Читать онлайн Честь пацана бесплатно

Братья по улице. Романы о подростковых бандах позднего СССР

Художник – Павел Магась

Глава первая

Как я влез во все это?

– А хрен его знает, товарищ майор. Как-то влез…

Я вырос в полной семье, в любви и гармонии. Отец, Андрей Васильевич Шефер, преподавал научный коммунизм в Казанском госуниверситете, возглавлял кафедру с одноименным названием. Мама трудилась секретарем в деканате того же вуза. Имелась сестра Светка – малолетняя вредина, моложе меня на шесть лет. Домашняя обстановка не напрягала. Мама – тихая и заботливая. Отец тоже не вводил в семье строгие порядки. Но профессия все же накладывала отпечаток. Любил поучать, пусть и не назойливо, читал лекции в домашней обстановке – каким ценностям поклоняться и с кого брать пример. Воспитывал меня в духе законопослушания и поиска справедливости. Не всегда эти вещи сочетались, но тогда еще я об этом не знал. В 84-м, когда я перешел в десятый класс, мы переехали из Казани в Уфу – отца назначили проректором по учебной части тамошнего универа. Дали ведомственную квартиру в центре, хорошую зарплату. Маме тоже нашлась работа. Там я окончил школу с сопутствующими «университетами», выучился драться в секции по боксу, получил первый опыт интимных отношений. Аттестат о среднем образовании был неплох, всего лишь две тройки: по химии и по труду. Химичкой была злобная малообразованная девственница – вместо «молекула» говорила «молёкула». А в радиоделе я был непроходимый дуб. В том же году с легкостью поступил в тамошний электротехнический институт на факультет машиностроения. Отучился целый год, скучно стало, понял, что это не мое. Перебивался с двойки на тройки, просто не мог себя заставить учиться. «Профессиональное выгорание, Андрей Андреевич? – ехидно осведомился декан, ставя мне недопуск к сессии. – С вашим именем и отчеством следует ответственнее относиться к жизни». Андрей Андреевич Громыко уже не был министром иностранных дел, но остался в памяти народной. Как говорили в нашей среде: «Если хочешь стать солдатом, обругай декана матом». Я не стал это делать, воспитание не позволило. Знал, что все равно призовут. Папа не помог, не имел соответствующих связей, да и не стал бы я ими пользоваться. Два года пролетели, служил в Пскове, мама в Уфе молилась, чтобы не отправили в Афганистан. Так и не отправили. А я был не против послужить стране на поле боя. Так что по горам за душманами не бегал, но подготовку получил основательную, плюс занятия по самбо, тот же бокс. Вернулся – в дембельском сиянии, в зеленом берете, заломленном на макушку, – ахнула подросшая Светка, прилипла ко мне как пиявка. Прослезился отец, рухнула в объятия мама. Из зеркала смотрел осанистый светловолосый парень при полном неуставном параде…

В армии казалось, что только вернешься – и весь мир упадет к твоим ногам. Реальность оказалась сложнее. В целом неплохо, но… Родители настаивали, чтобы я продолжал учебу: восстановился, кое-что досдал. К тому и склонялся. Но время было, устроился в закрытый НИИ учеником слесаря. Приятно было осознавать, что и моя мелочовка, выточенная в тисках, летает где-то в космосе…

В подобных учреждениях в этот год выплачивали бешеные премии. Почему? Загадка. После трех месяцев работы суммы в квитках стали зашкаливать. Оторопь брала, неужели коммунизм настал? Но в магазин заглядывали – нет, все в порядке, еще не настал. Покупать, как и прежде, было нечего. У населения скопились излишки денежной массы, и если вдуматься, ничего хорошего в этом не было. Все сносное приобреталось на базарах и барахолках, и цены там были космические. Но работать мне нравилось, и все чаще возникала предательская мысль: а счастье ли в высшем образовании?

Неприятности уже подкрадывались. Заболел отец. В диагнозах я не разбирался, но что-то было не в порядке с кровью. Мать с отцом твердили хором: все хорошо, просто устал, болячка несерьезная. Но ходили как в воду опущенные, и однажды правда вылезла: рак крови. Слава богу, что начальная стадия. От Светки скрывали, но она росла не дурой и зрение имела хорошее. Мама украдкой плакала, отцу все труднее было передвигаться. Он пока еще ездил на работу, но каких усилий это стоило. Дважды вызывали «Скорую» – что-то кололи, капали. И вдруг ремиссия, решили, что отпустило или лечение у знакомого хирурга дало плоды. Но неприятности по одной не ходили – умерла бабушка, мать отца, оставшаяся в казанской квартире. Он один уехал на похороны, меня не отпустили с работы, вдруг решили, что бабушка – не самый близкий родственник. Отец вернулся через четыре дня – опустошенный, надломленный. С казанской квартирой ничего не случилось, соседи приглядывали. Отец уволился в 52 года – сил работать не осталось. Дали инвалидность, какую-то ежемесячную выплату. На семейном совете решили вернуться в Казань. Мнение детей, разумеется, не учитывалось, поставили перед фактом. Я не был готов к самостоятельной жизни, невзирая на двадцать два года. Пугала перспектива самому готовить, убирать, стирать, гладить. Светка митинговала – к своим шестнадцати обзавелась в Уфе подружками и даже парой поклонников (с одним пришлось всерьез разбираться, чтобы не налегал). Для меня же переезд прошел безболезненно – неразлучных друзей не нашел, с девушкой разругался. В середине апреля 89-го мы вернулись в наш родной со Светкой город, на Крутую Горку – так назывались улица и район. Заехали поздно вечером, контейнер прибыл только в девять, устали как собаки. Таскали баулы, хорошо, хоть не мебель – она оставалась в квартире. Мы ехали по темным улицам, с трудом узнавая родные места. Город не похорошел. Обособленный жилой массив на юге Приволжского района – с выходом к Волге, или, если угодно, к Куйбышевскому водохранилищу, несколько девятиэтажек, прижатых друг к дружке, старенький клуб, футбольное поле, училище, техникум, небольшой частный сектор, – а за ними огромная масса воды… Не сказать, что я ничего этого не помнил, но все же стал подзабывать.

Пока выгружали вещи в свете тусклой лампы над входом в подъезд, поодаль шевелились тени, за нами наблюдали, но не подходили. Лица людей прятались в сумраке. Становилось не по себе, невольно сжимались кулаки. Хотелось закрыть собой Светку, которая тоже что-то чувствовала и ежилась. О том, что творилось в Казани в 80-е годы, знали все. Казань наводнили молодежные банды – десятки, может, сотни. Город разделился на зоны влияния, каждую контролировала своя группировка. Постоянно случались массовые драки – подростки делили асфальт. Проводились набеги, отвоевывались новые земли. В каждом доме, в каждом квартале, в каждом районе были свои конторы. Специфика разная – где-то жестче, где-то мягче, но суть одна. Бандитская зараза накрыла саваном мой город. Пацаны себя бандитами не считали, называли свои группы бригадами, конторами, заявляли, что защищают свою улицу, избавляют район от чужаков, но фактически это был криминал. В чужом районе появиться постороннему пацану – смерти подобно. В лучшем случае оберут, разденут да еще и накостыляют, а в худшем – убить могут. Милиция с этим злом не справлялась, да и не было у нее большого желания что-то менять. Периодически самых рьяных отлавливали, заводили дела, кого-то сажали. Но это было каплей в море, ситуация усугублялась. Я был далек от этого, криминальная жизнь не прельщала. Представить себя членом банды я не мог и в кошмарном сне. До поездки в Уфу как-то обходилось без особых эксцессов – район в Казани, где мы жили, был не самый лютый, работала милиция, комсомол. Инциденты, конечно, случались, но не часто. О том, что творилось сейчас, я имел смутное представление, ориентировался по рассказам людей, побывавших в Казани…

Настроение в этот вечер было так себе. Мы блуждали по пыльной четырехкомнатной квартире, запинались о разбросанные вещи. Мама устало шутила: «Вот и спустился табор с неба». Отец неважно себя чувствовал, ушел отдыхать. Светка сидела на тахте в своей комнате, грустно разглядывала стену. Подросла моя сестренка, уже не была такой шебутной и легкомысленной. Что-то новое в ней появлялось, как бы даже не женское: оформилась, мордашка стала миловидной, волнистые волосы хорошо смотрелись. Теперь я должен был ее защищать – от всех ужасов внешнего мира. Сердце защемило, я опустился рядом на колени, щелкнул ее по носу. Сестрица вздохнула, в голубых глазах заблестели слезы.

– Так, отставить тоску, – приказал я, – Чего разнюнилась? Прорвемся, Светка, где наша не пропадала? Будут и друзья, и приятные события. Ты, главное, меня держись, и, это самое, Светка… постарайся в ближайшие дни из дома не выходить, я изучу обстановку. А потом сходим в школу, запишем тебя… постоянно забываю, в каком ты классе?

– Да ну тебя. – Светка оттолкнула меня, улыбка мелькнула между капельками слез, ползущими со щек.

Мне самому было крайне неуютно. Я сидел в своей комнате, по примеру Светки созерцал противоположную стену. Прибираться не хотелось. Потом когда-нибудь. Все оставалось как раньше – софа, шкаф, книжные полки, забитые той же продукцией, что и шесть лет назад. Стационарный ленточный магнитофон «Комета-212», который я не стал брать в Уфу. На стене когда-то висели плакаты «Машины времени», группы «Воскресенье». Сейчас там ничего не висело, видимо, бабушка приложила руку. Музыкальные приоритеты поменялись, детище Андрея Макаревича уже не интересовало. Все доброе, что он мог спеть, уже спел. Я обожал «Крематорий» Армена Григоряна – до дыр заслушивал его «Мусорный ветер», ценил «Наутилус», Юру Шевчука с его «Домом детского творчества» (или «Дустом для тараканов», неважно). Кассетник на батарейках постоянно таскал с собой, слушал, если была возможность. Сегодня ничего не хотелось. Родители угомонились, решив начать завтра «разбор завалов», за стеной вздыхала Светка. Я полежал на софе, забросив руки за голову, – мечтать было не о чем, поэтому поднялся, стал метаться как лев по клетке. Подошел к окну, отогнул штору, открыл створку, покурил. Известие о том, что их сын курит, родители приняли стоически. Не самая плохая новость. Курение, возможно, и вредило моему здоровью, но жизнь не портило и даже в армии не помешало стать отличником боевой и политической подготовки. До смешного доходило: парни накуривались до отвала, а потом бежали 10 кэмэ с полной выкладкой и с набитыми кирпичами вещмешками. Я высунулся на улицу, проветрил голову. Снег в Казани почти сошел, только под домами да в тени еще чернели сугробы. С высоты пятого этажа просматривалась хоккейная коробка между домами. За бортом чернели головы, доносился сдавленный смех. Лед, как видно, уже растаял. Слева от коробки – детская площадка, выделялись очертания качелей. В доме напротив гасли огни, жители Казани ложились спать. Слева, по частному сектору, еще сновали огоньки машин. С коробки прозвучал сдавленный визг – словно кого-то душили. Следом – взрыв хохота. Я закрыл окно, рухнул на софу…

Утро было серое, тусклое, набежали тучи. Меньше всего на свете хотелось вставать. Родители подавали признаки жизни, шлепали тапки по коридору, на кухне что-то шипело и бурчало. Из Светкиной комнаты проистекали подозрительные звуки – похоже, сестрица грызла стенку. Через час я сделал вылазку – невозможно сидеть в четырех стенах. Вышел на лестничную площадку, захлопнул дверь. Не успел сделать шаг, как отворилась дверь соседней квартиры, высунула нос девчонка лет четырнадцати – коротко стриженная, с серьезным лицом. Я остановился, она в тапках вышла из квартиры, смерила меня внимательным взглядом.

– Фу, – выдохнула соседка. – Аж холодок закрался в организм…

– Ты кто? – спросил я.

– Да блин, Алиса я, – сообщило божье создание. – Ты еще сидел со мной, когда у родителей форс-мажор случался. Ты тоже, Андрей, изменился, но пока узнаваем.

– Батюшки! – ахнул я. – Алиса! Ты во что превратилась?!

– Все так плохо? – Девчонка втянула голову в плечи.

– Да выросла ты! – Я действительно не верил своим глазам. – Ты же мелкая была, шпендик такой шкодливый и непоседливый!

– Ага, и всем хотелось, чтобы я такой и осталась. – Девчонка хмыкнула. – Фиг вам, мне тоже нужно взрослеть. Поглядишь еще, что через три года будет. Вы насовсем или как?

– Вроде да… Подожди, тебе сейчас сколько? Лет четырнадцать-пятнадцать?

– Где-то так. – Девчонка задумалась. – А мы вчера думали, что за шум на весь двор, предки решили, что вашу квартиру обносят, и запретили выходить. Сам-то как?

– Терпимо. – Я пожал плечами. – Постой, Алиса, а ты почему не в школе?

– Ох, Шефер… – Девчонка покачала головой. – Ты на календарь сегодня смотрел?

– Точно, – вспомнил я. – Воскресенье. Тогда уроки иди учи.

– Так учу, – вздохнула соседка. – С обществоведением задолбали, никак в голове не закрепляется.

– А что там сложного? Вот смотри, Алиса, мы с тобой живем в эпоху развитого социализма, а они, на Западе, – в эпоху загнивающего капитализма. Главное, не перепутать. А больше знать ничего не надо. Партия, дай порулить, все такое. У соседей все в порядке? – Я обвел глазами подъезд.

– Да, живем. – Алиса сделала неопределенный жест. – Тут по-прежнему Тихомировы. – Она указала большим пальцем себе за спину. – Там, – кивнула на третью дверь, – те же Махсудовы. Мои родичи так и не развелись – я им памятник поставлю, когда вырасту. У Махсудовых тоже все нормально. Рахимке был год, когда вы уехали, теперь семь, учится во дворе матом разговаривать. Слушай, мне жаль, что твоя бабушка умерла…

– Мне тоже, – кивнул я. – Что поделаешь, каждому свой срок. Ладно, Алиса, забегай, когда уроки сделаешь. Родители будут рады, да и Светка на стену лезет, утешь ее.

– Хорошо, забегу. Далеко собрался-то?

– Да так, налетела грусть…

– Ну что ж, пойди, пройдись. – Девчонка усмехнулась. Помялась и добавила: – Шериф.

– Увидимся! – крикнул я.

– Да уж, надеюсь…

Игнорируя лифт, я спускался по лестнице и размышлял о превратностях судьбы и человеческих погонял. Что за долбанутая фамилия досталась! Немцев в родне не помню, если были, то давно. А в школе и по жизни как без клички? Обычно извращали фамилию, а как мою еще извратишь? Шифер? За это, извините, можно и по морде… Так что звали Шерифом. Так же называли в институте, в армии. Жить особо не мешало, и стыдно признаться – где-то в глубине души мне нравилась моя погремуха…

Я вышел на улицу, сунул в зубы сигарету. Надеюсь, прилично выглядел. С зарплаты в НИИ купил на барахолке короткую куртку из мягкой замши – был доволен, еще не затаскал. Добыть фирменные штаны в Союзе стало не проблемой (дело лишь в деньгах), подходящую обувку – тоже. Никто не бросился отнимать сигареты, требовать попрыгать – на предмет наличия мелочи в карманах. Да и вырос я из той возрастной категории, чтобы перед кем-то прыгать. Погода стояла так себе, остатки снега таяли неохотно. С хоккейной коробки кто-то таращился, но я особо не заострял внимания. Медленно прошел вдоль дома, поздоровался с пожилой соседкой из второго подъезда, свернул за угол. Через несколько минут, пройдя пустырь, я двинулся между ржавыми гаражами. Все вертикальные плоскости были исписаны мелом и даже краской. В моду входил специфический вид живописи – граффити, но то, что было намалевано на гаражах, к искусству не относилось. Но свежие новости здесь сообщались, а также давались характеристики отдельным жильцам микрорайона. Я открыл ключом гараж, раздвинул проржавевшие створки. Волнительно как-то стало. Стащил чехол, полюбовался. Колеса папиной машины, конечно, спустили за шесть лет, но в остальном все было в норме – во всяком случае, визуально. «ВАЗ-2106», темно-синий, почти фиолетовый, с переливами, производства, дай бог памяти, 81 года. Отец поездил-то на нем года полтора. В Уфу перегонять не стали, законсервировали, – видимо, чувствовал отец приближение болезни. Странно, гараж не вскрывали, машину не трогали – и заслуга в этом кого угодно, но не местного отделения милиции. Сухо стало в горле. «Катайся, сынок, – скрепя сердце разрешил отец. – Мне уже не судьба. Права у тебя есть, машину надо заново оформить. Следи за ней, ухаживай, и она тебя не подведет». Зачарованный, я ходил вокруг «жигуленка», погладил крыло. Тачка была отличная. «Шестерки» производили с 76-го, разработчики вложили в машину все лучшее, что было прежде, а недостатки постарались убрать. Неплохим был салон, внешний вид. 80 лошадиных сил, полтора кубика объем движка, разгон до 150 километров в час… Я уже влюбился в этот автомобиль, обошел несколько раз, нацепил клеммы, сел за руль. Помолившись, вставил ключ в замок зажигания, повернул. Что-то тренькнуло, захрипело – и машина завелась! Видимо, оставался в баке бензин. Тарахтело равномерно, без перебоев. Двигаться с места я не рискнул, куда на таких колесах? Заглушил мотор, стал копаться в багажнике, отыскал ручной насос. Колеса накачивал на глазок, без прибора. Шины не спускали. Ай, молодчина… Я снова сел за руль с замиранием сердца, поставил передачу, отпустил сцепление. Последнее барахлило, но машина дернулась, прошла метр. Я надавил на тормоз, сдал назад в гараж. Страшновато как-то стало. Хватит, покатался. Машину следовало показать специалисту. Я запер гараж, заспешил домой, чтобы поделиться с отцом хорошей новостью.

Я подошел к подъезду, потянулся к двери, когда за спиной прозвучал с явной угрозой голос:

– Стоять. Че, мареха, побазарим? Ты чей будешь?

Я вздохнул и повернулся. Других вариантов не осталось, через это следовало пройти. По дорожке вдоль дома шли трое – молодые, в хорошей физической форме, с каменными лицами. Одеты в короткие куртки из кожзама, мятые «бананы». На головах «фердинандки», они же «вальтовки» – шерстяные шапочки с козырьком и помпоном. В некотором роде униформа. Я сошел с крыльца, стал ждать, делая не очень сложное лицо. В принципе я мог им противостоять. Или нет. Дело случая и везения – а также подготовки этих уличных авторитетных ребят. Они подходили, не меняясь в лицах, взирали исподлобья. И вдруг, когда до них осталось метра три, возглавляющий шествие здоровяк заржал, стал хлопать себя по коленям.

– Не узнал, в натуре, не узнал! Шериф, ты ослеп, чертяка! – Он чуть не пустился в пляс от радости, а потом заключил меня в суровые мужские объятия, стал хлопать по спине.

– Уйгур, ты, что ли? – Я оторопел, отстранился, всмотрелся. Ба! Лучшего школьного друга Рената Шамсутдинова вообще не узнать! За одной партой сидели, худой был, неприметный. И вдруг разросся, заматерел. Поблескивали глазки с разрезом – единственная примета, по которой его можно было узнать. Старый кореш лучезарно улыбался – от уха до уха, обнажились вполне добротные зубы. Почему Уйгур? Да хрен его знает, уже и не вспомнить. Так повелось с незапамятных времен. Не русский, не китаец, да, собственно, и татарин-то только наполовину, по папе. До меня дошло, я взвыл от избытка чувств, стал его трясти, хлопать по спине. Расслабились сопровождавшие лица, и физиономии стали вполне приветливыми.

– Ну, все, все, хватит обниматься, мы же не бабы, – проворчал Уйгур, отступая. Обозрел меня с ног до головы, – Ай, хорош… Армейку же прошел? Знаю, знаю… Смотрите, чуваки, какой орел – клейма ставить негде. Друган мой лучший. Правда, что-то мы с тобой, братишка, в последнее время даже не переписывались… Ладно, бывает.

– Думал, ты свалил из Казани, – признался я. – Ты ведь тоже служил – только раньше ушел и раньше вернулся?

– Да, неинтересно, – отмахнулся Уйгур. – Караульная рота, Верхняя Пышма под Свердловском. Только и удовольствий – в спортзале качаться да в самоходы бегать. А пацаны вчера засекли нездоровую активность у твоего подъезда, переезжал кто-то. Тишком так, по темноте – и кто, думаем, мышкует? На Шерифа, говорят, похож, да я не поверил, ты вроде окончательно в Уфе прописался. Насовсем к нам, или как?

– Как пойдет. – Я пожал плечами. – У отца проблемы со здоровьем, на инвалидность посадили.

– Хреново, – посочувствовал Ренат. – Помню Андрея Васильевича, золотой мужик. Обязательно забегу, засвидетельствую, так сказать, свое почтение. Познакомься с пацанами – Холод, Гуляш… – Уйгур оскалился. – В миру Олежка Холодов и Ромка Гуляев. Да ты их должен помнить, в классе на год младше учились. Холод осенью с армейки вернулся, а Гуляш… Слышь, Гуляш, ты почему в армии не служил?

– Успеется, – хмыкнул жилистый темноволосый парень, на поверку оказавшийся вполне улыбчивым. Лица были смутно знакомые. Столько лет прошло. Холод выглядел основательно, имел серьезное лицо правильной формы (такие девчонкам нравятся), словами не разбрасывался. Глаза не прятал и улыбку имел располагающую. «Может, не бандиты? – терялся я в догадках. – Простые парни с нашего двора».

Подошла фигуристая особа лет семнадцати – без шапки, в простеганной куртке с утеплителем. Девчонка была крупноватая, но все равно фигуристая, с простым, но симпатичным лицом, русые волосы были собраны в пучок на затылке. Девица подбоченилась, уставилась на меня критически, с прищуром.

– Василису помнишь? – спросил Уйгур. – Сестра моя, Васька. – И засмеялся, отметив мою реакцию.

– Да что с вами не так? Вы почему все так выросли? – начал я возмущаться. – Вас же никого не узнать! Ты, Василиса, пешком под стол ходила!

– Ладно, не клевещи, – несколько грубовато отозвалась девица. – Ну, иди сюда, Шериф, дай тебя обнять. – И под смешки окружающих заключила меня в суровые объятия.

Василиса была сводной сестрой Уйгура. Отец Рената умер, когда ему было два года, – говорили, в результате несчастного случая. Мать отгоревала и через пару лет снова вышла замуж – теперь за русского. В результате этого союза у Рената появилась сестра, совершенно на него непохожая. Второй отец тоже умер – и тоже в результате несчастного случая. И оба этих подарка мать воспитывала одна, не рискнув в третий раз выйти замуж.

– А ты ниче такой, крепкий. – Василиса похлопала меня по плечу. – И морда кирпича не просит. Повезет кому-то. А это Бамалама, подружка моя. – Она показала на мнущуюся в отдалении худенькую смешливую девчонку. Та кивнула и помахала ладошкой: дескать, привет-привет. – Она с Холодом мутит, если что, – поставила в известность Василиса. – Ингой Мориц ее зовут – опять же, если что.

Холод и Инга периодически переглядывались, подмигивали друг другу.

– Почему Бамалама? – не понял я.

– А она ничего другого и не слушает, – объяснила Василиса.

Незабвенный хит «Бамалама» в исполнении проекта «Белль эпок» – жесткое диско на грани рок-н-ролла – взорвал Советский Союз еще десять лет назад, когда по недосмотру чиновников его запустили в новогодних «Мелодиях и ритмах зарубежной эстрады». Показали лишь три минуты из одиннадцати – именно столько длилась композиция. Но это было настолько непривычно, что народ на эту композицию запал. А кто-то и до сих пор находился под впечатлением.

– Не свисти, – фыркнула Инга. – Другое я тоже слушаю.

– Что делать собираешься? – спросил Уйгур.

– В смысле, сейчас? – не понял я. – Или в обозримой эпохе? – Присутствующие засмеялись. – Сейчас домой пойду, с отцом перетереть надо. А вечером нажремся – по поводу моего возвращения. И все присутствующие приглашаются. Но не домой – заранее извиняюсь, не хочу предков шокировать, – а, скажем, в гараж.

– Да тут такое дело, – почесывая затылок, расстроенно сказал Ренат, – нам вроде нежелательно, не пьем мы, в общем, да и не курим, здоровый образ жизни ведем… – Он переглянулся со своими пацанами, те тоже стали вздыхать и отворачиваться.

А мне это было решительно непонятно. Не в запой же предлагал уйти. Мы еще немного постояли, стали прощаться. Товарищи и девчата уже отошли. Уйгур колебался, потом подался ко мне, зашептал заговорщицки:

– Ладно, в твоем гараже часиков в девять, добро? Так, по слегка. Прослежу, чтобы там посторонние не ошивались.

– Обещаешь? – Я прищурился. – Слово пацана?

– Да иди ты! – Ренат залился краской, побежал догонять своих.

Я решил для себя бесповоротно: никаких «контор». Другие планы на жизнь, да и тюрьма – не мое. То, что парни, встреченные у подъезда, «мотаются», было видно невооруженным глазом. И то, что будут склонять в свою бригаду, – сомнений не вызывало. Но Уйгур – мой друг с детства, а встречи с друзьями принято обмывать.

Мама вздыхала: куда на ночь глядя? Отец смотрел странно. Но о всех моих действиях с некоторых пор я уведомлял, а не спрашивал разрешения.

Уже стемнело, когда я включил в гараже свет, подцепив лампочку к автомобильному аккумулятору, подтащил к проходу древнее кресло, навалил какие-то мешки. Порезал лук, помидоры, развернул хрустящую обертку печенья. Извлек из сумки дешевый портвейн – неувядающую классику жанра – и два стакана. В сумке лежал еще один такой же комплект – на случай, если Уйгур придет не один. Но он пришел один – ввалился в гараж, стаскивая шапку, гоготнул:

– Ништяк обслуживание в номерах! Разуваться надо, нет?

– Присаживайся, будь как дома. – Я разлил по стаканам вино.

– Ну давай, Андрюха, с приехалом… – Чокнулись. Уйгур махнул свою дозу, его передернуло, сказал «брр», стал усердно занюхивать половинкой луковицы. Чувствовалось отсутствие практических занятий. Я же считал, что в крайности бросаться нельзя, миром движет золотая середина. – Ну давай, повествуй. – Ренат громко чавкал. – Как живешь, чем по жизни заниматься собираешься?

Мы курили, наслаждались теплым вечером, изредка подливали в стаканы вино. Местный портвейн за прошедшие годы стал еще суровее, отдавал сивухой, и пить его следовало очень осторожно. Я рассказывал о себе, как турнули из вуза, как тянул солдатскую лямку – и не сказать, что выбросил из жизни эти годы. По мозгам армейка хорошо дает. Пропадает желание легкомысленно проводить время, все чаще посещают мысли, что пора остепениться.

– Так это пройдет, – ухмыльнулся Уйгур. – Тоже так думал: вот дембельнусь – и ша, женюсь, детишек заведу, вся такая хрень… Не, Андрюха, в другой раз.

– Даже не работаешь? – удивился я.

– Как это не работаю? – Уйгур даже обиделся. – У меня вон Васька на шее висит, мать больная. Раньше маманя нас с сестрой тянула, теперь моя очередь пришла. Автомастером работаю. За училищем в Прибрежном переулке мастерскую открыли – тачки чиним, сейчас вроде можно этим делом заниматься. Мамай потер, с кем нужно, бумаги справили, мы теперь типа кооператив по бытовому обслуживанию населения. Работать надо, статью за тунеядство никто не отменял. – Уйгур ухмыльнулся, а мне вдруг подумалось, что работа у него – не бей лежачего, а также существуют альтернативные источники дохода. – Автовзвод был в нашей караульной роте, в нем я и служил, наблатыкался там. А куда еще прикажешь – не в институт же идти?

Мы дружно посмеялись. Институт и Ренат Шамсутдинов – понятия диаметрально противоположные. И не потому, что тупой, а потому, что не его тема. Тупым Ренат не был. В школе учился на тройки, мог получать отметки и выше, но не хотел. Жизнь и так короткая.

– Привози, кстати, свою ласточку, – кивнул Уйгур на отцовскую машину. – Посмотрим, пошаманим. Тачка новая, ремонт в копеечку не влетит. Будешь рассекать по городу как белый человек.

– А вот за это спасибо, – обрадовался я. – Обязательно привезу.

– Можно, кстати, нормальную арбу купить, – задумчиво изрек Уйгур, – Иностранную, имею в виду. Кооператоры начали завозить – правда, мало их еще, да и качество хромает. В основном битые везут да утопленные. Но можно, например, старенький «Фордец» взять, довести до кондиции… Но это так, на будущее. Мамая, кстати, помнишь? – начал подъезжать к основной теме Уйгур. – Витька Мамаев, ему сейчас двадцать пять. Мы в школе учились, а он уже на районе в люди выбился. Родаки померли, брат сидит – причем основательно сидит, в ближайшие пару пятилеток точно не выйдет. Но Мамай не такой, как его брательник. Он мужик нормальный, с головой. Формально сторожем числится, чтобы не привлекли за тунеядство, на работе даже не появляется…

– То есть Мамай у вас главный на районе, – предположил я.

– Ага, старшак, – кивнул Уйгур. – Ты его помнишь, мы в шестом классе учились – история была. Девчонок из восьмого класса детдомовские обидели – основательно так обидели, гм… Мамай четверых положил в качестве вендетты, один потом в кому впал. Менты в школу как на работу ходили. Чуть не посадили пацана, но заступился кто-то… – Уйгур посмотрел зачем-то по сторонам, подался вперед. – Слушки тогда разные ходили, один из них такой: товарищи из КГБ посоветовали ментам не усердствовать…

– Красивая легенда, – засмеялся я. – Так рассудить – из всех контор уши КГБ растут. А оно им надо? Как-то мудрено это.

– Может, и так, – допустил Уйгур. – Нам эти сплетни самим поперек горла, их наши враги распространяют… Что делать собираешься?

Снова опрокинули (вернее, я, Уйгур вдруг начал тормозить) – и я затянул старую надоевшую песню: хочу продолжить обучение в вузе, то есть учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал великий Ленин…

– Не так, – заржал Уйгур. – Любовнице сказал, что к жене, жене – что к любовнице, а сам на чердак – и учиться, учиться и еще раз учиться…

– Можно и так, – согласился я. – Уйгур, ну чего ты меня пытаешь? Не знаю я. Учиться точно надо, потому как неученье – тьма. Работать пойду. Семья-то большая, да только отец уже отработал, а мать не потянет весь этот воз. Пока деньги есть – в НИИ хорошо заплатили, на пару месяцев хватит, а там надо думать. А лучше уже сейчас думать…

– С Мамаем про тебя потрещали, – перебил Уйгур. – Он помнит тебя – смутно, но помнит. Я тебя, блин, ему как самый качественный товар подал, расписал так, что сам захотел тобой стать. В общем… пойдешь в нашу контору? Пришьем без вопросов, без всяких проверок.

– Уйгур, извиняй, не моя это тема. Правда, другие планы на жизнь – вообще громадье планов…

– А что наши планы? – Приятель пожал плечами. – У меня у самого планов гора. Одно другому не мешает. Мы не агрессивная контора, защищаем свой асфальт, держим район. Без этого, приятель, сейчас не прожить, оглянуться не успеешь – сожрут…

– Уйгур, вопрос решенный, без обид. Давайте без меня. Наказывать будете – так ничего, стерплю.

– Да брось, – смутился Ренат, – ты свой, Шериф, кто тебя наказывать будет? Каждый за себя решает. В чушпаны не запишем – это точно. Можешь жить и ничего не бояться, тебя не тронут.

– Уйгур, а я похож на человека, который боится?

Ренат смутился, несколько минут молча жевал помидор, и у меня возникло опасение, что человек обиделся. Действительно, так разрекламировал, а чувак в отказ. Даже показалось, что он сейчас уйдет.

– Расскажи, что в городе и на районе творится, знать хочу.

Уйгур встрепенулся, начал рассказывать. У него неплохо был подвешен язык, а то, что маты через слово, – так это раствор между кирпичами, иначе держаться не будет. Казань переживала не лучшие времена. За что моему городу такое наказание? Остальные – города как города, Калинин, Владивосток, Новосибирск, да любой! Везде плохо! Но чтобы так плохо, как в столице бывшего Казанского ханства… Грешили на что угодно – на КГБ, на ЦРУ, на нехватку социальных и культурных объектов, на плохую воспитательную работу с подрастающим поколением… С последними двумя пунктами, кстати, вполне объективно. Про работу с населением лучше молчать. Провели для галочки профилактическую беседу – и отлично. Чем отвлечь молодежь от уличного бандитизма? Кинотеатров – мало. Стадионов, оборудованных спортивных площадок – критически мало. Библиотек, театров, спортивных и прочих секций – катастрофически мало! Да и кому в наше время интересно выпиливать лобзиком? Подростки сбивались в стаи, делили город на квадраты, вели жестокие войны за сферы влияния – и доставалось порой не только враждующим сторонам, но и всему населению. Пацану из района попасть в другой район – просто табу. А как же родственники, девчонка, место работы или учебы? Власть не справлялась. Пару лет назад, когда в милиции появились роты специального назначения, городские войны вроде приутихли, а вот теперь опять развязались. Группировкам не было числа – аракчинские, «московские», «Калуга», «Жилка», «Перваки», «Тяп-Ляп», пресловутый «Хади Такташ», нагнавший страха на Казань больше других. Десятки тысяч пацанов стерегли свои районы, месили чужаков, занимались мелкой преступной деятельностью. Периодически ходили стенка на стенку в так называемых махачах с пацанами соседних районов, когда кровь лилась рекой, трещали черепа, а порой доходило и до убийства. Милиция и прокуратура открывали уголовные дела, но это не впечатляло. Пацаны Мамая называли себя «крутогоровскими» – по названию улицы Крутая Горка. В подчинении у Мамая было пацанов семьдесят – не такое уж великое войско, если учесть, что половина из них – мальчишки лет двенадцати – тринадцати, их называли «шелухой» – просто мелкая поросль на подхвате, которую никто не использовал в серьезных действиях. Район был небольшой, прижат к Волге и фактически на окраине. Четыре жилые девятиэтажки, между ними средняя школа, к югу – небольшой частный сектор. Вот и все владения. Но имелись фишки. К северу от высоток – старое футбольное поле, где в летнее время пацаны проводили тренировки. Поле располагалось на самом краю «зоны ответственности». Южнее – выходящий на дорогу старый клуб, а за ним уютный сквер Героев Революции, спускающийся к реке. Жители района любили этот север, отдыхали там семьями, мамаши выгуливали младенцев в колясках. Берег за микрорайоном был так себе, не оборудован для отдыха, кусты, свалки. Однако пара уютных местечек все же имелась. Между высотками и частными домами находился техникум легкой промышленности (легкого поведения, как шутили пацаны), там же общежитие упомянутого заведения и конечная остановка общественного транспорта, с которой (при достатке терпения) можно попасть в любую часть Казани. Там же – ПТУ механического завода, расположенного южнее, пара мелких мастерских, включая ту, где трудился Уйгур. Все «удовольствия», включая жилую зону, занимали площадь не более двух квадратных километров. Владения Мамая можно было пройти за десять минут. Южная граница – мелкая речушка Малка, впадающая в водохранилище. За ней – опять частный сектор, пара пятиэтажек, лодочная станция – район улицы Танкистов. Сектор контролировал некто Ильдар Мирзоев по кличке Каратист и его пацаны – называвшиеся соответственно улице «танкисты».

– Райончик так себе, и дела у Каратиста идут неважно, – повествовал Уйгур. – Бригада небольшая, человек тридцать. За Малкой в основном пенсионеры живут. Ничего особенного. Главный лакомый кусочек – берег. Ровный, красивый, пляжная зона, которую некому использовать. Те края – сплошная живопись. Туда бы кооператоров – они бы такое Майами построили… А Ильдар жмется, не хочет никого пускать. Человек старых понятий, чего тут скажешь. Попасть на Танкистов можно только по мостику через Малку – там и автобус ходит. А если по-другому, то далеко объезжать. Мы с ними особо не собачимся, так, фыркаем друг на дружку с разных берегов.

– А почему Каратист? Весь такой Брюс Ли?

– Да прям, – фыркнул Уйгур. – Ну пытался чего-то изображать, тренера нанял, детишек в секцию отправил, да толку-то? – Уйгур заржал. – Помнишь? «С криком „кия“ и ударом ноги папины яйца стекли в сапоги».

– А как же, – рассмеялся я. – Нетленка. Сейчас этих секций как грязи – дорвались. Не припомню, чтобы кто-то махался, как Брюс Ли.

– Ну да, – согласился Ренат, – голимые понты. Против лома все равно нет приема. Да пусть их, чем бы дитя ни тешилось. Мы с ними все равно почти не машемся. Ильдар понимает, что раздавим. Не соперники нам эти «танкисты».

Дальше – хуже. К северу от футбольного поля, за тальниковыми дебрями, также на берегу Волги, находилась территория детдома № 4.

– Вот эти, скажу тебе, Шериф, полные беспредельщики. Отмороженная банда, по-другому и не скажешь. А тронешь – так столько вони из соответствующих органов – они же, блин, ранимые, несчастные сиротки… Признаюсь честно, Шериф, более отмороженных я в жизни не встречал. Зверье малолетнее, шакалята, объяснить им что-то невозможно, действуют исподтишка, налетают, рвут с мясом… Милиция к ним вообще не ходит. Порядки в детдоме хуже, чем на зоне, своих мочат, и никто пикнуть не может. А внешне – образцовое детское заведение. Ну бывает, кто-то шалит, это же дети… Некто Шалтанов у них за главного – погремуха Шалтай. С ним говорить вообще невозможно. Да и не все там дети. Их могут до 18 лет держать в детдоме, закон разрешает… в целях профилактики беспризорности или как-то так. А эти и пользуются, а что? Государство содержит, кормит, одевает, работать не надо, беспредельничать не мешает. Думаешь, они режим соблюдают? Чушпаны – да, а эти… наше счастье, что их немного, орудуют мелкими группами. А если чуют опасность, то быстро сматываются. Неделю назад двух наших пацанов за футбольным полем подкараулили, налетели вчетвером. Наши держались, но куда там? Макар в больнице, селезенку удалили; Тяпа дома загорает со сломанной ногой. Мы в милицию, понятно, не обращались, западло это – жаловаться ментам. Да и сами виноваты, не хрен малыми силами гулять. Так менты ведь даже не приехали, представляешь? В том месяце девчонку из шараги подкараулили, в кусты затащили и изнасиловали всем неслабым коллективом. Рож пять их было. Понятий вообще никаких, что хотят, то творят, мрази-сиротинушки. Вот я, Андрюха, ни разу не фашист, но этих тварей бы к стенке ставил. Девчонка некрасивая была, но тоже ведь человек. Ладно, не убили, отпустили. Она и лиц не запомнила, только по репликам поняла, что из детдома…

– И даже заявление об изнасиловании не подавали? – изумился я.

– Она и предкам не сказала. У подруги день отлежалась да домой вернулась, вроде как приболела. Ей шумиха тоже не нужна, отвернутся же все. Несколько человек только в курсе…

Дальше – еще хуже. Угроза вторжения и крупного передела нависла над Крутой Горкой. Восточные соседи – жилой массив «Кулебово» или «Электроцентраль», вытянутый вдоль озера Малые Кабаны. На территории района находилась ТЭЦ, питающая теплом и светом Приволжский район. А сам массив за последние десятки лет безбожно разросся. Район контролировала единственная группировка – злобного и бесноватого Турка…

– Шамиль Туркаев, – просвещал Уйгур. – Соответственно, Турок. И пехота его – настоящие турки… В отличие от детдомовских, хорошо организованы, имеют единое командование, постоянно тренируются в спортзалах. Их просто до хрена – жилмассив-то огромный. И это только мы такие добренькие, нам чужого не надо, лишь бы свое уберечь. А эти спят и видят, как наше футбольное поле отжать, да и клуб заодно, а можно и сквер Героев Революции. На «танкистов» они, кстати, тоже покушаются, уж больно привлекательна береговая полоса. А у Шамиля-Турка, стало быть, по слухам, тесные связи с кооператорами, так что, если споются да договорятся, Ильдару мало не покажется. Пробный заход был у них недели три назад – обогнули Ильдарку с юга и вошли на берег. Сидят на камешках, в стиры[1] режутся, девчат тамошних кошмарят. Ладно, Каратист сориентировался, лучших послал. Минут пятнадцать месились, две руки сломали, глаз кому-то проткнули, одного вообще чуть в реке не утопили. Отбились в общем, убрались турки. Так подозрение у пацанов возникло, что это разведка боем приходила…

– Да у вас тут прямо звездные войны. – Я недоверчиво помотал головой. – А милиция что?

– А кто бы ее вызвал? – Ренат пожал плечами. – Турки не будут, Ильдаркины хлопцы – тем более. Мирные, что наблюдали махач, – оно им надо? Ведь Каратист все равно верх одержал. А наша милиция – она такая, сама собой из воздуха не появляется… Это еще ладно. По зиме турки в набег на футбольное поле пошли. Вот там мы попотели… Это летом через озеро лишь по перешейку пройти можно, а зимой иди как хочешь – лед на Малых Кабанах. Это было эпически, приятель… Наших человек тридцать собралось, турок – человек сорок – и блин, такое ледовое побоище… Люди семьями гуляют, девчонки с мальчишками на коньках катаются, малышня на санках – и посреди этого две армии бьются, кровь рекой… – Ренат нервно засмеялся, видимо, было что вспомнить. – Не пустили супостата, который чуть было не пробился, но все равно отогнали. Ржали потом: ледовая, блин, дружина… Турки подлые – самопалы используют, самодельные гранаты, а это вообще западло – пальцы отрывает, убить может. Но в том махаче только монтажками[2] херачились. Если палить, то в своих попадешь… Когда менты приехали, уже не осталось никого. Только граждане в легком шоке да кровь на льду. Менты злые были, а ума палата – «уазик» на лед вывели. Лед возьми, да и тресни. Машина давай тонуть, экипаж врассыпную. Хорошо, что тачка медленно тонула, вторую машину подогнали, тросом подцепили. Пока вытаскивали, забыли, зачем приезжали. Вот только смех смехом, Андрюха, а Шамиль что-то замышляет. И когда ударит, неизвестно. Подозрительное затишье. Мы, конечно, следим за ситуацией… Так что, пойдешь к нам?

– Ренат, прекращай, все сказано. Не хочу участвовать в криминальных разборках.

– Да ладно тебе. – Уйгур обиженно фыркнул. – Мы же не банда какая-нибудь, а, как сейчас говорят, неформальное молодежное объединение.

– Ага, – кивнул я. – Люди с активной жизненной позицией. Душой болеете за свой район. У вас и философия, поди, есть: мол, защититься от банды можно только собственной бандой. А не было бы той банды – и нашей бы не было. Не сопи, Уйгур, чего таким обидчивым стал? Хочешь сказать, вы такие благородные, в криминал даже ни ногой?

– Да разве это криминал? – отмахнулся Ренат. – Ну трясут пацаны мелких школьников, мелочь отбирают. Бывает, бензин из машин по ночам сливают, потом налево сдают. Мотик недавно в поселке сперли, покатались. В дерево, правда, врезались, а так бы вернули, нам чужого не надо… Кстати, все вырученные деньги не тратят, а в общак сдают, с этим у нас строго. Это такая общественная касса… А уж потом Мамай решает, кому и чего. Данью, кстати, вся школа обложена, техникум и ПТУ. С пионеров по два рубля в месяц, с комсомольцев по три. Пацаны строго следят, бухгалтерия соответствующая. Увиливает кто – наказывают. С девчонок не берут, только с парней. Мамай вообще к девчонкам нормально относится, обижать не разрешает – ну, если только совсем зарвутся. В общагу иногда в гости приходим – там такой, блин, цветник…

– Знаем, – кивнул я, – сплошные букеты. «Сыпь пошла, и нос ввалился – неужели простудился?..» Из учебных заведений и вербуете рекрутов?

– Ну да, это и есть наш основной мобрезерв. – Уйгур оскалился. – Работают в коллективах наши люди, присматривают толковых, нормально развитых пацанов. Лучше местных. Многие, кстати, соглашаются, проходят проверку, пришиваются к конторе.

– Вот скажи, Уйгур, твоя Василиса тоже в ба… прости, в вашей благотворительной организации?

– А что? – Ренат смутился. – Ну крутится. Кто же ее прогонит? Но Васька так, просто рядом мотается, никто ее не пришивал. Мамай вообще против бабских контор на районе. От них толку никакого, только нормальных девчонок терроризируют.

– Ох, Ренат, ну, не знаю. – Я покачал головой. – Повзрослеть не пытались? По-моему, пора. Семья, дети, все такое. А эти кровавые игры оставили бы подросткам.

– Шериф, ты вроде не дурак, а вот вообще не врубаешься, – расстроился Уйгур. – В газетах начитался про подростковые конторы? Так там и не такое напишут. Ну да, есть молодняк, как без него. У Турка мужики лет по тридцать бегают наравне с зеленой шелухой. У Каратиста помощницей вообще была баба… правда, родила потом, а в группе женатые мужики кулаками машут. И с детьми, между прочим. Душа у них просит постоять за свой район. У нас в конторе только трое студентов – один вообще на этого учится, как его… на филолога. Мамай им отгулы дает, чтобы к сессии готовились. Еще один парень к нам приходит – Димка Колесников. Молодой врач, не поверишь, в том году диплом получил. Окулист, глаза людям лечит. Мотается наравне со всеми, если время свободное есть. А дома молодая жена и малец годовалый. Так его супруга к нам прибегала, просила отпустить мужа – выразилась, как и ты: «из банды». Ну, мы поржали. Как его отпускать, если он сам не хочет? В натуре, лучше по свежему воздуху мотаться, чем дерьмо от пеленок отстирывать. А ты говоришь… Ладно, приятель, пора идти. – Ренат засобирался. – Утром на работу, деньги для семьи зарабатывать. Так и быть, не буду обижаться, ты просто еще не вник в наши дела скорбные…

– Слушай, а что, реально в других районах лучше не появляться? – спросил я. – Это как вообще? А если надо? Мы когда в школе учились, такого не было. Может, просто везло, проскакивали?

– Может, и везло. – Уйгур пожал плечами. – Но я пару раз точно не проскочил, огребал по полной. Всегда так было, только… Знаешь, как сейчас говорят: раньше и трава была зеленее. Раз надо, то поезжай, Шериф, кто тебя остановит? Дело случая. Будь тебе четырнадцать лет, точно бы не советовал. А так ты мальчик уже большой – может, и пронесет. От двух-трех отобьешься, но вот если толпой навалятся… Да шучу, не обращай внимания, – Уйгур махнул рукой, – ты же не пришит к нашей конторе, можешь и в «Электроцентраль» съездить, пощипать нервы. Или в центр на автобусе, а лучше на такси, потому что и в автобусе огребешь… Ну все, бывай, до скорого. – Ренат протянул руку и выскользнул из гаража. Впрочем, через несколько секунд вернулся. – Да, ты кабельное поставил?

– Уйгур, я только вчера приехал, какое кабельное? Что за штука?

– Да ты что?! Объявления на дверях подъезда почитай, обязательно найдешь. Придут, подключат к обычному ящику. Оплата копеечная. Зато вечерами… прямо цвет мирового кино с гнусавым переводом. По ночам, бывает, и порнуху крутят, вот вчера «Оргии Распутина при царском дворе» крутили… Ну, это так, на любителя. Завтра в семь вечера «Рэмбо» запустят со Сталлоне. Все наши пацаны смотреть сядут. Ну бывай, не кашляй…

Глава вторая

Потянулись дни. Дотаивал снег, все чаще пригревало солнышко. Кабельное телевидение действительно тянули, по звонку пришли два хмурых субъекта, подключили, пожелали приятного просмотра. «Мультики с шести до семи вечера, – просветил один. – Сейчас „Том и Джерри“ крутим, ржач невероятный. – При этом работник студии даже не ухмыльнулся. – А вот после полуночи по выходным дням… Мы анонс не даем, сами разберетесь, но постарайтесь, чтобы взрослых у экранов не было».

Родители всегда ложились в одиннадцать вечера, а то, что Светка выросла и уже не увлекается мультиками, я как-то упустил. Впрочем, «Том и Джерри» нам зашел, только котика было жалко. «Ерунда, – сказала мама, вытирая слезы с глаз. – Наш „Ну, погоди“ лучше».

Ближе к вечеру на хоккейной коробке стала собираться молодежь. Тусили пацаны и девчонки. Пацанов было больше – от тринадцати до шестнадцати, мелькали физиономии и постарше. Все в похожих болоньевых куртках, в шапках «фердинандках» или «гребешках». Отдельные лица уходили, другие появлялись. Опасливо косились жильцы микрорайона, проходящие мимо. Своих пацаны не трогали. А ко взрослым вообще не докапывались (в основном). Стоило поразмыслить: я уже взрослый или еще нет? Коренастый невысокий мужик в куртке с овчинной оторочкой увлеченно общался с Уйгуром и Холодом. Волос на голове у мужика был самый минимум, лицо было в принципе не отталкивающим и смутно знакомым. Очевидно, Мамай – собственной персоной.

За стенкой кряхтела Светка – делала вид, что учит домашние задания. С утра пораньше я взял ее за руку и отвел в школу. Мамы не было – побежала оформляться на работу в свой прежний секретариат.

– Может, не надо? – жалобно тянула Светка. – Ну была я уже в этой школе, что там хорошего?

– Отведи ее, Андрей, – высунулся из своей комнаты отец. – Хватит бездельничать, пусть учится. Документы возьми, мы же не меняли прописку.

Светка ныла всю дорогу, и я с трудом сдерживался, чтобы не треснуть ее по затылку.

– Мама дорогая, у меня дежавю, – сказала постаревшая завуч Ирина Геннадьевна, переводя взгляд с меня на сестру. – Что в переводе означает «уже видела». Какими судьбами, бродячие мои? Света, еще чуть-чуть, и я бы тебя не узнала.

– Забирайте, Ирина Геннадьевна. – Я подтолкнул Светку коленом. – Она опять ваша. Можете в тот же класс определить – откуда она сбежала шесть лет назад. Вот смеху-то будет…

– А что у нас с глазами, Светлана Андреевна? – всмотрелась завуч. – Где неистребимое желание грызть гранит науки? Хорошо, Андрей, можешь быть свободен, дальше мы сами. Представляешь, Надежда Яковлевна до сих пор их классный руководитель. Вот обрадуется-то.

– По правде сказать, смутно представляю, – признался я. – Школьные годы чудесные – это, конечно, очень трогательно, но уже шестой год пытаюсь их забыть. Крики старшины на рассвете – куда приятнее. Вы же не обижаетесь?

К вечеру надоело сидеть в квартире, я вышел погулять. Мамай как раз простился со своими соплеменниками, вразвалку шел через двор. Я из вежливости остановился. Этот субъект по школе вспоминался смутно, но вид он имел убедительный.

– Точно, – хмыкнул Мамай, – тебя-то мне и надо. – Он сменил направление и первым протянул руку. – Шериф, верно? – Он отстранился, стал с прищуром меня разглядывать. – Нет, дружище, не помню тебя. Андреем звать? Ну, привет, Андрей.

– Привет… Мамай? – Я сделал паузу. – Или по имени – Виктор?

– Как хочешь. – Он вроде был нормальный парень, но глаза смотрели придирчиво, въедливо. Мамай по модулю не мог быть нормальным парнем! – Уйгур про тебя много добрых слов наговорил, Шериф. Прямо ты и такой, и сякой… А сегодня огорошил – не хочет, дескать, пришиваться. Противник он этого дела, с презрением, мол, относится… – Глаза Мамая интересом меня ощупывали.

– Послушай, Мамай, во-первых, я такого не говорил. Во-вторых, при всем уважении…

– Да ладно, Шериф, мы всё понимаем, насильно мил не будешь. Мы не военкомат, чтобы в строй загонять. Ты живи спокойно, присматривайся, ничего не будет, обещаю. Пустяки, как говорится, дело житейское. Если всех, кто здесь живет, к конторе пришивать, мы давно бы Казань взяли, а я бы на Ивана Васильевича откликался… – Мамай оскалился. Его улыбка в принципе тоже не отталкивала. – Ты прав, Шериф, лучше сразу сказать как есть, чем наобещать, а потом не сделать. Так честнее. Ты не парься, склонять к вступлению в наш клуб не будем.

– Хорошо, Мамай, – сказал я сдержанно.

– Ну, пока. – Мамай шутливо вскинул два пальца – как бы честь отдал по-польски. – Хотя постой. Слушай… Уйгур говорит, ты в боксе и самбо шаришь?

– Есть такое, – согласился я.

– Это хорошо… – Мамай задумчиво покивал. – А то уже задолбали со своими карате и джиу-джитсу. Не наше это, мы же не китайцы? И на практике хрен применишь. У нас спортзал в подвале клуба, ты заходи, как время будет. Может, нашу зелень подтянешь, обучишь хотя бы азам. Да и с парнями постарше спарринг проведешь – им не повредит. Ты не думай, я не захожу с другого бока, это так – для души. Можем через бухгалтерию провести, официально станешь тренером – зарплату в миллион не обещаю, но пару сотен за «ничего не делать» будешь получать.

– Спасибо, Мамай, обдумаю. – Я протянул руку. – И обязательно загляну на огонек.

Я бродил по темным улицам своего района, обогнул пару высоток. Заглянул в гараж – и опять не решился вывести машину. Вернулся во двор, посидел в гордом одиночестве на качелях, покурил. Район вымер, половина восьмого вечера, «Рэмбо» в разгаре, и «вся безумная больница у экранов собралась…» Именно в такие моменты нужно брать города и проводить переделы собственности! На улице стемнело. Я хотел спуститься к реке, но далеко не ушел. В темноте на этой дороге можно было переломать все ноги. Я вернулся домой, где как раз начиналась программа «Время» и семья собралась за столом. Мама цвела – взяли на работу. Ездить каждый день за 180 рублей. Светка сидела мрачнее тучи, потом призналась: многие одноклассники ее вообще не узнали. Девчонки – дылды, пацаны – кретины. Поговорить по-человечески не с кем. Впору плакат поднимать: «Хочу в Уфу!» Ворчал отец:

– Не понимаю, местная молодежь часами торчит на хоккейной коробке без всякой пользы для общества. Это что – какая-то банда? Надеюсь, у тебя хватит ума не связываться с этими шайками-лейками?

Я уверил отца, что ума у меня даже больше, чем хотелось. Мама раскладывала по тарелкам картошку, жареный минтай. Отец в последнее время сильно сдал. Набрал вес, с трудом передвигался, становился раздраженным, ворчливым. Вот и сегодня: увидел на экране Горбачева, стал требовать, чтобы немедленно переключили – не может он видеть эту предательскую физиономию! По его глубокому убеждению, страна катилась в пропасть и заслуга в этом лично Михаила Сергеевича. Стоит только глянуть на него – ведь «Дьявол шельму метит»! Папа становился каким-то подозрительно религиозным, что было в корне абсурдно. При этом верил не в Бога, а в дьявола. И был убежден, что если этого типа в Кремле не остановят, то через пару лет Союз просто развалится. Это он явно перегибал, разве ТАКОЕ может развалиться? Лично я не видел в Горбачеве ничего ужасного. Как расшифровывалось слово ГОРБАЧЕВ? «Гораздо образованнее, решительнее Брежнева, Андропова, Черненко – если выживет». А умирать этот бодрый мужичонка, в отличие от предшественников, явно не собирался. Но папе виднее, я с ним не спорил. В стране и впрямь происходило что-то непонятное. Перестройка, ускорение, гласность – из всего перечисленного удавалось только последнее. Все поносили всех. В магазинах лучше не стало. Пропало последнее. Отец читал газеты, и его редкие волосы вставали дыбом. «Как можно такое писать? – потрясенно бормотал он. – Откуда взялось столько предателей? За что мы лили кровь все эти семьдесят два года?» Крови, впрочем, стало меньше – два месяца назад из Афганистана вышел последний советский солдат. И что-то подсказывало, что войну мы не выиграли. «Нас же поработят, – сокрушался отец. – Сделают сырьевым придатком».

Вышли законы об индивидуальной трудовой деятельности, о кооперации. На предприятиях вводился хозрасчет – по крайней мере на бумаге. Частная собственность, судя по всему, уже не являлась врагом номер один. Кооперативы шили «бананы», варили джинсы в отбеливателе. Открывались торговые точки с «частным капиталом». Уже не возбранялось левачить на машине – надо только оформиться и платить налог. Под коварным «трудовым соглашением» поднимал голову главный враг социализма – эксплуатация человека человеком. В принципе, события были эпохальные – как ни крути. Мы являлись свидетелями невиданного перелома. И кто-то все же начал перестройку с «себя», как призывали со всех трибун…

– «Конверсия», надо же, придумали новое слово, – ворчал отец. – Для чего? Кому это надо? Вместо ракет будем делать чайники со свистком, ведра и тазики? Это же натуральное вредительство! Какие умы трудились, какие средства вкладывались! И теперь все это уничтожить в угоду Америке? Сдаться – мол, берите нас тепленькими? Это же предательство, за это судить надо! Помяните мое слово, это нам аукнется!

Я подшучивал, разряжая обстановку: не волнуйся, дескать, батя, в нашей стране даже конверсия через заднее место пойдет. Как ни бейся с этими ведрами и чайниками, а на выходе все равно автомат Калашникова получится. Родитель стал уж больно ворчливым. Просил купить ему газеты, сидел, зарывшись в них, выискивал что-то для себя утешительное, но только расстраивался и глотал таблетки. На улицу практически не выходил. Несколько раз заглядывала участковый врач, измеряла давление, о чем-то шепталась с родителями за закрытыми дверьми. Музыка, которую я слушал, отцу тоже не нравилась. Стоило сделать громче, как он ворчал: да что за музыку слушает молодежь! Сплошное бум-бум, ни уму, ни сердцу. Что такое «ДДТ» – что за название такое? О чем поют? «Злободневные» тексты он может и в газете почитать. А «Наутилус Помпилиус» – это же моллюск! Сколько водки выпили, пока придумали название! А «Крематорий»? Просто слов нет! Крематорий – это печь, где сжигают человеческие трупы! То ли дело раньше было: «Лейся, песня», «Веселые ребята», «Красные маки». Вели себя прилично, стриглись аккуратно, пели тихо и задушевно. Насчет «Красных маков» я бы поспорил, но благоразумно помалкивал.

Кажется, в понедельник, Светка прибежала из школы вся зареванная, бросила портфель. Мама была на работе, отец прилег отдохнуть.

– Приставали ко мне, – пожаловалась Светка, глотая слезы. – Обматерили, всяких пошлостей наговорили, чуть не раздели… Я еле вырвалась… Я больше никогда не пойду в эту школу, вообще из дома не выйду и в Уфу от вас сбегу…

Я дико разнервничался, стал выяснять, ощупывал Светку – вроде целая, не раздетая. Школа оказалась не виновата. Возвращалась домой мимо гаражей, а там сидели два хмырька – местные шпендики лет по тринадцать-четырнадцать. Давай докапываться, мол, кто такая, почему не знаем, в гаражи поволокли. Ржали, как идиоты, щупали ее. Одного вроде Чича зовут, другого Козюля (а что, нормальные мужские имена). Светка вырвалась, одному из них по роже засветила (моя школа), те вообще рассвирепели, давай наезжать, кричали, что сейчас ее изнасилуют (другими словами, разумеется), что никто ей не поможет. Сделали подножку, Светка упала, но потом как-то вырвалась. Ей вслед улюлюкали, кричали, что еще встретятся. Не исключено, что эти двое до сих пор в гаражах.

– Какие они? – пытал я Светку, натягивая куртку.

– Дебильные они… – всхлипывала сестрица. – Коротышки, ниже меня, одному я точно под глаз залепила, не помню, как выглядел. У другого глаза такие навыкат, лупает, как полный дебил…

Более подробной информации мне и не требовалось. Я скатился с лестницы, выбежал во двор, прикинул, где эти чертовы гаражи, и побежал по дорожке. Пролез через кусты, возник весь такой, в благородной ярости. Местная молодежь культурно отдыхала, пацаны сидели на деревянных ящиках из овощного магазина и потешались над сопляком, у которого под глазом алела царапина. Пострадавший отбивался от нападок – исключительно матом, обещал, что «уроет эту чувырлу». Теперь их было четверо. Но мне было плевать – хоть вся казанская рать! Они прервали прения, уставились на меня без всякого радушия.

– Приветствую, джентльмены, – сказал я. – Побазарим?

– А ты, мля, че за буй с горы? – «Потерпевший» – приземистый отрок в пестрой шапке-гребешке – начал угрожающе подниматься с ящика.

– Козюля? – И как я угадал? Отрок выпятил нижнюю челюсть – как бы сделал боевое выражение лица. – А ты Чича? – Я устремил палец в ушастого подростка с выпученными от природы глазами.

– А тебя парит, фраер? – Тот тоже начал подниматься.

– Правильно, – сказал я. – Вставайте, пошли.

В глазах обоих что-то мелькнуло, но спеси еще хватало. Они начали гнуть пальцы, фыркать – и даже наезжать! Одному я отвесил оплеуху, другому затрещину. Пацаны упали, но тут же вскочили, и это было хорошо – хоть не пришлось нагибаться. Я схватил одного за ухо, он начал извиваться, орать благим матом. Накатил второй, получил несильно в глаз и, пока повторно не упал, я и его сцапал за ухо. Остальные возмутились.

– Эй, ты чего?! – Из-под одного я выбил ящик, и он хряпнулся задом об острый камень, второго пригвоздил взглядом.

– На месте, пацаны, – процедил я, – и молитесь, чтобы я и до вас не добрался. Будете вмешиваться – просто убью.

Видимо, что-то было во мне – шпана предпочла не вмешиваться. Я крепко держал малолеток за уши. Они извивались, били меня кулаками в бок. Хорошо хоть ножичков при себе не было. Я протащил их через кусты и предупредил:

– Так, кавалеры, договоримся на берегу. Будете кричать, сопротивляться – остаетесь без ушей. Ты без левого, ты без правого. Будете драться, пинаться – то же самое. Оторву ведь – не сомневайтесь.

Так мы и шли по дорожке вдоль дома – я держал их за уши, а они извивались. Чича сделал попытку меня ударить – и взревел от боли в вывернутом «слуховом аппарате». Козюля притворился, что у него отнялись ноги, – и тоже завизжал, как свинья под ножом мясника.

– Мужик, кончай, отпусти… – хрипел Чича. – Не позорь, мы сами пойдем…

– Не позорить? – удивился я. – Ты сам себя опозорил, когда до девчонки докапываться начал. Не хотите, чтобы было больно? Тогда идите спокойно.

Удивлялись люди, которых мы встречали, останавливались, смотрели вслед, прятали улыбки. Пацаны уже не брыкались, волоклись своими ногами, только глазки шныряли по сторонам – хоть бы не встретить знакомых! Навстречу шли Василиса с Ингой Мориц (прошу прощения, Бамаламой). Сильно удивились, открыли рты.

– Привет, девчонки, – поздоровался я.

– Привет, Андрюша, – пробормотала Василиса. – У тебя все в порядке?

– Да, все отлично.

Они не стали препятствовать. Мы вышли из жилой зоны, подошли к клубу. Местный очаг культуры был старенький, построен еще в ту эпоху, когда не было жилого комплекса, а были только частные дома. Фасад обветшал, отслаивалась краска. Я взгромоздил поганцев на крыльцо, они давно перестали сопротивляться, только скулили.

– Открывай, – приказал я Чиче.

– Да пошел ты… – простонал отрок на остатках гордости.

Козюля тоже не желал браться за дверную ручку. Ситуация складывалась интересная. В животе уже что-то бурлило. Я обернулся. Мимо клуба торопливо шел мужчина средних лет, делал вид, что ничего не видит.

– Гражданин, будьте любезны, – окликнул я, – вы не могли бы открыть дверь?

– О, конечно, конечно. – Мужчина засуетился, взгромоздился на крыльцо и потянул дверь.

– Большое спасибо, – поблагодарил я. – Придержите, пожалуйста, пока мы войдем.

В животе уже не просто бурлило, а взрывалось. Дверь в подвал находилась сразу за дверью в фойе. Открывалась она, слава богу, вовнутрь. Я стащил паршивцев по лестнице, втолкнул в спортзал. Потолок висел довольно низко, но площади были неплохие. В мутном свете проступали турники, боксерские груши, горки матов, кустарно оборудованный тренажер для поднятия штанги. Несколько человек в трусах и майках стучали по грушам. Под лампой кряхтел Уйгур – прижимал и отжимал руку с висящей на ней пудовой гирей. На простеньком ринге вели вялый спарринг Холод и Гуляш. Несколько человек, в основном зеленая поросль, наблюдали за поединком. Присутствовал Мамай – в тельняшке, в широких плащевых штанах, закатанных по колено. Он беседовал с каким-то парнем, взял у него конверт, открыл гроссбух, чем-то похожий на классный журнал. За его спиной была дверь – в личную каморку. Я вытолкнул скулящих пацанов на середину помещения. Они шипели, потирали свои воспалившиеся органы, злобно таращились в мою сторону.

– Оба-на, – сказал Уйгур и чуть не уронил гирю.

Прервали спарринг Холод и Гуляш. Остальные тоже обратили взоры на странное явление. Оторвался от гроссбуха Мамай, нахмурился, вышел на освещенное пространство.

– Прошу прощения, что прервал, – сказал я. – Приветствую всех присутствующих. Мамай, не знаю, твои ли это пехотинцы, но на всякий случай я их не бил. Ну, почти не бил… Приставали к Светке, моей сестре. Подкараулили в гаражах, чуть не раздели. Светка сорвалась от них, прибежала вся в слезах, и что мне оставалось, Мамай? Это моя сестра. Будешь с ними разбираться? Или правильно пацаны поступили?

– Тэк-тэкс… – протянул Мамай, подходя ближе. – Интересно девки пляшут… – Он исподлобья таращился на своих бойцов, потом на меня. Благоразумно помалкивал Уйгур и все остальные. – Хорошо, Шериф, что ты не стал с ними сам разбираться, а сюда доставил… Ну, рассказывайте, пацаны, что мы там натворили…

– Мамай, мы не знали… – заныл Чича. – На ней же не написано, мы впервые ее увидели… Да ничего мы с этой девкой не делали. Так, попугали маленько… А че она сама махаться стала?

– Говорят, что не знали. – Мамай спрятал усмешку и вопросительно уставился на меня.

– И что теперь? – вспылил я. – Так раздай всем фото, чтобы знали! Мамай, я за свою сестру убью, и мне плевать, что после этого со мной будет! Пусть на пушечный выстрел к ней не подходят, так своим и скажи, иначе я за себя не отвечаю! Не знали они, видите ли! – несло меня. – А если не знали, так можно над любой встречной девчонкой измываться? Ты бы дисциплину, что ли, подтянул, палочные наказания ввел. Для того контору открывал, чтобы свои боялись?

Присутствующие недоуменно переглядывались, поморщился Уйгур.

– Эй, ты не разгулялся? – прищурился Мамай. – Шериф, ты шибко-то берега не путай, не забывай, где находишься.

– Ладно, Мамай, извини. – Я опомнился. – Перегнул, согласен. Но повторяю, это моя сестра. Она живет здесь с рождения, только последние шесть лет отсутствовала. Ты бы как поступил? Да ее теперь неделю колбасить будет, из дома побоится выходить…

Я заткнулся, и наступила интересная тишина. Мамай разглядывал меня с превеликим интересом. Собственные подчиненные его уже не интересовали. А что я неправильно сказал?

– Ладно, Шериф, не бери в голову, все в порядке. – Мамай улыбнулся. И все остальные расслабились. – Ты правильно поступил, будь у меня сестра, я бы всех за нее покрошил. Что стоишь такой напряженный? Инцидент исчерпан, все, забыли. А вы, долбонавты, – он резко повернулся к своей провинившейся «шелухе», – тридцать кругов вокруг футбольного поля! И ни кругом меньше, вперед! Фитиль, проследи! Умеешь считать до тридцати? Филонить будут – пинками гони!

Провинившиеся поволоклись из подвала, опустив головы. Жилистый паренек лет семнадцати побежал за ними, надевая на бегу куртку. Зашевелились остальные. Уйгур украдкой подмигнул, возобновил прерванное упражнение.

– Ну что? – резко спросил Мамай, впиваясь в меня глазами. – Проехали, говорю, что не так? Или казнить их публично? Уж извиняй, что есть, с тем и работаем. Ты же не хочешь к нам? Все, отвали, Шериф, не до тебя. Подумал, кстати, насчет ринга? – Он кивнул на своих «конторских» в боксерских перчатках.

– Приду, Мамай, обещал же, – проворчал я. – Но не сегодня, у меня там Светка уже повесилась…

Сестру я успокоил. Пришлось постараться, но справился. Убедил, что все в порядке, теперь будут кланяться, величать по имени-отчеству, расстилать ковровую дорожку при выходе из подъезда. Самым бестолковым – разъяснять, чья она сестра. Если и это не поможет – то бегом к брату-заступнику. Светка улыбнулась сквозь слезы, прошептала: «Да иди ты», – и пошла спать.

Мама приходила с работы уставшая, сидела, вытянув ноги, потом вскакивала и начинала метаться по хозяйству. Устраиваться на работу я пока не спешил. Остались деньги от бешеных премий в НИИ – тратил я их разумно, часть отдавал маме.

«Съезди в технический институт на Маркса, – уговаривала меня родительница. – Там есть факультет с твоей специальностью. Поговори с деканом – может быть, оформят переводом? Ну и что, что тебя отчислили? К бывшим студентам, отслужившим в армии, относятся благосклонно, возможно, пойдут навстречу. Подключим папу, у него наверняка остались связи. А если нет, ничего страшного, поступишь заново, ты же не глупый мальчик?..»

Я оттягивал, как мог, этот сладостный миг, оправдывался тем, что в апреле еще рано об этом думать, обязательно съезжу, но потом. Свою дальнейшую жизнь без высшего образования я не представлял, но как, черт возьми, не хотелось учиться! Неужели обленился?

Я вновь посетил гараж, все-таки выгнал папину «шестерку», доехал до мастерской, где трудился Уйгур. Ренат рассмеялся: пересилил все-таки себя. Ничего «неоперабельного» в двигателе не нашли, узлы работали, кое-что подтянули, заменили сайлент-блоки, чтобы корма не виляла. Ренат отказывался брать деньги, но я настоял. Сел за руль, дважды объехал вокруг района. Не сказать что все работало безупречно, но машина шла. Следующим этапом Уйгур обещал поставить магнитолу с кассетоприемником – как можно ездить без любимой музыки? Выезжать в город я побаивался. Остановился на краю футбольного поля, вышел покурить. Кусок был лакомый, любая группировка отхватила бы с руками. Раньше тут был стадион, теперь от него остались лишь несколько рядов скамеек. В центре – игровое поле в жухлой траве, вскрывшейся после таяния снега, по периметру – беговая дорожка. Посреди футбольного поля пацаны Мамая проводили тренировку по рукопашному бою. Их было человек двадцать: и «шелуха», которую еще учить да учить, и пацаны постарше – «супера», основная ударная сила в махачах и набегах. Покрикивали старшие, показывали, как защищаться от ножа, наносить удары – монтажкой, арматурой. Показывали, как метать железные шары, а когда они кончатся – все, что есть под рукой. Рычал Олежка Холодов, другие «воспитатели», которых пока не представили.

«Марш, марш левой! – хрипло надрывался Вячеслав Бутусов. – Марш, марш правой!» Под музыку это смотрелось зрелищно, хотя не все у пацанов получалось.

В жилой двухэтажке на другом конце стадиона были распахнуты два окна, в них стояли мощные колонки. Дом буквально содрогался. Жильцам оставалось только посочувствовать. Но, видимо, привыкли. Незримый диск-жокей поменял бобину, заиграл простоватый, но ритмичный «Мираж»: «Завтра улечу в солнечное лето, буду делать все, что захочу!»

Тренировка закончилась, пацаны под злобные крики «сержантов» побежали по беговой дорожке. Кто-то раскраснелся, другие, наоборот, покрывались бледностью. Музыка явно стимулировала: скоро лето, можно делать все, что захочешь!

Не было у меня желания участвовать в этих игрищах. Я сел в машину, поехал домой. Неохота было тащиться в гараж, поставил «жигули» у подъезда. Кто покусится? Руки оторву. Я поднялся на лифте – весь какой-то уставший, не было привычки сидеть за рулем. Домой идти расхотелось. Я спустился на площадку, открыл окно, закурил. Начинало смеркаться, люди, отработавшие день, тянулись с остановки. Я смотрел во двор, проваливаясь в какое-то оцепенение. На нашей площадке открылась дверь, спустилась Алиса Тихомирова в домашних тапках, встала рядом, кутаясь в платок. Мы молча стояли и смотрели в одну точку.

– Привет, – сказал я через пару минут. Алиса вздрогнула, зябко повела плечами.

– Ага, привет… Как жизнь, Шериф?

– Продолжается. Зачем вышла? Не стой тут, замерзнешь. Из дома выгнали?

– Да опять там эти… постельные сцены. – Алиса раздраженно отмахнулась. – Предки вроде разводиться хотели, постоянно ругались… а потом как поняли, что больше никогда друг дружку не увидят… В общем, у них опять медовый месяц, по три раза на дню. Соскучились за день. А еще порнушки ночью насмотрелись… В спальне заперлись, стесняются громкие звуки издавать, ну, я и вышла, чтобы не смущать людей. Постою немного с тобой… – Девочка вздохнула, она безотрывно смотрела во двор. В ее глазах было столько от взрослого человека – просто вселенская мудрость!

– В СССР секса нет, – неуверенно заявил я. Ляпнула же одна недалекая на телемосту Ленинград – Бостон во всеуслышание! Года три прошло, а страна до сих пор веселится. Фил Донахью на том конце видеосвязи аж прослезился. Познер с нашей стороны еле смех сдерживал. Так и хотелось спросить: а ты-то, глупая, как на свет появилась? Из яйца, что ли?

– Секса нет, – подтвердила Алиса, – но трахаться все любят…

– Слушай, девчонка, сколько тебе лет? – Я не сдержал смех.

– Пока не старая, – допустила Алиса. – Но так хочется многого не знать…

Юная особа была со странностями. Но что-то в ней определенно было.

– Твоя машина там стоит? Покатаешь как-нибудь? – Алиса вытянула шею.

– Покатаю…

Снова молчали. С занятий на стадионе возвращались пацаны Мамая – валили толпой, жестикулируя, шумно общались. На подходе к жилой застройке стали расползаться по своим домам.

– Ты пока еще мирный житель? – спросила Алиса.

Как ни странно, я понял, что она имела в виду.

– Конечно, – отозвался я.

– Это ненадолго…

Я вздрогнул, уставился на ребенка. Алиса молчала, упрямо не смотрела в мою сторону. Так мы еще и оракул? Она ошибалась – я это точно знал.

– Глупости, не пойду я к ним.

– Пойдешь, Андрей, как миленький пойдешь, уж мне-то можешь не заливать. Не сегодня, даже не завтра… Ладно, пойду домой. – Алиса шевельнулась, выходя из ступора. – Сколько можно ребенка мучить?

…Светка приходила в себя, ходила в школу, конвой уже не требовался. Стала заводить подружек – во всяком случае, полчаса трещала по телефону с какой-то Адой, а потом украдкой хихикала. Требование Мамая дошло до адресатов, Светку не только не трогали, но и нормально с ней общались. На следующий вечер наш окраинный жилмассив почтили своим вниманием члены добровольной народной дружины! Вроде от райкома комсомола. Пацаны выходили на них поглазеть, как на диковинных зверюшек. Я в это время находился на улице. Мамай приказал этих «зверюшек» не трогать, в чем была своя логика. Пока тебя не трогают, зачем трогать их? Тронешь – вонь пойдет. Пусть не власть, но лица, приближенные к властям, а тем только повод дай. Трое парней и девушка с обреченными лицами шли по дорожке вдоль дома, на рукавах алели повязки. Видимо, получили приказ патрулировать, ослушаться не могли, хотя прекрасно понимали, куда идут. Пацаны тащились за ними, забегали вперед, заглядывали в побледневшие лица. Подмигивали девушке, которая прятала глаза от их взглядов. Красавица была так себе, но где еще получит столько внимания? Девушка втягивала голову в плечи, но храбро шла вперед, всем смертям назло. Сопровождающие мужчины прикрывали ее, готовились занять круговую оборону.

– Комсомольцы-добровольцы… – фальшиво затянул кто-то из местных.

Остальные грохнули. Дорогу никто не заступал, проходу не препятствовали, просто шли рядом, прикалывались.

– Эй, мальчишки-девчонки, вы откуда? – спросил Фитиль – смышленый и смешливый малый. Судя по кличке, паренек был шустрый.

– Нас сюда откомандировал райком комсомола, – гордо ответил высокий блондин в черных ботинках, старший отряда смертников.

– А на хера? – простодушно поинтересовался Фитиль. – Ой, простите… Зачем?

– Фашисты у вас в райкоме, – засмеялся Гуляш. – Совсем людей не щадят.

– Мы прибыли поддерживать общественный порядок, – заявил чернявый невысокий комсомолец.

– А мы тогда зачем? – не понял Фитиль.

– А вы его нарушаете, – смело бросила девушка.

Народ засмеялся, кто-то даже захлопал в ладоши.

– Не, мы так не играем! – стал протестовать Фитиль. – Давайте разбираться!

– А чего тут разбираться, – проворчал неглупый Холодов. – Подставило вас ваше руководство. Точно фашисты. Намеренно вас послали, чтобы мы вас отмудохали, а девчонку по кругу пустили. Тогда и спецназ уместно позвать, всех пацанов мордами в асфальт. В НАШ асфальт. Контору разгоняют, уголовные дела, туда-сюда, а там под шумок и стадион можно отжать и втихую Турку передать. Многоходовочка называется. Руку отдам, пацаны, есть у Турка подвязки в райкоме. Но мы же не купимся на провокацию? И вам, идиотам, лучше башкой думать, когда подписываетесь на такие авантюры. Ну что ж, товарищи, пойдемте, поможем вам охранять наш общественный порядок. А потом вас проводят до выхода с района, чтобы, не дай бог, с вами чего не случилось… Как вас зовут, девушка?

С юмором и с мозгами у местных группировщиков было все в порядке. На следующий день я навестил спортзал, где меня встретили чуть не овацией. Прятал ухмылку Мамай: снизошел, дескать. Что они себе возомнили? И Алиса туда же. Полчаса я попрыгал с неоперившейся молодежью, приказал притащить побольше матов, если кости дороги, дал указание удвоить количество груш, чтобы не толкались в очереди. Выделил из общей массы пару мальков, поставил их в пример, всем остальным выдал задание – и удалился с чувством выполненного долга.

Вечером в крайней девятиэтажке на третьем этаже вспыхнул пожар! Двухкомнатная квартира выгорела дотла. Пламя бушевало так, что страшно было смотреть. А на фоне черного неба это казалось вообще адом. Пожарка ехала долго. По двору метались и кричали люди. В подъезде было нечем дышать, но и там кто-то бегал. Когда я ворвался в подъезд, навстречу бежали с вытаращенными глазами кашляющие люди. Зажимая нос, я допрыгал до третьего этажа. В квартиру бились Олег Холодов и рыжий веснушчатый парень по кличке Дадай (кажется, про него говорили, что он отлично рисует). Потом откуда-то сверху притащили лом, дверь треснула – и из квартиры повалил густой дым. В глубине жилища бесновалось пламя. Зажимая нос полой куртки, Холодов собрался ворваться внутрь. Я вовремя схватил его за шиворот, оттащил.

– Куда, дурак? Поздно уже!

И вовремя – из квартиры вырвался адский пламень, опалил дверь квартиры напротив. Находиться в этом пекле было невозможно. Задыхаясь, мы скатились по ступеням. За это время подъехали огнеборцы, размотали рукава и стали заливать окна. Напор воды был мощный, за десять минут сбили пламя. А потом вода несколько часов текла по перекрытиям, затапливая нижние этажи. Весь подъезд пропитался зловонной гарью. Другие квартиры от огня, к счастью, не пострадали. Пожарные вынесли из квартиры два обгорелых трупа, положили на асфальт, укрыли какой-то мешковиной. Тела пролежали больше часа, потом приехала машина из морга. «Гурамовы, – перешептывались жильцы. – Муж и жена. Бухали по-черному, вот и пожалуйста».

Пришел Мамай, угрюмо посмотрел на погибших, сплюнул со злостью. Про «сухой закон», введенный в 85 году, как-то стали забывать. Водку продавали по талонам – две бутылки в месяц на руки, но разве это остановит истинных ценителей жанра? «Нашу волю не сломить – пили, пьем и будем пить!» Процветала подпольная торговля, продавали откровенный суррогат. Что случилось с этой парой, уже не имело значения. Но явно мужа и жену сгубили не происки со стороны.

– Не уследил, Мамай? – пробормотал я. – Вроде твой район.

– Я что, к каждому алкашу бойца приставлю? – огрызнулся Мамай. – Неделю назад фургон с паленым бухлом остановили, в наш продуктовый везли. Вот не люблю ментов, а тут сам по своим каналам вызвал – всю партию реквизировали. Да что с этим сделаешь, Шериф? Не наркота же…

Когда прибыла милиция, мы отступили в темноту – от греха подальше. А потом побрели по домам…

Глава третья

Казань была безбожно разбросана. Огромный город, сотни заводов и фабрик, институты и университеты, научно-исследовательские учреждения, мечети и православные церкви. Религиозные учреждения работали – отношение к богам у советской власти стало меняться. С юга на север город простирался почти на тридцать километров, и точно столько же с запада на восток – от Куйбышевского водохранилища до окраинных восточных поселков. Приволжский район был южным, он прилепился к воде. Восточнее – огромный Советский район, далее к северу центральные районы – Вахитовский и Ново-Савиновский. Река Казанка, впадающая в Волгу, делила город на примерно две равные части. Севернее Казанки – Авиастроительный район, Московский, протяженный Кировский с огромным количеством рабочих районов и старых поселков. Масса исторических памятников, красивые здания, но к концу 80-х город выглядел уныло, благоустройством не занимались. Молодежь бросили на произвол судьбы, взрослые вкалывали, чтобы хоть как-то прокормить семьи. Район «Электроцентраль» я объезжал дальней дорогой. Остались в стороне выстроенные рядами «кишкообразные» высотки. По городу тащились переполненные автобусы и троллейбусы – хотя час пик еще не наступил. Легковых машин тоже хватало, у светофоров скапливались заторы. Путешествовать в машине было приятно, немного напрягали лишь посты гаишников, которых развелось довольно много. Днем уже было тепло, пригревало солнце, полностью растаял снег. Лучше бы не таял – вместе с асфальтом вскрывался прошлогодний мусор. Народ давился в магазинах – очередь торчала из вино-водочного, из булочной. Сквозь витрины универсама на улице Маркса было видно, как народ штурмует тележку с вареной колбасой.

В институт я заезжать не стал, проехал мимо. Вышел из машины у Центрального парка, прошелся по свежему воздуху. Здесь было сравнительно чисто, работали люди с метлами. Плакаты призывали работать эффективно и качественно, «Все на коммунистический субботник!» На эту надоевшую агитацию никто давно не реагировал. Идеология жила сама по себе, люди – сами по себе. Я побродил по дорожкам, посидел на лавочке, вспоминая детство. Мимо прошла компания подростков, покосилась на меня, кто-то притормозил – не докопаться ли хотят? Но я уже вышел из детского возраста, решили не связываться. Самый глазастый что-то заприметил за голыми ветвями, по толпе прошел гул, пацаны свернули на боковую аллею. Прогулки по городу превращались в хождение по минному полю. Один в поле не воин – что́ бы я о себе ни возомнил. Я вернулся на дорогу, зашагал к машине, припаркованной за остановкой.

От прогулки по Казани остался неприятный осадок. Свой район был милее. В пятом часу вечера я вернулся на Крутую Горку, сделал кружок вокруг района, по дорожке между клубом и футбольным полем выехал к реке. Стадион был пуст, только в кустах по другую его сторону блуждали какие-то личности. Видимо, дозорные Мамая. Границы «княжества» приходилось охранять от набегов «орды». Слева за ограждением тянулся сквер Героев Революции. Сегодня отдыхающих было мало – усилился ветер. За сквером проезд уперся в тупик, начинались буераки. Тропка змеилась к воде через заросли тальника. Валялись горы мусора. Приводить в порядок береговую полосу власти не собирались.

Я оставил машину в тупике, перепрыгнул канаву и через несколько минут вышел к воде. Берег был сильно изрыт, завален камнями, мусором. Ветер у воды усилился, трепал кустарник, выбрасывал на берег грязные волны. Водохранилище бурлило, колыхалась серая масса воды. Дальний берег скрывался за мутной пеленой. Пятачок напротив сквера был более-менее пригоден для прогулок. Возможно, и для купания, но не сейчас. Петляя между булыжниками, я вышел к воде, присел на корточки. Вода была почти ледяная. Справа возвышалась горка бетонных плит – то еще украшение пейзажа. Отдыхающих почти не было, парень с девчонкой опасливо покосились в мою сторону – я с дружелюбной улыбкой кивнул. Но решили не рисковать. Паренек еще что-то пыжился, но подруга взяла его за руку и увела. И это правильно, береженого Бог бережет. Мне тоже тут не стоило задерживаться…

– Приветик, – прозвучал голос справа. Вроде без угрозы.

Но первое впечатление оказалось обманчивым. Из-за горки бетонных плит вышли трое молодых людей и стали сокращать расстояние. Я вздохнул – начинается. Неспешно поднялся с корточек, повернулся к ним лицом, машинально расставил ноги. И как-то сразу определил – детдомовские. Вроде и одеты, как обычные пацаны, и рожи такие же, а вот есть в них что-то неуловимо особенное. Этим было лет по шестнадцать, в принципе взрослые, половозрелые. В рожах – полное отсутствие чего-то «общечеловеческого» – наглые, верящие в собственную безнаказанность и в то, что их прикроют, если что. Сиротки несчастные, социально не защищенные… Двое были славянской внешности, с немытыми волосами, торчащими из-под шапочек. Третий – невысокий татарчонок с маленькими глазами. И почему-то подумалось, что он самый опасный. Они остановились в нескольких шагах. Татарчонок начал смещаться во фланг, я следил за ним боковым зрением.

– Ну, привет, – вздохнул я. – Чего надо?

– А чего невежливый такой? – вопросил отрок с каким-то искривленным лицом. Немудрено, что его маманя бросила. И запить логично с таким подарком в колыбели. – Закурить есть? – вопросил подросток.

– Не курю. – Хотя, возможно, я лукавил. Спичечный коробок заметно оттопыривал джинсовый карман.

– А деньги есть?

– Нет.

– А если найду?

Какая же осточертевшая банальность! Видно, не вышел я еще из той возрастной категории, до которой тянет докопаться. С одной стороны, это льстило, но с другой… Подростки скалились, в физиономиях проявлялось что-то звериное, «фирменное». Такие пойдут до конца, их ничто не остановит. И в последнюю очередь стоило думать, что они всего лишь дети.

– Мне попрыгать? – спросил я.

Заржал второй «славянин» – с личиком, как ни странно, симпатичным, кукольным. Но кулаки у него были явно битые – на костяшках чернели незаживающие кровоточины.

– Слушайте, пацаны, давайте миром разойдемся? – миролюбиво предложил я. – Я вас не видел, вы меня не видели. Топайте в свою обитель, и сделаем вид, что ничего не было. Вы, вообще, уверены, что это ваша земля?

– Скоро будет, – деловито сказал кривой.

– Вот и приходите, когда будет.

Им не нравилось мое поведение. Шакалята были уверены в своих силах. А как иначе, если трое на одного?

– Так что, баклан, деньги будем отдавать? – спросил симпатяга. – Или с кишками вытащим?

– Недоедаем, пацаны? – Видимо, зря я это сказал. Стоящий справа татарчонок вроде и не шевелился, но щелчок прозвучал. Выкинулось лезвие. Оно матово сверкнуло – я заметил его краем глаза, тонкое и довольно длинное, такое не только кишечник пропорет, но и наружу выйдет. Я сделал испуганное лицо, машинально отшатнулся. Детдомовские засмеялись.

– У него и куртофанчик ничего такой, – сделал наблюдение кривой. – Клевый прикид, говорю, фраер, где взял? Фарцу разул? Давай, разоблачайся, куртку снимай, штаны, шузы, а там посмотрим, стоит ли тебя на ленты резать.

Я медленно расстегивал куртку, стал ее стаскивать. Пацаны посмеивались. Стащил – и вдруг резко ее набросил на татарчонка с ножом! Тот точно представлял опасность. И врезал кулаком по тому месту, где предположительно была голова. Татарчонка отнесло, он упал и, рыча, стал выпутываться. Ножик упал, звякнул о камень. Не теряя времени, я принялся обрабатывать других. Симпатяга получил по глазу и временно убрался. Кривой зашипел, отпрыгнул – подобного «коварства» он не ожидал. Я метнулся за ним, провел серию мощных ударов в челюсть, а когда глаза его стали откровенно пустыми, подушечкой ладони пихнул в лоб – и оппонент послушно завалился. Снова возник его приятель – тот, что с кукольной мордашкой, – завизжал, бросился под руку. Но я разгадал маневр, отстранился, ударил по второму глазу – отзеркалил, так сказать. Отрок покатился по гальке, ударился плечом об острый выступ вросшего в берег булыжника, заорал так, что даже мне не по себе стало. А я тут при чем? Подался вбок, где как раз дозревал татарчонок. Он отбросил мою куртку, глаза его сверкали, физиономия исказилась. Вылитый дьяволенок! Надо же, какие мы сердитые… Я подбежал к нему, он извернулся, лежа на камнях, махнул ногами, будто ножницами. Боль пронзила лодыжку. Но вроде не сломал. Впрочем, я упал, но по-умному – отбился ладонью от каменистой почвы. Противник вскочил с торжествующим воплем, кинулся за отлетевшим ножиком. Но я схватил его за штанину – и этот бедолага, падая, треснулся лбом о камень. Видит бог, я этого не хотел! Но выжил, курилка, стал кататься по земле, визжа и брызгаясь кровью. Я поднял его за шиворот, он был не таким уж тяжелым – примерился и отправил пинком под зад к бетонным плитам. Он уходил, сгибаясь в три погибели, зажимая ладонью раскроенный лоб. Симпатичный паренек, похоже, сломал себе плечо, он орал, как подорванный. Я подошел к нему – он завизжал от страха, стал отползать. Помимо плеча, два фонаря пылали под глазами. Я не стал трогать калеку, он поднялся на карачки, потом на ноги, потащился прочь – униженный и оскорбленный. Оставался кривой, но он тоже был не воин, челюсть я ему все-таки сломал. Он стоял передо мной, шатаясь, держась за подбородок, выплевывая уже ненужные зубы. Я медленно подошел. Он размахнулся, ударил кулаком – как в замедленной съемке. В принципе молодец, но попытка не засчиталась. Он насилу выдерживал боль, в глазах метался страх. Я похлопал его по плечу, развернул за плечи и толкнул в спину. Он пошел куда глаза глядят.

Без сил я опустился на ближайший камень. Дышать было трудно, в глазах темнело. Ныли костяшки отбитого кулака.

– Шалтай, завали его на хрен… – простонали справа.

Пришлось насторожиться. Боковым зрением отметил движение. Ну что еще? Возникла одинокая фигура. Я раздраженно сплюнул. Так и будут тянуться по одному? Грузно поднялся, двинулся навстречу очередному претенденту. Шалтай, Шалтай… где-то я уже слышал это погоняло… В глазах слегка померкло, но не так, чтобы не видеть совсем. Ко мне подходил еще один детдомовец – переросток какой-то. Личность, впрочем, примечательная. Парню было лет семнадцать-восемнадцать. В самостоятельную жизнь он явно не спешил. Крепкий, рослый, с квадратной челюстью и колючими злыми глазками – он отличался от остальных. Пацан остановился, бычась, уставился на меня, и на какой-то миг я даже почувствовал себя не в своей тарелке. В каждой руке у детдомовца было по ножу. Не какие-нибудь перочинные ножики, а настоящие «уголовные» финки – до синевы отточенные, с перламутровыми рукоятками. Вряд ли это благолепие он всегда носил с собой – держал в тайнике вне стен детдома, а во время прогулок вооружался. Сказать по правде, я смутился, хотя и старался не подать вида. Калач тертый – видно вооруженным глазом. Его пехоту расхреначили, неужели не ввяжется в потасовку? Да за такое свои же пацаны разжалуют и зачморят…

– Ты что творишь, сука, совсем страх потерял? – прошипел Шалтай.

Он медленно подходил, сжимая финки нижним хватом. Это было более чем опасно. Один нож можно выбить, даже руку сломать, но другим наверняка зацепит… Я пятился, наблюдая за развитием событий. Шалтай скалился. Мне выпала редкая честь сразиться с детдомовским «старшаком». Он подходил, я отступал, стараясь не споткнуться. Шалтай видел, что я устал, и это внушало ему уверенность. А я ждал, что он допустит ошибку. И ведь дождался! Шалтай начал вертеть свои ножички! Манипуляции пальцев, лезвие быстро меняет положение, смотрит то вниз, то вверх, то вбок. Со стороны это выглядело эффектно и устрашающе, кажется, что никуда не деться от этого «фокусника»! Но данную фишку я знал. Когда ты вращаешь ножи, два пальца фактически расслаблены, а большой палец придерживает грань лезвия, чтобы нож не выскочил из руки. Рукоятка сжимается только мизинцем и безымянным пальцами – то есть в принципе ничем! Я бросился вперед, не мешкая ни секунды, рухнул перед Шалтаем на колени и ударил снизу обеими руками по запястьям!

Доигрался, урод! Ножи вылетели из рук, словно их ничего и не держало. Рассчитать траекторию полета ножей в этом случае было невозможно. Острие одного из них ударило меня по кости над правым глазом, нож отскочил. Пробило кожу, ничего страшного, до свадьбы заживет. Я даже испугаться не успел. Шалтай отпрянул, разочарованно взвыл. А уж дальше я оттянулся по полной! Уверенно двинулся на приступ. Шалтай махал кулаками, даже зацепил висок, но это не имело значения. Я бил по морде, дважды зарядил под дых для полноты ощущений, снова разукрашивал его физиономию, расцвечивал глаза, кажется, сломал нос. Он хрипел, кровь текла из разбитого носа, глаза становились мутными. Шалтай бросился бежать, его ногу защемило между бетонных плит, он повалился, взвыв от острой боли.

– Сука… – выдавил он с натугой, – Ты мне ногу сломал…

– Ага, иди маме пожалуйся. – Шутка была, возможно, не самой удачной, но мне в тот момент понравилась. Самое главное, что я вовремя остановился, не стал его добивать. Самоконтроль – главные полдела.

Шалтай кряхтел, выпутываясь из западни, куда-то пополз, держась за живот. Как он поднимался – вообще душераздирающее зрелище. Но поднялся, схватил какую-то коряжину, захромал вдоль кромки воды, используя ее как трость.

Я дождался, пока он свалит, постоял. Больше никому не должен? Мутило – не то слово. Желающие насадить меня на перо кончились. Я прислонился к бетонному штабелю, подождал, пока отгремят фейерверки в голове. Давненько не имел подобной практики… На камнях и на бетонных плитах блестела кровь. До первого дождя. Я двинулся по побережью, как сомнамбула, поднял свою куртку, отряхнул, надел. Поднял ножик татарчонка, швырнул далеко в реку. То же самое проделал с ножами Шалтая – пусть покоятся на дне. Глубина здесь приличная: отойдешь на пару метров – и уже по горло. Я осмотрелся, вроде никого. Ан, нет, кто-то был – в районе тропы затряслись ветки, что-то пискнула женщина. Ну, все, теперь разнесут по белу свету…

О происшествии, как порядочный член общества, я должен был известить. Понятно, не милицию. Добрел до машины, стал выбираться из прибрежной местности. Через десять минут я вошел в клуб, спустился в спортзал. А там было весело. Гремело суровое диско в исполнении нестареющих «Чили», тренировка шла полным ходом. Пацаны мутузили друг дружку, скрипела штанга, нагруженная под завязку. Присутствовали даже девчонки. Василиса в розовых лосинах пыталась сесть на шпагат, и это было смешно. Хохотала Инга Мориц и еще одна, темноволосая стройная девица со странной кличкой Формоза.

«Почему Формоза?» – однажды спросил я у Уйгура.

«А хрен ее знает, – простодушно отозвался Ренат. – В формовочном цехе Фатима работала, пока не вылетела с завода».

Когда я вошел в спортзал, музыку убавили. Спрыгнул с турника Уйгур, изумленно на меня воззрился.

– Надо же, осчастливил, – проворчал Мамай, выбираясь из своей каморки. Подошел, всмотрелся. – Эй, а что с рожей? Слышь, Формоза, кончай ржать, тащи аптечку.

То, что нож прилетел в лоб, я уже забыл. А кровь текла. Меня усадили на табурет, остановили перекисью кровотечение, и Формоза легким движением прилепила на лоб пластырь.

– Повествуй, – сказал Мамай. – Ты же не просто так сюда пришел?

Я рассказал свою историю – причем в подробностях, после чего музыку окончательно вырубили и воцарилось тягостное молчание.

– Извини, Мамай, что подставил вас под детдомовских. Но что было делать? Пусть бьют, унижают, раздевают? Они пришли на чужую землю – и огребли заслуженно.

– Подожди, подожди. – Мамай с озадаченным видом потер лоб. – Хочешь сказать, что ты в одиночку ушатал четверых, включая Шалтая, и отделался только царапиной на лбу?

– Нет, еще лодыжка побаливает, – признался я. – «Ушатал» – не самое подходящее слово. Считай, их больше нет, надолго слягут. Там весь набор: сломанные конечности, разбитая челюсть и тому подобное. Три пера я скинул в реку. Точно не уверен, что это Шалтай, но вроде это слово звучало. – Я описал приметы последнего пострадавшего.

– Это Шалтай… – замогильным голосом произнесла Формоза и недоверчиво передернула плечами. – Да ну на фиг, хрень какая-то. Шериф, ты настоящий? Можно тебя потрогать?

– Гм, сила есть – ума не надо, – задумчиво вымолвила Инга. – А может, ты врешь, Шериф?

– Этот парень никогда не врет, – очнулся Уйгур.

– А что мы погрустнели? – Мамай посмотрел по сторонам. – Радуйтесь, пацаны и девчата, я это без всякой злой иронии говорю! Шакалы потеряли четверых активных бойцов, включая старшего, потеряли ножи, потеряли инициативу. Разве не повод для радости?

Народ возрадовался, заулюлюкали пацаны, робко заулыбались парни постарше. Кто-то одобрительно похлопал меня по спине. А вот у меня совершенно не было повода радоваться, я сидел на табурете, понурив голову, и скрипел зубами.

– Ладно, хорош. – Мамай поднял руку, и стало тихо. – Теперь давайте разбираться, во что мы влезли стараниями человека, который даже не пришит к конторе. Детдомовские обозлятся и опять полезут прощупывать наши территории. Наглые набеги устраивать не будут, потому что сил нет, но начнут болезненно щипать. Берег и территорию за стадионом теперь следует держать на контроле. Пока у них шок, но чую, скоро начнется. Молва разлетится: «крутогоровские» накостыляли сироткам, и скоро их начнут чморить. Пару раз покажут зубы и успокоятся. В детдоме свой актив, который не прочь прижать тамошнюю контору. Но это так, мечты, посмотрим, что будет. Нужно усилить нагрузки, плотно готовить пацанов. Больше вербовать новых ребят, но материал мне нужен качественный, не какая-нибудь дохлятина. Не забываем, что главный враг для нас все же Турок, а не эти сироты казанские. О своей шкуре, Шериф, кстати, можешь не париться, я имею в виду ментов. Детки жаловаться не побегут, для них это западло. Будут молчать как партизаны. А станут вякать на тебя органы – просто отнекивайся, не было ничего, и все тут. Хрен докажут. Тебя же никто не видел, кроме этих отмороженных?

– Да видел вроде кто-то… – Я вспомнил, как за кустами сдавленно восклицала женщина.

– Это хуже, – сказал Мамай. – Но наши тебя не сдадут, ты теперь на районе национальный герой… Да и заявит кто – херня. Слово некой бабы против твоего слова. Ты же с нами весь день провел, правильно, пацаны? Все тебя видели. Ты даже покурить не выходил.

Народ воодушевленно загудел. Мамай снова поднял руку.

– А что касаемо всего остального, Шериф, – ходи и оглядывайся. Сделал ты себе рекламу. Детдомовцы – народец мелкий, пакостный, подкараулят, когда не ждешь. В общем, ты понял. Не оформилось еще желание пришиться к улице?

– Мамай, давай без этого, – взмолился я. – Я же и так вам помогаю…

– Ага, сегодня капец как помог, – хмыкнув, ответил Холодов. Посмотрел на окружающих. – А что, реально помог, чего таращитесь?

– Ты еще вспомни, Шериф, что ты комсомолец, в армии отслужил, – проворчал Уйгур. – Что коммунизм собрался строить, когда лень от армии пройдет. Я тоже, между прочим, комсомолец. Не припомню, чтобы билет сдавал.

– И я, – удивленно сказал Гуляш.

– И даже я, – заулыбался Фитиль. – А Штирлиц вон вообще у нас пионер, всем ребятам пример.

1 Стиры (жаргон.) – карты.

2 Имеется в виду монтировка.

Продолжить чтение