Читать онлайн Гастроли Самозванца бесплатно

Папе

От автора

Спасибо большое за выбор моей книги. Я искренне надеюсь, что вы получите удовольствие от прочтения и прекрасно проведете время.

Среди героев этого романа – искусство начала XX века. Очень сложно уместить все, о чем хотелось написать, в один сюжет, но я старалась концентрироваться и опираться на факты весьма сжатого промежутка времени. Сразу оговорюсь: это не биографическое произведение, хотя основными действующими лицами, наряду с вымышленными персонажами, являются в том числе когда-то жившие реальные люди. Поэтому при обращении к известным, ключевым для моего романа фактам я позволила себе толику вольности и фантазии.

Пролог

Солнце невыносимо слепило глаза. Как оно сумело пробраться в горницу через грязное маленькое оконце? Вчера целый день всей деревней ждали солнышка, но его не было. А сегодня – пожалуйста, светит, да еще так ярко. Слишком ярко.

– Когда же это закончится? У меня нет больше сил, – прошептала девушка и снова застонала. Единственное, что она чувствовала, – это боль, которая была повсюду, кроме которой не осталось больше ничего. Она провела языком по растрескавшимся губам и почувствовала соленую влагу – это пот или, может быть, слезы, что катились градом по ее лицу.

– Тужься, Настасья, тужься! Скоро выйдет, – слова тонули и растворялись в криках. Кричала, судя по всему, сама Настасья, но до конца осознать свой крик уже не могла.

– Видно, большая голова у ребятенка, – проскрипел старческий голос.

Дальше девушка ничего не слышала. Скрутило от боли так, что Настасья решила, будто отдала богу душу. Прошла вечность, и она снова почувствовала свое разрывающееся от боли тело, а во рту – привкус крови: видно, раскусила губу.

– Живехонька она там? – сквозь собственную агонию услышала Настасья, как спрашивала повитуха тетку Авдотью.

– Ой, хоспади, совсем побелела Настасьюшка наша! – запричитала тетка. Через некоторое время Настасья почувствовала мокрую тряпку у себя на лице.

– Ничего, все девки рожают, куды деваться-то? – скрипела повитуха. – Тужься, давай, Настя.

Настасья потеряла счет минутам, часам, она чувствовала только яркое солнце и непроходящую, мучительную боль.

– Кажись, пошел, – голос Авдотьи утонул в ее крике.

Перед глазами пошли черные круги, девушка силилась открыть глаза, но веки отказывались ей подчиняться. Вдруг она услышала плач младенца, он был слабым, словно мяуканье котенка, но этот звук придал ей сил. Настасья приоткрыла глаза и увидела тетку Авдотью, которая пеленала новорожденного.

– Кто это? – прошептала Настасья, эти слова отняли у нее последние силы.

– Так мальчонка же, – скрипела повитуха. – Вот же пень упрямый, не хотел выходить.

«Мальчик! Счастье-то какое!» – хотела крикнуть Настасья, но не могла. Очень хотелось спать, провалиться в темную бездну, чтобы только солнце так ярко не светило…

– Похоже, забылась сном Настасьюшка, – посетовала тетка Авдотья.

– Ох, боюсь, не возвратится она оттудова, – отвечала ей повитуха.

– Да что ты несешь-то, матушка! Да разве ж можно говорить-то такое! Тут дитя надрывается.

Тетка Авдотья подошла к кровати и погладила роженицу по голове. Лоб был мокрым и холодным, будто не у живого человека.

– Настасья, да что с тобой такое? – спрашивала участливо и боязливо тетка. – Дитя орет, кормить надобно, посмотри на него, красный какой.

Веки девушки затрепетали, она словно вынырнула из прохлады под горячее яркое солнце, застонала от боли. Приоткрыв глаза, она с тоской и отчаянием посмотрела на сына, на ее растрескавшихся губах на секунду мелькнула вымученная улыбка, и она прошептала:

– Нареките Георгием и передайте, что я свою жизнь Богу отдаю во имя него. Он должен стать великим человеком…

Глава 1

Вскормленный деревенскими бабами, пребывающими в природной молочной активности, Жорка рос крепышом и требовал внимания в любое время суток. Он таращил круглые глаза, разевал рот и умилительно морщил нос, от чего сердца соседских женщин надламывались, они жалели сироту и праведным крестом поминали покойницу Настасью. Мальчугана помогали растить всей деревней – несли тряпки для пеленания, сушеные травы для отваров и козье молоко. Брат Василия Иван принес люльку и посылал своих дочерей помогать качать малыша, пока Василий работал в кузне.

Отец Жорки был лучшим кузнецом во всей округе. Подковы, которые он ковал, держались на копытах лошадей долго, а плуги, мотыги, вилы ценились за надежность и удобство. Работы в деревне всегда было много, а после смерти молодой жены Василий стал и вовсе пропадать в кузне, откуда с самого раннего утра и до вечера раздавались четкие, сильные удары кузнечного молота по раскаленному металлу.

Вокруг все шептались, что он плохо перенес вдовство и теперь загонял себя в гроб, работая на износ и приходя в избу только ночевать. Чадом своим он не интересовался. Возвращаясь в избу к ночи, он будил девчушку – дочь брата Ивана – и отправлял ее восвояси. Он не любил лишних людей дома.

Скорбь по Настасье отразилась и на его внешности – в его черных волосах засеребрились седые нити, а на его еще вполне молодом лице залегли морщины, под глазами же разошлись темные круги. Раньше, особенно после свадьбы, сквозь его густые усы и бороду можно было заметить улыбку и услышать, как он крякает от удовольствия, теперь же, после отпевания и погребения, про это уж и говорить было нечего. Разговорчивым его и в детстве назвать было трудно, свои мысли он любил держать при себе, а теперь вовсе замолчал. Он горевал, как умел, на удивление всем: что горевать-то – девок полно, бери в жены любую другую. Мужиков в деревне было мало, а малопьющие – те были на вес золота. Но для Василия девки будто и вовсе перестали существовать, он даже на летние гуляния не приходил. А уж на гуляниях было на что посмотреть: деревенские незамужние красавицы заплетали в косы разноцветные атласные ленты, водили хороводы и распевали песни, поглядывая из-под длинных ресниц на собравшихся парней и неженатых мужиков.

Надо сказать, что появившееся в судьбе Василия дитя не приносило ему никакой радости. Он строго смотрел на ребенка из-под густых бровей, когда тот надрывался в колыбельке, молча менял пеленки или тащил к соседским бабам, кто мог подсобить. В остальное время Василий нисколько не обращал на Жорку внимания, только выполнял свой отцовский долг – накормить, перепеленать и дать укропного отвара, когда следует. Все это кузнец проделывал молча, не выказывая ни удовольствия, ни раздражения.

Совсем рано Жорка понял, что он один, несмотря на то что формально у него был отец. Ему было около четырех лет, не больше. Соседские мальчишки, дурни курносые, как про себя звал их Жорка, заметили, что у него из кармана торчит рукоятка рогатки, ну и набросились всей гурьбой. Жорке досталось изрядно: его толкали, обзывали и пытались забрать рогатку силой. Но Жорка не для того рогатку у отца две недели просил, чтобы просто так с нею расстаться. Он скрипел зубами, ревел, но свое не отдавал, молотил кулаками направо и налево, пока не почувствовал в одном из них резкую боль. Моргнул и увидел, что из костяшек сочилась кровь – видимо, ударил им о забор. Его недруги хохотали, демонстрируя желтовато-серые, неровные зубы. В этот момент отец проходил к дому аккурат мимо свары, Жорка показал ему разбитый кулак и сквозь слезы крикнул:

– Помоги!

Но отец равнодушно скользнул взглядом и вошел в избу. Мальчишки, напавшие на Жорку, смекнули, что парнишке помощи ждать неоткуда, и набросились на него гурьбой, тумаков наставили, да и рогатку отобрали.

После драки Жорка, весь в слезах и соплях, размазанных по грязному лицу, зашел в избу. Кузнец Василий молча поднялся с лавки, взял мальчика на руки, умыл ледяной колодезной водой из ведра, стоявшего тут же, привязал к двум ссадинам подорожник и снова сел на лавку, чтобы смотреть в окно. Все свободное время Василий проводил именно так. Жорка еще поревел немного, но потом понял, что занятие это бессмысленное, успокоился, вытер слезы грязным рукавом и сделал единственный вывод: надеяться ему, Георгию Зайцеву, кроме себя, больше не на кого.

И ему сразу стало легче жить. То, что других детей напугало бы до смерти, – равнодушие отца, незащищенность, ощущение одиночества – Жорку только закалило. Он осознал, что у него есть один главный козырь – это свобода. Пока всех остальных детей заставляли работать в поле, пасти коров, помогать по дому, а чуть что пороли и в угол на горох ставили, Жорка мотался по всей деревне, на речку или в лес по своим делам. Отец про него не вспоминал и ни к какому труду не приучал.

Жорка скучал и маялся. Поначалу мальчика привлекала кузня с ее шумом, запахами. Он проводил здесь все свое время, но отец дал ему понять, что не одобряет крутящегося вокруг Жорку. Он хмурил брови, когда спотыкался о мальчика, неся раскаленное железо к бочке с водой, или когда замахивался тяжелым молотом для удара, а в этот момент Жорка протягивал руки к наковальне. После нескольких таких случаев Василий запретил мальчику появляться в кузне.

Жорка целыми днями играл в бабки или камни возле дома, но потом стал понемногу смелеть, отходить от избы все дальше, находить новые развлечения. Он часами с упоением прыгал через канаву или гонял соседских гусей, потом стал совать нос в каждый двор, с любопытством осматривая все вокруг. Его круглую мордашку с огромными черными глазами и длинными ресницами замечали бабы, они звали его, ласкали и угощали кто киселем, кто хлебом. Он понял, что по какой-то причине небезразличен этим толстым, несимпатичным, уставшим женщинам. И с удовольствием стал этим пользоваться.

Спустя некоторое время он сделал несколько любопытных выводов – если сунуться к соседкам с грустным лицом, а еще лучше, чтобы слезы текли по щекам, то ласки и пирогов можно было отхватить больше; если прийти с синяком или со ссадиной, то можно выклянчить чего и повкуснее.

Однажды одна женщина дала ему петушок на палочке. Жорке показалось, что умрет от счастья, когда сунул его в рот и почувствовал, как его слюна приобретает приторно-сладкий вкус. Мальчик помчался что было мочи к озеру, чтобы никто не заметил его сокровище и не отобрал. Он залез в густой рогозник, раскинулся на мягкой траве и стал медленно лизать петушок. Жорка жмурился от солнца и удовольствия и думал, что на земле нет более счастливого человека. Он смотрел на покачивающиеся от ветра упругие коричневые головки рогоза на фоне высокого голубого неба, по которому лениво ползли белые кудрявые облака. Он слышал шум камыша и плеск воды, неровное хлопанье крыльев взлетающей утки. И Георгий Зайцев, человек пяти лет от роду, в этот момент сделал для себя еще один важный вывод, который предопределил всю его жизнь, – жизнь сама по себе неприятная штука, но в ней есть моменты блаженства. Ради этих моментов, пожалуй, и стоит жить. Однако удовольствие само по себе не спускается с небес, его нужно заработать, приложить усилия, чтобы стащить его с этих самых небес к себе на грешную землю.

Утки шумно взлетали и садились на воду, мамаша-утка без устали учила нырять своих птенцов, отец-селезень, красуясь своей зеленоватой шеей, плавал рядом. Солнце стало краснеть и заваливаться за горизонт, а Жорка все еще лизал свой леденец и наслаждался счастьем.

Глава 2

Летом Жорка целыми днями пропадал в лесу, он не боялся заблудиться и заходил глубоко в чащу. Он знал тропы, поляны с ягодами, заросли малины и грибные места. Различать следы животных и не попадаться им на глаза его учил дед Пахом, который часто отшельником бродил по лесу и занимался собирательством. Все шло к нему в корзину – травы, коренья, ягоды, если попадались. Возраст не позволял ему нагибаться за грибами или залезть на дерево за медом, например. Вот тут-то и пригодился Жорка, который шатался по лесу без дела. Дед Пахом терпеливо и нудно рассказывал и показывал мальчику грибы, объясняя, какие можно использовать в пищу, учил, как достать мед и не быть покусанным пчелами. На словах у деда получалось просто и легко, а на деле у Жорки все выходило наоборот, и доставалось ему от пчел здорово. Но эти уроки для Жорки были бесценны, да и компания деда Пахома ему нравилась, поэтому он сносил неприятные последствия стойко и относился к неудачным попыткам как к опыту.

Однажды Жорка отправился в лес один, взяв палку, которая служила ему посохом, и пошел по ежедневному маршруту. Петляющая между деревьями, еле заметная тропинка должна была привести его на земляничную поляну. Сейчас самое время собирать землянику, она уже налилась и дерзко краснела спелыми боками среди зеленых листьев. Жорка шел, размахивая палкой и мурлыча под нос незамысловатый мотив, как вдруг услышал крик. Похоже, что кричал ребенок. И крик был нехорошим, это Жорка почувствовал сразу. Звук ухнул вниз и резко оборвался, словно кричавший провалился куда-то. Мальчик замер и прислушался – птичий беззаботный щебет, шум ветра в верхушках деревьев, стрекот кузнечиков и жужжание пчел и шмелей. Жорка покрутился на месте, стараясь определить, откуда послышался крик. Наконец среди лесного гомона он различил новый звук – это был стон, слабый, но все же он помог определить направление. Жорка бросился бежать, и по мере того, как он приближался, тем яснее он понимал, откуда мог раздаваться стон.

В этой части леса когда-то была небольшая речушка, она давно пересохла, балка реки под воздействием времени расширилась и углубилась. Теперь это был довольно большой овраг, по краям заросший деревьями. Края его были неровными, а со стороны той части леса, что примыкала к барской усадьбе, кромка была выше. Если идти к оврагу со стороны деревни, откуда шел Жорка, то овраг был виден, и упасть в него можно было только по дурости. С другой же стороны, там, где берег был выше, обрыв был почти незаметен, и, если не глядеть себе под ноги, легко можно слететь в расселину. Жорка приближался к оврагу, когда снова услышал стон. Сомнений у мальчика не осталось – кто-то упал в овраг. Жорка осторожно пошел по кромке, цепляясь за ветки деревьев, стараясь не приближаться к самому краю.

– Есть здесь кто-нибудь? – закричал мальчик. – Я хочу помочь, но никого не вижу.

Он снова прислушался.

– Я здесь. Помогите мне, я упал, – раздался слабый голос.

Жорка пригнулся и увидел ребенка на дне оврага. Он осмотрелся в надежде найти наиболее пологий склон, чтобы спуститься. Почва здесь была глинистая и влажная от дождя, который прошел ночью. Жорка попробовал ступить на край и тут же поскользнулся.

– Я иду, пытаюсь спуститься! – прокричал Жорка. – Вижу тебя, не бойся!

Жорка снова побежал вдоль оврага, все еще пытаясь найти подходящее место для спуска. Наконец он остановился и решил, что сползти вниз здесь вполне возможно. Ветки плакучих ив были достаточно длинными и крепкими, чтобы за них держаться. Жорка был легким и сильным, поэтому спуститься ему удалось почти без происшествий, последние пару метров он пролетел на животе, но заработал лишь несколько царапин. Подбежав к бедолаге, Жорка обнаружил, что это мальчик примерно его возраста, судя по одежде – из барских. Его рубашка была разорвана и испачкана, белокурые длинные волосы перемазались в глине. Жорка склонился над ним, дотронулся до руки и спросил:

– Эй, ты как?

Мальчик открыл глаза, и Жорка удивился, увидев глаза глубокого голубого цвета, в которых стояли слезы.

– Кажется, я повредил ногу, – сказал мальчик. – Мне больно шевелиться.

Жорка кивнул и принялся осматривать ногу – она в самом деле была странно вывернута. Из руки сочилась кровь. Жорка, недолго думая, оторвал от своей и без того рваной рубашки полоску и перевязал руку новому знакомцу.

– Слушай, надо вытаскивать тебя отседова. Но, боюсь, один я не сдюжу, тут крутые берега у оврага, – тараторил Жорка. – Ты из барских?

В ответ мальчик кивнул.

– Давай я позову кого-нибудь на помощь.

– Нет, не оставляй меня одного, я боюсь, – заплакал барчонок.

Жорка сел рядом, взял его за руки:

– Как тебя зовут?

– Лева. То есть Лев Демидов.

– А меня зовут Жорка Зайцев. Посмотри на меня, Лева.

Мальчик поднял на него заплаканные глаза.

– Ты барин, а баре ничего не боятся, я так слышал. Благородные они и очень храбрые. Мне сказывали, они и стрелять умеют, и на шпагах сражаться. Поэтому ты не плачь, полежи здесь, а я со всей мочи побегу в барский дом и приведу помощь.

Слезы по лицу Льва полились еще сильнее, но больше он не говорил о своих страхах, только кусал губы.

– Как ты здесь очутился? – спросил Жорка.

– Я пошел гулять в лес и заблудился. Мне сто раз говорили не ходить одному, но я все равно пошел, – прошептал мальчик и закричал: – Ай!

Это Жорка случайно задел его ногу.

– Понятно. Давай я тебе под голову травы положу, чтоб помягче было, и побегу.

Мальчик кивнул и стал смотреть, как Жорка ловко рвал траву и листья, которых вскоре получилась большая охапка.

– Еще нужно найти, как выбраться отсюда, – пробормотал Жорка и громче сказал: – Ну и место ты, барин, выбрал для прогулки.

– Да я ж не специально. Я шел, шел, а потом раз – и упал уже, – произнес мальчик и добавил: – Спасибо за травяную подушку.

– Да это так… ерунда. В общем, я пошел.

И Жорка побежал по высохшему руслу реки, выискивая место, чтобы можно было вскарабкаться по скользкому склону оврага.

Совсем скоро мальчику повезло, он увидел каменные выступы. Держась за них и корни растений, он влез на край обрыва, а дальше просто побежал в противоположном направлении, втайне надеясь быстро выбраться из леса и понять, где находится барский дом.

На удивление лес с этой стороны не был глубоким, и вскоре деревья стали редеть, а потом и вовсе показался небольшой лужок, за ним – озеро, а уж за озером красовался невиданный дом. Жорка оробел от одного взгляда на усадьбу, которая раскинулась широким полумесяцем, окруженная колоннами и сверкающая отражением солнечных лучей в намытых до скрипа стеклах. Но, вспомнив о мальчике, который один лежал в лесу, Жорка припустил и вскоре оказался подле озера.

– Куды это ты собрался, малец? – шикнул на него мужик, который возился у лодок.

– Мне срочно надо поговорить с кем-нибудь из дома, – прошептал мальчик. Весь его запал куда-то делся.

– Неужто ты думаешь, что твое грязное лицо кому-то ынтересно будет? – бросил лодочник. – Чего надобно тебе здеся?

– Я молодого барина в лесу нашел. В овраге лежит. С ногой беда, похоже, – снова прошептал мальчик.

Лицо лодочника потемнело от страха.

– Ой, хоспади, далеко отседова?

– Не очень, но за ним бежать надо, он там лежит, и ему больно. Одному тебе не вытащить, там уж больно берега крутые и скользкие. Еще подмога нужна.

– Пошли, – лодочник схватил Жорку за рукав и потащил к дому.

– Матвей! – кликнул он молодого парня, работавшего в саду. – Спешно собирай мужиков. Молодой барин в овраг сверзился, выручать надо. А я кликну Авдотью, чтобы барыне сообщила.

Матвей был смышленый, поэтому не стал охать, а сразу побежал на задний двор и к конюшне. Лодочник, все еще крепко держа Жорку за руку, направился к черному входу дома и рявкнул:

– Где Авдотья?

– Чего тебе? – проскрипела женщина, выйдя из соседней двери.

– Малец в лесу молодого барина нашел. Говорит, лежит в овраге, с ногой беда. Мужиков собрали, идем в лес, сыщем. Скажи барыне.

– Ах… Левушка, голубчик наш, красно солнышко, сокол ясный! – запричитала женщина. – Ой, не могу. Что стрялося-то? Живой хоть? – она одновременно завыла и стала сыпать вопросами, от чего и лодочник, и Жорка скривились.

Жорка не выдержал:

– Живой, но он один на дне оврага и ходить не может. Я знаю, где он. Торопиться надобно.

У задней двери уже собралось с полдюжины мужиков.

– Пошлите, – скомандовал Матвей. – Кузьмич, давай к тебе в сарай, нужны брезент и весла, гвозди и молоток я прихватил. На месте носилки сделаем.

Лодочник кивнул, и они быстрым шагом двинулись в сторону леса, сарай был у них по пути.

Вдруг сзади послышался крик:

– Погодите!

В проеме двери показалась барыня и направилась к мужикам:

– Я с вами.

– Куды ж вам по лесу-то? – начал было лодочник, но она прервала его:

– Я с вами, и точка. Авдотья отправит кого-нибудь за доктором. Давайте поторапливаться.

И она, прихватив свои длинные юбки, уверенно зашагала рядом.

Жорка вел помощь быстро, не ошибаясь и не сомневаясь в дороге. По пути он рассказал Наталье Дмитриевне, как он нашел Льва. Поначалу он очень смущался, но добрый тон и внимательный взгляд женщины заставили его разговориться.

Совсем скоро они очутились на месте. Жорка показал пологое место, и мужчины один за другим стали спускаться в овраг.

– Левушка? – закричала Наталья Дмитриевна.

– Я здесь, мама, – простонал мальчик, его голос дрожал.

– Сейчас тебе помогут. Потерпи, мой дорогой, – по лицу женщины полились слезы, и она закусила губу.

– Да, да, я терплю.

Она стала ходить вдоль края обрыва вперед и назад, пытаясь справиться с волнением.

– Не подходите близко, барыня. Здесь очень скользко, – вмешался Жорка. Он стоял поодаль и ждал. Спускаться ему запретили, чтобы не мешался под ногами.

– Да, конечно, – прошептала она, потом словно опомнилась: – Спасибо тебе, мальчик. Ты очень храбрый и умный. Ты все правильно сделал.

Жорка расцвел от счастья, хотел было ответить барыне, но не сумел ничего путного придумать. А спустя несколько минут Леву подняли на самодельных носилках, к нему подбежала мать, стала целовать и гладить его. Мальчик прижался к ней и расплакался.

Стоя поодаль, Жорка наблюдал за разыгравшейся сценой и неожиданно понял, что его грудь сдавило, словно тисками, в глазах зачесалось, а горло стало сухим, как кора умершего дерева.

Он было направился в сторону дома, как его окликнул Лев:

– Жора, постой. Я хотел сказать спасибо, – его голос был тонким и слабым. – Мы с тобой еще увидимся и поговорим. Я сейчас подлечусь и приеду к тебе. Ты не думай, что я забуду твой поступок.

Грудь почему-то сдавило еще сильней, хотя еще минуту назад казалось, что сильней уже некуда. Он выдавил из себя улыбку, помахал мальчику и помчался домой.

Глава 3

Жорка нетерпеливо и одновременно с этим испуганно выглядывал в окно, он боялся только одного – что она передумает. Со вчерашнего дня мальчик был просто паинькой, отстоял вечерню, а сегодня – заутреню. И сейчас от нетерпения он не знал, куда деваться, но боялся выдать себя отцу.

Кузнецу Василию, впрочем, как и всегда, не было до Жорки дела, он только взглянул на мальчика, когда тот в очередной раз начал топтаться возле окна, и сказал:

– Иди на улицу, не мешайся здесь.

Жорка выкатился из избы, кусая губы. Он хотел быть дома, когда она приедет, а не болтаться во дворе. Сегодня было воскресенье, никто не работал, так что, если он останется подле избы, его тут же начнут задирать, а если уйдет в лес, то не увидит, как она приедет. Пока он раздумывал, как поступить, пиная при этом покосившийся забор, к нему направилась ватага мальчишек. Настроение у них явно было задиристое, они довольно переглядывались между собой, перебрасывались словечками и кивали в сторону Жорки. «Переростки проклятые», – подумал про них Жора, но ничем не выдал внутреннюю дрожь. Он собрался с духом, вытер нос рукавом рубахи и приготовился к бою. Когда до столкновения оставалось всего несколько шагов, из-за поворота показалась бричка, запряженная парой лошадей.

Сердце Жорки радостно забилось, а от облегчения подогнулись колени. Деревенские мальчишки тут же переключили внимание на коляску и лошадей, но самое главное – на двух женщин в бричке. Прямо перед Жоркой повозка остановилась, с нее слезла тетка Авдотья, как ее все называли в деревне. Приходилась ли она всем теткой или это было просто прозвище – не знал никто. Следом, элегантно подобрав юбки, на землю ступила барыня Наталья Дмитриевна Демидова. Жорка не мог оторвать от нее глаз, она всегда казалась ему красавицей, а сейчас и вовсе святой, сошедшей с небес. Мальчишки сгрудились рядом, глазели, пихали друг друга в бок, их любопытство, пожалуй, было даже сильнее, чем Жоркина радость, которая разливалась внутри него плотно и тягуче, делая ватными его ноги, руки.

Наталья Дмитриевна ласково улыбнулась Жорке, потрепала его по грязным, спутанным волосам и тихонько спросила:

– Отец дома?

Жорку от того прикосновения совсем парализовало, он еле нашел в себе силы, чтобы кивнуть. Барыня опять улыбнулась и стала подниматься на крыльцо. Тетка Авдотья отправилась за ней, а Жорка без сил рухнул рядом с забором.

Кузнец Василий, по обыкновению, сидя на лавке перед окном, видел, что к дому подкатила повозка и что барыня дотронулась до головы Жорки и направилась в его дом. В нем шевельнулось что-то, похожее на отеческую ревность, но тут же исчезло.

Дверь со скрипом отворилась, и в горницу вошла красивая и роскошная женщина, она осмотрела небольшую комнату, лавку, на которой спал Жорка, грубый стол, печь посередине и остановила свой взгляд на кузнеце, который медленно, неуклюже поднялся и теперь переминался с ноги на ногу, с удивлением смотря на вошедшую.

– Здравствуйте, Василий Петрович, – тихо и певуче сказала Наталья Дмитриевна.

– Добрый день, барыня, – кузнецу явно было не по себе. – Не ждали вас… Вот, садитесь на лавку, чего стоять-то…

Женщина кивнула и присела на краешек скамьи, тетка Авдотья неодобрительно смотрела и на лавку, и на кузнеца. Она стояла в углу, поджав губы, и всем своим видом демонстрировала неудовольствие. Барыня же наоборот была спокойна, и лишь легкая тень озабоченности пробежала по ее лицу, прежде чем она заговорила.

– Василий Петрович, я к вам с деликатной просьбой приехала. Понимаю, что звучит это немного дерзко с моей стороны, но не могли бы вы разрешить Георгию бывать у нас?

Василий почесал голову, но виду, что удивлен, не подал:

– А на кой вам Жорка сдался? Он же лопух лопухом растет.

– Понимаете, он очень подружился с нашим Левушкой. Лев просит о компании товарища, а и мы не против, конечно.

Василий подумал, что, может, стоит возразить, так как нечего босоногому мальцу делать в барском доме, но потом решил, что чем меньше хлопот у него самого, тем лучше. Он взглянул на барыню и сказал:

– Да я, кажись, не против, коли дружит Жорка с маленьким барином.

– Вот и отлично, – Наталья Дмитриевна вскочила с лавки. – Я заберу Георгия, он будет навещать вас по воскресеньям. – Потом, словно опомнившись, что об этом и слова не было сказано, она испуганно добавила: – Если вы, конечно, согласны.

Но кузнецу было уже неинтересно, он мысленно избавил свой дом от вечно болтающегося под ногами сына. Сейчас его волновало только одно – это растущее желание остаться в одиночестве. Он теребил полы рубахи и смотрел исподлобья.

– До свидания, Василий, – произнесла барыня.

– Всего доброго, – пробурчал кузнец и, стоило двери закрыться, с облегчением опустился обратно на лавку.

К дому кузнеца стеклась уже вся деревня, любопытные мальчишки толкались рядом с повозкой, с видом знатоков оценивали качество отделки, упряжь и лошадей. Мужики и бабы тоже галдели, но их больше волновало то, зачем барыня пожаловала в дом кузнеца. От Жорки толку было мало, он от волнения и двух слов не мог связать. Мальчик так и сидел подле забора, никто и не думал помочь ему подняться. Наконец Наталья Дмитриевна вышла на покосившееся крыльцо, следом за ней выкатилась тетка Авдотья. Мужики сдернули шапки, женщины примолкли, все выжидающе смотрели, как барыня медленно спускается по ступенькам.

– Здравствуйте, – певуче обратилась Наталья Дмитриевна к крестьянам. Мужики и бабы стали здравствовать в ответ. – Как идут дела? Что нового в деревне, кто женился? Кто умер?

Все заговорили одновременно, выдавая новости и жалобы. Барыня кивала, улыбаясь и обещая помочь непременно разобраться. Она не любила деревенских крестьян, оборванных, вонючих и грязных, но понимала, что это ее долг – бывать в деревнях, выслушивать жалобы и пытаться помочь. Спустя полчаса Наталья Дмитриевна отыскала взглядом Жорку, который, подогнув коленки, как новорожденный жеребенок, ждал подле забора и не сводил с нее взгляда. Он одновременно боялся пропустить хоть одно слово и злился на крестьян, которые не переставали донимать барыню.

– Георгий, поднимайся, ты едешь со мной. Отец дал свое согласие, – сказала Наталья Дмитриевна, и ее нежный голос показался Жорке райским пением. – Авдотья, помоги мальчику, и едемте. Сегодня никак нельзя опаздывать к чаю.

Но Жорка уже вскочил на ноги, пригладил грязными руками свои не менее грязные кудри и направился к повозке. Бабы переглядывались, мужики топтались на месте, и только деревенские сорванцы, не стесняясь, заорали:

– Это куда ты направился, Жорка? Что еще такое?

Но кучер уже стеганул пегих лошадок, колеса повозки заскрипели, словно не хотели отправляться в дорогу. Наталья Дмитриевна накинула на мальчика свою расшитую цветами шаль, и Жорка почувствовал, что умирает от счастья.

Вечером, лежа в кровати в комнате с другими слугами, Жорка никак не мог уснуть, он все прокручивал и прокручивал события сегодняшнего дня. Он не верил и боялся закрывать глаза, чтобы завтра все произошедшее не оказалось сном. Он помнил, как мчался в повозке, укрытый шалью Натальи Дмитриевны, верхушки деревьев проносились мимо, темно-зеленой полосой выделяясь на фоне безмятежно голубого неба. Ход повозки был мягким и успокаивающим, от мерного покачивания и пережитого накануне Жорка уснул.

– Вставай, Георгий, приехали, – сказала барыня, и в ее голосе прозвучали новые веселые нотки.

– Левушка! – воскликнула она, – Смотри, кого я тебе привезла!

– Неужели это Жора приехал? Ах как здорово! Как чудесно! – кричал красивый мальчик, осторожно спускаясь по ступеням.

На вид ему было не больше восьми, он был худ и бледен, его светлые кудри развевались от небольшого ветра, а на щеках даже появилось подобие румянца, глаза блестели от удовольствия и невысказанной благодарности.

Он аккуратно преодолел ступени; нога, которая была сильно вывихнута при падении в овраг, еще заживала. Подошел и обнял заспанного и неожиданно оробевшего Жорку, который хлопал глазами и таращился на барскую усадьбу с белыми колоннами и лежащими рядом с парадным входом львами с разинутыми пастями.

– Жора, как я рад, что ты приехал! Как же я рад, – все повторял мальчик. Наталья Дмитриевна улыбалась, глядя на раскрасневшегося сына, и только тетка Авдотья, шедшая позади, неодобрительно качала головой, поджав губы.

Жорка почти не помнил, как все вошли в большой холл, украшенный картинами и цветами в вазах. Помещение делила широкая лестница, которая вела наверх.

– Жора, пойдем скорей ко мне в комнату, я покажу тебе свои игрушки, – мальчик схватил только что вошедшего Жорку за руку и потянул к лестнице.

– Будет тебе, Левушка. Погоди с игрушками, нам нужно сначала Георгия отмыть, накормить, а уж после можно будет поиграть, – мягко заметила Наталья Дмитриевна.

Мальчик вздохнул, отпустил руку все еще ничего не понимающего Жорки и согласился, хоть такая отсрочка ему была не по сердцу. Жорка же находился словно во сне, он не произнес ни одного слова, как вошел в дом, все еще не веря, что это происходит с ним, и лишь покорно делал, что он него хотели.

– Авдотья, вели воду вскипятить, отмыть его нужно как следует и одеть в чистое, – произнесла барыня. – И мне умыться нужно, принеси воды и полотенце.

Наталья Дмитриевна после поездки в деревню чувствовала себя грязной и насквозь пропахшей кислыми щами, хотелось сбросить с себя одежду и отмыться, но на то у нее не было времени, до того, как вернется муж, предстояло еще многое сделать.

– Жора, раздевайся и полезай в таз, – негромко сказала барыня, надевая белоснежный передник и засучивая рукава.

Помывочную решили устроить на кухне, чтобы не носить горячую воду далеко, поскольку кипятить ее предстояло много.

Жорка замешкался. Он стеснялся Наталью Дмитриевну, она была красавицей и обладала непоколебимым царственным спокойствием, которым буквально завораживала мальчика, и хоть Жорка видел ее всего несколько раз после случая с оврагом, всегда чувствовал себя перед ней скованно и неловко.

– Давай ужо, разинул рот, – заскрипела тетка Авдотья. – Скоро барин приедет, а ты все еще как черт грязный.

Женщина подтолкнула в таз мальчика, который только глядел по сторонам и хлопал глазами.

– Будет тебе, Авдотья, мальчик напуган. Сейчас мы его в четыре руки быстро ототрем, и все успеется. Полезай в таз, Георгий, – сказала Наталья Дмитриевна.

– Коли есть охота вам с этим мальцом возиться, то ототрем. Никуды он от нас не денется, – продолжала приговаривать тетка Авдотья. – Я ж этого хлопчика с рождения знаю. Проводила на тот свет мать евонову. Настасьюшка-то, покойница, в родственницах у меня была по пятому колену.

Наталья Дмитриевна уже намыливала жесткую вехотку и рассмеялась:

– У тебя, Авдотья, в родственниках пять деревень. Кого ни возьми, у тебя с ним какая-нибудь связь отыщется.

– Так, если судьба так распорядилася, что ж делать-то? – пробурчала тетка и принялась с силой отмывать грязь с кожи мальчика.

Жорка закусил губу. Он чувствовал, как волосяные вехотки докрасна драли кожу, но Наталья Дмитриевна улыбалась и только охала, видя, как темнеет от грязи вода в тазу. Когда дело дошло до головы, Жорка и вовсе был готов сбежать. Мыть голову ему решительно не нравилось, поэтому он зажмурил глаза аж до белых кругов и терпел, потому что очень хотел остаться.

Наконец купание закончилось. На Жорку натянули чистую одежду.

– Наталья Митривна, ну куды уж годится, чтобы на деревенского босяка барские рубахи надевали, – ворчала тетка Авдотья.

– Во что его одеть-то? – смеялась барыня. От горячего пара ее лицо раскраснелось, у лба появились влажные завитки волос. – Тем более эти рубахи Левушке коротки, он выше Георгия будет.

– Ну вот, по-моему, получилось просто отлично, – услышал Жорка слова барыни, которая оценивающе смотрела на него. – Иди, Георгий, и сам взгляни на себя.

Барыня потащила его к зеркалу. Из отражения на Жорку смотрел темноволосый румяный мальчик, белая рубашка оттеняла смуглую кожу, а его черные глаза спелыми вишнями блестели на чистом, лоснящемся лице.

– Ах, Авдотья, посмотри, как хорош! В жизни бы не сказала, что Георгий – сын кузнеца, – засмеялась Наталья Дмитриевна.

Но Авдотья только покачала головой и поджала губы. Топая и крича, ворвался в комнату Лев:

– Наконец отмыли! Я уже устал ждать.

Левушка схватил Жорку за руки, хотел было закружить, но вспомнил про ногу, поэтому порывисто обнял его, снова отпрянул и, глядя в Жоркино лицо, радостно вскрикнул:

– Ах как хорош, Жора. Маменька, как же он хорош!

Наталья Дмитриевна прижала руки к лицу и смеялась, с любовью глядя, как счастливо ее чадо. Жорка продолжал молчать, то и дело всматриваясь в лица то Льва, то Натальи Дмитриевны, пытаясь углядеть обман или хитрую насмешку, но видел только искреннюю радость. Постепенно и Жора поддался общему настроению, и по залу раскатился его громкий с хрипотцой смех.

– Что здесь происходит, Наташа? Почему все смеются? – Михаил Александрович вошел в комнату, снимая перчатки для верховой езды.

– Мишенька, дорогой, познакомься, это Георгий – друг Льва. Помнишь мальчика, который Левушку нашел, когда он в овраг упал?

Михаил Александрович кивнул, но продолжил вопросительно смотреть на жену.

– Так вот, кхм… – Наталья Дмитриевна кашлянула, а потом весело сказала: – Теперь он будет жить у нас.

Жорка, увидев барина, остолбенел, стушевался и вжал голову в плечи. Вид у Михаила Александровича был и впрямь такой, что человек, не знакомый с ним близко, пугался и старался вести себя очень осторожно. Высокий, статный, светловолосый, с узким носом и пышными усами, он обладал раскатистым голосом и неуемным темпераментом. Он, как сгусток живой энергии, притягивал к себе и пугал кипучей деятельностью. Рядом с ним Наталья Дмитриевна казалась миниатюрной и хрупкой, словно тростинка; она улыбалась и смотрела на мужа с вызовом.

Михаил Александрович ничем не выдал свое отношение к обрушившейся на него новости. Он лишь посмотрел на раскрасневшуюся от горячего пара и смеха жену, искрящемуся счастьем сыну и остановил свой взгляд на отмытом черноглазом Жорке. От этого сердце мальчика ухнуло к пяткам. Он схватился за полы рубахи так, будто они были его спасательным кругом, и потупил взгляд.

– Наташенька, – прокатился бас Михаила Александровича по зале после минутного молчания, – пройдем в голубую гостиную, милая. Мне кажется, нам есть что обсудить.

На несколько секунд снова повисла тишина, но в этот раз она была другой – тревожной, плотной и липкой. Потом Наталья Дмитриевна вскинула голову и молча направилась в сторону голубой гостиной. Лишь было слышно, как шуршат ее юбки.

Вдруг тишину нарушил молящий голос Льва:

– Папенька, прошу, не отсылайте Жору, он мой друг. Папенька… я так счастлив рядом с ним. У меня тут совсем нет друзей… Прошу вас, папенька!

Михаил Александрович еще раз взглянул на трясущегося и глядящего в пол Жорку, хмыкнул, подкрутил ус и отправился вслед за супругой.

Лев бросился к Жорке, обнял его своими худыми руками и горячо зашептал:

– Я не позволю им, не позволю! Ты мой друг, Жора, мой единственный друг на всем белом свете. Как я могу тебя отпустить?!

Жорку же снова сковало, как утром у избы кузнеца. Он знал, что именно сейчас решается его судьба, и молил Господа, чтобы хоть раз ему улыбнулась удача, а не просто поманила и щелкнула по носу. Он был так счастлив, когда Наталья Дмитриевна предложила ему пожить у них, потому что нога Льва не позволяла ему полноценно передвигаться.

Неожиданно для всех, в том числе и для самого Жорки, Лев нашел в деревенском мальчишке друга, о котором всегда мечтал. Жорка был смелым и отважным, веселым и беззаботным. Он день за днем упрашивал маму позволить им видеться чаще, а когда она сказала, что проще сделать так, чтобы Жора пожил в усадьбе, чем возить Льва на поляну каждый день, где мальчикам так понравилось играть, Лев не мог отказаться от этой идеи. И теперь Жорка стоял, вцепившись в полы белоснежной тонкой сорочки и глядя на свои босые ноги. Он не чувствовал прикосновений друга и не слышал его по-детски страстных обещаний. Он почему-то вспомнил зарок матери.

***

– Наташенька, милая, ну нельзя же в доме всех подряд селить, – басил Михаил Александрович, он ходил по комнате, пытаясь найти в себе силу убеждения.

– Мишенька, я же рассказывала тебе, как Левушка счастлив, когда видит Георгия. Ты же сам знаешь, как Лев мечтал о друге, и тут этот мальчик спас его. А он ведь совсем неплохой мальчик, я видела, как они играли вместе, когда на пикник ездила, я долго наблюдала за ним, – Наталья Дмитриевна вложила в свой голос просьбу, мольбу и требование одновременно. – Мишенька, ну нельзя быть таким несовременным. Нужно учиться смотреть в лицо веку прогресса, – и, видя, что Михаил Александрович все еще остается беспристрастным, продолжила: – Ты же не можешь позволить своему ребенку быть несчастным? Представляешь, как Лев расстроится, если ты Георгия назад отправишь? – И она замолчала, вопросительно посмотрев в глаза супруга.

– Ох, Наташа, ну не могу тебе отказать, – добродушно пробасил Михаил Александрович. – Как можно устоять перед такой речью, которая полна страсти? – уже смеялся супруг Натальи Дмитриевны.

– Миша, какой ты у меня хороший, – засмеявшись, Наталья Дмитриевна кинулась в объятья мужа.

– Дорогая, только ты его немного уму-разуму научи, если уж он по дому будет бегать, – пробурчал Михаил Александрович.

– Миша, можешь даже не сомневаться, у меня в голове столько планов, столько планов…

– Ты у меня такая выдумщица, – Михаил Александрович обнял свою жену, но она ловко выскользнула.

– Надо порадовать мальчиков. – И, подобрав юбки, быстро зашагала вглубь дома.

Михаил Александрович расстегнул пиджак и подошел к окну. На небе собирались грозовые синие тучи, но солнце из последних сил протягивало лучи, словно длинные руки, к земле. Барин хмыкнул, подкрутил по привычке ус и направился в свои комнаты. Пора было переодеваться к ужину.

Вечером того же дня Лев попросил Жорку называть его не барином, а просто Левой. Но у Жорки язык не поворачивался и немел каждый раз, когда он хотел обратиться к мальчику.

Глава 4

Прошел месяц с тех пор, как Жорка поселился в доме помещика Демидова. Сколько всего произошло за это время – и представить трудно. Началось все на следующий день после того, как мальчика привезли из деревни. Наталья Дмитриевна решительным шагом вошла в детскую, где возбужденный Лев показывал ошалевшему Жорке своих солдатиков, и сказала:

– Милые мои ребята, мне нужно с вами поговорить.

– Маменька, но мы хотели играть сейчас, – возразил Лева.

– Сынок, выслушайте меня, пожалуйста. Это важно. Нам нужно составить расписание обучения Георгия, и я надеюсь, что в этом важном вопросе ты станешь ему помогать.

– Конечно, можешь даже не сомневаться! – с жаром воскликнул мальчик. – Я помогу ему выучить все, что уже знаю сам, и мы будем дальше заниматься вместе.

От удовольствия он стал хлопать в ладоши.

Жорку никто не спрашивал, хочет ли он учиться, да и вообще чего он хочет. Но он бы и не смог ответить на этот вопрос, потому что хотел всего того, что ему предоставляла судьба, и намеревался брать от нее это все сполна.

– Вот и отлично. Значит, каждое утро занятия будут начинаться с французского, затем – мифология, история и география, точные науки и музыка. Мы выписали учителя, он приступит к работе через два месяца, будет готовить тебя, Левушка, для поступления в лицей, ну и Георгий заодно с тобой будет грызть гранит науки.

– Что, простите, мне нужно будет грызть? – встрепенулся Жорка.

– Это такое выражение, ничего тебе на самом деле грызть не придется, – и смех Натальи Дмитриевны золотистыми бубенчиками раскатился по комнате. – Будешь учиться вместе с Левушкой. Ах, чуть не забыла: еще нужно обучиться танцам, освоить этикет, манеры и шарм. Без этого никуда. Кхм, работа нам предстоит немалая, ну да ладно, справимся. Сегодня просто играйте, а с завтрашнего дня приступим. – И барыня поднялась, давая понять мальчикам, что разговор окончен, и они могут развлекаться.

– Пошли к пруду, Жора, – схватил того за руку Лев.

– Пошли, – оживился Жорка. Природа была его стихией, он уже научился слышать ее, видеть необыкновенную красоту и просто быть ее частью.

Они неторопливо спускались, держась за руки, на большую лужайку перед домом, а потом медленно вышли на тропинку. Солнце было уже почти в зените, от травы пахло пряным жаром. По обе стороны от тропинки, среди сочной зелени, рассыпались желтые, фиолетовые, розовые цветы, они убегали вдаль, украшая и оживляя строгую, подстриженную на английский манер лужайку.

Несмотря на то что пруд был довольно обширный, его выкопали сто лет назад крестьяне для хозяина, который мечтал разводить карпов. Вдоль берега пруд очищался от свободолюбивой растительности, здесь не росли камыш и рогоз, не кланялись пушистыми ветвями ивы. Вдоль пруда по кругу стояли скамейки и были разбиты аккуратные клумбы, на дальней стороне пруда от усадьбы белыми колоннами сверкала ротонда, возле которой красовался большой розарий. Цветы для него выписывались со всей Европы. Справа от тропинки покачивались привязанные лодки и гордость Михаила Александровича – настоящая гондола, присланная из Венеции. После России Михаил Александрович безоговорочно всей душой любил Италию, особенно Венецию. И эта маленькая блажь в виде гондолы грела ему душу. Он даже выучился управлять ею и ради смеха приобрел полосатую фуфайку и шляпу. Здесь же возился лодочник в серой нечистой рубахе.

– Кузьмич, мы на лодке хотим покататься, – сказал Лев.

– Отчего ж не покататься, когда денек такой погожий, – пропыхтел Кузьмич.

Он с любопытством посмотрел на Жорку и подмигнул ему.

– Залезайте, ребяты.

Лев, со светлыми волосами, одетый в чистую белую рубашку, аккуратно перешагнул борт и сел на нос лодки. Жорка, сверкающий на солнце темными, почти черными волосами, загорелый, живой, перемахнул борт в два счета и по привычке уселся на весла.

– Э нет, дуй-ка на нос. На веслы сам сяду, чего доброго утопнешь, – пробурчал Кузьмич и столкнул лодку в воду, хлюпая сапогами. Потом он грузно запрыгнул, от движения лодку чуть качнуло, и Левушка вскрикнул от удовольствия и страха. Жорка встрепенулся и крепко прижал к себе мальчика.

– Ты держись. Ты не упадешь, если будешь держаться, – зашептал он.

На секунду он представил, как мальчик падает в воду и как его, Жорку, за это отправляют опять в деревню. И эта мысль за доли секунды привела его в ужас.

– Ой, Жора, я так испугался, что в воду упаду. Маменька всегда так волнуется, что со мной что-то случится. Да еще после моего приключения в овраге до сих пор сам себе удивляюсь, как это я решился так далеко в лес зайти.

– Барин, брось ты это, – пробасил Кузьмич. – Я же сам удавлюсь, ежели что случится. Не будет мне жизни, коли молодой барин за борт свалится.

Мальчик расслабился и заулыбался, он погладил своими тонкими пальчиками сухую, мозолистую руку Жорки и сказал:

– Как же хорошо, что теперь у меня есть друг. Мы плывем, как настоящие морские корсары. Ура!

Кто такие корсары, Жорка знать не знал, но видя, как его сосед улыбается, тоже расслабился и подставил свое лицо жаркому ветру, а Кузьмич налег на весла, и лодка заскользила по гладкой поверхности пруда.

Держась одной рукой за Жорку, Лев опустил вторую в прозрачную, прохладную воду и запел тонким голоском. Жорка от неожиданности чуть не выпустил руку мальчика и замер в изумлении. Конечно, он слышал в деревне и разухабистые народные песни, которые исполняли девки или бабы на гуляниях, и тяжелые, грудные мотивы, которые заводили во время застолий. Жорка всегда любил слушать, как кто-нибудь затягивал куплет и остальные тут же включались и подпевали надрывно и тоскливо. Он часами готов был просиживать в кустах, наслаждаясь переливами русской песни. От грустных у него текли слезы. От веселых становилось хорошо на душе и странное чувство удовольствия разливалось от макушки до самых пяток.

Но то, что пел сейчас Лев, было воистину удивительным, такого Жорка еще не слышал никогда – голос мальчика был высокий и чистый, словно перезвон хрустальных колокольчиков. Жорка открыл рот и не сводил глаз с исполнителя.

– Что это за песня такая? – прошептал мальчик, когда его сосед умолк.

– Это романс, называется «Соловей», композитор – Александр Александрович Алябьев, знаешь такого?

Жорка отрицательно покачал головой.

– Мама говорит, что у меня неплохо получается брать высокие ноты. Мы постоянно музицируем, а когда приезжает мамин брат, даем домашние концерты, он в Петербурге работает в Императорском театре. Ну а раз ты теперь с нами, то и тебе придется постигать музыкальную науку. Никуда не денешься. – И, рассмеявшись, добавил: – Не волнуйся, это гораздо интереснее, чем математика, например.

Хотя Жорка не знал, что такое романс, кто такой Алябьев, что значило трудное слово «композитор», и уж тем более не подозревал о существовании Императорских театров, он негромко попросил своего друга:

– Можешь, пожалуйста, еще раз спеть?

Лев с улыбкой кивнул, и в тугой жаркий воздух снова ворвались высокие ноты романса.

После прогулки на лодке настала очередь Жорки удивлять своего друга. Он учил его бросать камешки лягушкой, стрелять из своей рогатки и ловить кузнечиков. Лев от восторга то и дело обнимал Жорку.

– Ты знаешь, Жора, мы так весело с тобой проводим время! Одно только меня расстраивает…

– Что же это?

– Очень хочется побегать, – рассмеялся Лев. – Но пока… – он взглянул на ногу, – только пешком.

– Это ж ненадолго, – сказал Жора и потрепал друга по плечу. – Скоро нога заживет, и мы устроим забег наперегонки.

На следующее утро после завтрака Лев притащил Жору в классную комнату. Она была просторной и находилась на первом этаже, в комнате стояли стол, шкаф с книгами, висели плакаты с нарисованными картинками на них, стопками лежали карточки, а во всю стену растянулись огромные карты: одна – звездного неба, а вторая – мира.

– Ну что, Жора, поздравляю. Сегодня тебя ждет первый урок. Будем тебя с матушкой грамоте учить, – высокопарно произнес Лев и рассмеялся.

– Боязно мне, барин, то есть… Лева. Боюсь, не пойму ничего. Премудростей всяких не постигну, и что тогда? – испуганно произнес Жорка.

– Постигнешь, конечно постигнешь. Можешь даже не сомневаться.

Вскоре пришла Наталья Дмитриевна, в руках она держала целую стопку книжек. Она выглядела довольной и воодушевленной.

– Ну что, дети, начнем, – начала она, раскладывая перед собой книги.

У Жорки затряслись коленки. Он понимал, что учиться надо, и это требование Натальи Дмитриевны, при этом он не мог взять в толк, зачем ему сдалась эта грамота.

– Начнем, пожалуй, вот с этого, – барыня ловко выудила одну из книг и открыла ее на середине. – Прочти вот здесь, – и указала на абзац.

– Как это «прочти»? – с ужасом прошептал Жорка.

– Так я и думала, что читать ты не умеешь, – удовлетворенно сказала барыня. – А буквы хоть какие-нибудь знаешь?

Жорка замотал головой, как конь на привязи.

– Ну что ж, начнем с самых азов… – И перелистнула книжку в самое начало.

– Это «а», самая первая буква, следом идет «бэ», но если их поменять местами, вместе читается как «ба», понятно? – И Наталья Дмитриевна начертила на грифельной дощечке «БА».

– Теперь ты напиши, Лев, – обратилась она к сыну. – Георгий еще раз посмотрит и вслед за тобой уж точно сможет повторить.

Зардевшийся от удовольствия мальчик принялся писать буквы на доске, старательно выговаривая:

– «Бэ» и «а», вместе «ба».

Жорка смотрел во все глаза на грифельную доску. Для него вся эта смешная писанина была диковинной и никчемной. Куда лучше на лодке плавать или под березой лежать, птиц слушать. Но, как говорится, назвался груздем – полезай в кузов. Хочешь задержаться в барском доме – будь любезен, акай и бекай, раз барыне так надобно. Вот Жорка открыл рот и завел:

– «Бэ» и «а», вместе «ба».

– Ура! – закричал Лев.

Наталья Дмитриевна улыбнулась:

– Коли ты такой смышленый, так мы тебя быстро выучим. Теперь смотри – это «вэ», это «о». Вместе «во».

Жорка послушно повторил, Лев с удовольствием чертил на доске замысловатые буквы. После грамматики была математика. Она понравилась Жорке куда больше. Наталья Дмитриевна клала на стол деревянные палочки и объясняла, сколько будет, если прибавить к одной палочке одну или две, или сразу десять. Здесь не нужно было ничего чертить, нужно было просто представлять в голове, как растет горка с палочками с одной стороны и уменьшается с другой. Барыня похвалила мальчика за сообразительность, Лев стиснул ему руки, и Жорка расцвел от счастья.

– Давайте сейчас займемся музыкой, потом обед и отдых. А к вечеру я почитаю вам вслух, – пообещала Наталья Дмитриевна.

От слова «музыка» у Жорки внутри все словно окрасилось в золото, в его голове зазвучали переливающиеся мелодии, перетекающие одна в другую. Он представил себе, как Лев будет петь романс «Соловей», а Жорка будет сидеть и слушать, купаясь в океане волшебных звуков.

На деле же все произошло не так, как ожидал мальчик. Наталья Дмитриевна пригласила детей в голубую гостиную, где стоял большой рояль, и усадила за него Льва. Открыв ноты, она просила его проигрывать одну мелодию за другой по десять раз. Мальчик иногда сбивался, а от барыни только и слышалось: «Еще раз, Лев. Не фальшивь, играть нужно чисто».

Лев кивал головой и с неведомым доселе Жорке упорством принимался стучать по клавишам снова. Звуки были нестройные, рваные и решительно Жорке не нравились. Наконец Лев достаточно намучился и, улыбнувшись сам себе, спросил:

– Маменька, какие ноты для Жоры достать?

– Давай взглянем, что у нас есть самое простое.

– Может, «Гуси, гуси, улетайте»? – спрашивал мальчик, уже раскладывая их на подставке.

– Подойдет. Георгий, садись за рояль, – произнесла Наталья Дмитриевна.

Жорка со страхом посмотрел на лакированный, огромный, распластавшийся по комнате, словно кит, инструмент, затем взгляд его сфокусировался на черно-белой россыпи клавиш. Их было так много, и они все были одинаковыми. Во рту у мальчика пересохло. Он тоскливо взглянул на Льва, потом перевел взгляд на Наталью Дмитриевну.

– Ну же, смелее, – поторопила она его с улыбкой.

Жорка на трясущихся ногах подошел к роялю и с закрытыми глазами плюхнутся на табурет. Наталья Дмитриевна встала рядом, она мягко положила ладонь на клавиатуру и стала объяснять:

– Смотри, Георгий, вся клавиатура состоит из октав, я сейчас пальцами выделила одну октаву, в нее помещается ровно семь нот. Давай мы их послушаем.

Наталья Дмитриевна нажала на одну клавишу, она зазвучала довольно низко.

– До-о-о, – пропела женщина вслед за звуком, изданным недружелюбным роялем, потом она нажала другую клавишу.

Следующие назывались «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си».

Жорка с удивлением смотрел в рот Наталье Дмитриевне и ничего не понимал. Все эти звуки казались разными по высоте звучания и плотности.

– Теперь попробуй вместе со мной, Георгий.

Наталья Дмитриевна снова нажала клавишу до. Жорка повторил, но вышло у него не очень. Он своими ушами услышал, что его до совсем не похоже ни на звук рояля, ни на до Натальи Дмитриевны. Взглянув на Льва, Жорка обнаружил, что тот пытается скрыть смех, но у него плохо получалось. Всхлипы и булькающие звуки, которые тот пытался удержать, то и дело вырывались наружу.

– Лев, – строго сказала барыня, – держи себя в руках. Все учатся по-разному.

Мальчик кивнул, виновато потупил глаза и, закусив губу, чтобы не засмеяться, отошел подальше.

– Давай, Георгий, теперь ре.

В этот раз получилось чуть лучше, но все равно совсем не похоже на то, что пела Наталья Дмитриевна.

– Теперь ми. Посмотри, какую клавишу я нажимаю, затем закрывай глаза и слушай инструмент, слушай мой голос, и все.

Женщина пропевала ноты по нескольку раз. Жорка же послушно прикрыл веки, вдохнул поглубже и прислушался. Он умел слушать и слышать звуки природы, поэтому сейчас каждая частичка звука взрывалась в его голове мощной струей, поднималась высоко вверх, словно фонтан, и, падая вниз, рассыпалась на золотые искры. Но извлечь из себя нечто, хоть отдаленно напоминавшее то, что он слышал, не мог. Наталья Дмитриевна еще долго терзала Жорку, пытаясь добиться по крайней мере одного приличного попадания в ноту, но все было безуспешно. Она вздохнула, потрепала Жорку по голове с уставшей улыбкой и сказала:

– Так, давайте все же попробуем поиграть немного. Лев, сыграй нам «Гуси, гуси, улетайте».

Мальчик кивнул, сел за рояль и исполнил мелодию.

– А теперь сыграй еще раз и объясни Георгию, какие ноты ты играешь.

Он с жаром принялся показывать октаву, называл ноты и показывал последовательность. Здесь все оказалось не так плохо. Память у Жорки была неплохая, посмотрев несколько раз, как двигаются руки Льва, он смог более-менее повторить мелодию, чем невероятно обрадовал и Наталью Дмитриевну, и Леву.

– Все, на сегодня хватит, – сказала женщина. – Через полчаса обед, после – свободное время, а в четыре соберемся в ротонде, там уже будет тень, почитаю вам.

***

– Ну как дела, милая? – встретил вопросом супругу Михаил Александрович. Она выглядела, как всегда, прекрасно, но сейчас небольшая складочка на лбу выдавала ее озабоченность.

– Все отлично. Я, правда, не подозревала, что учить человека, который совсем ничего не знает, – это так трудно, – она неуверенно улыбнулась и взглянула на своего мужа. Он внимательно посмотрел на нее:

– Беспокоюсь за тебя, Наташа. А нужна ли тебе такая забота?

– Что ты, Мишенька, конечно нужна. Мальчик рос без матери. Да и Левушка его любит бесконечно, – складка на лбу разгладилась, когда она заговорила о своем сыне, а в голосе появилась нежность. – Наш мальчик так счастлив, когда показывает ему буквы или ноты. Нельзя лишать его такой радости. Да и Георгию все на пользу, уверена, из него выйдет толк.

– Как знаешь. Я только не хочу, чтобы тебя эти занятия утомляли, – он провел рукой по ее предплечью.

– Они меня не утомляют, Мишенька. Это я сама утомляюсь от того, что не знаю, как правильно все объяснить. Думаю, что завтра будет лучше. Мне самой нужно набраться терпения и не торопить события.

– Наташенька, душа моя, – прошептал своей супруге Михаил Александрович и, подставив ей локоть, повел в столовую, где уже все было накрыто к обеду.

Глава 5

По утрам Жорка плелся в классную комнату, как на каторгу, особенно на занятия музыкой. Ощущал он себя полным дураком – сколько ни билась Наталья Дмитриевна, сколько про ноты ни рассказывала, не складывалась в голове у Жорки картинка, что это такое, и все тут. Он старался, пытаясь повторить ноты и не бояться страшного инструмента, но у него никак не выходило. Он искренне хотел порадовать барыню. Но в первую очередь он боялся за свою участь – вот возьмут и разочаруются в нем, в такой дубине стоеросовой, и выпрут из барского дома назад в кузнецкую избу.

Вечерами, когда никто не видел, он бился лбом о стену, чтобы мозги на место встали и заработали. Не помогало. Тогда в наказание мальчик щипал себя, а один раз и вовсе хотел себя розгами отхлестать, но из дома в тот день не выпустили из-за грозы, и Жорка остался без порки. Он принялся было молиться Богу, чтобы его к отцу не отсылали, да не смог вспомнить ни одной молитвы.

В общем, когда наступило первое воскресенье и нужно было собираться к отцу, сердце у Жорки ныло и сжималось от страха. Лев собрался сопровождать, но барыня не разрешила. Во-первых, пусть Жора с отцом пообщается, соскучился, наверное. А во-вторых, к чаю ждали маминого брата Александра Дмитриевича. У Императорских театров начались долгожданные каникулы, и Александр Дмитриевич решил провести несколько дней в кругу семьи, прежде чем уехать на ежегодные гастроли за границу.

Отправить Жорку в деревню было решено в повозке. Ни кучер Иван, ни тетка Авдотья не одобряли эту идею. Они оба ворчали, что негоже босяку в барской повозке разъезжать. Но приказ есть приказ – поэтому посадили Жорку в коляску, и Иван, все еще покачивая головой, прикрикнул на лошадь: «Но! Пошла, родимая». Серая лошадка в яблоках нехотя поплелась в деревню.

Завидев издалека повозку, крестьяне стали собираться и гадать, зачем барская коляска появляется здесь второй раз на неделе.

– Может, ыще кого забрать хотять, малого им одного Жорки, – осклабился рыжий курносый мужик.

– Уж теби-то точно не заберут, – ответила ему рядом стоявшая баба. – Кому ты нужон-то такой. Зеленый еще совсем, а уже пропойца великий.

Рыжий хотел было бабе ответить по совести, но коляска была уже совсем близко, поэтому он только сплюнул на землю. Когда повозка подкатила еще ближе, всем стало заметно, что, кроме Жорки, там никого нет. Напряжение в толпе спало, и настроением завладели веселье и разухабистая удаль. Дети побежали рядом с коляской, самые лихие попробовали уцепиться или вскочить на подножку, но кучер Иван свое дело знал на славу. Он пару раз звучно щелкнул кнутом, и попыток запрыгнуть на подножку уже никто не делал. Да и Иван зашлепал губами: «Трпру, стой», и лошадка встала около дома кузнеца.

Жорка спрыгнул вниз и махнул Ивану, мол, все в порядке, поезжай. Кучер хмыкнул и сказал:

– К вечеру сбирайся, приеду за тобой.

Собравшиеся в полном молчании смотрели на мальчика. В глазах крестьян плескались интерес и зависть, поэтому, как только Иван отъехал от дома кузнеца на порядочное расстояние, набросились на Жорку своей неуемной русской силищей. Стали трясти, поздравлять и одновременно с этим выговаривать ему, что он хорошо устроился, хватали его за полы новой белой рубахи, тянули за матросский воротничок.

«Экий франт приехал, посмотри, Василевна», – послышалось в толпе. «Франт не франт, а уж точно не нашенский», – возник другой голос. «Быстро на барских харчах щеки отрастил, и недели не прошло», – донесся третий. «Ты таперича наездом или все, останешься?» – шепелявил еще один.

Жорка на миг закрыл глаза, быстро и остро мелькнуло в его голове, что он здесь не у себя дома. Он мотнул головой, чтобы отогнать эту мысль, открыл глаза и сразу заметил в грязном окне белое лицо кузнеца Василия.

– А ну, разойдись! – неожиданно для самого себя завопил мальчик и замахнулся на босого сопливого Ермолку: – Я тебе сейчас потяну за рубаху!

– А что сделаешь, драку, что ли, затеешь? – ухмылялся Ермолка. – Уж если драку, то сойдемся по-хорошему, тут можешь не сумлеваться.

– Я тебе похуже что-нибудь придумаю, будешь знать, как лезть ко мне, – рассвирепел Жорка.

Вокруг все расхохотались, даже бабы, которые раньше к мальчику имели жалость.

– Ой, насмешил, – развеселился тощий, изъеденный глистами Яшка. – Это чем же ты нам грозишь?

До такой степени Жорке захотелось показать им всем, что слова сами по себе выпрыгнули из него.

– Проклятием черным, вот чем. Тетка Авдотья, думаете, чего по деревням не ездит? А потому, что сидит она днями и ночами в своем чулане. Силища у нее есть скрытная, ведает тетка знанием тайным, как хворь навести или с ума свести человека всякого. Она в барском доме на защите стоит, раскидывает карты свои, смотрит туда и колдует над чужой судьбинушкой, – зловеще произнес Жорка, медленно переводя взгляд с одного на другого. – Вот попрошу, и наколдует она, чтобы у тебя, Ермолка, руки отсохли, тогда драться тебе будет нечем. – И он остановил свой взгляд на парнишке.

– Матерь Божиа, – перекрестился дядька Феофан. – Ты чего, малец, с ума сошел? Закружила тебя жизь барская.

– Несешь околесицу, а ведь мы тебя, как родненького, ласкали, – сказал Семен и стал пятиться. Да и остальные подхватили, стали креститься, охать и осуждающе качать головами.

А Жорка только довольно улыбался и приговаривал про себя: «Уж я-то помню, как ты, Семен, меня „ласкал“ за уши, когда мне жена твоя краюшку хлеба дала. А про тебя, Ермолка, – как ты мне оплеухи и затрещины отвешивал. И про тебя, Петька, тоже все помню. Полезно вам будет устрашиться».

То, что он врал, его нисколько не смущало, тем более это и не было враньем, а скорее полуправдой. Он видел несколько раз, как старуха сидит вечерами на кухне и долго раскладывает карты специальным узором, позже он выяснил, что это занятие называется «пасьянс». Что это было такое, он так до конца и не понял, но вид у тетки Авдотьи был загадочный и немного жуткий.

– Да ну его, – сплюнул Ефим. – Обождем-ка, когда домой совсем воротится. Вряд ли он надолго в барском доме задержится. Поиграются баре и выбросят, как котенка. Вот и посмотрим, как потом запоет.

От этих слов Жорку прошиб холодный пот, а непослушные слова снова вырвались из его рта.

– Это мы еще посмотрим, кого выбросят, а кого нет, – пробурчал мальчик. Он вскинул голову ровно так, как это делал Лев, и, протискиваясь сквозь толпу, направился к крыльцу дома. Поднявшись по скособоченным ступеням, он сглотнул ком, непонятно откуда появившийся в горле, и толкнул тяжелую скрипучую дверь. За неделю ничего не поменялось. Да и что, собственно, могло поменяться? Лавка стояла в углу у маленького окна, как всю жизнь стояла. Рядом – грубо сколоченный стол, посреди комнаты – большая беленая печь, в углу – запыленный образ, у другой стены – еще одна лавка. На ней, впрочем, как и всегда, сидел отец. Он смотрел в окно.

– Двери закрой, – произнес он.

Жорка дернулся, прижал дверей сильнее.

– В печке щи, коли голоден. Матрена с утра хлопотала.

«Что-то уж слишком часто Матрена тут хлопочет», – подумал Жорка, вслух же сказал:

– Нет, не голоден. Пойду прогуляюсь.

Василий только кивнул. Жорка осторожно выглянул во двор, и только убедившись, что все разошлись, быстро прошмыгнул на улицу. Там он направился к своему укромному месту в камышах, аккуратно снял одежду, чтобы не замарать, и вытянулся на берегу. Лежа на мягкой, сочной траве, вдыхая свежий и горячий воздух, Жорка понял, как не хватало ему этого ощущения свободы всю неделю. Вдалеке запела иволга, ее трудно увидеть, поскольку она предпочитает селиться в лесах. Жорка улыбнулся, думая о том, как он любит бродить по лесу, чтобы найти ее желтую спинку и послушать ее пение. Шуршал камыш, раскачиваемый ветром. Мальчик закрыл глаза и задремал, снилась ему прекрасная, летящая над полем музыка, звонкая и нежная, как песня иволги.

В камышах Жорка провалялся почти весь день, возвращаться в отцовский дом было неохота. Он с тоской думал о доме купцов Демидовых и о том, что Ермолка может быть абсолютно прав – помучаются с ним и отправят восвояси к отцу. От этих мыслей становилось нехорошо, тошнота подступала к самому горлу. Только спустя еще час Жорка понял, что тошнит его не только от скорбных мыслей, но еще и от голода. Как не хотелось идти к отцу, но делать было нечего, он натянул на себя одежду и, понурившись, поплелся к избе.

Помимо отца он застал еще дома Матрену, краснощекую, курносую вдову, которая не скрывала своих намерений остаться здесь всерьез и надолго.

Жорку она не любила, но терпела, конечно. В смуглом подвижном мальчонке было что-то чужое, что отталкивало ее. Он не был похож ни на кузнеца Василия, ни на Настасью-покойницу. Видно, вспомнила судьба-проказница про Настасьиного деда, цыгана, осевшего подле Настасьиной бабки, в те времена – первой деревенской красавицы. Никто этого выбора не понял, но постепенно все привыкли и к хитрому цыганскому прищуру, и к ленивой манере ничегонеделания. Остался цыган в деревне на всю жизнь, а теперь вот возродился в вертлявом Жорке.

Жорка же к Матрене испытывал странные чувства, они настолько лишали его спокойствия, что он предпочитал прятать их поглубже, поэтому каждый раз, когда он оказывался с ней в одной комнате, у него внутри будто все замерзало.

– Явился, – ровным голосом сказал отец. Было неясно, злится он или нет.

– Явился, – повторил Жорка.

– Щи хлебать будешь? – спросила Матрена.

Жорка что-то буркнул, мотнул головой и уселся за стол. От слова «хлебать» его покоробило, хотя он сам не понял отчего. Всю жизнь в деревне хлебают щи, что же теперь не так?

А «не так» заключалось в том, что Наталья Дмитриевна приглашала за стол следующим образом: «Дети, обед подадут через тридцать минут. Всем переодеться и умыться».

И хоть Жорка за стол с семьей Демидовых не садился, он также шел умываться и переодеваться. Обедал он в одиночестве, за отдельным маленьким столиком в классной комнате. Он старался аккуратно держать ложку, как ему показывала барыня, не откусывать хлеб помногу и пытался привыкать к странной на вкус пище. Со второго дня пребывания его обед состоял из барского меню. Что ели они, то и он. «Георгий Васильевич, пора к столу», – посмеивался Жорка, обращаясь сам к себе.

А сейчас перед ним бухнули глиняный горшок с жидкими щами. Жорка втянул носом кислый запах и, несмотря на голод, с неохотой взялся за деревянную ложку и начал втягивать суп.

– Ишь, гордыбака какая, – промолвил отец. Сказал вроде бы себе в бороду, но Жорка сразу понял, что это ему.

На секунду возникло желание показать отцу, что он все еще «свой». Но желание показать, что он уже «не свой», неожиданно стало сильнее. Жорка отчетливо понял, что ни за что на свете он не хочет быть «своим» ни в этой избе, ни в этой деревне. Был только один шанс все изменить, и Жорка не собирался его упускать.

Вечером приехал Иван.

– Готов, малец? – спросил он Жорку. Мальчик кивнул, поклонился отцу с Матреной и запрыгнул в повозку.

Когда деревня осталась далеко позади, Жорка наконец смог вытолкнуть воздух из легких. Ему было страшно, что за ним никто не приедет, и в то же время он боялся признаться себе в самом этом страхе. Теперь же, когда резвая лошадка снова везла его в усадьбу, он испытал облегчение, от чего его ноги стали ватными, он закрыл лицо ладонями и всхлипнул. И было непонятно, смеется он или плачет.

Глава 6

Наутро Жорка обнимал Льва так, что Наталья Дмитриевна испугалась, что он его задушит.

–Ну-ну, Георгий, не стоит так выражать свои эмоции, – строго сказала она, но в душе была рада тому, что мальчик скучал без ее сына, несмотря на то что был с отцом. – Так, милые мои, сегодня мы добавим к нашим занятиям еще и французский. Левушка, конечно, многое понимает, а тебе, Георгий, придется потрудиться, но это не страшно, потому что голова у тебя точно на месте.

– Хоть китайский, – прошептал Жорка и снова стиснул тонкую белую ладонь Льва.

– Ну ты и забавный сегодня, Жора, – рассмеялся мальчик.

– Я боялся, что ты меня забудешь, – прозвучал честный ответ.

– Да ты что, Жора! Я и сам немного боялся, что ты не воротишься, – всплеснул руками Лев.

В этот момент скрипнула дверь, и диалог двух довольных друг другом мальчишек прервался мужским густым басом:

– Кто тут кого собрался забывать?

– Ах, дядя Саша, познакомьтесь – это мой друг Жора. Он деревенский, но теперь живет у нас, уже научился многому. Матушка говорит, что он смышленый, – торопливо заговорил Лев.

– Наслышан, наслышан, – пробасил Александр Дмитриевич, засунув оба больших пальца в карманы жилета, и, сощурив оба глаза, пристально рассматривал Жорку.

Первые секунды мальчик не знал, куда деться от этого хитрого, пронизывающего взгляда, но потом вскинулся, распетушился и чисто произнес:

– Позвольте представиться самому. Кхм-кхм, меня зовут Георгий Васильевич, сын кузнеца, но имею различные стремления, зубрю математику, словесность, сегодня вот хранцузский… Но вот с музыкой не особенно, хотя стараюсь…

Александр Дмитриевич прямо покатился со смеху, его напомаженные густые усы подрагивали, а глаза заблестели от слез.

– Где ты нашла такой экземпляр, Наташа? – обратился он к сестре, вытаскивая платок из нагрудного кармана, чтобы промокнуть увлажнившиеся глаза.

– Георгий – хороший и смелый мальчик, он спас Левушку, когда тот в овраг упал. Да он и друг хороший, так, Лев?

Мальчик кивнул.

– Ну вы и выдумщики, но мне все это нравится. Молодец, Наташа, смотришь вперед, в Европу, – произнес он с воодушевлением и потянул ус. Потом снова хитро посмотрел на Жорку и сказал: – Что ж, пойдем, голубчик, взглянем, что там у тебя с музыкой не особенно…

– Сашенька, позанимаешься сегодня с ними? – спросила Наталья Дмитриевна.

– Конечно, для чего же еще нужен дядя, который из театров не вылезает и бывает у своего любимого племянника от силы пару раз в год, – он торжественно прошествовал к роялю. – Да вы не стойте, мальчики, идите сюда, к инструменту.

Ребята пошли вслед за Александром Дмитриевичем, Лев – довольный, Жорка – еле переставляя ноги. Наталья Дмитриевна кивнула заглянувшему в музыкальную гостиную мужу, и они вместе присели на небольшой диван у окна. Александр Дмитриевич поднял над клавиатурой растопыренные во все стороны пальцы, золотой перстень сверкнул в лучах солнца, а огромный бриллиантовый камень рассыпал такие же золотые горошины света по комнате, зажмурился и резко ударил по клавишам черного рояля. Жорка аж подскочил от неожиданности. Хорошо еще бранным словцом не сверкнул. Он и вообразить себе не мог, что музыка может быть резкой и даже тревожной; потом пальцы Александра Дмитриевича замедлили свой бег, и из-под них полилась плавная мелодия, которая разлилась по комнате, наполняя всех негой.

– Ну, как вам? – откинулся довольный Александр Дмитриевич, после того как сыграл последний аккорд.

– Не слышала ничего подобного, Саша, – сказала Наталья Дмитриевна. – Что это?

– Это современная французская музыка. Нашим русским ушам еще непривычная, – фыркнул Александр Дмитриевич. – Это Дебюсси. Фон Мекки привезли это юное дарование из Франции. Проба пера, так сказать. Что скажешь?

– Это интересно. И действительно непривычно, – тактично ответила женщина.

– Эх, Наташа, Наташа, – забасил ее брат, – двадцатый век на носу. Изменения грядут, и никуда от них не деться ни в музыке, ни в искусстве, ни в политике. – Александр Дмитриевич снова засунул большие пальцы в жилет. – Хотя мне, конечно, по сердцу наша милая Россиюшка с такими вот молодцами-удальцами, – и он ткнул пальцем в Жорку. – Ну-ка, малец, садись за рояль.

Жорка попытался изобразить улыбку, когда взглянул на довольного Льва, несчастно вздохнул и присел на свободный табурет рядом с братом Натальи Дмитриевны.

– Не бойся, Жора, – шепнул ему мальчик, – дядя Саша только на первый взгляд кажется грозным.

– Ага, – промямлил Жорка и осторожно занял место за роялем.

«Дай-ка мне, милок, ноту ля», – раздался где-то над ухом страшный бас. Жорка ткнул на одну из клавиш.

– Это нота си. Еще одна попытка. Дай-ка ноту до.

Жорка опять ткнул.

– Н-да, почти безнадежный случай, – рассмеялся Александр Дмитриевич. – Смотри, Георгий, клавиши на рояле расположены октавами от низкой к высокой. В каждой октаве по семь нот. Названия нот-то ты знаешь?

Жорка неуверенно кивнул:

– До, ре, ми, фа, соль, ля, си…

– Верно, – закивал завитой головой Александр Дмитриевич. – Для того чтобы научиться играть, нужно не просто запомнить, куда нажимать, но в первую очередь услышать ноту. – И Александр Дмитриевич принялся наигрывать легкую мелодию, делая акцент то на одной ноте, то на другой. При этом он каждый раз поднимал вверх указательный палец и посматривал на Жорку.

Жорка делал вид заинтересованный и внимательный, однако сам не сводил глаз с пальцев играющего. «Нужно просто запомнить очередность, и все, – думал Жорка. – Просто представить, как сначала нажимается первая клавиша, потом вторая, потом третья… А эту чепуху вроде нот и уж тем более записей в нотную тетрадь мне терпеть не по силам. Память у меня что надо. Запомню – и дело с концом».

А Александр Дмитриевич продолжал наигрывать прекрасную нежную мелодию и с упоением рассказывал, как важно развивать слух, обучаться нотной грамоте и отрабатывать игру на инструменте.

– Усердие, усердие и еще раз усердие, – говорил он, зажмурившись от красоты выплывавшей из-под его пальцев мелодии.

– Я немного понял, – прошептал мальчик. – Я буду работать.

– Вот и отлично, – произнес довольный учитель и оборвал мелодию. – Пойдемте, дорогие мои, чай пить. Оставим мальчика, пусть попробует себя в тишине. Очень важно, чтобы ученик смог самостоятельно выполнять задания.

Он шумно поднялся, предложил локоть своей сестре, другой подхватил племянника. Вслед за ними, довольный предстоящем чаепитием, на котором не грех выпить вишневой настойки, встал и Михаил Александрович.

– Мы пойдем, – радостно крикнул Лев Жорке, – а ты порепетируй пока. Послушай, как звучат одни и те же ноты в разных октавах.

И они, шумные и бурлящие, вышли из комнаты. Жорка остался в комнате один на один с роялем.

– Ты, чудище колченогое, что же ты мне никак не даешься? Думаешь, ты мне не по зубам? – прошипел Жорка, снова усаживаясь на табурет.

Он уже знал, что, когда дама встает со своего места, все мужчины в комнате должны встать, вот и он вскочил, чем заслужил от Натальи Дмитриевны улыбку. Теперь же, глядя на клавиши, он глубоко вздохнул и нажал одну из клавиш, потом другую, потом следующую. Принципиальной разницы он не слышал, кроме, конечно, нот, расположенных на разных концах клавиатуры. А две соседних звучали для него более-менее одинаково. Вот и как тут разобраться? Он пробовал и так и сяк, подставлял ухо близко к клавишам или наоборот отодвигался и закрывал глаза, как это делал Александр Дмитриевич, но результат был один, точнее, не было никакого результата. Не слышал он разницы, и все тут, не мог отличить одну ноту от другой.

Тогда Жорка понял, что заходить нужно с другой стороны. Он зажмурился и вспомнил пальцы Александра Дмитриевича, как они нажимали на клавиши по очереди. Попробовал повторить, и получилось что-то похожее на мелодию. Затем повторил еще раз, нажимая на клавиши увереннее, от чего мелодия зазвучала громче и ярче.

В этот момент в распахнутых во двор стеклянных створках французского окна появился Лев.

– Жора, что я такое слышу? Ты играешь! – воскликнул мальчик.

– Я пробую, – потупившись ответил Жорка, но в его темных, как спелые вишни, глазах промелькнули хитрые искорки. – Это все Александр Дмитриевич, ему спасибо, что научил. Как думаешь, справляюсь я? – и он сыграл мелодию еще раз.

– Конечно. Еще немного практики, и все будет идеально, – с жаром произнес Лева, искренне радуясь за друга. – Матушка сказала, чтобы я звал тебя уже. Хватит для первого дня.

Глава 7

– Жду не дождусь, когда приедут гости.

Жорка откинулся на спину, сидя в большом кожаном кресле.

– Ах, как же жаль, что именины бывают только раз в году, – юноша запрокинул голову и, глядя в потолок, мечтательно сказал: – Вечер будет грандиозным. Музыка, танцы, шампанское…

Светловолосый молодой человек, сидящий напротив за письменным столом, взглянул на друга и усмехнулся:

– Тебе бы, Жора, только именины и вечера. Учился бы ты с таким же усердием, с каким праздников ждешь.

Он отложил книгу, которую читал.

– Ты вызубрил параграф по арифметике, который нам задали на завтра? Или, как всегда, пробежал на скорую руку?

– Лева, да не будь ты таким строгим. День-то сегодня какой! Как можно думать о какой-то арифметике. И потом, не все же к учебе способны одинаково. Светило науки и мастер зубрежки у нас ты, а не я, так что нечего меня осуждать, – молодой человек рассмеялся, видя, как его друг пытается сохранить строгий вид.

– Глупый, ты, Жорка, не можешь отличить истинное от ложного.

– Разве? – бровь Жорки изогнулась дугой.

– То есть… Я хотел сказать, нужно различать действительно важное от чепухи. Вот учеба очень важна, именины тоже, но не так. Понимаешь? – юноша сложил руки на учительский манер, прижав пальцы одной руки к другой.

– Лева, тебе сегодня только пятнадцать исполняется. А ты рассуждаешь, как будто девяносто на носу, – Жорка подтрунивал над другом, нисколько не смущаясь и не обращая внимания на его деланно строгий вид. – Но, – мальчик выпрямился и сел в кресло, убрав из позы вальяжность, – я тебя люблю и такого пятнадцатилетнего старика, – и разразился заразительным смехом.

Губы Льва, сжатые до этого в тонкую нитку, расползлись в улыбке.

– Жора, какой же ты несерьезный. Не знаю, как с тобой можно о значимых вещах говорить, – продолжал настаивать Лев, но в его тоне уже не было строгости.

– Что говорить? Арифметику твою я прочитал уже давно. Что там зубрить-то? Дроби? Это ж делать нечего, раз, два, и все. Ерунда, а не тема. Давай лучше собираться, отложи наконец свой учебник. Противно смотреть на такого именинника, – и Жорка запустил в своего друга вышитой золотом желтой бархатной думкой, которую выудил из-под спины.

Лев ловко увернулся и рассмеялся:

– Ладно, давай собираться, ты ж мне не дашь все равно почитать.

Юноша подошел к большому зеркалу, стоявшему в углу, рядом, на вертикальной вешалке, был приготовлен комплект торжественного по случаю именин костюма от «Сиже». Лев завязал идеальным узлом белый галстук, поправил жесткий воротничок и стряхнул несуществующие пылинки с рукава фрака. Его светлые волосы были коротко подстрижены и уложены на идеальный пробор. Тонкими пальцами он критично ощупал виски, пригладил выбившиеся волоски и остался вполне собой доволен. Жорка, разглядывая своего друга, вскочил с кресла и тоже начал приводить себя в порядок – завязал галстук, надел жилет и подошел к зеркалу, встав рядом со Львом.

– Тебе не кажется, Лев, что для моего почти совершенного вида чего-то не хватает? – он покрутился перед зеркалом.

– И чего же тебе не хватает? – подхватив игривый Жоркин тон, спросил Лев.

– Жемчужная булавка была бы в самый раз. Но у меня ее нет, а у тебя целых две, – Жорка поднял глаза к потолку, словно он заметил это случайно.

– И? – не сдавался Лев.

– Исходя из законов твоей любимой арифметики, две булавки можно с легкостью разделить между двумя людьми, – он посмотрел на Льва, еле сдерживая улыбку, при этом вид его был невинным и даже смущенным.

– Точно, можно разделить. Но при одном условии.

– Каком же? В арифметике нет никаких условий при делении двух на два.

– Это не арифметическое условие, а эстетическое.

Жорка непонимающе уставился на Льва, тот продолжил:

– С волосами своими сделай что-нибудь, а то ты уж больно на цыгана похож…

Молодые люди прыснули и расхохотались так, что Льву пришлось вытащить белый кружевной платок из кармана и промокнуть слезы.

– Возьми у меня на столике помаду для волос, – уже успокаиваясь, сказал Лев, – и булавки захвати, пожалуйста, они рядом лежат, в шкатулке.

Жорка в три прыжка пересек комнату, прихватив булавки и помаду, и мечтательно сказал:

– Лева, представляешь, сейчас приедут и Лесовцевы, и Морозовы, и Толстоноговы. Мари, Ксения, Анна, Ольга – невероятной красоты нимфы. Кто тебе по сердцу? Скажи, Лева.

– Если ты не хочешь их напугать своим внешним видом, Жора, то тебе стоит все-таки пригладить волосы, а не болтать и не вздыхать.

Лев еще раз взглянул на себя в зеркало.

– Я не знаю, кто мне из них милее. Мы давно не виделись.

Жорка картинно закатил глаза и помотал головой.

– Ну точно, пятнадцатилетний старикан.

Лев хотел было ответить Жорке на этот выпад, но остроумного в голову ничего не пришло, да еще в дверь постучали, и в проеме показалась голова тетки Авдотьи.

– Собралися?

– Да, готовы практически.

– Барыня вниз зовет. Скоро гости пожалуют, встречать надобно, – проскрипела тетка Авдотья и добавила, глядя на Жорку: – Кучери свои пригладь, торчат в разны стороны, как у мокрой собаки.

– Сейчас, сейчас, – ответил Жорка, принявшись с усиленной энергией намазывать помаду на волосы и приглаживать руками, – я почти готов.

– Давай я помогу тебе, – сказал Лев и добавил, обращаясь к Авдотье: – передай маменьке, пять минут, и мы спустимся, только справимся с Жориной шевелюрой.

Старуха кивнула и пошаркала вниз по лестнице.

– Ну все, отлично получилось, – сказал Жорка, не терпящий промедлений.

Сам того не замечая, от ожидания предстоящего праздника и возбуждения он дрожал и неожиданно стал клацать зубами. Лев взглянул на друга, положил ему руку на плечо, пытаясь успокоить, и сказал:

– Жора, успокойся, пожалуйста. Веди себя прилично.

Тот кивнул:

– Не переживай, я возьму себя в руки, как только мы спустимся, ты же знаешь. Это я только вначале волнуюсь, а потом успокаиваюсь.

– Знаю, ты у нас настоящий удалец-молодец. Пойдем, не стоит заставлять матушку ждать.

Жорка снова кивнул, и они стали спускаться в гостиную.

Наталья Дмитриевна отдавала последние распоряжения насчет ужина. За последние десять лет она практически не изменилась. Седина лишь немного коснулась ее волос, да стала едва заметна сетка морщинок под глазами. Даже располнела она не сильно, видимо, сказывалась ее неуемная энергия, которая не давала набирать лишнее организму. Сегодня она надела бордовое платье, которое подчеркивало ее белоснежную кожу и темные волосы. Длинные сережки с рубинами, подаренные Михаилом Александровичем на последние именины, блестели в лучах заходящего солнца.

– Матушка, какая ты у нас красавица! – воскликнул Лев.

Наталья Дмитриевна подняла голову и увидела молодых людей: одного – высокого, стройного, светловолосого, с тонкими чертами лица и другого – темноволосого, ростом чуть пониже, но тоже стройного, одаренного природной грацией. Таких разных, но таких дружных. Улыбка осветила лицо женщины.

– Мальчики, какие вы стали статные, прямо загляденье. И когда же вы успели вырасти? Подойдите, я вас обниму.

Женщина почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Молодые люди улыбнулись и приблизились.

– Левушка, ты готов праздновать именины? – спросила Наталья Дмитриевна своего сына.

– Готов, конечно. Хотя мне кажется, что Жора готов гораздо больше моего, – рассмеялся молодой человек.

Наталья Дмитриевна перевела взгляд на Жорку и прищурилась, от него и в самом деле исходило настолько сильное возбуждение, что казалось, его можно пощупать.

– Тише, тише, дорогой Георгий, – обратилась к Жорке женщина. – Хватит и на твою долю праздника. Не забывай, что сегодня именины Левушки, держись, пожалуйста, скромнее. И на рожон не лезь, особенно это касается девиц Толстоноговых. – Она протянула руку и потрепала юношу по щеке.

Жорка сразу сник, но виду старался не подавать. Он расцеловал руки женщины и только сказал:

– Не волнуйтесь за меня, Наталья Дмитриевна. Я вас не подведу.

Женщина улыбнулась, еще раз провела рукой по щеке юноши и, подхватив под руку Льва, отправилась на крыльцо. Жорка поплелся следом.

Солнце катилось вниз, за густой, пряный лес, за зеленые холмы. Августовский ветер – уже не теплый, летний, но еще и не прохладный, осенний, – приятно обдувал лица встречающих. Наконец на холме показалась первая повозка, в ней, кокетливо придерживая шляпки, смеялись девицы Толстоноговы – премилые двойняшки, в которых по уши был влюблен Жорка. Он еще не решил, кто ему нравится больше, Ольга или Ксения. Иногда он и вовсе их не мог различить, до того они походили друг на друга. «Была бы моя воля, я бы женился сразу на обеих и голову бы не морочил», – думал Жорка. Вслух он, правда, не позволял себе высказывать таких вольностей, а мысленно уплывал в танце сначала с Ольгой, потом с Ксенией. Таким томным размышлениям он любил предаваться, лежа под раскидистой березой, посвистывая и глядя на голубое высокое, бесконечное небо. Это Жоркино времяпрепровождение Лев на былинный манер называл «подпитаться от земли русской». И когда Жорка убегал из душной классной комнаты в сад, Лев, смеясь, кричал ему вслед:

– Подожди меня, я тоже хочу подпитаться!

Мальчики укладывались под дерево и молча созерцали окружающую их природу. Лев то и дело вздыхал и не мог долго оставаться в таком недвижимом состоянии. Жорка же, напротив, разваливался, ленился и только щурился на солнце.

– Что ты все вздыхаешь? – как-то спросил он у друга.

– Не знаю, мысли какие-то тревожные.

– О чем же?

– Вчера про крестовые походы читали. Вот неужели ты не думаешь об том? – Жорка отрицательно мотнул головой, а Лев продолжал: – Я думаю, какие храбрые люди шли в крестовый поход сражаться за Иерусалим, какие чистые и идеальные у них были помыслы.

– Я думаю, что они не храбрые, а бестолковые, – парировал Жорка.

Лев посмотрел на него с ужасом.

– Сам посуди, жили они себе в своей Европе, растили детей, засевали поля. А потом неожиданно их принудили тащиться через полмира, чтобы умереть за какую-то мифическую цель. А помыслы у них вовсе были не идеальные, а корыстные. Сколько добра они себе потом домой притащили. Я имею в виду тех, кто жив остался.

– Почему же ты высшую цель называешь мифической? – Лев покраснел, он не любил, когда Жорка сталкивал мысли Льва с высокодуховных и идеалистических до приземленных. А у Жорки все к этому сводилось.

– Потому что в их обычных жизнях им этот Иерусалим совершенно был не нужен. Им хотелось быть рядом с женами, детьми и родителями.

– А как же погибнуть славной смертью во имя чего-то священного и важного? Как рыцари в средние века в Англии?

– Не, – мотал головой Жорка, – глупости. Говорю же тебе – нет ничего важней жизни. Вот это и есть высшая цель.

– То есть для тебя простое существование является высшей целью? А стремление улучшить жизнь людей является бессмысленным?

– Я думаю, что навязывание любых идеалов – бессмысленно. Ты будешь удивлен, Лева, но в моем понимании мира все просто – нужно просто принять законы и следовать им без исключений, дать право людям самим решать свои вопросы и просто от них отстать, – пожал плечами Жорка.

Они замолкали и оставались каждый при своем мнении. Такие споры нисколько не вредили их дружбе, а только укрепляли ее. Жорка оказался смышленым мальчуганом и довольно быстро схватывал все, чему учился в доме Демидовых. Наталья Дмитриевна уделяла учебе много времени, и Жорка старался ее не подводить. Он прекрасно справлялся с точными науками, особо не тратя на них времени, от чего Лев возмущался и подтрунивал над другом, поскольку ему, Льву, приходилось заниматься зубрежкой, без нее он никак не мог запомнить. Французскому и английскому Жорка так же легко выучился, в доме то и дело говорили на этих языках. Правда, поначалу у него никак не выходило письмо, и он стонал, глядя на красивый витиеватый почерк Льва.

– Я вот в толк взять не могу, на кой черт этим хранцузам столько ненужных букв в каждом слове. Не язык, а кошмар, – бурчал он, но со временем и французский оказался ему по силам.

Чтение скучных толстых книг не приносило Жорке счастья, он искренне не понимал Льва, который мог целыми днями, а то и ночами сидеть с невзрачным томиком, испещренным мелкими буквами. Но со временем он заметил, что за этим наискучнейшим занятием проводят огромное количество времени те взрослые и сверстники, которые наведывались в барский дом. Они с жаром, не свойственным им на первый взгляд, ввязывались в дискуссии, доказывая правдивость своих слов, вели себя недостойнейшим образом: вскакивали, размахивали руками, иной раз хлопали дверьми, уходя и тут же возвращаясь с новым набором аргументов в пользу своего убеждения. В основном так вели себя взрослые, а дети впитывали подобное поведение, тихо наблюдая из своего угла. Когда Лев и Жорка стали чуть старше, к подобным спорам их стал привлекать Михаил Александрович. Густым басом он спрашивал:

– Дети, изложите ваше мнение по этому вопросу – прав Вольтер или нет?

Льву становилось плохо, когда он не мог ответить, поскольку не держал еще необходимой книги в руках. Он бледнел и не мог вымолвить и слова под горящим взором отца. Жорка сразу приходил на помощь другу, ясно и громко отвечал:

– Давеча мы беседовали со Львом на данную тему. Лев считает, что Вольтер несомненно прав касательно нее.

От столь наглой лжи щеки Льва вспыхивали алым цветом, но признаться отцу, что эту книгу еще не читал, сил не было совсем. После столь ужасного конфуза мальчик с невиданной ему страстью бросался читать книгу, чтобы быть готовым в следующий раз к дискуссиям.

Жорка же наоборот ничего не читал, он слушал полемику взрослых, делал выводы, запоминал суть, имена и даты. Но главным его козырем было то, что он мог мгновенно сориентироваться и выдать ответ, который хотели услышать взрослые, не вдаваясь в конкретику.

Постепенно из забавного деревенского зверька он превращался в «деревенский бриллиант», как его называли друзья Натальи Дмитриевны и Михаила Александровича. Он был противоположностью Льва – быстрый, хваткий и обаятельный. И если поначалу соседи к подобной «игрушке» относились скептически, то со временем стали говорить о Жорке как о находке и отмечали современные взгляды Демидовых: дескать, они в русской деревне сумели пойти в одну ногу со всей Европой.

Зимой в город ездили редко, Лев был слаб здоровьем и плохо переносил поездки, да и в целом московский воздух. В Петербург, в столицу, его вообще никогда не вывозили, боялись. Наталья Дмитриевна и Михаил Александрович уезжали в сезон на пару месяцев, но по сравнению с остальными представителями знатных фамилий охотнее проводили время в деревне со своим горячо любимым чадом. Наталья Дмитриевна со свойственной ей энергией занималась с мальчиками и учила их всему, что знала сама. Жорка сначала внутренне сопротивлялся, стонал и стенал, но потом смирился и поплыл по течению: русский, французский, география, арифметика, танцы, стихи, рисунок, верховая езда, летом – плавание, а еще музыка.

Музыки было настолько много, что Жорка был вынужден научиться худо-бедно играть на пианино, с недостаточной страстью, как говорила ему Наталья Дмитриевна. Научился петь, а точнее подпевать Льву, у которого был прекрасный голос. Правда, женщина морщилась, сама того не желая, когда Жорка затягивал «А-а-а-а-а-а-а», но от мальчика не отставала и заставляла работать его с еще большей энергией.

Иногда Жорка чувствовал зависть или ревность ко Льву или к его талантам. Но даже ребенком он понимал, что жить в барском доме ему нравится гораздо больше, чем проводить время с отцом, который никак не выражал радости, когда мальчик наведывался по воскресеньям. Поэтому он тушил в себе недостойные чувства и старался быть благодарным. Благодаря своему незлобивому и веселому характеру Жорка научился искренне и беззаветно любить своего друга и все семейство Демидовых.

И вот он, пятнадцатилетний юноша, переминаясь от нетерпения, жаждал увидеть сестер Толстоноговых, выглядывая из-за плеча именинника. Откликнувшись на немое томление Жорки, из-за угла показалась коляска, в которой сидели Иван Петрович и Мария Васильевна – старшие представители династии, напротив них в светлых летних платьях восседали Ксения и Ольга. Они смеялись и, заметив встречающих на крыльце, стали энергично махать молодым людям, после чего сразу были одернуты строгой, затянутой в тугой корсет матерью.

Жорка, когда увидел смеющихся девушек, не сдержался и издал восторженный писк.

Наталья Дмитриевна и Лев одновременно обернулись.

– Георгий, о чем я тебя предупреждала накануне? Помни о приличиях.

– Конечно помню, – а сам задышал еще быстрей и глубже.

Наталья Дмитриевна кивнула и улыбнулась. Ей было забавно смотреть на румяные от юношеской страсти щеки Жорки, на его нетерпение и предвкушение праздника, но также она почувствовала, что наступило время неприятного разговора, который необходимо устроить завтра же. Нужно объяснить мальчику, что жить в мире, в котором будет жить Лев, у него не получится. Да, она определит его в реальное училище, а Михаил Александрович похлопочет за место чиновника, но, пожалуй, это все, что они смогут для него сделать. Нужно рассказать, что ни один отец из их круга не согласится выдать за него свою дочь, как бы хорош и привлекателен ни был Георгий. Нужно предупредить его, пока он не наделал глупостей из-за своего горячего и трудно управляемого нрава. Она вздохнула и потрепала его по щеке. Юноша расплылся в улыбке, от которой в груди Натальи Дмитриевны заныло. Ох как не хочется объяснять этому очаровательному шалопаю, что жизнь его не будет наполнена балами и девицами, а нужно будет непомерно трудиться, чтобы обеспечить себя и будущую семью.

Но вот уже слышится смех девиц Толстоноговых, как всегда беспричинный и звонкий, словно хрустальные колокольчики, скрип колес и лошадиная неторопливая поступь. Еще минута, и Ольга и Ксения спрыгивают с подножки коляски на землю, а за ними величаво и медленно спускаются неторопливые родители; вот из-за поворота показалась следующая коляска, и еще одна, и еще. А вот затарахтел блестящий невероятный автомобиль уральского миллионщика Давыдова.

Жорка стоял с придурковатым лицом, ошалевший от запахов духов, поцелуев, объятий, поздравлений, смеха. Лев, наоборот, выглядел спокойным, словно ему каждый день привычно было встречать гостей таким образом. Он мило улыбался, учтиво кланялся, жестко держал спину при каждом похлопывании по плечу и в целом казался спокойным и даже слегка отстраненным. Он немного расслабился, когда время, отведенное для встречи гостей, истекло, и можно было влиться в шумную толпу, которую развлекал Михаил Александрович.

Гости рассыпались по саду яркими группами, занимая скамейки и кресла, специально расставленные повсюду. Шампанское уже лилось рекой и делало лица гостей румяней, а разговоры более душевными. Наталья Дмитриевна перемещалась от одной группы гостей к другой, для каждого прибывшего у нее находилось доброе слово или шутка. Она помнила о том, кто из родственников гостей заболел, и справлялась о здоровье или об успехах в учебе или службе. Лев, окруженный молодыми девицами, словно разноцветными бабочками, рассказывал о своих планах на жизнь, о том, как он проведет в Москве свой первый год, а после поедет учиться в столицу. Милые барышни вздыхали и не сводили глаз с его бледного благородного лица.

Жорка, напротив, носился среди гостей раскрученной юлой. Особенно его, конечно, интересовали молодые представительницы семьи Толстоноговых, но памятуя о словах Натальи Дмитриевны, он старался приблизиться к ним как бы невзначай. С ним охотно разговаривали пожаловавшие на праздник гости, хотя не с таким интересом и открытостью, как со Львом, скорее, просто из вежливости. Вот пожилой граф Голованов, подкручивая ус, решил пошутить и на французском послал Жорку за вином. Граф был человек новый в этих краях и доподлинно не знал Жоркиной истории.

– Garçon, apporte – moi du vin de la cave1, – произнес граф с улыбкой, глядя на Жорку. На секунду в глазах юноши мелькнуло смятение, но исчезло настолько быстро, что его никто не заметил. Он остановил свой взгляд на графе, улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой и ответил на прекрасном французском:

– Je suppose que c'est vous qui me dites cela, Comte? Dites-moi ce dont vous avez besoin et je vous apporterai immédiatement le vin nécessaire2.

На лице графа Голованова отразилось удивление, смешанное с недоверием:

– Неужели ты на французском способен? Ты, я слышал, деревенский будешь, – прищурил подслеповатый глаз Петр Николаевич.

Жорка закусил губу, внутри от злости заклокотало, хотя в сущности граф не сказал ничего нового. Он вдохнул и выдохнул, как учила его Наталья Дмитриевна, и снова, нацепив на себя неотразимую улыбку, ответил:

– Пожалуй, не так хорошо, как ваше благородие, но Наталья Дмитриевна отмечала, что я довольно способный, почище многих недеревенских буду.

– И впрямь способный, – потирая руки, сказал граф.

Он с хитрецой посмотрел на Жорку, придумывая, как бы еще развлечься, тестируя мальчика.

– Жора, замени меня, пожалуйста, – Лев неслышно подошел и положил руку на плечо друга. – Дамам хочется услышать, как мы на охоту ходили, а ты рассказчик получше меня будешь и повеселишь всех анекдотом про несчастную куропатку, которая напугала половину горе-охотников.

Жорка кинул быстрый, полный благодарности взгляд на друга, откланялся и нырнул в толпу хихикающих и галдящих молодых женщин.

Праздничный ужин накрыли в доме. Когда все было готово, Наталья Дмитриевна звонким голосом пригласила всех к столу, чтобы поздравить и выпить за Льва Михайловича. Гости одобрительно зашумели и двинулись через открытые французские окна прямо в гостиную.

Чтобы избежать недоразумений, на столе стояли карточки с именами, написанные красивым витиеватым почерком Натальи Дмитриевны. Жорка обнаружил свое имя между именами далекого родственника Михаила Александровича – вечно брюзжащего помещика Дмитрия Константиновича, который любил погостить в усадьбе Лесовцево, – и дальней родственницы Натальи Дмитриевны, которая также не прочь была пожить здесь месяцок-другой. Разочарованный такой компанией, Жорка приуныл, да еще оказалось, что граф расположился не так уж далеко от него и, поджимая тонкие губы, поглядывал на Жорку и покачивал головой. Жорка с тоской посмотрел на Льва, который сидел между Ксенией и Ольгой.

Под недовольным взглядом графа Жорка почувствовал, как кровь в его жилах побежала быстрее. Его злило, что этот старый, ничем особенно не выдающейся человек, практически растративший свое состояние, сейчас поджимает губы, возмущенный присутствием за столом его, Жорки, только потому, что он стоит по социальной лестнице в самом низу, тогда как граф – на самом верху. И чем это различие обусловлено? Только тем, что он родился в благородной семье, а Жорка – в семье кузнеца. Получается, только по факту рождения граф безусловно, сразу, в отличие от Жорки, становится лучшим представителем человечества? Мальчик был в этом не уверен. Подобные мысли появились у него в голове после прочтения «Общественного договора» Жан-Жака Руссо. Свобода, равенство и братство – три основных постулата этой книги. Жора очень увлекся ей и представлял себе, что когда-нибудь и он заживет жизнью, где человек будет знаменит своими поступками, а не происхождением.

Граф посматривал на Жорку, всем своим видом демонстрируя неодобрение. Одно дело – когда сын кузнеца просто болтается среди гостей, а другое – когда он сидит за общим столом. Покрутив ус, граф подался в наступление:

– И все-таки вы… – граф щелкнул пальцами, – напомните, как вас зовут.

Жорка сразу понял, что старик обращается именно к нему, хотел было набычиться, но вспомнил наставления Натальи Дмитриевны, выпрямил спину, расправил плечи.

– Меня зовут Георгий Зайцев, – медленно и отчетливо произнес Жорка.

– Да-да, точно, Георгий, сын кузнеца. Жорка, стало быть. Так вот, позвольте вас спросить каково это – увидеть мир другими глазами? Не из-за наковальни и кожаного фартука вашего отца, а со стороны высшего общества?

За той частью стола, где сидели Жорка и граф, воцарилось молчание, никто не позволял себе говорить так с мальчиком, если желание подобного разговора возникало при знакомстве с ним, то при виде того, как с ним обращаются Демидовы, оно сходило на нет.

Жорка сглотнул, провел ладонью по жестким от помады волосам и спокойно, отделяя одно слово от другого, произнес:

– Это большая удача. Я счастлив, что заслужил такое доверие Натальи Дмитриевны и Михаила Александровича. Безусловно, это шанс, который выпадает немногим, и я планирую доказать всем, что достоин.

– Н-да, – зашлепал губами Петр Николаевич, – тот еще образчик. Ну и как ты собираешься пользоваться шансом этим? Расскажи-ка подробнее.

– Я… – во рту мальчика стало сухо от волнения, щеки покрылись красными пятнами. – Я окончу реальное училище и выбьюсь в люди сам, своим умом и прилежанием.

–Ха-ха, – хрипло и противно рассмеялся граф. – Как же ты сам выбьешься, коли никто не замолвит за тебя ни словечка?

– При всем уважении, сейчас время другое, Петр Николаевич, – не выдержал Жорка и махнул головой в сторону Давыдова. – Вы про миллионщиков уральских знаете? Так вот, иногда достаточно вот здесь иметь. – И Жорка постучал себя пальцем по лбу.

Старый граф хмыкнул, но, по всей видимости, сдаваться не собирался.

– Для того чтобы уральским миллионщиком стать, нужно не только здесь иметь, – Петр Николаевич указал на лоб, – но и капиталец небольшой для начала. Может, неплохо было бы жениться на обеспеченной наследнице, но кто же за сына кузнеца свое дите отдаст, да еще и с приданым?

Жорка от этих слов побагровел. Сжав под столом кулаки, он боролся с желанием надавать тумаков, смотрел вниз на тарелку и дышал, пытаясь справиться с гневом. Умом Жорка понимал, что граф не сказал ничего нового или оскорбительного, подчеркнул просто правду жизни. Но мальчик, избалованный за эти годы любовью Натальи Дмитриевны, неотеческим, но весьма достойным отношением Михаила Александровича и, конечно, беззаветной дружбой Льва, привык чувствовать себя равным им. Да еще этот Руссо со своей книжкой.

– Вы, безусловно, правы, Петр Николаевич. За мной абсолютно ничего нет. Зато у меня есть огромное желание сделать так, чтобы это что-то появилось. Поверьте, я приложу все усилия, и дай бог вам, Петр Николаевич, здоровья и сил, чтобы вы дожили до того момента, когда вы обо мне еще услышите, – произнес мальчик спокойным, но дрожащим от эмоций голосом.

– Дерзость и невоспитанность во всей своей красе, как я и думал, – удовлетворенно заметил граф и, отвернувшись, задал вопрос соседу об охотничьем сезоне.

Соседи с интересом, предвкушая сплетни, которые поползут после этого разговора, наблюдали за этой перепалкой. Странная тишина за этой частью стола наконец привлекла внимание хозяев. По одному взгляду на Жорку Наталья Дмитриевна поняла, что что-то идет не так. Ее сердце кольнуло материнское предчувствие, и она поспешила прийти на помощь.

– Георгий, дорогой, подойди, у меня есть к тебе небольшая просьба, – она помахала мальчику со своего места. – Я по своей забывчивости оставила ноты, которые мы собиралась играть сегодня, у себя в комнате. Принеси их, милый. Лев, сходи с Георгием, нужно выбрать очередность музыкальных произведений.

Все это было сказано с таким изяществом, что даже Петр Николаевич кивнул головой хозяйке, он расценил этот жест как желание освободить графа от общества кузнецкого сына, а не наоборот.

Жорка элегантно приложил белоснежную салфетку к губам, извинился и вышел из-за стола. Лев отточенным движением головы кивнул девушкам и с видимым облегчением покинул свое место. Эти сестры Толстоноговы трещали без умолку о всяких глупостях, юноша скучал и не понимал, как можно влюбиться в таких пустоголовых девиц. С ними даже поговорить было не о чем. Кроме хорошенького личика, более они никакими достоинствами не выделялись.

– Жорка, что стряслось? – спросил Лев, когда они остались одни. Щеки Жорки алели, а черные глаза блестели, как лаковая китайская шкатулка.

– Лев, – выдохнул Жорка, пытаясь говорить спокойно, тогда, как ему хотелось кричать от злости.

Мальчики поднимались по лестнице.

– Что же это такое? Неужели теперь всю жизнь меня будут унижать люди, которые по происхождению выше меня? Для этого ли я учился, слезы лил над этим треклятым роялем и скучными книгами, чтобы теперь старый граф всем видом давал мне понять, что ему претит сидеть со мной за одним столом? Неужели меня дальше так и будут шпынять за то, что я родился сыном кузнеца?

– Жора, прошу тебя, не бери в голову. Эти глупости отживают свой век. Поверь мне, в Париже давно уже нет ничего подобного. Каждый там оценен по своим способностям, а не по тому, где и как он родился. Мы получим образование и поедем путешествовать. Я упрошу маменьку и отца, чтобы нас отправили вместе, а уж там-то мы посмотрим на цивилизованную публику. Прогресс дышит нам в спины и подгоняет нестись вперед на скорости локомотива, а мы все еще меряем достоинства человека его родословной, – мальчик говорил с жаром и несвойственной ему энергией.

Жорка улыбнулся и с благодарностью посмотрел на друга.

– Твои слова, Лев, вселяют надежду, – он улыбнулся. – Ты очень хороший друг. Как я был бы рад, если бы даже часть твоих слов стала правдой.

– Можешь даже не сомневаться, Жора. Я уверен, что так и будет. Засиделись мы в своем болоте, недаром настроения разные появляются.

– Какие настроения и чьи? – не понял Жорка.

– Да так, слышал я тут кое-что, когда наш дядя с отцом беседы вел о политике, которую наш царь ведет. Пора бы меняться, но я сейчас не буду об этом. Получается, я будто сплетни тебе пересказываю, а я этого не люблю, ты сам знаешь.

Жорка кивнул.

– Давай без сплетен, – вздохнул он, но потом потряс головой, словно смахивая с себя грустный морок, и уже весело сказал: – Пойдем все-таки принесем ноты, и я буду самым счастливым человеком на свете, если сегодня вечером мне доведется услышать, как поет наш именинник.

– Ладно, спою «Соловья» специально для тебя, – рассмеялся Лев.

В ожидании концерта Жорка предпочел отсидеться в саду, лезть в толпу ему совершенно не хотелось. В музыкальной гостиной яблоку негде было упасть. Гости в предвкушении рассаживались на стулья и небольшие диванчики, расставленные по периметру комнаты. Жорка вошел и тихонько прокрался к заднему ряду стульев. За фортепьяно сидела сама Наталья Дмитриевна, она улыбнулась стоящему рядом сыну, кивнула ему и начала играть. Пальцы ее бегали по клавишам быстро и ловко, и из-под них разливалась прекрасная мелодия, которая пленяла каждого гостя.

Лев изящно откинул руку в сторону и запел, люди в комнате забыли дышать от его голоса – так он был сладок, а когда юноша выгибал бровь и бросал короткий взгляд на какую-нибудь девицу, казалось, что она сейчас упадет в обморок. Жорка сидел, как и всегда, когда слушал Льва, словно пригвожденный к месту, не было ни прошлого, ни будущего, только этот момент и эта мелодия, которая лилась, уходя в бесконечность, и поглощала его полностью.

Когда Лев закончил, в комнате раздались оглушительные аплодисменты. Да, он был хорош, несмотря на то что его голос уже не был таким звонким, как в детстве. Вместо того чтобы сломаться и исчезнуть, он мягко сменился на приятный баритон.

– А теперь танцы! – воскликнула Наталья Дмитриевна, когда аплодисменты стихли.

Девицы завизжали от удовольствия и захлопали в ладоши, затянутые в тонкие кружевные перчатки. Появились музыканты, кочующие из усадьбы в усадьбу, играющие на балах и праздниках. Слуги бесшумно и незаметно убрали стулья, оставив только диваны для удобства.

Заиграл вальс, Лев кивком головы пригласил на танец милую девушку Ольгу Мамонтову. Жорка, забыв уже про чувства обиды и глухой ярости, которые испытывал еще полчаса назад, стоял подтянутый напротив Леночки Пятницкой и приглашал ее повальсировать.

– Как можно отказать, когда тебя жгут такими глазищами, – рассмеялась Леночка. И счастливый Жорка закружил ее.

Танцором Жорка был отменным; одаренный природной пластикой, он прекрасно слышал музыку и двигался с такой страстью и грацией, будто танцевал последний раз. Леночка, почувствовав рядом с собой уверенного партнера, расслабилась в Жоркиных руках, счастливо улыбаясь молодому человеку.

– Георгий, вы должны пригласить меня еще раз, – сказала девушка, когда вальс закончился.

– Непременно и с удовольствием это сделаю, – произнес Жорка и повернулся к Наталье Дмитриевне, чтобы пригласить на танец ее. Леночка в задумчивости смотрела на Жоркину спину и кусала губы.

Лев менял партнерш одну за другой. Он был высок, статен и двигался легко и изящно. Во время танца он вел светские беседы, был учтив и вежлив, оставлял свою партнершу с полным безразличием во взгляде и механически приглашал следующую.

Жорка тоже менял партнерш, но не так часто, как хотелось бы ему. Потому что после одного танца девушки, как и Леночка Пятницкая, настаивали еще на одном. Жорка открывался им с другой стороны, и любопытным молодым девушкам, воспитанным на романтических историях, не терпелось узнать эту Жоркину сторону получше.

Разогретые жарким вечером, вином и девичьим томлением, их глаза блестели, и хотелось чего-то большего; мелодичные вальсы сменялись полонезом, потом быстрой полькой и шумной кадрилью. Жорка кружился и кружился, чувствуя, что еще немного, и он взлетит. От Ксении Толстоноговой дурманяще пахло сиренью, от Ольги – белой розой, от Катерины – жасмином, а от Леночки – модной при дворе вербеной. Краем глаза он заметил Льва, который к концу вечера тоже раскраснелся и со странным блеском в глазах смотрел на свою партнершу по кадрили – Татьяну.

Наталья Дмитриевна тоже не пропускала ни одного танца, хозяйка дома любила повеселиться и теперь, кружась в объятьях своего дражайшего супруга, думала о том, что скоро ее мальчики покинут усадьбу и уедут учиться жить отдельно и самостоятельно. От этой мысли у нее сжималось сердце – как было бы здорово отправить их учиться вместе, чтобы Лев не чувствовал себя одиноким. Наталья Дмитриевна прекрасно понимала, что он был не готов к настоящей жизни. Был слишком романтичным и идеалистичным, он представлял себе мир только таким, каким он сам себе его выдумал. Георгий, который всегда крепко стоял на земле, мог присмотреть бы за ним, но организовать учебу Георгия в университете было невозможно, поэтому его пришлось определить в реальное училище. Они уедут, и будет еще время выплакаться, а теперь только веселиться и танцевать до упада.

От жаркого дыхания и разгоряченных тел танцующих в гостиной стало невыносимо душно, несмотря на вечер и открытые французские окна.

– Фух, дорогие гости, пройдемте на улицу, дадим музыкантам отдохнуть и сами немного остынем, – провозгласила хозяйка дома, когда бодрые аккорды польки резко оборвались на крещендо.

Все гости с радостью и ожиданием вечерней прохлады и свежести высыпали из залы. Лужайка освещалась окнами гостиной и зажженными факелами, стоящими по периметру, но если выйти из этого освещенного пространства и сделать несколько шагов в сторону сада, то в темноте любое дерево превращалось в укромное место. Гости рассаживались на скамейке, обмахиваясь веерами и остужая себя напитками. Старый граф ворчал, что шампанское нагрелось и пить его теперь невозможно, а мимо со ступеней сбегали сестрицы Толстоноговы, подхватив под руки Жорку и Льва, они увлекали их в сторону сада, туда, куда не достигал свет от факелов.

«Ах, Георгий, вы удивили меня сегодня», – слышался девичий шепот. «Лев, обещайте, что будете писать мне», – это уже другой страстный и волнующий голос. Он становился ближе и ближе, пока тонкие жаркие девичьи губы не коснулись юношеских сжатых губ.

Лев обомлел и замер, губы коснулись его еще раз, затем неожиданно отдалились. Рядом послышалось девичье хихиканье, к нему присоединилось второе, постепенно удаляясь в сторону дома.

– Жора, ты здесь?

– Господи, Лева, где ты? Я сейчас умру от счастья, она меня поцеловала, представляешь?

В темноте Жорка нащупал руку Льва.

– И меня поцеловала, – механически ответил Лев. – Только вот кто? Ольга или Ксения?