шестым чувством находил в лесу дичь и добывал то зайца, то рябчиков, то глухаря. Отец же гордился его везением и всегда хвастал своим друзьям и соседям по гаражу, что кроме грибов ещё и дичи настреляли.

– Ну, это ещё посмотреть надо, кто вперед убежит из тайги! – вдруг уверенно ответил Алексей.

– Время всё по местам расставит! – с хитринкой в голосе сказал Толик.

Утром, покидая зимовьё, Лёшка забыл на поленнице свой топор. И вспомнил об этом, уже отойдя от избушки километра на два. Он сказал об этом товарищам и, скинув рюкзак, хотел было бросить и своё ружьё, но Анатолий не дал ему этого сделать:

– В тайге никогда нельзя бросать ружьё! Вдруг шатун придет? А ты ему что, обделанные штаны в морду совать будешь?

– Ага, глаза сразу замазывай, а пока оттирать будет, беги! – добавил Санька.

Лёха молча повесил на плечо ружьё и побежал обратно. Подходя к зимовью, он заметил, как что-то темно-коричневое мелькнуло от избушки в сторону леса…

Он машинально скинул с плеча свою двустволку и спустил предохранитель. Он почувствовал, как бешено заколотилось его сердце. «Хорошо, что взял ружьё!» – мелькнуло в голове. Потихоньку подкравшись к зимовью, он обнаружил свежие следы росомахи. «Вот сволочь! Сидела и ждала, пока мы уйдем!» – подумал он. Пошарив на полке возле входа, он нашёл пару крупных гвоздей, затем забрался по лестнице на лабаз и заколотил намертво своим топором дверцу, где уже был открыт шпингалет. «Теперь-то тебе точно фиг-вам открыть!» – громко сказал он в сторону убежавшего зверя.

Вернувшись в деревню, друзья подкупили себе продуктов. Утром следующего дня вместе с Сашкиным дядькой студенты отправились в ключ Ондоли. В нём стояла большая орехозаготовительная база, с огромным зимовьём-бараком, продуктовым складом и большими сайбами (срубами для хранения шишек), с навесом для складирования кедрового ореха и специальной печью для его сушки. Там их поджидал заведующий Василий Андреев – молодой, энергичный паренёк с небесно-васильковыми глазами, лет двадцати пяти, приехавший в Мензу с Верхнего Чикоя то ли на заработки, то ли в поисках приключений. Вася помог заложить учётные площадки, для чего сводил их в Бородинский ключ. Он был из тех людей, у кого постоянно не закрывается рот, информация сыпалась из него, как из рога изобилия. За пару дней студенты узнали, сколько белок и соболей добыл каждый охотник-любитель на его базе. Что рабочих собак по соболю ни у кого, кроме, конечно, его кобеля, не имелось. Что ему пришлось кастрировать его из-за того, что суки любителей гуляли по очереди, одна за другой, и его охота накрывалась медным тазом, пока он не отвел его в деревню и местный ветеринар не сделал своё чёрное дело. Что с ним добыл он восемнадцать темных соболей и трёх светлых. Что если бы не эти вечные собачьи свадьбы, то мог добыть и втрое больше. Кроме того, они узнали все новости, происходившие в деревне, про гулящих девок и кто из мужиков к какой заходил. В общем – полная картина маслом!

После их выхода Васька загулял на целую неделю, а гулял он, как оказалось, по-взрослому, пока напрочь не сносило его сознание и не падал он мордой в грязь, ну или в салат в лучшем случае! Всё началось с того, что он притащил студентов в дом старшего охотоведа Тишкина, у которого квартировал. Тот уехал в город с годовым отчётом на несколько дней. В доме было прохладно, и Василий сразу затопил печь. Сначала выпили две бутылки водки, купленные в сельпо в складчину по два с полтиной рубля. Закусывали строганиной из дикого мяса, тыкая тонко порезанными кусочками вместе с кольцами лука в тарелку с солью и перцем, хрустя корочками теплого деревенского хлеба. Водка за разговорами закончилась быстро, так как разливал Васька её почти по половине гранёного. Однако этого ему оказалось мало, Васёк залез в хозяйский столовый шкаф и вытащил оттуда немного неполную трёхлитровую банку спирта, залитого поверх напиленных мелкими кусками тёмно-красных изюбриных пантов.

– Вот видите – риску поставил, хитрый подлюка! Ничего, угостимся по рюмочке, а я потом спирту добавлю, он даже не догадается! – сказал Вася студентам.

– Ты туда тройного одеколона случайно не добавь! А то всем крышка будет! – пошутил Санёк.

– Слушайте, а нам плохо после этого не станет? Панты давление же подымают! – поинтересовался Лёшка.

– Какое давление? В твои-то годы! Пей, не задумываясь! – посмеялся Васька.

Но и по две, и по три трети стакана им оказалось маловато! Горячительная жидкость, растекшаяся по их внутренностям и ударившая в горячие головы, понемногу затмевала разум. Банка уже заканчивалась, когда Василёк, резко отключившись, с громким звуком ударился головой об стол.

– Однако мы тут засиделись! – почесав затылок, сказал Санька.

– А что у тебя такая морда красная, Санёк? – спросил, засмеявшись, Лёха.

– Ты на свою-то в зеркало глянь!

Лёшка подошел к шкафу с зеркалом и увидел знакомую физиономию, только цветом похожую на перезрелый помидор.

– Ого, панты-то дают жару! Пошли-ка во двор, а то морды треснут! – сказал он.

Васькино тело без признаков жизни они перетащили на кровать и стащили с его ног унты на собачьем меху. Печка уже протопилась, и они закрыли вьюшку, чтоб не выстудило, вышли на улицу. Сашка живо произнес:

– Что-то у меня давление не в том месте образовалось! Может, в клуб сгоняем?

– Приключений поищем? Ну, давай пойдем! До чего ж панты-то животворящие!

К их сожалению, в клубе в этот день танцев не было. И, сгоняв пару партий в бильярд, они подались к дядьке домой. Утром, с рассветом, запрягли коня в сани и отправились в Пограничный ключ, снять капканы.

В первый капкан, поставленный Анатолием, попался очень тёмный и седой соболь. Он лежал замёрзший, свернувшись в кольцо, на выбитой площадке, чуть присыпанный снегом. Во втором, поставленным Сашкой, был пролов, соболь успел вытащить ногу то ли от того, что выпало много снега, то ли всё-таки повлиял тот грубый снег при засыпке. В третьем, Лешкином, попалась белка, случайно бежавшая по этой тропке, и соболь, бежавший позднее, съел её, оставив только две лапки, плотно зажатые дугами капкана.

Вернувшись в посёлок, товарищи сдали соболя в промхоз. Его приняли за сто восемьдесят рублей! Деньги по тем временам серьёзные – зарплата инженера. В сельпо они купили себе по блоку импортных сигарет «Marlboro», которые каким-то чудом попали туда по обмену на заготовки лекарственно-технического сырья и пять лет лежали в свободной продаже как невостребованный сельчанами продукт, стоящий целых восемьдесят копеек! В городе в тот период такие можно было приобрести только в магазине «Березка» за так называемые «чеки», выдаваемые в зачет заработанной за границей валюты.

Во время начавшейся учебы в институте, на переменах, между парами, Лёшка и Санька форсили, гордо угощая своих товарищей импортными сигаретами с небывало вкусным и ароматным табачком.

Промысловая практика

• Скорей в тайгу – трубят рога,
• И ночью сон тебе приснился:
• Качая ель, летит кухта
• И соболь в россыпи забился.

О. Шемякин

Преддипломную практику в начале пятого курса все студенты-охотоведы называли промысловой. Ждали её как нечто особенное и важное в своей студенческой жизни. С августа на полгода уезжали в свои заветные таёжные уголки и зарабатывали там хорошие деньги, собирая грибы, ягоду, заготавливая рыбу или икру на Дальнем Востоке, мясо северного оленя на Таймыре, Чукотке и в Магадане, а с середины октября начиналось самое главное – время пушного промысла. После собирался материал для дипломных работ в конторах, где они часто договаривались, чтобы им присылали вызов на работу, если, конечно, удавалось заинтересовать своими способностями руководство промыслового хозяйства. Лёшка снова решил ехать вместе с Сашкой в Мензу. Работать охотоведом там, после института, ему, честно говоря, не хотелось, а вот поохотиться да ещё и на участке вдруг уволившегося и переехавшего в родной Чикой Толика Карпова, желание было огромным. Сашка сказал, что уже договорился с Серёгой Молоковым, выпускником их факультета, который недавно устроился туда на работу, чтобы тот дал им возможность поохотиться до Нового года на ключе Кирилловском – участке Анатолия. Толик им ещё на учетах хвастался, что добывал там по пятьдесят-шестьдесят соболей, да и белок немало, когда двести, когда больше пятисот. Соболя первого сорта, то есть самого тёмного и без дефектов, тогда принимали по двести рублей за головку, а белку по четыре рубля двадцать копеек, почти два килограмма докторской колбасы или четыре обеда в институтской столовой. Сделав свою нехитрую калькуляцию, они решили, что легко заработают по несколько тысяч.

Лёшка вырастил себе охотничью лайку по кличке Флинт – кобеля ярко-рыжей масти. Крутохвостого, с идеальным на первый взгляд экстерьером. Он взял его щенком у своего товарища-старшекурсника Андрея Сульдженко из помета его породистой, очень красивой, белой восточносибирской лайки. Но где-то, видно, стрельнул в её генеалогическом древе дефект, быть может, от когда-то случайно заскочившего во двор соседского Бобика – у щенка не встали уши, из-за чего весь его экстерьер оказался никчёмным, как дворняжке родословная на восемь листов. И чем больше Лёшка массировал их, цеплял лейкопластырь и всякие держатели, тем больше они опускались, становясь в конце концов похожими на уши спаниеля. Однако белку он искал исправно, правда, лаял чересчур азартно, высоко подпрыгивая, грыз кору на деревьях, часто не слыша по своей лопоухости, что та уже перескочила на соседнее дерево и ушла верхом. Но Лёша считал, что это не так страшно, он был уверен, что его кобель обязательно будет работать по соболю, мать-то с отцом «рабочие», как говорил Андрюха…

Приехал Лёшка в Мензу в первых числах октября, уже побывав с тремя однокурсниками в Верхоленской тайге, на реке Тутуре, на заготовке кедрового ореха. Сашка с ними ехать не пожелал и ждал Лёшу на месте, целыми днями пропадая на реке, где удил ленков и хариусов. Лёшка, увидав в сарае дядьки три сорокалитровых бидона, заполненных солёной рыбой, не удержался и спросил:

– Тебе куда её столько, продавать, что ли, будешь?

– Не, у нас все родственники рыбу любят, через месяц уже спрашивать будут, где б ещё хвостик найти!

– Дак так её небось всю выловить можно?

– Каво ты? Всю жизнь, сколь себя помню, как рыба скатывается, по столь и ловили.

– Ну в общем-то ни сетью, ни неводом же?! Всю, наверное, не выцарапаешь…

– На наш век хватит! Поехали завтра вместе, ещё денёк порыбачим? Что поймаем, с собой на белковьё возьмем, а уж послезавтра собираться в тайгу начнем? – хитро прищурив глаза, спросил Санька.

– Так у меня ни снастей, ни спиннинга нет, ты же не сказал, что можно будет рыбачить.

– Мушек я накрутил, дам тебе парочку, удочку из талины сделаем, наплыв с винной пробки, грузило из свинцовой пластины! Это тебе не город, здесь все так рыбачат!

– А на чем поедем?

– Коня у дядьки возьмем, на нём и поедем!

– На одном, что ли?

– У него конь мощный – троих в седле выдюжит!

Приготовив нехитрую снасть и проверив её в кадушке наполненной водой, Санька уложил в сумы большие полиэтиленовые мешки под рыбу, соль, котелок и пакетик с продуктами.

Утром он разбудил Лёшку с первыми петухами, затопил печь, поставил на неё чайник. Наскоро позавтракав, выехали с восходом солнца. Ночью был заморозок и под копытами коня с хрустом ломался тонкий ледок, покрывший частые лужи на дороге. Над забайкальской тайгой медленно вставало большое ярко-оранжевое солнце, кусты покрывались влагой от тающей изморози. После получаса езды они пересекли вброд реку и ещё минут через пятнадцать остановились. Санька распряг коня и привязал его за кончик узды верёвкой, другим концом к толстой березе на луговине. Затем зашел в кусты и вытащил припрятанное им длинное удилище из прямой прогонистой сосенки и, расправив голяшки болотных сапог, забрел в реку. На границе воды с берегом стояла корочка тоненького, хрустально-прозрачного гладкого припоя льда. Река парила.

– Ты каво стоишь? Бери топор и руби себе удочку! – сказал Саня.

– Сначала посмотрим, будет ли чего ловиться!

– Куды она денется! – уверенно заверил Сашка.

Закинув свою снасть, он тут же резко подсек удочкой скрывшийся под воду наплыв. Кончик её изогнулся, затрепетал и задергался. Саня стал боком выходить из воды, плавно ведя крупную рыбину под водой к берегу, затем рывком, вскользь по камням, выбросил её на берег. Это был крупный ленок на полтора-два килограмма. Положив удочку, он подошёл к извивающейся полумесяцем на гальке яркой рыбине, с золотисто-розовыми боками, с тёмными пятнами поверх них, и, подцепив её двумя пальцами под жабры, ловко перехватил за хвост другой рукой, с оттяжкой шлёпнул головой о крупный камень. Ленок, мелко задрожав, затих. Радостный Саня бросил его на дно толстого полиэтиленового мешка.

– Первый есть! – довольным голосом промолвил он и, присев, смыл с рук рыбью слизь, – Лиха беда начало!

Воодушевившись, Лёшка сразу побежал искать себе удочку. Однако рядом с речкой ничего подходящего не нашлось, – талины были короткие, березки и осинки кривые, поэтому пришлось подняться в лесок повыше, где он нашел и срубил себе на удочку тоненькую, но длинную лиственницу и сразу обтесал её верхнюю половину ножом, нижнюю не стал, чтоб не засмолить руки. Вернувшись обратно, он обнаружил, что Санька вытащил ещё одного крупного ленка и пару хариусов по полкило.

– Я смотрю, у тебя дело пошло?

– А куда оно денется! – ответил улыбающийся Саня и снова подсек рыбину.

Привязав настрой к удочке, Лёшка распустил подогнутые голяшки резиновых сапог и зашёл в воду на бороздку чуть выше ямы, где стоял Санька. Первый раз снасть спустилась по течению без поклевки. Лёшка прибавил глубину на десяток сантиметров и забросил снова, настрой, словно зацепившись за дно, начал плавно притапливать наплыв. Лёшка дернул удочку и почувствовал, как леска задрожала вместе с удочкой, рыбина была крупная. Он вывел её по воде к берегу и так же, как делал Саня, рывком вскользь вытащил из воды на каменистую косу. Это был килограммовый хариус. Довольный Лёха подошёл к нему и, отцепив мушку, шлепнул его камнем, чтобы тот не трепыхался. Хариус был тёмно-стального цвета, с прямыми линиями из мелких чёрных точек по бокам, будто рассекающих его пополам, и огромным полукруглым спинным плавником, покрытым ярко-радужными кругами. Руки сразу впитали в себя запах свежей рыбы.

– Смотри, какой красавец!

– Ага, крупный, такого здесь редко встретишь, – ответил удивленный Саня.

Обловив эту яму, они перешли на другую. Ближе к обеду выпотрошили и пересыпали крупной солью всю рыбу, которой было уже килограммов под сорок, затем, сварив котелок кипятка, заварили чай и перекусили малосольным хариусом, которого Санька предусмотрительно присолил ещё утром. После решили переехать на другую сторону реки, где, по словам Сашки, можно было поймать тайменя. У него там был спрятан так называемый «спиннинг» – палка с прикрученной к ней проволокой инерционной катушкой с одной стороны и большим кольцом – с другой. Блесна была самодельной, из нержавеющей столовой ложки, с ярко-красной подмоткой на кованом тройнике, на которую, по его утверждению, брал любой таймень. Обкидав большой залив, Сашка выудил таймешонка килограмма на четыре. У Лёшки спиннинга не было, поэтому приходилось только наблюдать за рыбалкой товарища, сидя на берегу. Санька перешел к яме у выхода залива и встал на упавший в воду ствол сломанной толстой лиственницы. Когда яркая блесна уже подходила к его ногам, из глубины вдруг метнулось что-то огромное, с головой, похожей на пятилитровый котел. Пасть раскрылась, и ярко-красный тройник оказался внутри. Стальная ложка сначала встала как вкопанная, повиснув на верхней челюсти рыбины, затем отправилась в бездну ямы вместе с полутораметровой чёрной тенью, развернувшейся на месте. Сашка явно не ожидал такого поворота, глаза его чуть не вылезли из орбит, а лицо стало бледным и сосредоточенным. На воде расходился круг от вильнувшей хвостом рыбины. Он, не выпуская спиннинга из рук, упорно пытался удержать катушку. Было слышно, как по костяшкам его пальцев застучали её рукоятки, а леска с напряженным свистом, переходящим в звон, разрезая воду, уходила вглубь улова. Он уже почти полностью остановил катушку, переместив центр тяжести назад, как вдруг перетянутая леска со звуком «птьу-ю-у…птык» лопнула, впившись одной из половин в воду, другой взлетев вверх. Потеряв равновесие, Саня полетел назад спиной, не выпуская спиннинга из рук, и плюхнулся в воду, в сторону берега. Всё произошло настолько стремительно и неожиданно, что Лёшка даже не успел что-нибудь посоветовать или как-нибудь поддержать друга. Тот, мокрый и разочарованный, выбрел из воды и принялся снимать болотники, чтобы слить из них воду.

– Это что за крокодил-то был?! – наконец выдавил из себя опешивший Лёшка.

– Таймень! Килограмм на тридцать пять, не меньше! Да черт с ним, что сошёл, блесну вот жалко! – с явно искусственным безразличием в голосе произнес Сашка.

– Нашёл чего пожалеть, ложку железную?! Тут такая рыбина сорвалась!

– Это не просто ложка, эта блесна – фартовая…

– В институтской столовой можно сколько угодно таких фартовых натырить! Ладно, я пошёл костер разжигать, а то тебе сушиться надо, да чаю поставлю вскипятить, горячим сразу согреешься.

Лёша, надрав бересты и наломав мелких сухих веточек, стал разжигать костер у большой кучи белёсых палок, веток и стволов, что в Сибири называют наносником. Жар из них отменный, так что Санька быстро подсушил свою суконную куртку и армейские штаны. Перекусив хлебом с солёным салом и глотнув горячего чайку, запаренного с листьями дикой смородины, они отправились обратно, – запасных блёсен у Сашки больше не оказалось.

Вечером они составили список продуктов и необходимых вещей для своей первой промысловый охоты, которую здесь называли белковьём. Завезти их обещал дядька Толя. По плану на завтра им предстояло закупить продукты, спички, сигареты, набрать керосина в канистру и арендовать пару лошадей. Хорошо, что Лёшка предусмотрительно приобрёл в городе несколько стекол для ламп и батарейки для транзистора, здесь всё это было страшным дефицитом. Ещё им нужно было получить малокалиберные винтовки – тозовки, и патрончики к ним.

Весь следующий день Лёшка чувствовал внутренний волнительный трепет, который обычно охватывал его перед выездом на охоту. Первым делом решили отправиться к Серёге Молокову – новому охотоведу. Тот встретил студентов искренней улыбкой, от которой на его щеках всегда образовывались ямочки. Сергей был хоть и невысокого роста, но крепко сложенным малым, носил аккуратно подстриженные чёрные усики, глаза его имели весёлый прищур, и он почти всегда улыбался. Все знали, что он служил на флоте, потому как в его речи часто всплывала фраза: «моряк на суше не дешёвка!» На выбор он предложил студентам несколько новеньких пятизарядных ТОЗ-17 01, партию которых промхоз только что закупил, или старые, тяжёлые ТОЗ-8, которые часто называли ломами. Новые, легкие тозовки лежали в больших деревянных ящиках, ещё завернутые в промасленную бумагу. Пластиковые магазинчики на пять патронов были привязаны к верхней антабке шпагатом. Студенты решили взять их. Постреляли из нескольких по тетрадным листкам с нарисованными кругами, прикреплёнными во дворе на поленнице. Лёша выбрал ту, что стреляла всех кучнее. Все её пули на двадцать пять метров, отмеренных им шагами, цеплялись друг за дружку, но ложились немного вправо, однако он знал, что это можно легко исправить, чуть сдвинув мушку в ту же сторону. Сашка же взял ту, что била по центру, решив, что все они одинаковые. Патронов взяли по двадцать пачек на брата, сложив их в мешочек из плотной ткани, что по просьбе Лёшки сшила его мама.

Затем они направились в магазин, единственный во всей деревне, с простым и коротким названием – «сельпо», сокращение от «сельское потребительское общество». В деревянном доме из кругляка был один большой зал, но из двух условных половин: продуктовой и хозяйственной. Поздоровавшись с продавщицами, Санька засунул руку во внутренний карман и достал из него свернутый вчетверо тетрадный листок, на котором всё было четко расписано по порядку, и даже по значимости от соли до сигарет «Прима». Продавщица не торопясь выкладывала из больших деревянных лотков или стоящих рядом мешков сыпучие продукты в их мешочки большим полукруглым алюминиевым совком, затем ставила их на большую площадку красных весов с длинной стрелкой, уходящей к высоко расположенной полукруглой шкале, в противовес на малую ставились разные по весу гири. Если продукта не хватало или было много, она ловко добавляла или убавляла его своим черпаком. Всё измерялось килограммами, укладывалось сначала в мешочки, потом в большие полиэтиленовые пакеты, затем в крапивные мешки и туго завязывалось верёвкой. В конце взяли большой мешок муки и два сухарей, с учетом кормежки собак. Всё мешки на своих горбушках стаскали к тетке Маруське, которая жила совсем рядом, чтобы потом перевезти на коне к дяде Толику.

В пекарне купили сорок булок хлеба, плотно уложили их в два крапивных мешка и стянули вязками и также утащили к тетке. Добродушная тетя Маруся дала Сашке трехлитровую банку сметаны и ещё наложила полный пакет квашеной капусты. Затем друзья направились в контору промхоза, где выписали у главного зоотехника в аренду двух коней с упряжью для завозки в тайгу продуктов и с квитанцией отправились прямиком на конюшню. Конюхом работал Гоха – мужичок невысокого роста и неопределенного возраста, в засаленной фуфайке и замусоленной кроличьей шапке-ушанке с торчащими по разные стороны «ушами» и тёмно-коричневыми пятнами от махорки между пальцев. Лицо его было небритым, смуглым, с глубокими паутинками морщин у глаз. Он долго смотрел на их квитанцию, почесывая затылок, затем, хитро прищурившись, спросил Саню:

– Ты же читать-то умеешь, так говори, чаво пишут-то?

– Так чтоб двух хороших коней дал с упряжью!

– Прям так и сочинили – хороших? А где ж таких взять-то не написали? На белковье, чо ли, собралися?

– Ну, собрались уже, чаво дома-то сидеть? – на его же манер ответил Сашка.

– Это, паря, верно, ежели ноги ходячие, то надо по тайёге бегать. Белка ныначе будет – орех, молвят, бравый.

– Ну так что, коней-то дашь? Кобыл не надо, у нас грузу много.

– Дам, коль поймам, вон овса гребни-ка в вядроко с бочки-то, – скомандовал Саньке Гоха, снимая со столба две узды.

– Ты моему городскому другу поспокойней дай, он толком не ездил никогда.

– Чаво не дать-то, дама…

Забрав у Сашки ведро с овсом, Гоха пошёл к группе коней, стоящих в большом загоне, и, поставив его к своим ногам, спрятал узды за спину. Кони прекрасно понимали, зачем конюх нёс упряжь, не торопились подходить к нему, лишь фыркали, тараща выпуклые глаза на ведро, и перетаптывались с ноги на ногу. Первым не выдержал светло-серый конь и подошел к ведру, уронив его длинной мордой, рассыпав приманку. Гоха, чуть подождав, когда он наберет губами овёс в рот, накинул на него узду и, вставив удила в пасть, вывел, подав Сашке конец повода. Затем опять зашел в загон и, схватив за гриву карего, который тоже подошёл к рассыпанному овсу, надел узду и повел к студентам.

– Кому какого? – спросил Саня.

– Ентова Карьку тебе! – ответил Гоха и привязал коня к жерди загородки, – Сивку – твоёму товаришу. Пошли за сёдлыми.

Саня привязал серого рядом с карим, пошёл вслед за конюхом, Лёшка последовал за ними. Передвигался Гоха, как старик, ширкая по земле кирзовыми сапогами с подвернутыми голяшками, мелко перебирая ногами и сильно сутулясь. Сняв с полки под навесом два седла, он подал их студентам вместе с потниками.

– Ты нам сумы ещё дай! – попросил Саня, хотя те и не числились в квитанции.

– Сумы? А сумы суш-шый дефисыт! Одни тока и остались…

– Ладно, давай хоть одни… У Мухи вторые попросим! – рассудил Санька.

Накинув сначала потники, а затем сёдла на спины коней, они стали затягивать подпруги. Лёшка смотрел, как всё это делает Сашка, и повторял за ним. Подпругу тот затягивал, упираясь коленом в бок животного, с силой тащил ремень на себя, стараясь застегнуть пряжку как можно туже. Затянуть туго у Алексея не получилось, так как конь шарахался от него, почувствовав его неуверенность. Зафиксировав подпруги как смог, он вывел сивого вслед за Саней за забор конюшни. Сашка, зажав повод узды в левой руке, ей же взялся за переднюю луку седла и, вставив ногу в стремя, легко вскочил на спину Карьки. Лёха, внимательно наблюдавший за ним, решил, не дожидаясь помощи, сделать то же самое, но животное, чувствуя его нерешительность, стало отходить от него боком. Лёшка уже сунул ногу в стремя, но Сивка сместился, и наездник повис в воздухе. Подтянув себя к седлу, Лёша лёг на него животом. Конь, заржав, заходил под ним, однако Лёшке удалось перебросить ногу и сесть в седло, но повод он упустил и не успел воткнуть вторую ступню в стремя. Сивка начал высоко подпрыгивать, пытаясь скинуть седока, затем рванул галопом по полю. Лёшка держался за седло как мог, но через сотню метров бешеной скачки оно стало съезжать набок вместе с ним. Он свалился на землю, сильно ударившись спиной. Носок правой ноги предательски зацепился за стремя, и конь потащил его за собой, стараясь ещё и лягнуть задними ногами. Впереди стоял высокий забор, Сивка чуть притормозил, отворачивая от него, в этот момент стремя, ослабнув, слетело с Лешкиной ноги. Только теперь, оказавшись позади, он разглядел отвисшие семенники и понял, что это не мерин, а жеребец.

– Живой? – спросил подъехавший Саня.

– Вроде как, – протянул Лёха, тяжело поднимаясь с земли.

– Вот Гоха чёрт! Просил же дать тебе спокойного коня!

– Тут в Мензе, видно, все такие шутники…

Санька подъехал к вставшему в переулке у зеленой травы Сивке, прямо с коня схватил его за узду и вернулся Лёшке, затем произнес:

– Держи крепче, я седло поправлю.

Слез с коня и, ослабив ремни, вернул съехавшую под брюхо сидушку на место и с силой затянул подпруги.

– Может, лучше поменять этого жеребца на мерина или кобылу? – спросил Лёша.

– Ну, пойдем узнаем у Гохи, может, и поменяет.

Взяв за повод коней, они вернулись на конюшню. Гоха напряженно улыбался, еле сдерживая смех, он, конечно же, наблюдал за ними через щель в заборе.

– Ты каво дал ему жеребца-то, ещё и молодого? – спросил Саня.

– Так ты ж сам сказал, генералу – генеральского! Чё ж он, на мерине-то будет плестись?

– Каво?.. Я сказал, городскому – спокойного! – громко проорал Сашка.

– Так я слышу-то, паря, хреново, надо было сразу так и голосить!

Сменив коня, студенты перевезли продукты в дом дядьки и стали укладывать их вместе с вещами в сумы. Затем Лёшка пристрелял свою тозовку, чуть сместив на ней мушку, после этого насёк её керном, на всякий случай ещё и запаял сверху паяльником, попросив его у Толика, чтоб точно не сдвинулась.

В суете сборов день пролетел незаметно. Ещё раз, пробежав по спискам – всё ли они закупили и сделали, студенты с чувством выполненного долга улеглись спать. У закрывшего глаза Алексея поплыла картинка с хитро улыбающимся лицом Гохи, мелькающими перед лицом копытами Сивки, он так и заснул с тревожной гримасой на лице. Утром их разбудил дядя Толик, распахнув настежь двери летней кухни, он громко прокричал:

– Эй, охотники! В это время уже на белковьё выходить надо, а вы всё храпите! Так спать будете – ничего и не добудете!

– Встаем, встаем! Ты нам будильник дай с собой, – потирая глаза, ответил Саня.

– А где его взять-то? Там, паря, печку топить надо, так что будет вам там холодный будильник.

Заседлав коней и накинув сумы, они уложили продукты и вещи, приторочили к сёдлам топоры, мешки с овсом, канистру с керосином и верёвки, затем отвязали собак и расселись по коням. На этот раз Лёшка не сплоховал и сел как положено, однако его старый мерин, на которого поменяли серого жеребца, постоянно отставал, и Саня, сломав прут, протянул его Лёхе.

– Во тебе, начнёт дурака валять, так по ляжкам ему, да с оттяжечкой!

– Понял!

Прописанное лекарство подействовало моментально, и мерин стал иногда даже переходить на рысь. До полудня ехали с хорошей скоростью, без остановок. После полудня старый кобель дяди Толика стронул с лёжек и погнал изюбрей в сторону границы с Монголией, вверх по реке Менза, и, чтобы его не потерять, решили подождать, а заодно сварить чаю и перекусить. На небольшой лужайке развьючили и распрягли коней. Собака вернулась часа через два, вся мокрая, с сосульками на боках и обиженная на хозяина, который не пошел за ней.

– В воде держал изюбрей! – уверенно сказал дядька.

– Да, если б не заезд, можно было б мяска-то добыть, – с сожалением пробурчал Саня.

Завьючив коней, тронулись дальше. Дорогой собаки загнали две белки, которых пришлось добыть, чтоб не отбить азарт у щенков. Шкурки оказались ещё невыходными, но Толик сделал вывод, что ещё дня три-четыре и станут нормальными.

К Кирилловскому зимовью подъехали уже затемно, проехав больше семидесяти километров. Оно было недавно срублено, пахло сосновой смолой и стояло в небольшой пади с распахнутой настежь дверью. Вопреки ожиданиям Алексея, оно оказалось довольно просторным и высоким. Первым делом сняли сумы, нашли там новенькую керосиновую лампу, заправили и зажгли ее. Она осветила жилище. Двое широких нар стояли по бокам, между ними было окно, вернее, проем для окна, на котором целлофан был изорван на мелкие ленты, по-видимому, когтями или зубами медведя. Под окном стоял большой стол, где могло спокойно обедать человек шесть. Над дощатыми нарами были длинные полки, на них стояли пустые стеклянные банки с разной мелочью, коробки из-под пороха, правилки для шкурок соболя и белок. В правом углу находилась железная печь-буржуйка. Смахнув первой попавшейся под руку тряпкой грязь и мышиный помет со стола, Сашка с Лёшкой принялись менять целлофан на окошке, прибивая его рейками к дощатой раме. Затем затопили печь, притащили из ключа воды, наполнили и поставили кипятиться чайник, рядом котелок для супа, и пошли помогать Толику распрягать и привязывать коней.

– Ну что, студенты, понравилась изба?

– Зимовьё хорошее, главное, чтоб тёпло было! – ответил Сашка.

– Это теперь от вас будет зависеть, не поленитесь, проконопатьте мхом все шели, пустые пазы, проемы да на потолок глины добавте, а то в морозы зубами стучать будете!

– Завтра глянь потолок. Подскажешь, чего куда надо! Собакам-то варить будем?

– А как же, их морить нельзя. Настоящий охотник сначала собаку накормит, потом сам есть будет. Ставьте сразу воду на костёр кипятить, вон у костровиш-ша ведро собачье стоит. А я покажу, как белку обдирать да болтушку варить.

Весь следующий день студенты занимались хозяйственными работами: конопатили зимовьё, укладывали мох, а затем засыпали глиной углы крыши, где просвечивали щели между досок. Свалили несколько сушин полуторометровой двуручной пилой, напилили и накололи про запас дров. Разложили и развесили все продукты, убрались в зимовье, прокипятили и отмыли с содой всю зимовейную посуду. Дядька уехал после десяти. Вниз да налегке ехать было вдвое быстрей. Сашке он оставил двух восьмимесячных щенков, которых вырастил специально для него, старого кобеля забрал с собой, так как на белку и соболя тот не реагировал, а гонял только крупных зверей.

Уже в сумерках они закончили работу и направились в избушку. Внутри было невероятно много мышей, кто-то из заезжавших охотников бросил на полу мешок с остатками овса, и те растащили его по всем углам: в обувь, под нары, в карманы старой одежды и, чувствуя себя хозяевами, шныряли по полу, иногда устраивая с писком мышиную возню – драки между собой. Лёшка нашёл под нарами старую плашку и начал на них охоту. Поначалу плашка давила в среднем одну мышку в пять минут, через час – в десять, затем в пятнадцать. Санька сначала вел статистику, записывая цифры в тетрадке, потом ему это надоело, и он решил самых наглых отстреливать из тозовки, а заодно попрактиковаться в стрельбе. Вначале он не мог приноровиться и постоянно мазал. Затем, сделав поправки на близость, начал попадать в цель. Отстреляв штук пять, Сашка решил испытать себя и по бегущей мишени, с упреждением, но никак не мог попасть. Одна жирная полевка словно издевалась над ним, бегая от печки до угла, вдоль порога двери, как в тире мишень «бегущий кабан» туда-обратно. Саня, мазанув пару раз, так обазартился, что стал стрелять навскидку, но, не рассчитав, попал в чайник, стоящий на полу, от которого пулька, срикошетив, с напряжённым свистом или, скорее, даже воем пролетела в миллиметрах от его уха. Мало того, что он замял чайник, так ещё и чуть не остался без уха.

– Вот если бы она тебе в лоб попала, то, наверное, ты б додумался, что больше стрелять не стоит, а может, уже бы больше ничего думать и не смог, по причине полной остановки деятельности коры головного мозга! – пофилософствовал Лёшка, лёжа на нарах, пуская жирные кольца дыма в потолок от сигареты.

– Ни хрена себе! – промолвил не на шутку испугавшийся и побледневший Сашка.

– Во-во. Думать надо, чего творишь-то! Это тебе не пластмассовая пулька для ружьишка из детского мира, а свинцовая, она даже рикошетом насквозь прошить может! С этого момента у Саньки навсегда пропало желание стрелять по мышам…

На следующий день друзья сбегали на разведку вверх по ключу и добыли трёх белок. Ошкурив их, студенты обнаружили, что они по-прежнему второсортные, с синими лапами и такими же полосками по бокам. Но полоски стали светлее, и теперь было понятно, что белка вот-вот должна дойти до нужной кондиции.

После обеда стали конопатить избушку. Занятие нудное, но необходимое – в зимовье светились щели по углам. Было очевидно, что с приходом крепких морозов в зимовье станет холодно. Ещё они засыпали глиной все мышиные лазы под окладом. Когда счет отловленных мышей перевалил за сотню, в избе стало намного спокойней спать. Вечером, при помощи шила, крючка и капроновой нити, промазанной гудроном, подшивали подошвы, вырезанные из транспортерной ленты, к новым ичигам. Выйдя на двор ночью, студенты обнаружили, что прижал морозец. И они решили с утра приступить к первому в своей жизни пушному промыслу.

Лёшка долго не мог заснуть в предвкушении наступающей охоты, думал о своем, ворочаясь с одного бока на другой.

Позавтракав ранним утром, они сложили в свои солдатские котелки продукты для обеда и сухарики для поощрения собак и разошлись в разные стороны, разделив между собой сектора охоты, – одному справа, другому слева от зимовья.

Свой первый день промысла каждый запомнил на всю свою жизнь. С утра был хороший морозец, под ногами хрустела подмёрзшая подстилка из пышного мха, разнотравья и лишайника. Лёшка поднялся на хребет и направился по многовековой звериной тропе прямо по гребню толстым перестойным кедровником. Под ногами валялось множество шишки-паданки, и он подбирал её и с удовольствием пощёлкивал орешки на ходу. На мелочь он даже не обращал внимания и поднимал только самую «жирную» с крупной чешуйкой, за которой обычно прятался крупный кедровый орех. Смолёвую не брал, чтобы не пачкать пальцы. До девяти часов Флинт носился, как угорелый, но всё без толку, белка, видимо, ещё не спускалась, а учуять её верховым чутьём у него не хватало таланта.

Первую он нашёл, только когда пригрело солнышко и грызун активизировался. Издалека послышался его азартный, звонкий лай. Чем ближе подходил Лёшка, тем агрессивней лаял пёс. Лёша ещё издалека стал рассматривать верхушку кедрины, под которой крутилась собака, но ничего не смог заметить. Подойдя ближе, он увидел зверька с шишкой в зубах, сидящего на нижнем сучке, подергивающего своим пышным хвостиком, торчащим вверх, загнутым на конце дугой, дразнящим собаку. Чтоб не вспугнуть белку, он плавно опустился на колено, прицелился в голову и спустил спусковой крючок. Послышался сухой, но резкий, словно удар плети, щелчок. Белка и шишка разлетелись в разные стороны. Флинт схватил на лету падающую смолевую шишку и тут же открыл пасть, выплюнул её с каким-то отвращением, мотнув головой. В это время Лёшка поднял зверька, сказал псу: «Это тебя охотничий бог покарал, чтоб не жамкал пушнину! Ходи теперь со смолой во рту, как белка!» Потом, спрятав зверька, залез в рюкзак и, достав сухарик, бросил его рыжему.

Вторую и третью пришлось долго искать и даже стрелять по макушкам, но зверьки оказывались на других рядом стоящих деревьях. Четвертую заметил самостоятельно, когда в обед, спустившись в ключ, варил себе чай… Заметив черновинку на макушке кедра, которая сместилась, он понял, что это была белка.

Возвращаясь обратно соседним хребтом, молодым кедровником, он добыл ещё пару штук. Одна из них была ходовая, – бежала, перепрыгивая с одной кедрушки на другую, не останавливаясь, так что Лёшке пришлось потратить несколько патрончиков.

Вечером Сашка принес четыре белки, у Лёшки получилось шесть. За ужином друзья бурно делились первыми впечатлениями. Всю неделю не было снега, он лежал только на северных склонах. Белка была активной, часто спускалась вниз, и рабочим собакам было б легко её искать. Однако Сашкины щенки пока толком не понимали, чего от них требуется, а Лёшкин Флинт лаял, только когда чувствовал, когда белка заскакивала на дерево, но не слышал, когда та уходила, поэтому Лешке приходилось подолгу искать её на соседних кедрах. О соболях с такими помощниками пока даже не приходилось мечтать. С каждым днём мездра зверьков становилась всё чище, и студенты решили не бегать за соболем, чтобы не тратить зря время, а больше налегать на белку.

К исходу первой недели их собаки стали работать намного лучше. Каждый из студентов часто добывал по десятку зверьков. Чтобы пушнина не пачкалась в крови, сделали «кармышины» – специальные сыромятные шнурки с жестяной иглой на одном из концов. На них насаживали белку через глаз, так что к концу дня получалась меховая гирлянда, или, как говорил Лёшка – патронташ, который они вешали через плечо. Вечерами, при свете керосиновой лампы, поймав на транзисторе какую-нибудь музыкальную программу, снимали шкурки, затем мездрили их специальными не очень острыми ножами. После пялили на правилки, чтобы пушнина имела красивый, товарный вид.

Время летело незаметно. Студенты всю работу распределяли поровну, готовили по очереди, раз в неделю делали себе выходной, в такой день они заготавливали дрова, стирали одежду, устраивали «баню», моясь прямо в зимовье. В середине ноября снег стал глубже, морозы сильнее, а белка тайкой и менее подвижной, увидев собаку, она застывала на деревьях. Это сразу же стало отражаться на результатах. Уходило больше патронов, поэтому студенты решили ходить вместе, чтобы один выпугивал её, стуча по стволу палкой или топором, а второй смотрел на верхушку дерева, где шевельнется. Лёшка стрелял немного лучше и, чтобы тратить меньше патронов, стрелял в основном он. Вскоре белка из-за сильных морозов совсем перестала двигаться, отсиживалась в гайнах, и собаки вообще перестали её чувствовать. К этому времени они добыли без малого четыреста шкурок.

Передохнув пару дней, товарищи решили переключаться на капканный промысел соболя. Три десятка капканов Лёха привез с собой, два десятка Сашке подарил Толик Карпов, нарисовав ему на схеме свой тайник, десяток купили в госпромхозе. Капканы разделили поровну, каждый тщательно подгонял их, чуть подтачивая концы сторожков напильником, прикручивали к цепочкам проволоку, чтоб можно было не терять время на это на путиках. Лёша даже решил на всякий случай выварить свои новые капканы от заводского масла в хвое, чтобы они не пахли металлом, как на волка, Сашка над ним подсмеивался.

Сначала студенты пытались ловить соболя на приманку, но он на неё никак не реагировал, корма было очень много, поэтому, если даже он проходил рядом, не совался в шалашики или дупла, где они клали подтушенные куски разной дичи. Окончательно разочаровавшись в этом способе, студенты решили переключаться на ловлю «под след», для чего решили прокладывать на лыжах каждый свои путики.

Карлик-Нос

• А вот в тайге, среди валежин,
• Где даже днем гнездится мрак,
• Тебе привидится вдруг леший,
• Что сторожит твой каждый шаг.

Владимир Ащеулов

Лёшка шёл по ключу, еле волоча свинцовые ноги, притороченные брезентовыми ремнями к тяжёлым камусным лыжам, покрывшиеся льдом после того, как он провалился в наледь прикрытую снегом. Страшно хотелось горячего чая и курить. С утра он взял с собой только три сигареты, чтоб не тратить время на перекуры. В обед он не варил себе чай, а перекусил всухомятку сухарями, на ходу заедая комками снега: надо было успеть закольцевать два путика. И это ему удалось сделать, он соединил две большие охотничьих тропы, проходящие по разным сторонам большого ключа. Теперь он был уверен, что сможет проверять их за один дневной ход.

Впереди постоянно виднелся мыс, за которым оставалось всего триста метров вверх по ключику до заветного зимовья. Временами Лёшке казалось, что ему не хватит сил доплестись до него. Ноги гудели от напряжения, глаза заливало солёным потом. Лыжи то и дело запутывались в ернике, и, чтобы протащить их, приходилось невероятными усилиями напрягать ватные мышцы. Стало смеркаться. Заветный мыс никак не приближался, а казалось даже, что удалялся. Наконец Лёшка вышел на лыжню, поворачивающую к зимовью, и, подойдя к двери, перевел дух. Не сгибаясь сдернул таяком (посохом) ремни крепления, затем юксы и, сойдя с лыж, снял понягу. В окне не было света. «Сашки ещё нет, странно!» – подумал он. Следы уже было невозможно разглядеть. Саня обычно приходил раньше него. Сам Лёшка всегда пытался объять необъятное и постоянно запаздывал, хотя ходил быстро и по многу. Краем глаза он заметил, что из трубы парил бесцветный дым, но не придал этому значения. Отворил дверь и шагнул вперед, лицо обдало теплом. В зимовье было темно, но протоплено. «Сашка, видимо, был, но куда-то вышел», – решил Алексей.

Надо было пройти к столу и зажечь керосиновую лампу. Он стал вглядываться в сумрак, вдруг холод пошел по его спине, а волосы зашевелились под шапкой. На фоне окна он увидел непонятное маленькое существо, сидящее боком к нему с непропорционально огромным, изогнутым носом, горбатой спиной, небольшими ручками и огромными кистями. «Что за чертовщина, откуда здесь этот карлик-нос?» – подумал ничего не понимающий Лёшка и шагнул назад. Ощущение присутствия нечистой силы холодком окатило сознание.

– Ты кто? – напряженно выдавил из себя он.

– Конь в пальто! – грубо ответил знакомый голос, но как будто из глубины сознания.

– Саня, ты, что ли?

– А кто ещё! – послышался ответ.

Непонятное существо вдруг вытянулось, расправив горб, зажгло спичку и, подпалив фитиль лампы, надело на неё стекло, повернулось к Алексею. Нарастающий свет осветил лицо, и только теперь Лёша понял, что это был Сашка, только у него был нос вдвое больше обычного с рваными ранами на кончике.

…Саня бежал на лыжах по своему путику, впереди оставался последний непроверенный капкан. Он начинал сильно сомневаться в своих способностях стать настоящим охотником на промысловой охоте. Уже прошло две недели, как он выставил капканы на «подрезку», а удачи всё не было! Преддипломная промысловая практика пятикурсников подходила к концу. Оставалось всего-то пятнадцать дней до их с Лёхой выхода из леса, а на его счету ещё не было ни одного соболя. Вроде и тропы были и сбежки, а соболь не бегал по ним, и всё тут! Вот вернутся они в родной институт, начнут однокурсники спрашивать на первой же гулянке в общаге, сколько Сашка соболей добыл, а ему и сказать будет нечего! Так за грустными мыслями и не заметил он, как подбежал к последнему капкану. Вот и валёжина, где он ставил его. Однако в месте, где должна стоять ловушка, был пустой полуметровый промежуток свалившегося снега. «Блин, лось перешёл как раз по тому месту, где стоял капкан, и всё испортил!» – решил он.

Подойдя ближе, Саня увидел, что никаких следов копытных рядом не было, но по колоде в сторону его установки шёл совсем свежий след соболя. Сердце екнуло и забилось ритмичней. Сашка понял, что первый в его жизни соболь попался в его ловушку. Зверёк, свалившийся вместе с комом снега за валёжину, выбив снег в радиусе метра, подался вместе с потаском, привязанным к капкану, в сторону. Саня снял лыжи и, перемахнув одним прыжком через высоко лежащее от земли дерево, пошёл по следу. Через несколько метров он увидел запутавшегося цепочкой за небольшой кустик ольхи живого темного баргузинского соболя с ярко жёлтым пятнышком на горле. Совсем недавно попавшийся зверек, заметив человека, сгруппировался для прыжка и начал упреждающе урчать. Сашка остановился и громко заорал на всю тайгу что-то нечленораздельное, подняв правую руку, сжатую в кулаке вверх, выпустив из себя весь пар!

«Я всё-таки сделал это!» – судорожно крутилось в его голове. Мегапорция адреналина и серотонина вплеснулась в его кровь. Настроение взмыло вверх, словно ракета, стартовавшая с Байконура. Ему захотелось плясать, петь и лететь над тайгой одновременно. Сняв со спины мелкокалиберную винтовку, он на радостях выстрелил в воздух несколько раз. Немного успокоившись, Саня решил принести этого красавца живым в зимовье и показать товарищу. Сняв со спины пустой армейский вещмешок, он развязал его и, ловко наступив ичигом на капкан, прихватил шубенками вцепившегося в суконные штаны соболя за его длинное тело, долго разглядывал его, затем забросил в рюкзак, мгновенно затянул петлей из лямок. Закинув мешок за спину, Сашка надел лыжи и побежал в зимовье своим следом.

Он пробежал половину пути, и ему страшно захотелось ещё раз посмотреть на соболя. На его бусинки глаз, светящиеся откуда-то изнутри зеленым, фарфоровым цветом, на очень яркое жёлтое горловое пятно и забавные ровные строчки точек на мордочке, из которых торчали усы-антеннки. На его большие уши-локаторы с закрученными внутрь волосками и на влажный, бархатистый носик. Сашка больше не смог сдерживать своё желание и остановился. Ещё ему было необходимо убедиться, что затихший соболь не сбежал. Не снимая лыж, он снял рюкзак, присел на корточки и осторожно его развязал. Немного его приоткрыв, он сразу не смекнул, для чего зверек сжался пружиной на дне. Открыв чуть больше, Саня механически опустил голову ниже и тут же заметил бросок, но не успел увернуться и заорал от боли. Соболь вцепился ему прямо в кончик носа. Он попытался оторвать от себя зверька, чем вызвал невыносимую боль.

Немного переведя дух, он попытался раздвинуть челюсти зверька пальцами, но всё было напрасно – соболь свёл свои челюсти в не разгибаемый стальной замок. Судорожно размышляя, Сашка принял решение придушить зверка, но даже это не сразу помогло. Зверек ещё больше сдавил его нос, да так, что слёзы самовольно брызнули из глаз. Саня терпел! Сдавив одной рукой ему грудь, он нащупал трепещущийся моторчик и пытался сдавить его пальцами. Ощущение тельца большого мотылька, бьющегося об стекло, когда ловишь его рукой, а оно постоянно выскальзывает и перетекает своей бесформенной массой, покрытой шелковистой пыльцой, между кончиков пальцев в разные стороны… Наконец зверек начал терять сознание, ослабевая хватку, и отпустил Сашкин нос, пытаясь судорожно глотать воздух. Охотник бросил в рюкзак полуживое тело зверька и резко затянул петлю. Алая кровь крупными каплями окропила снег и его лыжи. Схватив рукой комок снега, он приложил его к носу. Немного остановив кровь, Саня забросил за плечи рюкзак и пошёл быстрым шагом, постоянно меняя снежки. Теперь настроение резко упало. Соболь ожил и снова зашевелился в вещмешке, но он уже не интересовал Сашку.

«Ну почему эта хрень случилась именно со мной?» – горестно размышлял он. Через некоторое время он почувствовал сначала покалывания иглой, потом потукивание молоточком, а затем уже тяжёлое постукивание маленькой кувалдочкой по «наковальне» его носа. Он слышал от охотников, что зубы соболя очень зловредны и рана от его укуса обычно нарывает, если вовремя не обработать её каким-нибудь септиком.

Вернувшись в зимовье засветло, он первым делом схватил зеркало с умывальника и, взглянув в него, ужаснулся: его и так выдающийся нос – самое больное место самолюбия, стал вдвое больше! Теперь он стал шнобелем, рубильником, хоботом и всем, чем угодно, да только не носом.

«О, ужас! Как будет ржать Лёха! Наверняка всё расскажет в институте! Ещё и насочиняет типа того, что я целовал соболя, вот он меня и цапнул! Блин, вот я попал!» – крутилось в его голове. За грустными мыслями время пролетело незаметно. Сашка услышал, как взлаял Флинт – привязанный на цепочку, Лехин кобель. Сняв стекло с лампы, он хотел было зажечь свет, но передумал, решив сначала предупредить Лёшку, чтобы тот сильно не смеялся над ним. Рядом с дверью заскрипел снег, и загремели лыжи. Саня, сидевший возле окна, вжался в нары, ему захотелось от стыда провалиться под землю…

Услышав рассказ Сашки, Лёшка закатился от смеха, затем упал на нары, катаясь в судорожной истерике, хватаясь за обессиленный живот. Иногда он стучал рукой об бревна стены, словно измождённый борец на татами, просящий пощады у противника, применившего болевой приём! Через некоторое время Саня, не выдержав этой картины, тоже повалился на нары. И они хохотали оба до слез, до полного изнеможения и исступления…

«На рывок»

• При ней растем и души греем…
• Мы даже в спешке, на бегу,
• Становимся в лесу добрее,
• Светлей – на речке и лугу…

Владимир Климович

Это был предпоследний вечер в тайге, на следующий день студентам предстоял тяжёлый путь в посёлок. Впереди оставалась не самая лучшая, но всё же необходимая часть промысловой практики: сбор материалов для составления отчёта в конторе госпромхоза. Сразу же после ужина студенты начали складывать вещи в свои высокие станковые рюкзаки: капканы, добытую пушнину, одежду, фотоаппараты, радиоприёмник и всякий нужный и не очень пригодившийся бутор. Хотя в этот раз вещей было гораздо меньше, чем в их первую поездку, станкачи всё же набились под самый верх, и вязок от верхней накладки только-только хватило, чтоб привязать узел. Общие вещи делили поровну, по их прикидке, вес каждого рюкзака был около двадцати килограммов – для дальнего перехода совсем даже нешуточный.

– Только бы лямки выдюжили, почти семьдесят километров топать! – не теряя оптимизма, воскликнул Санька.

– Куда они денутся, на авиазаводе делали – фирма веников не вяжет! – заверил Лёшка.

– Я, наверное, своих щенков запущу в зимовьё на ночь, пусть отдохнут перед дорогой.

– Они же нам спать не дадут!

– Будут вошкаться, сразу за шиворот и на улицу…

– Ну, запусти… Я своего не буду, а то всю ночь скалить зубы будут, не выспишься толком.

– Да уж, дорога завтра предстоит дальняя, отдохнуть надо хорошенько.

Вставать решили в семь, а «как только рассвет, – сказал Сашка, – сразу и двигать». Он запустил щенков и подкинул в печь на раскаленные угли пару березовых чурок, чтобы те всю ночь шарили, без большого жара. Лёшка долго не мог заснуть, было какое-то внутреннее волнение. «Скоро буду в городе, дома», – крутилось в голове… Уж очень хотелось увидеть своих близких, да и просто побродить где-нибудь в центре посреди людской толпы, полюбоваться красивыми иркутскими девчатами, сходить в кинотеатр на какой-нибудь новый фильмец, стрескать пломбир в хрустящем стаканчике. Так и заснул с улыбкой на лице.

Ночью послышались шебаршение и какая-то возня под Сашкиными нарами, затем одна из собак, заскулив, побежала, со всего маху громко ударилась чем-то твердым о дверь, распахнув её настежь. Лёша решил, что головой. За ней выскочила и вторая.

– У-у, черти окаянные! Каво там завозились?! – грубо завопил Санька.

– Ну, блин, говорил же тебе – спать не дадут! – завозмущался Лёшка.

Он решил встать и закрыть дверь, опустил ноги на пол и почувствовал, что вдохнул в себя едкий угарный газ. Сдерживая кашель и стараясь больше не вдыхать, он нащупал рукой на столе спички и зажег лампу. В зимовье, ровно на половину по горизонтали сверху стояла плотная пелена сизого дыма, как туман над утренней рекой, почти касаясь лежавшего Сашку. Лёшка раскашлялся и, схватив свою шинельку, сунул ноги в тапочки и выскочил на улицу. Следом выбежал Санька и завопил:

– Вот ни черта себе! Еще бы чуточку – и угорели бы к черту! Труба соскочила вбок. Ты видел?

– Да уж, если б не собачки, то повез бы твой дядька нас на санях вниз по речке вперед ногами, – набросив куртку, снова раскашлявшись, ответил Лёшка. – Будем считать, что нам сильно повезло!

– Я же ещё хотел ее, сразу как приехали, растянуть проволокой по разным стенам…

– Можно было и просто жестью обернуть и на проволоку. Чего теперь после драки махать…

– Да-а, надо было Толику Карпаву трубу-то чуть большего диаметра ставить, чтоб печная в неё вошла, а то поставил прямо на неё!

– Надо было… Главное, живые остались. Спасибо собачатам!

Собаки глядели на хозяина преданными глазами. Санька, погладив их по очереди, направился в зимовьё и, сняв куртку, стал выгонять ею остатки дыма. Лёшка, сдвинув трубу на место, достал с полки три крупных гвоздя и вбил два по разным стенам зимовья, а один в угол, где стояла печь. Затем нашел под нарами моток проволоки и, откусив плоскогубцами от неё три метровых куска, сделал из них растяжки, чтоб больше не сдвинуло.

– Теперь народу хоть будет место, где портянки посушить, – пошутил Санька.

– Гром не грянет – мужик не перекрестится!

Проснулись они немного позже запланированного. В избушке ещё пахло едким дымом. Вскипятив чайник, как всегда, заварили в нём кусок плиточного чая. Из продуктов оставались только макароны да немного свиного жира, отварив их, они поджарили привычную еду в чугунной сковороде. Еще было несколько лепёшек и пара кусков сахара, которые они решили оставить себе на обед. После завтрака товарищи помогли друг другу накинуть станковые рюкзаки и тронулись в путь.

Первую треть шли на лыжах по реке. Лёд был покрыт небольшим снегом, идти было удобно, можно даже сказать комфортно, если бы не впивающиеся в плечи лямки рюкзаков. Тон задавал Сашка, он пытался оторваться подальше, как говорят лыжники: взять «на рывок», но Лёшка не давал этого сделать, «наступая» ему на пятки. После того как река начала сильно петлять, пришлось выбираться на конскую тропу. Снега становилось всё меньше и меньше, и уже к одиннадцати часам передвигаться на лыжах стало невозможно, пришлось снимать их и нести в руках. А это было ещё дополнительными пятью килограммами, Сашка ещё больше увеличил темп ходьбы, а у Лёшки постоянно съезжали лыжи, которые тот клал поверх станкача, поддерживая за торцы. Руки стали затекать, плечи и ноги гудели, но молодость, азарт и соревновательный дух не давали ему отставать. Он приспособил из верёвочки петельку к рюкзаку, и лыжи перестали ёрзать и сваливаться. Теперь уже он вырывался вперед, а Сашке пришлось быть некоторое время догоняющим. Гонки с переменным успехом для каждого продолжались до обеда. Часа в два они решили сделать привал у небольшого ключа. Когда скинули рюкзаки с плеч, им показалось, что они взлетают.

Нарубили льда, быстро сварили кипяток и, заварив чай, перекусили. Кусковой сахар с лепёшками, казалось, был каким-то невероятно вкусным, но быстро закончился.

Первая половина была преодолена. В заначке у Лёшки оставалась последняя сигарета, и они растянули ее по-братски, делая строго по три затяжки. Темп ходьбы заметно падал, теперь они экономили силы и шли рационально, ноги сильно подсели, а до ближайшего стана ещё было не меньше пятнадцати километров. Когда солнце покатилось по сопкам и светового времени становилось совсем немного, пришлось снова увеличивать шаг, хотя ноги уже почти не слушались. По темноте они еле доплелись до скотоводческого стана Оёры, от него до посёлка оставалось всего часа два ходьбы, но силы закончились, и они решили проситься на ночлег.

Собаки пастуха залаяли издалека, затем путники увидели окно с тусклым светом от керосиновой лампы, это были самые тяжёлые метры, ноги дрожали, внутри потряхивало от перегрузки. Санька, увидав вышедшего из двери человека, сразу завопил:

– Свои, не пужайся!

– А мене каво пужатси? Я сам каво хошь могу напужать… Кондрашонок ли чо ль?

– Ты што ль, дядь Федор? Подсоби ношу снять…

Незнакомый Лёшке мужичёк, среднего роста и худого сложения подошел к Сашке и, не ожидая, что рюкзак настолько тяжёлый, чуть не выронил его, руки сразу ушли вниз вместе с ношей.

– Вы кавош такие тягости-то ташшите? Спины-то по-надсадите. За конем бы пришли, я бы вам дал.

– Некогды нам бегать туды-сюды. Да тут и кого идти-то с Кирилловского?

– Так верст шестьдесят, паря, точно будет. Дня два, поди, топали?

– Ну куды там, сёдни уже по светлому вышли, – гордо протянул Сашка.

Лёшке было интересно слушать Саньку, как он быстро переключился на местный диалект. Они зашли в большую избушку. Внутри, по центру, была большая кирпичная печь, по углам стояло несколько железных кроватей с панцирной сеткой. Было тепло.

– Куриво есть? Уши пухнут!.. – спросил Сашка.

– Сигареты покончались, завтри сменщик ужа приедет, тока самосад, вона кисет на столе…

Студенты бросились к столу, где рядом с тряпочным мешочком лежала газета, и сразу начали мастерить себе самокрутки. Табачок был, конечно, не первосортный, больше было крупных стеблей, от чего тот походил больше на махорку. Сашка смастерил себе «козью ножку» – цилиндрик, куда вошли три добрых щепоти, по принципу – как сворачивали бумажные кульки, торговавшие на остановках стаканами семечек городские бабульки. Лёшка скатал сигарку поскромнее, но уже после первой затяжки понял, что её ему хватит покурить на несколько раз, пробирало так, что из глаз покатились слёзы.

Сдав пушнину и собрав необходимые материалы для отчёта по преддипломной практике, через пару недель они снова встретились на занятиях в институте…

Дорога в жизнь

• Я не последний и не первый
• хочу бежать под шелест крон,
• иначе взвинченные нервы
• порвет трамвайный перезвон.

Геннадий Морозов

Алексей вышел из высоких, обшарпанных деревянных дверей Иркутского сельскохозяйственного института и приостановился на площадке из тротуарных плит возле лавки, где на протяжении пяти лет он сидел со своими однокурсниками на переменах. Нетерпеливо, будто в чем-то засомневавшись, раскрыл темно-синие корочки с огромным тиснёным гербом Союза Советских Социалистических Республик и крупной надписью под ним: «ДИПЛОМ». Внутри, на вклеенном вкладыше с водяными знаками, в строке «специальность» пером каллиграфа было аккуратно выведено чёрными чернилами: «биология – охотоведение». Документ был подписан размашистыми вензелями ректора, ещё какими-то двумя подписями и заверен в левом нижнем углу синей гербовой печатью. От недавно изготовленного удостоверения пахло типографской краской. Этот запах, свойственный новым книгам, с детства связывался у Лешки с чем-то таинственным, интересным. «Ну, вот и открылась дорога в жизнь…» – подумал он.

Спустя месяц он прибыл в охотничье управление Красноярского края, где по распределению он должен был получить должность охотоведа в Хакасском госпромхозе. Однако оказалось, что на его место каким-то образом получил назначение и уже уехал туда его однокурсник Виталорий – Виталик Воронков, который при получении направления имел гораздо ниже средний балл, соответственно, меньший выбор.

– Вот тебе и социалистическая справедливость! – сказал он молодой девчонке из отдела кадров, сообщившей ему эту неприятную новость.

Оставалось два места, охотоведа госпромхоза на Таймыре, с его бескрайней тундрой, северными оленями и песцами, или государственного охотничьего инспектора в только что созданном структурном подразделении при краевом управлении – оперативном отряде. Третьего было не дано…

– Блин, кто-то на Камчатку, кто-то на Сахалин, а я из Иркутска в Красноярск, – сказал расстроенный выпускник.

– Да не переживайте вы так! Поработаете у нас, а там, может, место, в каком-нибудь другом промхозе освободится, – посочувствовала нескладная веснушчатая девушка.

– Ладно, зачисляйте в свой оперотряд, – сказал Лёша и написал заявление, подумав при этом: «Все равно получу открепление и убегу в тайгу, а здесь его получить будет проще!»

Как оказалось, позже в этот же оперотряд были зачислены Павел Ситников и Алексей Аносов, его однокурсники, которые приехали в это управление после того же распределения. Отряд подчинялся первому заместителю начальника краевого управления Владимиру Кирилловичу Жалимову, его только что приняли на эту должность. Он не имел никакого отношения к охотоведению и совсем недавно был отправлен с каким-то скандалом на пенсию из службы Госавтоинспекции. Полковник в отставке сразу решил организовать военную дисциплину на новой службе охотничьего надзора. Утренние поверки и построения стали раздражать многих старых работников, однако всем приходилось терпеть. Лёшку, напротив, это забавляло и создавало благоприятную среду для его иногда саркастических шуток над новым начальником. Такими же объектами его насмешек стали работники, прогибающиеся под нового шефа.

Жалимов требовал, чтобы его «личный состав» приходил на эти утренние летучки с записными книжками и ручками. Вначале Лёшка постоянно забывал про это, но вскоре ему попался в универмаге красивый толстенный карандаш, будто облитый по белому фону яркими, разноцветными красками, с толстым красным грифелем, и малюсенькая записная книжка, чуть больше спичечного коробка. На очередных утренних сборах Алексей появился с новыми атрибутами. Полковник долго смотрел поверх очков на новоявленного Полунина, но ничего не сказал при хихикающих сотрудниках. После небольшой политинформации и раздачи патрульных листов Жалимов попросил Алексея остаться. «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!» – вспомнил Лёша продолжение нового (в то время) анекдота про раскрытую ширинку стареющего Мюллера.

Полковник долго смотрел на Алексея исподлобья тяжёлым взглядом, его правая бровь нервно подергивалась. Лёшке стало понятно, что, если бы это происходило в службе автоинспекции, от него бы сейчас не осталось и мокрого места. Однако он был уверен, что здесь бывшему милиционеру так вести себя не получится, и продолжал удерживать на своем лице искусно созданное удивление.

– У меня будет особо секретное задание? – вдруг таинственно спросил он.

– Смотрю я на вас и думаю, может, вам в цирк лучше пойти работать? Я помогу!

– А мне со зверюшками как-то больше в лесу хочется общаться, я ж для этого пять лет учился. А тут в армию угодил. Дайте мне открепление, Владимир Кириллович, пожалуйста, – уже жалобным голосом протянул Лёшка.

– Открепление дать, конечно, можно, только вот ведь его заслужить надо. Давай мы с тобой так договоримся: ты полгода добросовестно трудишься, показываешь пример другим, бросаешь свои цирковые выступления, а я по истечении испытательного срока напишу тебе хорошую характеристику и отпущу на все четыре стороны.

– Так я ж за эти полгода, как птица в клетке, захирею, мне же в тайгу надо, на волю!

– За свою волю люди веками боролись. Так что давай, зарабатывай…

Алексей вышел из кабинета озадаченный, он понял, что начальник оказался вовсе не таким уж глупцом, как ему казалось, и, ежели сразу зацепил его на свой крючок с наживкой, видно, придется ему полгода ходить по струнке.

– Ну что, получил по самые помидоры? – встретил его в коридоре хитро улыбающийся Димка Беленюк.

– Да не то что по самые, но зацепил, конечно, за живое, гадюка! – ответил Лёшка.

С Димой Лёша подружился как-то сразу, с первой встречи у него создалось ощущение, будто он всю жизнь его знал. Он был ровесник Лёшки, а самое главное, человек был открытый и с чувством юмора. Был местным и уже пару лет работал в охотничьем управлении, у него всегда можно было навести справки по состоянию дел на работе и вообще обо всём в городе.

Димка знал многое, и знал это от женщин. Димыч, как звал его Лёша, был страстный бабник. И не то чтоб он не пропускал ни одну юбку, кроме юбок симпатичных, конечно, просто он умел залезть в душу к каждой даме, независимо от возраста, красоты и её душевного состояния. Он, казалось Лешке, знал подход к любой женщине, так как был, по своей сути, дамский угодник, оказывая всем знаки внимания, а это всегда ценила слабая половина. Они любили потрепаться с ним, как с лучшей подругой, в свободное время, иногда забывая про всякие рамки приличия. А Димка часто пользовался этим «по секрету» в служебных и других целях. Высокого роста, с кудрявой темно-русой шевелюрой, серыми, всегда лукавыми, живыми глазами и небольшими юношескими усиками. Большой нос не портил его, а скорее, наоборот, придавал в женском представлении некий шарм. Лёшке же с Димкой было интересно, он получал определенный жизненный опыт в общении с противоположным полом посредством его знакомых женщин и подруг. А подруг у Димыча было несколько, он этим гордился и с юношеским максимализмом хвастался перед друзьями, частенько приглашая их по очереди то к себе на работу, то на коллективные гулянки.

Иногда в гости к своим подружкам Димка брал Лёшку, который, по его мнению, умел корректно себя вести и правильно включался в его розыгрыши. Димыч любил проводить эксперименты с прекрасной половиной человечества и время от времени просил Лёшу в этом поучаствовать.

Однажды Димка уговорил Алексея зайти к его подруге Кате с бутылкой вина и коробкой конфет, которые он купил сам же. Вместе они уже несколько раз заходили к ней домой, но на этот раз, по его замыслу, Лёшка должен был предложить ей выпить с ним вина тет-а-тет. Ему было страшно интересно, впустит ли она Леху к себе. Катюша была очень симпатичной девушкой, стройная, изящная, эрудированная, и очень нравилась Димычу. Но он, непонятно в каких целях, вдруг решил устроить ей проверку…

– Ты, главное, не выдай себя смехом, а то она всё поймет! – наставлял перед подъездом Димка.

– Ну а если впустит, тогда что делать?

– Не впустит! А впустит, тогда проходи, я минут через десять как бы случайно зайду.

Катя, на удивление, легко запустила Лёшку к себе в квартиру.

– Честно говоря, хорошо, что ты зашел, ты мне нравишься! – неожиданно сказала она.

Лёшка смутился, но виду не подал и спокойно вошел с вином и конфетами в руках в её уютную квартирку.

– Штопор и бокалы на кухне, в шкафу над мойкой. Я принять душ собиралась.

– Хорошо, я на кухне подожду, – ответил Лёшка, еле скрывая вдруг нахлынувшее волнение.

Дима позвонил в дверь уже через пару минут. Лёшка открыл ему и заметил его невеселый вид.

– Где она? – натянуто спросил он.

– В ванной!

– Уже в ванной? Гм… Надо было и тебе с ней! – съехидничал Димыч.

– Да ладно тебе, не жена же. Лучше иди на кухню вина накати! – успокаивал приятеля Лёшка.

– А я, наверное, домой пойду, сам заварил эту кашу, сам теперь и расхлебывай!

– Пошли на кухню, вместе бахнем, – вдруг предложил Димка.

Открыв бутылку, он налил вино в бокалы и, прикурив сигарету, крепко затянулся. Лёшка внимательно наблюдал за ним. Димка, положив сигарету в пепельницу, выпил залпом. Затем поставил бокал и, взяв сигарету, вновь глубоко затянулся и, выпустив дым струйкой на пол, улыбнулся и сказал:

– Вот, вроде всё про женщин знаю и с любой общий язык найду, а вот понять их невозможно, что на уме у них, один чёрт знает!

Лёша молча допил свой бокал и, тоже закурив, многозначительно произнес:

– Век живи – век учись: дураком останешься…

Димка ещё несколько раз проделывал такие опыты с другими своими подругами, но результат в основном оставался тем же. По своей молодости он не мог понять одну важную истину, что женщины подсознательно относятся к нам ровно так же несерьезно, насколько мы к ним.

Время тянулось в бестолковой суете. Лёшке приходилось постоянно участвовать в каких-то показательных рейдах, которые, кроме как видимости о проделанной работе, не приносили никаких результатов. Однажды их с Димычем завезли на вертолете в верховья реки Сисим, и они трое суток сплавлялись до устья на резиновых лодках по безлюдным угодьям. Было непонятно, для чего были потрачены такие огромные деньги на авиацию, пока они уже в конце своего путешествия не повстречались с группой отдыхающих. Они на двух «Нырках» подгребли к большому палаточному лагерю. Солидные дядьки с солидными животами, «культурно» выпивающие в лесу, даже расстроились, когда Дима на правах старшего охотинспектора запросил у них документы на пребывание с оружием в охотничьих угодьях. Это были директора шинных заводов со всего Советского Союза, и у них, конечно же, были бумаги на все случаи жизни. Один из них с горечью произнёс:

– Ребята, вы уже четвёртые из разных служб нас проверяете! Дайте отдохнуть спокойно!

– Извините, работа такая, начальство приказало, мы ответили: «Есть», – оправдывались они.

Получение своей первой зарплаты Лёшка вместе с Димкой отметили в плавучей гостинице «Антон Павлович Чехов», оставив там ровно её половину. Это был новый четырехпалубный лайнер класса «река – море», построенный финнами и отделанный по новым европейским технологиям, с кафе, рестораном, несколькими танцевальными залами, барами, саунами и даже бассейном. Европейские ценности стали понемногу проникать в СССР и въедаться в сознание светских обывателей как нечто прогрессивное, модное и современное, вместе с танцами в стиле диско. Определенным слоям советского населения стали необходимы места расслабления после трудовых будней, места свободных встреч и свободных отношений. Поэтому активная молодежь и причисляющее себя к ней среднее поколение, чаще из административных звеньев или комсомольских работников, резво оттягивались в таких заведениях, распивая пиво, коктейли с модными названиями, выделываясь на танцполах почти до утра, а проснувшись с глубокого похмелья, часто не могли вспомнить, как зовут новую подругу или, соответственно, друга, с которыми оказались в одной постели. Лёшка не понимал этого и смотрел на всё, как ему тогда казалось, «сумасшествие», изумленными глазами, а его хмельной разум давал невнятное успокоение: «Ничего-ничего, скоро я уеду в тайгу и там найду свое душевное равновесие». Димка же, напротив, чувствовал себя как рыба в воде и постоянно утверждал, что для полного счастья ему большего ничего и не надо, как только слышать хорошую музыку и быть рядом с красивыми женщинами.

Зима в Сибирь приходит очень рано, уже в начале октября наступают первые морозцы. Утром, выйдя из подъезда, Лёшка вдруг обнаружил, что сильно похолодало и моросящий дождь вдруг перешел в снег, забивающийся ветром белой паутинкой в углах между дорожным бордюром и асфальтом. За ночь деревья потеряли последнюю пожухшую листву, а голуби вместе с воробьями, нахохлившись, уныло сидели на тёплых канализационных люках в ожидании добродушных старушек с краюшками хлеба. У Лёши заныло в груди, он с грустью подумал: «Через неделю уже промысловая охота начинается, а я тут болтаюсь, как чёрт знает кто, без толку…»

На утреннем «построении» Жалимов тревожно объявил, что в дачном посёлке на границе с заповедником «Столбы» появились сразу несколько медведей, которые ведут себя достаточно агрессивно по отношению к садоводам, и зачитал приказ начальника охотничьего управления о вынужденном отстреле хищников, выдав командировочные и патрульные листы работникам.

Все охотоведы службы собрались в кабинете у начальника оперативной службы Алика Валеева, чтобы обсудить план охоты на медведей. Самыми авторитетными работниками считались Александр Когут и Сергей Рябов, которые каждый год отстреливали в целях регулирования численности с вертолета свыше сотни полярных волков на севере края. По опыту оперативной работы в авторитете были бывший опер Андей Прудич и Саша Зеленко, который бывал на промысловой охоте и имел рабочих лаек. Молодых инспекторов решили тоже взять с собой для приобретения опыта. Договорились после обеда выезжать на двух служебных уазиках для сбора информации в дачном посёлке и определения количества и возраста зверей, а уже после этого определять план так называемого «вынужденного отстрела».

Старшие охотоведы получили из оружейной комнаты новенькие табельные карабины СКСы (самозарядные карабины Симонова) и пистолеты Макарова, ну а молодые, не успевшие пройти в МВД специально проверки, получили конфискованные гладкоствольные ружья с такими же патронами. Лёшке досталась двустволка ТОЗ-34 двенадцатого калибра с побитым и расхлябанным прикладом и двумя патронами, заряженными пулями. Патроны не внушали Лешке доверия. Один, покрытый плесенью и ржавчиной, был с бумажной гильзой и пулей «Спутник», явно побывал когда-то во влажной среде. Второй, с зеленой пластиковой гильзой и пулей Майера, тоже был покрыт налетом ржавчины в металлической части. Алексею Аносову досталось ТОЗ-БМ с одним пулевым и двумя картечным патронами, а Паше Ситникову – МЦ-21 и три патрона с крупной картечью.

Лёшка вспомнил шутку самого юморного из преподавателей в их институте, Анатолия Владимировича Гейца, и громко сказал:

– На медвежьей охоте главное – не оружие и патроны, главное – иметь два больших ножа!

– Два… А зачем? – хитро сощурившись, спросил Андрей Прудич, выдававший оружие.

– А после охоты одним штаны прикалываешь к дереву, вторым – от них отскребываешь! – серьезно ответил Леха.

Раздался дружный смех.

– Если кому надо, налетай! – сказал Андрей Прудич, доставая из сейфа несколько браконьерских ножей и даже одно самодельное мачете и раскладывая всё в ряд на столешнице.

– Молодёжь, это для вас! – со смехом сказал Саша Когут, взглянув на ножи.

После недолгих сборов расселись по машинам, и минут через сорок, включая заезд на заправку, вся бригада оказалось на месте. После того как опросили сторожа и осмотрели следы, всё стало понятно. Медведица с крупным пестуном и двумя медвежатами делала ночные набеги на дачный посёлок в течение нескольких дней подряд. Сначала они ломали яблони, сливы и другие плодово-ягодные деревья с несобранными по каким-то причинам плодами и поедали их. Охранник дядя Вася, неопределенного возраста, с морщинистым лицом и бронзовой от загара кожей, сначала, в общем-то, особо не беспокоился, посчитав, что немного похулиганят и уйдут. Такое случалось раньше, заповедник-то за забором. Однако прошедшей ночью, по словам сторожа, медведица задавила несколько кроликов у пенсионера дяди Вени, чуть не залезла к нему в дом через окно, напугав его до смерти.

– Кролики-то ещё остались? – поинтересовался Сергей Рябов.

– Не-е, всех вытащила из клеток и разорвала! А под утро ужо и ко мне наведалась. Слышу, Найда заливается, потом завизжала и только так вякнула, будто на неё грузовик наехал. Ну, думаю, сейчас к свиньям полезут. Тут, в стайке, председатель свою свиноматку с боровом держит. Ну, я и взял ружьишко-то и пальнул в форточку три раза с дропи в небо. Потом слышу – тишина, – разрисовал картину сторож.

– Ружье-то чье, зарегистрированное? – сразу поинтересовался Андрей.

– Так а я почём знаю, председателя! Оно тут, однако, ешо до меня было.

– Незаконная передача оружия! Ладно, после разберемся, сейчас нам главное – медведей отстрелять. Будем караулить их на крыше дома по двое. Там вон и окошечко хорошее, и обзор дивный. Она, раз свиней учуяла, обязательно вернется! – подытожил Сергей Рябов.

– Сегодня будет сидеть Алик и Павел, завтра я и Саша, – распорядился Александр Когут.

– А можно мне сегодня третьим? – задал вопрос Лёшка.

– Это уже перебор, соображать на троих начнете… Если что, послезавтра с Сергеем покараулишь, – отрезал Когут.

Оставив Алика с Павлом на дежурство, остальная группа отправилась обратно. По пути Андрей вдруг выдвинул предложение немного посидеть, поговорить о жизни в гараже у их общего знакомого, с которым он уже заранее созвонился и получил согласие. Командированных охотоведов, вырвавшихся от жен, долго уговаривать не пришлось. Скинувшись по трешечке с полтиной, заехали в магазин, набрали водки «Андроповки», вина «Агдам», настоящего виноградного сока в трехлитровых стеклянных банках, помидорчиков с огурчиками, серого хлеба. У заведующей гастрономом, знакомой Саши Когута, выпросили дефицитной краковской колбасы и бочковой олюторской селедки. Гараж был с секретом – подземным этажом в виде конспиративной квартиры с благоустроенным туалетом и душем. «До чего же только ни додумаются страстные любители женского пола!» – усмехнулся про себя Лёшка. Оказалось, что несколько работников этого коллектива иногда пользовались этим подвалом, уезжая в такие же «командировки».

Саша Когут прихватил с собой несколько магнитофонных кассет с его любимым шансоном, на одной из которых оказалась совершенно новая запись далекого и неизвестного эмигранта Миши Шуфутинского, который исполнял своим бархатным баритоном авторские песни тогда никому не знакомого Александра Розенбаума с необычной, высокопрофессиональной оркестровой аранжировкой. Красивая музыка в непревзойденном исполнении этих песен Михаила, после ставшего народным любимцем всего Союза, создавала прекрасный фон. Всем было весело, до поздней ночи травили анекдоты, курили, рассказывали смешные истории и понемногу выпивали, а иногда просто наслаждались музыкой.

Над одной историей Лёшка хохотал больше всех. «На Таймыре валом шёл северный олень, – рассказывал Андрей Прудич. – Проходили массовые заготовки мяса на путях миграций этого зверя через реки. Лицензии заканчивались, и главный охотовед промхоза телеграммой отправил в управление края запрос на дополнительный лимит в количестве десяти тысяч штук. В управлении поддержали активность охотоведа, страна нуждалась в мясе диких копытных, и сразу отправили телеграммой запрос в Москву на дополнительные лицензии в Главохоту. Однако секретарша пропустила одно слово – “северный”. В Главохоте не все догадывались, какой олень обитает на Таймыре, и выслали первым же авиарейсом лицензии на… марала, который тоже олень, только благородный».

Утром, вернувшись в посёлок, узнали, что медведи не приходили ночью к дому сторожа, зато вновь посетили домик дяди Вени, которого вчерашним вечером дети вывезли в город. Караулившие на крыше Алик и Павел решили утром пройтись по участкам и заметили сломанную дверь и разбитые стекла на веранде домика. Внутри они нашли раскрытый старый холодильник и сплющенные банки из-под тушенки и сгущенки с выдавленным и съеденным содержимым. По их виду было похоже, что сверху проехал асфальтовый каток, а по следам от зубов – будто их расстреливали из карабинов разных калибров. Здесь же валялись пустые разбитые банки из-под варенья и соленья, видимо, не вошедшие в машину детей дяди Вени, разорванные пакеты и тряпичные мешочки из-под муки и круп. Лохматые грабители слопали всё съедобное!

Ночное дежурство следующего дня также не принесло желаемого результата. Третью ночь Лёшка отсидел с Сергеем Рябовым до утра, но медведи вновь не пришли к сторожке. Все успокоились и решили, что медведи, пошалив, подались к берлоге, и караулить их больше нет смысла. Через пару дней Лёшка немного припозднился на работу и, подойдя к двери кабинета Жалимова, услышал его громкие крики и даже нецензурные выражения. Он постучался и, как ни в чем не бывало, извинившись за опоздание, сел на свое место. Начальник с покрасневшим лицом громко произнес: «Вам последнее персонально предупреждение, следующим будет строгий выговор, а затем, сами понимаете, – увольнение!»

– Есть! – не удержавшись, съязвил Лёшка.

Вкратце перешептавшись с Димычем, он узнал, что та же медведица накинулась на сторожа, вышедшего «до ветру» во двор, чуть не задавив его, хорошо, что с ним дежурил дядя Веня, который выстрелил из ружья вверх, напугав зверя.

– Так вот, если за два дня медведи не будут отстреляны, я уволю нескольких недисциплинированных сотрудников! – продолжил начальник, надрывая голос.

Лёша поднял руку, как в школе, поставив локоть на ладонь другой.

– Говорите! – раздраженно произнес Владимир Кириллович.

– А если я добуду медведицу, вы мне открепление дадите?..

– Если убьешь сам, даю слово! Ты у меня всё равно «номер один» на увольнение.

– Не совсем дурак, давно понял…

– Старшим назначаю Валеева! Прошу всех расписаться в журнале по технике безопасности, – продолжил Жалимов.

– Слушаюсь! – почему-то по-военному ответил Алик.

Сотрудники с напряженными лицами вышли из кабинета заместителя руководителя охотничьего управления. Лёшка заметил, что некоторые были недовольны его поведением. Однако все прекрасно понимали, что им нужно выполнить поставленную задачу, так как фактически они являлись главными специалистами в области охотничьего хозяйства Красноярского края.

Сборы были короткими. Прудич быстро выдал всем то же оружие с боеприпасами. Лёшка на всякий случай перепроверил свою конфискованную двустволку и патроны, последние уже отшлифовались в его кармане за прошлые поездки и имели более-менее нормальный вид.

К дачному посёлку подъехали на трех уазиках. Саша Зеленко прибыл на своем личном и с двумя красивыми западносибирскими лайками серой масти, идеального экстерьера.

В заповедных «Столбах» прошел хороший снег, и беспорядочные отпечатки следов всех медведей были отчётливо видны возле избушки сторожа. За день до происшествия председатель садоводства забил своих свиней и вывез, от греха подальше, мясо в город. Запах крови и требухи, оставшейся после забоя, привлек косолапых к сторожке. Они активно поглощали сбой, когда потерявший бдительность подвыпивший сторож вышел по нужде из дома без оружия. Впотьмах он не заметил ни зверей, ни их следов и пристроился отлить к забору. Притаившаяся возле сарая медведица приняла выход человека из дома за угрозу к её потомству и, прижав уши к затылку, сделала три прыжка, сбив человека с ног лапой. Сторожу сильно повезло, что он накинул фуфайку на плечи и имел самую легкую весовую категорию. Когти вспороли ватную телогрейку и слегка разодрали плечо человека. Он отлетел на несколько метров и, срикошетив от забора, упал в сугроб. Тапки из старых обрезанных валенок так и остались на месте. Матка сразу бросилась добивать врага, но человек попытался отбиться ногами, лежа на спине. Зверюга моментально поймала ногу в пасть, сдавила челюсти. Раздался хруст кости, затем нечеловеческий рев Василия. Вениамин, нанятый на время вторым сторожем, услышав страшный крик, не раздумывая, схватил ружье, стоявшее заряженным на всякий случай рядом со столом, взвел курок, со всего маха пнул дверь и выстрелил в темноту. Вспомнив, что остальные патроны лежат на столе, матерясь, захлопнул дверь и побежал за боеприпасами. Медведица, испугавшись выстрела, бросила человека и пустилась в бегство, её потомство последовало за ней. Веня, быстро перезарядив ружьё, вновь вышел на улицу уже с фонариком, где обнаружил стонущего сторожа с переломанными и окровавленными ногами…

Посовещавшись на месте, охотоведы решили обойти садоводство по периметру, чтобы найти выход зверей и начать тропить их. Уже через несколько минут, обнаружив отпечатки лап, которые шли по входным же следам, охотники, встав цепочкой, друг за другом пошли следом. Небо нахмурилось, и через несколько минут посыпал снег. Впереди, на правах старшего, шёл Алик Валеев. Прошло уже четверть часа, когда Саша Зеленко заметил, что след становится всё менее заметным. Он обошёл уже тяжело дышавшего Алика и обнаружил, что начальник идет уже в пяту. Стало понятно, что благодаря их шефу они потеряли уйму времени и что тот где-то проскочил отворот спрыгнувших со следа зверей. Возвращаться назад не имело смысла и, посовещавшись, решили разойтись на расстояние видимости и идти цепью, до обнаружения зверей или их следа. Шли в гору. Кабинетные работники стали отставать, так что Лёше приходилось притормаживать себя. Лес был редким и далеко просматривался. Минут через пятнадцать он заметил, что на противоположном ему левом фланге за идущим впереди всех Зеленко стал выстраиваться народ. «Видимо, обнаружили свежие следы», – решил Лёшка и пошел быстрым шагом наперерез. Уже через несколько минут он обрезал всех идущих за Сашей и вышел вслед за ним на медвежью тропу. Собаки были спущены с поводков, однако следы были для них староваты, и они не реагировали на них, зато умчались по свежей строчке колонка и залаяли где-то внизу, откуда люди только что поднялись. Сашка, зная их вязкость, понял, что ему нужно спускаться вниз и стрелять колонка, иначе лаек снова не запустить по звериным следам, но этого ему не хотелось делать – терять преимущество перед остальными. И он вновь зашагал быстрым шагом.

«Вот куда один прется за такой бригадой?!» – досадовал Лёша. Он тоже прибавил скорость и уже почти бежал. Снег прекратился, выглянуло солнце. Дойдя до теплых медвежьих лёжек, Алексей остановился передохнуть. По следам было видно, что медведица услышала Сашу издалека. Она нехотя встала, потянулась, отошла немного в сторону оправиться. Затем спокойным шагом повела всё своё семейство вверх по склону, где на самой вершине виднелась хвойная чаща. Лёшка понял, что в чаще звери могут напасть на Сашку и снова помчался за ним.

Александр уже подходил к мелкому и частому хвойному подросту, плотно застилающему старую гарь, когда Лёша догнал его. Саша уже убавил шаг, держа заряженный СКС наперевес, внимательно всматриваясь вперед. Когда до чащи оставалось не более тридцати метров, Лёшка окликнул его. Санька, повернув голову, приложил к губам палец, снятый с курка. Вдруг впереди раздался треск, из-за густых деревьев в атаку на охотников выбежала вся банда косолапых. Впереди бежала медведица, за ней, чуть справа, пестун, а по бокам и чуть сзади – медвежата, которые уже были ростом с крупную собаку. Лохматые хищники неслись, набирая скорость, прижав уши к затылку, блестящая шерсть играла в лучах солнца на колышущихся загривках и боках. Это зрелище словно заворожило Сашку. Он на секунду застыл, в растерянности опустив оружие.

– Стреляй! – заорал Лёша товарищу, который стоял впереди него на линии стрельбы.

Послышались сухие выстрелы СКСа. Сашка, придя в себя, стрелял сначала себе под ноги, затем, плавно поднимая карабин, в направлении медведей. Медведица, испугавшись, изменила направление бега, срезала немного влево и открылась для Лёшки. Моментально вскинув ружье, он жестко прижал затыльник приклада к плечу, а гребень к щеке, как его учили на занятиях по стендовой стрельбе, и, поймав на мушку цель, нажал спуск. Раздалось шипение, затем негромкий хлопок, потом звук катящейся пули по стволу. «Подвел конфискат» – мелькнуло в голове Лёши. Второй выстрел прозвучал раскатисто, и медведица, споткнувшись, обмякла, словно из неё кто-то на ходу выдернул позвоночник, и несколько раз кувыркнулась по направлению движения, словно мешок, набитый желеобразной массой. Автоматически запустив руку в карман, Лёшка вспомнил, что у него больше нет патронов. Сашкин магазин тоже был пуст. Он смачно выругался. Остальные звери ходом побежали вниз по склону, оттуда уже через несколько минут прозвучали выстрелы, затем лай собак и ещё один выстрел.

Когда подошли запыхавшиеся охотоведы и поздравили с добычей, выяснилось, что на тех набежал пестун, которого вначале ранили, затем добрали с помощью собак, прибежавших на выстрелы. Обдирая шкуру медведицы, в теле обнаружили только одну пулю Майера, разбившую первый шейный позвонок. Мясо медведицы оказалось зараженным трихинеллёзом, что и стало причиной неадекватного поведения животного, тушу пришлось сжигать. Лёшка с радостью сдал шкуру и желчь медведя Владимиру Кирилловичу. Тому же, давшему при всех слово, ничего не оставалось, как выдать настойчивому выпускнику открепительный лист.

Маркиз

• Это трудно охотником быть.
• По следам соболюшек тропить.
• Три охотничьих зимовья
• Заменяют все блага жилья.

Владимир Николаев

Лёшкина мечта сбылась – он вновь оказался на пороге Мензинского госпромхоза. Его знакомого, главного охотоведа, Сергея Молокова, не оказалось на месте, он, получив положенный отпуск, заехал со своим другом Петром Бузиным на белковье. Все остальные Лёшкины знакомые охотники также находились в тайге, поэтому оставалось только идти к директору Арефьеву, чтобы получить договор на промысел, а ещё лучше – устроиться штатным охотником на сезон охоты. Было уже четвертое ноября восемьдесят пятого года, и Алексей знал, что к празднику Великой революции основная часть охотников, так называемых любителей, уже выйдет из тайги, и она будет почти свободной. Директора он толком не знал, но, по отзывам, это был человек с непростым и даже сложным характером. Однако раз приехал, как ни крути, на приём надо идти. Притормозив у входа в кабинет, он обдумал свою речь и постучал в дверь.

– Входите, – послышался голос Александра Дмитриевича.

– Добрый день! – громко сказал Алексей, войдя в кабинет и, протянув руку, широко улыбнулся.

– Чем могу быть полезным? – спросил Александр Дмитриевич, поздоровавшись с Алексеем, затем закурил папиросу «Беломорканал».

Он внимательно посмотрел на Лёшку через очки с огромными линзами, разогнав рукой только что выпущенный клубящийся дым.

– Я выпускник Иркутского сельхозинститута, факультет охотоведения. Был у вас на практике в прошлом году и сейчас нахожусь в поисках работы. Хочу поработать у вас штатным охотником или охотником-любителем, конечно, если это возможно.

– Для чего же вас пять лет государство учило? Чтобы охотником работать? – спросил директор.

– Считаю, чтобы стать хорошим генералом, нужно сначала побывать в солдатской шинели.

– В чём-то, может, вы и правы, если, конечно, это искренние слова. А как же ваше распределение?

Алексей молча достал из кармана листок открепления, выданный Красноярским охотничьим управлением, и протянул его Арефьеву. Тот, положив папиросу в железную пепельницу с крутящимся механизмом, опускающим дно, протер очки носовым платком и внимательно ознакомился с бумагой.

– Хорошо, я могу вас принять штатным охотником до конца сезона, при двух условиях. Первое, вы должны будете охотиться на участке общего пользования Ондоли, там уже охотится новый охотник Иван Ульяхин, и нам станет спокойнее, если он там будет не один. Второе, вам нужно дождаться охотоведа Молокова, который будет через три дня, и заключить с ним наряд-задание на пушнину.

Лёшкино сердце заколотилось сильнее, ему захотелось крикнуть от радости: «Да, да!..», но он, конечно же, сдержался.

– А у меня две просьбы: аванс на продукты и помощь с конем, для заезда, – попросил Алексей.

– Хорошо, я дам распоряжение в бухгалтерию выдать вам двести рублей. Туда же сдадите свою трудовую книжку! И попрошу в конюшне дать вам коня. Завхоз выдаст вам оружие и патроны.

Лёша вышел из кабинета директора окрыленным, его мечта сбылась, он уходит на промысел! Закупив продукты и патрончики к мелкокалиберной винтовке, он решил не ждать приезда охотоведа, а сразу ехать к нему в зимовье и получить наряд-задание прямо там. Назначенный ему участок находился рядом. Сергей охотился как раз в том месте, где Лёшка белковал в прошлом году на преддипломной практике с Сашкой Кондратьевым. В бухгалтерии он выпросил пустой бланк наряд-задания и пошёл на колхозную конюшню. Директор уже сообщил конюху, чтобы Алексею выдали коня, сумы и седло. Лёшка невольно вспомнил, как студентом, во время промысловой практики, ему тут подсунули «спокойного коня» – только что объезженного жеребца-трехлетку, которого он, городской парень, не смог удержать в узде. Лёшка при падении тогда сильно ударился об забор и крепко ушибся. Он хорошо запомнил, что шутников в этой деревне хватает. На этот раз был другой конюх, и Алексей долго объяснял ему, что нужен самый спокойный конь. Наконец тот поймал и запряг карего мерина. Доехав на нём до гостиницы, Лёшка, разузнав, что имеются свободные места, решил переночевать в ней, а уж с рассветом трогаться в путь. Ещё раз, проверив список продуктов, он решил докупить три литра деревенской сметаны, два килограмма свиного сала, а на оставшиеся деньги сигарет «Прима». Впереди предстояли четыре долгих месяца промысла в тайге.

Проснулся он, когда ещё не было шести. Быстро позавтракав, он закурил и вышел. Во дворе на привязи стоял конь. Рядом лежал рыжий кобель по кличке Флинт, Алексей привез его из города. Флинту уже шел третий год, и Лёшка верил, что на этот раз он непременно научит его загонять соболя, ведь два с половиной года – это для кобеля уже рабочий возраст. Насыпав коню овса прямо на землю, он перекинул седло, а сверху сумы с продуктами, привязал к ним с разных сторон мешок с хлебом и полмешка овса. Затем Лёшка отвязал коня и собаку, сел верхом и тронулся. Начало светать. В деревенских домах из кирпичных труб уже потянулись вверх столбики дыма. Загремели подойниками бабы, приступавшие к дойке коров. Жизнь в забайкальских селах начинается рано – в шесть часов утра.

Проехав почти через половину деревни, Лёша удивился: его не облаяла ни одна собака. «Всю псарню в тайгу угнали на время промысла», – подумалось ему. Проехав километров десять, Алексей добрался до брода через речку Менза. Посмотрев на воду, он понял, что совершил ошибку, не переехав её вчера вечером. По широкой Мензе тащило шугу с кусками льда. Конь никак не хотел идти в воду, а если заходил, то, уколовшись о льдины, сразу разворачивался. Лёша понимал, что собака тоже не поплывет по воде, и решил посадить её на коня, однако конь этого совсем не желал и не давал ему садиться с собакой. Как только Лёшка брал кобеля под мышку, конь начинал брыкаться и уходить в сторону. После нескольких неудачных попыток Лёша перехитрил животное, накрыв его голову пустым крапивным мешком. Пока конь мотал головой, он быстро заскочил в седло и сдернул мешок. Обнаружив у себя на спине собаку, мерин сам помчался прыжками в воду, пытаясь скинуть обоих. Лёшка держался крепко, но пса он не удержал, и тот упал, когда уже была преодолена половина реки. Очутившись в воде, он вынужден был плыть к ближнему берегу. Выехав на берег, Лёша спокойно вздохнул: переправа пройдена!

Примерно на середине пути мерин стал идти тише и тише, и Лёшка, отломив с талины прут, стал подгонять его. Подъезжая конной тропой к очередному ключу, перед ним оказался глубокий брод, шириной метра четыре, полностью покрытый льдом. Сам ключик был небольшой, но с крутыми берегами, и его невозможно было переехать в другом месте. Конь встал и никак не желал идти дальше. Было заметно, что дно заиленное. Лёд был тонким, и мерин должен был легко проломить его. Лёша направил коня уздой и стеганул прутом. Конь сначала заходил на месте, затем скакнул в ключ, споткнулся и, куда-то провалившись, начал валиться на бок, телом проломив лёд. Всё произошло так быстро, что Лёшка даже не успел вынуть правую ногу из стремени, и она оказалась придавленной брюхом животного. Его стало быстро затаскивать под воду. Конь будто специально даже не пытался вставать, и Лёшкина голова стала скрываться под водой. Отчаяние охватило его: он был в капкане! Рука нашла на поясе нож, выхватив его, он с размаху ткнул в бок мерина по касательной. Конь заржав от боли, вскочил и выпрыгнул из ручья. Лёшка каким-то чудом успел выдернуть ногу из стремени. Выбрался он мокрым и грязным. Мерин, как ни в чем не бывало, спокойно стоял на тропе, пощипывая траву. Схватив за узду, Лёшка привязал его на травнике, снял сумы и достал сухую одежду. В одну суму набралась вода, однако ни вещи, ни продукты не замокли, потому что при упаковке всё было предусмотрительно сложено в большие целлофановые мешки. Лёша решил развести костер и немного подсушить суконку, а заодно сварить себе чаю.

К зимовью подъехал уже затемно. Несколько собак заливистым лаем встретили нежданного гостя. Скрипнула дверь зимовья, и высунулась голова Сергея. Включив фонарик, он недовольно пробурчал:

– Кого там ещё ночью черти носят?

– Свои, брат-охотовед! Нового штатного охотника! – гордо ответил Лёшка, слезая с коня.

– Алексей, ты, что ли? Какими судьбами? – спросил Сергей.

– Соскучился по Чикойской тайге, вот и рванул к вам на промысел.

– Что-то поздновато, заходи, гостем будешь, а мы завтра уже домой собрались!

Лёшка поздоровался с Сергеем и вышедшим следом Петром. Расседлал коня, отвел его в сторону и, привязав длинной верёвкой за ногу на травнике, снял узду и дал ему овса. Затем достал из сумы бутылку спирта, кусок сала и булку свежего хлеба, зашел в зимовье. Сергей зажег вторую керосиновую лампу. Посредине стола парила сковорода с только что пожаренным диким мясом. Лёша выставил пол-литра, сало и хлеб на стол и произнес, потирая ладони:

– Ну, я, как всегда, вовремя! Разводи!

Засургученную пробку бутылки с этикеткой, на которой большими буквами было напечатано: «Спирт питьевой», раскрыл ножом Пётр. Затем, зачерпнув из ведра половину эмалированного ковша воды, он медленно вылил в него чуть меньше половины бутылки спирта.

– В аккурат, сорок будет! – уверенно произнес он, помешивая ложкой содержимое.

Лёшка вспомнил про свою мокрую одежду и выскочил за дверь, достал ее из сум. Вернувшись, развесил по вешалам возле печки. Петр уже разливал отстоявшийся спирт по железным кружкам.

– Я тут по дороге искупался малехо, – сказал Лёша, сев за стол, и взял кружку.

– Нас с окончанием, тебя с началом промысла! – предложил тост Сергей и громко чокнулся с товарищами.

– Как я скучал по этой таёжке, как рвался сюда! Вы себе не представляете! – с нескрываемым чувством радости сказал Лёшка и опустошил кружку.

Выпили до дна и Пётр с Сергеем, все закусили хлебом с салом и принялись за жареное мясо.

– Как охота? Сколько добыли? – поинтересовался Алексей.

– Честно говоря, так себе, на пару двести пятьдесят белок, да четыре соболя моя Шельма загнала. У Петра собаки молодые, по соболю пока не идут, по белке хорошо, – ответил Сергей.

– Нормально… За двадцать-то дней, – отметил Лёшка.

– Белку мы тут почти всю подсобрали, так что давай больше на соболей нажимай, – добавил довольный Петр. – Да, сюда директор нового штатного охотника принял, Ваню Ульяхина. Чудак, конечно, начитался журналов про охоту и в тайгу решил из Перми за большим рублем поехать. Сам бестолковый, по тайге плутает, но умудрился купить в Красном Чикое у вдовы погибшего охотника рабочую суку. Он сейчас в Бородинском ключе. После нашего отъезда сюда должен прийти, я ему разрешил ловить капканами здесь. Ну а если тебя директор к нему в напарники принял, то вы уж с ним сами и решите, кто куда ходить будет. Ондоли тоже на днях свободные будут. Там сейчас где-то восемь любителей белку собирают. По соболю у них собак нет, так, если на вид случайно загонят. Так что можно и там покапканить. Соболя везде хватает, работы тебе – непочатый край!

Разлили и выпили ещё по одной.

– Вы завтра совхозного коня выгоните в деревню! Я тут вашего Ивана дождусь, там видно будет, кто где капканить да белковать будет, – сказал Лёшка.

– Не на себе ж его тащить, зацепим, – хихикнул Петр.

Утром следующего дня все встали с рассветом. Ехать на конях вниз по реке, да ещё и налегке, всегда гораздо быстрее, поэтому Сергей и Пётр не торопясь собрались, затем запрягли коней, сложили в сумы поклажу. Зашли в зимовье, выпить на дорожку по кружке чая. Сергей заполнил Лёшке наряд-задание на сорок соболей, сто восемьдесят белок, пять колонков и три горностая. Распрощавшись, ребята тронулись в путь. Лёша ещё утром заметил, что собака Сергея, Шельма, начала течь, и сразу привязал своего кобеля. Решил сегодня не идти в лес, а заняться заготовкой дров и другими хозяйственными делами. Кобель мог убежать по следу суки, а это ещё минус несколько уже драгоценных дней его белковки. После отъезда охотников Лёша занялся работой, и день промчался незаметно. Ночью прошёл небольшой снег – порошка.

Встал он очень рано, ему всю ночь снились погони за соболями, так было невтерпеж начать охоту. Он пил чай и всё время посматривал в окно, повторяя про себя: «Когда ж забрезжит рассвет?» Так и не дождавшись, сложил в понягу топорик, солдатский котелок, в него сухари, пару комочков кускового сахара, немного сливочного масла, чай, а в кармашки сунул пару капканов нулевки.

Вышел, когда только начало сереть. Кобель радостно начал лаять, при этом пытаясь облизать лицо отвязывающего его хозяина. Ему вроде тоже не терпелось начать охоту.

– Пороша, дружище! Нам с тобой сегодня соболя догнать нужно, аванс отработать!

Светало. Белки ещё не спускались вниз, и Лёшка, взяв первый попавшийся соболиный след, пошёл по направлению его хода. Флинт тоже бегал по его набродам, тщательно принюхиваясь, но часто сбивался на петлях и проходах по высоким колодам, запутавшись, он снова присоединялся к Лёшке, а затем убегал вперед. Лёша упорно шел по следу, распутывая его. Вдруг он услышал азартный лай собаки где-то впереди. У него сразу же бешено заколотилось в груди. «Неужели соболь?» – гадал он. Ноги сами побежали к лающей собаке. Кобель уверенно облаивал огромный кедр, пытаясь заскочить на него, со злобой сдирая зубами кору. Рядом были следы другого соболя, поменьше, скорее всего, молоденькой самки. Она кормилась возле этого кедра, поедая упавшие шишки, здесь же задавила мышку. Подошла к кедру, залезла и соскочила с него. Тут же Лёшка заметил и заскок белки. «Надо хорошо осмотреть кедрину», – подумал он. На нижних ветках он ничего не обнаружил, выше было невозможно рассмотреть, поэтому он решил стрельнуть по стволу из тозовки. Раздался щелчок малокалиберной винтовки – и маленький зверек метнулся в кроне кедра. Белка сидела, прижавшись к вершинке. Лёшке хорошо было видно головку зверька. «Первый трофей нужно стрельнуть, больше не буду, пока не загоним соболя», – решил он. Ещё щелчок – и белка, опустив лапы и распрямившись, полетела по веткам вниз. Кобель попытался схватить её на лету, но, получив легкий толчок ичигом, отскочил. Дав собаке слизать кровь с головы белки, Лёшка ловко посадил её на кармышину и вернулся на свои следы, идущие по чёткам соболя. Это был след самца, который кормился ночью и уже бежал к своему логову на отдых. Охотник упорно преследовал его. Иногда следы зверька пересекали старые наброды его сородичей, и тот обязательно бегал по ним, но охотник тщательно распутывал и шёл по следу именно того соболя, след которого он взял ранним утром, чтобы кобель знал, что нужно преследовать только один запах.

Флинт ещё несколько раз лаял белку, но Лёшка не подходил к нему. Его цель сегодня была одна – соболь. В одном месте тот покрутился по следу молодой самочки, прыгая прямо по её чёткам на кормежке, и Лёше приходилось несколько раз кружить и обрезать их. Затем соболь перешел на южный склон, где пятаками были большие проталины. И охотник подолгу искал его следы. Где-то в севере, где Лёшка недавно кружил, завыл его кобель. «Запутался в следах и не знает, куда идти, – решил он. – Если стрельнуть, он, конечно, прибежит, но пока не буду, а то всё спутает». Вскоре лай собаки стих. Охотник перешел через ложбину, след привел его к каменным глыбам и зашел в небольшое отверстие между ними. Выхода не было. Соболь был в своем убежище! Лёшка, довольный самим собою, наконец закурил. «Надо заткнуть отверстия, а то вдруг выскочит без собаки – только и ищи, как звали!» – забеспокоился он. Заткнув сучками несколько щелей, откуда соболь мог выскочить, и, утрамбовав для полной уверенности сверху снег, он привязал цепочку капкана к потаску – ветке проволокой. Затем, насторожив его, поставил на заход соболя. Место было очень удобным: лаз небольшой, соболь, по его расчетам, не мог обойти капкан в другом месте и точно должен был попасть лапой. Закончив, он стрельнул несколько раз в воздух и стал свистеть собаку, но та не появлялась. Он ещё раз всё повторил.

Лёшка несколько раз перепроверял, как насторожен капкан. Ему всё время казалось, что грубо, и он ставил сторожок ещё четче. «Теперь мышь не пройдет!» – был уверен он. Прошло полчаса – кобеля всё не было. Вспотевший от долгого преследования Лёша стал мёрзнуть. Флинт ушел на зимовье, решил он. Надо было идти за ним, чтобы притащить обратно, и только затем выкуривать соболя, чтоб тот понял, что это за зверь. Напрямик, по его расчетам, было не больше часа, если, конечно, идти быстрым шагом, и он почти побежал к зимовью. «Нужно вести Флинта на поводке, чтобы тот не отвлекался. Хорошо бы, если соболь укусил его за морду. Вот тогда точно будет гонять! На обратном пути надо бересты набрать для выкуривания!» – крутилось в его голове.

Подойдя к зимовью, Лёшка не обнаружил собаки, хотя её свежие следы имелись. Он согрел и быстро попил чаю. Кабеля всё не было. Лёша пошел разбираться со следами. «Может, обратно ко мне побежал?» – гадал он. По следам охотник определил, что кобель прибежал к зимовью, подъел остатки пищи из собачьей чашки и подался вниз по реке. У Лёши засосало под ложечкой: «Неужели, гад, в деревню подался?!» Пройдя пятьсот метров, он окончательно в этом убедился: следы шли чётко по конской тропе. Настроение упало. Лёшка собрал все самые страшные ругательства, которые только знал. Вернувшись назад, он закурил сигарету на пороге зимовья и загрустил…

– Вот и побелковал! – горестно произнес он.

Идти за соболем уже не хотелось. Было четыре часа. Мысли роем кружились в голове: «Соболь и сам попадется… Сходить в деревню – уйдет дня три-четыре! Потом ещё день-два отдыхать придется – сто шестьдесят километров не так просто! Да на хрена такая собака вообще-то нужна?.. В любое ж время предаст! И под медведя подставит! И в другой беде бросит!.. А может, ещё вернется?.. Ладно, утро вечера мудренее… Завтра праздник – всё будет хорошо…» Так и заснул с этими мыслями в голове. Ночью ему снилась какая-то чехарда. Встал Лёшка в шесть с тяжёлой головой и сразу выскочил на улицу, однако собака не пришла. Вернувшись, поставил на печь кипятить чайник.

– Не жили богато – не хрен начинать! – сказал он сам себе.

На камнях, где вчера был вытроплен соболь, Лёшка нашел захлопнутый капкан и кучку соболиного помёта прямо на нём. Внимательно осмотрев самолов, он обнаружил отбитые вибриссы – усы соболя, которые зажало между дужек капкана. Соболь, перед тем как выбраться наружу, высунул голову и, водя ей, долго обнюхивал железный незнакомый предмет, чуть задев тарелочку, спустил чутко настроенный сторожок. Капкан не смог захватить всю голову по своим размерам, а лишь ударил, оттолкнув её, и отстриг толстые чёрные волоски.

– Вот тебе бабушка и Юрьев день, вот тебе и праздник Великой революции – Седьмое ноября!

Лёшка ещё долго разорялся, плюя на землю. Настроение было окончательно испорченно. По дороге в зимовье он стрельнул в узёрку пару белок и к обеду вернулся в избушку. Возле неё бегали три лайки, которые стали облаивать его, видимо, на всякий случай повиливая хвостами. Собаки имели измученный и истощенный вид. Серая сука среднего роста была похожа на борзую – вытянутое тело, подтянутый живот, опущенный хвост и грустные глаза. Два кобелька первоосенка были чуть справнее, но тоже имели печальный вид. Первый, серо-коричневого окраса, был ростом с суку, но плотнее и короче, имел лохматый хвост серпом, огромные прибылые пальцы на всех лапах и наглый взгляд. Второй, чёрно-белый, был на голову ниже всех. «Заморыш», назвал его Лёша. Хвост у пса закручивался в полное кольцо, костяк – русско-европейской лайки, живой и очень внимательный взгляд. Такие собаки нравились Алексею, и он сразу погладил его. Дверь со скрипом распахнулась, и появился заспанный мужик лет тридцати пяти, с опухшим лицом, отчего его большая голова казалась огромной. У него был широкий нос с приплюснутой носовой перегородкой, как у боксера, пышные рыжие усы над густой чёрной щетиной.