Читать онлайн Новая история. От Великих географических открытий до «Славной революции» бесплатно
Всемирная история
© Боровков Д.А. подготовка текста, предисловие, комментарии, 2024
© ООО «Издательство «Вече», 2024
От составителя
Крупнейший представитель русской дореволюционной историографии, автор многотомной «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьёв (1820–1879), как и его младшие коллеги по цеху Д.И. Иловайский и В.О. Ключевский, не был чужд и изучению всеобщей истории. В числе наставников Соловьёва в Московском университете был один из первых русских историков-медиевистов Т.Н. Грановский. В 1842–1844 гг. в качестве гувернера детей графа А.Г. Строганова Соловьёв посетил Германию, Австрию и Францию: в Гейдельбергском университете слушал лекции Ф. Шлоссера, в Берлинском университете – Л. фон Ранке, в Сорбонне Ж. Мишле – ведущих европейских специалистов по истории нового времени.
В 1869 г. С.М. Соловьёв опубликовал первую часть курса лекций по новой истории, охватывающего период от Великих географических открытий XV в. до «Славной революции» 1688–1689 гг. в Англии, впоследствии неоднократно переиздававшегося. При подготовке настоящего издания в соответствии с нормами современного литературного языка была произведена орфографическая правка существительных (властию – властью, счастию – счастью и т. д.), географических названий (Виртемберг – Вюртемберг, Вердюнь – Верден, Могач – Мохач и т. д.), личных имен (Рагоци – Ракоци, Гуттенберг – Гутенберг, Саванарола – Савонарола и т. д.); сохранение авторского написания, отличающегося от современного (Франц Драк – Фрэнсис Дрейк, Гоббес – Гоббс, Смалькальден – Шмалькальден и т. д.), оговорено в примечаниях.
Кандидат исторических наук Д.А. Боровков
Открытие новых стран и путей
Новую историю обыкновенно начинают с открытия Америки. Почему же этому событию приписывается такое важное значение? Мы видим, что в истории сцена деятельности человечества постепенно расширяется: сцена так называемой древней истории – это преимущественно берега Средиземного моря. В так называемой средней истории историческая сцена гораздо обширнее: в истории принимают участие народы Средней, Северной и Восточной Европы; в соответствие южному древнему Средиземному морю важное историческое значение получает новое, северное Средиземное море Европы, т. е. Немецко-Балтийское (ибо эти два соединяющиеся друг с другом моря мы имеем полное право рассматривать как одно северное Средиземное море): на его берегах являются цветущие торговлею ганзейские города, на его берегах – города нидерландские, соперники городов итальянских в промышленной и торговой деятельности. Наконец, новая история начинается с того времени, когда сцена деятельности европейских, т. е. собственно исторических, народов опять сильно расширяется: Западный, Атлантический океан с открытием Америки становится средиземным морем, большою дорогою между Старым и Новым Светом, и, кроме того, открываются новые пути между отдаленными частями Старого Света.
Разумеется, не вдруг европейский человек решился переплыть Атлантический океан. Этому решению предшествовало плавание около западных берегов Африки: честь первых открытий здесь принадлежит жителям Пиренейского полуострова, преимущественно португальцам. Близость Пиренейского полуострова к западным берегам Африки уже достаточно объясняет дело; но были и другие причины, условившие движение народов Пиренейского полуострова для открытия и завоевания неведомых земель. Припомним главное явление из исторической жизни этих народов, припомним постоянную борьбу, которую вело христианское народонаселение Пиренейского полуострова с магометанскими завоевателями, аравитянами. Борьба эта поглощала все остальные интересы жизни, весь народ запечатлелся рыцарским характером; испанцы и португальцы жили в постоянном крестовом походе, религиозный интерес в борьбе с неверными стоял на первом плане. К описываемому времени жители Пиренейского полуострова составили из себя массу военного населения: то был народ рыцарей, дворян, борцов за христианство против неверных. В этом крестовом походе, увенчавшемся к концу XV в. блестящим успехом, развились силы, требовавшие выхода.
Португальцы и испанцы бросились на открытия, но деятельность их в новооткрытых странах была продолжением тех же крестовых походов против неверных. Португальский принц Генрих Мореплаватель считается начальником этого движения; но Генрих руководился не промышленным духом, а желанием распространить христианство; под его руководством сделаны были открытия островов Канарских и Азорских. За этим последовало открытие берегов Верхней и Нижней Гвинеи. Варфоломей Диац[1] открыл мыс Бурный, переименованный в мыс Доброй Надежды (1486); Васко де Гама, обогнув этот мыс, открыл в 1498 году путь в Восточную Индию. Здесь началась борьба, которая может показаться сказочною, потому что горсть европейцев поражала многочисленные полчища азиатцев и утвердилась наконец в Индии. Похождения португальских завоевателей Франциска д’Альмейда и Альбукерка[2] поражают необычайностью подвигов; но здесь, так же как и везде, европейское качество побеждает азиатское количество. Как обыкновенно бывает, сильное движение, которому предается известный народ, великие подвиги, которые он совершает, возбуждают к деятельности художественные таланты; подвиги передаются потомству в художественных произведениях. И португальцы не молча совершили свои подвиги в странах отдаленных: эти подвиги были прославлены Камоенсом в его поэме «Лузиада».
Еще до открытия пути в Восточную Индию, в 1492 году, была открыта Америка. Здесь мы должны остановиться на отношении Европы к Америке и решить вопрос, почему Европа открыла и завоевала Америку, а не обратно?
Европа составляет часть так называемого Старого Света. Что же такое Старый Свет? Какому Новому Свету противополагается он? В чем различие между ними? В том ли только, что Америка стала известна позднее? Но почему Европа открыла Америку и овладела ею, а не Америка овладела Европою? Не даст ли ответ на этот вопрос взгляд на физические условия Старого и Нового Света? Закон развития везде один и тот же: как низшим животным мы называем то, которое лишено многих органов, которое представляет простое сплошное тело, а высшим называем то, которое одарено самыми разнообразными органами, так и те материки, которые представляют больше разнообразия в очертаниях и формах, более противоположностей и особенностей, более содействуют историческому развитию, чем материки, представляющие простую, сплошную массу. Старый Свет именно отличается разнообразием форм, противоположностями, резкими переходами – например, что может быть резче перехода из Монголии в Китай, из Тибета в Индию, из Германии в Италию, – благодаря горным хребтам, разрезывающим Азию и Европу на две части – Северную и Южную.
В Америке нет этих резких переходов, потому что Анды разрезывают Америку на две далеко не равные части, Восточную и Западную, которые находятся под одними широтами, имеют почти одинаковый климат, отличаясь только степенью влажности его. Этой простоте, единству внутреннего строения Америки соответствует однообразие человеческой породы; индейцы Америки, и северные, и южные, имеют один цвет кожи и бросающееся в глаза сходство в чертах лица. Далее: в Старом Свете три материка, расположенные один подле другого, образуют одну сплошную массу, особенно Европа с Азиею, которые можно принимать за один материк. Эта масса представляет самую большую часть суши и во внутренних частях своих наименее доступна влиянию океана, почему Старый Свет есть по преимуществу материковая часть земного шара. В Америке же два материка, Северная и Южная Америка, не сплочены друг с другом в одну широкую массу, но тянутся как длинный остров, всюду открыты влиянию океана и потому представляют преимущественно океаническую часть земного шара. Отсюда климат Нового Света сравнительно с климатом Старого отличается обилием дождя, отсюда множество рек и озер.
В Америке самые огромные реки земного шара, самые огромные озера. Это обилие влаги под лучами тропического солнца развивает в Америке самую роскошную и повсеместную растительность, ибо в Америке нет обширных пустынь Старого Света. Но развитие органической жизни здесь односторонне: богатство мира животного не соответствует роскоши мира растительного, ибо для полного развития животной жизни нужен сухой жар материкового климата. Америка обильна низшими животными: насекомые ее великолепны, пресмыкающиеся многочисленны и громадны, но высшие животные здесь далеко не так развиты, как те же породы в Старом Свете. Америка в эпоху прибытия туда испанцев не имела лошадей, что было одною из причин неуспеха американцев в борьбе с европейскими завоевателями. Наконец, человеческая порода в Америке отличается своею слабостью, вялостью, вследствие чего завоеватели и должны были покупать негров для рабов. Таким образом объясняется нам судьба Старого и Нового Света, их отношения друг к другу.
В Новом Свете преобладает жизнь растительная, в Старом над растительным миром берет перевес мир животный; вместе с тем и человеческая порода разнообразнее и крепче: вместо одной породы, какую видим в Америке, в Старом Свете находим четыре, если не больше, различные породы.
В Америке европейцы нашли большие империи с развитою, по-видимому, цивилизациею. Но мы здесь должны употреблять слово «цивилизация» осторожно; надобно различать цивилизацию европейскую, китайскую, американскую. Говорят об американской цивилизации, толкуют, что Мексика и Перу имели обширные города, прочные постройки; но и бобр мастер строить плотины, и пчела – соты, и муравей занимается удивительным зодчеством в своей куче. При этой внешней цивилизации американской мы не видим ничего духовного, собственно человеческого. Для определения древнеамериканской цивилизации довольно заметить, что в великолепном Мексико[3] тысячи людей погибли на алтарях божества.
Европа открытием Америки обязана генуэзцу Христофору Колумбу. Затруднительность прежних торговых путей в Восточную Азию вследствие утверждения мусульманского варварского владычества на развалинах Византийской империи заставляла сильные и развитые наукою умы в Европе думать о новых путях в богатую Индию. Колумб, не подозревая существования Американского материка, пришел к мысли, что если все плыть на запад по Атлантическому океану, то можно достигнуть берегов Азии. Колумб предложил своим соотечественникам, генуэзцам, снарядить для этого экспедицию, но предложение его было отвергнуто; в Португалии и Англии случилось с ним то же самое; но препятствия не сломили железной воли гениального человека, и Колумб наконец был выслушан при дворе кастильской королевы Изабеллы. Здесь обстоятельства были благоприятны: Гренада, последнее владение мусульман на Пиренейском полуострове, пала пред соединенным оружием испанцев; воодушевление испанцев при этом деле было велико, напряженные силы требовали выхода, государственным людям Испании нравились широкие планы, и предложение генуэзца было принято. В августе 1492 года три испанских корабля под начальством Колумба поплыли в неведомую даль по Западному океану.
Чем далее экспедиция удалялась от берегов Европы, тем более страх овладевал плавателями, ропот усиливался; смерть уже грозила Колумбу от рук бунтующих матросов, когда увидали наконец землю: то был один из Антильских островов – Гуанагани, переименованный в Сан-Сальвадор. Роскошная природа поразила европейцев и вселила надежду на открытие новых земель, где они могли найти драгоценные металлы; сопротивления нельзя было опасаться, потому что жители новооткрытых земель были совершенные дети пред испанцами. Колумб, уверенный, что открыл путь в Азию, назвал найденные острова Индией, отсюда и название коренных жителей Америки индейцами.
Еще три путешествия совершил Колумб в Америку и даже открыл самый ее материк, который, однако, назван не его именем, а именем первого описавшего эту новую часть света флорентийца Америго Веспуччи. Судьба Колумба была печальна: когда была получена весть в Европе об открытии новых богатых земель, то туда бросилась толпа, состоящая из всякого сброда, бросилась с целью быстрого обогащения не посредством промышленного труда (ибо испанский народ не был народом промышленным), но посредством оружия. Вдали от отечества, от власти эти люди разнуздались и позволяли себе варварские поступки с туземцами. Колумб, сделанный великим адмиралом и вице-королем открытых им земель, хотел строгостью сдержать грабителей и, разумеется, навлек на себя сильное неудовольствие, тем более что на него смотрели как на пришельца, иностранца, не имеющего права повелевать испанцами. Колумб был оклеветан и в оковах привезен в Испанию: здесь оковы были сняты, но Колумб не получил уже прежнего своего значения.
Печальный конец Колумба не имел влияния на ход начатого им дела: испанцы открыли южную часть Северной Америки, где была сильная Мексиканская империя. Здесь племя победителей, ацтеков, властвовало над покоренными племенами; рознь и враждебность между частями народонаселения благоприятствовали испанцам, и к завоеванию Мексики в 1519 году приступил Фердинанд Кортес[4]. Человек образованный, искусный полководец и администратор, Кортес выходил из ряда обыкновенных искателей приключений. С 700 человек он покорил Мексико, овладел императором Монтесумою и начал распоряжаться в империи. Ацтеки, однако, восстали и своею многочисленностью грозили задавить испанцев; Кортес должен был выйти из Мексико и, только поднявши покоренное племя против господствующего в течение двух лет, завладел снова всею империею. Здесь Кортес уничтожил человеческие жертвоприношения; но только что приступил к устройству завоеванного края, как был отозван в Испанию, потому что его заподозрили там в стремлении к самостоятельности.
С меньшими усилиями было покорено золотое царство инков – Перу, сюда явились испанцы под начальством Пизарро[5] и Альмагро (1529), людей, далеко уступавших в способностях Кортесу, притом же людей грубых и жадных. После легкого завоевания Перу здесь произошла ссора между завоевателями: Пизарро убил Альмагро, но потом сам был убит сыном последнего; наконец испанскому правлению удалось восстановить порядок. Одновременно с распространением испанских владений в Америке португальцы открыли Бразилию и утвердились в ней.
Таким образом два народа Пиренейского полуострова поделили между собою Новый Свет. Здесь покоренные туземцы начали быстро исчезать, потому что завоеватели начали их употреблять в работы на плантациях и в рудниках. Слабые американцы не выдерживали работ и гибли; они привыкли вести праздную жизнь, условливаемую богатством природы, и труд им был неизвестен. Завоеватели жаждали богатств и не обращали на это внимания; тщетно доминиканские миссионеры восставали против подобного варварства; наконец один из них, Лас-Казас (умер в 1566 году), чтобы спасти туземцев от истребления, предложил вывозить негров из Африки, и таким образом начался этот знаменитый торг черными невольниками, который только в недавнее время уничтожен по международному закону и жестоко преследуется.
Следствием открытия Америки и морского пути в Восточную Индию было то, что Атлантический океан сделался средиземным морем, большою историческою дорогою; деятельность европейских народов увеличилась, найдя себе обширное поприще; горизонт европейского человека расширился, и вопрос о колониях сделался одним из важнейших вопросов европейской политики. Европейские государства, после того как они сложились в начале средней истории, вообще не расширялись одно на счет другого, и войны не имели завоевательного характера; народы обыкновенно сохраняли каждый свою территорию; но со второй половины XV века завоевания стали производиться за океаном; туда Европа стала сбывать свои лишние силы, и там возник новый мир – Новая Европа, начавшая оказывать влияние и на метрополию.
Завоевания европейцев в Азии, Африке и Америке, совершавшиеся с такими ничтожными средствами, не могли бы идти так успешно без одного изобретения, давшего преимущество европейцам: мы говорим о изобретении пороха или, лучше сказать, о его приложении. Говорят, что в Европе указал на порох немецкий монах Бертольд Шварц в половине XIV века. Приложение пороха произвело переворот в военном деле: закованное в латы рыцарское ополчение должно было уступить первенство пехоте; старинные зубчатые стены и башни рыцарских замков и средневековых городов оказались несостоятельными против пушек, и понадобились укрепления иного рода.
Эпоха возрождения
Другое изобретение, приготовившее новую историю, – это книгопечатание. До изобретения книгопечатания, вследствие трудности добывать книги, наука и мысль должны были ограничиваться тесными кружками. Частному человеку невозможно было заводить библиотеку; это было доступно только обществам, именно монастырям, которые по своему богатству могли доставать рукописи, а члены их по своему приготовлению и досугу могли заниматься ими. Как были дороги книги, доказательством служит то, что в библиотеках рукописи приковывались цепями к стенам для того, чтобы их невозможно было похитить. Книгопечатание произвело громадный переворот: оно, так сказать, демократизировало науку, давши ей возможность распространяться свободно по целой массе; новые силы были приобретены для науки.
Говоря об открытии новых земель и путей, мы видели, как вследствие этого события расширился горизонт европейского человека, но чтобы пользоваться открытиями, жить этою новою, усиленною жизнью, нужно знать все, что делается в расширенной сфере. Древние мудрецы, чтобы научиться, приобресть мудрость, считали необходимым путешествие. Путешествие считается и теперь важным средством для научения; но нельзя же целый век путешествовать. Благодаря книгопечатанию мы, оставаясь на одном месте и читая обо всем, что делалось и делается на свете, живем общею жизнью с целым человечеством; положение нового человека, можно сказать, божественное в сравнении с положением человека древнего: новый человек сравнительно с древним вездесущ, всеведущ, во сколько эти слова могут быть употребляемы, говоря об ограниченном существе. До книгопечатания и люди, стоявшие на верху общества, не знали хорошо обстоятельств дела, случившегося вдали от них; а люди из массы народной узнавали о чем-нибудь, только разве встретившись с путешественником, и то узнавали о деле, давно прошедшем.
Книгопечатание, изобретенное немцем из Майнца, Иоанном Гутенбергом в 1440 году, явилось в то самое время, когда умы пробудились и просвещение стало сильно распространяться: то была знаменитая эпоха Возрождения наук. В этом Возрождении главную роль играет Италия. Италия в средние века не могла достигнуть политического единства; она представляла страну самостоятельных городов; свободное сельское народонаселение исчезло и земледелие упало в эпоху падения Римской империи, когда богачи, скупив мелкие земельные участки у бедных, превратили свои огромные владения в пастбища, где пастух был раб, привезенный из чужой страны. В таком положении застали Италию варвары, сменявшие друг друга; в это печальное время варварских нашествий в одних городах можно было найти некоторую безопасность. Варвары могли бы дать политическое единство Италии, если бы в ней образовался политический центр, к которому тянули все остальные ее части. Но варварам мешало постоянно папство. Папы, усилившись в городе Риме и около него, стремились к тому, чтобы обессиливать варваров, противопоставляя одних другим: так они успели посредством франков разрушить королевство Лангобардское. Папская область, разрезывая Италию на Северную и Южную, мешает до сих пор единству страны.
Непосредственное наследие древней цивилизации, полуостровное положение Италии на Средиземном море, близость торговых путей в богатые страны Востока, стечение путешественников к Риму, столице западного христианского мира, крестовые походы повели к процветанию отдельных самостоятельных городовых общин или республик. Во сколько торговое и мореплавательное движения способствуют быстрейшему развитию народов, во столько итальянцы опередили другие европейские народы. В то время, когда в остальной Европе сила и богатство основывались на недвижимой собственности, на землевладении, в городах Италии появилась новая сила, начавшая играть важную роль в истории человечества: то были деньги, богатство движимое. Купцы, банкиры становятся здесь денежными государями, к которым обращаются другие государи, владельцы земель.
К концу средних веков Италия представляла удивительное зрелище: страна раздроблена, владельцы, города ведут ожесточенную борьбу друг с другом, но тяжесть этой борьбы падает преимущественно на сельское народонаселение, а города процветают все более и более. Ожесточенная борьба происходит и в самых городах, где одна политическая партия враждует с другою; когда одна торжествует, то изгоняет партию противную; побежденные уходят из родного города, унося с собою деньги, и способствуют богатству и процветанию того города, где селятся. Все ведет к господству денег, движимого богатства над недвижимым. При таком господстве движимого богатства в Италии банкиры становятся владетелями целых областей; до сих пор главную силу составляло оружие; только вожди завоевателей основывали государства, становились родоначальниками династий, но в Италии богатые купцы, банкиры Медичи становятся государями Флоренции, входят в родственные связи с древнейшими династиями, сажают из среды себя пап на римский престол.
Накопление богатств, роскошь, отсюда проистекшая, вместе с роскошью природы и остатками чудес древней цивилизации, расширение умственного горизонта вследствие торгового движения, торговая деятельность, стечение иностранцев к Риму, значение этого Рима для всей Западной Европы и проистекающая отсюда обширная деятельность римского правительства – все это вместе сделало итальянцев наиболее развитым, передовым народом в Европе.
Почва была приготовлена, и посев не замедлил. После падения Византии ученые-греки переселились в ближайшую Италию, где нашли приют, покровительство и помощь у владельцев и богачей, которые были на столько развиты умственно, что могли понимать силу и прелесть знания. Последовало сильное умственное движение, направленное к изучению древних авторов. Начали составляться греческие и латинские грамматики и лексиконы, стали переводить древних авторов. Вскрылись произведения мудрецов Греции с различием направлений, школ, и это различие повело к партиям между учеными-итальянцами: одни стали за Платона, другие – за Аристотеля. Близкое знакомство с изящными произведениями древнего слова сделало смешною средневековую, варварскую монашескую латынь, и ученые итальянцы, а за ними и ученые других народов начали стараться говорить и писать изящною латынью Цицерона. Тут-то изобретение Гутенберга пришлось как нельзя кстати, и явились изящные издания древних венецианского типографщика Альда Мануция.
Но, как обыкновенно бывает в подобных случаях, итальянцы не могли устоять пред вскрывшимся древним миром, пред богатством и силою его мыслей, пред изяществом его форм, поддались ему, увлеклись и впали в крайность. Начали считать хорошим, достойным подражания только новооткрытое древнее; все средневековое начали считать дурным, от которого следует отделаться. Но древний мир имел свою религию, столь противоположную религии нового мира. Если в древнем мире было все так прекрасно, то прекрасна была и его религия: зачем же она была заменена новою? Нашлись такие слабые люди, которые увлеклись до того, что отверглись Христа и начали поклоняться божествам древности; у других дело не дошло до такой смешной крайности, но христианские верования были сильно поколеблены подчинением древнему нехристианскому миру, подчинением древней философии. Этому ослаблению христианских верований в Италии способствовали еще другие обстоятельства, а именно страшный упадок нравственности, преимущественно произведенный недостойным поведением римского духовенства, равнодушного к религии при исключительном преследовании мирских целей. Чем ближе к Риму, тем сильнее было вредное впечатление, производимое безнравственностью римского духовенства, тем сильнее было это впечатление, чем образованнее, развитее были итальянцы сравнительно с другими народами католическими.
Папство своими мирскими стремлениями превратило религию в средство добывания материальных сил. Церковный государь собирал подати со всей Западной Европы и жил на чужие грехи, на грехи чужих народов. Богатство высшего духовенства вело к роскоши и чувственности; привычка смотреть на религию как на средство вела к ослаблению религиозных убеждений, и тут-то является мода на изучение древности, древних писателей. Высшее духовенство предается страсти к этому изучению, предается умствованному наслаждению, умственной роскоши, что окончательно подрывает христианские религиозные убеждения. Итальянский прелат, начитавшийся древних языческих писателей, считает своею привилегиею не верить в христианские догмы, которые предоставляет слепой, необразованной массе, а сам между тем живет на счет веры этой массы; но что может быть безнравственнее того явления, когда проповедник сам не верит тому, что проповедует, и делает таким образом из всего своего существа обман, ложь.
Ослаблению нравственности в Италии способствовало еще и то обстоятельство, что в ней происходила постоянная борьба партий, постоянная усобица и смута. При богатстве, обилии денег борьба эта ведется посредством наемников (кондотьери), которые проливают кровь свою за всякого, кто дает деньги; эта продажа жизни за чужие интересы не могла содействовать укреплению нравственности в продавцах; не могла содействовать к тому же и в покупателях, уничтожая стремление жертвовать жизнью за высшие интересы. За деньги можно все купить, и прежде всего можно купить в Риме царство небесное!
Междоусобная борьба есть самая злая борьба, в которой противники не щадят друг друга; так и в Италии победители не щадили побежденных: отсюда привычка к насилию, к крови, привычка ни во что ставить жизнь человека. Богатые умственным развитием, но слабые разделением, итальянцы постоянно подвергались нашествию чуждых народов, споривших за обладание их прекрасною и богатою страною; в сознании своей слабости, преклоняясь пред этими завоевателями, итальянцы ненавидели их и презирали как варваров, считали против них все средства позволенными, прибегали обыкновенно к хитрости, коварству, орудиям слабого в борьбе против сильных; но употребление таких орудий действует разрушительно на нравственность.
При таких-то условиях итальянской жизни произошло возрождение наук посредством знакомства с древним миром. Лучшие люди эпохи Возрождения были крайне недовольны этими условиями, и недовольство настоящим, вытекшим из условий средневековой жизни, заставляло еще более обращаться к древнему миру и вздыхать по нем, в нем искать условий счастья для государств и народов.
Изложенное состояние Италии в эпоху Возрождения всего лучше отражается в сочинениях знаменитого флорентинца Макиавелли (умер в 1527 году). Сочинения эти: 1) Рассуждения о Тите Ливии; 2) История Флоренции; 3) Государь. В первом сочинении высказано самым блестящим образом убеждение тогдашних итальянских ученых, рабствовавших древнему миру: устройство Римской республики является наилучшим. Макиавелли упрекает папство в том, что оно развратом подкопало христианство, отняло у него политическое значение, и христианство поэтому не имеет такого благодетельного влияния на гражданскую деятельность, как язычество. Таким образом, и в религиозном отношении, хотя с оговоркой, Макиавелли отдает преимущество древнему миру. В «Государе» Макиавелли начертывает правила, каким должен следовать человек, желающий достигнуть верховной власти. Здесь высказались господствовавшие тогда в Италии взгляды, что все средства позволены для достижения известной цели, что политика не имеет ничего общего с нравственностью.
Но в то время, когда итальянские ученые во имя начал древнего мира протестовали против печального состояния своего отечества, позабывая, что эти начала не спасли древнего мира, позабывая, что мир был возрожден не Аристотелем и Платоном, не Цицероном и Горацием, – в то время была сделана попытка восстановить нравственные силы итальянского народа во имя религии нового мира. Вдохновенный проповедник Савонарола, как древний пророк, обратился к флорентийскому народу с проповедью покаяния и исправления. Проповедь произвела могущественное действие на народ, и Савонарола явился во главе общины, готовой начать новую, возрожденную жизнь. Но все, что было сильно, что имело в руках власть и богатство, восстало против Савонаролы; восстало духовенство, пороки которого он обличал, восстал папа Александр VI (из фамилии Борджиа), чудовище разврата. Папа объявил Савонаролу еретиком, вследствие чего все от него отступились, и Савонарола погиб как еретик.
Попытка произвести нравственное возрождение итальянского народа религиозными средствами не удалась; римское духовенство осталось глухо к призыву очищения, которое одно могло поддержать его значение и власть; римское духовенство убило пророка и продолжало вести языческую жизнь, окруженное прелестями искусства и языческого знания, не подозревая, что это самое знание поднимет против него страшную бурю с Севера.
Возрождение науки не могло ограничиться Италиею. Вся Европа жила общею жизнью; что делалось у одного народа, то не могло оставаться надолго чуждым другому; притом же Италия, где началось Возрождение, была местом свидания для всех западноевропейских народов, и новая жизнь легко разнеслась повсюду. С самого начала Италия находилась в тесной связи с Германиею; король Германии был вместе и император римский, и, начиная с Оттонов, немцы подвергались умственному влиянию итальянцев. Немцы сталкивались в Италии с французами, которые также не спускали глаз с красавицы страны и являлись по призыву пап, когда последним становилось нужно французским влиянием уравновешивать немецкое. Испанцы также явились наперебой и овладели южною частью Италии. И другие народы были хорошо знакомы с Италиею благодаря тому, что здесь была столица католицизма: одни из религиозного усердия, другие по необходимости должны были посещать ее.
Новая научная жизнь, развившаяся в Италии, скоро проникла в Германию. И здесь лучшие умы с жадностью бросились на изучение древности. Университеты начали размножаться, появились ученые общества, члены которых находились в постоянном общении с Италиею. При этом возбуждении умов сейчас же было обращено внимание на отношения религиозные, церковные. Это произошло, во-первых, потому, что в Германии вовсе не было того равнодушия в делах веры, какое мы видим в Италии; во-вторых, в Германии давно уже были недовольны поведением римского духовенства; это неудовольствие было тем сильнее, что здесь оскорблялось национальное чувство. Немцы видели вопиющие злоупотребления власти, и власти чуждой, пребывающей в чужой стране, среди чужого народа; вопрос о церковных преобразованиях был давно поднят в Германии, следствием чего были соборы Констанцский, Базельский; почва была приготовлена; вопрос об отношениях папской власти к национальной Церкви стоял на очереди, и понятно, что умы, возбужденные наукою, прежде всего обратились к нему.
В начале истории западноевропейских христианских народов католицизм имел то значение, что охранял единство Западной Европы внешним, видимым единством Церкви. Папа в этом отношении был хороший опекун народов Западной Европы во время их младенчества. Но народы стали вырастать, опекун становился все более и более ненужным, основания общей жизни, общей деятельности европейских народов были упрочены; народы стали стремиться к развитию своих национальностей, а тут помеха: старый опекун, папа, латинскою обеднею, латинскою Библиею, которую запрещает переводить на языки народные, задерживает национальное развитие; сюда присоединяются злоупотребления, какие позволяла себе Римская Церковь в своих отношениях к народам, уже возмужалым, тогда как нравственный авторитет крайне ослабел и римское иго стало невыносимо. Лучшие люди и из духовенства сознавали, что нельзя оставаться при таких отношениях Церкви к государствам и народам, и требовали соборов, власть которых долженствовала быть выше власти папской. Папа не хотел уступить ничего из прежнего своего значения и отверг мирную реформу; таким образом, правильное и спокойное движение было остановлено и тем самым приготовлено было движение неправильное, порывистое, судорожное, приготовлена была церковная революция, известная под именем Реформации. Любопытно видеть, как на ход Реформации имели влияние народные отношения к Риму. Нам известно, что первое сильное, народное восстание против папства, против латинской Церкви произошло у чехов во имя славянской народности (гуситское движение). Потом Реформация явилась на германской почве, и западноевропейский мир разделился на две группы народов: германские народы оторвались от Римской Церкви, свергая при этом чуженародное иго, иго чуждого государя, папы; романские народы остались за Римом: в испанце, французе, итальянце латинская Церковь, латинское богослужение не возбуждали отвращения, ибо государства их основались на римской почве, язык латинский был им язык родной.
Реформация
Духовенство в средние века приобрело важное значение не вследствие одного господства религиозного чувства, но и вследствие того, что оно преимущественно владело образованностью, заправляло литературным движением, представляло силу пера в противоположность силе меча. Теперь при усиленном умственном движении удержало ли католическое духовенство за собою первое место, овладело ли новою силою, наукою, осталось ли значение ученого неразрывно соединенным с значением духовного лица? Нет, духовенство пренебрегло новою силою, передало ее мирским людям и дорого поплатилось за это. Значение ученого отделилось от значения духовного лица, вследствие чего явились для народа два рода учителей, два рода авторитетов и вступили в борьбу друг с другом; при этом католическое духовенство проиграло свое дело, отдавши в руки противникам могущество знания, оставляя без внимания потребности времени, стараясь во что бы то ни стало удержать старину, удержать право на все свои старые вопиющие злоупотребления. Борьба между католическим духовенством и светскими учеными, проложившая путь Реформации, известна под именем борьбы между обскурантами и гуманистами.
Между германскими учеными эпохи Возрождения знаменит был Иоганн Рейхлин (родился в 1455 году, умер в 1522 году), знаток латинского, греческого и еврейского языков, составитель латинского лексикона, имевший в 27 лет 23 издания греческой грамматики, учебника гражданского права, всемирной истории, занимавший в Штутгарте важное место судьи Швабского Союза. В 1509 году крещеный жид Пфефферкрон обратился к императору Максимилиану с просьбою о насильственном обращении евреев в христианство. Кельнские доминиканцы поддерживали его и требовали у императора распоряжения, чтобы преданы были сожжению еврейские книги, заключающие хулы на христианство. Какие это книги? Решение вопроса было передано Рейхлину как знатоку еврейского языка; тот не нашел ни одной книги, достойной сожжения, и окончил свое донесение замечанием, что надобно во всех университетах 10 лет учить еврейскому языку, и тогда только получится возможность опровергать евреев и обращать их в христианство. За это доминиканцы выпустили против Рейхлина ругательное сочинение. Рейхлин отвечал, завязался сильный спор, который перенесен был на ученый суд Парижского университета; университет осудил ответ Рейхлина доминиканцам, и книга его была сожжена в Париже и некоторых городах Германии.
Рейхлин, поддерживаемый императором, курфюрстом Саксонским, герцогом Баварским, маркграфом Баденским, одним кардиналом, 5 епископами, 13 аббатами и 53 имперскими городами, апеллировал к папе, а между тем монахи объявили греческий язык матерью всех ересей, изучение же еврейского языка – признаком наклонности к обращению в жидовство. Папа выдал приказ остановить спор. Спор прекратился; но разжженные им страсти не могли успокоиться, движения, им произведенного, не могло остановить никакое папское приказание; два враждебные лагеря ясно обозначились; люди живые и даровитые, ставшие в ряды гуманистов, начали преследовать своих противников страшным оружием – насмешкою. Явилось сочинение под названием «Письма темных людей (обскурантов)», в котором были осмеяны глупость, наглость, невежество и безнравственность монахов; авторы писем отлично подделались под образ мыслей и под средневековую варварскую латынь монахов.
Удар был тем сильнее, что осмеянные монахи не поняли сначала, в чем дело, и сочли письма, написанными в свою пользу. Насмешка достигала своей цели, приучая общество к отрицательному направлению, приучая легко относиться к самому важному делу, ибо с подрывом авторитета монахов нечувствительно подрывался и авторитет Церкви; всякому сколько-нибудь образованному человеку стало стыдно подчиняться людям осмеянным, опозоренным. Для предупреждения беды католической Церкви надобно было немедленно приступить к преобразованиям, потребовать от своих слуг очищения умственного и нравственного, но она этого не сделала.
Люди, особенно ратовавшие в рядах гуманистов, были:
1) Эразм Роттердамский (1467–1536). Претерпенные в молодости неприятности от людей, желавших, чтобы Эразм сделался монахом, содействовали тому, что он стал одним из непримиримых врагов монашества. Эразм приобрел громадную репутацию своими знаниями и талантами; он разъезжал по всей Европе, но преимущественно жил в Базеле, и жил своего рода царем; со всех сторон приезжали к нему посетители, присылались подарки, приглашения, государи вели с ним переписку. Это положение Эразма всего лучше показывает, какую силу приобрело тогда знание. Какие же были труды Эразма Роттердамского? Он написал сочинение по духу времени; сочинение носило название «Похвала глупости» и осмеивало глупость людей всех состояний, особенно же духовных и монахов; важно было для нового религиозного движения Эразмово издание Нового Завета в греческом подлиннике с латинским переводом; кроме того, он издал много древних писателей; большую славу между современниками доставило ему сочинение, носившее название «Аdagiа» (пословицы), собрание разнородных рассуждений по поводу изречений древних писателей.
2) Ульрих фон Гуттен (1488–1523), застрельщик революции, человек, для которого борьба была наслаждением, не средством для достижения цели, но самоцелью. Чуть где движение, волнение – Гуттен тут, и волнение усиливается; появится сатира, Гуттен напишет другую, еще язвительнее. Гуттен происходил из обедневшей рыцарской фамилии; он не стал, подобно многим своим собратьям, бесплодно сетовать на новые порядки, враждебные рыцарству, усиление власти князей и городов; Гуттен сознавал, что время рыцарства прошло безвозвратно, сознавал, что человеку с его талантом надобно учиться и добывать себе значение не мечом, а пером. Он рассорился с отцом, который назначал его к духовному званию. Без средств к жизни он должен был блуждать по свету; очутился в Италии, где приобрел себе репутацию легкими сочинениями на латинском языке; возвратившись в Германию, написал ряд речей, направленных против герцога Ульриха Вюртембергского, отличавшегося своим деспотизмом, и принял деятельное участие в сочинении «Писем темных людей».
Светские люди, бежавшие от монастыря, уготовали путь Реформации, и реформатор явился – из монастыря.
Мартин Лютер родился в Саксонии, в Эйслебене, в 1483 году; отец его был рудокоп, человек бедный, и нужда, всякого рода лишения встретили Лютера при появлении на свет; к этому присоединялся еще суровый нрав отца и матери, которые жестоко наказывали его за всякую малость; в школе – те же розги. С Лютером случилось не то, что с Эразмом и Гуттеном; отец назначал его в юристы, а он сам, по внутреннему, как казалось, влечению для спасения души пошел в монахи (Августинского ордена). В монастыре Лютер не мог помириться с тою жизнью, какую обыкновенно вели тогда монахи, потому что у него было много духовных интересов; но он не мог вести и той жизни, какую вели древние, настоящие монахи: он не был достаточно духовен для этого, плоть и кровь требовали своих прав. Сначала произошла тяжелая борьба вследствие ясно сознаваемых обязанностей и недостаточности средств для их выполнения; борьба кончилась убеждением, что человек спасается не добрыми своими делами, но верою в милосердие Божие и заслуги Христовы.
В 1508 году Лютер был назначен профессором богословия в Виттенбергский университет, недавно основанный саксонским курфюрстом Фридрихом Мудрым. С началом Лютерова курса число студентов в Виттенберге стало сильно возрастать: в первые годы оно увеличилось от 200 до 800, а потом простиралось до нескольких тысяч, потому что богословие было тогда главным предметом. Здесь-то, в Виттенберге, через десять лет профессорской деятельности, доставившей Лютеру большую известность, начал он борьбу свою с Римом. Борьба началась по поводу продажи индульгенций, или письменных папских отпущений грехов, к которой прибегнул папа Лев X, знаменитый покровитель искусств, нуждавшийся в деньгах для постройки церкви святого Петра в Риме.
Продажа индульгенций была со стороны римского двора поступком в высшей степени неблагоразумным: в то время, когда вследствие указанных движений все вопияло против папских злоупотреблений, когда привыкли смеяться над поведением духовенства, когда народы стали сильно тяготиться игом, наложенным на них Римскою Церковью, тяготиться податями, собираемыми с них папою, этим уже чуждым итальянским государем в их глазах, – в это время, когда малая искра могла произвести пожар, вдруг новый побор со стороны Рима, побор самый неприличный в глазах образованных людей и производившийся самым неприличным образом. Монахи действовали по правилу казначея при папе Иннокентии VIII, говорившего: «Бог не хочет смерти грешника, но да платит деньги и жив будет!» Монахи продавали индульгенции как товар по таксе: каждый грех оценен был известною суммою денег; монахи цинически зазывали толпу в свои лавочки, кричали: «Заплатите деньги, и вы безгрешны!» или «Деньги скачут в мешок, а душа – в рай».
В 1517 году в окрестностях Виттенберга открыл лавочку с индульгенциями доминиканский монах Тетцель. Лютеру больше, чем кому-либо, были противны индульгенции, потому что они противоречили основному его положению. Римские богословы объясняли индульгенции так: святые своими заслугами скопили сокровище, которого достаточно не только для их спасения, но и для спасения многих других, и этот излишек оставили в наследие Церкви; папа как глава ее имеет право распоряжаться им, уделять его грешникам, у которых недостает собственных заслуг для спасения. Но Лютер, как мы видели, утверждал, что человек не может спастись своими добрыми делами, не только что излишком их очищать грехи других. Лютер в своих проповедях стал вооружаться против продажи индульгенций. Тетцель, узнавши об этом, начал браниться, называть Лютера архиеретиком. Лютер вызвал его по тогдашнему обыкновению на ученый поединок: осенью 1517 года на дверях замковой церкви в Виттенберге явилось 95 положений (тезисов) против индульгенций, причем Лютер объявлял готовность свою защищать эти положения против каждого.
Искра была брошена в порох: вследствие приготовленности общества к борьбе против Рима, вследствие напряженного состояния умов, требовавших выхода из тяжкого, нерешительного положения между старым и новым, спор между двумя монахами стал делом общегерманским, общеевропейским. Одни стали за Рим, другие за Лютера, и легко было предвидеть, что победа останется за последними, ибо на их стороне были таланты, образованность и горячее убеждение. Лютер, который в это время, по собственному признанию, готов был предать смерти всякого, кто бы явился ослушником папы, Лютер невольно вступил на путь реформы, возражая своим противникам, что в их защите индульгенций нет ничего из Священного Писания, ничего из соборных решений; таким образом уже была высказана мысль, что позднейшие постановления Римской Церкви, пап не имеют значения.
В Риме поняли, что нельзя смотреть равнодушно на споры немецких монахов, и Лютер получил приказание явиться к суду в Рим в течение двух месяцев. Но уже прошло то время, когда папские приказания исполнялись немедленно и беспрекословно; император пишет папе, что если соблазнительная продажа индульгенций не будет прекращена, то многие князья и города встанут за Лютера; саксонский курфюрст пишет, что дело Лютера надобно исследовать в Германии чрез немецких епископов, против единства Римской Церкви становится национальная Германская Церковь! И папа уступает – сознание своей слабости и силы новых начал! Кардиналу Каетану, отправлявшемуся в Германию на Аугсбургский сейм, было поручено вести Лютерово дело как можно тише, поговорить ласково с монахом и убедить его оставить борьбу. Свидание произошло в Аугсбурге (1518). Кардинал сначала уговаривал Лютера, чтобы отрекся от своих мнений, потом грозил, наконец стал кричать на монаха, повелительно требуя отречения. Лютер был один из тех людей, которые не любят, чтобы на них делали окрики. «Видя, что кардинал горячится и кричит, и я стал кричать», – рассказывал сам Лютер. «Я едва мог смотреть этому человеку в глаза: такой светился из них дьявольский огонь», – говорил Каетан. Дело не могло кончиться мирно, когда простой монах позволил себе кричать против кардинала. Друзья Лютера поспешили выпроводить его тайком из Аугсбурга.
Попробовали другое средство: летом 1519 года в Лейпциге при огромном стечении народа три недели спорили Лютер и двое приятелей его, Карлштадт и Меланхтон, против ингольштадского профессора Эка. Последний спросил Лютера, как он думает: Констанцский собор справедливо или несправедливо осудил Гуса и его учение? Лютер немного подумал и сказал: «Я думаю, что собор осудил положения Гуса, которые были совершенно христианские и евангелические». В собрании обнаружилось сильное волнение, и Эк сказал: «В таком случае, почтенный отец, да будете мне как язычник и мытарь». В 1520 году Эк выхлопотал в Риме буллу, отлучавшую Лютера от Церкви и предававшую сочинения его сожжению, если он в два месяца не отречется от своих заблуждений. Видя себе сильную поддержку, Лютер не испугался и решился покончить с папою; он написал два сочинения, призывавшие немцев к свержению папского ига: 1) К христианскому дворянству немецкого народа, 2) О вавилонском пленении и христианской свободе.
Страстный, увлекающийся, раздраженный борьбою на жизнь и на смерть, Лютер шел все дальше и дальше: после законного требования уничтожения светской власти папы, требования самостоятельности национальных церквей, требования брака для духовенства, приобщения под обоими видами (телом и кровию Христовыми) Лютер высказывает сомнения относительно таинства пресуществления, вооружается против седмеричного числа таинств; вооружаясь против наростов, образовавшихся в Западной латинской Церкви, он стал касаться верований Церкви Вселенской, – и по какому праву? Вселенская Церковь утверждает свои верования на вселенских соборах путем единственно законным, а реформатор общему соглашению противопоставил личное мнение, личный произвол, что вело вместо очищения Церкви к революции, к анархии; вместо необходимости преобразований в Западной Церкви, вместо восстановления соединения с Церковью Вселенскою явилось лютеранство, за которым последует кальвинизм, социнианизм и другие разные толки.
Люди, рвавшиеся на свободу из папских оков, с восторгом приветствовали выходки Лютера против Рима, Гуттен подливал масло в огонь своими сатирами. В конце 1520 года Лютер, сопровождаемый студентами, вышел за ворота Виттенберга и сжег отлучавшую его от Церкви папскую буллу вместе с книгою канонического права. Примирение стало невозможным: Лютер уже объявил папу антихристом. Папа антихрист; но что же император, защитник Церкви? До сих пор мы не слыхали его голоса.
Когда началось движение, возбуждаемое Лютером, на императорском престоле сидел старик Максимилиан; сначала он радовался движению, потому что был во вражде с папою; а потом, когда сблизился с папою для достижения своих династических целей, то папские требования встретили сильный отпор на сейме даже со стороны духовных князей. В январе 1519 года неожиданно умер Максимилиан, поднялся важный вопрос, кто будет его преемником, и междуцарствие благоприятствовало религиозному движению, тем более, что курфюрст Саксонский Фридрих Мудрый, управлявший теперь делами империи на севере и востоке Германии, открыто покровительствовал Лютеру. В июне 1519 года междуцарствие прекратилось избранием на императорский престол испанского короля Карла, внука Максимилианова. Гуттен и Лютер – с одной стороны, приверженцы Рима – с другой, с одинаковым восторгом приветствовали молодого девятнадцатилетнего императора, надеясь чрез него исполнить свои желания; но Карл не удовлетворил ни той, ни другой стороне, ибо хотел стоять посредине, не увлекаясь противоположными стремлениями.
В 1521 году Лютер был позван в Вормс на сейм, где присутствовали новоизбранный император, папский нунций, многие князья, прелаты, депутаты от городов. Здесь на требование, чтоб отрекся от своих мнений, Лютер отвечал: «На том я стою, иначе не могу думать и говорить. Господи, помоги мне! Аминь». Молодой император Карл V был сын своего века, потому сознавал несостоятельность Римской Церкви и, следовательно, необходимость преобразований; Карл вовсе не относился к делу как фанатик, желавший во что бы то ни стало уничтожить попытки к реформе; но он хотел, чтобы реформа была совершена мирным, Законным, а не революционным путем, хотел, чтобы дело было решено на соборе, где бы папа сделал все необходимые уступки. Но Карл никак не мог сочувствовать выходкам Лютера против Римской Церкви, в которых слышалась ересь, в которых слышалось отвержение авторитета Церкви. Лютер был отпущен из Вормса, но издано было постановление, объявлявшее его и последователей его еретиками, осуждавшее Лютера на заключение, книги его – на сожжение.
Старый покровитель Лютера, Фридрих, курфюрст Саксонский, и тут спас его от беды: он велел схватить его на дороге из Вормса и скрыть в замке Вартбурге. Здесь на досуге Лютер занялся переводом Библии на немецкий язык; здесь же смущен был слухом, что явились реформаторы, которые повели реформу далеко, очень далеко покатым путем отрицания, уничтожения всяких сдержек, религиозных, нравственных и общественных, так тесно связанных друг с другом. Мы видели, что Лютер уже пошел по скользкому пути отрицания авторитетов. Его основные положения были: 1) Священное Писание, изучаемое и объясняемое свободно, есть единственный источник веры; 2) должны быть сохранены только два таинства, крещение и причащение, соединенное с покаянием, но не устным пред священником, хотя последнее и не запрещается.
Опасный шаг был сделан. Пользуясь провозглашенною свободою в объяснении Священного Писания, всякий мог объяснять его, как ему угодно; авторитет Церкви отвергнуть; граница между свободою и своеволием не указана. Если по слабости человеческой природы авторитет стремится перейти в деспотизм, то, с другой стороны, свобода, отрешившись от авторитета, стремится перейти в своеволие, в анархию, стремится к освобождению человека от всевозможных авторитетов, от всевозможных связей.